Костарев Юрий Николаевич
Языческая ночь

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Костарев Юрий Николаевич (dyukon@gmail.com)
  • Обновлено: 01/03/2008. 56k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
  • 1997. Языческая ночь
  •  Ваша оценка:

    ЯЗЫЧЕСКАЯ НОЧЬ
    Стихотворения


    Апрель

    1

    Расточились снега,
    Отшумели ручьи
    К середине апреля.
    А дорога нага
    И скрипучи грачи,
    Неспособные к трелям.

    Но незримо для глаз
    Прорезает трава
    Толщу глины и грязи —
    И опять в первый раз
    Ищешь в сердце слова,
    изумляясь их связи.

    2

    Ах, какое в апреле небо!
    Тучи — полные невода.
    Полон дождиком каждый невод,
    Да никак не прольется вода.

    Ах, какое в апреле солнце! —
    Ошалевшее на ветру,
    Жеребенком оно несется,
    Закусив удила поутру.

    Ах, какое в апреле сердце:
    Шелохнись — и вовсю зазвенит!
    Поднимается сердце в зенит,
    И что может упасть — не верится.

    Ну, а если и упадет, —
    Кто-то бережно подберет.


    Дядькины уроки

    Он говорил мне, парясь в бане.
    Отменно мудр, маненько пьян:
    «Чему не выучился Ваня,
    Того не превзойдет Иван.

    В июне хороши березки
    На добрый веник,
    А поздней
    Они годятся лишь на розги
    Для непослушных сыновей».

    С тех пор береза облетала
    Уж не один десяток раз.
    Меня жизнь парила и мяла.
    Дала науки про запас.

    Мне, клеванному много в темя,
    Достало мудрости понять:
    Чему не выучило время,
    То и не следовало знать.


    * * *

    Далеко, далеко, далеко —
    За кувшинковой тихой рекой,
    За девически чистою речкой,
    Обещающей вольный покой,
    За пригорком с травой-муравой
    Не про всех есть такое местечко —
    Тайна жизни моей,
    Детства мой мавзолей.
    Далеко, далеко...
    Недалечко.

    Далеко, далеко, далеко
    Отошел беспечальный покой
    С незатейливой песней сердечка
    И с такой молодой —
    С нашей мамой родной,
    И со мной, к ней летящим с крылечка
    Прямо в руки ее.
    Прямо в счастье свое —
    Далеко, далеко...
    Недалечко.

    Мама, ты — далеко, далеко,
    Лишь не гаснет под образом свечка.
    И надежда на вечный покой
    Недалеко уже...
    Недалечко.


    * * *

    По-за туманами светится
    Теплый вдали огонек...
    Светлые проблески месяца
    Над перекрестком дорог.

    Нынче куда подеваться мне,
    Душу пристроить куда? —
    Мама притихла под святцами,
    В речке остыла вода.

    Мудро и прочно устроенный,
    Мир стал чужим и седым.
    В путь поутру вышли трое мы,
    Как я остался один?

    Полнится серыми красками
    Тень уходящего дня.
    Что-то не очень уж ласково
    Вечер встречает меня.

    Но все приветливей светится
    Близкий уже огонек...
    Может быть,
    Кто мне и встретится
    За перекрестком дорог.


    Насмешка

    Случайно обнаружил темный волос —
    Единственный — у белого виска...
    И прозвенел беспечно юный голос:
    — А помнишь, как седой ты все искал?


    * * *

    Обычай стародавний есть в народе:
    Пока не кукарекнет петушок.
    Гулять он может смело на свободе —
    Другое мясо попадет в горшок.

    Ты, милый мой, — пока еще цыпленок,
    Мир видишь из-под мамина крыла.
    Ищи букашек среди трав зеленых,
    Клюй крошки, что упали со стола.

    Я знаю: тебе кажется порою,
    Что ты уже совсем большой петух,
    И что молчанье — не к лицу герою...
    Но я тебе советую как друг:

    Коль ты не хочешь угодить в горшок,
    Не кукарекай, милый петушок!


    Не торопить судьбу

    Так толком и не знаю.
    Где ямб, а где — хорей,
    Чем петь восторги мая,
    Чем — трезвость декабрей.

    Я доверяю речи,
    Которая ведет
    Меня к тебе навстречу,
    А не наоборот.

    Но как Емеля с печи,
    Тогда лишь и шагну,
    Когда вдруг щучьи речи
    Поманят в глубину.

    Уже ума хватает
    Не торопить судьбу,
    Когда терпенье тает
    И рвет крючком губу.

    Стараюсь благодарно
    Любой урок принять,
    Усвоив, что бездарно
    На зеркало пенять.


    Порадуемся утру...

    Простим успех
    Друг другу,
    Везение простим,
    Приняв душой науку
    Быть честным и простым
    Перед чужой удачей,
    Перед бедой своей,
    Когда душа исплачет
    Все, что дышало в ней.
    Поистине, лишь мудрый
    Все заключил в себе —
    И свет святого утра,
    И прах былых любвей.

    Порадуемся утру,
    Его голубизне
    И ласковому чуду —
    Родной своей жене.


    * * *

    Семьянин я никудышный
    И хозяин — никуда:
    Создавал меня Всевышний
    Не для этого труда.

    Только тот, кто на подхвате, —
    Не иначе, с похмела —
    В земляной споткнулся хате,
    Кинул в кучу мал-мала.

    Так с тех пор и разминаюсь,
    В жизнь запущен на авось.
    Так всю жизнь и разрываюсь,
    Распланированный вкось.

    Исполнитель тычет в землю,
    А Конструктор — ввысь влечет.
    Я пытаюсь крикнуть. «Не для...»,
    Да забит землею рот.

    И стою я в огороде,
    В небо крыльями машу
    И при всем честном народе
    Вкривь пою и вкось пашу.

    Был задуман я Всевышним
    Для веселого труда —
    Но ошибка, видно, вышла:
    Сверх лимита, значит, лишним
    Записали — не туда.


    * * *

    Спит на облаке ветер, тучи дождик прядут...
    Существуют на свете дом, семья и уют.
    Поустроились люди — все тип-топ у людей:
    Есть индейка на блюде или целый индей.
    Но судьба — не индейка, а с индеем — не жизнь:
    Счастье выглянет мельком, горе — скрозь провались!
    Ну а все-таки, все же — смотришь в небо, не в грязь.
    Как же, Господи Боже, и не жить, народясь?!
    Как не помнить про милых, одиноких в ночи
    У подушек остылых, у горючих кручин?
    Как же землю не холить, сердцем в небо глядясь, —
    Чтобы завтрашний холод не ожег нас сейчас!
    Помнишь: ливень отвесный с маху пал на крыльцо?
    Словно ангел небесный вдруг омыл нам лицо...

    Ветер в облаке ожил, громыхнул дальний гром,
    Пруд в ознобливой дрожи, хлопнул ставнями дом.
    Но в забвенье счастливом бьется сердце, звеня:
    Вдруг и в нынешний ливень ангел вспомнит меня.


    * * *

    Екатерине Козыревой

    Не пей, пока не мучит жажда,
    Пока душа молчит, не пой,
    И не посмей ступить однажды
    Счастливой некогда тропой.

    Там смертный сон смежает вежды,
    Там не исплачешь никому
    Ни опрокинутой надежды,
    Ни ожидающую тьму.


    У бабки в гостях

    Ну экой боярин,
    Шмелина какой!
    А шапку с полями
    Напялил на кой?
    И галстук — в жару-то! —
    Ну чисто ахтер...
    И нос шибко круто
    Над миром простер.
    А мир наш — забыл, чать? —
    Земля да навоз.
    Нам пир — не в обычай,
    Когда сенокос.
    Родню-то не скличешь
    Середь бела дня:
    С литовкой поищешь —
    Найдется родня.
    Поди-ко, родимой! —
    Весь мир на лугу...
    А мне, неходимой, —
    Пасти мелюзгу.
    Потом отоспишься,
    С покоса пришед:
    И в толк будет пища,
    И к сердцу — привет.
    А пир уж не я ли
    Сряжу некакой...
    Ух, экой боярин,
    Шмелина такой!


    * * *

    А по утрам — так чисто-чисто
    И в небесах, и на душе
    За гранью — гвалт юнцов речистых
    И откровения мужей.

    За гранью ночи — стыд пред миром
    За бестолочь сумбурных дней,
    За отдружившихся друзей,
    Увлекшихся другим кумиром.

    В такое утро восстаешь
    Из летаргического мрака,
    Приемля честно и без страха
    Предназначение свое.

    До вечера утихла грусть,
    Все мне доступно и понятно,
    Несбыточное — вероятно...
    Я даже счастья не боюсь.


    У Лукоморья

    В остылом доме — все постыло.
    Все — ни к чему, ни для кого,
    И только бродит кот унылый,
    Одно живое существо.

    Пойдешь налево — пусто слева,
    Шагнешь направо — тишина:
    И поделиться не с кем хлебом,
    И выпить к вечеру вина.

    Никто не хлопнет громко дверью.
    Не засмеется невпопад...
    Зря долгий век тебе отмерил
    Создатель щедрый наугад.

    И вот шагаешь для сугрева
    В глухой космической тиши:
    Налево глянешь — пусто слева,
    Направо ступишь — ни души.

    Так без отчаянья и гнева
    Под взглядом старого кота
    Вершится равнодушье неба,
    Идет земная маята.

    Но главное — не в том забота,
    А — кто же друга подберет,
    Когда предчувствуя свободу,
    Душа от тела отойдет?


    Франсуа Вийон

    Как же холодно, Боже,
    В одиноком пути:
    Хуже, чем без одежи,
    Без огня впереди.
    Без попутчика возле,
    Без приюта, где ждут...
    Рай и пряник — но после,
    А сейчас — ад и кнут.
    А сейчас — корчи рожи,
    Будто ты — Арлекин.
    Как я, Господи Боже,
    Уродился таким?!

    Я душою на небе,
    А ногами — в аду...
    Я в бездомьи, в бесхлебьи,
    Я в безверьи бреду.


    * * *

    Дождь плачет и смеется, как пьяный инвалид,
    Когда привольно пьется и культя не болит.
    Знакомая тропинка под хвоею — как лед,
    Иду к тебе с запинкой, так сердце нынче мрет.
    Надеемся напрасно любимых уберечь
    От бед, к ним непричастных, от непутевых встреч.
    Тебе так не хочу я превратностей любви,
    Но остаются всуе старания мои.
    Когда дожди, отплакав, уступят место льдам,
    Мир будет одинаков для нас, у нас — и к нам.
    За горе жить с поэтом расплата — поделом:
    Ты из весны не в лето шагнула — а в дурдом,
    Где спутаны рассветы, закаты, чай, вино,
    Где песни не допеты, хоть все ушли давно.
    Но все мои дороги — они ведут к тебе:
    Не к злючке-недотроге, а к счастью и судьбе...
    Живи, как поживется, а я — как Бог велит.
    Дождь плачет и смеется, как пьяный инвалид.


    * * *

    Нет ни весточки
    От невесточки,
    Ни посылочки
    Нет от сыночки,
    Ни малюсенькой
    Закорючинки
    Ни от внученька,
    Ни от внученьки...
    И повестушки
    Нет от смертушки.


    * * *

    С чем же, бабушка, с чем ты придешь
    В срок назначенный к Богу?
    Где безгневное слово найдешь.
    Собираясь в дорогу?

    Чем ты нас оправдаешь — глухих,
    И слепых, и бездушных?
    Нас — ни добрых, ни злых — никаких,
    Просто — сердцем недужных?

    Мы тебе не хотели вредить,
    Но — безвольная мякоть —
    Не сумели тебя обрядить
    И тем паче — оплакать.

    В час, когда изольется душа
    У престола Господня,
    Ты поведай о нас не спеша:
    Как мертвы мы сегодня —

    К милосердию, к вере, к добру
    И к любви нетелесной...
    Я, наверно, попозже помру.
    Но при встрече небесной

    Разговор нам придется начать
    Все с того же примера:
    Для общения с Небом опять
    Посылают курьера.


    Обереги, судьба!

    Обереги, меня, судьба, обереги
    От одиночества в конце дороги, —
    И так уж слишком потерял я многих...
    Пусть нынче здравствуют и други, и враги —
    Пусть рядом встанут на моем пороге:
    Мне жаль терять и этих, и других —
    И так недостает уж слишком многих.

    Повремени, моя судьба, повремени,
    Не будь такою щедрою на тризны:
    Ведь может быть — недужная Отчизна
    И воззовет к нам в роковые дни.
    Что старые грехи! Что укоризны! —
    Мы все ростки одной большой родни,
    У изголовья немощной Отчизны.

    Не дай мне Бог последним уходить,
    Когда и попрощаться будет не с кем,
    И ни в одном окошке занавески
    Не дрогнут тайно, — только водку пить
    Придут по обязательной повестке
    Те, кто и всех приходят хоронить...
    Не дай мне Бог, чтоб попрощаться не с кем.


    К родному порогу

    Есть эхо надежды в печали
    Туманом укрытых равнин...
    Оглянешься, а за плечами —
    Уже ни друзей, ни родни.

    И только — дорога, дорога,
    И след уплывает в туман.
    И мама стоит у порога,
    Прощая мой честный обман,

    Что я одолею теченье,
    Успею застать ее тут,
    Вернувшись домой за прощеньем
    При сборах в последний маршрут.

    Ах, мама, какой же я старый —
    Ты видишь оттуда меня? —
    От зряшних свершений усталый,
    Весь в пепле былого огня,

    Хочу, чтоб ты знала об этом.
    А сведает кто-то еще —
    Расскажет пусть целому свету:
    Мне все остальные — не в счет.

    Вот только бы эта дорога
    Меня довела до двери.
    Прилягу в траву у порога
    В надежде дождаться зари.


    Обещал я маме

    Серовато, снеговато
    На дворе...
    Что-то крику многовато
    О добре.

    Где-то милости Господни
    Льют дождем.
    Как вчера, мы и сегодня
    Зря их ждем.

    Ну а небо снова немо —
    Год и век...
    Хорошо, не камни с неба,
    Просто — снег.

    Что-то стала седовата
    Голова,
    Что-то стала сыровата
    Трын-трава.

    Отстраненно, сиротливо
    Стынет высь...
    Обещал я маме
    Жить счастливо —
    Да не получилась жизнь.


    Дома

    Спал, как спят только дома, у мамы.
    Только мамы нет в доме давно.
    И колодец, и сад меж домами —
    Как ушедшего детства кино.

    Почему же мне здесь так отрадно,
    Так светло и покойно так мне?
    Сам не знаю уже. Ну и ладно:
    Счастье даром — дороже вдвойне.

    Недоступен ни горю, ни страху,
    Тенью маминой ласки храним,
    Не кидаюсь я в прошлое с маху,
    А гуляю в обнимку я с ним.

    И в шуршании зреющих вишен,
    И в скрипении ставней рябых
    Я душой просветленною слышу
    Примирительный выдох судьбы.


    * * *

    Светлой душе моей мамы

    Моя не знавшая покоя мама
    Владела верным средством от тоски.
    И если дождик тосковал за рамой,
    Она садилась нам вязать носки.

    Моя не слишком грамотная мама
    Значенья слова «стресс» или «хандра»
    Не то чтобы совсем не понимала —
    А просто их к себе не применяла,
    Как не хотят не своего добра.

    Когда октябрь
    Шлет с неба телеграммы
    Морзянкой дождика,
    И вязнет шум в ушах,
    Я чую шорох спиц в руках у мамы —
    И оживает стылая душа.

    Я маминой души дыханье слышу —
    И, разорвав объятия тоски,
    Мне добрый сон
    Теплом в затылок дышит...
    И вяжет мама ангелам носки.


    Предрассветное

    Иззябнув на утренней стыни,
    Не мог надышаться теплом.
    И плыли из сердца простые
    Слова, напоенные сном.

    И так на душе было тихо,
    Так было легко и светло,
    Что верилось: есть еще выход,
    Еще ничего не прошло.

    Я к маме приду — она дома,
    Я кликну любимую — и
    Они, моим зовом влекомы,
    Раскроют объятья свои.

    И что мне все градусы стыни,
    Что буйной весны ледолом...
    Любимая, ты была, ты ли?
    Ты, мама, согрела теплом?


    Такие игры...

    Так сладостно бывает в девять лет
    На целый день укрыться от домашних,
    От наставлений надоедно-зряшних —
    И через них презреть весь белый свет,
    И мстить им невниманием высоким —
    И упиваться горем одиноким.

    Так упоительно бывает в тридцать пять
    В угаре счастья, в двух шагах от славы
    Поддаться зову мстительной забавы:
    Уйти в себя, в провалы сердца, вспять,
    И тешась, что любой побег — до срока,
    В молчанье затаиться одиноко.

    Но как обвал настигнет — пятьдесят!
    И мучает невмочь похмелье счастья —
    А с новою надеждой грех встречаться,
    А юноши к обочине теснят...
    И оборачиваются пророчеством
    Кощунственные игры с одиночеством.


    * * *

    Возраст — это когда понимаешь:
    То нельзя и седьмое — нельзя,
    В прятки больше с собой не играешь,
    По-над жизнью уже не скользя.

    Годы — словно врачей предписанье:
    В жизни многое — не про тебя...
    И всему-то ты знаешь названье,
    И не врешь про любовь, не любя.

    Возраст — это когда озаренно
    Осознаешь однажды нутром:
    Март ликующий, август зеленый
    Как-то все же горчат октябрем.

    И научишься чуять незримо
    В плеске падающего листа
    Смех ребенка, улыбку любимой
    И отцовскую ласку Христа.


    Была лишь молодость

    Я поутру из дома вышел,
    Мне было тыщу с лишним лет.
    Но хлынул вдруг в лицо мне свет —
    Сверкнуло солнце из-за крыши.
    И начало вовсю сиять!
    И мне вдруг стало двадцать пять.

    Еще угрюмо хмуря брови,
    Я шел с понуростью слона,
    Но тут вдруг девушка одна
    Взглянула на меня с любовью
    И улыбнулась мне она.
    Не смея чуду удивляться,
    Я понял — мне уже семнадцать.

    И ноги сами понесли
    Меня от шумных улиц в скверы,
    Где тихие пенсионеры
    Собачек махоньких пасли.
    Но там густые были тени
    И дрогли там кусты сирени.

    Весь нетерпением горя,
    Я припустил бегом из сквера:
    Во мне жила упрямо вера,
    Что не могли начаться зря
    Сегодняшние превращенья.
    И правда, я через мгновенье
    Был на границе пустыря.
    Там шло футбольное сраженье,
    Мне оказали уваженье,
    Доверив свитер вратаря.

    Мы были в этот день в ударе:
    Нам — гол, а мы — им два в ответ.
    Метался их вратарь в угаре...
    В тот миг мне было десять лет.

    Сияло солнце, день был светел
    Улыбкой юного лица.
    Была лишь молодость на свете —
    И жизни не было конца!


    После дождя

    Кто-то тучи починил,
    Вытер досуха планету,
    До отвала выдал свету,
    Напрочь смыв следы чернил.

    Залихватским женихом
    Свежевыбритое солнце
    Упоительно смеется
    В ликовании лихом.

    И омыт, хотя небрит,
    Не совсем еще обсохнув,
    Весь веснушчатый подсолнух
    Малым солнышком горит.

    И цветет, как на заказ,
    Девяносто девять раз
    Солнце в небе, в огороде,
    В луже — явно, при народе —
    И еще — тайком, для нас —
    В быстрых брызгах Ваших глаз.

    Удивляется народ:
    Было грязно — стало ясно.
    Знать, и вправду не напрасно
    Пел под утро дымоход.

    Уж и тешим сердце мы! —
    Больше нас тоска не студит...
    А когда еще наступит
    Белый обморок зимы!


    Бухара

    Р. Тачкину

    За окном скрипит урючина,
    А мне слышится — уключина.
    Плещет листьями джида,
    А мне чудится — вода.

    Жажда ведома лишь пьющему,
    Мудрость — до конца дающему:
    Все бы отдал Бухаре,
    Будь тенечек на дворе.

    По ночам трещат цикады —
    Мне кузнечика бы надо,
    Мне бы травку-мураву —
    Детских лет моих траву.

    Не заботливо ухоженную,
    А самой природой роженную...
    Словом, мачеха — не мать:
    Ей меня не обнимать.

    Ты была до шага пройденной,
    А не стала все же родиной.
    Бухара, ты Бухара —
    Тридцать три уже с утра.


    Языческая ночь

    Там ели черные и мох,
    Там по ночам вещуют птицы,
    И то, что там тебе приснится,
    Не уместится в краткий вздох.
    Каким венчаешь сон занятный
    В уютной спальне поутру...
    Тайга не жалует игру,
    Не принимает ход обратный.
    В ночной дремучей тишине
    Есть то, что слуху неподвластно,
    Чего не услыхать опасно,
    А услыхать — страшней вдвойне:
    О том, что днем ты гонишь прочь
    Усильем доводов разумных,
    Тебе шепнет невнятно сумрак
    И возвестит сурово ночь.
    Коснется холодом не кожи —
    Нет, сердце стужей ознобит
    И вещею предсмертной дрожью
    С голодным волком породнит
    И с птицей гибнущею — тоже.
    А возвратишь себя в тиши
    К костру, мигающему чутко,
    Не зябким выкриком рассудка,
    Но тихим выдохом души...
    И мне, бежавшему геенны,
    Теплы и внятны небеса —
    И милость вечного Творца
    За миг до гибели Вселенной.


    * * *

    За окном — сухая горечь сада
    И безмолвье лунного костра.
    Лишь кузнечик, словно Шахразада,
    Излагает сказки до утра.

    Увядает, отсмеявшись, лето,
    Уступает осени права.
    Источив запас тепла и света,
    Солнышко ушло за перевал.

    Оттого, что дни пошли на убыль,
    Оттого, что ночи холодны,
    Так милы уступчивые губы
    И утешно слезы солоны.

    Потому что говорят приметы,
    Что надолго воцарится стынь, —
    И разлука на руины лета
    Не цветы бросает, а полынь.

    Оттесняет жесткою рукою
    Осень ваше лето за холмы —
    К долгому постылому покою,
    В сон и одиночество зимы.

    И дай Бог увидеть вам оттуда,
    Как сквозь мглу и морось октября
    Улыбнется вам, спугнув остуду,
    Юная апрельская заря.


    Прощание с летом

    Пора прощаться с летом,
    Хотя и страшно жаль
    Оставить без ответа
    Безгласную печаль
    О медленных рассветах,
    О яростной любви, —
    Они остались в метах
    Шальных зубов твоих.

    Напрасно Бога просим
    Еще повременить:
    Неотвратима осень,
    И все же надо жить.
    И крест свой в одиночку
    И не ропща тащить,
    Пытаясь тщетно в строчку
    Боль сердца уместить.

    Смеркаются рассветы,
    И впереди — зима.
    И — в сарафан одета —
    Ты, как весна сама.


    * * *

    Еще жужжали у реки шмели,
    Еще в низинах клевера цвели...
    А между тем суровела погода —
    Нет-нет утрами сиверко гудел,

    Но днем взрезали хариусы воду,
    Но лес желтеть упорно не хотел —
    Так много оставалось в листьях соку
    И столько было скрыто в тучах гроз!
    И эскадрильи голубых стрекоз
    Пикировали в жесткую осоку,
    Взлетали по спирали вверх стрижи...

    И все же
    К сентябрю клонилась жизнь.


    Бабье лето

    Такое лето осенью вернулось —
    Хоть уноси «аляску» на базар:
    На рыжее убранство сонных улиц
    Стекает жар — вот-вот взметнет пожар!

    Ну просто лето — и такое лето!
    Выкидывает осень номера...
    Уметь бы так кудесничать поэту —
    И он бы не витийствовал, не врал.

    Сместила осень с ходу сроки, даты —
    И я, как в мае, тыщу лет назад,
    Лечу к тебе молоденьким солдатом,
    Без адреса, по сердцу, наугад.


    Жаркой осенью

    Осень. Угасающие травы.
    Солнце жжет. И не понять уже,
    То ли осень мне пришлась по нраву,
    То ли я ей чем-то по душе.

    Я бы рад подругой сделать осень,
    Да она ведь сдаст меня зиме...
    Сквозь октябрь проглядывает прозимь,
    Жухлый лист так на асфальт набросан,
    Как небрежное «Прощай!» в письме.


    * * *

    Оранжевый, и желтый, и багряный —
    Уж как принарядился нынче лес!
    Но слышится какой-то отзвук странный
    И странный отсвет видится окрест.

    Смотри: едва лишь теплый лист качнется —
    И вот его куда-то ветр понес!
    И кажется, что через миг начнется
    Багряная агония берез.

    А лист несет, корежит, крутит, вертит.
    Он то погаснет, то опять блестит
    И весело летит навстречу смерти —
    И верится, что век не долетит.

    Он лишний миг на дереве не виснет:
    Ведь все едино — сколько ни держись...
    Все в жизни бесконечно, кроме жизни —
    Да кроме смерти, что венчает жизнь.

    Себя вверяя милости Господней,
    Лечу сквозь вечный человечий лес —
    И падаю до самой преисподней,
    И воспаряю снова до небес.

    А лист — что лист! — он, поздно или рано,
    А снова в сонме листьев прорастет...
    Оранжевый и желтый, и багряный
    Осенний лес готовится в полет.


    * * *

    Опочило лето у подножья
    Зябких расколдованных берез —
    И стоят они уже без дрожи,
    Без прозрачных августовских слез.

    Но скажу, что вовсе не заметил,
    Как шальная молодость прошла.
    А и не заметил — сам в ответе:
    Не хотела стариться душа.

    Все в карьер.
    В галоп стремилось тело
    В неуемной жажде перемен...
    Глядь — а голова-то поседела,
    Оттоптались ноги до колен.

    Как же полыхающие листья
    В душу мне остуды нанесли?
    Кто березы добела отчистил?
    Где рассветы в розовой пыли?

    Как воспоминание о рае,
    Гаснет в небе поздняя заря,
    Средь берез недвижно замирая
    На седых полянах октября.


    В октябрьском лесу

    Блистание оранжевой парчи,
    Ликующе-победное вначале,
    Утрами блекнет, теплится ночами —
    И угасает, словно дым свечи.

    В такое время только лишь вдвоем
    И одолеешь зов золы и тленья.
    Соблазн остаться неприметной тенью,
    Лишь сном во сне улыбчивом твоем.

    Как хорошо нам вместе, так тепло
    В кольце неразмыкаемых ладоней! —
    Нас время обтекает, словно плот,
    Не втянутый в водоворот бездонья.

    А впереди — глухие вечера
    И длящиеся бесконечно ночи,
    И незаметно общее вчера
    Вольется в завтра наших одиночеств.

    И только богоданная душа
    С годами не проходит, не стареет...
    В лесу так быстро нынче вечереет.
    Пойдем! — не то нас навсегда завеет
    Осенний ветер, листьями шурша.


    * * *

    Все просто.
    Все на свете этом просто:
    Созрел в урочный час последний лист —
    И светится прозрачная береста,
    И лес перед причастьем зимним чист.

    И слышно не за метры, а за версты,
    И видно далеко через года:
    Звенят мои серебряные весны,
    Отхлынувшие разом в никуда.

    Планируя меж стынущих деревьев,
    Летит к собратьям одинокий лист, —
    И кажется: из брошенной деревни
    Сейчас уйдет последний гармонист.


    На заре

    Какие звезды в октябре! —
    Оранжевые в стылой сини,
    Они мигают на заре
    Сквозь успокоенный осинник.

    Покойно и недвижно все,
    Невнятной негою объято:
    Дымки на трубах сонных сел,
    Дороги в глянцевых накатах.

    Нигде, ни в чем движенья нет,
    Еще и ранний зверь не рыскал,
    И только звезды сыплют искры,
    Врезаясь в медленный рассвет.

    И так отрадно в эту пору
    Знать, что оставил позади
    Тропу у ветхого забора
    И теплый возглас: «Заходи!»


    * * *

    Опадают медленные листья,
    Рвутся паутинки меж берез,
    Облака над пашнями повисли,
    Но уже без обещанья гроз.

    Долго и несмело разгораясь,
    Гаснет вмиг холодная заря...
    Стынут лужи, образуя завязь
    Сумрачной печали декабря.


    * * *

    Угас кленовый лист.
    Дубы лысеют.
    В наркозе речка.
    Зверствуют ветра...
    Но
    В знак неотвратимости
    Весенней
    По хрупким лужам
    Скачет детвора!


    * * *

    И все еще не устоялся снег —
    Хотя декабрь и лед в окне, и стужа.
    Зима скользит по застекленным лужам,
    Не в силах взять стремительный разбег.

    В окно спросонья глянешь поутру:
    Белым-белы деревья, крыши, трубы,
    Невзрачный серый цвет пошел на убыль.
    Вступай, зима, в свои права, не трусь!

    И враз остынешь, на землю ступив:
    Куда уж, право, быть еще наивней! —
    В который раз обвел красавчик-иней
    Меня и мне подобных простофиль!

    Но вот однажды грянула метель,
    Позастелила серые дороги —
    И поутру сугробом ткнулась в ноги
    Зима — лохматый добрый белый зверь.


    Зимняя ночь

    Необузданно-ярым
    Встал мороз на дыбы,
    Отрицательным жаром
    Опаляя дубы.

    С наслаждением дышит,
    Доводя мир до корч...
    Сердце спит и не слышит,
    В сердце — зимняя ночь.

    День пройдет, месяц минет
    В упоении дрем —
    И замрет, и застынет
    Год сплошным январем.

    Кто придет и пробудит
    От постылого сна?
    Или вечно пребудет
    Нулевая весна?


    * * *

    Диковинные птицы
    В садах моих живут:
    Их крылья словно плицы,
    По струям солнца бьют —

    И гонят мой кораблик
    По ласковой волне,
    И брызги солнца краплют
    И светятся во мне.

    Поют и свищут птицы,
    И подхватив меня,
    Дают мне вдрызг напиться
    Веселого огня.

    С любимой поделюсь я
    И друга оделю —
    Избавлю их от грусти,
    Им солнышка налью.

    ...Да полон друг делами,
    Любимой дома нет.
    Над зимними садами
    Мерцает лунный свет.

    И дома не сидится,
    И в гости не зовут.
    Поумолкали птицы,
    По веткам не снуют...

    Но без тоски и страха,
    Надежды не тая,
    Ждет их колдунья-птаха,
    Поэзия моя.


    Ветка в окне

    О чем поешь ты,
    Зяблик на ветке,
    Охваченной белым огнем?
    О чем поешь ты, о чем,
    Зяблик на ветке?

    О чем скрипишь ты,
    Белая ветка,
    Изредка-редко скрипишь?
    Зяблику что говоришь
    Изредка-редко?

    Ветка
    Во сне вспоминает весну
    И снова отходит ко сну.

    Зяблик
    Скликает розовых зяблих
    Рябину клевать в палисадник.


    * * *

    Февральский реял яростный закат —
    Как знамя одиночества и воли:
    Сначала кровью затопило поле,
    А вслед мороз ударил в свой набат.

    Так буйствовал бесчинно пир зимы
    В угодьях околдованной природы:
    Томились льдом окованные воды
    И стыли травы в сумраке тюрьмы.

    Всяк сущий в одиночестве примолк:
    Ни смеха птицы, ни зверушья вздоха,
    И лишь под утро — тоже одиноко —
    Возликовал над скудной тризной волк.

    ...Но как ни скован этот мир, ни смят,
    А где-то Север снится вольной птице,
    И тесно от щенят в норе волчицы,
    И что ни день — осмысленней их взгляд.

    И первая проталинка в снегу —
    Как девичья коленка из-под платья,
    И подступает славное занятье —
    Сосулькой сладкой хрупать на бегу!


    * * *

    — Где же пределы у этой зимы?! —
    И негодуем, и сердимся мы, —
    Сколько же можно без теплого света
    Жить среди этой слепой кутерьмы?!
    — Долго, — вещают нам твердо приметы, —
    Долго не выйти из этой тюрьмы.

    — Сколько, — юродствуем, — длится весна!
    Солнце невнятно, сосулька пресна.
    Вечно распутица будет тянуться,
    Словно распутница в одури сна?..
    — Долго, — ручьи, как мальчишки, смеются,
    Ведь к океану дорога длинна.

    Как же занудлива эта жара! —
    Знойно сегодня и душно вчера,
    И наперед угрожают теплынью —
    Лютою самою, прямо с утра...
    Вяжет оскоминой, словно полынью,
    Рот бесконечного лета пора.

    А в октябре не найти даже слов
    Для описанья длины вечеров —
    Их протяженность и вымерять нечем,
    Ты и не болен и не здоров...
    Длится сплошной нескончаемый вечер,
    Тянется осень, как жвачка коров.

    Можно терпеть эти муки и вечно —
    Жаль, не продлятся они бесконечно.


    * * *

    Недостижимо счастье —
    И разве в том печаль?
    Важнее приближаться
    К тому, что манит вдаль.

    Держать открытой душу
    И ближним, и врагам,
    Чужой души не руша,
    Не мстя чужим богам.

    Но ты проходишь мимо —
    И зацвела трава,
    И кажутся пустыми
    Все прежние слова.

    И тонкий шорох платья,
    И тень твоих духов
    Сильнее, чем заклятье
    Надменных каблуков.

    И даже осмотреться
    Грех —
    Слышат или нет.
    Как зазвенело сердце
    Шагам твоим вослед.


    * * *

    Если б не вглядеться,
    Не вмолиться,
    Если б не вродниться так в тебя,
    Можно бы и вовсе не родиться,
    А родившись, жить и не любя.

    И ведь вовсе не для эволюций,
    Революций и химер других
    Почки в мае на деревьях рвутся,
    Зреют в августе плоды на них.

    Если б ограничить лишь любовью
    Сосуществование двух тел,
    Быть могла бы ты и не тобою —
    Я другую бы любить сумел.

    Но случилось что уже случилось —
    И другого не велел Господь —
    Даровав души нам двуединость,
    Он забыл соединить нам плоть.

    Если б молодое вечно сердце
    Образумить в силах сединой...
    Господи, яви нам чудодейство
    И пошли нам в осень майский зной!

    Но и не имея прав на чудо,
    Как и все иные чудаки,
    Высшим чудом почитать я буду
    Взгляд, согревший воздух у щеки.


    * * *

    Была моя любовь лицом светла,
    Рыжа, в веснушках и зеленоока.
    Ни с кем не схожа,
    Но ушла далеко,
    Звезда моя далекая зашла.

    Слова смеялись на ее губах
    И птицами в мое слетали сердце,
    И каждый ласковый посланец птах
    Знал, где ему,
    Вострепетав, усесться.

    И как положено у всех людей,
    Именовались мы Адам и Ева,
    И всюду было сердце —
    Прямо, слева,
    Внутри и вне.
    И не было больней,
    Чем, расставаясь аж до рая с ней,
    Томиться тщетной суетою дней
    И мучась безлюбовной мукой ада,
    Ждать забытья,
    Что будет как награда
    В отместку зряшной юности моей.


    Глаза и очи

    У любимой не глаза — но очи.
    Не ступня у милой — но стопа:
    Улыбнется — и светлеют ночи.
    Ступит — и смолкает листопад.

    Можно бы сказать, конечно, проще —
    Всякая напыщенность смешна —
    Но язык души наивно точен,
    Но струна сердечная нежна.

    Оттого румянятся ланиты
    И трепещут юные уста
    В час, когда признания свои ты
    Шепчешь, невзначай поэтом став.

    А когда серебряною ночью
    Вспыхнет ссоры черная гроза,
    Гаснут очарованные очи,
    Леденеют чуждые глаза.

    А когда вину твою прознает,
    И стоишь пред нею, как нагой, —
    Так она глазами и пронзает,
    И топочет гневною ногой!

    Мраморно тогда белеют щеки
    И губа смыкается с губой...
    Где же скрылся ангел синеокий?
    Где царевна с легкою стопой?

    Но не вечны грозовые ночи,
    Снова даль прозрачна и чиста —
    И опять навстречу блещут очи
    И зовут ланиты и уста!


    Еще не прожита судьба

    Та наша долгая зима
    Под неоглядным звездным кровом
    Пустым не омрачилась словом —
    Плодом не сердца, но ума.

    Мы угадали невзначай,
    Чем пагубен восторг случайный —
    И минул нас соблазн начальный
    Признаньем обойти печаль.

    Внутри той сумрачной зимы
    Так было прибрано и чисто.
    Был так созвучен с ней лучистый
    Свет, коим наполнялись мы!

    И вовсе нет на нас вины,
    Что мы не встретили рассвета, —
    И не упали в тайны лета,
    Пройдя воротами весны.

    Ты вспоминаешь иногда
    В своем раю зеленом южном,
    Как под коньком на круге вьюжном
    Взрывались солнцем брызги льда?

    Но нет нетающего льда,
    Как нет хронического счастья —
    Не дошептать, не докричаться
    Нам друг до друга никогда.

    Хотя — не прожита судьба.
    Хотя — еще наступят зимы...
    А вдруг и вправду повторимы
    И звезды, и ледовый бал,
    И льдинки на моих губах,
    Слетевшие с конька любимой...


    * * *

    Могла прийти — но не придет.
    И полюбить — не полюбила...
    Январь кудель свою прядет,
    А был апрель, и счастье было.

    И солнце таяло в снегу
    И не могло никак растаять.
    А ты шептала на бегу:
    — Как Вы могли меня оставить?

    И в самом деле, как я мог —
    Одну, в апрельском шалапутье?
    Я был бы счастлив, будто Бог,
    Немного опытнее будь я.

    Кода бы знать, что поцелуй
    Надежнее всех обещаний!..
    А ты звенела: — Почему
    Меня Вы редко навещали?

    Застыло солнце на снегу,
    И не морозя, и не грея...
    А я бегу, бегу, бегу —
    И не могу догнать апреля.


    * * *

    В окрестности моей судьбы
    Вас так давно не заносило:
    Тут все уныло, некрасиво —
    А ведь от Вас-то и ходьбы
    Лет восемнадцать,
    Может, двадцать —
    Во всяком случае, не век.

    Неужто мне не докричаться,
    Неужто времени разбег
    Нас разметал неудержимо,
    И мы, как две звезды, горим,
    Обречены светить другим,
    Меж тем как время мчится мимо,
    Сметая все крылом своим?

    А мне одно и светит счастье:
    Когда рассыплются на части
    Те звезды, жар отдав годам, —
    Вдруг суждено хотя бы там
    Нам в двух пылинках повстречаться...


    * * *

    Не думал, что прорвется слово.
    Но что поделать, как же быть,
    Когда теперь, как в двадцать, снова
    Не смог, не смел не полюбить?

    Как в двадцать лет...
    Да что там двадцать! —
    Что мы умеем в двадцать лет:
    Чужою плотью наслаждаться
    И таять от своих побед?

    Но ведь совсем не в этом счастье —
    Я понял это лишь теперь,
    Когда устав рычать и драться,
    Во мне угомонился зверь.

    Остаться не стыдясь мужчиной,
    Я человеком становлюсь:
    Собрав у края глаз морщины,
    В колодец памяти гляжусь.

    И бережно в руках влюбленных
    Тебя, как прежнюю, несу
    Сквозь тихий листопад в лесу,
    Сквозь взоры юношей зеленых.


    Другому

    Ты перебьешься, мне — нужней.
    Пусть у тебя душа нежнее,
    Но у меня — болит о ней.
    И между мною и меж нею
    Столь много общих бед и слез,
    Я столько горя ей принес,
    И столько было в ней участья
    К моей расхристанной судьбе...

    Не понимаю, сколько счастья
    Здесь причитается тебе.


    * * *

    Мне прятаться не надо —
    Не юный паж.
    Не стыну за оградой
    До третьих страж.

    Оставлю у подъезда
    Букет цветов:
    Всему двору известна
    Волшба их слов.

    Сияли две планеты
    Сквозь морось туч...
    Нет, не вручила мне ты
    От сердца ключ.

    Я в близкий час разлуки
    Со льдом в глазах
    Свои омою руки
    В твоих слезах.

    Твои я щеки вытру,
    Уснешь к утру.
    Я в сердце —
    Пусть небыстро —
    Твой след сотру.

    Закроет глупый лирик
    Театр Теней...
    И станет в этом мире
    Чуть-чуть темней.


    * * *

    Этот поезд не шел, не летел — он тащился.
    Как не знал, что меня к Вам он вез...
    Относительно шпал мы кометою мчимся,
    Но стоим относительно звезд.

    Как Ваш смех в краткий миг и баюкает сердце,
    И колеблет подножия скал...
    По сравнению с вечностью все мы — младенцы,
    Но сравнительно с Вами я стар.

    Не от взрыва ли яблока юной Елены
    Пала Троя, пощады прося?..
    Для других Вы — одна из пылинок
    Вселенной,
    Для меня же — Вселенная вся.

    Только что Вам и сердца мои ухищренья,
    И поверженной Трои урон...
    Звезды меркнут в глазах, осветив на мгновенье
    Вами не осиянный перрон.


    Оправдание

    Уж в чем ее он только ни винил,
    Чем ни корил безудержно и горько,
    Из-за нее как ни чудесил только,
    Какие только муки ни испил!

    Когда мы познакомились еще,
    Был парень Геркулеса он мощнее,
    Теперь же стал соперником Кощея —
    Все косточки видны наперечет.

    И он меня как друга попросил,
    Как знатока в высоком самом ранге:
    — Скажи, кто это — дьявол или ангел,
    Посланец темных или светлых сил?

    А я смотрю: чертовки голова —
    Как знак беды над черною тропою...
    Но вот не приминается трава
    Под ангельски прекрасною стопою.

    И я сказал: — Дружок, моя вина,
    Но есть и мне, конечно, оправданье:
    Зачем искать, чему и нет названья —
    Наверно, просто Женщина она.


    * * *

    Тусклая, тяжелая луна
    Догорает пламенем ледовым
    Прямо над лицом твоим медовым —
    И сквозь осень светится весна.

    Умереть и перестать любить —
    Разве это не одно и то же?
    Неужели все-таки я дожил
    До того, что не для кого жить? —

    Некого обманной ночью ждать,
    Мучаясь обидой небреженья,
    Некому проигрывать сраженья,
    Не перед кем душу укрощать.

    Но ведь умереть и не любить —
    Разве это не одно и то же?
    Почему же, размахнувшись, Боже.
    Ты не захотел меня убить?

    Рвется из оков на волю плоть,
    Но душа не хочет жить без плена:
    Отрешиться от любви смиренно —
    Не по силам это мне, Господь!

    Потому что в синь Твоих ночей
    Дочь Твоя медовым ликом светит
    И волну с волной смыкает ветер —
    И нельзя, чтоб кто-то был ничей.


    * * *

    По городу, по городу морозному,
    Через пустыни белых площадей...
    Нет! — на заре, весной, по лугу росному,
    Под щебет птиц и ржанье лошадей...
    Нет, все же по заснеженной Магнитке,
    Держась окраин, малолюдья, тьмы,
    Минуя освещенные калитки,
    С тобой в полночный час бродили мы.

    Еще не надо даже робких жестов,
    Еще отрада — кроткий взгляд ловить,
    Не манят вглубь оазисы подъездов,
    Еще дрожит тревожной дрожью нить
    Между сердцами. Но мы точно знаем,
    Что вот сейчас в другую жизнь вступаем.

    Так, постигая тайный жар зимы,
    Полночным городом бродили мы —
    И падал снег, и бледное светло
    Рассеянной рукой ласкало нас,
    И рядом с нами в этот поздний час
    Любовь шагами робкими ходила
    Через пустыни белых площадей
    Под щебет птиц и ржанье лошадей.


    * * *

    Не всем дано услышать боль,
    Которой мучатся другие,
    Да и намеренья благие
    Не все становятся судьбой.

    Не всем нужна твоя любовь,
    Не всем отрада быть с тобою.
    А для нее ты — лишь любой,
    И скучен со своей любовью.

    Сгорай один в своем огне —
    Быть может, ей милее стужа:
    А вдруг о том она и тужит,
    Кто ей ко лбу приложит снег.

    Нет, нет! —
    Напрасны волшебства,
    Отчаянья и осиянья:
    От века двое неслиянны,
    Как два на дереве листа.


    Нынче утром

    Первым делом приказала
    Ты мне зеркало разбить:
    В нем сегодня увидала
    Ты серебряную нить.

    Знаю это я прекрасно —
    Ты всегда права была:
    Так бездарны и пристрастны
    Стали нынче зеркала!

    В этом — бледность восковая,
    В том — не светит бирюза...
    Выход есть простой, родная, —
    Ты глядись в мои глаза.

    Нет причины для испуга
    И для страха — тоже нет:
    Станем греться друг о друга
    Мы еще немало лет.

    Просто нынче так остужно
    Нам у стекол ледяных.
    Просто к встрече мая нужно
    Продышать глазочки в них, —

    Чтоб смотреть,
    Как скачет смело,
    Преодолевая дрожь,
    Неумелый,
    Недоспелый,
    Голенастый майский дождь!


    * * *

    Стала девочка женой —
    Стала буря тишиной...
    Только в этой тишине
    Нелегко, как на войне, —
    На отчаянной волне,
    На семейной тишине:
    Шаг ли ступишь,
    Слово ль скажешь —
    Все не там, да не того,
    И порой не знаешь даже,
    Пострадал из-за чего.
    Что же дальше делать, братцы?
    Облысею к тридцати!
    Ох, не надо было браться
    Тяжкий этот крест нести.
    Пусть бы кто-нибудь другой
    Называл ее женой,
    Пусть бы день и ночь за нею,
    Не спуская глаз, ходил...
    Стоп, снесло меня теченье,
    Не туда я угодил!
    Проклиная долю злую,
    Не хочу снимать оков:
    Только слаще поцелуи
    После самых горьких слов.
    На отчаянной волне
    Расчудесно, братцы, мне!


    * * *

    «Как мне спалось?» —
    Ну что сказать на это:
    Мне этой ночью вовсе не спалось —
    Был зрячим этой ночью я без света,
    Был я богов равноугодный гость!

    Мои годами жаждущие губы
    Так утолила поцелуем ты,
    Что смолкли вдруг Иерихона трубы
    И ожили увядшие цветы.

    Метаний прежних нету и в помине,
    И я благословляю эту ночь:
    Никто не помешает нам отныне —
    Хотя никто не в силах и помочь.

    И не собрат я тем печальным нищим,
    Что, выставляя дыры напоказ,
    Неутомимо по карманам рыщут
    Голодным взглядом ненасытных глаз.

    Я падаю до самой преисподней
    И воспаряю снова до небес...
    Воистину, создание Господне —
    Ты, чистая из всех честных невест!


    Эхо любви

    Дай душу натешить к прощанью,
    В глаза наглядеться твои,
    Где дышит свечою венчальной
    Прощальное эхо любви.

    Со страхом и ревностью в сердце,
    С улыбкой надменной в лице,
    Рассмейся в глаза мне, рассмейся,
    Заставь остывать на крыльце.

    Давно я усвоил, что жалость —
    Худой заменитель любви,
    Но даже такую-то малость
    Глаза не сулят мне твои.

    Судьба ли тебе ворожила,
    Господь ли стоял за спиной,
    От века ль в тебе это жило —
    Но правит лишь сердце тобой.

    Дай мне наглядеться к прощанью
    В глаза ледяные твои,
    В сияние свечки венчальной,
    Колеблемой эхом любви.


    В автобусе

    — Спасибо! — женщина сказала,
    Так, за улыбку, ни за что...
    И вдруг автобус осияло —
    Ну, точно солнышко взошло.

    А я напевным счастьем плавлюсь —
    И самому себе я нравлюсь,
    И — тоже просто, без причин —
    Стиха я чувствую зачин.

    Всего-то с неба и упало:
    — Спасибо! — женщина сказала.


    * * *

    Печаль не в смерти, если ты допел
    И все, что душу маяло, измаял.
    И жар твой не по-зряшному истаял —
    Кого-то отогреть и ты успел.

    Не в том печаль,
    Что не возьмешь с собой
    В такую одинокую дорогу
    Ни горсть земли от мамина порога,
    Ни воздуха глоточек голубой.

    Но так отрадно было бы в тиши
    Чистилища — близ рая или ада? —
    Знать, что кому-то тихая отрада —
    В строке почуять тень твоей души.


    Нераздельное

    Есть правота живущей плоти,
    Отдельная от правоты
    Души, умеющей быть против
    И выше плотской маяты.

    Но если недоступно слуху
    Крушится тело день и ночь —
    Как заточенному в нем духу
    Безмолвно это превозмочь?

    Есть правота предельной боли —
    И кто осудит нас, Господь! —
    Жить невозможно вечным боем...
    И просит милосердья плоть.

    Мы потому и человеки,
    Что нераздельно это в нас:
    И живы мы — в Тебе — навеки,
    И смертны мы — в себе — сейчас.

    Но ясен смысл неизрекомый,
    Когда, из мрака в жизнь летя,
    С восторгом яростной истомы
    Исторгнет первый плач дитя.


    * * *

    Миром правят прагматики.
    А за что их любить? —
    Что ни дров, ни грамматики
    Не умеют сложить?

    То есть правильно могут,
    А красиво — никак!..
    Облака в небе мокнут,
    Словно стаи собак.

    Рвутся почки, чреваты
    Чудом яблока, и
    Шепчут мне виновато
    Тайну губы твои.

    А кругом — человеки:
    Словно ты, будто — я.
    Мы различны навеки
    И навеки семья.

    И хотя от праматери
    В нас единая кровь, —
    Миром правят прагматики,
    Человеком — Любовь!


    Лишь в этом и равны

    Нет, люди не равны —
    Ни счастьем, ни талантом:
    Одни из нас бедны
    Тряпьем и провиантом.

    Другие никогда
    Не знали слова «нету» —
    Всегда им было «да»
    Единственным ответом.

    Мы если и равны,
    То разве лишь пред Богом,
    Когда лелеем сны
    В сиянии убогом.

    И женщина с лицом,
    Овеянным слезами,
    Кляня вас подлецом,
    Все ж делит беды с вами.

    Мы если и равны,
    То все — одной виною
    Пред существом родным,
    Как я перед тобою.


    Дурная весна

    Взгляни, чей флаг там гибнет в море,
    Проснись — теперь иль никогда!
    Ф. Тютчев


    Такое злое половодье,
    Такая мутная вода!
    В своих заоблачных угодьях
    Спит путеводная звезда.

    Куда плывем, врезаясь в льдины,
    На свет какого маяка?
    Кто ведает!.. Нам — все едино,
    Судьба пристроит моряка.

    Но чтобы дни на дне не кончить,
    Чтоб не утоп корабль наш,
    Какой умелый нужен кормчий,
    Какой надежный экипаж!

    А шкипер наш храпит с похмелья,
    Команда жрет последний харч,
    И как перед чумой, веселье
    На палубе восходит в плач.

    Не пригодятся нам швартовы:
    Ведь мчит корабль наш в никуда —
    И нас принять одна готова
    Гостеприимная вода.


    Диптих

    Зачем ты грозный Аквилон,
    Тростник болотный долу клонишь?
    А. Пушкин


    1. С ярмарки

    Давно ли я свистал беспечно:
    «Когда-нибудь, на склоне лет...»
    Конечно, я не думал, нет,
    Что молодым останусь вечно,
    Но все же как-то этот склон
    Не представлял себе я зримо —
    И вот меня неумолимо
    Сметает с гребня Аквилон,
    И я стремительно скольжу...
    На чьи мне опереться плечи?
    «Иных уж нет, а те далече» —
    Пересекли уже межу
    Между веселым чистым полем
    И тем, где мыслящий тростник
    Перед косою близкой сник
    И миг продлить уже не волен.
    А мой с горы все резче след —
    Направо от межи, налево? —
    И мают слух слова напева:
    «Когда-нибудь — на склоне лет...»

    2. Твои ладони

    М. М.

    Вот и провел по юности поминки,
    И постоял я у руин любви —
    Достаточно для мыслящей тростинки,
    Чтоб ощутить все атомы свои.

    Я вспомнил это платьице в горошек,
    Ладошки растворенные твои...
    И что с того, что нынче храм заброшен, —
    Я помолюсь порушенной любви.


    А потом прилетит ветер

    Я живу не в свое время.
    И что делать теперь, кроме
    Как нести до конца бремя
    Тихой нежности в злом громе.

    ...А потом прилетит ветер —
    И меня осенит словом,
    И я стану душой светел,
    Будет небо моим кровом.

    ...И еще прилетит ветер,
    И не станет меня, кроме
    Возле мамы в фотоальбоме:
    Где — на том ли, на этом свете?

    Я живу не в свое время,
    Но ведь вдета нога в стремя...
    Ветер льнет к моему изголовью.
    Лишь бы с миром,
    Лишь бы с любовью.


    После пира

    Быть сварливым поутру —
    Неотъемлемое право
    Пивших сладкую отраву
    С Аполлоном на пиру.

    Эти пытки вполшутя,
    На Парнасе эти игры
    Истерзают — словно тигры
    Приболевшее дитя.

    А потом сумей постичь,
    От какого это зелья —
    Бессловесное похмелье,
    Звуков полный паралич.

    Ты хрипи в свою дуду,
    А для города и мира —
    Только треснувшая лира,
    Лишь похмелье на виду.


    Пушкин

    Нет, весь я не умру...
    А. Пушкин


    На гениев не учат
    За партами судьбы,
    Их азбукой не мучат
    Ученые рабы
    Неколебимых истин
    И старых новостей...
    Но как метель и выстрел,
    Внезапно на листе
    То слово проступает,
    Что им Господь внушил, —
    И Вечность озаряет
    Чертоги их души.

    Кто гению учитель
    И кто ему судья,
    Когда он вечный житель
    Иного бытия!
    И Пушкин сердце мает,
    И кудри ворошит —
    И сквозь века внимает
    Тоске моей души.


    * * *

    И даже в горький час, когда
    Ты сир и наг, и все потеряно,
    Ты смело можешь быть уверенным,
    Что есть и на тебя беда.
    И у тебя есть что отнять,
    Есть тот,
    Кто и тебе завидовал...
    Дай Бог мне счастья безобидного
    Того, кому везет, понять,
    Врага вчерашнего обнять
    И устыдиться за бесстыдного.


    Товарищам-землякам

    Что ни начинаю — получается.
    Как же это славно, господа! —
    Вовремя автобусы случаются,
    В автоматах брызжет газвода.

    Даже теща принесла намедни мне
    Не ко дню рождения носки.
    Наступают в жизни изменения
    В направленье от крутой тоски.

    В лужах просто небо отражается,
    А не Карла Маркса борода.
    И никто со мною не сражается,
    И в ответ на «Да» я слышу «Да».

    И уже не мнится
    Сверхъестественным,
    Что тебе в улыбку не плюют...
    Пусть стихотворение посредственно —
    Но меня за это не побьют?


    До конца времен

    Ю. Ильясову

    Я брат всем остальным
    На этом свете:
    И сирым, и больным,
    И малым детям.
    Хозяину в дому —
    И кто без крова,
    И вору, и тому,
    Кто обворован.
    Красавцам-силачам,
    Их юным женам,
    Несчастным палачам
    И прокаженным.
    Заклятым двум врагам
    Обоим вместе:
    Я между ними сам
    На поле чести.
    Тому, кого вчера
    Убил подонок,
    И кто убил — мне брат
    И твой потомок.
    Иуде — и тому,
    Кто был им предан,
    Я свой в его дому —
    Он был наш предок.
    И каждый раз, когда
    Дитя родится,
    Лучит мой свет звезда,
    Мне свищет птица.
    И в час, когда опять
    Гроб опускаю,
    Я обращаюсь вспять —
    Я умираю.
    К любви приговорен
    До самой смерти,
    Я до конца времен —
    Брат всем на свете.

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Костарев Юрий Николаевич (dyukon@gmail.com)
  • Обновлено: 01/03/2008. 56k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.