Камбург Роман Аронович
Бойня2

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Камбург Роман Аронович (moskovsky2003@yahoo.com)
  • Размещен: 28/01/2021, изменен: 28/01/2021. 20k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вчера 27.01.21 был день освобождения Аушвица-Освенцима. Так получилось, что в этот день я закончил рассказ под названием "Бойня-2".

  •   АРОН
      
      1
      
      Сердце дико колотилось, словно ударяясь о грудную клетку. Капли пота покрыли лоб и виски. Таял запах разорвавшегося фугаса. Арон взглянул на фосфорный циферблат часов, лежащих на прикроватной тумбочке. Пол третьего ночи. Он как-обычно принял снотворное в десять. Сегодня хватило примерно на четыре часа. И так более сорока лет подряд. И уже конец восьмидесятых годов. И уже известны слова "перестройка" и "Чернобыль".
      Арон тихо, чтоб не разбудить жену, вылез из постели, выпил стакан воды, чуть успокоился. Он был широкоплечий статный мужчина с черными с проседью волосами и серо-голубыми глазами, орлиным носом и волевым подбородком. Типичный потомок пророка Аарона. И на кухне, надев халат, начал вспоминать. Он знал, что уже не уснет до утра до работы.
      Витебск. Да, его родной Витебск. Витебск после Марка Шагала и Казимира Малевича. Но тогда, малышом и мальчиком, он мало что о них знал. Он рос в большой горячей еврейской семье. Да и весь тот Витебск конца двадцатых-начала тридцатых был большой еврейской семьей. Мама, папа, братья, сестры. Арон зажмурился, вспомнив запах мамы. Она хлопотала на кухне, а пахло медом и грецкими орехами. Арон хотел продлить это воспоминание. Но не смог.
      Дальше были самолеты и бомбы, бомбы и самолеты. В те первые дни царила полная неразбериха. Одни говорили, что немцы цивилизованные люди, все устроится и будет хорошо. Другие слушали официальные сводки, готовили чемоданы к срочной эвакуации. Третьи бежали сами, не слушая никого. Так и поступил семнадцатилетний Арон. Он с товарищем выехали на велосипедах из Витебска вечером, когда стемнело. Ночью не бомбили. Они хотели за короткую июньскую ночь удалится от города километров на пятьдесят-шестьдесят. Но что значит для "Юнкерса" шестьдесят километров. Утром, едва живые от усталости, они лежали в придорожной канаве, а вокруг и вдоль шоссе рвались бомбы. Им повезло, даже велосипеды не повредило. Так они ехали и ехали вперед к Москве. У велосипедов было немалое преимущество. Бомбили, в основном, скопления людей на шоссе, грузовики. Парни же часто объезжали шоссе грунтовыми дорогами. Они даже выучили часы наиболее вероятных налетов и тогда ехали в стороне.
      Светало, и с восходом начали таять ночные воспоминания. Арон сделал себе кофе на молоке без воды. Так он любил. Пошел мыться, бриться, готовиться к работе. Хотя по возрасту он мог и не работать. Через полчаса будильник разбудит жену. Арон обратил внимание, что его ночные кошмары часто идут вместе с воспоминаниями. Что ж, возможно следующей ночью будет продолжение. Новая серия. Неописанный феномен психиатрии . И он в первый раз усмехнулся.
      
      2
      
      Им повезло. Приближалась Москва. На окнах уже были затемнения, и окрестности ощетинились зенитками. В военкомате Арону сообщили, что в семнадцать лет на фронт не берут, до дня рождения он будет работать на заводе в Горьком. Это значило до его восемнадцатилетия в апреле сорок второго. На заводе его имя переделали. Вместо Арона он стал Аркадием. Наверное, так было удобнее. Не ему конечно, кто ж о нем думал. Ни тогда, ни многие десятилетия после, о человеке сильно не задумывались. Арон сразу же почувствовал разницу между теплым родительским домом Витебска и ледяной казенщиной центра страны. Ночью, лежа на узкой койке общежития, он грезил о семье, маме, папе. Никаких известий оттуда не было, кроме мрачных сводок Совинформбюро. Тогда, еле живой от усталости, он проваливался в сон мгновенно. И снился дом, мама, запах корицы и пшенной каши с тыквой.
      Вместо корицы подошли зимние холода сорок первого, холод и голод. В один из вечеров появился парень, убежавший из оккупированного Витебска. Он рассказывал о зверствах нацистов, о витебском гетто. Арон понимал, что происходит. Его сердце сжалось в тяжелом предчувствии. Он вышел из общежития на морозный воздух, вытирая слезы, смотрел на звезды. "Большая медведица", "Малая медведица", "Кассиопея", созвездия, которые папа показывал ему маленькому. Чувство вселенского одиночества навалилось на него.
      
      3
      
      Все, что происходило с Ароном между весной сорок второго и сорок пятого, он называл "бойней". Именно, не войной, а бойней. Курская дуга, ранение, украинский фронт, взятие Праги. И вот, красавец двадцати одного года, старшина Арон с медалями и двумя орденами на гимнастерке, запечатлен на фото.
      Приближался святой для него праздник, девятое мая. Горбачевские времена. После скромного парада ветеранов самодеятельный митинг, костры. Многие пожилые воины срывают с груди медали и бросают в костер с криками: "Почему победители живут хуже побежденных?", "Усатый расплатился за наши жизни медяшками со своим изображением". И летят в огонь "За победу над Германией".
      Арон не выбросил свои. Он пришел к сыну в синем с иголочки костюме, в галстуке со всеми наградами на пиджаке, к которым каждые десять лет прибавлялась еще медаль "Двадцать лет победы над Германией", "Тридцать лет...", "Сорок лет..."...
      Открыли бутылку бренди, известным в те времена, как "Армянский коньяк. Пять звездочек".
      "Ну, пап, за тебя", - поднял рюмку сын.
      "За победу", - отозвался Арон.
      "Пап, ну сегодня то расскажи про войну".
      "Хорошо, давай еще по одной. Теперь за тебя. Чтоб никогда ты этого не видел".
      
      "А теперь слушай и не перебивай. Вам в школе мозги хорошо промывали, а что была это великая бойня, так и не сказали. Про ленинградскую блокаду рассказывали, а как в зиму сорок первого люди от голода замороженную рвоту ели, так щадили вас, не рассказывали. А как гнали вперед на немецие танки, на верную смерть. Давали выпивать водки, чтоб стоя шли, а сзади СМЕРШ, похуже эс-эс. Я свою порцию отдавал, когда стреляли, успевал на землю упасть, вот и живой сейчас. А этот гад усатый миллионами людей клал, не жалел.
      А сказками про Матросова кормили вас хорошо. Давай по третьей".
      Воспоминания давались Арону нелегко. Сын видел напряжение отца и был не рад своим детским расспросам. "Идиот, - корил себя, разливая коньяк, - уж не пятнадцать лет, и даже не двадцать пять".
      После короткой паузы Арон продолжил.
      "В то время крупнокалиберный немецкий пулемет отбрасывал тело за считанные доли секунды, поэтому прикрыть собой амбразуру не мог никто. А как мы мстили им там в Германии, рассказывали? Нет. Заходят в прусский замок. Автоматные очереди. И все что движется и нет, горит, падает, продырявленное, картины, гобелены, зеркала, женщины. А насиловали и девочек и женщин и старух. Без числа и разбора. А пили как. Тем же автоматом в подвалах бочку с вином продырявят. Подставляют, кто сапог, кто каску и пьют, пока не падают тут же. А как эшелоны везли с запада на восток трофеи, а попросту награбленное. Офицеры тащили мебель, ковры, солдаты - разные мелочи. Про такую бойню в школах не рассказывают".
      
      4
      
      Тогда в поезде в мае сорок пятого один из младших офицеров совсем распоясался. Пьяный от победы и водки хвастался, как имел этих "фрау".
      "Успокойтесь лейтенант. Изнасиловать женщину вооруженному офицеру, тем более победителю, не так сложно. Я видел, как они дрожали от страха", - попытался образумить его Арон.
      "Молчать, "жиденыш"!!! - заорал лейтенант, - встать!!!" И потянулся к кобуре. Арон не стерпел. Если уж танков и самолетов привык не бояться, так бояться ли ему какого-то распоясовшегося подвыпившего офицеришку. Рядом лежал чей-то пистолет. Не думая, он взял его и тяжелой рукояткой ударил лейтенанта по голове. Попал в висок. Смотрел, как вокруг столпились люди, пытались того поднять из лужи крови, но тщетно. Скончался парень. Тогда, в воздухе, пропитанном за четыре года смертью, никого еще одной смертью было не удивить. Да и души, нет не зачерствели, просто покрылись толстой корой ненависти и убийства. Арон стоял молча. Он не сожалел о содеянном. Там в глубине ничего не шевельнулось. Он прошел все круги ада не для того, чтоб слышать в конце, как благодарность "жиденыш". Он знал, что возмездие придет тотчас.
      И получил пять лет тюрьмы. Среди смягчающих обстоятельств было военное время и оскорбление личности, которое подтвердили солдаты-свидетели убийства, и которое учел судья.
      "Хорошо отделался", - покрикивали товарищи в знак солидарности после окончания суда.
      Итак, вместо победы тюрьма. А та послевоенная тюрьма могла поспорить по жестокости с пройденной бойней. Арон выдержал и ее.
      
      Послесловие.
      
      Вся семья Арона погибла в Витебском гетто. Только маму чудом успели эвакуировать в Куйбышев, где она умерла еще до окончания войны. Арон вышел на свободу, болел туберкулезом, но вылечился. Женился и учил филологию в университете. Всю жизнь страдал посттравматическим стрессовым расстройством. Уже в новой стране на земле обетованной он получил медаль "Пятьдесят лет победы над нацизмом".
      Как-то в шабат семья его сына решила сделать для Арона пир вкусов и запахов. Большая часть блюд была давно забыта. По отрывочным его воспоминаниям часть приготовили дома, часть купили. Гусиный жир, шкварки, хрен, редька в меду, гоменташен, кунжутная халва.
      Когда он вдохнул все это в себя, видение мамы и Витебска его детства, захлестнуло его. Он молча обнял жену, сына, невестку, внуков.
      
      БАРУХ
      
       Сын Арона Барух, урожденный Борис, возжелал посетить самое страшное для еврея место в мире Аушвиц. Вспомнил, что друг его детства Лева (Лео) живет в Варшаве. Списался с ним по интернету. Назначили встречу с посещением Аушвица.
      Барух получил в наследство от Арона горячую кровь, критический ум и избыточную невротизацию. Встав на ноги на земле обетованной, он открыл частную психологическую клинику по лечению посттравматических расстройств. Пол страны были его потенциальными пациентами. Жертвы катастрофы, терактов, участники и свидетели больших и малых войн.
      К поездке в Аушвиц Барух относился как к нечто культовому. Хотя никто из его родственников и не погиб там, он видел в этом символ поверженного варварства. Он хотел почувствовать связь с отцом и его семьей, которую из-за войны не знал. Он хотел ощутить причастность к своему многострадальному народу. Он, в свою благополучную жизнь привыкший к запахам модных духов, дезодорантов, освежителей воздуха, должен был узнать запах горелого человеческого тела, грязи, вшей, болезней, крови.
      Лео встретил его в аэропорту Шопена Варшавы. Они обнялись после сорокалетней разлуки. Связи все эти годы у них по ряду причин не было. После праздничного в честь гостя ужина, полного детских и подростковых воспоминаний и рассказов, Барух уединился с Лео, чтоб поведать свой план посещения Аушвица. Он вынул из чемодана два пакета. В одном из них был трехметровый израильский флаг, бело-голубой маген-давид.
      "С ним ты и я перекроем ворота с известной надписью "Работа делает свободным".
      "Ну ты даешь. Не боишься? Мир полон экстремистов, в том числе антисемитов".
      "Вообще, не боюсь. В Аушвице, подавно. Папа Арон учил не бояться. Он не говорил об этом, просто так жил".
      "Я согласен", - и Лео с благоговением трогал флаг. Даже понюхал его.
      "Пахнет?"
      "Для меня да".
      "Чем?"
      "Израилем".
      Барух вернул флаг в пакет и пальцем указал на второй.
      "А этот мы откроем с тобой перед самым Аушвицем. Пусть будет сюрпризом".
      
      Назавтра на поезде друзья выехали из Варшавы в Краков. По плану Лео после осмотра Кракова, заночуют там, чтоб наутро поехать на автобусе в Аушвиц.
      "Ты командуешь парадом. Я первый раз в Польше", - согласился Барух.
      В поезде они сидели напротив друг друга. Барух поглядывал в окно, пытаясь впитать дух страны, наслаждался видом зеленых полей. Из созерцания его вывел Лео.
      "Ты мне много чего поведал о жизни папы, я его, кстати, немного помню. А сейчас я расскажу тебе кое-что из жизни своей мамы. Ты ее тоже помнишь, я уверен".
      "Да, конечно. Хирург Рахэль. Они дружили семьями, мои и твои. А мы тогда были школьниками".
      "Именно так, все ее звали Рэля. Она умерла здесь в Польше. Характер ее в последние годы жизни совсем испортился, но мы давали скидку на возраст. У нее всегда был сильный мужской характер".
      "Как положено хирургу женщине".
      "Да уж, - согласился Лео, - она написала в завещании, чтоб сожгли ее тело".
      "Почему? Были какие-то причины?"
      "Думаю да. Было написано, чтобы половину пепла развеять в лесу, где в войну погиб ее папа. Вторую половину в месте бывшего концлагеря Треблинка, где уничтожили часть ее семьи. Моя жена поехала в Треблинку, а я в лес. В моих руках был полиэтиленовый пакет с пеплом мамы.
      День занялся солнечный. Солнце пронизывало насквозь сосны. Я шел между деревьями, выбирая место. Людей не было. Под ногами поскрипывала хвоя и потрескивали шишки. Пахло смолой. Я помню этот день, этот час, как сейчас. И ощущения и лес были абсолютно сюрреалистичными. Наконец, я остановился на поляне с высокой сосной посередине. Приблизился к ней, открыл пакет и одним движением высыпал пепел в сторону ствола. Частицы пепла не полетели вниз на землю, как я ожидал, а взмыли вверх к вершине сосны. Я смотрел вверх. В лучах солнца кружились мириады поблескивающих маленьких бабочек".
      Барух завороженно слушал рассказ товарища. Положил ладонь на его руку и только произнес: "Хирург Рэля".
      Поезд приближался к Кракову. Лео пытался начать рассказ о городе, но Барух прервал его:
      "Прежде всего пообедать. Хочу поесть чего-нибудь простого, сытного и исконно польского. Голоден, как волк".
      "Давай, попробуешь журек и бигус".
      "Что это? Никогда не слышал и не читал про них".
      "Это то, что ты просишь, сытное, простое, польское".
      Барух рассмеялся, а Лео повел рассказ об известных местных блюдах.
      "Осталось двадцать минут до Кракова, самое время повозбуждать аппетит. Журек, или жур, густой суп на ржаной муке. Кладут в него все, и сметану, и хрен, и чеснок, и яйца, и мясо, и колбасу. После порции жура ты уже не захочешь ничего. Это сейчас тебе кажется, что ты сьешь все на свете. Но после жура подадут бигус, капуста с мясом по-польски, и тогда ты будешь сыт до самого вечера, пока мы не закончим нашу экскурсию по Кракову".
      Примерно через час мечты Баруха воплотились в реальность. Кроме жура и бигуса они выпили по кружке пива. Теперь ему казалось не только до вечера, но и до завтра до самого Аушвица он не сможет даже думать о еде.
      Лео водил его по Кракову, показывая самые красивые виды королевских мест, гуляли по набережной Вислы, по паркам, обошли конечно и Казимеж. Стемнело и было уже часов десять вечера.
      "Давай место для ночевки искать", - предложил Лео. На самом деле оба устали. Но мест не было ни в первой, ни во второй, ни в третьей гостинице.
      "Ни разу такого не видел", - бормотал Лео, ощущая ответственность хозяина перед гостем.
      "А ты знаешь, я кажется понял почему это. Сегодня конец недели, суббота. Поэтому мест нет. В первую же гостиницу, которую найдем, независимо от цены, заходим. Уже двенадцатый час ночи".
       Первое, что им попалось, хостель, самый простой и дешевый.
      Они поднялись на второй этаж, тихо вошли в указанную комнату. Дверь не запиралась, внутри было темно, раздавался мужской храп. Их предупредили не шуметь и не включать свет, занять свободные места. При помощи света от телефона они рассмотрели, что кровати располагались в два этажа, часть их была занята, но в углу оставалось два места одно над другим.
       Барух скинул туфли, залез на второй этаж, лег на спину. При каждом движении узкая жесткая койка скрипела. Он не раздевался, вынул только из карманов портмоне с деньгами, кредитными карточками, документами, потом телефон. Положил их рядом с собой. Шепотом они перебросились парой фраз.
      Лео тихо сказал: "Спокойной ночи. Будем привыкать к Аушвицу". Если б было можно Барух расхохотался бы во весь голос. Но усталость взяла свое, и уже через пару минут он задремал. На самом деле он пробуждался, слышал кашель, храп, скрип коек, открывание и закрывание двери. Кажется он увидел сон и во сне душераздирающий крик с лицом, похожим на картину Мунка "Крик". Тогда он окончательно пробудился . В окно хостеля уже проникал свет. Баруху показалось, что кричал Лео. Он заглянул вниз. Лео спал, мирно посапывая. В комнате больше никого не было. Барух спустился с койки, пошел осматривать хостель, который не видел ночью. Туалет, маленькая кухня с чайником, чашками, ложками, вилками, холодильником.
      "Уже неплохо", - подумал он и пошел пользоваться всеми удобствами. Когда вернулся на кухню, там уже сидел Лео, кипятил чайник.
      Барух рассказал про ночной крик.
      "Дружище, это твое подсознание с Аушвицем работает, да еще я тебе историю с мамой рассказал".
      "Ладно. Оставь. Сейчас сюрприз, который я приготовил". Барух принес новый пакет и вынул оттуда две белые майки с надписями.
      "Что это?"
      "Прочитай".
      "Я люблю Израиль", - прочитал Лео.
      "Именно так. На английском, арабском, иврите. Мы сейчас их оденем и в них войдем в Аушвиц".
      "Круто! Я готов". Тут же на кухне Лео переоделся в эту майку.
      В автобусе Краков-Освенцим Лео наставлял Баруха:
      "Польское место, городок, в который мы едем, называется Освенцим. Место, ради которого ты едешь, нацистский лагерь смерти Аушвиц-Биркенау. Чтоб ты помнил различие".
      
      Амок Баруха начался в кассах. Он не мог себе представить, что как в любом месте на свете надо стоять в очереди и покупать билеты. Ему представлялось паломничество, похожее на Мекку или Иерусалим. Лео разговаривал с кассиршей по-польски. Перевел Баруху: "Мы не с группой, а сами по себе, нам дадут войти после четырех часов". В ту минуту было около одиннадцати часов дня. Барух взорвался, закричал по-английски: "Я ехал специально сюда увидеть место замученных соотечественников! Мы зайдем сейчас!"
      Кассирша в растерянности смотрела на одинаковые майки Баруха и Лео, что-то бормотала, тихо спросила: "Вы понимаете по-испански? Сейчас пойдет испанская группа". Лео уже открыл рот сказать нет, но Барух опередил его, воскликнул: "Да, конечно!". А кассирша уже давала им билеты.
      "Сон в руку, крик", - только вымолвил Лео.
      Когда они подошли к известным воротам "Arbeit macht frei", выдержка вновь покинула Баруха. Он достал флаг, подал один его конец Лео, перекрыл ворота флагом и снова закричал почему-то по-немецки "Halt!" Группа послушно остановилась. Он попросил сфотографировать эту сцену, ворота, перекрытые голубым маген-давидом. Один из испанцев согласился.
      А дальше... дальше можно только перечислять, но не описывать. Потому что нечеловеческое и недочеловеческое описать невозможно. Да уже давно описали и подсчитали, сколько умерщвлялось в день, сколько было уничтожено всего.
      Отсеки с женскими волосами, с детскими туфельками, с очками, матрасы, набитые человеческим волосом, мыло, вытопленное из тел, вещи из человеческой кожи, зола для удобрений, места для пыток, расстрелов, повешения, печки и крематории, бараки, отсеки, вышки, вагоны, ямы.
      
      Лео и Барух сделали два круга по лагерю, были и в Биркенау. Барух почти весь путь молчал.
      "Ну, как ты жив? - спросил Лео перед выходом, - я то тут не в первый раз".
      "Нет, я не был жив, - ответил Барух, - но ты знаешь, сейчас я ожил. Оглянись вокруг. Посмотри на эту жуткую марсианскую картину. Пустота, страх, камни. Все, что осталось от тысячелетнего рейха. Сам рейх просуществовал не тысячу, а двенадцать лет. Как в сказке добро в конце концов побеждает зло".
      27.01.21
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Камбург Роман Аронович (moskovsky2003@yahoo.com)
  • Обновлено: 28/01/2021. 20k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.