Lib.ru/Современная литература: Кайсарова Татьяна Мартиновна. Тёмный мёд

ТЁМНЫЙ МЁД

Сборник стихов

Москва

Вест-Консалтинг

2010

Мы забираемся в отдалённые уголки памяти, где-то на краю , на краю нашей вселенной, и она, как маленький осколок огромного зеркала, отражает одно из наших "я"... Мелькнув, оно больше не повторится.

Валентин Куклев

* * *

Все слова и желанья давно и не мной сочтены.

В том ином бытии, неземной, нереальной юдоли

проплывают, мерещатся, длятся виденья и сны

и вершатся стихи, повинуясь Божественной воле.

Не уйти и не спрятаться, держит и длится строка.

Легкий промельк курсора летит, исчезает, дробится, -

то неведомый текст набирает послушно рука,

и смятенье души в виртуальность пространства ложится.

I. ВОЙДИ В МОЙ СОН

Прошу тебя, неведомо и тайно

живи во мне на побережье снов.

Ночное наважденье - не случайно,

как не случайно сочетанье слов

"бесценный мой". Я знаю: ты двойник,

во мне твоя любовь, печаль и горечь,

ты не обманешь, не начнёшь войны

и отречением не обездолишь.

Я знаю - ты услышишь, как и я,

когда волна заговорит стихами

на опустевшей кромке бытия

и побережье затаит дыханье...

Как незаметно возникает звук,

неслыханный, небесный, сокровенный,

и слово к слову приникает вдруг

в просторах и мистериях вселенной.

Кто я тебе: любимая, чужая,

или навек - твоя, от рождества?

Загадку наших уз - не разглашаю,

как и разгадку странного родства.

В твоих руках я стану теплой глиной,

а ты твори, придумывай, тревожь,

почувствуй вечности полёт шмелиный,

и воплощенья радостную дрожь...

Мой ангел, слышишь: я больна прибоем,

побудь со мной, войди в мой тёплый сон,

лишь ты способен одарить покоем -

заворожить дыханьем в унисон

с роптаньем волн, безмолвием глубин,

шуршаньем звёзд, луны прикосновеньем...

Ты, как поднявший лампу Аладдин,

соединишь разрозненные звенья.

И та дорога долгая домой

покажется до боли долгожданной,

мерцающей - земной и неземной -

невыносимо горькой, но желанной.

А дождь начнётся невзначай:

увязнет капля в паутине,

под дерзкий гомон птичьих стай

туман поднимется в низине.

Прохладой утро отзовётся,

коснётся яблоня плеча,

забытый лист с ветвей сорвётся

и упадёт в остывший чай.

Я вижу и не вижу сад -

душа в зените воспаренья...

Слепит, как молнии разряд,

невероятный луч прозренья,

что ты со мной, и где-то рядом

твоя надёжная рука

очерчивает берега

вокруг меня в пределах сада.

Я в безопасности

и слово -

кристалл невидимой строки -

с твоей ладони взять готова,

любому смыслу вопреки.

Пусть заблудившееся зренье

из прошлого вернётся вновь,

и хлынет свет!

И озаренье

всё ближе,

ты не прекословь.

Нам уже не стать рабами тени,

как у слабодушных повелось.

Ничего, что вниз ведут ступени,

не спеши: что было, то сбылось.

Подари мне что-нибудь из детства:

Золушкиной феи колдовство,

тыквенное странное наследство,

с принцем тридевятое родство.

Боже, для чего я слишком много

у тебя прошу на этот раз?

Я же знаю - не придет до срока

время, разлучающее нас.

Сегодня ты в миноре. Я одна.

Всю ночь печалишься, и мне тревожно.

Белёсым ликом полная луна

на яблоко незрелое похожа,

но суггестивен приходящий свет,

и в воздухе густом таится мука...

От снов и миражей спасенья нет,

одни виденья - никакого звука,

ни отклика, ни выхода из круга...

Потерян след.

А завтра вдруг захочешь говорить,

искать свой мир, отыгрывать пространство,

применишь колдовство и станешь жить,

не требуя любви и постоянства,

не признаваясь никому в родстве,

былые имена забудешь скоро

и обойдёшь любого в мастерстве

чертить слова мистическим узором...

Твой день уже не кажется повтором -

он блик в листве!

В этом странном, нелепом кочевье,

где случайный попутчик раскос,

где от пыли ослепли деревья,

и земля коченеет от рос,

где, терзаем полуденным зноем,

забивается в щели варан,

и особой легенды достоин

разъярённый ветрами буран,

где знаменье встаёт за знаменьем

и омела, исхода сестра,

предвещает внезапным паденьем,

что со словом опасна игра...

В этом мире лишь мы неделимы:

ты прохладным дыханьем своим

защищаешь от смрада и дыма,

увлекая к полям неземным.

Зачем ты бережешь меня? Не надо!

Диктующего голос так невнятен...

Не становись случайною преградой

летящему потоку восприятий,

не потакай несовершенству слуха,

не прерывай игры души и слова -

темна, как боль, неузнаванья, мука.

Ты слышишь?.. Я к покою не готова.

Пока синеют маски стылых мумий,

пока мутанты на гербах и флагах, -

уйдём подальше от черты безумья,

от адовых бетонных саркофагов!

Остановись, прислушайся со мною

к щемящей какофонии вселенной...

Диктую, с неземного на земной,

я лишь тебе сей перевод мгновенный!

Ты засыпаешь: на восток

уходят сны, ладони тяжелеют,

и рвётся связь. Темнеет потолок.

Пожаром Рима горизонт алеет...

Но скоро я твои увижу сны,

песочные часы просеют зимы...

За далью ускользающей видны

костры, костры, и только ветры - мимо.

Летящих хороводов ярче круг,

причудливы одежды полонянок,

несутся кони, стягиваясь в круг,

и пропадают. Только полустанок

между веками прячет полынью,

где исчезает призрачность былого...

Но только я вольна! Я - сохраню

и явь, и сон... И всё вернётся снова.

Луна к стеклу приблизилась в ночи.

Всё кончилось. Сон выгорел золою...

Как громко птица странная кричит!

Не беспокойся - я окно закрою.

Коль затянется лето, то будет негаданной осень:

вспыхнут желтые кроны холодным порывом огня.

Не спеши уходить: там, у края, горит отголосок -

это просто закат. Не спеши уходить от меня...

Схлынет ночь, мы с тобой по невнятной дороге

добредём до конца, до ближайших небесных ворот,

где колышется свет, где Смотритель печально и строго,

отворив пустоту, вдруг у нас за спиною замрёт.

Наваждение дня перейдёт в наваждение ночи:

станет складывать звёзды неведомый нам звездочёт...

Не спеши - мы с тобой до конца, между прочим,

Пережили, что было. Ну а то, что случится, не в счёт.

Закончится ночь. Я не знаю, чем утро начнётся:

качнется ли полог, набухший дождями, прольётся

ли грузная влага из тайных хранилищ Ильи,

а может, гроза громыхнёт и осядет вдали.

Любимый, смотри: ни звезды в небесах, ни луны,

как будто бы скорбные сроки уже навсегда сочтены,

и в пору со скарбом никчёмным готовиться в путь,

и станет ли нынче молиться ещё кто-нибудь?

Пора, торопись, мы успеем по ниточке ночи уйти.

Полынь вдоль дороги и в холод готова расти...

Светает за теми холмами, за гранью пустот -

где в диких хвощах первозданное слово растёт.

10.

Там было всё не так, как в Подмосковье:

не те деревья и не та трава,

в густом тумане - влажные низовья,

и осени прощальные слова

неповторимы и полны любовью.

Ты будешь помнить всё, ведь мы с тобой

неразлучимы до скончанья мифа:

то яблоко янтарное и сливы,

и поцелуй, подаренный судьбой,

в счастливый день на берегу залива.

Ты будешь помнить наш прощальный час,

когда был дождь. Ты будешь помнить дождь.

Не скроешься, предлога не найдёшь

перечить Разлучающему нас,

и той разлуки миг не отведёшь.

А ночь земли коснётся так внезапно:

низовья гор впитают влажный мрак.

Погаснет звук. Пускай там будет запад,

где длится тишина - пусть будет так!

У памяти неповторимый запах...

11.

Какую тревогу скрываешь прилежно,

гадая по книге, листаемой мной?...

Напрасны усилья и тщетны надежды -

кристалл этой магии бледен зимой.

Печаль наша там - возле тёмных окошек,

где робкая память дрожит в уголках

и старый камин остывает, заброшен

на время, на годы, на жизнь, на века.

Обиды и горечь - пустое, пустое,

как ложные в зыбком болоте огни:

и тёмная боль, и озноб непокоя...

Забудь обо всём! Вечереет. Усни.

12.

Не уснуть. Наплывающей тьме вопреки,

две коротких строки ворвались, загорелись, остыли.

Видно, я обманулась, что мы сочиняем стихи,

не подумав о том, что они нас давно сочинили.

На небесном танцполе бенгальские гаснут огни,

только белые искры мерцают и тают в полёте...

Обними же нас, память, польсти, очаруй, обмани,

посчитай наши лета, - ты, видно, ошиблась в подсчёте.

Пусть Селена молчит, освещая нелепый союз,

за которым вся жизнь, вся "куриная" эта морока...

На небесном танц-поле наш танец: то медленный блюз,

то безумная сальса бурлящего страстью Востока.

Зима к концу. Уже за середину

перешагнул замёрзший пешеход,

уже световорот подтаял льдину

моей реки в субботу из суббот,

в ту, предпоследнюю, когда по звуку

меня зима водила семь кругов,

и я твою вдруг ощутила руку,

не доходя до сна семи шагов...

Останься, не спеши... Тебе я имя

из древлерусских извлеку глубин:

возможно, назову тебя Владимир,

хотя зачем, когда ты - Константин.

Когда я не одна, когда февраль

сбивает к берегам обиды желчь,

я знаю, что стихов моих эмаль

способна заморозить и обжечь.

14.

Хрустальный день не для игры...

Прости, но спорить неохота -

уже готов и сдобрен мёдом

отвар осиновой коры.

Печальны отголоски песен.

Увы, мне жаль - я не пою,

я горький сок осины пью,

в нём тает мёд янтарной взвесью.

15.

Густым вином - лечи былое.

Не береди фантомы ран -

заговори, прижги золою...

Вот песни древние славян

слышней, и отступают хвори,

и тело, легче ковылей,

плывёт в предутреннем мажоре

славянской родины твоей.

16.

Поверь, мне грусть твою лечить

сложнее, чем ангину нянчить медом.

Чуть что - любой совет начнёт горчить.

Ты горечь отвергаешь мимоходом.

Ты лучше отпусти, как горечь, грусть.

Довольно! - Напечалился, и будет!

Окно откроем. Ветер? - Ну и пусть -

он душу беспокойную и остудит.

17.

На стенах старинных - не стоит, не стоит,

как будто на карте судьбы,

искать по проталинам блёклых обоев

невидимый след ворожбы.

За снежным окошком замрёт Провиденье

до первой полоски зари.

С крещенских высот под метельное пенье

послышится: "Дверь отвори".

И скрипнет порог тяжело и устало -

всё будет, как сон наяву,

и то, что когда-то себе нагадала,

предвиденьем вдруг зову.

18.

О память, отпусти - не вспоминаю,

сомнительных даров не принимаю...

Но заросли шального винограда -

как звук и отзвук найденного лада,

а кисти - слитки спелости живой...

Воспоминаний сладкая отрава -

угодливая памяти подстава,

луна и шум волны береговой,

и пьяная звезда над головой.

19.

Краткие промельки: снег и вода,

странные маски и лица...

Кажется, я не усну никогда.

В небе царит и вершится

разгул полнолунья.

Он длится,

тревожа, грозя, громоздя

пустые событья,

и старая шляпа с дверного гвоздя

слетает, как птица.

С отставшею стаей стремится на юг

и машет полями...

Ни звука, ни скрипа, ни всплеска вокруг,

лишь лес под ветрами

качает тревогу послушной листвой,

растёт амплитуда рассвета,

а я различаю забытый тобой

букет сухоцветов.

20.

Не станешь оплакивать долго былую потерю -

устанешь. Но если смолчишь - не поверю.

Я знаю: монашеский подвиг тебе не по нраву,

но знанье - пустое. Сникают усталые травы

в заплатах скорбящей листвы над безумной утратой

и стынут в осенней поре, и молчат виновато...

В ночи вспоминай, ибо только молчанье

наполнит пустые бокалы настоем печали.

21.

Мигнёт востоку спелая звезда,

и будет сниться быль и небылица,

и замелькают в темном оке птицы,

гирлянды фонарей и города...

Вбирая темный мёд твоих ночей,

Италия, усну на побережье.

Песок остывший, шелковый, ничей

стал только мой и потому так нежен.

И пусть кому-то снятся январи,

пустынные дворы, где снег хозяин, -

Италия, замри и отвори

все выходы в миры твоих окраин.

Взметнулась птица - то судьба моя

внезапно приняла её обличье,

и с берегов другого бытия

о чём-то вдруг поведала по-птичьи:

о том, что будешь Ты, и твой приход

подарит счастье и разбудит слово,

и италийской ночи звёздный мёд

уже для нас двоих прольется снова.

22.

За снегопадом снегопад

слетает в сонную столицу,

и ночь, как строчка, наугад,

в приволье белое ложиться.

Душе так хочется лететь

вдоль узких улочек Арбата,

и пусть луны январской медь

подрагивает виновато.

Хоронится под снегом лёд,

вздыхая, тяжелеют крыши...

Но всё равно полынь и мёд

твоих признаний давних слышу,

и невозможной встречи жду,

снежинки лёгкие глотая,

бегу, теряясь на ходу,

и в колкой вьюге пропадаю.

23.

Когда решишься уходить -

с овчинку небо станет! Хлынут

печально-стылые дожди,

и даже капли слёз остынут.

Опустит полог тишина,

в глазницах мира сникнет время,

качнёт усталая волна

рыб исчезающее племя...

Но ты не уходи, постой:

всё хаотичней, всё короче

мелькают мысли за спиной -

побудь со мной на кромке ночи...

24.

Он так далёк, тобою чтимый юг,

поверь, коль выпало, и я б его любила,

совсем как ты. Но Богу недосуг

сменить полет ветров в истоках Нила.

Ему милей играть смещеньем сфер,

и облака кроить из белой ваты,

он стал забывчив, как седой аскер*,

и за грехи не требует расплаты.

Возьми меня с собой на острова

в смолистую прохладу кипарисов,

хочу увидеть, как цветёт айва...

И пусть наш странный разговор продлится

туда: за влажный берег, за туман,

за бриз прохладный, за холмы и реки,

за край земли, упавшей в океан,

за все пределы - навсегда, вовеки.

* Аскер (тур.) - воин.

25.

Осень озимью пахнет и скорой разлукой,

водянистость зеркал только множит печаль...

Подари напоследок мне тёмную муку,

близорукую близость - и даль.

Завтра мы не увидимся, только сегодня

опечалено время прощаньем с тобой.

Пропадают любви одичавшие кони,

откликается эхо судьбой.

Облака торопливо уходят на север...

Отпусти - не удерживай грусть!

Как ромашку, терзаю испуганный клевер:

не вернусь, не вернусь, не вернусь...

26.

Размыта память в серых камышах.

Волна тревожит струпья плавниками.

На дне лениво шевелятся мифы.

Лунатиком на цыпочках пройду

по хрупкому карнизу ностальгии...

Не вскрикни, птица!

Бессонницу не выберу:

на вязком дне её

беспамятство и память сеют смуту.

Нелепы сновиденья этой пары:

костры и орды...

Хороводы орд у гаснущих костров...

Любовь сгорела. Некому оплакать.

27.

Белёсый свет в родимом храме сруба.

Стон осени так непривычно тих,

как краткий поцелуй, спаливший губы,

и вздох, и трепетанье рук твоих.

Всё исчезает в торжестве рассвета...

Беспечное течение времён

уже уносит в Лету наше лето,

не сохранив признаний и имён.

Вино ещё не выпито прохладой,

в разбухшей кадке влага, как смола,

но только я прошу тебя: "Не надо,

мой Боже, посылать ко мне слова!"

28.

Такое солнце, тает снег в горсти!

Чья эта тень в оттаявшем окне?

Того ли, кто всё помнит обо мне

и кто простил?

В проталины проглядывает мох -

мой Бог, ты так великолепно мил

и так жесток - ты память отпустил

стрелой в висок.

Качнулся полдень, всколыхнулась синь,

и, вспыхнув, замелькали миражи,

и в храме засветились витражи...

Аминь!

29.

Твой холод порою сродни вековым ледникам,

но столько печали в молчанье снегов бесконечных,

что даже в объятьях не выпало встретиться нам,

и мается небо, и дремлет застывшая вечность.

Любимый, на севере где-то, в слоистых снегах,

намаявшись спячкой, тайга под ветрами очнётся,

и вспыхнут живые огни на чужих берегах,

небесная млечность седыми дождями прольётся.

Забудем про холод, уйдем по опасной тропе,

по стеблям хвощей, проступившим пока еле-еле...

Колдует Венера - уйдём по её ворожбе

за вечным огнем неприметным развилком апреля.

30.

Я снилась тебе в азиатской чадре,

девчонкой в песочнице в ближнем дворе,

смиреной монашенкой в храме забытом,

распутной девицей, поверженной ниц,

роняющей колкие слёзы с ресниц,

надменной танцовщицей в баре элитном...

Любовницей снилась, являлась в бреду,

но больше во сне никогда не приду!

Печалься в немом безымянном раю,

пытайся припомнить... Пытайся, пытайся,

по кущам земным и небесным скитайся -

тебе не узнать, что я рядом стою.

II. ЧЕМ С МИРОМ СВЯЗАНА

* * *

Николаю Алексеевичу Щелокову

Не читаю убогих сказаний о злых временах.

Там темно. Всё былое - враньё на продажу.

Бог просеял сквозь мелкое сито и землю, и прах,

а провидцы лукавят и путают пряжу.

Вновь родиться? Но тесно на этой земле!

Быть крылатой и вовсе не хватит простора...

Вижу свой отпечаток на мутном оконном стекле -

мой единственный след от победы, любви и позора.

Обучусь колдовству, обозначу спасительный круг,

отыщу карандаш, а потом, если будет охота,

напишу пару строк и невольным движением рук

отпущу к небесам, чтобы дольше следить за полётом.

На грани баловства ...

Чем с миром связана? О Боже - ерунда!

Две цинковых трубы с нарезкой и вода,

Ещё пятьсот рублей, что взяты в долг...

Нетрезвы мастера, но виден толк:

Земле полив, а остальным питьё -

Успокоенье краткое моё!

Чем с миром связана? На грани баловства -

Горох на рабице стирает миф родства.

Но миф - лишь вымысел. Не вымыслом живу:

По мне родство равно души родству -

Так со звездою сходится звезда:

Могучий всплеск и радость навсегда!

Чем с миром связана? - Пытаюсь угадать:

Бесхитростным уменьем вспоминать

И кем-то свыше, кто позволил мне

Порой парить свободно в вышине

Над тьмой обид, над пропастью проблем

И не владеть ничем, владея всем.

* * *

Прислушайся: по клюквенным болотам

уходит день, плывёт былого тень,

и прячет глухомань в себе кого-то -

ослепшего, как ночь и, дерзкого, как день.

Недавние следы ещё темнеют влагой,

но скоро навсегда останутся в былом...

Ты только не кичись своей отвагой,

как глупый шмель, не бейся о стекло.

Ты только не спеши. Меж облаков размытых

поднимутся ветра, предчувствуя полёт

в тот параллельный мир, естественный, как выдох,

и полыхнёт закат, как будто позовёт.

* * *

Намекни мне, Всевышний, зачем я на этих весах

неземных? Почему не умолкнут Сирены? -

Сколько сладостной горечи в их колдовских голосах!

Но привязанный к мачте узнал сладкогласию цену.

Не закончена жизнь. Торопливое сердце, молчи.

Столько странствий ещё до затерянной в грёзах Итаки.

Ворожит ипомея* над местом, где пали мечи

после той, роковой, лобовой и последней атаки.

Растворились века, замелькали садов паруса,

трассы дымная ось поднимается осью земною...

Обернись, Одиссей, загляни на мгновенье в глаза,

позабыв обо всём, и навеки останься со мною!

*Ипомея - многолетняя лиана.

* * *

Т. Виноградовой

О Боже, не ропщу и не скорблю -

безмолвствую и не ищу ответа,

лишь мысли потаенныё ловлю

сквозь тысячи небес, таких, как это.

Листаю, Боже, твой осенний лес,

И принимаю изморозь предзимья.

Вся жизнь моя - как череда чудес

и у чудес твоё, навеки, имя.

Твоя любовь, как милость, велика,

крепка молитва силою глагола.

Рождений и смертей сквозит река

за Млечный Путь, до горнего престола.

След журавлиный

Что ты ищешь, пытливый,

неприкаянный мой,

Бог строки торопливой

и манеры иной?

Что ты видишь? Каштаны

или крыши машин?

Что ты слышишь, мой странный,

в громозвучной тиши?

Мы уйдем, мой игривый

и причудливый Бог.

Белым облаком сливы

укрывают порог.

Над мирком тополиным,

прозябшим насквозь,

только след журавлиный

разглядеть удалось.

Храмов бледные тени

на российском ветру

в болооблачной пене

растворятся к утру.

***

Дневное диво, таинство ночное,

знак солнца, потаённый знак луны...

Ожоги полнолунья или зноя,

или тату-узоры вдоль спины?

Пусть радость - лишь обман и тень покоя,

тревожные капели - знак весны...

Смотри! Таранит твердь и гибнет "Боинг" -

и жертвы до полёта сочтены.

Незрячей птицей пролететь над миром

и в полусмерти, полузабытьи,

узнать, что струны порваны у лиры,

и изгнаны из леса соловьи...

и замереть, без смысла и без слов...

Но всё принять мой разум не готов!

* * *

Уже случилось, всё равно,

то, что должно было случиться...

Луна, как Римская Волчица

лакает чёрное вино

из чаши русского Кавказа,

и жажды ей не утолить!

В последнюю вступая фазу,

она не в силах утаить,

что здесь, где вереск и инжир,

и этот пляж ночного Сочи,

и тёмное пространство ночи -

есть вход в потусторонний мир.

* * *

Какие до рожденья видим сны,

каким узором мысли сплетены?

Нам, до и после, не узнать ответа...

И, видно, досмотреть их суждено

за мнимою рекой с названьем Лета,

в миры иные отворив окно.

* * *

А там - "нигде", и за его пределом

мы остаёмся, покидая тело,

легко мирясь с исчезновеньем рук,

совсем иной воспринимая звук.

Невидимы, проходим сквозь сады

и пробуем запретные плоды.

Но времени развязанный кушак

не волен отмерять полёт, как шаг.

Пустых объёмов краткое "прощай"

под пологом незримого плаща

давно и жёстко сведено к нулю,

и лишь полоска узкая: "Люблю", -

укрытая невзрачной дымкой льда,

предчувствует всю тяжесть "никогда".

О, кто бы знал: куда уходит жизнь,

и как там - тяжелей иль проще жить

нам было бы, потерянным, тогда?..

Но всё на свете знает лишь вода...

* * *

Д. Цесельчуку

Уходить не впервой:

ускользает и тает причал

за скалистой горой,

неприступной, слепой и надменной...

Разгулялись ветра,

но Эоловой Арфы настрой

только множит печаль

потерявшей надежду Вселенной.

Не впервой уходить...

Отпусти, не удерживай, Звук!

Неуместна печаль

на пороге иных воплощений.

Жизни тянется нить,

но Сансары теряется круг,

растворяется даль

в сонном мороке скрытых смещений.

На прощанье прошу:

пусть подарит фиал чародей

и наполнит вином

или пряным медовым настоем -

лишь его уношу,

сохраню на далёкой звезде,

буду в мире ином

ароматом Земли успокоен.

Время

Время,

падаешь,

чертишь круги на воде,

застываешь

зелёною мутною тиной,

рассыпаешься бликами,

лики икон оживляя

и лица.

Но никто никогда

не увидел лица твоего

над собой.

Где-то катится поезд,

пронзая твою пустоту,

прогоняя дымы

сквозь твои

распростёртые руки.

III. О МУЗА, ОТВЕДИ ПЕЧАЛЬ

Уже торопится другой

Размеренно и постоянно:

волна в волну, волна к волне....

Так отрешенно и так странно

ты улыбаешься луне

и наблюдаешь, как наяды

играют в прятки у воды...

За гранью разума и взгляда

стираются твои следы.

Над Крымом ночь теряет звёзды...

Неотвратим, необратим

ночной полёт. Рассвет белёсый

вот-вот - и осчастливит Крым.

И всё, что грезилось стихами,

уйдет. Откроет берег дно.

Светлеет. Странный гул стихает.

Рассвет. Не страшно. Не темно.

Ты, улыбавшийся луне,

издалека, за гранью взгляда,

ты больше не придёшь ко мне.

Пусть так - не приходи, не надо!

Уже торопится другой,

волнующий и рвущий мысли,

поднявший горизонт дугой,

презревший проповеди смысла,

несущий благодать греха

в души остывшие хоромы,

накинувший петлю стиха,

безжалостный и незнакомый.

Я буду умолять - прости! -

стать тенью за его спиною

и твердью на его пути,

пускай за гранью неземною.

И пусть на музыку его

ложится слов моих признанье,

как волшебство на волшебство

и как желанье на желанье.

* * *

На белые лотки выкладывая сельдь,

ты соль земли приманиваешь к соли

её увядших жабр.

Вздыхает море, меченное Богом

небесной солью.

Солью солениц, в печи прогретых

"чистым четвергом", спасёшь ли душу

от пустых наветов?

Лоснится сельдь, скользят лотки...

В солёных взглядах - горечь

пока невыпитого пива.

День близится к концу,

как жизнь, что солона

от горечи хмельной.

Белеют облака,

как соль в солонке.

Стихотворец

Ну что, пугливый стихотворец,

боишься шорохов и слов...

Ты, как безумный царедворец,

короноваться не готов.

Ты не готов вернуть голландца

Летучего с летучих сфер,

и бубен древнего шаманства,

как ветошь вечности, отверг.

Страшась подвоха и обмана,

то мельтешишь, то лжёшь в стихах,

а где-то там фата-морганой

твоя тайга встаёт в песках.

Тебе спасенье - дикий бор

и королевская охота...

Прислушайся: диктует Бог

ещё неслыханное что-то...

Перед тобой - дорог расклад

и эхо русского раздолья,

и муза дикая, как воля,

и вечный шутовской наряд.

* * *

Е. Степанову

От слов и слоганов банальных,

от вязких паутин и патин,

невыносимых ржавых пятен

в пеналах улиц привокзальных,

бессмысленных речей и дрязг -

туда, в брутальный визг и лязг...

Где трансформация волной,

отмыв пустых речей потоки,

сакральные оставит строки -

чистейшие: одна к одной!

На Кавказе

Я чту тебя, незримый Бог,

живущий в недрах подсознанья.

Из мрачной тьмы промозглой ранью

ты от меня уйти не смог,

и молча слушаешь прибой,

шуршанье гальки, стоны чаек...

Коснись плеча, прерви молчанье.

Слепой, поговори со мной.

Мой Бог, понянчи боль мою,

смахни слезу с лица Кавказа,

где льется синь, голубоглаза...

Дай удержаться на краю!

Музе

Я всё забыла, всё забыла,

все щели памяти забила...

Так долго я была в плену,

так долго тешила вину,

так долго яблок золотых

из мокрых трав не поднимала,

простых вещей не понимала,

речей не слушала твоих,

моя застенчивая Муза...

Теряла твой летящий след,

твоих кудрей забыла цвет

и лёгкий шёлк крылатых блузок.

О Муза! Отведи печаль,

позволь мерцающей водицы

из чаши памяти напиться,

коснуться твоего плеча,

в твои владенья заглянуть,

где явь и сон неразделимы,

и если я ещё любима -

дай невозможное вернуть.

* * *

И только ночь - стена

меж смертью и бессмертьем,

и смертным не слышна

слепая поступь смерти.

* * *

Гуляют ветры по оврагам,

петляя в ворохе цветном.

Летит сентябрь канадским флагом

и падает российским сном.

* * *

Городской сумасшедший, кружись, заморачивай люд!

То не лица вокруг, лишь одни карнавальные маски!

Ковыляй на ходулях, садись на кривые салазки...

Все сонеты терновым венком заплети - не поймут!

* * *

Хладнокровная жизнь, бестолковая тяга к рублю.

Слово "бизнес", которое я не люблю,

для меня - бесполезный фетиш: я лукавство его различаю.

Ожиданьем живу и по тёмным озёрам скучаю,

и славянский напев в отголосках бессонниц ловлю.

* * *

Кромешна ли ночь?

Не ведаю.

Луна отдыхает:

только блик - полукруг

на тёмном стекле

барометра.

Красный глаз монитора

еще жив -

неподвижен и ждёт...

Дремлет высохший мак

в узкой вазе.

Темнота ли вокруг,

если видно детали?

Едва ли.

Не моя ли дорога

остывает в ночи

лунным светом?..

Я пока не готова

уйти и расстаться

с перестуком часов,

силуэтом

старинного шкафа,

до отказа набитого

мудростью мира,

резвой глупостью,

серым безмолвием

похороненных,

вымерших фраз.

Не готова покинуть

бессменное ложе,

разнотравьем прозренья

восходящее утру навстречу...

Читая Бродского

Из мглы чужбин не вырваться никак.

Бред Бродского божественно бессилен:

медлительное сердце в узелках,

блуждают мысли в плодоносном иле.

Всё грезятся песчаные холмы

и серебристый свет родной юдоли.

В водоворот словесной кутерьмы

бросаешься... И тонешь поневоле.

Но чужеземной чайки ловишь крик,

и замкнутый в тебе трепещет гений,

и переводит на родной язык

твоё долготерпенье и смятенье.

IV. МИРАЖИ ОКРАИН

Первый Обыденский

Будет ли так же, как было когда-то?..

Снова услышу ли прерванный звук

тёплого голоса, скрипа кроватки,

стука игрушки, скользнувшей из рук,

звона "обыденской" той колокольни,

пенья в заутреню на Покрова...

Нет, остальное - не помню, не помню...

Плоти ещё не знакомы слова.

Боже! Как много ещё не знакомо

бренному телу - вместилищу мук.

Путь не окончен от отчего дома

к дому небесному - храму разлук.

На Третьей Мещанке

Туда заглянуть невозможно без зова

без тихого шепота, шороха, без

чуть слышного нам в тишине позывного -

желанного оклика дальних небес...

Подтаявший снег и капель... Не весна ли?

Однако, февраль...

Но как пахнет весной!

Тепло ль воробьям у ограды? Едва ли...

Срываются капли с решетки резной

и падают, падают вниз, в ледяное -

иное пространство на том берегу,

где кто-то выводит знакомое слово

"Любовь" на готовом растаять снегу.

Мы были, нас не было, или затерян

негаданный выход к туманной стране?

Дверные звонки перепутали двери

в домах, где герани на каждом окне.

Видавшие виды забытые санки,

стремянки и лыжи стоят у стены...

В предместьях былого - на Третьей Мещанке

от дома до дома шаги сочтены.

Сирень

Закипела, вспыхнула, очнулась -

крестоцветка, золушка, судьба.

Я тебя узнала в недрах улиц;

то твоя, быть может, ворожба...

Отчего же мы с тобою плачем?

Отпусти - не оглянусь назад.

Успокойся, ничего не значит

твой внезапный, нервный крестопад.

Ничего не значит, успокойся,

череда больных и бледных зим,

и никто теперь уже не спросит,

что тогда нас разлучило с Ним.

Канул тёмный звук Его свирели,

растворился в недрах и пропал...

Успокойся. Что ты, в самом деле?

Отражайся в глубине зеркал

на моём столе, где ароматы

от твоих нежнейших куполов...

Разве мы с тобою виноваты?

Бродят тени запахов и слов -

отворяют двери снов, уносят

в те края, где луны в тополях,

где Его звезда разбилась оземь -

в прах.

* * *

Прошла пора. Сомнений половик

прилежно выбит - больше ни пылинки!

И только сон сдаваться не привык -

привычно тиражирует картинки:

огни катка, Мещанские, Мечеть,

круженье снега в Сретенских теснотах,

зима, любовь... и можно разглядеть,

где прошлое разложено по нотам...

Но выцветают ноты... Музыкант

так близко подошел - и отвернулся...

Смешной колпак надел комедиант -

зевнул, всплакнул и хитро улыбнулся.

Он, кажется, хохочет до сих пор,

и,сотрясая смехом всю округу,

безжалостно озвучивает вздор,

который мы c тобой несли друг другу.

Перунов день

Язычество - твоя пора!

Ряди доверчивые ели!

Метели буйная игра

окончилась в конце недели.

Вчерашний снится снегопад -

пришел конец его раздолью!

В Перунов день* огни горят,

и тройка мчится в чистом поле...

Из виртуальности высот,

сметая вирусы с инета,

Он под паролем "Новый год"

войдёт, и ты заметишь это.

Так неожиданно войдёт

и оправдает ожиданья.

Его загадочный приход -

сам исполнение желанья.

*Начало 2010 года выпало на четверг - день недели, посвящённый у славян Перуну.

* * *

И.Д.

Должна быть чтима памятью, но память

мне ничего не скажет о сестре...

Лишь пустота в том месте, где могла быть

её судьба, где биться и гореть

вчерашним будням, долгим разговорам

под яблоней у тихого костра...

Но горький сон терзает ночь повтором:

проходит женщина, но это - не сестра.

* * *

Всё тогда звалось любовью.

На двенадцатый этаж

плыл, касаясь изголовья,

летней мистики купаж.

Голоса теряли силу -

голосила тишина...

и вселенная носила

нашей страсти имена.

* * *

А.Ф.

Забыла имя, русское, как степь,

как небо над стрехой,

как трав шуршанье.

Так холодно, когда забыто имя,

блуждать по норам комнат и дворов

и обивать пороги узнаванья.

Забыла имя, Алое, как кровь,

и нежное, как ЛЁн,

и ШАлое, как ветер...

Я так

любовь звала

когда-то.

* * *

О.Ш.

А прошлое зовёт к себе погреться:

камин пересыпает угольки...

Монеткою в поток упало детство -

заилилось и спит на дне реки.

Оно теперь, как миражи окраин, -

где дым костров и отголоски гроз,

где кается предавший память Каин,

давно забыв, что у него склероз.

Возможно, мы с тобою виноваты:

изверились, намаялись, сбылись

и прошлого поклажи узловатой

не сберегли - другой обзавелись.

* * *

Уймись, непроходимая зима!

Мне от тебя - заложницей в маршрутке,

застрявшей в пробке - не сойти б с ума.

"Да будь ты хоть на сутки

покороче... Пожалей!

Я пережду, я задохнусь стихами

и графикой заснеженных аллей,

и знаком преткновения меж нами..."

За стёклами всё громче скрипы шин

а ветер гонит снегопад убогий,

и снег, теряясь в кружеве вершин,

сливается с отчаяньем дороги.

"О Боже, коль меня оставишь здесь -

в бездолье, тесноте и непокое,

где униженья ненавистна взвесь,

и знак движенья дорогого стоит,

то пусть мне ангел колыхнет крылом -

ты лишь ему позволил быть крылатым.

На суетной маршрутке, за стеклом,

я разгляжу его перед закатом".

* * *

Тот город беззащитен и нелеп -

азийская уныла панорама:

случайный сонный двор - мышиный склеп,

внезапно задохнувшийся от хлама.

Жужжание, кружение, гудки...

Дыханье бегущих - холотропно.

Карминного заката угольки

безжалостно сжигают чьи-то окна.

Твой шёпот тих, я слов не разберу,

нам виден храм и различимо пенье...

Мы маемся, как тени на ветру, -

реальностью потерянные тени.

Но только я прошу тебя, читай,

не торопя свой ум и не неволя:

бегущая строка - моя печаль

на мраморной стене в прощальном холле.

Бегущая строка - моя любовь,

прошедшая сквозь тридцать три столетья

и сотни словарей, и сонмы слов

за крохотную жизнь на белом свете.

Облака

Облака - то чисты, то как будто

подёрнуты пеплом,

то легки и прозрачны,

как накипь прибрежной волны...

Над Россией плывут

эти странные ангелы в белом,

отражаясь невольно во всех

зеркалах водяных.

Мне город незнаком

Мне город незнаком, но где-то в нём затерян -

на третьем этаже - забытый мною свет.

Уже не ждут меня у безымянной двери,

а может быть, и двери больше нет.

Но звон колоколов - тревожней. И тревожен

вороний крик - дневной переполох.

О чём они, о чём? - О Времени? О Боже!

Когда народ ослеп, когда звонарь оглох!

За скучной чередой пустых реклам лубочных -

банальность клоунад и плачи ни о чём,

и льстивый горький мёд говорунов порочных,

и многое ещё...

Мне город незнаком!

Валдайский колокольчик

К. Кайсарову

О мой случайный друг, валдайский колокольчик,

не всяк услышит звук, не каждому дано

найти брусничный рай, затерянный меж кочек,

как некогда счастливчику - руно.

Легонько колыхну - играй, мой разум пленный!

Отступит зыбь болот, развеется печаль...

а ты уже звенишь на школьных переменах,

отпугиваешь зло и открываешь даль.

Мой драгоценный друг, божественный звоночек,

вокруг твоих широт вода смыкает круг,

и в унисон тебе звенят созвездья точек

и падают в ночи в валдайский мокрый луг.

* * *

Этот ближний Чернушечный лес обещает "улов" -

будет время о многом забыть. У тебя за спиной

притаившийся профиль забвенья открыться готов -

оглянись, и увидишь его за озябшей сосной.

Потяни на себя весь игольчато-мшистый покров

неожиданной рёлки*, затерянной в странных мирах,

надышись этим терпким настоем - туманом веков,

позабудь, что земля под ногами - спрессованный прах.

Если хочешь - кричи, но никто не услышит твой крик -

здесь, в узорах чужого плетенья, теряется звук...

Обернись муравьём - муравьиного мира язык

ты ещё не постиг, не успел, не настроил свой слух.

Растворись в необъятном. Пустого не требуй взамен.

Вязкий сок голубики остудит сомненья. Замри -

ты теперь лишь трава, ты сиреневый вереск у стен

безымянного мира под дерзкой полоской зари.

*Рёлка - поросшая лесом продолговатая возвышенность.

Нереальность

Глухая бесконечность до рассвета,

во влажной тьме тревожно и бездомно...

Идти, бежать, стоять в объятьях лета

и темноты, прислушиваясь к стонам

безжизненного остова сосны?

Всё кажется чужим и незнакомым

под взглядом убывающей луны -

нетленным, неземным и невесомым.

Я не одна? Мы были здесь когда-то,

но нынче не найду твоих следов.

Примята ли трава? Не знаю. Не примята...

Лесной настой дурманящ и медов...

И грезятся, и льнут твои объятья,

и падают две мокрые звезды...

Роса. Светает. Тяжелеет платье.

Невиданные видятся следы

куда-то в новый мир, где позолота

коснётся утром каждого ствола...

И что-то там ещё, что для полёта

ночная нереальность создала.

* * *

Светлой осени треть оставляя в лукошке Валдая,

разомкну череду разногласий с собой и пространством -

ухожу, убегаю в Москву... Синий мох, оседая,

не спешит под листву, удивляя своим постоянством.

Стекленеют озёра: ни блика, ни всплеска, ни ряби,

даже оклик Перуна спокойствия вод не нарушит,

даже крики ворон, даже всхлипы болотистой хляби

никогда не проймут водяных водянистые души.

Разве только зима ледяною своей колотушкой

утрамбует и спрячет и мхи, и болота, и воды...

Станет бор берендеев живой новогодней игрушкой,

а дорога к апрелю - шестёркой гадальной колоды.

Не гони меня, осень, кидая под ноги предзимье,

не рассеивай взгляда багряной пургой листопада.

Разве были последними те промелькнувшие зимы?

Всё прошло и пройдёт, и излишней печали не надо.

* * *

Всё так же, как вчера:

с ладони кормит вечер

антоновкой,

и запахи легки,

и близится закат...

В колодце спит вода,

Бог зажигает свечи,

и тлеют костерки,

и засыпает сад.

За пятою стеной

усталой пятистенки

угас вражды пожар

но, вопреки всему,

сон ходит, как больной...

Луна снимает пенки,

плывущих облаков,

и гонит их во тьму...

Любимый "Vergnano"*

В.В. и Т.Б. Александровым

Обжигающе-чёрный, прошедший сквозь жерло "Делонги",

без тебя не усну. Ну а если проснусь очень рано,

то, накинув китайский халатик, пристроюсь в шезлонге,

чтобы выпить волнующе-терпкий и горький "Верньяно".

Остаюсь в добровольном плену. О, дурманящий запах

твоих молотых зёрен! В чёрной гуще - разгадка судьбы.

Помню: вечер в Палермо подкрался на бархатных лапах,

а потом в италийской ночи́ голубые тонули сады.

Здесь другая погода, прости мой неласковый север.

Августовская ночь до обиды порой холодна,

только горечь "Верньяно" и розовый зябнущий клевер,

вдруг напомнят, что лето бывает бедней, чем весна.

Сквозь резной виноград виден сад, словно матрица мира.

Уходящей луны растворяется белый агат.

Незнакомые птицы на утреннем небе - пунктиром,

а знакомые - рядом о чём-то надсадно кричат.

* Vergnano (итал.) - В этом кофе соединены самые лучшие сорта Арабики и

Робусты со всего мира.

* * *

Никогда не приеду на дачу,

позабуду шершавый порог!

Длись, неведенье жизни незрячей,

и разлуки пожизненный срок!

Не поеду. Умру - не поеду!..

Почему же под скрипы сосны

я во сне по незримому следу

ухожу в зазеркалье весны?.

Той весны, где темнели от влаги

брёвна стен, где терялась тоска,

наполнялись дождями овраги,

билось солнце в окно чердака.

Где катилось, искрилось, металось

наших встреч золотое руно...

Не вернусь! Ничего не осталось:

время в Лету ушло всё равно.

Прощанье

В часы, когда покину твой порог

надолго, а быть может, и навечно, -

Переживи хоть ты разлуки срок:

земные встречи слишком скоротечны.

Присяду на прощанье у перил,

воды гранёной выпью на дорогу.

Я сохраню всё то, что ты дарил,

Мой Дом. Надолго, навсегда - и слава Богу!

А ты - забудь. Пусть скрипом половиц

и отраженьем лун продлятся ночи.

Я - боль твоя в прощальном крике птиц,

и новой встречи нам не напророчу.

Мой "Dillon"*

Родителям

Я и во сне спешу к тебе:

в твой знойный день, в вечерний спад,

в низину к сонному костру,

ещё горящему в судьбе

и тающему на ветру...

Мой сад, мой Диллон родовой,

мой истинный и роковой,

ты знаешь всей судьбы расклад,

и не приветствуешь измен,

не веришь Книге Перемен -

она горит в твоих кострах,

на ближних подступах, в ночи,

а с нею - нищета и страх...

Не прекословь: молчи, молчи...

Я пробую закрыть глаза,

ты шелестишь: "Нельзя, нельзя -

смотри: любовь горит в огне -

твоя любовь горит ко мне

и будет холодно - прости..."

Я умоляю: "Отпусти!

Устала ссориться с судьбой!

С твоей землёй боюсь проститься,

твои осенние гостинцы

последний раз беру с собой,

чтоб в памяти, на дне, остались,

не искупив моей вины.

Мой сад, я не захлопну ставни,

твоей потерянной страны,

но, может быть, слезу от горя

смахнув на новом берегу,

я сквозь тебя не только море -

галактику открыть смогу!

Поверь, я остаюсь мостом,

твоим мостом к иному солнцу,

где тоже будет рыжий дом,

где гром над облаком смеётся,

где вольно пишутся стихи,

друзья копейки не считают,

награды - листьями ольхи

летят, мерещатся и тают.

*Диллон ("Dillon") - сад в центре Дублина, созданный Хэлен Диллон. Один из самых ярких и запоминающихся ирландских садов. Получил всемирную известность благодаря книгам, лекциям, выступлениям Хэлен.

* * *

Как насыщенный воздух упруг -

просто режь его... мажь на краюху,

потакай изощрённому слуху

комариной рапсодией. Слух

распускай о превратностях ночи,

распознавшей бессонницы суть.

невзначай, просто так, между прочим,

разрешившей в глаза заглянуть

этой вечности иссиня-черной,

этой кипельно-белой, льняной...

"Дежавю", милый мой - всё повторно,

всё когда-то случалось со мной.

Оставить комментарий © Copyright Кайсарова Татьяна Мартиновна (kaisart235@gmail.com) Обновлено: 11/10/2010. 67k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия	Ваша оценка:

Кайсарова Татьяна Мартиновна Тёмный мёд

Кайсарова Татьяна Мартиновна
Тёмный мёд