Бонч-Осмоловская Марина Андреевна
"Золотое руно"

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Бонч-Осмоловская Марина Андреевна
  • Размещен: 31/07/2007, изменен: 08/02/2018. 616k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
      
       1997-2007 гг.

  • 1997 - 2007 г.г.

       Посвящается любимому сыну Ванечке...
      
      
    Когда пробьет последний час природы,
    Состав частей разрушится земных:
    Все зримое опять покроют воды,
    И Божий лик изобразится в них.

    Ф.И.Тютчев.


      
       Глава 1
      
       Белый пар с тонким свистом вылетал из отверстий над головами, струился по салону самолета, завиваясь холодными воронками. Как очищение от того, что оставалось за бортом, как первый подъем к плывущему наверху миру. Пассажиры суетились, поднимая на полки коробки и сумки, отмахиваясь от холодных струй и смеясь на них с особым чувством приближающегося события.
      
       Саша почему-то расхотел возвращаться в Великую Державу... Его взгляд скользил по разномастным самолетам, рассыпанным по аэродромным полям. Они напоминали мумии, в струнку вытянутые на спине, плотно упакованные в белое, с обтянутыми головами. Он смотрел на эти фантастические фигуры и чувствовал, что мир за границей аэродрома - что-то незначительное, угасающее, стремительно удаляющееся из сознания, как эта последняя европейская трава, кивающая ему головой в иллюминатор, а новая реальность стоит на пороге, только одним мазком обозначая себя...
      
       Словно в подтверждение этих предчувствий, не поворачивая головы и не открывая глаз, длинные загадочные фигуры сдвинулись с мест, мягко закружились в разных направлениях, касаясь друг друга то пятками, то носами, огибая сараи, ангары, с хрустом раскрывая и продувая свои слежавшиеся крылья, - они словно искали и находили себе точное место, напрягаясь и страшась подготовки к большому прыжку. "Они уже не здесь, а в будущем", - подумал Саша и прижался к стеклу: самолет бесшумно кружил в лабиринте взлетных полос и, сделав новый круг, встал на старте, испуская мрачный рев. Кроме мощи, в его дрожи слышалось сомнение в намечаемом поступке. Заполненный волей своих седоков, он замыслил жадный подъем - неизвестно, присущий ли вообще человеку, и туда - где его, может быть, не ждут.
      
       Внутри самолета все притихли, объединенные одним чувством. Пришла минута, когда человек делает шаг в наступающее будущее, когда всякий, даже не ведающий сомнения, покорён и охвачен таинственной силой, сейчас откроющей свое лицо.
      
       Объятый ужасом, не в силах противиться приближающейся судьбе, самолет неистово взревел, сумеречной страстью проложив начало пути. Листки газет выпали из ослабевших рук пассажиров и усыпали проходы. Напряженная утроба самолета вспыхнула, яростью преодолевая собственный страх, в гуле и раскатах утверждая единую людскую волю. Ту, что ведет через наполненные змеями леса, снежные пики и кишащие пиратами океаны, ту, что во всяком взлете самолета напоминает человеку навсегда ушедшую молодость человеческой нации.
      
       Самолет расстался с землей, и выше облаков открылась иная красота. Ничем не связанная с земным миром, она всякий раз удивляет поднявшихся к ней людей. Они, скучая, смотрят в ее сторону через стекло и засыпают, не зная, как понимать ее. Это отсутствие конкретности пугает человека. Он стремится придать ей знакомые контуры, называет ее облаками или дымкой, но всякий раз, чувствуя свое бессилие, отступает, не зная, что с ней делать. Человек не может принять ее вне своих объяснений, и только самолет, отдавшийся ей, усмиривший свой огненный жар страстей, принимает ее форму. Его усыпанное серебром совершенное тело - сияя красотой и покоем - кораблем плывет в миру посвященных, неся внутри спящих, закрывших на все глаза людей.
      
       Подумав так, Саша оторвал взгляд от облаков и оглянулся на спящих соседей: ему стало интересно, что за люди в самолете - он встал и пошел по салону. Многие спали, а те, кто болтал, легко перекрывал шум двигателей. "Вот я и дома", - подумал он и вспомнил французскую толпу - какая тихая она оказалась! Словно никто не говорил в полный голос, так что, прилетев в Париж, он решил, что у него заложило с самолета уши. Хотя он говорил по-французски, но несколько дней не мог разобрать ничего. Ему захотелось рассказать это кому-нибудь, но почему-то он решил, что, может, и не надо... вдобавок из кресел глазели на его одежду. Это во Франции он стал одеваться элегантно - красиво, но все-таки неудобно, он одернул пиджак. А дома он тоже оденет майку и шорты. Внезапно ему показалось, что его физиономия тяжело заросла щетиной, и через минуту он оказался в туалете перед зеркалом, разглядывая себя. Оттуда выглядывало радостное лицо с растрепанными волосами. Они были довольно густые, редкого пепельного цвета, но тонкие, и почему-то казалось, что хозяин запустил их сто лет назад. Веселый взгляд очень красивых глаз, глубокого, серого-синего цвета, под густыми черными бровями. Глаза яркие, живые, выдававшие не только тонко чувствующую натуру, но смышленую и, по-видимому, одаренную. Фигура стройная и лицо правильное, почему-то в его тридцать четыре года совсем без морщин, но чувствовалось, что он живет на старых запасах. Когда Саша пил или курил, он не ел, а пил и курил он почти всегда.
      
       Нужно было срочно приблизить свой внешний вид к роскоши летнего костюма цвета отлично выдержанного "Шардонне". Когда он выбирал галстук, у него, как бывало в лучшие минуты, внезапно случился прилив эстетизма: в обход всех мыслимых правил он купил галстук на одну ступень бледнее, чем костюм.
      
       Бритва оказалась слишком острой для самолета, он пожалел, что не взял электрическую, ну, да тут уж ничего не поделаешь: не было в мире человека рассеяннее, чем Саша. Смыв кровь с лица, он выбрал на полочке лосьон и замазал десяток порезов. Вернулся в салон, чувствуя себя очищенным, новым и красивым.
      
       Волосы он не причесал, а бритву забыл в туалете.
      
       Прогулявшись по салону, Саша отправился в конец коридора, к двум окошкам и свободному пространству, где можно ходить, разминая ноги. Стемнело, высыпали звезды. Постояв здесь, посмотрев на них, он почувствовал, что, может быть, стоит в лучшей, гармонической точке своего путешествия... На черном небе показался какой-то серебристый шар. Заполненный звездами, он плавно двигался через небесный свод, а в его середине глубоко пульсировали звезды. Они втягивали и выбрасывали толчками сверкающий ледяной свет. "Вот это да... - едва подумал он, как выше показался еще такой же. - Какой красивый оптический феномен!" Звездные шары сияли жидким серебром, словно звезды смешались внутри них. Они плыли не спеша, один выше, другой ниже, в одном направлении по красивой дуге, и за линией горизонта пропали из глаз. В небе от них остался мерцающий след. Саша хотел позвать стюардессу или еще кого-нибудь, но тут увидел на верхушке светящегося шлейфа свою планету, Венеру. Он раньше не видел ее в этом месте. Рядом с ней почему-то двигалась другая планета. Он гадал и высчитывал, что это такое, и понял, что сейчас это может быть только Плутон. Такого не может быть, потому что глазами его не разглядеть, но Плутон увеличился, плыл по небу и пересек путь Венеры! Саша смотрел на это чудо и думал о том, что главные события в жизни происходят тогда, когда Плутон пересекает путь твоей планеты...
      
       Кто-то дотронулся до его плеча. Он обернулся. Перед ним стояла красивая стюардесса, с гладко зачесанными волосами и длинными ресницами. Она очень странно смотрела на него, хлопая глазами.
      
       - Там были красивые шары... - заметил он, протянув руку к окошку. На небе не было ничего.
       - Оптический эффект, - ответила она, явно не заинтересовавшись, - мы часто такие штуки видим.
       Он хотел еще что-нибудь прибавить, но кивнул, что, дескать, и так все понятно. Но стюардесса не ушла, а потянула из кармана какой-то конверт и, колеблясь, подала его Саше.
       - Мне?
      
       Она кивнула головой. Он покрутил письмо. Яркий штемпель, обратный адрес города во Франции, где жила их семья, когда он был маленький, какая-то эмблема на марке в виде скрюченного эмбриона. Он удивленно посмотрел на девушку.
      
       Она поняла его и протянула в большом сомнении, как будто сама не верила тому, что говорит:
      
       - Принес-ли-и-и...
       - Увас тут и почта есть?
      
       На это предположение стюардесса так изумленно скривилась, что все стало ясно, а Саша машинально подумал, что человеку с таким красивым лицом не идет корчить рожи.
      
       - Кто принес?
       - Аникто не знает!
      
       Они изумленно уставились друг на друга. Девушка оглянулась назад, словно ища подмоги, где из проема в конце коридора высунулась голова другой стюардессы, с любопытством наблюдающей за ними. Саша разорвал конверт и достал листок.
      
       До того как уехать в отпуск, он шутки ради отправил письмо на адрес их старого дома, во Францию. Никому, а просто так. Мама продала дом, когда ему было всего десять лет, и они уехали в Великую Державу, так что новых хозяев он, конечно, не знал, но написал примерно так:
      
       "Привет, дружище! Помнишь, как мы с тобой дружили, убегали с уроков и т.д."
       Теперь ему принесли письмо:
      
       "Здравствуй, Саша! Конечно, я помню тебя и нашу школу. Ты часто приносил груши, и мы объедались с тобой, а потом у нас болел живот. А еще мы сбегали с уроков и отсиживались на твоем сарае, оттуда была видна вся улица. Мы давно живем в вашем доме. Я слышал, мама оставила тебе акции, фирма в гору пошла. Говорят, ты станешь миллионером. Через два дня. А все благодаря Седому, ты это понимаешь? Не забывай о нем..."
      
       Саша оторвался от листа - на пол упала фотография. На ней стояли два подростка лет шестнадцати, сзади шла какая-то женщина. Он узнал себя слева в фуражке с лаковым околышком, ее подарил почтальон. Мальчишка справа был незнаком. Сердце его забилось. Потому что он закончил в этом городе только начальную школу: в тот год умерла бабушка, дом был продан, и он больше никогда там не бывал. Сарай был и груши были, но дружка такого в шестнадцать лет не было и быть не могло, и с уроков он не убегал...
      
       Он головой пошевелил, сказал что-то в спину ушедшей стюардессе, конверт помял пальцами и чуть его не уронил. Во рту появился вкус груш - у них в саду груши росли и созревали сорт за сортом все лето. Под грушевым деревом промелькнула бабушка, она в сарай вошла и достала что-то из сундука. Маленький Саша тоже зашел и вместе с ней в сундук заглянул. Да это же посох!
      
       Была в доме одна стариннейшая вещь, как-то уцелела, бабушка привезла ее в революцию из России: резной посох, инкрустированный то ли стеклышками, то ли настоящими камнями, он не знал, потому что посох пропал много лет назад. Куда же он пропал?
      
       Бабушка достала посох, но Саше дала только пальцем камешки потрогать. Вывела его на лужок, сняла с шеи бусы, положила себе на голову и стала королева, а Саше велела встать на одно колено.
      
       - Ты теперь рыцарь, и тебя ждет подвиг. Этому посоху сотни лет, его привезли из древней страны вместе с гербом-единорогом. Он будет тебя охранять.
      
       - Как же охранять?.. - пискнул Саша, думая о каком-то подвиге.
       - Посох закрутит вокруг тебя самые старые силы, потому что он пришел из старины. - Она дотронулась посохом до его плеча, и камешки на нем вспыхнули ярко-зеленым огнем, ярче, чем трава, - и все пропало.
      
       Он посоха больше не видал. Жалко. Бабушки нет и дом продан. И спросить некого... Зато вот какие письма приходить стали!
      
       Он замычал, с шумом вдохнул - в салоне опять появился запах груш, а его рука сделала движение, как будто поправляет фуражку на голове, держась за лаковый околышек.
      
       "Розыгрыш! - подумал он. - В городе нас знали, можно вычислить мой возраст. Кто-то из соседей пошутил, когда мое письмо получили. Сарай и грушевый сад, наверное, на месте, да и школа в городе всего одна, а фотографию теперь подделать совсем просто, ничего особенного".
      
       Он одобрительно хмыкнул на это письмо, вернулся на свое место и вместе со всеми принялся за ужин, радостно переговариваясь с дородным соседом, проснувшимся ради такого случая. Взял у стюардессы бутылку красного вина. Еда была своя - явно из Державы - все добротно, сытно, без обмана. Они с соседом обсудили блюда на различных авиалиниях и пришли к выводу, что их еда не просто привычнее, а значительно вкуснее и лучше качеством. Саша мало интересовался кухней, но безмятежный рокот розового попутчика с такими родными интонациями, словечками и сам их совместный труд над пахучими мисочками наполнили его горячим теплом упущенного и вот - снова обретенного дома. Это первое его заграничное путешествие было необъятным не потому, что он оставил дом на месяц, а оттого, что он впервые попал туда, откуда вышла его семья. У него внезапно появилось чувство, что он устал от новых людей и всей громады впечатлений. В этой Франции все другое и трудно, когда слишком много и долго, уже приходится терпеть, потому что нужно время привыкнуть. А он соскучился по дому, да по Великой Державе, наконец!
      
       Вытянув длинные ноги под переднее кресло, Саша смаковал вино. Вкус винограда вернул его во Францию. Достав сигарету, - если не покурить, то хотя бы понюхать - он подумал: а когда, между прочим, пропала фуражка, подарок почтальона? И тут же без перехода вспомнил, что он сам на фотографии в этой фуражке. Вытащив фотографию из пиджака, он с интересом стал ее разглядывать. За брюки на подростке трудно поручиться, самые обыкновенные брюки, а верхнюю часть костюма он бы не спутал ни с чем. Это был бабушкин старинный плащ с одной крупной пуговицей под воротником, но он его никогда не носил. Нет у них такой фотографии. И фуражка давно пропала. И приятеля такого нет. А на фотографии стоит он собственной персоной! Ему тут лет шестнадцать, ну, пятнадцать... в это время они уже давным-давно в Державе жили! И кто эти фальшивки в самолет принес? Он оторвался от себя и рассмотрел женщину, проходившую сзади. Это была бабушка в летнем костюме и с ее любимым газовым шарфиком на шее, развевавшимся за спиной. "В мои шестнадцать она уже умерла... - сказал он вслух и уставился в бокал с заоблачным видом сфинкса, не заметив дикого взгляда, которым наградил его сосед. - Наследство. Богатство через два дня... И про Седого не забывать..." Его пальцы смяли сигарету. Он вытряхнул табак в глубины бокала, бодро кивая головой, как будто в такт найденному пониманию, и вновь уснастил вино пахучими крошками. Очень скоро туда попал и осиротевший фильтр. Он не заметил табачную смерть в винной чаше, окинул сцену трансцендентным взглядом, и тут у него в голове случился какой-то разрыв: он забыл, что делает, где сидит и вообще все исчезло.
      
      
      
       Глава 2
      
      
      
       Последние полчаса он еле высидел, временами сосредоточенно всматриваясь в черное окно - в мутноватом, расфокусированном самолетном стекле отражалась его мрачная физиономия. "Главное - добраться до дома, там разберемся..." - крутилось у него в голове, и он по привычке кусал губы, иногда прокусывая до крови. Сейчас он оттягивал вниз волоски бровей, как будто измеряя расстояние до щеки, не зная, куда девать руки, а проклятое письмо лежало в кармане, требуя немедленного ответа.
      
       Пассажиров подвезли к аэровокзалу, и вместе с толпой он вошел в здание. В этом аэропорту он никогда не бывал, но, даже не читая надписи, нашел дорогу: все аэропорты Великой Державы построены почему-то одинаково. Это казалось загадочным, ведь их строили в разные годы разные компании... "Одинаковые лампы и такое же освещение, - отметил он про себя, - и туалет в третьем коридоре справа. А вот Макдональдс. Даже запах одинаковый, наверное, для уборки помещений одной и той же химией пользуются. Все-таки странное место - аэропорт: пролетишь тысячи километров, а как будто прилетел назад". Он пробежал глазами плакат: "Плати 200$ за голову и получишь билет на Штрауса с коктейлем!". На другой стене транспарант: "Не давай обмануть себя в другом месте - покупай у нас!"
      
       Он ускорил шаг. Мелькали стойки компаний, их названия были написаны одинаково и сидящие за стойками служащие тоже улыбались одинаково. Саша закинул тяжелую сумку на плечо, отправившись искать такси. С этим он тоже не ошибся и с первой попытки вышел в нужное место, но экстерьер не закончился и здесь: у входа выстроились длиннющие лимузины, а перед ними - строй шоферов, одетых в одинаковую форменную одежду. Он шел мимо них - улыбки загорались по мере его приближения и сразу затухали, когда он проходил. Эту симметрию его отвыкшие глаза увидели так ясно, как будто их оцарапнули. А раньше он не замечал... Во Франции заложило уши, а здесь пробило глаза?
      
       Симметрия начала разрушаться, где за границей лимузинов показались разномастные такси. Саша подошел к ближайшему, и они поехали, а водитель сразу привычно спросил, откуда тот прилетел. Он сказал.
      
       - Это далеко... - размышляя, протянул таксист, - Там, наверное, все плохо?..
       - Я дома, - заметил он.
       - Конечно, - обрадовался таксист.
      
       Внезапно в сумке зазвонил мобильник, довольно бестактно напомнив, что отпуск закончился. Саша засунул туда руку, потом обе, шаря в тесноте, и, по жалобному писку найдя дорогу, извлек его на свет. В трубке оказалась Сюзи.
      
       - Вернулся, бродяга?
      
       Вот так новость! Начальство звонит в первый день, да еще в аэропорт!
      
       - Только с самолета, еду домой.
      
       Голос у Сюзи ровный, но Саша внутренне подобрался. Не потому, что начальство, а потому, что Сюзи.
      
       - Воскресенье сиди, работай, надо рекламщиков заканчивать. Отчет о командировке дашь на словах.
       - Что за спешка, Сюзи?
       - В понедельник начинаем большой контракт. Утром важное совещание, а тебе особые...
      
       Телефон замолчал - то ли в мертвую зону въехали, то ли сели батарейки. Он набрал Сюзин номер и потряс мобильник - иногда помогало, но тут не сработало. Как нехорошо начальство оборвал...
      
       Машина подъехала к центру, они съехали с шоссе и оказались в обширной пробке. Таксист начал гудеть, но все напрасно: между машинами двум людям было не разминуться, а где-то впереди звучали барабаны, обозначая причину столпотворения. Оттуда неслись неистовые, мрачные и какие-то разметанные звуки. Саша пошел посмотреть, в чем дело, таксист кинулся за ним вслед, но скоро махнул рукой и вернулся в машину.
      
       Он протиснулся через толпу, и его глазам открылось великолепное зрелище. Занимая всю ширину проспекта, из-за угла поворачивало многолюдное шествие. Открывали его девушки почти без одежды, увитые гирляндами ослепительно-розовых перьев. За ними молодые люди, полностью покрытые золотой краской, за исключением таких узеньких трусиков, что именно ширину этих трусиков и хотелось оценить. Полуобнаженные женщины на колесницах в меховом обрамлении на трех, едва обозначенных точках. Следом шли люди, увитые сверкающими рогами, с золотыми монетами на обнаженных лохматых торсах. Розовощекие молодцы с прицепленными хвостами, на высоких каблуках, похожих на копытца. Все они, в общем, ничего не делали, а, приплясывая, показывали, как бы вели себя в альковной обстановке. Они шли и ехали на открытых машинах, в обитых шелком лодках с увесистой золотой эмблемой на борту в виде скрюченного эмбриона.
      
       "Тойоту что-ли продают? - подумал Саша: раньше он видел что-то похожее. - Или геи с лесбиянками?"
      
       Он сообразил, что такой же эмбрион был на марке письма, которое пришло из Франции.
      
       Визжали трубы, звенели погремушки, барабаны, усиленные страшными динамиками, отбивали утробный, животный ритм, и вот из-за угла появился край вознесенной колесницы - к ее передку был прицеплен тот же золотой эмбрион. На колеснице стоял седовласый человек в стильном черном плаще с капюшоном, похожим на длинную сутану, в руках у него - микрофон.
      
       Толпа вместе с Сашей подалась вперед, послышался свист, восхищенные крики. Танцовщицы неистово запрыгали вокруг колесницы, делая руками пассы. Человек в черном блаженно улыбнулся, благословил всех и крикнул в микрофон: "Идите к нам - узнаете Истину!"
      
       - Не знаете, что это? - спросил Саша у человека слева.
       - Сатанинский культ.
       - Что ж тут сатанинского? - Саша усмехнулся. - Деньги делают.
       - Накачались, наверное... - заметил собеседник. - Какой-то эликсир изобрели, никто толком не знает: но до добра все равно не доведет... - скептик кисло пожевал губами: - Глазки-то сверкают!
      
       В микрофон закричали: "Продается бессмертие! Оплата символическая! Деньги высылать по адресу..."
      
       Саша начал продираться назад сквозь толкучку. Дальние ряды, не дотянувшись до самого интересного, надавили, поджали.
      
       - Что же там такое?! - к нему обернулась маленькая старушка. На ней была юбка, кеды на босу ногу и майка с надписью "Терминатор". Она стояла на цыпочках, вытянув шею, пытаясь разглядеть что-нибудь за широкими спинами.
      
       - Наверное, религию продают, - отозвался он.
       - Неужели Бог так и будет их терпеть? - доверчиво спросила старушка, посмотрев детским взглядом, и затеребила на груди старый плеер.
      
       Внезапно заполыхали молнии. Хлынул дождь, гроза обрушила на площадь водяные столпы, поднимая в воздух взбитый уличный мусор. Качнулись и почему-то погасли вечерние фонари. Толпа взвыла, и во мраке всё смешалось. Тысячи людей кинулись к машинам, потеряли дорогу в густой темноте, бросились к подземным переходам. В ближайшем быстро набилась толпа, а люди прибывали. Послышались крики. Кто-то просил не давить, кто-то, придавленный, закричал. Переход был забит, но туда ломились сотни, внезапно перепуганные, сами не зная чего. Над толпой взлетела чья-то рука в золотых браслетах - эта яркая точка дрогнула, как фитиль, и быстро уплыла в мешанину тел. Раздались вопли - кажется, кто-то упал и не мог встать. Сверху повалила толпа. Ненормально, истошно закричали упавшие и те, кого прижали к стенам. Толпа с надсадом подала вновь, стискивая и сжимая то, что уже не могло быть сжато. В эту секунду закричали все, и в этих воплях утонули хрипы задавленных и затоптанных каблуками.
      
       Саша кинулся наперерез ближайшему безумцу, схватил его за рукав. Человек отшатнулся, дико поведя глазами, - тот дернул его в сторону, крича. Человек оглянулся и, не говоря ни слова, врезал ему кулаком в челюсть - через секунду он ломил с толпой в переход.
      
       Саша поплелся в сторону такси. Перекрывая рев бури, сзади слышались вопли. Машина оказалось там, где он ее оставил. Они вырвались из пробки, отъехали несколько кварталов - дождь остановился, небо расчистилось и выкатилось солнце.
      
       "Куда подевались эти, из шествия? - подумал он. Заныл почему-то зуб, потом десны, задергалось веко. - Вот тебе и раз - сразу исчезли, как ударила гроза!" - веко покраснело, опухло и вовсе закрылось. Вдобавок заболели уши.
      
       Из-за поворота высунулся длинный плакат:
       "Герой Баскетбола вернулся за успехом! Спич с большой помпой и Еда!"
      
       Таксист начал расспрашивать, что там было на площади, получил слишком короткий ответ, критически оглядел Сашин явно не местный костюм, засопел и отвернулся.
      
       Саша не видел его манипуляций. Когда пришло время, выгрузился около дома, в прихожей снял мокрую одежду и завалился на постель, но решил покурить, от этого приезда успокоиться. Пальцем потрогал опухшее веко, решив утром к дежурному врачу сходить, глаза проверить, а заодно уши. Зазвонил телефон. Он схватил трубку, радуясь, что начальство не сердится за оборванный разговор, но там был Грег. Он хотел ему о давке на площади рассказать, но Грег, ничего не слушая, заорал:
      
       - Деньги готовь! - и дал отбой.
      
      
      
       Глава 3
      
      
      
       Он понял, что не уснет, встал и решил заняться чем-нибудь полезным. Например, можно перекусить. Идея показалась плодотворной, и он уверенно отправился на кухню. Готовка быстро закипела в его руках: левая рука держала банку с бобами, в то время как правая открывала крышку, так что пахучее месиво сразу посулило домашний уют и определенность положения. Он оценил все преимущества такой жизни и на радостях открыл скромную бутылку пива. Прихлебывая чудную влагу, поставил в кастрюле воду и принялся резать овощи. Когда вода закипела, открыл полку с бакалеей, достал первую попавшуюся банку, и, недолго думая, высыпал в кастрюлю крупу, название которой его не заинтересовало. Когда горячее сварилось, переложил его в миску, высыпал туда сырые овощи, побрызгал уксусом и перемешал. Это блюдо он готовил лучше прочих - оно составляло его обычную еду. Иногда делалась яичница с помидорами, но это было еще проще. Впрочем, в разнообразии Саша не нуждался и меню не менял годами.
      
       В то время, пока домашнее хозяйство отнимало его время и в силу своего добродушного, не склонного к ипохондрии характера он позабыл о незадачах этого вечера; прихватил свой ужин и вышел на террасу. Там он согнал тряпкой с садовых кресел обосновавшихся пауков, сел за стол и с удовольствием принялся за еду, вдыхая запах ночного сада. Правда, это был скорее не сад, а чащоба диковинных растений, которые развесили лохматые листья и лезли друг на друга и все вместе на ненормальных размеров деревья, с корнями, продернутыми не в земле, а прямо по поверхности. Корни эти, с туловище крупного ребенка, сплетали на траве фантастический лабиринт гор и влажных ущелий, засыпанных плодами деревьев, похожих на утыканные шипами каменные булавы. Саду был явно придан живописный вид, и он, непохожий ни на один другой в Великом Городе, этим своим видом поражал. Вырастил сад живший здесь много лет художник, признанный и покупаемый. Но с годами в Великой Державе упал интерес к станковой живописи, и разочарованный в соотечественниках художник уплыл искать вдохновение куда-то на Бали. Правда или нет, но он не осел в освоенной, цивильной части острова, а отправился на поиски колдунов к сакральной горе в западной его части, после чего и сгинул. В Великом Городе поползли нехорошие слухи... Наследников знаменитый художник не оставил, а продать дом агенты почему-то не смогли, хотя район у моря очень престижный; может потому, что молва баяла о будущей плохой судьбе тех, кто тут поселится... Дом поставили на аукцион, и пришлось даже немного сбавить цену. В это время Сашина мать как раз подыскивала жилье недалеко от океана, объезжая с агентом разные дома. Когда она увидела в гостиной огромную стеклянную стену, выходящую в тропической красоты лес, - совсем как на Бали - сердце ее дрогнуло, и судьба семейного пристанища была решена.
      
       Тут Саша вспомнил, что на кухне имеется еще одна бутылка пива и отправившись за ней, заметил, что в банке торчит ложка, полная бобов. Сунув ее в рот, он неожиданно вспомнил о письме и сатанинском шествии. Изумился, покачал головой, долизывая банку, и решил, что переел. Но, может быть, бобы были не первой свежести, потому что его просветлевшие мысли вновь приняли двусмысленное направление, а вместе с ними, откуда ни возьмись, как порыв ветра в тишайшей ночи, появились внезапные предчувствия. Что они были такое, сказать невозможно, но, как всегда случается с предчувствиями, они принесли ненастье, обложное небо в душе, так что он закрутил головой, даже оглядел себя для чего-то. Даже не посмотрев на пиво, он уперся взглядом в темное, незанавешенное окно, ничего там не выглядывая, но только в тоске ощущая расширяющееся в нем самом чувство события. Видимо, в этом событии было что-то такое, что лучше бы ему было в Саше не расширяться, потому что он вспомнил гибель людей в пешеходном переходе и потрогал свою ноющую скулу и опухшее веко. Все это разнообразие было напрямую связано с вдруг одолевшей его тоской, но, как оказалось, не охватывало всю перспективу.
      
       Помаявшись, его мысль неизвестно почему стала спотыкаться об эмблему-эмбрион. Ничего примечательного Саша в ней не усмотрел, отчего мысль могла бы споткнуться... однако настроение портилось. Мысли крутились вокруг приезда, вообще всего вечера. Сколько глупостей в один день... На колеснице ехал человек в черном плаще, капюшон пол-лица закрыл. Он его не знает, не встречал... но что-то знакомое вертелось в памяти: и вспомнить не получается, и отделаться не может. А зачем он об этом эмбрионе и шествии думает, вот что непонятно? Настроение стало еще хуже.
      
       Наверное, под стать этим "солнечным" мыслям на стенах и потолке проступил желтоватый оттенок, свет стал поярче. Он покрутил головой, понимающе кивнул. Мысли его бежали плавно, поэтому он только через минуту заметил, что хорошо ему знакомая кухня движется - ну да, равномерно уменьшается в своих размерах. Он притих, наблюдая незнакомое явление, и просидел с минуту недвижим. Придушенно пискнул. Мир восстановился, но только на минуту. Родные, знакомые стены набирали желтый цвет и при этом со всех сторон наезжали в центр комнаты, на него. Страх бросился в лицо, горячая волна наполнила рубашку, подняв ее дыбом, - вокруг табуретки осталось пространство в два квадратных метра. Он истошно взвыл - безобразие остановилось. Вобрал голову в плечи, искоса осмотрел комнату. В этот момент хрустальные вставки в абажуре над головой звонко треснули, кожурой посыпались на пол, а лампочка, словно сдерживаемая, стремительно набрала силу, озарив все пространство режущим заревом, как это показывают в кино. Но он сидел не в кино, а на собственной кухне, превратившейся в желтый пенал, мокрыми руками вцепившись в табурет. Стало нечем дышать. В желтом свете его лицо стало как у больных печенью, почти горчичного цвета. Желтизна стен еще ярче, ядовитее. Он медленно пополз со стула. Коснулся подошвой пола - ничего не изменилось. Коряво сделал шаг к окну - выпрыгнуть хотелось, но ноги тряслись, ступали боком. А куда прыгать? Окна ни на что не похожи: то ли не ведут никуда, то ли вообще нарисованные. Он вытянул шею, стараясь разглядеть что-нибудь сквозь мутную поверхность, но ничего не увидел. Дышать надо, взять себя в руки, летело в голове... Комната сверкает ослепительно-ядовитым светом. Затошнило. Что делать?!
      
       Негромко, за стеной послышались голоса. Как знак подать? Но как бы хуже не сделать... Он подался туда, осторожно озираясь. Взгляд его скользнул вперед, и он увидел, что из стены уголком высовывается письмо с ярким штемпелем. Оно, как живое, боком из стены пролезало вперед, хотело, чтобы его взяли! Саша потянулся схватить его, а письмо, - словно зная его мысли, - ухнуло куда-то в стену, и трещины не осталось!
      
       Тут же стало слышно, как трещат за стеной бумагой, будто конверт разрывают и листок разворачивают. Послышался разговор. Саша с трудом разобрал, но понял, что говорят о гибели. О какой гибели?! Он уловил, что не о нем, а обо всех. У него ёкнуло сердце, он прижался к стене, но голоса не стали разборчивей, а потом пропали.
      
       Что-то непонятное было в этом разговоре, он даже забыл о своем диком положении. Медленно поволок ноги вдоль стены и скользнул взглядом по зеркалу. Там отразилась его всклокоченная, помятая физиономия. Он уставился на себя, и вдруг по зеркалу побежали линии: в центре появился скрюченный эмбрион, а его лицо покрылось тьмой. Он прирос к полу. "Это что за знак?" - подумал он и поднял голову, ощутив теперь раскрывшееся в нем событие: вместо настоящего его жизнь быстрым шагом уже вошла в будущее.
      
       Его словно толкнули в спину - он сделал шаг на мощеную улицу. Под ногами булыжники, сильно сбитые от старости, по таким улицам он бегал в детстве, но откуда они в Городе? Саша пошел быстрее, сердце заколотилось...
      
       Показалась спина человека. Белые брюки и майка на лямках. Человек обернулся - Седой! Да он не изменился! Седой идет вперед, но оглядывается через плечо. Поджидает! Это он был на шествии, ехал на колеснице в черном плаще! Саша почти нагнал Седого, и вдруг его правая рука превратилась в сияющий посох длиной и шириной в руку. Пропавший, бабушкин, волшебный! Он побежал с ним, пряча его подмышку. Седой обернулся и быстро пошел навстречу, разводя руки. У него белые густые волосы, а глаза черные. Они горят, и выражение горячее, сильное, глаза очень умные. Что ему надо - непонятно. Саша шарахнулся, увернулся, в горле что-то всхлипнуло от ужаса, и он повернулся к Седому тем боком, где рука-посох. Грани на нем вспыхнули белым светом, а рукоять - россыпью зеленых огней. Тот, не отрывая от посоха глаз, медленно попятился, тоже повернулся боком, а из заднего кармана у него показался уголок письма с большой маркой. Седой проследил за ним взглядом и улыбнулся - одними губами.
      
       Саша кинулся в переулок - Седой бросился на него сбоку. Тот замахал руками и начал подниматься в воздух, головой вверх, как стоял. Скорость выросла мгновенно. Вокруг нет света, все - глубокий туман, капли вокруг, ничего не видно. Туман стал прозрачнее - появился ночной свет и далеко внизу, как из космоса, огни городов. "Удрал", - с облегчением подумал он, но почему от Седого надо бежать, подумать не успел - над головой что-то густо всхлипнуло. Он задрал голову - наверху забился парус, под ногами заскрипел дощатый настил, а в руках оказался штурвал. Парусная лодка, корабль! Подхватил и понес! Несколько мгновений он стоял на нем, почувствовав быстрое движение и ветер. "Это что значит?!" - едва вскипела мысль, как он сразу оказался на земле, довольно сильно отбив пятки об асфальт.
      
       Он стоял посреди улицы, смотря вверх. Потом, пройдя метров триста, повернул к своему дому. Была ночь, мелко скрипели цикады, и воздух был теплый и прозрачный, почти такой, как наверху. Внутри у него все дрожало, гудела голова. Он вошел в дом, не зажигая света, почти наощупь дошел до кухни и заглянул туда. Желтого света не было, и размеры нормальные. Заснул, что ли, или перепил? Да всего одна пива! Никакой это не сон... он вспомнил Седого и долго смотрел в пол, сопя и кусая губы. Навалилось огромное, тяжелое предчувствие... У него затряслись ноги, он сел на подоконник. Испуганно обежал глазами комнату, не уменьшается ли снова, и уставился в небо, надеясь разглядеть эту парусную лодку. "Странно я летел... - думал он. - А как же попал к дому? Пятки болят..." Он повернул одну ногу, потом другую и долго разглядывал летние туфли, удивляясь, что ноги целы и подошвы не порвались от такого удара. "А штурвал был гладкий..."
      
       Он смотрел на звезды и темные листья, освещенные ярким светом Луны, думая, как завтра все разъяснит, позвонит куда. Губу опять прокусил до крови. Тыльной стороной ладони вытер кровь. Офисы уже в девять откроются, а кое-где и раньше. Сразу позвонить в полицию, на почту сходить, к врачу надо. От этих мыслей ему стало легче, он встал и он пошел по дому, дотрагиваясь до разных предметов, разглядывая тени, переливающиеся с неба через белые подоконники бесплотными призраками. Попав в комнату, они дышат, движутся, ища себе место. То мрачным, пронзающим светом зажигают спящий во тьме металл ламп, то шевелением слоистых миражей приковывают испуганный взгляд проснувшегося и очарованного ночью.
      
       Саша шире распахнул окно и посмотрел на небо. Долго стоял у окна, не думая ни о чем, только дыша свежей темнотой и всем существом приникая к ночному покою.
      
      
      
       Глава 4
      
      
      
       Утром он проснулся ни свет, ни заря и не успел открыть глаза, как вспомнил письмо, которое у Седого из кармана торчало, а ему в самолет кто-то принес, при том, что почту никогда в самолет не доставляют. И он собственной персоной торчит на фотографии! "Сон, бред!" - мелькнула мысль, но услужливая утренняя память сразу показала шествие сатанистов с такой реальной давкой в переходе, что у него заныла скула, по которой заехал какой-то псих. Он спустил ноги с постели и расстроенно уставился в пол. Значит, не сон... Акции - ладно, они у любого могут быть, а откуда они про Седого знают? Сел в самолет и сошел с ума?
      
       От этих печальных наблюдений над своей жизнью его мысли сменились рваной чередой безымянных мыслишек о чем-то вообще несообразном. Он поднял с пола рубашку и удивился, почему ее рукава растут по бокам, а не внизу, как у брюк. Покрутил ее так и этак и защипил на вешалку для брюк рукавами вниз. Осмотрел спальню. Вещей вокруг много, и непонятно, что с ними делать. Валяются, стоят, лежат там и тут, а значит, что-то делать надо. Раз валяются, стоят, лежат... У него наступило расстройство чувств, в которое попадает пес, если чужой человек предлагает угощение: съесть очень хочется, а подойти страшно. Пес, обуреваемый противоречивыми чувствами, не знает, как ему быть: крутит ушами, слушая голос, но смотрит при этом в сторону, тянет нос к пахучему куску и тут же прыгает вбок. Он весь чистая импульсивность, которая может закончиться как угодно. Чем упорнее Саша старался связать все детали, тем бессвязнее становились мысли, как будто человек, не умея схватить центральную идею, так же развинчен, а его поведение так же импульсивно, как настроение пса.
      
       Он перевел взгляд вниз и увидел ботинки. Они его поразили больше, чем рубашка. "Странно, - неслось у него в голове, - ботинки имеют такой вид, как будто там постоянно должна быть нога, а если ее нет... предназначение потеряно. Что такое ботинок? Это предмет, который дает ноге возможность... дает возможность преодолевать... гм... камни и препятствия. Это предназначение ботинка. А в чем же его сущность?"
      
       Это слово заставило его приостановиться, как будто на минуту все рассыпавшиеся мысли замерли, задержав свой хаотический полет, и дали его голове молчаливую паузу. Но оттуда ничего не появилось. Пространство опять заполнилось бегущими предметами. Один из них как будто назвал себя, Саша услышал: "ванная". Он подошел к двери, которая назвала себя так, и стал на разные лады повторять ее имя. "Ван-ннн... на-я..., ва-нннннн-ая", - он все быстрее раскачивался в дверях ванной, чувствуя, как имена вещей оставили свои привычные углы и вместе со всем предметным миром дружно набежали на его голову.
      
       В этот момент перед ним возникло лицо Седого, и он подумал, что не видел его с детства.
      
       Он долго чистил зубы, стоя над раковиной. "Значит, Седой опять появился", - сказал он внятно водопроводному крану и прислушался: больше ничто не звенело и не набегало. Сунул голову под кран, хотел вытереть ее, мокрую, но не вытер, а снова сунул под воду - через его плечи сверкающий поток немедленно залил половину ванной. Наскоро промокнув ее полотенцем, он отправился завтракать, решив никогда не видеть больше сны.
      
       "Иди, звони", - сказал он себе, но к телефону не пошел. Кэти, конечно, ждет его звонка, а полгода назад ждала мама... На этом его мысль остановилась: мама покончила с собой - причины ее самоубийства он не знал. И никто не знал.
      
       Письмо из Франции и конверт с медицинской маркой-эмбрионом он разложил перед собой. "Откуда они про наследство знают? Эмбрион в наследство разовьется?" Он понял, что глупостью занимается. Наивно как-то. У него даже пропала охота другу, Грегу письмо показывать, даже червоточины от сомнений не осталось. Между прочим, он ему не перезвонил! Набрал Грегов мобильник, и тут в прихожей зашуршали.
      
       - Приехал, наконец? - Грег сам возник на пороге великолепным рыжим утесом, жизнерадостный, как всегда. - У меня машина барахлит, я на такси! - он решительно направился в гостиную, включил телевизор, развалился в любимом Сашином кресле, и в комнате стало уютно. Тот повалился в кресло напротив, чувствуя, что здорово по нему соскучился, и хотядико не выспался, у него даже голова прояснилась от Грегова присутствия.
      
       Грег приезжал к Саше, если был не слишком занят, а не слишком занят он бывал почти всегда, когда пахло выпивкой, и они вместе опустошали запасы драгоценных, оставшихся от мамы вин. Но в такую рань он являлся не часто, и, значит, дело появилось стоящее.
      
       Сашин взгляд упал на стол, он за письмом потянулся - Грег сообразит, что к чему. Он даже руку протянул, но взять письмо не решился... не поверит Грег, не та это почта... выйдет глупо.
      
       Открывая бутылку австралийского вина с берегов реки Маргарет, он вспомнил и пожалел, что не купил чего-нибудь пряного, острого: они оба любили устриц и всякую сырую еду. Сходство их на этом не кончалось. Хотя Грег овальный, крепко сбитый, а Саша долговязый и сутулый, у обоих лохматые волосы, сухая кожа лица, оба выглядели неприбранными и не до конца вымытыми. Оба любили потрепаться о чем-нибудь интеллектуальном, и каждый предпочитал предмет, интересный ему самому. Тут их выручало общее любопытство к людям: у Саши, как у социолога-профессионала, и у Грега, как у профессионала, в известном смысле.
      
       - Как съездил? - Грегу все было интересно: сколько стоили гостиницы, в каких клубах тот пил по вечерам и сколько денег там оставил. Но Саша мялся, не зная, с чего начать, хотелось рассказать о другом... он с детства во Франции не был.
      
       - Я был в Париже, - как будто догадался Грег. - Размаха нет, не умеет Европа.
      
       Саша вспомнил, что это были слова отца Грега, поляка Славика, и Грег любил их повторять.
      
       Гость наклонился к своей сумке и, не торопясь, поставил на стол "Хеннесси". Саша изумленно прикинул сумасшедшую стоимость этого коньяка, в общем необязательного для такого заурядного повода, как их встреча. Любил Грег поразить чем-нибудь особым, но приятно, ничего не скажешь. И тут Саша вспомнил вечеринку перед отпуском: все скинулись на стол, а Грег денег не дал и, чтобы не платить, появился на час позже всех. Иногда Грег приносил коллекционные вина, восхищая собравшихся, с особым, польским шиком становясь героем вечера, а Саша знал, что Грег весь год пил в барах за счет своей подружки.
      
       Открыли "Хеннесси" и про Францию забыли. Саше расхотелось рассказывать... И Грег больше не спросил.
      
       Саша не спросил потому, что Грегову дружбу со студенческих лет очень ценил. В его университете у мужиков своя жизнь: порыбалить, что-нибудь вместе починить, камень какой-нибудь из болота вытащить... Футбол опять же - целое событие. Сначала пиво попить, обсудить, какая команда выиграет - обширная, важная тема. Потом вместе повопить на стадионе, подталкивая друг друга локтями: "Ну, я же тебе говорил!" Потом обязательно снова пиво попить и обсудить с большим вкусом: кто как играл, кто куда забил. Стадион - большая мужская компания, смотрящая на такую же мужскую компанию, которая гоняет мяч.
      
       Саша и дружил, и вино пил по-другому. В мужском общении все становится ближе к прямым, базисным реакциям, чувства быстро переходят в ту область, в которой люди чувствуют себя сами собой. Саша, родившийся в русско-французской семье, не слишком хорошо сходился с местными, и Грег, сын польского эмигранта, оказался его единственным другом. Они на первом курсе вместе изучали химию; читал курс Грегов отец. Саша в химии быстро разочаровался и занялся гуманитарными предметами, но дружили они много лет.
      
       - Слушай, - Грег привскочил на кресле, - я тоже не сидел, а в Нью-Париж по делам смотался. Знаешь, что я там нашел?
      
       Тот помотал головой.
       - В отеле... Я сначала в очень хорошем отеле снял номер. Обежал комнату, проверил, что да как, в окошко перевесился - ты знаешь, у меня страсть такая: высунуться, все рассмотреть, кто у меня под окнами ходит. Я опять чуть не вывалился! Ладно. Потом ящичек под телефоном заметил, куда я не заглянул. Открываю его по-быстрому, а там визитка... На ней написано! - Грег тихонько взвизгнул. - Угадай!
       - Что?
       - Твое имя!
      
       Саша молча ткнул пальцем в грудь, но почему-то не в свою, а в Грегову. Тот визитку вытащил и сунул Саше. Верно! "Александр Кричевский. Социолог". Рабочий телефон его. Но у него никогда не было такой визитки... И он никогда не бывал в Нью-Париже!
      
       Саша зачем-то посмотрел на визитку сквозь свет, сзади ее оглядел и обнюхал.
      
       - Надо же, такая дыра этот Нью-Париж, но и там у меня есть клиенты, - сообразил он и тихо прибавил: - Грег, я из Парижа послал тебе письмо, ты его получил?
       - Нет. Что же ты мне написал?
       - Это не я тебе написал.
       - А кто?
       - Грег, я его в отеле нашел. В ящике под телефоном я нашел письмо, адресованное тебе.
       - Мне?
       - Ага. Запечатанное. На конверте стоял твой адрес. Я тебе его послал... Грег.
       - Где, где ты его нашел?.. - жалобно протянул тот, и произошла немая сцена. А тут еще Саша про письмо из Франции добавил... Они его зачитали до дыр и решили позвонить в полицию или в мэрию, чтобы они хорошенько во всем разобрались. Грега особенно взволновал пай в компании. Саша объяснил, что у него есть акции небольшой фирмочки закрытого типа, акции никто купить не может. Таблетки, лекарства... Дивидендов хватает только выплачивать проценты за дом. Про Седого он не стал Грегу рассказывать и звонить в полицию ему что-то расхотелось... поднимать там все, ворошить... говорить о маме. Серьезного-то ничего нет. А Грег вообще в письмо перестал верить. К тому же от коньяка появилась помощь в виде притупившегося недоумения, и Грегу уже не мешала сосредоточенная Сашина физиономия.
      
       - Съесть бы что-нибудь... - с первым проблеском беззаботности протянул он, и Саша встрепенулся.
      
       Грег радостно побежал на кухню, поддергивая штаны. Его очень дорогая шелковая рубашка разъехалась на животе, то ли потому, что пуговицы не хватало, то ли живот и рубашка оказались разного калибра. Поддернув брюки очень привычным движением, Грег полез в Сашин холодильник. Панорама открылась великолепная! Оттуда веяло царством навсегда замороженных надежд. Снег, пустыня, страдальческий вой охлаждающих труб, потерявших надежду что-нибудь охладить, как вой пирующих голод койотов. Грег стукнул голодными челюстями и, ни слова не говоря, выбежал из дома. Скоро он прибежал, стискивая в руках сосиски.
      
       - Купил на углу!
       - Я тоже хочу! - засуетился Саша. - Эти как раз мои любимые!
       - Сковородку и масло!
      
       Но масла почему-то не было видно. Саша с головой влез в кухонный шкаф.
      
       - Есть масло, как же не быть маслу... - приговаривал он, потряхивая пустыми склянками и коробками. Грег толокся рядом, мешая искать. Саша открыл круглый бочонок с надписью "Оливковое масло".
       - У меня есть орехи для еды, - уверенно заявил он, обнюхивая пахучие зерна кориандра.
       - Орехи на десерт, масло ищи! - Грег разделил ножиком сосиски.
      
       Саша следил за его трудом дружелюбно и почтительно улыбался каждому взмаху ножа: он уже понял, что масла у него нет. И тут, когда у Грега осталось работы на каких-нибудь несколько секунд, пришло великое решение.
      
       - Сегодня сосиски с пивом!
      
       На радостях от своей находчивости он открыл банку пива и потянулся вылить его в сковородку. Грег убежал со своей сковородкой, заслоняя ее телом.
      
       - Кто кончал сосисочные курсы?! - вопил он, пытаясь отогнать Сашу от плиты. - Пивом орехи замаринуй!
      
       Саша задумался над новой идеей, с интересом разглядывая содержимое бочонка. Сосиски зашипели, потемнели темно-красной шкуркой и полопались, обнажая свою полукопченую сущность. Оттуда сладостной волной разошелся волшебный дух поспевающей еды. В центре благоуханного облака, нежно склонившись, золотилась голова Грега. Как будто он сто лет готовил на этой сковородке, вырос и возмужал у этой плиты, щедрой рукой являя голодным свой плодотворный талант. Даже залетевшая в открытую дверь стайка мух, в восторге вьющихся над Греговой головой, показалась Саше поющим нимбом, к которому он сам был бы счастлив присоединиться.
      
       Грег дал Саше сосисок, и комната огласилась благодатными звуками начавшегося обеда. Сосиски истребили все, потом к ним прибавили по нескольку чашек хорошего кофе. От такой добротной еды у Саши даже горбинка носа разгладилась, прибавились щеки, изменив его отрешенный, несколько абстрактный вид, лицо зарумянилось и исполнилось благодарного тепла.
      
       - А что ты на том побережье делал? - вспомнил Грег.
      
       Саша обрадовался и с размаху въехал в свою тему, что он выпахивал в командировке до отъезда во Францию. С упоением он побежал по комнате, в такт словам помахивая сигаретой, достал кипу статей и журналов и, тыкая в них пальцем, разложил перед Грегом так, чтобы необходимые выкладки Грег смог оценить одним махом. Наконец уселся в кресло и, не замечая отчаяния на лице гостя, выдал ему все, полученные за две недели данные. К концу монолога он почти сполз с кресла на пол, развалившись в любимой "размышлительной" позе, разбросав длинные ноги перед лицом неподготовленного слушателя. Потом накрутил прядь волос на палец и, склонив голову на плечо, взволнованно спросил у пространства:
      
       - Как это можно интерпретировать??
       - Фанатеешь? - Грег воспользовался паузой. - Пока ты, Кричевский, прохлаждался на каникулах, я нашел твою картинку! - радостно завлекая, он потащил что-то из кармана.
       - Еще письмо?!
       - Я так и думал, что у тебя фамилия польская, хотя ты - помесь. Герб я все-таки нашел!
      
       Вот оно что! Саша взял в руки бумагу. Герб! Голубое поле, на нем белый единорог стоит на задних ногах. Выше корона, из нее до пояса появился второй единорог.
      
       - Мама не увидела! - он вскочил с места. - Бабушка все точно описала, но бумаги в революцию пропали, как тебе-то удалось?!
      
       Грег взвизгнул, утирая толстое лицо, уши и веки у него стали ярко-розовые.
      
       - А сюда посмотри! - ликуя, он протянул Саше листок. Тот прочитал:
      
       "...По свидетельству гербового сочинителя графа Куропатницкого, род бояр Кричевских печатается гербом, коей перенесен из Италии в Польшу в 994 годе".
      
       - В десятом веке! - ахнул Саша, но бумага больше ничего не говорила.
       - В России вы только десять веков жили - тысячу лет! - а вообще-то ты итальянец! - Грег смеялся и радовался больше самого Саши.
      
       Они быстренько выпили за невероятные Греговы поиски, обсуждая, как Грег решил все перевернуть, пока Саша в отлучке, нашел геральдическое общество, а потом охота его захватила и увлекла, хотя он вначале относился ко всему с иронией. Сашу поразило, как здорово Грег умеет дружить, не задумываясь, тратить на друга кучу времени и, возможно, денег. Он сидел рядом и радостно смотрел на него, думая, как ему нравится, что рядом начинается Грег...
      
       Ему стало приятно, он включил проигрыватель. Он бы и сам поиграл сейчас, скрипка лежала на диване, но он знал, что Грегу не нравится его любимый Вивальди. Вытащив кипу дисков, он порылся в них, поставил джаз. Грег как всегда усмехнулся на допотопный, еще мамин проигрыватель, но сказал:
      
       - Неплохая музыка.
      
       В этот момент игла на старой пластинке подпрыгнула и начала "заедать". Саша пошел, чтобы снять ее, как вдруг на следующем круге иголка проскочила это место и послышалась музыка Вивальди. Саша подбежал и осторожно подвинул иголку. Опять Вивальди! Подскочил Грег, снял пластинку, и они оба уставились на совершенно понятные надписи. Прочитали их по нескольку раз, посмотрели, что на другой стороне. Поставили пластинку. Джаз, ничего кроме джаза. Но едва они уселись в кресла, как иголку опять "заело": она подпрыгнула, и прямо с этого места начался Сашин любимый концерт номер два, который он сам, к тому же, неплохо играл!
      
       - Что за чертовщина сегодня?! - закричал он, а Грег покачал головой, скептически хмыкнув: видно было, что он все равно пластинке не верит.
      
       - Бракованная! - сказал он уверенно и выключил проигрыватель. - Ты купи хорошую систему, а барахло выброси. У меня кое-что поинтересней, - он потрогал на столе геральдические бумаги, о которых они позабыли. - Через неделю акции пойдут, жирный кус можно купить.
      
       - Акции на что?
       Грег опешил:
       - Я рассказывал до твоего отъезда - компания "Веч.Бес"!
      
      
      
       Глава 5
      
      
      
       Верно, было что-то... У Саши с поездкой все перемешалось. Грег вскочил, снова сел, став каким-то подтянутым: даже его тело потеряло обычную рыхлость.
      
       - Можно хорошо подзаработать, - уже без всякого легкомыслия сказал он.
      
       Это Саша понял.
      
       - Ветром надежд торгуешь? Временем перемен? - спросил он и поймал себя на мысли, что ему отпуск, что ли, навредил... Неинтересно, что там Грег продавал, но, кажется, у того были серьезные планы именно в отношении него.
       - Надо пай купить, - твердо сказал друг и потрогал геральдические бумаги.
       - Да я не против. Могу часть акций таблеточных продать. Или посмотрю на заначку.
       - Я так и знал! - одобрительно воскликнул Грег. - Делаем так: складываем деньги, покупаем жирный куш - мне, как Кандидату, - льготы. Колоссальный бизнес, а мы с тобой в основании!
      
       Саша знал, что Грег, как все, кто всерьез зарабатывает деньги, скептически относится буквально ко всему, его ничто не увлекает и не кажется серьезным, но здесь, в области денег, у Грега что-то происходило с головой: он мог довериться любой фантастической глупости, становился до смешного наивен. Саша рассмеялся: эти пухленькие щечки Грега, на которых рыжеватая бородка кажется пришлепнутой, элегантная золотая оправа очков, так уместно надетая на физиономию Винни-Пуха. Он опять отмяк душой в дружелюбной Греговой ауре. Есть люди, в которых виден ребенок, это ярко, даже самое главное в них, думал он. Вот и Грег такой. А бывают люди, в которых не видно, какими они были в детстве, в них не осталось никакого следа, как будто они сразу родились взрослыми. Даже страшно.
      
       Из их университета многие преуспели, стали тяжеловесными мужичинами в больших дорогущих машинах, рассуждают за выпивкой, какие акции купить, когда выгоднее деньги вложить. Преуспевающие менеджеры материальную жизнь воспринимают абсолютно серьезно. Хотя Грег принадлежит к этим людям и почти квинтэссенция этого мира, для него деньги - интересная игра, он живость характера сохранил. Саше занятно было, что он о денежных аферах рассказывает как о путешествиях в дебри Амазонки, где его чуть не закололи копьями дикари.
      
       - Какого черта надо было во Франции сидеть, когда дела идут? - неожиданно проворчал Грег.
       - А почему ты им поверил? - спросил Саша и тут же получил пачечку брошюр с описанием скорейшего обогащения. Здесь - в пирамидках, покупках, рекламе размещались Греговы владения. Тогда Саша подошел с другой стороны.
       - А что за дело в этом "Веч.Бесе", я что-то позабыл?
      
       Оказалось, что компания набирала силы уже месяц, от народа отбою нет. Любой бизнес по сравнению с этим - чистый обман, а тут все иначе. Лучшие люди Города вложили деньги, налаживают производство эликсира вечного бессмертия, отсюда и сокращение: "Веч.Бес". Странно Саше показалось, как Грег серьезно это сказал - как будто сам во все поверил.
      
       - Надувательство, Грег.
       - Все чисто! Продукт Лучшего Медицинского Института!
       - А кто изобрел?
       - Там тысяча сотрудников, лаборатория профессора Зюй-Вена.
       - Звучит симпатично, - согласился Саша. - А что ты там делаешь?
       - Поставки, заказы, холодильники нужны специальные.
       - Что ты морозишь?
      
       Грег замялся, отвел глаза, что Сашу удивило. Грег поморщился и сказал как-то неопределенно:
      
       - Так... материал один. Но раскупают коробками! - Он забегал, с трудом справляясь с волнением: - В Городе ажиотаж! Сказочное богатство! Денег, денег надо много вложить - прямо сейчас!
      
       Тут Саша заметил, что из-под ног Грега что-то блеснуло. Он присмотрелся, и ему показалось, что это маленькие крылышки выросли у Грега на пятках, а сам он - пухленький, лохматый - стал похож на божка торговли, который сейчас взлетит, понесется куда-то приторговывать. Но нет, померещилось. Не блестели там крылышки, а просто брызнул, закурился дымок: от быстрого бега у Грега задымились подошвы.
      
       Галереей по левой стороне дома Саша отправился в комнату, где у него хранились самые лучшие вина, принести Грегу что-нибудь интересное. Когда он выбирал в одном из поставцов бутылку вина с выдержкой в восемь, десять, а иногда и в двадцать лет, он всегда делал это так, как будто вникал в глубинную задачу: бормотал что-то, на некоторые бутылки с сомнением качал головой и никогда не брал ту, к которой случайно прикоснулся. Сейчас до хранилища Саша не дошел. В холле ему пахнуло в лицо душистым воздухом утра, но как-то необычно. Он оглянулся. Порыв был узок, плотен, он вполз в комнату, рыская по углам, словно что-то ища. Вместе с ним в дом заползали какие-то мелкие существа. Насекомые, ничего особенного. Но эти разные мухи, лесные тараканы, жуки находились вместе, ничуть не мешая друг другу, а, увлекаемые совершенно необъяснимым желанием, двигались вперед - шелестящая, скрипящая армада неумолимо перебирала лапками, поглотив под собой входную дверь и коридор. Все дрожало от мерцания маленьких точек, от переливов блестящих крыльев и чешуи. Саша забыл, куда шел. Только пощелкивание и тихий шелест... Куда они ползут?! Первые уже повернули к гостиной. Он схватил с пола коврик, прижал его к стене. Еще, еще! Мелкие тушки падали на пол, но остальные, не обратив внимания на скоропостижную гибель товарищей, ползли, огибая места опустошений. Коврик был мал, Саша не успевал, а их все прибывало. Он схватился за голову - дверь-то осталась открытой! Захлопнул ее, на всякий случай повернул ключ. Теперь дело пошло быстрее и, прыгая весь взмыленный со стула к потолку, он перебил всех насекомых. Коврик имел вид плахи после кровавых дел, было очень противно, и тут он ощутил какой-то новый и необычный запах.
      
       В ванной, где он отмывал руки, этот запах был почти неуловим, но ближе к гостиной начал усиливаться, и Саша удивился: как он просидел там столько времени, не заметив его? И как же запах силен, несмотря на мешанину сигарет... Пожалуй, сладкий, хотя это не точно. Скорее, сложный, с массой едва различимых полутонов, как иногда в одном блюде парадоксально возникают разные вкусовые оттенки. Ему никогда не попадался этот запах, он бы сразу его узнал, но, однако, как он необычайно притягателен... "И для мух, что ли?" Саша подошел сзади к Грегу: запах шел от него. "Одеколон какой-то новый", - понял он.
      
       Грег рассматривал белого единорога на голубом фоне.
      
       - Хорош, правда?
      
       Тот машинально кивнул, опять глубоко вдохнул и заметил муху и кузнечика, ползущих из коридора. У него хватило выдержки не подать вида, он медленно прошелся в ту сторону и прикончил их.
      
       - Опять машина сломалась, - сказал Грег, - дым подозрительный, клапана, что ли... Ведь у тебя мотоциклетка еще заводится - одолжи машину на пару дней?
       - Забирай, - Саша засмеялся на добродушную физиономию друга и весело разворошил пятерней свои волосы.
       - Ну, мне пора, - беспечно сказал тот. - Скоро увидимся, дружище!
      
       Он повернул к двери, а Саша еще раз посмотрел на его пятки: дымок почти не шел.
      
       Взревел длиннющий Сашин турбо-крокодил угольного цвета, пугающий старушек рыком "бар-бар-бар..." Закрывая дверцу, Грег крикнул: "Ба-а-ай!", второй раз, когда открыл окно, потом когда выгнал машину со двора, напоследок прокричал еще четыре раза и скрылся за поворотом.
      
       Саша помчался в коридор. Стены заляпаны, гадость вокруг, а главное - ничего не понятно. Какой дикий день! И запах впился во все: его хочется нюхать, уловить эти зовущие, неустойчивые переливы. Может, от долгой дороги в Державу? Говорят, что после перелета в организме все расстраивается, и даже время. Вот и с носом что-то, вылезло какое-то непонятное нюхание... то в аэропорту запах замучил, даже в носу свербило, а теперь еще и этот. Сашино лицо стало нервным. Он притащил ведро воды и начал возиться с тряпкой, заливая все вокруг и оттирая стены. Когда он закончил, настроение стало еще хуже, хотя и повернуло в другую сторону. Он хорошо жил, умел зарабатывать, последние годы отлично совместил это с интересной работой. Но блеск задумок принадлежал Грегу: жить так, как жил Грег, не умел никто, и он в том числе. Только хотел ли он так жить?..
      
       До поездки ему в голову не приходили такие мысли. Все было налажено, работа шла, бизнес крутился. Саша правдиво подумал, что Грег для него старается, чтобы он заработал. Хорошо, когда все само делается, без возни и труда... С другой стороны, он и сам знает, как заработать и продать, кому и за сколько. У них в отношениях с Грегом давно ничего нет, кроме денег... Не потому, что Саша высоколобый, а потому, что уже через это прошел. Он уже не с этим, просто - ушел. Он зачем-то включил торшер и пришлепнул на ярком свету невинного мотылька. "С Грегом интересно, - сказал он в раздражении на самого себя за честное признание. На абажуре появилась целая горсть мотыльков. - Двойники скачут. Одинаковые, как мы. Кто этот: жулик, ученый или официант? - не отличишь. А Грег ни на кого не похож. - Саша погасил лампу и неожиданно прибавил: - Был. - Он пересел на другое кресло. - Вранье, Грег тут ни при чем, - сказал он себе, - ты зачем во Францию поехал?" Потому что мама покончила с собой, должен был он ответить себе, но не ответил. Рывком встал и вышел из комнаты.
      
      
      
       Глава 6
      
      
      
       Оседлав свой драндулет, он долетел до холма, где улица "Достижений Демократии" плавно переходит в "Проспект Богатства".
      
       Закрыв полмира, впереди лежал океан. Пронизывая мерцанием глубокий воздух, исходя лучами, поднимающимися в небеса, он наполнял печалью, понять постоянство которой не удавалось пока никому. Саша повернул к кафе "Морской аперитив".
      
       Океан испускал воздушный свет. Громады торжественного света. Цвет еще не появился, это было не его время. Озаренный собственной мощью, в неиссякаемом величии он держал корону и, мерцая, лежал в ее сиянии. Эта невыносимая в своей огромности величина, насыщенность тайной жизнью, ничем не связанная с человеком. Она волнует и притягивает потоптаться у его могущественных ног, пряча страх, песью преданность и невозможность оторваться. Толща слегка двигалась, поводя краями, как поводят плечами томным движением, едва поднимая и опуская шаль.
      
       "Откуда у воды край?" - Саша подошел к воде и с головой опустился в этот другой мир.
      
       Растеревшись, он пошел в "Морской аперитив", куда ходил всегда, заказал кофе, слизнул с губ соль. "В океане вода не такая, как в море, - подумал он, - на вкус много жизни и разных существ".
      
       Дул прохладный, пахучий бриз, то сильный, то слабый, но неизменный - в жару единственное спасение Великого Города. Саша радостно крутил головой: вчера какая-то дурная кривда испортила весь приезд, но он все-таки вернулся домой! - жизнерадостный гудеж летнего Города обещал новую жизнь. У кафе мама загорает с сынишкой. Мальчишка встал и потащил за собой купальную доску - на ней возвышался песчаный город. Он таращил глаза и едва волочил эту громаду, как будто это была не песчаная куча, а пространство с новой жизнью, известной только ему. Саша смотрел, как маленькая фигурка тянет за собой на веревке сотворенный мир, проводил взглядом нового создателя...
      
       Рассеянно посмотрел в свою чашку и вдруг почувствовал, как в него вошло лето. Потянулся, хрустнул всеми суставами и одним взглядом окинул все вокруг. Было раннее, дрожащее утро и много влаги, и еще весна. Уже вошли в силу травы и цветы. Их крупные головки похожи на островитян: тонкие ножки и пальма на голове в пышном и жарком цвету. Малые птахи сосут мед, не смущаясь, теребят толстые цветы, бросают и мчатся к новым, изменяя красным на оранжевый и синий, а над песками отмелей проплывают скаты, волнуя крылами океан, как большие орлы. Ласточки, примчавшиеся сюда через моря, трепеща - как дельфины - ныряют в зеленый воздух. Там, где вода хочет стать сразу изумрудной и синей, плывут киты - попарно, легко, наполняя пространство собой. Вдали, трепеща - как ласточки - дельфины прыгают в зеленую воду, и мир целует тебя в губы, розовея подвенечными щеками...
      
       Сашины руки развернули свежую газету, мелькнул заголовок на весь разворот: "Найдено бессмертие!" Как давно он газет не читал... Стволовые клетки, колоссальный потенциал, поразительная возможность достичь вечной молодости... Уж не Грегова ли затея? Только странным показался ему восторженный тон статьи, газета-то солидная, не чья-нибудь, а Марка, "The New Times". А дальше вообще бред: Клуб... слияние медицин... глобальное клубное счастье... Саша отложил газету и посмотрел вокруг.
      
       В кафе как всегда поутру несколько человек. Их всех можно узнать по особому виду праздного одиночества: это пляжные завсегдатаи и любители беглых знакомств, вон как тот, справа. В руках тискает газету. Ведь не усидит, пойдет знакомиться к соседу. Точно! Встал, полотенце с собой прихватил и кофе. Второй со стула сумку снял, на пол бросил. Зацепились. В газету пальцами тычут, раскинулись вольготно, кричат так, что отсюда слышно. У обоих плешь, яркий загар и особое выражение дружелюбия людей, месяцами сидящих под солнцем. Они, может быть, и холостяки, но это уже другая порода. Подтянутые, не болтливые, холостяки спозаранку тренируются в спортзале, потом до работы сидят в кафе. Мужчины и женщины - они убежденно живут в одиночку, дорожат своей свободой, но завтракать идут туда, где можно встретить людей. Саша узнал бы их в любом месте по особому выражению лица. Несмотря на то, что у него есть Кэти, он сам близок к этим людям, он знает, как они станут вести себя, чувствует их, и это тоже дом.
      
       Через несколько минут, оставив монету около чашки, он въехал во двор своего дома и запер высокие ворота, в обе стороны от которых убегала решетка, охватывающая огромных размеров сад. В глубине сада стояло очень оригинального вида шале, почти вилла, в которой он теперь, после смерти мамы жил один.
      
       Домапосле моря все было понятно. Дома было тесно. Саша засел за работу. В университете Великого Города он преподавал социологию, а в социологическом бюро при кафедре зарабатывал свою основную зарплату. Первичные данные присылали из отдела опросов, а его аналитическая работа состояла в том, чтобы придумать модель, подставить в нее разные, иногда противоречивые цифры, получить некоторое универсальное знание о предмете и выдать на стол начальнице одну-две главные цифры. Саша был мастер на такие штуки, а потому Сюзи закрывала глаза на его привычку работать когда и где попало. Сейчас он вошел в базу данных своего бюро и скачал оттуда информацию для последнего заказа.
      
       Рекламное агентство разместило на дорогах плакаты с меняющимся изображением, по типу небольших клипов и желало знать, кому именно эта реклама интересна. А поскольку есть устройства, позволяющие сканировать работающую радиостанцию в машине, подъезжающей к плакату, то социологам была поставлена задача составить портрет человека, сидящего в машине по включенной радиостанции: возраст, семейное положение, достаток, любимые товары и магазины - с тем, чтобы включить такому человеку при его приближении оптимальную картинку. Например, если подъезжает пьяница - на плакате появится спиртное, если молодая семья - клип о покупке новых домов, если женщина неопределенных занятий - курорты и море.
      
       Саша оценил объем задачи и оставшиеся до понедельника считанные дни и понял, что возможности для халявы открываются просто фантастические...
      
       И тут он почувствовал странный запах. Встал, заглянул в разные углы - пахло от стола. Вернулся к нему и принюхался: компьютерный запах. Он под компьютер подлез, мышью подвигал, выключил систему и снова загрузил - запах не исчез, но и не усилился. Почему-то казалось, что он идет прямо с экрана. Саша поразмыслил и вытер его рукавом рубашки - ничего не изменилось. Тогда он погрозил ему пальцем и вышел, решил, что, может, система барахлит.
      
       В комнатах затрещал телефон. Наконец-то!
      
       - Сюзи, в аэропорту мобильники плохо берут! - радостно объявил он, услышав ее миролюбивый голос.
       - Тебя слишком долго не было, - сказала она недовольно. - У нас огромный заказ, большие денежные люди. Времени мало - в понедельник набираем дополнительных сотрудников.
       - Хорошо! Какая тема?
       - "Как эликсир молодости влияет на денежные траты?"
       - Не эликсир ли вечный? - Саша засмеялся, вспомнив статью в газете.
       - Он самый! Твой рабочий день будет десять часов - ты хорошо погулял. - Сюзи повесила трубку.
      
      
      
       Глава 7
      
      
      
       День он просидел за компьютером, а ночью, оседлав мотоцикл, помчался на другой конец Города. Сверкающие огни многоэтажных дорог, очень теплый, почти горячий воздух. "Градусов двадцать пять. Раньше садиться на мотоциклетку холодно, - решил он и черт знает отчего прочувствованно сказал вслух: - А все-таки это Великий Город!"
      
       Через два поворота он попал в лабиринт спального района: от Сити до "Шестого Тупика Свободы", где жила Кэти, было три часа, место неплохое.
      
       Предыдущую квартиру она нашла по газете, как делала в Москве, в те времена, когда была Катей. Но Саше не понравился район, говорил он ей: не снимай в тех местах, кто там только не живет, но она не поверила. Тогда он отвез ее - показать. Кэти хотела пойти в дом, квартиру посмотреть, но он сказал: "Из машины не выходи". Она бы не послушалась, а тут сидит, места разглядывает и молчит.
      
       Дома имели окрас, как ободранный, истерзанный пес, утративший память о своем исконном виде, а дырки окон - проплешины от отвалившихся колтунов на его боках. В первых этажах этих глухих и страшных монстров, уставивших улицу, - лавки на удивление доморощенного вида, как будто хозяин нанял пару своих приятелей, и они покрасили стены, как умели, налепили картинки, прибили великодержавные флажки. Но этот приукрашенный вид только усиливал общую картину убожества, оттеняя мрачность фасадов и узкие входы лавок с ободранными краями. Насмерть заплеванный асфальт под окнами походил на раздутого покойника в трупных пятнах. Не было ни одной самой мелкой детали, которая бы не выдавала уродства вкуса тех, кто строил эти дома и согласился жить в них. На самом деле, улица была не хуже других в Великом Городе. На задах Сашиной работы, в центре Сити тоже живут люди. Некоторые в домах, а иные около железной бочки. Палки, мусор в нее накидают, запалят, ночь напролет у огня греются.
      
       Кэти сняла квартиру в другом районе, с небольшим сквером по соседству. Там гуляли дети и собаки, на скамейках занимались наркотиками, а в кустах любовью. Благодаря этому район имел благоустроенный вид. Только дома там были такие же, как всюду. Но Кэти понравилось место, и она поселилась в крошечной квартире на одиннадцатом этаже.
      
       За колченогим столиком на балконе она писала статьи, как и в прошлой жизни в России, где работала журналистом. Но поскольку институт она закончила не в Державе, а в Москве, у нее не было шанса вписаться в местную журналистскую среду, так что теперь вместо статей ее труд умещался в короткие заметки, их принимали в газеты эпизодически; последнее время ей удавались наброски, придуманные ею, отредактированные Сашей. Она называла их импровизациями, а в газете, куда она их сдавала, к ее раздражению, комиксами.
      
       От парковки Саша пересек клинышек сквера. Здесь было темно, листья отблескивали жирными лучистыми бликами, во мраке слышалось шевеление и какое-то бормотание. Из-за ствола пальмы выдвинулся тоненький серп месяца, дрожащей синевой раскрыв и осветив небесный свод. В этой воздушной глубине промелькнули огромные крылья на кожистых перепонках и длинный клюв. Птеродактиль! И тут же, окаменевший на дорожке Саша увидал у соседнего ствола тонко улыбающуюся морду черной пантеры! Глаза пантеры засветились огнем, она утерла лапой морду и проговорила голосом Грега: "Мы еще встретимся, дружок..."
      
       Он галопом помчался к освещенной двери, влетел в подъезд. У лифта сидели черные подростки, тянули самокрутки. Один из них посмотрел на Сашу, подмигнул остальным, и они рассмеялись, как будто знали все, что он увидел в парке! Тот вскочил в лифт, у Кэтиной двери неистово загремел колокольчиком. Она открыла и почему-то радостно воскликнула:
      
       - Лучшее средство против хищников - стакан хорошего портвейна!
      
       Он посмотрел в сторону сквера, даже рукой показал, засмеялся, взял ее за обе щеки и поцеловал в веселые губы:
      
       - Дурачишь меня!
      
       Его охватил неистовый жар. Он успел увидеть ее губы, дотронуться до них, и комната покрылась мраком. В нем, выхваченное болью, зажглось тело, руки, грудь, слепота охватила лицо, словно обдав его горстью пылающих углей.
      
       ...Саша открыл глаза. Кэти встала, зажгла синюю лампу, и в ее стеклянном шаре тотчас поплыли рыбки, морские коньки, прочерчивая свои легкие тени по синим стенам и синему потолку, догоняемые бусинами и струйками бегущих вверх пузырей. Они словно опустились на синее дно. Саша обвел глазами комнату и почувствовал себя счастливым. Посмотрел на Кэти и похлопал по подушке рядом с собой. Не отрывая от него глаз, она подошла и легла рядом, и вновь ее ужасно поразило его лицо, руки и все тело: у него не было ни больших морщин, ни малых - вообще никаких.
      
       - Как ты съездил? - спросила она, разглядывая его.
       - Я в Париже снял квартиру с черным котом.
       - ?
       - На антресолях сидел черный кот, на всех сверху прыгал и когтями голову драл.
       Кэти засмеялась на его шепот и счастливое лицо.
       - Что же ты там делал?!
       - Жил. Мне эту квартиру в агентстве дали с условием кормить кота - хозяин уехал.
       - Хорошенькое дело! Ты оттуда слинял?
       - Нет. Но старался больше по городу гулять... - бормотал он, целуя ее. Его лицо приближалось, дышало, светилось почти синими глазами. Он медлил и медлил, растворяя в ней свой взор, и вот пропало все: предметы, звуки дома, сам свет и само время.
      
       Он прикусил ее за мочку уха, перевернулся на спину и блаженно уставился в потолок. Она выпрыгнула из постели, подошла к шкафу и стала искать там что-то. Фигура у нее вытянутая, с мягкими линиями. Он любовался ею, и она знала это. Она вообще много о чем догадывалась, о чем и говорила в ту минуту, когда ей приходило это в голову. Перевернув всю полку, из глубины она вытащила халат с причудливой вышивкой и широким движением накинула ему на плечи.
      
       - Тебе из древней столицы!
      
       Он засмеялся: ему не хотелось говорить, что подарок плох - как многие мужчины, он находил мужские халаты немужественными.
      
       Кэти зажгла верхний свет, он посмотрел ей в лицо и удивился. Она осталась той же - но как за месяц изменились его глаза... Слишком короткие волосы лишили ее лицо женственности, и оно, судя по фотографиям миловидное в юности, сейчас, в ее тридцать восемь, огрубело, на щеках залегли длинные продольные впадины - они придали ему что-то резкое, прямолинейное. Глаза светлые, быстрые, выразительные, но внешние углы век отвисли вниз, а между бровями до середины лба поднялась длинная складка. Саша поймал себя на мысли, что через пять лет ее лицо станет, пожалуй, более мужским, чем у него самого. Он опустил глаза.
      
       На скрипучем столике около дивана появилась пепельница. Выглядела она на пустом столе по-сиротски, так что он с надеждой посмотрел на подругу: то ли в ее женском присутствии что-то менялось, то ли завивались вокруг приятные запахи, но он чувствовал себя в том месте, где мог надеяться на тарелку домашней еды. И хотя было известно, что она умеет готовить так же, как он, Саша все-таки с надеждой произнес:
      
       - Без еды разговор как-то нервно идет.
       - Я плюшки испекла, - ответила она без всякого выражения, - вкусные я уже съела, остались невкусные, хочешь?
      
       Он кивнул. Она выставила на стол наломанные руками плюшки и бутылку "Наполеона". Он рассмотрел натюрморт, и увиденное ему понравилось.
      
       Кэти отметила его молчание на свой лад. Радостно вскрикивая, она сообщила, что ее подруга почти развелась:
      
       - Этот козлик приходит домой, а тут сидит его жена (моя подруга) и друг их дома - каждый день! - она заливалась, не делая пауз, не ожидая Сашиных реплик. - Я бы, конечно, отнеслась к этому "с пониманием", но он нарвался: попробовал на час раньше домой приходить - кто-то звонит и трубку кладет, как тебе нравится?! - На этой точке ее голос дал петуха. Голос у нее звонкий, с переливами, которые внезапно садились до хрипоты, так что петух получался не на высоких, а на низких. Когда Кэти говорила, ее необъятные эмоции поглощали все живое, наделенное слухом, - это был непрекращающийся звездный час. Но когда она слушала других, ее лицо не выражало никаких чувств, так что были непонятны ни ее мысли, ни отношение к услышанному. Затем она вновь воспламенялась, а потом снова слушала, погрузившись в свою особую неподвижность. От избытка переполнявших ее чувств оставляла одну тему и бурно начинала другую, красиво, но не всегда понятно связывала их замысловатыми ассоциациями, диковинным образом сочетавшимися друг с другом, и параллелями между разными случаями, вертевшимися у нее на языке. Если Саша не перебивал, его завораживала и парализовала бездна того, что хранилось в ее голове. Она неожиданно и громко смеялась, по своему обыкновению закрывая рот ладонью. Девушка такая внезапная - она нравилась ему.
      
       - Мне письмо пришло, - Саша перебил ее. - Читай.
      
       Он принес письмо из рубашки и протянул ей. На фотографию еще раз посмотрел и тоже отдал. Снял халат, положил его в шкаф, в самый дальний угол задвинул.
      
       - Что тут особенного? - спросила она, и Саша обернулся.
       - Все.
      
       Он рассказал про бабушкин дом, кивнул на фотографию:
      
       - Кто это?
       - Ты.
       - Я так и думал.
       Она подняла палец:
       - Шантажист! Будет с тебя деньги трясти. Может, это и есть твой Седой?
      
       "Про шантаж правдоподобно... - почувствовал Саша. - Молодец, Кэти!"
      
       - Сидит в вашем старом доме, данные о тебе собирает. А вот мы его разъясним! Звони!
      
       Он схватил трубку, набрал справку. Код города, еще справка. По-французски:
      
       - Мне нужен телефон по адресу: улица Лесная, дом 1-А?
      
       Молчание, шелест, далекие голоса.
      
       - Такого дома в нашем городе больше нет, - ответила оператор. - Эта улица была крайняя, там давно кладбище, - и дала отбой.
       - Та-а-ак... - возбужденно протянула Кэти. - Акции у тебя застрахованы?
       - Значит, кладбище...
      
       Саша побледнел и замолчал, осмысливая услышанное. В знак подтверждения кивнул:
      
       - Застрахованы, конечно. Придется ехать.
       - Тебя Сюзи не отпустит!
       - И, кстати... - он подхватил, - куда ехать?
      
       Она в восторге вскочила - все это ей страшно понравилось.
      
       - Седой! - закричала она. - А я свою фамилию на Грей поменяла!
       - Зачем?
       - Я все равно Седых, а, может, мне новое имя счастье принесет!
      
       Он налил рюмку коньяка, но не выпил, а вспомнил лицо Седого... Он нить разговора потерял.
      
      
      
       Глава 8
      
      
      
       Когда он ехал к Кэти, то хотел ей все рассказать, у него и сомнения не было, что это просто был сон. Только дикий. Но сейчас у него в душе что-то дрогнуло... На минуту ему показалось, что Седой и письмо абсолютно реальны. Живые. Живее не бывает... Пардон, а на летящий парусник он тоже реально попал?!
      
       Саша стал быстро одеваться, смеясь:
      
       - Началась философская аллергия от перелето-часов. Не знаю такого дворника, гностику ему не сдавал! Бред отменяется!
      
       Кэти села в кресло, красиво переплела голые ноги, унизанные яркими браслетами. Она одевалась своеобразно с точки зрения соседей, но претензий они к ней не имели, так как она родилась не в Великой Державе, а таким людям закон не писан. Посетив буддистские собрания, на которые ходила подруга, Саша заметил, что стиль ее одежд - не плод ее личной фантазии, а наряды в этой компании похожи друг на друга как сиамские близнецы. Он был разочарован, но виду не подал. По словам Кэти, она впервые узнала о буддизме в России среди интеллигенции: журналистов, фарцовщиков... "Интеллигентных людей неопределенных занятий..." - добавил Саша про себя, неплохо уяснивший, какие люди нравились его подруге. В той среде далекий буддизм имел слабый оттенок религиозности, а был идеологической отдушиной. Ее, эту новую религию, можно было противопоставить всему, чему хотелось, поэтому во многих домах можно было найти бронзовую фигурку Будды и вышитую шапочку, или, на худой конец, сандаловые палочки и две-три литографии на стенке.
      
       Кэти закинула руку красивым движением за голову. Саша подошел, поднял ее с кресла, прижался всем телом. Она, освободив одну руку и размахивая ею, начала рассказывать о Тибете. Освободила вторую руку. Он почти отвел ее к дивану - она вырвалась, сказав:
      
       - На сегодня хватит, - и отвернулась.
      
       Он налил рюмку, потянул на себя, но неожиданно пролил.
      
       Кэти - быстрая и чувствительная, жила в состоянии легкого волнения, тонкого возбуждения, не явного и прямого, но ощутимого мужчинами. Сашу удивляло, что она не идет к нему, но взволнованно призывает его к себе и вообще распространяет вокруг себя неудержимую, соблазнительную ауру. Задетый, он не спрашивал: ей с ним плохо или здесь странная любовь? - он не понимал и не хотел вдаваться в эти проблемы.
      
       "Она должна вести себя нормально, за мной ухаживать и за домом следить", - Саша подумал так и очень удивился, потому что у него никогда не было женщины, которая умела это проделывать. Он посмотрел в свое пустое блюдце с крошками от давно съеденной плюшки и подумал, что Кэти за ним не ухаживает, но знает, как лечить рак, общество и вшивость, как изготовить психологический тест и тесто для блинов, читает политические обзоры, воспоминания и предсказания. Помнит, сколько стоит кресло для инвалидов, как организовать ферму по разведению страусов и скорейшим образом впасть в нирвану. Он обежал глазами комнату. Из России Кэти приехала с одним чемоданом по туристической визе, долго мыкалась нелегалом, но за последние несколько лет ее хозяйство обросло кое-каким скарбом. В этой квартире было много книг, ими были усыпаны все столы и пол вокруг них, они придали дому особую привлекательность. Но сейчас другая сторона показалась ему яркой и всеохватывающей: этот дом удивил его холодностью и бесприютностью. И не то, чтобы мебель и вещи Кэти были старые, хотя и не без этого, но собранные без вкуса и внимания, они выдавали отчужденность их хозяйки от среды, в которой она жила, не слитность с ней. Саша подумал, что по этой комнате видно: Кэти живая, общительная, но не чувственная, не сексуальная. В такой женщине видно неумение образовать вокруг себя пространство с живой красотой. В ее доме нет тепла - это не дом женщины. Он вообще никакой и ничей. В этом удивительном пространстве возникали неожиданные вопросы о хозяйке, потом хотелось покинуть это место...
      
       В России у Кэти было два настоящих мужа и два почти настоящих, как уяснил себе Саша из ее рассказов. Но это были неправильные мужья: некоторые из них даже били ее. Официальной версией ее эмиграции было желание жить на Западе, а на самом деле она хотела, по ее собственному выражению, "сломать судьбе хребет", начать жить по-настоящему. Однако, жизнь с Сашей крупно не складывалась: он не торопился с браком, и ее охватывало страшное чувство ускользающего времени, в котором настоящая жизнь все не наступала, поэтому она полюбила разговаривать о быстротечности времени. Вновь появившись, эта мысль открыла простор для ее постоянного разочарования.
      
       - Ты, конечно, останешься? - она спросила таким тоном, что Саше сразу захотелось уехать.
       - Останусь, - бесстрастно отозвался он.
       Кэти вспыхнула и выключила глупую, с рыбками, лампу.
       Он пошел к ней мириться:
       - А у сыновей блудных много всяких расцарапанных физиономий...
       "Приехал, а не сразу появился!" - закипало у нее внутри.
       - Где же тут любовь? - прорвало ее.
      
       Саша подошел, стал целовать быстро и жарко.
      
       - Давай, я тебя попотрошу... - шепнул он ей в губы, распушив ершик ее волос. Он мгновенно воспламенялся, не в силах справиться с собой. Она выскользнула из его рук, а он с досадой обозвал ее про себя "вздорной". Она, трепеща и краснея, отвернулась, решив не идти так просто навстречу. У нее до сих пор не было брака, но оставалось еще много не до конца испытанных с Сашей чувств и отношений. Она начинала ссоры с азартом, радостно ожидая, что ее остановят и, может быть, остановят грубо. Она пылала, думая о такой любви: с теми, с кем она так неудачно связала свою жизнь, она испытала многое. "А Саша не чует, - металась она, - ведь тут погибает самая вкусная сторона женственности!" - она думала вещи, которые для него прозвучали бы полным абсурдом.
      
       - Ты вся на противоречиях. - Чтобы смягчить свои слова, он братски поцеловал ее в щеку: - Женщины существа вздорные: у вас два противоположных желания - властвовать и покоряться.
       - Ты продал, наконец, мотоцикл?! - завопила Кэти, вложив в этот крик всю душу. - На нем ездить опасно, я волнуюсь за тебя!
       - Не дави на меня, я сделал, как ты сказала! - быстро соврал он. - Мне уже дали задаток.
       - У меня нет привычки давить, но пора тебе слушать разумные советы, - миролюбиво согласилась она, наклонилась и поправила Саше сбившийся носок. Потом отвернулась и вздохнула, рассматривая на пустой стене видимые только ей далекие горизонты.
      
       Она легко перескакивала в новое настроение, черпая и в нем самую гущу, и тогда Саша, умевший ловить эту точку, без труда шел по удобной дороге. Он считал, что всякий порядочный мужчина должен быть под каблуком у какой-нибудь женщины. Им удавалось сойтись, их жизнь налаживалась до тех пор, пока Кэти вновь не ощущала рождение в себе настоящей правды. Правда же состояла в том, что она не собиралась обхаживать его, как ребенка, а представляла семейное счастье романтично: пусть он ее в полете схватит и удержит! Но, как видно, был к главной правде большой довесок, ибо Кэти не на шутку заботилась о Сашиных делах, а тот, со своей стороны, с удовольствием от них избавлялся.
      
       - Разумными советами сыт не будешь, я купила тебе домашние тапочки.
       - Мне и без них хорошо... - заторможенно ответил он и отвел глаза.
       - А будет еще лучше!
      
      
      
       Глава 9
      
      
      
       Ему стало не по себе, он встал и пошел посмотреть, что это там за коробка на столе.
      
       - Ты не выпила таблетку? - и показал на противозачаточные пилюли, к которым Кэти не притронулась.
       - Непонятно, нужны ли они... - ответила она неопределенно, посмотрев в окно.
      
       Саша удивился: она дико боялась залететь и глотала не только эти таблетки, но и другой сорт - после постели, а иногда заставляла его надевать презерватив, хотя он их терпеть не мог.
      
       - Ты хочешь ребенка? - спросил он.
      
       Она посмотрела на него странным взглядом, и было видно, что он не угадал. Покусывая губы, она молчала, иногда вскидывая на него глаза и сразу опуская их. Он ждал ответа в изумлении: не такой Кэти была человек, чтобы не сконструировать на любую тему самозабвенный спич. Поднявшись, она взяла с полки какую-то брошюру и протянула ему:
      
       - Читай.
      
       На обложке стояло: "Центр Планирования Семьи", а ниже эмблема - скрюченный эмбрион. Саша впился глазами в картинку. Открыл буклет. Ничего особенного, что-то о рождаемости, эта контора всегда такими делами занимается. Но через несколько строк что-то остановило его внимание. Обычно семейный центр пропагандировал все виды противозачаточных таблеток и бесплатно презервативы раздавал, а тут написали так, как будто всю свою политику целиком сменили: "Вы живете в свободной стране, секс - это ваше право на свободную жизнь! Аборты не должны вас пугать - теперь они совершенно безопасны. Сделать аборт вы можете у нас".
      
       - Тебе нужен аборт? - он повернулся к ней.
       - Не знаю... - она ответила нехотя, отошла к окну, выглянула в темный двор, но сразу задернула занавеску нервным движением. Она, как Саша, пошла по комнате из угла в угол, и, насколько он ее знал, ей ужасно хотелось ему что-то сказать. Пауза затянулась. Решившись, она наконец осторожно сказала:
      
       - Я получила первую ампулу.
       - Что получила?
       - Первые ампулы раздают бесплатно.
       - О чем ты?
      
       Кэти болезненно засмеялась, затрясла головой, непринужденно оглянувшись по сторонам, словно вокруг были слушатели. Не найдя никого, она оживленно оглядела его и воскликнула:
      
       - Социолог, а все пропустил! Детка, абсолютно все говорят об эликсире вечного бессмертия! - она с облегчением перевела разговор с себя на общую тему. Взяла у него брошюру, открыв ящик стола, небрежным движением бросила ее туда, а сама села сверху на стол.
       - И у тебя эликсир? - с любопытством спросил он.
       - Сам попробуй, тебя будет не узнать.
       - Вот как? Дурно пахнет это дело...
       - Запах сумасшедший, я сойду с ума! - Кэти закричала быстрее и жарче, чем умела. - Все сходят от него с ума: мужчины, собаки и женщины тоже, и кошки!
       - Тянутся к пахучему бизнесу? Грег про "Веч.Бес" говорил...
       - Грег - болтун, позер. "Веч.Бес" - самое модное место в Городе.
       - Это просто бизнес.
       - Для Грега - да. На самом деле, это грандиозный общественный проект. Они придумали Принципы Новой Жизни - рай на земле готовят.
       - Все пропахнут?
       - Станут счастливы! Сойдутся ягненок со львом и поведет их младенец - что-то в этом роде...
       - Ставим памятник себе. В полный рост. И все мало...
       Кэти юмористически хмыкнула, а Саша уточнил:
       - Кто же скульптор?
       - Лучшие люди, Кандидаты.
       - Грег-то и стал Кандидатом, - вспомнил Саша.
       Она начала краснеть, так что он улыбнулся:
       - Это что-то меняет? - и сразу понял, что - да, меняет.
      
       Кэти вынесла пепельницу на кухню, вернулась с чистой, сдвинула локтем предметы на один край, водрузила туда пепельницу и, проделав все это, задумчиво сказала:
      
       - Это очень серьезно - стать Кандидатом. Они распределяют ампулы.
       - Клуб ампулы раздает?
      
       Она даже всплеснула руками от его глупости:
      
       - Одну только ампулу, первую! - Собрала в охапку несколько газет и сунула ему в руки. - Изучи, малограмотный. Уже через месяц люди молодеют на глазах! Все параметры описаны, просчитаны: десять лет накопившейся старости можно сбросить всего за три месяца! Саша, в обществе шок! Плюс к улучшению здоровья препарат снимает психологические проблемы.
       - Пилюли для души раздают?
       - Циник! - мучительно воскликнула она. - Тебе личное бессмертие предлагают!
       - Деньги делают.
       - Интересы людей, наконец, совпали с интересом бизнеса. "Веч.Бес" собирает деньги на финансирование, налаживает производство, но во главе дела стоит Клуб. Люди будут жить не семьдесят, а триста, четыреста лет! Это значит, что структуры в стране рушатся, все должно быть изменено. Огромная перемена общества! Требуются рекомендации экономистов, политологов, врачей, психологов. Нужно выработать новую экономическую программу, философские позиции и демократические устои. Все становится пластичным, динамичным, и мы стоим у самых истоков. Говорю тебе как журналист: Грег не прав - это не только коммерческое предприятие. Грег не звезда, но умеет держаться на плаву и с молитвенной добросовестностью делает деньги - нормально, местная эстетика. Купеческий клан в масштабах страны.
       - Под именем рай... А что за Принципы Новой Жизни? - вспомнил Саша.
       - Мучиться не будем, если все забуде-е-е-ем... - пропела она. - Тема была на семинаре. Память и традиции - это трупы, а мы не похоронная команда.
       - А как ты без России будешь? Чем каменное поле засеешь и пересохшее море наполнишь?
       - Мне в России не нравилось и здесь тоже.
      
       Саше нравилась и смешила ее пылкость. Она пламенно убеждала собеседника в идее, а потом благородно утверждала, что иметь то мнение не могла, а думает наоборот.
      
       - Клуб во Франции не появится, и в России тоже, - сказал он. - Там человеческое прошлое ценится.
      
       Она взяла щепотку марихуаны из керамической мисочки и свернула папироску. Курить - было ее самостоятельное решение. Однако, "травку" часто курят те, кто занимается музыкой, литературой или другими искусствами. Она затянулась, улыбнулась смиренно:
      
       - Сашок, французы заказали у Клуба партию ампул. - Он переложил ногу на ногу и отвернулся, а она заметила: - Когда надо, ты - француз с крепкими семейными корнями, то великодержавный патриот, а потом бабушкиной русской душой слушаешь русские романсы.
      
       "Маме бы простил, а тебе нет", - подумал он.
      
       Кэти пожала плечами:
      
       - Ты просто обрусеваешь: катаешься, как сыр в масле, а тоскуешь о несовершенстве: кто? зачем? да почему? Знакомьтесь: принц Датский! - И озадаченно прибавила: - А эликсир-то в ухо вливают...
      
      
      
       Глава 10
      
      
      
       Утром Саша проснулся от толчков - Кэти, уже одетая, прыгала на нем: вставай, вставай! Он жалобно обещал встать, но едва она отходила от него, мгновенно засыпал. Последний раз она растолкала его после завтрака - он заснул, не успев дать никакого обещания. Она пожурила его, нашла более удачное выражение, отругала покрепче. Саша не шелохнулся. Кэти стала приводить себя в порядок, но тут подвернулся удачный эпитет, и в такт ему она запустила в него скомканной юбкой. Продолжая находить интересные выражения, она открыла бутылку пива и приложила к его губам. Он услышал, как дверь лязгнула металлической цепочкой, запах пива почуял, но не успел возмутиться Кэтиным беспардонным намеком, потому что зачмокал губами. Радостно.
      
       "Интересно, куда она в такую рань потащилась, не в редакцию же?.. - он взглянул на часы, было девять. - К феминисткам, наверное. Но у нее есть я! - Саша забыл, что вчера попросту отказал ей. - Нас, мужиков будут обсуждать, - подумал он удовлетворенно, пивка глотнул и засмеялся: он вспомнил, как однажды Кэти вернулась домой в лифчике, одетом поверх свитера.
      
       Выпив пива, он заснул и, проснувшись только к полудню от большой жары, сбросил одеяло, собираясь поспать еще немножко, как вспомнил, что обещал Сюзи закончить к понедельнику отчет. Осталось полдня. Пора поработать! Он прочитал на кухне Кэтину записку о том, что она на собрании феминисток, выпил кофе, вышел во двор и сел на мотоцикл. Повернул ключ зажигания, а мотоцикл не завелся. Саша захлопотал вокруг него, трогая и подкручивая то, что крутилось и подкручивалось, но это напоминало не работу механика, а магические ублажающие пассы, в которых он прятал свое отчаяние, надеясь на какое-нибудь чудо. Технику он не знал и даже ее боялся. Через полчаса увещевания и задабривания стало ясно, что он в ловушке. Оставалось такси. Бросив во дворе эту бездушную машину, он запер дом и отправился к большому проспекту. Жара быстро и странно нарастала. Он сильно взмок и решил выкурить в сквере сигарету. Сел на лавку, где курила женщина.
      
       - Привет! - она сразу начала разговор.
      
       Саша вежливо откликнулся, отвел глаза. Женщина не отступилась, спрашивая то и се. Ему показалось, что она обращается с ним в точности так, как он только что обращался с мотоциклом. Через четверть часа женщине, видимо, тоже стало ясно, что она в ловушке, и она ушла, бросив на произвол судьбы эту бездушную машину.
      
       "Хорошо, что ушла", - подумал он. "А почему не лучше с ней?" - спросил изнутри какой-то любопытный. Саша ухо подергал, стряхнул пепел на всякий случай и сказал: "Потому что они болтают, "как дела?" да "как дела?", а я не знаю, что на это отвечать". "С каких это пор ты стал так думать?" - удивился тот, другой. Всегда в неподходящий момент являлось мелкотравчатое, въедливое паскудство и, засучив рукава, радостно принимало участие в обличении. Саша промолчал с ангельским терпением. "А ты умеешь иначе, чем они?" - бегло понимал ситуацию в общем неприятный собеседник. Саша встал и пошел выбросить сигарету. Кто-то заворочался, словно с боку на бок перевернулся, устраиваясь удобнее и поджидая ответа. Саша увидел через газон мусорный бачок и отправился туда. Этот непрошенный заметил хитрость и спросил участливо: "Ну ладно, Грег стал тебе чужой... А твой знакомый Марк? Ведь Марк отличный мужик?" Ничего себе! Саша обошел сквер, где в кустах заметил лавку, и только собрался на нее сесть, как услышал себе в спину: "А Кэти?" Он повернул за кусты, обошел их все. Здесь стояла еще одна скамейка, он сел на нее. Когда назойливый голос стал неслышным, захлебнулся вдали, он понял, что нужно с кем-то поговорить. Сегодня! Не с этим, понятное дело, с кем-то другим. О себе... о маме... обо всем.
      
       Перед ним возникла картина, но не сон, а словно приложение к книге из сна. Она ожила, как мультфильм, наполнилась движением, лучистым солнцем. Стали видны повороты реки, домики по берегам, острова на воде и небо над ними. Толстые белые облака поднялись в виде грибов лисичек, из их шляпок закапал длинный сияющий дождь. В лучах солнца на островах вспыхнули россыпи красных и синих ягод. Показались башни гигантских муравейников в рост человека. Саша пригляделся: огромные муравьи бежали по камням и за тысячи лет протоптали в них тропы в ширину человеческой ступни. Из-за поворота реки показался дымок, за ним старый пароход. Звеня и расплескивая трубочки сахарных волн, он подошел к пристани. На ней Саша увидел название, написанное маминой рукой, как будто ее письмецо, пришедшее к нему. И мамины надписи на этом плане местности - волнующиеся, подвижные - названия их города, речки и холма, потом, двигаясь направо, зеленой дорожки к их грушевому дому. Он повернул туда голову. Дорожка зашевелилась и превратилась в мамину руку с вытянутым указательным пальцем - и все пропало.
      
       Он встал с бьющимся сердцем. Постоял, оглядел себя, чувствуя что-то, и заметил, что по его брюкам поднимаются вверх огромные муравьи. Они бегали по картинке! Он стряхнул их, но муравьи не убежали, а подошли, столпились вокруг него кружком и принялись его разглядывать. Так они простояли довольно долго, не отводя от Саши внимательного взгляда. Он скользнул по скамейке в сторону. Муравьи подвинулись за ним. Тот быстро сел на дальний конец, отвернулся и снова взглянул на дорожку. На ней никого не было. "Дифракция! От жары предметы увеличиваются!" - подумал он и понял, что больше тянуть нельзя. Нужно найти Седого и поговорить о матери, он был ее другом. Саша вспомнил, как бежал от него, и ему стало нехорошо. "Лучше начать со священника", - решил он. Надо было повидать отца Михаила до отъезда во Францию, вообще давно... Он хотел увидеть его после похорон. Проводить маму пришли сослуживцы, студенты, пол-университета, только отца Михаила не было, так Кэти сказала, он сам не помнил. И маму не отпевали в храме - самоубийство. И на похороны священник не пришел.
      
       Уже потом его поразило, что людей на похороны собралось много, а после никто не звонил, все ушли и забыли. Он чувствовал что-то тревожное, какой-то смысл крылся в этом факте и приближал его к необъяснимой и мучительной загадке маминой смерти. Они говорили с Грегом и с Кэти. Она руками разводила, только повторяла: "Ведь преуспевающий ученый!" - все это было не то.
      
       Первые месяцы он думать об этом не мог, просто не хотел. Как будто причина для него вообще роли не играла: какая разница, что да почему? - событие поглотило все. Потом, об этом, обвалившем жизнь моменте, он думал полгода. Может быть, в это время он вообще ничем больше не занимался. Как вышло, что он так мало знает? Ее самоубийство было для него полной неожиданностью еще и потому, что она поразительно помолодела в последний год, расцвела, как будто стала одного с ним возраста. Но страдала бессонницей, пила снотворные. Сменила их на антидепрессанты, потому что врач сказал, что надо лечить причину... Он подумал это слово, и у него заныло в груди. Не получалось думать об этом...
      
       Он для чего-то закрутил головой, словно разглядывая сквер, но на самом деле не видя траву, кусты и временами пересекающих сквер людей. Думая о маме, он только краем сознания чувствовал, что это движение прохожих в разных направлениях сродни его душевному представлению о том, что с ней случилось... Машинально, привычным движением он закинул волосы за лоб и, приглаживая их рукой, закрыв глаза, обернувшись взором вовнутрь, словно сам одновременно шел в разных направлениях, только угадывая рядом родной силуэт... Потом он медленно и плотно провел ладонью по лицу, потер горбинку носа и удлиненные щеки, долго тер все лицо и, наконец, уронив руки, явно не понимая, что делает, полез в карман. Оттуда выудил мелочь, карточку для прохода на работу и с большим изумлением уставился на нее, словно видя ее впервые. Особенно интересно ему показалось рассматривать, как она бликует на солнце, так что он в четверть часа крутил ее так и сяк. Наконец, слегка закусив ее край, он понял, что ее безнадежно испортит, а к священнику надо - потом, лучше начать с простого, с документов - ведь он и половины не разобрал. Он сел поровнее. Конечно, это необходимо сделать в любом случае, они горой лежат. Саша с облегчением встал, разгладил покусанный край карточки; весь мамин архив хранился у него в сейфе. Перебрал в руках связку ключей и пошел искать такси.
      
       Кабриолет объехал небоскреб с зеркальными стеклами светло-коричневого цвета, где на двадцать третьем этаже помещалось его социологическое бюро, и встал у лифта. Он вышел из машины и увидел, что напротив, около четырехэтажного здания, переулок запрудила возбужденная толпа, тыча пальцами вверх. Некоторые с перекошенными лицами искали палки, кто-то нес лестницу. Саша подошел. Окна здания были облеплены несметными полчищами насекомых: пчелы, стрекозы и множество мелкой мошкары висело, вцепившись в сетки лапками. Те, кому не удалось пробраться к дыркам, срывался, взлетал и снова прилипал к ним в неистовом и неутомимом желании попасть вовнутрь. Прилетали все новые, а старые не сдавались, ползая, все вместе издавая тревожный звук. Из криков людей Саша понял, что они уже несколько дней морили проклятых кровососов, поливали всевозможной дрянью, но результат оказался ужасным. Погибнув, насекомые не падали вниз, а намертво вцепились в сетки и засохли, погребенные под плотной коростой наседающих сверху.
      
       - Что там внутри? - он обратился к служащему: тот пытался палкой оторвать куски слипшейся массы.
       - Фабрика, где получают эликсир бессмертия. А в подвале его разливают и хранят.
       - Так они прямо под носом! - двусмысленно воскликнул Саша, но человек понял замечание на свой лад и прочувствованно закричал:
       - Конечно, прямо под моим!
       - Вы совсем снимите сетки.
       - Придется. А они все прибывают! Ни одного чистого окна - форменное нашествие!
      
       Саша удивленно оглянулся и пробежал глазами по фабричному корпусу: окна, отдушины и щели были густо облеплены и угадывались только по шевелящейся коре. Двор фабрики был безлюден, но через него вприпрыжку бежала женщина, яростно отмахиваясь от кого-то, а в отверстии каменной ограды он заметил морду большущей крысы, высунувшей нос среди бела дня и совершенно откровенно наблюдающей за той же дамой. Сашин собеседник проследил туда взглядом и запустил в крысу палкой.
      
       Подбежали какие-то люди, увешанные пакетами, шлангами. Они потеснили любопытных и вытащили желтые повязки. Повязав их друг на друга, облачились в такие же хорошенькие, огненного цвета халаты и тапочки, соединили трубками разнообразные канистры, вытащили из пластиковых упаковок по новенькой щеточке с цветной ручкой и полезли к окнам без всякого колебания; стоявшие внизу смотрели с надеждой.
      
       Саша поглазел на их умелый труд и заторопился к лифту. Обычно переулок, куда выходил торец их небоскреба, выглядел пустынным, но сейчас ему словно добавили жизни: раздавались какие-то звуки, хотя вокруг не было никого, то тут, то там мелькали чьи-то хвосты и быстрые, чем-то занятые тени.
      
       Саша вбежал в дверь. Он не заметил, что из-под живой изгороди за ним проследили глаза крупного кожистого варана.
      
       В бюро не было никого, он вошел в свой офис впервые после полуторамесячного отсутствия. Первым делом выглянув в окно он убедился, что на двадцать третий этаж насекомые не ломятся. Окна были чистые, а Сити красиво залит солнечными зайчиками, летающими по стеклам, что отметало саму мысль о каких-то проблемах с мошками.
      
       Он набрал мобильник Грега.
      
       - Я на работе, можешь приехать?
      
       Тот обещал. Саша открыл свой увесистый сейф и с некоторым отчаянием осмотрел его полки - все они были завалены толстыми папками. Две полки его документов и две - маминых. Он начал вытаскивать тяжелые фолианты, переносить их на стол. Пятнадцать, шестнадцать... все разобрать... отличное занятие для воскресного летнего дня! А в бюро, кстати, ни живой души, печально подумал Саша, перевернув первую страницу: он знал, что документы хранились в полном беспорядке вперемешку со счетами за электричество и газ. Когда умерла мама, он подписал документы на наследство, увидел, сколько ему надо заплатить налог (правда, до сих пор не заплатил), просмотрел балансовую стоимость дома, счета в банках. Но толком в эту груду документов он не вникал, не то состояние было... Кроме того, у них с мамой из дорогой собственности был только дом, а дивиденды из шести маленьких компаний, которые он наискосок проверил в банковских отчетах, были примерно таковы, какими он себе их представлял, не ожидал он какого-то необычайного наследства. Но сейчас он рассчитывал найти что-нибудь, связанное с маминым здоровьем, или какую-нибудь зацепку, объяснение ее поступку.
      
       Он стал раскладывать бумаги по горкам: счета за телефон отдельно, контракты с фирмами, какие-то поставки для университета, патентные документы фирмы "Грей", счета за электричество, бухгалтерские бумаги... Ничего стоящего, ничего такого, что его бы заинтересовало. Он начал разбирать только четвертую папку, уже завалив бумагами весь свой огромный офисный стол, как внизу раздался Грегов звонок. Он пошел открывать.
      
       - Я тебе еще бумагу принес! - радостно сообщил Грег, войдя в кабинет и оценив нечеловеческий Сашин труд. Вытащил из дипломата листки: - Подпиши. - Сашино согласие на открытие ими совместного банковского счета.
      
       В принципе, тот вчера обещал дать Грегу крупную сумму и чековая книжка у него была с собой. Но для него многое оставалось в этом деле непонятным, да и голова была занята другим. Поэтому, он попросил Грега растолковать получше, в чем тут вся соль.
      
       Грег рассказал, что одна из крупных фармацевтических компаний заинтересовалась патентом фирмы "Грей". Саша насторожился, но Грега не перебил. Стволовые клетки, эликсир, улучшающий здоровье. Это сначала так думали. Но в процессе лечения первых больных сразу выяснилось, что это лекарство приносит куда более неожиданный эффект, омолаживает оно. На этой фразе глаза Грега слегка дрогнули, сам он заволновался, и Саша стал слушать с интересом, вспомнив вчерашний разговор с Кэти об этом эликсире.
      
       - Понимаешь, люди начали скидывать годы, - повторил Грег, и Саша понял, что Грег уже наверняка прикинул это лекарство для себя самого. Эта внезапная перспектива и Сашу как-то взволновала, он отодвинул лежащую перед ним папку и подался к Грегу. Оказалось, что Кэти не наврала: эликсир бурно обсуждался в прессе, потому что результат сногсшибательный, и под это дело, под эликсир, фармацевтическая компания специально выделила из самой себя филиал, он-то и называется "Вечное Бессмертие" или "Веч.Бес". Это для технической стороны дела. Вторая компонента этого филиала - Клуб, но об этом позже. Конечно, Грег понимает, что в фармакологии он не смыслит, но он сразу стал незаменим по поставкам и заказам. Саша в этом не сомневался... А дальше, продолжал Грег, началось самое интересное. Он почувствовал, что на его глазах разворачивается не простой бизнес, тут совершенно колоссальный потенциал, вообще что-то неслыханное и по эффективности эликсира, и по бешеной реакции общества. А сейчас "Веч.Бес" решил выпустить акции, но по подписке, для своих, и Грег вместе с Сашей может получить долю. Он, Грег, всю последнюю неделю бегает по банкам, набрал займов, сколько удалось выбрать, но нужно еще. Грег говорил с такой огромной убежденностью, что Саша крепко задумался. Но не потому, что у него были сомнения: доверять Грегу свои деньги или нет, а потому, что Грег его удивил одной деталью.
      
       Бизнес в их сламе делился по ролевому принципу. Грег умел правильно провести деньги, знал, как и когда можно убежать от налогов, отлично понимал всю технику бизнеса. А Саша в документации не любил разбираться, но ему бухгалтер был и не нужен, потому что у него был Грег. Самому же Грегу не хватало тонкого чувства рынка. Из них двоих Саша обладал прекрасной интуицией и большим обобщением, а благодаря социологическому образованию он знал современный тренд. Он почти всегда мог точно сказать: какой товар или услуги в ближайшее время пойдут на рынке. По причине этой же острой проницательности его так ценила Сюзи: он давал ее социологическому бюро самую точную информацию о том, какие тенденции происходят сейчас в различных сегментах рынка. Грег много раз убеждался в Сашиной правоте, поэтому доверял ему - вкладывал в то дело, на которое тот указывал, наваривал и делился с ним заработанным. Но сейчас именно Грег тянул Сашу вложить в неизвестное дело, по поводу которого у того не было ни информации, ни сложившегося решения. Размышляя над Греговыми словами, он неожиданно вспомнил:
      
       - А что ты вчера сказал о Лучшем Медицинском Институте? Китаец эликсир изобрел?
      
       Он спросил, потому что вспомнил: в Лучшем Институте работала мама. Но Грег больше ничего не знал.
      
       Тогда Саша опять неожиданно спросил, словно занозой застрявшие мысли в нужную минуту толчками всплывали в его сознании:
      
       - А что ты в "Веч.Бесе" морозишь? - вчера Грег на этот вопрос не ответил и сейчас смутился, что при обсуждении бизнеса ему было крайне несвойственно. От неожиданности Грег кашлянул, несколько мгновений размышлял, но сказал уверенно и твердо:
      
       - Материал. Человеческий материал.
       - В смысле?
       - То, из чего делают эликсир.
       - А из чего его делают?
       - Я же сказал: например, стволовые клетки.
       - Не понимаю.
       - Ну, всякие там выкидыши. Или заболел у тебя палец и тебе его отрезали. Можно, конечно, его на помойку выбросить, а можно в дело пустить, верно? Или мясное производство. Чем кормят скот? Рога и копыта от другой скотины переработают и этой скормят. Так и человеческая биомасса в пользу идет. И вообще пошла новая фаза биологии и медицины. Мы прививаем кукурузе ген селедки, а картошке - ген свиньи. Оказалось, что колорадский жук не нападает на картошку со свинским геном! Вот и в человеке нужно шестеренки заменять, чинить да штопать. Ты и сам знаешь, как органы пересаживают, а еще лучше научились новые клонировать. Ты чековую книжку с собой захватил?
      
       Саша кивнул.
      
       - Передача была интересная, о клонировании, - Грег пересел к нему поближе. - Можно наделать любое число особей или оживить кого-то!
       - Я думал об этом... Представляешь, Канта или Платона!
       - Коров надо наплодить с одинаковыми сиськами, чтобы удобнее было доить!
      
       Саша засмеялся, достал из-под бумаг ручку, подписал документ на открытие счета, заполнил и отдал Грегу чек на сумму, которую он обдумал раньше.
      
       - Отдаю заначку. Таблеточные акции скину на днях.
      
       Грег посмотрел на сумму чека, встал и что-то вдохновенное пролетело в его лице. Он с искренним изумлением стукнул Сашу кулаком в грудь, так, что тот почувствовал Грегову старую и надежную дружбу. "Эта поездка во Францию все смешала..." - недовольно пробурчал он себе под нос и предупредительно позвал Грега пойти в кафе посидеть, но у того были дела, и через несколько минут он остался один, постепенно забывая о новом бизнесе. Как всегда, техническую сторону провернет Грег и наверняка обеспечит хороший доход.
      
       Саша взглянул на открытые папки: вот где лежит основная проблема...
      
       Сделав перекур, он начал потрошить следующие фолианты, доставая из них бумажки и складывая в холмики, которые пришлось перенести со стола на пол и ползать на четвереньках, чтобы получалось быстрее. Только в тонких летних брюках он намял себе колени.
      
       Поработав с полчаса, он внезапно уставился перед собой невидящим взглядом, а в левой руке повисла не донесенная до кучки бумага. Его остекленевший взгляд сменился сильным волнением, он вскочил с колен и пробежал до холмика на противоположной стороне круга. В беспокойстве перевернул банковские балансы, ухватил один за угол и прочитал сверху: "Фирма "Грей". "Как я сразу не заметил?.. - пролетело у него в голове. - Она держит патент на эликсир". Саша смотрел на документ, сам не зная, что его так взволновало. Конечно, странно, что он получает деньги именно от этой компании... точнее, мама получала... А сколько в Державе компаний "Грей"? - может быть, несколько десятков. По отчету видно: это четвертый перевод их дивидендов на счет матери. Переводят раз в полгода. Сумма не большая, не маленькая - тут и прослеживать особенно нечего. Правильно, это и были последние выплаты за дом, но с таких денег особенно не разбогатеешь... Так что же его обеспокоило? Он отложил листок и долго смотрел на него тревожным взглядом, безотчетно что-то трогая на своем лице, теребя волосы. Чувствуя, что интуиция не дает ему оторваться от этого документа, он поднялся, походил немного, чтобы успокоиться, и набрал телефон Марка в редакции газеты. Тот оказался на месте.
      
       - Я приехал, - сказал Саша. - У меня к тебе вопрос: ты что-нибудь знаешь о компании "Грей"?
      
       Марк рассмеялся:
      
       - Как же мне не знать, я ее копаю.
      
       Саша смолк - его внезапно ударило резкое сожаление, что он позвонил, но он справился с собой и бесстрастно предложил:
      
       - Поговорим? Я в офисе.
       - Хорошо.
      
      
      
       Глава 11
      
      
      
       Он пошел в кофейную комнату, почувствовав, что должен чем-нибудь заняться. Но когда стал наливать воду в кофейную машину, то расплескал ее на свои ботинки. Правильно ли он сделал, что позвал в это дело Марка? думал он. Наверное, да... Никто, кроме этого мастера, не сможет откопать любую, глубоко похороненную информацию.
      
       Из тех, кто регулярно толокся в коридорах бюро, Марк был для сотрудников самой загадочной личностью. Все делало его физиономию неопределенной, все выдавало противоречия. Говорили, что когда-то он занимался наукой. Кто-то рассказывал, что, напротив, он держал бизнес в тропических странах, откуда привез необычайную крошку-жену. Другие утверждали, что жена его дородна. Ходил упорный слух, что Марк, упав с моста, женился второй раз. За чаем в бюро все видели, как он делает руками пассы, потому что верит в телепортацию и хочет найти себя.
      
       На самом деле от Марка Саша знал, что жена на заре их супружества заставляла его Град Божий искать - он в сарае рыбу коптил день и ночь, а в четыре утра развозил ее по магазинам. Потом купил настоящую коптильню, работников нанял, но сам продолжал работать, как раб. Жена довольна была. Накопил чертову уйму денег и построил не дом - дворец: два этажа, шесть спален, пол в залах выложил цветным мрамором и голубой бассейн обсадил пальмами, как в раю. "Но жене было мало, так ничем не удобрилась баба! - смеялся Марк. - Я в день нашей свадьбы видел сон. Сижу я в виде Адама в райском саду, а Господь меня спрашивает: "Ну что, Адам, тебе ребра жалко?" - "Нет, - отвечаю я ему, - не жалко, только предчувствие какое-то плохое..." Коптильню я продал и развелся с ней, свиньей, - прибавлял Марк, - в розовой наколке..."
      
       Для многих прошлое Марка терялось в загадочном тумане, но Саша знал, что его настоящее отливало гранями состоявшегося счастья: Марк был удачливый журналист. Заметить так, значило бы не обрисовать и малой части феноменальной Марковой популярности и совершенно удивительных поворотов ума, которые и привели его к теперешнему успеху. В заштатной газете, где он работал после коптильни, его обязанностью было сочинить передовицу для каждого номера. Изнурительный труд, если учесть, что передовица должна быть не на какую попало, а на самую животрепещущую тему, поданную в сугубо аналитическом духе. Марк дошел до истощения, удерживая свой мозг в неустанно-аналитической форме, и однажды аналитика превратилась для него в один обширный сон, полный террористов на подводных лодках, тракторах и даже на телегах, политических переворотов, начинающихся под пальмами, а заканчивающихся зачем-то под елками, разномастных диктаторов, утверждающих свои подлые антидемократические режимы, но при этом почему-то выбранные народом, - вся эта нецивилизованная солянка переполнила Маркову страждущую, но терпеливую душу, и в этот момент пришло к нему невиданное гениальное решение.
      
       Ему на глаза попалась заметка, некая статистика: общественное мнение, выраженное в колонке цифр. Марк внимательно посмотрел на эти цифры, понял, куда дует ветер, и на основании этих цифр написал бойкую статью. Тиснул статейку и стал ждать результата. Эффект поразил редакцию, потому что письма завалили редакционное помещение до потолка. Марк побежал в магазин и приволок кипу журналов по социологии. Работа закипела. Теперь каждый газетный номер украшала статья, глубоко отражающая мнение подписчиков. Счастливое большинство возликовало: наконец в стране появилась газета, в которой можно прочитать собственное мнение! Газетчики возликовали не меньше: популярность газеты превзошла все фантастические прогнозы, а вместе с ней и сумма выручки. Газету назвали "The New Times", и для Марка воистину настали новые времена!
      
       Через некоторое время журналисты выбрали из социологических опросов все самое вкусное и стоящее, что безмерно укрепило финансовое положение газеты, но вопрос о свежей статистике все чаще вставал перед ними в полный рост. Было решено завести совместную деятельность с каким-нибудь социологическим бюро, не открывая, однако, истинного использования их информации: газета в те времена еще страшно боялась разоблачения и конфуза в размерах страны.
      
       Марк подписал контракт с Сюзи на доступ к информации, завел дружбу с некоторыми сотрудниками. В последний год он особенно активно общался с Сашей. Ему одному он доверил, зачем они покупают их, социологов, продукт и заказывают обзоры. С Саши он взял страшную клятву не болтать, да тот и не собирался, его только позабавил такой поворот вещей. Марк все точно рассчитал: невероятно, чтобы разоблачения одного неизвестного индивидуума могли поколебать репутацию уважаемой газеты. К тому моменту "The New Times" уже числилась самым солидным, взвешенным изданием, ее мнение считалось эталоном. Да и как могло быть иначе, если в ней, литературно причесанное, звонко било копытом мнение, принадлежащее большинству.
      
       Раз в неделю Марк непременно забегал в бюро. С Сюзи он заключал официальные контракты, после чего они с Сашей отправлялись куда-нибудь в кафе, чтобы обсудить детали будущего опроса. Только Саше, как доверенному лицу, Марк объяснял, что хочет от них газета. Не нужно обширных, плотных исследований - никакой наукообразности. Интерпретировать виртуозно, без перегруза, а главное, быстро, обучал он его. И очень-очень хорошо платил.
      
       В последние годы Марк с наслаждением занялся биржевыми расследованиями и стал в этом деле профи. Благодаря положению, огромным связям и нюху он отлично научился находить темных хозяев всяких подозрительных компаний. А сейчас у него на мушке компания "Грей"... вспомнив это, Саша глотнул раскаленный кофе, обжегся, отодвинул чашку и пошел назад в кабинет.
      
       Здесь он снова стал изучать бумагу этой компании, должен быть адрес и телефон - позвонить туда! Но координат в документе не стояло. Ясно одно: выполнен межбанковский перевод по поручению фирмы "Грей". Саша понял, что не узнает детали, потому что фирмы этой, вероятно, физически не существует, зарегистрирована она черт знает где, а офиса у нее нет. И тут в вестибюле позвонил Марк.
      
       Когда они вошли в кабинет, на лице Марка было написано нескрываемое предвкушение от разворачивающейся интриги, так что его совершенно не удивил странный Сашин вопрос:
      
       - Друг, помоги мне выяснить, что это за компания, которая платит мне деньги?
       - Балансы появились... - пробормотал Марк, изучая данные ему бумаги. - Документики...
       - Что ты знаешь об этой "Грей"?
       - Она патент держит на эликсир бессмертия. В Лучшем Медицинском Институте изобрели.
      
       Неприятно было Саше это услышать, подтвердились слова Грега.
      
       - Давно?
       - Три года назад. Мои журналисты за клиникой следили, о них писали.
       - Что-то не припомню... - засомневался Саша, искренне забывший, что редко читает газеты.
       - Занятное дельце... В Институте всю технологию двигают китайцы: последние шестьдесят четыре таблетки они изобрели.
      
       Это Саша знал. Сначала в медицине был хаос, большие компании рвали друг у друга заказы. Теперь в Державе циркулировало около трехсот таблеток, не больше. Специальная таблетка для трудовой активности на восемь часов, другая - для укрупнения родительских чувств, особая - для выделения желудочного сока в нужной пропорции, одновременной очистки зубов и обострения сексуального чувства - ее хорошо выпить за ужином, перед тем как пойти с женщиной в постель. Есть и другой класс таблеток, например, для эстетического восприятия телевизионных программ, она же пригодна для постижения Бога. Для всего есть таблетки, что умеет делать человек.
      
       - Светлые головы подумывали об уменьшении этого числа, - продолжал Марк, - и на фоне сырых планов выросла идея китайца, Зюй-Вена. Он всю кафедру ошарашил и увлек.
       - В чем соль?
       - Идея рациональна и умна. Он предложил связать все лучшее, что есть в медицине разных стран. К западным технологиям присовокупили мастерство филиппинских хилеров, заговоры острова Бали и лечебные индийские школы. Проект открывался настолько грандиозный, на сколько денег он мог потянуть. Решили еще укрупниться - объединились с четырьмя лабораториями для клонирования трав.
       - Много денег получили?
       - Немеряно!
      
       Марк рассказал, что в институт начали вагонами травы завозить, основали сумасшедший компьютерный центр хилеров изучать и монахов выписали - читать над пробирками мантры. У них лягушка в сильном электрическом поле растопырив лапы летала - обещали скорую левитацию!
      
       - Там какой-то богатый русский крутился, его роль мне пока непонятна, - заметил Марк. - Китаец еще не обдумал первую страницу диссертации, как ему конкуренты предложили перепродать себя с идеей на всю оставшуюся жизнь.
       - Я бы согласился.
      
       Марк даже на стуле привскочил.
      
       - Прохлопал бы бесценный бизнес!
       - Так ведь еще изобретешь ли... универсальную молодость?
       - Выше бери, бессмертие! - Марк крикнул это таким же взволнованным тоном, как часом раньше Грег, так что Саша даже растерялся: оба его друга, не склонные к романтическим выходкам, явно узнали, проверили и убедились в том, что говорили.
       - Кстати, а почему такие маленькие дивиденды? - неожиданно спросил Марк, дотрагиваясь до межбанковского перевода.
       - Они всегда были такие.
      
       Сомнение появилось на лице у Марка, он хотел что-то сказать, но промолчал, откинулся в кресле и странно посмотрел на друга.
      
       Саша не заметил перемену в его лице. Он встал и предложил выпить чаю или кофе: во рту у него пересохло, и нужна была пауза собраться с мыслями. Марк вышел из кабинета, хорошо зная, где угощают в этом бюро, и тут у Саши в кармане зазвенел мобильник - этот телефон по случаю словно просыпался от спячки.
      
       - Говорит Зюй-Вен. Я работал с вашей мамой в Лучшем Медицинском Институте.
       "Это он!" - подумал Саша и сказал:
       - У меня к вам дело.
       - У меня тоже! Давайте встретимся!
      
       Саша от неожиданности прошел несколько шагов, нахмурился.
      
       - Не придете? - китаец словно по телефону увидел Сашино лицо.
       - Приду. Когда вы хотите?
       - Лучше сегодня. Домой. - Зюй-Вен продиктовал адрес. Улица оказалась в Сити.
      
       "Зачем я ему?" - думал Саша, идя за Марком по коридору. Он решил пока не говорить ему о звонке китайца, чувствуя, что нужно во всем разобраться. Но когда они сварили кофе и уселись в кресла, он начал с того места, на котором они с Марком остановились.
      
       - Значит, здоровье и бессмертие?
       - Не только. Болезнь открылась, медики списывают ее на новый эликсир. Человек хорошо видит, если смотрит на предметы, а когда на образы и мысли - его зрение замутняется, и он ничего не может разобрать. Такие люди бродят по Городу, выставив вперед руки, не могут оторваться от земли, взглянуть вверх - берегут зрение.
      
       Саша смотрел на веселое Марково лицо и так и не понял: тот шутит или нет? Он прихлебнул кофе и подумал, что по людям уже давно нельзя представить их социальную роль: одежда вообще перестала что-либо значить, и физиономии у всех равномерно благообразные. А вот каков Марк. Лицо длинное и необычайно узкое, как будто со всех сторон имеющее только профиль, лоб переходит в куполообразную лысину, унизанную россыпью всевозможных родинок, как березовый пень, покрытый опятами, до самых тонких губ свисает замечательная колбаса носа, а надо всем этим разнообразием сверкают два маленьких, но чрезвычайно пронзительных глаза. Его жидкая, но стройная двухметровая фигура останавливала каждый взгляд. Марк носил изумительно-белое, крахмальное белье. Саше показалось, что костюм его и он сам перенесены сюда из иных, старинных времен. В одном кармашке его пиджака старомодная чернильная ручка, в другом - живой цветок.
      
       - О последствиях никто не думает, не до того. Каждый собой занят - решает: есть или не есть?
       - Что есть? - не понял Саша.
      
       Марк не ответил, только смотрел на Сашу и молчал, потом сказал:
      
       - Детей, конечно.
       Саша вздрогнул.
       - Биомассу. Я так пишу в статьях, - поморщился Марк.
      
       Оказалось, что лабораторные исследования быстро перескочили с клонирования трав и левитации лягушки на стволовые клетки и мышиных эмбрионов. До этого момента Марк представляет себе картину хорошо, но на мышином этапе в лаборатории случилось такое, что мышей внезапно оставили, а занялись человеческими эмбрионами. Но это уже позже открылось. Вот тогда и появился в институте богатый русский, сказал Марк. Саша это уже запомнил. Китаец, Зюй-Вен, продолжал Марк, начал исследования на себе, приносил домой эмбрионов из абортария. Они розовые, как маленькие мышки, с ручками и ножками. Он добавлял свинину, чтобы сварить из них рагу. Но еще вкуснее прибавить наструганные корочки апельсинов и имбирь. Поедание эмбрионов сделало его кожу молодой, у него прошла астма и хорошо заработал желудок. Он пробовал и плаценту, но она не так питательна. Доктора из абортария сохраняли ему охлажденных зародышей, он сам убедился, что они страшно полезны, он съел сто штук за квартал. Марк сказал, что Зюй-Вен согласился принять в институте одного журналиста, сам эмбрионов перед ним разложил, объяснил критерии отбора. Он предпочитает зародышей от молодых женщин, лучше мальчик и первое дитя. Зюй-Вен угостил его рагу. Сказал, что если мы эмбрионов не съедим, они пропадут напрасно, к тому же они мертвы, когда мы их варим.
      
       - Человечина...
       - Политкорректнее: материал, сырье.
       - А где же... где их берут? - спросил Саша.
      
       В этом весь корень, деловито заговорил Марк. Сразу выяснилось, что потреблять эмбрионов нужно постоянно, а где их взять? Нет сырья. Абортарии выбираются подчистую, но все равно катастрофически не хватает. Вот тут-то Веч.Бес и создал Клуб...
      
       Саша вспомнил Кэтин рассказ о Клубе и тревожно посмотрел на Марка.
      
       - Я вижу, ты уже понял, что к чему? - понизив голос, заметил тот. Видно было, что он не знает, как лучше начать. - Биомассу можно получить только из людей, значит, их нужно заинтересовать. Они должны иметь выгоду, деньги. Но этого недостаточно. - Марк пожевал губами. - Чтобы привлечь женщин-производителей на постоянной основе, нужно изменить их психологию: готовность действовать определенным образом, их мотивы и мораль. Чтобы они зачинали и несли зародышей. Пока не всякий на это идет... Эту массированную идеологическую задачу выполняет Клуб. А примыкающие к нему общественные организации пропагандируют аборты и хорошо за них платят.
      
       Перед Сашиными глазами встали эмбрионы на сатанинском шествии в день приезда, та же эмблема на буклете, который ему дала прочитать Кэти, и она сама, не выпившая противозачаточную таблетку...
      
       - Платят по весу, - говорил Марк. - В одной газете подняли дискуссию и обсуждали, что выгоднее: за шесть месяцев сдать двух-трех маленьких или одного большого? Высчитали вес и доход, объяснили, когда больше заплатят. Клуб уже пролоббировал закон об абортах до шести месяцев.
       - Рагу из человечинки?
       - На всех не хватит. Веч.Бес должен замораживать сырье и наладить бесперебойную поставку из стран Третьего и Четвертого пояса.
       - А что такое эликсир?
       - Не все выдерживают, когда в тарелке плавают ручки и ножки с пальчиками... Эликсир - это эмбрионы в ампулах, переработанные специальным образом, апельсинового цвета, с привлекательным запахом.
       - Хотел бы я в лабораторию проникнуть... - задумчиво протянул Марк.
       - Ты про Зюй-Вена сказал.
       - Ай, как интересно, по соседству один Вен лавку держит! - вскинулся Марк. - Вдруг родня. И про твою маму спросим. Бумаги на эликсир в полном порядке, но комиссия его на исследование слишком быстро поставила и сняла не в срок, может, приняла с нарушениями?
      
       Саша встал и, не глядя на Марка, сделал несколько шагов к выходу. Марк пошел вслед, радостно объявив:
      
       - Китайцы творят, а мы управляем! Быстрее в лавку!
      
      
      
       Глава 12
      
      
      
       Они вышли на улицу. После прохлады кондиционированного офиса жара на улице показалась неправдоподобной. Приятели прошли квартал, сразу попав из района небоскребов в узкие переулки настоящего, жилого Города. Они воняли затхлым, поношенным хламом каждодневной жизни, отбросами, напоминая южные города Третьего пояса. На разбитом, местами даже раскрошенном от времени асфальте красовались высохшие подозрительные пятна неизвестного происхождения, а там, где не было пятен, улицы украшал полуразложившейся мусор, сдобренный бумагой, пластиком, банками и бутылками. Повсюду на стенах домов разметались грязные подтеки и какие-то брызги, а сами дома - мрачные, бесформенные чудища не манили найти там пристанище, но наводили ужас темной, сдержанной угрозой своих отверстий, по ошибке принимаемых за окна и двери. И не то, чтобы здесь жили непременно преступники или отщепенцы, нет, улицы были как улицы, а горожане как горожане. Саша, раздраженный всей подозрительной историей с акциями и эмбрионами, разглядывая жизнь, несколько отодвинутую от центральных проспектов, подумал, что на Востоке даже бедность украшает себя деталями присущей ей культуры да в Европе за два столетия сменилось несколько культурных стилей, а в Великом Городе за двести лет не появилось своего лица, словно его нет у людей, населяющих эти переулки. Да ведь если бы только стиль...
      
       В китайской лавке, по фасаду украшенной яркими картинками и иероглифами в красной гамме, было жарко, пахло съестным. Полки завалены товаром. Лавка содержалась в беспорядке, но это не смущало ни посетителей, ни хозяина, физиономия которого выражала довольство жизнью. Стоя за конторкой, китаец жизнерадостно гремел счетами, покрикивая на двух работников, расторопно подносивших товары, иногда убегал за ними сам, однако старался не отрывать взгляда от посетителей возле кассы, где на узких полочках были выставлены особенно дорогие вещи. Что он кричал своим помощникам по-китайски, было непонятно, но Саша осознал, что таким тоном в других местах не говорят. Впрочем, это не мешало хозяину быть радушным с посетителями.
      
       Когда покупатели рассосались, Марк показал визитку своей газеты. Саша себя не назвал. Китаец представился Веном, заметно обрадовался вниманию прессы. Он оставил лавку на продавцов, и все трое уединились в задней комнатке среди бутылей, мешков сушеной рыбы и мелких, ослепительно размалеванных баночек с чем-то пахучим: новоделов щемящей, когда-то мучительно притягательной колониальной роскоши. На столе китаец локтем освободил место от платмассовых зажигалок и губной помады и пригласил пить чай.
      
       Здесь Саша увидел Марка во всем блеске его журналистского таланта. Марк ни полслова не вспомнил об эликсире или клинике, а китаец уже был готов рассказать о чем угодно.
      
       - Вот она! - сказал китаец, оглядывая стены.
      
       Саша проследил взглядом, и до него дошло, что он что-то прослушал. Он озабоченно подул в чашку и насыпал в сладкий чай сахару. Китаец протянул ему ложечку, подмигнув:
      
       - У всех мечта есть.
       - Есть, - одобрил Саша наобум.
       - Своя торговля, и ты в ней хозяин!
       - А успех в науке? - спросил тот, думая о том, зачем они здесь.
       - Надо деньги делать. Я, как в Державу приехал, на хозяина начал батрачить. Так все делают: работникам платят мало-мало, чужие бы такой жизни ни за что не выдержали. Ничего, у каждого цель. Вам не видно, а я сразу понимаю... - Вен с наподражаемым лукавством почти совсем сомкнул-сощурил свои узкие глаза, - китаец работает, как собака, но доволен и такую жизнь сколько хочешь вынесет, потому что своей лавки дожидается!
      
       Дойдя до этой интересной точки, он забыл про чай и повлек Сашу и Марка на задний двор показать бизнес. Здесь была возведена высоченная сараюха - ее двадцать два этажа были комнаты, поставленные друг на друга. Полоса земли под окнами зеленела полем зеленого лука. Лук дотянулся до первого этажа и колыхался, как камыш, закрывая окна.
      
       - Сдаю в наем! - хозяин радостно обвел руками свои владения. - А там, - он показал рукой на гараж, - мы начинали бизнес.
      
       Марк сразу кивнул, как будто он знал о делах китайца и очень хорошо понимал, как начать бизнес в гараже.
      
       - Родственники помогли, в Державу переехали. Начали в гараже: лепили с утра до ночи.
       "Что же они лепили?!" - воскликнул Саша про себя.
       - Мы с родней завалили пельменями четыре ресторана!
       - Вы их... в гараже? - засмеялся Саша.
      
       Хозяин радостно закивал.
      
       - Только он один отлынивал. А надо было с главного начинать.
       - Ваш брат? - легко спросил Марк.
       - Говорит, Лучший Медицинский Институт солидный и кафедра престижная. Начал деньги делать.
       - За ампулу хорошо дают? - запамятовал Марк.
       - На эликсире Клуб открыли, деньги пошли огромные!
       - Брат на Клуб не в обиде? - как будто зная ответ, спросил Марк.
       - Он хочет акции скупить, а то Клубные опередят! - обиженно крикнул китаец. - Папа какой-то объявился, всю власть забрал!
       - Нехорошо... - расстроенно заметил Марк, - ай, как нехорошо... в перспективе...
       - Проглотят его!
       - Есть варианты, - сказал гость, - можно помочь.
      
       Китаец быстро повел их по коридору, загогулиной уходящий вглубь здания, постучал в низкую дверь и сразу открыл. Маленькая комнатка была пуста. В углу кровать, стол, над ним полки: книги по медицине, химии.
      
       - Еще не пришел. Подождете?
       - Нет! - быстро сказал Саша.
      
       Пока Марк доставал визитку, он подошел к стене. Календари, фотографии... На одной человек двадцать, в белых халатах. Саша вгляделся: перед ним в центре группы сидела его мать.
      
       Марк повернулся к Саше - тот загородил фотографию собой.
       - Пошли! - сказал он. - Не застали человека!
      
       В первой комнате Марк что-то записывал, Саша тяжело оглядывал стены. Он не выносил темных помещений - в этом все дело, пришло ему в голову. Запахи неприятные, пространство стиснутое. Стены увешены пестрыми открытками, ковриками со сценками в национальном духе, сделанными на скорую руку, аляповато, без всякого сочувствия. Горы сушеной, вяленой рыбы: раззявленные рты и пустые глаза. Саша уставился на мученический рот огромной рыбы, наплывающей на него засохшим ртом. Щелкая кривыми зубами, рот надвинулся и захватил его голову. Крикнув, тот ударил ее наотмашь, скинул пасть и опрометью выскочил из лавки. Марк выбежал за ним.
      
       Китаец смотрел в пол, и на его лице неуловимо для постороннего взгляда начало проступать выражение тонкого презрения. Словно он думал: "Я всегда знал, что в них есть что-то жалкое", - все китайцы, имеющие дело с европейцами, никогда не говоря этого вслух, убеждены в своем тайном над ними превосходстве.
      
       Вен надменно улыбнулся и вышел в лавку. Здесь он начал распаковывать привезенный товар. Коробка была наполнена значками, вдруг ставшими очень популярными, как и все, что активно распространял Клуб: майки, флажки, сувениры. На новых значках была изображена эмблема Клуба, символ бессмертной жизни - фигура скрюченного эмбриона.
      
      
      
       Глава 13
      
      
      
       Саша и Марк выскочили на тротуар и налетели на прохожего. Этот дядя был толще всех людей, которых можно было повстречать, - его торс и необъятный зад целиком перегородили тротуар. Встречные обегали его мелкой рысцой, как ручеек обтекает валун. Сказать, что невиданный гражданин "шел", было неверно. Еле двигая членами, он едва полз, и на его лице были читаемы все этапы этого мучительного испытания. Толстяк уставил глаза в землю, едва ворочая зрачками, а руки простер перед собой, пошевеливая слипшимися от толщины огузками пальцев. Он не поднял глаз, даже когда Саша отдавил ему сразу обе ноги. Марк радостно зашептал:
      
       - Вот какие появились! Вверх не смотрит, видишь?!
      
       Через сто метров им навстречу попался еще такой же. Этот пролезал в дверь магазина, переставляя, как тумбы, свои чудовищные ноги - тут раздался оглушительный треск, настил между дверями раскололся, и толстяк с грохотом провалился в подпол. Но не упал совсем, а повис на подмышках! Что тут началось! Со всех сторон набежали люди, запрудив улицу, зеваки, беснуясь, полезли друг другу на спины. Быстро примчалась "Скорая", но толку от нее было мало. Саша и Марк тоже протиснулись в толпу. Подоспевшие полицейские раздвинули народ и потеснили его на тротуар. Это было вовремя, потому что к магазину подкатил вызванный кем-то подъемный кран. Рабочие готовились с удовольствием. Когда кран зацепил висящую тушу, толпа пришла в неистовство, рыдая, воя от восторга и катаясь по земле. Туша с хрустом подалась, начала приподниматься, и по лицу страдальца побежали слезы. Марк вытащил Сашу из толпы, не дождавшись финала, и твердо сказал:
      
       - Надо других найти.
       - Толстых?
       - Сотрудников клиники!
       - А что ты хочешь узнать? - тревожно спросил Саша.
      
       От Марка не укрылось его волнение. Он поразмыслил, обдумывая, и спросил:
      
       - А какой у Александры был статус в клинике?
      
       Саша пошарил рукой в кармане, достал мелочь, начал считать, но не закончил.
      
       - Полный профессор, декан, - с досадой шепнул он, взволнованно оглядывая улицу.
       - Ты думаешь, это она? - Марк пытливо заглянул ему в лицо.
       - Она другим занималась!
       - Чем?
       - Да многим! Например, разработала фантастическую технику очистки сосудов: микроробот ползет по сосудам и специальным веществом чистит их. Мама была специалистом высокой квалификации, изобретателем, она эликсиры не делала.
       - Она была декан по научной работе? - Марк не мог сдержать возбуждения.
       - Да... - промямлил Саша, - а что ты имеешь в виду?
      
       Марк расстроился, зная о гибели Александры: было видно, что он упустил интереснейшую возможность войти в самую кухню этого дела. Некоторое время они шли молча.
      
       - Смотри, что мне из Клуба принесли, - Марк достал из кармана буклет с пышным золотым вензелем, но почему-то в траурной рамке.
       Саша прочитал: "Принципы Новой Жизни".
       "Людям всей земли: человек приходит в мир, чтобы быть счастливым!"
       Начало ему понравилось.
       "- Цель жизни - счастье бессмертной жизни.
       - Счастье складывается из удовольствия и покоя.
       - Избегайте всего, что тревожит покой.
       - Удовольствие бывает только в настоящем или в будущем.
       - Воспоминание о прошлом удовольствии разрушает покой.
       - Чтобы жизнь стала удовольствием, избавьтесь от памяти.
       - Для этого должны быть забыты:
       - Начальные и конечные события,
       - Их последовательность,
       - Результаты событий.
       - История вашей жизни и история вашей семьи,
       - Города, области, страны.
       - Должно навсегда исчезнуть прошлое и слово история.
       - Забудьте культуру вашей страны и язык вашего народа. Каждый из вас должен предпочесть самый удобный язык - язык Великой Державы.
       - Забудьте все и наслаждайтесь бессмертием!"
       - Ничего себе идеология, - сказал Саша, а Марк откликнулся:
       - Мир был сработан для нас, людей, теперь он, как видно, делается для кого-то другого...
       - Что же из этого выйдет?
       - Бояться нечего, я думаю... - проговорил Марк, но с сомнением, отчего банан его носа оттянулся глубоко вниз, придавая физиономии выражение скорби о несовершенстве мира, в том числе того, что он слышит и в чем участвует. Только его острые глазки временами поднимались на Сашу и брови приходили в движение, как у лошади, - печально и многодумно.
      
       Тот вертел буклет в руках. Казалось, в дурацких этих Принципах нет ничего такого, чего бы он не знал. Всем это знакомо и понятно, что составляло их силу. Но доведенные до логического конца, они удивляли завершенностью, до которой никто не додумался раньше, и такой своей завершенностью и ракурсом пугали.
      
       Саша погрузился в размышления. По своей привычке, думая, он словно исчезал из внешнего мира, не слышал разговор, но скоро поднимал голову, оглядывал говоривших и повторял слово в слово обращенный к нему вопрос с точной интонацией собеседника, сам постепенно вдумываясь в звучащие слова.
      
       Марк говорил:
      
       - Люди на какой-нибудь идее стоят...
       - А я наоборот думаю. Нет у нас идеи, даже встать не на что, чтобы ответить.
       - На свободу какую-никакую можно встать.
       - Копить деньги и зависеть от денег?
       - На бессмертие. Заведем себе жизнь, как у Бога!
       - Ага, мы, "как правило", верим в Бога, а живем меркантильно. Мы даже верим, что Бог создал доллар нам в награду!
      
       Саша не заметил, какой странный поворот мыслей у них появился в связи со всей этой темой.
      
       Глаза Марка смеялись:
       - На небесах все, как у нас: есть суд и закон, кто-то рангом постарше, кто-то помладше. Божий мир устроен, как человеческий, а религия - юридическая, договорная система.
      
       Саша подумал: а как Веч.Бес составляет свои договора?
      
       - Бога мы не допустим в нашу главную, приземленную жизнь, - веселился Марк, - но с ним надо составить отличный договор, чтобы не облапошиться в свой час.
       - А промахнешься - попадешь в ад? Но это вопрос не спасения души, это вопрос правильной жизни тела. Отсюда пороки. Ты сам Клуб ругал.
       - Наоборот, милая, безвредная публика! - Марк мягко повернул вспять.
       - А ты отличаешь порок от греха? - спросил Саша.
       - Если я снисходительно оправдываю свой порок, то я подчиняюсь ему. Это уже грех.
       - Согласен, порок общий, а грех индивидуален. Здесь деление на психологию и дух. Я думаю, что психология - это земная часть человека, и она выражается в его отрицательных качествах. А высокое в человеке управляется его духом.
       - Браво! У тебя особое чувство жизни и особый склад души - тебя отовсюду уволят первым!
      
       Саша покачал головой:
      
       - Над человеком возвышается какой-то большой смысл... Его только надо найти, ради него жить.
      
       "Хорошо сказано", - подумал Марк. Он с интересом посмотрел на Сашу. Какой он молодой, густая копна волос, глаза яркие, почти синии, смотреть интересно, как тонко меняется их настроение... Глаза умные и, вдобавок, быстрые, молодые, а Марк знал, что Саша гораздо старше. Почему он не стареет?
      
       Марк как будто продолжил прерванный разговор:
      
       - Если твоя мама вела научную работу, эликсир создала она. Вопрос: зачем он ей понадобился?
      
       Саша оглядел руки Марка, обрамленные снежной красоты манжетами с легкими булавками, поднял взгляд на носатое полу-профильное лицо с умными глазками, сияющими над желтыми веками, отвислыми, как его нос, шевелящиеся губы и словно проснулся. Как будто он сам все это время думал только об этом.
      
       - Дом, - ответил он. - Когда она получила кафедру, она сразу купила наш дом на океане. Колоссальные деньги. Зарплаты с трудом хватало выплачивать проценты, а три года назад начался кризис.
      
       - Банкротство?
       - Нет. Ты сказал, что три года назад получили деньги под проект.
       - Понял.
       - Что теперь будет? - тяжело проговорил Саша.
      
       Марк достал цветок из петлицы, понюхал, пальцами распушил и сказал:
      
       - У каждого есть идея, мы же твари Божии. Будем снисходительны...
       - Ты сказал: "Когда человек снисходительно оправдывает свои пороки и подчиняется им - это его грех".
       - А ты сказал, что высокое в человеке управляется духом.
      
       Они посмотрели друг на друга и подумали одно и то же: она покончила с собой. Оба отвернулись.
      
       - Есть какой-то клубный Папа, - Саша отвел удар. - Давай с ним поговорим?
       - Я же показать хотел! Здесь недалеко! - Марк повлек Сашу за собой.
      
       Они углубились в Сити. Город испускал неутихающее гудение, тяжелый и заунывный грохот, густыми волнами заполняющий голову, воем сирен поднимая мякоть волос, шуршанием забивая открытую кожу, бликами огней пробивая краски глаз и оставаясь в них колом черноты. Саша был рад больше не говорить и не думать. Он смотрел вокруг новыми глазами, он словно увидел Город впервые. Толпа катила по проспекту "Осуществления Главной Мечты". Проспект валялся разомлевший, как мясо распаренного после бани с красной рожей и горячим сипом изо рта. На фасадах не было свободной щели. Расписанные огромными буквами, транспаранты рыдали:
      
       "Мы - ваши куриные специалисты! Купите курицу и получите кусманчик совершенно бесплатно!"
       "Купите аспирин - и получите презерватив совершенно бесплатно!"
       "Послушайте, что Бог говорит о себе! Купите брошюру и получите вторую совершенно бесплатно!"
      
       Ниже вились грязные стены в каракулях, нацарапанных в одном стиле. Словно кто-то горел страстью выразить свои чувства, но все, что он мог добиться, как две капли воды походило на нацарапанное другими. На боковых улицах тротуары сияли развороченным асфальтом, засыпанные газетами, банками, горами уличной дряни. Саша подставил лицо фасадной жизни. В глаза ему заглянула лоснящаяся харя, убеленная сединами, в отличном костюме. Ряха эта, увенчавшая собой площадку, заставленную машинами, широко раздвинула зубастый рот и провозгласила:
      
       "Мои машины - лучшая сделка в Городе! Платите и уезжайте! Ни за что не надо платить! Абсолютно ни за что!! Я сам в это не верю!!"
      
       Харя пакостно подмигнула Саше, высунув длинный кровавый язык, раздвоенный на конце. Язык мелко задрожал, и Саша в истоме отвел глаза.
      
       Со стены сверкнул синей чешуей горб какого-то морского гада и перед глазами заскакали горящие буквы:
      
       "Совершенно новый путь, как насладиться рыбой! Дико возбуждающее меню!"
       А на подмогу, с верхнего яруса сокровищницы влезли, не вытирая ног, слова:
       "Отдайте деньги и получите ключ к успеху! Хорошая новость: мы идем к вам!!"
      
       Саша, метнувшись, прижался к наслаждению рыбой. Тут же рыбий бок, извиваясь, соскользнул с афиши и подло разодрал ему в кровь лицо, вильнул хвостом и исчез за чьей-то спиной. Саша вскипел, бросился вслед, но Марк поймал его за рукав.
      
       - Где ты так?! - ахнул он, вытаращив глаза. Широкая ссадина на щеке наполнялась кровью. Саша оправился, мыча. Вытащил из кармана какую-то тряпицу и, зачем-то понюхав ее, приложил к физиономии.
      
       - Куда ты меня тащишь?! - вскинулся он на Марка, с жадным любопытством смотревшего на его кровоподтеки.
      
       Тот встрепенулся:
      
       - Совсем близко!
      
       Они пробирались сквозь кишащую толпу. Саша впервые подумал, что толпа так мало принадлежит жизни, она согнута в три погибели, как те толстяки. Но есть в головах излюбленный образ: бегущие барашки деловитости, упрямство довести задуманное до конца. Миллионы человечьих устремлений, сложенные вместе, поражают оторванностью от самого человека. Рвущаяся вперед человеческая масса с немилосердным желанием покорять. Светлее-темнее, дешевле-дороже: приливы и отливы костюмов, галстуков и значительных выражений лиц. Кожей отличных каблуков выщербленная земля, на которую не бросают сочувственный взгляд: главное всегда впереди. Сейчас не полчаса спорта, не на что смотреть вокруг, как только на излюбленную цель, выбитую пудовыми знаками в главной мозговой извилине, в той загадочной трещине, что всегда доводит людей до конца.
      
       Саша взглянул вверх. Из-под туч брызнула сияющая рука солнца и вызолотила сочным, оловянным цветом грозящие небесам круглые лбы. Вспыхнув их отраженным светом, город холодными тенями повторил этот угасающий свет. Но не подняла толпа выше глаза свои, на самый верх: и там нечего разглядывать и не на что бросать сочувственный взгляд.
      
       Продвигаясь по кривым путям творения своего, улицам, закоулкам и тупикам, толпа оставила в них лучшее и значительное, что она принесла в мир. Открыв себя сполна, она не утратила несокрушимой воли к обладанию. Неустанно подвигаясь вперед, она живет по тем же законам, что и творения свои. И в ней столько же смысла, сколько в творениях ее. И в ней столько же духа, сколько в творениях ее. Она сама - дело рук своих, плод от плода своего.
      
       - Уже пришли.
      
       Осеняя спортивное сооружение, сахарной белизной светился колоссальный плакат. На нем красовалась барышня в привлекательной позе, без единой человеческой мысли в сияющих энтузиазмом глазах. Но эти глаза ровным счетом никого не удивляли, прохожие пробегали глазами строки:
      
       "Посмотрите на этот изумительный зад! Девочка сбросила шесть килограммов, потому что посещала наш спортивный зал. Восхитительная задница, ляжки - все первого сорта! Так же - как оборудование нашего зала!"
      
       Друзья перешли улицу. Главные двери в спортзал были почему-то заперты, они проникли через раздевалку. Марк заторопился на галерею второго этажа, Саша за ним. Здесь двери были открыты, в зале гремела музыка и слышался скрежет. Друзья спрятались за рядом кресел, высунули нос.
      
       Зал был заполнен тренажерами, но на них не было людей. Эти места, по праву принадлежащие людям, были заняты свиньями. И какими! Огромные, дебелые, с ослепительно-белой, прозрачной кожей, эти чудовищные туши, на концах которых угадывались пятачок, четыре копыта и пара ушей, были привязаны ремнями к тренажерам. Сделав шаг, они были вынуждены непрерывно двигаться: похрюкивая, покряхтывая, свиньи шевелились с натугой, набирая километры, которые отсчитывали вмонтированные счетчики.
      
       Марк неожиданно сказал:
      
       - Похожи на мою жену... в розовой наколке.
      
       В этот момент какие-то люди подошли к свиньям. Марк горячо зашептал Саше на ухо:
      
       - Клуб - вон они, видишь, - Клуб что-то в эликсире заподозрил и начал его испытывать на свиньях. А те начали белеть и стали цветом совсем как люди. И стали вес набирать скачками, так что если эксперимент начат, то все - они обязательно ожиреют!
       - Ну и что?
       - Как ты не понимаешь! Они эликсир людям продают! Жирного на улице забыл?!
      
       Саша опустил голову, захотелось завыть. И тут Марк хихикнул. Саша рывком поднял голову, ошалело посмотрел ему в лицо. Марк даже не улыбался.
      
       - Паника начнется. Столько народу... - угрюмо сказал Саша и внезапно увидел Грега - тот подвязывал на свинье бирку. Он схватил Марка за руку, но друг показал на кого-то в группе и проговорил голосом, в котором можно было бы распознать много сложных и интересных чувств, если бы Саша был способен сейчас на внимание:
      
       - Папаша Клуба собственной персоной... Я бы хотел с ним поговорить, но уже недосягаемая величина. Вот он - смотри!
      
       Тот, на кого показывал Марк, был в майке и белых брюках. Волосы седые, красиво уложенные. Его лицо притягивало, но было непонятно, что он думает и что сделает дальше. Человек посмотрел Саше прямо в глаза, его губы ожили, он медленно, длинно улыбнулся ему, как давнему знакомому... Седой!
      
       Сверкнула драгоценная грань посоха, словно огнем вспыхнул белый клинок меча, Саша отчаянно схватился за руку, превратившуюся в посох, оступился и упал на Марка, ободрав ему руку зелеными камнями.
      
      
      
       Глава 14
      
      
      
       Оставив Сашу досыпать, Кэти ехала на собрание феминисток. Одной из первых она достала буклет Клубных Принципов и, не разболтав подругам о своем приобретении, с трудом дотянув до заседания, надеялась сегодня собрать густой урожай свалившейся на нее удачи.
      
       Это Сашина начальница, Сюзи, приобщила ее к феминистскому движению. Они познакомились в редакции газеты, куда Кэти носила заметки, а Сюзи - рекламу своего бюро. Сюзи любила отлавливать женщин в разных местах и обращать в свою феминистскую веру. Приглашала их к себе на выходные, а то и пожить, возила на собрания активисток движения. Для Кэти, только что приехавшей в Державу и страдавшей от отсутствия знакомой среды, вышло как нельзя кстати: знакомства, вечеринки, причастность к общему делу. Она показала себя общительной, понимающей, и даже когда с чем-то не соглашалась, всем казалось, что она пришла к общему мнению. Все складывалось так приятно и без помех, что она быстро стала своим человеком и согласилась не носить бюстгальтер, протестуя против мужской тирании. Потом Сюзи отвезла ее в общество дам, радикально покончивших с мужчинами в своей жизни. Кэти ничего не имела против и этих идей и, хотя не принимала участия, но восторженно крутилась, привлеченная всеобщим вниманием и дружбой. Соглашаясь на словах с замысловатыми проектами против мужчин, она за спиной у женской общественности продолжала страшно флиртовать, лепила свою женскую работу, полагая, что идеи идеями, а жизнь идет своим чередом и вещи эти не смешиваются. Мало того, добиваясь целей, далеких от задач истинных феминисток, она тиснула статейку о женском движении, где весьма ядовито пошутила над ними. Тогда перед ней возникли твердые глаза Сюзи, прочитавшей заметку в газете. Но это было не все, что удалось Кэти. По-настоящему она разругалась с ней из-за Саши.
      
       Два года назад у Сюзи в большом загородном доме была вечеринка, где собрались приближенные коллеги из бюро и подруги-феминистки. Там, в этой толпе, Сюзи познакомила Кэти со своим Сашей. Она крутила с ним роман до нее, Кэти. Вспомнив этот интересный момент, Кэти почувствовала прилив сил.
      
       Сюзи производила на людей сильное впечатление. Это была стройная женщина, красивая и гладкая. Держала она себя твердо, ко всем внимательно и благосклонно, что вызывало неизменное уважение. Верующая. Умная по-женски, по-мужски и на практике - Сюзи с успехом вела коллектив социологического бюро.
      
       Кэти сразу привязалась к сильной подруге. Нельзя сказать, что она чувствовала себя ущемленной выдающимся социальным местом Сюзи, но было в равновесии их сил что-то такое, что ей захотелось присмотреться к Сюзиной жизни повнимательней.
      
       На первой же вечеринке Кэти отметила сразу несколько деталей. Коллектив бюро состоял из молодых женщин, причем, феминисток. Сюзин пожилой заместитель не заслуживал никакого внимания, заискивая перед ней; он вообще торчал на отшибе, как сорный лопух. Особняком стоял только Саша. Но и сотрудницы держали себя зависимо, уже признавая власть другой - молодой и красивой женщины, что Кэти взволновало. Этот расклад сил она уловила сразу и ощутила неодолимый зуд привнести сюда что-то свое. Тогда ее взгляд упал на Сашу.
      
       Он в свои тридцать четыре года был натурой отчасти поэтической. Эта черта притягивала к нему без разбора продавщиц, случайных попутчиков и, конечно, женщин. Особенно тепло к нему относились русские женщины. Кэти этого не знала, но Саша уже дважды за последний год имел соблазнительные предложения. Одна из дам, симпатичная вдова, прямо пообещала записать свой дом на его имя, если он переедет к ней.
      
       Кэти подумала, что его лицо с тонкими чертами привлекает "умной" красотой. Интересное лицо, с тонкой мимикой, выражающей богатство чувств хозяина. Она быстро завязала с ним беседу, вдобавок открыв, что он понимает по-русски. Увлеченный какой-нибудь идеей, Саша говорил с мягким выражением лица, добрым взглядом оглядывая предметы, людей, иногда глядя в окна. Кэти очень нравилось его лицо, интонации, он показался ей "настоящим романтиком" - эта мысль заставила ее конфузливо хихикнуть. "Что же делать, - добавила она про себя, - ведь это правда!" Это было то, что Кэти искала, любила в людях и что ценилось как достоинство в тех кругах, где она вращалась на своей родине.
      
       Кэти было страшно приятно сидеть с Сашей в центре женской компании: в таких обстоятельствах у многих женщин срабатывает спусковой крючок на мужчин - даже без повода и всякой нужды - Кэти же, без сомнения, умела со вкусом вычерпать такой источник до дна. Ее смех радостно звенел, непринужденно перекрывая голосистую компанию. Она возбужденно сыпала шутками, анекдотами, без труда и хлопот оттянув Сашу на себя. Сюзи все чаще проходила мимо, останавливая на них взгляд, и Кэти торжествовала. Ей не приходило на ум то, что думала подруга.
      
       Сюзи раздражало не то, что Кэти может отбить у нее любовника, а то, что она слишком серьезно отдается этой игре, не скрываясь, дает понять мужчине, как он ей нужен. Феминистка по убеждению, она презирала не мужчин, а женщин, которые увиваются за мужчинами. Именно потому она позвала Кэти, вышедшую, по ее мысли, из общества, где женщины всецело зависят от мужчин, в феминистическое движение. Сама-то она всегда оставалась свободным, естественным человеком. Например, она не красилась на работу, потому что ей не нужно нравиться. Она встречалась с мужчиной тогда, когда хотела того она, и поддерживала отношения столько, сколько это было нужно ей. На собраниях феминисток подобные мысли стояли в воздухе, Кэти понимала их очень хорошо, но теперь, после знакомства с Сашей, она решила, что таких женщин, как Сюзи, за отсутствие женственности можно только презирать.
      
       "Или, скажем, Сюзин дом, - вспомнила Кэти. - Дом, который приготовили на сдачу и оставили месяц назад - там вообще не чувствуется присутствие человека! В нем нет разгрома, но в нем нет ничего личного. В нем живет убежденный мужчина-холостяк - вот какой у Сюзи дом!" - обрадовалась она своему приметливому глазу, забыв провести параллель со своим собственным домом.
      
       Было в Сюзи что-то такое, что задевало Кэти много глубже, чем кто бы то ни было другой. Для чего женщины собираются вместе? Для того, чтобы обсуждать мужчин. Или - как ведет себя та или иная женщина в мужском обществе. А Сюзи уходила от таких разговоров!
      
       Или Сюзины пикники. Сколько Кэти прожила на свете, а не видела, чтобы женщины отправлялись на целый день на природу одни; женская компания недолговечна, если в ней нет хотя бы одного мужчины. Более того, женщины, скорее всего, вообще не объединятся по своей воле, если, конечно, они не старинные подруги. Никогда бы Кэти не поверила, что женщины, связанные внешней силой, могут чувствовать себя счастливыми. А Сюзи? Семью она, как женщина, не построила, но со своей компанией феминисток создает общество так, как это делают мужчины!
      
       Кэти это озадачивало, как что-то потустороннее. Все бы ничего, если бы эта самая Сюзи вела себя с ней как живой человек! Тут Кэти разнервничалась и ни к селу, ни к городу ударила ногой по газу. Машина подпрыгнула, но она не обратила на это внимания: перед ее глазами появилось красивое Сюзино лицо, которая не раздражалась на нее даже в момент, когда Саша переходил от одной к другой! Это невозмутимое лицо скривилось только однажды - так, как это делает женщина по отношению к презираемой подруге или брошенному мужчине. Это немного приблизило Сюзи к нормальным людям, но Кэти сразу поняла, что Сюзи людей не любит! Она так и сказала ей, что та - зараза, и точно - Сюзи отмякла и стала относиться к ней подобрее.
      
       Вспомнив это, Кэти опять ощутила себя в небезопасности. Она уже давно почувствовала, что Сюзи может довести до конца все: практическое дело и ссору с человеком. Кэти хмыкнула на свое двусмысленное положение, даже головой потрясла в беспокойстве. И тут у нее в голове возникли совершенно удивительные мысли. "А вот взять и написать на нее донос! - воскликнула она про себя. - Сашу оттеснила! Не выносит около себя сильных, талантливых - недаром у нее на работе все слабаки да бездари. Работу на себя набирает, даже домой не показывается, вот они - карьеристки! - подумав так, она сразу поняла, что не решится составить письмо. - Опыта нет, - мелькнуло у нее в голове, - никогда до дела не доходило. А Сюзи, между прочим, донос бы написала и не поперхнулась!" - вдруг уверилась она и решила больше не думать о таких противных материях.
      
       Светило веселенькое солнце. По радио шла интереснейшая передача о сексуальных проблемах королевской семьи в этом месяце, и Кэти заслушалась. Она решила рассказать на собрании две-три детали, назвать новое имя: приятно видеть, что подружки следят за тем же самым. Но еще лучше знать то, что пропустили другие.
      
       "Двадцать лет любопытные суют свой нос в чужую жизнь - как это безвкусно! А с другой стороны, - подумала она, - этот королевский род - позорище одно. Царь должен быть недосягаем! И внешность у них как у бакалейщиков с соседней улицы. - Но Кэти уже надоело об этом думать, ее мысли бежали в унисон с последними новостями. - А вот история на прошлой неделе, этот богатый человек, этот Уильямс - так нелепо растратить деньги!" - Кэти засуетилась и прибавила газу.
      
       В этот момент она подъехала к парку. По дорожкам шагало множество женщин, осуществляя самую последнюю в этом сезоне гимнастику. Они быстро ходили по дорожкам, широко размахивая руками, - вот в чем гвоздь! - оценила Кэти. Она вспомнила, что тоже купила для этой зарядки специальную музыку в плеер, но, черт! совсем забыла о маечке с особой полоской посередине спины! "Без этого на дорожку не выйду!" - твердо решила она и почувствовала, что ее жизнь, как и жизнь окружающих, заполнена до отказа.
      
       Тут она вспомнила Сашу. Он сказал, что в Державе все злостно подражают друг другу, ничего не развивают, а вместо этого придумывают мелкие новинки: презервативы с хвостиками, консервные ножики с подсветкой. И зарядка. "Что зарядка?" - спросила Кэти, чувствуя подвох. Он засмеялся: "Девушки вышагивают туда-сюда, руками размахивают - без смеха смотреть невозможно!" Кэти естественно обиделась: "Так написано в медицинских журналах!" "Ага, - заявил он, - сказано, что надо пробежать два километра, съесть таблетку кальция и лечь спать - так будут делать все!"
      
       Кэти вспомнила эту глупую шутку и холодно рассмеялась. Притормозив, она решила получше рассмотреть это совершенно правильное социальное начинание. Но вот беда: у нее в салоне был такой беспорядок, что она почти ничего не видела сквозь стекла машины.
      
       Она отправилась дальше, слушая по радио беседу с врачом, а тот возьми да сообщи, что в Городе все делают новую зарядку и госпитали переполнены: "Сильно размахивают руками: вывихи! растяжения! переломы!"
      
       Кэти раздраженно выключила это глупое радио, вдобавок вспомнив, как Саша сказал: "В этой стране все накатывает волнами: то компания за черных или против них, то волна ношения трусов поверх брюк или маек с надписью: "Я - мудак!"
      
      
      
       Глава 15
      
      
      
       Это была совсем неумная шутка, думала Кэти, потому что полезных идей роилось видимо-невидимо. Огорченная Сашиной глупостью, она вспомнила свою московскую троюродную сестру. "Вот кому я могла бы рассказывать и рассказывать о себе!" - подумала она и почувствовала, что этого-то ей и не хватает.
      
       Перво-наперво она бы рассказала, как ей тяжело с Сашей, как с ним все непросто. В начале их романа Саша переехал к ней, все пошло хорошо. Он тогда много работал, дома сидел, до ночи на компьютере стучал. Кэти от его активности чувствовала себя совсем закрученной. К курсам великодержавного языка у нее быстро прибавились разные собрания и встречи - интересно они жили. Поэтому не стало у Кэти хватать времени на домашнее хозяйство. Она даже обеды готовила, но как-то все не вовремя, иногда совсем забывала, и когда Саша оказывался дома, еда то была, то нет. Мама Александра стала Саше звонить: "У Кэти времени нет, а у меня все горячее - приходи, покушай". Тот уезжал.
      
       Не знала Кэти, как приятно было Саше к маме приехать, сесть на свое место, съесть какое-нибудь блюдо, которое он всегда ел. Через час она звонила, Саша ее звал - хорошо всем вместе за столом собраться. Но Кэти не хотела ехать, что Сашу удивляло. Она только выспрашивала, почему ему так трудно было ее лишний час подождать? Что он мог на это сказать? Он думал, тут вообще невозможно объяснить... Кэти сама догадается. Как они с мамой до всего доходили, не явно, а намеками дела решались и устраивались. Но когда Кэти звонила, Саше казалось, что у нее в голове все сплющивалось в превратную сторону, она не понимала самые простые вещи. Обед им портила.
      
       Раз, два, три - ему это нравилось все меньше, он обижался, чаще уезжал к маме. Мама жалела, что они много ссорятся. Она считала, что неприлично звонить и, если зовут, не приехать. Однажды она в шутку заметила: "Кэти не умеет справиться со своими недостатками, она только учится этому. Когда ее недостатки преодолевают ее, мы видим эту борьбу". Саше понравилась эта мысль, он передал Кэти мамины слова - та разбушевалась. Саша увещевал ее:
      
       - Ну а что бы ты делала, если бы у тебя был сын?
       - Была бы умнее!
       - Ты, как женщина, неспособна отрефлексировать свое положение. Ты меня ревнуешь к моей матери, а, как невестка, ты для нее - раздражающий фактор. Но когда ты сама станешь свекровью, тебя будет точно так же раздражать твоя невестка!
      
       Кэти вспылила:
      
       - Я тоже могу кое-что рассказать! Когда у женщины сын, она считает, что он достоин лучшей жены, да, Саша? Ведь твоя мама считает, что я тебе не подхожу? Тебе нужна заботливая и глупая, как пробка!
       - Мама была бы против глупой - она женщина умная.
       - Против умной она была бы тем более против! Когда у женщины сын, она считает, что ее ребенка окрутили, а он так молод, ему бы еще свободы... - Кэти взглянула проницательно. - Ему приходится слишком много работать для жены, он неухожен, похудел. Она плохая хозяйка! А что, если будет ребенок? Придется тратить время... на эту женщину и ее ребенка.
       - Да, да, - подхватил он, - а если у женщины дочь, то дочке приходится слишком много работать на него. А ее дочь достойна лучшего мужа! Этот чужой муж не способен заботиться о ней, но может ее обрюхатить, а потом загулять на стороне и даже бросить ее - молодую и беспомощную - с ребенком!
       - Это не про невестку и свекровь.
       - У женщин идея меняется на полярную, но они-то этого не видят!
      
       Так они спорили, пока Саша не съехал от Кэти. Мама подсказала ему здравую идею - дать ей время успокоиться.
      
       Кэти вспомнила свои предчувствия в момент катастрофы - они не обманули ее - с тех пор они с Сашей никогда не жили одним домом. У нее задрожали руки, огнем вспыхнуло все внутри. "Он хорошо философствует, а слушает только чужой голос!" - полыхало в ней нестерпимой болью. Даже теперь, когда Александры не было в живых, Кэтин несостоявшийся, разрушенный чужими руками дом жаждал новых потрясений, ибо ее достижения до сих пор были ничто в сравнении с громадой ее обманутого ожидания.
      
       - Полюбуйся, что мама сделала с нами! - крикнула она ему тогда.
       - Опять ты жертва обстоятельств! И рассуждаешь очень по-русски: свалилась неприятность, значит, кто-то виноват - государство, стихийное бедствие или родственник...
       - Мамуля твоя - стихийное бедствие.
       - И без моей мамы ты не хочешь принять ответственность за свою судьбу. Ты хочешь переложить ее на другого.
       - Трудности великие...
       - ...а проблемы мелкие! Их легко пережить, если знаешь конечную цель. Но люди цели не знают, поэтому любая проблема раздавливает их.
       - Русские, Саша, все-таки бывают счастливы...
       - Да, работают, жизнь свою улучшают. Но над головой как будто висит топор: счастье в России сиюминутное, хрупкое, по недосмотру судьбы.
       - Если свалились напасти...
       - ...но нет цели в жизни, то все вокруг тлен. Смерть. И люди становятся тлен.
       - В тебе есть что-то жизнеутверждающее! - засмеялась Кэти. - А у меня проблемы.
       - Это не твои проблемы - это другой виноват. Может против тебя заговор какой?
       - Это не смешно. Вот твоя мама...
       - Раздашь свои грехи - позовешь смерть.
      
       Кэти вздрогнула, вспомнив эти слова. У него ведь случайно сорвалось, но не знал, что произойдет дальше... А может это не случайность?.. Кэти долго ехала, стараясь больше ни о чем таком не думать: в ее состоянии наступил момент, когда она могла наехать и переехать кого и что попало. Надо было немедля выравниваться. Она решила переключиться на пустяки и сказала:
      
       - Взять хотя бы мелочи. - Она вся развернулась к своей сестре и объяснила новую мысль: - Голову Саша может не расчесывать неделями. И не бреется тоже. Это раз. Дома у него все захламлено, он к моему приходу не готовится. А почему? В принципе, у меня дом ненамного лучше, но здесь разница огромная. Я это раньше не замечала, пока кое-что интересное не выяснилось. Совершенно машинально я его спросила, почему он со щетиной ходит? А он: пусть женщина любит меня таким, какой я есть. Я сначала этим словам особого значения не придала, пока к ним в дом не попала и во всем не разобралась. - Кэти незаметно для себя соскользнула туда, куда ей было лучше не соскальзовать. - Маму до ее смерти Саша боготворил, сразу видно, что так относиться он ни к кому больше не станет. Может, это и ничего, только мне-то что делать? И ему самому? Ведь и я ему как-никак нужна. Понятно, что меня лишиться он не хочет, но только после мамы! - Кэти решила рассказать сестре все поподробней и взволнованно сказала вслух:
      
       - Ты думаешь, он юлит, от меня что-то скрывает? Наоборот! Он как-то обнял маму и говорит: "Моя любимая женщина!", а я рядом стою и все это созерцаю!
      
       Ладно, теперь про щетину. Здесь все издалека идет. Когда он был маленький, мама его в магазин посылала, уборку он делал и посуду мыл. А потом, - я слушала их рассказы и заметила, - когда он подрастать начал, все переменилось. Особенно в старших классах. Время идет - Саша по дому помогать перестал, и чем старше он и заметнее, ярче в нем вырисовываются мужские черты, не только там рост или усы, а вообще весь строй его меняется, превращается в настоящий мужской, тем меньше он что-то делает. А потом его и вовсе просить перестали.
      
       Тут история случилась. Александра мне говорит: "Давайте, Кэти, кусты подрежем". Я повернулась к нему, щелкнула пальцами по своей привычке: "Саша, помоги!" Видела бы ты мамулино лицо! Улыбка самая располагающая, а мне шипит: "Что же вы, Катенька, ведь Саша - не мальчик!" А меня как стукнуло: с мальчиком, значит, так можно? А он-то кто ей?! - Кэти разнервничалась, ни к чему включила дворники и, поглядывая сквозь них, сказала: - Стала я приглядываться да прислушиваться, тут все и открылось. Понимаешь, она в какой-то момент учуяла, что перед ней... мужчина. И она к нему не как к ребенку, сынишке относится, а именно как к мужчине своему! Вокруг него уже не только, как мать, а как жена вьется, на него любуется, ведь ничего другого у нее нет! И сама все по дому делает, гнездо ему вьет. Как же ему не говорить тогда, что она его любимая женщина! Так-то.
      
       Я еще про щетину не договорила. Представь, живет так мужик год, другой, вообще бесконечно, и что у него с головой происходит? Все рыбке само в рот лезет, лучшая женщина с него пылинки сдувает. А все другие женщины интересны постольку, поскольку ему на них отмашку дают. Но вот наступает момент, когда он остается без мамы. Я знаю, бывают чудеса: один такой козлик не только жену перестал позорить при гостях, но даже уважать начал - в сорок лет. Только к моему это не относится. Он мне сразу дал понять, что я как раз так должна все делать, как умела его мать. А также получи в довесок: я буду и грязным, и нечесаным, и небритым хоть сто лет, а ты должна меня любить таким, как любила она!
      
       Но это я позже от него получила. А тогда, после садоводства, он уехал из Города на два дня по делам. А я решила на свободе кое-что с мамой Александрой разъяснить.
      
       Кэти наконец заметила, что дворники скребут посуху, но не выключила их, а помыла окно. Проехала немного, разглядывая места, и неожиданно сказала:
      
       - Ты меня знаешь: у меня вообще долго не задержится, а тут я еще терпела сто лет, надеялась - все как-нибудь наладится. В общем, может и нехорошо получилось, да, конечно, нехорошо. Только что же мне было делать?
      
       Приступила я к Александре с разными вопросами и быстро границу перешла, где начинались ее владения. Она, конечно, на меня смотрит ошарашенно. Может, и надо было остановиться... особенно потому, что у нее что-то нехорошее приключилось, она в депрессии ходила и спала только с таблетками, Саша говорил. Хотя это странно, потому что в последнее время она сильно помолодела, мы с ней как будто стали одного возраста, что само по себе мне непонятно... Но вообще Александра была не слишком жизнерадостная и общительная, жила чем-то своим, в тайне держала, очень закрытая женщина. Чувств выразить не умела, а только мрачнела, такой характер! Но только я думаю, такой разговор у нас не мог не состояться.
      
       Кэти поерзала, с любопытством посмотрела на всякую интересную рекламу по сторонам. "Как много всякой всячины, года не хватит, чтобы обежать!" - подумала она, быстро поправила прическу, мельком взглянув в зеркальце над головой, и совсем было собралась заскочить в парикмахерскую на соседнем углу, как вспомнила про собрание, на которое ехала. Она повернула налево, еще раз - здесь не было магазинов, но дорога прямо вела куда надо. С минуту она ехала спокойно. Потом вспомнила, ходит ли сестра в парикмахерскую и какая, между прочим, у нее прическа, и почти без перехода сказала ей, что, в общем, она так и заявила Александре, что та у своих колен Сашу держит, не дает ему ни любить, ни жить. Ведь он как помело за нею! Она все у него отняла! К тому же, в его характере женское появилось: он в практическом смысле от главного устраняется - решение о своей жизни принять не может. Уж на что Кэти человек не очень энергичный, но в мужике кого это не доведет? Особенно потому, что ясно, откуда ветром надуло! - неслась Кэти на полном скаку.
      
       Внезапно она вспомнила, как однажды отдыхала на море. Пляж пересекал ручей, бегущий с гор к морю. Этот тонкий ручей она переходила каждый день, но сегодня был шторм и ручей превратился в ревущий поток. Кэти ступила в воду, ноги погрузились в песок, и воды сразу стало до колен. Она остановилась, подняла пляжную сумку над головой, а вода уже мчалась по бедрам. "Дальше нельзя, снесет в море!" - поняла она и сделала шаг вперед. Потом она увидела себя среди штормовых волн и местных жителей, которые вытаскивали ее, полумертвую, на берег.
      
       С Кэти часто случалось, что она еле живой выходила из передряг, но в следующий раз... Страшно было ступать в ревущую воду, она точно знала - туда нельзя, но именно в этот момент оказывалась перед тем же темным потоком.
      
       С Александрой Кэти не стала лгать и притворяться, она всегда знала, что пусть уж лучше суровая правда, чем сладкая ложь. Все, что у нее за эти годы накопилось, она прямо так и высказала. А главное, напирала на новую свою мысль, что Александра с ее Сашей живет как жена с мужем.
      
       - В общем, представить можешь, что с мамочкой нашей сделалось! - воскликнула Кэти и блеснула глазами, словно увидела эту сцену рядом с собой. - Она так на меня посмотрела - глазищи, как две черные тарелки! Даже ничего не ответила, словно язык проглотила - что за женщина! Только сверлит меня глазами и видно: у нее все внутри остается. Неуютно с ней, тяжело как-то. Мне бы уйти, да само с языка слетело. Я ведь не думала, что скажу что-нибудь такое. Я просто сказала ей, что не хватало еще, чтобы она с моим Сашей спала! Сказала и будто полетела! Такая свобода меня охватила, так весело стало, будто дом подожгла!
      
       Я потерпела, не скажет ли она что, потом ушла. Дел у меня много накопилось: в редакции надо было показаться, кофейку с народом попить, сигарету выкурить, в книжный зайти. Книги дороги, но хочешь - не хочешь, а человеку, близкому к литературе, надо новинки знать. И, к слову, выходит столько прекрасной, современной прозы про нестандартные чувства. Вот, пожалуйста. Мужчина встречает женщину, у них страсть. Он говорит ей, что она у него одна, она отвечает ему тем же. Потом она неожиданно встречает бывшего любовника и они идут в постель в память о прошлом. После постели у них разговор, и она узнает - догадайся, что?! Ее старый любовник - "би-сексуал", то есть он - бывший любовник ее нового любовника! Ка-а-а-акая жизнь!
      
       Кэти разволновалась, включила и выключила кондиционер. Ей бы побегать по дому, подвигаться - как тяжело высиживать в машине! Ее пальцы слегка дрожали.
      
       И тогда она моталась по Городу после разговора с Александрой. Туда надо и эти ждут, и там обещала.
      
       - Про маму доскажу, - Кэти прокашлялась. - Через час я почувствовала, что вернуться надо, плоховато мне стало, такие разговоры я никогда не любила. И не то, чтобы ни с того, ни с сего извиниться захотелось, нет, этого, пожалуй, не было, а так - просто невыносимо стало. Что-то я там не то наговорила... Я теперь немного другая... равнодушие от этой жизни, жесткость какая-то. Дома я бы так не стала... Ну, конечно, я тогда злая была, что ж тут непонятного? Потому что они друг друга любят... больше меня. Только я не стала особенно анализировать, что да как, этим Саша любит заниматься. Я еще немного потерпела и поехала назад.
      
       Звоню в дверь, никто не открывает. Позвонила еще раз. Как-то странно мне стало. Хотя, что я скажу, если Александра откроет, я не сообразила. Вот толкусь я перед дверью и только волнуюсь. Вдруг вспомнила: у меня есть свой ключ, давно мне Саша на брелок повесил, а случай еще не представился. Как совпало! Тут-то я в первый раз сама в дом и вошла.
      
       Вошла и вижу чудо: Александра - гранд-дама с горбатым носом по комнатам ходит, как слепая, - руки вперед выставила! Я на нее уставилась в недоумении, даже с места сойти не могу, только глазами провожаю. А та круг сделала и ко мне идет, а глаза у нее ничего не видят! Я как эту пленку вместо глаз увидала, заорать хотела, а голос не слушается. К ней только иду медленно, зову ее - не отвечает. Молчит и мимо, мимо куда-то. Я за ней, хвать за плечо. Всмотрелась в ее лицо и вижу: засыпает! Господи! На столе все ее таблетки снотворные рассыпаны, одни облатки пустые остались, даже не сосчитать, сколько она проглотила... А рядом записка валяется, чушь какая-то: "Я все начала и не могу остановить". Я эту записку скомкала и хотела в угол запустить, но почему-то в своем кармане нашла уже дома. Я-то знаю, и ты помнишь, что если человек снотворное съест, ему нельзя дать заснуть, ни на минуту нельзя - его уже не разбудишь. Я кричу, чтоб она не спала, а она присесть собирается! Трясу ее, трясу. Она бормочет что-то, а мне в кухню надо - воду в нее наливать, а она все садится, а воду надо скорее, ужас какой! Я на нее ору во весь голос - она что-то слышит. Вы не спите, я сейчас воду - не спите! говорю. Она кивнула. Я в кухню дунула, хвать какую-то вазу, наполнила водой из-под крана, прибежала назад, а она села и спит, понимаешь, спит! Я ее трясу, дергаю всю, потом воду ей на голову вылила. Она только пошевелилась слегка, но глаз уже не открыла!
       Вот так оно и случилось... Я убежала, дверь захлопнула. А через два дня Саша вернулся.
      
       Я вообще не хотела туда ехать. Дел было много. Но потом мне Грег позвонил, говорит, Саша не в себе, надо пожить там.
      
       Я когда приехала, Саша, конечно, ничего не сделал из того, что положено. Он вообще... Ладно. Я сама ее похоронила.
      
       Ты думаешь, - Кэти кивнула троюродной сестре, - она это сделала из-за меня, ревновала сильно? Я и сама вначале так подумала. Но если честно... наплевать ей на меня. И Александра не гибкая тростинка. Это Саша сегодня один, завтра другой, мечется, ищет... может внезапно под поезд прыгнуть. Она не такая. Ее не согнешь и не сломаешь: мореный дуб. Она крепко стояла, сильнее всех была. - Кэти не заметила, как в задумчивости проскочила свой поворот. - С другой стороны, я не назвала бы ее умной женщиной. Я думаю, она и женщиной мало была... Женский клан - это мир со своими ритуалами, правилами поведения - закрытый для мужчин. Ревность, иерархия, опять ревность, - откровенно призналась она. - Умной женщиной считается та, которая хорошо приспосабливается к окружающей среде: к мужу, друзьям, коллегам. Но это не ум! - заметила Кэти и засмеялась своему пониманию. - Александра умная была по-другому. Она не играла и слишком редко подыгрывала. Умная была и... далекая.
      
       А с Сашей они были одно. Другие составляли второй, третий эшелон, и у других не было никакого шанса войти в их круг. Примкнуть можно - войти нельзя. - Кэти поежилась. - Не так плохо мы с ними жили, а нет мне с ними житья... Они, безусловно, прекрасные люди, но для кого? - она посмотрела в окно и промелькнувшие на тротуаре чужие лица показались ей более симпатичными и понятными, чем те близкие, о которых она говорила.
      
      
      
       Глава 16
      
      
      
       Марк звал Сашу дождаться Зюй-Вена и хорошенько порасспросить, но тот категорически отказался. Голова болит, сказал он, может простудился... от такой жары. Надо на работу, бумаги разбирать. Марк, узнав, что он без транспорта, предложил вечером его домой отвезти, но Саша и тут отговорился Марковой занятостью. На самом деле, он боялся вопросов, которые так стремительно приходили Марку в голову, своих откровенных ответов - всей этой темы, которую он не успел ни обдумать, ни усвоить.
      
       Он разбирал в офисе материнские бумаги, но очень медленно, а потом и вовсе бросил. Такое дело открылось... Но бизнес этот не посторонний, он сам в нем оказался со своими акциями, деньгами из фирмы "Грей" и паями Грега. Огромное дело... Что дальше будет? Как к нему относится?
      
       Домой он отправился поздно, на такси. Почему-то родной дом показался ему пустым, заброшенным, едва не отталкивающим, и Саша постарался обжить его, слоняясь по комнатам и разбирая шмотки, брошенные повсюду месяцы назад. Глубоким одиночеством веяло от его попытки заполнить дом обжитым человеческим теплом... После ужина он хотел поиграть на скрипке, открыл ноты, но забыл, что намеревался сделать, держа скрипку в руке. Хотелось курить. Он опять повернул мыслью к новым документам, окинул взглядом темные стены в провалах теней, вспомнил Седого на стадионе - холод пробежал по спине. Вот кто непонятен... Да еще рука превращается в посох! Он расстегнул рубашку и всю ее медленно осмотрел, потер, подавил. Нормальная рука... кожа, кости, тут и шрам от ножичка. С мальчишками в песок ножики бросали. "А Грег-то в Клубе толчется, темнит, что-то недоговаривает..." - мрачно засопел он и положил смычок на журнальный столик рядом с книгой "Римская знать". Подумал, что среди этих упитанных царедворцев в роскошных тогах и Грег мог бы возлежать. Хотя нет... Грег на канапе не усидит, а всегда бежит по делам. У него физиономия, как у толстомясого римского патриция от мира сего: слегка цинична, любезна и конкретна. Плотное мясцо, бочок не ущипнуть. На курчавой голове венок из бумажных денег, а на пухлых ладошках блестят прилипшие монеты. Он всегда тут как тут, крутит делишки...
      
       Как часто бывает, Сашина мысль оставила его самого со всеми проблемами, соскользнув туда, где легче, на ближнего... показав, вдобавок, известную деталь: чем более неразрешимы собственные дела, тем критичнее и остроумнее взгляд на чужие...
      
       Саша думал о Греговой жизни, о его отце, поляке Славике, с которым они похожи, как однояйцевые близнецы: оба подвижные, хитрющие, всегда улыбающиеся. Любят похохмить, выпить, сальность пустить, но на профессорском уровне. Будучи молодым деканом химического факультета в Варшаве, Славик любил дружить со своими студентами - выпивать с ними, закусывать, а на Новый Год являлся в общагу в костюме Деда Мороза. Любил наблюдать и присматривать за одаренными студентами, и награждать их стипендиями. А тем, кто не совсем дотягивал до "стипы", но почти - он все равно давал. Он страшно любил преподавать, на его лице было написано, как нравится ему его дело и место. Всегда много и весело говорил, располагая к себе и заговаривая зубы, а также искусно манипулировал людьми, особенно теми, кому надо было срочно выкарабкиваться из плохих отметок: в два счета они становились добровольными стукачами Славика. Но, к его чести, несмотря на густой водоворот мелких интрижек, сопровождавших его персону, он никому не причинил на факультете вреда - так говорил Грег. Сейчас Саша, размышляя, подумал о манипуляциях Славика и, возможно, Грега...
      
       В Польше Славик играл в карты, а по приезде в Державу - на бирже, но его главной мечтой было сделать из Грега профессора-химика. Тот очень ценил выдающееся социальное место, которое занимал отец, втайне желал его для себя и никогда не забывал рассказать об отце своим дружкам. Саша засмеялся. Сейчас он неожиданно понял, почему Греговы родители к нему расположены: он и деньги делать умеет, и по науке пошел. Славик, к примеру, любит хорошо пожить, но у него пиетет к науке остался со студенческих, польских лет, толика идеализма. Он и в Саше эти черты видит, ценит и хотел бы, чтобы Грег тоже ученым стал. А с другой стороны, Грег это отношение отца чувствует, оно его волнует и к Саше сильнее притягивает. Мать Грега, учительница, тоже готовила сына к науке. Все складывалось как нельзя лучше: отец подталкивал - Грег химию изучил хорошо, шахматы освоил за год и выиграл институтский турнир, в теннис играл, как мастер, - тут и дух, и воля - родители на сына не могли надышаться. Вместе они собирали коллекцию оружия: превосходные кинжалы, ятаганы какие-то невероятные, но главное - ружья. Удивительные экземпляры попадали Славику в руки, денег он на них не жалел и держал все богатство в отменном порядке. Было у Славика коллекционное ружье, роскошно инкрустированное, все в серебряной чеканке - Грегова страстная мечта. Но на это ружье он только облизывался, потому что отец и сам носился с ним, как с последним сокровищем. Всё, чем владел Славик, было самое лучшее, и Грег, как и отец, каждую мелочь отбирал со вкусом и дорогими вещами любил пользоваться каждый день. Играть в теннис они с папой записались в клуб, где можно встретить богатых, зимой - катались на горных лыжах.
      
       Саша вспомнил про ружье и ощутил неприятный холодок какой-то... Но это только у Чехова ружье повисит на стене, а потом стреляет... жизнь человека посложнее. Посидев с минуту, словно прислушиваясь к своим ощущениям, он отвлекся и опять скользнул взглядом по книжке с упитанным патрицием на глянцевой обложке, подумав, что родители Грегу денег давали изрядно, а ему все равно не хватало. Вначале он как-то перебивался, подворовывая в телефонах-автоматах при помощи специальной нитки. Подторговывал электроникой и компьютерами, ездил в Польшу, крутил дела через друзей-поляков. К концу третьего курса Грег призадумался. Многого хотелось ему побольше, позагребистей. Скучно учиться в институте, потом в науке начинать с нижней планки. Скучно двадцать лет на дом зарабатывать. Если бы подворовывать да подмухлевывать... К осени вопрос поднялся перед ним во весь рост. Если бы Грег бросил институт в Польше... нет, там бы он его не бросил: снобизм научной среды, в которой он обретался, толкал бы его соответствовать социальному статусу своей семьи. Но если бы Грег бросил, то начал бы приборы с завода выносить или спился бы. Много любимых сыновей составило когорту инфантильных мальчиков-неудачников. Это еще поняла о Греге мама, которая ему почему-то не доверяла... Так это в Польше все иначе, ответил тогда Саша, а здесь совсем другая жизнь, а главное, денежная. И Грег, конечно, тоже так считал.
      
       К повороту на деньги Грегов папа-профессор был подготовлен: профессорское место - шикарная вещь, но деньги важнее. Славик, сам моложавый, с молодыми хорошо сошелся, Грега и Сашу-безотцовщину за два года обучил, как за жизнь цепляться, секрет денег им открыл: начать надо с дешевой недвижимости, потом на акциях играть. Хорошо, думал Саша, что они вошли с Грегом в сламу, занялись маркетингом. Его, правда, в социологию наклоняло, он так и не оторвался от своих обзоров и статей, а Грег закономерностями в обществе гораздо меньше интересовался, зато выучил, как впарить клиенту совершенно ненужный товар. "Провел час - заработал доллар!" - обучал их Славик и университет.
      
       В чем они были непохожи, так это в том, что Грегова энергия обрушивалась на все, до чего он мог дотянуться, и как-то безмерно. Не было ни одной возможности, которую он по неумению не попридержал, не ощупал бы мягкими настойчивыми лапками, так что в конце от нее не осталась бы высосанная шкурка, и все помимо получения удовольствия. Эту сторону жизни Грег не забывал никогда, но всей своей природой неустанно и чудесно превращал ее в обширный урожай собираемой пользы. Тот решающий день в планах Грега на будущее Саша хорошо помнил, потому что сидел у него в гостях, когда Грег, вопя, прибежал домой: играя на акциях, удалось срубить тридцать тысяч чистоганом. Отец просиял, а мать-учительница сказала так:
      
       - Ты - балбес, ничего хорошего в жизни не сумел добиться - получи хоть какую-нибудь полезную профессию! Займись химией.
       - Нет, - Грег серьезно покачал головой, - я из этого деньги делать не умею.
       Мать завершила беседу так:
       - Теперь профессии не будет никакой. Я хотела, чтобы из тебя вышел толк. Толк вышел, бестолочь осталась.
      
       Саша улыбнулся, но сейчас этот вывод его не развеселил: не так они с Грегом начинали и не того он ждал... Деньги надоело делать, крутиться надоело, время пролетело зря, даже в своем прошлом что-то пропустил. На что годы ушли? Он расстроился. Посидел, смотря в пол. И внезапно подумал, что все вокруг хотят героя - в жизни, кино и в книгах - жаждут и зовут его появления, а, например, он сам не может быть героем, потому что он - просто человек с мучительными вопросами... К близким, к жизни, к себе, наконец. "Ты, наверное, дурак? - сердобольно пожалел он сам себя. И критически подумал: - А до Грега разве было иначе?"
      
       И в детстве Саша был добр, но не распахнут и не прост, занят своими мыслями, и эта вечная серьезность лишала его непосредственной прелести ничем не обремененной дружбы. Ему было трудно делать то, что нравится всем. За другую руку, дома его вела мама, их любимые дела и значения - все, что связывает мать и ребенка общей памятью детства. Но мучительная страсть приблизиться к другим, быть таким, как все, разбежалась по стеклянным ручьям его сердца, и безгрешное детство его цвета незамутненной благодати покрылось мглой. Думая сейчас о своей жизни, сотканной из противоречий, он парил в безвоздушном пространстве желанного и недостижимого прошлого, к которому уже не мог пристать, в смешении своих расстроенных лет, - один, одинокий, всем и всюду немножечко чужой - в детстве, так же, как сейчас, когда всей душой он хотел прилипнуть к Грегу и к своей обычной жизни и не мог...
      
       Это могло быть раздражение на Грега, на самого себя или на обстоятельства - десятки примет возвращали его сердце к навсегда потерянным годам... вместе с мамой ушла невосполнимая правда лет. Новая ткань жизни не обрела гармонию и красоту - как домовой в шортах и темных очках, живущий в модном доме из стекла, надменно взирает на своего нецивилизованного предка в старом колпаке. Так чувствовалась недоговоренность ушедших лет детства... хотелось узнать все сначала, расшифровать их горячее естество. Здесь имело значение не количество событий - многие были забыты или искажены памятью - но насыщенность чувств, принадлежащих тем временам. В них не было трудных страстей - один незамутненный смысл матери и ребенка...
      
       Он положил скрипку на ковер, лег на диван, отвернулся к стене, свернувшись калачиком, и закрыл глаза. Перед его глазами появились какие-то формы и оделись в четырехугольную раму... Холм около города, где он жил в детстве, а на холме - лес. Среди деревьев показался дом серого камня с длинными окнами. Девчонки боялись близко подходить к нему, но их редко брали с собой. Все было так ярко, живо, со множеством точных деталей, которые он давно позабыл. Прозрачный воздух широких полей с теплом золотистого октября, тонкая исчезающая дорога, которая волновала его сопричастностью другим мирам, и которая, - он так обрадовался этому, - еще не покрыта асфальтом. Все осталось совершенно так, как двадцать лет назад...
      
       Саша заснул и во сне чувствовал, как ему, наконец, хорошо - он спал с открытыми глазами... Во сне он вдыхал воздух равнин и узнал запах тех мест, знакомый ему с детства, он хотел шагнуть туда - он отчаянно, мучительно захотел домой. Не оглядываясь больше, готовясь без сожаления оставить все позади, он поднял ногу, чтобы сделать шаг, как что-то случилось. Все, вплоть до крошечных предметов осталось на местах: те же простые цветы на дороге и убранные поля до самого городка, острые серые крыши, высокий шпиль ратуши вдали. Это был живой мир, по какой-то случайности одетый в четырехугольную раму, но теперь он потерял легкость, воздух, на глазах из яркой реальности превращаясь в живопись. Сашины ноги оторвались от пола, он вцепился в рамку, стискивая ее. На полотне краски изменили натуральный цвет на подчеркнуто-сочный, изображение стало чрезмерно-ярким и покрылось мазками аляповато размалеванной доски. Все рушилось на глазах: реальный мир, так чудесно появившийся перед ним, то, что он хотел увидеть столько лет и не мог, то, что снилось ему все эти годы, но редко и никогда так сильно, этот лучший мир, потерянный, упущенный, махнувший ему, беспамятному, с придорожной старой обочины одинокой рукой - пропал теперь навсегда. Из рамы на него смотрел пейзаж, написанный акриловыми красками: очень красивыми и в этой своей красивости - бесчеловечными.
      
       Еще мгновение, и грубо размалеванные предметы стали гладкими, зализанными, сделанными из пластмассы. Пластмасса! Самый практичный, неустаревающий материал, гибкий, незаменимый, он удовлетворяет потребностям общества - он теперь искусство! Он стал и миром: в этой рамке или в другой. Сколь комфортен этот мир: дешевый, моющийся, без патины времени на лоснящихся боках. Пластмассовая среда проживания, пластмассовая память и пластмассовые истоки...
      
       Перед глазами все качнулось, изображение поплыло, разъехалось, как последние кадры на старой кинопленке. Постой, не покидай! Глянцевые поля стерлись, навсегда оставляя его одного, а родные черты того, что близко, слились в вялую мешанину, не принадлежащую уже ничьей памяти. С верха картины поползли линии и сложились в фигуру скрюченного эмбриона, закрывшего все. Постой, не покидай! С каждым усилием вернуть прошлое завеса не исчезала, а становилась плотнее, тягостней, неумолимей, и вот - полная слепота и забвение поглотили его, и на все пала тьма...
      
      
      
       Глава 17
      
      
      
       Саша вскочил, включил люстру и все лампы - огромная гостиная осветилась как перед приемом гостей. Руки дрожали. "Я не боюсь, - сказал он себе, - я просто хочу покурить..."
      
       Он достал сигарету, зажигалкой чиркнул. "Кэти уже в Клуб проникла. Еще эти клубные насылания или завлекания прости, Господи! - он вспомнил Марков буклет. - Вроде чушь, а, может, и до психоза дойдет? - мысли разбежались, все друг на друга кучей налезло, на голову надавило. - А с Седым какая связь?" Что-то звало увидеть не частности, а все целиком; как будто увиденные в целом, они могли подсказать... что? - Саша не понял, но почувствовал, что узнал что-то важное, кардинальное. Как будто сообщили... Появилось предчувствие - темное, глубокое... разрастается, захватило целиком. Внутри блок, и хорошо, что он там. "Ведь связи нет никакой..." - повторял он. На слове "связи" ему пришло в голову, что Зюй-Вен эликсир бессмертия отлаживал в Лучшем Институте, где работала мама, а в Клубе ворочает делами Седой.
      
       Он закрутил головой и уставился на смычок. Захотелось забыть все: дурацкие видения, ассоциации, от которых появляется резь в глазах, всяких людей - далеких и близких, и вообще исчезнуть с лица земли.
      
       "Какой эликсир однако она придумала?.." - подумал он и обвел глазами комнату. Всем своим существом он внезапно ощутил размер начинающегося бизнеса, так же, как обычно он угадывал новое дело, куда по его словам вкладывал деньги Грег. Сейчас все расступилось перед ним, потеряло значение, а в центре дрожало и набирало силу то, что не увлекало его раньше, а сейчас внезапно встало перед ним во плоти. Богатство. Огромное, настоящее богатство... Эта мысль раздвинулась, захватила его целиком, и он понял, что всегда хотел этого, мечтал с самой юности, так же, как другие, - всегда страстно желал что-нибудь стоить! "А без этого ты даже не человек, - мелькнуло у него в голове. - Я стою миллион. Нет, больше... сотню миллионов! Я стою колоссальные деньги! - он взволнованно смял бычок. - Скупить акции, наварить безумные деньги", - его что-то в голову ударило сильно, горячо, ему внезапно стало жарко. Он почувствовал, что раньше он не думал, не знал за собой эту страсть, а теперь-то знает... Страшные деньги... Ведь это не просто так. Он огромным станет, все купит, сделает состояние. "Это у Кэти желание хорошо пожить, вообще у женщин... им для счастья нужны предметы, вещи, поэтому они на деньги так падки, - неслось у него в голове. - Или гедонисты всякие, типа Грега". Про себя-то он знал, что ему ничего не надо, он легко обходится малым и даже в свинстве может жить. Есть у него стол или там стул... А теперь главное, что он на свои огромные деньги людей купит, они на него смотреть будут, им восторгаться, перед ним лягут. Воротилой станет, хозяином жизни! Он встал перед зеркалом, с наслаждением оглядел себя и громко повторил: "Хозяин!" Еще посмотрел и неожиданно оскалил зубы. В глаза свои заглянул и зарычал. Он будет волю диктовать! Какое наслаждение обладать - выше самих денег! Он задохнулся. Его охватило неистовое чувство, из груди рванул дикий рев, он помчался по дому, и его вопль разнесся по углам, словно все вокруг превращая в новую, желанную явь. Наконец он остановил бег, чувствуя, как перед ним поднимается и разрастается вся грандиозная панорама открывающейся жизни... "Купить самолет! - подумал он. - Зачем самолет? - Саша тряхнул головой. - Лучше пароход! А что я буду с пароходом делать? Лишняя возня..." Он даже растерялся. Он понял, что будущий огромный счет в банке не имеет значения, потому что он не знает, что можно сделать с такими деньгами...
      
       Он в прыжке повалился на диван, задрал ноги на спинку. Да что там самолет, думал он, главное, что о нем начнут писать газеты, будут липнуть какие-то люди. И женщины! И знаменитые тоже начнут липнуть! Он, его личность станет верхом притягательности! То, что раньше он говорил в частном разговоре, вдруг приобретет особый вес. Вес человека, который стоит миллиард! Каждое его слово теперь стоит миллиард!
      
       Он забросил руки за голову и вспомнил, как в самолете на пути в Державу увидел в ночном небе Плутон - тот пересек путь его планеты, Венеры. Точный знак! Вот оно - главное событие жизни, Плутон предсказал! И шары плыли по небосводу, переливаясь жидкими звездами - это они с мамой... Это знаки о них, все связано друг с другом, это их фортуна! "Мама, мама", - шептал он с жарким, сухим лицом, закрыв глаза, горячим сердцем увидев цепочку прекрасных событий, созданной для него жизни. Новой, волшебной! Жизни, созданной ею...
      
      
      
       Глава 18
      
      
      
       Он разделся, лег в постель, но сон не шел. Восторженно он смотрел в темноту, вставал, ходил пить, радостно смеясь, и только к утру успокоился, когда из открытой двери в сад потянуло свежестью и запахло летним утром. Под одеялом жарко. Саша вытащил подошвы и пошевелил пальцами, стало прохладней. От него шел сухой жар - завтра надо найти тонкое одеяло. Он опять встал, уже который раз, и выпил бутылку пива. От него спать захотелось ужасно, сладкая вялость одолела все тело, и к этому долгожданному чувству он привлекал свое внимание, уластивая себя заснуть. Все в нем радостно слушало и отвечало согласием на такое предложение, кроме маленькой части его "я", которая занималась непонятно чем, тараща глаза в черноту. В голове его как будто тикало живое существо, выглядывая и с любопытством прислушиваясь к ночному миру, в то время как вся Сашина сущность жаждала милосердного покоя. Он уставил глаза в потолок. Над головой древний вентилятор разбросал лапы, как чудовищный паук, вдобавок его металлические детали сияли пронзительными взорами, пугая то маленькое Сашино "я", которое, как непослушный ребенок, всегда норовит идти спать последним. Бессонная комната клубилась черными волнами, густилась, затекая в углы, тяжестью наваливаясь на грудь. Горки брошенных вещей сложились в глумливые рожи, то в шевелении света щелкая зубами, то косым, нестерпимым взглядом заглядывая в самую душу. Он скорбно разглядел этот пренеприятный мир и залез с головой под одеяло. Там было хорошо. Он расслабил веки, потом лицо, показывая самому себе, что теперь он, в общем, совершенно готов заснуть. И тут же его шкодливое "я" мелко захихикало, обнажая этот тоскливый самообман. Он быстро вытащил голову из-под одеяла - там стало слишком душно! Полежал, стараясь не смотреть вокруг. Натянул одеяло до самого носа. Помучился еще, испытав попеременно левый и правый калачик без всякого толка. Потом взбил, удобно пристроил подушку и твердо приказал себе спать. Осторожно прислушался. Видимо измучившись, мелкое "я" притихло, засопело. И Саша, как раб, стараясь сделаться незаметнейшим, тишайшим, поджав лапы, прикорнул около его бока.
      
       В этот располагающий к перемирию момент, неизвестно откуда и неизвестно зачем в его голове пролетела удивительная мысль: "Вот бы случилось чудо!" От такой мысли он распахнул глаза и без тени сна уставился в темноту. В открытое окно въехала совершенно круглая Луна - сверкая полной красотой и белым жаром, она властно потянула его к себе. "А-а-а, понятно! - сразу успокоившись, подумал он: полнолуние означало надежную бессонницу. - Хорошо, если бы Луна мучила граждан только в книжках", - бормотал он, засовывая голову под подушку. На ум его, как всегда в этой ситуации, пришли известные параллели, и, как обычно, от них не стало легче: вспоминай - не вспоминай, а он не спал и, кажется, всегда на выход небесного светила.
      
       Он встал и подошел к окну. Луна смотрела ему в лицо, он не отводил от нее глаз. Выше, сквозь огнем очищенный воздух, не таясь, пухли громады звезд. Страшные и чистые стояли в ряд в созвездии Ориона три звезды египтян, завораживающе повторяя узор их баснословных, пугающих построек. Три ослепительных звезды, как три большие пирамиды, три пирамиды, как порядок трех божественных звезд, и выше - он! Сириус - Озирис - страшная звезда будущего, владыка потрясений и волшебства - о, сохрани, Боже!
      
       Почему пирамиды стоят точно по расположению звезд? Так пугает тайна, древним блеском скользящая в лицо, но не угадать смысл. Не знать, не понять. Опять, как всегда, не понять...
      
       Он отвел глаза. Оглянулся на уют постели и снова на небо: огромная, охватившая все живое ночь совсем не звала его спать, но, напротив, сверкая глазами проснувшихся звезд, начинала свою настоящую жизнь. То, чему находилось время при солнечном свете, было сегментом идущей жизни, и для Саши - более прямолинейной ее частью - только высвечивающей, завершающей - как последний мазок художника - внутреннюю работу огромного мира.
      
       Он взял сигарету, в полном мраке дошел до гостиной, в темноте закурил, по инерции встав на своем любимом месте, у стеклянной стены в сад. Он затянулся несколько раз, сигарета почти сгорела, но он безучастно скользил по ней взглядом и безразлично по саду, где мерцали в чаще фонарики, густо заросшие травой и кустами. Один вопрос... Ему в голову пришел единственный вопрос, на который он забыл ответить, и радость, которая сводила его с ума всю ночь, растаяла, как погасший фейерверк. Почему с такими деньгами мать покончила с собой? Почему?
      
       Он положил сигарету в пепельницу, встал и тихо пошел по комнате, трогая предметы, ставя их на место и вновь беря в руки, словно он не разглядывал и не крутил их только что в руках. Не видя глазами, но вспоминая и думая расширившимся сердцем... Мать любила Францию, а его туда не тянуло, в бабушкину Россию - тем более. Слишком много дел, времени не было: учился, деньги делал. Правда, Кэти - русская, они по-русски говорят. В этот год все сломалось... мать покончила с собой. Оставила его одного, без объяснений, без записки. Так помолодевшая в последнее время, красивая, богатая... мама.
      
       Ему дали отпуск, как обычно, на две недели. Он сказал: месяц или я уволюсь. Сюзи отступила. Он уехал туда, где надеялся что-то понять...
      
       Саша опять подошел к окну. За стеклом осторожно шевелил черными ветками ночной сад. "Кто махал так же лапами?.." - крутилось у него в голове, и он вспомнил Париж.
      
       В первое утро он вышел из гостиницы около творожных стен Сакре-Кёр, прошел два шага, и у него потемнело в глазах. Он постоял, потом присел на корточки, словно поправляя ботинок. Он, конечно, много думал об этом городе, даже очень много, но не предполагал, что встреча начнется так. Каждый поворот он здесь знал, видел перед мысленным взором и когда поворачивал туда, оказывалось, что все правильно. А вот их дом!
      
       Он перешел на противоположный тротуар и нашел глазами квартиру на третьем этаже. Вот они - четыре окна - витые решетки фальшивых балкончиков, невысоких, в треть окон, и ставни с прорезями. Занавески. Когда-то он, маленький, смотрел в эти окна на улицу. Саша перешел и посмотрел с той стороны. Верно, так он видел улицу! Выложенная брусчаткой, она резко уходила вниз, налево. Приглядевшись, он вспомнил, как выложены камни: веером от центра, а по краям дороги углубления - в дождь с горы по ним бежали водопады. Направо зелень садика с крыльями мельницы, она стоит, как и прежде. Здесь его дом! Он топтался на месте, ходил мимо подъезда, пересиливая себя: тяжело было здесь стоять и уйти он не мог.
      
       Его внимание привлек красный кружок: "Отель искусств". Он сразу захотел переселиться сюда, но тут же остро понял, что не надо. Ни в этот дом, ни в свой, ни в тот по соседству, где когда-то жил Ван-Гог.
      
       От выкуренной пачки саднило горло, и он медленно поплелся назад, угадывая дорогу по россыпям своих бычков. Внизу, на перекрестке звездой, пришлось сесть под стену зеленого кафе. Приблудный пес подошел и уставился ему в лицо: у Саши по щекам пробежали две длинные дорожки, превратив его лицо в маску Пьеро. От нежности пес переступил лапами и завалился боком прямо на его ноги.
      
       На повороте он оглянулся: мельница на горе шевелила лапами ему вослед! В этом месте жил ангел и, как в его времена, он по-прежнему творил свою работу...
      
       Саша не сказал ни Кэти, ни Грегу, что в главный пункт своего назначения - в город, где у бабушки был дом и где после учебы в институте мама оперировала в клинике, - он не поехал. Он не поехал в тот край, где его душа находилась на своем месте...
      
       Они были разные, эти две любимые женщины. Бабушка - горбоносая, с высокой прической белых волос, всегда с ниткой бус и газовым шарфиком - элегантная, женственная. К ней часто приходили гости, потому что она обладала даром увлекать, восхищать и мужчин, и женщин. В ее семьдесят пять лет, к этому блестящему говоруну, привязался заехавший в городок театральный режиссер; потом он много раз наезжал из Парижа побыть возле нее.
      
       Бабушка - строгая по пустякам и легкая в перемене настроений, а мама, напротив, - невозмутимая, с прекрасной горой слегка серебристых волос и такого же цвета, словно мерцающими глазами, ровной полуулыбкой, всегда обращенной к Саше, но в то же время неизъяснимой, светлой, далекой.
      
       Она быстро стала в городке известным человеком. "Ты - сын хирурга Александры, вот как?" - слышал Саша частый вопрос и понимал, что люди вкладывали в это замечание что-то необычное - уважение к маме рикошетом ложилось на него: вспоминать было приятно, но за словами оставалась тайна. Он, ребенок, не мог знать тогда, с какой самоотдачей она работала с каждым больным, чувствовал, но не умел сказать о необычной силе ее характера, твердости, проявляющейся в не менее удивительной форме - скромной, тихой, тактичной. Было какое-то глубокое величие в этой спокойной женщине. Никогда не суетясь, она шла, как королева, по улицам городка, а за ней семенили, едва не кланяясь, какие-то люди. Она отвечала им кратко и твердо, не повышая голоса и не поворачивая головы. В дом приходили посетители - с тортом или с фруктами, говоря, что Александра спасла. Саша замирал, пытаясь представить, какой чудесный подвиг совершила мама. И что же? Она снова тихо и властно отводила их.
      
       - Ведь они от души! - вопрошала бабушка, а Саша думал не о том, что ответила мама, а как ответила - величественно, спокойно, без улыбки.
       - Я никогда ничего не приму.
      
       Думая о маме, Саша трепетал. Он не мог объяснить, что он испытывает к ней: она была огромна, всеобъемлюща в его сознании, она была недосягаема и такова, что ему хотелось сделать что-то особенное - все, что он делал, он делал для нее. Хотелось дойти до самой ее глубины и, наконец, охватить ее всю, до конца разгадать, насколько это возможно, - расчленить и понять высокий, до содрогания любимый образ.
      
       Мать вела его твердой рукой, так что он даже не мог встать с ней на равную ногу - как всякая сильная женщина, она руководила волей своего сына. Она глубоко вошла в него, заполнив собой все пространства и закоулки его сознания. Пропитав его всем, что имело для нее значение, она создала его совершенно по образу своему; казалось, она переменила даже глаза его. И оттого, что это было сделано через любовь, он оказался накрепко привязанным к самому ее существу. Во всей своей жизни, когда он обдумывал какую-нибудь ситуацию, мысль или дело, он как бы внутренне замирал, прислушивался к звучащему в нем голосу, сверялся с матерью, со всем тем, что было глубоко перенято и усвоено от нее.
      
       Между этими двумя женщинами, в меду и млеке, текла Сашина медлительная райская жизнь... Он рос ласковым, застенчивым ребенком. Про него повторяли чьи-то слова: "Его искренность и правдивость необычайны - "хрустальная коробочка". Он был добрый, и мама неустанно повторяла ему об этом. Она говорила, что он умный, что он все делает правильно - она одобряла его. Он и был хорошим - хотелось побыть рядом, посмотреть на его светлое, доброе лицо. Саша обыкновенно был молчалив, редко выражал свое мнение, если его не спрашивали. Уже в детстве он был тактичен, не ссорился с детьми, но у него было мало друзей, ибо несмотря на мягкость, ребят все-таки озадачивала глубокая сдержанность, выказываемая исподволь в мельчайших жестах и взглядах. Было видно, что он не может подойти на короткое расстояние. В нем не ощущалось тайных мыслей, угрюмой подозрительности, взгляд его был спокоен и ровен. Но чувствовалось, что где-то за его спиной стоит другая, укрытая от чужих глаз жизнь, там, где находится его душа, именно там происходит все самое важное...
      
       ...Сашин дом и сад - были местом, где многие солнца вставали вперемешку и гасли одно за другим, где почти всегда вставало какое-нибудь счастливое солнце. Он видел это собственными глазами, сидя на наблюдательном посту на крыше сарая. Впервые он туда попал в два года. Сначала он ходил под садовым обеденным столом, где мама и бабушка допивали чай, и пальцами откручивал все соединительные гайки. Доведя дело до конца, он уселся неподалеку мастерить из гаек автомобиль. Внезапно бабушке понадобился чайник на другом конце стола - Саша научился лазить по лестницам.
      
       Оттуда, с крыши, он видел, как взлетали, нарождаясь, дневные летучие мыши, помахивая ему белыми ушами. Он слышал, как за городом, в полях, высыпали миллиарды тонких цветов, звон которых так же прекрасен, как их опущенные глаза. Он видел в облаках человечка с длинным клювом и потом узнал, что его зовут Озирис. Подрастая на горячей крыше, Саша блаженствовал на сладчайших волнах вялившихся здесь груш. Книги и груши так заполнили его густым наслаждением, что однажды он увидел миллион летающих тарелок, зависших над городом в виде груш, и опомнился от этого чуда тогда, когда они посыпались на землю. Весь двор и дом заполнились душистой парной мякотью, так что туда нельзя было сойти. Он слез с сарая на другую сторону и пошел туда, где начинался мир. Он слышал, там есть деревня такая, там души на стульях сидят.
      
       Дорогу пересекла тропа и побежала в самом густом, темном и высоком лесу на свете. Над головой двигались тени, они, убегая в чащу, загорались гранями драгоценных камней, как будто деревья показывали руки, унизанные перстнями. Сырой мох источал запах, а на каждой верхушке дерева спал маленький эльф. Трава вылизывала изумрудным языком его голые ноги - и все, сливаясь, наполняло и расширяло грудь тревожной лесной сладостью, когда он увидел реку и над ней небо. В этом окошке не было видно солнц, встающих над его сараем, - впервые он замер перед торжественной медлительностью небесного хода...
      
       Саша взрослый, стоящий у окна, тоже смотрел оттуда на открывающиеся в просвете облака и сияющую млечную грудь воды. По ее трепетной, покрытой пупырышками поверхности, еле касаясь, летел прозрачный камышовый пух. В нем, выхваченное лучом света, трепетало на воде его сердце. Здесь тоже жили духи, но не было среди них духов смерти и здесь никто не мог умереть от тоски...
      
       Сквозь чащу упал луч, осветив его пуховую головку и маленькие штанишки - крошечную фигурку, утопающую в горячем, неутолимом пространстве любви просто так...
      
      
       ***
      
      
       - Мое бессмертие... - думал он, смотря на черные тучи, закрывшие реку и волшебный лес, - оно уже было...
      
       У него заныло сердце, он затосковал, бесцельно пошел по дому тем же путем, из одной комнаты в другую, которым с счастливым воем пробегал здесь час назад. Огромная тревога охватила его... Эти колоссальные планы - вот они, рядом - бьются у самого горла, восторгом заполняют его, готовые рвануть оттуда, но не могут, раздирая его болью, спотыкаясь о нелепый, непреодолимый факт материнского самоубийства. Почему? Он не мог оторваться от этого вопроса. И вдруг он понял: она что-то не принимала. Интуитивно он чувствовал, что не какая-то любовная передряга виновата в ее смерти, о ней бы он догадался, а, наверное, замешан этот бизнес, что-то, связанное с этим великим, таким нужным ему открытием.
      
       - Что не принимала? - спросил он в пространство.
      
       Зажег свет, на часах было пять утра. Достал скрипку из футляра. "Понятно, что ни деньги, власть или слава... От них она не смогла бы отказаться, - подумал он. - А что тогда?"
      
       Он повозился со скрипкой, вытирая ее пальцем, трогая струны. "Эти эмбрионы?" - появилось слово, и ему сразу стало больно, как будто он уже знал, но не думал, забыл об этом обстоятельстве как-то случайно... Он взял смычок, но, подержав его, отложил в сторону. "Денег не захотела, что ли? - ушел он в сторону. - Откуда деньги возьмутся, если детей не перешагнешь?"
      
       Этот вопрос возник так неожиданно, что у него в голове наступил полный хаос, потому что ясность и твердая логика его будущей жизни, принятая им, решенная ночью, внезапно достигнув совершенного смысла, поднялась и обрушилась на две половины, до основания разделив его голову: одна половина принимала, но уже не хотела, другая - еще хотела, но больше не принимала...
      
       Он зажмурил глаза и ударил смычком.
      
       Стены вздрогнули, глубоко вздохнув, наполнив грудь тяжелой мощью Баха. Его голова запылала. Он весь оторвался от новых, неразрешимых вопросов. Он играл, забыв каноны, необычайно, словно Бах, когда писал, сам не знал, как эту музыку надо будет играть. Интуитивно, наощупь, он впервые вошел в ее настоящий смысл, и в его руках она преобразилась и осветилась странной и трепетной нестабильностью - словно Бах писал с его души. Артистично и воздушно он проникал в глубину сотворенного им образа, играя все точнее, стараясь продлить эту нестабильность. Играя, он больше не нуждался в помощи фортепьяно, легко избегая слабостей и ошибок. И так же понял, как тяжела ноша, пронзившая его жизнь. С неистовой страстью он кинулся дальше и, наконец, забывшись, оторвался от самого себя - от своего расколовшегося надвое сердца. Вокруг, в могучей красоте расширялось сотворенное им пространство звуков, - бледнея лицом, оно властно повернуло его искать свое место, и тогда новыми, изменившимися глазами он посмотрел на проходящие перед ним события...
      
      
      
       Глава 19
      
      
      
       Саша сидел на скамейке около бюро и приканчивал пачку сигарет. На газоне торчала табличка: "По газонам не ходить: трава не растет!" Саша разглядывал ее и решил, что, наверное, вышла описка. Налево от бюро, через небольшую площадь, два кафе соперничали друг с другом: "Горячий сплетник" и "Миллион долларов". Саша там не обедал, а ходил на другую сторону площади в хорошо ему знакомый "Треугольный сон". Кормили здесь вкусно, а под навесом пел один и тот же костлявый парень в черной нахлобучке вместо шляпы. Голос у него был сильный, бархатный, итальянскую песню он пел так, как сумел бы спеть только итальянец: печально, медово, взахлеб.
      
       Давно надо было пойти поесть, но Саша впервые не связывал знакомую песню с обедом, а думал о сегодняшней ночи, своих вопросах, о том, что деловая часть эликсирного бизнеса теперь стала понятней, но он совсем не продвинулся в понимании материнского поступка... Он вспомнил, что хотел увидеть священника только после того, как разберет все бумаги, но сейчас почувствовал, что тянуть больше нельзя, надо ехать. Тот знал мать...
      
       Саша ходил в церковь не часто, а по наитию. С отцом Михаилом не был знаком, он священников стеснялся. Мама, напротив, знала его и ходила в русскую церковь.
      
       Вытащив записную книжку и телефон, он нажал на кнопку - телефон молчит. "Забыл зарядить! Зачем таскать его с собой?" - очень хотелось запустить его в мусорный бачок, но он сдержался. Надо искать автомат! Пришлось идти к проспекту; до него было близко, но ему показалось, что он шел по жаре целый час, а в телефон-автомат шагнул, как в духовку, застыв там, словно пронзенный шампуром. Трубку взяли сразу. Он назвал себя.
      
       - Отец Михаил, мне нужно с вами переговорить.
       - Завтра?
       - А... сегодня?
       - Приезжайте.
      
       Машины шли плотным потоком, Саша встал у поребрика и вытянул руку. Такси не было, и тут ему пришло в голову, что наступило какое-то стремительное, небывалое пекло для этих мест. Он маялся около раскаленной дороги, а в ее дрожащая, убегающая вдаль перспектива была заполнена жаркими вспышками автомобильных дымов и перекрестьем их измученных вскриков. Время тянулось и тянулось, он не помнил, сколько он вглядывался в дымный серый огонь, испускаемый улицей... Над головой затарахтел маленький самолет - он тащил в небесах длинный транспарант: "Продается христианская мораль! Скидка - доллар штука!"
      
       Саша отвернулся, закрыл голову руками. "Все, перегрелся", - он постоял и сел на корточки. Остановилось такси, водитель крикнул ему, сияя черными глазами:
      
       - Солнце по голове ударило?
      
       Подобрав седока, он помчался, резко переходя из ряда в ряд, беззаботно напевая. Саша назвал адрес церкви и оглядел таксиста - это был маленького роста человечек, жилистый и вертлявый, хорошо проросший волосами. Его шею украшала массивная золотая цепь, красиво оттеняя необычайно яркий, красноватый загар. Золотой перстень и толстый браслет. Вьющиеся, блестящие волосы тщательно уложены. Машина наводнена сувенирами, картинками и висюльками.
      
       Таксист слушал музыку и радостно подпевал на всякий мотив.
      
       - Я с Кипра! - он ткнул пальцем в радио, из которого неслась жизнерадостная песня.
       - Я тоже.
       Тот бурно захохотал.
       - Не совсем, - улыбнулся Саша, - но православный. А вы?
       - Конечно!
      
       Киприот одной рукой открыл пачку сигарет и протянул Саше. Они закурили. Таксист рассказал о себе, пошутил. Расспросил о Саше. Тот достал свои сигареты и угостил киприота. Они задымили опять, оживленно болтая, чувствуя связку, возникшую между ними.
      
       Передавали новости:
      
       - По Городу прошел слух, что половина детей, рожденных в этом месяце, имеет лицо на затылке!
      
       Киприот свистнул, Саша расхохотался.
      
       - Это жареные сплетни для любителей сенсаций, - продолжал ведущий, - наш канал относится к таким вещам очень скептически, но говорят преудивительные вещи... У детей на затылке второе лицо, и оно не умеет улыбаться, а обливается слюнями, рычит и требует еды. Причем, только генетически модифицированной: гамбургеров, кукурузы и прочее вкусное. А все остальное выплевывает. Это поразительное, оригинальное открытие некоторые связывают с употреблением современных препаратов, в частности, эликсира. На что мы со всей ответственностью утверждаем, что наши медики никогда не подвергали нас с вами никаким генетическим экспериментам. Они сами могут это подтвердить!
      
       - Все врут! - вдохновенно воскликнул киприот.
       - Невероятно, - подхватил Саша, но прибавил: - Только странное что-то в Городе началось...
      
       Таксист даже вильнул: кто бы еще, кружа по Городу, знал столько деталей! Он изготовился выложить все - и тут машина влетела в могучую пробку.
      
       Все видимое пространство - проспект и ближние переулки были заполнены машинами, на тротуарах люди толпились, задрав головы, тянули пальцы вверх. Солнце посылало на землю все больший, тяжелый жар. Саша прищурился: огненные перья солнечных лучей сошлись необычайно близко, почти слились в круглый расплавленный нимб. От этого небо осветилось так ярко, что потеряло остатки голубизны, изменив свой цвет на серый. И на этом фоне ни с того, ни с сего стали различимы звезды!
      
       Толпа таращила глаза, радуясь неожиданному развлечению.
      
       Небо еще потемнело, приобрело какой-то пепельный окрас, так что засиявшие точки стали хорошо видны. Но, оказалось, что это не звезды, а немигающие планеты. Пять, шесть, семь... Их свет разгорался, несмотря на бушующее золото солнца, - ровным сиянием посреди белого дня!
      
       Планеты увеличились, каждая став едва ли не с порядочное блюдце, и неожиданно стали подвигаться друг к другу! Улица ахнула. Все ошарашенно оглядывали небо.
      
       - Я знаю! - крикнул человек в светлых летних брюках. - Это метеорологи зондами погоду измеряют!
       - Точно! - подхватило несколько голосов, а кто-то воскликнул:
       - Не погоду, а смерчи, что б не упустить опасный момент!
      
       Толпа зашевелилась, загудела, и еще один голос, стараясь перекрыть шум, надрываясь, заорал:
      
       - Это не звезды, а ракеты на Луну летят! На Луну целых семь ракет прилетит, космонавты там попрыгают и первыми станут!
      
       Отовсюду засвистели, кто-то захлопал, кто-то радостно завыл.
      
       - Козлоногие натворили! Это из-за них! - затрепетал таксист, наверное, имея в виду сатанистов. Саша кивнул, что да, тоже их видел.
      
       Небосвод медленно и как-то странно раздвинулся, наполняясь раскаленным воздухом, и в этом пространстве, выполняя неведомую людям задачу, владыки неба встали в ослепительный ряд.
      
       Ни Саша, ни его приятель-таксист, ни возбужденная толпа еще не знали, что сметенные крылами ангелов, души эмбрионов в утробах матерей уже подняли головки, как завязи цветов, бледные и прозрачные, и навсегда взлетели в открывшееся для них небо. Оставив новых детей без души...
      
       Толпа только увидела, что засиявшие светила почему-то одновременно погасли.
      
       И на земле с этой минуты наступила ночь.
      
      
      
       Глава 20
      
      
      
       Зажглись фонари. Ни свет, ни мрак - тяжелые сумерки в изжеванном переходе света. На дорогах все одновременно сбросили скорость, ехали смирно, без гудков. На светофорах высовывались из окон и, поглазев на небо, перекрикивались, кто восторженно, кто изумленно. Из роскошного лимузина высунулся дядя и гневно погрозил небу пальцем. Из магазинов на тротуары то и дело выбегали продавцы, радостно принимая участие во всеобщей суматохе. Одних событие пугало, других веселило, но придало пикантность сегодняшнему дню. Саша и таксист слушали радио, пытаясь найти ответ, но там сильно отставали.
      
       На площади кто-то ругал в мегафон правительство, которое позволяет такие фокусы. Из кафе напротив ему кричали, что ваша партия вообще все развалила и нечего валить с больной головы на здоровую! У большого торгового центра виднелась оконечность огромной пробки, как будто водители никогда не передвигались при фонарях, и сейчас, в мутном свете, забыли, как надо разъезжаться. Скоро по радио передали, что пользуясь темнотой и неразберихой, в этом районе ограбили банк, и сообщники нарочно устроили столпотворение около этого здания.
      
       Киприот нырнул с центральных улиц в переулки. Здесь, в темноте, из дома в дом перебегали какие-то люди, слышались крики. Там и тут хлопали окна, из углового дома в их машину почему-то полетела бутылка. Таксист высунулся в окно, не рассмотрел, но на всякий случай обругал весь дом. В ответ послышался визгливый смех, грохот, ахнуло стекло, брызнув осколками на крышу машины. Таксист нажал на газ, а кто-то гаркнул: "За эту темноту эмигранты еще поплатятся!!" Сразу захлопнулись металлические жалюзи в китайской лавке на первом этаже.
      
       Через несколько кварталов им пришлось пропустить колонну. Десятка два чернокожих запрудили середину улицы, распевая псалмы и гимны, задрав головы вверх. Они несли свечи, какие-то палки с бантами, тянули вверх фарфоровые статуэтки Спасителя и Девы Марии. Из окон высовывались сочувствующие, подпевали, вопили про конец света. По улице бежали дети, зеваки, множество народа вливалось в колонну, кто-то рыдал, кто-то бренчал на гитаре, нищий тянул руку за деньгами, другой рукой указывая на небо, мальчишка схватил с земли еще горящую сигарету и получил от матери затрещину, а в этот момент истекающий потом толстяк шлепнул эту женщину по заднице. Колонна повернула за угол, послышался вой полицейской машины. Последнее, что увидели Саша и таксист - это вспыхнувшую драку: краснокожий в элегантном костюме откуда-то из глубины сердца исторгнул индейский клич и от души врезал по физиономии первому попавшемуся белому.
      
       Таксист затормозил у церкви. Рядом с ней был дом с треугольной крышей и треугольным на колонках крыльцом. На крыльце горит фонарь, под ним ромашки, от жары имевшие спекшийся вид. У крыльца береза и кокосовая пальма. Вдоль забора Саша разглядел кусты помидоров и ровненькие ряды картошки.
      
       Киприот повернулся к нему и серьезно сказал:
      
       - Значит, Бог пришел нас забрать? А вдруг я ему не нужен? А если он меня не примет?
       - Если хоть один человек вас принимает, значит, и Бог вас примет. Ведь Бог добрее любого человека, - ответил Саша.
      
       Дверь с прицепленным венком распахнулась, прервав их разговор, и на крыльце вырос дородный мужчина. Борода лопатой, плохо стриженая. Одет в черную рясу, из-под рясы джинсы торчат. Ряса подпоясана толстым кожаным ремнем с роскошной бляхой "Харлей-Девидсон".
      
       - Отец Михаил?.. - неопределенным тоном спросил Саша, а киприот объяснил:
       - Он в России ни дня не жил.
       - Да? - тот оглянулся на свежеокученную картошку.
       - Я точно знаю, - прибавил таксист, - я во всех церквях бывал.
      
       Саша вылез из машины и вспомнил о деньгах - деньги-то забыл снять! Таксист приостановился: он подумал о том же самом. Саша вывернул карман, высыпал на ладонь мелочь и густо покраснел. Водитель пристально посмотрел на него и махнул рукой:
      
       - Отдашь в другой раз, киприот! - и укатил.
       - В `избу-то взойдёте? - благодушно воззвал священник. - Пожалуйте, закусим!
      
       После быстрого приветствия они оказались внутри. Вблизи лицо батюшки оказалось удивительной толщины в целом и в деталях: мощные щеки, пухлые веки и очень толстые уши. На этом пространстве могло бы разместиться два Сашиных лица.
      
       Тот с порога рассказал о небесных чудесах. Священник согласился, что очень может быть, в новые времена и подавно. Саша про семь планет на небе сказал, отец Михаил ответил, что это затмение.
      
       - Про затмение не сообщали, - возразил Саша.
       - И наука может ошибаться, - миролюбиво спорил священник, - недавно был звездопад - как ливень.
       - А в Городе что творится, батюшка!
       - Что такое, у меня в приходе ничего не слышно?
       - Как же?..
      
       Саша запнулся. Когда он собирался сюда, он хотел не только о маме спросить, а еще разузнать хорошенько, что происходит в Городе. Но сейчас, получив такой ответ, он подумал другое. Он уже дошел до галлюцинаций, от Клубов и Седых пора отдыхать... Может, он единственный видит... просто сны. А что, собственно, в Городе? Ну, затмение. Ведь батюшка не сумасшедший? Так что разузнавать, если это у него дурдом в голове? Он едва не покраснел, подумав, как мог бы вляпаться, и стал рассматривать расписные ковши на полках, иконы в углу.
      
       Ухоженная гостиная пахла съестным. Овальная арка отделяла ее от кухни, где совершались магия и ритуалы. Оттуда выглянуло сосредоточенное лицо разгоряченной стряпухи, она назвалась Наташей, проговорила несколько слов, сильно двигая влажными губами, кажется, машинально: ей очевидно не терпелось скрыться в глубинах храма. Саша поклонился, улыбаясь слегка дольше, чем надо, и чуть-чуть слаще, чем надо, едва ли не заискивающе, как бывает с проголодавшимися мужчинами. Она уже исчезла, а он еще смотрел в проем двери с легкой, потерянной улыбкой.
      
       Кажется, священник понимал все тонко, потому что скрывшись в арке, он вскоре появился оттуда с подносом, уставленным симпатичными мисочками. Наполнены они были удивительными вещами: соленые грибки, селедка в сметанном соусе и мелкие огурцы, обсыпанные какой-то травкой.
      
       - Свои, бочковые! - радостно воскликнул он, понимая, что произвел сильный эффект. Саша закрутил головой в поисках бочки, но батюшка понял его по-своему. Еще нырнув туда, где вкусно пахло, он вернулся, обнимая мощной лапищей бутылку ледяной водки. Саша внутренне ахнул.
      
       Отец Михаил совсем не походил на священников, которых тот встречал в других православных приходах. Священнослужители в очках модного фасона как две капли воды походили на обитателей деловых контор Великого Города - казалось, они ненадолго выпрыгнули из гладких пиджаков и отутюженных брючек. Каменные, массивные храмы, в которых они служили, походили на пластмассовые коробочки, раскрашенные на один раз. Словно вымытые чистящим средством стены и яркие пластиковые иконостасы - все в них было невсамделишнее. И даже ступени не были ступенями в храм... Службы шли то рано, то поздно, по удобному для священника расписанию, так что не было возможности угадать, когда надо ехать. Многие бросали попытки. Велись службы как попало, скомканно, без благообразия и сосредоточенности. Хор слабо знал слова и, кажется, еще хуже понимал их смысл. Во время службы по храму ходили и смеялись дети. К ним присоединялись взрослые немедля после исчезновения батюшки, и храм превращался в клуб любезностей, причем паства, в основном, болтала не по-русски; чувство правдоподобия говорило Саше, что в этих храмах творится что-то неладное.
      
       Священник, сидевший напротив него, был другой. Они выпили по рюмке, закусили бочковыми огурцами. Еще по одной. И под голос кукушки в часах хозяйка внесла темно-синий увесистый горшок, наполненный бордовым пылающим борщом. Саша любил этот суп даже в исполнении мамы, которая умела класть в него только капусту. Он даже вспомнить не мог, когда ел его в последний раз. Теперешний борщ - живое воплощение изобилия: роскоши запахов, цвета и сладости вкуса наполнил его душу почти благоговейной радостью. Нет ничего удивительного, что между первым и вторым блюдом он решил с благодарностью рассказать батюшке всё.
      
       Глаза священника увлажнились, а лоб вспотел. Жесткая метелка бороды стала мягкой, податливой и хорошо уложилась в ласкающую ее руку. Толстое и мягкое лицо его почти совсем сравнялось в цвете с борщом; это сходство показалось Саше особенно теплым и располагающим.
      
       Надо было начинать о маме, но он тянул время, не мог подобрать слова, вообще правильно начать, и священник уже что-то понимал и терпеливо улыбался, а от этого становилось еще труднее. Саша с досады на себя что-то промычал и задал вопрос не о маме, а велик ли приход.
      
       - Мал совсем. Вот мечеть по соседству - те богачи, хоть и поганые, прости, Господи! - священник перекрестился.
      
       Саша осторожно спросил, давно ли тот в приходе.
      
       - Пять лет, - ответствовал батюшка. - Я ведь только что вернулся, у краснокожих был полгода.
       Вот этого он не знал! И сразу отложил свой вопрос, дав себе время собраться с силами.
       - Мало мы, мессионеры, сделали... - заметил батюшка. - У индейцев на предмет веры такая солянка. Они думают, что у белых правильный Бог, потому что белых лучше кормят. Но ведь Бог не платит за шоколад! А белые им говорят, что, веря в правильного Бога, ты получишь много шоколада.
       - Значит, белые лгут?
      
       Священник крякнул, оглядел стол, повернулся что-то спросить у жены, но сказал Саше:
      
       - Тут целая диалектика. Я всегда относился к ним хорошо, но откуда эти заумности у костра?
       - Как же человеку жить сразу в старом и новом? - заметил Саша. - Особенно если мало сердечной веры, а только университетское образование...
       - Это вы о себе сказали? - задумчиво спросил батюшка и протянул руку к холодной бутылке. Саша словно язык проглотил. Отец Михаил налил по рюмке, и в этот момент хозяйка внесла блюдо с пахучими куренками. Хозяин взял широкий нож и захлопотал над ними, умело разделывая благоухающие тушки. Саша посидел, рассеянно наблюдая за трудами над столом, взял свою рюмку и машинально выпил ее, не дожидаясь хозяина.
      
       - У меня детство было совсем другое, - сказал он неожиданно, и у него заколотилось сердце: они слишком прямо выехали к тому, ради чего он сюда пришел. Поговорить о нем можно и попозже, пролетела мысль, но он почувствовал, что если начинать, то надо сейчас.
      
       - Я вам сказать хочу, - произнес он, перекладывая слева направо и в обратном порядке ножи и вилки на столе. - Интересно ли вам?
      
       Собеседник удобно уперся в стол локтями.
      
       - У меня двойственность во всем, - Саша посмотрел на священника так, как будто объяснил сразу все целиком, и замолчал. Батюшка кивнул понимающе и ответил:
      
       - Также и у наших прихожан. Они в России не нашли себе места, сюда приехали и... маются. И там нехорошо, и здесь плоховато. Иногда людям становится невмоготу, у них двоится душа, им нужно по сердцу понять: старая или новая жизнь умнее, больше? Тогда самые-то исследователи и приходят к Богу...
      
       Ему странно стало. Священник как будто читал его мысли, но у него самого мысли не двоятся, и жизнь та же, что всегда... он тревожно смотрел на батюшку.
      
       - Может, кого ломает, те и есть победители? - сморщившись, улыбнулся священник. - Вот и ваша мама к Богу пришла.
       Гость отвел глаза.
       - Сил у нее не хватило, - быстро сказал тот, - но она старалась, смотрите, как храм отстроила.
       Он получил откровенное удивление Сашиных глаз.
       - Мы фундамент заложили, а она на свои деньги построила храм, - объяснил священник.
      
       Саша обдумывал эту неожиданную новость. Ему очень хотелось спросить, какие суммы переводила мама, через какой банк они шли и даже - откуда она взяла столько денег? но он не знал, можно ли задавать священнику такие вопросы. Отец Михаил обронил:
      
       - Ее как будто преследовал рок...
      
       Он на эти слова ничего не сказал, только молчал.
      
       - Батюшка, с какого момента у человеческого эмбриона появляется душа? - внезапно спросил он, и священник быстро скользнул по нему взглядом.
      
       - Конечно, все конфессии обсуждают этот вопрос, - ответил он, не спросив, почему Саша поднял эту тему. - Своевременный вопрос. Мы должны ответить: душа появляется с момента зачатия. Мы не модерновые протестанты! У них опять новое время, новые мысли, уже говорят: с рождения. И тогда выходит, что дитя, эмбрион - только сырье. Наша церковь резко против этого! Но мы не можем сказать это с амвона, потому что мы потеряем верующих. А если они перестанут приходить в церковь, то мы не сможем им говорить, что это плохо!
      
       Саша с интересом слушал священника. Последняя мысль была логична, но хотелось спорить, только он чувствовал скованность перед священнослужителем. "Как же он выйдет из этого положения? - подумал он, и вдруг ему пришла в голову мысль: - А будет ли отец Михаил есть эмбрионов?" - он еще не думал так прямо о своих знакомых. Его поразил этот вопрос, потому что он немедленно понял, что проблема из сферы денег вышла в новую, не обдуманную им плоскость, где принимается одно-единственное решение, и он, Саша, не знает ответ. Ему тут же стало ясно, что он будет думать об этом, не сможет не думать и должен будет дать ответ по крайней мере себе самому: станет ли он есть человеческих детенышей в обмен на деньги и личное бессмертие?
      
       Он поднял на священника глаза, с ужасом думая, что тот прочитал его мысли, стыдясь их, как чего-то непристойного, интимного - его передернуло. Но священник не заметил ничего, а расстроенно сказал:
      
       - Ваша мама была у меня... но это тайна исповеди. Скажу только: она работы у себя в институте боялась.
       - Она не сказала, какой работы боялась... какой?.. - Саша впился в лицо священника, все понимая, но желая услышать последний, окончательный ответ. Тот молчал. Он поковырял вилкой в тарелке, но до рта не донес и бросил, сказав.
       - Я, как нарочно, уехал... в командировку, всего на два дня. Она снотворное выпила.
       - Я знаю.
       - Батюшка, меня снотворные преследуют, - Саша сменил тему и сказал священнику то, что никому не говорил, но даже это ему было легче, чем разговор о зародышах: - Моя подруга, Кэти Грей, ее по-русски зовут Катя Седых, однажды в Москве тоже снотворное выпила. Но ее спасла троюродная сестра - она как раз зашла в дом. Вызвала скорую, а сама трясла Кэти до прихода врача, присесть ей не давала, чтобы та не уснула. Тогда, в России, Кэти достала первое попавшееся снотворное. А когда со мной познакомилась, мою фамилию узнала, она вспомнила: на снотворном стояло название фабрики: "Кричевская и сын".
       - Ваша мама?
       - Нет, конечно! Но я сам ничего не понимаю!
      
       Батюшка наполнил рюмки, Саша выпил и сразу попросил другую.
      
       - Вы маму спрашивали?
       - Не стал. Я думаю, она не знала, но очень бы расстроилась.
       - А потом и она... - подал голос отец Михаил. - Кто же ее нашел, если вас в Городе не было?
       - Тут все странно. Кто-то позвонил в полицию, сообщил о ней, посторонний, понимаете, кто-то знал! Но звонок был из автомата, а человек отказался назвать имя. По голосу понять очень трудно... Мужчина, возраст от тридцати до шестидесяти, речь образованного человека, вот и все. В доме полицейские нашли облатки снотворного, компания "Грей".
       - Шутите?
       - Что вы, батюшка, мне не до шуток!
       - Как фамилия вашей подруги?
       - Седых...
       - А теперь Грей!
      
       У Саши в горле что-то булькнуло.
      
       - Это случайность, - весь подавшись к нему, быстро сказал священник, не верьте. С этой фабрикой в России ошибка, а Грей - распространенная фамилия. И эликсир "Грей" разработала, известная в Городе компания.
       - Как мне не знать - это наша компания, университетская.
       - А разве хозяин не Клуб?
       - Клуб?.. - зашептал в полном расстройстве Саша и встал. - Седой в Клубе. Я вдобавок в тот день его встретил...
      
       Он упал на стул и уставился в свою тарелку, прожигая ее взглядом, словно внутри был спрятан ответ.
      
       - Где встретили?
       - У моей двери.
       - Саша!!
      
       Тот опомнился от крика:
      
       - Я вернулся из командировки, а наша дверь опечатана, понимаете?
       - Ничего не понимаю.
       - Ну, как же, там Седой стоял - перед запечатанной дверью! Теперь его Папой Клуба зовут.
       - Что же он на крыльце делал? - промямлил священник.
       - Не знаю! Я ничего не знаю! - захлебываясь, закричал Саша. - Я его сразу узнал, потому что когда я был маленький, мы звали его Седым! Я подошел к дому, я про маму ничего не знал, а он стоит на крыльце и курит. Я говорю: "Здравствуйте, я вас узнал", - я думал, что он в гости пришел.
       - А он что?
       - Ничего... Он даже слова не сказал, только посмотрел на меня и ушел.
      
       Отец Михаил пробормотал что-то, но тот не слушал.
      
       - Я ничего не понимаю, вы мне с самого начала расскажите, - повторил батюшка громче.
       Саша смотрел перед собой, и было видно, что он сам не знает, где начало. Он сказал:
      
       - Когда я учился в школе, началась эта странность... В нашем доме появился человек. У него были волосы с проседью, артистическая прическа. Он носил белые джинсы и майку с узкими лямками. Это очень шло ему, потому что тело у него было загорелое, мускулистое. Черные глаза, выражение сильное, глаза очень умные. Мы прозвали его Седым. Мама сказала, что знала его еще до моего рождения. В нем была независимость, сила - я думал, что он может все! Конечно, я не бегал за ним, как собачка, но я... его обожал. Еще он был очень богат. Знаете, как он разбогател? Однажды он сказал маме: "Я создам желтую прессу". Она спросила: "Почему вы думаете, что ее будут читать?" "Серый, мелкий народ жаждет низвести всех до своего уровня и убедиться, что те, кто стоит выше него, также мелки и ничтожны, как он сам. Это и есть основание, на котором я построю свою империю!"
      
       Священник усмехнулся, покачав головой, и спросил:
      
       - Как же вы хотели подражать ему?
       - Тут не подражание. В Седом было что-то, чего не было у меня, какая-то важная черта... Седой был удачлив в материальном мире, у него все получалось. Он, может быть, даже символ этого мира... Я не должен был стать, как он, но я хотел быть таким! Я начал понемногу искать Седого в себе, хотеть и даже завидовать, - с решимостью сказал Саша. - Я думаю, мы сами создаем события. Они преследуют нас, потому что отражают наш собственный дух. Мой дух был расколот...
       - У вас не получалось?..
       - Получается у Седых... у меня нет.
      
       Он попросил пойти покурить, они вышли на террасу. Сели на скамейку с резной спинкой, хорошо отполированной, сидеть на ней было приятно. Пока Саша прикуривал, перед его глазами пролетели некоторые события - он не хотел о них рассказывать священнику.
      
       Однажды в его классе учительница раздала ребятам презервативы и объяснила, как ими пользоваться: "Чтобы во всех случаях здоровенькими сохраниться". Все знали, что это такое, но были смущены. Как выяснилось, Саша в своей невинности не представлял себе полную картину, и учительница, потряхивающая на уроке связкой презервативов, осталась в его памяти на всю жизнь.
      
       Дома он не сдержал своих чувств - мама мгновенно поняла, что случилось что-то необыкновенное. После нескольких стремительных вопросов она помчалась в школу и устроила там грандиозный скандал, объяснив директору, что, без сомнения, Господь сотрет с лица земли Великую Державу за цинизм и тупость. Директор отвечал, что нет ничего важнее здоровья детей, ибо в этом благополучие нации. Тогда она схватила со стола громоздкую лампу, вылитую из дешевого металла, - богатую и помпезную - и запустила ему в рожу.
      
       Дома Саша плакал. Мама утешала его, как могла. Он рыдал еще сильнее и сквозь слезы говорил:
      
       - Неужели ты делала это?
       - Что?!
       - Все... эти... гадости! С этим отцом! Как ты могла?!
      
       Между Сашей и сексуальной тайной была стеклянная стенка. Но для него она не была так притягательна, как написано в книжках. Только свалившись на голову, как булыжник с неба, она заставила его повзрослевшими глазами отмечать реплики, взгляды людей, угадывать новое. Материнская жизнь представилась ему в ином свете. Он отметил, что она интересуется Седым даже больше, чем им, - в считанные недели у него развилась подозрительность. Он понял, что мама проводит время не там, где он думал. Теперь он замечал ее новые прически, взволнованные глаза после телефонных разговоров.
      
       - Кроме сына, я люблю кошек, - услышал он и маялся, не понимая: кошек они не держали никогда. А потом она сказала:
       - Работы не боюсь, а мужиков ненавижу! - он мучительно переживал эту фразу, стараясь проникнуть в ее таинственный смысл. Потому что на следующий день она слишком долго и тихо говорила с Седым, в отчаянии бросала трубку, а потом ждала звонка, не в силах найти себе места, не замечая ярких глаз своего сына. Саша что-то угадывал, внутренне полыхал, и нестерпимая злость душила его. Ему мучительно хотелось сказать колкость, сделать ей больно, но не в таких они были отношениях, чтобы он вслух оценивал ее действия. Он только мрачно кружил вокруг, не спуская с нее взгляда, отслеживая детали, страстно желая и страшась проникнуть в горячую толщу чужой жизни.
      
       Впервые из его головы выскочило коленопреклоненное восхищение ею, вся полнота любви и нерассуждающая страсть в подражании ее мыслям, приемам речи, интонациям, ее реакции на все, ее поведению, отношению к людям, событиям большим и малым, ко всем неуловимым мелочам, которые он вбирал в себя с тем наслаждением, с которым взрослый мужчина впитывает со вновь и вновь усиливающейся страстью сущность желанной, но недоступной ему женщины. С невыносимым ужасом он чувствовал, что он стал другой и она - другая, и теперь все изменилось. Она больше не была его! В ужасе и сладости от этой хулы он пожирал ее глазами, горячо сливаясь с нею и, одновременно, ненавидя то неуловимое, жгучее, необходимое, что не давалось ему в руки.
      
       О своих чувствах Саша умолчал, а сказал священнику так:
      
       - У меня была апатия. Я скрипку забросил, не читал, вообще ничем не занимался. У меня жизнь была интереснее книжек... Если я никому не нужен, что я за человек? что за личность? - этот вопрос отделил меня от людей. Может, это звучит смешно, но я стал подозревать, что никто не страдает так сильно от этого, перевернувшего жизнь вопроса. Она пока не предала меня, - сказал Саша, - но что-то уже разрушилось во мне... Я стал одиноким, все лучшее закончилось, я хотел, как Кэти, наглотаться таблеток... Голова была занята мыслями о моем несовершенстве, только эти чувства и были главной правдой.
       - А Седой все равно был ваш идеал?
       - Да, но порочный, отталкивающий и притягательный - он был неизбежен в моей судьбе...
       - Почему неизбежен?
       - Потому что жизнь была раздвоена, состояла из полюсов. Седой был моей внутренней чертой. Безмятежность детства уходит... тогда в человеке появляются Седые.
       - Саша, кто ваш отец?
       - Мама сказала, что он был "художник во всем".
       Священник в упор смотрел на него яркими глазами. Но тот не видел этих странных глаз, бормоча:
       - Со мной что-то ненормальное, мне, может, деньги не нужны - вот до чего я дошел...
       - Ваша мама то же сказала. А потом выбрала.
       - Почему?! - крикнул Саша, а священник вдруг спросил:
       - Вас удержат?.. - как будто думая о чем-то своем. - Для чего удержат? - наощупь, полным вопросов голосом повторил он и несообразно добавил:
       - Кто вы, Саша?
      
      
      
       Глава 21
      
      
      
       В этот момент дверь без стука распахнулась и статный человек красиво замер в дверях, давая себя рассмотреть. А смотреть было на что!
      
       Гость был одет в великолепно скроенный бледно-голубой костюм. На его груди красовалась жилетка, вышитая золотыми нитями едва ли не вручную. Галстук тоже был высшего сорта. Шевелюра у вошедшего не отличалась густотой, но как красивы были глаза под тяжелыми веками, осененные пушистыми ресницами, - ласковые, сладкие. Лицо чисто выбритое, а под носом полные, изумительной формы холеные усы. По комнате прошла тончайшая, едва уловимая волна необыкновенного запаха, как бывает только от духов очень хорошего качества: она едва прикоснулась, отошла и оставила желание чувствовать и искать.
      
       - Актер или телеведущий! - подумал Саша.
       - Доктор наук! - незнакомец протянул руку. - Пихалков! Обещал к обеду, но дела... дела...
      
       Все повскакали, задвигались. Гость без церемоний прикоснулся к щеке батюшки. Нежно, не спеша, прижался усами к кормящей руке хозяйки. Получил благодарный взгляд. С удовольствием оглядел все вокруг и барственно раскинулся за столом. Да, именно это слово! Какое впечатление барственности он производил! И когда он заговорил на хорошем русском языке, без корявостей и мусора, как сладко-небрежно, как уверенно в себе зазвучал его голос.
      
       Быстро выпили по рюмке и сразу еще по одной за милого гостя. Принесли закусок. Открыли то, что стояло в шкафчике. Потом принесли то, что стояло на дальней полке. На скатерти появились красные и бледно-золотые бутылки, и густо уставленный стол радостно засверкал полнотой. Сдобная хозяйка Наташа что-то такое подумала, потому что, оглядев с обожанием своего гостя водянистыми, бесцветными глазами, она прочувствованно сказала:
      
       - Наш Захар Ильич - миллионер.
      
       Батюшка посмотрел на нее задумчиво, но ничего не сказал, а открыл бутылку с вишневой наклейкой. Если у Саши и возникло желание отправиться домой, все-таки закончить работу для Сюзи, то теперь от этого бледного помысла не осталось и следа. Он с любопытством смотрел на сияющее лицо гостя: наконец ему представился шанс узнать многое их первых рук.
      
       - Вы из России? - спросил он.
       - М-м-м... Пришлось здесь поселиться. В Москве в меня забили гол, и игре конец.
       - У нас, в Державе, с этого игра только начинается. Если кто-то упал, коллеги и друзья его дальше подтолкнут.
       - И поэтому, вы, Саша, у батюшки в гостях? - спросил проницательный гость.
      
       За столом притихли. Пихалков сделал внезапный реверс:
      
       - Я знаю, как стать богатым... - шепнул он, исподлобья заглянув Саше в глаза. - Каждому хочется быть удачливым, да? - неожиданно спросил он, и это опять прозвучало так двусмысленно, что тот вздрогнул. Словно Пихалков не только не извинялся за свою бестактность, но смеялся над ним. Ошеломленный такой стремительной дружбой, Саша потерял нить разговора, отец Михаил был озадачен. Одна Наташа заметно повеселела, не сводя радостных глаз с миллионера.
      
       - Каждому хорошо бы научиться! - искренне попросила она.
      
       Захар Ильич, без сомнения, читал мысли: беглый взгляд на ее выразительное лицо, колебание между скромностью и согласием, теплый, раскатистый смех и вот, лучась бархатом своих глаз, он сказал:
      
       - Представьте, когда-то и я был не у дел. - Он отпил хороший глоток, по привычке обсосал усы. - Мне было двадцать лет. Я хотел быть известным и богатым, но ничего в жизни не знал. Нигде не был. Ничего не умел. Один, грустно. Я был бедный, но порядочный. А что, батя! - вдруг оборвал он себя, приблизил лицо к священнику и закричал: - В Таиланд, а, батя, на слонах?! Фотки пышные, девочки дешевые! Гульнем?!
       - Вы уж предлагали, Захар Ильич! - несчастным голосом воскликнул священник, не глядя на пунцовую жену и Сашу. Пихалков обрадовался, увидев общее смущение. Хотя на секунду Саше показалось, что хозяева знают и едва ли обижаются на его слова. Захар Ильич вдруг остепенился, назвал все глупой шуткой. Наташина рука в перетяжках, как у толстенького ангела, дрогнула, когда он надолго задержал ее в роскоши своих усов. Повторяя движения гостя, над столом волновался запах одеколона.
       - Интуиция подсказала мне, что я должен стать геологом. Я увлекся. Защитился. А потом, как в волшебной сказке: могучий покровитель, и я - начальник геологического объединения. Весь отдел писал мне докторскую.
      
       Он что-то не договаривал. Саша хотел спросить, но было ясно, что спрашивать надо слишком много, и он застеснялся.
      
       - В это время, - продолжал сибаритствующий голос, - начались блаженной памяти общечеловеческие ценности рынка. В ...году за меня пили, как за губернатора Богатого Края. У меня было все: шахты и рудники, лес, рыба и... чего у меня только не было! В мой Край приехал Самый Главный Человек, на банкете я сказал ему шутку: "Россия - баба, и ей нужен мужик!" - Пихалков раскинулся неторопливо, с изумительной ленью. Саша не мог оторвать глаз: он никогда не видел настоящих русских бар. Он не знал, что они бывают такими. Как не представлял, что бывают такие разговоры.
      
       - Главный улыбнулся, и вот - я крупная шишка в Москве! - не в силах сдержать восторг, закричал Пихалков и треснул обалдевшего Сашу по спине. - Я стал богат! Как быстро, как сладко! А вы знаете, что это такое? - куражась, он заглянул ему в глаза. - Это столько денег - откроешь один глаз и видишь: хватит на внуков и правнуков! А откроешь оба глаза - тут откроется полная картина! - он бурно рассмеялся, но хозяева не вторили, они старались представить такие масштабы и не могли.
      
       Внезапно священник сказал с упорством, совсем не на том языке, на котором он говорил с Сашей:
      
       - Как нам традиции поддерживать, православие сохранять? Только через церковь - заступницу. Но не устроена она у нас, матушка, имеет неблагоприятный вид, - докончил он речь почему-то с жестким акцентом, и, совершенно не смущаясь, посмотрел на Пихалкова.
      
       Тот перегнулся через стол и проникновенно спросил:
      
       - Запустили дело?
       - Мало к нам ходят, на что же побелку сделать? - вдохновенно воскликнула Наташа.
      
       В этом момент из сада вбежала батюшкина собака, взглянула на Пихалкова и поползла на животе под стол, подвывая и не сводя с него перепуганных глаз. Все засмеялись. Захар Ильич оглядел, не торопясь, незамысловатое лицо Натальи и просторное, открытое, но такое, что ни за что не угадаешь, что в нем скрывается, - священника, поднял свой дипломат на колени - глаза его под тяжелыми веками подернулись поволокой. Насладившись минутой и добавив к ней еще несколько самых сладких секунд, он щелкнул замочками и крышка откинулась - чемоданчик был заполнен крепкими пачками.
      
       Батюшка обошел стол и остался стоять с разинутым ртом, так же, как все вокруг.
      
       - Сколько вам из кошелька, отец святой? Шесть, семь?! - Пихалков выкидывал пачки в полном восторге. - Бери и десять - твое счастье! Всем нос утрем - знай, помни русского барина!
      
       Что тут сделалось, не опишешь в словах! Нежданная радость, благодарность, слезы умиления! Кто-то восторгался, кто-то отнекивался, разводя руками, - добрая, счастливая минута посетила сей приют. Долго длился переполох. Потом опомнились, несли что-то вдогонку на стол, но уже лишнее. Пробки полетели с удвоенной силой. Размягшие, одурманенные искренней дружбой, говорили друг другу тосты, полные сердечности горячие слова. Поставили русские песни, до них Захар Ильич был большой охотник. Не раз и не два, легко и красиво бархатные глаза его сверкали полными слезами.
      
       - Как-то утром, - он повис на Сашиной шее, - в день третий месяца мая встало у меня в горле комом. И понял я, что страдаю по родине великой... - Теплые слезы залили Сашину грудь. - Верни мне отчизну, буржуазный друг!
       - Поезжайте назад, - тот пытался усадить зареванного барина к столу, подумывая, не вытереть ли ему салфеткой слезы, но постеснялся.
       - Меня выгнали с Олимпа! - закричал Пихалков почти грозно, отчего Наташа струсила, и в ее блеклых глазах изобразился испуг. Пихалков стукнул кулаком по столу, сильно напрягшись душою, - его полные, тщательно убранные усы разъехались, уподобившись метелке батюшкиной бороды. Наташа захлопотала над ним, батюшка взбрыкивал в сильных чувствах, - каждый, как умел, выразил свое понимание. Захар Ильич прискорбный, с затуманенным взором, бегло опрокинул в себя рюмочку водки и меланхолично произнес:
       - Теперь я - эмигрант со смехотворным бизнесом. Десять процентов дохода, Боже мой! Что остается мне в ваших краях?.. Я опять бедный и порядочный. Я только могу стать наследником состоятельному человеку...
       - Вы сами - солидный человек, - сказал батюшка, хорошея лицом, а Саша отвел глаза.
       - Со мной не пропадете, я - геолог: научу, как добывать деньги из-под земли! - Пихалков поискал глазами красный угол, поднял руку, но креститься не стал, а сказал: - Великая Держава - блистательная, благословенная страна. Эта страна - Рынок - то, что нам Христос завещал. Здесь бизнес занесен в Конституцию, и на этом Евангелие основано!
      
       Все молчали, не придумав, что сказать. У Саши поплыли в глазах рюмки пустые и полупустые, золото жилеток и аскетизм черных ряс; восхищение и солидарность в глазах над этой рясой, разлившееся вопреки черному цвету. Вопрошание, ответ и движения тела, обогащающие жизнь, - когда надо и как ждут - миллионы маленьких движений по лестницам чужих чувств: лиц с холеными усами, лиц с лохматой бородой и лиц вообще без ничего.
      
       - Бога-то где забыли? - угрюмо сказал он. - Рынок ваш и есть торжество материального начала - это смерть Бога в человеке.
      
       Пихалков развеселился, как будто ждал этих слов.
      
       - А ведь меня предупреждали о вас! - объявил он неожиданно.
       - Это кто же?.. - промямлил Саша, оторопев, но Пихалков даже ухом не повел, а заметил будничным голосом: - Я к вам по делу.
      
       За столом замолчали.
      
       - Я хорошо знал вашу маму, - сказал этот загадочный Захар Ильич.
      
       Саша начал тяжело краснеть.
      
       - Откуда?
       - Вам Грег не сказал?
       Он обмер.
       - Откуда вы его знаете?
      
       Пихалков пропустил и этот вопрос мимо ушей, объявив:
      
       - Я стоял у истоков фирмы "Грей".
       - Значит, "Грей"... - Саша посмотрел на батюшку и спросил: - Ваша фирма, Захар Ильич?
       - Нет, но я помогал. - Пихалков рассмеялся и, заметив, как у Саши вытянулось лицо, прибавил: - Мы можем говорить свободно, отец Михаил был духовник Александры.
       - Объясните, что это значит?
       - Загадок нет! - легко махнул рукой Пихалков, смотря открытым взглядом. - Я не медик и не биолог, как вы понимаете, но в университете есть огромная потребность в деловых людях. Мы занимаемся отладкой производственных фирм, работы - непочатый край.
      
       Саша вспомнил, что Марк упомянул про русского в университете. Так вот это кто...
      
       Оказалось, что Пихалков работал с Александрой в тесном контакте, как с зам.декана, и вдобавок был ее личным экономическим советником, консультировал ее по деликатным финансовым вопросам.
      
       Саша и батюшка разом хотели спросить: по каким, но оба удержались.
      
       Александра ему доверяла, продолжал Пихалков, поэтому он знает ее финансовые дела и понимает, что Саше нужно разобрать бумаги, внести большой налог за наследство - вы его еще не заплатили? - я так и знал: собственность нынче дорога. А поскольку Пихалков инсайдер, он мог бы взять на себя управление делами, оставшимися от матери. Отделить в наследстве зерна от плевел: акции компаний, которые приносят доход, от тех, что не приносят, - часть из них, наверное, продать, словом - упорядочить бумажные дела.
      
       Саша подумал, что Пихалков явился сюда, может быть, из-за него... "Нормально, - решил он, - человек хочет подзаработать. Почему бы его не взять?"
      
       Он видел, что Пихалков говорит о финансах профессиональным языком, а у него появится возможность узнать новые детали материнской жизни. Только ему на ум пришла неприятная мысль: почему он сам ничего не знает о ее делах? Как случилось, что мать его ни во что не посвятила, а этот совершенно чужой человек, никогда не приходивший в их дом, знает о ней так много?
      
       Пихалков дотронулся до денег, подаренных церкви, - священник всколыхнулся:
      
       - Захар Ильич плохого совета не даст.
      
       Саша опустил глаза.
      
       - Подумаю.
      
       Он испытывал противоречивые чувства: десять минут назад ему бы и в голову не пришло иметь с Пихалковым дела, но сейчас он почувствовал, что сильно в нем заинтересован. Он протянул ему визитку:
      
       - Созвонимся.
      
       Саша не хотел больше говорить о матери, встал и, попрощавшись, пошел к выходу. На крыльцо за ним выскочил Пихалков, пристально глядя умными глазками.
      
       - Фу, как сыро! - совершенно не к месту заявил он: на дворе стояла жара и сушь. Но тот не заметил его странных слов, занятый своими мыслями. Только краем сознания уловил слова, снял пиджак и, набросив на плечи Пихалкова, пошел к калитке.
      
       Пихалков чиркнул зажигалкой, облокотился о резной столбик, заложив ногу за ногу. Саша отошел далеко и не видел, как облик щеголя начал меняться. Роскошь лучезарного костюма погасла, краски поблекли, быстро превращаясь во что-то белесое. Холеные усы и другие неповторимые атрибуты сдвинулись с места и растворились во тьме, а на их месте появилась личность с умными, горячими глазами, с седой шевелюрой. Плечи открылись, появились лямки белой майки. Седой бросил горящую сигарету на газон - от нее на траве мгновенно расползлось черное, глубоко выжженное пятно размером в несколько квадратных метров.
      
       - Кто вы, Саша? - голосом священника повторил он его слова. Засмеялся, покрутил в руке подаренный пиджак и проводил взглядом его хозяина, поворачивающего за угол.
      
      
      
       Глава 22
      
      
      
       На воздухе Сашу изрядно развезло, поэтому он убил полчаса, чтобы сообразить, где найти подходящий автобус. По счастью, в кармане валялась мелочь, которую не взял таксист-киприот. Еще через четверть часа ему стало совсем хорошо, душа отмякла, тяжелые мысли разлетелись, как легкомысленные облачка в летней синеве неба, как будто они и не принадлежали ему самому. В голове приятно шумело, и этот необременительный звон оказался самым подходящим для его просветлевшего настроения. Он с юмором вспомнил застолье с Пихалковым, решил о нем рассказать Грегу и еще Кэти. Она из таких персонажей галерею собрала, любит рассказать о них со вкусом. А теперь он сам подарит ей этот шедевр...
      
       Едва Саша подумал об этом, у него в душе зашевелились какие-то очень неприятные мысли... ревность. От этой глупости он даже рассмеялся на весь автобус - он еще Кэти никогда ни к кому не ревновал. Услышав его гоготанье, парень, сидевший впереди, обернулся, тоже заулыбался и показал ему между сиденьями косячок. Сильно он пожалел, что у него пустой карман... Но сразу вспомнил, что дома должно остаться, заначка какая... "Найти ее и к Кэти поехать?" - подумал он, но тут откуда ни возьмись, совсем без связи, опять вспыхнули бредовые ревнивые мыслишки. Он закрутился на сиденьи, обругал себя, но однако решил Кэти про Пихалкова не говорить... А и то сказать: зачем? Ну, забавный, и что? И вряд ли они когда-нибудь встретятся...
      
       Решение появилось, но в душе у него остался новый и странный вопрос, который он раньше не обдумывал: а как Кэти посмотрит на этого человека, в том смысле, а знает ли он, на самом деле, ее отношение к нему и другим мужчинам? Саша размышлял, стараясь уловить какой-то тонкий пласт, который мог лучше объяснить то ли детали ее чувств, то ли его собственные внезапные сомнения и отчасти страхи, что-то ускользнувшее от его понимания...
      
       Вслед этим мыслям появился и, отодвинув все другие, в его сознании укрепился тот факт, что Кэти уже протоптала дорожку в Клуб. Он угрюмо посмотрел на парня, который опять кривлялся и строил ему знаки, и передумал ехать к Кэти. Раздраженным взглядом провожая темные, пролетающие за окном улицы, он думал о том, что Клуб этот с эликсиром на него-то не может оказать такого разрушающего влияния, так подчинить себе, как податливую Кэтину душу. Свою мечту о деньгах он уже забыл. Проехав с полпути до дома, он решил, что дело не во внушаемости, потому что у него, в отличие от Кэти, этого качества нет, а в том, что при объективном анализе видно, какое неординарное, толковое и многообещающее открытие сделала его мать. Это так просто не забудешь... ожесточенно думал он, все быстрее мрачнея, зная, что не хочет принять эту эмбрионову идею, но не может отказаться, чувствуя, как опять в нем поднимается желание обладать... Наслаждение богатством, своим весом... а его настроение и чувства не сочетаются с мыслями, а противоречат им. Радоваться надо ее открытию, а он что же?!
      
       С автобуса он слез чернее тучи, подумав, что Кэти повезло, что ее нет рядом, еще не сознавая, но все темнее наслаждаясь новой, растущей к ней злостью, которую он твердой рукой отвел от себя самого. Не зная, что делать с деньгами и такой доступной, вожделенной жизнью, не понимая своих желаний, Саша быстро вошел в дом и набрал номер. Кэти ответила:
      
       - Алло!
       - Почему ты не сказала, что будешь этим заниматься? - нетерпеливо спросил он, о чем Кэти его, и правда, не предупредила, но таким тоном, словно он уже знал ответ и вынес ей приговор.
      
       Кэти и не подумала уточнить вопрос.
      
       - Я не говорила, что собираюсь продавать эмбрионов, я только ду-у-умаю об этом.
       - Я тоже много думаю, сударыня, но ничего, кроме денег, делать не умею.
       - У меня в России было три аборта, а сколько по стране делали? Куда зародышей девали? В помойку, естественно. А Клуб платит хорошо.
      
       Саше внезапно пришло в голову, что эмбрионы будут его собственные, а не чьи-нибудь там!
      
       - А зачинать детей ты собираешься от меня, я правильно понял?
       - Саша, - воскликнула она с досадой, - любую вещь можно по-другому понять, если с душой постараться! Ты вчера мне дал миллион сперматозоидов, а они пошли к бесу в сливное сооружение, только один остался. Тебе что, жалко? От него хоть польза какая...
       - Есть биология естественная, а ты хочешь делать это специально, - холодно отрезал он.
       - Но мы же едим мясо животных!
       - Это еда. А если убивать для развлечения? Ты для интереса могла бы забить палкой собаку?
      
       Кэти взбесил его ледяной требовательный тон, потому что день назад она получила от него совершенно откровенный отказ.
      
       - Мы с тобой занимаемся сексом для удовольствия, - крикнула она, - а плод, если надо, вытравим таблетками! Что изменилось? Просто секс теперь имеет денежное выражение!
       - Ты не беременна разумной жизнью! Ты идешь к первобытному состоянию, и даже хуже, потому что у первобытного были инстинкты, они запрещали делать то или это, а у тебя они размываются. Ты своим умом разрушаешь главные инстинкты, которые в тебе заложены!
      
       Кэти бросила трубку, Саша снова набрал ее номер - она сразу сказала:
      
       - Даже в цивилизованной Древней Греции лишних детей родители выбрасывали на дорогу.
       - Но ведь ты еще не решила? - испытующе спросил он.
       - Я решила, - ответила Кэти, и он понял, что все случилось прямо сейчас, из-за того, что он требует отказаться. Потому что он как будто лучше нее.
      
       Но это - неправда, думала Кэти, он - не лучше, он ей отказал, но она не могла сказать это прямо, и, разъяренная, повернула разговор на него самого.
      
       - Ты мне не верил, а эликсир снимает психологические проблемы - это и твой тяжкий груз!
      
       Саша замолчал - в чем-то она была права. Не только у всех вокруг жизнь - сплошная язва, у него самого она... поганая. Раньше дома был свой мирок, мать закрывала его сзади, и к этому миру он мог прислониться. А теперь ее не стало, и он оказался лицом к лицу со всем с этим... На минуту он представил себе, как было бы здорово, если бы и он стал бессмертным, никогда бы не умер! Что деньги, в конце концов? Даже и власть... Нет, не то. Ведь здесь можно не богатство - жизнь получить! Быстрый, волшебный холодок пробежал по его сердцу: снова детство, все сначала! Юность, счастье навсегда! Ах, как хорошо, как нужно, горячо... Как же совместить... жизнь вечную и совесть? Как бы в бессмертие просто так перескочить?
      
       Внезапно он вспомнил свою мысль у священника: а будет ли тот есть эмбрионов в обмен на бессмертие? Вот Пихалков наверняка будет... Тут и сомневаться не приходится. А батюшка?
      
       Его испугала эта мысль, но не оттого, что она касалась священника, а потому, что он внезапно понял о себе самом: да, можно отказаться от денег и славы - он уже почти отказался! - но несмотря на это, он - непонятно как, всем своим внутренним чутьем, сердцем, всем желанием все-таки прямо вышел к главному ответу - "да".
      
       Он что-то промычал, не найдя слов, от нахлынувших чувств пробежал, по своей привычке по коридору, сколько хватило телефонного провода, от уха оторвал трубку, посмотрел на нее и решил, что она неудобной формы, поменять надо, даже успел подумать, где это можно поблизости новый телефон купить? В трубке слышалось шуршание, он приставил ее к уху, вспомнив, что там ждет Кэти.
      
       - Думаешь о совести, а хочешь бессмертия? - прошептала она двусмысленным тоном.
       - Да... - Саша от неожиданности вздрогнул, - рогатый нашептывает.
       - Эти муки пройдут, как детские прыщики.
       - До моих мук никому дела нет, как и до моих маленьких проблем. - Он ушел от Кэти туда, где он примет собственное решение, и без ее совета.
       - Положим, не такие они маленькие... - она с раздражением оживилась: - Думаешь, если творить бездумно, вдобавок и отвечать за тебя будет дядя?
      
       Его донельзя раздражало Кэтино сомнение в его мужественности, в способности определяться в делах, он верно чувствовал, что она старается сделать ему больно, но ему никогда не хватало силы воли, чтобы задать вопрос: почему? Его так взбесил ее тон, что он нашел новый срез этой идеи.
      
       - Ничего подобного, я буду отвечать, когда сам приму решение и дело сделаю. Свободная воля - в моем выборе. А ты говоришь о случайностях.
      
       Кэти подумала над этими словами, и скрытый реверс в противоположную сторону показал, что он отходит от нее все дальше, поэтому тяжелой артиллерией она бабахнула то, на что сама еще не придумала ответ:
      
       - В принципе, ты бы мог есть эмбрионов, чтобы быть бессмертным. Но не своих, а чужих.
       Саша язык проглотил.
       - Ты, как верующий, - радостно подытожила она его терзания, - не можешь привести в соответствие свои мысли и поступки.
       - Конечно, - неожиданно искренне согласился он, - ведь эликсир аморален по существу, но обещает нам высшее счастье. Как с этим быть?
       - С эликсиром не будет смерти, значит, не будет страха, а все проблемы - от страха смерти.
       - А есть ли Бог?
       - Наука ответит...
       - Нет. Ответ найдешь только в жизни человека и его нравственном чувстве. Для твоего выживания поедание детей - полезно, но морально ли это? Мораль нельзя определить словами, потому что она - смысл Божий.
      
       Кэти засмеялась сухим, срывающимся смехом и крикнула с огромным убеждением:
      
       - Человек станет молодым и прекрасным!
       - Но перешагнет через мораль. Если человек - совокупность биологии, то он не представляет никакой ценности - его можно и съесть. Как кусок ветчины. Когда ты ешь эмбрионов, похожих на рыбок, ты словно поедаешь свою прошлую эволюцию, когда и ты была рыбой, себя пожираешь - ты, создатель детей, заглатываешь себя с хвоста.
       - Точно. - Кэти рассмеялась и сказала цинично: - Последнего эмбриона мы с тобой съедим, а потом он пойдет в унитаз.
      
      
      
       Глава 23
      
      
      
       Утром Саша встал в то время, когда солнце светит в окно напротив постели, но его не было. Он распахнул обе шторы - на дворе был мрак. "Затмение, батюшка сказал. А, может, очень толстые облака? - подумал он. - Нет даже круга от солнца..." Сад замер, притихший, и стоячий воздух обещал страшную жару. На высокой пальме кто-то жалобно попискивал, ему никто не отвечал. Саша послушал этот тихий голосок и расстроился. Захлопнул окно, а сам пошел в душ. По дороге вспомнил вчерашнюю попойку, ссору с Кэти, но не мог сосредоточиться: просто неизвестно было, что сначала обдумывать и что со всем этим делать. Время как будто сжалось: он приехал в Державу трое суток назад, а случилось больше, чем за месяц... "В детстве так было, - пришло ему в голову, - вечером не помнишь, с чего начиналось утро..."
      
       Забыв про душ, он отправился на кухню и стал искать одежду: где-то тут были рубашка и брюки, но он, хоть убей, не помнил, где. Обойдя комнату, сообразил, что ищет не там, пошел в спальню. Он не думал, что делает, а старался осмыслить то, что вчера сказала Кэти, - ее новое лицо, и что он сам будет делать с этим, таким притягательным и отталкивающим соблазном. Он натянул ненавистные темные штаны, коряво завязал галстук. Хмыкнул и засунул его конец в нагрудный карман рубашки. Подошел к зеркальной поверхности стенного шкафа - в ней отражался хаос огромной спальни со взбитой постелью и он сам с лохматой головой. "Хоть не видно, что у меня с мыслями... - бормотал он, расчесывая торчащие волосы, и заметил на себя в зеркало с отвращением: - Чиновник родился".
      
       И тут вспомнил, что заперт дома! Машину Грег забрал, а мотоцикл стоит у Кэтиного дома и неизвестно когда заведется! У постели противно задребезжал телефон, обозначая народившийся понедельник, а с ним деловую активность. Он заполошился, схватил трубку - на том конце было начальство, Сюзи.
      
       Их отношения закончились из-за Кэти, но Сюзи нравилась ему особой значительностью во всем облике, спокойной уверенностью, редкими и уместными словами. И как легко она простила его уход!
      
       - Саша, первая дама уже сидит здесь, - проговорил сдержанный голос, и он с ужасом вспомнил, что спозаранок должен был привезти Сюзи командировочные бумаги и сидеть на работе, помогая в отборе сотрудников на новый опрос. Из головы все вылетело, Господи! да еще проклятая мотоциклетка - конец!
       - Сюзи... - томно промямлил он, не подбирая слов.
      
       На том конце провода помолчали, потом спросили:
      
       - Опять желудочное отравление?
       - Да, да! - с жалостливой надеждой воскликнул Саша и прочувствованно добавил: - В гостях подпоили! Нехорошо мне, Сюзи...
       - В последний раз, - бесстрастно сказала она. - Приеду.
      
       Он в ужасе взглянул на часы: девятый час! Побежал на кухню, поставил кофе на огонь и долго стоял, не отрывая от него взгляда. Потом бросил все и помчался в кабинет собирать бумаги. В кухне, понятное дело, кофе был уже на краю, и он судорожной рукой схватил джезбу, долго еще размахивая ею в воздухе. Наконец сел, успокоился, чувствуя, что у него есть пять спокойных минут.
      
       До нынешнего утра к этим окнам подходило солнце, выглядывало из-за угла и пронзало спящее в тенях пространство. Луч скользил по старинным часам, засветив их серебром, и через окно на противоположной стене вылетал в сад, ярким своим концом помечая грудки прыгающих на кустах пташек. От света комната расширялась, наполнялась воздухом, и картины на стенах меняли цвет - их бледно-розовая гамма желтела, теплым своим светом переходя в кремовый цвет ковра и золотистого стола, за которым сидел Саша. Сегодня комната не светилась знакомыми оттенками, пришлось зажечь свет.
      
       На стене отбивали такт старинные часы под стеклом с загадочной пометкой 32 там, где обычно стоит цифра 31 для самого длинного месяца. Он любил их бой и ход, эти глубокие звуки - он слышал их, как голос дома, временами переговаривающийся с ним. Все, что бывает на кухне, размещалось вдоль трех овальных окон и не мешало взгляду. В центре комнаты, на большом ковре стоял стол, освещенный теплым светом лампы, бросающей на стол круг мягкого света. Столовая была его любимым местом. И хотя он прожил в этом доме много лет, часто он стоял в дверях и смотрел на эту комнату. В ее стенах поселился покой, здесь уставшие чувства укладывались на тихое дно, как устланную миром подстилку, подбирая свои торчащие колючки и шипы...
      
       Прихлебывая кофе, он думал о Кэти. Кажется, Сюзи опаздывала, потому что он просидел за кофе с полчаса, ничего не видя и не слыша. Потом встал, рассеянно поставил грязную чашку в шкаф с чистой посудой и вдруг подумал: а Сюзи будет есть эмбрионов? Ему захотелось спросить ее сразу, как она придет, но он вспомнил, как проштрафился и решил выспросить позже, может быть, днем. В этот момент зазвонил колокольчик - перед ним предстала начальница.
      
       Он оглядел Сюзи с любопытством. Уже маленьким ребенком Саша был эстетом: выбирал одежду, фрукты, задумываясь об их красоте, и, не смущаясь, говорил об этом. Позже это качество разбавила небрежность в отношении себя, но никогда в отношении женщин. Сюзи как будто спрыгнула с обложки женского журнала. Саша уже давно заметил, что одежду нового фасона носят сразу все. Он не мог понять, почему женщины подражают друг другу, и, заинтригованный, как-то спросил об этом у нее.
      
       - Подражания нет, - ответила она, - просто идеи сменяют друг друга.
       - Женщины носят одно и то же, как солдаты.
       - Они носят новое каждые три-четыре месяца.
       - Да, но все - одновременно.
      
       У Сюзи была остриженная голова серебристого цвета, костюм нового покроя и узкие дымчатые очки в черной оправе, такие модные, что Сюзи в них казалась не женщиной, а инопланетянином. Когда она отправлялась на собрания феминисток, то облачалась в черную облегающую одежду - скользкую и угрожающую - стиль "феми-наци". Но Саша должен был признать, что ей эта одежда очень идет, потому что она была высокого роста, прекрасно сложена: на редкость статная, с вытянутым торсом и длинными ногами в той пропорции, когда лишние сантиметры делают и без того стройную фигуру необычайно привлекательной. На ее ногах и мягком месте узкие брючки выглядели умопомрачительно. Саша это знал и по возможности пристраивался идти сзади.
      
       Второе прекрасное достоинство Сюзи - ее голос. В нем была модная хрипотца, так поражающая ее подруг: подделать ее они не умели. Голос глубокий, слегка замедленный, как она сама, необычайно женственный - он вызывал в мужчинах тонкую дрожь.
      
       Саша распахнул перед ней дверь, но она стояла на пороге, словно не хотела входить. Не слишком долго, а так, чуть-чуть: он сразу почувствовал между ними дистанцию - Сюзи была мастер на такие штуки. Помедлив, она вошла, но свои потусторонние очки не сняла, что тоже могло подействовать на ее разболтанного сотрудника. Сам ее приезд, это экстраординарное событие, должно было прибавить ему ума: у Сюзи давно накопилось, что сказать, и грех был не воспользоваться. Тут, в дверях и настал трагический момент: гнев начальства, красное лицо беспутного подчиненного и неуклюжие оправдания - кто не бывал на Сашином месте?
      
       Несмотря на трудную минуту, он заметил, что вслед за Сюзи в дверь влетел порыв ветра, хотя на улице было тихо и жарко, а вместе с ним стайка комаров и мух. Все они, недолго думая, уселись на нее и поползли, ища, где укусить. Она ничего не замечала, а когда они занялись кровососным делом, и ухом не повела - она явно не чувствовала боли! Проклятые насекомые насосались, страшно увеличились в размерах, но не снялись с места, а один за другим попадали на пол, задрали лапки вверх и окоченели! Саша ахнул. Сюзи проследила взглядом за его рукой и уставилась в изумлении на пол: паркет вокруг ее ног был усыпан дохлыми насекомыми. Несколько мгновений она стояла среди них, как в клумбе, потом воскликнула, перешагнув через трупики:
      
       - У тебя что-то сгнило!
      
       Он не нашелся, что ответить, но ощутил тонкий, как сладость промелькнувшего соблазна, чарующий запах, - ничего такого не встречалось в мире искусственных чувств. Он подался, ловя и боясь его потерять, перед ним мелькнуло возбужденное лицо Кэти: "Они чуют его и ищут повсюду!" Этот запах! С легкой модификацией, но, несомненно, он! Саша взглянул на начальницу, но промолчал, хотя про эликсир хотелось спросить ужасно, - но не во время разноса. Им было не до мошкары, они торопились, и через несколько минут Сюзи везла злополучного сотрудника на своем ослепительном "Ягуаре" по необъятному "Проспекту Могущества".
      
       - Рассказывай о конференции, - сказала она.
      
       В работе своего бюро Сюзи использовала только новейшие разработки, а совещание на том побережье - главная Державная конференция по социологии - давала самое точное представление о превращении модных тем в устаревшие, и наоборот. Она спрашивала вообще, но Саша знал: нужно рассказать в ракурсе "спрос - предложение". В этой области Сюзи ориентировалась непревзойденно, отметала лишнюю наукообразность и оставляла для бюро все, что могло быть употреблено в пользу.
      
       Саша много раз составлял для нее такие обзоры, но сейчас Сюзин подход к науке показался ему неприятным. Не все социологи обслуживают заказчиков, он слышал и научные доклады! Тут он погрузился в пучины сравнительных характеристик, смысла старых и новых концепций, попав в столь извилистые проходы, где неосторожно протиснувшемуся вслед оставалось топтаться на пятачке, моля о милосердном исходе. Надо бы ему остановиться, но не тут-то было - он опять искренне вел себя неправильно. Но в этот раз он еще быстрее проскочил допустимый предел, похожий на звуковой барьер, и, не ограничивая себя больше, вылетел в просторы научного пространства. Впереди маячило самое интересное, самое неуловимое, как будто ухватить этот новый смысл он мог только сейчас, а других, более подходящих времен просто не существовало. Так иногда случается с некоторыми мужчинами: долгое время они живут вполне мирно, словно их работа заканчивается вместе с часовой стрелкой в шесть часов, но иногда им изменяет чувство дозволенного, и тогда за приличным оскалом мелькает беглая тень сумасшедшего.
      
       Сюзи, стиснув руль, спросила:
      
       - Где ты был в Европе?
       - Во Франции, - ответил Саша машинально.
      
       Он в свою очередь спросил, бывала ли она там, а зачем спросил?.. Ведь он помнил, что не бывала. Интуитивно он понимал, почему, и спрашивать в этой ситуации не принято, и какое его дело? - но вопрос вертелся у него на языке.
      
       - А почему?
      
       Она промолчала.
      
       Саша быстро открыл окно, выглянул наружу, даже назад зачем-то посмотрел, но было жарко, он окно закрыл и стал ногтем отдирать на стекле какую-то черную точку. Давно он не слышал этих невозмутимых интонаций!
      
       - Франция - необычная страна, - объявил он и вопросительно посмотрел на нее. Со стороны могло показаться, что ничего особенного собеседники не говорят, - в действительности, между ними начался диалог длиною в два года.
       - Что там необычного? - спросила она своим бархатным голосом с едва уловимым оттенком иронии.
      
       Он так и думал!
      
       - Слава Богу, они не похожи на нас!
      
       Сюзи вильнула рулем. У него ёкнуло сердце, потому что он раньше только намечал с ней такой разговор, но никогда на него не решался.
      
       - Можно провести отпуск и в других местах, - она как будто приоткрыла дверь, и Саша с нетерпением устремился в эту щелку, успев отметить, что за два месяца она переменилась: раньше она просто ушла бы от такого разговора.
       - А где ты бывала за границей? - невинно спросил он - в его глазах прыгали чертики.
       - Я нигде не была и не вижу смысла тратить на это деньги.
      
       Сквозь нарастающее возбуждение он заметил, что в ее первоклассной сдержанности начало проступать раздражение. Он возликовал - ему удалось хоть немного вывести из себя эту женщину! Ему все еще многое нравилось в ней, но это была только часть правды. А полная правда состояла в том, что он был привязан к ней мучительной связью и за два года не сумел даже отчасти ее преодолеть. Он замолчал, стараясь взять себя в руки. Его понесло слишком быстро вперед, голос его выдавал, он сам не знал, как будет себя вести, он не успел подготовиться.
      
      
      
       Глава 24
      
      
      
       Саша откинулся к окну... У него и до Сюзи были женщины, но с ней все сразу пошло по-другому.
      
       Он думал, что на женщине лежит ответственность за семью и род, она зависит от биологии напрямую - поэтому ее устремления нацелены на любовь. Он считал, что из-за этого женщина в любви и сексе предсказуема: в общем, понятно, как она сядет, как повернется, как будет на него смотреть, потому что это должно ее привести к цели, к созданию семьи. "Приемы и сама цель у женщин тотальны и занимают огромную работу мозга, - думал он. - Женщина живет, как будто на подиуме, никогда не забывает о главном. Поэтому за своими заколками следит... - он потрогал щетину. - А мужик лохматый ходит, не мыться и не бриться может хоть месяц".
      
       Вот этой предсказуемости он не нашел в Сюзи, мелькнуло у него в голове. Ее поведение, реакции были вообще ни на что непохожи. Никаких ожиданий от него и связанных с ним надежд. Мысли об этом вызвали в нем неостывающее кипение, он никак не мог успокоиться, потому что в качестве подспорья и другие обиды подошли очень вовремя и встали перед его взором в полный рост. Тогда, во время их романа, он должен был признать, что у них дальше физиологии дело не идет. Что у них и романа-то никакого нет! В первые недели Саша весьма легкомысленно преувеличил свое значение для Сюзи, а реальность состояла в том, что в бюро он выглядел единственным мужчиной и адюльтер был неизбежен. Задетый, он пытался понять, что случилось с ее чувствами, потому что не верил, что женщина может быть такой, бился около нее без всякого толку, стараясь разгадать этого сфинкса, и не мог. И вот перед ним открылась история Сюзиного владычества.
      
       Их социологическое бюро было основано Сюзиным бывшим мужем при университетской кафедре, где они оба преподавали социологию. Бюро началось как маленький бизнес, выполняющий социальные заказы: готовили обзоры, брались за работу от заказчиков и ведомств. Под благодатной крышей университета дело стремительно разбогатело: кафедра, как млечная корова, питала свое дитя заказами, а сотрудники кафедры радостно зарабатывали вторую зарплату в несвободное от работы время. Из теперешнего состава сотрудников никто достоверно не знал, почему Сюзи развелась, ходили темные слухи. Известно только, что бизнес этот, бюро, она получила через суд в виде отступного и стала полноправной хозяйкой. В момент ее воцарения сотрудниками в бюро оказались почти сплошь мужчины. Все шло хорошо, пока она не решила наладить лучший контакт с подчиненными - это должно работать на сплочение группы. Пошли вечеринки, пикники, даже вместе посещали Сюзину церковь. Но из пособий и методичек было известно о пользе глубокого личного контакта: за полгода Сюзи последовательно переспала с каждым из сотрудников. Бюро превратилось в муравейник или осятник с маткой во главе и каким-нибудь любимым трутнем. Выдвинутые, а затем брошенные индивидуумы начали раздражаться на свое двусмысленное положение, ссориться, сводить счеты. Со временем, мужики, повоевав, разбежались. Саша застал конец этого пиршества: концепция управления по типу матки провалилась, а Сюзи, оскорбленная мужскими склоками, примкнула к феминистическому движению; там ей объяснили, что так и должно было случиться. Теперь бюро пополнялось ее соратницами. Кроме Саши, в бюро остался один мужчина, заместитель Сюзи, немец Кох - бывший музыкант, а ныне лизоблюд, явно сексуально неинтересный начальнице; так что на заре своей карьеры Саша естественно превратился в ее любовника, ибо сексуальные потребности в ней временами давали о себе знать.
      
       Саша признавал Сюзину своеобразную цельность, но, думая о ней, он трепетал: впервые сойдясь интимно, он не только не ощутил близость с женщиной, но, напротив, совершенно лишился и близости, и понимания ее души. Вот как однажды, после обеда, начался их роман.
      
       Сюзи вошла к нему в кабинет с бумагами и между делом сообщила, что завтра в половине седьмого придет к нему на свидание. Саша ничего не сказал, но она и не спрашивала: разговор, собственно, шел о делах. Когда она вышла, он поймал себя на том, что сидит над принесенными бумагами, покрывая их закорючками, и те уподобились древнему манускрипту, испещренными значками плотно запечатанной тайны. Не обратив внимания на урон, нанесенный начальственным бумагам, он вперился в свои кудрявые письмена, ожидая увидеть в них разгадку Сюзиного поступка. После чего постоял у окна, что-то туманно объяснил пролетающим облакам и отправился немного погулять.
      
       С этого дня дело пошло так, как будто Саша был женщиной, а ему назначал свидание любовник. Два раза в неделю. Когда он искал встречи, она оказывалась занята, а сама звонила, когда ей было удобно, и всегда получалось, что они встречались по ее воле. Сюзи целиком определяла их отношения. Прошел месяц - Саша думал о ней неотступно. Была ли в его чувствах любовь? - он и сам не знал. Но он ждал ее звонка, всегда недовольный, в скомканных чувствах. Кружил у телефонов, поставленных теперь во всех комнатах, поочередно прожигая их взглядом, как будто оттуда мог появиться ответ, что такое Сюзи и они вместе.
      
       Стоило ей позвонить, у него камень спадал с души. Взволнованный, он собирался к ней, но скоро мрачнел, колебался, не желая ехать, и тут же, чувствуя, что не ехать не может, впервые в жизни впадал в состояние отчаяния и ярости одновременно. Мало того, он помнил, что он зависимый от нее сотрудник! Это было уже трудно. Но их двусмысленные отношения накалились так стремительно, что он быстро забыл хотя бы об этой проблеме.
      
       Сюзи не старалась быть с ним чужой и холодной, а, напротив, внимательной и теплой, но это получалось у нее, как у немецких стюардесс, улыбку которых Саша запомнил на всю жизнь. Она выпивала с ним бутылку вина в интимной обстановке, звала его в постель, а после, дав время одеться, отправляла домой. Вся процедура занимала не больше часа. И не то, чтобы Сюзи была занята, обязанности звали ее куда-то бежать, чем-то руководить. Она отводила Саше два часа в неделю, а затем предлагала исчезнуть из ее жизни, ничего не объясняя и никогда не оправдываясь. Это была та совершенная форма любви между двумя свободными людьми, к которой в нешуточной борьбе, изломав друг об друга арсеналы оружия, наконец добралось современное поколение. Саша и раньше был знаком с этими исканиями - они не казались ему оскорбительными. Но от Сюзиной комфортабельной, цивилизованной любви он чувствовал поднимающийся изнутри холод, напряжение и испуг. Захватывая его, они мешались с его беспомощными попытками что-то ей доказать, все-таки что-то отстоять... Ее любовь вызывала у него содрогание. Что из того, что он оставил ее ради Кэти? Она и бровью не повела. А просто выгребала из него все самое лучшее - столько, сколько хотела, - рассматривала на ладони, а потом спокойно разжимала пальцы. Тогда он почувствовал, что она не просто его не любила, она, к тому же, что-то сделала с ним...
      
       - Сюзи, - он посмотрел на великолепную кожу ее лица, нежную, женственную, которой могло подойти все, что угодно, только не очки в черной оправе, перечеркивающие лицо пополам, - как ты думаешь: женщина рациональна?
      
       Она смотрела на дорогу и молчала. Если бы она взглянула на него, Саша бы понял, что на сегодня он уже перебрал. Обычно он понимал это независимо от ее взглядов, но он был раздражен, потому что она держалась все еще стойко. Он понял, что ненавидит ее спокойствие, хочет ее крика, чтобы она сделала что-нибудь по-человечески.
      
       - Сюзи, - повторил он свой провокационный вопрос, - ведь женщина рациональна и у нее одна задача, верно?
       - Ничего подобного, - ответила она спокойно, - это мужчина спит со всем, что движется.
      
       Саша обиделся.
      
       - Все, что движется, - в его собственном мозгу! А что тут от реальной женщины? Внезапный идеал может создать только мужчина!
      
       Он почувствовал, что через свою непредсказуемость она что-то сделала с его собственным идеалом. Он сразу повел разговор в то русло, где мог сильнее ее задеть.
      
       - Женщина одномерна и в приемах любви предсказуема! - объявил он новую найденную мысль, правда, как раз к Сюзи не имеющую отношения.
       - Это мужчина биологичен, оплодотворяет как можно больше. Поэтому он женщин меняет.
       - Наоборот, мужчина с биологией мало связан, потому что способен придумать абстрактную женщину и ее полюбить, как Пигмалион в скульптуру влюбился. А женщина сможет ли так?
      
       Сюзи пожала плечами: а зачем?
      
       - Если женщина в приемах предсказуема, - парировала она, - значит, ее приемы у мужчин попадают в цель.
       - Женщина свой прием нацелит, мужчина его, может быть, и заметит, а полюбит в женщине такое, что все ахнут. Что может понравиться мужчине в женщине - предсказать не может никто!
       - Мужчине понравится любая.
       - Мужчина образ может создать любой - и вообще из ничего.
      
       Если бы Саше хватило времени додумать, он прибавил бы, что он сам умеет создавать такие образы, как Пигмалион, но не выносит, когда его слишком легко отпускают к другой!
      
       - Любая женщина может увлечь любого мужчину.
       - Но женщина делает это предсказуемым способом!
      
       Они замолчали, взбешенные, не глядя друг на друга. Если бы и здесь Саше хватило времени подумать, он признался бы себе, как хочет он от Сюзи этой податливой предсказуемости...
      
       "Как будто не уезжал!" - пронеслось у него в голове. В отпуске он совершенно не думал о ней, об их тягостных, но давно прошедших отношениях. И с Кэти они живут два года. Так почему то, что давно забылось, нахлынуло вновь с такой силой?
      
       Саша закрутился на сиденьи, и вдруг перед ним все встало в памяти. Перед глазами, как живая, встала та невероятная история!
      
       Они с Сюзи встречались уже давно, но она по-прежнему держала его на поводке. Он дошел до того, что был готов устраивать скандалы с битьем посуды. Он желал жить с ней, но для начала оставаться у нее на ночь - он хотел хоть в чем-то сломить ее волю. Сюзи была недовольна, но оставлять на ночь согласилась. Он сразу заметил, что она не почувствовала себя сломленной, как будто он, Саша, не добился своего - это украло у него половину наслаждения от победы. Однако, он упорно стоял на достигнутом, и теперь ничто не могло его заставить уехать от нее до утра. Прошел месяц.
      
       Однажды он проснулся среди ночи и заметил, что ее рядом нет. В следующий раз история повторилась, затем еще. Первая его мысль была: вышла в туалет или душ. Но прошло двадцать, тридцать минут, а она не появлялась. Саша впадал в забытье, просыпался, а ее все не было. Вода в душе не лилась, удивлялся он, да и была она вечером в душе... Он думал, что надо бы пойти посмотреть, но почему-то казалось неприятно, даже страшно идти по дому, и в голову лезли несообразные мысли: а вдруг он ее не найдет, а вдруг ее нет дома - и что он тогда будет делать?.. Малодушные мысли приходили ему в голову, он этих мыслей тоже боялся, никуда не шел, а еще глубже закапывался под одеяло. Но спать не мог и тяжело волновался: что она делает и почему не идет?
      
       Как-то, в минуту таких мучений, ему показалось, что он знает, где она. Он увидел!
      
       Перед ним открылся зал. На огромной стене было несметное множество телеэкранов, вмонтированных в стену, как телевизоры в магазине. На них виднелось одно и то же лицо, но очень размыто. Короткие волосы, мягкие черты, и понятно, что это женщина. Миловидная. Просто женщина. Ева. В сотне экземпляров.
      
       Саша крутил головой, всматривался, стараясь угадать, кто она. Неожиданно женщины начали откручивать друг у друга носы, губы, глаза и обмениваться ими! Эта получившаяся женщина обладала самыми красивыми губами, самыми большими глазами и самым прямым носом. Женщины стали красить одинаковой краской глаза, помадой губы, пудрой - щеки, и перед ним возникла универсальная женщина, прекрасная, как лучшая красавица с обложки журнала. Сотни женщин натянули одни и те же брюки, одни и те же блузки. Они начали делиться: из одной получилось две, из двух четыре, восемь... Они чем-то неуловимо напоминали Сюзи. Саша так редко видел ее без очков, что не мог сообразить: это она или все-таки нет? Было что-то знакомое в этих лицах... Это были женщины, с которыми он учился в университете, работал в бюро и на кафедре, это были девушки, за которыми он волочился, спал и с которыми у него были романы, - все они двигались в едином ритме, и все они были Сюзи. Он спал, волочился и выбирал в своей жизни таких женщин, как Сюзи!
      
       Раздался щелчок, как будто включили что-то сзади - он обернулся. На противоположной стене засияли новые экраны: там, тиражированный, как Сюзи, появился он сам. Саша вздрогнул, обернулся на Сюзи и опять на себя. Сюзи начала члениться, как на конвейере, на тысячи маленьких Сюзь, а он сам, напротив нее, быстро размножился на тысячи маленьких Саш. Каждая Сюзи взяла Сашу и куда-то увела. А потом наоборот: маленькие Саши стали брать одноразовых Сюзь: берешь ее на ночь, используешь и выбрасываешь. Как зубочистку или одноразовую бритву: берешь, используешь и выбрасываешь...
      
       - Дьявольская сила! - заорал он, замахнувшись на экраны. Это он домогался идеальных Сюзь! Кого же он любил? - вот таких, одноразовых! - Ведьма-а-а-а-а! - вскинулся он и помчался к двери, но внезапно подумал: - Каждая ведьма не похожа на другую. Где же ты видел стандартную ведьму?
      
       Ноги понесли его к портьере, она двигалась - там должен быть выход! Он распахнул ткань.
      
       В безгранично расширяющемся зале перед ним выросли миллионы Сюзь и Саш. Но они не бесновались - потому что не были ведьмами. Это был не шабаш. Что же они делали? У них какая-то процедура шла...
      
       Они сидели за столиками в костюмах и галстуках. У каждого на груди номерок, на булавке приколотый. Все едят. Саша подумал, что, это, кажется, деловой обед. В центре подиум, а на том месте, где обычно с трибуны выступает докладчик, раскинулось просторное ложе. Голос выкрикивает номер. Из-за стола поднимаются Сюзи и Саша, они идут к подиуму и спариваются на ложе, освещенные с четырех сторон сияющими юпитерами. Чтобы не упустить с дальних мест интересные детали, процедуру транслируют телевизоры, укрепленные по стенам зала, и динамики, из которых раздаются стоны и всхлипы: чух-чух, чух-чух... Чтобы не тратить время, голос из зала выкликает следующий номерок. Новая пара Сюзь и Саш идет к подиуму и ждет своей очереди. За ними подтягивается следующая. А с подиума гудит, как паровоз: чух-чух, чух-чух, чух-чух...
      
       Саша понял, что это, действительно, деловой обед, они собрались сюда для дела. Потому что в реальной жизни Сюзи приглашала к себе Сашу не для любви, а для дела.
      
       За столиками закусывают и серьезно смотрят на сцену, где делают доклад. Оценивают, кивая головами, отмечают что-то в бумагах. Большинство только делает вид, что увлечено - руки кружат по папкам и чертят закорючки или рисуют виньетки. Некоторые крутят головами, провожая взглядом официанток, у других глаза, как будто их дух покинул-отлетел, а один спит с открытыми глазами и отвалившимся ртом, всхрапывая. И это тоже Саша!
      
       Назвали следующий номер. Тот Саша, что сидел с открытым ртом, сел поровнее, и, одновременно, у него начало меняться лицо: в глазах появилась жизнь, лицо исказилось зубастой улыбкой, и он пошел к подиуму, улыбаясь от уха до уха.
      
       Саша посмотрел на столы. Официанты убрали грязные тарелки, поставили графины из простого стекла, такие подают во второразрядных кафе. В них оранжевая жидкость: апельсиновый сок или "Фанта"? Он подошел и понюхал жидкость - эликсир! Вот он какой... Так Сюзи пахла. Он смотрел, что будут делать за столиками. Никто эликсир не пил. Все разобрали коктейлевые трубочки и начали вливать эликсир друг другу в уши. Саши - Сюзи, а Сюзи - Сашам. Из ушей побежали оранжевые ручейки. Он вспомнил, как ему Кэти про уши сказала, и тоже потянулся за трубочкой, чтобы набрать эликсира, но качнулся - отошел к портьере. Поднес трубочку к глазам: это те самые! Сюзи когда-то поручила ему купить трубочки для делового обеда в их бюро, а он забыл. Чтобы спасти положение, он перевернул весь дом и в кладовке нашел пачку старых одноразовых трубочек, каких-то допотопных, покрытых густой пылью. Он их тогда вымыл и в бюро принес.
      
       Внезапно выкликнули его номер. Он вышел из-за портьеры, чтобы идти, и мгновенно ощутил, как ему противно, но все-таки сразу пошел, чувствуя, что на его лице расплывается безбрежная улыбка. Он пошел, потому что не мог не пойти, не сделать свою презентацию. Его охватили чувства отвращения и неудобства, которые он испытывал в минуту доклада, когда под видом конфетки предлагал заказчикам с хорошими деньгами наспех сделанную халтуру. Он влез на подиум и видит, что сидящие в передних рядах Саши понимают эти его чувства, - они делают то же самое.
      
       Он уцепился за подошедшую Сюзи и начал процедуру. Сидящие впереди Саши одобрительно кивали головами на его особенно удачные улыбки и наиболее выигрышные позы.
      
       Все Сюзи в зале носили очки, и та Сюзи, что он держал в руках, не сняла их так же, как она дома занималась любовью всегда в модных очках. В первую встречу его это сильно изумило, он хотел узнать, в чем тут дело, но сразу не решился. А потом все-таки спросил, думал, может, с глазами что? Она ответила, что ее это сексуально возбуждает. А Саша углядел, что она рассматривает женские журналы: там были одетые, полуодетые и обнаженные женщины, но все они были в модных очках.
      
       Он заканчивал процедуру, слыша в динамике усиленное эхом чух-чух, у него потемнело в глазах, и он проснулся в Сюзиной одноразовой постели - опять один. В холодном поту он сел, спустил ноги на пол, отер лицо.
      
       Саша, сидящий в машине, тоже провел рукой по лицу, наклонился, поправляя шнурки, боясь, что Сюзи за рулем угадает его чувства. Пока он заправлял шнурок за отворот ботинок, он понял: так вот почему он полюбил Кэти! Она - невозможная, сумасшедшая, распахнутая - была его прорывом из мира Сюзь!
      
      
      
       Глава 25
      
      
      
       - Как темно - сказала она.
       - Затмение. Говорят, может быть долго.
      
       На пересечении "Проспекта Могущества" с 214-ой авеню "Преимуществ Цивилизации" они застряли на светофоре. Мало того, что сама она была в полдюжины полос и с несколькими ответвлениями, сюда еще тонкой кишкой выходила улочка "Равных Прав Человека", так что в этом месте всегда были какие-то неурядицы: тяжелые пробки, скопления желающих прорваться на зеленый, словом, самое бестолковое место в Городе. Именно здесь чаще всего били друг другу фасады машин.
      
       "Вывели сюда "Равные Права", - подумал Саша, когда их машина в давке едва не налетела на прекрасный "Порш", - глупость придумали и сами получают по физиономии".
      
       Сюзи барабанила пальцами по рулю: светофор не пропустил их в четвертый раз.
      
       - Из деканата пришел меморандум, как учить студентов, - сказала она. - Я думаю, ты будешь недоволен.
       - Не ставь на мне крест.
      
       Она пропустила его иронию мимо ушей.
      
       - Твой курс по математическим методам аннулировали за громоздкостью для восприятия.
       - Без этого нет социологии!
       - Вполне достаточно приблизительных оценок. Кроме того, социологию и биологию вычеркнули из графы "Наука" - это слово пугает студентов.
       - Что они еще придумали? - выдавил он.
       - Новую идею обучения: "Пусть учеба станет кайфом!" В три раза уменьшили количество предметов, теперь для изучения - один предмет в семестр. В два раза увеличили каникулы. Теперь нельзя звать студента к доске - он может не знать ответ, и это поставит его в невыгодное положение перед классом. Студенты будут сами выбирать себе преподавателей и раз в месяц ставить им оценки по шкале: "кайф - не кайф". Но тебе хорошей оценки не получить, потому что в тебе нет кайфа...
      
       Саша не услышал ее последней фразы. Он думал о том, что останется от его университетской полставки. Акции, конечно, принесут деньги, но бросить науку он не хотел. Еще бюро...
      
       - А кто заказал наш обзор об эликсире?
       - Клуб, - ответила Сюзи, и на Сашу навалился весь вчерашний день с его нерешенными проблемами.
      
       Она перешла в правый ряд и почему-то поехала медленно, стараясь держаться далеко от других машин.
      
       - Говорят, "Веч.Бес" не сможет обеспечить всех биомассой, - сказала она, - тебе эликсир достанет Грег. У меня все на мази.
      
       Саша заметил, что в отличие от Грега и Кэти, Сюзи сама заговорила на эту тему, поэтому, он без обиняков спросил:
      
       - Как тебе нравится поедание эмбрионов?
       - Ты опять недоволен? Собрались компетентные люди: судьи, члены Правительства, врачи и приняли закон о человеческом материале.
       - А что говорит твой внутренний закон?
       - То же, что и внешний: что не запрещено, то можно. Человек должен руководствоваться законами, а не понятиями.
      
       Сюзи уверенно вела машину, уперевшись в руль вытянутыми руками. Пальцы у нее белые, руки нежные, так же, как ее благодатное, ухоженное тело. Саша расстроенно почувствовал, что он всегда получает от нее верхний слой правды, но, как мужчина, не может прорваться к ее женской сущности, хотя, казалось бы, вот она, - трепетная и притягательная - лежит на поверхности. "Ты съешь своих детей, Сюзи, - подумал он, - и станешь прекрасна, как бессмертные боги..." - он вспомнил, как женщины на экранах телевизоров откручивали и приставляли к себе самые красивые губы и глаза.
      
       - А если у тебя по ошибке родится ребенок? - Саша, не отрываясь, рассматривал ее пухлые губы. - Он увидит, что все вокруг пожирают своих детей и однажды спросит тебя не про аиста и капусту, а как получилось, что ты, мама, не съела меня? - что ты ему ответишь?
       - Я не буду сдавать эмбрионов, - поморщилась Сюзи. - Думаю, это аморально.
       Он удивился:
       - А есть - не аморально?
       - Женщины часто непоследовательны. Они говорят, что хотят быть юными и даже готовы пожертвовать своими детьми, а на самом деле, они хотят денег.
       - Ты не будешь сдавать, потому что у тебя есть деньги? - догадался Саша.
       - Да. Я не пошла бы работать поломойкой, но кто-то должен выполнять эту работу. Я не могу прожить без уборщицы, но это не значит, что я считаю ее себе ровней. Бедность делает женщину порочной, вот взять твою Кэти - ведь она тоже этим займется - из твоих "подарков"?
      
       Саша взбесился, он не подумал, что она, может быть, его ревнует:
      
       - Жизнь человека - живая ткань, а у тебя торчат железки конструкций и строятся, как леса! Они возведены в твоей голове на много лет вперед! Почему ты подавила эмоциональную часть души?
      
       - Саша, - ответила она с полным самообладанием, - у тебя нет ни одного логического возражения, почему нельзя есть эмбрионов.
       - Детей! - крикнул он.
       - Недоделанный материал. Ради бессмертия, которого хочет каждый.
      
       Саша замолчал. Он подумал, что ее позиция до основания прагматическая, но в ней нет цинизма, грязи нет. А Кэти сначала скромничала, а потом обвалилась в пошлость, цинизм. И всегда в Кэти и в русских грань эта очень тонкая... Может, поэтому в великодержавном языке слова "пошлость" не существует, а в русском так часто используется?..
      
       Сюзи еще больше сбросила скорость, они ехали около тридцати километров в час. Он спросил, почему так медленно? Она ответила в том смысле, что теперь, когда она будет вечно молодой, глупо разбиться в автокатастрофе - ведь от аварии или кирпича с крыши омоложение не предохраняет. Зато теперь не надо торопиться с рождением детей, размышляла она, их можно завести, когда это удобно ей. Она не боится старости и построит свою жизнь так, как хочет она, а не так, как заставляло ее убегающее время.
      
       - Бог дал человеку науку, чтобы он совершенствовал мир и уподобился в этом Господу Богу самому, - заключила она.
       - Ну да... - пробормотал Саша, - поел Бог Адама и Еву, и весь мир, что он создал за семь дней, и свет, и тьму, и через то стал бессмертным...
       - Ты не имеешь права осуждать меня, - сказал Сюзи. - Может быть, сейчас ты не хочешь есть эмбрионов, но потом ты будешь делать, как я.
      
       Он хотел возразить, но промолчал и отвернулся. За окном мелькала обыкновенная улица Великого Города с простецкого вида двух-трехэтажными зданиями, как будто она была уставлена картонными коробками. Единственным украшением домов служила реклама в первых этажах. Людей на улице не было, вместо них - поток машин. Саша следил за бегущим вдоль борта тротуаром, надеясь увидеть человека. Его взгляд нырял в темноту переулков, вылетал оттуда и падал на освещенные фонарями подъезды к офисам. Он увидел эту пустоту, отсутствие даже обыкновенного пешехода, бредущего по своим делам, - жизненное пространство, лишенное человека, - и внезапно почувствовал масштаб того, что начал Клуб. Не лекарство для лечения больного органа, а философия спасения, тотальная идеология биологического совершенства. В обход Бога...
      
       Они опять стояли в пробке. Рядом, к дверям нарядного отеля подкатил сверкающий лимузин. Вокруг него забегали носильщики, швейцар, топчась на ступеньках, заломил в ожидании руки, в дверях мелькали подносимые букеты. Царственно оглядывая окружающих, из машины полезла мордатая личность. Саша посмотрел на другую сторону улицы. Его глаза пробежали по рекламе авиабилетов: "Мы обеспечим вам полный улет!" и на последних словах попали в грязный переулок. Под таким обещанием, на заплеванной земле тоже царствовали люди: нищие искали корку хлеба, ковыряясь в утробе зловонных бачков... В обход Бога...
      
       - Я верю, что Бог дал нам свободу выбрать лучший путь, - серьезно и просто сказала Сюзи. - А твои рассуждения оскорбительны. Ведь ты такой же, как все.
       - Извини, - Саша почувствовал, что ему нечего возразить. Его настигло тяжелое чувство... Он понял грандиозность затеянного Клубом и ужаснулся этому, но тут же ощутил, что не имеет права ни советовать, ни осуждать, ни удерживать своих друзей, потому что в последней глубине своего сердца он сам испытал острое желание продлить собственную жизнь...
      
       Сюзи приняла его молчание за согласие и примирительно сказала:
      
       - Восьмое повышение цен за год. - Она показала рукой на бензоколонку. - Двенадцать долларов за литр!
       - Проклятый бензин у меня съедает треть зарплаты! - поддержал Саша.
       - О чем думает правительство - в обществе страшное напряжение. А нефтяные "благодетели" наглеют с каждым годом!
       - Думаешь, надо было разрабатывать в Четвертом Поясе?
       - Нет. Перед тем, как мы закрыли эти непродуктивные страны, им пытались привить зачатки цивилизованности. А результат? Они так и остались недоумками с авторитарными режимами.
       - Вроде, мы больше оттуда вывозили, чем оставляли, - сказал Саша строптиво, хотя еще вчера думал, как Сюзи.
       - Нельзя заниматься миссионерством без оплаты. Ничего, остались страны Третьего Пояса: их ресурсов нам пока хватает...
      
       До сегодняшнего дня он не ссорился с ней, его удерживало то, что заставляло искать с этой женщиной близости: притяжение и тяжелая внутренняя зависимость. Но сейчас поднялось нестерпимое раздражение, подавленное, когда он думал об их прошлой связи. Он взглянул на Сюзи почти с ненавистью и ощутил, что со всем этим нужно, наконец, что-то сделать. Можно было остановиться - для этого как раз наступило подходящее время, - а вместо этого он взял и вдохновенно ляпнул:
      
       - Их запасы невелики, поэтому надо уменьшить наши запросы!
      
       Сюзи повернула к зданию, где размещалось бюро, въехала на восьмой этаж автостоянки и сказала:
      
       - Ты - мой друг, и я не донесу на тебя.
      
       Саша вздрогнул, зная, что в Великой Державе все доносят в Отдел Благонадежных Мыслей. "Ни одно доброе дело не остается безнаказанным..." - смущенно подумал он и повернул к лифту на другой стороне здания.
      
       В учреждении было пустынно. Он пошел сбоку по ковру, где ворс был длиннее и шаги звучали приглушенно. Сотрудники сами открывали в коридор двери кабинетов, чтобы все видели, как они интенсивно работают. Опаздавший Саша напрасно смотрел туда несколько предупредительно: большинство разъехалось, остальные собирали данные по телефону. Добравшись до кабинета, он закрыл дверь, но щелку оставил. Первым делом позвонил Грегу.
      
       - Я на совещании, потом перезвоню, - шепнул тот и отключился.
      
       Саша позвонил Марку в редакцию, но его не было на месте.
      
       В ланч он пообедал в "Треугольном сне", а к вечеру вспомнил о Сюзи: с начальством надо мириться. Мысли о ней побежали в его голове скачками. В ней были противоречия, которые он не мог охватить; он опять почувствовал мучительную свободу этой красивой и пугающей женщины. Подумал, как легко у нее это получалось, и у него ревниво и горячо забилось сердце. Он шел коридором до ее кабинета, зная, что когда он увидит ее, все спадет, - его ненормальное волнение возникало только в его мыслях, поднимая боль и острое желание понять и подавить в себе этого человека.
      
       На повороте ему под ноги метнулась стая пришлых котов, бежавших от лифта в неизвестном направлении. Коты к чему-то принюхивались, видимо, и тут учуяли запах! Саша наступил на чью-то лапу, раздался вой, яростное шипение, и коты стремглав разбежались, кто куда. Один их них крутанулся на месте и побежал к лекционному залу. Саша за ним. Кот вбежал в зал, метнув рыжим хвостом, тот наклонился, чтобы вцепиться в него, и застыл с протянутыми руками, - перед ним возникла Сюзи и ее заместитель, проходившие мимо. У них глаза полезли на лоб: вид у Саши был совершенно глупый. Сюзи оглядела его сутулую, долговязую фигуру с длинными руками, костюм, сидевший очень неплохо благодаря широким плечам. Красивый галстук. Одежда хорошего качества, но все-таки непременно была в его облике какая-нибудь деталь, сводившая на "нет" достоинства одежды, как будто эта одежда, старалась, в общем, напрасно. Сегодня это были пыльные башмаки, к тому же сбитые на каблуках. Раньше Сюзи замечала высунувшийся наружу карман элегантных брюк. Или рубашка была застегнута не на ту пуговицу. Временами рубашка выглядела глаженной, но предварительно не выстиранной, так что подмышками явно проступали следы замученного жарой тела. Секрет был прост: Саша не любил воду. Видя его после душа, возникало острое желание поставить его в душ и помыть. Эти детали, наравне с пушистыми от природы, но плохо уложенными волосами, придавали ему постоянно неприбранный вид. Казалось, хоть самая мельчайшая черточка, но что-нибудь непременно выдаст его характер.
      
       Сюзи, разумеется, знала это и раньше. Но сегодня она посмотрела на него новыми глазами - ведь он не приучился к порядку, а у него было время! Раздраженная, она шагнула в сторону: она не любила прикосновений, не дотрагивалась до чужих людей, держа внутреннюю дистанцию, никому не давала перейти эту точно ощущаемую ею границу - если кто-то машинально приближался, она непроизвольно делала шаг назад. Разговаривая с человеком, она держала руки переплетенными на талии, как будто прятала за ними что-то от других.
      
       Ее заместитель, Кох, сразу отметил Сюзин реверс и отошел от Саши на такое же расстояние. Не понимал известному всему бюро знака только Саша. Пробормотав: "Голова болит..." - он незваным ввалился в Сюзин начальственный кабинет, там самовольно открыл шкафчик, достал таблетку от головной боли. Вошедшая Сюзи дала ему воды и пригласила всех сесть.
      
       - А вот и поговорим! - объявила она.
      
       Кох, любезно улыбаясь, сообразил, куда дует ветер. Вообще, разнообразная в деталях, благосклонная улыбка была его сильной стороной. Про этого Коха Саша знал, что и все: в Европе он был органистом, по его рассказам выходило, что выбирали его как лучшего из лучших. Может это и так: Кох отлично знал музыку, был солиден в золотых очках, поражал окружающих особым, европейским лоском. Как он превратился в социолога, Саша не знал, но, казалось, место администратора ему было уготовано с колыбели.
      
       Кох, сидевший напротив Саши, трогал золотую запонку, не мешая начальству собраться с мыслями. Саша тоже подергал пуговицы на манжете и вдруг обнаружил, что одной из них нет, а оттуда свисает длинная белая нитка! Он запустил руки под стол, мелко дергая ее, стараясь оторвать. И тут Сюзи начала.
      
       Она, Сюзи, выполняет работу за четверых - приходит на рассвете и уходит последней. Почему бы Саше не следовать ее примеру? - ее заботят режимные моменты и его исполнительность. Но даже это Сюзи могла бы не замечать. Она признает, что у него появляются интересные идеи, хотя представления, из которых он исходит... пришло время посмотреть на них повнимательней!
      
       Бюро получает серьезный заказ, и сотрудникам надо нарастить на концепцию имеющиеся данные - подкрепить идею или опровергнуть. Затем оформить результат. Количество результатов есть показатель интеллектуальной активности сотрудника. Сюзи удивляет, почему Саша, умеющий с увлечением отдаться работе, способен забросить хорошую тему на середине и начать новую! Которую он оставит так же, как предыдущую - едва что-то там поймет! Это феноменальная лень? У него нет силы воли? Нет, он работает над темой, но обрабатывает не ее саму, а выстраивает на ней какую-то глобальную картину: ищет связи, объединяет со смежным в единую структуру, раздвигает границы этой темы. Он копается в этом незапланированном объеме втрое дольше, чем любой сотрудник, и заваливает работу. Кому нужна эта гигантомания, эти сомнительные космические обобщения? Никто не ждет от нас этого, мы здесь не для того работаем! Вдобавок, он выдает две-три статьи в год, объявляя, что остальное - бессодержательная труха, следовательно, он унижает работу остальных сотрудников, труд которых сделал репутацию бюро столь высокой. Сюзи знает, что ему необходимо признание, но даже такой мощный положительный фактор не может дисциплинировать его!
      
       Из бюро время от времени увольняли служащих, но всегда с любезной улыбкой. Зазвонил телефон, и Саша, обалдевший от разноса в присутствии постороннего, не придумал ничего лучше, как потянуться к чужому телефону - на проводе был Грег.
      
       - Саша, извини, что звоню сюда, тебя в кабинете не поймать. Понимаешь, ничего сегодня не успел, невезуха, только твою машину разбил, еще их подвел, какая досада!
      
       Он сопел, кашлял, как на дистанции. Саша молчал, тогда Грег начал все сначала, детально объясняя, как он бегал по делам, говорил, торопился и вот - какая досада!
      
       Саша вдруг понял, что ему совершенно наплевать.
      
       - Пес с ней, - сказал он, - привези и оставь во дворе.
      
       Грег назвал его лучшим другом. Саша подышал в телефонную трубку и рассмеялся, а Сюзи с Кохом замолчали. Он с серьезным видом дошел до двери, взялся за ручку и сказал:
      
       - Не расстраивайся, Грег - честный человек, починит он машину, - и вышел.
      
       Сюзи саркастически скривилась, едва не назвав его идиотом, что Кох очень хорошо понял.
      
       Она не сказала своему заместителю, что Сашина внутренняя разметанность вызывала в ней презрение, но, одновременно, она различала в нем силу. Такой характер был для нее неразрешимой загадкой, потому что его свобода - в отличие от ее собственной - казалась ей неуправляемой. Эта, такая чужая свобода, временами пугала Сюзи, и все, что она хотела - это преодолеть Сашино глубокое сопротивление; если бы ей удалось это сделать так же быстро, как с остальными сотрудниками, очень возможно, что она не вспомнила бы о неприятном своеобразии его работы.
      
       - Будем за ним присматривать, - сказал Кох. Его белоснежные волосы красиво оттеняли благородное лицо музыканта.
      
      
      
       Глава 26
      
      
      
       По мере того, как Саша удалялся от кабинета, его мнение о Греге менялось, и когда он толкнул свою дверь, вылилось в готовую идею: надо кончать общие дела! Нехорошо стало на душе, противно стало. Грег с субботы ни словом не обмолвился об акциях, не рассказал толком, что в Городе случилось. "Я с ним только успеваю огорчаться..." - он подумал, что Грег, его лучший друг, предложил акции на эликсир скинуть. Саша расстроенно уставился в свои бумаги. "Покровительствует тебе-е-е, - пропел кто-то развязным, проникновенным голоском, - использует, а сам денежки наварит!" - и пропал. "Черт знает что! - смятенно воскликнул он, - некогда, решу потом!"
      
       Расстроенно глядя на свою статью и не видя ее, он подумал, что нужно хлорофосу купить, котов же лишних хлорофосом морят! Полез в карман, пересчитал монеты. "Купить две коробки, разбегались тут!" - негодовал он. Эти хозяйственные расчеты сбили осадок от противных мыслей о Греге. Надо предпринять что-то простое, самое естественное, и тогда дикости решатся сами собой. Он снова уткнулся в работу, но тут распахнулась приоткрытая дверь, и в кабинет заглянуло сразу несколько практиканток. В бюро они были важной составляющей, поскольку университет не только приплачивал бюро за их обучение секретам социологического мастерства, но практиканты вообще были немеряной бесплатной рабочей силой - во многом засчет них бюро и разбогатело. Сюзи знала, что Саша хорошо себя чувствует среди женщин, и посылала ему практиканток на учебу. Но это было приятно Саше только отчасти, потому что он терпеть не мог возиться с новичками и рассчитывал, что они сами внесут программу в компьютер, обработают материал, а он займется своими моделями. Под это дело он придумал несколько мини-тестов, которые вставлял в какой-нибудь пустячный разговор. Например, он заметил, что если человек может в двух словах выразить смысл Сикстинской мадонны, то, скорее всего, он потратит вдвое меньше времени на обработку материала, задаст вдвое меньше вопросов и ему, Саше, с ним будет вдвое меньше хлопот.
      
       Сейчас он посмотрел на практиканток, которые толклись в дверях, не зная, в ту ли дверь попали, и внезапно решил, что если их всех Сюзи послала к нему, он уйдет из бюро. Из Сюзиного бюро... Объяснение этому он не успел придумать, а решение принял.
      
       Но девушек, видимо, кто-то позвал, они вышли в коридор. Саша остался.
      
       Поработав десять минут, он открыл в компьютере файл с десятком крупнейших державных газет. Все номера переполнены статьями о бессмертии. Медицинской анализ... что такое стволовые клетки? положительные и супер-положительные результаты... Обзоры, дискуссии, анализ. Ему бросилась в глаза статья о волшебном перерождении тех, кто давно потребляет эликсир. Оказывается, они становятся не только моложе, но красивее и сексуальнее - это лучшие люди общества. А в толстых, безобразных идиотов превратились те, кому нет места в Державе - выродки, одним словом. Теперь-то по ним стало видно, кто есть кто! Саша не заметил, как просидел за газетами до самого вечера. Он хотел узнать, будут ли ученые и журналисты сами есть эмбрионов, но нигде прямого ответа не нашел. Как будто никто не решался поднять эту тему... не осмелился. Это было странно, потому что на этические темы статей пруд пруди, так в чем же дело? Ему пришло в голову, что, наверное, они потому молчат, что для себя положительно решили этот вопрос, и оттого в статьях не на этику, а на биологию ссылаются...
      
       Саша посмотрел "The New Times", газету Марка. Все первые пять страниц об эликсире, а в подвале маленькая заметка: принят закон о разрешении абортов до восьми месяцев. И тут позвонил Марк.
      
       - Я твою газету читаю, - быстро сказал Саша вместо приветствия. - Аборты до восьми месяцев? Дети после шести в инкубаторах выживают.
       - Без комментариев, - ответил Марк. - Конгресс спустил закон без объяснений и комментариев.
       - Клуб лоббировал?
       - Э-э... тут начинаются не нашего ума материи... Имена, люди - снимай шляпу. А у меня новость, я ведь из Зюй-Вена душу вытряс.
       - Хочешь, приду? - решительно предложил Саша, но у Марка было десять минут.
       - Правду скрыл? - вырвалось у Марка. - Ты просил копнуть фирму "Грей", но не сказал, что у тебя огромный пакет ее акций.
      
       Саша растерялся и молчал.
      
       - Я тоже не все тебе сказал, - неожиданно признался Марк. - Мои журналисты в университете бывали по разным делам и заметили, что коллектив лаборатории за год помолодел на десять лет. Стали разнюхивать, но много узнать не могли.
      
       Марк рассказал, что по Городу поползли слухи о бессмертии, и тогда шеф его надоумил проникнуть в лабораторию и узнать, в чем там дело, хотя сам был уверен, что слухи распустила желтая газетенка, что у них за углом. Марк сделал просто: нанял детективов и стал следить за головкой лаборатории. Быстро выяснилось, что у Александры был любовник по кличке Седой, человек совершенно левый, к эликсирному бизнесу не приклеенный, доли у него нет. Он занимается церковным бизнесом, церкви продает...
      
       - Помещения, что ли? Спекулянт землей?
       - Нет, после желтой прессы и проституции он начал основывать церкви и секты, поставил продажу христианства на конвейерный поток. Он секты организует, как коммерческие предприятия, и продает их желающим. Со всеми епископами и апостолами...
       - А "христианская мораль - доллар штука" - не его дело?
       - Его изобретение и Клуб. Я про Седого слышал, а вычислил его недавно. А ты про него знал?
       - Не встречал со школы.
       - А ведь он последний видел твою мать, он много лет был ее любовником.
      
       Сашу язык проглотил. Вспомнил сразу все, что знал о Седом. Но больше всего его поразил тот факт, что было что-то такое, что мать никогда не говорила ему о нем, их связи и делах...
      
       - Где же они встречались?
       - В гостиницах. Его любимая - "Белый единорог".
       - А если к нему нагрянуть?
       - Пробовали. У него нет своего дома. Иногда он живет в роскошных отелях, иногда снимает хибару, является в самых неожиданных местах, и всегда под разными именами. Кличка - Седой, а имени нет. Александра и Седой - твой личный фактор, я всегда готов тебе помочь. - И Марк добавил вежливо и очень осторожно: - Но для тебя, как для держателя трети всех акций, дело осложнилось тем, что Клуб взял под свою опеку выпуск эликсира, а Клуб - это Правительство.
      
       Саша знал, что Марк совладелец самой влиятельной державной газеты, богат, вхож в сливки общества, и его информация имеет огромное значение.
      
       - Их беспокоит ситуация в стране, этот ажиотаж вокруг эликсира. Они хотят, чтобы весь контроль был в общественных, профессиональных руках. Поэтому, Правительство купит патент на эликсир и весь пакет акций, - голос Марка взволнованно дрогнул. - В том числе, и твои, Саша.
       - А если я не отдам?
      
       Марк замолчал на том конце провода, и тут Саша осознал, что друг говорит с ним не так, как раньше... И дело не в упоминании высоких сфер. Что-то новое появилось в голосе Марка по отношению к нему... Какое-то особенное чувство, уважение, которое звучит, когда говорят с очень богатым или знаменитым человеком... заискивание? Как подчиненный чуть-чуть торопливо говорит с боссом, боясь, что могут не дослушать. Марк думал, что ответить, а Саша ощутил вокруг себя глубокое, ватное пространство почтительной тишины...
      
       На том конце пошелестели трубкой, и Марк заговорил извиняющимся тоном в том смысле, что Правительство готовит распоряжение, по которому акции будут конфискованы. И в дальнейшем все патенты на лекарства будут принадлежать государству, так как медикаменты стали слишком дороги и не по карману бедному классу. Саша насторожился, понял, что, кажется, тот гонит туфту. С какого момента? Но эта мысль появилась и ушла, потому что Марку при его доходах нет никакого смысла обманывать его.
      
       - Подумай и позвони, - сказал Марк, - мы с тобой решим, как выкрутиться из этого переплета. Я бы мог устроить, чтобы ты продал акции мне, а я смогу сохранить часть для тебя. Не благодари, я еще не получил согласия, - и он подождал, пока собеседник первый повесит трубку.
      
       "Посоветоваться с Грегом? - подумал Саша, но что-то удержало его от звонка: странно Грег себя вел, непонятно. - Или с Пихалковым?" - Он вспомнил деловое предложение маминого консультанта, но, настороженно посмотрев на телефон, и ему звонить не стал.
      
       "Марк меня уже к ним записал... - подумал Саша, внезапно ощутив глубокое волнение. - Не кто-нибудь, а Марк!" Ему стало жарко, как раньше, когда он думал о деньгах... да разве он мог не вернуться к ним мыслью?! Его охватил сумасшедший восторг. Но не от самих денег, а потому, что он впервые почувствовал страшную подъемную силу, таинственно заключенную в деньгах. Быть среди сливок! Вровень встать! Нет - над ними подняться! Если такой человек, как Марк, у его колен, что будет с другими?! Акции отдать? - никогда!
      
       У него поплыло в глазах, задрожали руки. Он понял, что не додумал наиважнейшую деталь, которая преследовала его всю жизнь, а теперь должна перемениться. Он сам знал, что с детства был как будто слаб, но не физически, а по-другому... не то он любил, не то умел... Мальчишки соперничали между собой и для этого спали со всеми девчонками, кто соглашался: как раз соперничество и превратило их в маленьких мужчин. А Саша сексом не интересовался, девчонок в записную книжку не вносил - успех свой не множил, не чуял, малохольный, где кроется вся сила. В институте то же повторилось - главную сласть частого обладания он не познал, так, чтобы свою славу другим показать, выше других влезть. Или вот с деньгами: возьмет и ляпнет о своей зарплате. Сто раз ему Грег говорил, что об этом - неприлично, а надо к месту ввернуть, как он, Грег, умеет, дескать, темные очки у него стоят семьсот долларов, а мобильник - полторы тысячи, а новая подруга - менеджер крупнейшей компании. И так Грег скажет, что сам насладится и в ответ получит зависть или одобрение, не важно, все - сок и горячая сладость. А Саша себя не двигает, женщин к себе не привлекает, что же он в жизни хочет? Людьми не командует - так кто он вообще такой? Чувствовал это Саша, но ничего поделать не мог, а знал: для людей не то важно, чем он обладает, а как он выглядит со стороны. Это и было ему безразлично... И кто сочтет его за равного? Кто впустит его в мужскую иерархию на любое место, кроме последнего?
      
       Теперь все переменилось! Он будет тем, чем раньше не был! С этой минуты он выше всех взлетит, одним махом они - богатые, хвастливые, сексуальные, удачливые, женщинам желанные - будут в его власти!
      
       Сашин взгляд упал на незаконченную работу, он засмеялся и закрыл компьютерную страницу. И тут же немедленно понял, что, пока жив, свои новые мысли он не скажет ни одному человеку на свете...
      
       Он запер кабинет и пошел к лифту, дальнему от Сюзиного кабинета, характерной вороватой походкой человека, убегающего с работы, но на середине пути замедлил шаг и неторопливо пошел по коридору, улыбаясь сослуживцам в открытые двери и мурлыкая какую-то песенку.
      
      
      
       Глава 27
      
      
      
       Саша решил пройтись, и через полчаса обнаружил себя на какой-то улице - длинной и пустой: прохожих нет, все вымерло - ни звука, ни человека. Оглянувшись, он понял, что заблудился. Заторопился, поворачивая, заходя в тупики, попадая на кольцевые улицы, - вокруг все то же. Прислушался: издалека донеслись звуки, испуганные голоса. Грохнуло из углового дома. Под фонарем пробежала женщина: ее лицо нельзя было назвать скучающим. Саша вытянул шею, разглядывая поразительную картину: за женщиной шли псы - один, два, три, четыре - они поворачивали из-за угла и тянулись цепочкой к парадной. Женщина оглянулась, взвизгнула и стремительно захлопнула за собой дверь. Саша оглядел ближайший дом. По закрытому окну неутомимо ползала крупная ящерица, а изнутри на нее смотрели две перепуганные старухи.
      
       Сзади подбежала женщина и взяла его за руку. Он вырвал ее, вскрикнув. Женщина тоже закричала, красная, растрепанная, тыча в сторону пальцем, схватила его за рукав и потащила куда-то.
      
       - Только за почтой сходила, а они повсюду! - она взвизгнула и повалилась бы в истоме, если бы Саша не стоял рядом. - Я не пойду! Сами, сами! - она отскочила в сторону, прижав руки к груди.
      
       Он подошел к дому, не зная, чего ждать. У входной двери сидели две мыши. Саша, раздраженно усмехнувшись, повернулся, чтобы уйти, но женщина, заметив его движение, истошно завопила:
      
       - Иди-и-ите!
      
       Он вошел в распахнутую дверь. Содрогнулся и повел глазами...
      
       По всей комнате ходило и ползало несметное множество животных. Сотни червей всех видов переползали по креслам, по чашке с недопитым чаем и дальше на печенье, огромные лесные тараканы и мелкие жуки покрыли разбросанную одежду. Какие-то ящерицы, которых Саша видел только в книгах. Между ними мелькали голые крысы, сороконожки, там и тут вспыхивали цветными переливами крутящиеся кольца змей. На горке с посудой сидел опоссум: его взгляд был не очень добродушен. В противоположную дверь заходили коты, по виду напоминающие одичавших, живущих на вольных хлебах. Все звери смотрели на человека, и Саша вспомнил дом священника, где во время пирушки из угла гостиной на Пихалкова темно и страстно глядели песьи глаза. Он заорал и, не помня себя, помчался вон. Все смотрели, но никто не бросился вслед. Только одна крыса прошла несколько шагов и остановилась, провожая глазами человека.
      
       Саша бежал по улице, женщина следом, крича. Из домов выскочили люди, бежали наперерез. Кто-то звал кого-то, кто-то задерживал. Женщина отстала. Он опомнился на широком проспекте. На автобусной остановке он сел, закурил. "Сначала мухи и комары, - думал он, - а теперь гады в дома полезли! А если тигры и львы потянутся?!" Он почувствовал, что сидит на чем-то. Подсунул под себя руку и вытащил обрывок рекламки... фармацевтическая компания "Веч.Бес". Вскочив, он бумажку эту закинул на другую сторону проспекта.
      
       Подошел автобус, Саша пробил прошлогоднюю, истраченную карточку, только приблизительно зная, куда его привезут. В его голове был хаос. У шофера громко работало радио, многие в салоне перешли поближе к нему. В программе "Уютный уголок" домохозяйки в отчаянии рыдали о своих собаках и кошках.
      
       - Серенький красавчик мой, Грей зовут! - крикнула хозяйка, а у Саши дернулись коленки. - Взбесился, не в себе! Ходит и ходит, ничего не делает, а глаза - кошмарный взгляд! Сначала гады полезли - муж устал убивать! А теперь котик мой ненаглядный!! - Интервью закончилось слезами.
      
       Журналист предлагал собираться в отряды самообороны, если это правительство ни к чему не способно. Тут мнения сразу разделились: большинство хотело убивать чужих животных, но не хотело убивать своих. Но своих боялись все равно.
      
       Перед Сашей на сиденьи качались головы двух стариков с одинаковыми ярко-седыми волосами. Он нервно скривился и пересел на другой ряд.
      
       По радио голос ведущего перемежался визгливыми голосами, кричали про полную дезинфекцию, катастрофу в масштабе Города, отсутствие надлежащих химикалий. В ответ гремел довольный мужской голос, убеждая, что чего-чего, а ядов их компания выпускает достаточно. Его перебивали, что они-де взвинтили цены на химию искусственно, пользуясь бедственным положением, гнусно на этом наживаться и т.д. Мужчина гудел, и было понятно, что наживаться он, конечно же, будет.
      
       Водитель сменил программу. Торопливый голос кричит неразборчиво, в поле, на ходу:
      
       - Эти быки, ну просто обычное стадо, ломятся грудью в деревянную загородку! Что-то небывалое! Мы в безопасности, рядом со мной хозяин и его жена - они ничего не понимают! Говорят, что такое впервые! Там, там! - голос стал выше, - к ним присоединились лошади! Что они делают? Плохо видно, в поле фонари не провели! - Женские крики, журналист перебирает микрофон, роняет со стуком, ругается, все бегут куда-то. - Эй! Куда-а-а?!... - ругань сильнее. - Сломали, сломали! - вопит журналист. - Быки куда-то идут, за ними потянулись все! Бешенство! Повальное! Сенсация!! Только на нашем канале!!
      
       Саша посмотрел в окно. Над автобусом, скорострельной дробью в свете фонарей, летело множество птиц самых разных видов. Стае не было конца, птицы тучей закрыли полнеба. Он крутил головой, то отодвигаясь от окна, то снова разглядывая этот странный полет. Птицы летели, ни крича, ни мешая друг другу, словно были не чужие в этом общем полете. Значит ли это, что цель важнее разобщенности? А что это за цель? Ему пришло в голову, что он не понимает, что делают звери. И никто вокруг не понимает. Человеку очень плохо, когда он не может изменить мир. "Но как же менять, если ты чужой? - думал он. - Люди все время что-то делают с природой, она как будто конвейер для воспроизводства пользы. Агрегат из потустороннего мира".
      
       В этот момент автобус повело. Он заскользил мягко, как по льду, - длинным, овальным движением, Саша прижался к окну. В свете фонарей было видно, что все шоссе вымазано зеленью с бурыми разводами. Миллионы лягушек, варанов и змей переползали дорогу - серый бетон скрылся под зеленым цветом животных! Казалось, все скачущее, ползающее обширной, немеряной рекой вышло в путь. Как странно двигались лягушки! Они вытягивали головы и подпрыгивали все вместе: прыг-прыг... - от их одновременного, синхронного движения по дороге шли мягкие волны, как бывает, когда на спортивном шоу все вместе поднимают и опускают руки.
      
       Водитель снизил скорость, автобус выровнялся и продефилировал мимо опрокинутой машины. Задрав колеса, она валялась в кювете, вся вымазанная зеленой смазкой. Скоро попалась другая, третья. Саша отвернулся. Ему был противен мутный темный свет вместо солнца и грозная ночная жара, омерзительна зеленая давленая масса, покрывшая дорогу. Он рассеянно и тяжело смотрел перед собой, впервые в жизни чувствуя, что ненавидит Великий Город и все связанное с ним. О своих делах он позабыл.
      
       Участок дороги с лягушками и змеями скоро кончился, пассажиры забились по своим местам. Шофер с мрачным видом выключил радио, даже музыку не оставил. На сиденье рядом с Сашей валялась оставленная кем-то газета. Он пробежал первую страницу. Репортаж из Конгресса. Те, кто не попробовал эликсир, требуют остановить безобразие и очистить Город. Те, кто сидит на ампулах, а таких, как сразу выяснилось, большинство, кричат о свободе выбора. Дали слово кому-то из руководства Клубом, Саша эту фамилию не встречал: "Вы забыли, в какой стране живете? Ваша безопасность - наша главная задача! Сегодня мы идем навстречу вашим желаниям: цена на эликсир снижена на тридцать процентов. Спешите, не упускайте ваш шанс! Сегодня или никогда!"
      
       Парламентарии:
       - Подите к черту с вашим эликсиром!
       - Не имеете права препятствовать честному бизнесу!
       - Хорошее общественное начинание!
       - Можете и не покупать!
       Мы живем в демократической стране! - обобщил журналист".
      
       Саша скользнул взглядом на другую страницу и наткнулся на статью о Лучшем Медицинском институте. Начальный этап - мыши.
      
       "Было обнаружено, что при переработке эмбрионов в эликсир выделяется какая-то энергия - это случайно заметили на лабораторных мышах. Странным показалось поведение мух, живущих в лаборатории. Их стали изучать, а за ними микробов и рыб. Нашли, что у всех подопытных животных под воздействием выделяемой энергии появился неизвестный науке ген. Этот ген показал необыкновенную устойчивость и стремительный рост, может быть, как самый эволюционно свежий? - наука пока не знает. Но зато были описаны поразительные вещи: генетически измененные особи мутируют, приобрели неизвестные доселе черты. Например, мухи не могут подняться на крыло, когда их глаза загораются ультрафиолетовым излучением, подопытные крысы непрерывно виляют хвостами и у них капает слюна, как у собак породы Ньюфаундленд, а рыбы в лабораторных аквариумах разучились плавать, ведут активную жизнь по ночам, ползают по дну и булькают. Все это было замечено в прошлом сезоне, а в этом, нынешнем, природа преподнесла нам прелюбопытнейшие загадки.
      
       При переработке человеческой массы в эликсир остаются небольшие отходы, нечто вроде сухого остатка. Фабрика их сбрасывала в реку. Этот ингредиент попадал в миллионы существ, живущих в воде, в рыбью икру, из нее в мальков и рыбу, а далее в водоплавающих птиц и людей, питавшихся рыбой. За два сезона новый ген разросся и дал поразительные результаты. Наши читатели помнят рассказ о ребенке со вторым лицом на затылке? - это была правда. Зафиксировано рождение девятого такого ребенка..."
      
       Саша оторвался от газеты и вспомнил, как они с киприотом смеялись над этой газетной уткой. Он уткнулся в текст:
      
       "Разумеется, ученые дадут объяснение этому феномену, но не это интересует их сейчас больше всего. Появились некоторые тревожные симптомы... На фабрике по переработке человеческой биомассы начал тяжело болеть персонал. Объяснение этому новый глава лаборатории Лучшего университета Зюй-Вен дает следующее: вирусы и микробы в латентном состоянии не приносят вред человеку, но теперь, под воздействием выделяющейся новой энергии, они стали мутировать. Нет, это не чума, не оспа и не СПИД, болезнь персонала не описана наукой. Разумеется, они полностью изолированы. Но мы не можем скрыть от общественности правду. Она заключается в том, что несмотря на перспективу бессмертной жизни, несколько больных умерли..."
      
       Саша опустил газету. "Вирусы стали бессмертными. Как люди, которые пожирают зародышей... И мрут вместе. Но человеческий материал ели не только работники фабрики..."
      
       Ветер занес в окно смрадный запах. "Грег прав, - подумал он, - какой-то тухлятиной тянет с Запада".
      
       Безумный автобус катил в неизвестном направлении. Саша надавил на сигнал, водитель остановился. Он спросил название.
      
       - Улица "Грей", - ответили с остановки.
      
      
      
       ***
      
      
      
       Домой он попал через час. Его улица, всегда такая симпатичная, показалась ему уродливой. Палисадники вокруг домов - газон левее, газон правее или в центре. Деревья и кусты раскиданы, как подушки на диване. Под фонарями, в круге света, стриженые газоны казались сделанными из пластмассы: края обструганы машинкой, буде трава не перевесилась через поребрик, все гладко обсосано, простерилизовано без ошибки. Саша раньше не замечал, а сейчас его покоробила эта разделанная под орех природа. Интерьер, словно в операционной, где в стерилизованных мисках разложены кастрированные органы. И там же, за заборами, погасшие глаза кастрированных друзей человека.
      
       Саша смотрел на соседние дома - в них слышались возбужденные голоса. "Темнота, один сплошной грей..." - бормотал он. Отяжелела голова, накатила какая-то мучительная, непомерная усталость. Среди бумажек в кармане он нашел пластинку с таблетками от головной боли и выпил две. Он чувствовал себя очень плохо. "Может, грипп начинается, вот и горло болит..."
      
       Он зашел в спальню, упал на кровать, уткнулся в одеяло. "Хорошо было не знать, - неслось у него в голове, - что это сделала мать... Придумала, бизнес наладила, продала..." - Его охватила ярость. Он не подумал, как бы он сам поступил на ее месте, если бы на нем висел колоссальный долг и он бы стоял на грани банкротства. "Когда человек потакает пороку, начинается грех," - вспомнил он, вскочил, в исступлении швырнул телефоном об пол и с перекошенным лицом выскочил из дома. Он бегал по улицам, чувствуя к матери настоящую ненависть, стараясь стряхнуть эту невыносимую ношу, из-за которой он вообще не понимал, как жить. Внезапно встал в огромном волнении. Что такое? Ведь он не может без нее. Откуда такая ожесточенность? - противоположные чувства смешались в его сердце. Но яркая сила испытанной злобы перевернула его душу - нет, мать наверняка не хотела такого результата! Она изобрела лекарство, нужное всем, - продлить молодость, жизнь. А то, что случилось с ее делами в кризис, могло быть с каждым!
      
       Как нужно увидеть ее и сказать: у нее не было другого выхода! Это был соблазн, нужда - это был рок, он двигает судьбу! Что только не сделал человек под давлением рока... Каждый стоит перед выбором, и чем он сам лучше других? Саша видел перед собой мать, как живую, и думал, что сейчас их жизнь встает перед ним ярче и правдивее... Он понял - самоубийство было ее выходом. На ней сотни людей, обязательства, договора - она ничего не могла остановить. Она поняла, что натворила, но было поздно: процесс пошел, поступок был сделан... У Саши все поехало в душе. Наверняка она хотела задержать, говорила, объясняла - не может быть, чтобы партнеры не знали? Значит, знали! Потому что, когда она покончила с собой, компания развивалась, открыла Клуб - они поставили дело на поток. Но кто может остановить поступок, повернуть назад?
      
       Он пошел по улице, не видя, не соображая. Ноги сами принесли его назад, к дому. Лестница. Под ногами мелькнули знакомые ступени, он, кажется, входил по ним тысячу лет... Как потерянный, он вошел в свой открытый дом. Его охватила острая, невыносимая тоска. Дойдя до маминой комнаты, он обошел ее, скользя взглядом по предметам, как будто прислушиваясь к чему-то. Перебирая вещи, подошел к платяному шкафу и открыл его. На вешалках висело множество платьев, он знал их все. Дотронулся до темно-синего, из мягкой ткани - оно нравилось ему больше других. Держа в руках знакомую вещь, он медлил, наполняясь ее теплом, сердце его заныло, он поднес платье к лицу и вдруг ощутил запах мамы. Запах не мог сохраниться, но Саша сразу вспомнил его. Он поднес платье ближе, вдыхая. Сел между платьями, прижал их к своему лицу и горько, тяжело заплакал.
      
       Он долго сидел здесь, в своей любимой комнате, и как во все эти месяцы облегчение от слез не наступило.
      
       В комнатах замерла глубокая тишина. Он был один в глухом, ватном пространстве дома. Свет не двигался, прилипнув мутными пятнами к серым предметам. Как будто вакуум окружил его, поднял и понес: без воздуха, движения и мыслей - прочь от любимого и самого нужного - туда, где, наконец, бессмысленность чувств становится милосердием...
      
       Он пошел в ванную, в темноте открыл воду. Оставил лампу в коридоре. Разделся и лег в воду.
      
       На двери ванной застекленная часть выложена витражами: звери, птицы, человечки в профиль, в фас, что-то делают, тянут куда-то руки. Через тонкие витражи яркий свет из коридора отпечатал силуэты на окружающих стенах. Графика. Черно-белый мир. Увеличенные фигуры на стенах всколыхнулись, подались и пошли. Они поднимали и опускали руки, совершали что-то важное, необходимое. Преодолевали, насаждали. Они снимали урожаи своих дел и начинали все сначала... Бесконечные усилия идущих в профиль, смотрящих в лицо.
      
       Открылся уличный балаган. Возник Великий Город, но на подмостки вышли король и дамы. Они пили вино, подливали в бокалы яд из пузырька, что-то желая друг другу. Один за другим они падали, как подрубленный ствол, их сменяли другие.
      
       Шли пиры в каждом богатом и бедном доме. Жгли огонь и точили ножи. Гнали и убивали стада животных и пользовались их мясом. Убивали множество птиц и рыб и пользовались их мясом. Срывали множество растений, и все это съедали. Деревья рубили, использовали их тела. Люди во всем нуждались больше и больше - они не знали остановки в пути. Они боялись и ненавидели природу - эти бесплотные человечки - Саша не мог оторвать от них глаз - но, одновременно, они - могучие, все пространство заполнившие собой, и здесь, на стенах ванной, и там - в стенах залов, комнат и лачуг. Он следил за их неустанным, натруженным движением. Он видел взмахи топоров и тех, кого они убивали, и кровь, выступающую у них из-под ногтей.
      
       Одни прожили свой срок, сменились другими, ушли навсегда. Но за ними, словно невидимый след, осталось нечто. Особая воля, упорный смысл, для чего должна двигаться жизнь. Воля, воля в утверждении себя! Властное, неумолимое преодоление мира: каменных гор и текущих вод, растений больших и малых, всех бегающих и дышащих. "Вот в чем смысл жизни, - думал он. - Как стыдливо мы обходим молчанием эту страсть - никто не скажет о себе: "Я пришел убивать".
      
       Вот тени стали благообразнее, труднее различить их неприкрытую жадность. Цивилизованные лица, цивилизованные манеры и шляпы. Саша второй раз заглянул в их сердца и увидел: и в них трепещет единая воля идущих. "Конечно, есть робкие, бескорыстные и благородные, их совсем немало, - размышлял он. - Если добрые и честные появляются поодиночке, все идет хорошо. Но когда люди сливаются в толпу - все становятся похожи друг на друга; важные и возвышенные идеи исчезают под массой второстепенных, лежащих вблизи; своеобразие целей неуловимо меняется на однотипность; хорошие, чистые ценности погрязают под меркантильной выгодой. И вот уже нет робких и добрых, а есть огромная толпа, живущая по иным законам. У каждого народа свое лицо и свои цели, которые он намечает бессознательно, но так, что эти цели совершенно соответствуют его лицу".
      
       У человечков на подмостках сменились костюмы - что нового в этих временах? Саша видел, что люди все быстрее забывают друг о друге и о себе, все меньше великого они оставляют после себя. Засветились новые, блестящие огни, освещая подиум. Они сияют все ярче, страшнее, так что во всем мире видна одна эта площадка. Голоса звучат из динамиков, говорят речи, сливаясь в неумолкающий шум. Вокруг подиума все исчезло, утонуло во мраке, и монолитом веет от подмостков, отрезанных от всего мира!
      
       Он в третий раз заглянул в сердца людей и почувствовал, что с подиума ползет страх. "Слиплись все вместе... Зачем? - ведь они не любят друг друга и жизни человека не дают цены. Равенство признали, бумажки о том подписали, - увидел он. - Но равенство для людей самое нестерпимое... Так зачем им оно? - подумал он и ответил себе: Ради власти". Тени обменялись бумажками, хватают друг друга за кисти рук, трясут. Из-за пазухи потащили ампулы, стали друг другу в уши наливать. На пузырьках надпись: "Вечное Бессмертие". "И мы с мамой среди них..." - понял Саша.
      
       "Человек сам установил, в чем свобода, - думал он. - Но в безблагодатной свободе ему остался один страх. За него он отомстил природе - насилие над ней познал и упился им. Вот он тащит камни, громоздит их друг на друга, как я сразу не разглядел. Что же он делает, разрушив все вокруг? В память о насилии своем человек сложил мавзолеи и храмы. Поставил обелиски и похвалил себя. Разделил землю, воду и тварей, опоясав проволокой, и назвал это законом. Возвысился над землей, водой и тварями иными. Теперь, с этой высоты любое дыхание ничтожно, но не я, не я! Над малой тварью сладко власть свою утвердить. Расчлени, расчлени и живность каждую, и твердое, и жидкое, и мысль и загадку всякую, и явление всякое. Расщепи все вокруг на мелкие осколки, чтобы не стало цельности, общей связи всякого с каждым, чтобы не стало космоса на земле, не стало тайны на земле, чтобы всякое пришло в ничтожество, стало тенью так, как мыслит тень себя, отомстив миру..."
      
       Саша закрыл глаза, надеясь, что все пропадет, но когда открыл их, увидел, что балаганный занавес заволновался. Там и тут появились темные, дымные пятна - они набирали силу, пухли, как будто вспыхнут все разом. Он следил за багрово-черными разводами, забыв зажечь свет или забрызгать водой алую материю, чувствуя, что должен что-то понять. В его голове вихрем неслись мучительные мысли: "Все погубит надменность человека. Разорванные узлы, безотрадное расставание, где небо поднимается вверх, земля мешается с землей, и только тень остается тенью, погруженной в себя, - она пирует бесплодие собственного мира. Задолго до того, как люди убили пришедшего к ним Бога, они разбили в мире связи, порядок и закон, и, увидев Его, сделали с Ним то же, что с другими".
      
      
      
       Глава 28
      
      
      
       Саша вышел в гостиную, зажег лампу. Сел на диван, уперся взглядом в стоящее напротив кресло, чувствуя расширяющуюся боль, огромное одиночество... Словно больше нет близких, словно все новое, что он несет в своей душе, никогда не сможет быть разделено никем. Только осталось неподъемное дело, начатое здесь, в его доме, может быть, в этой комнате, где мать обдумывала все...
      
       Он потянулся набрать номер Кэти, как телефон зазвонил в его руке.
      
       - Это Зюй-Вен, я вас искал.
      
       Еще день назад он хотел встретиться с этим человеком, но сейчас понял, что не нашел его, потому что боится. Грубо спросил:
      
       - Что вам нужно?
      
       Зюй-Вен вероятно услышал Сашин тон, но сделал вид, что не заметил. Он миролюбиво сказал, что ему нужно объяснить нынешнюю ситуацию в университете, и Саша поймет, почему. Лаборатория занимается только научными разработками, владеет патентами на них. В частности, патент на эликсир принадлежит трем учредителям: университету, творческому коллективу лаборатории и Сашиной маме, а теперь - вам, прибавил китаец. Понятно, что Саша, не будучи ученым, не может руководить научной лабораторией, вот по этой причине Зюй-Вен и звонит. Саша, конечно, понимает, - и Зюй-Вен этого не скрывает, - что после смерти Александры, он, ее заместитель, может занять место декана по научной работе, но честолюбие мы все можем понять и простить... Поэтому, он предлагает выгодную сделку, большие деньги за его пай - Зюй-Вен назвал такую огромную сумму, что Саша действительно задумался. В случае согласия, он получает денежный эквивалент участия матери в новом открытии, а он, Зюй-Вен, вместе с паем забирает формальное право на патент и руководство научным проектом.
      
       Саша размышлял. Аргументы Зюй-Вена показались ему очень понятными и убедительными, он бы сам так поступил. "Карьеру человек делает, хочет стать директором лаборатории..."
      
       - Я вас понял, Зюй-Вен, я подумаю.
      
       Расстались они тепло, но Саша о китайце быстро забыл. Он больше не может. Ни спрашивать, ни узнавать, ни говорить об этом... Ему нужна Кэти... Забрать ее, уехать куда-нибудь на неделю. Хотя бы дня на четыре, или на три. Побыть там вдвоем, подумать обо всем... Но он знал, что Сюзи его и на два дня не отпустит. И обзор для рекламщиков не закончен.
      
       Он открыл свое любимое пиво - бельгийское девятиградусное "Леффе" тройной перегонки, быстро выпил одну бутылку, со второй, обойдя разбитый телефон, подошел к другому и набрал номер Кэти. "Позвать ее сюда пожить?" - успел он подумать, как она взяла трубку.
      
       - Я устал, - сказал он.
       - Грег не мог тебя найти, где ты пропадал? - в тревоге.
       - Мобильник был не заряжен. Я весь иссохся по положительным эмоциям. Даже абсолютно мокрое пиво не помогает.
       - Где ты был?
       Саша переложил трубку в другую руку.
       - Я был у священника. - Он решил все-таки рассказать об этой встрече.
       - Этого еще не хватало! Один?
       - Нет, там был Пихалков, русский.
       - Новый? Богатый?
       - Очень.
       - Ну и как тебе??
       - Надо бы анализ на сумасшествие.
       Кэти залилась с восторгом:
       - А ты не верил! Пошлость какая, Господи помилуй, Господи помилуй! - она всплеснула руками, трубка выпала на колени. - Что он там делал?
       - Думаю, что обмануть меня хотел, скупает акции фирмы "Грей".
       - Не знаю такую.
       - А Клуб знаешь?
       Кэти крикнула радостно:
       - Грег меня в Клуб пригласил, он с Седым знаком!
       - Летишь к сверхновой звезде, дорогая? Прихвати скафандр, чтобы остаться в живых.
      
       Саша забыл, что хотел позвать Кэти к себе. Его лицо потемнело, по нему прошло недоброе выражение, сарказм, и, только что уставшее, погруженное в себя, оно обезобразилось ревностью, злобой от новых чувств к матери и Седому, в которых он сам не успел разобраться, но которые сейчас поднялись от слов Кэти. Кровь отхлынула от лица, и в ярости, превратившись в одно твердое, собранное целое, всем существом идущее к новому решению, он прошипел:
      
       - Я Клубу кислород перекрою. А если понадобится - Грегу.
      
       Он не думал, что будет с его бизнесом и новыми деньгами.
      
       Кэти потрясенно замолчала.
      
       Услышав в трубке тишину, Саша внезапно понял, что она ничего не знает, а он крупно проговорился. По краю сознания пролетела мысль, что Кэти догадается о его ревности к Седому, и он мгновенно загасил ее в себе, как будто утопив вдали от чужих глаз. Ярость оставила его, он лихорадочно вспомнил, что в газетах прочитал, словно это и было главной причиной его вспышки:
      
       - Торнадо, предсказания и ясновидение! За неделю появились сотни разных сект - народ-то стал верующий... после пожирания детей. Уеду.
       - Да ку... - она оборвала себя на полуслове, - Сашок, ты в Россию эмигрируй, ха-ха-ха!
      
       Нехорошо Кэти промахнулась... Не этого он от нее ждал, раздраженный ее вздорностью, которая ему меньше всего была сейчас нужна, тем более, ее неуместные остроты. Может быть, жизнь повернулась бы иначе, но невозможно понять: оплошность - все-таки часть закономерности или только внезапный блеск поступка, чувства - неожиданного, как поворот ограненого камня.
      
       - Ты русских всего лишила, даже возможности быть несчастными.
       - Это поп дал тебе ответ на русские насущные вопросы?
      
       Он пропустил ее иронию мимо ушей, а ответил своим мыслям:
      
       - Нет смысла ехать в Россию. После коммунистов России был дан шанс - она его не приняла. А теперь как будто Божья кара... Просить можно только о милосердии.
       Кэти засмеялась, потеплела:
       - Ты мне нравишься - красный коммунист со свечкой! Приезжай быстрей!
       - Нет.
       - Ты всю жизнь один! - разочарованно и раздосадованно.
      
       Топчущиеся на одном месте отношения с Сашей, дряхлые, неуточненные, вызывали в Кэти неутихающее, быстро распаляющееся раздражение. Она все глубже погружалась в эту мучительную зависимость: чем труднее делалась связь, тем ненавистней и притягательней она становилась.
      
       - Если о тебе книгу написать, то мужчины будут раздражены, и книга им не понравится, потому что ты - брошенный ребенок, - сказала она, надеясь его задеть.
       - Меня стало много больше благодаря тебе, - парировал он, держась стойко.
       - А про себя уверен, что титан.
       - Мне женщины помогают в это поверить. Например, ты.
       - И мама!
       - Какой стог сена ты перекидала, чтобы достать эту золотую иголку? Пролила мед на разбитое сердце... Какое же у меня семейное положение? - спросил он и ответил: - Хреновое.
      
       В следующие пять минут Кэти развернула убедительную панораму Сашиной недальновидности в личных отношениях. Он не слушал этот эпос, а она не слушала его.
      
       "Сына надо назвать претенциозно, как себя: Александр и Александра!" - Кэти нравилось временами отводить душу, когда она чувствовала себя сама собой, никем не видимая и никому не обязанная чем-то там особенно высоким. Потому что тень мамы, умершей, но незримо наполнявшей все, еще крепче, чем раньше, держала Сашу, не оставляя для нее, Кэти, ни малейшего просвета.
      
       - Ты, детка, жил в золотой клетке! - дала она себе полную волю, чувствуя, как ей надоела эта навязанная жизнь втроем. - Твое прошлое не похоже ни на чье, только оно не дает тебе прохода в настоящем. В итоге - разлад с миром. Тебе же никто не нравится, кроме твоей мамы. И на поступки ты не способен!
      
       "Настоящая жизнь была и прошла", - внезапно успокоившись, подумал он и сказал:
      
       - Зато в детстве я жил в вечном времени...
      
       Кэти замолчала, почувствовав себе угрозу.
      
       - Взрослый времени не чувствует, а ждет событий. Я заметил, что взрослый каждое следующее десятилетие воспринимает вдвое короче предыдущего.
       - А в утробе, - она засмеялась, - нулевое время?
       - В утробе... я думаю, ребенок живет вечно. В детстве я тоже жил в вечном времени. А теперь для меня остались одни события.
       - Как я, например? - сказала она полуутвердительно и сразу пожалела об этом.
       - Да, как ты. И вообще все, - он зачем-то сказал правду и повесил трубку.
      
       И почувствовал огромное облегчение. Сопротивление, любвеобильность, мрачная ирония, пагубное молчание, трагические ноты - конец всему. Больше он не позвонит!
      
       Выбрав из поставца бутылку и прихватив стакан, Саша вышел в темный сад. Он прихлебывал терпкое красное и думал, что Кэти не сливается с тем образом женщины, который живет в нем. Ей не сделаться глубокой, недостижимой. Их чувствам никогда не дойти в ту единственную, желанную глубину, где живет и трепещет его сердце, где лежит его неизменная и строгая память. Там, неподвластный переменам, хранится незамутненный образ, по которому можно поверять жизнь. "С мамой мы были одно существо, - думал он, - поэтому она говорила, что в семье слова не нужны. Наша жизнь шла вот так:
      
      
       Мой рисунок.
      
      
       Конечно, он мог бы предсказать, как повернется у них с Кэти. Ведь он и раньше понимал, что с ней не будет близости, только не отдавал себе отчета. Он даже заранее был уверен, что ничего не выйдет! "Кроме того, - подумал он, - она не любила маму". Оформилась эта мысль - Саша успокоился: думать было больше не о чем. К тому же он допил вино.
      
       Он вернулся в дом, часы отбили три утра. Внезапно, в полной тишине дома зазвонил телефон - от неожиданности он вскочил. Телефон загремел снова. Он протянул вперед руку, сделал шаг, но сообразил, что это, конечно, Кэти. Одиннадцать, двенадцать звонков глубокой ночью - это она! Нет, он трубку не поднимет, все кончено.
      
       Он повернул в спальню, повалился на постель. Сколько раз он пытался уйти от нее... и всегда что-то удерживало. Его настигло длинное, упорное чувство, как вялая зубная боль - жалость... Он начал маяться, пережевывая мысли опять и опять: что-то говорило ему, что сегодня он был неправ. Перебирал аргументы, прибавлял к ним новые. В конце концов, чувство творимой им несправедливости отпустило его. Тогда он подумал, что все-таки прав. Конечно, прав! Кэти и другие ищут понимания, но не настоящего, а такого, чтобы оно не касалось того, что они сами не хотят открывать. "Ей нужна толика моей души и - для чего-то. Для своих, в сущности, себялюбивых целей. Все женщины любили меня за что-то, и только мама любила ни за что".
      
       В это время Кэти, смотря на темную стену своей спальни, думала: "Скоро ты вернешься ко мне. Ты обязательно поймешь: одинокие матери, спасаясь от одиночества, растят ребенка для себя, хранят, лелеют - для себя, и только женщины, как дети, любят ни за что".
      
      
      
       Глава 29
      
      
      
       В субботний вечер Кэти второй час без толку болталась по дому. Саша не звонил уже несколько дней. Она, оскорбленная, молчала тоже.
      
       За окном струилась темнота, и внимательному взгляду в слоистой, загадочной глубине старалась, но сама не могла открыться отличная от человека, но тайно связанная с ним ночная жизнь. Кэти почувствовала это, когда серый туман коснулся кончиков ее пальцев. Они тонко задрожали, и середки ладоней сделались холодными. Она быстро пробежала по дому, закрывая шторы, плотно натягивая их на боковые щели. Дом стал надежнее, но ee это не успокоило - что-то происходило с ней самой. Она взволнованно пошла по комнате, ноги занесли ее в ванную. Там она с интересом стала разглядывать себя в зеркало.
      
       Ершик ее волос, с утра выкрашенный в веселенький апельсиновый цвет, уже подсох, и длинные волосы надо лбом легли дугообразно, так, как она углядела в журнале. В карих глазах совсем не было заметно вечерней усталости, а губы, в общем, самые обыкновенные губы, начали припухать и розоветь. Опять началось! Она засмеялась и придавила их пальцем: скоро они станут совсем красными - в разнообразных ямочках. Еще полюбовавшись на себя в зеркало, она пошла переодеваться. Сначала отбросила джинсы, еще быстрее комбинезон, следом - вообще всякую идею о брюках. Из шкафа выскользнуло узкое тугое платье с высоким горлом и голыми руками - Кэти посмотрела себе за спину: в овальном вырезе обнаженная спина сияла белизной до самого пояса. "Елки-палки, - пришло ей на ум, - скрывающая вещь, хорошо подобранная, - по-новому открывает тело!" На кровать полетел совершенно негодный здесь лифчик. Из коробки появились туфельки на высоких каблуках. Глаза Кэти не красила по теперешней моде, но крепко душилась. Почти одетая, она быстро сунулась в зеркало: губы уже раскраснелись и началось заметное жжение. Уже через пять минут она промчалась по своему "Тупику Свободы" в сторону "Тем Еще Известному" району, где и оставила машину.
      
       В такие часы, гуляя по улицам, Кэти никогда не замечала мужчин, похожих на Сашу, мужчин с мягкими чертами лица, - ее глаза видели только жесткие, мужественные лица. Она всего только шла пить кофе, потому что когда у нее распухали губы, ей становилось легче, если их обдувал ветер. Красный цвет ее губ нарастал, а вместе с ним менялся их абрис, становясь все более изогнутым. Уголки губ изящно приподнялись вверх, двигаясь то иронично, любезно, то изысканно-небрежно, так, что невозможно было оторваться от этих горящих губ. Но мужчины и не отрывались. У каждого, идущего навстречу, углы губ, в свою очередь, делались глубже, темнее и начинали странно вибрировать, а Кэти в их глазах совершенно преображалась: движения длинной стриженой головы становились мягче, острые руки круглее, юбка сама собой непостижимым образом укорачивалась, а в ее размашистой походке сквозила женственность, которая до той минуты в ней боялась быть опознанной. Еще немного - женщины перестали смотреть ей в лицо, разглядывая что-то вдалеке, и это был самый верный знак, что с Кэти, наконец, все хорошо. Она шла неспешной, радостной походкой, смакуя каждое движение, наполнявшее ее внезапной уверенностью в себе. Кто-то из встречных приостановился, кто-то затянул песенку и повернул за ней. С той стороны улицы, подойдя к поребрику, ее проводили длинным взглядом.
      
       Ветер обдувал Кэтины горящие губы, ее глаза мерцали в свете блестящих фонарей, но пока она старалась не замечать закипающий вокруг нее водоворот - ноги несли ее дальше, к какой-то едва различимой цели. И в этот момент ей на глаза попалась театральная афиша: "Супружеский долг". Исполняется впервые!"
      
       "Как же я могла забыть, тут знакомые!" - присвистнула она. Через несколько минут добежала до соседней улицы и, с размахом употребив свои умения, оказалась за театральными кулисами. Сама постановка интересовала Кэти лишь отчасти, но в этом театре играл Георгий, знакомый из Сухуми, и Левка - из Одессы. Оба они оказались не заняты.
      
       Кэти ввалилась в гримерную с таким видом, как будто она шла к ним всю жизнь и вот, наконец, дошла. И не физически, а как бы душевно. В общем, было приятно сознавать, что человек шел именно сюда, именно к тебе. С другой стороны, по Кэти было видно, что она все время ходит по людям и до-хо-дит до них, и это как будто и есть конечная цель.
      
       Сегодня она была в ударе и восторженно заливалась: какие новости слыхала, где побывала, кого видела - все с юмором, приметливо и умно.
      
       - Дэвишка, а дэвишка! Пойдем в лэс - город пакажу... - простонал тот, что из Сухуми.
      
       Кэти радостно разглядывала его красивое южное лицо, на котором брови взлетали поочередно острыми дугами, оттеняя всякую интонацию их владельца.
      
       Смеялись, веселились, решили по Городу покататься. Появилась подружка Лили из костюмерного цеха, в комнату зашел поболтать актер Николаша, Георгиев друг, а остался около Кэти - личность вытянуто-удивленного вида, с открытыми зелеными глазами и тонкой кожей лица. Начиная говорить, он близко придвигал к собеседнику лицо и смотрел, не мигая, в самые глаза.
      
       Спектакль кончился, и компания, утрамбовавшись в машину, помчалась искать развлечений. Их видели во многих местах. Трудно пришлось владельцам двух соседних баров. За час компания выпила все пиво в первом заведении. Всклокоченный бармен помчался занимать спиртное напротив, но там ему не дали. В это время Кэти с дружками в знак протеста прыгали на протертых диванах, изображающих антик, и продырявили их все, вдобавок бросая в стены переполненные пепельницы. Посетители, не участвующие в радостном празднике, пытались бежать, но их застигали не опорожненные пепельницы. Впрочем, они имели право выражать свои чувства, уползая к двери, в то время, как тучи пепла красиво переливались в неоновом свете, ложась на их головы. Прибежавший бармен сорвал с окна черную штору и, обливаясь слезами, повесил ее в знак траура на входную дверь.
      
       Немножко позлоупотребив, друзья направились в бар через дорогу и потребовали освежительного. Пили хорошо, им подносили, не скупясь. Особенно благотворно напитки действовали на Левку, обладавшего знаменательной утробой. Разместив на двух стульях свой необъятный зад, спереди переходящий в гигантское брюхо, и размахивая кружкой, он звенел на весь бар одесскими анекдотами. На одном из них - просто в виде разнообразия - заказали еще по кругу, и тут выяснилось, что краны пусты. Все загалдели, требуя справедливости. Левка перегнулся через перила и присосался к крану губами. Георгий побежал с пустой кружкой наперевес за барменом. Он, видимо, загнал его в какую-то щель, потому что из подсобки раздались жалобные стенания, потом мелькнул Георгиев ремень, и каморка огласилась могучим ревом. Посетители бросились из бара врассыпную. В общем, смысла им оставаться уже совершенно не было, ведь пиво все равно кончилось!
      
       Компания счастливо завопила, улюлюкая, и началось! Тонкий и эластичный, как резинка, Николаша сделал антраша через голову, словно пил не больше недели, потом встал на руки, пытался прикурить одной рукой, но не выдержал и рухнул на пузо Левке, устроившегося на полу смотреть на все это снизу. Тот заорал, на них сверху свалились девочки, причем Кэти гнусно раздвинула ноги и высунула длинный вертлявый язык.
      
       Из каптерки выбежал Георгий, что-то крича на английском с грузинским акцентом. Вслед тоже слышался акцент, но из-за придушенности воплей плохо различимый. Компания устремилась на зов. Благодушно смочили ведром воды задницу выпоротого, а потом засунули его в контейнер для мусора. Пора было удаляться.
      
       Этот важный момент удался нашей компании как нельзя лучше, так что они остановили свой шустрый бег в каком-то темном сквере, впрочем, чувствуя неполноту, явную незавершенность этого вечера. Что-то надо было сделать, к чему-то лежала душа... Пока они определяли эту ответственную задачу, в баре подоспевший полицейский брал показания у хозяина.
      
       - Пострадавший, вы женаты? - спросил он.
       - Нет, это я просто так выгляжу.
      
       Веселенькая ночь разгоралась. Мимо окон бара с воем пробежал голый человек, пересек улицу и, продолжая выть, скрылся между домами.
      
       Левка услышал отдаленный вой и празднично всколыхнулся:
       - Самое главное забыли!
      
       Компания вновь появилась перед своим театром. Сзади, во дворе, стояла театральная машина главного директора, четвертый день бывшего в отлучке. Машина была заперта, потому было решено замки не ломать, - ее вытолкали за ворота. Посреди небольшой площади перед театром разбежался газон с неопознанным постаментом: видимо, к нему забыли приделать памятник. Наши друзья трудились в поте лица - на следующее утро машина красовалась на постаменте перед начальственными окнами.
      
       Как обычно, очень тяжелая работа настроила умы на философский лад. Все тихо брели, отдыхая, перебрасываясь замечаниями и набираясь сил. Ночь решено было закончить без излишеств, в благости. Разомлевшая от внезапной скромности компания прошла мимо отеля "Белый единорог" и, войдя в соседний паб, заказала по маленькой рюмочке спиртного.
      
       - Если бы я Саше приказала, у нас бы сразу началось семейное счастье, - шептала Кэти, не отрываясь от ярко-зеленых глаз Николаши. Глаза эти, уставленные на нее, светились изумрудами, как у барса на ночной тропе. - Но я не могу ограничить чужой выбор. Мне мужики говорили: "Ты имеешь вид женщины, над которой сейчас сыронизируют или даже скажут грубость".
       - А какие это мужчины, которые могут так сказать?
       - Не знаю. Мне нужно... чтобы я была в напряжении... в неуверенности в завтрашнем дне. - У нее развилась предутренняя похмельная откровенность. Впрочем, все в компании, разметавшись в задумчивых позах, увлеченно открывали друг другу душу. И тут Кэти заметила нового человека.
      
       У него были седые волосы, густые, спадающие артистической волной. Белые брюки. Майка с узкими лямками открывала загорелое, мускулистое, холеное тело. Сколько ему лет? От тридцати до шестидесяти. Он болтал с тремя молоденькими девочками, все четверо потягивали пиво. Его внешность - это не то, что можно было определить понятиями "красивый" и "некрасивый" - а уж Кэти знала в этом толк! Привлекали его огромные черные глаза: они горели, увеличенные мощными стеклами, и выражение сильное, горячее, глаза очень умные. И вот что еще поразило Кэти. Все в баре громко разговаривали, бурно выражая эмоции, притворяясь, что слушают друг друга, поминутно взрываясь смехом, всем своим видом давая понять, что они именно в баре, именно пьют пиво среди знакомых и получают от всего происходящего неимоверное удовольствие. В этом не было ничего удивительного - все вели себя так, в конце концов и Кэти научилась тому же. Но человек, на которого она смотрела, держал себя иначе. Точнее, внешне он вел себя, как другие, предсказуемо, так что девочки приняли его за своего. Но, понаблюдав за ним, можно было заметить, что он только держит форму, в действительности, находясь далеко за дозволенным кругом, не уважает смотрящих на него, и им это нравится. Девочек заметно волновал и притягивал тонкий запах опасности, его отделенности от них и необычности, наконец, его свободы, которую они не могли ограничить, - они вели себя все возбужденнее.
      
       Этот человек все больше казался Кэти загадкой. Нет, это не был бойкий нищий, его профессию не угадать. Волк-одиночка? Она подумала, что он может ездить в рваной майке на "Феррари" или "Порше" с открытым верхом, но никогда - на стандартном "Форде". Из одежды он мог бы носить смокинг или быть, как сейчас, небрежно-раздетым, но она не могла себе представить его в банальной одежде.
      
       Не выдержав, она толкнула приятелей локтем:
       - Кто это?
       - Миллионер, а, может, в общаге живет, и все с молоденькими.
       - Точно, он увлекается семнадцатилетними, а к старости дойдет до четырнадцатилетних! - засмеялась Лили.
       - Я думаю, он любитель борделей, - буркнул Николаша и встал между Кэти и Седым.
       - Страстный? - спросила Кэти почему-то с надеждой.
       - Это латиноамериканцы страстные... - засопел тот. - А этот любит разврат. Семь шлюх может взять...
       - Да не осилит он!
       - Конечно, не осилит - но возьмет, а потом бросит.
       - Бросит?.. - без выражения протянула Кэти, и они с Лили еще внимательней посмотрели на Седого.
       - Они ему не нужны, - Николаша небрежно выставил ногу вперед. - Он страстен не физиологически, а в том, чтобы добиться желаемого. Такие вообще мало чем увлекаются. Ему все равно: запрещает общество или нет - у него свои законы.
      
       Все задумались на такую исчерпывающую характеристику, а Седой улыбался раскованно, весело, и было видно, что девочки не могут не кивать ему в ответ, так ярко было в нем обаяние мужской силы, смешанной с пороком, - девочки словно стремились ей подчиниться.
      
       В этот момент Седой наклонился к ним и что-то сказал. Все трое застыли, ошеломленные. Потом две встали и ушли, а одна осталась.
      
       Наша компания застыла тоже, ничего не понимая. У Кэти бешено заколотилось сердце, она закусила губу и на ней выступила бусина крови.
      
       - Не можешь догадаться? - не без коварства шепнул умный Николаша. Кэти тревожно, нетерпеливо затрясла головой. - Ставь пиво!
      
       Прихлебнув из новой кружки, он положил ей руку на талию и, тесно прижавшись, заглянул ей в лицо:
      
       - Он спокойно им сказал: "Пойдем, переспим?"
       - Никто бы так не стал! - возмутилась Кэти и сняла его руку с талии.
       - Конечно, вот две и ушли.
       - Так на что же расчет?!
       - Так ведь одна осталась!
      
       В эту минуту Седой ласково потрепал девочку по щеке и, как ни в чем не бывало оставив ее, направился прямо к нашей компании.
      
       У Кэти темно зазвенела кровь: Седой шел к ней, не отрывая от нее своих горящих глаз. Медленно подойдя, он остановился, без улыбки глядя на нее. Она перестала что-либо соображать. Он поднял руку и потрогал пальцем ее пухлые, алеющие губы. И в этот момент у нее подломились сразу оба каблука.
      
       Седой протянул ей руку, Кэти отдала ему свою и, вообще ничего не сказав, ушла за ним.
      
       - Таких надо на цепи держать! - неистово гаркнул Левка, нарушив оцепенение. Георгий скривился и сказал почему-то без грузинского акцента:
       - Гнусность позорная! Если это журналист - то из желтой газетенки, если художник - оформитель порножурналов!
       - На актера похож... - с интересом протянула Лили, забыв, кто перед ней. Все вспыхнули и загалдели разом.
       - Да он бездарность!
       - Функциональная машина - нет у него чувства красоты!
       - Нет, он умеет, - Николаша завелся больше других, - он творчеством преобразует материальный мир в свою пользу! Творчески устранить конкурента, творчески состряпать программку, шоу. Он работает только с людьми, на них паразитирует и из них деньги извлекает!
       - Дура, - поддакнул Левка ему в утешение.
       Лили, пристыженная, всплеснула руками.
       - А Кэти?! Она не видела, кто перед ней?!
       - Она умная про других и всегда дура про себя!
      
       Компания еще долго пробовала в баре разнообразные напитки, то впадая в меланхолию, то порываясь бежать выкрасить для интереса рельсы в черный цвет. Последнее, что слышали из их угла, было:
      
       - Я понимаю, можно выпить немного. Ну, литра четыре, пять, но зачем же напиваться по-свински?..
      
      
       ***
      
      
       Седой без проволочек снял номер в отеле "Белый единорог". Заведение было грязное, с потугой на роскошь. В углах торчали канделябры сусального золота, стены увешаны фотографиями 50-х годов под стеклом, венками выгоревших цветов с какими-то пожеланиями - убранство эклектично, дешево и помпезно. Седой остановил вышедшего ему навстречу портье жестом человека, знающего, куда он идет, и провел Кэти на второй этаж в конец коридора. В туфлях с обломанными каблуками она, прихрамывая, вошла в комнату первой. "Здесь все краденое, и даже воздух ворованный", - мелькнуло у нее в голове. Больше она ничего не успела подумать.
      
       Все пространство сбилось в комья, как ненужные простыни, в вихре разлетевшиеся по углам. Обнаженная постель всколыхнулась, взвизгнула членами и вздыбилась, поднимая клубы пыли. От нее солнечными всполохами задрожали и яростно заструились раскаленные лучи, осветив багровым светом черную комнату. Могучий жар захватил разбросанную вокруг одежду - на ней появились обугленные пятна. Эти пятна вздулись пузырями, треснули черными корками и осыпались вниз пеплом. Горячий пар взбился в закрытой комнате, выпадая на единственное окно. Оно запотело, по стеклу побежали длинные ручьи. Они спадали на пол и мчались по трещинам в раздолбанном паркете, булькая, пузырясь. Разбросанные вещи приподнялись на волнах, кружась и волнуясь, сбиваясь в небольшие островки. Постель неистово стонала. Из нее, снизу, набирая силу, начал выделяться сок, срываясь на пол густыми полновесными каплями. Мешаясь с потом, залившем паркет, затекая под ножки кровати, влажная стихия подняла визжащую кровать, закрутила ее в водовороте, кидая на мокрые стены.
      
       Кэти истошно выла. Она вообще ни на минуту не приходила в себя. Уже закончилась ночь, началось утро, уже забегали по коридорам и дубасили щетками в стены со всех сторон, звонил телефон. Она не слышала ничего.
      
       Всю ее жизнь, в момент, когда она занималась любовью, перед ее взором пролетал поток рук, глаз, усов. И не то, чтобы Кэти специально фантазировала о других или изменяла своим возлюбленным, - просто социум не утихал в ней ни на час. Если у нее случались измены, то совсем не из-за страсти ее женского естества, а сугубо по социальным мотивам. У нее не было интимных отношений, у нее в постели были социальные отношения - она жаждала порвать барьер, поймать вечно ускользающую от нее близость. Поэтому, Кэти не испытывала безумного удовольствия от мужчин. Попадая в чужие постели, она была совсем не такая, как другие любительницы этого дела, - антипод женщинам легкого поведения - она была не легкий человек.
      
       Сейчас, в этой комнате, Кэти начала плодоносить. Сметенные милосердным крылом, чужие усы в последний раз мелькнули за окном, открывая для нее необъятно расширяющийся рай...
      
       Она беззаботно рассмеялась. Громче. Засмеялась сильно, звонко, перекрывая все упорные звонки, гудки, нетерпеливые вопросы, назойливые взгляды, вкрадчивые вопрошания, лукавые и проникновенные советы, разнузданные трактовки - весь вздорный скарб, который стоял в ней колом до самой холки.
      
       Кровать откликнулась восторженным звоном, и Кэти впервые открыла глаза - ненормальные, горящие глаза вновь мчались на нее, как курьерский состав. Невыносимая плоть пронзила ее, наполняя ужасом. Кэти открыла рот - оба страшно закричали. Кровать задрожала, пульсируя, в ответ с надсадом вздулось и с грохотом вылетело стекло. Вслед мучительно задрожали стены. Пол напрягся в буйной пляске, искривился, и по нему огненным швом ахнул раскаленный разрыв. Кровать в облаках курящегося пара потопом провалилась на нижний этаж - в вырытое дьяволом алое море, полное кровавых дивов и змеёв.
      
      
      
       Глава 30
      
      
      
       Сюзи позвонила Саше и объявила, что придет и чтобы он был дома. Он расспрашивать не стал, но от ее тона на его лице еще долго оставалось нервное выражение. Подойдя к зеркалу, он стал угрюмо себя разглядывать. На него смотрело исхудавшее от нервного напряжения лицо, которое и раньше не отличалось веселым румянцем, теперь же, с ввалившимися щеками, подчеркнувшими горбинку носа, и темными бровями, оно еще меньше напоминало славянский тип его семьи. Очень красивые серо-синии глаза потемнели почти до черноты, ввалились, обведенные кругами от переутомления. Взгляд у него стал дикий. Только копна волос редкого серебристого оттенка, как у Александры, была все та же. Саша оттянул прядь волос и решил беспорядочно обкорнать себя самым гнусным образом, завершив, тем самым, заметный труд природы по искоренению его облика. В обстановке окружающего великодержавного бардака... Но, подумав, дело это отложил, потому что Сюзи наверняка решила бы, что все проделано только затем, чтобы ее позлить. Он, помедлив, положил ножницы на видное место, на потом.
      
       Вышел в сад, посмотрел на мрачное небо и дома. К дереву - демаркационной линии между участками - подошла соседка с небольшим мешком. Она отложила его в сторону и быстро-быстро выкопала ямку, но не на своей территории, а точно посередине, под нижними ветками. Положила туда свою ношу, забросала землей и воткнула сверху пучок бессмертников. Когда Саша был в трех шагах от места захоронения, женщина заметила его и смутилась. Оказалось, что в мешочке хорошо ему известный песик Том.
      
       - Умер! - женщина подняла несчастные глаза и зарыдала, не в силах сдержать горе. - Бросился к мужу и у-к-у-с-и-л! Томик! - пламенно вскричала она. - Укусил, глаза закатил и в минуту умер! - Сашу передернуло. - И там, - она ткнула пальцем, - кусаться начали! Даже котенок нюхал-нюхал, а потом сестре в руку вцепился - вчера похоронили!
       - Что ветеринары говорят?
       - Никто не знает! Эпидемия, вот что! - дрожащим голосом крикнула она. - Я закопала, а они прямо на газоны выбрасывают. Какая вонь - собирать не успевают!
      
       Саша несколько мгновений соображал, глядя женщине в лицо, не ответил и ушел в дом. Она тоже отвернулась и, жалобно вскрикивая, потрусила к себе.
      
       Дома все было открыто, в комнатах стоял вонючий запах. Захлопнув окна и включив кондиционер, он достал письмо из Франции и снова прочитал: "...Мы давно живем в вашем доме. Я слышал, мама оставила тебе акции, фирма в гору пошла. Говорят, ты станешь миллионером. Через несколько дней. А все благодаря Седому, ты это понимаешь? Не забывай о нем..."
      
       Саша с сарказмом подумал, что если бы умел, то написал сейчас какие-нибудь стихи... О чем? Как с афиши на него прыгает рыба? А от ее удара на щеке появляется кровь, которую видит Марк? О том, кто живет в их бывшем доме, на кладбище, и притом знает, что Седой ведет бизнес в Клубе? О письмах с предсказанием будущего, приходящие почтой в самолет? "Грег сказал, что мне это "в основном приснилось..." - думал он мрачно. - Говорят, что мир нестабилен, имеет квантовую природу. А, может, мозг человека - инструмент не только думанья и нюханья, а стабилизации мира, и он мои мысли стабилизирует? Но тогда надо понять, почему нестабильный мир одинаков для всех... Ведь он должен быть разный: я получаю по почте дикие письма, а другие - нет, мне рыба обдирает лицо, а перед Марком могла бы пролететь голубем! Но мозг работает по одним и тем же законам, стало быть, мир одинаков для людей и, поэтому, Марк все-таки увидел кровь на моей щеке, а Кэти прочитала это письмо. Значит, мозг стремится к конечности - все текучее, бесконечное он делает неподвижным. Остановить день, час - это, может быть, основная функция мозга. Но время идет, и мир изменяется каждую секунду. Например, какой кабак мы нагородили с Кэти... - Саша вспомнил их разрыв. - Невозможно понять, почему вчера счастье было, а сегодня нет. Интересный вопрос с точки зрения квантовой механики: это поезд ушел или только призрак поезда? Даже паровозный дым напускает туману... Или, например, работа. Сегодня дело удалось, а через час кажется: нет, еще что-то впереди. Мозг трудится, чтобы остановить непрерывный квантовый процесс, но все напрасно, он не может справиться с мощью времени. Всем своим существом человек впитывает движение, текучесть мира, и поэтому у него нет радости от сделанного, а есть только путь. И раздвоение в душе, до дна которой ему не добраться. Поэтому так сильна в человеке полярность мнений, поведения и чувств, но так непротиворечива и правдоподобна кажется нам она..."
      
       Дверь распахнулась, и перед ним выросла Кэти.
      
       Секунду она смотрела на него с большим напряжением и, наверное, что-то такое разглядела, потому что глаза у нее стали радостные. Она взмахнула своей волшебной юбкой, отчего колокольчики по подолу разлились тонким звоном, красивым движением руки взбила челку и жизнерадостно воскликнула:
      
       - У соседей в саду навоз разбросан - я пятый день балдею! Какой дух! Ты только представь, - она закружилась, и юбка волнами опеленала ее ноги, - из-за этого мне каждую ночь снятся звери - бегемоты, всякие кошки и львы! Великий поэт, мой учитель, тренировал в цирке тигра и меня! А еще я попала на распродажу и купила духи. А больше ничего не купила, так как было одно говно... - голос ее упал, она прижалась к нему. - Я не могу без тебя.
       - И я не могу.
       - Сашенька, правда, что у тебя тридцать три процента акций на эликсир бессмертия?
       - Откуда ты знаешь?
       - Грег сказал.
       - Он не в курсе.
       - Уже все знают! Ты у нас миллионер!
      
       Саша не сдержался - улыбнулся.
      
       - Как я люблю тебя! - воскликнула Кэти. - Не продавай акции!
       Его эти слова поразили: он сам об этом думал все последние дни. Кэти его понимает!
      
       Он обнял ее, прижался крепко, лаская.
      
       - Что? - спросила она.
       - Я говорю тебе "привет", только говорю это руками...
      
       Она погладила его ладони и задумчиво сказала:
      
       - Но я тебя больше люблю, чем ты меня. У мужчин жизнь идет на интеллектуальном уровне, а чувства глубоко не задействованы.
       - У меня, то есть? Или в среде твоих знакомых поэтов?
      
       Кэти счастливо притянула его к животу:
      
       - Детка, ты меня серьезно ревнуешь!
      
       Он посмотрел на кулон в глубоком вырезе на ее груди и увидел в гранях небо, землю и себя между ними... Он забыл, что принял о Кэти большое, кардинальное решение.
      
       Конечно, она добилась эффекта, на который рассчитывала, похоронив Сашины воспоминания от ссоры и быстро возродив в нем самое лучшее. Упоенная радостью, в которую примешивалась толика заслуженно одержанной победы, она щедро делила с ним свой маленький праздник. Саша засмеялся, увидев ее восхищенное лицо то ли от него самого, то ли от того, какие чувства ей удалось пробудить в нем, а, может быть, какова она сама в зеркале его глаз: красивая, тонкая личность. От нее, быстро нарастая, побежали неуловимые, горячие волны. На этих волнах Сашу принесло к ней, он прижался к ее груди, повлек в дом. В спальне она заметила:
      
       - Хорошо, что у тебя есть я, тебе с другими трудно.
      
       Он приостановился, почувствовав опасность, но быстро дал себе какое-то обещание. Приподнял пальцем ее кулон и снял его. Она начала расстегивать пуговицы на его рубашке, заметив:
      
       - Марк - хороший человек, а ты с ним по-настоящему не сошелся.
      
       Саша почувствовал в ее словах правду. Марк умнее, тоньше, чем другие, но, вызывая на откровенность, не всегда отвечает тем же. Ему стало неприятно, что Кэти догадалась об этих нюансах, в которых он сам себе еще не дал отчета. Об ее провокациях, как он их назвал, он не подумал - он сразу о них забыл.
      
       - В Марке, как в русских, понимание чувствуется, - засовестившись, сказал он.
       - В России сядь в электричку, все понимают - целая электричка таких!
      
       Она пошла по комнате, он по инерции двинулся за ней, почувствовав себя глупо, - момент оказался сбит. Рубашка на нем висела по-дурацки: как будто почти снята, а как будто еще нет. Кэти обернулась, обежала его глазами и с живостью воскликнула:
      
       - Почему у тебя всегда такой растрепанный вид? Мне нравится в мужчинах определенность, а ты какой-то неуточненный!
      
       Саша застегнул рубашку не на ту пуговицу. "Спокойно... - сказал он себе. - Относись к этому, как к явлению природы: ведь ты не сердишься на ветер, дождь или снег..."
      
       - Впускаешь в себя истину достаточно бурным потоком? - едко заметил он. - Ты окрепла среди феминисток.
       - Я твою Сюзи раскочегарила - она себе места не находит! На какие-то безобидные слова бусы с моей шее рванула - и всё разлетелось! Бусы красивые были, и я ее красивее. - Кэти заметила его хмурое лицо и смиренно протянула: - Сашенька, нельзя быть таким бесчувственным, тебя ничто не трогает... Ты смеешься, когда я сержусь, а если радуюсь - ты горюешь.
      
       Он неожиданно подумал, что она хочет, чтобы он ее ударил. Стараясь не выдать свои чувства, он медленно проговорил:
      
       - Если со мной трудно, сходи к психотерапевту.
       Кэти преподнесла грандиозный подарок:
       - У меня нет проблем, нечего менять!
       Это был сильный ход - впереди у них открылась пустота. Саша помолчал с минуту и сказал:
       - Уточненный мужчина взял бы тебя и круто обломал. Тогда бы ты сама к нему прилепилась. Может быть, ты уже встретила такого... с таким сортом любви... - договорил он с отсутствующим видом, а Кэти вздрогнула и отвернулась. - Но, скорее всего, ты такому уточненному будешь не нужна.
      
       Эта тирада оказалась для Кэти так неожиданна, к этой теме она настолько не успела подготовиться, что пропустила последний важный вывод мимо ушей.
      
       - Современная женщина хочет иметь мужа, но при этом быть свободной. У мужчины осталось очень мало рычагов: я не могу тебя выдрать, - заключил он.
       - Видишь ли, - она пришла в себя и прокашлялась, - мужчина должен делать мужское дело.
       - Увы, мужскими делами завладели женщины.
       - Увы, но мужчины счастливы все свалить на женщину. В семье, Саша, очень четкое разделение ролей. Мужчина должен защищать, обеспечивать, принимать решения, брать на себя то и се. А ты уходишь от этого. Ты предпочитаешь сам сидеть расслабленно!
      
       Внезапно Сашина душа возжелала если не краюшки семейного пирога, то хотя бы любовного скандала.
       - Естественно, - заорал он, - ты старалась вовсю, чтобы превратить меня в подружку-Барби, а теперь разочарована!
       - Подружку?! Тебе не нужна женщина-друг, у тебя была мама! Я для тебя женщина-опекун! А я хочу, чтобы ты взял меня, как мужик!
       - Это только часть правды, ибо ты хочешь мной управлять!
       - Ты воспитан, как женщина, и, как женщина, уходишь от ответственности!
      
       Впервые он, потеряв осторожность, вылетел на вопрос, к которому его так часто подталкивали.:
      
       - В чем именно?
      
       Кэти радостно устремилась в эту лазейку:
      
       - Ты даже понять не можешь, нужна ли тебе любимая женщина!
       - Я вполне уверен в себе, - он пожал плечами.
       - Ты уверенно в себе не можешь решить эту проблему!
       - Я недавно... - Саша остановился, вспомнив, как он недавно решил эту проблему.
       - Что недавно? - с надеждой осведомилась она.
       - Я думал. А ты что делала?
       - Я тоже... решала... как нам быть. - Она не уточнила про Седого - как разнились их с Сашей мужской и женский выход из проблемы. Не дав ему подобрать ответ, она смаху отхватила весь задел, ярко описав свои прошлые ошибки в брачном положении и мощь теперешней жизнеутверждающей интуиции. Этот неумолимый подсказчик говорил ей о необходимости скорейшего замужества. Не прошло и минуты, как она притянула на подмогу несколько своих подруг со всех их скарбом самозабвенных ожиданий, замусоленных надежд, пагубных страстей, неказистых жалоб, упоительных встреч и милосердных даров - со всем этим скопищем боли, со всем этим неистощимым совершенством начал, находящих место в сердце человека, поглощающих сердце человека и питающих его жизнью.
      
       Сашина голова быстро наполнилась густотой этих ритмов, этой величиной, из которой не было нужды улавливать намеки, из которой он мог без труда выбрать все, что ему понравится, потому что страшная для него минута их с Кэти сближения прошла, и для него она вновь открыла расширяющийся, необъятный мир, входящих к ним со своими историями и выходящих людей. Это был не один или два гостя, а десятки знакомых всех калибров, кто мог дотянуться до нее, а через нее до Саши, и до кого дотянулась она.
      
       Кэти сидела далеко от него, как обычно слегка отвернувшись, словно между ними нет никакой близости, словно она радостно звенит в большой компании где-нибудь в кафе, и вот уже с соседних столиков многие повернули к ней головы. На секунду у него закружилась голова: вся эта жизнь шла не между ним и Кэти - и не то, чтобы она не крепка, - эта жизнь была вообще не между ними!
      
       - У тебя столько друзей! - ошеломленный этим пониманием, взмолился он.
       - Женщине друзья не нужны.
       - ?
       - Мне нужен ты. А лет через десять я вспомню, что бывают друзья.
       - Ну... тогда бы все развалилось.
       - Без нас мужики разбежались бы рыбу ловить и в карты играть.
       - Вот и я такой! Нет у меня инстинкта обладания!
       - Мужчины - соперники и собственники!
       - Между мужчинами сексуальность не разлита, пока не появится хоть одна женщина. И какое соперничество, если надо вместе охотиться на мамонта?
       - Мужчина без семьи вырождается.
       - Верно... - Саша нахмурился и, глядя мимо Кэти, пробормотал: - Вырождается в Седого...
       - В кого? - обмерла она.
       - Есть в Городе один человек... - Для него настал прекрасный момент уйти от брачной темы, но даже этой ценой он не хотел посвящать Кэти в свои запутанные дела.
      
       Они оба молчали, захлестнутые разными чувствами, разбежавшись в разные концы комнаты. Но едва раздался Сашин голос, Кэти яркими глазами впилась ему в лицо.
      
       - Седой - хозяин Клуба. Вот так карьера.
       Она закрыла рот рукой, но он понял ее волнение по-своему и кивнул:
       - Опасный человек, в грош не ставит людей и законы - как всякий вождь.
       - Почему? - машинально спросила она, еще не усвоив фантастическую новость о случайном любовнике.
       - Идей в обществе уже не осталось, а люди так похожи, что сильный человек умеет, подстроившись под одного, тем самым подстроиться под всех. За душой у него ноль, но он выражает сразу всех.
       - Я не согласна... почему?.. - Кэти захотелось сказать слишком много.
       - Седые живут в городах, а в деревне их нет. Там люди чувствуют землю, там другие ценности, деревня такого вытолкнет.
       - А где твои корни?
       - В деревне. Там у меня была земля и дом, сад в грушах, поворот на речку... Знаки, в которых черпаешь любовь. А Держава - это заводская площадка. Здесь мы с тобой потеряли сердечную подпитку того, что содержало любовь, и погрузились в жизнь материального тела - наш мир стал набором объектов. Теперь нас окружают торговые центры, деловые офисы и готовые на все Седые.
      
       Думая о своем любовнике, Кэти не заметила, что Саше пришли на ум такие вещи и заметила наощупь:
      
       - Седой много сделал...
       - Для Державы? У него нет даже желания власти, потому что власть налагает ограничения, а он не выносит никаких рамок. Я бы не позавидовал тому, кто с ним столкнется... - закончил Саша, изменившись в лице.
      
       "Я сама себе завидую!" - воскликнула она про себя и отвернулась, пряча улыбку. Сказала уверенно:
      
       - Он увлек Город, за ним сила, дух.
       - Он абсолютный прагматик, у него духа нет вообще, если можно так выразиться.
      
       У нее исказилось лицо, она порывисто побежала по комнате, с большой энергией выкрикивая:
      
       - Опять-у-тебя-кавардак-который-мужчины-всегда-учиняют-дома!
       - До какой степени падения дошло общество, что такой циник мог вас захватить! - крикнул Саша и встряхнул ее за плечи.
       - Он гений! Он нужен всем!
       - Твой гений - мещанский антихрист Великой Державы!
      
       Кэти истошно возопила:
      
       - Если бы не ты, мы бы с тобой были превосходной парой!!
      
       Саша ошеломленно замолчал - он не хотел скандала. Ведь он решил уступать во всем, и только добрыми начинаниями могли совершиться перемены.
      
       - Не ешь эмбрионов, - жалобно сказал он.
       - Это гнусность такая ужасная... - внезапно ответила она и прижалась к нему - ...иногда стыдно до слез... Что же делать? И хочется, и противно. Иногда так намучаюсь этими мыслями, думаю: выбегу на площадь, покаюсь перед всеми. Только на какую площадь бежать, перед кем каяться - все вокруг такие!
      
       - Люди пожирают детей, и мир умрет изнутри.
       - Да разве человек сам, по своей воле от бессмертия откажется?!
       - Отнятое у другой жизни? Бог вложил в нас мораль не просто так...
       - Если ты дело остановишь, будет ли хорошо? - начала спорить она и расстроенно отвернулась от него.
      
       Он почувствовал, что стал одновременно для нее укор и хозяин жизни вечной... Раньше он взялся бы за дело аккуратнее, но после ссоры о Седом был зол и со злорадством спросил:
      
       - А ведь какая-то часть твоего "я" говорит тебе, что делать это нельзя, верно?
       Кэти прошептала медленно и гневно:
       - Сюзи говорила, что тебя можно возненавидеть...
       - Потому что у тебя двойственность желаний, которые ты не можешь совместить. Как и Сюзи, - взволнованно сказал он; ему было так же трудно говорить на эту тему, как и ей: у него самого была в этом вопросе полная непоследовательность.
       - Двойственность у тебя... - сдерживая ярость, выдавила она. - Мне ты оставил мораль, а себе богатство? Ведь ты заметно обрадовался, когда я сказала, что ты - миллионер!
       - Моя фантазия выдохлась на покупке самолета, - смущенно отшутился он. - Хотя я могу купить остров в океане, если налечу на подходящий.
       - Тебе деньги не нужны??
       - Я их хотел... И силу денег! Представляешь, я стану пожимать руку Президенту, говорить речи в Конгрессе! - Саша рассмеялся. - А в других странах меня встретят, как монарха, ковры постелят и путь мой усыпят цветами! Был я просто Саша, все делал сам, а теперь я скажу: "А-а..." - и все на столе, протяну: "Э-э..." - и вот уже корабли выходят в море... самолеты летят эскадрильями...
      
       Она пристально посмотрела на него.
      
       - Ты смеешься над этим? - И пламенно крикнула: - От бессмертия не откажешься!
       - Я хочу, очень! Но что совесть говорит?
       - Мне интересны твои пороки, и как ты, по сравнению со мной, с этими пороками справляешься.
      
       Он прищурился на нее, скривился и отвернулся. Долго молчал. Заговорил, подбирая слова:
      
       - Неважно, что я там думаю... или хочу... Человек в одном оказался добр, а в другом грех совершил. А, может, он болел или помрачение ума вышло, и раскаивается он... Ведь Бог будет судить не за то, что человек случайно подумал, а по тому, как искренне он в этом раскаялся... Выбор-то еще за мной. И за тобой.
      
       На последних его словах Кэти повернула его лицом к себе и сказала:
      
       - Нет, я, как ты, в Бога не верю, не несу формальной ответственности за эликсир, не стригу деньги с таких аморальных личностей, как я, и не стараюсь при этом казаться лучше. Я даже рассказала тебе свои правдивые чувства - у меня, в отличие от вас с Сюзи, есть мужество не скрывать свои ошибки.
       - Это бы тебе простили, - выскочило у него, - гораздо хуже, что ты не умеешь скрывать чужие недостатки.
      
       Открылась незапертая дверь - их глазам предстала Сюзи. Саше, забывшему о ее приходе, стало нехорошо.
      
      
      
       Глава 31
      
      
      
       Кэти вскрикнула, кинулась хлопотать вокруг гостьи. Женщины вошли в гостиную, обозначая на щеках поцелуи. Сюзи протянула Саше коробку с тортом.
      
       - Поздравляю, все говорят о твоем успехе! - она сняла очки, и он увидел теплое выражение в ее глазах; к тому же оказалось, что она их накрасила. Саша почувствовал, что ему приятно ее внимание. Сюзи смотрела только на него, не обращая внимания на Кэти.
      
       "Такая женщина призвана больше давать, чем брать..." - подумал он о бывшей возлюбленной, и Сюзи, словно читая его мысли, сказала:
      
       - Я много давала, но мои дары не любили...
      
       Это прозвучало так двусмысленно, что пальцы Кэти сложили салфетку в маленький квадратик, развернули, затеребили снова. У нее в глазах метались вихри, и Саша, сидевший между дамами, почувствовал настоящий страх.
      
       - Может быть, ты так давала, чтобы помнили, из чьей руки взяли? - правдиво сказал он, интуитивно чувствуя, что сейчас он может сказать Сюзи и не такие вещи. И, действительно, она приняла его слова легко, ответила просто и серьезно:
      
       - Раньше я не умела прощать, не могла отвлечься от дурных мыслей. Я поняла, что от этого надо избавиться, и пришла к Богу. Мне теперь легко прощать... - она посмотрела Саше в глаза.
      
       Он понял ее призыв. Ему стало трудно, он напряженно рассматривал ее. Встал, включил телевизор, стал переключать каналы:
      
       - В конце концов, что за темнотища в Городе? - пробормотал он.
       - Атмосферная флуктуация! - быстро сообщила Кэти.
       "Ученые считают, что это не затмение, - сказал диктор, - а атмосферная флуктуация. Может продлиться до месяца".
       Кэти подняла палец:
       - Флуктуация!
       - Причина какая? - спросил Саша. - Черти в аду запалили слишком сильный огонь и выделилось много сажи?
      
       Собеседницы как будто ждали от него подобных штучек. Кэти, отмахнувшись, встала и переключила канал. Какой-то тип проповедовал на площади, кричал в мегафон, перекрывая рок-группу аккомпаниаторов, народ молился, некоторые плакали, кто-то качался и стонал, как на рок концерте. Под проповедь гитаристы играли тяжелый рок, размахивая гитарами, как возбужденными фаллосами. Саша тоже закачался и запел:
      
       - Солнце давно пога-а-а-асло, а в стране дураков еще кипела работа-а-а...
       - Не боишься, что судьба равнодушных наказывает? - возмущенно крикнула Кэти и снова переключила канал. Выступала дама:
      
       "В наше бюро регистрации подростки подали на брак. Я отказала. Парень говорит, что хочет жениться, но я уверена, что он ее изнасиловал - она беременна. Я сказала девочке, что я, как феминистка, буду защищать ее права до конца, а она - в слезы. Я подала в суд на этого маленького похотливого негодяя - он получил десять лет за изнасилование малолетней".
      
       - Я бы пятнадцать дала, - заметила Сюзи.
      
       Саша желчно подумал: "Феминистки успокоятся только тогда, когда Иисуса Христа объявят женщиной". Из-за этой мысли он увидел на скамье подсудимых не постороннего мальчишку, а себя самого: его песенка была спета - не повышая голоса, Сюзи предложила дать ему пятнадцатилетний срок. Весь ее облик дышал достоинством и веками культивированной сдержанностью.
      
       - Пятнадцать минут уже ждем, - повторила Сюзи, вопросительно глядя на Сашу. - Чем же торт есть?
      
       Тот едва не ляпнул: "Сюзи, ты мальчишку засуженного тоже простила, как меня?", но сдержался. Пошел за тарелками для торта. Когда он вернулся, Кэти, посасывая "травку", увлеченно говорила:
      
       - У красотки непрерывные поклонники, у меня - трудный, затяжной роман, и она покусилась на моего парня. Я была одной из самых популярных барышень в городе, все вокруг меня собирались, чтобы я развлекала - такой свинг, такой драйв! Я отлично держала себя в руках, я честно отработала тот вечер! - горестно воскликнула она, по пути жизнерадостно похвалив себя. - У дамы было лицо, как у обиженной собаки!
      
       Саша не успел оценить, как твердой рукой Кэти оттянула разговор на свою персону.
      
       - Твой красивый ход? - он улыбнулся, стараясь не ревновать к внезапно открывшемуся роману. Кэти интимно шепнула:
      
       - Я с ней переспала!
      
       У Саши что-то булькнуло внутри, он глаза поднял и уставил их в потолок, а Кэти взвизгнув, взахлеб засмеялась. Он встал, до двери дошел, даже за ручку подержался, но не вышел, а вернулся на место и спросил:
      
       - Что ты сказала?
       - Рыбка, я тебе все объясню! Красотку надо было опустить, и все вышло, как по маслу. Тем более... - она наклонилась к Саше - тот шарахнулся с диким видом, а Кэти гомерически захохотала, в изнеможении крутя головой, и сквозь слезы выдавила: - ...тем более, что она начала волочиться за мной!
      
       Кэти не только нейтрализовала Сюзи, но и Сашу угостила на славу в ее присутствии. Все жизненное пространство взбил, как миксер, беспечный и стремительный Кэтин язык. Любовная тема действовала на нее, как катализатор, словно в нее впрыскивали бензинчику: она возбужденно хохотала, подтягивая колени. В смешении целомудрия и любвеобильности прочертился ухабистый Кэтин путь. Она опять радостно бежала по нему, ожидая ответного упоения от окружающих - эта тема не вызывала у нее пресыщения. Саша, взвинченный, отвернулся от нее.
      
       Сюзи раздала всем куски торта и занялась своим. Объела воздушный крем, составленный из горки цветов желтого цвета, ложкой сняла верхнюю розу и сунула ее в рот. Роза не уместилась - изо рта торчали толстые лепестки. Саша не мог оторвать глаз от Сюзиного рта, на него нашел ступор. Ему казалось, что крем зальет ее подбородок и потечет жидкой лавой на живот и колени. И тут у него перед глазами выплыла сальная свинья и вместо торта улеглась на блюде. У свиньи было лицо жены Марка, она поводила заплывшими глазками, на голове ее была розовая кружевная наколка. Свинья подняла ложку, примерилась и, отхватив здоровый кусок торта, заглотила его. Глумливо подмигнула Саше, утерев сдобную морду своей наколкой, а над ее тушей - черт знает откуда! - появилось и закачалось лицо Марка. Он увидел свинью, весь затрясся и закричал на нее ужасно. Свинья повисела, облизываясь, и растворилась в воздухе...
      
       Саша в тоске отвел голову, но там, не интересуясь тортом, кричала Кэти:
      
       - Я Сашу так люблю! - она выразительно схватилась за горло рукой, как будто душила себя. И вдруг засмеялась, прикрывая рот. Как будто никакой надежды у нее не осталось, вот она и смеялась, закрывшись ладонью.
      
       - Ах, эта страсть, замешанная на марихуане! - буркнула с набитым ртом Сюзи, и эти слова прозвучали так неуместно, что все повернули головы и посмотрели на нее.
      
       Сашу стукнула боль за Кэти - безалаберную, открытую на всякое слово. Он зачем-то встал, посмотрел на нее и снова сел. Кэтино лицо неожиданно погрузилось в полутьму, так, словно темень, охватившая Город, сразу вся въехала в окна. Сашу охватил жар, а руки почему-то стали холодные и слабые. Он заглянул в пепельницу, взял окурок, понюхал его и подержал во рту, очевидно не соображая, что делает. В комнате повисло молчание. Сюзи не смотрела на Кэти, в ее глазах громоздились быстрые тени. Она расправилась с тортом, утерла рот, и, вставая, сказала Саше:
      
       - Ты мой друг и должен знать. Пока ты был в отпуске, она спала с Грегом.
      
       Кэти обмерла, дикими глазами обвела лица, в ее горле что-то пискнуло.
      
       Саша не повернул к ней головы. Сердце его забилось, он напряженно смотрел в пол, краска залила его лицо. Губы стали сухими, он облизал их нетерпеливым движением. Поднял на Кэти загоревшийся взгляд.
      
       - Это же неправда... - выдавила она из себя, не понимая в смятении, что значит этот неожиданный жребий.
      
       Саша неуклюже пошел к Сюзи - красный, с поехавшим лицом. С нетерпением схватил ее руку, пожал. Она смотрела на него серьезно, без всякого злорадства.
      
       - Нет!! - крикнула Кэти страшным голосом и выбросила вперед руки.
      
       Сюзи даже не взглянула в ее сторону, а сказала Саше:
      
       - Я позвоню тебе. - Взяла сумочку и пошла к двери. - Седой просил передать тебе привет. И тебе, Кэти. - Она повернулась и ушла.
      
       Саша стоял недвижим. На Кэти не было лица. Они молчали.
      
       Он различил какие-то слова и усмехнулся, услышав, что в Сюзи нет ничего человеческого. Кэти вскрикнула и зашлась. Она в изнеможении орала, выкрикивая толчками, потеряв над собой власть:
      
       - Ненавидит! Отомстила! Чтобы нас разлучить!
      
       Что-то шевельнулось в его уме, но бледно, спотыкаясь. Она схватила его за плечи и начала яростно трясти - он молчал, ничто не изменилось в его лице. Казалось, она в исступлении взорвется. Потом совладала с собой, оттолкнула его, и он услышал:
      
       - Я Грега видела раза два! Мы бы успеть не могли!
      
       Он задрожал и плюнул ей в лицо.
      
       Страшный, мучительный крик поразил его:
      
       - Мама воспитала истинного человеколюбца!
       - Ты же хотела, чтобы я тебя ударил! - в изнеможении заорал он. - Ты же просила об этом, чего тебе еще?!
      
       Кэти вылетела вон, ветер, вломившись, опрокинул что-то на пути. Саша крикнул, бегом вернулся в гостиную и застыл посреди комнаты, не зная, что с собой делать.
      
      
      
       Глава 32
      
      
      
       На следующий день приехал Грег, за ним грузовик тащил раздолбанную Сашину машину. Грег похлопал Сашу по спине и дал похлопать себя в ответ. Но тот хлопать не стал, а пригласил выпить кофе. Как только он увидел друга, то решил, что у него ничего не было с Кэти - быть не может! Грег погладил древнюю, помятую развалину, отметив, что ходовая часть у нее в порядке, прослужит еще десяток лет и трусцой побежал в дом, потряхивая животиком. Он был возбужден, грубая кожа его лица блестела, уши и веки были краснее, чем всегда, и он поминутно облизывал пухлые, красные губы. "Всегда хоть что-нибудь на нем, а неряшливо, совсем, как у меня! - заметил Саша и снова почувствовал сходство с Грегом, хотя, казалось бы, ничего общего. - Понимаешь человека, когда знаешь его недостатки", - думал он, посматривая на смущенное лицо рыжего, разбившего машину. Он понял, что хочет простить его и, собственно, уже простил: Саша вообще не умел сердиться.
      
       Грег достал из кармана пакетик и начал набивать самокрутку - он курил марихуану, как почти все вокруг. Больше всего он любил покурить в компании. Глаза его начинали светиться, радостная эйфория наполняла голову, казалось, рыжим цветом сияли не только крепкие кольца шевелюры, но уши и глаза имели золотистый блеск. Речь искрилась, фонтанировала, он был ярче самых блестящих говорунов. Жаль только, что торопясь в гости, он почти всегда забывал захватить свою травку, так что хозяйской к ночи не хватало. Саша вспомнил, что из-за этого некоторые считали Грега прохиндеем. "Это потому, что они не знают его так хорошо, как я, - подумал он. - Слава Богу, что я не начал идиотский разговор о Кэти".
      
       Грег подошел к стеклянной стене в сад. В густой зелени там и сям мерцали фонарики, придавая и без того запущенному саду еще более таинственный вид. Ему всегда нравился этот диковинный сад, большая земля и сам дом, стоявший так близко к океану. "На сколько же он тянет?" - в который раз прикидывал он. Дом роскошный, богатый, матерью выплаченный. Саше от нее все готовое досталось, а он не ценит, завидовал Грег. А он с копеек начинал, но ведь и ему хочется... Даже и без акций Саша две зарплаты получает - из университета и бюро, говорит, еще Марк втрое больше платит, а что он с деньгами делает? Три зарплаты лежат в банке мертвым грузом, он их не вкладывает. А Грегу нужны большие деньги на короткий срок: наварить и отвалить. У Саши деньги очень подходящие, только он их не предлагает... думал Грег, доставая из папки документы и раскладывая на столе. А живет один, тратит на бобы и бензин, и машина у него разваливается.
      
       Саша взглянул на документы, его рука дотянулась до пепельницы, нервно вытерла ее край от пепла. Не хотел он о фирме "Грей" думать... Он открыл книгу на столе и наткнулся на фразу: "...истина представлялась ему печальной."
      
       Это правда, что до эликсирного бизнеса он в обороте денег участвовал мало, а наваривал по случаю. Его увлекала социология, она давала хорошие деньги, а тратил он мало и даже толком не помнил, сколько у него там, на счету лежит, куда стекаются его гонорары. Но Греговы мысли были неверны, потому что Саша тайно от Грега этой своей ролью был недоволен.
      
       Он думал, что сидит на зарплате и от всех работодателей зависит. А Грег свободен. И деньги делает из ничего, пассами - искусством! И поэтому их у Грега, конечно, очень много. Саша думал, что он искусством тоже мог бы гораздо больше заработать. Хотя он и так не знает, куда ему свои потратить, на что пустить... Он знал, что иногда Грега подводит его самозабвенная, увлекающаяся натура, грандиозная активность, по случаю бывают двусмысленные результаты. Но его влечет особая планида, которая неизменно ведет на столбовую дорогу удач. Он, как любой, может подскользнуться на бегу, но его движение победителя вызывает неосознанную доверительность - оно настойчиво обещает легкий и красивый успех. Саша думал, что и он мог бы из воздуха заработать, чем-нибудь этаким заняться...
      
       Но теперь-то все переменилось: его тридцать три процента дадут миллионы, если Клуб будет эликсир раскручивать! "Скоро расчетный день, увидим, сколько денег придет, - подумал он. - Вдобавок Грег вошел в пирамиду. Правильно, деньги вложить - потом деру дать".
      
       - Бизнес уже начат, пока ты прохлаждаешься, - напомнил Грег.
      
       Саша хотел рассказать другу, как он едва не обмишурился, собираясь продать акции Зюй-Вену. Ему пришло в голову, что, может быть, китаец хотел получить кафедру, но, скорее , это предлог, чтобы отобрать все, поэтому, он не стал говорить Грегу о своей глупости.
      
       - Есть идея, - предложил друг. - Давай ценные бумаги твой мамы продадим, а деньги вложим. Клуб даст больше всего.
      
       Саша задумчиво промычал, дескать, мысль здравая, рассмотрим, а Грег докончил:
       - Я расчеты приготовлю, а идея здесь, в папке, подпиши только. Сколько времени потеряли!
      
       Саша долил кофе ему и себе. "Дело в шляпе, - решил он, с удовольствием почувствовав, что Грег решает дела быстро и точно. Надежный друг. Такой была и мама". - Он празднично оглядел изрядно захламленную кухню.
      
       Но едва он вспомнил о матери, его настроение испортилось. О свалившемся богатстве он старался не думать, потому что деньги были настолько велики, что просто отказаться было невыносимо. Другое дело - Клуб. Они сознательно впаривают эликсир, хотя знают о побочных эффектах! И Грег тут как тут. И его склоняет! А дело едва не подсудное!
      
       - Грег, почему в Городе темно? - сердито спросил он.
       - Классное затмение. Говорят, первый раз за пятьсот лет!
       - Звери от эликсира с ума сошли.
       - Мухи и ослы меня не волнуют, мы сделаем состояние!
       - Почему коты на людей таращатся?
       - Эликсирчика просят!
       - А свиньи? Ты с ними в спортзале возился, мы с Марком видели!
       - Толстеют свиньи. Но это их только красит!
       - А людей?!
       - Мне пора, - Грег допил кофе.
       - У тебя на все простые объяснения!
       - А тебе нужны сложные? Не будь слишком умным, будь умным в меру!
      
       Грег повернулся, чтобы уйти. Саша не начинал разговора о механике, понимая, что все продумано. Озадаченный, он спросил, когда тот начнет чинить машину. Грег заговорил прочувствованно, неопределенно крутя рукой в воздухе; звучали слова "обстоятельства", "мужская дружба" и множество выразительных междометий. Саша понял: Грегу лень этим заниматься и лучше, если он сделает все сам, зато Грег разработал план их бизнеса. Три-четыре месяца, и они сказочно разбогатеют. На том и порешили. В том смысле, что порешил Грег.
      
       Через несколько дней механик привел машину в порядок, и почти вся полученная Сашей зарплата перекочевала в его карман. Потеряв деньги, он успокоился. О Греге он старался не думать никак. Но ему в голову пришла одна мысль: он вспомнил, что Грег просил его продать акции разных второстепенных компаний. Тогда, в разговоре, эта мысль показалась ему верной: уж если вкладывать, то - в эликсир, он, безусловно, даст самый большой навар. Но сейчас у него в голове как будто ветерок пролетел... он Грегу никогда не говорил, какие ценные бумаги остались от матери. Он сам в них не разобрался.... Если, думал Саша, Грег предложил все скинуть, а продажу хочет взять на себя, значит, он этим заинтересовался. А когда Грег интересуется делами? Когда хочет наварить. И, скорее всего, обмануть...
      
       Этот поворот застал Сашу врасплох, и хотя это выглядело крайне правдоподобно, он сразу подобрал объяснение: если Грег все знает, то он, конечно, в курсе, что фирма "Грей" - закрытого типа, ее акции просто не могут быть проданы без согласия всех учредителей. Значит, нет у него задней мысли!
      
       В субботнее утро он встал рано. Улицы выглядели безопасно и легко, вокруг ничто не напоминало о свалившейся на Город катастрофе. "Начинает светлеть, - радостно подумал он, оглядывая небо и окрестности, - скоро солнце появится!" Воздух был не черный, а темно-пепельный, даже пахли цветы. Чирикали пробудившиеся птицы. Это было раннее утро, когда в закупоренных домах еще никто не вскрикивал, найдя под подушкой крысу или змею во фруктах, еще никто не бросался посудой, не бегал по двору с палками. Спальный район переживал лучшие минуты: переливы светлых теней и плотные листья, поднятые к небу, - утро, еще не пронзенное желаниями и страстями заполонивших все людей. Время нетронутой простоты, ненадолго забывшее упорный взгляд человека. От серебра неба застенчиво млела береза и тихо светилась засиявшей кожей. Вкрадчиво перебирая по одному ее листья, ветер дурел от неги, обдавая ее и себя, расплескивая и задыхаясь в канители запахов. Воздух пронизан морзянками птичьих песен, и нет ничего лишнего, обременительного ни в звучании, ни в поведении, ни в чувствах снующих малых существ.
      
       "Бросить все! За Город поехать, побродить по земле, по лесу, - думал Саша. - А где земля? Четыре часа на машине до ближайшего лужка извольте, ангары, все распахано, трубы какие-то, людей не видно, как после чумы, зато машин видимо-невидимо, ревут, стремятся куда-то в поту и в мыле, опоздать бояться в маете своей нечеловеческой!"
      
       Он забыл, что любил ездить со знакомыми на пикники или провести время в караван-парке. Во время этих вылазок окрестности Города казались ему красивыми и располагающими, но сейчас он почувствовал, как сильно за последние дни изменились его глаза. О том, что творится в Городе, он хотя бы сегодня не хотел вспоминать. Еще меньше, что он - владелец эликсира...
      
       "На той неделе, говорят, последнюю лису в Державе пристрелили, чучело мне подарите, я завещаю потомкам, - желчно думал он. - В Красной Книге живности сорок видов осталось: Красная Книга теперь то, что еще не добито. Так, заросли кое-где остались, кое-где нет асфальта, в заросли что ли поехать погулять? Там одни пауки по кустам сидят...
      
       А в детстве был лес. Хотя, наверное, посадки и сады, но в памяти все взаправдашнее. Отвык я совсем... Зажился я здесь, превратился в кого-то другого. Жизнь в моем незапамятном городке сама по себе - если она еще там происходит, - а я тут со своим беспамятством на асфальте топчусь... в Городе - в механической табакерке для космополитов. Родина, земля... нет у меня времени о ней помнить - зарабатывай и каюк. Да нет... это вместе и правда, и ложь - как всегда. Детали потерялись, но главное помню.
      
       Вот дом, груши цветут, почтальон на велосипеде. Повезло мне родиться в деревне... Для горожан родина - это город, но тревожен этот образ, слишком связан он с людьми. В нем нет покоя, гармонии... худо горожанам, не заполнится у них важная часть души. Но счастлив тот, кто жил близко к природе, в его сердце вся память сложилась: тропинок разных, семян под ногами, всех ползающих и летающих, звенящих и немотствующих, тварюжника всякого, мелочи всякой сизокрылой, луча и света всякого превращение - слившегося с тобою и преобразившего тебя. Ты сам мелкий, с чудом, вставленным в каждый глаз. Слился ты с миром в одно существо: ты часть всякой части его, так что стала одна нерасторжимая целость. Сложился в тебе образ всей природы. Во все трудные минуты слепок этот - спасение твое. Во всякую минуту он здесь, с тобой - отдохновение и утешение твое. Полюбил ты всякую мелочь, и не стало тебе различия: где Бог и где Его мир - вошел Бог в сердце твое через всякую мелочь Его и назвал это любовью".
      
       Саша разглядывал сонные сады, тенистую улицу, растянувшуюся в дреме, закинув ленивую руку в повороте. Ее глаза бледных фонарей в ресницах последнего сна. И на всем темный свет: без лучей и без цвета, желтого или розового, просто дрожь серебристого воздуха, то переходящая в запах, то в звук утренней песенки. Мимо с хрустом пролетел жук: солидное брюшко, запоминающийся гул и неподражаемые усы. Между ботинок пробежали мелкие таракашки, с азартом разыскивая пропитание. Луч фонаря, сверкнувший из-за куста, остановился на них, осветив их серьезные намерения. И тут же с соседнего дерева блеснул задумчивый глаз крупной птицы. Саша поймал этот взгляд, они поняли друг друга, и птица отвернулась.
      
       Он погрузил в машину палатку, одеяло, коробку с провизией. Большую часть в ней занимал сахар, чай и вино. Холодильник он не открыл, там ничего интересного не было.
      
       Выйдя со двора, он проехал улицу "Стоимость в Золото", на которой стоял его дом. Еще пару кварталов ему не попалось ни одной машины. Только из "Тупика Величия" вынырнул джип. Он тащил караван с притороченным к крыше багажником и, вдобавок, длинную тележку. Все завалено невообразимым количеством вещей и перевязано веревками. В машине полно народа, пугливо озирающегося по сторонам. Саша проводил их взглядом, и тут нехорошие предчувствия овладели им так, что он притормозил. Но не остановился, а, помедлив, поехал дальше. Миновав с десяток поворотов и последнюю мелкую улицу "Святых Мучеников", он выехал на главную магистраль этой части Города - проспект "Цивилизованного Рынка".
      
       Стоя на светофоре, он вспомнил, что когда-то на этом месте мама впервые показала ему главную монету Великой Державы. Саша не понял. "Смотри", - усмехнулась она. Саша рассмотрел. Полукружием на долларовой монете было выбита надпись: "В Бога веруем". Они засмеялись.
      
       Рядом с ним на светофоре стояли две машины, как и джип, заваленные домашним скарбом. Саша разволновался, потянулся за сигаретой, закрутил головой и ни к чему свернул на перекрестке направо. Здесь, на прудах, он бывал и раньше. Деля воды с шумной толпой чаек, на водах царствовали разномастные утки. Сейчас утиный рай был пуст, все птицы куда-то улетели. Но пруды не казались безжизненными - там что-то происходило. Хотя ветра не было, поверхность вод дышала, волнуясь, и расплескивала воды в разных направлениях. Странные, сталкивающиеся друг с другом волны бежали к разным берегам.
      
       Саша вылез на стоянке и подошел к сумеречной воде. В ее волнующейся глубине шло непонятное движение. Оттуда тянулись длинные нити водяных растений вперемешку со странными кустистыми и какими-то невиданными травами. Они толпились, перекрывая друг друга, поднимались из глубин и сквозь кипящую воду неостановимо двигались к берегу! Саша вскрикнул и кинулся к машине. Но не добежал. Остановился на полпути, вернулся, подошел к воде. Посмотрев с минуту, он уверился, что со дна забил какой-то новый ключ, так бывает, он где-то читал. Он еще понаблюдал интересное явление и с легким сердцем повернул к машине, но, сделав шаг, внезапно споткнулся, сильно отбив голые пальцы в сандалиях, и тяжело рухнул на колени. Поднялся, чертыхаясь, походил вокруг, стараясь понять, что это за бревно. Исполинское дерево над его головой раскинуло ветви над всем газоном. Да ведь он только что прошел это место - здесь была чистая трава! А корень, сужаясь, вел к парковке и почти долез до дороги! Саша уставился на дерево, почему-то покачивающее ветвями в абсолютно безветренной тишине, постоял, ничего не придумав, и пошел к машине. Он не заметил, что утренний свет изменился, с натугой пройдя странные состояния: стал плотным, грубым, как будто в нем появилось множество оттенков серого. Под деревьями загустели тени, их мрак отливал фиолетовым, а кое-где багровым цветом. Листья, поднятые к небу, словно опустили глаза, развернувшись глянцевой поверхностью к земле, и каждый лист опушился каймой ржавого цвета. Саша заводил машину и не видел, что на том месте, где он только что стоял, с хрустом высунулся огромный корень. Вырвавшись из-под земли, извернувшись быстрым хвостом, он открылся, заполнив разлом своим ожившим телом, как пластинку сливочного масла пробил газон, и, не останавливаясь, двинулся вокруг пруда.
      
      
      
       Глава 33
      
      
      
       Шоссе было уже переполнено, но Саша ехал быстро, и через несколько часов показались первые окраины. Еще час на трубы, склады и иную крупногабаритную собственность. Дорога стала мокрой, он обогнал поливальную машину; она скребла дорогу, оставляя за собой мыльный след. Тут он заметил, что хотя цвет асфальта и отливает подозрительной зеленью, дорога чиста - по-видимому, ее оттирали всю ночь. Километров через сорок зеленый налет совсем исчез.
      
       Внезапно сумерки раздвинулись, пропустили солнце - все залил горячий свет! Ослепленные водители от неожиданности затормозили, Саша схватился за темные очки. Так весь кабак только в Городе!
      
       Он стал думать обо всем, старался охватить ситуацию целиком, но заметил, что почему-то вспоминает только детали. События складывались в картину, которую его голова отказывалась принимать, и - всплывали частности.
      
       "Может быть, когда человек застигнут катастрофой, он не может, в том смысле, что не хочет, боится охватить все несчастье целиком. И думает о деталях. Кэти говорила, что так в России, а теперь в Городе... Мир потерял привычные формы, превращаясь в волшебный дурдом. Резкая перемена непереносима для неподготовленного разума, и пораженный человек мыслит себя спиритом, мистиком, разглядывая новую жизнь, о которой его не предупредили. Вот писатели, - Саша вспомнил последние книги русских авторов, которые принесла ему Кэти. - Они не любят свое советское прошлое, но пишут о партократах и кагэбистах, потому что другого прошлого у них нет. А если все-таки отрываются от него и приходят к настоящему, то, не веря ни во что, видят жизнь, как сумасшедшее постпространство, заселенное такими же безверными, как они сами. Кэтина тусовка не верит ни в высший смысл, ни в низшую наживу - это еще хуже нашей монеты "В Бога веруем".
      
       А у нас? Я заметил, что люди разные, а ведут себя одинаково. Вот скажет один: "Я - Наполеон!", и сразу понятно, что он - псих. А если придут три сотни и скажут: "Верь ему, он - Наполеон" - кому тогда в дурдом? Никто не понимает, что вокруг происходит. И я не понимаю. Как будто погружаюсь во ртуть: все обтекает, шевелится в зыбучих песках, провалах... Бедное я животное со своими серьезными страхами... Нет, это не мои страхи, - думал он, - страшно без веры, если голова не повернута наверх. Мы вошли в бытовой рай, но что нам может объяснить материальный мир? Человек пожирает детей и хочет бессмертия, а получил сумасшествие, ибо больше не различает добро и зло. Потерял точку отсчета... И кто может противостоять? С точки зрения рациональной логики нормальный человек и сумасшедший - это одно и то же. Без Бога нет разума..."
      
       Светило яркое солнце. Воздух был легкий, он продувал машину, теребя сзади какую-то газету, и несколько толстомясых сияющих облачков стояли в глубокой синеве, очевидно чувствуя себя на своем месте.
      
       "Я-то не безверный. - Саша думал о том, что ему в конце концов делать. - У меня есть вера, значит, свобода есть. Выбор пока за мной..."
      
       Ему стало много лучше. Он перешел в крайний ряд, снизил скорость и с удовольствием стал разглядывать места. Земля повсюду обработана. Какие-то заборы, дома, посевы и снова заборы без конца. Ему захотелось увидеть что-нибудь, не связанное с руками человека: речку, поросшую густым лесом, берега в зеленой траве. Он даже почувствовал запах речной воды. Но никаких лесов на пути не росло. Много поколений назад они рухнули под неудержимой волей овладевших этой землей, оставив по себе незаинтересованную память. Смотреть на это было тяжело и скучно. Он подумал, что от сидения в одной позе болит спина да время около одиннадцати - час суток, когда он чувствует себя хуже всего, в этом все дело. Машины, идущие впереди, сбавили скорость, тащились совсем медленно десять минут, пятнадцать. На таком ходу машина раскалилась, Сашу сморило. Неожиданно он тряхнул головой, нога стукнула по газу и машина прыгнула вперед. Ехавшие рядом загудели, за ними, ничего не поняв, другие, и машинная река разлилась чудовищным ревом. Несколько минут все дрожало в едином нестерпимом чувстве, более сильном оттого, что люди в соседних машинах не смотрели друг другу в лицо. Внезапно передние машины замолчали, за ними, как водится, последовали остальные, а через минуту показались кресты. Все потянули туда головы. Овальная арка над входом, на ней красовалась в профиль песья голова. Собачье кладбище! Саша обежал глазами кладбищенское пространство, и его глаза полезли на лоб: могилы были уставлены крестами!
      
       Раздались звуки духовых инструментов. Собаче-христианский мир закончился и через канавку начался другой, человеческий. Стало понятно, откуда задержка. Похоронный кортеж, медленно завиваясь, подтягивал свой хвост на только что освоенную площадку. Посреди нее была вырыта поместительная яма. Вокруг - приглашенные. Все было знакомо, кроме одной детали: собравшиеся не толпились скорбной кучкой, а сидели в машинах, дружно покачивали из окон головами и потряхивали черными платочками. В изголовьях ямы стоял автомобиль необъятных размеров, из окошка выглядывал священник. Он иногда воздевал руку, и был виден его открывающийся рот. Над ямой возвышался подъемный кран. Звучала подобающая популярно-классическая музыка. Неоскорбительно поскрипывая лебедкой, кран торжественно опускал в яму... машину. Но что это была за машина! По ее вишневого цвета бортам была пропущена траурная кайма, внешние зеркала увешены золотыми кистями, а колеса убраны венками из кружев и роз. В глубине ее недр виднелся острый нос. Дополняя изысканность и импозантность происходящего, на табло, встроенном в колонну подъемного крана, вспыхивала огнями надпись: "Роскошный стиль нашего похоронного бюро! Модно, практично. Хороните в машинах, и Бог вас не забудет!"
      
       Саша смотрел на этот роскошный стиль и почувствовал, что его хватит удар. "Какая жара!" - он резко надавил на газ и вырвался вперед по уже свободному шоссе. На ближайшей заправке остановился, пошел купить газету. Всю первую страницу занимала огромная фотография: санитары в ярко-желтом тащат клетки, переполненные разным зверьем. Он газету не купил, а сел за столик около входа в Макдональдс.
      
       - Как мы вчера нажрались! - крикнул кто-то рядом. Он оглянулся и за столом увидел седоватого человека с плохо заплетенной жидкой косичкой. Его физиономия напряженно-розового цвета и полопавшиеся жилки глаз выдавали напряжение прошедших недель. Он был благодушен, как и остальные в этой компании, явившиеся сюда на мотоциклах, наверное, опохмелиться. У всех были добрые, новорожденные глаза, и в них как будто вставлено по две пивные пробки; они поводили ими из стороны в сторону и часто смеялись. Майки открывали густую татуировку на груди и плечах в несколько цветов: драконы, красотки. Из-за того стола неслось про вчерашние похождения, позавчерашний спорт и цены на мотоциклы. Саша бросил бармену несколько монет, купил сигареты. Пустышка дежурной улыбки, ответ, ответ, еще привет, свыше данная способность к речи, бессмысленность гортанных звуков из-за соседнего стола...
      
       Зря он поехал сюда, а хорошо бы сейчас ехать вдоль океана, выдавливая недужную печаль, эти средневековые маски, неуместные в тихое морское утро. Хорошо забыть о них и смотреть вдаль, даже - за линию горизонта... А на воде штиль, и белым чайкам по пути. Саша оглядел эту компанию еще раз и почувствовал колокольчик внутри и тревогу, как если по ошибке вошел в чужую комнату: страх быть пойманным, любопытство, чужой запах и неприятно, и зачем ты здесь?.. Только странным показалось ему, что они ему так не понравились: раньше эта публика его не раздражала...
      
       Он вошел в Макдональдс выпить кофе и запастись бутербродами в дорогу. У окна сидела компания сорокалетних - судя по радостным улыбкам, они жизнерадостно проводили время. Он сел с подносом ближе к веселому столику.
      
       - У Пита был день рождения, он взял шесть кассет в прокате, смотреть начали днем, а кончили под утро, - рассказывал седоватый человек с сильным загаром.
       - Совсем не спали, - подал кто-то прокуренным голосом.
       - На полу навалили клевое лежбище, и слабосильные заснули. Терминатор так клево всех замочил, я просто тащусь! Еще возьмем? - загорелый спросил приятеля, протиравшего модные очки в дорогой оправе.
       - Пит, тебе сколько стукнуло? - спросил тот же голос.
       - Сорок пять.
      
       Все бурно загалдели, выясняя, кто же старше. Сквозь шум седая женщина пыталась вывести разговор на другую тему:
      
       - Я комедию видела, такая клевая!
       - Что? Что? - на нее обратили внимание.
       - Там один входит, а другой ему как заедет головой в живот. А живот толстый и трясется! Мы чуть не умерли! А за экраном - знаете, люди смеются, чтобы знать, когда смешно, - там одна тетка смеялась, как коза, ей-Богу - мы вообще чуть не умерли! Все смеются, а она блеет! Все еще больше смеялись! На мой день рождения я комедий наберу, чтоб смешнее было!
       - Про тетку в голубом парике - она глазами умеет делать!
       - Я видел - так поворачивает!
       - А я всегда футбол смотрю.
       - Что ты, Мартин, в комедиях кривляются здорово!
       - Не-е-е... я только спорт. Моя жена говорит: "Человек должен заниматься своим здоровьем". Она, знаешь, какая здоровая, и дети - мы все здоровье уважаем.
       - Я на мой день рождения всех на дискотеку поведу! - сказала седая женщина и потянула за собой Пита: - Нам пора, скоро внука привезут.
       - Ба-ай!
       - Ба-ай! - каждый повторял слова прощания.
       - Б-а-а-й!
       - Б а-а-а-а-й!
       - Б-а-а-а-а-а-а-й!
      
       Каким-то образом пара закончила ритуал и вышла на улицу. Никто не обратил внимания на их уход: ушли, и как не было. Только Саша по соседству сидел над пустым подносом, разглядывая свой пластмассовый стакан в подтеках кофе, и не мог взять в толк, что он слышал... Он обвел глазами компанию, они заметили его взгляды - он встал и вышел. Сел в машину, поехал дальше, думая, что, может, приснилось... привет из эликсирного будущего?
      
      
      
       Глава 34
      
      
      
       Неожиданно ему пришло в голову, что Кэти у него больше нет. "Поверил, болван! Кому? Сюзи! Не могла она... - беззвучно зашептали его губы. - Не может быть..." Только внутри ему мешал быстрый огонек дрожащего сомнения и испуга. "А ведь не простит! - Его стукнула и уязвила эта мысль. - Я бы не простил..." - прошептал он. Все эти дни, до приезда Грега, он не думал об этой дикой сцене, какой-то ступор нашел - сейчас его охватила паника. "Она, как пришла, спросила про акции, так неужели вернулась из-за денег? - Он не мог поверить. - Нет, пришла мириться со мной!"
      
       Он решил позвонить ей из ближайшего автомата (телефон опять дома забыл). Достал монеты, краем глаза посмотрел, хватит ли на звонок. Никаких съездов с шоссе не появлялось, и заправки все пропали. Саша мял монеты в руке жующим движением, пока ему не пришло в голову, что у них начнется с той точки, на которой они остановились - он бросил мокрые монеты на полочку. Руки положил на руль. "Я неправ, - подумал он, - но жить вместе мы не сможем".
      
       Встал на обочину. Здесь он простоял довольно долго, смотря перед собой неподвижным взглядом.
      
       Кэти говорила, что они будут жить хорошо, но он знал, что этой правде она придала статус официальной идеологии, в то время как в нижних слоях кипели, назревали и лопались частью неопознанные для нее, частью для него внутренние страсти, отливающие разными гранями от падающего на них внезапно-разъясняющего света. Взяв себе столько свободы, сколько они могли унести, они вольно гуляли сами по себе, взаимно раздражаясь друг на друга. Она гораздо больше, чем он, проводила время, как ей заблагорассудится, думал он и не понимал, как относиться к той полновесной мере свободы, которую Кэти, никого не спросясь, прибрала к рукам. Конечно, она желала счастья и ему, и себе, но таким образом, каким она организовывала его обычно сама. Тлеющая между ними внутренняя борьба прорывалась попеременно в их устах восклицанием: "Он (она) слишком много от меня хочет! - И почти тут же: Он (она) слишком много себе позволяет!" А Кэти объясняла свою свободу так: "У меня дома была такая дедовщина, что теперь я не выношу никаких ограничений!"
      
       "Если Сюзи соврала, то зачем расставаться? - подумал Саша и тут же понял, что в ней его раздражает все. - Она боится движений души. Эмоций в ней сколько угодно - ори и восторгайся, но глубинных вещей она не покажет никогда - не живая душа, а броня из комплексов. - О собственной роли в этом деле он не подумал. - Кэти со мной живет, а тащит к нам других, чтобы не быть мне близкой!" - Тут он почувствовал, что влез в такие дебри, где с его собственными чувствами может случиться самое разное. Он завел машину и поехал дальше.
      
       Саша не захотел додумать, что он сам чувствует большую уверенность, когда у него с Кэти поверхностные отношения и сильную неуверенность, когда она прорывается к нему через свой и его барьеры.
      
       До смерти мамы он, став с женщиной ближе, чувствовал потребность сказать ей что-нибудь ироничное, колкое, мог даже вышутить ее. Словно это было только частью по его желанию, словно он делал это для кого-то другого - следившего за ним повсюду достигающим взглядом. Сделав так, он в первый момент чувствовал себя успокоившимся, сытым, как будто получил индульгенцию, но вскоре высовывалось чувство вины, как бывает, если презрительно подумал о друге за его спиной. До смерти мамы он никогда не извинялся. Умненький Грег, встретив Кэти у Саши, вмиг понял, что они уже любовники. Потому что Саша никогда не позволил бы себе быть таким снисходительным к женщине, если бы она не была его любовницей. В его отношении к женщинам сквозил легкий оттенок превосходства, как это иногда встречается среди умных и, одновременно, неуверенных в себе мужчин, которые, не скрываясь, могут сказать, что хоть чуть-чуть, а презирают женщин. Но именно они выбирают в спутники самую необременительную. У Саши выбор был еще сложнее, потому что он тщательно избегал девушек-одногодок. Они представлялись ему мистической загадкой: их ожидания, связанные с его мужской силой, его лидерством, казались ему парадоксальными. Когда он впервые влюбился, эта девушка была старше его, как и все другие женщины в его жизни.
      
       Он не лукавил, думая о Кэти, что ему нужна близость, но не договорил, что сомневается априори, что эта женщина сможет ему это дать. Самому себе не досказал, что не доверяет отношениям с женщиной, хочет близости и вновь все подвергает сомнению. К тому же впереди показалась купа деревьев, то, что хотелось найти, - он въехал в тенистую рощу.
      
       Под деревьями была стоянка для машин, рядом лужок, а на нем возвышалось величественное здание туалета с огромными указателями - чувствовалось, что его строили с любовью. Для осуществления процесса еды на траве помещалось несколько бетонных тумб, где можно развести огонь. Столы. Вокруг проволока в человеческий рост. Надо всем пространством раскинулись просторные деревья - от их освещенных солнцем листьев, как по воде, по асфальту бежали блики - так, как хотел Саша. Он поставил машину, вынул бутерброд, решив перекусить.
      
       "Кэти живет так, как будто жизнь обходит ее стороной... - подумал он, не успев куснуть, и опустил бутерброд. - Если человек увлечен работой, он самодостаточен и себя ценит. А у нее нет путного дела - из-за этого у нее низкая самооценка. Поэтому она живет для других: повторяет их мнения, среди них крутится, статус зарабатывает. Одно подражание, и уже не до работы. Она бегает за тем, что никогда не поднимет ее самооценку, и получает замкнутый круг". Это меткое замечание успокоило Сашу, и он отвлекся.
      
       За ближним столом расположилась компания. Тон в ней задавала дама в недурном загородном костюме, ведя хорошо поставленным голосом увлекательный рассказ про ее лучший в Городе бутик. Поначалу даму никто не прерывал, потому что прервать ее было невозможно. Но через некоторое время женщинам это наскучило, и они вступили в общий хор. Голоса у них оказались похожи на голос элегантной дамы, так что на площадке началось что-то умопомрачительное. Не обращая на окружающих внимания, они оглушительно смеялись и обменивались ценными замечаниями.
      
       Саша пил кофе из пластмассового стаканчика, посматривая на их экзальтированные лица, и неожиданно поперхнулся. Не потому, что кофе был горячий, а потому, что ему стало холодно.
      
       Кроме дам, сообщающих о себе всему миру, на стоянке в машинах сидели люди и наслаждались видом природы. Из радиоприемников неслась одна и та же музыка. Он постоял рядом с ними, тоже в машине, посмотрел в одну с ними сторону на переливы асфальтовой реки и выехал из оазиса. Собственно, ехать было некуда: стало ясно, что дальше будет так же, и здесь, может быть, не самое плохое место.
      
       Голоса затихли вдали, он остался один. Ему пришло в голову, что мучения с Кэти для него противоестественны, но дают чувство движения жизни, и он это, в действительности, очень ценит. Он закурил. Здесь вновь начиналась правда о нем самом, но ему легче думалось о ней.
      
       "У человека две ипостаси, - думал он. - Одна связана с умом, а другая с его духом. Весь вопрос в соотношении этих частей. У Кэти есть ум, но мало духа, силы личности. Ум дает ей выводы о жизни, но ей недостает силы воли, чтобы следовать этим выводам, и она подчиняется другим. Слабая личность, флюгер - в этом проявляется ее глупость. Если бы у Кэти не было ума - у нее не было бы проблем. Глупые люди все принимают на веру, не исследуют проблему. Кэти исследует и делает выводы, но не в силах следовать им. Она гоняется за фантомом, жизнь проходит мимо, она ищет ее и не находит".
      
       Он чувствовал боль и какую-то ревность из-за ее душевной отделенности, не слитности с ним. Он прожил с ней два года - эти проблемы его не очень волновали. То есть, многое раздражало, но не было критичным. Сейчас он почувствовал какой-то качественный переход. Ему нужен большой друг, который поймет то, что случилось с ним в эти дни. Станет близок и поможет сделать выбор, от которого ему не уйти. Поднимет с ним ношу - ту, что трудно заполнила жизнь, поймет и разделит его боль, предчувствия, ложь себе и другим, дойдет до глубины его души и успокоит его совесть... вместе с ним подойдет к истине, которая всегда была от него... на расстоянии протянутой руки... Это именно то, что Кэти не может ему дать.
      
       Он мотался весь день, как будто хотел понять и загасить спутанные чувства. Съезжал с шоссе, ехал по малозаметным дорогам, ожидая перемен. Вокруг тянулись чьи-то владения, колючка - свернуть было некуда. Он встретил озеро. Его голубая поверхность казалась последним пристанищем на перекрестках потерявшей лицо, насмерть обработанной земли. Он ехал вдоль озера, огибая его по столбам натянутой проволоки - начиная второй круг. Еще поворот, он встал - выезда к воде не было, она давно была продана и закрыта на замок. Солнце било в железную крышу машины, по телу бежал пот. Он съехал на узкую дорогу и поехал, куда глаза глядят. Он не вспоминал разрыв с Кэти - кто прав, кто виноват - он думал только о ней, не мог не думать...
      
       На ночь он встал в караван-парке на берегу залива. Как всегда летом, парк был переполнен: сотни караванов, палаток, гам, музыка. Ему отвели пятачок около забора, здесь земля была темно-золотого цвета от мелких, пахучих цветов. Он вытащил бутылку вина и повалился на траву.
      
       Небо медленно гасло, настоящее, закатное - уже несколько дней в Городе не было ни рассвета, ни заката. Комкая вату серых облаков, в последний раз обнажив синий простор, небосвод внезапно вспыхнул красным прожектором лучей, осветив черную зелень деревьев, душ, туалет в центре, снующих людей. Саша не мог сидеть на месте. Подумал, что лучше пройтись, встал и, пройдя сотню метров, вышел к океану.
      
       На фоне неба зажглись высокие фонари, отбросив хрупкий розоватый свет на засеребрившуюся воду. Там, где воздушные хлопья пены, подпрыгивая на гребнях, легкими толчками мчались к кромке пляжа, протянулась изящная стрела пирса. На ней тоже зажглись мягкие, желтые огоньки. В конце пирса сидело несколько рыбаков. Их удочки красиво двигались на фоне быстро краснеющего неба. Саша пошел в ту сторону. Все пространство пирса и камни были мокры, но вода не доставала сюда: море было спокойно. Эта влажность была странной - темной, жирной, непросыхающей. Повсюду рассыпана наживка, крошки рыжей требухи, там и сям россыпи прозрачной чешуи. Бордовые остатки водорослей словно кровавые остатки чьих-то внутренностей. Запах усилился. Это был не запах моря, а дух сырости внутренних полостей, размозженных органов, размазанного убитого тела. На пирсе творилось грязное дело. Он был не рыбной лавкой и не разделочным столом мясника - это было место убийства.
      
       "Мужчины насилуют женщин, а женщины своих детей, и все вместе они насилуют животных, - думал он. - Общество насилует своих граждан, одни страны насилуют другие страны". Он пошел прочь, чувствуя что-то такое, что касается его лично - он сам совершает насилие над Кэти и ее чувствами. Сел на подвернувшийся камень. "...Все равно расстанемся... - подумал он. - Мы уцепились друг за друга, я хотел найти другую жизнь, убежать с ней отсюда, она хотела вбежать в этот мир. На середине мы встретились и начали расходиться... В наше новое одиночество. Может, мы бы не хотели расстаться... - медленно проговорил он, - наверное, не хотели... но тут какая-то сила, какова она сама и каков я сам".
      
       Стало темно. Небо - близкое, понятное, в неказистых ухабах туч очистилось, расступилось. Черный, необъятный верх распахнулся, и под ним обнажилась земля - стало видно, как она мала, незащищена, открыта всему, идущему из этого верха, безо всяких преград и поясов в виде облачной крыши. Огромная глубина нависла над головой. Не купол - своей знакомой формой обозначающий конечность и спасение, а открытость мира, которую человек не в силах выносить. Он ложится в постель, закрывает глаза, и под его закрытыми веками бездонная глубина легко превращается в плоскую, бестревожную черноту. Человек засыпает, он теряет страх, уверившись во власть своих закрытых глаз, - он изменил мир по своему подобию. Он спит, наивно отодвинув его рукой. Когда он откроет глаза, тогда и начнется день: человек увидит мир и признает его на час. Реальность для него ничто в сравнении с могуществом его желаний.
      
       "Кэти одинока, - думал он, - Марк, Сюзи, и я тоже. Люди неустроенны, несчастны и хотят изменить свою жизнь. Но даже в наших страданиях нет истинной боли, нет масштабности. Все ищут удовольствий, зарабатывают, скучают, и сам трагизм нашего мира ничтожен".
      
      
      
       Глава 35
      
      
      
       Саша проснулся глубокой ночью и почувствовал, что совершенно выспался. На часах было три, лагерь спал. Хотелось пить. Он развел огонь и поставил воду, чтобы заварить чай.
      
       Листья отливали глянцем черного лака. В поверхности каждого листа, как в черном зеркале, светилась звезда. Он поднял голову вверх - в каждой звезде, как в горящем зеркале, сверкала глубина небесного свода. Под дальним фонарем летали огромные бабочки, белые и блестящие, каждая размером с чашку. Они переходили в белую грудь чаек, что кружили в луче света, быстро выныривая из черноты. Еще дальше белые животы чаек превращались в сверкающие белые звезды - в синем волшебном луче фонаря - где бабочки, чайки и звезды сливались в мерцающую стаю.
      
       Небо еще раздвинулось, наполняясь звездами. Саша подбросил ветки в огонь и не видел, что в небе за его спиной, между последними разбегающимися облаками начал расти какой-то предмет. Он быстро увеличивался, мягко светясь изнутри - его свет делался все определеннее. Вместе с ростом у него появились четкие границы и темное пятно на одной стороне. Вскоре бесформенная масса приобрела круглую форму, на ее боках скользящими лучами отражался блеклый свет небесного мира. Несмотря на гигантские размеры было видно, что он находится очень далеко, почти там, где сами звезды. Наконец, оформился весь предмет. Это был огромный глаз: круглой формы белок с горящим черным зрачком. Он не двигался, он был в небе и просто смотрел.
      
      
       Мой рисунок.
      
      
       "Хоть бы чудо случилось..." - бормотал Саша свою любимую мысль, наблюдая, как горит в огне прутик.
      
       Он смотрел на закипающую воду в круглом котелке с помятыми боками. Вода казалась сумеречной, плотной. В ней почудилось какое-то движение - как будто что-то всплывало изнутри. Или кто-то! Оно всплывало и снова уходило в глубину, там явно что-то было. Через несколько подъемов и погружений промелькнул какой-то предмет. Раз, другой, что-то поднялось совсем близко к поверхности, развернулось под водой.
      
       Из-под тонкого слоя воды смотрело совершенно живое лицо барана. У него были красиво завинченные рога и мелко завитая шерсть голубого цвета. Баран глядел Саше в лицо, просто глядел. Осмысленным взглядом. Тот не мог оторвать глаз. Он видел мельчайшие черточки и симметричные уступы на шершавых рогах, голубой цвет более яркий на вершинах завитков и более темный внутри них, розовые ноздри и всю эту крупную, красивую голову - перед ним волшебно появилось Золотое Руно.
      
       "Это Ясон плыл за Руном - оно дает деньги и власть, - думал он. - Деньги-то у меня будут, мне бы себя найти... - он не мог оторваться от этого видения. - Значит, это не Ясоново, а мое Руно".
      
       Оно не говорило о власти или славе, а только о близких ему страстях. На него нахлынуло чувство незаконченного, недодуманного, не сделанного. Прошедших и бездарно потерянных лет, когда он только делал деньги. Мало учился, читал. Сначала было некогда, потом незачем... Пропустил то, что мог иметь - никогда не бывшее, необходимое, что ни поймать, ни доделать в одну минуту. То, для чего нужны годы: оторвать пудовые якоря и придумать собственную жизнь.
      
       Не отрывает он якоря, летело у него в голове, деньги-то, миллионы со дня на день придут! А потом в Клубе накрутить еще десять раз по столько, наплодить эликсира, отравить бабочек и чаек под фонарем, свой грушевый сад, друзей превратить в скотов, сгноить воду и землю!
      
       Выбрать не может? Богатство не нужно? А придет домой - опять передумает - каждый день у него новое решение! И мать, наверное, выбрать не могла... Он понять не мог, как она - с отличными деньгами, кафедрой, домом в центре Города - могла покончить с собой! Ее вела судьба коммерческой выгоды... Но она пошла наперекор навязанной ей воле, сделала выбор, проявила своеволие, покончила с собой. Но если человек в выборе свободен, значит, и бизнес она вела сознательно, и вина лежит на ней...
      
       "Господь создал человека по образу и подобию Своему и наделил правом выбора, и человек волю проявил, когда взял в руки яблоко познания добра и зла - это и была его свободная воля... Но есть и Промысел Божий, он проявился, например, в том, что Господь пришел на землю, зная, что Его распнут. И пророки видели, что Он придет - это предопределение, - думал он в оправдание матери. - Значит, с предопределением, нам свобода воли дана не до конца. Тогда мать не виновата. Она была бы свободна, если могла бы предвидеть последствия своего поступка. Но с другой стороны... - Саша приостановился, - получается... если человек все-таки смог дотянуться до яблока познания, значит, будущее его в раю было не до конца предопределено, он яблоко съел и свое будущее поменял. И мать могла тоже... Так могла или не могла?"
      
       Саша скрючился у огня, разглядывая его всполохи и думая, что человек совершает миллионы поступков, но почти все бессознательно. Дела разные, да и мыслей у него клубится миллион. И человек не знает, каким из них дать ход, какую мысль выделить, как главную, потому что не может просчитать последствия этого множества мыслей. И выбирает спонтанно, раз последствий не знает - по настроению, по вдохновению или по болезни, как будто в кости играет... Он из тысячи поступков выбирает один, думая, что, кажется, знает, что получится, а девятьсот девяносто девять выбирает бессознательно, гадая: да-нет, да-нет? "Выходит, свобода у нас есть, а воли нет... - подумал он. - Если это правильно, то нет такого сознательного поступка, который бы вел к назначенной цели. В мире есть тысячи тонких движений, которые человек не контролирует, не умеет распознать их последствия, не знает, какие из них приведут туда, куда он хочет. - Он дрова подбросил в огонь и, смотря на его неуправляемую, волшебную игру, сказал: - А Нострадамус войну предсказал - он знал. Какие сочетания действий приведут к войне? Наверняка приведут? Почти все сочетания вели к войне, видел Нострадамус. Но среди них были какие-то, которые не вели. Как простому человеку выбрать нужное сочетание? Если молиться, можно изменить будущее: молитва состоит из особых тонких движений и сдвигает предназначенное. Вот сотни миллионов людей знали предсказание Нострадамуса и боялись войны, их общая сила духа или молитва привела к тому, что предначертанное будущее сдвинулось или совсем изменилось. А потом говорили, что Нострадамус плохой предсказатель... Да люди сами спаслись своей молитвой!"
      
       Саша рассмеялся, хотел закурить, но подумал, а как сочетаются предопределение и молитва у простого человека? Например, приходит к ясновидящему человек и спрашивает о своем будущем. А тот видит, что этот человек поедет на лошади, упадет с нее и разобьется. Но также ясновидящий знает, что если этот человек будет молиться, то, упав с лошади, он не убьется, а только вывихнет руку, встанет и пойдет. И он советует человеку молиться, говорит: по молитве тебе будет. А, может быть, ясновидящий видит - одновременно - целый веер возможных последствий: человек разбивается и умирает; человек вывихивает руку; лошадь падает, разбивает голову о камень, а человек невредим. И ясновидящий точно не знает, какое событие случится, если человек будет молиться. Он только знает, что если человек не будет молиться совсем, то упадет с лошади и погибнет - видит единственное, финальное решение. А в том, захочет ли человек молиться - проявится его свободная воля.
      
       "Значит, у нее не проявилась... ни в церкви, ни наедине с собой. Не захотела верой сдвинуть гору... Или не смогла?" - Мысль опять вывела его к матери и всей проблеме, от которой он был рад на минуту отвлечься. Он думал, почему она, верующая, не положилась на силу веры, и тут же почувствовал, что теперь его привело к той же точке. Логика жизни требует от него особых поступков, толкает на это. Хочет от него той же жатвы... познать добро и зло. Не драма у него в душе, а выбор, поставленный Богом. Мать поняла и с собой покончила - а он в пирамиду лезет?! Бросить все? Поздно! Запущенное дело будет крутиться, люди наживаться, искать акции, вкладывать и хотеть, вкладывать и хотеть... Под эликсир взяты огромные кредиты, и ответственность теперь на нем! Он ничего не может остановить!
      
       Саша качнулся, чувствуя, что все в нем сдвинулось, рухнуло, он больше не тот, кем был всегда. И стерлась линия жизни на ладони...
      
       Поступить так, как мать? Уйти, все им оставить? Пусть сами все решают...
       Он замер от этой мысли. Вокруг мрак ночи, гулкая пустота и его жизнь, каленой страстью пробитая, - в темноте рок подошел и заглянул ему в лицо... "Мать не с собой покончила, - гремело в его голове, - а убила ею же начатое зло. Своей смертью большее зло разрушила. Хотела разрушить... Надеялась! Себя в жертву принесла - это было жертвоприношение. Свободу воли ей не напрасно дали... Но если этот бизнес и конец ей были предназначены, то нет свободной воли. А если есть свободная воля, то ничто не предназначено".
      
       Он оглянулся на обступивший его мрак ночи, но его не увидел, а только неподъемную тяжесть решения, глубина которого скрыта от него самого.
      
       "Свободу проявила, - с невыразимой болью думал он, - но не молитвой жизнь сдвигала, а себя наказала... - И вдруг в его голове мучительно вспыхнуло слово, засевшее в памяти: - Не свобода веры у нее была, а своеволие! Наперекор она пошла, но не силой духа бизнесу этому, а Господнему дару жизни, полученному из Его рук. Не смертью зло разрушила, а от веры к насилию пришла, на слово "нет" сказала еще большее "нет" - одно зло другим давила и зло умножила..."
      
       ...Перед ним все поплыло и откуда-то появилась комната, стол, стул. Сбоку выскочила улыбающаяся голова с пухлыми, свежими щечками, смеющимися глазами. На голове кудряшки. Голова эта, ни на что не насаженная, покатилась по комнате, залилась смехом, закрутилась на месте. Сверкнув яркими глазами, она с размаху залетела под стул, заклинилась между ножками и запрыгала по комнате, неся на себе стул и визжа. Саша тяжело крикнул, вскочил. Все пропало.
      
       Он подкинул дров и веток, перетащил надувной матрац ближе к огню. Что-нибудь простое и нужное? - он вспомнил про чай. Заварил, попил. Долго курил, смотря в огонь, боясь оглянуться на обступивший мрак, как будто надеясь в самой гуще костра найти защиту и объяснение. Красная огненная масса перед глазами зашевелилась... На двух ногах перед ним стояло существо, словно спрыгнувшее со страниц старинных книг. Длинное кабанье рыло утыкано волосами, копыта и волосатый, извивающийся хвост! Поведя налитыми кровью глазами, он, вдобавок, подбоченился!
       Жар плеснул Саше в лицо. Сердце забилось, губы зашептали молитву. Он забыл - ему мешают вспомнить! Он начал сначала. Повторял то, что помнил, не делая пауз, думал о том, что звучало в его голове. Страх прошел, но напряжение росло. Он слишком мелок, ничтожен перед тем, кто явился сюда, но уверенность в силе слов держит того на расстоянии. Он залез за пазуху и зажал в руке створку старого складня, вместо ужаса ощутив возможность сопротивления, хоть какую-то твердость. Он так подумал - тот исчез!
      
       Саша, как полено, лежал на матрасе, в ужасе боясь закрыть глаза, чтобы не пропустить его появление. Время еле двигалось... "Ты просил чуда? - неслось в его голове. - Но не такого! - А откуда ты знаешь, какое оно бывает? Удовольствие с запахом одеколона? - Но ведь ничего не понятно! - А разве тебе должны объяснять?"
      
       Он не ответил, но зачем-то встал. И тут в его голове раздался чужой голос:
      
       - Вокруг есть все.
      
       Он затоптался на месте, не зная, что с собой делать. В его мыслях вихрем пролетело, что он, как все, старался поменьше думать о таинственной силе, сейчас напомнившей о себе. О живом, целостном мире, сросшимся с этой силой. О грозном и нерушимом ходе вещей.
      
       "Мы потрошим этот колосс, прилаживая его, как доски в курятнике, к своим пигмейским целям, - в тоске думал он. - Не верим ни в Бога, ни в черта. Нет верха и низа, только кучи компьютерных программ и Клубных Принципов остались в головах от этого верха и низа. Неправда, что мы двумя ногами стоим на земле: мы чужаки и земле, и небу!"
      
       Вновь раздался голос:
      
       - Зачем тебе эпизоды, если видна судьба?
      
       Страх вскипел и тут же прошел. Его охватило огромное чувство: как соединить и понять идущее одновременно? Все, связанное неявными, но осмысленными связями? Чувства, события и наполненность мира - единое пространство, заполненное неделимым смыслом.
      
       Он стоял, переполненный, смотрел сквозь тьму.
      
       "Что появилось из архаики? - думал он. - Старинный опыт? Совсем иной, чем мой - смесь вялых слепков. Разворот толщи веков в голове микроба, занятого выкладыванием слова "героика" плитками на стене туалета. Волшебные силы пугают того, кто видит в них врага, свалившегося на полированную крышу только что прикупленного автомобиля. Силы карающие, но, одновременно, сплав почвы и неба - силы дарующие - точное единство высшего смысла, напомнившее о себе искрой в самоуверенных мыслях раба. Мне повезло... если я увидел дьявола, значит узнал, что есть и - Другой!"
      
      
      
       Глава 36
      
      
      
       Он отвернулся взять ветки для костра, и тотчас кто-то присел на край его матраца. Человек с точеным профилем - Седой! Саша остолбенел. Мысли разлетелись вихрем, и на него накатил полный ступор - он вообще перестал соображать и чувствовать. Не осталось даже страха, только сердце било в ощущении невыразимого кошмара. Так вот... кто это... В этой тотальной немоте в сердце выстрелила даже не мысль, но одно убийственное чувство: мама! Моя мать!
      
       Дьявол пожал плечами:
      
       - Не она первая, не она последняя... - в глазах у него прыгали чертики. Он мечтательно поднял взор. - А ты, помнится, священнику иное говорил... - и процитировал: "Во мне что-то дрожало, когда я смотрел на Седого, потому что я хотел стать таким, как он. Конечно, я не бегал за ним, как собачка, но я его обожал! Еще он был очень богат". В детстве ты был последовательнее... когда я с твоей мамой был близок, очень близок... дружок.
      
       Саша сидел в полном бесчувствии, безъязыко и трудно молчал, и тот соскочил с этой туманной темы:
      
       - Я что-то не понял: ты решил, что у тебя дурдом в голове или у других? Священнику про себя рассказал?
       Он явно мыслил с опережением, да и знал немало.
       - И помогло?
       Саша отвернулся.
       - Те-те-те... - дьявол цокнул, как Пихалков. - А про Город спросил?
       "Хорошо ориентируется в ситуации", - крякнул Саша про себя.
       - Да и ты правильно мыслишь, - поддакнул гость его мыслям. - Общество не может разрушиться - это галлюцинации. Как с письмом.
       Он сразу подумал наоборот.
       - Не было письма, - быстро крикнул дьявол, пока его не перебили, - я на почту специально запрос сделал!
       Саша потрясенно замолчал. Вскинулся:
       - Оно у тебя из кармана торчало!
       Тот оживился:
       - Записка была любовная! - И прискорбно заметил: - Объективно оцени свое положение, у тебя во всем противоречия: преуспевающий социолог, преподаватель университета, пишешь обзоры, недурно зарабатываешь и не можешь разобраться со своими мыслями. У тебя, батенька, психическое расстройство!
       - Проблема со сном.
       - И с явью! Оглянись, - дьявол обвел руками черную ночь, - как необыкновенно улучшилась жизнь. Как забогатели, Саша! Блага в рот валятся! Я сам впервые узнал покой - наслаждаюсь жизнью. Хотим - собак с крестами хороним, хотим - в ухо вливаем! Смотри: для человека новая свобода пришла - человек возвращается в рай. А ты этой ступени не видишь, не понимаешь великой свободы человеческой на земле, ты - сумасшедший! Рай наступает, а ты Мессию не отличаешь.
       - Да кто Мессия?
      
       Дьявол приосанился. Саша мигнул, и взгляд его упал ему на ноги. Брюки у него белые, а ботинки из шикарной кожи, на толстенной подошве, подошва шире самого ботинка - в Лучшем Магазине такие продаются, очень модные и дорогие. Одеты ботиночки на голые ноги, утыканные длинными черными волосами. Саша взгляд выше поднял. У дьявола глаза яркие, выражение сильное; сегодня они зеленые, а раньше как будто другого цвета были... Саша не помнил, какого. Брови почему-то повыдерганные, нос сухой, длинный и высокий лоб интеллектуала с длинными залысинами - он на университетского профессора стал похож. На груди очки висят на цепочке, чтобы не потерять.
      
       - Кто же Мессия? И в чем рай? - повторил Саша и подумал: а сколько у него диоптрий в очках?
       - Человек и общество развиваются - Сюзи тебе то же говорила, а убедила она тебя? Выживают лучшие!
       "Ведь понимает, черт побери, что низость, а все-таки говорит!" - подумал он, а тот улыбнулся:
       - Не ругайся. Во всем дарвинизм. Интеллектуалы уже вывели закон: "Лучше быть плохим у нас, чем хорошим в нецивилизованном обществе, которое производит мало".
      
       Саша подумал, что дьявол говорит так, как будто он родился, вырос, воспитался вместе со всеми нами...
      
       - Ая-я-яй!.. - дьявол тонко взглянул ему в глаза и покачал головой. - Плохого же ты обо мне мнения!
       - Значит, тебя примут за Агнца? Ты умеешь творить вечные ценности?
       - Я не чужд высокому, - ответил тот скромно. - Когда я насылаю самотерзания, рефлексию, они часто приносят добрые плоды. - И заметил дипломатично: - Я бы и тебе посоветовал относиться к людям терпимее. Ведь каждый делает, что умеет: кто науку, кто музыку сочиняет, и хотя преследует свои собственные, часто мизерные цели - у всякого есть достижения.
       - А на что наука идет? На те же мизерные цели.
       - Общество производит картины, книги - разве этого мало?
       - Люди делают что-то умное, трудятся-трудятся, а в конце выходит заклепка, их усилиям несообразная. Потому что перед тем, как сочинить науку или музыку, они ставят перед собой задачу величиной с эту заклепку.
      
       Дьявол неопределенно пошевелил головой: то ли согласен, то ли нет и сказал с мягким упреком:
      
       - В мизерном обществе я знаю людей добрых, отзывчивых - я дружу со многими.
       - Это правда. Но я заметил, что когда много хороших людей собираются вместе, то они уже не милые и не хорошие. Про Третий пояс они говорят: "их режим" и "наши интересы" и забывают про истинные права человека. Милые и хорошие объединяют свои военные силы и крушат каждого, кто встал на пути их интересов. А потом они приходят домой и опять становятся милые и хорошие.
       - Подлость человека велика. Почти безгранична. А ты далеко пойдешь...
       - Только в противоположном направлении! Но и ты далеко ушел с добрыми и хорошими: сделал ставку на цинизм?
       - Двойной стандарт - мой конек! Ты угадал: на этом поприще у меня самый густой урожай - я горжусь своими успехами! И тобой я доволен - ты не циник и вкуса у тебя больше, чем у меня. Когда Марк тебя нанимает научный базис в статью подвести, ты со вкусом продаешься за хорошие деньги.
       - Я отказался, больше писать не стану, - мрачно сказал пойманный с поличным Саша.
       - Конечно, не только тебя нанимают, - протянул дьявол миролюбиво, - интеллигентов вокруг еще много. Какой-то Захаров от президентских мемуаров по ночам оторваться не может, а с утра их в классики прочит, - помнится, Кэти рассказывала. Известный кинорежиссер задиком трясет перед женой президента, ручки лобызает за съемки фильма, чины и награды, а сам горд, мысля себе аристократом и презирая сущность раба, - у каждого свое призвание. Мне запросы посылают, чтобы и от них паленой шерстью потянуло...
       - Низость это!
       - Я здесь ни при чем! У меня не десять рук, времени на все не хватает - они сами в холуи подались. Но мне это в хозяйстве подспорье, а потому они в лучшие люди выбились.
      
       Саша хмыкнул и вспомнил его экономические предприятия.
      
       - Секты - твое изобретение?
       - Я сам ничего придумать не могу, все начинает человек - я только подхватываю его идеи. Ну, там купить, продать кому надо...
       - А сатанисты? - Саше стало интересно, как дьявол это объяснит.
       - Слова Священного Писания: "Будет каждому по вере его..." - вот что я положил в основу сект. Люди друг на друга непохожи и верят по-разному. Один в добро, другой - во зло, и то, что тебе добро - второму может быть зло, и наоборот. Мы не можем ограничивать людей в свободном изъявлении, поэтому, для выполнения слов Писания должны быть всякие секты, и сатанистов тоже. Для каждой пришлось адаптировать священные книги, такой проделан труд...
       - Сам писал?
       - Журналисты, которые раньше рекламировали мой порнобизнес, переписали Новый Завет. Кое-кто из сливок, из газеты Марка. Ты один небо коптишь... - Дьявол обежал Сашу глазами. - А ведь ты новый Фауст, - умиленно протянул он, - и опять у тебя философский вопрос, все какой-то не простой...
       - В те наивные годы ты за одной всего Фаустовой душой охотился под покровом ночи...
      
       Дьявол перебил:
      
       - Как за тобой, душа моя.
       - ...ты соблазнял поштучно... и счет человеческих душ шел на единицы, ты добивался персональной сделки с каждой личностью. А в наше время... зачем тебе прятаться? Ты влезаешь на гору и произносишь нечто вроде Нагорной проповеди... в мегафон! Все имеет рыночную цену - беги из порнобизнеса в Новый Завет! Тут уже биржа душ, ими спекулируют, и можно купить массой и в прок, торгуют сектами и мессиями, и моралью: "Христианская мораль - доллар штука!" - твое изобретение?
       - Мы живем в демократической стране!
       - Да не открытость твоего зла самое главное, - вскипел Саша, - а неперсональность! Фауст продавал единственное, что у него было - душу, а теперь до того дошло, что торгуют душами массово.
       - Да в чем ты массовость видишь, порадуй меня?
       - Да вот, например, не просто книжки-ереси пишутся, как в средние века, а их издают миллионными тиражами, а там переписана жизнь Иисуса Христа. А люди, которые считают себя христианами, позволяют в своих типографиях печатать такие книги, а другие покупают их, читают, фильмы по ним снимают. Или грехи, которые Христос назвал смертными, церковь уже признает не очень смертными - просто потому, что многие люди этим занимаются! Великие книги как раз и сказали: ты будешь душу торговать оптом и открытой проповедью. И видно теперь, как ты манипулируешь сознанием, потому что мы руководствуемся инстинктами. Мало тебе сект - ты Клуб придумал с бессмертием, беспроигрышно жмешь на инстинкты...
      
       Дьявол проницательно взглянул на Сашу:
      
       - А чем тебе Клуб не угодил? Хочешь звездопад запретить?
      
       Саша закашлялся, а тот юмористически заметил:
      
       - Иногда человека надо уговаривать счастье подобрать. Какие тебя бабки ждут... Ты терзаешь себя, измучился весь. Давай в проблеме разберемся? Обсудим ее как два умных человека на семинаре?
      
       Саша листик подобрал, равнодушно его оглядел.
      
       - Понимаю, с островами в океане хлопотно... - дьявол сел поудобнее, ногу на ногу закинул. - Но ведь есть и моральный аспект. Если ты не будешь продавать эликсир, то кто-нибудь другой начнет, подхватит - вон, уже очередь выстроилась! И наверняка наверху пирамиды окажется человек хуже тебя, не понимающий всей полноты ситуации. У него не будет тех моральных ценностей, которыми обладаешь ты, сам подумай, сколько вреда он принесет. Вот ты не хочешь взять власть, еще раздумываешь, а он - стремится. Посмотри на бизнесменов, на Правительство - разве тебя не тошнит от этих рож? Так не лучше ли тебе встать во главе дела? Если ты возьмешься за него с умом и чувством долга, то справишься не в пример лучше. Ты будешь влия-я-я-ять, направля-я-я-ять в нужную сторону... Что-то ограничишь, примешь справедливые законы, ведь правда?
      
       Саша подумал, что он, действительно, мог бы влиять и пользу приносить. Будет советоваться с Правительством и не пропустит плохие законы, например, ограничит потребление эликсира. Запретит продавать его подросткам и беременным женщинам. Утром и днем тоже не позволит продавать, чтобы не покупали дети. Он будет следить за тем, чтобы цены не взлетели вверх и воротилы не получали сверхдоходов.
      
       - Конечно, - подхватил дьявол, - ты же развитый западный человек! Вспомни об эмигрантах, как, например, Кэти, - у нее ни дома, ни нормальной зарплаты - эмигрантам равные права! Наконец они не будут нахлебниками у государства! Ты справедливо распределишь социальный продукт.
      
       "Верно... иначе бедным достанется меньше..." - подумал Саша, а дьявол обрадовался:
      
       - Ты свои колоссальные деньги можешь тратить на благотворительность! На церковь! На социальные программы! Например, рождаемость повысить.
       - Откуда рождаемость возьмется, если всех эмбрионов съедят? - сердито спросил Саша.
       - Ты своей властью процесс нормализуешь, о чем и речь! Сейчас анархия, для всех эликсир - голая нажива, а у тебя все равно будет денег немеряно, на что они тебе? Власть тебе нужна - огромная, страшная, чтобы дело в своих руках зажать, принимать в политике коренные, судьбоносные решения! От тебя будет зависеть нация!
      
       Саша вспомнил выборы, склоки и подсидки и подумал, а что такое власть? Стравливание тех, кто сидит с тобой рядом... Как Сюзи сейчас натравливает Коха на других сотрудников. А еще? Вот возьмет он власть и начнет платить... за тех, кто так легкомысленно придумал эликсир. Неморальное дело он должен будет выровнять твердой моральной рукой. "Они пожрут друг друга, а я надо всем, как упырь", - подумал он.
      
       - Чушь какая! - рассердился дьявол. - Все равно кто-то будет наверху! Но лучше, чтобы был самый моральный, самый достойный, разве я не прав?
       Саша рассмеялся:
       - Зовешь меня на место главного бандита? Буду карать и миловать, буду грабить, но деньги распределять социально справедливо? Как добрый бандит... Режу людей и распределяю, режу и распределяю... Гуманно.
      
       Дьявол одел на нос очки, поправил их для удобства, внимательно посмотрел ему в лицо и выразительно скривился в том смысле, что, ну-ну, договорился...
      
       - Если я - главный бандит, - размышляя, сказал Саша, - то позволят ли мои бандиты распределять денежки гуманно?
       - Тебя цветами усыпят! - быстро ответил Седой теми словами, что Саша сам сказал Кэти.
       - Обязательно усыпят, но не потерпят, чтобы я пошел против их интересов. Раз откажешься, два, а в третий - пойдешь на убой. Если я сейчас не могу уничтожить эликсир, то с огромной властью стану полной марионеткой. Хуже я сделать могу, а лучше - вряд ли... - он внезапно остановился. - Я только сказал, что ты манипулируешь, а ты уже и меня сбил...
       - Думаешь еще где-то заработать? - деловито спросил дьявол, совершенно пропустив замечание мимо ушей.
       - Ты ведь знаешь, что нет!
      
       Собеседник вытащил сигарету, Саше протянул пачку. Он, сдерживая раздражение, взял. Дьявол сделал затяжку, и тот увидел, что конец его сигареты хотя и горит огоньком, но не обуглился!
      
       - Я другое ищу, - сказал он, заставляя себя не смотреть на эту фальшивую сигарету.
       - А ты знаешь, как выглядит то, что ты ищешь? На что оно похоже?
       Саша отвел глаза.
       - Приятно вечерком покалякать с интересным человеком. Я интересуюсь... - дьявол задрал голову вверх и почесал подбородок, проверяя, не зарос ли он щетиной, - если ты не сумасшедший, а власти и бессмертия не хочешь, значит, по логике вещей, все вокруг сумасшедшие, верно? Ты, пока сюда ехал, себя к ним определил, а я думаю, что ты в это не веришь? - он задумчиво стряхнул щелчком несуществующий пепел и, провожая взглядом летящие искры из костра, сказал, явно отвечая на Сашины давешние мысли, словно подыскивая ему оправдание:
      
       - Если человек знает последствия только одного поступка из тысячи, выходит, что он не несет ответственность за другие... И Александра не несет. И - ты.
       - Может, я не знаю последствия, но нам дана возможность узнать... через молитву. - Саша впервые в жизни заговорил о таких вещах. - Каждый чувствует, что ему делать, а что не надо бы.
       - Класс! Ты хочешь нести ответственность за поступки, последствия которых не знаешь? "Незнание закона не освобождает от ответственности"?
       - В этом и есть свободная воля. Потому что я мог бы узнать, если бы захотел.
       - Как в сказке! - оторопело засмеялся дьявол. - Лежит камень, а на нем написано: пойдешь налево - лошадь потеряешь, направо - жизнь потеряешь, пойдешь прямо - все потеряешь. - Он закрыл глаза и стал шарить вокруг руками, показывая, как надо искать истину, притом время от времени залезал руками в огонь.
      
       - Я бы лучше у камня остался, никуда не пошел.
       - Развалишься мух давить, а кто будет дело делать?!
       - Да на этом перекрестке можно принцип "да-нет, да-нет?" разрушить. Если только один из тысячи путей можно угадать, я бы у камня молился, и по молитве выбор мне пришел...
       - ...И стал бы русским человеком! - вздорно докончил дьявол.
       - Я бы отошел от принципа человеческой логики, замкнутого круга, тобой, кстати, придуманного человеку на горе: ломить свою волю, своевольно дороги на перекрестке перебирать. Ты, как шулер, дороги во все стороны бросаешь, человек по ним бегает, ищет, а все равно в дураках. Я бы вырвался - перешел в совсем другой мир... Эликсиром бы никого не убил.
      
       - Поздно! - Дьявол так резко сбил пепел, что сигарета сломалась. - Я твои дни сосчитал! Ты - крещеный, а потому тебе дано было многое познать, но ты нравственную силу не развил и не следовал ей, значит, виноват. Как и твоя мать.
      
       Саша содрогнулся:
      
       - Так вот ты зачем пришел... А я думаю, все спасутся и прощены будут, шумеры и египтяне, все язычники, но вопрос, какой ценой? И крещеные будут прощены, но какой ценой?
      
       Дьявол, куражась, залился слезами, светлый взор поднял в небеса:
      
       - В себя поверить, в самое лучшее напоследок захотелось? А что сделает человек, как ты, если в себя поверит, а, Саша?
       - Мои мысли подслушал, сам знаешь!
       - Я могу все, но тебе дана свобода выбирать, - дьявол скорбно размазал слезы кулаком. - Ведь я не знаю, что ты в конце сделаешь.
       - К чему ты меня подталкиваешь? Хочешь от меня избавиться?
       - Какой экстремизм! - тот замахал руками. - Интерес, одна любознательность!
       - Что ж... Как жить? Какие силы человек может в себе найти, чтобы устоять? - спросил Саша вслух, но сам себя.
       - Да, какие?
      
       Саша молчал. Дьявол заметил:
      
       - Ты в машине подумал, что в России тоже центра не нашли.
       - Без Бога нет центра...
       - Не об этом я тебя спросил! - воскликнул дьявол, кинув сигарету сплеча. Она, как снаряд, пролетела до залива и рухнула в воду, подняв каскад воды. От нее с оглашенным криком прыснули в стороны чайки.
       - Правильно я сказал. Так же нет красоты без человека. Я останавливаю пейзаж глазами, и он прекрасен. А без моих глаз, как без центра, это просто нагромождение веток, туч, полных воды.
       - Конечно, - обрадовался дьявол перемене темы, - это хаотическая смесь, и только человек видит в ней красоту!
       - И у людей так же... Как ты сам, своими глазами определишь, кто прав, а кто тут сумасшедший? Если нет Бога, то нет разницы между тем и этим, согласен? Понять смысл может только Тот, кто знает, зачем здесь собрались нормальные и сумасшедшие, знает их предназначение - а без Бога все распадется, потому что нельзя различить добро и зло.
       - Ты в Него не веришь! Ты к церкви не пришел!
       - Я ее строю.
       Дьявол засмеялся:
       - Ты что же - ранний христианин, сам не знаешь, где стоишь?
       - Может, так... - согласился он. - У них было все пластично, как в детстве... Каноны церкви еще не выработаны, правила не установлены, обряда нет. Человек проходит весь путь сам, своим умом, своим духом. Некому подсказать, негде прочитать пояснения, еще нет святых и старцев. Единственное, что есть у человека - это духовный опыт и прозрение. Вот и я сам, своим духом строю церковь в моей душе.
      
       - Кто ты, Саша? - спросил дьявол словами священника.
      
       Их взгляды переплелись, как бывает, когда вместе провалились будто в глубокий мрак. Саша понял, что собеседник знает то, что не понимаемо им самим, скрыто в неприкосновенной темноте, ибо открытая последняя глубина в сердце человека есть тот провал, за которым только судьба.
      
       - Какие силы можно найти, чтобы от власти отказаться? - переспросил он, собираясь с духом. - Меня удерживает вера в Бога. Это - свобода, которая дана, как испытание.
      
       Едва отзвучали его слова, как сидящая фигура начала бледнеть, терять очертания.
      
       - Это твоя окончательная болезнь, как члена общества! - раздались слова.
       - Это мое выздоровление как личности! - крикнул он вслед.
       - Конец твой близок, - донеслось невнятно.
       - Жизнь дана... - прошептал он.
      
       Ни о чем не думая, весь заполненный новым чувством, Саша смотрел в темноту. Он передернул плечами и заметил, что совершенно мокрый: тело, лицо и даже голова. Надо было встать, пойти к фонарям, к заливу, но он почувствовал, что ноги не держат. "В чем моя судьба, что я могу сделать моей верой? - прошептал он. - Священник сказал: "Вас удержали". Что ждет меня?" Боль неизведанных чувств охватила его душу: страх неминуемой расплаты, гибели, понимание предрешенности и неверие в нее, настигший его хаос будущего и собственных новых мыслей, надежда на спасение и сознание иной реальности, впервые открывшейся ему. Сердце его колотилось, он подкинул в костер дров, сидел, смотря на огонь, сам не зная, как долго. На память пришли слова: "Мои руки, грудь, голова наполнились полнотой, светом, богатством". "Дьявол сам привел меня к Богу, - понял он и удивился такому повороту судьбы. - Он надо мной смеялся, но дал мне цель, и с ней изменилась моя природа. Его зло превратилось в божественное в моей душе - вот оно чудо. Я спасся. Поверил и спасся".
      
       Слабые, перебегающие языки пламени оттеняли угольную черноту угасшего пожара. Он ничего не замечал, но его лицо и тело без следов старения стали меняться. Огонь вспыхнул последней страстью, разгоряченный взлетел по веткам и осветил все вокруг - в красной вспышке стало видно, что он весь покрылся сетью разбежавшихся морщин. Пересекая друг друга, они удлиннились и словно ожили, продернув его тело оврагами трещин, как древнюю, наконец преображенную землю.
      
      
      
       Глава 37
      
      
      
       Утром Саша возвращался домой. Через сотню километров утренний солнечный праздник сменил одежку на серебристо-розовую, блёклую, неопределенную. Еще ближе к Городу свет пошел на убыль, бегло заворачиваясь в пыльный кокон сумерек. Но день еще не погас, и мягкий свет на бетонной дороге приукрасил ее унылую машинную сущность.
      
       Внезапно шоссе покрыл странный туман. Он рыхло взлетал мерцающими хлопьями: дорога, небо и весь воздух были переполнены миллиардами прозрачных мошек. Видимость сократилась до десяти метров. Ветер врезался в гущу сбившихся мотыльков, и тогда их, гонимых судорожным, каким-то спазматическим порывом, слепляло в белые, рваные сгустки, крылатые облака. Неистово маша крылышками, эти летучие хлопья бездумно дефилировали перед лобовым стеклом, не зная страха, невинно принимали бессмысленную смерть.
      
       "Атмосферная флуктуация, - Саша вспомнил, как Кэти объяснила события в Городе. Не видя машин справа и слева в облаке насекомых, он вцепился в руль, сбросил скорость и заметил ядовито: - Ученые созидают науку... о флуктуациях, мотыльках и бессмертии. Фишка в том, что законы не создаются, а открываются. И закон работает вне зависимости от того, узнали о нем или нет. Поправить закон? Бессмертным стать? Не может так быть, что все делается правильно, а результат отрицательный... Если нас обманули - очень возможно, что мы сами приложили к этому усилия. И я приложил", - искренне подумал он.
      
       Поднялся сильный ветер. Разбросав белые крылья, он грудью бросался на машину, сбивая ее с курса, он что-то хотел от нее, насвистывая в приоткрытые окна. Саша думал о ночном визитере... Неожиданно ему пришла в голову пренеприятная мысль, как будто подло высунулся чужой голосок - одна из тех гадких двойных мыслей, что всегда крутятся в голове: не потому ли он богатство не возьмет, что чувство реальности подсказывает, что дело все равно не выгорит?
      
       "Неправда, хотя звучит правдоподобно, - раздраженно подумал он. - Не потому марионеткой у власти не буду, что унижения боюсь... Я уже давно решал, как отказаться, только основание подбирал. Ведь если не власть, то бессмертие - что-нибудь да обязательно взял бы! А так, выходит, не клюнул.
      
       Он думал, как переменилась жизнь... С Сюзи расстался, стал с Кэти жить. Так или сяк жизнь повернется? Как уж сложится, куда вынесет... А теперь нужно поступок обдумать, помыслить его и довести до конца.
      
       "Не ругай меня, Кэти, за мысли, - сказал он ей. - Мысли прости. Кто знает, что творится у человека в голове? А дела?.. Я уже отказался, свободным стал".
      
       Мушиный туман подался в стороны, стало быстро темнеть, Саша потянулся включить фары. Вместе со светом его охватил страх - безотчетный, настойчивый. Вокруг что-то происходило, нарастало - в этом совсем не хотелось участвовать! Он мучительно продирался сквозь предчувствия, не оставлявшие его несколько суток, но не мог притупить отвратительный разнобой чувств, тягостный, как гриппозный жар, и разочаровывающий, как неинтересный подарок. Оглянувшись, он закрутил головой: в потоке идущих машин люди были разделены непроницаемыми стенами, а хотелось услышать живую речь. Щелчок радио. Смех, болтовня, говорит много веселых голосов:
      
       - Мы хотим быть менеджерами!
       - Управление, - подхватил ведущий, - кредо для нации директоров!
      
       Он покрутил ручку радио. Дама рассказывает о своей работе полицейского. Нет, не тяжело, нагрузка средняя, но денег эта работа дает недостаточно. У нее очень приличный дом, большие выплаты, если бы она седьмой год не работала в проституции, ее материальное положение было бы шатким. А как она совмещает? - интересовался журналист. У нее удобный график: три раза в неделю она в борделе, не считая выходных, в день принимает до десяти клиентов. Там идеальная чистота, регулярное медицинское обслуживание, ее клиенты - приличные люди, она считает, что жизнь дает ей много интересных впечатлений.
      
       Саша подумал о Сюзи, а почему вспомнил? "Она у меня два года не была, заходила только по делу, - пришло ему в голову. - Я ей нужен или деньги? - Он некоторое время ехал, думая о любимой когда-то женщине. - Сюзи, - обратился он к ней, - вы с полицейской дамой - часть одного ландшафта, умопомрачительно мудрого и красивого. Ты помнишь, что основной закон жизни - справедливость? Мы покинем землю, прихватив с собою только правду чувств..."
      
       Он переключил канал. Сельскохозяйственная тема бестревожна, покойна. Где-то на другом побережье красивый женский голос радовался с энтузиазмом:
      
       - Выведены апельсины без корочек! Петухи без крика! Собаки без досадного лая! Яйца без холестерина! - полезно! Свиньи без признака жира! - вкусно! Женщины с крупными бюстами для удобства охвата рукой! - захватывающе! Мужчины без души и сердца, но с одной мечтой в напряженных глазах! - поражающе! Это на том побережье. А здесь, на нашем, что-то не задалось... Вот, скажем, злаки не растут. Пора бы им выйти в рост. Послушаем фермера: "Вы живете около Города? - Живу я тут. - Наше сельское хозяйство пользуется самыми передовыми технологиями? - Ну, эта... технологиями... только не растет ничего, без солнца. - Но технологии самые передовые, не правда ли? - Понятно, самые... - угрюмо. - Чего-то в этом году делается... В общем, урожая не будет, вот что".
      
       Саша выключил радио. Закурил. Спичку бросил мимо пепельницы, не заметил. Включил воду, помыл лобовое, совершенно заляпанное стекло. Мотыльки остались позади, но смотреть было не на что - в это летнее утро вокруг был полный мрак. И только огни машин, летящих в Город.
      
       "Главное: акции, деньги - что с ними делать? - думал он. - Отдать Грегу. Зайти в первый же банк, все перевести на общий счет. Документы отдать вечером. Сейчас в бюро, за бумагами. Купить билет на самолет, французская виза не просрочена, не забыть взять мамину фотографию". - Он все решил, прибавил газ.
      
       Внезапно зазвонил вечно спящий мобильник.
      
       - Я ищу тебя два дня! - прорычал Марк. - Где ты?
       - Еду в бюро.
       - Пихалков ищет тебя и твои акции. Большие люди обеспокоены - ты не должен ошибиться.
       - Я не продам.
       - Конечно, - взволнованно сказал Марк. - Конечно. Тем более, что появились детали.
       - Ты мне расскажешь?
       - Саша, я узнал для тебя.
       Марк несколько успокоился и рассказал, не уточнив, где он получил эти сведения. Оказалось, что параллельно с лабораторией Александры, бессмертием занимались в Москве. В Державе использовали мышей, а лаборатория-конкурент пошла радикальным путем и, не останавливаясь на промежуточном этапе, начала с человеческих эмбрионов. Александра получила эту информацию и, как руководитель научного проекта, приняла решение немедленно остановить исследования. Но у коллектива лаборатории на эту тему оказалось другое мнение. В лаборатории состоялся тяжелый разговор... Марк засопел и заметил, что ничего толком не известно, но университет заставил Александру не только не прекратить исследования, но выкупить в московском институте все, что они уже сделали, - вместе с правами на открытие, а кого надо - переправить в Великую Державу. Вот тут-то и всплыл Пихалков, который сильно хотел великодержавный паспорт. Он - смазочный материал. Без таких дельцов всякое грязное дело застопорилось бы. Стороны оказались довольны друг другом, и университет отрядил Пихалкова в Москву для этого деликатного дела, не открывая ему истинного значения патента. За очень большие деньги Пихалков купил в Москве отказ от авторских прав плюс двух талантливых сотрудников, которых и привез в лабораторию Александры. Все было хорошо, пока Пихалков не учуял, что речь идет не о рядовом открытии. Он, тертый, понял, куда дует ветер, решил выкупить акции и появился в университете. Там ему отказали, тогда он пригрозил разоблачениями и шантажом. Сделать он много не может, сказал Марк, но обещал, если не получит акции, раздуть отвратительный скандал с обличением моральной стороны дела и привлечь для этого церковь.
      
       - Мама построила церковь, - внезапно сказал Саша.
       - Знаю, - ответил Марк, - она все деньги перечисляла на благотворительность. Себе не брала ничего. Тебе дом выплатила.
       - Я не знал, что может быть столько денег... - пробормотал он.
       - Никто не знал! Вот если бы нефть или компьютерные сети! Эликсир серьезен только в социальном аспекте, ты помнишь об интересе Правительства? Ты и я - мы несем ответственность перед нашей страной.
       - Правительство закроет этот бизнес?
       Марк помолчал.
       - Нельзя остановить природу.
       - Дети продолжают жизнь взрослых - вот в чем природа, - резко сказал Саша.
       - Родители дают ребенку все и умирают, то есть себя приносят в жертву. А теперь наоборот: родители используют ребенка, чтобы добиться личного бессмертия. Все в рамках естественной биологии, и человеческий род не исчезнет - просто цикл пошел в другую сторону.
       - Без меня, Марк, - сказал он и отключил телефон.
      
       Ветер превратился в шквальный. На светофоре Саша заметил, что въезжающих было меньше, чем уезжающих: из Города бежали неостановимым потоком, груженые до крыш. У шоссе сидели люди, сбившись в кучу. Все уставлено чемоданами и сумками. К ним бежали другие, таща свой скарб. Через открытые окна домов слышался грохот, крики, где-то разбилось стекло, истошно взвыла собака. Последнее, что он слышал на этом перекрестке - выстрел. "Мне эта кара не приснилась..." - сердце его заколотилось, он резко свернул на дорогу вдоль океана - срезать путь. Наперерез бежали какие-то люди, тоже с вещами, кричали, пытались его остановить.
      
       Через полчаса он увидел банк, остановился, перевел все деньги Грегу, себе оставил немного. Поехал в бюро.
      
       Чем ближе к воде, тем истошнее бил ветер, стараясь раскромсать хрупкое тело машины, неистово и темно завиваясь вокруг стекол, мешаясь с густой соленой влагой. Он подъехал к своему любимому пляжу. Но пляжа не было!
      
       Валы с мятущимися, обкусанными краями мчались на берег, забрасывая себя, словно тугие хоботы, на узкую кромку земли. По пляжу бегало видимо-невидимо людей. Подпрыгивая, отдергивая ноги от бушующей воды, они подбирали что-то, выхватывали друг у друга. Саша поставил машину и сбежал к воде. Его глазам открылось фантастическое зрелище!
      
       На пляже сверкали горы невероятных вещей - пирамиды костей и сверкающие груды гладких черепов, перемежаясь холмами всякой полурассыпавшейся дряни. Среди нее тускло блестела посуда - вазы, канделябры, горшки для обмывания королей и ночные детские горшки - металл драгоценный и ржавый - все затонувшие в океане клады с потоками рассвирепевшей воды мчались на берег. Там и сям крутились штопором, сверкали толстые золотые монеты, гнусно подмигивая людям, и люди обезумели. Не обращая внимания на заливающую их кипящую воду, они метались по берегу, хватая летящие из океана сокровища. Все смешалось в восторженных воплях, грохоте воды и очумевших лицах, мелькающих среди наваленных куч.
      
       Откуда ни возьмись на берегу появились личности в старинной растрепанной одежде. Пираты! У Саши подкосились ноги. Настоящие пираты с перекошенными физиономиями бегали, размахивая огромными пистолетами! Если им удавалось догнать кого-то, они с треском били горшками по голове и отнимали добычу.
      
       И тут перед самым своим носом Саша увидел Линкольна! Эту личность ни с кем нельзя было спутать! Востроносый президент разнимал орущего пирата и неистово ругающегося дядьку. Тот тискал под мышкой роскошный золотой таз и, уворачиваясь от пирата, норовил сунуть что-то за щеку. Пират увидел, истошно взвыл и вцепился Линкольну в длинные патлы. У Саши подломились ноги - он с размаху сел на камень.
      
       Рядом раздался смешок. Он дико оглянулся: в двух метрах от него на берегу валялся Уолт Уитмен*, подперев голову рукой, и с самым живейшим интересом наблюдал ту же сцену.
      
       В эту секунду Линкольн вцепился в косицу пирата, и они покатились по земле, ругаясь такими словами, каких Саша не знал. Дядька с тазом почуял волю, сверкнул страстным взором и помчался куда-то вдоль воды, свободной рукой поддерживая пузо, набитое гремящей посудой.
      
       - Плыви, как птица, и будь съеденным в свой час! - крикнул ему Уитмен, и у Саши сдали нервы. Он так страшно заорал, что все увлеченные на берегу остановились и секунду с любопытством смотрели на него. В следующий момент все как будто превратилось в кадры кино: Саша мчался к машине с торчащими к небесам волосами, Уитмен показывал пальцем на Линкольна, разинув веселую пасть, тот грозно надвигался на пирата, а другой пират заносил сзади над Линкольном дырявую сковороду!
      
       Саша в смятении надавил на газ.
      
       В этот момент огромный глаз на небе стал виднее, ярче и засиял ослепительным взором. Он начал меняться. Его нижняя часть слегка вытянулась, стала делиться размытыми сегментами. Заметно побелела. Через несколько минут эта светлая часть под зрачком превратилась в улыбку, открыв ряд белейших, ослепительных зубов. Глаз с зубами был такой.
      
      
       Мой рисунок
      
      
       Саша вошел в вестибюль своего здания - навстречу ему кинулись какие-то люди. Зюй-Вен! С ним две дамы.
      
       - Позвольте вас пригласить...
       - Я очень занят! - он быстро пошел к лифту, открыл дверь.
       - ...в лабораторию! - крикнул Зюй-Вен в щелку закрывающейся двери, и Саша увидел, как они побежали ко второму лифту.
      
       Он вылез этажом выше, спустился по внутренней лестнице и открыл дверь на свой этаж в дальнем конце бюро. Здесь, у дверей, стояло человек семь мужчин и женщин, а из противоположного конца коридора шли еще четверо и с ними Марк.
      
       - Как хорошо, что мы тебя застали! - воскликнул Марк, и вся эта толпа окружила совершенно обалдевшего Сашу.
       - Принимай посетителей, - Марк развел руками. - Правительственная комиссия, я предупреждал!
      
       В этот момент в другом конце коридора показался Зюй-Вен с коллегами.
      
       - Не верьте, это не комиссия, вас хотят ограбить! - крикнул Зюй-Вен, подбегая к Саше. - Вы должны говорить только с профессионалами, с кафедрой!
      
       На эти слова дама из группы Марка пнула ногой элегантную сотрудницу Зюй-Вена. Та схватила ее за волосы. Первая дама тоже дотянулась до обидчицы, и они вцепились друг другу в волосы. Молча, в полной тишине, не выпуская волос, они стали толкаться, лягаться, пытаясь ударить друг друга каблуками элегантных туфель. Саша, как и все, зачарованно обозревал сцену. Кто-то сделал попытку разнять, но его отвели.
      
       На шум распахнулась дверь, из кабинета вышла Сюзи. Не обратив никакого внимания на драку, она сказала Зюй-Вену, видимо приняв его за главного нападающего:
      
       - Саша не отдаст наши акции.
      
       От неожиданности тот резко ответил:
      
       - Про тебя не знаю, а мои акции я отдам другу.
      
       Все повернулись и посмотрели на него. Сюзи метнула яростный взгляд, отвернулась и жестом пригласила всех:
      
       - Пройдите в гостевую!
      
       Марк потянул Сашу в его кабинет, быстро захлопнул дверь, одним ударом включил все лампы, взвизгнул, тыча пальцем в окно:
      
       - Смотри!
      
       Тот обернулся. С обратной стороны окон осы воздвигли огромные сводчатые башни. Эти конструкции были так непроницаемы, что поглотили под собой стекла, и огни ярко освещенного Сити не проникали вовнутрь. Для людей в зданиях осталась темнота - они были замурованы.
      
       - Зюй-Вен собрал преступников! - трепеща, зашипел Марк, подбрасывая Сашины папки на столе. - Мой приятель, патологоанатом, для них анализы делал!
       - При чем тут патологоанатом?
      
       Марк, всплеснув руками, пробежал по комнате и остановился перед Сашей, в смятении вглядываясь в его лицо.
      
       - Свиней ты забыл, что ли?!
       - Ожирение у свиней?
      
       Марк затряс головой в изнеможении от его глупости:
      
       - Они дохнуть стали, одна за другой! Думали - от ожирения или еще что! Вскрыли - а там мозга нет!
       - Как это нет?!
       - Мозг-то есть - извилин нет!
       - А Зюй-Вен кушал рагу?
       - Если один каннибал пожирает эмбрионов, то нормально! - Сашу передернуло. - А когда стали все - с природой что-то случилось. Эликсир ищет в организме мозг и выедает в нем все умное и вкусное! Нет извилин! Сгладились!
       Саша остолбенел.
       - Самопожирание! - загремел Марк, заметался по комнате, и выбежав в коридор, закричал, в ожесточении грозя кому-то кулаком. Ему ответили срывающимся голосом.
      
       Саша бросился к стулу Марка, схватил его за спинку, грохнул об пол, заорал:
      
       - Сгладились! Сгладились! - и кинулся за Марком по коридору.
      
       На улице ему в лицо ударил ветер. Он закрутился на месте, быстро вглядываясь в стеклянные высотки. Все окна в Городе были замурованы такими же, как в офисе, щитами. Он вскрикнул и в испуге пробежал глазами по домам, дорогам, черному небу, но его никто не слышал: на улицах было пусто. Стояла странная тишина. Безжизненность... Вокруг не пела ни одна птица. Да что там пела - их не было ни одной!
      
       "Разнести эликсирную фабрику?! К Грегу! Найти Седого?!" - яростно неслось в его голове. В эту минуту из припаркованных машин высыпалась компания женщин в ярких цыганских юбках, в монистах и бусах. С ними музыканты и кто-то с подносом и водкой. Зазвенела гитара, ее подхватила вторая, и, словно из веера волнующихся юбок, вынырнул Пихалков. Ослепительно улыбаясь, раскрывая шире руки, он пошел навстречу Саше, окруженный танцующей толпой. Тот сделал шаг назад - Пихалков повис на его шее, блистая слезами и обдавая духами.
      
       - Не прошу... - он сладостно зашептал Саше в ухо - ...акции не прошу. Только к твоему богатству прислониться...
      
       В эту секунду полированные плиты, устилающие подходы к зданию, с грохотом надломились, поднялись сверкающими гранями, и из разлома с ревом рванул фонтан раскаленной воды. Женщины страшно закричали. Вокруг расползлось облако пара с необычайным и едким запахом. Саша тяжело крикнул, хотел бежать в здание, но обернулся и помчался на внутреннюю стоянку. Пока он выгонял машину, здесь и там, раздвигая корку бетона, - на газонах, верандах и кафе - в небо взлетела цепь кипящих водометов, каждый со своим острым запахом.
      
       Он выехал из здания - кто-то кинулся ему наперерез. Это был Грег!
      
      
      
       Глава 38
      
      
      
       Он выскочил из машины, вцепился Грегу в рубашку, заорал:
      
       - Что вы тут?!!
      
       Грег оторвал его пальцы.
      
       - Не будь бабой! - он толкнул Сашу в машину, сам сел на его место. - Дело есть. - Вырулил на пустую дорогу, прибавил газ.
      
       - Это что за фонтаны?! - с новой силой крикнул Саша.
       - Трубы прорвало.
       - Какие трубы?!
       - Износ системы.
       - Так не рвет, Грег!
       - Давление увеличили в десять раз, испытывают новую систему водоснабжения.
       - А откуда вонь?
       - Значит, канализация.
      
       Саша отвалился к стене, без выражения глядя в окно.
      
       Через полчаса они подъехали к вилле, стоявшей в тихом парке около реки. Вышли из машины. Над речкой висел причудливый мост с чугунными бабами на концах и устрашающего вида цепями - едва ли не для подъема моста. Перед входом на мост - нарядная вооруженная стража. За рекой, на высоком холме, возвышался дворец - трехэтажный, с портиками, колоннами, с белоснежной лестницей, сбегающей вниз, к садам, как плиссированное шелковое жабо. Дворец сверкал в переливах огней так беззаботно, словно его обитатели готовились к волшебному балу.
      
       - На днях свадьба, - доверительно сказал Грег. - Папа купил "Грей Хилл".
       Саша показал пальцем на дворец:
       - Седой?!
       - Седина у него есть, но она ему не помешает! На свадьбу он задумал колоссальное шествие в сиянии прожекторов, двести актеров будут представлять древний мир. Колесница из чистого золота, салют, масса спорта и выставка дорогих машин!
      
       Саша ничего не ответил, просто стоял и смотрел. Грег вскипел, но как-то мило, не всерьез:
      
       - Ты что - против всех?
       - Это он - против всех! Дьявольское отродье!
       - Не ругайся, а такого успеха себе пожелай!
       - Ты знаешь, кто это??!
       - Знаю. Если ты чего не умеешь - он может помочь.
      
       У Саши по спине побежали мурашки, а перед глазами ни с того, ни с сего мелькнуло лицо мамы и почему-то Кэти. Рот его захлопнулся - он передумал рассказать о Седом. Грег тащил его к подъезду ярко освещенной виллы.
      
       Около роскошно инкрустированной двери сверкнула золотом массивная таблица с единственным словом "Клуб". Саша подал назад, но Грег впихнул его вовнутрь. Обшитые черным деревом панели, еще великолепно отделанная дверь, и они стоят у стены в переполненном, покашливающем зале, а с трибуны говорят:
      
       - ...вкратце обрисовать... выношенные политиками.
      
       У Саши тяжело забилось сердце, он стал плохо понимать.
      
       - Закрытое заседание, - шепнул Грег. - Здесь Правление Клуба, члены Правительства, разработчики и держатели акций.
      
       Саша обвел глазами зал. У каждого на груди значок с эмблемой-эмбрионом. Следы оранжевых подтеков из ушей. Он сделал шаг к двери, но Грег впился ему в локоть, прижимая плечом к стене.
      
       - Уже спрашивали про тебя!
       - Раньше счастье было только отсутствием несчастья, - говорил лектор. - Теперь человек бессмертен - мы создали рай на земле!
      
       В полу открылись оконца, и к потолку взлетел сонм разноцветных шаров. Зал захлопал.
      
       - Дорогие члены Клуба! Мы собрались сегодня, чтобы обсудить сложное положение в нашей экономике и новые возможности, связанные с использованием эликсира бессмертия. Не секрет, что из природы мы, без сомнения, выжали все. Альтернатива: вернуться к скромной жизни или искать выход? Без лишней дискуссии понятно, что мы не согласимся потреблять меньше, ведь наше превосходство держится на широкой материальной базе. Мы заинтересовались ресурсами Четвертого Мира: быстро выработали их, свернули научное, культурное развитие в этих странах, но развернули для них эталон лучшего общества. Новый рубеж Гуманитарной Интервенции Без Границ: мы с пользой употребили богатства стран Третьего Пояса. Но взамен отдали им нечто бесценное: наши ценности и мораль. Это был широкий жест!
      
       Лектор наклонился к портфелю, вытащил и поставил на трибуну флажок Великой Державы. В этот момент задник сцены стал менять цвет, покрылся рельефными квадратами, и на сияющей всполохами стене появилось колоссальных размеров слово "Клуб", выложенное из флажков Великой Державы. В зале неистово засвистели, маша такими же флажками, так что весь воздух вспыхнул переливами шаров и флажков. Докладчик вскинул руку:
      
       - Ресурсов Третьего Пояса нам могло хватить на долгий срок. Но в этот план вмешалась досадная помеха: "Общий Дом" стран Второго Пояса продемонстрировал недружественное поведение, заявив, что Третий Пояс должен остаться за ними. И это за то, что мы почти безвозмездно устроили на их земле! - Лектор вышел из-за трибуны, подошел к сидящим на доверительное расстояние: - С вами я могу обсуждать самые серьезные вещи. Мы подарили людям бессмертие и добьемся монолитного общества - оно составит единое целое со нашим Правительством. Нам предстоят суровые испытания. Не исключаются войны. Мы должны объединиться вокруг Алтаря Мира, стиснуть и поднять над планетой наш кулак свободы!
       Над публикой вытянулась трубка, распустилась на конце огромной круглой коробкой, края ее разом поднялись изогнутыми лепестками и оттуда высыпалась волна пестрых лент и серпантинов. Зал разлился в аплодисментах. На трибуну вышел новый докладчик.
      
       - Таким видится экстенсивный путь развития, - он улыбнулся в сторону первого лектора. - Но есть и другая возможность - внутренний национальный ресурс. Мы предлагаем перейти на новое состояние человека. Сейчас люди работают по пятнадцать часов, из них физиологически больше не выжать. Но потребители эликсира дадут стране рабочую силу нового типа - вечно молодые люди. Это значит, что они не будут болеть, им не нужна медицина и уход, не будет стариков и пенсий. Все вокруг профессионалы, а опыт работы у них не тридцать, а триста лет! Они будут вечно молодые, и, как молодым специалистам, им можно меньше платить!
      
       Зал зашептался, заговорил. Докладчик спустился в зал, его провожали интенсивной овацией. Кто-то рядом с Сашей сказал: "Убедительно", он, в сущности, подумал так же.
      
       Следующий лектор начал очень осторожно:
      
       - Наши расчеты показали, что эликсира может оказаться недостаточно... на золотой миллиард... скорее, на бриллиантовый миллион... проблема в ресурсах...
      
       Докладчик ходил вокруг да около, ему так же туманно отвечали из зала, и из всей дискуссии Саше стало ясно, что присутствующие остерегаются впрямую обсуждать эту проблему даже на закрытом заседании. О тех, кто будет жить вечно и тех, кому не достанется... Значит, Правительство уже боится конфликта, взрыва внутри самой нации?
      
       Последний импозантный выступавший - Саша узнал в нем члена Кабинета - был краток. Он уполномочен заявить, что Правительство хочет выкупить пакет акций и для этого пригласило всех сюда. Если некоторые акционеры не согласны с реалистической политикой Правительства в целях безопасности страны, то они должны будут подписать бумагу о том, что не могут изменить условия своего контракта с фармацевтическими предприятиями. То есть, политикой выпуска эликсира будет руководить Правительство, но барыши останутся акционерам. Иными словами, акционеры отказываются от части своих прав в обмен на гарантированные прибыли.
      
       Эти аргументы Сашу тоже почти убедили - все звучало естественно, как при решении будничных дел, - от этого он расстроился еще больше.
      
       - Пойду, покурю, - сказал он Грегу и в растрепанных чувствах вышел на крыльцо. Закурил, глубоко затянулся, пошел к воде и сел на берегу. Вода казалась черной, почти маслянистой. Он смотрел на сверкающий дворец Седого на том берегу. В шаге от него раздался плеск - лягушка с размаху шлепнулась в воду. Он машинально проводил ее взглядом. Лягушка не поплыла по своим делам, а, распластав все четыре лапы, вдруг начала с шипением исчезать. В секунду от нее мелькнул фонтанчик пара, и она просто растворилась! Саша в томлении повел головой. Перед глазами мелькнула птица, она летела к реке. Несколько метров над черной водой она пролетела нормально, как вдруг начала сжиматься, западать на бок, и с криком, свернувшись в жгут, упала в воду.
      
       У него затряслись руки, он попробовал встать, но забыл - зачем, сел на траву. У соседних кустов раздались голоса. Один низкий, со сложными, двусмысленными интонациями. Другой мягкий, терпеливый. Саша не встал, а прополз до кустов и осторожно выглянул оттуда.
      
       У берега из воды высунулся огромный серый змей, он покачивал тремя тяжелыми головами. Перед ним на пригорке стоял ангел в длинной одежде - его острые белые крылья доставали до земли. Они тихо беседовали.
      
       Саше показалось, что он на какое-то время потерял сознание, потому что слов не слыхал и вообще как будто пропал. Когда он очнулся, до его слуха дошли голоса - змей с сокрушенным видом убеждал ангела:
      
       - Я сделал все, что просили. Я напустил в реку зависть, в каждую протоку - все напоено этим ядом. Никто не может ни проплыть, ни пролететь через эти воды. В этом озере зависти я теперь совсем одинок... Я сделал дело, избавь меня от ужаснейшего из несчастий - от зависти!
      
       Ангел что-то ответил, но тихо, неразборчиво, и Саша сдвинул ветки. На дрожащих ногах дошел до ступеней, сел. Грег потряс его за плечо - он впился ему в плечо и поволок к кустам. Там прижал приятеля к траве, а сам прислушался, высунул голову между веток. Впереди, на круглом холме было пусто. Грег вырвался из Сашиных рук, многозначительно разглядывая приятеля. Тот показал пальцем на холм, заметив невнятно:
      
       - А змей был серый... на этом сером холме...
      
       Грег оторвал таблетки на жесткой облатке и, засунув ему в карман, прошептал:
      
       - Лучше две, на ночь.
      
       Позже, перед сном, Саша крутил в руках лекарство. Внизу стояла надпись: "Фармацевтическая компания Веч.Бес".
      
       - У тебя такой убитый вид, - воскликнул Грег, - а ведь эти люди пришли к тебе - Клубные и Правительство! И дворец этот, - Грег показал на ту сторону реки, - он твой на треть. Ты - хозяин, здесь все - твое!
      
       Саша пошел и сел в машину. Дорогу до дома он молчал. Приехали они к нему домой. Грег подтолкнул его к крыльцу, с большим удовольствием заметив:
      
       - Сорок восьмой миллион ампул на днях разменяли. С днем рождения!
       - С днем смерти!
       - Обороты хотим увеличить! Весь мир завалим!
       - Да ведь хватит только на бриллиантовый миллион. Всегда кто-то был богат, но бедные соглашались это терпеть. А теперь речь идет кое о чем другом... О вечной жизни для богатых и смертной - для бедных.
      
       - Усилим армию, - засмеялся Грег.
       - Раньше говорили: "Скорее верблюд пройдет через игольное ушко, чем богатый попадет в рай", а вы спустили рай на землю и по билетам пускаете только богатых.
      
       На следующую Грегову тираду Саша просто не видел, какое у него стало лицо.
      
       - Христианские ценности - это фундамент ценностей либеральных - свободы предпринимательства и незыблемости частной собственности!*
      
       Саша рявкнул:
      
       - Поздравляю с философской интоксикацией! Христианство поддерживает частную собственность?
       - Поэтому Иисус Христос и отметил Великую Державу, - ответил Грег, подумал и добавил: - Если Иисус выбрал наш язык для богослужений, значит, он говорил именно на нем и наша Держава взята им за образец!
      
       Он посмотрел на Сашу сложнее, чем умел, и ослабил галстук тем движением, как это делают размышляющие следователи и проигравшиеся бизнесмены.
      
       Саша хмыкнул:
      
       - Дал нам Бог бессмертие и всякую власть, и чужую землю...
       - Не смейся. Народ сплачивается - идея здоровая, как новенький доллар!
       - Против кого??
      
       Грег неопределенно покачал своей крупной головой, как подсолнухом, - Саша ответил за него:
      
       - По-великодержавному молоденькое бессмертие усиливает старые пороки нации.
       - Стратегию оттачивает. Клуб своих целей не скрывает.
       - Своих низменных целей! Людям нужно общее будущее, а мы, гуманисты двойного стандарта, не объединить - даже сравнить себя ни с кем не хотим!
       - Их надо поучить, - заметил Грег.
       - Мы обсуждаем не развитие других народов, а их недостатки и свое величие. Весь мир оздоровили насилием.
       - У них тираны.
       - Да, у них тираны. А у нас - такой народ.
      
       Их разногласия - впервые такие острые - зашли туда, где становилось опасно и душно. Саша, стараясь взять себя в руки, сказал:
      
       - После того, что Клуб сделал с народом, он обязан на нем жениться. Чтобы извилины не сгладились.
       - Издержки высокой технологии. Жир откладывается в мозг и давит на его вещество. Ну, конечно, на центры давит... Зато человек бессмертный!
       - А у новых детей будет душа? Представляешь, люди без души!
       - Но состояние необычайно гармоничное.
       - Скотский хутор!
       - Точно! - оживился Грег и приветливо подмигнул: - Что-то стало пованивать. А народ в горячих гейзерах посуду моет!
       - Океан громит все человечье, а люди золотые тазы хапают и деньги в штаны набивают! Все! - Саша замахал руками.
       - Хорошо, лунатик! Есть способ отлично отдохнуть душой: Азия, детский секс - как белые люди!
      
       У Саши даже слезы брызнули от злости:
      
       - Я ненавижу, когда я богатый, а на меня смотрят бедные! Я ненавижу быть белым!
      
       Они разбежались по разным углам. Грег поерзал там, у себя, и завлекая, проникновенно сказал:
      
       - Я буду писателем, хочу все осмыслить!
       - О чем ты напишешь, если не веришь в человека? - Саша обвел руками: - О подъеме денежной массы? О колебании цен на говно?
       - У меня идеи!
       - Книги не пишутся идеями.
       - Ого!
       - Теперь... да. Достижение современных циников. Старая литература писалась толщей. Тогда вера была, а теперь все расчленено, рассыпалось на осколки, но остались идеи. Грег, земля может разделиться на число проходимцев! Надо всех объединить.
       - С такой психологией ты разоришься и попадешь в ночлежку.
       - С такой психологией я попаду в Град Божий и всех за собой увлеку!
      
       Грег что-то произнес, но тише, деликатнее. Бумаги он принес, Саше подписать надо. Тот сказал:
      
       - Друг, я все деньги на тебя перевел, ты поможешь мне?
      
       Грег вскочил с места, в восторге побежал по комнате, а Сашин взгляд упал на его ноги: на толстом ковре отпечатались Греговы следы, посверкивая чем-то. Но они не курились, как раньше, черным дымком, а насквозь прожгли ковер! Грег радостно кивал головой в том смысле, что - конечно! - выбежал в коридор, и Саша, наконец, разобрал, что это у него блестит. На паркете слышалось звонкое цоканье: к его пяткам прилипли золотые монеты и обжигали ноги.
      
       - Все сделаю! Потом, потом! - крикнул Грег.
      
       Он полетел во двор, упал в машину и хотел сказать Саше, что люди из Города бегут и надо по дешевке скупить квартиры, но сдержался. Идея была золотая, и Грег еще долго размышлял, что скажи он, тот мог для вида отказаться, а сам бы его опередил.
      
       Саша стоял на крыльце. Мир неузнаваемо переменился. Плотной стеной воздух тлел, как бревно, тяжелой мглой заполняя полости тела, в глазах, в ноздрях, в оскаленном зеве взрываясь черными вспышками угольев. Благосклонный морской бриз слишком близко подпустил к себе раскаленную жару. Как будто навек растворилась воздушная благодать в ее свирепой страсти, глотнув, помертвев и забыв пролиться живым бисером воды. Тяжело дыша, горячей кожей прильнула она к его воздушному телу, остекленев красными глазами, гибелью наполняя члены, и встало все: листы и жуки, пронзенные жаром дерева и вой обугленных, посыпанных розовым пеплом облаков.
      
       Саша повернул к дому. Гнилостный запах волнами мел по улицам Города, нечем было дышать. Что случилось с Грегом? Сколько наживы! - ужаснулся он. Зачем это все?.. Он пересек комнату, глядя, как под ногами меняется расстояние, угол, поворот. Его движение над узким коридором, полоской тверди. Как будто кораблик проплыл вперед, что-то оставляя позади. Внизу расширился пол, прочерченный лучами света. Сашины ноги остановились, споткнувшись в нерешительности, но все-таки пошли вперед, обходя менее любимые куски и более любимые, - там и тут, там и тут, шагая...
      
       Вперед - неприметное, обычное усилие, но в нем все неуловимо меняется. Шаг, и вновь перемена. В Греге, в нем самом, в их делах и поступках... Вот незаметно открылась другая грань, из которой выглядывает новая правда, принимаемая за свежую ложь. "Ты деньги делать не хочешь, - подумал Саша, - а Грегу на Клуб дал. Какая нота в какофонии рождает ложь, и ложь ли это вообще?.. Твои деньги начали работать. Не-е-ет! - он вдруг остервенился, - другой бы все до копейки вложил, еще в банке занял и снова вложил! Я лучше других сделал, акции не покупал!" - он послушал, не хихикнет ли кто.
      
       Грег спросил: "Ты против всех?" , значит, ты боишься остаться один? Беги к ним, проси пощады, валяй! Вместе с ними топай в удобоваримом ритме, разгибай ноги и работай коленками. Не слишком расставляй пальцы, не искривляй стопу, тебе сто раз объясняли, что ты причинишь себе вред. Не заметишь, не поймешь. Не увидишь, не станешь. Не поняв ничего, ты даже не. Шагая не так - ты даже не! Но ведь не шагая, - тоже!"
      
       - Я в Клубе почти не участвовал, - снова повторил Саша и даже голос свой послушал. - Немного денег вложил.
      
       "Сподличал ты, - сказал он себе, - Грег вложит все твои деньги. Права была Кэти - тебя так же несет, как и всех. Скольжение ног и скольжение чувств, и скольжение жизни... Где же твое решение? И воля? Где последняя точка и ответ?.. Кто ты и зачем? Где граница, поставленная тебе Богом? Кто они и почему? Где граница, поставленная каждому Богом? Как загадочны собственные поступки. И поступки людей..."
      
       Не в силах преодолеть тягостное чувство, Саша стоял и стоял, а в комнате появилась вода. Она каплями начала сочиться из стен. По стенам сдвинулись и побежали крошечные ручейки, подтеки соединялись в более крупные - комната словно расширилась, стало влажно. Воды на стенах, набирая силу, вливались по пути в новые, текли по поверхности стен, уже готовые падать прямо с потолка. Саша как будто ждал чего-то подобного.
      
       "Ты сподличал. Принимай свою плату", - сказал ему собственный голос и оставил его одного.
      
       В сверкающей воде появились зеленые точки. Секунда - пятна на глазах увеличились, утолщились, быстро, как в ускоренном кино, превращаясь в ребристые листья. Саша заглянул в лакированную поверхность ближайшего листа. В ней отразились ветки с растущими пухлыми завязями. Они разрастались, наливались соком. Ручьи текли по стенам между листьями растений. Между светлыми, крапчатыми, покрытыми каким-то пухом, и темными гигантами. Листья блестят. Становится влажнее, все больше воды вокруг. Сочный цвет в считанные минуты покрыл сверкающую водой комнату. Листья обвили стены и жирными блестками сверкают с потолка.
      
       Минута - вокруг созрели плоды. Загорелись багровые, лиловые оттенки, душистая мякоть навалена горами на столе, пронзенная длинными косточками, источающая прелый дух сока и неги. Эта густая мякоть, как пышное тело в сияющих бликах раскинулось на золотом блюде. Он погрузил руки в эту сладость, переложил куски в чьи-то ботинки с круглыми носами, сделанные из свинца. Башмаки неподъемны, и он обрадовался их надежной защищенности. "Почему мне нужна защита и что за плоды я вижу на этом столе?" - подумал он, но никакого ответа не придумал, и подсказки ниоткуда не пришло. Он тяжело смотрел в пол и не видел густую, вплывающую в дом черноту ночи. Внезапно на одной из стен раздался ужасный рваный треск, посыпалась штукатурка, упала картина. Саша обомлел. В ответ с потолка начала капать вода с отчетливым, ярким звуком, и тут же в комнату ворвался зловонный рыбный запах. Он был на морском пирсе - там рыбаки спускали шкуру с доверчивой рыбы. Какая же связь? Тошнотворный запах пирса, говорящий о нем самом, наполнил его голову. "Зачем я Сюзи руку пожал? Похвалы мне не нужно и ничего от нее не хотел, а для нее сделал. Вместе с Сюзи шкуру с Кэти спустил... И в этом сподличал!" - ужаснулся он.
      
       Не в силах превозмочь острое чувство, Саша обвел глазами стены. Вокруг все дышало движением, ростом. Ветки поднимали темную зелень, влетая в водяные потоки, разбивали их на брызжущие каскады воды. Дом исчез. Стены поднимались вверх, открыв себя небу...
      
      
      
       Глава 39
      
      
      
       Закрыв глаза, он лежал в машине. Парк пустой, кусты, темень вокруг. Смотреть не на что. Но Саша не смотрел, он теперь тут жил. Из разбитого дома он взял одеяло и подушку, что попало под руку свалил в багажник. Поставил машину на море. Но когда он постелил себе внутри, его прогнал полицейский. Тогда он нашел пустырь и встал там. Его обнаружили какие-то парни, барабанили в окна, пришлось бежать.
      
       Сейчас, к утру, он лежал под одеялом, но сон не шел. Ночь была душная, в машине жарко. Снотворного не было, а вино не действовало, даром что он выпил две бутылки. Наступила последняя фаза бессонницы - маета без мыслей. Постель становилась все мучительнее, ненавистней; он тер голову со слипшимися волосами, то открывал окно, подставляя лицо ветру, то закрывал его под неистовыми горячими порывами. Парк скрипел и шевелился, занимаясь своим делом, и его жизнь, и жизнь природы больше не имела связи с тем, что могло быть понятно человеку. То, что объединяло его с жизнью воды и теней - исчезло. Перед этими тенями и водами он стоял, потеряв свое место и точку опоры. Саша сел на постели; все внутри закрутилось в твердое ядро поглотившей его боли. "Мне остались будущие дни..." - подумал он. Стало тихо, деревья не качали ветками в это жаркое утро - на фоне их черных силуэтов, медленно раскачиваясь, падал снег. Он лег на крышу, капот, покрыл стекла машины воздушным слоем - Саша оказался в колпаке. В своем сердце он ощутил безмерную ношу - вместе со снегом кусок льда упал в его сердце и начал таять. Он думал о Кэти... Комок распался, и на него хлынул поток слов, мгновенных выражений лиц Кэти, Грега, Сюзи и обрывков его собственных мыслей: опять за всей громадой взвившегося в голове хаоса начала обозначаться ощущаемая им собственная большая неправда. Она поднималась, как нагромождение туч, обозначая себя едва видимым краем, угадываемая шестым чувством, - как будто сзади она покрывала все растущей силой. "Любил ты ее? - думал он. - Нет, презирал. Бог вошел в каждого, чтобы каждый стал Богом, - видел ты Его в ней? В себе видел. А в ней - пока тебе ничего не стоило... Во что же вера твоя? - спросил он себя и ответил: - В удовольствие".
      
       Его веки задрожали, черный свет дрогнул, туман подался в стороны - открылось необъятное поле ослепительно-зеленого цвета. Над полем сияло голубое небо, расточая на землю яркий свет. Саша стоял в этом небесном покое, не зная, куда был взят.
      
       Он начал различать какие-то формы, во множестве разбросанные по полю. Они стали вытягиваться и на глазах превращаться в продолговатые столбики, врытые в землю. На верхушке каждого столба - утолщение. По высоте столбики были вровень с человеком, гладкие, одинакового цвета, кажется, сделанные из простой глины. Каждый столбик заканчивался круглой кошачьей головой. На морде каждой из них сияли совершенно живые глаза. Огромными черными зрачками, заполнившими весь глаз, кошки глубоко смотрели в глаза Саше. Едва он шагнул в сторону, горящие глаза повернулись за ним. В другую сторону - они повели за ним взгляд. От их пристальных, всевидящих глаз он задрожал, но остался стоять - они смотрят в его душу. Зрачки страшные, яркие, как будто все в лучах, сверкали невыносимым, пронзительным вниманием. Саша смотрел длинное, неизмеримое время, не в силах оторваться... что им надо? Он подумал о своем малодушии, опустил глаза - он увидел, что они поняли его.
       Он лежал в машине разметанный, с красным, сухим лицом. Все тело горело, поднималась температура - начиналась болезнь. Снег на окнах таял, сверкая странными темными огнями. Во всех направлениях по водяным ручьям бегали огни, покрыв стеклянный купол машины мириадами порхающих вспышек. Спускаясь вниз по стенам машины, огни истекали на траву и, не погаснув, уходили в землю.
      
       Саша болел, по большей части спал и много раз гулял по утоптанной старой дороге, видел простые цветы, тонкий шпиль вдалеке. Почти каждый день на дороге попадался почтальон на велосипеде с сумкой, одетой через голову. На солнце блестел лаковый околышек его твердой фуражки.
      
       Однажды прошла мама. Она торопилась, не заметила его. Саша увидел ее незабываемую походку, долго смотрел на ее силуэт, который он определил бы за километр по единственному, точному образу. Он надеялся, что она вернется, но она ушла, и его взгляд, скользнув по маминой комнате, остановился на ее любимом кресле. Он увидел сидящую там фигуру. Был хорошо виден только удлиненный овал лица и темно-серые, очень спокойные, с теплым выражением глаза. Она! Саша увидел улыбку на любимом лице, и его охватило острое отчаяние, огромная, непереносимая тоска. Он покрутил головой, горло наполнилось болью. Мама пропала, но остались движения ее рук, поворот головы, улыбка, походка, дорогие, лучшие минуты и вечные мамины глаза... Заполняя сердце, расширяясь, боль поднялась к лицу, окатив его жаром. И тогда мамины глаза закрыли все вокруг, задрожали, наполнились слезами и полились горячим потоком на Сашины щеки. Он тяжело плакал, навсегда слившись с последним, что остается человеку, - с его памятью.
      
       В этом парке Саша был один. Он часто сидел, разглядывая деревья. Глиняные кошки с горящими глазами больше не появлялись на зеленых лугах. Он все чаще думал о Кэти. Перебирал в памяти годы, и перед ним возникал один день - он вытеснял все другие. Они встречались первые дни, ничего между ними не было, только любопытство связывало их необременительными узами. Однажды они стояли на море, недалеко от порта. Ничего не делали, просто смотрели на волны. Саша случайно дотронулся до ее локтя, и она стала центр мира. Только белые тучи перевернулись в его глазах... Скоро они впервые поссорились.
      
       В последний вечер, когда болезнь оставила его, измученного, в покое, внезапно начался жар. Пошел какой-то холодный дождь, Саша одел все, что у него было, и от этого стало еще хуже. Он дремал в сумерках, устав и лежать, и сидеть, поминутно просыпаясь. Наконец, нашел в себе силы встать и пройти несколько шагов по неизвестно откуда взявшейся комнате. Слева он увидел бабушку, занятую яблочным пирогом, - она искусно переворачивала его на столе. В окне промелькнул знакомый почтальон. Саша пошел в следующую комнату и увидел на диване маму, Кэти и себя, сидящих рядком. Они не видели его. В первую минуту он не понял, чем они заняты, потому что слов не было слышно, кажется, они не говорили. Только Кэти зачем-то трясла маму за плечо, словно хотела, чтобы та не заснула. Глаза мамы были закрыты, и глубокой отстраненностью веяло от ее облика: погруженная в себя, забытая всеми. Саша, сидящий на диване, тоже держал Кэтино плечо и тряс его. Но Кэти не видела его и не чувствовала ничего, как будто его не было рядом. Для чего он это делал, было непонятно, потому что он сам, продолжая трясти Кэти, смотрел куда-то в сторону...
      
       Саша смотрел на их однообразные движения, на их одинокие, отчужденные лица. Сердце его заныло. Он осторожно подошел и дотронулся до плеча мамы. Она не взглянула на него. Тогда он подошел к Кэти и потряс ее. Она не видела его, как будто он не дотронулся до ее руки. Не добившись ничего, он провел рукой перед лицом Саши на диване и заглянул в его глаза: они были повернуты вовнутрь, а руки машинально дергали Кэтино запястье.
      
       Он не мог помочь этим несчастным, ему стало нечем дышать. Он доплелся до окна, прижался лицом к стеклу, надавил на него и распахнул, глотнув воздух. Перед ним - темное утро и открытая дверь машины. Последняя влага, словно роса, деревья, как будто леса, и тишина, как вернувшийся покой, и жалость его, как спасение для пропавших... Здесь настигла его какая-то невыносимая последняя точка, окончательная боль: слишком много поступков и чувств, слишком тяжелы разорванные, истомившиеся связи, его опустошенное сердце. И зло как будто на всем вокруг... Он перевернулся лицом на сиденье.
      
       "Я один. Виноват. Не остановил... - Как можно было остановить, он не подумал, но чувствовал, что он должен ответить за все. - Не мог главного решить, за искушением погнался - своим же страстям дал время убедить меня... - Из темноты возникли и медленно повернулись за ним всевидящие кошачьи глаза. - Покончить со всем разом. Выход самый естественный... самый естественный выход в этом парке, - мчалось в его голове. - Дьявол ждет от меня... как от матери? - Он перевернулся на спину, уставился в низкий потолок машины. - Не дождешься". Помедлил, сидя на краю. Вытащил из-под сиденья башмаки, выпил бутылку воды, бросил пустую и, оставив машину незапертой, пошел в сторону жилого района.
      
       В это сумеречное утро по улицам ползли туманы. Их пахучие волны, волнообразно покачиваясь, свивались в десятки водоворотов. В центре они сужались, длинным движением вытягиваясь в небольшие торнадо, винтом проходили десяток метров и распадались, чтобы вновь появиться у соседнего дома. Саша немного походил в этих пахучих облаках, гадая, откуда они взялись и, ничего не придумав, пошел к телефону-автомату. Его-то он и искал.
      
       Долго ждал, боясь, что трубку не поднимут, на часах было пять утра.
      
       - Слушаю. - Голос Сюзи со сна звучал еще красивее.
       - Это я, - сказал он.
       - Очень рано, но все равно хорошо, - тепло ответила она.
      
       Саша не извинился, просто не обратил внимания на ее слова.
      
       - Ведь ты обманула.
       Теперь замолчала она, трубку переложила в другую руку.
       - Ты сам хотел с ней расстаться.
       - Я?!
      
       Он язык проглотил - его ссоры с Кэти начисто вылетели из его головы.
      
       - Зачем тебе неудачница? - она беззаботно отмахнулась. - Плюнь на нее.
      
       Саша подумал, что в Сюзи, как во многих молодых женщинах, есть недоразвитость - они не могут выскочить из подросткового возраста, поступая в серьезных вещах так, как сделала она. Вместе с этим уживается прагматичность, точное знание, что нужно делать для своего устройства. Его это сочетание поражало. Ему казалось, что инфантилизм близок идеализму и даже мечтательности, но это как раз то, чего в этих женщинах он не находил совсем.
      
       - Сюзи, ты не меня, а подругу свою предала.
       - А ты?
      
       Это был хороший удар: она двумя ногами встала туда, где Саша не рассчитывал ее увидеть. Он не нашел слов. Она нашла быстрее.
      
       - Ты сам Кэти на веревке приволок - так кто из нас хуже? Я к ней долго приглядывалась, старалась найти только хорошее. Она принесла мне много неприятностей, но я простила ее. Я молилась, Саша, и Бог помог мне в этом, молись и ты, - говорила Сюзи, а он думал, что она помнит причиненное зло дольше, чем помнит добро. И молится, не чтобы Бог избавил ее от этой черты, а чтобы Он помог ей прощать других людей за то зло, которое они делают. Может быть, к Богу скорее приходит этот тип людей?
       - Удивляюсь, что за шваль ты выбираешь... - невозмутимо говорила она. - Ведь и Грег - полная дрянь.
      
       Он увидел перед собой Сюзино лицо: долгий взгляд из-под опущенных ресниц, слегка искоса. Глубокий, нежный голос, и весь ее облик неопределимой, полной вибрации "вечной женственности", от которой он временами начинал дрожать.
      
       - Сука ты, - сказал он.
       - Теперь ты таков, каков есть. - Она подождала еще, пока совесть ее очистится, и сказала: - И тебе такому я скажу: вчера я тебя уволила.
       Он не издал ни звука.
       - Ты не дурак, но бессердечный и довольно циничный.
       - А ты и меня на пятнадцать лет засади!
       - Если хочешь со мной разговаривать - стой и молчи! Я в тебе, как и в твоей Кэти, старалась найти только хорошее, а потом раскусила.
       - Не много ли хорошего в нас нашла, не перегрузилась?
       - Саша, - неторопливо ответила она, - ты не думай, я на тебя не сержусь. Я давно пришла к Богу, я умею прощать.
       - Если бы здесь появился Иисус Христос, ты обращалась бы с ним так же, как с нами. Возможно... ты бы и Его простила? - Он повесил трубку, вышел из будки и встал. Идти было некуда.
      
      
      
       Глава 40
      
      
      
       Ноги понесли его по улице. Он перестал обращать внимание на плывущий туман. Голова освободилась от усталости, голода и своих друзей, говорящих чужие слова. И от него самого, не умевшего расставлять вешки. Он подумал, что кто-то хорошо умеет накидывать на шею... Добрел до машины, постель свою свалил в багажник, завел двигатель, не выбирая дороги пересек парк, и поехал, держась ближе к морю. Пошли знакомые места. С перекрестка "Святых Мучеников" и "Цивилизованного Рынка" он свернул налево, до дома оставалось меньше пяти минут. Нужен паспорт на самолет, может быть, удастся чемодан найти, если хоть что-нибудь осталось...
      
       К машине бросился человек, размахивая руками. Пришлось затормозить. Машину тут же облепило множество людей, выбежавших из углового дома - они умоляли впустить, куда-то отвезти. Саша распахнул двери, освобождал сиденья, потом помогал нести из дома старушку. Он посмотрел в сторону своего дома: они заедут сначала туда - это в двух шагах. Весь скарб пришлось бросить на тротуаре, машина оказалась переполненной. Двое не уместились, они просили вернуться, кто-то заплакал, и Саша обещал.
      
       У взрослых, сбившихся на сиденьях, были перепуганные детские лица. Их страх передался ему - они были беззащитны перед землей, раскаченной кем-то другим, и не знали, кто все это сделал - по крайней мере, не они! Они просто делали то же, что другие! И они не были выучены восстанавливать погибшее... Саша разглядывал эти несчастные лица с оранжевыми подтеками из ушей: его седоки молчали, покорно сбившись на сиденьи и жаждали спасения. И вдруг его стукнуло, что сегодня - да! ночью произойдет что-то - со всеми и с ним! Его ждет главное событие в жизни, такое, для чего он перестрадал, перечувствовал - прошел весь путь и скопил силы.
      
       Машина и люди пропали. Он увидел, что он - гном на коротеньких и кривых ножках в длинном халате с драгоценными камнями по подолу. Под ногами огромный валун, в руках появился бабушкин посох - его надо спасти. Куда хватает глаз, провалы скал, сухие каменные осыпи и на них редкий кустарник, убегающие вниз, где раскинулась просторная долина. На другой ее стороне, на самом горизонте видна гора с сахарной головой, а на ней сидит кто-то в белом - легкий, могучий. Он знает про Сашин посох и ждет, каков будет выбор, как тот сумеет спасти свою ношу.
      
       Саша медлит, не зная, как быть. Делает шаг... широкий халат, словно на легком обруче, покачивается вокруг ног, не образуя складок. И тут от белой фигуры оторвалась часть, набрала скорость - новое солнце в короне дрожащих языков мчалось ему в лицо! Он крикнул и далеко прыгнул с камня в долину, но не разбился. Подхватив его, воздух на горбу длинного потока отнес его в океан. Саша вынырнул из глубины.
      
       Вода хорошо держала, укрывая слоистой зеленой толщиной. Он оглянулся. Среди глубокого мрака из звезд падали на воду узкие сверкающие лучи - в этих местах вода отливала изумрудным цветом, проникающим воды насквозь. Эта черно-изумрудная масса слегка колыхалась, дотрагивалась краями до колокола небесного свода, и тогда звезды проникали в свои отражения. Когда они поднимались вверх на круглой ночной волне, в перекрестье лучей сверкала Сашина голова и плечи, словно белый мраморный бюст на парчовой подставке.
      
       Когда чернота достигла полноты и совершенства и начала светиться сама собой, вдали, из воздушной толщи показался корабль. Он бесшумно пролетел, не задевая воду, над Сашиной головой. Тот двумя руками вцепился в посох - он уже стоял на этом корабле, когда бежал от Седого!
      
       - Опомнитесь, в самом деле! - несколько человек разом закричали ему в уши.
       - Ехать надо, что же вы! - крикнула бабушка с заднего сиденья.
       - Что же вы... - повторил ребенок и взял Сашу за руку.
      
       Они поехали. По дороге им навстречу полилась вода, волоча бумаги, палки и камни. Он вел машину вплотную к поребрику, виляя между мусором. Хуже всего были разные металлические детали, словно кто-то разбросал содержимое механической мастерской. Еще сто метров, и вода пошла шире, разлившись от края до края, и по ней временами бежали волны, поднимаясь до середины колес. Дети ликовали, женщины вопрошали: кто же это натворил и кому отвечать?!
      
       Саша затормозил на своей улице - там, где недавно стояли дома, высился мачтовый лес! Те, кому не хватило места в общей толчее, протянули корни на середину улицы, и асфальт на дороге превратился в изжеванное крошево. Деревья пустили ростки, разметались по садам и газонам, как бумагу пробив стены, - они стрелами проскочили комнаты, веранды и холлы, на пиках своих ветвей вздыбив закончившийся человеческий уклад. Во дворах мелькали жители, с воплями таща уцелевший скарб. Люди, как зачарованные, смотрели из машины.
      
       Под деревьями почудилось какое-то движение - между корней новых исполинов появились маленькие человечки. Лесные гномы! Они волочили корзинки на виду у людей, спасающих свое добро, - они уже собирали в новом лесу грибы!
      
       И тут машину подняло волной. Ее закрутило, как поплавок, и понесло обратным путем к главной магистрали. К морю! сообразил Саша. Вокруг все дали себе полную волю: кто-то осип от воплей, кто-то ревел, отворачиваясь от окна. Машину подхватило боковым налетевшим потоком, вынесло с дороги и твердой рукой задвинуло между складом и жилым домом, среди плавающих ящиков. В окнах показались люди. Саша решил уйти, потому что вытащить машину все равно невозможно. Паспорт пропал, на самолет он не попадет. Опоздал...
      
       - Сколько народу погибнет! - дрожащим голосом воскликнул симпатичный перепуганный дядя и вопросительно посмотрел на него. - Бог должен наказать виновных, правда?
      
       Саша взглянул на его оранжевые уши и сказал:
      
       - Бог дал нам свободу выбирать.
       - Он может нас спасти. А дети?
       - Если Бог будет помогать во всякой трудности, человек очень быстро уверует.
       - Чего же лучше?
       - Значит, сразу и свобода, и помощь? А сможет ли человек без костылей, со своей свободой к Богу прийти? Может быть, в этом и заключен Самый Главный Замысел?
      
       Дядя буркнул, что надо занять комнату или хотя бы постель, и побежал на второй этаж, откуда доносились разгоряченные и плачущие голоса.
      
       Пробираясь посуху, Саша шел с полчаса. Машины, все как одна, неслись на ненормальной скорости. На той стороне улицы висел телефон-автомат. Он побренчал монетами в кармане, перебежал туда и набрал номер. По часам выходило, что после разговора с Сюзи прошел всего час. Трубку поднял заспанный человек; Саша знал, что Грег снимает квартиру с кем-то на пару.
      
       - Разбудите Грега!
       Человек захаркал со сна, в горле его забурлило.
       - Какого черта! Уехал.
       - Когда вернется?
       - Не знаю я, - бросил безучастно человек. - Не вернется он. Съехал.
       - Как это... съехал?..
       - Просто, - рассердился человек, - вещи продал и укатил.
       - Да куда же?
       - Может, и в Австралию, кто его знает! - заспанный бросил трубку.
      
       В конце квартала помещался куб торгового центра. Между стеклянными витринами Саша заметил банковский автомат. Сунул карточку. На их совместном с Грегом счету был ноль.
      
      
       ***
      
      
       НоГрегу отъезд был совсем не ко времени. Он много лет жил у родителей, потом с компаньонами, а тут подвернулась превосходная квартира. Грег, крупно разжившись деньгами, переехал, и вчера вечером в его апартаментах разгорелась пирушка.
      
       Сквозь пьяный разномастный шум на улице послышался голосистый вопль - Грег немедля подбежал к окну и радостно перевесился через подоконник. Под его окном росли пышные кусты, так что было не видно, кто к кому прицепился, кто машет кулаками, а кто жалобно стенает. Грег от любопытства поерзал на своем окне и подвинулся поближе. За кустами шло побоище, а он на четвертом этаже все пропускает!
      
       Он сильно вытянул голову вперед, стараясь углядеть интересные детали, и подвинулся еще. Положение стало шатким - Грег подсунул руку под живот, взялся за подоконник и оттянул себя назад. Но в этот момент его тело качнулось, словно детские качели, - ногами вверх, головой вниз. Он успел дернуть голову вверх, но резкое движение придало телу еще больший импульс, и Грег, приподняв голову и вытянув назад руки, ласточкой выскользнул из окна и полетел к земле. И в ту же секунду раздался выстрел!
      
       Греговы друзья повскакали, помчались вниз. Двор наполнился жителями. Но Грега нигде не было! Вдруг кто-то заметил в гуще кустов на большой высоте застрявшую фигуру. Нашли лестницу и полезли вытаскивать. В ветках торчал Грег - изрядно поцарапанный, в остальном совершенно невредимый, но с простреленной навылет головой.
      
       Пока Грега выдергивали и удерживали от падения, вровень с лестницей, на втором этаже, закачалась ошарашенная личность с ружьем наперевес. Полицейские вломились в нижнюю квартиру. Жильцами оказались муж и жена. Стрелок не отпирался, да это было невозможно, потому что он стиснул и не выпускал из рук необычайное коллекционное ружье, все в серебряной чеканке.
      
       Полицейские сразу выяснили, что хозяин квартиры - большой любитель и мастер стрельбы - стрелял редко: до стрельбища далеко. Вечерами он крепился, перебирал и холил свои ружья, грозя пролетающим голубям. И в этот поздний вечер он стоял у окна. Шум под окнами его не отвлекал, он с увлечением разглядывал в прицел всякие разности. И когда перед его глазами что-то промелькнуло, он нажал на курок!
      
       Полицейскому подали документы жильцов. Он записал имена в протокол и уставился на стрелявшего.
      
       - Славик... - прошелестел стрелок.
      
       Хозяин квартиры был Славик, профессор-химик, и жена его, учительница.
      
      -- Как ваш сын попал на четвертый этаж?
      -- Там освободилась хорошая квартира, такая же, как наша.
      
      
       ***
      
      
       Запахло морской водой. Саша шел спокойно, но его изменившаяся походка выдавала его - он едва передвигал ноги и совершенно не соображал, куда идет. Он не видел океана, встречных людей, но когда ему навстречу попалась женщина, он отметил ее сходство с мамой. В его голове мамин голос чисто и ясно произнес: "Грег изумительно красиво ест за столом, уставленном другими". Что она знала? О чем бы он поговорил с ней? Обо всем, и, главное: зачем она оставила его? Он ощущал себя, как тягостный ком, в котором сложились ни находки, ни прозрения, а нагромождение ошибок, которые он принял за настоящую жизнь. Сейчас он знал, что во всем был его собственный выбор. Что кивать на играющего своим хвостом?
       "Дьявол является к человеку, и он, испуганный, начинает думать. И приходит к Богу. Но это не может случиться через свет, потому что человек решит, что он - избранник Божий, и не приложит труда. Не это ли главная цель дьявола - приход человека к Богу? - снова пришла ему в голову эта парадоксальная мысль. - Рогатый не страшен, он только толчок к выбору, из которого состоит жизнь. И без него я выбираю сам... так, что осталась одна боль. Возлагаю на себя и людей серьезные надежды, а потом изумляюсь кривым дорогам, лежащим передо мной. Куда идешь ты теперь?"
      
       Был прилив. Весь берег затянул желтый туман: морскую воду и песок, мрачное, ночное утро - все пропало в плотной стоячей влаге, как мокрое стекло, - сам воздух был унизан частыми каплями воды. Эта толща медленно сдвинулась с места и густым, соленым валом наплыла на потемневшие фонари. Тяжелые волны сырости опеленали промозглую одежду, оставляя щелки для глаз. В них белым знаком мелькнул размазанный, долгий след птичьего крыла. В другой момент - след мутных, частых волн, слизывающих песок, тянущих кривые, вертлявые языки до ступеней - взахлеб. Отяжелевшие облака промокли от моря, смешались с горами сырости, как сквозь жидкий кисель. Все течет раскисшей слезоточивой сыростью: на щеках рыбно, мозгло. В темной глубине океана линия горизонта, не видимая, только угадывалась в сырости, разделяя подобное на подобное.
      
       Саша шел, преодолевая чувство нереальности, медленно и неотвратимо превращающейся в реальность иную, составляющую настоящую жизнь человека. Тяжелое напряжение приближающегося события сковало его. Он встал на дороге, влажными пальцами потирая ткань рубашки. Исподволь поднималось это состояние - от него отяжелели руки и ноги, стало трудно в груди. Он рассеянно вгляделся в лицо случайного человека - не найдя там ничего, обвел глазами все вокруг. Из глубин океана невыносимыми громадами поднимались зловонные газы. Все перетерто, слито в котел, испускающий желтые пузыри, проливающий содержимое вниз. Запахи из кафе не летели, а стелились по асфальту; все приземлено, движется вдоль ног, воздух забит трудным усилием сделать вдох. Звуки затихли, пробиваясь, как сквозь облака; люди, машины - все вокруг перестало быть...
       Егоглаза что-то искали, но ничего не увидали вблизи. Помедлив, он понял: он ищет не здесь. Добро или зло - все произойдет среди людей. В мире нет зла. Нет зла помимо человека. Оно возникает тогда, когда человек выбирает, делает шаги.
      
       "Оглянись на свои... теперь я стою здесь один. Что мне готовит Его воля? Вот подходит мой главный час". В глубине тумана мелькнуло и пропало Золотое Руно. Преодолевая мучительное нежелание идти, он все-таки свернул с тротуара и, больше не раздумывая, ровным шагом направился в сторону Сити.
      
      
      
       Глава 41
      
      
      
       Город полыхал огнями. Наглухо закрытые осиными каркасами, здания выглядели мрачно и безжизненно, но вокруг было света, как никогда. Фонари, гирлянды лампочек увили деревья и колонны сумрачных небоскребов, сияя горячо, тревожно, наполняя Город жизнью более полной, чем он мог вынести сам. Улицы взвизгивали тормозами, глыбы кварталов взрывались музыкальной страстью и испускали дух острыми и внезапными запахами. Недавно дороги были разбиты в щепы водяными фонтанами, но теперь, залатанные, опять трепетали неистребимой жизненной силой, с трудом держа на себе многотонный груз автомобилей. Те брызгали огнями, жадными глазами из окон и нескромными призывами неутомимых ритмов; улицы - извивающиеся уличные языки, с которых, как с трепетного жала, машины горящими каплями стекали в новые потоки.
      
       Саша крутил головой и неожиданно почувствовал в толпе облегчение: здесь не было трупного смрада животных, снега летом и наводнений - все было по-старому, так, как всегда! Прошлое - просто бред, а реальность - вот она - широкой рекой приняла его в себя, и он, оттолкнувшись, поплыл в общем потоке.
      
       На углу продавали в картонках горячую еду. Есть хочется! С общего счета Грег все снял, но на его собственном есть деньги, а потом, наверное, что-нибудь подвернется, решил он и тут же почувствовал, что нет, не подвернется. Его расстроила эта мысль, и, отмахнувшись от нее, он набросился на еду.
      
       Вокруг веселые люди пришли сюда поразвлечься, выкрики, мелькание рук, болтовня тысяч шевелящихся губ. "Легкое, даже гармоническое чувство... - подумал Саша и заметил девушек и парня, лежащих под стеной дома. - Что они там делают?" Одна девушка смотрела в небо тихими, сияющими глазами, другая, навалившись на парня грудью, осторожно вливала ему что-то в ухо. Вытек оранжевый ручеек, она слизнула его языком. Закончив, бросила ампулу вдоль стены. Тут же из щели вылезла крыса, за ней другая, они бросились на добычу, свирепо кусая друг друга. Самой ловкой удалось засунуть в ампулу нос, она лизнула и закрутилась, неистово визжа. Прохожие отскочили в стороны. Крыса подпрыгнула, рухнула на пузырек и задрала лапы.
      
       Какой-то парень помахал оранжевой ампулой.
       - Мы все любим апельсиновый сок!
      
       Саша подал в толпу. Аппетит пропал, он выбросил остатки обеда в мусорный бачок.
      
       Потоком его занесло в толкучку. Сзади, держась вплотную, шла компания. Там грызли, хрустели чем-то, смеялись. Между словами он уловил что-то непонятное, вслушался и разобрал тихое, мелодичное похрюкивание. По инерции прошел несколько метров и оглянулся. За ним шла группа подростков. Они были одеты в одинаковые джинсы, поедали что-то из одинаковых пакетов. Потряхивая боками - сдобные, дебелые - они, то говоря, то хрюкая, прошли мимо. Это была так неправдоподобно, что он ничего не подумал. Просто стоял и смотрел им вслед, пока их не поглотила толпа. На него стали налетать прохожие, и он машинально двинулся вместе со всеми.
      
       В конце квартала начинался район театров, ресторанов, становилось шумней. На тротуаре лежали люди. О них спотыкались, кричали что-то, просились в компанию. Под празднично горящими витринами стали попадаться раскладные столики, там продавали ампулы. Кое-где очереди. Саша постоял рядом с продавцом, посмотрел и послушал. Вывеска над его головой висела на одном болте, вокруг нее разметались темнеющие бурые пятна, похожие на плесень. Он потер пятно и, заметив, что плесень разбегается по стене кривыми змейками, уходя вглубь разломов, пошел вдоль трещины: так и есть - микроорганизмы вгрызлись в каменную стену и начали проедать ее вовнутрь. Он бегал вдоль стены, пока на него не обратили внимания. Пожилой мужчина тоже начал разглядывать плесень. Саша торопливо рассказал ему про свой дом, но собеседник окинул его недоверчивым взглядом и покачал головой:
      
       - Я слышал, но как-то не верится. Я к чудесам не склонен. - Человек отошел. Уши у него были белые.
      
       Саша, раздраженно бормоча себе что-то под нос, повернул к площади "Удовлетворения" и едва увернулся от фонтана воды, бьющего из углового дома. Две босые женщины, идущие перед ним вприпрыжку, радостно закричали и полезли под струю мыть головы. Фонтан бил прямо из стены дома, но прохожие не обращали на это обстоятельство никакого внимания - все забавляло веселую, расхристанную толпу, все давало повод для потехи. Хлопали двери, пахло съестным, людей все прибывало. Народ ломил в кафе, рестораны и кино. Саша увидел уличный театр и решил войти, но остановился перед входом. Почему-то появилось чувство, что туда нельзя... Он отошел, сам удивленный. Серпантин, фонари над входом... симпатичное место. Он постоял, подумал - ноги отнесли его в сторону. Озадаченный, свернул в переулок, чтобы выйти к площади, как нос к носу столкнулся с подростком. Тот прогуливался, поглядывая на окна, явно не ожидая чужих глаз. Увидев Сашу, мальчишка пронзительно свистнул и дунул по переулку - сразу открылось окно на втором этаже.
      
       - И к нам добрались! - пламенно закричала женщина, перевалившись через край.
       - Наверное, ограбили! Звоните в полицию!
       - Ясно, грабят! Средь бела дня! Кто хрюкают - дома свои перестали сторожить! А полиции откуда взяться?! - лицо женщины побелело от злости. - Нету полиции больше - они друг другу уши подставляют!
      
       Она звонко захлопнула окно. Саша кинулся назад. По стене дома пробежала какая-то многоногая, волосатая тень, понюхала место, где только что стоял человек и, не заинтересовавшись, побежала дальше.
      
       Выйдя на яркий свет, он услышал разговор. Двое сидели на корточках у стены и пили из пластмассовых стаканов. Человек с нелепо длинной фигурой, похожей на фитиль, и насаженной крошечной головой бормотал своей спутнице:
      
       - Дура ты, дура... тоньше надо, дура стоеросовая... - Тяжелый вздох. - Я ведь понять хочу... - глоток из стакана. - Мне очень хорошо, ты даже не сомневайся. - Тяжелый вздох.
       - Как же.
       - Э-э-эх... Ничего ты не понимаешь... - вздох и хороший глоток.
      
       "Это не бессмертные", - понял Саша. Зашел в кафе.
      
       Это заведение не казалось подозрительным, как уличный театр. Заказав две чашки горячего чая, одну он выпил сразу за стойкой, взяв вторую, сел у двери, отсюда было удобнее смотреть в зал. "Надо собраться с мыслями, - пробормотал он, не зная, с чего начать. - Какое-то ненормальное веселье, на карнавал испанский похоже... Или мексиканский. Может, Город поправится?" Из-за соседнего столика поднялся толстяк и пошел танцевать с двумя женщинами, а его собутыльник в летнем пиджаке отправился к стойке. Но не дошел. Пристукнув ногой, он застыл на месте, повел остановившимися глазами и ужасно заорал. Все повскакали, роняя с перепугу сигареты. Человек повернул голову, и все увидели, что он мертв - но стоит, не падает. И тут же под его рубашкой что-то задвигалось, тыркаясь носом, она зашевелилась, переливаясь буграми, поднялась сама собой - из-под нее разом вылетели две змеиные головы! В баре началось светопреставление. Ополоумевшие посетители с воплями били стекла, выскакивали в окна. Змеи крутились молниеносными кольцами, отблескивая яркими узорами, а в углах и отдушинах виднелись лезущие узкие головы. Змеи догоняли людей, стрелами ныряли под майки и рубашки. Те, кто не успел удрать, стояли, разведя руки, с остекленевшими глазами - мертвые, а змеи ползали под их одеждой.
      
       Саша сидел у двери и выскочил первым. Он пролетел несколько кварталов, зная, где полицейский офис, но за углом попал в огромную толпу. В небе взорвались яркие ракеты, в глубине проспекта раздались хлопки, потянуло дымом. Толпа вскрикнула, подалась, послышались звуки оркестра, все вытянули шеи.
      
       Раздвигая загроможденный машинами проспект, подсвеченный сияющими фонарями, по дороге плыл чудовищных размеров открытый автомобиль. Его сопровождал оркестр и фотографы, кортеж замыкал унизанный золотыми лентами транспарант: "Клуб - творец Жизненного Стиля!"
      
       Толпа взвыла, на переднюю машину посыпались блестки, цветы, конфетти, а над улицей протянулись бумажные змейки.
      
       - Свадьба! Свадьба! - слышалось со всех сторон. Кто-то продирался за автографами.
      
       Усыпанная цветами, в белой фате в машине сидела Кэти. Саша прирос к земле. Фигура, плывущая в автомобиле в полный рост, помахала руками той стороне улицы, наклонилась к Кэти, передала ей поднесенные букеты и обернулась. Человек сияющими глазами искал кого-то в толпе. Седой!
      
       У Саши дрогнули ноги, он хотел бежать, но в то же мгновение дьявол, - словно ожидая его испуга, - нашел его в толпе. Они соединились глазами - у Саши тяжело загремело сердце.
      
       - Обожаю! - крикнула какая-то женщина.
      
       Машина, несущая седоков, подходила.
      
       - Возьми меня! - неистово закричала другая и затопала ногами.
      
       Передние ряды в нетерпении завизжали, и вдруг улица грянула в едином порыве:
      
       - Осанна!!!
      
       Несколько женщин встали на колени.
      
       Лицо дьявола смягчилось, он улыбнулся, поднимая руки, словно обнимая всех, и воскликнул, перекрывая многотысячную толпу:
      
       - Друзья, это ваш праздник?
       - На-а-а-а-ш! - самозабвенно взревел проспект.
       - Вы счастливы, как один?
       - Как оди-и-и-и-н! - преданно гремел воздух.
       - Так почему здесь скрываются те, кто презирает нас?!
      
       Толпа от неожиданности стихла. Кто-то крикнул:
      
       - Бей их!
      
       Седой вскинул руку.
      
       - В Империи Добра много швали с тайными мыслями! Лови их! - и ткнул пальцем в сторону Саши.
      
       Вокруг вскинули головы и впились друг в друга глазами. Секунду тот не выдавал себя. Кто-то оскалил длинные, грязные зубы под раздобревшей кабаньей харей - Саша глухо крикнул, бросился в сторону. Толпа качнулась за ним. Несколько прыжков, и он, не помня себя, влетел в темноту бокового проулка. Толпа отстала - за ним держался десяток самых свирепых. Он пролетел до следующей магистрали, пересек ее в несколько секунд. Здесь было тише, асфальт под ногами густо усеян битыми ампулами. В глаза ему бросились тела, разметанные посреди дороги: кто-то занимался любовью, кто-то валялся, разхлюстанный, на тонких стеклах.
      
       Он кинулся к следующему перекрестку, там начиналась цепь кривых переулков, где можно спастись. Наискосок мелькнула поверхность овального пруда. Обычно тихая, сейчас вода билась волнами, клубилась пеной, выбрасывая на берег пустые банки, рваные водоросли, мусор. Ее движение стремительно нарастало. Когда Саша поравнялся с прудом, вода, не сдерживаясь больше, поднялась, выгнулась упругим горбом и, перепрыгнув через край, вырвалась на дорогу. Он уже пролетел это место, в панике перепрыгнув через поток. За спиной у него закричали, бросились в стороны, раздался какой-то плеск, Саша оглянулся с широко дышащим ртом, бок у него свело от боли. Люди на той стороне потока рассыпались в стороны, и он мог бы поклясться, что водяные холмы бросились им вслед! Улица вспыхнула истошными криками. Кто-то запутался в водорослях, кто-то лез на крыши ларьков и на деревья. Вода гнала вперед сбившуюся толпу, вымывая из углов последних. Люди в отчаянном порыве напрягали силы, и было видно, что вода не успевает.
      
       Пенный вал посередине дороги поднялся, напружинился, встал стеной и, прыгнув, превратился в могучий порыв ветра. В нем штопором закрутились мелкие цветы. Их головки кружились над потоками воды, крышами машин, над головами - цветы созревали на ходу, роняя лепестки. Из мелких пор начали сыпаться созревшие семена, и весь воздух превратился во взвесь безвоздушных мерцающих точек, пышным занавесом опускающимся на землю.
      
       Снова дохнуло водяным шквалом. Скользящие семена взмыли выше последних этажей, уступая дорогу усилиям ветра. Он гнал людей вперед, пугая своей устремленностью, он что-то хотел от них. Но люди были уже далеко. В острых, быстро холодеющих порывах мешались листья, цветы, они мчались с ветром и засыхали на лету, не догнав людей. Они долетали до земли уже сухими желтыми трубками.
      
       Дрожащие люди закрывали головы, держась стен, двое-трое перебежали проспект, пугливо уворачиваясь от парящих сухих цветов. Саша тоже в испуге обходил их стороной. Около пруда он содрогнулся - но кипящая вода держалась в берегах. А кусты, деревья на берегу? - они росли в противоположную сторону! Он долго разглядывал их, потом поплелся, сам не зная, куда.
      
       Пройдя немного, он чуть не провалился в канализационный люк, потому что не смотрел под ноги - перед ним появился уличный театр. Те же гирлянды, фонари и весь фасад. Но это другой район... а театр тот же самый! Из глубины вестибюля быстро шел человек - Саша, испугавшись неизвестно чего, помчался назад. Люк! Лестница вниз, там не найдут - он быстро спустился. Тусклые лампы, по дну коридора течет мутный поток, вони нет, кажется, просто вода. Он шел очень долго, вымок, хотел повернуть назад, но на боковой площадке увидел бомжей. Один спал, другой курил. Саша кивнул им, пошел дальше, увидел лестницу наверх. Наконец, вылез. Его сразу накрыло градом величиною с камень. Он забежал под козырек дома, прижался к сухой стене, мрачно разглядывая эту напасть. Огромные льдины вмиг усыпали все вокруг, насквозь пробивая асфальт, отдавая свои тела утомленной земле. Он посмотрел, куда попал: на противоположной стороне двора сиял огнями уличный театр. Не помня себя, он вылетел со двора и, совершенно измученный, остановился только в другом районе.
      
       Несколько часов он блуждал по Великому Городу, обходя проспекты и площади, слыша вдали взрывы, крики веселья и вопли страха, внезапный вой многих машин и дым фейерверка, напоминающий дым пожарищ. Ему стало ясно, что этим небоскребам, скверам и площадям остались считанные часы - это чувство поглотило все его мысли. Он не замечал ни вымокшей одежды в пятнах, покрытой какой-то фиолетовой липкой пленкой, ни своих волос с торчащими в них сучками и листьями, ни своего отчаяния, не оставлявшего его с момента, когда он распознал приговор себе в глубоком взоре глиняных кошек, он - терявший и, наконец, растерявший все, что имел - любимых, друзей, пристанище - он, для кого навсегда закончились прошедшие времена, и будущее, минуя настоящее, уже широкой рекой проходило его насквозь. Он еще не знал, что оно совершается прямо сейчас: впереди загорелась вывеска - перед ним стоял уличный театр.
      
       Саша долго стоял, смотря на сверкающий вход, колебался, гадая, что это за место: ноги больше не шли, нужно отдохнуть. Он сделал шаг к увитой фонарями двери - та была открыта - но остановился, потому что понял - это будет последнее место, куда он сегодня войдет. Задумчиво пошарил в карманах, вытащил какую-то бумажку и скомкал. Денег в карманах не было. Провел рукой по голове, обнаружил в волосах мусор и начал аккуратно выбирать его, укладывая волосы двумя руками. Потом решил выяснить, как одет, и, осмотрев себя со всех сторон, разгладил ладонями одежду. Отошел под дерево, вытер травой башмаки. Дерево осторожно пошевелило листьями. Он послушал его, посмотрел на ветки, сел на траву. Невесть откуда прилетел простой серый голубь и сел чуть выше его головы. Под деревом было хорошо, в покое лучшего места, у живого ствола, стоящего бок о бок рядом с ним.
      
       Он медленно поднялся, вытер повлажневшие руки. Еще постоял и с замиранием сердца пошел к яркой двери.
      
       Зажатый обступившими домами, театр внутри был похож на передвижной балаган с пестрыми картонными стенами. Небольшой зал заполнен наполовину; зрители болтали в том возбужденном состоянии, в котором находились все жители. Занавеса не было, сцену украшал задник с изображением Великого Города. Художник постарался, и Город получился во всей своей красе - было видно, что сюда Великая Держава вложила все, на что она способна.
      
       Музыканты подняли трубы, начал гаснуть свет. По залу пробежали опоздавшие. Саша не обратил внимания, пока один человек не упал в кресло рядом с ним. Он бегло взглянул - Седой вытирал влажный лоб, улыбаясь ему. Стукнули закрытые двери, упала полная тьма.
      
       "С людьми происходят события, задуманные Богом..." - подумал он, содрогнувшись.
      
       В громе литавр сверху на сцену начал спускаться картонный белый ангел с трубой в руках. Его поставили слева. Затем бородатые фигуры апостолов в балахонах. Они остались справа. В середину выбежали актеры, и действие началось.
      
       - Теперь я посмотрю на тебя поближе, - сказал дьявол удовлетворенно. - ты уже несколько раз хотел улизнуть от меня.
      
       Саша отвел глаза, а собеседник вытянул ноги и блаженно улыбаясь, заметил:
      
       - У костра мы с тобой хорошо поговорили...
      
       Саша перевел дух. Пошарил по коленям руками. С трудом сказал:
      
       - В твоем фальшивом бессмертии есть все, кроме одного: в нем нет ничего таинственного и волнующего, что бы дало чувство настоящей жизни.
       - А тебе не пришло в голову, что бессмертие суть жизнь? Ты же бессмертную жизнь отрицаешь, значит, идешь к смерти, а самоубийство - грех.
       - Ты умен, как бес, но не то человеку надо...
       - У них здесь... - тот потрогал Сашину спину между лопатками, - давно отсохло. Зачем им летать, если они сыты?
       - Люди правду ищут, а на выводы не обращают внимания.
       - И ты нашел, - обрадовался дьявол, - у тебя слава богатеющей звезды!
       - Заставляешь меня запалить бикфордов шнур жизни сразу с четырех сторон?
       - Возьми еще большие деньги и будь же в самом деле счастлив! - гость с уверенной фамильярностью обернулся к соседям: - Эй, случилось что-нибудь неприятное, друзья?
      
       Парень чавкал, передавая пакет девице.
      
       - Не-а.
       - Саша, они не понимают.
       - Потому и конец.
       - Какую ты придумал сказку! - в сердцах воскликнул дьявол. - Не мучай себя, радуйся, как все!
       - Тогда и мне конец. Бога бояться надо, - он сразу пожалел, что сказал, но слово уже слетело. Дьявол пришел в крайнее изумление:
       - Плюнь на это незамедлительно!
       - Без страха Божьего мы пришли к краху.
       - Да зачем он?!
       - Чтобы была надежда, - говорить стало еще труднее.
       - Они ее не видят!
       - Я принесу ее.
      
       Огромное напряжение охватило его. Он с трудом видел сцену и почти ничего не слышал, кроме голоса справа.
      
       - Ты принесешь надежду? - восхитился собеседник. - Да ты целый день болтаешься по Городу, а ничего не сделал!
       - Значит, время еще не пришло... - он побледнел.
       - Кому ты нужен? - не скрываясь, паясничал дьявол. - В каждом из твоих друзей есть коренная страсть: деньги, любовь, а у тебя? Вот моя невеста: в России ее окружали сумасшедшие, и здесь она себе нашла как раз такого!
      
       Саша резко вскинул глаза, но стерпел и спросил:
      
       - Почему ты боишься меня?
      
       Дьявол пропустил вопрос, горестно подпер кулаком щеку и сокрушенно заметил:
      
       - В тебе есть широта, но нет закала личности. Идеалисты бесполезны!
       - Идеалисты придумывают веру - ты боишься их, потому что сила не в
       характере, а в духе. А мне многое мешало... раздвоенность... денег я хотел, у костра говорили. - Он посмотрел на Седого, тот мигнул. - А весь кабак, что ты учинил... ты мне помог. Священник сказал, что твое зло превратилось для меня в добро. А ведь у тебя была добрая цель, - неожиданно докончил он.
       - Ты забыл, кто я? - изумился дьявол. - Даже сильные гибнут от моей руки, как твоя мать, - он подло подмигнул. - Конечно, ты со мной сочетался, видел чудеса.
       - Может, чудо для того и случилось, чтобы я переменился...
       - Ты не переменишься! - крикнул тот убежденно. - Как ты можешь идти впереди своего отца?
      
       У Саши захрипело в груди:
      
       - Не верю... - Горло пересохло, язык отяжелел, его глаза, блуждая по сцене, нашли белого ангела и остановились на нем.
       - Мы с тобой одно - дитя мое, и с мамой, Александрой. Она эликсир начала - любила меня без памяти!
       - Твоими руками... - шепнул он.
       - Ее, человечьими руками! Сама искала выгоду, огромные деньги. Человечья корысть прикончила мир. Имя корысти - твоя мать! Две тысячи лет после Христа я хотел погубить мир и не мог, а вот теперь ты и твоя мать - верующие, добрые люди - сделали это за меня! Ты - мой друг, мой лучший помощник, спаситель моего дела - я тебя бла-го-да-рить должен! Мы с тобой дальше пойдем: ты деньги Грегу отдал?
       - Я Клуб не начинал!!
       - Нет на земле дела с хорошей, настоящей наживой, куда бы не потекли огромные деньги, даже если точно известно, что оно принесет всем огромное несчастье! Каждый в нем участвует и каждый несет личную ответственность, ангел-Саша, - так происходят все катастрофы на земле! Знаешь, как они назвали спектакль? - ликуя, крикнул он. - "Последнее Совершенство"!
       - Кто же это?.. - выдавил тот.
      
       Дьявол обвел руками:
      
       - А это - они! Бессмертный человек стал совершенством, значит у него больше нет горизонта: он - Конец мира!
      
       Едва его губы выговорили эти слова - задник с нарисованным Городом заволновался, замерцал слоистыми и загадочными переливами. Что-то двигалось по всему пространству. Саша начал подниматься, зная, чувствуя: еще секунда и что-то произойдет. Став одним звенящим, напряженным целым, он впился глазами в крылатую фигуру ангела.
      
       "Это спасение", - кто-то сдержанно сказал в его голове. Он содрогнулся.
      
       - Ты давно уже мой! - взвизгнул Седой, сверкнув глазами.
       - Я пойду в Его руки.
       - Что ты хочешь для себя, сын дьявола?!
       - Веры...
       - Сын дьявола ищет Бога??
       - Тебя разрушить - эту цель я искал и нашел!
       - Поищи в другом месте! Взнуздай мне бледного коня и подержи стремя!
       - Дьявол, для тебя Бог - единственная страсть, другое-то ты постиг!
       - Какая диалектика, - тот заюлил, затомился. - Сейчас все погибнет!
       - Значит, преображению поможешь ты! Ты - орудие в руках Бога, ты только часть Божьего замысла, и все, что ты можешь сделать, ты делаешь для Него!
       - Это я погубил людей! - взревел дьявол. - Навсегда!
       - Нет, пока у них не изменятся мысли!
      
       В этот момент с задника начал спускаться огонь.
      
       - Ты виноват! К Нему тебя не пустят!
       - Там ждут именно меня!
      
       Огонь охватил задник, пробиваясь алыми потоками, словно ладонью - красной полосой заливая Город!
      
       - Боже, возьми меня, но сокруши зло! - напрягая все силы духа крикнул Саша, и свет померк, и все пропало...
      
       Он содрогнулся и почувствовал под ногами деревянную палубу - корабль воздушной птицей летит над горящим пространством, наверху дрожат паруса, на них тонны соли и помет птиц. В руках у него штурвал, он капитан измученных душ, тех, кто спит, думая о ней, кто стонет, тоскуя о ней, - о желанной земле. О фантоме, заставляющем двигаться, о неведомой надежде. Они наполнены ею: у них есть руки, ноги, даже головы, но они ни на что не годны, все переполнено единственной страстью.
      
       - Ты взял штурвал, а что ты можешь предложить людям? - думал он, не удивляясь тому, что с ним происходит. Сегодня, как и вчера, он перестал понимать, жив он или уже нет... - Если ты можешь держать штурвал еще немного, то впереди нас ждут Ревущие Сороковые, Господи, благослови! Не обойти, не выровнять курс, мы попали в тот самый ветер, конец которого в нашей ничтожной смерти. - Ты о Сороковых? - А, может, о других... Ты только преклони ухо...
      
       Ты и раньше думал о ветрах и течениях, о быстроте превращений иллюзий в чудище, когда твой усталый парус скользил не туда, куда ты хотел. Как и другие, измученные поиском дороги на воде, схватившие в толчее надежд ветер новой, бессмертной жизни, обманувшиеся, восхитившиеся его свежей, яркой струей, мы помчались чужой дорогой туда, куда нам не надо. Желали стать Последним Совершенством, где бессмертие - это полная остановка, рубикон... и больше нечего хотеть, и не к чему стремиться... Как молод и самонадеян был твой голос, а смех был лучший помощник для выставления отметок другим - с ним было не устоять твоей жалкой барке: все твои сокровища, скопленные годами и бережно сложенные для баланса в трюм, были малы, чтобы удержать на плаву - стихия все разнесла в клочки. Но ты хорошо запомнил то, что пропустил по болезни в школе: нет ничего страшнее, чем неистовство первичных величин... В той бездне было не то, что ты знал и любил: ты не проходил курса ярости бесчеловечной хватки - никто не учил тебя перекусывать чужие вены, подлизывая горячую кровь. Ты мерял бешенство воды гремящим сердцем, зная, что не по тебе справиться с неумолимой силой - нет у тебя ни хитрости, ни сноровки. Тогда ты узнал: нет могущественней бездны, чем бездна человечьих желаний! Бессмертие остановившихся душ... Господь знает: если душа распалась - ей больше не нужно тело.
      
       Если наш корабль обвалится в пучины этих широт, и я наверняка потеряю здесь большую половину команды, все, что припасено в глубинах корабля, навсегда останется со мной: последняя волна прикончит нас вместе. Если я сумею справиться с минутной слабостью мокрого паруса, больше похожего на измученное полковое знамя, я выведу мой корабль из полосы увлекающих нас ветров. Кровь в наших жилах, зараженная свирепым гноем зла, не успев вспыхнуть, остынет и очистится, и мы еще раз разминемся со смертью.
      
       Тогда я поведу их по сиянию воды, по сиянию звезд не по дороге бессмертия тела, а в путь к земле Золотого руна, той, что может поднять в путь. Я придумаю ее в дороге, на ходу, зная, что спасение только в ней, я всех увлеку за собой! Найти Руно - подняться на высоту жизни, от которой пойдут все помыслы и творения. Незаконченное чудесным образом обретет форму, недодуманное станет мыслью, а упущенное превратится в совершенное. Найти Руно - родить себя - себя завершить из малой части, умножить в себе целое...
      
       Едва он подумал это, свет расширился перед кораблем, и он увидел золотое сияние повсюду. Все пространство, вода и земля наполнились глубоким покоем - корабль пересек границу места, которое он искал...
      
       Свет на одном дыхании уходил вверх, вздымая храмовый купол небес, завершая его высоту солнечным диском. Облака горели слюдяными переливами неба, посылая вниз кипящие шпаги лучей. По их граням небо сползало синими бликами, летело вниз, в облака, клубилось и вновь поднималось к раскрытым наверху белым парусам. Там, словно в переборах куполов и арок, надутых крыльями ангелов и облаками, в глубоком воздухе виднелось лицо, само становясь переполненным светом. Саша не мог разглядеть эту высоту, не мог понять ее и постигнуть, он только чувствовал расширяющуюся легкость - один огромный неизъяснимый смысл, пропускаемый им раньше, но сейчас вошедший в него.
      
       - Прими свое Начало... - зазвучал чей-то голос.
      
       Он не мог ответить. Впечатления, сложенные в его сердце, не были разделены названиями, точным словом - он не знал, чем он владеет, потому что не умел это назвать. Свившись в единый комок, как бесплотные духи, накопленные чувства ждали произнесенного над ними. Смысл вещей ждал названия и мысли о себе. И пришло Слово, и все подуманное, пережитое по-другому зазвучало в Сашиной душе... Как будто с наступлением тьмы поднятые в небо крылами ангелов души нерожденных детей стали возвращаться на землю, ища обетование. Тяжелая благодать Божьего смысла коснулась его родившегося сердца, оно расширилось, обрело способность видеть символы и знаки. Торжественной, невыразимой болью наполнилась душа, как слезы о горячо желанном во сне... Охватив это новое чувство, Саша повернулся и оглядел все вокруг - корабль, как храм, вплывал в море нешуточных слов, значение которых обещало жизнь...
      
       - Она существует, - думал он, - земля без зла - истоки и питание наше, несомненная твердыня всего, точная в своем воплощении почва душ наших. И в день, когда ветер станет счастливым, в прекрасном крике - "Земля!" - мы откроем ее не умом и знанием, а духом и прозрением - свою неповторимую, свою желанную Твердь...
       - Нет! Искупи свою вину! - прогремел тяжелый гневный голос, свет раздался в стороны, и дьявол тучей поднялся над кораблем. - На тебе грех твоей матери!
      
       Саша вцепился в штурвал. Ему казалось, что он крикнул, но в мыслях прозвучали его слова:
      
       - Я от бессмертия отказался... если все изменят свой дух - изменится судьба!
       Дьявол рассмеялся, взвился над водой, раскинув руки так, что его черный плащ охватил воду, небо и корабль между ними:
      
       - Я опять помогу им остаться людьми!
       - Я хочу тебя остановить!
       - Попробуй! Творить Он мне не дал, а человеку позволил... - Скривившись, он надменно бросил: - Так сотвори - сделай что-нибудь лучше, чем я!
      
       Сашу ударил озноб и, в ужасе от своей догадки, он прошептал:
      
       - Я возьму твою вину на себя... Ты, наконец, должен уйти! Я верую, что Он сжалится... Погибни со мной для другой жизни!
      
       Тот резко отвернулся, тучи тяжело сгустились, поднялись, закрыв его голову, мачты корабля, небеса и громовыми раскатами повторили его голос:
       - Трагедию смерти превращаешь в жизнь?!
       - Ты сам надеялся на это, - Саша тяжело и страшно изменился в лице, - ты меня сотворил для искупления... своей судьбы... - Он перестал чувствовать себя, словно все кончилось, встало. - Вся боль твоя со мною, и потому ты не отходишь от меня.
       - Судьба не бывает новой...
       - Новой может быть смерть. - Он с отчаянием отвернулся и медленно проговорил: - Не бойся... ты замыслил меня и надеялся. И я не откажусь, я здесь с тобою... Прими новую судьбу.
       - Я даже не могу сгореть в этом огне, - дьявол охватил быстрым взглядом поднимающиеся к небесам всполохи - Слово обо мне Он оставил там, в Начале... Он не хочет менять! И твоя жертва бессмысленна! - остервенившись, в ярости крикнул он. - Ты натолкнулся на законы жизни, которые тебе неизвестны!
      
       Едва раздались эти слова, корабль вспыхнул, огонь плеснул, ударил дьявола, но не пролетел сквозь него, а заполыхал на плаще, обагрив его кровавыми языками. Тот страшно закричал, властно бросив на пламя руку, но огонь превратил черный цвет плаща в красный, бушующим заревом поднялся до головы, и дьявол, пылая, упал на Сашу. Столб огня охватил корабль.
      
       - И ты, - в долю секунды успел подумать Саша, - натолкнулся на законы жизни, которые тебе неизвестны! Но все по вере твоей!
      
       Белый ангел у кровавой стены, грозно пламенеющей огненными струями, ожил. Он медленно повернул лицо и поднес к губам трубу. Вмиг взлетели стеклянные стены небоскребов, в клубах раскаленного дыма мешаясь со вздыбленной землей, и распались мириадами осколков, в которых отразился Великий Город. Страшно закричали люди. Вспыхнуло все разом - вода и камни, небеса и твердь! Белый ангел трубил у огненной стены!
      
      
      
      
      
      

  • © Copyright Бонч-Осмоловская Марина Андреевна
  • Обновлено: 08/02/2018. 616k. Статистика.
  • Роман: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.