Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Елена Черникова
ИНТИМНАЯ ЖИЗНЬ НАШИХ ВОЗЛЮБЛЕННЫХ: книг
Мой наставник в Литинституте говорил: если вы после нашего института попадёте в газету, найдите в себе силы уйти оттуда не позднее чем через два года, иначе всё, пиши пропало, руки отшибёт.
Если вы читаете эти строки здесь, значит, вы что-то пишете, прозой или стихами. Однажды может произойти счастливое соединение призвания и профессии, а может - хобби нечаянно превратится в профессию, а вы даже глазом моргнуть не успеете, только посетуете на времена, вынуждающие вас, великого художника словесности, заниматься грубой конвейерной работой. Вопрос остаётся открытым: что дозволено современному писателю, какая параллельная деятельность, чтобы не "отшибло руки"?
Отрывки из документальной повести
Получив на руки своё счастье, пахнущее типографией, литератор прыгает, радостно плачет, обнимает прохожих и так далее, сами знаете. Затем демонстрирует новорождённого неограниченному числу лиц, без разбора и суеверий, точь-в-точь глупая городская мамаша после роддома. Очень по-русски это называется презентацией новой книги.
Законно всплывает желание зарегистрировать возлюбленного младенца, чтобы социализировать: вручить литературному критику, пусть выскажется прилюдно, и все узнают и выдвинут на премию, поставят родителю памятник. Регистрация возможна не только через критика, но и через особ, обитающих в клановых и тусовочных резервациях, но мамаша-папаша обычно так невменяема после первых родов, что не замечает, как надёжно огорожены все эти места. Подъёмный мост, конечно, может опуститься на минуту и пропустить новобранца, но из-за стены, от главшпана, должен прозвучать кодовый сим-сим, ты там типа открой товарищу.
Дарением друг другу свежих экземпляров мы занимаемся дружно, безотчётно-заполошно-изнурительно, вкладывая в акцию свои надежды на бессмертие, любовь и признание; вот прочитает он\она - и мир перевернётся, и все узнают, как я гениален и везуч, как стоит иметь со мной дело, как, в конце концов, прекрасен мой текст.
Учитывая, что авторских экземпляров всегда мало (бесплатно мне давали в АСТ десять, в "Гардариках" два, остальные я покупала на складах издательств), дарение ещё и накладно, но для устройства личной жизни наших новорождённых нам ничего не жаль. Отдаём, как котят, в добрые руки, воображая лучезарную картину: вот придём мы однажды (случайно) в дом, куда подселили наших возлюбленных младенцев, а они там в наилучшем месте живут, а по праздникам их показывают гостям. С полки снимают и отчёркнутые места зачитывают вместо аперитива.
...Одна моя знакомая, литератор со стажем, справляется с подаренными ей книгами следующим образом: выдирает страницы с автографами, остальное выносит на лестницу, и там это разбирают соседи - по интересам.
Другая просто не вносит подаренные книги в дом, а сразу складывает в гараже. Накрывает полиэтиленовой скатертью, получается теплица.
Третий знакомый подпирает ими старый диван, чтобы не покупать новый. Диван укреплён очень надёжно, поскольку этот человек - литературный критик, получающий свежие приношения регулярно.
Четвёртый сначала всё-таки читает, но никогда не рассказывает о полученных впечатлениях никому в Москве: бережёт свежие мысли для заграничных лекций, что по-человечески, то есть по-писательски, вполне понятно: здесь за его мысли могут и в морду дать, а за рубежом он - великий знаток современного российского литературного процесса.
Есть нервные люди, которые вздрагивают, услышав от товарища бодрое "Ой, привет, я тебе сейчас подарю свою новую книжку!", и у них начинается сердечный приступ. Иногда запой, депрессия, конвульсии.
Есть стоики, способные не дрогнув сказать "Поздравляю! Спасибо".
Есть очень известный литературовед, корифей, который честно говорит: "Я читаю подаренные мне книги только за деньги".
Есть изуверы, тут же задающие вопрос жизни и смерти "Почём?", подразумевая, что книжка вышла, конечно, за счёт средств автора или за спонсорские, ведь понятно, что обычным путём, с гонораром и профессионально поставленным распространением, у тебя (бездари, поэта, нетусовщика, прочее), ничего бы никогда не вышло.
Есть, разумеется, несколько человек, способных спокойно принять подарок, внимательно прочитать, позвонить трепещущему автору и высказаться по существу. Ради таких людей автор согласен жить дальше, но - гораздо чаще попадаются владельцы диванов и гаражей.
Причины всем известны: скорбь, что книга вышла у тебя, а не у меня; ужас, что придётся её читать; досада, что придется тащить такую тяжесть; тоска, что придётся отвечать на вопрос "Ну как?.."; превентивная печаль на тот вопиющий случай, если книжка вдруг хорошая. Успех одаряет многим, только не друзьями (Вовенарг). Трюизм.
Однако все хотят успеха: видимо, готовы пожертвовать друзьями. И встаёт солнце, и в типографиях опять грохочут станки, а Сивка-бурка вновь готовится взлететь под Литературино окошко с очередным Иванушкой на шее. У поэтов опять вдохновение, у прозаиков наконец уехала тёща, и можно крепко, по-писательски проработать несколько черновых кусков, понимаешь, так сказать, вот.
Затянувшееся предисловие, писанное ярко-чёрными красками, вы мне скоро, надеюсь, простите, когда я перейду к саморазоблачению, а потом к описанию содержимого своих сундуков. NB: совпадения персонажей статьи с живыми людьми, их книгами и деяниями являются неслучайными.
Начнём с автора этих строк. Кропать меня потянуло года в три. Случайно была разоблачена. В семнадцатилетнем возрасте поступила в Литературный институт, закончила дневное отделение (1982) в семинаре критики и литературоведения у Всеволода Алексеевича Сурганова. Получив элитарное образование, одиннадцать лет проработала в газете (ничего страшного, Платонов работал дворником), стараясь не забыть, зачем всё-таки родилась на свет. Газете - слава! Она была единственная на всю страну, где лицеистка могла обрести вторую, журналистскую, профессию, не свихнувшись от подчеркнул, отметил, заявил, поскольку то был "Московский литератор" периода расцвета, тем не менее мой наставник, В. А. Сурганов, оказался прав. Приводить руки в порядок пришлось ещё несколько лет после ухода из газеты, подчёркиваю, замечательной газеты, но - способы текстопорождения у писателя и журналиста решительно разные, и понимаешь это не сразу.
Всё-таки выпустив первый роман (1997) и вступив в Союз писателей, я почувствовала себя воздушно, приобщённо и дарила книгу всем, не следя за реакциями. Издательство ("Присцельс") было ко мне чрезвычайно благосклонно. Оно выплатило максимальный гонорар, и тираж был (для 1997 года-то!) огромным - 15 тысяч экземпляров, и оно давало мне мои книжки, чтобы я могла их дарить. Эти сказочно доброжелательные люди, почему-то любившие текст романа "Золотая ослица", своей любовью сделали мне анестезию, дали социальный наркоз, отчего я всё-таки пожила счастливой жизнью придурка, не понимающего, что происходит вокруг.
Теперь зайдём в тему внутрицехового дарения книг с другого крыльца. Одновременно с сочинительством прозы я почти всегда работаю на радио. Это моя любовь, мой театр и моя пуховая люлька. И пришли однажды времена, когда мне стали дарить книги ежедневно, и дарение продолжалось пятнадцать лет. В некотором смысле это конфузная ситуация: люди дарили книги радиожурналисту, не подозревая, что он на самом деле писатель, поэтому не боясь подвоха, зависти, не предполагая ни гаража, ни дивана. Дарители справедливо полагали, что ведущий авторской радиопрограммы может то, чего не могут критики, PR-службы издательств и природа: просто сказать тёплым человеческим голосом, что у имярека вышла книга и поздравить автора прилюдно. Поскольку я выбирала для эфира то, что мне искренне нравилось или представлялось полезным для слушателя, то я прочитала всё подаренное. Правда.
Но есть и ещё одна причина, почему я не подпираю книгами мебель, а читаю их все: доморощенная метафизика, знаки судьбы. Именно подаренную книгу я воспринимаю как напутствие из невидимого мира. Читаю внимательно, даже если это стихи начинающих, жестокий аллерген. Я тяжело воспринимаю стихи, при мне запрещено чтение по кругу, но поэтов в моих программах перебывало видимо-невидимо. Отчасти потому, что публика в нашей стране обожает слушать стихи по радио, отчасти потому, что точно знаю, когда кончится эфир. И ещё потому, что случайно можно открыть нечто бесподобное, как, например, поэзию Юлии Моркиной, о которой широкие массы пока не знают ничего, а я знаю, и у меня есть её книжки, и это замечательно.
***
...Когда книги заняли весь мой дом и задали мне жилищный вопрос, я поняла, что наличное богатство обязывает к чему-то ещё. Из-под обложек и переплётов донеслись стоны узников, не увидевших света, хотя и выпущенных в свет. Они вопили. Суть вкратце: почему ты, плюшкин гобсекович, не расскажешь о нас людям?! Ну что ты скопидомничаешь?
Действительно, почему? Как жаловался мне очень известный критик П., переезжать на новую квартиру очень трудно, поскольку в старой квартире открывается гораздо больше книг, чем ты подозревал. Они страшно лезут отовсюду, напоминая о невыполненных обещаниях. Я не хочу оказаться в его положении, особенно если судьба даст мне новую квартиру, с большим количеством комнат, где я устрою библиотеку и буду сниматься на фоне книжных полок, как делают великие мужи, кому Бог дал и полки, и жену, чтобы тихо протирала их от пыли.
Я включила яркий свет и пошла по своей маленькой, со смежными комнатами, двушке. Открыла все шкафы, ящики, забралась на все полки, заглянула в кладовку: "Идите все сюда! Будем выступать перед публикой!"
Среди моих бумажных сообитателей много вполне себе удачников, о которых нормально, вовремя и по делу писала пресса; имеются те, кого пресса в упор не увидела, есть безнадёжные. Все вместе они выступают как своеобразное зеркало моей жизни, но не в том интерес, что моей лично, а в том, что я, годами играя в журналистику, регулярно оказывалась в нужное время в нужном историческом месте. Мне перепало слушать, слышать и видеть, как восходят российские "ньюсмейкеры политики, эстрады, финансов, литературы", "звёзды нравственности", "столпы духовности", беседовать с ними прилюдно и очень часто получать на память полиграфические сувениры от листовки с "призывом выйти на" до громадных фолиантов энциклопедического толка. Конечно, с интересным общением в последние двадцать лет повезло многим российским журналистам, их романы об этом уже написаны. Мой же случай особый. В мои, скажем так, микрофонные объятия сами, добровольно попали книги сотен человек, создавших свои произведения (и научные, и художественные) в годы особых волнений о России, о Земле, о Боге. У меня были программы обо всём - в самом прямом смысле слова, от культуризма до космоса и обратно, от проблем резьбы по кости мамонта до медицины всех народов. Знаковые люди рассказывали и дарили всё свежайшее: от мягкообложечных астрологических опусов начала 90-х до увесистых, суровых богословских фолиантов наших дней; от горячечных экономических эскапад младореформаторов до медовых колокольных притч Зульфикарова, осмысляющего скорбные последствия "реформирования". Это собрание примет времени, которого нет у других, потому что другие были на других местах, но это не просто один из возможных взглядов на действительность, а опыт писателя, и только это интересно нам в данном контексте.
Дарёные книги как зеркало современности, изготовленное для профессионального прозаика, развлекаюшегося радиожурналистикой в прямом эфире в эпоху перестроек и реформ, - так вопрос никогда не ставился, его некому поставить, это редкий случай. В России нет других успешных прозаиков, которые оттрубили бы шесть тысяч часов прямого радиоэфира в беседах на все возможные темы со всеми, кто к темам причастен. И нет других радиожурналистов, которые за это время выпустили бы столько книг прозы про нашу жизнь, сколько я, не отрываясь от микрофона. Сопоставимый комплект впечатлений наберётся только у Дмитрия Быкова, но он, в отличие от меня, ещё и а) поэт, б) мужчина.
Кроме книжной, у меня сложилась коллекция первых номеров бумажных СМИ, вылетевших в свет сразу после повеления свыше быть изданиям не токмо государственными, а и частными. Издательский бум начала 90-х отражён в моей библиотеке нулевыми, пилотными выпусками, о которых история уже забыла, но их идеи выжили и частенько - в лицах. Например, газеты типа "Задница" перед почти мгновенной после рождения кончиной дали обильные всходы, коими поныне торгуют их идейные наследники. Весь глянец, который, как нам кажется, пришёл с Запада, имел и отечественных предшественников, и эту особую тему (как мы получили ту журналистику, какую сейчас имеем), я сейчас развиваю в специальной книге.
Вообще народ наш за 15-20 лет прочитал в прессе и в книгах такое, чего никогда раньше ни читал - ни по объёму, ни по содержанию. Касается это и автографов на книгах, но тут чтение сугубо личное, и я не буду цитировать дарственные надписи, адресованные мне - за одним исключением.
С шедеврального автографа этого бойца надо начинать лекции по истории. Он был дан мне ещё в годы "Московского литератора". Бывший политрук, написавший к 40-летию Победы небольшую брошюру мемуаров, подарил мне её с надписью: "Уважаемой Елене Вячеславовне Черниковой на добрую память о днях Великой Отечественной войны!" Крупными буквами. Чётко и разборчиво. Я опешила. Вчитывалась и всё искала какой-нибудь намёк, шифр и ключ, - но там больше ничего не было! Только "добрая память". О днях войны. От политрука. Я еще была, видимо, слишком молода, чтобы понять его. Ближе к 60-летию Победы я лучше узнала отечественную историю, и мне стали более или менее понятны загадочные чувства пожилого политрука: он жизни-то порадовался всего четыре года, а потом влачил существование и всё вспоминал добрые дни, когда он подбаривал бойцов к атаке, на смерть. Наверное, нелегко и очень ответственно подбадривать к смерти. Чувствуешь себя героем и, главное, ветераном войны. Настоящим! Не то что адресаты его воздействия, не сумевшие оставить мемуаров. А он - смог и был очень доволен. По понятным причинам имя его я оставляю неназванным.
Есть ли имена, наличие которых в моей библиотеке я считаю счастливым недоразумением или несчастным случаем, отклонением от стиля? Нет. Нельзя пенять на зеркало. Работая в прямом эфире станций "Резонанс" и "Народное радио", я сама выбирала себе темы и гостей, никто их мне не режиссировал, и в ответе за все знакомства я сама. Более того: никто не мог оказаться в моих программах без моей инициативы, а главные редакторы не спускали мне неких нужных персонажей. Всё, что пришло, моё.
Сейчас, когда я пишу эти строки, кое-что изменилось: я работаю на другом радио, и гостей для прямого эфира подбирает специальный продюсер, как на многих станциях. Книг пока не дарят: что взять с абсолютно бесполезного ведущего, который сегодня есть, завтра возьмут другого, пусть хоть имя в эфире не перепутает. Свою основную профессию я стараюсь не разглашать, поскольку отношение сразу портится: что же ты за писатель, если вынужден работать журналистом. Значит, ты писатель-неудачник. Книги-то небось за свой счёт публикуешь? Когда выясняется, что за свой - никогда, а всегда по старинке, с каким-никаким, а гонораром, и что общий тираж уже подошёл к полумиллиону, собеседник перестаёт и понимать, и верить. Не буду же я каждому объяснять, что я просто люблю радио. Любовью. Особенно мощно струилось недоверие к "писателю", когда я работала диджеем на радио "Культура". Там ни одна редакционная душа так и не смогла представить, что женщина сорока четырех лет от роду пошла учиться на диджея, чтобы получить ещё одно удовольствие от радио, а потом рассказать о новых умениях своим студентам, которым я люблю рассказать какую-нибудь невидаль, а также написать прозу. Три года я всё-таки проблаженствовала диджеем и смею доложить, это не зря потраченное время. На "Народном радио", где я одновременно вела три авторские программы, на это смотрели косо, но терпели. Потом выгнали, но не за совмещение с "Культурой", а... за "Золотую ослицу" (спустя двенадцать лет после её написания), якобы по просьбам православных слушателей. Кино! Однако в результате служебной драмы у меня есть две-три книги, которые я, считай, выпросила, измучившись трудными вопросами современности и почему-то предположив, что закрытая от меня информация должна содержаться в книге именно этого человека.
Одна из таких - роман "Искушение" Михаила Ходанова. Просить его было моей наглостью: тираж всего 500 экземпляров, переплёт, около восьмисот страниц. Но подарил. Мысленно я до сих пор говорю "спасибо, Михаил Алексеевич". Герой романа, написанного о. Михаилом, - очень живой человек, каких не терпят там, где с пеной у рта проповедуют терпимость и любят удручение плоти, особенно чужой. Публикация создала автору-священнослужителю крупные проблемы. А мне в 2006-2008 гг. как воздух нужна была современная книга о человеке, обретающем свой духовный путь в православии, но книга-друг, без суровых одёргиваний, без оборванных цитат, неожиданно замыкающих любое рассуждение на полдороге, книга для меня. Тогдашнее "Народное радио", непримиримо сдвинув брови, ухнуло в жёсткий неофитский фанатизм, и мне, чтобы не задохнуться в редакции, потребовалась книга, написанная изнутри, про Церковь наших дней и реального человека, а не про машину, бесперебойно производящую грехи к восторгу ханжей, взваливших на себя крест добровольного инквизиторства.
***
Есть у меня один безошибочный тест на перспективность и профессиональную успешность человека. Проверено тысячу раз: работает, особенно на радио. Пятнадцать лет я с любопытством натуралиста наблюдала, как реагируют приглашённые в эфир особы на персону ведущего: как меняются в ходе беседы лица и как работает память, если вдруг спустя некоторое время бывший гость встретится с ведущим где-нибудь в обществе. Для меня эта послеэфирная память - визитная карточка человека, почти медицинская. Книги людей с хорошей памятью меня горячо интересуют, о чём б они ни писали: о геноме, об истории продуктов, о фрактальной физике... Памятливые на единожды встреченного журналиста люди, как беспощадно свидетельствует практика, всегда решают свою жизненную задачу, поскольку в принципе способны читать обстоятельства и замечать, видеть других людей. Беспамятные, просидевшие час и не запомнившие ведущего ("зачем это?!"), никогда не делают хорошей карьеры. Они остаются на том же уровне, с какого начали. Это касается и вокалистов, и футболистов, - не имеет значения.
Но были в эфире уникальные встречи, которым, скорее всего, не суждено повториться ("отшельники", кандидаты в президенты, почтальоны, космонавты...), и проверить память бывшего собеседника вряд ли удастся, но книга подарена занятная, и я её берегу. Например, писатель Александр Бушков ("отшельник"), осенью 2007 г. оказавшийся в моей программе "Современники" на "Народном радио". Встреча началась так: в эфире он эффектно выложил на стол карманные золотые часы и раздражённо стал ждать, когда журналистка ляпнет, как заведено, глупость. Часы были большие и красивые, пятидесятиминутный эфир прошёл, писатель живым вернулся в Сибирь. Его книга про Путина, поселившаяся в моей библиотеке после достопамятной встречи, мне была крайне интересна, поскольку это публицистика суперизвестного и одарённого романиста, но документальный герой книги - руководитель высшего ранга.
Книги о правителях жанр не новый, но декабристская традиция велит каждому, кто мнит себя интеллигентом, всегда ругать власть и быть недовольным российскими порядками. А кто не процитирует хоть раз про дураков и про дороги, тот не в стаде. (Кстати, фразу про эти две беды классик не говорил. Это приписка.) В книге Бушкова главный герой изображён профессионалом, умным, на своём месте. Написать такой портрет верховного правителя в России сложно, поскольку кто-то по определению заподозрит заказуху, кто-то величественно объявит писателя нерукопожатным независимо от содержания. Вообще это сверкающий абсурд: выбрать персону во власть и на другой же день начать если не травлю, то подтравливание, так, из любви к искусству фронды. Не обнаружив в книге Бушкова, к моему удовольствию, никакой фронды-на-всякий-случай, я простила ему его показушные часы.
***
Правильное поведение во времена всяческих конкуренций заключается, говорят капиталисты, меняя систему образования, - в узкой специализации, в залипании на чём-то конкретном. А вот "специалисту широченного профиля", коим является любой выпускник Литературного института, надо обладать нечеловеческим терпением, поскольку его социализация проблематична. (Зато, как видите, весело!..) Но и про узость специалиста как панацею от социальной неустроенности - тоже врут. Всё не так, всё меняется...
Москва, декабрь 2008 года
Продолжение пишется
Связаться с программистом сайта.
