Горегляд Анатолий (Goreglyad Anatoly)
Рейс 271 из Парижа задерживается

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Горегляд Анатолий (Goreglyad Anatoly) (glane@bk.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 275k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 6.92*6  Ваша оценка:

    АНАТОЛИЙ ГОРЕГЛЯД

    РЕЙС

    271

    ИЗ П А Р И ЖА

    З А Д Е Р Ж И В А Е Т С Я

    Роман

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    СОДЕРЖАНИЕ

       Глава I Гостиная в голубых тонах
       Глава II "Мерседес" медленно повернул за угол
       Глава III "Колеса, колеса, колеса..."
       Глава IY Хочу ребенка...
       Глава Y "Лесные дали"
       Глава YI Мутный самогон и сырые яйца
       Глава YII Молоко козье, а хлеб - белый
       Глава YIII Не во сне это было, наяву!
       Глава IX Вот и с батюшкой познакомилась
       Глава X Не ведаем, что творим!
       Глава XI А бесноватые иноверцы нас жить учат
       Глава XII ...И стук колес позади...
       Глава XIII Феодосия. Море Черное
       Глава XIY Бухта третья. Геннадий Борисович
       Глава XY Айвазовский, буддизм и "Прощание славянки"
       Глава XYI Пшел вон, козел!
       Глава XYII А вот и практика
       Глава XYIII Все началось... в пятницу
       Глава XIX Отец Виталий Боровой - настоящее чудо!
       Глава XX За всеми в нашей славной стране следят и подсматривают
       Глава XXI Опять... пятница
       Глава XXII Опять Андрея "прокатила"
       Глава XXIII Лэна, моей жене вы не понравитесь
       Глава XXIY Андрей! Андрей? Андрей...
       Глава XXY Надеюсь встретить принца, батюшка
       Глава XXYI Сон это, или не сон?
       Глава XXYII Поцелуй - не повод для замужества
       Глава XXYIII А мужики лукаво улыбались
       Глава XXIX Официанты - итальянцы и свечи на столах
       Глава XXX Через три месяца - поцеловались
       Глава XXXI На брак - благословляю!
       Глава XXXII К красивой жизни надо
       Глава XXXIII Как муж и жена
       Глава XXXIY Реквием... перед бессмертием
       Глава XXXY У нас будет девочка!
       Глава XXXYI Крестины
       Глава XXXYII Вена - Россия - Париж...
       Глава XXXYIII Рейс 271 из Парижа задерживается
       Глава XXXIX ...
       Глава IL Где наши дети?
      
      
      
       Все в мире - и глупость и мудрость, и богатство и нищета, и веселье и горе - все суета сует.
      
       Соломон
      
      
      
      
       "Смирись, немощный ум, умолкни, несмышленая природа, познай, что человек — существо бесконечно непонятное для человека, и вопросы у твоего Владыки о неведомом тебе истинном твоем состоянии. Послушай Бога".
      
      
      
      

    Глава I

    Гостиная в голубых тонах

       Я подошла к огромному зеркалу и начала с интересом рассматривать себя. Девятнадцать лет. Мама говорит, что я совсем ребенок. Ребенок? Короткие светлые волосы и прическа "под мальчика" с пробором слева — моя самая любимая. Сколько себя помню — никогда даже не пыталась изменить ее. Она очень подходит к моему тонкому и узкому лицу. Скул у меня нет. Зато есть длинный узкий нос, большие пухлые губы, маленькие, потно прижатые к голове уши. А еще — большие глаза и выразительные брови. А вот ресницы почему-то получились под цвет волос, и их всегда приходится подкрашивать. Морока!
       Немного отошла от зеркала, чтобы увидеть себя в полный рост. Все в порядке! Такая же тонкая и стройная, как всегда! При росте в сто семьдесят два я весила пятьдесят пять. Узкие плечи, тонкие руки, длинные, всегда ухоженные, пальцы. Узкие бедра, небольшая, второй номер, грудь и длинные ноги, наверное, делали меня похожей на парня. Поэтому частенько, когда я в брюках, разная шантрапа принимает за свою.
       — Эй, парень, закурить не найдется?
       — Пацан, как пройти на Тверскую?
       — Слышь, малый, где тут телки кучкуются?
       Я на эти вопросы не обращаю внимания. Иду своей элегантной широкой походкой дальше. До смышленых доходит, что ошиблись. А один раз чуть не побили. Пришлось оглянуться и улыбнуться. Двое подвыпивших парней сразу стушевались и отстали.
       Вообще улыбка у меня очень обаятельная. И это не моя выдумка. Об этом говорят все, с кем имею дело. Улыбка в папу — обескураживающая, притягивающая, манящая. Зубы — мамины. Немного крупные, но красивые, и пока без пломб. Вообще, мама обо мне очень заботилась и следила за тем, чтобы я постепенно становилась настоящей и современной женщиной. С раннего детства она приучила меня ежедневно стирать свое белье. Когда я стала чуть постарше, научила гладить и делать легкий ремонт своим вещам. С двенадцати лет мама стала показывать, как готовить самую простую пищу. Постепенно я втянулась и теперь могу сама приготовить любое блюдо. Знаю, как делается плов, шашлыки, мясо, рыба, всякие салаты, закуски.
       А еще очень важно, что мама приучила меня к тому, чтобы следить за чистотой тела. Научила всяким женским штучкам. Например, с пятнадцати лет я очень внимательно следила за ногтями на руках и на ногах. Помню, в первый раз, когда зашел об этом разговор, она сказала, что следить за собой я должна прежде всего для самой себя. Чтобы чувствовать себя полноценным и красивым человеком. Чтобы не появлялись разные комплексы и ущербность. Ну, а что до мальчиков — то умный оценит, глупый не поймет. И хорошо. Потому что с глупыми мы дружить не будем. Тогда мы вместе с мамой долго смеялись и рисовали розовые картинки будущей жизни. Глупость! Ничего из тех картинок я не увидела. А мальчики — это, в основном, — мужчины. И умных среди них — очень мало. Так что выбор небольшой. Да и выбирают, как им кажется, чаще они. Возможно, не спорю. Большинство девочек так себя поставили. Но со мной эти фокусы не проходят. Мальчиков выбираю сама. И никогда — наоборот. Конечно, хотелось бы, чтобы их было меньше. Но получается так, что когда знакомишься — он единственный! Умный, красивый, порядочный. Начинаем ходить в театры, рестораны, клубы. Понемногу привыкаем друг к другу. Ну и, конечно, хочется вести себя раскованней, натуральней что ли. Они понимают это по-своему. — Всё! Девица влюбилась! Теперь бери ее голыми руками, за голое тело! Не тут-то было! Дурак ты, мальчик, как все! Ну, катись дальше, ищи голое тело, а ко мне не подходи больше!
       И это тоже от мамы. Она меня так воспитала. Если парень ищет во мне тело, то пусть проходит мимо. Если пытается заглянуть в душу, надо подождать. Посмотреть, что дальше будет. Но такие — большая редкость.
       — Итак, Ленка, красное в обтяжку платье, на двух тоненьких бретельках и сантиметров на двадцать выше угловатых — мальчишеских коленок — тебе очень идет! Да, что идет! Я в нем просто неотразима! Очень элегантно смотрятся мои небольшие бедра и грудь! Я специально не одеваю лифчик. Зачем? Я молода и красива. И это надо подчеркивать, а не скрывать. Хорошо, мама не слышит. А то бы досталось — не скрывать!
       А эти черные, из двух полосочек кожаные сандалии открывают ухоженную детскую розовую ножку. Мне самой ее хочется целовать! А каково мальчикам? Ох не говорите! — Так, губы красить не буду, щеки — тоже. Ресницы уже накрашены. Вперед!
       Я развернулась на сто восемьдесят градусов и оказалась перед высоченной красивой дверью. Подумалось, что никогда ее не открою. Но только положила руку на желто-матовую ручку, дверь распахнулась. Сердечко мое, признаюсь, слегка екнуло. Не часто попадаешь в такую красоту. Это была гостиная в голубы тонах. Слева в углу горел камин. Перед ним — шкура: то ли медведя, то ли еще какого-то зверя.
       Справа — вдоль стены стояли диваны, обтянутые голубы шелком. Перед ними — небольшие столики. На них — голубые скатерки, фрукты, вино. Слева, почти у двери — небольшой сервировочный стол. Рядом — музыкальный центр. В середине комнаты — большой круглый стол. Прямо передо мной на противоположной стороне стола сидел принц. Ну, конечно, не принц, а Андрей Калмыков. Сын Председателя Правления Первого инвестиционного торгового банка. Сегодня он был особенно хорош. Безупречно белая рубашка с зеленым отливом, серый пиджак, однотонный бордовый галстук и такой же платок в левом нагрудном кармане. У него были черные, как смоль, волосы и сам он чем-то походил на Николая Сличенко в молодости. Однажды я была у них в семье и видела альбом с фотографиями. Так вот, Андрей — вылитый Сличенко в молодости.
       — Здрасьте, девушка, — приветливо кивнул Калмыков и предложил мне садиться напротив. Там, где стояли уже готовые приборы.
       — А почему ты, крошка, задержалась? Ну, что ему сказать? Что такие вопросы не задают девушкам? Я посмотрела наверх. Потолок был, как и стены, — затянут голубой красивой тканью. Причем, так, что ткань конусом поднималась вверх и сходилась у основания люстры.
       — Послушай, Андрей, а кто вам украшал это сказочное гнездышко?
       — Не знаю, — пожал плечами Калмыков. — Наверное, кто-то из знакомых моих родителей. С улицы мастеров мы не приглашаем. Он улыбнулся своей ослепительной улыбкой. А мне стало немного грустно. Умные люди не сорят такой дешевкой. Что, неужели и этот, как все?
       От грустных размышлений отвлекла девушка—горничная. Она налила в мой бокал вина, вернулась к сервировочному столику и принесла немного салата.
       — Леночка, давай выпьем за твою красоту и нежность. — Андрей поднял бокал. Мне стало смешно и еще больше грустно.
       — Насчет красоты — принимаю. — Я немного задумалась, но быстро собралась и продолжала. — А вот что касается нежности, хотелось бы поинтересоваться, что ты знаешь о ней.
       — Я ничего не знаю о твоей нежности, но уверен, что у такой обаятельной девушки должно быть ее — море!
       — А что ты больше любишь, Андрей, море или нежность? — Мне захотелось подурачиться с этим самовлюбленным павлином. Наверное, он решил, что фамилия его папы и голубая гостиная открывают сердца любим девушкам. К счастью, или не к несчастью, я себя к любым не относила. А голубым цветом меня можно только напугать, но не расположить. Однажды я встречалась с ярким представителем этой расцветки. Б-р-р-р. Мурашки по сей день по телу бегают. Мразь, слизняк...
       — Леночка, я люблю нежное море и море нежности. Все зависит от времени года. Ну, вот. И этот решил блеснуть красноречием! Давай, мальчик, старайся! Я подняла бокал.
       — Тогда, Андрей, мы выпьем за нежное море в августе и красоту отношений в январе.
       — Согласен. Юноша звонко рассмеялся, не спеша выпил вино и принялся за салат. Именно в этот момент по комнате разлилась ласковая мелодия спокойного блюза. Это уже приятней. Голубая гостиная, белое французское вино, ананасовый салат, тихая спокойная музыка и на почтительном расстоянии — Андрей. Ужин начинается недурно, подумалось мне в ту минуту. Посмотрим, что тридцатилетний архитектор, отпрыск могучего папы-банкира приготовил еще. Архитектор, кажется, профессия творческая. Ну, не может молодой человек с такой профессией обойтись традиционным набором банальных мелочей. Не может!
       На горячее подали рябчиков. Есть их было неудобно. Я поковыряла вилкой голые косточки и отставила тарелку в сторону. Сергей между тем просвещал меня по поводу того, что такое стиль "модерн" в архитектуре. Еще он рассказал об особняке Берии на Садово-Кудринской. Поведал о шутнике Сталине, который своей рукой нарисовал шпиль на здании МИДа, на Смоленской площади.
       После рябчиков и прогулок по переулкам Москвы принесли сладкое. Вот уж где я разошлась! Съела два громадных пирожных и выпила целую чашку чая. Такого за собой не помню. До чего голод доводит! Так я перестану следить за собой! Еще пару встреч с Андреем, и прощай моя фигура. Ужас!
       Потом мы перебрались на один из голубых диванчиков. Там Андрюша продолжал спаивать меня французским вином и одновременно показывал английский журнал современной архитектуры.
       Когда дальше смотреть эту муть было просто неприлично, мальчик решил меня пригласить подвигаться. — Эх, так было тепло и уютно потягивать вино, слушать разную глупость, а думать о своем, о девичьем... Пришлось вставать и делать вид, что танцую. С ритмикой, похоже, у Андрея были проблемы. Он никак не мог попасть в такт. Уж чего проще, казалось бы, попасть в такт блюза. — Нет, не получается! Тогда он попытался смазать этот момент. Потянул меня на себя и даже хотел поцеловать. Нахал! Встречаемся всего-то в третий раз и уже — на тебе, целоваться лезет. Ну, дела!
       Так, на вытянутых руках, качаясь на одном месте, мы делали вид, что танцуем. Однако не могла же я его водить, хотя, хотелось. Уж как-то скучно все получалось. Он, наверное, думал, что неотразим и строил мне свои красивые глаза. Я делала вид, что смущаюсь, и опускала лицо вниз.
       Минут тридцать потолкавшись, мы вернулись к нашим диванам. Там уже — мороженое, кофе, конфеты. Ели не спеша, смакуя и разговаривая о моем институте. А что, институт как институт. Нет, не точно. Академия — финансовая! Учат нас там разной ерунде и тому, как не нужно работать. Умные и опытные финансисты говорят, что если вся система в стране будет работать, как учат в институтах, то она быстро рухнет. Но при этом экзамены принимают и оценки ставят за знание того, как работать не следует. Муть какая-то!
       Андрюша меж тем время зря не терял. Он доел свое мороженое и подвинулся ко мне совсем близко. Потом он выбрал момент и обхватил меня за плечи, сильно потянул на себя, начал целовать. Признаться, немного растерялась. Не ожидала такой прыти и наглости. А главное, повода не давала. И вот я уже под ним. А он целует в губы и норовит обнажить грудь. Борюсь, что есть сил. Но когда он опустил руку на живот и ниже, стало не на шутку страшно. Кричать? Не совсем удобно. Меня охватила паника. Я собрала все силы и влепила этому рафинированному бабнику пощечину. Глаза его округлились и вот-вот готовы были выкатиться из орбит. Недолго думая, мерзавец ответил мне тем же. Здесь я подпрыгнула и... открыла глаза.
       Валера был весь потный, он насиловал меня в бессознательном состоянии. Он всегда выбирает такие моменты, когда я забываюсь крепким сном и не могу ему помешать. Когда увидел, что я открыла глаза, стал двигаться быстрее, одной рукой обхватил меня за попу, второй ласкал грудь. Кажется, когда я просыпаюсь, его это еще больше возбуждает. Так было и сегодня. Он немного подергался и безмятежно притих. Ну, все! Значит на сегодня медицинские фокусы закончены. Я с трудом выбралась из-под него и слегка потягиваясь, отправилась в ванную.
       Из зеркала на меня смотрела тетка тридцати пяти лет. Темные круги вокруг глаз. Слипшиеся волосы, размазанная по лицу краска от ресниц. Кошмар! Я встала под душ и минут пятнадцать приходила в себя.
       Когда, когда весь этот ужас закончится? Так ведь нельзя жить! Я посмотрела на приборы, выставленные перед зеркалом. Это был мужской набор. Бритвы не оказалось. Не опасной, не безопасной. Боится, оставлять! Боится, а творит!
       Полгода назад, когда мама поняла, что у меня не все в порядке с психикой, нашла мне этого врача. А ей его посоветовали на работе. А работает она в Управе нашего района. Ну и, конечно, там всех знают. Валерий Иванович, светило, доцент второго меда, не один десяток больных на ноги поставил! Познакомились. Дядька, как дядька. Сорок пять лет. Поговорил со мной полчасика тет-а-тет и сказал маме, что берется меня вылечить. Никаких денег пока не надо! Вот когда вылечим малышку, тогда, пожалуйста! Впечатляет! Доцент, денег сразу не берет. К ребенку обращается — малышка! Ну, что еще надо? — Поехали!
       Иваныч раскусил меня в первый же раз. Пришлось признаться, что на иглу я подсела в "Боткинской" больнице после аппендицита. Что-то там не ладилось, не так срасталось. Короче, вместо одной, мне сделали три операции. Боли были ужасные, и я платила сестрам деньги за то, что делали обезболивающие уколы без назначения врачей. Понравилось. Когда выписывалась, прикупила с десяток ампул с собой, на всякий случай. Ну и началось! Как только что не так, к примеру, в институте — укольчик! И поехали! А когда кончились ампулы — началась ломка. Маме сказать ничего не могу. Пришлось занимать деньги. Потом стала что-то продавать, отдавать долги. Короче, началась карусель. И здесь — все к одному! Когда ломка — тогда и головные боли, и бессонница, и депрессия. Все, как говорится, — в одном флаконе. А вернее — в одной ампуле. Только уколюсь — человек! И сон, и дела, и в институте — везде порядок.
       Конечно, цену себе, как женщина, я знала. По улице просто пройти — проблема. Обязательно какой-нибудь хам глупость ляпнет. А еще хуже, татуированная рука кавказца за попу ущипнет. Ну, что делать? Кричать? Кому? Кто защитит? Милиция? Ха — насмешили! Сограждане? — Да они от этой татуировки бежать будут, как ошпаренные.
       Короче, от мальчиков отбоя нет. Но, поди-ж ты, засел в моей юной и несмышленой голове этот чванливый старик-доктор, который делает вид, что меня лечит!
       — Иду, иду, Валера, не кричи.
       Я смыла с себя остатки мыла, промокнулась мягким и душистым полотенцем, набросила халат и вышла из ванной.
      

    Глава II

    "Мерседес" медленно повернул за угол

       Валерий Иванович — благодетель, великий доктор, гнусный бабник и единственный мужчина — лежал в том же положении, в котором я его оставила. Правда, немного прикрыл свое все еще красивое тело одеялом.
       — Леночка, ну что ты так долго? — Чуть обиженно прошептал доктор.
       — А ты что, милый, не можешь без меня уже и десять минут потерпеть? Так кто от кого зависит? Я присела на кровать, провела рукой по его седеющей шевелюре.
       — Валера, вот уже полгода ты меня лечишь. Когда будут результаты? — Я смотрела ему прямо в глаза, а он отводил их в сторону.
       — Нет, милый, смотри на меня и не пытайся юлить. У меня есть шанс вырываться из этого капкана?
       — Леночка, если бы не было такого шанса, я бы никогда не взялся тебя лечить. Доктор повернулся на бок и зачем-то стал рассматривать мои ноги.
       — Вспомни сама, когда мы начали лечение, ты принимала за раз три таблетки самых сильных "колес". Я предупредил тебя, что разом покончить с этой заразой невозможно. Поэтому я постоянно сокращаю дозу и смотрю на реакцию организма. Здесь нельзя переусердствовать.
       — Да, милый, я понимаю. И хотела бы верить, что все именно так. Я еще раз провела ладонью по его немолодому лицу. В ту минуту я очень ясно поняла, что Валера устроился совсем недурно. От моей мамы он получит деньги за то, что лечил меня. А от меня — все, что хочет. Здесь, пожалуй, я виновата сама. После второй или третьей беседы я поняла, что дядя начинает мне нравиться. Потом он повел меня в Большой театр, в ресторан. Опять беседы, беседы. Началось лечение. Недели через три с ужасом пришла к тому, что без него уже просто не могу. Стала думать о нем и на лекциях, и ночью, и днем. Он, понятно, это почувствовал и взял, что называется "голыми руками". И этот дядя, не напрягаясь, сделал из меня женщину. Ну, мечтала я, или моя мама о таком повороте? Кошмар! Пришла лечить к нему одно, а получила еще две опасных и не менее серьезные болезни. Во-первых, всерьез влюбилась. А второе, стала женщиной. И это, мне кажется, тоже болезнь. Ну, не болезнь, а зависимость, что ли. Когда не знаешь, что это такое, тогда все нормально. Когда вкусил запретный плод, считай — подсел еще на одну иглу. И теперь, в результате, у меня вместо одной, получилось три зависимости. В глубине души я чувствую — ни одна из них мне не на пользу. Рвать надо со всеми, но как?
       — Леночка, мне кажется, ты меня не слушаешь. — Валера тряс мою руку и что-то говорил.
       — Хорошо, милый, через пару минут кофе будет готов. Жду тебя на кухне. — Я медленно встала, выпрямила спину и не спеша вышла из комнаты.
       Эта однокомнатная семнадцатиметровая квартира осталась доктору от родителей. Здесь он ведет прием пациентов и пациенток. А проживает с семьей в другом районе Москвы. Его жена — на два года моложе. А еще есть двое мальчиков. Одному из них четырнадцать, другому — двадцать два. Ребят он безумно любит и, похоже, очень балует. И это здорово! Разве можно ставить в вину мужчине, что он любит своих детей? Нельзя! А что не любит свою жену? Не знаю. Я пока в этих тонкостях плохо разбираюсь. Вот кофе приготовить — пожалуйста!
       Валера появился через десять минут. Теперь это был настоящий доктор. В галстуке, в очках, лощеный и причесанный.
       — Доктор, ваш ужин готов. — Я нежно поцеловала его в подбородок, усадила за стол, подала ужин и убежала опять в ванну. У нас уже начали появляться привычки. Когда Валера ужинает, я собираюсь. Потому что сразу после ужина он спешит домой и по пути завозит меня.
       Сегодня я не подвела и была готова за две минуты до того, как он закончил трапезу. Посуду и все остальное оставляем, как есть. Утром придет его помощника и не спеша со всем разберется. Через три минуты мы сидели в его стареньком "мердседесе" и Валера включил негромко музыку. Похоже, он притомился. А я, кажется, могу крутиться еще трое суток без перерыва. Что делать, молодость!
       — Валерочка, а мы пойдем еще с тобой в театр?
       — А тебе хочется? — Доктор смотрел на дорогу и не поворачивал головы.
       — Конечно, милый. Ты такой красивый и солидный. На нас все смотрят и не могут понять, кто я тебе — дочь, или любовница. Валера звонко рассмеялся и даже немного притормозил.
       — Так тебе, что хочется, ребенок? Пойти в театр, или пойти в театр со мной?
       — Ой, Валерочка, мне хочется с тобой все время куда-нибудь идти и идти...
       — Это другое дело. Тогда пойдем на выставку или на концерт. Театры я не очень люблю.
       —Здорово! — Я захлопала в ладоши, хотела подпрыгнуть, но вовремя вспомнила, что сижу в машине.
       А вот и "Сокол". Чуть дальше — Ленинградский рынок. Переулок, поворот, поворот, еще поворот. Ну вот, приехали! Это мой дом. Невзрачная кирпичная пятиэтажка. У дома мы не целуемся. Так договорились сразу...
       — Леночка, не нарушай, умоляю тебя, норму. На ночь принимай только полтаблетки.
       — Все помню, милый. Я провела пальцем по его влажным губам и быстро выскочила из машины. "Мерседес" медленно повернул за угол. И все! Нет его! Нет ни "Мерседеса", ни Валеры, ни его постели, ни ванной. Нет ничего. Есть обида, слезы и жуткая горечь от того, что все так нескладно получается. Минут пятьдесят я бродила около своего дома и плакала. Мне было очень жаль себя. А еще больше — маму. Бедная, она очень переживает. А ведь еще не знает, что лечить меня надо уже от трех болезней. Что с ней будет, когда узнает? Она с таким трудом переживает одно мое недомогание.
       На свой, третий этаж поднялась только тогда, когда совсем успокоилась и насухо вытерла слезы.
      

    Глава III

    "Колеса, колеса, колеса..."

       Родители сидели на кухне и допивали вечерний чай. Негромко работал телевизор, неярко светил торшер. Было уютно и спокойно. Я быстро переоделась, обулась в домашние тапочки, сполоснула руки и бегом на кухню. Здесь суета и негатив куда-то испарились. Ну, такая вот доброжелательная и спокойная обстановка в доме. Мама уже наливала чай, папа готовил бутерброд с колбасой. Они смотрели на меня добрыми, влюбленными глазами и не задавали вопросов.
       — Дочурка, пей чай, а я тебе расскажу, что интересного в мире. Мы только что с папой посмотрели новости.
       — Вот, вот и не забудь съесть этот бутерброд. Папа подвинул ко мне тарелку.
       — Папочка, я недавно ужинала.
       — И что, теперь уже не можешь с родителями проглотить кусочек хлебца с колбасой? — Отец строго посмотрел на меня. Я поджала губы и принялась есть. Мама негромко рассказывала о каких-то ужасах в Израиле. О том, что у нас упал очередной самолет. Погибли все пассажиры. Я слушала, но не слышала. Мне было очень хорошо и уютно с ними.
       Потом, когда информация закончилась и бутерброд был съеден, мама только спросила, когда меня будить.
       — Иду к первой паре, — небрежно бросила я.
       Здесь мама засуетилась и почти силой вытолкнула меня из-за стола. Время позднее, а я еще не принимала душ, не стирала белье, не гладила и вообще не готовилась к завтрашнему дню. Пришлось подчиниться.
       Через час я лежала под своим мягким любимым одеялом, приняв целую таблетку наркоты. Ну, не могла я рисковать и принимать полтаблетки, как настаивал доктор. Не засну и не высплюсь. Наутро буду злая, нервная, не хочу! Приняла целую, обманула его и себя. А еще маму и отца. Они, наверняка, надеются, что все идет своим чередом к исцелению. Заснула сразу. Утром разбудила мама, и я с тяжелой головой отправилась в ванную.
       На лекцию пришла одной из первых. Уселась в третьем ряду. Через пару минут справа уселся Леня Вепрев, слева — Светка Коновалова. Ну, все! Забыть про лекцию. Эти не дадут послушать. Будут приставать и отвлекать. Невезуха! — Делай выводы, девочка, — говорила я сама себе. Приходить надо за тридцать секунд до звонка. Когда все уселись и место можно выбрать самой. — Не хватило мне еще из-за этих лоботрясов сбавить темп учебы. Никогда! Нет у меня времени на пересдачи, на исправление троек, на всякие другие глупости. — Я пришла сюда учиться, а не трепаться о вчерашнем американском боевике, что шел по "ящику". Я эту муру вообще не смотрю.
       Через два месяца началась весенняя сессия. Зимнюю я сдала на "отлично". Две тройки умудрилась получить только после первого семестра на первом курсе. Потом о них вспоминала с улыбкой. На втором курсе у меня не было даже четверок. Но по-прежнему училась на платном отделении. Родители каждое полугодие платили за меня какие-то огромные суммы. Обидно. А куча блатных бездельников учились на бюджете, пропускали лекции, занятия, пили, гуляли и получали стипендии. И ничего сделать нельзя! Я к этому привыкла. Не роптала, не рыпалась. Мама мне все время напоминала, что сейчас не то время, когда нужно и можно права качать. Сегодня надо жить тихо, с пользой для себя. А что до института, то папа считает платные отделения — оптимальным вариантом. Когда получу диплом — работать пойду, куда захочу, или куда родители устроят. Правда, мне кажется, что сегодня уже обязательного распределения и у бюджетников нет. Но родителям не говорю. Пусть тешатся своими заблуждениями. Хватит им хлопот со мной по другим причинам.
       После занятий у выхода из института поджидал Толик. Вот уже, наверное, год, как этот симпатичный и интеллигентный мальчик с четвертого курса очень робко и ненавязчиво ухаживает за мной.
       — Леночка, вы сегодня такая нарядная! — Толик почти силой выхватил у меня из рук сумку с тетрадями, и мы, весело болтая, вышли на улицу. Ранняя весна только-только начала изредка баловать нас робким солнцем и сосульками. В небольшом скверике, что рядом с институтом, вовсю гуляли студенты. Ребята и девчонки кучковались у скамеек, пили пиво, курили. А в переходе с другой стороны улицы пили пиво студенты МАДИ, горлопанили и матерились. Это были мои сверстники, но смотреть на них было неприятно. Вполне взрослые ребята, могут уже что-то делать, зарабатывать деньги, томятся бездельем, дуркуют.
       Мы как из газовой камеры выскочили на улицу и оказались под огромным козырьком торгового центра. Толик сегодня проявлял чудеса активности. Он взял меня за руку и потянул ко входу в магазин.
       — Леночка, пойдемте перекусим в "Му-му". Этот французский недорогой ресторанчик, типа столовой, считался у нас вполне приличным заведением. Я сразу согласилась, тем более, что меня начинало крутить и нужно было срочно принять "колеса". По эскалатору мы поднялись на второй этаж, набрали еды и уселись в укромном уголочке — в дальнем углу темного стилизованного под старину зала. Толик сразу ушел мыть руки, а я собралась достать таблетки. На обычном месте в маленьком отделении сумки их не оказалось. Значит, закатились куда-то. Начала искать. Перерыла всю сумку. Нет! Неужели случайно оставила их дома? Я откинулась на спинку кресла и почувствовала, как пот выступил на лбу. Что делать? Толик не должен этого видеть. Я промокнула лоб платком, затем выпила холодный компот. Немного полегчало.
       Появился Толик. Ну вот, теперь я отлучусь ненадолго. В туалете меня начало трясти. Я прижалась щекой к холодному кафелю. Чуть-чуть полегчало. Наверное, холод помогает. Открыла кран и начала умываться холодной водой. Плевать на глаза, на прическу... Мне очень плохо! Ну, кто-нибудь, помогите. Не помню, как вышла в зал. Вид, наверное, был у меня ужасный. Толик схватил меня за руку и усадил на стул. Здесь же вызвали местного доктора. Она сделала мне какой-то укол, и вот тогда мне стало по-настоящему плохо. Казалось, что земля уходит из-под ног. В глазах потемнело, и я потеряла сознание.
       Первым, кого увидела, когда открыла глаза, — был Валера. Ну, мой Валерий Иванович. Хватило сил улыбнуться ему и опять провалилась в какую-то темную яму. Сколько спала, не знаю. Когда проснулась — рядом была мама. Она сидела на стуле и гладила меня по голове.
       — Мамочка, что со мной было? Голос у меня был тихий, едва слышный. Мама смахнула слезу, провела зачем-то рукой по моей щеке.
       — Доченька, я думала, что ты уже не поднимешься. Мне стало жутко. Но выразить свои чувства я была не в состоянии. Валера, оказывается, совсем недавно ушел. Он просидел со мной всю ночь. Перед тем, как уйти сделал укол и сказал, что кризис миновал. Потом мама тихонько, почти шепотом начала рассказывать мне, что произошло.
       Когда мне стало совсем плохо, после укола в "Му-му", Толик догадался позвонить маме. Она сразу же позвонила Валерию Ивановичу. Оба, почти одновременно, где-то через полчаса были у метро "Аэропорт". "Му-му" нашли быстро. Я лежала на стульях. Голову на коленях держал Толик. Он и рассказал, что меня сначала рвало, потом колотило, после этого бросало в жар... Бедный, он все это видел и терпел. Наверное, он уже никогда не будет меня ждать после института, провожать домой или приглашать куда-то. Зачем я ему такая нужна? Мне стало очень жалко себя, и я заплакала.
       Мама встрепенулась, начала говорить, что мне ничего уже не грозит. Валерий Иванович сказал, что дело идет на поправку. А такие случаи — явление вполне нормальное. Организм перестраивается в обычное состояние. Происходит как бы ломка. Бедный Валера. Он не знает, что я продолжаю глотать почти столько же "колес", сколько и глотала. При нем, когда он рядом, я выпиваю то, что он дает. Потом добавляю и добавляю. Так и держусь. А он думает, что я уже вплотную подошла к финишу. — Нет, милый, конец в этой грустной истории даже не просматривается. Я сделала вид, что засыпаю и попросила маму заняться своими делами. И она, и отец, наверное, извелись. Они судят себя за то, что не усмотрели за мной. Но причем здесь они? Никто не виноват. Ну, так случилось. Молодая, красивая девушка в расцвете сил вдруг серьезно заболела. Ну, скажите, разве не бывает такого? Бывает. Вот и случилось это со мной. Укол начал действовать. Стало легко и весело. И вообще, все это ерунда. Сегодня отлежусь, завтра пойду в институт. Там подруги и Толик. Послезавтра еду к Валерию Ивановичу. Чем не жизнь? Кры - са - та! Я начала отключаться и проваливаться во что-то теплое и мягкое. Все хорошо, все в порядке...
      

    Глава IY

    Хочу ребенка

       Что-то, наверное, щелкнуло в сознании моего любимого Валерика, и сегодня он решил меня удивить. Получилось. Когда села в машину, как всегда холодно поцеловал в щеку. А потом незаметно достал с заднего сиденья букет красивых роз. Чудо! Красота! Я положила цветы на колени и жадно впилась в его противные и родные губы. Мне показалось, что он задрожал. Наверное, просто показалось. В тот момент мне было абсолютно наплевать — увидит меня кто-нибудь из института, или нет. Валера первый раз подарил мне цветы! И так много! Когда машина тронулась, показалось, что у перехода стоит Толик. Нет, наверное, показалось. Хотя, какое это имеет значение? Я была так счастлива, что не хотелось ни о чем думать.
       Мы очень быстро доехали. Пробок на дороге в этот раз почти не было. Валера припарковал машину, и мы бегом поднялись на третий этаж. Сегодня здесь все было чисто прибрано и аккуратно расставлено. Помощница доктора трудилась вчера целый день. Трудилась для того, чтобы мы сегодня все разбросали и разметали по углам. Ну и что? Она получает зарплату. А мы способствуем этому, как можем.
       В тот день мы долго и сладко целовались в прихожей. Потом Валера заставил меня снять плащ и отправил в ванную. После ванны, когда я вышла распаренная в своем белоснежном длинном халате, он положил меня на тахту и очень аккуратно поставил капельницу. — Все! Теперь буду лежать минут сорок, пока все двести граммов раствора прокапают в вену. Это называется очищение организма. Я в этом ничего не понимаю, но, наверное, так положено. Капельницу он мне ставил через раз. На душе было спокойно. В квартире — полумрак, шторы наполовину прикрыты. Слабый монотонный шум доносился с Дмитровского шоссе. Эта жуткая трасса всегда была забита машинами. Но окна квартиры смотрели в противоположную сторону, поэтому шум был не очень сильный.
       Пока Валера принимал душ, немного вздремнула. Проснулась от того, что почувствовала его рядом. Он слушал пульс на моей свободной руке и смотрел на часы. Потом кормил меня апельсинами и что-то рассказывал про своих мальчиков. Не знаю, что на меня нашло, только вдруг мне захотелось ему сказать о своих сложностях. Взяла его за руку. Он замолчал и вопросительно поднял глаза.
       — Что-нибудь случилось, малыш?
       — Угу, случилось.
       — Что? — Насторожился Иваныч и удобней уселся на стуле. Халат у него был почти распахнут и густая поросль рельефной груди немного возбуждала.
       — Валерочка, у меня задержка.
       — Сколько? — Спокойно спросил доктор.
       — Три недели. — Я опустила глаза. Мне было стыдно говорить на эту тему. Валера вскочил с дивана и начал быстро ходить по комнате.
       — Почему ты молчала? — Теперь он говорил громко, очень громко.
       — Я подумала — ничего страшного. — Я говорила тихо, почти шептала.
       — А что ты теперь думаешь? — Он говорил зло и, кажется, с издевкой. Меня это немного огорчило, я решила немного завести его.
       — Теперь я думаю, что буду рожать. Валера резко остановился, посмотрел на меня широко открытыми глазами и медленно опустился на тахту.
       — Ты о чем говоришь, малыш?
       — О твоем ребенке, милый. — Меня, похоже, понесло.
       — А ты согласовала этот вопрос со мной?
       — Зачем? — Я грустно улыбнулась и продолжала. — Валерик, я тебя просто люблю и хочу от тебя ребенка.
       — А я не хочу, — почти прокричал доктор.
       — От тебя уже ничего не зависит, милый. — Я провела пальцем по его голой руке. Он отдернул руку и опять заговорил.
       — Ты моя дорогая, думаешь только о себе. На меня, на родителей, на всех тебе наплевать. "Хочу ребенка!", — передразнил он меня. А кто его будет содержать и воспитывать? Посмотри по сторонам. Время жуткое! Сейчас только безумные рожают. У страны нет ни настоящего, ни будущего.
       — Валерик, во-первых, я люблю тебя. Во-вторых, лекарство кончается. Вынимай эту противную иглу из вены.
       Доктор аккуратно освободил руку, положил на ранку ватку со спиртом и попросил прижать ее пальцем. Пока он разбирал немудреный прибор, говорил:
       — Леночка, я просто физически не потяну еще одного ребенка. Ну, пойми ты это.
       — И какие в этой связи предложения? — тихо, еле слышно прошептала я.
       — Предложение одно. Делать аборт. Мне кажется, я подсознательно ждала этого страшного слова. И вот, случилось. Он произнес его.
       — Я обо всем договорюсь в самой хорошей клинике, проплачу. Тебе надо найти только полдня. Сделают безболезненно и очень аккуратно. — Теперь он говорил нормально, как бы уговаривая.
       — Валерик, а ты всерьез не хочешь от меня иметь ребенка?
       — Хочу, Леночка, хочу! Но годы, милая, годы! Я должен думать о том, что будет через десять, двадцать лет. Кто ему будет помогать вступать в эту жуткую жизнь? А кроме того, — он немного запнулся, но быстро спохватился и продолжал. — Кроме того, твое нынешнее здоровье не блестяще. Могут быть осложнения. Так что, давай закроем этот вопрос. На той неделе я все организую. — Он протянул мне таблетку и стакан с водой. Так мы всегда делали. После капельницы — снотворное, и я засыпаю. Я проглотила таблетки и отвернулась к стене. Разговаривать с ним мне больше не хотелось. В эту минуту я его ненавидела. Кажется, он все понял и не подходил ко мне. Через десять минут я заснула.
       Когда проснулась, на улице было уже темно. На кухне, на столе нашла записку. Валера сообщал, что сегодня у него родительское собрание в школе. А еще просил есть все, что найду в холодильнике. Напомнил, как всегда о том, чтобы не нарушала домашнюю дозу и "колес". Главное — в конце. Он предлагал мне всерьез подготовиться к следующей неделе. Оказывается, пока я спала, он уже позвонил институтскому приятелю и договорился на среду. — Дурак. Он так ничего и не понял. Никаких задержек у меня нет. Просто я решила проверить его. — Убедилась? — Получила? Я медленно поплелась в ванную. Из зеркала на меня опять смотрела тридцатипятилетняя тетка. С темными кругами вокруг глаз, с морщинами на лбу, с потухшим взором. Только прическа оставалась моей — светлой и короткой. И это меня почему-то рассмешило. — Ну и что? Что с того, что он меня не любит? Теперь вешаться? — Нет, друг, извини. — Я, конечно, тебя люблю, но не настолько, чтобы лишать себя жизни. Во-первых, это страшный грех. Во-вторых, еще ничего в жизни полезного и толкового я не сделала.
       Настроение как-то само собой исправилось. Кажется, я даже стала что-то напевать. Быстро оделась, собралась и выскочила из этой гнусной и темной мышеловки. Свежий ветер взбодрил. Почти бегом я примчалась на остановку и вскочила в последнюю дверь троллейбуса. Зазвонил мобильник. Конечно, мама. — Все в порядке! Буду через сорок минут дома. Целую, пока.
      

    Глава Y

    "Лесные дали"

       Калмыков, как всегда, появился неожиданно и красиво. Он стоял у серебристого "Мерседеса" слегка опираясь рукой на открытую дверь. Не заметить его было невозможно. Хорошо, что на этот раз я выходила одна из института. У Толика была еще "пара", и я не стала его ждать. День был солнечный, по-настоящему весенний. Настроение — праздничное, приподнятое. Сегодня получила "отлично" по французскому, благодарность за доклад на семинаре по экономическим кризисам. Хотелось петь и танцевать. И, пожалуйста! Калмыков — тут как тут. Не спеша, рисуя красивую походку, подошла к сверкающей на солнце машине.
       — Андрей, ты кого-то поджидаешь, или просто греешься на солнце? — Я сделала вид, что собираюсь пройти мимо. Калмыков поймал меня за руку и потянул к себе.
       — Леночка, кого, кроме тебя, здесь можно ждать? Ты такая стройная, красивая и задаешь такие странные вопросы.
       — Ладно, Калмыков, вижу тебя насквозь. Конечно, уже пронюхал, что здесь учится дочь Президента, вот, наверное, и рассчитываешь ей попасть на глаза. Я освободила руку и прошептала. — Только имей в виду, Калмыков, что ее встречает милиция и фээсбэшники. Вон, посмотри туда. Все эти люди обеспечивают безопасность дочери главы государства. Тебе не дадут даже приблизиться к ней.
       — Леночка, что ты несешь? Какая дочь, какая охрана? Мне никто не нужен, кроме тебя. — Калмыков подхватил меня под руку, подвел к передней правой двери, распахнул ее и усадил на светло-бежевое кожаное сиденье. Потом он уселся сам, включил музыку, и машина тронулась. Краем глаза я, конечно, смотрела на него. Новый однотонный желтый галстук, белоснежная сорочка и костюм болотного цвета с оливковым отливом. Класс! Как всегда аккуратно зачесанные назад черные волосы, чистое лицо, выразительные глаза и пухлые губы. — Такими мальчиками не бросаются, — подумала я про себя и улыбнулась. Вспомнила сон, голубую гостиную, голубой диван...
       — Андрей, а собственно говоря, куда мы едем? Я никуда не собиралась, у меня свои планы и вдруг — на тебе! Поехали!
       — Леночка, не капризничай. Неожиданно получилось, что у меня сегодня куча свободного времени. И я решил сделать тебе сюрприз. Давай, съездим куда-нибудь за город, поедим в ресторанчике, посмотрим на природу. Только и всего. После этого привезу тебя домой. Нельзя же все время учиться. Когда-то надо и отдыхать. Звонить тебе бесполезно. Ты всегда куда-то спешишь. Поэтому решил рискнуть, приехал без звонка.
       — А если бы я уже ушла? — Я не смогла сдержать улыбку и посмотрела на Андрея.
       — Ничего страшного, подождал бы еще с часик и уехал.
       Андрей развернулся у "Динамо", и мы поехали в обратном направлении. По Волоколамке выскочили на окружную дорогу. С нее — на Рублевское шоссе. А там — не спеша плелись минут сорок, в самый конец, туда, где дом отдыха "Лесные дали". Оказывается, Андрея здесь знали. Шлагбаум подняли без звука. Заехали на стоянку, закрыли машину и с полчаса гуляли по чистому морозному воздуху, по ухоженным дорожкам, по сказочно-зимнему солнечному снегу. Отдыхающие с удивлением смотрели на нас, улыбались. Во-первых, видели они нас впервые. Во-вторых, думаю, мы неплохо смотрелись. Андрей — высокий, стройный, в длинной дубленке, без шапки. Я — чуть ниже, в короткой норковой шубке и тоже без головного убора. Андрей — черный, как смоль, я — натуральная блондинка со своей любимой короткой стрижкой.
       Когда совсем замерзли, зашли в небольшое кафе. Не помню, как оно называлось. Было очень уютно. Обслуживали, кажется, грузины. Ели очень вкусное мясо, запивали соком. Потом смаковали крепкий кофе с воздушными пирожными. Там была очень хорошая акустика и постоянно играл джаз. Не дикий металл, не попса, а джаз. Музыка была как бы фоном. Она не мешала, не отвлекала. Скорее, успокаивали, убаюкивала.
       В конце нашего обеда Андрей отлучился в туалет, а я успела проглотить пару таблеток. Минут через десять я стала совсем ручная и готова была броситься Андрею на шею прямо здесь, в кафе. Но он этого не увидел.
       Когда вышли на улицу, захотелось петь и танцевать. Я взяла своего кавалера за руки и начала кружить. Андрей ничего не понимал. Он глупо улыбался и неуклюже переставлял ноги. Когда сели в машину, первое, что я сделала, протянула руки, обхватила голову Андрея и смачно поцеловала в щеку. Мне кажется, он в ту минуту совсем ошалел и смутился. Целоваться в "Мерседесе" неудобно. Между водителем и пассажиром — место перегорожено коробкой, на которой рычаг скоростей и ручной тормоз. Ну и хорошо. А то неизвестно, чем бы все это могло закончиться. Людей на стоянке — никого! Тишина кругом — девственная, настроение — улетное... Ох, могли бы отказать тормоза и...
       Андрей включил скорость, и мы плавно выехали за ворота. Потом была спокойная и приятная дорога. Андрей ехал тихо. Да на Рублевке особенно и не разгонишься. Всего две полосы движения: туда и оттуда. Обгонять — нельзя! А мы и не пытались. Нам было хорошо и так. И вообще все получилось здорово. Я и не ожидала. Тогда я подумала о том, как хорошо, что Андрей не очень разговорчив. Разговоры в такой красоте были бы лишними и смазали бы общее впечатление.
       Андрей подвез меня прямо к дому. Я его долго благодарила, а когда собралась выходить, он взял меня за руку.
       — Леночка, а когда ты придешь ко мне в гости? Я хочу познакомить тебя с моими родителями. Я рассмеялась. Мне было действительно смешно в ту минуту. Все время почему-то думала, что он обычный ловелас и цель преследует одну — переспать со мной. Вот и смешно стало, и весело. Ошиблась я немного. Парень, похоже, влюбился. И нужно ему от меня было совсем не то, что я думала.
       — Андрюшенька, а когда ты пригласишь, тогда и приду. Только ты должен хорошо подумать. — Я еще раз звонко рассмеялась и выскочила из машины. Андрей ничего не успел сказать вслед. Не страшно, пусть думает. Я быстро набрала код и вошла в подъезд. Обернулась, машины уже не было. И вот тогда на меня накатило! Я вошла в лифт, разрыдалась. Мне было очень горько и одиноко. Сознавать себя молодой, красивой и... больной — страшно. Что я могла предложить Андрею? Себя, лишенную девственности и зараженную наркотой? Ему это надо? Сомневаюсь. Я ведь все еще по инерции веду себя, как невинный и здоровый ребенок. А на самом деле? Я нажимала кнопки разных этажей и, рыдая, уткнувшись в холодную стенку лифта, каталась вверх-вниз. Тогда я еще раз подумала о том, что такими мальчиками не разбрасываются! Немного старше, красив, перспективен, с очень влиятельным папой, он пойдет далеко. Кроме того — не пьет, не курит, хорошо воспитан и, похоже, неплохо зарабатывает. Ну, где я возьму еще такого? Это ведь шанс один из тысячи. Потом можно всю жизнь метаться и ничего подобного не встретить. Будут такие, как Валерий Иванович. Ничего дядя, но отягощен семьей и заботами. Или, такие, как Толик. Воздушные мечтатели. Парень приятный, ничего не скажешь. Но по нынешней жизни он — ничто и никто. С ним надо будет всю жизнь считать копейки от получки до получки и ездить на общественном транспорте. Истерика не прекращалась. Но и занимать единственный лифт в нашем сталинском доме я долго не могла. Кажется, уже начали стучать. Вышла на своем этаже, смахнула слезы и долго не могла вставить ключ в замок. Тряслись руки.
       Дома никого не было. Бросила в прихожей плащ и сразу прошла на кухню. Начало колотить, мысли путались. Понятно, организм требует! Выпила, как раньше, сразу три таблетки. Вот и все мое лечение. Стало страшно и холодно, я опустилась на стул. Минут через десять полегчало. Прошла в свою комнату и, не раздеваясь, бросилась на диван. — Как быть, что делать с Андрюшей? Стало тепло, и радужные мысли начали застилать сознание. — Конечно, выйду за него замуж. Буду любить и ухаживать. А когда придет время рожать? Какую наследственность я дам ребенку? Этот вопрос повис в воздухе. Мне было хорошо и приятно. Очень быстро я провалилась в спокойный, тихий сон.
      

    Глава YI

    Мутный самогон и сырые яйца

       Весна в этот год долго, очень долго собиралась и никак не решалась набросить свое легкое покрывало на загрубевший от холода и бытовых неурядиц город. Зато, как только начало таять, как засверкали длиннющие сосульки на солнце — не остановить ее. Немного похолодало только, когда снег уже совсем сошел. Но через три дня — опять теплынь, приветливые, добрые улыбки и праздник, праздник, праздник. Правда, у меня очень часто праздники омрачаются какой-нибудь ерундой. То началась весенняя сессия в институте, и приходилось сидеть ночами за учебниками. Все чаще залезала в огромные долги. Организм привыкал к таблеткам, и надо было увеличивать дозу. В аптеке наркотики не продавали. Их приходилось покупать или в больницах, или на улице. И везде они стоили очень дорого. А без них — уже никак.
       Самое страшное произошло перед началом экзаменационной сессии, в конце мая. Именно тогда я вдруг ясно осознала, что беременна. Тогда и произошел у нас очень крутой разговор с Валерием Ивановичем. Я сказала ему все, что думаю о нем, как о человеке и враче. Как врач он — ноль. Мне он ничем не помог. Его пресловутый метод, по чуть-чуть снижать дозу лекарства — блеф. Как мужчина, он мне не понятен. А скорее — противен. Ведь овладевал мною он в то время, когда я была "в отключке". Тогда не только со мной, с любым человеком можно делать что угодно. Да, поначалу, когда он пудрил мне мозги незнакомыми медицинскими терминами, а потом очень нежно ухаживал и, как казалось, — заботился обо мне, появился какой-то интерес. Когда же разобралась, что кроме секса — очень своеобразного, безответного, ему ничего не надо — разочаровалась. Более того, он стал мне противен. С ужасом поняла, что он извращенец и нечистоплотный человек. И надо же было мне об этого мерзавца забеременеть! Все это я ему и высказала.
       Когда он после этих откровений посмотрел на меня — внутри все похолодело. Я увидела глаза убийцы. Думаю, тогда он всерьез подумал о том, чтобы грохнуть меня прямо в своей квартирке. Убить и в мешке отвезти в лес, бросить. Наверное, так бы и сделал. Но его болезненно—практичный ум, наверняка, просчитал, что его очень быстро вычислят и найдут. Ведь о том, что он меня "лечит" знала не только мама, но и много других людей. Тогда он принял единственное правильное решение. Он, наконец, по-серьезному договорился с клиникой, где мне сделали обезболивающий укол и все, что после этого положено. С того самого дня видеть его я уже не могла. Он это быстро понял и с какой-то тетей прислал мне деньги. Много денег. Откупился, идиот! Конечно, он понимал, что все они пойдут на "колеса". А ему только этого и надо было. Чтобы я регулярно отключалась и не вспоминала о нем. Попал в точку! Тогда-то я его и вычеркнула из памяти навсегда!
       Как я сдала на "отлично" пять экзаменов в ту сессию — загадка не из легких. Конечно, я хотела как можно быстрей отойти от того, что произошло, набросилась на учебники. Когда становилось совсем плохо, принимала "колеса". Перед экзаменом глотала полдозы — чтобы не заснуть. И.... проскочила! Чудеса! Тогда я не только сдала сессию, но и на самом деле немного отошла от того, что произошло. Потом начались чудеса.
       Сессия позади. Я — студентка четвертого курса. Андрей звонит каждый день, хочет встретиться — отдохнуть на природе. Изредка названивает Толик. Предлагает вместе поехать на Юг, в институтский спортивный лагерь. Папа каждый день уговаривает поехать на Юг Франции отдохнуть, развлечься. Там у него живут друзья, которые гарантируют мне отличный отдых. Никуда не хочу! Но, когда мама предложила мне поехать в глухую деревню, что в ста пятидесяти километрах от Москвы — согласилась. Согласилась и сама удивилась этому. Будто не я, а кто-то другой, внутри меня принял решение. Сказано — сделано!
       В будний день, чтобы не толкаться с дачниками, мы на электричке отправились в путь. Перед этим, конечно, я два дня собирала свою сумку. Нагрузила так, что еле поднимала. Перед отъездом родителям строго приказала, чтобы на все звонки отвечали, что уехала к тете, в деревню. Родственница серьезно заболела, помочь некому. Вот Лена и поехала.
       До Волоколамска мы тащились часа три. Потом долго тряслись на такси, в разбитой старой "Волге" по пыльному бездорожью. Я сидела на заднем сиденье и с необъяснимой грустью смотрела в окно. Лес, голые поля, изредка убогие деревеньки. Людей — никого. Навстречу, за все время проехал один пустой грузовик и небольшой трактор. Кажется, их называют "Беларусь". И все! Куда меня несет? Может быть, все это снится? А на самом деле я лечу самолетом "Aurfrans" на Юг Франции? Да нет. Впереди тихонько сидит мама. Слева за рулем — угрюмый и молчаливый дядька лет шестидесяти. Похоже, я на самом деле все еще в России. — В России? Но такой России я не видела! Мне всегда казалось, что страна наша — это Москва. И все! Поди ж ты! Ошибочка вышла!
       В деревню въехали к полудню. Ни названий улицы, ни обозначений — ничего! Но водитель твердо сказал, что это именно "Грызловка". Она находилась чуть в стороне от дороги. Центральная улица — сплошные ямы. По ней свободно гуляли гуси, куры, свиньи, коровы. Перекосившиеся, облезлые и очень жалкие домишки стояли по обе стороны дороги .... Всего было домов двенадцать. Мама сказала, что тетя Нюра живет в крайнем правом. И как это она помнит? Ведь не была она здесь уже лет сорок. — Детская память цепкая, — подумалось мне тогда. — При условии, если ее не глушат "колесами". Ну, вспомнила! Мне сразу стало плохо. Последний раз я приняла таблетки еще дома, в Москве. Пора лечиться. Я грустно усмехнулась и легко выскочила из машины.
       Тетя Нюра уже спускалась с высокого крыльца. Она почему-то была в валенках, в теплом платке, в шерстяной кофте. Может быть, болеет? Они с мамой долго смотрели друг на друга. Потом плакали, уткнувшись в плечи. Целовались и опять пытались рассмотреть друг друга. Мама представила меня, как положено. Студентка самого модного столичного института. Перешла на четвертый курс.
       — Вот, Нюра, хочет у тебя погостить недельки три-четыре. Не возражаешь?
       — Да что ты, Верочка, Господь с тобой! Пущай гостит себе все лето. У нас с Колей эва места, сколь хошь. Может жить с нами в хате, может на терраске. А то вон, летний домик в саду пустой. Там и светелка ухожена и терраска на славу. Эка, смотри, Ленк, выбирай мялок, что по сердцу. Мы расцеловались с тетей и я вошла в дом. Здесь я вспомнила про свою сумку, что оставила в машине. Пришлось вернуться.
       Тетя Нюра была старше мамы на семь лет. Выходит, ей в этом году исполнилось пятьдесят семь. Но на вид она выглядела, даже в своем наряде, почему-то моложе мамы. А на лице у нее я не заметила ни одной морщинки. При этом, уверена, что ни о какой косметике эта женщина никогда не слышала. Ну, если только, в рекламных роликах по телевизору. Мне стало обидно за маму. Ведь она кучу денег и времени тратит на разные кремы, лосьоны, пудры и прочую ерунду. А результат, кажется, обратный.
       Я занесла сумку в дом. Когда входила, в нос ударил запах какой-то затхлости и соленых огурцов. Тетя Нюра очень быстро собрала что-то на стол, пригласила водителя. Теснились все на крошечной кухонке, за засаленным столом. Рядом, в тазу, на табуретке, лежал ворох грязнй посуды. Тетя Нюра поставила на стол тарелку с нарезанным толстыми кусками сало. В металлической миске лежали сырые яйца. А еще одна тарелка была с черным хлебом. Все! Ни вилок, ни ножей, ни тарелок! Да, стояли еще граненные стаканы и бутылка с коричневой мутной жидкостью. Водитель сразу определил, что это самогон. Мама с Нюрой выпили по немногу этой странной жидкости и стали закусывать хлебом и салом. Водитель выпил два сырых яйца и заел куском сала. Я сидела молча и тихо. Только бы меня не заставили это есть!
       — Ленк, ты чо не ешь? Может щей согреть? Я вмиг! Ну, думаю, началось. Выручила мама.
       — Нюр, не суетись. Леночка ест мало. Видишь, какая фигура — теперь это очень модно.
       — Кака фигура, Верк? Стебелек травы, чай, крепше будет. В чем душа держится? Горе мое. Нюра еще немного поохала и успокоилась только тогда, когда мама сказала, что я привезла свои продукты. Это была правда. Три батона сырокопченой колбасы, консервы и много чего-то еще мама загрузила мне сама. А еще — гостинцы сестре и ее мужу. Среди них, кажется, тоже была колбаса, консервы, водка, конфеты и что-то еще.
       Через час мама еще раз расцеловала сестру, чмокнула в щеку меня и уселась в машину. Мы с Нюрой долго стояли и смотрели, как доходяга-"Волга" объезжала канавы и скрипела на всю деревню своей старостью и расхлябанностью. Потом мы молча пошли в дом. Я сразу взяла свою сумку и сказала тете Нюре, что буду жить в саду, в летнем домике. Никаких возражений не последовало.
       — Делай как знаешь, мялок. Ты ныне хозяйка в хате. Шо скажешь, то и сделаем мы с Колей.
       — Теть Нюр, для начала, дайте стакан холодной воды, надо запить таблетку. Меня уже начинало трясти.
       — Мялок, а ты сама бери. Вот ведро с водой. А там на полке — стаканы. Бери чо хошь, то и делай. — Тетя посмотрела на меня с любовью и покачала головой. — Ну, гляньте, люди добрые, прямо тростиночка! Как только ветром не опрокинет? Ох, горе, горе, куды идем, куды катимся? Прости, Господи! Тетя не спеша перекрестилась и принялась разбирать стол после дорогих гостей.
      

    Глава YII

    Молоко — козье, а хлеб — белый

      
       Небольшой летний домик в саду оказался очень уютным. В комнате с одним окном стояла металлическая кровать, деревянный комод и стол. В углу висела большая бумажная икона Николая Чудотворца. На терраске — старенький диванчик и маленький столик. Вот в этих апартаментах я и расположилась. Одежду не вынимала из сумки — вешать было некуда. Продукты оставила в холодильнике — в большом доме.
       Тетя Нюра показала, где что лежит, перекрестилась перед иконой. Потом осенила крестным знамением комнату и ушла заниматься хозяйством. Меня сразу сморил сон. Во-первых — устала в дороге. Во-вторых — приняла "колеса". Ну и, конечно, — повело. И такой мягкой, уютной показалась мне моя новая постель — сказка! А еще поразила тишина. Кажется, в тот момент я ее, тишину, ощутила физически. Это было что-то нереальное. В Москве ведь тишины нет. Там всегда что-то слышно: или машины шумят, или соседи ругаются, или пьяные орут под окнами. Это — норма! Здесь норма — тишина! Ни единого звука. Только изредка соседский петух пропоет спросонья, или шальная муха залетит в комнату. Тогда — беда. Жужжит, как трактор. Ее надо или сразу прихлопнуть, или долго ждать, пока устанет и успокоится.
       В первый день не замечала ничего. Ни мух, ни петухов. Упивалась тишиной и безмолвием. Правда, продолжалось это недолго. Усталость и "колеса" быстро погрузили в глубокий безмятежный сон.
       Около шести разбудила тетя. Долго не могла понять, где нахожусь и что происходит. Когда дошло, стала смеяться и прыгать на кровати. Здорово! Не надо никуда идти, собираться, ломать голову, что одеть. Мобильник специально оставила в Москве. Поэтому пока спала — ничто не беспокоило, не отвлекало. Я, как ребенок, радовалась новой, еще непонятной и, мне казалось, спокойной жизни. Тетя не дала долго нежиться. Почти силой подняла, полила из кружки на руки водой, заставила умыться. Потом усадила за стол на терраске. Здесь уже стояла пол-литровая банка с козьим молоком и полбатона белого хлеба. Оказывается, хлеб в деревню привозят дважды в неделю. Сегодня — как раз привезли. Парное молоко со свежим хлебом — фантастика! Я никогда с таким аппетитом не ела. Да, хлеб ведь там не такой, как в Москве. Он, мне кажется, немного грубее, но зато вкуснее. Белый — такой же формы, как черный — этакий кирпичик.
       После еды тетя Нюра показала мне душ. Большой черный бак подпирали четыре толстенные деревянные столба. По бокам этой конструкции болтались цветные простыни. Похоже, тетя повесила их специально к моему приезду. Я долго стояла под теплой струей необыкновенно мягкой воды. После душа — переоделась в спортивный костюм и пошла к тете. Она сидела на завалинке у дома, вытянув вперед ноги.
       — Устала, мялок, вот и присела чуток. Устраивайся рядом, рассказывай, как там Москва живет. Села точно так, как тетя. Очень удобно. Отдыхает все тело. Хотя мне-то от чего отдыхать? Ну, если только от сна.
       — Москва, тетя Нюра, живет своей жизнью, совсем не похожей на вашу.
       — Ну, знамо дело, не похожа. Чай, телевизор смотрим. Там у вас красоты и асфальт кругом. А у нас — грязь и скотина. А как люди живут? Небось в театры, да в кино каженный день ходють, в рестораны? Поди, дорого все — страсть. Где же денег столько набраться, скажи, дочка.
       — Не знаю, тетя. Все устраиваются как-то.
       — Неужто ль все? — Тетя посмотрела на меня вопросительно, покачала головой.
       — Ну, может быть, не все. Много нищих, бездомных. Кто-то собирает остатки пищи на помойках, кто-то с утра до вечера стоит на солнце и на холоде с протянутой рукой.
       — Вот горе какое. Стыдно ведь, наверно, руку тянуть и милость просить? Неужели наши правители ничего сделать не могут?
       — Сейчас все думают только о собственном кармане. А что народ с голода мрет — наплевать. Меньше людей, меньше хлопот. Вот наша сегодняшняя идеология, тетя. Не знаю, откуда у меня вдруг появились такие рассуждения. Раньше ведь на эту тему ни с кем не откровенничали. А здесь — пожалуйста!
       — Ой, мялок, не говори так. За такие речи могут забрать и в кутузку!
       — Нет, тетя. Теперь не забирают. Теперь говори, что хочешь. Не заберут. Но и лучше не станет. Все пустое и продажное.
       — Ну, ладно, ладно, Ленк, давай опустим этот разговор. Господь все устроит, как должно быть. О, глянь, а это наш Николай с трудового фронта возвращается. Я посмотрела, куда показывала тетя, но ничего не увидела.
       — Да ты не туда смотришь! Вон по забору крадется. Хорош мужик! Говорила же, что гости будут. Толку — чуть! Опять набрался. Эх, горе мое! Тетя Нюра скрипя и охая поднялась, распрямила спину и отправилась к калитке. Там, по забору, еле двигаясь, пробирался ее нареченный — Николай. А рассмотрела я его только, когда тетя с трудом затолкала бедолагу в калитку. Он был на голову ниже жены своей и переливался, как студень. Рубашка на груди была порвана. Дешевые брюки — в грязи. А через всю щеку — кровавая ссадина.
       — При-и-вет-ик. — Николай остановился и попытался рассмотреть меня. Что-то пробурчал и повалился на траву.
       — Пущай лежит. — Тетя махнула на него рукой и вернулась на свое место.
       — Проспится, придет домой. Раньше, когда помоложе была, я его в дом заносила. Теперь-то уж сил нет. Помочь не могу. Думаю, как-нибудь зимой напьется и замерзнет. Эх, слаб человек, слаб. А искушений — тьма! Работает он на ткацкой фабрике. Это в трех верстах отсюда. Зарплату платить нечем, так вот дают спирт технический. Наши дураки его пьют. Ума и так — на грош. А натрескаются, совсем дурные делаются. Так и живем, дочка. Моя пенсия — две тысячи рублей. Тянем кое-как из месяца в месяц. Ну, ничего. Все так ныне маются. И при коммунистах не шибко сладко было. А при царе, говорят, и того хуже. Так что, слава Богу за все. Он наши страдания видит. Умереть пока не дает. Вот и живем, как Господь велит. — Нюра посокрушалась еще минут десять и ушла готовить скотине корм. Я посидела одна с полчасика и отправилась в свои новые апартаменты.
       До десяти читала книжки, что привезла с собой. Потом заварила чай и пила его, закусывала бутербродами с московской колбасой. А в десять проглотила "колеса" и забралась под теплое одеяло. Пошел отсчет моей деревенской и, как мне тогда казалось, пустой жизни.
      

    Глава YIII

    Не во сне это было. Наяву!

       Дня три присматривалась к деревенскому быту. С Николаем познакомилась на другой день, когда он пришел с работы трезвый. Нормальный мужик, без тараканов и комплексов. Все видит, все понимает, слабость свою знает. Но победить ее не может. Тянет к водке, хоть волком вой. А когда выпьет, жизнь краше видится, песни поет. Ну, все, как у меня. Только я ему свои проблемы не раскрывала. А он — пожалуйста. Сколько угодно! Не стыдно. Уверен, что все пили, пьют и будут пить, пока есть что.
       На второй день Нюра призналась, что гонит самогон к праздникам, да и так — на всякий случай. Какой случай? А, к примеру, огород надо вспахать — приглашай соседа с конем и плугом. Тот за полдня все вспашет. Литр самогонки — отдай. Крыша прохудилась? Лист шифера надо привезти из райцентра. Литр — отдай. Дров наколоть, если Николай захандрил — пол-литра стоит. Ну, словом, все здесь, в деревне, за самогон идет. Это даже лучше денег. Деньги что? Пойдешь в магазин — пусто. Ни есть, ни пить — ничего нет. Жди неделю, может, чего привезут. Зато у хорошей хозяйки в заначке — всегда самогонка есть. Да и закуска — наготове, только скажи.
       На третий или четвертый день ходила в лес. Он сразу за деревней. Птицы поют, запахи — каких никогда не встречала. Слаще любых духов. И — тишина, покой, никакой нервотрепки. Ни переходов, ни машин, ни обезумевших прохожих.... Часа три бродила, но так, чтобы деревню видеть, по краю леса.
       Все бы ничего. Но ужасный недуг не давал покоя. Посчитала таблетки. Получалось, что хватит еще на две недели. А потом? Умирать? Не знаю. Думать об этом не хотелось.
       Как-то после обеда тетя задержала меня в доме и стала показывать пожелтевшие фотографии. Впервые в жизни увидела свою бабушку. Оказывается, после смерти дедушки она приняла монашество и прислуживала в алтаре Никольского храма. Храм этот в пяти верстах от деревни. Бабушка там при храме и провела остаток лет. Там ее на церковном погосте и схоронили. Тетя Нюра рассказывала о ней, о дедушке. А еще о брате, который в сорок третьем погиб на войне. Тогда мне показалось это очень странным. Мама, что, сознательно скрывала от меня все это?
       Оказывается, дед почти всю жизнь прослужил в храме — старостой. Он был очень набожен и благочестив. Вот и Нюру, и брата воспитали в любви к Богу. Наверное, и мама была верующей. Но не припомню, чтобы она крестилась или молилась дома. А тетя Нюра это делала постоянно. А еще она предложила мне в воскресенье пойти с ней на службу в храм. Я обещала подумать и рассматривала картинки дальше. Нашли мы и маму совсем молоденькую, и брата их погибшего. Красивый был парень. Высокий, статный. Войну начал сержантом в саперной роте. А погиб в чине капитана.
       Больше всех, конечно, меня заинтересовали дедушка и бабушка. Уж больно симпатичные и добрые лица у них были. А одну фотографию я упросила тетю подарить мне. Они сфотографировались за год до смерти дедушки. Похоже, ездили специально в город к фотографу. Очень чистенькие, аккуратные, в полный рост. А между ними — невысокая тумбочка. На нее они положили руки.
       Фотографию поставила в своей комнате, на середину стола. В ту ночь долго заснуть не могла. Все думала про дедушку и бабушку. Удивительно, что даже "колеса" плохо помогали. Но самое невероятное случилось позже.
       Проснулась неожиданно, будто током ударило. Глаза не открываю, лежу тихо. И как-то странно, но ясно ощущаю, что в комнате кто-то есть. Здесь страх меня сковал по рукам и ногам окончательно. Не знаю, что думать. Деревня, глушь, мало ли какие случаи здесь могут произойти. Может вор, или насильник пробрался. Хотя дверь, точно помню, на железный засов закрыла. Шума не слышала. Выходит, ни дверь, ни окно не ломали. А кто же в комнате? Откуда смелость взялась — не знаю. Наверное, от отчаяния. Открыла глаза, хочу закрыть — не могу!
       У стола стоит живая бабушка. И так странно — в темноте вижу даже морщинки на ее лице. А выглядит, как на фотографии, что рядом на столе стоит.
       — Доченька, не бойся. Ничего плохого я тебе не сделаю. Голос грудной и очень грустный. Я хотела что-то сказать — язык, словно каменный, к небу прилип. А бабушка продолжала. — Знаю, знаю про твою беду. Надо постараться и избавиться от этой напасти. Господь поможет. А в воскресенье с Нюрой иди в храм. Там подойти к иконе Казанской Божией Матери. Она слева у алтаря. Поклонись в пояс и приложись к ней обязательно. А еще купи свечку, опусти в лампадку, что у иконки горит, и маслицем этим помажь лоб. Отстой всю служба со вниманием. А по окончании — к кресту приложись. Нюра все покажет, как делать. А Господь тебя чрез Царицу Небесную вразумит. Нюре ничего не говори, что видела и слышала. Не беспокой. У нее и так забот хватает. После этих слов бабушка развернулась, подошла к окну и... растворилась. Я все смотрела и не могла ни шевельнуться, ни глаза закрыть. Минут через пятнадцать отпустило. Достала руку из-под одеяла, щипаю себя за щеку, больно. Закрываю, открываю глаза — все нормально. Не во сне это было, наяву!
       И тогда, как сейчас помню, меня пот пробил. Тогда только стало понятно, почему вдруг, ни с того ни с сего я в деревню метнулась. Не иначе, как бабушка помогла. Но может ли такое быть? Стала размышлять. Проследила всю цепочку моего падения. Не случайно все! Не просто так! Кто-то сильно постарался и к зелью мне приобщиться, и невинности лишиться. Что-то я слышала о темных силах зла. Ну, так вот они —знакомьтесь! Все в одну цепь соединились и опутали меня накрепко. А бабушка, наверное, не захотела с этим мириться. С тем, что я к погибели иду. В то, что души людей живут после смерти, я верила всегда. Не знаю, кто внушил мне эту мысль, только сколько себя помню, всегда об этом думала. И в Бога верила. Только в церковь не ходила. А так, почти каждый день до того, как эти проклятые "колеса" стала принимать, вечером перед окном просила у Боженьки помощи в делах. А еще молилась своими словами о здоровье родителей.
       Так в ту ночь я до утра не заснула. Только слегка забудусь — глаза сами открываются, и будто вижу опять бабушку.
       Утром встала сама, умылась, выпила чая с печеньем и — к Нюре. Тетя только проводила Николая на работу. На ногах-то она с пяти утра. Забот хватает. Решила прилечь на полчасика отдохнуть, а здесь я заявилась.
       — Теть Нюр, а я вот ночью подумала и решила пойти с вами в воскресенье в церковь.
       — Вот и умница. — Тетя широко улыбнулась своим беззубым ртом, потянула меня за плечи и крепко поцеловала в щеку.
       — Вдвоем-то мы веселей весь путь пройдем. А к обеду, аккурат, домой вернемся. Вот храм наш увидишь. Бог даст, приобщишься к вере. А то вам там в окаянной Москве без Бога ох как трудно!
       Не знаю, что со мной случилось в тот момент, только я разревелась, как ребенок. Тетя усадила меня на мягкую постель, положила голову себе на грудь и нежно гладила своими шершавыми мозолистыми руками.
       — Не плачь, ангел. Все устроится. У всех трудности в жизни бывают. Для этого и пришли сюда, чтобы все пережить и выстоять. Выстоять и людьми остаться. А те, кто народ обманывает и мульёны крадет — это уже не люди. Праведной и честной жизнью такие деньжища не заработать. Ну, не нам их судить. Для них суд другой будет. А мы с тобой, мой ангел, о себе думать должны. Правда?
       — Правда, — отвечала я и прижималась плотней к мягкой, большой и теплой груди тети.
      

    Глава IX

    Вот и с батюшкой познакомилась

       Оказалось, что в храм пойти не так просто, как представлялось. Было такое чувство, что какая-то сила не желает меня туда пускать. И это я поняла очень четко и ясно. Сначала выяснилось, что у меня нет юбки. Нашли у тети в старых вещах кое-что подходящее. Долго ушивали, укорачивали, подгоняли. Потом долго искали платок. А в субботу с утра занемогла. Начался кашель, заболело горло. Пролежала весь день в постели. Тетя отпаивала чаем с малиновым вареньем и приговаривала: "Вишь, как бес крутит. Не хочет он тебя пускать в храм".
       — Но, ничего, дочка. Я вечером помолюсь. Утром будешь здорова. Так и получилось. Поутру, будто и не было хвори. Все, словно рукой сняло. Тетя разбудила рано. В шесть я была на ногах. Пока умылась, чайку попила, в половине седьмого вышли. И удивительное дело: дома, всегда после "колес", если рано встану, голова трещит, горло сушит, нервозность. А в тот раз — все спокойно.
       Песчаная ухабистая дорога проходила через сосновый бор. Солнце только стало чуть-чуть пробиваться из-за густой кроны деревьев, а птицы уже вовсю надрывались волшебным многоголосьем. Навязчиво скрипела лягушка. А воздух! Воздух был напоен такими ароматами, что слов, наверное, не подберу. Дышалось чистотой, свежестью и еще каким-то пряным цветочным ароматом.
       Тетя Нюра семенила рядом. Сегодня она была в газовом сером платочке, в темно-красной кофте и темно-синей юбке. Под кофтой — беленькая ажурная рубашка с большим кружевным воротником. Такой я ее еще не видела. Она как бы органично вписывалась своим нарядным видом в праздник утренней Божественной благодати.
       — Ну что, дочка, видела ты когда-нибудь в своей Москве такую красоту? Говори только честно. Тетя чуть притормозила и внимательно посмотрела на меня.
       — Если честно, нет. Я даже никогда не думала, что такое счастье существует на земле. В ту минуту я была абсолютно откровенна и говорила то, что думала. И почему, тетя Нюра, мама мне никогда не рассказывала об этой красоте?
       — Леночка, мама за вашей бессмысленной суетой и нервотрепкой давно все забыла. Там ведь у вас другая красота — каменная, да прокуренная. Там не обманешь, не проживешь. Здесь все иначе. Красота — натуральная. А жить хорошо и в достатке можно только честно, по совести. Вот и вся разница. — Нам ведь здесь ни театров, ни автомобилиев, ни метро не нужно. А нужно-то всего ничего. Чтобы хлеб привозили, храм не трогали, и чтоб крыша над головой была. Вот и все наши нужды. Да, еще чтобы батюшка не хворал. А то, как занеможет, так обедню служить некому. Вот такие дела, мялок.
       — Хорошие у вас дела, тетя. Только вот цель вашей жизни, теть Нюр, мне не ясна.
       — Эх ты, милая. Это ведь и главное. У вас-то в институтах, рассказывал на проповеди батюшка, ученые бьются и цель эту ищут из века в век. А чего ее искать, люди милые! Вот она — посмотри вокруг, Ленк, красота какая!
       — Ну и что? А причем здесь цель жизни?
       — А в том, мил человек, что красота эта Божественная. Не может человек своей головой и руками ничего похожего сделать. Может только истребить это — Божественное. Истребить, испохабить, изгадить. И на этом месте вертеп разврата соорудить. Вот это будет по-человечески. Не правильно! А цель у нас — жить по-людски, правильно, по заповедям Божиим. И я ведь, Ленк, хорошо понимаю, что живу отшельницей. С людьми стараюсь меньше общаться. Почему? Да потому что, чем меньше видишься и говоришь, тем меньше искушений. А как кого встретишь, остановишься и пошли честь языком. И осуждать, и сквернословить, и злословить. А это все — грехи, грехи, грехи. И в них я, милая моя, каюсь перед Богом на исповеди. Стыдно мне, что дожила до таких лет, а с грехами бороться не научилась. Это здесь, в деревне, в глуши и тишине. А что же у вас там, в Москве творится!
       — Теть Нюр, а я так и не поняла, в чем цель-то?
       — Дочурка, ну разве с первого раза поймешь?
       — Ну, скажу я тебе, что цель — спасение. А для этого душу надо очистить. О чем тебе это говорит?
       — Ни о чем.
       — Вот, вот. Ни о чем. А это — главное! Подготовить душу свою к жизни вечной, очистить ее от грехов. Чтобы после смерти телесной не с распутниками и ворами суд страшный ждать. А среди ангелов небесных и вот такой тишины неземной час коротать.
       — А теперь, доченька, скажи мне, в чем цель твоей жизни. — Тетя остановилась и с доброй улыбкой посмотрела на меня. Какое-то время шли молча. Лес остался далеко позади. Миновали уже и болотце и прудик. Вот и поля начались. И только теперь вдалеке, на пригорке показалась игрушечная деревенька. А в самом центре — храм с высокой колокольней блестящим на солнце золотым куполом.
       — Так вот цель моей жизни, теть Нюр, — хорошо, выгодно выйти замуж. — Я немного подумала и продолжала. А после этого — родить двоих мальчиков и прожить жизнь красиво и весело. Поездить по заграницам. Иметь хорошую квартиру и много денег, чтобы все мочь. Хорошо одеваться, дать необходимое воспитание детям. Опять шли молча. Тетя Нюра или не расслышала меня, или осмысливала то, что услышала. Она немного вырвалась вперед и теперь шагала легко и, кажется, даже весело.
       А вот уже и деревня. Вовсю голосили петухи, мычали коровы. И вдруг сквозь эту деревенскую прозу послышался хрустальный колокольный звон. Это было неожиданно, я вздрогнула. Тетя Нюра перекрестилась.
       — Аккурат к обедне мы с тобой, мялок, успеваем. Вишь, какие примерные.
       Деревенька была чуть больше нашей. Дворов пятнадцать. С правой стороны, в центре села, на самом высоком месте возвышалась небольшая церковь. За высокой металлической оградой был виден деревянный одноэтажный дом. Там, как потом выяснилось, жил священник. И кресты, кресты, кресты. Раньше, до войны, оказывается всех хорошим только здесь, в церковной ограде. В пятидесятых годах власти выделили небольшой участок под кладбище. Теперь оно находится между двумя деревеньками. Там, как рассказывала тетя, еще кто-то ухаживает за могилами. А здесь, на церковном погосте, ухаживать уже некому.
       Как вошли в притвор, ну как бы в прихожую по-нашему — в нос ударил сладкий запах ладана. Мне он был неприятен. Когда хоронили дедушку по папиной линии, отпевали в церкви. Так вот там тоже кадили ладаном, и у меня с той поры остался неприятный осадок. Хотя прошло уже лет пять.
       В храме было человек восемь. Когда мы вошли, пожилой священник в облачении ходил не спеша по храму и кадил иконы. Потом я узнала, что делается это перед каждой службой. Батюшка прошел и мимо нас. Тетя склонилась в поклоне. Я — вслед за ней. Потом подошли поближе к алтарю. Казанскую Икону Божией Матери узнала сразу. И от этого очень радостно стало на душе.
       Когда священник закончил кадить, началась служба. В правом углу храма, ближе к алтарю — стояли певчие. Там были две пожилые женщины и три совсем молодые, лет по десять — девочки. Пели они складно, но выдающихся голосов, похоже, среди них не было.
       Служба шла долго. Часа два. Я с непривычки очень притомилась и мечтала присесть. Но ни стульев, ни лавок в храме не было. Служба закончилась, началась проповедь. Батюшка очень просто и доступно рассказал, о чем шла речь в Евангелии, который читался. Я внимательно выслушала, поскольку во время службы не поняла ничего. После проповеди люди стали целовать крест, который батюшка держал в руке. Я оказалась последней. Поцеловала крест и хотела отойти. Но вдруг батюшка заговорил. Тихо так, душевно.
       — Доченька, а откуда ты к нам пришла? Раньше тебя не видел. Я подняла глаза. Не знаю, что случилось со мной, только слезы полились по щекам, помимо моей воли. С трудом рассказала, откуда приехала и где остановилась.
       — А знаешь что, доченька, к нам ведь просто так не приходят. Да и вообще люди к Богу обращаются в горе, а не в радости. Давай-ка мы с тобой немного потолкуем. Но сначала перекусим. Где там твоя тетя?
       — Нюра, — громко позвал батюшка. Тетя как из-под земли вынырнула и стояла преданно глядя в глаза священнику.
       — Я здесь, батюшка, что прикажете?
       — Ишь, разговорилась, что прикажете? Сначала ответь, зачем такую красавицу скрываешь? Почему раньше не пришли? Вишь, как убивается чадо. Знать наболело на душе.
       — Грешна, батюшка. Виновата. Исправлюсь, истинный крест. — Тетя перекрестилась.
       — Ну, ладно. Сейчас ко мне — на трапезу. А после обеда мы с ней спокойно потолкуем. Идите в дом. Скажите матушке, пусть щи ставит на стол. Я вскорости буду, и начнем обедать.
       — В тот момент мне стало опять спокойно и хорошо. Тетя взяла меня за руку и хотела вывести из храма. Я освободила руку.
       — Теть Нюр, идите, я следом за вами. Хочу немного постоять одна. Тетя улыбнулась и молча вышла. А я вернулась к алтарю, подошла к иконе Казанской Божией Матери и опять слезы хлынула ручьем из глаз. И в тот момент мне показалось, что Богородица с осуждением смотрела на меня. Дальше уже все происходило как бы помимо моей воли. Я опустилась на колени и уткнулась головой в стену под иконой. Я рыдала и с трудом сдерживалась, чтобы не заголосить на весь храм. Тогда у меня смешалось в душе все: и стыд, и отчаяние, и желание вырваться из страшной зависимости, в которую попала. Рыдала и про себя просила Богородицу заступиться, помочь, избавить от болезни.
       Через какое-то время почувствовала, что силы покидают меня. Собралась, встала, смахнула платком слезы, прижалась губами к Святому Образу Богородицы и долго не могла оторваться. Когда выходила из церкви, казалось — качает из стороны в сторону. Такое у меня в жизни было впервые. Я ясно ощутила, что силы и энергия — все куда-то улетели. Я еле двигалась и с трудом открыла тяжелую дверь храма. На улице полегчало. Свежий воздух подействовал или еще что, только быстро пришла в себя. А через пять минут уже сидела в скромной батюшкиной гостиной за столом.
       Быстро появился и сам хозяин. Он успел переодеться, снял облачение и остался в подряснике. Все это мне потом тетя Нюра объясняла. Поверх подрясника — большой крест. Как только вошел, сразу стал молиться. Здесь, в правом углу комнаты у него был небольшой иконостас, горела лампада. Перекрестив стол, батюшка пригласил нас садиться. Подавала и прислуживала нам матушка, жена батюшки.
       Ели молча. Обед оказался сытным. Наваристые щи с мясом — на первое. На второе — вкусные котлеты с картофельным пюре. На третье — чай с конфетами и печеньем. Все просто, но почему-то вкусно необыкновенно. После обеда — опять молитва. А потом батюшка взял меня за руку и повел в сад. Там, под раскидистой яблоней стояла широкая скамейка. Здесь мы и уселись. И, думаю, просидели часа полтора. Не меньше — точно. Может быть — больше.
       Все это время слезы не прекращались. Рассказала батюшке все, ничего не скрывая. О всех своих шалостях детских и о том, с чем столкнулась после операции аппендицита. Батюшка слушал молча. Иногда крестился. Изредка задавал наводящие вопросы. Когда рассказала про бабушку, не удивился.
       — Бывает, доченька, всякое бывает. Нам не дано разгадать промысел Божий. А икона эта, о которой говорила твоя бабушка, — очень старая, намоленная. От нее много чудес происходит. Думаю, и тебе она поможет. Только надо немного постараться и очень хотеть. Согласна?
       — Конечно, батюшка. Буду делать все, что скажете.
       — Первое, как придешь домой, собери все свои таблетки и выбрось в туалет. Все до одной. И именно в туалет.
       — Тебя, миленькая, после этого начнет крутить шибко. Не волнуйся, ты молода, здорова. Организм выдержит. А крутить станет лукавый. Держись! Я за тебя молиться буду всю неделю. А еще, доченька, если не захочется есть — не ешь. Только обязательно пей как можно больше воды простой. И бегай в туалет. Надо, чтобы тебя хорошо промыло.
       До субботы промучаешься. А там легче пойдет. Вот вместе с Нюрой на вечерню и приходите. После службы — приму у тебя исповедь. Расскажешь мне все, что говорила сегодня, только кратко. И пообещаешь Господу никогда не возвращаться к этой заразе. В остальных грехах — тоже покайся, доченька. Ничего на сердце не держи. В воскресенье причастишься, а там Господь тебе ослабит страдания. Веришь мне, доченька?
       — Верю, батюшка, верю!
       — Ну тогда, с Богом! Священник ловко поднялся с лавки, перекрестил меня, положил руку на лоб.
       — Нюре пока ничего не рассказывай. Сейчас тебе надо сосредоточиться на себе. Потом видно будет. — Ну, ступай, дочка. До субботы. С Богом! — Батюшка еще раз перекрестил меня, круто развернулся, подхватил левой рукой подрясник и не спеша пошел к дому.
      

    Глава X

    Не ведаем, что творим!

       Когда вернулись домой, почувствовала дикую потребность принять "колеса". Кое-как перекусила вместе с тетей, выпила два стакана крепкого чая. Не помогло. Тете сказала, что начинаются мои женские проблемы. Предупредила ее — проходят эти дни у меня тяжело. Поэтому буду лежать в своей избушке неделю. Если захочу есть, приду сама. Меня попросила не беспокоить. Все это я выпалила на одном дыхании.
       Еле дошла до своей избушки. Повалилась на постель, не раздеваясь. И здесь меня закрутило по-настоящему. Голова разламывалась на части. Начались какие-то странные видения, кошмары. Хотелось кричать и биться головой о стенку. Скрипела зубами и вертелась на постели вся потная. Так продолжалось до середины ночи. Как выжила, не сошла с ума — не знаю. Думаю, по молитвам батюшки Господь помог. Да еще бабушка, наверное, молилась. Короче, самой мне этот кошмар не одолеть ни за что было бы.
       Когда немного отпустило, поднялась с кровати и, шатаясь, подошла к столу. Чайник был полон воды. Задрала голову и пила прямо из него. Остановилась, когда вода кончилась. Отдышалась, поставила чайник на место, повалилась опять на постель. Остаток ночи и почти вес день — бред, кошмары, истерика. К вечеру начало рвать. Казалось, выворачивает наизнанку. Потом был приступ кашля. И только после него, впервые, полчаса поспала. Проснулась очень быстро — счастливая и окрыленная. Спала — сама, не на "колесах", сама, сама!
       На радостях сбегала в дом, набрала из ведра полный чайник воды и прихватила с собой еще банку. Чайника, поняла, мне не хватает. Потом долго мылась в душе, прохладной водой. Настроение — сказка! Казалось, начала жить! Вернулась в свою комнату, сменила постельное белье и прилегла, устала. Чуть погрузилась в сон и... началось все по новой. И эту ночь меня крутило страшно. Было дикое желание проглотить пару "колес". И тогда я наконец сделала то, что посоветовал батюшка. Я собрала в пакет все таблетки, которые нашла, и отнесла их в туалет. Там я их медленно высыпала, понимая при этом, что теперь-то мне ничто не поможет. Теперь уже не на что было надеяться.
       С того самого момента дела мои по чуть-чуть, едва заметно стали улучшаться. А в четверг я выпила пару сырых яиц и закусила их куском простого черного хлеба. Вкусно, невероятно. В пятницу мы с тетей обедали по полной программе, только без мяса. Батюшка предупредил, что перед причастием надо несколько дней поститься. Тетя это хорошо знала. Она очень радовалась, что я решила исповедоваться, причаститься.
       В пятницу вечером она читала вслух молитвы. Я внимательно слушала и пыталась понять. Иногда — удавалось. В субботу встала рано и начала готовиться к вечеру. Мылась, стиралась, гладилась...
       Часа в три, перекусив на дорожку, отправились с тетей уже знакомой дорогой в Храм. Чувствовала себя необыкновенно. Я ведь всю неделю почти ничего не ела. Спала совсем мало. И странное дело — шла, будто на крыльях летела. Легкость во всем теле удивительная. Голова — чистая, мысли ясные, светлые. Тетя что-то рассказывала, шутила. Я делала вид, что слушаю, но думала о своем. О том, как прекрасна жизнь без этой гадости — наркоты. И хотя меня продолжало тянуть проглотить пару таблеток, это было скорее по инерции. Физической зависимости уже не было. Я с интересом рассматривала лес, будто вижу его впервые. Вспомнила, как в прошлое воскресенье, чувства как будто были притуплены. Сегодня — наоборот, все обострено до предела. И неосознанная радость, восторг внутри. Хотелось петь и танцевать. С трудом сдерживала себя.
       С таким настроением пришла в Храм. Служба уже началась. Людей — человека три. Батюшка увидел нас, едва заметно кивнул, улыбнулся и продолжал служить. Тетя купила свечей. Ставить их поручила мне: к празднику — на подсвечник, у алтаря. Спасителю, Божией Матери, Николаю Чудотворцу...
       Потом мы тихо стояли, слушали молитвы, пение, крестились. Служба продолжалась часа два, два с половиной. По окончании батюшка предупредил, что завтра литургия в девять утра. А сейчас будет исповедь. После этого он скрылся в алтаре, но появился очень быстро, без облачения, в подряснике.
       Исповедывал батюшка у алтаря. Здесь уже стояла специальная подставка, на которой лежали небольшое Евангелие и Крест. Рядом — для батюшки коврик. Сначала выслушал и отпустил грехи двум пожилым деревенским женщинам. Я, выходит дело, была последней.
       — Ну, доченька, не спеши, сосредоточься и внимательно расскажи о своих бедах. И вот тогда меня затрясло. Не знаю, что это было. Батюшка трижды перекрестил, дал попить святой воды, и окропил голову. Дрожь прошла. Начала сбивчиво, волнуясь вспоминать все, что рассказывала в прошлый раз. Постепенно пришла в норму. К концу говорила, кажется, даже складно и спокойно. И вдруг, когда уже собиралась закончить свою грустную историю, на меня словно обрушилась стена. Меня придавило. Стало трудно дышать. Пробил пот. Дико захотелось принять "колеса" и успокоиться. И все это на исповеди, перед батюшкой, перед Богом! А случилось вот что. Я вспомнила, что ни в прошлый раз, ни в этот — не рассказала самого страшного. Про то, что сделала аборт.
       Священник увидел, что со мной происходит неладное, опять перекрестил и дал попить святой воды.
       — Ну, деточка, не нервничай так. Все ведь уже позади. Ты поборола, преодолела самое страшное. Теперь дела пойдут легче. Только не расслабляйся. Поняла? Я качала головой в знак согласия и продолжала потеть.
       — Что-нибудь еще, доченька? Священник с испугом посмотрел на меня. Я опустила глаза, не в силах говорить.
       — Ну, говори, не мучайся, освободи душу, доченька.
       — Батюшка, я сделала аборт. Священник отпрянул от меня и стал быстро креститься. Когда немного пришел в себя, опять наклонился ко мне.
       — Как это случилось, почему не сказала в прошлый раз?
       — Не знаю, батюшка. Просто забыла.
       — Забыла, доченька? Убила младенца и забыла! Эх, горе нам всем, горе. Не ведаем, что творим! Ну, рассказывай все по порядку, как случилось, кто отец и соучастник преступления.
       Пересказала все в мельчайших подробностях. Когда батюшка понял, что по сути надо мной совершали насилие, немного смягчился. Долго объяснял, какой тяжелый грех лежит на мне. Как надо теперь жить, чтобы искупить его. Успокоилась я только тогда, когда Батюшка отпустил мне грехи. Потом крестилась, целовала Евангелие, крест. Батюшка предупредил, что с двенадцати ночи и до завтрашнего причастия не должна ни пить, ни есть. На службу утром — не опаздывать!
       — Ну, иди, доченька. С Богом! Священник еще раз перекрестил меня, дал поцеловать крест и не спеша направился к алтарю.
       Тетя ждала на улице. Когда увидела меня, заплаканную, с красными глазами, всплеснула руками.
       — Леночка, что случилось? Ты так долго исповедывалась, да и смотрю — наревелась вдоволь. Ты же совсем ребенок, какие у тебя могут быть грехи? Это у нас, у стариков, их выше крыши.
       — Могут, тетя, могут. — Я попыталась улыбнуться. Не получилось.
       — Ну, пошли, касатик. Нам ведь еще путь не близкий держать. А утром рано вставать. Тетя подхватила меня под руку, и мы молча засеменили по укатанной песчаной дороге. Красное солнце уже висело над самым лесом и вот-вот должно было спрятаться за деревьями. И мне почему-то в тот момент подумалось, что жизнь — на закате. Пролетела бездарно, впустую. Нет, не впустую! Кучу грехов я успела наделать. И среди них один самый страшный и ужасный. Мне опять стало нестерпимо горько. Опять хлынули слезы. Началась истерика.
      

    Глава XI

    А бесноватые иноверцы жить учат

       Ночь, перед причастием не спала. Нет, нет, не подумайте, что меня одолевало желание принять наркотик. Вовсе нет. Тогда я вдруг очень ясно ощутила, что сказал на исповеди священник. Я убила ребенка. Убила маленького, несмышленого, но уже живого малыша. Убила человека, которого по закону Божьему должна была родить, вырастить и воспитать. И какое дело этому маленькому существу до того, при каких обстоятельствах он получит жизнь. В принятии окончательного решения он не участвовал. Но разве это уменьшает мою вину? Скорей — наоборот! Какой ужас! Если бы священник мне не сказал, что это грех, сама бы я никогда не додумалась. Не подозревают об этом и миллионы моих сверстниц. И тогда я вдруг решила, что государство наше преступно в основе своей. У нас узаконено детоубийство! Наверное, кто-то может возразить. И в западных развитых странах — то же. Ну и что? Причем здесь кто-то. Мы, православная страна, исповедующая уже тысячу лет христианство, поощряем детоубийство! Как это произошло? Кто принимал эти кощунственные законы?
       Стало невыносимо жарко. Сбросила с себя все, откинула одеяло. Очень хотелось пить. Но крепко помнила слова батюшки: "После двенадцати — ни грамма в рот. Ничего! На часах была половина второго, а спать не хотелось вовсе. Мысли сами формировались и лились, лились, лились. А я и не пыталась их остановить.
       Подумалось о том, что у меня мог быть мальчик, славный, белокурый, шустрый. И тогда, в это маленькое существо я смогла бы вложить всю силу своей любви. Не нужен мне мужчина! Ни как отец, ни как благодетель. Справлюсь сама! Нет, помогут родители. Но зависеть от чудовища, похожего на Валерия Ивановича — никогда! Я так разнервничалась, что не заметила, как встала с постели, вышла в сад. Луна пробивалась из-за редких туч. Странные тени бродили по саду вслед за ней. Я походила между яблонь, хотела присесть на скамейку. Она оказалась холодной. Только тогда я с ужасом подумала, что если Нюра увидит такую картину из окна дома — подумает, что крыша у меня слетела. Совсем голая племянница расхаживает по саду в три утра. Ну, каково нормальному человеку с этим мириться? Почти бегом вернулась в свою избушку и крепко закрыла дверь. Дура! А если бы Николай встал по нужде и увидел меня? Что бы подумал? Ведь он совсем не старый. Значит, это я юная блудница, искушаю взрослого человека, и когда? Тогда, когда пару часов назад слезно каялась в грехах, когда наутро мне идти на службу и принимать Святое Причастие. Что я творю? Что происходит? Опять истерика. Успокоилась только к утру. Кое-как привела лицо в порядок, оделась. Когда пришла Нюра, я уже сидела за столом, полностью готовая.
       — Ой, ребенок, да ты раньше меня ныне проснулась. — Тетя всплеснула руками и задержалась в двери.
       — Да нет, тетя Нюра, я просто не спала. Тетя не знала, что сказать. Она еще немного постояла, как бы в оцепенении, потом обняла меня за плечи и тихонько вывела на улицу.
       — Пойдем, мой ангел, пора. По дороге ты мне все и расскажешь, о чем кручинилась и почему глаз не сомкнула. Не заходя в дом, мы не спеша вышли на проселок и, чуть прибавив шаг, направились навстречу солнцу. И тогда в моем еще несмышленом умишке пронеслась мысль, что вот эта дорога, освещенная утренним чистым солнцем, приведет меня сегодня к храму. А к истине? Неужели для того, чтобы познать суть мира сего, надо перенести страдания и испытания, которые выпали на мою долю? Наверное, так! А чтобы жить в ладу со временем и с законами, которые писаны в обнимку с бесами — страдать не надо? Читай Конституцию, да включай телевизор! Там бесноватые иноверцы нас, русское быдло — жить учат. И даже подсказывают, на какой по счету неделе лучше аборт сделать. Им что, им даже лучше, если нас, православных, меньше будет. Не знаю, откуда в тот момент такие мысли появились. Раньше-то я ведь никогда ни о чем таком даже не помышляла. А вот поди ж ты, осенило! Потом уже, когда успокоилась, когда вернулась с причастия, вспомнила и записала все на бумаге. Теперь вот частенько листаю странички. Все сходится, как ни крути. А тогда? Тогда эти мысли мне почему-то странными казались.
      
      

    Глава XII

    ...И стук колес позади...

       Болезнь моя — страшная по-серьезному донимала меня еще неделю. Однако, выдержала! Хотя, если честно, не знаю, удержалась бы, если бы были "колеса". Не факт. Уж очень сильно тянуло. Но их не было. Отпустило только в конце третьей недели. Тогда мне даже удалось на какое-то время о "колесах" вообще забыть. В выходные мы с Нюрой ходили в Храм. Батюшка благословил, пока я в деревне — причащаться. А дальше, как Бог даст. В конце четвертой недели начались мои женские проблемы. Тогда, как Нюра объяснила, причащаться нельзя. Меня это сильно огорчило. В пятницу приехала за мной мама. Хотела сразу увезти. Но мы с Нюройстали возражать. Отъезд отложили на вторую половину воскресенья. Мало того. Уговорили маму с утра сходить с нами в Храм. С трудом, но согласилась. Я простояла всю службу у входной двери. Мама с тетей — у алтаря. Потом батюшка познакомился с мамой. Оказывается, свое назначение сюда он получил после того, как мама уехала в город. Обедали у батюшки. Потом он с мамой минут сорок сидел в саду на лавочке. О чем говорили — мама не рассказывала. Не уверена, что обсуждали только мои проблемы. У мамы ведь жизнь тоже не из легких. Своих проблем — тьма.
       Напоследок батюшка благословил всех. Нюре перекрестил сложенные руки. Маме дал поцеловать крест. Со мной поцеловался трижды.
       — Держись, Леночка, твоя жизнь только начинается, а бес ишь, как рыщет. Так и норовит загубить душу! Держись, красавица! Я за тебя молиться буду. Следующим летом объявись. Жив буду — исповедую с причащу. Да и обсудим все. Ну, с Богом. Нюра, жду тебя в среду — большой праздник.
       — Это какой же, батюшка?
       — А ты загляни в календарь, не ленись, все узнаешь.
       Мы низко поклонились этому доброму и очень приветливому человеку и не спеша отправились обратно. Долго шли молча. Каждый думал о своем, о наболевшем. А у меня опять слезы начались. Жаль мне было расставаться с храмом, с батюшкой, с дорогой, с природой... Уже тогда мне подумалось, что такого священника, наверное, не просто найти и в большом городе. А здесь, среди полей и лугов, где на службу больше десятка человек не собирается — пожалуйста. Вот он, доступен и откровенен. Здесь он полностью принадлежит своим — деревенским и Господу. Похоже, и проблемы покосившегося от старости своего домика его не волнуют. Не помню, чтобы говорил о детях. Нюра, оказалось, тоже не знает — есть ли у него потомки. Да нет, похоже, он давно и искренне посвятил себя вере и Господь живет в нем, а он — в Боге. В этих очень тонких понятиях я стала немного разбираться только теперь.
       Машина, как договаривались, приехала ровно в три. Сумка моя уже была собрана. Быстро натянула джинсы, надела кроссовки и поставила свой немудреный скарб в багажник стареньких "Жигулей". Потом расцеловала тетю, пожала крепкую руку Николая и быстро, чтобы не разреветься, плюхнулась на заднее сиденье. Мама еще минут десять о чем-то разговаривала с сестрой и изредка грозила пальцем Николаю. Ее манера! Теперь она будет думать, что после таких наставлений здесь все изменится. Николай бросит пить, а Нюра, счастливая и веселая, будет встречать его пирогами с работы. Бред!
       Здесь, в деревне — свои устои и порядки. Здесь как жили при Царе-Батюшке, так и живут по сей день. А что там, далеко путины, брежневы, или горбачевы меняются — пущай! Это в деревне в расчет не берут. Тут, как было натуральное хозяйство, так и осталось. Хлеб и крупу возят? Спасибо! Не будут возить — не беда. Сами булок напекут. А пенсия? А что пенсия? — Пустое! Чтобы холодильник купить, надо года три собирать. Потом искать машину, ездить отмечаться в город. Это уже верных полторы цены. А если поломка? Вот, к примеру, у Нюры он уже три года не работает. Стоит на терраске, как мебель. Выбросить жалко. На ремонт денег нет. Вернее, они есть, но тратить жалко. Без холодильника-то они справляются. Зимой он не нужен. А летом все в подвале хранится. А деньги потратить — боязно. Что дальше будет? Вон, в телевизоре — убивают всех. Не сегодня, завтра — война. Тогда как жить? А так же, как всегда. Только соли побольше запастись, чтобы продукты хранить. Да спички иметь. Все остальное есть. И даже два аккуратных гробика на чердаке стоят, пылятся. Сама видела, когда за веником для бани лазила. Ох, и напугалась же! А Нюра объяснила и успокоила. — Это, мол, у вас в городе покойника можно за один день в дальний путь снарядить. В деревне — за неделю не управиться. Так и будет лежать в душной комнате, маяться. Грех один! Вот и готовят они себя к смерти заранее. Там, в гробике — и белье, и одежда, и тапочки. Все, чин-чином, ложись и помирай. Хлопот не будет. А те, что посноровистее, еще и самогонки наготовят и денег на стол припасут. Вот так и живет деревня.
       Такие мысли роились в моей маленькой и, похоже, не совсем смышленой голове, пока ехали в город. С интересом вглядывалась в опустевшие деревеньки, зачем-то считала дома. Надеялась увидеть людей. Напрасно! Так, никого и не встретили. А ехали мы по этой разбитой разухабистой колее больше двух часов. Назвать дорогой этот ужас — язык не поворачивается.
       Водитель высадил нас у железнодорожного вокзала, получил деньги и сразу уехал чиниться. Мы с мамой тяжело вздохнули. Наконец, кошмар закончился. Думали, что вот теперь сядем спокойно в электричку, два часа и — столица! Размечтались! Не тут-то было. Мы приехали около пяти. А электрички отменены до восьми вечера. Вот это — по-нашему! Воскресенье, вечер, люди спешат с дач домой, завтра — рабочий день. И — пожалуйста! Отдохните граждане на вокзале. Никаких объяснений, причин извинений — ничего! Россия, что возьмешь? Что делать? А как все, на графья, чай. Сели под деревцем в привокзальном скверике и стали ждать.
       Конечно, электричку подали на полчаса позже. Брали ее — штурмом. Нам повезло, и мы плюхнулись на свободные места. Все! Больше свободных лавок не было. Людей — тьма! Кое-как тронулись. И на каждой остановке — сражение. Озверевшие люди берут штурмом это скрипучее, грязное и древнее чудовище. Кто посильней — втискивались. Большинство оставалось на платформе. Короче, в столицу прибыли без четверти час. Бегом успели заскочить в метро, сели в поезд. На пересадке — повторить фокус не получилось. На часах было пять минут второго. Мы вышли на "Белорусской" и за двести рублей доехали до дома. На троллейбусе — остановок шесть. Не беда. Ночью в Москве свои порядки!
      

    Глава XIII

    Феодосия. Море Черное

       Дома спала, как убитая. Нет больше "колес"! Жизнь прекрасна! Рядом — родители! Сплю на своей кровати, на белоснежной простыне, после душа и разных кремов. Кры - са - та! Я прежняя — беспечная и шебутная Ленка! Только теперь у меня есть маленький опыт. Я уже знаю, что такое плохой дядя и хороший священник. Знаю, как живут люди в деревне. Теперь я окончательно пришла к Богу. Там, в деревне я очень ясно ощутила, что кроме Него всерьез, по-настоящему никто не в состоянии помочь человеку. Там я была на грани отчаяния. Слава Богу, теперь все позади. Наивная и несмышленая! Тогда я думала, что все главные трудности в жизни — позади. Как я ошибалась!
       В восемь утра была на ногах. Спать совсем не хотелось. Какой сон? Столько дел впереди! Надо получить учебники на четвертый курс, купить тетради, купить новое платье, белье... Родители меня очень быстро осадили.
       — Леночка, послезавтра ты едешь в Крым. Я только вышла из ванны, и мама меня ошарашила этим странным сообщением. Я не знала, как реагировать. Вроде бы и ничего плохого. До начала занятий еще три недели. А с другой стороны, я не успею ни с кем встретиться, пообщаться. А с кем надо встречаться? И как бы отвечая на мой вопрос, зазвонил мобильник. Ну, конечно, я его только-только включила и сразу звонок! Ну вот, значит, я кому-то еще нужна! Кто-то обо мне думает. Взяла телефон.
       — Леночка, дорогая, куда ты пропала? Звоню тебе каждый день, вот уже месяц. Телефон выключен. Не знаю, что думать. Я стояла и слушала этот омерзительный голос Валерия Ивановича. Страшно хотелось материться. Но рядом была мама. Она ждала моего ответа по поводу Крыма.
       — Козел, ублюдок, никогда больше не звони мне и не попадайся на глаза! — Я отключила телефон и швырнула его на пол.
       — Мамочка, я согласна ехать в Крым. А еще дай мне денег, я сменю номер мобильника. Да и вообще, мне надо много сегодня купить: купальник, шлепанцы, шапочку, шорты...
       — Леночка, ты на кого это так накричала? Мне показалось, что мама была в шоке и никак не могла выйти из него. За ее спиной уже появился папа. Весь его вид говорил о том, что его мучает тот же вопрос. Недолго думая, я решилась.
       — Мамочка, это был так называемый доктор. Мама всплеснула руками и произнесла только одно слово: "Ой!". Я продолжала. — Этот твой доктор не лечил меня, а грязно домогался. Глаза у мамы округлились, и она готова была, как мне показалось, опуститься на пол. Папа подхватил ее и усадил на стул.
       — Леночка, почему же ты раньше молчала? — Едва слышно выдавила из себя моя бедная мама.
       — Только потому, что не хотела расстраивать, во-первых. Во-вторых, многого не понимала. В деревне Батюшка и Нюра мне все разъяснили. И теперь, мамочка, многие вопросы я буду решать сама. Папа, тебя это тоже касается.
       — А я молчу. — Мой славный папочка развел неуклюже руки в стороны. Я брызнула смехом и убежала в свою комнату. Все в порядке! Это должно было произойти. Одним махом удалось обрубить притязания подонка и объясниться с родителями. Тем лучше. Теперь, надеюсь, мама не будет приставать с докторами. Я сбросила халат, провела пальчиком по животу и повернулась к зеркалу. На меня опять смотрела очаровательная девочка-подросток. С узкими бедрами, юными грудями, стройными ножками и очень аппетитной розовой попкой. Лицо мое светилось радостью и озорством. Ни тени огорченья, или тоски. Я снова та самая Ленка, что три года назад окончила среднюю школу с золотой медалью. Окончила легко, играючи и смеясь. Та самая Ленка, от вида которой многие мальчишки отворачивались, как от яркого солнца. Они не могли спокойно смотреть на мою короткую и белобрысую стрижку, на смеющиеся глаза, на складную фигурку и смазливую мордашку.
       За один день я пробежалась по магазинам и купила все, что нужно. А еще успела заскочить в институт и получила учебники. Весь следующий день собиралась дома, звонила, принимала звонки.
       В среду утром папа подвез меня на служебной машине к Курскому. Провожать не стал, спешил на работу. Не страшно. В вагоне "СВ" моим попутчиком по купе оказался пожилой и спокойный дядька. У него была верхняя полка, но я, как воспитанная девочка, предложила ему свою — нижнюю. Он отказался, попил чая и сразу устроился спать. Вот и хорошо. Я смотрела в окно, читала модные журналы, которые в последний момент сунула мама, чувствовала себя прекрасно.
       В Феодосии встречала машина. Водитель помог погрузить сумку и отвез в небольшой поселок "Орджоникидзе". Здесь в одном из блочных домов мне и предстояло провести несколько дней. Папа, еще при советской власти, по линии министерства курировал этот закрытый городок. Знаменит он был тем, что в очень живописной бухте разместился завод и пусковые установки боевых торпед. Здесь в "Орджоникидзе" торпеды испытывались, поражали цели и доводились до кондиции в корпусах завода. Здесь жили только свои. Обеспечение продуктами, мебелью и другими товарами — было безупречным. Попасть сюда жить — было престижно и не просто. Брали только специалистов самой высокой квалификации и, как сегодня говорят, без вредных привычек.
       Так вот, папа договорился с вдовой бывшего главного инженера — Светланой Георгиевной. Разумеется, я должна была с ней расплатиться за жилье и питание по ценам сезона. А отвела мне хозяйка большую комнату с огромной кроватью и лоджией. Кры - са - та! Все было замечательно. Третий этаж. Окно мое выходит на гору, а не на поселок. Значит, никто мешать не будет. Магазины, почта, рынок, пляж — все это рядом!
       Светлана Георгиевна приняла, как родную. Показала свое хозяйство: ванну, кухню, лоджию. Потом напоила чаем и дала ключ от квартиры. Наверное, хотела поговорить о Москве, об отце, но удержать меня было невозможно. Я быстро натянула шорты, одела шлепанцы, схватила купальник, полотенце и убежала на море. Спустилась с горки, и вот оно, море. Слева огромная гора, за которой, наверное, находится сам завод. Справа — пляж, набережная и кафешки, ресторанчики, бары... Людей — тьма! Кое-как нашла себе местечко среди голых, разомлевших от жары тел. Надела купальник и сразу — в море. Море! Два года я не купалась в этой соленой воде, не плавала. Я набирала в ладошки воду и поливала на себя. Еще, еще, еще! Как я соскучилась по этим впечатлениям, жуть! Вода оказалась совсем теплой. Детвора буквально кишела у берега. А до большой воды пришлось идти прилично, метров пятнадцать. Такой здесь был берег. Песчаный и пологий.
       Когда поплыла, забыла все на свете. Не было ни Валерия Ивановича, ни "колес", ни института. Обманула! Деревню, батюшку, Нюру, а главное Того, кто помог и исцелил — забыть не могла. Это теперь на всю жизнь со мной!
       Заплыла далеко. Здесь людей уже не было. Посмотрела назад — красотища! Городишко, как на ладони. Небольшой и компактный. Вон слева и храм. Вот это здорово! Еще левей — горная гряда, бухточки, заливчики... Поплыла вдоль берега. Впереди — гора Карадах. Перевернулась на спину. Небо — синее-синее. Ни одного облачка. а кажется мне, что не плыву, лечу. Так легко и спокойно!
       Когда вернулась домой, Светлана Георгиевна накормила меня вкусным обедом. Потом спала на лоджии. Солнце сюда не попадает. И это спасает от изнуряющей жары.
       На другой день решила, что купаться вместе с детьми и загорать на детском пляже — неловко, хотя удобно. А что, если пройтись по бережку? А кто мне мешает? Прошла недлинную набережную, отдыхающую от ночных развлечений понаехавших отовсюду кутил. По берегу идти невозможно. Невысокие, но крутые глыбы нависают прямо над водой. Пришлось подняться. Нашла натоптанную тропинку. Порядок! Значит, не одна я правильно думаю на этом берегу. Есть здесь нормальные люди. Это радует. Я весело шагала по каменистой тропе, поглядывая вниз на спокойное, ласковое море и думала вот о чем. Еще месяц назад все было так плохо, и жизнь представлялась в таком черном цвете, что ни мечтать, ни планировать — ничего не хотелось. "Колеса", аборт, доктор Ивашев, все это сплелось в один ужасный узел. Тогда я всерьез думала, что жизнь кончилась, не начавшись. Пожалуй, так и было. Страдания — жуткие. И вот тогда, думается, моя бабушка там, в другом мире, слезно умолила Спасителя помочь мне. Именно тогда почему-то вдруг, маме захотелось отправить меня в деревню. Тетя Нюра решила отвести в Храм. Батюшка — быстро разобрался в моих грехах и постарался наставить на путь праведный. То, что бабушка явилась ночью — звено той же цепи. Все было нацелено на то, чтобы вырвать меня из гнилой, смердящей пасти лукавого, который, похоже, держал уже мертвой хваткой. Пришлось мне и самой немного постараться. Я улыбнулась, на секунду задержалась, посмотрела наверх. Какая-то птичка на огромной высоте зависла и щебетала на всю округу. Сказка! Пошла дальше.
       Да, так вот, наверное, Спаситель послал мне эти удивительные дни за старание и попытку очиститься от греха. Неужели все позади? Теперь, наверное, это зависит от меня. Урок на всю жизнь. А если кого встречу на пути с таким недугом — буду помогать! Тропинка пошла в небольшой ложбинке. Дальше — слева обрыв. Глянула вниз. Ух, ты! Метров двадцать лететь, если что. В самом низу — камни, чуть дальше — море. Проход — метров тридцать длиной, совсем узкий — идет по самому краю огромного камня. Не обойти, не перелезть. Я остановилась в раздумье. Рискнуть? А зачем? Недолго думая, решила вернуться. Теперь я ученая. Теперь мне риск ради риска не подходит. Я хотела развернуться и идти обратно, но с ужасом обнаружила, что мою руку кто-то держит. Медленно повернула голову. Весь лысый, по пояс голый, рот — до ушей — дядька в очках.
       — Здрасте, юноша.
       — Здрасте, дяденька. Зачем вы меня держите? Кажется, голос в тот момент у меня был тонкий и жалкий.
       Мужик звонко рассмеялся и отпустил руку. Только теперь увидела, что за спиной у него огромный рюкзак. А еще, на нем были шорты и кроссовки.
       — Это, мальчик, называется не держать, а страховать. Ты, похоже, здесь человек новый. Сужу по твоему загару. Так вот, чтоб ты знал, по этим небольшим горкам лучше ходить с родителями, или с сопровождающим. Одни дети здесь не гуляют. Что на меня нашло, не знаю. Противный дядька разбудил во мне злость.
       —Я вовсе не ребенок и не мальчик, если хотите знать. Во-первых, я — девушка. А еще мне двадцать один год и учусь, кстати, на четвертом курсе института.
       — Ну да! А я думал, пацан из седьмого или восьмого класса. — Дядька, похоже, был удивлен всерьез. — Тогда давайте руку и осторожно идите за мной. Нет. Давайте так. Сначала я проведу вас, а потом вернусь за рюкзаком. Идет?
       — Идет, — весело согласилась я и внутренне содрогнулась. А куда, собственно, я пойду с этим дядькой? Но отступать было поздно. Он скинул рюкзак, прошел немного вперед и протянул руку. Через пару минут мы были на широкой площадке с другой стороны обрыва. А когда он перенес рюкзак, пошли вместе дальше. Конечно, я его в тот момент не знала. Но уже тогда почувствовала, что с ним было как-то спокойней и уверенней на этой узкой тропе. Вот только, куда она приведет?...
      

    Глава XIY

    Бухта третья. Геннадий Борисович

       Дяденьку звали Геннадий Борисович. Живет он в Питере, или рядом с ним. Это не главное. Сюда приезжает вот уже лет десять. И живет в палатке все лето. Бухта, куда мы пришли, называется "третья". За нами, соответственно, ближе к Орджоникидзе, остались первая и вторая. Бухта небольшая. Ну, скажем, две типичные пятиэтажки здесь могли бы спокойно разместиться. Я насчитала девять палаток, примерно таких же, как у дяди Гены. Оказывается, все обитатели бухты — знакомы не один год. Это их постоянное место отдыха. Вот. А в рюкзаке дядя Гена тащил из города пресную воду. Здесь, в бухте, ее совсем нет. Это, пожалуй, единственный минус роскошного отдыха. Подумайте сами. Нет машин, баров, толп людей, мусора и суеты. Есть солнце, вода, горы и незримая атмосфера добродушия и порядка.
       Палатка дяди Гены стояла немного выше других, на ровной каменной площадке. Рядом с палаткой натянут тент. Это чтобы, когда самая жара — прятаться и отдыхать. Ну вот, когда Геннадий Борисович мне все это объяснил, поспел чай. Металлический чайник грелся на маленьком примусе. Вообще, здесь оказалось очень много интересных и полезных штуковин, о которых я раньше даже не подозревала. Откуда-то появились две крошечные удобные скамеечки и похожий на детский столик. На нем — алюминиевые кружки, халва, печенье, сахар. Заваривали чай в стеклянной банке. Дядя Гена предложил мне переодеться в купальник и чувствовать себя, как дома. Поискала глазами раздевалку. Геннадий Борисович улыбнулся.
       — Леночка, зайдите за палатку и переодевайтесь. Вообще же у нас здесь по этому поводу никто не комплексует. Народ воспитанный и спокойный. Сексуальных экстремистов мы в свою среду не пускаем. — Дядя Гена еще раз улыбнулся и демонстративно отвернулся.
       Чай оказался таким вкусным, что я выпила три кружки. Незаметно съела почти всю халву. Я сидела за этим уютным столиком, вытянув ноги, расслабленная и восторженная одновременно. Внизу, на берегу копошилось несколько детишек. Их родители, рядом, у палаток — готовили пищу. Горели небольшие костры, примусы. Кое-кто, как и мы, уже пили чай, завтракали. Здесь никто не обращал внимания на соседей. К примеру, меня не рассматривали, не показывали в мою сторону пальцем. Все были заняты своими делами. И над всей этой славной бухточкой будто витал дух спокойствия и мира. Впереди, перед нами — величественный, чуть в дымке — Карадах. Гора таинственная, легендарная. Кажется, она совсем рядом. Но дядя Гена утверждает, что это "рядом" ровно километрам десяти.
       А еще дядя Гена рассказал, что преподает философию в военном училище. Что в Москве у него девятнадцатилетний сын, который учится на очень, очень крутом факультете МГУ. С женой он разведен, но поддерживает нормальные отношения.
       После чая мы долго плавали, загорали, опять плавали. Геннадий Борисович познакомил с соседями. Люди интересные, общительные. Около двух — обедали. Мой новый знакомый сварил картофель, намял его и размешал в нем тушенку из двух железных банок. Ели мы это чудо с черным хлебом, запивали крепким чаем. И все это прямо здесь, в двадцати метрах от моря! Кры — са — та! Пока обедали, дядя Гена немного дополнил свою биографию. Выяснилось, что ему всего-то сорок пять. Ровно столько, сколько Валерию Ивановичу. Фу, называть это имя больше не хочу. А еще, у дяди Гены отец живет, как и сын, в Москве. Он капитан первого ранга в отставке. А сам Геннадий Борисович — капитан второго ранга. И тоже в отставке. Что значат эти ранги, я не знаю. Думаю, что это — высокий воинский чин. Переспрашивать показалось неудобно. Здесь же за обедом дядя Гена, кажется, решил, что пришла его пора узнать немного и обо мне.
       Решила, что слишком раскрываться не буду. Кто их знает, этих мужиков, какую корысть они могут извлечь из девичьих откровений. Хватит, открыла душу одному! В результате лишилась невинности и совершила смертный грех. Нет, ребята, а так же дяденьки, товарищи и господа! С вами — ухо надо держать востро, глаз наметанным, а ноги — натренированными. Чтобы в случае чего — бежать без оглядки и сожалений.
       Так вот, рассказала дяде Гене немного о своем институте, о родителях, о том, что провела месяц в деревне. Но все так, поверху, не вдаваясь в подробности и тонкости.
       После обеда решили спрятаться под тент. Не получилось. В бухту зашел небольшой, но очень красивый катер. Оказывается, это мальчики-калымщики из Кактыбели приплыли подработать. Сначала катали по большому кругу детей. На пляже даже образовалась небольшая очередь. Оказалось, что сюда из Орджоникидзе каждый день приходит много людей. Те, кто ищет тишины, встают пораньше и по верхней тропе идут в эту бухту, или в другую. Кому что нравится. Пока еще костлявая и алчная рука капитализма не опустилась на эту благодать. Вот народ и блаженствует. Что будет потом — никто не знает.
       Когда откатали детей, начали развлекаться взрослые. Для них коктыбельские затейники привезли водные лыжи. Конечно, мало кто умел этими лыжами пользоваться. Но кому-то удавалось, согнувшись пополам, проехать целый круг. Я совсем, кажется, раскрепостилась и смеялась безудержно. Дядя Гена этому, похоже, очень радовался. Пуще того, предложил мне попробовать самой прокатиться. Долго уговаривать меня не пришлось. Наша очередь скоро подошла, и Геннадий Борисович, как мог, старался мне помочь занять правильную позицию. При этом он садился в воду, на мелкие камни, а я — на его острые колени. Иногда, правда, мне казалось, что шаловливые ручки опекуна не очень скромно ощупывают мои достоинства. Хотя, может быть, я и ошиблась. Короче, с третьей попытки — поехала. Чудо! Кры — са — та!
       Конечно, сначала, как все, согнувшись и, вытянув руки вперед. Но потом красивый парень, что служил матросом на катере, показал, как надо стоять. Я выпрямилась, чуть просела назад и почувствовала себя на седьмом небе. Почему-то стало казаться, что все отдыхающие и в Орджоникидзе, и в бухтах, и в Коктыбеле, смотрят только на меня. Хотелось сделать что-нибудь этакое, необычное. Стала уходить в сторону. Потом в другую. Наконец, попала в слабый буранчик, что стелится за катером, не справилась с ним и оказалась в воде. Ребята сразу подрулили ко мне, подняли в катер. Потом погрузили лыжи и поплыли в бухту. Матрос—красавец, оказался парень — не промах. За три минуты он узнал обо мне все. И уже назначал свидание на вечер. Обещал угостить самым сладким вином и самым молодым барашком. Искушение было великое. Но как подумала, что красавчик каждый день меняет партнерш, а берет со всех одной монетой — натурой, стало неприятно. Пришлось сказать, что на берегу ждет строгий муж. Только после этого красавчик поостыл, и мы быстро причалили к берегу.
       Вечером дядя Гена проводил меня до подъезда дома. Мы весело распрощались, и новый знакомый напомнил, что за водой он ходит каждое утро. Так что, если захочу отдыхать в третьей бухте, могу присоединяться. Обещала подумать и убежала домой.
       Светлана Георгиевна немного пожурила за то, что не пришла на обед. Пришлось все рассказать. Вместе смеялись и пили чай. Отдых начинался совсем неплохо.
      

    Глава XY

    Айвазовский, буддизм и "Прощание славянки"

       Три недели пролетели, словно один миг. Каждый день я ходила в третью бухту. Постепенно дядя Гена начал меня нагружать небольшими просьбами. Иногда покупала хлеб, продукты, фрукты. Реже приносила пару литров пресной воды. Геннадий Борисович относился ко мне, как к дочери. Меня это забавляло и развлекало. Иногда, в шутку, позволяла себе назвать его тятей. Мне кажется, он обижался, но вида не подавал.
       По воскресеньям ходила в храм. Конечно, местную церковь не сравнить с московскими. Построена она всего лет семь назад. Убранство — соответствующее. Но все сделано с большой Любовью и Верой. А еще храм построен так, что там всегда светло. Светло и радостно. А один раз я набралась смелости, исповедалась и причастилась. Когда служба закончилась, и я вышла из храма, сняла платок и... полетела! Не шучу! Так было радостно на душе, что ног под собой не чувствовала!
       У ворот храма встречал Геннадий Борисович. Он держал большую розу и широко улыбался.
       — Поздравляю юную красавицу с принятием причастия. Я выхватила у него из рук розу и чмокнула в щеку. Как получилось, не пойму сама. Кажется, дядя Гена посмотрел на меня осуждающе. В тот раз он, кстати, тоже выглядел прилично. На нем были светлые брюки, белая с коротким рукавом рубашка.
       У храма дядя Гена остановил маршрутные такси и мы уехали в Феодосию. В городе — культурная программа. Сначала дядя Гена показал музей Айвазовского. Впечатляет! Потом прогулялись по набережной. Здесь толпы художников продают свой талант за копейки. Геннадий Борисович заставил показать картину, которая мне особенно нравится. Честно говоря, дело оказалось не простым. Все же я отыскала один московский сюжет. Это был Арбатский переулочек во время дождя. Не знаю, что на меня накатило. Только, как увидела эту картину, чуть не разревелась. Ну, так она мне понравилась и тронула. Не знаю, сколько мой опекун заплатил за это чудо. Только эта небольшая картина чуть больше формата "А-четыре" по сей день висит в моей комнате на самом видном месте.
       Потом мы ели вкусные шашлыки на открытой веранде грузинского ресторанчика. Запивали эту прелесть массандровским красным вином. Кры — са — та! Потом было мороженое и кофе. Незаметно наступил вечер. Пора было возвращаться домой. Закончили мы этот день тихой прогулкой по шумной, многолюдной набережной. Дядя Гена мне что-то горячо рассказывал про древних философов, про великую силу буддизма. Кажется, говорил о том, что учение Будды не противоречит христианству. Что в основе двух религий — любовь. Ну, понесло дяденьку! Хорошо, что я не вникала в глубокий смысл его горячих рассуждений. Думала о своем.
       Прошло каких-то три месяца, а жизнь меня опять круто развернула. Разве могла я в начале лета вот так беззаботно провести день с интересным человеком? Нет, не могла. Меня постоянно донимали какие-то заботы. Куда-то неслась, опаздывала, суетилась. А заканчивалось все привычно-безобразно: "колесами" и сном. Теперь все иначе. Теперь я живу и наслаждаюсь. Наслаждаюсь тем, что просто живу! Господи, спасибо Тебе все! Главное — за то, что я понимаю то, что без Тебя мне бы из той жуткой трясины не выбраться. Посмотрела на дядю Гену. Он размахивал руками и доказывал, что любовь есть. Любить надо все и всех. Только когда любовь наполняет собой сердце человека, когда, кроме любви ничего нет, тогда он, человек, можно сказать, приблизится к своему Создателю.
       — Дядя Гена, а что, можно одновременно любить двух, трех, и четырех мужчин? Мой спутник как-то странно посмотрел на меня поверх очков, остановился.
       — Ребенок, я рассказываю тебе про Божественную силу любви. А ты о чем?
       — А я о том, что в свои годы знаю только любовь к родителям и цветам. А еще, надеюсь, что сильно и очень серьезно полюбила Господа нашего Иисуса Христа. И о том, что не знаю и не хочу знать никакого Будду. Я мило улыбнулась, заглянула в грустные глаза моего спутника и выпалила: — И даже если этот самый Будда овладел такой умной головкой, как Ваша, дядя Гена. Я звонко рассмеялась, чмокнула философа в щеку, схватила его за руку и потащила вперед. Туда, где заканчивалась набережная. Было уже поздно, и я подумала о том, что Светлана Георгиевна, наверное, опять беспокоится.
       До нашего поселка добрались быстро. Дядя Гена не стал ждать маршрутку, нанял частника. Через пятнадцать минут мы уже выезжали в Орджоникидзе. Невинный поцелуй на прощание и я уже дома.
       Последнюю неделю я также беззаботно и весело провела в третьей бухте. А в понедельник дядя Гена отвез меня в Феодосию к московскому поезду. На вокзале дядя Гена занес мои вещи в вагон.
       — Ну, теперь, ребенок, посидим, как положено, на дорожку. Мы уселись напротив друг друга. По проходу народ снует, а мы смотрим друг на друга и никого, кроме себя, не замечаем.
       — Ну, пора. — Дядя Гена ударил руками по коленкам, поднялся. Встала и я. И в этот момент наши лица оказались совсем рядом. Я не успела ничего сообразить, только почувствовала вкус его соленых губ. — Ух, ты! А дяденька шустрым оказался, — пронеслось в голове. Я уперлась руками в его грудь и с силой оттолкнула.
       — Дядя Гена, ну зачем так? — Я медленно опустилась на дерматиновый МПСовский диван. — Я ведь не поверила в Будду и не могу любить одновременно и цветы, и вас. А так, без любви, целоваться не хочу. Дядя Гена стоял отрешенный и, кажется, пытался сообразить, что надо делать в такой ситуации. Поймала его руку, пошлепала по ней своей ладонью.
       — Ну, ну, Геннадий Борисович, господин философ, у вас есть шанс.
       — Какой? — Дядя Гена встрепенулся.
       — Сделайте так, чтобы я разлюбила цветы, а полюбила вас. Постарайтесь доставлять мне чуть больше радости, чем они. Философ поджал губы, задумался. В этот момент зычный голос проводницы резанул слух.
       — Провожающие, прошу выйти из вагона. Поезд отправляется.
       Дядя Гена метнулся к выходу, так и ничего не сказав напоследок. А впрочем, сказать-то ему было, похоже, нечего. И вот он стоит уже за окном, а поезд потихоньку трогается. Из динамиков несется полузабытое, из прошлого века — "Прощание Славянки". Не знаю, что произошло, только получилось очень волнительно. Пришлось даже смахнуть накатившую слезу. Прощай, лето! Что там впереди, за очередным поворотом жизни? Не знаю. Только, думаю, теперь просто не получится. Потому что просто, как выясняется, бывает только в детских сказках. А в жизни? А в жизни... Эх, что там говорить! Поживем, увидим...
      

    Глава XYI

    Пшел вон, козел!

       Четвертый курс — не первый. Уже нет того волнения, восторгов, открытых улыбок. Есть лукавые усмешки, колкие замечания и странные намеки. Что делать. Жизнь не стоит на месте. Дети взрослеют, набивают шишки, учатся ходить и плавать в этом дурно пахнущем, смердящем болоте.
       Я пришла в новом очень коротеньком цветастом шелковом платьице. На улице было еще тепло. Поэтому прикрываться ничем не пришлось. Платьице висело на двух бретельках и обнажало мои тонкие остры плечи. В руках у меня была небольшая черная папка. На ногах — открытые летние туфли на высоком и тонком каблучке. А еще, конечно, ухоженные длинные ноготочки на руках. Аккуратные ножки. Моя короткая мальчишеская прическа и еще больше выцветшие волосы дополняли эту вкусную картину. Не успевший сойти южный загар дополнял эту красоту. Казалось, что все мужики, пока шла в институт, оборачивались. Пару раз проверила — обернулась сама. Точно! Стоят и смотрят вслед. Не знаю, что больше испытала тогда: радость или огорчение. Наверняка, не все смотрят на меня, как на красивую картинку. Есть и такие, кто раздевает глазами и трогает грязными руками и помутненным сознанием тело. Бр—р—р, жуть! Ничего, сама виновата, красавица! Разоделась, как попугай, теперь получай по заслугам!
       В институт вбежала почти бегом. Какой-то кавказец в переходе умудрился ущипнуть за попу. Чуть не разревелась. А вот и наш курс. Ух ты, девчонки похорошели, ребята возмужали. Расцеловались и только начали болтать, пригласили в аудиторию. Занятий в первый день не было. Нам рассказали о предметах, о расписании. Конечно, строго внушали, что четвертый курс — самый, самый. Но это — старая песня. Про самый—самый нам рассказывают с первого курса. Короче, ничего нового. К обеду все были свободны. Опять толпа молодых и здоровых, нарядных и красивых людей заполнила площадь и скверик перед институтом. Я разговорилась с подругой-однокурсницей, и не сразу почувствовала, как кто-то дергает за папку. Наконец, дошло. Обернулась — Валерий Иванович с огромным букетом белых роз. Перед подругой пришлось извиниться. Доктора взяла под руку и повела к стоянке. Наверняка он подъехал на машине. Первое желание было затолкать его в тачку и отправить подальше. Пару раз доктор пытался вырваться. Не получилось. Держала его мертвой хваткой. Кажется, многие, кто видел эту сцену, сообразили, что происходит нечто забавное. Но что именно — не понятно. Тем временем я наконец увидела машину моего поклонника и решительно направилась к ней. Доктора подвела к кабине водителя, сама обошла машину и уселась на переднее сиденье.
       — Леночка, что происходит? — Доктор широко улыбался и пытался вручить мне цветы. Я не смотрела на него. Хотя, признаюсь, в тот день он превзошел себя и был неотразим. Я смотрела вперед и вспоминала те ужасные минуты, когда просыпалась от его таблеток, ощущая острую боль и тяжесть его совсем не маленького тела. Бр—р—р. Опять пробила дрожь. Он что-то говорил, медленно, назидательно. Наконец, меня прорвало.
       — Значит так, доктор—извращенец. Я поразилась своему голосу. Казалось, в горле — медная труба. А говорю вовсе не я, а институтский репродуктор. — Один раз я тебя уже послала. Ты не понял. Теперь посылаю тебя второй раз. — При этом предупреждаю. Никогда больше не звони, не подходи, забудь! Мы не знакомы! Третьего раза не будет. — Скажу больше. Если ты рискнешь в третий раз подойти ко мне, или я просто случайно тебя где-то увижу, то сразу передам два письма. Одно — в прокуратуру, второе — твоей жене. Они уже готовы и запечатаны, ждут своего часа.
       — Леночка, я люблю тебя — Теперь голос доктора был жалкий и противный. Стало душно. Я схватилась за ручку двери. Перед глазами опять — его вспотевшее лицо и безумные глаза.
       Пшел вон, козел! — Я с силой захлопнула дверь и зачем-то ладонью ударила по крыше машины. Стоявшие рядом люди обернулись. Но ничего опять не поняли. Я очень быстро убежала от этой жуткой машины, в которой сидел человек—зверь!
       Подруга моя оказалась на прежнем месте. Она почему-то ни о чем не спросила и мы продолжили разговор. Болтали так, ни о чем и про все сразу. Изредка я отводила взгляд в сторону и видела, как целые группы ребят смотрели в нашу сторону. Иногда кто-то из них откровенно показывал рукой на меня. Думаю, подруга моя это тоже замечала. Она была небольшого роста и совсем простенько одета. Конечно, она сразу поняла, на кого смотрят молодые люди. Кому такое понравится? Она быстро скомкала разговор и убежала в метро. Я оказалась опять одна. Впечатление такое, что стою голая на Тверской. Выручил Толик. Как всегда, появился из неоткуда. Загорелый, с модной прической, он почему-то казался отличником и очень правильным мальчиком. Так оно и было на самом деле. Впечатление не обманывало. С ним было скучно и тоскливо. Он говорил умно и красиво. Но не было интриги, игры, шарма. А я все еще, похоже, не наигралась. Да и как здесь устоишь, когда, во-первых, знаешь себе цену, во-вторых, все смотрят, словно на чудо! Приятно! Кры—са—та!
       Традиционное кафе — "Му-му!" на площади Тельмана. Что-то поклевали и долго смаковали крепкий кофе с приторными пирожными. Анатолий рассказал, что лето провел в Болгарии. Там у него на Черноморском побережье живет дядя. Вот у него он и отдыхал. Я немного рассказала про Крым. Получилось, что мы отдыхали на одном море, только в разных местах. Потом, как бы между прочим, Толик рассказал, что через неделю уходит на практику. Работать будет в управлении по связям с корпоративными клиентами "Альфа-банка". Говорил он это просто и нарочито-буднично. Наверное, я должна была после этих слов броситься на шею и закричать на все кафе, что люблю его. Дурак. Если бы он был корпоративным клиентом "Альфы", то и тогда бы я прошла мимо. Ну, ни в моем он вкусе. Не в моем темпераменте, не с моими интересами. Ему нужна девушка спокойная, не спесивая. С которой он бы после тяжелой работы пил чай и кроссворды разгадывал. А я? Что я? Буду напрягать, куда-то тащить, устраивать скандалы и разборки. Нет, нет, дорогой Толик. Ты мальчик хороший. Я девочка плохая. Так я думала на самом деле и была уверена, что права.
       Толику разрешила проводить себя до дома и даже чмокнула в щеку. Пусть мальчишка немного порадуется. Потом попереживает. Иногда это им, тихоням, полезно. А на практике — найдет себе пробивную и талантливую сибирячку, женится и всю жизнь будет счастлив и сыт.
      

    Глава XYII

    А вот и практика

       Самую большую радость нашему курсу институт подарил через неделю учебы. Именно тогда декан факультета объявил, что с этого года время практики увеличивается. А начинаться она будет уже с четвертого курса. Именно с того, на котором я в тот момент училась. И ничего, что практика у нас будет только два дня в неделю. Главное, мы будем общаться со специалистами и работать в настоящих организациях. Меня и еще двух девочек распределили в Международный банк развития. Я попала в отдел гуманитарных программ. Фантастика! В комнате сидело шесть человек. У меня свое место, свой стол, телефон, кресло, компьютер! Ура!
       Здесь, в банке, все по серьезному. Рабочий день — с девяти. В восемнадцать — конец. Обед — сорок пять минут. Здесь же, на седьмом этаже — уютная комната, где три повара готовят домашнюю пищу. Отделы приходит только в свое время. Дольше положенного никто не задерживается. Если захочется кофе или чай, можно по телефону позвонить в буфет. Через пять минут на рабочем столе — будет все, что заказано. Счет уйдет на банковскую карту, которую имеют все сотрудники. Кры—са—та!
       После первого рабочего дня я устроила дома маленькое торжество. По дороге купила красивый торт. Папа к моему приходу был уже дома. Мы быстро уселись за стол и я взахлеб стала рассказывать про чудеса моей работы. Мама слушала молча и внимательно. Папа почему-то улыбался. Секрет открылся потом. Оказывается, он приложил руку, чтобы я попала именно в этот банк. Ничего, не беда — на этот раз не сделала ему даже замечания. Теплые посиделки нарушил телефонный звонок. Это был Андрей
       Сначала я хотела обидеться и бросить трубку. Он — единственный не позвонил и не поздравил меня с началом учебного года. Но Андрей, наверное, чувствовал свой промах и сразу начал извиняться. Оказывается, у него были уважительные причины. Он только вчера прилетел из Америки. А сейчас сидит в машине и ждет меня у подъезда. Для себя я сразу же, конечно, отметила его прыть, но минут сорок заставила ждать. Пусть прочувствует свою вину, помучается. Не велик гусь, мог бы позвонить и из Америки.
       Родители, как услышали, что ухожу, засуетились. Папа сказал, что не возражал бы, если я пригласила бы молодого человека на чай. Пришлось объяснять темному человеку, что у меня своя игра и время "Х" еще не наступило. Когда мальчик "дойдет", тогда и пригласим. Пока же пусть довольствуется тем, что изредка видит меня. Папа пожал плечами, но спорить не стал. Заметил только, что у каждого поколения свои прибамбасы.
       Перед выходом взглянула на себя в зеркало. Эммануэль, да и только! Правда стрижка — покруче и волосы — светлые. А так — она. И вся-то я была, словно сладкая конфетка. Фигурка — тростинка, тонкое красивое лицо, короткая стрижка — чудо! Я чмокнула себя в зеркало и бегом спустилась к машине. Андрей надул губы и молчал — обиделся. Пришлось потормошить мальчика. Зато потом начался фейерверк! Откуда-то появился букет алых роз. Вслед за ним — необыкновенно красивые часики с дорогими каменьями на корпусе. А вслед за ними — модный и красивый темно-вишневый теплый шарф. Кры—са—та! На этот раз расцеловала мальчика по серьезному. Я прикоснулась к его губам и чуть дольше положенного задержалась на этом месте. Все! Андрей закипел. Он дернулся ко мне, но я твердо уперлась руками в его грудь и сделала серьезное лицо. Комедия! Тогда потерявший голову Андрей включил скорость, и машина, свистя резиной, рванула с места. Вот и славненько! Теперь порядок! Правила игры соблюдены, подарочки получены и Андрюша в хорошем настроении.
      

    Глава XYIII

    Все началось... в пятницу

       Первые два месяца учебы пролетели, как одна минута. Я была, ну как бы это лучше сказать, на подъеме, что ли. Все спорилось и получалось. Хотелось жить и творить! Такое вот было настроение. Думаю, наступило оно после того, как удалось избавиться от страшной заразы. Я ее, эту пакость, даже называть по имени не хочу. Слава Богу, все позади. Кстати, в храм, на службы, хожу каждое воскресенье. В будни, когда большие праздники, но нужно быть в институте, забегаю в церковь, хоть на пять минут. Поставлю свечку к празднику, помолюсь, перекрещусь и... к выходу. Теперь и утром, и вечером читаю молитвы. Если не получается прочитать полностью, читаю кратко, про себя. Но каждый день — обязательно! А еще перед едой, и после — обязательно про себя молюсь. Так научил батюшка из деревни.
       Конечно, я могу ошибаться, но после того, как познакомилась с отцом Всеволодом, как избавилась от мерзкой заразы, кажется — прозрела. Теперь смотрю на мир широко открытыми глазами и даже, кажется, кое-что понимаю. Раньше такого не было. Неслась, как ошпаренная, по жизни. Куда? Не знаю! Только вперед, на бравом коне своих желаний. Интересы других людей меня не интересовали. Сейчас все изменилось. Постоянно размышляю о родителях, о людях, что вокруг. Эх, ладно! Что-то я совсем разоткровенничалась. К чему бы это? Однако, вернемся туда, в позднюю осень, в ноябрь четвертого курса. Именно тогда, может быть по молитвам батюшки, со мной начали происходить не совсем обычные истории.
       Все началось в конце рабочего дня, в пятницу. В этот день сотрудники, как правило, дольше положенного на работе не задерживаются. Все куда-то спешат. Кто в магазин, кто домой. Понятно, к выходным надо подготовиться. Мне к ним готовиться, вроде как нечего. Но общее настроение захватывает. Это, как бы помягче сказать, — чувство стадности. Нет, лучше — коллективизма. Да, так вот, вышла я вся из себя стройная и красивая, на высоких каблуках в коридор и направилась к лифтам. Их в нашем крыле — два. Две маленькие, словно игрушечные кабинки. Ну и, как всегда, мужики по мне глазами своими блудными стреляют. Знаю, как подойдет лифт, начнут вперед пропускать, заигрывать. А тетеньки, что рядом, тоже спуститься хотят. Но их никто не пропустит. Им и так-то обидно, что я такая молодая, стройная и красивая. А здесь еще и в лифт без очереди прет. Ну, все! Теперь они мои враги! Их понять можно. Всю жизнь пахали, пахали, и, наконец, свершилось! Кто-то кому-то позвонил и сорокалетнюю даму пристроили в международный банк. А это и бабки, и положение, и питание, и привилегии всякие. Да, но ведь всю жизнь за это место биться пришлось! И тут приходит некто с четвертого курса Финансовой академии. Ноги — от шеи, глаза — с луну и все остальное — на шесть с плюсом. Ну, разве не обидно? Еще как!
       Итак, решила я не наживать себе лишних врагов. Они и без меня, сами по себе появятся. Спущусь-ка вниз пешком, по ступенькам. Ничего страшного. Правда, на шпильках не очень удобно, но это уже — мелочи.
       Прошла чуть дальше и вышла в зеленую дверь. Оказалось, что не одна я такая умная. Народ потихоньку и здесь к дому направляется. Пристроилась я за каким-то дядей и спокойненько застучала каблучками своих модных шпилек. Туфли я, как правило, оставляю внизу, в гардеробе. Есть у нас такая услуга. А на улицу выхожу уже в сапогах. Спускаюсь, а сама думаю о том, как завтра, в субботу, поедем мы с Андрюшей в Новоиерусалимский монастырь, что в Подмосковной Истре. Много слышала о нем, читала. И вот теперь увижу все своими глазами. Чудеса! Вот уже и четвертый этаж прошагала. Идем дальше. Да, Андрюшка становится мне все ближе и ближе. Он оказался очень внимательным и совсем не испорченным мальчиком. Даже как-то странно. В такой семье — нормальный ребенок. А еще он мне нравится тем, что не пристает и не позволят себе грязных намеков. Так называемый доктор напугал меня своей извращенностью, так что теперь и не знаю, смогу ли когда-нибудь нормально общаться с мужчинами. Именно в этот момент у меня подвернулась правая нога. Я наверное очень громко вскрикнула, потому что идущий впереди гражданин испуганно обернулся. В это время я уже летела прямо на него. Дяденька оказался сноровистым, расставил в стороны руки и принял меня жалкую и беззащитную на свою мощную грудь. В нос ударил резкий запах дорогого мужского парфюма. Не знаю, как так получилось, только я прижалась лицом к его колючей щетине и дрожала, как осиновый лист.
      -- Очень добра прыжок. Можно еще повторять? — Незнакомец рассмеялся. А я с ужасом поняла, что это иностранец. Они в нашем банке занимали руководящие посты. В тот момент, кажется, я покраснела и попыталась опуститься на ноги. Острая боль судорогой прошла по всему телу. Я встрепенулась и одернула руку. Теперь я стояла на левой ноге и обеими руками опиралась а плечо иностранного гражданина. Успела заметить, что на вид ему — лет сорок. Большая лысина, очки, одет просто, без галстука. Ничего особенного и ни капли привлекательности. Ну разве что парфюм. Меж тем, сзади уже собрался народ и молча рассматривал нелепую сцену. Первым спохватился иностранный товарищ:
       — Я немножко помогу, очаровательная красавица. Он ловко подставил мне второе плечо, обхватил рукой за талию, и мы начали медленно спускаться. Теперь сотрудники нас обгоняли слева, оглядывались и противно ухмылялись. Ух, завистники! Ненавижу! Вместо того, чтобы предложить помощь, закрашенные до дыр бабы — злопыхали и смаковали на свой лад ситуацию. Представляю, сколько разговоров будет в понедельник. Наплевать! Пусть болтают. Меня до четверга не будет. А к тому времени все забудется.
       С трудом удалось натянуть сапоги. Боль не проходила. Иностранный дяденька был рядом. Он помог выйти на улицу и вопросительно посмотрел на меня. Кажется, хотел узнать, где моя машина. У нас в банке все дамы, в основном, на машинах. Я покачала головой и развела руки в сторону. Тогда дяденька хитро улыбнулся и опять обнял меня за талию. У него оказалась большая белая "шкода". Кажется, такие машины называются "универсал". Гражданин помог мне устроиться на переднее сиденье, хлопнул дверью и уселся за руль. Он завел мотор и повернулся ко мне.
       — Меня называют Мило. — Он улыбнулся и выжидательно посмотрел на меня. А что, улыбка у него приятная.
       — А меня — Лена. И вообще я всего лишь студентка. Учусь на четвертом курсе Финансовой академии. Здесь прохожу практику.
       — Ой, ой! Замахал руками новый знакомый. — Не так скоро! Я мало понимай по-русски. Только два месяца Москва. А работай в управлении инвестиции политики.
       — Инвестиционной политики, — поправила я.
       — О, да, да, спасибо.
       Вот так прозаично и даже можно сказать банально произошло мое знакомство с гражданином Австрийской республики.
       Как только машина немного прогрелась, Мило стал нажимать какие-то кнопки на панели приборов. На дисплее начали высвечиваться схемы улиц, названия и что-то еще. Я ничего не понимала. Все обозначения — на немецком языке. Минут через пять он нашел, что искал, и машина тронулась. На мой вопрос, куда мы едем, он очень уверенно ответил:
       — Буду лечить красивый девушка!
       Через полчаса подъехали к институту Склифосовского. Здесь он нашел травмопункт для иностранных граждан. Меня он представил как свою жену. За сорок минут мне сделали все: рентген, вправили сустав, наложили шину и ослепительно улыбнулись. Мило оплатил все расходы и отвез меня домой. Причем дорогу нашел очень быстро. Правда, перед этим опять немного покопался в своем авто-компьютере. Потом он мне объяснил, что это навигационная система. Работает через спутник. В Москве ее только-только начали применять. А по Вене он с этой штукой ездит уже три года. В тот вечер Мило подвез меня прямо к подъезду дома и проводил до квартиры. Дверь открыла мама. Они очень удивились, увидев рядом со мной незнакомого мужчину. Но Мило сразу все объяснил.
       — Ваша красивый дочь мало-мало ударилась ногой. Надо быть два-три дня дома. — Он улыбнулся своей обаятельной улыбкой, передал меня маме и не прощаясь убежал прочь. Мама пыталась что-то сказать вдогонку, но тщетно. Она помогла мне дойти до своей комнаты и раздеться. Я так притомилась, что сразу уснула. А поздним вечером, за чаем, на кухне, рассказала родителям все, что произошло с моей несчастной ногой. К ночи боль прошла. А утром в понедельник об этом случае напоминала только небольшая лангетка на ноге. Врачи посоветовали походить с ней недельку.
      
      
      

    Глава XIX

    Отец Виталий Боровой — настоящее чудо!

      
       В Новый Иерусалим в субботу мы не поехали. Это я пережила спокойно. Наверное, и Андрей не шибко сокрушался. Очень огорчило то, что в воскресенье не была в храме. Чудеса! За каких-то три-четыре месяца я привыкла воскресный день посвящать молитвам. И по-другому этот день просто не мыслю. Храм, который мне приглянулся — немноголюден. Он в самом центре Москвы. Здесь, на мой взгляд, собирается спокойный, интеллигентный народ. Нет, как в других церквах засилья бабулек, которые приходят на службу не только помолиться, но и посудачить. Их понять можно. Они ведь целую неделю одни. А здесь — знакомые и незнакомые, но все близкие по вере, свои. Как не поговорить!
       В свой храм я не опаздываю. Служба начинается в десять. Без четверти — подаю записки в церковную лавку "О здравии", "О упокоении", покупаю и ставлю свечи: к празднику, Спасителю, Царице Небесной, Николаю Чудотворцу, другим святым и угодникам Божиим. А когда начинается служба, остаюсь наедине со своими мыслями, с песнопением и молитвами, которые возносятся ко Господу. Это очень волнительные минуты. Часто закрываю глаза и пытаюсь обратиться сама к Спасителю. Иногда накатываются слезы. Бывает, проплачу всю службу.
       В самом конце батюшка читает проповедь. Рассказывает о главах из Евангелия, которые читали на службе. Объясняет суть песнопений. Батюшки бывают разные. Один — читает тихо по бумажке. Неинтересно и сухо. Другой — лицедей! Машет руками, приводит красочные сравнения, вставляет лихие эпитеты, ругает власть — играет и любуется собой. Надоедает быстро. Третий — философ. Закручивает так, что самому бывает трудно раскрутить спираль рассуждений обратно. Мается, но пытается говорить красноречиво и кое-как заканчивает проповедь. Очень редко встречаются священники, которые и знают много, и говорить умеют, и вещают сердцем, а не разумом. С таким встречалась один раз. Кажется, звали его отец Виталий Боровой. Когда он вышел на исповедь, казалось, совсем немощный старичок. Он и держался руками за аналой, чтобы не упасть. Но когда начал говорить — приободрился. Его дух носился над головами прихожан. Глаза горели, руки — простерты вверх. Мысли — светлы и разумны. Главное — все понятно и доходчиво. Силища духовная — неимоверная. Уже потом я узнала от знакомых, что это не простой батюшка, а Протопросвитер. Есть такой высокий сан у священников. А еще он доктор Богословия, лет двадцать служил в храме от нашей патриархии в Женеве. Чудом однажды удалось несколько минут с ним поговорить. Очень простой и доступный, он рассказал, что в детстве мечтал стать историком. Но Господь распорядился иначе. И он не жалеет, а наоборот, счастлив, что жизнь посвятил Господу.
       Когда стала регулярно посещать службы, выбрала один Храм. Здесь проповеди читал настоятель. Ничего плохого сказать не могу. Хотя, кажется, немного заумно. Есть настроение — слушаю. Нет, приложусь к большому деревянному кресту-распятию, перекрещусь и выхожу из храма. Рядом с храмом — небольшой храмовый буфетик. Там всегда горячий чай и свежие, только испеченные пирожки. Вкуснотища необыкновенная. Поем, запью чаем и домой, за уроки. Так с сентября, с четвертого курса с Божией помощью и приобщилась к службам. Именно так и наставлял меня отец Всеволод, мой деревенский батюшка и отец духовный.
      

    Глава XX

    За всеми в нашей славной стране следят и подсматривают

       В институте появилась во вторник. Больше одного дня дома не выдержала. Подруги, конечно, заметили, что немного прихрамываю. Да и лангету не спрячешь. Рассказывать всем подробности бытовой травмы не хотелось. — Так, подвернула ногу в дискоклубе. Это всем понятно и сочувственно. Ну и спасибо. Только Толику, за чашкой кофе, в большом перерыве рассказала свою историю. Долго смеялись и сочувствовали бедному австрийцу, который потратил на меня весь вечер.
       На работу, как положено, вышла в четверг. Лангету к тому времени уже сняли и мое настроение ничто не омрачало. В тот день я пришла в новом деловом костюме. Юбочка — на уровне колен. Короткий пиджачок плотно обтягивал и подчеркивал мою тонкую фигуру. Ну и конечно обязательные штучки — черные шпильки на ногах. На голове — короткая светлая стрижка. На лице — никакой краски. Ну, если чуть-чуть губы подвела и ресницы. Это страшно? Вот и я думаю, не смертельно.
       День начался, как обычно. Отдельская пятнадцатиминутная планерка с кофе. После чего все уселись за свои столы, а я подошла к заместителю начальника отдела. Он выдал мне папку и предупредил, что работа срочная. К концу дня я должна вернуть документы и набросать пару страниц замечаний. Я сразу приступила и погрузилась в работу. Ого, сводный отчет банка по операциям с корпоративными клиентами. Такую работу мне доверили впервые.
       Все данные в этом отчете, мягко говоря, не совсем открытые. И если мне доверяют такой документ, то можно немного помечтать о дальнейшей работе в банке.
       — Ну, сказала я себе, Ленка, держись!
       На обед я в тот день не пошла и даже мобильник отключила. Без пятнадцати шесть я положила на стол замзава папку с документами и три страницы убористого текста замечаний.
       — Извините, Николай Михайлович, но погрешностей в отчете намного больше, чем вы предполагали. Пятидесятилетний, весь лысый и не в меру упитанный замзав зачем-то поправил галстук, провел рукой по папке и посмотрел на меня. Показалось, что он впервые увидел, что у него в отделе работает красивая девушка. Он опустил глаза ниже, еще ниже. Вдруг, как бы сообразив, что ведет себя не очень красиво, вздрогнул, зачем-то встал.
       — Спасибо, Елена Юрьевна, я обязательно посмотрю ваши выводы и доложу руководству. Я пожала плечами в знак своей покорности и зависимости от этого человека.
       — Кажется, ему понравилось.
       — А теперь я свободна? — Я показала Николаю Михайловичу свою обаятельную улыбку. Кажется, он качнулся. Нет, держится крепко руками за стол. Ничего, дяденька, это только начало. Я еще раз улыбнулась и резко развернулась. Все четыре тетки и два мужика не успели изменить позы и сидели, вытянув шеи в нашу сторону. Сделала вид, что не заметила их любознательности. Прошла к столу, выключила компьютер, собрала все бумаги в сумку и, дождавшись шести, вышла из кабинета.
       Забирать все бумаги и не оставлять ничего на рабочем столе научил отец. Как-то вечером, кажется, перед первым днем практики, он усадил меня перед собой и заставил записать с десяток правил. Так вот два первые я помню наизусть: не использовать компьютер в личных целях ни при каких обстоятельствах; все бумаги со стола складывать в портфель и уносить. Дома разбираться: что в ведро для отходов, что обратно в портфель. Главный мотив этих фокусов: начальство побаивается тех, о ком мало знает. А если боится — значит уважает. Вот и вся премудрость. А то, что за всеми в нашей славной стране следят и подсматривают, мой отец, кажется, не сомневался. Что ж, я ему верю. У него большой опыт. В том числе и горький.

    Глава XXI

    Опять... пятница

       Начало следующего дня — пятницы не принесло ничего нового. Николай Михайлович, похоже, мою справку еще не прочитал. Да и наивно думать, что такой взрослый дядя будет работать дома. Зачем? Ему зарплату платят за то, что он работает с девяти до восемнадцати. Похоже, что все сотрудники нашего отдела придерживаются такого же мнения. А у меня — все горит внутри. Я готова ночами сидеть сводить балансы, подсчитывать прибыль, ловить убытки... Юношеский максимализм! Кажется, так это называют взрослые люди. Сегодня я могу порассуждать, подумать. Николай Михайлович сказал, что никакого специального задания для меня нет. Это значит, можно расслабиться и побалбесить. Включить, к примеру, Интернет и посмотреть, что нового в мире.
       Именно за этим занятием меня застало громкое сообщение тихого Николай Ивановича.
       — Прибегина, срочно к начальнику Управления по инвестициям. Восьмой этаж. Офис тридцать семь.
       Я продолжала читать новости. Ну надо же, Хусейна все-таки повесили. Жаль мужика! Средневековье. Гнусные американцы, а еще проповедуют демократические нормы и правила поведения. Лицемеры!
       — При — бе — ги —на! В голосе Николая Михайловича чувствовался металл и холод. Стало не по себе. И только сейчас меня осенило! Это же меня зовут! Я вскочила, как ошпаренная.
       — Да, да, Николай Иванович, слушаю.
       — Слушаете, но не слышите! Второй раз повторяю, любезная дама. Вас ждет начальник Управления в восемьсот тридцать седьмой комнате. Это этажом выше.
       — Бегу. — Я даже не выключила Интернет. Еще никто никуда меня не вызывал из этой комнаты. А Николай Иванович был для меня самым большим начальником. И тут, на тебе! Начальник Управления! Чего ему понадобилось от несчастной несмышленной и ничего не умеющей студентки четвертого курса? А может быть, Николай Иванович отдал вчера мою записку начальству и там возникли вопросы? А что, наверное, такое тоже случается. Все это я обдумывала, пока поднималась по лестнице на восьмой. Лифт у нас можно ждать четверть часа. Они финские, но бестолковые. Не все заграничное — отличное. Так любит говорить мой папа. Я ему верю. В большинстве случаев он оказывается прав.
       А вот и тридцать седьмая комната. Обычная дверь. Зачем нервничала, суетилась? Последний штрих — поправила прическу, одернула юбку. Так, кажется, порядок! Постучалась. Вошла. Предбанник. Две дамы. Слева — постарше. Лет сорок пять. Справа — молодая. Лет двадцать пять. К кому обращаться — не знаю. Обе взглянули на меня безразлично и в знак презрения продолжали свои пустые дела. Дело известное. Меня, как только видят такие вот — стараются унизить. Делать нечего. Надо терпеть. Сейчас все зависит от них.
       — Моя фамилия Прибегина. Вызвал начальник Управления по инвестициям. — Я проговорила это негромко, но так, чтобы дамы услышали. Та, что постарше — среагировала.
       — Да, да, присядьте. Он сейчас освободится и примет вас. Славненько! Справа в двух метрах — зеркало. Если подойду — навлеку на себя еще больший гнев и ненависть. Вот ситуация. Мужики — сохнут, бабы звереют. Эта глупость пронеслась в сознании помимо воли. Я чуть не рассмеялась и тихонько уселась на краюшек плюшевого стула. Вот так, тихо, тихо. И молчать, не дышать. Будто нет меня здесь вовсе.
       Минут через пятнадцать из левого кабинета вышел мужик с красным лицом. Он одной рукой вытирал платком мокрую лысину, в другой держал пухлую папку.
       — Прибегина, заходите, — проверещала безразличным голосом та, что постарше.
       Я вскочила, обогнула краснолицего и осторожно вошла в распахнутую дверь. Справа за большим заваленным бумагами столом сидел лысоватый, но симпатичный, при галстуке, лет тридцати пяти мужчина. Он поднял глаза и сразу вскочил.
       — О, Лэна, прошу, прошу!
       Ба, да это Мило! Ну дела! Я тяжело вздохнула. Будто камень с души упал.
       — Мило, я думала у меня неприятности по службе. Вызывает сам начальник Управления. А это, оказывается вы, мой спаситель.
       — Ну, ну, Лэна, не будем смотреть назад. Будэм идти напшуд.
       Мило усадил меня в мягкое кресло за стеклянный журнальный столик. Сам подошел к рабочему столу и нажал кнопку селектора.
       — Мадам, мне два кофе больше моцные бутерброды, конфета, печенье. Потом он подошел ко мне, зачем-то положил руки на мои плечи, но быстро одернул и уселся напротив.
       — Лэна. Я все знай про вас. А вчера я попросил дать вам отчет. Мне понравились ваши замечания. Думай вы будэтэ у нас работать. — Мило опять широко улыбнулся своей обаятельной улыбкой и полным ртом здоровых белых зубов.
       — Как ваш нога, милый девушка?
       — Спасибо вам огромное, все в порядке. — Я тоже улыбнулась и постаралась это сделать хорошо.
       — Если бы не вы, даже не знаю, что могло бы произойти. Страшно подумать. — Я жеманно закатила глаза и сложила на груди руки. — Теперь я ваша должница. Вы спасли мне жизнь и вправе требовать, что угодно. Кажется, шутка Мило понравилась. Но главное, он все понял.
       — Это очень корошо, гут. Поймал вас за слово. Кажется, так говорят в России. Я смотрела на этого дядю и не могла понять, что с ним произошло. Точно помню, что в прошлый раз он выглядел на сорок. Сегодня больше тридцати, ну никак не дашь. Да и смотрится он очень элегантно. Заметила симпатичные запонки, свежую, выглаженную рубашку. От него шел тонкий аромат дорогого мужского парфюма. Все это говорило о том, что дядя умеет себя преподнести и вовсе не тюфяк из заграничной провинции. Принесли кофе. Это сделала молодая девица из приемной. Она с трудом и натянуто улыбалась. Я очень боялась, что, расставляя чашки, она может кофе плеснуть мне в лицо. Но ничего, сдержалась. Расставила все аккуратно, попыталась еще раз улыбнуться и уплыла за дверь.
       — Лэна, пейте чай, пока горячь. А я буду ковать железку пока горячо. Я удивленно посмотрела на собеседника. Он опять рассмеялся.
       — Нэ бойтесь. Больно вам не сделай. Только хочу приглашать вас в Большой театр на балет. Внутри у меня все ликовало от радости. Я так давно мечтала попасть на балет. И вот, пожалуйста! Стоит только споткнуться в пятницу на лестнице и, вперед! Конечно, вида не подала. Дежурно поклонилась и очень по-деловому спросила:
       — А какой спектакль вы выбрали?
       — О, конечно, "Лебединый озеро"!
       — Но ведь Большой на ремонте, — пыталась я блеснуть знаниями московских проблем.
       — Правильно, Лэна. — Мило говорил громко и красноречиво при этом жестикулировал руками. — Но рядом — филиал Большой. Там мы с вами идем завтра.
       — Завтра? — Я не смогла скрыть своего удивления. Мило нахмурился. Что, есть проблем? Он озадаченно смотрел на меня.
       — Ничего, справимся, — весело отвечала я, а сама думала о том, что придется второй раз отказывать Андрею. Вторую субботу подряд мы не можем выбраться в Новый Иерусалим. Обидно. Но я очень ясно в тот момент понимала, что отказывать начальнику Управления международного банка нельзя. Не каждый день, даже не каждый год меня приглашают на балет в Большой.
       Еще немного посидели, договорились о завтрашней встрече, и Мило проводил меня до двери. На прощанье он поцеловал мне руку.
       Когда я вошла в нашу огромную комнату —подуло холодом. Все словно сговорились, сидели молча, не поднимая голов от столов. И только Николай Иванович негромко спросил:
       — Ну, что там у вас, Прибегина. Отвечала я в тон ему, не спеша усаживаясь при этом за стол.
       — Ничего особенного. Просили объяснить некоторые позиции по вчерашней работе. Оказывается, эту справку заказывали оттуда. Я показала пальцем вверх. Николай Иванович поджал губы, повел плечами и опять уткнулся в свой любимый компьютер. Все то, что я сейчас рассказала — кажется простым и нормальным. На самом деле — произошла самая настоящая революция. Никто, уверена, никто никогда не докладывал Николаю Ивановичу о служебных делах со своего рабочего места. Как правило, все, и я в том числе, при любом вопросе, да что вопросе, при взгляде, жесте, бежали к заместителю начальника отдела, преданно заглядывали в глаза и излагали все, что тому было потребно. И вдруг, практикантка, пигалица, жизни не видела, кроме ног ничего нет — и на тебе, пожалуйста! Хамит, нарушает всякую субординацию. Да что же это такое?
       Но мне в тот момент было глубоко наплевать на всю эту пресмыкательную политику гнусной чиновничьей жизни. Завтра я иду на балет с самим господином Мило. Хотелось закричать: "Эй, вы, тетки надутые, протирайте свои юбки из чистой шерсти и мычите по коровьи. А в мою жизнь — ни, ни... У нас совсем другие правила". Кажется, Николай Иванович, это понял сразу. Поэтому он и замзавотделом. А эти мымры так и будут сидеть в консультантах до пенсии. С трудом дождалась окончания работы и пулей выскочила из комнаты. Лифт ждала минут десять. Бежать по лестнице совсем не хотелось. Почему? Да потому, что была на триста процентов уверена — то, что произошло в прошлую пятницу, бывает раз в тысячу лет. Так что спешить больше некуда! Огорчало сознание того, что такие взрослые и респектабельные дяди в одиночестве, как правило, не живут. Наверняка там есть все: и любимая жена и пара мальчиков, и дедушка с бабушкой. Ну и что? А просто культурное общение с высокопоставленным иностранцем, разве не здорово и не несет с собой никакие преимущества?
       — Здорово, здорово! Несет, несет...!
       Я грустно улыбнулась и с трудом втиснула свою тонкую фигурку в битком набитый лифт.
      

    Глава XXII

    Опять Андрея "прокатила"

       Разговор с Андреем получился непростой. Впервые мне пришлось ему врать. Наплела что-то насчет дня рождения тети. Кажется, он обиделся. Делать нечего. Не могла же я отказаться от похода в Большой. Не могла! Да и посоветоваться было не с кем. В сложных ситуациях я обычно зову на помощь маму, или школьную подругу Надежду Фабрицкую. Но случай был необычный, и я боялась что-либо испортить.
       В пятницу легла спать рано. Не читала, не занималась. Родителей это удивило, но они тактично промолчали. Заснуть долго не могла. Мозг, помимо воли, прокручивал разные варианты, связанные с завтрашнем событием. Гнала их прочь. А они все наезжали и наезжали друг на друга. Знаю, что это плохо. Никогда не сбывается то, что напридумываешь себе заранее. Ни — ко — гда! А тем более — речь идет о взрослом, солидном дяде. Честно говоря, уж очень сильно-то я ни на что не рассчитывала. Ну, если только на продвижение по службе. Но ведь за это, наверное, нужно платить известную цену. Если бы это было до моего знакомства с милым деревенским батюшкой, куда ни шло. Теперь этот вариант не проходит. Его как бы нет. Все. Точка.
       Проснулась рано, в хорошем настроении. Сегодня иду в театр! Ура! Хотелось петь и танцевать. Быстро позавтракала, собралась и на улицу. Вчера вечером я придумала, что одену. Получилось, что для полного комплекта не хватает черных колготок. Вот за ними-то я и отправилась.
       После обеда часок поспала и начала собираться. Это был мой любимый классический наряд. Черное короткое, на двух тоненьких бретельках платьице — в обтяжку. Черные колготки строгие со швом и черные лайковые туфли на высоком каблуке. На правой руке — изящные швейцарские часы. На левой — из черного камня небольшой браслетик. И все! Ни золота, ни серебра! Да, забыла, на тонкой золотой цепочке — крестик. Но он не виден. Ни колец, ни красок, ни масок — ни — че — го! Длинные прямые пальцы рук украшать не надо. Испохабить натуральную красоту золотой дешевкой — можно. Но зачем? Детское свежее лицо, не отягощенное житейскими заботами — тоже не мудрено замазать импортной гадостью. Стану красивей? Нет!
       Часа полтора стояла в прихожей у зеркала. Поправляла прическу, делала короче юбку, проводила пальцами по бедрам и груди. Ну и что? Нравлюсь я себе! А мама не понимает.
       — Доченька, ну сколько можно стоять у зеркала?
       — Мамочка, я что, кому-то мешаю, или тебе надо привести себя в порядок?
       — Нет!
       — Ну тогда почему ты меня гонишь? — Я иду в театр и хочу хорошо выглядеть. Имею право?
       — Имеешь, имеешь. — Мама махнула безнадежно рукой и ушла на кухню. Папа не задирался. Только заметила, как он с восторгом смотрит на меня. Вот, пожалуйста, мужчина, понимает толк в хороших стройных девушках!
       Вообще конечно это было потрясающе. Белая короткая стрижка, длинное тонкое и красивое лицо, тонкая матовая шея и ослепительная изящная тонкая фигура со стройными слегка припухшими ножками. Чудо!
      

    Глава XXIII

    Лэна, моей жене вы не понравитесь

       Мы встретились в половине седьмого у касс Большого театра, рядом с выходом из метро. Мило я видела всего третий раз. И всегда это был другой человек. Сегодня я его опять не узнала. У касс было много людей. Среди них прогуливался высокий стройный молодой человек в черном длинном приталенном пальто. На голове - светло-бежевое кепи. И такого же цвета — шарф. Не заметить его было невозможно. Я несколько раз прошла мимо. Наконец, ему надоело, и он дернул меня за руку.
       — Дэвушка потеряла молодой человек? Глаза его смеялись, и весь он будто светился.
       — Мило, Вы такой элегантный и юный, что я просто не узнала вас. Искала взрослого дядю...
       — Ну вот. Теперь вы знаете, что мужчины могут изменять. Я удивлено посмотрела на него. Нэт, нэт. Он замахал руками. — Нэ то сказал. Мужчина может изменяться. Это одно. А второй, вы Лэна, очень элегантна и красива. Люкс! Мило поцеловал кончики своих пальцев, подхватил меня под руку и повел к театру. Успела заметить, что несколько пар глаз с нескрываемой завистью смотрели нам вслед. Нехорошее это чувство — зависть. Почему-то стало не по себе. Знаю, что мне завидуют многие. Но когда это так очевидно — неприятно. Неприятно от того, что глаза людей наполнены не добром, а, скорее, злорадством и черной завистью. От таких глаз надо бежать, скрываться. Но рядом — Мило. Он весело болтает и ничего не замечает. Они, иностранцы, вообще видят все только в розовых тонах. Понятно. Разобраться в наших проблемах им не под силу. Да, кроме того, он встретил девушку. И эта девушка постаралась выглядеть нарядно для него, а не для завистливых и злых глаз. Они есть везде. И никуда нам от них не скрыться. С этой грустной мыслью я и переступила порог "Большого", извините, его филиала.
       Когда мы разделись, опять показалось, что на нас смотрят все. Ну дорогие, вы что, не видели черного платья или темно-синего с отливом мужского костюма? Хорошо сидят, по фигуре? Вот и славно! Так у всех и должно быть! Ах, не у всех, только у нас? Вот и Мило начал замечать, что публика таращит на него глаза. Подошел к зеркалу, поправил ярко-красный галстук.
       — Лэна, почему они смотрят на мэня?
       — Думаю, вы им очень нравитесь. Мило довольно улыбнулся, подхватил меня под руку и повел в буфет. Удивительно. Похоже, австрийцы по запаху определяют, где в театре буфет. Привел сразу к цели. Мы пили красное игристое вино и ели бутерброды с засохшей черной икрой. Мило смотрел на меня и спрашивал — вкусной ли мне кажется черная икра.
       — Знаешь, Лэна, у нас в Австрий подают в ресторанах черный русский икра. Но она имеет совсем другой вкус.
       — Мило, а бензин из русской нефти у вас делают?
       — О, да, фантастик!
       — Вот вам и ответ. Дело не в том, где продукт добывают, а в том, где его перерабатывают. У нас, дорогой Мило, ни качество нефти, ни качество икры не меняется. Меняются политические спектакли и артисты — дегенераты. От этого все зло и происходит. Сначала русскому человеку обивали руки коммунисты. Они разучили страну работать. Теперь пришли демократы. Они увидели, что залежи сырья - несметные, а работать никто не умеет. Что делать? Правильно! Любой бы на их месте так поступил. Погнали сырье за бугор. Вот только странно, они почему-то решили, что это сырье их личное богатство. Не по-людски это, не по-христиански.
       — О, Лэна! Я слушай вас, как на лекции в Венском университете. Вы очень умный девушка. Никогда раньше не встречал сразу умный и красивый девушка. Но, кажется, вы еще и христианка? — Мило вопросительно поднял голубые глаза. А я скромно опустила свои.
       — Я хотела бы быть христианкой, Мило. Но это не так просто. Очень много искушений!
       — Да, да, это правда. Лэна, вы мне нравитесь все больше и больше.
       — Мило, как думаете, вашей жене я тоже понравлюсь? - Фу-фу-фу! Сказала, и самой стало противно. Типично российский плебейский сленг. Ну, ты что, Ленка, накручивала я сама себя, не могла сдержаться?
       — Лэна, моей жене вы не понравитесь! Мило сказал это очень серьезно. У меня все похолодело внутри. Он продолжал. Ей вообще не нравятся никакие женщины, что рядом со мной. А вы такой красивый и умный - она может не пережить. И только после этих слов он улыбнулся. А я не знала, что делать. Смеяться, плакать?
       — Мой любимый жена изменила мне семь лет назад. Через один год, как родила дочь. Я узнал об этом. Был разговор. Она собрал вещи и уходила. Было трудно нам с дочкой. Но помогали мои родители. Через год она вернулась. Все, будем жить разом. Поняла, что была не права. Извини, Эльза, но так не бывает. Семья не лабораторий для опытов. Один раз решила, до свиданья! — С тех пор она редко приходит к Юдит. Мило взглянул на часы, схватил меня за руку и потащил за собой. Людей в буфете уже не было. Выходит, мы увлеклись так, что ничего и никого не замечали, и даже не услышали звонков.
       Свет в зале погас, но спектакль еще не начался. Нас провели на свои места. Они оказались в самом центре второго ряда. Как только уселись, спектакль начался. Похоже, только нас и ждали. Это был мой третий поход в "Большой". Но так близко никогда не сидела. Видела все: и блеск, и досадные промахи балерин, рельефную мускулатуру мужчин, изъяны декораций... Но это — пустяки. Главное, конечно, то, что живьем, с трех метров смотрела бесподобную игру и как бы нутром ощутила захватывающий язык танца.
       Забавно было ловить себя на мысли, что Мило не берет мою руку, не гладит пальцы. Нет, представьте себе! Не знаю, может быть, это только мне везло на такие штучки. Но все мальчики, с кем до этого ходила в театр, вели себя именно так. Мило смотрел балет и, похоже, этому отдавался полностью. Здорово! Он пригласил меня на балет. На балет, а не на флирт, не на ласки. Возможно, и в этом тоже проявляется культура Запада. Ну и что? Что в этом плохого? Эх, как бы я хотела, чтобы кругом и всегда нас окружала культура. Неважно: западная, северная, восточная или любая другая. Но только культура! Как надоело слушать мат из уст безусых юнцов на улице. Да, что юнцы! Весь народ, в основе своей — быдло и хамло! Плюют, где едят. Кругом окурки, банки, бутылки, бумага и сплошное хамство. Бр-р-р, жутко! Тряхнула головой и все переменилось. Передо мной Божественный танец маленьких лебедей. Чудо! Фу, как я могла в те минуты думать о грязи? Разве может народ, который так танцует, плевать и материться? Ну, опять! Прочь, прочь, дурные мысли! Все хорошо у нас! И Президент самый лучший, и зарплата самая высокая, и Абрамович самый еврейский...
       Я посмотрела на Мило. Он был так увлечен спектаклем, что я опять его не узнала. Ну, конечно, это Мило. Такой же лысый, в очках. Также потрясающе благоухает мужским парфюмом. Но, выражение лица не его. Сейчас он похож не на руководителя банка, а на десятиклассника. Очень доброе и какое-то размякшее лицо. Никакого напряжения! Он умиленно улыбался и казалось - переживает внутренний восторг. Посмотрела опять на сцену. Ну, конечно! Разве можно такую красоту смотреть без восторга? Нельзя!
       Откинулась на спинку кресла, чуть прикрыла глаза и слушала волшебную музыку. А мысли опять — наши, советские. Наверное, никуда от них уже не деться. Да, так вот сводит меня этот взрослый дяденька-банкир пару раз в театр. А потом, может быть, и в ресторан. Не думаю, что за это время я его сильно полюблю. Не в моем он вкусе, да и староват, если честно. Но он с этим считаться не станет. Заманит какой-нибудь ерундой к себе домой и станет приставать. И что тогда? Я этого очень боюсь и не хочу! Мне кажется, после доктора, произошел какой-то надлом в моем сознании. И все, что "до" я воспринимаю нормально. Но, как только появляется опасность — я готова кричать! Ну, вот. Значит, не до конца я исцелилась! Но как просить Господа, чтобы послал мне нормальное отношение к мужчине — не знаю. А посоветоваться не с кем. Разве что с батюшкой? Он далеко! Ну и что? У меня горит? Нет, не горит. Я даже не знаю, понадобится ли это мне вообще. Вот завтра и напишу ему. Изложу все, как есть. Никаких тайн от него у меня не должно быть. А уж как он рассудит, так и сделаю. Мне стало легко и почему-то весело. Открыла глаза. Горел свет. Мило продолжал молча сидеть и так же умиленно смотрел на сцену.
       — Мило, очнитесь. Я дернула его за рукав. Он повернулся. Показалось, что глаза его блестели. Неужели плакал? Мило вздрогнул и как бы очнулся. Потом быстро схватил меня за руку, и мы почти бегом рванули в буфет. Теперь мы были ученые и шампанское пили с трюфелями.
       После спектакля Мило минут сорок катал меня по ночной Москве. Не могу сказать, что это было очень здорово. Порывистый ветер, дождь со снегом изрядно портили картину вечера. Зато в машине оказались превосходные записи Моцарта. Мне кажется, что, слушая Моцарта, в любой ситуации, можно представить сказку. Да, Моцарт в тот вечер нас выручил. Не хотелось ни о чем говорить. Мы ездили в разбушевавшейся стихии и слушали музыкальные сказки. Увидеть Москву через потоки воды было трудно. Да я и не пыталась. Тогда в машине я вдруг подумала, что никогда в жизни не испытывала такого чувства: покоя и одновременно приподнятости. Возможно, я неправильно выразилась, но, кажется, было именно так. И еще я подумала, что вот так, под эту музыку и шелест дождя готова ехать долго, долго. Сказку оборвал Мило. Машина плавно остановилась.
       — Это ваш дом, Лэна. Время уже двенадцать. Ваш мама будет волноваться. Маленькие девочки в эту пору уже спят. Он погладил меня, как ребенка, по голове, помог выйти из машины и проводил до подъезда.
       — Бай, бай. Мило мило улыбнулся и дверь за мной закрылась. Вот такой сон наяву случился со мной в первом семестре четвертого курса.
      

    Глава XXIY

    Андрей! Андрей? Андрей...

       А в Новый Иерусалим мы все-таки с Андреем съездили. У него появилась крутая машина. Кажется, это какой-то там "Lexys". Машина из другого века, из другой жизни. Ну, что там "Шкода" Мило? Никакого сравнения! Правда, у Андрея нет Моцарта. А это очень важно.
       Мило в четверг улетел в Вену. Перед отлетом он позвонил мне по внутреннему телефону и попросил зайти. Сказал, что появились маленькие проблемы с Юдит. Она приболела, и он хочет ее навестить. Спросил, что привезти из Вены. Не раздумывала — Моцарта! Мило хитро улыбнулся.
       — Будет Моцарт! Потом он взял пальто, и мы пошли к лифту. Провожала до выхода на улицу на первом этаже. Показалось, что ему это понравилось. Пожал мне руку, грустно улыбнулся и молча вышел на улицу.
       Странно. Знакомы-то мы всего ничего. Никаких особых отношений нет. Да и вряд ли будут. Он, взрослый, состоявшийся во всех отношениях, человек. Я — девчонка. А, поди ж ты, как вернулась к себе в комнату, села за стол, и чуть не разревелась. Тоска наехала необъяснимая. Как-то незаметно для себя стала часто думать о нем.
       Так, неосознанно, порой, по инерции, не придавая этому серьезного значения. И, пожалуйста! Он — за дверь, мне — дурно! Ну, скажите, нормальный я человек? Конечно, нет. И именно тогда я ясно поняла, что с Мило надо как можно скорее заканчивать. Ни за что не пускать его дальше в сердце. Но, как? Похоже, он успел поставить ногу между дверью. Как теперь ее закрывать? А вот как. Я тут же позвонила Андрею, поговорила каких-то глупостей и потребовала в субботу ехать в новый Иерусалим.
       — И вообще, Андрей, обещания надо выполнять. Жду вас в девять ноль, ноль у своего подъезда. Я положила трубку и ужаснулась собственной наглости. Сама же дважды отказывалась от поездки, а обвинила во всем Андрея. Ну, дела! Да, думаю, девушка, понесло тебя! Ох, держись, Ленка! Как бы опять не сорваться и куда-нибудь не влипнуть! Господи, сохрани! Я перекрестилась. Мои соседки по комнате, похоже, это заметили. Все, теперь они свяжут в один тугой узел отъезд зампреда, мои проводы его и то, что я перекрестилась. Разговоров будет на всю неделю! Ну и славно. Вот вам, тетеньки и занятие! А то все извелись от скуки! Теперь серьезным делом займетесь! Сплетни — увлекательное занятие!
       Да, но я ведь не о том говорила. Побывали мы с Андреем в Новом Иерусалиме. Монастырь здесь был заложен Патриархом Никоном в шестнадцатом веке. Во время Второй мировой войны он был частично разрушен. Но теперь восстановлен. Конечно, это диво! И подземные храмы, и настенная живопись, и красота собора — все сохранило дух эпохи, величие веры Христовой. Бродили, наверное, часа три. И, даже, зашли в музей монастыря. Экспонаты тоже впечатляют. Облачение патриарха, вериги и кандалы монахов... Их они носили по собственной воле — смирения плоти ради. В монастыре я подала поминальные записки "О здравии" и "Об упокоении". Кроме того, много молилась, прикладывалась к иконам. Для Андрея это явилось неким откровением. Поначалу он даже не знал, как реагировать, нервничал. Постепенно успокоился, смирился, и все встало на свои места.
       Обедали на обратном пути в небольшом, но очень уютном ресторанчике. Была спокойная атмосфера, на столах горели свечи. А весь внутренний интерьер был выполнен под старину. Здесь Андрей, похоже, совсем осмелел и завел со мной опять разговор о том, чтобы познакомиться с его родителями.
       — Андрей, дорогой, кажется, я впервые его так назвала, и мне показалось, что он вздрогнул. Я положила свои тонкие пальчики на его крупную ладонь. — Я совсем не против познакомиться с твоими родителями. Но, во-первых, мы еще не очень хорошо знаем друг друга. О, ужас! Я только поняла, что перешла на "ты". — А во-вторых, такое знакомство меня ко многому обяжет. Андрей хотел возразить. Я подняла руку.
       — Нет, нет, меня так воспитали. После знакомства я должна буду регулярно звонить, справляться о здоровье, поздравлять с праздниками, приезжать... Я не против этого. Но... Но, Андрей, у меня ведь четвертый курс. А теперь вот, как ты знаешь, добавили практику. Два дня в неделю вылетают вчистую. А программу курса не сократили. То есть учебная нагрузка прежняя, а времени на ее усвоение в два раза меньше. Андрей сделал умные глаза и в знак согласия качал свой красивой головой. Я продолжала есть и думала о том, какая же я дура. Красивый, упакованный парень, как говорится, без вредных привычек, без семьи. Возраст — что надо! Перспективы — блеск! Отец вытянет на любой уровень, только надо показать, куда. Да и вообще, если бы кто-то из подруг узнал, что за мной ухаживает сын председателя Правления банка, лопнули бы от зависти. Но, знает только Надя Фабрицкая. Но она не учится в нашей академии. Хотя, нашла себе жениха среди генеральских отпрысков. Фу, надоело все это! Ну, кто сказал, что мне нужен жених? Да не хочу я выходить замуж и все дела! Вот! Быстро допила чай, схватила сумку и — в раздевалку.
       Уже сидя в машине, Андрей набрался мужества и спросил, что случилось и почему я как пробка из бутылки, выскочила из ресторана. — Там слишком душно, врала я уже напрополую. Поехали, Андрей, прошу тебя! В понедельник у меня семинар по финансовым рискам. А я еще ни одной строки не прочитала. — Кстати, у тебя нет Моцарта в машине?
       — Нет, Леночка. Ты не заказывала. — Андрей был напуган и говорил тихо.
       — Ну, тогда, хотя бы Шопена.
       — И Шопена нет. Но если ты хочешь, завтра все будет. Итак, мы уже оба перешли на "ты". еще пара таких несложных ходов, начнем целоваться, а там, как водится... На душе стало гадко. Наверное, от того, что помимо собственной воли вспомнила доктора...
       — Нет, Андрюша, завтра не хочу. Включай музыку и поехали. А лучше — молча. Послушаем шуршание дождя. Это ведь тоже песня. Только немного грустная, как вся наша жизнь.
       — Леночка, у тебя сегодня странный настрой. Что-нибудь случилось? Мы уже выехали на шоссе, и Андрей говорил, не поворачивая головы.
       — Нет, Андрей, ничего не случилось и, наверное, не случится.
       — Что-о-о-о? Протянул громко Андрей.
       — Я имею в виду ничего такого, ну, такого, сам понимаешь — страшного.
       — Не понял, — медленно протянул Андрей и остановил машину. Он развернулся ко мне, посмотрел в упор и стал нервно крутить рычаг переключения скоростей.
       — Лена, я ничего не могу понять. Ты на что-то намекаешь? Я рассмеялась. Конечно, намекала. Но делала это для себя, а не для него. А сказала это потому, что, вдруг ясно поняла, что между нами ничего нет и не будет. Может быть, если бы мы встретились до "доктора", или до деревни, могла бы себе позволить "раскрутить" Андрюшу по полной программе. Теперь — нет. Ни любви, ни привязанности к нему я не испытывала. Просто так — дружить можно. Но это значит обманывать его и еще больше привязывать. Наверное, пора кончать и этот легкий флирт. На ум пришли слова батюшки: "За все, Леночка, за все грехи придется расплачиваться. Никто не знает, где эта плата выше: в этом, или в том мире"...
       — Андрей, дело в том, что я буквально заматываюсь со своими институтскими делами. Регулярно встречаться не получится. Я грустно улыбнулась и продолжала. — Наверное, лучше будет не встречаться какое-то время вообще. Я опустила глаза. Ну, не говорить же, что он просто не нравится мне. Жаль парня. Понимаю. Хочется дружить с хорошенькой молодой и стройной девочкой. Да еще из престижного вуза. Но, что делать! Не всегда ведь наши желания и возможности совпадают. Уверена, что красавец Андрей с таким папой, "тачкой" и прочими прибамбасами найдет себе достойный "персик". Сознавать это, конечно, обидно. Но, ничего с собой поделать не могу.

    Глава XXY

    Надеюсь встретить принца, батюшка

       Дорогой батюшка, здравствуйте. Простите, что немного задержалась с письмом. Столичная суета захлестывает сразу и полностью. При этом сознаю справедливость Ваших замечаний, что такая жизнь ничего не дает. Ни здоровья и красоты в этом мире, никаких ценностей — в другом. Все это понимаю. Вы мне здорово растолковали. Да и причина, по которой встретилась с Вами — уже никогда не уйдет из памяти. Все так. Но суечусь, как все, грешна!
       Отдыхаю душой только по воскресным дням, когда хожу в храм. Это Ваша заслуга. За что огромное спасибо. Делаю все, как вы учили. С вечера пишу записки, готовлю платье, стараюсь никуда не ходить. Для родителей это большая радость. Только вот, когда узнали, что хожу в церковь — опечалились. Наверное, решили, что все это — результат моей поездки в деревню. И хорошо, и беспокойно. Не как все — веду себя. Разубеждать и спорить с ними не берусь. Пока не готова отстаивать свои взгляды и принципы. Но уверена, что с этого пути уже не сверну.
       Теперь о главном. Батюшка, Вы знаете все мои печальные истории. Очень благодарна Вам, что не отвернулись от меня. Ведь такие грехи на мне — ужас! Очень хочу забыть, вытравить из памяти все, что связано с так называемым "доктором". Кстати, и Вы мне советовали забыть его. Его забыть, думаю, смогу. Но то, что он делал со мной, — забыть не получается. А от этого, как мне кажется, будет зависеть вся дальнейшая жизнь.
       У нас началась практика. Работаю в очень престижном международном банке. Работа интересная, живая. Познакомилась с иностранцем — австрийцем. Ему тридцать семь лет. На родине — дочь восьми лет. С женой развелся давно, когда узнал, что изменила. Не берусь загадывать, как наши отношения сложатся дальше. Я его не люблю. Но он, похоже, очень порядочный и культурный человек. И во мне борются два чувства. Вроде хочется тихой стабильной и чистой жизни. С другой стороны, надеюсь встретить принца, в которого влюблюсь и пойду за ним на край света.
       Есть у меня еще один знакомый мальчик. О нем я Вам рассказывала, Андрей. Он молод, красив, перспективен. У него очень влиятельный папа. Андрей все время тянет меня знакомиться с родителями. Похоже, созрел и хочет на мне жениться. У нас с ним никакой близости не было. Да и не нравится он мне.
       И еще. Батюшка. После "доктора" я стала очень бояться мужчин. Вернее, физической близости с ними. Как только подумаю об этом, накатывает страх и паника. Что делать, отец Всеволод, посоветуйте.
       Заранее благодарна Вам. Буду ждать с нетерпением письма.
       Батюшка, прошу Вас молиться обо мне. Ваши молитвы я чувствую. Они очень помогают.
       Самые лучшие пожелания матушке.
       Вам здоровья и помощи Божией.
       Елена.
       Дорогая тростиночка, чадо Божие — Елена. Не думал так быстро получить от тебя весточку. А вот, как Господь управляет. Взяла и написала. Старику приятно.
       Когда мы прощались, доченька, говорил тебе, чем усердней станешь молиться, тем больше бесы нападать будут. Спокойно-то они относятся к тем, кто прямой дорогой идут к погибели своей. А таких у нас в России — почитай все. Редко, кто поймет и найдет силы с опасной тропы сойти. Поэтому, когда, кто начинает сознательно поклоняться и служить Господу — сразу выделяется на фоне беззакония и греха. Вот тебя, тростиночка, они и приметили. Не нравится им, что ты с самого дна подниматься стала. Да еще по собственной воле. А ведь ты была у них в руках. Еще шаг — и погибель: физическая, а за ней — духовная. Господь тебя спас. Без Его воли ты ведь знаешь, деточка, волос с головы не упадет.
       Вот. Ты стала молиться, посещаешь храм, бросила вредные привычки, спаси, Господи. А теперь хочешь жить по правде, по закону: семью создать, детей растить... Все это, милая моя, нормально. То, что лукавый шалит и разные глупости тебе на ум приводит — не обращай внимания. Он пакостничает до времени. Когда увидит, что пользы нет — отстанет.
       Доченька, и один, и другой женихи, на мой взгляд, тебя достойны. А уж ты для них — тем более. Даже, я бы сказал, что ты, в духовном плане, выше их. Ты уже знаешь, что такое грех, как с ним бороться. Они, похоже, об этом даже не слышали. Поэтому выбирай сама. Нет любви, не страшно. Любить нам завещано Господа. Все остальное, как ни прискорбно сознавать, от лукавого. Рассуди сама, кто лучшим отцом твоим детям будет? Кто ближе к Богу и правде Его? Кто относиться к тебе будет с душой и почтением! Вот это, миленькая моя, главное. А любовь людская — недолговечна. Она так же быстро проходит, как приходит. А потом, когда глаза-то открываются — закрытые той самой любовью — начинается жизнь обычная, без прикрас и фантазий. Многим не нравится. Отсюда разводы, трагедии, беспризорные дети, а хуже того — самоубийства (спаси, Господи). Но это так, рассуждения. Если же хочешь знать мое настоящее мнение — не выходи замуж совсем.
       Радость моя, ты уже узнала самые черные места, увидела самые глубокие ямы нашего бытия! Поверь старику, настоящая жизнь — это совсем другое. Какое? А такое, что в миру, в обычной жизни человек этой радости никогда не обретет. Истинную радость получают только те, кто всю жизнь стремится к правде Божией и живут по заповедям Его. Ты уже встала на этот путь. Он тернист и сложен. Но награды при жизни своей и после — бесценны.
       Доченька, не буду тебе больше ничего говорить. У меня сложилось такое впечатление, что Господь тебя замечает. А это значит, что все он устроит, несмотря на наши с тобой рассуждения. Положись на волю Господа.
       У нас совсем тихо. Летом ты сама видела, сколько старушек к обедне собирается. А уж зимой, когда одна-две придут, уже хорошо. Но службы стараемся служить регулярно. Они, эти службы, — для Господа. Мы славим Его. Ему поклоняемся. И в этом видим смысл жизни.
       Твоя тетя Нюра приходит редко. Когда бывает, обязательно приглашаю ее на трапезу. Тогда уж наговоримся обо всем, а о тебе — в первую очередь. Матушка немного хворает, но шлет тебе поклон.
       Доченька, прошу тебя, молись за нас грешных. И мы, тростиночка, будем стараться поминать тебя и твоих близких как положено. Держись, касатик, не отходи от веры, и Господь будет всегда рядом с тобой.
       Прими, тростиночка, благословение Господне. Помощи Божией тебе всегда и во всем.
       Отец Всеволод.
      

    Глава XXYI

    Сон это, или не сон?

      
       Мило вернулся через неделю. За два дня до этого вышел приказ о его назначении вице-президентом банка, членом Совета директоров. Когда я узнала об этом — сначала обрадовалась, потом огорчилась. Теперь он на такой высоте, откуда букашки, как я, — просто не видны. Ошиблась. Видны. Мне он позвонил прямо из аэропорта, как только самолет приземлился. Я была дома и уже засыпала. Кажется, на часах было без малого двенадцать ночи. К телефону подошла мама и стала говорить, что Леночка уже спит. Успела вскочить и перехватить трубку до того, как Мило отключился.
       — Алло, Лена слушает.
       — Это мой Лэна? Не узнаю голос.
       — Твой, твой, Мило. Я уже легла спать.
       — Извини, мой девочка. Самолет только приземлился, и я скоро буду дома.
       — Очень хорошо. Как ты слетал, как твоя малышка?
       — О, Лэна, Юдит — класс! Уже знает французский и английский. Много рассказывал о тебе. Думаю, она тэбя полюбил. Она прислала тэбэ маленьки презент.
       — Мило, ну зачем это. Я говорила искренне. Сама я ведь ничего не передала ребенку. А вот она прислала. Уверена, что настоял на этом Мило.
       — Да, еще Лэна, я очень скучал по тэбэ, много думал. Каждый день.
       — Да что ты! И о чем же ты думал? Точно помню, что в этот момент — обомлела. Я вдруг поняла, что разговариваю с вице-президентом банка на "ты".
       — Думал о том, что никогда раньше не встречал такой красивый и умный девочка.
       — Мило, извините меня. Наверное, я еще не проснулась и поэтому стала называть вас на "ты".
       — О, Лэна, это так надо! На западе все зовут друг друга на ты. Это — корошо. Нэ думай об этом. Все хорошо. Когда ты будешь в банке? Хочу тебя увидеть и передать подарок от Юдит.
       — Послезавтра, Мило. Но я не знаю, как теперь к вам заходить и где ваш кабинет. Вас ведь повысили.
       — О, знаю, знаю. Это пустяки. Не обращай внимания. Сам позвоню и приглашу тэбя. О,кей?
       — О,кей, Мило.
       — А, тэпэрь, бай, бай, мой Лэна. Надо бежать за чемоданом. Пока.
       — Пока. — Я медленно опустила трубку и осталась стоять в полутемном коридоре. Смотрела на себя в большое зеркало и никак не могла понять: сон это, или не сон. На меня смотрела симпатичная девчушка с распущенными волосами и в широкой байковой ночнушке.
       — Ну, что, милая, ты этого хотела, спрашивала я сама себя, едва шевеля губами. Так ведь он же мне безразличен! Или нет? Спрашивала я себя. И здесь же отвечала.
       — Да, да, этого, этого я хотела! Я готова была заплакать от радости. Так меня тронул этот звонок. Значит, я для него что-то значу! Думаю, что детям про случайные знакомства не рассказывают. Итак, что это значит? Прервала мои грезы мама.
       — Леночка, завтра тебе рано вставать. Быстро в постель. Я обхватила ее за плечи, крепко поцеловала в щеку и закружила по коридору.
       — Что случилось, Ленок? Мама смотрела на меня испуганно и настороженно.
       — Ничего, мамочка, ничего. Просто я, возможно, чуть-чуть влюблюсь. Мама резко остановилась.
       — Ну, знаешь, дочурка, когда влюбишься серьезно, тогда и потанцуем. А теперь марш в постель! Мама снисходительно улыбнулась и шутя хлопнула меня по попе. Помнится, в ту ночь заснула под утро. Такое со мной случалось редко.
      

    Глава XXYII

    Поцелуй — не повод для замужества

       Наутро я была уже совершенно спокойной, приняла душ, позавтракала. Мама смотрела на меня с некоторым удивлением. Наверное, ей очень хотелось продолжения вечернего разговора. Вспоминала его нехотя. Конечно, напрасно сказала, что готова полюбить Мило. Не готова. Виновата моя эмоциональность и несдержанность. Да и вообще, какое мне дело до иностранного гражданина, у которого на руках дочь, а за спиной сорок лет жизни. А это — и привычки, и болезни, и комплексы. Надо мне это? Нет, не надо! Тогда зачем себя завожу, да еще и маму накручиваю?
       Пока шла в институт, только об этом и думала. Чем больше думала, тем сильней убеждала себя, что Мило мне не пара. И вообще, пора кончать этот странный лестничный роман. Вон их сколько сегодня в Москве — банкиров, бизнесменов, предпринимателей. Куда ни посмотришь — кругом они. И в телевизоре, и в институте, и на практике... Бери голыми руками, веди в ЗАГС и устраивай собственную жизнь. Все просто, гладко. Наверное. Но я уже познакомилась с волшебным состоянием покоя и блаженства. Познакомилась так, что еле жива осталась. И правильно говорит отец Всеволод, если бы не помощь Божия, не видеть бы мне нормальной жизни. За те шалости я чуть не заплатила самой жизнью. А здесь, с банкирами! Разве это не наркотик, когда все есть, только пальчиком поведи.
       К игле я привыкла почти сразу. Наверное, к сытой, ни в чем не ограниченной жизни нужно привыкать немного больше. Но все равно, это — наркотик! И почему-то кажется, что он гораздо сильнее той гадости. А если что случится: развод, несчастный случай, или еще что-либо, куда бежать? Где искать защиты, утешения?
       — Эх, Ленка, не по годам рассуждаешь, возражала сама себе. Да любая другая на моем месте схватила бы этого самого Мило, или Андрея за руку и ни на шаг от себя не отпускала. А ты, глупая девчонка, все правды ищешь! Так жизнь и пройдет. Я улыбнулась и не спеша спустилась в переход, что под Ленинградским проспектом. Здесь студенты из МАДи сосут из бутылок пиво, курят и матерятся. То же самое делают и их подружки. Вокруг них — пустые бутылки и окурки. Стараюсь не смотреть. Противно!
       В тот день у нас было всего две пары. А после них я нашла группу, в которой учился Толик. После летних каникул мы с ним виделись только мельком. Увидев меня, он очень удивился. А когда узнал, что жду именно его, расплылся в блаженной улыбке. Глупый и милый мальчик. Ему и невдомек, что красивой девочке нужно немного отвлечься от навязчивых и вздорных мыслей.
       Мы, как всегда долго, долго сидели в "Му-му", ели какое-то странное мясо и запивали холодным клюквенным морсом. Потом на первом этаже магазина пили крепкий кофе с пирожными. Толик все время рассказывал о своем необыкновенном отдыхе на Байкале. Через полчаса я так увлеклась, что забыла о своих проблемах.
       В начале третьего вышли на улицу и решили погулять. Настроение — превосходное. Ну, как в лучшие времена. Все хорошо и жизнь — впереди! Толик предложил пойти побродить по Тимирязевскому парку. Это совсем не далеко. Почему бы нет? Мы перешли железнодорожные линии рижского направления. Здесь перед нами оказался бетонный забор, а в нем — огромная дыра — проход. Вход, так сказать, в природу. Никуда не денешься — Россия!
       Ух, ты. Да это не парк, а настоящий лес! И так тут славно и тихо, будто и не Москва вовсе. Людей мало. Да и те ходят медленно, разговаривают тихо. На дворе — осень, а в лесу птицы заливаются. А еще, видели белку. Она ела корм с руки у здорового и крепкого дяденьки. Чудеса!
       Бродили с час. Все это время Толик продолжал свой бесконечный рассказ о красотах великого озера, о трудной жизни людей, которые там обитают. В какой-то момент мне это надоело. Я резко остановилась. Мы стояли на широкой тропе под раскидистой елью. Посмотрела наверх. Редкие облака плыли по голубому, совсем не осеннему небу. Толик стоял в пол-оборота ко мне и смотрел куда-то вдаль.
       Я взяла его за руку, повернула к себе. Красивые черные глаза мальчика в этот момент были широко открыты. А чуть припухлые губы были так соблазнительны, что я не смогла сдержаться. Потянула его к себе. Целовались долго. С трудом оторвалась. Уж очень было приятно и забавно. Теперь Толик прижимал меня и не отпускал.
       — Ленка, я тебя люблю. Выходи за меня замуж!
       — Фу ты, опять! Я с трудом освободилась, взяла его под руку. Шли медленно и тихо разговаривали.
       — Толик, милый. Никогда не говори так девушке после первого поцелуя. Хорошо, что я знаю тебя, не боюсь. Другая бы испугалась и убежала.
       — Почему, — юноша удивленно посмотрел на меня.
       — А потому что один поцелуй, даже очень крепкий и сладкий — не повод для того, чтобы выходить замуж.
       — Но я ведь люблю тебя, — повысил голос мой спутник.
       — Милый мальчик. Ты любишь совсем не меня.
       — Это как? Похоже, он действительно не понял, о чем речь.
       — А так. Ты взял картинку: ноги, прическу, фигуру, руки, пальцы. И в эту картинку вложил все, что хотел бы видеть: характер, привычки, опыт, обаяния, ум и многое другое. Так? — Я посмотрела в глаза мальчику.
       — Может быть, — выдавил он из себя.
       — Вот. А на самом деле я, да и любая другая девушка — имеет совсем другой набор качеств. И ты, мой милый, когда разберешься, то поймешь, что глубоко ошибся. Но будет поздно. Пойдут дети, привязанности и прочее. Что делать? Пить? Разводиться? Заводить любовницу? Все плохо! Вот на этом вы, юные мальчики, и ломаетесь. — Я встала на цыпочки и нежно поцеловала Толика в щеку. — Только не обижайся, прошу тебя.
       — Хорошо, хорошо, Леночка, не буду. Только ответь мне, где ты набралась этой мудрости. На вид — ты не старше меня.
       — Толик, дорогой! Нам, девочкам, приходится на темы семьи и брака больше думать. Вот и весь секрет. После этих слов шли молча до самого дома. У подъезда сухо попрощались, и я убежала.
      

    Глава XXYIII

    А мужики лукаво улыбались

       И вот наступил день практики. Куда-то испарилось мое спокойствие. Четыре дня перед этим я успокаивала себя и внушала, что все это шалости и игры взрослых дядей. Одни насилуют, накачав снотворным, другие хороводы водят, но мечтают о том же. Конечная цель у всех одна — взять то, что им не принадлежит. Взять, украсть, отнять, как угодно и ничего не дав взамен — пустить ситуацию по течению. Куда прибьет— так тому и быть. Результат их мало беспокоит, особенно поначалу. Обо всем этом я забыла сразу, как только переступила порог банка.
       Охрана оказалась в этот день на удивление вежливой, и даже разрешила не нырять в магнитную рамку. Когда вошла в комнату, тетки уже сидели на своих местах. Обычно они не отрываются от своих занятий и на мое громкое "здрасте" бубнят что-то себе под нос. Сегодня все подняли морды и, выдавили нечто похожее на улыбки.
       А Николай Иванович так аж привстал с кресла и изобразил поклон. Смешно. Смешно и противно. Ну, что им до меня? Знакома с начальником управления? Его повысили до зампреда? И что дальше? Как это все может отразиться на них? Да никак! А поди ж ты, сидит этот холуйский ген в нас — русских. Сидит прочно, как зуб мудрости. И ничем его уже, похоже, не сковырнуть. Так и будем пресмыкаться перед теми, кто хоть ну чуть-чуть выше. А на тех, кто ниже — пюлювать хотели. Даже не замечаем. Вот такие мы гордо-пресмыкающиеся твари.
       Хорошо, что работа осталась с прошлого раза. Достала из сумки бумаги, разложила, включила компьютер и погрузилась в расчеты. Почти не отвлекалась. Только изредка посматривала на часы. Они неумолимо отсчитывали время, вместе с которым исчезала надежда увидеть Мило. Он не звонил. В отведенное время я пообедала в столовой. Показалось, что сегодня все смотрят на меня, шепчутся. Конечно, сегодня я постаралась выглядеть получше. И даже одела парадно-деловой костюм из серой фланели. Производство — Франция. Сидит — словно влитой. Фигуру рисует мастерски. Черные замшевые туфли с узким носом и высокой шпилькой — класс! И никаких украшений — ни на пальцах, ни в ушах, ни на шее. Традиционная короткая стрижка, свой — светлый цвет волос и едва заметная золотая цепочка с крестиком на шее. Все! Ни красок, ни украшений!.. Ах, извиняюсь. Ногти на руках — ухожены всегда. Это отдельная песня. Они — длинные и накрашенные. С этим расстаться не могу. Ну и что? Кого я этим обидела? У кого что отняла? Почему смотрят исподлобья и шепчутся? Или уже все знают, что начальник обратил внимание на практикантку? О, ужас! Немыслимое дело! На красивую девочку обратили внимание! Зато вот если бы меня домой отвез на своей машине охранник — думаю, никто и не заметил бы. А здесь — зампред! Караул! Ну, страна, ну нравы.
       И чем выше уровень, полагаю, тем тяжелее наследственный недуг. И только после смерти больших начальников узнаем, что они, оказывается, отпускали комплименты своим медсестрам и хватали за попы официанток. Так вот почему прошлого Президента и с женой не видно было, и с дамами на людях он не появлялся. Одно из двух: или голубой, или немощный. Одно другого хуже. Всем хорош мужик, а вот с бабами не повезло. Так рассуждают в толпе. Нужно это ему? Наверно, нужно, если ничего другого придумать не пытается. А может не может? Да, как же! Вон какие шарады с питерскими придумывал. Мозги у политиков, говорят, плавятся от напряжения. А с бабой разобраться не мог. Не хорошо, мужик!
       После обеда время полетело быстрей. Закончила работу и отдала Николаю Ивановичу. Тот, не глядя — выдал еще одну папку и приветливо улыбнулся. Ну, вот, совсем другое дело. Так и надо, смелей, Николай Иванович, хотелось сказать, но промолчала.
       Минут за пятнадцать до окончания рабочего дня на столе у Николая Ивановича зазвонил "кузнечик". Так называются зеленые аппараты — прямая связь с руководством. Николай Иванович при этом как бы подпрыгнул, вытянулся в струнку. Молча выслушал и, ни слова не говоря, положил трубку. После этого поправил галстук, одел висевший на спинке стула пиджак и направился в мою сторону. Подошел вплотную, уперся руками в стол и тихо заговорил.
       — Елена Юрьевна, вас просят зайти.
       — Куда, — почти шепотом, едва сдерживая смех, спросила я. Николай Иванович закатил глаза.
       — Не поняла. — Я продолжала играть с ним.
       — Зампред по инвестициям и региональной политике, — едва слышно, но очень четко прошептал Николай Иванович. Краем глаз видела, как весь отдел в наглую вытянул шеи и пытался уловить хоть слово. Не вышло!
       — Теперь ясно. Спасибо, Николай Иванович. — Это я проговорила уже громким, нормальным голосом. Потом, не спеша, собрала и уложила в портфель свои вещи. Выключила монитор. Посмотрелась в зеркальце. Провела большим пальцем по бровям, мизинцем по губам, цокнула в знак одобрения языком и поднялась. Уже подходя к двери, как бы вспомнив что-то, остановилась, обернулась и громко произнесла:
       — До свиданья всем. Вот это дерзость! Глаза у теток сделались размером с днище граненого стакана. Мужики лукаво улыбались. Все довольны и рукоплещут! В таком состоянии я оставила эту удивительную компанию. Тихо вышла в коридор и медленно прикрыла за собой дверь.
      

    Глава XXIX

    Официанты-итальянцы и свечи на столах

       Мило размещался в своем старом кабинете. Дама, что постарше, сразу, как только я вошла, указала рукой на его дверь.
       — Вас ждут. Я молча прошла и даже, кажется, не поздоровалась. Ну, это уже от волнения. Как ни старалась себя накручивать, а вернее — раскручивать, волнение было сильное.
       Секретарши, наверное, успели предупредить нового зампреда, и он вышел из-за стола встречать меня.
       — Лэна, дорогой мой, как я соскучился. Он жеманно раскинул руки и ждал меня в свои объятья. Не вышло! Я остановилась, скромно опустила глаза, руки сцепила на спине. Этакая школьница, отличница.
       — С приездом вас, господин вице-президент. Я подняла грустные глаза и посмотрела на новоиспеченного начальника.
       — Лэна, девочка, что случилось? Мило быстро подошел, обнял за плечи и дважды прижался щекой. Так положено в Европе.
       — Почему такой грустный мой второй ребенок? Он подхватил меня под руку и посадил на стул рядом со своим огромным столом. Потом открыл книжный шкаф, что размещался за его спиной, и достал огромную коробку. Там оказалась большая и очень нарядная кукла. Я таких никогда не видела. Произведение искусства, да и только.
       — Это тэбэ от Юдит. Как ни старалась я давить эмоции, глаза, похоже, меня выдавали. Ну не могла я безучастно смотреть на такую красоту! Я приняла подарок, достала куклу из коробки и прижала к груди. Мило довольно улыбался и открывал верхний ящик своего стола. Я подумала, что еще один подарочек от него смогу получить. Угадала!
       Он продолжал улыбаться и протягивал мне небольшую из черной замши коробочку. Не отпуская куклы, открыла ларчик и не поверила своим глазам. Оттуда исходило такое сияние, что пришлось зажмуриться. Быстро пришла в себя, открыла глаза. Маленькое ожерелье с очень яркими стеклышками. Тогда я еще не разбиралась в этих штучках и не понимала, что держу в руках огромную ценность. Интуитивно чувствовала, что подарок не простой.
       — Мило, зачем ты так тратишься, мы здесь в России не привыкли к такой роскоши. Я опять опустила глаза и стояла с подарком в руках, не зная, что делать.
       — О, я тэбэ подскажу. Украшений вешай на шея, кукла кладем в коробка и едем в ресторан ужинать. Я тэбя приглашай. Сегодня моя праздник.
       — У тебя день рождения? — Я подняла удивленные глаза.
       — Нет, нет, — замахал руками Мило. Только я прилетел в Москву и увидел тебя. Это мой праздник. Я больше не могла сдерживаться и рассмеялась от души. Какой же он все-таки забавный. И совсем не старый. Да, только теперь я поняла, что и одет он совсем иначе. На нем был красивый, слегка приталенный костюм. Бледно-голубая рубашка с запонками и темно-синий с белым галстук в диагональ. Сейчас он не казался мне ни лысым, ни старым. Он — мальчишка, веселый, заводной, славный. Ну, что тут делать? Конечно, подошла и поцеловала. Мальчик расцвел еще больше. Кажется, этим он был немного ошарашен. Ничего, пусть привыкает! А то ведь может подумать, что я и не целовалась никогда. У них там, в Европе, свои понятия.
       Мы быстро собрались, подхватили коробку с куклой, и — на выход. Не знаю, успели заметить секретарши, как сверкала моя шея, украшенная ожерельем. Да и не интересовал это меня вовсе. Вниз спустились по лестнице. Но сегодня я была начеку и смотрела под ноги. Мило нес коробку, а я весело семенила за ним.
       Ужинали в дорогом и роскошном ресторане. Там были официанты-иностранцы, кажется итальянцы. А еще — свечи на столах. Мило пил вино наравне со мной. Вот уже три дня, как его возит персональная машина. Он этому очень рад. Не надо думать о встрече с приветливыми российскими гаишниками. Кажется, они ему сильно мешали жить и тянули деньги при каждом удобном и неудобном случае.
       Мило рассказывал о Вене, о родителях, о Юдит. Оказывается, папа его — словак. Мама — австрийка. Познакомились в Венском университете. С тех пор — вместе. Юдит назвали в честь французской родственницы. Родители очень любили девочку и отдавали ей все, что можно: время, деньги, здоровье. Юдит была очень привязана к ним. Мило рассказал обо мне. Показал фотографию. Сфотографировал незаметно своим сотовым телефоном. Родители одобрили, что их мальчик дружит с красивой русской девушкой. А Юдит — влюбилась в меня с первого взгляда.
       Мило показывал фотографии родных. Очень приятные и добрые лица. Юдит — красавица! Похожа на куклу, которую подарила.
       После рыбы ели фруктовый салат. Потом пили крепкий кофе с пирожными. Заметила, что ест мой спутник мало.
       — Мило, ты так много работаешь и так мало ешь, почему? Мило улыбнулся и сделал глоток кофе.
       — Элэн, дорогая девочка, если я буду много есть, стану толстый, неуклюжий. Работать так труднее. Придется чаще задерживаться в офис. А я хочу больше видеть тэбя. Да, да, он замахал руками. Главное — молоденькие девушки не любят толстый мужчина. Это правда? — Мило вопросительно посмотрел на меня.
       — Мило, а ты любишь толстых девушек? — выпалила я.
       — Нэт, не люблю. Мило поджал губы и прикрыл глаза. Надо понимать, что ему даже неприятно было об этом думать.
       — И вообще, Лэна, в Европа очень мало полных людей. Там, мне кажется, совсем другой культура.
       — Я отодвинула чашку, зажмурилась. Начинать или не начинать трудный разговор? Наверняка он начитан и знает много о России. Глупый детский патриотизм уже тащил меня за руку.
       — Это какая такая другая культура в Европе? — Я сощурила глаза и хитро посмотрела на Мило.
       — Видишь, дэвочка, в молодости я много читал ваш филозоф Достоевский. И он в некоторых местах ясно говорил о том, что Европа Католическая сделала из Богочеловека — человекабога. Это можно понимай по разному. В России считают, что мы отреклись от Христа и теперь только делаем поклоны Папе Римскому. Я имей другой взгляд. Да мы приняли заповеди Христа и хотим быть на него подобны. Мило говорил медленно, вдумчиво, глядя куда-то в сторону. Спокойная тихая обстановка, полумрак, свеча, крепкий кофе — все это располагало к совсем другим разговорам. И, на тебе! Глобальная политика! Сама виновата, сама затронула эту тему. Я внутренне собралась и продолжала слушать. Мило сделал еще небольшой глоток, откусил пирожное, проживал и продолжал.
       — Да, мы хотим быть лучше, чище, честнее. А ты знаешь, Лэна, что в Вене закрывают тюрьмы? Там нэкого держать в них. Разве это не говорит о многом? Я тяжело вздохнула.
       — Говорит, Мило, говорит.
       — Хорошо, у нас Папа, у вас — Патриарх. Но Папа — это наш идеолог. А ваш Патриарх проводник идей и заповедей Христа. Но нам их проводить не надо. Мы живем по законам Христа. Вот это, Лэна, и есть другой культура. — Мило немного выждал. — А еще вас сильно, сильно, как это сказать по-русски, — Мило задумался. — Да, так вас сильно тормозили коммунисты. Они пытались вывести Россию из общей система естественного развития человечества.
       — Мило, а не кажется тебе, что России в этом сильно помогли французы и англичане.
       — О, это вопрос! Здесь можно спорить. — Мило поднял вверх большой палец и продолжал. Кое-кто считает, что помогал России Германия, Америка, Австрия. Я этого не знай. Документ не видел. Но то, что сегодня Европа чище Росси и Америка — факт. Ты согласна со мной? Если нэт, встаю и ухожу! — Мило широко улыбался.
       — Согласна, согласна. Только не бросай меня здесь одну. — Я накрыла его большую руку своей маленькой ладонью. Разговоры прекратились. Так мы сидели минут пять. Мне кажется, он боялся шевельнуться, а мне было приятно, что такой умный дядя ухаживает за мной по-взрослому.
      

    Глава XXX

    Через три месяца — поцеловались

       Дорогой Батюшка, отец Всеволод. Словно миг пролетела зима. Уже апрель на дворе, а я только собралась Вам написать. Начну, пожалуй, с раскаяния. Не послушалась Вас, влюбилась так, как и не мечтала никогда. Если один день его не увижу — голова кружится от волнения.
       Однако, по порядку. В прошлом письме писала Вам, что началась практика. Институт наш не простой, поэтому-то и попала я в очень известный международный банк. Здесь случай свел с начальником управления — австрийцем. Ему около сорока, есть восьмилетняя дочь. С женой — почти не жил. Развелись после свадьбы. Дочь живет с его родителями.
       Батюшка, совершенно искренне Вам говорю, что ничего такого с Мило — так его зовут, не планировала. Может быть, поэтому ему понравилась. Он начал за мной ухаживать так, что устоять не было никаких сил. При этом, он до сих пор не позволяет себе ничего лишнего. Только через три месяца нашего знакомства мы с ним поцеловались. Ни о чем другом — даже намека нет. Может быть, когда я, наконец, поверила, что ему не это надо от меня, стала относиться к нему иначе.
       Две недели назад он пришел в гости к нам. Маме приподнес огромный букет цветов. Папе — бутылку коньяка. Обедали все вместе, много шутили. Мило рассказывал про Вену. Когда обед заканчивался, Мило вдруг обратился официально, по имени-отчеству к родителям. Посетовал, что намного старше меня, что есть уже большая дочь. Но несмотря на все это, он просит руки их дочери. То есть моей. Было забавно и смешно смотреть на все это. Мы ведь к таким манерам не приучены.
       Родители не растерялись и задавали много вопросов. На все Мило отвечал уверенно и достойно. Прощались все уже, как родные люди. А я теперь — вроде как бы обручена. Через две недели летим вместе в Вену. Будет знакомить меня со своими родителями и дочкой.
       Да, вот еще что. Мило уже не начальник управления, а вице-президент Московского отделения банка. Это очень высокий пост. Не знаю, какая у него зарплата, но думаю — высокая. И это, батюшка, меня немного смущает. Думаю, кое-кто решит, что я польстилась на деньги. Многие сотрудники в банке уже не скрывают кривых усмешек в мою сторону. Но ведь это не так, Батюшка! Не было у меня такой цели. А уж если бы была, то в этом смысле сейчас в Москве миллионеров — пруд пруди. И у меня такие знакомые были. Знакомые были, цели завладеть их богатством — не было! И в этом, Батюшка, во многом, Ваша заслуга. Пошли Ваши беседы мне на пользу. Да и сама понимаю, что на бумажках, даже если их много, жизнь, а тем более — благополучную — не построишь. Так что корысти моей здесь нет. А Вас, Батюшка, прошу благословить наш брак заочно. Ваше мнение для меня очень дорого. Не смею даже мечтать, но в глубине души надеюсь, что сможем вместе с Мило, хоть ненадолго выбраться к Вам.
       И еще, самое главное. Батюшка, мы с Вами почему-то этот вопрос не обсудили. А для меня тема — важная. Прошу Вас быть моим духовным отцом. Другого наставника мне не надо. Я даже не представляю, кому, кроме Вас, могу открыть все закоулки своей души. А открывать и чистить душу — надо! Это я понимаю. Вижу свои грехи, тяготят они. А покаяться — некому. Посоветуйте, что делать.
       Только, Батюшка, не пугайтесь. Тех грехов, в которых каялась — за мной уже нет. С ними, надеюсь, по Вашим молитвам и по великой милости Божией — покончено навсегда. Но появляются другие. Многие живут, не тужат. Они просто не знают, что есть грех. А Вы меня просветили. Это первое. Второе — то, что регулярно стараюсь посещать воскресные службы. Изредка читаю духовную литературу. Вот и маюсь от того, что кое-что уже знаю. Маюсь, но не скорблю. Теперь я понимаю, что если вижу грех в себе — надо избавляться. Но, оказывается, понимать — мало. Надо еще силу иметь и настойчивость. А главное — как Вы учили — видеть, к чему ведут наши слабости и шалости. Учусь, стараюсь все рассмотреть. Это Ваша заслуга, Батюшка. На этом заканчиваю. Буду с нетерпеньем ждать от Вас весточки.
       С любовью, Елена.
      

    Глава XXXI

    На брак — благословляю!

       Тростиночка моя, доченька Елена. Позволь старику так называть тебя. Тем более, что просишь быть твоим духовником. Согласен. И на брак тебя благословляю, дитя. Только прошу не забывать, что с мужем ты проживешь столько, сколько Господь отпустит. А с Богом мы не расстаемся никогда. И Он — твой главный Жених. И все мы грешные должны Его любить пуще всех и всего. Забудем, оступимся, прельстимся земной жизнью — беда. Держись, доченька! Впереди — трудный путь. Ты молода, красива, умна. Искушений будет — тьма. Не пугайся. Все проходят это. Но не все спасаются. А ты — должна! Если уж такой грех поборола! Значит, Господь помогает. Одной бы не справиться. Тысячи людей гибнут. А ты, тростиночка, спаслась! Спаслась в земной жизни. И это уже — великое чудо. А то, что ты это понимаешь — хвала тебе и слава Богу. Так и держись, миленькая. Старайся жить по заповедям и Господь все устроит.
       Леночка, конечно, буду рад, если удастся свидеться. Не получится, не огорчайся. Пошли, тростиночка, весточку. Этого старику достаточно. На все вопросы тебе отвечу. А что касается исповеди — не заблуждайся.
       Присмотрись в храме к батюшкам. Реши, кто больше тебе подходит и лучше поймет. Смело иди и исповедуйся. При этом всегда помни. Каешься ты перед Господом. И Он отпускает тебе грехи. А мы, священники, только исполняем волю Его, не больше. Ты умная, поймешь, о чем говорю.
       Уверен, что и с доченькой твоего жениха найдешь общий язык и понимание. Все Господь устроит. На Все воля Его.
       Ну, доченька, благословляю тебя на все добрые и правые дела. А в грехах, даже в малых — кайся и сокрушайся.
       Низкий поклон тебе от Матушки, и от тети твоей — Нюры. Вспоминаем тебя часто. Молимся и просим тебя в своих молитвах помнить о нас, грешных.
       Ангела Хранителя тебе, помощи Божией и покрова Царицы Небесной.
       Твой отец духовный.
       Всеволод.
      

    Глава XXXII

    К красивой жизни надо привыкать

       Весна в тот год выдалась вялой и дождливой. Долго не сходил снег. Люди казались хмурыми и подавленными. Но разве могла погода заглушить другую весну, ту, которая буйствовала в моей душе. Я не ходила — летала! И все-то спорилось и получалось. Учеба шла, словно по маслу. Практику закончила на "отлично". Ну, это понятно. Мило за этим следил строго. С ним виделась каждый день. Если не встречались на работе, обязательно заезжал с букетом цветов вечером домой. Примерно раз в неделю ходили в театр. Раза три или четыре была у него дома. Он снимал четырехкомнатную квартиру в сталинском доме на Плющихе. Хозяйство вела домработница. Ужинали, пили чай, слушали музыку. Потом он отвозил меня домой. Ни разу за все время Мило не позволил себе жестом или намеком ничего лишнего. Честно говоря, меня это даже начало беспокоить.
       Судите сами. Развелся с женой почти сразу после свадьбы. Почему? Да, конечно, он рассказывает убедительно. Но что было на самом деле? И вот теперь со мной. Прошло уже полгода, а он, даже, не пытается меня соблазнить! Это нормально? Конечно, нет! Так тогда думала и уже готова была смириться с тем, что у него в этой части — проблемы. А, кроме того, ведь и у меня они тоже были. Но все оказалось иначе.
       В середине апреля мы вместе улетали в Вену. Перед этим неделю ходили по магазинам. Покупали подарки Юдит и родителям. Набрали два больших чемодана. Да еще наш один — огромный. Багаж получился славный. Пришлось из банка брать носильщика — охранника. Они вместе с водителем таскали эту тяжесть в "Шереметьево—2". Летели, конечно, бизнес-классом. Что делать, потихоньку надо привыкать к красивой жизни.
       В Вене встречал отец Мило. Вполне крепкий еще мужчина. Расцеловались, как старые знакомые. Наверное, так и было. Мило постоянно рассказывал родителям — обо мне, а мне — о них. Вещи погрузили в "Фольцваген" и не спеша отправились в город. Отец вел машину спокойно и уверенно. Вообще я сразу обратила внимание на то, что культура езды здесь совсем иная, отличная от московской. Машин, пожалуй, не меньше, чем у нас, но ездят они тише и аккуратней. Нет такого дикого напряжения, которое испытываешь двигаясь по Москве.
       Живут родители почти в самом центре, в большом старинном доме на шестом этаже. В дверях нас встречала очень просто одетая и, как показалось, скромная женщина — мать Мило. С ней мы тоже расцеловались. Ну и, конечно, долго прижимались друг к другу с Юдит. Здесь же, в просторном коридоре, пришлось выкладывать подарки. Юдит хлопала в ладоши и прыгала от восторга, рассматривая плюшевых мишек, собачек и кошечек.
       Потом был небольшой семейный обед. Оказывается, у них не принято набивать желудки до предела. Каждое блюдо подавалось отдельно. Ели не спеша, тщательно переживая пищу и при этом я успевала отвечать на вопросы, которые задавал по-английски папа. Мама говорила мало. Юдит смеялась и пыталась выскочить из-за стола к игрушкам. Мило при этом натянуто улыбался и постоянно одергивал малышку.
       После обеда часа полтора играли с Юдит в ее комнате. Она уже вполне прилично говорит по-английски, и поэтому мы хорошо понимали друг друга. Около восьми вечера пили чай с бутербродами. Домработница в это время уже укладывала Юдит. За столом были только мы и родители. Вот тогда Мило сказал то, что я столько раз уже прокручивала в своем сознании. Говорил он спокойно.
       — Дорогие папа и мама, вот это та самая Лэна, о которых много вам рассказывал. Знакомы мы почти год. Я ее люблю. Надеюсь, и она питает ко мне какие-то чувства. Он улыбнулся, посмотрел в мою сторону, поклонился и продолжал. Думаю, что все формальности, если вы благословите, мы оформим здесь летом. Надеюсь, что этот опыт будет удачней первого. Ну, зачем он это сказал? Хоть и говорил он по-английски, кажется, я точно передала все тонкости. После последних его слов заметила, что и родители почувствовали себя неловко. Не надо было ему вспоминать старое. Зачем?
       Сначала я подошла к маме. Она привстала, и мы поцеловались. Потом — отец. Когда я села на место, заговорила мать.
       — Дети, мы благословляем вас и желаем долгой, счастливой жизни. Это возможно только при уважении друг к другу. Она опустила глаза и замолчала. Почему-то захотелось поплакать. Я тоже опустила глаза.
       Неловкое молчание прервал Мило.
       — Вот и славненько. А теперь мы с вами прощаемся до завтра. Отец, надеюсь, ты мне дашь свою машину. Хочу показать Лэне ночную Вену. Все дружно встали. Родители проводили нас до машины. Теперь это уже были мои родные люди. В тот момент почему-то подумала о том, что и за них я теперь буду молиться.
      
      
      

    Глава XXXIII

    Как муж и жена

      
       Наверное, никогда не забуду эту удивительную поездку. Ощущение сказки, праздника не покидало ни на минуту. Неужели я в Вене? Архитектура, искусно подсвеченная яркими фонарями, поражала. Здесь буйство весны чувствовалось во всем: в напоенном цветочном ароматом воздухе, в веселых и добродушных горожанах, в цветущих кустарниках... Мило вел машину не спеша, рассказывая и показывая город. Вот — Государственная опера. Немного напоминает наш Большой театр. И даже наверху — кони. Остановились и вышли посмотреть на средневековую ратушу. Медленно миновали Ворота Святого Михаила в замке Хофбург. Четыре динамичные скульптуры, огромная арка и потрясающей красоты архитектура — поразили. Долго смотрела назад, не могла успокоиться. Катались по городу часа два. Неожиданно машина остановилась. Мило улыбнулся, выключил мотор.
       — Ну вот, моя дэвочка, приехали домой. Дом был чем-то похож на родительский. Только квартира Мило находилась на третьем этаже. Конечно, это было уже совсем иное жилье. Оно больше походило на апартаменты дорогого номера в богатой гостинице. Мило показал мне все четыре комнаты. Очень понравился его кабинет и большая спальня. Кроме того, был большой коридор, но совсем маленькая, по нашим понятиям, кухня.
       Пока я принимала душ, Мило готовил чай. После душа я замоталась в его огромный махровый халат и смотрела телевизор на кухне. Теперь Мило принимал душ. В эти минуты я ощутила удивительное спокойствие и тишину внутри себя. Раньше я с ужасом рисовала себе этот момент. И вот он наступил, а я — спокойна. Чудеса! А вот и Мило. Какой он забавный в этом длинном халате. И совсем не похож на начальника. А на кого? Ну, может быть — на таксиста, на зубного врача, на кого угодно...
       Чай был крепким и вкусным, а поцелуи горячими и сладкими. Целовались долго. Порой казалось, что я куда-то лечу, проваливаюсь и... пропадаю. Открываю глаза — любимое и родное лицо Мило. Закрываю глаза и опять — лечу, лечу... И было совсем не страшно. Наверное, уже на подсознательном уровне я не ждала от этого человека ни подлости, ни боли. И теперь, когда я уже была готова ко всему, желала этого самого — он щадил меня и оттягивал момент. Допускаю, что может быть, он немного играл со мной. Ох, как волнительна и прекрасна была эта игра! Ласки его были так нежны и трепетны, что ловила себя на мысли — без них уже не смогу. Не хочу, чтобы они кончались — никогда! В тот момент, когда я, кажется, совсем разомлела и готова была лишиться чувств от его нежности, наступило то самое. Самое, самое! Ну, не знаю, как это сказать...
       Короче, он очень аккуратно снял с меня халат и, трепетную и дрожащую, отнес на руках в спальню. А вот что было потом, рассказывать не стану. Это уже, извините, наши семейные секреты. И наверное те, кто читает эти строки, не осудит за то, что не тащу все с собой в семейную постель. Ну, просто не могу. Это — святое, запретное. Передать все что было в ту ночь — не найду слов. А писать как все — игриво-пошло и вульгарно — не хочу.
       Ту ночь мы не спали совсем. О чем-то разговаривали, мечтали, смеялись. А к утру я так ослабла и расчувствовалась, что разревелась. Да, да, самым натуральным образом. Наверное, это была истерика от переизбытка чувств. Слышала, такое случается.
       Мило отпаивал крепким чаем и успокаивал нежными словами. При этом он тоже очень волновался, путал русские, английские и немецкие слова. Но самое странное то, что я все понимала! И это была уже какая-то иная связь между нами. когда до меня дошло, вздрогнула, посмотрела очень внимательно на Мило. Кажется, он понял это по-своему. Начал извиняться, встал на колени рядом с кроватью. Я гладила его по голове и успокаивала. В тот момент он казался мне ребенком, которого надо жалеть и постоянно ласкать. Он хороший, сладкий, большой и умный ребенок! Я его люблю, люблю, люблю!
      

    Глава XXXIY

    Реквием... перед бессмертием

      
       Всю жизнь Моцарта преследовали неудачи. А в самом конце появилась красавица, которая навещает всех великих в конце пути. Имя это красавицы — ни — ще — та!
       Однажды Моцарт не спеша прогуливался со своей женой — Констанцией Вебер. Остановились у витрины модного магазина в центре города. Сзади тихо подъехал роскошный экипаж. Моцарты повернули головы и уже не отводили взора от необычной картины. Из экипажа ловко выпрыгнула молодая изящная дама. Констанция не смогла скрыть восхищения ее платьем. Но особенно понравился красный бант на корсаже. Моцарт не заставил себя долго ждать: "Я рад, что тебе нравится именно этот бантик. Денег у нас хватит только на него..."
       Через несколько дней его навестил богатый и влиятельный горожанин и заказал реквием по умершей жене. Композитор сразу согласился. В этот момент он остро чувствовал свою болезнь, переживал и готовился к худшему. Моцарт работал с каким-то остервенением, без сна и отдыха. И все же, работа осталась незавершенной.
       В холодную декабрьскую ночь 1791 года в почти бессознательном состоянии он слышал траурные аккорды. В бреду, что-то говорил о литаврах. Через полчаса он ушел... Ушел, чтобы никогда уже не вернуться. Ушел, чтобы навсегда остаться с нами. Рядом была только Констанция.
       Утром выяснилось, что семейная казна пуста. Констанция согласилась на самое дешевое отпевание в часовне Стефандома. После отпевания до кладбища Святого Марка Нашего Великого Моцарта сопровождали двое полупьяных могильщиков. Похоронили его в общей могиле. Так, по сей день никто точно не знает, в каком именно месте покоятся его косточки. Ну и, конечно, стоило отойти в Мир Иной, как "непонятные" и "непристойные" доселе мелодии стала слушать вся "просвещенная" Европа.
       — Вот так, моя милый девочка. — Мило слегка сдавил мою ладошку, виновато улыбнулся и нежно поцеловал. Мы сидели во втором ярусе знаменитой Венской оперы. Вот-вот начнется одна из великих сказок Моцарта — опера "Дон Жуан".
       Мило приподнес мне этот подарок совсем неожиданно. После обеда он попросил меня одеться, как бы для приема. Около пяти вызвал такси. А в начале седьмого мы уже входили в парадный подъезд известной всему Миру оперы. Со мной случился шок, я не могла вымолвить ни слова.
       Сидела словно загипнотизированная. Архитектура дворца, убранство, освещение, статуи — все это поражало красотой и неземным великолепием. Поднимаясь по роскошной лестнице, я чуть не споткнулась. Мило был рядом, начеку. А вот и легендарный зал на три тысячи мест. Стены украшены мраморными бюстами великих композиторов...
       Сам спектакль несколько раз прерывался овациями восторженного зала. Я хлопала как все, несколько раз, кажется, прослезилась. Слушать Моцарта безучастно нельзя. А с участием, чтобы понять силу его гения и испытать трепет — страшно. Казалось, что от избытка переживаний можно потерять сознание. Я все время чувствовала рядом спокойную руку Мило, и это немного успокаивало.
       После оперы ужинали в самом роскошном ресторане "Kopso". Он расположен в отеле "Бристоль". Это совсем близко от оперы. Ужиная, мы изредка выглядывали в окно и любовались фантастическим кораблем — Венской оперой. Мы ели филе осетра, немыслимые салаты. А запивали очень вкусным вином.
       Уже совсем расслабленные и немного утомленные, пили чай со знаменитыми венскими пирожными. Именно тогда Мило слегка откинулся на спинку стула и заговорил.
       — Ну что, мой милый и сладкий ангел. Как тэбэ нравится мой страна? Мило улыбался, но смотрел на меня очень внимательно. Кажется, я поняла его вопрос.
       — Мило, я в восторге! Никогда ничего подобного не видела и не испытывала. Сказала и смутилась. Не слишком ли откровенно выдаю свои чувства? Опустила глаза, задумалась. Мило понял это по-своему.
       — Лэна, надеюсь, ты не будешь возражать, если мы после того как поженимся, будем жить здесь? Наверное, для него ответ на этот вопрос был ясен. Он продолжал улыбаться и зачем-то крутил в руках маленькую чайную ложечку. Я молчала. Нет, нет. Не набивала себе цену, не кокетничала. Думала о том, как не обидеть Мило.
       — Ты знаешь, дорогой, — пришла пора улыбнуться мне, что я и сделала. — Наверное, лучших условий для жизни мы с тобой не найдем.
       — Угу, Мило в такт моим рассуждениям качал головой.
       — Но. Наверное, это "Но" я сказала слишком громко. Я видела краем глаза, как Мило вздрогнул, и маленькая ложечка перестала крутиться в его руке. Теперь он не улыбался. Весь его вид выражал удивление и непонимание.
       — Но. — На этот раз я сказала уже тише. — Дорогой Мило. Родителей, страну проживания и ночной горшок не выбирают. Как правило, пользуются тем, что есть.
       — Ночной чего, — озадаченно переспросил Мило.
       — Ну, это такая баночка, куда дети писают по ночам. Мило понял и улыбнулся.
       — Так вот. — Я продолжала. — Наверное, Австрия — страна что надо! Но если я буду здесь жить, куда дену родителей, друзей, веру в Бога, привычки?
       — О, Лэна, девочка моя. Все это тэбэ заменит семья, рэбенок, муж. Да, кроме того, твои родители — всегда желанный гость здесь, в Вена.
       — Мило, а что тебя не устраивает в России?
       Я сказала это быстро и внимательно посмотрела на него.
       — Ни — че — го! Ваш страна, Лэна, не для жизни. Для смерти — да! Для делать дэньги — да! Но ни для жить в ней! Я подняла удивленные глаза и опять очень внимательно посмотрела на Мило. Вот и первые разногласия, пронеслось в голове. А ведь мы еще не женаты и не имеем никаких обязательств друг перед другом. Что будет потом?
       — Лэна, ты знаешь, например, что в Вена закрывают тюрьма? Почему? А то, что нет преступлений! Или, ты знаешь, что главный ценность в нашей стране — человек и его жизнь! А в России? Вспомни, Лэна, как умирал подводный лодка "Курск". А в тот момент ваш президент вел секретный переговор с американцами. Или, трагедий в Беслане. Полторы тысячи несчастных людей в заложниках. А ваш Президент прилетел ночью, посмотрел и улетает назад, к жене под одеяло. Это нормально?
       — А что он должен был сделать? — Я действительно не понимала, о чем речь. Мило зло, очень зло рассмеялся и продолжал.
       — Милый мой дэвочка. Любой нормальный человек в такой ситуации обязан был отдать свой жизнь в обмен на этих несчастных. Любой! А уже Президент — тем более. Он обязан был войти в школу и сказать: "Вот я, такой-то и такой-то. Я готов пойти на любые условия, только освободите детей. Можете меня убить, четвертовать, что угодно, но детей не трогайте". Вот, Лэна, такая логика должна быть у нормального человека. Хорошо. Испугался, убежал. Но тогда, он не имеет права не только руководить. Не имеет права смотреть людям в глаза. Он — преступник! А что дальше? Ничего! Все, как было, так и есть. Он играет в свои кэгэбешные игры, грабит вместе с отпетыми дружками страну, живет, как у вас принято говорить: "по понятиям". Это, Лэна, не жизнь. Посмотри, сколько у вас убивают людей, сколько гибнет на дорогах, в пожарах... Ни один Президент, ни в одной стране мира не удержался бы, даже если бы позволил себе сотую долю того, что можно в России. Почему так? Потому что везде на первом месте — закон. У вас законов вообще нет. А пишут их для того, чтобы было легче грабить народ. — Мило резко замолчал и поманил пальцем официанта.
       — Хорошо, Мило. — Теперь я говорила тихо, подавленно. — Если вы все так хорошо понимаете, зачем едете к нам, работаете, рискуете?
       — Лэна, Россия — раковая опухоль планеты. И это разумеет любой человек. Наша задача пытаться лечить болезнь. Хотя я лично понимаю теперь, что это совсем бесполезно. Запад думал, что культурой, финансами, разумом можно заставить болезнь отступить. Нет, нельзя. Раковые клетки уже в голове. А здесь лечение — бесполезно! Теперь наша задача помочь больному спокойней умереть. Но, будет агония. И это страшно! Страшно от того, что когда страна в агонии, помочь ничем нельзя, а пытаться продлить жизнь — увеличивать время агонии. Что мы и делаем. — Мило тяжело вздохнул, положил руки на стол, опустил глаза. Тогда я ясно рассмотрела глубокие морщинки на его лбу. Странно, почему раньше их не замечала?
       — Хорошо, Мило. Давай забудем этот разговор. — Я взяла его за руку. — Тем более после Беслана прошло много времени. Раны затянулись. Не будем ворошить прошлое. — Я попыталась улыбнуться. Получилось, но плохо.
       — Лэна, ты молода и не понимаешь, о чем говоришь. Когда у человека сожгут дом, он переживет, умрут родители, успокоится. Но, если что-то случится с его ребенком — и при этом он не может найти виновного — это трагедия, которая умрет вместе с ним.
       Домой мы в ту ночь шли не спеша, молча. В Вене нет преступлений. Бояться нам было некого и нечего. В этом я убедилась.
      

    Глава XXXY

    У нас будет девочка!

       Дорогой Батюшка, Отец Всеволод! Грешна, грешна, грешна! Каюсь, каюсь, каюсь!
       Пожалуй, около года не писала Вам. Вот как нас жизнь в миру закручивает. Однако, по порядку. Кажется, в прошлом письме не успела написать, что летали с Мило в Вену, к его родителям. Очень приятные и достойные люди. Конечно, согласились на наш брак. Было это в апреле. Тогда же, с апреля пошел отсчет моего материнства.
       Как только прилетели в Москву — налетела суета. Справили свадьбу в июне. В июле Мило взял отпуск, и мы улетели к его друзьям во Францию. Там очень опытные врачи наблюдали за мной до конца августа. То, что будет девочка, нас очень порадовало. Хотя, мне кажется, Мило хотел мальчика.
       В сентябре начались занятия, и все пошло по плану. Живем мы сейчас в Москве, в квартире Мило. Она очень просторная и удобная. По хозяйству помогает домработница. Пока все идет складно. В институте ко мне относятся с пониманием. Сейчас декабрь. Сдаю зимнюю сессию. Надеюсь, до рождения малышки закончить. Тогда останется только диплом и государственные экзамены.
       Батюшка, Мило очень внимательно ко мне относится. Он даже моет мои ноги. Никогда не думала раньше, что существует такая любовь. Он буквально пылинки сдувает с меня. Его служебная машина — в моем полном распоряжении. Сам он ездит на метро. Мне запретил категорически этот вид транспорта. Считает, что там — тьма людей. Могут толкнуть, ударить. Кроме того — вентиляции там просто нет. Мило уверен, что наше метро — это рассадник микробов и заразы.
       Батюшка, мне кажется, нет, я уверена, что влюбилась в Мило очень сильно. Иногда, размышляя в тишине, не могу понять, как жила без него все эти годы. Он — чудо!
       Да, вот за что, батюшка, будете ругать крепко! По сей день — не венчаны! Переносим это мероприятие каждый раз на потом. А это "потом" так и не наступает.
       Последнее. У родителей, похоже, все в порядке. Они по-прежнему работают. Правда, мама очень похудела и стала сильно уставать. Врачи говорят — возрастное. Надеюсь. Вот и все мои новости, дорогой батюшка.
       Я по-прежнему Вас люблю и очень ценю нашу дружбу. Не расстаюсь с надеждой увидеться с Вами. Хотя, события развиваются так. что сделать это будет не просто.
       Батюшка, низкий поклон матушке, привет моей тете. Вам крепкого здоровья и помощи Божией во всем.
       Крепко целую,
       Ваше духовное чадо — Елена.
       Декабрь
      
       Внученька, тростиночка, Леночка!
       Уж как я рад твоей весточке — одному Богу известно! Главное — ты на верном пути и не вспоминаешь даже намеком грязь и пакость, с которой встретилась не по своей воле. Господь милостив! Надеюсь, Он навсегда избавил тебя от дурных дел и мыслей.
       То, что не венчаетесь — Бог вам судья. Вижу, что хочешь, стремишься, а это уже — полдела. Когда родишь чадо, не забудь крестить. Таинство это — великое! Жить в нынешнем мире — трудно. Не крещенному — не выжить. Это помни постоянно. И здесь уже никаких отговорок не приму. Не покрестишь младенца, соберу последние силы, приеду и силой отведу тебя с младенцем в Храм. Так и знай.
       Насчет твоей мамы Нюра что-то говорила. Но по своей старческой памяти — не могу вспомнить о чем. Наверное, ничего страшного.
       Ну, держись, тростиночка. Впереди — большие труды. Чадо надо родить, а потом выхаживать. Все требует напряжения и полной отдачи. Главное, тростиночка — крестить младенца и как можно чаще причащать. И тогда уже Господь и Царица Небесная по молитвам Святых угодников будут хранить его.
       Приход наш, тростиночка, все уменьшается и едва-едва сводит концы с концами. Две недели, как схоронили бабу Матрену. Была наша постоянная прихожанка, помощница. Так, потихоньку вера и сходит на "нет". Это у нас, в деревне. А уж у вас в столице — какая вера может быть? Там-то уж воистину бал правит князь мира сего — сатана. Вон шо творит в телевизоре — ужас один. Сплошная бесовщина. Русским духом, православием даже не пахнет. У меня-то этой гадости — телевизора — нет. И, надеюсь, Господь избавит, никогда не будет. А вот как соблазнюсь на вечернюю трапезу к соседу — бригадиру с фабрики, обязательно лукавый подкараулит. Нет, нет, да взгляну на эту гадость. И сразу страх охватывает. Не за себя, за людей. Ведь смотрят эту пакость миллионы невинных. И из невинных превращаются в соучастников бесовского шабаша. Страшно! Ну, да на все воля Господня. Коли попускает Создатель такое, значит надо пройти и через это. Не мы, потомки наши, узнают смысл и промысел Божий. Зачем Он попускал это. А наше дело — смиряться, молиться и не грешить.
       Прими мое благословение, доченька!
       Да хранит тебя Господь, Царица Небесная, Ангел милостивый.
       Все Святые молите Бога о Нас.
       Спокойных тебе родов, тростиночка, здоровья родным и близким.
       Твой отец Всеволод.
      

    Глава XXXYI

    Крестины

      
       Катеньку я родила пятого января в Париже. Роды были спокойными и тихими. За две недели до положенного срока я уже лежала в своей роскошной палате. Сестры и врачи летали вокруг меня, как ангелы. Выполняли любое желание. Малышка родилась с хорошим весом и нормальными показателями.
       В середине января я уже была дома, в Москве. Вот здесь-то началось то, что у нас называется простым, но очень емким словом — медицина. Этот период из жизни хочется вычеркнуть и никогда не вспоминать. Хотя, логика подсказывает, что если нет нормальной страны, то откуда взяться просто обычной медицине? Неоткуда! Ну и нечего это обсуждать. Нет у нас медицины, как многого другого. Есть очень редкие и порядочные люди. На них страна и держится.
       Первые дни, конечно, помогала мама. Она даже взяла отпуск. Крутились все "волчком" вокруг Катеньки. Я, мама, домработница, Мило. Да, еще Мило нашел в Москве какую-то французскую детскую поликлинику. Там персонал — только из Франции. Не из Алжира или Чечни, из Франции. Вот тогда качество ухода за ребенком улучшилось сразу.
       Появилась круглосуточная няня — сиделка. Мило закупил все оборудование, какое только можно: весы, лампы, кроватки, матрасики... Но сам по-прежнему приходил с работы поздно и усталый. И вот тогда я поняла, что значит быть женой такого человека. Несмотря ни на что, я обязана была к приходу мужа выглядеть чисто, нарядно, весело. В доме должен быть идеальный порядок, чистота, тишина. А еще: готова ванна, ужин, чай, постель. По хорошему, конечно, и я должна была быть готова ко всему. Но, врачи строго-настрого запретили мне даже думать об этом два месяца. Мне кажется, Мило это огорчало. Да и я тоже уже стала нервничать по этому поводу. Мало ли, что у них, у мужчин может родиться в их светлых головках? А не решит ли Мило разочек мне изменить, так, для здоровья? А где первый раз, там — второй. И, пошло, поехало! Не шутка это!
       Мама меня успокаивала и говорила, что такой порядочный мужчина, как Мило, никогда не опустится до такого уровня. До какого? Мама отводила глаза в сторону, а я медленно шла на кухню проверять, все ли готово к приходу мужа. Пятнадцать минут назад он позвонил и сказал, что выезжает.
       Первым делом, когда муж входил в дом — целовал меня. Потом переодевался, умывался и шел к Катюше. Конечно, она уже спала. А он целовал ее крошечные пальчики и маленький красный носик. Он мог больше часа простоять на коленях у ее кроватки. Иногда от умиления наворачивались слезы. Тогда я тихо выходила в коридор, находила горничную и просила еще раз подогреть ужин.
       Потом мы долго сидели на кухне — ужинали, болтали. Когда приносили чай, как бы невзначай появлялась мама. И тогда тема разговоров менялась. Мама рассказывала о том, как Катюша провела день. Как открыла глазки утром, сколько раз пописала. А когда сказала — у—у—у, ей показалось, что ребенок звал папу. Вот такая она фантазерка.
       В конце января я стала ходить в институт. Надо было определяться с дипломом, готовиться к госэкзаменам. А в середине февраля, когда немного спали лютые морозы, крестили Катеньку. Вместе с Мило долго решали, где, в каком храме это делать. Выбрали Высоко-Петровский монастырь на Петровке. Во-первых, близко от дома. Во-вторых — настоятель монастыря — известный игумен Иоанн Экономцев. А, в-третьих, — когда пришли в храм узнавать, что к чему — столкнулись с редким радушием и доброжелательством. Кстати, тогда же в храме оказался священник — отец Игорь. Он и согласился совершить таинство — обряд крещения, назначил день.
       Это было последнее воскресенье февраля. Служба в главном храме закончилась около одиннадцати. Мы уже ждали в притворе. Людей собралось немного. Я с Мило, родители и, так называемые — крестные. Это одна девочка с моей стороны и дядя — австриец со стороны Мило. Их задача была минимальная — что-то там делать, дуть, говорить слова, помогать священнику. Это во время крещения. Зато потом, по жизни — они обязаны следить за ребенком, помогать во всех случаях. Но главное — всячески способствовать его нравственному и духовному росту.
       Подготовки и суеты было много. Принесли специальную огромную купель, налили туда теплой воды. Потом батюшка долго объяснял, кто что должен делать, и, наконец, началось! Запомнилось, как Катюшку священник трижды погружал с головкой в купель. Малышка даже не успела испугаться и запищать. Все случилось очень быстро. Потом ходили по кругу, батюшка читал молитвы... Весь процесс засняли на цифровые носители. Теперь можно печатать фото, монтировать фильм. Да, еще пел небольшой хор и несколько мальчиков-алтарников — прислуживали.
       После крещения Мило сам рассадил всех по машинам, и поехали домой. Стол уже был накрыт. Во главе — Мило посадил отца Игоря. Справа сидела я, слева — глава семейства. Первый тост, конечно, за новокрещенную Екатерину. Потом поднимали бокалы за батюшку, за родителей, за крестных... Именно в тот день мне показалось, Мило еще больше проникся уважением к православию. Прощаясь, они обменялись с батюшкой телефонами и Мило пообещал, по возможности, стараться посещать воскресные и праздничные службы.
       И Мило, и я в тот день хорошо попраздновали. Поэтому, когда ночью он вдруг накинулся на меня и стал нежно целовать, я оказалась полностью готовой к такому повороту. Больше того, мечтала об этом.
       А утром Мило не выспавшийся, но довольный и счастливый, отправился на работу. Я проспала весь день, прерываясь только на обед и ужин. Мне кажется, Катюша была солидарна со мной, и в этот день плакала не очень громко.
      

    Глава XXXYIII

    Вена — Россия — Париж

      
       Начало мая выдалось бурным и сказочно фантастическим. Прежде всего, я закончила диплом и отдала его читать научному руководителю. Как свершилось это чудо, непонятно. На все воля Божия. Научный руководитель — заведующий кафедрой — прочитал диплом очень быстро и назначил день защиты. Следующим незабываемым событием стало новое назначение Мило. Как сейчас помню, был четверг. Мило позвонил часов в пять вечера, сказал, что выезжает, а ужин должен быть праздничным. Да, еще он попросил позвонить родителям и пригласить их тоже за стол. Я присела от неожиданности. Что бы это могло значить? Но вопросов мужу не задавала. К этому времени он меня уже приучил к тому, что все, что надо — говорит сам.
       Конечно, по случаю торжественного застолья решила одеться понарядней. Получилось так, что с полчаса не могла оторваться от зеркала. Ну, так я себе нравилась! Просто беда какая-то! Основа всему, конечно, моя короткая светлая стрижка, тонкое лицо и тонкая ,высокая, очень складная фигурка. Иногда я даже с гордостью отмечала, что ни разу не в одном из толстых модных журналов не встречала ничего подобного. Так, по отдельности, в разброс — кое-что есть. Но чтобы в одной модели сочетались все мои качества — ни, ни!
       Мило приехал первым. Когда он вошел в дверь, в одной руке у него был огромный букет алых роз, в другой — корзина с шампанским. Увидев меня, Мило замер и с широко открытыми глазами стоял, боясь переступить порог. Боялась, что он уронит корзину с вином. Вот был бы фокус. Не уронил. Продолжал стоять и молчать.
       — Господин Мило, мы входим? — Это уже из-за спины его водитель с тортами и продуктами не выдержал.
       — Да, конечно, — весело, как ни в чем не бывало, защебетал Мило. — Вот только Лэна отдам цветы. Он протянул мне розы, но поцеловать не успел. Я подхватила букет и сразу — на кухню. Иначе эта история затянулась бы надолго. Потом, когда пришли родители, и все расселись, первым взял слово Мило. Говорил, как всегда: очень мало, но, зато понятно.
       Сегодня, наконец, пришла телеграмма из Вены. С первого июня Мило назначается генеральным представителем банка во Франции. Мило повторил это дважды. Не в Париже, не в Марселе — во Франции. От этой новости я чуть не слетела со стула. Мой муж, вот он, здесь, рядом — генеральный представитель во Фра—а—нци—и! Ура! Я залпом выпила полный бокал шампанского. Звонко поцеловала испуганную Катю. Она сидела рядом — на руках у няни и что-то пыталась найти своими крошечными пальчиками в картофельном пюре.
       Что было потом, помню плохо. Кажется, немного переборщила с шампанским. Мило рассказывал, какая вилла у генерального директора в Париже. Мои родители строили планы насчет отпуска. Конечно, теперь им прямая дорога в Европу. Дочь замужем за таким человеком! Катюша много ревела. Мне кажется, ей было обидно, что в тот вечер все внимание отдали папе. На нее почти не смотрели. Пуще того, мои родители в своих тостах прямо говорили, что теперь, когда Леночка закончит институт, можно подумать о прибавлении семейства. Думаете не обидно Катюхе было слушать такие речи? Не понимает? Ну, да! Еще как понимает! Что, что, а ревность у детей развита на уровне подсознания. Об этом я где-то читала, точно помню...
       Ближе к ночи, наконец, все опустились на землю. Мило рассказал, как он спланировал следующую неделю. В понедельник он со своим помощником, с няней и с Катюшей летит в Париж. Сам он будет заниматься делами банка, а помощник, няня и Катя — остановятся в той самой клинике, где я рожала. Такое правило. Через первые полгода жизни младенца — врачи должны проверить работу всех органов ребенка. Если будут замечания, выяснят причину, дадут рекомендации, назначат лечение. Все это делается в счет оплаты стоимости родов. То есть еще тогда мы проплатили и эту услугу.
       Через неделю, когда они закончат все дела в Париже, возвращаются в Москву. К этому времени, за неделю, я постараюсь разобраться с госэкзаменами и дипломом. Потом пару недель на утряску всех дел и на короткий отдых — в Вену, к родителям Мило. После этого оставляем Катюшу с няней в Вене, а сами с Мило улетаем отдыхать на Юг Франции. Там у Мило друзья с небольшой виллой и яхтой. У них пробудем до середины августа. Потом — Вена — Россия — Париж...
       Все дружно и громко хлопали. Только мне почему-то было как-то не по себе. То ли от шампанского, то ли от того, что много и сытно поела. А может быть все проще. Пришло на ум, что во всем этом фантастическом плане, рассчитанном на три месяца, не нашлось ни одного дня для моего батюшки. А я ведь обещала его летом навестить...
       — Лэна, ты согласна со всем моим предложением? — Мило держал в руке бокал, широко улыбался и вопросительно смотрел на меня.
       — Да, дорогой. С такой сказкой согласится любой. Только...
       — Только?!? — Голос Мило теперь зазвучал жестко и властно. Теперь это был голос человека, который не привык, чтобы ему возражали, или не соглашались с его мнением.
       — Только, Мило, я стала говорить тоже, как мне казалось, твердо, — ты забыл, что я просила тебя выкроить пару дней и навестить моего батюшку в деревне. Это первое.
       — Второе? — Уже совсем недовольно процедил сквозь зубы Мило.
       — Второе, это то, что мы с тобой, Мило, по сей день не обвенчаны. А ведь ты мне обещал сделать это в первый месяц после женитьбы.
       Мило медленно, как бы задумчиво, поставил бокал на стол, опустил руку.
       — Лэна, радость и счастье мой. План, который я рассказал, уже готов по часам и минутам. Поэтому, если ты мне разрешаешь, то твой дедушка и венчание сделаем в конце августа. Обещаю. — Мило натянуто улыбался и смотрел на меня.
       — Веришь мене?
       — Верю, дорогой.
       — Ну и порядок. — Это подал голос мой папа. — Я думаю, Мило прекрасно все продумал, Леночка. Вы очень хорошо отдохнете, наберетесь сил. Впереди у вас трудный год. Надо и Катенькой заниматься, и тебе что-то думать с работой. Ну, а у Мило недостатка в работе, как всегда, не будет. За тебя, Мило, за главу, за светлую главу семейства. Кажется, Мило все правильно понял. Опять широко улыбнулся, поднял бокал и звонко чокнулся с папой.
      

    Глава XXXYIII

    Рейс 271 из Парижа задерживается

      
       Наш рейс задерживался. Сначала объявили, что на четверть часа, потом еще на сорок минут. Теперь вот на два часа. Мы сидели за небольшим столиком маленького открытого кафе в Шереметьеве-2. Мы, это мой папа, начальник управления банка и медицинская сестра из французского детского центра. Катюша в Париже немного простыла, и персонал клиники решил пригласить для встречи в Москве свою сотрудницу.
       Поначалу, когда все собрались и решили выпить по чашке кофе - много шутили, смеялись. Постепенно, как только объявили о первой задержке рейса, шутки закончились. После второго объявления — сошли улыбки и лица стали каменными.
       Начальник управления пару раз звонил в банк, просил связаться с аэропортом Парижа и выяснить, почему задержка. Созванивались, выясняли. Самолет вылетел по расписанию. Моя дорогая дочурка и Мило — на борту. Значит все в порядке! Они летят и скоро будут здесь.
       Результатом второго звонка стала информация о том, что наш самолет — громадина ИЛ-86, успешно миновал Польшу, Украину.... А дальше? А дальше — Беларусь. Но о ней никто ничего не говорит. Почему? Он что, решил облететь Беларусь стороной или отключил свои радары? Все это я в полуистеричном тоне пыталась выяснить у представителя банка. Он был австриец и когда не хотел отвечать на вопросы, просто пожимал плечами. Не понимает!
       Вот, наконец, и двадцать два тридцать. Кончились те, последние два часа задержки рейса. Мы сидим тихо, как мыши. Все смотрят куда угодно, только не в мою сторону. Почему? Мне, мне нужна сейчас их поддержка. Мне надо помочь подойти к стойке, взять в руки свою кроху и целовать, целовать ее в розовые щечки. Почему вы не смотрите на меня, люди?
       Вот подошли к нашему столику двое: мужчина и женщина. Оба в синих летных формах. О чем-то пошептались с представителем банка. Он поднялся и отошел с ними в сторону. Такая же история повторилась с моим отцом. Он вернулся быстро, но почему-то весь белый, вернее, бледный. А может, мне так показалось?
       Потом меня отвлек звонок. Звонила мама.
       — Ну, что, Леночка, вы уже едете? А то стол будем накрывать пленкой, чтобы не завяли продукты. Где вы сейчас, дочурка? Свой голос я не узнала. Наверное, не узнала и мама.
       — Мамочка, мы еще в порту. Самолет не приземлился. Ждем с минуты на минуту. Перезвоню.
       В этот момент я увидела руки отца. Они лежали на столе. И во время последних моих слов он их так сжал, что они сначала побелели, потом посинели, затем ... не помню. Только теперь до меня дошло, что он уходил куда-то с синими формами. Зачем? Почему молчит?
       — Папа, что-то случилось? — Я сказала это тихо, ни к кому не обращаясь, ни на кого не смотря.
       — Доченька, — отец говорил очень мягко и тоже тихо, но волнение скрыть не мог. Доченька. — Самолет пересек границу с Беларусью, и с ним прекратилась связь. Руководитель полетом уверен, что вышел из строя радар. Самолет попал в зону дождя. А там и грозы, и молнии — все может быть.
       — И что теперь? — еле слышно я выдавила из себя.
       — Теперь нам остается только ждать, когда наладят связь. Возможно, его посадят в Минске. Тогда нас отправят туда же. И мы через пару часов увидим свою кроху.
       — Не — е — ет! — Я вскочила со стула.
       Чьи-то сильные руки меня вернули назад. И в тот же момент я почувствовала, как в руку сделали укол. Ну, конечно! Я ведь все это помню, как это происходит! Один маленький укольчик, и я — на другой планете!
       Я просела, притихла, но не вырубилась. Теперь наблюдала за всем как бы со стороны. Минут через тридцать всю нашу компанию повели через длинные коридоры, к какому-то выходу. Здесь уже ждал автобус полный людей. Лица у всех серые и напряженные. Никто ничего не говорит. Лишняя информация — нож в сердце. Зачем, зачем, зачем все это? Свободных мест не было. Я уткнулась лицом в упругое плечо отца и рыдала. Он обнимал меня, гладил по голове, как в детстве, и тихо приговаривал.
       — Ничего, доченька, все образуется. Все живы, здоровы, а это главное. Нет, не это! Главное, что я чувствовала то, что отец сам не верит в то, что говорит. Кажется, он все понимал. Но ему надо бороться с собой и успокаивать меня — двойная нагрузка.
       Через десять минут автобус подъехал к трапу самолета, и нас рассадили по свободным креслам. Потом приходили и рассаживались еще и еще люди. И так часа два. Когда мест свободных не осталось, мы взлетели. Никто не объявлял, куда мы летим, зачем. В самолете был полумрак. Не было привычных и приветливых стюардесс. Не было никого и ничего. Только навязчивое чувство пустоты и отчаяния.
       Не знаю, сколько летели. Вообще, после двадцати двух тридцати время для меня перестало существовать. Не чувствовала я и пространства. Единственным ориентиром тогда для меня был отец. И даже не он, его плечо. Именно в него я периодически упиралась лицом и оставляла большие мокрые пятна на его белой праздничной сорочке.
       Через какое-то время в самолете стало холодно. Отец обнял меня за плечи, прижал к груди. Так сидели, пока не приземлились. Садились очень жестко. Думала, вылечу из кресла. Удержалась. Вернее, отец удержал. Потом самолет долго выруливал, крутился, разворачивался, наконец, встал.
       Подогнали трап. Все не спеша и молча вышли на воздух. Прохладно. Очень далеко просматривается здание аэровокзала. Где находимся — неясно. Бетонная полоса, огни, садятся и поднимаются самолеты...
       Минут через сорок подъехало сразу пять автобусов. На этот раз, по-моему, всем хватило сидячих мест. Повезли. Только здесь, в автобусе, обратила внимание, что рядом — и начальник департамента — австриец, и медсестра — француженка. Стало чуть-чуть легче.
       Когда подъехали вплотную к вокзалу, стало ясно, что мы в Минске. Удивило огромное количество милиционеров. Они сделали как бы коридор, по которому мы прошли в зал ожидания. Здесь для нас уже были отведены лавки. Они со всех сторон охранялись милицией и людьми в штатском. Нас усадили на скамейки и стали по нескольку человек уводить куда-то. Сопровождали милиционеры. Туда люди шли сами. Обратно им помогали идти милиционеры и штатские. Некоторых — буквально тащили ногами по бетонному полу.
       Дошла очередь до нас. Милиционер долго выяснял кто такие, кого встречаем. Искал в своем списке пассажиров Мило и Катеньку. Потом штатский рылся в документах австрийца и француженки. Только после этого нас повели. Пришли. Комната без окон. Стол, стул. За столом — мужик в синей летной форме. Какие-то лычки на рукавах и много значков на груди. Нам показали на белую медицинскую кушетку у стены. Сели. Штатский подошел к синему и сделал две галочки в его списке. Отошел в сторону.
      

    Глава XXXIX

    ......

       — Значит так. Человек в синей униформе зачем-то провел ладонью по лысой голове. — Борт 271 потерпел крушение в районе города Пинска. Это Западная Беларусь. Полесье. Отсюда триста километров. Синий тяжело вздохнул. Наверное, посчитал, что главное сделал. — Причины аварии выясняются. Сейчас там работает государственная комиссия. Да, еще, он как бы что-то вспомнил. — Трасса лайнера проходила значительно дальше того места, где произошла авария. Только теперь синий поднял глаза и посмотрел вскользь на нас. Сейчас мы соберем нужное количество автобусов и отправим всех туда. Питание — на месте. Все страховые выплаты — в Москве. Вопросы есть? — уже как-то бойко и почти весело спросил синий.
       — Живые остались? — Голос отца я не узнала. Плечом почувствовала, что говорит он.
       — На эту минуту — нет. — Синий сказал это тихо и уткнулся в бумаги.
       — А моя Катенька? — Я вскочила с этого проклятого топчана. Я хотела чем-то ударить эту холуйскую лысую рожу. — Где моя Катенька?
       — И опять жесткие крепкие руки схватили сзади, усадили на место. Укол не делали. Да и без укола я провалилась в дикий, бесконечный кошмар. А душа с той поры ноет и ноет, без устали и покоя. Думаю, что именно тогда, в ту минуту, я умерла. Все, что было потом — не со мной. А с кем? Не знаю. Я ничего больше не знаю и не хочу знать. Моя жизнь закончилась.
      

    Глава IL

    Где наши дети?

       Кажется, ночь мы провели в зале ожидания, сидя на лавках. Лечь никто не пытался. Разговоров тоже не было слышно. Была гнетущая тишина и надрывный рев самолетов.
       Когда немного рассвело, нас посадили в большие автобусы, дали по пакету с бутербродами и повезли. Впереди милицейская машина с синей мигалкой, за ней — автобусы. Ехали часа четыре, может быть — пять. Почему-то запомнилось, когда въезжали в город. На обочине справа — красивая вывеска — Пинск. В городе повернули на другую дорогу и — еще около часа безмолвного бездорожья.
       За эти несколько часов — внутри, кажется, все выгорело. Не осталось ни слез, ни сил для истерики. Отец постоянно был рядом. Сейчас понимаю, что, наверное, это то единственное, что меня спасло в те страшные часы.
       Вот еще одна вывеска: "Синкевичи". Едем по селу. Одноэтажные приземистые и очень бедные домишки. Люди на обочине. Стоят тихо и заглядывают в окна автобусов. Не машут, не приветствуют. Просто смотрят. В тот момент я скорее почувствовала, чем рассмотрела, в их глазах ужас. Теперь понимаю, что это было. Тогда — не понимала ничего.
       За деревней — проехали еще километров пять и остановились. Двери автобусов открылись и все вышли. Какой-то высокий, в военной форме человек, зычным голосом попросил смотреть на него. Все, как овцы, повернули головы. Военный прокричал, что трагедия случилась здесь. Он показал рукой в сторону. Там примерно в километре от нас было огромное поле, за ним — лес. В центре поля что-то дымилось, ходили люди, ездили машины.
       Военный хотел сказать еще, возможно, что-то важное. Но его уже никто не слушал. Все бежали к полю. Это была дикая молчаливая толпа озверевших и отчаявшихся людей. Усталости я не чувствовала. Думаю, километра два мы пробежали минут за двадцать пять.
       Все яснее и яснее — то, что на поле. Развороченный, вывернутый наизнанку, ощетинившийся кривыми алюминиевыми рваными клыками корпус самолета. Справа — сплющенная кабина пилотов. Чуть дальше — хвостовое оперение. И везде — вещи: сумки, тряпки, ботинки, кофты. Наверное, и.... Нет, не хочу говорить. Страшно!
       Дорогу нам перегородили солдатики. Они стояли плотным рядом, взявшись за руки. Офицер выбежал вперед и попытался остановить толпу.
       — Туда нельзя! Запретная зона! Смотреть только отсюда! Его никто не слушал. Вернее, никто не слышал.
       Солдатиков вроде и не было. Их, вроде, как ветром сдуло... И вот они мои родные, вот они... Катенька, Мило, Мило, Катенька.
       Я ползала на коленях среди каких-то вещей и рыдала. Рыдала и рыла руками землю.
       — Я вас люблю, вы здесь, вы со мной. Катенька, Катенька, ангел мой, свет мой! Я здесь, твоя мамочка, иди ко мне на ручки, я буду тебя целовать. Я люблю тебя, мое счастье. Я не могу без тебя. Мило, ты где? Неси сюда ребенка! Вы не оставите меня одну в этом страшном мире!
       Я каталась по траве и причитала, причитала, причитала. Потом уткнулась в землю и стала жевать траву. Зачем? Не знаю. Потом... Да, что было потом? Кажется, мне помог подняться отец и медсестра—француженка. Не помню, как дошла до автобуса. Двери закрылись. Машины тронулись. Остановились в центре огромного села. Здесь прямо на лужайке были разложены вещи, доставленные с поля. Нам предложили посмотреть, может быть кто-то узнает что свои.
       После этого всех опросили, во что могли быть одеты их родственники, дали подписать какие-то бумажки. Второй экземпляр отец сунул себе в карман. Нас снова отвезли в Минск, посадили в самолет и отправили в Москву.
       В "Шереметьево" со мной случилась уже самая настоящая истерика. И тогда, прямо из аэропорта меня на "скорой" увезли в "Склифосовского".
       В сознание я пришла только на третьи сутки. В палате были еще две женщины. Как только я открыла глаза, появилась сестра со шприцем.
       — Нет, нет, только не это! Я выбила ногой шприц из ее рук. Прибежали санитары и отец, который дежурил около палаты. Он-то и не разрешил меня больше колоть.
       В тот же день он под расписку забрал меня из больницы. А на другой день я с ним и с мамой уехала в деревню к тете и к своему духовному отцу — Всеволоду.
      

    Конец 1-й части.

      
       6 января 2008 г.
       Сумерки. Завтра Рождество Христово!
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       139
      
      
      
       5
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Горегляд Анатолий (Goreglyad Anatoly) (glane@bk.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 275k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 6.92*6  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.