Блуд получил свое прозвище при следующих обстоятельствах. Будучи человеком неглупым, но темным, он обожал мудреные споры, особенно на темы, в которых ничего не понимал. И вот однажды у нас завязалась дискуссия по поводу названия песни "Blood Sucker" ("Кровосос") группы Deep Purple. Поскольку, по правилам английского языка двойное "о" обычно читается как "у", то Блуд утверждал (а точнее -- вопил фальцетом, с пеной у рта), что это название следует читать как "блуд сукер". Даже по предъявлении соответствующей статьи англо-русского словаря Мюллера он оставался при своем мнении, поскольку, де, этот советский словарь давно устарел, он же предпочитает верить своим ушам и произношению великого Иэна Гиллана.
-- Сам ты Блуд Сукер! -- вырвалось у меня в присутствии многочисленных свидетелей, и это прозвище закрепилось за ним до конца дней.
Правда, со временем вторая, не совсем приличная часть прозвища отскочила из-за длинноты, зато первая оказалось тем более удачной, что как нельзя точнее отражала его моральный облик.
Одноклассники и близкие друзья с детства, последние лет двадцать мы почти не виделись. Когда же волна интернета достигла самых замшелых слоев населения, и я, наконец, обнаружил беззубого облысевшего Блуда в "Одноклассниках", он ответил на мое первое послание более чем лаконично. А последующие мои письма просто проигнорировал. Я решил, что Блуд полностью утратил ко мне интерес, как и я сам разочаровался в некоторых моих старых знакомых, а возможно, и возненавидел меня за какой-то проступок в прошлом, и не стал больше перед ним расшаркиваться. И вот, смотрю, стоит и курит возле салона мобильной связи, в черном костюме с галстуком и бэджиком "Владимир" на лацкане. Стало быть, работает здесь секьюрити, то бишь, охранником. Тоже мне -- Владимир.
-- Ну что, Владимир, тебе сразу рожу набить или постепенно? -- справился я.
-- Почему это? -- вскинулся Блуд.
-- А какого хера на письма не отвечаем? Шибко умные стали?
-- При чем здесь -- умные? Ты посмотри на мои пальцы.
Блуд продемонстрировал мне свою почернелую заскорузлую лапу шофера с тридцатилетним стажем.
-- Я слово "жопа" выстукиваю одним пальцем полчаса. А руками я и никогда не умел шустрить -- в должном направлении.
-- А на даче, когда твоя будущая жена перелегла к моей бывшей? Не надо скромничать, -- тонко напомнил я.
Блуд залился очаровательным румянцем, удивительно омолодившим его античное лицо.
Действительно, если вдуматься, то Блуд говорил чистую правду. Если я целыми днями четверть века строчил десятью пальцами сначала на пишущей машинке, а затем на компьютере, это ещё не значит, что шоферу-дальнобойщику в его профессиональной деятельности требовалась такая же сноровка.
-- Но ты хотя бы не закодировался? -- смягчился я.
-- Выпиваю после работы, -- целомудренно улыбнулся Блуд.
-- Хоть один не закодировался, -- проворчал я для порядка.
Наш разговор в пивной напоминал встречу двух фронтовых друзей, которые вспоминают, где и при каких обстоятельствах погиб тот или иной их товарищ. Только, я полагаю, за время нашей разлуки перемерло ещё больше наших ровесников, чем погибает во время ожесточенной войны средней продолжительности.
-- Стасов выпал из окна четвертого этажа и разбился насмерть лет семь назад -- а может, и все девять, -- рассказывал я. -- Некоторые считают, что пытался сбежать по карнизу от жены, которая опять хотела сдать его в дурку, но большинство уверено, что это было самоубийство.
-- Какая разница? А Заломович?
-- Его нашли мертвым на унитазе.
-- А Блэкмор?
-- Удавился на кухонной трубе. А и Б висели на трубе...
-- А Белый?
-- Замерз возле собственного подъезда в мае месяце.
-- Жалко парня. Ему-то чего не хватало? Ну, а Чешуя? У него ведь ещё в семнадцать лет была первая клиническая смерть от передозировки. Где его-то схоронили?
-- А вот и хрен ты угадал. Чешуя остепенился, не пьет, не курит и возглавляет холдинг. Мы встречались как-то на презентации дома моды "La Hudra Moschi", но говорить было не о чем.
Добрались и до ныне живущих. Поскольку смертность среди женщин гораздо ниже, то речь зашла о бывших подружках. Большинство из них, как и следовало ожидать, превратились в угрюмых работящих теток или, что немногим лучше, в холеных, расчетливых, патологически бодрых бизнес-уимин (женщин дела). Последнее относилось не столько к нашим одноклассницам, которые представлялись кем-то мифическим, вроде участниц штурма Зимнего, сколько к тем красоткам, которые пятнадцать лет назад пленяли нас незатасканной школьной свежестью, а теперь и сами отчаянно балансировали на пороге сорокалетия.
И я, и Блуд ещё интересовались сексом не менее, чем когда бы то они было, но сталкивались с не слишком приятной дилеммой. Первые, совсем уже древние девушки нашей мечты не могли являться предметом наших вожделений, по той хотя бы причине, что превратились в бабушек -- в самом прямом и, так сказать, юридическом смысле этого святого слова. И сколько бы вы ни выпили, вам будет нелегко пробудить в себе достаточно пыла для того, чтобы тискать их обвислые груди, гладить дряблые бедра и лобзать увядшие щеки.
Дамы же следующего призыва, даже если они посещают фитнес-центр и нисколечко не увяли, а, пожалуй, слегка зацвели, сами не больно-то спешат сбрасывать трусы при нашем приближении. Все их либидо без остатка уходит на добычу средств для себя и своих безотцовщин, деньги, вот что по-настоящему возбуждает их двадцать четыре часа в сутки, и свою холеную красоту они также лелеют в качестве товара -- для того, чтобы вытянуть деньги, которые можно потом истратить на красоту.
Словом, из наших горьких размышлений следовало, что засилье секса, о котором так любят толковать моралисты, является фикцией, жупелом, пугалом, вроде призрака коммунизма. В действительности же, при огромном избытке одиноких женщин всех сортов, секса в нашей стране (а может -- и во всем мире) гораздо меньше, чем когда бы то ни было, и уж, во всяком случае, точно меньше, нежели в начале восьмидесятых годов, когда мы не только много болтали о нем, но порой и практиковали.
Последняя супруга Блуда, с которой я был едва знаком, умерла несколько лет назад от рака груди. Он жил в однокомнатной квартире с двадцатилетней дочерью, которая появлялась дома лишь изредка, поздней ночью и, несмотря на свою красоту и пронырливость, не могла даже обзавестись более-менее стабильным жОнихом (по выражению моего друга). Именно дочерь (как он её называл) и приобщила отца к интернету, обнародовала его на "Одноклассниках" и периодически составляя под диктовку Блуда письма друзьям. Это и сбило меня с толку, когда я прочел напыщенный и многословный комментарий Блуда к одной из фотографий в разделе "Все друзья".
-- Когда ты хочешь, то можешь. Мне ты не рассыпал таких комплиментов, как Тае Неглинской, -- мстительно припомнил я. -- И откуда только красноречие взялось.
-- Так дочерь за меня строчила, -- объяснил Блуд. -- Без неё я никуда. Помнишь, как у Евгения Онегина: "Одной рукой стишок строчил, другою карандаш точил..." И, потом, ведь у нас с тобой были все-таки не настолько интимные отношения, как с Таей.
Мы примолкли, каждый о своем.
Тая была тем, что без натяжки можно назвать первой любовью Блуда. Она появилась в нашей школе в седьмом классе, когда её отцу, военному дали квартиру в новом панельном квартале, называемом просто квАртал. Не вдаваясь в подробности, замечу только, что у неё были тяжелые каштановые волосы до спины, изящное лицо с правильным длинноватым носом, как у собаки колли, и стройные пружинистые ножки, на чей-то взгляд, пожалуй, тонковатые при излишнем разводе в промежности, а на наш-то жадный взгляд, самые желанные. До окончания восьмого класса мы с Блудом тщились на перемене заглянуть под плиссированную юбочку Таи из-под школьной лестницы, да устроить шуточную свалку в школьном фойе, дабы, через отчаянное заячье сердцебиение, ненароком провести рукой по её твердой попке или крошечным теплым грудкам, а затем хвалиться этим щенячьим подвигом, носившим героическое название отлапать.
После восьмого класса некоторые наши одноклассники поспешили, сделавшись взрослыми, уйти из школы в училища и техникумы, учеников сильно поубавилось, и наши классы объединили. Теперь Неглинская в своем микроскопическом сарафане, полосатой кофточке типа "лапша" и сапогах-чулках на платформе ходила в наш 9-а. Она сидела на предпоследней парте среднего ряда, у нас за спиной. И вот, найдя повод (поднять с пола упавшую ручку или передать назад записку), мы ловили глазами её высоко скрещенные ножки и короткую юбку, отъехавшую к самой попе. Заметив же наши жадные укромные взгляды, Тая гордо встряхивала своей рыжеватой гривой и, томно глядя куда-то поверх нас, медленно меняла положение ног, перекидывая одну на другую. При этом, в случае невероятного везения, нам удавалось уловить её мелькнувшие трусики -- белые, салатовые или черные.
Такого томительного видения хватало на месяцы ночных фантазий. Да что там месяцы -- я и сегодня могу без труда вызвать перед своими глазами этот сладостный образ, хотя давно забыл, как выглядели все мои жены периода расцвета и даже самые жгучие из моих межбрачных любовниц.
Блуду это было знать не обязательно, но я был влюблен в Неглинскую. Однако с не меньшей страстью я тогда млел и от любой другой стройной девушки в мини-юбке, встреченной на занятиях в художественной школе, в березках за танцплощадкой, на пляже или в автобусе, особенно если эта девушка была на год-другой старше и опытней меня. У меня, признаться, никогда не было так называемой первой, святой и непременно трагической школьной любви, которая так часто задает тон всей личной жизни человека, окрашивает, а иногда и уродует её. Моя юношеская любовь всегда была размельчена на множество мимолетных целей, а потому и не нанесла мне такого морального ущерба, как Блуду.
Как и Блуд, я считался одним из самых красивых мальчиков в школе, поначалу все мы гуляли скопом, и было не совсем понятно, кто и кому принадлежит, но постепенно Неглинская и Блуд отъединились от общей стаи, стали ходить в обнимку и, словом, выражаясь языком описываемой эпохи, Блуд стал с нею ходить. Естественно, что Блуд делился со мной всеми подробностями этого романа, включая физиологические, так что я знаю о нем не меньше, а пожалуй, и больше, чем о собственных похождениях того же периода, которые улетучились из памяти.
Не знаю, за каким чертом мне это надо, но я отлично помню, что Тая связала Блуду шапочку с помпоном, свитер и шарф, который он богемно повязывал поверх куртки, эпатируя дворовое бабье. Мне известно, что Тае нравилось гладить гладкое голое тело Блуда под свитером, и она разрешала щекотать ей языком нежную плоть животика над трусами, но особенно заходилась, когда он целовал ей шейку или запускал горячий шипучий язык ей в ухо.
Их любовная борьба напоминала столетнюю войну, которая велась с переменным успехом между Англией и Францией и, несмотря на крайнее ожесточение сторон, не могла привести ни к какому реальному результату. Часами они тискались и изводили друг друга яростными ласками возле горячего радиатора в темном подъезде, в подвале, на чердаке, на заднем ряду кинотеатра или на диване, когда родители были на работе. В ходе тяжелых и продолжительных боев Блуду удалось добиться того, что Тая позволила снимать с себя лифчик, а затем и стала спать с ним рядом, оставшись в одних трусиках. Она разрешала тискать и целовать все свое тельце, включая грудки, но трусы не уступала, хоть кол на голове теши. Все наши друзья хвастались, что давно попробовали то, что на тогдашнем сленге именовалось чпокаться, а Блуд все ещё носил позорный статус мальчика, и каким-то образом это было известно всему нашему коллективу, вызывая якобы дружеские, а нас самом деле обидные инсинуации.
Не вынеся морального давления друзей, Блуд пытался применить силу. Но Тая вскочила на подоконник и заявила, что выпрыгнет с третьего этажа, если это произойдет против её воли. Однажды Блуд настолько перевозбудился от этих жестоких игр, что у него носом пошла кровь, а раз он даже потерял сознание, выходя от Таи из подъезда. И вот, как-то он явился ко мне просветленный, хотя и несколько сконфуженный. Он торжественно сообщил мне, что Тая осталась девственницей, но вопрос решен и он уже более не мальчик. На сей раз Блуд был на редкость скрытен. И, несмотря на многочисленные версии, выдвигаемые мною в интересах следствия, он так и не раскрыл мне технических подробностей своей инициации, о которых каждый может лишь догадываться в силу своей фантазии.
Мы закончили школу. Я поступил в институт, а Блуда, который кое-как учился на тройки, не взяли даже на самый доступный горный факультет. К тому времени его отношения с Таей несколько охладились, все чаще они появлялись на людях порознь. Однажды мы с Таей оказались на дне рождения без Блуда, напились допьяна и целовались, хотя и не более того. Затем нам исполнилось по восемнадцать лет, Блуда призвали в армию, и во время проводов их роману с Таей пришел трагический конец.
Мы курили на балконе, все изрядно пьяные, и Тая оказалась рядом с нашим великовозрастным приятелем по прозвищу Туча. Они о чем-то шушукались, склонившись друг к другу головами, и помирали со смеху, а потом Туча ненароком положил руку Тае на плечо. Блуд тоже о чем-то весело разговаривал и смеялся, а потом, словно вспомнив о чем-то важном, обошел друзей, отделявших его от Таи, и ударил её два раза кулаком по лицу. Из носа у Таи пошла кровь. Она выбежала из квартиры, и я бросился её догонять. Затем я несколько часов, как мог, утешал её в беседке. Проводы закончились без Таи. Во время службы они не переписывались, а затем Тая вышла замуж за двадцатишестилетнего старца Тучу, который считался среди нас посмешищем. Впрочем, ненадолго.
-- Она мне первая прислала предложение дружбы, -- сказал Блуд, сдувая пену со второй кружки.
"А мне-то нет", -- подумалось мне, но я смолчал.
-- Видал её фотки? Она нисколько не изменилась, даже похорошела прелестью самки.
-- А известно тебе о существовании такого косметического средства, как "фотошоп"? При помощи этого устройства я могу в два счета нарастить тебе волосы и вставить зубы.
-- Это понятно. Бабы, они не дуры. Обычно вывешивают единственную фотографию, где они представлены в выгодном свете, да ещё десятилетней давности. Так что, может статься, что на тебя чувственно смотрят исподлобья прекрасные глаза раненой газели, а под ними таятся кривые короткие ноги бульдога и массивная жопа гиппопотама. Но фигуру подделать нельзя.
-- Сложнее, -- частично согласился я.
-- Что в жизни, допустим, непреложное?
-- Ноги, естественно, -- отмахнулся я, словно профессор математики, которого попросили перемножить пару однозначных чисел.
-- Вот именно. С лица воду не пить. Помнишь, когда я работал на троллейбусе?
Отношения наши были столь близки, что мы не утруждались полным пересказом той или иной истории из нашей жизни. Так знатоки анекдотов не рассказывают друг другу весь сюжет, а просто говорят: "Номер пять", или "номер девять". А слушатель в ответ: "Да, это абстрактный юмор". Или: "А вот это уже пошлятина". Конечно же, я помнил тот случай, когда Блуд работал после армии водителем троллейбуса и увидел в зеркале заднего обзора чьи-то восхитительно скрещенные ноги под мини-юбкой. До самой конечной остановки он занимался вуайеризмом, не видя лица незнакомки, и на конечной распалился настолько, что вышел в салон с намерением познакомиться. Каков же был его конфуз, когда оказалось, что владелицей балетных ног является потасканная дама лет сорока с лишним, с морщинистым прокуренным лицом. Вот тогда-то Блуд, которому едва перевалило за двадцать, и понял, что лицо возлюбленной, как и её интеллект, имеет самое ничтожное значение для охваченного страстью кавалера.
Дама, которая оказалась легендарной пианисткой Люсиндой, совратившей несколько поколений районных юношей, попросила молоденького шофера проводить её до дома, поскольку возле её подъезда поселилась невероятно злобная бродячая собака, и ей боязно. Распаленный Блуд, халатно поправ кодекс чести водителя троллейбуса, сошел с маршрута и проводил эту Мессалину не до подъезда, но до самого дивана. И после этого посещал её по пьянке ещё в течение многих лет, ничуть не смущаясь тем, что Люсинда годится ему в тетушки, да к тому же грязно изменяет со всяким встречным и поперечным, включая автора этих правдивых строк.
-- Да, фигура у неё на уровне двадцатилетней давности, -- согласился я, также проштудировавший фотоальбом Неглинской, на котором она была изображена на средиземноморском пляже, в окружении двух взрослых дочерей, похожих на неё, как младшие неказистые сестры.
-- Если эти фотографии отражают реальность хотя бы процентов на пятьдесят, то я опять хочу её, так же страстно, как в эпоху зрелого социализма! -- воскликнул Блуд.
-- Тем более, что в эпоху дикого капитализма она вряд ли будет так ломаться, -- тонко заметил я. -- Только вот есть одна заминка: если женщина нравится кому-то одному, то она, как правило, привлекает и других. И vice versa.
-- Типа? -Блуда насторожила моя латынь.
-- И наоборот: все красивые женщины похожи друг на друга, каждая страшная безобразна по-своему, -- перевел я.
-- А, насчет этого... -- понял по-своему Блуд. -- Я первым делом спросил, почему она подписывается девичьей фамилией. Но здесь все чисто. Была замужем три раза, включая Тучу, но недавно развелась и поддерживает с мужем чисто дружеские отношения. Живет со старенькой мамой и дочерьми в трехкомнатной квартире и полностью погружена в свой швейный бизнес. На личную жизнь времени практически не хватает.
-- Как же ты все это выспросил своим слепым однопальцевым методом?
-- Говорят же: через дочерь, -- вскинулся Блуд. -- Дочерь сидит за клавишами, а я ей диктую письмо Онегина Татьяне: "Я вас любил, а что же толку, кусаться хочется, как волку..."
-- А что если ты захочешь ей написать: "Крошка, я все ниже опускаюсь своим горячим языком по твоему бархатному животику"?
-- Вот именно, не все можно поведать взрослеющей дочери молодого человека! Мне нужен наперсник, своего рода СерАно да Держирак!
Он именно так и произнес имя носастого французского романтика -- СерАно да Держирак -- с явным "е" в первом слоге и ударением на втором, придающим этому слову некую сортирность. Что же касается предлога "да", то он, в интерпретации Блуда, напоминал скорее синоним русского союза "и", чем итальянскую версию предлога "де", как в имени Леонардо да Винчи. Мне вспомнилось, что в пору своих творческих затей юный Блуд написал маслом на металлическом подносе батальную картину "Бой "Варяга" с корейцем" и доказывал со своей обычной запальчивостью, что кореец -- это не название, а национальная принадлежность корабля, с которым вел неравную битву гордый красавец "Варяг". Словом, я понял, что он считает Сирано и Бержерака разными парнями, но поостерегся спорить.
Осыпав мои литературные таланты самыми льстивыми, высокопарными и незаслуженными, а потому особенно приятными комплиментами, Блуд угостил меня третьей кружкой пива и перешел к изложению своего плана. Суть его была заимствована из знаменитой пьесы Ростана и сводилась к следующему. Сам Блуд, как было сказано выше, не может связать двух слов и ещё менее способен представить их в письменной форме. Мне же с моими гениальными литературными задатками ничего не стоит засрать мозги самой фригидной дамочке на свете. Итак, Блуд сообщает мне свой пароль и прозвище на сайте "Одноклассники". Затем он делится со мною плодами горьких размышлений и конфиденциальной информацией, которая может быть известна только ему и его собеседнице, а я от его имени веду амурную переписку с Неглинской, убеждая её всеми мыслимыми и немыслимыми ухищрениями простить его и возобновить их роман.
-- На этот раз не сорвется, -- заявил Блуд с оттенком угрозы. -- Обтрахаю всю, от макушки от пальцев ног, за все десятилетия бессонных ночей. Не будь я Блуд Сукер, если она уползет от меня живая.
"Дело нешуточное", -- тревожно подумалось мне.
-- Если получится, с меня коньяк.
-- Лучше виски, -- уточнил я.
Мы ударили по рукам, взяли ещё по кружке и приступили к обсуждению первого послания Онегина Татьяне.
Blood: Не поверишь, я вчера видел тебя во сне.
Taina: Каком?
Blood: Эротическом. Черная кожаная юбка с цепями и вырезом, чулки сеточкой и фетиш-туфли с каблуком 15 см.
Taina: Уау!
Blood: Что если нам встретиться?
Taina: 8 915 365 66 33, после 18.
Blood: Может, сходим на последний ряд фильма "Генералы песчаных карьеров"?
Taina: Я его уже видела. Лучше выпить.
Blood: Всеми своими руками только "за". Приходи в 19 к входу кафе "Фрау Берта". Узнаешь меня по бутоньерке в петлице смокинга.
Taina: Да, мой повелитель.
Blood: Целую твой животик над следом от резиночки, моя принцесса.
Животик-то животиком, а перед встречей Блуд порядочно струхнул. Несмотря на то, что продолжительность жизни женщин в нашей стране гораздо дольше, их облик даже несколько уступает мужскому, тем более что к мужчинам и не предъявляются такие жесткие требования. Если честно, то среди них днем с огнем не сыщешь дамочек, напоминающих таких наших сверстниц, как, скажем, певица Мадонна, которую Блуд не прочь был пощупать, несмотря на её гнусное пение.
Наши землячки воспринимают свое тело не в качестве предмета страсти, а скорее как грузовое транспортное средство. Именно поэтому каждая из баб, торопливо топающих мимо нашего влюбленного, максимально использовала свои конечности в транспортных целях: обе руки у них были заняты сумками, поскольку такие удобные крючья ни в коем случае не должны пустовать, у некоторых сумки висели и на плечах, и на спине, и отсутствовали только в зубах, дабы не мешали оглядываться. Блуд давно заметил, что бабы на ходу почему-то часто оглядываются, и теперь понял, для чего: в таком беспомощном перегруженном состоянии злоумышленник может без труда их догнать и вырвать из рук одну из многочисленных сумок. А потом -- ищи-свищи.
"Сейчас как наскочит вот такая и взмолится: "Пособи", -- думал Блуд об одной приземистой матроне с сумкой на колесах, напоминающей пулемет "Максим". -- Что прикажете делать? Я же хорошо к ней отношусь и не могу просто убежать, запрыгнув в троллейбус. Я в синий троллейбус сажусь на ходу. Она ведь прекрасный человек, и я буду вынужден провести с нею не менее полутора часов, обсуждая все тяготы её быта".
Сердце у Блуда захолонуло, когда женщина с "максимом", приветливо размахивая свободной рукой, устремилась прямо на него. Он чуть не закричал, но, к счастью, заметил за своим плечом ещё одну примерно такую же даму, которой и было адресовано приветствие.
В сумерках Блуду становилось все тревожнее. От страха его сердце метнулось к зыбкой надежде. Высокая рыжая девушка в меховой душегрейке с пушистыми хвостиками и эластичных брюках в обтяжку, как ему показалось, как-то особенно на него засмотрелась и направилась в его сторону, однако даже при таком освещении было ясно, что ей не могло быть более двадцати семи лет. А что если Тая прислала сюда одну из своих дочерей, чтобы та для начала как следует оценила кондиции Блуда и решила, стоит ли с ним встречаться? Да, сходство молодой красавицы с Таей было столь разительно, что Блуд решился послать ей воздушный поцелуй: привыкай, мол, к новому папке. Девушка, потупившись, смущенно промелькнула мимо. А за плечом Блуда раздался бодрый голосок:
-- Приветики, давно стоим?
Не откладывая дела в долгий ящик, крошечная Тая встала на цыпочки и чмокнула Блуда в щеку.
В действительности, фотография отражала внешность Неглинской процентов на семьдесят пять, но не приукрашивала её, а vice versa, то есть, наоборот. Тая оказалась не такой спортивной, как мускулистая певица Мадонна, а скорее аппетитной, как артистка Шарон Стоун. Платье у неё было не до самой писы, как раньше, а немного выше колена, но и этого было достаточно, чтобы углядеть: все там как положено. Шея была скрыта радужной шелковой косынкой, морщинки под глазами были едва заметны, губы накрашены развратным ярким цветом. Понятно, что не двадцать лет, но, сколько именно, сказать затруднительно. "Скажу, что выглядит на тридцать два", -- решил Блуд.
-- Ты выглядишь отлично, лет на тридцать шесть, -- сказала Тая и крепко подхватила его под руку. -- Ну, что, к фрау Берте?
Кафе "Фрау Берта" представляло собою кабачок в немецком стиле с почти столичными ценами. Блуд уже несколько раз водил сюда дамочек, на которых хотел произвести впечатление. Он захватил все свои сбережения -- то, что осталось от месячной зарплаты после выплаты податей -- и все же с тревогой думал о том, что будет, если Тая закажет нечто большее, чем пару кружек пива. Так оно и вышло. Едва они угнездились за дубовым столом и цыпочка в чепчике принесла им меню, как Тая заявила:
-- Хочу французское вино, пирожные и вот эту сигару. Девушка, ваши сигары не слишком пересушенные?
"Во бля", -- подумал Блуд.
Наверное, он заметно переменился в лице, потому что Тая звонко рассмеялась и сказала:
-- Да ты не волнуйся, деньги не проблема. Сегодня я угощаю.
-- Разве что сегодня, -- с облегчением ответил Блуд.
Официантка принесла сигару и какое-то устройство, пригодное для конвейерного обрезания еврейских мальчиков. Безжалостным движением Тая чикнула кончик сигары и ароматно закурила. У бизнесменов за соседним столиком челюсти отвисли.
-- Неужели шитьем можно столько заработать? -- поинтересовался Блуд, кивая на сигару.
-- У меня ведь не просто ателье, а салон индивидуальных заказов, -- отвечала Тая.
-- Индпошив, -- догадался Блуд.
-- Да, индпошив для депутатов, попов, бандитов и ихних баб. Угодить им трудно, но если что втемяшится в голову какой-нибудь содержалке, то она может истратить на один заказ стоимость целой машины.
-- Может, и мне заказать у тебя пиджачок тысяч, этак, на триста, -- пошутил Блуд.
-- Я тебе подарю, -- пообещала Тая.
После первой бутылки красного вина неловкость прошла, и возрастные приметы исчезли. Точно так же они могли сидеть и болтать за мороженым лет тридцать или сколько там назад, перед тем как отправиться на поиски места, где можно тискаться до одурения.
Тая была приятно удивлена тем, как изысканно Блуд выражает свои эротические фантазии в интернете.
-- У меня даже мокро стало, когда я прочитала про след от резинки, -- призналась она. -- Только ты, кажется, слабо представляешь себе современные трусы. Они в принципе не могут оставить на теле никакого следа. Да и мой животик, боюсь, не произведет на тебя такого же чарующего впечатления.
-- Коленочки у тебя нисколько не изменились, -- сказал Блуд и украдкой схватил Таю под столом за коленку.
-- Коленки -- нет, -- честно согласилась она и раздвинула ноги.
Бизнесмены косились на нашу парочку, как какие-нибудь озабоченные персонажи Тинто Брасса. Оказывается, в такой ситуации не было ничего такого уж невероятного, -- Тае только оставалось скинуть туфельку и дотянуться ногой до гульфика Блуда.
-- А может, посмотрим, что сейчас делается в тех местах, где мы с тобой бродили? -- предложил Блуд, тем более, что вторая бутылка подошла к концу.
-- Да, пойдем, погуляем на квАртал, -- согласилась Тая, достала из сумочки деньги и незаметно передала их Блуду.
-- Деточка, счет! -- лихо щелкнул пальцами наш кавалер.
КвАртал, где Тая жила в школьное время, изменился до неузнаваемости. Каждый квадратный метр в этом районе был истоптан, полит мочой и кровью из разбитой сопатки, но, если бы Блуду показали фотографию нынешнего квАртала, в который он не заглядывал лет пятнадцать, он бы не угадал, какой это город. На дне оврага, где находился заболоченный прудик и водились караси, возвели шикарный стеклянный небоскреб, вокруг которого не было заметно ни детских колясок, ни молодежи, ни старушек, ни иных примет общественной жизни, но все было заставлено дорогими иномарками, словно это был не жилой дом, а выставочный макет дома. Ещё несколько подобных же домов, из которых доносился галдеж азиатских рабочих, росли, так сказать, не по дням, а по часам, в соседнем овраге, ранее представлявшем собой какой-то замусоренный бурелом.
Те панельные здания, которые при вселении Таи имели такой щегольский вид, теперь обветшали не меньше, чем населявшие их люди. Все они находились на своих местах, но были снизу заняты торговыми заведениями, обустроившими и украсившими ярким пластиком и стеклом каждое свой уголок, торчащий гламурной заплатой на осыпавшемся безобразии ветхой стены. Эти подновленные, но дряхлые по сути дома как бы служили эмблемой нашей страны, в которой под яркой дешевой оболочкой кроется трухлявое, советское нутро.
Не без труда Тая и Блуд нашли дом номер 19, в котором находилась парикмахерская -- как ни странно, она сохранилась до сих пор, хотя и под новым брендом "Фи-фа". Раньше парикмахерская открывалась в восемь утра, нас заворачивали у входа в школу и отправляли сюда стричься. Мы уходили, смачивали волосы, прилизывали их, поднимали воротники и пытались проникнуть в школу ещё и ещё раз. Однако даже если это и удавалось, то на следующий день жестокая борьба за каждый сантиметр прически возобновлялась. Хорошо ещё, если вам попадалась прогрессивная парикмахерша, понимающая смысл слова "подровнять", а не натренированная всего на три разновидности мужской прически: "бокс", "полубокс" и "канадка". Однажды, возвращаясь из школы оболваненный под "канадку", мстительный Блуд обратил внимание на то, что на двери парикмахерской имеются металлические ушки для висячего замка, и запер их снаружи куском электрода. Довольные своей шалостью, мы с замиранием сердца следили за выходом в ожидании того момента, когда рабочий день закончится и наши мучительницы попытаются вырваться на волю, и наконец, какой-то мужик, вызванный по телефону, пришел и вытащил запор из двери.
Тая жила во втором подъезде этого дома, в квартире, как сейчас помню, двадцать один. Её квартира находилась на первом этаже, и, если стоять под окном достаточно долго, то можно было увидеть, как она в домашнем халатике подходит к окну и задергивает занавески.
-- Интересно, кто здесь сейчас живет? -- сказал Блуд, останавливаясь перед подъездом.
-- Мало ли народа сменилось за столько лет, -- отвечала Тая.
Вдруг они начали жадно целоваться у самого входа в подъезд. У Блуда мелькнула мысль, что такая сцена -- целующаяся парочка в возрасте их родителей -- тогда показалась бы ему дикой.
-- Может, зайдем в подъезд? -- предложил Блуд.
-- Погреемся у батареи, -- согласилась Тая.
Однако дверь подъезда была закрыта на шифрозамок. Включив зажигалку, Блуд попытался определить кнопки шифра, на которые постоянно нажимают жильцы, по отшлифованной поверхности, попробовал и так, и этак, но замок не открывался. Во время этой возни дверь неожиданно распахнулась сама собой, ударив Блуда по лбу, и из подъезда вышла девушка с ручным хорьком на поводке.
-- Здравствуйте, тётя Тая, -- сказала девушка, с недоумением глядя на Таю и её спутника.
-- Не закрывай, -- попросила Тая, перешагивая через метнувшегося на волю хорька.
Они вслепую спустились в закуток перед подвальной дверью.
-- Раз, когда я отсюда выходил часа в два ночи, то грохнулся в обморок и очнулся в луже, -- шептал Блуд, расстегивая её пальто.
-- Я и не знала. Почему? -- удивилась Тая.
-- Наверное, выкурил слишком много сигарет, -- предположил Блуд.
-- Нет, это я тебя умучила, бедненький.
Она поцеловала руку Блуда и положила её в жаркое место себе под пальто. Блуд запустил другую руку ей под юбку. Там обнаружились чулки с поясом, следовательно, она предусмотрела такое развитие событий, но, к сожалению, этой красоты не было видно в потемках. Тая повернулась к нему задом, выгнув спину и вцепившись в батарею. Она была права, фасон женских трусиков за последние четверть века сильно облегчился. Теперь совсем не обязательно было тратить годы на то, чтобы от них избавиться -- достаточно немного сдвинуть тесемку.
Blood: Ты знаешь, что я подсматривал за тобой на уроках?
Taina: Как?
Blood: Я ронял ручку и нагибался под парту, а там доставал зеркальце и направлял его тебе под юбку. Интересно, ты это замечала?
Taina: А почему, по-твоему, я каждый день меняла цвет трусиков по радужной схеме КОЗГЖФ (каждый охотник знает, где живет фазан)?
Blood: Опа! А я-то думал, что я гнусный извращенец.
Taina: Я тоже гнусная извращенка.
Blood: Жаль, что тогда в ассортименте не было таких тесемок, претендующих на звание трусов и таких чулок на резиночках, с поясом и сбруей, как нынче.
Taina: У меня имеется полный арсенал.
Blood: Что если нам это как-нибудь опробовать?
Taina: Надо прийти в этом наряде в сороковую школу.
Blood: Я возьму зеркальце и сяду на третью парту в первом ряду.
Taina: А я надену школьное платье с фартуком и сяду на предпоследнюю парту в среднем ряду, как будто ничего не замечаю.
Наша школа была без претензий, она даже не удостоилась звания гимназии или лицея, как многие другие, претендующие хоть на какую-то элитарность. Для того, чтобы пополнить её бюджет, помещения школы сдавались в аренду и использовались в самых разнообразных целях. В фойе усталые родители ждали своих детей от репетиторов. По коридорам бегали маленькие каратисты в белых кимоно и совсем уж кукольные пупсики из секции художественной гимнастики. В рекреациях разносилось эхо аргентинского танго, и дети отрабатывали па латиноамериканских танцев. А возле входа в буфет курили красноносые люди антипедагогического вида, снявшие стол для корпоратива.
На проходе из фойе в холл, в деревянной конуре, бдела изможденная женщина в черной эсэсовской куртке частного охранного предприятия, с огромными трагическими глазами и цветом лица, напоминающим Рамсеса II по извлечении из саркофага. Она следила за тем, чтобы в школу не проникли дети без гамашей. Если это было в её силах, она препятствовала и взрослым и, пожалуй, мечтала о том, чтобы школа всецело принадлежала ей одной и из неё исчезли эти горластые, докучливые людишки, нарушающие покой своей бесцельной беготней и пронзительными воплями.
-- Далёко?
Женщина в черном поднялась из своей конуры, и будь Блуд без провожатой, он тут же потерял бы самообладание, впал в бессильную ярость, наговорил дерзостей и не достиг цели. Но Тая за годы разлуки превратилась в хладнокровную, расчетливую, настойчивую особу, достигающую своей цели в любом случае, либо всегда была такой под эфирной оболочкой барышни.
-- Журфикс, -- небрежно бросила она, не удостаивая вахтершу остановкой.
-- Какой-такой журфикс? -- возмутилась было униформистка.
-- Межрегиональный, естественно, -- на ходу обернулась Тая и укоризненно покачала головой, словно столкнулась с вопиющим невежеством: служить по ведомству образования и не быть в курсе журфикса!
Подобно собаке, бросившейся в ноги прохожему с лаем, но натолкнувшейся на равнодушие, чернорубашечница лишь бессильно клацнула зубами за спиною влюбленных, пробормотав что-то вроде:
-- В раскрытом виде!
Блуд, которому всё теперь представлялось в радужном цвете, был очарован находчивостью своей спутницы.
-- А что такое журфикс? -- прошептал он, давясь смехом, чтобы привратница не засекла.
-- Моя Лерка учится в лингвистической гимназии, так у них там родительские собрания называются журфикс -- "фиксированный день".
Тая побежала вверх по лестнице на третий этаж, где находился их класс. Блуд попытался прихватить её снизу, но она ловко увернулась, считая это преждевременным.
Кабинет номер сорок четыре, где некогда находился 10-а, был заперт на ключ. Блуд пробежался по классам. В одном из них учительница занималась французским языком с толстым мальчиком в очках, похожим на Пьера Безухова, и как раз произносила: "Je m'appelle Serge". Блуд сказал учительнице: "Бонжур" и аккуратно притворил дверь. Предпоследний класс на этаже оказался открытым и свободным, но Тая наотрез отказалась там шалить.
-- Это же десятый В. Сам подумай, кто там учился? Какой-нибудь Жора Кочкин или Лиза Пустовит? Нет, я там просто не смогу.
Действительно, Блуд был вынужден признать, что чистота эксперимента в помещении десятого В грубо нарушалась, и с таким же успехом они могли заняться любовью на любой случайной парте, заплатив рублей пятьсот той самой вахтерше, которая не хотела пускать их на журфикс.
-- Может, в другой раз? -- предложил Блуд, в тайной надежде на отсрочку рискованного приключения.
-- Ещё через тридцать лет? Нет уж: дудки, стой здесь и жди мамочку.
Через несколько минут запыхавшаяся и порозовевшая от беготни Тая вернулась с ключом. Для этого она успела произвести многоходовую операцию с привлечением уборщицы, посланной по поручению завуча все к той же нелюбезной привратнице. Потихоньку, словно боясь кого-то разбудить, Тая и Блуд проникли в класс, в котором за несколько десятилетий ровным счетом ничего не изменилось, кроме портрета правителя. Они выпили по глотку коньяка из оплетенной фляжки, повернули президента ликом к стене и приступили к занятиям.
Тая сбросила плащ, осталась в коротком коричневом платье с белым фартуком и села на свое обычное место в среднем ряду, надев стильные очки в роговой оправе и уткнувшись в журнал. Её колени были целомудренно сдвинуты, она напоминала оставленную после уроков красивую двоечницу. Блуд взял с учительского стола ветхий задачник по математике для седьмого класса, сел на свое место и раскрыл его наугад. Он не смог даже приблизительно разгадать ни одной задачи или хотя бы понять, что от него требуется. Его сердце сильно колотилось. Перелистывая страницы, Тая захихикала, наверное, над какой-то карикатурой. Блуд достал из кармана ручку и уронил её на пол.
Ручка откатилась в проход между рядами, и он, ненароком выставив ногу, подтолкнул её под свою парту. При этом он успел мельком оглянуться и заметить, что Тая держит раскрытый журнал перед лицом, так что виден только бант на её макушке. Она закинула ногу на ногу, юбка сдвинулась вверх и виднелось начало узорной резинки на её чулке. Блуд сглотнул обильную слюну и неловко скрючился, забираясь под парту.
Перегнувшись, он достал из-за носка крошечное алюминиевое зеркальце, похищенное из косметички дочери. Ему не сразу удалось поймать нужный ракурс. Но, как только в зеркальце появилось изображение скрещенных ног, Тая медленно, демонстративно, сняла одну ногу с другой и раздвинула колени. Жар ударил в ноги Блуда. Теперь уж его не смутило бы, даже если бы в класс ворвались все вахтерши мира во главе с министром образования и наук Российской Федерации. Он на коленях пополз к предпоследней парте и закопался лицом в прохладных коленях.
Когда в класс нагрянула уборщица, коленопреклоненного Блуда не было видно. Уборщица увидела красивую даму в платье наподобие школьного, которая давеча отругала её за ключ, наверное, новую училку. Дама сидела, запрокинув голову и обмахиваясь журналом, как будто после обморока.
-- У вас помыто? -- формально спросила уборщица, которой ужасно хотелось поскорее закончить работу и вернуться домой.
-- Да, у меня помыто, -- отвечала Тая неестественно звонким голосом и рассмеялась.
Я выиграл свою бутылку виски после первой же встречи влюбленных, но наши плутни продолжались. Я как бы превратился в интимного секретаря Блуда и не мог прервать переписку, не раскрыв нашего жульничества. Каждый раз, после очередного приключения, мы встречались в пивной, и Блуд подробнейшим образом живописал мне все события минувшего свиданья, так чтобы я не попал впросак, когда мы с Таей будем делиться впечатлениями в интернете. При этом мы начинали беседу с кружки пива, а завершали, как правило, бутылкой чего-нибудь крепкого за счет моего конфидента, так что наши отношения теперь напоминали не пари, а трудовое соглашение.
С каждым разом причуды моих одноклассников становились все более рискованными. Казалось бы, ничто не мешало им по-взрослому лечь в постель в квартире Таи, тем более что её мама, как выяснилось, отлично помнила Блуда и одобряла возобновление их романа, который, по её мнению, должен был отвлечь дочку от непрерывных трудов и семейных неурядиц. Они и оставались с ночевкой у Таи в те дни, раз в неделю, когда её дочери уезжали на побывку к своему отцу, в его загородный коттедж. Но в такие вечера все безумие их страсти отчего-то сдувалось, они как бы превращались в старых добрых супругов, позевывая ужинали, смотрели телевизор, укладывались и тут же сладко засыпали, отвернувшись друг к другу спиной.
Совсем другое на воле. Они с каким-то маниакальным педантизмом поочередно обходили места своих школьных шалостей и вытворяли там то, о чем лишь могли мечтать -- а порой и помечтать не смели -- в юности. После посещения школы они занимались этим на последнем ряду кинотеатра "Долби", замирая при чересчур ярких вспышках экрана, когда на них косились зрители с переднего ряда. Затем Тая где-то приобрела билет на автобусную экскурсию в ВВЦ (прежнюю ВДНХ), которую мы посещали в девятом классе, и они умудрились по-быстрому нашалить в каком-то закутке за павильоном "Армения". Наконец, они, спилив лобзиком замок, забрались на плоскую крышу бывшего Таиного дома, где Блуд некогда и превратился в так называемого мужчину.
Будучи их исповедником, я, наконец, узнал, каким именно образом ему удалось приобрести этот статус, сохранив девственность своей подруги. Оказывается, в тот вечер он терся об её колготки до тех пор, пока не почувствовал приближение сладкой щекотки, а затем она помогла ему своей ручкой, за что и была нещадно облита мороженым.
Обговаривая с Таей подробности следующего мероприятия, которое намечалось в театре, я вдруг почувствовал какой-то подвох. Тая упомянула беседку, в которой я утешал её после сцены на проводах.
-- Я почти иссякла, -- призналась она в своем послании. -- Кажется, после театра остается только беседка, где я лишилась девственности.
Блуду точно не было известно о том, что произошло между нами в беседке. Следовательно, либо они там бывали после меня, либо меня раскрыли.
-- Какую постановку предпочитаете? -- справился я.
И тут меня словно жаром обдало с головы до ног. Потому что Тая заявила:
-- Сирано де Бержерак.
Так получилось, что я тоже попал в тот вечер на мюзикл по мотивам пьесы Ростана "Остался с носом". Меня пригласил, а точнее, буквально затащил туда главный художник областного театра Эткин, отмечавший свой 55-летний юбилей. Он лично завез мне на работу именной пригласительный билет с правом посещения фуршета и серьезно заявил, что перестанет считать меня своим другом, если я не выпью за его здоровье. Чествование Эткина предполагалось сразу по окончании спектакля, а затем обладатели именных билетов перемещались в банкетный зал, а рядовые зрители отсеивались. По величайшему секрету Эткин сообщил мне, что гостей юбилейного спектакля ждет незабываемый сюрприз. Сразу после приветствия министра культуры области в зал влетит настоящий аист с колыбелью в клюве, а из колыбели на сцену спустится заслуженный художник РФ Эткин Борис в чепчике с лентами и с сосочкой во рту. Отказать после этого маститому художнику было так же невозможно, как проигнорировать крестины собственного дитяти.
Спектакль был невыносим. После ухода большинства актеров советской школы, которые не хватали звезд с неба, но владели приемами театрального ремесла, их место занял молодняк, словно сошедший с экрана комедийного шоу. Знакомый текст Ростана в их устах звучал похабно, словно они его сами сочинили. Чуть не половину действия занимали сценические бои в стиле японских ниндзя и песни рэп с эротическими подтанцовками. А впрочем, публика осталась довольна и регулярно заливалась благодарным смехом в тех местах, где на ТВ обычно включают запись человеческого ржания.
Тая и Блуд немного запоздали и не заметили меня, пробираясь к своим местам в темноте. Когда же спектакль раскочегарился и в зале достаточно рассвело, Тая несколько раз озиралась, как бы разыскивая кого-то взглядом, и я поспешно загораживал лицо программкой. Я видел, как она что-то прошептала Блуду на ухо, взяла его руку и положила на свои колени: даже священные стены театра не смущали эту великовозрастную парочку. Наконец, я дождался антракта и вновь загородился программкой, вжавшись в кресло. Тая за руку повела Блуда на выход. На ней были белые чулки сеточкой и маленькое черное платье с ниткой жемчуга, как мы и договаривались. "Вот уж, действительно, остался с носом", -- подумал я, вспоминая, как горячо мы с Таей вчера обсуждали мельчайшие детали её вечернего туалета.
Ничто не мешало мне подойти к моим одноклассникам в буфете и пропустить вместе с ними по рюмочке коньяка, в конце концов, мы с Неглинской были, что называется, друзьями детства и я, в отличие от Блуда, её не бил. Но я крался за ними как шпион, то скрываясь за колонну, то отворачиваясь к стене и с притворным вниманием изучая фотографии артистов. После предупредительного звонка они вышли из буфета, но не вернулись в зал, а свернули в коридор, ведущий к служебным помещениям. Выждав на всякий случай до тех пор, пока публика не рассядется по своим местам, я прокрался следом.
Мне ли не знать, куда они направлялись, когда я от имени Блуда подробно обрисовал Тае их маршрут. Пройдя узким коридором, в котором располагались гримерные комнатки, надо было забраться в полую колонну, внутри которой была устроена винтовая лестница. А из неё вы попадали в производственный цех, где находилась мастерская Эткина.
Мало кто знал про это укромное местечко, и на лестничной площадке перед входом в мастерскую никого не было. Дверь была приоткрыта и загорожена изнутри синей бархатной портьерой. Затаив дыхание, я протиснулся вовнутрь и затаился за портьерой по всем правилам театрального жанра. Сердце у меня замирало от радостной жути, как у клептомана в гардеробе закрытого клуба миллионеров. Я двумя пальцами приоткрыл портьеру и увидел на освещенном подиуме в центре мастерской огромного механического аиста.
Это сооружение с подвижными перепончатыми крыльями, словно заимствованными из чертежей летательных аппаратов Леонардо, с когтистыми длинными лапами и острым носом наподобие адмиралтейского шпиля, напоминало не птицу счастья, а скорее птеродактиля. Те же читатели, которым доводилось видеть, как аисты летают над черным лесом в лучах заката, согласятся, что аисты суть не что иное, как измельчавшие динозавры. В клюве у аиста висела плетеная детская люлька величиной с ванну, вся изукрашенная алыми лентами и бумажными гирляндами. Эта люлька на самом деле была прочно закреплена тросами на блоках под потолком цеха и могла перемещаться от электрической тяги, как вагонетка с рудой на металлургическом комбинате. Точно также летал и сам аист, который был соединен с люлькой чисто символически, при помощи декоративного плетеного каната. Покачиваясь и пошевеливая перепончатыми крыльями, аист издавал ржавое поскрипывание, как лодка, вывешенная на цепях для просушивания. Закинув ногу в ковбойском сапоге на борт люльки, в ней качался Блуд с сигаретой в зубах.
Тая осторожно забиралась к нему по стремянке, приставленной к люльке. Расшалившийся Блуд качнул люльку, едва не опрокинув лестницу.
-- Сдурел? Дай лучше руку! -- испугалась Тая.
Опираясь на руку Блуда, она взобралась на верхнюю ступеньку лестницы и подобрала платье, чтобы перешагнуть через борт люльки. Как мы и договаривались, она явилась в театр без трусов.
-- Не оборвется? -- справилась она с нервным смешком.
-- Да ладно, сюда ещё третий войдет.
Я раздвинул портьеру почти на ладонь, пожирая глазами прекрасные белые шары под резкой полосой черного платья. И вдруг Тая обернулась, так что я едва успел спрятаться.
-- Там крысы! -- закричала она вредным голоском и стала швырять в мою сторону туфельками. Первая туфелька попала мне в грудь, вторая упала возле ног, которые были видны из-под короткой портьеры.
Я на цыпочках вышел из мастерской и плотно прикрыл за собою дверь.
На этом моя переписка с Таей от имени Блуда прекратилась. У меня не оставалось сомнения, что я разоблачен, и более того -- был разоблачен с первого же своего письма. На самом деле не я водил за нос мою прекрасную одноклассницу, а она совершенно хладнокровно и планомерно использовала мои литературные способности в эротических целях. Не дождавшись банкета и удирая из театра, подобно любовнику, заставшему свою любимую в объятиях супруга, я даже навоображал, что пал жертвой заговора Таи с моим другом, и вся эта переписка, где я заливался соловьем, была инсценирована лишь для финальной сцены в театре.
Однако я преувеличил коварство Блуда, и более того, никаким коварством он не обладал даже в принципе. Подводя итоги проделанной работы, он от всего сердца поблагодарил меня за литературное мастерство, благодаря которому он обрел свое счастье, утраченное около тридцати лет назад.
-- На днях я переселяюсь к Тае на постоянное жительство, так что переписываться более нет смысла, -- сообщил он. -- Я полюбил твое эротическое творчество и нам будет его сильно не хватать, но, согласись, с моей стороны было бы довольно странно переписываться по интернету с женщиной, лежащей рядом на диване.
Исподволь я выяснил, не известно ли ему о моем присутствии за ширмой. Ничего подобного. Он и понятия не имел о том, что я тоже был в тот вечер в театре. Ему лишь запомнилось, что перед тем как залезть в люльку художника Эткина, Тае померещилось, что по полу мастерской бегают крысы. Ей стало вдруг настолько противно, что впервые расхотелось.
-- Да и у меня, откровенно говоря, не встал, -- лукаво подмигнул мне Блуд, как будто сообщил что-то в высшей степени радостное.
-- А как спектакль? -- справился я не без облегчения.
-- Говно, конечно. Но вот что интересно: оказывается, Сирано да Бержерак -- это один человек.