Дежнев Николай Борисович
Читая Гоголя

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 20/08/2013.
  • © Copyright Дежнев Николай Борисович (ndezhnev@mail.ru)
  • Обновлено: 06/06/2010. 32k. Статистика.
  • Рассказ: Юмор
  • Аннотация:
    Но что странно, что непонятнее всего, - как авторы могут брать подобные сюжеты...

  •    Рассказ опубликован в книге "Игра в слова", издательство Время 2005 г., в авторском сборник в серии "Библиотека Огонька", 2008 г.
      
      

    Читая Гоголя

      
      
      Но что странно, что непонятнее всего, - как авторы могут брать подобные сюжеты...
      
      Н.В.Гоголь, "Нос".
      
       Двадцать пятого марта, впрочем, дата неточна да и приведена, надо признаться, не к месту, Платон Кузьмич Ковалев проснулся довольно рано и по своей давешней привычке долго еще лежал, глядя в требовавший побелки потолок. Человек не то, чтобы молодой, но и не старый, Платон Кузьмич во всем любил порядок, чем и славился в своем министерстве. Злые языки утверждали, будто бы и продвижение по службе Ковалев получил исключительно благодаря усердию и умению слушать людей, стоящих выше него самого по служебной лестнице, но никто в этом мире не гарантирован от сплетен и ни одна страховая компания не оградит вас от домыслов и пересудов. К тому же, разве есть в том плохое, что уважают людей по жизни опытных и мудрых и того не скрывают? Служил же Платон Кузьмич по ведомству культуры и развлечений, а может быть и в Министерстве печати или, как его прозвали зубоскалы, печати и штемпельной подушки. Да это и неважно, все мы где-то служим, главное человек был дельный и порядочный...
       А потолок-то надо бы побелить, - прикидывал в уме Ковалев, наслаждаясь ленивым покоем и приятной тишиной своей уютной двухкомнатной квартирки. Платон Кузьмич мог себе позволить никуда не спешить и даже припоздниться в министерство, поскольку все вплоть до швейцара знали, как много сил и времени отдает он работе в неурочные вечерние часы, когда присутствие пустеет и так славно бывает пошелестеть бумагами, чувствуя свою нужность и значимость. Вчера, правда, традицию засиживаться допоздна Ковалев нарушил, но ведь не каждый день случается мальчишник, когда можно посидеть с приятелями, пропустить под хорошую закуску рюмочку-другую. Говорили, помнится, обо всем подряд, о том кто чего в жизни достиг и как бы расположились они, будь теперь в обиходе табель о рангах. Ковалева ставили высоко, аж на восьмую ступень, а Колька, человек между нами говоря никчемный, но давешний приятель и знаток всяческой старины, еще и утверждал, что лет сто тому быть бы Платону Кузьмичу коллежским асессором и потомственным дворянином...
       Вспоминать было приятно, перебирать этак в памяти подробности и изгибы разговора... только вдруг и совершенно неожиданно до Ковалева донесся странный звук. То ли чашку поставили на блюдце, то ли тарелку в мойку, но только в квартире явно кто-то присутствовал. Странно, - подумал живший один Ковалев, - может я Кольку ночевать приволок? Ну конечно, перепился вчера до поросячьего визга, ехать ему далеко... однако проблема заключалась в том, что Платон Кузьмич помнил прошедший вечер прекрасно. Животный страх сдавил его грудь и в животе, не при дамах будь сказано, возникло предательское чувство послабления. Газовый пистолет, соображал лихорадочно Ковалев, в левой тумбочке стола, да разве теперь он поможет... Стараясь не шуметь, Платон Кузьмич, как был босой и в пижаме, подкрался к двери и заглянул в едва заметную щелку как раз во время, чтобы увидеть выходившего из квартиры мужчину. Тот был в лучшем его костюме и праздничном галстуке, надеваемом только по особым случаям, в руке держал новый ковалевский плащ и большой английский зонт, особую гордость Платона Кузьмича, приобретенный в Лондоне, в магазине тростей, что напротив Британского музея. Но самое страшное мужчину этого Ковалев узнал! Узнал шестым чувством, узнал, как узнают нечто тебе испокон веков принадлежащее. Да, да, узнал и весь разом похолодел! Рука сама собой скользнула в пижамные штаны, волосы были на месте... но и только. Само же, с позволения сказать, место, поражало, если не считать кудряшек, своей ровной гладкостью. Между тем входная дверь хлопнула, как бы подтверждая этим факт случившегося и где-то даже ставя в судьбе Платона Кузьмича жирную точку.
       Кстати о точках и прочих знаках препинания!.. Вам, уважаемый читатель, всё уже ясно и со словами: да как он посмел покуситься на Николая Васильевича! - Вы готовы с негодованием отложить книжку в сторону. Да нет, не отложить, - зачем же смягчать? - отбросить или даже отшвырнуть! Позаимствовать литературный прием и у кого! Ступить на скользкий путь пошлятины и поощрения низменных интересов! Да, согласен с Вами, - это чересчур! Я бы и сам поступил точно так же и не читал бы, да и не стал бы писать, но... "Кто что ни говори, - заметил в самом конце повести Николай Васильевич, - а подобные происшествия бывают на свете, - редко, но бывают." Поэтому, если я, очевидец и старинный приятель Платона Кузьмича, об одном из таковых не расскажу, то может случиться, что и никто не расскажет, чем будет попрано исконное право моих сограждан знать без утайки всю правду. Ну а пошлости и излишнего натурализма, не обещаю, но, по мере возможного, попробую избежать.
       И так... держась одной рукой за стену, Ковалев прошел на кухню и накапал себе в стаканчик валокордину. Сердцем он никогда не страдал, но, как человек обстоятельный и аккуратный, кое-какие лекарства дома держал. Подкрепив таким образом пошатнувшееся здоровье, Платон Кузьмич отправился в ванную комнату, где обнажился и долго стоял перед зеркалом разглядывая в задумчивости то, что было не так давно причинным местом. То есть местом-то оно и осталось, однако способность что-либо в этой жизни причинять, похоже, была утрачена навсегда. Странно это, - думал Ковалев, напоминает плохой анекдот, но факт оставался фактом и с этим надо было срочно что-то делать. Платон Кузьмич еще в детстве прочел всё необходимое и хотя больше к этому не возвращался, - нужды по работе не было, - прекрасно помнил раздел учебника посвященный Гоголю, но то была литература, а в стекле напротив отражалась голая правда. Майору Ковалеву, было, пожалуй, труднее, - рассуждал Платон Кузьмич, не слишком однако уверенный, что не бредит, - нос вещь заметная, но десять раз еще подумаешь, что лучше!
       В таком подавленном состоянии он и позвонил своему приятелю. Представьте себя на месте несчастного и вы поймете, что ничего другого ему не оставалось и дело тут не только в острой потребности человеческого тепла и участия. Разбуженный ни свет, ни заря Колька не выразил большой радости от общения с Ковалевым, но выслушал его внимательно и, как показалось Платону Кузьмичу, сочувственно.
       - Говоришь, утратился? - пробормотал он наконец, зевая. - Нашел время шутить!
       - Да какие могут быть шутки! - взвился не ожидавший такой черствости Ковалев.
       На другом конце провода довольно долго молчали.
       - Ты что, спишь там что ли? - недовольно поинтересовался Платон Кузьмич.
       - Думаю! - огрызнулся Колька. - Значит, так! Сейчас пойдешь в милицию и сделаешь заявление по полной форме...
       - Ну да, хочешь выставить меня на посмешище? - обиженно хмыкнул Ковалев.
       - Ты лучше проверь где у тебя вторые ключи от квартиры, - холодно ответствовал Колька, чувствовал, видно, гад, свое превосходство. Тем не менее был прав: запасных ключей на месте не оказалось. - Ну во, а кто этот тип и чего он хочет пусть уголовный розыск разбирается...
       - Как "кто"? Я же тебе сказал! Узнал его по манере держаться, по повороту головы... Тьфу! - сплюнул Ковалев, - короче, узнал и всё тут!
       Колька только тяжело вздохнул, но близко к сердцу слова приятеля не принял.
       - Ну, допустим... После милиции прямиком к моему знакомому врачу на освидетельствование...
       - А это-то зачем? - изумился Ковалев.
       - А затем, что в нашей любимой стране всё, что не засвидетельствовано на бумаге как бы и не существует. Никто не знает в какую сторону повернется дело и очень может случиться, что тебе понадобится документ. Кроме того, Арнольд Аскольдович блестящий диагност и очень приличный человек...
       - Ты хочешь сказать, - переспросил Ковалев, - что врачебная тайна...
       - О чем ты говоришь! - обиделся за Арнольда Аскольдовича Колька. - А я пока наведу справки и посмотрю не было ли чего подобного в Интернете...
       Хоть и без царя в голове, думал Ковалев поспешно бреясь и одеваясь, а настоящий друг, совет дал дельный. Когда так вот припечет, невольно теряешься, тут то и опереться на надежного человечка. Застегивая на брюках молнию, Платон Кузьмич испытал какое-то странное ощущение пустоты и только горько ухмыльнулся, прежде чем позвонить собственному начальству и сказаться больным.
       В отделении милиции на счастье никого, кроме дежурного и сержанта с автоматом не было. Какие-то смурные типы дремали в обезьяннике за решеткой да радио стращало народ последними отечественными известиями. Капитан был в возрасте, хмур и к задушевной беседе не расположен. Он глядел на гражданина печальными, знающими в подробностях жизнь глазами и думал о своем.
       - Ну и чего вы от нас хотите? - вздохнул офицер, нисколько истории Ковалева не удивившись. - Вас, гражданин, пока не убили и не ограбили, а родственничек ваш может еще и вернется... - Капитан закурил сигаретку без фильтра и сплюнул табачные крошки на пол. - У нас норма три дня, только по прошествии объявляем в розыск...
       - Но... - обиженный таким невниманием Ковалев не нашелся сразу что ответить. - Мне кажется, случай не совсем обыкновенный, здесь надо принимать экстренные меры...
       - Примем и экстренные, - охотно согласился капитан и провел ладонью по прокуренным усам, - пусть только выйдет срок! А необыкновенного в вашем деле я лично ничего не усматриваю. Между нами говоря, случай где-то даже типичный, по моим наблюдениям половина мужского населения страны ничего из себя не представляет, кроме как... - капитан привычно согнул в локте руку, после чего ею же махнул, - да и те по большей части спились. Ну а вы, пока суть да дело, приготовьте словесный портрет утраченного, фотографии, если есть, можно обзвонить всех, кто знал его лично...- Желтыми от табака пальцами милиционер затушил сигаретку в пепельнице и поднял на Ковалева глаза. - Приметы особые имеются?..
       Платон Кузьмич в растерянности пожал плечами.
       - Ну, тогда дело дохлое, - вздохнул капитан и без энтузиазма добавил. - Приходите через три дня, тогда заявление и примем...
       Но оставим капитана исполнять его нелегкую службу, у дежурного по отделению и без нас дел невпроворот, и обратимся к судьбе второго героя нашей истории, которого, признаюсь, испытываю затруднение как-либо обозвать. Хотел было, как в оперетке, "мистером Х", но после зрелых размышлений пришел к выводу, что получается довольно двусмысленно.
       Как потом стало известно, герой этот... - хотя почему "герой", что в нем такого героического? - короче, в новом ковалевском плаще прогуливался он по Тверской и оглядывал с некоторым даже высокомерием встречных женщин, пока не вышел на Триумфальную площадь имени Владимира Владимировича Маяковского. Как раз об эту пору там случился вялотекущий митинг в поддержку то ли партии, то ли какого-то движения, которые в преддверии выборов плодятся будто кролики. Тут надо сказать, что время на дворе было самое для таких мероприятий подходящее, все примелькавшиеся по телевизору личности рвались со страшной силой в Думу, чтобы и дальше без устали шебаршиться в своих норках и мелькать, а посему созывали митинги и обещали на них народу золотые горы. Героя нашего, - если задуматься, есть, все-таки, в его поступке что-то героическое, - так вот, героя нашего народное бдение заинтересовало и тихой сапой он внедрился в скромную толпу, мерзнувших у ног бронзового поэта людей.
       Точно неизвестно как, но очень скоро этот настырный прощелыга оказался на трибуне. Возможно, организаторы заранее готовили выступление "человека из народа", а он по нахалке занял его место, а может быть и, пользуясь природной наглостью и привычкой совать повсюду нос, протырился этот тип к микрофону и обратился к собравшимся с речью. И что удивительно, вроде бы ничего нового и интересного не сказал, а люди слушали будто завороженные и не только те, кто явился на площадь по партийной необходимости, но и обычные прохожие, прогуливавшиеся как ни в чем не бывало по центру города с целью совершения променада. Толпа всё росла и росла так что гаишники вынуждены были перекрыть по Тверской движение, а в переулках замелькали пластиковые щиты и каски ОМОНа.
       Кто это? - спрашивали друг друга люди, смутно чувствуя в чертах оратора нечто до боли знакомое и невольно проникаясь к нему доверием. - Как глубоко он знает жизнь! А тот всё заводил и заводил толпу и уже бросал в нее лозунги, призывал взяться за руки, теснее сомкнуть ряды и не бояться всё ускоряющегося ритма событий...
       Впоследствии, когда к делу подключились компетентные органы и журналисты всех мастей выискивали и допрашивали с пристрастием свидетелей этого выступления, большинство из них не смогли вспомнить ни слова, но признавались, что испытывали огромное, граничащее с экстазом воодушевление.
       Что было потом?.. Газеты об этом писали, но как-то неотчетливо, полунамеками. Вроде бы сразу же после митинга к оратору бросились с цветами женщины, но их оттеснили какие-то люди, которые и увезли его в неизвестном направлении. Впрочем, и направление было известно, и что происходило дальше не стало по большому счету ни для кого секретом. Знающие люди утверждали, что буквально через час где-то в центре города состоялась встреча этого, о котором идет речь, с лидером митинговавшей партии, срочно вызванным помощниками по телефону. Стенограммы беседы, естественно, не существует, но один из ее участников пересказал о чем шла речь своим знакомым, а те уже себя не сдерживали и, как водится, пустили, приукрасив деталями, байку в народ. Если верить циркулировавшим по столице слухам, привыкший к публичным речам лидер обрисовал в очередной раз бедственное положение страны и, ничтоже сумняшеся, предложил гостю пополнить собой ряды возглавляемой им партии.
       - Нам нужен человек, способный повести за собой массы, - сказал он твердо. - Последний харизматик часть своей харизмы пропил, а часть взял деньгами, других же нет и в ближайшее время не предвидится. У вас же...
       Слушавший его наглец счел возможным уважаемого человека перебить:
       - С харизмой у меня всё в полном порядке! - заявил он безапелляционно. - Но быть в вашей компашке простым членом?..
       - Нет проблем! - поторопился заверить его лидер, на которого скрытое обаяние наглеца уже возымело свое действие. - Поставим ваше имя в первом десятке партийного списка...
       Затем, по сведениям источников, близких к осведомленным, стороны перешли непосредственно к торговле, в ходе которой называли всё своими именами и этому всему определяли цену в рублях и в свободно конвертируемой валюте...
       Тут, уважаемый читатель, я должен прервать своё повествование и просить у Вас прощения! Нет, не за то, что, пересказывая содержание беседы, подрываю веру в человеческую порядочность и бескорыстие, - к этому мы давно привыкли, - а за наметившуюся фрагментарность моего рассказа. Как вы, наверное, уже заметили, всё случившееся с господином Ковалевым я знаю из первых рук, и описать способен едва ли не документально, в то время как о похождениях того, второго, могу судить лишь по рассказам общих знакомых да по газетам, а они, как известно, и соврут недорого возьмут. Поэтому, ежели я что-то от себя и домыслил, то не из желания прихвастнуть своей осведомленностью, а от потребности представить Вашему просвещенному вниманию картину случившегося в живых красках и во всей её полноте.
       Что ж до несчастного Ковалева, мы, помнится, оставили его в районном отделении милиции в состоянии прострации. К незавидному положению Платона Кузьмича следует добавить, что и Арнольд Аскольдович сразу его не принял, день профессора был расписан буквально по минутам, и бедняге пришлось маяться до вечера, меряя шагами замкнутое пространство своей квартиры. О чем все это время думал Платон Кузьмич? Наверное, не трудно догадаться. В тяжелые минуты человек обращает свои мысли к Создателю, а умный человек еще и пытается переосмыслить свою жизнь, и это вовсе не предмет для досужих шуточек и хихиканья, которые в создавшейся ситуации совершенно неуместны.
       Почему именно я? - думал Ковалев, глядя себе под ноги и круто разворачиваясь, стоило ему пройти из угла в угол восемь шагов. - А может и не я один такой, может остальные потерю скрывают? Может имя нам легион? Рождаемость в стране опять же падает... Но что-то внутри подсказывало Платону Кузьмичу, что догадка его неверна. Тогда в чем причина? Словом этим в быту злоупотреблял и тем накликал на себя беду? - мысль заставила Ковалева замереть на месте. - Опять нет! - продолжил он шагать. - Будь такое предположение правдой, русский народ вымер бы сразу же по выходу из татаро-монгольского ига, а то и до того... Но тогда что?
       В таком взвинченном состоянии Ковалев и предстал пред светлые очи медицинского светилы. Арнольд Аскольдович оказался человеком относительно молодым, едва перевалившим за пятьдесят, с усталыми, но живыми глазами и привычкой сосать леденцы.
       - Звонил, Колька, звонил... - басил он дружелюбно, провожая пациента за ширму, - давайте, батенька, раздевайтесь, посмотрим что там стряслось...
       Однако профессионально бодряческий тон его как-то разом увял, стоило Платону Кузьмичу появиться перед профессором в виде пригодном для осмотра. Арнольд Аскольдович хмурился, надевал и тут же снимал блеские, в золотой оправе очки и наконец озадаченно протянул:
       - Мда-а... странны дела твои, Господи! - потом, как будто спохватившись, поправился и даже ободряюще похлопал Ковалева по плечу. - Будем думать, случай интереснейший...
       И хотя, в отличие от капитана милиции, уникальность Платона Кузьмича профессор признал, пациенту от этого легче не стало.
       - Сначала сдадим все анализы, - продолжал Арнольд Аскольдович, когда уже одетый Ковалев подсел к его рабочему столу, - проведем с коллегами необходимые замеры, созовем, если надо, консилиум...
       - Да на... мне ваш консилиум! - взорвался вдруг Платон Кузьмич, но тут же понял, что погрешил против правды. Продолжал уже просительно, понимая свою нетактичность. - Жить-то мне как, Арнольд Аскольдович? Должно же у вас быть хоть какое-то элементарное объяснение?..
       - Ну, объяснение-то всегда найдется...- задумчиво заключил профессор, - если бы в объяснении было дело... Вполне возможно, произошел некий сбой и природа ошибочно заключила, что исчезнувший орган следует считать атавизмом и от него избавилась. Вероятно, вы, как бы это сказать, недоиспользовали возможности утраченного...
       - Да вроде нет, профессор, - пожал плечами Ковалев. - В этом тоже проблема, что я теперь скажу Полине Францевне...
       Арнольд Аскольдович бросил в рот очередной леденец и продолжал рассуждать:
       - Опять же ящерицы в опасных ситуациях сбрасывают свой хвост, а потом он у них отрастает...
       - Вы считаете есть шанс? - спросил Ковалев с надеждой.
       - Гарантию дать не могу, но в природе ничего не бывает случайного, так что будем наблюдать...
       Платон Кузьмич пал духом, сидел, уставившись в пол на белые плитки медицинского кафеля. В стеклянных шкафах блестели инструменты, пахло лекарствами и почему-то камфарой.
       - Ну, не огорчайтесь так, - попытался подбодрить его профессор. - Еще ничего не ясно, в конце концов всегда остается шанс податься в трансвеститы, тем более, что значительная часть работы, можно сказать, уже выполнена. Есть такие кому нравится...
       Ковалев поднял голову и посмотрел на Арнольда с плохо скрываемой ненавистью, но наблюдаться у него согласился. Да и выбора в общем-то не было.
       Следующий месяц прошел для Платона Кузьмича в хлопотах. Анализы показали совершеннейшую его норму, так что многие врачи даже удивлялись, как Ковалеву удалось сохранить такое здоровье живя в столице нашей родины. У пациента было давление, как у пионера-ленинца, анализ крови списанный из учебника для начинающих медсестер, зрение, как у ворошиловского стрелка, вот только печаль поселилась в сердце Платона Кузьмича и в министерстве этого не могли не заметить. Не так энергично, как бывало, говорил он теперь по телефону, бросил привычку заглядывать в глаза начальству, а однажды на ответственном совещании заявил, что не согласен с мнением министра, чем особенно удивил присутствующих. И в баню с приятелями перестал ходить, и на женщин смотрел с какой-то внутренней тоской, а когда Колька в очередной раз брал у него в долг деньги, заявил, будучи трезвым, что якобы лучше стал понимать смысл жизни. Трудно сказать, что конкретно Платон Кузьмич имел в виду, но Кольке деньги нужны были до зарезу и он поостерегся вступать в дискуссию. Лучше, так лучше, кто бы стал возражать!
       - Знаешь, - говорил Платон Кузьмич грустно, - я будто старше стал на четверть века, отпала необходимость суетиться, искать чего-то, метаться... И, что удивительно и странно: Полина Францевна меня не бросила...
       Кольке это было не понять. В Интернете, хоть и обещал, он ничего по интересующему вопросу не нашел, так что и приятеля ему порадовать было нечем. Правда, в самом конце месяца в продажу с помпой выкинули книгу одного начинающего политика "Поднявшийся в ночи" с фотографией автора на обложке, но Колька не знал и никак для себя не мог решить, стоит ли привлекать к ней внимание Платона Кузьмича. И вовсе не потому обуревали его сомнения, что книжонка была написана литературными рабами, а названием косила под нобелевского лауреата Жозе Сарамага, не знал Колька как эта новость может на Ковалева повлиять.
       Не дремал на своем профессорском посту и Арнольд Аскольдович. В институте экспериментальной травматологии он создал и возглавил отдел природных аномалий, был избран членом - корреспондентом Медицинской академии наук и набрал группу аспирантов, усердно эксплуатирующих тематику естественного отпадения отдельных человеческих органов и членов. Платона же Кузьмича мучили все это время иглотерапией, витаминной агрессией и даже успели заказать специальный мощный лазер для воздействия на биологически активные точки подопытного. Единственным приятным моментом в лечении был еженедельный общий массаж, но и тут со временем Ковалев начал подозревать, что массажистка скрытая лесбиянка.
       Поэтому к нагрянувшим выборам Платон Кузьмич отнесся, как и вся уставшая страна, с редкостным равнодушием. Кто-то считает такую пассивность оправданной, кто-то негодует и не устает призывать, но только на этот раз было в многомиллиардном шоу и нечто примечательное. Совершенно неожиданно и вопреки предсказаниям тех, кто называет себя гордым именем политолог, в гонке за депутатскими головами вперед вырвалась совсем не та партия, на которую у букмекеров делались ставки. В газетах и на экране телевизора замелькали новые лица причем одно из них чем-то неуловимо напоминало... впрочем, с такими вещами надо быть чрезвычайно аккуратным. Одна желтая газетенка не сдержалась и ей тут же вчинили приличный иск, а этого не хотелось бы. Заметил такую похожесть и Ковалев и долго колебался, прежде чем записаться к депутату на прием. На что он рассчитывал в стране, где возможен указ Президента номер один и ситуативная презумпция невиновности сказать трудно, но, по-видимому, какие-то надежды Платон Кузьмич идя на встречу питал. Она состоялась в бывшем здании Госплана на Каретном, в кабинете со смазливой секретаршей и готовым к услугам помощником. Хозяин кабинета сидел на фоне российского флага и просматривал какие-то бумаги, на Ковалева глянул мельком и лишь указал рукой на кресло у стены. Платон Кузьмич как-то сразу растерялся и, если и опустился на указанное место, то на краешек и пальцы начал крутить, как это делают люди робкие и нерешительные.
       - Ну-с, какое у вас ко мне дело? - спросил после долгого молчания депутат, откидываясь на высокую спинку вращающегося кресла. - Помощник докладывал, что вы по личному...
       Ковалев заволновался, лицо его пошло красными пятнами, на лбу выступили капельки пота.
       - Милостивый государь, - начал он выспренно, совершенно того от себя не ожидая, - я, с позволения сказать...
       - Что вам угодно? - перебил его депутат, - говорите коротко, у меня дела.
       Платон Кузьмич откашлялся.
       - Право же странно, что цель моего визита вам не понятна... В сложившихся обстоятельствах, в которые ваш уход меня поставил, сами посудите, какова теперь моя жизнь...
       Депутат отложил в сторону ручку с золотым пером и строго посмотрел на посетителя.
       - Ни слова не понимаю, извольте толком объясниться.
       Ковалев выпрямился в своем кресле и, собрав волю в кулак, произнес:
       - Хорошо-с! Если не понимаете намеков, то я прямо скажу, вы, милостивый государь, мой... - тут он короткое мгновение поколебался, после чего себя уже не сдерживал и тень на плетень не наводил. Депутат выслушал эту эмоциональную речь совершенно спокойно, на его лице не дрогнул ни один мускул.
       - И вы хотите, - спросил он почти любезно, - чтобы я, так сказать, к вам вернулся?..
       - Именно! - подтвердил Ковалев.
       После этих слов в кабинете наступило довольно долгое молчание, нарушаемое только ходом напольных часов и постукиванием по полировке стола выбивавших дробь депутатских пальцев.
       - Все-таки удивительно, - вымолвил он наконец, - насколько мы, русские, эгоистичный народ. Вы явились сюда, в Государственную Думу, со своими требованиями и даже не подумали какой урон можете нанести стране и государству. Допустим, - я сказал "допустим"! - я пойду вам навстречу, но тогда встанет вся работа? Что вы думаете, - продолжал депутат распаляясь, - мы тут груши околачиваем? Я, к примеру, как руководитель подкомитета, готовлю в настоящее время проект закона о повышении в стране рождаемости, а вы со своими надуманными претензиями мне мешаете. Теперь, в качестве альтернативной службы, молодые люди будут обязаны с каждой из женщин детородного возраста, которая того пожелает, а в случае отказа - выкинул он руку с указующим пальцем, - отправляйтесь, голубчики, на действительную!
       Депутат энергично поднялся на ноги и заходил по устилавшему пол кабинета ковру. Говорил воодушевленно, со сдержанным гневом и отработанным пафосом.
       - Понимаете ли вы, что это значит для страны! Нет, вам это совершенно безразлично и мне стыдно за вас, как за гражданина и человека! Пожертвовать таким пустяком на благо родины!..
       Он сделал паузу и Ковалев, хоть по части пустяка и не был с ним согласен, хмуро потупился. Депутат тем временем остановился непосредственно перед Платоном Кузьмичом и вдруг понизив голос едва ли не до шепота почти задушевно сказал:
       - Сами, дорогой вы мой, рассудите, если я соглашусь, то тем самым создам прецедент, а это весьма негативно скажется на законотворческой деятельности...
       Сидевший понуро Ковалев вскинул голову.
       - Вы хотите сказать?..
       Но депутат уже вернулся к прежнему назидательному тону, как и не было этого небольшого отступления. Он тряс Платону Кузьмичу руку и незаметно, но весьма настойчиво провожал его к дверям.
       - Мы все должны чем-то жертвовать ради будущего процветания отечества и я признателен вам за понимание этой суровой необходимости... - говорил он, уже откровенно подталкивая Ковалева в спину.
       Вот в общем-то и всё, этим эпизодом можно было бы и закончить мое повествование, потому что судьба несчастного Платона Кузьмича решилась окончательно и добавить по существу больше нечего, но, как писал Николай Васильевич в "Шинели", из которой все мы вышли, а многие в ней так и остались: "бедная история наша неожиданно принимает фантастическое окончание".
       Шел месяц июль или даже август, когда Колька пришел к Платону Кузьмичу вернуть должок. Выпили, как принято, по рюмочке, за жизнь поговорили и вдруг Ковалев задумчиво так молвит:
       - Слушай, а может мне жениться, а?..
       Колька, потомственный интеллигент, помялся, но в известных обстоятельствах тему эту развивать поостерегся. Странно как-то, размышлял он, с чего бы это Ковалеву пришла в голову такая мысль, но только слышит будто приятель его ему что-то рассказывает.
       - Вечер дышал теплом, - говорил между тем Платон Кузьмич, - аромат цветов плавал в тихом воздухе, мы с Полиной Францевной прошлись по парку, потом выпили при свечах вина и как-то так всё само собой получилось...
       Колька насторожился и помотал, для свежести восприятия, из стороны в сторону головой.
       - Что получилось?
       - Всё получилось, совсем всё, и очень даже неплохо...
       - Как это? - удивился Колька. Он даже начал делать руками какие-то странные движения, как если бы они могли помочь ему понять суть процесса. - Неужели вернулся?
       - Ну! - улыбнулся Платон Кузьмич и потянулся к бутылке, чтобы отметить это событие. - Любовь, она творит чудеса!..
       В тот же день все российские газеты, не говоря уже о радио и телевидении, подняли по случаю пропажи депутата страшнейшую шумиху. Подозревали левых и правых, центристов и маргиналов и даже лигу защиты сексуальных меньшинств, поскольку готовящийся закон не делал уступок для призывников нетрадиционной ориентации. Дума вызвала для объяснений министра внутренних дел, расследовать происшествие назначены были три комиссии, но потом вдруг, как это у нас и бывает, все средства массовой информации разом, словно по команде, о случившемся позабыли и занялись новой подоспевшей неприятностью. А может быть, кто знает, команда сверху и была, остались же там умные люди, кто понимает, что о многом народу лучше бы и не знать, и это правильно. Всё вроде бы улеглось и успокоилось, только не переставая звонил Арнольд Аскольдович, но Ковалев был тверд и от предложенной тайной операции, как от научной фальсификации, отказался. А где-то через пару недель, под вечер, заглянул к Ковалеву молодой человек и, представившись следователем прокуратуры, попросил ответить на ряд вопросов, однако, удивительное для прокурорского работника дело, вопросов не задавал, а как-то долго мялся, прежде чем выдавил из себя несколько слов.
       - Скажите, Платон Кузьмич, честно, без протокола, - это правда?
       Ковалев, как человек в таких делах опытный, съевший на бюрократическом поприще не одну собаку, прямого ответа не дал, а лишь спросил:
       - Показать?
       Следователь почувствовал себя неудобно.
       - Ну, что вы, зачем так сразу... начальство дергается, а то я бы вас и беспокоить не стал... покажите.
       Ковалев показал, но снимать не разрешил, поскольку фотография это документ, а так ни..., короче, ничего к делу не пришьешь. На том и расстались и последствий визит следователя не имел, если не считать того, что из министерства Платона Кузьмича все-таки уволили. Впрочем, прокуратура тут, скорее всего, ни при чем, она и не в такие дела не вмешивается, а уж до какого-то там Ковалева, как до Акакия Акакиевича Башмачкина, ей и подавно дела нет. Тут вся загвоздка, надо полагать, в заместителе министра по кадром, уж больно принципиальный попался человек. У нас, - сказал он Платону Кузьмичу, - чиновник не может сочетать профессиональную партийную работу с государственной службой, если на то нет особых указаний, у нас, как в Англии, с этим строго. И как Ковалев ни объяснял, что вовсе он не членствует, а если и членствует, то не то, чтобы он, как ни напирал на то, что дело это прошлое и быльем поросло, значительное должностное лицо в прения вступать не пожелало. Да оно, если задуматься, и к лучшему, не должность красит человека, не в ней счастье и Полина Францевна это мнение разделяет.
       Так и закончилась эта история и вспоминаю я о ней с каким-то приятным, теплым чувством человека, пусть косвенно, но к счастливому исходу причастного. А тут на днях встретил в буфете Дома литераторов, что на Большой Никитской, в подвале, одного критика, так он утверждал, будто бы читал между строк в воспоминаниях Анненкова, что изначально Николай Васильевич собирался вывести в герои вовсе даже не нос, но, честно признаюсь, я ему не поверил.
       ******

  • Комментарии: 1, последний от 20/08/2013.
  • © Copyright Дежнев Николай Борисович (ndezhnev@mail.ru)
  • Обновлено: 06/06/2010. 32k. Статистика.
  • Рассказ: Юмор

  • Связаться с программистом сайта.