Lib.ru/Современная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
СНАЧАЛА БЫЛО СЛОВО
Одним из любимых поводов для зубоскальства среди ученых был Законодатель. Таинственным термином этим именовался Верховный Совет - единственный орган, принимавший новые законы и вносивший изменения в старые.
Но кто из чиновников в каком именно кабинете прописывал то, что после подмахивалось председателем Верховного Совета, оставалось тайной за семью печатями. Зато тайной не было другое, - правовой культурой люди эти не отличались.
К тысяча девятьсот восемьдесят второму году уголовный кодекс, действовавший с начала шестидесятых, превратился в трухлявое лоскутное одеяло, в котором очередная обнаруженная прореха наспех заделывалась первым же, подвернувшимся куском материи, - число бесконечных дополнений, изъятий и исключений, кажется, превысило количество статей, первоначально в кодексе содержавшихся.
Большей частью такие нововведения диктовались не объективной потребностью общества, а единственно - святой верой государства, что любую социальную язву можно ликвидировать, пригрозив уголовной карой. И хоть эффективность подобной практики оставалась нулевой, Законодатель продолжал плодить всё новые составы преступления, а в 80-ые годы и вовсе поставил их на поток, будто кто-то приоткрыл краник. "Незаконный отпуск бензина или других горючесмазочных материалов", "Незаконное использование электроэнергии", - эти и подобные хиты умирали в момент своего опубликования.
Впрочем, пока замусоривалась Особенная часть уголовного кодекса, правовое сообщество, свыкшееся с малограмотностью властей, относилось к происходящему с бессильной насмешкой. Но в конце 1982 года совершилось покушение на Общую, теоретическую часть, то есть на фундамент , на котором держится вся правоприменительная практика. Уголовное законодательство украсили перлом, неуклюжим по форме и безграмотным по содержанию, - "Деяние, содержащее признаки преступления, не представляющего большой общественной опасности".
Логика людей, додумавшихся до подобного новшества, виделась простой, как обух топора. В соответствии с Конституцией 1977 года признать виновным в преступлении может только суд. Но многие "незначительные" дела прекращаются на стадии следствия на поруки или с направлением в товарищеские суды. То есть с признанием вины, что конституции противоречит(следователь - не суд). Если запретить следствию это делать, поток "мелочевки" захлестнет и утопит суды. Увеличить число судей - дорогое удовольствие. Куда дешевле объявить, что всё, что не дошло до суда, - это не преступления, а лишь деяния, содержащие его признаки. То есть вроде и виновен, но и Конституцию соблюли. В результате родили диковинную помесь уголовного права и процесса. Как если в водку подбавить простокваши. В общем для нормального человека подобная казуистика малоинтересна. А вот для прокуроров, судей, следователей - беда. Ведь с этим надо что-то делать! Сажать или не сажать людей, наконец! В уголовно-правовом мире воцарилось легкое обалдение. Ждали официальных и научных разъяснений.
С кулуарным комментарием не задержались. "На сей раз Законодатель превзошел сам себя", - озадаченно иронизировала профессура.
А вот от публичных разъяснений, которых начали требовать от ученых, все, как один, уклонялись. Хвалить новый закон мешало чувство брезгливости, ругать - инстинкт самосохранения. Все-таки пусть и дурость, но освященная авторитетом государства. Потому старались стыдливо отмолчаться, как если бы кто-то сановный публично,во всеуслышание испортил воздух.
Может, так на тихой волне и замолчали бы очередной властный ляп, вроде как ничего и не было, если б не Иосиф Соломонович Ной. В 60-ые годы саратовский профессор взорвал отечественную криминологию своей авангардистской биотеорией, шедшей в разрез с господствующими постулатами о том, что единственная причина преступности в СССР - в пережитках капитализма. Авангардное часто становится магистральным. За два десятилетия на монографиях и учебниках Ноя выросло не одно поколение юристов.
Но к восьмидесятым имя Ноя оказалось не то чтоб забыто, но не на слуху. А жить не на слуху неугомонному Иосифу Соломоновичу было неуютно.
В крупнейшем теоретическом журнале страны "Государство и право" появилась статья Ноя, в которой он на десяти страницах доказывал, что пресловутая дефиниция "деяние, содержащее признаки преступления, не представляющего большой общественной опасности" - это никакой не ляп, не недосмотр малограмотных юристов, а судьбоносный, на грани гениальности ход законодателя.
И сейчас, спустя двадцать пять лет, не берусь судить, был ли Иосиф Соломонович искренен в своем публичном восхищении новым законом или использовал его как удачный повод вновь привлечь к себе внимание. А скорее, жажда возрождения покрыла пеленой глаза его. Статью, само собой, заметили - Ной все-таки, - но не отреагировали. Может, из уважения к прежним заслугам автора. А скорее - всё из той же опасливости, - публично разносить принятый государством закон себе дороже.
В результате увесистый булыжник с грохотом бухнулся в озерцо. Всплеск, брызги и - тишина. Ряска затянула след падения.
Но не деликатного замалчивания добивался Иосиф Соломонович. Ной жаждал успеха, который вернул бы интерес к его имени.
И, ощущая за собой незримую государственную поддержку, он полез на скандал, как Александр Матросов на амбразуру. Ситуация сложилась парадоксальная. Ной вновь оказался в роли диссидента, но диссидента удивительного - навыворот.
Опять, как когда-то, он стоял один против всех. Но только теперь он один против всех защищает государство. Мир перевернулся.
Иосиф Соломонович потребовал предоставить ему трибуну для публичной защиты своих взглядов.
В конце концов неистовый напор его продавил "ватное" противодействие правового сообщества.
В Академии МВД была назначена конференция с докладом профессора Ноя и выступлениями оппонентов.
В Москву Иосиф Соломонович приехал за несколько дней до ее начала и, не теряя времени, принялся наносить визиты в крупнейшие учебные и научные учреждения, завязывая дискуссии и вербуя сторонников.
Так он появился на кафедре уголовного права МФЮЗО, адъюнктом которой я состоял. Маленький, полненький, с глубокими залысинами, не по росту шумный, он заполнил собой небольшое кафедральное пространство.
Наспех покончив с традиционными поцелуями, Ной тут же попытался затеять диспут вокруг своей статьи.
Увы! Он имел дело с такими же ушлыми, как и сам, людьми. Я даже поразился, как быстро опустела кафедра. Под разными предлогами разбежались почти все.
Ной сокрушенно поскреб крутую лысину и посмотрел на единственного оставшегося, то есть на меня.
- А Вы, простите?..
- Адъюнкт кафедры.
- Ага! - во взгляде Ноя появилась плотоядность, - если медведю не удалось задрать бычка, сгодится и барашек. - Что ж, юный коллега, давайте подискутируем. Высказывайтесь напрямик, как вы восприняли законодательную новацию. Он притиснулся вплотную и ухватил меня за пуговицу, - должно быть, чтоб не сбежал, как другие.
Сбегать я не собирался. Темой моей кандидатской диссертации как раз были "преступления, не представляющие большой общественной опасности". Диссертация была практически готова к защите, когда законодатель бухнул на правовое сообщество своё "деяние, содержащее признаки...". И меня еще спрашивают, как я это воспринял. Примерно так, как если б залетная птичья стая, пролетая, обгадила выскобленный, приготовленный к параду плац.
Парад, то есть защиту, теперь предстояло откладывать и заново чистить плац, - править написанное и высказываться по поводу нововведения. Так что я имел, что сказать. А вот возможности высказаться мне не давали. Иосиф Соломонович, требовательно, снизу вверх, заглядывая в глаза собеседнику, напористо, без пауз, пересказывал содержание собственной статьи, пресекая всякую попытку что-то ответить.
Ною не интересно было мнение безвестного адъюнкта. Иосиф Соломонович просто подтачивал клыки перед генеральной битвой.
И все-таки спустя минут двадцать, когда он закашлялся, захлебнувшись собственной слюной, я успел-таки протараторить, что думаю по поводу бездарной, безграмотной и бессмысленной формулировки.
Ной так поразился, что перестал кашлять. Доброжелательно-пытливый ленинский прищур сменился жестоким разочарованием.
- Вижу, ученого из вас не получится, - констатировал он.
Я понял, что отныне ему неприятен. И еще ощутил, насколько скверно придется его оппонентам.
Впрочем то, что я лишь ощутил, научный мир знал доподлинно, - любая полемика для Ноя носила личностный характер. Отвергающий его постулаты автоматически зачислялся обидчивым, памятливым ученым в число недоброжелателей.
Поэтому найти выступающих на предстоящую конференцию оказалось делом нелегким.
В конце концов на незавидную роль первого оппонента уговорили Главного научного сотрудника института государства и права профессора Исаака Михайловича Гальперина - фигуру, по авторитету и заслугам вполне сопоставимую с докладчиком.
Вальяжный барин с седой гривой, с неспешными, обманчиво мягкими манерами, чистейшим московским говором и безупречной, сражающей логикой, которую он умел облечь в отточенные формулировки. Его публичные выступления напоминали мне отчего-то уроки фехтования. Поразительно было видеть, как ловко, двумя-тремя неожиданными аргументами он разрушает доводы оппонента, готового уже торжествовать победу.
Но, согласившись оппонировать занозистому Ною, Гальперин, по общему мнению, загнал себя в ловушку.
Согласиться с Ноем ему заведомо не позволяла репутация принципиального, неподкупного ученого, которой он дорожил.
Объявить же публично, что статья Ноя - всего лишь неубедительная попытка выгородить безграмотного законодателя, значило нажить в лице Иосифа Соломоновича непримиримого, не забывающего обид недруга.
За час до начала конференции огромный зал заполнился. Ждали скандала.
Первым, как и положено, выступил с заготовленной речью Ной. Недовольный квёлой реакцией зала, он вернулся на место, отряхиваясь и изготовливаясь к драчке.
Следом на трибуну поднялся Гальперин. Итак, перед ним были две взаимоисключающие задачи: сокрушить постулаты докладчика и при этом ухитриться не нажить в его лице врага.
Как поступил бы на его месте обычный человек?
Должно быть, пробормотал что-нибудь вроде: "Приведенные аргументы не выдерживают критики".
Как сказал бы, скажем, нормальный "крепкий" ученый? Скорее всего так же, как второй оппонент - доцент из института КГБ: "Платон мне друг, но истина дороже".
Исаак Михайлович Гальперин начал своё выступление с витиеватого, невиданного по своей изысканности зачина:
- Мера моего неприятия представленной теории может сравниться только с мерой восхищения ее автором.
И далее со свойственной ему обстоятельностью принялся методично крушить шаткие ноевские построения.
Сидящий же в зале Ной сиял! Потому что теперь получалось, что чем больше Гальперин разрушал, тем больше восхищался.
Когда, закончив выступление, Исаак Михайлович возвращался на место, Иосиф Соломонович поднялся и с чувством обнял его.
Кстати, со вторым оппонентом, куда более лояльным и осторожным, оскорбленный Ной даже не раскланялся.
Такова сила слова!
Между прочим, после конференции дискуссия по поводу "деяния, содержащего признаки преступления..." потихоньку сошла на нет. А из нового уголовного кодекса неуклюжую формулировку, само собой, поспешили исключить.
Связаться с программистом сайта.
