Аннотация: Почти реальная история, которая может случиться только весной.
ISBN 978-1-897545-03-4
Скрипка Страдивари.
Солнечный день блестел щедрыми послеобеденными лучами, приятно пригревая только солнечные стороны улиц, на которых прохожие задевали друг друга в первой весенней борьбе за тепло, в то время, как точно такие же, но теневые части улиц были пустынны. Джек ежился от холода, поднимая воротник выше и выше, но воротник и так уже перерос все пределы, отпущенные ему смелым, давно уже не модным покроем. Пальто было куплено в " Армии спасения" уже лет пять назад за пару долларов. А до этого пальто носили много лет, потом оно, еще висело столько же лет в шкафу, а владелец все не решался расстаться с ним за его прекрасный, остающийся новым материал. Почти шелковую шерсть портил только старый покрой и немного разные пуговицы.
Он торопился и мужественно шел по зимней части улицы, непрогретой и еще сохранившей прилепившийся к домам снег. Его подруга, Линда, все время забегала вперед и говорила, тогда они почти останавливались, чтобы она успела отдышаться. Линда была старше лет на семь и за это время успела узнать больше, чем Джек. Теперь же она делилась этими знаниями, но ни он, ни она не знали, как это поможет раздобыть им денег на машину, например.
Но даже на сурово-теневой половине города их сердца были заполнены надеждой, за которую особенно и ценится такое время года, как весна.
Джеку тоже захотелось сказать что-нибудь, но он только покачал головой и подумал: "Весна".
- Да, да, быстро подтвердила его спутница и начала объяснять что-то приятное, например, как можно жить на проценты, если в банке на твоем счету ждет тебя миллион, которого трогать даже не надо, а только ждать, когда с него будут осыпаться деньги, щедро, как осенние листья. А потом тратить их смело, но в рамках.
Так он чуть не споткнулся о стул, расставленный около приоткрытой двери совсем небольшого магазинчика. На стуле сидел сам хозяин этого заведения, ему хватило половины стула, чтобы развалиться в шикарной позе, изобличавшей в нем преуспевание. Он щурился и улыбался противоположной более удачливой стороне улицы, по которой от него уходили его возможные покупатели. Двери магазинов на счастливой стороне открывались и закрывались с частотой чечетки, и тоненькие голоса дверных колокольчиков встречали и провожали разбуженных весной покупателей.
От долгого наблюдения за яркой полной света стороной жизни глаза хозяина магазина устали, и он почти не увидел, что происходит рядом, пока на него не натолкнулся Джек, к тому же он очень замерз, но слова о деньгах, произносимые бодро звонким голосом обнадежили.
Споткнувшись, Джек увидел через витрину, на полу, деревянный, изогнутый, почти повторяющий формы самой скрипки футляр. Он был теплого желтого света с прожилками узора, так похожего на нежные руки с легкими следами тонких вен. Как первый удар кисти о ждущий холст, он был полон обещания и целомудренной силы, не поздней наивности, нет, а именно силы, способной хранить чистоту.
Непонятно отчего, но вся его жизнь, вдруг, повисла в воздухе, как на огромном экране, и одновременно внутри разбились и понеслись по телу осколки пульса, толкая и играясь силой, где-то глубоко, нащупывая давние воспоминания; то будущее смешивалось с действительностью настолько просто, как это бывает только, когда вот-вот случится то, о чем ты долго думал, хотел, даже мечтал.
Маленьким, он уже любил Монреаль, светлые полные праздника летние дни, любил кружить на велосипеде около дома, слоняясь целыми днями в поисках занятий и постигая красоту мира никуда не перемещаясь, продолжая жить на той же самой улице, на которой родился, в центре города, в одном блоке от канала.
Вот он с барабаном сидит на траве, и, забывая обо всем, покуривая с соседями - барабанщиками, медленно в такт мыслям и осторожно, но уверенно, как врач, начинает постукивания по его упругой крепкой коже.
Вот он рисует на домах, найденной на улице краской, он рисует только слова. Потом в нем просыпается жалость или жадность, и он хочет не расставаться с моментальным изображением и это уже нечто иное, чем слова. Он ищет картон, фанеру, старые холсты, на которых рисует любимый город. Когда в квартире, где жила семья, не стало хватать места для продолжавшего заселять ее изнутри города, он снял огромный подвал, совсем недорого, и переехал туда.
Так он и продолжал жить: четыре раза в неделю рисуя город, два раза Линду или натюрморт, засохшие давно цветы на его на цыпочках приподнятом к свету подоконнике, еще имея выходной, субботу. Жизнь его была похожа на заводь, но прекрасную как рай. Время остановилось, он не зависел ни отчего и был молод. Джек умел ценить это состояние, замедляя этим скорость, с какой наловчились сменять друг друга отточенные многовековым опытом годы.
С тех пор, как он передал барабан молодому поколению, подросшему на улице, он стал мечтать о скрипке. Хотя сам очень любил фортепьянную музыку. Скрипка всегда звучала красиво, страдая, радуясь, очищение через вечную красоту, а фортепьянная музыка, бегая по клавишам, иногда спотыкаясь, иногда теряясь, как маленький ребенок, впервые доросший до окна, за которым начиналось неведомое, бежала рядом, отставая, опережая, но не оставляя, умная простая и сложная, как человек.
Джек, не успев дослушать прекрасные грезы своей подруги, прошел в магазин так уверенно, как - будто дверь ждала именно его темным и все же гостеприимным проемом.
-Футляр, сказал Джек, глухим от долгого молчания голосом. Он волновался, готовясь к торгу, к настоящей борьбе.
На прилавке лежали бледные голубизной длинные на нитках стекляшки бус. Красные, почти злые, тоже стеклянные браслеты, в золотых когда-то, но разоблаченных теперь облезлых оковах. Пузатые фарфорово-обнаженные младенцы и женщины, в желтых одеждах облокачивались то тут, то там на давно остановившиеся часы. Три женщины, в глубоко надвинутых на лбы черных платках выбирали себе обновы из скудного этого великолепия.
- Скрипка, тоже лаконично ответил продавец, голосом, более соответствующим фальцету, что давало надежду на хорошую сделку. Это показалось неожиданным, привлеченному футляром Джеку. Он растерянно поднял футляр, осторожно придерживая по всему телу руками. Открыл. Смычок, зло растерзанный судьбой, топорщил лохматую перепутанную свою гриву. Онемевшая скрипка ощетинилась большой трещиной и жалко кое-где блестела новым лаком, неумело прикрывающим залысины времени. Линда слегка вскрикнула.
К скрипке был прилеплен квадрат бумаги с надписью Антонио Страдивари, сделано в 1719 году. Надпись потрясла Джека, что быстро подметил продавец, тем самым улучшив свои шансы на хорошую сделку. Джек приподнял скрипку к свету, живя в подвале он научился рационально использовать каждое светлое пятно, то разглядывая на нем краску, прежде, чем бросить на холст, то сам холст, с нанесенный уже на него краской или читая что-то, что странно обострило его зрение. Он взял, как обычно скрипку берут музыканты, левой рукой касаясь шеи, правой он развернул ее к себе и стал внимательно всматриваться в прищуренную узкую нижнюю прорезь. Из скрипки к нему, как сладостный шепот, трепетно приоткрылась надпись на итальянском, казалось, чудом сохраненная в темных переулках времени, почти сросшаяся с деревом скрипки. Надпись подтверждала правдивость английского ярлыка и заканчивалась несколько неровным двойным прерывистым кружочком, внутри которого разместился крест с латинскими буквами А и S по разные от креста стороны. Антонио Страдивари.
Абсолютная немота охватила Джека, и неведомое состояние возможного внезапного везения, которое привычно только игрокам или смелым начинающим бизнесменам, вцепилось в его сознание, разрушая привычный покой.
- Сколько, выдавил он из себя хрип, как остатки краски из засохшего тюбика.
- Это дорогая скрипка, старая, продолжал продавец придерживаться нормального хода торгов.
- Мы это уже прочитали, подхватила Линда с усмешкой наполненной сомнением.
- Сколько, подзадорила она продавца.
- Я должен посмотреть, медленно, безразличным тоном западни отвечал тот, намекая на непричастность к формированию цены, на некое уважение к написанному, как к реальному документу, он исчез совсем, пройдя быстро через магазин, в маленькой двери, ведущей, очевидно, в коморку, где спрятаны, возможно, настоящие сокровища.
Вернулся. Теперь он был строг и молчал, нахохлившись, как утренний, только что проснувшийся петух.
Джек безвольно, не отпуская скрипку никуда от себя, плюхнулся на обшарпанный стул с ярлыком, по цене на котором читалось его старинное происхождение.
Продавец был напряжен, в ожидании нового прилива любопытства к цене. Ожидание перерастало приличия торга. Он смотрел на парочку одной стороной лица, изворотливо подглядывая одним глазом, достигая совершенного сходства с разгневанным петухом.
-750 долларов занизил он цену почти в половину от первоначально задуманной.
- 300, сказал Джек, в кармане у которого было около двухсот долларов, которые он приготовил за оплату подвала. Ни деньгами на счете, ни кредитками Джек не располагал.
Продавец поигрывал огромным, как булыжник, куском канифоли, которой натирают смычок, перекладывая его с ладони на ладонь так осторожно, как будто боялся обжечься. Рыжая канифоль казалась сокровищем в его опытных руках.
- Очень старая, говорил он с удовольствием знатока, почти гурмана только что откупорившего старинное вино. Канифоль с виноватым прищуром близорукости была удивительно похожа на янтарь, освещенная слабыми лучами маленькой люстры, подобно всему здесь тоже обозначенной ярлыком цены.
Канифоль-то несомненно нужна новая, а вот скрипке действительно было лет двести. Она была разбита двумя трещинами и обречена на немоту. Нужен мастер, чтобы она зазвучала. Джеку казалось, он слышал уже где-то ее, тихию и сильную одновременно. Она звала его, тем голосом, которого ожидаешь в детстве только от близких.
Окончательная сумма составила 500 долларов.
Антонио Страдивари.
Джеку примерещилась быстрая разлука со скрипкой, и, может, богатство, то самое, которое все утро старательно расписывала Линда.
Он вывернул карманы, все сникли, продавец опомнился первым и стал бороться за обещанные деньги, перебирая варианты, как Джек может раздобыть деньги до закрытия лавочки. Джек решил поехать к знакомому коллекционеру живописи, который не купил еще у него ничего, но уже долго присматривался.
Продавец закрыл магазин на увесистый замок, все уселись в его неновую машину, и только три женщины в глубоких платках продолжали, не торопясь, свой путь к красоте, перебирая крупу бус, за закрытой снаружи дверью.
Коллекционер оказался дома. Джек продал ему почти без жалости все картины подвала по оптовой цене.
Продавец скрипки попытался увеличить ее цену до суммы задатка.
Женщин в магазине не оказалось.
Неделю спустя, Линда отнесла отремонтировать и оценить скрипку к одному итальянцу, принадлежащему к новому поколению скрипичных мастеров. Он заклеил трещину на скрипке, оказавшейся, как и миллионы других, подделкой, но старой настолько, что она могла еще застать великого мастера Страдивари в живых.
Оставшись наедине со скрипкой, Джек попробовал звук, в низком, придавленном полами четырехэтажного дома подвале, звук оказался сильным, молодым и нежным. Он робко положил ее в футляр, понимая, что скрипке нужен не он, и что подвал только погубит ее.
Еще через месяц Линда привела скрипача, тот осторожно уносил скрипку в новом футляре, оставив чек на невиданно огромную сумму.
Линда пошла, положить его в банк и больше не вернулась. Джек видел ее зимой в окне ресторанчика, она сидела одна и читала газету.
Следующим летом Джек, проходя мимо знакомого уже магазинчика, не удержавшись, с любопытством, посмотрел на витрину. На полу, все на том же месте, лежал деревянный футляр, точно такой же, какой хранился в подвале Джека. Дверь магазина была по-прежнему открыта.
Что подумал Джек, но он, прошел мимо, счастливо чему-то улыбаясь.