Босс Валерий
В тени метафоры - криминал

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 25/10/2004.
  • © Copyright Босс Валерий
  • Обновлено: 17/02/2009. 174k. Статистика.
  • Новелла: Детектив


  • В ТЕНИ МЕТАФОРЫ

    В. Босс

      
       Большие деньги зарабатывать легче, чем маленькие. Эту истину Илья Зароков давно осознал и теперь подумывал о другом. Ведь очень большие деньги зарабатывать еще легче! Однако влезть на самый верхний этаж, где все так легко, не удавалось, и Зароков в безуспешных попытках ободрал в кровь свой оптимизм, но надежды, правда, не оставил.
       Неужели высшие силы препятствуют? Рискуешь, осторожничаешь, соглашаешься, отказываешься, -- обязательно невпопад! Прямо наваждение какое-то. Может, сдаться и положиться на волю Бога? Но из этого известно, что выходит. Набожный еврей как-то -- положился, сидя на крыше во время наводнения. Одна лодка к нему подплывает, другая, третья -- а он твердит: плывите, мол, далее, меня Господь спасет. Вода подымается, а он молится и свое талдычит: что мне ваша лодка, когда помощь обещана свыше. Так и утонул бедолага. Затем предстал, естественно, пред Господом, а тот как заорет: "Я ж те, блин, три раза лодку посылал!"
       Эта мудрость занозой сидела у Ильи в голове, и он без раздумий прыгал в каждую подвернувшуюся ладью. Но потом выяснялось, что челнок плывет не туда, что у него нет паруса или пробоина ниже ватерлинии, -- одним словом, что-то не складывалось, и надежды не оправдывались. Вот так безрезультатно покатавшись на попутном транспорте, он, в конце концов, решил лодку сделать сам, задумав инсценировать грандиозный уголовный спектакль. Когда и как зародилась идея, он бы не смог, пожалуй, объяснить. Но, как бы там ни было, дикий план возник, созрел и овладел его помыслами. Скрытые пружины пришли в действие в тот самый вечер, который потом он не раз вспоминал. Дело было так.
       Пышные хоромы задыхаются в табачном дыму, бренчит гитара "Была бы шляпа, пальто из драпа", пестрая компания, семиголовым драконом сидящая за столом, прихлебывает шампанское и закусывает соленым огурцом. По правую руку от Ильи -- Федор Штык, майор, начальник милиции. Здесь он, разумеется, в другом качестве, в другой форме. Потрепанная кожанка гасит его служебные амбиции, и он чувствует себя вполне на своем месте. Слева на стуле ерзает неугомонный Яхья Самсуилов, которого зовут когда как: Ухья, Юхье. То ли имя располагает к вариациям, то ли физиономия порождает соблазн. Масляные глазки суетливо бегают, кому бы, дескать, услужить. Иногда даже кто-нибудь брякнет "е мое", а Яхья на всякий случай откликается. Еще за столом: Рита, Провизор, Резо и Миша Бляхер, -- этакий многонациональный дракон, более мужик, чем баба.
       Посреди застольного тарарама Зарокова что-то потянуло за язык, и он запустил свой план в действие экспромтом. Месяц думал, прикидывал, а момент старта выбрал наугад, по вдохновению.
       -- Значит так, -- пробасил Илья, и его глаза вспыхнули хмельным озарением, -- есть такой профессоришко, Николай Рубцов, который может решить все наши проблемы. А, Яхья?
       -- Ваша прявда, -- угодливо откликнулся тот, -- Рюбцов все может. Папа жена ошень большой шеловек.
       -- Тесть, что ли? -- вынырнул из полузабытья Федор. -- Так зачем дело стало?
       -- Он мьожет, -- колоритно передразнил Яхью Зароков, разрезая густым басом общий галдеж. -- Надо -- чтобы захотел, -- отчеканил он уже своим голосом.
       -- Велика проблема, -- зевнул майор, напуская на себя вид матерого волка, -- купим, запугаем.
       -- Прятивагаз тебе, Федя, аденем и няпугаем, -- свалял дурака Илья. На правах шефа он позволял себе передразнивать Яхью, но никогда не снисходил до фривольных модификаций имени, за что Самсуилов был ему страшно благодарен. -- Так зяпугаем, Яхья, как думаешь?
       Понятие иронии Самсуилову было неведомо, и на любой вопрос он отвечал серьезно.
       -- Не получися, Илия Рубенович, -- осклабился Яхья. -- Рюбцов ошень сильная, ошень смелая. Дэньги ему не на-ад, должьность не на-ад. Хулиган целый взьвод один ряз тя-ак морд ня-абивал -- мне их жя-алк било.
       -- Тогда бабу ему подсунуть, -- встрял неведающий сомнений начальник милиции. -- Фотокарточек нашлепаем во всех ракурсах. Тут этот козел и захочет нам помочь, чтобы картинки к законной кобре не попали. Как, Рита, изобразишь ракурсы, а?
       Илья глянул на готовую взорваться Риту и поспешил направить симпозиум в более конструктивное русло.
       -- Не то говоришь, Федя, -- скривился он. -- Рубцов нам нужен не на один раз. Надо устроить спектакль. Чтобы ему показалось, будто он фундаментально вляпался, а мы все знаем. Есть идеи?
       Задача была воспринята как занимательная игра. Идей было много, и постепенно стал вырисовываться довольно коварный сценарий. Рита охмуряет Рубцова, крутит роман, потом где-нибудь на даче подсыпает ему в бокал некую гадость, чтобы отключился до утра, -- подбор микстуры возлагается на Провизора, -- в это время ее обливают телячьей кровью, присобачивают к груди ручку ножа -- одним словом, гримируют под покойницу -- медицинское сопровождение опять-таки за Провизором. Профессоришко утром продирает зенки и смекает, что совершил убийство. Тут появляется Федя и делает ему подарок, предлагая спрятать труп в лесу. Остальное идет как по маслу -- зятек капитально на крючке.
       -- Я для Риты такую травку заварю, -- довольно потирая руки, подал голос Провизор, -- даже пульса не будет. Можно на сутки в землю закопать. Совсем другой эффект получится.
       -- Не слишком тебя заносит? -- возмутилась предполагаемая на роль актриса.
       -- Спокойно, Рита, -- громыхнул шеф, -- твое дело сорок пятое. Мы решаем, ты исполняешь.
       -- Выпьэм за успэх, -- весело ухнул Резо, считая, что дело в шляпе. -- А ты пачэму нэ пьошь? -- оборотился он к Яхье.
       -- Рюмк пляхой. Ньос тюда не пьомещается.
       -- Приэзжай ко мне Грузю -- у мэня такой кубок эсть, хоть галаву акунай.
       -- А шо у тэбю ишо эсть? -- в том же ключе пропел Миша Бляхер и чуть не вывихнул язык.
       -- Всо эсть! -- обрадовался Резо. -- Дом балшой. Баран... нэ сащитаэшь. Ишо быков, -- тут он молча стал шевелить губами и загибать пальцы, потом встрепенулся и огласил результат: -- быков сэмь чэловэк.
       -- Ладно, -- улыбнулся Илья, -- вернемся к нашим баранам. Кстати, Миша, как твое мнение?
       -- План никуда не годится, -- с видом эксперта отреагировал тот. -- Чушь собачья. Как можно вообще планировать, когда мы не знаем, как этот, как его -- Рубцов, будет себя вести. Что он станет делать, когда очухается? С какой стати согласится на пару с Федей закапывать? А если ему взбредет выдернуть нож из трупа?
       -- Какого еще трупа? -- взвилась Рита.
       -- Это легко организовать, -- перебил ее Провизор, технический интеллект которого охватывал любую механику, от мордобоев до гироскопов. -- Надо взять ножичек с выдвижным лезвием и утопить лезвие в рукоятке. Он дернул, лезвие вжик, предохранитель щелк, и с острия полилась свинячья кровь. Вот и вся уголовная хроника.
       Всерьез, разумеется, эту галиматью никто не воспринимал, но каждый старался сыграть роль как можно натуральнее.
       -- А что будет потом? -- не унимался Бляхер. -- Куда девать Риту? Надо же закрутить фиктивное следствие или настоящее. Пропажу без вести...
       -- Рыту нада зарэзать. Натурална зарэзать, и вэсь проблэм. Выпьэм за успэх.
       -- Интересная мысль, -- задумчиво промычал Зароков. -- Да ты не расстраивайся, -- улыбнулся он в сторону Риты, -- мы потом хорошо заплатим.
       -- Закапаэм и заплатым, -- хохотнул Резо. -- Выпьэм за успэх.
       -- Вы дошутитесь, -- поежилась Рита. -- Снимайте лучше кино без меня.
       -- Хватит, -- скривился шеф, -- давайте серьезнее. Как в самом деле среагирует этот хмырь на появление Феди? А, Яхья?
       -- Рюбцов ошень смелая. Убиот Федю и зякапает их вьместе.
       -- Сгинь, синоптик, -- беззлобно ухмыльнулся майор.
       -- Ладно, -- вздохнул Илья, -- сейчас ничего путного не выйдет. Разработка сценария поручается Мише.
       -- Определите канву, -- засопел Бляхер.
       -- Канва уже определена. Рита подсыпает снотворное этому швондеру. Команда -- состав подобрать -- разукрашивает ее к утру, приспосабливает ножичек, Семен делает целебный укольчик...
       -- Мумифицирующий, -- вставляет кто-то с ехидцей.
       -- Утром швондер продирает глаза... -- не обращая внимания, продолжает шеф.
       -- А ну как он проспит трое суток? -- зубоскалит Бляхер.
       -- Я излагаю канву, -- недовольно морщится Зароков. -- Детали с Провизором. Подберете дозу, проверите на собственной шкуре. Так вот, -- продолжает он, -- утром швондер продирает глаза и думает: "Вах, что я наделал!" Тут появляется Федя...
       -- Как же он узнает, когда появляться?
       -- Я излагаю схему, -- напоминает шеф. -- Так вот, появляется Федя, предлагает труп закопать, и концы в воду. Едут в лес, закапывают...
       -- Чистая утопия, -- не выдерживает Бляхер. -- Где тут логика? Швондер же не дурак, да и дурак сообразит. С какой стати начальник милиции добровольно идет в соучастники? Какой ему резон?
       -- Ох, Миша, ты всю работу хочешь сделать моей головой. Логику надо изобрести. Например, так. Рита с самого начала преподносится как жена Федора, которая тянет из него жилы. В результате Федя оказывается благодарен швондеру, с одной стороны. С другой -- не хочет огласки. Все-таки неприятно: собственная баба трахается с кем попало. Кому захочется выступать на суде свидетелем в такой роли? Есть логика?
       -- Ну, -- неохотно мычит Бляхер.
       -- Дальше разыграете липовое следствие. Все!
       -- А куда потом денем Риту? -- не успокаивается Миша.
       -- Зарэжэм, -- вставляет Резо и плотоядно крякает.
       -- Ох, здесь столько хомутов, -- мямлит под нос Бляхер. -- Проще в самом деле зарезать.
       На этом обсуждение, естественно, не заканчивается. Очень уж увлекательная игра. Возникают бесчисленные "а если". А если Рубцова кондрашка хватит, когда глянет на окровавленный труп? А если он заявит в милицию? А если, а если, -- и нет им конца. Но рассуждать интересно, даже уютно как-то. Дело опасное, но страха нет. То ли потому, что игра, то ли потому, что вместе. Ведь коллектив великая вещь. Говорят, что люди туда прут валом для объединения усилий. Чистая ерунда. Всяк лезет в коллектив, чтобы избежать личной ответственности.
       И они самозабвенно играют, пока вдруг каждой драконьей голове не приходит мысль: игра ли это? Больно уж команда правдоподобно усердствует. Неужели всерьез? Но даже если всерьез -- так и пусть. Не я эту кашу заварил, -- думает каждый. Но нет, конечно, побалагурят и угомонятся. А уж если... -- так не я же самое слабое звено в цепи. Даже Рита несмотря на перспективу закапывания улыбается про себя: посмотрим, у кого кишка тоньше, кто первый дрогнет.
       Так или иначе, но ветер сомнений начинает гулять по головам. Между тем к игре возвращаются на следующий день, потом еще, еще, -- и от сомнений головы устают и начинают просто играть, не задумываясь о том, что не всякую игру можно прервать в любой момент. Вон Россия до сих пор играет... Семиголовому дракону, конечно, проще -- у России очень уж инерция велика. А здесь: Илья с Федей перемигнулись -- вот игре и конец. Только где поставить точку? На стадии обсуждения или перед самым финишем?
      

    * * *

      
       Жизненный путь Николая Рубцова был заминирован осенней скукой. Мина взорвалась шут его знает когда, с тех пор и тяготит душу вокзальная атмосфера: все кругом снует, вертится, а тебя, как свечу, съедает напрасно прожигаемое время. Скука, разумеется, вещь сугубо внутренняя, этакий мучительный способ восприятия мира. Все в экстазе, а ты в трансе. Ровно как сейчас: банкет -- Гизо защитил купленную диссертацию, -- всем удовольствие, радость, а ему -- тоска. И сидит Николай на стуле тяжелой гирей, глушит марочный коньяк и матереет мало-помалу. Публика уже хороша, а у него -- ни в одном глазу, опрокидывает лишь бокал раз за разом и что-то хмыкает себе под нос на чересчур восторженные тосты. "Главная идея Гизо а-апладатваряет мировую науку", -- витийствует Черемшин -- друг Рубцова и продавец диссертации. "На его бы идею хороший презерватив", -- со смаком бурчит Николай, подцепляя вилкой кусок осетрины.
       Наконец, объявлен перерыв, банкетный зал вибрирует сочной мелодией, публика танцует, а Николай тет-а-тет с бутылкой "Энисели" по-прежнему сидит за столом.
       -- Э-э-э, Никаляй Аньтонович, -- подсаживается к нему Яхья Самсуилов, -- пьасматри какой дьэвушк! -- кивает он на симпатичную блондинку.
       -- Отстань, Юхья, -- кривится профессор, -- я не по этому делу.
       Вот тебе и "нет телепатии" -- среда другая, а коверканье имени то же самое. К тому же эти ученые -- чистые изверги, так и норовят при нем помянуть всуе поросячью тематику. А ведь Яхья жаждет услужить не только Христу, но и Магомету.
       -- Ох, какой дьэвушк! -- обреченно всхлипывает Самсуилов, неумело цокая языком, -- жьена началник милиции.
       К этой девице Яхья пытается привлечь его внимание уже во второй раз. Неспроста это, -- мелькает блеклой тенью ленивая мысль. Она плясала неделю назад на вечеринке у Яхьи. А потом строила глазки -- Маргарита, кажется, -- вспоминает Рубцов, и где-то между пупком и потолком возникает ощущение предопределенности и уголовного душка. Аналитический ум, разумеется, отметает странные ощущения и подталкивает руку за следующей бутылкой.
       -- Ухья, ты чего привязался со своей девкой? -- тихо басит Николай.
       -- Я, Никаляй Аньтонович, видел, как она на тебя смьотрел. А ишчо началник намек гаварил. У него любовниц. Жьена мешает.
       -- Так ты сводник? -- ухмыляется Рубцов.
       -- Никакая сводник, -- не в меру переполошился Яхья, -- Што вижу, то гаварю.
       -- Ох, Юхье, е мое, -- выдохнул Николай, -- давай лучше выпьем.
       Банкет между тем снова вспыхнул речами, звоном бокалов и чавканьем аспирантов, пытавшихся натрескаться впрок. От Рубцова в третий раз потребовали тост. Он напомнил байку о престарелом султане, у которого с молодой женой никак не получалось, потому что слуга плохо светил. А у слуги вышло -- когда поменялись местами, -- потому что султан светил как надо. Так выпьем, дескать, за научного руководителя Черемшина, который освещает молодому Гизо путь в науку.
       Родственники диссертанта чуть не заплакали от умиления, прямолинейно оценив силу комплимента. Рубцов же через некоторое время дернул на посошок и направился к выходу. По дороге заглянул в сортир, потом вышел на улицу -- а там уже Маргарита у его авто.
       -- Не подбросите, Николай Антонович? -- сконфуженно улыбнулась она.
       -- Садись, коли не боишься с пьяным за рулем.
       -- С пьяным даже интереснее, -- улыбнулась фея, удобно устроилась на переднем сидении и выжидательно замолчала.
       -- Куда ехать? -- буркнул Рубцов, заводя мотор и включая габариты.
       -- Покатали бы, а? -- смущенно пробормотала Маргарита.
       -- Ну, ты даешь, девочка, -- опешил Николай.
       -- Тогда извините, -- стушевалась она и взялась за дверную ручку.
       -- Сиди уж, белокурая, -- вздохнул Рубцов. -- Поехали кататься.
       Ночную езду он и сам любил, особенно в полной тьме, без этих фонарей.
       -- Может, за город, а?
       -- Не люблю я активных баб. Сиди тихо.
       Маргарита в ответ загадочно улыбнулась. Дальше ехали молча. Мягко шуршали шины, уютно светился приборный щиток, а за окном мелькали улицы какого-то чужого мира -- сказочной и таинственной выглядела ночная Москва. Потом фонари кончились, и машина нырнула в густую темноту, как батискаф в пучину океана. Навстречу побежало выхваченное фарами дорожное полотно, и стало накатывать ожидание неизвестности.
       -- Скажи-ка мне, девочка... -- тихо произнес Николай, прочищая горло легким покашливанием и нарушая мягко жужжавшую тишину.
       -- Меня Ритой зовут, -- охотно откликнулась "девочка".
       -- Чита-брита, чита-Маргарита, ва-ай, -- запел себе под нос Николай. -- Так чего вдруг, Рита, ты на меня глаз положила?
       -- Вот положила, -- как-то неуверенно пробормотала она. -- Влюбилась, неделю назад. Теперь по ночам во сне вижу.
       В ее голосе возник неестественный наигрыш, но он ведь появляется не только, когда врут. А если признание делают через силу? То-то и оно. Самовыражаться мало кто умеет -- больше петуха дают.
       -- Складно разыгрываешь, -- усмехнулся Николай, прикуривая сигарету. -- И чего ты хочешь? Честно говоря, влюбленных баб я очень не люблю.
       -- Не бойтесь, -- улыбнулась она. -- Мне от вас ничего не надо. Прокачусь вот раз, а потом вспоминать буду всю жизнь.
       -- Что ж, для воспоминаний я еще гожусь, -- закряхтел Рубцов, сворачивая на проселочную дорогу.
       Прикатили в лес, стали меж сосен и застыли в неловкости. Как-то сразу выяснилось, что Рубцов ничего не хочет, и разговор не клеится. Она всхлипнула -- он осторожно погладил ее по щеке.
      

    * * *

       Закутавшись в плед, Илья сидел у камина. Уютно потрескивающий огонь помогал противостоять одолевавшему чувству одиночества и потустороннего беспокойства. И откуда, скажите на милость, приходит временами этот детский беспричинный страх? Конечно, ночь, конечно, ветер гудит в дымоходе, да еще недобрая слава этого загородного дома, будь он неладен. Но неужели только в этом дело?
       От неожиданного скрипа входной двери внутри что-то оборвалось, однако, увидев входящую Риту, Илья облегченно вздохнул:
       -- Тьфу ты, черт.
       -- Оригинально ты меня встречаешь, -- улыбнулась гостья. -- Я не вовремя?
       -- Да вовремя, вовремя, -- смущенно пробубнил Илья, неловко вылезая из пледа. -- Напугала ты меня.
       -- Темень-то какая.
       -- Темень фундаментальная, -- согласился Зароков, приходя в себя и зажигая керосиновую лампу. -- Опять, гады, электричество вырубили, -- пояснил он.
       -- Какие гады?
       -- Какие гады? -- закряхтел Илья, шаря в размороженном холодильнике в поисках съестного. -- Абстрактные, Рита, абстрактные. У нас так устроено. Кругом одни гады, а кинешься искать -- ни одного нет, -- он вытащил из холодильника охапку пакетов и понес на кухню. -- Помоги лучше собрать на стол.
       Плоды кулинарной суеты уничтожали молча. Наконец, по-ораторски откашлявшись, Илья как-то неловко выдавил из себя:
       -- Разведка донесла, Рита, что ты втрескалась.
       -- Ох, Илья, втрескалась. По уши.
       -- И как же теперь, план насмарку?
       -- Почему? Для тебя я сделаю все, что скажешь. Но ты подумай, -- тут она заметно воспламенилась, ибо настал момент сказать то, ради чего она сюда пришла, -- кому все это нужно? С Николаем я вас познакомила. Вы даже подружились. И он вам поможет, если, конечно, захочет. А если не захочет, так его никто не заставит. Согласен?
       -- Согласен.
       -- Но тогда зачем эта комедия? Если Николай, не дай Бог, почувствует даже крохотные признаки шантажа, он встанет на дыбы.
       -- Погоди, Рита, -- деликатно возмутился Илья. -- Здесь и намека нет на шантаж. Мы лишь идем на маленькую военную хитрость, чтобы завоевать его дружбу. Причем безо всякого обмана. Без обмана потому, что я искренне хотел бы спасти его от большой беды, даже рискнув своей жизнью. Но у меня нет такой возможности. Не хватает беды. И чтобы не ждать у моря погоды, мы эту беду изобретаем. Вот и все.
       -- У тебя это выглядит невинным розыгрышем. А вдруг...
       -- Он крепкий мужик, -- быстро вставил Илья, -- выдержит.
       -- Хорошо, но что будет дальше? Или меня собираются "проста зарэзать"? Объясни, что ты планируешь. Что будет потом?
       Это был трудный вопрос для Зарокова, поскольку, как ни странно, он сам не имел представления, что будет дальше. План оккупировал его помыслы в незавершенном виде, и финишная прямая не только не попадала в поле зрения, но всячески противилась любым попыткам ее осмыслить и спрогнозировать. "Там будет видно", -- таким ответом удовлетворялся Илья, для Риты же он подготовил более оптимистичную формулировку:
       -- Потом будет счастливый конец, как в любой сказке. На следующий день я признаюсь Николаю в розыгрыше.
       -- Ты меня считаешь круглой идиоткой? -- расстроилась Рита.
       И Зароков долго объяснял, что считает ее умнейшей женщиной, понимающей гораздо больше, чем она выставляет напоказ. Все, Рита, -- игра. Розыгрыш -- игра, серьез -- игра. А людей сближают пережитые эмоции, неважно как добытые, в правде или во лжи. Тебе, милая, кажется глупым и несоразмерным, что семь человек месяц трудятся ради минутного розыгрыша? Так это простейший иррациональный путь к дружбе. Я просто хочу некоторую долю испытаний сконцентрировать на коротком промежутке. Дружбу ведь углубляет не время, а то, чем оно наполнено: совместные переживания, преодоление препятствий, -- и никакой роли не играет, естественно они возникли или по умыслу. Ты думаешь, что игрушечные действия имеют меньшую цену? Целесообразность нужна? Как сказать. Рыцарь, который тащит бивень мамонта к очагу возлюбленной, конечно, поступает целесообразно, практично. Но любит-то она его за другое. За то, что он прощает, хвалит, шутит, ускользает. Нуждается в ней, гладит ее, щекочет. Ласка вроде бы эфемерна и призрачна, но она гораздо сильнее груды накопленного скарба. Жалость и сострадание мелькнут дрожащей слезинкой и тут же тают, уходя в небытие, но именно они переворачивают душу. Дарить надо цветы, а не электротовары. Пылесос, он и есть пылесос. А цветы -- это уже другой этаж бытия. Ах, тебя интересует, почему никто не знает о финале моего плана? Я им не доводил до сведения. Лучше будут играть. Режиссура вещь тонкая.
       Илья говорил, говорил... -- и Рита постепенно успокаивалась. Дело, конечно, было не в аргументах. Для женщины вообще аргументы не играют роли. Она все определяет по тембру голоса и по интонации. Ты меня любишь? -- Да. -- Ты меня любишь? -- Да. -- Ты меня любишь? -- в сотый раз спрашивает она. -- Да-а-а, твою мать! -- следует ответ. И ей все ясно. Частично, конечно. Поэтому она спрашивает еще и еще, пока не убедится в искренности. Он-то, бедолага, думает, что она спрашивает об одном и том же, а она просто стучит по камертону, пытаясь убедиться в чистоте звука. Выражение глаз, улыбка, отсутствие напряжения, -- вот что главное. Аргументы же что? Их можно найти для обоснования чего угодно. Так что женский способ выяснения истины не так плох, как это представляется с чисто логической точки зрения.
      

    * * *

      
       Мужская логика в данном месте, конечно, требует разъяснений, ибо самые простые и естественные вопросы остаются без ответа. Во-первых, что это там такое выясняет Рита, когда надо было бы поинтересоваться другим: куда она может ввергнуть любимого человека? Ведь по началу повествования вполне надежно можно судить о том, что компания у Ильи отнюдь не законопослушная и ничего хорошего от Рубцова ей не потребуется. И если, девочка, ты действительно втрескалась, то зачем пилишь сук, на котором сидишь? Во-вторых, детка, что это у тебя за отношения с Ильей, которые ты ставишь выше всего остального? Одного она любит, а для другого, видите ли, сделает все, что тот скажет. Нонсенс! В-третьих, кто такой Илья, черт возьми? Что это за человек, который сам на себя не похож? То он выглядит бандитом, то -- черепашьим эмбрионом.
       Ответы на первые два вопроса довольно просты. Во-первых, содействуя дружбе Ильи с Николаем, Рита абсолютно уверена, что тем самым она оказывает услугу не столько первому, сколько второму, ибо Илья представляется ей Робин Гудом, который дарит счастье близкому окружению. Права ли она -- другой вопрос, и каждый на него даст свой ответ. Во-вторых, она обязана ему по гроб жизни -- он вылечил ее сына от смертельной болезни. Как? Опять же другой вопрос, который затрагивает "в-третьих", упираясь в некий барьер.
       Дело в том, что в жизни Зарокова была тайна, о которой лучше бы не говорить, дабы не подрывать доверия к сюжету. Однако пустить изложение "в обход" здесь еще хуже, поскольку тогда нарушается логика событий.
       Короче говоря, аномалия, то есть тайна, образовалась давно, в детстве. Отца Ильи убили на войне, мать скончалась немного позже от чахотки, и стал он обыкновенным беспризорником. Живописать его несчастья нет особой необходимости, поскольку сокрушающая сила людского горя хорошо известна. И вот как-то голодный, больной, избитый -- он решил умереть. Не осталось больше сил тянуть лямку. Как жить, если вся жизнь -- одна сплошная боль. Он заполз в подвал, лег на сырой каменный пол и стал умирать. Мысль о том, что проще утопиться или броситься под поезд, ему даже не приходила в голову. Он абсолютно был уверен, что можно просто лечь и умереть. А для этого достаточно лишь вытечь из нестерпимо ноющего тела. Он лег и стал перетекать в окружающее пространство.
       Медленно так, без натуги. Вот уже не ясно даже, где он. То ли в подвале, то ли подвал в нем. Слезы льются и становятся неотличимы от капель на потолке цементного склепа. Впалые щеки делаются чужими, а весь мир -- своим, и где ты -- невозможно понять. Протуберанцы сознания из центра боли растекаются во все стороны. Пустота густеет, сохнет, раскаляется, и все вибрирует дрожащими образами, как будто отражается в неспокойной воде. Вселенная чахнет и возрождается, и снег из пепла, и свет из безмолвия. Сознание ширится за горизонт, проглатывая бесконечность, и ты растворен, потерян, везде есть, но нигде тебя нет. И вертится неподвижная карусель, и звучит молчаливая мелодия, и благоухает свет, и сверкает запах, и курлычет журавлем чернокожий шаман.
       Так ли все было в точности -- ручаться трудно, да и пересказать немыслимо. С достоверностью лишь можно утверждать, что Илюшу обнаружили через три дня в коматозном состоянии и еле выходили. Последнее утверждение, правда, до некоторой степени условно, поскольку до сих пор не ясно, умер он тогда или нет. С точки зрения ЗАГСа он остался жив, но сам Илья склонялся к другой версии. Ему казалось, что собственная движущая сила исчезла, а в теле поселилось нечто чужое. Мир стал выглядеть иначе, временами сильно искривлялся, появлялись отчетливые видения, а сам Илья большей частью не отдавал себе отчета, где же он, собственно, сосредоточен. Иногда смотрит на муравья, и вдруг ему кажется, что он и есть этот муравей. Прямо-таки отчетливо кажется, изнутри себя муравьем ощущает. В эти моменты тело самого Ильи становилось как бы необитаемым и замирало в ступоре. А еще -- тягучая мысль, которой можно наклонить ветку, повернуть облако, дернуть кого-нибудь за ухо. Но горючего для удивления перед таинственными феноменами совершенно не осталось. Он даже ни разу не пытался разобраться, в самом ли деле ветка наклоняется или это только кажется. Для него вообще "происходит" и "кажется" слились воедино.
       По совокупности указанных причин Илюша большей частью пребывал в состоянии транса и отчуждения, а потому выглядел сильно "пришибленным". Добрые люди взяли его к себе в сельскую глушь вместо сына и души в нем не чаяли, чего нельзя было сказать об остальной деревне. Особенно откровенны были местные пацаны. Выйдет Илья на речку -- ватага сорванцов тут как тут: свистят, улюлюкают, обзывают -- но издалека. Руки, конечно, чешутся -- однако подойти почему-то боязно.
       Холодная война продолжалась до осени, то есть до школы. Там уже, волей-неволей, вошли в более тесное соприкосновение и вскорости решили придурку хорошенько накостылять. Бьют же, как сами понимаете, не просто так, а по какому-нибудь плану. Преамбула была довольно убога. Илью окружили и пустили в круг еще одного парня, который день и ночь стучал ребром ладони по деревяшке и считался крупным специалистом по джиу-джитсу. Хлопец напыжился и легким ударом руки поломал заранее приготовленную тоненькую дощечку. "Ну?" -- возликовала толпа, адресуя вопрос недоумку. "А этот можешь?" -- кивнул Илья на телеграфный столб. Сказано это было до того просто и естественно, что публика не прыснула со смеху, как можно было бы ожидать, а напряглась и замерла. У Ильи же как-то само по себе в глазах потемнело, побежала рябь, очертания предметов задрожали, и стало все вокруг рыхлым, хлипким. Он взмахнул рукой, дикий вопль потряс окружение -- и столб рухнул, как подкошенный, чудом никого не придавив.
       На следующий день все поговаривали, что столб сильно подгнил и к вечеру бы, мол, так и так завалился. Втихаря ходили смотреть и с болью для собственного мировоззрения отмечали, что гнильцы нет и в помине, а бревно лежит будто перерубленное гигантской саблей. Торец в месте перелома странно оплавлен и в темноте светится. Подсознанию было ясно, что произошло чудо, сознание же, в особенности изъеденное ржавчиной материализма, долдонило свое: столб подгнил, а место перелома какой-то шутник запилил и смазал фосфором. Когда же практичный дед Ермолай пустил столб на дрова, и у него взорвалась печка, многим стало ясно, что никакого чуда не было -- столб заминировали немцы, для чего в свое время перепилили и, видимо, плохо склеили.
       Однако, как бы там ни было, Илья превратился в живую легенду. Пацаны добивались его дружбы, а бабки при встрече судорожно крестились, вздымая очи к небу.
       Жизнь между тем шла своим чередом. Чудеса время от времени происходили сами по себе, но Илья их творить совсем даже не пробовал. Выглядит, конечно, странно, но по здравому размышлению вполне естественно. Это кому удается высунуться немного из себя, рвется Туда изо всех сил, отведав крохи потусторонней загадки. Илья же был настолько Там, что задача у него была совсем другая: вернуться Сюда -- погрузиться в тело, фамилию, освоить незнакомые правила игры, стать, наконец, похожим на всех. Ученье давалось нелегко. К семнадцати годам он все же преуспел и поступил в университет.
      

    * * *

       Студенческая жизнь помогла устранить мелкие недоделки, и Зароков вполне надежно замаскировался под нормального человека. В какой-то момент он стал настолько нормален, что его потянуло обратно. Начал пробовать чудить сознательно. Гипнотизировал, пророчил, исцелял -- и убедился, что не всегда все получается. Возникало впечатление, что через него действует какая-то высшая сила, и лишь в случае, когда ее неведомые намерения совпадают с его желаниями, кажется, будто чудеса творит сам. Это вызывало некоторое разочарование, которому все же сопутствовало очень существенное и приятное обстоятельство. Если таинственная сила выбрала тебя в качестве инструмента, то уж она заботится о твоей сохранности. Наказывает тебя, бросает на произвол судьбы, но всякий раз встает грудью, как только появляется реальная опасность. Берегут, видимо, инструменты не только Здесь, но и Там, в чем Илья постепенно уверился на все сто, и стал чувствовать себя в полной безопасности. Представляете? Ходит себе раскрепощенный, независимый, ничего не боится.
       Короче говоря, приобрел Илья в определенных кругах славу уникального экстрасенса, который может все. Не всегда, но все. Слава, однако, была какого-то неудачного свойства, ибо средств к существованию не давала. И пришлось Илье идти обычным параллельным путем. Выучили-то его на экономиста, вот и вынужден он был вкалывать на ниве политической экономики. С тоски начал потихоньку выпивать, стало еще хуже. С женой -- конфронтация, с деньгами -- разногласия. Просил взаймы даже у высшей силы, но безрезультатно. Однако Сила все-таки помогла. Опомнилась, видимо. Помощь, правда, была своеобразная. Встал как-то Илья опохмелиться, а на кухне -- привидение.
       -- Эй, мужик, -- скривился Илья, -- ты чего тут сидишь?
       -- Меня зовут Ганс, -- ответило приведение. -- Я тебе буду служить.
       -- Это хорошо, -- удовлетворенно икнул Зароков. -- Сгоняй-ка тогда, Ганс, за пивом.
       -- С кем это ты тут разговариваешь? -- возникла заспанная жена.
       -- Да вот чекушку уговариваю, -- зевнул Илья, -- отдать содержимое.
       -- Допьешься ты до чертиков, -- заключила половина и направилась в ванную.
       Ганс за пивом не пошел и опохмелиться не дал.
       -- Ты сволочь, Ганс, а не слуга, -- сокрушался Илья, превозмогая головную боль.
       -- Тебе виднее, -- закряхтело привидение, брезгливо выливая четвертинку в раковину.
       Зароков оказался в ежовых рукавицах. Ганс появлялся нерегулярно, служил редко, больше командовал. Запретил пить, велел бросить работу и заняться бизнесом.
       -- На криминальный путь толкаешь, божий выродок? -- возмущался Илья.
       -- Не так страшен черт, как его малюют, -- отвечал ангел.
       \bigskip Деваться было некуда, и Зароков двинулся по другой колее. Собрал коллектив автомехаников и организовал автосервис -- в лесу под открытым небом. Завезли несколько бочек антикоррозийной бурды, построили блиндаж, набили его запчастями, -- и дело потихоньку начало раскручиваться. Гаишники превозмогали любопытство за небольшую плату, и бизнес развивался ко всеобщему удовлетворению без особых помех. Через пару лет подвели электричество, соорудили ангар, установили подъемники. Все, естественно, делалось "за бутылку". Ангар, правда, обошелся дорого -- ящик водки, -- но Илья не особенно расстраивался, поскольку верные люди говорили, что такая штука в Америке стоит миллион долларов.
       Единственная проблема -- с налогами. Некому платить. Но потом, слава богу, нашлась организация. Однако ультиматум рэкетиров вызвал у Ильи легкое чувство протеста. Он уже привык обходиться без уплаты налогов, притерпелся -- и потому пошел выяснять отношения. Пошел без оружия и без тени сомнения, но Ганс, видимо, крался по пятам, ибо после дебатов дюжина бандитов была вынуждена уйти на пенсию по инвалидности. Учиненный разгром произвел в уголовном мире эффект атомного взрыва, и молва в два счета превратила Илью в гранитный утес с непререкаемым авторитетом. Бандиты шли к нему за советом, пытались услужить, но он твердо держался за свое маленькое дело и не желал сворачивать с пути честного предпринимателя.
       И тут вдруг, трах-бах, перестройка! Кооперативы, рыночные поползновения, приватизация -- свобода! Хотя, простите, до свободы была еще тюрьма. У Высшей Силы образовалась, видимо, надобность побывать в Сибири, и она на недельку лишила его ума, чего оказалось вполне достаточно. Испытывая трансцендентные -- слово-то какое, не выговоришь -- угрызения совести, Илья сдуру перевел крупные суммы денег в разные государственные фонды. Тут, естественно, закрутилось следствие, поскольку большевики меценатов просто не переваривают, и оказался Илья тютелька в тютельку в той самой Сибири, где, надо полагать, Гансу было поручено кое-что утрясти. Ганс действовал очень коварно. В заключении, как хорошо известно, отношение к новичкам вполне благожелательное. Ну, гальюн заставят почистить, ну, почки отобьют, но так, слегка. В самом крайнем случае -- глаза вилкой... А тут? Тут Ганс с помощью невозмутимой рожи Ильи такой огонь на себя вызвал, то есть на Илью, в силу собственной невидимости, что впору было подключать к обороне Кантемировскую дивизию, да и то лишь с мизерной надеждой на успех. Но Ганс справлялся сам. Бедные зэки сбивались в кучу, как бараны, становились на колени и слезно каялись во всех смертных грехах. Весь криминальный океан вздыбился, пришел в движение, заплатил, где надо, и самый справедливый в мире суд тут же, то есть через год, реабилитировал мецената.
       Зароков вернулся к разбитому корыту, выкопал деньги, а тут, как мы уже говорили, трах-бах, перестройка, -- и он стал, что называется, отмывать капитал. Мыть долго не пришлось. Создал несколько кооперативов, провел несколько махина..., то есть манипуляций, -- и недвижимость приобрела официальный статус. Далее возник соблазн заработать хорошие деньги, но не тут-то было. В экономической сфере царил такой бардак, что любое дело застревало в самом начале. Ковать железо пока горячо -- бросились болтуны и дилетанты. Тебе, генацвали, нужен вагон кирпича? -- Нужен. -- По рукам? -- По рукам. Они бьют по рукам и расходятся: один -- искать вагон кирпича, другой -- деньги. В таком духе заключались почти все договора. Каждый пытался влезть посредником в какую-либо цепочку. В результате большинство цепочек состояло из одних посредников, которые генерировали холостой торговый ажиотаж.
       Тем не менее Илья умеренно процветал, ворочал миллионами, подкармливал друзей, а влезть этажом выше -- не получалось, как и было оговорено с самого начала. Что же касается Ганса, то в дела он почти не лез, однако изредка все-таки помогал, особенно в гуманитарной сфере. С Ритой тогда помог. Та пришла в слезах и стала на коленях просить за сына.
       -- Хорошо, -- буркнул Зароков и вопросительно взглянул на Ганса.
       Божий выродок недовольно поморщился, но в больницу все же пошел. Там приблизился к умирающему пацану, откинул одеяло... Рита, увидав, что Зароков сбросил одеяло взглядом, поняла: остальное дело техники, и на радостях грохнулась в обморок. Через час парень встал и до сих пор, тьфу-тьфу, жив-здоров.
       А найти вот Ритиного мужа, пропавшего без вести, Ганс почему-то отказался наотрез.
      

    * * *

       Что бы такое соврать? -- со скрипом думал Николай, обливаясь прохладным душем. Надо смыться -- с Ритой договорились пару дней провести на даче, -- а где взять благовидный предлог? Мнимые командировки, банкеты, похороны, новоселья, -- все уже перепробовано и скомпрометировано. А тут еще жена накануне вечером нанесла упреждающий удар:
       -- Имей в виду, Коля, завтра у мамы день рождения. Так что -- никаких рыбалок, на которые ты ездишь в белоснежных рубашках. И вообще, -- она тяжело вздохнула, -- за последний месяц все твои друзья получили по три квартиры, похоронили всех родственников, причем некоторых по два раза, -- она еще что-то хотела сказать, но махнула рукой и ушла на кухню, опасаясь нарваться.
       На него ведь нарваться легче легкого. Он же, гад, оправдывается не в целях самозащиты, а исключительно для твоего душевного комфорта. И чуть что -- прет напролом. Один раз выскочил на минутку за сигаретами, а вернулся через три часа. Возвращается, видит: жена в окно глазеет, взглядом его испепеляет. Поднялся на лифте, звонит, ключ забыл, -- раз звонит, другой, третий. Она же проучить его надумала. Дескать, пусть обратно спустится и с газона на коленях прощения попросит. Красивая идея, не правда ли? В памяти по ассоциации всплывают серенады, бельканто, сомбреро... У Николая были другие ассоциации, поэтому он сделал два шага назад для разбега, выдох "ха!", удар -- вырванные с мясом петли утробно крякают, и дверь плашмя грохается об пол. Он спокойно берет инструмент и, не спеша, принимается за реставрацию. Тяжелый человек, одним словом, -- с ним в Ромео и Джульетту не поиграешь.
       Конечно, вы догадались, что Рубцов дверь высадил давно, когда еще жили у него. Теперь обитают у тестя -- здесь дверь танком не вышибешь. Как, кстати, тесть попал на самую верхотуру? Нормальный мужик, честный, не дурак. Разве ему там место?
       -- Как же ты, Андрей Кузьмич, в партийные вожди вышел? -- говаривал Николай с искренней обидой на Господа Бога, который хорошими людьми маскирует пакостное дело.
       -- А-а, -- вздыхал Андрей Кузьмич, прекрасно понимая подоплеку вопроса, -- дураком был, увлекся, не вник, а они проморгали. Теперь маленько поумнел, но поздно...
       -- Что поздно?
       -- Все поздно, -- опять вздыхал тесть, и у него надолго портилось настроение.
       Вот такой папаша был у Рубцова. Ничего мужик все-таки, -- мелькает у Николая. -- Только что бы такое соврать? Вода тем временем струится по телу, но душ удовольствия не доставляет. И так, между прочим, всегда. Какое может быть удовольствие, когда не удается присутствовать в том, что делаешь? Ты здесь, мысли там -- так и живешь.
       -- Да, забыл сказать, -- брякнул Николай за завтраком. -- Сегодня состоится ядерный взрыв, еду на испытания, пригласили возглавить комиссию.
       Жена чуть не задохнулась от такой наглости.
       -- Какой взрыв, -- завопила она, -- когда объявлен мораторий. Какое отношение ты вообще имеешь к ядерным взрывам?
       -- Да пошутил я, -- рассмеялся Николай. -- Просто в Дубне предлагают крупный хоздоговор. Нельзя упускать. Надо ехать. Дня два, не более.
       Она, конечно, не поверила, однако в перепаде правдоподобия точку опоры потеряла и сникла. Поканючила, разумеется, но в конце концов угомонилась.
       С Ритой договорились встретиться прямо на даче, и Рубцов, не торопясь, ехал один по хорошо знакомой дороге, пытаясь собрать в кучу свои разрозненные части. Однако мысли запихнуть в автомобиль не удавалось -- они расползались в разные стороны, нигде не находя покоя. Его вообще последнее время гложет какая-то смутная тревога. Откуда она, из-за чего? Конечно, любовница при наличии семьи порождает дискомфорт, но здесь что-то другое -- трудно сказать что. Знакомство, пожалуй, странное. Запрограммированное, что ли. Плюс -- вранье. То она представляется женой этого Штыка, потом играет отходную, но дача в конечном итоге оказывается все же Фединой. Компания странная, хотя и симпатичная -- особенно Илья, -- но душок уголовный над ними витает. То ли манеры, то ли обрывки разговоров, то ли лукавые глаза, -- но что-то вызывает беспокойство. Не потому, кстати, что Николай относится с опаской к людям из другого теста. Нет, здесь что-то иное. Похоже, словно они ведут с ним какую-то игру. Неужели Рита может его продать? Чушь, разумеется. Однако иногда такую ахинею несет -- не знаешь что и думать. Часто врет. Но почему? По привычке или с умыслом? Сегодня зачем-то приплела день рождения сына. А Павлик-то, Николай хорошо помнит, вылупился под Близнецами. Сейчас же появление на свет отмечают Девы. Да и парень загорает где-то в санатории на Кавказе, -- зачем тогда ломать комедию с фиктивным днем рождения?
       На даче при виде заждавшейся феи сердце защемило, и недовольство схлынуло, словно его и не было. Рита была обмякшая, беззащитная... День промелькнул незаметно. Вкусно пообедали, сходили в лес за грибами, а вечером сели за праздничный стол. К этому времени в Николае опять стала зарождаться настороженность и подозрительность. Что-то не так. Рита сама не своя, отвечает невпопад, взгляд отсутствующий. И вообще, все происходящее кажется иносказательным и символичным, как будто обыденность закрутилась по какому-то плану. Двое сидят за столом, разговаривают, перемигиваются, но все, как в кино или во сне, плывет мимо, каждый жест полон необъяснимого смысла, и никак не удается взглянуть на сцену изнутри самого себя. Наконец Рита идет на кухню и приносит оттуда два бокала шампанского, один ставит перед собой, другой -- перед Николаем, и предлагает выпить за любовь.
       -- Какую гадость ты сюда налила? -- непроизвольно спрашивает Рубцов, потом держит паузу, внимательно изучая свой бокал.
       И чем дольше длится пауза, тем большим смыслом наполняется вопрос. Для обоих. Николай постепенно начинает осознавать, что попал в точку. Рита же тушуется, краснеет и в конце концов во всем признается.
       Николай бесстрастно внимает подробностям пересказываемого сценария и не реагирует -- снаружи. Внутри же что-то ухает, мечется и не находит выхода. На ночь он подпирает входную дверь шкафом, проверяет решетки на окнах и ложится с намерением не сомкнуть глаз. Рита с чувством невыполненного долга мгновенно засыпает, а он, перемалывая раз за разом детали глупейшего замысла, прислушивается к шорохам и невольно вздрагивает при каждом неосторожном движении черной ночи, расползающейся во все щели. Водевильность и нелепость сценария странным образом остаются в стороне, а плохо управляемая мысль нагнетает в подсознание пугающую загадку. Не сходятся ведь концы с концами. А почему, собственно, они должны сходиться в розыгрыше? Или это не розыгрыш?
       Ночь между тем затаенно вздыхает, мягко обволакивает, и веки слипаются. Напряжение, однако, не уходит из тела -- съеживается, гаснет, но упорно перекатывается из одного места в другое. На втором этаже отчетливо вдруг слышатся крадущиеся шаги. Он вскакивает, обходит все комнаты, но нигде никого. Рубцов неуверенно ложится и сосредоточенно вслушивается, буквально ввинчиваясь слухом во все углы темного дома. Через несколько минут доносится неразборчивый шепот. Он опять вскакивает, мечется, но безрезультатно. Снова ложится, и снова приглушенный шепот вытаскивает его из-под одеяла, чтобы обмануть ожидания в очередной раз. Напряженное вслушивание превращается в пытку. Отовсюду мерещится скрип половиц, глухой лязг металла, едва различимый говор. Рита тем временем безмятежно спит, и он зарекается больше не вставать, но потом нарушает зарок еще сорок раз. Наконец, валится на кровать в изнеможении.
       Через некоторое время тишину вспарывает тихая мелодия, методично вклинивается в сознание, а потом проникает глубже, глубже. Сил нет выяснять источник звука, и Рубцов покоряется гипнотизирующему мотиву, погружаясь в глубочайший сон.
      
      

    * * *

       Утром Николая разбудила назойливая муха. Он ее вяло отгонял, не открывая глаз, потом укрылся с головой, но сон уже ушел, хотя мысль и память еще спали -- потому в черепной коробке было тихо, а в теле приятно. И вдруг в сознание ворвался вихрь болезненного воспоминания -- ночная беготня, неправдоподобная шутка, которую хотели с ним сыграть. Весь калейдоскоп подробностей промелькнул в один миг, Николай сбросил с головы одеяло и открыл глаза.
       Рита лежала рядом вся в запекшейся крови, из груди торчала рукоятка ножа. Предположение о декорации даже не объявилось -- росчерк смерти был очевиден. Николай приподнялся в кровати и оцепенел. Картина, которую он мысленно рисовал себе накануне, наяву оказалась гораздо страшнее и проще. И эта простота, как обыденность немыслимого, парализовала его.
       Из забытья Рубцова вывела та же муха. Он медленно встал с кровати, оделся и вышел во двор. Утренняя прохлада вернула сознание к жизни и направила думы по утилитарному руслу. Что делать? К этому бесконечно повторяющемуся вопросу, собственно, все мысли и сводились. Он присел на скамейку, мокрую от росы, и стал пытаться выйти из порочного круга. Кто же все-таки убил? Зачем? Как? Шкаф от двери пришлось отодвигать -- значит, в дверь никто не входил. Обошел дом по периметру -- все решетки на окнах целы. Пошел снова в дом и обнаружил, что толщина многих стен и перегородок от метра до полутора -- внутри явно можно гулять. Но как проникнуть туда? Где потайной вход? Подозрение вызывал расположенный на отшибе погреб. Дверь погреба без замка, но каменные стены внутри представлялись монолитными. Простукивание не помогало -- он пребывал не в том состоянии, чтобы уловить звуковые нюансы.
       Николай вышел на воздух, и его вдруг поразила новая мысль. На самом деле ничего особенного не произошло! Просто чересчур правдоподобная инсценировка! Его оглоушила кошмарная картина -- и он поверил. Чудовищный маскарад ввел в заблуждение. Рита же лежит жива и невредима.
       Он пулей влетел в комнату, застыл на миг у кровати и осторожно взял левую руку обезображенной феи. Пульса не было, рука -- ледяная. Но это ничего не значит! Рита что-то говорила о намерениях Провизора заварить колдовскую травку. Она, безусловно, жива. Да вот, собственно, и разгадка. Достаточно потянуть за рукоятку -- нож, наверняка, бутафорный. Он попробовал, но не тут-то было -- нож не поддавался. Сделав несколько безрезультатных легких рывков, Николай рванул рукоять изо всех сил и чуть по инерции не повалился на пол. Лезвие было в крови, на теле зияла отчетливая дыра. Но поверить в очевидное он уже не мог. В каком-то истерическом припадке он тормошил тело покойницы, пытаясь его усадить. Внутри что-то хлюпало, из раны текла багровая жидкость, а он безумно приговаривал: "Рита, очнись. Хватит. Я тебя заклинаю -- очнись!"
       Через некоторое время силы его покинули, он вышел и сел на пенек, весь перемазанный в крови. Мысли текли наперекор реальности. По сценарию скоро должен появиться Федя. Будет предлагать закапывать. Надо ждать. Черт с ним, доиграю роль до конца, а там посмотрим.
       Он так сильно ждал Федю, что тот в самом деле появился. К воротам подъехал громадный правительственный лимузин, звякнула щеколда на калитке, и майор Штык решительным шагом направился к Рубцову.
       -- Привет, Федя, -- пробормотал Николай.
       -- Ты что, свихнулся? -- услышал он в ответ. -- Не узнаешь?
       Николая будто пронзило молнией. Галлюцинаторный бред вдруг рассыпался, и он увидел перед собой тестя.
       -- Дед! -- ахнул Николай. -- Ты как тут оказался?
       -- Долго рассказывать, -- отмахнулся Андрей Кузьмич. -- Показывай лучше, что натворил.
       -- Там, -- односложно выдохнул Рубцов, указав рукой на дом.
       Тесть вернулся минут через десять.
       -- Мда! -- сказал он, вложив в междометие всю палитру своего недоумения. -- Зачем ты ее убил?
       -- Да она жива, жива! -- воспрял неожиданно Николай. -- Это просто спектакль, декорация.
       -- Э-э-э, брат, -- присвистнул дед, -- ты в самом деле чокнулся. Мертвее не бывает! -- отчеканил он автоматически, понимая, что зять аргументов уже не приемлет. -- Впрочем, рассказывай свою версию. Выговорись -- может, легче будет.
       Сбивчиво и непоследовательно зять рассказал все. Он мусолил второстепенные детали, зацикливался на несущественных подробностях, но в конце концов стала вырисовываться определенная картина. Она висела в воздухе, естественные вопросы не имели ответов, однако психическое здоровье зятя в глазах тестя было до некоторой степени реабилитировано.
       -- Одним словом, дед, кто-то против меня затеял непонятную хреновину, -- заключил Николай свое повествование и тяжело вздохнул.
       -- Скорее, против меня, -- задумчиво откликнулся Андрей Кузьмич.
       -- Все же, как ты узнал? -- без особого интереса спросил Николай, возвращаясь к изначальному вопросу.
       -- По телефону. Анонимный звонок, -- нехотя процедил тесть. -- Дал адрес. Сказал, что ты совершил убийство. Я взял охрану -- и сюда.
       -- Какую еще охрану?
       -- Они там, за воротами.
       -- А ежели сейчас нагрянет милиция? По такому же звонку...
       -- Охрана скрутит их в бараний рог, -- равнодушно пояснил Андрей Кузьмич. -- Только не нагрянет... Тут чувствуется замысел поковарнее.
       -- Хуже милиции сейчас ничего не придумаешь.
       -- Это по твоему разумению. Появись милиция -- и все точки над "и" будут расставлены, причем в нашу пользу. Исчезнет неопределенность, я нажму на все кнопки, тебя на полгодика определю в дурдом -- будто бы. Вот и вся любовь.
       Хватка и твердость тестя в пиковой ситуации поразили Николая.
       -- Не слабо, -- пробормотал он. -- Но что может быть хуже?
       -- Шантаж! -- с легким раздражением выдохнул тесть. -- Шантаж в условиях неопределенности. Как бы ни была плоха позиция, если она определена, концы всегда можно спрятать в воду. С теми или иными потерями, разумеется. А если все зависло... -- и он красноречиво цокнул языком. -- Да ты и сам знаешь, как шахматист, угроза страшнее исполнения.
       -- Так ты думаешь, дед, нас собираются шантажировать?
       -- На-ас, -- передразнил дед. -- Шантажировать будут меня.
       -- Пожертвуй тогда бестолковым зятем -- и никаких проблем.
       -- Не болтай глупостей, -- мягко пробасил тесть. -- Я не собираюсь жертвовать отцом внука, мужем дочки. Да и к тебе отношусь не хуже...
       В этот момент в доме явно хлопнула дверь. Оба вздрогнули. Николай вскочил в безотчетном порыве.
       -- Не ходи! -- решительно загородил дорогу Андрей Кузьмич. -- Боюсь, это продолжение спектакля. Надо сматываться. Чем быстрее, тем лучше.
       После небольшого препирательства они все же не смогли преодолеть любопытства и на цыпочках вошли в дом. Обследование ничего не дало. Они уже хотели ретироваться, как Николай вдруг вскрикнул.
       -- Нож! Я его оставил на тумбочке. Где он?
       -- Ты забыл. Пойдем, пойдем, -- почему-то зашептал дед, пытаясь увлечь зятя к выходу.
       -- Я помню совершенно отчетливо, -- не сдавался Николай.
       Тут раздался щелчок, и полилась тихая музыка, та самая, что мерещилась ночью.
       -- Де-е-ед, -- оторопело пробормотал Николай. -- Ты слышишь музыку? -- спросил он, и неуверенность окрасила блеск его глаз бликами умопомешательства.
       -- Вроде слышу, -- загадочно отозвался дед. -- Пелена только застилает глаза. Дурман какой-то... Газ пустили, что ли?
       Вскоре музыка стихла, пелена спала, и они вновь попали в реальность -- неизвестно лишь в какую.
       -- Надо закапывать, -- неожиданно бухнул Андрей Кузьмич.
       -- Ты же говорил -- надо оставить все как есть, -- апатично возразил зять.
       -- Я был не прав. Труп надо закопать. Сейчас только отправлю лишних свидетелей.
       Он сходил за ворота, дал команду, двигатели бесшумно завелись, и три автомобиля, мягко шурша колесами, увезли свидетелей.
       Рытье могилы отняло часа полтора. Труп спустили на палатке, закопали в пять минут. Воткнув лопату в землю, Андрей Кузьмич смачно крякнул и неожиданно объявил:
       -- Глупость мы спороли.
       -- Какую?
       -- Наверняка, нас засняли.
       -- Ты же сам говорил -- надо закопать.
       -- То был не я. Дурман какой-то накатил.
       В доме опять что-то грохнуло, и они, теперь уже оба решительно, бросились внутрь.
       -- Ищи, Коля, ищи, -- приговаривал тесть, ощупывая стены, шкафы, полки, -- где-то должен быть вход.
       Кропотливая работа успеха не приносила. Николай сел, задумался, потом взял трость и звезданул ею по зеркалу, вделанному в стену. За разбитым стеклом открылась черная пустота.
       -- Молодец, Коля, -- похвалил тесть. -- Только пусти меня вперед, -- азартно воскликнул он, доставая пистолет и плечом отодвигая зятя. -- И принеси фонарь.
       В кромешную тьму они нырнули без раздумья, и даже с каким-то чрезмерным энтузиазмом. Луч фонарика выхватывал голые стены, пол, ступеньки. По мере спуска энтузиазм испарялся, и появилась оторопь. Каменные стены подземелья наводили жуть. Кругом ощущалось чье-то присутствие. Чудилось затаенное дыхание, которое с каждым вдохом высасывало жизненную энергию.
       -- Пойдем обратно, -- прошептал Николай дрогнувшим голосом.
       В этот момент впереди мелькнул черный силуэт, выбитый из рук тестя фонарь звякнул о стену, и хлынувшая темнота мгновенно проглотила упавшего Андрея Кузьмича. Николай рванулся вперед, но тут же споткнулся, упал и почувствовал, как руки в мягких перчатках откручивают ему голову.
      
      

    * * *

       Глаза Миши Бляхера излучали загадку. Левую половину загадки обрамлял иссиня-черный фингал. Не в силах оторваться от затекшего глаза -- Илья горестно сокрушался.
       -- Как же ты, Миша, гад, так обосра-мился?
       Суть Мишиного донесения выглядела примерно так. Они с Провизором и Резо, как и предполагалось, притащились ночью к потайному входу, тому, что на склоне оврага. Луна, мля, светила не хуже солнца. Переться в подземелье загодя не хотелось, потому присели на полянке, а Провизора послали произвести рекогносцировку и отволочь на место разные аксессуары. Подошел тот к этой самой каменной плите, а полнолуние, мля, -- видно, что тебе днем. И вот Провизор -- будто на ладони. Лунный свет и фармазон с рюкзаком, то есть фармацевт -- прямо картина Пикассо. Мы -- как зачарованные. "Короче!" -- подстегивает Зароков. Короче, прямо на этой картине Провизора тюкнули палкой по голове и понесли. Мы, конечно, за кобуру, то есть ноги в руки и бегом. "Куда бегом?" -- взрывается Илья. Какая теперь разница куда -- все равно на пути оказался мент. Мы ему накостыляли -- при этом Миша любовно поглаживает синяк, -- но он, зараза, отвел нас в околоток. Резо до сих пор там, а я, хоть и с опозданием, но тут как тут -- докладываю обстановку.
       Внимая кривляниям Бляхера, Илья чувствовал, как почва уходит из под ног. Впервые в жизни он начисто одурачен и не понимает даже, как и кем.
       -- Провизор-то где сейчас? -- вздыхает Илья, сознавая бессмысленность вопроса.
       -- Провизору сейчас хорошо, -- юродствует Миша. -- Небось оформляется у Господа Бога аптекарем.
       А Провизору-то как раз оформиться не удалось, и он, несолоно хлебавши, очнулся в темном подземелье, где ему было, ох, как плохо. Ощупав разбитую голову, он затеял пробираться к выходу. По пути наткнулся на два тюфяка. Зажег лучинку -- один тюфяк оказался Рубцовым, другой -- незнакомым холеным мужиком. Привел их в себя на свою голову. Те оклемались и спасителя -- под караул. На воздухе, слава богу, разобрались и мирно разъехались.
       По дороге домой Андрей Кузьмич приобрел большой жизненный опыт. Добираясь на перекладных, пришлось пообщаться с народом, борьба за счастье которого входила в круг его служебных обязанностей. Метро повидал, наконец, -- раньше не удавалось. Но, переполненный впечатлениями, он все же рвался к расследованию. Амплуа детектива, видимо, было его тайной страстью.
       Дома переоделись, взбодрились коньяком и двинулись навстречу неизвестности -- каждый по своей дорожке. Колея Николая вывела к Зарокову. После сумбурного выяснения обстоятельств, оба с горечью осознали, что к разгадке не приблизились ни на йоту. Оба одурачены в равной степени, а кем и как -- непонятно.
       -- Илья! -- упорствовал Николай. -- Мы с тобой переливаем из пустого в порожнее. Ходим по кругу. Не надо перемалывать одно и то же. Остановись, подумай и скажи: кто тебе навязал этот дурацкий замысел?
       -- Не знаю. Сам придумал.
       -- Скажи тогда, что тебе кажется странным в этой истории.
       -- Все! Но самое странное, что я все время был в нужной фазе.
       -- В каком смысле?
       -- В прямом. Если бы все сводилось к одному моменту принятия решения -- что удивляться? Совпало -- и все. Но здесь таких моментов имелся миллион. В любое время можно было тормознуть, но я подогревал. Глупость и дикость замысла представлялась очевидной, как и всем, но сомнения ни разу не остановили меня. А ведь я должен был непрерывно вдохновлять компанию, подталкивать, иначе бы все заглохло. Они ведь поначалу играли, и убедить их -- стоило немалых сил. Замысел все время трещал по швам, но я постоянно был в фазе. Все время в фазе, а ради чего -- неясно. Это и странно.
       -- Выходит, замысел тебе навязали, как-то исподволь.
       -- Может быть.
       -- Чего-то ты не договариваешь, -- сумрачно заметил Николай, не любивший отсутствия логики, -- или мне, или себе, -- добавил он многозначительно.
       -- Наверно, -- согласился Илья. -- Пожалуй, я скажу тебе то, чего никому никогда не говорил, -- он надолго замолчал, видимо, засомневавшись, но потом решительно продолжил: -- Мне служит, как бы это выразиться, гномик или великан, дух или галлюцинация... Называй как знаешь, -- неожиданный поворот вызвал у Николая невольную ухмылку. -- Ты можешь улыбаться, но он стоит у тебя за спиной.
       -- Ну-ну, -- пробормотал Рубцов, машинально оглянувшись.
       -- Его вижу только я, -- пояснил Зароков.
       -- Конечно-конечно, -- поторопился отреагировать Николай, не находя разумных слов из-за ощущения неловкости. Настроение у него рухнуло в пропасть, и он кисло заключил: -- Выходит, я имею дело с сумасшедшим.
       -- Это как посмотреть, -- дипломатично возразил Илья. -- Ганс, подними-ка гостя за уши.
       Николай вдруг ощутил прикосновение чужих рук, уши затрещали, и адская сила подняла его вместе с запутавшимся в ногах стулом. Волосы встали дыбом -- сами. Такой шок, что и говорить, способен перевернуть мировоззрение. Но потрясения хватило ненадолго. Минут через пять Рубцов вздохнул и, потрогав горящие уши, резюмировал:
       -- Так ты, оказывается, гипнотизер.
       -- Это уже вопрос интерпретации, -- избегая дискуссии, сказал Илья. -- Только гипноз -- все же другое.
       Проглотить экзотическую пилюлю, конечно, было трудно, и в иной ситуации, быть может, Рубцов застыл бы пораженный на весь остаток жизненного пути. Но сегодня ему, раздавленному загадочным убийством, не до метафизики.
       -- Ладно, -- примирительно буркнул он. -- Так, может, тебя Ганс надоумил?
       -- Едва ли, -- вполне серьезно ответил Илья. -- Когда я задаю ему этот вопрос, у него рожа вытягивается, как у нашкодившей кошки.
       -- Это как раз и говорит...
       -- Это говорит о другом. Что-то произошло помимо его воли. То ли он недосмотрел, то ли не сумел.
       При этих словах воздух возле пустого стула задрожал, заструился, и там прорезались очертания живописного мужика с виноватой мордой.
       -- Тьфу ты, черт, -- вздрогнул Николай, и у него засосало под ложечкой.
       Разговор еще какое-то время покрутился вокруг Ганса, но ни к чему дельному не привел.
       -- Хватит, Илья, -- не выдержал Николай. -- Чертовщина, как видишь, не помогает. Давай все сначала.
       -- Что сначала?
       -- Искать зацепки, -- решительно заявил Рубцов. -- Ты обо мне не ведал, -- начал он новый виток. -- Кто тебя навел на мой след? Кто натолкнул на идею?
       -- Ясно кто. Наш общий друг с масляными глазками.
       -- Очень хорошо. Самсуилов -- зацепка номер один.
       -- Да брось ты. Там все было естественно.
       -- Когда дурят квалифицированно -- все выглядит естественно.
       -- Ну, допустим.
       -- Не допустим, а оглянись назад под этим углом зрения. Вспомни!
       Илья добросовестно начал вспоминать, и выходило, что Яхья в самом деле поминал тестя Рубцова несколько чаще, чем это бывает при отсутствии умысла. Кроме того, приводил мужика, который тоже вроде бы упоминал Андрея Кузьмича.
       -- Что значит "вроде бы"? -- бдительно воспрял Николай.
       -- Ну, косвенно, может быть, -- со скрипом ответил Илья, выказывая недовольство навязанной ролью. -- Короче говоря, точно не помню.
       -- А что за мужик? -- наседал Рубцов.
       -- Мужик как мужик, -- скривился Зароков, намереваясь поставить точку. Но потом подумал и решил быть до конца честным. -- Мужик неприятный. Хуже не встречал.
       -- Очень интересно, -- вставил Николай, подталкивая к расшифровке. Но Илья на поощрение не реагировал, пришлось понукать. -- Чем неприятный? Объясни!
       -- Надоел ты мне, Коля. Пристал как банный лист. Ну, какое отношение это имеет к делу?
       -- Сейчас все имеет, -- напирал Николай.
       Илья был не из тех, кем легко командовать, но упрямым козлом тоже не был. Поэтому он подумал, закурил и после второй затяжки ответил:
       -- Может, ты и прав. При воспоминании о том мужике рожа у Ганса прямо-таки сплющивается, и он прячет глаза. Нехороший признак.
       -- И все?
       -- Не совсем. В его присутствии я чувствовал себя как провинившийся школьник. Казалось, что он может сделать со мной все, что захочет.
       -- Так, может, сделал? -- повесил безответный вопрос Николай.
       Реквизитов мужика Илья, разумеется, не знал, но дело выглядело поправимым через Яхью. А пока они с дотошным остервенением продолжали перекрестный анализ выявленной парочки, чтобы подготовиться к завтрашнему допросу. Особенно усердствовал Рубцов, извлекая из памяти Ильи мельчайшие подробности, которые, выстраиваясь в ряд, начинали выглядеть весьма подозрительно.
       -- Ох, Коля, -- вздохнул под конец Илья, -- под каким углом смотришь, под таким и видишь. Нагородили мы с тобой...
       -- У нас нет другого выхода. Раз твой Ганс не хочет помочь, мы вынуждены изобретать версии и проверять их. До завтра!
       -- Погоди, -- остановил Илья. -- Давай Риту помянем.
       -- Ой, -- в неловкости поник Николай, переключившись на другую волну.
       Они выпили по одной, помолчали. Потом по второй, пусть, мол, земля пухом будет. А что еще скажешь? Однако, откупоривая пятую бутылку, разговорились и высказали все, до чего на трезвую голову не додумаешься.
      
      

    * * *

       Поутру выяснилось, что Андрей Кузьмич накануне тоже где-то надрался. А оно, известно, будь ты хоть трижды вождем мирового пролетариата, голова с похмелья -- раскалывается. Потому они хлебнули рассолу, кисло перемигнулись и разошлись.
       Николай явился к Зарокову с естественным вопросом:
       -- А если Яхья не расколется?
       -- Куда он денется, -- беспечно реагировал Илья. -- Наша с Гансом фирма веников не вяжет.
       Вскоре, однако, стало ясно, что Самсуилов куда-то делся. Пропал, стервец, смылся -- и колоться некому. Илья вызывал его к девяти, но уже десять, а жена говорит, что Яхьенчик укатил ночью в неизвестном направлении.
       -- Слишком медленно чешемся, -- загрустил Рубцов. -- Они следы заметают быстрее, чем мы рот разеваем. Где теперь зацепки?
       -- Ты, Коля, сильно огорчаешься из-за ошибочного представления о Вселенной, -- загадочно вымолвил Илья. -- Что мы, какого-то Яхьенчика не заменим? Проще пареной репы.
       Он вызвал жившего неподалеку Мишу Бляхера, занавесил окна, Николая усадил в угол и велел не мешать. Сам же включил магнитофон, который принялся тихо нашептывать заунывную мелодию вперемешку с шелестом трав, -- и начал погружаться в транс. Зрелище было не для слабаков. Илья подергивался, хрипел, изнемогал -- и его физическое напряжение овладевало окружающим пространством. Вырваться из затягивающей воронки было невозможно. Рубцов сопротивлялся как умел, но быстро убедился, что одолевающая стихия намного превосходит его потуги. Когда нервное напряжение достигло предела, Зароков стал пританцовывать, и Николай мимоходом для себя отметил, что сам всхлипывает и вздрагивает в такт задаваемому ритму. Бляхер же вообще трепыхался как отбойный молоток, и душу из него вытрясло, судя по угасшей физиономии, на самом старте.
       В какой-то неуловимый момент напряжение резко спало. Все облегченно вздохнули. Зароков приступил к делу.
       -- Теперь, Миша, ты будешь слышать только мой голос и подчиняться ему, -- прозаически заявил он. -- Ты -- Яхья Самсуилов. Как себя чувствуешь?
       -- М-мне стря-ашно, Илия Рубьенович, -- проблеял Миша, и Николай едва не захохотал -- настолько точно и колоритно была передана речь Яхьи.
       -- Почему тебе страшно? -- деловито осведомился Зароков, но у пациента глаза лезли из орбит, и он не мог вымолвить слова. -- Хорошо, -- сманеврировал гипнотизер, -- вернись во вчерашний день, -- физия медиума разгладилась и стала походить на фотокарточку Яхьи. -- Расскажи, кто тебя надоумил подсказать мне план псевдоубийства?
       -- Эта стря-ашный шеловьек, -- прошипел контактер, и глаза его снова наполнились ужасом.
       -- Кто он? Как его зовут? Где ты с ним познакомился? -- сыпал Илья вопросами, перемежая их паузами, но добиться ответа не удавалось. Яхья был напрочь парализован животным страхом. -- Ладно, -- переменил тактику Зароков, -- теперь, Яхья, ты -- Бляхер.
       -- Опять еврей? -- с веселым сожалением встрепенулся пациент.
       -- Опять и во веки веков, -- вскользь хмыкнул Илья, не желая отвлекаться. -- Меня, Миша, интересует человек, вынудивший Яхью заморочить мне голову. Ты видишь его?
       -- Да, вижу. Они беседуют.
       -- Пошарь-ка у него в карманах. Поинтересуйся документами.
       -- Но...
       -- Ты, Миша, человек-невидимка. Все будет в порядке. Смелее!
       -- У него четыре паспорта!
       -- Подожди минутку, мы приготовимся, -- Илья передал Николаю блокнот и карандаш, шепнув: пиши! -- Так, Миша, диктуй все данные по очереди. Не забудь прописку.
       Миша бодро диктовал, а Рубцов деловито записывал. Процесс сопровождала параллельная мысль: "Под гипнозом я или чокнулся?"
       -- Так, Миша, -- продолжал дирижировать Илья, -- теперь последи за этим четырехликим гражданином. Посмотри, где он работает.
       -- Я в большом зале. Он дает сеанс гипноза. Публика чахнет.
       -- Выметайся быстрее из зала, глянь на афишу. Что там написано?
       -- Маг и чародей Иван Чичерский.
       -- Мда, -- прогундосил Илья, -- этот Иван, насколько я помню, давал концерты лет десять назад, а потом пропал. Нарисуй-ка, Миша, его портрет.
       -- Но я не умею рисовать.
       -- Сейчас получится. Вот тебе фломастер, ватман на кульмане. Приступай!
       Миша в самом деле быстрыми и уверенными движениями заправского художника изобразил мужское лицо. Николай посмотрел и вздрогнул, рожа была неизвестна, но его почему-то прошиб озноб. Что-то знакомое мерещилось за кадром.
       -- Тот самый мужик, -- констатировал Илья. -- Ладно, Миша, посмотри, чем этот котяра теперь занимается.
       -- Вижу: лакает пиво.
       -- Не дури! Ищи что-нибудь существенное. Да поживей.
       -- Он идет в какой-то подвал.
       -- Дуй за ним.
       -- Но там... -- в голосе Миши появилась неуверенность.
       -- Вперед, Бляхер. Что видишь?
       -- Он одевает мантию, маску. Входит в громадный зал. Больше похоже на пещеру. Горят факелы, свисают сталактиты. Все в масках и красных балахонах. Звучит молитва или что-то вроде...
       -- Сколько там людей?
       -- Много... Я боюсь. Они меня заметили.
       -- Ты невидим.
       -- Но они видят меня.
       -- Черт с ними, пусть думают, что явился ангел. Наблюдай! Где это, кстати?
       -- В центре Москвы, под землей, -- здесь Миша поперхнулся, и его затрясло. -- С-с-сейчас\ldots
       -- Что?!
       -- П-п-появился палач. Они что-то говорят. Странно, я не разбираю что. Ведут жертву. Бедняга раздет, еле передвигает ноги. Его толкают на плаху. Н-не могу-у-у!
       -- Потерпи, Миша, успокойся. Ну?
       -- Главный что-то читает. Наверно, приговор. Все резонирует. Эхо мечется от стены к стене...
       -- Ну?
       -- Главный забирает у палача меч и вручает топор\ldots -- голос Миши срывается на фальцет, -- отрубленная голова катится к моим ногам, -- шепотом заканчивает Бляхер и начинает биться в истерике.
       -- На сегодня баста, -- спокойно говорит Илья. -- Ты, Миша, забыл все, что видел. Сейчас я беру гитару, и на первом же аккорде ты очнешься в прекрасном самочувствии.
       На первом аккорде Бляхер очнулся, а едва ли не на втором его спровадили.
       -- Ну как? -- спросил Илья, все еще не выпуская из рук гитару.
       -- Мне цыганка нагадала, -- начал Рубцов, -- что какой-то еврей обведет меня вокруг пальца, и я в результате загремлю под фанфары. Видно, настал момент.
       -- Брось. Это еще не тот еврей.
       Николай, конечно, бодрился, но по сути -- был в нокауте. Сеанс производил сногсшибательное впечатление. Плюс, не забывайте, предварительная подготовка с Гансом, после которой уши до сих пор давали о себе знать.
       -- Ежели ты, Илья, такой волшебник, то какие вообще могут быть проблемы с расследованием?
       -- Не так все просто, -- закряхтел Илья. -- Мы получили пока сырой материал, который нужно очистить от плевел. В добытой информации, скорей всего, много шелухи, ошибок, перегибов. Придется отсеивать.
       -- Жаль, -- разочарованно причмокнул губами Николай. -- А я-то думал...
       -- Вы все думаете, что я вам должен по щучьему велению, по моему хотению, -- с некоторым раздражением сказал Илья, которого клиенты не один раз ставили в положение не оправдавшего ожиданий. -- Не всегда все получается. В этом бедламе лезут наслоения, случайные выбросы...
       -- Да ты не расстраивайся, -- сочувственно засопел Рубцов. -- Если в услышанном есть хоть крупица истины...
       -- Крупица, безусловно, есть. По крайней мере, за Чеширского Кота я уверен. Тут Бляхер нас тютелька в тютельку вывел на центральную фигуру. Теперь надо искать.
       -- Так у нас есть адреса.
       -- Адреса как раз могут оказаться туфтой. Кроме того, нужно придумать правдоподобную версию, мало-мальски разумный план действий...
       -- Я попытаюсь навести справки через тестя.
       -- Давай, Коля, наводи. Я тоже обмозгую кое-что. Расходимся до семнадцати ноль-ноль.
       Дома Николая ждал удар. Тесть, заехавший пообедать с домочадцами, глянул исподлобья на зятя, ковырнул пару раз бифштекс, бросил вилку и решительно встал.
       -- Николай! Можно тебя на минутку?
       У себя в кабинете он долго ходил взад-вперед, мялся, потом неожиданно спросил:
       -- Коля! А ты не допускаешь, что убил сам?
       Вопрос был обставлен так, что ясно -- задан неспроста. Николай, конечно, растерялся и начал мямлить что-то невразумительное. Ни за что, мол. Никогда. Да и зачем? Тесть же буравил его глазами, усугубляя неловкую атмосферу.
       -- Хватит! -- взбеленился наконец зять. -- Что за идиотские вопросы?
       Тесть еще походил маленько, вздохнул несколько раз, будто перед прыжком, потом решил, видимо, что подготовка произведена, и перешел к делу.
       -- Сегодня утром, Коля, я получил пленку, -- он остановился, и было видно, что язык не поворачивается говорить дальше.
       -- Полиэтиленовую? -- не выдержал Рубцов.
       -- Видеопленку, -- продолжил Андрей Кузьмич, -- из которой абсолютно ясно, что убил ты. Встал ночью, взял нож и всадил его по самую рукоятку.
       Внутренность у Николая вдруг сжалась и полетела в пропасть. В подобной ситуации естественно ожидать сопротивления, неприятия информации. Николай же нутром внезапно ощутил, что это правда. Не может быть, но так оно и есть.
       -- Ты не страдал в детстве сомнамбулизмом? -- многозначительно спросил Андрей Кузьмич, но все-таки добавил: -- Не принимай близко к сердцу. Комбинированную съемку тоже нельзя исключать.
      
      

    * * *

       Андрей Кузьмич отбыл на службу принимать иностранную делегацию, а Николай заперся в своей комнате в угнетенном состоянии. Конечно, он не мог убить. Ни мотива не было, ни намерения. Но почему же тогда он животом, как говорят, чувствует... Какое-то смутное воспоминание бередит душу, словно тело откуда-то знает стереотип движения при ударе ножом. Откуда?
       Намаявшись вдоволь, Николай собирался уже податься к Илье, как раздался телефонный звонок. Он взял трубку и похолодел.
       -- Колюнчик! Вы зачем меня так глубоко закопали? -- послышался Ритин голос.
       Несмотря на шок Николай про себя отметил "Колюнчика", о котором вроде бы никто не знал кроме Риты. Тем не менее он взорвался непарламентскими выражениями вперемежку с угрозами.
       -- Не сердись, -- проворковал тот же голос. -- Я к тебе буду приходить по ночам. Мертвая!
       Трубка упала на пол, и перед глазами все поплыло. Через некоторое время он с трудом взял себя в руки и поехал к Илье.
       Зароков собрал всю команду и детально излагал план действий. Через час выезжаем прочесывать адреса, накрываем Чичерского -- и за город, а уж там он соловьем запоет. Как видите, план был предельно прост, но именно поэтому требовал длительных разъяснений. Благо, хоть Яхьи нет -- как выяснилось, лежит в больнице с загадочным нервным потрясением. Зато есть Федя, на которого возлагаются особые надежды, вернее, на его десантников -- на этих парней публика, конечно, смотрит всяко, но разные мнения выражаются едино: "гвозди бы делать из этих людей..." Одним словом, хорошие ребята, если надо кому шею свернуть.
       Рубцов дождался паузы и поведал свои новости. По поводу звонка из преисподней Резо неудачно пошутил, и тема была закрыта. А вот кинопленка... все ставила с ног на голову. Поразмыслив минуту, Илья тем не менее нашел правдоподобную интерпретацию.
       -- Все естественно, -- заявил он. -- Николая Антоновича, наверняка, загипнотизировали -- и его же руками... А, Коля?
       -- Может быть, -- скуксился Рубцов. -- Ночью я боролся со сном, но возникла дурманящая музыка, и я провалился куда-то.
       -- Этого не может быть, -- встрял всезнающий Бляхер. -- То есть загипнотизировать могли. Но в книжках по гипнозу пишут, что человека нельзя заставить совершить преступление. У него начинают вопить сторожевые пункты.
       -- Это пишут гипнотизеры без фантазии, -- недовольно пояснил Зароков. -- Нельзя заставить взять нож и убить. Но можно внушить, что ситуация игрушечная: кинжал бумажный, а человек -- манекен...
       Версия приобретала живые краски, и Николай хирел на глазах. Все говорили в один голос, что он в любом случае ни в чем не виноват. Его-де просто использовали как инструмент. Не виновата же чурка, что ею саданули кого-то по темени.
       -- Чурка нэ выноват, -- поддержал Резо, -- но эй тожэ болна, -- сострадательно добавил он.
       Философские дебаты постепенно утихли, трансформировавшись в разглагольствования утилитарного толка. В чем, дескать, замысел противной стороны? Рубцова загипнотизировали, Зарокова -- тоже вроде бы. В результате первую половину трагикомедии привели в исполнение чужими руками. Ну и что? Какова цель? Против кого направлен замысел?
       -- Разумеется, против Спиридонова, -- откликнулся Илья. -- Андрей Кузьмич такая фигура, ради которой не грех организовать любой концерт.
       -- Мой так нэ думаэт, -- выдвинул особое мнение башковитый Резо. -- Ныколай Тоновыча хочут сгубыт.
       -- Предлагаю Резо назначить тамадой мозгового центра, -- съязвил Бляхер.
       В назначенный срок двинулись по адресам. Ударная группа боевиков из пяти человек ожидала на улице в милицейском джипе. Федя был при полном параде, застряв психологически между официальным статусом фараона и приватным характером авантюры. Ему в операции отводилась главенствующая роль, что вполне естественно. Отвлекающий фактор всегда имеет решающее значение. Ваши-таки докумен-тики! -- щелкает каблуками государственная власть и берет под козырек, направляя мысли обладателя документов не туда, "куда" сама думает. А потом: пожал-те руки на голову, и -- по тундре, по стальной магистрали... Роль для Феди, сами понимаете, привычная, но сегодня ему что-то не по себе.
       Выехали кортежем из трех машин: милицейский джип, "жигуленок" Рубцова и "ситроен" Зарокова. Первые два адреса к успеху не привели, но определенный результат дали. Выяснилось, что по указанным Бляхером координатам действительно проживает некая личность под соответствующими фамилиями, которая, по описаниям соседей, имеет подходящие кондиции и напоминает Чичерского. Хуже было другое. Квартиры, по всей видимости, скрытно охранялись, и к ним прицепился хвост. Покружив по городу, но не избавившись от сопровождения, к третьему пункту назначения подъехали ровно в тот момент, когда Чичерский второпях выходил из подъезда, явно намереваясь побыстрее скрыться. Чуть сзади него шли три дюжих "мальчика". Опознание, естественно, произвел Илья, поэтому ничего не подозревающий Федя, как ни в чем не бывало, направлялся в подъезд, а его свита только вылезала из джипа. Зароков, понимая, что они сейчас разминутся, а там уже машина стоит на парах -- выпрыгнул из "ситроена" и рявкнул что было мочи, игнорируя всякую осторожность.
       -- Федя, бери его!
       Опытный Штык сообразил мгновенно. Пересчитал противника, оглянулся на своих ребят, вразвалку выползавших из джипа, мысленно перекрестился и с екнувшим сердцем нырнул в омут: ваши документы, мол. Ему, конечно, вмазали тут же, причем от всей души. Но время было выиграно. Десантники, истосковавшиеся по физическому самовыражению, такую варфоломеевскую пятиминутку устроили, что чуть не размазали по стенке не только охрану, но и Чичерского. Последнего в бессознательном состоянии затолкали в машину, не разбирая, где голова, где ноги, -- сами по коням, и деру! Делая спортивный разворот с места, Николай вдруг перед бампером увидал Риту! Сердце у него оборвалось. "Коля!" -- то ли прорвался сквозь шум, то ли почудился ее голос, но он в беспамятстве заломил крутой вираж, выскочил на тротуар и с ревом помчался на красный светофор. Его трясло, но гипноз участия в происходящем не позволял отвлечься.
       Неожиданно поднялась стрельба, однако обратного хода уже не было, и Николай, пригнувшись к рулю, сосредоточенно нажимал на газ. На заднем сиденье испугано сопел Бляхер, и переваливался на поворотах бессознательный Чичерский. Стрельба не отдалялась, и стало ясно, что это погоня.
       По уговору надо было ехать в загородный дом Ильи, но где остальные машины? Зачем сунули Чичерского ко мне? -- мелькнула мысль. -- А если очухается? Он же укокошит Бляхера в один момент.
       -- Тюкни, Миша, клиента по балде для профилактики, -- рекомендует Николай, протягивая гаечный ключ.
       -- У меня рука тяжелая, -- хорохорится Миша, но ключ на всякий случай берет.
       Погоня не отстает, но и не приближается. В вождении по городу Рубцов кому угодно даст сто очков форы. Другое дело за городом, там больше зависит от двигателя. Форсированная "девятка" дает почти двести -- будем надеяться, что хватит. Почему не сунули Чичерского в "ситроен", кстати? Скоро выезд на Рязанское шоссе, там ГАИ. Проскочу ли? Гаишники, на удивление, расступаются, будто мчится чрезвычайный и полномочный посол, а за ним правительство в полном составе.
       На шоссе в зеркало заднего вида становится видна погоня. Но в поле зрения попадают и "ситроен" с джипом! На душе легчает. Компаньоны сдерживают догоняющих, поливая их автоматными очередями. Преследователи явно не могут развить хорошую скорость. Одна "хонда" приближается к джипу и тут же летит в кювет, охваченная пламенем.
       Николай, включив дальний свет и непрерывно сигналя, маневрирует главным образом по встречной полосе. Чайники выезжают на обочину, останавливаются и переводят дух, задыхаясь от негодования.
       Но куда ехать? Погоня в пределах видимости -- так и вкатит следом в гости к Илье. Но даже если оторваться от них -- они могут знать адрес. Так что к Илье -- нельзя. Куда же?
       В этот момент "ситроен" играючи уходит от джипа и настигает Рубцова, обходя слева. Резо, сидящий рядом с Ильей, спешно открывает окно и протягивает скомканную бумагу. Николай тоже опускает боковое стекло и подхватывает трепещущее на ветру послание. В свисте ветра он угадывает голос Резо.
       -- Харашо катаэмся, -- улыбается тот.
       "Ситроен" сбавляет газ и присоединяется к десантникам. Рубцов, не в силах оторваться от дорожного полотна, передает бумагу Мише.
       -- Что там?
       -- Адрес и план, куда ехать.
       -- Хорошо, командуй, -- говорит Николай и в зеркало видит, как "ситроен" с джипом мгновенно разворачиваются поперек дороги, а экипажи выскакивают за обочину.
       Лидирующий "форд" таранит джип и вспыхивает. Остальные успевают притормозить, но их забрасывают гранатами. Дорога делает поворот, и финал остается за кадром.
       Чичерский неожиданно издает стон. Миша бдительно замахивается ключом, но тот снова затихает. Бляхер все же снимает шарф, и связывает пленнику руки.
       -- Не отвлекайся, Миша. Выводи на деревню. Как ее там?
       В обозначенный деревенский дом приехали через час. Дом пуст. Выгрузили Чичерского. Тот по-прежнему в отключке, но дышит. Связали покрепче. Затем наступило время томительного ожидания.
       Остальная команда прибыла к полуночи на каком-то трофейном "рафике". Все живы, но Провизор тяжело ранен, у остальных -- царапины.
       Приэхали, -- улыбнулся неунывающий Резо. -- Пакажы калдуна, а?
      
      

    * * *

       Иван Чичерский до поры до времени не был отягощен даже средним образованием. Работал в колхозе трактористом, по вечерам глушил самогон -- вот вроде и все. Ну, разве что, незначительные суеверные пересуды возникали, да и то -- как шлейф бабкиного авторитета. Бабка его, по деревенским понятиям, была ведьмой. Приворожить могла, заговорить хворь, снять сглаз. Наоборот -- тоже могла, даже лучше получалось. Ванька же ничем таким особенным не отличался. Ну, может быть, имелась малая толика странности -- для постороннего взгляда, разумеется.
       И вдруг выяснилось, что он обладает феноменальными способностями гипнотизера. Соответствующий дар проявился на концерте заезжего гастролера, который приехал в деревню вешать лапшу на уши психологическими опытами. Собрал по тридцать копеек с носа и довел показательное выступление до того, что на сцену клуба вылез подвыпивший Иван, и под его молчаливым взглядом гастролер разделся догола и уже собирался было помочиться в публику -- ибо Ванька шутил вровень со своим окосевшим интеллектом, -- как зал недовольно взревел. "Ну!" -- зарычал вошедший во вкус Иван и поворотился к залу. Аудитория смиренно встала и послушно занялась стриптизом.
       Фейерверк кривотолков вспыхнул развесистыми легендами. Слух докатился до Москвы. Из столицы примчались гонцы. Разговаривали с Иваном почтительно, даже заискивающе. Тот покочевряжился маленько и согласился.
       Самостоятельные концерты давал поначалу на периферии. Параллельно учился, жадно глотал книги, разнообразил репертуар и постепенно превратился в маэстро! Приосанился, раздобрел, нижняя губа отвисла и зафиксировалась. Ему открыли двери все концертные залы, и он уже стал подумывать о лаврах Иисуса Христа, как им неожиданно заинтересовалась какая-то организация. Какая -- он до сих пор точно не знает.
       После очередного представления к самозваному Заратустре подошли молодчики и предложили "проехать на собеседование". Представляете, куда их послал маэстро? Но о своей несдержанности он потом горько сожалел. В тот же день к нему домой пожаловала другая команда. Без каких бы то ни было китайских церемоний его избили до полусмерти, не сказав и слова, запихнули, словно чурку, в шикарный автомобиль и отвезли в безымянный подвал. Там держали на воде и хлебе в течение месяца, били каждый день -- молча. Он пыжился их загипнотизировать, насылал сглаз, но не на тех, видимо, напал. Наконец привели его к какому-то начальнику. Тот был похож на Фантомаса, бритоголовый и в странной облегающей одежде. Иван, против ожиданий, дал волю чувствам и принялся неистово орать. Начальник легонько щелкнул пальцами -- и снова подвал, ежедневный мордобой, вода и хлеб. К следующей встрече с начальником Иван сильно поумнел. Лояльный до умопомрачения, податливый до тошноты, он замер в позе "чего изволите?"
       Фантомас велел себя называть Эфенди и повел разговор о будущей работе. Сначала речь шла, по научной терминологии, о специальном постгипнотическом внушении. Дескать, люди, занимающие важные посты и много знающие, в пиковых ситуациях должны кончать с собой.
       -- То есть? -- не понял Чичерский.
       -- То есть вешаться или прыгать с балкона, -- деловито пояснил Фантомас.
       -- Простите, Эфенди, а организация ваша г-г-государственная?
       Эфенди скользнул по Ивану затуманенным взором, и в тумане Чичерскому снова почудился знакомый подвал. Слава богу, Фантомас оставил без внимания бестактный вопрос и продолжал дальше. Представь, что под гипнозом человеку внушают: когда по телефону-де спросят: "это номер семь нулей, восемь гусей?" -- ты увидишь свой дом в огне, выскочишь на балкон и сиганешь на брезент, который буквально в трех метрах натянули пожарники. Сработает, как думаешь? Можно взять другой вариант внушения -- выйти на балкон и прыгнуть будто бы с вышки в бассейн. Способ прельщает тем, что чиновник ринется с верхотуры, то есть с балкона, вниз головой -- а это значительно повышает надежность.
       -- Для надежности полезно газон заасфальтировать, -- осклабился Чичерский, пытаясь продемонстрировать лояльность.
       -- А ты парень не промах, -- похвалил начальник. -- Но мы тоже не лыком шиты. Газоны потихоньку бетонируем, будущих самоубийц селим повыше этажом.
       Далее он сокрушался, что очень трудно выбрать оптимальный вариант. Можно ведь службистов ориентировать на веревку и петлю или на леденец в виде ампулы с цианистым калием. Балкон, правда, выглядит надежнее -- всегда под рукой. Но сколько разновидностей сказок можно использовать! На какой остановиться?
       -- Здесь потребуется научное исследование, -- раболепно прощебетал Иван.
       -- Вот-вот! Я тебя к этому и веду. Будешь служить в лаборатории зомбификации населения.
       -- Но я не очень хорошо понимаю, -- осмелел Чичерский, -- как теоретически осуществлять выбор?
       -- Молодец, Чучело! -- хлопнул его по плечу Эфенди. -- Теоретиков у нас хоть отбавляй. Но ответ может дать только эксперимент! Для опытов я тебе выделю человек двести. Хватит для начала?
       -- К-к-каких опы-пытов? -- похолодел Иван.
       -- Натуральных, разумеется, -- зевнул Фантомас. -- В приемной у меня ждут десять человек. Первая партия, так сказать. Сейчас их загипнотизируешь, заправишь в мозги каверзный совет, а завтра мы им звякнем по телефону и поглядим, как они с балконов посыплются.
       Чичерский, убедившись в подвале, что здесь не шутят, потерял сознание. Очнувшись, он принялся лепетать о том, что десять -- много, достаточно парочки. И хорошо бы их, мол, переселить на второй этаж.
       -- Экий ты сапог, Чучело, сморщился Эфенди. -- Не выйдет из тебя ученого. Эксперимент должен быть чистым! И представительным!
       Назавтра пробный материал попрыгал с балконов, но один зацепился подтяжками за балюстраду и остался жив. За провал эксперимента морду били по-божески. Все-таки девять человек выполнили программу. Со следующими опытными партиями Чичерский работал более тщательно, предусматривая дополнительные действия испытуемых на случай аварии. Когда один тестируемый недоубился и, превозмогая танталовы муки, полез топиться в лужу и преуспел, Чичерского наградили, доверив постановку более масштабных опытов.
       Потом от экспериментов перешли к делу. Иван выделялся в штате способностью гипнотизировать незаметно, без слов и жестов, производя необходимое внушение мысленно. Это было очень удобно. Его протаскивали на какое-нибудь торжественное заседание под видом репортера или буфетчика, указывали перстом на определенную важную птицу, а то и на весь президиум, и он спокойно работал. Результаты, конечно, контролировались. Не поголовно, разумеется, но довольно плотно. Руководство эпизодически бросало монетку, поднимало телефонную трубку, и статистическая выборка неизменно околевала тем или иным способом -- "балконный" репертуар к тому времени был значительно расширен, чтобы мирская жизнь выглядела менее однообразно.
       После каждой удачной ревизии запас доверия к Чичерскому пополнялся, и он постепенно стал приобщаться к рабскому существованию более высокой категории. Ему разрешили жить в городе и дали квартиру. Он просил, конечно, первый этаж, но предоставили шестнадцатый. Плюс к тому, радость новоселья была омрачена тем, что под балконом отсутствовал газон. Потом выделили еще три квартиры с теми же параметрами, но документы вручили разные.
       Добившись ревностным прилежанием определенного благорасположения, он получил доступ к духовной жизни организации, обрядо-культовая сторона существования которой была весьма красочна. Подземелье, орган, пурпурные одеяния, маски... и вибрирующая молитва на тарабарском языке, ниспосылающая жажду крови и ощущение безгрешности. А еще казни, на которых дух трепетал, приучаясь к безграничному повиновению. Театрализованная постановка, палач, меч, неизменно заменяемый топором, и отрубленные головы провинившихся сотрудников... Конечно, за недостатком проштрафившихся единоверцев иногда хватали простое население, которое в изобилии слоняется по городу, и случайные жертвы часто исполняли роль гораздо более сочно, нежели собственная челядь. А потом газеты писали, что такой-то имярек пропал без вести, видимо, украден НЛО.
       Несмотря на приобщение, Иван по-прежнему жил в потемках. Ни одного лица, кроме Эфенди, так и не видел. Месторасположения подземелья и то не ведал. Приходил в подвал обычного дома, там караул завязывал глаза и провожал куда надо. Организация содержала и пестовала его как перспективную наложницу. Даже о профессиональном росте заботилась.
       -- Пора тебе, Чучело, выправлять однобокую специализацию, -- заявил однажды Эфенди, и река жизни вошла в новые берега.
       Волей-неволей, Иван устремился к разнообразию. Вселял по заданию в человека другую личность, программировал внушением изменение внешности, характера. Кодировал студентов и домохозяек для последующего облегчения исповеди, давал телегипноз, и даже уличных девок психологически маскировал под девственниц, чтобы придать шарм оргиям начальства. Целенаправленность всей этой деятельности была ему совершенно непонятна, ибо, если она даже имела смысл, то входила, видимо, лишь крохотным элементом в более грандиозные замыслы. Но хромосомы любознательности ему давно отбили, поэтому тревожащих вопросов не возникало, и жизнь была терпима.
       По ночам лишь разверзалась бездна, чудились гигантские спруты в пучине, мохнатые пауки в расщелинах... Нутро высасывала черная пустота, дьявольский скорпион прицеливался в самое сердце, и так хотелось, чтобы он скорей ужалил.
      

    * * *

      
       Илья, не теряя набранного темпа, прихватил в сенях ведро воды, кнут и направился в чулан к маэстро. Окатил узника водой, Чичерский пришел в себя, глянул с уважением на возможное орудие пытки, невольно съежился и начал давать показания.
       К раскаянию подталкивало многое. И гипнотизирующий вид хлыста, и магия ураганного натиска лихих налетчиков, и саднящая боль, насквозь пропитавшая тело, когда впору отдать концы, а не брыкаться. Но главным фактором, конечно, была жажда покаяния сама по себе. Слишком тяжелый груз таил он многие годы, не имея возможности поделиться. Все это и прорвало плотину.
       Чичерский говорил без умолку, опережая вопросы и опасаясь, что ему не дадут рассказать головоломную Одиссею в целом. Однако Илья с ассистировавшим Бляхером слушали покладисто, с интересом, внимая фантасмагориям о казнях, ритуальных сборищах, зомбификации и прочей экзотике. По мере освобождения души от непосильной ноши, лицо маэстро светлело, оживало -- и он начинал походить на божью тварь, достойную симпатии и сострадания. Метаморфоза преображения была настолько разительна, что Илья забеспокоился: неужто гипнотизирует? -- и тут же понял, что это, конечно, гипноз, только не агрессивного посягательства, а искреннего раскаяния.
       Покончив с общей картиной, Чичерский перешел к частностям, которые, как он выразился, послужили, вероятно, основанием для его приглашения в этот гостеприимный чулан. Да, он внушил Зарокову план розыгрыша. Конечной цели не знает, был только исполнителем, надо полагать, лишь части какого-то глобального замысла. Роль Яхьи? Ничтожна. Самсуилов обыкновенный зомби. Преданно служит любому, кто верно назовет пароль. В его задачу входило запустить "созревание" плана у Зарокова многократным упоминанием Рубцова. Пароль для Яхьи? Точно не помню, но, по-моему: трансверсаль ноль девять. Был ли я на даче? Да, был, в составе команды из восьми человек. Кто остальные? Люди в масках. Собственная роль? Ночью усыпил Рубцова, днем загипнотизировал их с тестем и внушил закопать труп. Чей труп? Странный вопрос. Там, видимо, был один труп. Я внушал лишь то, что мне было приказано. Чей труп -- не объясняли. Я могу лишь догадываться, зная план розыгрыша. Видел ли прежде Рубцова? Вообще его никогда не видел. Гипнотизировал заочно, сидя в проеме между стенами. Тестя тоже не видел. Откуда знаю, что тесть? Так было сказано.
       Илья бомбардировал маэстро бесчисленными вопросами, но процесс вошел в насыщение, и новой информации, по существу, не прибавлялось. Наконец появился Рубцов, занимавшийся до этого оказанием помощи раненому Провизору. Взглянув на Николая, Чичерский растерялся.
       -- Э-э-э, м-м-м, -- неуверенно завибрировал он. -- Вас тоже взяли в плен?
       Все непонимающе переглянулись.
       -- Что за чушь ты городишь? -- возмутился Илья.
       -- Этот человек у нас служит, -- пояснил Чичерский. -- Вот я и подумал... Или он на вас работает?
       -- Ты что-то напутал, зомбификатор! -- рассердился Зароков. -- Обознался.
       -- Может быть, может быть...
       Но Рубцова снова позвали к Провизору, и Чичерский вернулся к недоговоренному. Я не мог-де обознаться. Много раз видел этого человека у себя на службе. -- Но ты же говорил, что там все в масках? -- В масках штатные работники, зомби ходят в открытую. Кто такие зомби в нашем понимании? Четко определить трудно. Люди, обработанные тем или иным способом, которые безропотно выполняют любые приказы.
       -- Но это же Рубцов! -- не выдержал Илья.
       -- Вот как! -- удивился Чичерский. -- Но почему Рубцов не может быть зомби?
       -- Я верю этому человеку! -- воскликнул Зароков, не находя лучшего аргумента.
       -- Ваше право, -- без всякой иронии сказал маэстро. -- Возможно, он зомби с кнопкой, и в нормальном состоянии ему вполне можно доверять.
       -- Что значит с кнопкой?
       -- Примерно как ваш Самсуилов. Человека кодируют внушением на определенный пароль. Любой, кто знает секрет, произносит пароль и получает таким образом в свое распоряжение раба, готового выполнить любой приказ. Завершив работу, зомби возвращается в обычное состояние и ничем не отличается от других людей.
       -- Но он помнит, что делал с "нажатой кнопкой"?
       -- Как правило, нет. Но вообще -- зависит от способа кодирования. В большинстве случаев внушение делают так, что зомби во "включенном" состоянии действует как совершенно другая личность. Ваш Яхья, правда, выполняет приказы в обычном состоянии, но для психики это иногда очень тяжело.
       Искренность Чичерского располагала, и Зарокову хотелось возместить нанесенный моральный ущерб каким-нибудь миролюбивым жестом. Он отправил Бляхера к Провизору, сел поудобнее и потеплевшим голосом обратился к маэстро.
       -- Слушай, Иван, а ты понимаешь, что происходит при гипнозе? -- заметив тень недоумения в глазах Чичерского, он пояснил: -- Видишь ли, я тоже этим слегка занимаюсь, но ни черта не понимаю.
       -- И я не понимаю, -- честно сказал маэстро. -- Конечно, от меня протягивается какая-то упругая субстанция, через позвоночник что-то свищет. Но все -- на уровне ощущений, которым нет аналога. Из практики я убедился, что определенная диета, упражнения содействуют эффективности. Однако все получается будто бы само по себе, а я ни при чем. Первое время даже удивлялся. Подумаешь -- а оно так и выходит. Потом привык.
       -- Очень похоже, -- протяжно поддержал Илья. -- А не служит тебе какой-либо дух или вампир?
       -- Мне -- нет. Но с другими это случается, как я слышал.
       Задушевную беседу прервал вновь появившийся Рубцов. Илья попросил Чичерского повторить весь свой рассказ. Маэстро, изголодавшийся по общению, с удовольствием исполнил второй виток.
       На Рубцова пахнуло холодом таинственного безмолвия, и ему стало жутковато. Состояние вполне понятное. Вы представьте себя на его месте. Маэстро говорит, что вас время от времени изымают из этой жизни -- из фамилии, должности, из всего, что составляет ваше Я -- и делают с вами, что заблагорассудится. Потом отшибают память, возвращают обратно, а вы ничего даже не подозреваете. Представляете? Появляется единственно возможная спасительная мысль, что вас разыгрывают. Но заноза уже сидит -- и спасения нет.
       -- А вы не могли ошибиться? Может быть, двойник? -- Николай вообще готов был предположить любую чушь, лишь бы освободиться от этой, как он про себя считал, клеветы.
       -- Нет-нет, -- без всякого злорадства ответил Чичерский. -- Ошибаются в быту. А тут, знаете ли, профессиональное чутье. Так что я абсолютно уверен, -- он посмотрел на сникшего Рубцова и сочувственно добавил: -- Да вы не расстраивайтесь. Приятного, конечно, мало. Но мы на этой Земле, возможно, все зомбифицированы... Господом Богом, а меж собой занимаемся вторичной зомбификацией.
       -- Но я не верю, -- уперся рогом Николай. -- Не знаю почему, но не верю, -- его лицо осветилось новой догадкой. -- Если меня изымают и как-то используют, то я же должен пропадать на время из обычной жизни, с работы, из семьи. А? Но никто ведь не замечал...
       -- Разве вы не отлучались из семьи? И никто не знал куда, -- он на минуту задумался и решительно продолжил: -- Если хотите знать правду наверняка, я могу вас загипнотизировать и открыть глаза. Прямо сейчас...
       -- Стоп! -- вклинился Зароков. -- Идея мне нравится, но сейчас у нас другая задача. Так и так надо брать этого Эфенди, на котором перекрещиваются все ниточки. Предлагаю военную хитрость, -- Илья, не торопясь, закурил и продолжил: -- Пусть Иван тебя загипнотизирует, Коля, и закодирует тебя на обличье Эфенди. Чтобы ты очнулся, увидев этого фраера. А там уж будешь действовать по обстоятельствам.
       -- Но я не зомби! -- взвился Николай.
       -- Это мы легко проверим, -- подал голос Чичерский. -- Если не возражаете, конечно.
       Рубцов не возражал, отдавшись на волю Рока. Маэстро попросил оставить их наедине. Дескать, в логове противника действовать по обстоятельствам будет очень нелегко. Поэтому Николая, помимо всего прочего, необходимо кое-чему научить.
       Илья вышел. Рубцов смиренно ждал начала сеанса, предполагая, что тот начнется с какого-то действа. Но маэстро сидел, опустив взор, затем поднял глаза, и Николая потащило затылком в бездну, а Вселенная наполнилась тихой музыкой...
      
      

    * * *

       Из деревни выехали на исходе ночи. Предутренние сумерки застывшими тенями цеплялись за ландшафт. Крадущийся по распутице автомобильный тандем представлял собой довольно унылое зрелище. Чихая и урча, путь прокладывал "рафик". Николай ехал следом, выразительно проклинал бездорожье, но думал о своем. За спиной клевал носом Зароков, щедро бросивший свой "ситроен" на алтарь победы. Маэстро сидел рядом и блаженно улыбался -- в промежутках между колдобинами.
       Мысли у Николая клубились яростью недоумения. Сеанс, увы, не погасил жгучую загадку. Да, он видел любопытный сон, но кто обязан верить сновидению? Он будто бы вспомнил свое пребывание Там, беседы с Эфенди, похожим на Фантомаса, но другой личностью себя не ощущал, оставался самим собой. Состояние, правда, казалось слегка измененным, как бы огражденным барьером беспамятства и незримого запрета. Однако никаких приказов или заданий, только мирные переговоры с Эфенди -- странная функция для зомби, не так ли? Но даже не в этом дело. Как вообще плод фантазии можно принять в качестве аргумента? Конечно, в этом что-то есть, наверняка даже. Но сколько раз ясновидящему надо ахнуть: "надо же, сбылось!" -- чтобы усомниться в абсурдности своих прозрений и уравнять в правах явь и сон? Сколько раз он должен убедиться в совпадении, чтобы нутром ощутить наличие связующей нити?
       Процесс формирования связи в любом случае не обойдешь. Биопротез, например, и то далеко не сразу начинает работать. Присоединяют калеке механическую руку, а он лишь с удивлением взирает на самопроизвольно шевелящиеся пальцы. Попробуйте сказать, что их шевелит его мысль. Абсурд! Однако постепенно он отмечает соответствие между внутренним ощущением и движением протеза, пробует воспроизвести, ошибается, добивается успеха, снова ошибается. Но пронзительная надежда уже клокочет в трясине сомнений, и он самозабвенно учится, как никогда в жизни ничему не учился. Неистово учится, с яростью. День идет за днем, неудачи чередуются с победами, и вот -- заключительный триумф: мысль управляет чужеродной субстанцией! И что тут говорить о биопотенциалах, усилителях и сервомоторах, когда чувство движет неодушевленной материей! На этом пути растущая масса изумления в какой-то момент достигает критической отметки, и наступает шок, свидетельствующий как раз об образовании новой связи.
       А здесь маэстро хочет, чтобы пациент с первого раза сон принял за факт. Но как грезы поделить на реальность и вымысел? Взять хотя бы курьезный пассаж, от которого почему-то мороз по коже... Проходя Там по коридору, Николай заглянул в приоткрытую дверь -- и что же удалось лицезреть? Рубцовых -- четыре штуки! Не очень много, конечно. Но для реальности все же чересчур. А Чичерский, зараза, только пожимает плечами: поживем, мол, увидим.
       К резиденции Ильи, то есть к его квартире, подъехали, ожидая засады, однако предосторожности оказались излишними. Измотавшийся коллектив завалился спать, а Рубцов поехал устраивать Провизора в "Кремлевку", передал его в конце концов на попечение медикам и с нелегким сердцем направился домой.
       Андрей Кузьмич только встал. Смерив зятя заспанным взглядом сверху донизу, то есть от небритой физиономии с воспаленными глазами до измазанных глиной ботинок, буркнул: "привет", -- и пошел чистить зубы. Николай полюбовался на себя в зеркало, велел прислуге сварить кофе покрепче и, раздеваясь на ходу, поплелся в душ. К завтраку оба явились с нескрываемым взаимным интересом.
       -- Ну что, Пинкертон? -- дружелюбно подковырнул тесть, усаживаясь за сервированный стол и приглашая, по-видимому, раскрыть карты.
       -- Дед, -- не обращая внимания на вопрос, начал зять, -- ты мне скажи, кто управляет страной?
       Андрей Кузьмич дожевал бутерброд и ответил философски:
       -- А ты мне скажи, Коля, кто управляет семьей, где мужик хозяин и принимает решения, но в зависимости от этих самых принятых решений баба ему время от времени выцарапывает глаза? -- посчитав вопрос исчерпанным, он все же добавил: -- Каждый думает, что управляет он, и каждый прав по-своему.
       -- Но ты знаешь о существовании Ордена?
       -- Догадываюсь.
       -- Значит, до тебя еще не добрались, -- резюмировал Николай и подробно рассказал обо всех своих открытиях за последние сутки.
       Мнение Андрея Кузьмича сводилось к формулировке: "Слишком уж круто!" Ну, зомбифицировали тебя, Коля, чтобы исправно доносил о проделках тестя. Правдоподобно, логично! Брякнут по телефону какие-нибудь "эники-беники ели вареники" -- ты бегом с докладом... Разумно, удобно! Но зачем тогда городить новый огород? Явление твоей девицы из-под земли -- вообще низкопробная дешевка. К чему весь этот театр? Тем более что в перипетиях -- прилежного осведомителя вообще легко потерять. Загремит в психушку или в острог...
       -- Дед, не многовато ли наслаждения ты в "осведомителя" вкладываешь? -- не утерпел зять.
       -- В самый раз! -- вспылил дед, сверкнув глазами. -- Только злость моя не на тебя направлена.
       -- То есть я уже не в счет -- какой спрос с лунатика?
       -- Да не ерепенься ты, Коля. И так тошно!
       Андрей Кузьмич помаленьку все же спустил пары и перешел к рассказу о собственных открытиях. В его повествовании конкретного было мало, околичностей много, но суть, тем не менее, имелась и довольно странная. В чем бы ни состояла цель акции -- его, то есть Андрея Кузьмича, оказывается, никто не собирается шантажировать или дискредитировать. Наоборот, все озабочены лишь тем, как замять дело, и настойчиво предлагают свои услуги, разнообразие которых имеет общий стержень: зятю необходимо переждать в дурдоме. Что касается информации, то она, к сожалению, кусками просочилась в разные стороны, и уже зашевелилась милиция.
       -- Что значит зашевелилась? -- встрепенулся Николай.
       -- Вчера выкопали труп и арестовали хозяина дачи.
       -- Я с этим хозяином расстался два часа назад.
       -- Стало быть, сегодня арестуют, -- без тени смущения поправился тесть. -- Вчера мне сказали, что за ним поехали. Видимо, не застали.
       Николай молча встал и пошел звонить Илье. Тот спросонья долго не мог врубиться, потом, уразумев предупреждение, чертыхнулся и обещал принять меры. Рубцов вернулся к столу в довольно агрессивном расположении духа.
       -- Дед, скажи прямо, куда ты клонишь?
       Тесть демонстративно не отвечал, попыхивая трубкой, которую он предпочитал сигаретам довольно редко. Не желая отличать молчание от паузы, Николай продолжал бить в ту же точку:
       -- Ты ведь говорил, дед, что заткнуть милицию за пояс тебе не составляет труда.
       -- Именно это я и собираюсь сделать, -- с расстановкой сказал тесть. -- А тебя пока\ldots
       -- В психушку?
       -- Пойми, Коля, у меня сейчас должны быть развязаны руки. Затыкать рот приходится, соблюдая приличия. Имеется определенный этикет...
       Рубцов нервно рассмеялся.
       -- Этике-ет, прили-ичия, -- ядовито собезьянничал он. -- Ты же говорил, что этикет допускает отправить меня в сумасшедший дом "будто бы". Объявить одно -- сделать другое. Я согласен. Пережду дома "соблюдение приличий", а ты уж объявляй, что вздумается.
       -- К сожалению, дело слишком серьезно, чтобы артачиться по мелочам. Мы упустили инициативу, и получается так, что в психушку я тебя помещаю не столько по своей воле, сколько под давлением общественности, -- "общественность", само собой, была произнесена с должной иронией.
       -- А не входит ли давление твоей общественности в неизвестный нам замысел противника? Мы ведь до сих пор в потемках...
       -- Не думаю. Психушка в наших кругах -- распространенный трюк, способ выхода из любого критического положения. И надо признать, что метод в самом деле удобный и достаточно универсальный.
       Николай задумался. Ситуация развивается естественно, логично и весьма просто. Однако, черт возьми, все, пущенное на самотек, течет не туда. План врага неизвестен, но, чтобы нарушить его, надо хоть поступать иначе, чем неприятель предполагает.
       -- Режь меня на куски, дед, рви меня на части, -- решительно заявил он, -- но в желтый дом я не пойду.
       -- Дело твое, -- неопределенно отреагировал тесть. Однако, опасаясь быть неправильно понятым, добавил: -- Я сам пока не разберусь, что к чему. Повременим маленько, -- и с этими словами отчалил на службу.
       Николай лег вздремнуть. Закрывая веки, ожидал столкнуться с одушевленными образами буйных мыслей, но перед глазами бежало лишь дорожное полотно, которого он и не видел, пожалуй, за рулем. Из владений Морфея его вытащил настойчивый телефонный звонок. Выдавив из себя полусонное "але", в ответ он услышал гнусавый тенорок:
       -- Трансверсаль эпсилон гиперон ноль девять.
       Маэстро оказался прав.
      

    * * *

      
       Положив телефонную трубку, Илья выглянул в окно и озадаченно присвистнул.
       -- Федя, кажись, за тобой пришли.
       -- Кто-о? -- сквозь сон пробормотал майор, переворачиваясь на другой бок.
       -- Советская Власть! Кто ж еще? -- сладко зевая, сказал Зароков. -- Во-он, погляди, кругами ходит.
       Федя неохотно сполз с кушетки, подошел к окну, протер глаза, ощупал взглядом трех хануриков в одинаковых плащах и удрученно заключил:
       -- Да, это Она, ети ее в дрибодан. Какого хрена ей не спится? -- возмутился он, сопровождая вопрос недовольной гримасой. -- Ладно. Что будем делать? Прорываться?
       Чичерский стал напирать, чтобы ему позволили решить вопрос мирным путем.
       -- Кто ж будет возражать против мирного исхода? -- пожал плечами Илья. -- Телепатируй им: пусть тихо-мирно повесятся на столбе -- букетом. Мы подождем.
       Ганс тоже захотел обеспечить мир шпикам и подал свою кандидатуру на конкурс. Илья очутился в неловком положении, но маэстро вывел его на кухню и деликатно зашептал:
       -- Вы не смущайтесь. Ганса я давно знаю -- пришлось повозиться, когда вас гипнотизировал. Он справится. Лучше меня. При его свободе передвижения... К тому же, надо подыскать квартиру.
       Илья сам уже подумывал о поисках более укромного места. Где-то надо отсидеться. У знакомых -- вычислят, тогда -- наугад, по наитию Ганса, который в сфере непредсказуемости большой специалист. Так что вот тебе, Ганс, благословение -- дерзай! Они вернулись в комнату, где колоброжение достигло кульминации.
       -- У мэня эсть план, -- перебивая дебаты, громогласно заявил Резо. -- Я спускаюус адын.
       -- Вот это пла-ан! -- всплеснул руками Бляхер, торопясь акцентировать точку, чтобы выставить Резо круглым идиотом. -- Блеск!
       -- Зачем только самому спускаться? -- свалял дурака Федя. -- Мы тебя наживим на крючок и спустим. Миша, удочку!
       -- Какой глупый шутка, -- укоризненно покачал головой Резо, надевая кепку-аэродром и пятясь к двери.
       -- Погоди, Резо, -- остановил его Зароков. -- Нам камикадзе не нужны.
       -- Я нэ Какамадзе, -- возмутился Резо. -- Я Арамидзе.
       Кое-как Илья уговорил его снять "аэродром" и остаться, сославшись на непробиваемый аргумент: уже, дескать, послал соседа, он все уладит.
       "Сосед" действовал просто и экономно. Вызвал милицию, а шпиков к моменту прибытия властей спровоцировал на легкую потасовку самым элементарным образом. Один из филеров вдруг ощутил, что его по-хозяйски берут за шиворот и тычут носом, словно мочалкой, в морду старшому. Тот, нет чтобы подумать над случившимся, отвесил подчиненному звонкую оплеуху, которая возвратилась назад эхом зуботычины, и дело пошло на лад, порождая цепную реакцию. Третий кинулся разнимать, и Гансу осталось лишь "подбросить дровишек", что он исполнил с большим удовольствием. Несколько пинков под зад... Нет, слабовато. Вот теперь хорошо! А это уж чересчур, Ганс. Откуда, сукин сын, у тебя шило?!
       -- Ну, сасэд, ну, маладэц! -- восхищается Резо, сжимая кулаки. -- Кто ыз ных сасэд?
       -- Во-он тот, -- улыбается Илья, -- с городской плевательницей на голове.
       Милиция подъехала в разгар свалки и неохотно полезла в пекло, но Ганс раззадорил их довольно быстро. А вы бы не распалились, когда фуражку насаживают рывком по самый нос, а обратно она уже не лезет, хоть тресни. Да еще погоны рвут с мясом, но главное: надвигают фуражку на глаза и орут: "На, читай!" -- какое-то там удостоверение.
       Короче говоря, разъяренные стражи порядка покидали пинкертонов в "черный воронок", рванули в сердцах свои головные уборы ниже подбородка и, с хомутами на шее поехали разбираться.
       Резо светился огнями познанного счастья. Да и все, пожалуй, испытывали чувство полноценного освобождения. В жизни ведь как обычно? Сделал -- не до конца, любишь -- с оглядкой, купишь -- с изъяном. Мероприятия же Ганса всегда отличались исчерпывающей завершенностью. Праведное дело -- нет, но его целостные деяния неизменно дарили полное избавление -- и от злого умысла, и от доброго порыва.
       Илья тем временем донимал Чичерского на кухне:
       -- Ладно, Иван, по сути ты ни черта не знаешь. Но предположить -- можешь? Тебе все-таки сподручнее. Секта, как-никак, родная. Методы знакомые. Сообрази по аналогии. Ну зачем этот театр?
       -- Я уж думал, -- виновато откликнулся маэстро. -- Ничего путного на ум нейдет. Рубцов закодирован -- понятно. Домочадец члена Политбюро нужен для доклада, может быть, вместо "балкона". Но дальше всякая логика нарушается. Он говорил, правда, что видел своих двойников. Если это не бред, то совсем странно.
       -- Может, его заменить хотят? -- предположил Илья.
       -- То есть?
       -- Ну, перестал устраивать, не справляется, да и мало ли. Этого изымают, того подсовывают.
       -- Вы уж слишком переоцениваете их возможности.
       -- Да называй меня на ты, -- недовольно вставил Илья.
       -- Хорошо.
       -- Ну?
       -- Простите, -- опять сбился на вы Чичерский, -- я потерял мысль.
       -- Я переоцениваю их возможности, -- напомнил Зароков.
       -- Ах да, -- вынырнул из забытья маэстро, но подсказку принял с некоторым сомнением -- мысль, видимо, потерялась другая. -- Дело в том, что двойников делают, как бы это сказать, вчерне, приблизительно. Такой двойник может заменить своего прототипа на трибуне, на экране, на банкете. А чтобы в семье, в постели -- это уж чересчур.
       -- И как их делают? -- уже из чистого любопытства поинтересовался Илья.
       -- Внушением. Достаточно запечатлеть образ, чтобы он стал отрабатываться на физическом уровне. И это, по существу, давно известный трюк. Напоминает традиционный йоговский рецепт: смотри ежедневно в зеркало и представляй себя красивым. Внешность довольно быстро начинает меняться.
       -- Внешность -- полдела.
       -- Остальное так же.
       -- Ну, хорошо. А как быть с воскресшей Маргаритой?
       -- С кем? -- не сразу понял маэстро. -- Ах да\ldots -- догадался он, но так и не смог ничего путного добавить.
       -- Понимаешь, Иван, -- начал вслух рассуждать Зароков, -- мелькнула перед машиной -- могло показаться. Нервы все же. Но телефонный разговор! Голос, конечно, легко подделать. Однако зачем? "Я к тебе буду приходить -- мертвая!" Дурдом!
       -- Мда, -- подал голос маэстро. -- Комедия, фарс!
       -- Это нам с тобой фарс. А ему? -- выдержав паузу и посчитав, что смысл вопроса дошел куда надо, Илья подвел итог: -- Единственный разумный вывод -- Рубцова хотят целенаправленно свести с ума. Другого объяснения я не вижу.
      
      

    * * *

       В последнее время Анатолия Горобца преследовало странное ощущение: будто он шел-шел, был-был, а потом раз -- и потерялся. И Горобца теперь нет, а есть Эфенди. И первый не знает, куда исчез, а второй -- откуда взялся.
       Чтобы не потерять себя окончательно, он тайком вспоминал детство. Внешняя хронология событий была отчетливой, но суть казалась чужой и незнакомой, и в этой сути, в сердцевине малозначащих происшествий пряталась какая-то загадка, скрытая пружина. Непритязательное и вполне заурядное детство, без трагедий и особых невзгод, представлялось почему-то сплошным несчастьем.
       Несчастье, разумеется, многоголосо, стоглаво, но в основе своей едино. Это забор, тупик -- на пути ли обыденного движения, на тропе ли осуществления мечты, но всегда -- стена, неодолимая преграда, о которую инерция привычки или неуемное желание расшибает лоб. И здесь вовсе не требуется чего-нибудь грандиозного типа неутоленной жажды властвовать над миром. За глаза хватит презрительного взгляда желанной девчонки, пирожного на витрине в комплекте с дыркой в кармане, а то и зеркала.
       Толян Горобец, надо признать, особых вожделений не имел, но их у него было много, и каждое упиралось в смачный кукиш. Бешенство нереализованных желаний он вымещал на кошках. Шел на помойку, выбирал самую ласковую киску, нес ее на пустырь, предательски поглаживая, а там уж давал себе волю. Издевался так, что ни один психиатр не поверил бы. Пресытившись -- убивал. Расширить репертуар за пределы зоологии не позволяла трусость.
       Давно это было, в другой жизни. Теперь, черт возьми, Эфенди! Не псевдоним, кстати, не кличка. Код, видимо, ибо чувствует нутро гипнотическую власть турецкого звукосочетания.
       Метаморфоза приключилась в середине пятидесятых, когда лейтенанту Госбезопасности Анатолию Горобцу непосредственный начальник предложил новую работу. Внешняя атрибутика его потрясла. Сказочные гроты, средневековый шелест пурпурных мантий, свет факелов, мистическая игра теней на масках, -- за всем этим чудилось дыхание вечности и безграничное могущество. Ассоциативный калейдоскоп мелькал призраками Тайных Обществ, миражами Триад и Орденов.
       Лейтенант отдался с потрохами, продолжая мнить себя состоящим на государственной службе -- так было удобнее для умиротворения души. Мысль о том, что Орден лишь нагло сует нос в государственные дела, он гнал прочь. "Работенка" все-таки предложена натуральным капитаном, большевиком! Коммунисты же, как известно, борются за счастье трудового пролетариата всеми доступными способами, и любое дело, где они в доле, воистину свято.
       Гнать взашей приходилось и другие мысли. Кто еще в доле? Как называется Орден и что он собой представляет? Кто кем и чем правит? Что сталось бы с ним, откажись он от предложения? Ответы на некоторые вопросы были очевидны, но он избегал их обдумывать.
       Тайному Ордену Горобец пришелся кстати. Умение не задаваться вопросами ценилось здесь очень высоко, и Толян, малость погодя, очутился в должности Координатора, получив доступ к такой экзотической информации, что другой бы чокнулся от канцелярского восторга. Новая должность давала фантастические возможности, но одновременно диктовала столь необычайное самоограничение, что монашеский аскетизм на этом фоне выглядел безобразной распущенностью. Исполнение служебных обязанностей без маски обрекло его почти на полную изоляцию от внешнего мира, и Вселенная сократилась до размеров подземелья.
       Тем не менее, тридцать лет жизнь текла без сучка и задоринки. Разве это жизнь? -- сказал бы рядовой член профсоюза, изо дня в день совершающий трудовой подвиг у допотопного станка -- и, спору нет, был бы прав. Да, в своем профсоюзе он свету белого не видит, живет в халупе и вкалывает за спасибо -- но он свободный человек! У него изобилие прав, которыми просто некогда пользоваться. Деньги тратить недосуг, да и не на что. Жратвы маловато, но больше все равно в глотку не лезет, потому что она маленько растренировалась в суете трудового ажиотажа. Пот застилает глаза, ни черта не видно, но его Вселенная все же бесконечна! -- просто руки не доходят посмотреть, где она и какая. А у Координатора все наоборот. Разве это жизнь? Но Эфенди, как ни странно, был доволен.
       Последнее время, правда, терпкий уют бытия стал дополняться ароматом вокзального настроения. Яростный визг демократии создавал чемоданную атмосферу даже здесь. Там, наверху, разгоняют объевшихся шакалов, и сбегаются новые, голодные, -- не проникнет ли инфекция Ренессанса в трюм цивилизации?
       -- Эх, Эфендя, кроличья твоя душонка, -- успокоил его шеф. -- Преисподняя незыблема. Демократы такие же сволочи, нажрутся и утихомирятся.
       Пока утихомирятся, -- думал про себя Толян, -- мы тут офонареем, -- и был недалек от истины, ибо локальные эксцессы, которых раньше в помине не было, стали возникать чаще и чаще. Захват Чичерского совсем не лез ни в какие ворота. Такой пощечины Орден еще не получал. Шугануть бы надо обнаглевшую компанию, но кое-кто из них задействован в разыгрываемой мелодраме. Однако с Чичерским надо кончать. Не ясно, правда, каким образом. Как включить ему тумблер самоликвидации, если телефонная связь отсутствует? Группа наблюдения -- птенцы желторотые, -- угодила в милицию, надо же! А тех стервецов и след простыл. Хорошо хоть Рубцов зазевался -- придется его попросить передать Чичерскому зашифрованный привет. Только -- чтобы без осечки -- надо повеление записать ему в подкорку под гипнозом. Кое-что еще придется записать.
       Шеф, разумеется, настаивает на проверке -- осторожность, мол, не повредит. Вряд ли имеет смысл, но придурь начальства -- закон для подчиненного. Сказано -- проверим, прокачаем на косвенных. Откуда можно ждать подвоха? Конечно, Чичерский способен испортить малину, раззомбифицировать, например. Но тогда Рубцов на телефонный звонок просто не среагирует.
       По селектору доложили, что Рубцов на подходе. Горобец предупредил охрану, прокрутил в голове домашние заготовки и замер в ожидании. Зомби появился, вежливо поздоровавшись. Выражение лица казалось подозрительным, но, поди разберись, по какой причине.
       После обмена пустыми любезностями Эфенди задал первый внезапный вопрос:
       -- Где Чичерский? -- и уставился на Рубцова взглядом прокурора, интересуясь не столько ответом, сколько возможным смятением души.
       Николай в самом деле дрогнул, ибо к ответу готов не был. Мысль заработала в бешеном темпе. Что бы ответил зомби? Правду, конечно. Что же сказать и что здесь уже знают? Как продемонстрировать лояльность и не навредить Илье? В голове пронеслась еще тысяча вопросов, но пора было отвечать.
       -- Не знаю, -- тихо сказал он.
       -- Ка-ак это не знаешь?! -- взревел Эфенди.
       Хуже всего было то, что Рубцов заранее не продумал возможные варианты. Плюс к этому, пребывая в состоянии раздвоенности, вынужден был метаться из одной половины в другую. Одна половина -- зомби, другая -- обычная, но их одновременное наличие мешало проявиться каждой. В конце концов он решил, что правду здесь и так знают, поэтому со спокойной совестью вывернулся наизнанку. Утром, дескать, все были у Зарокова, теперь, видимо, перебазировались, куда -- неведомо. Первый раунд Фантомас таким образом проиграл.
       После уточнения малосущественных деталей Горобец снова перешел в атаку:
       -- Что рассказал Чичерский?
       К этому вопросу Николай успел подготовиться.
       -- Допрашивал Зароков. Спросите у него, -- тщательно скрывая вызов в голосе, ответил зомби.
       -- Врешь, собака! -- взвился Координатор. -- Откуда знаешь фамилию Чичерского?
       -- Илья сказал.
       -- А как нашли адреса?
       -- Меня просто взяли с собой. Я ничего не знаю.
       Беседа продолжалась в том же ключе и ничего не дала. Эфенди в сердцах сплюнул и заключил:
       -- Ладно, иди в лабораторию. Займемся другими играми.
       Николай вышел в коридор и хорошо знакомым маршрутом направился к отсеку, именуемому лабораторией. По дороге остановился у двери, за которой на сеансе у Чичерского лицезрел своих двойников. Подмывало заглянуть. Тайком оглянувшись и не заметив, естественно, скрытых телекамер, он взялся за массивную дверную ручку.
      
      

    * * *

       Эфенди с шефом в этот момент сверлили глазами экран телевизора. Обнаглевший Рубцов приник ухом к закрытой двери, потом несколько раз толкнул ее плечом изо всех сил и только после этого взял курс на лабораторию.
       -- Ну? -- с чувством ядовитого удовлетворения взметнул брови шеф. -- Что я говорил?
       -- Это ошибка. Он просто перепутал, -- засуетился Горобец, опасаясь, что ЧП отнесут на его счет.
       -- Зомби не ошибается. Выход один: ликвидировать!
       -- Но...
       Ох, это "но"! Беспросветность положения шеф сам хорошо понимал.
       -- Да знаю, черт возьми! -- скрипнул зубами он. -- В следующий раз думайте, кого зомбифицируете. Идиоты!
       -- Как же быть? -- виновато тренькнул Эфенди, готовый к выволочке.
       -- Разве все не оговорено? -- взорвался шеф. -- Бери Верзилу, и нашпигуйте этого Рубцова так, чтобы без сумасшедшего дома ему стало невмоготу.
       -- А привет Чичерскому? -- посмел вставить Координатор.
       -- Какой еще привет? Ах да, -- недовольно сморщился шеф, и на его щеках забегали желваки. -- На привет -- три дня. Чтобы к субботе все было кончено!
       "Тоже мне, Суворов!" -- раздраженно бубнил себе под нос Горобец, шлепая по коридору. Ему, видите ли, и нашпигуй, чтобы невмоготу, и привет передай. Этих "божьих избранников" совершенно не касается, что одно мешает другому. Прокукарекал, а ты -- утро не утро, рассветай, как хочешь.
       Рубцов тем временем заканчивал в лаборатории последние приготовления. Обнаружив две скрытые видеокамеры и несколько подозрительных отверстий, через которые, чем черт не шутит, могли впрыснуть какой-нибудь аэрозоль, он залепил пластилином все что можно, даже случайные трещины на плинтусе. Закончив герметизацию, еще раз проверил исправность дверной задвижки, взял примеченный заранее микроскоп, взвесил на руке, цокнул языком, обмотал микроскоп тряпкой и стал на изготовку сбоку от входа.
       Искать здравый смысл в его действиях, разумеется, бесполезно. Он и сам хорошо понимал, что террористический акт в логове противника при отсутствии какой бы то ни было лазейки, через которую можно унести ноги, обречен на провал. Масштаб личности Эфенди Николай тоже не переоценивал, сознавая, что использовать того в качестве заложника вряд ли удастся, хотя, если не пренебрегать нюансами, слабая надежда на этот счет все же теплилась. Тем не менее, он решил действовать, ориентируясь на мудрое шахматное правило: владеющий инициативой обязан атаковать. Да и вообще, в безрассудстве -- глупости не больше, чем в ущербной логике. Ретроспективно оглянувшись, легко убедиться, что здравому смыслу обычно сопутствует исключительное невезение. Наличие рассудка в любом деле инициирует проявление самых маловероятных неприятностей, и здесь поневоле приходишь к заключению, что интеллект -- катализатор противодействия Высших Сил. Конечно, на долю умственных потуг иногда перепадает рядовой успех, но триумф всегда достигается вопреки благоразумию.
       Опасаясь возобладания трезвых суждений, Рубцов мысленно поторапливал Эфенди, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Микроскоп, долгое время коротавший век без употребления, тоже не находил себе места, предвкушая побывать в деле. Координатор, однако, где-то мешкал. Наконец, Высшая Сила убедилась, что в задуманной акции примеси здравомыслия ничуть не бывало, и голова Эфенди тут же явилась на рандеву с микроскопом -- при этом, заметьте, никаких препятствующих случайностей, портящих обедню. А секрет, конечно, простой -- Господу Богу, черт подери, самому интересно, что получится.
       Пока Николай привязывал к шведской стенке осевшее мешком тело Горобца, начальство, этажом выше, врубило соответствующую программу, но телевизор показывал черную ночь. Зеленый Кардинал встал с кресла и по чисто российской привычке трахнул кулаком по телеприемнику. Ему было неведомо, что японская техника -- что видит, то и показывает. Поэтому, когда экран не отреагировал на удар, был отдан приказ вызвать бригаду мастеров. Ну а мастеров вам, наверняка, приходилось домогаться -- так что объяснять не надо, сами знаете, их не дозовешься -- ибо в России оно, конечно, две беды, дороги и дураки, -- но к ним приплюсовать надо еще катастрофу: никто не сидит на своем месте! И если кто думает, что в каких-то организациях дело обстоит иначе, то ему бы неплохо -- таблетки от хронического оптимизма.
       Через полчаса, тем не менее, мастера были найдены. Однако в России две беды и одна катастрофа усугубляются трагикомедией: каждый сидит на чужом месте, на которое он устроился по блату. Поэтому, как вы уже догадались, мастера разбирались в чем угодно, но не в электронике -- а на работу оформлялись в расчете на высокую надежность японской аппаратуры, которая до сих пор не подводила. Теперь же, чтобы не подкачать, бригада с отчаянной надеждой стала дубасить по самурайскому кинескопу, который не выдержал пролетарского напора и раскололся.
       Короче говоря, поднялась такая суматоха, что все помыслы начальства сконцентрировались здесь и теперь. О том, что происходит в лаборатории, задуматься было просто некому. Но тут появился Верзила -- гипнотизер типа Чичерского, которому было поручено поколдовать над зомби, -- и заявил, что дверь в лабораторию заперта изнутри и на стук -- никто не отвечает. До руководства, наконец, дошло, и Черный Дракон истошно закричал:
       -- Га-аз!
       -- Какой? -- осведомился оператор.
       -- Пока усыпляющий.
       Но газ в лабораторию отказывался поступать.
       -- Засор в трубопроводе, -- смущенно заявил оператор.
       Послали за новой бригадой слесарей -- не сообразив, что с тем же успехом можно использовать старую, -- те объявились не очень скоро и начали стучать кулаками по вентилям и манометрам.
       В лаборатории тем временем допрос шел полным ходом. Диалог начался, правда, с большой задержкой, ибо самым трудным делом оказалось привести Горобца в чувство -- после свидания с микроскопом. Были и другие трудности. Эфенди упорствовал и периодически терял сознание, поскольку Рубцов его чересчур энергично поощрял к исповеди, не всегда рассчитывая силу аргументов. Об этом, конечно, неприятно писать, но вы уж его простите. Он ведь тоже не был профессиональным следователем, и если уж наверху дилетанты стучали кулаком по телевизору, то ему сам Бог велел.
       Горобец во всей этой катавасии являл собой самую несчастную фигуру. Если бы он знал, что видеокамеры не работают! Никакого героизма не потребовалось бы. И почему они, гады, медлят? Газ не пускают? Решили, видимо, полюбоваться, душу отвести -- им-то что.
       Рубцов долго не мог уразуметь причину геройского сопротивления, но потом смекнул и оповестил насчет пластилина.
       -- А микрофоны? -- прошептал Эфенди.
       -- Мембраны проткнул отверткой и тоже залепил. Ну?
       -- А задвижка? -- уже громче спросил Координатор и добавил: -- Она открывается снаружи электромагнитом.
       -- Заклинил пассатижами. Так что не бойся, нам не помешают.
       Ситуация разрядилась слегка, Горобец облегченно вздохнул, но энтузиазм Рубцова ему все же был не вполне ясен.
       -- На что ты надеешься? -- спросил он. -- Сейчас просверлят стену и пустят газ.
       Такая перспектива Николаю очень не понравилась, и он заторопился:
       -- К тому времени ты мне все выложишь. Ну?
       -- Если и выложу, то тебя потом, один черт, загипнотизируют -- и ты все забудешь.
       -- Это уже не твоя забота. Но теперь, кстати, у вас кишка тонка.
       -- Неужели Чичерский поставил блок? -- покачал головой Эфенди, ощутив себя в щекотливом положении.
       Рубцов понял, что дал маху, но слово -- не воробей. Мысль Фантомаса судорожно заметалась. Ведь если при нормальном течении дел и отключенных видеокамерах этому ублюдку можно было выложить что угодно, то теперь придется сто раз подумать, прежде чем открыть рот. Конечно, на всякий блок найдется что-нибудь с винтом, но осторожность не помешает. Хорошо бы придумать какую-нибудь липу, однако попробуй ее сочини, когда руки затекли до глубины души, а во рту шевелятся бусинки зубов.
       Не имея подходящей схемы, Горобец попытался все же врать, но путаный блеф влек за собой ухудшение взаимопонимания, вплоть до микроскопа. Обессилевший Эфенди наконец сдался.
       -- Шут с тобой, -- прошепелявил он, пересчитывая языком зубы. -- Тебе ничего не грозит. Ты не Рубцов.
       -- А кто же? -- прозаически спросил Николай, то ли не успев удивиться, то ли не в состоянии переварить предложенную пилюлю.
       -- Какая разница? -- скривился Горобец. -- Не Рубцов, а другой человек. Тебе что, фамилия нужна? Так она для тебя -- пустой звук.
       До Николая стал доходить смысл вместе с космическим ужасом. Какие-то жизненные мелочи зашевелились в памяти. Невинные реплики жены, Риты, стали в один миг многозначительными и пугающими. "Я тебя не узнаю", -- говорила она. "Мы ведь с тобой уже спали, правда?" -- сказала Рита в первую ночь. А суррогат воспоминаний о детстве, беспокоивший его болезненной фальшью и ненатуральностью?
       -- Излагай доходчиво! -- рявкнул Николай и снова потянулся за испытанным аргументом.
       Суть повествования Горобца сводилась примерно к следующему. Когда Николай Рубцов, которого давно нет в живых, стал ухаживать за дочкой Спиридонова, его предусмотрительно закодировали. Дело уже шло на лад, то есть к свадьбе, как вдруг выяснилось, что жених болен раком. Что было делать? Невеста ничего не знала. Ордену же в недалеком будущем грозила потеря крайне необходимого агента. Поэтому на скорую руку подыскали замену, сделали двойника -- и все устроилось наилучшим образом. Замену, правда, произвели грубовато, но в спешке -- не до грибов. Небольшая автомобильная авария, Рубцов попадает в реанимацию, а через три недели, когда невеста уже подзабыла, каков оригинал на ощупь, -- ей подсовывают двойника. Это предыстория.
       Теперь вся беда в том, что двойника выбрали неудачно, и его необходимо вернуть обратно. Но Спиридонова тоже нельзя оставить без прикрытия. Поэтому сейчас подготовлены четыре варианта замены, то есть еще четыре двойника Рубцова, один другого лучше, хотя и лепили их, естественно, не с оригинала. Впрочем, теперь уже не разберешься, где оригинал.
       -- Но убийство зачем?! -- не выдержал Николай.
       -- Да какое там убийство, -- сморщился Горобец. -- Весь театр для того, чтобы поместить тебя в дурдом. Подменить мужа и зятя не так легко. Неопробованного жениха -- гораздо проще. А здесь никакое сходство не поможет. Психушка -- единственный выход. В сумасшедший дом поступает один человек, выходит -- немного другой, и это выглядит естественно. Понимаешь?
       Концы начинали сходиться с концами. Остался один вопрос.
       -- Кто же я на самом деле? -- с некоторой опаской спросил Николай.
       На этот вопрос отвечать было рискованно, поэтому Фантомас решил свалять Ваньку:
       -- Что тебе даст фамилия?
       -- Я спрашиваю не только о фамилии.
       -- Всего я не знаю. Сам удивляюсь. Очень уж тебя берегут. Видимо... Горобца на полуслове оборвал то ли выстрел, то ли взрыв. Со стены посыпалась штукатурка, и в комнату со змеиным шипением ворвался газ.
      
      

    * * *

      
       Маршал Федоскин угрюмо сидел в приемной главы Ордена, познавая волей-неволей психологию просителя. Заготавливал жалобную мину, судьбу проклинал. Мысли типа "бляха муха" прятал поглубже, чтобы грим дружелюбия не осыпался, но с амбицией, вообще говоря, особых проблем не было. Сюда, конечно, едешь, надув щеки, но под землей фанаберия сама по себе как-то рассасывается. Пройдешься по каменному коридору -- и готово, орлиного тонуса как не бывало. Даже более того, чувство осрамившегося зайца просыпается. И никакие канделябры высокого звания не помогают, когда вечная темнота пощипывает за бока, в спину толкает эхо шагов, и все кругом прячется, чтобы не напугать тебя, оранжерейного. Все прячется -- идиотские маски, кровавый пурпур, и даже предсмертные крики не слышны. А когда не видно, не слышно, но присутствует -- хуже не бывает. Такое чудится, что от перенапряжения спасает лишь эрекция прически. А каково ему -- лысому?
       Из каждой мелочи здесь прет махровое средневековье. Эти анфилады, люкс, модерн -- только мимикрия. Предводитель (Его Преосвященство!) -- индюк колченогий -- именует себя Лазоревым Сфинксом! Велеречивый, напыщенный, самодовольный болван! Или его чин вынуждает?
       Может быть. Чары сановного положения Федоскину до боли знакомы. Напялишь штаны с лампасами, застегнешь ширинку -- и простые человеческие радости мелковаты становятся, отходят на второй план. Дома же -- дерябнешь маленько, влезешь в пижаму -- и все эти погоны, полигоны обращаются в дым. Кто же ты есть на самом деле? -- думаешь тогда. -- Тот кто повелевает несметной ратью, или тот, кто нянчится с внуком?
       Такого типа вопрос, между прочим, сидит в каждой голове, ибо жизнь любой божьей твари проходит в безнадежном розыске самого себя при наплыве сутолоки ролей: отца, сына, влюбленного, умалишенного и даже святого духа. Но где ты сам? Нет ответа. И тогда, изнывая от персональной ущербности, склоняешься к диагнозу, который отдает холодом эпитафии и жаром мазохизма.
      
       Я игрок -- и это навсегда,
       Пустоту души сомненье гложет,
       Я игрок -- и в этом вся беда,
       Ведь играть рожденный -- жить не может.
      
       А есть ли истина, которую заполучить желаешь? Не потому ли себя никак не сыщешь, что тебя нет? Никого нет. Одни только роли, роли -- и Пустота...
       Но Пустота грызет в антрактах. На сцене душевный вакуум наполняется жвачкой мнимой целесообразности. Потому Федоскину сейчас не до философии. Лазоревый Сфинкс обнадежил, а теперь тянет кота за хвост. Почему? Неужели его сын так и останется пропавшим без вести? Сын, правда, незаконный, но от этого не легче, если не тяжелее. Теперь вот Рита куда-то пропала...
       Ожидание становилось невыносимым, но обитая кожей дверь, казалось, вросла в стену и никогда не откроется. Наконец референт поправил наушник и оповестил:
       -- Совещание затягивается. Не хотите ли отдохнуть в баре? -- добавил он, приукрашивая вопросительной интонацией чистой воды повеление.
       -- Что у них там стряслось? -- неловко прогундосил маршал.
       -- Не могу знать. Прошу в бар! -- уже без дипломатических реверансов гаркнул референт.
       Федоскин смачно крякнул и двинулся по указанному адресу, чтобы не дразнить гусей. Заоблачные цены подземного бара придавали коктейлям необыкновенный аромат. "И здесь, суки, кооператив открыли", -- ухмыльнулся Федоскин -- ярый противник реформаторства. Закладывая за воротник, он даже не подозревал, что именно сейчас неподалеку в недрах гранитной толщи решается его вопрос.
       -- Ваше Преосвященство! -- настойчиво гнул свою линию Фаянсовый Кентавр, обращаясь к Лазоревому Сфинксу. -- Надо менять стратегию. Иначе мы будем повязаны нелепыми обязательствами. Кто таков Федоскин? Кем он будет через неделю? Необходимо признать, что наземная пирамида власти разваливается. Это должно стать отправной точкой новой политики.
       -- Однако новая пирамида будет сложена из обломков старой. Понимает ли это Фаянсовый Кентавр? -- с коварным придыханием молвил Черный Дракон. -- Федоскин -- тот самый осколок, без которого не обойдется ни одна управленческая структура. Наконец, Федоскин -- это армия!
       -- Федоскин -- обыкновенный дебил, -- сморщился Зеленый Кардинал.
       -- Именно поэтому он останется при деле. Глупость -- цемент наземных сооружений, -- Черный Дракон, как всегда, смотрел в корень.
       -- Допустим! -- вкрадчиво согласился Фаянсовый Кентавр. -- Но даже в таком случае, стоит ли игра свеч? Этого зомби закодировали еще раз, но кто даст гарантии, положа руку на сердце? Он стал плохо управляем. Не проще ли тогда его ликвидировать, а маршалу заявить, что незаконный отпрыск, к сожалению, не найден?
       -- Лазоревый Сфинкс внимал, не перебивая. Но вот он поднял глаза, и все умолкли, поняв, что вопрос решен.
       -- Проще задействовать операцию "тильда", -- последовало краткое резюме. -- Маршала ко мне!
       Федоскин явился через минуту, впопыхах одергивая мундир.
       -- Верните мне сына, -- жалобно проблеял он. -- Хотите, я стану на колени?
       Вопрос преподносился риторически, но долгая пауза поменяла его окраску, и маршал, смущенно помявшись, пал ниц. Глава Ордена небрежно скользнул взглядом по коленопреклоненной фигуре и снисходительно изрек:
       Орден подтверждает свои обязательства. Надо ждать.
      
      

    * * *

       Полночь. Печально известная дача замерла в напряженном ожидании. Что-то неладное затевается опять. Все вокруг съежилось и отвернулось, не желая угодить в историю. Отвернулось, разумеется, насколько позволяет шея. Луне, например, деваться некуда, приходится смотреть и даже светить, но она болезненно щурится, когда в поле зрения попадает окаянный дом, облюбованный нечистой силой для изуверских шалостей. Нежно струящийся лунный свет, мягко обволакивающий деревенский пейзаж, проникая в окна обители, запачканной кровью, становится жестким и недружелюбным.
       Николай очнулся в той же самой постели. Возможно, из наркотического забытья его вывела муха, которой совсем недавно доводилось ползать по лицу мертвой Риты. Он потянулся, открыл глаза, узнал обстановку и похолодел. Калейдоскоп мучительных воспоминаний замелькал вихрем кошмаров. Чтобы стряхнуть навязчивые видения, он нащупал шнур и щелкнул выключателем, однако ночник мало что добавил к лунному освещению, пробивавшемуся сквозь занавеску. Полумрак не расступался.
       Не готовится ли новое преступление? -- испуганно полыхнула мысль. Не зря же выгрузили его на старое место. И что успели сделать Там? Против гипноза Чичерский поставил блок, но против газа... Какой химией Там накачали? Зачем сунули сюда, на дачу?
       В доме, похоже, никого. Или как тогда? Хорошо бы смыться. Машины, правда, нет, а ночью добираться пешком... И все же пора сматывать удочки. Только из-под одеяла вылезать не очень... Но тут уж не до телячьих нежностей. Страшновато, конечно, однако дрожь в коленках пересилить надобно. Хотя бы свет нормальный зажечь, одеться.
       Он приподнялся на локте, намереваясь встать, но где-то поблизости заскрипела дверь. Сердце оборвалось. Затем послышался отчетливый вздох. Под ложечкой хлюпнула пустота, ноги стали ватными, и напрягшийся слух растекся по всему дому. Да и все остальное размазалось по закоулкам, заняв круговую оборону. Лишь ужас предчувствия остался на кровати.
       И опять скрип половиц, приглушенный шепот. Это уже было, было! Только теперь рыскать по дому страшно. Надо бы встать, но двигательный центр парализован, обесточен -- вся энергия уходит в слух. Потом шорохи прекратились, и хлынуло густое затишье. Растопыренные уши, захлебываясь в тишине, подталкивали энергию искать другой выход, и та устремилась в зрение, провоцируя всматривание, которое при надлежащем исполнении всегда дает положительный эффект.
       Комната наполнилась неуловимыми движениями. Все шевелится, присмотришься -- замирает, отвернешься -- снова. Потом вдруг ожил тюк тряпья в дальнем углу. Вздрогнул и затаился. И вздох! Или почудилось? Струны в душе натянулись так, что вот-вот порвутся.
       -- Фу! -- громко выдохнул Николай, чтобы хоть как-то сбросить напряжение.
       -- Фу-у-у, -- передразнило эхо.
       Или не эхо? Откуда эхо в комнате, набитой мягкой мебелью?
       -- Кто здесь? -- панически выкрикнул Николай, чувствуя, как волосы рвутся с привязи.
       Эхо многозначительно промолчало.
       Оказавшись перед выбором: погибнуть от страха или действовать, -- он попытался проявить хотя бы минимальную активность, начав методично осматривать комнату. И вдруг...
       Вскрик самопроизвольно вырвался из него, и посуда в серванте под напором звуковой волны мелко задребезжала. Глаза полезли из орбит. На трюмо -- окровавленный нож! Тут же сумочка Риты, на стуле ее ночная рубашка. Все ведь было убрано тогда... Она здесь! И тут к окну приник темный силуэт...
       Если бы не крик, выплеснувший часть напряжения, Рубцов (пусть пока будет так) потерял бы сознание. Но кризис все равно неумолимо надвигался. Любой новый шорох был способен переполнить чашу. Выход один: превозмочь страх, встать, одеться, вырваться из клетки и бежать.
       Николай решительно отбросил одеяло, и тут... Внимание! Слабонервным самое время прекратить чтение. Остальные, контролируя пульс, могут двигаться дальше. Разумеется, при условии, что неподалеку кто-то есть, кто в случае чего подстрахует.
       Итак, представьте! Только натуральнее, если готовы играть честно. Вы лежите... Впрочем, не надо. Уж пусть он лежит, коли ему все равно деваться некуда. Итак, он лежит, быть может, на той же простыне, что и покойница, которая звонила и обещала приходить по ночам. И вот ночь, полумрак, а он голый -- все равно что безоружный. Вокруг же происходит что-то неладное. Вздохи, шорохи, скрип половиц. Дыхание перехватывает, тело наполняется ватой, шевелятся черные тени. Слабая надежда, что все только чудится, парадоксальным образом нагнетает жуть. И вдруг частично парализованное внимание обнаруживает признаки косвенного присутствия убиенной: сумочка, ночная рубашка. Их не могло здесь быть! А нож? Окровавленный нож -- это вам не приглушенный шепот. Шепот, конечно, хуже, страшнее, но он мог почудиться. Нож свидетельствует о наличии умысла. А в окне мелькает силуэт, и полумрак, и свежая в памяти картина обезображенного трупа, и вылезающие из подсознания детские страхи. Ноги наполнены пеной лопающихся мурашек, но он превозмогает паралич, откидывает одеяло -- голый, беззащитный -- спускает на пол босую ногу, и тут...
       Под кроватью раздается громкий стон, слышится возня, и кто-то, стеная и всхлипывая, лезет оттуда. Николай отдернул ногу от пола, словно от раскаленной плиты, заметался в постели, потом замер, и когда за одеяло схватилась костлявая рука -- лишился чувств.
       Через какое-то время он пришел в себя -- в комнате опять никого. Опустошенный, измученный, он сел и вяло огляделся -- что-то изменилось в обстановке, но он не мог понять что, да его это и не особенно волновало. Потом заметил, что исчез нож, но не прореагировал. Просто сил не осталось, даже на страх. И явись к нему в этот момент сам дьявол, он бы только лениво скользнул взглядом.
       Сил, однако, не осталось и на то, чтобы встать, одеться. Поэтому он сидел в прострации, ожидая притока хоть какой-нибудь энергии, которая постепенно начала возвращаться, но опять пошла в зрение и слух. Тотчас послышался протяжный вздох, звон разбитого стекла на втором этаже -- окрепшее слегка нутро вновь насторожилось и затрепетало. А потом дрогнула занавеска, он метнул взгляд сверху вниз и окаменел: из-под гардины виднелись ноги.
       Ноги под занавеской в полумраке гипнотизируют, кстати, лучше любого блестящего шарика. Поэтому никакой рациональной мысли у него не появилось, скованный инстинкт самосохранения даже не шелохнулся -- внимание целиком приклеилось к таинственным нижним конечностям... Короче говоря, когда напряжение достигло апогея, портьера медленно отодвинулась -- и оттуда -- вышла -- Рита -- мертвая! Белый саван, измазанный кровью, посиневшее лицо, проваленные глазницы и хищный оскал полусгнившей улыбки. Труп медленно двинулся к кровати.
       Это было уже чересчур, но сердце работало как часы. Оно вырубается в иных ситуациях, когда адреналин уже впрыснут, а из-за портьеры кто-то никак не выходит. Другими словами, когда жуть захлестывает на фоне бездействия. И трагический исход всегда определяется неявным присутствием надежды, что все обойдется. А уж если занавес открылся, и сознание еще не отрубилось, то, какое бы чудище оттуда не вылезло -- все определено, и настает пора действовать.
       -- Не веришь, Колюнчик? -- с трудом выдавила из себя усопшая. -- Сейчас я тебя пожалею. Сейчас.
       Вот тут-то и взорвался инстинкт самосохранения. Внутри высвободилась звериная энергия, и он бросился вперед -- трудно сказать для чего. Наверно, чтобы разорвать труп в клочья. Однако из-за портьер наперерез ему бросились две черные фигуры в темных колпаках. Но кто может одолеть проснувшегося воина? В мгновение ока он уложил их наповал. Труп бухнулся на колени, и казалось, что победа близка, но из шкафа выскочила какая-то зараза с газовым баллончиком, юрко брызнула в лицо -- и перед глазами все поплыло.
       Через некоторое время Николай снова очнулся на кровати -- связанный. Труп медленно надвигался, и вот уже его руки тянутся к горлу, чтобы приласкать, видимо.
       Адреналина в крови, сами понимаете, до черта, девать его некуда -- поэтому тело содрогнулось в конвульсии, и Николай дико захохотал.
      
      

    * * *

       Надежно спрятавшись, радуешься недолго -- пока не осознаешь наличие вериг. Привычные связи оборвались, ареал обитания, можно сказать, жмет под мышками, телефон Рубцова не отвечает, а враг где-то на отшибе без помех точит саблю. Зароков выругался и пошел в город, прихватив Резо. Здравый наблюдатель, конечно, диву бы дался: зачем, мол, рисковать? Но тот зритель -- вольный казак, которого посади на цепь -- и он дивиться перестанет.
       Илья надеялся, пожалуй, на чудо, однако по дороге оно не попалось. Тогда он решил наведаться домой и даже повод изобрел: какие-то там документы, которые могут-де похитить при обыске. К месту назначения подкрались по всем правилам конспиративного искусства. Резо сунулся в подъезд первым и выскочил, как ошпаренный. -- Ва-ах! -- зашептал он. -- Што-о та-ам!
       -- Что?! -- тряхнул его за грудки Илья.
       -- Вэдьма!
       -- Какая еще ведьма, дурило?!
       -- Рыта! Пакойнэца!
       -- Лежит?
       -- Уф! -- Резо чуть не задохнулся от недогадливости Зарокова. -- Какой бэжит? Сэдыт, тыха.
       Илья ринулся в подъезд. На ступеньках дремала Рита. Или ее копия?
       Он растормошил спящую принцессу.
       -- Илья! -- бросилась она ему на шею, и Зароков понял, что это оригинал.
       Ничего больше бедняжка вымолвить не могла. Охи, вздохи, все окроплено слезами и переполнено радостью. Быстро поймали такси и -- обратно.
       -- Жывой, живо-о-ой! -- приговаривал Резо.
       Напившись чаю, Рита пришла в себя и, перескакивая с пятого на десятое, начала рассказывать свою эпопею. Она донельзя испугалась, когда на даче ее разбудили люди в масках. Но там крутился еще Яхья, и она подумала сначала, что в масках -- свои. Самочувствие было странным, словно под наркозом. Потом в постель уложили другую девицу, как две капли воды на нее похожую. Через некоторое время Николая тоже заменили двойником. Рита же притворялась спящей -- потому и удалось кое-что подглядеть. Все походило на съемку кино. Двойники разыграли убийство (она до сих пор не понимает, что настоящее), черт в маске заснял, сунул кинокамеру в футляр, и все. Затем ее увезли в незнакомую квартиру и посадили под арест, но она чудом сбежала. Бросилась домой, там -- вроде бы засада. Куда деваться? Она -- к Яхье. Самсуилов, ясное дело, принял ее за покойницу и спятил. Крик поднял. Она -- к подруге. Переждала маленько и снова начала метаться. Почудилось, будто следят -- она давай путать следы. Случайно оказалась у дома, где ее держали под арестом. Вдруг перестрелка, машина, Коля за рулем, но не остановился. Кое-как снова добралась до подруги. Притаилась и ждала, у моря погоды. Сегодня стало невмочь, пошла к Илье -- дома никого. Села на ступеньки...
       -- А зачем Николаю звонила? -- на всякий случай спросил Илья.
       -- Да что ты! Я даже номера телефона не знаю, -- смущенно ответила Рита и пояснила: -- Там же семья.
       -- Ну как? -- повернулся Зароков к Чичерскому.
       -- Что как? -- не понял маэстро.
       -- Твои впечатления. Концы с концами сходятся?
       -- Если ты имеешь в виду... -- начал маэстро, потом сбился, свернув на более лаконичный вариант: -- Наша команда приехала тогда на дачу без двойников. Самсуилова тоже не было. Но их могли подвезти позже. Меня сунули в проем между стенами, и я практически ничего не видел.
       -- А зачем Риту держали в твоей квартире?
       -- С чего ты взял? Просто дом, видимо, тот же, а квартир там не меньше сотни. Сколько принадлежит Ордену -- не знаю.
       Развитие событий опять заходило в тупик. Оставалось единственное -- ждать. Только где Николай? Не нужна ли ему помощь?
       Илья опять склонялся к необходимости какой-либо разведывательной вылазки. Для начала послал Бляхера в больницу к Яхье.
       -- Зачем?! -- взвился Миша.
       -- Проведаешь, поговоришь. Может быть, вызволишь.
       -- Вызволишь, -- заскрипел Бляхер, умерив сверкнувший было взгляд до укоризненно просительной отметки. -- Самому бы не загреметь. Может, не надо, а? Не люблю я эти психушки. Какой дурак суется туда, откуда могут не выпустить?
       -- Ничего, проверишься заодно, -- съязвил Илья. -- Оставят -- значит, судьба. И Яхье не так скучно будет.
       Бляхер поскулил еще немного и отчалил. Федя завалился спать. Резо, помаявшись от безделья, тоже присоединился к нему. Остальные, то есть маэстро, Илья и Рита, пристроились на кухне коротать время. "Где только Ганса черти носят?" -- сокрушался про себя Илья, понимая, что без потусторонней помощи, видимо, не обойтись.
       День между тем сменился вечером. Сколько уже чаю перепито, деталей перемусолено... а ситуация все та же -- тупиковая. Оказавшись у черты, за которой возникает желание вывернуться наизнанку, Рита как-то особо доверительно вдруг сказала:
       -- Знаете, мне все время мерещилось, что Коля -- мой муж. Мужа тоже звали Николай, -- уловив по лицам, что ее неверно понимают, она уточнила: -- Действительно муж, по-настоящему. Будто он, как в сказке, превратился в Рубцова.
       -- Бывает, -- не придав особого значения ее словам, откликнулся Илья.
       -- Ты меня не понял. Я и сейчас уверена где-то в глубине души. Какие-то мелочи... Почему -- не знаю, но уверена, что злой волшебник его заколдовал.
       -- Хорошо хоть не в лягушку, -- буркнул Зароков, совершенно не чувствуя, что разгадка тайны совсем рядом.
       -- А как фамилия мужа была? -- вклинился маэстро, и глаза его вспыхнули охотничьим азартом.
       -- Федоскин.
       -- Сын маршала? -- спросил Чичерский с надеждой и одновременным опасением, что не подтвердится.
       -- Да, -- немного помявшись, ответила Рита. -- Только внебрачный, но это держалось в секрете.
       -- Как же внебрачному ребенку он умудрился дать свою фамилию? -- было ясно, что вопрос задается лишь с целью выигрыша времени для превращения гипотезы в открытие.
       -- Не знаю.
       -- Так-так, -- забарабанил пальцами по столу маэстро. -- Теперь, похоже, все сходится, -- и он изложил пришедшую на ум версию, которая просто-таки не могла быть ошибочной.
       Родившаяся теория объясняла все, до мелочей. Рита слушала мужчин с нарастающим душевным трепетом.
       -- Ну, Иван, молодец! -- уже который раз восклицал Илья. -- И до чего просто! Тебе, Рита, из сумасшедшего дома вернут мужа, хотя постараются, конечно, для маршала, а Спиридонову -- эрзац зятя. Извините, дескать, за шероховатости, но после дурдома возникают некоторые изменения. Не очень похож? Но что вы хотите? У него же чердак поехал!
       -- А сейчас его каким-нибудь варварским способом сводят с ума, -- убежденно вторил Чичерский. -- Странно только, что он туда же мог угодить с самого начала совершенно здоровым. Тесть ведь собирался его упрятать на время.
       -- Ничего странного, -- уверенно парировал Илья. -- Они заготовили два параллельных варианта. В первом -- Николаю вкололи бы какую-нибудь гадость, а родственникам на следующий день заявили бы, что он, к сожалению, ночь поколобродил и свихнулся.
       В разгар обсуждения пожаловал Бляхер.
       -- Привет от Яхьи! -- возбужденно крикнул он, едва переступив порог.
       -- Как он там? -- живо обернулся Илья.
       -- Э-э-э, хорьошо, -- ответил Миша, придерживаясь эталонного воспроизведения первоисточника. -- Мьортвый Р-рьита ищет мьеня. Тьу-ут, не найдьот! -- при этом он бесподобно передал улыбку Яхьи и финальный жест рукой.
       Потом объявился Ганс с убийственной декларацией: "Надо ехать на дачу!" Илья с Чичерским сообразили мгновенно, что там происходит экзекуция, но двойственность ситуации не уловили с ходу. Илья засобирался, разбудил сподвижников, заявил, что разведка, мол, донесла...
       -- Все-таки надо подумать, -- нерешительно начал Чичерский.
       -- Что думать? -- нетерпеливо ухнул Илья, щелкая затвором.
       -- Надо осознать, в чем наша миссия, -- пояснил маэстро. -- Да, его сейчас сводят с ума, но, вообще говоря, в его же интересах. Человеку собираются вернуть собственное Я. Чему же мы хотим воспрепятствовать?
       Зароков неожиданно ощутил себя выбитым из седла. В самом деле, ведь эти сволочи в данном конкретном случае творят богоугодное дело. Все жертвы уже принесены, злодейства совершены, остался лишь акт благодеяния. Может быть, жестокий в исполнении, но хирургические операции тоже не отнесешь к деликатным средствам. Выходит: мешать нельзя! С другой стороны, сейчас происходит убийство человека под условной фамилией Рубцов. Убит будет именно человек. Тело останется, но его заселят какими-то другими мыслями, желаниями... Пусть -- теми, что уже обитали там, но что с того? Нельзя уничтожать настоящее ради прошлого. А оно будет уничтожено. Николай Рубцов перестанет существовать. И не важно, Богом ли он сотворен или зачат гипнотизерами, но он есть, живой, реальный... И всем, кто его знает, любит -- будет жалко, невыносимо. Однако можно ли со стороны решать? Кто вообще здесь имеет право выбора?
       Тем не менее выбор лежит сейчас именно на них. Никто другой Рубцову не поможет. Рычаги отданы в их руки, и только они могут сказать: да или нет. Ситуацию усугубляет пронзительная асимметрия: в одном случае необходимо их активное вмешательство, в другом бездействие. Последнее соблазнительно, ибо создает впечатление, что все отдается на волю Бога. Но не Бог ли вручил им шанс? Именно им? Поэтому нечего прикрываться философией невмешательства -- перед Господом отвечать в любом случае.
       Какой вопрос стоит по сути? Есть живой Рубцов, мертвый Федоскин -- и две возможности. Первая -- оставить все, как есть. Вторая -- убить Рубцова, тогда оживет Федоскин. Надо ли спрашивать, как поступят друзья Рубцова? Рите, конечно, тяжело -- она знает обоих. А Николаю? Правда, которому? Хотя, что значит которому? Он же сейчас Рубцов.
       Карты путает, безусловно, неприятная аномалия. В задаче на двух человек -- одно тело, и постановка вопроса смазывается. Любой обитающий в царстве пищеварения, наличие проблемы будет просто отрицать. Психиатры, алхимики, идеалисты -- наоборот, запутают вопрос до предела и будут теоретизировать до умопомрачения. А ведь надо решать!
       Илья собрал всех, детально, но лаконично разъяснил возникшее положение, поделился собственными соображениями и заключил:
       -- Пусть теперь каждый выскажет свое мнение.
       -- Надо ехать, -- сказал Федя, прилаживая портупею.
       -- За Ныколай Тоновыча ж-ж-жизь отдам, -- заявил Резо.
       -- Я с вами, -- присоединился Бляхер, с трудом удерживаясь, судя по глазам, от какой-то шутки в адрес Резо.
       -- Наверно, вы правы, -- поддержал маэстро.
       -- А ты, Рита? -- после некоторого колебания спросил Илья.
       -- Я люблю обоих, -- прошептала Рита и заплакала, но, убоявшись, что истолковать могут превратно, сквозь слезы добавила: -- Если Колю убьют, я умру.
       -- Осталось спросить у него, -- вздохнул Илья, цепляя к поясу гранаты. -- Федя! Зови своих ребят.
      
      

    * * *

       Без содействия эфемерид явно не обошлось, хотя Ганс, вероятно, придерживается иного мнения. Дача была атакована и захвачена с ходу. И вот уже Луна совсем иначе глядит в окна. Труп, распустив нюни, отдирает покойницкий макияж. Связанный Эфенди воротит нос от нашатыря, приходит в себя и тут же проваливается обратно, ибо снящаяся феерия кошачьего кордебалета его устраивает больше. А вам, кстати, не приходилось выпрыгивать из сновидения на какую-нибудь горячую сковородку? Когда Здесь -- хуже, а Там -- гаже, так хочется попасть в Никуда, чтобы хоть дух перевести.
       Николай тоже спит, но у него миражи -- цвета радуги. Во сне, наверняка, океан перекатывает волны в замедленной съемке, вздымает гребни, вспенивает и рассыпает на мелкие брызги, а те медленно-медленно оседают в пучину. Конечно, что-то такое из сумятицы будней мелькает в соленой воде: живчики-парламентарии, перебои с продуктами, гонококки марксизма, спирохеты демократии, все это мельтешит, мечется, словно зазевавшаяся хамса, не успевшая податься на глубину. Океан же вроде не обращает внимания, но мало-помалу толкает мусор к берегу, потом ка-а-ак...
       Минутку! Похоже, он очнулся. Взгляд ясный -- слава Богу, операция "тильда" оказалась холостым выстрелом.
       -- Коля! -- радостно шепчет Илья, вкладывая накопленные мегабайты информации в одно слово.
       -- Я знаю, -- улыбается Николай, -- все знаю.
       А вы знаете -- как улыбка выглядит на измученном лице?
       -- Ты кем хочешь быть?
       -- Летчиком, -- подмигивает Николай.
       Потом обнажившиеся временно души входят в обычные берега, и для взаимопонимания требуется слов уже поболее. Короткое обсуждение заканчивается просто.
       -- Ну так что, Коля? -- вопрошает Зароков.
       -- Ты к кому обращаешься? -- вздыхает Николай. -- В конце концов, какое мне дело до Федоскина?
       -- Коленька! -- бросается к нему Рита. -- Я так тебя люблю.
       "Как хорошо, что имя тоже одно", -- с грустью думает Илья. "А костюм пусть будет другой", -- лукаво вторит Небо. "Выпьэм за успэх!" заключает Резо, мысленно репетируя поздравительный тост. Симфония уже готова умолкнуть сентиментальным щебетанием, но маэстро начеку с ушатом холодной воды:
       -- Мы выиграли партию в кошки-мышки, -- тяжело вздыхает он, -- прищемив Ордену только хвост. Теперь нам будет объявлена война.
       -- Велика проблема! -- хорохорится разгоряченный Федя. -- Сейчас поедем и сотрем их в порошок -- тем более, как раз по пути. А, Резо? -- обращается он за поддержкой к самому надежному звену. -- Скажи-ка мне, что нельзя откладывать на завтра?
       -- То, что надо отложить на черный день, -- влезает эрудит Бляхер, напоминая заповедь швейцарских банкиров.
       -- То, что надо было сделать еще вчера, -- гнет свою линию майор.
       -- Сасэд с табой? -- многозначительно интересуется Резо, показывая Илье, что он не так прост.
       Вспыхнувшая искра, как ни странно, разгорается в порядочный костер, бьют литавры, симфония взрывается ревом канонады, и крохотная группа идет на таран исполинского Подземелья. "Идут", разумеется, на автомобилях, но скрипки все равно прыскают со смеху, гобой плачет, а тугой барабан -- ему на службе не до эмоций -- исправно выдает мелкую дробь.
       Контраст, безусловно, анекдотический, но исход любой битвы определяется отнюдь не теми силами, которые поддаются исчислению. А уж если говорить о тротиловых эквивалентах, габаритах и прочей фурнитурной чепухе, то степень успеха ей обратно-пропорциональна. Почему? -- другой вопрос. То ли Бог симпатизирует слабейшему, то ли мощь и благополучие парализуют молодецкую удаль, необходимую в схватке... Но примеров тому -- не счесть.
       Взять хотя бы такой достоверный случай. Совсем недавно в тридесятом царстве один зловредный мужик (Член разных Ассоциаций архигосударственного значения), по имени то ли Мурло Матреныч, то ли Фидель Дурындыч, как-то поутру перебирал в уме атрибуты своего могущества: спертую недвижимость, ядерные мегатонны, плюс шесть пудов собственного весу, минус, сами понимаете, геморрой. К нему мимоходом заглянул комар по кличке то ли Хромой Пудель, то ли Кривой Злыдень. О чем уж там зудел над ухом дистрофик-комар, никто не знает, но Фидель Горыныч просто-таки озверел, вследствие чего коварно сложил газету трубочкой и стал ждать удобного момента, чтобы трахнуть (не понимая, что такого сорта моменты ему уже не по зубам). Гордую насекомую тварь это заело, и она приняла вызов, обнажив меч хитрости и щит хладнокровия. Представляете соотношение исчисляемых сил? У Матреныча разве что хромосома тоньше комариного носа, да и то чуть-чуть.
       Однако бой грянул. Кривой Злыдень нагло бороздил воздушное пространство, присаживался на миг и тут же взлетал. Мурло сопело, примеривалось и, наконец, трахнуло -- чашку с блюдцем. Затем та же участь постигла антикварную люстру. Оба изрядно подзавелись, и Фидель в течение небольшой разминки раздолбал всю посуду и мебель. Пора было переходить в миттельшпиль.
       Когда комариный зад бесстыдно чиркнул Фиделя по носу, раздалась звонкая оплеуха с некоторым опозданием -- и нос потек. Еще несколько дерзких пике -- и Член разных Ассоциаций стал похож на слизистую оболочку. Какая там следующая ступень после озверения?
       Да-да, Мурло осатанело. Единственная отрада -- смысл жизни теперь найден. Фидель столько его искал, но лишь отныне все ясно. Сейчас он изничтожит Пуделя, а потом посвятит себя производству ядохимикатов. Только мужик полагает, а Злыдень располагает. В эндшпиле жестокосердный комар вылетел на балкон и присел на дальнюю бельевую веревку. Мурло выскочило следом, потянулось, трахнуло -- и полетело с двадцатого этажа. Злыдень дал кружок, снял шляпу, буркнул: "Прости меня, Господи!" -- и полетел искать Голубую Мечту. Дело в том, что ему рассказывали, будто где-то есть кнопка пуска баллистических ракет. С тех пор он мечтает посидеть на этой кнопке, куснув предварительно дежурного.
       Мы подробно остановились на рядовом случае лишь с одной целью -- чтобы хохот скрипок не звучал слишком заразительно. Откуда скрипкам знать, как слон, убегая в панике от маленького мышонка, оступился и рухнул в пропасть? -- царство ему небесное. Поэтому им не понять, что исчисляемо слабый бывает неисчислимо силен. Вы, конечно, улыбаетесь, ибо ваш жизненный опыт базируется на других примерах, и вам кажется, будто планируемая развязка идет к тому, чтобы повесить читателю на уши сомнительную гиперболу. Комары, мышки, -- возражений не вызывают. Но как несколько человек могут победить несметный Орден? Когда с обеих сторон головы и стволы, -- результат определяет обыкновенный счет, а не зоологическая байка.
       Тем не менее, Орден был повержен, выкорчеван и растоптан. Вы, известное дело, уверены, что сейчас будут задействованы смехотворные аргументы. Атакующая-де сторона метко стреляла, громко кричала, а морально боевой дух устойчиво доминировал. Ничего подобного. Орден пал без единого выстрела. Более того, победу одержал практически один человек -- Федя Штык. Зароков лишь оказал материальную поддержку, выступив в роли спонсора.
       Операция началась с того, что Федя взял в руки мясорубку. Эфенди, глянув на увесистый агрегат, понял, что имеет дело с профессионалом, и раскололся -- до самого дна. Полезных сведений на дне было мало, но Федя и те отмел, удовлетворившись сущей ерундой: месторасположением вентиляционной трубы. По дороге Штык завернул с маршрута пару бензовозов, слил в эту самую жизнеобеспечивающую дыру десять тонн бензина (Илья оплатил по тридцать копеек за литр), снял фуражку, закурил, полюбовался дрожащим на ветру огоньком, буркнул: "Прости меня, Господи!" -- и бросил спичку в трубу... Ну, Федя, ты садист! Разве так можно?
       Безусловно, опытный читатель хорошо понимает: даже такая варварская акция разветвленному Подземелью -- что слону дробина. Но тут уж в действие вступает неисчисляемая подоплека, иначе история с Хромым Пуделем была бы по контексту лишена смысла. Теперь скажите, что делать Его Преосвященству, когда вдруг как снег на голову -- огонь, смрад и многочисленные выстрелы? -- это рвутся патроны на складе, но он-то не знает. Ему чудятся полчища демократов в катакомбах, из тронного зала вроде бы доносятся голоса... Что делать? Ну, конечно же! Аварийный рубильник для того и существует. Поэтому Лазоревый Сфинкс опрометью сбросил рясу, прыгнул к рубильнику -- и Подземелье радикально обвалилось. При этом высшее начальство в количестве трех персон, как и предусмотрено, было катапультировано в запасной бункер.
       -- Что же ты, блин, натворил?! -- вскричал Черный Дракон и непечатно выругался.
       Тут уж ничего не поделаешь. Человек оголяется в бане и в экстремальных обстоятельствах. Поэтому в ответ на бестактность Лазоревый Сфинкс икнул и брезгливо ответил:
       -- А не пошел бы ты... Все равно -- начинать все заново.

  • Комментарии: 1, последний от 25/10/2004.
  • © Copyright Босс Валерий
  • Обновлено: 17/02/2009. 174k. Статистика.
  • Новелла: Детектив

  • Связаться с программистом сайта.