Гулиа Нурбей Владимирович
Враги - спасители?

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Гулиа Нурбей Владимирович (gulia_nurbei@mail.ru)
  • Размещен: 02/07/2013, изменен: 02/07/2013. 62k. Статистика.
  • Памфлет: Проза
  •  Ваша оценка:

      Много лет назад, читая книги Нового Завета, я возмущался тем, что мы должны "любить врагов своих". Я мысленно представлял себе моего бывшего начальника в тбилисском академическом институте Геракла Маникашвили, буквально истязавшего меня морально со всем кавказским садизмом, на который был способен. В то время я в своих снах и виденьях то расстреливал его из дробовика, то давил гусеничным трактором на грязной грунтовой дороге, то прижигал его, связанного веревкой, электропаяльником. И я должен был, согласно Новому Завету, любить его!
       Но прошли годы, десятки лет, я, вроде, поумнел и научился спокойно анализировать факты. И я, представьте себе, возлюбил моего бывшего злейшего врага и сейчас испытываю к нему чувство глубокой благодарности! Мне начало казаться, что он был моим тайным добрым ангелом, желавшим спасти меня, обеспечить мне счастливую жизнь, но не могущим показать это открыто, чтобы не нарушить высшего Замысла. Так, предполагают, что Иуда Искариот предал Христа лишь для того, чтобы Он побыстрее вознесся к Отцу Своему и получил возможность спасти человечество. Да и Иисус сам просил Иуду делать своё дело "побыстрее". И при этом Иуда прекрасно знал, что его самого ждет за его поступок!
       И я стал задумываться, вспоминать всех, кого считал своими врагами, анализировать их поступки и влияние этих поступков на мою жизнь. Не сиюминутное, временное, а "долгоиграющее" влияние, казалось бы, враждебных поступков тех, кого я считал врагами, на всю мою последующую жизнь. И стало доходить до меня, что в большинстве случаев эти поступки приносили мне лишь пользу, только сдвинутую вперед по времени! И здесь я попытаюсь изложить результаты моих раздумий и анализа. При этом, чтобы не возникло подозрений о фальсификации излагаемых фактов из моей жизни, я буду опираться лишь на те, которые описаны в ранее изданных моих книгах, когда я ещё не задумывался о парадоксальной роли врагов. Я полагаю, что подобных примеров найдется достаточно и у читателей, могущих по-новому взглянуть на роль врагов в их жизни.
       Изложу всё в хронологической последовательности, причем со ссылками на выдержки из вышеупомянутых книг и на основе этого фактографического материала постараюсь подтвердить библейские рекомендации о любви к врагам своим.
       Начну с истории, приключившейся со мной ещё в дошкольном детстве, но игравшей исключительную роль во всей моей последующей жизни. Цитирую по моей книге "Русский Декамерон, или о событиях загадочных и невероятных" , М., Глобулус, 2006, с. 58-60.
       "Как назло, все русские группы были заняты и меня определили в грузинскую. Но я ни одного слова по-грузински не знал! "Ерунда, - решила мама, - значит, научишься! Знаешь русский, будешь знать и грузинский!"
       И тут я на себе узнал, что такое "детская ксенофобия", да еще кавказская! Сперва дети стали присматриваться ко мне: ни слова ни с кем не говорит - немой, что ли? Сидит или стоит на месте, ни с кем не играет. В туалет не ходит - кабинок там, естественно, не было, а в "азиатские" я заходить стыдился. Попробовали толкнуть меня - адекватного ответа не было, драться мне было мамой запрещено. К концу дня штаны мои на причинном месте потемнели - я не мог целый день терпеть малую нужду, а в туалет - путь заказан. Я стал избегать жидких блюд - супа, чая, молока, чтобы как-то снизить тягу в туалет. Вот так и сидел на скамейке целый день или стоял у решетчатого забора, за которым находилась территория русской группы. Слышать милые сердцу русские слова, видеть своих родных светловолосых и светлоглазых людей - единственное, что мне оставалось в этом проклятом детском саду.
       Постепенно злоба детей к чужаку все нарастала. Мне стали подбрасывать в кашу тараканов, дождевых червей. Выливали суп, а иногда и писали на мой табурет за столом. Потом уже стали откровенно бить по щекам, плевали в лицо, не стесняясь. Я видел глаза детей, совершающих это, и до сих пор боюсь темных глаз, темных волос и лиц. Хотя, по справедливости говоря, это в общем случае необоснованно. Славянские дети тоже бывают вредные, но какое сравнение! Они никогда не подойдут к чужому ребенку, не сделавшему им никакого зла, чтобы плюнуть в лицо. Разбить бы в кровь такому обидчику рыло, но нельзя, табу - маме слово дал! Я весь день следил, когда туалет окажется без посетителей, чтобы забежать туда и помочиться. Но это случалось так редко!
       Дети заметили эту мою странность и решили, что я - девочка, раз не могу зайти в туалет вместе с ними.
       - Гого, Гого! ("девочка, девочка") - звали они меня, подбегали, лапали за мягкие места и пытались отыскать отличительные от девочки части тела. Еще бы - бороды и усов у меня еще не было, женского бюста тоже, а детям так хотелось окончательно убедиться, что я - девочка. Теперь, как мне известно, и в детском саду, и в школе группы общие, а тогда об этом и подумать нельзя было. И детские сады и школы были мужские и женские. По крайней мере, старшие группы детских садов были раздельные.
       Я был загнан в угол окончательно. Однажды я стоял, прислонившись к решетчатому забору, смотрел на бегающих русских ребят и плакал. Вдруг ко мне с той стороны забора подошел крупный светловолосый парень и спросил: "Ты чего плачешь, пацан, обижают, что ли?" Я кивнул и быстро, глотая слова, чтобы успеть высказаться, рассказал парню, что я не знаю грузинский, что меня из-за этого бьют, что я не могу больше здесь находиться...
       - Погоди немного, - сказал парень и убежал. Через минуту он был уже на территории грузинской группы, подошел ко мне, взял за руку и повел по двору. Вокруг столпились мои обидчики и, как зверьки, с любопытством смотрели, что будет.
       - Я - Коля, вы меня знаете. Это, - он указал на меня, - мой друг. Я набью морду любому, кто его обидит! Понятно или сказать по-грузински?
       Дети закивали, как болванчики, злобно глядя на меня. Я был восхищен речью Коли, но понял, что завтра мне придет конец и устроит его целая группа злых, как хорьков, детей.
       Когда мама вела меня домой, я срывающимся голосом попросил:
       - Мама, не отправляй меня больше в этот детский сад, я не буду мешать дома, не буду спускаться во двор, не буду даже ходить по комнатам. Я буду неподвижно сидеть на стуле, чтобы не мешать, только не отправляй меня сюда больше!
       Но мама назвала все это глупостями, сказала, чтобы я поскорее подружился с ребятами и выучился говорить по-грузински. Что-то оборвалось у меня в душе, положение стало безвыходным. И вдруг я почувствовал какой-то переход в другую реальность, я стал видеть все как-то со стороны. Вот идет женщина и ведет за руку сутулого печального ребенка - это меня. Солнце перестало ярко светить, все стало серым и блеклым, как бы неживым. Я почувствовал, что наступило время какого-то решения, это время может тут же закончиться, нужно спешить.
       И я твердо сказал про себя совершенно чужими словами: "Этот вертеп должен сегодня сгореть!"
       Тут опять засияло солнце, я оказался на своем месте - за руку с мамой, она что-то говорила мне, но я не слушал. Я распрямился, мне стало легко, я не думал больше о проклятом детском саде. Мне потом мама сказала, что я весь вечер вел себя спокойно и тихо улыбался.
       Утром я не умолял, как обычно, оставить меня дома; спокойно собрался, и мама повела меня за руку куда надо. Приближаясь к двухэтажному деревянному зданию детского сада, я даже не смотрел в его сторону, а только улыбался про себя. Вдруг мама неожиданно остановилась и испуганно вскрикнула: "Сгорел!"
       Я поднял глаза и увидел то, что уже представлял себе и лелеял в воображении. Мокрые обгоревшие бревна, раскиданные по двору. Печь с высокой трубой, стоящая одиноким памятником пепелищу. Невысокая металлическая лестница в никуда. Отдельные люди, медленно бродившие по углям.
       - Сгорел, - повторила мама, - что же теперь делать?
       - Сгорел вертеп проклятый! - чужим голосом, улыбаясь,
       вымолвил я. Мама с ужасом посмотрела на меня и даже отпустила руку.
       - Откуда ты такие слова знаешь: "вертеп"? Что это такое, где ты слышал это слово?
       Мама забежала во двор и о чем-то поговорила с бродившими там людьми, видимо, работниками детского сада.
       - Пожар начался поздно вечером от короткого замыкания. Спавших детей успели вывести, так что никто не погиб!
      
       Так я и прокантовался дома до самой школы, куда меня поспешили отдать еще в шесть лет".
       Когда я писал эту книгу, роль моих врагов - злобных кавказских детишек - в приобретении мной, хоть и опасного, но порой крайне нужного в жизни уменья - устранять опасности проклятьем, чётко осознана не была. Только потом, когда враги уж очень часто и недвусмысленно помогали (да, да - именно помогали!) мне в жизни, я осознал их положительную роль.
       Что же касается этой моей благоприобретенной ещё в детском саду способности, то уже потом, будучи взрослым человеком, я волей-неволей использовал её, не понимая сути её действия. Тогда я написал об этой способности, которая уже начала пугать меня нередкими летальными исходами среди проклинаемых, в газету "Аргументы и факты", а газета направила свой запрос известному экстрасенсу Гончарову, который ответил на него в газете "АиФ - Есть идея!" Љ 3-4, 1997 г, объяснив эту способность действиями ангела-хранителя. Привожу этот ответ:
       "Ангел-хранитель у каждого свой. На протяжении всей жизни он оберегает нас и наказывает наших врагов. Это процесс отнюдь не эмоционального свойства: ты - хороший, а другой - плохой, а объективного, так как речь идет о том, насколько ты заслуживаешь этой защиты и тем более возмездия...
       Есть предположение, что ангел-хранитель - это мыслящая субстанция, которая интегрирована в нашу ауру. Организм наш - живое существо, и вокруг нас есть нечто, что нас охраняет, но охраняет осмысленно. Чем нравственнее и добрее человек - тем сильнее и надежнее защита, тем страшнее возмездие за причиненный ему вред.
       Если зло посылается целенаправленно и немотивированно, то сила ответного удара возрастает тысячекратно - отсюда и количество "жертв" профессора Гулиа. Все, описанное профессором, происходило в момент наивысшего напряжения нервной системы и когда достигало пика - наступал мощный гипнотический "удар" по врагу. Так как негатив, бумерангом отосланный злоумышленнику, во много раз увеличивался, то соответствующим образом на это реагировала биоэнергетика - насту пали сумеречное состояние, слабость, головокружение. Человек на время "обесточивался".
       Сам профессор Гулиа не является при этом генератором зла и не может принести вреда людям по собственному желанию, но он обладает мощной защитой того, кого мы называем ангелом-хранителем".
       Вот какую полезную и уникальную способность "подарили" мне своими злодеяниями милые кавказские детки!
       После детсада шла школа, и здесь уже повзрослевшие "детки" (разумеется, не те, которые вредили мне в детсаде, а новые!) стали мучить и донимать меня. Оскорбления и обиды, наносимые мне, были невыносимы. Тараканов и червей в супе, разумеется, уже не было, а были удары, пощечины, плевки в лицо, даже отправление своих нужд мне в портфель. Злило их то, что я был "культурным" - не ругался матом и не дрался, так как дал маме честное слово не делать этого. Кроме того, я не знал "местных" языков, а разговаривал исключительно на интеллигентном русском, что дало повод называть меня "русапетом" - этакой издевательской кличкой для русских в Закавказье.
       Осознавая неизбежность грядущей решительной схватки с одноклассниками, я стал заниматься силовым спортом - штангой, и скоро достиг неплохих для моего возраста результатов. Я уже легко мог справиться с каждым из моих обидчиков, но от драки меня сдерживало злосчастное честное слово. А тут я неожиданно безответно влюбился в девочку-соседку Фаину, и это тут же стало известно в классе. И тут произошел конфликт, в корне изменивший мой печальный статус в классе.
       Далее цитирую по моей книге "Друзья-дороже!", М., Глобулус, 2006, с.48-50. Напоминаю, что в год издания книги я и не задумывался о положительной роли врагов, и это относится и к последующим цитатам из моих книг.
      "Учился у нас в классе один, не побоюсь этого слова, омерзительный тип, второгодник и двоечник, некто Гришик Геворкян. Маленький, сутулый, со стариковским землистым лицом и гадкими злыми глазами, он был "грозой" класса. Поговаривали, что он вор и носит с собой нож, поэтому с ним не связывались. Он мог любого, а тем более меня, без причины задеть, обругать и ударить.
      Как-то сразу после занятий в коридоре подошел ко мне этот "карла злобный" Гришик Геворкян и, бессовестно глядя на меня своими мерзкими глазами, неожиданно сказал:
       - Я твою Фаину трахал!
       Несколько секунд я был в шоке. Я никак не мог даже представить себе имя "Фаина" - имя моей Лауры, моей Беатриче, моей Манон, наконец, в мерзких черных губах этого урода. А смысл того, что он сказал, был просто вне моих сдерживающих возможностей. И я решился на революцию, пересмотр всех моих взаимоотношений в классе.
       Я уперся спиной о стену и, поджав ногу, нанес сильнейший удар обидчику в живот. Геворкян отлетел и шмякнулся о противоположную стену коридора, осев на пол. Я схватил его за ворот и волоком затащил в класс, в котором еще находились ребята. Девочки с визгом выбежали в коридор, а мальчики окружили меня с моей ношей. Я спокойно поглядел на всех и внушительно спросил, указывая на Гришика:
       - Видите это вонючее собачье дерьмо?
       "Народ" согласно закивал: "Видим, дескать!"
       - Вот так будет впредь с каждым, кто чем-нибудь затронет меня! Я все эти годы хотел с вами обходиться по-культурному, но вы не достойны этого. Слышите вы, ослиные "хвостики"? (я сказал это по-армянски - "эшипоч"). Ты, слышишь, Гарибян, сука позорная? - и я отвесил затрещину Гарибяну, который часто без всякой причины давал мне таковые. Щека его покраснела, но он стоял, не пытаясь даже отойти.
       - А ты Саркисян, дрочмейстер вонючий, помнишь, как ты онанировал мне в портфель? - удар коленом в пах, и мерзкий "дрочмейстер", корчась, прилег рядом с Геворкяном.
       - Все слышали, что мне надоело вас терпеть! - я перешел на крик. - Не понравится мне что-нибудь - убью! - и я пнул ногой тело Гришика Геворкяна, которое начало было шевелиться. Шальная мысль пришла мне в голову.
       - И называть меня впредь будете только "батоно Нури" (господин Нури), как принято в Грузии. Мы в Грузии живем, вы понимаете это, дерьма собачьи?
       Несколько человек из присутствующих согласно закивали - это были грузины по национальности. Неожиданно для себя я избрал правильную тактику: будучи в душе русским шовинистом, но, живя в Грузии и имея грузинскую фамилию, я взял на вооружение неслабый грузинский национализм. К слову, скажу, что "грузин" - это название собирательное. Грузинская нация состоит из огромного числа мелких народностей, нередко имеющих свой язык - сванов, мегрелов, гурийцев, рачинцев, лечхумцев, месхов, кахетинцев, карталинцев, мохевов, хевсуров, аджарцев... не надоело? Я мог бы перечислять еще. Только немногочисленные карталинцы могут считать себя этнически "чистыми" грузинами. А вот, например, многочисленные умные, а где-то и страшные, мегрелы иногда не причисляют себя к грузинам. У них свой язык. Как, собственно, и абхазы. Но в те годы, о которых я рассказываю, все эти народности назывались обобщенно - грузины.
       - А кто не будет меня так называть - поплатится! - и с этими словами я вышел, спокойно пройдя сквозь раздвинувшийся круг.
       На следующий день, придя в школу, я невозмутимо сел на свое место. До начала урока оставалось минут пять. Сосед мой по парте - Вазакашвили, по прозвищу Бидза (Дядя), никогда не обижал меня, даже защищал от назойливых приставаний одноклассников. "Дядей" его назвали потому, что он несколько раз оставался на второй год и был значительно старше других ребят. Я давал ему списывать, а он защищал меня - получался своеобразный "симбиоз".
       - Привет, Бидза! - нарочито громко поздоровался я с ним.
       - Салами, батоно Нури! - вытаращив глаза, выученно отвечал он на приветствие.
       Я встал со своей парты и начал обходить ряды, здороваясь со всеми мальчиками. Отвечали мне кто как. Кто называл меня Нурбей, кто Курдгел ("Кролик" по-грузински - это была моя кличка, по-видимому, из-за моей былой беззащитности), а кто, как положено, - "батоно Нури". Последним я кивал, а первым спокойно сообщал: "Запомню!"
       Девочки испуганно смотрели на меня, не понимая, что происходит.
       Напоследок я подошел к Геворкяну:
       - Привет, Эшипоч! - громко поздоровался я с ним.
       Серое лицо Геворкяна передернулось. Очень уж было обидно получить "ослиного члена" перед всем классом. И от кого - от вчерашнего робкого Курдгела! Но Гришик опустил глаза и ответил:
       - Здравствуй, батоно Нури!
       На перемене я поочередно отзывал в сторону того, кому говорил "запомню", и, вывернув ему руку либо схватив за горло, спрашивал:
       - Ну, как меня зовут?
       Если получал нужный ответ, то отпускал его, а тем, кто отказывался называть меня господином, я быстрым движением шлепал левой рукой по лбу, приговаривая:
       - Теперь твой номер - шестьсот три!
       "Шлепнутые" шарахались от меня, смотрели как на чокнутого. Иногда даже пытались кинуться на меня. Но я все предвидел и применял к ним один из трех разученных мной приемов самбо.
       Левую ногу я ставил сбоку от правой ноги противника и сильно бил правой рукой по его левой щеке. Ударенный тут же падал вправо. Если ноги у противника были расставлены, я протягивал в его сторону свою левую руку, как бы пытаясь толкнуть его. Противник инстинктивно захватывал мою руку за запястье. Я только этого и ждал - прием, и противник с криком приседал, продолжая сидеть и кричать, пока я не отпускал его со словами:
       - Запомни, теперь твой номер - шестьсот три!
       На следующий день, придя в школу, я прямо в вестибюле увидел группу ребят из моего класса, большинство из которых были с родителями. Они о чем-то громко и возмущенно говорили с директором школы по фамилии Квилитая. Ребята стояли в надвинутых на лоб кепках. Директор Квилитая, по национальности мегрел, был человеком буйного нрава и очень крикливым. Про него даже сочинили стишок:
      Наш директор Квилитая,
      С кабинета вылетая,
      На всех накричая,
      И обратно забегая!
       Увидев меня, толпа подняла страшный гомон, родители указывали на меня пальцем директору:
      - Вот он, это он!
       Директор сделал такие страшные глаза, что будь поблизости зеркало, он сам бы их перепугался. По-русски директор говорил плохо, но зато громко.
       - Гулиа, заходи ко мне в кабинет! А твоей маме я уже позвонил на работу! Сейчас ты получишь все, чего заслуживаешь! - и он затолкал меня в свой кабинет, который находился тут же, на первом этаже у вестибюля. - Чорохчян, заходи ты тоже, - позвал он одного из ребят с нахлобученной шапкой.
       Директор сел в свое кресло, а я и Чорохчян стояли напротив него. Чорохчян снял кепку, и я увидел на его лбу большие цифры "603". Цифры были похожи на родимые пятна - такие же темно-коричневые и неровные.
       - Что такое "603"? - завопил директор, дико вращая глазами.
       - Трехзначное число! - невозмутимо ответил я.
       Директор подскочил аж до потолка.
       - Чорохчян, пошел отсюда! - приказал он и, когда тот вышел, стал вопить действительно не своим голосом. - Ты меня за кого считаешь, по-твоему, я не знаю, что число "603" читается как слово "боз", что по-армянски значит "Сука, проститутка"?
       - Сулико Ефремович (так звали нашего директора), а почему я должен знать по-армянски? Я - мегрел!, - с гордостью произнес я, - и армянского знать не обязан!
       Квилитая знал, что фамилия у меня мегрельская, часто мегрелы, долго живущие в Абхазии, начинают считать себя абхазами. Фамилия Гулиа очень часто встречается в Мегрелии (Западная Грузия). Директор сам, по-видимому, недолюбливал армян и сейчас сидел, все еще тараща глаза и недоумевая, ругать меня или хвалить.
       - Почему ты требовал, чтобы тебя называли батоно Нури? - спросил он сначала тихо, а потом опять переходя на крик. - Господ у нас с 17-го года нет!
       - Прежде всего, Сулико Ефремович, "батоно" - это общепринятое обращение у нас, грузин, а мы живем все-таки пока в Грузии. А, кроме того, мое имя в переводе с турецкого означает "Господин Нур"; "бей" - это то же самое, что "батоно" по-грузински - "господин". Я и хотел, чтобы они называли меня моим же именем, но на грузинский манер, - я смотрел на директора честными, наивными глазами.
       - Чем ты писал цифры у них на лбу? - уже спокойно и даже с интересом спросил он.
       - Да не писал я ничего, весь класс свидетель. Я шлепал их по лбу и называл цифру. А потом она уже сама появлялась у них на лбу. Я читал, что это может быть из-за внушения. Вот у Бехтерева...
       - Тави даманебе ("не морочь мне голову") со своим Бехтеревым, что я их родителям должен говорить?
       - Правду, только правду, - поспешно ответил я, - что это бывает от внушения, просто у меня большие способности к внушению!
       - Я это и сам вижу! - почти весело сказал директор и добавил: - иди на урок и больше никому ничего не внушай!
       Я вышел, а директор пригласил к себе столпившихся у дверей родителей. Думаю, что про Бехтерева они вспоминали не единожды...
       А в действительности мне помогла химия. Купив в аптеке несколько ляписных карандашей - средства для прижигания бородавок, я их растолок и приготовил крепкий раствор. Этим-то раствором я незаметно смазывал печать - резиновую пластинку с наклеенными на нее матерчатыми цифрами. И прихлопывал моих оппонентов по лбу этой печатью. Ляпис "проявлялся" через несколько часов, вероятнее всего ночью; держались эти цифры, или вернее буквы, недели две. Так что времени на то, чтобы выяснить свою принадлежность, у носителей этих знаков было предостаточно!"
       Спасибо врагам, оскорблявшим и бившим меня в школе, теперь-то я знал, как благодарить их! И надеюсь, что мои благодарности пойдут им на пользу и они, в свою очередь, будут признательны мне!
       Не могу забыть мою прекрасную тбилисскую школу, столь многому научившую меня! Разумеется, кроме физики, математики, химии и прочих наук. Враждебное отношение учеников в классе научило меня самообороне, а учителей (не всех, разумеется, а некоторых!), слепо не верить руководству(школьному, конечно только школьному!), а надеяться только на глобальную справедливость. Привожу пример, цитируя снова из книги "Друзья - дороже!":
       "Забегая вперед, скажу, что, несмотря на "круглые" пятерки, медали я так и не получил: ни золотой, ни серебряной. Кому получать медали - давно уже было распределено классным руководителем и родительским советом. В то время был такой предмет "Конституция СССР", вот по нему-то мне и влепили тройку. И главное, кто влепил - пожилой уважаемый преподаватель истории Александр Ильич Шуандер (не путать со Швондером, именно Шуандер!), хотя обычно он вызывал меня к доске на уроках по истории Грузии, когда ему самому нечего было сказать (предмет этот ввели недавно, и Шуандер не успел его выучить сам).
       Я, гордый тем, что меня будет слушать весь класс вместо преподавателя, взахлеб рассказывал весь урок. Например, про царя "Деметре-самопожертвователя", который несколько лет затратил на поездку в Орду только для того, чтобы ему там отрубили голову, а Грузию - не трогали. Или про князя Дадиани, который, когда поймали его соучастников по заговору, раздели их и приковали к скале под палящим солнцем, пришел на место казни сам, разделся и лег рядом, хотя его никто не обвинял. В результате - отпустили всех!
       Но не вспомнил всего этого тов. Шуандер, когда я, уже в 11 классе, выучив Конституцию СССР наизусть (для меня это было тогда пустяком), пришел к нему пересдавать тройку. Коварный "наймит" школьного руководства и родительского совета спросил меня про право гражданина СССР на свободное перемещение по стране. Я и объяснил ему, что, согласно Конституции, гражданин СССР имеет право перемещаться по стране, выбирая себе место для жизни и работы по своему усмотрению.
       - Значит, любой колхозник из Марнеули (село близ Тбилиси) может приехать в Тбилиси или в Москву, жить там и получить работу?
       Я прекрасно понимал, что его никто не отпустит из колхоза и не пустит в Тбилиси, а тем более в Москву, но не знал, что и говорить - правду или "как надо".
       - Вот ты и не владеешь вопросом! Как и любой гражданин СССР, колхозник из Марнеули по нашей Конституции имеет право приехать жить и работать как в Тбилиси, так и в Москву! - дидактически заключил Шуандер, бесстыдно глядя на меня широко раскрытыми честными глазами. Хорошо еще, что двойку не поставил!
       Но нет худа без добра. Когда я, окончив школу, поступал в Грузинский политехнический институт, то попал, как это и было положено, на собеседование к проректору института, патриоту Грузии по фамилии Сехниашвили (в переводе на русский - "Тезкин"). Тот развернул мой аттестат зрелости, и широкая улыбка расплылась на его лице.
       - Что, ты в чем-то не согласен с Конституцией СССР? - ласково спросил он меня, - а то все пятерки, пятерки, и только по Конституции - тройка!
       В ответ я только потупился, глупо улыбаясь.
       - Ничего, - сказал проректор, - мы тебя здесь научим понимать и любить нашу Конституцию, - он сделал ударение на слове "нашу" и поставил галочку около моей фамилии в списке.
       Я сдал все пять вступительных экзаменов на высший балл. Я действительно хорошо готовился к экзаменам. И я поступил. А туда же без экзаменов пытались поступить золотые медалисты из моего же класса, во всем согласные с Конституцией СССР, но не прошли. Не выдержали собеседования с проректором. Вот она - относительность добра, зла и справедливости, работающая даже на Кавказе!"
       И я не упустил случая высказать всё, что думал о своей школе. Цитирую по той же книге:
       "Наступил выпускной вечер. Это был не бал, что теперь вошло в традицию, а ужин с обильной выпивкой, больше для учителей, чем для учеников. Активисты-родители собрали с нас деньги и устроили ужин специально для нашего класса в доме, принадлежащем вместе с садом одному из родителей наших одноклассников. Большой стол был поставлен в саду под виноградником, на котором закрепили электролампочки.
      Бочка с вином стояла в сарае, и вино носили на стол, набирая его в кувшины - "чури". Пригласили учителей, которые вели у нас занятия последние годы, конечно же, классного руководителя, активистов-родителей и одного из завучей, который оказался уже достаточно пьян.
       Первый тост предоставили завучу Баграту Сократовичу как начальнику. Завуч был огромен, толст, со зверским выражением лица, и прозвище ему было - Геринг. Глаза его постоянно были налиты кровью, особенно когда выпьет, то есть и сейчас. Он поднялся, чуть не опрокинув стол, и медленно, значительным голосом произнес тост, но совсем не тот, что от него ждали:
       - Сегодня вы получили эту грязную бумажку, - сказал он с таким презрительным выражением лица, что в мимике ему бы позавидовал сам Станиславский, - но не думайте, что вы с этой бумажкой умнее, чем были без нее. Какими дураками вы были, такими и останетесь! За исключением, может, трех-четырех, - исправился завуч, поняв, что перегнул палку. - Главное, как вы себя покажете в жизни, чего добьетесь. И не надейтесь, что эта грязная бумажка (он, видимо, имел в виду аттестат) вам поможет стать достойными людьми!
       И Геринг, испив огромный бокал, грузно сел на свой табурет. За столом установилась гробовая тишина. Только классный руководитель, учительница английского языка Эсфирь Давыдовна, робко высказала мнение, что уважаемого батоно Баграта надо понимать иносказательно, что он хотел сказать совсем другое...
       Тут я почувствовал, что наступило время моего высказывания о школе, больше я этого не сумею сделать публично при всех действующих лицах. Я поднялся с бокалом и громким, авторитетным голосом ("граф", все-таки!) произнес:
       - Я уже не ученик, и от уважаемых учителей и завуча больше не завишу. И поэтому не сочтите за лесть то, что я скажу!
       Разволновавшиеся было учителя успокоились, услышав слова о лести. "Не дождетесь!" - подумал про себя я.
       - Я считаю, что уважаемый Баграт Сократович, как всегда, прав. Недаром он поставлен начальником и лучше других знает и людей, и учебный процесс. - Геринг поважнел так, что стал похож на потолстевшего Гитлера. - Я расскажу про мою грязную бумажку, то есть аттестат. У меня все пятерки, кроме тройки по Конституции СССР. - Шуандер опустил глаза, утопив свой взгляд в вине. - Может ли такой ученик иметь почти все пятерки, справедливо ли это? Как можно, не зная Конституции СССР, даже не сумев ее пересдать в одиннадцатом классе, получить пятерки по всем остальным предметам? Это аполитично, тем более все знали, что мои предки были графами - эксплуататорами народа! Я считаю, что аттестат мой - это несправедливая грязная бумажка. Но, как пожелал наш батоно Баграт, я постараюсь и с ней стать достойным человеком. Спасибо ему за теплые напутственные слова! - и я, стоя, выпил свой бокал.
       Нектаром показалось мне это кислое вино "Саперави": я сумел высказать то, что я думаю о своих наставниках. Могу считать себя отмщенным, как граф (надо же - и он граф, хотя и "липовый"!) Монте-Кристо"
       Приведенный выше пример показывает, что враждебные поступки, долженствующие приносить вред, иногда сама судьба направляет на пользу. Меняется менталитет, иногда власть, и всё становится с головы на ноги или наоборот. Бывших императоров расстреливают, а арестанты становятся правителями. Поэтому нет и не может быть абсолютных врагов или друзей, как в личной, так и в деловой жизни. Есть только вечный вершитель судеб - Он один, который не может быть союзником или врагом, Он - это высшая истина и справедливость. Если тебе не везет - подумай, может в чем-то не так поступаешь в жизни!
       А вот и человек, которого я считал своим главным врагом в жизни - Геракл Маникашвили, мой бывший начальник, о котором я уже "тепло" высказывался в самом начале моего рассказа, и которого я сейчас боготворю, как моего главного благодетеля. Опять же, привожу цитату из той же книги, с того места, где Геракл, у которого в отделе работала моя первая жена Лиля, приехал с ней на защиту моей диссертации в Москву и они вместе уговорили меня переехать жить и работать снова в Тбилиси. Наобещал мне Геракл, простите, золотые горы, и вот я уже в Тбилиси в кабинете Геракла:
       "Геракл Маникашвили встретил нас очень приветливо. Лилю послал исполнять свои обязанности младшего научного сотрудника, а меня усадил за стол напротив себя. Предстояло оформление на работу, и я ожидал от Геракла "вводную" - как не продешевить при переговорах с руководством. Все-таки специалист из Москвы с защищенной диссертацией!
       Но Геракл начал "гнуть" совсем другую линию.
       - Вот ты, блестящий московский специалист, приехал на работу, как тебе кажется, в провинцию. Ты ожидаешь, что тебя осыпят благами - ну, дадут большую зарплату и так далее. Но здесь Кавказ, - и Геракл придвинулся к моему уху, - территория большой кавказской черной зависти! Ты отличаешь белую зависть от черной? Белая зависть - это когда тебе хорошо, а я стремлюсь, чтобы и мне было не хуже. А наша, кавказская, черная зависть - это если тебе хорошо, то я сделаю все возможное, даже в ущерб себе, но чтобы тебе стало как можно хуже! Вот где мы живем! - патетически завершил свой монолог Геракл.
       Что-то совсем непохоже на те прелести, которые Геракл рисовал мне в Москве, когда уговаривал приехать сюда. И я впервые, с болью в сердце, пожалел, что выписался из Москвы. Ведь можно было не выписываться, а устроиться сюда на работу временно, как когда-то в Москву. А коли выписался, то "кранты" - обратно не пропишут - нет оснований! Кто не знает, что такое московская прописка в то время, тот не знает ничего про нашу великую Родину - СССР!
       - Как же мне поступать? - с интересом спросил я Геракла.
       - Молодец, ты просто молодец, что спрашиваешь меня об этом! Ты мог просто вообразить себя этаким заезжим витязем (Геракла потянуло на эпос!) и сказать руководству: "Дайте мне все по максимуму - иначе я не буду у вас работать!" И они оттолкнут тебя, - Геракл, легонько толкнув меня в грудь растопыренными коротенькими, но толстыми пальцами, показал, как "они" будут делать это, - и всем скажут: "Не имейте дела с этим гордым чужаком - он не отдавать приехал на родину, а забирать от нее!" Все отвернутся от тебя - ты останешься один, и даже я - твой друг, не смогу помочь тебе. Ведь Тбилиси - очень маленький город, здесь все уважаемые люди знакомы и доверяют друг другу! А московскую прописку ты уже потерял - назад тебе пути нет! - будто прочел мои мысли Геракл.
       У меня внутри все похолодело - я понял, как стратегически я "лажанулся", а извечный русский вопрос: "Что делать?" пока не давал вразумительного ответа. Зато другой, не менее русский вопрос: "Кто виноват?" предполагал четкий и однозначный ответ: "Виноват только я - чудак на букву "М"!"
       - Конечно, у тебя есть родовая вотчина - Абхазия, где, как ты думаешь, тебя всюду возьмут, и квартиру дадут, и деньги большие. Но помни, что если Тбилиси - провинция, то Сухуми - провинция в квадрате, и законы там еще более жестокие, чем здесь. Встретить и напоить тебя там могут, но места своего и денег своих никто тебе не отдаст! Да и нужно ли будет тебе это место - главного инженера чаеразвесочной фабрики, например? Академий наук и институтов механики там нет и не будет никогда!
       Геракл продолжал забивать мне баки и дальше, он вошел в раж, на углах его красных мясистых губ появилась пенистая слюна. Но я уже не слушал его, а, призвав все свое хладнокровие, констатировал: проигрывать тоже надо уметь! Собрав все мысли и волю в кулак, я решил получить из создавшейся ситуации все, что можно, по-максимуму, а потом уж "рвать когти" назад - в Россию! В Москву, конечно, уже не получится, но главное - в Россию, в любую точку этой любимой и доброй страны, которую я так глупо потерял!
       Наш разговор с Гераклом кончился тем, что я написал заявление с просьбой принять меня на работу в отдел мобильных машин (машинистки почти всегда печатали "могильных машин", видно, интуиция подсказывала им истину!), на должность младшего научного сотрудника. Геракл завизировал заявление, и я пошел к руководству оформляться.
       Директор института - "малахольный" Самсончик Блиадзе - "бюллетенил", и я зашел к его заместителю по научной работе Авелю Габашвили. Замдиректора с библейским именем и княжеской фамилией был похож на недовольного и невыспавшегося льва. Когда я зашел к нему в кабинет, он приподнял гривастую голову от стола и вопросительно-грозно посмотрел на меня. Я представился ему и подал заявление. Авель закивал головой и пригласил меня присесть.
       - Так ты и есть тот московский "гений", о котором здесь все болтают?
       Без ложной скромности я кивнул головой.
       - Я бы этого не сказал, - снова становясь похожим на недовольного льва, процедил Авель. - Оставить Москву, хороший институт, потерять прописку и поступить на работу к этому идиоту Маникашвили? Это о хорошем уме не свидетельствует, скорее, об его отсутствии!
       "Где ты был раньше, Авель?" - хотелось возопить мне, но я только согласно закивал головой.
       - К этому трепачу, сплетнику, пьянице, шантажисту, доносчику и дебилу, страдающему манией величия? - продолжил перечислять Авель достоинства Геракла. - Ну, это должно повезти, чтобы так опростоволоситься...
       - А зачем вы такого на работу взяли? - осмелев, спросил я, в свою очередь, Авеля.
       Он улыбнулся страдальческой улыбкой и, немного помедлив, ответил:
       - Ты все равно все сам узнаешь, но так и быть, я скажу. Мать этого дебила одно время занимала огромную, - и Авель поднял указательный палец высоко вверх, - должность. Не здесь, а у вас - в Москве. Вот она и обеспечила квартирами всех, кого надо, - Авель снова поднял палец кверху, только немного пониже, - здесь в Тбилиси, и сделали они ему диссертацию, и приняли на работу начальником отдела... Нас не спросили!
       - А Тициан... - хотел было вставить я слово, зная, что Геракла устроил сюда на работу именно "великий" Тициан Трили, но Авель перебил меня, рыча, как вконец рассерженный лев.
       - Что "Тициан, Тициан"? Ты думаешь,Тициан - святой? Или он всегда был тем Тицианом, что сейчас? Ты полагаешь, на такую, как у него, должность из Тбилиси назначают? И это возможно без помощи из Москвы?
       Авель нахмурился и доверительно прошептал:
       - Ты только пока не болтай, а через недельку тебе все расскажут, только другие люди. Тогда болтай, сколько влезет! Мы, грузины, добро помним, только всему есть предел!
       И замдиректора, не меняя выражения лица, подмигнул мне:
       - Гаиге? ("Понял?") - по-грузински спросил он меня.
       - Диах, батоно Авел! ("Да, господин Авель!") - на высокопарном грузинском ответил я ему, чем тот, безусловно, был доволен.
       Авель подписал мне заявление.
       Положили мне как младшему научному сотруднику без ученой степени (для получения ее требовалось еще утверждение ВАК - Высшей аттестационной комиссии, от которой я еще хлебну горя!) 98 рублей, столько же, сколько получала Лиля.
       Чтобы подчеркнуть смехотворность этой суммы приведу популярную тогда блатную песенку:
      Получил получку я -
      Топай, топай,
      Девяносто два рубля -
      Кверху попой!
      Девяносто - на пропой -
      Топай, топай,
      Два жене принес домой -
      Кверху попой!
      И так далее...
       Если учесть, что со времени написания этой песенки до моего оформления инфляция съела минимум треть суммы, и то, что выражение "попой" в песенке было представлено более жестким синонимом, можно понять, что сумма в 98 рублей была смешной. Килограмм мяса в Тбилиси на рынке стоил 10 рублей (в магазинах его просто не было), мужской костюм - 300-500 рублей. Это уже в магазинах, а на заказ - много дороже. Жизнь в Тбилиси была не менее, чем вдвое, дороже московской. Только разве чачу и местные фрукты-овощи можно было купить дешевле.
       Таким образом, наша семья из шести человек с доходом 98 рублей (я) + 98 рублей (Лиля) + 105 рублей (мама) + 36 рублей (пенсия бабушки) была обречена на голод. Мы спасались, продавая то, что осталось после войны и голода 45-47-х годов. Ковры, гобелены, паласы, ценные книги, уцелевший антиквариат - вот наши кормильцы. Помню, маме как-то удалось продать фарфоровый барельеф Рихарда Вагнера, изготовленный еще при жизни композитора, за 150 рублей и мы были просто счастливы. Потом, консультируясь у специалиста, я узнал, что стоимость этой вещи была на порядок больше.
       Жить дома стало совсем невмоготу - ко всему имеющемуся добавилась неизлечимая болезнь бабушки. А к тому же еще долго болела, а потом и умерла наша безногая соседка Вера Николаевна. Мама нашла где-то закон, что если освобождается комната в коммуналке и у проживающей там семьи есть право на улучшение жилищных условий (простите за эти мерзкие совдеповские термины!), то комната достается этой семье. Это подтвердил и адвокат, с которым мы посоветовались.
       А вскоре к нам пришел в гости "гонец" из райисполкома - за взяткой. Он без обиняков заявил нам, что если мы заплатим ему тысячу рублей (всего-то тысячу - заработок заезжей проститутки за неделю, или мой за год!), то комната достанется нам. А если нет, то тогда вселят жильцов. Таких денег у нас, при всем желании, не было, и мы ответили отказом. "Гонец", паскудно улыбнувшись, ушел.
       Мы, не теряя времени, подали в суд. Взяли адвоката, который гарантировал выигрыш, то есть присуждение спорной комнаты нам.
       - Вас шесть человек, в том числе двое маленьких детей, один кандидат наук и еще лежачий больной, инвалид первой группы - это дело решится автоматически!
       Но "народный" суд отклонил наш иск. Мы подали кассацию в Верховный Суд Грузии. И Верховный Суд признал нашу безусловную правоту. Судья сказал даже, что ему непонятно, почему районный суд отклонил иск - только один кандидат наук, по законам тех лет, имел право даже на неоплачиваемую дополнительную площадь в 20 квадратных метров.
       - Поздравляем вас! - сказал мне судья, - приходите завтра утром за решением суда.
       Вечером мы "отметили" наш выигрыш, а утром я пошел за решением. Но ни судья, ни делопроизводители не захотели даже видеть меня. Наконец, ко мне вышел прокурор, который был вчера на суде.
       - Молодой человек, я вам сочувствую, но ничего не выходит! На суде был представитель исполкома, а сегодня утром позвонили из райкома партии и сказали судье, чтобы он их квартирами не распоряжался. Если не хочет положить партбилет! Вот почему он к вам и не вышел - ему нечего сказать! Все утро он матюгался после этого звонка. Такие уж у нас права! - развел руками прокурор.
       Я вышел из суда в мерзейшем настроении. Пришел домой и сообщил новость.
       - Спасибо партии за это! - съязвил я маме, и она в первый раз мне ничего не ответила.
       А весной 1967 года меня должны были избирать по конкурсу на старшего научного сотрудника, а я был оформлен лишь "по приказу". Я не придавал этому избранию никакого значения, полагая, что оно пройдет автоматически. Но нет - в отдел после Ученого совета пришел Геракл и сообщил мне, что моя кандидатура не прошла.
       - Что это означает? - поинтересовался я.
       - А то, что пока ты остаешься работать по приказу, но в любое время тебя могут приказом же уволить. А если бы избрали по конкурсу, то пять лет тебя тронуть не могли бы".
       И я горячо благодарю судьбу, которая отнеслась так благосклонно ко мне, что устроила все тридцать три несчастья именно в Тбилиси: "прокатили" с квартирой, не избрали по конкурсу и все прочее. Казалось, судьба сама выталкивала меня - уезжай, уезжай, тебе здесь не место! А я еще чего-то раздумывал!
       "Но решающий шаг в моем "изгнании" из Тбилиси сделал сам академик Трили. К лету 1967 года я завершил-таки написание моей докторской диссертации. Под видом отчета я оформил ее отпечатку на машинке, изготовление фотографий и переплет за счет института. Получилось около 600 страниц - это был перебор, но в любой момент можно было "лишние" страницы перевести в приложение.
       Печатных трудов в это время у меня было около ста. Была и теория, а главное - был эксперимент - скрепер из кандидатской диссертации и грузовик с гибридом. А, кроме того, именно в период работы в Тбилиси мне удалось изготовить и успешно испытать в Москве в институте ЦНИИТмаш несколько супермаховиков. Заявку на это изобретение я подал еще в мае 1964 года, опередив на несколько месяцев первую зарубежную заявку на супермаховик.
       Одним словом, это была полноценная законченная докторская диссертация, и я ее принес академику Трили в одно из его посещений института. Я положил этот толстенный фолиант перед академиком и в изысканных выражениях попросил "моего руководителя, столь много сделавшего для меня", найти время и просмотреть эту работу на предмет защиты ее на Ученом совете в Грузии. Я приоткрыл обложку и показал написанные на титуле слова "Диссертация на соискание ученой степени доктора технических наук" и далее "Научный консультант - академик Трили Т. Т."
       Батони Тициан не дотронулся до фолианта. Я заметил, что он даже спрятал руки подальше, чтобы ненароком не притронуться к нему. Словно фолиант, как криминальные деньги, был припудрен специальным красителем (кажется, родамином) для обнаружения лица, взявшего их.
       - Зачем тебе докторская, ты ведь уже кандидат! - наивно улыбаясь, спросил Трили.
       Я захлопнул фолиант и положил его к себе в портфель. Все! Мне в Грузии делать нечего, надо "рвать когти", пока не поздно, пока не устроили какой-нибудь провокации, чтобы уволить по статье или сделать другую гадость.
       И я решил переехать жить и работать в город Тольятти.
       Почему именно в Тольятти? Я нашел в газете "Молодежь Грузии" рекламку, где писалось, что молодой Тольяттинский политехнический институт, заинтересованный в привлечении научно-педагогических кадров, принимает на работу с предоставлением квартир лиц с учеными степенями и званиями.
       Тольятти - это город молодых, Тольятти - это будущая автомобильная столица страны, Тольятти - это великая русская река Волга, наконец. А главное, Тольятти - это Россия, где перед тем, как тебя соберутся "давить", ты хоть успеешь пискнуть. А в Грузии - и пискнуть не успеешь!
       Я подал заявление об увольнении с шестого октября - как раз в день моего рождения. На месяц меня имели право задержать на работе, но получилось все иначе. Видимо, директор или Авель сообщили Трили, так как он срочно вызвал меня к себе в Президиум Академии. Я никогда не видел его таким сердитым.
       - Ты что дурака валяешь, корчишь из себя обиженного! - почти кричал на меня Трили. - Прикажу - как миленькие проведут тебя по конкурсу. Чего тебе здесь не хватает? Завод захотелось строить в этой России, на колбасе и водке жить?
       Я не совсем понял эту последнюю фразу - "на колбасе и водке жить". А здесь я что, на икре паюсной и на шампанском живу? Но я промолчал и, улыбаясь, заметил, что решил участвовать в стройке коммунизма и ему, Трили, как коммунисту должно быть близко это и понятно. Трили аж рот раскрыл от моего лицемерия, но сказать ничего не решился. Мы попрощались, и я ушел.
       В последний рабочий день 6 октября я пришел на работу ровно в 9 утра, чтобы не было повода подловить меня за опоздание. Хоть это и был день моего рождения, тем не менее, подлянки я там ждал постоянно. Но я не узнал отдела. В большой комнате стоял празднично накрытый стол, на котором были расставлены грузинские яства и возвышался бочонок вина. Пораженный этим событием, я спросил, по какому это поводу.
       - По твоему поводу! - был ответ сотрудников.
       До сих пор не могу понять, что они отмечали - мой ли день рождения, радость или утрату в связи с моим отъездом? Восток - дело тонкое!
       Одна из сотрудниц отдела - Аллочка Багдоева, много лет спустя рассказала мне, что я, посмотрев на этот стол, покачал головой и философски заметил:
       - Эх, при жизни бы так!
       Но я сам этой моей реплики не помню.
       Я забрал трудовую книжку и другие документы в отделе кадров и снова, уже уволенным и "независимым", пришел в отдел. Были тосты за мой день рождения, за успех, за то, чтобы "обо мне было слышно", и все пожелали, чтобы в России мой "писк" был бы услышан, если там меня надумают-таки "давить".
       По грузинскому обычаю после поедания вареной телячьей лопатки - "бечи", на этой плоской кости, как на доске, каждый ручкой написал свое пожелание. Я эту "бечи" возил с собой повсюду, где пришлось жить, и часто рассматривал пожелания. Особенно понравилось мне такое: "Помни Грузию - мать твою!" Кто писал, уже не помню, но делал это он, видимо, искренне. Хотя было понятно, что родной язык писавшего - отнюдь не русский!
      Что ж, буду помнить Грузию, вовек не забуду - "твою мать"!"
       Конечно же, Гераклу Маникашвили помогли и "неправедный" грузинский суд, и Ученый Совет, "прокативший" меня на старшего научного сотрудника, и даже, казалось бы, мой доброжелатель - Вице-Президент Академии наук Грузии, академик Трили (каюсь, я немного изменил его фамилию, настоящая фамилия - Двали. Но я ведь не убавил, а только прибавил единицу - было Двали, а стало Трили!). Но ведь именно Геракл был главным источником всех моих бед в Грузии! Вот - главный мой враг! А представьте себе, что будь Геракл мне первым другом, добился бы мне высокой должности и зарплаты, "разрешения" защитить докторскую, получения квартиры (как для себя, между прочим!)! Тогда я не уехал бы из Грузии, дождался бы распада СССР, и войны с Абхазией. И я не только помер бы с голодухи и без лечения, как некоторые мои знакомые академики из того же института, а запросто был бы репрессирован, как абхазский шпион! А Геракл всё сделал, как надо, даже в ущерб нашей дружбе и общественному мнению. И пострадал за это - его с треском выгнали с работы и обрекли на нужду и позор! Но он выполнил свою святую задачу и спас меня от ужасного конца! Вечная слава моему лучшему другу Гераклу!
       Да и в Тольятти, куда я переехал работать, у меня завелся почти такой же "благодетель", как Геракл в Тбилиси. Цитирую по той же книге:
       "Но человек предполагает, а Господь располагает. Получилось так, что пришлось мне из Тольятти "делать ноги". Жаль, конечно, но находиться там мне тоже больше нельзя было.
       Поставили у нас в квартире телефон - по тем временам это было большой проблемой. Так вот, одним из первых часов в пять вечера позвонил (не поверите!) Михаил Ильич Стукачев и попросил у меня аудиенции. Мы с ним последнее время почти не общались, так как заведующим кафедрой стал Поносян. И вдруг - просьба о встрече. При этом Михаил Ильич спросил, есть ли у нас магнитофон, потому что у него, по его словам, имеются интересные записи. Магнитофон у нас был, и я даже иногда разыгрывал с его помощью безобидные шуточки: записывал политические анекдоты, рассказанные гостями, и стирал их за бутылку. Но мы с Лилей решили, что Стукачев пьян, иначе для чего он упомянул о каких-то записях? Плясать камаринского, что ли, под эти записи решил? Мы ответили, что магнитофон имеется.
       - О, это очень хорошо! - каким-то странным, задыхающимся голосом сказал Стукачев и повесил трубку.
       Мы посмеялись, но когда пришел Стукачев, нам стало не до смеха. Время было холодное, что-то двадцатые числа декабря, он зашел в шубе, принеся с собой целое облако пара. И прямо с порога упал на колени - как был в шубе, так и упал. Правда, снял шапку.
       - Простите старого подлеца, старого стукача! - причитал он и бил лбом в пол.
       Мы подняли Ильича (так покороче и поконкретнее!) с колен, сняли с него шубу и усадили на кресло. Он отдышался и, обещая быть правдивым, как на духу, начал свою исповедь, обращаясь ко мне.
       - Когда вы пришли к нам на кафедру, все уже знали, что ректор обещал через полгода сделать вас заведующим. Мы совершенно вас не знали, слышали, что у вас готовая докторская и вы шибко грамотный. Помните, вы часто встречались и разговаривали с Поносяном? Вот он и сказал мне, что попытается выведать у вас о ваших планах на будущее - свое и кафедры. А как-то утром он забегает ко мне в кабинет, глаза черные вытаращил: "Дело, - говорит, - есть важное, выведал я у него, этого негодяя, все его планы!" И посоветовал запереть дверь в кабинет, чтобы случайные посетители не помешали. Я чувствую, что сообщит он мне что-то важное, а потом, думаю, от своих слов откажется, и решил: дай запишу его слова на пленку, чтобы потом не отпирался. А у меня настольная лампа в кабинете заблокирована с магнитофоном, уж простите старого стукача, жизнь такая!
       "Надо же, почти как у меня - догадливый стукачок!" - подумал я.
       - Вот включаю я эту лампу и слушаю его, переспрашивая, чтобы погромче говорил и повторял. Вы позволите поставить бобину с лентой?
       Я подготовил магнитофон к работе на воспроизведение на низкой скорости, как и была записана бобина (тогда еще кассетные магнитофоны у нас были в редкость, преобладали магнитофоны с лентой на катушке или бобине, как в фильмах про Штирлица). Поставил бобину и нажал на клавишу. Качество записи было, конечно, не студийное, но все слова были понятны. Несколько мешал сильный кавказский акцент Поносяна, усилившийся, видимо, от волнения. Реплики Ильича вообще были слышны отлично. Загробный тембр голоса Поносяна усиливал мрачное впечатление от прослушивания.
       Вот, коротко, содержание записи:
       "Гулиа пришел ко мне в гости с этой пьяницей Летуновой с химии, видимо, она - его любовница. Он сильно выпил, язык его развязался; я же не пил совсем и все запомнил. "Мне, - говорит Гулиа, - не нравится, что здесь в институте еврейский притон. Тебе, как кавказцу, открою мой план, думаю, ты поддержишь меня. Я становлюсь заведующим кафедрой, срочно вступаю в партию, защищаю докторскую и получаю профессора. Кроме старого Абрама во всем институте ни одного доктора или профессора. У меня есть рука в министерстве, мы снимаем Абрама и ректором становлюсь я. Горком партии будет только доволен, что ректором станет не еврей. Ну а потом мы разгоним весь этот притон и заменим евреев на кавказцев - грузин, армян, осетин, абхазов, азербайджанцев. Ведь квоты существуют отдельно для евреев, для грузин, армян и так далее! То есть мы можем весь институт сделать нашим! Ну а прежде всего надо избавиться от неграмотных неотесанных преподавателей. Когда я стану завом, я тут же заменю их на моих друзей из Грузии - кандидатов наук, не могущих там найти достойную работу и квартиру. А первым надо ликвидировать этого Стукачева - он слишком много знает обо всех. Думаю, что он ведет досье на преподавателей кафедры, этого нам не нужно!" И давай поливать матом и ректора, и его нацию, и вас, Михаил Ильич!
       Я считаю, - продолжал гундосить магнитофон, - что я сделал вам устное сообщение, и прошу довести содержание моего сообщения до ректора. А через день-два я и сам доложу ему об этом же. Но вы - заведующий и должны оградить кафедру от такого проходимца! Когда буду докладывать ректору, скажу, что сперва доложил вам по субординации и просил вас довести все до руководства. И если вы не сделаете этого, то вы покроете проходимца, значит - и вы с ним заодно! А если ректор не примет мер, то у меня есть хороший компромат и на него!"
       - Что я пережил тогда! - продолжил Ильич. - Но все же решил пойти и доложить ректору. Я ведь только сказал, что был у меня Поносян и рассказал то, что вы слышали, предложив донести это до руководства.
       Ректор во время разговора не поднял глаз от стола. "Спасибо, идите!" - только и сказал он. А уже назавтра Поносян зашел с докладом к ректору сам, и тот рассказал ему, что я был у него.
       - Иуда я, предатель, и поделом мне все! - вдруг запричитал Ильич.
       - А что это - все? - переспросил я у Ильича.
       - А то, что, сделавшись завкафедрой, он подал ректору докладную о моем служебном несоответствии должности доцента, так как я не имею ученой степени, научных трудов и веду занятия на недопустимо низком уровне. Он посещал мои занятия и сделал такой вывод. Теперь меня не переизберут по конкурсу, а срок избрания - в феврале. На мое место он уже подготовил кандидата наук из Еревана - по-русски почти не говорит, не преподавал ни дня! Так мне и надо, Иуде Искариоту, предал я вас - и поделом мне! - снова запричитал Ильич, и на глазах его показались слезы раскаивающегося Иуды".
       Вот он - тольяттинский наследник Геракла - завкафедрой Поносян, мой враг в Тольятти! И чем же всё кончилось? Приведу лишь короткую цитату из той же книги, где со мной говорит мой близкий друг Саша, и из которой всё становится ясно:
       "- Жаль только, - подытожил он, - что мы расстаемся! Но я постараюсь пережить утрату. К тому же, - как-то уверенно произнес Саша, - мне кажется, что мы еще встретимся и опять будем вместе. Я даже чувствую, где это будет. Я знаю, куда ты стремишься - ты мне говорил об этом, и ты обязательно окажешься там. И ведь я тоже стремлюсь туда же, и обязательно туда попаду. Поэтому и не спешу получать здесь квартиру, чтобы совесть была спокойнее! Сказать тебе, где эта наша Земля Обетованная, или ты сам догадываешься? И мы в унисон выпалили, как имя любимой девушки, одно и то же, такое вожделенное и такое манящее слово "Москва!"
       Спасибо тебе, Поносян, большое русское спасибо! За то, что выжил меня из Тольятти и сделал меня, как я называл себя потом, "дважды москвичом Советского Союза"!
       Чем больше я задумываюсь о положительной роли врагов, тем больше нахожу подтверждений этому в своей жизни. Уже свыше десяти случаев подобрал. Но чтобы не злоупотреблять терпением читателей, приведу ещё лишь один характерный пример. Речь идёт об утверждении в ВАКе моей докторской диссертации, против которой на защите резко выступил мой очередной враг - профессор Илларионов. И вот он подговаривает своего приятеля Красина - влиятельного человека в ВАКе - "завалить" мою работу. Теперь будет понятна моя последняя цитата из моей же книги "Приватная жизнь профессора механики", Н.Новгород, ДЕКОМ, 2009 г., с.371-372:
       "Я-то ожидал, что Красин, став председателем секции, если не 'завалит' мою диссертацию совсем, то промурыжит её годы. Но, как мне рассказал всезнающий Буся, Красина 'завалили' самого, как я того ему и пожелал. Но ведь Бусю, Генбома и других знакомых 'заваливали' в ВАКе и без 'помощи' Красина. Кому же я обязан тем, что меня утвердили так быстро?
       В первую очередь моему 'заклятому другу' - Илларионову. Когда в комиссию ВАК пришли целые тома стенограмм выступлений почти всех членов Совета, и бессмысленное, но злобное 'блекотанье' Илларионова, там обосновано решили, что работу достаточно подробно и пристально рассмотрел сам Совет, и нечего повторять его функции. Бусю, кстати, 'завалили' как раз потому, что у него не было ни одного выступления в прениях. Работу его Совет принял 'на ура'.
       И ещё была одна причина, о которой я узнал позже, на записи очередной передачи 'Это вы можете!'.
       Обсуждалась автомобильная тематика. Моё внимание привлёк высокий худой старик с невероятно презрительным выражением лица, одетый в засаленную куртку и необыкновенной формы картуз. Странный старик интересовался всеми представленными автомобилями, заглядывая во все щели и пробуя машины почти, что на вкус. Презрительное выражение на его лице при этом все усиливалось.
       Неожиданно я оказался в одной группе с этим стариком. Разговор зашёл о кузовах - двух и четырёхдверных, и я почему-то решил рассказать незнакомому старику известную в автомобильных кругах байку о том, как 'Москвичи' стали четырёхдверными. Вроде бы, первая модель была двухдверная, и когда её показывали Сталину, он сел рядом с водителем, а сзади разместился главный конструктор завода. Машина сделала несколько кругов по заводскому двору, потом остановилась. Сталин сидел молча и не выходил. Главный конструктор подождал немного и говорит: 'Товарищ Сталин, мне выйти нужно!'. А тот отвечает: 'Вам нужно, вы и выходите'. А ведь выйти он не может без того, чтобы Сталин вышел сам и пропустил его. А тот выходить не хочет. Вот после этого и стали 'Москвичи' делать четырёхдверными.
       Рассказывая эту историю, я заметил, что вся группа как-то настороженно слушает байку, а старик смотрит на меня с явным раздражением.- 'Молодой человек', - обратился он ко мне, когда я закончил, - 'знаете ли вы, кому рассказываете эту 'лабуду?'. 'Нет, не знаю' - растерялся я. 'Так вот знайте - я и есть тот главный конструктор, который сидел позади Сталина!'
       Так я познакомился с профессором Борисом Михайловичем Фиттерманом, по его словам, конструктором первого 'Москвича'.
       А Фиттерман смотрит пристально на меня и ехидно улыбается.
       - А хотите ли знать, молодой человек, что я - ваш ангел-хранитель? - задал мне неожиданный вопрос Борис Михайлович.
       Я аж рот раскрыл от удивления - вот и встретился, наконец, с моим ангелом-хранителем в лице этого еврейского старца.
       - Мне направили вашу докторскую диссертацию из ВАК как 'чёрному оппоненту'. Знали, что я почти никому положительных отзывов не даю. А ваша работа мне понравилась. Она - смелая и ни на чью другую не похожа. Несколько преждевременная, правда, лет через пятьдесят ей бы появиться - в самый раз! Но положительный отзыв я вам дал, а сегодня и познакомился с вами лично! А вы мне байки про то, кто сидел позади Сталина, рассказываете!
       Я с благодарностью пожал протянутую Борисом Михайловичем руку, и он показался мне красивее самого Алена Делона".
      Вот как враги, отправляя мою диссертацию "черному оппоненту", на самом деле ускорили её утверждение!
      Задумайтесь, вспомните своё прошлое, своих врагов, в том числе и "заклятых" - может они спасли вас от чего-то ужасного, может, благодаря им вы сейчас счастливы!
      Итак, любите врагов своих, как советовал всем нам Иисус Христос!

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Гулиа Нурбей Владимирович (gulia_nurbei@mail.ru)
  • Обновлено: 02/07/2013. 62k. Статистика.
  • Памфлет: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.