Герасин Виктор Иванович
Первая попытка

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Герасин Виктор Иванович (dargervi@yandex.ru)
  • Обновлено: 04/08/2012. 12k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:

      
      
      
       Я закончил восемь классов в нашей сельской школе. Чтобы учиться дальше, надо было ходить за шесть километров в десятилетнюю школу. Представлял, как по жаре, по дождю, по снегу, по морозу придется ходить туда-сюда по шесть километров, так учиться расхотелось.
      
       В то время много было объявлений в газетах о приеме после восьми классов в профессионально-технические училища в городах.
      
       Вот я и выбрал себе профессию, захотелось стать автомехаником. Машины я очень любил. А что еще надо? Профессию получу и десятилетку заодно закончу.
       Мои родители были в разводе. Оба завели новые семьи. Мама - на Урале. Папа - вовсе где-то на Дальнем востоке. Как уехал по вербовке на рыбу, так и остался там пойманным.
      
       Я же ни на Урале, ни на Дальнем востоке не требовался. Присылали деньжонок, посылки иногда, но к себе не приглашали ни мама, ни папа.
       Так и вырос я с бабушкой, папиной мамой. Она заботливая была, чуть ли не в зубах с детства меня носила.
      
       И вот я засобирался в город.
      
       Бабушке мое решение не понравилось. Она говорила - не по нутру мне затея твоя. Мать улетела, отец улетел, теперь ты вот лыжи навострил от меня.
       Много дней и часов мне пришлось выдерживать наступление бабушки на мою свободу.
       Но я устоял, настоял на своем. Не поддался на ее уговоры, на ее ругань. Плакали вместе: она о своем - я о своем.
      
       И вот ранним июльским утром, еще до восхода солнышка, мы собрались а путь. В райцентр. К рабочему поезду. Бабушка одела меня своими руками. А когда я нащупал у верхней пуговицы рубашки что-то твердое и спросил - что это? - бабушка ответила:
      
       - Крестик зашила. Ты же не носишь на шее, пусть он будет в рубашке твоей.
       Оберег твой. Не вздумай распороть да выбросить. Беду-то не накликивай на себя.
      
       Бабушка покормила меня. Встала перед иконами и меня рядом поставила:
      
       - Давай вместе помолимся, попросим Бога, чтобы не оставлял тебя.
      
       В другой раз я воспротивелся бы такой затее, но в этот раз покорно согласился.
       Мы помолились и пошли на станцию.
      
       Бабушка сама несла мой чемоданчик и ни в какую не отдавала мне, говоря:
      
       - Наносишься еще, устанешь. И куда это вы все летите, бежите из родных гнезд. Иль плохо нам с тобой живется в своем домке-то. Чего ж к незнамым людям бежать. Не приголубят же, не согреют. Как перст один там будешь. А у меня все сердце выболит от думок о тебе.
      
       На станции я и раньше бывал. На ней не останавливались поезда дальнего следовании. Они, не сбавляя хода, проносились мимо наших Вершков. Я с завистью глядел на тех, кто ехал в поездах. За окнами виднелись белые постели. Возле окон сидели загадочные люди. Они ехали из какой-то несказанной дали в несказанную даль. Они мне казались очень счастливыми. И я думал: вырасту вот и буду раэъезжать в скорых поездах по всей нашей стране вдоль и поперек её.
      
       Всходило солнышко. И у меня на душе делалось все светлее. А бабушка, видел я краем глаза, все больше супилась и темнела лицом.
      
       К станции шли люди. Переговаривались. В утренней тишине голоса их были отчетливы, открыты.
      
       - Как приедешь, так иди по адресу, который я тебе дала. Племянница моя Катя не откажет на первое время приютить тебя. Да и поведет куда надо. Не одному же ходить. Заблудишься ведь там.
      
       Это сказано было бабушкой не меньше десятка раз. И еще она повторяла бы сотню раз, но я вел свою линию:
      
       -Видишь, не одни мы с тобой такие. Другие люди тоже вон на станцию идут. Тоже поедут куда-то.Гляди, сколько идут.
      
       - Нужны они мне, глядеть-то на них Пусть едут, если им надо. А ты не ездил бы, сидел бы пока за мной, желторотик такой. Около меня да около земли нашей тебе еще надо было быть да быть.
      
       А когда окреп бы - тогда лети на все четыре стороны. А так что , желторотый еще, как ципленок...
       Я понимал - бабушка от любви ко мне не желает моего ухода. И в то же время обижался:ну почему она меня понять не хочет или не желает понять, не маленький я, воля мне нужна, самостоятельным пора быть.
      
       У железной дороги на шлаковой пыльной платформе, которая пахла паровозной гарью, народу собралось много. Стояли, переговаривались, ждали, когда подадут пригородный поезд.
      
       Поднявшееся солнышко светило в лицо, от него исходило первое утреннее тепло.
       Бабушка все торопливей поучала меня, а я отворачивался от нее, стесняясь людей, которые прислушивались к ее негромкому голосу, поглядывали на меня.
      
       - Слушай меня да не отворачивайся. Замечай, что да как люди делают. Это город. Это не просто. Посметливей будь да пообдумчивей. Мало ли... не дом родной.
      
       Бабушка умолкла, обдумывала, наверное, что еще мне сказать, горестно сжимала губы, покачивала головой, соглашаясь со своими мыслями.
      
       Неподалеку от нас стоял высокий мужчина в темно-синем плаще, в кипенно-белой рубашке с галстуком, в темном берете.Берет особенно оттенял белизну его волос на висках. А глаза были укрыты темными очками.
      
       Взглядывая исподтишка на мужчину, чувствуя в нем какую-то неведомую мне загадочность, я представлял, как там, в городе, вырасту, стану таким же, как этот видный мужчина, так же буду стоять в ожидании поезда, спокойно, сквозь очки, поглядывать на суетящихся людей. Голова кругом шла от представления себя таким же, как этот уверенный в себе мужчина.
      
       Рядом с мужчиной стояла невысокая , и как мне казалось, очень красивая женщина.
       Они не говорили между собой, но чувствовалось, общались по-своему, заведенному только у них укладу. Женщина поднимала руку, придерживала мужчину за локоть, наверное, пожимала, а мужчина слегка поворачивал к ней голову, лицо его трогала еле заметная улыбка, которой он как бы успокаивал женщину.
      
       Состав начали подавать на посадку, медленно продвигая вагоны вдоль платформы. Народ заволновался. Подхватывали вещички, некоторые, кто помоложе, вспрыгивали на подножки, вбегали в вагоны.
      
       И вдруг зычный, отчетливый, непривычный для станционной суеты голос перекрыл людской гвалт, будто ударил в спины тех, кто стремился в вагоны:
      
       - Без моей подписи не расстреливать!
      
       Многие остановились, замерли на месте, оглянулись. Оглянулся и я.
       Тот, седовласый мужчина в темно-синем плаще, которым я недавно любовался, стоял с вытянутой вперед правой рукой, а левой загребал воздух, ловил его скрюченными пальцами. Явно хотел за что-то зацепиться, найти опору, но под руку попадалась только пустота. И он разворачивался назад через левое плечо, заламывался. И вновь, но не так уже членораздельно и не так зычно, хрипел:
      
       - Без моей... подписи... не расстреливать!
      
       Последнее слово - не расстреливать - было выдавлено уже совсем тихо.
       Женщина пыталась удержать его тело, не дать тут же упасть, принимала на плечо всю тяжесть его.
       С мужчины слетела беретка, клином свисли выбеленные , с желтоватыми подпалинами волосы, рассыпались на черные очки.
      
       - Господи, помогите же, - звала женщина людей.
      
       Но люди оторопели, боялись подходить.
      
       Женщина не удержала мужчину, он рухнул на шлаковую пыль, загребая ее руками.
       К ним подбежал мужчина в железнодорожной форме. Он пытался удержать руки упавшего.
       Женщина держала голову.
       А мужчина корчился, дергался в пыли.
      
       Подошли к ним еще двое мужчин. Они не давали больному биться головой о землю. Вставляли ему в рот откуда-то взявшуюся алюминиевую ложку.
      
       Бабушка загородила меня собой.
      
       - Не гляди, не гляди. Не надо тебе видеть такое. Мерещиться станет. Больной он - этот человек.
      
       Рядом с нами стоял мужчина с пустым рукавом серого пиджака, засунутым в карман.
      
       - Кто ж это? - спросила бабушка у мужчины.
      
       - Этот-то? - мужчина пристально, сквозь прищур поглядел на больного, которого уже усаживали на скамейку возле забора, - А это, мать, военный прокурор. Не знавала таких? И не надо тебе знать. Военный прокурор. Мучается. Видно, есть с чего.
      
       - Он иль вправду подписывал, кого расстреливать? - со страхом спросила бабушка.
      
       - Да уж не понарошке,- ответил инвалид, - там, мать, в игры не играли.
      
       - Господи, страсти-то какие, - вздохнула бабушка и перекрестилась.
      
       Мы поднялись в вагон. Бабушка провела меня, определила, где я сяду, какие люди вокруг меня.И сама присела напротив, глядя на меня во все глаза.
       Рядом с нами сел безрукий инвалид.
      
       - А у меня два брата сгинули на войне, - сказала бабушка. - Муж уже дома помер.
       А вдруг мои братья так же вот, по подписи, а?
      
       - Там, мать, все могло быть, - ответил инвалид.- Да не думай ты об этом.
      
       Мне было нехорошо от увиденного, от разговора, хотелось заплакать, убежать куда-либо. Вон оно как в жизни-то. Прежде, чем кого-то расстрелять, кто-то должен подпись поставить. Значит, взять на себя ответственность за смерть. А жить потом как? Страшно. И жалко всех. И того, кого расстреливают, и того, кто расстреливает, и этого вот, красивого мужчину, который подпись ставит - расстрелять. " А если бы я был на его месте? - спрашивал я себя.- Нет-нет! Я не стал бы подписывать это - расстрелять! А если бы был на месте того, кого расстреливают?"
      
       От представления себя на месте того, кого расстреливают, мне сделалось вовсе нехорошо. Я даже простонал тихонечко. И не выдержал. Уткнулся в грудь бабушки лицом, плотно прижался к ней,ощущая ее столь родной мне дух.
      
       - Вот и не ездил бы,- сказала бабушка. - Вон ведь как оно там, в миру-то.
       Рано тебе все это познавать.
      
       - А, не удержишь, - махнул здоровой рукой инвалид, - Пока сами не окунутся.
      
       - То-то и оно - не удержишь. На шаг от себя не отпустила бы.
      
       Поезд задерживался. В окно мне видно было, как женщина в красной фуражке принесла банку воды, лила воду в ладонь, брызгала в лицо военному прокурору, а жена его протирала лицо белым платком. Прокурор пришел в себя, поднял голову и удивленно стал оглядываться вокруг.
      
       Приподнялся со скамейки и опираясь о плечо жены и женщины в красной фуражке, пошел к вагону. В нем теперь не было той завидной стати. Шел он неуверенной расслабленной походкой. Плащ расстегнут, в красноватой шлаковой пыли весь,и брюки тоже в красной пыли, беретка кое-как держалась на голове, из под беретки торчали в разные стороны белые волосы, лицо пожелтело, в углублениях глазниц лежали сизые тени. Его вели к нашему вагону.
       -Ну, все. Посадят его сейчас и поезд тронется. Все. Пошла я,
       - сказала бабушка, пытаясь поймать мое лицо и поцеловать.
       - Бабань, я с тобой, возьми меня, - прошептал я, еле сдерживая слезы.
       Бабушка на мгновение оцепенела, пристально взглянула на меня, подхватила чемодан, вцепилась в мою одежду и увлекла к выходу из вагона.
      
       В тамбуре мы столкнулись с прокурором. Он глянул на меня какими-то пугающе пустыми, вроде бы помертвевшими глазами, в которых я почему-то не увидел зрачков...
      
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Герасин Виктор Иванович (dargervi@yandex.ru)
  • Обновлено: 04/08/2012. 12k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.