Расставались на вокзале,
Все успели, все сказали.
Скоро поезд отбывает. Свист и гул.
Улыбнулся на прощанье:
— Не прощай, а до свиданья,
Не прощай, а до свиданья, — я шепнул.
Взгляд последний прямо в душу.
Не прочти и не подслушай!
Мир — блаженной черепахой — нам двоим.
Ты стояла немо, бело,
А во мне тихонько пело:
«Слава Богу, что сухи глаза твои!»
Хорошо, что на вокзале
Все успели, все сказали.
Только мнится обреченно:
Ты, опаздывая, в черном,
Плача, руки простираешь па бегу.
Полный небывалой муки,
Я целую эти руки
И, прощаясь, улыбнуться не могу.
июнь 1973
Она и Он
«А иногда ты возвращаешься сам».
Из известной книги
Долго с ним ее в море житейском в лодчонке мотало.
Алый шелк парусов расправляя, прошли корабли.
Принц явился к ней нищим. Она бесконечно устала
Штопать детям одежду, беречь горевые рубли.
Ко всему — он поэт. Он поэзией бредит и дышит.
Пел бы в лад: мол, дорога светла, хоть порой нелегка,
Но в упрямстве своем он стихи неуютные пишет,
От которых сильнее тоска и ломота виска.
Он орет, багровея: «Мне ль бездарям кланяться в пояс?!
Мне ль кропать эту чушь? Я России пишу полотно!»
По-дурному запьет и в угаре завалится в поезд,
Ведь поэтов-друзей у него по России полно —
В Ленинграде, Тюмени, Орле и в деревне Косихе
От запоя осипши, читают собратья стихи,
А домой возвращается он просветленный и тихий,
Словно в церковь ходил и ему отпустили грехи.
Подобрела свекровь — в понедельник зовет на пельмени,
Но... он снова исчез! — снова плакала ночь напролет,
Утешаясь одним: «Он, конечно же, мне не изменит,
Потому что еще где он дуру такую найдет».
Ну зачем же, зачем же от нежности плавилось лето,
И лесные ромашки остались и счастливых глазах?
Ах, не знала тогда, что настояны песни поэтов
На дорожной пыли — на разлуках и женских слезах.
Постирала белье. В борщ — лаврушку. И в юность вернулась:
Как была хороша! Легкий локон... Лукавая бровь...
И под сердцем вдруг ненависть черной змеей ворохнулась,
Но аукнула рядом далекой дурехи любовь.
Торопясь, забежала подружка попутно с работы,
Подмигнула, шепнув: «Ты не плачь, а как я — согреши...»
Ей легко говорить! — ведь живет без нужды и заботы,
Ей хозяйственный муж бережет равновесье души.
А поэт — он бродягой бездомным грохочет по рельсам,
И невинные дети без папы отбились от рук...
.........
«Мама, папа пришел!» И любовь ворохнулась под сердцем...
...И несытая ненависть рядом аукнула вдруг.
Он смиренно молчит, пламенеет в руке его роза.
Как божилась она: «Укажу от ворот поворот!»,
Но опять задала безнадежно два вечных вопроса:
— Ты когда образумишься? Шляешься где, обормот?
Разрыв
«Потерял жену — не ищи жену».
Из Евангелия
От солнечного дня задернул штору он.
Со шторы, словно пыль, осыпалась измена.
И долго думал он, растерян и смешон,
Шарахаясь в трусах — семейных, по колено, —
По комнате: «Не зря ведь говорят
«Бог шельму метит». Метя эту шельму,
Зачем ей дал такой счастливый взгляд, —
Такой безгрешный и такой отшельный?
Веселыми детьми прикрывшись, как щитом,
Ушла в кино. Зато не буду слушать басен
Что, дескать, нет причин и прочее. Притом —
Сегодня я смешон, поэтому опасен».
А завтра он таких достал бы... не одну.
Но — вечная мораль взывает к всепрощеныо.
Но — потерял жену, так не ищи жену,
И надо бы ему покинуть помещенье.
Немыслимо — забыть. Немыслимо — уйти.
Немыслимо судьбы не вынести ударов.
Ну, что же ты опять застыл на полпути,
Дружище дорогой, мужчина буриданов?
18 июля 1993
Пропало фото
«Словно для кручины нет причины».
Б. Ручьев
Уходит женщина. С порога
Взглянула холодно и строго.
И не прошу, и не молю
И не удерживаю вовсе,
Хотя в груди и хмарь, и осень:
Я эту женщину люблю.
Ушла. Кручине есть причина,
Но не забуду, что мужчина, —
Перенесу любую боль,
Не пропаду, уйду в работу...
.........
...Куда же подевалось фото?
Сто раз перелистал альбом!
Лет семь назад, весною, в мае,
Предупредил бы, мол, снимаю! —
Украдкою, прищурив глаз,
Фотографический любитель
Бесцеремонностью обидел,
Запечатлел на пленку нас,
И выслал фото нам в конверте.
Какое фото! Вы поверьте —
Оно на тысячу одно,
Шедевр любителя случайный:
...Ее лицо. В нем нету тайны,
Загадки Моны Лизы. Но
Ее лицо лучилось светом
Любви открытой и неспетой
И обещало, не маня.
И счастлив, что он душу дарит,
Тянулся к ней хороший парень,
похожий внешне на меня.
Ушла. Отчаянье. Суббота.
Куда же подевалось фото?
Монолог одинокой женщины
Заплакать так, как плачут дети, —
Чтоб кто-нибудь утешить мог...
Молю — взойди на мой порог
Минутной слабости свидетель.
Сядь у открытого окна,
Нежданный гость русоволосый,
Когда одна, одна, одна, —
Никто не задает вопросы,
Но посулит ни крохи счастья.
А что ждала, то не сбылось.
О, это чудо легких слез
На слово первое участья!
Негромко вторила в тиши
Пластинка старая с изъяном
Освобождению души
От ожиданий и обмана.
Уже прошло. Не плачу, нет.
Не время долго плакать, ибо —
Работа, сын... И быт — обед...
Я снова сильная. Спасибо.
Будь то, что будет впереди, —
Не зря живу на белом свете.
И все-таки не уходи,
Минутной слабости свидетель.
Хорошо одному
Ничего не случилось.
Но тогда почему
Мне — скажите на милость!
Хорошо одному.
Я, наверное, братцы,
Заболел-занемог.
Если честно признаться,
Без нее я не мог.
Мир любовью закрыло.
От назойливых дел
Из разлуки на крыльях
Самолета летел.
Только радостно ахнет,
Только косы — вразброс.
Земляникою пахло
У нее от колос,
Пахло клевером лето.
Влюблена, горяча,
Засыпала с рассветом
Она у плеча.
Иль она мне приснилась?..
Или в чем виноват?..
— Ничего не случилось, —
Прошептал листопад.
Ветер листья уносит.
Понимаю острей
Равнодушную осень
И молчанье полей.
Я живу беспечально
В одиноком дому.
Пусто, зыбко, прощально.
Хорошо одному.
* * *
Есть тяжкий долг и озаренье свыше.
Он сквозь зевоту тела и души
Вдруг чистый голос совести услышал,
И смерти голос указал: «Спеши».
...Садился возле дома, хмурым взглядом
Окинувши соседок из-под век.
Ну кто из них поверил бы, что рядом
Клянет судьбу и плачет человек?
В молчанье неба пасмурном и строгом
Часами ждал он чуда одного.
Но проходила женщина к порогу,
Не оглянувшись даже на него.
Он знал: толочь нелепо воду в ступе,
И скоро потемнеет небосвод,
И он ее порог не переступит,
А если и войдет, то что найдет? —
Былой очаг под мертвою золою.
И сотни раз поднявшись па крыльцо,
Увидит он презрительное, злое,
Не знающее жалости лицо.
А он смеялся раньше и не верил,
Когда вослед кричало воронье:
«Настанет день — и в той же самой мере
В тебя вонзится скорби острие,
И то святое в ней, что ты залапал,
Не возвратишь — божись иль не божись...»
Но приходил к ней под окно и плакал.
И плакал всю оставшуюся жизнь.
11 августа 1994
Он и Она
...И привела осенняя дорога —
Размытая дождями — до порога
Смурного дома с видом на Урал.
Он, подавив нежданный приступ злости,
В дверь постучал. Вчера, попавши в гости,
Напился он. И пыжился. И врал,
Переорать пытаясь понапрасну
Пластинку: «Я электрик первоклассный!»
А женщина, цепочку на груди
Перебирая — Люба или Оля?
Лет тридцати пяти всего, не боле —
Устало повторяла: «Приходи».
Открыла дверь. Сказала: «Здравствуй». «Здрасте».
Накрытый стол. Болонка белой масти
Затявкала, пустилась наутек.
Бокал наполнен, был бы выпить повод —
За две минуты присобачил провод —
Укоротив немного — на утюг,
В приемнике сменив предохранитель,
Шопеном огласил сию обитель,
И взялся, осушив бокал вина,
За холодильник. Долго ладил фазу.
И психанул. И отчебучил фразу.
И встрепенулся: слышала она?
И встретил взгляд — печальный, нелукавый.
...Коль собственная ноша нелегка вам,
Понятно, что чужая ни к чему.
Как толковать об этом с бабой-дурой? —
Наверняка расплатится натурой,
На плечи слезы выплакав ему.
Она ведь — не в пример законным женам —
Живет и грозово, и напряженно,
И эта жизнь не стоит ни гроша,
Когда в руках высоковольтных споро
Перегорают электроприборы
И жаждет мужа тело и душа.
Он ничего ей не сказал и вышел.
Отметил мельком, что уже над крышей
Небрежно звезды разбросала ночь.
В себе самом закрытый, как улитка,
Он словно ждет чего-то, а калитка
Скрипит под ветром, приглашает прочь,
Но звезды целят холодно и грозно.
«Куда ты? Оставайся. Видишь — поздно...»
Он в дом шагнул за женщиной вослед.
И темнота, рванувшись от порога,
Накрыла деревенскую дорогу
В тот миг, когда погас в окошке свет.
май 1993
Два монолога
«Но убивают все любимых».
Из О. Уайльда
I Она:
Булыжник под сердцем и в горле задавленный стоп...
Тоска... Маята... Непосильная ноша... Заноза...
Какое имеешь ты право врываться в мой сон,
Опять сокрушая меня — то мольбой, то угрозой?
Какое имеешь ты право входить наяву
В мой дом и хранить невозможное это молчанье?
Сниму я с плиты недовольно бормочущий чайник,
Не чай заварю, а полынную, злую траву,
Разлуку-траву... Прикури от плиты напоследок —
Нет спичек, вчера ты последний забрал коробок.
Несчастный поэт, меж землею и небом посредник,
Зачем не сберег для меня твою душеньку Бог? —
Глаза безнадежны твои и пустого пустей.
Ты — пепел остывший. Ну, как мне к тебе прислониться?
Не в небе журавль — я обычная баба — синица,
Но ты забросай полевыми цветами постель,
Ведь я на излете в любви, где таится отрава,
Где бабий мой век так стремительно стал убывать...»
Свернуть бы налево... Найду ли дорогу направо?..
...Какое имеешь ты право меня убивать?
II Он:
Хватит праздновать боль! Не молю. Не грожу. Ухожу.
Помолчим. Вот ключи. Стал навеки свободен сейчас я.
Мы расстались с тобой — я тебе на прощанье скажу —
Незадолго до счастья — скажу — незадолго до счастья.
Равнодушно в подушку сегодня зевает кровать —
Божий рай для двоих? Или, может быть, чертово пекло?
А недавно манила в последней любви догорать...
...Мало стоит любовь под лавиною черного пепла.
Мало стоит душа, коль в кармане уже ни шиша
Ни за грошь пропадешь от любовной горячки и белой.
Или чудилось мне, что к душе прикасалась душа
На стремительном, жадном и радостном празднике тела?
Не грусти. Улыбнись. Вслед за мною, родная, скажи,
Что трудней нам покаяться, чем умереть без причастья,
Что любимые дети зачаты от судорог лжи.
Потому мы расстались с тобой. Незадолго до счастья.
сентябрь 1993
Повесть
Он забрел к ней случайно — погреться — в промозглую осень.
Поиграл-поиграл, а потом надоело и бросил.
И пошел сам себе по себе интересный и пресный,
И спокойно зарю наблюдал и насвистывал песни.
Она плакала в трубку ему, и по проводу мокла
Телефонная трубка его, а потом вдруг замолкла.
Но однажды он, в мир выходя прогуляться немного,
На младенца наткнулся, который лежал у порога.
Он был умный мужчина, ценивший мужскую свободу,
Никогда не терпел, чтобы в доме — да много народу.
Он был хваткий мужчина. Хоть было оно неприятно —
Не колеблясь, младенца вернул адресату обратно.
А она много лет все ходила, молила, просила,
Говорила: «Люблю». А потом — или бабья бесила,
Или бес поселился? — уже не просила — орала,
Было слышно ее далеко за пределом Урала.
Приводила большого дитятю, взывая к расплате,
Призывала в свидетели Бога, людей и дитятю.
А дитятя все больше молчало умно и смиренно:
Мол, на кой отдуваться за вас — по седьмое колено?
...Он был честный мужчина. Платил ей за тысячей тыщу,
Но не стала она ни на кроху светлее и чище.
Он себя потерял: для того, чтоб в долгах разобраться,
Он забросил дела и продался за золото в рабство.
И оставил себе лишь краюху засохшего хлеба,
И заплакал душой, и в стихах устремился на небо,
А на небе — она. Это, видимо, людям неведомо?
Он руками развел и сказал: «Ты, наверное, ведьма».
И упал на колени пред ней, как представился случай:
«Забери ты меня насовсем, только больше не мучай!»
Но был голос ее из холодного звона металла —
Из того же металла, которого мало и мало.
Ну зачем колотиться, коль настежь распахнута дверца?
А она колотила, лупила в открытое сердце,
Отыскала другого с фамилией Крамер иль Крумер,
Ну, а первый все ждал. И устал дожидаться. И умер.
Но успел ей сказать за минуту до смерти и гроба:
«Я тебя не оставлю. За все отвечаем мы оба».
Закричала: «За что?» «А за то, что в небесном прочтеньи
Означает Любовь тоже самое, что и Прощенье».
...Неужели наврали, что время любого излечит?
Вместо Крамера-Крумера он появлялся навстречу.
Бедный муж удивлялся: «Я, может быть, чем-то обидел?»
И совсем ничего, ничего, лупоглазый, не видел.
Бедный муж. Он хороший: за брошь и за платье заплатит,
Но садился проклятый ведьмак возле самой кровати —
Здесь, на бархатный стул — настороженно и осторожно.
И тогда быть счастливой, поверьте, уже невозможно.
Завершается, что ли? — да нет, продолжается повесть,
Потому что в сердца запоздало колотится совесть
И сквозь боль поднимается на высоту пониманья
В потемневшее небо, которое ждет покаянья.
4 октября 1994
Вехи любви
1
...Но у тебя седьмого дня
Завел гнездо на крыше аист.
Ведь ты-то можешь без меня.
Я не могу, но постараюсь.
1969
2
По жизни болевой
отмерив путь немалый,
Он ловит голос твой,
Как радиосигналы,
В слух обратившись весь:
«Любимый, где ты, где ты?»
Кричит в ответ: «Я здесь!»
...Пропитый и пропетый.
1993
* * *
Я говорю вам, что в мужчине — дух,
А в женщине — природное начало.
И если у мужчины дух потух,
Не будет ни уюта, ни причала.
Любовь души заменишь ли стриптизом?
Недаром сердце бьет в колокола.
...Лунатиками бродим по карнизам,
Природу раздеваем догола, —
И реки поворачиваем вспять,
И вызываем лавы изверженье,
И женщина неистово опять
В победе утверждает пораженье,
Пощечины отвесив подлецу.
Смотри — ее глаза не покорились,
Но слезы покатились по лицу,
И по листве дождинки покатились,
И лето покатилось к сентябрю.
.........
...Кто без греха — пусть первый бросит камень,
А я о том зачем-то говорю,
Что сам порушил этими руками.