Когда Мурзик свалился с койки, все решили, что он умер во сне. При падении на дощатый пол он даже не пикнул. Сумеречный покой спальни, нарушаемый только шепотом неугомонных болтунов, вдруг оборвался знакомым глухим стуком. Лишь когда мальчики, еще не успевшие заснуть, повскакивали со своих коек, чтобы проверить страшное подозрение, Мурзик вдруг открыл глаза. Спросонок перевернулся на бок, затем, опираясь руками, сел и воззрился на окружившие его физиономии, ничего не понимая, где он, что происходит, почему так темно. От возни пробудилась вся спальня. Выдохнув с облегчением, что с Мурзиком все в порядке, два мальчика подняли его, вялого, под руки и за ноги, положили в постель и накрыли одеялом, которое подоткнули под матрас для надежности. После этого все стали расходиться по местам. А Мурзик глубоко вздохнул, закрыл глаза и вновь погрузился в сон.
- Он, похоже, летает во сне, - предположил один из мальчишек с косым белесым шрамом над бровью. - Растет, значит.
- Потому и дурачок, что падает, четвертый год пошел, а до сих пор говорить не научился, только мяукает: мяу-мяу, и ничего непонятно, - торопливо произнес другой - в больших очках.
- Это, блин, от сотрясения мозга, - заверил всех третий.
- Его, наверное, мать стоя родила, - послышался тихий голосок из противоположного угла комнаты, и с зевком добавил: - Сам слышал от воспитателей.
- А кто его мама? - вдруг спросил малыш, лежавший на койке у окна.
- Говорят, королева, какая-то Венера, - ответил его сосед. - Или богиня древняя.
Последовал приглушенный смех в одеяло.
- Ремонт закончится, поселят нас по двое на комнату, кому-то придется смотреть за ним, - сказал парнишка с литовским акцентом.
- Его усыновят скоро, - вздохнул мальчик с большими оттопыренными ушами.
- Кто? - засомневались с разных сторон.
- Тихо вы все! - вдруг строго потребовал самый старший из детей с недавно пробившимися над губой темными волосками. - Разгалделись тут. Вот призрак услышит - прибьет. Давайте уже спать.
После этого в комнату вернулся покой. И хотя мстительный призрак барона Ганса фон Вальднера раньше полуночи в усадьбе не появлялся, его все равно боялись заранее. Среди воспитанников детского дома жило поверье, что каждую ночь призрак обходит владения в поисках клада своего отца. А если кто на его пути попадется - сцапает. Говорят, в войну этот Ганс командовал расстрелами узников концлагеря, а потом и сам был уничтожен русскими солдатами. Теперь на нем серый плащ, сапоги со шпорами, на черепе каска со свастикой, а пальцы его с очень длинными когтями. Ходит он, как тень, бесшумно. А если поймает, вырвет из груди жертвы сердце и унесет в глубокий подвал, чтобы скормить жадным крысам. Спастись от коварного призрака могут разве что дети послушные.
* * *
Как-то так вышло, что касается Мурзика, то в детском доме знали почти всю его подноготную. Родился он от Венеры двенадцатого июля. Веса в нем при рождении не набралось и двух килограммов. Нашли на цветочной клумбе в соседней деревне Марьино. Так воспитатели говорили. И этих сведений детям было по уши достаточно.
Когда Мурзика доставили в детский дом 'Звездочка' из районной больницы, ему было полгода, он едва только набрал нормальный вес, хотя выглядел как-то неважно. Большие серые глаза, вздернутый носик, широкая загадочная улыбка, обнажающая розовые десны, и реденькие, цвета подопревшего сена, волосики. Но все равно к недоноску прониклись сочувствием, симпатией и любовью.
Молодая воспитательница была назначена ему в няньки. Старшие девочки помогали ей и, когда разрешалось, возились с забавным ребенком в саду. А мальчишки, разумеется, поклялись защищать его от белогвардейцев, которые недавно по телевизору расстреляли переплывавшего реку отважного командира Чапаева.
И прижился Мурзик среди детей, словно бессловесный домашний питомец. Рос, играл, шалил, но вместо слов издавал только странные жалобные звуки; как бывает, скулит какое-нибудь капризное животное.
Взрослые же знали историю появления Мурзика гораздо лучше, потому что в их распоряжении были важные документы, которые хранились в кабинете детдомовского врача Федора Вильямовича Зотова - аккуратного, строгого и надежного человека. Ему было известно, что в больницу Мурзика доставил молодой водитель мусоровоза. Вручив ребенка докторам, этот мусорщик дал подробные объяснения, откуда тот взялся, а когда завели дело в милиции, он выложил все показания, какими только владел. История эта оказалась не такой уже и таинственной.
Дело было утром. Игравшие на улице Марьинские ребятишки, услыхав доносящееся из контейнера мяуканье, решили, что там, внутри, застрял котенок, что теперь он взывает о помощи, и что его нужно немедленно спасти. Шестилетний мальчик отважился забраться в контейнер. Тогда его подружка, рослая девочка восьми лет, вызвалась подсадить. Она обхватила ноги мальчика, приподняла, и тот перегнулся через край контейнера. Скрипя от натуги, мальчик дотянулся до голосившего что было мочи свертка, схватил его и вытянул наружу. Когда друзья развернули на земле тряпку, то страшно удивились и даже отпрянули от неожиданности.
'Это звездный мальчик, - предположила она. - Его инопланетяне подбросили'.
'Но выглядит человеком'.
'А мой папа говорит, инопланетяне как люди'.
'Но зачем они рожают в мусорку?'
Этого девочка не знала. Ей никто не говорил, живут ли на других планетах аисты, растет ли там капуста, бывает ли у инопланетянок живот. Поэтому было решено, что дети у них рождаются в мусоре. Кто знает, ведь на другую планету все равно что за границу к буржуям - не попасть.
'И что теперь делать?' - спросил мальчик, осторожно трогая пальцем посиневшее тельце скулящего существа.
'Малютка голоден, его надо покормить, вон как расплакался', - заботливым тоном сказала девочка и принялась заворачивать 'звездного мальчика' в его тряпку.
'А ты разве знаешь, чем питаются инопланетяне?'
'Не знаю, но от молока, небось, не откажется'.
И тогда из-за перекрестка выехал мусоровоз. Он остановился, из кабины выпрыгнул сердитый дядя, чернокудрый, в синей рубахе, мятых брюках, и подошел к ребятишкам, чтобы отогнать от контейнера, а то сейчас его выворачивать в кузов надо - не дай бог пришибет. Но, заметив у девочки плачущий сверток, мусорщик ругаться передумал, как будто о чем-то таком догадался. Он был опытным, бдительным и важным работником.
'А ну-ка, что это у вас? - сурово спросил мусорщик и сразу же потребовал: - Дайте мне сюда'.
'Звездный мальчик', - ответила девочка, прижимая к груди новорожденного.
'Звездный, говорите, - мусорщик хитро поглядел на сверток полуприкрытыми глазами. - Где вы нашли это дите Венеры?'
'Понятно, - утвердился в своих догадках мусорщик. - Отдайте-ка мне. Я его в больницу отвезу. Там его вылечат'.
'Нате, - девочка с неохотой протянула ему младенца. - Только пусть его сначала накормят. Слышите, как плачет?'
'Там разберутся, - пообещал мусорщик, осторожно принимая сверток с зареванным красным личиком. - Уже не первый'. - И торопливо полез в кабину своей машины, позабыв о контейнере.
'Его Мурзик зовут', - зачем-то крикнул мальчик, прежде чем захлопнулась дверь.
'Пусть будет Мурзик', - отозвался мусорщик из открытого окна, хитро подмигнул детям и стал выруливать на обратную дорогу.
На счету мусорщика этот уже третий спасенный им отпрыск Венеры. Первый был от школьницы, второй - от утопленницы, и этого вычислят, чей он в самом деле является. К мусорным контейнерам этот честный работник относился, как к беременным женщинам - с вниманием. Прежде чем опорожнять в кузов своей машины, он прислушивался, припав к его железному боку чутким ухом, похлопывал по нему ладонью и заглядывал внутрь. Если контейнер не отвечал детским плачем, значит, время еще не пришло.
- Такое вот было дело. Отобрал у ребятишек, а то замучили бы младенца в 'Дочки-матери', - объяснил мусорщик следователю. - Кстати, его Мурзиком зовут. Вы уж позаботьтесь.
Как и в прошлых случаях, милиция быстро разыскала мать брошенного ребенка. Хорошо помогли сообщение мусорщика, сплетни жителей Марьино и подсказка соседей. Преступницей оказалась рабочая животноводческой фермы 'Красный Октябрь' и пропойца Нина Кузьмина. Она не знала, с кем нагуляла ребенка. Родила раньше срока на пьяную голову посреди комнаты в своем ветхом немецком домишке. Придя в себя, Нина завернула дите в скатерть со стола и под покровом раннего туманного утра отнесла сверток на ближайшую мусорку. Воротившись домой, она отметила успешные роды стаканом самогона, что и сморило ее прямо за кухонным столом. Пьяную, позабывшую обо всем на свете, удрученную какой-то горькою думой женщину застали дома к вечеру того же дня.
Мусорщик по нескольку раз в неделю проведывал 'сына Венеры'. Привозил для него детское питание, погремушки, стиральный порошок 'Лотос'. Но у него была своя семья: красивая жена - библиотекарь, трехлетняя дочка и престарелая мать, поэтому спустя несколько месяцев он о Мурзике забыл.
К удивлению врачей, Мурзик оказался чрезвычайно живучим, требовательным и упрямым. Он выкарабкался, прибавил в весе и теперь глядел на мир большими глупыми глазами. Доверить нездорового, с признаками умственной неполноценности, еще слабого ребенка матери-пьянице не было никакой возможности. Ну а раз так, то место Мурзику - в детском доме. Том самом, что приютился на окраине деревушки Верино в трех километрах к востоку от Марьино. Оформляя необходимые документы, главный врач больницы присвоил ребенку человеческое имя - Василий Кузьмин, но кошачья кличка за маленьким уродцем все-таки сохранилась и вместе с ним передалась в детский дом 'Звездочка'.
* * *
Дом оберегала фортуна. И директор Аркадий Петрович Честин считал своим долгом рассказывать воспитанникам его историю. Многие дети постарше знали ее наизусть и гордились.
- До изгнания фашистов из Пруссии в 1945 году здесь процветала старинная дворянская усадьба Вальдниттен, - говорил Аркадий Петрович. - Она принадлежала древнему прусскому роду Вальднеров. Но старые хозяева, спасаясь от наступающей Красной армии, наскоро собрали ценности, бросили усадьбу и уехали куда-то под Гамбург, едва только русские танки вошли на вражескую территорию в августе 1944 года. В ходе Восточно-прусской операции усадьба почти не пострадала. Разместившийся было на ее территории немецкий стрелковый полк под нашим натиском свою позицию сдал с небольшими с обеих сторон потерями. А когда советские войска заняли предместья Кёнигсберга, в усадьбе развернулся лазарет. Фашисты, оборонявшие город, отчаянно сопротивлялись. Уничтожали продовольственные склады, подрывали мосты, грабили местных жителей, чтобы ничего не досталось противнику. Они чуяли свое поражение, как загнанные псы, и только приказ гауляйтера Пруссии вынуждал их продолжать огрызаться. После войны усадьба использовалась как военный госпиталь. Но в 1949 году, по окончании ремонта, местные власти распорядились в бывшем особняке открыть детский дом 'Звездочка' для юных жильцов, чьи родители погибли на фронте. Директором был назначен старший лейтенант, участник войны Иван Алексеевич Ветлов. С тех пор здесь находят приют и заботу дети со всего района.
Так рассказывал Аркадий Петрович. И мальчишки, наслушавшись, отправлялись рыскать по усадьбе в поисках клада барона фон Вальднера. Увлекательное было занятие.
Двухэтажный господский дом выглядит так же достойно, как в прежние времена: высокая черепичная крыша, балкон с тремя классическими колоннами, широкая, облицованная коричневой плиткой, веранда с изящной балюстрадой и лестница. В нем разместились детские комнаты, учебные классы, столовая с немецкой посудой, найденной в саду во время прокладывания траншеи для электрического кабеля, и мастерская с новыми столярными верстаками. Перед домом асфальтировали площадку. Посреди нее разбили круглый газон с умело отреставрированной большой греческой чашей, из которой когда-то бил звонкий фонтан, но теперь воду в нее больше не подавали, а использовали как цветник с пламенеющей настурцией. Неподалеку от дома среди деревьев сохранился флигель, в котором разместился медицинский пункт, а на втором этаже - квартира врача с одной большой и очень светлой комнатой. С другой стороны двора бывшую конюшню приспособили под склад для хранения всякой хозяйственной утвари. Позади дома, до самой металлической ограды и кустов снежноягодника, устроили спортивную площадку с футбольными воротами. На территории усадьбы разросся старый тенистый сад с яблонями, вишнями, алычой и с аллеями, обсаженными липами, березами и каштанами. А возле маленького пруда с плакучими ивами уцелела круглая каменная беседка, по стенам и опорам которой на крышу вскарабкались цепкие плети плюща.
Вот в этом саду, когда было тепло, и нянчились девочки с Мурзиком.
* * *
Детский врач Федор Вильямович наблюдал этого малыша с особым вниманием. И многим казалось странным, что такой важный человек так много возится с несчастным найденышем. Но и Мурзик тоже почему-то льнул к этому заботливому дяде.
В то время, когда появился Мурзик, Федору Вильямовичу было тридцать шесть. Прежде, до женитьбы, он занимал квартиру во флигеле, а после - переехал жить в город. Его жена Зоя работала бухгалтером на заводе 'Кварц' и располагала двухкомнатной квартирой. Детей у них не было. Они вместе жили в городе около пяти лет. И Федор Вильямович каждый день ездил в деревню Верино рейсовым автобусом.
Большой, широколобый, с короткой стрижкой, он создавал впечатление уверенного в себе человека. Обычно его видели в белом халате, надетом поверх темного костюма с галстуком, а зимой - в длиннополом пальто и меховой шапке из бобра. В теплое время года он любил выйти на площадку, погонять с мальчишками футбольный мяч, и тогда переодевался в синий спортивный костюм с белыми полосками по бокам.
В детском доме Федора Вильямовича любили, как любят человека честного, тем более что он врач. Да еще детский. Его уважали как личность, делающего только добро. Ведь он даже уколы всем ставил по-хорошему, и потому маленькие воспитанники к таким необходимым процедурам относились со взрослой отвагой. Среди детей бытовало убеждение, что Федор Вильямович умеет колоть не больнее комариного укуса. И если у кого из малышей наворачивались слезы перед процедурой, так это от того, что захватывало волнение, но все равно такого плаксу насмешливо называли 'боякой' и стыдили. В прежние годы Федор Вильямович каждое утро, что зимой, что летом, бегал по аллеям сада, потом выполнял гимнастические упражнения и в завершение принимал холодный душ. Воспитанники, глядя на него, поступали точно так же. А когда врач уехал жить в город, многие из старших ребят продолжали утренние занятия самостоятельно, словно намереваясь стать спортсменом, таким, например, как знаменитый футболист Олег Блохин, о котором они собирали вырезки из газеты 'Советский спорт'.
* * *
Прошло несколько лет, и Федор Вильямович задумал Мурзика усыновить. Весть об этом быстро достигла ушей Аркадия Петровича. Он тоже удивился тому, что такой солидный человек полюбил слабоумного трехлетнего подкидыша, и решил немедленно это дело с врачом обсудить.
Беседу завели в директорском кабинете под бдительным взглядом Ленина с портрета, висевшего над письменным столом. Других свидетелей не было.
- Я не понимаю, - с недоумением проговорил Аркадий Петрович, - мало вам хлопот? Зачем вы так себя наказываете? Разве есть смысл?
- Я должен кое в чем разобраться, - уверенно начал Федор Вильямович. - Желаю удостовериться, что человек с пороком в развитии сумеет стать полноценным. Пускай это будет наш эксперимент.
- В самом деле, не понимаю, - с хитрым прищуром бравого солдата-фронтовика сказал Аркадий Петрович, затем вставил в губы сигарету, чиркнул спичкой и закурил.
- Поверьте, это единственный шанс мальчика стать настоящим человеком, - продолжил Федор Вильямович, облокотившись на спинку стула. - Такой возможности ему больше никогда не представится. Разве плохо, что этот несчастный котенок попадет в семью, будет жить в городе, ходить в школу. Я сделаю все возможное.
- Верно, в семью его никто не примет, - директор выпустил вверх дым. - Но это большое испытание для вас и вашей жены. Вы обрекаете себя. Не представляю, как такое возможно. Я бы не сомневался, пожелай вы усыновить одного из наших нормальных ребят, а не этого несчастного из помойки. Возьмите Мишина, его родители погибли в аварии, растет умный мальчик.
- Вы не поняли меня, - вздохнул врач с сожалением.
- Ах да, эксперимент, - закивал Аркадий Петрович, а потом спросил с раздражением: - Да вы понимаете, что за такие эксперименты нас под суд?.. - умолк.
- Не будет суда, - ответил Федор Вильямович.
- Но что вы скажете, если ребенок умрет? - продолжил Аркадий Петрович. - Его слабый организм едва цепляется за жизнь. Да вы лучше меня знаете историю болезни. Это страшный риск.
- Я взвесил все риски и достоинства, - заявил Федор Вильямович. - Я должен усыновить этого ребенка.
- Ваша жена знает? - удостоверился директор.
- Я говорил с Зоей. Она не против. - Федор Вильямович помедлил немного и, набравшись решимости, тихо произнес: - Понимаете, ведь у нас никогда не будет своего ребенка.
- Сочувствую. Но скажите, мой друг, зачем? Из таких вот детей, сколько ни бейся, вырастают уголовные преступники. Единственное слово, которое способен выговорить этот малец - 'дай'. Но что будет, когда он подрастет? Ведь этот ребенок не способен к нормальному восприятию мира. Его будущее - в тюремной камере. Или в психлечебнице. Мы все понимаем: таким детям, как он, лучше было бы и вовсе... - запнулся. - Но он уцелел. А тут вы. Зачем вам рисковать? Ставить под угрозу собственную жизнь, здоровье и благополучие семьи? Поверьте, этот звереныш доставит вам немало хлопот.
- Извините, Аркадий Петрович, вы не верите в человеческие возможности.
Эти слова Федор Вильямович проговорил с горечью, они прозвучали как обвинение, он опустил голову.
- Вот уже четверть века я работаю с трудными детьми, - сказал Аркадий Петрович. - Был учителем истории в интернате, потом судьба забросила в колонию для малолетних преступников, теперь вот директор детдома. Навидался всякого 'добра'. Дети с помойки, из собачьей будки, из подвалов... Я вынужден вас огорчить.
- Я прошу вас, дайте нам шанс, - твердым голосом потребовал Федор Вильямович, устремив горящий взгляд на директора. - У меня есть силы, знания, вера. Я справлюсь, вот посмотрите, справлюсь.
- Он безнадежен, понимаете? Безнадежен.
- Но что мы теряем?
После этого в кабинете возникла волнительная тишина. Директор и врач собирались с мыслями. Аркадий Петрович придавил окурок ногтем в немецком чайном блюдце, которое служило пепельницей, поднялся и подошел к окну. Судя по его напряженно разгладившемуся лбу и опущенным бровям, он серьезно обдумывал это новое дело.
Ему было за шестьдесят, но выглядел бодро. Короткие волнистые волосы с проседью, маленькие глаза, скулы и выразительные глубокие морщины, которые придавали его худощавому лицу суровое выражение - таков его портрет. Он всегда носил двурядную планку наград на пиджаке, чем вызывал почтение как ветеран.
Тем временем Федор Вильямович, чувствуя свою правду, глядел на директорский силуэт в свете окна, ждал.
- Хорошо, - наконец промолвил Аркадий Петрович и обернулся. - Я подумаю. - Поглядел в глаза врачу. - Возможно, я удовлетворю вашу просьбу.
- Буду очень признателен, - обрадовался Федор Вильямович и, поднявшись, подошел к директору, чтобы пожать руку.
На том и разошлись.
Убедил. А ведь он редко поддается на уговоры. Почти никогда. Значит, на свете все еще случаются чудеса. Врачу стало легко и радостно: наконец можно будет заняться воспитанием приемного сына. Придется взять ответственность за трудного ребенка. Но это ничего. Главное - верить, и все получится.
Когда Федор Вильямович вышел из дома, торопясь вернуться во флигель, в свой кабинет, чтобы позвонить Зое и обрадовать ее, что скоро у них будет ребенок, молодая воспитательница гуляла с малышами в саду, где стояли качели. Выдался погожий осенний день. Среди детей радостно бегал и Мурзик, что-то лепетал, размахивал руками, улыбался. Тогда Федор Вильямович задержался на крыльце, мечтательно глядя на мальчика, и присел на ступеньку. Как вдруг Мурзик описался. Пришлось воспитательнице вести его переодевать. Схватив трубой ревущего Мурзика за руку, она повела его в дом и, поднявшись на крыльцо, попросила врача присмотреть за детьми, пока она будет менять этому ребенку колготки.
II
Тот поздний вечер, когда Мурзик в последний раз свалился с койки, случился накануне переезда. Все-таки его усыновили. Воспитанники детского дома понимали, как ему здорово повезло угодить в самую приличную семью, о которой можно только мечтать. Ведь Мурзик будет жить в большом городе, в безопасности, и это хорошо, особенно теперь, когда по всем новостям только и говорят о начале войны в Афганистане, а чего ждать от нее, не говорят, но воевать придется. Так что Мурзику по-настоящему подфартило. И тогда у детей пробудилась надежда - значит, желания исполняются, нужно только в них верить.
Во время сборов в дорогу Мурзик не сопротивлялся. Вряд ли он осознавал свое счастье. Просто у него выдалось хорошее настроение. Малыш что-то весело бормотал, скалил кривые зубки, смешно размахивал руками. Глаза его блестели от любопытства, словно он ожидал какого-то необыкновенного сюрприза. На Мурзика натянули новые штаны, ботинки, курточку. После этого Федор Вильямович и Зоя Карловна взяли мальчика за руки и повели во двор, где их ждал белый директорский 'Москвич'. Весь детский дом столпился на крыльце, чтобы проводить счастливую семью.
Тяжело вздыхала молодая нянечка, непонятно, от расставания с маленьким оболтусом или, напротив, от радости долгожданного избавления, а может быть, в ней перемешались чувства и те, и другие, потому и запуталась в них совершенно. Она стояла, шмыгала носом, поднося к нему скомканный платок.
Ребята тоже сожалели об отъезде Мурзика. Очень все к нему привязались. Особенно те девочки, что любили нянчиться с этим чудным малышом в саду.
Наконец Зотовы разместились в машине, Аркадий Петрович взялся за руль, перевел рычаг скоростей, и 'Москвич' тронулся в путь. Провожающие замахали руками. Автомобиль с торжественной медлительностью объехал зеленый газон с цветником, вырулил на главную аллею и покатил к распахнутым воротам, где, сняв шапку, стоял маленький, сутулый, с очень редкими седыми волосами, одетый в шерстяной пиджак и брюки старичок - сторож Елдапилов. Еще несколько мгновений в заднем окне маячила недоумевающая физиономия Мурзика, готовая скривиться в безутешных рыданиях, но вскоре покачивание, мелькание придорожных деревьев, близость знакомых людей успокоили его.
* * *
Скоро шло время. Детдомовские ребятишки часто расспрашивали Федора Вильямовича, как там поживает Мурзик. И врач отвечал: 'Хорошо'. Мол, Василию понравилось. Он занимается по специальной программе и стал больше говорить. Первые его слова, которые услышали в семье: мама, папа, купи.
Но не все так радостно было в доме Зотовых, как рассказывал Федор Вильямович - кое о чем он умалчивал. Когда Зоя обнаружила, что ребенок отстает в развитии, она стала разочаровываться в нем. К тому же Василий оказался сверх меры капризным, своенравным, избалованным. И все титанические усилия справиться с ним разбивались о глухую стену. Накапливалась в Зоином сознании какая-то досадная раздражительность, появилась неодолимая тревога, и подступило вдруг отчаяние. Зоя возмущалась: ну что за глупый ребенок!
Для Федора Вильямовича наступило время испытаний. Но врач не отчаивался. Он твердо знал, чего хочет, утешал жену и убеждал знакомых в неизменном успехе.
Слово 'купи', на котором застопорилось пополнение словарного запаса Василия, оказалось не столь безобидным, как думал Федор Вильямович. Однажды, попав в большой магазин игрушек, мальчик был так впечатлен, что заставил родителей провести в нем полдня. С тех пор никто в городе не знал ассортимента в 'Детском мире' так хорошо, как семья Зотовых. В тот раз Василий вовсе не закатывал истерику, повторяя сокровенное слово 'купи', не бился на полу в ярости, не ревел сиреной, он молча схватил не по карману дорогую игрушку - большого плюшевого медведя - и так вцепился в его белоснежную шерсть намертво, что отодрать его без ущерба для товарного вида косолапого не было никакой возможности. Мальчик насупился, глаза его заблестели, а губы сжались плотней. Ни уговоры оставить игрушку до следующего раза, ни угрозы бросить одного в магазине, ни обещания мороженого - ничто не выручало родителей из неудобной ситуации. В ответ взрослые, продавцы и заведующая магазином слышали только настойчивое, как стук дятла по голове: 'Купи, купи, купи...' В конце концов, Федор Вильямович был вынужден съездить на трамвае домой за сберегательной книжкой, выручить в банке недостающую сумму и купить упрямцу этого окаянного медведя. Так случилось первое крупное поражение отца. Все-таки детдомовские няньки успели хорошенько избаловать мальчугана. Но Федор Вильямович не отчаялся. Он твердо следовал своему плану, по ночам штудировал новые издания по детской психологии, разрабатывал научно-обоснованную схему воспитания и самозабвенно занимался с ребенком. А Василий с новым другом - медведем - почти не расставался: играл, кормил из ложечки и спал с ним в обнимку.
В другой раз едва не разразился скандал в кухне, когда Василий отказался есть манную кашу. Чего только Зоя не предпринимала: разбавляла ее молоком, рисовала на ней веселые рожицы клубничным вареньем, сама, сделав глоток манки, изображала неземное удовольствие. Но больше трех чайных ложечек: за маму, за папу, за купи, скормить ребенку не удалось. Василий раскапризничался, смахнул тарелку на пол и вдруг развеселился: его рассмешило мамино негодование, размазанная по полу каша и то, с каким удивительным звоном тарелочные осколки сыплются из ковшика в мусорное ведро. Не сдержавшись, Зоя сгоряча дала сыну подзатыльник, от чего он взревел теленком, а потом долго не могла его успокоить, вдобавок страдая от головной боли. Вечером, дождавшись мужа с работы, Зоя призналась ему в своем бессилии перед этим зловредным 'чертенком'.
Но мучения продолжались. В один из тех дней Василий взобрался на табурет, открыл шкафчик с посудой и стал поочередно сбрасывать на пол тарелки и чашки, наблюдая, как они здорово бьются. На подозрительный звон в кухню вбежала Зоя.
- Ты что делаешь! - воскликнула она в изумлении.
В ответ Василий резко огрызнулся.
- Прекрати! - строго потребовала Зоя.
Но мальчишка не прекращал. Тогда она схватила его, чтобы спустить на пол, а Василий зашипел, как злой кот, и укусил Зою за локоть. Женщина, вскрикнув, отпустила взбунтовавшегося сына, и он побежал в комнату, спрятался под кровать, где и затаился до возвращения отца.
Тщетно утешал Федор Вильямович жену и убеждал, что многие дети такие непослушные, что бывает гораздо тяжелее, что сам он видит положительные изменения в поведении Василия. Нужно только немного потерпеть. Перерастет. Но Зоя уже теряла надежду. А Василий после того случая побил много тарелок. Не со зла, правда, - уж так ему нравился звон бьющейся посуды.
Спустя некоторое время еще один случай привел Зою в отчаяние: она вдруг увидела, как Василий с деловым видом завзятого электрика ковыряется в розетке. Отругав мальчика и шлепнув его по заду, она строго разъяснила ему, что в дырочках этих живет злой ток, который убивает непослушных детей. Но эта сказка об удивительном зверьке-убийце по кличке 'Ток' ребенка не напугала. И Зоя вынуждена была признать свою ошибку. После этого случая Василий возомнил себя исследователем таинственного Розеточного мира, в котором живет славный друг Ток, и Зоя поняла, что отныне ребенка нельзя оставлять одного ни на минуту.
Мало-помалу стараниями Федора Вильямовича Василий сделался мальчиком спокойным. Важно было чем-нибудь его занять. В отсутствии родителей за ним присматривала старая приятельница Зои, которой за услугу приходилось платить. Это была крупная, пожилая и весьма строгая дама. Она кормила ребенка, гуляла с ним, укладывал спать и все это - по часам. Ни разу Василий не видел на ее губах даже намека на улыбку. Няня была сурова. В ее присутствии Василий становился угрюмым, но послушным и никогда не плакал.
Когда на пятый День рождения Василия Зоя пошла с ним в 'Детский мир', мальчик вел себя прилично. В подарок она купила ему пластмассовый самосвал, от чего Василий улыбался до ушей, как получивший желанную добычу омерзительный дикарь. И Зою от этой его счастливой гримасы воротило. Подавляя в себе отвращение, несчастная женщина торопливо вела ребенка домой, с ужасом слушая за собой невыносимый грохот самосвала, который Василий тянул за веревочку и радовался. Зоя, эта статная, привлекательная, пригожая дама на каблуках, с модной прической, маникюром и выразительными глазами, испытывала отчаяние от того, что ведет за руку настоящую безмозглую обезьяну. Зоя стыдливо поглядывала по сторонам, опасаясь, что кто-нибудь из ее знакомых увидит, а потом, как это заведено, начнет искать сходство Васиных глаз, носа, губ с мамиными. О, как надоело изображать радость... Зоя мечтала иметь ребенка. Своего ребенка. Воспитывать его, заботиться о нем, любить его больше всего на свете. Но судьба почему-то не дала. Вместо этого она подсунула вот этого урода. Заставила мучиться с ним, терпеть его глупые выкрутасы, страдать. Это какая-то отвратительная усмешка судьбы, в сердцах жаловалась себе Зоя, и за что такое наказание? Неужели наша советская власть приветствует такое самопожертвование? Разве светлое будущее строится на такой вот неполноценной семье? Зоя томилась сомнениями. Этот ребенок никогда не поумнеет, сколько над ним ни бейся, и в душе ее что-то больно скребло, когда он называл ее 'мама' своим неприятным резким голоском. Все больше раздражало Зою то обстоятельство, что приходится возиться с этим не нужным никому чужим ребенком. Негодованию не было границ. Чтоб он пропал куда-нибудь, мучитель этакий!
Но Василий не пропадал. Он превратился в кошмар наяву. Мальчик рос и требовал к себе больше внимания, а когда его не получал, то очень обижался и выражал свой протест в нехороших поступках. Бывало, дождавшись удобного случая, он садился в укромном месте с фломастерами и разрисовывал обои чудовищными картинками. Малевал и прислушивался, чтобы никто вдруг не пришел и не уличил его за увлекательным занятием.
Несколько раз Василий сбегал от родителей, словно его где-нибудь ждали. Но ждать было некому и негде. Василия вскоре ловили: сначала в соседнем дворе, в другой раз - на Южном вокзале, а однажды он потерялся во время прогулки в зоопарке. Василия нашли возле клетки с тревожно скачущими канарейками. Одна из птиц была задушена и валялась в ворохе желтых перьев на полу. Мальчишку застала врасплох служительница птичника. Она не дала ему сбежать. До прихода охраны он тяжело дышал, припертый к стене, и таращил шальные глаза на суровую женщину. С милицией ребенка вернули родителям. И Федору Вильямовичу пришлось выплатить штраф.
Однажды, когда Василий вернулся с улицы весь запятнанный грязью, Зоя решила: 'Все, терпению конец'. Это хороший повод. Пусть не самый значительный. Но теперь им надо воспользоваться. И вот, дождавшись мужа, она покормила его и сына ужином, а после, уединившись с Федором в гостиной, перешла в решительное наступление.
- Наш мальчик безнадежен, - пожаловалась она. - Это какое-то бестолковое животное. Он не разумнее дворового щенка. Я поняла, его невозможно воспитать.
- Какие глупости ты говоришь, - возмутился он, ничего не подозревая. - Ведь Василий еще ребенок. Его проказы соответствуют возрасту. И пойми, у него тяжелая судьба. Ему требуется помощь. Он нуждается в нас.
- Нет, не глупости, - в слезах возразила она. - Ты просто прикидываешься. Ты... ты мне лжешь! - Разрыдалась. - Я не хочу! Довольно! Не хочу!
- Послушай, давай-ка вначале успокоимся, - он подошел к ней и обнял. - Успокоимся и начнем рассуждать. Поверь, тебе не обязательно так много уделять ему времени. Я возьму на себя стирку, уборку, воспитание. А ты только готовь нам. Хорошо? Ведь нас больше некому кормить такими вкусными обедами. Кстати, твой плов достоин восхищения. Я поужинал с удовольствием. - Он стал целовать ее мокрые глаза, щеки, губы. - Ты только готовь нам. Мы все равно будем жить лучше. Ведь это наша семья.
Но Зоя отпрянула.
- Говоришь, вкусно готовлю. Тогда почему этот негодяй до сих пор не доел?! - воскликнула она в отчаянии.
- Тише! - испугался он, теперь понимая, что Зоя настроена воевать по-настоящему. - Не нужно переживать по пустякам. Я сейчас вернусь в кухню, и наш мальчик доест. - Улыбнулся. - Еще добавки попросит, спорим?
Зоя покачала головой.
- Прости, я устала. - Она подошла к дивану, села и отвернулась к окну. - Я устала и больше не могу. Пожалуйста, не держи меня больше. - Тут она закрыла лицо руками и разрыдалась, приговаривая: - Отпусти...
Догадываясь, в чем дело, Федор Вильямович поник. Он всегда ждал этого. Ждал и боялся. Прогонял дурные мысли. Надеялся, что это придет когда-нибудь не сейчас, не потом, не скоро. А со временем и вовсе перегорит. Пройдет. Но не прошло. Теперь надо спасать.
- Ладно, я верну его в детский дом, - в отчаянии проговорил он. - Я буду заниматься с ним там в рабочее время. Если хочешь, ты больше не увидишь его. Только скажи мне.
Заливаясь слезами, Зоя подняла на него красное с потеками туши лицо. Ей было трудно, но все-таки она сумела собраться и, призвав свою волю, трагическим голосом вымолвила:
- Прости.
Федор Вильямович побледнел, как пораженный током, и, переведя дух, простил.
Оставшись один с болезненным мальчиком на руках, он с еще большим рвением принялся бороться за его благополучную жизнь. Вдвоем переехали жить в Верино, в тот самый флигель, в ту светлую квартиру на втором этаже над лечебницей.
Возвращение Василия в детский дом спустя три года было встречено радостно. Ребята повырастали, им было весело встретиться теперь со своим маленьким другом. Они отмечали, как он хорошо изменился, окреп и, главное, заговорил. Так что Василий сразу нашел в детском доме верную компанию, чему отец был только рад.
О разводе с женой Федор Вильямович вспоминал, как о недоразумении. Относился к этому снисходительно: незачем ее мучить, так должно было случиться, пусть хотя бы она будет счастлива.
А через месяц Зоя вновь вышла замуж. Вскоре у нее родился чудесный малыш - девочка. И свое дитя она любила больше всего на свете.
* * *
Не щадя себя, Федор Вильямович поставил перед собой задачу: сделать из умственно-отсталого ребенка умственно-продвинутого или, по меньшей мере, нормального. Врач отдавал себе отчет в том, что судьба этого мальчика целиком в его руках, и любая ошибка станет их общей бедой. Поэтому корить за нее он будет лишь самого себя всю оставшуюся жизнь.
Когда Василий подрос и ему, как предписано советским законодательством, было необходимо в скором времени отправиться учиться в школу, Федор Вильямович разработал особый режим дня, расписанный по минутам. 'Человеческая жизнь должна складываться по распорядку, - рассуждал он, - если его соблюдать, все дела будут твориться с успехом'. Никакие, даже незначительные отклонения от этой системы, не допускались, за исключением тех дней, когда ребенку вдруг незаздоровится. И поначалу блюсти такую строгую программу было тяжело.
- Теперь мы будем жить по спецплану, - сообщил Федор Вильямович сыну.
- Это как? - заинтересовался Василий непонятным словом.
- Это здорово, - ответил он. - Начнем с завтрашнего дня.
Подниматься с постели требовалось в семь утра. Затем зарядка, легкая пробежка через сад в главное здание, где находились душевые. После душа полагался завтрак в столовой. Но Василию, разумеется, такой жесткий порядок не понравился. До сих пор он раньше восьми не просыпался. Однако отец был непреклонен. Он вытаскивал сопротивляющегося, скулящего, полусонного мальчишку из постели, а потом сурово требовал выполнения физических упражнений. В конце недели за хорошее поведение Василий мог рассчитывать на вознаграждение. Он очень любил мороженое в вафельном стаканчике. За такое лакомство можно было и потрудиться.
Спустя месяц Василий привык следовать неизменному расписанию, осознав бесполезность своих протестов. И Федор Вильямович тайком порадовался очередной крупной победе.
Как-то раз Василий снова заупрямился.
- Почему ты не ешь овсяную кашу? - спросил его Федор Вильямович.
- Она невкусная, - скривился Василий.
- Всегда была вкусная.
- А сегодня нет. Я не буду ее. Не хочу.
Василий насупился, низко опустив брови, облокотился на спинку стула и сложил на груди руки. Тогда Федор Вильямович, доев свой завтрак, собрал посуду на поднос, туда же поставил полную тарелку с кашей сына и унес в окошко посудомоечной. Когда он вернулся, Василий все так же сидел, набычившись.
- А что я буду есть? - пробурчал он отцу. - Я голодный!
- Когда проголодаешься по-настоящему, попроси овсяную кашу, я договорился с поваром. Ведь она очень полезна, богата витаминами, помогает быстрому росту. Недаром ее называют 'Геркулес'. Думаю, не стоит отказываться от такого вкусного, питательного блюда. Глупо лишать себя завтрака настоящих спортсменов. Теперь подумай хорошенько. А мне пора на работу.
Не прошло и часа, как изголодавшийся Василий вновь оказался в столовой и за милую душу умял тарелку овсянки, пока отец был занят в своей лечебнице.
В другой раз Василий лишился вечерних мультфильмов за то, что опоздал на чтение с отцом по букварю, заигравшись с дворовым псом. С того дня он следил за стрелками часов в вестибюле главного здания с большим вниманием и на занятия больше не опаздывал.
* * *
К десяти годам Василий все еще оставался самым низкорослым среди одноклассников. Но был крепок. Коренастый, белобрысый, простоватый на вид сельский парень. Лицо безнадежного дебила, сожалел Федор Вильямович, но с возрастом усы и аккуратная бородка наверняка придадут ему благообразный вид.
В учебе Василий не отставал. Отец занимался с ним по вспомогательной программе. Он сам ее разработал, советуясь с другом - старым педагогом из интерната. Хуже обстояло с поведением: Василий частенько ввязывался в драку. Но каждый раз при разборе причины выяснялось, что зачинщиками были сельские мальчишки, которым некуда было приложить силу, и оттого им хотелось 'почесать' кулаки. С тех пор, как Василий показал себя дюжим костоломом, хулиганы его сторонились. Если бы не отец, он бы и сам возглавил их шайку, да чувство справедливости уже привилось к нему. Потому Василий чаще выступал кому-нибудь из своих защитником, появляясь в нужное время, и так отметеливал всякого обидчика по заслугам, что тот потом вздрагивал при каждом упоминании его имени. Ребята, кто послабее, обращались к Василию за помощью. В те годы по окрестностям бродила легенда, будто этот парень не чувствует боли, дерется как изверг, а бычий взгляд его мигом деморализует всех: от мала - до велика.
Детдомовцы всегда держались сплоченной семьей и в обиду друг друга никому не давали. Старшие забирали из школы малышей и приводили домой за руку. В компании Василия всем было спокойней.
Всякий раз, когда за какую-нибудь провинность, каприз или бунт Федору Вильямовичу хотелось сына прибить, он немедленно прекращал с ним разговор, отходил в сторону и, закрыв глаза, делал глубокое дыхание. Это упражнение позволяло быстро вернуть себе самообладание. Успокоившись, Федор Вильямович держал себя уверенней, прохладней и жестче. Такая пауза помогала и Василию: он успевал одуматься. Дальше разговаривали уже без накала. Снисхождение не допускалось. Эмоции оставались взаперти.
Мало-помалу выдержка отца возымела свое действие. Василий чувствовал его непреодолимую силу, авторитет и несокрушимую власть. Так что со временем Федору Вильямовичу стали замечать, какой у него покладистый сын растет. Василий слушался отца, не смея прекословить, и выполнял его поручения. А с некоторых пор стал во всем угождать, хотя похвалы за это не получал, разве что молчаливый кивок одобрения. Федор Вильямович чувствовал, когда следует парня поощрить, зная его интересы. И один из них - совместные вылазки на рыбалку.
Особенно, если день удавался погожим, и ничто не мешало им отлучиться на реку. Тогда они ранним утром садились на рейсовый автобус и добирались до любимого места. За окном мелькали придорожные деревья, солнце подглядывало из-за облаков, ветерок сквозил в открытое окно. И сердце мальчишки заходилось радостью от ожидания удачного лова.
Один такой летний день Федору Вильямовичу запомнился лучше всего. Мягкая сырая тропинка вела через луг. Василий то шагал рядом с отцом, то убегал вперед с подскоком, то гонялся за большой желтой бабочкой. Потом возвращался, сделав несколько кругов вокруг степенно шагающего отца с двумя спиннингами, снова брал его за руку, чтобы идти вместе. Ему было хорошо вот так идти с этим важным человеком. А вокруг цветы: синие свечи пахучих люпинов, похожие на звезды ромашки, красные метелки кипрея. Василий глядел на них, вдыхал аромат лугов и слушал звенящий над травой невидимый хор кузнечиков. Все цветет, пахнет, радует под ясным праздничным небом. Когда внизу, среди прибрежных рощиц, показалась серебристая лента Преголи, то терпение начало изменять, захотелось броситься скорее к реке, на берег, ведь она так манит своими веселыми, искрящимися, многообещающими бликами! Василию было приятно. Его грудь наполнялась свежим, пряным, душистым воздухом. Мальчик глядел по сторонам, удерживал себя, боясь что-нибудь ценное упустить, и слушал пение прибрежных птиц, которое становилось все ближе, звонче, призывнее. Он трепетал, захваченный волнением, точно и сам был птицей. Сейчас они с отцом придут на берег, размотают спиннинги и станут рыбачить. Вдруг Василию захотелось оставить отца и бежать сломя голову, - пускай догоняет. Но отец терпелив. Василий чувствовал, какой он добрый, но почему-то скрывает свою жизнерадостность, старается быть строгим, а порою суровым. Но сегодня-то какой замечательный день! Не удержавшись, Василий снова оставил отца и побежал к реке.
- Вот неугомонный какой, - заметил, качая головой, Федор Вильямович.
- Пап, сегодня мы поймаем с тобой самую большую рыбу! - убегая вперед, ответил Василий.
- Смотри там не поскользнись, - предупредил отец.
- Не-е-е, пап, я осторожно, - отозвался Василий, сбавляя бег, чтобы обойти широкую лужу по глинистому краю.
В своем любимом месте на берегу Преголи в росчисти среди тростников они удили неподалеку друг от друга, терпеливо дожидаясь клева, мало переговаривались, а только слушали окрестности и следили за поплавками.
Случались такие дни, когда рыба набиралась хитрости и никак не желала ловиться. Тогда становилось скучно. Долгое молчание начинало утомлять, и Василий оставлял спиннинг на рогулине, подходил к отцу и устраивался возле него, время от времени поглядывая на свой поплавок.
Река кажется бесконечной. Она течет уже тысячи лет и не остановится, пока живет Земля. Так говорил Федор Вильямович. Василий пытался понять, что значит эта бесконечность, мысленно шел к ней, но вскоре упирался в необъяснимую стену. Тогда Федор Вильямович старался расширить границы его миропонимания и рассуждал: даже если Земля вдруг исчезнет, все равно во Вселенной найдется другая похожая планета, на которой тоже течет река, полная рыбы. И два рыбака, отец и сын, сидят на ее берегу и надеются, что рыба проглотит наживку с крючком, попадется. Василий слушал, поглядывая на отца с открытым от изумления ртом, и уносился в мир его увлекательных образов.
Про комаров Федор Вильямович говорил так:
Каждый год на рыбалке нам досаждают комары. Они все одинаковые, и мы думаем, что это одни и те же комары пристают к нам, что они бессмертны. На самом же деле, комар живет всего день-другой и умирает. А то, что мы каждый раз наблюдаем - его потомки. С людьми все обстоит по-другому. Сколько бы ни было вокруг нас людей, они все разные, и когда кто-нибудь умирает, мы это непременно замечаем. Тогда нам становится грустно: кажется, мир пустеет, а мы совсем его не ценим.
Только про счастье отец говорил просто:
Это замечательное чувство появляется, когда мы можем делать то хорошее, что нам нравится.
- Значит, ты счастлив, когда кого-нибудь лечишь? - поинтересовался Василий.
Федор Вильямович утвердительно кивнул.
И сын соглашался, а потом добавлял, как здорово бывать вместе на рыбалке, и что совсем не хочется, чтобы такой счастливый день прекращался.
Удавалось чего-нибудь поймать или нет - дело везения, но в случае неудачи, оба рыбака не огорчались: в другой раз повезет. Как бы там ни было, а к шести вечера они должны непременно вернуться домой, чтобы успеть привести себя в порядок и явиться на ужин.
Согласно утвержденному отцом режиму, в походы они ходили по субботам после обеда. Летом они собирали лекарственные растения, осенью - грибы, зимой изучали следы животных, подкармливали птиц, раскладывая хлеб, зерно и сало в кормушки, сколоченные из почтовых ящичков, а весной наблюдали расцвет окружающей жизни. По возвращению домой, после ужина, они вместе садились за отчет. Тогда Василий старательно выводил строчки в специальной 'Походной' тетради, а Федор Вильямович напоминал упущенное, проверял и указывал на ошибки. Затем они обсуждали, оценивали и делали выводы. Рыбачили же они по воскресеньям. И вновь после ужина Василий должен был все описать. Он перечислял названия пойманных рыб, зарисовывал их, находил и указывал основные отличия видов на страницах 'Рыбацкой' тетрадки. Когда для рыбалки был не сезон, они ездили в город, ходили по музеям, в кино или зоопарк. А вечером Василий был обязан отразить свои впечатления в третьей, 'Экскурсионной', тетради.
Федор Вильямович любил очарование родной природы, суету городских улиц, но больше всего - возвращать людям здоровье. И Василий перенял эту любовь. В глазах сына Федор Вильямович сумел создать себе образ мудрого человека. Василий доверял отцу. Ему хотелось во всем старшему подражать.
Когда Федору Вильямовичу требовалась в лечебнице помощь, Василий охотно ему помогал, по-своему стараясь угодить.
- Вынь, пожалуйста, шприц из стерилизатора, он сейчас понадобится, - как-то раз потребовал отец, намыливая руки над раковиной.
Василий тотчас полез пальцами в кипящую воду и, вынув шприц, морщась, бросил его на разостланную рядом вафельную салфетку. Наблюдая за этим безрассудством, Федор Вильямович покачал головой. Вымыв руки, он снял с крючка полотенце и, вытирая, подошел к сыну.
- Ты разве не чувствовал кипятка? - спросил он.
- Ну, было больно, - ответил Василий.
- Тогда почему ты это сделал?
- Ты же велел.
- А если бы я велел сунуть руки в костер?
- Я бы не смог.
- Но в кипяток-то сумел!
- Ну да.
- Для того чтобы достать шприц, здесь лежит вот этот ухват, - принялся терпеливо объяснять Федор Вильямович. - И лежит он здесь не для того, чтобы на него любовались. Ты разве не знал?
- Ну, знал, - понурив голову, ответил Василий.
- В следующий раз воспользуйся его услугами, хорошо?
- Ладно.
- После обеда я задам тебе одну задачку, - пообещал Федор Вильямович, вешая полотенце на место. - Посмотрю, как ты справишься.
- Справлюсь, - с готовностью отозвался Василий.
- А сейчас снимай штаны, - приказал Федор Вильямович, набирая в шприц жидкость из флакончика.
- Ну папа, - жалобно протянул Василий.
- Этот витаминный комплекс поможет тебе лучше соображать, - объяснил отец и выжал из иглы струйку в воздух.
Василий нехотя спустил штаны, трусы и замер, терпеливо глядя в потолок, пока отец не завершит свои манипуляции: прохладный мазок смоченной спиртом ваты, шлепок, тонкий укус шприца; после чего некоторое время в том месте ощущалось глухое жжение.
Обещанная задача состояла в том, чтобы Василий путем логических размышлений придумал, как спасти Колобка от хитрой лисицы, и к девяти часам вечера должен был предоставить на проверку ответ в письменном виде.
- Как же спасти? - удивился Василий.
- Прочти сказку, наблюдай, ищи, - ответил отец.
- Я не умею.
- Научишься.
Когда Федор Вильямович потребовал решение задачи, Василий принес тетрадь для занятий и подал ему с видом великомученика. Отец пробежал глазами по строчкам и, закончив читать, спросил:
- Ты хорошо представил Колобка, его путешествие через лес, встречу с Лисой и побег, но не ответил на главный вопрос, почему Лиса его не съела?
- А разве не понятно? - удивился Василий.
- Нет, - сказал отец.
- Не смогла.
- Почему?
- Потому что Колобок вывалялся в еловых иголках и стал колючим.
- Где ж он их нашел?
- В лесу.
- Хорошо, но этого ты не написал.
- Потому что не успел.
- Теперь садись и напиши.
Василий с тяжелым вздохом взял тетрадь, сел за стол и принялся спасать Колобка. Когда он закончил, Федор Вильямович проверил, нет ли ошибок, и остался доволен.
- Скажи, как ты догадался обвалять Колобка в хвое? - спросил он.
- Потому что твои шприцы в лесу не валяются, - с достоинством ответил Василий.
* * *
В четырнадцать лет он стал вытягиваться, как травинка. Сделался долговязым, но крепким пареньком. Отпустил длинную челку. И девочки в школе с ним охотно общались. Их завораживали его сила, смелость, доброта - те привлекательные качества, которые так причудливо контрастировали с его нелепой внешностью разбойника. Отныне и в его обязанности включили водить за руку кого-нибудь из малышей в школу и потом, после уроков, забирать домой. Василий досадовал: теперь с приятелями в деревне не загуляешься. Свободное время детдомовцам отводилось после обеда. Тогда малыши возились в песочнице, мальчики гоняли мяч на спортивной площадке, девочки гуляли в саду, а старшие ребята уединялись в беседке с гитарой. Василий мог играть и с теми, и с другими, и с третьими, но чаще сидел на скамейке с какой-нибудь книгой.
Когда во дворе возникала стычка, Василию было достаточно подойти к распетушившимся мальчишкам, стоящим друг перед другом со сжатыми кулаками, и тихим, но требовательным голосом сказать: 'Не надо'. Драчуны, глянув на него с негодованием, расходились, продолжая метать глазами взаимные молнии, выкрикивая угрозы и обвинения. Но все-таки успокаивались. Собравшиеся вокруг свидетели, девчонки тут тоже были, взирали на все происходящее с любопытством, иронией или сердито. А Василий потом прикидывал в уме: и к чему эти драки, разорванные рубашки, царапины и синяки? Не лучше ли просто отбрехаться и разойтись? С такими фонарями в Америку не впустят. Там люди порядочные. Не какая-нибудь захудалая деревня. Если бы не успел их разнять, ох и надавал бы обоим затрещин, чтобы впредь не повадно было. Впрок отделал бы.
Однажды Василию случилось опоздать к ужину. Федор Вильямович ждал сына в столовой, сидел на привычном месте и глядел в темнеющее окно. В зале детей уже не было, остались только две воспитательницы за разговорами и сторож Елдапилов за чаем. Наконец появился Василий. Он снял куртку, повесил на вешалку, вымыл руки над раковиной и побрел в зал. Глядя на скучающего отца, парень сконфузился, сердце взволнованно встрепенулось, по спине пробежал холодок.
- Привет, пап, - проговорил Василий, отодвинул стул и сел напротив, не смея взглянуть на отца.
- Привет, - тихо ответил тот и, строго поглядев на сына, промолвил: - Наш ужин остыл. Ты разве забыл, в котором часу мы садимся за стол?
- Я... это... я с приятелем. Ну, в общем, опоздал, извини. - Василий опустил голову.
- Запомни, - спокойным тоном продолжил Федор Вильямович, - как было прежде, так будет и впредь, мы ужинаем вместе.
- Хорошо, - едва слышно промолвил поникший Василий.
- Знай, я не примусь за еду в твое отсутствие, - заключил отец.
Василий кивнул, так что его светлая челка упала на пол-лица.
После этого они поднялись и в тяжелом безмолвии пошли с подносами к раздаточной.
Помимо всего прочего в их расписании нашлось место и для партии в шахматы - два раза в неделю после ужина. Игра могла затянуться. И это была единственная уважительная причина, которая отодвигала время отхода ко сну. Василий хорошо научился владеть обстановкой на шахматной доске, но отец все равно уверенно приводил свое деревянное войско к победе с незначительными потерями, и противнику не было пощады. Зато, когда Василий сражался в шахматы с кем-нибудь из ровесников, то чаще всего побеждал.
Все больше времени Василий проводил с отцом в лечебнице. Тут мальчик становился ему верным помощником. Стерилизовал шприцы, когда за дверью процедурного кабинета выстраивалась очередь из детей на прививку, мыл необходимые склянки, в конце рабочего дня делал уборку. Иногда Федор Вильямович посылал его в сельскую аптеку со списком лекарств, закупить вату, бинты и упаковки бактерицидного пластыря. А однажды отец доверил ему измерить давление у вечно кряхтящего сторожа Елдапилова. Василий точно справился и с этим заданием. Федор Вильямович перепроверил результат и, к своему удовольствию, заметил про себя, что сын делает успехи. Старик Елдапилов, хитро посмеиваясь в рыхлую бородку, похлопал своей сухонькой морщинистой рукой по плечу Василия и проницательно заверил доктора: 'Будет ваш сынок лечить, будет'. Когда требовалось, Василий измерял у детей температуру, ставил им под мышку градусники, а потом забирал, смотрел на ртутный столбик и называл значение отцу, чтобы тот записал в специальном журнале. Но больше всего Василию нравилось слушать маленьких пациентов, используя фонендоскоп. И хотя эти его наблюдения нигде потом не использовались, он при любой возможности, вставив наконечники в уши, с деловой серьезностью прикладывал холодный кружок головки с мембраной к груди, спине, животу безропотно ждущего малыша. И пока отец был занят, Василий, словно зачарованный, слушал биение сердца, как будто там, внутри, молоточек стучится о ребра, прислушивался к шуму дыхания и забавному урчанию в животе.
- Вдохни и замри, - требовал он строгим, как у отца, голосом, затем слушал, переставляя головку фонендоскопа, и наконец разрешал: - Теперь можешь дышать.
А потом, шумно сопя, Василий самозабвенно приникал ухом к трепетному телу, вслушивался в него, словно желая проникнуть под его кожные покровы, в самую тайну. И этот загадочный внутренний мир возбуждал у подростка безудержное любопытство. Его хотелось увидеть, исследовать и описать в специальной тетрадке.
В такие минуты Василий ощущал себя настоящим врачом. И в глазах малышей он становился важным человеком. Бывало, кто-нибудь из детей к нему обращался, если где заболит. Тогда Василий подробно расспрашивал больного, качал головой и отводил к отцу. Им обоим доверяли. Словно сын и отец работали вместе, на равных.
Василию не терпелось исследовать каждого детдомовца с ног до головы и записывать данные роста, веса, зрения в специальные журналы. Он бы с удовольствием ставил диагноз, назначал таблетки, уколы и водные процедуры закаливания. Но этого отец не позволял. Потому, в свободное время, Василий удовлетворял свой интерес к анатомии, читая отцовские книги по медицине. И постепенно внутренний мир человека стал проявляться в его сознании, как на картинке.
С некоторых пор у Василия появился свой белый халат. Он все больше времени проводил в лечебнице. Когда Федор Вильямович уезжал в город, ему позволялось мазать зеленкой, клеить пластырь или обрабатывать ранки перекисью водорода любому, кто к нему обращался. И с этой задачей Василий справлялся умело.
И днем, и ночью они с отцом могли оказать необходимую помощь. Но в тяжелых случаях вызывали из города скорую, чтобы отвезти пациента в больницу. Переживаний хватало на двоих.
В старших классах Василий преуспевал по всем предметам. Федор Вильямович строго следил за его знаниями и разбирал с сыном все неусвоенные темы, пока тот не сдавал их на 'отлично'. Отец верил в его силы и настойчиво готовил к самому важному.
* * *
Те годы Федор Вильямович аккуратно вел свои записи о становлении юного человека. И когда бывал в городе, встречался с известными профессорами, обсуждал свои успехи и промахи, что позволяло ему совершенствовать воспитательные навыки. Но Василий стал для него больше, чем опыт.
В свои шестнадцать лет он по-прежнему не блистал привлекательной наружностью: коренастый, широкогрудый, с большими руками и тонкими пальцами. Все такой же хулигански вздернутый нос, округлое лицо и толстая нижняя губа. Уже появились рыхлые усы. И стригся Василий теперь коротко. Как бы там ни было, с ним неожиданно интересно было общаться сверстникам: ведь он так много знает. Мог посоветовать лосьон от прыщей, сделать массаж, когда кто-нибудь на тренировке неудачно растянет мышцы, готовил отвары лекарственных трав, успокаивающие накануне экзаменов; и что удивительно - все помогало. За это Василия особенно ценили. Силы в нем много. И духом он крепок. Но при всем том было в нем еще что-то отталкивающее, что заставляло людей, не знающих его, сторониться.
В тот промозглый апрельский день Федор Вильямович возвращался с конференции, что проходила в областной больнице среди педиатров. Шел с автобусной остановки по ухабистой проселочной дороге с глубокими серыми лужами, налитыми недавним дождем. Федор Вильямович вдыхал прохладный воздух, и голова кружилась от его чистоты. Как приятна свежесть родного села после долгого заседания в душной, жаркой, спертой атмосфере актового зала! А тут покой. Так тихо, что молчат даже птицы, словно боятся вспугнуть тишину.
Лишь подходя к главным воротам, Федор Вильямович заметил, как над деревьями из глубины сада поднимается дым. Врач прошел в калитку. Густой дым определенно исходит не от костра или мусорки. Федор Вильямович ускорил шаги. Неужели что-то горит. Пожар! Этого еще не хватало. Тревога черными лапами захватила его. Послышался запах гари.
- Федор Вильямович! - запыхавшись, позвали его две старшие девочки, бежавшие навстречу из сада. - Склад горит! Василий там, внутри! Мы ворота откроем...
Услыхав это, врач бросился бежать по аллее, повернул на тропинку, чтобы сократить путь через сад. Скорее к складу. Когда он подбежал, старинная конюшня дымилась, и дым сквозил изо всех щелей темными струями. На площадке перед складом столпотворение. Почти все обитатели детского дома тут собрались. Бегали с ведрами воды, открыли ящик с песком, сторож Елдапилов держал наготове огнетушитель, Аркадий Петрович тревожно постукивал по земле своей тростью, старшая повариха взялась за лопату - все вооружились в ожидании выхода разбушевавшегося чудовища. Но внутрь проникнуть никто не решался - дымно. Вскоре издали послышался обнадеживающий вой сирены. Пожарная машина въехала в распахнутые ворота и помчала по главной аллее.
Не помня себя, Федор Вильямович отбросил свой портфель в сторону и поспешил к дымящему строению.
- Куда вы! - прокричал ему директор. - Остановитесь! Это приказ! Стоять!
Но Федор Вильямович до двери добежать не успел. Она вдруг резко распахнулась, как от удара, и все увидели выступивший из дыма сутулый образ с ужасной изувеченной синей мордой, огромными сверкающими глазами и с бездыханным ребенком на руках. Склад выдохнул едкий дым, как дракон, и дверь тотчас, проскрежетав пружиной, захлопнулась. А страшное существо, выступив вперед, вдруг оказалось Василием. Он бережно передал малыша своему перепуганному отцу и, содрав с лица мокрый шарф, откашлялся и сплюнул. Подъехала пожарная машина. Все засуетилось вокруг. Врача с ребенком на руках обступили. Но Федор Вильямович, потребовав дать дорогу, поспешил в свою лечебницу. За ним последовал и Василий. Уже в кабинете пострадавшего мальчика привели в чувство; огонь не успел навредить ни ему, ни Василию, лишь только подкоптились оба в дыму: на лицах темнели разводы. Теперь здоровью ребенка ничего не угрожало, но в городскую больницу все равно машиной скорой помощи его отправили.
Так что же произошло? Отчего загорелся склад? И как оказался мальчишка внутри? В тот день все задавались этими вопросами, пока, в ходе разбирательств, не проявилась полная картина. Выяснилось, что два юных питомца детского дома Петя и Сашка, воспользовавшись случаем, тайком забрались в склад. А поскольку фонарика у них не было, то прихватили с собой по свечке, которые стащили на кухне. Свет, чтобы не застукали, включать друзья не решались. Они бродили по мрачным закоулкам таинственного склада при бледном дрожащем свете свечей в поисках клада барона фон Вальднера и не заметили, когда и что там вдруг загорелось. Возник дым и стал наполнять помещение. Петя, он был постарше, сумел выбраться сразу. Сашка заблудился и принялся с испугу кричать, но крика его никто не услышал. Это сторож Елдапилов, увидав бегущего испуганного мальчишку, поднял тревогу. Тогда к дымящему складу сбежались воспитатели, дети, повара. Аркадий Петрович, вызвав пожарную машину, тоже поспешил к чадящему зданию, прихрамывая на левую ногу.
А внутри уже что-то трещало, гудело, и дым вырывался наружу.
Василий в это время сидел на скамейке во дворе флигеля и с увлечением изучал анатомический атлас. Услыхав о пожаре, он бросил свое занятие и поспешил к складу. Тут в толпе он и узнал, что внутри остался ребенок. Наскоро сняв шарф, Василий смочил его в луже и, повязав на лицо вместо маски, кинулся в дверь. Никто не успел остановить его - так проворно ворвался он внутрь, и требование директора вернуться до него не донеслось.
Несчастного Сашку спасло то, что он оказался в том закутке склада, куда дым еще не успел просочиться. Туда, на его плач, Василий и поспешил. Минуты казались часами. Толпа на складском дворе волновалась. Все ждали, надеялись, спорили. И вот уже прибежал взволнованный Федор Вильямович. Подкатила пожарная машина... Огонь не успел сожрать склад полностью. Обошлось.
Надолго детский дом запомнил это тревожное происшествие. Склад уцелел, но внутри придется делать большой ремонт, а все, что сохранилось, общими усилиями перенесли в вестибюль главного здания. Теперь все обсуждали подвиг Василия. Но героический поступок сына Федора Вильямовича не порадовал, и гордости за Василия он не выказывал.
Федору Вильямовичу еще предстояло сказать сыну важное. Сказать о могиле его настоящей матери - Нины Кузьминой из соседней деревни Марьино. Однажды стало известно, что эта женщина с месяц назад зачем-то бросилась в реку топиться. Теперь нужно было Василию все объяснить, чтобы знал, могилу навещал и за ней присматривал.