Lib.ru/Современная литература: Козырев Андрей Вячеславович. Осень в Византии

Андрей Козырев

ОСЕНЬ В ВИЗАНТИИ

Книга стихов

Омск, 2015

ВСЁ О ЖИЗНИ

Стихи без глаголов

Вежливая медленность маршруток

Злая неуклюжесть мерседесов

Страшная начитанность блондинок

Буйная фантазия старушек

Легкий поцелуй велосипеда

Сладострастье боли под лопаткой

Сладость новогоднего похмелья

Странная прическа рогоносца

Мягкость электрического стула

Честность государственной газеты

Бескорыстие свиньи-копилки

Аппетитность колбасы без мяса

Красота последних книг Донцовой

Виртуозность женщины-таксиста

Наглая застенчивость мигрантов

Вежливость мужчины с автоматом

Добрая улыбка педофила

Чуткая находчивость таможни

Скучная улыбчивость нудиста

Праздничный порядок на дорогах

Бешенство железной табуретки

Злобное предательство домкрата

Мудрое бесстрашье идиота

Жизненная мудрость наркомана

Сладкая наивность бюрократа

Ласковая нежность вышибалы

Громкое раскаянье садиста

Безупречность вкуса людоеда

Грация и шик Армагеддона

Блеск и нищета всего земного.

ДОМУ И МИРУ

Судьба и суд

Жизнь - прошлых лет переизданье...

И все-таки, как ни крути,

Мне не уйти от воздаянья,

От строгих судей не уйти.

Они во мне - и надо мною,

Они - никто, они - я сам...

Да, трудной тяжестью земною

Я весь прикован к небесам.

Пожалуй, каторги не легче -

Идти сквозь время налегке,

Изгибы, взлеты русской речи

Сводя к прямой, простой строке.

Но - мимо жизни, счастья мимо

Легла, как путь, в мирской пыли

Строка - скамьею подсудимых

От края до конца земли.

Я осужден. Вердикт был краток:

Меня простит единый Бог.

Но Бог таится вне грамматик,

Как сострадательный залог.

- Ступай. Живи, не зная тягот,

Пой, радуйся, что жизнь проста, -

Ведь все равно все мысли лягут

На белый эшафот листа!

Но, в глубине скрывая пламя,

Как бы губами шевеля,

Под окаянными стопами

Дрожит, дрожит, дрожит земля...

Палач топор свой подымает,

Клокочет зев, хрипит гортань,

Но некий голос заклинает

Торжественно:

- Пророк, восстань!

И все века промчатся в танце,

Передо мной теряя вес,

И смысла нет просить: "Останься!" -

У исчезающих небес...

Я холодею, в сердце видя,

Как, не предчувствуя беды,

Уходит в воду Атлантида,

Встаёт град Китеж из воды,

Кружится в пляске Саломея,

И на потоп взирает Ной,

И Цезарь падает, бледнея,

На мрамор, кровью залитой...

И ветер, каторжный и резкий,

И снегом омским жизнь полна,

И замаячит Достоевский

В зеркальной пропасти окна...

Все дни свои, разлуки, встречи

Вношу я в строгий каталог,

Но - по теченью русской речи

Плыву, как сорванный листок...

И речь, что требует отваги, -

Не про себя, не для себя,

И в каждой строчке на бумаге -

Мой суд, сужденье и судьба.

Воробьиная ода

Дмитрию Соснову

Воробей, ты - великая птица...

Юнна Мориц

Неужели тебя мы забыли?
Для меня ты всегда всех живей -
Спутник детства, брат неба и пыли,
Друг игрищ и забав, воробей!

Ты щебечешь о небе, играя,
Неказистый комок высоты, -
Сверху - небо, внизу - пыль земная,
Между ними - лишь ветка да ты!

Как ты прыгаешь вдоль по России
На тонюсеньких веточках ног -
Серой пыли, четвёртой стихии,
Еретик, демиург и пророк.

В оптимизме своем воробейском,
Непонятном горам и лесам,
Научился ты в щебете детском
Запрокидывать клюв к небесам.

Воробьиною кровью живее,
От мороза дрожа, словно дым,
Я, как ты, ворожу, воробею,
Не робею пред небом твоим.

И зимой, воробьясь вдохновенно,
Не заботясь, как жил и умру,
Я, как ты, воробьинка вселенной,
Замерзая, дрожу на ветру...

Но, пока ты живёшь, чудо-птица,
На глухих пустырях бытия
Воробьится, двоится, троится
Воробейная правда твоя!

Ода цветным очкам

Как-то вышел я из дому рано

В разноцветных, узорных очках -

И услышал пространный и странный

Смех и шёпот на всех языках.

Что нам злиться, дичая, волчая?

Каждый год, каждый день, каждый час

Небосад за окном расцветает,

Небоцвет вырастает из глаз!

Раскудрявились птицы-морозы,

Снегокрыльями машет восход.

Сквозь молочные строчки березы

Я качаю в себя небосвод.

Ветви ветра изогнуты змейно,

И вприпрыжку летит сквозь мой смех

Мир - китайный, индийный, корейный,

Мир всемирный и мирный для всех!

Облепиха

Полсада облепила облепиха.

В ней солнце заблудилось невзначай.

В ней ветер песни облепишет лихо.

В ней скульптором из солнца слеплен рай.

Мне небо - не работа, а привычка.

Как ароматно солнце здесь цветет!

Я этот запах не возьму в кавычки,

Подкожно ощущая небосвод.

Для вьюги-облепихи всё по силам.

Когда открыл глаза любой листок,

Оранжевой струёй течет по жилам

Стихосложенья переменный ток!

Пусть сердце запах, как пароль, услышит,

Когда у света с тенью нет границ,

В саду хмельное солнце облепишит

И небосвод плывёт по волнам птиц!

Пусть строки облаков по небу тихо

Плывут, плывут, зачёркивая грусть,

И Пушкина читает облепиха

И Лермонтова учит наизусть!

Как облака запели! Тише, тише!

Как много солнца в сердце натекло!

Услышь густого лета облепишье!

Прочти на память солнце и тепло!

О главном

Жила душа, была душа,

То молясь, то слегка греша.

Писала стихи, еле дыша,

Шла, то командуя, то дрожа,

Босыми пятками по лезвию ножа.

И жизнь её была

Вроде бы как

Хороша.

Жила душа, была душа,

Вершила дела, постоянно спеша,

Думала думы, то легки, то угрюмы,

Свое былое на исповеди потроша.

Но грехи отпускались,

И душа прояснялась,

И грешила снова, чертей смеша.

Еще душа на работу ходила,

Какие-то речи там говорила,

Бумаги подписывала, цифирь вела, -

Дела, дела, дела...

Делалось дело, а душа не смела

Перечить телу, что обнаглело.

И терпела.

И однажды получила премию душа

И пошла в ресторан, от счастья дрожа, -

Отпраздновать полученный доход

Так, чтобы помнить весь год.

И думала душа, пирог кроша,

Что жизнь, оказывается, хороша!

А смерть, притворясь пирогом, на столе ждала,-

Скорей бы пора для нее пришла!

И ойкнуло тело, и обалдело,

И околело, и душа перечить не смела.

Скорая помощь быстро прилетела -

Но оказалось, что нет ни шиша

Там, где должна была быть душа.

Символ веры

Авось, небось да как-нибудь -

Мой клич, мой стяг, мой гимн, мой путь.

Стоит на этих трёх словах

И жизнь, и смерть, и твердь, и прах.

В них - шелест трав и звон меча,

В них - шип змеи и плеск ручья,

Жужжанье ос, и неба ось,

И мир, прозрачный нам - насквозь,

Полёт овсянки, шум овса

И правда - без покровов, вся.

Врагу пронзая грудь насквозь,

Я не "ура" кричу - "авось!"

Когда чадит огонь в крови,

Шепчу: "НебоЙсь!" - моей любви!

Когда закончится мой путь,

Прорвусь на небо - как-нибудь!

Ведь сила этих слов легла,

Как камень, во главу угла.

На камне том, на камне том

Построю я просторный дом,

Где буду долго славен я -

Авось да как-нибудь, друзья!

Мадригал даме Поэзии

Хозяйка звезд, любительница грязи,

Владыка жизни и раба фантазий,

Подруга эшафота, лучик света,

Сиделка, что хранит покой поэта,

Работница в мозолях и рубцах,

Красавица в семи земных венцах,

Бревно в костре, где мы, творцы, сгораем,

Чертовка, что тайком проводит к раю,-

С тобой хочу я воедино слиться -

Поэзия, царица несчастливцев!

Ты - жажда, и вода, и рот усталый,

Ты вся - загадка! Не смогу, пожалуй,

Я разгадать тебя - и я кричу:

Будь тайной, я разгадки не хочу!

Когда, подобно корке на губах,

Кровоточащий я срываю страх

И кровью льется песнь моя из горла -

Ты в небе, Дама Сердца, светишь гордо!

И не боюсь я. От тебя не скрыться -

Поэзия, царица несчастливцев!

Когда распята Вера, а Надежда

В костре вселенском в пепел сожжена,

Одна Ты рядом, ныне, как и прежде, -

Воительница, Дева и Жена.

Я за тобою - зрячий за слепою -

Иду к паденью... Но тебя не стою,

И зрячесть глаз, и звучные уста -

Ничто, когда всё видит слепота!

Ты видишь мыслью, мыслишь смертным телом,

Ты стала нам и отдыхом, и делом,

Чтоб мы могли гореть, любить, трудиться, -

Поэзия, царица несчастливцев!

Провинциальное ЛИТО

Снова укрощаю я зверей -

Вывожу на круглую арену

Амфибрахий, дактиль, ямб, хорей,

Словно льва, слона или гиену.

Дети смотрят на мою игру,

Затаив дыхание от счастья...

Может, на арене я умру,

Но умру счастливым - хоть отчасти.

Стынет мой натруженный язык,

Терминов обилием томимый.

Рифма, центон, дольник, тактовик...

Аки, паки, иже херувимы.

Бедный рыцарь, что себя не спас,

Повторяю смирно те же враки:

Амфимакр, пэон и антиспаст...

Красота... Искусство... Аки-паки...

Мадригал балерине

В ритме призрачного танцевальса,

Изменяясь, блистая, шутя,

По мирам и по сценам скитайся,

Беглый ангел, девчонка, дитя.

Ты танцуешь на сцене, как в храме,

В танцевейной лучистой пыли,

И пронизан тугими ветрами

Перекрёсток небес и земли.

Страшный суд твой и вечные муки -

В каждом жесте заломленных рук...

Ты одета в блестящие звуки.

Свет вбирает тебя, как паук.

Танцевальство твоё необъятно,

И клубится столбами в судьбе

Свет, сплочённый в движенья и пятна,

Над тобой, сквозь тебя и в тебе.

Ты безмерна в своём первозданстве,

И звучат на ином рубеже

Продолжение мысли в пространстве,

Продолжение тела в душе.

И, пространствуя, волею тёмной

Одевается в танец и звук

Образ жизни, смертельно огромной,

В каждом жесте заломленных рук.

Как я покорял Москву

Москва придумала меня...

А Омск, к несчастью, передумал.

А.К.

Книги, мысли, радости-печали,

Деньги, тряпки и стихов тетрадь...

В чемоданы жизнь упаковал я

И повез - столицу покорять.

Там, у Белорусского вокзала,

Где я жил с толпой наедине,

Время цвета снега и металла

Падало с небес на плечи мне.

Местные поэты и пророки

Вместо хлеба дали мне урок:

Я в словах и мыслях однобок -

Сердце бьётся слишком однобоко...

Мимо мчались дни и "мерседесы".

Был в паденье для меня предел:

Ангел может быть понижен в бесы,

Я - от века чина не имел...

Я везде - приезжий на вокзале:

В Омске иль в Москве, где в суетне

Чемодан мой, словно жизнь, украли...

Значит, для кого-то жизнь нужней.

На волне Павла Васильева

...Неужель им вовсе нету дела,

Что давно уж выцвели слова,

Воронью на радость потускнела

Песни золотая булава?..

П.В.

Злые слухи сеются в народе,

Злые слухи - всё-то обо мне:

Или я - козырный туз в колоде,

Или я - чужой в своей стране?

Всех вы узнаёте по одёже:

Кто - палач, кто - жертва, кто - злодей.

Но и я, поди, умею тоже

Козырем ходить среди людей!

Мне ведь тоже издавна не жалко

На потеху сродникам своим

Вороньё распугивать по балкам

Молодецким посвистом степным!

Сколько можно, сталью плоть калеча,

Перепутав блажь и благодать,

Мёд и молоко российской речи

С тощей желчью книжников мешать?

Тощ певец, да буйно в нём сердечко.

Не лукавствуй, не шуткуй, - спеши,

Чтоб сказать, чтоб вымолвить словечко

Ради оправдания души!

Сможешь ли ударом богатырским

Указать нам, где ночует Бог,

Небосвод над городом сибирским

Раздвигая мускулами строк?

Дышит сквозь меня Боян былинный,

Сквозь меня поёт степной Орфей -

Туз козырный, ветер соколиный,

Стоязыкий колокол степей.

Чуя нерастраченные силы,

Дышит грудь свободно и легко,

И, звуча, вовсю текут по жилам

Русской речи мёд и молоко!

Автопортрет

Жизнь моя - всеми цветами сразу горящий светофор.

ОСЕНЬ В ВИЗАНТИИ

Осень в Византии

А.Балтину

Роскошна осень в Византии...

Великолепна осень в Византии.
Летит с небес багряная листва,
Тяжел покой тысячелетних парков,
И тяжелей стократ над спящим миром
Воздвигнутый Творцом незримый купол.

Рабы - смердят. Патриции - воруют.
Монахи - тихо молятся во храмах.
И со столпа святой над небесами
Обозревает христианский мир.
Молчат пределы темной Ойкумены.
Бушуют волны варварского Понта.
А в императорском дворце - спокойно,
И стража тихо дремлет в полутьме.

А император, совершив молитву,
Спокойным, тихим голосом велит
Казнить десятки неповинных граждан.
И тысячеголовая толпа
Молчит, дворец высокий окружая.
Надежны стены, и прочна решетка.

Великий Свод простёрт над грешным миром.
Пока он прочен, ничего не страшно:
Пусть сто веков плетет свои интриги
Сын Херсонеса, хитрый Калокир.
Пусть император, чуть прищурив веки,
Бросает беспокойный взор на Киев,
Где варвары, где кровь, вино и страсть.

Пусть варвары волнуются, и цирки
Бушуют, и рвет город спор извечный:
- Ты за кого? За "синих" иль "зеленых"?
Поэты ропщут, молятся святые,
Болгаробойца проливает кровь,
Слепые, друг за друга уцепившись,
Шагают за апостолом Петром.
Пусть двое сарацинов у стены
Кидают жребий о судьбе Царьграда!
Пусть набухают варварские жилы!
Но закрома трещат, полны запасов,
Но крепкие быки идут по пашне,
Спокойны цареградские святыни.

Великолепна осень в Византии.
И кажется, что скоро, очень скоро
Царьград взойдет на небо, вознесется,
И станет царь земной - Царем небесным,
Господь - Поэтом Неба и Земли.

Великолепна осень в Византии.
Не родился Махмуд Завоеватель,
Что время Рогом Золотым свернет.
Жезл Мономахов и Палеологов
Высоко вознесен над старым миром,
И свод Софии спит над ойкуменой,
И далеко до смерти и зимы,
А дальше - Суд и семь веков позора,
А дальше - Воскресение из мертвых,
А дальше - тишина и синий свет...

Великолепна осень в Византии...

И до зимы - ещё тысячелетье...

Москва

Третий Рим - гениальный юродивый -
Расправляет лохматые волосы...

Илья Тюрин

Третий Рим, второй Ершалаим -
Сколько прозвищ мы тебе дарили?
Мы торгуем, строимся, горим -
Вечен ты в своей лукавой силе.

Над тщетой опальных наших дней,
Где мелькает злоба дня пустая,
Вновь Москва, как город-Назорей,
Волосы - дороги распускает -

Спутанные, в седине снегов,
Словно сеть, которой ловят небо...
Семь холмов, семь башен, семь Голгоф,
Лоб Земли, сплетенье русских нервов.

С древности, с монголов, с Калиты
Ты сбирала землю по крупицам,
Чтоб смогли все русские мечты
О твоё величие разбиться.

Слобода за слободой росли,
Ни мороз, ни враг им не был страшен,
И тянулись к небу от земли
Пальцы красные кремлёвских башен...

Прирастая гордостью своей,
Строилась ты на крови и славе -
Каменными юбками церквей,
Медными волнами православья...

Из судеб нарублены рубли...
Полон мыслей о стране распятой
Лоб, таящий мозг всея Земли,
Словно площадь Красная, покатый.

Лобные места, кресты церквей,
Автотрассы, башни, дым и грохот...
Слился с правдой - общей и моей -
Этот злой, великий, тёмный город.

Третий Рим, огромен и суров, -
Сердце, кровь гонящее без цели,
Город звона, казней и крестов,
Город плясок, гульбищ и метелей...

В нем хранится, до поры таим,

Русский путь от смерти к воскресенью -

Третий Рим, второй Ершалаим,

Город - царь и город - наважденье.

Аввакуму

Сибирь с огромными пространствами,
В слепых снегах, в кровавых росах,
Прошел пророком ты, пространствовал,
Опершись на кедровый посох.

Ты шел, ты мерил землю мерою,
Какой и неба было мало;
Перед тобой упрямо щерилась
Россия чёрным ртом Байкала...

Ты видел льды, что век не движутся,
И трав Даурии убранство...
Ты изучил с азов до ижицы
Уроки русского пространства.

Сквозь льды Байкала, дебри тарские
Ты рвался правдою смертельной
И гордо нёс в хоромы царские
Лукавство прямоты предельной.

И обжигают нас пока ещё
И делают прямей и чище
Твой говор, слог, огнём пылающий,
И огненное пепелище...

И, как в развязке древней повести,
Достались мне - сквозь поколенья -
Грехи твоей упрямой совести,
Гордыня смертного смиренья...

И до сих пор, подобно бремени,
Во испытание дана мне
Сибирь - как впадина во времени
Меж веком атома и камня.

Меж веком каменным и атомным -
Снега, убогие жилища,
Крутой напор ума Аввакума
И огненное пепелище...

Калита

Трудно это иль легко - не знаю,

Только я избрал дорогу ту:

Собираю землю, собираю

И кладу в тугую калиту.

Собираю песни и реченья,

Собираю память, душу, дух...

У меня в крови - все поколенья.

Я - народной памяти пастух.

Знаю я и гнев, и Божью милость, -

Ведь горит на острие пера

Всё, что созидалось и вершилось

Жезлом Иоанна и Петра.

Запишу слова, побаски, песни...

Да, вовеки дивна и свята

Глубиной рожденная небесной

Памяти российской Калита!

Я бреду по миру год от года,

И все неуёмнее мой пыл...

И не страшно, что в толпе народа

Я давно юродивым прослыл.

Собираю шелест, песни ветра,

Собираю реки и поля...

На лице земли так неприметна

Дорогая Русская земля!

Но, пока живу я, - точно знаю,

Что не брошу я дорогу ту:

Собираю землю, собираю

И кладу в тугую калиту.

Русская ночь

Лежу на дне огромной, черной ночи -
Осадок на горелом дне котла.
Что делать, если, хочешь иль не хочешь,
Вся жизнь сквозь дыры в небе утекла?
Мир - он такой: наивный, но коварный.
Лежу. Смотрю в высокое окно,.
Где над Россией треплется бездарно
Пробитое небесное сукно.

Щербатая луна хохочет снова.
Она дрожит уже который час,
Как голова Емельки Пугачева,
Вися в руке хмельного палача.
Эх, русский бунт!... Скрипит с надрывом дверца,
И я с оглядкой выхожу во двор,
За пазухой храня хмельное сердце,
Как некогда Раскольников - топор.

Быть может, время - это вид насмешки
Над человеком, впаянным в Ничто?
История падет орлом и решкой,
А мы опять поставим не на то.
..А город ночью набухает тьмою,
Прильнет к окну и выдавит стекло -
И унесет меня своей волною
Туда, где доброты добрее зло.

Но, как бы пропасть века ни зияла,
Мне о любви надсадной не забыть,
И вылезает из-под одеяла
Та пустота, где ты могла бы быть.
И, глядя с неба в нас, ты ищешь знака,
Что мы - живем... Болит, как шрам, душа.
И Омка, как приблудная собака,
Прижалась боком к боку Иртыша.

Сибирский часослов

Кладбищенские комары пьяны
От нашей крови, от хмельного лета.
Кровь с кисловатым привкусом вины -
Наследный признак тощего поэта,
Стоящего в кругу семи ветров
На кладбище, в бессильной, нищей грусти...
Здесь, позабыв забвенье, наизусть я
Листаю свой сибирский часослов.

Трещит кузнечик в голубой траве.
Так вот она, мелодия бессмертья!
Тончайший контур тучки в синеве,
Тончайший запах резеды на свете,
Лопух, растущий из родных могил,
Растоптанных, ободранных и милых...
А я... Что я?... Я все, что мог, забыл,
Но этого, увы, забыть не в силах.

Пахотин... Рыбин... Федоров... Родня
Ушла за грань, где звон столетий робок.
Здесь смерть чужая пробует меня
И пальцами берет за подбородок.
Здесь литерами новых языков
Стоят кресты, надгробья, монументы,
Пришедшая родня, звон комаров,
Венки, цветы и траурные ленты.

Я изучаю стертый алфавит,
Перебираю в памяти надгробья...
Устав от всех проглоченных обид,
Земля на небо смотрит исподлобья.
Простых надгробий каменный петит
Молчит, не утрудив наш ум нагрузкой,
И каменный непрочный манускрипт
Ждёт, кто его переведет на русский.

Святая стертость побледневших лиц,

Смиренье глаз и букв, ушедших в камень,

Велит душе пред ней склониться ниц,

Признать урок, нам поданный веками.

Так! следовало жить, любить, страдать,

Слагать стихи торжественно и чётко,

Чтоб за пределом мира услыхать

Не то, что ты записывал в тетрадь, -

Не блажь стихов, - немую благодать,

Звон комара,

кузнечика трещотку.

Буря

Буря синей мглою небо кроет...

Птица-тройка мчится в темноте...

Кто-то черный встал вдали верстою,

Кто-то ждет на роковой черте...

Буря, буря - горькая, лихая...

Замереть нам - иль нестись вперёд?

...Ветер шелестит на Голодае,

Под Кронштадтом трескается лёд...

И, куда ни взглянешь, - так сурова

Судеб снеговая круговерть:

Мчатся в вихрях снега Смердяковы,

Головлевы... бесы... бездна... смерть.

Дальше! За черту всего земного!

Но и там, за гранью, - тени те ж:

Заячий тулупчик Пугачева.

Шуба Стеньки. Воля. Бунт. Мятеж...

Мчимся сквозь столетья мертвой степью...

Шелестят сквозь снеговой пожар

Рыжего Отрепьева отрепья,

В Диком поле - хохот злых татар...

Буря мглою... Но порой - сквозь тучи -

Полыхнёт, чтоб в бездне замолчать,

Взгляд из-под платка - упрямый, жгучий,

Как сквозь плоть - горящая свеча...

Боже, где душа моя и тело?...

Вечность пронеслась за полчаса...

Как моя земля осиротела,

Как осиротели небеса!

Но в веках, не ведая покоя,

Над землей, на роковой черте,

Буря синей мглою небо кроет,

Птица - тройка мчится в темноте...

-- Призыв к топору

-- Мало было нам лихого слова,-

-- Подавай гражданскую войну!

-- И топор, убивший Пугачёва,

-- Каши наварил на всю страну...

-- Накормили кашей топориной

-- Семью семь народов и племён -

-- И назад, за удалью старинной,

-- В вертоград невянущих знамён.

-- Топоры потратили на кашу -

-- Нечем дом поправить вековой...

-- Лишь топор да каша - пишша наша,

-- Правда, злой поросшая травой!

-- Думай, грезь, плыви не по теченью,

-- Выбирай себя из века в век...

-- ...Но пустить топор по назначенью

-- Не желает русский человек.

-- Волюшка-воля

-- У свободы - горький, острый вкус,

-- Вынести его не каждый в силах.

-- Славься, крови и огня союз,

-- Что безбожно полыхает в жилах!

-- Славься, бесприютность, пустота,

-- Небосвод без солнца - вместо крыши!

-- Жизнь сумей сто раз начать с листа!

-- Правда крепче, коль ее не слышат!

-- Ветер, вьюга, снег и смерть в лицо, -

-- Пой навстречу, чтоб они боялись!

-- Да, свобода любит подлецов,

-- Чтоб они свободы не касались!

-- У свободы - горький вкус снегов,

-- Мятежа, петли, креста и плахи.

-- Но свободы хочет наша кровь,

-- Крови тесно в теле, в плоти, в страхе!

-- Вырвется - и землю обагрит,

-- Чтоб потом, в цветении жестоком,

-- В яблоке, что пламенем горит,

-- Воспылать кроваво-жарким соком!

-- Воля - это смерть... Но жизнь - тесна.

-- Тесно сердцу русскому на свете!

-- ...И восходит русская весна

-- На сожжённой мятежом планете.

Штрихи к портрету адмирала

(как я вижу Колчака)

Кровь половцев. Британская шинель.
Густая желчь, проснувшаяся всплеском.
И острый взгляд с почти рапирным блеском,
И пуля, что летит всегда - не в цель.

Лихой озноб военного набега...
Снега и кровь...И каждый Божий день
Россия пахла первозданным снегом
И дымом от сожжённых деревень.

"Русь - кончилась. Ее не сберегли..."
В боях казацких диких атаманов
Сибирь открылась, как нагая рана,
Чтоб на неё просыпать соль земли.

И дёргалась улыбка тонких губ
От боли одиночества земного,
И взгляд был сразу жалким и суровым...
...Палач. Правитель.Кукла. Жертва. Труп.

...А сколько раз струилась кровь рекой,
И сколько раз, турецким гневом пьяный,
Кулак сжимался - грозно, первозданно,
И разжимался - слабо и легко...

Мороз. Бураны. Грубая шинель.
Озноб, налитый в душу, словно в чарку.
И смерть - отменной, офицерской марки,
На льду Иркутска, в полынье, в метель...

Земля седела от людских затей.
Глаза смотрели горестно и тупо.
И мчался Дон-Кихот вперёд - по трупам -
На мельницу истории своей.

Лети, лети. Что будет - не гляди.
Там - полынья, метель, мороз смертельный...
...А сколько впереди осталось мельниц...
И сколько крови, боли - позади...

Прощание со свинцовым веком

Казалось мне, что песня спета

Средь этих опустелых зал.

О, кто бы мне тогда сказал,

Что я наследую все это...

А.А.Ахматова

Когда накладывает пальцы

На горло мне мой новый век,

Я бормочу: мы все - страдальцы,

Но и Господь был человек...

Я вспоминаю годы детства,

Их горький хлеб, их злую соль...

Тогда дедов живую боль

Я получил от них - в наследство.

И, как погибший на войне,

Смотрел я на живых - и тайно

Уразумел, что не случайно

Достались, как наследство, мне

Все заморочки бытия,

Глухие бездны коридоров,

Наветы, пули, песни, споры,

Снег, небо, льдины, полынья, -

Тот мир, где на ветрах лихих,

От смутной власти не меняясь,

Свинцовой мерой измерялись

Твои грехи, мои стихи.

Свинцовый век, разбоен, бешен,

Ты никого из нас не спас.

Свинцом сполна уравновешен

Твой вечный золотой запас.

И, предвкушая перемены,

- Я чувствую рубеж эпох:

Течет, как боль - по вздутым венам,

Поэзии глубокий вздох...

Иные дни, иные грозы...

Но вновь из-под припухших век

Свинцовые струятся слезы,

Свинцовый провожая век.

Пушкинский тракт

Над сибирской дорогой новою

Ветер бьётся седыми всплесками.

Тьма колючая, ермаковая.

Вьюга чёрная, достоевская.

Снег взметается, жжёт пожарами,

Да берёзы - метельных ветров белей.

Лишь машины мелькают фарами.

Ночь кутилова. Всполох врубелев.

Небеса с земли всю согнали спесь,

И гудит метель над Россиею...

Транссибирский холод бушует здесь.

Морок анненский. Пламя васильево.

Ночь суровая, богатырская.

В небе - всплески пламени синего.

Время вьюжное, даль сибирская.

Тьма колчакова. Тишь мартынова.

Снежные степи

Каждому чуду - свой час,

Каждой любви - свои цепи...

-Что было прежде, до нас?

- Лишь снежные степи.

Больно и пусто в груди.

Правда обмана нелепей...

- Что там, во тьме, впереди?

-Лишь снежные степи.

Слезы скупые утри.

Совесть, как тяжек твой лепет...

- Что так болит - там, внутри?

- Лишь снежные степи.

Космогония 2014

Когда воды Всемирного потопа

Коснулся луч карающей звезды,

То проступила гиблая Европа

Из мутной окровавленной воды.

Наш мир не выносил воды, как груза,

Который тяжелее всех побед...

И распростерлась Азия медузой,

На щупальцах держа весь белый свет.

И лишь когда из сдавшейся стихии

Поднялись земли всех соседних стран,

Восстала исполинская Россия -

Средь океанов главный океан.

Мир снова ждет потопа, как мессию,

И тяжки сдвиги литосферных плит,

И океан по имени Россия

Волнуется,

витийствует,

шумит!

СНЕЖНЫЙ ЛАБИРИНТ

Город детства

Роберту Рождественскому

Спой мне про город, тихий, словно сон,

Где пыль блестит, где солнце светит ярко...

Пусть прозвучит напев былых времен

В тиши глухих индустриальных парков.

Здесь небосвод так густ и так высок,

Что степь его читает в переводах,

И так тягуч и ласков солнцепек

На тихих, мирных танковых заводах.

Спой мне про город, тихий, словно сон,

Где Мёртвый дом так солнечно приветлив...

Здесь для всего свой найден эталон -

Для каторги, кнута, креста и петли.

На лбу клеймо ворам здесь ставит мрак,

Вбив им в мозги сюжеты ста рассказов.

Здесь Достоевскому в глухой барак

Стучит поручик Дмитрий Карамазов.

Курчавятся кочевничьи костры

Под блеском шумных автострад Магога...

Их видит в плясках огненной игры

Лишь эпилептик, ослепленный Богом.

В сугробах скачет чёрный человек,

И снегопад лепечет по-татарски,

И каторжники разгребают снег

Под занесенной ранней вьюгой Тарской.

Спой мне про город, тихий, словно сон,

Захламино, Нахаловку, Амуры...

Эрцинский лес метелью занесен,

И неприветлив шум его понурый.

А летом - тот же инфернальный зной.

Уходит день походкой вороватой,

И в желтизне над бурой Тишиной

Спят на мели воздушные фрегаты.

Спой мне про город, тихий, словно сон,

Про мёртвый дом и про Асгард Ирийский...

Им приговор себе произнесен

По-иудейски, гречески и римски.

Степной острог для нас - что высший свет:

Мы пудрим пылью Мёртвый дом старинный

И к юбилею - триста тысяч лет -

Гордимся, что живем в его руинах.

Припудрен барский допотопный быт

Пыльцою с башмаков хмельных кварталов,

И сквозь века истории летит

Взгляд каторжника в очи адмирала.

Здесь лукоморский морок вознесен

Превыше счастья и превыше света...

Спой мне про город, тихий, словно сон, -

Про город Сон, куда мне нет билета.

* * *

Сиреневый, оранжевый и серый -

Мой городок, затерянный в степях.

Мальчишеский, ни в чем не знавший меры,

Он пылью, солнцем и весной пропах.

Мне с детских дней запомнились недаром

Дождиный щебет, деревянный дом

И вдохновенный блеск разбитой тары

В весёлых лужах под слепым дождем!

Остались в сердце и в душе навечно

Неоновое небо, ночь весной,

Нахохленные избы на Кузнечной,

Сердитые хрущёвки на Степной.

В подъездах - выщербленные ступени.

На стенах - строчки, что вина пьяней...

Оранжевые нотки вдохновенья

Пронзительны на сером фоне дней!

Зовёт пустырь на улице Свободы -

Раздолье для мальчишек и бомжей,

А от окна до края небосвода

Стоят ряды печальных гаражей.

Штрихуя небо с края и до края,

Дожди над парком поднимают гам,

И бродят одинокие трамваи

По выверенным навсегда путям.

Когда гроза закончится, устало

Ждут воробьи - весенних луж царьки,

И под дождём в сиреневых кварталах

Нахохлились табачные ларьки.

И наступало бежевое утро.

Был взрослый мир сентиментально груб:

Столкнувшихся камазов камасутра

Сияла на восходе глаз и губ.

Пусть Линий кривизна не знает меры -

Кривое небо так же льёт свой свет.

Сиреневый, оранжевый и серый -

Мой Омск, мальчишка, город и поэт!

Окраина

Улицы заплёванного рая,

Как язык ваш звучен, груб и прост -

Тарская, Сенная и Тверская,

Порт-Артур, Амур и Волчий Хвост.

Сколько ни броди в промзоне ночью,

Перепутав блажь и благодать, -

Северных, Восточных и Рабочих

Разумом не счесть и не понять.

Жутки шутки старой проститутки.

Пьяно пляшет старенький трамвай.

Пассажир, приклеенный к маршрутке,

Едет в вечной пробке в вечный рай.

Старый мир, ища дорогу в "завтра",

Породил артистов-вышибал,

Звёзд анатомических театров, -

Вильям наш Шекспир таких не знал.

Незнакомое, младое племя!

Муж-амбал со стервочкой тугой,

Что, пиная, подгоняет время

Обалденно стройною ногой.

Наизусть заучена свобода.

Их судьбу ведёт автопилот.

Но давно уже гудят без мёда

Шестигранники бетонных сот...

Жизнь вершит свой бесподобный морок,

Экономии закон лихой:

Головы хватает лет на сорок,

Рук и ног - на пятьдесят с лихвой.

Пусть судьба разъята и распята -

Воскресать не модно в сей глуши.

Сказка завершается, ребята.

Всё... Спокойной ночи, малыши!

* * *

Сгорела дача у соседей справа.

Там молодежь гуляла до утра.

...Что значит жизнь,

что значат честь и слава,

Когда боль пробирает до нутра?

Нет счастия под этим бренным небом.

Пой и бренчи, перепевай "Кино",

Пей жизнь до дна...

Все это - лишь плацебо.

Душа уходит на бутылки дно.

И в чем мы перед небом виноваты,

Когда живем в семье, а все же - врозь?

Живем, деремся, бьемся - брат на брата...

Все сразу здесь кощунственно слилось:

Любовь, и кровь, и смерть, и все такое.

Одно есть, что любви сильней: вина...

Так я шептал, на пепелище стоя,

Когда лежала Троя сожжена.

* * *

И вот оно, моё степное лето:

Густые кроны. Вечер. Тишина.
Меж фонарей - слепых осколков света -
Сверкает мангазейская луна.

Над нашей жизнью - ложью фарисейской -
Она звенит, как серебристый щит
И отголоском тьмы гиперборейской
В фальшивых песнях серых дней звучит.

А в полутьме мерцает запах мяты,
Прохожие спешат к своим мечтам,
И отголосками судьбы разъятой
Рассеян я по лицам и годам.

И, как труба, звучат светло и слепо
Фонтаны, площади, асфальт, бетон
И вечность, что раздвинута, как небо,
Над городом, что впал в великий сон.

Панели, крыши, гул мятежных улиц,
Пустые площади, вечерние огни -
Как я хочу, чтоб к нам они вернулись
Потом, спустя века. Взгляни, взгляни:

Как пальцы, переулки сплетены,
И кареглазый вечер в небе мнется,
Не смея ни нарушить тишины,
Ни воробья спугнуть. И сердце бьется, -

Смерть, как ладонь, нага, тепла, близка,
И пахнет вечным сумрачным покоем
Неверный блеск летучего песка
Над серыми громадами и зноем...

Снежный лабиринт

(Новогодняя прогулка по городу. Три часа в трамвае).

Как Александр, переступивший Инд,

Не зная толком, где конец маршрута,

Я прохожу сквозь снежный лабиринт,

Который Омском назван почему-то.

К иному устремляясь рубежу,

Быть может, всех слабей и виноватей,

Я, смертный, в вечный город выхожу

На беспощадном огненном закате.

В краю семи оболганных святынь

Звучат единым стихотворным метром

Палящий суховей глухих пустынь

С арктическим, кровь леденящим ветром.

Здесь в иероглиф-лабиринт сплелась

С проспектами, горящими ночами,

Скупая серость грязных автотрасс

И звук шагов - над головой, над нами...

Здесь, чистым белым пламенем горя,

Сердца, умы и взгляды обжигая,

Среди пустыни городской стоят

Сугробы, словно пирамиды майя;

Над реками житейской суеты,

Над всем неверным, неподъёмно-пошлым

Возводит ветер снежные мосты

Меж настоящим, будущим и прошлым.

Здесь жизнь моя, как пламя, занялась, -

Как пламя рыжее в степи полночной...

Асгард Ирийский, край обид и ласк,

Суровых елей и берёз молочных!

Здесь, сколько ни скули и ни пророчь,

Знай: мерзлота тебе не отзовётся.

Всё - суета... Лишь вкрадчивая ночь

Идет по краю звёздного колодца;

На окнах расцветает снежный лес;

В разводах снега зеленеет пламя -

Сиянье вечной мерзлоты небес

Над белыми сибирскими садами...

А мерзлота веками нас хранит!

Лишь ей благодаря живёт поныне

Жестокий город снежных пирамид,

Жрецов, купцов, лжецов и вьюжной стыни.

Но с тишиной сибирских тёмных дум

Морозный звон рифмуется недаром:

Глухих столетий инфракрасный шум

Звучит средь суеты Шаданакара.

- Быть может, нам последними дано,

Превозмогая звёздное коварство,

Войти в космическое полотно

Затерянным в пустынях Средним царством?

Но по утрам всё так же, как всегда,

Нас чья-то сила гонит тёмной плетью

Из рая тёплых снов - туда, туда,

В безжалостные каменные клети!

Как школьники, мы учим наизусть:

Железные сердца машин - гуманны.

Не мёд любви, а восковую грусть

Нам дарит сот бетонный шестигранник.

Вовлечены в сквозной круговорот,

Не смея глаз поднять, склонившись долу,

Проходим все круги земных забот,

Бредём от перелома - к перемолу.

Всё перемелют чудо-жернова,

Не пошатнутся каменные звенья...

Но Божия рука всегда права,

И в ней - проклятье, кара и прощенье.

Апокриф века нежен и жесток.

Звенит сквозь вьюгу колокол стозвонный.

Нет сердца у тебя, степной пророк,

А только уголь, чёрный и зловонный!

Всё - суета. Всё - ложь и лживый пыл.

Горят над снежным лабиринтом знаки -

Томление, брожение светил,

Томление, брожение во мраке...

* * *

Я листал, словно старый альбом,

Память, где на седых фотоснимках

Старый мир, старый сад, старый дом, -

Прошлый век с настоящим в обнимку.

Деды-дети, мальчишки, друзья,

Что глядят с фотографий бумажных, -

Позабыть вас, конечно, нельзя,

Помнить - трудно, и горько, и страшно...

Вы несли свою жизнь на весу,

Вы ушли, - хоть неспешно, но быстро.

Не для вас стонет птица в лесу,

Не для вас шелестят ночью листья.

И, застыв, словно в свой смертный час,

Перед камерой, в прошлой России,

Вы глядите с улыбкой на нас -

Дурачки, скоморохи, родные!

Не спасло вас... ничто не спасло:

Земли, сабли, рубли... всё пропало.

Вероятно, добро - это зло,

Что быть злом отчего-то устало.

Что ж, пора отдохнуть. Жизнь прошла.

Спите, прожитых лет не жалея.

Лёгок сон... а земля - тяжела.

Только жизнь может быть тяжелее.

ЗА ОБЛАЧНЫМИ КОЛЕЯМИ

Новое прочтение березы

Где небо читает страницы мороза,
Где домик ветвями ветров оцеплён,
Саврасово выгнулась птица-берёза,

Мотает кудрями есенистый клён.

Кривая берёза, держащая цепко

Ветвями ветров небосвод голубой,

Змеёй изогнулась над куполом церкви,

Полёты грачей изогнулись змеёй.

И сквозь заменившие зрение слёзы

Мне явственно - до откровенья - видна
Изогнутость песни, судьбы и берёзы,

Грачиных полётов и изб кривизна.

Так небо нас, грешных, пытает в любови,

Так время пытается нас научить,

Как лекарь, достичь откровения крови,

Есенистым клёном на крыльях парить,

Качать кислород для планеты сквозь тело

И видеть, дыша чистым ямбом дождя,

Как небо курчавится пламенем белым,

Легко сквозь прозрачность берёзы пройдя.

И светится, реет, мерцает над нами,

Сквозь все перёплеты страниц и чудес,

Берёз заколдованных белое пламя

И чистое синее пламя небес...

Пусть ныне, вращаясь над временем слепо,

Надет на древесную ось небосвод, -

Но время наступит, когда даже небо

Берёзу и куст по-иному прочтёт!

* * *

Вновь дымится снег под зимним солнцем.
Снова рдеет лицами январь.
Над трубой завода лентой льется
Серо-сине-пепельная гарь.

Как плечом, ведёт костлявой веткой
Старый тополь - друг мой и сосед.
На земле томится чёрной меткой
Первый в первоснежье птичий след.

Я стою, шепчу слова и строки...
Очарован чем-нибудь пустым,
Я на подоконнике высоком
Позабуду вновь полить цветы.

И звучат в душе напевы эти,
Отвлекая от земных хлопот:
Что-то начинается на свете,
Что-то в жизни новое грядёт.

* * *

Ветер возвращается... Как прежде,
Серые стоят во тьме дома.
И опять теряются надежды.
И опять сбывается зима.

Прошлое уходит незаметно,

Но обиды не теряют вес.

А во мне - острожный посвист ветра

И движенья перистых небес.

Развевает небеса, как ткани,

Царская сибирская метель.

А меня небесное дыханье

Пробует, как тонкую свирель.

И, хотя обиды злы и грубы,

Кажется, что в мире все - не зря...

И язык облизывает губы,

Острые, как ветер января.

* * *

Под черным зеркалом небес
Чернеет лог, чернеет лес.
Лишь кое-где мерцают окна.
Встает клубами пар с земли,
И жизни мечутся в пыли,
Мерцающей над нами плотно.

Под черным зеркалом небес
Я жил, я пел и вот - исчез.
Не правда ль, мама, это странно?
Я сохраню твое тепло
Всем жизням и смертям назло
В скопленьях звёздного тумана.

Я так хотел жить, не греша,
Но - стала раною душа,
И в сердце, кровь гонящем к ране, -
Качанье вековых весов...

Бог тоже устает от слов.
Лишь мы от Бога не устанем.

Под черным зеркалом небес
Христос распят был и воскрес,
Мир это помнит необманно...
И льется сумрак на поля,
И дышит черная земля,

И зеркало небес туманно.

* * *

Как экстрасенс, Зима

души живой коснулась.

Доверчивая тьма

течет по венам улиц.

Колдуя в синей мгле,

спустившейся так рано,

измученной Земле

снег обезболит раны.

И хочется опять,

как некогда, в начале,

душою приникать

к земле, к любви, к печали.

Услышать тихий зов

деревьев, птиц, животных,

вновь изучить с азов

науку быть бесплотным.

Не отвращать лица

от неба в снеге белом,

в мелодии Творца

звучать простым пробелом.

И что-то оживет

на дне простого сердца,

взволнует, запоет,

откроет к счастью дверцу.

То белый, белый свет

листа в моей тетради.

То белый, белый след

седой височной пряди.

То белый, белый нимб

над головой святого,

то белый, белый дым

в конце пути земного.

* * *

Деревья пахли небом,

А губы - солнцем алым,

А ветер - теплым хлебом

И счастьем небывалым.

С тобою шел я тихо

По саду молодому,

И пахла земляникой

Моя тропинка к дому.

Любви еще не зная,

Не ведая печали,

Я знал, что пахнут раем

Сияющие дали.

...А будущее - кровью,

Невысказанной мукой,

Разлукой и любовью,

Любовью и разлукой...

* * *

А дело - только в малом:

Глаза открыть на миг,

Увидеть небо алым,

Понять, как мир велик,

Как пролегли дороги

На север и на юг,

Как средь земной тревоги

Для сердца важен друг,

И мир доступен взглядам,

И в сердце - красота,

И счастье - где-то рядом,

И истина - проста.

Со знаньем небывалым

Пуститься в вечный путь...

А дело - только в малом:

Проснуться - и уснуть.

* * *

Мир держится на хрусте веток,

на шелесте листвы весной,

на детском смехе, летнем свете,

на теплоте тропы лесной.

Мир держится на горьком плаче,

на мертвом холоде снегов,

на горечи любви незрячей,

на буйстве волн у берегов.

Увы, не может быть иначе:

растут цветы, и дождь их бьет,

смеется сын, а мама плачет...

А это значит - жизнь идет.

* * *

Как мало в жизни надо,

чтоб сердце зазвучало:

свет любящего взгляда,

уста алей коралла...

Как в жизни нужно много,

чтоб сердце пробудилось:

бессмертный голос Бога,

судьбы небесной милость.

И хруст ветвей на тропке,

и звук дождя на листьях...

А век такой короткий,

а небо чисто-чисто.

* * *

Звучит стоцветный гомон пчёл
Над запахом цветка.
А плод созревший так тяжёл,
А веточка - тонка.

Попробуй только, ветерок,
Подуть на спелый плод -
И, проливая красный сок,
Он на землю падёт.

Как много бед, обид и зла
Несет моя строка!
Душа - она так тяжела,
А воля - так тонка...

Но - счастьем летним надо мной
Так раскален зенит...
И, каплями стекаясь, зной
Пьянит, пьянит, пьянит...

Тонка строка, а смысл тяжел,
И всё хмельнее плод,
И ветер под жужжанье пчёл
Зовёт,

зовёт,

зовёт!

* * *

Играет дождь, втянув в свою игру
Дома и травы.
Осенним днём дождливым поутру
Все дети правы.

Я чувствую, что где-то там, в груди,
Дитя томится,
Гадает, ждёт, что будет впереди,
Глядит нам в лица...

Жизнь - та придёт, не спросит: ждёшь -не ждёшь,
Погонит в стаю...
...С утра играет в осень мальчик-дождь,
И я - играю!

Игра небес звучит в моей игре
Легко и тонко...
И старый кот-бродяга во дворе
Глядит котёнком.

* * *

За облачными колеями

Мерцает первая звезда.

Над опустевшими садами

Блестит небесная слюда.

Восходит пар от черных грядок,

И тучи хмурятся вдали,

И дрожь пронзает до лопаток

От запаха сырой земли...

* * *

В осени дни лета утонули.

Над дорогой вьется серый прах.

Но от ягод, что я ел в июле,

До сих пор мне сладко на губах!

* * *

Облака улетают в закат,

Сплетни трав все скучнее и суше,

И осколками лета лежат

Вдоль дороги блестящие лужи.

Скоро вниз полетят с небосклона

Дни осенние в звездной пыли,

И, как яблоко, в чьи-то ладони

Упадет шар тяжелой Земли.

А пока - на небесной мели

Медлит солнце - у самого края...

Это лето Господне вдали

Умирает, смеясь и сверкая.

* * *

Глухой сентябрь. Холодный Старый Крым.

Горит костер. Прилив бормочет где-то.

Мы на дорогу в полутьме глядим.

Безмолвствуем. Ждем тихого рассвета.

Спит небо. Спит земля. Спит пыль дорог.

День - мотылек, накрытый чашей ночи.

И вечность, тлея, словно уголек,

Мне из костра слова свои бормочет.

* * *

Я в этом сам, возможно, виноват.

Лишь я один. Дождь льется, не смолкая,

Ночной прилив шумит, шумит без края,

И к стенам жмется дикий виноград.

В каких краях, среди каких дорог

Мы шли с тобою в тот последний вечер,

Что говорил тебе я?... Время лечит,

Но не спасет от будничных тревог...

Но времени, увы, не крикнешь: "Стоп!"

Воспоминанья в сером небе тонут,

И дождь свои холодные ладони

Кладет на мой разгоряченный лоб.

Последнее тепло

Разноцветна листва над аллеей,

Небосвод бесконечно высок.

Солнце в небе, как персик, алеет,

И течет нежный солнечный сок.

Осень царствует в неба расцветке,

По-осеннему плачут ручьи,

И державное яблоко с ветки

Упадает в ладони мои.

Скоро счастье, уставшее плакать,

Отразится, как в речке, в судьбе,

И мелькнет чье-то белое платье

Меж теней на осенней тропе.

И, небес вековой собеседник,

Я забуду все прежнее зло.

Я пойму: просто Август-наследник

Нам последнее дарит тепло.

Просто солнце на небе устало

И решило в пути отдохнуть.

Просто сердце глядит в небывалый,

Бесконечный, космический путь.

Просто скоро закончится лето,

Просто, видно, земле повезло...

И я выпью небесного света

За последнее в жизни тепло.

Одна осень в раю

Я помню, как в лесном краю

Ко мне с тобой, моя подруга,

Пришла любовь, пришла разлука -

Той первой осенью в раю,

Где каждый новый день с утра

Мы шли по осени, ликуя,

И горький аромат костра

Сливался с вкусом поцелуя,

А после - иней на ветвях,

И дрожь листвы в рассветной сини,

И счастье на твоих губах

С чуть слышным запахом полыни...

Все это - жизнь... Осенний свет,

На миг мелькнувший между судеб,

Оставил в сердце тихий след,

Что не обманет, не осудит,

И надо мной ладонь простер,

Задев березы, словно струны,

Сентябрь, как мыслящий костер,

Хранящий пепел Жанны, Бруно.

И я хочу, и я хочу,

Чтоб там, за гранью жизни этой,

Вот так же в безмятежном свете

Лист опускался по лучу,

Чтоб так же, нас сводя с ума,

Листва опавшая шуршала

И ты сквозь вековой туман

Навстречу мне, смеясь, бежала...

...Пусть не осталось и следа

От чувства, как от листопада, -

Осталась песня и баллада,

И за любовь, моя звезда,

Дана нам Осень навсегда, -

Беда, победа и награда.

ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК

* * *

Да будет так, как хочет Бог:
Суров скитания итог.
И ты, переступив порог,
Не зажигай огня.
Войди в тот дом, в котором ты
Узнал стремленья и мечты,
Взгляни в себя из пустоты
Законченного дня.

Во тьму, как в зеркало, вглядись:
Ты понял, что такое жизнь,
Замкнулся путь крестин и тризн,
На плечи давит ночь.
И в темноте не угадать,
Куда идти, к кому взывать,
Но тихой песни благодать
Способна всем помочь.

Взгляни на огонек свечи,
Перестрадай, перемолчи:
Вот так сгорел и ты в печи
Прошедших буйных лет.
Но за границей естества
Твоя душа всегда жива,
И в памяти всплывут слова:
Да будет в мире свет.

Крещение

На Крещенье ударил мороз.
Опустели дворы, переулки.
Ветер щиплет ресницы до слез
На минутной случайной прогулке.
Только в небо направишь свой взгляд -
Снегопад, словопад, стихопад.

Приутих прежний шум, маета.
В полумраке сверкает реклама.
Небо синие сжало уста
Над старинным отстроенным храмом.
И маршрутки снуют по дорогам,
Что ведут, к сожаленью, не к Богу.

Спит и видит отстроенный храм:
Небо льдом в этот вечер покрылось.
И за что от Всевышнего нам
Этот дар - или эта немилость?
Иордань надо в небе рубить,
Чтобы солнце смогли мы крестить.

А в домах - теснота, суета.
Пахнет хвоей неубранных елок.
Стол накрыт в честь крещенья Христа,
И собрался почти весь поселок.
Так и тянет беседы вести
О судьбе, о житейском пути.

Не желая склонять головы,
Вновь заводим мы дерзкие речи.
Все мы, в сущности, чьи-то предтечи,
Только чьи - мы не знаем, увы...
Слово за слово - и в диалог
Незаметно вступает сам Бог.

Он вступает неслышно, как снег,
Осыпает слова белой пылью...
Белым-белым вдруг станет навек
Сердце, что было тронуто гнилью.
И в простых покаянных словах -
Белых звездочек тающий прах.

Но кончается праздничный день,
И расходятся гости все тише.
Город спит, и тяжелая лень
Не дает нам сквозь дрему услышать:
В старый дом, где мертво и темно,
Белый голубь стучится в окно.

Успенский храм

Все те же - в неба синей раме -

Черты Господнего лица.

В Успенском бесконечном храме

Свершится служба до конца.

Над нашей жизнью непутевой,
Навязчивой, как грешный сон,
Небесной тяжестью суровой
Успенья купол вознесен.

И сквозь всю ложь, все небылицы,
Как след космических высот,
По венам теплый Бог струится
И откровенья крови ждет.

И с нами - здесь и в дымке млечной -
Струящийся по венам Бог,
Успенья купол бесконечный
И жизни звездный холодок...

Давид поет Саулу

Не знаю я, кто ты, не помню, кто я, -

Пастух? Псалмопевец? Воитель? Судья?

Охотник я или добыча?

При виде твоем сквозь простор бытия

Я вижу, как стая летит воронья,

Меня призывая и клича.

Когда я смотрю в эти злые глаза, -

Так в бездну, откуда вернуться нельзя,

Взирает архангел из рая, -

Я верю, зовет меня Божья стезя,

И я на нее уповаю.

Ведь, если я в этих очах утонул,

Внимая тот грозный и благостный гул,

Что слышат порочные души, -

Я верю: Господь и туда заглянул,

Чтоб я Его след обнаружил.

Цепочка следов сквозь столетнюю грусть

Протянется - ведаю я наизусть,

Кто сквозь эту душу промчался;

Темна, но прозрачна душа твоя, царь,

И я объясню, как дозволено встарь,

Что жил в ней Господь - и скитался.

Он ходит по нашим пустынным сердцам,

Он - нищ, Он - гоним, Он - тесним без конца,

Он ищет приют, словно сын без отца,

В твоем - и в моем бедном сердце.

Я пел, силясь горький твой дух побороть -

Струны моей тропкой прокрался Господь

Из совести - в разум, из разума - в плоть,

Из плоти - в меня, псалмопевца.

Саул молчит Давиду

Да, отрок, пастух, псалмопевец, пророк,

К тебе перешел мной накопленный Бог,

В тебе он поет и рыдает;

Чтоб громче рыдал он, звучал в тишине,

Копьем я тебя пригвождаю к стене,

Как Бога, что прежде таился во мне,

А ныне - тебя опаляет:

Ты знаешь, как горько, страдая в пути,

В себе потаенного Бога нести,

Как все выжигает он в сердце?

Он вечен, он нищ, он настолько велик,

что каждый - младенец, и муж, и старик -

вмещает его не в молитву, а в крик -

крик жизни, крик страсти, крик смерти.

Быть Божьим для Бога, а не для себя

Трудней, чем отдать свою жизнь, не любя,

За ложь, что тебе ненавистна...

"Душа для души - не лекарство, а труд..."

Для Бога душа - не работа, а трут,

Чтоб пламя возжечь, чтоб согреть чью-то грудь,

Чтоб жизнь возвышалась над жизнью.

Не бойся копья, не рыдай у стены,

Не трогай напрасно последней струны, -

Ведь пальцы на струнах преступно пьяны

Судьбой бесприютных скитальцев...

И, чтоб возвеличилось дело твое,

Пронзая ударом насквозь бытие,

Я жизнь выпускаю, как будто копье,

Из царских, из воинских пальцев.

Ангел и Жанна Д'Арк. Аутодафе

-- Голос Жанне Д'Арк

Ты спишь перед боем в палатке простой,

провидица, дева, дитя.

Твой подвиг - велик. Но, поверь, он - не твой!

Ты избрана, может - шутя.

Спустился прозрачный английский туман

На Франции старой поля...

Ты знаешь ли, что тебя ждет, Орлеан,

Луара, Европа, Земля?

Ты знаешь ли, Жанна, как будет король

Склонять пред тобою главу,

А после - сожжения страшную боль,

А после - весь ад наяву?

Ты запах фиалки сжимаешь в руке

Пред тем, как вложить в ножны меч.

Страну ты спасешь, но в последней тоске

Себя тебе не уберечь.

Ты рвешься в сраженье... Постой. Не спеши.

Ты знаешь, что ждет впереди

Костер? Не боишься сожженьем души

Платить за сиянье в груди?

Король коронован. Страна спасена.

Стяг поднят. Конь бел. Меч остер.

Твой подвиг всем нужен... а ты - не нужна.

Ни людям, ни мне, ни себе - не нужна.

Ты всходишь на строгий костер...

Я знаю, я знаю, как трудно молить

Того, Кто тобой не любим,

Как страшно, как горько одной восходить

В небесный Иерусалим.

Узнаешь и ты, потеряв благодать,

Забыв про высокий обман,

Как страшно, как горько одной штурмовать

Небесный святой Орлеан...

-- Ответ Жанны Д'Арк

Ты страх мне внушаешь, чтоб злей я могла

Сражаться у стен вековых.

Да, тело - и душу - сожгу я дотла,

Но что мне - ничтожнейшей - в них?

Что вижу я - ад или небо - пойми!

Что встало в глазах вместо слез?

Пахучий туман, городок Домреми,

Над речкой разрушенный мост,

И край небосвода, что поднят, как бровь,

И крест на крутом берегу,

И белый шиповник, и алую кровь

На первом осеннем снегу...

Что - Жанна? Я - Жизнь, без имен, без судьбы.

Я просто живу - чтоб пропасть.

Меня мне - не надо! Но я из борьбы

Не выйду - на то Божья власть.

Так хочет Господь. Так хотела и я -

Хоть, может, уже не хочу -

Одной подниматься к небесным краям

По острому злому лучу.

Пусть будет, что будет. Пусть будет, что есть -

Туман над стеной вековой,

Осада, сраженье, кровь, гибель и честь -

И ветер над юной травой...

А там, на костре, буду, веруя в гроб,

Молиться о кротком конце, -

И ветер наложит ладонь мне на лоб

В пылающем Божьем венце.

Но небо не стану я приступом брать,

Хотя захотела б - смогла, -

Я встану смиренно у ангельских врат,

Свои вспоминая дела.

И, может, разгонится вечный туман

Улыбкой на Божьем лице, -

Как здесь, я в небесный войду Орлеан,

Босая, в рубахе, в венце.

Жизнесмерть

Я много знал, во многом ошибался,

Был чем-то славен, в чем-то виноват,

Метался, выбирал, взлетал, срывался...

И вот - итог: я над собой поднялся

И обречен на подвиг - на распад.

Я верю в жизнь; но жизнь в меня не верит.

И что с того? Я все равно - живу,

Иду в ночи, стучась, от двери к двери,

Как ходит, может, Бог от веры к вере;

Иду - и под собой не мну траву.

Жизнь - выдумка. Есть только промежуток

Меж словом - и распятьем за него.

Я не хочу вершить жестоких шуток,

Но верую, что неподдельно жуток

Мой подвиг, - мой позор и торжество.

...А было все - и счастье, и страданье.

На горле детском - Божия рука,

Хрипенье, пенье, крики, клокотанье,

Речь, словно кость, застрявшая в гортани,

Всего живого в памяти смешенье,

Стихосложенье, стихоразложенье,

Смерть, до которой - лишь одна строка;

Горячим лбом я пробивался в вечность

Сквозь скорлупу оконного стекла;

Метал себя, как диск, к дороге млечной;

Кричал; смолкал; смотрел, как бесконечно

На подоконник кровь с небес текла.

Но все прошло. И жизни нет. И смерти.

Есть только свет - кого-то он слепит,

Кому-то дарит зренье - и на тверди

Мы можем видеть в звездной круговерти

Истоки наших бед, побед, обид,

И знать, что воля, движущая мир, -

Сама себе чума, и смерть, и пир.

Молитва

Не в моем ли слепом сиянии

Оживает любовь твоя,

Отпрыск пения и молчания,

Родич ворона и соловья.

Был я гордым в своем смирении,

А в победе смиренным был,

Но звучал в тишине и в пении

Тот же трепет небесных крыл.

Как и ты, над словами утлыми

Я несу свой небесный вир.

Словно правда, тлею под углями,

Словно ложь, опаляю мир.

Сквозняк

...Жизнь - лишь сквозняк из пустоты в посмертие.

Живя из ниоткуда в никуда,

Так остро ощущаешь всё неспетое,

Не сказанное в прошлые года.

Душа лежит ничком в тебе, танцующем,

Как Шива, на вселенском сквозняке,

И слышен шелест пустоты, волнующий,

Как зов на непонятном языке.

...В цифирь вселенной все мы были вписаны,

Как первые в своих больших мирах,

Но многие остались за кулисами,

А кто-то обратился в пыль и прах.

Сквозит из всех щелей молва нездешняя,

Колдует, призывает, голосит;

Но боль одна срывает маски внешние,

А есть ли лица - бог определит.

...Что ты мне скажешь, жизнь моя дрожащая,

Мой робкий живчик, родничок души?

Чем подтвердишь, что мир наш не пропащ ещё,

Что здесь не все приёмы хороши?

Рванёшься, дрогнешь, пульсом всполошишь ещё

Пространство без звезды и без луча -

И пропадешь в чудовищном чувствилище

Столетья - зверя, века - палача.

...Но всё-таки, но всё-таки, но всё-таки

Я не могу не рваться, не кричать

О том, что ждёт нас, ловит нас с охотою,

Там, за чертой, где не дано дышать...

То адское, горючее, нетленное, -

Зиянье неба, жгучая звезда...

...Так записал я на осколке времени,

Идя из ниоткуда в никуда.

Рассвет

Просыпаясь один на рассвете времен,

Повторяю себя, как запомненный сон,

Как старик, как мертвец, как ребенок.

Жизнь не хочет идти, но плывёт в тишине,

И неспешно вращается время во мне

Шестерёнкой среди шестерёнок.

Продолжают часы свой бессмысленный ход, Подступают войска повседневных хлопот:

За заботой - иная забота...

И, с трудом за собой застилая кровать,

Начинаешь себя самого понимать -

Скомороха, творца, идиота.

Кровь шумит в алой жилке на бледном виске

На чудном, тарабарском своём языке -

Парки бабий, несмысленный лепет.

И зиянье немыслимых, тёмных высот

В каждом атоме крови - в безбытность зовёт,

Из тебя нечто вечное лепит.

Пламенеет рассвет, как невинная кровь,

Прорастает трава сквозь суставы веков,

Как наследие страшной отчизны.

И стоит человек средь побед и обид,

Очарован, взволнован, возвышен, разбит

Ослепительной тленностью жизни.

Попытка молитвы

Или, или, лима савахфани!

В старинном, полутемном храме,

Там, где крылат молитвой звук,

Где светится над небесами

Иконостас из лиц и рук,

Там, где над безднами бессилья,

Над миром, над добром и злом

Врата раскидывают крылья

Двуглавым золотым орлом,

Где жизнь, как песня, звучно спета,

И будто в воздухе распят

Псалом из золота и света,

Припавший к телу Царских Врат,

Где, дней и лет не разумея,

Киот украшенный стоит,

И лики у святых темнеют,

И золото вокруг звучит, -

- Там я, худой, смиренный, тихий,

В иконных ликах узнаю -

За гранью шепота и крика -

Гордыню адскую мою...

И Испытующий в любови

Пытает: - Кто ты?

Кто же ты?

До глубины, до слез, до крови,

До немоты, до наготы...

И книга воспаряет птицей

Над строгостью недвижных плит,

И рвётся бездна со страницы,

И душу лапами когтит...

И, в переплетах песен с адом

Страданье зная наизусть,

Я чувствую, что рядом, рядом

Тот, про кого молчать боюсь...

Голгофским стоном вознесется

Мой зарифмованный порыв

Над золотым орлом, над солнцем,

К Тому, Кто здесь единый - жив...

Срываясь в песню, словно в бездну,

Молюсь, дрожу, шепчу урок:

- Я, может быть, еще воскресну...

Господь, Господь...

дай срок...

дай строк...

Звучит Другой в моем напеве...

Грешны молитвы тёмных вод...

Но зреет на засохшем древе

Господь - целебный, горький плод.

...Но чудится, что в тёмном нефе,

Молчанье мудрое храня,

Укрытый в потаенном небе,

Цветёт Господь вокруг меня.

Внутренний Афон

Творенья третий день, огромен,

Явился мне во мне самом.

Твой замысел упрям и тёмен:

Бог - музыка, где я - псалом.

Пусть беден слог, как нищий в храме, -

Над ним мерцает Божий лик,

Зажженный судными свечами,

В их свете вещ и стоязык.

Господь над каждым нищим словом,

Как темный купол, вознесён,

И в сердце перезвоном новым

Звучит мой внутренний Афон.

Туда, туда, в уединенье,

Где Бог и я, где я и Бог

Молчим над светом и над тенью,

Распутав узел ста дорог!

И над простором богомольным

Пусть ввек и впрок на сто ладов

Звучит с меня, как с колокольни,

Господень молот - вечный зов.

И небо спит, и небу снится:

В псалмах, что пишет отрок Твой,

Сияет каждая страница

Господней вязью голубой.

Пребуду я - вне роз и терний -

Царем молчанью Твоему

И небом в серебристой зерни

Град обреченный обниму.

Очарованный странник

Шуршит в ночи глухая кровь,

Растут в крови леса и чащи.

Прислушайся, как звучен зов

Небес в тебе, как он суров, -

Сметая нежность и любовь,

Трепещет дерево ветров

Над будущим и настоящим!

Бежит по жилочкам ручей,

Журчит, кровит, сквозь жизнь разлился...

Глубинный, горький сад корней

В моей крови зашевелился.

Молчат сухие слезы звёзд,

И - выше звёздного прибоя -

Качается небесный мост,

Пружинит бездна под стопою.

Законы совести суровы,

Но выше их - любви закон...

И я, как странник, очарован,

Небесным пеплом обожжён.

Иду - от следствия к причине,

Ведя грехам и пеням счёт.

Ступни горят, как от щетины,

Что у меня в крови течёт...

Но небо - вотчина Икара -

Спускается на тёмный лес,

И холоден нездешним жаром

Костёр снегов, костёр небес.

Мои уста закрыты туго,

Но всё-таки - судьба щедра,

Но всё-таки - горит упруго

Любви колючая искра,

Пока дрожит, колеблем вьюгой,

Шатёр небесного костра.

И молча дозревает слово

Под снегом, сладкий сок лия,

До полнозвучного, крутого

Декабрьского небытия.

Я жду, что плоть прозреет веще,

Впитав крутой словесный сок,

И между тучами заблещет

Рассвета русый волосок,

И в небо отворится дверца,

И ветка ветра налегке,

Задев меня, коснётся сердца,

И посох зацветет в руке,

И люди облекутся в солнце,

Идя Великою Прямой,

И на иконе улыбнётся

Запечатлённый ангел мой.

Возвращение в Урарту

(Terra sacrum incognita)

Над Араратом синий небосклон

Звенит прозрачным колоколом слова.

Тишайший день сияньем опьянён,

И горы смотрят строго и сурово.

И золотым проходит косяком

Большой сентябрь по городам и весям,

И кажется, что Кто-то в поднебесье

Идёт по райским травам босиком.

Огнём лазурным небеса горят,

Взимая с гор тяжёлые налоги,

Пока быки, неспешные, как боги,

Тяжёлыми губами шевелят.

Рука Творца из глины лепит верно

Небесный свод, свободна и легка,

И жизнь горит, как серебро на черни,

Как острый край кавказского клинка.

Народ Урарту не озлоблен травлей.

Он - не трофей для дьявольской игры.

Но каждый в нём, увы, полураздавлен

Гордыней Прометеевой горы.

Как можно жить, любить, когда, не смея

Связать двух слов, идут века на слом,

И родина, как печень Прометея,

Терзается заносчивым орлом?

История сложна, как теорема.

Не доказать, куда ушли отцы -

Бойцы в кольчугах и высоких шлемах,

Жрецы и тороватые купцы.

Нас время учит слепотой и спесью

Отцовских лиц в толпе не находить,

Не помня в уравненье неизвестных,

Как алгебру, историю учить.

Как тяжело поднять у века веки!

Как тяжело взглянуть судьбе в глаза!

Как тяжелы иссушенные реки

И каменные, злые небеса!

Ведь вечностью беременное время -

Не враг для человека и не друг,

Но память - Божий дар, проклятье, бремя, -

Изогнута, как ассирийский лук.

Раскол времён - все круче, все суровей.

Ушли в века пророки, короли.

Звучит в текучей лаве львиной крови

Разверстый рык прожорливой земли.

Век львиной хваткой держит лучших, первых,

И ни одна звезда не говорит,

Но во Всемирной паутине нервов

Любая нить трепещет и горит.

Пусть клинописные следы стыдливо

Сменяются петитом тонких книг!

Предстанет нам в обратной перспективе

Минувших лет иконный строгий лик,

Ковчег продолжит путь по небосводу,

Опустит в небо мастер свой отвес

И станет ясной вечному народу

Несложная механика небес.

Но всё-таки - и нам открыта высь!

А если счастья нет - то и не надо.

Ведь новый, неизвестный людям смысл

Вторгается в подстрочник звездопада.

Сверкает осень. Ширится распад.

И ветер с гор шуршит листвою рьяно.

И листья, как рапсоды, шелестят

На языке неведомом и странном.

Рассвет пылает шапкою на воре.

Ледник сверкает на святой горе.

Процвёл на радость разуму и взору

Потоп большого солнца на заре.

Звучит над Араратом зорькой ранней

Не плач, не смех, не лепет и не крик,

И в нежной влаге птичьих восклицаний

Плывёт новорождённый материк.

У камина

Хотел ты жизнь познать сполна:

Вместить в себя явленья сна,

И прорастание зерна,

И дальний путь комет.

И вот - ты одинок, как Бог.

И дом твой пуст. И сон глубок.

В камине тлеет уголек

И дарит слабый свет.

Ты все познал, во все проник,

Ты так же мал, как и велик,

И твой предсмертный хриплый крик

Поэзией сочтут.

Все то, что в душе твоей цвело,

Давно метелью замело,

Но где-то в мире есть тепло -

Там, где тебя не ждут.

Все кончилось, - любовь, тоска, -

Но бьется жилка у виска,

А цель, как прежде, далека.

В дому твоем темно.

Открой окно, вдохни простор, -

Ты с небом начинаешь спор,

А на столе, судьбе в укор,

Не хлеб и не вино.

Что было, то навек прошло.

Зло и добро, добро и зло

Влекут то в холод, то в тепло,

И вечна их печать.

И ветром ночи дышит грудь,

Но ты все ждешь кого-нибудь,

Чтоб дверь пошире распахнуть

И вместе путь начать.

К себе ты строг. И вот - итог:

Теперь ты одинок, как Бог.

Но все ж ты смог из вечных строк

Создать звучащий храм.

Но вдруг волненье стиснет грудь:

Твоей души коснулся чуть

Тот, кто последний вечный путь

Указывает нам.

* * *

Сроки приходят, вскрываются реки,

И прорастает трава.

Каждой весною душа в человеке

Лишь пустяками жива.

Росчерк пера на бумаге старинной,

Кисти высокой мазок...

Все будет стерто рукою невинной,

Только приблизится срок.

Что сохраняется, что исчезает,

Чем выживает душа?

Ветер в саду. Дальний крик птичьей стаи.

Линии карандаша.

Все мы танцуем, ликуем, играем,

Чтоб раствориться во мгле...

Что сохранится? Тропинка сырая.

Контур дождя на стекле.

Так что лети, исчезай в круговерти,

Но не склоняй головы

В танце листвы между жизнью и смертью,

В танце осенней листвы.

Все так непрочно, разрушены вехи,

Тропки к бессмертью тихи...

Лишь пустяки остаются навеки:

Ветер, листва и стихи.

ГОРЬКИЕ СОНЕТЫ

* * *

Моей работой стало - вспоминать

Слова, поступки, облики и лица...

И я, листая старую тетрадь,

Склонюсь над пожелтевшею страницей.

Я вспоминаю то, чего не знал.

Я с памятью живу одной судьбою.

Я в прошлое спускаюсь, как в подвал,

Мысль, как свечу, держа перед собою.

Где ты сейчас? Увы, ответа нет.

Но вспоминать - вот высшее искусство!

От бега неподвластных людям лет

Бумага пожелтеет - но не чувство.

Коль чувство наше настоящим было,

Оно не станет прошлым, друг мой милый!

* * *

Войди в мою любовь, как в дом просторный,
Где комнаты свободны и пусты.
Его я строил долго и упорно
Из слов, хранящих светлые мечты.

На стенах комнат ты повесь картины,
Земным уютом наполняя дом,
И пусть зимой трещит огонь в камине,
И пусть сгорают годы грусти в нем.

И будет дом, как существо живое,
Тебя любить, и помнить, и хранить...
Но ты в свои просторные покои
Жильцов других не вправе приводить.

И, если ты жилище сдашь внаем,
То от огня погибнет этот дом.

* * *
Все стало ясно. Да, я не любим.
Ты камень, а не хлеб, мне подарила.
Но этот камень сердцем был твоим -
Холодным, гордым, полным твёрдой силы.

Но верю я, что холод этот - ложь.
В тебе живёт неистовое пламя:
Ты по сердцам, как по камням, идёшь
И камни жжёшь горячими стопами!

Как много надо было мне огня,
Чтоб понял я, о боли не жалея:
Да, ты сильна. Да, ты сильней меня.
Склонись же перед слабостью моею!

Но все же - как несхожи мы с тобой:
Твоя любовь - скала, моя - прибой!

* * *
Спасибо, что простила ты меня
Легко, без слёз... как раньше - разлюбила.
Спасибо, что от прежнего огня
Лишь уголёк остался в сердце милом.

Спасибо, что унижен я и слаб,
Спасибо, что ярмо надел на шею,
Спасибо, что тебе я - жалкий раб,
Спасибо, что об этом не жалею,

Спасибо, что в глаза мне ночь зашла,
Когда я ждал тебя в потемках мая,
Спасибо - я шепчу, не помня зла,
Но вот кого благодарить - не знаю...

И что же? Не порвав надежды нить,
Все больше я хочу - благодарить.

* * *

Когда в последний день придёт ко мне
Мгновение невыносимой муки,
Мне на лицо пусть лягут в тишине
Твои живые, любящие руки...

Так, провожая душу в вечный дом,
Кладбищенские опускают плиты.
По надписям на них мы не поймем,
Какие души, жизни ими скрыты.

Но только в этот миг узнаешь ты,
Что можно, не оставив веры в чудо,
Найти меня, забыв мои черты.
Где б ни была ты, где я сам ни буду, -

Воспоминанья обо мне храня,
Лишь потеряв, ты обретёшь меня.

* * *

Я невиновен, но прошу прощенья.
И вот перед тобой грехи мои:
Тебя я видел, но не видел зренья,
Любил тебя, но не любил любви.

От хворей этих излеченья нет,
Как нет у них единственной причины.
Ты болью боль лечила много лет--
Виновен в том не врач, но медицина.

И пусть разбито сердце горьким словом
И сделалось, как зеркало, кривым,-
Но отразить я остаюсь готовым
Твой мир разбитым зеркалом своим:

Когда в кривом кривое отразится,
Оно в прямое сразу превратится.

* * *

Твоя любовь - светла, моя - темна,
Ведь ей в твоей тени стоять приятно.
Меня чаруют тайна и луна,
Тебя - сиянье дня, где всё понятно.

Твоя любовь беспечна и легка,
Как бабочки крылатой трепетанье...
Моя - в раздумьях, и она горька, -
Моя награда, подвиг, наказанье.

Твою любовь постигнет разум мой,
Ты не поймёшь мои живые строки...
Но мы бредем тропинкою одной
И вместе учим горькие уроки.

Я верю: рождены с тобой мы были,
Чтоб день и ночь друг друга полюбили.
* * *

Ты любишь лишь любовь, но не любимых,
И в этом -- твой единственный порок.
Моя любовь к тебе - пожар без дыма,
Твоя - плывущий без огня дымок.

Любовь твоя одна -- любимых много.
Она-- лишь эстафета для тебя.
Свою земную долгую дорогу
Проходишь ты, любя и не любя.

Любовь лелея, ты меня терзаешь.
Люблю тебя, а не любовь в себе.
Но ты о треугольнике не знаешь,
Где я, любовь и ты - всегда в борьбе.

С тобой быть не могу наедине:
Сопутствует любовь тебе и мне.

* * *

С тобой целуюсь я, как с жизнью - смерть.
С тобой целуюсь я, как с болью - счастье...
И мне дано понять, сказать, пропеть,
Что я не властен над своею страстью.

Не выбирал я верного пути
К любви и боли, к счастью и тревоге,
Пока не повелели мне идти
Нас выбравшие трудные дороги.

Я, путь свершив, не окажусь в аду,
Но, вечною виновностью невинный,
В твои глаза бездонные сойду,
Как радостный гуляка - в погреб винный!

И я шагну в бессмертие, - поверь,-
Лишь выломав к нему земную дверь.

* * *

Слепая осень нищенкой крадется
Вдоль стен, взывает, милостыни ждёт...
Лишь горстка желтых листьев вместо солнца
Тепло мгновений летних бережёт.

Ты, осень, - поводырь любви незрячий...
Я вижу всё, но за тобой иду,
Свой взор суровый от прохожих пряча.
Я выйду к свету. Я не пропаду...

Ведь я хочу, чтоб, осень, ты прозрела,
Увидела, открыв глаза, сама,
Как пестрый мир пургой заносит белой
Огромная, суровая зима.

Слепая осень - лучший проводник
Для тех, кто к свету лета не привык.

* * *

Ноябрь стоит, как скоморох на сцене,
В отрепьях жалких из листвы своей,
А сам - хохочет, чтобы представленье
Прошло быстрей, смешнее, веселей.

Да как тут не смеяться, если голод
Тебя толкает на пустой помост,
Где ты один, - силен, и свеж, и молод, -
Обязан всех смешить, смешить до слёз?

Смешно страдать, смешно мечтать о счастье,
Смешно любовь и веру обретать,
Когда увяли, словно листья, страсти,
И боль ушла, и скрылась благодать!

Но шутка есть, всех злее и смешней -
Серьёзным стать пред гибелью своей.

* * *

Живое тело, боль моя и благо!
Скажи мне, сколько силы надо мне
И сколько веры, воли и отваги,
Чтоб победил тебя я на войне?

Да! Я веду войну с тобою, тело.
Я отступаю сам перед собой:
Болят глаза; рука дрожит несмело;
Немеют ноги; мозг слабеет мой;

Горит ребро, и сердце плачет снова...
Душе так тесно в теле у меня!
Когда же тело - всех страстей основа-
Сгорит в клубах мятежного огня?

Оно сгорит, а где останусь я -
Тень жалкая земного бытия?

* * *

Да, ты любима. Но... ты не бессмертна.
Чем жизнь короче, тем длиннее миг.
Ты хочешь жизнь измерить мерой верной
И ищешь смысл в реченьях пыльных книг.

Бессмертие - нет тяжелей загадки!
Его мы ищем каждый день и час.
Как поиск горек, а находки - сладки!
А я бессмертье вижу без прикрас:

Оно - не счастье, но и не страданье.
Оно - в продленье нас за гранью дней
Словами, кистью и воспоминаньем,
А также - вечной красотой твоей.

Ты можешь в сердце у меня прочесть:
"Ты будешь, ты была, ты вечно - есть".

* * *

Я в прошлое спускаюсь, как в подвал,
Я опускаюсь в темные глубины...
И всё, что я любил, что прежде знал,
Слила со мною память в плоть едину.

Вперед и вниз я сделал первый шаг -
Свеча погасла от порыва ветра.
Быть может, жизнь мне посылает знак,
Чтоб стал я тенью, серой, неприметной?

Твой поцелуй, твой взор, твои черты -
Они живут во мне своею жизнью.
Не различить теперь, где я, где ты,
Над кем когда справляли люди тризну.

Но там, где ты, всегда останусь я -
Прощальным отголоском бытия.

* * *

Кочевники, мои живые строки,
Вы от меня ушли в иной простор.
Вас так влекут пески пустынь далеких,
Жар солнца, холод неприступных гор.

Кочевники, вы шли от песни к песне,
Всё прирастая в силе молодой...
Теперь вы рвётесь вдаль, в простор небесный,
Необозримый, чистый и пустой.

Я - ваш отец, и жертва, и хранитель,
Я провожаю в путь далекий вас...
И, прослезившись, вновь иду в обитель,
Где провожу года - за часом час.

И вы, - я верю, - совершив свой путь,
Вернётесь в мой приют когда-нибудь.

РУБАИ МОИ

* * *

Все смешала в себе наша долгая жизнь:
И стремление вверх, и движение вниз.
Бог избранников в темя с любовью целует,
Чтобы после ударить: мой сын, не гордись!

* * *

Мудрость - это текущая в речке вода:
В мелких водах умоешься ты без труда,
А в глубоких ты, дна не достигнув, утонешь,
На прозрачной волне не оставив следа.

* * *

Хоть беги от болезней, несчастий и гроз,
Хоть зови их к себе, хоть дерись, словно пес,
Хоть от радости плачь, хоть от страшного горя -
Все равно солон вкус человеческих слез.

* * *

Благодарна толпа за подаренный грош,
А отдашь ей всю жизнь - не заметит: "И что ж?"
Словно деньги, себя сосчитал я прилежно,
Так потрать меня, Господи, как Ты сочтешь!

* * *

Распахни на рассвете для солнца глаза:
Свет вчерашнего дня возвратить нам нельзя.
Луч, что видишь сейчас, через миг растворится,
Не вернется утекшая наша слеза.

* * *

Или чашу вина, иль меча острие -
Всем, кто ищет, судьба преподносит свое.
Тот, кто быстро идет, за судьбой не поспеет,
Тот, кто тихо шагает, обгонит ее.

* * *

Не беги от победы, не бегай за ней,
А иди с нею рядом в течении дней.
Будь смиренным в победе и гордым в несчастье-
И тогда в пораженьях ты станешь сильней.

* * *

Все, что знаешь, когда-то придется забыть.
Все богатства от смерти-воровки не скрыть.
Лишь одним безраздельно владеть ты обязан -
Правом выбора: чьим ты рабом хочешь быть?

* * *

Все, что делаю, можно ошибкой назвать.
Все, что делаю, подвигом можно признать.
Надо свято грешить и умно ошибаться...
Это знанье дается нам, как благодать.

* * *

Солнце тоже когда-то погаснет навек,
Станут сушею устья прославленных рек.
Это знаешь ли ты, сын полета и праха?
Ты страдаешь сейчас? Значит, ты человек.

* * *

Пролетают веселия дни - все быстрей.
И рождаются в сердце слова - все быстрей.
Чем длиннее наш век, тем мгновенья короче.
Жизнь и смерть в хороводе кружат - все быстрей.

* * *

Душу жжет всемогущий коварный огонь.
Да, мне больно. Но пламя живое не тронь!
Чем сильней я сгораю, тем ближним теплее.
Теплый пепел мой Богу согреет ладонь.

* * *

Много в жизни дорог, много в жизни преград.
Жажда райского счастья бросает нас в ад.
Ты награды за добрую жизнь ожидаешь?
За награду судьба не дает нам наград.

* * *

Все цветы в этом мире цветут - для меня.
Солнце утром встает над землей - для меня.
Для меня без меня все вокруг происходит,
Значит - нет человека беднее меня.

* * *

От рожденья до смерти - один только шаг.
От любви до разлуки - один только шаг.
Только шаг этот сделать порою сложнее,
Чем отречься от всех нам подаренных благ.

* * *

Каждый миг - это бой, перемирье и мир.
Каждый миг - это тризна и свадебный пир.
Каждый миг умираю и вновь воскресаю,
Чтобы снова вернуться в бесплотный эфир.

* * *

Миг любви улетает, как птица, крылат.
Расставанье с ним вечно... И вечен возврат.
Только тем, что ушло, я владею годами,
Только воспоминанья мне принадлежат.

* * *

Распрощался с любовью? Надейся и жди.
Закатилось светило? Надейся и жди.
Что ушло без тебя, без тебя и вернется.
Жизнь кончается, ты же - надейся и жди.

Хоккуада

* * *

Как солнце спешило
сегодня скорей закатиться-
свиданье у солнца!

* * *

Весенний дождь,
Неужели ты тот же,
что и в прошлом году?

Первая примета любви

Идем с тобой рядом,
несмело о чем-то болтаем-
а тени слились воедино...

* * *

Весна ушла,
Не спросив разрешенья
Ни у кого...

* * *

Смятый бумажный цветок.
Мох на расколотом пне...
Ряд завершит седина.

* * *

Куст сирени,
Зачем ты цветешь в глуши?
Тебя никто не видит...

* * *

И сорные травы
Прекрасны хотя бы тем,
Что никого не радуют...

* * *

Песок утекает сквозь пальцы.
Слёзы утекают сквозь ресницы.
Жизнь утекает сквозь сердце...

* * *

Сколько ни жди,
Никогда не распустится
Бумажный бутон.

* * *

На вешнем рассвете
Окно я открою -
Пусть Бог и свет войдут!

* * *

Весеннее утро.
В окошке стекло предо мною-
в веснушках дождя...

* * *

Летнее утро.
Тополя, выпрямившись,
Ныряют в рассвет...

* * *

Я Солнце прибил бы
гвоздями к вечернему небу-
закат, не кончайся!

* * *

Цветы поклонились,
когда я по саду прошел-
что, спутали с кем-то?...

* * *

И сколько дождей
с тобой пережили мы вместе,
мой старенький зонтик!

* * *

Привет, первый снег!
Я вижу, и ты, как и я,
все старше с годами...

* * *

Ночь зимняя в поле.
Скукожился месяц на небе-
дружок, ты продрог?

* * *

Я не одинок
в осеннем ветшающем доме-
со мною мороз...

* * *

Только ветер и свет,
Только солнце в желтеющих кронах,
Только небо...

* * *

Между жизнью и смертью
есть только одно на земле-
танец осенних листьев...

* * *

Один человек у окна
и звездочка в небе беззвездном-
вот жизнь!

* * *

Так призрачно брезжит
в окошке в часы снегопада
печаль бытия...

* * *

Окошко мое
горит в непроглядной ночи
пред мраком Природы...

* * *

Поцелуй подари мне -
сохраню его в памяти,
как сувенир...

* * *

На все, что мы творим,
Глядит, глядит с небес
Луны кошачий глаз...

* * *

И снова облако,
Похожее на Бога,
Глядит в мое окно...

* * *

Расстались мы в ночи,
И небеса черны,
Как фраза: "Не люблю..."

* * *

На мой горячий лоб
Холодный зимний ветер
Кладет свою ладонь...

* * *

Как бездна велика
меж пишущей рукой
и новыми стихами!...

* * *

По белому листу
Опять строкой струится
Черная кровь графита...

Триптих

Под тёплым дождём
Средь весенних цветов
Живут люди.

Под тёплым дождём
Средь весенних цветов
Иду к ней.

Под теплым дождем
Средь весенних цветов
Жизнь уходит...

ОГОНЁК

Над головой моей

Мерцают звёзды.

Над каждым человеком

В мире есть

Какой-то свет,

Что очищает воздух,

Дает душе

Достоинство

И честь.

Он то горит,

То гаснет,

То мерцает...

Душа болит,

Но свет горит над ней!

И я увижу,

Даже умирая,

Над этим миром

Множество огней.

Я всё стерплю,

Приму любую мету,

Всё оправдаю,

Что пошлёт мне Бог,-

Лишь только чтобы

Где-то над планетой

Мерцал и мой,

Чуть видный,

Огонёк.

СИБИРСКИЙ ИЗБОРНИК

ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

Бабочке-смерти

-- ПРЕЛЮДИЯ. ЗИМА ТРЕВОГИ НАШЕЙ

Зима тревоги нашей,

Зима Господня -

Тяжела она, тяжела для плеч человеческих,

Непостигаема для ума слабого.

Зима, как шуба, на плечи давит,

Душу придавливает.

Тяжесть грехов летних снегом выпадает

На поля русские. Зима велика.

Зима всея земли,

Зима Господня настала. Гуляет вихрь по Сибири,

Стоят ночи, от метелей рябые,

Небо, как омут, смутное над страною,

Темное небо, злое небо,

Небо тревог и горестей наших.

И тростинками в омуте этом колышутся судьбы человеческие,

И три тростинки дрожат особливо ото всех -

Отец, мать, сын,

Три ветви рода казачьего,

Три листа на дереве зимнем,

Вьюгою занесенном.

Отец, мать, сын.

Семья русская.

Семья единая.

-- ОТЕЦ И МАТЬ

Отец героя нашего надвременья -

Красный казак, офицер,

Крепкий, статный, коренастый,

С густыми бровями, высоким морщинистым

Лбом,

Глазами, горящими двумя огоньками

Из тьмы под густыми кронами бровей.

Широкие плечи. Солидный живот -

Вспоротый штыком в империалистическую,

Избитый прикладом в гражданскую.

Большие пятерни, в шрамах, мощные, пятивластные,

Способные разогнуть подкову и выпрямить полукольцо судьбы,

Могущие любому сдавить горло

И любого отправить в обморок, -

Камень,

На котором царства строятся

И которым судьбы разбиваются,

Хрупкому стеклу подобно.

Мать -

Женщина смирная, кроткая,

Тишайшая тварь божия,

Страдалица и богомолица, терпящая мужнее неверие,

Врачующая раны мужние,

Серым крылом шали своей

И серой метелью глаз бесцветных своих

Ограждающая дом от ветров враждебных.

Седеющие волосы. Сутулые плечи.

Тяжкая походка. Располневший с годами стан.

Сочащиеся без причины глаза -

Большие, круглые,

Словно в сон смотрящие.

Руки нежные, тёплые, ласковые.

Морщинки тонкие поперёк лба

И поперёк судьбы, -

Голубица,

В плену пребывающая,

Плен прославляющая,

Плен освящающая.

-- КОМНАТА СЫНА

Дощатые стены.

Крепко-накрепко запертая снаружи дверь.

Полумрак.

Вдоль стен -

Полки с книгами:

Блок, Белый, Брюсов,

Декаденты всех мастей и пород,

Толстой и Ницше, Гауптман и Рембо,

Книги по истории, тома философии,

Книги, книги, книги - как маленькие кирпичики,

Как хлебы в пустыне, как камни мёртвые

В основании Вавилонской башни.

Шкафы, шкафы. И рядом - узкая кровать,

Грязный от чернильных пятен стол,

Покрытый небрежно брошенными

Тетрадями,

Стулья с беспорядочно брошенной одеждой,

Неделями не подметённый пол.

И сидящий в углу, сжав голову руками,

Хозяин комнаты -

Философ в осьмнадцать лет, доморощенный литератор,

Сибирский Ромео,

Юноша, влюбленный в любовь...

В любовь. В Любовь,

Дочь священника, живущего на другом конце города

И на другом краю жизни,

Дочь другой веры, другой породы,

Девушку, ненавидимую отцом его и матерью.

-- БЕГСТВО.

Ждёт сына Любовь.

Ждёт мечта - мечта жгучая, неизбывная.

Ждёт - на другом конце дороги,

На краю жизни другом.

А двери заперты. И крепче дверей -

Руки отцовские, слова материнские,

Взгляды горькие родительские,

Корни глубокие, в землю сибирскую вросшие.

Не выйти за дверь. Не разрушить стен.

Стены - в душе они,

А не вокруг жизни.

Стоят годами, прочны, непоколебимы.

Но не смириться юнцу. Не к лицу смирение юности.

Не к лицу терпенье дерзкому.

Не к лицу благоразумие храброму...

Бежать! Бегство! Бегство от прошлого,

От настоящего,

От будущего! Бегство в мечту,

В любовь, в страну неизвестную,

В Город-Сон,

Над явью возвышающийся! Вот окно,

Выбей ставни, набрось что на плечи -

И в метель! В мечту! В любовь,

В небо, от вихрей пестрое,

В мир неизмеримый, вихрями воющий,

Поющий, скрежещущий, благоухающий,

Пронзающий душу насквозь!

Вперёд!

-- СНЕГ

Вперёд! Метелям наперекор,

Сквозь судьбу, сквозь природу, сквозь все препятствия -

К мечте, к любви своей,

К Любови,

Птице-звезде своей,

Голубице, в метели мечущейся!

Вперёд! А вьюга злится,

Дороги снегом заметены,

Летит размолотое ветром время белое -

Под ноги прямо! В лицо! В глаза!

За шиворот! В грудь раскрытую!

Насквозь! Насквозь! Не преодолеть

Времени, в лицо бьющего,

И задыхается человек жизнью,

И с дороги сходит,

И бредет в бреду от края родного,

И уходит, уходит, уходит -

Вроде и недалеко, да жизни дальше,

В сугроб, в снег серебряный,

Под луной блистающий,

Узорами стелящийся

Над жизнью юной.

-- ВИДЕНИЕ. ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

Сон. Оцепенение.

Холод, теплом оборачивающийся.

Полное тепло смерти. Тёплое тело сугроба.

Сон, голосом становящийся. Ветер,

В слова превращающийся. Сон, сон, сон.

Приснись, небо! Приснись, чистота

Простора сердечного, приснись, чистая голубень!

Сон.

Снится человеку жизнь,

И смерть снится,

И метель, крыльями машущая,

И ветер благоухающий,

И воздух - плотный, вязкий, кусками стынущий.

И - крылья бабочки,

Белые, белые, узорные,

Поднимающиеся над миром.

То - метель. То - смерть.

То - зима, над краем встающая.

Зима тревоги нашей,

Зима Господня,

Зима вечная,

Кристаллическая,

На мириады миров рассыпающаяся.

Бабочка-смерть.

Бабочка созвездий снежных.

Голос поющий:

"Любовь моя, смерть моя,

Бабочка-мечта, в небе порхающая,

Длинными путями шёл я к тебе,

Дорогами далекими,

Тропами трудными;

Сто преград преодолел я,

Тысячу мостов перешёл,

Десять тысяч перевалов совершил,

Прежде чем добраться к тебе, любовь моя,

Любовь, доселе невиданная,

Бабочка-смерть моя!

Метель моя, бабочка,

Крылья твои покрывают меня,

Крылья твои веют в воздухе надо мной -

Белые и стоцветные,

Прозрачные и непреодолимые,

Узорные, хитро разукрашенные,

Как платки павлодарские в праздничный день!

Метель моя, бабочка,

Уста твои целуют меня,

Руки твои гладят меня,

И сплю я в ледяных объятиях твоих.

В коконе из снега растворяюсь я,

Тобой становлюсь я,

Дабы стать бабочкой-жизнью

Через тебя, бабочка-смерть!

Любовь моя, смерть моя,

Одиночество мое метельное!

В тебе жив я..."

-- ПРОБУЖДЕНИЕ И НАЧАЛО ЖИЗНИ

Ветер поёт.

Ветер поёт песнь песней свою,

И бабочка метели складывает крылья.

Сон отступает. Так уходит волна,

Волна снега уходит от берегов тела,

Человека достают из сугроба, несут домой,

Растирают, греют, чем только возможно;

Вот и сознание приходит к юноше

В крестьянской избе, среди незнакомых людей,

Среди беспорядка земного,

Хаоса житейского.

Слышен голос: "Это Ванька Морошкин, из соседского дома,

Бежал, видимо, к Любке своей...

Мог бы замёрзнуть... Могла сгубить его метель.

А спасла. Взяли вчера Любку,

Отца её взяли, беляка, контру, попа старого.

Не вернутся уже, небось.

Был бы у них Ванька - точно погиб бы...

А так - палец отморозил и всё.

Судьба, судьба...

Эх, зима-зимушка!"

Человек просыпается,

Таращит глаза, видит бородатые лица,

Грубую мебель, бревенчатые стены.

Человек силится понять,

Что происходит с ним, с жизнью его,

С дыханием живым.

И - боль внезапная пронзает мозг,

И - слёзы иголками в глаза вонзаются,

И текут, и текут,

И плачет человек, прошлую жизнь оплакивая,

И дрожит.

Так дрожат, умирая.

Так плачут, рождаясь.

8.БАБОЧКА-СМЕРТЬ. МЕЛОДИЯ ВЬЮГИ

А за окнами - небо смутное,

Небо тёмное,

Небо враждебное.

И смотрят огни из домов соседских,

Как глаза времени из-под бровей густых.

И снег наносит, наносит на дорогу,

И позёмкою земля дышит,

И вьются змейки над землёю, как узоры на крыльях бабочки.

И песня звучит,

Песнь песней,

Ветром напеваемая:

"Метель моя, бабочка,

Крылья твои покрывают меня,

Крылья твои веют в воздухе надо мной -

Белые и стоцветные,

Прозрачные и непреодолимые,

Узорные, хитро разукрашенные,

Как платки павлодарские в праздничный день!

Метель моя, бабочка,

Уста твои целуют меня,

Руки твои гладят меня,

И сплю я в ледяных объятиях твоих.

В коконе из снега растворяюсь я,

Тобой становлюсь я,

Дабы стать бабочкой-жизнью

Через тебя, бабочка-смерть!

Любовь моя, смерть моя,

Одиночество моё метельное..."

КОЛОКОЛА

Сибирская повесть

Утро степное.

Тихий рассвет восемнадцатого года.

Зима еще над городом тяготеет,

Деревья, кусты, - все в куржаке белом стоят.

Даже небо, кажись, закуржавело,

Белым кружевом по синеве покрылося.

Спит город.

Спокойно в стране:

Не идет еще война гражданская,

Не бунтовали еще чехи на дороге сибирской,

Не слышны по стране выстрелы.

Стоит власть советская по всей земле незыблемо.

Но тишина напряженная и злая тревожит умы,

Тихий ропот по толпам ходит:

Кто о мире говорит, кто земли ждет,

А кто немца добить хочет - кровью своей...

А старички о приходе антихриста вещают,

А в деревнях о знамениях говорят:

О звездах красных в небе,

О солнце двойном...

Но тихо еще в стране.

Спят города, городишки, села.

И Омск спит.

Молчалив на рассвете проспект Никольский,

От храма к кладбищу, как стрела, летящий.

Рынок не шумит еще.

Дома только-только ставни открыли.

Храм в конце улицы двери отворяет - служба готовится...

В храме Никольском,

Где Иоанн Кронштадтский служил четверть века тому,

Где знамя Ермаково хранится - более трех веков уже знамени,

А до сих пор золотом сияет...

Большая служба готовится, чудная.

Только что-то никто не идет на исповедь раннюю,

К причастию не готовится...

Тишина в городе. Тишь и гладь.

Словно вымерла толпа пёстрая...

И вдруг -

Колокольный звон над городом раздаётся.

Колокольный звон, колокольный звон,

Стоязыкий, стоголосый, стоголовый,

В неизмеримом пространстве несущийся -

Со всех колоколен города, с Покрова, с Успенья,

С Параскевы-Заступницы, со Шкроевской церкви

Да со Свято-Троицкого храма купола Атаманского,

Во всех колоколен, от Кадышева до Новоомских побережий,-

Звон, звон, звон,

Сотни голосов перекликающихся,

Сотни колоколов спорящих,

Сотни душ колокольных, перезвоном купол неба сотрясающих!

И плывет звон над городом,

и плывет колокол пространства вокруг города,

зыблется и дрожит воздух морозный -

все вокруг в движение пришло, все запело, полетело все -

в каждом зерне в закромах птица крылья расправляет!

И дивятся горожане,

И пугаются,

и говорит старик седобородый внуку побаску свою:

- А ведь в каждом человеке колокол свой спрятан...

Только молчит во многих... Глухо, слепо, немо люди те живут...

А вот если запоет!...

Тогда смотри, Авдейка!...

А что это за звоном слышно?

Выстрелы! Выстрелы! Конский топот!

Войска конные в город несутся,

Ражие, ярые, со знаменами черными,

По Атаманской, по Дворцовой, к собору Никольскому!

На знаменах - кости с черепом

Да слова простые:

"С НАМИ БОГ!"

И шумят люди, друг друга спрашивая:

- Что это? Кем задумано?

Кто сие творит?

- Анненков атаман это да казаки его...

С попами, небось, сговорились...

Вы, мол, колоколами звоните, а мы - по знаку этому -

В город войдем да власть безбожную порежем...

А на что они вчера крестный ход арестовали?...

Под колокольный перезвон очищению на Руси быть!

- Хитро! А ты откуда знашь?

- Да знаю, отец мой крестный оттудова...

Из полка Борисова...

- Ну, пострел! Поговорим с тобой еще...

Как смута уляжется...

- А ты что мнишь, постреляют их?

Попов да казаков-то?

- А ты думал - нет? У Лобкова войско-то больше, а их - горстка!

Только пограбить могут да сбежать, и то - успеют если...

А город им не удержать, нет, никак!

Знай, малой...

А войска к собору всё ближе, окружают его, черным кольцом стягиваются...

Вот атаман на коне к храму подъезжает,

Спешивается, папаху снимает,

Крестным знамением лоб трижды крестит -

И в храм, к отцу Илиодору, к другу свому...

И выходит навстречу архиерей,

И выносит полотнище, золотом сверкающее, -

- Знамя Ермаково!

И атаману отдает: "Неси, храни, береги святыню нашу,

Пока безбожников Бог не заберет...

Тебе хранить - пуще очей своих!

Не сбережешь - казней египетских не счесть будет

И тебе,

И мне,

И народу нашему...

Ну, принимай, сыне, знамя. Дай перекрещу тебя...

С Богом!..."

А в соседних кварталах уже войска красные стоят -

С ружьями, с шашками, на конях, -

такие же казаки, красные только, -

за знамя Ермаково в бой готовы...

и кровь пролить,

и руки в крови омыть...

И больше их - раза в три, чем зачинщиков.

- Отступай, ребяты!... -кричит атаман.

Нос его коршунячий нависает над губами тонкими,

Глаза щурятся - дорогу к отступлению ищут.

Острые глаза,

Меткие глаза,

Злые глаза -

Темное пламя в них светится

Да ветер степной, разбойный...

Мчатся казаки из города.

Мчатся, дороги не разбирая, - лишь бы скорее ноги вынести,

Лишь бы ЗНАМЯ сберечь!

Быть знамени - и Войску быть!...

А без Него - погибель вольнице казачьей...

Устоим ли?

Бежит, бежит черная стая, только знамена с черепами развеваются.

Золотое знамя среди черных пламенем горит...

Ангел на одном полотнище - и черепа на прочих...

Развеваются, развеваются, перекрещиваются,

Словно стая крылатая,

словно феникс райских средь воронов черных...

Скачут кони по улицам.

Топчут копыта снег грязный, распутицу и стынь.

Копыта, копыта по земле пляшут,

Дробь выбивают - колокольного звона слышнее

Топот и ржание, топот и ржание,

Топот и окрики матерные.

Топчут копыта, топчут землю русскую,

Топчут, оглушают, мелькают - не уследишь за ними!

Несется вороная стая,

Несется, пену роняя из рта розовую,

В клочья воздух разрывая,-

Вот-вот ветром обернется,

Вот-вот вихрем в небо уйдет,

Вот-вот облик человечий потеряет!

Вот уж за город выехали -

Училище дорожное за спиной, впереди - хутор Атаманский,

А за ним - степи, степи, конца нет степям!

Скроемся среди киргизов южных, места там много,

Не найдут нас сразу, а там, глядишь, и падет власть сия...

Временная ведь она, непрочная...

А что сейчас прочно в мире?!!

Вдруг - у дороги казашонок стоит,

Небось в город только прибрел - милостыньку просить,

В степи голод ведь...

Рот черный разевает, кричит что-то...

Ладонь тянет...

Ладонь детская, грязная, пять пальцев - пять лучиков тонких...

Проси-проси!

Взмах шашки стремительный - и летит ладонь отрубленная на землю.

Падает мальчишка, глазами черными блестя.

Кровь ручьем на грязный снег проливается...

- Ты чего это, Анфим?

- Да опьянел с боя, понимашь, брат!...

- Ну, так бог с тобою! Щас все можно...

- С нами бог! Ур-р-а-а-а!

Летит стая черная,

Полотнища знамен с черепами по воздуху хлещут.

Словно задушить хотят знамена черные знамя златое...

Извивается оно, пляшет в воздухе, точно вырваться хочет...

Ветра порыв -

И вылетает знамя Ермаково из рук хорунжего.

И само себя, как крыло, распластывает.

И взлетает - птице подобно. Вверх! Вверх! К небесам вышним!

В голубень чистую,

Родину славную,

инеем белым припорошенную!

Вверх! Вверх! И не угнаться, не поймать небо на конях!

И летит знамя златое,

И тает в сини безупречной,

И белая слава небесная окружает его...

Стоят казаки,

Хорунжие, есаулы, атаман сам - стоят, о погоне забыв,

Смотрят угрюмо.

- Что это значит? Чудо, что ли?

Не желают нас небеса?...

- Совершилось!... - кричит кто-то.

А вдали, в городе, - снова колокола звонят,

Трепещут, содрогаются, перекликаются -

Сами собой,

без звонарей,

в движение пришли.

Звон, звон, колокольный звон над Русью погребальной!...

И над звоном,

Над веянием черных знамен,

Над топотом конским,

Над ветром степным отчаянным,

Буйным, бесшабашным, -

Небо.

Синее небо,

Белыми веточками прочерченное.

Только небо.

Одно.

Одинокое.

Навсегда...

СТРАШНЫЙ СУД

-- ВОЗВРАЩЕНИЕ

Последняя осень.

Осень тревог и надежд наших.

Осень сырая,

Глухая,

Морозная.

Желтые травы и зеленые листья на черной земле.

Желто-серые холмы у реки Замарайки.

Желто-серое небо.

Ранним утром, по измороси,

Мимо черных изб покосившихся

Он тайком крадется,

Стыдясь, боясь, не заметит ли кто.

Он возвращается -

Беглый беляк, бывший эмигрант,

Бывший чистый отрок,

Семнадцати лет в белую гвардию призванный,

Девятнадцати в Китай бежавший,

Двадцати пяти - тайком вернувшийся.

Вернувшийся домой.

На землю родную.

На пепелище родное.

На смерть.

Старая шинелка.

Ноги в сапогах седых.

Лицо молодое, узкое,

Сибирским снегом обмороженное,

Китайским солнцем обожженное,

Неживое.

Глаза - черной воды колодцы.

Глаза - как углем дыры прожженные.

Смотрят и не смотрят,

Только травы взором обжигают.

Бровей - нет как нет.

На лбу - черные волосы с седой прядью:

Черное с белым -

Флаг поверженного поколения,

Выжженного поколения,

Поколения пустоты.

-- КАИН

Идет он мимо домов,

Где спят все еще.

Идет, хоронится.

Черной водой из глаз глубоких плещет.

Где она, материна изба?

Не сгорела ли?

Аль до сих пор стоит?

Полдеревни, небось, полегло тогда...

Вот она,

Изба старая,

Изба черная,

Дедом поставленная.

Стоит, как филин, нахохлившись,

Крылья сложив,

Исподлобья глядит.

Черная птица. Мудрая. Злая.

Не страшно ей ничего.

Сто лет еще простоит, сто войн переживет,

Только чернее станет.

А взгляд ее - все тот же будет,

Все то же черное лицо избы.

- Кто там?

- Панька Махоткин...

- Кто-о? А ну шагай отсюда, стервец, вор приблудный!

- Панька я, брат твой! Не признал разве?

Вот шрам на руке, возле локтя, - помнишь, в детстве косой ты махнул...

Кровь до сих пор красна так же...

- Панька!

- Петруха!

- А откудова ты? Слыхали мы, что пропал ты...

Что штык тебе вонзился в горло клокочущее

Там, под Кяхтой, в Унгерновом побоище...

Выжил что ли?

- Не был я там. Лгали люди.

Я в Харбине три года жил,

По Желторосской степи блуждал,

Рикшей был, белье стирал,

А оружие - во веки в руки не возьму!

Устало оно от рук моих...

- А пришел зачем?

- Да вдохнуть пыли родной захотел...

По степи желтой пройтись...

Мать повидать...

- Нет матери. Год назад скончалась.

Отец еще при тебе отстрелялся.

Я женой обзавелся, сын теперь у меня -

Волосы желтые, песочные,

Глаза синевы вечерней,

Веснушек полчашки на лице.

Спит сейчас.

Нет тебе у меня места.

Я беляка не приму.

Хошь, не хошь, - а жить надо.

Знаешь ведь, что беглецам у нас причитается!

Ступай в тайгу куда, в леса синие,

В чащи метельные,

Там избу сваргань, помогу, чем смогу.

А к нам, в Нахаловку нашу - не кажись!

Понял?

- Понял я... Нет мамки моей больше

И брата нет.

Ну, прощевай, живи, как можешь.

Я к тебе не приду.

Плюнул Панька под ноги,

Повернулся на месте

И, сгорбившись, назад зашагал.

А изба кряхтела вслед,

Ворочалась под ветром серым,

Глаза желтые зажигала,

Спину бревенчатую щетинила,

И треск от нее разносился по холмам,

И дым из трубы шел ядовитый -

Дым, дым,

Дым России,

Дым времени спаленного,

Газами выжженного,

Кровью политого,

Слезами усеянного,

Смертями урожай пожавшего.

-- СТРАШНЫЙ СУД

Идет он прочь,

Мимо изб покосившихся,

Не боясь уже, что заметит кто.

Идет, покачиваясь,

Рукой машет -

Голова буйная,

Забубенная.

Желтые пески Китая в памяти шумят,

Фиолетовое небо монгольское в глазах стоит,

Кровь в горле клокочет

Непролитая.

Горько ему. Горько и пусто.

Помнится, как мамка - седая, прямая, тощая -

Провожала в поход его,

Крест-накрест отец целовал...

И пустыня желтая горит в зрачках его.

Лицо безбровое белизной пламенеет.

Взгляды черным вороном над селом порхают -

По холмам желто-зеленым,

По реке серой,

По старице безжизненной,

Вороном реют, птицей-ястребом, птиц мелких ловят,

Мясо когтями разрывают

И кровушку, клокоча, из горла пьют.

Эх, жизнь- пустыня...

Ни дома, ни отца, ни матери...

Есть разгуляться где на воле!

Эх, раззудись, рука!

Живи, гори, рыдай!

И чтоб пустоте пусто было!

Кто там на краю села?

Лицо незнакомое... широкое...

Глаза раскосые, чудные...

Скулы желтые, желваки так и ходят под кожей...

Казах? Степное племя, сильное, буйное,

На земле воспитанное.

Пустыня - в щелочках глаз их...

Небо - в сердце их...

Песок и небо. Небо и песок.

- Эй, ты! Саша-паша! Брат! Подходи, поцелуемся...

- Ты кто? Моя не понимай...

- Я не местный. Проезжаю тут... В Москву еду.

- Что, болша шишка небось - в Москов мчать?

- Болша, болша. Хошь, подарок дам - нож, китайский, новый?

- А чего ты так?

- Да радость у меня. Сын родился. Всем подарки сделать хочу!

Выпьем, друг степной, из фляжки моей!

Фляжку серебряну тебе тож отдам...

Вон как блестит! Дорогая вещь! С беляка снял на войне...

Так выпьем! - Выпьем!

- За Страшный суд!

- А что это?

- Не понять тебе. Хорошая штука!

- Ну, выпьем!

Пьют двое. Небо над ними стоит заиндевелое.

Стоит, не движется.

Обрыв, травой желтой поросший, над рекой стоит.

А за Замарайкой - ковыль-трава, поросль степная,

На ветру колышется,

Шуршит молитвы свои,

Иноком степным, летопись веков ведущим,

Под копытами растущим,

Каждым ударом сминаемым,

После каждого удара снова встающим.

Трава мягкая, трава сильная,

Трава вечная.

И море шороха его, море думы утренней

Колышется мерно...

-- ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ

Выпита последняя чарка. Об землю разбита.

Нож - у Темирбая. Фляга ему же отдана.

Нет больше чар. Нет жизни больше.

И смерти нет.

- Эх, раззудись, плечо, размахнись, рука!...

Горит изба старая,

Дедом построенная, -

Сто лет могла бы стоять,

А не вынесла братовой вражды.

Горят стены древние,

Горят ставни деревянные,

Сибирская резьба древняя, хитрое узорочье!

В доме двери заперты крепко.

Крики несутся,

Рвутся, плачут, крыльями машут,

Небо царапают до крови,

Крики, крики, крики - три стаи криков от земли до небес!

Насквозь! Насквозь! Весь мир ими пронзен -

Криками детскими,

Плачем мальчонки желтоволосого,

С веснушками в полщеки,

С глазами синевы вечерней!

А в избе - икона Божьей Матери -

"Хождение по мукам" -

Из огня ладони тонкие простирает,

Молится,

Глазами девичьими из огня хода ищет,

Сквозь дым черный по воздуху плывет.

Глаза синие,

Глаза укорные,

Глаза молчаливые на муки смотрят.

Сошла, сошла, сошла в ад Богородица!!!

Мальчик плачет...

Гори, гори, гори!...

Пляшет рядом брат,

Брат обезумевший,

Пляшет у пожарища,

Сапогами тяжелыми землю бьет за обиды свои,

И глаза - слез полны, колодцы черные,

Щели преисподние.

Пустыня в душе его,

Красное небо монгольское,

Шинели серые,

Штыки, крови отведавшие.

Скоро, скоро последний выстрел его прогремит!...

Скоро, скоро землю ему последний раз целовать...

Скоро человек в кожаной куртке, прямой и строгий, взглянет в глаза мертвые

И галочкой смерть гада в списке отметит.

Умирать, так умирать!

В пламени!...

Небо над пожаром стоит заиндевелое.

Стоит, не движется.

Обрыв, травой желтой поросший, над рекой стоит.

А за Замарайкой - ковыль-трава, поросль степная,

На ветру колышется,

Шуршит молитвы свои,

Иноком степным, летопись веков ведущим,

Под копытами растущим,

Каждым ударом сминаемым,

После каждого удара снова встающим.

Трава мягкая, трава сильная,

Трава вечная.

И море шороха его, море думы утренней

Колышется мерно...

ПОСЛЕДНЯЯ ВЕЧЕРЯ

Октябрь - русский, сибирский, иртышский.

Морозный октябрь тридцать четвертого.

Черная река. Белые льдины. Заморозков неумолчный звон.

Избы, стайкой над обрывом теснящиеся.

Чуть слышный говорок хмельной из избы доносится:

Праздник у людей!

День рожденья у матери семейства большого,

Старухи - высокой, прямой, строгой,

С глазами молчаливыми,

Скулами широкими,

Говором быстрым,

Руками жилистыми.

Троих детей, пятерых внуков вырастила она,

Брата в Гражданскую от смерти спасла,

Мужа из плена выручила.

Все село пришло Параскеву поздравить,

Параскеву -заступницу свет-Петровну.

Сидит она за столом,

Ни слова ни молвит, - ждет, что гости скажут.

Темный огонь в глазах карих горит.

Улыбка на устах змеится.

Смотрит бабка - то на гостей,

То за окно, где снег первый все дороги завалил.

Ранний снег на полях,

Ранняя седина на висках,

Ранняя мудрость во взглядах.

Ох, и рано нынче зима к людям пришла!...

Гости подходят.

К мужу Николе два брата приехали -

Петр да Константин.

Похожи они -

Вместе в войске казачьем служили,

Вместе с японцем бились,

Вместе из плена бежали,

Рядом дома строили.

Всю жись пути их рядом шли...

Вот они, на лавке сидят, -

Не разлей вода:

Бороды черные,

Глаза карие,

Руки узловатые на коленях лежат.

Жены их здесь, сыновья и дочери,

Дети и внуки Параскевы самой -

Самому младшему - три годочка только.

И три бабки - соседки пришли, подарок принесли -

Шаль павлодарскую, узорную, разукрашенную хитро,

Яркими цветами по полю красному,

По краям - полосы зеленые да синие,

Да проблески золота раскиданы по полю всему.

В середке - Древо Жизни цветет, плодами тяжелеет.

Рисунок пышный, расцвеченный ярко, но четкий и ясный всегда,

Как память русская,

Как песня народная.

Сидят бабки рядом, седые, огромные,

Искорки шалые в глазах у них пляшут,

А сами - как из камня ваяны:

крепки, широки лицом да станом,

руки - мужских шире вдвое.

Крепость наша сибирская,

Крепость к ветру, крепость к снегу,

Крепость к земле родной.

Крест и крепость... Крепость и крест... Твердыня русская...

Все сидят безмолвствуя. Одного ждут:

Когда муж Параскевин, Никола Волохов, со двора придет -

Без него грешно пир начинать.

Без хозяина и дом - не дом,

И пир - не пир.

Пришел Никола.

Но не один.

С ним - человека два, в плащах черных и без лиц словно.

Идут за ним, руки его за спиной держат.

Вошли - грязными сапогами по коврам топают, не глядя.

- А-а, шушера сибирская! На сходку свою пришли?

Знаем мы все о вас! Сибирь отделить от Советов задумали?

Под японцев лечь?

В Индию поход еще затевали! Все мы знаем, бригада сибирская!

- Да бог с вами! Акститесь! Я японскую пулю с Хэйхэ в теле ношу! - кто-то крикнул.

- Я под Ляояном тридцатник тому как контужен!

- Что брешете, суки? Все нам известно! Берите их, голубков!

Кто перечить будет - к стенке сразу! Чтоб все видели!

Ма-а-л-ча-а-ть!!!

................................................................................................

Бойня в дому. Бегут кто куда может.

Где человек, где кто - не различить в суматохе.

Кровь из старых ран снова проливается -

Кровь живая,

Кровь горячая,

Зимой опьяненная,

Змеей по полу вьется, шипит, пасть алую скалит.

И кричит в сутолоке кто-то:

- Пейте, пейте, пейте все кровь мою!...

Кончился праздник.

Ушли гости незваные.

Тринадцать человек ушло с ними -

Трое стариков, осемь десятков старшему,

Четверо мужиков,

Парней молодых шестеро.

Большая участь их ждет -

Безупречная смерть, без следа, без памяти -

Только лагерная пыль,

Только черный ветер,

Только крест над пылью, ветром разметаемой.

Крест незримый... Долго он будет над степью стоять.

И только Параскева до конца дней повторять будет:

- И за что повязали родимых? У них ведь не то что сашек - седел даже не было!!!

А кони - были...

Осталась Параскева-заступница,

Осталась дочь ее Галина,

Племянницы две да внуки перепуганные.

Одни, одни...

Сидит бабка за столом,

На разгром в комнате смотрит.

Молчит. И дети притихшие молчат.

Словно понимают, что нету слов больше.

Тишина.

И завывание ветра.

Тишина...

...И только пес шелудивый до дворе воет -

Громко, горько, глубоко невыносимо.

Полыньи чернее и глубже вой этот,

Воды зимней студенее,

Обжигает, пронзает, бьет болью - до мозга костей!

Молчат люди.

Молчит все в мире этом -

Ранний снег на полях,

Ранняя седина на висках,

Ранняя мудрость во взглядах.

Ох, и рано нынче зима к людям пришла!...

Тяжелы они,

Поздние сумерки России -

Глухие, темные,

Неотзывчивые.

И сидит в этих сумерках бабка -

- Великая Матерь -

Одна за столом.

Пустую стопку перед собой держит.

И молчит.

Никогда не умрет, никогда... Никогда...

Оставить комментарий © Copyright Козырев Андрей Вячеславович (yakozyr045@gmail.com) Обновлено: 25/01/2016. 236k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Поэзия Скачать FB2	Ваша оценка:

Козырев Андрей Вячеславович Осень в Византии

Козырев Андрей Вячеславович
Осень в Византии