Аннотация: Невероятная история, случившаяся в Померании, в последние дни Второй мировой войны.
С. Данилюк
П О Б Е Д Н А Я К А Н О Н А Д А О С Т Р О В А Р Ю Г Е Н
( К И Н О П О В Е С Т Ь)
Жизнь - лучший романист. В основе этой невероятной вроде истории реальные события, случившиеся накануне капитуляции Германии (очерк Дм.Фоста "Русская былина", - ж-л "Родина, 5, 2006)
(примеч. - по тексту речь на немецком языке выделена жирным шрифтом).
Волны Балтики с глухим рыком лизали побережье острова Рюген, что в Передней Померании.
Чуть в глубине острова, в редком сосновом леске, две свежевырытые могилы с фанерными дощечками на обтесанных столбиках - " Рядовой Безуглов К.Т., 27.01. 23 - 06.05.45" и "Лейтенант Арцимович Г.В., 03. 10. 24 - 06.05.45". Внизу обеих дощечек приписки "Отдельная разведрота 147 СК".
Вдоль скалистого, скупо поросшего берега свободным строем удаляются тридцать бойцов. Тридцать сплоченных годами боев и рейдов по немецким тылам войсковых разведчиков. Многие с непокрытыми головами, с пилотками, заткнутыми под ремень.
Бредут почти вслепую. Прищурив глаза, впитывая жадными ноздрями солоноватый морской ветерок и одновременно стараясь уловить пряные запахи из глубины острова, - началось майское цветение садов. Май, Господи боже мой, - май! Не надо таиться в придорожных канавах, часами дожидаясь возможности перескочить через дорогу. Можно просто брести по этой самой дороге, не остерегаясь авианалета. Конец многолетнего, кровавого, вымотавшего всех труда.
То, что вымотались до предела, обнаружили именно сейчас. Прежде война казалась нескончаемой. И вдруг из-за плотного тумана проглянул берег. И это оказалось самым трудным, - дотянуть до него. При виде желанного финиша руки, ноги, головы налились свинцовой тяжестью. И усилия, еще недавно дававшиеся естественно, теперь представлялись неподъемными. Они дотянули. Но это оказалось пределом. Не было даже сил радоваться победе. Довлело одно - желание покоя и отупляющего, восхитительного безделия.
- Воздух! - выкрикнул вдруг рядовой Ипатьев. Кто-то тревожно вздрогнул, но тут же, покачав головой, продолжил движение. Могучий великан ефрейтор Будник хотел было подойти дать шутнику "леща". Но сил не было, - молча погрозил кулачищем. Остальные на незатейливую хохму вовсе не отреагировали. Накануне потеряли двух человек. Терять друзей им было не привыкать. Но эти последние, накануне мира потери воспринимались особенно болезненно.
Пора было бы устроить небольшой привал. Но командир роты капитан Артюхов брел впереди, погруженный в себя. По бедру его лениво постукивала полевая сумка. Обтрепанная. Исхлестанная дождями и вьюгами. Вытертая до белесости. С дырой в кирзе, оставшейся после попадания осколка. Трудно было представить, что этому рослому, сильному человеку едва исполнилось двадцать четыре года. Впрочем таким он был и в двадцать один, после нескольких месяцев в разведке. Разве что полощущийся на ветерке вихор посеребрило позже, уже в сорок четвертом в Белоруссии. Привычка принимать решения, отвечать за других, находить выход там, где для других его не осталось, а главное, - необходимость посылать на смерть, давно превратила ленинградского студента-второкурсника дерзкого и мечтательного Женьку Артюхова в сдержанного, знающего тяжелую цену своему слову человека, в капитана Обгони Смерть, слава о котором гремела по Федюнинской армии. Ссутуленная спина командира не давала забыть о последней потере и бойцам, будто укоряя каждого в том, что не его, а других послали на смерть. И подойти к капитану не решался никто. Даже идущий следом ординарец Сашка Беляев - вечный балагур и щеголь. Всегда в свежем подворотничке, гладко выбритый. Единственный в роте, пренебрегая уставом, носил широкий офицерский ремень и хромовые, надраенные сапоги. Вот и сейчас, во время долгого марша по пыльной дороге, ухитрился сохранить блеск на голенищах. Но главная Сашкина гордость - офицерская гимнастерка, что досталась ему после гибели взводного. Сашка говорит, что гимнастерка - память о товарище. Это правда, но не главная. Гимнастерку Сашка носит как талисман. Взводный был убит автоматной очередью, прошившей тело от живота до сердца. Теперь на месте разрывов аккуратные штопки. Сашка втайне верит в приметы и убежден, что снаряд дважды в одну воронку не падает, а, стало быть, гимнастерка мертвеца защитит от смерти живого. Меж тем сильно припекло. Сашку нагнал Петро Будник.
- Привал бы, - он намекающе отер рукавом пот и кивнул на командирскую спину.
- Хочешь схлопотать в дыню, подойди сам, - буркнул Сашка.
Будник опасливо почесал увесистый подбородок, - дураков нарываться на "хозяйский" гнев не было. - Всё переживает, - определил он. - И чё душу рвет? Не его ж вина, что на мину напоролись. Война, она и есть угадайка. Пойди определи, чего ждет в прикупе. По мне лучше бы вспоминал, скольких спас. Да здесь, почитай, едва не каждый благодаря ему выжил. - Это ты считаешь, скольких спас. А его счет с другого края - скольких спасти не получилось, - снисходительно отреагировал Сашка. - М-да! Одно слово - Обгони Смерть. Зря не назовут, - хитрый Будник, добившись, что влюбленный в командира Сашка сомлел от удовольствия, подступил к главному. - Не знаешь, случаем, чего нас по побережью гонят? - аккуратно полюбопытствовал он. Сашка самодовольно повел плечом, - а то! - Получен приказ, - разместиться где-нибудь поближе к морю и осуществлять наблюдение за береговой линией, - с важностью сообщил он. - Не понял, - Будник озадаченно тряхнул головой. - Какое к черту наблюдение, если немцев отовсюду повыбили? С часу на час капитулируют. За кем наблюдать-то? Разве что за фрицевскими бабами. Так это мы и без приказов горазды. А? Будник подтолкнул Сашку локтем: - Эх, кореш, быстрей бы дембель! Вернусь, перво-наперво по всем бабам - что вдова, что солдатка - шершнем пройдусь! Кто не спрятался, я не виноват. - А не боишься на какого-нибудь женишка с топором нарваться? - поддел Сашка. - Хо! Напугал слона дробиной, - Будник беззаботно хмыкнул. - Смету и не замечу. - Вот и я к тому: не надо бы тебе, Петро, из армии уходить. При твоем гоноре, помяни моё слово: на гражданке полгода не пройдет, как заново сядешь. - Так это когда еще, - мрачное пророчество Будника не сильно огорчило, - он и на день-то вперед редко планировал. - Пусть полгода, зато мои. Чтоб полной грудью! А там как картея ляжет. Ефрейтор от души потянулся крупным налитым телом. Сашка заметил, что командир впереди слегка повернул голову, словно прислушиваясь, и поспешно посерьезнел, - ему уж перепадало за болтливость.
Артюхов слышал перешептывания, понимал, о чем ропщут бойцы, но, оттягивая момент общения с ротой, упрямо продолжал идти вперед. Он поймал себя на том, что прикидывает, где можно укрыться в случае опасности. Поймал и изумился самому себе, - прятаться больше незачем. Но подсознание продолжало воевать.
Солдаты и впрямь вымотались. Идущий в строю Карпенко, задремав, наступил на пятку Захаренкову. Тот возмущенно повернулся: - Чего спотыкаешься, хохол? Карпенко встряхнул головой. Мечтательно зевнул во всю пасть: - Ох, мужики, щас бы подушку придавить и не просыпаться.
- И сколь проспишь? - ехидно подначил Захаренков.
- Хоть сутки, хоть двое. Лишь бы дали. - Не завирай! Двое не проспишь.
- Как это? Очень даже просплю. А то и трое подавай. Сна много не бывает!
- О брехун-то! - громко удивился Захаренков. - Всегда брехуном был. И война не исправила. - Кто брехун?! - взвился Карпенко. - За это, москаль, и ответить недолго. - Не от тебя ли, хохляндия? - задиристый Захаренков с готовностью принялся закипать. Но тут в строй вернулся Будник - Заткнулись оба, - лениво пресек он нарождающуюся ссору. - Два года, считай, всю роту достаете. Как шары бильярдные. Разгонишь по углам, глядишь, снова-здорово друг о друга стукают. Ну вот чего опять рядом третесь? Да хоть ты, Карп! Если он тебе так опостылел, какого ляда на Днепре среди бела дня полез из-под обстрела вытаскивать? Самому шансов уцелеть было с гулькин кончик, а- попер! - Так я чего полез?! - Карпенко слегка смутился. - В надежде, что увезут контру этув госпиталь с концами. Так нет, - трех месяцев не прошло, - заявился. - А в самом деле, Захар? - Будник, прищурившись, глянул на Захаренкова. - Сам же говорил, что после госпиталя в учебку направили. Чего ж опять сюда утёк? - Так я к кому утек? К Обгони смерти, к вам. Не к этому же, - он сплюнул. - Этого бы сто лет не видел. Ничего, теперь уж недолго. Дембеля только дождаться. А там думать забуду. - А я так, наоборот, твою фотку с собой возьму, - незамедлительно отреагировал Карпенко. - В хате у образов повешу. Каждый день Бога благодарить буду, что избавил! - Так ты ж врал, что неверующий. - Избавит - уверую! Слушая перепалку заклятых друзей, спровоцированную лукавым Будником, остальные слегка приободрились, принялись перемигиваться.
Впереди зашевелились придорожные кусты, и на дорогу выбежал рядовой Фархад Мухаметшин, - один из посланных вперед квартирьеров. При виде Мухаметшина солдаты, предчувствуя конец пути, оживились. Послышался заливистый голос Ипатьева: - Глянь, мужики, Федя! Никак жильё надыбали! Не прошло и года! Вас со старшиной, паразитов, только за смертью посылать. - Как раз за смертью старшину не дозовешься, - Будник презрительно скривился. - Он от нее всю войну ополовником на кухне отбивался. Меж тем Фархад Мухаметшин, зыркнув вправо-влево, заспешил, слегка приседая на простреленную правую ногу, к капитану. Из-за этой припадающей после ранения ноги полненький рябой таджик на фоне остальных сильных, уверенных в себе разведчиков смотрелся эдаким раскормленным, всполошным воробьишкой. Впрочем, ползать подраненная нога ему не мешала. Никто другой не умел так ловко, по-гадючьи бесшумно извиваться по земле, порой в нескольких метрах от неприятеля.
- Тарища капитана! Тарища капитана! - привлекая внимание роты, Фархад издалека зазывно замахал руками, призывая всех свернуть на тропинку, с которой только что выскочил.
- И впрямь нашли! - облегченно прошелестело по рядам. - В лучшем, слушай, виде! - гортанно затараторил Мухаметшин. - Всё как капитана приказал! И на берегу! И чтоб всем разместиться. Старшина Галушкин обнаружил. Послал к вам сказать. - Должно, старый хрен, самогон учуял, - процедил Будник. - В разведку по собственным тылам, - на это он силен. Будник, не скрываясь, не уважал старшину Галушкина.
По кивку Артюхова приободрившаяся рота вслед за Мухаметшиным потянулась в кустарник.
Через несколько сот метров среди сосновых деревьев показалась высокая скошенная черепичная крыша, будто нахлобученная на белоснежный яблоневый сад. У резной металлической калитки, врезанной в массивный забор, разведчиков поджидали Галушкин и двое бойцов. - По месту, кажись, то, что надо, - доложил Артюхову старшина Галушкин, - сорокапятилетний человек с отечными мешками под глазами. - Добрый домина. В три этажа. Считай, замок. И усадьба на полгектара. - Почему не зашли? - не понял Артюхов. - Так вроде жилое, - старшина замялся. - Решил без команды, так сказать, обождать...Дабы без конфузии. Думаю, може, засада.
Будник хмыкнул:
- Тебе б, старшина, всё по каптеркам воевать. Дабы без конфузии...Разрешите, товарищ капитан?
Он приподнял приклад автомата и, дождавшись подтверждающего кивка, несколько раз с чувством пристукнул по металлу. Требовательный гул понесся вглубь сада.
- Как будто женские голоса доносились, - вроде в никуда сообщил Галушкин, вызвав невольное оживление в рядах.
- А ну, фрицевки, кончай в прятки играть! - задиристо выкрикнул Сашка Беляев. - А то мы тут как раз самые большие прятальщики по вашу душу собрались! Живо всех пересчитаем!..Может, сигану на разведку, товарищ капитан?
Двухметровый забор - не препятствие для разведчика. Тем более для ловкого, переполненного энергией Сашки. - Видать, что за войну не напрыгался, - хмыкнул Будник. - Так ему на бабу запрыгнуть не терпится. А в этом деле какая усталость, - донеслось из рядов.
В глубине сада послышались звуки шагов.
Сашка, демонстративно отогнув ухо, прислушался. Значительно приподнял палец. - Так, даю вводную: походка женская, нога легкая, тридцать шестого где-то размера. Не больше. Судя по нажиму, лет эдак не сильно за тридцать. Точно! У меня сердце- вещун.
Из-за кустов черемухи показался сухощавый, шестидесятилетний мужчина в тирольской шляпе с аккуратно подстриженными седыми усиками, отчасти прикрывающими тонкий, жилистыйшрам, рассекший правую губу.
- Вот балабон, - вечно пальцем в небо, - разочарованно пробурчал Будник.
Подойдя к калитке, мужчина оглядел несколько десятков вооруженных людей. Стараясь не выказать страха, он с достоинством снял шляпу, слегка поклонился стоящему впереди прочих Галушкину и выжидательно замер.
- Передрейфил фриц! - определил Сашка. - Ништяк, дедок! Мы, в отличие от ваших, со стариками не воюем.
Артюхов, укрытый за широкой спиной Будника, заметил, как при Сашкином пассаже во взгляде старика, деланно приветливом, мелькнул гнев человека, непривычного к панибратству. Вполне может оказаться каким-нибудь переодетым гитлеровцем. Много их - полковников да генералов - сейчас под бабские юбки попрятались.
При виде офицера старик приободрился. По лицу его пробежало подобие улыбки.
- Шпрехен, шпрехен. Похоже, вы меня приняли за офицера вермахта, - на чистом русском языке ответил он.
- А кто же вы? - от неожиданности вырвалось у Артюхова. Старик приосанился.
- Позвольте представиться. Сергей Дмитриевич Горевой. Капитан второго ранга российского флота, - старик коротко, по-гвардейски кивнул.
- Советского флота? - неуверенно подправил Артюхов. - Никак нет. Именно российского, - уточнил Горевой. - Списан с корабля по ранению. После большевистского переворота эмигрировал в Померанию.
- А мы тебя и здесь достали! - без задержки отреагировал Сашка. Уловив неодобрительный взгляд капитана, буркнул. - Переворот ему, видишь ли, контре! Это он о нашем-то Великом Октябре!
- Кто, кроме вас, есть в особняке? - спросил Артюхов. Заметил колебание хозяина и, дабы пресечь пререкательства, отчеканил. - Мы ищем место для размещения. Ваш дом кажется для этих целей подходящим. Надеюсь, возражений нет?
Тон недвусмысленно говорил, - возражений быть не должно. Старик, однако, упрямо пожевал губы.
- Боюсь, этот дом вам не подойдет. Видите ли, господин капитан, здесь пансионат для дам.
Оживление среди стоящих вольно солдат сделалось нешуточным. Старик обеспокоенно повел головой.
- Это совсем не то, что вы подумали, - поспешил он исправиться. - Прошу господина офицера пройти внутрь. Я бы хотел, чтоб вы переговорили с директором пансионата. А нижние чины могут пока передохнуть в задней части сада, возле каретного сарая.
Артюхов, не скрываясь, с неприязненным прищуром оглядывал царского офицера. Горевой, уловив колебание, искательно дотронулся до его рукава:
- Господин капитан! Антр ну! Уверяю вас, это действительно очень необычная, требующая деликатности ситуация. Особой, доверительной интонацией он словно поверх солдатских голов обращался к человеку одного с ним сословия.
- Я уж и забыл, когда у меня были обычные ситуации, - процедил Артюхов.
Восприняв это как согласие, Горевой отодвинулся, приглашая капитана войти и тем же движением отсекая его от остальных. Артюхов всё с тем же неприязненным выражениемна лицепрошел внутрь. Следом, бесцеремонно отодвинув прикладом упирающегося старика, двинулся Сашка, - охранять спину командира было его святой обязанностью, которую он никогда и никому в роте не уступал.
Артюхов шел вдоль благоухающего сада, мимо аккуратных, подбитых округлым булыжником цветочных клумб по усыпанной белыми лепестками гравийной дорожке и с наслаждением вдыхал густой, настоянный на яблоневом цвету воздух. За поворотом им открылся мрачный трехэтажный особняк, стилизованный под средневековый замок, с бойницами в башенках и узкими зарешеченными окошками по периметру. Артюхов озадаченно присвистнул.
- А, тоже обратили внимание! - заметил Горевой. - Вот так-то прежде строили. Крепость. Говорят, огонь корпусной артиллерии может выдержать.
- Предлагаете проверить? - Артюхов глянул с притворной грозностью. Горевой, искавший расположения советского офицера, деланно хихикнул. - Уверен, что традиции русской армии остались неизменны и с женщинами вы действительно не воюете, - с важностью изрек он. - Позвольте-с я вас обгоню. Приготовлю директора пансионата к визиту. Горевой боком протиснулся мимо Артюхова и пружинистым, не по возрасту шагом заспешил к парадному крыльцу.
- Мутный дедок, - засомневался Сашка.
Артюхов заметил за портьерой одного из окон женское личико, сморщенное, будто сушеная груша, нос живыми, поблескивающими от любопытства глазками.Волосы у старушки были уложены какими-то буклями, какие Артюхову доводилось видеть разве что в театрах на костюмных пьесах.
Заметил подглядывающую старуху и Сашка.
- Может, приют для престарелых, - расстроился он.
Сашка вообще легко переходил от надежды к унынию. Но еще легче от уныния к надежде.
- Не, непременно молодухи есть, - успокоил он себя. - У меня сердце - вещун.
Двустворчатая дубовая дверь распахнулась от резкого толчка изнутри. На пороге возник успевший обернуться Горевой:
- Вас ждут. Пожалуйте прямо. Зал приема гостей сразу за прихожей.
Он отодвинулся, пропуская гостей. Артюхов вошел в затемнённую прихожую, на стенах которой угадывались картины в тяжелых золоченых рамах. - Светомаскировка. Не успели расшторить, - коротко пояснил Горевой. - Зато зал уже приведен в порядок. Обогнав капитана, он откинул перед ним плотную, плюшевую портьеру, разделявшую комнаты. В глаза им брызнул яркий свет. После мрачной прихожей полукруглая, застекленная зала оказалась залита теплым солнцем.
Артюхов с усилием размежил заслезившиеся глаза.
При его появлении из глубоких кожаных кресел поднялись две пожилые женщины, в одной из которых легко узнавалась та , что подглядывала из окна. Выражение любопытства и теперь не сошло с ее шустрых, беспокойных черт.Взгляд постреливал лукавством так, словно она все еще ощущала себя семнадцатилетней гимназисткой.
Но главной здесь была не она. На полметра впереди, высоко вскинув голову, застыла сухопарая дама с гладко зачесанными волосами и настороженным выражением удлиненного лица. Она, правда, пыталась изобразить добросердечность. Однако прикушенная нижняя губа свидетельствовала, что показная приветливость дается ей с трудом.
Она скользнула брезгливым взглядом по Сашке, недоуменно вскинула брови на Горевого, выражая ему неудовольствие появлением нижнего чина, и наконец соизволила обратить внимание на Артюхова.
- Баронесса Эссен, - без выражения представилась она. Выдержала выжидательную паузу, но, не уловив ответной реакции, повела рукой. - Моя компаньонка и наперсница госпожа Невельская. Что вам угодно, господин советский офицер? Говорила она по-русски с твердым прибалтийским акцентом. Быть может, от того Артюхову показалось, что слово "советский" она будто начинила ядом.
- Мне угодно разместить в этом доме своих солдат, - отчеканил он.
- Это невозможно, - безапелляционно отрубила хозяйка. Добродушия в ней хватало ненадолго. - Элиза! - подруга умоляюще потянула ее за рукав.
- Это невозможно, - упрямо повторила баронесса. - Мой дом - не казарма.
- (по-немецки) Элиза! Что ты творишь? Ведь обещалась! Они же оккупанты. - отчаянно выкрикнула Невельская. В самом деле, если своей язвительностью баронесса намеревалась вывести оккупанта из себя, то она своего добилась. - Вот у него, - указывая на Сашку, процедил Артюхов, - тоже дом не был казармой. Однако ваши пришли без спросу и заняли. А, уходя, сожгли весь поселок забавы ради, так что мать его после эвакуации в землянке ютится. Ишь ты, - невозможно! - голос Артюхова клокотнул. - Небось, в сорок первом казалось невозможным нас здесь увидеть. Ан - сподобились! Как там у вашего бога? - он ткнул в золотистую, свиной кожи библию на ломберном столе. - Азм воздастся? Вот и воздалось! Он снял пропыленную полевую сумку и демонстративно шлепнул ее поверх библии, - будто тузом припечатал. Зыркнул через плечо: - Сашка, погляди что где по комнатам и распредели людей!
- Айн момент! - с радостью отозвался ординарец. Высокомерие хозяйки заметно задело и его.
- Минуту, господа! - поспешно вмешался Горевой. - Всего лишь минуту! Присядьте же, господин капитан. Много ли вам будет стоить минута?
Он отодвинул для Артюхова свободное кресло и стремительно подошел к баронессе, зашептал. С другой стороны ее теребила за рукав Невельская.
Артюхов меж тем погрузился в мягкую, податливую кожу и с любопытством огляделся. В простенках меж окон стояли разлапистые, в тон креслам стулья, над которыми к стенам были прикреплены раскрытые веера из японского шелка и слоновой кости. С потолка угрожающе нависала огромная люстра, совершенно запыленная. Зато подсвечники на столе и на всех подоконниках сияли надраенной бронзой. Судя по обгоревшим свечам, пользовались ими, в отличие от люстры, регулярно.
То ли оттого, что дорогая кожа на стульях и креслах оказалась изрядно потертой, то ли из-за пыли на люстре и плюшевых портьерах, зала производила впечатление неухоженности.
Меж тем Горевой и Невельская продолжали что-то втолковывать хмурящейся хозяйке. Легко угадывалось, что необходимость действовать против воли угнетала ее гордыню. Наконец общими усилиями они добились от баронессы неохотного, через силу кивка.
- Вот и слава Богу, - Горевой обрадованно обернулся к Артюхову. - Позвольте еще раз представить, господин капитан. Видимо, вы не расслышали. Перед вами, - он торжественно указал на баронессу, - свояченица адмирала Эссена.
Он сделал паузу, давая возможность советскому офицеру наконец сообразить, о ком идет речь, и проникнуться осознанием величия фамилии, с которой волею случая довелось ему столкнуться.
К сильному его разочарованию, гость сохранял прежний безучастный вид.
Растерявшийся Горевой переглянулся с баронессой. Та ответила презрительным взглядом.
- Простите, господин капитан, - недоверчиво произнес Горевой. - Вам что, в самом деле ничего не говорит фамилия адмирала Эссена? Артюхов смолчал, скрывая смущение. Что-то вспоминалось в связи с Порт-Артуром, Крондштатом. Что-то реакционное. Но припоминалось смутно. - Кажется, был командующим Балтфлотом перед революцией, - с усилием припомнил он.
- Кажется? - обескураженно переспросил Горевой. - Или в советских школах не изучается история Первой мировой войны?
- А чего ее особенно изучать? - бесцеремонно вмешался Сашка. - Империалистическая бойня за передел рынков.
- Это что же? Всё, что вы о нас знаете? - поразился Горевой. - А жертвы? Подвиги беспримерные? На этой, как вы выражаетесь, бойне погибли миллионы русских людей. Таких же, как мы с вами.
- Конечно, погибли, когда бездарное командование. Знаем-знаем! У меня по истории твердая четверка была, - самодовольно объявил Сашка. - То Великий князь - стратег задрипанный, командовать полез, то сам царь. Тоже квелый попался. А жена-немка с Распутиным за него правили. И Эссены всякие при них. Хорошо еще, что революцию вовремя сделали. А то бы всю Россию под немцев отдали.
Услышанное произвело на присутствующих парализующее действие. Даже дружелюбная Невельская принялась озадаченно тереть виски. Баронесса же, утратив обычное высокомерие, совершенно потрясенная, на ощупь опустилась в кресло.
- Майн гот! Они нас просто вычеркнули, - выдохнула она. Но самое сильное впечатление Сашкин исторический экскурс произвел на Горевого. На побагровевшем лице затикал нерв у правого глаза. Не снизойдя до дерзкого солдатика, он, играя желваками, шагнул к капитану.
Баронесса вовремя заметила его состояние.
- Сергей Дмитриевич! - обеспокоенно окликнула она. Но Горевой, кажется, вовсе не заметил окрика. - Выходит, это мы немцам Россию сдали? - булькающим голосом просипел он. - Может, это мы каторжный мир в Бресте подписали?! Да мы до конца стояли!..- он нервно отер выступившие на губах пузырьки. - А вот это видели?
Невельская проворно подошла к Горевому, приобняла, забормотала:
- Полно вам, Сергей Дмитриевич! (далее по-немецки) Не мечите бисер перед свиньями. У них же просто каша в голове. Ну ладно Лиза, но вы-то хоть не забывайте, что они победители, и мы от них зависим.
Горевой, будто очнувшись, успокаивающе похлопал ее по ладони. Поглядел на сделавшегося угрюмым капитана:
- Виноват, контузия!
- Бывает, - неловко произнес Артюхов. - Только если вы такой патриот, чего ж родину бросили? Аж до Померании драпанули! Кстати, что ж теперь-то засиделись? Не успели удрать дальше на Запад? Или дошло, наконец, что Советский Союз - это навсегда?
- Не дай Бог, если навсегда! - выдавила баронесса. Глаза Артюхова сузились: - Здорово вы, похоже, советскую власть не любите. - Элиза! - бессильно вскрикнула Невельская. Но баронесса уже не владела собой. - А за что ее любить, вашу власть? - она вскинула голову. - Всё лучшее, что веками накапливала нация, цвет и надежду ее, - вырезали или выдавили. И что осталось? Власть быдла! Она, не скрываясь, оглядела насупившегося Сашку. - Никогда не смирилась и не смирюсь! - отчеканила баронесса.
- Оно и видно, - процедил Артюхов. - Только не немецкой баронессе о России разглагольствовать. Патриоты они! Чуть беда и - к своим, под крылышко. С фашистами, похоже, куда легче спелись. Они-то для вас не быдло. И замок оставили, и денежек на собственный пансионат отвалили. Должно быть, из-за замка и не уехали? Жалко добра стало? Лицо баронессы исказилось. Горевой бросился поддержать ее. Но она гордо отстранилась. - Словом, так, господа хорошие! - Артюхов поднялся, сдернул полевую сумку. Оставив на лощеной библии пыльный след. - Насчет сотрудничества - это вам с другими придется объясняться. Я же реквизирую особняк для нужд армии. Он повернулся, собираясь выйти. И - едва не сбил подвернувшуюся Невельскую. Благодушное ее личико от гнева покрылось пигментными пятнами.
- Постыдитесь, молодой человек! - выкрикнула она. - Кому вы это говорите? Элиза - коренная петербуржка, из старинного прибалтийского рода. А Сергей Дмитриевич, если угодно знать, добровольно от нансеновских документов отказался, а значит, и от пособия. В проголодь жил, а сохранил императорский паспорт в надежде вернуться на Родину. Что же касается подачек! Баронессу едва в гестапо не забрали за протесты против насаждавшейся юдофобии. Да и в конце войны спасло лишь, что на свои средства содержит пансионат для девочек-сирот. На свои, понимаете?!
- Чьих сирот? Небось, фашистского офицерья? - брякнул Артюхов, всё еще в запале.
- И офицеров тоже! - в тон ему подтвердила баронесса. - Сироты, они потому и сироты, что без родителей остались. Она указала на одно из окон. - Извольте сами полюбопытствовать!
Артюхов неохотно кивнул Сашке. С презрительной миной тот прошел к указанному месту, отдернул штору. Всмотрелся. Лицо его исказилось.
- Мать честная! Товарищ капитан! - он приглашающе отодвинулся.
Артюхов подошел, выглянул наружу.
Внизу, на аккуратной зеленой полянке, меж цветущими белоснежными яблонями, были густо натянуты бельевые веревки. Вдоль них, перебирая руками, передвигались в разные стороны полтора десятка худеньких девочек в одинаковых серых платьицах и белых фартучках, с чёрными повязками на глазах. Проходя мимо друг друга, они старались дотронуться одна до другой и, если удавалось, выкрикивали радостно( по-немецки): Загасила! Загасила! Увлеченные игрой, они весело перекрикивались меж собой. Подле резвящихся девочек прохаживались две женщины-смотрительницы - в строгих длинных платьях из синей ткани. - В салочки играют, - пробормотал Сашка. - Только почему-то все водящие.
В этот момент одна из девочек, заигравшись, неловко сбила повязку с лица подруги. Подоспевшая смотрительница подняла повязку и, надевая, приподняла детское личико за подбородок. Артюхов разглядел вскинутые к небу пустые глазницы. По коже его пробежал мороз.
Сашка ткнул пальцем в угол полянки, где на витой скамейке, в такой же одежде и с такой же черной повязкой на глазах сидела четырехлетняя белокурая малышка. С безучастным выражением лица она гладила ладошкой устроившегося на коленях карликового пуделя.
Артюхов почувствовал спазм в горле. Пытаясь не выдать чувств, он ухватил ладонью собственное лицо и принялся яростно растирать.
- Что это? - не оборачиваясь, выдавил он. - Сами изволите видеть, - сзади подошел Горевой.- Слепые девочки. Жертвы бомбардировок...Английских бомбардировок, - поспешил уточнить он. - Рюген, видите ли, - особый остров. Здесь ведь заводы. Фау делали. Так что перепахан изрядно. Нас-то почти не коснулось. А вот в срединной части ...После первых бомбежек ездили, смотрели, чем помочь. Сначала одну выжившую подобрали, другую. А потом уж по острову прокатилось, и - отовсюду повезли. Не отказывать же! Учим их. Стараемся как-то приспособить к жизни. Ведь, считай, все сироты. - Возраст? - скупо уточнил Артюхов.
- От четырех, - Невельская показала на девочку на скамейке, - до...- она сделала едва уловимую паузу, - тринадцати лет. Так что вряд ли солдатам будет удобно в таком обществе. Тем более и с продуктами у нас теперь, сами понимаете... Урезаем всё, что возможно.
- Потому и не уехали, - догадался Артюхов.
Баронесса высокомерно смолчала. Гордо усмехнулся Горевой. Лишь Невельская подтверждающе закивала:
- Как же тут уедешь? Властям-то теперь до них ли? Вот передадим с рук на руки, а тогда уж, если Бог поможет... Так, Лиза?
Баронесса фыркнула:
- Надеюсь, с детьми-калеками ваша благословенная власть все-таки не воюет?Артюхов, понявший цену поступка, почувствовал смятение.
Они всё понимали. Беглецы, ярые, непримиримые, даже не умеющие скрыть своей ненависти к советской власти, они не могли не знать, что ждет их. И все-таки остались. Это был их выбор. - Так как же, господин капитан? - Горевой потрепал Артюхова за рукав. - Ведь все свободные комнаты отданы девочкам. Может быть, все-таки где-нибудь по соседству?...Тут в пяти километрах есть очень приличный...
- Нет, - отрезал Артюхов. - У меня приказ разместиться вблизи побережья. Да и не гнать вам нас надо, а зазывать. Следом двигаются войска. Думаю, как квартиранты мы для вас безопасней прочих. Все-таки вашитакую у нас в Союзе глубокую борозду оставили, что теперь наши дорвались и в запале не разбирают... Так что прикиньте, где все-таки сможете нас разместить, чтоб не тревожить?..
Он показал вниз на поляну.
Невельская вопросительно скосилась на подругу. Та кивнула. - Вам, само собой, освободим комнату в доме, - сориентировалась Невельская. - А для нижних чинов - сзади усадьбы есть каретный ряд и людская с сеновалом.- Нет-нет. Всё очень пристойно. И места на всех достанет, - Горевой заметил, как при слове "людская" поморщился Артюхов. - Там прислуга прежде жила. - Что, разбежались со страху? - предположил Артюхов.
- Нечем стало платить, - брякнул Горевой, вызвав гневный взгляд баронессы. Вообще, похоже, бедному управляющему крепко доставалось от строптивой хозяйки.
- Матрасов в избытке, а вот простыней, боюсь, не хватит, - расстроилась Невельская. На слово "простынь" Сашка отреагировал нервным смешком.
- Думаю, без простыней мои разведчики выживут, - по лицу Артюхова впервые проскользнуло подобие улыбки. - Этого нельзя, - баронесса позвонила в колокольчик. Вошла дебелая, сорока пяти лет, женщина в передничке.
- Глаша, голубушка! - обратилась к ней баронесса. - Посмотри, что мы можем найти из простыней для солдат.
Служанка неохотно кивнула, собираясь выйти. Артюхов остановил ее. - Из репатриированных? - полюбопытствовал он. К удивлению его, служанка молча прошла мимо. - Не обижайтесь. Глаша у нас человек угрюмый, но верный, - вступилась баронесса. - Она из тамбовских крестьян, из имения покойного мужа. У меня в услужении с пятнадцатого года.
- Ишь ты, - в услужении! - Сашка, плотоядно поглядывавший на сдобную горничную, перегородил ей дорогу. Браво приосанился. - И охота на чужбине на барыню гнуться? Осталась бы на Родине, сейчас бы сама себе хозяйкой была.
Нахмурившаяся Глаша поджала губы и, не ответив, вышла. - Тоже не любит, - процедил сквозь зубы уязвленный Сашка. - Под себя воспитали!
- Ладно, - прервал неприятный разговор Артюхов. - Пойду, гляну, как там мои размещаются.
- Сударь, - остановила она Артюхова. - Обычно мы едим с воспитанницами. Но сегодня для нас накроют отдельно, в гостиной. И поскольку нам придется привыкать друг к другу, приглашаю вас к обеду, господин?... Я не разбираюсь в этих ваших звездочках.
- Капитан, - услужливо подсказал Горевой.
- Вообще-то меня Женя зовут, - представился Артюхов.
Старшина Галушкин, которому приказали получить постельное белье, плутая, вышел в сад за особняком. На скамейке спиной к нему недвижно сидела белокурая девочка, видимо, о чем-то задумавшаяся. Сердце Галушкина, исстрадавшегося по детям и внукам, наполнилось теплом. - Хенде хох! - подкравшись сзади, шутливо гаркнул он. Девочка испуганно подскочила, вскинула ручонки и вдруг выставила их перед собой и, неуверенно переступая ножками, побежала по аллее. Через несколько метров споткнулась и растянулась на поляне. Проклиная себя за неуместную шутку, Галушкин подбежал к девочке, поднял. - Да ты чё, дуреха, - как можно ласковее проговорил он. - Пошутил я нескладно, бывает. И только тут увидел плотную темную повязку на глазах. Ком подступил к его горлу. При звуках незнакомой речи девочка в страхе забилась в его руках. Галушкин прижал ее к себе, шершавой ладонью огладил головку: - Ну, ну, не бойся, дочка. Не обижу, - с ребенком на руках уселся он на скамейку. Принялся отряхивать ее оцарапанные коленки. - Ах ты, щегол подраненный. Как зовут-то? Я есть дядя Галушкин.
- Голюшкин! - непонимающе повторила девочка. Уловив заботливый тон, она слегка успокоилась.
- Ну да. Фамилие такое, - обрадовался обретенному взаимопониманию старшина. - Зовут дядя Федор. Федя в смысле. А ты? Ну, это... их намэ.
- Роза, - ответила девочка. - Ишь ты, навроде цветка, - Галушкин умилился. Наморщил лоб, соображая, о чем бы спросить.
- Родители-то живы? Это... фазер, мутер?
Девочка вдруг заплакала.
- Какие еще мутеры? - послышалось сзади. С охапкой белья с черного хода вышла Глаша. - Перемерли ихние мутеры.
Галушкин неохотно ссадил девочку с колен, поднялся. - Вот ведь какое время! - заискивающе произнес он. - Такую кроху не пожалело. Да, горе, оно всем горе: что правым, что виноватым. А ты, вроде, наша, русская? - Русская, - грубовато подтвердила Глаша. - Но не ваша... Держи! Всё, что нашли на вашу ораву. Не церемонясь, она сбросила белье на мужские руки. Галушкин уловил забытый запах стираных простыней:
- Чего это? Нам?
Недоверчиво зарылся щетинистым лицом в простыни.
- Мать честная, - умилился он. - И впрямь, похоже, войне конец.
В гостиную на втором этаже Артюхов вошел с опозданием в несколько минут, когда остальные уже сидели за накрытым столом. Баронесса не преминула с укором скользнуть глазами по циферблату массивных напольных часов.
Неудовольствие ее было впрочем больше показное, - уж больно ладно скроенным выглядел молодой офицер в пригнанном кителе с орденской колодкой и тремя нашивками за ранения.
Заметное впечатление произвел он и на Невельскую. Незаметно для себя она принялась оправлять седоватые букли. Горевой же, не отрываясь, прилип взглядом к орденской планке. Даже Глаша, застывшая у сервировочного столика, забывшись, приоткрыла рот от любопытства.Оказавшись в перекрестье внимания, Артюхов невольно зарделся.
Похрумкивая сапогами по паркету, он поспешно прошел к свободному месту, оглядел стол перед собой. Справа и слева от тарелки лежало по три серебряных, разной формы ножа и вилки. Обращаться с ножом и вилкой Женя умел. Но только с одним ножом и одной вилкой, - в питерских ресторанах и один-то нож не каждый раз подавали. Поэтому разобраться, какие из приборов предназначены для закусок, а какие для рыбы или мяса, выглядело для него делом безнадежным. В некотором замешательстве он поднял голову и успел перехватить нацеленные взгляды, - оказывается, ему уготовили испытание.
Смущение разом ушло, - лицо гостя, дотоле опечатанное суровостью, сделалось вдруг по-мальчишески лукавым. А затем, к всеобщему изумлению, Артюхов расхохотался.
Это был беззаботный смех человека, очень сильного и оттого не боящегося выглядеть смешным.
Заразительный смех, как ливень в засуху, разом смыл напряжение за столом. Горевой, довольный, что не ошибся в незнакомом человеке, охотно засмеялсяследом. Мелко, смущенно прикрывая рот, захихикала Невельская. Лишь баронесса удержалась, но лучики, задрожавшие у глаз, выдали и ее.
Артюхов сгреб наугад лишние приборы, отложил в сторону:
- К чему пачкать? Вполне обойдусь и одним ножом.
- И то верно, офицерам на войне не до изысков, - поддержал Горевой. Из солидарности с Артюховым он отложил и собственные лишние приборы. - Тем паче не до разносолов.
Он кивнул на скупо уставленный сервировочный столик. - С продуктами совсем плохо стало, - пожаловалась Невельская. - Сергей Дмитриевич едва не каждый день ездит по поставщикам. Но чем дальше, тем хуже.
- Никто на марки не отпускает. Только по бартеру, - Горевой скривился. - В смысле баш на баш.
Он взвесил отложенное столовое серебро в воздухе:
- Как раз дня на два.
Скосившись на пасмурневшую баронессу, отложил приборы, - похоже, всякое напоминание о нужде для этой гордячки было невыносимо. - Да разве только в деньгах дело? - поспешил Горевой исправиться. - К примеру, обувь у девочек поистрепалась. И где прикажете доставать? Так представьте, по вечерам беру дратву, суровую нитку и - пошло. Так, глядишь, и специальность башмачника освою. Будет на кусок хлеба в старости. Он, единственный, засмеялся. Потянулся к графину:
- Ну-с, по-офицерски, водочку? Артюхов согласно кивнул.
По знаку баронессы, Глаша налила ей и Невельской вина. После чего принялась раскладывать незатейливый салат.
- Глаша у нас искусница, - похвасталась Невельская. - Иной раз вроде и не из чего, а глядишь, - стол накрыт. Ей хоть кашу из топора поручи сделать - сделает.
От похвалы полнолицая Глаша зарделась.
- Вот и слава Богу. Значит, мои солдаты тоже с голоду не перемрут,- невинно произнес Артюхов. Хозяева встревоженно встрепенулись, принялись переглядываться, - похоже, мысль о необходимости кормить незваных постояльцев не давала им покоя.
- Шутка! - поспешил исправиться Артюхов. - У нас свое довольствие. Еще и Глаше поможем. Во всяком случае топор для каши всегда найдем.
Обрадованный Горевой поспешил приподнять рюмку:
- Тогда за добрососедство прежней и нынешней России?
Выпили. Мужчины, как положено офицерам, залпом, женщины пригубили.
- Откуда вы сами, Женя? - придвигая тарелку, полюбопытствовала Невельская.
- Из Ленинграда, - ответил Артюхов. Ответ этот вызвал неожиданное оживление.
- Выходит, здесь все петербуржцы, - с легкой улыбкой пояснила баронесса.
- Я сначала подумал, вы немка, - повинился Артюхов. - Раз Эссен.
Баронесса промокнула рот салфеткой.
- Что ж что Эссен? Великий род, занесенный в Готский альманах. Между прочим, мой муж, как и множество его предков, погиб, сражаясь за Россию. Кстати, в ту самую мировую войну, которую вы отчего-то не признаете, - не сдержалась она от язвительности. - Они с Сергеем Дмитриевичем на одном корабле служили. Вместе и тонули, подбитые немецким линкором. Только Сергею Дмитриевичу удалось спастись.
Горевой сгорбился. - Да, повезло, - подтвердил он. - Меня взрывной волной в воду швырнуло. Ну, и поплыл себе. Как говорится, не приходя в сознание. Я ведь из первых пловцов на Балтфлоте был. Призы на дальность брал. Как-то по майской воде на пари пять километров отмахал. И ничего - вылез, обтерся, водочки внутрь и - опять вперед за орденами. Если б его хоть вместе со мной выбросило. Пусть раненым каким угодно. Видит Бог, вытащил бы, - он заискивающе глянул на хозяйку. Похоже, безвинную эту вину нес годами. - А так, кроме меня, еще всего восемь человек подобрали. А остальные- как один! Это с эсминца-то! Вновь потянулся к графину:
- Эх, были когда-то и мы рысаками! Выпьем в память погибших. Не дожидаясь остальных, опрокинул рюмку.
--
Где мужчины, там непременно о войне, - Невельскую занимало совсем иное. - Будет уже. После стольких лет довелось встретить петербуржца. Может, еще и соседи? У моих родителей квартира была на Васильевском острове. Малюсенькая, правда, пятикомнатная. Но сейчас издалека она видится мне такой милой. А вы где живете?
- У меня квартирка, конечно, покруче вашей - на двадцать шесть комнат, - Артюхов сдержал улыбку. - Правда, и соседей соответственно - пятнадцать семей. Коммуналка называется. Доводилось слышать?
Хозяева озадаченно переглянулись.
- Расскажите нам про нынешний Петербург! Что там? - взмолилась Невельская. - Что сейчас, не знаю. Я не был в Ленинграде с начала войны, - Артюхов нахмурился. - Пишут, что город сильно разрушен. Хотя центр: Исаакий, Невский, Фонтанка, - говорят, сохранен.
- И на том слава Богу! - баронесса перекрестилась.
Невельская, стремясь развеять меланхолическое настроение, установившееся за столом, притворно всплеснула ручками. - Фонтанка! Невский! Господи! Слова-то какие! Элиза! А помнишь Павлика?..Господи! Ну, того юнкера, что прямо посреди Фонтанки застрелиться грозил, если замуж за него не пойду? И ничего! Не пошла. - Не жалко было? - подначил Артюхов. - Жалко было, что соврал и не застрелился! - Невельская беззаботно рассмеялась. - Слава роковой женщины по всему Смольному бы пошла.
- Этой славы у тебя и без того хватало, - баронесса показала Глаше на опустевший бокал. - В самом деле, - Невельская расхохоталась. - Я ведь, знаете ли, приметная была. Зимой, в белой шубке, в сапожках на каблучке. Шлейф из поклонников. Ух! Помнишь, Элиза, ты еще пеняла мне за легкомыслие?
- Да, огонь, - подтвердила баронесса.
- Тогда казалось, что так будет всегда, - Невельская погрустнела. - А нынче одно легкомыслие и осталось.
Но природная веселость не давала Невельской надолго впасть в уныние. - А у вас, Женя, тоже, поди, первые увлечения связаны с Петербургом? Небось, многим головки такой красавчик вскружил. Наверняка какая-нибудь зазноба осталась? Ну, как на духу. Она задорно подмигнула остальным.
- Невеста, - неохотно кивнул Артюхов. - На Гороховой после вступительных в институт случайно увидел, подошел. Потом, помню, всю ночь прогуляли.
-Теперь уж недолго ей ждать! - Невельская потерла ладошки. - Вот вернетесь, и, как на Руси говорили, честным пирком да за свадебку. Она наконец обратила внимание на помрачневшее лицо гостя. Неуверенно закончила. - Ведь ждет?
- Не знаю, - Артюхов повел плечом. - Наверняка ждет, - баронесса приподняла бокал. - А в моей судьбе, знаете, Гороховая тоже знаковая улица. Да! Именно там на одном из балов ко мне подошли два морских офицера. Оба претендовали на танец. Не сразу выбрала. А выяснилось - выбрала судьбу. Припоминаете, Сергей Дмитриевич? -разогретая вином, неожиданно подмигнула. - Вот только выветрилось, где этот бал был? Кажется, какое-то страховое общество? Подводит память. Зарастает лопухами. - И впрямь подводит, - буркнул Горевой. - Здание ныне знаменитое. Большевики там ЧК разместили. Сейчас, должно быть, то же самое? - Теперь это называется НКВД, - неохотно уточнил Артюхов.
Оживление спало. Словно зловещая тень просквозила над столом. Баронесса пасмурнела.
- Всё отняли, сволочи, - процедила она. - Имение, особняк, фабрику. Всё потеряла.
- Элиза, - Невельская тихонько указала на гостя. Артюхов сидел, укрыв лицо в ладони. - А Вы, Женя? - спохватилась баронесса. - Тоже, должно быть, многое в эту войну потеряли?
- Тоже, - через силу подтвердил Артюхов. Он отвел руки от закаменевшего лица. - Родители и сестренка у меня в блокаду умерли.
- Господи, Господи! Неужели никого не осталось? - голос Невельской задрожал от слез. - Но вот сами же говорите, - невеста. Вернетесь к ней. Как-то наладится. - Да не к кому возвращаться! - вырвалось у Артюхова. - Она перед самой войной к матери в Белоруссию уехала. Попала в оккупацию. Потом в Германию угнали. Следы затерялись.
- Так что, как видите, господа, разные мы с вами потери считаем, - мертвым голосом закончил он. За столом установилось сконфуженноемолчание.
- Дай Бог, сыщется, - выдавила из себя Эссен. - И извините, что невольно растревожила. Но признавать вину она не привыкла. Взгляд задиристо заблестел. -Но, раз уж коснулись, - отчего умерли ваши близкие?
- А вы не знаете, отчего в блокадном Ленинграде умирали? - в висках Артюхова запульсировало. С ненавистью оглядел стол. - От голода, видите ли. Там сотнями тысяч погибали. Погибали, а город фашистам не отдали!
- А могли отдать? - невинно уточнила баронесса.
- Кто?
- Петербуржцы. Родители ваши, сестренка. Их кто-то спросил? Выбор у них был? Могли они собраться на Сенатской площади и сказать: мол, не хотим умирать. Или выпустите нас, или сдайте город.
- Да кто б такое сказал?! - вспылил Артюхов.
- А сказал бы кто, что было? - упорствовала баронесса.
Артюхов отвел глаза, - и так ясно, что было бы.
--
То-то и оно, - мягко констатировала баронесса. - Умирать - дело военных. А когда детей да стариков тысячами умерщвляют, а после объявляют это героической обороной, то не героизм это. А власть каннибальская, человеконенавистническая!
Артюхов отер вспотевшие виски, - сколько раз в мыслях представлял себе умирающих, бесполезно зовущих его на помощь близких. И всякий раз объяснял себе происшедшее жестокой целесообразностью, гоня мысль, что лютая смерть их есть следствие ротозейства и безразличия властей. И вот теперь ему в лоб говорят о том, о чем он даже думать себе не позволял. И говорят враги! Оставить за ними последнее слово он не мог. - Не вам о рабоче-крестьянской власти судить! - выдохнул он. - И о жертвах - не вам! Мы за нее эту войну вытянули. На жилах, а вытянули. Горевой неохотно оторвался от созерцания рюмки.
- Полно вам, капитан! - умиротворяюще протянул он. - За Россию вы сражались. Как и мы до вас. А уж каким режимом она сегодня болеет, - то второе.Она, голубушка, чего только не перенесла: татар, самозванцев. Дай Бог, и нынешнее лихолетье перетерпит. Иначе- для чего всё было?
- Вы вот давеча Глашу пожалели, что на Родине не осталась, - не удержалась баронесса. - Так нам удалось прознать: все Глашины родичи были раскулачены и, кажется, сгнили в Сибири.А они крестьяне вековечные. Это я насчет рабоче-крестьянской власти. Боясь потерять контроль над собой, Артюхов до боли прикусил нижнюю губу, резко поднялся, бросил салфетку на скатерть. - Благодарю за угощение! Пойду проверю, как там бойцы. - Дрыхнут без просыпу, - сообщил Горевой, шутливостью тона пытаясь сгладить тяжелую сцену. - Я был там перед обедом. - Тем более и мне пора отдохнуть. Мы, видите ли, еще вчера в бою были. В дверях Артюхов обернулся. - Я не могу обратить вас в нашу веру. Но сюда еще наверняка придут...другие службы. И я бы вам посоветовал впредь взвешивать, с кем и о чем можно говорить. За сим - честь имею!
Он вышел, оставив хозяев в тягостном настроении.
- Ведь хороший, чистый мальчик, - прощебетала Невельская. - А общаемся будто через трещину в стекле. И видит, да не слышит. - Это не трещина. Это разлом, - с обычной своей категоричностью рубанула баронесса.
Сколь сладостен победный сон!Никакого сравнения с обрывистым, клочковатым пересыпом междубоями и рейдами. Артюхов провалился в него, едва рухнув на перину. И в полном одиночестве парил в томительной невесомости, недоступный земному притяжению, задаваясь единственным вопросом: как же он раньше не пробовал взлететь? Ведь это так просто.Легким сокращением мышц он вытянулся в струнку, взмыл и выписал "бочку" - ничуть не хуже, чем "ястребки" в воздушном бою. Затем "рыбкой" пропорол влажное облачко и... едва увернулся от парящей девушки с длиннющими волосами, распущенными над ней, будто огромное смоляное крыло. -Маша! - потрясенный Артюхов на полном ходу затормозил, едва не сорвавшись в штопор. Девушка, зависнув в воздухе, выжидательно улыбалась. - Машенька! - не веря себе, он приблизился к ней. - Так ты все-таки жива? Я знал, что жива. Скажи лишь, где ты? Хоть намекни. Маша игриво подманила его пальчиком. Но в это время сверху послышался жуткий вой серены "Юнкерса". - Воздух! - истошно закричал Артюхов, втолкнул перепуганную Машу в ближайшую тучку, развернулся, изготавливаясь к защите. И тут из облака с автоматом наперевес стремительно спикировал Сашка с его неизменным: - Товарищ капитан! - В рыло рюхну! - сквозь сон пробормотал Артюхов. - Просыпайтесь, товарищ капитан! - Сашка не отступался, продолжал трясти командира. - Там Полехин!
- Что? - Артюхов с полузакрытыми глазами сел на кровати.
- Командир корпуса лично приехал! - повторил Сашка, извиняющимся голосом давая понять, что, будь это кто-то хоть чуток ниже рангом, никогда бы он не позволил себе потревожить командира. Но - генерал все-таки!
- Где?
- С буржуазным элементом беседует, - подавая гимнастерку, наябедничалСашка.
Когда через несколько минут Артюхов, застегивая на ходу воротничок, вошел в гостиную, командир 108 стрелкового корпуса генерал-лейтенант Полехин мило общалсяс баронессой Эссен и Невельской. Добротное, раздавшееся тело комкора провалилось в мягком кожаном кресле. Дымящаяся чашка с чаем затерялась в огромной лапище.
Мясистое, в тучных родинках лицо Полехина при виде подчиненного приобрело недовольное выражение.
- Сладкий вид! - оборвал он рапорт. - Вижу, разгулялся на хозяйских харчах. Даже караульное охранение выставить не удосужился. Не рановато ли расслабился? Иль забыл, что война еще не кончилась?
- Как же, забудешь тут, - обиделся Артюхов. - У меня только вчера двое ребят погибли.
- Не у тебя одного, во всем корпусе потери. Дорого нам этот Рюген дался, - Полехин нахмурился, догадавшись о причине недовольства подчиненного. - Что зыркаешь? Думаешь, тысячу на смерть послать легче, чем двоих?
- Полагаю, легче. Вы эту тыщу за боевую единицу держите. А у меня они считанные.
- Ишь каков! - Полехин оборотился к притихшим дамам, приглашая их оценить дерзость подчиненного и собственное, генеральское долготерпение. Но в глубине суровых глаз проблескивали лукавые лучики. Эти хорошо знакомые Артюхову лучики стирали с тяжелого лица простецкое выражение, за которым прятался очень умный и наблюдательный, битый-перебитый жизнью мужик.
В дверь протиснулась потеющая от страха физиономия старшины Галушкина, за которым угадывался Горевой. Полехин поманил Галушкина пальцем. Старшина выдохнул и, старательно чеканя шаг, двинулся к генералу. В левой его руке вверх-вниз ходил зажатый в кулаке лист бумаги. - Давай, давай, - поторопил Полехин. Пробежал глазами содержимое листа. - Десять килограмм шоколада? - переспросил он с показной суровостью. - Не слипнется? Старшина в ужасе сглотнул. - Так мал мала ведь, товарищ генерал, - горячо зашептал он. - Глядеть больно, какие тщедушные! - Рассчитали, как вы и приказали, из расчета на неделю, - дополнил Горевой, под взглядом генерала браво подтянувшись. - Тушонки пару ящиков вписать? Или лишним будет? - шутливо обратился Полехин к Невельской. - Не-не-не! - Невельская, утратив дар речи, затыкала пальчиком в докладную. - То есть непременно. Полехин, вошедший в роль благодетеля, выдернул из кармана самописку, черкнул в докладной.- Так. А тут что? "60 пар женской обуви малых размеров". Это не просто будет. Но поищем. Поглядите, ничего не упустили? Он показал содержимое Горевому. Тот, скрывая волнение, коротко, по-военному, кивнул. Полехин подтянул требование, вывел наискось: "Где угодно изыскать и выдать. Об исполнении доложить". Подписанное требование протянул старшине: - Завтра же с этим в АХО! Перевел строгий взгляд на Артюхова: - Сами догадаться не могли... Пойдем-ка прогуляемся к морю, капитан. С видимой неохотой Полехин поднялся из обволакивающего кресла, с неожиданной галантностью склонился перед хозяйками: - Спасибо за чай, милые дамы. Насчет сирот ваших позаботимся. А пока, считайте, оставил вас под охраной. - Главное, чтоб не под конвоем, - сострил Горевой. На него скосились. Полехин нахмурился. - Конвой - это еще заслужить надо, - значительно отшутился он. - А про вас мы пока знаем, что делаете доброе дело. Вот и продолжайте. - Спасибо, генерал, - баронесса поспешила загладить неловкость. - Вы здесь всегда желанный гость. - Надо думать, - ироническую улыбку Полехина разглядел лишь идущий следом Артюхов. Он же, единственный, оглянувшись, успел заметить радостное рукопожатие Невельской и Горевого, - генеральская благосклонность стала для них нежданной индульгенцией.
На крыльце с автоматом наперевес застыл Петро Будник, у калитки - в плащ-палатке старательно тянулся в струнку Магометшин, - караулы были расставлены.
Покряхтывая, Полехин прошествовал к воротам, за которыми обстукивал колеса генеральского "Мерседеса" водитель. В стороне, привалившись к металлической решетке, переговаривались двое охранников. При виде генерала все трое выжидательно вытянулись.
Но Полехин, отмахнувшись, в сопровождении Артюхова пошел к берегу.
Море открылось сразу, едва вышли из кустарника в дюны.
Полехин прошел к огромному валуну у края невысокого обрыва, толстым пальцем огладил волосатый мох на поверхности камня, уселся. Пару раз от души втянул наполненный морем воздух.
- Балтика! - протянул он. - Слышь, Артюхов, как рычит. Не любит нас с тобой. Ничего! И пес побитый порыкивает. А после ластится к новому, понимаешь, хозяину. Побили - теперь приручим!
Он скосился на стоящего сзади офицера. - Ты, кстати, хоть знаешь, к кому в дом угодил?
- Знаю, - скупо подтвердил Артюхов. - Зна-аю! - передразнил Полехин. Озадаченно потряс залысой головой. - Всё-таки любопытные коленца жизнь отхватывает. В первую мировую германский флот в Финский залив пожаловал. В Петроград захотели прорваться. А знаешь, что спасло город, а считай, и революцию? Не смогли преодолеть минно-артиллерийскую систему, разработанную адмиралом Эссеном. А вот теперь мы с тобой вышли на германскую Балтику. И в кого утыкаемся? Опять в фамилию Эссен, от революции сбежавшую. Такая вот круговерть судеб в природе.
Артюхов, сочтя момент удачным, подтянулся:
- Насчет судеб! Товарищ генерал! Разрешите обратиться по личному вопросу? - Опять насчет невесты? - догадался генерал. Дождался подтверждающего кивка. - Надо же, - так и не выкинул из головы. Ведь пол-Европы прошли. Ты на себя глянь, - каков гусар. Мадьярки да полячки, поди, головы посворачивали. А? - Я, товарищ генерал, в батю - однолюб, - Артюхов упрямо напрягся. - Одна она для меня из всех. Если не разыщу, больше такой не встречу. Потом мы с ней поклялись друг другу. - Поклялись они! Может, еще этими, локонами обменялись? - Полехин насмешливо оттопырил сочную губу. Артюхов нахмурился: - Товарищ генерал! Вот был случай, чтоб вы мне поручили и я не выполнил? - Ну, ты меня еще шантажировать будешь, - комкор пасмурнел. - Сам помню, что обещал. Только почем знаешь, что она в Германии?
Артюхов оживился. - В начале войны она к матери во Льгов уехала. Сразу после Курской дуги, как Льгов освободили, я туда Сашку моего отправил. Благо поблизости находились. Он и узнал от соседки, что они обе в оккупации были. Мать умерла, а Машу фашисты угнали.
- Ладно, допустим в Германии. Но то, что силком угнали, - доподлинно? А вдруг сама, добровольно? Ты ж не знаешь, чем она там под немцами занималась. - Исключено! - отчеканил Артюхов.- Она комсомолка. Полехин сдержал иронию:
- Ну, комсомолкой она, положим, в прежней жизни была. А то оккупация. Ты не пори горячку, разведчик. А если окажется все-таки, что сотрудничала? Тогда это уже, сам понимаешь, - совсем другая статья. Тут и женишку мало не покажется. Не поглядят на регалии.