Герасин Виктор Иванович
Сыпал снег буланому под ноги

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 04/04/2012.
  • © Copyright Герасин Виктор Иванович (dargervi@yandex.ru)
  • Обновлено: 11/02/2012. 75k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
    •  Ваша оценка:
       1.
      
      
       Конь шел ходко. Дорога мало наезжена, а он знай себе идет размашистой упорной рысью. Знай себе пошвыривает снегом в санки. Явно застоялся. Радуется простору, дороге. Эх, ему бы теперь на накатанную дорогу, вот где бы он рысь свою показал во всей красе и силе. Хороший, добрый конь.
      
       Алексей Косачев радовался вместе с конем. О-о-о, они умели радоваться вместе! Потому что молоды...
       Дорога предстояла не короткая, тридцать километров до Березовки да оттуда столько же, но ночевать в Березовке не останется, во что бы то ни стало надо вернуться домой. Сегодня Алинка приезжает на каникулы, день рождения у нее, надо навестить ее, да и решить окончательно - кто они. Давно уже принято считать в семьях Алексея и Алины, что они - жених и невеста. И ,может, поженились бы уже, если бы не институты. Она учится в экономическом в Москве, а он - в юридическом в Саратове. Ее и его родители ждут и никак не дождутся, когда же дети закончат свои институты, чтобы уж породниться, как положено это у людей.
      
      
      
       Отец Алексея, Михаил Косачев, а попросту Косач, фермерствует. И удачно у него это получается. Дом - полная чаша. Мужиков в их роду из поколения в поколение звали не иначе, как Косачи. Ребята ловкие, дерзкие, нахрапистые. Трудяги. Но и выпить, разгуляться - семерых отставь, а одного Косача приставь. Так что все, что велось в роду Косачевых из поколения в поколение, воплотилось в Алексее. Не было того дела на свете, которое он не умел бы делать. А если и не умеет, то все равно берется, делает, как получится. Плохо получится - в следующий раз лучше сделаю. Трудиться, учиться, веселиться, - все умеет, все у него с размахом. Баян возьмет в руки, гитару - будто родился с ними. Играют инструменты у него в руках, веселятся и веселят по полной программе. Кудреватой головой тряхнет, избоченится, пройдется пружинисто, серые глаза заузит, они сделаются с особой какой-то просинью, зрачки вертикальные, как игольные ушки, - девчонки мрут от восторга, млеют,тревожатся от этих нестерпимо сверлящих глаз.
      
       Мать же по-своему тревожилась за Алексея, зная его неуступчивый характер. Говорила:
      
       - Сынок, поосторожней будь, поосмотрительней. Ты вон какой занозистый, а это далеко не всем нравится. Мстить могут. Отца твоего сколько раз били за его ухватку, так и не научили ничему. Гляди, не повторяй его. Тем более - в городе живешь. Душа вся у меня изболелась по тебе.
      
       А Алексей приобнимет мать да и запоет - зашутит: " Помню, помню, помню я, как меня мать любила, Сбреют длинный волос твой вплоть до самой шеи, поведет тебя конвой по всей матушке Рассеи".
      
       - Дурачок, - скажет мать, - ему дело говоришь, а он все хихеньки да хаханьки. Смеяться - смейся, но помни, о чем прошу тебя. Дурного не присоветую.
      
      
      
       Конь начал все чаще похрапывать и заметно сбавлять ход.
      
       - Ну, Бурый, притомился? То-то же. Сначала-то вон как резво взял. Расшибу. Ну, не гони, не гони. Успеем. Не тебе, что ли, говорят: тише едешь - дальше будешь. Не про нас с тобой говорят, а?
      
       Алексей разговаривал с конем, поглядывал вокруг на разгорающийся день. Март , а морозцы славные держат. Снегу вон сколько подвалило на прошлой неделе. На машине не суйся. Вот лошадка и выручает крестьянина. Эта не подведет. Эта - вездеход.
      
       Вечером отец сказал:
      
       - Пособи-ка, сынок, скатай в Березовку. Деньги надо получить с Бородина за зерно. Пора дизтопливо завозить. Недельку - другую протянем и дорог не будет, разлив может перехватить.
      
       Алексей подумал о лыжах. А что, полсотню километров нарезать на лыжах - одно удовольствие. Но отец, а потом и мать запротестовали: "Какие лыжи, вон Бурчик застоялся, разомнешь его хорошенько". Ну, Бурчика так Бурчика размять, не привыкать и к этому.
      
       Утром еще до света отец запряг Бурчика в легкие санки, набил их сеном, на дно бросил полог, мешочек с овсом: "Покормишь перед обратной дорогой".
      
       Выйдя из дома, Алексей обошел повозку, запустил руку под хомут на шее коня, подергал вниз-вверх чересседельник. За отцом проверять не надо, делает все надежно, но... положено так перед дальней дорогой: сам все проверь.
      
      
      
       Впереди на дороге показалась женщина. Она шла попутно. Алексей удивился - одна и в рань такую, куда же это она путь держит. Женщина оглянулась, отступила с дороги в сторону. Поравнявшись с ней, Алексей остановил коня.
      
       - И далеко ли мы в такую рань отправились? - спросил, поигрывая голосом.
      
       - Не близко, - ответила женщина.- Подвезете?
      
       Голос ее ,будто чистый колокольчик, прозвучал на этом бескрайнем заснеженном поле.
      
       - Как, Бурый, думаешь, подвезем молодую особу, освободим ее из этого снежного плена?
      
       И Бурый неожиданно отозвался на голос хозяина тихим горловым клекотом. Будто засмеялся.
      
       - Гляди ты, какой гостеприимный,- хохотнул Алексей. - Скучно со мной, подавай молодую особу ему.
      
       - А что ж, он одобрил вопрос хозяина. Он согласен и даже рад услужить, - легко засмеялась женщина, усаживаясь в санки рядом с Алексеем.
      
       Бурчик зарысил.
      
       - А ну, Буры-ы-й, уважь-ка молодых! Эх, залетный, царя возил! А тут царица! Хоп - хоп - хоп!
      
       Алексей пустил Бурчика в полную рысь. Только копыта защелкали. "Подсекается, застоялся, брат. Ну да ничего, после нынешнего дня перестанешь подсекаться" - думал Алексей, соображая, как заговорить с молодухой.
      
       - Нам по пути? - спросил, искоса вглядываясь в женщину. Молодая. Волосы светло-русые. Глаза открытые, круглые. Ресницы загнутые. Щеки разрумянились. А повернула голову к нему и будто теплым прикосновением повела по лицу: глаза голубые, со звездочками внутренними.
      
       - Мне в Богоявленку, а вам?
      
       - Кому это вам, подруга? - Алексею сразу захотелось перейти с этой Богоявленской красавицей на "ты".
      
       - Ну, вас же двое, ты и Бурый твой. Давно не видела молодого парня, который раскатывает вот так на санках.
      
       Девушка явно подыграла Алексею: на "ты" так на "ты".
      
      
      
       - Нам в Березовку. На Смирновке пути наши расходятся. На Богоявленку влево пойдет дорога, на Березовку - вправо. Как звать-величать? Я - Алексей. Лешка. Даже можно Лехой называть.
      
       - Наталья я. Можно просто - Наташа. Так уж и расходятся пути-дорожки? Не успели сойтись , а уже - расходятся? И что это они такие коварные. А давай так: от Смирновки до Богоявленки. Отдохнете у меня и - на Березовку.
      
       - Не желательно. Сегодня вернуться мне надо домой.
      
       - Невеста ждет?
      
       - Как в воду глядела.
      
       - Не в воду, в глаза твои заглянула.
      
       - Ну и как они, глазки-то мои?
      
       - Приятные. Серые. И чуточку колючие. Натуристый.
      
       - На цыганку вроде бы не похожа. А говоришь по-цыгански.
      
       - Вроде бы... У цыган и белые женщины бывают. Не видел?
      
       - Бывают, если с Иваном подгуляют.
      
       - А если и так. Кому какое дело. Как, Лешенька, махнем до Богоявленки? Пешочком топать, да еще одной - скучновато. Да и мало ли кто может встретить и обидеть молодую девушку. Не стыдно Лешеньке будет?
      
       Алексей прикинул, километров пятнадцать от Смирновки до Богоявленки. Обратно. Крюк в три десятка километров - это для Бурого накладисто. За день верных сотню отмотать надо. И ей как отказать, этой Богоявленке? Не в правилах это у Алексея.
      
       - Тужишь уже, что подсадил попутчицу?
      
       Спрашивает вроде бы с издевкой, а голос без издевки, мягкий, грудной, певучий. И глаза... Глаза так и светятся нежностью.
      
       - Тужу, - заиграл Алексей, - как только перекресток, и ты - налево, я - направо.
      
       - А вот и нет! А вот и нет! Я же вижу, как ты уже согласился. Уже согласился, а хочешь, чтобы я тебя поуговаривала.
      
       - Ну, блин, Богоявленка! Послал мне бог тебя на рассвете. Другим вечером посылает, а тут чуть свет.
      
       - На рассвете - это хорошо. Значит, день впереди будет. Много чего будет. Все, Лешенька, заметано, едем в Богоявленку.
      
       Под Смирновкой Алексей завернул коня налево. А Наталья вдруг потянулась к Алексею и поцеловала его в щеку.
      
       - Ну вот, спасибо. Видишь, какой ты послушный.
      
       Легкий поцелуй Натальи смутил на минуту Алексея. Даже озадачил. "Чего это она так сразу? Ну, кадра, наверное, Богоявленская."
      
       От Смирновки дорога была приподнятой, с нее легко сдувало, сбрасывало свежий снежок. Почувствовав под ногами твердую дорогу, Бурчик опять пошел размашистой рысью.
      
       - А чего он торопится? Ты его не понукаешь, а он сам бежит.
      
       - Потому что порода его такая торопливая, рысак он чистокровный. Мастью вот не удался, бурый, а был бы белый да в серых яблоках, то ему цены бы не было. Рысаки не любят ходить, они бегут. Вразвалочку не ходят.
      
       - А ты спец по лошадям, что ли?
      
       - Нет. Отец фермер. Лошадей в хозяйстве держит. Пять штук их у нас. Вот с детства я с ними и знаком. Бурчику десять лет. Для коня самый трудовой возраст. Мне десять лет было, когда отец купил его на конезаводе совсем жеребенком и привез. Ох, как же мы с ним резвились! Как собачонка за мной бегал. Куда я - туда и он. Даже не раз в школу прибегал следом за мной. А что дома, так, бывало, от крыльца не отходит. Ржать возьмется, злится, если долго не выхожу к нему.
      
       - И ты фермерствуешь вместе с отцом?
      
       - Нет. Учусь. Летом защита диплома. В юридическом. В Саратове.
      
       - Судьей будешь?
      
       - Закончить надо сначала. В УГРО пойду.
      
       - А это что такое?
      
       - Уголовный розыск. Телевизор смотришь? Там все картины про угро идут. Сериалы.
      
       - А у меня нет телевизора, - засмеялась Наталья. - К бабе Маше хожу глядеть. Соседка моя. Уборщицей у меня проведена.
      
       - У тебя своя фирма?
      
       - Нет, у меня фельдшерско-акушерский пункт. ФАП. Знаешь такое?
      
       - Ну, судя по названию, догадываюсь. А живешь где?
      
       - Там же и живу, в своем ФАП. В одной половине дома пациентов принимаю, в другой - живу.
      
       - Значит, фельдшер? - спросил Алексей.
      
       - Она самая. С институтом вот не получилось. Пока не получилось. Может со временем кончу.
      
       - Кончишь,- сказал Алексей, - а не кончишь и без института проживешь. Такой красавице не образование нужно, а муж, семья добрая.
      
       3.
      
       Мартовский день разгорался не на шутку. Солнце уже пригревало спины. Алексей снял шапку, расстегнул куртку.
      
       Наталья поверх вязаной шапочки была покрыта белым, редкой вязки, узорчатым платком. Этот платок делал лицо и глаза ее по-женски умиротворенными, загадочными. Даже притягательными. Она тоже расстегнула верхние пуговицы полушубка, распустила платок. Алексею захотелось привлечь ее к себе и даже поцеловать бы, но он не осмеливался это сделать.
      
       - Я тебе нравлюсь? - неожиданно и загадочно спросила Наталья. И Алексей растерялся от такого прямого вопроса, заволновался, в груди сделалось тепло. Не водилось за ним такого, чтобы от любого вопроса женщины он волновался, а тут сам себе удивился, - надо же, как школьник перед учительницей.
      
       - Очень даже, - тихо ответил он.
      
       - Очень - очень? - спросила Наталья, загадочно смеясь
      
       - А я тебе? - спросил Алексей.
      
       Наталья склонила голову набок, подергала бровями, как бы спрашивая себя, и ответила себе и Алексею:
      
       - Да. Ты интересный. Картина. Волос кучерявый. Глаза необыкновенно глубокие. Такие мне нравятся.
      
       - И много у тебя таких, как я?
      
       - Ты будешь первый. Нравиться могут и незнакомые, правда ведь. Ты на артиста похож. А на кого - не могу вспомнить.
      
       - На Никулина, - подсказал Алексей, - из "Операции Ы."
      
       И они оба заливисто рсхохотались. Наталья даже несколько раз пристукнула Алексея по плечу. И он потянулся к ней, губами к ее губам, запуская руку в тепло под полушубок.
      
       Наталья не отстранилась. Но словом уняла Алоексея:
      
       - Что, натуроплату за эксплуатацию коня требуешь? - Глаза ее похолоднели. Алексей отдернулся от нее.
      
       - Недотрога, да?
      
       - Дотрога. Только не так вот. Когда сама пожелаю, тогда будь добр не отстраниться. Понял? Когда сама. И не иначе. Ладно, все, проехали.
      
       С минуту ехали молча. Наталья заговорила:
      
       - Я хотела артисткой стать. Петь хотела. Да я и пою. Только не в театре, а в клубе нашем сельском. Хочешь, я для тебя спою?
      
       - Еще бы, - обрадовался Алексей тому, как вывела она его из смущения. - А если я знаю твои песни, то подпеть могу. Жаль, гитару не прихватил. Ну,какую же мсполним?
      
       - А хотя бы вот эту, - сказала Наталья и тихонько запела. "В лунном сиянье снег серебрится, а по дорожке троечка мчится" Алексей любил этот романс, сам частенько напевал его. И подхватил. Запели вместе: " Динь-динь-динь, динь-динь-динь,колокольчик звенит, динь-динь-динь, динь-динь-динь, о любви говорит." Затем спели "Напилася я пьяна", " Миленький ты мой".
      
       В утренней тишине полей голоса их звучали так, как голоса жаворонков с весеннего неба.
      
       - А ты хорошо пел бы, если бы позаниматься с тобой, - сказала Наталья и припала головой к груди Алексея. Он чуточку приобнял ее и прижимал легонько к себе. И задавал себе вопрос: " Да кто же она такая, что за птица? Будто сто лет знакомы. Даже, кажется мне, встречались когда-то, где-то."
      
       - А такую песню ты не знаешь, - повернула голову, посмотрела в глаза и улыбнулась Наталья. - Эту я спою одна и только для тебя.
      
       И она запела тихим, тонким, высоким голосом:
      
       " Мне вспомнилась сказка, забытая сказка, о том, как влюбился в огонь мотылек. Он думал, что будет нежна его ласка, но жаркого пламени одолеть он не мог."
       Наталья голосом не только рассказывала о мотыльке, но и показывала его, как влетел он в окно, как порхнул к пламени, как тут же сгорел. Любовь, рассказывал голос Натальи, это сказка о том, как влюбленные сгорают в пламени тех, кого полюбили, не в силах преодолеть жара любви.
      
       - Нет, несовместимы мотылек и пламя. А если пламя с одной и с другой стороны? Два пламени. Горит жарче или, столкнувшись, два пламени гасят друг друга? Господи, да кто же ответит на это! Кому дано знать это? - тихо говорила Наталья.
      
       - Согласен, ответа заранее нет. Сия велика тайна - велика тайна есть. Смотри, Натали...
      
       - Как ты меня назвал? - повернула лицо к Алексею. Он видел ее как пламя голубое глаза со звездочками в глубине, сердце у него заходилось от близости этих глаз. Наклонился, поцеловал в губы. Губы были трепетны, их сдерживали от ответного откровенного поцелуя.
      
       - Натали, - прошептал Алексей.
      
       - Хорошо назвал. Мне нравится. Зови меня так. До тебя меня не называли - Натали. Я похожа на пушкинскую Натали?
      
       - Похожа. Я сразу отметил это, когда ты назвала свое имя. Но приберег в себе. А теперь вот...
      
       Алексей вновь наклонился и зацеловал Наталью в ее трепетные губы.
      
       На все четыре стороны насколько можно было видеть лежало заснеженное поле. Будто весь мир и весь белый свет над ним и под ним были пустынны. Ни одной живой души. Только солнце в синем и несказанно глубоком небе да белые бесконечные поля, подкатывающиеся к самому краю неба. Вдруг там, где сходилось небо с краем заснеженного поля проявилась светящаяся точка. Алексей всматривался в нее и не мог определить, что это такое. Проехали еще немного и Алексей ахнул:
      
       - Храм, что ли? Крест ведь это так светится на солнышке.
      
       - Уже? - Наталья села, начала поправлять сбившийся платок, застегивать пуговицы на полушубке. Управилась, попросила:
      
       - Леша, останови коня .
      
       Вылезла из санок, отошла вправо шага на три, встала лицом к кресту, перекрестилась три раза, поклонилась.
      
       - Сделай и ты так, - сказала Алексею. И он послушался. Так же отошел от санок, перекрестился и поклонился.
      
       - Это церковь Богоявления. Я всегда, когда одна или с кем-то иду, так делаю. Как увижу крест который будто из земли вырастает, так обязательно поклонюсь ему. И на душе сделается легко и чисто. Вот как сейчас. Какая сила... Идет человек домой. Устал. А крест увидел и силы прибыли в нем. Свое ведь, родное близко. Ты, Леша, когда крест вдали завидишь, то остановись, перекрестись и поклонись ему. Так делали все наши предки из века в век. И нам не надо забывать этого.
      
       - Спасибо за науку. А что ты так внимательно смотришь на меня?
      
       - А что ты так внимательно смотришь на меня? Нравлюсь?
      
       - Очень даже. На рассвете-то не вполне рассмотрел тебя. А сейчас вот...Хороша же!
      
       - Да и ты паренек видный. Статный, как у нас говорят. Когда сидел в санках, то мне казалось, что ты невысокий. А сейчас вот вижу... Ладный. Красивый.
      
       Наталья протянула руку, погладила Алексея по голове , запустила пальцы в его волнистые, густые волосы.
      
       Алексей перехватил ее руку, прижался губами к ладоням:
      
       - Спасибо тебе, Натальюшка.
      
       - О как, еще ласковей! - обрадовалась она, - Натальюшка. Меня так только бабушка моя называла. Леша, сколько времени мы знакомы?
      
       - Да я тебя всю жизнь знал. И ты меня всю жизнь знала. Потому и говорим так легко и откровенно.
      
       - Ты прав. Когда я сошла с дороги, а ты остановил коня, то, взглянула я на тебя и сердечко мое ухнуло, оборвалось: вот он, которого я знала всю свою жизнь, воочию видела, во снах с тобой была.
      
       - У меня то же самое.
      
       - Правда,- согласилась Наталья, - не иначе, как всю жизнь. Скажи кому - не поверят.
      
       - И пусть не верят. Нам-то что от этого их неверия. Жених-то у тебя есть?
       Алексей спросил и затаился, боялся - а вдруг сейчас скажет: есть. И все. Все смахнется, как сон.
      
       - Есть, Лешенька. Три часа назад знала, что есть у меня жених, что ответ мне надо ему давать - иду за него замуж или не иду. Приготовилась, слово себе дала: вернусь вот и отвечу ему - да. Я ведь к родителям ездила за советом. Рассказала им: учитель он, на пять лет старше меня, уговаривает замуж. Родители одобрили мой выбор. На том и порешили - к свадьбе готовимся. Дура я дура! Я ведь себя приготовилась в клетку загнать и чтобы дверцу за мной наглухо заперли. А бог возьми вот и не дай мне так собой распорядиться. А тут ты вот он, как из сказки явился... И что-то оборвалось во мне, обрадовалось что-то, совсем другое решение выплеснулось. Нет. Не мое это - учитель. Не мой мужик. Понимаешь, сама не знаю, с чего радуюсь. Скажу ему - нет, и стану птицей вольной. Казалось, что люблю его, а, выходит, принудила себя поверить в это. Бога благодарю, что послал мне на пути моем тебя. Тебе спасибо говорю, что не проехал мимо, взял меня к себе. Ты думаешь я почему такая откровенная с тобой? Да праздник у меня на душе, Лешенька, праздник великий. Знаю, как мне теперь быть. А ты, Лешенька, сегодня к своей невесте? Не ходи, Лешенька. Не надо. Мне больно будет. Ко мне приходи. Ждать тебя буду. Дай я тебя хорошо-хорошо поцелую.
      
       Наталья приблизила свое лицо к лицу Алексея, глаза к глазам, и Алексей снова утонул в их синеве. Утонул весь, без остатка. Утонул так, будто его вовсе не было, только она, Натальюшка, и глубокая синева ее глаз. Она жарко, жадно целовала Алексея своими горячими, трепетными губами. По щекам ее текли слеза, попадали на их губы, солонили во рту.
      
       Оторвавшись от Алексея, Наталья сказала:
      
       - Все. Большего мне не надо. Разворачивай коня, езжай по своим делам. А я пройдусь. Тут недалеко осталось, километр всего. Богоявленка близко, за холмом за этим. Все, Лешенька. Я тебя как живительный элексир испила. Теперь одно знаю - тебя буду ждать. Так и буду смотреть на эту дорогу. А ты сам решишь: нужна - придешь. Не нужна - и на том спасибо. Я новую жизнь начинаю. Но лучше бы ты пришел. Не вздумай осуждать меня. Я тебе одно скажу: с тобой вот девочкой кажусь себе пятнадцатилетней. Понимаешь? Прости меня за мою слабость. Давай расставаться. Заворачивай. Я вслед тебе погляжу. И слово вслед тебе скажу особое, свое слово,
       только тебе одному предназначенное. Оно обережет тебя для меня. Верь мне. Заворачивай.
      
       И как не хотелось Алексею заворачивать коня, как тянуло его к этой Наталье! Не было с ним такого, чтобы так вот влекло его к этой почти незнакомке. До подташнивания влекло.Но он, удивляясь себе, как-то невольно подчинился Наталье, развернул Бурого, сел в санки.
      
       - С богом, - сказала Наталья. - Помни, я тебе буду рада. И не подумай чего дурного, не развратница я, надо мне так, чтобы себя укрепить в своем решении. А ты помог мне в этом, спас меня от клетки. С богом...
      
       Наталья долго стояла на месте, смотрела Алексею вслед. И когда он отъехал далеко, пошла в сторону Богоявленки.
      
       2.
      
      
       Алексей задавал вопрос: что случилось? Как это так можно за столь короткое время переиначить всю свою жизнь, направить ее в какое-то неведомое новое русло. Разве так бывает? Оказывается, бывает. К этой встрече явно подготовились обе их сути, Алексея и Натальи. Кто всем этим управляет, что за силы такие? Будто две эти неведомые непреодолимые силы вели, сводили их к одному месту, к одной точке на земле, точке встречи. И вот где уготовано было встретиться - на длинной зимней дороге.
      
       Невеста Алексея , Алина, как бы поблекла, отдалилась от него, стала растворяться в дали, в тумане. Он ее не ощущал уже так, как ощущал Наталью.
       " Наверное, и я тоже хотел загнать себя в клетку и захлопнуть за собой дверь. Не иначе. Мать, отец... Им породниться надо с Алиниными родителями. Нет, Алина, конечно, что надо. Но не то, что Наталья. Далеко не то."
      
       В Березовке Алексей покормил и попоил коня. Бородин хотел, чтобы Алексей заночевал, а утречком поехал назад. Но Алексей и слышать об этом не захотел. Сам не знал, куда торопится, зачем торопится, но на месте ему уже не сиделось. Его влекло, непреодолимой силой тащило в дорогу, в дорогу.
      
       После полудня небо затянула сплошная серая пелена. Солнышко утонуло в этой пелене. Потянул западный ветер.
      
       - Быть поземке, - сказал Бородин.- напрасно ты, парень, переночевать бы надо тебе.
      
       - Проскочу. Вот Бурый отдохнет часика два и рванем домой. К дому когда, то не понукать его ,а сдерживать придется.
      
       - Конь-то добрый у тебя,- похлопывал Бородин коня по крупу.- Мишка, отец твой, знает толк в конях. А я вот все никак не заведу себе выездного. А надо бы. Надежная штука. Без шума, без треска. Хорошо, когда конь есть.
      
       Плотно пообедали. От водочки Алексей отказался: не к месту и не ко времени, дорога ведь впереди.
      
       Бородин уложил в небольшую кожаную сумку с замком пачку денег.
      
       - Тут должок мой отцу твоему. Он знает, сколько. И мои деньги. Я написал записку, пусть и на мою долю солярку завозит. Заберу посуху. Сейчас не на чем. Машина не идет, трактора оба разобраны. Ныне не возьмешь, а завтра она вздорожает, солярка-то. К посевной жди и жди повышения цен. Так уж повелось у нас в России, не по-доброму повелось. Живу вот здесь отшельником. Жена, дочка с зятем, внуки начинают елозить на земле. Вот и весь коллектив .А что ж, хоть так, совсем ведь земельку бросили. Ты кем же станешь после института?
      
       - Юристом.
      
       - А я о том же. Юристы, экономисты, социологи, психологи. Ологи, ологи, а на земле кто ж работать будет. Ты вот с отцом бы заодно, вы какая сила были бы. Нет, юристом стану.
      
       - Все может быть, - ответил Алексей, - может, и с отцом в паре. Жизнь покажет, что надо да как надо.
      
       - Так-то оно так. Держись отца своего, его дело продолжай. Это самое надежное. Земля. Она одна -ценность. Все остальное, можно сказать, от лукавого. А она - от бога нам дана.
      
       Конь отдохнул, поел овса, попил свеженькой колодезной водицы. Продрог немного. Запросил хода. Алексей отложил вожжи:
      
       - Давай, Бурый, работай сам. К дому бежать -не из дома убегать.
       За Березовкой в поле потянул ветер, запорхал снег.
      
       А час спустя, на полпути к Смирновке метель уже завернула так, что дороги не было видно. Сверху валил густой снег,Его подхватывал ветер, кидал то в одну, то в другую сторону, не давал улечься на землю. Круговерть снежная.
      
       " Да, дела, брат Бурчик, ты дорогу не теряй. Иначе закружимся."
      
       Из рассказов Алексей знал, что коня в метель нельзя направлять по своему разумению. Он сам чувствует дорогу и направление. Но не всегда, не в каждом случае.
      
       Как бы не тревожила метель, он ни на минуту не переставал думать о Наталье. Это какое же такое слово она сказала ему вслед? Колдунья, что ли? Интересно знать. Что-то в ней колдовское есть. Надо же, только познакомились, а уже и целоваться начали. А такое бывает. Читал же где-то, как в поезде молодые познакомились, не доехала она до своей станции, как он ее вывел из поезда на своей и домой привел: радуйтесь, жена моя. А дядя Егор, мамин брат как рассказывал? Всего-то ночку одну продружил со своей Анной, а утром повел ее в сельсовет расписываться. И что? Живут уже три десятка лет, душа в душу живут. Он ее - моя Аннушка, она его - мой Егорушка. Нахлобучка дома будет. По самое некуда. Отец крутой, скор на расправу. Да ничего, уладим. К Алине теперь как? Сразу отрезать, не ходить? Наверное, сразу. Да ведь клятву-то не давал. Что ж теперь? Ради желания родителей только? Нет уж, так не годится.
      
       Он видел Наталью. У нее теперь печь натоплена. Она в легком платьице. Раскраснелась. Кудряшки-завитки обрамляют виски . И думает так же о нем, как он о ней. А может не думает, может с женихом своим... А об Алексее уже и думать забыла. Так, минутное увлечение. Но, кажется, нет, она была как-то очень уж глубоко серьезна, настроена решительно. Ладно, деньги отцу передам, отдохну и к ней залишусь, в ее Богоявленку...
      
       Потемнело быстро и плотно. Да и какой свет может проникнуть сквозь эту снежную круговерть. Санки подергивались. Бурчик шел уже шагом по глубокому снегу. Он явно потерял дорогу. Ветер не поймешь откуда дует. Коню ветер со снегом глаза слепят. Он морду воротит в сторону и теряет дорогу, уходит с нее.
      
       Остановив Бурчика, Алексей выпрыгнул из санок, пошел влево, щупая ногой, отыскивая дорогу. Отошел так, что коня с санками уже не видно. " Э-э-э, так и коня потерять можно." Пошел назад, вглядываясь в свои следы, которые еще не успел замести ветер. Вышел на коня. Бурчик повернул голову к хозяину, заржал тревожно.
      
       -Ладно, ладно, не извиняйся. Потеряли мы дорогу. Чего ж теперь. Хоть стог какой-нибудь попался бы.
      
       Алексей не представлял, где они сейчас, в какой стороне Смирновка Стоять на юру - это не дело.
      
       - Ладно, Бурый, пойдем под ветер. Куда-нибудь прибьемся. Чего ж стоять здесь, весь ветры ловить.
      
       Снег вроде бы и волглый, мягкий ложился, но скоро подмерзал, куртка, шапка покрывались ледяной коркой. Алексей как мог отгонял от себя дремоту: " Надо же такому быть. Тут и замерзнуть немудрено. Главное не спать. Не спать."
      
       Час ли, два ли шел Бурый сквозь эту снежное месиво Останавливался. Отдыхал. И шел дальше. Алексей не мешал ему. Бесполезно его сейчас направлять куда-либо. Удастся - выйдем к какому-нибудь селу. Не удастся, так плутать нам всю ночь.
      
       Алексей начал дремать, но конь остановился, тревожно заржал и попятился.
      
       - Чего ты, Бурый? Что там?
      
       Конь не шел вперед, при понукании и подергивании вожжами вновь ржал и пятился. - Ну, чего там у нас? Чего пятишься? Алексей сделал несколько шагов вперед и не удержался, скатился вниз.
      
       - Вот тебе раз! Обрыв, что ли какой? Берег, что ли? Так он и не пошел-то, почувствовал, пятиться начал.
      
       Побарахтался в снегу, встал на ноги. Внизу метели не было, ветер пролетал верхом, сыпая снежком. Конь тревожно ржал, звал Алексея к себе. Ему, наверное, было страшно оставаться одному. Алексей спустился еще ниже, еще.
      
       - Да тут совсем тихо. Бурчика сведу сюда, тут и заночуем.
      
       Пошел вдоль берега ,чуть ли не ощупью отыскивая местечко поотложе, где можно было бы свести коня. Вроде бы нашел. Не совсем отлого, но сойдет конь. Взобрался на берег, взял Бурого под уздцы, довел до пологого места и вместе они сбежали вниз, прошли в сторону, остановились под кручей.
      
       - Ну вот, Бурчик. Тут нам и ночевать с тобой.
      
       Распряг коня, привязал его к санкам, поставил под морду мешочек с овсом.
      
       - Ужинай. И сенцо пожуешь до утра-то. А я уж как-нибудь.
      
       Залез в санки, сделал углубление в сене.
      
       - Гнездышко, мать-т твою, с такой погодкой.
      
       И снова, и снова все мысли его были не дома, не об отце и матери, не об Алине, а о ней, о Наталье.Разговаривал с ней. Она то смеялась заливисто, то делалась серьезной, задумчивой. Он вновь и вновь тонул в синеве ее глаз.
      
       - Заболел я тобой. Ой, заболел. Где же ты? Пришла бы ко мне...
      
       Алексей вздрогнул от забравшегося под куртку холода и проснулся. Не сразу сообразил, где он и что с ним. Бурчика припорошил ночной снег. Он внимательно посмотрел на проснувшегося хозяина, потянулся к нему губами.
      
       Над ними стояло бездонное синее небо. И где-то поднималось солнце. Над обрывом край неба был подсвечен розовым светом. Выбравшись из гнезда, Алексей ступил в снег. И чуть не сел. Ноги задубели. Присел несколько раз, разгоняя кровь, подергал руками, покланялся вперед-назад. И все вспоминал: как заблудились, как брел Бурчик сквозь плотную стену снега и ветра. " Наверх надо подняться, оглядеться, где же это мы. Судя по всему это речушка с высокими берегами. Небольшая, противоположный берег совсем недалеко" Выбрался наверх. Перед глазами бескрайнее чисто-белое от нового снега поле. Ни следочка, ни кустика темненького. Стал прислушиваться к тишине.
       То ли петухи поют? Верно, где-то неподалеку петухи перекликаются. Значит, люди живут. Да вон и храм опять же виден.
      
       - Постой, постой, да это все та же Богоявленка! Только чуть с другой стороны, не как вчера. Ну и ну! Каких крюков нарезали!
      
       Конь легко вынес санки на верх. Поправляя сбрую, Алексей взял за уши Бурчика, притянул к себе, лбом уперся в лоб, глаза - в глаза.
      
       - Ну, змей, это куда же ты меня привез. Зверина ты таежная. К ней? К Наталье? И тебе глянулась - понравилась она! Раз так, то валим в гости. Неожиданно. Поглядим, как встретит. Повидаемся.
      
       3.
      
      
       В селе остановился возле храма, спросил у бредущих в школу ребятишек:
      
       - Пацаны, где у вас тут медпункт?
      
       Пацаны с удовольствием показали, куда ехать, заодно запрыгнули в санки и подъехали до школы.
      
       Медпункт - высокий деревенский дом - стоял среди других домов и ничем особенным не выделялся.
      
       Подвернув к крыльцу, Алексей привязал коня, отряхнулся от снега, на крыльце стал обтопывать сапоги.
      
       В дверь выскочила Наталья. В тонком облегающем свитерке, в юбочке, она была хороша, походила на совсем юную девочку.
      
       - Алеша, - прошептала она, - Алеша... Это ты? Ты, Алеша? Пойдем, пойдем в дом.
      
       Взяла за руку, повела в дом.
      
       На пороге Алексей остановился. Ворохнулась шальная ревность. В этот столь ранний час у Натальи сидел гость.Мужчина. В пальто. На стуле у стола. Алексей придавил ревность - иожет, заболел человек. Мужчина удивленно глядел на Алексея, повернулся к Наталье, спрпосил:
      
       - Это кто?
      
       - Я лишний здесь? - опередил ответ Натальи Алексей.
      
       - Это он,- сказала Наталья, - Алексей. Я тебе все о нем сказала. И обо всем другом все сказала.
      
       Мужчина встал, одел шапку, молча вышел за дверь.
      
       - Кто это? - теперь спросил Алексей.
      
       - Это он, учитель. Вчера не увиделись, а по пути в школу зашел ко мне. И дала я ему ответ - нет. Пытался узнать, в чем дело, рассказала о тебе. Теперь ты все знаешь. Я ждала тебя всю эту метельную ночь. Видишь, свечка догорает. Всю ночь горела она, а я просила Бога, чтобы сберег он тебя. Все думала, что этот теплый огонек свечки тебе светить будет, звать сюда. И ты пришел. Ты вчера домой вернулся?
      
       - Какое домой, буря-то какая била.
      
       - А где же ночевал?
      
       - Сказать - не поверишь. Под берегом, под обрывчиком. Вместе с конем. Чуть не улетели туда. Дорогу он потерял, ну, и вывез к обрыву. Там под прикрытием берега и заночевали. Вот он почему берег-то, он оберегает.
      
       - Господи, да я пойду исцелую весь этот берег, благодарить за тебя буду, собой его обогрею...
      
       Наталья глядела расширенными глазами в глаза Адексея, а на ресницах ее задрожали слезинки.
      
       Он обнял ее, привлек к себе:
      
       - Берегиня ты моя...
      
       На крыльце затоптались. Кто-то шел. Наталья выглянула в окошко.
      
       - А вот и баба Маша. Не выдержала, идет.
      
       Вошла женщина со словами:
      
       - После метили - то тепло как сделалось. День ядреный начинается. На весну поворот берет. Ну, здравствуйте. А я вижу, конь привязан, думаю, кто-то с утреца к нам пожаловал.
      
       - Баба Маша, а это Алексей, - представила Наталья.
      
       - Алексей? Это вчерашний твой? Ну-ка, ну-ка, погляжу, что за молодец такой, о котором вчера весь день только и разговоров было.
      
       - Ну, баб Маш, - вдруг застеснялась Наталья.
      
       - Чего бабмашишь. Обрадовалась. Светишься вся. А ты, парень, к печке-то чего жмешься. Наталья-то или не греет?
      
       - Баб Маш, его знобит что-то. Ночевал-то знаешь где? Под берегом. Говорю, давай укольчик сделаю, а он - нет, не дается.
      
       - Какой-то ему укольчик. Ну-ка пошли ко мне. Я подлечу. А то что ж, и простыть недолго. Она вон какая всю ночь била.
      
       В избе у бабы Маши было жарко. Посадила молодых за стол.
      
       - Ты, Алексей, как насчет самогоночки-то. Для сугрева. Я тебе так сделаю. Есть у меня мед с травой. Вот, полстакана меда этого, полстакана самогоночки. Подогрею, а ты выпьешь. Полежишь вон на кровати возле печки, и как рукой снимет с тебя всю хворь, весь озноб выгонит. Мой-то , покойник, только тем и спасался.
      
       Почти горячая самогонка с медом - штука не вполне приятная. Но Алексей набрался духу и выпил, как сказала баба Маша. Он знал, что и отец его подлечивается такой же вот порцией самогонки с медом.
      
       - А теперь ложись. Наталья, поменяй - ка постель, одеяло ватное положи.
      
       Алексей лег под одеяло, прижался спиной к теплой печке. Наталья и баба Маша пошептались. Баба Маша вышла в кухню, а Наталья ласточкой под бочок к Алексею. Прижал ее к себе, она как струнка вытянулась вдоль него. Вскоре Алексей уснул. Тепло печки, выпитое, близость Натальи сделали свое дело. Наталья гладила тихонько его лицо, почти неощутимо касалась губами.
      
       Наталья и баба Маша сидели в кухне за столом и тихонечко разговаривали.
      
       Говорила больше баба Маша:
      
       - Ты вчера мне все уши прожужжала - парень да парень какой. Грешным делом, не поверила тебе: с девушками случаются такие заморочки. А пройдет день, пройдет другой - и забыла она, новый встретился да поглядел на нее по-особому. И снова начала бредить. А ныне как вошла, как взглянула на него - нет, думаю, такого скоро не избудешь из сердца. Этот не то, что твой учителишка. Я тебе как говорила об учителе то: так себе, хрящик свиной, примороженный.Только что вроде бы умный. Да жить-то бабе не только с умом, а с мужиком еще. А мужика-то в нем я и не видела.
      
       - Ты знаешь , баб Маш, я утром-то испугалась даже. Как Леша вошел да как увидел учителя, глазами-то так полыхнул на меня, я как листочек березовый пожухла.
      
       - То-то и оно, что пожухнешь.Не орел он пока, а подорлик, но орлом станет. В годы войдет и станет.
      
       - Баба Маша, влюбилась? - хихикнула Наталья, рдеющая от удовольствия.
      
       - Иль тебе одной влюбляться. Мне за тебя радостно. Удержишь - твой будет. Не просто с такими жить, ума бабьего много надо прикладывать, хитрости. Я говорила тебе, как у меня-то было. Уж было - так было. Замуж выскочила совсем зелененькой, глупенькой. Братец мой, Саша, постарался поскорее спроводить меня из дома. Мешала я им. А папка с мамкой против Саши слабы были. Вот и выдали меня за Володю. И так тебе скажу - пока зелененькая была, не понимала многого. А в бабью пору вошла - и как обойденная стала, на любовь-то обкраденная. Лядащий он, Володя-то. Ни жарко с ним, ни холодно. Ни ласки, ни таски. А это смерть для молодой бабы. Терпела все, терпела. Хотелось огня от мужика, а огня-то и не было.
       И вот на тебе, Маша,радуйся, Коля вернулся в село. Где-то на шахтах работал. И ведь как, слова не молвил, только глазами позвал, и я эту же ночь сбегла к нему. Как была в исподнем, так и ушла. Платьишко только на ходу подхватила. И огородами, огородами к нему. Иду, думаю: не примет, так на колени паду перед ним, ноги целовать буду. Вот как он мне люб был.
       А он принял. Принял и не отпустил больше меня. Братец-то мой, Саша-то, кнутом мне так три раза вжег, что кофточка на мне лопнула. Без Коли это было. А узнал Коля, что да как, и к Саше. Если хоть волос с ее головы еще упадет, то я тебя прикончу. Все. Как бабка отходила Сашу. Никаких претензий больше ко мне..
       И прожила я с Колей сорок лет. В прошлом году только расстались. Похоронила его. Троих детей зародили.Вырастили. Теперь каждый сам по себе живет. Мужик был. Вспомнишь - сердце заходится. И мил. И люб. И стерпеть от него все можно. А он ни словом, ни действием меня ни разочку не обидел.
      
       - Прямо сказка, баб Маш, завидки берут.
      
       - А ты завидуй, завидуй, но и своего резона не упускай. Мне-то чего завидовать, это я вам теперь завидую.
      
       - Баб Маш. Может в магазин нам сходить? Купить кое чего к столу. Вечерком-то посидеть бы надо.
      
       - Так вы и сходите. А я свойского кое-чего приготовлю. Блинчиков напеку. Картошечки отварю да потолку. Коня-то я распрягла да в сарай поставила. Кормочку ему задала. Нам вот с тобой санки убрать бы, наруже не надо бы оставлять, во двор затянем. Пойдем-ка.
      
       Баба Маша в оглобли встала, Наталья сзади толкала, затянули санки во двор и ворота закрыли.
      
       - Вот теперь пусть поищут его, милака. Наш он теперь,- посмеивалась баба Маша. А Наталья прошла к коню, обняла его за шею, шептала:
      
       - Бурушка ты мой ласковый. Как благодарна я тебе. Нашел вот меня, милого привез ко мне.
      
       - Ну, пойдем, девка, пойдем. Не коня обнимай, а касатика своего
      
       В Богоявленке слушок прошел: жених к медичке Наталье пожаловал. Прежнего-то, учителя - то, она , вроде того, по боку,отшила, а с новым милуется теперь вовсю.
      
       Интересно стало подружкам Натальиным. А тут и сами они, Наталья с Алексеем, на люди вышли. Первым делом в сельсовет пришли. Оттуда Алексей домой звонил. Сотовая в этих степях не тянет, а проводная нет-нет да и работает.
      
       Дозвонился до дома. Трубку мать взяла.
      
       - Мама, все в порядке. Жив, здоров. Задержусь немного.
      
       И услышал - мать отца зовет:
      
       - Миша, Миша, скорее, Алеша звонит!
      
       Трубку взял отец. Спросил коротко:
      
       - Ты где?
      
       - В Богоявленке.
      
       - Зачем ты туда попал?
      
       - К друзьям заехал.
      
       - Что это у тебя за друзья там? Откуда они взялись?
      
       - Ладно, батя, завтра приеду домой, все расскажу.
      
       - Ты не завтра приедешь, а сейчас же! - повысил голос отец.
      
       - Все, бать, до завтра.
      
       И Алексей положил трубку. Представлял отца: рвать и метать теперь станет. Ослушался сынок. Ишь, какую волю взял, по дружкам пошел.
      
       В магазине Алексей сунул руку в левый боковой карман, туда, где у него лежала кожаная сумочка с деньгами, рука так и остановилась в замешательстве: сумочки не было. Где ж она? Толчечки.
      
       Наталья улыбнулась:
      
       - Дома твоя сумка, на тумбочке . Подумала, что увидишь ее. Коня ставили с бабой Машей, я глянула, а сумочка под сеном почти сверху лежит. Взяла ее да на тумбочку положила. У меня деньги есть с собой. Что будем брать?
      
       Этого Алексей не ожидал, даже застеснялся, подумал: "Сбегать за деньгами, что ли? А Наталья тут подождет" Наталья поняла его растерянность, мысли его прочитала.
      
       - Не надо никуда бегать. Деньги есть. А мало будет, так Ниночка вот и взаймы выдаст. Правда, Нинуль?
      
       Продавщица Нина, подруга Натальина, как только они вошли, стала тайно показывать большой палец - во! Наталья только бровями передернула в ответ на это - во.
      
       В два пакета уложили шампанское, коньяк, фрукты, конфеты. На кругленькую сумму набрали. Наталья пригласила Нину:
      
       - Подходи, подружка. С Валеркой приходите. Гитару прихвати. Попоем.
      
       Пока шли до дома бабы Маши, Наталья выговорила Алексею:
      
       - Деньгами-то что разбросался, богат?
      
       - Да как спал в сене - там они и выпали из кармана. Я даже не знаю, сколько денег там. Долг отцу отдали да своих вложили на дизтопливо.
      
       - Денег там на машину хватит, - сказала Наталья, - мне даже не по себе сделалось, подумала - не трудовые денежки-то. Заработанными так не разбрасываются.
      
       - Виноват, виноват, прости меня, - заиграл Алексей.
      
       - На первый раз прощаю.
      
       - Какая ты суровая. Как батя мой.
      
       - У нас денег легких не было. Мама, папа на земле трудятся. Два брата - оба студенты. Так что мне не понятна эта беспечность.
      
       - И мы на земле трудимся. Я до армии отцу помогал. После армии два года пахал с ним вместе. Теперь, правда, вот уже пять лет в институте. Ничего, практика начинается. Летом закончу. Все будет о-кей,
      
       Пока ходили в магазин, Алексей незаметно для Натальи, как он думал, постоянно рассматривал ее. " Нет, какая-то неземная она, молодая, а сколько достоинства, как несет себя. И кудряшки эти над висками... Глаза... Взглянет - будто чистотой да свежестью окатит. Какая-то сиреневая свежесть. Хороша же..." Рассматривала и Наталья Алексея. Но по своему, по девичьи. И почему-то представлялось ей, какими они будут когда-то, через годы. Одергивала себя : " С чего взяла, через годы, сегодня денек и..." Про это думать не хотела. Что-то подсказывало ей, чутье какое-то девичье, что долго они, очень долго не расстанутся.
      
       - Знаешь, что мне приснилось сегодня. Под бурю под эту.И спать-то путем не спала, а так себе, дремала. И вот вижу тебя. И просишь ты меня: найди мне колокольчики лесные. Очень уж нужны они, очень. И я пошла искать колокольчики. А снег до пояса. Пришла к молодым сосенкам, тем, что за селом. Я же знаю, что там этих первоцветов-колокольчиков много-много. Разгребаю снег руками, а мне не холодно. Снег теплый. Разгребаю, разгребаю, а колокольчиков все нет и нет. Вгляделась, а они за камешком от меня прячутся.Сине - голубые головки торчат. Я к ним. Вот вы где, хорошенькие. Идите ко мне. Леше вас отнесу. А они - дзинь-дзинь мне в ответ. Нам под снегом хорошо, тепло. А возьмешь нас - мы замерзнем. Да нет, говорю, не дам я вам замерзнуть. Взяла их да под кофту попрятала, к сердцу приложила. Пришла, а ты сидишь, ждешь. Достала их из под кофты и перед тобой на белый стол положила. Гляди на них, радуйся.А ты с ними разговариваешь о чем-то, разговариваешь, гладишь их, улыбаешься им ласково- ласково. А колокольчики тебе отвечают совсем тихо-тихо: дзинь - дзинь дзинь.
      
       - Какая отчаянная. И сны-то у тебя такие же. Как глаза твои. Колокольчики под снегом. Хорошо, однако, спасибо. На улице целовать не буду, а вот дома сейчас зацелую всю. Как?
      
       - Да как же еще, так и будет.
      
       А вечером разгулялись. Да так, что стены в доме запели. Алексей -- аккомпанировал на гитаре. Наталья и Нина пели на два голоса. Им басовито вторил Валера. Художественная самодеятельность - она и в Африке художественная. Баба Маша наглядеться - нарадоваться не могла. На слезу ее пошибало и пошибало.
      
       - Ловкие, ой, ловкие же. Душа мрет от ваших песен. И где только научились петь так. А ты, Алексей, ты случайно не из цыган будешь. Что-то выходка твоя на них похожая.
      
       - Баба Маша, во мне четверть цыгана всего-навсего.
      
       - Это как же так, пояснил бы.
      
       - Да очень просто. Дед был чистый цыган. Таборный. А женился на русской, на бабушке моей. И осел на ее подворье. Соответственно, в отце моем, братьях его половина цыганской крови. Ну, а во мне всего четверть.
      
       - Это бабка надвое сказала, в ком сколько и какой крови. Может так статься, что она через пять колен чистая проявится. Бывает и так.
      
       - А, да какая разница - в ком какая кровь. Все хороши!
      
       Алексей встал, прошелся по комнате. Гитара то шептала, то вскрикивала.
      
       Говорят, цыганы воры,
      
       Но и русский не сдает,
      
       Цыган лошадь украдает,
      
       Русский вожжи подает.
      
       - А ну, баб Маша ! А ну, пройдись, миленькая! И ты, Натальюшка! А ну, цыганочку! Пошли, пошли! Эх, залетные! Эх, ласковые! Ходи! Ходи! Хоп - хоп - хопушки!
      
       Алексей прохаживался с гитарой то перед бабой Машей, которая не столько плясала, сколько руками помахивала, то перед Натальей, которая легко порхала, держа концы платка, накинутого на плечи.
      
       - Веселей! Веселей! Искрометные! Хоп - хоп - хоп..
      
       Спиной Алексей почувствовал - за окном кто-то есть, кто-то глядит на них. Не останавливался, играл, лихорадочно соображал: " За Натальюшку бить пришли? Похоже. По окнам ударят?" Вспоминал, что может оказаться поближе под рукой. Утюг. На тумбочке стоит. А в кухне у печки на стене безмен висит. Хорошее орудие. Ловкое."
      
       В окно жестко постучали. Алексей прекратил играть. Все замолкли. Переглядывались, глазами спрашивали друг друга: кто бы это мог быть. Стук повторился. И тут же:
      
       - Откройте-ка дверь! Откройте!
      
       - Кто это там? - спросила баба Маша, подходя к окну.
      
       - Отец мой, - просто сказал Алексей и сел на табуретку рядом с Натальей, взял ее руку, сжал, шепнул. - Не трусь.
      
       Михаил ввалился в комнату в расстегнутом полушубке, в заломленной на затылок шапке, в руках плетка. Следом за ним жена, мать Алексея.
      
       - Ну, купчик, загулял?! - надвинулся Михаил на Алексея и замахнулся плеткой.
      
       Алексей вскочил с места, успел перехватить руку отца:
      
       - Батя! Не балуй!
      
       Плетка отлетела в угол.
      
       - Ты на отца! - побледнел Михаил. - Руку поднял!
      
       - Батя! Ты на сына руку поднял! При всех вот!
      
       Они, два Косача, рослые, побледневшие оба, с раздувающимися ноздрями стояли друг против друга, явно ожидая - кто уступит. И оба не уступали.
      
       - Миша, Миша, да что ж ты так сразу-то,- суетилась жена, - я тебе что говорила, скандал-то не заводи.
      
       Нина с Валерой выскользнули из комнаты. Баба Маша стояла, привалясь к голландке. Михаил развернулся к ней:
      
       - Это ты, старая, сводничаешь тут?!
      
       - Ты шапку-то сломай с головы. Чай не в хлев вошел, а к людям, - спокойно, но жестко сказала баба Маша. - Ишь ведь герой какой. С плеткой. Видали побольней плетки - пережили. Образумься.
      
       - Сядь, сядь, - пыталась жена посадить Михаила на стул. И он сел. Бросил шапку жене на руки.
      
       - Так, сынок, встретил батю?
      
       - Как вошел, так тебя и встретили, - не унималась баба Маша.
      
       - Не с тобой говорю, а с сыном. Деньги-то где, сынок? Прогуливаешь?
      
       Наталья метнулась за занавеску, вынесла оттуда сумку:
      
       - Вот ваши деньги. Возьмите. Все в сохранности.
      
       - А это? - указал Михаитл глазами на стол.
      
       - А это все мое, - ответила Наталья.
      
       - Хм, богачка какая проявилась. Кто это такая, сынок?
      
       - Невеста моя. Считай, сноха твоя.
      
       - Как это так? Вчера ни слова, ни полслова, а ныне уже сноха?
      
       - Как сказал, так и есть.
      
       - Когда же, где же ты с ней статакнулся?
      
       - Когда еще не родился. Когда мать носила.
      
       - Что за мудрость. Катя, ты что-нибудь понимаешь? Невеста, сноха. Он что, перепил или как?
      
       - Да трезвый он. Ты в глаза-то погляди в его. Их нет у него, глаз-то. Там любовь одна в них. Полным-полно. Да и у нее тоже. Погляди.
      
       - Я вижу. Она как кошка ощетинилась, глазами засверкала, когда я плетку поднял, не столько сына видел, сколько ее. Уши приложила. Мелькнуло у меня в голове: такая бросится и глаза выцарапает. Ну и ну. Устроил ты мне, сынок. И что же дальше будет? Как?
      
       - Ну вот, с этого и начинать надо было. Посидите рядком да поговорите ладком. Нечего кулаки-то отцу на сына, сыну на отца сучить. Вас как, Катя зовут? Пойдем-ка, милая, в кухню. Подогреем там кое-что. Да за стол опять.
      
       Баба Маша, за ней Катя и следом за ними Наталья вышли в кухню, оставив отца и сына с глаза на глаз.
      
       Алексей сидел за столом, с любопытством поглядывал на отца.
       Михаил, скинув полушубок, энергично прохаживался по комнате. Разговор не заводили. наконец, Алексей спросил:
      
       - Кого запряг?
      
       - Веселку. На ней приехали. Стоит вон у ограды.
      
       Еще помолчали. Заговорил Михаил:
      
       - Задачку ты мне, сынок, задал. Без ножа режешь. Как мне теперь с Поповым встречаться? Вчера звонит - где жених? Сегодня звонит. Говорю,
       послал его в Березовку. Вот-вот вернется. Невеста-то приехала. А тебя нет. Попов не любит ждать. На то он и Попов. И что я теперь ему скажу? Да он меня в порошок сотрет. Налоговой одной задушит. Как мне быть? Без кредитов оставаться?
      
       - А ты что ж, батя, за кредиты меня просватываешь?
      
       -Я тебя не просватываю, не переиначивай. Ты, Алина... Мы вас не собили друг к другу, не сводили. Ты парень, мужик. Она - девка. А что это для девки - жених от нее отказался. А для родителей что? Не-е-ет, Попова знать надо. Он же сожрет меня. Без соли сожрет. Нет, сынок, такими делами не шутят. Ты так, ты дома лучше не объявляйся. Скажу, что срочно вызвали в институт. А что я могу еще сказать? Думал-то как? Думал, кончишь ты институт и вместе станем фермерствовать. С другими фермерами переговорил - не миновать нам вскладчину юриста нанимать. Бумаг-то, бумаг-то сколько писать приходится. А кого нанимать, когда свой юрист готов. Какой-то уголовный розыск тебе. Нужен ли он. За землю надо браться. Всем. У нас хозяйство будет большое. Доходное. Это тебе не в ментовке за шпаной всякой гоняться. А ты вон чего учудил. Любовь у тебя.Да знаешь ли ты, сколько этих любвей у тебя еще будет! Охо-хо! Воз и маленькая тележка...
      
       А в кухне торопились разогреть картошку, блинчики и поставить на стол.
       Голос Михаила был не слышен, так, бубнение какое-то. Баба Маша и Катя переговаривались:
      
       - Неожиданно это для нас, ох, неожиданно, - качала головой Катя.
      
       - Это завсегда так - неожиданно. У молодых-то, у них все скоро да ладно
       получается, - отзывалась баба Маша.
      
       - Сам-то, Михаил-то, кипит теперь. Удивляюсь, как только сдерживается.
       Напридумывал себе, как с сыном будут вместе работать, сколько земли возьмет. А оно вон как.
      
       Наталья тихонько набросила на себя фуфайку бабы Маши и вышла наружу.
       Она уловила голос отца, не все поняла, но вдруг ощутила, как далека от этой семьи, где складываются свои, особые отношения, виды на будущее.
      
       Женщины стали подавать на стол.
      
       - А Наталья где? - спросил Алексей.
       - Ой, а она фуфайку мою накинула и вышла во двор. А я уж и забыла о ней,- всплеснула руками баба Маша. - Иди-ка, иди-ка за ней, веди в дом, остынет наруже-то.
       Алексей вышел во двор. Светло, как днем, от полной луны. Дверь сарая открыта. Позвал Наталью. Она отозвалась из сарая.
      
       - Что-то ты здесь делаешь? Не замерзла?
      
       - Нет, я с Бурчиком тут. Обняла его за шею, а он теплый. Пошептала на ухо ему обо всем своем. Он слушал внимательно. Что-то ответить мне хотел, а тут ты помешал ему.
      
       Алексей наклонился к Наталье, хотел поцеловать ее, но она отстранилась:
      
       - Не надо, не надо пока. От меня лошадью пахнет.
      
       - Не понял, - опешил Алексей. - Ты что это?
      
       - Ничего, ничего, пойдем в дом, мне холодно.
      
       - Молодые! - позвала баба Маша, приоткрыв дверь. - К столу. Ждем вас.
      
       Выпили за знакомство, ели, но все почти молча, установилось какое-то тягостное ожидание.
      
       -Ну, хозяйка, спасибо за прием, - встал Михаил, - все было вкусно. Мы так, Кать, раз Алексей хочет остаться здесь, то запрягаем Бурчика и едем в санках, а Веселка следом пойдет. Она не шаловливая, привычная следом за передним идти.
      
       Достал пачку денег, положил на стол:
      
       - Это тебе, Алексей. На первое время хватит. А потом разберемся. А ты, сноха, ты что б мне внуков, - показал три пальца, - во, трех.
      
       - Сразу? Или по очереди ? - как-то криво усменулась Наталья. И заговорила уверенно, холодновато:
      
       - Алексей поедет с вами. Я так хочу, Алеша. Поезжай. Пошутили и хватит.
      
       - Да ты...- Алексей задохнулся. - Ты что такое говоришь?!
      
       - Говорю то, что есть. Спасибо тебе. Помнить буду тебя. Поезжай...Прошу. И не обижайся. не на что.
      
       - Может объяснишь?
      
       - Я все сказала. Поезжай.
      
       Наталья вышла в кухню, подхватила фуфайку бабы Маши, накинула на голову:
      
       - Я в медпункт. За мной не ходите.
      
       После некоторого молчания Михаил сказал, обращаясь к жене:
      
       - Вот тебе и глаза полные любви. Разглядела? То-то же. Пошли запрягать.
      
       Алексей оделся, сбегал к медпункту, постучал в дверь, в окно. Наталья не отзывалась. Плюнул всердцах и пошел к родителям.
      
       Весь день отстоявший в сарае, отдохнувший Бурчик ходко пошел по прочищенной дороге.
      
      
       4.
      
      
       Не моглось, не спалось Наталье эту ночь.Утром баба Маша пришла топить печи да убираться в медпункте. Зашла на половину Натальи, а та за столом сидит и свечи перед ней горят.
      
       - Ты чего это? Опять ночь не отдыхала? - спросипа баба Маша.
      
       Но ответа не получила. Приблизилась к столу, попыталась заглянуть в глаза Натальи. А в них не заглянешь, вроде бы их нет вовсе, были, а то нет. Стоят глаза, а в них пустота. Неживые они, холодные. Вроде бы вовсе нет их. Бабу Машу робь взяла, она перекрестилась даже: покойница и покойница перед ней. Только что - не в гробу лежит, а на стуле сидит. А робь прошла - ругаться начала:
      
       - Ты что ж это, сучка такая, творишь - вытворяешь. Ты что это с собой делаешь, исказнила-то всю себя. Ты зачем это вчера парня выпроводила ни за что, ни про что. А оказывается не можешь без него. И что же это ты за натура такая, совсем мне непонятная. Что свечей-то понаставила? И палишь их, и палишь. Смрад-то какой развела, копоти-то сколько нагнала. Я вот что сделаю, я ныне же твоих отца и мать призову. Пусть приедут да поглядят на тебя, на дуреху такую.
      
       Наталья услышала бабу Машу, повернула к ней лицо, долго глядела непонимающе. Глаза ее чуточку ожили. Она потянулась к бабе Маше, упала лицом на грудь, закопалась в кофте и заплакала, еле вздрагивая плечами.
      
       - Ну-ну, поплачь, поплачь, окати слезами душеньку-то, обмой ее , глупенькая ты этакая. Да и успокойся. С девушками такое бывает. Знаю это. Поплачь, оно и полегчает.
      
       Выплакавшись, успокоившись, Наталья сказала:
      
       - Подумалось мне вчера - не ровня я им. У них своя жизнь, сваои заботы, а я тут при чем. Алексей с отцом говорит, мать Алексея с тобой суетится, а я стою, как неприкаянная, лишняя вроде того. Вот на меня и навалилась тоска - лишняя я среди них. Потому и выпроводила. Бурчику на шею выплакалась...
      
       -Чужая она. А ты за один день свой хотела стать. Он, Алешин отец, тебе что сказал, на пальцах показал даже - внуков давай. Вот когда внуки будут, то они и свяжут всех родством. Тогда и ты своей им станешь.
      
       - Я теперь так решила, баб Маш, - три дня сроку дала. Вернется за эти три дня - мой будет. Не вернется - не навязываюсь. Сегодня позвоню в райбольницу, попрошу замену прислать. А три дня не будет его, то сдам здесь все и уеду с глаз долой. Навсегда уеду.
      
       - Уехать-то можно. От нас от всех уехать, а вот от себя не уедешь, - гладила баба Машу Наталью по кудряшкам. -Дуреха ты еще ,дуреха малая. Поспи-ка, а я печку натоплю.В холоде-то чего же сидишь. В нем и мысли-то холодные на ум ложатся.
      
       Катя поглядывала на часы. Ее беспокоило то, что сын до сих пор не выходит из своей комнаты. Не похоже это на него. Обычно встает с солнышком, отдохнувший, веселый, шутки-прибаутки у него от зубов отскакивают. не выдержав тишины, заглянула в комнату сына, вошла, встретились глазами, и сердце матери замерло, затосковало. Глаза у сына отсутствующе-грустные, усталые, как при тяжелой болезни.
      
       - Ты что ж, сынок, не спишь и не встаешь.
      
       - Не хочу, мама, спать. И вставать не хочу.
      
       - Что так, сынок?
      
       - Не знаю.
      
       - Она?
      
       - Она.
       -И что ж теперь?
      
       - Думаю вот, соображаю, когда к ней поехать. Она же сказала, когда мы отъезжали: " Алеша, три дня тебе даю. Три дня буду ждать. Не приедешь, значит, так тому и быть."
      
       Катя внимательно посмотрела на сына.
      
       - А ты уверен, что она так сказала. А где же я была, почему не слышала? Ты слышал, а я нет.
      
       - Да как же, мам, когда от дома отъезжали. Она вслед крикнула.
      
       Катя тихонько вышла из комнаты, плотно прикрыла за собой дверь. Вошедшему со двора Михаилу сказала упавшим голосом:
      
       - Беда, Миша. Сынок заговаривается. Не к ряду говорит.
      
       - Как это? - Михаил остановил глаза на жене. - Что ты придумываешь?
      
       - Не придумываю. Ты пока не ходи к нему. Пусть лежит. Плеть плетью весь сделался. Будто бредит: она мне срок дала. Вроде бы она вслед нам это крикнула.
      
       - А может крикнула?
      
       - Ты тоже туда же. За бабкой, может, съездить? Отворот сделать. Или что там еще бывает.
      
       - Да отлежится, - занервничал Михаил.- Вот напасть-то! Вот зараза какая может приключиться.
      
       - Это не зараза, Миша, это род ваш весь такой полоумный на любовь. Вспомни-ка себя. Сказать - да язык не поворачивается. Вот она и проявляется в нем, порода-то ваша Косачевская. Боюсь я этого. Ты не знаешь, а я знаю, я женщина. Слетит с катушек - не восстановишь.
      
       - И что ж такого ты знаешь в нашей породе.
      
       - А то и знаю... Кажется, не сломить вас, упругие. А как чуть надлом пошел, так ломаетесь,как ветка сухая. Что по тебе, что по братцу твоему покойному знаю.
      
       - Это по Николаю, что ли?
      
       - По кому же еще. Видишь, как сломался. Не устоял, руки на себя наложил.
      
       - Горячий такой был...
      
       -Вот вы и горячие-то. До надлома.
      
       Два года назад, в самый сенокос, брат Михаила Николай застрелился. В сорок лет распрощался с этим светом. Мужик работящий был, даже степенный не в пример брату,семьянин самый порядочный. Жена Людмила - пава павой. Красивая, рослая, под стать ему. Детей двое - парень и девчонка - уже большие, по шестнадцать - восемнадцать лет. И вот как бес в него вселился. Приезжая молодуха присушила его.
       Сам не свой стал. Семью забыл. Бежит к молодухе этой - не остановишь. А она знай себе играет с ним. Из семьи он не уходит, не может переступить через это. И к молодухе не прибивается. То ли сам такой нерешительный оказался, то ли она его не принимает. Играть - играет с ним. И не больше того. И вот слушок прошел: обвенчался Николай с молодухой в какой-то церкви. Не расписанных обвенчали. За деньги-то кого не обвенчают. Допытываться дети стали: как же так отец? Ну, он им - не поминайте лихом, значит, судьба моя такая. Потихонько ружье взял и ушел в луга, к реке. Видели его - долго сидел на бережку, все на воду глядел. И догляделся. С двух стволов заряды в грудь вогнал.Вот ведь как сердце болело. Другой болью превозмог боль эту сердечную.
      
       - И как же теперь? - спросил Михаил.
      
       - Глядеть за ним надо. во все глаза глядеть. Одного ни в коем случае не оставлять. Вержится она ему. Зовет. Убери-ка ружье да ножи свои с глаз долой подальше. На чердак подними. Бес-то - он силен.
      
      
       Утро занялось высокое, весеннее. Прилетели жаворонки. Невидимыми колокольчиками звенели они с неба. Алексей вышел во двор, глубоко вдохнул первовесенний солнечный дух, услышал жаворонков, попытался увидеть их в небе, но сколько не всматривался - не увидел. Пожалел: прилетели, а тут еще снега не тронулись, и как вы теперь?
       Решение то ли готовилось в нем, то ли внезапно пришло: еду к ней. Будь что будет. Последнее слово. Нет так нет. Завтра же уеду в Саратов.
      
       - Батя, Бурчика даешь?
      
       - Далеко собрался?
      
       - Да в Богоявленку. Куда ж еще.
      
       - А чего ж? Поехай. Поговори... - откликнулась на просьбу сына с крыльца мать.
      
       Отец молча вывел Бурчика, поставил в оглобли:
      
       - Запрягай. Да покруче будь. Заметишь интерес к себе - в санки ее и домой. Нет интереса - не гнись. Свет клином не сошелся. Правильно я, мать, говорю?!
      
       - Еще б не правильно. Гнутьсяне надо. Не из тех, чай...
      
       Бурчик знал свое дело. Вскинув голову, радуясь простору и весеннему свету, он выписал дугу по поляне перед домом, вышел на дорогу и все так же играя вздернутой головой, не глядя под ноги, пошел крупной рысью. Алексей не сдерживал его. На дороге проявились лужицы. Из под ног Бурчика летели брызги. А от дома вслед им глядели мать и отец.
      
       Пару часов спустя Алексей уже привязывал Бурчика за столбик крыльца медпункта. Наталья выскочила в белом халате и молча глядела на Алексея. В ее глазах был восторг и вопрос: " Ты не обиделся, ты простил меня?" Алексей увидел бледность в ее лице, утомленность. Привлек ее голову к груди, поцеловал в один, в другой глаза. Заметил, сколько весенней голубизны добавилось в ее глаза, на сердце сделалось тепло и радостно от этого. Наталья же шептала:
      
       - Леша...Ты... Миленький...Прости меня. Прости.
      
       Вошли в дом. И следом явилась баба Маша.
      
       - Приехал, Алеш? Ну и молодец. Мы ждали тебя. Не вру - ждали. Чего ж решать будем?
      
       - Я решил, баб Маша, было время подумать. Отец сказал - в санки ее и домой. Теперь вот что Наталья нам скажет. А, Наталья? Одно твое слово. Ты знаешь, какое. Вот и скажи его.
      
       - Алеша, мне без тебя было плохо.
      
       - Много слов, - становил Алексей, прошу только одно.
      
       - Да... - прошептла Наталья и заплакала.
      
       - У-у, глаза-то на мокром месте. Не обращай внимания, Леша. Это девушки так радуются. Вот и слава богу. А - то уж глядеть-то мне на нее скорбно стало. И как же вы теперь, сынок?
      
       - Как отец велел - в санки и домой.
      
       - Вот это правильно. Это по-нашему. Собирайся, Наталья, нечего парня манежить.
      
       Подойдя к санкам, Наталья сказала:
      
       - Подожди, Алеш.
      
       Подошла к морде коня. Бурчик встретил ее радостным горловым клекотом. Она потянулась к нему, опустила уздечкой его голову, заглянула глубоко в глаза.
      
       - Ну, здравствуй. Какие глаза у тебя бездонные. Но ты не радуешься. Почему?
      
       - Что-то ты все к коню липнешь, Натали? - засмеялся Алексей.
      
       - Не знаю, - ответла Наталья, - нравится он мне.
      
       - Да женщина она, одним словом, баба. Силу любит, - сказала баба Маша. И тихонько Алексею:
      
       - Вот и будь для нее сильным.
      
       - Кони не радуются глазами, - ответил на вопрос Натальи Алексей, - они у них всегда одинаковые. Кони радуются голосом.
      
       - Это у всех у них так?
      
       - У всех. Люди, собаки радуются глазами. А кони нет.
      
       - Жалко.
      
       - А что поделать. Поехали?
      
       - Поехали.
      
       Баба Маша крестила их вслед.
      
       - Это что же, Марья? Далеко это медичку нашу повезли?- спросила соседка из дома напротив.
      
       - Домой повезли. К отцу, к матери. Она же не безродная. У нее родители есть. Вот и поехала. Отпуск, - ответила баба Маша. Постояла. Вздохнула: " Помоги им господи, сделай так, чтобы все сладилось у них. Характерцы-то оба... Ой-ей." Покачала головой и пошла в дом.
      
       А пару недель спустя весна погнала птиц в холодные края.В места, где они размножаются, выращивают потомство. И летели птицы в эту весну густо. То стаями, то клиньями. Днем и ночью с неба раздавался птичий клич: курлыканье журавлей, гоготанье гусей, посвист утиных крыльев.Утром баба Маша вышла на крыльцо, стояла, оглядывая из конца в конец улицу. Послышалось близкие трубные голоса. Сошла с крыльца, подняла лицо, стала искать глазами, кто же так трубит в вышине. И нашла. Над Богоявленкой широкими кругами ходили два лебедя. Круг за кругом. Круг за кругом. Не снижаясь и не поднимаясь вверх. Какой им был интерес в этом кружении? И баба Маша подумала вдруг о Наталье и Алексее.
       - И где они? Что глаз не кажут? Приедут ли когда?
      
      
      
  • Комментарии: 1, последний от 04/04/2012.
  • © Copyright Герасин Виктор Иванович (dargervi@yandex.ru)
  • Обновлено: 11/02/2012. 75k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.