Тот летний солнечный день в ожидании мороженого около киоска я запомнила на всю жизнь. Передо мной стояли трое-четверо подростков и детей, громко обсуждая, какое мороженое купить, я слышала их возбужденные крики "Магнум", "Корнетто", "Артик"! Киоск стоял на пляже неподалеку от моря, сегодня море волновалось, волны с шумом накатывались на берег, черные флаги предупреждали не заходить в воду, но некоторые все-таки пробовали хотя бы поплескаться у берега, тогда спасатели из своих высоких будок кричали на них в рупоры, стараясь перекричать море. Летние каникулы только начались, я и подруга Яэль, решили позагорать. Мне захотелось мороженое вдруг, императивно, так, что я почувствовала холодное ванильное прикосновение к языку. Яэль лежала на песке на полотенце, время от времени прихлебывая пиво "Гольдстар", я же вся была в ожидании своего любимого конуса "Корнетто".
Я подняла глаза, солнце вдруг показалось из-за киоска и плеснуло в меня всей своей полуденной средиземноморской силой. Мои очки остались на полотенце рядом с Яэль, я в миг зажмурилась, открыла глаза, почувствовала боковым зрением словно волны горячего воздуха поплыли вокруг меня, киоск, мороженое, пляж как-то непонятно заколебались. Страх охватил меня, автоматически купила мороженное, начала есть, но доминанта страха подавила все ощущения. Я пошла по направлению к Яэль, бросила взгляд на свои ноги и живот, они тоже странно плыли, мне показалось, что через кожу ног я вижу свои кости и мускулы, а на животе тени кишок. Я рухнула на полотенце рядом с Яэль, язык не слушался меня, я бормотала: "Очки, очки...", одела их, закрыла лицо руками, просила с трудом: "Маме позвони... плохо мне...". Мне нужны были темнота и тишина, я чувствовала, что солнце сейчас мой главный враг.
"Яэлюш, закрой мне лицо полотенцем". С этими словами навалилась головная боль и тошнота. Я что-то пыталась сказать еще, но понимала, что мои слова превратились в нечленораздельное мычание коровы.
Яэль
Я накрыла голову Даны полотенцем, с дрожью в руках звонила ее маме Тове.
"Она пошла в киоск за мороженым, вернулась никакая, бледная с закрытыми глазами, еле шла, говорит как-то странно, нечетко..."
"Бедная моя, я вызываю скорую помощь, мчусь на пляж. Дай ей попить, может от жары обезводилась".
"Я поила, сейчас еще даю".
Това отключилась, я же думала, что еще можно сделать. Дана пила жадно, но через несколько минут ее вырвало. "Корнетто" в это время превратилось на жаре в маленькую лужицу.
"Как ты?" - спрашивала я, но она молчала, только тихо постанывала. В подобные минуты я чувствовала себя абсолютно беспомощной. Положила руку ей на коленку, ноги оказались ледяными в такую жару.
"Дана, сейчас мама приедет, скорую вызвали, потерпи чуть-чуть...", - я не умела успокаивать и не знала, что сказать еще, только пыталась ладонями согреть ей коленки, пальцы ног.
Това примчалась быстрее скорой помощи. Начала ее поднимать, тормошить, целовать.
"Мам, не надо. Укрой меня. Хочу только тишину и темноту".
Через несколько минут со свистом и маячком подъехала скорая. Сбивчиво, как могла, я рассказала все врачу и медбрату. Врач смотрел ее зрачки, проверял рефлексы, мерял давление, медбрат подключал систему.
"Повезем в "Ихелов", - сказал врач.
"Ну что у нее, какое ваше мнение?" - не дожидаясь ответов, спрашивала Това.
Врач чуть помедлил, кивнул медбрату и санитару на машину. Они положили Дану на носилки. Врач был не старый, я думала лет около сорока, хотя узнавать возраст старших себя я не умела, он мог быть и 30 и 50 лет. Говорил, не торопясь, спокойно, с акцентом, мне почему-то показалось с южноамериканским, и здесь я не ошиблась.
"Как вас зовут, доктор?" - спросила Това.
"Альфредо, - ответил он, - нарушения зрения и речи, на которые она жалуется, требуют консультации невролога. Поехали, у нас есть еще вызова".
Дана
От приемного покоя я помню только шум, нестерпимый мне свет, суету, руки мамы и Яэль. Видно, мне давали таблетки, делали уколы, от которых я заснула. А проснулась уже в палате, где царила тишина и полумрак, мне было намного лучше, по крайней мере я могла говорить, мама сидела рядом в кресле. Она заметила мои шевеления руками, ногами, сразу же спросила:
"Доченька, как ты?"
"Сабаба*, мамуля. А где мы?"
"Отделение неврологии, старший врач настоял, чтоб тебя положили".
"А что со мной было? Я думала так умирают".
"Б-г с тобой! Они точно не знают, но говорили, что похоже на приступ мигрени".
"Где Яэлюш?"
"Ее мама забрала домой".
Я почувствовала, как сон вновь овладевает мной, по темноте в окнах поняла, что уже ночь. Рано утром сонную меня потащили на компьютерную томографию головы. Мамуля все время сопровождала меня, держа за руку, только перед последней дверью в саму комнату мы расстались, там меня положили на каталку и прибор задвигался, медленно начал втаскивать внутрь, в огромное кольцо, словно в звериную пасть. Я не боялась совсем, перед исследованием объяснили, что и зачем делают, вставили в руку тонкую пластиковую трубочку, начали вливать какой-то раствор, я не поняла, что такое контрастное вещество с йодом, но почувствовала, как предупреждали, жжение кончиков ушей.
Ближе к обеду уже начали говорить о выписке, в голове ничего не нашли, но по настоянию профессора решили оставить до завтрашнего утра. Я уже предвкушала домашнюю еду, встречу с Яэль и с моим другом Яковом, которого все звали Джеки, а пока перед ужином спустилась из отделения вниз, прошла через больничные магазины и кафе в просторное почти пустое лобби, где стояло черное лаковое классическое пианино. Я начала переписываться по вацапу, но увидя пианино вспомнила, как в детстве училась играть на нем, подошла и стоя, не садясь, взяла несколько аккордов из полонеза Огинского. Руки отвыкли от клавиш, аккорды получились вялые, фальшивые, однако несколько сидящих в лобби, повернули лица ко мне, я поняла, что они хотят слушать, редко, кто тебя хочет слушать. Тогда я села, вспомнила уроки с ноктюрнами Шопена, мне показалось, что один из них, ми бемоль мажор, я смогу сыграть до конца, даже увлеклась по-настоящему, забыв про телефон. В разгаре ноктюрна ко мне приблизилась пара старичков, по шаркающей походке и кашлю я поняла, что мужчина больной, а женщина, вероятно жена, пришла его навестить. Я доиграла ноктюрн, повернула к ним голову, заметила, что в глазах женщины стояли слезы. Низкое солнце клонилось к закату, его луч поймал меня через окно в лобби, и все вновь поплыло, закружилось, как вчера. Я же решила не поддаваться, успела спросить женщину:
"Что-то случилось?"
"Просто эта музыка напомнила мне детство, а сейчас... сейчас, моя девочка, у Ицика, - она расплакалась, кивнув на мужчину, - подозревают рак легкого, ты знаешь, это приговор, и я не могу привыкнуть к этому..."
Сопротивляться моему приступу было бесполезно. В волнах плывущего воздуха я смотрела на его грудь, и вдруг, через рубашку я увидела легкие, сердце, как вчера видела свои кишки и мышцы. Легкие были розовые чистые, я захотела успокоить женщину, но язык уже онемел, заплетался, я хотела сказать ей: "нет рака", но нечленораздельные звуки получались вместо слов.
"Что с тобой, девочка?" - закричала женщина.
Снова делали уколы, снова я заснула, а рано утром передо мной возник лик профессора с маленькой бородкой, подернутой сединой, у него были глубокие морщины на лбу и на щеках, светлые добрые глаза.
"Расскажи мне все по порядку, как началось, что чувствовала, были ли похожи оба приступа?"
Когда я рассказала, что видела внутренности человека, вначале свои, во второй раз, стоящего передо мной больного, профессор попросил повторить рассказ, в заключении он улыбнулся и сказал:
"Нам придется набраться терпения, сегодня тебя не будем выписывать, постараемся сделать ЭЭГ, это электроэнцефалограмма, запись биотоков мозга, исследование абсолютно безболезненное".
Он погладил мою руку своей большой прохладной ладонью и вышел из палаты.
Голова с утра была тяжелой, от приступов, от лекарств, от неопределенности, вслед за профессором появилась вчерашняя старушка, которая видела мой приступ своими глазами, довела меня до отделения.
"Как ты себя чувствуешь, девочка?" - спросила она.
"Лучше, - ответила я, - спасибо за помощь".
"Ты вчера, что-то видела у моего мужа, хотела сказать, но я не разобрала".
"В моих странных приступах, которые начались вчера, я вдруг начинаю видеть, что творится внутри человека, словно его кожа становится прозрачной для моего взгляда, при этом я теряю способность внятно говорить. Я не знаю это правда или мои иллюзии, но я точно помню, что у него чистые розовые легкие, и никакой опухоли там нет".
Она встала из кресла, нагнулась, поцеловала меня в лоб:
"Завтра у него проверка, будем надеяться", слезы снова навернулись ей на глаза.
Профессор Коэн
День выдался тяжелым и долгим, я пришел в отделение часа на полтора раньше обычного, чтоб спокойно без суеты обследовать Дану Даян. Вечером мне звонил дежурный интерн с вопросом о ее повторном приступе, я порекомендовал ввести валиум и обещал посмотреть ее до утренней передачи смены. Юная милая девушка с вьющимися черными волосами, не красавица, но очень колоритная своим восточным обликом, сонная после валиума, рассказала мне о двух своих приступах, триггером которых было яркое солнце, мгновенно развивалась зрительная аура, переходящая в сильную головную боль с тошнотой и рвотой, все как бы укладывалось в типичную мигрень. Но когда она описала видение внутренностей человека и одновременное нарушение речи, в этом было нечто неожиданное. Я знал, что получили нормальный результат компьютерной томографии мозга, исключив немало проблем, я помнил, что мы собирались ее выписать сегодня, но повторение приступа с ее видениями насторожило меня, я был из тех неврологов, которые придавали значение даже снам. Обследовав ее, не нашел никакой патологии, тогда принял решение сделать сегодня же ЭЭГ и показать девочку психиатру.
Она настолько заинтересовала меня, что тотчас после ее осмотра я связался со своим коллегой и товарищем психиатром, попросил до обеда обследовать Дану.
"Дружище, - сказал он с неизбывным нью-йоркским акцентом, - пусть сестра приведет ее ко мне, скажем часов в 10, она ходячая, кстати?"
"Да, конечно".
Записал себе "в десять психиатр у Даян", попросил секретаршу отделения связаться с кабинетом ЭЭГ, потому как наваливалась ежедневная суета. Примерно через час я уговаривал врача ЭЭГ сделать срочно сегодня и желательно между одиннадцати и двенадцати часами, я хотел получить результат после психиатра, я просил сделать пробы с фотостимуляцией. Одну деталь я утаил, что хотел присутствовать сам на исследовании Даны. После долгих переговоров мне удалось заполучить желанные двенадцать часов дня. Я вел утреннее врачебное совещание, набрасывая в своем "гроссбухе" врачей в фас и профиль, рисовал какие-то бессмысленные завитушки, вдруг написал "DD", что означало у врачей "Differential Diagnosis", у меня сегодня это также означало "Dana Dayan".
После совещания начался обход больных, уже к его концу в кармане почувствовал вибрацию телефона, взглянул, это было номер Йонатана, психиатра.
"Дружище, никакой нашей патологии нет, абсолютно психически здоровая девочка, так что разбирайся сам".
"Спасибо, Йони", - шепотом ответил я, чтоб не мешать обходу.
Ровно без десяти двенадцать я направился в кабинет ЭЭГ, а когда зашел, то увидел, как на голове Даны уже закрепляли электроды.
"Какая честь", - вместо приветствия съехидничала начальница отделения, известная всей больнице ведьма, но я не среагировал, просто сухо повторил частоты фотостимуляции, которые хотел проверить.
Перед Даной положил лист чистой бумаги с карандашом, попросил:
"Что будешь видеть зарисовывай и не волнуйся".
Записали фоновую активность, на ней я не заметил ничего интересного, хотя предстояло посидеть, проанализировать все ритмы. Секунд через пятнадцать после фотостимуляции Дана побледнела, тихо сказала: "Началось". Я напрягся, понял, что мы индуцировали у нее приступ. Подвинулся к ней ближе: "Смотри на мою грудь, что ты видишь, рисуй".
"Мы не закончили исследование", - зашептала мне на ухо ведьма.
"Хана, успокойся, обрати внимание, что она рисует".
Там было по-детски нарисованное сердечко и... это потрясло меня, трубки с двумя спиралями. Это же два моих стента, которые поставили в коронарные сосуды год назад! Это было поразительно и необъяснимо!
"Хана, смотри, потом я тебе все объясню".
"Больше не могу, мне плохо", - простонала Далия.
Я схватил ее рисунок, как будто стащил миллион долларов, совладал со своим волнением, скомандовал медсестре:
"Срочно верните ее в отделение, на каталке".
Дана
Наконец-то я дома, две ночи в больнице прошли, как сон, зато я познакомилась с таким необычным человеком, с профессором Коэном. Он в своем кабинете вручил мне выписку, сказав, прочитай рекомендации "Постоянно носить солнцезащитные очки. Иметь при себе препараты. При появлении первых признаков ауры брать лекарство. Если есть возможность перейти в тихое темное место. При развитии приступа валиум. Через неделю после выписки связаться с отделением неврологии". Профессор дал мне номер своего мобильного телефона: "Со мной ты можешь связываться семь-двадцать четыре". На прощание он обнял меня, дал коробочку, в которой были очки и лекарства.
Теперь я знала, что главные мои враги, солнце и яркий свет, поэтому я становлюсь "ночной бабочкой". Кстати, в выписке было написано, что посещать пабы и представления с ярким фокусированным светом и мельканием света не рекомендуется.
Через неделю я позвонила профессору.
"Были приступы?" - сразу же спросил он.
"Нет, не было".
"Приедь в отделение завтра после обеда, мне нужно тебе кое-что показать".
Назавтра я сидела у него в кабинете.
"Как у тебя английский?" - вдруг спросил он.
"Неплохо, но и не так хорошо. Получила восемьдесят в школе".
Он положил передо мной несколько листов, написанных по-английски, я ничего не понимала.
"Ладно, я тебе расскажу, что здесь написано. Это статья в "Neurology" с описанием твоего случая. Мы с тобой об этом еще не говорили. О том, что ты видишь через одежду и кожу во время приступа. Такого не знает ни современная медицина, ни наука вообще. Этот феномен пока невозможно объяснить, но он существует. Посмотри на иллюстрацию, там совмещен твой рисунок во время индуцированного приступа и ангиограмма моих сосудов. Совпадение один к одному. Я уверен, что будет много критики этой статьи за ее пара-научность, я бы сказал не-научность. Я и сам шокирован этим фактом, которому еще есть одно подтверждение, возьми вот это".
Профессор протянул мне что-то завернутое в бумагу. Я тут же вскрыла пакет, там была роскошная бонбоньерка с шоколадными конфетами и письмо.
"Я письмо, естественно, не читал, но эта женщина, мужа которой выписали после обследований, рассказала мне, про твое видение его чистых легких во время приступа. Твое видение вновь подтвердилось".
Письмо было кратким "Девочка, спасибо за ноктюрн Шопена и веру, которую ты в меня вселила. Да хранит тебя Б-г".
Я открыла бонбоньерку и протянула профессору, он взял конфету, с улыбкой положил ее в рот.
"Я не знаю напечатают ли это, - сказал профессор, - скорее всего нет, я назвал твою болезнь "Синдром Даян-Коэна". Этот феномен не имеет никакого практического значения, вызывать у тебя приступы для диагностики болезней мягко говоря не этично, смотреть на свои стареющие внутренности я, например, не хочу, да и страшно, наверное, а?"
"Да, очень страшно", - согласилась я.
В эту ночь мне приснился сон, будто я совсем прозрачная, вижу себя внутри, каждую кость, каждый сосуд, сердце бьется, кишки шевелятся, кровь пульсирует, когда я увидела словно со стороны свой мозг, я в ужасе проснулась. Помню, что кричу во сне: