Дед Тимофей - тщедушного вида, седой, ростом с подростка, в темном пиджаке, потертых джинсах и захоженных дырявых ботинках, - прошаркав по пыльному двору среди сияющих под солнцем мутных луж, вошел в серый дом под двускатной крышей и с волнующимся триколором над крыльцом.
В доме этом размещается сельская администрация. И пред ним же закругляется главная улица деревни П. с дюжиной дворов. А вокруг светлый простор: пырейные поля с бурьяном, реденькие рощицы и вдали прозрачный сосновый бор, за которым мерцает море.
Жаркая полуденная тишина.
Спустя несколько минут дед Тимофей уже переминался с ноги на ногу в кабинете Артамона Карловича Недоелова - главы местной администрации. Стоял, тревожно мял свою кепку и машинально то и дело приглаживал редкие волосы, поднимаемые ветерком от большого вентилятора, который поворачивался из стороны в сторону возле начальственного стола, словно бы заранее предупреждая просителя этаким убедительным 'нет'.
Недоелов, полнощекий, румяный, бульбоносый, в темном костюме с зеленым полосатым галстуком, сидел за столом и, укоризненно рассматривая потрепанного жизнью старика, пытался его вразумить. На затирликавший вдруг вызов телефона хозяин не ответил, лишь резко приподнял и опустил трубку.
- От деревни теперь ни молока, ни мяса, - с раздражением говорил он, вертя в пальцах ручку. - Ну хорошо, курортная зона могла бы здесь быть. Так что ж выходит, и курортников привлечь не желаем?
Дед Тимофей тяжело вздохнул и понурился, признавая вину.
- Что ни говори - все попусту! - с досадой хлопнув ладонью по столу, Недоелов тяжело откинулся на спинку кресла и поглядел на старика укоризненно.
- Давно так перебиваемся, попривыкали ужесь, - промолвил дед Тимофей, и смуглое лицо его с сетью красных жилок и морщин исказилось глубокой печалью.
- Жить лучше сами не хотите, - со вздохом негодования упрекнул Недоелов.
- Дак не выходит чтой-то, - проговорил дед Тимофей, подняв взгляд на стол с разложенными на нем стопками бумаг и папками.
- За что ни возьмись - все не выходит! А тут задача серьезная. Мы должны деревню воскресить. И вы, - направил на старика толстый указательный палец, - обязаны этому помогать.
- Не выходит чтой-то, - тихо повторил свое дед Тимофей.
- Ну чего вы заладили, не выходит! - сверкнул глазами Недоелов. - От вас сверхъестественного не требуется. Деревню надо спасать. В прежние времена тут замок стоял, кирха, рыцари жили. Ну разобрали замок - такая политика была: всю неметчину после войны долой - теперь, мол, русская тут земля. Слава Богу, старые дома сохранили, а то и деревни бы не стало. Но сейчас-то время другое. Теперь никто не запрещает. Одна только просьба: оденьтесь в средневековые одежды. Глядите, как все преобразились вокруг: мужики в доспехах, женщины, дети - в старинных платьях. Красиво. Турист вот-вот клюнет. Понаедут. Фотографироваться станут. Деньги в хозяйстве появятся. Идея-то хороша?
- Оно, конечно, хороша, - сипло промолвил дед Тимофей, не поднимая глаз выше начальственного подбородка.
- Ну так в чем дело-то? - замученным голосом спросил Недоелов.
- Не выходит чтой-то, - с досадой махнул рукой дед Тимофей.
- Но у других выходит! Поглядите. Только вы единственный в джинсах. Всю картину портите, - осудил Недоелов.
- Дак тяжело мне, - пожаловался дед Тимофей. - На меня, было дело, все это железо навешали, так я будто к земле-то и прирос. Сил уже нет. А на солнце во всей этой эмунитсии чуть не спекся заживо. Еле до порога дополз. - Перевел дыхание. - Мне бы на огород силы сберечь. Тяжко. Семью бы фруктами, зеленью и овощами до зимы обеспечить. А тут рыцаря на себе носить.
У деда Тимофея в горле пересохло. Недоелов медведем взирает, - уступить не хочет. Да еще вентилятор этот привлекает внимание, дует, старается, точно и ему тоже хочется не меньше хозяина получить себе выгоду от курортников.
- А что джинсы, так они только и остались, - продолжал дед Тимофей. - Материя, знаете ли, прочная - до конца жизни должно хватить. Потому...
- Всем тяжело и неудобно, а смирились, понимают цену терпения, - перебил его Недоелов. - Мы на эти костюмы из бюджета знаете, сколько тысяч выделили?.. Вот именно. А вы, уважаемый, всю деревню подводите. Нехорошо как-то получается, - просверлил старика хмурым взглядом.
- Мой отец немцев бил до самого Кенигсберга, тут и погиб, - снова нашелся дед Тимофей. - Перед ним совестно.
- Я в прошлый раз вам уже говорил, не тевтонов ведь бил он, - то совсем другое дело, - напомнил Недоелов. - Так что этот довод не принимается.
- Э-э-эх, - горестно выдохнул дед Тимофей.
- Ну, кольчугу можете не надевать, раз тяжело, - поразмыслив, смягчился Недоелов.
- Тяжело, так тяжело! - как эхо, повторил дед Тимофей и оживился. - У меня вот...
- Ну, довольно. Время зря теряем. Чтоб с завтрашнего дня как все - в доспехи. Сезон отходите и ладно. И бросайте мне это... на скамейках рассуждать!
- У меня вот...
- Послушайте, Тимофей Ильич, или наденете доспехи, или переселим куда-нибудь до октября.
Старик поежился, но продолжил с последней надеждой:
- У меня вот медаль 'За доблестный труд'. Столько трактористом отпахал! О-о-о! Двадцать три года на груди ношу. - Взялся за медаль и проникновенно поглядел Недоелову в глаза. - На пиджаке смотрится, на латах - никак. Говорят: нельзя - исторический вид моей внешности портит.
Недоелов, страдальчески прикрыв глаза веками, покачал головой. Уже до тошноты надоело вести этот затянувшийся диалог. Другие дела стоят.
- Ну поймите же, денег с вашей медалью не заработаешь, хоть сто лет ее носите. Теперь иные фокусы требуются. Вы ее на сезон спрячьте. Пускай так на пиджаке в шкафу и повисит. Ничего ей не сделается.
- Я двадцать три года не снимал.
- Да слышал уже.
- Будьте ласковы, не заставляйте меня, старого, в доспехи влезать, - слезно попросил дед Тимофей. - Сил моих больше нет. Воздуху не хватает. Неподъемно это железо окаянное.
- Ну что за наказание! Ладно, никому не говорите, а то все начнут жаловаться. Поправку на ваш возраст сделаем, - сдался, наконец, Недоелов.
На другой день дед Тимофей в одних латах без кольчуги и шлема, словно восставший из склепа король Оттокар, просидел до темноты на рыжей костлявой кобыле перед кабаком 'Отважный рыцарь' и усталым, дрожащим голосом зазывал случайных прохожих.