С часу на час, с минуты на минуту по предположению Сергея должна была положить начало зима. Судя по всем его приметам, он не мог ошибаться: зима вот-вот накатит, укроет всё вокруг белым снегом, освежит, очистит. Скорее бы. Осень оказалась затяжной и так надоела своей унылой серостью, что руки опускались сами собой, никакое дело на ум не шло. Скорее бы.
Перед сумерками, которые наступали сразу же после полудня, Сергей сел на стул перед окном, поставил локти на подоконник и стал бездумно глядеть в окно. Слабый ветерок гонял стайку серо-жёлтых пересохших листьев вдоль тропинки. Листья то припадали к земле, затихали, будто охотясь за кем-то, то вдруг трепетно и смешно поднимались, бежали, взлетая и падая, убегали за угол соседнего дома, то кружась, возвращались оттуда, вновь пробегали вдоль тропинки и падали, замирали до следующего порыва ветра.
"Дружная семейка, - отметил Сергей, всё никак не найдут своего окончательного места. Будто от своих отбились, сорванцы..."
Стало совсем темно. Сергей включил свет. С отвращением и передёргиванием поглядел на готовые под кисть холсты, которые он не убирал с глаз, чтобы они постоянно напоминали ему о том, что надо работать, надо творить. Но рука вот уже несколько месяцев не тянулась к кисти, а кисть к холсту, поэтому настроение было прескверным, казалось, что ему уже никогда не удастся изобразить что-нибудь путного, ничего светлого, ничего радостного. Казалось, что это не он вовсе написал около сотни картин, которые пользовались успехом на выставках, в общем-то раскупались, хотя он цены заламывал по местным масштабам немалые, что позволяло ему сносно существовать.
В то же время он понимал, что пора лёгкой и зачастую бездумной, торопливой кисти для него прошла. И чем дальше от картины к картине, то становилось написать всё труднее, всё раздражительнее. И полугодовые периоды между картинами, когда не знаешь, куда себя деть, чем заняться - это процесс накопления потенциала, процесс подхода к новой картине. Знать можно всё, но как прожить и пережить эти полугодовые провалы, как удержаться от многих соблазнов лёгкого бытия, которые опустошат душу, выведут в разряд умной никчёмности, наконец, сделают завистником, отрицателем всего и вся. Таких несостоявшихся художников Сергей повидал немало, их гораздо больше тех, кто сжигает себя за работой почти в полном одиночестве.
Художник всегда двояк. Один в нём - это ленивец, нытик, фразёр, другой же - тот который довлеет над первым, тащит его к холсту, заставляет работать и работать, не позволяет ныть, пустословить, отыскивать причины, по которым работать не хочется. И этот второй должен быть гораздо сильней, терпеливей, настойчивей первого. Если второй устанет сражаться с первым, махнёт рукой, отойдёт в сторонку, то первый радостно воспрянет, лень, ны-
тьё, фразёрство расцветут махровым цветом. И попробуй их тогда ограничить. Много надо будет положить труда.
Зима, наверное, редко приходит днём, она больше по ночам тихо ложится на землю.
II
Спал Сергей или не спал - сам сказать не мог бы. Так полуявь, полусон. И даже в полусне к нему приходили отчётливые видения. Казалось, что они были долгими, и всего-то он забывался на какой-то десяток минут. На этот раз ему приснилась женщина, довольно элегантная, даже красивая. В присутствии мужчин она восторгалась стихами и песнями Владимира Высоцкого, говорила о своей любви к поэту. И чем больше, чем возбужденней она говорила, тем угрюмее и злее становился Сергей. Наконец не выдержал, подошел к женщине и сказал:
- А вот если я тебя прилюдно буду любить, тебе понравится это?
- Как это? - спросила женщина.
- А так вот, прилюдно. Согласна?
- Да вы что... что вы себе позволяете! - женщина заискала глазами поддержку.
- А что позволяете вы себе? Если он не может вам возразить, то вы готовы любить его прилюдно? А ему не нужна такая ваша любовь. Он хочет, чтобы его любили тихо, без лишних слов.
Сергей очнулся. И бывает часто так, что увиденное во сне тут же забывается. Проснётся и не может вспомнить, что снилось, кто снился. На этот раз, даже уже проснувшись, повторил вслух:
- Он хочет, чтобы его любили тихо, без лишних слов. То есть, настоящей, а не показной любовью.
Как это часто случается, когда зима приходит ночью, Сергей приход её пропустил, вернее проспал. Открыв глаза, он увидел в своей комнате особо чистый и мягкий свет, исходящий от окна.
Прижмурился, не веря в случившееся, вновь открыл глаза и, отбросив одеяло, пружинисто вскочил с постели и приник к окну. Так и есть, весь двор был устлан ровным белым снегом, и небо было чистым, с лёгкой еле заметной алостью от восходящего солнца. А так как день был воскресный, выходной, то людей во дворе не было, снег лежал ещё не тронутый ногой человека. Даже собаки сидели на площадках перед входными дверями, они будто не отваживались топтать снег.
Сергей глядел прямо, вправо, влево, запечатлевая в себе первое утро зимы. Через приоткрытое окно вдыхал свежий и, казалось, стерильно очищенный снегом воздух.
Справа от соседнего дома по нехоженому тротуару шла женщина. На ней было светло-голубое распахнутое пальто с небольшим воротничком, на груди лёгкий шарфик, без головного убора, на ногах облегающие сапожки. Шла она неторопливо, легко, будто поигрывая своим стройным телом. Будто наслаждаясь тем, что она первая ступает по новому снегу, оставляя за собой строчку чётких следочков.
Ещё не поравнявшись с окном Сергея, женщина посмотрела на его окно, на него самого, отчего Сергей отступил от окна. Ему показалось, что взгляд её был чист, тёпл, приветливо-любопытен, даже любящ, да, именно любящ, всеобъемлем, просторен, улыбчив, наконец. Взгляд затмил всё остальное - двор, саму женщину с её изящной лёгкой походкой. Он наполнил комнату Сергея каким-то несказанно-радостным жизнеутверждающим светом. И самого Сергея наполнил до краёв этим же светом.
Женщина прошла мимо окна, скрылась за углом дома. А Сергей вдруг понял, физически ощутил, как для него начался отсчёт совсем нового времени. Хотелось наскоро одеться, выскочить во двор, догнать женщину и ещё раз ощутить на себе её взгляд. И тут же он отбрасывал этот позыв: нет, нет, два раза, много раз такое не бывает. Как художник он понимал: взгляд женщины состоял из многих компонентов, окружающих её, из минутного состояния её души. Сменится композиция внешняя, сменится её настроение и взгляд будет уже другой, не тот, что минуту назад наполнил Сергея, его комнату какой-то несказанной радостью и особым, чарующим светом.
- Господи! Благодарю тебя за подаренный мне взгляд, - вслух произнёс Сергей, понимая и предчувствуя великолепную картину, которую он сделает легко, празднично, весело.
Лишь бы не вспугнуть видение, лишь бы не вспугнуть...
На холст легла легчайшая голубизна. Как первое, робкое дыхание весны.
Зазвонил телефон. Сергей взглянул на часы - одиннадцать. Марина звонит. Вчера договорились встретиться, куда-нибудь сходить, погулять. Но это вчера для него теперь было когда-то давно, в одном, соответствующем прошлому настроению. А сегодня...
- Да, Мариночка, весь внимание, - сказал Сергей в трубку как можно ласковей, миролюбивей.
Он уже знал, что встреча их не состоится, что он сегодня, завтра и, наверное, много позже никому, даже ей, Марине, не позволит нарушить ощущение дыхания весны ни в себе самом, ни в своей комнате.
- Нет, Мариночка, пока отставим наш план. Да, произошли некоторые изменения. О них позже скажу. Да, позже. Не знаю, когда. Извини. Нет, не приходи. Я сам тебе позвоню. Напрасно, не обижайся. Слышу, обиделась. Пойми, мне сегодня так надо. Без лжи.
Марина первая положила трубку.
"Обиделась, - подумал Сергей. - Есть на что".
Он сидел в кресле, представлял удивлённый и оттого задумчивый взгляд кофейно-карих глаз Марины, её лёгкое перебирание пальцами локона над правым виском. Она теперь гадает: что же произошло с ним за эти неполные сутки.
В комнате стены и потолок были побелены так, что создавали лёгкое голубое свечение. Ещё вчера при сырой серой погоде свечения этого не было. А первое зимнее утро и поднявшееся солнце, чуть наискось светящее в окно, именно наполняли комнату будто бы тем самым светом, который проник в неё из взгляда женщины.
Сергей радовался тому, что он не ошибся, когда наперекор матери и Марине белили стены и потолок. Они говорили, что побелка - это несовременно, что нужны такие-то или такие-то обои. Мать даже купила обои какого-то берёзового цвета, сказала: "Уходи, мы с Мариночкой в один день обновим до неузнаваемости твою комнату".
Теперь обои мамины лежали где-то за диваном, а Сергей уже верил в то, что побелку стен и потолка он делал именно для того, чтобы в комнате поселился взгляд этой незнакомки в голубом в первый день зимы.
III
Первое представление о том, что картина пойдёт легко, оказалось обманчивым. Сергей никак не мог найти единственно верное композиционное решение. Не мог ухватить угол, под которым надо раскрывать женщину. Не мог передать лёгкость и игривость её походки, воздушность её одежды. А о взгляде, который выражал всю её любящую суть и говорить нечего. Не то, не то и не то. Он менял холсты, менял колер на холстах, менял точку, с которой видел женщину - нет и нет, не то, что надо. Нервничать же, отчаиваться себе не позволял, держал нервы в кулаке, убеждая себя в том, что ещё чуть-чуть, ещё немного, ещё какой-то единственный мазок кистью, и она пойдёт. Пойдёт. Куда же ей деваться. Если он видит её, чувствует, если она стала роднее родной для него, если он и она знают одну тайну на двоих, то как же ей не пойти. Быть того не может, не сегодня, так завтра пойдёт.
У него накопились уже пяток наработанных холстов. Иногда казалось, ну что ещё искать, надо использовать все находки, которые он видел на холстах, свести воедино, и будет что надо.
"Нет, не будет что надо, себя не обманешь. Искать, искать и искать. Хотя... Можно искать всю жизнь и не найти. Ну и не найду. И что? Значит, не дорос..."
Марина пришла без предупреждения. Постучала, и он открыл дверь.
- Ну, здравствуй, - сказала тепло и миролюбиво.
- Здравствуй, проходи, - в общем-то обрадовался приходу девушки Сергей. - Проходи, отвлеки меня от неё. С ума ведь сойду.
Сергей указал глазами на холсты, хотя Марина видела их как только вошла. Она снимала пальто, сапоги, а взгляд не могла оторвать от холстов.
- Буров, ты, по-моему, метишь в гении. Кто она?
- Не знаю, - пожал плечами Сергей.
- Так и не знаешь, - не поверила Марина. - Разве бывает так - не знаю, а пишу?
- Как видишь, бывает. Её ещё нет пока, но она вот-вот будет.
- Занимательно. Это что-то совсем новое у тебя.
- Новое. Знаешь, и радостно и обидно, и руки опускаются от бессилия, от неумения, что ли, от неверия, что напишу так, как во мне живет.
- Ладно, Сережа, отвлекись, отдохни. Я не шла долго к тебе потому, что знала: работаешь. А теперь вот решила: отдохни. Если я предлагаю не то, что надо, то я уйду, не буду мешать.
"Малинка, малинка! Какая ты у меня молодец. Ну всё-то понимаешь, всё-то вовремя сделаешь", - думал Сергей, глядя на любимую девушку. Она была смугла, кареглаза, стройна, одевалась тщательно, со вкусом, на ней были украшения, столько и такие, которые только выгодно дополняли её и ни в коем случае не были вульгарны или лишни.
- Ты права, - положил Сергей руки на плечи девушки, пристально глядя в глаза, - я соскучился по тебе. Прости меня. Может, пойдём, развеемся.
- А может, не пойдём. Давай побудем вдвоём. Я тут кое-что прихватила с собой, нам хватит.
Марина выложила на стол фрукты, конфеты, поставила вино.
- Нет, - остановил её Сергей. - Давай так сделаем - все эти холсты долой, ну её к Богу, устал от неё. Пусть и она отдыхает пока.
Вскоре комната сделалась просторной. Марина, переодевшись в халатик, быстрыми ловкими движениями протирала пыль на шкафах, столах, стульях. Сергей хлопотал на кухне, жарил мясо со специями, взбалтывал приправы.
Квартира постепенно принимала жилой вид, наполнялась духом кухни, духом семейного благополучия.
Расслабившись вином, Сергей откинулся на спинку дивана, внимательно, изучающе смотрел на Марину и вдруг тихо спросил:
- Скажи, Марина, тебе не кажется, что между нами двоими появилась третья?
Помолчав, пошевелив бровями, Марина ответила:
- Ты только открыл это? А я поняла это, когда в последний раз звонила тебе. Ты со мной разговаривал так, будто был не один, будто с тобой рядом стояла она, - Марина указала глазами на холсты.
- Серьёзно?
- Вполне.
- И как же теперь?
- Обыкновенно, - пожала плечами Марина, - пройдёт. Она пройдёт.
- Хорошо, что ты понимаешь это, - привлёк Сергей голову Марины к груди.
- Понимаю. Не хуже меня знаешь, сколько трагедий случается с художниками, когда они захвачены образом. Сколько случаев было, когда образ завладевает художником так, что уводит его от всякой реальности, вплоть до того, что в мир иной уводит.
- Такова се ля ви, как говорят французы, - хохотнул Сергей.
- Французы просто говорят: се ля ви, - возразила Марина.
- Вот и именно, но всё-таки по-нашему звучит лучше, убедительней: такова се ля ви, - усмехался Сергей, думая о чём-то своём.
IV
То видение женщины, которое посетило Сергея в первый день зимы, наверное, передать на холсте красками всё же не удавалось. Работая день за днём над образом, Сергей отмечал, что он - образ женщины - обрастает всё новыми и новыми деталями, то приближаясь к видению, то отдаляясь от него. Хотелось добиться неземной лёгкости, воздушности в образе женщины, но одно, другое движение кисти вдруг начинали приземлять видение, отягчать черты лица, походки.
Кисть отбрасывалась, холст закрывался лёгкой тканью, настроение портилось, одна за другой сгорали сигареты, чашки кофе не выводили из оцепенения мысль. Наваливалась такая тяжесть, которая выдавливала вон из комнаты, на воздух на долгое время.
Только-только начала заниматься мартовская заря. Сергей вышел на улицу и пошёл по пустынному тротуару к окраине городка. Под ногами похрустывал ледок. Шаги вспугивали, ломали тишину.
Шёл он около часа, сворачивая то на одну, то на другую улицу. Старался идти на восход. На одном из перекрёстков остановился, закуривая, оглянулся назад, и замер. Заря лежала на крышах, на верхушках сосен, обещая светлый первовесенний день. "Вот она, весенняя гулкая рань! Вот откуда у него это: "Будто я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне..." Этого нельзя придумать, это надо увидеть, ощутить, поосязать и сказать единственно верными словами. Надо же, того и гляди, из улицы выскочит конь с сидящим на нём улыбчивым белокурым юношей. И конь будет розов от алой зари, и юноша будет розов, молод, весел. И эта утренняя рань будет нарушена стремительным бегом коня..."
Сергей ощутил, как утренняя розовая свежесть наполняет его, поднимая, выталкивая из него зимнюю тяжеловатую накипь, вливает в кровь молодую энергию, уверенность в себе, в своих силах, в своей возможности преодолеть все преграды, все невзгоды, походя, легко разрешить самые неразрешимые проблемы.
Он легким бегом, глубоко вдыхая и выдыхая молодой весенний воздух, направился к дому.
V
Не сразу, не сходу, но образ женщины стал оживать, приближаться к тому идеалу, который установил художник. И кистью, казалось, не надо было управлять, её только надо было легко поддерживать, остальное она делала сама, по своему разумению.
Это ощущение было знакомо Сергею. Если говорить о творчестве, то оно было там, в коротких зимних днях и бесконечно долгих ночах. Там, когда хотелось всё вокруг себя порушить, а холсты, краски, кисти так и выкинуть в раскрытое окно, когда отчаянно казалось, что всё, он уже никогда не напишет ничего толкового, радующего сердце.
Но вот... пошло!
Сергей был возбуждён, легко волновался, движения рук сделались невесомыми, летающими, глаза цепко схватывали каждый мазок, сделанный кистью, он с уважением относился к себе, к своему делу. Готов был звонить Марине, звать её, извиняться перед ней за свою угрюмость при ней, за своё нежелание видеть её долгое время. Умиленная теплота наполняла грудь, легко увлажняла глаза.
Солнце поднялось над крышами девятиэтажек, подвигалось к полдню. Оно светило с тыльной стороны, а перед глазами Сергея лежал просторный двор с проталинами на асфальте. Вот-вот должны были эти проталины начать испускать чуть заметный пар.
И Сергей сделал открытие. В композиции не доставало того, кто глядит на женщину, кто видит её приход, не доставало самого его, художника с радостью встречающего женщину. Но он, встречающий, невидим со стороны, а видит его только она, к нему и тянется её васильковый взгляд.
Сергей представил, как сам стоит, например, в какой-то полутёмной веранде, перед ним распахнута дверь, за дверью - крылечко. И он видит, как к крылечку идёт лёгкой, игривой походкой женщина в голубом пальто нараспашку, с тщательно уложенными и пришпиленными волосами. Приветливо улыбается, готовая произнести: "Ну, здравствуй, это я!" Произнести это грудным, мягким, искренне любящим голосом, от которого делается на душе тепло и волнительно.
А главное, - зритель. Тот, кто будет смотреть картину. Главное, чтобы он ощутил лёгкость и радость. Ни в коем случае зритель не должен видеть, в каких муках, с каким трудом давался художнику каждый штрих, каждый мазок кистью. Этого знать и видеть ему не надо. Его, зрителя, дело ощутить лёгкость и радость бытия.
VI
Весеннюю выставку-распродажу картин наметили провести в парке культуры в очередное воскресенье.
Сергей доводил "Незнакомку", сменил несколько рамок, остановился на простенькой, лёгкой, светло-желтой.
Вместе с Мариной уложили картину на полиэтилен, аккуратно обернули им, затем белой бумагой, которую закрепили скотчем.
- Ну, вот и всё, - сказал Сергей, присев на диван.
С ним рядом присела и Марина.
- Как думаешь, Сереж, покупатель будет?
- Обязан быть. Иначе чего кусать будем. Я уже в долгах, как в шелках. С мамой встречаться совестно. И жаль её. И тебя жаль. Все вы вокруг меня...
- Прекрати! Не люблю этого! Что тебе надо? Я пока работаю. Не густо, но и не пусто. Тарелка супа и стакан вина тебе гарантированы. Главное, пиши. Воздастся.
- Да ещё как, - криво усмехнулся Сергей. - Как дитятю малого утешаешь.
Возле трёх работ остановились. На тёмном бархате были тщательно выписаны лошадь, собака, волк. "Творчества высокого не густо, но картины будут пользоваться спросом", - подумал Сергей.
- Ну, а Буров чем сегодня нас убьёт? - к Сергею подошла Раиса Петровна, начальник отдела культуры. - Где расположитесь? Что, всего одна картина? Ну, Сергей Николаевич, вам непростительно. Так обильно выставлялись каждый год, и вдруг - одна картина. Что же так?
- Да так вот, не блины же пеку, - Сергею был неприятен разговор.
Марина тихонько толкнула в бок: сдерживайся.
Сергей выбрал солнечную сторону аллеи, распечатал картину, повесил её на крючки, растянул леской и спешно отошёл в сторону. Он волновался, в три затяжки выкуривал сигарету, бросал окурок в урну, зажигал новую.
- Спокойно, Серёж. - подошла Марина. - Смотрится.
Сергей отошёл ещё дальше. Ему хотелось быть одному и вдали от картины. А она, "Незнакомка" стояла перед ним со своей обворожительной улыбкой. И он вновь и вновь спрашивал себя: "Всё ли сделал? Всё ли сделал?" Спрашивал торопливо, зная, что ответа не даст, всё ли сделал.
Народ в парк начал прибывать. Стайками переходили от полотна к полотну. Стояли и перед "Незнакомкой", то отходя от неё, то приближаясь к ней. Зорко взглянул на картину. "Нет, всё как надо. По-другому уже не сделаю. Однако, композицию я ухватил верную..."
И любому, кто глядел на картину, казалось, что женщина с несказанной любовью и радостью устремляется к нему, настраивает и его, зрителя, на любовь к ней, на радость.
Художники пожимали руку Сергею, похлопывали по плечу.
- Удивил. Так ты всю зиму и не появился ни разу. А мы всё думаем - где Буров, где Буров. А он вон чего учудил. Ну, брат, растёшь!
- Чья картина? - спросил бородатый мужчина.
- Моя, - отозвался Сергей.
Пожали руки.
- Жена вот так и вцепилась в вашу работу. Продавать будете?
- Что дадите... - пожал Сергей плечами.
С первым покупателем всегда трудно начинать торг.
- А что вы хотите? - подошла жена бородатого. - Вижу, не поделка. Но давайте в разумных пределах поторгуемся. Сколько вы работали над картиной?
- Полгода.
- Десять тысяч рублей в месяц вас устроят?
- "Хорошо начала", - одобрил Сергей положенную женщиной цену.
- Это порядка двух тысяч долларов. Годится? - продолжила женщина.