Настоящего имени Моськи в казарме не знали. Да и сам он за десять дней, прошедших после призыва, вспоминал его всё реже. Даже сержанты на утренней поверке, выкрикнув его фамилию и не расслышав тоненького голоска из задних рядов, добавляли зычно и требовательно:
--
Моська!
И тогда Моська напрягался и изо всех сил выкрикивал:
--
Я-я-а!
На разводе старший лейтенант, командир их взвода, неизменно задерживался на левом фланге, с непроходящим изумлением рассматривалнахохлившуюся, утонувшую в шинели фигурку, не в силах поверить, что курносому глазастому этому мальчугану и впрямь исполнилось восемнадцать.
Моська и сам смотрел на окружающих так, словно удивлялся, как это его занесло в такую серьезную взрослую компанию. Всё ему казалось забавной военной игрой, всё вызывало свежее любопытство. Настоящий автомат на занятиях выглядел куда круче, чем игрушечный, подаренный мамой к шестнадцатилетию.
Очень ему понравилось ходить строем. Было необыкновенно слышать, как звуки от его сапог сливались в гулком топоте с десятками других. Идя в строю, он с удовольствием бормотал себе под нос в такт сержанту:
--
Раз, два, три; раз, два, три! Ря-аз! Ря-аз! Раз, два, три!
Моська блаженствовал. Он чувствовал себя самым настоящим
взрослым. К нему обращались "товарищ рядовой". Вспоминая мамино "Мосечка мой", Моська презрительно шмыгал носом, представляя, как обмерла бы пугливая мама, увидев сына чеканящим шаг. Строгое и грозное "Па-адъем!" устраивало его куда больше, чем извечное "Солнышко, вставай". Здесь, правда, нельзя было покапризничать, понежиться, но и это неудобство Моська принимал с пониманием -- значит, он и впрямь стал настоящим солдатом.
Конечно, всё идеально не бывает. Уж очень досаждал Моське Валька Караев, сосед по строю. Низкорослый, всего на чуть-чуть повыше Моськи, Валька вёл себя, в общем-то, соответственно -- со стоящими впереди был отменно предупредителен, всё время вызывался сгонять за халвой или сигаретами. Но когда смотрел налево, на ссутулившегося от холода Моську, прыщавая Валькина физиономия раздвигалась в ухмылке:
--
Ну, что, пацан, армия -- это тебе не у мамочки под подолом.
Это и было самое обидное -- Валька совсем, ну просто ни в какую не хотел признавать его за взрослого. И когда в самом начале их знакомства ночью, в казарме, Моська, стараясь расположить к себе нового товарища, робко соврал ему, что был близок с женщиной, Валька только сплюнул в его сторону и повернулся спиной.
Нередко, замерзнув, он, чтоб согреться, принимался толкать Моську. Это было неприятно, обидно, иногда больно, но Моська терпел, стараясь показать окружающим, что забава эта доставляет ему удовольствие.
Но зато с остальными отношения у дружелюбного Моськи складывались самые радушные. А строгий старший лейтенант как-то даже пригласил его в свой кабинет и, стесняясь, сунул маленькую шоколадку.
--
Подкрепись-ка, боец, -- предложил он.
--
Спасибо, -- пролепетал Моська и покраснел, потому что уставный ответ "Служу Советскому Союзу!" тут явно не подходил, а как еще положено благодарить командира, Моська не знал.
--
В школе-то как учился? -- спросил старший лейтенант.
--
Хорошо. Четверки. По черчению вот только... -- Моська виновато вздохнул. -- Никак оно мне не давалось.
Старший лейтенант ещё расспрашивал его, а Моська старался отвечать обстоятельно и серьезно. Только у него ничего не получалось, потому что проклятая физиономия всё время расплывалась в улыбке. Такая уж особенность была у Моськи -- если видит, что человек к нему расположен, никак не может не улыбнуться в ответ.
--
А чего после школы?.. Может, поступил бы куда?
--
А я поступал! -- обрадованно сообщил Моська. -- В индустриальный техникум поступал. Один экзамен оставался. А тут мне восемнадцать исполнилось. Меня сразу и призвали, -- он печально, но не очень печально, чтоб не расстроить командира, вздохнул.
Но тот все-таки расстроился.
--
У какой же сволочуги рука поднялась? -- непонятно пробормотал он. Потом подошел к Моське, провел рукой по чуть отросшим волосам:
--
Хотя взрослеть-то когда-то надо.
--
Обязательно надо, -- серьезно согласился Моська.
- Есть! - отчеканил Моська. Он повернулся старательно, шагнул, как положено, с левой ноги. У двери ещё раз обернулся и, чтоб убедиться, что всё сделал без ошибки, уточнил:
- Так я пошёл?
С тех пор Моська, стоя в строю, всегда заговорщически улыбался строгому старшему лейтенанту.
Приключилась, правда, ещё одна неприятность.
В углу огромной, как вокзал, казармы в одном ряду с Моськой разместились пятнадцать взрослых, по двадцать два-двадцать пять лет, здоровенных призывников. Как пояснил всезнающий Валька, - годичный спецнабор после институтского спортфака. Они сразу заизолировались, зажили своей особой жизнью, не смешиваясь с бесчисленным, робким молодняком. "Старики", заглядывавшие в карантинное помещение и покрикивавшие на мельтешащих новобранцев, с ними вели себя дружелюбно, на равных, и даже с всевластными сержантами были они снисходительно на "ты". Но и среди них, рослых, крепких, выделялась могучая, далеко за метр девяносто, фигура Ковальчука, то ли баскетболиста, то ли десятиборца. Его насмешливо похахатывающий густой голос то и дело резонировал по цементной казарме.
Перед отбоем, сидя на табурете у своей койки, Моська с восхищением смотрел на неторопливые, наполненные силой движения гуляющего по проходу Ковальчука, перед которым поспешно расступались даже армяне и азербайджанцы, державшие в страхе пацанов из российской глубинки. Моська представлял себе, что ему доведётся оказать Ковальчуку важную услугу, и что они подружатся, и что он будет рассказывать Ковальчуку самые сокровенные свои тайны, и тот будет слушать его внимательно и уважительно. Замечтавшись, он задремал по обыкновению, когда сверху, над самым ухом послышалось:
- Это что ещё за Геракл сушёный?
Моська открыл глаза и испуганно заморгал -- над ним навис Ковальчук.
- Так ты и есть Моська? - Ковальчук аккуратно, двумя пальцами, приподнял Моську, крутнул на месте. - Как сюда занесло, казачок?
- Я рядовой, - выпалил Моська.
- И я рядовой, - хохотнул Ковальчук, что-то прикинул. - А знаешь что? Давай-ка дружковать.
- Давай, - радостно согласился Моська. - Тогда пошли.
Придерживая Моську за руку, он зашагал в свой угол. Моська семенил следом. В углу гремело железо -- спортфаковцы развлекались гирями и гантелями.
--
Вниманию уважаемой публики! -- зычно объявил Ковальчук. -- Только у нас! Невиданное зрелище -- братья-близнецы Чук и Моська! Аншлаги по гарнизонам! Тарапунька и Штепсель отдыхают.
Он приосанился, прижав притихшего Моську к бедру.
--
Чук! Кончай хохмить, -- взмокший Женя Суслов -- отец двоих детей -- аккуратно поставил на пол гири. -- И отпусти пацана -- придушишь ненароком.
В самом деле, выглядывавший из-под мышки Моська улыбался уже с некоторым напряжением -- слишком тесно придавил его баскетболист.
--
Скушно же! -- Чук с тоской поглядел на зарешеченные окна.
--
Какие ж мы близнецы? -- рассудительно произнес отпущенный Моська. -- Я маленький, а ты вон какой длинный.
--
Длинный в штанах, -- внезапно рассердился Чук. -- А я рослый. Понял? Сопля материализовавшаяся.
--
Сам сопля, -- пробурчал Моська. Провожаемый незлобливым смехом спортфаковцев, он вернулся к спасительной своей табуретке, где и затих, обиженно посапывая. Но, в общем-то, все было необычно и чудесно.
А потом к Моське пришла беда.
В один из морозных дней майор, командир карантина, построил их всех на плацу и, похрустывая ломающейся под сапогами корочкой льда, объявил:
--
Солдаты! С сегодняшнего дня вы начинаете проходить курс молодого бойца, или, чтоб меня все поняли, у вас начинается карантин. Отныне бардак, который развели вы в казарме, будет прекращен. Вы разбиваетесь по отделениям. В каждом отделении назначается свой непосредственный командир, приказания которого выполняются беспрекословно. Вопросы? Сержантскому составу разбить людей и разойтись по подразделениям.
Через десять минут Моська стоял на привычном левом фланге и с интересом разглядывал прохаживающегося вдоль строя младшего сержанта. Отделение смотрело на сержанта, а невысокий, но великолепно сложенный, с развернутыми плечами сержант в сдвинутой лихо офицерской шапке с кокардой, из-под которой игриво выбивался русый чуб, без шинели, в зауженной, подпоясанной офицерским ремнем гимнастерке, в надраенных офицерских сапогах, с накапливающимся раздражением разглядывал стоящих перед ним людей. Особенно неприятно поразил его хилый левый фланг.
--
Что стоишь, как корова на льду, салага? -- сипловатым голосом поинтересовался он у Караева. Валька поспешно вытянулся. -- Посмотрите на себя, дистрофики, -- обратился он к остальным. -- Да ни один из вас элементарный подъем с разгибом не сделает. На что вы после этого в жизни годитесь? Так вот обещаю -- через месяц людьми станете -- маршировать будете, как кремлевские курсанты, на перекладине -- до десяти раз. Отставить смех! Можете забыть о нем до гражданки. Это я для особо смешливых.
Он давно уже приглядывался к дружелюбно улыбающемуся Моське.
--
А ты что лыбишься, ошибка природы?
--
Это вы мне? -- удивился Моська.
--
Молчать в строю! -- сержант подошел вплотную.
--
Разве поступала команда "вольно"? -- вкрадчиво спросил он. -- Где "смирно"? Смирно надо стоять, понял?
--
Понял, -- подтвердил Моська.
Сержанта это почему-то рассердило ещё больше.
--
Как отвечаешь, салабон? Солдат должен отвечать: "Так точно!" Ты понял?
--
Понял, понял, -- для убедительности Моська закивал головой.
В рядах раздались робкие смешки. Глядя на багровеющего сержанта, Моська спохватился.
--
А! -- обрадованно сообразил он. -- Так точно!
--
А вот теперь я понял, -- тихо сказал сержант. -- После отбоя в туалет.
--
В туалет? -- переспросил Моська. -- Так я, вроде... - Наряд вне очереди! - Я только думал... - Р-разговорчики!
Моська заморгал, силясь понять, отчего незнакомый сержант так на него сердится.
...После отбоя ползал Моська на коленях по заплеванному, с отбитым кафелем солдатскому туалету. Сначала-то справился быстро -- собрал, хоть и подташнивало, окурки, спички, почистил и помыл за полчаса унитазы. Но потом пришел Сиплый и приказал выдраить унитазы зубным порошком. Моська не понимал, почему место, которое завтра будет опять изгажено, нужно чистить набело, но он видел сердитые глаза сержанта, пугался этой непонятной для него злобы и потому сосредоточенно водил щеткой. Когда окончательно убедился, что всё чисто, в ожидании Сиплого присел на один из унитазов и, усталый, задремал.
--
Что? Неужто делов не осталось? -- удивился вернувшийся Сиплый.
--
Так вот, -- Моська поспешно вскочил. -- Всё сам, -- не удержался он. В ожидании похвалы заулыбался.
Но Сиплый вытащил из кармана белую тряпку и провел ею по внутренней части обода.
--
По-твоему, это качество? -- он предъявил оторопевшему Моське грязное пятно. -- А ну всё заново!
Только с третьего раза с видимой неохотой принял он, наконец, работу.
--
Понял, кто ты есть на этом свете? - поинтересовался он. Засыпающий на ходу Моська тупо кивнул.
--
Пока не понял, -- не поверил Сиплый. -- Но скоро поймёшь. Была такая в древности страна, - там недоносков вроде тебя прямо в пелёнках со скалы сбрасывали. Чтоб не смердели попусту. Так вот, выбора у тебя нет: или ты через месяц какой-никакой солдат, или лучше б тебе не родиться! Потому что если через месяц я сдам лучшее подразделение, меня направят в офицеское училище. И я его сдам -- даже если для этого ошмётье вроде тебя придется в капусту покрошить. Пшел вон!
Покачиваясь, Моська доплелся до койки и провалился в сон.
Он даже растерялся, когда в казарме вспыхнул свет и дежурный младший сержант прокричал скороговоркой: "Первый взвод! Одна минута! Па-а-адъем!"
Тотчас со всех коек горохом из кулька посыпались белые стриженые силуэты -- оказывается, пробило шесть утра.
Через две с половиной минуты запыхавшийся Моська выскочил на улицу. Далеко впереди раздавался топот убегающего на зарядку взвода.
--
Почему не в строю? -- раздался рядом голос Сиплого.
--
Не успел! -- отчаянно ворочая головой, объяснился Моська.
--
Бегом! Догонять! Марш!
Моська бросился догонять взвод. Погода была минусовая. Солдаты, чтоб согреться, несмотря на сдерживающие крики командиров, всё ускоряли и ускоряли шаг. И Моська, как ни старался, всё отставал и отставал.
Он добрался до места зарядки, когда пять положенных упражнений уже были выполнены, и взвод, развернувшись, побежал назад в казарму.
Моська смотрел, как пробегали мимо товарищи, понимал, что должен быть среди них, но, не в силах пошевелиться, жадно глотал стылый воздух.
--
Моська! -- кричали ему со смехом пробегавшие. -- Чего молчишь? Подавай команды!
Но он лишь мотал головой, собирая силы для нового забега.
Рядом с четверкой последних трусил сержант из соседнего отделения. Увидев стоящую на обочине фигуру, он сделал грозное лицо, но, приглядевшись, только бросил на ходу:
--
На построение не опоздай.
Моська поплелся следом.
После завтрака в казарме произошла передислокация -- раскладывались поотделенно. Моськино отделение оказалось рядом со спортфаковцами.
--
Твоя койка! -- Сиплый ткнул вверх на второй ярус.
--
Ой, мамочки! Я туда не достану! -- испугался Моська.
--
Разговорчики! Чтоб через пять минут кровать стояла "подрубленная".
Моська не раз с завистью смотрел, как ловко и быстро проделывают это сержанты, сначала заправляя одеяло, а потом "подрубая" его в брикет с помощью табуретки.
--
Но я ж не умею ещё.
--
Не умеешь -- научим. Не хочешь -- заставим. Всё! Закон джунглей. Или койка, или ночной сортир! И никаких мамочек.
Услышав о сортире, Моська бросился к кровати. Проходы были узкие и заняты склонившимися над кроватями телами, поэтому пробирающийся Моська всё время кого-то подталкивал. К нему резко оборачивались, но, узнав, проталкивали дальше.
Добравшись до места, он подставил табурет, взобрался на него, но даже теперь едва доставал до края гренадёрской своей койки. Одеяло, которое, приготовив, положил он на тумбочку, соскользнуло на пол, а простыня, что пытался разложить на матрасе, стоило ее чуть поддернуть, комкалась и наползала складками.
Моська скосился вдоль прохода и обречённо увидел, что вокруг остальных застеленных коек завершается последняя прилизывающая суета.
--
Эй, близняшка! Чего одеялами разбросался? -- Рядом с головой Моськи над кроватью появилась еще одна -- Ковальчука.
--
Кровать вон не заправляется, -- Моська шмыгнул носом и, стесняясь, быстро утёр слезинки. -- Я ж, главное, ему говорил, что не достану. Теперь опять туалет драить пошлет. Знаешь, как не хочется? -- доверительно признался он.
--
Понимаю, -- согласился Ковальчук. -- А давай-ка вместе. Он ловко расправил простынь, одним движением забросил одеяло, покрыв им кровать, быстрыми шлепками окантовал по краям.
Припустил и воспрянувший духом Моська, забыв даже сказать спасибо, за что потом ругал себя до самого вечера.
Потом они учились заправлять шинели. Пока Моська смотрел, как это делает Сиплый, всё казалось ясно и просто -- шинель расправлялась на койке, складывалась по длине пополам, потом три раза по ширине, потом переворачивалась, рукава убирались под воротник, и получался аккуратный крепкий сверток. Но когда пробовал сам, всё запутывалось -- шинель или не складывалась вовсе, или образовывалась рыхлая, в складках горка. Моська совсем отчаялся и даже не поверил, когда с десятой или двадцатой попытки вдруг получился вполне сносный пакет.
--
Получилось! У меня получилось! -- не сдержавшись, выкрикнул он и гордо, даже с некоторым вызовом глянул на подошедшего Сиплого.
Но торжество его было недолгим.
Сиплый равнодушно глянул на часы и крикнул:
--
Внимание, взвод! Всем одеться и -- вниз. Через три минуты построение на улице! Время пошло! Подняв руку, он нажал на зажатый в ладони секундомер.
Моська расстроился -- "развалить" такое чудесное произведение казалось святотатством. Но мешкать было опасно, потому он встряхнул шинель и, путаясь на ходу в длинных ее полах, устремился вслед за остальными.
На улице было морозно, и стоящие в строю нетерпеливо потирали рукавицами щёки и, согреваясь, подталкивали друг друга.
--
Становись! -- закричал вышедший из подъезда Сиплый. Он и в мороз не изменил себе и был всё в той же гимнастерке. Только на руки натянул черные лайковые перчатки. - Равняйсь! Смирно! Строевым шагом с места -- ма-арш!
Гулко позванивает мёрзлая земля под бьющими каблуками. Резко и ритмично, словно при косьбе, взлетают и падают руки. И всё это под непрерывный сержантский аккомпанемент:
--
Ра-аз! Ра-аз! Раз-два-три-и!
Ра-аз! Ра-аз! Раз-два-три-и!
Реже, едрит вашу! Не частить! Ногу! Ногу тянуть! Но-огу!
Тянет Моська ногу, следит, чтоб поднималась на 15-20 сантиметров от земли, как в строевом уставе написано. Губу прикусил, пот на лице. Ноги затекли, полы шинели по сапогам хлещут, книзу тянут, а Моська вышагивает, только на правофлангового косит, и одна мысль пульсирует в голове -- "не потерять равнение".
--
Взво-од, стой! Раз-два.
Забыл, совсем забыл Моська, что после команды "стой" делать положено. Так и налетел по инерции на идущего впереди.
--
Извините! -- пролепетал он, но поздно -- глазастый Сиплый заметил.
--
Выйти из строя!
--
Я нечаянно! Я не буду больше! -- перепугался Моська.
--
Разговорчики! Жива-а!
Моська вздохнул, под сочувствующими взглядами сделал два шага вперед, повернулся к строю. Не совсем четко, правда, получилось, но -- устоял.
--
Видали солдата? -- обратился к строю Сиплый. -- Остановиться не может. Тоже мне -- курьерский поезд.
Моська меж тем быстро двигал лбом, стараясь остановить движение оседающей на глаза шапки. К тому же из застуженного носа полилась вода. Заметив, что Сиплый отвернулся к строю, Моська улучил момент и -- быстро подправил шапку, этим же движением шмыганув по носу рукавом.
Может, сошло бы. Но Валька Караев предательски хихикнул, и Сиплый подозрительно зыркнул на обмершего Моську. - Что, Аника воин? Мало того, что ходишь как баба с коромыслом, так ещё от ветра качаешься. Он глянул на строй, и те, на кого он смотрел, понимающе скривились: Сиплый злопамятен, а кому, в самом деле, нужны проблемы?
--
А ну! -- Сиплый упер перчатки в бока, слегка наклонился к застывшему Моське и тихо, почти шепотом приказал:
--
Напра-а!.. Отставить! Напра-а!.. Отставить! Напра-аво! До столовой и обратно. Строевым шагом! Ма-арш!
До столовой метров сто, не меньше, и сапоги великоваты -- даже портянки не спасают, всё время приходится пальцы подгибать. Хорошо еще, что через сорок метров поворот. Отсюда за ним не видно, и можно будет пробежаться. А то б совсем тяжело.
"Но зачем он так? -- непонимающе думал старательно вышагивающий Моська. -- Разве не видит, что я стараюсь? И почему он на меня всегда так сердит? Ведь не все ж такие сильные, как он. Вот Ковальчук, тот же еще сильней. А, наоборот, помог".
Тут Моська представил, как Сиплый опять на него ругается, а потом хочет ударить. И в это время подходит Ковальчук и говорит: " Больше чтоб ты моего брательника не обижал". А Сиплый на него кричать, мол, пойдешь сортир чистить. И тогда Ковальчук бьет его. Не, не, не бьет, за это на губу могут. А просто кладет на плечо ему руку и сжимает так, что Сиплый смотрит на Ковальчука снизу со страхом. И Ковальчук спрашивает: "Так ты понял? А то ведь если что, здоровья у меня на троих таких, как ты, хватит". Моська даже улыбнулся. Фраза эта ему понравилась. Он её в каком-то фильме слышал. Моське так хорошо сделалось, что он незаметно перешел на шаг, а увидев вывеску "Столовая", удивился, не сразу вспомнив, почему здесь очутился, развернулся на одной ножке и... замер.
Сзади, в нескольких метрах, стоял Сиплый и удовлетворенно покачивал головой.
--
Прохлаждаемся, значит? Думаешь, самый хитромудрый? Так вот это ты теперь можешь загибать кому другому. А я тебя по полной программе достану. А ну, недопырок! Шаг-ам!
--
Держать! Держать ногу! -- будто при примерке, Сиплый присел на корточки. -- Выпрямить! Выпрямить в колене! Носочек тянуть! Так держать! Не шататься, мать твою. От нестерпимой тяжести в носке, от боли Моська застонал, закачался и упал набок. Перевернулся, попытался подняться, но -- опять упал, запутавшись в шинели. Он сидел и со страхом снизу вверх смотрел на сержанта. А сержант, расставив ноги, брезгливо смотрел на то, что было перед ним - Урод недоделанный, -- оценил он увиденное. -- Ползи в казарму. После отбоя заново займусь твоей дрессировкой.
Не сворачивая, Сиплый переступил через Моську, больно задев его каблуком по лицу, и зашел за угол, откуда тотчас послышалось:
- Взвод! Шаго-ом!
Чеканя шаг, взвод двинулся мимо поворота, косясь на нелепо сидящую на снегу маленькую спеленутую шинелью фигурку. Едва- едва поспел Моська отчистить заляпанные грязью сапоги, как раздался приказ строиться на вечернюю поверку. Десять минут длится вечерняя поверка, и десять минут Моська прятался за спину Караева в слабой надежде, что страшный Сиплый о нём позабудет. Прятался так старательно, что проморгал команду, поданную замкомвзвода.-- Внимание, взвод! Сорок пять секунд. А-атбой!
Безжалостно толкаясь и судорожно расстегиваясь на бегу, взвод кинулся к постелям.
Побежал и замешкавшийся Моська. Лишь шапка и ремень снялись споро. Всё остальное: и гимнастерка, и брюки, и даже великоватые сапоги, -- цеплялось за тело и никак не хотело сниматься.
--
Отбой! Моська успел содрать с плеч гимнастёрку и, сиганув прямо через спинку, взлетел на койку.
Едва затих он под одеялом, радуясь, что некоторая заминка осталась незамеченной, как новая команда: "Подъем!" -- выбросила его из-под одеяла.
Тут только сообразил Моська, какую непозволительную промашку совершил: раздеваясь, в спешке вывернул он брюки наизнанку. Времени исправиться не оставалось. В панике так и натянул.
--
Становись! -- услышал Моська и бросился за отстающими. Но, глянув влево, увидел, что неподалёку, всего через две койки, преспокойно раздевается Ковальчук.
Моська подошел, подрагивая, и тихонько подсел рядом.
--
Что, Моськ? -- подмигнул, стягивая гимнастёрку, Ковальчук. - Не поспел?
--
Штаны наизнанку, -- Моська сокрушённо вздохнул. -- Теперь мне опять сортир чистить... И у тебя?
--
У меня-то? -- Ковальчук придирчиво рассматривал подворотничок. -- А надоело павианом скакать.
--
Значит, тебе тоже чистить, -- сообразил Моська. -- Ну да ничего, я тебе помогу, -- успокоил он Ковальчука. -- Там самая хитрость -- обод обтереть.
Моське было жаль Ковальчука -- такой большой, и -- драить туалет. А еще ему было немножко стыдно за себя, потому что поначалу он даже обрадовался, что не один провинился.
--
Не дрейфь, близняшка, авось, пронесет.
Но Моська уже расслышал шаги меж рядами и зажмурился изо всех сил, надеясь на чудо: что станут они с Ковальчуком невидимыми, и страшный Сиплый будет искать их, ругаться бессильно, а он, Моська, будет ходить сзади и веселиться, приставляя ему рожки.
--
Та-ак! -- послышалось рядом, и Моська бессильно открыл глаза
--
чудо не произошло.
--
Почему не в строю? -- буравя глазами Моську и косясь на Ковальчука, зловеще поинтересовался Сиплый.
--
Штаны не снимаются, -- объяснил Ковальчук.
Штаны ему и впрямь достались удивительные: галифе, парусами полощущиеся на бедрах и зауженные в голени, -- поразительно, что они вообще стягивались с могучих его икр.
--
Почему ж не заменили? -- для проформы поинтересовался Сиплый.
--
Говорил. Да старшина чего-то всё телится. - Да, на вас непросто подобрать, - охотно принял объяснение сержант. - Ложитесь спать. В нетерпении оборотился он к Моське.
- Сачкуешь всё?
--
У меня тоже брюки.
--
Что брюки?
--
Вот, -- Моська ткнул в натянутые наизнанку штаны.
--
Ну что ж. Завтра, само собой, час отдельно на плацу. А сейчас на всю ночь в сортир. Живо!
--
Не надо. Ну, пожалуйста. Я больше не буду. Я спать хочу,
--
взмолился Моська.
--
Ма-арш! Ня буду! Ну! Или помочь?
Моська глянул страдальчески на Ковальчука, вот, мол, брат, говорил я тебе. Поднялся.
--
Погоди, сержант, -- Ковальчук надавил на Моськино плечо, и тот, ойкнув, оказался на прежнем месте. -- Это я ему штаны вывернул.
--
Зачем? -- насупился Сиплый.
--
Да так просто. Пошутил. Скушно стало.
Наступила неловкая пауза. Сиплому надо было принимать решение -- отправить теперь в наряд Моську вместо нарушившего дисциплину богатыря-десятиборца было бы малодушием. Можно, конечно, дать наряд вне очереди и самому Ковальчуку. Тоже, между прочим, молодой. Да только не простой молодой -- уже из штаба округа звонили, напоминали, что для Ковальчука забронировано место в спортроте, да и с командиром карантина у них какие-то свои отношения.
Он завороженно смотрел на сидящего перед ним, обтянутого мышцами атлета, а тот в свою очередь с неприкрытой насмешливостью рассматривал краснеющего сержанта.
--
Но ты не думай, что отделался, -- обратился он к разинувшему рот Моське. -- С завтрашнего дня по полной программе займусь.
Хрумкая сапогами по цементу, он прошел к застывшему в глубине казармы строю.
--
Конченный я теперь человек, - Моська безысходно вздохнул. - Но ты не думай. Я за тебя любой наряд отработаю. Честно.
--
А не обманешь? -- хмыкнул Ковальчук. Накрыл лапищей стриженую головку, потеребил. - Завтра, пожалуй, с майором поговорю -- я тут его по атлетизму подтаскиваю. Как смотришь, если перебросим тебя в наше отделение? Возле меня как раз койка свободная.
Моська вспыхнул восторгом, открыл широко рот, задышал.
И тут по казарме разнеслось:
--
Сорок пять секунд. А-атбой! Моська сиганул по проходу. На этот раз бежать было близко, и уже через сорок секунд, тяжело дыша, лежал он под одеялом, изготавливаясь, чтоб по новой команде сброситься на пол. Но следующий приказ:
-- Встать! Поправить одежду, -- успокоил казарму.
Минут через десять возбуждение спало, и усталость, накопленная за день, взяла свое.
Взвод спал.
Спал и Моська. Он подложил под щёку правую ладошку и нежно улыбался во сне.
Моське снилась мама. Во сне он знакомил её со своим лучшим другом. 1972 г