Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
1 января, 2004 года, четверг. Первый день Нового года всегда божествен по настроению и ощущению. Какой-то спокойный и прозрачный сон накануне? Или ощущение некоторой отдаленности новых забот, ведь обычно Новый год празднуется несколько дней? Плохая жизнь наступит дальше, там, а пока ты дома, ты в крепости, холодильник еще полон несъеденных продуктов. Можно весь день спать, мечтать, смотреть телевизор. В портфеле среди прочих бумаг нашел поздравление от Оксаны. Она ведь выпускница Литинститута, семинар покойного Кузнецова. Еще долго будут говорить, что он или она выпускник или выпускница семинара Кузнецова! "Подумать только -- Новый год! И где ходил он раньше? А тот, кто раньше всех встает, чай ректору с утра нальет, и видеть станет дальше!" Это приятное и милое добавление к моей жизни.
Внимание! Дневники Сергея Есина, обнимающие пространство с 1985-го, издаются и в книжном варианте. Их можно приобрести, позвонив по телефону 8 903 778 06 42.
Утром всех разогнал: Толик и Людмила вместе с Долли отправились на дачу. Толик, который не умеет отдыхать, как, впрочем, и я, а что это такое?.. Меня всегда бесит, когда в девять утра меня спрашивают по телефону: "Я вас не разбудил?" Или когда в воскресенье извиняются: "Вы, наверное, отдыхаете?" Какое омерзительное слово, выдуманное бездельниками. Отдыхаю! Когда мою посуду и смотрю телевизор, когда перебираю и вытираю от пыли книги, когда глажу себе рубашки. Так вот, Толик отправился на дачу стелить пол на новой террасе, В. С. на диализ, а я начал отдыхать, т. е. принялся читать "Изгоя" Потемкина. Это мой старый долг, и начал я читать эту книгу с предубеждением. Назначил себе норму -- 100 страниц. Где-нибудь в начале семестра я обязательно проведу семинар по этой книге.
Начну с того, что к книге приложено прекрасное, написанное Светланой Семеновой предисловие. Если прочесть предисловие и перелистать книгу, то ее обязательно отложишь, потому что здесь некоторые ножницы: великолепный философский текст, явно перекрывающий художественный смысл книги и довольно дурная, привычная для сегодняшней псевдолитературы, стилистика. Однако можно здесь же и обмануться! Снобистское отношение к книге провоцируют несколько обстоятельств: немыслимые, как видно из того же предисловия, личные богатства автора, нувориш, а мы знаем, как добывались эти богатства, провоцируют обширные знания авторов верхов жизни, т. е. пресловутой "красивой" жизни, коей всегда оперирует бульварная литература, а также немыслимые претензии на новый виток в русской литературе: Потемкин вместо Достоевского и "Изгой" вместо "Идиота". Есть обстоятельства и сопутствующие -- полугрузин вмешивается в наше сокровенное, в литературу. Кстати, фамилия героя книги -- Иверов, он, естественно и непременно, князь. Это первая примета плохой литературы. А с чем там созвучна фамилия героя? С древним названием страны -- Иверией, т. е. Грузией.
Но есть в этом романе и другое, отчасти об этом написала Семенова. Это серьезность раздумий над современной жизнью и ряд наблюдений самого автора. Например: "Культурная легитимация виртуальной экономической деятельности в самосознании европейской культуры так и не состоялась". Неплохо, правда? Или: "...человеческая телесность в значительно большей мере обусловила морфологию и смысловое содержание культуры, чем предполагают приверженцы концепции культуры как сублимации чистого духа". Эта ламентация возникла все же на основе книги Потемкина. Выписки из Семеновой я еще сделаю, но и чтение романа показывает, что он не так уж прост. Через мишуру и дурновкусие проглядывает очень умный человек много и точно знающий о мире. Я хочу обсудить этот роман еще и потому, что здесь много культурной, даже избыточной информации. "Вы пришли за авгуральной книгой Исидора Сивильского или записками этрусской коллегии жрецов". Пошловатые кусочки тоже привожу: "Они заискивающе вглядывались в ее глаза, жадно смотрели на тело". Не привожу здесь сюжета и главной мысли о виртуализации жизни. Это если не изобретение Потемкина, то его раскраска. Это довольно любопытно. Буду дочитывать и думать, по крайней мере здесь есть тема для размышления. Вспоминаю при чтении также поразительную презентацию, которую полгода назад Потемкин устраивал по поводу выхода своего "Изгоя".
В последнем "Экслибрисе" мои ответы на анкету:
"Сергей Есин
1. Мне трудно обозреть весь год. А что касается ощущений последнего времени, то боль-шое впечатление на меня про-извели, конечно, в первую оче-редь удивительные мемуары Анны Василевской, напечатан-ные в "Новом мире". На самом деле просто случайность, что они напечатаны именно там, в журнале, которым заведует ее сын. Она ведь писала воспоми-нания только для детей и никог-да не думала, что эта книжка станет объектом пристального внимания широкого читателя. Это удивительные мемуары, на-писанные о деревне простым словом и слогом русских людей, которые никогда не занимались такой рафинированной вещью, как писание и писательство. Второе, что меня заинтересова-ло, -- поразительные записки Солженицына о писателях. Где он с присущей ему внутренней силой высказывает то, что мы даже не позволяли себе сформу-лировать, -- например, о Василии Гроссмане, да и о других писателях.
Еще о чем я в последнее время раздумываю -- странный и притягательный роман Анны Козловой "Открытие удочки", напечатанный в альманахе "Литросс". Кроме того, мне нравится, что делает с писателями (тщательно формулируя, кем они себя представляют) такой лексикограф, как Вячеслав Огрызко в том же "Литроссе".
2. Актуальной будет документальная, мемуарная и дневниковая литература. Происходит это потому, что та литература, которую мы называем художественной, за последнее время совершенно дискредитировала себя в глазах читателя. Во-первых, своим знанием, как эту самую литературу надо писать, а во-вторых, несмотря на это знание, -- низким уровнем. И все-таки я надеюсь, что появится произведение, способное привлечь и удержать внимание читателя, причем произведение художественное" (Газета "Независимая" -- четверг 25. 12. 2003 г.).
2 января, пятница. Чем же я вчера занимался? Погладил три комплекта постельного белья и двенадцать рубашек. Это утром. Вечером ходил в качалку, занимался уже час. Сегодня пылесосил квартиру, мыл посуду, писал дневник. Вечером пошел на спектакль в МХАТ на Тверском. "Васса Железнова" с участием Дорониной. Предвкушаю. Не ошибся.
Впервые я понял старую мхатовскую традицию, когда в конце спектакля не хочется хлопать, когда между аплодисментами и окончанием сцены возникает пауза. На меня навалилось от увиденного какое-то оцепенение. Значит, и мое переживание закончилось? В спектакле, хотя он и сыроват, много нового, поразительного. Доронина всегда, что бы она ни говорила, попадает в десятку. Она играет, во-первых, русский характер, во-вторых, этот характер в современных обстоятельствах. Это не стерва, которую делала Чурикова, и не трагедия, трагедия и трагедия, которую строила Пашенная. У Дорониной есть даже какое-то сострадание к окружающим и любовь к врагам. Понимание трагических обстоятельств жизни. С самой первой реплики в зале наступает магическая, атомная тишина, которая держится весь спектакль. В Москве сейчас нет более современного спектакля. Статью, которую я мог бы написать, говорила бы об особенности драматургии Горького -- быть всегда современной. Но нужен особый талант, чтобы современное сделать сегодняшним. Возможно, я напишу статью об этом спектакле, по крайней мере еще раз пойду смотреть. Завтра утром выпишу заметки, которые я сделал на программке.
"Об особенностях драматургии Горького":
"Это не пьеса-аттракцион, к которым все привыкли" (о Романе Должанском);
"Одни имеют пристрастие к ненависти, другие привязаны к иным правилам";
"Но как слушают о революции и классовой борьбе!";
"Раньше это было про прошлое, теперь -- про сегодня";
"Неужели все опять начинается, и зал предчувствует?";
"Несуетливая, но забытая достоверность на сцене. Лезу в программку -- художник В. Г. Серебровский. Забытое искусство делать что-либо точно. Почти билибинский рисунок по краю декорации. Начинается с музыки к "Искателям жемчуга" на граммофоне -- я ведь ближе к той эпохе, опять точно -- реж. Б. Е. Щедрин";
"Васса -- еще и национальный характер";
"Из недостатков: изредка проскальзывают из-под надтреснутого голоса героини коронные доронинские интонации, к концу первого акта исчезают, все сливается";
"Терпеть не могу лишних людей в доме";
"Грандиозный Ю. Горобец -- Железнов, муж, которого Васса уговаривает принять порошок, отравиться";
"Педофилия и растление малолетних -- это, оказывается, не изобретение нашего времени. Эстония, Португалия!";
"Опять уговоры: "найти журналиста", дать ему взятку, чтобы тиснуть нужную, оправдательную статеечку в газете. Ах, журналист, журналист!"
"В наше время Горький, что ли, заглядывал?";
"В доме и верный "личарда" -- Наталья, играет Зыкова. В этом театре никогда не увидишь проваленных ролей! Девки, дочери -- хороши тоже! На материнском родовом чувстве все и держится! А откуда это у Дорониной?"
"С должной неприязнью к еврейству, с которого все и началось" (Рашель Моисеевна -- даже отчество классик выписал);
"Рашель, как разрушительница жизни";
"Хакамада";
"Рашель, тебе снова революцию надо делать?";
"Федя, Рашель, расстановка сил, сын богатых в революции. Знал классик: не наше ли время писал, не наше ли время актеры играют?";
"Как Доронина говорит Рашели: "Мы люди оседлые!.."
"Как я всех вас на сцене (и персонажей и актеров) люблю -- собственный внутренний монолог во время спектакля";
"Опять пьеса: "Мать книг не читает";
"Хищное молчание зала, он играет и ведет партию вместе с Дорониной";
"Гениальность доронинского замысла и в выборе пьесы, и в игре современной бизнес-вумен. Телефон, сейф".
"Если обвинение не доказано, это не значит, что обвиняемый не виноват". "Каких это олигархов я имею в виду?"
Отчетливо понимаю, что и десятой части своих переживаний высказать не могу, теперь долго буду перемусоливать увиденное. Если бы только все смогла удержать моя память. И опять удивительное ахматовское: из какого сора? И как быстро. Еще недавно говорили о Вассе, и как Доронина решилась перейти на эту возрастную категорию? Какое мужественное и холодное решение. Артемида! Для меня она прекрасна всегда.
В антракте встретил Валеру Беляковича, поговорили о моих Дневниках, их читают. Валера говорил о разбросе тематики.
3 января, суббота. Весь день читал "Изгоя" и делал выписки. Сначала я делал их с довольно злобным настроением, разбивая на несколько разделов. Во-первых, поразительная пошлость, которая к лицу лишь бульварному роману. Но тут же скажу, что в романе всего намешано, и эти выписки не покрывают всего содержания. Это скорее тенденциозность начального чтения. Потемкин не простой человек и дальше появятся места, где меня захватило. Но пока поговорим о нелучшем. Я разделил все тематически. Красивая жизнь.
"А какой подарок?" -- "Вы живете в Лондоне?" -- "Да!" -- "Тогда последняя модель "Ягуара" класса "Х-8" (стр. 148).
"Вообще-то я предпочитаю вина Бордо всем другим. Могу рекомендовать вам из коммуны Пойак: Латур, Мутон-Ротшильд и Пишон-Лонгвиль-Комтесс-де-Лаланд девяностого года, из Сен-Жюльен: Дюкрю-Бокайо, Грюо-Лароз и Леовиль-Лас Каз восемьдесят девятого года, из Южного Медока и Марго..." (стр. 142).
"24 июня Иверова разбудила мелодия будильника ручных часов "Вашерон Константин". Это была музыка Оливье Мессиана "Про-буждение птиц" (стр. 166).
" У вас вся жизнь впереди, успеете. Впрочем, вы можете взять мой самолет "604-М" или вертолет французской фирмы" (стр. 74).
"...патрон настаивал, чтобы она после работы вылетала к нему в Сен--Поль-де Ванс. Экипаж самолета "Challendger" и три сменных водителя переходили в Лондоне в ее полное распоряжение. Он велел дворецкому в особняке Чаринг-Мелл в Сент-Джеймсе приготовить для Жаклин апартаменты и принять ее со всеми почестями, как хозяйку дома" (стр. 63-64).
Раздел Пошлость:
"Иверов снял очки и внимательно посмотрел на нее. Жаклин показалось, что глубиной и силой своих магических глаз он проникает в каждый закоулок души, в каждую клеточку тела. Она испугалась этих черных проницательных глаз больше, чем прежних своих наваждений. "Кто он в конце-то концов? Что хочет от меня получить? Чего не хватает этому аристократу-богачу в жизни? Смогу ли дать ему то, что он ждет от меня? -- лихорадочно размышляла Марч. -- До встречи с ним мне казалось, что главный его интерес -- это секс... Но он совсем не тот человек. Ему необходимо нечто иное. Что же?" Ей захотелось спрятаться от парализующего взгляда Иверова, но он, словно бесов-ский магнит, околдовал ее. От сильного волнения перехватило дыхание, кончики пальцев превратились в ледышки, ладони повлажнели. Еще минута -- и она упала бы в обморок" (стр. 55).
"Милые сердцу идеи тороватой благотворительности целиком овладели его помыслами. Благочестивые чувства буквально распирали его щедрую натуру и, как коварный допинг, возбуждали сознание" (стр. 99).
"Брызги от набегавших волн окатывали его с ног до головы. Но он не замечал или не хотел замечать этого" (стр. 97).
"...округлости бедер ерзали, как смычок Ванэссы Мэй, язычок с пья-нящей негою облизывал бесподобные губы, словно покрытые нектаром Тобларона" (стр. 145).
"...пурпурное в продольных разрезах платье перекинула через раму картины Арчила Горки "Агония", висевшей на стене. Шелковое бежевое нижнее белье в белоснежных кружевах, желая подразнить князя реаль-ным эротическим аксессуаром, набросила на литографию Гогена "Желтый Христос"" (стр. 143).
"Зеленые глаза излучали влюбленность. На ней был голубой топ, при-крывающий лишь упругую соблазнительную грудь и талию. Вокруг пупка красовалась разноцветная, манящая к поцелуям татуировка -- миниатюр-ная ваза с цветами" (стр. 164).
"Они остались одни. Жаклин Марч увлекла его в спальню, выключила свет, сбросила с себя легкую одежду и стала раздевать князя. Границы между реальностью и виртуальностью стерлись окончательно. Она действовала наяву, он -- в грезах, но интрига имела одну-един-ственную основу -- эротическое влечение" (стр. 165).
"... она то и дело нащупывала под подушкой пузырек флорентийки -- в не-го необходимо было собрать сперму для рождения наследника баснословно богатого европейского аристократа" (там же).
Следующий раздел я бы назвал Щегольство и хвастовство начитанностью. Подобная эрудиция всегда выглядит сомнительной.
"Хотел понять, какая тяжесть лежала на сердце Реми Николы, или Николая Ремигия, слои времен Средневековья, по вердикту которого было сожжено около тысячи ведьм" (стр. 84).
"Я не жалую людей, чей эгоизм попирает мое право на одинокое размышление о тайнах бытия и познания" (там же).
"...случайно зацепился взглядом за книгу Луи Ланвиля". -- "Членистоногое, жалящее, ядовитое существо, скорпи-он, оказавшись в безвыходной ситуации, убивает себя смертель-ным ядом" (стр. 111).
"Перед ним висела литография картины Гогена "Автопортрет с "Желтым Христом"" (стр. 117).
"Подобно Оригену я также считаю, что душа человеческая совершенно неизбежно воссоединится с Богом, и новое существо расселится по всей Вселенной" (стр. 188).
"Мне, как Апулею из Мадавры, -- продолжал думать Иверов, -- еще, види-мо, придется написать выстраданную "Речь в защиту самого себя"" (там же).
"Если Алкмеон из Кротона впервые стал вскрывать трупы и практиковать вивисекцию для точного определения причины смерти... " (там же).
"А впереди ожидаются долгие схватки между долларом и евро. Я рекомендовала членам банковской комиссии Европейского сообщества объединить несколько крупных банков. Например, "АБН Амро", "Дрезднер Банк и "Банк ди Рома", далее -- "Ферейн унд Вест Банк", "Агриколь" и "Милано", кроме того -- "Барселона Активо", "Комерц Банк" и "Фортис Банк"" (стр. 160-161).
"...в этой истории совершенно незачем давать пояснение таким сло-вам и терминам, как Федеральное агентство ФИКО, маргинальный счет, парижский рынок обращающихся опционов, акулий репеллент, ориентир роста денежной массы в обращении, плакированная монета, косвенная ипотечная ссуда, мультивалютная оговорка и так далее и тому подоб-ное, которыми собеседники часто пользовались в беседе" (стр. 161).
И последний раздел, которым я вполне удовлетворен. Интеллигенция.
"Помимо чиновников самого разного ранжира, вокруг Буйносова кру-тились многочисленные посредники: народные артисты, именитые режиссеры, космонавты, генералы МВД и КГБ, заслуженные спортсмены, священники, банкиры-неудачники, куртизанки, открывающие доступ к высшим чиновникам. Как тунцы следуют за китом, питаясь царскими объедками, так весь этот московский люд постоянно вьется вокруг новых русских, чтобы при случае отхватить шальные деньги или, по крайней мере, полакомиться за чужой счет" (стр. 207-208).
Вечером ходил в консерваторию на концерт-бал, который давал Эдуард Грач и его оркестр, состоящий из его учеников. Народу много, билеты недорогие. Все легко, непринужденно и без малейшей претензии. Маэстро Грач дирижировал, менял костюмы, оркестр сидел в масках и колпаках. Ребята играли одухотворенно и заводно. Это были студенты -- первокурсники и выпускники и, как правило, все уже люди премированные и заслуженные. Играли Штрауса, с него начали, музыку, которую сейчас называют скорее легкой, хотя она не перестает быть серьезной. Это все другое искусство и другое времяпрепровождение, уходишь в каком-то возвышенном состоянии духа. Сама консерватория в страшном упадке, не горят все эти изумительные люстры, плохие полы и серая пыль покрывает лепнину. Нет хозяина, который тыкал бы во все это безобразие мордами обслуживающий персонал и администраторов.
Во время исполнения фантазии на тему Бернстайна я на сцене увидел Валю Тернявского, с которым работал и на радио, и в "Кругозоре". Он был автором фантазии и сам играл на фортепиано. Играл уверенно, но все время следил за дирижером. Представлял его мой сосед по дому Бэлза, как всегда, обаятельный и полный музыкальных анекдотов. В антракт заходил за кулисы, обнялись с Валей. Если было не сердечно, то хотя бы грустно. Валентин вспомнил, что работали мы вместе в 64-м году, т. е. сорок лет назад. Цифры, ставшие некими литературными символами.
В Москве снег, метель, машину оставлял в переулке возле "Гудка". Как и вчера, когда ехал из театра, думал, как весело и празднично освещена Москва.
4 января, воскресенье. Днем ездили на машине в гости к подруге В. С. Дарико. Это довольно далеко по Минскому шоссе, потом разные повороты. За Кольцевой дорогой, в поселке Заречный. У меня был рассказанный по телефону план, как ехать. Но в одном месте я промахнулся, проехал поворот и оказался в поселке Немчиново, где настроили свои однообразные особняки из красного кирпича новые русские. До чего же скучно и безвкусно живут, какие антиэстетичные постройки, внутренне похожие одна на другу. Этот чудовищный поселок -- самое сильное впечатление дня.
Вечером приехали с дачи счастливые Люда и Толик. Сидели пили чай на кухне, потом Толик вызвал меня в коридор, подозвал Долли: у нее под правой лапой величиной с кулак опухоль. Этого мне хватило, чтобы плохо спать ночь. Во вторник повезу собаку в ветлечебницу.
5 января, понедельник. Зима наступила, два дня идет снег, ночью мороз. Утром по первой программе передавали интервью с Романом Виктюком, только что поставившим что-то о Нуриеве. Обычно его интервью полны многозначительной чуши, и я смотрю и слушаю их, испытывая отрицательное удовольствие. Но вот сегодня Роман Григорьевич вдруг высказал не новую, но интересную мысль о некоем меньшинстве, которое сопротивляется культуре большинства, т. е. маскультуре.
Днем приходил Леня Колпаков, говорили в основном о Дорониной и ее спектакле. Настоящее мнение о спектакле определилось: был Вульф, достаточно едкий человек, и оценил, была Вишневская. В свое время и Гриша Заславский рассказал мне, что спектакль нравится его друзьям. На этом фоне как-то нелепо и провокационно выглядят грубые статьи в "Известиях" и "Коммерсанте". С этим, я думаю, будем разбираться. Говорили об инаугурации Лужкова, которая проходила в присутствии Путина, о похоронах Владимира Богомолова, о том, что среди приглашенных на инаугурацию не было Кобзона. Кстати, -- это уже другие источники, вечерний звонок П. С. -- оказывается, возникают какие-то сложности с очень мне нравящимся С. И. Худяковым, а на его место упорно лоббируется Кобзон. Вспомнили, что И. Д. так и не пускают ни в Америку, ни в Литву, ни в Латвию, ни, кажется, в некоторые страны Европы.
В Грузии состоялись выборы президента.
6 января, вторник. На работу приехал из ветлечебницы только в два часа. Все утро вместе с Анатолием, которого отпросил у В. С., пробыл на Россолимо в ветлечебнице. Очередь шла очень медленно, врач-терапевт был лишь один, за прием берут 90 рублей. В регистратуре я спросил, почему только один врач? А потому, что иначе будет нерентабельно. Зато все остальное здесь очень рентабельно. Но врач-терапевт, принимавшая на первом этаже, действительно женщина очень внимательная и милая. Она сразу отправила меня на рентген, и мы с нею решили, что лучше скорее сделать операцию, нежели торопиться с прививками. На третьем этаже молодой энергичный хирург долго тянул и мямлил, что сейчас по какому-то приказу, запрещающему применение в ветлечебницах обезболивающих препаратов, т. е. наркотиков, -- вся поликлиника обклеена статьями из "МК" с обсуждением этой проблемы, -- они не могут делать плановых операций. Хирург мялся и ждал, когда я задам вопрос: как же мне быть? Перед этим он рассказал мне, что сама по себе любая опухоль опасна, даже если она жировик, потому что опухоль очень интенсивно снабжается кровью. А если не жировик? У хирургов есть свой врач-гистолог в Склифе, которому пошлют срезу. Я спросил: сколько? Он ответил: от 7 до 9 тысяч, операцию будут делать вечером, когда нет начальства. Все как обычно, все как у людей.
Было три телефонных звонка. Лена Мушкина, которая попросила моего отзыва на ее новую книгу, чтобы получить грант. Попов из Партии жизни, который попросил поддержку в выборной кампании спикера Совета Федерации Миронова. Котомкин, который рассказал, что Саша Бобров довольно грязно написал обо мне в "Советской России". Не переходил ли я ему дорогу? Вроде бы не переходил. Они, правда, все хотели семинар покойного Кузнецова после его смерти, полагая, что они, расхожие московские поэты, не хуже. Я также думаю, что всем очевидно: я не считаю Боброва не то что выдающимся поэтом, но и просто первоклассным. Поэт с гитарой и телевизионный ведущий. Большое и глубокое дыхание -- это особь статья.
Утром и накануне ночью читал "Изгоя". Где-то с трехсотых страниц, когда действие перенеслось в Россию, начался настоящий роман. Есть сатирические места, а это мне близко, просто первоклассные. В первую очередь это, конечно, демонстрация на Театральной площади по поводу "золотого голоса России" и все, что связано с организацией этой демонстрации. Сцена, когда Иверов в дождь убегает из Шереметьева, по своей заоблачной инфернальности первоклассная! Браво! Роман -- это вещь серьезная, о нем нельзя судить по первому впечатлению.
Уходя с работы, зашел в "Книжную лавку", купил "Литературку" и "Независимую". В "ЛГ" мое крошечное интервью. Вопрос: Какое событие уходящего года было для вас самым значительным? Ответ: Празднование 70-летия института. И после этих событий мне безумно захотелось в отпуск. Вопрос: Ваши планы? Ответ: Выучить хоть как-нибудь английский язык, который изучаю 30 лет, а последние два года ежедневно.
В той же "Литературке" Ю. Поляков: "Наконец заслуженное электоральное возмездие настигло наших "правых", имеющих к великой либеральной идее примерно такое же отношение, как кровососущие насекомые к службе переливания крови".
7 января, среда. К сожалению, на Рождество не выбрался в церковь и даже не сосредоточился. По телевидению кроме показа нашего президента, крестившегося во время службы в соборе, в Суздале (в принципе мне импони-рует, что каждое Рождество он втихаря встречает где-нибудь в церкви -- такие его посещения деликатным образом дают не-кую команду на ТВ: не забывайте, мы христиане, православ-ная страна, большинство из живущих в ней -- люди рус-ские и верующие); этот сигнал телевидением и был воспринят -- несколько раз транслировали службу в храме Христа Спасителя с Патриархом и очень толковыми объяснениями ведущего), в основном пока-зывали пляшущую и гуляющую до обалдения Россию. Как это всё надоело!
С утра опять занимался "Изгоем". Очень интересна сцена русской пьянки и спор о том, что значительнее: владеть ценностями виртуально или владеть деньгами. Это не очень убедительно в словах, хотя и живописно. Но парадокс в том, что я скорее верю в виртуальность -- а иначе, зачем жизнь? Кстати, как я писал день назад, ко мне обрати-лась Лена Мушкина с просьбой написать рецензию для представления в Фонд ее книги -- она ведь пишет о своей матери, знаменитой машинистке журнала "Знамя". И тогда же по телефону я ей сказал, что она счастливый человек, потому что у нее от жизни осталось то, чего обычно у людей не остается: книга. Это же я могу сказать и о себе.
Так вот, что касается "Изгоя" -- его не надо судить по пер-вым страницам. Потемкин проявляет не только определенную ловкость, но и профессионализм в построении сюжета и талант в открытии заповедных для нас областей жизни. Но в литературу его, конечно, не пустят -- и потому что он богат, и потому что слишком явственен расчет на шедевр, ведь писа-тель в России должен не только долго жить, но и долго проби-ваться.
С очень интересным заявлением выступил глава Еврокомиссии Р. Проди -- он отменил семинар по антисемитизму именно вслед-ствие того, что в антисемитизме обвиняются и сам Проди и комиссия. Они, дескать, очень акцентируют на положении дел в Палестине. Тут же показали по ТВ пятерых израильских парней, отказавшихся служить в армии, так как, по их мнению, Израиль -- агрессор и ок-купант, за что они тут же пошли в тюрьму. Да, это не наши мальчики, готовые выносить горшки и переворачивать, подтирать на постелях больных старух -- исключителъно из трусости и боязни армии и мужского сообщества.
А что касается Р. Проди -- я с ним совершенно согласен: в мире сложилось нетерпимое положение; если ты говоришь плохому еврейскому поэту, что он плохой поэт, -- то ты уже не только враг, : но еще и антисемит. Если же говоришь то же русскому -- то ты толь-ко враг. Вообще, эта тема мне надоела до ужаса.
8 января, четверг. В час дня собрал деканат, но ни В. Гусева, ни В. Смирнова, ни Б. Тарасова не было. Всех я подраспустил. Вдобавок ко всему сначала меня огорошил Александр Иванович Горшков, который на две недели выезжает отдохнуть и поправить здоровье в Переделкино, а потом и Лев Иванович, который вроде ложится в больницу на две недели. Значит, мой собственный отпуск, о котором я мечтал, накрылся. Вдобавок ко всем тут же в конце летучки появилась Лю Юнь, аспирантка из Китая, которую мы должны были обсуждать еще в декабре, и выяснилось, что теперь, в каникулы, читать ее никому не хочется, а в первую очередь Марии Валерьевне, ее руководителю. Я понимаю, у дочки М. В., наверное, каникулы, ребенка надо куда-нибудь отправить или отвезти, а тут еще докука с чужой судьбой. Все быстро забывают, как сами были аспирантами и ходили за профессурой, которой было не до них. В общем, у всех свой ритм и никто не хочет жить, сообразуясь с чужими заботами. Вдобавок ко всему аспирантку-то эту мы М. В. не навязывали, ей она самой нужна, чтобы получить звание профессора. Одним словом, мне пришлось употребить власть, поорать, чуть ли не заставить собрать кафедру в понедельник и обсудить диссертацию. В чужой стране, в холодной Москве, да что же китайцы будут думать о нас!
Под вечер появилась Катя Лебедева, я обрадовался, отложил все дела и с наслаждением стал с нею разговаривать. Но перед этим пошел в деканат, дав ей прочесть первую главу "Марбурга". Катя удивительным образом действует на то, что я пишу, она понимает меня и мои планы с полуслова. Первая глава ей понравилась, но она тут же отметила ту ее часть, которую я писал в спокойной, умиротворенной атмосфере Марбурга. Моя жизнь и институт сжигают мою романистику. Катя внушила мне, как надо писать и идею простоты.
9 января, пятница. Приехал на работу пораньше, потому что еще накануне нафантазировал статью о "Вассе" и Дорониной. Леня Колпаков накануне рассказал мне о нескольких статьях, которые вышли по этому поводу в прессе, статей явно тенденциозных и облыжных, и это меня подвигнуло. Он даже прислал мне ксероксы этих статей, ну как здесь не развернуться? Накануне дома я сел и сделал небольшой планчик. Если я скажу, что надиктовал статью Екатерине Яковлевне за час, то можно будет подумать, как все это быстро и талантливо. На самом деле спектакль я смотрел все три часа, еще не думая о статье, делал на программке заметки, потом все это переносил на компьютер, записывал впечатления в дневник, значит, уже были какие-то наброски и мысли, а потому вот быстро взял и написал. Да мне еще придется эту статью переделывать, дописывать, устраивать, ну да ладно, статья написана. Леня, который опять ко мне к четырем заехал, статью прочел, собрался ее сразу ставить, но договорились, что я еще пошлифую.
Отослал тот лозунг для Партии жизни, который я обещал. Миронов баллотируется в президенты. Меня не очень волнует, о ком я пишу, важно то, что как я, наверное, никто не умеет. "С общественным деятелем такого калибра, как Сергей Миронов, всё ясно: его профессионализм, энергия, деловая хватка. Для ме-ня, москвича, немалое значение имеет и то, что он петербуржец, а это значит, что здесь нет настоящего московского хамства и безоглядной нахрапистости. Существенным для меня оказалось одно качество Миронова, которое выявилось при личном знакомстве: его тяжелое, мощное рукопожатие. Та-ким свойством обычно обладают люди открытые и честные".
Днем занимался ребятами, которые едут в Данию, посмотрел список. Никто личностями студентов, их успеваемостью, общественной работой не интересовался. На понедельник наметил совещание, твердо решил, что посмотрю не только общую успеваемость, но и занятия физкультурой. Умные, усидчивые и прагматичные переводчики полагают, что без физкультуры, которая обозначена в госстандарте, проживут.
Вечером ездил к Зайцеву, завтра у Николая Стоцкого день рождения, повез какую-то коробку. Там все по-старому, Сережа стал поспокойнее, я это отношу за счет того, что он начал преподавать во ВГИКе. Кажется, его пьеса пойдет в филиале театра Маяковского. Сережа под гитару пел сочиненный им романс, некий перифраз романса Вертинского. И вот тут полыхнуло на меня какой-то суровой, глубинной чувственностью. За это мы и любим артистов, они дают нам ту жизнь, которой мы не знаем. Но откуда только они это знают!
10 января, суббота. Показали, как Путин встречается в Астане с Назарбаевым. Этот визит как бы осветил справедливость существования новой казахской столицы на исконно русских землях. На почти стометровой башне в центре Астаны, которую посетили два президента, находится "золотая ладонь" Назарбаева, если до нее дотронешься, то звучит гимн Казахстана. Путин притронулся и, как мне показалось, криво усмехнулся.
Читал Потемкина и гулял с собакой по полю.
11 января, воскресенье. Приехал довольно рано, убирался в доме, ночью, когда проснулся около трех, до пяти читал "Охранную грамоту".
12 января, понедельник. Утром отдиктовал переделанное вступительное слово на конференции, посвященной Заболоцкому, которая состоялась летом. Потом двадцать минут занимался с Игорем английским, потом говорил с Васей Мичковым об "Имитаторе" в записи на магнитной пленке. Наверное, все это уже устарело. Попутно выяснил кое-что о чтецах, которых можно привлечь к работе в институте. Говорят, гениально читает Бродского Михаил Козаков, устроить бы такой мастер-класс.
В три часа параллельно состоялось два совещания. На кафедре русского языка обсуждали диссертацию Лю Юнь, обсуждение прошло успешно, 9 января состоится предзащита и 17 марта защита. Лю Юнь весела и счастлива. А в кабинете Льва Ивановича я занимался датской группой. Не поедет Фролов, потому что он год был в Дании и ехать на неделю в Данию за счет института нецелесообразно, не поедет и Скидан: она с сентября еще ни разу не была на физкультуре. Один раз надо поступить принципиально, чтобы другим было неповадно.
Вечером ходил на Ломоносовский проспект в гости к Петру Алексеевичу Николаеву. Я отнес ему только что вышедшую книгу "Власть слова" с его предисловием. Когда бываю у него, я каждый раз думаю, как замечательно люди раньше жили без телевизора. Какие пленительные вели разговоры. У П. А. сидела, кажется, его сотрудница, прелестная молодая женщина Лена. Я вижу ее у него уже второй раз, подтянута, интеллигентна, умна. Петр Алексеевич, поражая меня своей начитанностью, читал Твардовского. Говорили о Пастернаке, я, кстати, вспомнил о своем чтении вчера ночью, о "Докторе Живаго", потом о Гроссмане, о Толстом, о течении его жизни. Великое произведение не может состояться, если автор не сможет изобрести и новой формы. Вот Толстой ее изобрел. Говорили о любви писателей к власти: Достоевский, его письма царю сейчас невозможно без стыда читать; Булгаков, Пастернак, Пушкин, который писал о том, что "Пиковая дама" нравится двору. Только совсем недавно перестали писать, что "Боже, царя храни..." -- это не только В. Жуковский, но и А. Пушкин. Я рассказывал о "Вассе" у Т. В. Дорониной, П. А. говорил, что вначале при мхатовском разделе был на стороне О. Н. Ефремова.
Перед тем, как я вошел в подъезд к П. А., по мобильному раздался звонок от С. Лыгарева: жестоко подрались Черданцев и Сережа Королев. Я вспомнил, что по отдельности пожалел их обоих, не выгнал из общежития и из института за старые прегрешения. Вот теперь не было бы и нового несчастья. Надо тряпками заткнуть все щели в дверях и окнах, чтобы никаким образом не просочилась жалость.
Звонил врачу, операция Долли состоится в среду. Имеет ли право человек так вмешиваться в жизнь животного? Жалко до ужаса, сердце просто сжимается от жалости.
13 января, вторник. Приехал на работу к 12 -- сил нет, после юбилея уйти в отпуск не удалось. Занимался переписыванием статьи о Заболоцком, а потом взялся за статью о Дорониной. Есть некоторые прямые и непроработанные места, но дальше работать некогда. Я твердо решил одно: без страха, без вечной самоцензуры статью надо сдавать. Завтра в 11 часов совещание у министра, а вечером операция собаки. Деньги я уже приготовил.
Часов в семь начал жарить гуся, которого в сентябре привез из своего путешествия домой, в Ростов, Толик. Еще вчера намазал я его майонезом и поперчил, а сегодня осталось лишь поставить в духовку. На нашем новогоднем гулянии присутствовали С. П. и Димон, который вечером будет гулять с собакой. На телевидении вылезла вся эстрадная нечисть, праздники большие, чуть ли не две недели, и в ход уже давно пустили и четвертый эшелон. Здесь и Борис Моисеев выглядит звездой первой величины.
Самое примечательное событие дня, как всегда, показали по телевидению. Оно связано с посещением В. В. Путиным Суздаля и деревни Кидекша 6 января, в Сочельник. Так вот там, по словам НТВ, накануне приезда президента вдоль всей дороги, ведущей от Суздаля к Кидекше, вкопали столбы и повесили новые электрические фонари. Это можно понять, президент ехал поздним вечером, хотелось и его путь сделать комфортным и вообще сделанное есть сделанное. А теперь самое неожиданное. На следующий день или через день, седьмого или восьмого, эти самые столбы выкопали, провода смотали, фонари убрали и все это увезли. А вдруг придется что-то подобное ставить в другом месте во время приезда другого начальника? Факт -- потрясающий по своей наглядности. Это наша государственная жизнь.
Я рассказал об этом телевизионном сюжете на кафедре общественных наук, и он нашел там своеобразную трактовку. Л. М. рассказала, что во время своей юности зачем-то пошла в генеральскую закрытую поликлинику. Показалась врачу или сдала анализы, не знаю, но во время ее посещения поликлиники переулок весь заасфальтировали, потому что ждали с проверкой министра обороны. Ну, согласимся, что так бывает. Но остроумная Л. М. откомментировала: "И должна сказать, что асфальт потом не снимали".
14 января, среда. Я никогда не думал, что животное так властно над человеком. Вообще, нужно иметь определенное мужество, чтобы, скажем, съесть забитую корову, которая долгие годы была в хо-зяйстве. Это я пишу, конечно, перед тем как отправить Долли на операцию. Наверное, жалость к живот-ному связана еще и с тем, что оно слишком хорошо и много о тебе знает. Это с одной стороны. А с другой -- это уже о собаке, никто тебя так интуитивно и бескорыстно не любит, как она. Может быть, только мать, но матери уже нет, а со-бака тоже повинуется инстинкту любви. Весь день я жил под давлением мысли о том, что вечером повезу собаку на операцию.
Но в одиннадцать часов дня началось совещание в министерстве. Совещание это посвящено кризису в школе и кризису чтения, вести ее должен был министр, но В. М., заболел и вел Александр Фотиевич Киселев. Я сидел возле С. В. Михалкова, поговорили немножко до начала. Мне он сказал, что в 91 год жить довольно трудно, потому что слишком близка перспектива. Я восхитился его жизнелюбию и пониманию того, что работать, жить и быть активным надо до самого конца и не делать себе поблажек. Старики часто говорят о смерти, как бы пытаясь ее тем самым от себя отогнать, испугать.
Вот как я записал тезисы выступления Александра Фотиевича. По крайней мере, пока он говорил, мне все это казалось важным и соответствующим моему умонастроению.
1. Всё последнее время наша школа оставалась школой знания, шко-лой интеллекта. А где школа воспитания? Если в сердце нет света, то там поселяется мерзость и запустение. Совершенно правильно, т. е. это не русская школа с ее приоритетом на духовное развитие, а школа формального знания. Здесь умеренность и аккуратность делают школьника первым учеником.
2. Уровень культуры на том или ином этапе ее развития определяет язык, именно язык характеризуется творчеством, которое его форми-рует. В формировании русского языка приняли участие все народы. Значит, мысль о том, в каком состоянии сейчас находится язык. Значит, о телевидении, о языке вождей, о примере.
3. О состоянии русского языка в школе. Самое основное заключается не только в знании, но и в формировании мотивов к самоусовершенст-вованию. Начальная школа должна разбудить этот стимул. Это практически о том, о чем чуть позже буду говорить я и о чем в свое время писал в "Правде" -- о низком уровне, иногда ничтожном, на котором готовят "подвижника", нашего учителя.
4. Надо показывать красоту русского языка. Язык был засушен. О начальной школе. Чудо языка. Литературу надо учить по тем образцам, которые проверены временем. Последнее относится к тем прыжкам, которые совершались вокруг русской литературы с перестроечного времени: другими словами, надо вернуться к классике, а не делать из Эдуарда Успенского и Марининой вершины современной литературы.
5. Надо воспитывать нацеленно, на общении с внешним миром. Не на карьеру и не только на свое будущее. Внутренний мир наших юных сограждан. Компьютер не заменит все, умение считать неадекватно состраданию, а корявый и плохой английский -- это еще не духовное и интеллектуальное богатство.
6. Существует ряд вопросов не к школе, а к семье. Это то, о чем писал еще Чернышевский, -- "домашнее воспитание". Если папа пьет, ворует по мелочам, предприниматель-мама весь вечер на кухне говорит о том, как уйти от налогов, чего же мы хотим от ребенка?
7. Цензура. Она необходима, но это, в первую очередь, должна быть самоцензура. Весь вопрос только, в пользу кого и каким образом она будет вестись. Киселев говорит об индустрии удовольствий, которые оттесняют школьника от познания мира.
Естественно, после А. Ф. выступал Сергей Михалков. Посмотрите на жизнь глазами современника. Истории он не знает, искусства он не знает. До двух лет ребенок еще во власти детского писателя. Говорит о поддержке детской литературы.
Он задал тон, а дальше все поехало. Очень хорошо говорила некая госпожа Арзамасская -- историк детской литературы и литературовед, говорила, как о некоем неисследованном крае. В конце заседания она подарила мне свой учебник, я его отдам в библиотеку, наверное. Заглянул мельком: масса интересного, а главное, все очень информативно.
В. С. Модестов, представляющий министерство печати, в частности, гово-рил о цене на книги. А из чего складывается эта цена? Ни один из комбинатов в настоящее время не является собственностью России.
В министерстве в книжном киоске видел книгу Юры Визбора. Среди прочих включенных в нее авторов встретил и себя. Многовато я написал. Там пассаж о свободе.
В шесть вечера втроем -- я, Толик и Димон -- повезли Долли на улицу Россолимо, в клинику. О деньгах, о системе выжимания уже не говорю, это все стало мне уже неинтересно, все ушло перед страданием собаки. Сначала ей сделали часовую капельницу, вкололи какие-то препараты. Человек, когда он испытывает страдания от разных медицинских манипуляций, понимает, что все это направлено на то, чтобы потом ему стало лучше. Что же думает собака, когда ее мучают в присутствии хозяина, а хозяин еще ее держит, когда ей в ногу вставляют какую-то иголку, потом через эту иголку, через специальный краник, чего-то в бедную собаку льют и наливают?
Когда мою бедную Долли усыпили и, как настоящую больную, на каталке повезли в операционную, я заплакал, и Толик, помогавший мне, тоже заплакал. К счастью, я взял с собой еще и Димона, так как даже вдвоем мы бы не справились: хирургия расположена на четвертом этаже, если считать от подвала, где терапия, и после операции собаку пришлось на руках сносить вниз. Вырезали ей сразу две опухоли, причем, как ни странно, что было в виде шишки на задней лапе, оказалось, по мнению врача, более тревожащим и опасным. У меня всё мешается в го-лове, но судьба меня всегда ведёт, и я думаю, что и в новом романе, который я всегда додумываю и начал с описания собаки, -- все практически, после проделанной операции, может предель-но упроститься.
То, что меня волновало еще до этой операции -- система вымогательства огромных денег, вполне отвечающая вре-мени, -- сейчас отходит на второй план. Однако помню, что вна-чале хирург начинал с 7 тысяч, затем операция стала стоить 9 тысяч, а в итоге я заплатил 11 тысяч рублей, одну тысячу еще от-дал за гистологию, а потом нужно было положить собаку под капельницу. Это удивительная ситуация, когда огромные, вечно враждующие обычно между собой собаки, в ветбольнице лежат со своими недугами под капельницами и не ссорятся друг с другом... Операция продолжалась около часа.
Я уже раньше говорил, что сейчас идет волна каких-то наркотических поисков в ветеринарных лечебницах. Недавно по телевидению показали начальника, который всё это стимулировал -- может быть, и справедливо, но такая холод-ная харя! Вся больница буквально оклеена газетными вырезками -- откликами на эту наркотическую акцию власти. Мы ничего не можем высказать, когда умирают люди -- здесь надо называть причины, а вот когда дело касается животных, то все с наслаждением пишут о глупости и несовершенстве нашего управляющего аппарата. Поче-му-то (сейчас я уже знаю -- операция была "левой" работой) опери-ровали собаку не в операционной, а в кабинете офтальмолога, по-том вывезли, она была с открытыми глазами, но почти не двигалась.
Дома я сразу побежал в дежурную аптеку, набрал анти-биотиков, перевязочных материалов, других лекарств. Обвязали всю собаку специальной сбруей -- даст Бог, всё обойдется!
15 января, четверг. Проснулся в час ночи от какого-то шума, -- это Долли перебралась с пола на свой антикварный диванчик и расположилась. Утром она стала чувствовать себя бодрее, я вывел ее во двор, в этом смысле проблем я с нею не имел. Потом стал примериваться делать ей укол антибиотиков, в кусочке творога дал ей таблетку трихопола, потом принялся обрабатывать сначала перекисью водорода, а потом йодом рану. Нос у Долли мокрый и влажный, я очень боюсь, как бы она не начала лизать раны и не занесла какую-нибудь заразу. Она вся в бантиках и тесемочках от попонок, которые на нее сегодня надеты. В. С. при этом давала мне ряд советов, которые меня безумно раздражали. Потом принялась готовиться ехать на диализ, но перед этим мы сидели и смотрели новый фильм Квентина Тарантино "Убить Билла". Поначалу мне показалось это очень интересным, по крайней мере, здесь есть очевидная тенденция -- через документализм или псевдокументализм показать привычное: женские драки и восточные бои.
Утром почувствовал, что меня достает простуда. Простуда, наверное, от недосыпа, и вообще я на работу в этот день ехать не рассчитывал, но вспомнил, что еще накануне звонили из МХАТа: возле "Мосфильма" должны устанавливать звезды Татьяны Дорониной и Василия Ланового, просили приехать. Оба они мне дороги, и я поехал к часу, купил цветы. Не думал, что протол-каюсь сквозь тусовку, я и не люблю этого, не люблю попадать в ка-меру, в объектив. Люди, предназначенные для объектива -- из Думы, из Совета Федерации, -- все они, видимо, копируя Путина, красовались под камерой ТВ в распахнутых пальто или дубленках, без шапок. Меня выкликнули, т. е. позвали к микрофону, кажется, вторым, и я еле протискался сквозь толпу репортеров. Сказал вроде бы удачно. Первая моя мысль была традиционна: о чужом лице, о чужом образе в твоей собственной жизни, а дальше я высказал мысль весьма конкретную -- что мы в последнее время столько памятников наставили, столько навешали мемориальных досок, раздали наград, что следующим поколениям надо будет в этом разби-раться и разбираться, но здесь, когда дело касается Дорониной и Ла-нового, мы, кажется, не ошиблись. После выступления я быстрень-ко протолкался к машине и уехал на работу.
Заезжал в "Литературку", там у меня идет статья о МХАТе. Первый ее вариант я довольно сильно доработал, внес полемику с рецензентами -- Р. Должанским и М. Давыдовой. Но всё равно, статья чуть сырова-та, я бы её подержал, да "Литературка" торопит. Заходил к Лёне Колпакову и у него прочитал интервью Полякова в газете "Россия". Это интересно. Там был абзац, который надо было бы выписать, но я растерялся и газету не украл, зато взял "Литературку" и уже дома просмотрел достаточно убедительную статью о дебюте и замечатель-ную статью самого Лёни о его последней встрече с писателем Владимиром Богомоловым. Вот так надо писать статьи -- когда всё наработано, когда наб-людения раскиданы по времени и всё сопрягается, и у читателя возникает невыразимое чувство утрат и потерь.
Спать ложусь рано.
16 января, пятница. Укол Долли, таблетка, сначала перекисью смазал ранки, потом йодом. Собака грустит. На работе написал небольшой кусочек для Юр. Ив. Бундина об аналитиках. Большое интервью о Ленине для "Комсомолки", к дню памяти, наверняка поместят какую-нибудь гадость. Английский с Игорем. Говорил с Г. К., с Гатчиной. Договорился, чтобы Олег Павлов мог поехать туда с женой. С В. Е. рассуждали о раздвижных дверях в институте, смотрел, как ребята ремонтируют внизу лестницу. Обедал с С. П. и Л. М. Приходил В. А. Харлов -- новые препятствия, которые чинит нам закон, чтобы мы получали деньги со своих арендаторов. Попутно В. А. рассказал, какие молодые мальчики сидят в Госкомимуществе и какие роскошные машины стоят внизу у подъездов. Звонила С. Г. Егорова, она за ночь прочла мои дневники. Говорили о мелких ошибках, в этих разговорах я был счастлив. Мы опять пропустили возможность получить какие-нибудь деньги от государства. Подписывал удостоверения, потому что охрана начала их спрашивать, читал стихи Сорокина, у него есть поэтический дар, но стихи неровные, многословные. Стихи -- это не дневник.
17 января, суббота. Как я уже писал, спал очень беспокойно. Просыпался от каждого собачьего шевеления, смотрел. Утром отправил В. С. на диализ и пошел в магазин. По утрам обязательно кто-то приходит, пото-му что надо сделать укол собаке, а один я с нею справиться не могу. Что она думает, когда хозяин втыкает ей в бедро иголку, а потом давит и давит? Помогают обычно С. П. или Дима, или Толик. Потом, естест-венно, нужно что-то готовить, поить кофе, кормить. Пошел по магазинам, купил полный набор: мясо, полуфабрикаты, почти на всю неделю.
К семи вечера поехал в театр имени Арк. Райкина, на спектакль по пьесе Ростана "Шантеклер". Москва вся в снегу, на улицах сплошная каша. Кстати, в больнице было несколько собак с очень серьезными отравлениями: это сегодняшние реагенты. На своей "Ниве" проехал довольно быстро -- и праздничный день, и боятся ездить. В половине седьмого уже стояла огромная очередь к администратору -- одни идут по записке из воинской части, другие по студенческому театрально-му удостоверению, театр огромный, заполнить его трудно, но тем не менее все места оказались за-няты. В спектакль, видимо, вложены невероятные деньги: прекрас-ные костюмы, есть замечательные актеры. Это пьеса, действие ко-торой происходит на птичьем дворе, без людей; персонажи -- куры, утки, гуси, петухи, ночные птицы, павлины, фазанья курочка. Спектакль о поэте и толпе, о самоценности творчества. В наше время вся эта символика просматривается с огромным трудом: то ли устарела символика, то ли есть некоторые просчеты в постановке. Мне иногда даже было скучновато, хотя множество танцев, а отдельные эпизоды сделаны с поразительной выдумкой, зато много ак-терского форсажа, открытой кричащей эмоции. Замечательно Денис Суханов играл Петуха. Вообще, по этому театру видно, что значит театр стационарный: есть ансамбль, школа, общий рисунок. Но, тем не менее, как я уже писал, бывает скучновато, и я во время спектакля вспоминал о мхатовской "Вассе". Почему там, казалось бы, в архаике мне ни на минуту не было скучно? Значит, там была какая-то иная современность, иное восприятие действительности, электрическое поле другого напряжения. Но все-таки работа этого райкинского театра замечательна, она ориентирована на специ-фичного зрителя: сравнительно молодого, выше средней обеспеченности, со вкусами, скорее привитыми телевидением, нежели элитарной литературой или элитарным театром. И смотрели хорошо, и хлопали дружно. Для многих посетителей другого искусства и не существует.
Ночью Долли все-таки добралась до своей зашитой раны на бедре и распустила швы. В пять часов ночи все было хорошо, я смазал ей ранку перекисью водорода и йодом, натянул на нее обрезанные колготки, а в восемь она уже довольная на всех поглядывала -- отомстила, поступила по-своему.
18 января, воскресенье. Около десяти я уже позвонил врачу и повез Долли в ветле-чебницу. Зашивать не стали, сказали, что заживет само, но дольше. Порекомендовали левомиколь. Я купил две банки, граммов по 250. Вот некая предварительная смета на болезнь Долли:
Врач-терапевт, первый раз -- 200 руб.
Рентген -- 200 руб.
Хирург -- 11 тысяч руб.
Попонка под перевязку -- 100 руб.
Гистология -- 1000 руб.
Лекарства (1-й день) -- 600 руб.
Левомеколь -- 120 руб.
Антибиотики и лейкопластырь -- 200 руб.
Детские колготки, рекомен-дованные для собаки -- 270 руб. (покупал в воскресенье, в детском магазине).
Я все время сопротивляюсь и быту и обстоятельствам. Стараюсь больше читать, причем читаю утром, ночью, под вечер, не отказываюсь никогда, если представляется пойти в театр. Вот и сегодня, так как на дачу не езжу, а с собакой В. С., опять иду. К счастью, спектакль в дневное время.
К четырем часам поехал по заданию комиссии смотреть спек-такль по пьесе Гришковца "Город" в театре И. Райхельгауза. Это малая сцена, называемая "Зимний сад". Действие проис-ходит на четырех алюминиевых лестницах-стремянках, постав-ленных в зале, они, видимо, символизируют и вечный ремонт, и вечное неустройство русских. Всего четыре основных персона-жа и пятый -- таксист (его, говорят, иногда играет сам Гришковец). Персонажи: Герой, Сергей, Друг, Отец. Смотрел всё это с интересом, хотя вначале немного подремал. Пьеса отобра-жает не тенденции, а целый ряд наблюдений, это всё приблизи-тельная рефлексия, а не само действие, скрытая ненависть, скрытое раздражение. Как достоинство -- плотность текста. Много очень интересных наблюдений -- например, о Дневниках, что герой Дневника как бы не является подлинным автором. И это справедливо. Я тоже пишу Дневники -- для себя, для чтения, для истории, пытаюсь выразить себя, пытаюсь заполнить свои художественные прохлесты. Это как чтение полезной, но до некоторой степени скучноватой книги, правда, потом оказывается, что книга эта от тебя не уходит, всё работает в тебе и работает.
Жаль, не было программы, но, может быть, еще впишу. Очень понравился Герой и его Жена -- просто блестящая актриса, без малейшего нажима. Мне иногда казалось, что это не герои переговариваются, а мы с В. С. Я случайно проговариваюсь, что плохо себя чувствую, а она тут же говорит: "А я?"
От телевидения тоже нельзя оторваться. Я бы выделил здесь "думскую тему". Телевидение иногда и своих не щадит. Сюжет с Крашенинниковым, бывшим СПС-овцем, переметнувшимся в "Единую Россию", и с Райковым, главой так называемой Народной партии, который тоже стал единороссом, -- расцениваю как до омерзения прелестные факты предательства. То бесстыдство, с которым люди меняют свои убеждения и пристрастия, меня восхищает. Ну, ска-жем, Жириновский, -- это просто самый талантливый из всех, кто переодевается на людях. Он это делает наиболее артистично, и за этой наглой артистичностью уже перестаешь различать смысл. В думских назначениях меня восхитило одно: главой Комитета по культуре и, кажется, образованию теперь у нас будет народный артист Иосиф Давыдович Кобзон. Вот и образовалась ось: Михаил Ефимович Швыдкой и И. Д. Кобзон. Думаю, что теперь культура пойдет "на взлет", по крайней мере, эстрада-то не пропадет.
Продолжаю читать "Изгоя" Потемкина, "Дневники" Чайковского, делаю выписки, а также книжку, которую мне подарил А. Севостьянов, довольно скучную, про евреев и чего они от нас хотят. Прочел в "Экслибрисе" замечатель-ную статью Шохиной о "Словаре" С. Чупринина. Она отмечает его тенденциозность, его стремление отметить только для него глав-ное: был ли или не был человек коммунистом. И одновременно стремление забыть о "Письме 42 писателей", так "гуманно" призывавших раздавить инакомыслящих. Говорит и о невежестве этого профессора Литературного института, о его возможных "неграх", которые, наверно, помогали ему в работе.
19 января, понедельник. Телевидение передало, что открыт президентский сайт в Интернете, адресованный детям. Показали и президента, который живо объяснял детям все, что при этом положено. Я полагаю, что это еще один точный шаг перед президентскими выборами. Выбор помощника, специалиста по детям, который помогал обустраивать этот сайт, тоже очень точен -- это Григорий Остер, но он точен, потому что прекрасный писатель, а вдобавок и выпускник нашего института. Это все, конечно, еще один предвыборный ход, но надо сказать, что политтехнолог Глеб Павловский не делает неработающих ходов.
Как мне кажется, другой ход -- это вереница кандидатов на должность президента. Дело здесь не в боязни безальтернативных выборов и обвинения в тоталитаризме, а элементарная тревога, что из-за низкой явки выборы могут оказаться недействительными. А тут каждый кандидат в президенты что-то да принесет. Поэтому может оказаться справедливым и предположение, что все эти кандидаты получили некоторую поддержку для ведения избирательной компании. Занятно предположить, что получили помощь и Хакамада, и Харитонов.
Вот цитаты, которые я выписал из дневников Чайковского. Человек оказался не только мономузыкальной идеи. Вот он пишет вещи своеобразные, правда, здесь сказываются, наверное, некоторые его индивидуальные пристрастия. "Какое удовольствие доставляет частое присутствие Легошина; это такая чудесная личность. Господи! и есть люди, которые поднимают нос перед лакеем, потому что он л а к е й. Да я не знаю никого, чья душа была бы чище и благороднее, чем этот Легошин. А он ла-кей! Чувство равенства людей относительно их положения в обществе никогда не давало себя знать столь решительно, как в данном случае" (с. 73). Простим великому композитору его маленькое пристрастие.
Вот другое пристрастие великого композитора. "Домой. Андреевы. Ушли на репетицию. Я читал орнитологию. Очень устал" (с. 52). Для того чтобы писать хорошие симфонии надо, оказывается, читать орнитологию. Душа постоянно должна и обязана трудиться, эта формула изобретена не в ХХ веке. "После чая читал статью Sarcey о Толстом и едва сдерживал рыдания от радости, что наш Толстой так хорошо понят французом" (с. 48). Опять, что это такое: "национальная гордость великоросса" или настоящая полная, растворенная жизнь в искусстве?
А вот пример преклонения и уважения перед собратом, перед человеком, как и он, Чайковский, неимоверного таланта. С удивлением перед безграничностью таланта другого и начинается искусство.
"Завтрак. Старушка Виардо очаровала меня. Ее приживалка. В гостиной, ученица ее, русская, певшая арию из Л а к м е. Видел партитуру Дон Жуана Моцарта, писанную ЕГО РУКОЙ!!!!!!!!!!" (с. 63) Восклицательные знаки тоже поставлены "его рукой".
Теперь одно очень интересное рабочее наблюдение, которое я нашел в приложении к книге -- по технологии работы. Эти выписки я обязательно прочту на семинаре.
"У Чайковского были заведены педантически строгие порядки, и все в доме не только совершалось в назначенные часы, но не допускалось отступления от них даже в минутах; Пётр Ильич говорил, что это единственное средство использовать свое время наиболее производительно в смысле работы, и в этом он, конеч-но, был прав... Он еще в молодости отказался от вечерней и ночной работы, ибо, кроме того, что она расстраивала ему нервы и мешала спать, са-мое качество ее оказывалось часто неудовлетворительным, так что сделанное ночью приходилось вновь переделывать днем" (Н. Кашкин. Из воспоминаний о П. И. Чайковском; "Пётр Чайковский. Дневники". Москва: Наш дом, 2000).
Наконец, последнее слово композитора. Это уже из области нравственных мучений, кто знает его историю, поймет.
"Все утро и все время от чая до вечера писал проекты писем к Ант[онине] Ив[ановне]. Ничего не мог решительного написать. Мучения нравственные, сильные. И ненависть, и жалость" (с. 75). Вот так и возникает гениальная музыка.
20 января, вторник. Занимался формированием, так сказать, писательской делегации на Гатчинский кинофестиваль. Это Олег Павлов, который едет с женою; это Сережа Шаргунов с женою Анной Козловой, зла я ни против кого долго не держу; это Эдуард Лимонов с охранником; это Оля Славникова. Буду ли я брать еще и студентов, не знаю. Меня радует только одно: я научился, договорившись, часть всяких организационных дел кому-нибудь передавать. Сумею ли я когда-нибудь написать, сколь многим я обязан Оксане?
Пришла, кстати, рекомендация в Союз кинематографистов, написанная Витей Матизеном. Он сделал это с невероятным изяществом, и, пожалуй, я не читал документа, который так комплиментарно говорил бы обо мне. Этот документ очень для меня лестен.
"Для меня Сергей Николаевич -- не столько известный писатель, ректор Литературного института и муж моей известной и уважаемой коллеги по цеху Валентины Ивановой, сколько один из учредителей, организаторов и бессменный председатель жюри кинофестиваля в Гатчине, уникального кинофорума, посвященного отношениям литературы и кино. Без хорошего сценария не бывает хорошего фильма, а хороший сценарий -- это прежде всего хорошая литература, причем лучшие сценарии чаще всего получаются из литературных произведений, написанных не для просмотра, а для чтения. С. Н. -- высокообразованный человек, профессиональный знаток литературы и талантливый любитель кино, точности зрения которого может позавидовать любой киновед и кинокритик -- понимает это, как мало кто другой. Он делает важное и нужное дело -- энергично способствует сближению литературы и кино, кинематографистов и литераторов. Будучи одним из приглашенных "жюриоров" Гатчинского кинофестиваля, я имел случай изнутри убедиться во взвешенности его оценок и тонкости управления разными составами жюри, которые он (это стоит отметить специально) формирует из очень разных и независимых от него, фестиваля и друг от друга профессионалов. Я, естественно, не могу хвалить работу тех гатчинских жюри, в которых участвовал сам, но в тех случаях, когда сужу об их работе со стороны, как правило, вынужден признать справедливость их решений -- что со мной бывает нечасто.
Исходя из сказанного, я с удовольствием рекомендую принять
С. Н. Есина в наш киносоюз -- как за его заслуги, так и в надежде на то, что он своими знаниями, энергией и деловыми качествами принесет ему пользу. Виктор Матизен (член СК с 1991 г.). 19 января, 2004".
Под вечер появился мой старый ученик Саша Азарян. Он живет где-то в Жукове, в Калужской области, неподалеку от моей дачи, живет, видимо, в жуткой нищете. Он не женат, ему 33 года, живет на деньги матери. Рассказывает, что когда к нему в квартиру стучат, он двери не открывает, боится. На Саше старые ботинки и тот же армейский морской суконный бушлатик, в котором он десять лет назад поступал в институт. Талантливый был парень, но не понимал, что необходимы были ему еще и формальные знания. Работать в школе не смог. Подарил мне книжку, которую издал тиражом 80 экземпляров. Такие книжки издает Московское отделение, это огромная заслуга Володи Гусева. Жаловался, что раньше получал ежемесячную 800-рублевую стипендию от Московского отделения, "теперь они все делят между собой". Так Сашу жаль, но ничем не могу ему помочь. Помню, он пытался поступить в аспирантуру, но на вступительных экзаменах оказалось, что совершенно не знает Пастернака, не читал.
Вечером, когда приехал домой, из почтового ящика извлек "Еженедельный журнал", издаваемый, кажется, ЮКОСом. Главный редактор -- Михаил Бер-гер. Все остальное -- соответственно: и темы, и герои. Жур-нал еще буду читать, но пока с жадностью просмотрел "Камень на камень" -- к 80-летию со дня смерти В. И. Ленина (статья Льва Рубинштейна, поэта-концептуалиста). Мне это было особенно ин-тересно, так как из "Комсомолки" в эти дни мне прислали интервью, в котором стоял вопрос, связанный со смертью Ле-нина, с Мавзолеем. "Камень на камень" -- это слова песенки, статья написана с присущим Рубинштейну холодным наплевательством (это и понятно, ведь все его творчество существует лишь на осколках советского и былого, исчезни они -- творчество кон-цептуалиста превратится в прах). Он разрабатывает тему -- я понимаю, что в политике (материал-то политический, а не ли-тературный), так вот в политике возможно всё. Но очень трудно простить отсутствие этики: каждый покойник для христианина священен, так как попадает на Божий суд. Есть еще один аспект: только посторонние люди так не дорожат своей историей. История ни-когда не была легкой для народа, меняются только ярлыки, с которыми гибнут люди, возможно, и во имя чего-то мифического. Жизнь требует жертв, как котлеты требуют мясорубки и мяса. Иван Грозный оказался великим царем, собирателем; Петр I -- строителем и главным конструктором "окон"; Николай II, которому народ никогда не забудет кровавого воскресенья, канонизирован русской православной церковью. Установление демократии в стране умертвило почти столько же людей, сколько погибло в годы коллективизации. А центристский сегодняшний режим мнет и мнет и русских, и чеченцев. Есть некая неизбежность истории, ее можно критиковать, но она как данность не исчезнет. Сами шаги исто-рии святы для народа.
Ну да ладно, перехожу к цитате из Рубинштейна, амикошонской и наглой: ну, не понимает литератор, что имеет дело с человеком, наверное, самым знаменитым в ХХ веке.
"Камень на камень". Это ведь о Мавзолее. А в семидесятые годы мы распевали такую песенку:
Камень на камень, кирпич на кирпич,
Умер наш дядя Федор Кузьмич.
Умер наш дядя, жалко его,
Он не оставил нам ничего.
Он не оставил нам ничего,
Ничего, кроме себя самого.
(Особенности менталитета и особенности зрения: "Не оставил нам ничего".) Так что, -- продолжаю цитату из Рубинштейна, -- "мы отмечаем в эти дни не годовщину смерти Ильича, а день рождения одноименной мумии, вот уже восемьдесят лет прописанной в самом цент-ре столицы нашей родины. Собственно, она-то и подменила собой того, кто умер в подмосковных Горках 21 января 1924 года. О нем, об этом открытом нескромному взору шедевре таксидермии... " -- дальше не продолжаю. Кстати, мы во дворе в 40-е годы пели другое:
Когда был Ленин маленький
С кудрявой головой,
Он тоже бегал в валенках
По горке ледяной.
Камень, на камень, кирпич на кирпич,
Умер наш Ленин Владимир Ильич.
И о какой там истории "нашей родины" пишет Лев Рубинштейн, готовый заложить за дурной и безбожный словесный эквилибр да-же родную мать? Я представляю себе беспокойных родственников Лё-вы Рубинштейна, самого Лёву без пионерского галстука, представ-ляю, как подросший Лёва не сдавал в своих университетах историю КПСС и диамат -- чистый, напудренный, святой и демократический ребенок...
21 января, среда. Леня Колпаков позвонил утром и сказал, что я сегодня -- герой российской прессы: у меня вышла огромная статья в "Литературке" о спектакле театра Дорониной, в "Комсомолке" -- интервью в связи с днем смерти Ленина. Что касается доронинской статьи, -- она, конечно, получилась шире спектакля и затрагивает в том числе и проблемы критики, как литературной, так и кино-, и театральной. К вечеру статья уже висела в редакции "Литературки" на доске лучших публикаций. Я тоже испытал чувство удовлетворения, потому что, даже ругая некоторые театральные персонажи, сумел уйти от брани, воспользовавшись лишь иронией и глубинной насмешкой. В молодости мы так писать не могли, потому что не было у нас ни нажитого, ни пережитого, но моло-дость научила нас писать довольно тщательно.
По поводу статьи было несколько звонков -- сначала позвонила Галя Кострова, обнаружившая во мне еще и сатирика (я, правда, обнаружил это давно); потом звонила Зинаида Ивановна из театра, и поздно вечером -- Гриша Заславский, рассказавший, что был вечером на спектакле и слышал за спиной разговор двух молодых "крити-ческих" дам, обсуждавших статью и, по журналистской привычке, радовавшихся, что кого-то из них отдергали за уши. Что же ка-сается "Комсомольской правды", то каждый раз, когда я ее листаю, цветную и нарядную по-ярмарочному, испытываю чувство брезгливости -- не по душе мне и тон, и тема-тика. Впрочем, интервью получилось, хотя из него и убрали те-му, которую я, видимо, отражал не так, как от меня ждали: идею Мавзолея, идею "надо или не надо". Моя точка зрения: время само разберется, и, хотим мы или не хотим, рано или позд-но сам дух Ленина скажет, когда его мифу необходимо будет поменять место, место его эманации. Я абсолют-но уверен, что рано или поздно тело В. И. Ленина будет захоронено в Ленинграде, рядом с матерью, но это произойдет каким-то немыслимым способом и именно по его воле, и это даст еще новый толчок к оценке того, что сделал этот че-ловек в мире и в нашей стране, человек, так сильно повернувший колесо истории, столько давший для понимания всего мира как сообщества людей, имеющих право на здоровье, счас-тье и продолжение потомства... Ну, да ладно.
Из огорчений дня -- звонок в министерство по поводу того письма, которое я давным-давно отослал министру, о деньгах на проектирование. И наконец-то я напал на управление по распределению материально-технической базы, на начальника его Сергея Константиновича Сергеева. Я уже предвкушал этот разговор, предвкушал и то, что со временем всю свою внут-реннюю злобу на чиновников, на весь аппарат распределения денег и прибылей превращу в особую главу в новой своей кни-ге о письмах. Но пока меня восхитила аргументация С. К., ко-торый, казалось, был так рад, что мы несколько задержали посылку с просьбой денег, и поэтому никаких денег он нам распределить не мог. Эта наша просьба, даже если бы она лежала у него с прошлого года, -- денег все равно бы нам не дала. Он не распределил бы нам денег и по собственному усмотрению, даже ес-ли бы приехал в институт посмотреть и поинтересоваться всем на месте, -- он просто обрадовался предлогу не распре-делять. Но ничего. Я их всех соберу на праздник своей иро-нии. Мне осталось только позвонить Чубайсу, который также отдал мое письмо в какое-то свое учреждение, и обнаружить, что Министерство культуры, с которым я два года веду пе-реговоры об ограде, тоже ничего нам не даст. Не будем начинать войну, но будем говорить то, что мы думаем. Я вообще теперь вошел в прекрасный и счастливый возраст, когда мне абсолютно нечего терять, когда жизнь на исходе, когда я в любой момент могу сам прекратить свои мучения, но когда об-ретаю огромное преимущество: говорить правду, не скрывать всю затаившуюся во мне злобу и ненависть к определенному классу людей. Лишь бы не дрогнула рука.
Вечером наконец-то дочитал "Изгоя" Потемкина. Его вторая часть просто прекрасна, по крайней мере, задумано всё очень неплохо. Если говорить об интересных сценах -- то это и ночев-ки в храме у Пимена, и замечательные описания в сумасшедшем доме, и великолепная милиция, и Даниловский рынок, и Барвиха, всё до боли известное, знаковое, узнаваемое и, в принципе, неплохо написанное. Вообще, Потемкин предстает человеком, считающим, что литература для умного -- довольно легкая добыча. Он неплохо изображает: например, одна из его находок -- милиционер с мордой как утюг, -- но, к со-жалению, в его прозе нет интонации, проза его головная. Глав-ный недостаток у него -- он не является носителем языка, и хо-тя он хвастается своей эрудицией, интонация у него отсутствует, нет той густой и плотной ауры русской речи, когда из этой речи сочится мысль, когда мысль забивает речь и она в ней то-нет, нет у него той речи, которой всегда была славна русская литература. Так получается, что в последнее время я все боль-ше и больше думаю о русской литературе, всё больше понимаю, что это единственный и невероятный феномен во всей литера-туре мировой. Вот, собственно, и весь день, кроме последнего.
В три часа я устроил большие посиделки в институте по по-воду выхода "Власти слова". Эта книжка не появилась бы, если бы я здесь не работал, она не была бы придумана, если бы не те люди, которые, в известной мере, сумели переменить мою судьбу, и я благодарен им, в чем-то переформировавшим меня в этом моем не юном возрасте. Вот я для них и устроил -- славно и заме-чательно поели и выпили, жаль, что здоровье не позволяет те-перь пить столько, сколько хочется. А какое замечательное со-стояние было в молодости, какое прелестное похмелье, какая удивительная эйфория, какие замысловатые интеллектуальные полеты!..
22 января, четверг. "Литературка" напечатала "Рейтинг продаж. 50 современных российских прозаиков". Дня за два до этого мне позвонил Леня Колпаков и сказал: мы, дескать, печатаем рейтинг писателей, сделанный по продажам 37-ми магазинов "Московского дома книги", не обидишься ли, потому что ты только на 28-м месте? Вот уж чего нет, того нет, я-то думал, что я где-нибудь замыкаю список, потому что не пишу беллетристику. А оказалось все совершенно по-другому. Солженицын стоит на 3-м месте, и это понятно, потому что сила его авторитета и качество письма невероятные, но понятно, почему на 1-м и 2-м стоят Улицкая (7942 экз.) и Пелевин -- оба они великолепные беллетристы, не претендующие на бессмертие и на почетное, не ироническое место в литературе. 5-е место Толстая (3222 экз.), 8-е Аксенов, 9-е Поляков, 10-е Сорокин, 14-е Ерофеев (917), 16-е Искандер, 17-е Б. Васильев, 19-е А. Битов (З42 экз.), 20-е Распутин, 21-е О. Павлов, 22-е Маканин (217 экз.), 24-е Приставкин, 25-е Слаповский, 26-е Волос, 28-е Есин (56 экз.), 30-е Ким (49 экз.), 32-е В. Белов, 34-е Пьецух, 36-е Бондарев, 37-е Сегень, 38-е Киреев, 40-е Бакланов (23 экз.), 41-е Михальский, 43-е Варламов, 44-е Курчаткин, 46-е Дегтев, 50-е место у Бориса Евсеева с его одной-единственной продажей. Здесь надо бы после каждой фамилии что-либо приписать: о букеровских лауретах, о телевизионных ведущих, об очках Курчаткина, о комиссии по помилованиям Приставкина, об издательском доме Михальского и о прочем, почти о каждом я мог бы что-нибудь сказать. У меня в этом году из нового продавался лишь Дневник.
Днем возил Долли к врачам с еще не готовой гистологией, она повеселела, рана у нее вроде бы заживает, хотя она все время пытается еще погрызть. Вчера по телевидению передавали о еще одном пожаре в институте.
23 января, пятница. Рабочий день пришлось начать на два часа раньше. Поехал на телестудию, кажется, ТНТ, где был эфир "с интересными людьми". Я уже давно работаю с телевидением, стреляя как бы наугад, что-то им говорю, говорю -- а потом они выхватывают две не главных для меня фразы, вырезают всё остальное и да-ют в эфир. Как часто посещало оно меня в начале перестрой-ки, когда я вёл "Добрый вечер, Москва!". Речь, конечно, идет не о той огромной популярности, которую дает телевидение, а о напряженности всех сил, о чувстве виртуозного экспромта. Сидел минут сорок, допрашивали двое каких-то ребят, Роман и Женя, вопросы у них были уже заготовлены. Я впервые увидел телесуфлера, когда над камерой эти самые вопросы высвечивают-ся на экране. Вот тут и понимаешь наших умных ведущих, гово-рящих без запиночки. Вопросы были об образовании, о стихах, даже о русском фашизме. Какая-то пожилая женщина начала чи-тать мне по телефону стихи, требуя сказать -- куда их деть и как за них что-то получить.
Днем пришло письмо от Галии Ахметовой, которая пишет о моих "Дневниках", о московских впечатлениям и о том, что сама также принялась за писание дневника. "Пишу я настоящий дневник только с 18 июня прошлого года. Решение пришло пос-ле раздумья над Вашим "Дневником". Она пишет о положении дел с культурой у них в провинции. Это ведь Чита, город, из которого вышло в свое время довольно много интеллигентов. "Завтра собираюсь в библиотеку, чтобы прочитать "Литератур-ную газету" и "Литературную Россию". "Литературная газета" уже год не поступает у нас в розничную продажу". И вот еще абзац из её письма: "В провинции вообще никто не знает современной литературы -- откуда нам знать литературные но-винки, если хороших книг и хороших газет нет в продаже, если многие журналы недоступны? У нас ведь даже канала "Культура" нет". Размышления Ахматовой иногда совпадают с моими. Галя рассказывает о том, что в один из экзаменационных дней абиту-риенты писали диктант по Ал. Меню. Меня оставляю на ее совести. "Текст плотный. Но абитуриенты не представили его глубины в должной мере, потому что не знали многих слов, а следователь-но, написать их правильно не сумели". И последнее мое с Галей совпадение. Она пишет, что купила перед отъездом из Моск-вы книжку П. Коэльо "Одиннадцать минут": "И в середине чте-ния я поняла замысел и расстроилась, потому что это Акунин в бразильском варианте". Вообще, интересное письмо, хотя и та-ит в себе одну определенную опасность, и в большую, кроме вежливой, переписку я с Галей вступать не стану.
Днем был небольшой закусон по поводу последнего экзамена Маши Царевой. У нас вообще в институте последнее время всё какие-то маленькие праздники. Но, видимо, это на благо -- раз-говоры, мечты держат всех в тонусе. Вечером ездил в "Сатирикон" на "Доходное место" по Островскому. Островский -- совершенно бес-проигрышный писатель. Получится ли, не получится спектакль -- зритель все равно с упоением готов слушать текст, так как текст всегда про наше сегодня. Разве не актуально "Доходное место", разве борьба за место в Думу, за думские комитеты только лишь борьба за самореализацию политиков? Да нет, как было и два века тому назад, это борьба и за доходное место. Жадова играл все тот же Денис Суханов. Спектакль интересный -- большой, яркий, хотя и без декораций, только какие-то перед-вижные табуреты. Я опять думал о том, что у стационарного те-атра есть огромный эстетический "приварок" по сравнению с антрепризами, которые всегда сокращение, прожекты на одного-двух актеров, а русский спектакль -- целая картина жизни. Эстетика Райкина -- всегда гротеск, доходящий до гиньоля, иногда до клоунады. Блестящая Кукушина, вдова коллежс-кого асессора, в исполнении Анны Якуниной. Чудная сценка, когда эта дамочка, подоткнув подол и отклячив худой зад, моет полы.
Еще днем возил собаку показывать врачу. Все разрешится в понедельник. Рана на бедре у нее пока не заживает. Главное, чтобы было все в порядке с гистологией.
24 января, суббота. Звонил утром из "Мосфильма" Орлов. Я не писал об этом, но уже давно ведутся различные переговоры относительно организации на "Мосфильме" неких курсов редакторов. Спохватились! То боролись с любой редактурой, цензурой, а теперь опомнились. Наши курсы корректоров в институте, которые мы превентивно открыли, пока работают на 1/5 -- 1/6 своей мощ-ности. Но их могут хватиться, и скоро. С Орловым мы долго беседовали, обсуждая программу этих курсов, и я из своих скудных средств пытался выкроить какой-то курс, но для этого надо было сначала договориться с Минераловым, со Смир-новым, и я отчетливо понимал, что всё это паллиатив, нужно было найти идеальную фигуру, и она нашлась -- я вспомнил о Петре Алексеевиче Николаеве. Дополнительным моментом явилось и то, что он живет от "Мосфильма" недалеко, совсем рядом. В смысле знаний и в смысле внутренней эмоциональности он, конечно, профессор-орган, может играть на любых трубках. Итак, утром звонили и Орлов, и Николаев. Орлов благодарил, Николаев советовался.
Газеты заполнены различными материалами по поводу "зах-вата дома на Поварской". Вырезки из газет на эту тему мне аккуратно сложил в почтовый ящик Ашот. Демократическая прес-са, естественно, как бы всё переиначивает, и по поводу союза Василенко, и по поводу союза Казаковой, и даже по поводу "Дружбы народов". Я собрал свою информацию и узнал, что ник-то за аренду не платит, никто не оплачивает телефон и электро-энергию, вдобавок ко всему все эти региональные союзы, живу-щие в Доме МСПС, ведут против этого направления непрекращающуюся войну. А зачем? Газеты пишут, что, мол, старший Михал-ков собирается все это сдать под рестораны и казино. Ну что ж, все сдают, важно только -- на что пойдут вырученные деньги. Если они пойдут на попытку удержать русское пространство в странах СНГ -- это не так уж плохо. Замечательно, что в этой ситуации, чуть ли не обрадовавшись ей, вдруг отсветились, казалось бы, уже давно ушедшие с арены такие фигуры, как Черниченко, Оскоцкий. Оказывается, еще действуют. На самом деле силы сейчас поляризуются на другом принципе: за русское государство во главе с Путиным -- или за демократический бедлам. Бунимович и Швыдкой поддерживают выселенцев. А чего их поддерживать? Дав-но надо всех разъединить, развести по разным квартирам, кстати, и у Евг. Бунимовича и Мих. Швыдкого есть все, что надо дать этим союзам, чего они вожделеют -- помещение, ведь и в зоопарке не держат всех тварей в общей клетке! Идеологические против-ники, надо их разводить.
Вечером одна из телепрограмм нанесла удивительно мощный удар по министру культуры. Это в программе А. К. Пушкова "Постскриптум". При всей независимости автора программы, я не думаю, что подобная акция не была согласована где-нибудь достаточно высоко, а не только на уровне московского мэра. Скорее всего, это связано с очень уж заметной осью: Швыдкой -- Кобзон. Но вернемся к Швыдкому. Его били его же демагогией, по его же рецепту. Очень интересно говорили Юр. Поляков, Вас. Ливанов, Сав. Ямщи-ков, Ник. Губенко. Все люди заинтересованные, но по-разному. Вообще, в последнее время много идет разговоров и о коллекции Балти-на, которую так эмоционально, на дворовом чувстве справедливости, Швыдкой собирается передавать Германии, и по поводу "Культурной революции", передачи Швыдкого. "Культурную революцию" я смотреть перестал, мне стало неинтересно, так как, хотя вопросы автором ставятся любопытные, но приглашается на это ка-кая-то несерьезная тусня. Швыдкой любит говорить, что готовит все четыре передачи за один день, в воскресенье, дескать, в сво-бодное от работы время. Основная функция у министра культу-ры -- охранительная: не подрывать основ культуры, а сохранять их, "поливать маслом бушующее море".
25 января воскресенье. Был у Владислава Александровича, обсуждали с ним вопрос учебников по позиционному обучению. Он молодец, свои Средние века сделал образцово и, кажется, готов сделать всю оставшуюся зарубежную литерату-ру. Нашим я предлагал это в течение пяти лет, но все заняты своими делами, даже не хотят заработать. Русская лень выше всего. Во время моего пребывания у В. А. звонил Виктор из Екатеринбурга. Я сказал, чтобы читал мое интервью в "Комсомолке". Был у него намёк, что вот, дескать, интервью писа-теля, которого он знает, но который уходит с литературной и художественной арены. Я сразу спросил: а читал ли ты ста-тью, которую напечатала "Литературная газета"? Но это он уже не читает. Вот так и возникают мнения. Он даже не понял, что за этим интервью стоит огромный роман, о котором в Ленин-ские дни протрещало радио как о лучшем, что сделано в послед-нее время на эту тему. "Комсомолка" стала совершенно "желтой" газетой, и надо беречься её.
Днем звонил Тане Скворцовой, поздравлял с днем ангела, рас-спрашивал о Леве. На той неделе ему, возможно, будут делать операцию. Дело у него с ногами серьезное, меня это очень вол-нует. Я еще раз был поражен его мужеством -- он никому никогда ничего об этом не говорит. Это и моя позиция -- о собственной боли нечего рассказывать, это никого не интересует.
Около семи, перед тем как я ушел в клуб поднимать железо, смотрел познеровскую передачу о Ленине. Познер умный и хитрый человек, но неужели он не понимает, что с таким акцентом, тряся имя Ленина, он постоянно саморазоблачается? Было пяте-ро "взвешенных" приглашенных: Витя Ерофеев -- человек острый, с воображением, с определенными корнями; Александр Николаевич Яковлев, которого мы все хорошо знаем как рене-гата, любителя Америки, человека, по словам прессы, которого в юности пасла американская разведка; был приглашен также главный режиссер Ленкома Марк Захаров, автор нашумевшего хита: "Сожжение партбилета в пепельнице", а также других не менее в свое время доходных спектаклей о Лени-не. С другой стороны, было двое стариков: Рой Медведев и Сергей Георгиевич Кара-Мурза. Я думаю, что зал с его аплодисментами был искусно и талантливо подобран помощниками Познера. Я еще раз хочу сказать, что демократ начинает уходить в демагогию. Но неколебимыми остаются самые простые формулировки. Опускаю и старую антиленинскую аргументацию, и "пароход философов", и так называемые концлагеря, и призывы Ленина "к пове-шению и расстрелам", -- считаю, что это не более чем сло-весные ходы. Самое главное случилось тогда, когда в ответ на эти басни Кара-Мур-за назвал Яковлева и Захарова ренегатами: чего, дескать, с них возьмешь? Вслух, прилюдно, публично. Это словечко, несколько выпавшее из обращения, всё поставило на место. Оно, кстати, из ленинского лексикона. Было также занятно наблюдать за Познером, все время укорачивавшим "чужих", говорящих, в отличие от "своих", довольно аргументированно и точно, и предоставлявшим в избытке для говорения банальных вещей слово "своим". Смешна была ситуа-ция с деньгами Парвуса, которые тот давал на революцию. Интересно, а наши демократы разве не получали никаких денег? Не ездили за счет госдепартамента в Америку и другие страны? Не получал ли Валенса какой-то заграничной помощи? Это ведь обычное дело, когда одно государство борется со структурой и стро-ем другого и пытается его разрушить. Замечательно, что при всей якобы придуманной познеровской победе -- он испытал на-стоящее поражение. Наполеон ведь тоже, кажется, победил при Бородино, но чисто формально. Русские войска отошли, а чем кончилось дело?
26 января, понедельник. Пословица не обманывает -- день действительно тяжелый, таким он и по-лучился для меня, хотя закончился довольно удачно, я бы даже сказал -- счастливо. Еще в пятницу испортилась казенная маши-на, а после своей женитьбы на внучке Марка Галлая наш шофер Коля по-чувствовал себя человеком раскованным, поэтому в пятницу ма-шину чинить не стал, ушел с обеда, а повез ее в ремонт только в понедельник. Это, конечно, спутало все карты: банк, машину за А. И., прочее. Я предупредил В. Е. Матвеева, что часа в три мне нужна ма-шина, чтобы отвезти собаку в лечебницу, а в пять -- чтобы ехать в индийское посольство. Сам бы на своей "Ниве" я сделать всего не поспевал. Мне хотелось успеть сделать и рабочее, и домашнее, жить в ситуации неизвестности в отношении собаки было уже невозможно. Все мои планы, конечно, рухнули. В. Е. распорядился по-своему, он вообще побаивается наших шоферов и особенно стережет, не давая ему перерабатывать, Мишу. В. Е. дал мне в помощь Толика, но по дороге до-мой машина сломалась и стала. Пришлось возвращаться в институт, доставать из гаража свою машину. На все это нужно было время и нервы. Взял несчастную собаку, всю перевязанную и побитую, и поехал в лечебницу. И вот первая удача: опухоли у нее не злокачественные, а с одной раны даже сняли швы, другая будет еще долго заживать, ее надо только мазать люголем. Попутно купил еще одну банку. Но это лишь один сюжет, и этот сюжет наслаивался на первый. Двоих ребят, ко-торые с группой студентов отправились в Данию, сняли с рейса: это Антон Соловьев и Соня Луганская. Жалко ребят до слез, а главное, все это по полной глупости. Наш международный отдел поверил каким-то слухам, разговорам и не потребовал с этой сладкой и, кажется, влюбленной парочки, которым всего лишь по 17 лет, нотариально заверенного разрешения их родителей на поездку. Такая бумага по закону требуется на выезд из страны. Я даже представить себе не могу те чувства, которые ребята пережили на аэродроме. Вдобавок у них сломались каникулы, пропала вся их подготовка, подарки и т. д. И самый бес-смысленный парадокс: они сами задали этот вопрос в международ-ном отделе -- нужна ли эта самая справка? Вот это отношение к действительности меня начинает все больше и больше пугать. Не хочу называть фамилий -- но один читает практически никому не нужный предмет, и читает плохо, другой читает предмет нужный, взял самые громкие и известные имена, но читает с такой удивитель-ной скукой, с отсутствием хотя бы малейшего блеска... третий давно пропился, но сделать с ним ничего нельзя, за него об-щественность. Четвертый сделал институт местечком, где можно только получать зарплату, числиться. Ну да ладно. Далеко не все такие. Но всё чаще думаю о том, что пора кому-то всё сдавать, и пусть новые молодые силы разбираются со всем.
Вечером показали по телевидению очень смешную пресс-конференцию "невыездного" депутата Государственной Думы Иосифа Кобзона. Он жалуется, что депутаты нового созыва не идут к нему в комитет по куль-туре, что по-настоящему подготовленный в Думе человек, кото-рый мог бы работать с ним в комитете, -- это бард Розенбаум. И тут же Кобзон рас-сказал некую маленькую историю о том, как он пробил через новую бюрократию конкурс артистов эстрады, и в результате этого у нас теперь есть ар-тист, лауреат этого конкурса, -- мастер художественного свиста. Я пишу об этом не в целях ущемить, как-то ущучить Иосифа Давыдовича, но, признаемся, все это звучит довольно смешно для парламентского старта.
27 января, вторник. День довольно продуктивный. Продиктовал целый ряд писем, кое-что решил с общежитием, в институте проводят пожарную сигнализацию. Накануне спал очень плохо -- это сказывалась ситуация с оставшимися в Москве ребятами, которая не дает мне покоя. Утром хорошо разрядился на С. П., Вл. И. и Игоре -- собирал международный отдел. Компания приводила разные причины, прозвучало даже слово "недоразумение", но все это лишь результат глубокого внутрен-него равнодушия. Оно во всем: успокоились, что ребята добира-ются до аэродрома своим ходом, и никто из международного отдела даже не поехал их проводить. Топор репрессий поднят.
По инициативе В. С. я уже давно собирался подать в Союз кинематографистов, меня бы приняли в него и пять, и десять, и пятнадцать лет назад. Наконец собрал материал, потом пришлось срочно писать автобиографию, и мы ее с Е. Я. свар-ганили за десять минут диктовки. Самому понравилось, как отписался. Но если мой Дневник до некоторой степени роман, который я сам двигаю, сам подбираю события и сам редактирую, то в романе должна быть какая-то предыстория героя. Один штрих из этой предыстории, как и любой написанный фрагмент, он лишь отчасти является некоторой правдой. Отчасти!
АВТОБИОГРАФИЯ
"Я, Есин Сергей Николаевич, родился 18 декабря 1935 года. Я всегда пишу, что моя мать по профессии юрист, из крестьян, а мой отец, арестованный по расхожей статье 58/10 в 1943 году, был заместителем военного прокурора г. Москвы. Всё это спра-ведливо. Но на самом деле, в семье я -- первый человек с высшим образованием, потому что моя мать закончила какие-то двухго-дичные курсы, а отец не доучился в Московском государственном университете. Люди они были безусловно талантливые.
Как ясно уже из первого абзаца, после 1943 г., т. е. ареста отца, моя жизнь стала до некоторой степени другой, по сравнению с жизнью моих сверстников, имеющих иной аспект своей биогра-фии, -- сын репрессированного. Ощущение "там говорят", "об этом говорить нельзя" пресле-довало меня, собственно, всё время. Тем не менее жизнь моя в целом сложилась довольно складно. Я окончил университет, а перед этим -- школу экстерном, стал сначала журналистом, потом писателем. Я начинал как журналист в газете "Московский комсо-молец", с маленькими заметками, затем работал в "Комсомольской правде", но вообще-то у меня за всю жизнь было практически два серьезных места работы, где я провел не один десяток лет: это Всесоюзное радио, где я был корреспондентом, потом заведую-щим отделом, потом главным редактором когда-то чрезвычайно по-пулярного журнала с пластинками "Кругозор"; затем, наверное, лет восемь, я рабо-тал на Всесоюзном радио в должности главного редактора литера-турно-драматического вещания. В "Кругозоре" я работал вместе с Галиной Шерговой, Юрием Визбором и Людмилой Петрушевской. Ра-ботая в литературно-драматическом вещании (Литдраме) -- это второй "узел" моей рабочей биографии, -- я встретился с огромным количеством знаменитых писателей и артистов. Впрочем, этой областью жизни я интересовался всегда, и в "Комсомольской правде" работал в отделе литературы и искусства. Журналистика, особенно когда ты стоишь на оценке, почти всегда неизвестная, почти всегда анонимная. Тем не менее я горжусь тем, что в "Кругозоре" я подписал выход в свет первой пластинки с песнями Булата Окуджавы (это была пере-пись с его французского диска), а в литературно-драматическом вещании я стоял у замысла огромной серии "Тихого Дона", запи-санного с Михаилом Ульяновым, литературных чтений по "Анне Карениной" с Татьяной Дорониной, замечательных работ Анатолия Васильева по "Портрету Дориана Грея", к которым были привлечены Бабанова и Смоктуновский. Если уж речь зашла о Смоктуновском, то монолог Гамлета в его исполнении был мною записан на пластинку еще до выхода на экран фильма Козинцева.
В Литрдаме тогда же были записаны главы из "Идиота" со Смоктуновским, спектакли по произведениям Шукшина, Искандера и многое другое, чем можно было гордиться.
Главным событием своей жизни я считаю брак с Валентиной Сергеевной Ивановой, известным кинокритиком. Уже через многие годы после нашей довольно неровной семейной жизни я пришел к твердо-му убеждению, что мужчина стоит ровно столько, сколько в него вложила женщина.
Моя история как писателя не представляет особого интереса. Но так получилось, что за свою творческую жизнь я написал несколько бестселлеров. Первым из них был рассказ "При свете маленького прожектора", вышедший в 70-е годы в "Юности". По-том шли другие рассказы и повести, которые читались, и я ощу-щал, что меня хорошо знает читатель. В 1985 году вышел роман "Имитатор", о котором достаточно много говорили. С 1988 года я работаю в Литературном институте как руководитель семинара, а с 1992 года в результате открытых альтернативных выбо-ров я был избран ректором этого института. Административная ра-бота не сладкая, но тем не менее открывает много возможнос-тей и много разнообразных контактов. Мне это нравится. Но у меня есть четкое понимание того, что литературная работа -- это главное.
За последнее время я написал, наверное, четыре или пять романов, у меня вышло достаточно книг, в том числе и теоретических, я оказался лауреатом довольно многих литературных премий. Впрочем, первую свою премию я получил как фотограф за книжку о Вьетнаме "Между зал-пами", сделанную совместно с Николаем Солнцевым. В 1995 г. я получил за роман "Затмение Марса" премию им. Катаева, а в 1996-м стал лауреатом премии Москвы. В 1999-м был удостоен международной пре-мии им. Михаила Шолохова, в 2003 году -- премии Александра Невского.
Свою жизнь я связываю только с литературой и искусством. Я очень люблю кино и довольно много о нем писал. Исключительно под влиянием своей жены я заинтересовался кинофестивалем "Лите-ратура и кино" в Гатчине и сразу же увидел, что этот фести-валь нужен нашему институту, помогает ему, и Литинститут стал учредителем фестиваля.
Для меня большой потерей была смерть моих родителей, впрочем, они давно развелись, сразу после возвращения моего отца в 1955 году из лагерей. У меня есть сестра от второго брака моего отца, она жи-вет во Франции.
Сейчас я пишу новый роман под названием "Марбург". В нем довольно разнообразная галерея действующих лиц: Пастернак, Ломоносов, некий Автор, который, кажется, преподает русскую литературу, его жена и собака Автора. Такова жизнь. Мне очень хотелось бы узнать -- как она пойдет и как закончится. Но разве кто-нибудь это знает?"
Моя бесконечная письменная деятельность, занудная переписка с должностными людьми, мои письма, которые я хочу сделать на уровне художественной литературы, кажется, начинают при-носить плоды. Но во всех случаях надо широко и много сеять, буквально засеивая все вокруг, чтобы хоть где-то зазеленел хоть один бутончик... И надо учиться ждать.
Поступило удивительное сведение из Министерства культуры: нам все-таки дают около миллиона рублей на ремонт ограды. Вот тут и подумаешь, стоит ли подкусывать Швыдкого? Хоть мед-ленно, но что-то он делает. Сказали, что Н. Л. Дементьева также в курсе (не зря она к нам приезжала). Конечно, за 30 тысяч долла-ров ограды не сделаешь, но можно к ним что-то прибавить, что выдадут нам на капремонт, еще что-нибудь растянуть. Вот тут меня серьезно начал волновать тот барельеф, который сломали в самом начале перестройки -- если бы удалось его восстановить, и его, и разрушенный грузовиком с водкой пилон! При всех ус-ловиях, когда закончим ремонт, я добьюсь, чтобы на ограде стояла табличка, указывающая, что реставрация происходила с по-мощью Министерства культуры, постараюсь поместить туда и имя Швыдкого.
Несколько дней назад пришло письмо от Марка и Софьи Авербух из Америки. С Марком я познакомился мельком на Франкфуртской ярмарке, мы тогда же говорили о некоем гранте для наших выпускников. И вот грант оказался солидным -- тысяча долларов. Теперь все входит в нормальную колею. Трогательная деталь: Марк -- автор письма, характеризующий себя как "одержимый и запой-ный читатель", судя по всему, человек не очень богатый; он гово-рит, что не может планировать грант на 5 -- 6 лет, а может лишь на три года. Вторая деталь, тронувшая меня до слез: грант создан в память сестры Софьи, некоей Анны Хавинсон. Думаю, что она не была ни деятелем литературы, ни писателем, просто обычная героическая женщина, есть такие, которые своей внутренней мудростью способ-ны стабилизировать как минимум собственную семью. Из письма и документов Марка я вычитал и цитирую сейчас такую фразу: "Помню, в молодости меня поразил вычитанный из книги М. Горького факт, как они, вместе с Шаляпиным и Станиславским, определили юного Маршака в Ялтинскую гимназию, взяв все расходы по его содержанию. В советское время много помогал К. Симонов, в частности купил кооперативную квартиру Надежде Мандельштам. Борис Пастернак собственноручно отправлял денежные переводы в ссыл-ку Ариадне Эфрос, дочери Марины Цветаевой. Представьте себе Бориса Леонидовича в пальто и кепке, стоящим в очереди на почте... А ведь было, было!"
Я, наверное, сентиментальный человек, но меня это тронуло.
Вечером, вместе с Лешей Тиматковым и Анной Русс, ездил в ЦДРИ на вечер "Литгазеты", где ребята представляли Литинститут. Я так-же сказал несколько слов, а представляя Анну Рус, даже пофанта-зировал, что, наверное, в свое время так начинала Белла Ахмадулина. Потом, когда прозвучали ее стихи, мне сказали, что в моем представлении особого преувеличения не было. Ребята хорошо прочитали ясные, неподдельные (а сейчас много пишут поддельных стихов) свои стихотворения. Еще интересная деталь: Анне я предложил выступить на вечере, когда у нее уже был на руках билет в Казань. Тем не менее, побывав там день-два, она специально вер-нулась. Я обязательно постараюсь возвратить ей деньги за билет, я люблю таких людей, люблю и Лешу Тиматкова, который сейчас ра-ботает одним из выпускающих в ТАССе, и, возможно, вместе со своей музыкальной бандой, которую он собрал (они все не могут обойтись без собственной группы), поедет в Гатчину.
28 января, среда. Основное событие дня -- стихи Максима Лаврентьева. Это наш выпускник, заочник, правда я его совершенно не помню, несколь-ко раз приходивший с просьбой как-нибудь устроиться в институ-те. Сказал, что хорошо владеет компьютером. А я как раз решил уволить другого нашего компьютерщика -- Задорожного (в Дневнике говорить не буду, но ни его стиль, ни его отношение к делу ме-ня не радовали). С утра с Максимом сели перед компьютером и рассмотрели наш файл. Максим уже до этого многое сделал, видимо, очень трудолюбив, намучился, работая в каком-то автосервисе. Я подумал, что надо дать ему в институте что-то подработать. Между делом заговорили о стихах (он из семинара Николаевой). Я не люблю студенческих стихов, так как здесь приходится на-прягаться и как бы не замечать того, что в таких стихах невоз-можно не заметить. Перед тем как прочитать стихи, Максим долго мне что-то объяснял, и вот, может быть, мне это легло на душу, но стихотворение его показалось мне грандиозным, оно было посвя-щено смерти его подруги-поэтессы. Конечно, одно-два стихотворе-ния у каждого поэта бывают хороши. Но и стихи об "исламской зе-лени" на Севере мне тоже показались выразительными, думаю об этом весь день. Во время вечера "Литературной газеты" я догово-рился о подборке стихов в ней Анны и Алеши. Надо дать и стихи Максима.
После работы, как договаривался, ездил в журнал "Наша улица". Это первый в стране частный журнал, его ведет Юрий Кувалдин, мне журнал нравится, я там печатаюсь, печатаются и наши ребята, я даже отчасти завидую Кувалдину, это ведь прекрасный вид деятельности... Но дома N 15, как стояло у меня в бумажке, я так и не нашел.
Вечером же по телевидению шла "Агония" Элема Климова. В свое время о фильме ходило много слухов, сейчас он выглядит довольно иллюстративным, и при всем его как бы протестном и аллюзивном характере в нем все равно чувствуется именно та идеологическая установка.
29 января, четверг. Где-то в половине пятого проснулся, почувствовал, что Долли скулит. Вчера вечером у нее было плохо с желудком, потому что В. С. всегда ее перекармливает, не задумываясь над тем, что у собаки другое, отличное от человека, пищеварение. Она дает ей слишком много сладкого. Мне стало жалко собаку, и около пяти я пошел с ней на улицу, потом давал ей фестал. Возможно, на нее плохо действуют антибиотики, которые я ей колол несколько дней подряд. Рана ее пока заживает плохо, она ее рас-чёсывает и не хочет носить штаны, которые я на нее все время натягиваю.
В 7 утра начал читать книжку С. Семанова "Русско-еврейские разборки. Наша родина -- Советский Союз". Изд. Алгоритм (400 стр). Возможно, эта книжка кому-то и полезна -- этакий ликбез на те-му, но мне она кажется некоей эквилибристикой, достаточно поверх-ностной журналистикой -- все те же сведения, те же имена: Борщаговский, Кобзон, Бовин, Чубайс. Такое ощущение, что не так уж много примеров -- а чего же тогда писать такую толстую книжку? Интересно мне было лишь в конце, когда пошла разборка книги Яковлева, вернее, конспекта её (кто же будет полностью читать его книгу?) Там пошел пересказ фильма Зельдовича, сына Аллы Гербер. Здесь автор объяснил всю ту мерзость, которую описывает герой: он трахает, через карту -- в которой вырезает то место, где обычно на картах располагается Москва, -- героиню. Всё это кажется даже отчасти смешным. Символизм: Маша -- Россия, Оля (дру-гая героиня, имя первой русской святой). Этот символизм мне по-казался наивным. Книгу ни в коей мере нельзя сравнить с замеча-тельным трудом А.И. Солженицына "Двести лет вместе". Когда же мы наконец закроем эту тему?
Три заслуживающих внимания эпизода. Во-первых, в три часа состоялось заседание ученого совета. Естественно, все были недо-вольны, потому что, полагаю, думают, что каникулы -- и для них, а не только для студентов. Но мне надо было утвердить ряд документов. Совет прошел хорошо, как всегда. Жаловались на физкультуру, ибо, что ни говорите, у Елены Алимовны и у Светланы Викторовны свой взгляд на это вполне государственное дело. Правда, здесь они расходятся с президентом, но им виднее. Из-за физкультуры в Данию бесплатно не поехала Скидан -- хорошая девочка, успешно учится, но на физкультуру не ходит. Не поехал также и Фролов, у которого долги не только перед деканатом, но и перед Тычининым.
Наш ученый совет -- все-таки довольно амбициозная организация, консервативная. Я вот сейчас читаю замечательную книжку Ал. Белокопытова, большая часть которой посвящена Литинституту и его жизни. Об этом пишут многие писатели, окончившие институт; общежитие и институтские происшествия -- их добыча. Так вот, Белокопытов, начиная свое повествование, сразу обозначает -- любого студента, любого писателя он заранее, зная характер амбиций, называет знаменитым. Уточнять не буду. Довольно кисло.
Ученый совет прохладно встретил сообщение о том, что Пронин сделал великолепную работу для дистанционного обучения по Средним векам. Я хорошо помню, как навязывал подобный курс по введению в литературоведение лет пять тому назад Лёше Антонову -- и он этого не сделал; навязывал и Минералову -- и тот этого не сде-лал. И никто не сделал. А человек со стороны взял и сделал. Обидно. Зашла речь о Приставкине. Всплыло пятеро студентов, которые не могут на-писать дипломной работы, в основном потому, что не видят руководи-теля. И тут я сказал ученому совету: давайте дружно проголосуем, чтобы я не продлевал Приставкину контракта! Но я ведь знаю, что вы всё это водрузите на меня. Так оно и получилось, всё ушло в песок, да и я не подумаю сейчас кого-нибудь увольнять. Мне ос-талось два года, и дальше я уже буду жить как наблюдатель. Я сделал всё, что мог, но коли вы мне не помогаете -- дальше вам будет жить хуже. Я также бросил такую фразу (имея в виду конкретных людей): "Если бы я был не выборным лицом, а хозяином института, я человек пять уволил бы немедленно; один плохо чи-тает, другой читает скучно, третий облегчает свою нагрузку и загружает студентов ерундой". Но это возражение, практически сформулированное мною впервые. Всё пойдет по-старому -- я буду латать, чинить, замазывать прорехи.
Днем пришел Лёня Колпаков и принес мне страничку, написан-ную на компьютере, с обведенным красным карандашом абзацем. В "Литературной газете" идет огромная статья-воспоминание Е. Сидорова, сделанная из кусочков, жанр "из записной книжки". И там есть абзац, касающийся, кажется, меня. Собственно говоря, Леня забежал сказать, что в статье висят огромные хвосты, и он совершенно спокойно может эту инвективу сократить. Я сказал -- ни в коем случае, всё это более всего характеризует автора, и потом: не лишай меня острой строчки в собственный Дневник. Волнения Лени связаны с тем, что он всё очень хо-рошо знает. Но по порядку. Начну с цитаты:
"Литинститутцы к юбилею неожиданно прислали анонимную теплую телеграмму с подписью: "От "А" до "Я". Видно, нынешний ректор всерьез озабочен поддержанием своего авторитета и строго следит за проявлением инакомыслия. Иначе, к чему бы такая коллек-тивная таинственность? Впрочем, жаль человека, слабого и неспокойного, который все время сомневается в душе: настоящий пи-сатель он или нет? Отсюда поиски жанра, включая дружеские, вполне не анонимные журнальные дневниковые характеристики прия-телей своей литературной юности и даже нынешних сотрудников, слегка смахивающие на доносы".
Теперь приступим к разбору.
Кажется, летом, как раз в дни юбилея Е. Ю., Лёня пришел ко мне и сказал, что сегодня празднуют юбилей, на это я ответил, что нужно дать телеграмму, и написал веселую, красивую телеграмму, от начала и до конца сам. Стал раздумывать, как ее подписать. Подписать "Сергей Есин, ректор" -- будет до некоторой степени обидно: дескать, вот, не пригласили на именины, вот, поздравля-ет один. Поэтому подписал, и Сидоров усматривает здесь какую-то опре-деленную цензуру: "От "А" до "Я"".
После того как разобрались с подписью, стоит, кажется, разобраться и с приятелем литературной юности. Деликатный я все же человек: приятели, конечно, приятелями -- но разве не из-за приятелей сожгли мою квартиру? Я понимаю, что приятели -- люди опытные, никаких бумаг на аренду не подписывали. Но каким образом огромный гараж был сдан по цене телефонной будки -- я не знаю, да и что там писать о поисках жанров у человека, который создал почти десяток романов! Русские писатели всегда пишут кроме романов что-то другое -- и дневники, и занимаются школой (был такой в Тульской губернии) и там же писали дневник, и в Санкт-Петербурге писали Дневник... А если всерьез говорить о занятости -- то да, быть ректором да еще оставаться писате-лем-романистом очень трудно. Наверное, еще труднее быть ми-нистром культуры и оставаться просто писателем. Вот у Мальро это получилось, у Стендаля, который еще был и консулом в Читто Веккио -- тоже получилось.
Вечером долго сидел в "Форте" с Юр. Ив. Бундиным. Как всегда, его рассказы были для меня интересны и очень информативны. Он кое-что рассказал и о преподавателях, о которых шла речь на уче-ном совете. На Старой площади многое видят. В "Форте" играли тяжелый рок, как всегда, безукоризненно-артистичен Алексей Козлов, и совершенно фантастически пел молодой парень, услышанный мною впервые, Валера Каримов. Какой внутренний посыл, какая страсть, после этого трудолюбивого г-на Киркорова можно отправить в четвертый эшелон. Возвращался домой на метро. Вся Москва завалена снегом, холодно.
30 января, пятница. Телевизионный рейтинг напечатан в "Независимой газете". Кажется, в лице Вартанова я окончательно потерял "Труд". Теперь бываю очень рад, когда кто-то из газетчиков поинтересуется моим мнением и напечатает его без правки. Это нужный, общественный аспект в моей работе по дневникам. Вот теперь вышла пятничная газета. Как это подано и сделано, мне нравится.
Телезрители о лучших(1) и худших (2) программах, а также о самой заметной телеперсоне (3).
Сергей Есин, ректор Литературного института
1. Меня восхитил Владимир Познер своей передачей о Ленине ("Времена", Первый канал). Я просто с огромным восхищением смотрел, как умело хитрый и умный ведущий затыкал рот "чужим" и давал говорить "своим". Хочу обратить внимание на знаменитый факт -- впервые публично Марка Захарова и Александра Яковлева назвали ренегатами. Заслужили! Познер этот раунд, фигурально выражаясь, выиграл -- но ведь и Наполеон победил при Бородино...
Лучшая передача и лучший телеведущий Артем Варгафтик с "Оркестровой ямой" ("Культура").
2. Безумное такое ощущение, что по всем каналам идет один и тот же фильм со взрывами, горящими машинами, автоматными очередями и катящимися по асфальту телами. Такие сериалы?.. Такой подбор фильмов?..
3. Самая заметная персона -- плачущая и стонущая Хакамада.
Я. Засурскому понравился Бакланов, Т. Бек -- Рязанов, Н. Ивановой -- все, что по "Культуре" и отдельно "Драгоценные свидетельства об Александре Твардовском в авторском цикле Григория Бакланова..." Впрочем, и мне Бакланов нравится...
Вечером ходил на "Иванова" в театр Гоголя. Я понял, почему мне этот театр нравится: здесь сугубо русская стилистика, актер дышащий, а не только двигающийся. Я каждый раз удивляюсь тому, что этот замечательный театр так мало посещают зрители. В этом сказывается какая-то постоянная недоброжелательность критики, отдаленность театра и совершенно русский режиссер Сергей Яшин. "Иванова" здесь я смотрю уже второй раз и постепенно понимаю, что написать, как я хотел, о театре, я смогу лишь тогда, когда спектакли станут моею собственной историей.
Сцена первого появления Сары, которую играет Светлана Брагарник, поразительна. С таким разнообразием мелких деталей может играть только еще одна актриса -- Ольга Яковлева. Брагарник несколько за последнее время располнела, но внутреннее пламя, которое бушует внутри, все компенсирует. Как всегда, хорош был и Гущин. Вот здесь тоже, как и в любом крупном театре, нет провальных мелочей, даже массовка хороша. В характере Сережи Яшина перепады диапазона: от мелких импрессионистических мазков до разгула гротеска, он все это увязывает, ушивает, как в русской литературе. Это чисто русское дыхание, и оно может показаться кому-то из критиков непонятным, неестественным.
31 января, суббота. Еще вечером принялся читать работу Михаила Петровича Лобанова. Об одном аспекте русской литературы, ее христианском начале и компоненте. Взгляд с одной точки, и взгляд этот очень интересный. Все достаточно доказательно, много деталей, цитат, как бы краткая история русской литературы, по вершинам. Есть довольно веский еврейский компонент, но М. П. опытный литератор, все лежит в доказательной области. Видно, что материал собирался долго, знания не цитатные, а медленно нарабатываемые, огромные, работа без малейшей претензии, говорит о том, что как бы очевидно. Все построение идет от "Слова о Законе и Благодати" до пьес Чехова, последнего русского классика ХIХ века. Несколько замечаний у меня есть.
Написал страничку в роман. Великое дело, когда пишешь медленно.
1 февраля, воскресенье. Звонил с утра Саша Рудаков, мой старый, еще по радио, соратник. Он сейчас занимается какими-то передачами на Америку, и вызванивал меня, чтобы я приехал ночью на телевидение. Я почему-то здесь озлобился, задал ему провокационный вопрос: а другим писателям вы платите? Разве только сатирикам и смехачам, сказал Саша. На новый год Арк. Инину и еще одному сатирику заплатили по триста долларов. Но ведь это еще паблисити. Мне, ответил я, никакого паблисити в Америке не нужно, без денег я не поеду. Я уже давно заметил, как настойчиво и нагло телевидение пользуется интеллектуальным трудом писателей, не платя им ни копейки, в то время как сами себя не забывают. Разве они кого-нибудь из артистов без оплаты пригласят? Или телевидение не платит только писателям-баранам?
Но слава телевидению, оно иногда приносит поразительные вести. Сейчас в интернете появился новый чрезвычайно опасный вирус. Майкрософт, знаменитая американская компания, которая владеет плантациями интернета и авторскими правами на многие компьютерные программы, обещает 500 тысяч долларов за какие-либо сведения о создателе этого вируса-убийцы. Тут же уверяют, что 80 процентов из ста -- за то, что создатель этого вируса или коллектив создателей живет в России. Браво! Русская мафия, русская душа, грозный русский хакер. Не станут ли хакеры социальными мстителями?
В "Родине" некий скандал и перетягивание каната между С. Глазьевым и Д. Рогозиным. Судя по сообщению опять-таки ТВ, в биографии Д. Рогозина была попытка поступить в театральное училище. Так ли это?
2 февраля, понедельник. Утром прямо из дома поехал на пленум СП России. С волнением пытался найти какие-то новые лица, но увидел лишь постаревшие. Из новых и молодых -- только наш А. Шорохов и еще окончательно не состарившиеся А. Сегень и Н. Переяслов. Времени особенного не было, я не так свободен, как многие из присутствующих, не смогу поехать ни завтра в Лавру, ни даже блаженствовать и переговариваться в зале. Зал, кстати, был полон, это немногие случаи, когда есть возможность как-то соединить людей, все соскучились по подобным собраниям и, наверное, с радостью обнаруживали друг друга, а ведь можно было и не обнаружить. Первый доклад я даже не запомнил и не поинтересовался, кто его сделал. Вторым, как всегда умно и взвешенно, говорил В. Костров. Разговор был о русском языке, о школе, о телевидении. Я записал у Кострова два тезиса, которые особенно меня взволновали, вернее, формулы. Первая -- "потеряем в школе классическую литературу -- потеряем науку". Этот вывод сделал даже не Костров, а ученые из МГУ, обеспокоенные уровнем нынешних абитуриентов физических и математических факультетов. Литература как плацдарм для рефлексии и развития личности. Второй костровский тезис связан с телевидением -- это о личностной цензуре. Я подумал, это действительно точно: приглашают исходя из того, в чьей тусовке человек.
"Что такое моя профессия -- жить, а потом записывать прочитанное в рассказы, пьесы, а теперь -- вот в эту книгу" (Теннесси Уильямс "Мемуары", стр. 220, 2001).