БОРИС КРИГЕР

СТИХОТВОРЕНИЯ

Всё то, что утаили многоточья

* * *

Я смотрю на этот лик,

Милый и простой.

И мне кажется на миг,

Что Он только мой.

Что нет в мире никого,

Кто бы знал Его.

Что о Нём нет разных книг,

Песен и кино.

Я не знаю, почему

Жадный я такой, -

Меня люди не поймут

И махнут рукой.

Но гляжу в Его глаза -

Верь или не верь, -

Точно знаю: это взгляд

Бабушки моей.

* * *

В. С. Кизило

Скупая вязь чуть узловатых букв

Похожа на признанье виноватых.

И хочется поплакать просто вслух,

Без суеты, без смуты, без утраты...

И так, стремясь к полночному ростку,

Предвосхищая хлеб грядущей ночи,

Мы все в какой-то мере на виду,

И вышедшие ростом, и не очень...

Устав изрядно от истёртых фраз,

Мы надеваем новые оковы,

И прорастаем в свой иконостас

Из узловатых букв Молитвослова.

Не потревожив незнакомых птиц,

Плетущих гнёзда в аккуратных строчках,

Мы извлекаем из святых страниц

Всё то, что утаили многоточья...

А по углам струится наша быль.

Как хорошо, что воскурился ладан!

Ведь под кроватью бес, глотая пыль,

Не спит, не ест (ведь бесам есть не надо)...

А мы ему на хвост святой водой.

И пусть изыдет, чёртовое войско!

Я так искал в религии покой,

А в ней нашел борьбу и беспокойство...

Я так искал в религии мечту,

Но обнаружил отягчённый трепет.

Хочу молитв - молитвы перечту,

А сам скажу - так выйдет жалкий лепет.

Мой милый друг, скучаю по тебе,

По нашим шуткам и гульбе весёлой.

Ты отдалился, - или просто мне

Немного давят новые оковы.

Вернись ко мне, мой милый шалопай,

И побежим по лужам, точно прежде...

И нас оденет непутёвый май

В свои простые вешние одежды...

* * *

Если вы спросите: "В чём же тут дело?

Что тебе нужно от жизни ещё?"

Я не отвечу, а лишь неумело

В вас запущу я в ответ кирпичом.

Если вы спросите: "Что тебе надо?

Разве не всё тебе дали сполна?"

Я не отвечу, а только парадно

Выпью свой кубок молчанья до дна.

Здесь нет вопросов, как возле раздачи,

Мы не пропойцы, и нету пивной...

Я представлял эту жизнь чуть иначе -

Нет, не цветистей, а просто другой.

На суету не меняется мода,

Тихо струится над памятью дым,

Я не ропщу, становясь год от года

То ли светлее, а то ли седым.

Я извлекаю из пыльных альбомов

Давние фото и щурюсь на них...

Жизнь и тогда ведь текла невесомо,

Как перед утром приснившийся стих.

Господи, Боже, прости меня, милый.

Я не хочу Тебя вовсе гневить.

Всё хорошо, и до самой могилы

Я как-нибудь постараюсь дожить.

Я буду верить в Тебя непременно

И отслужу много тысяч молитв,

Ты ж за мое поведенье примерное

Дашь мне немного на небе пожить.

Я буду волю Твою без простоя

С тихим смиреньем всегда исполнять.

Бог, говорят, существо препростое.

Что ж препростое так сложно понять?

* * *

По души своей брожу задворкам

И ищу, где спрятаны заначки.

Осторожно я ступаю по порокам,

На грехи свои плюю, как с водокачки.

Только бы не хаос! Что угодно,

Только б не пустой, никчёмный вечер...

Я свою повинность ежегодно,

Утаив, пущу как пыль на ветер.

К таинствам привыкнув, как к закуске,

К жалобам - как к истовым молитвам,

Я по-прежнему душой нерусский,

Неготовый к куликовским битвам.

Позабыв все грозные знаменья,

Пальцы распустив, как дамский веер,

Провожу я дни в негодной лени,

Накликая свой никчёмный вечер.

* * *

Где-то над покорностью и снами

Поселились вздохи и смятенье,

Они кличут нас, вопя и плача,

Словно наступило наводненье,

Словно сдохла ключевая кляча,

Так и не дожив до дня рожденья...

Сдохла, так и не простившись с нами.

А в окна подслеповатой раме

Всё по-прежнему, хоть вой навыкат.

И века мелькают чехардою.

Грозный Лев уснул, устав от рыка,

Водолей набузгался водою,

И, отпрянув от немого лика,

Близнецы прогнали себя сами.

* * *

В мире нет совпадений,

Есть только тростиночки судеб.

Их сплетая в венки,

Время цепко нас держит в руках.

В мире есть только тени,

И тени в нём, видимо, будут.

Даже если они

Вызывают у светочей страх.

В мире нет простоты,

Как бы нам простоты ни хотелось.

И излучины рек

Разлучают навек берега.

В мире есть просто ты,

Твое милое млечное тело.

И внезапный побег

В темноту твоих сомкнутых глаз.

Я от терний венков

Отказаться, наверно, обязан.

И от лавров мирских,

С сожаленьем вздохнув, откажусь.

Мой нехитрый улов -

Свет свечи и воскуренный ладан.

Мой издерганный стих -

О тебе, моя милая Русь.

В очередной проклятый, липкий раз

Я получил прямое подтвержденье,

Что идеалы - это только тени,

И что они напрасно тешат нас!

И то, что было в прошлом бытии,

Всегда охотно возникает снова,

Как если б к мяснику его корова

Все время бы являлась в страшном сне.

Идите прочь, мучители мои,

Ведь вы достигли славного предела!

Мне, доложу вам, нет и капли дела,

Как завершите в мраке дни свои...

Вы подняли со дна моей души

Такие грязные и мстительные роли,
Что еще долго с ними поневоле

Мне не расстаться, что тут ни пиши...

Свободой жить, как водится, на дне

Снабжен, как прежде, всякий отпрыск Бога,

И перед ним вихлявится дорога,

И грузный крест ютится на спине.

А посему без лишних, склизких слов,

Я разрываю собственные клятвы,

И просто жду развязки тучной жатвы,

Которой славятся холмы голгоф.

Я стал пустым, как выпитый кокос,

Осушенный упрямым суховеем.

Пускай проклятье, мрак, побег, потеря, -

Я эту казнь, увы, не перенес!

* * *

В безбрежности моей

Есть четкое отличье

От тесных берегов

Чужого бытия.

Я, если б был не я,

То не звучало б птичье

Разноголосье слов

В расщелинах страстей.

Я - главный эликсир

Разбуженного света,

И теплится во мне

Его сухая кровь,

И если мир плаксив,

Я, наплевав на это,

Что истина - в вине,

Ему напомню вновь.

Усталости моей

Есть множество огранок,

Я словно бы плыву

Над порохом, как прах,

Но душу, как ни грей

Посредством старых банок,

От хвори не спасут

Они ее никак.

В отчаянье моем

Есть многое такое,

Что составляло б счастье

Иных роскошных баб,

Но только лишь с тобой

Познал я вкус покоя,

И, было б в моей власти,

Забыл бы вкус преград...

В молчании моем

Есть потаенный погреб,

Где в шуме пантомим

Ютится тишина,

Коль мы с тобой вдвоём,

Никто из нас не помер,

Так вместе осушим

Мы истину до дна!

* * *

Не родившись на свет,

В дробном шуме карет

Мы скучали по давнему блеску.

Я, несносный эстет

Дорогих сигарет,

Сам вписался в ожившую фреску.

Отвернувшись от мекк,

Мы попали в Квебек

Оказавшийся старым рисунком,

Там карет давних бег,

В укреплениях брег.

И со шпагой бродил я проулком.

Ёкнет остро в груди:

Уж не Экзюпери

Сшил нам шапку из шкурки барашка?

Не дают фонари

Нам уснуть до зари,

Хоть осушена старая фляжка.

Этот город, как сон,

И учтивый поклон

Тем, кто создал его нам в наследство.

И сквозь запах времен

Компенсирует он

Наше столь бескаретное детство.

* * *

Я не выпил бутылку вина,

Ощущая себя слишком старым

Для подобного эксперимента.

И наскальных рисунков полна

Моих снов нераспитая тара,

Как конвейера шумная лента...

Если долго впиваться во тьму

Чуть дрожащим, напуганным оком,

Можно встретиться взглядом с собой.

Я тебя непременно возьму

В этот мир, чтоб не быть одиноким, -

Пусть конвейер решится на сбой.

Проводить свои ночи без сна -

Не такая дурная наука,

Чутко верить в рождение солнца.

Его вечно немая блесна

В нас стреляет из крепкого лука,

Мы ж, как меч молодого японца,

Отражаем в клинке свою радость!

И не верим в значение знаков,

Порождённых сознаньем навзрыд.

Если есть у Всевышнего стыд,

Безусловно, он даст нам поплакать,

Не коря в нас подобную слабость!

* * *

Две сросшихся березы

Постигли тайну быта -

Без одинокой позы,

Кричащей: "Я - не быдло!"

Без надоевших Богу

Исканий высшей цели,

Без очевидных вздохов

На выцветшей постели...

Мы плотничаем складно

Живою древесиной,

Той, что стремилась жадно

Жить дубом иль осиной.

Творить неспешно воздух

В усердии немарком,

Не замечая звёзды,

Что высятся над мраком.

И не взмывая верой

В просветы междуветвий,

Живую атмосферу

Не разменяв на ветер...

Не превращая в розги

Ветвей своих качанье...

Мне нужно у берез тех

Учиться созерцанью!

* * *

Как мне необходима отстранённость!

Остроконечность линий берегов,

И ощущенье близости богов,

Перетекающее в дождевую сонность.

Как мне необходимо просто жить

В неспешных колыханьях тихой мысли

О глубине молочно-бледной выси,

О светлых днях покоя и любви.

Как мне необходима просто - ты!

Та, для кого на Землю я был послан,

Чтоб проживать с тобою эти вёсны,

Запоминая каждый миг весны!

Я ЛАСТИКОМ СТЁР СВОЕ ДЕТСТВО

* * *

Вселенная пылинок

В протянутом луче,

В движенье не спеша,

Вращается и медлит...

И в нежных недрах дыма

Табачного вообще,

Как в дебрях коллажа,

Суть проступает бледно.

Уж слишком велика

Вселенная моя,

Ближайшую звезду

Услышь в четыре года,

Но светом с потолка

Спускается, скользя,

По пыльному лучу

В нас звёздная природа.

Март 2005 г.

Свердловская поэма

1

В ту эру ненавязчивых дождей,

Едва лишь преломлённых ожиданьем

Несмелых радуг, призрачных ветвей,

Снастями увлекающих сознанье

Не в плаванье, а просто в естество

Протянутого в вечность поцелуя...

Тогда, когда немое волшебство

Рождалось между нами, но, ликуя,

Весь мир уже препятствовал двоим,

Забравшимся на склон зелёной кручи,

Играть друг с другом, словно им одним

Предназначались излиянья тучи.

Над стриженой макушкою моей,

Над мягкими твоими волосами,

Мы, может быть, сгущали тучи сами,

И снова вот полощутся они

В бесцветных водах нового потопа.

Дышать и жить по-прежнему охота,

Тебя, принадлежащую другим,

Похитить, словно давнюю Елену,

Не навлекая хмурых новостей

На радиовещание из Трои

И хмурый мир против себя настроив,

Ведь он едва ли стал теперь добрей,

Чем в откровенный век членовредительств

Или в не менее жестокий век открытий...

И в сочетанье быстротечных снов

Предпочитая дерзкие поступки,

Мы отпускали жертвенных коров,

Поскольку не питали в тайной прыти

И доли веры в ценность этих жертв.

Мы не толкли на дне потёртой ступки

Для ворожбы взошедших в мраке трав, -

Мы просто составляли редкий сплав

Из тел и судеб гибкого металла...

Ты в безрассудстве терпком не металась,

Когда метался в безрассудстве я, -

И в этом было всё наше отличье,

Или, как говорится, диссонанс,

Затерянный меж нашими телами...

И всё, что оставалось между нами,

Мы сохраняли трепетно для нас.

2

Мы оба выросли в кругу людей,

Которые не слишком утруждались

Понять, откуда плещется вино,

Когда оно для нас превращено

Из формулы оксида водорода...

Мы были частью серого народа,

А части ведь обычно не дано

Постигнуть прелесть проживанья в зале

Неспешных ожиданий новостей...

Мы изучали выступы костей,

Как требует наука врачеванья,

Мы брали в руки сердце мертвеца,

Как будто это действие учило

Преодолеть немыслимость конца,

И всё, что в нас в какой-то мере жило,

Рвалось наружу из стеклянных колб,

Но эта жизнь - она позорный столб,

К которому приводят всех под ручку,

Упорно утверждая, что затем,

Чтоб приучить нас мучиться беззвучно,

Так, чтобы сам уже едва ли мог

Понять, где начинаются мученья,

А где в очередной солёной пене

Простые волны бьют челом в порог.

Так, подчиняясь скуке естества,

Мы убегали с лекций идиотов,

И находили, что нам жить охота

Без запаха, что мёртвые сердца

Неспешно, но истошно излучают,

Иные ведь практически скучают

С рожденья самого до самого конца...

Но не было вдвоем с тобой нам скучно:

В глухих лесах настырная кукушка

Нам куковала продолженье лет,

В анатомичке брошенный скелет

Скучал в своей кручине бессловесной,

И жизнь казалось нам настолько местной,

Что покидать навеки этот край

Нам не хотелось, пусть он был не рай,

Пусть в нем постилась вся наша незрелость, -

Но кочевой мой разрумяный ген

Поставил точку в ласковом блужданье...

Нет, я не вскрыл в немой гримасе вен,

Я просто встал и вышел, как нечаянно

Из чайника выходит белый пар,

Как отлетают души насекомых,

Как исчезает ласковый загар

На разрыхлённых складочках знакомых...

3

Мы чуяли угрозу тупика

По грозному внушительному рёву,

С которым воздух провожает в путь

Неспешную подвижность паровоза.

Быть может, ослепительная проза

В себе и проявляет нашу суть,

Которую, увы, нам как обнову

Вторговывает с пылом дурака

Наш разум, этот пристальный судья

Всех тех, кто подчиняется расчёту,

И верит, что в соитье единиц

Рождается искомое прозренье.

На это есть, увы, иное мненье,

Что, как ни прячься от разумных лиц,

Разборов невнушительных полётов,

Всегда найдётся грязного белья

Довольно для вниманья идиота.

А посему в глухой тиши души

Всегда есть место вечному упреку.

Хоть бродит смерть всегда неподалёку,

Всё ж не найдешь её, как ни ищи,

Пока не грянет час дурного рока

И не наставит жизнь нам рога,

Уйдя от нас к другим своим субъектам,

А нас оставив с нами для того,

Чтоб мы себя познали, как перо

Себя познать стремится до рассвета, -

Но высохших чернил не обновить,

И строчки сухо путается нить,

Так и не дав искомого ответа...

* * *

Александру Свирилину

Ты, как орех, - упрям, бугрист и сух.

Я не могу сломить твое упрямство!

Ты словно бы переменил свой слух

На вкус самоубийственного пьянства.

Звоню тебе, - ты снова горько пьян.

А я о Боге всё да о Вселенной...

Мне в пору о тебе писать роман, -

Боюсь, он выйдет слишком откровенный!

Теперь любовь. Вот новая напасть!

"Подай её мне, вместе мы погибнем!"

Уж ты свою есенинскую страсть

Преобразил бы лучше в стих невинный...

Как тяжело без Бога! Волком вой

Мечась в бреду, и в возрасте Мессии

Тебя убьет очередной запой,

Как он уже почти убил Россию.

Но я люблю тебя таким как есть,

Такого нелогичного, живого...

За то что ты оставил свою месть,

Приняв всего одно Христово слово.

Ведь мы всю жизнь пытаемся прощать,

Шепча на ощупь зыбкие моленья.

Прости меня, прости сестру и мать.

И возвращайся из запоя тленья.

* * *

Пробудит меня мастерица-весна

От серой мышиной зимы; как в тумане,

Я вижу сквозь заспанные полюса

Блуждание льдов в Ледовитом океане.

Над этой весной поднимается высь,

Пронизана звёздами, словно солями

Каких-то кислот, и как будто сбылись

Гадания, нам посулённые нами.

Мы снова живем на вершине Земли,

Где айсбергам тесно под звёздною крышей,

Мы сами сюда неприметно пришли,

Уйдём ли отсюда - едва ли известно.

Мы славимся тем, что мечтаем о нас,

О славных деньках, растянувшихся в вечность.

Над нашею крышей без лишних прикрас

Наш старый Пегас пьёт небесную млечность!

Март 2005 г.

Французский язык

На блёклой мозаике

Стареньких букв

Я долго стараюсь

Припомнить подвижность

Французского эха

И галльского вскрика

На стойких постройках

Звучанья иного!

И снова срываясь

На колкие фразы,

Не слишком касаясь

Достойных порогов,

Тугая Вольтера

Впивается язва,

Как кислая малость

Живого итога.

Бурлит во мне вера

И звонко воркует

Сквозь эхо эпох

И скандальность покрова

В простую поэзию

Мэтра Мольера,

Простую, как юность,

Как Бог и как Слово.

Я с Маленьким Принцем

Беседую шатко,

Ломая язык,

Но озвучив болезность

Безропотных звёзд

Смеха звёздного ската,

Невинной игры,

Превратившейся в бездну.

Французский язык

В сочетании с дымом

Отжатых столетий

И свежего мыла

Вливается внутрь,

Как сказка эфира,

Растёртого в свете,

Ему опостылом.

Март 2005 г.

* * *

Мне нет места на этой Земле,

Я разбух до размеров Вселенной,

Ни диета, ни втык внутривенно

Не помогут уменьшиться мне.

Я взираю на собственный выход

За пределы дозволенных кольев

Не как след непомерных застолий,

А как взрыв или праздничный выхлоп

Из ракетниц фальшивых салютов,

Как размерность процессий весомых,

И, склоняясь под силой Ньютона,

Гнутся шеи моих лизоблюдов.

Мне так тесно в себе, что я наспех

Отворяю повсюду засовы

И креплюсь повторением слова,

Чтоб не выставить вовсе уж на смех

Свою нежную суть. Это просто

Должно скрыто быть в недрах галактик -

Самой лучшей из избранных тактик

Есть стремленье к безмерному росту!

Март 2005 г.

* * *

Не придавай значенья снам,

Пускай они себе блефуют, -

Ведь сны, стреляя вхолостую,

Не придают значенья нам.

Не придавай значенья тем,

Кто распускает суеверья,

Закрой им перед носом двери,

Есть столько тем для смены тем.

Не предавайся сгоряча

Потоку пагубному мыслей,

Они вредны в каком-то смысле

И рубят слишком уж с плеча.

Не придавай значенья дням,

Пускай скользят себе в забвенье,

А ценность каждого мгновенья

Дели со мною пополам.

Апрель 2005 г.

* * *

Я очумело жду

И тешусь очумело

Неверными пометками

По серенькой строке,

Чернил хватило б тут

Или хватило б мела

Дневные мысли мелкие

Оставить в тупике.

Маяча на простор,

Как выдранная стрелка

Заплаканных часов

Маячит то и час,

Я расчищаю сор,

Кропая буквы мелко,

И сам к себе суров,

Как Бог, но без прикрас.

И, разметая суть

По тихим закоулкам,

Как старая свекровь

Ворчит в чужом окне,

Мне освещая путь

По каменным иголкам,

Течёт немая кровь

В ещё шумящем мне.

Апрель 2005 г.

* * *

Мой маленький флюгер,

Мой чудо-кораблик,

Плывущий над крышей

Тенистых ветвей!

В глубинах небес

Перетёртых парабол

Нанизаны туго

Надежды людей.

Твоих парусов

Не шевелит полотна

Ни чайковый гомон,

Ни пульсы ветров,

А вместо земных

Морей водоворотов

Кружат тебя сонмы

Небесных миров.

Май 2005 г.

* * *

Кто вы, забытые пророками и тьмой,

С отвисшею губой, полузакрытым глазом,

По темноте пещер запрятавшие сказы

О тех, кто жил судьбой, растерянной вотще?

Как много вас, забытых поколений!

И я - одно из них...

Май 2005 г.

* * *

Не бойся малостей, не бойся величин.

Боязнь, непростительная блажность,

Как тонкий шарм, пронизывает важность

Иных едва стареющих мужчин.

И, поминая Господа с утра,

Мы, как бельё, развешиваем мысли,

Взамен молитв прокашлявшейся выси

Нас разбирает кашель естества.

Нам непонятен замысел Его -

Зачем Ему несметная орава

Дурных непоучительных конклавов,

Святых невразумительных коров?

Зачем такой упорнейший избыток,

Соизмеримый разве что с огнём,

В котором есть всё то, что мы о нём

Не поминаем в суетности быта?

Так, избегая сих избитых тем,

Мы отбываем сутки, как простуды.

Вот торжество, достойное Иуды, -

Поцеловать, шепнув Ему, зачем...

Май 2005 г.

* * *

В зубодробильнях исторических симфоний,

Где булава мелькала чаще, чем смычки,

Я не приник к расцеловавшейся иконе

И не втянулся в их мятежные полки.

На сих полях остались те, кого не станет

Главокруженьями насмешливая быль

Ни донимать, ни уповать на шелест ставень,

На тихий шорох нерасстеленных перин.

Я отживал свою неспешную несмелость

Вдали от бранных эпопеистых побед,

Мне никогда туда, представьте, не хотелось,

Даже тогда, когда мне было восемь лет.

Май 2005 г.

* * *

На стёртых языках,

Затерянных на время,

Я говорю с собой

И бормочу впотьмах,

Ища наверняка

Оставленное всеми

В подвалах ледника

Понятие "покой".

С обратной стороны

Зеркалящих созвездий,

На вешалке своей

Повернутых ко мне,

Покой ища вовне

И за закрытой дверью,

В чуланной глубине

Очередной страны.

Покой ища во всём,

В чём быть его не может,

Хоть это ясно всем.

А что, вдруг повезёт!

Так, без избитых тем,

Моей небритой роже

Вдруг сочинить бы том

Страничек на семьсот.

И пусть течёт вода

По стенкам ледниковым,

Пусть тают облака

В обличии богов,

На стёртых языках

Я начертаю слово

"Покой", сотру потом

И напишу "Любовь".

Май 2005 г.

* * *

Довольно фактов волшебства

Нас не страшат стада событий,

Коль веруем мы в пастуха.

* * *

Моё упорство, гранича с упрямством,

Различает себе ряд препятствий -

Нас лишь горстка не спившихся в пьянстве,

Не больных истерическим блядством.

* * *

Свекла, морковка, огурец -

Теперь повенчаны мы спайкой.

Я пью ваш сок, и моя Зайка

Мне говорит - я молодец.

Морковка, огурец, свекла,

Не разбираясь в сочетаньях

Простого вкуса и звучанья,

Меня уже с ума свела.

Свекла, огурчик и морковь -

Вот мой удел - удел счастливых,

Я улучшаю буйность гривы,

Спустив давление на кровь.

* * *

Я остаюсь в каких-то рамках

Хоть мне и очень бы хотелось

На них тебя нарисовать!

* * *

В остывшем свете суетного мела,

Не видно ни величия, ни Храма,

Ни знака неземного естества.

Ведь это небо обрамляет рама,

Как обрамляет рама всё, что дышит,

То, с точки зренья неба, что внутри.

Ну дайте ж мне писать по этим кромкам,

Где звёзд вечерних остывает повесть,

Где кажутся лукавыми намёки

На длительность их световых лучей,

А жизнь моя останется ничьей,

Непостижимой и нездешней, то есть

Как эти звёзды в свете одиноком.

Май 2005 г.

* * *

Только не томи меня мутностью,

Только не ищи мне удобства,

Мне не напоить себя мудростью

И не позабыть себя в скотстве.

Я к потустороннему раю

Не понимаю влечения бренного,

Я качусь по тропке, играя

Милую сонату весеннюю.

От котов пушистых проникнувшись,

В львиность свою явно поверивших,

Наблюдаю я птицу поникшую

И какой я стал - я теперешний.

Не узнать себя - так уж вычурно

Отражение моё в сером зеркале.

И давно коньяк уже выкушан,

И уж крест поставлен на лекаре.

Так и вьётся китайским иероглифом

Сочленение дней голых веточек,

И о чём мне подумать: о Боге ли,

Или снова о своих бренных клеточках...

Май 2005 г.

* * *

Мы видим себя в отраженье

Единожды в год признавая,

Что сказка свершается с нами,

Живя вперемешку со снами,

Себя каждый день открывая,

Боясь наводнений, пожаров,

Мечтая об омоложенье.

Мы тянем в предвечное лето

Мерцанье шаров новогодних,

Звучанье бокалов с шампанским

И губ, загадавших желанье.

Мы тихо скучаем по маме,

По той, что читала нам сказки,

Но, может быть, Богу угодней,

Чтоб мы не скучали об этом.

И мы наполняемся светом,

Себя ублажая по-царски

Букетом нечастых мгновений,

Известных нам только из сказки,

Когда без сторонней подсказки

Мы чувствуем тихие тени

Тех, кто в нас не ищет ответа

На их незаметные ласки.

8 июня 2005 г.

В мою нору нет входа - только выход,

И я таю в себе свой спёртый выдох.

Неважно мне, как теплится погода,

В моей норе нет смены времён года.

И страсть свою утыркав по карманам,

Запрятав внутрь глубже, чем преграда

Меж бытием и холодностью смерти,

Я не красуюсь, вы уж мне поверьте.

Ведь для начала, сняв с себя поруку

За всё, что протекает в этой чаше,

Незлобно нахлобученной на чащи,

Я постигаю грустную науку,

Что я не Бог, а Бог - не я,

И до меня доплакаться нельзя,

Не дозвониться колоколом звона.

Моя душа, как старая ворона,

Глядит на небо и молчит, дыша.

8 июня 2005 г.

* * *

Я отстранил себя от собственной судьбы,

Я телеграфом опоясал свою силу,

И, возвеличившись до уровня Годзиллы,

Я избегаю неоправданной ходьбы,

Я избегаю неоправданных хлопот

И недовешиваю сам себе конфеты.

Со всех сторон малюсенького света

Моя судьба сама ко мне идёт.

Океанов нет - я выпил их насквозь,

Материки все стали моим полем.

Я сам себя как будто обезболил,

Я сам себе вонзил как будто гвоздь.

Я проживаю там средь бурных стран,

Среди звучанья дроблённого эха,

И лишь одна мешает мне помеха -

Что я не знаю больше, где я сам.

8 июня 2005 г.

* * *

Я ластиком стёр своё детство,

Поскольку нельзя без начала

Предвидеть развитье сюжета.

Прости меня, мама, за это.

Забытое детство скучало,

Играя с собой без азарта.

Играло, куда ж ему деться...

Я ластиком стёр своё сердце

Без слёз, без упрёков, без мата,

Но жизнь моя легче не стала.

Прости меня, мама, за это.

И вновь наряжается лето,

И убраны в шкаф одеяла,

Но лета пуховая вата

Не даст мне без сердца согреться.

Я ластиком стёр своё детство

Без жалости и без остатка,

Оно же совсем не молчало

И плакало всё без ответа.

Прости меня, мама, за это.

Хоть ты никогда не прощала.

И детства прилипшая ватка

Осталась мне в виде наследства.

8 июня 2005 г.

* * *

У зелёного озера

Небеса остановлены

И как будто ушли.

Я стою, завороженный

Лета пристальным запахом.

Замок я заколдованный

В каменистой дали.

Мои стены порушены,

Им бойниц не проветривать,

Мои скалы постелью

Не становятся мне,

Я плыву колыбелью

Над туманами гущею,

Колыбелью поверья,

Неизвестного мне.

Мы ведь, замки, - не то, что вы,

Люди склизкие, жалкие,

Мы, столетия выстояв,

Тайны верно таим,

Глушим крики истошные

Вековыми мы балками,

Пятна крови игристые

Растворяем мы в дым.

На ложбинках небес моих,

Где мой герб отражается,

Не могу наглядеться я

На подобье себе,

Облаков громождение

В замках солнечных знамени

Без молитв, без затмения

В молодой синеве.

Буду замком небесным я,

Когда скатится, свалится

Окончательно камушек

Мой последний к воде.,

В небесах обозначена

Моя тайна прозрения,

В небесах уготована

Жизнь вечная мне.

И когда-нибудь заполночь

Звездопад обозначится,

Гладь озёрная вспучится

И умоет меня.

Как мне, старому, хочется

В тех легендах не значиться,

Где влюблённым не дали прочь

Ускакать на конях.

* * *

Я навожу свою подзорную трубу

На удалённые от равенства печали,

На непослушные моим внушеньям дали,

К которым я свой непослушный бриг веду.

И ледяные обрывая паруса,

Корму глодает серо-волчий ветер,

И в каждой маленькой, назойливой примете

Я слышу ясно своих судей голоса.

Свой путь по лоции я выверил зазря -

Здесь все по-новому изрезаны ландшафты,

И каждый раз, когда сюда приходит завтра,

Не обязательно случается заря.

Меня несёт вода, холодная, как сталь,

И острова пустынны, словно перепонки

Меж лапок стран и льдов изломанной щебёнки,

И мне себя уже как будто бы не жаль.

Оледененье наступает в одночасье

Вдали торжеств и поздравительных речей,

И, видно, мне уж не отделаться ничьей,

Ведь добродушье здесь равняется несчастью.

* * *

Ты куревом со мною поделись,

Ведь мы с тобой, практически как сёстры

Или как братья,

Вместе родились,

Чтоб отмерять прокуренные вёрсты.

Я проложу тебе свою лыжню

И утрамбую снег тебе с заботой.

Я ем из рук твоих лишь только, что ты

Мне испекла с того, что я пожну.

И мы, океан преодолевши вплавь,

На солнце сушим трусики и плавки.

Так, сторонясь таможен, виз и давки,

Мы просочились в здешнюю неявь.

Пересчитав дорожные столбы,

Мы на манер языческих учёных

Избрали местом чудо-золочёным

Уездный город средь речной тропы.

Здесь нас толкают на отъявленную ложь

Всегда, когда нас вопрошают о погоде,

В каждом местном недоношенном уроде

Урода видим, говоря: "Ну, ты даёшь!"

Ну ничего, сестрёнка иль братишка мой,

Переживём и это мы с тобою,

Ведь нас с тобой оставили в покое

И наконец пустили к нам домой.

* * *

Тормоза - это средство отпустить

Всё, что мчится, самому ж остаться.

Лучше просто остановиться,

Как задумчивая мокрица

Иногда вдруг замирает

И не знает в полной мере,

Куда трескаются щели,

С умывальником содружно

Уходящие под пол.

Знаешь, сшей-ка мне камзол!

Так ли это тебе трудно?

Я, красуясь перед свитой,

Буду, может быть, умытый

Иль во всяком разуменье

Буду мудрым, как сокол.

Ну а может, вопреки всем

Неудавшимся наветам,

Ты со мною напрягись-ка

И войди в мою печаль.

Я предстал пред целым светом

Без камзола, неодетый,

Без желания протискать

В дверь закрытую сандаль.

Я блуждаю по дороге,

Где мой демон однорогий

Основал свои мотели

И заправки приобрёл.

Я б назвал его "козёл",

Но козёл ведь двоерогий,

И от этой я поправки

Стал как будто бы весёл.

Я люблю, когда я весел,

Я прожил три сотни весен,

Я достаточно известен

В своих замкнутых кругах,

Я коплю в карманах прах,

И из всех весёлых песен

Выбираю осторожно

Только шёпот на губах.

Прекращая суесловье

Средь дурных дорожных знаков,

Демон, милый мой, уймися,

Рог свой тёмный не точи.

Я б упал с коварной выси,

Если б в сеть мою вплелися

Настоящие пороки

И нескромные мечты.

Я брожу по переулкам

Средь умерших в окнах вёсен,

Средь оставленных куплетов,

Недопетых в суете.

Это жизнь мною воспета,

Как порог распухших дёсен

Воспевали белизною

Зубы жёлтые во мне.

* * *

Коронуя себя по утрам неназойливым солнцем,

По-житейски предчувствуя вновь наступление дня,

Мы проснёмся однажды в ином измерении - бойся,

Что в ином измеренье не встречу я больше тебя!

Среди сути окраин едва почерневшего эха

Я с трудом разбираю в себе недостаток молитв.

Я, внезапно собравшись куда-то, надолго уехал

И живу без отрады, громоздок, плаксив, суетлив.

По луне распластав свои синие отблески молний,

Грохоча по углам вдруг коробкою ставших небес,

Ты в ином измеренье меня обязательно вспомни,

Чтоб не ведать нам слова невнятного, горького "без"...

14 июня 2005 г.

* * *

Стуча по мокрой мостовой

Печатями копыт,

Несётся гордый всадник мой,

Страж избранных элит,

И средь кромешной темноты,

Что факел не проймёт,

Мерцают блёклые следы,

Коня следя полёт.

Кто грозный всадник мой, скажи.

Томлюсь который год,

И перочинные ножи

Готовлю я в поход,

Мечтаю грустно, невзначай

Пья темень за окном.

"Мой кот волшебный, выручай!

Узнай мне всё о нём.

Коты ведь зрячие в ночи -

Им темень нипочём.

Ты мне его разоблачи,

Узнай мне всё о нём.

Кто он есть? Гордость ли?

Кошмар завистливого сна?

Мои уж дети подросли,

И спать зовёт жена.

Скажи, мой котик, светоч дней,

Кто этот человек?

И почему с судьбой моей

Так связан его бег?"

Молчит мой кот,

Молчу и я,

Но слышен звон следов.

Быть может, сердце моё бьёт

Чечётку дробных слов.

Быть может, стук этот в ночи,

Как пляска у огня,

Меня когда-то излечит,

Хворобого меня...

А может, это сумрак мой

В душе устал скакать,

И я кричу ему: "Постой!"

Но как его унять?!

* * *

В медленном вращении

Парового времени

Звякая машиною,

Топкою гудя,

Пароход мой движется;

Мне же снова кажется,

Что плывёт вокруг меня

Круглая земля.

В мире относительном

Жизнь неустойчива.

Знаком вопросительным

Дождевой червяк

В клюве птицы серенькой

Притаился пристально,

И понять не может он,

Мир вращают как.

Забредя по случаю

В тесную пивную, я

Провожу поспешные,

Пьяные стада

Дней невразумительных,

Колышек забвения

Старенького времени,

Винтиком звеня.

Что же всё неймётся мне?

Каламбур не пишется,

Вечность не удавится,

Чтоб меня понять.

В целом свете сыщется

Вряд ли мне защитница,

Милая, любимая,

Мне родная мать.

Сочинил напрасно я

Повесть о себе самом

С грустными предлогами,

С тонким юморком.

Сумерки убогие

Напрочь я развеивал

И курил всё трубочку

С чёрным угольком.

На столах с заморскими

Пряностями терпкими

Разложив с достоинством

Всю свою добычь,

Я ищу неистово,

Кем я стану в повести -

Суженым охотником

Или просто дичь.

Так в своем стремлении

К прородившим сумерки,

К потусклившим свеченьку,

К поскупившим гарь,

Мне б найти ложбиночку

С домиком приветливым

И уснуть, не вскакивать,

Как бывало встарь.

* * *

В тенистой зелени найдя покой для глаз,

Я завершаю свою трудную задачу,

Тебя люблю, и ни о чём уже не плачу,

И не ищу уже иных путей для нас.

Без покрывал, без слёз, без суеты

К нам льнут плоты причалившего счастья,

И, передав тебе на всякий случай часть, я,

Вторую часть сам провожу своей судьбы.

По закоулкам, по невидимым углам

Я поселяю в тонких тканях паутины

Для нас написанные, верные картины

О нашей жизни, разделённой пополам.

О ГРУСТИ ЭТИХ ДНЕЙ КТО, КАК НЕ Я, НАПИШЕТ

* * *

О грусти этих дней,

Когда последний вестник

Из лиственных клочков

Вращается на месте

Свинцующих небес,

Волнения не без,

Сложу немые песни

Для нежных паучков,

Хоть им не интересней

От песен, не теплей...

И холодом несёт

С арктического тыла,

И даже голова

Как будто бы остыла,

И замирает вновь

В растениях их кровь,

Текущая по жилам,

Весёлая сперва,

Но ей совсем не мило

Вновь превращаться в лёд...

О грусти этих дней,

Когда дыханье тише

И нет в печи огня,

Кто, как не я, напишет?

Уже в который век,

В миру твоих опек,

Под ласковою крышей,

Кто скажет, как не я?

И кто, если не мы же,

Прочтём это скорей...

Дома стареют медленней, чем люди,

И не дают себя разубеждать

В необходимости неспешно ждать

Того, что будет и чего не будет.

Дома стареют медленней, чем мы,

И даже ещё медленней, чем мысли,

Кружа пылинки капельками жизни

В просветах окон и чуланной тьмы.

Мы заполняем их немой каркас

Своими недожитыми речами,

Они их доживают вместе с нами,

И после нас, и даже вместо нас.

Ни шум дождя, ни ветреная ночь

Не может заявить себя последней,

Стуча дверями в замкнутой передней,

Стараясь стуком тем часам помочь.

В домах стареют книги и цветы,

Засушенные в выцветших страницах.

Ах, что же тем столетним книгам снится?

Всё чьи-то пальцы, вздохи да мечты.

Бульшую часть бытия посвящая

Разглядыванию вещей,

Подробному рассмотренью

Трещинок на буфете,

А также всегда прощая

Всё за похлебку щей,

За сонное истощенье

Пепла на сигарете,

Жизнь проникает в быт

Струйкой того тепла,

Что сочетает в дне

Сотни его пределов,

И лабиринт корыт,

Полных до края тла,

Не соблазняет бег

Неразведённых стрелок.

Так начинает день

Крышечка от чернил

Серною кислотой

Сонного разговора,

И протяженьем в жизнь

Столбики от перил

Строго хранят покой

От неземного взора.

Ставнями шелестя,

Как черноухой жестью,

Суммами перечтя

Всё, что имеет смысл,

Вьётся, жеманясь, спя,

Ссорясь и греясь местью,

То, что, увы, нельзя

Звать гордым словом "мысль".

Так, не познав себя,

Но возникая снова,

В строгом учете знаков

И недоимке слов

Корчится, теребя,

В кожных моих покровах

Ниточка зодиаков

Генов моих дедов.

На маленькой табличке письмена

В ложбинках букв, запомнивших паденье

Калёных капель золочёной кровли,

Разбередив немую боль ли, кровь ли,

Мой бедный Храм, заплакавший в горенье,

Исторг родного Бога имена.

За что? Мне больше негде горевать!

Нет больше груд неравенства ступеней,

Не позволявших, восходя, забыть,

Куда восходишь! Негде мне завыть

И разбросать на жёстких плитах деньги,

Которые мне некому подать!

За что лишил меня мой строгий Бог

Простого чувства значимости духа

И принадлежности к единой цели?

О чём мне капли золота пропели

И донесли сквозь эхо в область слуха

То, что я зреньем ощутить не мог?

* * *

Я в таинствах немого примиренья

С негодными, предательскими снами

Нашёл своё утраченное кредо,

Как краешек разлитого варенья

Собой являет грозное цунами

Для всех, кому ещё бездонней небо.

Я обнимаю тех, кто изневолен

Своей души изъеденным мочалом,

И возвращаю горький поцелуй

Тому, кого залил бы алкоголем

И позабыл бы все его начала

Средь первозданных одиноких струй.

Так возникая в отраженье судеб,

Растянутых в тугие струны буден

В несовершенных святотатствах уст,

Мой жалкий профиль, утомлённый трутень,

Бежит от края, что чрезмерно люден,

К иному краю, что чрезмерно пуст.

Мне ещё многому так надо научиться,

Мне ещё многому так надо научить.

Такая сложная наука - просто жить

И не ловить за хвост несчастную синицу.

Мне ещё много надо серых журавлей

Поймать средь неба вверх подвешенных пределов

И, разрыхляя свет, по выделке небелый,

Разбередить в себе остаток светлых дней.

Мне ещё много ненаписанных стихов

Пропеть хотелось бы, хватило б только силы,

Чтобы не вышли эти песенки плаксивы,

Как то бывает с приближением годов.

Мне ещё многое придется позабыть,

И даже то, узнать что предстоит лишь,

И к этой жизни, видимо, привыкнешь,

Лишь как придёт пора отвыкнуть жить.

От гениев всегда несёт загробьем,

Не столько хладом, сколько хладнокровьем,

А также неприступным веществом,

Которому не стоит за столом

Искать сравненья или же подобья

С банальностью учебного пособья.

И каждый божий протрезвелый шквал

Нас, обуяв потребностью похвал,

Ведёт к столу с уверенностью дерзкой,

Что в этот миг писать бы впору фреcку

С нас, оседлавших стул, как пьедестал.

Но то - не так совсем, не так, оставь,

Не разменять фантазию на явь,

Не различить ни калек, ни пророчеств,

И гений - только узник многоточий,

В реке забвенья плещущийся вплавь.

* * *

Я взял вас в сеть, скупого мира дни,

Кроша сухарь метеоритным ливнем,

Гордясь клыком, или же лучше - бивнем,

Ловя на кухне шкурки ананаса,

Плода и символа моей родни,

Буржуев злостных и жильцов Парнаса.

И так не по-монашески влюбясь,

Едва ль кичась заученным наречьем,

Глотая горечь беленьких пилюль,

Плету я нескончаемую вязь

Непроходимой сети человечьей,

Ловя в неё то дни, а то часы,

И звонкие кружки, что из металла,

Которому предстало заверять

Весьма весомую надежду сделок,

И грусть моих уже больных сиделок,

Не воспринявших мысль мою о том,

Что нет везенья в стае человеков,

И материальным миром подструнясь,

Не бередя в себе поток сознанья,

Я пропускаю летние купанья

И проживаю вскользь свои плоты,

Которые уходят и уходят

На самый краешек того, что мы

Зовём созвездьем сладкого покоя,

Которого нам не узнать, но мы

Его и так узнать бы не желали.

И бог с ним, лучше снова о металле,

Который больше не несёт в себе

Ни сласть владения, ни грусть потери.

И на Востоке сонные тетери

Уже узрели солнечный приход,

Пока у нас ещё почти всё пусто.

Ни торжества, ни змея, ни мангуста,

Ни колдовства по кухням второпях,

Ни расставанья с жесткостью постели.

И телом чуя приближенье сна,

Я сознаю себя во всём виновным,

И в то же время невиновным. Так

Уже сложилось: каждый мы пустяк

К себе привяжем и воркуем нежно

О своезначье и большой вине,

А между тем нет истины в вине.

По крайней мере в том, что неизбежно

Нам поставляет душный магазин.

Нас обманули, из стальных витрин

Украли всё, чем славились напитки,

А нам остались пытки, только пытки

Распространять влечение своё,

Вливать в себя отравленные зёрна

Народных благ и пошлости народной,

И незнакомых мыслей о войне,

Которая считалась неизбежной,

Какой-то окончательно небрежной

И не возникшей где-то всё равно.

* * *

Я с яблока снимаю кожуру.

Сперва океаническое ложе

Белеет, на Антарктику похоже,

На континент, где скачет кенгуру.

Я по-субботне банному утру

Творю хребты под кончиком ножища,

Мне яблоко уже - не просто пища,

А шар гигантский, что парит в миру.

Его ведя вокруг настольной лампы,

Меняю дни на ночи - и назад.

Как жаль, что не купили виноград

Иль сливу, - я Луну пристроил там бы.

Но бьют часы. Лет миллиард прошел.

Потыкал я свой мир метеоритом,

И вот уже моя Земля залита

Холодным соком, словно дождь пошёл.

И там, внизу, на гладях белых вод

Льнут облака - то лепестки ромашки,

Те, что я днём отчалившим вчерашним

Тебе дарил, закончив свой поход.

Ну хватит тверди мять пустой поднос,

Пора и тварям дать простор обжитый.

Опять потыкав мир метеоритом,

Росточки жизни я в него занес.

А там уж поселил и человеков

По несомненно стойким островам,

И пусть живут без страха за тот хлам,

Из коего творится гордость века.

Но, наигравшись, яблоко я взял

И просто съел, забыв, что я создал...

Наверное, затем Господь мне разум дал,

Чтоб глупости я быстро забывал.

* * *

Животные страдают бессловесно.

Хворая, длят несчастие своё,

Как будто ждут на станции метро

Или трамвай - занять пустое место.

Животные хворают, не моля,

Не задавая лишние вопросы,

А просто ждут, как прежние матросы

Команды ждали сняться с якоря.

Сосредоточив мысли на своём,

Обмякши, с шёрсткой вялой и нелепой,

Они не ждут ни рая, ни ответа

И не дрожат, как мы, пред не-бытьём.

Практически привыкнув горевать

О том, что составляет окруженье

Всего, что можно обозначить словом

"Покой"; в неравной схватке за нирваной

Себя сгноив по разным пустякам,

Я продолжаю мять свои диваны

И пропускаю то, что нам отлил

Весёлый Бог из чашечек восторгов,

Безумный ветер, смелость скоростей,

Поток игристых вод и попугаев,

Знакомых птиц и северных светил, -

Короче, всех, что он уже отлил

Нам из своей бутыли ожиданий.

Вот волшебство прокуренного сна -

Взять верх над тем, что будто бы сокрыто

В знакомых складках разрыхлённой кожи,

И всё, что есть, отдать тебе, о Боже,

Бери, что дал, и дай мне отдыхать,

Не возникая снова в подтасовках

Твоих невзрачно снятых авантюр,

Средь восхитительных небес, натур,

Культур и встрясок силы откровенной.

Я не возник из призрачных колен,

Описанных в твоих настольных книгах,

Я не способен в тяжестях и ликах

Распространять виденье перемен.

Даже потомством скупо семенясь,

Я растворяюсь в пытке поколений,

В их несомненном зареве, что нам

Не светит больше, чем другим светило.

Могила. Пусть. А что, и пусть могила.

Я научусь себя не вспоминать.

Мы слишком умны, чтобы знать о простейших вещах,

И слишком безумны, чтоб верить своим откровеньям,

И кружится шарик растущего в душах смятенья,

И теплится отблеск его на застывших устах.

Мы слишком устали, чтоб мерить иные миры,

И слишком вольны примирять непомерные меры,

А также шумны, хвастуны, суеверны, безверны,

Чтоб скрыть неминуемость нашей отжившей поры.

Мы слишком не те, для кого распинали Христа,

И слишком уж те, для кого заплатили Иуде,

От этого выпало нам то обилие буден,

В которых и есть нашей жизни пустой суета.

Розоватая ткань облаков

В невесомых расщелинах неба -

Это грузные гроздья Богов,

Не дающих ни зрелищ, ни хлеба.

Как бродяга, развенчан Олимп

И назначен вулканом на Марсе,

И, как вялый и томный полип,

Отживает своё, как ни майся...

Отмежёваны сказки зазря

Перезревших богинь и героев,

И прохладное небо, коря,

Не кивнёт нам своей головою.

Мы одни, как и были, во все

Разлинованные разнолетья,

И какие-то давние "не"

Добавляют себе междометья.

И дорвавшись до наших страстей,

Наполняется небо горстями,

И ложится в пустую постель

Этот мир, оставляемый нами.

И воркует под сводом, томясь,

Голубица о канувшем лете,

И скользит, как волшебная вязь,

Пестрота непутёвых столетий.

В щенячьем восторге

От пьяного воздуха,

От просто весёлой

Границы холмов

Мы время на торге

Воруем без роздыха

И с радостью голой

Смакуем свой кров.

За смутными силами

Выцветших праздников,

За серыми складками

Наших невзгод

Какими мы милыми

Стали, проказники,

Смешными закладками

В книгах природ.

Прочь, грузные прения

С грозными масками,

Невнятный разбег

Всевозможной тоски!

От сладкого трения

Кисточки с красками

На сочный побег

Нахлобучь лепестки...

* * *

Прошлое - родина души

"человека.

Генрих Гейне

Чуть остывши, забыто, отпето,

Календарь - гильотина весны,

И какое-то вечное вето

Проникает и селится в сны.

Ни следа, ни отметин - отжито,

Не воспрянет, не станется вновь,

И рекою забвенья омыто

Всё, что было: восторг и любовь.

Где-то там, в разветвленьях корений,

Дней, времён или даже эпох

Поселился мой маленький гений,

Мой родной и улыбчивый Бог!

Я полагаю, все киты

Обиды меряют в китах

И у гренландской широты

Крушат торосы в пух и прах.

Ведь для кита вселенная

Теснее в двадцать раз,

И даже море пенное

Для них, что медный таз.

Я полагаю, всем слонам

Любви отмерено в слонах.

Дано им много, ну а нам

Любовь осталась лишь в стихах.

Ведь для слона всё кажется

Миниатюрненьким.

Шагнёт - и всё размажется

Под колоссом таким.

Я полагаю, что комар

Всё мерит в комарах,

И оттого не входит в жар

И не впадает в страх.

У комара ничтожное

Понятье обо всём,

И потому умножено

Нахальство в нём.

10 августа 2000 г.

* * *

Я не знаком ещё со всем, что есть средь нас,

Ослы - животные с упрямым чувством чести,

И если есть ещё в вселенной этой вести,

То эти вести не доводятся до нас.

Какие славные животные - ослы,

Их голоса порою даже мелодичны,

Жаль, что всегда взирают с первой полосы,

Увы, лишь те, что в человеческом обличье.

А за кулисами уже не суета,

А так, какое-то предвестие исхода,

И зажигает перекрёстки простота

Очередного недоевшего народа.

Который раз теряя вкус и мня изыск,

Всё наступает человечество на грабли,

И, повторяясь, наши глупости озябли,

Как зябнут мухи от шампани влажных брызг.

А телевиденье всё жаждет катастроф,

А катастрофы сохнут по невинным жертвам,

И смерть давно уже считается десертом,

А не каким-то отлученьем от даров.

А наши сверстники всё ищут перемен,

Не понимая, что вся хитрость в постоянстве,

И заменяют устаревший образ пьянства

На еще более старинный культ измен.

А в ресторанах подают меню,

И в них - весь список прегрешений смертных,

Когда бы люди родились бессмертны,

Они мгновенно бы засохли на корню.

* * *

Японцы нашли разницу в мозге оптимиста и пессимиста.

Из депрессии в депрессию

Переходим весело.

Ну, не опускать же руки

От коварной депрессухи.

Коченеет голова,

Знать, судьбина такова.

Говорят, мозг оптимиста

Весит больше грамм на триста.

Оптимист, наверно, сам,

Тайно принял триста грамм.

Оттого он и весёл,

Скачет всюду, как козёл,

Ну, а нам, всем пессимистам,

Не хватило грамм по триста.

На самых высоких вершинах

"ничего не растет.

Юл Бриннер

Высокие вершины

Безжизненно пусты.

Разумные причины,

Как правило, просты.

А линия изгиба,

Как правило, нежна,

А ледяная глыба -

"Титанику" хана.

Так мы сидим на кухне

И знаем обо всём.

Когда кто где-то ухнет,

Посуду сполоснём.

* * *

Большой, как туша Фудзиямы,

Японской огненной горы,

Я сочиняю эпиграммы

В снежинках сумрачной поры.

Приделаю машине ножки,

И сквозь глубокий, топкий снег

Помчим мы прямо по дорожке,

Стремя к ночлегу скорый бег.

Синицы жрут халявный ужин,

Как не пожрать, коль дармовой,

И стих мой никому не нужен,

Как в старом доме домовой.

Господь Бог живет в деталях.

Аби Варбург

Растекаясь во всех направленьях,

Растворяясь во всех эликсирах,

Застывает и теплится время,

Опресняясь в глубинах эфира.

В мелочах и неспешных деталях,

В столкновеньях былинок и пыли

Мы с тобою вдвоём проживали

Всё, что раньше с тобой не прожили.

В сочетанье с росинкой, с травою

И пустынным размахом вселенных

Проживает Господь. Я - с тобою.

Ну а также весь мир современный.

* * *

Всё счастье мира за слезу

"младенца.

Достоевский - душервавец, сволочь.

За слезинку вывернет насквозь.

Так и тычет прямо с книжных полок

В души врозь слезы младенца гвоздь.

Мир давно своё всё счастье пропил,

Миру больше нечего менять.

Заросли к любви извечной тропы,

И младенцев не рожает мать.

И при входе у большого тира

Снова объявление дано:

"Покупаем оптом счастье мира

За слезу младенца одного".

Как же мне теперь жить?

Как смотреть на сиреневый куст,

Как над книжкою думать

Неверной лесистой порою?

Как мне сдерживать прыть

Ненасытных блуждающих уст,

Как узнать мне, где сумма,

Сместившая вечную Трою?

Как завязывать бант

У моей нерождённой сестры?

Как мне потчевать хлебом

Неясных друзей или стражей?

Как назойливый Кант

Связан с эхом июльской жары?

Как под вымытым небом

Не знать о внезапной пропаже?

Как заставить осечься

Внезапной тоски дилижанс?

Как испить многоточье,

Как выпить до капли молчанье?

Кто мой гневный предтеча?

Кто даст мне невыбитый шанс?

Кто уснёт во мне ночью

С моими немыми речами?

НАШИХ ЖИЗНЕЙ СУХИЕ ОТРЫВКИ

Я уехал, и снова уехал,

Убежал, ускользнул и ушёл.

Для кого-то всё это потеха,

Для кого-то - весёлый прикол.

Я в лесу. Больше дела мне нету.

Новостей разрывается нить.

Я почти что покинул планету,

Просто чтоб обстановку сменить.

Но не сплю я от гулких винтовок, -

То охотников к нам занесло, -

А мне видится: пули иголок

Решетят лобовое стекло.

Что за чёртова наша судьбина,

Неприкаянный наш приговор!

Вечно тает под ступнями льдина,

Словно кто раздувает костёр.

* * *

Все мы тут болтаемся без дела.

Стоит ли детишек обижать?

Солнце нас достаточно пригрело,

Что водой уж впору отливать.

Все мы тут на временных квартирах,

Их мы не торопимся менять.

Страх пред сводами иного мира

Старомоден, словно буква "ять".

Надо взять нам разума и песен,

Семечек набрать на долгий путь,

Хоть пути конец не интересен,

Скоротать бы время как-нибудь.

В этой дикой стране

Нас так мало, и нам одиноко.

Если есть в этой свадьбе

Какой-нибудь спрятанный толк,

Прислонились мы к ней,

Неприветливой и кособокой,

Словно к выпившей бабе,

Подсунувшей с проволкой ток.

На безумном сидим

Мы её полусне-чаепитье.

Бедный выдумщик Кэрролл!

Где мартовский заяц? Ушёл?

Что ты там ни пряди

В хитроумье нелепых событий,

Вот где был бы твой перл

И залитый чаинками стол!

От её королев

Нам не стало просторней и чище,

Словно замкнутый блеф

Растянулся и выплеснул блажь,

Если козыри треф,

То и козырь сгодился бы в пищу,

Этот вымерзший сев,

Он не твой, он не мой, он не наш...

Мы сетуем на быстротечность! Hу?

Виним в несправедливости тугие,

Страдающие паранойей стрелки!

А между тем сии упрёки мелки,

Как, может быть, наверно, и другие,

Поставленные Господу в вину.

Итак, взгляните. Мы живём меж скал.

Застывшее промеж мгновений время

Для нас облито словно на бегу

Внезапным клеем липкого рагу,

Изваренного из сухого семя

Полей, в которых Млечный Путь скакал.

На острие стальной калёной мглы,

На самом кончике застывшей битвы,

Едва достигшей апогея в том,

Что называют всуе бардаком,

Мы поселились на разрезе бритвы

И обживаем острые углы.

Мой гордый фрегат

Мачты все поломал и предплечья,

Обвисли канаты

На сломанных рёбрах его.

В почтовой коробке

Не смог избежать он увечья,

Ну лучше уж так,

Чем совсем не дошло б ничего.

Я долго читал

Книгу скользкую в суперобложке,

Но вдруг я сорвал её,

Сунув безжалостно в печь.

Маньяк Макьявелли

Над "и" все расставил мне точки,

И чудо-фрегату

На почте проделали течь.

Сегодня не чистил

Нам двор от огрубшего снега

Сосед, что когда-то

У нас пару ёлок спилил.

Отчалил фрегат мой

От старого, бренного брега,

А к новому берегу

Пока так и не прирулил.

* * *

Песнь мельниц ветряных -

Былина полевая

Беспечных и иных

Оскалистых ветров,

Хмельные кубки нам

Свободой наполняя,

В них подсыпает сны

Сервантес-суеслов.

Кольчугою моей

Не уберечь от смерти

Ни страстности огня,

Ни алчности побед.

Постылый суховей

Житейской круговерти

Не высушит меня

В моём рассвете лет.

Размеренным в моём

Немереном скитанье

Лишь будет стук копыт

Да отблески костра,

Поношенным копьём

Срывая одеянье,

Зовущееся быт,

Вновь станет жизнь остра.

Кочующих племён

Издёрганный наследник,

Растративший свою

Ознобшую изнань,

Я средь больных времён

Уверовал не в бредни,

А в вечную струю,

Стирающую грань.

И шлем свой очертя,

Без хладного расчета

Ищу я одного -

Источник тот добра,

Который, говорят,

Избавит мир от чёрта,

Я б капельку его

Хоть горстью подобрал.

Пусть мельницы дрожат,

Исчадие драконье,

Я вырву в крыльях их

Последнее перо.

Какой же аромат

Имеет беззаконье,

Когда законов смрад

Не знает естество!

В седло манит меня

Душа моя испанца

Из тёмных крепостей,

Где несвободы сонь,

Седлай скорей коня,

Мой верный Санчо Пансо,

На волю поскорей

Неси меня, мой конь.

Манит в седло меня

Душа моя - калека

По разным пустякам,

На разных берегах.

Пусть конь, во тьму неся

Безмерность человека,

Развеет по бокам

Его безмерный страх.

Амстердам

В молоко онемелого неба

Слилась высь без высотного страха,

Где бы я после этого ни был,

Колокольня звонила мне Баха.

Среди крыш с чернотою каналов,

Средь широких, невдумчивых окон

Эта музыка не остывала,

Не давая мне быть одиноким.

Я гулял, представляясь Спинозой,

Я вникал в шум речного трамвая...

Этот город щемящей занозой

Влёк меня, ничего не скрывая.

Я пил воздух коктейлем креветок,

Брал рукой холод столбиков чёрных,

И с сетями обглоданных веток

Плыли прошлого барки и чёлны.

6 августа 2000 г.

Настоящие камни тротуаров,

Настоящая зелень садов.

Здесь себя я почувствовал старым

И немного родившимся вновь.

Я носился с вселенской идеей,

Ел сосиски и пил чёрный эль,

Был в тени Трафальгарской помпеи,

Где на Christmass норвежская ель

Украшает несбывшийся праздник,

Где толпятся чужие мозги.

Я в плаще посещал место казней

У холодной селёдки-реки.

Я немного остался задавлен

Этой мощью имперской стопы...

Закрывал свои медные ставни

Город в гуще несмелой толпы.

6 августа 2000 г.

* * *

Это как-то непатриотично

Или даже вовсе непрактично,

Засидевшись с поздними гостями,

Вещи я свои раздал горстями.

Это как во сне неоткровенном

Или в откровенье внутривенном,

Утешая боль свою обманом,

Я раздал всё местным наркоманам.

Где же ты, Исуси, милый парень?

Я уже во вкусе - скарб раздарен,

Но молчит ловитель человеков,

И в окно протяжно воет Мекка.

Мы пошли б с тобою по дорогам,

Ты б глаголил, я писал немного,

А потом увёл тебя случайно

От вечери в неумытой чайной.

Мы бы пели песни, пили колу,

И детей не посылали в школу,

И садились в поезд на вокзале

В мире, где тебя не распинали.

Эта жизнь - как ложечка от чая.

И несёт вагон нас, чай качая,

Подстаканник с дрожью меж зубами

Расставляет вечность между нами.

Я не знаю, сколько мне осталось,

Я не знаю, что со мною сталось,

И бегу я снова, как ошпарен.

Где же ты, Исуси, милый парень?

2 декабря 2000 г.

* * *

Нас разбудил раскатов ярых гром,

Так грохотало, что держись за сердце,

Какой на небе выдался погром,

Всплеск бесшабашья среди молний терций!

Так грохотало, что держи стекло,

Так лило наземь, что скользнут копыта,

И гром на небе так поволокло,

Что над Землею треснуло корыто.

В такой вот шторм не дай боже попасть,

Над бурной бездной маясь, как букашка.

Что ж, насладилася природа всласть,

Своей грозой нам пригрозя не пачкать!

Я не заснул уж больше, вниз пошел,

Сынишка плакал, дочке что-то снилось,

И не иссякнув, ливень не ушел,

Пока по крыше его злоба билась.

Тебе приснился полувещий сон,

Листок из книги, сон от Серафима,

И струи пели пулям в унисон

И обрывали узкие стропила.

Какая злоба в этих небесах!

Какая лживость в здешних покаяньях!

И мы, уже запутавшись в грехах,

Не знаем сами выход из блужданья.

Я ненавижу бури страх и пыл,

Я забираюсь в глубь своих беспечий.

Покуда я свой гений не отрыл,

Я буду жить, как отпрыск человечий,

Есть эскимо и щуриться на дым,

Пить винограда лоскуты и запах,

И провожать свой томный остров Крым,

Плывущий в синь, откуда нет возврата.

Мы селились вдали

От весёлой толпы,

Оставляя в пыли

Груды фотоальбомов,

И как будто нашли

В шатком облике мглы

Мерный маятник дней

Без возни и уронов.

Это сладко так знать,

Что просторы вокруг -

И вглуби, и снаружи,

И сверху, и снизу.

Лес, как древняя знать,

Провожает в пургу

Свои грозные ружья

Нестойких карнизов.

Современная суть

Своевременных слов,

Возникая из тьмы

Отдалённых пределов,

Окружает наш путь

Средь помятых стволов,

Отживая броски

Генетических стрелок.

Время пущено вспять

И пылает, томясь,

Чуть зажатое вновь

Обращёнными снами.

Это славно так знать,

Что лесистая вязь

Окружает, как ноль,

Нас, оставленных с нами.

И волнуясь, мы врозь

Отживаем рассвет,

Опалённый внутри,

Но не выжженный вовсе.

Скоро дождики вкось,

Тарабаня секрет,

Нам на кручах земли

Расклонируют осень.

Ту же самую, что

Посещала порты

Ещё тонкой волной

Омываемых ставней.

И дождей решето

Распечатаешь ты,

Как в конверте со мной

Письма радости давней.

* * *

Там, в созвездье искомом

Мир нам кажется домом,

Я "Британики" томом

Отворяю строку.

Там я маленьким гномом

Поселился в знакомом

Окружении буквы

Под названием Q.

Я поставил кроватку

На изгибе покатом,

Буквы лесенку-хвостик

На ночь я подогнул.

Не узнал я отгадку

Кто был Понтий Пилатом.

Я не звал его в гости,

Потому что уснул.

Я вообще нелюдимый,

Потому что сплю зимы.

Мне на уровне буквы

Дела нет до людей.

Пусть они много скачут,

Бьются, плачут, судачат -

Мне мой морсик из клюквы

Лучше всех новостей.

Едва в Рёльсоссен

Приходит осень,

И все норвежцы

Ложатся спать, -

Средь мрачных сосен

Наш домик постен,

Но мы так любим

В нём зимовать.

Кружат над Гломмой

Снежинки-гномы,

Свет невесомый

Льёт Млечный Путь...

Наш дом укромный,

В снегах бездонных

Наш дух бездомный

Ты приголубь.

Едва весны же

Полог бесстыжий

Покроет грыжи

Болотных чащ,

Мы спрячем лыжи,

И станет рыжим

На горизонте

Хребета хрящ.

Пифагору о переселении душ

Семя вздрогнуло и взмыло ввысь росток,

Раздвигая комья пыльной суши.

По утрам растенья на восток

Навостряют солнцелюбы-уши.

В этом семени родился Пифагор.

Много лет душа бродила в козах.

А теперь среди поросших гор

Застывает мой мыслитель в позах.

Так вкушает каждый чашу ту,

Что в своих мытарствах уготовил.

Знать, не всякую свою мечту

Стоит нам замешивать на крови.

Вчера внимательно осматривал я глобус,

Земля мне показалась очень рыжей.

Я не имел в виду её утробу,

А я имел в виду, что шар напыжен.

Уж очень он не входит в список тем,

Где я имел бы дело с колыбелью

Всего того, что - я, и чем дышу, и ем,

Где я грущу и предаюсь веселью.

* * *

В дождь Милан нам судьба показала

С белогрудой громадой собора,

Все строения в стиле вокзала

И шатание всякого сброда.

А зонты, словно чёрные банты,

Огибали промокшие двери.

Мы бродили по улице Данте,

Того самого, Алигьери.

Хоть Милану толпа и постыла,

Сам погряз он в толпе, как мошенник.

Ни кола, ни двора, ни стропила,

Только маме купили передник.

* * *

Я в Норвегии пожил -

И попал вдруг домой я.

Всё знакомые рожи,

Только нету запоя.

Море гордые фьорды

Обрамляют опрятно.

Всё знакомые морды -

Говорят непонятно.

Припев:

Что же мы все пегие?

Хуже мы Норвегии?

Вроде тоже водку пьют,

А как чистенько живут!

Тут родные берёзы

Вдоль уральских опушек,

И крутые морозы

Оставляют без ушек.

Тот же лес, те же горы

И такие же дымки;

Только нету ни сора,

Ни мытарств, ни дубинки.

Припев.

Я крутил головою

И мечтал всё с упрёком,

Чтоб Россия такою

Стала вдруг ненароком.

Но не станет уж, видно,

Всё ей вечно не ладно.

За Россию обидно,

За себя мне досадно.

* * *

Перелётные птицы уже собрались -

Уложили платки да сорочки.

И неспешным конклавом в упругую высь

Потянули пернатые строчки.

Значит, скоро и нам собираться на юг -

Тихо тают недели-пропажи...

От январских белёсых, простуженных вьюг

Улетим налегке, без поклажи.

Встретит нас испещрённый морщинами край,

Весь в морях, словно в горькой подливке;

Залистает, закружит опять календарь

Наших жизней сухие отрывки.

18 августа 2000 г.

* * *

Я покупал себе свободу

По пять копеек килограмм.

Садился я на хлеб и воду

И всё бросал к её ногам.

Теперь свободен я. Жирею.

Хандрю и плачу обо всём.

Продал родную Иудею;

Купил в Норвегии я дом.

И вот теперь, чего же боле,

Свободен я, но глух и нем,

Хромаю, корчусь я от боли,

Соплю, коплю и тупо ем.

22 августа 2000 г.

Норвежские мирные инициативы

Я был викингом,

Плавал по морю,

Алый цвет любил,

Он ведь яростный!

Не одно пустил

Село по миру,

Не одно сгубил

Судно с парусом...

Кушал мясо я

Крупным прикусом,

Облизав персты,

Словно дикий зверь.

Фляжкой лязгая,

Дрых под фикусом

И дожил до ста,

Хочешь, верь не верь!

А теперь норвег

Очень мирный я.

И давно за так

Отдал палицы.

Миру мир навек,

Воевать нельзя,

И не надо так

Злобно пялиться.

21 апреля 2002 г.

* * *

Всё, что было у нас, мы отдали врагу,

Предаваясь любви и коврижкам,

И упрямую боль затаив на бегу,

Разбежались по тёмным подмышкам.

А врагом оказался сосед по ручью,

Он не ел, не любил он, не спал он

И почти как и мы, пав в неравном бою,

Убегал по затравленным шпалам.

Солнце билось в висках наших чуждых мозгов

И кровило небесной отрыжкой.

Оставляли с врагом мы страну для врагов,

Разбегаясь по тёмным подмышкам.

2 декабря 2000 г.

На столе лежала помидора,

Красная, как знамя коммуниста,

Словно от обеда до забора

Вымыта моя судьба нечисто.

Жаль, что я непризнанный вельможа

И недообученный растёпа,

Жаль, что не раскидывал я ложа

В выемках Всемирного потопа.

Жизнь проходит в истовом сопенье,

Хрюканье и сонном ожиданье.

Лучшее из всех моих умений -

Это всласть мечтать про берег дальний.

2 декабря 2000 г.

Мои мысли - мои сторожа.

Ими брежу, но правды не режу.

Из чердачного этажа

Открываются окна всё те же.

Как ты мил, Соломоновый мир,

Где что было, опять то и будет,

Где признанья надтреснутых лир

Неподвластны ни Торе, ни Будде.

Дураки мы с тобой, Соломон.

Что ж, протрём запотевшие уши

И на стыке истёртых времён

Встанем мы умываться и кушать.

Не кончается эта потеха,

Ещё много чертовских проказ!

Если б мог от себя я уехать,

Я б уехал ещё много раз...

8 февраля 2001 г.

Нам не нужно друзей -

Это слишком накладно и нудно.

Лучше дней карусель

Проводить без излишних хлопот:

Приготовить кисель,

Скушать с кашей, взошедши на судно;

Переправить постель

На качаемый волнами плот.

Что желают друзья:

Лишь несчастий нам всяческих много.

Что живём, как князья,

Не простят нам они ни за что.

Если даже нельзя,

Я спрошу разрешенья у Бога -

Пусть, мне пальцем грозя,

Всё ж позволит забиться на дно.

Нам так много понять

Ещё нужно, но сыплется время

Перетёртым песком,

Словно ядом, песочных часов.

Как тоску мне унять,

Не приходит мне радужно в темя,

И селюсь я леском,

Попрочнее повыверив кров.

Февраль 2001 г.

* * *

Лет в двенадцать решил я железно,

Что в Венецию мне не попасть.

К недоступному же, как известно,

Разбухает огромная страсть.

И теперь, очутившись в Милане,

От неё километрах в трёхстах,

Я взбурлил, словно буря в стакане,

Расстоянье читая с листа.

В обветшалой лагуне, как в тесте,

Вязнул город моих юных грёз,

Гондольер нас надул тыщ на двести

И по грязной канаве повёз.

Мимо нас проплывали гондолы,

Мы качались средь песен и лиц

Вместе с банками от кока-колы

И останками умерших птиц.

А на площади Бедного Марка,

Средь фасадов на грязных столбах,

Мы сидели, и нам было жарко

В Адриатики душных ветрах.

Мы решили, уехав из рая,

На трамвае речном тря зады,

Что Венеция - тот же Израиль,

Только с явным избытком воды.

16 февраля 2001 г.

Мне ночью снился старый НотрДам,

Но с колокольней правой больше левой.

Асимметричность, видно, - признак Девы,

В чью честь соорудили этот храм.

Наискосок, на острове Сите,

Приснилась мне, представьте, синагога.

Когда-нибудь мне б не забыть у Бога

Спросить, что означали грёзы те.

Там было много книг. Через окно

Я наблюдал за сном библиотеки,

А Сена, как и все другие реки,

Несла вокруг присутствие своё.

Такие сны обычно снятся днём,

Они глухи, как высохшая флейта.

Я не прошу больного старца Фрейда

Копаться в подсознании моём.

Зачем? Не нужно выцветших причин,

Чтоб ощутить присутствие невроза.

Обычно исключительная проза

Ютится в подсознании мужчин.

Я буду думать лучше: этим сном

Ниспослан мне какой-то символ свыше:

В нем Нотр-Дама арчатые крыши

И синагоги окна за углом.

Я там брожу, классический изгой,

Которого не любят и не гонят,

Которому всех храмов башни звонят,

Который всюду свой, хоть и чужой.

Сладковатый запах хвои

Резкий, пыльный, едкий, колкий.

Словно древние секвойи,

Раскидали ветки ёлки.

Вверх взлохмаченные кроны,

Как кустарник, жмутся чащи,

Этот лес нам незнакомый,

Этот лес ненастоящий.

Мы пройдёмся до опушки

Вдоль немеющего свода.

Что за странные игрушки

Напридумала природа?

Как в загуле, словно спьяну,

Или вовсе сбившись с толку,

По ту сторону океана

Позабыв, как делать ёлку.

Коль на дверях родной Европы

Для нас повешена печать,

Индейца с перьями до жопы

Хочу в Канаде повстречать.

Сюда приехали мы поздно:

Индейцев нет, одно жульё

Снуёт и шмыгает гриппозно,

Жаль, не дают купить ружьё.

Нам не дадут земли бесплатно

И не оплатят пароход...

Ну не тащиться же обратно?

И не тащиться же вперед?

18 июня 2001 г.

Лес зелёный - стеной за окном

Манит нас немигающим оком,

Как легко в окруженье таком

Убаюкаться ливня потоком.

Как уютно средь крошечных стен

Предаваться неспешному чтиву

И боязнь больших перемен

Унимать болтовнёй торопливой.

И от этих избыточных слов

Уноситься в мирские мгновенья,

В лес поваленных чудо-стволов,

В лес тишайшего самозабвенья.

Я молюсь на белый снег,

Как на средство от аптек,

Как на звёздную метель,

Как на всё простивший хмель.

Я мечусь среди границ,

Как под Курском взятый фриц,

Я боюсь свою страну,

Хоть не выбрал ни одну.

Я уже иссяк на треть,

Мне не страшно умереть,

Но скрипит в висках качель

Беспрестанных мелочей.

Что за ясный всплеск ума

Жизнь ещё явить должна,

Чтоб средь яви грозовой,

Я обрёл души покой?

27 июля 2001 г.

* * *

Старый Кембридж, крупица добра,

В разлинованной сетке квартала.

Если истина смертным дана,

То её здесь окажется мало...

Средь напыщенных временем лиц,

Средь прыщавых судеб и обетов,

Сколько вспыхло и гасло зарниц

Чушь несущих университетов?

Сколько блажи и глупых вершин

Покоряли всемудрые старцы

И последствия ложных причин

Помещали в учебника карцер.

Генри с ножкой от стула не зря,

Хоть восьмой он по счету, но первый

Покровительствует, покоря

Веру старую новою стервой.

Город милый, титан и гротеск!

В сорок вёсел ударить - и скрыться,

Чтоб твой шарм в подсознанье не лез,

Чтоб не лязгал твой сказочный рыцарь.

Где-то здесь, в глубине твоих стен,

Расплавляется время, как лава,

Только здесь, в сочлененье измен

Зарождается вечная слава.

Только здесь, средь истёртого тла

Выпадает по малым крупицам

То, о чём шепчут колокола

В предрассветном тумане зарницы.

То, зачем, может, стоило пить

Этот воздух и щурить на солнце, -

То догадки бессмертия нить,

Достающая душу до донца...

Июль 2001 г.

Я на фоне Млечного Пути

Протираю старые калоши,

В ресторане прежнем у "Кати"

Мой десерт, заждясь, переполошен!

На сухих проблинностях Луны

Нам не жать лихие урожаи,

В тоскозвучном отблеске вины

Нам едва ль привидится Израиль...

Что ни день, то днище иль костёр,

Что ни час, то острие кинжала, -

Я забился в собственный шатёр,

Чтобы мне созвездие не жало.

Чтобы всем хватало пустяков

И нечаянных возгласов спросонья,

Чтоб на всех вселенских чудаков

Нам хватало дополна иронии.

И забывшись в пересвете звёзд,

В точечках туманных очертаний,

Мы построим через Землю мост

И уснём, как в зале ожиданья.

9 августа 2001 г.

* * *

Я так привык к различной пустоте,

Что звук иль вещь меня страшат, а мысль

Кислит и жалит, как "Алиготе"

Или шампунь, когда едва помылся.

Несостоятельность моей тоски

Легко любым прибором измерима,

И не блестят у стен Иерусалима

Мои необлысевшие виски.

Расслабься, Бог! Мы выпали на землю,

Как из гнезда иль из суровых шахт,

Не я один тебе, увы, не внемлю,

Не я один тебе поставил шах.

Нас много, разных душенаселений,

Мы разрослись, как хлопья в январе,

И, копошась и возносясь на тлене,

Не я один шатаюсь в темноте.

Расслабься, Бог! Мы выпили всю воду

Из неподкупных небу родников.

Явись ко мне или явись народу,

Пока народ со мной не был таков.

Как неуютно в Земле Ханаанской,

Как неприютен Божий стан и кров,

И я кричу и корчусь по-вигвамски,

И выпиваю колу, словно кровь!

Не удержать бубенец с колокольцем,

Не увести издёрганных коней,

И я брожу под нелюдимым солнцем

С неистребимым прозвищем "еврей".

26 августа 2001 г.

* * *

На выцветшем узоре

Цветов и стёкол

Я вижу города,

Я вижу острова,

И вижу там себя,

И языком я цокал,

Упавши с фонаря.

Как старая метель,

Внезапна и вольна,

Вдруг поглощает душу,

И я совсем не там,

Я покидаю мир,

Я покидаю сушу,

Я покидаю всё,

В чём плещет океан.

В науке покидать

Есть правило простое,

И каждый может взять

На выучку его.

И тело не моё -

Такое полостное,

Что душу удержать

Не терпится ему.

И хочется душе

Нестись над островами,

И как-то непонятно,

К чему она ему,

И мысли излагать

Несложными словами,

И больше не желать

Вопросов "почему".

Наталкиваясь вширь

На тесноту вопроса,

Топчась на том же месте

И вовсе уж толпясь,

Я различаю жизнь

Не ясно и не просто,

А как тугих молитв

Невыцветшую вязь.

В уютных рассуждениях с Платоном,

Смакуя запах типографских строк,

Я растерял прозренья по перронам

И загрустил, как истинный пророк.

Отбросив стыд, как корку апельсина,

Мой новый глобус мордой стал к стене,

Океаном Тихим повернувши спину

Своей морскою задницей ко мне.

Теперь я здесь, на Новом Континенте.

Мне по себе? Не знаю. Вряд ли так.

Тут на недвижном зиждется цементе

Неистребимый отголосок драк!

Я созерцаю, внемля перегуду

То ль сквозняков, то ль чёрт-те знать кого,

И машинально всё рисую Будду,

И ненарочно всё гляжу в окно.

Там льёт мгновений неизбывный шорох,

То шелестит, то сыплется листвой,

И я сушу в пороховницах порох,

Изрядно поднамоченный судьбой.

Моя отчизна - там, где дней не мерят,

Где нет огня, где шорохов не ждут,

Где любят, помнят и немного верят,

И где мои межстишия живут.

1 сентября 2001 г.

Сквозная дань моей пустой тоске -

Извечный смрад тугого беспокойства.

Из всех фигур, застывших на доске,

Не выживает пешечное войско.

Из всех брошюр, пролистанных войной,

Из всех туманов, выпитых до точки,

Не выживает никогда покой,

А выживают сорные цветочки.

Из всех небес и в них забытых ран

Болит одна, которая всех тише,

За каждой печкой буйствует тиран,

В очередной раз начитавшись Ницше!

И за окном ворочается быль,

Не протянувши к нам причинных нитей,

И адрес свой я полностью забыл,

Чтобы себя не выдать в тайной прыти!

Я закрываю окна и сижу

Впотьмах, и снюсь себе почти без страха,

И разгребаю точки на пляжу

В рубахе моря жуткого размаха.

Я сообщаю всем под Новый год,

Что есть ещё немного в колыбели,

Которых окончательно не съели,

И чей черёд когда-нибудь придёт.

18 сентября 2001 г.

* * *

Мы своё отскорбели -

И по снежной постели,

И по звукам свирели

Незаконченных вьюг.

Всё, что можно, мы взяли

Из поруганной дали,

Ну а что растеряли, -

Только гнев да испуг.

Это кажется только,

Что веселия полька,

Растворяет всю боль, как

Оптальгина глоток.

Это кажется - где-то

Средь ознобшего лета

Выпускает планета

Свой несмелый росток.

Бьётся вверх он сквозь комья,

Поколения помня

Тех, кто был ему ровня

Среди прежних эпох,

И сквозь хлопья тумана,

Ему машет упрямо

Неуёмный, как мама,

Упоительный Бог.

10 декабря 2001 г.

* * *

Я потерялся средь знакомых звёзд

И начертил все заново созвездья,

Вообще я так давно страшусь возмездья,

Что мне уже не страшно наперёд.

Я тренирую страхи по утрам

И вечерами долгих нетерпений,

Из всех молитв и благозвучных пений

Я заучил одно: "Но пасаран!"

В конце концов, нам всё всегда не так,

Мы только думаем, что все мы вместе,

А между тем и на одном насесте

Не всем птенцам достанется червяк.

В конце концов, нам всем отмерен час

Иль полчаса вселенского забвенья,

Зачем же эти жалостные пени

Нам разбивать на десять тысяч раз?

Мой бедный Йорик, где твой аппетит?

Где простота бесхитростной сатиры?

Увы, но двух своих глазниц квартиры

Мы заселяем временно в кредит.

Какие сны, сам Гамлет, видишь ты?

Я без тебя который век тоскую

И сочиняю песни вхолостую,

Не разрушая голосом мосты,

Не совершая подвигов без слов,

Не раздвигая море, словно студень,

И средь внезапно перезревших буден

Не загребая горстью жизнь, как плов.

Моя весна дошла уже до дна

И там нашла не то, чего искала,

И чтобы как-то избежать скандала,

Решила по-английски всплыть одна.

Она устала там, на вечном дне,

Где кочергами выстроились годы,

И я морочу голову Природы,

Ища прохлады в пепле и огне.

Сегодня нет, а завтра, может, вновь

Случится то, чего не замечают,

И солнечным затменьем величают

Очередную высохшую кровь.

Любовь - это точно,

Большая загадка...

Какие бы вам

Ни встречались миры,

То там, а то сям,

В силу миропорядка,

Растут своестрочья

Любовной поры...

И не в размноженье,

Поверьте же, дело,

И не в целованье

Да кой в чём ещё...

А дело в сложенье

Немого напева,

В самом напеванье

И в мысли: "Прощён..."

Если только шипенье в углах

Вы считаете праздничной песней,

Если только в погубленных строках

Вы не видите воя тоски,

То на самых пронзённых шипах,

На волнующих возгласах: "Тресни!"

Развевайте стихов моих прах,

Как Малевича чёрным мазки!

Дайте света хоть малость,

Продраться сквозь синюю повесть,

Как мне сладко страдалось

И как задыхался, готовясь

К остальному прыжку -

В два прыжка через пропасть,

Косолапя по полу в надежде

На искренний вопль:

"Подожди! Не ходи туда! Там высоко!"

Несмотря на мою шестипалость,

Хоть считал я их часто,

Обычно их пять, но мне кажется - шесть,

Как мне славно страдалось...

Не услышите: "Баста!",

Если даже та пропасть -

Это всё, что мне было, и будет, и есть...

ЗОЛОТЫЕ ПОКРОВЫ ЛЮБВИ

* * *

Раскаяньем коря, я сетую на время

И в поиске тупом расходую себя,

А время всё течёт, и снова, всё объемля,

Спускаются на дно глухие якоря.

Я проверяю жизнь упругостью вопроса,

Но сколько ни томлюсь - ответа не найти.

Моей любви к тебе как будто нет износа,

И словно в жизни нет иного мне пути.

И словно в жизни нет иной мне подоплёки,

Как только выверять в мерцании сердец

Невольные твои, несмелые намёки, -

Невольные мои намёки на конец.

И словно в жизни нет иной мне подоплёки-

По тоненькой струне струиться, как строка,

Как будто бы меня в молоденькой субботе

Отправили с тобой гулять по облакам.

И, пригубив вино из жаркого бокала,

Мы танцевали вальс на тонких облаках,

И провожали дни от старого причала,

И унимали боль, бессмертие и страх.

Мы знали всё о всех, но это было мало -

Мы знать хотели то, чем славятся миры.

Вино сочилось к нам из жаркого бокала.

Мы забывали сны. Мы вспоминали сны.

А там, на той Земле, которая в пылище, -

Уборщице не даст себя очистить, жаль, -

Нам стало ясно то, когда мы стали чище,

Когда ещё верней нам стало видно даль.

Я точным инструментом измерял

Всё то, что измеренью подлежало,

Всё то, что можно точно разложить

В объёме, сумме и углу расхожем.

И то, что мне казалось непохожим,

Я всё старался заново прожить,

И страсть точил, как остриё кинжала,

И страсть сверкала, словно твой кинжал...

Но я напрасно сумму обнажал

Своих хлопот и думаний извечных,

Мой грозный Бог склонил меня решить:

Что ни на есть - всё к лучшему, а жить

Вполне возможно и вполне невечно.

И я, увы, бороться с Ним устал.

Ища покровительства рифм

В сетях молчаливого танца,

В глубинах рояльного глянца

Мы видим кружение нимф.

И прелесть далеких Тулуз,

Скорее, придуманных вовсе,

Мы всласть сфантазируем после

С участием опытных муз.

Не чтя уже выцветший шарм

По сущности дикой Европы,

На тонких папирусах что-то

Оставило время не нам.

И травами словно целясь,

Отварами редких растений,

Селю я тебя в средостенье,

И плача, и тихо молясь.

Молясь, чтобы что-то понять,

Молясь, чтобы выгадать время,

Немыми молитвами теми

Хоть как-то рассудок занять.

Клянясь, что протиснусь я сам,

Где сходятся жизни и лица,

Но нам мировая столица

Всегда была где-то не там.

Но нам был не там даже храм,

Но нам всё хотелось по-своему.

И мир нас в тугую обойму

Впихнул, лишь сложив пополам.

И ставя превыше всего

Значение слов и сюжетов,

Нас вечность поглотит за это,

Так и не сказав ничего.

* * *

Со дня творенья ласковый кристалл

Твоих зрачков, не ведая подвоха,

Меня в себе послушно отражал,

Что ж, отраженье - разве это плохо?

Я там, селясь, разведывал углы,

И разносил по комнатам предметы,

И составлял грузинские столы,

Чиня застолья для немого света!

Ты провожала птиц за облака, -

Куда ещё податься бедным птицам? -

А я лежал и мирно мял бока,

Своим недонаписанным страницам...

И разнеся по всей твоей земле

Причины слез, как прах твоих пернатых

С прозваньем Феникс, я таил в себе

Твоих зрачков бездонные караты!

* * *

Рунических знаков глухое звучанье

Забытых стихов и заброшенных мыслей.

На самом краю твоего окончанья,

На самом краю твоей ласковой выси

Я тихо дотронусь до кончиков пальцев,

До самых несмелых твоих ноготочков,

Ведь именно там начиналось, сознайся,

Всё то, что останется в нас в многоточьях...

Всё то, что ни время, ни руки, ни смерти

Отнять у живущих не в силах, не вправе,

Всё то, что в дешёвом открытом конверте

На серой таможне у нас не украли...

Там то, что мы знаем по стуку мгновений

И что наполняет межзвёздность пустую,

Там тихих дыханий твоих дуновенья,

Там ласковый шёпот моих поцелуев...

Снизойди до меня,

До не очень простого примата,

Примотай мне крылища,

И я полечу, как Икар!

Я как будто не стар

И как будто бы не виноватый,

Что обычную пищу

Варю с примененьем огня.

Прометеем меня

Удивил бы, но есть зажигалка,

Удиви-ка ты лучше

Какой-нибудь песней стиха,

Сниспошли в потроха

Мне, где вечная, вечная свалка,

Что-нибудь, что покруче,

Чем просто даренье огня!

Потускли свою лампу,

Огромное чудо-светило,

Расскажи мне о мире

Иль просто со мной посиди,

А когда я усну, то поспи

Рядом вместе, и в тихой квартире

Вопреки Прометею

Все лампы мои погаси...

* * *

Я люблю тебя, как дымку над холмами,

Я люблю тебя, как воздух над рекой,

И хоть мало расстоянья между нами,

Но не смею я дотронуться рукой!

Я люблю тебя, как солнечные блики

На воскресных полуснежных облаках,

Я люблю тебя, как радостные крики

Лебедей, несущих сказку на руках!

Я люблю тебя, как озеро дневное,

Заполняющее впадины земли,

И во мне клокочет бурное, живое

Слово: "Милая, меня ты полюби!"

Дождь, следуя примеру палачей,

Считал листву простреленною жертвой.

В жилище тёплом громкий треск печей

Подтрунивал над юностью мольберта.

А по углам ворчала тишина,

Что вечно нет покоя ей от треска.

И льдистых окон чудо-пелена

Застыла, как мифическая фреска.

Всё это было рядом, не во сне,

Не где-то в неизведанном столетье,

И снова жизнь вилась в печном огне,

И снова тень писала на мольберте.

И тёмный лес не ухал, не пугал,

А просто оставался между нами.

Сынишке он по азбуке читал,

Дочурку он баюкал пустяками.

А я с тобой по призрачной заре

Бродил и мял ковер из мшистых веток,

И не найдя в усохшем словаре,

Слова мы ткали из немого света.

Октябрь 1999 г.

* * *

Умирают только за то,

"ради чего стоит жить.

Антуан де Сент-Экзюпери

Меж созвездий немого оскала,

Средь пустыни и звёздного сна

Я рисую, рисую удава,

Проглотившего сдуру слона.

И стоит предо мной человечек,

Потонувший в широком плаще,

И рисую ему я овечек

И каких-то зверюшек вообще.

Говорит мне мальчонка с зевотой,

Обронив как бы вскользь, невзначай:

"Если ты приручаешь кого-то -

То навеки его приручай".

* * *

Заворожённый творогом,

Нежным творогом зим,

Всё, что было мне дорого,

Растерял и забыл.

Всё, что было мне значимо,

Важно больше не мне,

И в чертах обозначенных

Календарь на стене.

Расколоченным омутом

Бьётся сердце забот,

И каким-то поломанным

Выдаётся восход.

И каким-то невыданным

Замуж или врагу,

Возникает предвиденье

Острой боли в боку.

Не витаю в сознании,

Как в пергаментах грёз,

А хромаю в старании

Урезонить невроз.

И брожу, незамеченный,

Средь творожности зим,

Как больной, обесцвеченный,

Лишь с тобой не один.

* * *

Мотылёк, как вспыхнувший огонь

Неурочной чудо-зажигалки.

Снова вечер - сквозь лесную сонь

Облепил немого леса палки.

Ты грустишь и плачешь иногда,

Затопляют глаз твоих слезинки,

И герань, прижившись у окна,

Прячет тельце в норочке корзинки.

Ты не плачь. Нам рано горевать.

Я тебя люблю сильней, чем прежде.

Отнесу тебя я на кровать,

И заснёшь ты, кутаясь в одежде.

6 августа 2000 г.

Собирая лесную малину,

Мы бродили вдоль тихих небес,

И ловил нас в ветвей паутину

Необъятный, чуть пасмурный лес.

Комарьё, всё жужжа, словно бредя,

Пожирало нас всласть вчетвером.

Не боялись мы даже медведя,

Хоть он жил в двух шагах, за ручьём.

И лилась, словно давняя песня,

В тихих вздохах несмелая тишь.

Я молчал, отчего - неизвестно,

Удивляясь, зачем ты молчишь.

2000

Всей семьёй мы лепили пельмени,

Только я их опять не лепил.

Во дворе удлинялися тени

От дощатых неровных перил.

"Почему ты не лепишь пельмени? -

Ты спросила меня невзначай. -

Неужели от матушки-лени,

Неужель оттого, что лентяй?"

Не сердись на моё поведенье -

Ни при чём тут коварная лень.

Я в стихи, словно в тесто пельменье,

Заверну этот свет, эту тень.

* * *

Поросёнка бы с хреном, сметаной,

Бок бараний бы с гречневой кашей.

Мы с мечтой о таком пропитанье

Проживали, как в веке вчерашнем.

Мы на зиму дрова запасали

И, купив кочергу с поддувалом,

Всё топили и всласть засыпали

Под пуховым норвежским одьялом.

А потом, в полнозвёздную темень,

Век грядущий стал серою былью,

Только мы оставались всё теми,

Что и прошлый не переварили.

10 августа 2000 г.

Ты - моё сарафанное счастье,

Ты - мой самый незыблемый друг.

Даже если бушует ненастье

Никудышно задуманных вьюг.

Даже если сидишь ты с печенькой,

Не оставив мне крошки потом,

Ты родная моя деревенька,

Ты мой милый, единственный дом.

Ну а если оставишь мне крошку,

То подагра меня посетит.

Я не буду гонять твою кошку,

Пусть она по углам пыльно спит.

* * *

Если б ты была не так мила,

Мы бы всё толпились у аптеки,

Словно отставные ацтеки,

Исчерпав фантазию дотла.

Если б ты была не так умна,

Мы бы не селились между сосен,

Наш союз был приторен и постен,

С истиной, отжатой из вина.

Если б ты была не та совсем,

Что меня внезапно полюбила,

Я б взорвался тыщей тонн тротила,

Расплескав в пространстве белый крем.

Если б ты осталась не со мной,

Я бы всё равно приплёлся после

И нудил, как выпоротый ослик,

Что мне нужно быть с тобой одной.

Если б мы забыли этот мир,

Променяв его на плошку риса,

Я бы звал и плакал, как актриса,

Или как простуженный вампир.

Если всё свершилось - мы вдвоём,

Так убьём дурное слово "если",

Это слово выбросим из песни

И своих "друзей" переживём.

Февраль 2001 г.

* * *

По утрам пишу стихи,

Не почистив зубы.

Поскорей с себя стряхни

Мантию простуды.

Если нечего мне ждать

От грядущей почты,

Лучше будешь поражать

Вдохновеньем ночь ты.

Я войду к тебе в трико

И скажу, наверно,

Как мне жалко Сулико,

Ну, да я не первый...

Мы пойдём с тобой на суд,

Как на развлеченье.

Нас присяжные поймут,

Подкуп взяв печеньем.

Ну а после, за столом

В звонком ресторане,

Будем кушать суп с котом

И с шампанью в ванне.

Февраль 2001 г.

* * *

Мы жили на озере просто без имени,

На карте кругом было много озёр.

И лес отражался изломанной линией,

Красуясь в воде, как заправский позёр.

И так всё кругом не имело названия,

Как будто географу горький упрёк,

Без точного адреса, без описания

Кручинился запад, резвился восток.

И чайки и сосны сжились, не прописаны,

На тесно поросших листвой берегах,

Как дорого стоят простейшие истины,

Когда растолкованы нам в именах.

7 июня 2001 г.

* * *

Я счастлив с тобой в нищете,

Я счастлив с тобой в изобилье,

Тебе я несу на щите

Свои размышления горилльи.

С тобой пью я горький коктейль

Из трав рокового топаза

И жизни своей карусель

Верчу взад-вперёд до отказа.

То плача навзрыд, то смеясь,

То в бешенстве, то в недопитье,

Струится, сплетается вязь

Волнений, судеб и событий.

18 июня 2001 г.

Сиреневые краски бытия,

В них тонкие мгновенья ожиданья...

Счастливец я? Могу ль не быть им я!

"Счастливец!" - шепчут мне мои гаданья.

Я шёл меж струй, я вновь меж них иду,

Как меж колонн иль среди стеблей лилий,

И повторяю музыку в бреду,

Как рандеву двух параллельных линий.

Я сочиняю суть своей души,

Как непослушный ритм граммофона,

И расставанье шапками кишит,

Как злобный улей грязного перрона.

Я средь свечей впиваюсь в темноту

И мажу ею свои черные квадраты,

И разгребаю павшую листву,

Мой старый двор устлавшую когдато.

Я обхожу крамолу фонарей,

Таюсь от ликов и от их оттений,

И средь закрытых накрепко дверей

Ищу свои, уже чужие, сени.

Моя любовь! Как сладок этот мир

Забытых дней и сутолки неспешной,

Как сочлененье ласковых рапир,

Скрестились ветви нашей грусти грешной!

Какой простор сулила нам она,

И, поливая щедро из ушата,

Нас осыпала златая листва,

Мой старый двор устлавшая когдато...

1 сентября 2001 г.

* * *

Средь скромных крыш небесных поселений

Мы очутимся мирно, невзначай.

Без праздных слов, без громких сожалений

Мы будем тихо пить вприкуску чай.

Ты скажешь мне, что всё не так уж страшно,

А я и сам давно уж так решил,

И ждёт меня заброшенная пашня,

Чтоб хлеб растил и больше не грешил.

Чтоб в торжествах средь полусонных буден

Я подрезал колосья и молол,

Ты хлеб пекла, и затевала студень,

И собирала вечером на стол.

А я садился бы, зудя плечами,

Всё рассуждал о плугах да кряжах,

И на густой квашне из расставаний

Мы никогда б не поселяли страх.

Я прикрепил бы над дверьми подкову

От сглаза всех знакомых и подруг.

Мы не считали б труд за катастрофу,

Усталость не считая за недуг.

Я знал бы точно, в чем предназначенье

Моё с тобой, среди молвы мирской, -

Без торопливой скуки и мученья

Жить тихой жизнью, мирной и простой.

Что нас страшит - возмездье ли, награда,

Когда взираем в черноты проём?

Мы все подспудно знаем, как жить надо,

Но все не так, совсем не так живем.

18 сентября 2001 г.

* * *

Я не давал тебе пронзительных имён,

Ты не плыла ко мне в наряде подвенечном,

Но если суть вещей таится в чём-то вечном,

То это вечное разделим мы вдвоём.

Мы невесомы, словно пара голубей,

Мы состоим из полуправильных концепций,

И каждый миг, добавив бренность в наше сердце,

В нём оставляет только нить своих идей.

Мы замещаем неумелые слова

На ещё менее изысканные мысли,

И наши сны над этой данностью зависли,

И наши дни крошатся сладко, как халва.

Мы не находим в постепенстве перемен

Ни одного из нам знакомых знаков,

И каждый день в нас длится одинаков,

Как будто этот самый день нетлен.

Но наступая, стужа за окном

Покроет сном наследство листопада,

И к нам ворвется звонкая прохлада

Внезапно белым ласковым конём...

* * *

Ты нарисуй мои мечты

В мазках незримого касанья,

Как отплеск ветреной звезды

Над гулкой чашей мирозданья.

Ты посели нас тихо так

В ненаступающую осень,

Пусть листопады вертят в такт

Свои исписанные оси.

Средь неподеленных границ,

Среди застывшего заката,

Ты посели нас меж страниц,

Тобой раскрашенных когда-то.

Две трети жизни прячась от судьбы,

Мы треть её спасаем от мытарства,

Отдав себя во власть иного царства

Меж снов чужих, где бродят наши сны.

Так, отживая в области ничьей,

Листая многоточия пророчеств,

Из дождевой палитры одиночеств

Мы выбираем одиночество ночей.

Мы выбираем одиночество любви,

Где вопреки всему родится чудо,

И это значит - я с тобою буду

И никогда не дам себе уйти.

21 марта 2002 г.

Сон земной, как серое пятно,

Блеск сухого старого паркета.

Я твержу заученно одно -

Что люблю я жизнь не за это.

Не за власть не ведать ни о чём,

Не за грубость ворсяного кроя,

А за свет фальшивый за окном,

Растворённый в запахе прибоя.

За суровый оттиск на губах

Разносортных обликов апреля,

За восторг, за смерть, за свет, за страх,

За любовь и вкус пьянящий хмеля.

За разрывы в тучных облаках,

За распад немыслимый, но скорый,

За рассвет, несомый на руках

Босоногой девочки Авроры.

За печати умственных вестей,

Упреждённых кодами созвездий,

За кровавый плен земных страстей,

И за блеск стальных свободы лезвий.

За расстриженные острова

На далеких, суженных озёрах,

За глотки, которыми трава

Напояет своей влагой взоры.

За восторг неведомых скачков

По полям иссушенным, но свежим.

За лесистый отблеск от очков,

Не надетых на глазах всё тех же.

За пору, которую отнять

Не смогла бы адская недвижность,

За способность тихо отживать

Отголоски слов, рождённых выжить.

За тонкою завесой остроумья

Мы - два измученных клубочка бытия,

И извлекая вкус копчёных мумий,

Мы пиво пьём, как мухи, - ты и я.

Скрывая всё, что может стать раздором,

Ища напрасно примененья сил,

Мы изменяем собственным укорам

И уповаем, чтобы нас простил

Тот, кто затеял этот танец странный

В чередованье снов и полуснов.

И не меняясь, мы меняем страны,

Как лес меняет лиственный покров.

Мы ожидаем, словно на вокзале

Или на почте, позабыв конверт,

Чтобы нам дали или показали,

В какие дали наш уводит след.

Июль 2002 г.

На скатертях из травянистой глади,

Пугая пух ветвистых тополей,

В твои глаза немой украдкой глядя,

Я становлюсь счастливей и хмельней.

И в волшебстве такого окруженья,

Распорядившись правилом земным,

Едва касаюсь кончиков движенья

Холодных пальцев, становясь немым.

Я излучаю строгие сонеты

В неразрыхлённых рифмах бытия

И сочиняю в воздухе нагретом

Намётки формул в стиле: "Ты и я".

И возвышаясь до верхушек стеблей,

И отливаясь в облике небес,

Нам всё сулит, сулит покой целебный

Так и не взятый нами тихий лес.

На чеширских устах

Ухмыляясь и прячась,

Весь мурлыча, в усах

И в доверчивых снах, -

Из мудрейших котов,

Различающих запах,

К всякой нечисти мне

Убаюкал ты страх.

Хэллоуин на дворе.

В неразрезанных тыквах

Ни глазниц, ни свечей, -

Это кажется лишь

Расписной детворе,

Что к их шуткам привык ты,

И что любишь детей,

И преследуешь мышь.

А на самом-то дне

Своей сонной природы

Ты и сам не способен

Сказать - почему

Тебя тянет вовне

Улучшенье породы

Средь неслыханных ровень

В чуланную тьму?

Вот бы книжки твои были только о нас,

Чтобы ты не желала иного блаженства,

Как, открыв переплёта тугое главенство,

Обнаружить смеющийся взгляд моих глаз.

Вот бы думы мои были лишь о тебе, -

Я б не знал источающей яды кручины,

Не найдя ей ни дна, ни окна, ни причины,

Оставлял бы всё-всё, что не ты, я вовне.

Вот бы стали мы вместе бродить по векам,

Обучая ловцов человеков несмелых,

Что не надо ловить никого, даже белок,

Просто надо оставить в покое нас - нам.

* * *

От сладости обид до сладости прощенья,

Внезапных поездов и мыслей натощак,

Мы первый поцелуй, как средство от смущенья,

Не можем ни забыть, ни выбросить никак.

Мы копим про себя неслышные обиды -

Когда-нибудь потом поплакать и забыть.

Но только не для нас случаются порывы,

Имеющие суть примерной простоты.

Не ждать, благодаря Всевышнего и маму,

Не ждать благодаренья ближнего и тех,

Кто знает, отчего мы все стремимся в яму

И где найдём мы дол тургеневских утех.

Август 2002 г.

Снег отжил,

Невольником растаяв

Своих структур,

Белея так несчастно...

Я любил,

О том едва ли зная,

Что могу растаять

Ежечасно.

Но теперь, когда уже на воле -

Вод весенних

Всюду слышен гомон,

Я опять как будто словно болен,

Я опять к тебе одной прикован.

Если бы ты сравнила меня

С опоздавшей росой или ветром, -

Я б гордился.

Если б ты сравнила уста

Мои с книгой иль лучше с пророком, -

Я бы прожил счастливую жизнь,

Был бы мудр, боролся с пороком,

Но не дожил до ста,

Потому что разбился бы

О глухую решётку рассвета,

Так летая, касаясь огня!

Ты ж назвала меня

Своим плюшевым мишкой,

И этим

Сохранила во мне

Всё, что требует сей славный чин.

Я волную тебя

Шебуршаньем и ласковым светом,

Грозным страусом я

Не летаю по небу один!

Что за теснением прямых,

Что за пространством червоточин

Хранится с грозной простотой

В сокрытых кладовых от глаз?

Я не был поводырь слепых,

Ведь я не знал созвездий точно,

Их ослеплённый пестротой,

Я сам бродил слепым не раз.

Я возникал из пустоты

И уходил туда же точно,

Откуда теплились мечты

И где ворочались волхвы,

И, как положено волхвам,

Я сам бродил и кровоточил, -

На самом кончике остры

Любые отголоски фраз.

Я сочинял себе любовь,

И сочинял себе расправу,

И благодарность сочинял,

И даже вечность предвкусил,

Но кровь сочилась из меня,

Напоминая мне приправу,

Которой сам я отмерял

Оттенок вкуса своих сил.

И я нарочно не принял

Того, что все назвали благом,

Хотя потом того желал,

Но было поздно, и зачем

Расписываться в небытьи,

И всё мигать незрячим глазом

В тягучем обществе светил

И прочих непонятных тел?..

* * *

Если я был бы Бог,

Я б не стал вспоминать о себе,

Повторяя в беззвёздном звучанье,

Что нельзя расставаться с собой

Во Вселенной пустой, где всего

Проживаю лишь я

И не знаю себе примененья.

Хотя, впрочем, я создал бы свет,

Лишь затем, чтобы было светло

Или просто светлее.

Я бы вспомнил свечу,

Ту, что создал, и тут

Я бы создал тебя,

Ну, и мир для тебя,

Чтоб тебе веселее

Было дни коротать,

Тихо книжки читать,

Ни о чём не жалея!

* * *

У меня слишком мало союзников,

Тех, что просто пошли бы за мной

На вершинах, опавших до бездны,

Расстилать золотые покровы любви...

Или просто ворчать по углам

О таких расточённых вещах,

Коих нет в сокровенных подвалах

Наших судеб и душ,

Унесённых на край естества...

У меня есть одна только ты,

И зачем мне считать откровенья,

Разлохмаченные островами

В галактическом сонме свечей?

Если б ты оказалась ничьей,

Я бы не жил, я б не был словами

На застывших в усмешке устах...

Хватит плакать... Отброшенный страх

Пусть навеки расстанется с нами...

* * *

Оставь мне сил

На самое большое,

Что мне свершить дано.

Я верю, что могу,

Я верю, что достоин,

Пусть я тебе не мил -

Я верю всё равно.

Я верю в то, что есть.

Моё предназначенье -

В безумии людей

Найти тот островок

Неспешного огня,

Немого очертанья

И тихого меня.

И розовый восток,

И тонкую струю

Меж хрупкого сознанья,

Несущую стихи

И мысли натощак.

Неясные мои

Былые очертанья

Мне кажутся теперь,

Как рухнувший маяк,

Как рухнувшая боль

С тугого пьедестала,

Рассыпавшая вдруг

Неловкую печаль...

Ты рядышком со мной

Лежала и писала,

Мои слова за мной

Записывая в даль.

Ты - часть моей мечты,

Ты - часть моей вселенной,

Разорванной на части

И склеенной опять.

И скучные мои

Отжившие колена

Грозят мне кулаком,

И можно их понять.

А мы уйдём с тобой

За самое простое,

Что может оградить

Нас от калёных чащ.

И будем мы мостить

Холодной мостовою

Земли совсем чужой

Едва припухший хрящ.

И будем мы любить

В любом ничтожном вздохе

Немного пыльный запах,

Как прежде, душных снов.

И вознесясь над всем,

Гореть нам будет запад

В обилии несмелых,

Но преданных богов.

* * *

Искомую науку возвращений

Я изучал по старым витражам,

По непрочтённым всхлипам за спиною...

Я возвращаюсь, позванный тобою,

Как возвращаются в забытый храм

Немые тени ласковых прощений.

И напоследок горько устыдясь

Тому, что ты звала меня, и снова

Я должен был карабкаться наверх,

Где нет циклонов, значит, нет помех

Для провожанья, праздника и слова,

Которое есть Бог, коль в нем, вместясь,

Могла застыть озябшая бесслезность

Тугих созвездий, смотрящих кино

Из непростых простительных сюжетов.

Но ты звала, любя меня за это,

Что я не прожил вспять, как колесо,

Едва сорвавшись, держится за бездну...

Избавьте Соломона-многожёнца

От скорбного признанья тупика

Мир - очень неустойчивое донце

Сосуда, не разбитого пока.

Мир - очень незастенчивое действо

Всего, что управляется извне.

Оставьте чародеям чародейство

Отдушиной в проветренном окне.

Ну а для тех, кто этим миром болен

И в глухоте забылся, сгоряча,

Я "Лунную сонату", как Бетховен,

Безмолвно отстучу по кирпичам...

МНЕ ХОЧЕТСЯ, ЧТОБ НЕ КОНЧАЛАСЬ ЖИЗНЬ...

* * *

Астероид под именем Эрос

Оказался простой каменюкой.

И учёные, силами мерясь,

Не смогли совладать с ним наукой.

Астероид под именем Дельта

Оказался булыжником просто.

Вроде тех, что забытые кельты

Применяли в сравнении роста.

Так и мы ждём, чего - неизвестно,

А дождёмся - всё пальцами тычем.

Ты не плачь. Жизнь отчасти прелестна.

И булыжник весьма симпатичен...

18 августа 2000 г.

* * *

Повторив частицу "бы",

Не уйти мне от судьбы.

Затвердив частицу "ни",

Не уйти нам от войны.

Облобызав частицу "не",

Отлежаться ли на дне?

Полюбив частицу "либо",

Не понять, что дело гибло.

А частицею "-нибудь"

Не прикрыть от пули грудь.

А с тупым союзом "если"

Не уснуть в удобном кресле.

Со словечком "или... или..."

Мне едва ль остаться в силе.

Вспомогательное слово

Полюбил я бестолково.

Мне лихие части речи

Изуродовали печень.

А сиротские причастья

Не прибавили мне счастья,

И безумные наречья

Не укрыли от увечья.

А с похмелия глаголы

Не налили мне рассола.

Их любя я и спрягая,

Не отведал каравая.

Где ж та дерзкая частица,

Что не даст немым родиться?

Где ж то правильное слово,

Что поймёт меня такого?

Пусть немые окончанья

Нас избавят от молчанья,

Если слово - это Бог,

Знать, и Он молчать не мог.

2 декабря 2000 г.

Не всё ль одно, тациты ли, платоны.

Мой грозный рок - следить ваш важный ум,

Любить любовь, а нежить макароны

И подвергать подсчету уймы сумм.

Цедить вино, которое испито,

И в Млечный Путь без спросу не ходить,

Рождать идеи от палеолита

И козырей любою мастью крыть.

Мне всё дано, почти всё то, что взято,

И в равновесье пребывая сём,

Мне очень нравится моя лопата,

Мой лес, мой дом, а также всё, что в нём.

Мы как-то впопыхах

Детей своих рожали,

И как-то невзначай

Ушли от нас они.

И как-то невсерьёз

На скачках кони ржали,

И как-то насовсем

Остались мы одни.

Какая в жизни хворь

Нагрянет то и дело,

Какой ночной порой

Рассыплется рассвет,

И как-то вовсе вскорь

Иссякнет "Кампанелла",

И как-то ни к чему

Явились мы на свет...

Огонь зажгу свечи,

Ты сядешь с книгой тихо,

Опять живем в бреду,

Опять пора в кровать.

Ты только не молчи

Фигурою триптиха,

Я бренность изведу,

И станем пировать!

8 февраля 2001 г.

Шекспир созвучен нам по духу,

Он покупал поля и дом,

И разгонял тугую скуку

Тем, что любил водить пером.

Глумясь, надутые британцы

Корили сына скорняка,

А он пускал в немые танцы

Огрызок старого пера.

И наконец, устав от вони

Толпы непрошеных гостей,

Уехал в Стратфорд-на-Эйвоне,

Сказав: "Не трожь моих костей!"

Сей эпитафией закончил

Усталый Вильям бренный путь.

Давайте скажем так же точно

И мы, уйдя когда-нибудь.

Ноябрь 2000 г., Западная Англия

* * *

Из римских недобрых декад

Писал себе письма Сенека,

И в них, своей мудрости рад,

Бродил всё от века до века.

И надо ж, к исходу среды

Дошли до меня без конверта

Его небоязнь беды,

Его нестрашение жертвы.

И мир засиял, как венец,

От томной крупицы восторга,

Постиг я тогда наконец

Свою небоязнь острога,

Хворобы, долгов, нищеты,

Друзей ядо-лживого жала,

Свою небоязнь судьбы,

Свое неприятье Державы.

Напрасно шипели клопы,

Что трахнутый я неврастеник.

И он сторонился толпы,

И он там прослыл как бездельник.

Но вены безропотно вскрыл

Сенека по просьбе Нерона,

И голос его отступил,

Как эхо немого перрона.

И я, словно старый сундук,

Вобрав в себя вирши и саги,

Надулся и злюсь, как индюк,

От бликов вчерашней отваги.

16 февраля 2001 г.

* * *

Нет мессий безвременных визитов.

Понапрасну хворью не болей!

Поселился мелкий инквизитор

В каждом из известных нам людей.

В суете подвыпившего хлева,

В сонме простодушных поросят

Мы не ели от чужого хлеба,

Ну а если ели - нам простят.

Мы не пили молока парного

От святых коричневых коров.

И когда пробило полвторого,

Мир был прежним - весел и здоров.

И напрасно по-мужичьи плакал

В Дельфах средь осколков и костей

Старый перепрятанный оракул,

Ожидая скверных новостей.

Можно мерить сапоги и клипсы,

Ибо в суматохе перемен

Заменили нам Апокалипсис

На уже привычный Happy End.

16 февраля 2001 г.

* * *

Сбросив старую власть с башни вниз,

Мы успели вздохнуть

И решили: пусть рок нас рассудит.

Тот станет великим,

Чей заржёт первым конь

Пред рассветом кроваво-безликим, -

Тот и будет царить,

Воцаряться и царствовать тут.

Растворяя белёсую явь я

В белёсую быль,

Принимая за правду

Скупые слова Геродота,

Лёгкий путь к обладанью

Привычно немого народа

Я, как Дарий, ищу

В примененье коней и кобыл.

Я стежками по серой траве

Разметаю ковыль,

Пусть завоет в горах,

Поперхнувшись огрызком, гиена,

Мне не страшен ни рок,

Ни порок, ни курок, ни измена,

Если правильно знать

Примененье коней и кобыл.

Старый конюх не спит,

Он колдует у призрачных стойл.

Я послал его с умыслом смутным,

Но к праздничной цели -

Первым конь мой заржёт,

Едва в сёдла соперники сели,

И недаром мне конь этот

Бешено дорого стоил.

Нету Дария, нет ни коня,

Ни останков его,

Но, как прежде, суём мы коням

В морду запах кобылий,

Потому что мы Дария опыт

Едва ли забыли -

Что царит только тот,

Кто надул всех вокруг для того.

Сбросив старую власть с башни вниз,

Спешно вытерев кровь,

Мы не стали вступать

В переплеты своих межусобиц.

Просто конь мой заржал...

Геродот написал свою повесть...

Я же буду царить,

Воцаряться и царствовать вновь.

* * *

По озеру проплыл бобёр,

И на меня взглянул он косо,

Как будто я бревнишко спёр,

Не дав обгрызть под знак вопроса.

А к вечеру пришёл енот

И всё зачем-то лез на крышу,

Наверно, умер в нём пилот,

А то бы смог забраться выше.

Потом подкралась к нам лиса

И всё ждала от нас подвоха.

И я за эти полчаса

Решил о людях думать плохо.

Ещё весь день был страшный шум,

На озере всё кто-то ухал,

И я решил: лохнесский бум -

Не только плод нелепых слухов.

7 июня 2001 г.

Охота на земноводных

Убежав от улиц модных,

Не вставая спозаранку,

Мы ловили земноводных

И сажали дружно в банку.

Две несчастные лягушки,

Позабыв, как нужно квакать,

По стеклу метали тушки

И моргали нам двояко.

Разглядев все их присоски,

Брюшки, лапки, глазки, спинки,

Отнесли их к глади плоской

Озерка - как грампластинки.

7 июня 2001 г.

* * *

Мой сын всё ругает французов

За то, что едят, мол, лягушек.

Мол, мало им, что ль, кукурузы?

Иль лучше ловили бы мушек.

Мне снился какой-то кабак.

Хозяин болтал по-французски.

И всё как-то было не так,

И день был какой-то весь тусклый.

К чему мне его колбаса?

Опять наедаться до грыжи?

Сказал я, вздохнув: "Се па са"** Се па са - это не то (фр.),

И враз в раздражении вышел.

То был не Париж, не Квебек,

А так, междорожие странствий.

Заезженный я человек

И ас в воздвиженье препятствий.

7 июня 2001 г.

* * *

Если ночь беременна стихами,

Уговорами её ты не уймёшь.

И к утру родятся строчки сами,

Даже если вовсе спать уйдёшь.

В ритме рифм есть вечная повинность

Ритму звёзд и маленьких мирков,

Без стихов я вовсе, видно, сдвинусь,

Не прожить мне, в общем, без стихов.

Даже допотопный птеродактиль,

Каркая и хлопая крылом,

Проявлял ритмический характер,

Что с натяжкой можно звать стихом.

7 июня 2001 г.

За памяти своей дрянной пергамент

Я Дарвина припомнил дурно мать.

Своими обезьяньими мозгами

Мне трудно мыслить, трудно понимать.

Животное в себе я ощущаю,

Не то чтобы рогатым иль с клыком.

Я ближнего не ем, но не прощаю,

И сам хожу с паршивым ярлыком.

Живёт моя звериная повинность,

Паслась бы по пампасам, я б молчал.

За что ж меня мытарит постижимость

Моей непостижимости начал?

К чему не отдыхаю я на ветке,

Качая усыпительно хвостом?

Зачем меня Завет волнует Ветхий

Своим недонаписанным концом?

Я жил по норам, и живу понуро,

Мне надо пищи, зрелищ и повыть.

Зачем твержу я строчки Эпикура?

Ужель без Эпикура не прожить?

Сородичей мне слышно всхлипов эхо,

Сегодня нам добычи не поймать,

И средь дурного нелюдского смеха

Я Дарвина припомню тихо мать...

9 июня 2001 г.

* * *

Богу больше не с кем говорить,

Кончились пророки да предтечи.

А Того, кого велел любить,

Люди пригвоздили за предплечья.

Бог шептал вполголоса, кричал,

Пробовал и так, и эдак, бедный,

А людишки брались за кинжал,

Выходя пограбить из таверны.

Бог потратил целый капитал

На свои немые телеграммы.

Он и плакал, и стонал, и звал,

Выводя морзянки злые гаммы.

А людишки брались за перо

Писчее, а чаще - воровское,

И сажали жертву на него,

Как на вертел адское жаркое.

И устал от этой жизни Бог,

Улетел на суперзвездолёте.

Даже если кто-то заорёт,

Вы его уже не дозовётесь.

Всё бурлило и плавилось, кроме

Чуть припудренных инеем грив,

В двухкупейном своем фаэтоне

Ты был весел и шумно игрив.

Громко чокаясь, били копыта

И чеканили буквы на снег,

Словно новая книга раскрыта,

Чудо-тройки вместившая бег.

Оставляя в несчётных подранках

Всю дорогу рапирных острот,

Ты гримасами на полустанках

Теребил суетливый народ.

Кому пел ты - Лукавому, Богу ль?

Что палил ты в нервозном чаду?

Я люблю тебя, пакостник-Гоголь,

И чего-то по-прежнему жду...

* * *

Останки собора

В Гластонберри

Глядели сурово:

Мол, всё бери!

Ни стен, только рёбра,

И те без крыш,

Торчали недобро:

Мол, что молчишь?

Артура могила

Зелёная вся,

А небо - нет силы

Опомниться!

И верно, в селении

Должен храм

Быть лишь обрамлением

Небесам.

Не то, возвышая

Свой грузный вес,

Собой заменяет

Он смысл небес.

* * *

Удивительно тонко умею скулить и страдать я

По любой ерунде, распаляясь и пыша, как печь,

Поглотила Канада меня в свои жара объятья,

И как только мне хочется встать, тут же хочется лечь.

Тряпку мокрую на лоб да выбросить рабскую тщетность,

И пойти по траве иль по илистым днам босиком.

Что за в псевдокостюм повсеместно и робко одет я?

Что за шишка на лбу, словно лоб я ушиб косяком?

Мы уткнулись в жару, словно в жёсткую, злую подушку,

От неё нет убежищ ни в роще, ни в тёмных углах,

По всему узнаю нашу давнюю стерву-подружку,

Полусонную Хворь, подогретую в душных коврах.

Спёртый воздух течет, словно масла растопленный камень,

Я забыться хочу, я мечусь в полутрезвом бреду,

Где наш ласковый лёд, - звон в прозрачном лесу колоколен?

Где наш тихий полет сквозь туманный ручей и листву?

Всё сожрало в своём неизбывном радении лето!

Раскалило дотла, отупило и бросило прочь,

Мы, как прежде, вдвоём, и спасибо Вседержцу за это.

Потерпи - сдохнет день и наступит прохладная ночь.

21 июля 2001 г.

* * *

Висячая объёмность Естества,

Где всё в одном, и бдит Одновременность.

Здесь без пол-литра иль без колдовства

Любой сошел с ума бы непременно.

Рябится снов исчёрканный разлив,

Резвится звуков хриплое вниманье,

И не найдя иных альтернатив,

Течёт и убывает Мирозданье.

И Совершенству вырвав приговор

Из палачовых щупалец Момента,

Я прячу Вечность, как последний вор,

Укравший рупь у выпившего мента.

21 июля 2001 г.

Канада

* * *

Я устроил себе день поэзии,

На записки свои сам ответствовал,

А жарища была, как в Родезии,

В солнце я б вольфрамовую ветвь порвал!

Обещал тебе я вынесть мусору,

Мыть шампунем голову и стричь усы.

Интернет же мне, простому юзеру,

Сделал явное расстройство личности.

Так и стал немым я отступником,

В пересудах жил всё неведомых.

И мочился, метя под кустиком,

Чтоб никто наш двор не наведывал.

Канада

* * *

Я на фоне Млечного Пути

Протираю старые калоши,

В ресторане прежнем у "Кати"

Мой десерт, заждясь, переполошен!

На сухих проблинностях Луны

Нам не жать лихие урожаи,

В тоскозвучном отблеске вины

Нам едва ль привидится Израиль...

Что ни день, то днище иль костёр,

Что ни час, то острие кинжала, -

Я забился в собственный шатёр,

Чтобы мне созвездие не жало.

Чтобы всем хватало пустяков

И нечайных возгласов спросонья,

Чтоб на всех вселенских чудаков

Нам хватало дополна иронии.

И забывшись в пересвете звёзд,

В точечках туманных очертаний,

Мы построим через Землю мост

И уснём, как в зале ожиданья.

9 августа 2001 г.

Луна - как блин, и я её гурман,

Как Аладдин без лампы, но с тарелкой,

Я предвкушаю истинный обман

Моей луны, с её морями мелкой.

Как много света может дать она,

Борясь со сном моим и строя рожки,

Когда восходит бледная луна

И размечает лунные дорожки.

Её сонаты лунной храма свод

Меня влечёт и чествует, как брата,

И я не верю в собственный уход,

Дождливым днем нашёптанный когда-то.

И я вкусить стремлюсь когда-нибудь,

Хоть за пределом жизни или смерти,

Луны моей проблинно-рябый рупь,

Едва отъетый кем-то на десерте.

9 августа 2001 г.

* * *

Ах! Наслаждайтесь грубо,

С забвеньем в голове

Селёдкою под шубой,

Салатом "оливье".

На глади майонезной,

Как в дебрях ледника,

Не станет нам полезной

Нежадная рука!

Еда и наслажденье

Повенчаны давно,

Как льнёт от охлажденья

Прозрачное вино!

Как вертится не в яви

Во рту наверняка

Конфет изящных гравий

В глоточке коньяка!

Не так уж много в мире

Негрешных есть утех.

Живя в своей квартире,

Наесться ведь не грех!

И, обручась с обманом

И шуток колесом,

Не грех прослыть гурманом

С замасленным лицом!

26 августа 2001 г.

Нам часто так мешает голова!

Она наш страж и стержень несклонимый!

И мы падём, рассудками косимы,

И нас заменит сочная трава!

Когда б я мог прокрасться меж десниц

Внезапным страхом опоённых стражей,

Я б крал себя, восторженный пропажей

Своих незаменимых всуе лиц!

Я б убегал на край солёных лет,

Где нет просвета в злаковом старенье,

И расставлял б слова в стихотворенье,

И рассуждал б с Всевышним, как поэт!

Я б брал с собой несущее звено

Каких-нибудь невнятных поцелуев

И поминал всё то святое всуе,

Что поминать нам всуе не дано!

Я б приносил на жертвенник любви

Такое удивительное семя,

Что, не родившись, умирало б время

И растворялось медленно в крови!

18 сентября 2001 г.

* * *

В падении к кластеру Вирго,

Как диска огромная туша,

Галактика наша поникла

И тихо сочилась из душа.

А там умывалась иная

Соседней вселенной девица,

Во всю эту сложность вникая.

Так что же теперь, не помыться?

Галактики лились, как капли

Сквозь дыры гигантского душа,

А мы в телескопы, как цапли,

Вонзали глаза, да и уши.

Страшась в трепетании пикнуть,

Считая века, как мгновенья,

Всё силились, бедные, вникнуть

В вселенной своей назначенье.

18 сентября 2001 г.

* * *

Напрасно Пушкина сгубило сладострастье,

Он так страдал от похоти земной

И, исторгая перлы разной масти,

Искал, несчастный, волю и покой.

Мой милый Пушкин, что ж ты сквернословишь?

Ужель нельзя изъять из слов порок?

Ужель тебя, усталого, в любови

Волнуют только страстность и курок?

Ужель сквозь снег и толщу неприятья

В долгах- соплях свой завершая век,

Весь смысл жизни - жаркие объятья,

Весь смысл смерти - мёртвый человек?

15 сентября 2001 г.

* * *

Мне Коперник - не соперник,

Средь дырявых звёзд углов

Колют звёзды, словно терни

Из остывшей плазмы слов.

Сколько я брожу в потемьях

И тяну свой срок не срок,

Проживая в разных семьях

И содружествах сорок!

Сколько стёжек безвременья

Да шипов лихих в аршин

Размещает на ступенях

Злое воинство вершин!

Сколько складок, в самом деле,

Уместит записок скоп,

Где их прячет Марк Аврелий

Для заждавшихся Европ.

Я участлив иль безверен,

Счастлив или совестлив,

В сладких яблонях затерян

Привкус горестных олив.

Всё не спится мне, неймётся,

Всё воротит от души,

В грязном ворохе эмоций -

Темнота и камыши.

Не забуду ль, не упомню,

Не прощу ль, не отпущу...

Мудрым лбам тупому сонму,

Я б расставил по прыщу!

Пусть мерцают звёзды в черни

И горят прыщи во лбах,

Мне Коперник - не соперник,

Сам пусть мается в углах.

18 ноября 2001 г.

* * *

Если долго провожать - он уйдёт,

Страх незваный в доме запертых ставней.

Если б был бы я совсем идиот,

Было б легче и немного забавней.

Но я маюсь, как червяк на скале,

Где нет лаза и не выроешь нору,

И по самой, даже скромной, шкале

Мне в блаженные податься не впору.

Но блаженны те, кто ведает сны

И не знает ядовитых сомнений,

Но блаженны, кто в стеблях весны

Не узрит приближения тени!

Сокрушительно воют сердца

Тех, кто верен какой-нибудь блажи,

И судьбою своей подлеца

Не гнушаются блаженные даже.

Они ждут приближения лет,

Как достойной бессмертья награды,

И когда произносится "нет",

Они даже по-своему рады.

Но я маюсь, как трезвый индюк,

Не доросший до собственной жизни,

И внимаю усердью услуг

Всех, кто верен себе и отчизне.

Боже мой, как несчастны они,

Но как счастливы их междуглазья,

Ты блаженность мне чудом верни,

Чтоб я стал веселей и проказней.

Чтоб я пасся со всеми в лугах,

Чтоб питался дурманами в травах,

Забывая, как пишется "страх"

Рукавами пустого причала.

Если горесть моя не полна,

Если стыд мой не спрятан в матрёшку,

Тихо звякни мне в колокола,

Не набатом - а так, понарошку.

18 ноября 2001 г.

* * *

По статистическим мерилам бытия

Шанс невелик найти вторую половину,

Платонов миф укутан в старую перину

Из недомолвок, склок и страха небытья.

Но бродим мы, и раны жгут, как прут,

Отполовиненные чьей-то ловкой саблей,

И наши нити вовсе не ослабли -

Соединенья, как прощенья, ждут.

И вопреки всех океанических мерил

Мы сочленяем несроднимые предметы,

И разрывают воздух пьяный, как кометы,

Две тени наши, маясь в проблесках перил.

30 ноября 2001 г.

Я дневники читаю. Стыдно, но не смять

Желанье знать, как думалось великим,

И жду найти прозренье многоликим,

Как отблеск счастья обладанья буквой "ять".

Но там одно: "Проснулся, завтрак, снова пьян,

Сидел и тренькал на трескучем фортепьяно,

Но выходило грустно и неладно,

Как я устал от этих фортепьян".

Я не оставлю дневников, - зачем клубить

Вслед за собою разочарованье?

Не лучше ль тратить время на питанье,

А свой дневник ещё в мозгу убить?

30 ноября 2001 г.

Мне нравится отверстие окна

И проблески меж серо-голых веток,

Весёлый бриз, забытый вкус креветок

И запах перетёртого зерна.

Мне хочется, чтоб не кончалась жизнь,

Чтоб было много мыслей и рассветов,

И я готов Вселенную за это

Расцеловать в скопленья звёздных брызг.

Мне думается снова о тебе,

И мы с тобою бродим и не злимся

На недостаток дней в календаре,

И без причины тихо веселимся.

Я знать хочу, зачем такой тоской

Приправлено меню на пире жизни?

И нам подав на сладкое покой,

Не обвинит нас повар в атеизме.

Я променял свой разум на восторг,

На шум небес, на разнобой синичий,

И обожал , как истинный лесничий,

Я каждый день, как маленький листок.

Я променял тоску на сон ночей,

Где беспросыпно нежится побудка,

И не нашлось такого бы приблудка,

Которому я не отлил бы щей.

Я мыл бездомных кошек и собак

И накормил бы досыта всех мышек.

Не зря из всех знакомых мне мальчишек

Я был всегда отъявленный чудак.

Но я сижу и мыслю о вещах,

Которых нет на дне консервной банки.

И вслед за мной не тянутся подранки

Закутавшись в дарёных мнойных мной плащах.

30 ноября - 23 декабря 2001 г.

СЛОВ ВОЛШЕБНЫХ СВИРЕЛИ

* * *

Я хотел назваться Блоком,

Но боялся - выйдет боком.

Стал бы я домашний Блок,

А стихов писать не смог.

И подумал я, однако,

Что не хуже Пастернака,

У меня ведь то и дело

На столе свеча горела.

И не зря свой стих уродский

Я уродовал, как Бродский.

Обо мне забывших вовсе

Можно ведь составить волость.

Я, в плечо уткнувшись няне,

Выл, как Игорь Северянин.

Я ведь тоже в мыльной пене

Всем доказывал свой гений.

А проснувшись в воскресенье,

Я подрался, как Есенин.

И моей рябины куст

Был и холоден, и пуст.

Не страшася жизни плотской,

Водку пил я, как Высоцкий.

Удержав коней, как дни,

Я орал: "Повремени!"

Не боясь прикрыться штампом,

Я рядился Мандельштамом,

И меня хромые кони ж

Поутру везли в Воронеж.

И амур, тупой малыш,

Всё казал мне грязный шиш.

Но когда устал от фиги,

Понял я, что просто Кригер.

2 декабря 2000 г.

Средь мостов и прочих наслоений

На ландшафтах юных городов

Наступает вечер в моросенье

Водяных запутанных узлов.

Сочленяя чёрные ограды

И скрывая гладь своих озёр,

Мимо нас проносятся парады

Тонких льдинок, штопаясь в узор.

Это есть не что иное, точно,

Как простое счастье, - средь дерев

Наблюдать живое войско кочек,

Поглотивших струй живых посев.

Как сырое наважденье - Время

Убывает вспять, себя не зля,

И тугую сеть из воскресений

Суетится снять с себя земля.

И в неспешном рокоте глубоком

Вод из бездн, разливов и дождей

Распивает, наполняясь соком,

Разнополый ветер-брадобрей.

Всё, что было, затаилось рядом,

И пусть стынет в таинстве земном,

Прикрываясь выцветшим нарядом,

Старый день за вымытым окном.

10 декабря 2001 г.

Средь узоров неспешных и тонких

Звук сочился из клавиш на свет

И едва всполоша перепонки,

Оставлял в нашей памяти след.

Высь сонаты прозрачно-немая

Заполняла себя дополна.

И сама себе тихо внимая,

Рвала в клочья свои клапана.

Отголоском забытых наречий

Вавилонскую башню томя,

В этих звуках язык Междуречья

Сквозь межлетья струился в меня.

В этом шёпоте смысла мирского

Первозданный язык бытия

Растворял между нами оковы

И срывал наших лет якоря.

Мы ныряли в нём, словно в нирване,

В этом говоре древнем, земном,

Щеголяя не в лоске, не в рвани,

А в просторном звучанье одном.

Вот оно, то нетленное слово,

Чем в Евангелье числится Бог,

И кружится средь вихря незлого

В дивной музыке жизни восторг.

15 декабря 2001 г.

Потомки разбойничьих стад

Ворочатся в нас и поныне,

Сменив торжество на унынье,

И кличи - на притчи ягнят!

Припев:

Средь гуннов и прочих громил,

Снующих и пьющих, как рыбы,

Не выжили если бы вы бы,

То кто бы нас всех породил?

Вы там выживали не вдруг

Среди отмороженных воинств,

Из всех свох дедов достоинств

Привив нам врожденный испуг.

Припев:

Средь гуннов и прочих громил,

Жирнющих и пьющих, как свиньи,

Когда б вы почили в унынье,

То кто бы нас всех породил?

Я кланяться вам аж вспотел

За то, что в своём безвременье

Успели вы бросить каменья

В тех, кто в вас попасть не сумел.

Припев:

Средь гуннов и прочих громил,

Поющих и пьющих, как кони,

Когда б хоть один из вас помер,

То кто бы нас всех породил?

6 января 2002 г.

Мои стихи не требуют сивилл

Для нитевидных сутей толкованья,

И многовед не выбьется из сил,

Ища вотще намёки и киванья.

Для арамейских древних запятых

Немало есть удобных переплётов,

На мёртвых языках и на живых

Настругано немало анекдотов!

Мои стихи затем, чтоб, видит Бог,

Не в настоящем сыпаться звучанье,

Они едва ли сотканы из слов,

А просто существуют изначально.

Они во мне и в ком-нибудь ещё,

Они под лампой вьются и не тлеют,

От них едва ли станет хорошо

Тем, кто несчастен или же болеет.

Они приходят странной чередой,

Не замечая лет и неудобства,

Они сверлят и мечутся икрой

На неприличном ложе чадородства.

Они простят меня за суету

И, пролежав без мысли больше века,

Уснут во мне, как спит язык в рту,

Когда не знает верного ответа.

21 апреля 2002 г.

Сон земной, как серое пятно,

Блеск сухого старого паркета.

Я твержу заученно одно -

Что люблю я жизнь не за это.

Не за власть не ведать ни о чём,

Не за грубость ворсяного кроя,

А за свет фальшивый за окном,

Растворённый в запахе прибоя.

За суровый оттиск на губах

Разносортных обликов апреля,

За восторг, за смерть, за свет, за страх,

За любовь и вкус пьянящий хмеля.

За разрывы в тучных облаках,

За распад немыслимый, но скорый,

За рассвет, несомый на руках

Босоногой девочки Авроры.

За печати умственных вестей,

Упреждённых кодами созвездий,

За кровавый плен земных страстей,

И за блеск стальных свободы лезвий.

За расстриженные острова

На далеких, суженных озёрах,

За глотки, которыми трава

Напояет своей влагой взоры.

За восторг неведомых скачков

По полям иссушенным, но свежим.

За лесистый отблеск от очков,

Не надетых на глазах всё тех же.

За пору, которую отнять

Не смогла бы адская недвижность,

За способность тихо отживать

Отголоски слов, рождённых выжить.

Сердцевина ствола -

Беззащитная ткань.

Ей кручина мала,

Ей не грезится лань.

Перегретая тень

Непомятых дерев.

Ей не нужен олень,

Ей не кажется лев.

Не желает ветвей

Непомерная сеть

В синем мраке теплей

Мох зелёный одеть.

Не волнуется гладь

Чуть припухших озёр,

Им не страшно проспать,

Им не чудится вор.

* * *

Ливнями умытая,

В джунглях перегретая,

Золотом покрытая,

В золото одетая,

Пагубная пагода

Странным изваянием,

Разлагает радуга

Свет в твоём сиянии.

Пагода с погодою

Породнилась точно,

И восточной модою

Нас влечет заочно.

Разменявши пристально

Вавилоны-Мекки,

Пагода здесь присно и,

Может быть, вовеки.

Только смерч проносится

Да жаре неймется.

Сколько смертных просится

Прикоснуться, трётся, -

Ты их всех, недвижная,

Встретишь, недотрога,

На ступенях выжженных

Твоего порога.

В колдовстве мистическом,

В ворожбе дремучей,

Сколько перед личиком

Твоим бродят тучи.

Сколько пред знамением

Вороны и совы

Затворяют времени

Скользкие засовы.

Август 2002 г.

О. Рывкину

Я не знаю вас, друг,

Вы в забытой дали

Отживаете век

Наш и скорый, и зябкий.

Я и сам впереди,

С жестом скрещенных рук,

Вижу: ждут корабли,

Корабли без оглядки...

Но как здорово, что

Среди сонной молвы,

Тихо вняв волшебству

Неприметного слова,

В нём стихов вещество

Различаете вы,

Как живую листву -

Ту, что жизни основа.

Можем мы постареть

Или вовсе уйти,

Можем мы не допеть

То, что нам не допели,

Но не властны ни смерть,

Ни молва, ни долги

В наших судьбах стереть

Слов волшебных свирели.

8 сентября 2002 г.

И. Динесу

За строчками узкими с вихрями вензелей,

За старым пергаментным кровом вещей

Скупая судьба нам не станет болезнее,

А станет забытей, скорей и прочней.

За сложными знаками солнечных выбросов,

За тёмным пространством ненайденных звёзд

Уютную келью у Господа выпросим,

Коль скоро он нас в эту жизнь занёс.

Упрятать себя в кропотливую ижицу,

Унять в себе страх неприметного дня,

Над всеми слегка с полусмешкою пыжиться,

От страшной кручины себя схороня.

Отдаваясь немому и юному соло

Побелевшего неба в расщельях домов,

По привычке взгрустнув по кресту и рассолу,

Мы внезапно постигнем нелепое: Он -

Тот, которого ждали по ветреным стойлам

Позабытых, но вряд ли прощённых эпох,

Тот, который, любя, терпким потчевал пойлом,

Охраняя всю жизнь каждый стебель, чтоб не сдох,

Тот, которого нам выдавали по каплям

Нерешённые скопом загадки времён,

Тот, за кем мы ступали по пяткам, по пяткам,

Пятясь вспять, понимая, что это не он,

Тот, с которым мы пели, мучительно тужась,

Выводя ту небесную скатерть хоров,

Тот, которому следовал, следовал ужас

Вслед за томною вязью волхвов и даров,

За которым вполне, сколько следует нищим -

То ли духом, то ль именно нищим вообще, -

Мы царапали камни израненным днищем

Скорбных дней и не дней распылённым вотще,

Тот, за кем мы успели едва ли, увы ли,

Тот, о ком мы не плакали даже крестясь,

Тот, о ком мы по рытвинам жалостно выли,

Вынимая руками из рытвины грязь,

Он, пришедший, молчит среди нас не нарочно,

Не припрятанный вящею библией слов,

Он реальный, живой, так, что сладко и тошно,

Проживает средь нас, как в пучине веков.

Не ищите, не ждите: что надо - свершилось,

Только крепче сомкните свои голоса,

Эта правда придёт сквозь мирскую замшелость,

Эта правда придёт, о себе голося!

1

Хорошо быть небесным телом -

Можно просто шататься по небу.

Это всё, что твоя шестерёнка

Позволяет тебе в продолженье

Суеты повседневного вальса.

Хорошо быть горами на суше,-

Потому что извечная сухость

Позволяет вкусить непременно

Обдувание редкого ветра.

Хорошо быть простором Вселенной,

Потому что отсутствие места

Не является больше помехой

Для удобного расположения

Гор сухих и прозрачного ветра,

Тел небесных, каким я являюсь.

2

Хорошо быть незрячею флейтой,

Или просто глухим барабаном,

Или даже сучком испещрённым,

Громко треснувшим в знак ожиданья.

Хорошо быть немеркнущим звуком,

Волновать водяные пределы,

Так, без смысла, неясным звучаньем,

Не словами, а просто волненьем.

Хорошо быть оттеньем иль цветом,

Оттеняющим тонкие пальцы

Розовато-наивной природы,

Хорошо быть невольным страдальцем,

Позабыв ненарочные роды,

Вслед которым явилось сознанье

И осталось, покуда не отжил.

3

Хорошо возникать не из яви,

Не из тонких стручков наслажденья,

Не из вязких сложений предмета,

Сочетающего проявленье

Разграниченной сути стакана...

Хорошо умирать постоянно,

Оттого превращая явленье,

Столь недоброе нашему слуху,

В повседневный процесс наслажденья,

В повседневную сладкую муку

Тел небесных и прочих объектов,

Населяющих нашу поспешность.

* * *

Сиди и слушай:

В это же мгновенье

Родится слово,

Словно бы струя

Родиться может

Из всего простого,

Из тесной связки

Листьев словаря.

Сиди и знай:

Я знаю, что ты можешь

Меня понять.

Но хочешь ли?

Едва ль.

Я сам себя,

Увы, понять не мог бы,

Когда б хотел, -

Но не хотел. А жаль.

И разложив на стол

Огня все элементы,

И расструив в себе

Беззвёздную любовь,

Мы будем проводить

Неспешные моменты

И будем провожать

Мелодию богов.

Мелодия богов -

Созвездие слепое

Из звуков, мыслей, слов

И шелеста ветвей.

Я провожаю жизнь

В невечную поруку

Каких-то тихих снов

Беззвучных кораблей.

Силком едва клонясь,

Сгибаясь и струясь,

Я собираю суть,

Я выбираю нить,

И вовсе не таясь,

Пульсируя, как ртуть,

Я продолжаю жить,

Я продолжаю жить...

Зачем мне, сторонясь,

Искать чужую тень,

Зачем мне, изменясь,

Влачить свои забвенья?

И по уклону грязь

Сливается. Молясь,

Я не забуду слов,

Что нашептал мне гений.

Я слышу его зов.

Кто он, Творец ли? Бог?

А может быть, опять

Порвало перепонки?

Я возникаю вновь,

Я возникаю вновь,

Как маленький намёк

Большой головоломки.

Нет истины во мне,

Нет истины во снах,

Галактик ли, чудес,

Безверий ли, обманов...

Но светится во мне

Созвездие в цветах,

Созвездие небес

В немых оконных рамах.

И заслоняя свет,

Как горлышко, звеня,

Бутылочная высь

Зовёт и манит взглядом,

В бездушие планет

Угрюмого меня

Ведёт немая мысль

Своим усердным рядом.

И заслоня костёр,

Как тёмная спина,

Как серая обида,

Как синяя простуда,

Внезапный ветер стёр

Воздействие вина,

Воздействие молитв

И скучных пересудов...

Мы покинули мир этих звуков...

Шум костров, тихий поскрип снастей,

Кап свечи, шелест писем и перьев,

Треск каминов, молчание звёзд,

Звон подков, шпор и звон колоколен...

Боже мой, я признаться не волен,

Как тоскую я в россыпи грёз

По скупому звучанью поверий,

По тяжёлому грому страстей,

По отсутствию призрачных луков...

По охотничьим кличам,

Лаю псов и студёному лесу,

Разметанию листьев и пыли,

По стучанью колёс, колыбелей

И двоящихся в мире зеркал.

Где созвездий беззубый оскал?

Где мой шелест снастей корабельных?

Не познав, этот звук мы забыли,

Как ложбинку на милом носу,

Как голов старых сосен киванье...

Дружный гомон стучащихся ложек,

Скрип саней и оглобельный грохот,

Цоканье полостной мостовой.

Восклицание: "Мой милый сударь!"

Иль: "Сударыня!". Где же та удаль?

Где мой старый уснул домовой?

Где восторг, заменяющий похоть,

В отношенье танцующих ножек...

Где размытые спазмы дуэлей?

Где разнузданный гомон студентов?

Где яичница с хрустом и салом?

Где бледнеющий лик дуэлянтов?

Где тот шарм разодевшихся франтов, -

Не фантомов, а тех, что и в малом

Находили изыскность моментов?

Где пустые позывы метелей?

Так цените простые звучанья:

Звон тарелок в убогой столовой,

Скрежет вилок по ломким тарелкам,

Как соитие стали и стёкол,

Красноту и обилие свёкл, -

Пусть оно нам не кажется мелким,

Небольшим, негустым, бестолковым.

Лучше всё - тишины наказанья...

Сонмы.

Каждый знает куда,

Каждый ведает суть.

Тёмный,

Заструясь в никуда,

Змейкой нитится путь.

Помня,

Как сияет вода

И игривится ртуть,

Сонно,

Раздвигая рода,

Ты не дай мне уснуть.

Страха

Переносица жмёт

И кромешит мозги.

Мама

Непременно придёт

И не даст мне уйти.

Сонмы,

Я настаивать буду,

Что я не из них...

Тёмный

Небосвод ниоткуда

Диктует мне стих.

Бог с ним,

Пусть заветно

И стильно темнит.

Вёсны

Незаметно

Уходят в зенит.

Старый

И почти покорённый

Букварь

Старость

Насыщает солёным

И сыплется в гарь...

Светится ли высь звездою в окне Super Nova?

Касаются клавиши пальцев,

Они избегают звучанья,

Расстеленные по небрежно

Взбелённой тропинке молчанья,

Издёрганные от незнанья,

Какая последует нота.

У каждого идиота

Есть малая доля исканья

Такого - иного - страданья,

Что, кажется, неизбежно

Вселенная не без рыданья

Встречает такого страдальца...

Есть давняя мысль о сути,

Гонимая мышкой экрана,

И кликнуть её невозможно:

То поздно, то слишком рано.

Но кажется свежею рана,

И кажется истиной поиск,

И кажется искренней совесть,

Почти как позывы иканья,

Почти как урчание крана.

Но следует быть осторожным:

Не всё, что считается странным,

Является залпом орудий.

Не всё, что мы мыслим неверным,

Является сказанным словом,

И даже не всё, что мы мыслим,

Есть то, что искало бы крова.

И суть непонятная снова

Манит и мигает, как символ.

И лишь размышляя за сим, вол

Влачит, как простая корова,

Телегу с волхвами второго

Пришествия, светится высь ли

Звездою в окне Super Nova,

Так верно заснятая первым?

* * *

Ревниво наблюдая

За каждым пересмешком,

За каждой невозможной

Наклонностью над полом,

Бредут мои колени

По краешку поспешно,

И ночью внутрикожной

Ползут мои подолы.

Я развлекал немногих

Своим существованьем,

Своими непростыми

И скучными речами.

Сначала я родился

По паспорту евреем,

Потом так и остался,

Как кто-то англичанин.

А что? Бывает хуже.

Хотя по измеренью

Ни верха нет, ни низа.

Я отмечаю верно

Движение карниза,

Лишь только понимая,

Что сила притяженья

Есть массовая блажность

И новшество паденья.

Мы говорили долго,

Оттеняя приливы вкуса,

Смысла, знаков, силы

Былинных ипостасей

И невежеств.

Мы поминали Бога,

Акварели и винный уксус

И делили с ними

Свои напасти

И дела всё те же.

И длились ночи,

Сочленялись сутки,

Крошились годы,

Сыпались разлуки,

И нам не очень

Уж казалось жутким

Читать народы,

Как чужие руки.

И отражая их,

Как суеверье,

Как простоту

Варяжского слова,

Мы пили дни,

Как голые деревья

Пьют пустоту,

Не требуя покрова.

* * *

Мои стихи не нравятся поэтам...

Поэты много ль ведают в стихах?

Они, как слабенькие сигареты,

Крошатся пеплом на твоих устах.

Мои стихи не нравятся прохожим...

Прохожим вечно надо проходить.

Они бурчат под нос одно и то же

И, как всегда, всё на один мотив.

Мои стихи не нравятся калекам, -

Они калечат больше, чем табак.

Коль хочешь быть здоровым человеком,

Мои стихи нельзя читать никак.

Тебе одной пусть служат мои музы,

Пусть невпопад, - тем лучше, тем верней,

Мы род людской избавим от обузы

И сохраним здоровие людей.

Мои стихи не нравятся поэтам!

Мне, может, стоит поменять язык?

И поменять Вселенную при этом,

Хоть, впрочем, к этой я уже привык.

Илюше Динесу - поэту средневековья посвящается...

На серой кожице удобного зверья

(Я, разумеется, имел в виду пергамент)

По-детски крупные выводят письмена

Средневековые потресканные гаммы.

Я в замках жил, в каминах жёг стволы,

Я проводил субботний вечер с менестрелем,

А по ночам гнул манускриптные углы,

Закладки делая, чтоб почитать в постели.

Из бестиариев** Бестиарии (от лат. bestia - зверь) - средневековые нравоучительные трактаты с картинками, которые на примере мнимых и реальных животных рассматривали различные христианские понятия. я комнатных зверьков

Всё разводил, кормя их сеном, то и дело

Единорогов прятал на ночь под полог,

Чтобы случайно им на рог не села

Обильным задом грузная зима,

Когда в снегах костры, а дома скверно,

Когда к обедне уж свеча нужна,

Да и к заутрене нужна, наверно.

В драконов верить я не стал, увы,

Хотя они снижали урожаи,

Волхвов не жёг я на кострах, - волхвы

Меня за это очень уважали.

Ты приезжай ко мне на Рождество

И не смотри, что далеко, - попробуй!

Мы будем мясо есть и пить вино, -

Когда ещё нам ублажать утробу?

И не смотри на глупый календарь,

Я знаю, что прошло веков уж восемь.

Уж лучше Рождество встречать, как встарь,

Чем провожать теперешнюю осень...

Как, вы не слышали?

Как, не позволили

Молоточкам по струнам в рояле

Стучать, летая?

Летя, набрасываться

На изветвлённый

Карниз небес?

Как, вы не знаете,

Куда заброшены

Мы с вами,

Аисты и атеисты?

И очень простенькие

Из нас не скисли

Лишь потому, что

Процессу скисленья

Тоже требуется

Какой-то вес...

Если только писать

По прозрачному снегу,

По серебряной вышке

Бездланного неба,

По зачищенной ране

Дождевого вулкана -

По омытой в фонтане

Статуе великана...

Если только писать

По немыслимым сеймам

Разнополых ворон

И расплющенных чаек.

Если только молиться

Губами пророков

И записывать мысли

На палочках судеб,

Вот тогда и приходит,

То, что мы называем

Гениальным твореньем

Искомого смысла...

* * *

По странной аномалии, Руссо, Жан-Жак который,

Был совсем не русским.

Хотя его позицию я принял,

Как стержень в отношеньях с государством,

И государство тычет мне напрасно...

Ведь человек рождается свободным,

И в этом есть какое-то везенье,

Ведь если б он рождался недотёпой,

То не было б французских революций

И я бы до сих пор сидел в России...

Но человек рождается свободным,

И в самом древнем из извечных обществ -

В Семье - не гасят света до рассвета,

Поскольку принимают снова роды,

Младенца, что рождается свободным,

И по законам самосохраненья

Отец устало выпивает водки,

Чтоб подлечить тугие нервы-плётки.

Но человек рождается свободным,

И водка здесь, пожалуй, ни при чём.

И то, что мать, томясь в бездонных муках,

Не знает имени того младенца,

Неважно. Важно то, что на сегодня,

До регистрации в районном загсе,

В столе смертей, чего-то там и родов,

Сей человек пока ещё свободен.

И возлагает первые заботы

На тех, кто несвободен стать свободным,

Поскольку нет свободы без Руссо,

А он давно расставлен по прилавкам,

По полкам и немыслимым советам,

Что мне уже не надо быть свободным...

* * *

Не боится кожа моя

Обезвоживанья,

Не боится старения,

Потому что сирени я

Отдаю свой поклон,

То ли сам, то ли клон...

Берегясь разорения,

Ублажаю растения.

Опасаясь безбрачия,

Не напрасно ишачу я,

Разминаю, как сталь,

Непонятную даль...

Кораблями плыву

И мотаю канву,

Потому что времён,

Ну а также имён

Не бывает достаточно,

Чтобы выразить ваточность

Наших шумных потех,

Не хвативших на всех,

Забывая их в прачечной,

Мы уходим наверх...

* * *

Я помню, как-то в тесных Альпах

Мы въехали в длинный туннель.

Сначала казалось - туннель как туннель,

Потом невероятно долго текли минуты,

Ещё, и ещё, и несмотря на скорость машины

Туннель не кончался. И когда казалось,

Что ну не может быть,

Должен же он когда-нибудь кончиться? -

Он всё равно не кончался.

И тогда я подумал, что это и есть наша жизнь.

Или, может быть, наша смерть...

Потом туннель закончился, конечно.

Разом вспыхнули белые вершины

И чёрные мокрые скалы.

Были после и праздники, и не очень,

Но мне так и кажется: что-то

В этом туннеле было слишком уж долгое...

Может быть, я всё ещё в нём?

Был этот лист живым,

А вот теперь он мёртв.

И в смерти он красив,

Но мы не видим смерти!

Со смертью мы на "вы",

Она, как сизый фьорд,

Иных альтернатив

Не ищет нам, поверьте...

Мы провожаем вспять

Известный листопад

Из буковок дневных,

Что крутятся по крыше,

И с Дождеством опять

Поздравьте невпопад

Знакомых и родных,

А также тех, кто ближе.

Стихи - это слепки души,

Отлитые страстью и болью,

Как капли каких-то посулов,

Как мысли каких-то песков -

Я сыплю и сыплю слова

Средь звонкого, бренного гула,

Я сыплю и сыплю себя,

Как семя. А может, как кровь.

А может, как часть той Вселенной,

Которую я так берёг бы,

Когда бы хоть кто-то шепнул мне,

Что стоит её поберечь.

И хрупкие руша законы,

И сквозь вековое терпенье

Струится наружу моя

Немного невнятная речь.

И в яростном шуме опять,

В движении гулких вагонов,

И в жёсткости выцветших рельсов,

И в силе тупого огня

Я жажду опять полюбить,

Как прежде. Как прежде. Как прежде.

Я жажду опять отыскать

Тебя - чтоб любила меня.

КАК НЕБО СРЕДЬ ОСКОЛКОВ ТАЕТ

* * *

Вечного нет под бездонной искомостью неба.

Сколько ты видело в прахе немых Атлантид?

Сколько империй великих горело и тлело,

Сколько ещё их бездарно-бесследно сгорит?

Идолам клонимся, толку-то что, не идёт

Впрок нам суровое это ученье-мученье,

То, что со временем времени горе-теченье

Всё, что ни есть в этом мире, увы, но пожрёт.

Слава царей, свитки разума библиотек,

Грозные стены дворцов и изысканных храмов,

Всё, что ни есть, ух, не строил, не строил бы я бы,

Просто сидел бы, мечтал или ел чебурек.

Я подошёл к Пизанской башне,

Она отвесила поклон,

И, отживая день вчерашний,

Клонясь, колонился балкон.

Он говорил мне италийским,

Немного сладким языком

О всех, кого считал я близким

В вчерашнем веке отжитом.

Ну а вокруг ворчала Пиза

С названьем резким для ушей,

И с ненадёжного карниза

Сдувало напрочь голубей.

В наклонной матрице ступеней,

Спеша, споткнулся Галилей,

С тех пор почти что каждый гений

Спешит сюда, как дуралей.

О том, как я тебя люблю,

Я никому не разболтаю,

Как небо средь осколков тает,

И я летаю наяву.

О том, как ты во мне нашла

В глубинах снежных лютик талый,

Ты никому не разболтала

И сквозь молву не пронесла.

И тем, которым всё равно,

Мы ничего не нарисуем,

Про то, как любим Бога всуе

И рассуждаем про кино.

И тех, кому важней успех

Невразумительного танца,

Мы не покроем коркой глянца

И не дадим погрызть орех.

И для того, который нам

Не позволял учить прелюдий,

Мы не пойдём селиться в люди

И не раздарим милый хлам.

* * *

Есть времена расхристанно любить,

Не замечая крыш, текущих на пол,

И красотой поверженный оракул

Нам не посмеет судьбы изменить.

Есть времена, простуженные в страх,

Когда заставить слушать невозможно

Ни всплеск Гомера вёсел осторожных,

Ни ямб весёлый на моих устах.

Есть время петь, и есть - повременить,

Есть время дарствий, и есть время кражи,

Есть время слов, молчания - и даже

Есть время это время пережить!

* * *

Предаваться унынью грешно,

Но грустить никогда не грешно,

И о том, что казалось, конечно,

Всем вокруг хорошо и смешно,

И о том, что селилось под крышей

Неопрятных, но милых домов,

И о том, чем смеешься и дышишь

Меж промасленных серых годов.

Даже ложечкой тусклого чая

Утоляя стремленье к морям,

Не пристало кричать: "Я отчаян!"

Так не принято у северян!

Надо знать свое место и веру,

Провожать без ужалий плоты,

Где сидят разномастные меры

Этой жизни простой красоты.

КОГДА РАСТАЮТ ШАПКИ ЛЕДНИКОВ

* * *

Что стоят все великие идеи?

У истины есть твёрдая цена.

Ведь стольким за неё сломали шеи

И стольких заклеймили имена.

Довольны компромисса дешевизной,

Мы следуем исхоженной тропой

И топчем обветшалый коврик жизни,

Опрятно окаймлённый пустотой.

Но это чудо, если на мгновенье

В глубинах летаргического сна

Пробудится частица вдохновенья,

Надежд безумство, свежести весна!

1987

* * *

Головой мы упёрлись в сырой потолок,

Гробовой создающий уют.

Саркофаги квартир заготовлены впрок,

И со временем нас погребут.

Мы усердно жуём колбасу с огурцом,

Хоть идём на оправданный риск.

Но над вдрызг пронитраченным нашим нутром

Не поставит никто обелиск.

Нас взнуздали подпругой поборов, мытарств.

А не хочешь быть трупом - молчи.

Нас от нам же прописанных пресных лекарств

Обнищалые лечат врачи.

Нет теснее сплоченья взбешённых телес,

Чем автобусно-людный брикет

Из престижно оскаленных грудью принцесс

И скандальных старух средних лет.

Но блокадно-талонный замызганно тих

Серый город, засаливший высь.

Магазинно-пустынный, шаром покати,

И рублём хоть поди подотрись.

Ну а если душа, так смешают с дерьмом

И приставят к виску пистолет.

И пристрелят, конечно, зато ты потом

Сразу станешь пророк и поэт.

Да, немало успешно наломано дров.

Всё кромешней развал и бардак.

Но до рвоты родная страна дураков

Оптимизмом убогим горда.

1988

Усоп наместник Бога на земле.

На темя шапочка легла неловко.

Гремят соборы. Зычная торговка

Дерёт с сограждан в аховой цене.

А в акведуке римском нет воды -

Их управдом десятый век в запое.

И в этом есть какое-то простое

Желанье выйти с вечностью на "ты".

Конклав смущён. Да, папу в кардиналах

Искать несладко, даже мудрено.

Монахи пьют церковное вино -

Их тешить инквизиция устала,

И в Колизее спешно жгут досье.

Да шутка ли? - брак в судопроизводстве!

Доносчикам, в почтительном юродстве,

Раздали по коробке монпансье.

Вот результат - уже масонов ложи

Затеяли вселенский кавардак.

Ну, не со зла, наверное, положим,

Скорей всего от скуки, просто так.

Ужели воля Божья подкачала?

Vox populi - vox Dei, - что за бред?

Вот папа даст безбрачия обет

И всё вернёт на прежние начала...

* * *

Надменный шёлк простуженных знамён

Нагую душу кутает в исподнее.

На жизнь в раю кромешном обречён,

Я отлучён от блага преисподней.

К вершинам совершенства бытия

Нас гонят потихоньку, по этапу.

В чём разница: Лубянка ли, гестапо?

Везде решётки прочного литья.

Заложники гигантских авантюр,

Безликий смрад октябрьской отрыжки,

Мы трупы обесцененных купюр

Упрямо тянем в кошельки-кубышки.

Иллюзий броских потускневший лоск

Не ослепляет. Но имеет бивни!

Безверием растоптан мозг,

Томится впроголодь и гибнет...

18 декабря 1988 г.

За полчаса до конца света

Я не здоров идеями, и демон

С печальным пониманием глядит.

Всё под замком, а у ворот Эдема

Торгуют абрикосами в кредит.

Осталось полчаса до конца света.

Присяжные готовы присягать;

И катится изящная карета,

И в ней расселась чинно Божья мать.

Сынок её давно уже на месте -

Шушукается с судьями: кого

Ему велеть запечь на пасху в тесте,

Кого засунуть по уши в говно.

Моей вы биографии не троньте -

Я чист пока, как новое биде.

Кто ж виноват, что был товарищ Понтий

Пилат сотрудником НКВД?

Поверьте мне: в моём тщедушном тельце

Не так уж много набралось грешков.

Я не "святой", как Троцкий или Ельцин;

Я не тупой, как наш премьер Рыжков.

А посему на сём великом месте

С титанами тягаться мне вотще.

Вы лучше не скупитесь и отвесьте

Мне полкило отборных овощей.

И я пойду дорогой раскалённой,

И будет путь мне тягостен и мил,

И на развилке, где резвятся клёны,

Вкушу редису. И пополню сил.

* * *

Сопрано истомные ноты

Вгрызались в немой потолок,

И в недрах словесной икоты

Таилось соцветие строк.

Но чувственной робости сила

Гасила порыва огни.

Прости, ты напрасно просила

Транжирить прогорклые дни.

Я скуп до презревших рок оргий,

И строго взирает запрет

На бунты кипящей подкорки

И скопища рифм-непосед.

Пускай осенённый не столь я

Десницею Божьей. Увы,

От скученной скуки застолья

Уйти б мне. Но нет, не уйти!

И веют густые метели

Не к месту поставленных слов,

И приторный запах веселья,

И радужный отблеск очков.

А после ночная утроба,

Заснеженных улиц гурьба

Поглотит из спёртого зоба

Тягучим сиропом слова.

Их втянет и скованно сцепит

Сугроба бугристая гладь;

Предчувствий фатальные цепи

И томная мысль: "Бежать!"

28 декабря 1988 г.

Осень

Ядовитая ткань покрывала

Теплогубой ухмылкой полна.

Для любви разве этого мало?

Разве этого много для сна?

Захлебнувшись обилием влаги,

Изумлением млея, кровят

Подозрительно трезвые маки

Средь банально увядших оград.

Бунт цветов, благодатное тленье,

Увяданьем уйми и раздень,

Окунувшись ветвистою тенью

В осенённую осенью сень.

В мутных кельях застенков-подполий,

Спёртый воздух и смрад - шансов нет!

В кулуарах шептанья доколе

Будет томно хрипеть шансонье?

Но тугие обозы идиллий

Одурманят упрямую боль.

Непристойно застойный цвет лилий

Над преступно доступной водой...

28-29 декабря 1988 г.

Зазеркалье

Транзитно-растранжиренные троны

Зеркально-алебастровых эпох...

И с антикварно-подлинной иконы

Взирает веско инфантильный Бог.

Там непреложных истин рулевые

Курс держат в царство света и ума,

И многократно битые святые

Безвинных бесов холят задарма.

Там символ злоблаженного уродства-

Распятые проклятием родства,

И самый верный признак благородства -

Наличие безвестного конца...

Там шум фанфар побед людского улья,

И гулок одиночных камер тон,

Там струны, обрывающие пули,

Сверяют ежечасно камертон.

29-30 декабря 1988 г.

Canzone

Хозяин плоти, научи

Меня служить стеченью фраз

Иль череп развенчай свинцом.

Тот звук, распахнутый в ночи,

Увидит всё совсем в ином

Контексте, как не станет нас.

Застынут скатерти цветов,

И значит, станется таков

Исход наш. Плачьте, палачи!

1988

Я знаю этот запах неприятия,

Струящийся от лиц и горьких снов.

Какие яснозвучные проклятия

Распрыскивать в пространство я готов!

Что проку? Холостую перестрелку

Я оправдать формально не могу,

Уж лучше просто передвинуть стрелку, -

Кукушка прокукует мне "ку-ку".

1988

* * *

Я устал от тебя, ты уйди.

Знаешь, хочется побыть одному.

Всё закончилось, и на полпути

Я тебя уже никак не верну.

У нас разные с тобой поезда,

И поверь, не стоит трогать стоп-кран.

Пусть летят в окошках мутных леса

В разноветрии озябших полян.

Видно, нет у нас иного пути,

Как расстаться без обид и без сцен.

Видно, не было меж нами любви;

Ну а если просто так, то зачем?

Без того на свете столько лгунов,

Так не будем умножать их число.

Если было что у нас, кроме слов,

Так уже давно следы замело.

7 января 1989 г.

Полудрёмно не вейся, не майся

Ожиданьем в истошной золе!

В разлохмаченном омуте вальса

Бьются искры бенгальских огней.

Прочь сомненья; ушла пора мыслей;

Пуст эфир позывных огоньков,

И висит на немом коромысле

Обесструненной скрипки остов.

Снег, как простынь, - помятый и белый,

Раскалённый морозом песок,

И плывут по нему каравеллы

Вереницей озябших лесов.

Мёртвой хваткой сцепил ветер уши

И неистовой болью дерёт,

Зыбко зябнут ознобшие души

И врастают под каменный лёд.

6 января 1989 г.

* * *

Что за закрытыми дверьми

Вполголоса таится?

Ну что ж, корми меня, корми

Догадкой-небылицей.

Ну что ж, мани меня, мани,

А после мерзлотою

Обдай бессонные огни...

Да, впрочем, бог с тобою!

Не лги, не лги! В последний раз

Мы вместе. Рифмы бредят.

Оставь, не нужно ломких фраз,

Молчи, моя миледи!

Когда-нибудь не я, так он

В хмельном чаду полночья

Развеет миф тугих корон,

А после - многоточье...

Пока мы кружим, пусть не в такт,

Не ощущая веса.

Ах, я опять сказал не так?

Прости, моя принцесса!

И не шепчи, что мир для нас, -

Пойми, как это глупо.

Пойми, что мы в последний раз,

И в танце кружат трупы!

Всё как во сне. И все правы

Без оправданий сажи.

И только мечутся ряды

Пустых замочных скважин...

20 января 1989 г.

* * *

Вглядись в тесноту своих сомкнутых век -

Что кроют безликие блики?

Судьбы предначертанной строгий разбег

Иль хаос безумный и дикий?

Не плачь, я же знаю - дни света близки,

И тлеет огонь предвкушений,

И давит неведомой силой виски,

Пульсируя кровью знамений.

Но снова кирпич, обветшалый подвал;

И вновь провиденья измена.

О, сколько я раз сам себя предавал!

К чему же дешёвые сцены?

Зачем же мне хаять дурную судьбу,

Коль скоро всё хаос да бредни?

Коль скоро по мне в час, когда я уйду,

Никто не закажет обедни?

Так будь же ты проклят, хромой хромосом,

Что дал мне напиться из блюдца.

О, Боже! Всё это, быть может, лишь сон?

Но нет, мне уже не проснуться...

20-21 января 1989 г.

* * *

А пушечного мяса на Руси

"Во все века хватало, и с избытком.

Крамола кромки льдов -

но занят приступ нами!

Простужен материк -

и хворь взяла своё, -

Полтонны мёрзлых туш

зализано волнами,

А чистым весом душ -

всего на полкило.

Так хватит хныкать, брат, -

невелика потеря!

По Дарвину мы - скот.

Извольте ж на убой!

Мы, веришь, в аккурат

произошли от зверя.

Так пусть нас, сукин кот,

сожрёт морской прибой.

А ты, браток, представь,

что пудрит Дарвин мозги,

Что вот зальёт волна

и кончится метель...

Здесь - только кровь да грязь,

и душит мёрзлый воздух,

А там - покой и свет,

и тёплая постель...

И кто-то в синеве

войдёт - не станет боли,

И если не простит -

рассудит и поймёт.

Но как с ним говорить,

нас не учили в школе.

Зато смогли вдолбить -

рвать на огонь вперёд!

А если всё не так -

и мрак чернее сажи, -

Так вот, идёт волна,

и ты глаза закрой...

Пускай кудлатый мир

попробует докажет,

Что то не он, а мы

исчезли под волной!

* * *

Чего хочу?

Уйти от пересказа

Чужих молитв

И верить самому.

И раствориться в недрах...

Но всё тщетно

Бьёт в висок

Песком былого света

Прозрение;

На россыпях обид

Влачит убогий день

Свой краткий шанс -

Предчувствие кончины,

Ему претит

Заката траурный кортеж...

7 февраля 1989 г.

Высоцкого я с водкой намешал;

И пил и слушал в едком упоенье

Его хрипящий истово кадык.

Но кто-то за спиною нам мешал

Сполна предаться питию и пенью.

Но мне ль роптать? Ведь я уже привык

Мириться с неудобством взгляда в спину.

На тряпице безделия постель,

И в ней почил мой херувим. Разврата

Не вынес, бедный. Захирел и сгинул.

А музы, напомадясь, на панель

Ушли. Пегас заржал угрюмо матом.

А за окном, всё нарастая, выл

Сирен огней сиреневых шакал,

И плыли звёзды запахом женьшеня,

Не убывал ревущей стаи пыл,

И с репродукции стенной Шагал

Тренировал моё воображенье.

9 февраля 1989 г.

Я спокоен - что толку упрямиться,

Рифмострочья упорно стеречь?

Ждёт, любя, меня мёрзлая ямица

Или в кафеле траурном печь.

А стихи? Ну а что с ними станется?-

Отпоёт меня скромно родня,

И бумаги полночное таинство

Распахнёт в суесветии дня.

Пролистнут, после пола мытья,

Червоточинки точек-задир,

Грустно хмыкнут - мол, галиматья,

И снесут полунежно в сортир.

И, присыпан земельной крупицей,

Я все связи с землёй порублю,

А с сожительниц и сослуживцев

На поминки возьмут по рублю.

25 февраля 1989 г.

Музпаёк

Топко гудят баса -

Их перезвон невесел.

Трубные голоса

Бьют над рядами кресел.

Точные, как часы,

Такты. И трубы-дуры

По уши проросли

В линию партитуры.

Не отступясь ни на шаг,

Льются послушно в сердце

Литры культурных благ

И полувзвеси терций.

Дремлет утробно зал,

К музыке непотребен.

Вот кабы залу "За!"

Вскинуть ручистый гребень.

Только жаль, не ясна

Линия партитуры;

Переварит со сна

Зал свой паёк культуры.

Ну, а в антракт в буфет

Жадной толпой взбешённой,

Чтоб поглотить котлет

Полумясных, тушёных.

А отзвучит финал -

И по зубам в гардеробе

Радостно даст нахал

Даме в вечерней робе.

25 февраля 1989 г.

* * *

Лукавить ли молитвою пустой

Пред Господом? Упругие сажени

Мы не отмерили, не встали на постой

У вечности. И нам самосожженье

Неведомо. На черновик взялись

Ошибками губить бумаги скатерть.

А набело наш испещрённый лист

Закончился! Куда, как не на паперть,

Молить повременить ещё чуток, -

Так малого ведь жаждет наш рассудок, -

Один глоток, всего один глоток!

Но безнадёжно пусто в том сосуде...

1 марта 1989 г.

Лимонной кожицей над Лысою горой

Повисло полнолуние. У леших,

Как водится, случился выходной;

И траур у распятых и воскресших.

Сути времён нам не дано понять,

Как и момент для распродажи акций, -

Время, проклиная, распинать;

Время, распиная, поклоняться.

Парадоксы, все наперечёт,

Выстроились в дерзкую кривую.

Может быть, нас всех попутал чёрт

Жечь иконы? Право вхолостую

Жечь святых немой эквивалент,

Учиняя новые Голгофы;

Графов бить за графы, и за строфы,

И за исторический момент.

1 марта 1989 г.

* * *

Тело топнет вязко

В твоём халате...

Отчего развязка

Всегда некстати?

Отчего так: раз - и

Пришла обида,

Почему нюансы

Ушли из вида?

Где-то блещут Альпы

Чинно-жутки,

И срывают скальпы

Чингачгуки,

И лакают виски,

Носят блузки,

И берут сосиски

Без нагрузки.

А у нас, в России,

Всё без экзотик,

Мы давно сносили

Японский зонтик.

И до самых пенсий

Сидим в сортире,

Распеваем песни -

Три-четыре.

5 марта 1989 г.

А кто-то, стукнув дверью, выйдет вон,

Не распростившись, не сказав спасибо,

И махом перережет телефон,

Ну ладно, хоть не горло. Встанет либо

Из-за стола, или шмыгнет в постель,

И скажет: "Пас", когда игра в разгаре,

И настрочит убогий пасквиль-хмель,

Подагрою ужа - занозной твари.

И всхлипнет свет в его чужом окне,

И за столом его иссякнет ужин,

И кожицею тень по всей длине

Стены сукровится свекольной лужей.

И будет прерван наш триумвират,

Где третий умер, и слова в рассрочку.

Подарит мне сорочку, как подстрочник,

Перед отъездом мой любезный брат...

11 марта 1989 г.

Когда растают шапки ледников,

Мы перестанем верить в небылицы,

И воздух будет плавиться и биться

От плавных взмахов наших плавников.

А плотники сколотят нам плоты,

Но мы отбросим все приспособленья,

В пучину первозданного круженья,

Не ведая размеров глубины,

Мы канем, встретив радостным иканьем

Медузоиллюзорные миры,

И будем мы чешуйчато равны -

Да разве в обликах сокрыта сущность?

Отбросив всех сократов и научность,

Не ведая и толики вины,

Все книги, что нам дал безумный разум,

Испепелим как язву, как заразу, -

Никчёмных лет чахоточные сны.

Всё это будет так, и нет оков,

Которые удержат наши торсы.

Мы разорвём мучительные тросы,

Расправим жабры. Без обиняков

По веским векселям пора нам расплатиться...

Всё это неминуемо случится,

Едва растают шапки ледников...

11 марта 1989 г.

* * *

Все кругом - избранники, но им

"тоже когда-нибудь вынесут

"приговор.

Альбер Камю. "Посторонний"

От клятв неумелых устав,

Я плюну в кортеж катафалков.

Мне ваш монастырский устав

Неблизок и приторно-жалок.

И видно, мне в храме ином

Давно уготованы сходни.

Я к вам не причастен вином

И хлебом от плоти Господней.

Я - смертник, увы, но не суть

В бледнеющей плахе рассвета.

Пускай же меня вознесут

Хотя бы лишь только за это.

Но небо пустует. И дни

Уже сочтены - и не нами.

А вздохи проклятьям сродни,

И полнятся сны именами.

И лишний для всех я. Не цо-

кают благозвучно копыта.

Моё, опустевши, лицо

Для оспенных струпьев открыто.

Пролистан и брошен Камю.

И мается маятник мерно.

И всё так и нужно, наверно.

Так нужно. Вот только кому?

27 марта 1989 г.

Безумье сумраком одело

В припадке судорог рассудок.

А тени, покидая тело,

Скользили в область пересудов.

Всё мне казалось так некстати,

И в окнах день распался вяло,

И гладь расстеленной кровати

Меня совсем не вдохновляла.

Там вились скатерти, но соты

Медовой сытостью не звали,

Ну что ты, спешная, ну что ты,

Ты мной насытишься едва ли.

Губами чуя привкус жести,

Мы знаем: рамки стали жёстче.

Причины оставаться вместе

Теперь найти гораздо проще.

1989

* * *

Не можем мы никак освободиться

От плена струн и магии смычка,

А звука разнопряная корица

Осыпалась. От тонкого клочка

Бумаги разлинованной воспряла.

Так снимем шляпы, сбросим одеяла -

Не время богохульствовать и спать!

Ах, впрочем, нам мучительны "Ла Скалы"

И как-то больше по сердцу вокзалы,

Милей виолончелей - рёв гудков.

От перетрелей флейт разит зевотой,

И ближе трупной партии фагота

Нам унисоны собственных зевков.

3 апреля 1989 г.

* * *

К нам входят неумелые мишени

И тянутся в гостиной на софе.

Мы любим торопливые сожженья

И обожаем аутодафе.

Они прекрасно знают, что нам надо,

И плавно у торшера гасят свет.

И пьют коньяк с бокалом лимонада,

Закусывая пригоршней конфет.

Они толкуют весело и пьяно,

Но приторно упрямы в мелочах.

И требуют игры на фортепьяно,

И слушают гитару при свечах.

Но это нам финала не испортит,

Мы подождём наивный полузнак...

Окурки тонут в разомлевшем торте

Шипящим кремом долговязых благ.

4 апреля 1989 г.

Я ни на йоту не подвинусь

В лизольном мареве палат.

Что за почётная повинность?

Ведь я ни в чём не виноват!

И распластавшись, аж сам блея,

Ужом ползу из-под неё.

Ужо мне ваша ассамблея!

Я не сменю исподнеё.

На эшафот убойно боров

Взведён без шляпы ль, без плаща ли.

Клешнями рекрутских наборов

Меня любезно всхолощали.

Что, стоит переждать снаружи,

Чтоб укатил вагон телячий?