Коллектив авторов
Литературные забавы Бориса Кригера

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 18, последний от 11/01/2023.
  • © Copyright Коллектив авторов (krigerbruce@gmail.com)
  • Размещен: 24/03/2009, изменен: 24/01/2010. 1316k. Статистика.
  • Статья: Литкритика
  • Критика
  • Иллюстрации/приложения: 1 шт.
  • Скачать FB2
    • Оценка: 5.88*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник критических статей

    •   
      
       Критические статьи
      
       Llumina Press
      
      
      
      
       Литературные забавы Бориса Кригера: Критические статьи. - Издательство Llumina Press, 2008.
      
      
      
       Редактор Валентина Кизило
      
      
      
      
       © Борис Кригер, коллектив авторов, 2008
      
      
        Контакт: kriger@list.ru
      
      
       No 2008 Boris Kriger et al.
      
       All rights reserved. No part of this publication may be reproduced or transmitted in any form or by any means electronic or mechanical, including photocopy, recording, or any information storage and retrieval system, without permission in writing from both the copyright owner and the publisher.
      
       Requests for permission to make copies of any part of this work should be mailed to Permissions Department, Llumina Press, PO Box 772246, Coral Springs, FL 33077-2246
      
      
       ISBN:
       Printed in the United States of America by Llumina Press
      
      
      
      
      
       Обложка []
      
      
      
      
      
      
      

    "МАСЬКИН"

      
      
      

    Анастасия Ильина

    Сергей Ильин

    Маськин на все времена года

      
       Кто такой Борис Кригер, русский читатель знает либо плохо, либо никак. И напрасно. В первую очередь потому, что писатель он хороший, а много ли таких насчитывается на любом выбранном наугад отрезке времени? Точную цифру мы назвать не решаемся, пусть уж читатель сам отвечает себе на этот вопрос. Во вторую же очередь, но отнюдь не в последнюю, Кригер еще и отличный собеседник. И на этом стоит немного задержаться. После окончательной и бесповоротной победы бахтинской теории все уяснили, что, читая книгу, человек имеет дело не с автором - в чистом и неподдельном его виде, - но с авторским "Я", явлением малопонятным и от нас, читателей, временами бесконечно далеким. И потому приятно думать, что вот он, Борис Кригер, хотя и сидит у себя дома в Западной Сумасбродии, она же Канада, но ведь беседует же с тобой - весело, тонко и умно, а ты имеешь полное право ему отвечать. Собственно говоря, соглашаться ты с ним не обязан, а можешь даже и поспорить, и поругаться, чего между своими не бывает, - так ведь свои же, стало быть, сочтемся.
       Ну ладно, раз уж мы вступаем в разговор, то недурно было бы знать с кем. Нет, разумеется, разговаривать можно и с незнакомцами (хотя один очень серьезный автор делать это очень и очень не советовал) - ну, скажем, в трамвае, которым у того же автора разговор с незнакомцем навсегда и закончился. "Будьте столь благолюбезны, сойдите с моей ноги, гражданка!" - "Нет, это ты с моей сойди!" Однако такие разговоры бессмысленны, беспощадны и непродуктивны (за исключением тех, разумеется, случаев, когда названная гражданка с ноги все-таки сходит, пусть всего лишь и потому, что собирается сойти и с трамвая).
       Как правило, некоторое представление о собеседнике мы все же имеем. Возьмем, к примеру, заезженную железнодорожную метафору, напоим её чаем, дадим отсидеться в уголке, у окошка, а там и используем (что, вообще говоря, противоречит всем законам масечности, но уголовным кодексом не осуждается). Книга - это поезд. Вы покупаете билет, заходите в купе, а там сидит загадочное авторское "Я", повествователь, автор-творец, или, говоря попросту, Кригер. Поезд трогается, вы смотрите в окошко, мимо коего пролетает какая-никакая, а жизнь, и понемногу начинаете переговариваться с попутчиком, и он принимается вам что-то такое про эту жизнь рассказывать, и время пролетает совсем неприметно, а по прошествии нескольких лет или месяцев садитесь вы совсем в другой поезд, входите в купе, ан глядь, прежний попутчик ваш уже тут. Чем не радость?
       В таких-то вот случаях и полезно узнать о собеседнике нечто сверх того, что зовут его Львом, Федором, Аркадием или, к примеру, Борисом. Многое понятнее станет. Как-никак, знание - сила, об этом вон какие философы и две тысячи лет назад говорили, и двести (не тысяч) лет, так нам ли с ними спорить, хотя они, поговорив-поговорив, и заявляли единогласно: "А я так и вообще ничего не знаю".
       Ну так вот, Борис Кригер родился в 1970 году в Свердловске, учился на медика, в 90-х эмигрировал в Израиль, приобрел (в хорошем смысле этого слова) степень магистра бизнеса, затем перебрался в Норвегию (чувствуете размах?), а из нее в Канаду, где сейчас и живет с семьей посреди леса, руководя прямо из чащобы крупной мультинациональной биофармацевтической компанией да сочиняя книжки самых разных жанров. Тут и философские трактаты, и малая проза, и два романа про Маськина, и сборники стихов. Кригер - он еще и член Союза российских писателей, канадской ассоциации научных писателей, канадской ассоциации философов, национального космического общества, королевского астрономического общества Канады, Планетарного общества и Общества будущего мира. Сами видите, человеку есть что порассказать.
       Он и порассказал, а мы вам сейчас перескажем. Не все, конечно, а так, с краешку. Не то вам читать будет неинтересно.
       Книга, о которой пойдет разговор (разговор о разговоре, так сказать), называется "Маськин зимой". Она вторая, первая - собственно "Маськин" - довольно сильно от нее отличается. Прежде всего жанром: та была "романом-шуткой с намеком", а эта хотя и тоже роман-шутка, но уже с сарказмом, для тех, кто намеков не понимает. Ну а затем стилистикой. Если первая книга больше всего напоминает сказки для детей старшего послешкольного возраста, то есть для людей уже так или этак подкованных в том, что касается вопросов литературы, истории, религии и кухонной философии, и построена вся на словесной игре (коли часы ходят ночью, то ходят они по дому и подъедают сметану, а значит, у них бессонница), то в "Маськине зимой" уже и шутки на другом строятся, и перед героями стоят проблемы не столь детские, и аллегории становятся резче, понятнее, и вещи называются исключительно своими именами. То есть меняется сам вид юмора - от несоответствий с действительностью он идет к соответствиям, и где-то на середине пути первые встречаются со вторыми, а заодно и со всеми прочими обитателями Маськиного дома, которые едят вечерами похлебки и празднуют весенний День мартозайца. И наконец, меняется сам образ автора: перед нами уже не сказочник-лирик, а человек, много чего повидавший в жизни и многое ей, а заодно уж и нам, имеющий сказать. Мир Маськина первой книги - мир не наш, хотя и похожий. Мир "Маськина зимой" - мир наш, хотя и непохожий. То есть это даже не он непохожий, это Маськин не похож на тех, для кого сей мир предназначен, вот он (мир то есть) какое-то время и дивится на него (то есть на Маськина), а после пожимает плечами и смиренно принимает в себя необходимые дополнения, разные там скатерти-самобранки и ковры-самолеты. Но кто же такой этот Маськин? А это, знаете ли, вопрос не столько к нам, сколько к его создателю, то есть Кригеру. Ему и слово.
       "Маськин - это герой вашего романа... герой положительный и топорами не дерется. <...> Маськин - это вы, если, конечно, отбросить собачью жизнь, свинскую работу, лягушачью зарплату, обижание по национальному и прочему признаку, пригорелую кашу, резиновую любовь, пластилиновую совесть, плюнутую душу, сопливое детство, деревянные игрушки, палец в стакане с компотом (чтоб сосед не выпил), кляксы в тетрадке, двойки в четверти, упавшую на асфальт мороженку, подзатыльники товарищей, жюльверновские бриги, отчалившие без вас, институтские пьянки, нелепый выход замуж, скоропостижную женитьбу под давлением известных обстоятельств, потом роды этих обстоятельств и их вырастание до размеров остолопов, курящих в подъездах не только табак, наглых внуков, раннюю смерть, никчёмную старость, одиночество в толпе и толпу в одиночной камере, а также Разочарование Всей Вашей Жизни и прочие мелкие неприятности...
       Маськин - это вы, если, конечно, добавить немножко солнца, манной каши с малиновым вареньем, дружбы с плюшевым медведем, здравого смысла, сытого юмора, острозубой сатиры, весёлого смеха, безудержного хохота с размахиванием руками и топаньем ногой по полу... Ха! Ха! Ха!"
       "Маськин - это вы, мой читатель", - говорит Кригер, и тут стоит сказать, что он немножко читателю льстит. Маськин - скорее, то, каким этот читатель мог бы быть, если бы наш лучший из возможных миров не был врагом хорошего. Маськин живет себе в деревне, находящейся где-то в Западной Сумасбродии, у него натуральное хозяйство и дом с множеством домочадцев, от Кашатки и Шушутки до всяческих неодушевленных предметов, чья неодушевленность не мешает им тоже кушать просить. Он им готовит идейно вегетарианские похлебки и кашки, очень вкусные, печет торты и лепит пельмени; любит утрировать - от слова "утро", благо завтраки на себя берет скатерть-самобранка (во все дни, кроме воскресенья, ибо и она имеет право на выходной), у него есть собственный маленький Невроз, который он заботливо укутывает по вечерам одеялом, чтобы Неврозу не вздумалось средь ночи пойти посмотреть, закрыта ли дверь и не пора ли протирать от пыли Луну. Маськин может, конечно, встать с левой ноги (особенно когда Правый тапок в очередной раз уходит с утра в гостиную - кофе пить и читать про новости биржи) и потому пребывать не в духе. Но им всегда руководит любовь, и потому он идеален настолько, насколько может быть идеален живой человек - ну, скажем, дальний его родственник по фамилии Мышкин. И знаете почему? Да потому, что Маськин точно знает: он литературный герой и, стало быть, всегда находится под наблюдением - не автора, так читателя. Вот он и ведет себя безукоризненно, а если вдруг не получается, так это наверняка Снежная Королева виновата.
       Но человек ли он? Шут его знает. На иллюстрациях мы видим нечто зайцеобразное, в книге упоминается любовь к моркови и длинные уши. А в то же время прямым текстом говорится, что он никакой не заяц или там еще кто-то. Он читатель, а то и читательница. Приходится верить на слово.
       Маськин - резонер (и может быть, даже отец-резонер), особенно во второй книге. Когда Кригер не высказывается сам, за него высказывается Маськин. А то еще Плюшевый Медведь, лучший Маськин друг и прямой потомок Винни-Пуха, страдающий страшным для медведя недугом - усосанностью правой лапы - и потому не впадающий в зимнюю спячку. Теперь он уже не хихикает своим знаменитым: "Хи-хи. С точкой" - и более резок в общении. И все обещает исправиться - с понедельника, но обещаний не выполняет. Есть у него книга медвежьего этикета, однако ее использование чревато катаклизмами. В общем, когда без резкого словца, до которого Маськину, как правило, додуматься не удается, ну никак не обойтись, на помощь зовут Плюшевого Медведя. И он всем показывает.
       Вокруг этих персонажей вращается многое множество других - роман же все-таки, - случайных и аллегоричных, эпизодических и постоянных. Те же Шушутка и Кашатка, самые младшие в доме, или неизменные Тапки, Правый и Левый, рознящиеся своими политическими убеждениями, или домовой Тыркин и игрушка Барабаська, или коты, собаки, эмансипированные козы, разбившиеся на два лагеря курицы, романтичная корова Пегаска, не дающая молока, но зато родившая маленького Тиранозаврика, Клопушка и прочие Маськины домочадцы.
       Имеются также губернаторы, врачи, политики - люди, сообщающие данному художественному миру реальность, без них, знаете ли, тоже никто еще не обходился.
       Имеются вполне реальные люди, но, правда, присобачившие к своим фамилиям масечный суффикс "кин": Эйнштейнкин, Наполеонкин, Касторкин.
       Имеются и бессуффиксные, совсем уж реальные: Сталин, Кропоткин, Высоцкий.
       Ну и, наконец, имеются литературные персонажи, забредшие в этот мир из других: та же Снежная Королева, Сизиф и даже Воланд со всей своей свитой.
       И все они, вольно или невольно, крутятся вокруг Маськина, создавая пятьдесят историй, вошедших во второй роман, а заодно и ту базу, на которой строится непосредственный наш диалог с автором. Автор появляется всякий раз, как Маськин оказывается слишком занятым домашним хозяйством, или проявляет склонность к утрированию, или оказывается чрезмерно мягким для того, чтобы высказать некую суровую мысль; а также когда Плюшевого Медведя не дозовешься, потому что он рисует вареньем на каше китайские иероглифы, или напротив - дозовешься его на свою голову, а он такое ляпнет, что хоть святых выноси.
       То есть автор появляется, когда мысль, которую он для нас подумал, важна, как ему представляется, настолько, что передать ее в чьи-то плюшевые руки он не решается; или когда он ждет от нас ответных слов (мы ведь разговариваем, верно?); или когда мирок Маськина сдается на милость миру реальному, и послушные детские сказки преобразуются не то в философский трактат, коему совершенно необходимо дать, точно Керзону, наш ответ, не то в опять-таки разговор, но уже кухонный, который еще и почище любого трактата будет. Известное же дело, где философия - там и до битья посуды недалеко. Мысль тянется к руке, рука к тарелке - или как оно у классика?
       Герои играют положенные им роли - как в притче - или просто живут той жизнью, которую мы способны увидеть лишь из окна поезда, на большой скорости проезжая мимо нее, а Кригер, наш попутчик, размышляет, делает выводы, делится ими с нами. Важно только понимать, что он не читает проповедь, в котором случае нам остается лишь молча слушать и кивать или клевать носом, а втягивает нас в диалог. Ваш ответ, ваш отклик в этой книжке неизбежен. Согласиться - не согласиться, загрустить, засмеяться, обидеться, наконец. Я вот обиделась (это Анастасия говорит). И на рассуждение об ученых обиделась, и на Воланда обиделась. Какой-то он, по-моему, и не Воланд вовсе, а серая недотыкомка, нимало не похожая на часть той силы, про которую вечно цитируют. Ну, правда, очень быстро и помирилась, потому что обижаться на Кригера долго не получается. Да и, что ни говори, здорово же, когда создается этакий литературно-исторический мир на все времена, в котором герои, существовавшие или не очень, раскланиваются друг с дружкой, созваниваются; в котором все поэты, как один, сочиняют для Маськина перевод неизвестного доселе сонета Шекспира; в котором постмодернистские шуточки становятся не изыском для многомудрых знатоков всего на свете, но повседневными обстоятельствами жизни персонажей, а реальность сопутствует фантазии, сарказм - чистому юмору, грусть - радости, и даже Клопушка разговаривает как герой Достоевского, а тирана можно за считаные секунды перепрограммировать на достойную коровью жизнь (вот только молока он все равно давать не будет, только квас - ну да и на том спасибо).
       Хорошо ехать в этом поезде, хорошо разговаривать с автором, хотя он иногда, по нашим ощущениям, и перегибает то одну, то другую палку, хорошо душевно расстаться с ним под конец поездки и потом еще чувствовать: хорошо, и все тут.
       Зима в заголовке этой книги - не только время года, но и нынешнее состояние мира. Ее можно бы и проспать, однако те, кто способен загипнотизировать вас на столь долгий срок, обычно засыпают первыми, но даже во сне кушать просят. К зиме, как показывает опыт Маськина, надо готовиться основательно, запасаясь терпением, любовью и много чем еще, а потом просто пережить ее, и в оттепель спасти сосульку. Зима - это длинные вечера, в которые так приятно вести бесконечные разговоры обо всем на свете. Ну что же, собеседник у вас уже есть. А дальше решайте сами.
      

    Олег Хафизов

      

    Маськино Дао

       Маськин жанр
      
       "Маськин" - название концептуальной книги Бориса Кригера, русскоязычного автора, живущего сейчас в Канаде, а ранее проживавшего в Норвегии, Израиле и СССР. То есть русского - с точки зрения канадцев, норвежцев и израильтян. Еврея - с точки зрения отторгнувшей его советской родины. И нашего - с точки зрения любого жителя планеты, читающего, пишущего и чувствующего по-русски. На этом и покончим с персональным делом тов. Кригера. Теперь о его труде. "Маськин" для Кригера - то же, что Раскольников для Достоевского, только добрый и без топора. Это, так сказать, авторское альтер эго, хотя писатель, судя по фото, мужчина довольно крупный и внушительный, а Маськин - мягкий, пушистый да и вообще, кажется, не мужчина. Впрочем, образ Маськина в русской литературе мы разберем отдельно, а сейчас о жанре.
       "Маськин" представляется мультиком. Чем-то вроде "Пластилиновой вороны" или "Винни-Пуха" с множеством трансформаций предметов в животных, животных в людей, людей в абстрактные понятия (к примеру, в Рыночную Экономику или Культурные Различия) и обратно. Это тем более удобно, что автор нигде не пишет: "Маськин был грузным, но подвижным мужчиной средних лет" или: "Левый Тапок был умный, но болезненно самолюбивый и желчный, а следовательно - несчастный". Просто - тапок и все, хотя и не без убеждений левого толка.
       Возможно, в мультипликационной версии "Маськин" утроит или удесятерит свое художественное воздействие и на нем взрастет множество поколений юных русских канадцев, германцев, израильтян и русских русских. А что? Ведь кто мог подумать, что в России мизантроп Свифт превратится в доброго сказочника? А Кригер и вовсе не мизантроп и в этом смысле совсем не напоминает сатирика Салтыкова-Щедрина, настолько любившего правду, что его подчиненные в Тверском губернском правлении в обморок падали от страха, когда он входил в присутствие.
       От "Маськина" если кто и упадет, так со смеху. Кстати, вслед за автором романа хочу повторить: "Если кто-то захочет использовать эту идею с мультиком, я не против" .
      
       Маськин пол
      
       Теперь порассуждаем, а что такое, собственно, этот Маськин. О его роли и месте в современном литературном процессе. Попытаемся, так сказать, раскрыть образ лишнего человека в романе Б. Кригера "Маськин". Это, оказывается, не так просто сделать. Потому что Маськин - это, кажется, вовсе и не человек.
       На иллюстрациях Иры Голуб, которые, очевидно, были согласованы с автором, Маськин изображен в виде человекообразного существа с мягкими ушами, как у кролика. То есть автор видел Маськина в виде мягкого, забавного кролика, зайчика или ослика, но никак не котика (ибо кошек и котов на страницах романа более чем достаточно), не собачки, не тигренка, крокодильчика или другого симпатичного хищника, которого интересно смотреть в программе "Планета животных", а в квартире лучше не держать. Словом, Маськин - это существо безобидное, склонное к разглагольствованиям и натуральному хозяйству. Этакий Кандид XXI века. Или канадский Акакий Акакиевич. Или израильский Обломов.
       В какой бы канадской глубинке ни процветал сейчас писатель Борис Кригер, человек он все-таки наш. А потому он, естественно, писал сочинения в советской школе и, возможно, даже раскрывал образы маленьких людей в произведениях Гоголя. Так что фамилия "Маськин" сразу вызывает у читателя ассоциации со словом "масенький". На всем протяжении романа этот герой ни разу никого не прикончил топором, как Раскольников, не заколол шпагой, как Гамлет, и не убил на дуэли, как Печорин с Онегиным. "А чего, мол, еще ожидать от героя с такой фамилией?" - как бы подсказывает нам автор. Он даже не может (и не хочет) жениться, хотя подобные предложения вообще-то поступают.
       Герой получается такой диванно-плюшевый, расслабляющий и располагающий к доверию. Читатель хихикает над той легкой незатейливой чепухой, которой его забавляют, и вдруг все чаще замечает, что с ним обсуждают... самые наболевшие вопросы нашей с вами современности. Причем все эти вопросы поднимаются в строгой последовательности, и наш мнимый простак, кажется, не упустил ни одного.
       Автор добился главного - он нас расслабил и приручил. И для этой цели ему как нельзя лучше послужил герой-пушистик по фамилии Маськин, близкий родственник Винни-Пуха, кота Леопольда и других великих философов.
      
       Тапки и другие герои нашего времени
      
       Как любой порядочный романист, с первых страниц своего произведения Кригер начинает населять его второстепенными, третьестепенными и прочими героями, среди которых всевозможные предметы, животные, исторические персонажи, политические деятели и даже абстрактные понятия, что до Кригера в литературе встречалось нечасто. Так вот, в первых же главах на авансцену выходят тапки - Левый и Правый. И в дальнейшем их роль в ткани повествования довольно значительна. Они представляют собой как бы Санчо Панс(ов) главного героя, постоянно комментируют его действия и высказывают свои мнения по болевым проблемам современности, представленным в романе с исчерпывающей полнотой. То, что тапки в романе заговорили человеческим голосом, не должно удивлять людей, воспитанных на сказке "По щучьему велению" и испытавших состояние измененной психики, называемое в народе "белочкой". Остается лишь заметить, что образ Левого Тапка, одержимого революционными, левацкими идеями, получился чуть более выпуклым и убедительным, как все образы не очень положительных героев.
       Чрезвычайно удачными, на мой взгляд, получились у автора образы "охапочных котов", количество которых не уточняется. И удача заключается в одном-единственном слове "охапочный", которое стоит десятков страниц подробнейших описаний. Возьмешь в охапку - и тискаешь, и тетешкаешь... куда уж понятнее.
       Любопытно, что так называемых отрицательных персонажей у Кригера фактически нет (как, впрочем, и совсем положительных). Чувствуется, что он не обольщается относительно своих героев, но в целом они ему приятны. Он не выносит обвинительного вердикта даже такому малосимпатичному типу, как Трамвайный Хам. Ну хам и хам, и ведет себя по-хамски, как положено. Другая не совсем положительная героиня - Лиса - вообще вызывает симпатию, особенно на картинке Иры Голуб. Симпатичная такая вредина, закинувшая ногу на ногу. Возможно, автор срисовал ее со вполне реальной лисы, донимающей его в канадской глубинке. Да еще добавил немного от какой-нибудь знакомой критикессы или бизнес-леди. А кто не имел счастья общаться с такими симпатичными стервозами?
       Самым же мощным и уж действительно краеугольным вышел образ Маськиного Булыжника. Глыба, а не образ. Нет, правда, это ж как надо чуять окружающих, чтобы и в камне разглядеть одушевленное существо со своим особым характером? О политиках, к сожалению, такого не скажешь.
      
       Маськина политика
      
       У этой книжки есть очень непривычная особенность. Мы, бывшие советские-антисоветские люди, натренированные на идеологию, с первых слов ждем политического подвоха и напрягаемся, чтобы на него отреагировать. За кого он, этот Кригер, и против кого? Куда, так сказать, направлено разящее жало его сатиры? Тем более, что в аннотациях нас предупреждают о сарказме, иронии и т. п. С кем вы, товарищ, Маськин? А выходит, ни с кем.
       Как Маськин относится, например, к глобализации и внешней политике США, которые он называет Соединенными Штанами (смешно, но необидно)? Считает ли он эти самые Штаны агрессором, стремящимся к мировому господству, или, напротив, гарантом демократии и свободы, борцом против мирового терроризма? Или, наконец, у него есть какая-то третья, оригинальная точка зрения, недоступная современной журналистике?
       И вот на страницах романа появляются президент Бушкин и его подручная Скандалеза Безобреза, которые усиленно размышляют над тем, кому бы еще объявить войну, но не могут найти подходящего противника. В одних странах президенты являются гражданами Соединенных Штанов, и им можно приказывать без всякой войны. Другие, как страну Шанхаию, завоевывать нельзя, потому что они производят для всего мира мягкие тапочки, да и все остальные товары. Так что, разгромив Шанхаию, мы только сами себя оставим без тапок. Наконец, Бушкин находит на глобусе подходящую по размерам страну для агрессии, но и здесь его ждет разочарование - это Соединенные Штаны, в которых он президентствует. Не может же, на самом деле, президент объявить войну своей собственной стране.
       Есть, правда, еще одно государство, которое одновременно напоминает все страны "Оси зла" вместе взятые, - это Государство, Укравшее Ягодный Пирог (ГУЯП). И один тип, одновременно смахивающий на всех террористов  1, 2, 3 и т. п. - капитан Ибн-Маслинкин-Алибабуев. Но на поверку оказывается, что эти злодеи также являются подчиненными президента Бушкина. Да и вообще, в этом политическом мире все дергают за ниточки всех и никто не действует по своей воле, так что виновного найти невозможно, да и спросить, в общем, не с кого. "Приглядевшись, Маськин, однако, увидел, что самого капитана Ибн-Маслинкина-Алибабуева дёргал не кто иной, как мусье Сильвуплешкин с сэром Джентельменкиным, которых водила на верёвочке фрау Шпрехензидуева, которую дёргала, как куклу, птица Рухх с балалайкой, которую, в свою очередь, дёргал президент Соединённых Штанов Бушкин, которого дёргала за верёвочку Рыночная Экономика, которую водило, как куклу, Глобальное Потепление, которое дёргали за верёвочки профессора Кислых Щей, которых водили по сцене Глобальное Попустительство, Глобальное Помутнение и Глобальный Пофигизм, которыми заправлял Трамвайный Хам, которого водили на верёвочках Макдональдс с Кока-Колой... Вы не поверите, кто съел бутерброд Макдональдс и играл бутылкой кока-колы, катая её по полу... Не догадались? Да... Кошка Бася. Дело в том, что кошки очень любят играть верёвочками и катать разные предметы по полу. Вот она нашла бутылочку и стала ей играть... А вся компания кукловодов с куклами задёргалась в хаотическом разнообразии... разумеется, дёргая привязанную к ним кошку Басю..."
       Выходит, что президенты дергают маськиных за веревочку, но и сами дергаются от лапки кошки Баси. И это как-то греет.
      
       Маськин и еврейский вопрос
      
       Где-то к середине романа Маськин разобрал проблемы глобальной экономики и мировой политики, СМИ и искусства, фаст-фуда и кока-колы, войны и мира, культурных различий и многие другие. И, разумеется, было бы странно, если бы такой глубокий мыслитель оставил в стороне еврейский вопрос.
       "...Народ всюду одинаков, - рассуждает он. - В одном месте зубы чистит, в другом не чистит - вот и всё отличие, а то, что у них в голове одно и то же, - съездите, сами убедитесь, только зря время потратите".
       Однако автор, конечно же, понимает, что такое простое и естественное объяснение ни к коем случае не устроит его будущих пылких критиков ни с семитской, ни с антисемитской стороны, и ему все-таки приходится выглянуть из-за спины своего плюшевого героя. И вот мы читаем мнение уже не Маськина, но Бориса Кригера, и это мнение недурно было бы присовокупить к сочинению А. И. Солженицына "200 лет вместе": "И русский народ я тоже уважаю, если он, конечно, не дерётся. А то вот мне, например, поломали нос, когда я за товарища у пельменной пытался заступиться. Но хоть я на это обиделся и из России навсегда уехал, всё же думал, что сам тоже и есть этот самый русский народ, во всяком случае, так на меня тыкали пальцем все окружающие за границей - русский да русский, ну я и привык".
       Снова надевая шапочку с плюшевыми ушками, Кригер описывает злоключения Маськина после его переезда в Маськопотамию - странное государство, которое придумали специально для того, чтобы сбагрить в него всех Маськиных соплеменников. А там втравили их в непрерывную войну, в которой невозможно ни проиграть, ни окончательно победить.
       И снова Кригер без литературной маски-маськи обращается к своему народу:
       "Почему не можешь ты любить самого себя, как любят себя другие народы?
       Две тысячи лет на чемоданах... Но дадут тебе другую отдельную планету, ты и там так сам себя достанешь, что побегут несчастные сыны твои как угорелые в разные стороны...
       Прости меня, народ мой, если можешь, прости! Но болью бессилия сжимается сердце моё всякий раз, когда я думаю о тебе, и душат слёзы отчаяния всякий раз, когда я заглядываю в твои тёмные, полные неизъяснимой еврейской грусти глаза, столь часто помутнённые безумием. Тем более что эти глаза я вижу и в своём зеркале каждый день..."
       Такая вот детская сказочка.
      
       Маськина философия
      
       Один из самых обаятельных женских образов романа - Матрешка. С точки зрения неофрейпердизма (так автор называет одно известное течение психологии) эта матрешка представляет собой немолодую, но очень привлекательную женщину, сохранившую внутри себя множество предшествующих своих образов: молодой женщины, девушки, маленькой и совсем крошечной девочки.
       И вот, наблюдая за тем, как из матрешки одна за другой появляются все ее прошлые "Я", Маськин неожиданно обнаруживает, что и в нем живы все те Маськины, которыми он был десять, двадцать, тридцать и более лет назад... Он вынимает из себя самого маленького Маськина, гладит его по головке, и это наполняет его душу несравненным блаженством.
       "А вы не забываете себя маленького в себе? - обращается Маськин к читателю. - Не забывайте его, не давайте ему понапрасну плакать... Ему ведь там так темно и одиноко без вас, смотрит он изнутри на вас, взрослых и серьёзных, и плачет. Купите ему игрушек, помогите забраться на горшок, и у вас вместо нудного ноющего врага под сердцем появится самый ваш преданный, пусть и очень маленький друг!"
       Давайте и мы последуем советам, изложенным в книжке с таким с первого взгляда легкомысленным названием "Маськин".
      
      

    Сергей Кузнецов

      

    Филологические аспекты романов о Маськине

       Маськин - литературный герой, созданный Борисом Кригером (Кригер Б. Маськин: Роман-шутка с намеком. М., 2006; Он же. Маськин зимой: Роман-шутка с сарказмом. М., 2007), теоретик и практик натурального хозяйства, автор эпистолярного наследия ("Письма к Сенеке"). Находясь под патронажем английской королевы, писатель отдал дань английской литературе конца XIX - начала XX века (Л. Кэрролл, А. А. Милн), но при этом не смог избавиться от русских корней (М. Е. Салтыков-Щедрин, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский), что нашло свое отражение в мотивах богоискательства, антиурбанизма и остросоциальной проблематике, присутствующих в вышеперечисленных книгах.
       В строгом смысле слова М. нельзя назвать литературным персонажем: он ось литературного пространства, созданного Б. Кригером, своеобразный "вампитер" (термин К. Воннегута), центр притяжения, место встречи прочих персонажей. Иконографический образ М.-зайца, созданный художником И. Голуб, позволяет провести параллель с Белым Кроликом Л. Кэрролла, невольным проводником Алисы в нижний мир волшебной страны. Однако М. не является проводником пассивным ("сталкером", бросающим гайки в неведомое), он приглашает читателя в свой мир, элементы которого создаются порой тут же, ad hoc. Таким образом, М. выступает в качестве демиурга окружающего его художественного мира (далее - М-мир).
       Картину М-мира отличает ряд особенностей литературного, философского и социально-экономического характера.
      
       Литературные особенности М-мира. Литературный генезис
      
       Корни литературного дерева М-мира уходят в глубь весьма своеобразного участка культурного слоя, образовавшегося на просторах СССР в 70-х годах прошлого века. В это время существовала литература разрешенная и скучная (так называемый соцреализм (со-творчество); соцреализм, по-видимому, происходит от неправильно прочтенного creator - "творец") и литература интересная, но запрещенная (так называемый самиздат, массовому читателю недоступный). Но существовал также корпус книг разрешенных, интересных и доступных. Помимо классиков важным элементом этого корпуса были переводные сказки, в своей весовой категории остававшиеся вне конкуренции для современных советских аналогов: мальчики из Уржума, Ульяновска и др., даже работая в команде, не могли соперничать с героями Г.-Х. Андерсена, Л. Кэрролла, А. Милна, А. Линдгрен, причем последние воспринимались как "свои", а не как пришедшие из чуждого капиталистического мира, т. е. в читательской рецепции стали героями родной литературы. Сказки не признают границ, и дети 1970-х росли истинными космополитами духа. Подрастая и начиная знакомиться с произведениями Гоголя, Достоевского, Толстого, они не забыли свои прежние увлечения. В мире детства остались мушкетеры Дюма и пираты Сабатини, а Винни-Пух, Алиса, Мумми-тролль сохранились, войдя в систему знаков свободного от идеологического диктата нового взрослого мира (одна из наиболее радикальных рок-групп русского андеграунда - "Алиса"). Элементами данной системы являются предметы реального мира, при этом законы реальности могут изменяться, причем, в отличие от волшебной сказки, без какого-либо магического воздействия или мистического вмешательства. Все происходит так же, как в детской игре: чайное дерево, выращенное из чайной чашечки ("Маськин и свидетели Егора"), плодоносит пакетиками с чаем, а большая лужа во дворе превращается в Маськин Атлантический океан, по которому герой плывет "туда, на Восток, где всё начинается и заканчивается" ("Маськин и капитан ибн-Маслинкин-Алибабуев").
       Однако игра со смыслами - далеко не главная цель Кригера. Романы о М. состоят из коротких глав-новелл, каждая из которых представляет собой законченную историю дидактического или полемического характера. По сути это сборники притч. Европейская притча восходит к традиции библейского повествования, цель которого, с одной стороны, передача опыта, накопленного поколениями (см.: Манн Т. Иосиф и его братья), с другой - афористичное изложение базовых идеологических постулатов, но не в виде догматов, навязываемых читателю, а в форме парадоксальных, выходящих за рамки обыденности ситуативных моделей, заставляющих читателя по-новому взглянуть на окружающий его мир (новозаветная притча).
       Еще блаженный Августин предложил четырехуровневый принцип толкования библейских текстов: буквальный (сюжет; что изображено); аллегорический (раскрытие смысла образа; как изображено: цвет, свет, жест, пространство, время, детали и проч.); моральный (зачем, что говорит это лично тебе, уровень обратной связи); анагогический (толкование текста в высшем, символическом значении, открытие глубинного смысла). В книгах Кригера занимательный сюжет не является целью: он должен быть осмыслен на более глубинном уровне. Иногда толкование присутствует в самом тексте: так, в главе "Маськин и мышиная возня" рассказывается история о том, как мышки, чьи норки засыпаны снегом, "наспех собирают поклажу и толпами начинают иммигрировать в Маськин дом". Иммиграция, как известно, сопряжена с бюрократическими трудностями: "Мышки, желавшие попасть в Маськин дом легально, должны были подавать заявление через пса Колбаскина, который при этом их нещадно облаивал, подчиняясь своим пограничным инстинктам. Если кое-какие заявления и попадали на рассмотрение кошки Баси, то она прямо на них простодушно засыпала, ибо кошки любят спать на всяких деловых бумагах и открытых книжках. В конце концов заявления стыривал барабашка Тыркин и уже умудрился собрать у себя в каморке солидный архив". М. решает проблему, наладив "производство маленьких печек-теплушек, коими бесплатно и обеспечил всех мышек в округе <...> а также организовал зимнюю столовую, где лично подавал им горячую манную кашу". В аллегорической форме здесь рассматривается проблема иммиграции и способ ее решения (вполне традиционный для современного менталитета: экономическая и гуманитарная помощь слаборазвитым странам). Однако моральное толкование, предлагаемое Кригером, представляет проблему в совершенно новом свете. Конечная цель не в том, чтобы удержать чужаков по ту сторону границы, но в том, чтобы убрать сами границы:
       "Бог создал этот мир без границ, паспортного контроля и таможенных сборов.
       Люди должны перестать делить себя на своих и чужих.
       Мальчик в Конго должен быть нам не менее милым, чем соседский мальчуган.
       Дарите любовь, невзирая на расы и континенты".
       Но и это толкование не является конечным. Отсутствие границ в символической форме отражает принципиальную открытость М-мира на самых различных уровнях (культура, национальная самоидентификация и т. д.). Об этом речь пойдет ниже.
       Однако символическое толкование рождается не в отдельной главе, а в их сочетании. Каждая история - фрагмент мозаики, замысел которой становится понятен, если взглянуть на произведение целиком: увидишь, что мир - не набор принятых кем-то догм и традиционных моделей поведения, а взаимосвязь вещей, смысл которых может быть явлен каждому - стоит только задуматься. Цель своего творчества Кригер формулирует в главе "Маськин сизифов труд": "Помните, Сизиф у Камю - это человек, который поднялся над бессмысленностью своего существования, который в этой бессмысленности обрёл свой смысл и свою гордость. Как бы тяжела и бесцельна ни была жизнь - это наша жизнь, и мы должны её прожить достойно, и Маськин нам в этом подмога".
       Остросоциальная направленность произведений Кригера позволяет вспомнить о традициях русской социальной сатиры, в частности о произведениях Н. В. Гоголя и М. Е. Салтыкова-Щедрина, создавших литературные модели русской действительности, словно в зеркале, отражающие ее недостатки. Для представителей русского "критического реализма" мир является объектом исследования, за которым наблюдает внеположенный ему субъект-писатель. Губернские города Щедрина и Гоголя замкнуты, отделены от остального мира. Словно в колбе химика предстают они перед читателем: процесс, который там происходит, должен завершиться выпадением неаппетитного осадка, подлежащего утилизации. У Кригера описываемый мир не внешний объект, а жизненное пространство - дом, в которым мы живем, и описать его можно только изнутри, приблизиться к героям, стать с ними на равных. Для М-мира процесс познания происходит не в эксперименте субъекта над веществом, а в игре, т. е. в диалоге равноправных субъектов, существующих в одном мире, и результат здесь заранее не задан. Человек с раннего детства исследует вселенную двумя способами: либо вступает в контакт (игру) с явлениями мира, ищет с ними общий язык, либо анализирует явления, пытаясь понять, "что же внутри у этой забавной игрушки". Второй путь является обязательным элементом современной естественнонаучной парадигмы, первый реализуется в рамках М-мира.
       Совмещение традиций западноевропейской литературной сказки, христианской притчи и русской социальной сатиры, особым образом переосмысленных, создает основу неповторимой поэтики произведений Кригера.
      
       Поэтика маськописания
      

    Попытку вместить философию мира в деточные истории иначе

    как сизифовым трудом не назовёшь.

    Б. Кригер

      
       Особенности М-языка
       Отличительной чертой произведений о М. является языковая игра. "Язык - дом Бытия", как справедливо отметил М. Хайдеггер, а потому при создании М-мира необходимо было создать М-язык. От обыденного он отличается нарочитой несерьезностью, "деточностью" в использовании имен (Кашатка, Шушутка, президент Бушкин, Касторкин); судя по всему, основой послужил язык домашней игры, понятный своим. Значимым свойством такого словоупотребления является отсутствие этикетности, т. е. снятие с персонажей ролевых масок, привычных читателю: персонаж оценивается не по одежде (имени), а по делам его. Кроме того, использование детского языка для рассуждения о глобальных философских проблемах позволяет избежать штампов, взглянуть на эти проблемы под совершенно новым углом зрения.
       По мере развития традиционная философия все более подпадала под власть собственных дискурсивных моделей. Становясь терминами, слова теряли связь с живым языком, отсылая читателя к предыдущим текстам, а не к реалиям мира, который призваны были адекватно описывать. Не случайно философские поиски XX века прошли под знаком критики языка (Л. Витгенштейн, М. Хайдеггер). При этом альтернативные дискурсивные модели зачастую слишком тяжеловесны и еще дальше отстоят от обыденного языка по сравнению с традиционными: произведения Хайдеггера, например, трудны для восприятия даже в оригинале, не говоря уже о переводах. Переход с языка науки (философии, физики) на обыденный в произведениях Кригера мешает инерции спекулятивного дискурса увести читателя в область "чистого рассуждения", возвращает к действительности, словно удар палки учителя дзен: может, мир и иллюзорен, но палка-то вот она. "Ваше Пингвинское Высокородие, прошу покорно, позвольте полюбопытствовать, а когда, буквально выражаясь, я ем булочки, они что, тоже облачка атомов или галактики изюмов? - недоверчиво уточнил Плюшевый Медведь..." ("Маськин и Снежная королева").
       Вторая особенность М-языка - словесная игра: буквальные переводы и их обыгрывание ("Мелко-мягкая компания", паук Дабыл-дабыл-дабыл-юшкин), реализация стертых метафор, толкование слов в духе народной (или детской) этимологии ("холодная война" как война с холодом). В результате использования М-языка возникает эффект остранения: несовпадение читательского ожидания и авторской интерпретации взрывает привычные штампы, как языковые, так и идеологические, позволяет увидеть в привычном новое и странное, т. е. еще раз критически взглянуть на незыблемость этого мира. Это особенно важно для подрастающего поколения, еще недостаточно уверовавшего в навязываемые ему штампы. То, что взрослыми (а в особенности взрослыми СМИ) подается как истина, в М-мире предстает элементом игры, который может быть подвергнут критике ("так не бывает", "это неправильно"), и ребенку самому предоставляется сделать выбор. Так происходит воспитание Шушутки: "А ему говорилось: "Чёрные утверждают, что это белое, в то время как белые полагают, что это чёрное. А ты, Шушутка, сам решай, что тебе думать и считать. Формируй своё собственное, так сказать, неоднобокое мнение"" ("Маськино утрирование").
       С точки зрения развития литературы использование М-языка представляется весьма перспективным, поскольку очищает слова от налипших сверх- и псевдосмыслов, вырывает их из цепких клише светской болтовни, заставляет вспомнить о первоначальном значении. К настоящему моменту фраза "Роза есть роза есть роза есть роза..." уже произнесена, отдискутирована, прокритикована и повешена на стенку в виде бессмысленной засохшей гирлянды. Не пора ли вновь подойти к клумбе и с удивлением обнаружить, что роза - это цветок?
      
       Автор и герой в М-мире
       Романы Кригера, как уже говорилось, состоят из отдельных глав, имеющих притчевый характер, композиционно законченных и слабо связанных сюжетно. Однако назвать их сборниками рассказов нельзя: смысл возникает только при целостном восприятии этих произведений. Воспринять "истории" как единый текст помогает образ М. Он не обладает какими-либо необычными привычками (как, например, трубка Холмса, его игра на скрипке и пристрастие к морфию). Лишен он и характерных внешних признаков. Как заявляет сам автор, "в некоторых зарубежных изданиях первых книг про Маськина было создано ошибочное впечатление, что Маськин сам является кроликом или даже зайцем. В японском переводе Маськин был вообще представлен курицей, несущей традиционные японские яйца Акомутояйко. В немецком издании Маськин изображается крыской в военной фуражке, а на языке майори Маськин вообще неодушевлённый предмет. Автор ответственно заявляет, что Маськин ничем из вышеперечисленного не является. Маськин - это вы, позвольте мне напомнить, мой мужественный читатель, Маськин - это вы, моя обворожительная читательница!" ("Неудавшаяся любовь Плюшевого Медведя"). Тем не менее образ М. весьма ярок и не оставляет читателя равнодушным. Дело в том, что его основной отличительной чертой является особое отношение к миру: свободное от штампов восприятие ситуации и адекватная реакция на происходящее. М. - абсолютно положительный персонаж, в котором воплощены представления автора о лучших человеческих качествах. В этом герой и автор близки; порой их голоса сливаются, как это происходит в последней главе второй книги:
       "...Как рассказывала мать Тереза, однажды она нашла на стене своего дома для бездомных детей в Калькутте надпись, в соответствии с которой Маськин и жил...
       Надпись гласила, что люди часто несправедливы, иррациональны и эгоцентричны. Всё равно прощай им! И Маськин прощал. Люби их всё равно! И Маськин любил. Он любил не только людей, но и букашек всяких, он любил даже неодушевлённые предметы, а любовь, что бы там ни говорили, это работа.
       Если ты добр, гласила надпись, люди могут обвинить тебя в эгоизме и утилитарных мотивах. Будь добрым всё равно!..
       Если ты успешен, предсказывала надпись, у тебя появится много ненастоящих друзей и много настоящих врагов. Будь успешным всё равно! И Маськин был самым успешным Маськиным из всех Маськиных, которых я знал, хотя друзья его нередко подводили, а вот враги неотступно следовали по пятам.
       Если ты честен и искренен, люди легко могут тебя обмануть, однако будь искренним и честным всё равно! И Маськин всегда говорил всё как есть и никогда не кривил душой.
       То, на что ты потратишь годы, чтобы построить, другие могут разрушить за одну ночь. Всё равно строй! И Маськин строил...
       Если ты счастлив, многие будут тебе завидовать, но будь счастлив всё равно! И Маськин был счастлив!
       Добрые дела, которые ты делаешь сегодня, будут скоро забыты. Делай их всё равно! И Маськин делал!
       Сколько бы ты ни давал людям, им никогда не будет достаточно, даже если ты, как Данко, отдашь им своё сердце. Всё равно давай им! И Маськин давал всё что мог.
       В конечном счёте всё это между тобой и Богом, частичка которого живёт в тебе, а вовсе не между тобой и людьми, подводила итог надпись.
       Вы не пробовали жить в соответствии с надписью на сиротском приюте в Калькутте? Вы попробуйте. Это возможно" ("Маськин сизифов труд").
       В этом фрагменте реальный исторический персонаж, литературный герой и его автор предстают единомышленниками, выступающими перед читателем с единой программой. И все же автор романов о М. не равен герою. Уже фразой "Маськин - это вы", открывающей первую книгу и повторенной во второй, он дистанцируется от своего творения. Смысл подобного расподобления в том, что автор и М. играют в романах разные роли: М. задает идеальную модель поведения, суть которой в том, что мир необходимо воспринимать таким, каков он есть, но и не идти у него на поводу. Автор же выступает как критик действительности, и подчас довольно жесткий. Его ремарки порой наполнены резким сарказмом, на который благодушный М. просто не способен: "В современном мире мыслящий человек страшнее террориста, и это твёрдо установленный факт. Даже самый страшный теракт может уничтожить многих, но он никогда не сравнится с разрушающей силой мысли, никогда он не подорвет самые устои ни одного ублюдочного государства. А вот мысль - свободная, толковая, трезвая мысль на это способна. Поэтому, запретив читать, людям автоматически приостановят мыслительный процесс, потому что размышлять во время просмотра телевизора не удалось бы даже Юлию Цезарю, ибо мелькание омерзительных картинок настолько увлекло бы императора-многостаночника, что он напрочь позабыл бы свои притязания на место в истории".
       Резкость и эмоциональность отступлений характеризуют позицию автора, который не может мириться с существующим положением вещей, превращает детские истории в публицистические высказывания по поводу проблем, волнующих современное общество, что добавляет произведениям Кригера актуальности, свежести и динамизма. Однако непререкаемая категоричность отдельных оценок (равно как и пространность подобных ремарок: в главе "Шушутка и премия Пукера" они занимают 76 % текста, тогда как история Шушутки, вынесенная в заглавие, - всего 3 %) может быть воспринята читателем как навязывание автором своего мнения, что противоречит установке на антитоталитаризм, постулируемой Кригером. Авторские отступления выполняют и другую функцию: они содержат обобщения, выводящие читателя за пределы рассказанной истории, они служат связующим звеном между гармоничным литературным пространством и внешним миром, отнюдь не столь идиллическим. Иногда они имеют исповедально-лирический характер, подобно знаменитым лирическим отступлениям Гоголя:
       "Народ мой, почему ты никак не можешь успокоиться?
       Почему ты не можешь раз и навсегда за себя постоять?
       Почему не можешь ты любить самого себя, как любят себя другие народы?
       Две тысячи лет на чемоданах... Но дадут тебе другую отдельную планету, ты и там так сам себя достанешь, что побегут несчастные сыны твои, как угорелые, в разные стороны...
       Прости меня, народ мой, если можешь, прости! Но болью бессилия сжимается сердце моё всякий раз, когда я думаю о тебе, и душат слёзы отчаяния всякий раз, когда я заглядываю в твои тёмные, полные неизъяснимой еврейской грусти глаза, столь часто помутнённые безумием. Тем более что эти глаза я вижу и в своём зеркале каждый день..." ("Маськин и инопланетянин Вася").
       Авторские отступления нарушают линейный характер повествования. Из времени рассказываемой истории автор может перенестись в XIX век или во времена викингов. Это связано с особой стратегией чтения в М-мире, в корне отличающейся от той, что навязывает нам школьная программа: начать с Гомера и медленно двигаться по восходящей в сторону нашего современника NN, чье творчество одобрено Министерством просвещения. Для М. не существует хронологически предшествующих и последующих текстов: он работает совместно с Л. Толстым, пишет письма Сенеке и спорит с Декартом о том, что волнует его в данный момент. Литература предстает перед М. (и читателем) не вектором, а полем, по которому можно бродить в различных направлениях. Именно такой и является естественная установка читателя, от сказок Андерсена - к Дюма, Каверину, Бродскому, Шекспиру, Прусту... Подобная стратегия чтения была предложена в рамках рецептивной эстетики В. Изером (например, "Вымыслообразующие акты") и предполагает свободу читателя выбирать, что было сначала, а что потом.
       Отношение Кригера к литературным предшественникам лишено всяческого пиетета. "Маськин попросил Льва Николаевича Анну Каренину под поезд всё-таки не бросать... или пусть хотя бы окажется, что ей только ноги отрезало, а потом её выходили, ноги пришили, и она стала председателем клуба излеченных инвалидов. Так, мол, сейчас модно - надо либо про инвалидов, либо про однополую любовь писать. А под поезд уже не модно..." Переписывание претекстов стало чуть ли не обязательным атрибутом современного постмодернистского дискурса, однако в данном случае мы имеем игру не с текстами, а с именами: Кригер борется с безоговорочным приятием авторитетов во всех областях общественной жизни, в том числе и в литературе. Он ищет свой путь в литературе: "В отличие от Достоевского, я не беру читателя за душу и не трясу её с бешенством падучей до тех пор, пока из неё, этой читательской души, не посыплются его собственные скрытые топоры, припрятанные для беседы по душам с пенсионеркой-процентщицей. Я не Толстой, полагающий, что у читателя нет и не может быть своей собственной жизни и потому ему следует переезжать с вещами в его роман и там селиться, бродить по его несчётным главам, а потом хлясть - и под поезд. Не то чтобы это не выход, но читателю всё-таки хочется жить в своём доме и хотя бы отчасти своей собственной жизнью" ("Маськин сарказм"). Свобода творчества для Кригера - основополагающий принцип человеческого развития, который он предлагает взять на вооружение и читателю. Формулировку своеобразного литературного credo писатель вкладывает в уста князя Кропоткина: "Я придаю особое значение единичной человеческой личности. Только учитывая интересы каждого отдельного человека и давая ему свободу самовыражения, сообщество людей может прийти к процветанию" ("Маськин и анархия"). Но не повредит ли такая свобода тем, кто еще не сформировался как личность? На этот вопрос отвечает сам автор: "Да, это очень страшно - предоставить несмышленому существу полную свободу, но дело в том, что существо это никогда не станет смышлёным, пока оно несвободно. Единственное, чего будет добиваться божья тварь, - так это свободы, прямо или исподтишка, подчас даже ценой собственной жизни".
       Кроме того, как и в случае с языковой игрой, "панибратство" с классиками снимает с их произведений налет академической пыли, приближает к современной аудитории. Наиболее консервативные читатели могут счесть шутки Кригера мальчишеством, но при этом рискуют оказаться в положении грифа из анекдота, на вопрос козленка: "Почему вы питаетесь падалью, а не охотитесь на козлят?" - ответившего: "Молодой ты еще, глупый... Это же классика!"
       Отсутствие пиетета к классикам компенсируется в романах о М. иронией по отношению к собственным произведениям:
       "Лев Толстой подарил Маськину большой пакет, подписав:
       "Настоящему Маськину
       от настоящего Льва Толстого.
       Бумага, которая всё стерпит".
       Когда Маськин развернул пакет, там оказался рулон туалетной бумаги..."
       Свобода критиковать и быть критикуемым - вот принцип литературного творчества, проповедуемый Кригером. С точки зрения литературности романы о М. крайне неоднородны. Автору удалось найти яркий, вызывающий у читателя симпатию образ главного героя, чей ясный, свободный от канонов взгляд на мир служит основой маськописания - нового способа описания окружающего мира, созданного Кригером. Использование "деточного" языка для описания серьезных социально-философских проблем представляется весьма продуктивным, а построенный на основе подобного дискурса роман - фактически бесконечным: он может превратиться в роман-дневник (например, "Дневник писателя" Достоевского), в котором автор реагирует на события, происходящие в вечно меняющемся мире. Однако стилистически книги о М. пока не вполне совершенны: основной проблемой остается несочетаемость "деточного" языка "истории" и публицистических, тяготеющих к стилистике радикальных политических изданий авторских отступлений. Совмещенные в рамках единого текста, элементы абсолютно различных по своей природе и функциям дискурсов вызывают отторжение как у взрослой аудитории (воспринимающей детскую лексику как сюсюканье), так и у детской (ребенок вряд ли поймет, во имя чего с таким жаром ломает копья автор, употребляя при этом малопонятные выражения вроде "ублюдочного государства"; дети - большие ценители семантической точности). Однако подобная стилистическая эклектичность не является непреодолимой. И, возможно, следующий роман о Маськине станет тому доказательством.
      
       Философские аспекты М-мира
      
       Философские аспекты М-мира были в свое время довольно подробно рассмотрены М. Хайдеггером ("Бытие и время" и др.). Отметим лишь основные пункты его рассуждений. Появлению новых обитателей в М-хозяйстве предшествует встреча и знакомство. Встреча (Begegnung) в данном случае является ключевым понятием в процессе познания мира: не случайно именно встречей с голубыми тапками начинается первый роман о М. Проявляя интерес к окружающему миру (Umwelt), взаимодействуя с ним, М. избегает насильственных действий, предпочитая встречу и разговор. При описании отношения Dasein (Здесь-бытия) к другим вещам Хайдеггер старается избежать двусмысленности, а потому вместо глагола понимать (нем. begriffen от greifen `хватать'; ср. произошедшие от одного корня рус. понять и взять) использует слово встречать. Готовностью к встрече характеризуется отношение М. не только к вещам, но и к другим Seidens. Случайная встреча, переходящая в диалог, - отличительная черта поведения М., которую тот предлагает перенять и читателю. Читателя приглашают участвовать в игре, поскольку, как утверждает Б. Кригер, "Маськин - это вы, если, конечно, добавить немного солнца, манной каши, дружбы с плюшевым медведем, здравого смысла..." Таким образом, термин М-мир можно расшифровать также как мой мир.
       Однако эпитет мой не означает, что мир полностью эгоцентричен. Центральное положение М. в М-мире является следствием его положения Dasein по отношению к наличным вещам, однако при этом М. и вещи (домашние тапки, граммофон, дедушкины часы) выступают как равноправные и однородные, хоть и различные по своей природе формы бытия. Маськино хозяйство (в терминологии Хайдеггера Werkwelt) не просто наполнено подручными (zuhanden) вещами: существование каждой из них (даже при кажущейся экономической бесполезности) имеет для М. важный смысл. Особенностью М-мира в том, что между вещами (Ding) и Seidens (иными Dasein) не существует четкой границы, а в хозяйстве М. она и вовсе отсутствует: Маськины Тапки, Кашатка, домовой Тыркин, сосед Отжимкин и сам М. равноправны не только в онтологическом, но и в экзистенциальном плане. Экзистенциальный статус некоторых обитателей М-хозяйства даже выше, чем у человека: например, у булыжника, родившегося, "когда блльшая часть Западной Сумасбродии была огромным полем лавы", и ведущего жизнь сугубо созерцательную. "Поскольку эволюция поступает с камнями гораздо человечнее, чем с людьми, даря им практически вечную жизнь, достойное размеренное существование и возможность неспешного созерцания плодов этой самой эволюции, я смею заявить, что у булыжников есть блат у природы. Мать-природа по знакомству любит их больше, чем нас" ("Маськин и булыжник"). Можно сказать, что, как и люди, вещи, которые мы любим, близкие нам, приобретают душу, и тогда само их присутствие становится для нас важным. Следуя категорическому императиву И. Канта, мы относимся к ним как к цели, а не как к средству достижения таковой.
       Выступая в качестве демиурга М-мира, М. вовсе не претендует на свою единственность в этой роли. Создающий свое творение "здесь и сейчас", он признает равный статус любого, созидающего "там и тогда", т. е. других Seidens (Бытийств), и стремится к диалогу. По-видимому, именно фраза "Маськин - это вы" подтолкнула Хайдеггера к идее выдвижения знаменитых положений о "Das Man" (Любом, не путать с Der Mensch), описывающих наш способ бытия друг с другом: мир, окружающий каждого, является общим миром, поскольку каждый из нас выступает в нем в качестве Любого, равного, взаимозаменяемого в нашей экзистенции (подробнее об этом можно узнать на лекциях профессора в Марбургском университете). То, что я нахожусь в центре мира, не унижает другого, поскольку и он находится в центре. Некоторые называют это мультиполярностью. К сожалению, данные положения были отвергнуты коллегами философа Э. Гуссерлем и Ж.-П. Сартром, зато были с восторгом восприняты Плюшевым Медведем, большим поклонником философии: с тех пор любимое блюдо - манная каша - доставляла ему не только гастрономическое, но и концептуальное удовольствие.
       Философскую концепцию, созданную Плюшевым Медведем, Б. Рассел собирался определить как эмпирический экзистенциализм, однако не сделал этого по просьбе самого Медведя ("к чему умножать сущности без необходимости"; Материалы к истории западноевропейской философии. Архив автора). В емкой и афористичной форме она изложена в трех частях работы "Кухонная философия Плюшевого Медведя" (гл. 2). Согласно этой концепции, восприятие окружающего мира зависит от индивидуальных особенностей человека, только ему присущих физических и психологических качеств ("1. Плюшки лучше, чем блины, потому что они плюшечные"; там же), а потому не может быть навязано другому человеку, который, возможно, не является плюшевым и предпочитает блины. Кроме того, наиболее значимы явления и события, происходящие здесь и сейчас, в мире подручных вещей, обладающем окружаемостью (Umhaftetes) и осмысленностью ("2. Сегодняшние плюшки всегда вкуснее, чем вчерашние, что бы там Декарт ни говорил, потому что вчерашние давно съедены, а сегодняшние я сейчас ем"; там же). С этим положением связано неприятие П. Медведем теоретической науки (см.: "Маськин и Скептический Ёжик") и религиозного фундаментализма (см.: "Маськин и Монах"). Принципиальная маськоцентричность наряду с мультиполярностью в позиции Плюшевого Медведя привела его также к острой полемике с другим известным философом - Ф. Ницше. Действительно, толерантность по отношению к каждому конкретному маськину, стремление не учить, а учиться в диалоге с Другим прямо противоположны концепции сверхчеловека и профетическим устремлениям немецкого мыслителя. Результаты критики ницшеанства изложены в третьей части "Кухонной философии": "3. Ницше придурок".
      
       Summa teogonica
      
       Множественность и равноправие М-миров, в центре каждого из которых находится маськин, казалось бы, исключает наличие Бога (в противном случае мультиполярность нарушена появлением по крайней мере одного сверх-Полюса). Но это не так. Краткое изложение символа веры в романах Кригера связано опять-таки с Плюшевым Медведем: "Он твёрдо верил, что Бог, наладив мир в самом начале, намеренно оставил его развиваться без своего повсеместного вмешательства, а посему и нам следует брать с Всевышнего пример" ("Кашатка, Версачи и Тамагучи"). Таким образом, онтологически Божественное вмешательство присутствует и служит залогом того, что мир - не случайная комбинация элементарных частиц, вот-вот готовая распасться, а Дом для человека, "устроенный" согласно Божественной воле. Другое дело - как мы распоряжаемся этим домом...
       Доказательство бытия Божия приводится Кригером в 3-м письме от Маськина к Сенеке ("О пользе дармовых яблок"). В первой тысяче знаков числа ю Маськин обнаруживает зашифрованное послание "Самого Господа Бога. Маськину лично", суть которого сводится к следующему: "Кстати, если хочешь сегодня испечь шарлотку с яблоками, то поезжай в ближайший городок и там по-над рекой найди плодоносящую яблоню. Яблоки ничьи, то есть Мои, так что поторопись, пока простые люди не растащили. Дальше число "пи" не расшифровывай, там Я для других Маськиных зашифровал про сливы и персики. Эти фрукты в твоих широтах не растут..." Как показывает практика, комментировать божественные послания можно бесконечно. Отметим лишь основные моменты. Во-первых, Бог говорит о том, что он есть, причем не в устной форме, как в случае с Моисеем, а в самом что ни на есть оригинальном тексте, не знавшем руки переписчика. Во-вторых, Он не объявляет о конце света (как утверждают различного рода "свидетели") и не призывает М. спасти мир. Он лишь предлагает нарвать "ничьих" яблок. Глупо? Как знать... В мире, нарезанном на ломти государственными границами и утыканном табличками с надписью "Private", это звучит как напоминание: мир создан для ВСЕХ людей и ДАРОВАН им. И, наконец, в-третьих: создав мир и даровав его человеку, Бог вовсе не собирается учить, как распоряжаться его подарком, а лишь напоминает о себе и о том, что человек - подобие Божье: "...завтра буду сотворять вселенную. Мне еще надо дров наколоть для Большого Взрыва. Я ведь тоже, как и ты, живу натуральным хозяйством. Пока, твой Бог".
       В своих романах Кригер напоминает читателю: человек создан по образу и подобию Бога. Это не означает, что у Бога две руки, две ноги и одна голова. Это означает, что человек по природе своей творец. "Мы сотворяем свои миры из подручного сырого материала и обживаем их, неумело торя пути-дороги по нашим несмелым полям и лесочкам. Просто одни делают это более умело, другие - менее, а третьи... ищут себе богов". Об этом повествует глава "Маськин и свидетели Егора". Егор сотворил свой мир за семь дней, и мир сей обширен: он "состоит из маленького домика, пары сараев и огорода". "Подумаешь!" - скажет читатель, привыкший к кино- и печатным чудесам. А вы попробуйте. В одиночку. За семь дней. В современной художественной литературе и кинематографе понятие чуда настолько затерто, что поступок, меньший, чем сотворение или разрушение планеты, воспринимается читателем (зрителем) всего лишь как героический, но уж никак не чудесный. Возникает ностальгия по принципу "правдоподобия" времен классицизма: П. Корнеля упрекали за то, что в его пьесе Сид с небольшим отрядом разгромил во много раз превосходящие силы противника. Когда же Корнель говорил: "Но это исторический факт!" - ему отвечали: "Ну и что? Выглядит-то неправдоподобно!" O tempora! O mores!
       Если Бог, сотворив этот мир, предоставил его в полное распоряжение человека, зачем в нем нужен дьявол? Последний в романе Кригера появляется в обличии булгаковского Воланда. Однако статус этого персонажа не сравним не только с божественным (как, например, в "Книге Иова"), но и со статусом Христа (как в "Мастере и Маргарите"). Более того, перед визитом к М. дьявол вынужден заручиться поддержкой Диктатора (Сталина). О своем предназначении Воланд говорит следующее: "Я поставлен в эту Вселенную следить, чтобы баланс зла всегда находился в соответствии с добром, чтобы не терялась иллюзия реальности и земля отличалась бы от рая" ("Маськин и Маргарита"). Однако данное заявление - всего лишь декларация для оправдания существующего положения вещей. Он выполняет не функцию "анти-бога", а политтехнолога в созданном Богом мире. При появлении нового кандидата в диктаторы Воланд отказывается от предыдущего: "Кажется, у нас есть подходящий тиран. Ладно, Маськин, оставь при себе телёнка, пользуйся, пока я добрый. Мне два тирана ни к чему, а то они опять друг другу глотки перегрызут". Дьявол у Кригера вовсе не собирается заменить космос хаосом, он служит идее разделения мира на Государства. Ведь если исчезнет агрессор, зачем нужно государство?
      
       ђ¤»™є™ "
      
       От обычного участка суши государство отличают три признака: наличие границ, правительства и народа. Последнее утверждение на первый взгляд неочевидно: при исчезновении государства народ не исчезает. Да, но он превращается в людей. Народ - это собирательное существительное. Как и государство, это господство коллективного "мы". Можно сказать "мой город", "моя страна" (т. е. "сторона", "край"), но если вас зовут не Людовик Четырнадцатый, словосочетание "мое государство" как-то не выговаривается... Государство - это мы, это "наш" мир, и в этом качестве оно противопоставлено М-миру.
       Понятие "наш мир" имплицитно предполагает кастовость, включенность говорящего в какую-либо национальную, культурную или идеологическую группу, и, как правило, противопоставлено их миру (печальные последствия построения нашего нового мира в России общеизвестны). "Мой мир" также предполагает наличие других, однако, поскольку их число приближается к бесконечности, противостояния не происходит, зато огромное значение приобретает общение. На место сферы национальных интересов приходит личная заинтересованность в другом, предполагающая не захват территории, а диалог на свободном пространстве. Исчезают ненужные более границы, таможни, визы. "Мир без границ невозможен! - воскликнет возмущенный читатель, так к ним привыкший. - А терроризм? А контрабанда?.. Вообще люди Земли так привыкли, что граница может нарисоваться в любом месте, что, завидя любой полосатый столбик, послушно лезли за документами и снимали штаны для более вдумчивой проверки, не провозят ли они чего-нибудь, чего нельзя провозить за пределы полосатого столбика. До столбика - можно, а после столбика - только попробуй, сразу в "турму". В "турме" люди Земли сидеть не любили и поэтому все, как один, вставали в очередь со спущенными штанами перед любым полосатым столбиком" ("Маськин Почтовый Ящик"). Если исчезают границы - исчезает и контрабанда. А что до терроризма... Вы никогда не бродили ночами по темным переулкам родного государства?
       Так зачем же нужны границы и государства? "Границы были придуманы хищниками как средство выяснения отношений между хищниками: кому где охотиться. Государства - прямые потомки кровожадных саблезубых тигров - переняли эту подлую идею, лишающую человека его неотъемлемого права на этот Божий мир, где можно свободно селиться там, куда влечёт нас наша судьба и фантазия", - отвечает Кригер. Что же касается правительства (второй признак государства), писатель предлагает читателю следующее сравнение: "Представьте себе, что немощная но богатенькая старушка наняла домработницу, в обязанности которой входит за ней ухаживать, а домработница власть в доме захватила, старушку заперла в туалет, сама жирует, ссорится вдрызг с соседями, которые периодически приходят, злые, в квартиру и дают тумаков, - только почему-то не домработнице, а запертой в туалете старушке, потому что именно народ ответственен за тех домработниц, которых он выбирает себе в правители" ("Маськин и анархия").
       Однако человеку свойственно объединяться. Писатель, вовсе не стремящийся к радикальному индивидуализму, предлагает альтернативный вариант мирового сообщества. Собственно, даже не он, а князь Петр Алексеевич Кропоткин, отец анархизма, герой романа о Маськине и (по совместительству) новейшей истории Европы. Кстати, анархизм не имеет ничего общего с пьяными матросами, кокаином и беспорядочной стрельбой из парабеллумов. И, судя по всему, эта система общественного устройства благополучно существует в настоящее время:
       "...Новый общественный строй видится ему [человеку] как вольный федеративный союз самоуправляющихся единиц (общин, территорий, городов), основанный на принципе добровольности и "безначалья".
       - Надо признать, что такая форма управления очень напоминает систему власти в нашей Западной Сумасбродии, - удивлённо промолвил Маськин, который и не знал, что вообще-то живёт при анархизме" (там же).
       Неприятие современным человеком анархизма происходит не из-за недостатков последнего, а из-за... негативного пиара и незнания истории. "В Германии существовала школа писателей, которая смешивала государство с обществом, которая не могла представить себе общества без государственного подавления личной и местной свободы. Отсюда и возникает обычное обвинение анархистов в том, что они хотят разрушить общество и государство и проповедуют возвращение к вечной войне каждого со всеми. Но государство - лишь одна из форм, которые принимало общество в течение своей истории". Прообразом грядущего анархического мироустройства для Кропоткина служит существовавшая в Европе в XII-XVI веках общность свободных городов, чьи "ремесленники, учёные, зодчие производили чудеса искусства, открывали многое в различных областях знаний... караваны, пересекая океаны, не только пополняли казну, но и возлагали новые знания на алтарь географии. Современное же искусство, по моему мнению, превосходит средневековое только в скорости, в динамике своего развития, а отнюдь не в качестве" (там же). Утопия? Но реально существовавшая. Средневековый мир не был идиллической Аркадией, в нем были войны, болезни, голод... Однако, если война между полисами больше похожа на массовую драку, война между государствами может перерасти в Апокалипсис. В конце XIX века на карте мира появилось единое германское государство. В течение следующего полувека человечество пережило две мировые войны. Не так уж беспочвенна апология научного анархизма, особенно на фоне вновь объединяющейся Европы.
       Почему же в речи современного человека слово "анархия" имеет отрицательное значение? Потому что власти предержащие весьма дорожат тем, что держат. А чтобы оправдать свои предпочтения, они выступают в роли защитников человечества. От кого? От врагов. Ergo, нужны враги. И их нужно как-то называть. В США времен холодной войны врагами были "коммунисты", в СССР - "капиталисты", хотя ни идея коммунистического общества, ни идея капиталистического не несут в себе реальной угрозы. Это всего лишь слова. Однако мы живем в эпоху господства крайнего реализма, когда слова, еще не став плотью, уже идут на службу к тем, кто готов платить сверхурочные. Метод сдельной оплаты в отношениях со словами, разработанный Ш. Болтаем в конце XIX века ("Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше. <...> Когда одному слову так достается, я всегда плачу ему сверхурочные. <...> Посмотрела бы ты, как они окружают меня по субботам... Я всегда сам выдаю им жалованье"; Кэрролл Л. Алиса в Зазеркалье), лег в основу так называемых "пиар"-технологий, позволяющих придать слову прямо противоположный смысл. Были бы деньги. "Почему бы не объявить врагами анархистов? - говорят себе власти предержащие. - Все равно Кропоткина никто не читает... А то, что это ложь, вряд ли кто-нибудь заметит".
       "Если раньше ложь была плохо прикрыта и бесстыдна, то теперь она проэволюционировала настолько, что практически её невозможно заметить, ибо и выглядит-то она не как ложь, а как чёрт те что и с боку бантик! А в таком виде признать её не просто.
       Великая эволюция лжи более... не грезит грубоватыми, а потому безнадёжно наивными планами на мировое господство. Она научила нас называть похлёбное рабство свободным трудом, нищету - минимальной зарплатой, бесчеловечную войну - миротворческой миссией, беспробудный разврат - сексуальным раскрепощением..." ("Маськино лавирование").
       Если же кто-то говорит, что все это ложь, более того - доказывает, позицию говорящего можно объяснить "культурными различиями".
       В М-мире исчезают не только границы, но и "культурные различия", так как на фоне индивидуальных они выглядят одним из возможных вариантов внешней классификации, довольно неуклюжим и лишь создающим путаницу. "Конечно, люди живут по-разному, кое-кто даже настолько оригинален, что вообще ни на кого не похож... Но в том-то и дело, что когда говоришь о народе в целом - это всё теория, а вот когда у тебя перед носом один его конкретный представитель - то и неизвестно, как себя вести, мало ли какие у него там культурные ценности набухают - того гляди наступишь" ("Маськин и Культурные Различия"). В романе Кригера различия эти аллегорически представлены в образе дамы: "На голове у неё красовалась китайская красная шапочка с длинной косичкой, завёрнута она была в роскошный японский халат, надетый поверх русской телогрейки, а на ногах у неё были техасские сапожки со шпорами, к которым уже и прикреплялись нанайские лыжи". Таким образом, культурные различия предстают как дресс-код, т. е. еще один способ отделить "нас" от "них", противопоставить "наших" "вашим" и, наконец, с чистой совестью крикнуть: "Наших бьют!" "Не кажется ли вам, уважаемая мадам Культурные Различия, что многие просто прикрываются этими пресловутыми "культурными различиями", чтобы пакостить и гадить безнаказанно, да ещё при этом умудряются оставаться в беленьком, мы, мол, не виноваты, что у всяких там Маськиных было другое детство и они писали в горшок с этикеткой на другом языке? - высказался Маськин".
       Таким образом, М-мир не является достоянием какой-либо национальной культуры: он может быть интересен англичанам, французам, жителям Африканского континента, он создан для людей, а не для граждан (нацменьшинств или нацбольшинств), для встречи одного с другим. Этот мир предполагает наличие бессчетных иных миров, равных ему по статусу, но не похожих по сути. Обвинять Кригера в русофобии, антисемитизме, антимусульманстве, антикатоличестве, антиамериканизме и проч. и проч. бессмысленно. С таким же успехом можно обвинить полиглота в том, что он пренебрегает родным языком.
       Книги о Маськине уже вышли на английском и французском языках, причем автор переписал значительную часть шуток, чтобы сделать книгу понятной и иностранному читателю (Маськин - Lilli-Lapin во Франции и Lilli-Bunny в Англии и США; см.: Lilli Bunny and the Secret of Happy Life. Florida: Llumina Press, 2005. Lilli-Lapin - Le secret d'une vie heureuse. Paris: Joseph Ouaknine, 2006).
       Еще одним признаком государства (так называемым вторичным государственным признаком) является наличие экономики.
       Экономика vs должна быть глобальной.
       - А ты не знаешь случайно, откуда это слово взялось - "лэвэ"? Мои чечены говорят, что его и на Аравийском полуострове понимают. Даже в английском что-то похожее есть...
       - Случайно знаю, - ответил Морковин. - Это от латинских букв "L" и "V". Аббревиатура liberal values (Пелевин В. Generation П).
       Описывая мир подручных вещей Dasein, Хайдеггер сравнивает его с мастерской ремесленника, в чем, безусловно, сказалось влияние реалий немецкого городского быта. Для М. это мир натурального хозяйства, что вовсе не означает замкнутости или попытки подорвать мировую экономику. Апология натурального хозяйства - попытка вернуть труду созидательный смысл, утраченный современным индустриальным обществом. И именно глобальная экономика, согласно Кригеру, лишает труд созидательного (да и любого другого) смысла. Следующая схема предлагается Маськину еще одним аллегорическим персонажем - Рыночной Экономикой:
       "- У фифапопов жарко, так? Значит, валенок у них нет, так? Значит, у них дефицит валенок, так? Мы, поставляя им валенки, этот дефицит уничтожаем и тем самым балансируем фифапопскую экономику. Понятно?
       - Нет, не понятно! - ещё больше возмутился Маськин. - На кой фифапопам валенки?!
       - Так, делаю пояснение для особо вдумчивых, - процедила Рыночная Экономика. - Фифапопы продают валенки нашим эскимосам, эскимосы за это посылают им пустые бутылки из-под огненной воды, которую мы им же и поставляем на отобранные у вас же орехи. Фифапопы наполняют бутылки из-под огненной воды зажигательной смесью и борются с соседними попофипами за свободу и независимость Фифапопии от погодных условий и жаркого климата..."
       В позапрошлом веке К. Маркс вывел эпохальную формулу всеобщего универсального обмена: "Деньги - Товар - Деньги штрих". В ней он не только объединил все бесконечное многообразие творений человека в безликой категории "товара", но и отвел им второстепенное место в человеческих отношениях. Главное в формуле Маркса - пресловутый штрих, который каждый обитатель этой планеты должен добавлять к существующей денежной массе, жертвуя большей частью отпущенной ему жизни. По мере виртуализации денег виртуализовался и товар. Сегодня совершенно не важно, что вы производите - шарикоподшипники, гениальные картины или бумажный мусор: вложенная вами в глобальную экономику частичка жизни превратится в "штрих", что и будет зафиксировано в средоточии современного мира, находящегося над государствами, нациями и религиями, - на бирже. "Биржа - это только деньги, чистые деньги в их первозданной виртуальной красе, и за ними не видно ни людей, ни их хлопот. <...> Биржа - это замечательное изобретение. Благодаря ей в развитых странах деньги не прячут по кубышкам, а вкладывают в биржу... таким образом практически все сбережения, включая пенсионные фонды, остаются на рынке и позволяют экономике развиваться, открывая новые предприятия и создавая новые рабочие места, которые позволяют населению зарабатывать больше денег, отчего их сбережения только увеличиваются, что, в свою очередь, возвращает денежную массу обратно на биржу. <...> Пока биржа идёт вверх - всем хорошо. Все обогащаются, кроме тех неудачников, кто играл на понижение... <...> Но стоит бирже начать падать - всем плохо, экономика приходит в упадок, потом наступает глубокий кризис, который обычно заканчивается войной и полной катастрофой. <...> И не важно - добросовестный ты работник или лодырь, если биржа падает - у тебя не будет ни работы, ни клиентов... Ибо вся твоя крупная клиентура повыпрыгивает из окон небоскрёбов с криками: "Я разорён!" - а мелкая клиентура разбредётся по биржам труда и тюрьмам..." ("Маськин на Уолл-стрит").
       Этот гимн Бирже, созданный совместно Маськиным и его Правым Тапком, как нельзя лучше отражает абсурдность существующего положения вещей. Из творца человек превращается в механизм по обогащению денежной массы, в пассивный элемент огромного механизма, цель которого - не допустить остановки в своем функционировании.
       Альтернативой такому глобально-экономическому "обуванию" (см. там же) человека выступает "натуральное хозяйство" М. В натуральном хозяйстве творения рук человека не предназначены для обмена на другие творения. Как это ни парадоксально, они предназначены для самого человека и его друзей. Они не подпадают под категорию "товар" и не поддаются учету на бирже; кусочек жизни, который вкладывает в них человек, переходит к другим людям, а значит, возвращается сторицей.
       Что же такое романы Кригера?
      
       Картина М-мира: общий план
      

    Вот в Средние века было интересно.

    В каждом доме жил домовой, в каждой церкви - Бог...

    Люди были молоды! А теперь каждый четвертый -

    старик. Скучно, мой ангел, ой как скучно.

    А. Тарковский. Сталкер

    http://www.tarkovsky.net.ru

      

    Ну хорошо, пусть, как вы говорите, мы вращаемся

    вокруг Солнца. А если бы я узнал, что мы вращаемся

    вокруг Луны, много бы это помогло мне или моей работе?

    Артур Конан Дойл. Этюд в багровых тонах

      
       Современный мир все более напоминает Зазеркалье, где, по замечанию Черной Королевы, необходимо быстро бежать, чтобы просто остаться на месте. "Современный человек - "торопящийся человек", его сознание определяется отношением ко времени. Время порабощает человека, вся его жизнь развертывается sub specie temporis. Циферблат со спешащей стрелкой вполне мог бы стать символом нашей цивилизации" (Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры). Отчасти это объясняется господством "естественнонаучных" представлений, согласно которым время есть пустая длительность, а пространство - протяженность. Но природа не терпит пустоты, а значит, бесхозные пространство и время должны быть освоены, т. е. их необходимо пометить: с помощью табличек "Private", "Время - деньги" или каким-либо другим способом. "Им [охапочным котам] даже прислал телеграмму президент Соединённых Штанов мистер Бушкин, где выражал благодарность за подкинутую идею освоения вселенной путём потраты всего госбюджета за грядущие двадцать лет на то, чтобы именно американский астронавт мог первым помочиться в песочек на поверхности Марса и, если повезёт, то спрыснуть и более удалённые миры" ("Маськин и Кислые Щи"). Завоевание бесхозного пространства - вот лозунг современной цивилизации.
       В М-мире, как это было отмечено выше, бесхозного пространства нет (см. "Письмо Сенеке о пользе дармовых яблок": "Яблоки ничьи, то есть Мои..."). Мир подарен Богом не какому-либо конкретному человеку, но всем. Время же в этом мире предстает как череда событий. Более того, предшествующие эпохи не являются прошедшими (т. е. безвозвратно утраченными), их обитатели участвуют в действии вместе с нашими современниками. Наполненность мира предметами и событиями, его принципиальная не-пустота сближают хронотоп М-мира и средневековый (ср.: "Время, - пишет он [Гонорий Августодунский], - не что иное, как смена (череда) вещей (событий) (vicissitude rerum)"; Гуревич А. Я. Указ. соч.).
       "К чему же призывает нас г-н Кригер? - воскликнет благонамеренный читатель. - К возврату в мрачное Средневековье?" Во-первых, этот "возврат" уже происходит (см., например: "Средние века уже начались, где одним из средневековых признаков в современном обществе постулируется развитие корпоративных структур и их доминирование над государственными"; У. Эко). Во-вторых, никакого возврата нет. Как справедливо заметил князь Кропоткин, "история не представляет собой непрерывной линии развития, скорее, неизбежную цикличность" ("Маськин и анархия"). Да и таким ли мрачным было Средневековье?
       В центре средневековой вселенной, созданной Богом, а потому не случайной и не собирающейся вот-вот исчезнуть, находилась Земля. И на ней жил человек, созданный Богом по собственному подобию. Затем на смену религии пришла наука, заявившая о своей способности ответить на любые вопросы. Земля стала вращаться вокруг Солнца, Солнце - вокруг центра Галактики, та - вокруг очередного центра... Дом человека превратился в песчинку на задворках Вселенной, притом, что ответить на вопрос, что же такое Вселенная, наука так и не смогла. "Профессора Кислых Щей - учёные чистой воды, рыцари науки без страха и упрёка, - постановили в результате тонкого наблюдения, проделанного восемьдесят лет назад с применением суперточной поварёшки, что всё, в чём мы живём, и всё, что было и будет, есть не что иное, как Кислые Щи. Оставшиеся восемьдесят лет учёные лишь уточняли подробности" ("Маськин и Кислые Щи"). Кому-то может показаться - автор сгущает краски. В таком случае он может ознакомиться с кратким обзором мнений, выуженных из Рунета с помощью Google по запросу "форма вселенной".
       С точки зрения теории относительности гелиоцентрическая система не является единственно возможной: мы можем принять за точку отсчета любой объект. Однако для расчетов ученым удобнее считать, что тело, обладающее меньшей массой, вращается вокруг обладающего большей. Аналогичным образом предпочтительной для политического мироустройства считается демократическая форма государства. "Нынче всё в мире изменилось... Решило Солнце, что все вокруг него должны вращаться, - что поделаешь, вращаемся. Ведь Солнце гораздо больше всех остальных по массе, а демократия - это не что иное, как право большинства обижать меньшинство" ("О пользе и вреде зимней спячки"). Заменив религию, наука превратила Землю в песчинку на краю Вселенной, человека - в частичку "народных масс". Причем неопределенность масс и вселенных науку нисколько не беспокоит: был бы термин. Наука реалистична (см. примеч. 1). Такой подход все менее устраивает человечество, и вера в науку начиная с конца XX века испытывает кризис.
       Человечество всегда было склонно создавать себе героев. Каковы они, герои XX века? В начале века ценились ум и способность к самоорганизации (Шерлок Холмс). Позднее к ним добавилось владение последними достижениями научно-технического прогресса (Арсен Люпен), внешнее обаяние и сексапильность (Джеймс Бонд, Индиана Джонс). Но начиная с 1970-х годов обычные человеческие качества уже не устраивают широкую публику. Появляются "Звездные войны" Д. Лукаса, в которых научная фантастика соседствует с восточным мистицизмом. Затем на сцену выходит Бэтмен, для которого технические приспособления вторичны, и, наконец, Гарри Поттер. Ошеломляющий успех "поттерианы" можно объяснить только одним: утратив под влиянием науки веру в Бога, а затем разочаровавшись в науке, человек обращается к древнейшим, анимистическим представлениям о мире. Это не Средневековье. Это каменный век.
       Какую же альтернативу предлагает человечеству Борис Кригер? В центре созданного им М-мира находится человек; количество миров равно количеству людей (если, конечно, они это осознают); основой отношений между мирами становится не захват, а общение (захват неконструктивен, поскольку захватить можно внешнюю оболочку, а не суть). Цель М-мира - счастье его жителей. В этом мире совершенно другое время. Так, на замечание Гераклита о реке, в которую нельзя войти дважды, М. отвечает: "Не могу сказать... пруд-то у нас не проточный..." Может быть, кто-то упрекнет М. в культивировании "застоя", только не люди, пережившие ускорение, интенсификацию-90 и перестройку. Глядя на то, что происходит в хозяйстве М., читатель может остановиться и ЗАДУМАТЬСЯ. Ему предлагается пересмотреть систему ценностей, навязанную рекламой, телевидением и прочими СМИ (средствами манипулирования индивидом), вспомнить о том, что "товар" когда-то был вещью (полезной или бесполезной, а не престижной или непрестижной); что человек по природе своей добр (а не мобилен, гламурен, крут и проч. и проч.); что, наконец, все мы - люди, независимо от национальной, конфессиональной и прочих принадлежностей, а те, кто пытаются нас в этом разубедить, мягко говоря, неправы.
      
       Борис Кригер и современный литературный процесс
      
       Что предлагают сейчас массовому читателю массовые писатели? Романы о светской (или корпоративной, все так запутано) жизни различной степени цинизма, стимулирующие карьерный зуд и потребительскую активность; фэнтези, предлагающую уход из современного общества в более спокойный и разумный мир колдунов, монстров и героев. Существует также мейнстрим (точнее, мэм-стрим, при встрече с которым следует гаркнуть "Йес, мэм", щелкнуть каблуками и занести название в свой органайзер для повышения статуса; более подробное знакомство необязательно). Книги о М. предлагают окунуться в спокойный и разумный мир, не отделенный к тому же от окружающего нас мира. Более того, маськописание (и маськочитание) есть способ ненасильственного и экологически безвредного освоения окружающего мира. Эти книги не понравятся тем, кто уверен: цель жизни - слиться с согражданами в экстатическом движении вверх по конвейеру к контейнеру вторсырья, тем, кто готов заниматься производством бессмысленных деталей, а затем потреблять столь же бессмысленные полуфабрикаты, произведенные коллегами. Для тех же, кто чувствует себя на конвейерной ленте не слишком комфортно, книги о М. могут стать лекарством. А может быть, подтолкнут к тому, чтобы сделать этот мир более осмысленным.
      
       По сведениям древних китайцев, на Луне живет лунный Маськин, занимающийся натуральным хозяйством: под сенью акаций толчет он в серебряной ступке снадобья, чтобы приготовить эликсир бессмертия. Говорят, именно из-за его протестов американцы свернули в середине 1970-х программу колонизации Луны. Так что возможно все.
      

    Александр Свирилин

    Маськин и все-все-все

       Как известно, критиков всех стран, времен и народов объединяет одна общая страсть - хлебом их не корми, а дай поискать предшественников того или иного литературного явления. Таковые обычно находятся без особого труда и энергетических затрат. Не избежали этой участи и книги Бориса Кригера, чье воинственное имя резко контрастирует со спокойным, пушистым, мурлычущим, а порой даже вислоухим многообразием им же самим выдуманного мира. В нем, правда, иногда случаются войны и революции, но это так, не совсем всерьез. В предтечи маськинианы литературоведы почти единодушно определили Алена Милна, Астрид Линдгрен, Льюиса Кэрролла, а заодно, чтоб им нескучно было, присовокупили к ним Гоголя с Салтыковым-Щедриным. Неплохая компания, не правда ли? Такой вот гоголь-моголь, гоголь-милн, помесь английского с миргородским.
       Доке-филологу не составит большого труда провести какие угодно параллели, перпендикуляры и кривые линии между совершенно различными по всем параметрам произведениями. Поиски пресловутой конфуцианской кошки могут привести к самым неожиданным результатам. Так, при желании можно аргументированно доказать, что кригеровский франкофон (специальный аппарат для разговора по-французски на дальние расстояния) - родной брат дорофона из романа Владимира Набокова "Ада". А Квебекестан - это та же набоковская Амероссия, но на канадско-азиатский манер. Впрочем, создатель Маськина вряд ли об этом догадывается.
       При всем при том будет неразумным полностью отрицать влияние Милна, Линдгрен и Кэрролла (а еще и Свифта, о чем будет сказано ниже) на книгу Кригера, которую он без затей характеризует как "роман-шутку с намеком". Что ж, шутка она и в Западной Сумасбродии шутка, спрос с нее невелик. Но сдается мне, что в этом определении прежде всего следует обратить внимание на другое слово - "намек", который при ближайшем рассмотрении может оказаться метафизическим.
       Можно попытаться (и не без успеха) поискать корни "Маськина" в ранней прозе Кригера. Есть у него небольшая, но очень занятная сказка под названием "Ложечка, лампадка и вечерние дожди...", написанная в 1993 году. Ее герои Мишка и Зайка внезапно переносятся в параллельный мир, полный нелепых условностей. Им страшно и неуютно, они не знают, что делать. Вопросы остаются без ответов и после того, как Мишка и Зайка возвращаются домой. История сложная, туманная, сновидная, изобилующая трудными для однозначного толкования местами. Даже сам автор как-то признался, что не готов внятно объяснить свой творческий замысел. Тем не менее "Ложечка..." - это и есть то зерно, из которого вырос "Маськин". В отличие от Мишки и Зайки, потерявшихся во враждебном мире, Маськин знает, как примириться с абсурдной действительностью и противостоять хаосу. И в этом главное различие двух произведений, написанных с разницей в полтора десятилетия.
       Любые сказки, вне зависимости от места и времени написания, от тоталитарности или либеральности режима (считается, кстати, что тоталитаризм благоприятен для их создания), основываются на банальных представлениях об априорном преимуществе добра над злом, на повторении непреложных истин. Таков уж закон жанра, от него никуда не деться. Кригер, надо отдать ему должное, постарался преподнести свою книгу с обильным гарниром философии, которую сам он не без самоиронии называет кухонной.
       Не выходя за пределы жанра сказки, Кригер трактует его весьма широко. В конце концов, сказка - это не что иное, как небыль, вымысел, фантазия, и в этом смысле любое художественное произведение может считаться сказкой:
       "Эти три мысли Лев Толстой хотел было использовать в своей исключительной сказке "Война и мир", но Маськин ещё тогда не родился, и Толстому пришлось ограничиться своими собственными мыслями. А что, и у таких глыбищ, как Лев Николаевич, бывают недостатки. Но Маськин его любил и не сердился. Он сам тихонечко дописал эти три свои мировые мысли на краешке четвёртого тома Толстого, и на том они оба и успокоились".
       Читая "Маськина", я не мог отделаться от странного ощущения - мне постоянно казалось, что эту книгу я когда-то уже держал в руках. Осознавая, что сказать что-то новое в этом мире практически невозможно, Кригер предварил свой роман двуязычным эпиграфом (по-русски и по-французски) собственного изготовления:
       "Рене Декарт сказал мне, что никто не сможет выдумать ничего столь оригинального и маловероятного, чего не было бы уже выдумано кем-либо из философов.
       Но я попробую..."
       "Who are you, Mr. Maskin?" - этот вопрос вот уже несколько лет задают читатели романа, переведенного на английский, французский, немецкий и украинский языки, а также на иврит. Почему у него есть фамилия, но нет имени? Что общего между Маськиным и Масяней (если кто забыл, это такое телесущество с головой, как регбийный мяч)? И наконец, человек ли Маськин?
       "Маськин - это каждый из нас. Просто житель планеты Земля", - разъясняет Борис Кригер в одном из своих интервью. То есть, если перефразировать Маяковского: все мы немного Маськины, каждый из нас по-своему Маськин. Гюстав Флобер говаривал: "Госпожа Бовари - это я". Борис Кригер пошел еще дальше, утверждая: "Маськин - это мы". В том же интервью писатель сообщает, что его герой "внешне похож на зайку, очень замечательной наружности". Понимаете: внешне похож, но не факт, что всамделишный зайка! Увидеть эту наружность можно на одном из остроумных рисунков иллюстратора книги Иры Голуб. И все же Маськин не совсем заяц: ходит он на двух ногах (или все-таки лапах?), носит черную футболку с надписью "I'm busy" и черные же шорты, обут он в Правый и Левый тапки (они родные братья и непримиримые политические оппоненты), его длинные уши хотя и поджаты, но в целом вид у него вполне оптимистичный.
       Стоит отметить особо, что Маськин не всегда был Маськиным. Его самоидентификация случилась уже в сознательном возрасте, когда этим именем его назвала Кашатка: "Сначала Маськин растерялся и заворчал: "Тоже мне, Маськина нашли. Какой я вам Маськин?" Но Кашатка возражениям не внимала и продолжала: "Где Маськин?", "Я поехала в магазин с Маськиным!" или "Маськин, пошли порисуем". Так Маськин привык, что он Маськин, перестал ворчать по этому поводу и потом рассудил философски: "А кто, собственно, не Маськин?" - а потом посмотрел на себя в зеркало и удовлетворённо заметил: "Да тот, кто Маськина не видел никогда"..."
       Мы можем с уверенностью сказать, что самоидентификация Маськина произошла до его поступления в школу, ибо он "учился в школе для Маськиных, чтобы становиться правильным Маськиным".
       Его лучший друг - Плюшевый Медведь, и тут параллелей с Винни-Пухом не избежать. Вообще говоря, Винни-Пух в массовом сознании давно уже приобрел черты исконно русского персонажа. Не стоит забывать, что медведь - такой же символ России (пусть и неофициальный), как трилистник для Ирландии или сакура для Японии. Упитанный (в нашей стране дородность всегда считалась символом благополучия) и неповоротливый Винни-Пух из старого доброго советского мультфильма, говорящий неповторимым голосом Евгения Леонова, мало похож на своего поджарого и подвижного британского собрата. Как говорится, два мира - два Винни-Пуха.
       У кригеровского Плюшевого Медведя в голове отнюдь не опилки, чем он выгодно отличается от героя Алена Милна. Более того, Плюшевый Медведь - создатель собственной философской концепции, состоящей, правда, всего из трех тезисов, два из которых относятся к пище, и пища это совсем не духовная:
       "1. Плюшки лучше, чем блины, потому что они плюшечные.
       2. Сегодняшние плюшки всегда вкуснее, чем вчерашние, что бы там Декарт ни говорил, потому что вчерашние давно съедены, а сегодняшние я сейчас ем.
       3. Ницше придурок".
       Есть у Плюшевого Медведя даже собственная космогоническая теория. Вот только привести веские аргументы в ее защиту у него не получается: "Плюшевый Медведь <...> хотел поведать научному миру свою теорию, по которой вселенная была вовсе не Кислыми Щами, а Манной Кашей с Малиновым Варением (М.К.М.В.). Он неоднократно делал эксперименты с подопытной кашей и мог легко доказать, что его теория не менее, но и не более вздорная, чем теория Профессоров Кислых Щей. Однако специально приготовленная Маськиным для доклада манная каша оказалась такой неустойчивой, что просуществовала только доли секунды, пока Плюшевый Медведь её не съел, поэтому на конференцию оказалось ехать не с чем, а на слово Профессора Кислых Щей не верили. Такой они были честный народ - что честному слову не доверяли".
       В смысле образованности и интеллекта не отстает от Плюшевого Медведя и Золотой Кот, которому предлагали место заведующего лабораторией котосинтеза в парижском институте Пастера.
       Одна из особенностей книги - в одушевлении неодушевленных предметов и отвлеченных явлений. Наряду с Маськиным и Плюшевым Медведем важную роль в романе играют Почтовый Ящик, Машина, Рыночная Экономика, Маськин Невроз, Правый и Левый тапки... Причем автор время от времени искренне удивляется читателю, который не верит в, казалось бы, очевидное:
       "Маськины дедушкины часы ходили тихо по дому, изредка лакомясь сметаной и творожком из Маськиного холодильника.
       Вы разве не знаете, что часам нужны свежие молочные продукты? Без них они начинают бить невпопад всех, кто попадётся под маятник, а с молочными продуктами они ведут себя поспокойнее".
       Борис Кригер имеет склонность к афоризмам. Например, таким: "Главный принцип демократии - чтобы она выбирала тех, кто и так бы всеми руководил". Не чужд он и не лишенных пафоса призывов: "Любите помоечных котов, они основа нашего общества, гегемон любых реформ и одна надежда на безъядерное будущее". Здесь он вторит классикам марксизма-ленинизма, ибо помоечные коты, как несложно догадаться, олицетворяют в "Маськине" пролетариат.
       Встречаются у Кригера и аллюзии на классическую сатиру. Вот, например, шутливый кивок в адрес автора "Путешествий Гулливера". В партиях продольников и поперечников трудно не узнать свифтовских тупоконечников и остроконечников, чье противостояние, в свою очередь, аллегорически воспроизводит непримиримую борьбу католиков и протестантов: "В ГУЯПе началась гражданская война. Гуяпцы разделились на два лагеря: Партию продольников и Партию поперечников. Продольники считали, что пирог надо делить, разрезая в длину, а поперечники требовали резать поперёк".
       В сущности, Борис Кригер в своей книге делает то же самое, что и Виктор Пелевин - писатель, без которого нельзя представить русскую литературу на рубеже двух веков. Пелевин в своем творчестве не просто причудливо перемешал западную и восточную философию, но и перепацанил ее (словцо из его недавнего романа "Empire V") на язык, понятный не обремененным знаниями широким люмпен-интеллигентским массам, которые воспринимают наркотически-алкогольные экзерсисы культового писателя почти как религиозные откровения. Кригер же переводит опыт, приобретенный человечеством за тысячи лет, на другой язык - язык нашего детства. Вот почему этот роман, написанный, в общем-то, для взрослых, так любят дети. Постоянная кригеровская самоирония, отсутствие снобизма и отношение к собственным писаниям как к чему-то не слишком значительному вызывают у многочисленных поклонников его книг искреннюю симпатию.
       Вряд ли будет преувеличением сказать, что земной шар для Кригера - это площадка для большой, увлекательной, захватывающей дух игры, в которой процесс порой важнее результата. Под его пером мировая история превращается в балаган, а ее главные действующие лица - в ярмарочных петрушек, чье главное и единственное предназначение заключается в том, чтобы позабавить достопочтенную публику: "Мир всегда валял дурака. Вы почитайте с этой точки зрения всемирную историю. Конечно, там много перечислено всяких скучных серьёзных резонов: экономика, власть, идеология, борьба интересов - это всё слова для туалетных газет... Вы посмотрите на поступки великих людей! На поступки их посмотрите! Александр Македонский разве не валял дурака? Валял, ещё как... А Наполеон? Да возьмите хоть кого и прочтите историю по-новому - с точки зрения анализа на валяние дурака: они все всегда валяют дурака, а чтобы их не разоблачили, хихикают только за кулисами, а то их быстро уволят из наполеонов и придут другие, которые настолько профессионально валяют дурака, что, в общем, непривычным взглядом сразу и не отличишь".
       Дальше - больше. История повторяется в романе в виде фарса. Великая Октябрьская революция превращается в свержение Тапкодержавия в стране Левотапии, которое, между прочим, возглавил не кто иной, как маськинский Левый тапок, известный своими твердыми политическими убеждениями:
       "В ночь с 25 на 26 октября произошло взятие Пяточного дворца, где заседало Своевременное правительство. Вечером 25 октября в 21 час 45 минут раздался холостой пушечный залп "Обжоры", а затем по дворцу начала стрелять артиллерия Петька-Павлушкиной крепости - из более чем тридцати выпущенных ею снарядов по цели попали лишь два-три. Причём, судя по документальным фотографиям, было повреждено лишь несколько карнизов и оконных проёмов.
       Около двух часов ночи участники восстания - дранотапочники, вооружённые в основном свёрнутыми туго стельками наперевес и шнурками от ботинок, - пошли на штурм. Защищал дворец батальон дамских туфелек..."
       На протяжении всей книги Кригер демонстрирует свой излюбленный нехитрый прием - в фамилии исторических личностей вставляется уменьшительно-ласкательный суффикс, что придает им нарочитую комичность: Аристошкин, Платошкин, Эйнштейнкин... Впрочем, этим приемом писатель пользуется не всегда, считая, что некоторые имена нелепы сами по себе и менять в них ничего не надо: "Вы спросите, почему я не поменял в литературных целях имена Пиндара и Македонского? Потому что у них имена и так прикольные... Пиндара менять вообще опасно, от греха подальше... Не дай бог буква "н" выпадет... А "Македонский" - имя прикольное по жизни, с этим вы спорить, надеюсь, не станете".
       Подобно Михаилу Булгакову, Борис Кригер (а заодно и его Маськин) убежден в отсутствии различий между людьми. Однако, если Булгаков устами Воланда говорит в "Мастере и Маргарите" о разных эпохах ("обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их..."), то у Кригера речь идет о разных местах проживания. Таким образом, время в "Маськине" подменяется пространством: "Маськин в молодости много путешествовал и убедился, что народ всюду одинаков. Да, конечно, внешне они, может быть, отличаются - там у одного одна серьга в ухе, у другого две или у одного лапти лыковые, а у другого деревянные, как в Голландии... Но по сути народ всюду одинаков".
       Кригер твердо убежден, что ход времени не в силах что-либо изменить в нашем мире. Незыблемыми остаются и времена, и нравы. Во всяком случае, так считает приятная во всех отношениях мадам Культурные Различия, прочитавшая Маськину и его тапкам длинную лекцию: "Вообще нет ничего вреднее, чем полагать, что в мире что-то меняется. На этом все простачки всегда и попадаются: мол, нынче не те времена, теперь уже не съедят посреди бела дня - и шасть на улицу прыг-скок - а там их ам-ам и нету... Времена не меняются, меняются фразы, которыми удобряют те или иные действия".
       "Маськин зимой" (вторая книга дилогии) завершается главой "Маськин сизифов труд", крайне значимой для понимания творчества Кригера. Переосмысливая миф о Сизифе, автор отождествляет писательский труд с тяжелой физической работой прогневавшего богов героя древнегреческого предания. Однако маськописание для Кригера - труд благостный, это та сладкая мука, знакомая каждому творцу, испытавшему хотя бы раз в своей жизни восторг радостного созидания. И потому писатель вновь и вновь возвращается к чистому листу бумаги и "на пустое место ставит слово":
       "Вы скажете, что я кривлю душой и, прикрываясь Маськиным, пытаюсь изобразить себя, без конца толкающим свой камень на вершину? Писать "Маськина" - это сизифов труд? Возможно, со стороны так может показаться. Попытку вместить философию мира в деточные истории иначе как сизифовым трудом не назовёшь. Однако я счастлив, и если это наказание богов, то я славлю их за это наказание".
       Напоследок я должен признаться: начиная читать "Маськина", я представлял его автора человеком пожилым, убеленным сединами и отягощенным опытом прожитых лет, который на склоне жизни взялся поведать urbi et orbi полсотни историй, решив облечь их в простую и доступную пониманию взрослых и детей форму притчи. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что Борис Кригер еще не стар и, сверх того, вовсе не отшельник, как почему-то думалось мне, а преуспевающий бизнесмен, последние несколько лет живущий под сенью канадского кленового листа! Прозвучит банально, но, честное слово, теплее становится на душе от осознания того, что еще не перевелись люди, которые пишут книги не для денег и не для славы (ибо первое у них есть, а ко второму они не очень-то и стремятся). Главная награда для них - признательность читателей, которую Кригер по праву заслужил своим шуточным (а на деле таким серьезным) романом.
      
      
      

    Евгения Кононова

      

    Маськин живет в каждом из нас

      
       Бывают "детские писатели", а бывают "писатели для детей". Со вторыми понятно - это люди, пишущие произведения, предназначенные для старшего дошкольного, младшего или среднего школьного возраста, а также для подростков. А вот "детский писатель" - явление совершенно уникальное. Это человек, который в душе остался ребенком и именно такими - детскими - глазами смотрит на мир. И поэтому видит его абсолютно иначе. Он не испорчен "взрослым" пониманием многих вещей, делит всё, как в детстве, на черное и белое, но при этом парадоксально раскрашивает окружающее его пространство в немыслимо яркие и сочные цвета. Он бескомпромиссный борец за правду и наивный уверователь в то, что всё и всегда будет хорошо. Он нежен и ласков с теми, кого любит, и беспощаден к тем, кто посмел обидеть любимых им людей. У него потрясающее чувство юмора, которое с течением времени только растет вширь и вглубь, а не уменьшается, как у всех нормальных и скучных взрослых людей.
       Быть детским писателем еще сложнее, чем быть просто человеком с детским взглядом на мир. Потому что нужно не только жить в детстве, но еще и уметь об этом написать - рассказать посторонним людям о чем-то сокровенном, бесхитростно пустить их в святая святых - в свой внутренний мир, не боясь, что на него могут наступить безжалостной ногой, как на песочный куличик. "Детское писательство" дано не каждому, можно по пальцам перечислить счастливых обладателей этого незамутненного взгляда на мир: Корней Чуковский, Бел Кауфман, Илья Зверев... В этот малочисленный список можно без всяких скидок вписать и Бориса Кригера.
       Его проза поражает прежде всего совершенно очаровательным сочетанием несочетаемого: детский, ясный, чуть наивный, восхищенный и упоенный радостью взгляд на мир - и взрослый, трезвый, рассудительный, а местами и циничный анализ увиденного. Многие произведения Кригера написаны детским языком, но предназначены для взрослых. Оговоримся: для взрослых, которые помнят и понимают детский язык. И с его помощью лучше и глубже понимают этот мир.
       Дилогия Бориса Кригера "Маськин" и "Маськин зимой" (которую мы будем в дальнейшем именовать для краткости просто "Маськин") - уникальное пособие для авторов, как нужно смотреть и видеть, и не менее уникальный тест для проверки читателей, умеют ли они слушать и слышать. В данном случае - читать и понимать. Что далеко не одно и то же.
       Это произведение не может оставить равнодушным никого: одни недоуменно пожимают плечами - дескать, чем здесь восхищаться? Оставим их мнение на их совести - пусть эти скучные, непонятные и далекие нам люди и дальше интересуются курсами акций на бирже, а не тем, почему мыльные пузыри переливаются всеми цветами радуги. Нам больше по сердцу другие - которые взахлеб читают незатейливые, казалось бы, истории про Маськина, радостно хохочут над каждой второй строкой, хлопают себя по коленям, приговаривая: "Ну точно! Ну правильно!" - и подсовывают отрывки из текста своим друзьям и знакомым для прочтения, нетерпеливо заглядывая им в лицо и поминутно спрашивая: "Ну здорово же? Ну правда ведь здорово?"
       Юмор Бориса Кригера не лежит на поверхности. Он просачивается сквозь все щели и дырочки между словами. Он обволакивает каждого героя вместе с автором и читателем, как теплый дух от печки окутывает вбежавшего на минутку с мороза в комнату мальчишку. А иногда он хлещет вверх сверкающим фонтаном, и на тебя летят прозрачные брызги, и ты с радостным визгом отскакиваешь, чтобы через секунду снова подскочить к этому фонтану и вновь почувствовать на себе острое покалывание его брызг.
       Герой дилогии Маськин - забавное существо по виду, мальчишка по духу и зрелый человек в своих рассуждениях и попытках понять этот мир. Не случайно автор в первой же главе дает четкое определение своему герою: "Маськин - это вы, если, конечно, отбросить собачью жизнь, свинскую работу, лягушачью зарплату... пластилиновую совесть, плюнутую душу... одиночество в толпе... и прочие мелкие неприятности. Маськин - это вы, если, конечно, добавить немножко солнца, манной каши с малиновым вареньем, дружбы с плюшевым медведем... веселого смеха... и топанья ногой по полу". Определение исключительное! Но все-таки автор с присущей ему детской хитринкой лукавит: то, что он предлагает отбросить, в Маськине все-таки присутствует. И это правильно, иначе получился бы не живой персонаж, стоящий перед глазами в умилительной позе и звучащий в ушах неподражаемым голосом, а некое литературное "действующее лицо", оторванное от жизни, идеальный образец для подражания, а потому - при всей своей детскости - правильное и скучное. Но Маськин живет на каждой странице дилогии так, как он живет в каждом из нас - неправильный, непонятный (даже в своей внешности - трудно ведь определить, как он выглядит на самом деле), иногда непредсказуемый, но такой естественный и настоящий!
       Отдельно хочется отметить удивительную помощницу автора и читателей - художницу Иру Голуб. Как в любой детской книге, в "Маськине" присутствует большое количество иллюстраций, а поскольку в двух романах более ста пятидесяти персонажей, то Ира совершила своего рода маленький подвиг, изобразив почти каждого из них так, как видит она. Конечно, читатели могут представлять героев по-своему и не согласиться с Голуб в ее изображении, скажем, того же Маськина, или охапочных котов, или фрау Шпрехензидуевой. Но, во-первых, в этом и заключается прелесть "детских" литературных произведений: иллюстрации показывают лишь то, как мог бы выглядеть герой, но совершенно не настаивают на том, что выглядит он именно так. Во-вторых, изображения не хочется называть этим тяжелым и скользким "взрослым" словом - иллюстрации. Это - рисунки, словно сделанные детской рукой, забавные, смешные, на которых ясно проступают то нарочито небрежные, то тщательно выписанные детали. Даже сам размер рисунков и их расположение в тексте показывают полное великодушие Иры Голуб к читателям и ненавязывание своего творческого видения: дескать, мне захотелось нарисовать вот так. А если вы со мной не согласны, то - пожалуйста! - вот вам свободное место рядом с моим учителем Изъ-Яном (или инопланетянином Васей, или Шушуткой), и нарисуйте его так, как захочется вам. Поистине безграничная детская щедрость, желание поделиться всем и со всеми, буквально пропитавшие каждую строчку дилогии, невооруженным глазом видны и в рисунках художницы. Поэтому с полным правом ее можно назвать соавтором Бориса Кригера.
       Но вернемся к героям и познакомимся с ними. Первый на очереди, конечно, сам Маськин. Даже его имя говорит о многом. Во-первых, это нечто уменьшительно-ласкательное, какое-то родное, домашнее прозвище, от которого приятно щекочет в носу и хочется чихнуть и рассмеяться. Во-вторых, это имя похоже не на существительное, а на притяжательное прилагательное, которое, как мы помним, отвечает на вопрос "чей?". Так вот Маськин - общий, "всехний", как говорят дети, и для каждого - свой. Самому Борису Кригеру Маськин невероятно симпатичен, это чувствуется с первых же строк знакомства: "Маськин... подлечит вам нервы, исправит сколиоз и привьет здоровое отношение к жизни". Автор нечасто выражает свое отношение к Маськину непосредственно в авторских ремарках, но все поступки героя описаны так, что становится понятным: нужно жить так, как живет Маськин, и тогда в мире не будет горя и зла. Наивная детская убежденность в том, что если все вокруг будут хорошими, то в мире воцарятся покой и гармония. Но разве это не так? Взрослая жизнь опутана условностями, запретами, которых никто не боится, и правилами, которые никто не соблюдает. В мире детства четко определено, где хорошее, а где плохое, и если бы взрослые научились жить по детским законам, как это успешно делает Маськин, жить было бы намного легче и проще.
       Маськин, как и положено настоящему положительному герою, живет и дружит с самыми разными персонажами. Разными по внешности, характеру, отношению к окружающим. Персонажи романа - как наш реальный мир: многочисленные, непохожие и живущие друг с другом бок о бок. Борис Кригер по-детски просто и естественно показывает, как нужно жить в обществе, которое состоит из таких разных личностей. Если это удается Маськину, то почему не может удасться и читателю?
       Галерея персонажей поражает, если можно так выразиться, разнообразием видов. Здесь и Маськины тапки, один из которых - политически Правый, а другой - не менее политически Левый; здесь и хомяк-индивидуалист Гамлет, и философствующий Плюшевый Медведь, и строго следящая за порядком в доме Кашатка, и справедливый Шушутка, и вечно сонный Золотой кот, и взбалмошно-глупая кошка Бася... И это только домочадцы Маськина, живущие вместе с ним. А сколько персонажей приходящих и уходящих, поражающих точностью описания и не меньшей точностью аллегоризации! Рыночная Экономика, Трамвайный Хам, барабашка Тыркин, кот Эль-Бандито, Скептический Ёжик - о каждом из них можно писать отдельное произведение. Что, в сущности, и сделал Борис Кригер, разнеся историю каждого героя по отдельным маленьким главам - своего рода самостоятельным рассказам, объединенным только общим героем - Маськиным. И здесь снова проявляется уникальность Кригера как "детского" писателя: говорить о главном коротко и понятно, как для детей, и не запутывать повествование сложными ответвлениями сюжета и разнообразными переплетениями судеб и поступков героев. Персонажи встречаются друг с другом тогда, так и в таком количестве, когда, как и в каком количестве этого требует от них смысл, вносимый автором в повествование. Так, Трамвайный Хам ни разу не встретился с Матрешкой, а Мартышка - со свидетелями Егора. У каждого их них - своя поучительная история, и Борис Кригер мудро отделяет острополитическую историю с яблочным пирогом от смешного происшествия с Макарониной, а философско-полемическую беседу о Боге с Монахом - от горько-ироничного разговора о премии Пукера. В детстве всегда радость и грусть, жадность и щедрость, жестокость и любовь соседствуют рядом, но не смешиваются, как масло и вода. То же самое - в дилогии "Маськин". Каждая глава - это кусочек чего-то важного в жизни: важной встречи, важных разговоров, даже важной еды. Не все ведь понимают, что вкусный компот, сваренный Маськиным, или манная каша с вареньем способны избавить от неправильных мыслей и не менее неправильных поступков. Борис Кригер это и объясняет. Вернее, даже не объясняет, а просто показывает на простых житейских примерах, а понимание приходит к читателю само собой, без малейшего нажима со стороны автора.
       В романе есть как нарочито детские, веселые и незатейливые истории, так и философско-экономико-политические острые главы, понятные только взрослым. Во втором романе дилогии таких глав, написанных "для взрослых", гораздо больше. И даже само название - "Маськин зимой" - словно предупреждает читателя: здесь не все смешно, иногда нужно будет погрустить, иногда - задуматься. Зима вообще такое время, когда тянет пофилософствовать, понежить свою непонятную печаль и задаться многими вопросами бытия. Что и делает Маськин, тоже повзрослевший, все менее понимающий непонятные законы взрослой жизни и все более пытающийся в них разобраться. И все же в большинстве глав детское и взрослое в очередной раз переплетается, скрещивается, вливается одно в другое так, что подчас невозможно понять: где же автор перестал говорить на "детском" языке и перешел на язык "взрослых".
       Особо поговорим о юморе. Об этом лучшем друге, учителе и утешителе тех, у кого он есть, и неподвластном разуму чувстве для тех, кто имеет несчастье родиться без него.
       То, что у Бориса Кригера есть чувство юмора, - несомненно. То, что его чувство юмора - тонкое, изысканное, вкусное и захватывающее, ничего общего не имеющее с пошлым гоготанием или мелким хихиканьем в кулачок, - так же несомненно.
       Юмор Бориса Кригера понятен и взрослым, и детям. И те и другие будут одинаковым смехом встречать фразы: "мой роман окажется ненужным, забьется в угол и будет там шмыгать носом", "норвежско-барвазанский словарь, где французские слова, как это ни удивительно, встречались нечасто", "показал Снежной Королеве язык, фигу и кулак одновременно", "автор извиняется за то, что не предоставляет здесь рецепт приготовления всячины, потому что не рекомендует читателю употреблять её в пищу". Невозможно не восхититься и его умнейшими каламбурами и остроумной игрой слов, которыми обильно пересыпан текст и которых так же не бывает много, как не бывает много изюма в сдобной булочке. Вспомним хотя бы, что одна из героинь романа, Кашатка, "любила проводить качественное время с Маськиным". И как же они это делали? "Они брали небольшой свободный кусочек времени и проводили его качественно". Или та же Кашатка садилась пить чай с мятой: "Она любит его помять, и тогда получается чай такой смятый". Или Золотой кот, оказывается, постоянно нуждается в солнце, и эта его потребность обусловлена "процессом котосинтеза". А зимой Маськину возмущенно жаловалась на холод Рыба 007, заявив, что она - "не свежеотмороженная по национальности".
       Очень серьезно, без намека на улыбку (как и делаются все по-настоящему смешные вещи), Кригер объясняет происхождение слова "эсквайр". Оказывается, "это была порода собак, встречающихся в скверах в скверную погоду, отчего она и получила свое название "эсквайр"". Конечно, как любой детский писатель, Борис Кригер любит немножко похулиганить. Так, кошку Басю по аналогии с Золотым котом, которого величали "сэром", называли "сэрунья Кошка". Как, опять же серьезно и основательно, разъясняет нам автор, "сначала хотели попробовать звать ее "леди Кошка", но потом пригляделись и все-таки решили звать "сэрунья"".
       Но есть в дилогии и горький сарказм, понятный и по достоинству могущий быть оценен только людьми, которым так же небезразлична судьба человечества. Даже при освещении серьезных и подчас драматических событий Борис Кригер остался верен детскому восприятию мира в его огромной всеобъемлемости: если спасать - так целый мир. Не случайно в одном из рассказов главной героиней выступает Глобальное Потепление. Сам Кригер с нескрываемой горечью пишет: "Всё в наши времена принимает глобальную форму, как то: глобальное поглупление, глобальное посерение, глобальное потемнение, глобальное понукание и глобальное пищеварение". Он пытается за маской иронии скрыть рвущуюся наружу боль от несовершенства этого мира. Прежде всего его ирония направлена на различные политические события, как локального, так и глобального (опять глобального!) масштаба. Уже первые строки дилогии - это невидимый диалог автора с читателем, который пытается выяснить, чем же Маськин заслужил честь быть описанным в романе. Перебрав все возможные предположения ("участвовал в массовых казнях?", "изобрёл атомную бомбу?", "сбросил атомную бомбу?") и выяснив, что ничего такого Маськин не совершал, читатель разочарованно заключает, что герой не представляет для него никакого интереса, поскольку "надо сгубить определённый минимум душ, чтобы считаться великим героем или исторической личностью".
       В этой фразе, жестокой, но правдивой, - вся история человечества с ее войнами, казнями, захватами власти и уничтожениями целых народов. И Борис Кригер настойчиво пытается опровергнуть маленькое предисловие дилогии - доказать очевидность простых, "детских" вещей: чтобы жить хорошо, нужно жить по совести, а не по политическим законам, которые придумываются злыми гениями, а рикошетом отзываются на судьбах простых людей.
       Политика вообще занимает в дилогии одно из центральных мест. Она - такая же главная героиня, как и Маськин. Произведения пересыпаны хлесткими фразами, каждая из которых вполне может называться афоризмом: "Быть зрячим среди слепого королевства полезно для поддержания королевской власти"; "Вы говорите - мирные переговоры не действенны. Просто в мирные переговоры надо всегда вплетать мирные угрозы, тогда дело и сдвинется"; "лозунг "Туда не ходи!" стал всемирным лозунгом Земли, потому что как же ещё поддерживать порядок, если не держать большую часть человечества в очереди со спущенными штанами?"; "Мир больше всего доверяет тому, что говорят террористы. Видимо, потому что эти уроды являются единственными последовательными правдолюбами, которые всегда делают то, что говорят"; "Голосуйте за то же, за что и все. А за что все голосуют? Как за что? За то, что и так произойдёт, а поэтому вполне предсказуемо"; "Они (горе-правители. - Е. К.) орут: "На баррикады!" - а мы пьём чай. Они: "Отечество в опасности!" - а мы пляшем, причём по обе стороны границы. И совсем чуть-чуть не хватает человечеству ума послать их всех подальше, этих мировых лидеров, чтоб им неладно!"
       Острым, как лезвие, и таким же тонким сарказмом Борис Кригер словно подцепляет лежащие, казалось бы, на поверхности несовершенства политических систем, высмеивает недальновидность, а порой и откровенную глупость многих политических деятелей. И эта поддернутая острием и вытащенная наружу очевидная глупость вызывает у читателя пусть горький, но такой необходимый смех. Человечество, как известно, выжило, потому что смеялось, а лекарства для выживания всегда бывают горькими.
       "На одном берегу жили лягушки с пятнышками, на другом - без пятнышек. Мне нет необходимости пояснять достопочтенному читателю, что подобное различие весьма достаточно само по себе, чтобы служить причиной затяжного вооружённого конфликта". Разве не наблюдаем мы сейчас абсолютно идентичные ситуации в разных странах?
       "Первую часть мэтр Наполеошкин уже написал. Она называлась: "Как я отколбасил австрияков и других колбасников". Теперь он работал над самой сложной частью мемуаров: "Как я отколбасил Россию", которая вступала в резкую полемику с уже опубликованными мемуарами господина Кутузкина под названием: "Как я отколбасил Наполеошкина"". Разве не по этой же схеме многие "ученые деятели" пытаются переписать историю?
       "Рекомендуется познакомиться с полным индексом второстепенных мыслей Маськина по первостепенным вопросам с троекратным отступлением по третьестепенным вопросам животноведенья, вареньеводства и мирного использования пенкоснимательного эффекта в вареньеобразующей промышленности. Разве не подобную белиберду слышим мы, когда нам сообщают о том, что Дума в третьем чтении рассмотрела пятую поправку к восемнадцатому пункту шестьдесят пятой главы Конституции?"
       И уж совсем актуально звучит фраза: "Вообще люди Земли так привыкли, что граница может нарисоваться в любом месте, что, завидя любой полосатый столбик, послушно лезли за документами и снимали штаны для более вдумчивой проверки, не провозят ли они чего-нибудь, чего нельзя провозить".
       Но тут же Борис Кригер просит читателя не делать "никаких политических выводов из прочтения моей книги". Он предостерегает, что "излишняя догадливость может весьма скверно отразиться на вашем и моём самочувствии, особенно в зимнее время года". То есть снова переводит все в шутку, уверенный в том, что догадливый читатель и так все поймет. А ведь именно и только для таких читателей творит автор.
       В главе "Маськин и инопланетянин Вася" повествование единственный раз выбивается из общего стиля. Исчезает нарочитая дурашливость, детское построение фразы, мягкий юмор и тонкий сарказм уступают место крику боли и отчаяния. Это вкрапление в текст так непохоже на всё написанное ранее оно выскакивает ранящими душу углами, о которые невольно спотыкаешься, режешься, и от этого - еще более остро воспринимаешь боль еврейского народа и отношение к нему автора. "Народ мой, почему ты никак не можешь успокоиться? Почему ты не можешь раз и навсегда за себя постоять? Почему не можешь ты любить самого себя, как любят себя другие народы? Две тысячи лет на чемоданах... Но дадут тебе другую отдельную планету, ты и там так сам себя достанешь, что побегут несчастные сыны твои, как угорелые, в разные стороны".
       Рядом с политикой всегда соседствует экономика. Она тоже заняла достойное место в ряду персонажей. Одна из глав так и называется: "Маськин и Рыночная Экономика". Здесь поразительно точно описывается процесс перехода от "Базарной Торговки" к "Рыночной Экономике", в результате которого суть "базара" не поменялась, а граждане стали более зависимы от государственной политики. Недаром один из персонажей читает произведение Жан Жака Руссо, называющееся "Как нас государство разводит и как с ним поступать по понятиям", с подзаголовком: "Пособие для лохов среднего достатка". Сама же Рыночная Экономика обстоятельно объясняет совершенно необъяснимые для нормального человека вещи: "Вы знаете, сколько средств ушло на то, чтобы поменять вывеску "Базар" на "Рынок"?" И далее: "Вы же... понимаете, что потребление орехов не является базисной потребностью Плюшевого Медведя по шкале потребностей плюшевых медведей американского социолога Маслобойкина. Вот поэтому приобретение орехов облагается стопроцентным налогом с выдачей частичной компенсации в виде фиги при условии правильного заполнения бланка Ф.И.Г.А. 221 дробь 2".
       А вот как объясняет любимый всеми детьми Дед Мороз отсутствие подарков: "Вы что, разве не слыхали, что в соответствии с униполярными соглашениями от 1955 года в развитых странах ответственность за выдачу подарков возлагается на глав семейств, если их годовой доход выше черты бедности, а черта эта относится исключительно к тем, у кого нет ни черта". И сразу превращается из доброго сказочника в занудного бюрократа, от которого и подарки-то принимать не очень хочется. Не таковыми ли выглядят иные чиновники, безуспешно пытающиеся за маской благотворительности скрыть равнодушие и формализм?
       И уж совсем знакомой (и не менее бессмысленной) кажется ситуация, когда в жаркую Афику отправляют валенки с целью поднятия экономики в стране Фифапопии. "Зачем?" - недоумевает Маськин. И получает исчерпывающий ответ: "Фифапопы продают валенки нашим эскимосам, эскимосы за это посылают им пустые бутылки из-под огненной воды, которую мы им же и поставляем на отобранные у вас же орехи. Фифапопы наполняют бутылки из-под огненной воды зажигательной смесью и борются с соседними попофипами за свободу и независимость Фифапопии от погодных условий и жаркого климата".
       Откровенно посмеивается Борис Кригер и над нынешними так называемыми учеными, которые своим резко возросшим количеством совершенно не привнесли в науку никакой новизны и качества. Смеху над подобными "учеными" посвящено несколько глав: "Маськин и Кислые Щи", "Маськин в деревне", "Маськин на прогулке" (его разговор с Ученым Ужом) и т. д. Здесь ирония автора проявляется в той же полной мере, в какой мере она проявлялась при описании политической неразберихи или экономических нонсенсов: "Неясно, кто сварил Кислые Щи... откуда в них взялась капуста, сколько они уже стоят и киснут и сколько они ещё простоят. Всё это - неразрешимые вопросы современности, которые поставили перед собой многоуважаемые Профессора Кислых Щей... когда постановили в результате тонкого наблюдения, проделанного восемьдесят лет назад с применением суперточной поварёшки, что всё, в чём мы живём, и всё, что было и будет, есть не что иное, как Кислые Щи". Или о многострадальной медицине: "...медицина сделала колоссальный шаг вперёд. Она решила, что... если больной болеет или умирает - в этом нет ничего страшного, ведь сколько ещё здоровых остаётся? И заниматься надо не больными и умирающими, они всё равно упорны в своих наклонностях болеть и умирать, и не здоровыми, потому что они здоровы, а зачем здоровому врач? <...> Так врачи и стали заниматься самым важным для них занятием - отслеживанием, сколько кому осталось жить, с точностью до секунды".
       И опять же - в этих ироничных строках нет ни намека на злорадство или желание "вынести сор из избы". Есть только невероятная досада на то, что происходит вокруг нас, и неизбывная грусть от того, что все это практически не поддается изменениям в лучшую сторону. И как бы Маськин ни обходил все эти "государственные преимущества", чтобы не сталкиваться с ними, предпочитая жить "большей частью натуральным хозяйством", ему не всегда это удается. Маленький дом Маськина вместе с его жителями - крохотный островок разумности, понятности и правильной жизни детства, который стоит среди огромного бессмысленного в своей жестокости и непонятности мира взрослых. Мира, где нет места жизнерадостным Почтовым Ящикам, старичкам-Граммофонам и Плюшевым Медведям. Зато в избытке присутствуют Бушкины, Трамвайные Хамы, клопы Сартирики и многие другие обитатели той - увы! - несовершенной реальности, в которой живут автор и читатели.
       Но Борис Кригер не был бы "детским писателем", если бы оставил своего друга читателя в задумчивой хандре и твердом убеждении, что в жизни ничего нельзя изменить к лучшему. Поэтому послесловие к первому роману "Маськин и Международный Маськин день" словно снова возвращает всех в детство, когда радость от осознания того, что ты просто живешь и существуешь, не имеет ничего общего со скучными рассуждениями взрослых о том, что в мире все не так, как хотелось бы. И не случайно день рождения Маськина объявлен в книге Международным Маськиным днем. Во-первых, день рождения - это снова детство, это подарки, это радостные и забывшие на какой-то миг о своих проблемах гости, это вкусности, которые подслащивают горькую жизнь, и красивости, которые украшают ее. "Маськин и Международный Маськин день" - единственная глава, в которой почти все персонажи встречаются вместе. Причем встречаются по радостному, звенящему, "детскому" поводу, а не для того, чтобы в очередной раз объявить никому не нужный научный симпозиум или вступить в кровавый бой с жителями соседнего берега только потому, что у них отсутствуют (присутствуют) пятнышки. Все якобы важное, первостепенное, значительное во взрослой жизни моментально исчезает рядом с истинными ценностями детства: добром, дружбой, хорошим настроением, подарками. И в этой радостной суматохе все - и автор, и читатели, и герои романа - становятся на какое-то время детьми, беззаботными, беспричинно радующимися тому, что и кто их окружает, великодушными по отношению к своим соседям и друзьям. Одним словом, становятся добрыми.
       Призыв к доброте - основное в творчестве Бориса Кригера, и дилогия "Маськин" здесь не стала исключением. В последней главе "Маськин сизифов труд" автор напрямую пишет: "Если ты добр <...> люди могут обвинить тебя в эгоизме и утилитарных мотивах. Будь добрым всё равно! И Маськин был добрым, несмотря на самые нелепые обвинения, которые мир иной раз ему предъявлял. <...> Если ты счастлив, многие будут тебе завидовать, но будь счастлив всё равно! И Маськин был счастлив! Добрые дела, которые ты делаешь сегодня, будут скоро забыты. Делай их всё равно! И Маськин делал!" И жить именно так, как живет Маськин, призывает своих читателей Борис Кригер. Да, это тяжелый, неблагодарный "сизифов труд" (не случайно глава названа именно так). Но для того чтобы оставаться человеком во всех смыслах этого слова, нужно с завидным упорством вкатывать в гору этот упрямый и неподдающийся камень, именуемый жизнью. Ведь "как бы тяжела и бесцельна ни была жизнь - это наша жизнь, и мы должны её прожить достойно, и Маськин нам в этом подмога".
       Будьте добрыми - призывает каждая страница текста. Такими, как Маськин. И уж если день рождения самого доброго персонажа объявили Международным днем, значит, еще не все потеряно, и мир может хотя бы надеяться, что когда-нибудь в нем обязательно будет царить доброта. Силами Маськина, придумавшего его автора Бориса Кригера и полюбивших его читателей.
      
      
      

    Мария Сергеева

      

    Под увеличительным стеклом

      

    Шушутка считал, что вселенная -

    это такая банка, в которую

    собирают насекомых,

    и Бог их может разглядывать под

    увеличительным стеклом.

    Борис Кригер

      
      
       Любой роман (если, конечно, это роман добросовестный) претендует на то, чтобы объяснить, описать мир или какую-то его часть. Рассказывая читателю о том, что наблюдал и понял автор, роман выходит на тот высокий уровень обобщения, который и называется литературой. Иногда, читая простую, казалось бы детскую, сказочку, вдруг выясняешь, что в ней гораздо больше мудрости и понимания, чем во многих современных опусах.
       В романе Бориса Кригера "Маськин" (строго говоря, это не роман, а истории, каждой посвящена отдельная глава) связующим звеном является одноименный герой - не то заяц, не то еще какой-то зверек (в переводе на разные языки по-разному), который живет своим умом и натуральным хозяйством. Персонаж, по справедливому утверждению критиков, стоящий в одном ряду с Алисой и Винни-Пухом. Хотя "Маськин" - сказка не совсем для детей, тут есть о чем подумать.
      
       Герой
      
       В настоящее время детям предлагается целый пантеон всевозможных героев. От Котопса и Губки Боба, минуя Гарри Поттера и заканчивая ставшими уже классическими Бэтменами и Суперменами. Про первых двух и сказать-то особенно нечего, кроме того, что они вечно попадают в дурацкие ситуации. Губка Боб при этом - типичный неудачник и гордится этим. Детям же, видимо, предлагается быть похожими на него. Гарри Поттер - персонаж, о котором сказали уже достаточно: мальчик, который как будто помимо воли совершает геройские поступки и при этом не всегда даже понимает, как это вышло. Оставшиеся "мены" - не вполне люди со сверхъестественными способностями. В обычной жизни не то чтобы неудачники, но личности далеко не яркие и не успешные. Видимо, герои были придуманы для поднятия самооценки закомплексованным подросткам. Что-то вроде: "В реальной жизни я тихий и незаметный, но зато какой у меня богатый внутренний мир!"
       Единственное, что объединяет всех этих "героев", - доброта. Их создатели при всей жестокости некоторых мультперсонажей оставляют за ними одно. Доброту душевную. И всё. Ни мудрости, ни ума особенного, ни даже простых человеческих качеств, необходимых для реальной (человеческой!) жизни. Гарри не особенно блестяще учится (для этого есть Гермиона), Человек-Паук в реальной жизни не уверен в себе и совершенно некоммуникабелен. И так далее.
       Поэтому Маськин - не детский персонаж. Нельзя его ставить в этот ряд. Да и дети, которые этим рядом увлечены, вряд ли будут про Маськина читать. Нелишним будет повторить, что "Маськин" - роман не для детей. Но если абстрагироваться от тех глубинных смыслов, которые в нем содержатся, то получится очень интересная, веселая и поучительная история, а вернее - пятьдесят историй, которые рассказывают обо всем на свете.
       Кроме того, что у Маськина есть друзья, натуральное хозяйство и несомненный кулинарный талант, у него есть ясное осознание мира, которое соседствует с детской чистотой и искренностью, но отнюдь не наивностью. Маськин - образ собирательный, как говорит нам автор в начале книги. С той лишь разницей, что образ этот весел, душевен и не испорчен мелкими обидами и ежедневной руганью, допустим, в метро. Кроме того, Маськин не совершил ни одного действия, после которого историки заносят людей в архив:
       "1. Не убил пятьдесят миллионов;
       2. Не участвовал в массовых казнях;
       3. Не изобрёл атомную бомбу;
       4. Не сбросил атомную бомбу, и даже
       5. Не выдумал такую теорию, от которой пара континентов залезли самостоятельно в петлю и удавились".
       Маськин никому не ничего не навязывает. Не настаивает ни на чем. Он исключительно своим собственным примером учит вежливости, аккуратности, учит дружить и заботиться о своих друзьях. Ему все интересно, он обо всем хочет узнать. Вот зачем ему уютная беседка: за чаем с вареньем и ванильными сушками он беседует с философами: с Августином Блаженным, Гегелем, Гераклитом. При переносе в мир Маськина их теории становятся простыми и понятными. Вместе с тем они обретают новый смысл:
       "- ...Тапка с Духом? - уточнил Маськин Левый тапок.
       - Нет, вы уж простите, но когда обувь с душком, это непорядок, - немецкий философ вежливо отстранил от себя Маськин Левый тапок".
       Маськин предупредителен даже с Неврозом и Трамвайным Хамом. А обиды его недолговечны. Если коротко, то Маськин учит позитивному отношению к жизни. Ни в коем случае не легкомысленному. Вдумчивому, но не депрессивному.
       Алиса в стране чудес не убила ни одного человека, напротив, старалась все-таки стоять на позициях справедливости и доброты. Винни-Пух, видимо из-за опилок в голове, не додумался ничего взорвать. Вот и получается, что герои эти несовременны. Не отвечают требованиям времени. Да и мысли им какие-то странные в голову приходят... И Маськин туда же... Правда, доверия таким персонажам почему-то все же больше.
      
       Содержание и другие персонажи
      
       Ничего особенного Маськин не сделал. И тем не менее нашел чем заняться. У него много интересных занятий: и макароны вырастить, и с машиной в цирк сходить, и Невроз свой успокоить, и комету спасти... Да мало ли какие еще занятия найдутся, для каждого из них - своя глава.
       Есть в романе история о микроволновой печке, о спасении кометы, о культурных различиях, о еврейском вопросе. Есть даже об Энтропии, хотя, казалось бы, сложному физическому понятию в такой роман не поместиться. И если взрослый уже знает, что это за дама, то ребенок, столкнувшись здесь с ней впервые, быстро это поймет. И, что самое главное, усвоит, потому что, хоть объяснение дано иносказательно, оно запоминается. И шутке место найдется: "Маськин выставил свои тапки сторожить, не появится ли Энтропия, и Маськины тапки стояли на часах поочерёдно. Левый Тапок даже упал один раз с часов от чрезмерного радения, потому что стоял на дедушкиных стенных часах и у него закружилась голова".
       Кстати, о тапочках: в описании тапок Левого и Правого видится ирония - взгляды у них разные, они постоянно ссорятся. У Левого тапка - крайне левые взгляды, у Правого - крайне правые. Правый даже немного стыдится своего радикального брата. Но они - части одного, они - Маськина обувь, и один без другого не может. Есть, правда, у них и общий враг - Маськины зимние сапожки, против которых они ведут подпольную деятельность. Что это: обоснование демократии? Издевка над государственными деятелями с их напыщенными программами и лозунгами? Возможно. Но не стоит забывать, что это всего лишь тапочки. "...А тапки всё смотрят передачи и между собой тихо так вполголоса обсуждают, ну там политическую обстановку (это кто как из политиков друг друга обставил)".
       Один из самых часто используемых автором приемов - прием остранения. Не случайно этот термин понимается по-разному: как остранение - от слова "странный" и как отстранение - взгляд со стороны). С помощью этого приема (а точнее, его оригинального использования) автор добивается совершенно невероятного эффекта. Вдобавок писатель не смущается острыми оценками и прямо говорит то, что думает: "Понимаете, какая штука? Демократия, она ведь как - должна подчиняться требованию большинства. А раз большинство одобряет - так как же не красть? Это выходит - действовать вопреки воле народа? Это выходит - становиться антинародным государством?"
       Или: "Мир больше всего доверяет тому, что говорят террористы. Видимо, потому что эти уроды являются единственными последовательными правдолюбами, которые всегда делают то, что говорят".
       При взгляде со стороны можно оценить жизнь целого народа, если не сказать - всего мира. Сказовая же манера повествования позволяет говорить обо всем просто и иронично. О теориях, например. При этом Маськин - не научный гений, и автор не заставляет его создавать какую-то действительную серьезную теорию. Нет, Маськин придумывает и обосновывает теорию не менее, но и не более вздорную, чем другие.
       В беседе с Рыночной Экономикой о Рыночной Экономике рассуждения ведутся строго научно, а получается глупость. При этом объясняется все не "из головы", а согласно пирамиде Маслоу (или, согласно шкале потребностей плюшевых медведей, американского социолога Маслобойкина).
       И о политкорректности есть в этом романе несколько слов. Автор уверен, что вещи нужно называть своими именами и не путать прямоту с политкорректностью.
       Денежная реформа и вообще денежные отношения описаны в романе особенно остро. Действительно, в финансовой сфере жизни общества происходят самые неожиданные события. Вспомним хотя бы девяностые годы: за день стоимость денег могла поменяться в совершенно неизвестном направлении. На протяжении всего романа автор убеждает читателя, что деньги не есть самоцель, что они в конечном счете просто бумага.
       Маськин живет в своем доме не один. У него есть друзья, и питомцы, и Вещи, если, конечно, их можно так назвать.
       Плюшевый Мишка с его кухонной философией (которая полностью оправдывает свое название) - преданный и верный друг, который все время заваливается набок.
       Кашатка и Шушутка - так же, как и Маськин, персонажи неопределенной породы, оба по-своему интересные. Есть охапочные коты, попугаи, которые из деликатности не декламируют Шекспира, уже упомянутые Тапки. А также Машина, Почтовый Ящик, Граммофон, Бумажник... Все они - разные типы характеров - одушевлены автором. Бумажник, например, типичный Гобсек, скупердяй и эконом (которого, впрочем, Маськин перевоспитает, и тот исправится).
       У Маськиной Мочалки чрезвычайно тонкая и ранимая душа, она пишет трогательные стихи, болеет и мечтает о мыле духовном. В этой же главе, к слову, видно крайне ироничное отношение автора к некоторым психологическим направлениям.
       Маськина Машина превратилась в машину из обычной авоськи. Маськин отдает ее в балетную школу и даже шьет ей пачку и пуанты. Он ходит с ней в цирк, они сидят в первых рядах.
       Маськин Почтовый Ящик, который для бодрости покрашен в бордовый цвет, лает, как собака, и потому хозяин иногда его привязывает. И так как столбик покрашен в полоску, как на границе, у обитателей Маськиного дома и проезжающих мимо иногда возникают недоразумения.
       Маськин Граммофон и вовсе приехал из прошлого. Сначала его владельцем был Карлушка Марлушка, но во время войны ему пришлось отсиживаться в Аргентине. В отличие от прежних хозяев, Маськин к Граммофону относится хорошо, и живут они дружно.
       Другие персонажи зашифрованы очень просто. Тем не менее именно эта простота позволяет обобщать и делает из отдельных людей типы: Паганинкин, Карлушка Марлушка, учитель Изъ-Янь.
       Каждый персонаж, описанный в романе, имеет свой характер или какую-либо особенность. Каждый образ можно считать собирательным. Выходя на уровень обобщения, каждый персонаж оказывается включенным в притчу, с ее непременной сказовой манерой и итогом - моралью.
      
       Мудрости
      
       В определенные моменты истории сказка становится особым жанром. Сказка, притча в силу своих особенностей, былинности могут говорить правду даже тогда, когда это запрещается. Кроме того, сказка - квинтэссенция человеческой мудрости. Так и "Маськин" в некотором роде обобщает имеющийся исторический, философский и литературный опыт.
       Не зря критики сравнивают Бориса Кригера с Салтыковым-Щедриным: литературные приемы их похожи. Даже подход к некоторым вопросам совпадает, не говоря уже о любви к резким высказываниям. Но если продолжать литературные параллели, то нельзя обойти вниманием некоторые аллюзии, использованные писателем в романе.
       Кригер, как и Достоевский, пристально рассматривает каждое отдельно взятое явление, ситуацию, личность. Пытается разобраться в причинах. И получается, что, следя за мыслью автора, читатель в конце каждой главки романа получает очень ясную картину какого-либо фрагмента мира. Роман целиком, в свою очередь, рисует ее целиком: человеческие отношения, государство и политика, дружба, быт и т. д.
       Аллегорию Достоевского "мир - банка с пауками" почти дословно цитирует в своем романе "Generation P" Виктор Пелевин. Таким образом, Борис Кригер внес свое понимание этой идеи в литературный контекст. Использование этого образа ставит Бориса Кригера в ту же литературную парадигму, обогащая тем самым и общий ряд, и собственное произведение. Глядя со стороны, используя остранение для анализа каждого явления, автор тем самым как бы вынимает явление из общего потока и рассматривает его вне зависимости от всего остального. От условий, устоявшихся мнений и так далее. Знаменателен вывод главы "Маськин и суши". Эта глава, впрочем, как и остальные, крайне актуальна, если можно так выразиться. Нездоровое увлечение суши в России достигло невероятных размеров. При этом именно еда стала увлечением отдельно от исторического и культурного контекста, которые просто не принимаются в расчет или понимаются неправильно. Итог: "Не надо мешать пищу с философией, а то обязательно приключится несварение желудка".
       Безусловный плюс "Маськина" - в его интернациональности. Если Салтыков-Щедрин создал свои собирательные образы исключительно в применении к России, то герои Кригера охватывают более широкий пласт. Без привязки к месту нет унификации, любая из предложенных в романе ситуаций применима к любому государству и не зависит ни от чего, кроме внутренних побуждений и переживаний героев. Если брать еще шире, то человек в конечном счете не зависит от государства. Человек существует сам по себе, и в идеале не законы должны определять поступки, а мораль. Как поступить в той или иной ситуации? Нужно решить это самому, без оглядки на идеологию, часто закосневшую.
       Сказочная описана страна или нет, реальна ли королева, проезжающая через двор Маськина, - дело не в этом. Дело в том, как ведут себя в предложенных ситуациях Маськин и его товарищи, как они поступают, что делают.
       Истории, рассказанные автором, несмотря на всю их сказочность и видимую отвлеченность, остро социальны. Взаимодействие человека с человеком, человека и общества показаны автором со всех возможных углов зрения.
       Есть в романе выводы всеобъемлющие и печальные, неоспоримые. Под налетом "детскости" героев зачастую скрываются трагичные моменты и события. Например: "Наконец Маськин нашёл адресок с помощью своего Правого тапка, который свободно говорил на фене, как и многие несправедливо репрессированные, и таким образом быстро нашёл дорогу, потому что феня в наши времена начала зарекомендовывать себя как международный язык".
       На первый взгляд в этой фразе нет ничего, кроме тонкого юмора: мол, вот какой язык понятен окружающим. Но буквально пара слов усложняют картину: несправедливо репрессированные. В мире их столько, что уже с трудом осознается ужас такого положения. И феня как язык, на котором говорит большинство, - это следствие истории, которая своим ходом сломала миллионы жизней. И в то же время эти трагедии так привычны, что невозможно осознать их масштаб. Вот и остается существующее положение - огромное количество украденных жизней, и язык, который мало похож на человеческий.
       То же относится и к остальному тексту. Можно сказать, что текст "Маськина" имеет несколько уровней восприятия: сказочный, притчевый, остросоциальный, философский и общелитературный. Автор не пытается пользоваться для достижения такого эффекта всем спектром литературных приемов, выбрав лишь некоторые. Но именно они (достаточно узкие по воздействию) достигают цели. Например:
       "Вообще глобальное потепление Маськина не застало врасплох. Он уже стал привыкать, что всё в наши времена принимает глобальную форму: глобальное поглупление, глобальное посерение, глобальное потемнение, глобальное понукание и глобальное пищеварение под названием "сеть Макдональдс".
       Невроз Плюшевого Медведя набросился на Макдональдса и съел его не жуя, потому что, во-первых, был очень голоден, особенно с утра, а во-вторых, думал, что Fast Food (Скоропостижную Жрачку) надо есть очень быстро, чтоб не отобрали, и, следовательно, на процесс жевания, требующий некоторой задумчивости, у Невроза Плюшевого Медведя просто не хватило времени".
       Трудно сказать наверняка, что важнее для читателя, - юмор повествования или горькая ирония. Несомненно одно: и то и другое помогает проникнуть в самую суть вещей, посмотреть на них по-новому.
      
       Язык и стиль
      
       Беседы о серьезном обычно ведутся "языком взрослых": термины, научные понятия и так далее, и тому подобное. Огромное количество философских трудов, написанных за всю историю человечества, объясняет окружающий мир, явления и идеи. Они изобретают все новые и новые теории, определения. Как правило, без специальной подготовки и солидного багажа знаний эти вопросы сложно понять и изучить.
       Однако можно пойти другим путем. Не в сторону упрощения явлений, а в сторону упрощения языка. Тогда, возможно, все станет чуть понятнее.
       Роман "Маськин" - роман-шутка. Не нужно ждать от него долгих описаний и всеобъемлющего рассмотрения какой-либо проблемы. Коротко: один вопрос или аспект - одна глава. Не более страницы на разъяснение самого главного. Язык не должен излишними украшениями мешать понять смысл. Кригер не использует сложные конструкции или тяжелые словоформы. Самое сложное легко разделяется на короткие понятные слова: мусье Сильвуплешкин, фрау Шпрехензидуева.
       Все имена, упомянутые в романе, - элемент игры на узнавание, и расшифровать их несложно. Каждое слово романа - игра на узнавание. Использованные при этом образы и метафоры не усложняют понимания. Они предназначены для обратной цели - для того, чтобы сделать текст более доступным. Для романа характерна реализация стертых метафор, толкование слов в духе народной (или детской) этимологии. Иногда автор придумывает новые сравнения: спазмообразное мурчание, например. Или разрушает привычные устойчивые выражения: "Кашатка любила проводить качественное время с Маськиным. Они брали небольшой свежий кусочек времени и проводили его качественно, так что это время даже уходить не хотело и оставалось пить чай".
       Или играет словами: "Пиццы ведь отличаются от птиц всего на одну-две буквы, и я вас уверяю, что летают даже лучше".
       Филологическая игра украшает любой текст. В "Маськине" она используется особенно удачно. Вообще игра с литературным контекстом встречается в романе неоднократно. Это упоминание классиков (в совершенно отличном от истории ключе), ссылки на другие произведения. Что касается классических писателей, то аллюзии на их произведения встречаются на протяжении всей книги. Они также являются героями. Как, например, Лев Толстой, который в романе обменивается с Маськиным подарками, жалея, что он живет в другое время и не может использовать Маськины мысли в своем романе. Это позволяет по-новому взглянуть на уже известное. В принципе все литературные приемы, использованные автором в романе, направлены именно на это. Даже на сам роман можно, оказывается, взглянуть под новым углом, как на живое существо (автор сам комментирует свое произведение): "Маськин - это собирательный образ, - заотнекиваюсь я, но вы не будете слушать, отвернётесь и пойдёте проживать свои будни меж троллейбусных остановок и стиральных машин, а мой роман окажется ненужным, забьётся в угол и будет там шмыгать носом".
       Кроме всего прочего, к концу книги автор сдается и "сдает" сказочность своего романа. Появляются ссылки на журнальные публикации, на научные факты, языковые параллели, как в случае с китайскими космонавтами или тапками - значение этой игры каждый определяет самостоятельно. Становится очевидной эрудированность писателя, осведомленность. Но вряд ли дело только в этом. Используя реальные научные данные и проверенные факты, автор не дает нам забыть, что мы читаем не просто интересные истории, что за забавными масками спрятаны реально существующие люди и явления, что всё это есть на самом деле. "Маськин" - не сатира, обращенная в никуда. Есть, конечно, и несколько отвлеченные шутки: "Вообще бешенство среди насекомых встречается очень часто. В Энциклопедии Плюшевого Медведя были описаны случаи комариного бешенства (когда комары пытаются укусить водосточную трубу), пчелиного бешенства (когда пчёлы пытаются опылить освежитель воздуха), стрекозиного бешенства (когда стрекозы запрашивают разрешение на посадку на вертолётной площадке) и бешенство железнодорожных семафоров, которые хоть и не насекомые, но в Энциклопедии Плюшевого Медведя относились к насекомым, потому что тоже обладали выпученными зелёными и красными глазами".
       Но никто, кроме самого автора, не может сказать это наверняка. Может быть, приведенная цитата - это ирония над энциклопедиями и классификациями, которые сводят в одну группу разные понятия и явления без достаточного основания.
       "Жонглирование" литературой очень популярно в последнее время, но редко кому оно удается в совершенстве, во всем многообразии. Подобное жонглирование позволяет писателю включить самого себя во всеобщий литературный процесс и, выстроив ряд аллюзий, обогатить подтекст своего произведения.
      
       Философия романа и его композиция
      
       За обобщенными и собирательными образами стоят современные политики (Бушкин, Скандалеза Безобреза) или явления (Рыночная Экономика, Культурные Различия). Зачастую образы выморочены и доведены до абсурда. Иногда только, читая о них (именно в таком виде), можно увидеть, как абсурдны они на самом деле. Писатель, глядя на мир глазами Маськина, вскрывает не просто несовершенство мира. Становится очевидным, что люди сами чинят себе препятствия, придумывают трудности. Усложненные теории, общественные договоры разрушают естественные отношения.
       Кригер подобным подходом как будто открывает мир по-новому; он говорит о необходимости искренности, доброты и взаимопонимания. Философические рассуждения, научные теории важны, но первый план - не для них. Для героев "Маськина" важны ощущения, опыт, приобретаемый самостоятельно.
       Удивительно, но, несмотря на описываемые в романе сложные ситуации, в нем создан некий почти идеальный мир - мир Маськина, в котором существует он сам, его друзья, дом, в котором они живут. Любая перипетия заканчивается возвращением к спокойствию, нет финальной трагедии или приторного хеппи-энда. Обычная жизнь, уверенная и самодостаточная - чем не конечная цель? Особенно если вспомнить, что автор в начале романа предупреждает, что Маськин - это мы сами. Не к такой ли жизни стремятся люди? Если отбросить, как предлагает автор, амбиции и плохое настроение, именно любовь, дружба и жизненный комфорт необходимы человеку. Вспомним Пушкина: счастья нет, но есть покой и воля. А ведь именно так и живет Маськин - в обстановке доверия, в окружении друзей, не зависящий ни от кого благодаря натуральному хозяйству. Возможно, именно при такой жизни, отвлекшись от ежедневной гонки по карьерной лестнице, забыв о мелочности, и можно прийти к тем выводам, к которым пришел Маськин.
       Но "хитрость" подобной романной системы состоит в том, что ни автор, ни его герои не сентиментальничают, не романтизируют себя и окружающий мир. Более того, несколькими штрихами писатель разрушает саму материю романа, не давая читателю возможности умилиться. Правда, делает он это без цинизма. Даже к прекрасному нужно относиться критично или хотя бы с максимальной объективностью. Поиски истины необходимы каждому думающему человеку, сама жизнь заставляет нас искать истину. Маськин напоминает нам, что не нужно идти по единожды проторенной дорожке, к каждой отдельной проблеме должен быть свой подход, у двух разных задач нет одинакового решения. Пятьдесят глав первой книги и пятьдесят второй - сто историй сто раз демонстрируют нам это. Плюс ни герои, ни автор не забывают об известной доле самоиронии: адекватно нужно воспринимать не только реальность, но и самих себя.
       Интересно, что для героев "Маськина" проблемы бытовые и общефилософские стоят на одном уровне. Никто не думает, что болезнь Мочалки менее важна, чем беседа с Блаженным Августином. Возможно, это отсылка к наивному искусству. Именно такое восприятие, почти равное природному, детское, делает возможным чистый взгляд на мир, без стереотипов. Ведь действительно - кто решает, что важнее? Только ты сам.
       Маськин старается всё понять, объяснить. Не нужно путать это стремление с навязыванием ярлыков. Маськин, участвуя в том или ином событии, обязательно приходит к какому-нибудь выводу. Это, кстати, относится в большей степени к композиции романа. Каждая из глав фактически построена как речь, по всем правилам риторики: зачин, постановка вопроса, доводы и вывод. Даже в рамках художественного произведения эта система просматривается совершенно четко. В итоге можно сказать, что "Маськин" - это сборник Маськиных (или авторских) ответов на большинство фундаментальных вопросов, которые постоянно ставит перед собой и человечество в целом, и любой образованный, думающий человек в частности.
       Трудно отнести Маськина к какой-то определенной философской школе, да это и не нужно. Любые рамки исключают возможность объективно воспринимать окружающую реальность. Тем не менее и во всевозможных философских теориях Маськин осведомлен не меньше, чем в остальных вопросах. И на все у него своя позиция. Не всегда оригинальная - нельзя сказать, что до него так никто не думал - но всегда простая и понятная, так сказать, без дополнительных изысканий.
       Вообще оригинальность поведения героев мало волнует автора - скорее, он увлечен сочетанием простоты и сложности: как описать сложную проблему просто, но чтобы она при этом не потеряла? Наверное, это и есть самая главная заслуга Бориса Кригера. "Маськин" - ответ на этот вопрос.
      
      

    Оксана Гуменюк

      

    Эта щедрая страна Кригерленд

      
       Среди непонятностей внешнего мира
       Наш Маськин понятен и нужен всегда...

    Борис Кригер

      
      
       В стремительной гонке в поисках новых благ и совершенств, захлебываясь и задыхаясь от бешеного ритма городов, мы утрачиваем самые главные качества, присущие человеку, - человечность, дружелюбность и умение любить.
       Мойры, прядущие человеческую жизнь - длинную или короткую нить, знают, что красивое и крепкое полотно можно соткать из нескольких десятков, сотен, тысяч нитей. Так и наша жизнь - она состоит из жизней наших предков, современников, потомков, и только от нас зависит количество узлов и неровностей, крепость и красота сотканной нами жизни.
       Каждый человек вправе представить на суд общественности свою концепцию мира, свою модель жизни. Приостановив бешено крутящееся беличье колесо, попытаемся погрузиться в увлекательный литературный космос - мир героев современного писателя-философа Бориса Кригера.
       Кригер - наш современник, сумевший отыскать точку опоры (да-да, ту самую пресловутую точку опоры) и завертевший мир вокруг себя. "Словно из черноты небытия прорвавшись в толпящейся массе отживших и еще не живших душ, моя душа смотрит в узенькую щелку, через которую виден безграничный мир с гулкими сводами созвездий. Я хочу лететь туда, к ним, я хочу пропускать через себя все магическое счастье бытия, подаренное моим, чудом проклюнувшимся наконец сознанием" (Кригер Б. Тысяча жизней. Ода кризису среднего возраста) - такова жизненная позиция писателя. Мы ведь, по велению и задумке Господа, - Творцы. Сотворив себя, творим свой мир, такой похожий и непохожий на миллионы, миллиарды отдельных человеческих миров.
       Кригер, как и всякий человек, - это космос, это отдельная планета, яркая, многоликая, глубоководная и высокогорная, равнинная и скалистая, жгучая, как песок Сахары, колючая, как льды Арктики, теплая, как дыхание Эола. Он многомерен и многогранен, доступен и открыт, удивителен и загадочен: "Пусть я капля, недолговечная и нестойкая. Пусть паучки надежнее зацепились за свои паутинки. Но позвольте мне владеть миром, пусть только на тот самый, стремительно срывающийся в бездну миг!" (там же).
       Бывший гражданин Страны Советов (оставившей за собой привычку советовать), эмигрировавший в Израиль - страну Обетованную (или страну обетов?), проживший несколько лет в Норвегии, он решительно направил свой семейный ковчег в Канаду и осел там, возрождая и творя свой собственный реальный и виртуальный мир - страну Кригерленд.
       Когда впервые начинаешь перелистывать страницы произведений писателя, сразу же вспоминается обличительная сатирическая проза М. Е. Салтыкова-Щедрина. Легкая, грациозная, острая и колкая сатира нашего современника Кригера - свидетельство яркого ренессанса этого жанра.
       Своеобразие художественной литературы состоит в умении не просто воссоздать ощущения сами по себе, но, скорее, заставить испытать потрясение, которое они вызывают в нас. Образы, закодированные в слове, никогда не воздействуют прямо на наши органы чувств. Они воссоздаются через более или менее скрытое посредство мысли, исходя при этом из глубины нашего существа, а не извне, и, наверное, именно это дает им окраску, столь отличную от той, какая была бы в нашем пред­ставлении у более прямо воздействующего искусства. Однако литература не ограничивается простой передачей ощущений - она рисует перед нами законченную картину нашей внутренней деятельности и часто указывает направление, путь дальнейшего развития. Непрерывная лавина агрессивно-деструктивно-депрессивной художественной литературы всех веков и народов сметает и сминает незрелые умы, окончательно вгоняя последних если не в могилу, то в состояние, колеблющееся между легким психозом и тяжелыми формами шизофрении.
       Борис Кригер убежден, что "автор несет ответственность за... смерти и поломанные судьбы, поскольку, признайтесь, кто из нас не сверял свои действия с литературными героями и героями фильмов? Нам же всем, благодарным читателям художественных произведений, следует запомнить, если это, конечно, возможно, что действия литературных героев не есть и не могут быть отражением реальной жизни, а посему не следует слепо впускать в свои души примеры и образы чужих героев. Они действуют и говорят вне свободы своей воли и подчас руководствуются стремлением автора произвести дешевый театральный эффект, что в реальной жизни обращается в неизбежную и горькую трагедию уже реальных, настоящих, живых людей" (Кригер Б. Кухонная философия. Трактат о правильном жизнепроведении).
       Человек обязан, должен быть счастливым - вот твердая жизненная позиция Кригера, поэтому он создает цикл полифонических романов: роман-шутку с намеком, роман-шутку с сарказмом "для детей изрядного возраста", то есть для взрослого и вдумчивого читателя, избрав выразителем своих мысле-идей главного героя - Маськина. Но как увлечь, "зацепить" за живое взрослого, пресытившегося жизненными пороками и соблазнами, современного, зачастую циничного человека? Как достучаться до его охладевшего сердца, как очистить засорившиеся мозги, как вдохнуть веру и надежду в опустошенные души? Кто сыграет роль Буратино и при помощи золотого ключика, отмыкающего дверцу в счастье-сказку, откроет людям, что истинное сокровище прячется на донышке нашей души, в нашем сердечке? И Борис Кригер находит блестящее и оригинальное решение. Зачем выдумывать колесо, если оно было изобретено давным-давно, задолго до нас? Единственное, что можно сделать, - улучшить внешний вид (форму) за счет качественного материала (содержания).
       Да, действительно, романы Кригера - это сочетание философских рассуждений с пародийной сатирой, свободное соединение прозы и поэзии. За незамысловатыми названиями ("Маськин", "Маськин зимой", "Письма Маськина к Сенеке", "Песочница", "Сквозняк", "Кухонная философия") и чудаковатыми персонажами его книг скрывается (или, скорее, хорошо угадывается) современный образчик сократического диалога и менниповой сатиры.
       Маськин - один из любимых героев писателя, олицетворяющий человеческую природу масечности: доверчивость и дружелюбность, доброту и бескорыстие, трудолюбие и упорство, наивность и мудрость, умение радоваться и любить, терпеть и прощать. Автор смотрит на окружающий мир глазами доброго Маськина и немного ворчливого Плюшевого Медведя, причем за тщательно прописанными образами угадываются сам автор и его дружная семья. Плюшевый Медведь - Борис Кригер, Маськин - его верная спутница жизни, Кашатка и Шушутка - дети. В романе множество занимательных персонажей: это и домашние любимцы, и просто знакомые, а также случайные посетители и представители разных слоев, прослоек, наций, национальностей. Мы видим Маськина в различных ситуациях, наблюдаем за жизнью в Маськином доме - маленьком личном мире, мы радуемся вместе с ним и огорчаемся, совершаем опрометчивые поступки и проявляем благородство, мы пробуем жизнь на вкус, исследуя большой и непознанный мир и познавая свою сущность:
       "Маськин... подумал и хотел добавить: "От зависти и глупости человеческой - всё зло в этом мире", но потом ещё подумал и вместо этого сказал:
       - От молока коровьего - вся сметана и творог в этом мире". 
       "Маськин рассердился, что его беседку всю мемориальными досками заколотили, и использовал все доски на дрова... Потому что Маськину без разницы, кто великий, а кто не очень".
       "Для Маськина все гости хороши, главное только, чтобы не сорили и не безобразничали. А чаю на всех хватит!" ("Маськин и Маськина беседка").
       Войдя в эту жизнь маленьким и доверчивым Маськиным, главное, по мнению писателя, - не утратить это ощущение, не предать свое "я", оставляя за собой право быть счастливым и дарить счастье другим:
       "- Надо же, как бывает, - заудивлялся Маськин, - и удаётся же кому-то сохранить себя в себе...
       - Да вы посмотрите сами в себя внимательнее, вы и увидите, что тоже в некотором роде матрёшки. <...>
       - Ой! - закричал Плюшевый Медведь, разглядев в себе совсем маленького плюшевого медвежонка, сидящего на горшочке и о чём-то глубокомысленно раздумывающего.
       - Ой! - закричал Левый тапок, увидев в себе сорванца - левого детского тапочка, каким он был в детстве.
       Все за столом заойкали, разглядывая в себе матрёшечную сущность...
       - Вот видите, - обрадовалась Матрёшка. - Не забывайте, что они в вас живут, эти детские плюшевые медведи и малютки-маськины, ставьте им чайные чашечки, играйте с ними и читайте им книжки с картинками, а когда они плачут и боятся, возьмите их на руки и убаюкайте! Нельзя забывать, что они навечно поселены в вас и никуда вам от них не деться... <...> Ваши дети могут вырасти и разлететься по миру... Но вы маленькие навсегда останетесь внутри вас, и если вы о них забудете, они будут плакать и звать на помощь...
       - Спасибо тебе, Матрёшка, - поцеловал Матрёшку Маськин. - Теперь я понимаю, кто иногда не даёт мне спать по ночам... А то проснусь - смотрю, даже мой Невроз спит, а мне не спится... Это просто маленький маськин во мне беспокоится..." ("Маськин и Матрёшка").
       За уютными и теплыми стенами нашего "домашнего" мира блистает обилием красок и на бешеной скорости мчится "чужой" большой мир. Мы - его микрочастичка, пылинка, молекула, атом. Нам жизненно необходимо приноровиться к его движению, ритму, подружиться с ним, несмотря на разногласия и различия, избрав свой срединный путь, золотую середину. Добрый, наивный, открытый и позитивный Маськин, присматриваясь и познавая проблемы большого мира, задавая себе и миру вопросы, сопереживая ему и вместе с ним, предлагает миру присмотреться к его, Маськина, философским взглядам на бытие и выбрать позитивное "правильное жизнепроведение". А вопросы, затрагиваемые Борисом Кригером в романе, самые разные: политика и государство, педагогика и семья, этика и мораль, деньги и экономика, наука и религия, философия и идеология, мировые процессы и глобализация...
       Писатель пытается решать эти больные вопросы, и, надо признать, делает это остроумно и оригинально с помощью своего главного героя: "А Маськин стал знаменит не только на всю Землю, но и на всю Вселенную, потому что его образ жизни натуральным хозяйством в обществе Плюшевого Медведя, Кашатки, Шушутки, охапочных котов, двух попугаев и домового - барабашки Тыркина - оказался самым прогрессивным и достойным подражания для всех миров и народов!"
       Борис Кригер мастерски обыгрывает философскую идею и, следуя за Сократом, сохраняет внешнюю форму великого мыслителя: записанный и обрамленный рассказом диалог. Для Сократа истина рождается в разговоре с людьми, поэтому он называл себя "сводником" и сталкивал людей в споре, в результате которого рождалась истина. Тот же метод и у современного автора: повествование разворачивается как чисто художественный вымысел, не претендующий на историческую или мифологическую достоверность, при этом Кригер постоянно сталкивает главного героя (Маськина) с другими людьми, животными, предметами, явлениями:
       "- А как вам, Маськин, собственно, живётся в нашем лесу? - поинтересовался Хорёк и улыбнулся на всю хорячью физиономию.
       - С утра жилось хорошо, но как вышел из дому, так уж и не знаю, как обратно добраться. Больно народ у нас серьёзный.
       - Да, народ у нас что надо, - ответил Хорёк. - Вы вот думаете, нужно много денег иметь, как у Бобра, или там Волком в Законе быть, чтобы счастье привалило? Нет. Нам, хорькам, лучше всех живётся. У нас и бассейны больше, чем у бобров, и мухи нас не кусают, и учим мы всех всякому бреду, как глухари, и умничаем, как ужи, и воруем, как волки в законе, и по зубам всем можем дать, как Кабан.
       - Нет уж, я уж лучше как-нибудь натуральным хозяйством обойдусь, - сказал Маськин и убежал домой. <...>
       Так в чём мораль? А в том, что дома сидеть надо, от греха подальше, а не шастать по лесу с провокационными вопросами" ("Маськин на прогулке").
       Кригер блестяще оперирует основными приемами сократического диалога - синкризой и анакризой. Позволю себе напомнить любопытствующему читателю, что сии понятия значат. Синкриза - это сопоставление различных точек зрения на определенный предмет, анакриза - умение, способ провоцировать собеседника, заставляя последнего высказывать свое мнение и доводить мысль до логического завершения. Борис Кригер - мастер анакризы: он заставляет своих персонажей высказываться, выражать свои предвзятые мнения, при этом сам метко отсекает их ложность, надуманность, раздутость, умело расставляет акценты, определяя ценность истины и четко ориентируя читателя на ее открытие. Читатель же, если сочтет возможным ощутить себя собеседником, учеником, оппонентом, будет включен в беседу. Вот как Маськин общался с мадам Культурные Различия:
       "- Да, уважаемая мадам Культурные Различия, - сказал Маськин, - у меня к вам вопрос. Я, конечно, очень уважаю всякие культурные различия, но мне часто неясно, то ли дело в культурных различиях, то ли человек просто сволочь. От этого у меня голова уже идёт кругом. Нету ли у вас какого-нибудь верного определителя, отличающего культурные различия от простого заурядного сволочизма?.. <...> Меня давеча обокрали, почти что по миру пустили, а потом сказали, что я сам дурак и что это всё из-за культурных различий, - признался Маськин и помрачнел.
       - И много взяли? - по-деловому уточнила мадам Культурные Различия.
       - Практически всё, что могли унести.
       - Ну, они сказали до свидания? - спросила мадам Культурные Различия.
       - Да, - ответил Маськин.
       - Это значит, они культурные, - отметила мадам Культурные Различия и поинтересовалась: - А как конкретно попрощались? Вы воспроизведите дословно и желательно на том языке, на котором эти слова были сказаны.
       - Кажется: "It has been nice knowing you", - припомнил Маськин, напрягшись.
       - А вы что ответили на это? - заинтересовалась мадам Культурные Различия.
       - Кажется: "Да пошёл ты!" - сразу вспомнил Маськин.
       - Ну, вот видите, культурные различия налицо, - заключила мадам Культурные Различия. - Вот если бы вы ответили "Go f... yourself" - то никаких различий бы не было.
       - А! То есть дело не в том, что люди делают, а дело в том, что они при этом говорят! - догадался Маськин. <...>
       - ...В некоторых местах культурные различия достигают такой напряжённости, что вас могли бы вообще съесть... Я вот знала одно племя... Хотите, познакомлю? Очень обходительные людоеды. Думаю, среди них найдутся и Маськоеды. <...>
       - В мире ничего не изменилось, все друг дружку едят, но при этом пользуются культурными выражениями!
       - Разумеется, в этом и заключается прогресс цивилизации, - обнадёжила мадам Культурные Различия. - <...> Времена не меняются, меняются фразы, которыми удобряют те или иные действия" ("Маськин и Культурные Различия").
       Важнейшая особенность менипповой прозы - полная свобода сюжетного вымысла, неограниченная фантазия, необходимая для провоцирования определенной ситуации - испытания философской идеи, вердикта правды, воплощенной в образе мудреца, искателя этой правды. Таким искателем в романе постоянно выступает Маськин:
       "- А нужно ли бороться с беспорядком? - задумчиво спросила Энтропия. - Что может быть более бессмысленно, чем пытаться встать на пути законов мироздания? Увеличить порядок в своём доме, Маськин, ты можешь лишь увеличивая беспорядок где-то ещё...
       - Ну, знаете ли, уважаемая Энтропия, - сказал Маськин, подметая за Энтропией крошки от печенья, - так совсем уж нельзя... Надо хоть как-то прибираться. А то что же это получается? Сложить лапки и сидеть ждать, пока по уши засыплемся мусором?.. <...>
       - Вообще, я хоть и неряха, однако порядок люблю.
       - Неужели?! - удивился Маськин.
       - Да-да, - подтвердила Энтропия и, накрошив ещё немного печенья на пол, продолжила: - Ибо в моём существовании и заключается величайший порядок мира. Без меня мир был бы похож на шизофренический бред с разбитыми чашками, заскакивающими на столы и собирающими разлитый чай. <...> Единственно, где бойтесь энтропии, - так это в умах, - задумчиво заявила Энтропия и собралась уходить, потому что и в других местах ей тоже надо было как следует насорить.
       Маськин же подмёл пол и пошёл мыть голову шампунем, чтобы в уме у него не завелась энтропия" ("Маськин и Энтропия").
       Стиль, сюжет произведения меняется в менипповой сатире очень быстро, переходя от серьезных рассуждений к фантастическим поворотам или острой сатире. В своих произведениях Менипп широко использовал фантастические реалии (путешествия в подземное царство, полет на небо), посредством которых высмеивал своих противников и их философские школы. Тот же прием щедро использует и Борис Кригер в своих романах: его кухонные диалоги за чашкой чая или бутылкой водки с выдающимися философами прошлого шуточны по форме, но серьезны по содержанию. Его персонаж (Маськин), используя стиральную машину в качестве машины времени, свободно перемещается во времени и пространстве ("Маськин и Маськин Граммофон").
       Как мы уже упоминали, определить жанровые особенности романа "Маськин" несложно: "сократический диалог" плюс "мениппова сатира". Точкой отсчета в определении служат озвучивание проблем злободневной современности, критическое отношение к преданию (герой - Маськин - в первую очередь опирается на собственный опыт и свободный вымысел, а не на мнение авторитета). Важной жанровой особенностью является многостильность и разноголосость коротких и метких историй с их аллегорическими образами, посредством которых автор сумел раскрыть, высмеять пороки современного человеческого общества в едином многонациональном земном пространстве. Это главы "Маськин и Маськины тапки", "Маськин и лисица", "Маськин в деревне", "Маськин на прогулке", "Как Маськин корову заводил", "Маськин и Глобальное потепление", "Маськин и Бумажник", "Маськин и Рыночная Экономика".
       Для мениппеи характерны сцены необычного, эксцентричного поведения, неуместных речей и выступлений, то есть нарушение общепринятого хода событий, норм поведения и этикета, в том числе и речевого. Скандалы и эксцентричные выходки пробивают брешь в незыблемом и благообразном ходе человеческих дел и событий, они освобождают человеческое поведение от обусловливающих его норм и мотивировок ("Маськин и ягодный пирог", "Маськин и фрау Шпрехензидуева", "Маськин и капитан Ибн-Маслинкин-Алибабуев", "Маськин и еврейский вопрос"). Здесь присутствует момент морально-психологического экспериментирования: необычные или ненормальные морально-психические состояния человека, раздвоение личности, мечтательность, сны ("Маськин и Мочалка", "Маськин и Маськин Невроз", "Как Маськин комету спасал" и др.).
       Борис Кригер в большинстве своих произведений использует еще одну особенность мениппеи - ее злободневную публицистичность. Ведь кроме цикла романов о Маськине писатель радует своих читателей множеством разножанровых произведений.
      

    "КУХОННАЯ ФИЛОСОФИЯ"

      

    Наталья Стеркина

      

    "Кухонная философия" и "Маськин" -

    трактаты о "правильном жизнепроведении"

      
       В античной эстетике существовал термин калокагатия. Платон связывал калокагатию со счастьем, разумностью, свободной убежденностью, которая не нуждается во внешних законах и заключается в естественном умении правильно пользоваться жизненными благами. Калокагатия может стать для современного человека не менее точным мерилом, чем для античного, если только современный человек посмотрит на себя через призму вечности. Борис Кригер, автор "Кухонной философии", не побоялся ответственности и вступил в беседу с мудрецами всех времен и народов. Записанная на бумаге, закрепленная, уложенная во фразу мысль остается во времени - каждый пишущий бросает свой текст в копилку вечности. Благодаря письменности сохраняется память, опыт поколений. Благодаря русским сказкам - поэтическое мироощущение народа. И сейчас современный человек ищет тексты, связывающие его с прошлым, помогающие осознать настоящее и готовящие к будущему. Современный трактат Кригера "о правильном жизнепроведении" интересен в контексте вечности. Начиная с первого же рассказа, написанного в 1994 году, - "Фантазия о замке Синих духов", автор вовлекает читателя в очередную партию "игры в бисер", заявляя: "Я просто плагиатствую и вдоволь наслаждаюсь творчеством, по сути означающим переливание из пустого в порожнее". По одним дорожкам с Софоклом, Катуллом, Чеховым вздумалось гулять автору, его пленяет "изумрудное свечение цветка", уж не той ли породы этот цветок, что и "Голубой цветок" Новалиса?
       "Умеренность - вот в чем ключ к разгадке правильного жизнепроведения". "Правильное жизнепроведение" - это, конечно же, кредо обаятельнейшего Маськина, чья жизнь в обществе Плюшевого Медвеля, охапочных котов, Правого и Левого тапок и есть, в общем, образец. Кригер очень ценит "умение правильно пользоваться жизненными благами". В его произведениях, конечно же, есть место и "безобразному" - как эстетической категории. Кто же такой этот "философ" Маськин? "Маськин - это вы, если добавить немножко солнца... острозубой сатиры, безудержного хохота с размахиванием руками и топаньем ногой по полу. Ха! Ха! Ха!" Смех - одна из главных составляющих творчества писателя. Борис Кригер предпочитает использовать все оттенки комического. И юмор, и иронию, и сатиру, и сарказм. Конечно же, автор развивает и передает современному читателю традиции сказок великого Салтыкова-Щедрина. Отрицание смехом, осмеяние - один из самых древних, исконных способов выражения неприятия определенных сторон действительности.
       Небезынтересно сказать и несколько слов о языке книги. Какие же исторически своеобразные черты языка Кригера можно выявить? Стоит рассматривать его во временном, географическом и культурном измерениях, на его язык - на синтаксис, строение фразы - влияет огромное количество предшественников. В ноосферу заброшено немалое количество риторических вопросов, возгласов, цитат, междометий, афоризмов, неологизмов. Они осыпаются в чуткие руки писателей новейшего времени, разбегаются фразами, конструкциями по текстам. Может быть, Кригер, как некогда какой-нибудь барочный автор, желает, помимо смысла, и формой фразы открыть глаза читателю на суету и призрачность, на жалкость и обман многих понятий? Поэтому и округлые фразы, и лапидарные экспрессивные конструкции, заостренные антитезы, стилизация под античный диалог - все работает на рождение в читателе "свободной убежденности". Но вернемся к сатире. "В выборном органе дебаты - это хорошо, это значит, демократия в ходу, а демократии обязательно нужно больше ходить и не засиживаться, потому что у нее и так сидячая работа, отчего у нее конституция потеет".
       "Иногда Левый тапок так заносит налево, что он уже вроде как бы и справа, и тогда Правый так углубляется вправо, что практически уже совершенно левый... Обзаведясь двумя такими политически подкованными тапками, Маськин и вовсе перестал интересоваться политикой... Политическая карьера вредит домашнему хозяйству не только того, который ее себе избрал, но и всем остальным жителям тоже".
       Это политический аспект, но и прочие аспекты человеческого "жизнеустройства" критикует, осмеивает автор, например, в рассказе "Вечность кончается сегодня" под его прицел попадают "одноразовые души", "одноразовые мысли". "Встанешь, бывало, достанешь новенькую душу из пачки... и напялишь. Хорошо, чисто, удобно. Одноразовые мысли всем пришлись по вкусу. И думать их стало легко и быстро. Народу нравилось, а стране и подавно". Кригер прислушивается - о чем же говорят люди между собой... О времени, происхождении человека и Вселенной, пришельцах, совести, войнах, преступлениях, жизни, смерти, политике, хлебе насущном, голоде, экологии.
       Кригер обсуждает и мифы, и "страшилки", и мракобесие, и гипотезы, и открытия человечества. А разве не то же происходит на всех "кухнях" мира? О чем говорит планета, каковы ее чаяния, потаенные мечты, на что направлены ее амбиции, страхи, какие у нее предчувствия? Как со всем этим обилием неврозов справляется любой человек, любой "Маськин" - и пытается понять писатель в своей "Кухонной философии". "Как мудрым дорог не тяжестью - ценностью жемчуг, так добрая книга пользой весомой ценна" - это слова Яна Амоса Коменского, великого чешского ученого-энциклопедиста, педагога, богослова, мыслителя и писателя XVII века.
       В своей книге Борис Кригер аккумулировал многие важные аспекты культуры и из своего "далека" - Канады - смог донести их до читателя своей родины - России. Писатель родился в России, долго жил в Израиле, некоторое время в Норвегии, ныне проживает замкнуто в дремучем лесу в Канаде. Он, конечно же, много ездил по свету, но нынешняя его оторванность от суеты мира предрасполагает к созерцательности и вдумчивости. Интерес к естественным дисциплинам у Кригера серьезный, подход научный. Но прослеживается и некая линия в его "Философии", которую хотелось бы условно назвать "педагогической", поэтому-то и Коменский, как еще один из "великих", правда, не приглашенный автором на "Пир", приходит на ум. В сказке "Ложечка, лампадка и вечерние дожди" запоминаются щемящие, грустные афоризмы Кригера: "Когда забредает чужая война, когда все пустеет в иных интересах, когда нет сил бежать и поздно оставаться - не дай нам Бог бессмертия, чтоб это без конца переживать"; "Кто не жаждет воздаяний, тот и не ведает кары. Нам кара - как глухим ругательства, в нас ими бросают, а мы бредем дальше как ни в чем не бывало". В "Размышлениях на букву А" - "публицистический задор", который является одним из многочисленных оттенков "Кухонной философии". "Не надо давать диким народам концентрироваться на своей дикости, и самое страшное - это оставлять их вариться в собственном соку". Но в то же время Борис Кригер, продолжая рассуждать, оговаривается: "Я не считаю, что быть диким племенем плохо. Плоскость цивилизации дикарей лежит в отдельной, параллельной социальной вселенной и никоим образом с европейской или другой цивилизацией не соприкасается".
       От публицистики движется писатель назад, к вольтеровскому "Кандиду". "Нужно возделывать свой сад". И что же в современном обществе? Борис Кригер делает горький вывод: "Индивид не знает своего места и предназначения, не ведает, какой сад ему возделывать". Этому выводу предшествуют размышления, необыкновенно совпадающие с мыслями русского педагога XIX века К. Ушинского о том, что не у всех изначально одинаковые данные, и индивиду А. не удастся достичь статуса Б. Правильное воспитание, считал Ушинский, - нравственное воспитание, тогда и А. будет "возделывать свой сад", не оглядываясь на Б., не сравнивая себя с ним. Кригер отмечает: "Общественная пропаганда, воспитание, массовая культура заставляют индивидуума А стремиться к статусу Б... Незнание своего места вызывает постоянную неудовлетворенность собой, своей работой, своим домом, своими финансовыми возможностями". В эссе "В чем был прав или неправ Карл Маркс" Борис Кригер полемизирует с Марксом, с позицией "свысока" - нельзя устраивать по своему вкусу "справедливое общество" - людей-"морковки" рассаживать "по грядкам". На эту тему Кригер говорит с пафосом. Пафос как эстетический термин следует иметь в виду, читая этого писателя. Здесь налицо "единое эмоциональное, интеллектуальное и волевое устремление". "Я считаю... тип рассуждений [свысока] следует повсеместно запретить! <...> Если ты человек, то сиди и не возникай. Не дано тебе другими человеками помыкать. <...> Порядочный человек не должен доводить себя до такого рассуждения". И, заостряя полемику, Кригер добавляет: "Христос и Господь Бог наверняка не закладывали в свои "возлюби" обязательное применение инквизиции". Читатель, если сочтет возможным ощутить себя собеседником ли, учеником ли, оппонентом ли, будет включен в беседу.
       В эссе "Диалоги греческих философов - эстетика поиска истины" Кригер пишет: "В беседе должен быть порядок, вкус, нерасторопность и, главное, обобщенная значительность... Беседа может цениться наравне с любыми радостями жизни, но эта радость давно похищена у человека". Кажется, Кригер эту радость пытается вернуть... Так вот, возвращаясь к эссе о Марксе, интересно дослушать до конца "собеседника" Кригера: "Маркс не учитывает совершенно роль капиталиста". Можем задать вопрос: а разве капиталист планирует "равномерное распределение капитала между населением"? Кригер отвечает "да" и продолжает полемику с Марксом: "Читая девятую главу первого тома "Капитала", поражаешься, как он не хочет видеть, что предприниматель есть тоже человек со своими мотивами и действиями..." Чередование вопросов и ответов. Беседа позволяет прийти к следующему выводу: "По Марксу, капитал существует как бы спущенный с неба, предприниматель с его интересами, риском и мотивами игнорируется так, как будто он уже расстрелян".
       Мы все читали роман Пушкина "Евгений Онегин" и помним, что Онегин в свою очередь читал Адама Смита. Борис Кригер, добросовестно подготовившись к беседе с Марксом, также обратился к Смиту и убедился: любой человек, живущий обменом, - коммерсант! "Обмен есть величайшее провозглашение свободы человека. Коммунизм отрицает обмен. Если бы ощущение коммерсанта было заложено в каждого из нас - не ведали бы люди дурных идей сверхчеловеческого уровня - коммунизма", - такой вывод делает Кригер в этом эссе. Он апеллирует ко многим собеседникам, когда высказывает суждения по разным "вечным" вопросам, среди них Фрейд, св. Августин, Лейбниц, Ницше, Энгельс, Франс, Эйнштейн...
       Декларируя "прощение как средство достижения свободы", автор не пугается, обнажив в себе, как и в прочих, "борца", оппонентами которого становятся другие "борцы" - ближние. Но прощение, отказ от борьбы - это путь к созерцанию. В "Размышлениях на букву А" Кригер пишет: "Я буду говорить об аббатстве своей души. Аббатство во мне - это освещенный утренним светом тайник, тайник, где можно жить в пространстве собственных мыслей, чистой любви и спокойствия".
       И опять следует определить созерцание (эстетическое) как понятие философии: это термин, обозначающий начальную, чувственную ступень познания эстетического объекта. К созерцанию примыкает интуиция, и ей посвящено небольшое эссе. "Интуиция, скорее всего, есть форма укороченного пути мышления, где закономерности используются не на сознательном, а на подсознательном уровне". И созерцательность, и интуиция - необходимые составляющие литературы. "Литература - это то, что между автором и самим автором в присутствии Бога... И литература, самосозерцательная и не пошлая, - вот путь, который необходим душе". Беседе необходимы паузы, как и емкие дефиниции. И вот новый круг вопросов, вступают в беседу новые собеседники. Время, материальность идеи, разрушение и созидание, иллюзии, Бог, любовь.
       Итак, по Кригеру, любовь есть цель развития Вселенной; блестящий собеседник, поэт и мыслитель Фридрих Шиллер подтверждает: "Вселенная - это мысль Бога". Кригер идет дальше: "Единственное, вне чего не существуют идеи, это вне Бога". И далее писатель подводит нас к тому, что мы можем выбирать, какую окраску придать той или иной идее (позитивизм, негативизм и нейтральность). И мы, скорее всего, решим - позитивную, здравый смысл подсказывает. Любимый персонаж Бориса Кригера Маськин всегда выбирает позитивную, поэтому-то он "креативен и сонаправлен с созидательным процессом во Вселенной". А Маськин - это же мы, дорогой читатель и собеседник!
       Итак, "разрушение - созидание", попав как антиномический аспект в поле зрения автора, рассматривается им среди прочих под таким углом зрения: "Жизнь... нашла уникальное средство против неизбежной энтропии системы (распыления энергии в пространстве). Живые формы материи не сопротивляются энтропии. Жизнь, не противясь разрушению, не удерживает в своих объектах одни и те же атомы" и потому - "практически неистребимая форма существования". Конечно же, "краеугольным камнем" "Философии" является категория времени.
       Борис Кригер времени уделяет так много внимания, потому что и на "кухонном", и на "вселенском" уровне это одно из самых болезненных, травмирующих, подчас сводящих все на нет, приводящих в отчаяние явлений, понятий, принципов... "Что, если нам только кажется, что оно идет, а на самом деле это такой же обман наших чувств, как в случае с восходом Солнца, звездным небом и перроном?" - это можно интерпретировать как "детскую" философию, "детскую" полемику, но затем следуют вопросы: время сна и время бодрствования - это одно и то же время? Рождается один из вариантов ответа: "Время - грубейшее допущение, необходимое для упорядочивания некоторых малозначительных событий нашей жизни". Но такой ответ не сможет до конца удовлетворить философа Кригера, и он идет дальше и предлагает мыслить категориями Вселенной, и тогда рождается смелое предположение. Допустим, "создав человека, Вселенная, по сути создала новую вселенную... Человеческое творение - компьютеры являются еще одной формой организации материи в нашей Вселенной. В ней нет проблемы направления скорости течения времени".
       И все же, понимая болезненность для каждого отдельного человека и для планеты в целом этого вопроса, Борис Кригер использует такую фигуру риторики, как обращение к нам всем: "Давайте примем время как частный случай нашего восприятия, частный случай существования материи".
       "Кухонная философия" Кригера - новейшая философия: накопление понятий, реалий, категорий, переосмысление избитых истин, остранение, попытки сформулировать ускользающее... "Мне всегда были неприятны эпизодисты, живущие без особой направленности, цели или идеи", - без такого полемического выпада не обойтись тому, кто ставит перед собой задачу, отменив понятие эволюции, ибо "в рамках определения Вселенной-Бога понятие эволюции бессмысленно, как для нас бессмысленно понятие эволюции чайника по направлению от носика к донцу", предлагает осознать, что "свобода от себя самого есть величайший путь к более истинному мироощущению". Осознать, и что же дальше?
       Времени нет, эволюции нет, есть Бог, любовь, созерцание, иллюзия "спокойного и мирного с собой и миром существования"... На то это и "Кухонная философия", чтобы заставить нас всех, пожав плечами - ну, опять уткнулись в неразрешимое, - обратиться к политике. Какая "кухня" обходится без споров о политике? А где политика - там сарказм, ирония, раздолье для фантастических предположений.
       "Можно предположить, что глобальная цивилизация, управляемая единым образом, скорее всего, является утопией. Европейский союз, сформировавшийся для того, чтобы экономически противостоять натиску США, есть объединение противоестественное и навязанное национальному самоопределению отдельных европейских стран".
       Такова геополитика Кригера, а вот так видит новейший философ границы европейской цивилизации, поделив ее на северную и южную. Северная - север Франции, север Италии, через Австрию, наискосок, северные страны Восточной Европы, Прибалтика и Петербург. На скольких кухнях, обложившись картами, можно рассуждать теперь о правомерности такого деления и будущем цивилизации! Ну согласитесь, беседовать в таком ключе о политике достаточно интересно.
       И конечно, в поле зрения автора, как, впрочем, любого втянувшегося в беседу о политике, - США, Россия, исламизм. "Россия движется к построению мощной государственности. Это КГБ-кратия - новая форма государства, управляемая спецслужбой. История пополняется еще одним чудо-государством на манер Спарты, с которым не так легко будет совладать". О России рассуждали философы прошлого - Данилевский, Соловьев, Ильин... Можно опровергнуть Кригера, предложить иной прогноз - на "кухне", естественно, дается слово всем.
       А может быть, следует "годить", как предписывал в свое время в "Современной идиллии" Салтыков-Щедрин? "Годить" всем, но не писателю-философу, ему сподручнее "постоянное анализирование себя и окружающего"... "Это не недостаток, а преимущество. Подобный способ делает жизнь живой, гибкой и неопределенной, как раз такой, какова она и есть как часть гибкого и неопределенного мироздания". И милейший домашний "кухонный" философ Маськин всегда выскажет "позитивную" идею. "Если в мире все тихо, то и не надо шуметь, а то будет трудно уснуть и у котов испортится настроение. Миру мир, а если попросит еще чего-нибудь, то сразу не давать, а пусть сначала мир вымоет уши, соберет игрушки... Просто в мирные переговоры надо всегда вплетать мирные угрозы, тогда дело и сдвинется".
       Итак, книга Бориса Кригера прочитана. Что это? Хотите определить жанр? Затруднительно. Давайте опять обратимся к эстетическим категориям - а ведь это гармония! Представление о целостности и совершенной организации эстетического объекта, возникающее на основе качественного и количественного различия и даже борьбы составляющих его элементов. Античные мыслители разработали диалектическое понимание гармонии как сменяющих друг друга порядка и беспорядка, единства и борьбы противоположностей... Гармония, sic! И поверим самому автору, сочтя его текст взносом в копилку мирового эстетического пространства, который заключил свою "Кухонную философию" так: "И нет, вы знаете, литературы объективно хорошей или объективно плохой, как нет объективно хороших или плохих людей. Плодитесь и размножайтесь, товарищи писатели. И Дарвин нам в помощь!"
       Борис Кригер, писатель-философ, заканчивая свое произведение обращением к "товарищам писателям", подтверждает необходимость СЛОВА, письменности, смягчая мягкой иронией пафос. Итак, пусть же будет много текстов "хороших и разных", и пусть писатели читают их на всех "кухнях" планеты.
      
      
      

    Надежда Лях

      

    Улыбка и философия

      

    Позвольте мне владеть миром,

    пусть только на тот самый,

    стремительно срывающийся в бездну миг!

    Борис Кригер. Тысяча жизней.

    Ода кризису зрелого

    возраста

      
       "Что? - переспросите вы. - Улыбка и философия? Разве такое возможно? Ведь философия - это что-то такое толстое, скучноватое, и никаких улыбок!" Совсем недавно я думала точно так же. До тех пор, пока не познакомилась с творчеством современного потрясающего писателя и философа Бориса Кригера.
       Надо признаться, что писать о творчестве Бориса Кригера достаточно тяжело. Сказать хочется очень многое. Причем при оценке трудно не использовать превосходных степеней. С другой стороны, когда пишешь о творчестве какого-либо автора, автоматически хочется приблизиться к его стилю. Но у Бориса Кригера настолько изящный и легкий стиль, что подобная попытка, скорее всего, окажется жалкой, неубедительной и неудовлетворительной. Единственный рецепт: читать не рецензии о "лапидарных экспрессивных конструкциях и заостренных антитезах", а непосредственно наслаждаться ясным, четким и чистым языком самого писателя. Всё лучше, легче и приятнее почерпнуть в "первоисточнике", а не в его анализе.
       Тем не менее на некоторые идеи и нюансы все же хочется обратить внимание. Эти разрозненные заметки - впечатления заядлой читательницы, с первых страниц влюбившейся в мир Бориса Кригера и его творчество.
       Современная литература делится на две части. Одна часть - это жвачка для мозгов. А другая - пища для ума и души. К сожалению, второе встречается намного реже. Тем более радостно найти хорошую, умную книгу, познакомиться с творчеством интересного, самобытного современного писателя и философа.
       Борису Кригеру многое дано. И он это вполне осознает. Именно поэтому писатель живет, действует и творит согласно принципу: "кому многое дано - с того многое спросится". Борис Кригер к себе относится с иронией, к миру - слегка снисходительно, прощая его слабости, а людям (которые хотят и готовы услышать) рассказывает очень важные вещи о них самих и о жизни: "Мы все время мечемся по жизни, как пригоршня муравьев, которую бросили на незнакомый им садовый стол" ("Тысяча жизней").
       Давайте обратимся к нескольким произведениям философа. Потому что основные идеи в них все равно перекликаются, перетекают из одной книжки в другую и развиваются. Итак, "Кухонная философия. Трактат о правильном жизнепроведении", самороман "Тысяча жизней. Ода кризису зрелого возраста" и роман-шутка "Маськин" (первая часть дилогии о Маськине).
       "Почему вам следует потратить золотые минуты вашего бесценного бытия на разбирание моих буковок с запяточками? <...> Вы ведь последнее поколение, которое еще может читать! Я не имею в виду надписи на заборах, я имею в виду чтение произведений длиннее штрафа за парковку в запрещенном месте. А инструкцию по применению самого себя нам все равно забыли выдать, и поэтому ее читать нечего" ("Маськин").
       К моему огромному сожалению, в данном случае уважаемый Борис Кригер в какой-то степени ошибается. Он чересчур оптимистично и неоправданно расширяет круг читателей своих книг. Потому что в круг читателей его книг не войдут также те, кто не читал ничего сложнее любовных романов и умнее детективов. Духовную пищу, предлагаемую философом и писателем, таким читателям бесполезно даже брать в руки и пробовать вкушать - их она не насытит. Ведь в этом духовном пропитании совершенно нет крови, всякой "чернухи" и даже грязи, от которой хочется немедленно закрыть книжку и хорошенько умыться. Но для думающего читателя, для того, кто привык хоть минимально анализировать себя, свои поступки, свою жизнь, события и явления в окружающем мире, книги Бориса Кригера откроют чудесный, светлый, добрый мир - мир, в котором хочется жить, мир, который хочется строить, создавать, к которому надо стремиться, даже если этот мир - в какой-то мере утопия.
       У меня сложилось впечатление, что Кригер - это человек, который научился жить в ладу с окружающим миром. Подозреваю, что в этом ему помогла его собственная природная созерцательность и созерцание природы.
       Одно из самых первых и важных впечатлений от творчества писателя: у всех его книг очень положительная энергетика. В мир его книг заходишь как в удобный коттедж, в котором живет приветливый, гостеприимный хозяин. Здесь все на своих местах. Мягкий свет создает уютную обстановку. В гостиной горит камин. На стенах - картины известных мастеров... Хозяин приготовил много забавных сюрпризов для гостей, игры, шутки, розыгрыши, веселые истории - все для того, чтобы гости расслабились, почувствовали себя комфортно... А хозяин в умной, изящной беседе еще и подкинет головоломки, задачки для совместного обсуждения и решения...
       И для "Кухонной философии", и для "Тысячи жизней" характерна невероятная концентрация мыслей и идей. И этот сгусток мыслей подталкивает читателя к дальнейшему размышлению и осмыслению, к собственным раздумьям. В этих произведениях легко уживаются, казалось бы, несочетаемые вещи: четкость изложения и поэтизация; широкий охват тем и лаконизм; философия и юмор. Серьезные темы раскрываются легко, весело, непринужденно. Читатель найдет здесь и чисто философские идеи - в каком-то смысле абстрактные, отвлеченные, и вполне утилитарные, годные к повседневному использованию и употреблению "рецепты". Излагаются серьезные философские учения и их критическое осмысление в современной ситуации, но все это - в достаточно популярной форме, "облегченной" для восприятия.
       Когда Кригер-философ в процессе изложения сложной метафизической идеи возносится слишком уж высоко в "эмпиреи", то Кригер-писатель с помощью легкой иронии снижает "накал": "Иногда я чувствую себя более причастным к галактике M33, чем к тому, что лежит у меня на тарелке". Благодаря таким приемам любые сложные идеи воспринимаются легко, потому что читаешь их с улыбкой.
       Надо отметить, что "Кухонную философию" и "Тысячу жизней" в больших объемах единовременно, подряд воспринимать тяжеловато (может, это только мне) - они чересчур насыщены идеями и мыслями. Читаю взахлеб... а потом: оп! ох! Мозги уже кипят...
       Кригер умело ведет своего читателя, изящно руководит читательской мыслью. Это нельзя назвать диалогом. Но и чистым авторским монологом этот текст тоже не является. Это общение на уровне "ведущий - ведомый". Уверена, что вы схватитесь за карандаш уже на первых страницах этих философских книг, чтобы отмечать понравившиеся моменты. Чтобы потом опять и опять возвращаться к ним, перечитывать. Причем сколько раз будете перечитывать - столько же будете находить новые мысли-зацепки в самом тексте, а затем - и в собственной голове. Таким образом постепенно меняется мировоззрение. Смею вас уверить - в лучшую сторону. Ведь автор не только размышляет сам, но и целенаправленно в разговоре будит мысль читателя.
       В "Кухонной философии" есть некоторые моменты, с которыми можно не соглашаться. Например, автор поднимает очень важную проблему современности - насилие в литературе и на экране, пропаганда сатанизма. Эта проблема в самом деле существует. И, действительно, надо что-то с этим делать. Вот только примеры, которые приводит Борис Кригер, поначалу показались мне слабыми и не совсем убедительными. Так, Михаилу Булгакову Борис Кригер пеняет за излишний "сатанизм" и мистицизм в "Мастере и Маргарите"... С моей точки зрения, подобные литературные приемы в этом классическом романе вполне оправданны. (Конечно, философ в основном подразумевает произведения "современной культуры последних лет".)
       Но только я собралась критиковать такие "наезды", как Кригер дал превосходный рецепт для всех писателей: "Литература, самосозерцательная и не пошлая, - вот путь, который необходим душе. Некоторые чрезвычайно талантливые - Пруст, Набоков - почему-то считают, что, если они будут предельно документально искренни или точны в том, что они чувствовали, пусть это будет низменно - но их, таким образом поборют свою бренность. Не всякое шевеление плоти (особенно представленное на публику) есть та искренность, которая ожидается в настоящей само-литературе".
       И становится понятно, что на самом деле отменный литературный вкус Бориса Кригера и его высокие моральные ценности могут дать важные уроки не только читающей публике, но и пишущей братии. Так что, если вам вдруг покажется, что какую-то мысль и идею автора можно было бы критиковать... то лучше читать следующие книги или перечитать, еще раз осмысливая, - и найти ответ на свою "критику".
       Например, в "Кухонной философии" "канадский мечтатель" показывает пути, куда следовало бы двигаться современному миру. И дает в общем-то оптимистический прогноз. И этот обоснованный автором прогноз не может не радовать. По крайней мере, дает надежду на дальнейшее относительно спокойное развитие цивилизации: "...лучше воспринимать существующую ситуацию как признак проявления свободы и приближающейся зрелости современного общества".
       Итак, наша цивилизация - подросток... Возможно, не буду спорить. Такой взгляд на современную человеческую цивилизацию - очень оптимистичный и вдохновляющий, говорящий о том, что еще не все потеряно...
       Но вот если задуматься - а какой взрослый вырастет из ребенка, которого мама-природа первые годы жизни (пару тысячелетий) заставляла выживать и бороться за существование? Как говорится, так отож!
       С другой стороны, раз уж матушка-природа совместно с тетушкой-историей запрограммировали человека на борьбу, то благостное житие в электронном государстве, описываемое Борисом Кригером, для многих окажется чересчур скучным и недостаточным для их бурного характера. Чем станут заниматься такие беспокойные личности? Почему-то мне кажется, что им будет не хватать спокойного созерцания, писательства и творчества (именно в эту сторону философ советует воспитывать поколение, которое будет жить в идеальном обществе будущего) для приложения их неугомонных сил. Ох! Почему-то будущее по Борису Кригеру стало напоминать прекрасную, чудесную, но, боюсь, недостижимую утопию.
       Писатель совершенно справедливо указывает: "Каждый из нас совершенно обязан быть счастливым, а для этого так, по сути, мало надо" ("Тысяча жизней"). Но как много человеку надо, чтобы понять, осознать, прочувствовать эту простую истину! Личности нужна борьба, нужны трудности для преодоления, нужен созидательный труд, а не только виртуальный. Это необходимо для самореализации. Любой индивид должен пройти определенный развивающий путь. И только в результате этого пути можно прийти к самоощущению счастья. Возникает вопрос: куда может привести человечество подобная философия, исповедующая некоторые идеальные постулаты и обстоятельства? Ведь куда привело искажение идеальной коммунистической идеологии?
       Но похоже, что Борис Кригер тоже задумывается над этим вопросом - как дураки, привыкшие Богу молиться и разбивать при этом лбы, могут исказить его философию. И потому сразу же отвечает на этот вопрос: "Разумеется, существует ответственность мыслителей за свои идеи. Но допустимо ли смешивать ее с ответственностью за дела?"
       Поэтому, если у вас возникает вопрос или возражение, - читайте "Кухонную философию" или другие книги. Скорее всего, вы найдете ответы на эти вопросы. Или перечитайте, чтобы более точно понять смысл идеи автора. Чтобы не получилось, как у меня. Почему-то я решила, что, когда Борис Кригер пишет о снижении скученности населения, он имеет в виду расселение на хутора. Но когда стала просматривать книги заново, вдруг оказалось, что даже понятия такого - "хутор" - в его книгах нет. Это я сама домыслила и начала спорить...
       Но вообще-то жизнь в маленьком селе, небольшом провинциальном городке или мегаполисе различается в первую очередь разной энергетической наполненностью. И есть люди, которым привычно и уютно жить в супергороде (наверное, многие вспомнят героиню фильма "Кейт и Лео"), а есть те, кто не представляет жизни без ежедневного заката солнца над полем в родном селе. (То, что я пытаюсь здесь оспаривать идеи Бориса Кригера, совсем не говорит об их слабости. На самом деле это свидетельство моего вредного и "спорного" характера и того, что я тоже люблю пофилософствовать на кухне. Кроме того, выше уже упоминалось, что книги Бориса Кригера будят мысли и заставляют размышлять...)
       Зато писатель предлагает оригинальный суперметод для решения военных конфликтов: "Кому пришло в голову поубивать друг друга, будут предоставлены сами себе и, возможно, приведены к порядку с помощью военных роботов, способных отловить вояк и посадить под домашний арест. Более военным не удастся держать население в зоне конфликта основным заложником и предметом шантажа" ("Тысяча жизней"). Прочитала я этот рецепт - и мне сразу захотелось жить в кригеровском мире!
       В "Тысяче жизней" размещено "Краткое изложение основ философии Кригера" (гл. 46). Это квинтэссенция всего учения, всей кригерософии. Ясно, четко, лаконично, логично, законченно.
       Например, в подраздельчике этого "манифеста Кригера", посвященном свободе, философ указывает на то, что "свобода может быть только осознанная и позитивная. Человек не должен иметь свободы к саморазрушению и к причинению физического или нравственного вреда другим". Замечательно, великолепно! Из серии: "Моя свобода заканчивается на уровне моего носа".
       Конечно, хочется осуществления этой простой идеи. Вот только... Мне кажется, это опять утопия (к огромному сожалению). Неужели удастся когда-нибудь воспитать таких людей? Или это очередной "моральный кодекс строителя коммунизма"?
       А вот мысли Бориса Кригера о государствах и политиках: "Государство является хозяйственным образованием, созданным гражданами для поддержания интересов самих этих граждан. К сожалению, во многих странах этот простой принцип игнорируется"; "Политики всю свою жизнь борются, чтобы добраться до вершины власти в результате демократических выборов, и когда они до этой власти добираются, у них нет ни опыта, ни квалификации, чтобы руководить и действовать в соответствии с известными элементарными правилами. На все это накручивается нескончаемая демагогия, и таким образом мы имеем то, что мы имеем. Современную мировую политику" ("Тысяча жизней").
       Насколько эти замечания созвучны с современной политической ситуацией в Украине! Вот и один из украинских президентов сказал то же самое (только по-украински): "МаTмо те, що маTмо..."
       В своем "манифесте" Борис Кригер излишне скромничает: "Ничего нового в этот мир я не принес и не принесу. Так, лишь попробую переосознать давно известное". На самом деле он не только "переосознает давно известное" и популяризирует философов ушедших веков, но и осмысливает явления современного мира, которых в прошлом просто не было, не существовало. Ведь сегодняшний мир ставит перед современными людьми новые задачи, бросает новые вызовы.
       И как мы уже увидели выше, писатель показывает, куда стоит идти, какое общество следовало бы строить. Ни "кригерософия", ни "кригеротопия" не являются раз и навсегда устоявшимися "учениями". Философия Бориса Кригера - это стройная, цельная, но при этом развивающаяся система. Но это не догма, а живой продукт мысли замечательного современного мыслителя.
       Не меньше философии, но гораздо больше добрых улыбок найдет читатель в романе-шутке "Маськин". Много тех же идей, что и в "Кухонной философии" и в "Тысяче жизней", только стиль еще более мягкий, более душевный, более веселый. В общем, впечатление очень забавное.
       Маськин - вот настоящий герой нашего времени. Всегда спокойный, уравновешенный, оптимист, с юмором взирающий на мир, несмотря ни на что - даже на стадо слонов в собственном дворе. Все это было бы смешно, когда бы... Над некоторыми страницами хочется и смеяться и плакать одновременно. Смеяться, потому что в повествовании читатель найдет кучу приколов. А плакать, потому что автор поднимает серьезные проблемы сегодняшней жизни - будь то политика, экономика, культура, образование, поиск человеком своего предназначения...
       "Маськин" читается достаточно медленно. Даже медленнее, чем более серьезные "Кухонная философия" и "Тысяча жизней". Потому что многие фразы в этом романе-шутке основаны на игре слов. Причем в этих юмористических фразах заключен смысл и подтекст, а иногда и еще слой смысла... И хочется все эти смыслы уловить, распознать, ощутить... Получить от этого дополнительное удовольствие и улыбнуться. Вот и приходится останавливаться и вдумываться в каждую фразочку и словечко. Например:
       "Мартышек развелось в Маськиной округе в огромном количестве. Страшный охотник Финтель ловил их еще несмышленых и, припечатывая им на лоб клеймо "Энтим ум", передавал их дрессировщику Гею Бейтсу, который это клеймо считывал. Видит "Энтим ум 5" и вставляет мартышкам пять умов, а если видит "Энтим ум 4", то вставляет им только четыре ума. Когда эти мартышки становились вумными, Гей Бейтс их выбрасывал в Окна, где их местные жители и подбирали, растаскивая по домам, цехам, библиотекам и даже судебным помещениям, потому что без мартышек сами уже ничего делать не могли. От этого охотник Финтель и дрессировщик Гей Бейтс были очень богатыми, отчего им все завидовали и мартышек им при случае портили, обучая неприличным ужимкам и воровским привычкам.
       Еще надо сказать, Гей Бейтс шил мартышкам маленькие мягкие штанишки, чтобы они выглядели поприличнее, поэтому он и назвал свою компанию "Мелко-Мягкая Компания", потому что штанишки были мелкими и мягкими. Так что Гей Бейтс вполне честно отразил в названии своей компании род занятий, которыми она занималась... Мелко по мягкому или мягко по мелкому... это уж как кому попадет".
       Я считаю, что мне вообще сильно повезло. Ведь мне посчастливилось познакомиться одновременно с "двумя" Маськиными. Поскольку украинская мова для меня - почти родная, то я имела возможность насладиться вдвойне: аутентичным русскоговорящим Маськиным и плюс к этому Маськиным, который прекрасно розмовляе на украинской мове в замечательном переводе Оксаны Гуменюк.
       Умение Бориса Кригера мастерски жонглировать словами проявилось еще в "Кухонной философии" и "Тысяче жизней". А в "Маськине" игра слов вообще немыслимая. Вот и украинскому перекладачу тоже пришлось изощряться, чтобы быть на уровне... Результат получился просто бесподобный! Автор и переводчик как будто устроили перекличку, на пару валяют дурака.
       Например, у президента одной из почти неизвестных стран фамилия Бушкин. А в украинском переводе - не просто Бушкiн. Он Бушкiнь. Что при обратном переводе с украинского на русский означает Бушконь. Это просто супер! (Вероятно, для русскоязычного читателя надо уточнить, что фамилия Пушкин - по-украински, конечно же, Пушкiн, а никакой не Пушкiнь.)
       Еще подобное "баловство" автора и переводчика: Платон - Платошкин - Планктон; Аристотель - Аристошкин - Аристон. Поэтому мне приходилось постоянно переключаться с мовы на язык и обратно, чтобы наслаждаться вдвойне. Читаю по-украински. Смешно! "Ой, а что же здесь было в оригинале?" Заглядываю: "Ха-ха-ха! Вот это да!"
       К примеру, давайте познакомимся с описанием известных исторических событий в интерпретации Маськина: "По приказу Маськиного Левого тапка, переданному через Мартышку по всемирной паутине паука Дабыл-дабыл-дабыл-юшкина, выстрел крейсера "Обжора" по Пяточному дворцу стал сигналом к началу героического штурма "последнего оплота Тапкодержавия"". Почему дворец "Пяточный"? Ну вот, вас же предупреждали, что читателю "Маськина" надо вчитываться и вдумываться в глубину смыслов.
       Но еще интереснее то, что в переводе на украинский язык знаменитый крейсер назван "Гаврора". Ведь по-украински "обжора" (веселенькая находка Бориса Кригера) - это "ненажера". Как видим, переводчица (или все-таки автор?) и здесь подобрала смачное словцо.
       Кроме того, в украинском варианте есть такие великолепные "изюминки", которых нет в российском первоначальном варианте:
       Спинiться на хвилю,
       Загляньте у себе -
       Iз суттю своTю
       Зустрiтися треба.
      
       (Можно я не буду переводить этот кусочек на русский? Уж поверьте, на украинской мове он звучит просто замечательно!)
       Представляю, насколько трудно было найти адекватный перевод Датского, Братского, Съетского Пирога... Но переводчик прекрасно с этим справился.
       Хотя выше было сказано, что автор и переводчик валяют дурака, но на самом деле Оксаной Гуменюк была проведена огромная работа для переложения "Маськина" на мову. А ведь, как стало известно, Маськин уже разговаривает на нескольких европейских языках и даже на китайском... И переложить всю эту игру слов на разные языки - ох! Ну и работенка! Причем, конечно же, не только переводчиков, но и в первую очередь - самого автора.
       А вот такая "пугалка" от Бориса Кригера: "Это может подорвать репутацию Организации Объединенных Простраций, в которую входит эта страна, и тем самым нарушить стабильность мировой нестабильности, чего бы я, как вы понимаете, не хотел, потому что как нарушишь, потом ищи себе опять другой глобус..." Думаю, читателям тоже не хочется искать другой глобус. Так пусть уж лучше мировая нестабильность остается стабильной.
       Вставки-"беседы" автора непосредственно с читателем, особенно с тем читателем, который читает Маськина "по службе", - это вообще прелесть! "Я расист? Нет. Я был на кухне. Вы будете папе жаловаться? Так он у меня того же мнения. Ах, не моему папе... А, этому, пожалуйста, жалуйтесь... Видите ли, чтобы от римской католической отлучить, надо сначала к ней прилучить... Я не люблю католиков? Я не люблю немцев? Да вы что, с ума сошли, читатель? Да всех я люблю. У меня друг детства - католик, монах. Что значит личные знакомства не имеют значения? Слушайте, вы вообще откуда взялись, мой читатель? И как вы до тридцать первой главы с такой подозрительностью добрались? Ах, по службе положено? Ну, тогда успокойтесь и слушайте дальше".
       Представьте себе хомяка с классическим литературным именем Гамлет, который "все лето готовится к спячке - читает немецких философов. Обычно прочтение "Критики чистого разума" Канта вводило его в ступорозное состояние сроком минимум на три месяца. А тут ему Кант прислал новый труд - "Критику грязного безумия" - и он его теперь усиленно изучает".
       Вообще роман "Маськин" замечательно подходит для вечеров семейного чтения и для детского чтения. За кажущейся "детскостью" изложения скрываются серьезные идеи. Пусть даже дети поймут и осознают эти идеи чуть позже, но первые ростки истинных ценностей уже будут заложены в душах. Вот, например, общение Маськина с Лосем:
       "- А вы хорошо живете? - спросил его Маськин.
       - Да какое там! - махнул рогами Лось. - Всю жизнь лосем работаю на полторы ставки.
       - И что, вам не нравится ваша работа? Вам, кажется, это занятие подходит, ведь вы, кажется, извините, лось?
       - Да? А в школе говорили, что у всех возможности равные. Я и настроился стать бабочкой. Всю юность пытался порхать. Не получалось... Так вся жизнь у меня и перековеркалась... Ненавижу свою работу, хоть рога скидывай".
       Очень хочется верить, что маленькие лосята, прочитавшие в детстве "Маськина", станут счастливыми взрослыми лосями и не будут пытаться порхать, как мотыльки. Они будут искать и смогут найти свое предназначение в жизни, свое место в мире.
       Как видим, эзопов язык, который использует Борис Кригер в "Маськине", можно сопоставить с языком Льюиса Кэрролла. Только в "Маськине" все гораздо забавнее и ближе к нынешнему бытию и проблемам современного общества. Ведь "общество сидит у телевизора и попным-корном хрум-хрум... Заглянешь тогда в глаза общества с последней надеждой... А там - о боже! Глаза-то общества совсем безумны..."
       Причем в украинском переводе этот, извините за выражение, "пищевой продукт" обозван еще точнее: "попный корм".
       Еще несколько замечаний о творчестве Бориса Кригера. В каждом абзаце, буквально в каждой строчке емко, выразительно и четко проступает образ самого автора. Он напрямую обращается к читателю, и создается впечатление, что он разговаривает именно с тобой, именно тебе хочет сказать что-то очень-очень важное о мире и о тебе самом. И очевидно, что Борис Кригер - это человек, который делает мир лучше и добрее.
       Ваши взаимоотношения с миром могут, конечно, отличаться от того, что описывает Борис Кригер. Но писатель показывает, что надо делать со своим миром, куда его "двигать", чтобы в результате оказаться в согласии с ним. И если каждый станет двигать свой мир в таком направлении, то, возможно, скоро окажется, что весь мир в целом тоже изменился в лучшую сторону, приблизился к идеальному "кригеро-миру".
       Серьезные идеи в философии Бориса Кригера перемежаются легкой иронией. И вся эта масса умных мыслей + легкая насмешка + самоирония + оптимизм автора - в результате получается весьма бодрящий коктейль!
       Я уверена, что каждый читатель почерпнет что-либо свое в философии Бориса Кригера, по-своему осмыслит ее главные идеи, и у него будут возникать совершенно другие мысли. И без сомнения, единожды обратившись к творчеству замечательного писателя и философа, будет снова и снова возвращаться к его книгам - чтобы снова и снова осмысливать, снова и снова проникаться его идеями, а самое главное - чтобы снова и снова получать удовольствие!
       Произведения Бориса Кригера, его стиль самобытны. Для писателя характерно столь же скрупулезное и бережное отношение к слову, как у классиков XIX и лучших писателей ХХ столетия. Стиль в одних фрагментах перекликается с "Письмами к незнакомке" и "Открытым письмом молодому человеку о науке жить" Андре Моруа, в других напоминает юмор О'Генри. А иногда похож на слог Пауло Коэльо. (Подозреваю, что другим читателям произведения писателя напомнят их любимых авторов.)
       И еще одно важное впечатление от творчества Бориса Кригера: его книги оставляют свет в душе. Почему-то мне кажется, что "Кухонная философия", "Тысяча жизней" и "Маськин" лучше всего будут распространяться при помощи "сарафанного радио" - от человека к человеку, от читателя к читателю...
       В заключение хочется пожелать автору побольше хороших, добрых, умных по-читателей.
      
      
      

    Шохида Нурматова

      

    "Иногда просто хорошо быть..."

      
      

    Иногда просто хорошо быть частью

    всего этого мира, всех этих времен.

    Иногда просто хорошо быть.

    Борис Кригер

      
       Можете себе представить обычный день самой что ни на есть среднестатистической женщины-домохозяйки? Нет, я совсем не добровольная домохозяйка. Мне бы очень хотелось работать и приносить пользу обществу. Но судьба сложилась так... Кто-то творит, кто-то варит кашу. Мой самый обычный день начинается на кухне: сначала готовлю завтраки, потом наступает обеденное время. Готовлю обеды: первое, второе и компот. Потом ужин...
       Ужин поели. Все разбежались - кто смотреть телевизор, кто погулять и т. д. и т. п. И вот наступает мой "настоящий день" - мое время. Я могу читать и наслаждаться художественно разбросанными словами на страницах книг или на мониторе компьютера. Книги, книги, книги... Уже и не помню, сколько я их прочитала за эти долгие годы домохозяйствования. Некоторые словно семечки (полузгал - забыл). Некоторые не забываются, заставляют возвращаться, страдать, думать, возмущаться, раздражаться и размышлять (последние самые "страшные").
       Вот такой ужасно "страшной" и оказалась книга русско-канадского писателя Бориса Кригера "Кухонная философия". Книга ни о чем и обо всем. Медленно сгорающий бикфордов шнур.
       Я совершила нелепую ошибку, нарушила порядок вещей. Никогда еще не делала подобного. Сначала в Сети споткнулась о статью (рецензия на книгу Бориса Кригера) Натальи Стеркиной ""Маськин" и "Кухонная философия" - трактаты о "правильном жизнепроведении"". Подумала: "У-у-у!" Скажу вам, чтение этой статьи - очень сложное занятие для мозга женщины. "Но это проблема писателя Кригера!" - подумала я. Современный читатель не потянет подобной сложности. Увы, мы обленились, теперь у нас в бестселлерах детективы, любовные романы, боевики и другие однодневки. Не будет никто читать эту книгу после подобной статьи! Она не призывает к чтению. Отталкивает. Нет, я не о смысловой нагрузке статьи. Возможно, она самая умная среди себе подобных. Но первый же термин в статье - "калокагатия" - здорово напугал меня как читателя: "О, вдруг я книгу не пойму, если она такая же сложная, как и статья".
       Дама я упрямая, нашла-таки в Сети книгу Бориса Кригера "Кухонная философия. Трактат о правильном жизнепроведении". Скачала. Села читать. И на первых же страницах столкнулась с явно провокационными строками автора: "Примите мои мысли как некоторую данность, если пожелаете; если не пожелаете, забудьте о моем существовании, как не знали о нем до того, как открыли эту книгу". "Не сомневайтесь! - мысленно ответила я писателю. - Мы так и сделаем!"
       Итак, начнем...
       Буду откровенной, сначала меня привлекло название книги: "Кухонная философия. Трактат о правильном жизнепроведении". Что ни говори, встречаем по одежке (если за одежку принимать название произведения). Кухня для меня в настоящее время - вершина актуальности и моей творческой самореализации. Кухня - моя книга. Да еще сдобренная правилами жизнепроведения. Будем считать, что это специи или модные нынче афродизиаки. Во время ежедневной готовки и возникают одни те же вопросы: "А правильно ли я живу? На это ли я должна тратить свою жизнь? Нужно ли мне все это? Неужели вся моя жизнь пройдет у плиты?" Вот такая моя кухонная философия. Определенно, книга для меня.
       Некоторые могут посмеяться. Да, кухонная философия. Поэтому название книги мне очень понравилось. Фактически вся наша жизнь, вернее, почти все ее сферы - это кухня. Политика - кухня, отношения - кухня, управление государством - тоже кухня...
       Уверяю вас, Ленин был стократ прав, полагая, что любая кухарка может управлять государством. Только можно поспорить с утверждением "любая". Можно слегка изменить эту фразу: "Талантливая кухарка может успешно управлять государством". Во время готовки блюд открываются все способности, второе дыхание и душа человека. Так почему же в кухне не может быть философии? Там ей и место. Законное.
       Немного отвлеклась. Продолжим размышления о книге. Борис Кригер уловил мое нынешнее настроение: "Факт неминуемой смерти вообще просто выводит нас из себя". Я только вчера подумала об этом. Жизнь - наша родительница и наша разрушительница; оказалось, автор об этом давно уже написал: "Жизнь на Земле не прерывалась ни на мгновение с момента ее появления, поскольку жизнь постоянно порождала новые живые объекты, разрушая старые".
       Сама же книга сумела немного притупить мой панический страх перед смертью: "Как же отучиться преследовать результат? Как же научиться ценить эпизоды жизни? Не гнать время вперед, радуясь сгорающей жизни, а ценить если не каждое мгновение, то хотя бы каждый час или, по крайней мере, каждый день?"
       В книге Кригера нашла единый ответ на многие вопросы, которые интересовали меня и моих знакомых. "Кролик не побежит" - вот это был для меня ответ. Также сумела извлечь некоторые бесспорные утверждения, которые могли бы быть жизненными правилами: "Доехать нельзя, но ехать можно". Уверяю вас, они совсем не пессимистичные, они реальные. Прочтите книгу. Подобных правильных выражений там предостаточно. Запомнить их легко. Попробуйте использовать их на практике: эффект психологической разгрузки вам обеспечен.
       Виртуозно используя слова, Борис Кригер научно обосновал концептуальное значение самых вечнопроизносимых (обычных) человеческих фраз: "Пропади все пропадом!" и "Ладно, хрен с ним, пущай будет...", объяснил их закономерную логику существования. Теперь их можно произносить с глубоким смыслом, талантливо и артистично.
       Для меня Кригер раскрыл загадку вечных ценностей: "От чтения классиков всегда становится спокойно. С чем это связано? Особенно русских: Чехов, Толстой, Достоевский, да и Гоголь. Особенно каких-нибудь записок, писем, дневников. Кажется, пообщался с умным человеком. И не было ему надобности показушничать, умничать, красоваться". Вот и мне очень нравятся аксаковские "Детские годы Багрова-внука". Впервые прочитала сто лет назад, перечитываю чуть ли не ежегодно. Теперь понимаю, что именно привлекает меня в этой книге. Подробное чтение. Глубокое изложение.
       В моей стране ничего так и не изменилось со времен распада Советского Союза. Все тот же СССР, только его искаженная копия и еще более ужесточенная власть. Можно уехать, как многие. Но не хочется покидать свой дом. Вот и нашла в книге причину, почему я остаюсь на Родине: "Я свободный человек в свободной стране, за страх ли, за совесть ли организующий все вокруг себя во имя взаимного блага. Всё это очевидно, и нет причин лишать себя простого человеческого счастья быть дома и иметь покой души".
       Раздел книги, посвященный политике, просто аккуратно обойду из-за инстинкта самосохранения. Хотя нет, скажу пару фраз словами автора:
       "Как всегда, интересы простых жителей становятся заложниками интересов политических фигур.
       Я не говорю, что это хорошо. Я говорю, что так устроен мир, и все, кто им движет, - профессиональные сволочи, отличающиеся тем, что одни сволочи захватили власть давно и у них нет надобности пробивать себе дорогу терактами, их все устраивает, а другие - новые сволочи, которые хотят свою часть пирога или целый пирог сразу..." С удовольствием сообщаю, что я этого не говорила. Пригвоздить меня за эти слова нельзя. Это сказал Борис Кригер. Но думать подобным образом мне не может запретить никто.
       Термины "антисемитизм" и "сионизм" мне знакомы. Но я никогда их не использую, потому что часто их путаю. Поэтому при разговорах произношу заученные фразы: "А за что вы не любите евреев?" или "У меня был шеф еврей. Я у него многому научилась. Поэтому евреев я лично уважаю". Вот так вот.
       Хотя я мусульманка, но "пространной цитате из американского комедианта Дэнниса Миллера" совсем не обиделась, - в каждой шутке есть доля шутки. И правды кусочек. Размышлений писателя об исламе тоже не стану затрагивать. Скажу просто, в общем, о религии: верю в единое начало Бога. Всё.
       Вообще книга Бориса Кригера оказалось очень интересной и увлекательной, немного хитроватой. Читаю ее и думаю: и что так испугалась? Книга не такая уж сложная и читается легко, местами вызывает улыбку. Ан нет, она все же напичкана философскими размышлениями: "...в чем смысл постоянного определения себя и природы? Может, это ощущение себя как бы все время со стороны и есть доказательство моей принадлежности ко всему окружающему. Глядя со стороны, хочется меньше противопоставлять себя природе. Гармония наступает тогда, когда часть не конфликтует с целым. Говоря: "Природа хочет от меня того или сего", я заблуждаюсь. Я сам и есть неотъемлемая, пусть и ничтожная часть этого мироздания".
       Странно, почему-то эти размышления не перегружают непонятными умностями, все доступно и ясно. Не напрягаюсь, как когда-то при чтении Ницше. Может, Кригер обнаружил новый стиль выражения в философии - доступный? Возможно, это народная философия.
       Так что неправ автор, утверждая: "Философская литература настолько зарекомендовала себя как "заумное чтение" - и по стилю, и по содержанию, - что практически невозможно ожидать какого бы то ни было интереса к новому философскому труду, даже если он касается самых что ни на есть животрепещущих для каждого мыслящего живого существа вопросов: жизни и смерти, бренности существования и его смысла". Его философские эссе мне очень понравились. Даже не так. Они для меня очень злободневны и интересны.
       Всегда удивлялась разбросанности собственных мыслей. У автора этот разброс еще шире. Читаешь его, и такое чувство, что твои мысли словно на американских горках. Сначала мысли о высоком - о любви, политике, вечности и свободе - бросают тебя ввысь. Потом вдруг раз - обычные земные явления: "Свет" и "Тьма". Когда читала о полезности смотрения на огонь и целебности данного действия, вспомнила прошедшую зиму. Кто бы мог подумать, что этой зимой в знойной Центральной Азии я мечтала о камине и печке? Мороз и холод разрушили многое. Прежде всего веру в людей и честное слово. Детский страх перед темнотой тоже имеется в наличии, и, умирая от страха, все равно иду в темноте. И слепоты боюсь, хотя, думаю, слепота душевная еще страшнее. Вот и все, пожалуй, о свете и темноте.
       Нашла в книге много размышлений, которые не совпадают с нашими, азиатскими. Почти антиазиатские мысли. Но от этого они еще более интересные и привлекательные для меня. Полностью согласна с Борисом Кригером, что самоуправление - самый эффективный метод хозяйствования. На Западе. Но не у нас. В Азии, в стороне света, где чувство коллективизма (хотите - даже стадности) превыше всего, самоуправление неприемлемо. Здесь в управлении сохранились и еще долго будут господствовать авторитарно-феодальные взаимоотношения. Как говаривал мой европейский друг: "Это надолго, если не навсегда". Также и "страсть к окружению себя прекрасным" у нас выражена ярче и в более выразительной форме. Золотые зубы, много блеска, пестрая одежда - всё это мы. Золото, роскошь, блеск - вот что для нас прекрасно (это не гордость, не радость, а просто констатация факта). Очень интересный пример Кригера (который точно уловил настоящее и будущее наших - азиатской и западной - цивилизаций): "Было два острова в океане. На одном жило дикое племя, на другом - цивилизованное. Однажды оба племени заметили, что на небе появилась очень яркая звезда. Дикое племя решило, что Боги подарили им новую звезду за то, что они были хорошими. Это произвело на них такое впечатление, что они и вправду практически перестали убивать друг друга и занялись поэзией. Короче, стали удивительно милым и образованным в поэтическом плане населением. А второе, цивилизованное, племя сразу рассчитало, что это не звезда, а огромный метеорит, который летит на Землю и упадет прямо на их остров. Племя стало строить корабли, отплыло от острова в океан, но пришла буря, и все племя потонуло. А метеорит пролетел мимо Земли и никого не поранил..." Мне кажется, дикое племя - это Запад, а цивилизованное - Азия, которая горделиво восхищается своими древними мыслителями и научными открытиями, но в настоящее время медленно идет ко дну. Погибает. Азию уничтожат исламский фундаментализм и терроризм.
       Читала книгу и была уверена, что ее написал такой же человек, как и я: неудовлетворенный, полный страхов, сомневающийся. Так нет, эта иллюзия исчезла, когда наткнулась на утверждения о том, что он, Борис Кригер, может написать стихи на древнегреческом! Хорошо, буду откровенной: окончательно иллюзия исчезла, только когда закончила читать диалог Кригера-чужеземца с самим Сократом (!). Пыталась составить нечто подобное - не получилось. Не хватило энергии (ЅҐґаЁЅЉЂ - "энергейя", - уверенно произношу я, ибо думаю, что Кригер, в отличие от Сократа, поймет это новое слово). Оказалось, что я слаба (ќааицдNoб - арростос).
       Теперь о Карле Марксе. Ясное дело, что труды Маркса лучше усвоили капиталисты. В отличие от коммунистов, они все его теории успешно осуществили на практике. Но Маркса можно было бы уважать даже только за использование в своих научных трудах термина "метаморфоза".
       Очень интересно Кригер объясняет сущность каждой страны: Германии, России, Англии, Франции, Америки... Потом Китай, Индия... Очень захотелось, чтоб он так же у нас все расставил по полочкам, все показал, объяснил... Словом, рассказал нам о нас.
       Борис Кригер перечислил все человеческие проблемы:
       "1. Умирать не хочется.
       2. Жить страшно.
       3. Чувствуем себя неважно.
       4. Принципиально скучно и неохота работать.
       5. Ничего стоящего в жизни не достигли.
       6. Денег не хватает! Всегда не хватает денег!
       7. Мир устроен несправедливо, жалко всех.
       8. В мире все сволочи. Всех бы к стенке.
       9. Ну, остальное по мелочам, у кого что - у кого личная жизнь никудышная, у кого с соседом плохие отношения".
       Но он ошибся. Это не индивидуальные проблемы каждого. Это проблема, как нынче модно выражаться, глобальная. Не могу представить человека, у которого хоть раз в жизни не возникали эти проблемы. Если не возникали, то это не человек, а растение. Решение этих проблем возможно. Но я не скажу, как их решить. Пусть каждый сам решит свои проблемы, прочитав книгу. Они, эти решения, разбросаны по всему тексту.
       Вы знаете, оказалось, что я живу почти в электронном государстве, которое описал Борис Кригер в своей книге. Нигде не работаю. Готовлю еду из натуральных продуктов, не использую полуфабрикаты. Изучаю языки и различные компьютерные заморочки. Но если бы меня спросили: "Ну, как жизнь?" - я бы ответила: "Да идите вы со своим электронным государством куда подальше! Дайте мне жизнь такую, как в Америке или хотя бы как в Германии".
       Продолжая размышления о компьютерном государстве, не разделяю мыслей автора: "На этом примере я бы хотел закончить свое повествование об электронном государстве. Я думаю, что так или иначе общество придет к тем же выводам, что и я, потому что они становятся все более и более очевидными, и произведет необходимые реформы, которые позволят пользоваться в полной мере величайшим достижением человечества - компьютерами, ибо их истинный потенциал мы только начинаем осознавать". Даже не буду приводить в пример мою страну. Возьмем, к примеру, Россию (для нас Россия сейчас - тот же Запад). Так вот, не могу представить себе Россию в качестве электронного государства в ближайшее сто лет. Нереально. Но если это произойдет раньше, буду искренне рада.
       Читая строки об организации собственного бизнеса Бориса Кригера, подумала: "Боже мой, это даже не другая страна, эта другая планета!" Вот уже который день пытаюсь представить нечто подобное у нас. Увы, тут воображение меня подводит, хотя некоторые утверждают, что оно у меня богатое и необузданное. Пессимист - тоже не я. Вот реалист - это я.
       Даже не могу определить жанр произведения Бориса Кригера. По стилю оно определенно похоже на дневниковые записи. Но необычный или совсем непривычный дневник. Дневник мыслей. Кажется, автор пожелал оставить на память хронику собственных размышлений. Он все записал и закрыл дневник. И возвращаться к нему не намерен. Спросите почему? Да потому, что там есть всё: радостное и печальное, трогательное и жестокое, душевное и не совсем. Очень волнительное чтение. Это похоже на то, как некогда блестящая и красивая, но ныне стареющая актриса не смотрит старые фильмы со своим участием. Смотреть больно. Вывод - это не книга. Это дневник мыслей и размышлений, переживаний и тревог.
       Как наивно я клюнула на название "Кухонная философия", как умело автор заманил и включил меня в водоворот своих непростых размышлений! Ох как лукавит Борис Кригер, утверждая: "Я все же, наверное, сторонник литературы ни для кого". Так ли это? В книге нашла все то, о чем избегала думать, что может расстроить, вывести из состояния "меня это особо не касается". Избегала вроде всегда успешно. Вот те на, а в этот раз попалась.
       "...По заявлению Талейрана, "язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли", и действительно, далеко не всегда человек искренне пытается отразить свой мыслительный образ". Некоторые строки - просто обнаженные мысли. Размышления в стиле "ню".
       Нет, это не проблема Кригера. Это моя проблема. Как он узнал мои мысли? Тайные, между прочим. Он с Запада, я из Азии. Он мужчина, я женщина. Он живет в лесу, в глуши, я живу в городе, среди толпы. Он бизнесмен, я кухарка. Он сочинитель, я наоборот.
       Читая книгу, постоянно мысленно вскрикивала: "Где, когда и в какой жизни я рассказала обо всем этом Борису Кригеру?" Это мои слова, точно отсканированные! Плагиат, да и только. Хорошо, предположим, они его собственные, но откуда стопроцентное попадание в "яблочко"? Словно он разорвал мой мозг и там основательно рылся, пока не докопался до этих размышлений. Вошел, нашел и нагло забрал. Затем спокойно воспроизвел в своей "Кухонной философии". Может, он еще и заправский кулинар, как и я?
       Самое главное - книга заставляет думать (полагаю, очень неудобное чтение для некоторых). Вот сижу у себя на кухне после долгого утомительного дня, смотрю на носик чайника, потом открываю крышку и тщательно рассматриваю его дно, размышляя об эволюционировании Вселенной. Потом иду и просто завариваю крепкий чай. Спасибо Кригеру за то, что его "Кухонная философия" не позволила мне задубеть среди моих ложек и кастрюль и замаслить собственные мысли. Вот такие вот пироги!
      
      

    Нина Чемезова

      

    Чтобы было тепло и уютно

      
       Я не знаю, как в Канаде, а у нас, в России, следы индустриального общества виднеются еще на многих тротуарах, стенах и в головах. Человек и машина шагают рука об руку или нога об ногу, это уж кому как повезет. Причем на удивление часто первой таки вышагивает машина, прокладывая и определяя маршрут дальнейшей прогулки, подчиняя своими новейшими функциями и технологиями потребности человека, заставляя его желать того, чего бы он вполне мог и не желать, даруя неземные блага взамен земных. Дикое, необузданное животное эго, сызмальства окруженное телевизорами, пылесосами, миксерами, трамваями и микропроцессорами, постепенно трансформируется в человекоробота, который не может помыслить свою слуховую систему без плеера, зрительную - без монитора, сенсорную - без клавиатуры. Люди хотят, чтобы им было тепло и уютно: они мастерски водят автомобили, легко управляются с установкой Windows и даже Linux, обзаводятся водонагревателями и газонокосилками, но то, что действительно может им помочь поудобнее устроиться на диване нашего бренного мира, они нарочито игнорируют, высмеивают и прячут по чердакам и подвалам. Как ни пафосно это прозвучит, я говорю о философии. Но ведь философия совсем не так убога и нефункциональна, каковой она кажется на первый взгляд! Она, например, представляется мне намного более простой в устройстве, чем та же соковыжималка. Она не просто практична, она, если использовать формулу великого ученого Тарского, метапрактична. Многие ли услышат меня, если я пройдусь с таким заявлением, допустим, по коридорам политехнического института? Нет, не многие. Потому что те, кто нашел в каком-нибудь заброшенном подвале или на запылившемся чердаке то, о чем я пытаюсь написать, обычно не ставит своей целью поделится этим с другими.
       Борис Кригер не такой. Он искренне на первой же странице признается в своем мнимом дилетантстве ("Это просто мои мысли - ничего более") и тем самым будто бы оберегает читателя от излишней мыслительной активности ("Примите мои мысли как некоторую данность, если пожелаете; если не пожелаете, забудьте о моем существовании, как не знали о нем до того, как открыли эту книгу").
       Но, несмотря на то что писатель всячески отнекивается от своей вселенской миссии приобщения человечества к размышлениям о смысле сущего, то ли действительно ничего не подозревая, то ли лукавя, своим заявлением о личном характере написанного ниже уже привлекает на свою сторону огромное количество тех читателей, которые, возможно, и далеки от вопросов без однозначных ответов, но с удовольствием взглянут на пытающегося на них ответить сквозь замочную скважину размером в 32 небольших эссе. А между тем "если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя", и уже за одно то, что книгу, в названии которой встречается слово "философия", вполне вероятно, прочтет когда-нибудь мое бывшее непосредственное руководство, должно быть благодарно ему человечество, ну или хотя бы мы с вами.
       Что же найдем мы в книге, кроме предостерегающего предисловия? Можно найти, например, свидетельства культурной традиции, к которой принадлежит автор строк. Так, глава "Прощение как средство достижения свободы" явно отсылает нас к традиции восточно-христианской, в которой, как нам всем хорошо известно, одними из самых почитаемых святых являются Борис и Глеб. Они известны не только тем, что приняли мученическую смерть от своего брата (в те времена это было делом обычным), но и тем, что сознательно выбрали смерть вместо мести, прервали цепочку мщений и тем самым дали миру надежду существовать не на истине постоянной борьбы, а на истине подставляемой левой щеки. Знал ли наш Борис, раскапывая огород накопившегося житейского опыта, что наткнется в нем на приоткрытый сундук коллективного бессознательного? В любом случае, так ли уж это важно?
       Много важнее, что в современной литературе, да чего там - в современном мире, по совести сказать, весьма беспокойном и неврастеничном, еще можно встретить мысль не только редкоземельную, мало тиражируемую, но и благостную. Но если, друзья мои, вы вздумали ухватиться за мысль Кригера, торопитесь! Потому что она не стоит на месте, вот Кригер здесь, а вот он уже собрался покорять галактику: "Кто поспорит со мной, что в лунную ночь я, подпрыгнув на месте, не начинаю полет на Луну?" Хотя это всего лишь к слову о Добре и Зле и возможном методе их постижения, ничего вселенского. Вот, к примеру, еще несколько цитат для заинтригованных: "Но как отличить муки совести как истинное сравнение со своим моральным законом от страха перед наказанием тем, что сильнее нас и имеет иной моральный закон, чем внутри нас (общество, Бог)? Может ли внутри нас быть иной моральный закон, чем внутри Бога?"; "Что же касается звездного неба над головами, почему же Кант провел такую параллель? Что он имел в виду? Неизменность, фундаментальность, даже "вечность" звезд? Эстетику (красоту) блеклых точечек на черном фоне? Иллюзорность звездного света, отмечающего места на небе, где в данный момент, пока этот свет до нас долетел, давно уже нет сместившихся источников этого света?" Ответ куда как проще вопросов: "Итак, выходит, мораль ценит не факт существования морального закона внутри, пусть хорошего, а факт поиска и нахождения нового морального закона. То есть наиболее ценно не само добро или отсутствие зла, а процесс поиска".
       Я вроде бы должна играть роль строгого беспристрастного критика, но чувствую, как поневоле превращаюсь в заинтригованного, хлопающего глазами читателя. Но что же я могу поделать, если мне действительно интересно призадуматься вместе с автором? Действительно, как найти ту золотую середину, которая поможет нам отделить унаследованное от приобретенного, внушенное обществом от заложенного природой, обусловленное инстинктом от будто бы обусловленного нашими размышлениями?
       Социальные потребности надстраиваются над биологическими. Духовные потребности надстраиваются над социальными. Все они тесно переплетены друг с другом, и преобладание нижестоящей обусловливает развитие вышестоящей. Мне хочется верить в существование внутреннего закона, хотя бы и обусловленного замыслом биоты и инстинктивными программами. Мне радостно чувствовать внутреннее моральное удовлетворение от совершаемых действий независимо от того, была ли мне внушена обществом идея о том, что я почувствую это удовлетворение, когда последую нормам, предписанным моралью, или же я почувствую его по таинственному закону природы, соединяющему людей друг с другом посредством эмпатии и стадного инстинкта.
       Так или иначе, я лишь одна из звезд на небе. Мне остается только удивляться самой себе и... новому блюду Кригера, на этот раз о любви. Чего мы только не найдем в этом блюде: и аки чили жгучую гете-ницшеанскую философию жизни ("Итак, живая материя, отказавшаяся от привязки к материальной, конкретной основе конкретных, определенных атомов, является субстанцией, принципиально стоящей на более высоком уровне прогресса эволюции Вселенной"), и сладковатые августиноблаженно-паскалевские заверения о том, что человек - микрокосм, и третьего не дано ("Создав человека, Вселенная, по сути, создала новую вселенную, которая только начинает зарождаться"), и довольно приятного на вкус, но трудно пережевываемого Парменида на богословский манер ("Если "вселенной" обозначать все существующее, могущее существовать и не могущее существовать - другой вселенной быть не может, и это определение как раз и может быть легко перенесено на Бога. Поскольку, как не может ничего находиться за пределами всего, включающего и это ничто, так и не может быть уголка Вселенной, не входящей в состав Бога, поскольку, по определению Бога, он должен включать в себя все. Не может быть и части Бога вне Вселенной, поскольку если Вселенная включает все, то она не может не включать чего-то еще"), и чуть ли ни киберпанковские мотивы: "Так что же, Бог есть огромное, бесконечное множество единичек и ноликов?" Опять же не обошлось без сытного, питательного, а главное, убедительного дарвинизма, да не просто дарвинизма, а дарвинизма возвышенного, овеянного дифирамбами логических умозаключений, как он (дарвинизм) любит: "Итак, почему же Вселенная эволюционирует в направлении любви? Потому, что, по нашему определению любви как искреннего интереса и осознанного отражения какого-либо объекта в себе, мы с нашими новоявленными компьютерами и являемся наивысшим нам известным субъектом во Вселенной, отражающим в себе саму эту Вселенную и испытывающим к ней неподдельный интерес".
       Ничего себе загнул? То-то! И все это сложнейшее космологическое построение неведомым мне образом умещается всего на каких-то двух страничках, а главное, по какому поводу? По поводу любви.
       Дальше - больше. Вот, к примеру, глава "Иллюзия покоя и умиротворенности". Вполне себе обстоятельное описание утопического средневеково-аграрного хронотопа, исполненное в форме сочинения "Что я прочитал за лето". Помните, мной было упомянуто о не стоящей на месте, но, возможно, оттого и столь стоящей кригеровской мысли? В этой главе она как будто бы ищет отдохновения. Представляет себя не на бурляще-кипящей кухне, даже в самые тихие вечера посвистывающей чайником, а на том огороде "покоя и умиротворения", с которого на эту кухню поступают плоды.
       Но автор - раб своего кулинарного таланта. В душном, наполненном парами постмодернистского бульончика помещении ему все кажется (или не кажется? это уж вам решать), что оставь он овощи в своей первозданной непокорности лежать на столе, не приложив к этому своих усилий, - мир перестанет ему подчиняться и ускользнет в открытую, конечно же, на звездное небо, форточку. При этом Борис прекрасно чувствует эту "кажимость" происходящего, и в этом его преимущество. Поэтому он так спокоен и обстоятелен, поэтому он многое понял. Например, почему ему нравится "Остров Сахалин" Чехова. И вовсе не потому, что Чехов - великий писатель, а потому, что "это средство от страха в некоторой мере. Если люди на каторге кое-как живут всю жизнь, и ничего, это их жизнь. И она "нормальная", кажется нормальной... Ну чего еще бояться?" А бояться есть чего: "Мало того, что мы вынуждены все время пожирать кого-то, чтобы оставаться жить, так мы еще все время должны это делать в страхе - в страхе, выпестованном в нас мириадами поколений естественного отбора".
       В этой главе еще написано про любовь (куда ж без нее?), про монголов (чем не люди?) и про "упрямых букашек-муравьишек" (решила увековечить их в своей статье, больно уж название понравилось). В общем-то, прав поэт: "Я не настолько нищий, чтобы всегда быть самим собой, и меня непременно повсюду целое множество". Это я к тому, что удобного ракурса, чтобы как следует вам предложенное оценить, вы все равно не найдете, пройдитесь-ка лучше вокруг да около, сидячий образ мысли вреден вашему душевному здоровью. Хотя мне лично временами чудилось, что удалось наконец-то отыскать заветный password к замысловатой языковой игре нашего героя. Кто не чужд ворошения огромного количества книжных страниц какого-нибудь увесистого романа, поймет меня: ты перелистываешь их день ото дня, не зная сна и отдыха, в надежде постичь дао, но только все больше убеждаешься в абсолютной своей беспомощности связать с собственной реальностью кем-то кропотливо написанное, и вдруг (позволю себе затертую метафору, ибо ничего лучшего на язык не подворачивается) замираешь как громом пораженный и начинаешь придурковато поддакивать самому себе.
       Таково действие фраз-паролей, которые приоткрывают нам тайный смысл цели написания того или иного опуса. Например, в моем любимом произведении Моэма "Острие бритвы" шестикрылый серафим отверз вещие зеницы при помощи фразы о том, что главный герой ведет себя так, как он себя ведет (если кто не читал, вкратце обрисую: юноша из хорошей семьи увлекся философско-богословскими трактатами, потом махнул в Индию, а после и вовсе заделался автомехаником), из любви к Богу, в которого не верит. Так вот, в книге Кригера меня потрясло следующее: "Ненасытное желание жизни - и тут пожить, и там посидеть на бережку, и здесь не пропустить рассвет, закат или что еще угодно, но в то же время отстраненность и постоянное чувство нереальности места, времени и действия". Не этим ли объясняется происходящее? Автор как будто пытается всеми известными ему способами почувствовать то, что удалось почувствовать однажды мальчику из известной повести Брэдбери: почувствовать себя живым. Вот он провозглашает принцип торжества жизни на нашей планете, вот он кается нам во всепоглощающем жизнелюбии, вот он говорит одновременно на все темы сразу, как будто бы стараясь доказать то ли нам, то ли самому себе, что не упустит ни малейшей возможности познать чудо жизни, соприкоснуться с ним.
       Но чудо жизни оттого и остается чудом, что "в руки оно не дается, меж пальцев вьется и исчезает". А вместо него - чувство нереальности, иллюзорности, неполноценности, бессмысленности поисков законченных смыслов. Между прочим, на главе, из которой я позволила себе процитировать взволновавшую меня фразу, заканчиваются сокровенные рассуждения Кригера о себе. Далее он пишет о политике, об обществе, о других философах, но почему-то через рефлексию автора этих разнообразнейших феноменов уже не углядеть того Бориса, который каждую свободную минуту стремится подпрыгнуть до Луны.
       Впрочем, это только мое мнение, у вас наверняка сложится свое, не расстраивайтесь раньше времени. Но если еще не все из вас созрели для самостоятельного чтения, поделюсь с вами еще некоторыми впечатлениями. Например, рассею миф о том, что Борис Кригер - мой великий гуру и я слепо поклоняюсь его таланту, находя изысканные метафоры для выражения моего к нему отношения. Некоторые главы я со всей ответственностью признаю откровенно занудными и заслуживающими тщательнейшего редактирования. Например, глава про терроризм, в которой в тоне памфлета повествуется о каких-то непонятных мне палестинцах-евреененавистниках. Я полностью признаю свою личную безграмотность в вопросах мировой политики, но до этой главы мне казалось, что Кригер способен о непонятном рассказать доступно и весело, а здесь то ли тема слишком злободневная, то ли во время написания у автора было скверное настроение, доступность получилась какой-то слишком упрощенной, а веселье злорадным. Все-таки иногда лучше не касаться тем, которые дурно пахнут.
       Или вот глава с лаконичным названием "Свет". "Свет. Свет как мир. Для меня это что-то круглое, наверное, из-за сходства с глобусом. Определяющее, скорее, Землю, чем всю Вселенную.<...> Свет уютный, свет от фонарей, когда кажется, что кусочек дня забыт посреди ночи... Свет от фонаря в городе, в котором я родился, на улице под моим окном. Свет звезд. Призрачный, с трудом проступающий. У меня всегда вызывал чувство моей обидной непричастности. С другой стороны, от света звезды есть чувство, что вот же есть миры, куда можно было бы надежно укрыться от людей. Люди жгут и ненавидят, и мне все время хочется от них скрыться, хотя и без них не могу. <...> Свет свечи. Или сначала светильника. Бабушкин светильник, мраморная сова, стоявшая на окне. Я проснулся поздней бархатной, тяжело-бархатной ночью. Горел этот светильник. Глаза совы были красными. < ...> Вот и, пожалуй, все о свете". Я прекрасно понимаю, что цепочка ассоциаций является художественным приемом, через который автор освещает нам тайники своего подсознания. Но, право слово, немного устаревшая игра, человек с такой фантазией мог бы поэкспериментировать над тропами (в литературоведческом смысле) и поинтереснее.
       В жизни Кригера общества, пожалуй, предостаточно. Именно из-за этого временами нападают на него тоска и уныние. "Общество есть не более чем среда. Как почва для цветка или даже навоз для растения. Растение не может процветать без почвы и навоза, но это вовсе не значит, что на день рождения нам следует дарить свежий навоз, а не свежесрезанные розы. Более того, положи слишком много навоза - и растение зачахнет... Так же и общество - оно нужно как среда, не более того. Недаром Сенека боялся запачкаться в толпе... Толпа обязательно пачкает, а общество обязательно ранит, если его, этого общества, в жизни индивидуума слишком уж много".
       Как хорошо, что в век высоких технологий мы имеем возможность читать книги в электронном варианте! Потому что иначе некоторые страницы ценного художественного произведения были бы обезображены разводами моих горьких слез. Но как же мне не плакать? Вы только взгляните: "Мне тошно есть, когда голодают эти несчастные африканцы, а я все ем, ем, ем. И не пошлю, вот ведь, им, голодным, этот кусок баранины с соусом, который уже в горло не лезет, а все равно не пошлю. И не усыновлю небольшую деревеньку в Судане". "Дети мрут, дети голодают", а Кригер как ни в чем не бывало продолжает свои абстрактные философствования: "Как проявляет себя Вселенная в рюмке коньяка?" Но, может быть, потому и продолжает, потому что не осталось сил действовать в мире непридуманном, точнее, придуманном не нами?
       Совесть как будто бы выступает связующим звеном между этими двумя мирами, и чем больше в нас совести, тем сильнее эта связь, а по закону противодействия мы пытаемся разорвать ее (действительно, есть ли достоинства в муках совести, кроме духовного очищения?), самоотверженно пускаемся в далекие плавания мыслительных конструкций, исследуя все новые и новые берега, и вдруг... наталкиваемся на тот же самый причал, от которого отплыли! Не всегда кругосветные путешествия доставляют нам радостное удовлетворение. "Все культурненько и скучно". Ничего нового под луной! А до самой луны, повторюсь, допрыгнуть сложновато. Однако же спустя пару-тройку глав, после довольно объективного, а потому безрадостного описания окружающего нас распутного и агрессивного мирка, активно используя данные статистики, Кригер (все-таки какой молодец!) делает вполне субъективный, но зато обнадеживающий читателя вывод: "Выход же состоит в воспитании умеренности, способности отличать добро от зла и спокойного отношения к несовершенствам окружающего мира. <...> Извольте же выслушать мою утопию, которая, мне кажется, позволит, некоторым образом, помечтать в положительном ключе". Беру чай и любимое пирожное. Сажусь у камина. Внемлю. Позволю себе ознакомить вас с некоторыми понравившимися мне отрывками, комментировать которые не могу - рот занят: "Кстати, недавно в журнале Discover писали, что ученые научились растить мясо. < ...> Итак, могут ученые растить говядину, научатся растить и нас. <...> Как же насчет дурных намерений и наклонностей? Убийцы, маньяки, политики - как же они обойдутся без причинения мучений окружающим? Дело в том, что мучить людей нового типа будет совсем неинтересно. Помучил, убил, а он на следующий день как новенький, ничего не помнит, да и пока его мучаешь, о пощаде не просит, а цианистого калия заглотит, чтобы поскорее завтра настало. Убивать сразу расхочется..."
       Или вот, заключение очень меня позабавило: "Итак, имея в кармане энергию Солнца, автоматизировав большую часть работ, а оставшуюся часть отменив за ненадобностью (поскольку большинство продуктов станут виртуальными), человечество войдет в свой золотой век, в котором, чтобы людям не было скучно, их с детства будут приучать заниматься каким-нибудь приятным занятием, например писательством и философствованием, изобразительным искусством или стихосложением, которым они и смогут заниматься всю оставшуюся вечность".
       Читаю все это и думаю: все-таки приятно помечтать о том, что светлое будущее далече, и мозги у нас, хотя и не напичканы микрочипами, хотя и корявенькие, но свои. А вот представить себе общество поэтов-философов довольно интересно. Куда могут завести человечество совместные мыслительные усилия? Или не совместные? Нельзя же исключать, что философы, по природе своей существа, стремящиеся к индивидуализму, немедленно разделятся на множество микроскопических направлений. Одни любят таких роботов, другие сяких, третьи вообще стародумы: ратуют за пешие прогулки и домашних животных.
       Приятно отметить, что, несмотря на тяготы жизни, отношение к ним у Кригера легкое и радостное, и этой радостью он спешит поделиться с нами: "Четыре года назад моя компания, которой я руковожу вот уже десять лет, стала предоставлять учебные программы, которые готовят выпускников университетов к работе по конкретным специальностям в фармацевтической промышленности и клинических исследованиях. Все началось с небольших классов в Торонто. Однако мы перевели обучение полностью на Интернет и теперь на этих курсах обучается более тысячи человек в год по всему земному шару. Большая часть обучения автоматизирована, притом, что двое опытных инструкторов должны отвечать только на нестандартные вопросы студентов. Стоимость системы упала в десятки раз, при этом эффективность как обучения, так и самого бизнеса значительно возросла". Сразу видно, что Борис не профессиональный философ: профессиональные философы никогда сами не реализуют свои утопические мечтания, видимо, в надежде на будущих благодарных потомков. Даже Маркс.
       На этом мою совершенно непоследовательную, местами экзальтированную, местами грешащую против законов формальной логики, местами по-детски наивную, совершенно непрофессиональную статью можно было бы закончить. Пирожное съедено, чаек подостыл, рецензируемая книжка дочитана (чем закончилось - не скажу, сами догадайтесь, а еще лучше - проверьте опытным путем). Но я таки позволю себе небольшое заключение.
       Лично мне книга очень понравилась. "Кухонная философия" - книга простая, но не тривиальная. Трактат разделен на маленькие главки, прямо как тургеневские "стихотворения в прозе", их не утомительно читать, в них много шуток и занятных мыслей. Те, кто любит смотреть на звезды и в неумеренных количествах баловаться мыльными пузырями, прочитав эту книгу, с удивлением обнаружат, что асфальт, с его бесконечными лужами и выбоинами, тоже вполне прекрасен. Те, кто любит смотреть новости и вешать на стенку портреты президента или убитых царей (почему-то в последнее время это стало модно), тоже найдут в "Кухонной философии" блюда по вкусу или не по вкусу - главное, что обязательно найдут.
       А спрашивать, о чем книги Кригера, это все равно что задавать вопросы из серии "в чем смысл жизни?" и "сколько ангелов может поместиться на острие иголки?". Не слишком витиеватый намек? Что ж, тогда в добрый путь.

    "Тысяча жизней"

      
      

    Татьяна Рядчикова

      

    Апология Кригера

      

    Самороман "Тысяча жизней": иллюзия реальности или реальность иллюзии?

      
      
       О, вещая душа моя!
       О, сердце, полное тревоги,
       О, как ты бьешься на пороге
       Как бы двойного бытия!

    Ф. Тютчев

      
       Знакомство с творчеством Бориса Кригера надо обязательно начинать с прочтения саморомана "Тысяча жизней" - тогда вы ближе познакомитесь с автором. А когда автор становится знакомым, то и остальные его труды вы будете воспринимать совсем иначе, чем труды незнакомого автора. Тем более, прочитав роман-автобиографию, вам все в дальнейшем станет понятным.
       Нет, читателю, конечно, и до прочтения автобиографического романа будет понятно кое-что в других произведениях автора, именуемого Борисом Кригером, но после ознакомления с самороманом все станет гораздо более понятным, потому что в этом произведении писатель посвятил читателя в свои философские взгляды, а без знания кригеровской философии далеко в чтении кригеровских текстов не продвинешься, потому что философия определяет весь настрой жизни Бориса Кригера.
       Самороман "Тысяча жизней" - интеллектуальное чтиво.
       Читать произведения, написанные Борисом Кригером, нелегко: его произведения с двойным, тройным смыслом, который открывается в результате второго, третьего чтения (впрочем, может быть, кто-то и сразу проникает в глубь и суть кригеровского бытия, но я возвращаюсь к прочитанному и опять нахожу что-то новое, ловлю за хвост ускользнувший смысл).
       Читаешь и соглашаешься с писателем: да, мир - иллюзия; да, надо мечтать, надо мечтать так, чтобы эта мечта имела надежду сбыться, имела возможность осуществиться, стать реальностью - только в этом смысл мечтания. Мечтание должно иметь цель и волю к реализации. От того, как мы поступим, от того, что мы сделаем, - от наших дел и поступков зависит и тот мир, в котором мы живем, мир наших грез, мир наших иллюзий.
       Кригер метко подмечает, "что мы все время мечемся по жизни, как пригоршня муравьев, которую бросили на незнакомый им садовый стол". Он советует муравью, прежде чем бежать, поразмыслить, "чего он, в сущности, хочет? Просто поставить как данность ту цель, к которой он хотел бы приблизиться, вместо того, чтобы наматывать бессмысленные круги, тратя угасающие силы на хаотичный бег".
       Но, "как это ни парадоксально, самым сложным становится обрисовать эту самую мечту, в которую следует поверить и к которой стоит стремиться. Как это верно, что в мире мало вещей, для достижения которых действительно стоит тратить бесценные минуты нашей скоротечности!"
       Свои прозаические произведения Б. Кригер позиционирует чаще всего как иронические. Что делать, такой у автора характер - никуда его не спрячешь, он так и выпирает различными частями из разных рассказов и саморомана "Тысяча жизней". Писатель иронизирует над всеми своими персонажами, но, главное, и над собой, тем более, что он является абсолютным героем всех своих литературных произведений. А зачем писать про кого-то другого, если еще Сократ руководствовался тезисом: "познай самого себя"?
       Надо сначала с самим собой разобраться: "Согласно Сократу, я обращаюсь к познанию самого себя, общечеловеческого духа, и в нем ищу основу своего отношения к жизни. Таким образом, основной философский вопрос я тоже решаю, как и Сократ, мы оба-два неисправимых идеалиста: первичным для нас является дух, сознание, природа же - это нечто вторичное и даже несущественное, не стоящее внимания философа".
       Борис Кригер - такая многогранная и глубокая натура, что, сколько бы он ни черпал из себя, сколько бы ни пытался постичь все тайны своей души, это у него не получается - слишком она (душа) глубока и неисчерпаема. Пришлось Кригеру написать целый самороман о себе, любимом. (А какой автор себя не любит?) Автор - хвастун и не отрицает этого, наоборот, он хвастается тем, что он хвастун, и возводит хвастовство в достоинство!
       Он считает, что хвастовство движет миром:
       "Хвастовство - это энергия в чистом виде, которая заряжает хвастающегося! Энергия, движение, созидание - вот они, орудия, которыми мы обороняемся от смерти, от скучной тоскливой смерти, ползающей по углам и только и ждущей, чтобы силы покинули нас... И тогда-то она и вступит в свои законные владения, доказывая в несчетный раз бренность плоти и напрасность любых устремлений. Хвастаясь, мы побеждаем смерть, потому что, что бы ты ни делал, это лучше, чем скромно сидеть сложа руки и ожидать засаленный локомотив, идущий в провинцию под названием Никуда...
       Для меня хвастовство есть самореклама этого движения и созидания. Я черпаю в хвастовстве энергию для продолжения своих усилий". (Ну, как говорится, чем бы дитя ни тешилось...)
       Но, как ни прискорбно, человек существует в дуалистическом мире: черное и белое, добро и зло и т. д. никто не отменял. Хотя это тоже только иллюзия, потому что даже наше солнце мы видим не таким, какое оно есть на самом деле. Солнце "больше всего излучает в диапазоне электромагнитных волн, чья длина соответствует зеленому цвету" и "по-настоящему солнце мы должны были бы видеть зеленым"!
       По знаку Зодиака Борис Кригер - Весы, поэтому он всегда балансирует между двумя крайностями, что, как он считает, в общем-то, не так уж и плохо, потому что "в мире все находится в некотором дуалистическом балансе". Ввиду дуалистичности мира и человек страдает дуализмом, поэтому каждое явление автор рассматривает с двух противоположных позиций.
       Например, у автора всегда есть две причины любить человека и ненавидеть его, любить матушку Россию либо ненавидеть.
       С одной стороны, писатель "безумно", по его выражению, любит людей, потому что, во-первых, "чтобы быть хорошим писателем, надо не просто знать людей, нужно любить людей" (в общем, должность обязывает), а во-вторых, потому, что "мне все они интересны, и я учу их языки, путешествую по их странам и, в общем, в награду живу их чужими, но от этого не менее милыми мыслями и жизнями".
       С другой стороны, страшно сказать, писатель уверен, что все люди сволочи, потому что "люди исторически-эволюционно сложились как отъявленные сволочи", и от них ничего нельзя ожидать, кроме "низости, предательства, воровства, лжи и ненависти". Но заканчивает свой обличительный пассаж автор на мажорной ноте: "Если вы ошибетесь и достанется вам от человека нечто божественное, типа проявления приязни или милосердия, - считайте, вы прожили не зря, ибо были свидетелем настоящего чуда, ради которого стоило жить"!
       Нелюбовь к России Борису привили еще родители. Вот как он сам об этом пишет: "Родители мои были настроены против окружающей действительности... Кроме "сраный социализм" никакого другого определения российской действительности я от них не слыхал". Естественно, что после такого воспитания нелюбви к Родине у молодого человека "создался стойкий комплекс: всё, что за границей, - блестящее и классное, а всё, что в матушке России, - дерьмо". В результате будущего своего в России он не видел.
       Бабушка также внесла свою лепту, рассказывая маленькому Боре страсти о еврейских погромах. "Что же мне передала моя бабушка? СТРАХ! Неизбывный страх!" - поэтому "пережитые моей бабушкой еврейские погромы руководили всей жизнью моей, ее внука, и я до сих пор бегу и прячусь, страшась грубого стука в дверь по ночам, и мой сынишка, наверное, тоже будет немного бояться, и так сквозь поколения идет эта страшная память о звериных уродах, громящих наши дома".
       Конечно, мы глубоко сочувствуем Борису Кригеру, что его бабушка пострадала от ужасных погромов и заразила внука страхом, но вот автор вскользь упоминает, что бабушка была замужем за "ярым коммунистом", а в 1937 (!) году она побывала в Париже на выставке и кушала персики на Монмартре. Да и до этого она жила неплохо (по нашим совковым меркам): училась в гимназии, знала и любила французский язык. И какова была бы ее дальнейшая судьба, не произойди в 1917 году революция и не выйди она замуж за "ярого коммуниста", можно только предполагать. Да и на участие евреев в революции существуют неоднозначные воззрения.
       Кстати, в "Дневнике писателя" Достоевский говорит: "Мне иногда входила в голову фантазия: ну что, если б это не евреев было в России три миллиона, а русских; а евреев было бы 80 миллионов - ну, во что обратились бы у них русские и как бы они их третировали? Дали бы они им свободно сравняться с собою в правах? Дали бы им молиться среди них свободно? Не обратили бы прямо в рабов? Хуже того: не содрали бы кожу совсем? Не избили бы дотла, до окончательного истребления, как делывали они с чужими народностями в старину, в древнюю свою историю?"
       Кригер пишет: "Я думаю, что антисемитизм зиждется именно на звериной основе", потому что "живет в некоторых людях буквально физиологическая потребность уничтожать чужого... и в этом и есть неискоренимость и сила антисемитизма".
       Здесь я позволю с автором не согласиться. Может быть, в некоторых людях и живет патологическая потребность уничтожать "чужого", но в принципе природа антисемитизма в России кроется, по-моему, в дремучести русского народа в тот период, непонимании и неприятии еврейской религии, говорящей, что еврейский народ - богоизбранный. Многие ли и сейчас знают и понимают, кто такие евреи и в чем их богоизбранность?
       Однако вот что пишет Михаэль Лайтман: "Особенность евреев в том, что это не народ, а группа, выделившаяся из Древнего Вавилона тем, что ощутила желание постичь Творца. В них проявилась точка в сердце - начало души. Авраам, вавилонский жрец, ощутивший это стремление в себе, путем работы над собой раскрыл методику изменения отношения человека к миру - с "получения" на "отдачу". Это свойство отдачи и любви позволяет ощутить Творца - общую силу, управляющую всем мирозданием. Группа существует до сих пор. Прошлый Вавилон, все сегодняшнее человечество, созрел для реализации этой методики. Богоизбранность - в обслуживании, исключительность - в обязанности" (www.laitman.ru).
       Крепко поругав Россию за причиненные обиды, Борис Юрьевич Кригер по своей дихотомически-дуалистической привычке решил Россию и похвалить: люблю-де Россию я "за те светлые тихие моменты жизни, которые она дает... за ощущение дома, которое практически невосполнимо, я чувствовал себя дома в Норвегии, но только внутри дома, а в России дома я чувствовал себя и снаружи... Я понимаю, что это не тоска по месту, а просто тоска по времени, тому самому уходящему и невозвратимому времени, но все равно - ведь это время звалось Россия".
       "Мне уютно с моей Россией, и она меня никогда не предаст", - говорит писатель. И мы понимаем, что он имеет в виду Россию его души, потому что человек, рожденный в России и проведший здесь детство и юность, не может не быть русским. Заметьте, что русский - это прилагательное, а еврей - существительное, поэтому словосочетание "русский еврей" - очень даже согласованно.
       В общем, евреем быть трудно не только в России, но и в Израиле среди соплеменников, потому что еврей - это не нация. "Для меня еврейство - это образ мысли", - пишет Борис Кригер. Особенность еврейского мышления заключается в обладании двумя видами здравого смысла: обычный здравый смысл (практическое мышление) и суперздравый смысл (парадоксальное мышление), поэтому, по мнению автора, "во многом антисемитизм основывался именно на этом конфликте образов мышления. В то же время и еврейская убежденность в богоизбранности, и презрительное отношение к гоям имеют ту же природу различий типов мышления".
       "Несмотря на то что я сам являюсь носителем, скорее, парадоксального, чем практического типа мышления, сразу по приезде в Землю обетованную я столкнулся с тем, что с трудом переношу образ мысли моих новообретенных соотечественников", - признается Борис Кригер.
       Далее с присущим ему юмором Кригер пишет, что "проблема Израиля и евреев также состоит и в том, что сколько евреев - столько существует и разных парадоксальных образов мышления, которые неохотно объединяются в группы и с трудом поддаются какой-либо классификации. В этом и состоит, пожалуй, причина того хаоса, что царит в Израиле. В этом же причина его проблем на мировом просторе. Там слишком много евреев". "Эх, евреи, евреи... Если бы вы не доставали друг друга, цены бы вам не было. Это я вам говорю как потомственный еврей", - иронизирует автор.
       По-моему, неприятие Израиля связано с тем, что Борис Кригер - не ортодоксальный еврей. Воспитанный в атеистической атмосфере Советской России, он, как и все россияне, оторван от религиозных корней. Религиозному человеку жить проще: он чувствует себя в жизни уверенно, потому что знает, что его ждет после смерти, его не пугает смерть. Нерелигиозный человек мечется по жизни, ища опору в знании и самокопании, зарабатывая себе вместо веры невроз.
       Хотя, как пишет Кригер, он всегда имел хорошие отношения с Талмудом, несмотря на то что его "чрезвычайно раздражали те, кто теперь узурпировал право им распоряжаться и решать за всех, кто еврей, а кто не еврей, а также в какую очередную задницу следует засунуть еврейский вопрос".
       Борис Кригер - космополит, человек мира. Ему органически не нравятся государства: "Я не люблю государство вообще, даже самое мирное и добропорядочное". Однако он любит путешествовать по странам и подмечает, что "образ мысли неразрывно следует за языком. Говоря по-немецки, неизбежно начинаешь критически подходить к соринкам на скатерти, говоря по-французски - впадаешь в легкое головокружение, причиняемое беспокойным вольнодумством и стремлением к необузданной свободе нравов".
       У Бориса Кригера складываются непростые отношения со Смертью и Временем: "Время для меня есть - тоска, смерть, старение, неволя, кислота обиды за то, что не дожил, не достиг того, чего мог и должен был достичь... Для меня, как и для всех, время пахнет смертью, и запах этот сводит нас с ума, потому что как бы мы ни елозили своими юркими попками - нет у нас ответа на окончательный вопрос: "На кой черт все это надо?" А существовать в качестве хрупкого микроскопического колесика в механизме термодинамически лояльных процессов - мне не по нутру, вам не по нутру, нам всем - не по нутру".
       Время - враг рода человеческого, не взирающий ни на национальность, ни на страну проживания. От него не спрячешься, его не остановишь, не заставишь двигаться обратно. Оно имеет только одно направление - вперед, без остановок: от станции Рождение до станции Смерть. Оно, как поезд, мчит своих пассажиров вперед.
       Автор задает вопрос и пытается найти на него ответ: "Что бы ощущал субъект, от рождения до смерти помещенный в движущийся поезд и не имеющий возможности ни сообщаться с сошедшими с поезда, ни наблюдать встречные поезда? Безусловно, у такого субъекта развилось бы отношение к пространству за окном поезда, похожее на наше психологическое восприятие времени. Во-первых, всё промелькнувшее за окном исчезало бы для него безвозвратно и переставало бы существовать. Всякий сходящий с поезда воспринимался бы нашим пассажиром как утрачиваемый навсегда и так же перестающий существовать. Во-вторых, по аналогии, свой сход с поезда индивидуум воспринимал бы не иначе как смерть, со всеми вытекающими из этого психологическими переживаниями".
       Интересно, что известный российский писатель Виктор Пелевин написал повесть "Желтая стрела", где и рассмотрел жизнь людей именно в таком поезде.
       Многие ученые изучали и изучают проблему времени, теория сменяет теорию, но нам не дано своим ограниченным умом постичь Время. Существует даже Институт исследования природы Времени (www.chronos.msu.ru). Но Времени от этого ни жарко ни холодно, потому что его, может быть, вообще и не существует - это просто одна из иллюзий человеческого разума. Как ни крути, Времени как такового самого по себе не существует. Оно заметно только относительно движения тел в пространстве. Нет ничего относительнее, чем Время. Потому каждый возраст ощущает Время по-своему, что доказал Кригер, изучая хроноперцепцию.
       С Временем бороться бесполезно, с ним лучше дружить, а для этого рационально планировать свои дела и действия, помня, что не мы убиваем время, а оно нас. В результате опытов и раздумий автор пришел к мысли, что "время есть субъективное восприятие, а следовательно, иллюзия".
       "Смерть - это просто безобразие", - говорит Борис Кригер. Но что движет человеком, заставляет его действовать? Страх смерти, ужас небытия. Смерть - двигатель прогресса человечества. Не было б смерти, человек до сих пор сидел бы на дереве. Смерть заставляет человека изворачиваться, сопротивляться ей, искать лазейки избежать или хотя бы отсрочить ее приход. Угроза смерти заставляет человека не расслабляться, концентрировать свои усилия в борьбе с ней.
       "Поразительно упорство человеческое - очень не хочется прослыть совсем уж идиотами, вот и блуждают наши умы со времен доисторических обстоятельных обедов до сегодняшних коротких завтраков на лету. Блуждают и ищут, не обронило ли Мироздание какую-нибудь новую крошку, которую можно было бы пощупать и сделать очередной нелепый вывод, как все устроено и к чему все катится. Нет чтоб откровенно признаться, так, мол, и так, папа - обезьян, мама - обезьян... Идите все на фиг со своими тайнами вселенной. Увы, не устраивает такой подход наших блуждающих философов, и я маюсь вместе с ними, хотя мог бы подольше поспать или, на худой конец, скушать апельсин, знаете, восторженно так, по-обезьяньи, по-дикому, вгрызаясь сквозь оранжевую шкурку в его сочную, наивную, а потому легонько щиплющую мякоть", - пишет автор.
       Кстати, об апельсинах. Интересно, что в кинофильме "Харлей Дэвидсон и ковбой Мальборо" ковбой Мальборо произносит такую фразу: "Мой старик отец часто говорил мне: "Жизнь - это апельсин!" И умер старик отец, так и не объяснив, почему жизнь - это апельсин... Так вот, я абсолютно согласен, жизнь - это апельсин!"
       Борис Кригер - мечтатель, но мечтатель целеустремленный, привыкший претворять свою мечту в реальность. Только добиваясь поставленной цели, можно достичь успеха в жизни. Мечта, кажущаяся поначалу невозможной, ведет к наибольшей концентрации сил, активизирует парадоксальное мышление, стимулирует процесс деятельности и воплощается, материализуясь, в жизнь. Недаром говорят, что мысль материальна. Но материальной она становится только в результате приложения усилий.
       "Я всегда примеряю для себя жизнь в разных уголках. В этом и заключается секрет моей тысячи жизней", - говорит Кригер. Он спешит жить, он заинтересованно изучает жизнь, порой кажется, что он стремится объять необъятное: "Я всю свою жизнь пытаюсь либо выпить море, либо и того хуже - выпить океан"; "Я удовлетворял и продолжаю удовлетворять свою жажду знаний, изучая все, что можно изучать".
       Борис Кригер многогранен: он и поэт, и писатель, и врач, и астроном, и философ, и лингвист, и композитор.
       Однако автор задумывается: "Можно долго разглагольствовать об иллюзиях. Но - а все-таки? В чем же состоит смысл моего существования? Пусть ответом будет очередная иллюзия, но что-то же надо ответить?" Ведь, по словам Сартра, "человек существует только тогда, когда реализует себя, свой экзистенциальный проект".
       "В чем же на самом деле заключается мой экзистенциальный проект?" - сам себе задает вопрос автор.
       Все началось со стихов, которые Борис Кригер начал писать чрезвычайно рано. У него особое отношение к своему творчеству: "Мы начинаем писать стихи, прислушиваясь к отдаленным ритмам, как бы к музыке, звучащей на краю нашего сознания. И тут самое главное - наплевать на возможную критику и презрительные возгласы за спиною. Стихи - это наша внутренняя музыка, облеченная в слова, пронизанная тонкими струнами смыслов и мечтаний, а посему - гоните критиков..."
       Стихи для Кригера - нечто сакральное: "Я бережлив к отпечаткам моих чувств, рождающих слова, складирующиеся в строки. Я очень редко зачеркиваю, ибо действительно не считаю себя вправе перебивать надиктовывающий мне голос, идущий из глубин моего бытия и небытия".
       Писателем Борис Кригер стал в результате осознанного решения: "Нужно же мне чем-то заполнить пустоту своего существования. ...Стихами заполнить восемьсот страниц трудно, хотя, конечно, можно, потому что в стихах слов мало, а места они занимают на странице больше. Поэтому я стал прозаиком и лишь редко отдаю дань музе поэзии, положив на ее алтарь где-то двести стихов".
       Однако "тот факт, что мне выпало стать русским писателем, меня весьма удручал, ибо... российский массовый читатель, пожалуй, самый неблагодарный в мире".
       Опять-таки мне кажется, что автор с предубеждением относится к российскому читателю. И предположение, что "книгоиздательство в современной России доживает свои последние годы и вот-вот подпадет под строгий контроль государства", к счастью, не соответствует действительности.
       "То, что я официально не считаюсь философом, - пишет Кригер, - мне совершенно не мешает. Тем более что я вполне осознаю свое ничтожество и тот факт, что ничего нового в этот мир я не принес и не принесу. Так, лишь попробую переосознать давно известное".
       Это желание "переосознать давно известное" вызвано тем, что "в современном мире абсолютным идолом является финансовая мощь. Как никогда остро стоит вопрос о целесообразности занятий философией. Философия не зарабатывает денег и, таким образом, малоинтересна современному человеку". В общем, занятие философией для бизнесмена - занятие неперспективное, но для нашего автора занятие бизнесом - дело вторичное, которое позволяет ему иметь средства для занятия любимым делом: писательством, философией.
       Неотъемлемой частью саморомана "Тысяча жизней" является "Краткое изложение философии Кригера", где автор высказывает свои взгляды на науку, литературу, религию, искусство, излагает свою метафизику, а также основы морали, рассматривает удовлетворение базисных потребностей: питание, жилье, здравоохранение, секс и тому подобное.
       Например, он считает, что "необходим новый подход к строительству жилья. Прежде всего, воспользовавшись интернет-революцией, необходимо большую часть общественных функций индивидуума сделать виртуальными и таким образом расселить крупные города на огромных просторах пустующих земель...
       Страны, обладающие огромными свободными пространствами, будут предоставлять возможность их заселения иммигрантам нового типа, которым от государства, куда они прибывают, ничего, кроме участка земли, не требуется, ибо большую часть рабочих отношений и услуг такой иммигрант будет, соответственно, осуществлять и получать виртуально".
       Увы, слишком много внимания автор уделяет компьютеризации общества. Он даже предлагает создать программы, по которым можно общаться как с живыми, так и с умершими родственниками, создавая их виртуальные фантомы. Также можно создавать интерьеры и фасады домов, украшая их по желанию в соответствии со своей фантазией: "Интернет недалекого будущего сможет в полной мере удовлетворить большую часть подобных потребностей. Интенсивное общение с применением видео и голограмм позволит создать иллюзию нормального общения с друзьями, возлюбленными и даже родственниками. Недалек тот час, когда каждый сможет выбрать себе любую внешность и одежду и именно таким образом представать перед своими друзьями и собеседниками, ибо в виртуальном мире все возможно".
       Нельзя сказать, что это невозможно, но хорошо ли это, полезно ли? Безусловно, это решает многие проблемы, но лишает самого главного - реальности; не ощущения реальности, а настоящести. Спросим автора: хотел бы он сам общаться со своими близкими лишь благодаря Интернету и жить в доме, обустроенном благодаря голографии? Сомневаюсь, ведь автор любит осязаемые предметы.
       Кригер легко переходит от одного занятия к другому: "Моя природа устроена удивительно предсказуемо: стоит удовлетворить во мне определенную страсть, и я на некоторое время теряю интерес к предмету, ее пробудившему".
       Борис Кригер по профессии врач, но признается, что "медицина - это все-таки не мой экзистенциальный проект. Слишком уж я не телесный человек. Связь моя с моим грузным требовательным телом мне кажется непрочной. Дунь на меня - душа и отлетит, вспорхнет под потолок, родимая, не удержишь. А существа не телесные плохи в непосредственном лечении страждущих, ибо медицина - все-таки наука весьма приземленная и, чего уж там говорить, требующая подчас весьма тесного контакта со скальпелем и шприцом".
       Автор сетует, что "многие из людей живут бессознательно, не отдавая себе полного и вразумительного отчета о мотивах своих поступков и природе своих побуждений".
       Это происходит потому, что способность думать - "редкость чрезвычайная. Возможно, вы мне не поверите, но большую часть жизни мы проводим не думая. Мы шатаемся по миру, как сомнамбулы, изредка натыкаясь друг на друга и ощупывая друг другу носы".
       Сам автор - человек думающий. Путем "простого думания" он сделал "чудные открытия". Если их представить как тезисы, то это будет выглядеть так:
       "Открытие первое. Жизнь похожа на непритязательную женщину вольного поведения с романтическими наклонностями. За небольшую мзду она согласна быть такой, какой вы ее пожелаете!
       Открытие второе. В жизни важен не результат, а процесс. Нужно попытаться сделать его приятным и не слишком беспокоиться о результатах.
       Открытие третье. В жизни все является всего лишь иллюзией. То, что мы видим и слышим, ощущаем запах и ощупываем, есть интерпретация нашим мозгом электрических импульсов, возникающих в ответ на внешние раздражители.
       Открытие четвертое. Если все кругом лишь иллюзии - постарайтесь выбирать из них приятные и полезные, а вредные и страшные забудьте и отодвиньте.
       Открытие пятое. Никогда не жди от жизни счастливых шансов. Создавай их себе и другим сам.
       Открытие шестое. Не зацикливайтесь на чем-то одном. Не тратьте слишком много сил на одну и ту же идею.
       Открытие седьмое. Не давайте страсти захватить себя, использовав вас как раба!
       Открытие восьмое. Научитесь ставить страсть других на службу себе и своим идеям.
       Открытие девятое. Постарайтесь окружить себя добром и любовью, потому что делать это и получать то же самое взамен удивительно приятно.
       Открытие десятое. Научитесь в любом вопросе быстро добираться до самой сути.
       Открытие одиннадцатое. Не боритесь со своими недостатками и недостатками других людей. Постарайтесь эти недостатки превратить в достоинства.
       Открытие двенадцатое. Из всякой неприятности постарайтесь извлечь что-нибудь такое, что, если не принесет явной пользы вам, то хотя бы смягчит горесть ударов судьбы".
       Я бы назвала эти "открытия" двенадцатью заповедями Кригера.
       Самороман "Тысяча жизней" - это, конечно же, расширенная автобиография, где автор рассуждает, беседует с читателем, делится своими мыслями, знаниями, воспоминаниями о жизни в различных странах; это и путевые заметки, и философские размышления - и все это поиск себя в этом чудовищном, огромном, непонятном мире, полном страхов, насилия и смерти; это поиск смысла жизни в мире бескрайнем, бездонном, ужасном и прекрасном, где, с одной стороны, хочется расширить свои знания, чтобы понять вселенную, языки, культуру стран, людей, а с другой стороны - спрятаться от людских глаз в канадской глухой глубинке среди вековых лесов, оградиться двухметровым забором, запереть себя в трехэтажном особняке и общаться с миром с помощью Интернета и при этом чувствовать себя обладателем мира.
       Как матрешка в матрешку, вложены одна в другую главы саморомана. Или как на стержень пирамидки, нанизаны страницы бытия, страницы жизни автора, внутренней и внешней.
       Самороман - это и занимательная история философии. Очень интересна подача философского материала через встречу автора с представителями философии. Эти главы написаны особенно ярко, сочно.
       Самороман Бориса Кригера можно сравнить и с его любимым салатом оливье - чего тут только не напичкано: и серьезное, и забавное, и грустное, и смешное. И обо всем написано с тонкой иронией. Но особенной фишкой являются кулинарные рецепты - так и подмывает спросить гурмана автора: а нет ли у Бориса Кригера мечты создать и издать поваренную книгу "Блюда еврейской (или любой другой) кухни от Бориса Кригера"?
       При всей многообразной полезности, интересности и информативности саморомана автор допускает в него и недопустимую вещь: рекламу антидепрессанта, который он употребляет. Это удивительно, потому что сам Кригер осознает вред антидепрессантов и возмущен тем, что 80-90 процентов американских интеллектуалов принимают сильные антидепрессанты. "Невероятно! Вся нация в какой-то степени превратилась в зомби. Это ведь не какие-нибудь легкие таблетки", - негодует автор и тут же заявляет: "Жена у меня на таблетках. Даже семнадцатилетняя дочь". Где логика? Это ужасно! В Норвегии автор не нуждался в таблетках. Почему? Этого Кригер не объясняет, но надо бы задуматься над этим.
       Однако писатель не нуждается ни в чьих советах: "Позвольте же мне делать так, как я теперь уже привык: поставить цель, поняв, что мне действительно надо, и вперед - строить кубиками мосты, связующие мечту с реальностью, как бы ни было ветрено вокруг этой наспех расставленной детской игры, которую мы именуем "жизнь"".
       В саморомане в ироническом стиле затронуты темы философские, для многих скучные и далекие: о Времени, Боге, о бренности человеческого существования.
       Человек затерян в мире, где всё для него - иллюзия: "Жизнь как бы показала мне самым очевидным образом, что реальность перемешана с нереальностью, что иллюзии реальны, а правда жизни иллюзорна".
       Так в чем же все-таки экзистенциальный проект автора? Писатель считает, что "человек... есть продукт направленной эволюции вселенной, имеющей своей целью самопостижение". Познать себя - вот цель и смысл жизни автора. Он не боится "выпить море" и приглашает всех желающих следовать за ним.
       "Так бывает, что сквозь толщу календарных листков протягивают навстречу друг другу свои слабые лучики родственные души" - именно это мы чувствуем, знакомясь с творчеством Бориса Кригера.
      
      
      

    Ольга Трещёва

      

    Тысяча жизней? О да!

      

    Potintissimus est qui se habet in potestate. -

    Наибольшей властью обладает тот,

    кто имеет власть над собой.

    Сенека

      
       Произведение Бориса Кригера "Тысяча жизней. Ода кризису зрелого возраста" начинается спокойно и даже размеренно. Автор пытается исподволь, плавно, согласно педагогическому постулату - от простого к сложному - подвести нас к главному, к тому, что волнует лично его: мечты, время, люди, жизнь, смерть. Недаром это самороман с биографическими вкраплениями, не путать с самообманом. Самороман сродни самоанализу, разбору себя на мельчайшие атомы, которые впоследствии сомкнутся в единый организм. Борис Кригер изобрел новый жанр литературного произведения, что заслуживает повышенного внимания со стороны читателей. По всему роману жирной философской аксиомой прочерчен главный смысл бытия, над которым билось не одно поколение живущих на земле: не важно, сколько жизней вы живете, миллион, тысячу, сто или, может быть, одну-единственную, но какую? Настоящую! Не важно, сколько вы живете, главное - как. Кригер пытается доказать главенствующую роль человека как творца самого себя, ни в коем случае не умаляя роли Бога, но в то же время пытается напомнить: мы такие, какими мы себя создали. Каждый кирпичик, добавленный человеком в самообразование и самопознание, найдет благодатную почву, если эту почву рыхлить и культивировать, поливать и облагораживать. Самое главное - не фасад, а человек внутри себя.
       Жизнь - не заранее составленное расписание, это тернистый путь к еще более тернистому концу, но надо сделать так, чтобы каждый человек, пройдя огонь, воду и медные трубы, понял: все было не зря. За эту задачу смело берется Кригер, доказывая на своем примере, что истина проста: надо трудиться над своей мечтой, жизнью... собой, что для многих советских и уже российских граждан и является тем камнем преткновения на пути к совершенству или хотя бы спокойствию души. Писатель выступает в роли доброго волшебника: ничего, что все окажется не так, - достаньте опять свою мечталку, покрутите ручку, как на шарманке, - и вот, пожалуйте, новая корректировка планов. И тут же, как будто в противовес вышесказанному, писатель подводит черту, которая прослеживается между строк: жизнь - это не бизнес-план, который стоит только озвучить, начертить в своем воображении, но кропотливая работа построения счастья или, может, не счастья, а удовлетворенности от самопознания? "Мир души и сладость тихой домашней радости для меня есть вершина желаемого, и если для этого необходимо построить другую планету Земля - я к этому готов".
       Размышляя о такой тонкой материи, как время, автор утверждает: время для меня есть тоска, смерть, старение, неволя, кислота обиды за то, что недожил, не достиг того, чего мог и должен был достичь... Круговорот времен, судеб, за рождением следует жизнь, за жизнью смерть, а дальше... Писатель задается вопросом: что все мы найдем во вселенной после нашего благополучного или не очень отчаливания в мир иной - опять жизнь? И если да, то какую? Мир увлечений автора саморомана действительно впечатляет: астрономия, философия, медицина, мечтания, самоанализ - и все это представляется как единое целое человека, который готов поделиться своим миром, как это ни парадоксально звучит, с целым миром, то есть со своими читателями. И в то же время, подтрунивая над системой, государством, обществом, собой, Кригер провоцирует нас на ответную реакцию. В лице читателя автор нашел отличного собеседника, вернее, слушателя - ведь он не перебьет, не отреагирует, зло и необоснованно критикуя, в крайнем случае отложит книгу, чего в принципе случиться не может, так как хочется вступить в диалог, полемику, дискуссию, и сразу не терпится установить ту чудо-программку, что находится в воображении автора, а в качестве собеседника заполучить Кригера - и пусть уже он слушает, что читатель хочет ему ответить на все его провокации.
       Мэрилин Мэнсон как-то заметил: не важно, что о тебе говорят, главное - сколько. Здесь действует тот же принцип: Кригер выворачивает наружу свою душу, хотя и не всю, по давней традиции оставляя себе самое лучшее и сокровенное - какой же медведь отдаст все свои запасы до конца? Что пожирнее да повкуснее - надо оставить на зиму, для себя. Ах, извините, медведи не делают запасы на зиму, я перепутала с белками. Но сравнивать Кригера с белками язык не поворачивается - не тот масштаб; белки существа суетливые, неподвластные логике и рационализму, у Кригера же все наоборот. Все разложено по полочкам. Чуждо это нашему раздолбаистому менталитету, чуждо. Так вот, к вопросу о душе. В своем произведении Кригер приводит алгоритм мечты, понятный каждому, но от этого не легче в ее осуществлении.
       Метонимические сравнения близки писателю, он рассматривает бытие через призму человеческой жизни. Людей он любит, вот только в своих оценках способностей человечества бывает суров. На муравьином примере анализирует ничтожность человека как элемента социума, которому присуща беспорядочность, беспомощность, безмозглость, и в то же время призывает задуматься над своей жизнью, изменить устои, пришедшиеся не по душе, поменять раз и навсегда то, что отравляет жизнь. Ведь человек - существо социальное, а общество у нас больное, с суицидальными наклонностями, его надо лечить, а лучше вырезать гнилые места путем просвещения, что в принципе нереально, так как лень, нашу лелеемую лень, не искоренишь и не вырубишь топором.
       Кригер по-отечески, по-доброму и исподволь учит, как надо жить; заранее написанный дидактический материал - не для него, он педагог нового формата в своих исследованиях не материального, а именно антропологии души человеческой. На примере своей жизни автор пытается донести до читателя ту светлую мысль, что познание для человека есть высшая благодать, ибо только человек является существом разумным, хотя и глупым по своей сути.
       Жизнь для автора оды не конкур, хотя и не без препятствий. В данном случае ода воспевается жизни, подаренной нам самой судьбой. И опять читаешь между строк истину: жизнь - это большая тарелка, и есть из нее ты будешь то, что сам туда положил или еще положишь. А мир - это шведский стол: подход не ограничен.
       Читать Кригера легко - кажется, что это не писатель вступает в диалог с самим собой, а ты сам размышляешь о смысле своей жизни. Обратимся к главам о Времени. Что есть Время для Кригера? Годы, месяцы, недели, дни, а может быть, секунды? Нет! Для Кригера Время - это родные и близкие, друзья и знакомые, прослеживается тесная связь автора с бабушкой, о которой у него сохранились самые теплые и светлые воспоминания. Так мы вспоминаем о людях, дорогих нам. Они приходят к нам в наших мыслях, и мы знаем: они где-то рядом и никогда далеко.
       По ходу повествования Кригер сознается: да, Время - это иллюзия, но какая? Подлая и коварная, готовая в любой момент сожрать тебя с потрохами или подставить подножку, покрыть человечество плесенью и предать забвению. "Смейся, Время, смейся..." - но пока есть человеческая память, ничто не превратится в пепел, ничто не станет тленом. Автору нравится дискутировать с самим собой, размышлять о смысле не только жизни как таковой, но и о смысле того следа, который оставит каждый из нас во Вселенной. Вселенной, непонятной нам, непостижимой человеческому уму, как сама жизнь.
       "Я - галактика моих мыслей", - просто и ясно заявляет Кригер, мечтая попасть в будущее посредством своих снов. "Как хорошо устроился", - подумают многие, прочитав главу пятнадцатую "Как мы заключили со Временем перемирие", взял себе в советчики своего врага. Ведь именно это он хочет донести до нас: Время - его враг. Ан нет, враг, но какой - умный, мудрый, образованный, враг, не совершающий ошибок, он учится на наших, людских, которых в нашем мире превеликое множество.
       "Вам снятся варианты развития будущего вперемешку с вариантами развития прошлого, иногда они совпадают с тем, что происходило в действительности или, возможно, произойдет", - подсказывает Время своему любимому визави.
       "Кто же вы такой, Борис? - мелькает мысль у читателя. - И с Гаргантюа, и с Франсуа Рабле дружит, и даже Эйнштейном побывать успел. Крепкий вы орешек, господин автор, ой и крепкий, ну ничего, мы вас раскусим, не в этой главе, так в следующей", - угрожает читатель.
       Аллегорическая замена библейского яблока на апельсин, готовый в любой момент разделиться на множество долек, привела к прямо противоположному эффекту - первородного греха не случилось, случилось великое примирение автора с Временем... с самим собой. Каждая долька апельсина - это микромир решения, выход из сложившейся ситуации.
       Писатель смело рассуждает о роли быдла и черни в нашем мире. О роли глобализации и пошлой индустриализации, о том, что эссенция цивилизации превращается в смердящий сосуд с прогорклым маслом. В зародыше гениального творения - мира - лежит жизнь, вот только кто-то живет, а кто-то вынужден существовать и выживать, - где же логика и справедливость в нашем четко сформулированном математическом мире, поделенном на квадратики?
       Даже Эйнштейн, человек, который смог объединить домыслы многих в одну логическую цепочку, может либо предаваться анафеме, либо стать брендом. Маркой, широко растиражированной людьми, которым это выгодно, выгодно, чтобы остальные перестали думать: "Эйнштейн - это уже давно не живой человек, не конкретный ученый, не особое видение мира. Эйнштейн - дешевый символ, созданный для массового потребления. Ученый-гений, показывающий всем язык". И тут же возникает вопрос: может, гений-двоечник, каким был Эйнштейн на заре своей жизни, знал, что показывать нам, его потомкам? "Посмотрите, ребята, это все, чего вы достойны!"
       Подобно Архимеду, кричавшему "Эврика", Кригер воскликнул: "Математика - такая же иллюзия, как и время!" И тут пришла Математика... Родная сестра двух, по мнению Кригера, вредных старух - Времени и Смерти. Создается такое впечатление, что вся книга соткана из генеалогического древа этой "милой" семейки... Недетские разборки автора с таким явлением, как математическая безжалостность смерти, являющейся только вопросом времени, перерастает в одну из главенствующих мыслей данного произведения.
       Относительно Времени существует старая притча. Когда-то давным-давно на Земле был остров, на котором жили все человеческие ценности. Но однажды они заметили, как остров начал уходить под воду. Все ценности сели на свои корабли и уплыли. На острове осталась лишь Любовь. Она ждала до последнего, но когда ждать уже стало нечего, она тоже захотела уплыть с острова. Тогда она позвала Богатство и попросилась к нему на корабль, но Богатство ответило:
       - На моем корабле много драгоценностей и золота, для тебя здесь нет места.
       Когда мимо проплывал корабль Грусти, она попросилась к ней, но та ей ответила:
       - Извини, Любовь, я настолько грустная, что мне надо всегда оставаться в одиночестве.
       Тогда Любовь увидела корабль Гордости и попросила о помощи ее, но та сказала, что Любовь нарушит гармонию на ее корабле.
       Рядом проплывала Радость, но была так занята весельем, что даже не услышала о призывах Любви.
       Любовь совсем отчаялась. Но вдруг она услышала голос:
       - Пойдем, Любовь, я возьму тебя с собой.
       Любовь обернулась и увидела старца. Он довез ее до суши, а когда уплыл, Любовь спохватилась, что забыла спросить имя своего спасителя. И она обратилась к Познанию:
       - Скажи, Познание, кто спас меня? Кто был этот старец?
       Познание посмотрело на Любовь:
       - Это было Время.
       - Время? - переспросила Любовь. - Но почему оно спасло меня?
       Познание еще раз взглянуло на Любовь, потом вдаль, куда уплыл старец:
       - Потому что только Время знает, как важна в Жизни Любовь...
      
       Только время знает, что и как лучше, и только Время может вернуть нам Жизнь и Любовь...
      
       Часть третья саморомана начинается с агрессивно названной главы: "Как я возненавидел Россию". По сути, это вопрос географической принадлежности каждого индивида, но к Кригеру пословица "Где родился там и пригодился" не применима, здесь, скорее, действует другое правило: "Рыба ищет, где глубже, а человек - где лучше". Кригер, человек-космополит, ищет дом не на карте мира, не на школьном глобусе, хотя и переезжал всегда импульсивно, быстро, что свойственно человеку ищущему, - Кригер ищет дом внутри себя. Голландия, Америка, Англия, Скандинавия, Россия, Израиль, Норвегия, Канада... Хронология не важна, главное, что он ищет себя, готов изучать иероглифы, обычаи, языки, культуру других народов, только чтобы оказаться дома, в гармонии с самим собой.
       По поводу не стран, а государств, всех властей предержащих, слуг народа, границ и расстояний писатель отзывается с пренебрежением, граничащим с раздражением. Он очень четко распределяет свои симпатии между Францией, Норвегией и даже Канадой, критически отзывается о России, Израиле, подтверждает крылатую фразу Казимежа Бартошевича: "Америка - единственная страна, которая от варварства перешла прямо к упадку, минуя стадию цивилизации".
       Описывая свои метания в поисках лучшей доли, не найдя утешения на Земле обетованной, Кригер не собирается останавливаться. Человек, который принадлежит миру, не может остановиться на достигнутом.
       Жизнь и смерть плотно переплетаются в его "Тысяче жизней" с калейдоскопом стран и людей, весело подмигивая разноцветными стекляшками, как будто пытаясь подтвердить сказанное Кафкой: "Кто познал всю полноту жизни, тот не знает страха смерти. Страх перед смертью лишь результат неосуществившейся жизни. Это выражение измены ей".
       Политика для большинства людей - понятие размытое и иллюзорное. Они привыкли выполнять приказания, особенно, согласно Кригеру, в стране-волкодаве России, но это не устраивает героя саморомана: "Политики всю свою жизнь борются, чтобы добраться до вершины власти в результате демократических выборов, и когда они до этой власти добираются, у них нет ни опыта, ни квалификации, чтобы руководить и действовать в соответствии с известными элементарными правилами. На все это накручивается нескончаемая демагогия, и таким образом мы имеем то, что мы имеем. Современную мировую политику". И тут же предлагает свое видение и решение этой проблемы: "Итак, необходимо тестировать любого руководителя страны, или лучше - любого кандидата на руководителя страны на компьютерном симуляторе; советники ни при чем, ибо глупый президент выбирает дурных советчиков. Кто не проходит тест - снимать с предвыборной кампании".
       "Большинству людей нечем заполнить даже быстротекущую человеческую жизнь, и им нечего было бы делать с вечностью", - написал Анатоль Франс. Кригер же, в свою очередь, знает, чем заполнить свои тысячу жизней - изучением языков, астрологии, лингвистики, познанием мира, общением с семьей. А Франсу уже вторит Лермонтов:
      
       Боюсь не смерти я. О нет!
       Боюсь исчезнуть совершенно.
      
       И тут же, в унисон, как будто затягивая грустную немецкую песенку, подхватывает Бертольд Брехт: "Бояться надо не смерти, а пустой жизни".
       Не можем мы тебя раскусить, Борис, не можем, хнычет отчаявшийся читатель, - но вот на горизонте замаячила четвертая часть, и читатель, радостно повизгивая, ринулся в бой с Эверестом суперздравого смысла писателя Кригера.
       Часть четвертая показывает всю полиэдральность и неординарность автора в разговоре с великими мира сего. В дискуссиях он заново возрождает истину, которую мы утрачиваем в бешеном ритме сумасшедшей жизни. Именно истину создания и образования как мира в целом, так и общества в частности. Нельзя не согласиться с Кригером, что у великих людей одинаковый ход мысли, даже темы, над которыми они морщат свои умы, схожи. И бились, и бьются, и будут биться эти достойные мужи над проблемами нашего мироздания, человекоустройства. Но заметьте, за то непродолжительное (что для Вселенной возраст в энное количество миллиардов лет?) существование мира велосипед изобрели лишь единожды.
       Кригер не удовлетворяется собеседниками-современниками, в своих изысканиях и размышлениях он идет дальше: в своем сознании автор создает целый мир реальных по силе мыли и глубине познания дискуссий с философами древности, впоследствии и для читателей ставшими реальными.
       Общество, зараженное имбицилизмом (а это, как известно, нечто среднее между двумя фазами психического и умственного отклонения, вроде еще не идиот, но уже и не дебил), постепенно деградирующее и паразитирующее на трудах уже написанных, общество, которое ничего не создает, - обречено на вымирание.
       Талант и, если хотите, некоторая избранность позволяют Кригеру мирно беседовать с Сократом, прятать Спинозу под лавкой от разбушевавшихся соотечественников, соглашаться с Кантом, вставать в оппозицию Шопенгауэру в споре об извечном вопросе, волнующем умы человечества с начала его сотворения, - об отношениях мужчин и женщин, о роли женщин в современном обществе. Мир реальности узок для безграничной тяги Кригера к познанию. Кажется, что он просто родился не в то время, в которое ему было суждено родиться. Время посмеялось над ним, определив в наше скучное третье тысячелетие. На, мол, Борис, окажись в середнячковом времени, вроде и сказано уже все заранее до тебя, но еще и осталось над чем подумать, над чем поломать свой умишко. Осилишь? И он принимает вызов, брошенный ему этой проказницей (у Кригера Время - женщина).
       Ход своих мыслей автор охарактеризовал как стройный, но немного перевозбужденный, с этим невозможно не согласиться. Он пишет легко, понятным, живым языком. Стилистически грамотные предложения выстроены согласно правилам отечественной грамматики. Но иногда хулиганит, есть в нем та задорность, которую утратили многие граждане нашей многоликой державы, достигшие совершеннолетнего возраста. Под хулиганством не подразумеваются тот вандализм и та подлая ненависть ко всему материально-духовному, что творят пьяные подростки, неустроенные, психически неуравновешенные люди. Разве можно оправдать людей, творящих безумства по собственной прихоти и выгоды ради? Нет! Здесь имеется в виду то чувство легкости и полета, возникающее от прочтения "Тысячи жизней". Помните, на первом свидании в животе обычно порхают бабочки? Вот так же и здесь, разговор тет-а-тет явно удается.
       Борис Кригер не боится быть недопонятым, не боится быть отвергнутым: "Ведь быть непонятым равносильно тому, что быть забытым". И тут же в беседе с Декартом выводит свое правило, призванное отречься от всего земного и воспарить в единении с мыслями, ради покорения вершин Познания: "Тело является заложником, которого сильные мира сего используют как нашу основную болевую точку. Они стремятся заключить наше тело в тюрьму, изувечить его, убить, в конце концов. Первым делом для свободы духа нам необходимо обезопасить свое тело, ибо как мы можем быть откровенны в своих мыслях, если за каждое слово нам намереваются отрезать по пальцу?" Декарт соглашается. (А что ему остается делать? С человеком из будущего не поспоришь.) "Сделайте нас бестелесными - и мир станет свободным. Нам нечего будет бояться!"
       Писатель признается: дабы облагодетельствовать читателей своим творчеством "я лежу и думаю, а под конец дня записываю свои выводы в специально отведенной для этого тетрадке. Обычно в результате такого думания моя жизнь становится более осмысленной, организованной, и тем самым мне - большее удовлетворение". Ну что же, дорогой автор, "дни думания" не прошли даром и были весьма плодотворны, пора вам снова браться за перо и творить произведение под названием "Порядок и распорядок Кригера: как научиться жить и мыслить одновременно". А то некоторые умудряются прожить жизнь, так ни разу и не воспользовавшись важнейшим органом центральной нервной системы, состоящим из более чем 100 миллиардов нейронов.
       В беседе с Барухом Спинозой Кригер утверждает: "Свобода, Барух, по-моему, должна включать в себя обучение человека различным возможностям действий и мыслей, и, лишь убедившись, что человек хорошо понимает, о чем идет речь, можно предоставить ему свободу выбора".
       Вот и русские классики, хотя и не были приглашены на этот междусобойчик двух друзей, не уступают заграничным умам. М. Пришвин со знанием дела заявляет: "Всем научились пользоваться люди, только не научились пользоваться свободой. Может быть, бороться с нуждой и крайней необходимостью гораздо легче, чем со свободой. В нужде люди закаляются и живут мечтой о свободе. Но вот приходит свобода, и люди не знают, что с ней делать".
       Бог, по Кригеру, - это родитель, который изначально дает своему ребенку свободу выбора, свободу на совершение ошибок. Ведь, согласитесь, можно тысячу раз объяснить ребенку, что огонь горячий и обжигает: неразумное дитя не поверит до тех пор, пока само не сунет туда палец. Разве это не наилучшее проявление любви - даровать свободу самостоятельно познавать мир и совершать ошибки?
       Произведению Кригера свойствен экзистенциализм, который дополняют изыскания онтологической целостности индивида и который развернуто представлен в романе. Однако писатель высоко ценит эмпирический опыт как источник знания. Экзистенциальная проблематика вопроса познания человеческого Бытия, построения людских Судеб, осознание Свободы как высшей степени ответственности - вот что важно для автора.
       "Мое простое ремесло" - так просто и в то же время емко назвал автор пятую часть своего саморомана. Трудовые будни Кригера начались еще в отрочестве и ничем хорошим обернуться не грозили. Сначала семья, а затем и остальные члены нашего общества радостно признали в нем полотера. Но автор не таков, он-то твердо знал, что способен на большее, а не только тряпкой махать. Общество согласилось и сначала в России, а затем и в Израиле решило, что он весело и бойко будет махать автоматом Калашникова, радостно попевая армейские песенки. Присущая ему с детства жажда натурализма и, если хотите, близость извечного философского вопроса "Как все устроено?" привели его в медицинское училище. Косвенно или прямо, но жизнь его связана именно с медициной, хотя сам он замечает: "Честно говоря, медицина - это все-таки не мой экзистенциальный проект. Слишком уж я нетелесный человек. Связь моя с моим грузным требовательным телом мне кажется непрочной. Дунь на меня - душа и отлетит, вспорхнет под потолок, родимая, не удержишь. А существа нетелесные плохи в непосредственном лечении страждущих, ибо медицина - все-таки наука весьма приземленная и, чего уж там говорить, требующая подчас весьма тесного контакта со скальпелем и шприцем".
       В жизни автора нашлось место и астрономии, даже удивляешься, как в человеке умещается столько интересов и такая тяга к познанию, а потом вспоминаешь: так у него же и жизней - целая тысяча.
       "Стихосложение - я имею в виду свободное и не связанное по всем конечностям дурными правилами и формулировками, без ямбов и хореев, стихосложение как путь реализации внутренней музыки и клокочущей силы подсознания, - такое стихосложение является изысканным удовольствием немногих, кто не побоялся показаться нелепым и смешным в глазах бездарности, ищущей повода уколоть свою несчастную заблудшую жертву дурными словами критики". Так неоднозначно отзывается Кригер о поэзии в целом и вот так о своей в частности: "Я верю, что язык принадлежит каждому его носителю и каждый имеет право привнести какую-то новую толику видения сочетания звуков и смысла".
       Согласитесь, философское рассуждение, поражающее своей глубиной. "Конечно! - отвечает автор. - У меня и своя философия есть". И тут же приводит нам краткое изложение "основ философии Кригера":
       - определение философии: Кригер определяет философию как "разумный анализ и рекомендации к применению различных иллюзий";
       - литература и философия: "Итак, в соответствии с философией Кригера, литература и философия должны быть отделены. Однако философия связана с литературой не только формальными признаками, но также и в своей основе, так как философское произведение является выражением индивидуальности автора. Несмотря на то что литературоведение весьма неохотно признает принадлежность философии к литературе, другого средства выражения своих идей философия не имеет";
       - наука и философия: "В соответствии с концепцией Кригера, философия безусловно должна быть отделена от науки, ибо философия обычно не имеет доказательной основы, построенной на эксперименте. Итак, в соответствии с философией Кригера, необходимо отделение философии от науки, а фундаментальной науки от политики, религии и целенаправленного финансирования";
       - искусство и философия: "Философия Кригера заявляет, что искусство не имеет прямого отношения к философии, ибо по сути не имеет самостоятельного философского смысла и является результатом избыточной подмены понятий";
       - метафизика Кригера: "В метафизике нет необходимости ограничивать разум вышеуказанными трудностями, и таким образом метафизика является прекрасным инструментом философии в определении Кригера, то есть разумного анализа и рекомендаций к применению различных иллюзий";
       - основы морали в философии Кригера: "Добро и зло могут трактоваться лишь относительно того, с чьей точки зрения эти понятия рассматриваются".
       Кригер также предлагает систему удовлетворения потребностей человека, учитывая грозно нависающую над человечеством проблему ограниченности ресурсов:
       - организация питания будет пересмотрена и превращена из самоцели человека в ритуал поддержания сил и жизнедеятельности организма, также будут решены проблемы гуманно-этического характера, связанные с умерщвлением и поеданием невинно убиенных животных;
       - жилье в идеале будет представлять собой кибернетический полый куб, в котором согласно своим пожеланиям каждый сможет воссоздать любой интерьер;
       - здравоохранение позволит создать сверхчеловека, и супергерои из комиксов плавно перекочуют в нашу жизнь;
       - секс: "...важность естественной любви ни в коей мере не будет преуменьшена", но с появлением электронно-виртуального мира будут реализованы практически все человеческие потребности, в том числе сексуального характера;
       - алкоголю, курению и наркотикам Кригер в перспективе не оставляет ни малейшего шанса на выживание;
       - а вот здоровому образу жизни, улучшающему самочувствие индивидуумов, внушаемому с раннего детства и регулируемому компьютером, отводит почетное место в эволюционном становлении социума;
       - во время глобальной компьютеризации и кибернетизации отпадет потребность в накоплении и наличии денег, все это станет бессмысленным;
       - и снова настал момент сказать спасибо прабабушкам всех компьютеров ЭВМ - потребность в агрессии отпадет сама собой, специальные программы будут заменять людям жажду насилия в реальной жизни, этакий симулятор боев без правил;
       - с появлением виртуальных отношений сойдет на нет страх перед мнимыми и реальными опасностями, война превратится в виртуальный полигон для больных на голову людей, которых в идеале надо посадить в виртуальный перевоспитывающий центр помощи зависящим от жажды насилия людям;
       - потребность в любви сведется к минимуму, за счет всё того же вездесущего Интернет-пространства;
       - пресловутый виртуальный мир поможет людям быть принятыми в обществе, удовлетворить потребность в знаниях и эстетике, а также потребность в самореализации.
       Звучит заманчиво? Или чересчур утопично? Не будем ли мы при таком раскладе одушевлять и обожествлять консервные банки, призванные выполнять все наши прихоти, а мы, постепенно деградируя, будем зависеть от помощи супермозга, который впоследствии станет думать за нас, людишек, превращающихся в овощи?
       В философии Кригера нашлось место всему, в том числе философии мироздания, духа, сознания, языка, труда, свободы, истории, геополитики и даже теологии (Бог в философии Кригера - всё и ничто одновременно).
       Вот и подходит к концу произведение Бориса Кригера, предпоследняя часть - "Вымя вавилонской коровы" - призвана расставить все точки над "и" или, если так можно выразиться в свете заданной темы, над "ё". Название шестой части выбрано не случайно: ярко выраженный полиглот Кригер пытается донести свое творчество до людей разных социальных сословий, независимо от национальной принадлежности, на их родном языке. "Я стал цепляться за скользкое вымя вавилонской коровы в надежде насосаться молока чужих языков, - оно горчит, это молоко, оно мне кажется порой неприятным и странным на вкус, но ничего не поделаешь - это лучше, чем бархатный мрак небытия, пульсирующий перед невидящими глазами".
       Писатель выстраивает отношения с разными культурами и народами, по кирпичику впитывая в себя язык и обычаи строя, свои взаимоотношения с представителями англосаксонских, немецких, французских, еврейских, русских, испанских и китайских народностей по принципу двух черепах на трех китах, где апогеем всего выступает само совершенство - Земля. Автор понимает, что самое лучшее, к чему стоит стремиться, ждет нас всех на вершине, в конце, и оно будет совершенным и заслуженным - следует только стремиться ввысь и, словно по ступеням мексиканских пирамид, карабкаться к знаниям.
       Борис Кригер издается в разных странах, пытаясь проникнуться духом страны и стать родным и близким будущим читателям. Он издается под псевдонимами, не ранящими ухо и глаз иностранного читателя. И, как в замечательном оскароносном фильме "Москва слезам не верит", "он же Гоша, он же Гога", хочется продолжить: Бернар Криже - это во Франции, Брюс Кригер - это в США, Кай Ли Ге - в Китае... Это всё он, но так ли важно, под каким именем публикуется автор? Нет! Главное, что внутри, главное - мысль, которую он хочет донести до читателей, а уж они поймут и воспримут как надо.
       Эксперименты Кригера в китайской поэзии вторят философским изысканиям в литературном творчестве автора:
      
       Реальность - иллюзия.
       Весь мир - иллюзия.
       Ты имеешь свободу выбора.
       Хорошая иллюзия - хороший выбор.
      
       Чем не Фань Чжун-Янь, яркий представитель китайской классической поэзии эпохи Сун?
       Причем автор искренне верит, что "язык мой - враг мой", что, конечно же, относится не к непарному выросту дна ротовой полости, а непосредственно к явлению языковой коммуникации, без которого все мы превратились бы в Маугли.
       Во-первых, Борис хочет убедить нас, что он несносный хвастун, доказательством чего служит сей труд, называемый самороманом.
       Во-вторых, отмечает утопический налет еврейской нерациональности в своих произведениях.
       В-третьих, признается в том, что является оголтелым самовлюбленным маньяком, с которым лучше не связываться.
       В-четвертых, читателю становится понятно, что автор может произнести или сделать нечто, что может отпугнуть от него собеседника или непосредственно читателя.
       В-пятых... "Что, есть еще и в-пятых?" - спросит читатель. Конечно, еще много, это же самороман, воскресная исповедь Кригера. Так что вперед!
       Итак, в-пятых, автор отворачивается от наскучивших ему людей, что означает только одно - он в постоянном поиске. И, словно птица Феникс, возрождается из пепла, дабы устремиться к новым вершинам.
       В-шестых (терпение, товарищи, это только середина): "У меня нет стойких догм, и я в рамках одной главы могу защищать противоположные позиции..."
       В-седьмых, как мы уже поняли из произведения, автор - отчаянный правдоруб, что не может не импонировать, ибо своей искренностью и подкупает читателя.
       В-восьмых, Кригер, как и все люди, боится зависти и недолюбливает ее, с чем пытается бороться путем честного рассказа о себе и кропотливого самоанализа и копания - опять-таки в себе.
       В-девятых, автор делает тщетную попытку убедить читателей, что посредством своей прямоты и уверенности в своей правоте вызывает у читателя чувство несостоявшегося оппонента. Ну, нас-то, господин Кригер, этим не испугаешь, дискуссия у нас получается что надо, есть что обсудить.
       В-десятых, Кригер напрашивается на комплименты по поводу своего чувства юмора, чем окончательно и бесповоротно подтверждает первый пункт из этого списка.
       В-одиннадцатых, читатель, вы еще с нами? Да? Ну, тогда по коням!
       Итак, в-одиннадцатых: "Ради красного словца - не пожалею и отца, и мать-перемать и т. д.". Без комментариев.
       В-двенадцатых, "я никого ни во что не ставлю". И это позвольте тоже оставить без комментариев, ибо читатель, дочитавший роман практически до конца, ни за что и никогда не поверит в этот наглый поклеп автора на самого себя. Так что вы, дорогой автор, никого своими признаниями не напугали, а добились прямо-таки противоположного эффекта, чего, в сущности, и добивались.
       Число частей романа кажется сакральным. Семерка давно признана магическим числом: для кого-то - часть названия известного портвейна, а для кого-то - символ жизни. Число "семь" ассоциируется с раем, в некоторых культурах это символ совершенства. И в произведении Кригера семь частей, что экивоком отдает в сторону все того же пресловутого совершенства и даже некоей избранности.
       Подводя итог самороману, автор пытается объединить в единое целое все то, что так старался донести до читателя. Поставить жирную точку с возможностью продолжения. "Итак, моя попытка прожить тысячу жизней не то чтобы удалась. Она удалась, ибо я сам с трудом верю, что это все еще я и это все еще та же самая жизнь..."
       Со свойственной ему прямотой и откровенностью Кригер признается в своих недостатках и слабостях, таких как, например, лень и обжорство. Но ведь человеку свойственно иногда ошибаться, не так ли? И тут же дает отличный совет против уныния и тоски: "Ищите укромное место, которое способно наполняться радостью бытия и небытия вне зависимости от внешних раздражений и соблазнов, в своей душе". Тлетворное влияние на человеческую душу таких пороков, как жадность, зависть, гордыня, тщеславие, гнев, жестокость, власть и надменность, также подвергается порицанию и отрицанию: "Я не против простых земных радостей, я против возведения их на пьедестал в качестве идола. Я согласен на них как на чудное обрамление нашей суетной, вечно ищущей жизни, но никак не в качестве путеводных звезд, манящих наши настырные ненасытные корабли в направлении, поверьте, необитаемых островов".
       Всё заканчивается, всё имеет конец: в начале саморомана Кригер обсуждал жизнь, к концу же, согласно закономерности нашей жизни, возникла смерть. Ну вот, начал за здравие, кончил за упокой! - может возмутиться кто-то. Но ведь жизнь - это игра, из которой не выйти живым. Жизнь и смерть - две противоборствующие стороны, которые существуют в тесном симбиозе. Без одной не было бы другой; мы уходим, чтобы дать жить другим, круговорот мироздания был выдуман не зря... Всё это попытался донести до читателя Борис Кригер, и, надо признаться, у него это получилось. "Поменьше трагизма, давайте поскорее перескочим в стадию принятия, признаем, какая все-таки замечательная эта штука - смерть, и лишь тогда мы сможем вполне оценить, какая же замечательная штука - жизнь..."
       Много у Кригера известных, умных друзей, и автор просто из скромности не упомянул английского писателя Джека Лондона, слова которого могут служить апофеозом данного произведения:
      
       Лучше быть метеором, чем холодной и темной луной,
       Лучше быть золой, чем пылью,
       Лучше я сгорю, как искра, чем буду тлеть всю жизнь...
      
      

    Катерина Тарасенко

    Тысяча жизней в одном саморомане,

    или Ода Борису Кригеру

      
       По сути своей, что есть рецензия? Описание, что хорошо, что плохо, а что не мешало бы подправить? Мне кажется, это все же нечто большее. Для меня рецензия - это диалог с автором. Не монолог, нет. Ты читаешь произведение, оно рождает у тебя определенную реакцию. Ты вспоминаешь, думаешь, переживаешь - и говоришь об этом автору и другим читателям, и в этом рождается общение. Много более полноценное, чем порой можно слышать перед подъездом часа эдак в три ночи. А иногда и пораньше.
       Роман начинается с абсолютно фантастического вступления - верберовские танатонавты и ангелы отдыхают. Человек хочет прожить не одну, а тысячу жизней, и в итоге ему удается найти компромисс со Временем. Но не надо воспринимать Кригера буквально, нет. Его ода кризису среднего возраста - это, прежде всего, история о человеке, который хотел успеть больше, чем другие. Можно прожить всю жизнь, мечтая лишь о том, как бы выбить зубы своему начальнику, а можно пожить в десятках разных стран, пообщаться с людьми самых невообразимых профессий и тем самым вобрать в себя много нового.
       Весь вопрос в том, какие задаешь критерии для своей жизни. Вот мечты чем определить? Почему для кого-то потолок - брюхо набить, для кого-то - парня встретить, а кого-то воображение уносит в заоблачные дали в Альпах грез?
       В детстве мы все летаем во сне, почему же кто-то остается даже без взлетной полосы?
       "Есть люди, которые добиваются поставленных перед собой целей и потом полностью теряют к ним интерес. Встречаются и такие, которые теряют интерес к возможным достижениям еще на уровне мечты. Помечтал и бросил... Как будто если в мечтах достиг чего-то, то и этого достаточно... Для меня отношение к мечтам описывается удачной фразой одного весьма знаменитого писателя бразильского происхождения - Пауло Коэльо, который как-то сказал: "Сама возможность осуществления мечты уже делает жизнь интересной". Значит, не важно, кто ты и что ты имеешь, важно, чего ты хочешь".
       "Я всегда мечтал быть писателем. Начал писать, наверное, лет с пяти. Постоянно сочинял стихи. Для меня писательство является основным занятием жизни, однако долгое время оно имело статус хобби.
       Пытаясь прожить тысячу жизней вместо одной, я пытаюсь выпить океан. Вчера сидел и читал французскую книжку про войну за независимость Алжира, и все время косился на пачку карточек с китайскими иероглифами... Как бы было здорово одновременно читать и учить иероглифы! Попробовал. Не получается... Увы, я не Цезарь. Но, как оказалось, и не Эзоп. Я бесхитростно встаю на четвереньки и пью без устали море, а не хитрю и не занимаюсь дешевой, хоть и не лишенной мудрости эзоповской демагогией.
       Я вас не раздражаю своим желанием выпивать моря? Обычно это раздражает".
       Раздражать-то оно, конечно, может, но только тех, кто сам никогда не задумывался о том, что море стало соленым из-за моряков, которые плакали на своих кораблях, скучая по близким.
       Мы живем в удивительное время - перед нами раскрыты все пути, и никакая, НИКАКАЯ идея уже не является абсурдной.
       Кригер шутливо ставит вопрос: "А ты согласился бы стать homo immortalis (человеком бессмертным)?.. Или сохранить мнимую жизнь родного тебе существа за монотонно мигающим компьютерным оком? На первый взгляд реакция должна быть одна: "Хочу, хочу, хочу!!!" Но вот подходит время, и появляется волшебник с мензуркой или хирург со сменными деталями без срока годности и... Ну... Проживу я время, эквивалентное одной, двум, трем, ста трем жизням, выучу все мертвые языки, прочитаю все, что хотел, объезжу нашу маленькую голубую планету и побываю в далеком космосе... Рожу детей, потеряю друзей, потеряю детей, найду новых друзей, но, по сути, я попаду в нескончаемый круговорот. Пусть даже без нелепо-фрикционого родительского начала. Не хочу! Главное - сам процесс. Веришь ты или нет, но пока мы ничего не знаем о том, что будет за чертой, называемой жизнью. Верно? А ведь стать бессмертными мы можем уже сейчас, прожить тысячу жизней - наблюдая от становления Аттики до падения берлинской стены движение нашего мира. Пока не перезагрузили игру нашего мира.
      
       Школа жизни от Б. Кригера, или Почти Карнеги по-русски
      
       Чем мне нравится проза Бориса Кригера, так это умением быть ненавязчиво мудрой. По сути, в своих книгах он предлагает нам консистенцию своего жизненного опыта, знаний о людях и мире. И, если уметь вчитываться, можно вместе с ним пройти достаточно большую школу. Нельзя забывать, что автор - человек успешный. Как бизнесмен в том числе.
       "Я ставлю цель, которая сначала вырисовывается неясно, далее все четче и четче. Когда цель ясна, я начинаю заполнять промежуток, отделяющий меня от поставленной цели. ...Не надо смотреть на окружающих. Они заняты, и если вы не будете очень им досаждать, они вам не станут мешать. У них просто нет на это времени. А когда они обернутся - ваша мечта станет уже свершившимся фактом, который гораздо легче принять, чем с ним бороться".
       Советы автора напоминают выдержки из бестселлера, как добиться успеха. Но отличие заключается в том, что автор саморомана намного глубже пытается помочь вам копнуть собственную жизнь, а не заняться штукатуркой фасада.
       "Я бы сказал, что найти и обрисовать себе эти цели подчас гораздо сложнее, чем их достичь... У нас так много ложных идеалов, навязанных нам... если отбросить все, что навтыкало в нас общество, от нас не останется ничего, кроме одинокого каркаса души...
       Как это ни парадоксально, самым сложным становится обрисовать эту самую мечту, в которую следует поверить и к которой стоит стремиться... Не продешевите. Смотрите в глаза судьбе спокойно и не взволнованно. Ведь лишь малая малость связывает вас с этим малознакомым человеком, именуемым вами "я". Неужели все, что вам надо, - это салат в холодильнике или объятия женщины, чья красота рассыплется на мелкие кусочки?"
       "Нам воистину нечего терять... Так поставьте перед собой задачу не продешевить. Не размениваться на мелкие ничтожные торшеры, которые стоит наконец купить и поставить в угол в гостиной, и жизнь тогда уж точно наладится, и все как-то образуется в наилучшем виде вокруг этого самого источника света". Надо поставить цель и "вперед - строить кубиками мосты, связующие мечту с реальностью, как бы ни было ветрено вокруг этой наспех расставленной детской игры, которую мы именуем "жизнь"".
       Проблема в том, что "всю жизнь мы устанавливаем себе мнимые пределы, лимиты, ограничения. Зовите эти мрачные столбики как угодно. На них развешаны таблички: "Этого мне не понять", "Это не для меня", "Этого мне не нужно", "Это мне неинтересно"... Я пытаюсь их ломать, наотмашь, нещадно ломать эти пределы...
       Когда я невинно сообщаю, что начал учить китайский, и ожидаю услышать что-то вроде: "Это очень верно. Как можно не обращать внимания на язык и культуру одной шестой (если уже не одной пятой) части человечества?" - я получаю от бесплатного слушателя: "Боря, тебе что, совсем делать нечего?", а от платного - заискивающее поддакивание в стиле: "Борис очень умный"".
       Я уже задавала себе вопрос о том, на какую аудиторию рассчитывает Б. Кригер. Самороман читается легко, его можно назвать автобиографией с элементами саморефлексии. История жизни накладывается на отношение к миру, к тем или иным жизненным перипетиям. Кригер - человек, который живет так, как хочет, его история - это интересный монолог человека о любви к себе и к жизни. Полноценной, так, что порой она кажется фантазией.
       "Я не вру, потому что то, о чем я говорю, обычно настолько не от мира сего и фантастично, что если бы я еще и врал, то какая-либо ценность такого разговора для меня утратилась бы. Ведь объясняя свое несогласие с Иммануилом Кантом уборщице, приходящей раз в неделю не столько прибраться, сколько прокурить мой дом и попить чаю с ванильными сушками, я работаю, делясь своими мыслями, и мне неважно, кто сидит передо мной - Платон или Платоныч из местного ЖЭКа. Напоминает рассказ Честертона о лейтенанте Кийте:
       "- У него один недостаток, - задумчиво произнес Бэзил, - или одно достоинство, как хотите. Он говорит правду слишком точно, слишком буквально... Он чересчур правдив. Вы никак не поймете, что буквальный, точный рассказ звучит очень странно. Такое не рассказывают ради славы, это слишком нелепо"".
       "Многие владеют только малой частью мира. Вот паучок, например, полноправный хозяин в своей паутинке. Он точно знает, где у него припрятаны его паучковые вещички. А вот капля, например, владеет всем миром сразу, ибо отражает его целиком. Но ее жизнь быстротечна. Вот и спорят они в большом лесу". Когда Кригер говорит, что хочет владеть всем миром, он и есть эта самая капля. Поэтому разговор капли и паучка в данном случае символичен - это разговор самого Кригера с обывателями, с теми, кто заходит к нему в поиске стаканчика выпить; то, что он в данном случае ловит их, как паучок в свою паутину, не что иное, как наживка. Капли - это единственное средство хоть на миг отразить в себе этот мир, даже со светом самой что ни на есть далекой таинственной галактики, и слиться с неразрывным потоком вод, несущимся к дышащим влагой безднам. "Не бойся медлить, бойся остановиться".
       На самом деле люди очень часто задают вопросы, ответы на которые пришли бы к ним сами, если б они только попытались немного напрячься. Прекрасной иллюстрацией этому служит рассказ о том, как Кригер общался в Интернете с китайским студентом и поразил его знанием местных достопримечательностей. Секрет был прост. Хорошо отлаженная поисковая система. Элементарно, Ватсон. Не могу не вспомнить ситуацию, приключившуюся уже со мной: я взяла у знакомого телефон - клип посмотреть новомодный, и... В общем, грешу я чрезмерным любопытством. Полезла дальше смотреть, чего у него там за клипы, и вижу девушек обнаженных и мужчину, стонущих в медиавозбуждении. Друг тут же смутился: "Кать, ты не поверишь, как в Инет с мобилы ни залезу - обязательно ссылки на фигню эту, что ни нажмешь, скачивать сразу начинает..." Не поверила. Ибо пользователь я опытный и знаю, что можно полгода бродить по сайтам и ни одной ссылочки такой не увидеть, и точно знаю, куда надо залезть, чтоб ее найти. Сразу. И много. Обидно просто от того, что многие такую шикарную возможность экономить время, какую дает нам Интернет, не используют вовсе. Это не только поэтика - это махровая практика. Можно довести ситуацию до абсурда - придумать человека, который родился в квартире и никогда из нее не выходил - у него был только комп с безлимитным Интернетом. И что? Он вырос вполне полноценным человеком: получил хорошее образование - в смысле накачал себе все необходимые уроки и книги и сидит работает on-line, получая зарплату web-money, заказывая себе одежду, мебель, еду, женщин - и получая их на дом. А в те вечера, когда ему становится одиноко, он выходит в Интернет - и не один миллион знакомых случайным или тематическим образом уже почти рядом. Зато у нас уже нет такой тактильной нежности, которую могут вызывать любимые вещи - компьютерные фото испортили предчувствие встречи с дубовым огромным столом или плюшевым диваном.
       У нас есть цифровые фото - и мы уже больше не храним так трепетно свои воспоминания, как если б у нас не было этих мертвых цифровых матриц. Нам уже не пережить, как бабушке Кригера, чувство, когда ярко, через восемьдесят лет, ей помнился старый диван и то, что лаяли собаки! "И эти собаки, и этот диван продолжают существовать уже в моей жизни, путь несколько видоизмененные, но в сущности все те же, вот уже больше ста лет после этих детских слез, проплакавших пятно... Мы даже в малой мере не осознаем, в какой огромной степени влияют на нас эти невзгоды прежних эпох... Например, пережитые моей бабушкой еврейские погромы руководили всей моей, ее внука, жизнью, и я до сих пор бегу и прячусь, страшась грубого стука в дверь по ночам, и мой сынишка, наверное, тоже будет немного бояться, и так сквозь поколения идет эта страшная память о звериных уродах, громящих наши дома... Я думаю, что антисемитизм зиждется именно на звериной основе... Как и любой биологический вид, люди расщепляются на расы, которые угрожают при долгой изоляции отпасть от основного вида... Конечно, в современном глобальном царстве такого не случится, но живет в некоторых людях буквально физиологическая потребность уничтожать чужого... и в этом и есть неискоренимость и сила антисемитизма, как и любой другой разновидности расовой нетерпимости..."
       У Конрада Лоренца есть хорошая книга, посвященная агрессии. Переходя от вида к виду, автор добирается и до человека - в межвидовой борьбе мы, к сожалению, все еще такие же животные, как меньшие наши братья. Возможно, даже более изощренные. Что бы ни обещали, все равно придумают что-нибудь похуже, пока не останется, как на картине "Апофеоз войны", кучки маленьких черепков.
       Это тот же вопрос, что и другой, постоянно задаваемый Кригером, - почему люди так не любят думать? Автор приходит к выводу, что мы уделяем голове мало внимания. И ведь он прав: культ здорового тела, которое может садиться на шпагат, бегать, прыгать - это да, это надо уважать, а вот развивать свой мыслительный орган - это дело незавидное. Может, поэтому родственные Кригеру души - это, как правило, известные философы. Я думаю, не столько за мысли, сколько за стремление этих людей к большему, "чем сытная похлебка".
       Так вот, для других, кому нужно больше, чем хорошо поесть, и кто умеет думать (и это главное!), Кригер предлагает свою Теорию, как добиться успеха и реализовать свой экзистенциальный проект. Самое главное в том, что жизнь - как романтическая проститутка: небольшие усилия - и вы получите все что хотите. Но, выбирая, что же это будет, важно не продешевить. Тем более, что все в мире - это иллюзии, так как "то, что мы видим и слышим, ощущаем запах и ощупываем, - есть интерпретация нашим мозгом электрических импульсов, возникающих в ответ на внешние раздражители... Реальность - это всего лишь взаимоотношения между нашими иллюзиями и внутри наших иллюзий. Вот и все, что мы воспринимаем как реальность... Никогда не жди от жизни счастливых шансов. Создавай их себе и другим сам". Ведь нет гарантии, что твой счастливый шанс уже выпадал и ты его не заметил... А если и не заметил, то, пока жив, постарайся получить удовольствие от процесса.
       Деньги? "Да деньги - это не проблема. Просто научитесь их зарабатывать в нужном количестве, привлекая и покупая помощь других, и так, чтобы вас по дороге не пристрелили и не посадили, и так, чтобы от ваших заработков не рыдало потом полстраны. Как? Очень просто: начните думать по утрам, в обед и по вечерам, и вам эти простые прозрения со временем явятся сами собой... Создавая себе всё большие и большие возможности... вы рано или поздно обязательно добьетесь своего".
       "Не боритесь со своими недостатками и недостатками других людей. Постарайтесь эти недостатки превратить в достоинства, умело их обходя и включая в сеть ваших идей" и "из всякой неприятности постарайтесь извлечь что-нибудь такое, что если не принесет явной пользы вам, то хотя бы смягчит горечь ударов судьбы, которые рано или поздно неизбежны в жизни всякого человека".
       Казалось бы, общеизвестные истины, банальные советы, а ведь на самом деле многие из нас не умеют, не знают, как правильно организовать собственную жизнь. "Не так, как нравится тете Нюре из бакалеи, и не как это представляется бабке Пелагее на скамейке у подъезда, а именно как это видится вам.
       Конечно, нечего и думать решать задачи самореализации, когда у вас течет крыша над головой, а пьяный муж дерется, и вам уже хорошо за сорок. Меня часто спрашивают - как могла бы помочь себе та, или эта, или вон тот безногий в котелке на углу. Что он там делает? Догадайтесь сами - просит милостыню.
       Я отвечаю: "Вы бы мне его еще в гробу показали и спросили бы, как ему переделать его жизнь".
       Дело в том, что все в жизни взаимосвязано, и нельзя сразу поменять всё, развернуться на 180 градусов.
       Давайте же позаботимся о самих себе. Давайте оставим на время других людей в покое. Завтра же с утра не встанем с кровати, а начнем думать. Отбросим все, что нам было известно до сих пор, как советовал Декарт, и начнем заново переосмысливать жизнь пункт за пунктом - что вы едите, с кем спите и насколько это вас удовлетворяет".
      
       Б. Кригер о людях, мессиях и здоровом отношении к деньгам
      
       "Ах, люди, люди... Сначала я их боялся, потом избегал, но теперь понемногу привык". Причина этого проста - повзрослев и став успешным, автор приобрел уверенность в себе, своем месте в мире. Возможно, если б он не встретил свою жену, которая присутствует во многих его романах, он остался бы неуверенным в себе человеком, лишенным тыла. А так семья, подарив автору чувство защищенности, помогла начать творчески реализовываться, ведь "опыт быть битым - как езда на велосипеде или игра на скрипке - по-настоящему никогда не забывается, потому что это, как говорят в народе, память не мозговая, а мышечная" и только в окружении любящих тебя людей можно загнать воспоминания в подсознание и жить настоящим. Жить писательством, о котором Кригер мечтал с детства. Но ведь, "чтобы быть хорошим писателем, надо не просто знать людей, нужно любить людей... Сначала эта проснувшаяся к моим тридцати трем годам увлеченная любовь к людям меня насторожила... Не секрет, какой это критический возраст для ловцов человеческих душ и человеколюбцев... Но когда мне стало тридцать пять и меня все еще за эту любовь не распяли, я успокоился". От этой любви по надобности нет-нет да и проскользнет что-то от любви энтомолога к его маленьким подопечным, аккуратно нанизанным на иголки.
       С другой стороны, абстрагирование себя от людей приводит автора к довольно интересным выводам: оказывается, можно доказать любую позицию - и все люди сволочи (ну а как им не быть сволочами? Все бегают, суетятся, жратвы на всех может не хватить. Вон в Африке до сих пор голодают. Не посуетишься, не посволочишься - будет плохо. Вот, собственно, и все объяснение. Если отбросить все формальности, от человека останется противное голое существо, лживое, жадное, завистливое - короче, сволочь. Да что я вам говорю, вы и сами знаете), и все люди - идиоты или ленивые, ибо вероятность быть и тем и другим очень низка, и, наоборот, легко принять, что каждый из нас - потенциальный великий художник и гений ("Я люблю людей и иногда тайком их рассматриваю. Я вижу насквозь их несчастья, заблуждения и тайные желания. Из подавляющего большинства могли выйти умные, удовлетворенные и осознанно счастливые люди, от которых расходилась бы волна спокойствия и благости. Однако всякий, кого я ни встречу, нервен и отчасти несчастен. Я не могу помочь им советом, ибо тогда понадобится переменить их жизнь настолько, что это может показаться бессмысленным: принесешь им больше вреда, чем пользы. Однако мудр тот, кто учится у каждого человека").
       Попытка разобраться в человеке как в феномене очень похвальна, тем более что "любовь к идеальному человеку... это товар фальшивый... Принимайте только настоящую любовь к вам, которая не за что-то, а, скорее, вопреки чему-то... я достигаю эмоционального равновесия, спокойно относясь к очередному проявлению сволочизма: низости, предательству, воровству, лжи и ненависти, - потому что ничего другого от людей не жду, а когда получаешь что-то ожидаемое, хотя бы остается удовлетворение, что, мол, "я же говорил"... Зато какое счастье, когда я обманываюсь в своих ожиданиях и кто-нибудь неожиданно делает что-нибудь хорошее вопреки своей сволочной природе! Не из страха, не из-под палки, а просто так! О, это счастливые моменты для моей души!.. Ибо это настоящее чудо".
       Как в объявлении: "Народу Израиля требуется мессия с опытом. Рекомендации от Понтия Пилата обязательны".
       Совсем другие отношения Кригера с обществом. Как человек рациональный, он считает, что общество должно исполнять условия общественного договора. Но теория расходится с практикой. И вместо того, чтобы существовать, координируя людей, общество становится структурой над ними.
       "Обществу не нужны люди. Ему нужны функциональные единицы. Этот пекарь, этот токарь... Общество говорит: работай усердно, много не думай, а главное, лишнего не болтай. А как приглядишься - все сплошной идиотизм, на идиотизме замешанный и идиотизмом приправленный.
       Короче, если следовать рекомендациям общества - кончишь либо в тюрьме, либо на кладбище. Хорошо, хорошо, если не следовать наставлениям общества, закончишь все равно там же. Но все-таки с лучшим ощущением".
       В этом плане деньги для общества - это эквивалент того, сколько свободы оно готово предоставить своему члену. "Обществу нужно, например, чтобы я был полотером или растерзанным солдатом. Я так не считаю. Ну что ж, значит, общество вполне перетопчется". Но в том-то и дело, что написать так автор смог только после того, как сам встал на ноги, получил финансовую возможность скрываться от общества в глубине канадского леса.
       С другой стороны, дети Кригера занимаются самообразованием, пользуясь тем, что разрешено домашнее образование. Структура образовательного процесса по Кригеру: "Я задаю одну-единственную тему в день, но дети разбирают ее досконально. Например, "Французская революция" или "Биография и творчество Байрона"". Старшая дочь находит и распечатывает материалы с Интернета и далее, как в школе, преподает материал младшему, пишет на специальной доске, проверяет его конспект. В конце дня все это докладывается нам с Маськиным, и таким образом просвещается вся семья. Предметы меняются каждый день, и если вчера мы слушали о синтезе белка или об открытии ДНК, то сегодня мы слушаем о Вольтере с зачитыванием маленького отрывка из "Кандида" по-французски. Единственная учительница, которая продолжает приходить к детям, - это мадам Бруссо, француженка, всего лишь раз в неделю".
       Деньги дали возможность на практике доказать: невозможное возможно. Пример Алленовского SpaceShipOne или империи Билла Гейтса тому пример. Государственная власть уже больше не является прерогативой.
       "Деньги - это всего лишь инструмент достижения цели, а не сама цель. Я люблю деньги за то, что на них можно покупать все, что необходимо, и решать подавляющее большинство проблем.
       На что же я трачу свои деньги? Во-первых, конечно, на решение мировых проблем. В частности, на помощь негритятам в Африке... она помогает выживать четырем негритятам в Руанде, Эфиопии, Буркина Фасо и еще Сьерра-Леоне...
       А голод голодных - это позор сытых. ...Помощью негритятам заняты в моем доме все. Каждый приставлен к негритенку и отвечает за то, чтобы слать деньги и вести переписку. Это огромный воспитательный момент".
       И по принципу ассоциативного мышления мысль Кригера несет нас к обратной стороне денег - нищете. "Нищий - это тот, у кого ничего нет и которому ничего не надо... Соответственно нужда человека - это иллюзия, его крик о том, что он хочет большего. Самопорабощение на тупых, нудных и малооплачиваемых работах - знаете, лучше уж нищенствовать совсем, здоровее и счастливее будешь". Это не выход. Выход: подумать - и заработать. Но! А если человек думать не умеет? И вот приходим опять к теме о дураках и... Кригере. "Готовность удовлетвориться самым малым - это наинеобходимейшая составная человеческого счастья (при этом нищенство - это не синоним несчастья)... Готовность к нищенству есть необходимый путь к этой свободе... Голыми мы пришли в этот мир, голыми его и покинем... Единственное, что мы можем сделать на этом свете, - это реализовать себя и помочь реализоваться другим. Все остальное - лишь вспомогательное горючее для этих простых, но изысканных целей. Отказавшись от самореализации, мы уподобляемся автомобилю, который потребляет горючее, простаивая в гараже и отравляя окружающих выхлопными газами".
       Опять противоречия. Но вместе с тем точно можно сказать одно: Кригер не денежный садист, наоборот, к деньгам он относится очень просто. "Если обстоятельства не позволят мне тратить деньги на издание книг, я буду писать в стол, если меня лишат компьютера, я буду писать огрызком карандаша. Если я не смогу писать - я просто буду думать. Если я не смогу думать - я перестану существовать". Читай: превращусь в среднестатистического человека. Это - практическое понимание своего экзистенциального проекта.
       Интересны рассуждения автора о писательстве вообще. С одной стороны, в издании книг Кригер видит, несомненно, свой долг - донести мысли хоть до единственного своего читателя. Но ведь им может быть и сам г-н Кригер. И тут поворот новой гранью треугольника "человек - деньги - общество". "То, чего люди ждут годами и никогда не дожидаются, скажем, публикации своей книги, я покупаю за деньги и плюю на издателей, читателей и на все, на что только можно плевать. Поэтому я свободен и могу писать совершенно без оглядки всё, что только придет в голову... Конечно, я постараюсь применить часть своих усилий, чтобы не доводить себя до нищенства, но морально - я не боюсь нищеты... Больше не боюсь".
       "Наш мир - нервный, рыдающий, ребенка лет десяти, - вот что представляет собой наш мир, повзрослеть не может уже сотни тысяч лет, зато все-таки может вырасти в кого-нибудь приятного и уверенного в себе". Только жить в эту пору прекрасную уж не придется...
       Рано или поздно ты сталкиваешься с ограниченностью своей физической оболочки. Помню, моя учительница немецкого, дама за семьдесят, с трудом передвигающаяся по квартире, говорила мне: "Самое ужасное в старости - это то, что ты уже все знаешь, еще многое хочешь, но физически ничего не можешь". Тогда мне стало страшно от этой ее фразы. Теперь к этому стало примешиваться понимание. Страх устал и сменился грустью. Видимо, это христиане и называют - смиряться.
       Буквально недавно я стала паковать свои вещи в связи с очередным переездом. Естественно, встал вопрос о том, что делать с огромным количеством книг (я обрастаю ими молниеносно), - и, глядя на эту большую кипу макулатуры, я поняла, что книги все эти я прочитала, но абсолютно не помню, что в них. Это не значит, что книги были плохими - впечатления от некоторых книг нежно хранит винчестер моего компьютера. Просто вчитываясь в них, я открываю для себя неприятное чувство - что пишет если и известный мне человек, то о произведении явно незнакомом. Так же и с языками: память предательски выдает подробности того уютного вечера, когда, закутавшись с чашкой кофе, я внимательно читала разные значения слова в словаре. Так. Надо сосредоточиться, попробовать разглядеть, как же переводилось то слово на странице... и тут иллюзия предательски рассеивается. Человек vs мозг.
       У Кригера вообще много моментов, которые делают его близким нам, простым людям, - к примеру, чугунный Дон Кихот на пианино. У моего была потеряна шпага. Как и у других двадцати с лишним встреченных грустных темных рыцарей преклонного возраста. Или автор вспомнил о том, как молился Богу, когда его жена лежала в больнице, и, несмотря на следующие за этим иронические пассажи, он стал нам ближе. Потому что бормотать разного рода слова, которые кто-то должен услышать наверху, - это свойство всех людей: и бабушка крестится-молится, чтоб ее внучек скорее вернулся с ночного рандеву жив-здоров, и малолетняя девчонка, за которой по ночному двору идет с дискотеки подвыпивший здоровый боров, шепчет, убыстряя шаг: "Господи, помоги, скорее бы, скорей..." Еще, как правило, пытаются пойти на сделку: "Помоги, пусть он свернет за угол, а я обещаю никогда, никогда больше не ходить по злачным местам..."
       Свои тайные пожелания-обещания писатель скрыл...
      
       Time must go on, или Б. Кригер vs Время
      
       "Время для меня есть тоска, смерть, старение, неволя, кислота обиды за то, что не дожил, не достиг того, чего мог и должен был достичь..." - пишет Кригер. Но время для него и нечто большее - некое персонифицированное в виде достаточно истеричной женщины зло. Будучи ученым, он пытался разгадать ее тайны, и что-то даже удалось. С годами время бежит все быстрее... Простая истина со сложным названием - хроноперцепция. На ее разработку ушло время... Тик-так, тик-так... Суданских детей убивает голод, интеллигентов-космополитов - безжалостное время как символ их бессилия перед попыткой познать истину.
       Недаром Время сказало Кригеру: "Ну и что? Пусть ты разобрался, что я иллюзия, что я продукт работы твоего мозга, пусть ты теперь понимаешь или думаешь, что понимаешь, почему с возрастом твои года протекают, как раньше протекали месяцы, твои месяцы мелькают, как раньше мелькали недели, а твои недели проносятся, как раньше проносились дни... Чем тебе это поможет?"
       И понятно, что осознание и понимание проблемы саму проблему автоматически не решит, но попытка, стремление подняться выше уровня обыденного сознания - это уже прорыв, это настоящая наука и философия.
       "...Мы можем искусственно создать разумное существо, которое будет еще более ограничено, а именно - создав условия, в которых это существо будет испытывать те же ограничения по отношению к пространству, которые мы испытываем по отношению ко времени.
       Что ощущал бы субъект, от рождения до смерти помещенный в движущийся поезд и не имеющий возможности ни сообщаться с сошедшими с поезда, ни наблюдать встречные поезда? Безусловно, у такого субъекта развилось бы отношение к пространству за окном поезда, похожее на наше психологическое восприятие времени. Во-первых, все промелькнувшее за окном исчезало бы для него безвозвратно и переставало бы существовать. Всякий сходящий с поезда воспринимался бы нашим пассажиром как утрачиваемый навсегда и так же перестающий существовать. Во-вторых, по аналогии, свой сход с поезда индивидуум воспринимал бы не иначе как смерть, со всеми вытекающими из этого психологическими переживаниями. Даже имея обычный разум, но находясь в столь ограниченных условиях по отношению к пространству, субъект, находящийся в поезде, и представить бы себе не мог, что проезжаемые им места продолжают благоденствовать и схождение его попутчиков с поезда не является для них столь роковым событием. Представим себе, что так же и мы, обманутые в который раз своими чувствами, продвигаемся во времени только в одном направлении, каждый ушедший момент воспринимая как безвозвратно потерянный и каждый будущий - как никогда не существовавший. В то время как действительная картина может представляться иначе. Участок нашей жизни может представлять собой ничтожный срез хокинговской сферы времени, срез толщиной в нашу жизнь, в котором все существует одновременно" (Борис Кригер. Кухонная философия). Страшно. Словно несешься вдаль на пелевинской желтой стреле. И знаешь, что спуститься уже не получится...
       Линейное время ставит еще одну ловушку, ловушку кригеровских тысячи жизней. В саморомане есть прекрасные пассажи, которые можно было обозвать: "Кригер и знаменитый...". Житье у Сократа, общение с Христом, спор с Ницше. Что это? Новая предлагаемая читателю игра? Несомненно. И вместе с тем отнюдь не непредсказуемая. Потому что перед каждым из нас (я подразумеваю взрослых образованных людей) лежит, раскинувшись, огромное поле накопленных знаний великих умов человечества.
       Современному человеку ничего не стоит познакомится с Хайдеггером или послушать Баха, прочитать Ветхий завет или выучить арамейский, не выходя из собственной квартиры. Интернет подарил нам такую возможность. Не пользоваться ею поистине глупо. Впитав в себя губкой накопленный опыт, мы сами обрели способность говорить, судить, предлагать. И в этом немного отдающий постмодерном стиль Кригера "Я и великий" очень даже уместен. Более того, каждый из нас может подгрузиться в программу - нет, мистер Кригер, вы не правы, не обижайте нашего французского друга и... вперед. Если человечество к чему-то стремилось, уверена, так бы это и было.
       Но проблема в том, что людям этого не надо. Как едко заметил Кригер, думать многие из них просто не хотят. Ведь действительно, мы ж не древние греки - быть и спортивными, и культурными, и умными... Сейчас мы любим готовые идеи. Бренды. Не заставляй нас жить своей жизнью - покажи, где можно прожить ее, наблюдая за другими. Такое всеобщий союз пожирателей.
       Европа долгое время жила в рамках христианской картины мира - все, что можно было придумать, прожить, промечтать, известно было заранее и расписано вперед надолго после жизненного отрезка времени. В Библии христиане могли ответ найти на любой вопрос. И несмотря на это, Джона Леннона в свое время чуть не предали анафеме за то, что он объявил "Битлз" популярнее Христа...
       Но, как в том анекдоте, и это пройдет. Ничегошеньки на свете не изменилось. Подавляющая масса людей как была неграмотной чернью и быдлом, так ими и осталась, несмотря на то что формально знает азбуку. А мы поражаемся: "Почему это телевидение такое отвратительное?" А вы рассудите, что это просто грязный балаган для черни на ярмарке подняли на уровень телевещания - вот вам и объяснение.
       По сути, современная наука заняла место религии. У детей в школе нет возможности выбирать, что они будут учить - Закон Божий или биологию. За последней останется прерогатива. Стопроцентная. Что происходит далее? Так же дети изучают другие науки - теорию относительности, математику, чьи основные функции невозможно представить, - и преподаваемое запоминают в качестве истины в последней инстанции. Что это дает? Наш взгляд костенеет, мы погружаемся в научную парадигму мышления. И аксиомы науки для нас становятся так же незыблемы, как в свое время догматы Римской католической церкви - даже сама мысль о том, что мы можем ошибаться, кажется нам кощунственной. И несмотря на то что многие уже давно убеждены, что теория относительности - это... пустоты, притянутое за уши доказательство - в школе его все равно будут зубрить. До новой научной революции. Это даже смешно - люди науки, которые, казалось бы, должны быть лучшими представителями общества, ведут себя даже хуже, чем обыкновенные бюрократы. Отнюдь не совместный поиск истины занимает их ум - а такие обыденные вещи, как карьера. А уж корпоративизм научно-исследовательских институтов, думаю, многие испытали на себе. "Ну так вот, я хочу сказать, что, пока все будет перемешано - наука с религией, наука с политикой, наука с престижем, наука с самомнением... никакой настоящей науки не получится... никакого настоящего познания мироздания..." - стал горячиться я и, разумеется, заговорил не совсем о том, о чем хотел.
       Популяризация науки в той форме, в которой она происходит, превращает науку в балаган. ...Great minds think alike - великие умы мыслят одинаково. Идиоты тоже мыслят одинаково. Ну, и на кой черт нужно это производство стандартных мыслей из поколения в поколение?
       Один шутник называет черной дырой супермассивный астрономический объект с гравитационным полем, удерживающим даже свет на орбите вокруг себя. Народ подхватывает - дыра, черная!!! Значит, можно туда свалиться! В дыру! Посещение черной дыры - бред. Ведь никто не обсуждает посещение Солнца! А черная дыра - либо звезда большей массы, чем солнце, которая коллапсировала в результате завершения своей эволюции, либо вообще объект невероятных размеров и массы; такова супермассивная черная дыра в центре галактики. Но нет, кто-то назвал это дырой - значит, туда можно свалиться...
       Буфетчице ученые растолковывают, чего они там изучают, а она голосует за политика и говорит ему напутственно, чего изучать, а чего не изучать... Политик слушает буфетчицу и выделяет деньги ученым, исходя из этих соображений... Сам-то политик обычно не более образован, чем буфетчица, и слушает ее внимательно, потому что буфетчица - это народ, а следовательно, электорат.
       Почему так происходит? "Причина состоит в том, что человек не воспринимает объективную картину мира. ...Я вообще против того, чтобы мерить вечные предметы плоскодонной ложкой человеческого бытия. Человек - не мера всех вещей, а просто единственный доступный нам инструмент познания... Эволюция создала нас такими. Человек не может быть окончательной, верхней ступенью... этой самой эволюции. Мы либо промежуточная ступень - к искусственному разуму, либо тупиковая ветвь. Мы не можем постигать мироздание, потому что мы не созданы для этого. Нам необходимо в этом спокойно признаться и продолжить наши исследования в самых разных направлениях, но не ставя перед собой цели понять, как устроено мироздание".
       И тут автор опять лукавит. Ведь что, по сути своей, есть любимая им философия? Правильно, попытка ответить на вопрос если и не как устроено мироздание, то зачем все это надо и кто виноват - это точно.
       Недаром, встретив Сократа, он первым делом спрашивает:
       "- Слушай, дед, на кой черт все это надо?.. Зачем из поколения в поколение расшибать лбы о нерешаемые вопросы? Кому все эти догадки нужны, если слова доисторического философа перекликаются с прозрениями мыслителей будущего и навечно недоказуемы и неопровержимы в одинаковой мере?
       - Это же вполне ясно, для чего... - начал темнить призрак. - Для самого процесса".
      
       Кригер и философы. Философия и Кригер
      
       Со Спинозой Кригер спорил о том, кто же достоин свободы выбора, с Кантом - о разнице понятий "смотреть" и "видеть" и о нашем познании и опыте вообще. Писатель постоянно цитирует источники - вкладывая высказывания в уста их автора. Более того, различные упоминания биографий философов показывают, что Кригер хорошо подкован в знании истории. Будь таким современный вузовский учебник - философию воспринимали бы лучше и с большим рвением.
       У каждого философа есть свой характер, законченный образ, пусть даже отличный от общепринятого: Сократ у него - ворчливый старик, Ницше - неврастеник, Руссо - скромный несчастный человек, а Сартр - контролер в поезде. Эдакая социология философий по-кригеровски.
       В рамках статьи сложно описать непередаваемый юмор - ожившие на страницах книги философы страдают от его едких, но дельных замечаний. Чего стоит Шопенгауэр, рассказывающий самке примата о реальном месте женщины в мире, или развитие идей Ницше в проекты сверхлюдей, сидящих на лекарствах и электронике в таком мире, где уничтожение, борьба и порабощение будут элементарно энергетически невыгодны?
       Автор поведал нам о разногласиях между Жан Жаком Руссо и Вольтером, причем первый предстал перед нами Красной Шапочкой (по совместительству внучкой Лейбница), а второй - матерым волком. Кригер рассказал и о Великой французской революции, когда вместо оков человека бросали под гильотину, и даже об истинных причинах отказа от нобелевской премии Жана-Поля Сартра.
       Вложенные в уста рассуждения о мыслях Сартра ("Мысли - вот от чего особенно муторно... Они еще хуже, чем плоть. Тянутся, тянутся без конца, оставляя какой-то странный привкус") показывают, что Б. Кригер "Тошноту" знает не понаслышке. "Тело, однажды начав жить, живет само по себе. Но мысль - нет; это я продолжаю, развиваю ее. Я существую. Я мыслю о том, что я существую!.. Если бы я мог перестать мыслить! Моя мысль - это я; вот почему я не могу перестать мыслить. Я существую, потому что мыслю, и я не могу помешать себе мыслить. Ведь даже в эту минуту - это чудовищно - я существую ПОТОМУ, что меня приводит в ужас, что я существую. Это я, Я САМ извлекаю себя из небытия, к которому стремлюсь: моя ненависть, мое отвращение к существованию - это всё различные способы ПРИНУДИТЬ МЕНЯ существовать, ввергнуть меня в существование. Мысли, словно головокружение, рождаются где-то позади, я чувствую, как они рождаются где-то за моим затылком... Стоит мне сдаться, они окажутся передо мной, у меня между глаз, - и я всегда сдаюсь, и мысль набухает, набухает, и становится огромной, и, заполнив меня до краев, возобновляет мое существование..."
       Кригер часто пользуется понятием Сартра "экзистенциальный проект", разделяя представление последнего о свободе: "Свобода - не высший и счастливый дар, а источник страданий и призыв к ответственности. На свободу человек обречен.... Допущение зла необходимо и для того, чтобы человек мог обладать свободой воли, самостоятельно выбирая, совершать ему добрые или порочные поступки, неся ответственность за свой выбор... Индивид должен выбирать свою сущность независимо от того, как сложатся обстоятельства или как поступят другие, в том числе и близкие по устремлениям, люди... Человек существует только тогда, когда реализует себя, свой экзистенциальный проект; и он ничто, кроме суммы своих действий, ничто, кроме результатов, к которым уже привела или приведет его жизнь".
       В чем же состоит экзистенциальный проект самого Кригера? По сути, в конечных главах он сам старается дать ответ на этот вопрос, сначала сравнивая свою жизнь с лестницей Маслоу, а потом выводя из нее свою строгую философскую систему. Возможно, изложенное далее будет перекликаться с разделом, где мы говорим о науке, но хочу сразу обозначить разницу: если там мы разговариваем о вещах разных - Кригер с приложением своей философии к конкретным задачам, - то здесь уже видим собственное представление Кригера о своей жизни, своем миропонимании:
       "Разве не по лестнице потребностей Маслоу я бегаю всю жизнь?
       Сначала мне, признаться, действительно нечего было есть, и я работал на пропитание, потом сытость показалась мне недостаточной, и я побежал сломя голову, меняя страны и ища безопасный угол... Далее я удовлетворял и продолжаю удовлетворять свою жажду знаний, изучая все, что можно изучать... Потребность свою в эстетике я удовлетворил сполна, потратив целое состояние на отделку собственного жилища... и купив новый галстук, а также енотовую шапку с хвостом. Ну, а самореализации у меня хоть отбавляй - чем самороман вам не самореализация? Увы, не так все просто..." И на самом деле за этими веселыми фразами слышится грустный одинокий голос человека, старающегося понять себя. В разделе "Краткое изложение основ философии Кригера" автор создал что-то вроде катехизиса своей философии - сам себе задает тему или вопрос и кратко и внятно отвечает. Если мы вспомним его рассуждения об иллюзорности как времени, так и всего нашего существования, то определение философии как "разумного анализа и рекомендации к применению различных иллюзий" станет не чем иным, как попыткой ответить на вопрос о сути своего существования, его практическом обустройстве и функционировании. Причем сам Кригер признает, что, не являясь литературой, философия должна обладать не только своей терминологией, но и методологически оформленным изложением. Поэтому свою "игру в слова с философами", как и свои философские изыскания, он в саморомане сводит до литературы. Что, впрочем, освобождает автора от ответственности за некоторые вольности.
       "Итак, в соответствии с философией Кригера литература и философия должны быть отделены, и, строго говоря, Кригер, по своему собственному определению, философом не является. Хотя по такому же определению философами не являются Платон, Монтень, Паскаль, Ницше и многие другие. Возможно, если бы их работы были переписаны в четком научно-философском стиле, людям бы гораздо легче жилось, ибо смешение литературы и философии позволяет автору вместо четкого изложения своих тезисов прибегать к поэтическим отступлениям, оставляя неизбывный простор для толкования многим вредоносными типам".
       С другой стороны, необходимо и отделение философии от науки, так как, с точки зрения последней, философия бессмысленна, ибо бездоказательна. Уже сами вопросы, которые задает философ, для исследователя по большей мере абсурдны. Ведь его задача - конкретное почему, кто/что, когда, что из этого получится. А у философа - зачем вообще все это? (Кстати, во избежание злосчастного человеческого фактора Кригер считает, что "необходимо отделение философии от науки, а фундаментальной науки от политики, религии и целенаправленного финансирования".)
       Место Бога и религии еще более спорно, так как "религия не имеет к Богу никакого отношения. Религии задумывались как совокупность национальных традиций, направленных на моральную саморегуляцию интернациональных человеческих сообществ, однако в современном мире, как и на протяжении всей истории человечества, религии являются исключительно инструментами геополитики на общечеловеческом уровне и альтернативой психотерапии на индивидуальном уровне". Что же касается искусства, то оно "не имеет прямого отношения к философии, ибо по сути не имеет самостоятельного философского смысла и является результатом избыточной подмены понятий". Бог же в теологии Кригера определяется как все существующее, могущее существовать и не могущее существовать. Посему мы можем разрешить возникшее выше противоречие, якобы даже Бог не в состоянии доказать самому себе, что он Бог. Бог, по определению Кригера, являет собой ВСЁ И НИЧТО, ибо то, что существует и может существовать, подпадает под определение ВСЁ, а то, что не может существовать, соответственно подпадает под определение НИЧТО.
       Представление о морали у автора также довольно циничное: добро и зло могут трактоваться лишь относительно того, с чьей точки зрения эти понятия рассматриваются. Например, удовлетворение потребностей по Маслоу - это добро, неудовлетворение этих потребностей - зло. А "если все потребности в соответствии с пирамидой потребностей Маслоу будут удовлетворяться, то... индивидуум будет находиться в состоянии осмысленного счастья. Важно лишь проследить, чтобы, удовлетворяя свои потребности, индивидуум не делал этого за счет неудовлетворения потребностей другого индивидуума".
       Разбор же лестницы потребностей по Маслоу и варианты решения проблем здравоохранения, питания и жилья вполне сгодились бы для предвыборной платформы. Необходимо разработать дешевые методы возведения прочного и теплоизолированного жилья с максимальным использованием местных ресурсов (энергия ветра, энергия солнца, водные ресурсы), с разработкой "самочистящихся домов" с помощью "самопылесосящихся полов", необходимо разработать дешевые и надежные средства транспортировки по воздуху.
       "Эффективизация здравоохранения, снижение скученности населения, безопасность, заложенная в устройстве домов (негорючие строительные материалы, самотушение, определение вредных веществ и т. д.), полный запрет любого оружия и другие методы борьбы с повышенным риском травматизации практически полностью удовлетворят потребность в безопасности. Кроме того, низкая вероятность разбоя (ибо большая часть ценностей станет виртуальной) и невозможность физической агрессии через Интернет практически сведут к нулю опасность стать жертвой криминальной активности. Тем более - если все потребности самих преступников будут удовлетворяться, их мотивация к преступным действиям значительно снизится.
       ...Всеобщая интернетизация отменит необходимость в школах и любых других учебных заведениях... учеба перестанет быть накоплением знаний, а станет совершенствованием способности их нахождения, классификации и анализа. ...
       Даже поиск братьев по разуму становится бессмысленным, ибо те, кто хочет встречи с ними, вполне смогут реализовать ее в виртуальной реальности, не навязывая это людям, не желающим с ними встречаться" - что это, утопия по-кригеровски или программа для внимательного руководства? Время рассудит.
      
      
       Космополит Кригер, или Mother Russia и Co
      
       Для писателя, который откровенно заявляет, что государство - это зло, Кригер слишком много внимания уделяет отношениям с разными странами. Наверное, это оттого, что человек, по меткому замечанию писателя, стал терять свои корни. Имея под рукой Интернет, мы все уже космополиты. Поэтому отношения писателя со странами и народами похожи на что-то глубоко интимное.
       Писатель честно написал, что его "характер никак не подходил к российской атмосфере. Я был фантазер и остер на язык, а Россия была сонной и раздавила бы меня, но я был еще мал, и ей было лень... все остальные били, за то что хвастун был и фантазер, и массы хотел за собой увлечь плавать на самопальной подводной лодке.
       Родители советский строй называли "сраным". У меня создался стойкий комплекс: все, что за границей, - блестящее и классное, а все, что в матушке России, - дерьмо. Но, в общем, тогда так оно и было".
       Тот случай, когда отношения не сложились. И надо отдать должное автору, что он не хулит Россию так, как это делают многие другие российские эмигранты. Пожалуй, к кровно-родственному Израилю у него претензий не меньше.
       Но, как ни обидно признавать, многие претензии Кригера по делу - например то, что в нашей стране относятся к людям как к сору. Вы не согласны? Тогда не поленитесь зайти в какую-нибудь общественную службу типа ЖЭУ или элементарно завести счет в Сбербанке. После полуторачасовой очереди и оформления кипы ненужных впоследствии справок приходите - обсудим еще раз.
       И хорошее в России есть. И много. Только если плохое - оно у всех общее, как горе, то хорошее у каждого свое, персональное. Не думаю, что только Кригер любит советские фильмы за то, что они "погружают в уютную атмосферу, где мне хорошо и я чувствую себя в безопасности. Новосельцев ухаживает за Мымрой - и я счастлив... "Служебный роман" существует в другой реальности, оставшейся за пределами современных проблем". Но главное признание - "Я люблю Россию за самовар, который мы топим щепками (хотя и купили его в Туле по Интернету!), за наши стаканы в подстаканниках (хотя на них и изображены шестиконечные звезды Маген-Давиды), за мою жену (Маськина), которая поет детям колыбельную: "Баю-баю-бай!"" - это признание в любви к России, при всей ее дикости и неряшливости. Пусть даже это на минуту. Пусть даже издалека.
       Дальше было возвращение к корням. По большому счету - попытка осознать еврейский вопрос. Свое место.
       "Для меня еврейство - это образ мысли. Я могу наблюдать этот образ мысли в себе, и посему для того, чтобы не быть обвиненным в антисемитизме и сионизме одновременно, я буду говорить о себе, но вы, мой дорогой читатель, помните, что я имею в виду еврейский образ мысли вообще.
       Обычный здравый смысл оперирует обычным практическим мышлением. Например, если денег стало мало, надо меньше тратить или больше зарабатывать.
       Суперздравый смысл оперирует парадоксальным мышлением. Например, если денег стало мало, надо тратить еще больше и не беспокоиться о заработке. Опасность полного разорения мобилизует умственные способности настолько, что придет такая идея, которая позволит разбогатеть в гораздо большей мере, чем простое сокращение расходов и попытки заработать деньги увеличением объема обычной работы. Подобная идея может заложить основу успешного бизнеса, научной идеи и прочих предпосылок всеобщего прогресса.
       Проблема парадоксального мышления состоит в том, что, если хоть один элемент нарисованной парадоксальным мыслителем идеальной картины будущего мира не сработает, вся его теория полетит в тартарары. Так, если попытка заработать деньги альтернативным путем натолкнется на непреодолимое сопротивление - обладатель парадоксального подхода еще быстрее окажется в худшем положении, чем разумный практический мыслитель, выбравший в качестве решения проблемы сокращение расходов и более напряженный труд.
       Проблема Израиля и евреев также состоит и в том, что сколько евреев - столько существует и разных парадоксальных образов мышления, которые неохотно объединяются в группы и с трудом поддаются какой-либо классификации.
       В этом и состоит, пожалуй, причина того хаоса, что царит в Израиле. В этом же причина его проблем на мировом просторе. Там слишком много евреев". Занавес. No comments.
       Так, разочаровавшись в одной alma mater, собирая апельсины на ливанской границе в другой, Боря Кригер потерял чувство Родины. Место жительства стало решаться больше случайно - и это привело к забавным открытиям; поездив по Европе, автор словно воссоздает перед нами веселый путеводитель. Франция - это не совсем то, что в веселых фильмах. Там и хмуро, и иммигранты. Одно спасение - выпить бургундского... Зато после него... В общем, д'Артаньян явно был не дурак.
       Но Монмартр все равно уже не тот.
       Голландия... Голландия - это да. Дух старой Европы. Но могут и затопить. Шведские леса и Норвегия - идеальное место для изолированного семейного счастья.
       Счастье было недолгим - и новое пристанище: Канада. И снова от тихой европейской безмятежности - к активной рефлексии. Ведь даже "прозак" не позволяет забыть, что он тоже плод ядерной безумной супердержавы.
       Как ни странно, но в отношении к Штатам Кригер больше всего придерживается позиции - "я к ним не отношусь", тем не менее его главы об Америке напоминают, скорее, политическую аналитику. "Влияние Америки, насчет которого так резко разделились мнения в мире, можно разделить на три группы:
       1. Повсеместное насаждение американского образа жизни, основанного на индивидуализме, жесткой соревновательности и неограниченном консюмеризме (под консюмеризмом я имею в виду обсессивное потребление под лозунгом "Покупай! Покупай! Покупай!").
       2. Политика Америки в стиле мирового жандарма, основанная на модели униполярного мира с Америкой во главе.
       3. Противоречие между американской демократической идеологией и тоталитарной практикой: стремление поставить все сферы жизни индивидуума под бюрократический контроль; противоречие между американской демагогией о равенстве возможностей и безрадостным существованием оболваненных миллионов американцев".
       Но тут автора все же "прорывает": "Политики всю свою жизнь борются, чтобы добраться до вершины власти в результате демократических выборов, и когда они до этой власти добираются, у них нет ни опыта, ни квалификации, чтобы руководить и действовать в соответствии с известными элементарными правилами. На все это накручивается нескончаемая демагогия, и таким образом мы имеем то, что мы имеем. Современную мировую политику". Когда я читаю эти строки, на улице 5.25 утра... Тихое сибирское утро, а город Цхинвали тем временем уже перестал существовать...
       С другой стороны, космополитизм Кригера - это не просто слова: "По работе я связан со всем миром. Издаю книги в Париже, во Флориде, в Москве, пишу музыку совместно с композитором в Мурманске, работаю с Китаем, Индией, Европой, Австралией... И все это не выходя из собственного кабинета".
       Космополитизм его очень личный, ведь каждый язык (а Кригер учит их немало, хоть и страдает дисграфией), как и каждый народ, принимается писателем близко к сердцу. Например, не просто китайская грамота - а особая философия: каждый иероглиф - особое слово. Маленькая вселенная.
       Нации - словно отдельные люди: свой характер, изучение языка как разговор по душам. Интересны не только живые. Индусы не лживые - люди просто не различают выдумку и реальности, а испанцы живут в соломенных хижинах, чтоб не строить их снова после урагана...
       Интересно и полезно молодым писателям будет почитать главу - можно было бы назвать ее "Кросс-культурные связи по делу", - посвященную издательскому процессу в разных странах.
       Издание книги в Соединенных Штатах происходит по принципу: "плати деньги - и получишь и рецензии от обозревателей "Нью-Йорк Таймс", и включение во все каталоги. К сожалению, очень малое значение имеет, что же ты, собственно, написал. Реклама и другие "раскручивающие" мероприятия позволяют продать практически любую книгу. И не важно, родной для тебя английский или неродной... Заскорузлый французский книжный рынок кажется непробиваемым, и чисто символическая отсылка бесплатных экземпляров литературным обозревателям в парижской прессе и телевидении вряд ли что-нибудь даст".
       Сравнения отношения: на иврите - пустые книги и невозможные газеты, на французском - чтение запоем прессы и свежевышедших книг.
       Автор, как всегда, добавляет едкие мелочи; английский перевод слова "интеллигенция" как best people of nation - это, конечно, очень смешно. Но при этом невыносимо грустно.
      
       P.S. "Пусть моя книга напрасна, пусть даже вся жизнь моя напрасна, пусть жизнь всех наших цивилизаций - всего лишь разорванный в клочки альбом с неудавшимися снимками, жалкая полуночная кутерьма. Я все равно должен это любить, ибо нет и не было и, главное, не будет мне иной данности, иного прозрения, иного совета свыше..." В фильме "Пролетая над гнездом кукушки" главный герой МакМерфи на спор не смог оторвать батарею от стены. В ответ на насмешки он сказал: "Ну я хотя бы попытался!" Вот и Кригера надо читать. Всем. Не за авторский стиль или головокружительную интригу (чего, кстати, и нет), а только за то, что он ПЫТАЕТСЯ...

    "Южные Кресты"

      
      

    Елена Кузнецова

      

    Узник "Райской горы"

      
       Произведения, в которых герой подвергается тюремному заключению, в мировой литературе составляют особую нишу. Уже в античности мы встречаем подобный сюжет, но там он обычно занимает лишь небольшую часть повествовательного пространства, это проходной эпизод, в структуре сюжета выполняющий чисто функциональную задачу. Например, в романе "Дафнис и Хлоя" это способ усилить разлуку героев, в "Золотом осле" - способ показать сложность испытаний, выпадающих на долю персонажа. По мере усложнения идеологических структур романа мотив тюремного заключения становится все более значимым: он определяет развитие сюжета, формирует характер героя и т. д. Во французской литературе XIX века такие персонажи, как Жан Вальжан, Человек в Железной Маске, граф Монте-Кристо, стали хрестоматийными. В эпоху романтизма герои-узники были несомненно популярны, начиная с "Шильонского узника" Байрона и заканчивая "Кавказскими пленниками" Пушкина и Лермонтова. На русской почве эта тема прозвучала пронзительнее, чем где-либо, в "Записках из Мертвого дома" Достоевского, в произведениях Солженицына.
       В начале XX столетия, в эпоху модернизма, роман о суде, приговоре, заключении достиг своей концептуальной вершины. Это уже не момент в развитии сюжета или характера, это способ осмысления действительности, невозможный ни в каких иных условиях, кроме тюрьмы. Действие целиком переносится в тюремные стены, как, например, в "Приглашении на казнь" Набокова, и главное здесь уже не внешние события, а движения души узника. Стало возможным завершить роман смертью героя по приговору суда, узаконенным убийством, освещенным лучами философской концепции автора, как в "Постороннем" Камю, в "Процессе" Кафки. Во второй половине XX века эта тема на какое-то время утратила свое философское значение. В повести Бориса Кригера "Южные Кресты" (2007) мы наблюдаем гармоничный синтез различных тенденций, воплощенных "тюремным романом" на протяжении веков. Здесь и тонко поставленные смысложизненные вопросы, и проверка характера, и детективная интрига, и оптимизм авторов XIX века - повесть завершается не смертью, а освобождением героя.
       При этом произведение Кригера обогащено историко-этнографическими сведениями, напрямую связанными с актуальными социальными, экономическими, этическими проблемами. Такие шокирующие своей современностью истории, как дело Дрейфуса вековой давности, без сомнения, должны быть известны образованному читателю, но, изложенные в авантюрной форме в контексте современных мировых событий, они приобретают особую яркость. Большое место в повести занимают вопросы судебной и журналистской этики. Автор балансирует на грани авантюрного романа и памфлета, но неотъемлемые качества прозы Кригера - юмор и ирония - не только органично сплавляют жанры в единое целое, но и где-то смягчая, где-то заостряя повествование, делают его поистине изысканным блюдом авторской литературной кухни.
      
       Роман с географией
      
       Географический аспект "Южных Крестов" - перемещения в пространстве, путешествия, столкновение различных национальных менталитетов - является очень важным элементом поэтики. В мировой литературе можно найти примеры романов-путешествий, художественных и этнографических. Здесь же "географические" детали и целые главы, посвященные, например, описанию колонизации Новой Зеландии и тех проблем, которые с этим связаны в современном мире, расширяют читательское понимание причинно-следственных отношений в судьбе отдельного человека. Также "географические" сведения являются существенной частью романной проблематики, частью целого комплекса актуальных общечеловеческих вопросов, затронутых автором.
       "Южные Кресты" можно сравнить с авантюрными историями эпохи романтизма, где присутствует гротеск, много необычных героев, как, например, в новеллах Э. Т. А. Гофмана. Конечно, содержание и смысл повести этим не исчерпываются, но при чтении первых шести-семи глав у читателя может возникнуть обманчивое ощущение легкости повествования. Это происходит не в последнюю очередь благодаря мозаичности глав, стремительной смене персонажей и мест действия и появлению таких ярких личностей, как террорист Каматаян и неудачливые разведчики Ицик и Коби. Если немного сместить акценты в описании Каматаяна, можно получить злодея вполне в романтическом духе. Лаконичный образ "пирата XXI века" является ведущим в течение всего двух глав, но воспоминание о нем сохраняется до конца книги.
       "Из пиратов за товаром следили пять человек во главе с Онелем Сарау, по кличке Каматаян, что на тагалог, одном из филиппинских диалектов, означает "смерть".
       Это был крепкий филиппинец в возрасте Христа, однако явно с противоположными наклонностями, которые выдавали его карие глаза с характерным разрезом и не менее характерным неподвижным, словно бы остолбеневшим взглядом. Нос проистекал изо лба внезапно, чуть ниже уровня глаз, что делало его профиль похожим на неприятную птицу. Сходство с приплюснутым клювом подчеркивал острый кончик носа. Нижняя губа была слишком толста и немного отвисала, хотя само лицо имело форму правильного овала со слегка выступающими скулами. Это неправда, что все филиппинцы на одно лицо. Увидев этого человека, никто, даже конченый профан в восточной антропометрии, никогда не забыл бы его. Это был один из ликов смерти".
       Превращению повествования в романтическое препятствует трезвый, реалистический взгляд автора и холодная, чуть отстраненная манера повествования о трагических по сути событиях. Захваченное пиратами рыболовецкое суденышко попадает в шторм, и Каматаян, спасая "товар" - мешки с героином - и свою шкуру, безжалостно расправляется как со своими людьми, так и с "живым товаром". "Те, подчиняясь, проклинали автоматчиков, но таскали мешки исправно. Видно было, что в трюме был крепкий народ, привыкший к тяжелой работе. Они отправились искать счастливой жизни в Новой Зеландии, и каждый заплатил пиратам не меньше тысячи долларов за то, чтоб те доставили их к цели путешествия, но теперь многие начинали понимать, что никуда, кроме как на корм рыбам, их не доставят". Каматаяну и пятерым гребцам-филиппинцам удается добраться в шлюпке до берегов Новой Зеландии. Волей случая их выносит прямо на людный пляж, и, обвиненный филиппинцами, пират оказывается в тюрьме. По иронии судьбы его отпускают даже раньше, чем незадачливых разведчиков МАСАДа, чью случайно провалившуюся операцию Кригер описывает с теплой иронией.
       "Ицик Моран и Коби Мизрахи были опытными разведчиками израильской внешней разведки МАСАД. Обычно им поручалось уничтожение крупных руководителей террористических организаций. Так, в прошлом году на Кипре они выслеживали главаря исламистской организации, но соседи по квартире заметили их подозрительное поведение и донесли в полицию, что два иностранца с балкона все время разглядывают соседний дом в подзорную трубу". Пришлось им провести некоторое время в кипрской тюрьме, так как "в трубе, в общем, не было ничего незаконного", но паспорта у них были поддельные.
       Начиная свою новозеландскую операцию, разведчики ведут себя так, что трудно не улыбнуться. "В небольшом кафе в одном из торговых центров пригорода Окленда сидели два человека. Их резко выделяло из массы новозеландцев, в основном ирландско-арийского типа, то, что оба имели восточный вид, черные волосы и темные глаза, а также были одеты совершенно не по погоде. Несмотря на январь месяц - один из самых жарких в Новой Зеландии, эти люди были одеты в черные костюмы из плотной ткани. На незнакомцев часто оборачивались прохожие, поскольку те сидели в открытой части кафе, за столиками, стоящими снаружи. Тот факт, что они привлекают повышенное внимание, людям в черном явно не нравился, и они старались втягивать шеи и вести себя как можно тише". При чтении глав об Ицике и Коби вспоминается манера Ильфа и Петрова. Операция разведчиков заключается в том, чтобы получить новозеландские паспорта, раздобыв свидетельство о рождении какого-нибудь инвалида под предлогом гуманитарной помощи и затем последовательно собрав другие необходимые документы. Хождение по инстанциям и одурачивание наивных паспортисток, врачей, библиотекарей и бюрократов вызывают в памяти махинации "великого комбинатора" Остапа Бендера. Выдает их на этот раз не внешность, не акцент, не странное поведение - всему этому находится логичное объяснение в ловко сплетенной "легенде", а формальность - несовпадение телефонных номеров.
       Отвлекшись на какое-то время на описание этих колоритных личностей и их похождений, Кригер возвращается к своему главному герою - Сене Вечнову и его "крестовому походу", чтобы затем столкнуть краями судьбы персонажей в тюрьме с символическим названием "Райская гора". Персонажи возникнут эпизодически, чтобы озадачить читателя, заставить его задуматься над странным переплетением судеб и обстоятельств. Террорист и разведчики - привлекающие внимание герои, и читатель может ожидать развития действия с их активным участием, погонь, перестрелок и прочих "развлечений". Но действие внезапно замыкается в стенах тюрьмы, и автор сосредоточивается на совершенно обычном человеке, на его опыте и переживаниях. Тем не менее Кригер периодически расширяет горизонт нашего знания, позволяя понять суть происходящего, обращаясь к предыстории некоторых героев, к политическим происшествиям и их освещению в средствах массовой информации.
       Эпоха романтизма характеризуется тягой к экзотике - необычные места действия, экстремальные ситуации. Повесть "Южные Кресты" вполне отвечает этим требованиям, но, опять же, слегка смещает акценты, придавая действию большую глубину. В самом деле, что такое Новая Зеландия для большинства современных людей? Маленькое островное государство, о котором большинство людей имеют весьма смутное представление. "Обычно мы не обращаем внимания на Новую Зеландию. Ну, есть такая страна на конце света. Говорят, что люди живут там хорошо. В остальном мы пребываем в неведении. От этой неосведомленности и возникает у некоторых иллюзия беспроблемной заоблачной страны... Вот и Вечнов вообразил себе чуть ли не райские кущи. Между тем, как и всюду, в Новой Зеландии свои заморочки". Автор мог бы описать экзотическую природу, ее непокорность, забросить героя на необитаемый остров, заставив упасть его самолет, как в популярном сериале "Остаться в живых", но нет. Человеческая природа интересует Кригера больше, все социальные взаимоотношения - на первом плане. Анализ поступков людей выявляет первопричины, и "заморочки" у каждого героя оказываются настолько свои, что читатель понимает: истинная экзотика кроется внутри черепной коробки каждого из нас.
       Что толкает человека на переезд в другую страну? Стремление к более комфортной, обеспеченной, богатой возможностями жизни. Причем часто люди делают это бездумно, инстинктивно, как птицы, летящие на юг, в теплые края. (Эта метафора иронически обыгрывается автором: "Какая сила движет миграцией народов? Как перелетные птицы, они подчиняются древнему инстинкту, и едва их страны сковывает зима, как они длинными вереницами отправляются на юг, на юг, на юг... А дальше Новой Зеландии юга нет, и снова начинается сплошной непроходимый север, только теперь уже на этом самом юге. Трудно не запутаться с тех пор, как люди смирились с круглостью Земли, на которой им выпало проживать".) "Перелетные люди" на самом деле убегают от самих себя. Разница между настоящей жизнью и поднадоевшим существованием подзабыта ими, и только "охота к перемене мест", новые впечатления способны развеять их, заменить рутину будней яркими красками. "Вообще Сеня много путешествовал. То ли он таким образом реализовывал свои юношеские мечты стать заправским мореплавателем, то ли перемещение в пространстве на время избавляло от все чаще подступавшей мысли о том, что жизнь его не так уж отливает радужными красками бытия и что каким-то образом рано или поздно в этой жизни придется что-то менять..."
       "Новая Зеландия пришла Сене на ум неожиданно: маленькая развитая страна на другом конце земного шара сулила счастливую и богатую жизнь. Просто надо было съездить на разведку, ну и, разумеется, подготовить материальную базу..." Вечнов предприимчив, и слова у него не расходятся с делом. Приняв решение, он тут же ищет пути его осуществления. Он летит в Киев, где приобретает тур в Таиланд, чтобы оттуда попасть в Новую Зеландию. Тур ему продает безымянная старушка, нелюбезная ("То я и гляжу, что вы, извините, смахиваете на жида, - приветливо выпалила старуха и почему-то ощутимо обрадовалась"), но на первый взгляд безобидная, которая на поверку оказывается хуже гоголевских ведьм. В обмен на "почти бесплатный" билет она взваливает на него обязанность помогать троим эмигрантам, ищущим лучшей жизни. "Когда Вечнов выходил от старухи, его кольнуло: "Они такие же израильтяне, как я папа римский", но эта мимолетная мысль тут же растворилась в морозном январском воздухе. Когда занят собой, о других совсем не думаешь, да и зачем думать, если, кроме совместного маршрута, тебя ничего с этими "израильтянами" не связывает?" Такая беспечность обойдется ему дорого.
       После того как Сеня Вечнов, покутив в Таиланде, прибывает в Новую Зеландию, начинается настоящая катастрофа. Крушение надежд и чаяний, лишение привычных возможностей и сиюминутных радостей обычного земного человека. Почва, выбитая из-под ног. "Вечнов, как и большинство из нас, панически боялся преждевременной смерти, тюрьмы и сумы..." Преодоление страха возможно только тогда, когда ты столкнешься лицом к лицу с тем, что тебя пугает. Преждевременной смерти не случилось, но она угрожала Сене по пути в Новую Зеландию. Вдруг "объявили по-английски, что самолет проходит через зону плохой погоды и что возможна турбуленция", непрочную воздушную лодочку начинает трясти, и в душу героя закрадывается страх. "Ну сколько можно, сколько можно!" - лихорадочно в такт своей тряске думал Сеня и вдруг быстро и несвязно стал молиться: "Господи, спаси и помоги! Господи, спаси и помоги! Я отмолю, я отстрадаю, только не дай пропасть вот так, по-глупому..."
       "Ступив на твердую землю, Сеня подумал: "Ну, теперь самое страшное позади!" - и у него стало хорошо и весело на душе". Но это было лишь начало, и смутный сон, приснившийся Вечнову в самолете, и необдуманные слова молитвы "я отстрадаю", оказались пророческими. Отягощенный тремя "израильтянами" украинского происхождения, цепляющимися за его рукав, как беспомощные дети, поскольку ни английским, ни ивритом они не владеют, Вечнов обвиняется в контрабанде людей с целью наживы и попадает в тюрьму - в чужой стране, где некому ни помочь, ни заступиться, где нет даже Израильского консульства: "...утром его позвали к телефону - звонили мама и жена. Они нашли Сеню через консульство в Австралии (в Новой Зеландии Израильского консульства нет, только почетный консул)".
       И здесь автор вводит в повествование интереснейший очерк по истории Новой Зеландии. Колонизация Новой Зеландии и современная внутриполитическая ситуация раскрывают всю глубину и неизбежность Сениных мытарств. Проблемы с маори решат судьбу отдельного человека, которому не повезло оказаться не в то время, не в том месте, в компании не с теми людьми. Итак, кто же такие маори? "Местное население - народ маори - когда-то переселилось на острова Новой Зеландии из Центральной Полинезии. Открытие этой земли приписывается полинезийскому моряку Купэ, приплывшему туда примерно в 800 году нашей эры. Легенда гласит, что его жена Хине-Те-Апаранджи назвала эту землю Аотеароа - земля длинного белого облака. Что может быть поэтичнее? Куда уплыли облака, укутывавшие эту зеленую землю более тысячи лет назад? Наверное, туда же, куда уплыли и души людей, ее открывших..." Но история, как всегда, оставляет мало места для поэтических образов, особенно если следовать фактам.
       "Правда, по некоторым источникам считается, что Новая Зеландия была не заселена. Однако можно предположить, что через тысячу лет некоторые источники будут утверждать, что и Северная Америка тоже была не заселена до того, как в нее вторглись европейцы. Такова простая логика тотального геноцида. Вот, например, последний коренной тасманец умер в 1861 году. Нет больше такого народа, и теперь можно с совершенно спокойной совестью считать, что плодороднейший остров Тасмания был практически необитаем до прихода туда англичан, поскольку от коренных тасманцев не осталось следа". Людей уничтожают так же, как сумчатых волков, живших как раз на Тасмании, или странствующих голубей. Но маори не успели уничтожить до того, как у европейцев проснулась совесть, что дает Кригеру обширный материал для сатирических зарисовок в духе Джонатана Свифта. В XIX веке, по крайней мере, воинственные маори с татуированными лицами и ярко выраженным людоедским прошлым были для белых колонизаторов такими же диковинками-лилипутами, как для Гулливера. "В 1840 году было подписано Соглашение Вайтанги, по которому маори уступали свой суверенитет Великобритании в обмен на защиту и гарантию обладания своими землями. Но отношения между маори и пакеха накалялись, ибо маори были обеспокоены явлением пакеха, а пакеха грубо нарушали права маори, предусмотренные Соглашением. В 1860 году между ними началась война, продолжавшаяся более десятилетия. И хотя официального объявления об окончании войны не было, формально пакеха одержали победу. Давно прошли времена войн, ведущихся по ясным правилам, с построением, битвой и четко выраженной победой, как на турнире. Нынче обе стороны считают себя победителями, а поэтому в наши времена война не может завершиться, пока не будет произведено полное истребления противника. В этом, безусловно, и заключается торжество прогресса военного дела!"
       Как справедливо отмечает Кригер, времена изменились. Раньше колонизаторам в голову не приходило, что дикари имеют право на самоопределение, "которое они, вооружившись ружьями, кстати, понимали не иначе как самоуничтожение в результате междоусобиц". Но теперь (и мы чувствуем невеселую улыбку автора, когда читаем эти строки) "Папа римский стал готовиться принести извинения жертвам инквизиции, американцы - истребленным индейцам, палачи сталинских времен - своим жертвам... Новая мода докатилась и до забытой Богом страны".
       "В качестве компенсации в 1999 году маори были переданы финансовые средства и земли на общую сумму в 170 миллионов долларов. Правительство Новой Зеландии и даже лично королева Елизавета II принесли формальные извинения за совершенные в прошлом беззакония". "Что может быть лучше столь благодатной почвы для роста национального самосознания, для молодого безудержного духа, желающего крушить и громить все, что попадет под руку, а повод всегда найдется?" Каждый год в день подписания ненавистного Соглашения Вайтанги маори устраивают волнения. Сеню Вечнова угораздило прилететь в Новую Зеландию именно тогда, когда буйство толпы закончилось особенно плачевно - мирному прохожему с абстрактным именем Джон Смит проломили череп.
       "Сначала все было очень весело. Самые крутые с татуировками на лицах в виде залихватских спиралей толкались особенно активно. Потом в ход пошли камни. Они летели в полицию и просто в прохожих. Их полет знаменовал собой вырывающееся наружу неизбывное стремление народа к свободе. Да, именно к свободе бесшабашного, ничем не спровоцированного убийства! Людям в толпе казалось, что их древние вожди спустились с небес и швыряют камни вместе с ними в ненавистных пакеха! Ах, что за потеха швырять камнями в пакеха! И не важно, что вчера и завтра мы снова будем работать с ними бок о бок, читать те же самые газеты, ходить в те же самые школы и смотреть те же самые телепередачи. Ах, какое волнительное чувство - метать камни в живых людей, и не просто из хулиганского порыва, а по велению зова предков. Это наша земля - земля длинного белого облака. Это наши облака, наш воздух, наша вода. По какому праву? Да по такому, что наши предки приплыли сюда раньше ваших, убили и съели всех местных жителей, а вы оказались трусами и не смогли убить и съесть нас!" В каждой строчке мы чувствуем горькую иронию автора. Но в дальнейшем ирония становится еще острее и выразительнее, когда "древние вожди" обретают плоть и кровь (в пугающе буквальном смысле) в конкретном примере "географической" легенды, связанной с названием горной гряды.
       "А потом Джону Смиту проломили череп...
       Несправедливо? Конечно же, несправедливо. Полиция должна была позволить маори самоопределиться и по традиции съесть хотя бы сердце своей жертвы, следуя примеру их кумира, легендарного вождя Те-Кохипипи, который как-то ночью страшно удивил своих врагов, убивших его дочь. О том, что он сделал, мы можем только догадываться, потому что известно: ранним утром он вырезал сердца у тех, кого убил, положил их в льняную материю и отправился домой. На полпути, в середине горной гряды, он устроил себе привал, развел огонь и съел часть сердец. С тех пор, кстати, эта горная гряда называется Te-Ahi-Manawa-a-Te-Kohipipi (Огонь сердец Te-Кохипипи).
       Какая славная история! Какие красочные легенды! Один только вопрос: зачем мирному гражданину Джону Смиту проломили череп в 2004 году?"
       Кригер обращает внимание читателей на то, что история с убийством Джона Смита вымышленная, но вполне возможная. Это своего рода иллюстративный материал к тому, чем обычно заканчивается большинство агрессивных демонстраций. А на вопрос "почему" имеется весьма нелестный для человечества ответ. "Так получилось... Когда речь идет о свободе народа, нечего думать о маленьких неприятностях. Но для Джона Смита эта "неприятность" оказалась большой! Почему, вместо того чтобы сидеть в кругу семьи за ужином, он лежит в морге с проломленным черепом? Когда мы найдем ответ на этот вопрос, пожалуй, настанет золотой век человечества и закончится многовековая эра под названием "Так получилось!"".
       Теперь мы знаем "политико-географический" фон, на котором будет происходить "хождение по мукам" Вечнова. По мере развития событий в него будут вноситься небольшие дополнения, но в целом картина ясна. Общественность выражает недовольство по поводу разбушевавшихся маори. Гражданам хочется жизни спокойной и необременительной, при этом желательно, чтобы, открыв газету, можно было пощекотать себе нервы чем-нибудь не имеющим к тебе непосредственного отношения. Заказ сделан, и средствам массовой информации остается лишь выполнить его. По выражению Артура Сульцбергера: "Мы, журналисты, говорим публике, куда прыгнула кошка. Дальше публика уже сама занимается кошкой". Такой кошкой, очень удобной и всегда имеющейся в наличии, является "еврейский вопрос". Поводом для возмущения сначала становятся попавшиеся Ицик и Коби, а затем контрабанда людей еврейской мафией в лице Сени Вечнова. В авторских комментариях к скандалу, полыхающему на страницах газет, возникает образ, почти карикатурный, премьер-министра Новой Зеландии, "этакой Маргарет Тетчер". "Не то чтобы премьер-министр Новой Зеландии была антисемиткой. Просто любой трезвомыслящий политик пытается использовать те политические инструменты, которые легче всего смогут помочь ему прийти к власти и эту власть удержать. Антисемитизм оказался самым удобным из таких инструментов. Обширная мусульманская община была довольна, маори - забыты, а с евреями в Новой Зеландии, как, впрочем, и в большинстве других стран, мало кто считался, потому что они ведь "разумные люди" и по мере надобности, если их потом приласкать, то они всё забудут и простят. Кроме того, премьер-министру очень не хотелось встречаться с президентом Израиля. Она всеми силами пыталась держать себя и свою страну вне арабо-израильского конфликта, а встреча с президентом могла вызвать большое недовольство местных - и не только местных - исламистов". Страх перед терроризмом также заставляет ее санкционировать освобождение Каматаяна. Трусость и зло в мире идут рука об руку, всячески помогая друг другу. И никому нет дела, что жертвами становятся частные, маленькие жизни - Джона Смита или Семена Вечнова. Для государства нет никакой разницы, будут они сидеть сегодня вечером за столом в кругу своих близких или нет. Расчет жертв с точки зрения государства происходит по теории Раскольникова - для блага большинства можно и даже нужно пожертвовать единицами.
      
       Поэтика
      
       Многогранность повести обусловлена массой аллюзий - литературных, исторических, а также ассоциаций, отсылающих нас к различным религиозным учениям. Все эти аллюзии отражаются друг в друге, усиливаясь, порой переплетаются между собой. Они создают сложный художественный подтекст, своего рода почву, в которую уходят корни романной поэтики. В число художественных приемов входят также ирония, "остранение", символизм имен.
       Прежде всего обратим внимание на название. Почему "Южные Кресты" во множественном числе, ведь созвездие в южном полушарии, на которое мечтал взглянуть Сеня Вечнов, называется Южный Крест? Метафора становится яснее, когда герой попадает в тюрьму. "Кресты" - тюрьма в Петербурге, у ворот которой когда-то в очереди стояла Ахматова, чтобы передать сыну узелок с продуктами. Названная так из-за своей архитектуры, эта тюрьма стала воплощением слепой жестокости тоталитарного режима. Да и Сенина тюрьма внешне оказывается похожей на зловещие "Кресты". "Тюрьма, в которой отбывал свое наказание за несовершенные преступления Сеня, когда-то была древней крепостью, по форме похожей на крест. И Сеня чувствовал себя погребенным здесь, как в могиле. Этот крест с двумя поперечинами и стеной по периметру стал для Сени всем его миром, сузившимся до этого закрытого пространства неволи". К тому же одно из значений слова "крест" - это страдания, испытания или тяжелая судьба, роковое стечение обстоятельств. Напоминает о себе и символика "крестового похода" в самом начале Сениного путешествия: "Всей толпой они отправились в агентство, в котором должны были выкупить билеты. Но оказалось, что никаких билетов там не было и никто о группе ничего не знал... Ситуация напоминала почти забытый исторический факт - детский крестовый поход, когда в Европе формировались целые полки воодушевленных воинов-детей, которые так и не добрались до Святой земли, ибо большинство из них было продано в рабство по дороге, а назад вернулись только единицы". Тенденцию к многозначности, с которой читатель сталкивается, еще не открыв книгу, продолжает название первой главы "Не возводи жилища на мосту". Подсознательно отмеченное сходство с булгаковским наставлением "Никогда не разговаривайте с неизвестными" настраивает на философское ожидание неприятностей для героя в результате его ошибки. Смутное ощущение заповеди сложится под влиянием этой формулировки, что тут же подтвердит текст: "Жизнь - это мост; ступайте по нему, но не возводите там жилища. На нашей земле нет ничего безопасного и надежного, так что тщетны все подобные поиски. Следует принять течение жизни, как она есть, как принимаем мы закон тяготения. Пользуясь этими простыми наставлениями буддизма, возможно хоть как-то попробовать уравновесить чаши весов счастья и невзгод". Ошибкой героя в данном случае является именно стремление к тому, чтобы на хрупком мостике над пропастью возвести прочный и комфортный дом. По большому счету это та же ошибка, что и у героев Булгакова - стремление самому управлять собственной судьбой, не согласуясь с планами на тебя высших сил, не ища гармонии с Вселенной. И роковой просчет вовсе не в том, чтобы строить планы как таковые, а в том, что, делая это эгоистично и жадно, человек разрушает себя, свое защитное поле добра и становится удобной мишенью для всяческого рода неприятностей. У Сени Вечнова появляется шанс исправить свою судьбу, внести смысл и свет в свою жизнь, поменяв свой взгляд на мир, пройдя через мытарства. Попытка сбежать от своих страхов приводит к тому, что герой сталкивается с ними лицом к лицу. Действие рождает противодействие, включается механизм преодоления. По сути это повесть о человеке-победителе. Герой в начале и в конце книги - это... хочется написать: два разных человека, но это не так. Это один человек, в финале наконец-то единый и цельный, в то время как в начале повествования Сеня Вечнов - "существователь", такой же, как автоматизированные персонажи писателей экзистенциалистов.
       "Вечнов, как и большинство из нас, панически боялся преждевременной смерти, тюрьмы и сумы, а посему с горечью начинал понимать, что если буддисты не рекомендуют строить дом на мосту жизни, то Израиль - это даже не мост, а перевернутая лодка, вокруг которой гордо плавают кандидаты в утопленники и делают вид, что проживают в нормальной стране". В первой главе Израиль сравнивается с тонущей лодкой. Это эволюционировавшая метафора "корабль-государство", идущая еще от Горация. В следующей главе - "О тех, кто в море" - перед нами тонущий корабль во всей своей красе, в шторм, с террористами и наркотиками на борту, что также наводит на размышления о тех опасностях, которые существуют в современном мире для всех стран.
       Сны героев, символические и пророческие, являются беспроигрышным художественным решением, настраивающим читателя на нужную волну. Сон, который снится Вечнову в самолете по пути в Новую Зеландию, - это предвестие всех его грядущих бед. "Ему было холодно и страшно. "Что за ересь? Человек летать не может, а в загробную жизнь я вроде бы не верую... или верую?" - подумал Сеня и тут же ощутил себя с картами в руках за игральным столом. "Из колоды моей утащили туза, да такого туза, без которого смерть!" - вдруг захрипел голос Высоцкого, и Сеня стал лихорадочно искать тузы в колоде карт, но в ней были только пиковые дамы! "Не иначе я сошел с ума!" - решил Вечнов..." Думается, что пиковая дама - это старуха, продавшая ему роковой тур и снабдившая его спутников поддельными паспортами, что оказалось достаточным основанием, чтобы упечь Сеню в тюрьму. Вспоминается старуха графиня Пушкина и сумасшествие Германа. Ощущение мистики лишь усиливается под конец сна. Когда привычные и родные нам люди являются в непривычном и тревожном образе, это производит жутковатое впечатление: ""Дальняя дорога да казённый дом - вот тебе какая судьбинушка выпала, сынок!" - услышал Вечнов голос своей мамы, почему-то переодевшейся в цыганские лохмотья и говорящей скороговоркой сквозь слезы".
       Итак, страхи героя: смерть, нищета, тюрьма. Смерть случается с Сеней в метафорическом плане, в тот момент, когда его из аэропорта препровождают в заключение и три дня держат без всякой информации. "А может, я мертвый? Ах, вот оно что. Наверное, я умер, и это какая-то разновидность ада. Самолет все-таки упал, а мне все привиделось, и теперь я буду вечно мучиться так. А может быть, сюда, в камеру, ко мне больше никто никогда не придет? А я не смогу умереть, потому что уже умер? Есть мне не хочется совсем. Спать - тоже... Точно, я не живой, а то, что дышу, - мне это только кажется. А спина болит от ударов - тоже кажется? Тогда как же отличить то, что кажется, от того, что есть на самом деле?" Безжалостная логика единоборства с судьбой говорит нам, что нужно умереть для того, чтобы возродиться. "Сума" тоже подстерегает Сеню в самом скором времени: его бизнес в Израиле погиб без руководства - неизвестно куда пропадают деньги со счета, разбегаются сотрудники. А потом таинственным образом начинают умирать один за другим. Для полноты поражения перед судьбой вместе с бывшим партнером по бизнесу исчезает жена Сени с детьми, и герой клянет ее за измену до тех пор, пока не получает письмо... В одном жизнь смилостивилась над Вечновым... Для того, чтобы зерно проросло и принесло плоды, а не погибло, оно должно упасть на почву. Зачем бороться, зачем возвращаться, если дома тебя никто не ждет? По счастью, эта почва под ногами у Сени осталась, у него осталась семья, родные люди, хотя в новозеландской тюрьме часто казалось, что все кончено, и вести из дома приходили неутешительные.
       Чтобы полнее изолировать героя и показать всю тяжесть испытаний, выпавших на его долю, Кригер использует прием "остранения". С одной стороны, это выражается в том, что сама обстановка нестандартна: тюрьма - это особенное место, со своими законами, словно другой мир, но в данном случае - это другой мир в квадрате, потому что герой находится в тюрьме на другом конце света, в чужой стране, где все враждебно, где коренные жители - маори-людоеды. Остранение, ощущение себя словно на другой планете начинается для Сени еще в Таиланде: "Эта страна, наполненная миниатюрными и как будто кукольными местными жителями, окружала Сеню экзотической беззаботностью. Для Сени местные были какими-то селенитами, и он чувствовал свое несомненное превосходство и свободу, которые могут дать только заграничный паспорт и кошелек с валютой и кредитными карточками". Но эта беззаботность сменяется напряжением, когда кошелек с валютой худеет на глазах, а израильское гражданство становится поводом предвзятого к тебе отношения. Остранение заключается в том, что привычные вещи начинают восприниматься как непривычные, экстраординарные, теряется чувство реальности. "Все окружающее было чуждым до омерзения. Солнце во время прогулок в тюремном дворе, несмотря на конец зимы и начало весны, палило так сильно, что на коже немедленно появлялись волдыри от ожогов. А ночью ему так и не довелось побывать снаружи, так и не удалось увидеть созвездие Южного Креста. Поэтому ему и не верилось, что он в Южном полушарии. Ему казалось, что он находится в одной из разновидностей скучного ада". Во время суда герой особенно чувствует свою слабость и подвластность слепому жребию, так как знакомый английский в новозеландском исполнении кажется чужим языком. "Он с трудом понимал, о чем говорилось в зале суда, особенно этот отвратительный новозеландский акцент. А тут еще нужно было быстро улавливать редко употребляемые и тяжеловесные слова юридического лексикона. Ну а когда эти слова произносятся с покатым "r" или когда посторонний сталкивается с произношением слов типа "чек" как "чиик", вместо "day" - "die", - понять их вообще невозможно".
       С другой стороны, остранение связано с теми литературными аллюзиями, которыми Кригер окружает героя, да и сам Сеня Вечнов пытается защититься ими от невыносимой реальности. Какой бы страшной ни была книга, мы осознаем, что это происходит не на самом деле, и это приносит облегчение. Вот и Сеня отгораживается от своих страхов, сравнивая себя то с одним, то с другим персонажем. "Ему припомнился "Посторонний" Камю, и в душе внезапно разлился тревожный, шипящий по краям мрак... Много лет назад эта книга, которую он случайно прочел, произвела пренеприятнейшее впечатление. И вот теперь нехитрый сюжет снова пришел на ум. Главный герой Камю - человек, не желающий оправдываться. Он предпочитает то представление, которое люди составили о нем, и умирает, приговоренный к смертной казни, довольствуясь собственным сознанием своей правоты. ""Нет уж! - сказал себе Сеня. - Меня не устраивает роль постороннего..."" Но пока герой не готов сам бороться со своим роком, он постоянно вспоминает об этом персонаже. "Когда обвинитель произнес, что обвиняемый предстает перед судом сегодня, для Сени это прозвучало "обвиняемый предстает перед судом, чтобы умереть", и его пробил холодный пот от сюрреализма такой фразы и нестерпимого сходства с повестью Камю "Посторонний". Суд порождает еще одну литературную ассоциацию, на первый взгляд довольно неожиданную. ""Королева против Вечнова", - прозвучали официальные слова начала уголовного иска, и Сеня подумал, что стал героем "Алисы в стране чудес"". Эта ассоциация возникает в тексте неспроста - прием остранения обогащается иронией.
       ""Только про меня надо будет написать книжку "Сеня в стране чудес". Жаль, Кэрролл не дожил до такого славного часа! Надо же, какая я важная персона, что у Ее Величества лично со мной имеются разборки!" - подумал Сеня и усмехнулся. Казалось бы, ситуация плохо подходила для сарказма, по крайней мере с его стороны, но в арсенале Сени ничего, кроме сарказма, больше не оставалось, и он не смог устоять и вспомнил детскую книжку про Алису, впрочем, с такими недетскими поворотами сюжета... "Скорее бы кончили судить и подали угощение!" - припомнил Вечнов мысли Алисы. - Вот и меня скорее бы кончили судить..." Фраза "Королева против...", с которой начинается слушание, является формальным пережитком процессов былых времен, поясняет автор, подчеркивая косность судебной системы.
       "Раньше Сеня никогда не бывал в суде, хотя и читал о нем в книжках. Ему было очень приятно, что почти все здесь было ему знакомо.
       "Вон судья, - сказал про себя Сеня. - А это места для присяжных, - подумал он, - а эти двенадцать существ, видно, и есть присяжные, - ему пришлось употребить точно то же слово "существа", что и Алисе, потому что рожи у присяжных показались Сене похожими на зверюшек и птиц"". Правда, эти "существа" оказываются журналистами - "зверюшками", пожалуй, куда менее безобидными, чем присяжные, и, конечно, более злонамеренными. Кригер остро ставит вопрос о "правосудии прессы", когда человек оказывается приговоренным еще до суда - общественным мнением, которое, в свою очередь, сформировано одним из самых тонких инструментов - печатным словом. "Более того, журналисты обычно даже кичатся своей неразборчивостью и безнаказанностью. Подобно серийному убийце Дэйву Эспиду, они прячут острую бритву и держат всех жителей страны на тоненьких ниточках, словно марионеток. Стоит полоснуть статьей, и ниточка обрывается, - нет человека, его бизнеса, профессиональной репутации... Журналистам нравится оставлять за собой руины человеческих судеб. Они именуют это "свободой слова" и готовы все отдать за защиту этого неотъемлемого права любого демократического государства безнаказанно очернять любого из своих граждан".
       Символизм имен и литературные аллюзии переплетаются, создают обширную сферу художественно-философских текстов, знание которых дает читателю основу для интересных параллелей и анализа душевных состояний героев, казалось бы, таких разных произведений. "В ожидании повторного слушания Сеня старался быть активным и неунывающим. Он ловко уворачивался от обычных в тюрьмах разборок и побоев и усматривал, как это ни было мучительно, добрый знак в том, что его тюрьма называлась Райской горой. Название местности напоминало "Волшебную гору" Томаса Манна, и он даже ассоциировал себя с главным героем. Так же, как Вечнов, прилетевший лишь на несколько дней в Новую Зеландию и застрявший так надолго, Ганс Касторп не собирался надолго задерживаться в горном санатории Берггоф, куда он приехал навестить своего больного туберкулезом двоюродного брата, однако провел там целых семь лет". Литературный контекст расширяется тем, что, как уже говорилось, Сеня сравнивает себя еще и с Йозефом К., героем романа Кафки "Процесс". Именно эта аллюзия, как ни парадоксально, послужит в конце повести своеобразным "лучом света в темном царстве", поможет герою обрести подлинную свободу.
       Такова повесть "Южные Кресты" - доходящая до тонкости в описании каждого конкретного случая-примера и одновременно масштабная по уровню затронутых проблем. Интереснейшие зарисовки современной политической ситуации придают некоторым главам свойства публицистических жанров - очерков, эссе, репортажей. Кригер ведет диалог с читателем: публицистичность, ирония вызывают ответную читательскую реакцию, ни в коем случае не оставляют равнодушным.
      
       Три ступени антисемитизма
      
       Антисемитизм - одна из тем, которые особенно привлекают читательское внимание. В повести эта тема является сквозной, периодически возникает в разных главах, начиная с самой первой, но кульминации достигает в комплексе глав (21, 22, 23), описывающих бытие Сени в стенах тюрьмы и дело, которое параллельно ведет его адвокат, в самом сердце повествования, в середине книги. В трех идущих подряд главах выражены разные степени антисемитизма: открытый конфликт с исламистским фанатиком, философский спор с серийным убийцей, доктором теологии, и тупое равнодушие обывателей, считающих себя честными и порядочными.
       Обывательский подход персонифицирован в образе адвоката Билла Мудэна. Для этого персонажа характерно лиицемерие, равнодушие к действительным страданиям, ориентация на вкус толпы. Он как-то попытался привлечь внимание к проблеме засилья мужчин в юриспруденции и заодно к своей собственной персоне, явившись на заседание суда в женском деловом костюме, на каблуках и с сумочкой. "Вопреки ожиданиям Билла адвокатской популярности эта выходка ему не прибавила. Новая Зеландия все-таки оказалась слишком пуританской страной, чтобы оценить такую экстравагантность. С тех пор как мистер Мудэн дебютировал в женском платье в зале суда, ему не было вверено ни одного дела, и он стоял на грани разорения". Будучи случайно нанят Сеней в качестве бесплатного адвоката, Билл сразу взвешивает свои выгоды: "Вечнов был первым, к кому пытались применить новую статью о контрабанде людьми. Это означало, что тот, кто будет вести это дело, попадет на первые полосы газет и Мудэн, получи он это дело, останется в истории новозеландской юриспруденции вовсе не как сумасшедший адвокатишка, явившийся в суд в женском платье, а как ведущий юрист своего времени". Мудэну совершенно невыгодно, чтобы Сеню признали невиновным, при этом он, как замечает Кригер, "был человеком честным, и его адвокатская этика не позволяла даже втайне желать осуждения своего подзащитного на срок больший, чем заслуживали его действия". Адвокатская этика! При первой же беседе с подзащитным Мудэн сообщает Сене весьма откровенно, что дела того плохи, и пока узник пребывает в шоке, "адвокат позвонил с мобильного жене и принялся о чем-то настойчиво кричать...
       - Дорогая, я не согласен, чтобы ты брила Томаса. Томас - персидский кот, а персидских котов заводят именно потому, что у них исключительно красивая шкурка. Какой смысл иметь бритого персидского кота? Я понимаю, что он линяет... Я понимаю, что нам пришлось уволить уборщицу..."
       Читателю сразу становится ясно, что дети-крестоносцы встретили очередного работорговца, который под предлогом помощи продаст и перепродаст их, то есть Сене Вечнову в очередной раз не повезло. Но особенно ярко мудэновская сущность обывательского сознания проявляет себя в главе 22 под названием "Оставим историю - историкам!". Эта историческая фраза того же Билла Мудэна попала на первые полосы газет при следующих обстоятельствах. После "беспрецедентно мягкого приговора" по делу Вечнова (три с половиной года за несовершенное преступление - это и в самом деле очень гуманно) его адвоката стали подозревать в особой любви к евреям, и Биллу срочно нужно было как-то отмыть новое чернильное пятно со своей многострадальной репутации. К счастью, его знакомый, Генрих Альтман, в поисках кандидатуры адвоката для своего отца, Фридриха Альтмана, обратился именно к Биллу. Старик Альтман решил перебраться в Новую Зеландию, поближе к сыну, и никого бы это не взволновало, если бы не кое-какие подробности. "Фридриху было уже за восемьдесят, но здоровья он был крепкого и пока не собирался отходить в мир иной. Конечно, он не успел сыграть значительной роли в фашистских преступлениях. Ведь когда закончилась Вторая мировая война, ему был всего двадцать один год. Но, несмотря на относительную молодость, в те годы он успел отличиться в операциях массового уничтожения, проводившихся в концентрационных лагерях, и даже был удостоен высокой награды, что и позволило новозеландским властям объявить его фашистским преступником. Эти факты никогда не выплыли бы на свет божий, если б сам Фридрих с гордостью не рассказал об этом журналистам, которых почему-то изначально заинтересовало его прошлое". В Новой Зеландии существует закон, запрещающий иммиграцию лицам с нацистским прошлым. Но кому придет в голову раскапывать доказательства этого прошлого? А что до публикации воспоминаний, то это, конечно, не более чем художественная выдумка. К тому же существует такой весомый фактор, как общественное мнение. А "общественное мнение было на стороне нациста и требовало разрешить ему остаться в стране. Новозеландцы были раздражены на евреев за их шпионские и контрабандистские вылазки".
       Так что адвокату Вечнова удалось в очередной раз блеснуть и доказать свое здравомыслие, объективность и беспристрастность. "Наконец пришел день основного заседания суда, и адвокат Билл Мудэн поразил всех своей блестящей речью, в которой сказал, что если только что вступившему в свою должность папе римскому не помешала его карьера в гитлер-югенте, то почему человек, желающий реализовать свое право на воссоединение семьи, должен быть святее самого Святого Отца католической церкви? Довод имел ошеломляющий эффект...
       - Оставим историю - историкам! - провозгласил мистер Мудэн, и суд разрешил Фридриху Альтману остаться в Новой Зеландии".
       Здесь Кригер вновь обращает читательское внимание на "правосудие прессы", которая формирует туманное, наполненное неточностями, домыслами, сплетнями и дешевыми сенсациями информационное пространство, где бродят довольные собой "существователи". "Будь доволен собой" - главная заповедь обывателя, совсем как у горных троллей в пьесе "Пер Гюнт". И прочь всё, что мешает чувствовать это довольство, прочь то, что колет глаза, тревожит совесть и мешает спать. В самом деле, "оставим историю - историкам". "Некоторые бульварные газеты даже позволили себе высказывания столь крайних мнений, что, в конце концов, у нацистов были все основания решать "еврейский вопрос", потому что он встает ребром в Новой Зеландии и в наше время, и можно себе представить, как евреи в свое время должны были достать немцев. Другие газеты вообще отрицали факт массовых казней евреев во время Второй мировой войны, относя все это к проискам сионистов, перекраивающим историю, как им удобно, для того чтобы оправдать собственные зверства против палестинского народа. Гитлер наверняка прослезился бы от восторга, если бы ему довелось почитать новозеландскую прессу наших дней!"
       Этот подход, размежевывающий каждое новое поколение с предыдущим, кстати, совершенно нехарактерен для евреев, чье традиционное воспитание предполагает проведение каждого человечка по всем этапам истории своего народа, что обеспечивает исключительную прочность связи поколений и совершенно особое национальное самосознание. Каждый еврей вправе сказать о себе: "Я вышел из Египта", "Я горел в крематории Освенцима" - это его мир, его жизнь, его история, которую он никогда историкам не отдаст, даже если будут сильно просить. С другой стороны, это качество очень ослабляет еврейский народ. Многовековая привычка к страданию делает их неспособными к возмущению и сопротивлению. Билл Мудэн после победного завершения дела Альтмана опасался, что на капоте его машины нарисуют свастику, как нарисовали желтую звезду после процесса Вечнова. "Ведь еврейская община Окленда, должно быть, до крайности возмущена поведением адвоката нацистского преступника". Но страхи оказались напрасными. "Ни мистера Мудэна, ни его автомобиль никто не побеспокоил..."
       "Все-таки какие евреи приятные и цивилизованные люди. Они единственные в этой стране действительно понимают смысл гражданских свобод! - с удовлетворением отмечал мистер Мудэн, оглядывая свежевыкрашенный капот своего автомобиля".
       В этом отношении также очень показательна беседа Вечнова с соседом по камере. "Начальник отделения с доброй усмешкой сообщил, что проводит эксперимент по уживаемости евреев с арабами, и поселил Сеню в камеру к пакистанскому мусульманину, осужденному за попытку теракта". С молодым человеком по имени Файзал Сеня старается контактировать как можно меньше, но в конце концов у них состоится разговор, отраженный в главе 23 "Жизнь - это испытание, которое каждый должен выдержать достойно!". Эта глава описывает вторую ступень антисемитизма, более узкую, менее массовую, поскольку путь обывателя широк и манит своей легкостью, а путь террориста тернист и доступен не всем. Файзал задирает Сеню тем, что тот якобы есть свинину, но обмен колкостями внезапно перерастает в религиозный диспут. "Сеня лег на железную, прикрученную к полу койку и отвернулся к стене. Он всем видом показывал, что разговор закончен, однако Файзал так не считал.
       - Коран - это слово Бога в неискаженном виде. То, что в вашей Торе содержится кое-что похожее на сказанное в Коране, только подтверждает, что обе книги подпитывались из одного источника, но только твои соплеменники всё перепутали и изуродовали.
       - Пусть будет так, - согласился Сеня, чтобы отвязаться.
       - Вот видишь! Вы, евреи, - трусы. Ты боишься отстаивать свою религию. Ты боишься меня, а твои собратья боятся даже принести тебе кошерной еды! Вы жалкие ублюдки, выродки. Вам не следует существовать вообще!
       Сеня повернулся лицом к Файзалу и посмотрел ему прямо в глаза.
       - Я тебя не боюсь! - твердо произнес он.
       - Ну, вот так-то лучше, - улыбнулся террорист, - а то я думал, что с таким слизняком, как ты, и поговорить-то будет невозможно".
       Файзал излагает заученные в лагере по подготовке террористов фразы, и все Сенины аргументы разбиваются о железную стену его фанатизма. Но его смертоносное упрямство порождено отчаянием и стечением жизненных обстоятельств, еще более роковых, чем у Сени. Во время диалога Файзал намекает на ужасную несправедливость, случившуюся с ним, и через несколько глав мы узнаем, что же послужило причиной того, что уроженец Новой Зеландии, образованный юноша, подался в террористы. Сочувствовать Файзалу можно, но не хочется, потому что злая судьба ожесточила его, и его стремление к уничтожению вполне искренне. "То, что Аллах вас создал, вовсе не значит, что вы имеете право на существование. Не все созданное Аллахом рождено для жизни, многое рождено для смерти. Мы не смешиваем отбросы с изысканными яствами. Аллах послал нас, чтобы навести порядок, очистить человечество от отбросов, - а для этого необходимо вас всех убить!" Религиозный спор заканчивается открытым конфликтом, противники начинают угрожать друг другу, и Сеня внезапно освобождается от страха перед смертью - пусть частично, пусть ненадолго, но это большой шаг к преодолению трепета перед жизнью во всех ее проявлениях и к возрождению. На следующий день противники возвращаются к состоянию нейтралитета.
       "- Я же пошутил, - приветливо сознался Сеня, радуясь еще одному подаренному дню жизни. - Нет у меня никакого яда!
       - Я тоже пошутил: нет у меня никакого ножа, - хитро прищурился Файзал".
       Третья ступень антисемитизма, самая узкая, - это ступенька идейная, теоретическая. Ее представителем является Дэйв Эспид, серийный убийца, который сидит в тюрьме на Райской горе так давно, что пользуется особыми привилегиями и за время пребывания здесь успел выучить несколько древних языков и "завершить заочное обучение в университете и недавно был удостоен докторской степени по теологии". Его разговоры по мобильному телефону касаются почти исключительно Бога. "Его друзья, христиане разных сект, часто звонили ему, приносили из ресторанов вкусную еду, поставляли новые книги и вообще все, что было необходимо для удобной и необременительной жизни". Глава о нем называется "Пожиратель стэйков". Дэйв сам знакомится с Сеней и под его руководством начинает учить иврит. В перерывах между уроками он угощает Вечнова стэйками и развивает перед ним ницшеподобную философию. Этот персонаж недаром носит фамилию Эспид, которая звучит похоже на "аспид". Это своего рода змей-искуситель Райской горы. Друзья-сектанты считают его антихристом и убеждены, что, помогая ему, они способствуют исполнению библейских пророчеств. Этот дьявольский безумец наиболее эпатажный персонаж - его философские рассуждения резко контрастируют с его тихой манерой поведения и будничной внешностью.
       "- Знаешь ли ты, кто самый знаменитый в мире теолог? - продолжал Дэйв.
       - Ты? - попытался отшутиться Сеня.
       - Дьявол, - серьезно сказал Сенин собеседник и хитро улыбнулся. - Кто как не дьявол лучше всего знает Бога? Более того, кому как не дьяволу надлежит знать все его недостатки? Ведь именно он подходит к Богу критически, а следовательно, пользуется истинно научным подходом. Вера вовсе не означает следование заветам... Мы все верим в то, что, если вскрыть себе вены, мы умрем. Но лишь немногие из нас пускаются на такое приключение... Кстати, если тебе в голову когда-нибудь придет такая блажь, скажи мне. Я могу дать тебе очень острую бритву..."
       Верить в Бога не значит следовать заповедям, по мнению Дэвида. Напротив, он убежден, что заповеди существуют для массы, для тех, кто слеп и не способен подняться до уровня критического обобщения религиозных учений. "Бог говорит: "Не убий!" - а весь Ветхий Завет полнится грандиозными убийствами! Бог говорит: "Будь добр", а сам зол и несправедлив, насколько это только можно! Я действительно верю в Бога и во всем пытаюсь ему подражать!" Проблему антисемитизма Эспид предлагает решить путем последовательного истребления антисемитов, но решать ее уже поздно, потому что евреи зарекомендовали себя как народ, исторически подлежащий уничтожению.
       "- Твоя философия - страшная, - смело возразил Сеня. - Она бесчеловечная.
       - А что такое "человечная"? То есть ты считаешь, дать человеку умереть от старости и болезней, утопая в собственных испражнениях, - это и есть высшее проявление человечности? Человеку надо дать возможность умереть, круша череп своего врага! Вот это человечно! Вот это по-настоящему отвечает вожделениям нормальных представителей сего рода! Кстати, я ни за что не соглашусь звать этот род homo sapiens - человек разумный. Можете звать его как угодно: человек безумный, человек кровожадный, человек смердящий, человек копошащийся, человек подлый, человек лгущий, человек чушь несущий, человек прелюбодействующий, наконец... но только не разумный!" Ничего страшного и противоестественного в своих высказываниях Дейв в самом деле не видит, ведь одно из его положений заключается в том, что смерть не есть зло. "Это нечто столь же естественное, как трапеза. Тем более мы, пожирающие плоть, каждым своим застольем знаменуем чью-то гибель".
       Как бы пожиратель стэйков ни пропагандировал атомные бомбы и "убить всех", его безумие не простирается так далеко, чтобы при этом погибнуть самому. Нет, он хочет жить и по-прежнему наслаждаться нежной плотью. Его рассуждения больше теоретические, но при этом он опасен как "промыватель мозгов", способный, если ему вздумается, выковать десятки Файзалов, которые пойдут взрываться на площадях Окленда и других городов.
       Читатель вправе сам определить, какой из типов антисемитизма наиболее опасен. Ненависть Файзала, разрушительная и, скажем так, узкоспециализированная, все-таки имеет ограниченный радиус действия. Идеологически обоснованное и хорошо продуманное привнесение зла в мир, которое осуществляет Эспид, гораздо опаснее своей мощной теоретической базой и харизматичностью ее носителя, но, с другой стороны, подействовать Эспид может только на ослабленные сектантством мозги. Обывательская ненависть страшна своей массовостью, постоянством и отсутствием четкого вектора. Толпе можно внушить ненависть не только к евреям, но практически к любому другому объекту - к "лицам кавказской национальности" или, например, к врачам.
      
       Освобождение
      
       Итак, что человек может противопоставить миру, где царят тотальное насилие и несправедливость, полная несвобода - физическая, душевная, трусость, засилье "общего мнения" и "здравого смысла" толпы? Только свою внутреннюю свободу, целостность своей личности, свое маленькое прочное счастье, справедливость и мир в семейном кругу, огонь в домашнем очаге. Сене удается победить, пройдя через несколько кругов ада, прежде всего самого себя - того себя, который жил рутинной, монотонной жизнью. Существуют в человеческой судьбе такие встряски, после которых уже немыслимо вернуться к прежнему существованию. "До поры до времени нам удается гнать их прочь, но они неизменно возвращаются, и в конце концов, опасаясь остаться с этими неуютными, подчас святотатственными мыслями, мы пытаемся сменить обстановку, увлечь себя чем-нибудь и однажды утром, проснувшись неведомо где, понимаем, что на этот раз - пронесло, отпустило и можно возвращаться в привычный монотонный ритм, ибо жизнь по своей природе и состоит из монотонности и бренности, поскольку ни из чего другого она, увы, состоять не может". "Южные Кресты" - опровержение тезиса о бессмысленной скуке и бренности. Человек свободен по своей природе. За ним всегда остается выбор - быть или не быть, и если быть, то КАК. "Невыносимая легкость бытия", как писал Милан Кундера, состоит именно в том, что человек не осознает ценности своей жизни, не видит ее цели и не знает, чем ему наполнить ускользающее мгновение.
       С первых глав перед нами разворачивается узел проблем эпохи, глобальных проблем современности. На их фоне прослеживается судьба одного человека, песчинки в колесах истории. Но нет, человек не песчинка и даже не мыслящий тростник. "Пусть я заключен здесь, но это только мое тело, да, только тело здесь заключено. Сам я свободен, причем свободнее, чем тогда, когда был юридически на свободе! Освободив себя от обязанности задаваться вопросами "зачем?", "во имя чего?", "в чем смысл?" и поняв, что я свободен от этих вопросов по праву рождения, - я обрел настоящую свободу..." Понять, что повесть о торжестве человечности и о выходе героя из своего внутреннего рабства, довольно сложно, - Сеня Вечнов в тюрьме, ему угрожают, избивают и так далее. Но победа не в торжестве над врагом, не во внешних обстоятельствах, а в возвращении к самому себе. Перелом происходит при встрече Вечнова с матерью.
       "- Тебе здесь очень плохо! - снова заплакала мама, и Сеня, пытаясь ее успокоить, стал гладить ее по совершенно седым волосам, собранным пряжкой в жесткий пучок на затылке. Он вдруг обратил внимание на эту коричневую мамину пряжку. Он на тридцать лет совершенно забыл о ее существовании, но сейчас, внезапно увидев, словно провалился в колодец своего детства. Когда-то он играл этой пряжкой, воображая ее волшебной каретой и запрягая в нее свою миниатюрную лошадку. Ему даже показалось, что он снова держит в руке эту малюсенькую пластмассовую игрушку. У Сени закружилась голова. "Не может быть, чтобы этот предмет оказался здесь, почти на другой планете... И где сейчас эта моя лошадка? На какой помойке? А я? На какой помойке я сам?!"". Самоанализ - первый шаг к самоидентификации и обретению свободы. Чем жестче и невыносимее условия, в которых происходит поиск, тем сильнее желание вырваться из этих рамок, обрести что-то, что позволит возвыситься над собственными бедами. "Убить себя? Себя убить? Что может быть более противоестественным и уродливым? Вечновым овладела навязчивая мысль о самоубийстве, спускающаяся на топкое дно подсознания, мысль, которая заставляет с самого раннего детства скользить испуганными глазами по острой, слегка зазубренной кромке лезвия кухонного ножа - этого самого распространенного, после автомата Калашникова, орудия убийства на земле. Простая анатомия самоубийства велит отчаяться до конца во всех иных путях выживания и попытаться выжить через смерть!" Но смерть - это уже не ново для Сени. К тому же самоубийство в данной ситуации - это крайняя форма проявления эгоизма. А как же мама и больной отец в Израиле, как же жена и дети?
       Героя ожидает переоценка ценностей и обретение новых возможностей жизни и личностного развития. Причем автора интересует перерождение героя, укладывающееся в две завершающие главы, именно как результат подробно описанного подготовительного процесса - тех событий, встреч и волнений, которые томят нашего героя в ожидании пересмотра его дела, и того кризиса, который происходит с ним после. Последняя глава многозначительно названа "Перевоспитание Бога". В душе героя рождается протест, желание жить, порыв к свободе и счастью.
       "Семен Вечнов исступленно посмотрел вверх, но вместо Бога увидел заплеванный потолок камеры.
       - О, как ты себя запустил, Господи... - разочарованно пробормотал Вечнов и неожиданно получил удар в челюсть. Огромный жлоб утомился Сениными кривляньями и выбил ему два боковых зуба.
       Сеня с трудом поднялся на ноги и сплюнул кровь.
       - Спасибо, Господи, я все понял. Твой ответ мне совершенно ясен. Ты хочешь, чтобы я подох, как собака. Прости, но я не доставлю тебе такого удовольствия..."
       У Сени на его пути к звездам (per aspera ad astra) появляется метафизический друг, родившийся из воспоминаний о когда-то прочитанных дневников Кафки и сравнения себя с Йозефом К. Кригер называет этого метафизического друга галка-кафка, это имя рождается в потоке сознания Вечнова, когда он в трансе бродит по камере и обдумывает самоубийство. "А что месть? Я ее уже совершил. Несчастная галка Кафка (конечно же, галка, а кто еще? Ведь по-чешски "кафка" означает "галка"), "клетка пошла искать птицу". Эта клетка меня и нашла, а кафка-галка оказалась в заточении собственной грудной клетки, пораженной чахоткой..." Этот друг, а на самом деле Сенин внутренний голос, разубеждает его жить местью, идти по тому пути, по которому пошел Файзал, и отвращает его от самоуничтожения: "Эта кафка-галка сказала, что "неведома разница между совершенным и задуманным убийством". Если я задумал задушить старуху - значит, я уже ее задушил. Задумал убить судью - значит, уже убил. А что еще могли сотворить с реальностью его галочьи, измученные туберкулезом мозги? Спасибо, Кафка, ты облегчил мне задачу. Впрочем, если "неведома разница между совершенным и задуманным убийством", то нет разницы и между совершенным и задуманным самоубийством. Так что и в этом ты мне помог, несчастный Франц".
       Сам себе придумав этого внутреннего советчика, Сеня постепенно приближается к свободе. Это не шизофрения, как можно подумать, а естественный способ взглянуть на себя и оценить свою жизнь со стороны. Трудно понять, что ты представляешь на самом деле, без помощи, и не помощи кого-то "постороннего", а помощи чего-то лучшего и более свободного внутри тебя самого. "Как ни удивительно, но со временем Сеня страдал все меньше. Он более не замечал побоев, а может быть, они и прекратились. Он перестал ненавидеть окружающих, себя, новозеландские власти. Наконец после стольких беспокойных, мучительных лет жизни на Сеню снизошло то, что можно именовать - созвучно щебету галки-кафки - "нерушимым единым". Ведь "нерушимое едино; оно - это каждый отдельный человек, и в то же время оно всеобщее, отсюда беспримерно нерасторжимая связь людей". "В том-то и дело, - добавляла галка, - что дух лишь тогда делается свободным, когда он перестает быть опорой!""
       В эпилоге читатель узнает о дальнейших судьбах большинства персонажей, в частности Ицика и Коби, и Каматаяна, который женился и "перестал сам выходить в море, став, ко всеобщему удивлению, нежно любящим отцом. Однако по его приказу новозеландская ячейка террористической организации готовила колоссальный теракт по уничтожению нескольких детских садов в Окленде..."
       Мы узнаем, чем закончилась, а вернее, чем только начинается история Сенечки Вечнова. Он возвращается в Израиль, устраивается на работу медбратом, совсем как в старые времена, когда он был вчерашним гражданином Советского Союза и ни о каком бизнесе не могло быть и речи. Живет он с семьей в маленькой квартире, рождается третий ребенок. И вдруг...
       "Однажды, возвращаясь с ночного дежурства в больнице, Сеня обнаружил в почтовом ящике странный конверт... В конверте была распечатка состояния сберегательного счета, которые банки обычно рассылают в конце каждого года.
       В распечатке значилось полмиллиона швейцарских франков! Сеня протер глаза и посмотрел еще раз, но сумма осталась на месте".
       Мы не знаем, как новый Сеня, с его новым, философским отношением к жизни, распорядится вернувшимися деньгами, но мы точно знаем, что он уже не будет думать лишь о себе.
       "Сеня нежно обнял и поцеловал жену. В соседней комнате проснулся новорожденный ребенок... За окном едва слышно шелестела листва. Под потолком деловито пролетела муха...
       - Вот оно как все замечательно устроено, - задумчиво промолвил Сенечка. - В жизни все уравновешено: радость и печаль, удача и невезение, счастье и невзгоды, рождение и смерть...
       Света крепко прижалась к Сене.
       - Философ родненький ты мой! Я больше никогда тебя от себя не отпущу! - сказала она".
       В самых последних строчках повести вновь проглядывает авторская улыбка, и читатель отвечает тоже улыбкой. Закрывает книгу, и на душу его снисходит умиротворение. "Но больше всех от истории, изложенной в этой книге, выиграл персидский кот Томас, принадлежавший супруге новозеландского адвоката Сенечки. В связи с вернувшейся популярностью финансовое положение Билла поправилось, и он вновь смог нанять уборщицу, что позволило убедить жену адвоката больше не брить налысо бедное животное". Читатель понимает: для счастья не требуется что-то сверхъестественное. Для того чтобы жить радостно и гармонично, не нужно совершать нечеловеческие подвиги и бороться с судьбой. Немного терпения, немного понимания, немного тепла - и мир вокруг тебя расцветает, с готовностью откликаясь добром на добро.
      
      
      

    Елена Прокина

    "Южные Кресты"

    Индукция

    (от общего к частному)

      
       Начнем с начала. Произведение "Южные Кресты" заявлено как детектив. Скажу сразу - с чисто формальной точки зрения это, возможно, и оправданно. С содержательной, сюжетной - нет. И в этом первая маленькая хитрость автора.
       Да, кстати, давайте сразу договоримся. Все, что будет написано ниже, - это мнение читателя, а не литературоведа-недоучки. Так будет гораздо честнее, согласитесь.
       Так вот, как читатель увлеченный и со стажем, смею заметить что детективов прочла немало. Даже, скорее, много. Большую часть из этого "много" составляют произведения классиков жанра - так что, как должен выглядеть детектив, настоящий и хороший, я знаю. Для этого недостаточно пропавших денег и неясной развязки именно детективной линии. Но согласитесь, мой потенциальный оппонент: положи перед современным человеком две книги с названием "Южные Кресты: Детектив" и "Южные Кресты: Социальная повесть с историко-этническим уклоном" - которую он выберет? Нет, не надо кричать, что я равняю всех под серую массу. Видите ли, о себе я довольно высокого мнения, а из всех книг Бориса Кригера первой прочла именно эту и не буду скрывать - потому, что детектив. Себя я вышеозначенной массой, разумеется, не считаю, так что возражения отметаются.
       К сожалению, большому и глубокому, социальный интерес у человека сейчас один - что происходит с ним, любимым. В лучшем случае - что происходит с ним и с его близкими. А вот задуматься о таких вопросах, как национализм во всех его проявлениях - это уже под силу немногим. Основной массе, в общем-то, абсолютно все равно, держат ли в далекой новозеландской тюрьме еврея, потому что нужен козел отпущения, а еврей - идеальная кандидатура на эту роль, или уж в совсем нереальной Руанде племя хуту вырезает племя тутси, методично и беспощадно, по одной простой причине - потому что тутси это не хуту.
       Замаскировав под детектив нечто совершенно другое и более глубокое, автор завлек своего читателя в ловушку. Ловушка очень простая, но очень эффективная - начав читать, человек примерно до середины книги ждет бурного развития детективной линии - а потом, не дождавшись, читает уже потому, что начал думать. Думать и задавать вопросы - и он ищет ответы на эти свои неожиданные вопросы, ищет эхо своим полусформированным мыслям.
       Итак, с жанровой подоплекой, кажется, разобрались. Еще один момент, мимо которого нельзя пройти (помните, мы же последовательно идем от общего к частному?). Само название. В общем-то, с точки зрения изобразительно-выразительных средств, столь нежно любимых всеми хорошими учителями литературы, в названии ничего особенного нет. На первый взгляд. Есть такой чудный прием, само название которого ласкает слух, - оксюморон называется, по-простому - соединение несоединимого. Классический пример, который есть во всех учебниках, - "Живой труп". Сравним с нашим произведением - нет, кажется не он. А теперь подумаем хорошенько, посмотрим с другого угла - соединение не противоположных по определению слов, а глубинно различных значений, заложенных в названии. Это немного напоминает и омонимы, но омонимы все же простоваты для попытки объяснить вторую хитрость автора. А вот некий глубокий оксюморон в этом словосочетании есть. Что такое Южный Крест для главного героя? Мечта - детская, упоительная, светлая и казавшаяся недостижимой, - и вот она становится реальностью, до нее рукой подать... Но на пути вымечтанного созвездия становится реальный, тяжелый крест тюрьмы. Тюрьмы в форме креста. Тюрьмы, в которую героя привел крест путешественников, ибо "самолеты и границы - в этом, пожалуй, и кроется основной крест, который приходится нести путешественнику на своем горбу" ("Южные Кресты", гл. 6).
       Крест в этой книге - едва ли не главный герой, но главный герой у нас уже есть, официально заявленный, и зовут его Сенечка Вечнов. (То есть сначала нам его представляют как Сеню, даже нет - как Семена. Серьезно и строго. Это потом уже герой становится Сенечкой, добавляя к своему имени уменьшительно-ласкательный суффикс - потому что и сам он становиться как -бы меньше и незначительнее.) Поэтому-то Крест все время маячит рядом, стоит мрачной тенью за спиной Сенечки, норовит взобраться на эту самую спину. В этой книге Крест очень страшный - наверное, потому что вобрал в себя и отразил всю нечеловеческую справедливость среднего человека (тавтология умышленная).
       Вы замечаете, мой притихший оппонент, что мы читаем книгу, словно апельсин едим? Сначала снимаем кожурку жанра, потом очищаем от белых пленочек многозначного названия, вот сейчас добрались до сочной сердцевинки, до самой сути, до смысла, до невероятно реальной нереальности. До того, о чем книга.
       Вам сейчас будет очень забавно, г-н оппонент, но книга обо всем. Да, вы можете возразить мне, что обо всем только Библия, но в этот спор вам меня не втянуть, увольте. Смотрите, здесь налицо и излюбленная тема русскоязычной литературы - тема маленького человека, тема человека против системы и человека вне ее, тема внутреннего конфликта, диссонанса с внешним миром, опять же, болезненная национальная тема. И всё это, всё это одному несчастному Сенечке, который, в общем-то, и не несчастный вовсе, и от ангелоподобных созданий далековат, да и чистотой духа и мысли не блещет. Эх, Сеня, Сеня... И жене-то он изменяет, и выгоду свою не упустит, да и вообще... еврей, что уж совсем с его стороны непорядочно.
       "Норма определяется соотношением большинства к меньшинству. Меньшинство всегда признается ненормальным, как бы ни было уродливо большинство". Здесь, собственно, и рассуждать смысла нет, все сказано. Вот он, Сеня Вечнов, еврей в новозеландской тюрьме. Вот оно, меньшинство, заклейменное небезгрешным большинством. Сюда бы еще гнилых помидоров для антуража и язвенной черни для массовки.
       Ах, вы говорите, что как-нибудь же должна была жизнь Сеню наказать за всё - за измены да за бизнес, который, как известно, честным не бывает. Да, и сейчас вы еще непременно добавите, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, что герой, поддавшись на искушение бесплатным билетом, сам навлек на себя все неприятности. Что нечего было ему вообще в эту Новую Зеландию переться, чего ему в Израиле не сиделось? И под конец, потопывая ботинками с белыми шнурками да потряхивая печально известной всему миру символикой, можете выкрикнуть своё излюбленное "Россия для русских!". Ну, или "Новая Зеландия для новозеландцев!" - это уж как вам больше нравится. Хотя всегда, слышите, всегда встает вопрос, который красной нитью идет через всю книгу, - кто здесь хозяин? Кто? Тот, кто первый приплыл и съел? Тот, кто приплыл вторым и перебил первых? Непонятно, знаете ли. Непонятно и спорно.
       Что, простите? Я вас оскорбила? У вас нет символики и белых шнурков? А, вы кабинетный ученый... Простите великодушно, господин ученый...
       Но давайте вернемся к нашему невечному Вечнову, которого автор сознательно оставил в тюрьме. Оставил, чтобы Сенечка нашел себя, "своего нового друга-бога галку-кафку". Оставил, чтобы герой начал понимать мир, вне зависимости от того, понимает ли мир его. Оставил, чтобы он пришел к внутреннему согласию с самим собой и к внешнему согласию - с соседом-исламистом. Еврей и пакистанец на одном маленьком ограниченном пространстве. Какой изящный пируэт пера. Только об этом неожиданном тандеме можно было бы писать целые тома, с привлечением психологии, истории и политики. Однако воздержимся и просто порадуемся очередному авторскому оксюморону.
       А серийный убийца, живущий в тюрьме как в санатории? Какая великолепная пародия на общество, над которой можно было бы от души посмеяться, если бы не была она так страшно и мучительно похожа на реальность! Антихрист, выпестованный сектой (если честно, рука не поворачивается написать "христианской сектой" - уж совсем жутко делается). Он так смело и просто рассуждает об идеальном, с его точки зрения, устройстве мира, о таких простых - и таких ирреальных - методах достижения этого идеала. И именно он, он первый, а не тюрьма и несправедливость, толкает Сенечку на бунт, на слово вопреки, - впрочем, справедливости ради надо отметить, что и бунт, и слово были какими-то кроткими и неумелыми, но все же были! И до какой же степени отчаяния надо довести человека, чтобы, осознав всю преступность логики своего собеседника, увидев его истинное лицо, страшное лицо серийного убийцы, Сенечка все же грустно вздыхал, лишившись его общества: "Уж лучше с чертом время коротать, чем одному!"
       Чем привлекает главный герой, спросите вы? Ведь он же слабый, какой-то весь неправильный, да и вообще неудачник. Ответ такой простой, даже не представляете. Именно этим и привлекает. Слабостью своей и неидальностью. Нет в нем геройских тонов, свойственных комиксам. Нет в нем приторной правильности, сладкой велеречивости. Не кричит он, что несет свет людям и свободу планете. Он проще, понятнее и доступнее. В то же время он не плоская фигура, не статичный манекен. Он живет и дышит в этом мире, который нарисовал для него автор. В несправедливом и грубом мире. Он при всей слабости своей бунтует, отчаянно бунтует - только миру не дано увидеть этот бунт. Он происходит глубоко, в диалоге с Кафкой. Герой путается, он не знает, с кем ему говорить, то ли с "Богом по вызову" - с тем, к которому он обращался, лишь когда было страшно и плохо, и который дождался, пока ему исполнится тридцать три года, и учинил такую нелепую расправу? Или - с несчастным параноиком Кафкой, сидящим глубоко и клюющим его изнутри черной галкой?
       ""Господи, чему ты пытаешься меня научить? Тому же, что и наркоиудей? Что у меня нет стержня? Что я, как твой агент Иисус, должен отстрадать во имя грешников? Ты специально ждал, пока мне исполнится тридцать три года, чтобы учинить со мной такую нелепую расправу? Я всю жизнь боялся тюрьмы и сумы. Теперь ты одарил меня и тем и другим одновременно. Мой бизнес разорен, я на краю земли, скрупулезно планирую, как себя убить. Теперь ты доволен? Может быть, нужно добавить чего-нибудь еще в твой искусный винегрет из разочарований и нелепиц? Правда, Господи, помилосердствуй - сообщи, какие именно у тебя на меня планы? Чтобы я возглавил народ маори и восстановил людоедство? Поверь, я на это вполне способен! В этом заключаются твои планы на меня?"
       Семен Вечнов исступленно посмотрел вверх, но вместо Бога увидел заплеванный потолок камеры.
       - О, как ты себя запустил, Господи... - разочарованно пробормотал Вечнов и неожиданно получил удар в челюсть. Огромный жлоб утомился Сениными кривляниьями и выбил ему два боковых зуба.
       Сеня с трудом поднялся на ноги и сплюнул кровь.
       - Спасибо, Господи, я все понял. Твой ответ мне совершенно ясен. Ты хочешь, чтобы я подох, как собака. Прости, но я не доставлю тебе такого удовольствия..." ("Южные Кресты", гл. 32).
       Так Сенечка говорит со своим личным, обидевшим его Богом. Обидевшим - но научившим. И постепенно сливаются для него в единое целое и галка-кафка, и Бог, и еще что-то свое, обретенное и выстраданное.
       Кажется, закончился наш с вами апельсин. Хотя смотря как повернуть: мы все больше оксюмороны искали, а развернем наш апельсин в профиль - сплошной символизм получится. Но давайте не будем распыляться, давайте успокоимся на одном, лежащем на поверхности, но изящном символе. В книге тридцать три главы. Есть еще пролог и эпилог, но это канва, это другое. А глав ровно тридцать три. Давайте подумаем над этим - только не будем спорить на этот раз, - ведь чему-то же нас научила эта недетективная история. Давайте поищем молча, сосредоточенно. Давайте перечитаем еще раз, если не получится найти с первого раза.
       Давайте подумаем - благо есть над чем...
      

    Ольга Иванова

      

    Личность и государство

    в повести Б. Кригера "Южные Кресты"

      
       В основу повести "Южные Кресты" легла история Сени Вечнова - главного героя произведения. Гражданин Израиля, иммигрировавший из России в мутные 1990-е, прибывает в Новую Зеландию с целью отдохнуть, познакомиться со страной в целом и, возможно, переехать в эту страну вместе с семьей. В результате политических интриг и других обстоятельств Семен попадает в новозеландскую тюрьму на два с лишним года, так и не получив права въезда в страну. Так совсем коротко можно описать сюжет повести. Но главное в этом произведении - не сюжетная линия, а мысли и переживания главного героя, изменение его миропонимания и мироощущения. Из Новой Зеландии Семен Вечнов возвращается другим человеком - спокойным, уравновешенным, обретшим личного бога. Он прошел через ад, причиной которого стало расхождение его, Вечнова, интересов и интересов государственного аппарата Новой Зеландии вместе со всеми его отростками: тут и люди с их корыстью; и потомки маори, затеявшие бунт против колонизаторов; и оранжевый костюм в новозеландской тюрьме и многое другое.
       В самом начале повести автор уведомляет нас: "Вам не захочется быть на месте ни одного из моих героев. Они следуют, словно курьерские поезда, по предначертанным им расписаниям, в заранее предписанных направлениях. И только Сенечка Вечнов отдувается за всех. За дикарей-людоедов, за политические интриги на другом конце света, за пиратские страсти, за нацистские стансы... а главное, за свою наивную мечту о мирной жизни в уютной стране в кругу собственной семьи". Так в чем же особенность Сени Вечнова? Почему именно он отдувается за всех? Мало ли людей было убито, мало ли судеб покалечено на протяжении всемирной истории власть имущими и просто чиновниками? Но в том-то и дело, что положение Сени и других жертв государственной машины принципиально различается. Автор показывает, что, хотя направления курьерских поездов и разные, они все равно являются лишь поездами, движущимися по расписанию в предписанных направлениях, и не более того; и лишь Семену Вечнову удалось найти альтернативу: подлинную свободу. Именно ту свободу, за которую сидели в тюрьмах русские анархисты конца XIX века, надежда на которую умирает в начале XX века вместе с князем Кропоткиным в подмосковном Дмитрове. Это свобода от государства. История Вечнова доказывает, что свобода от государства может существовать в пределах самого государства, что она, эта свобода, все-таки существует, что для ее достижения вовсе не нужно идти на баррикады, уходить в пещеры или жить в буддийском монастыре. Попытаемся разобраться, почему же судьба и свобода Сенечки Вечнова уникальны, чем он выделяется из общей массы курьерских поездов.
      
       Этический аспект государственного аппарата
      
       Насколько хорошо жилось главному герою "Южных Крестов" до заточения? Не то чтобы плохо, но и не очень хорошо, почти как всем. В начале повести рассказывается о судьбах русской иммиграции 1990-х на Земле обетованной. Одна из самых распространенных профессий, независимо от образования иммигрировавшего работника, - медбрат. Человеческий капитал из бывшего СССР неплохо эксплуатировался Израильским государством. Уже в самом начале повести обнажается этическая проблема, неразрывно связанная с государственным аппаратом: конфликт моральных принципов и критерия экономической эффективности. Несмотря на то что современное государство имеет развитую систему права, а право, по традиции, ориентируется на моральные нормы, разрыв между понятиями права и этическими принципами огромен. Провозглашая равенство граждан, "новые" граждане на практике часто ущемлены в правах практически в любом государстве, и Израиль - не исключение. Еще русские анархисты М. Бакунин и П. Кропоткин писали о том, что праву приходится лавировать между моралью и интересами власть имущих и справедливость торжествует лишь тогда, когда ее осуществление либо способствует, либо не противоречит государственным интересам.
       Вероятно, Борис Кригер неплохо знаком с работами Петра Кропоткина "Речи Бунтовщика", "Анархия: ее философия, ее идеал" и другими. Многое из этической аргументации Кропоткина против государства изображено в повести литературными методами: иллюстрации из жизни людей, политические интриги, процесс судопроизводства. Кригер идет дальше и, кроме критики и выявления изъянов таких социальных институтов, как тюрьма, пограничный контроль, правоохранительные органы, приводит и вовсе абсурдные указания чиновников и высшего руководства, казалось бы, не имеющие смысла, но встречающиеся сплошь и рядом. Израильские разведчики, которым был дан приказ совершить нападение на главаря исламистской организации, например, очень боятся, что тот, не дай бог, умрет своей смертью, поскольку уже довольно стар и болен. Английская королева, дабы показать свою приверженность принципам демократии, извиняется перед народом маори Новой Зеландии, сто пятьдесят лет назад завоеванном колонизаторами, что вызвало волнения потомков маори, чей родной язык уже давно стал английским.
       Семена Вечнова после задержания в новозеландском аэропорту и заточения в тюрьму не отпускает мысль, что произошла какая-то нелепая ошибка, ведь он ни в чем не виноват. Позже он сравнивал себя с Йозефом К., героем романа Кафки, который тоже не понимал, за что его судят. Лишь спустя время Семен понял, что так случилось из-за того, что киевская старуха оказалась мошенницей, что именно в это время английская королева решила попросить прощения у народа маори, и что он, Сеня, всего лишь козел отпущения, и правящей партии Новой Зеландии нужно было куда-то направить общественный гнев и отвлечь внимание от реальных проблем. Долгое время позиция главного героя оставалась неизменной: я невиновен, следовательно, меня должны отпустить. Но простите, с чего бы это? Еще Кропоткин писал о естественных и политических правах, даруемых государством своим гражданам, как о фикции. Всеобщая подача голосов, по Кропоткину, - всего лишь средство для мирного разрешения споров между правящими классами (эта критика остается актуальной и по сей день).
       Что же касается свободы печати, то это лишь разряжает обстановку: пусть лучше рабочие издают и читают газеты, чем собирают боевые отряды. Если же в какой-то момент та или иная газета становится опасной для властей, то ее всегда можно закрыть под благовидным предлогом. Свобода сходок дана лишь потому, что тайные общества гораздо опаснее легальных, которые можно держать под контролем. Тайна почтовой переписки также может быть нарушена при необходимости. Одним словом, согласно Кропоткину, политические права существуют при условии, чтобы народ не пользовался ими против привилегированных классов. В "Южных Крестах" немного иная ситуация: там государство пренебрегает естественными правами невинного человека во имя достижения своих целей; что ж, за сто лет почти ничего не изменилось.
       Еще более яркий пример государственной несправедливости - смерть некоего Джона Смита во время восстания маори: "Так получилось... Когда речь идет о свободе народа, нечего думать о маленьких неприятностях. Но для Джона Смита эта "неприятность" оказалась большой! Почему, вместо того чтобы сидеть в кругу семьи за ужином, он лежит в морге с проломленным черепом? Когда мы найдем ответ на этот вопрос, пожалуй, настанет золотой век человечества и закончится многовековая эра под названием "Так получилось!"" Несложно догадаться: автор намекает на то, что эта эра никогда не закончится, нам и нашим потомкам придется мириться с сознанием, что любой из нас всегда может стать жертвой пресловутого "Так получилось!". Век назад российская интеллигенция и подпольные политические партии (социал-демократы, эсеры, народники, анархисты и др.) призывали свергнуть капиталистов и монархистов и построить справедливое общество. В настоящее время разворачиваются споры вокруг гражданского общества и международных прав, но есть ли прогресс в борьбе за справедливость? Об этих вечных темах борьбы за свободу и размышляет Борис Кригер: "Так часто случается, что народ, поднятый на восстание, находит себя в еще более плачевном состоянии после того, как это восстание подавлено. Нередко поджигатели-вдохновители этих якобы "народных" войн прекрасно отдают себе отчет в иллюзорности шансов на успех, но им на это плевать. Как же упустить звездный шанс парения на коне над собственным народом? Вперед! За свободу! Замесим наше возрождение на крови! Вперед! Победа или смерть! Ну а как иначе?" История не раз подтверждала безысходность и трагичность таких кровавых боев за независимость, но почему-то всегда находятся как лидеры, так и верные бойцы за справедливость. Даже если восстание одерживает верх, через некоторое время на место одних тиранов и чиновников приходят другие, и всё идет своим чередом. Борцы против власти по своей природе такие же, как и власть имущие, к какой бы партии ни принадлежали те или иные. Несмотря на это, критика Б. Кригером государственного строя весьма напоминает критику русских анархистов XIX века Бакунина и Кропоткина и имеет преимущественно этический характер. Писатель, в отличие от анархистов, не призывает свергнуть государство или же построить коммунизм, а, наоборот, иронизирует над самой попыткой устроить такой переворот. Вот что думает автор относительно сегодняшней демократии и лояльности: "Пришли наконец другие времена. Папа римский стал готовиться принести извинения жертвам инквизиции, американцы - истребленным индейцам, палачи сталинских времен - своим жертвам... Все скопом. Такая эпидемия острого разбухания совести!"
       Несправедливость сама по себе довольно многогранна и может проявлять себя также и в оправдании убийц, безнаказанности террористов. Этот факт не прошел мимо иронии автора: "Как объяснить сей парадоксальный факт, что справедливости всегда требуют только в отношении убийц и террористов? Наверное, их подспудно побаиваются и пытаются к ним подлизаться..." В повести, опять же в связи с интересами государства, правящая партия Новой Зеландии решает освободить наркоторговца и убийцу Каматояна, дать исламскому террористу статус беженца.
       Что же остается Сене Вечнову или любой другой жертве режима и интриг и где гарантия, что завтра на месте Сени не окажется любой из нас? И так будет длиться вечно. Безысходность? Герой романа Камю "Посторонний" получает смертный приговор и умирает, никому ничего не доказывая, но Сеню такой результат не очень вдохновляет, он решает бороться за свои права до последнего и подает апелляцию в суд.
      
       Государственная система права и ее влияние на общество и личность
      
       Спустя некоторое время герой теряет былую наивность и пытается строить свою защиту в суде, базируясь на интересах государства, а также людей, задействованных в государственной машине. Портреты этих людей весьма любопытны, особенно адвоката Сени Бен Мудэна, обладающего типичной адвокатской совестью и чувством справедливости: "Мудэн, как и многие его собратья по профессии, буквально с молоком матери всосал патологическую честность, которой, впрочем, адвокаты пользуются исключительно в своих интересах. Это ювелирное умение манипулировать своей честностью является великим достижением англоязычной культуры, в котором трудно найти ей равных. Совесть у этих людей напоминает куклу-неваляшку. Она всегда стоит на ногах, гордо подняв голову. Каждое из их действий они сами могут оправдать с такой последовательной вразумительностью, что даже Всевышнему пришлось бы попотеть, чтобы разоблачить в этих людишках отъявленных подонков и подлецов. Они таковыми себя не считают, а потому, впрочем, и не являются, ибо мораль есть субстанция эфемерна, и нет ничего глупее, чем поступать против собственной совести. Они никогда и не поступают против собственной совести". Этот отрывок не нуждается в комментариях и прекрасно иллюстрирует влияние профессии (в данном случае неразрывно связанной с судопроизводством) на личность. С другой стороны, заметно, люди с какой предрасположенностью находят себя на службе у Фемиды.
       Служители тюрем имеют иную специфику: они твердо верят в то, что исполняют социально-полезную функцию - перевоспитывают заключенных. А что же представляют собой современные тюрьмы в Новой Зеландии? Более ста лет назад князь Петр Кропоткин писал, что тюрьмы не только не исполняют своей социальной функции, но и, наоборот, ожесточают человека и если вдруг упразднить все тюрьмы, то количество преступлений не увеличится. Мнение современного писателя Бориса Кригера созвучно рассуждениям анархиста: "В наше время во всем мире назревает признание того факта, что современная система уголовного правосудия и наказания не только не выполняет задач, декларируемых ее функционерами, но и порождает проблемы, справиться с которыми обществу сложнее, чем с самой преступностью". В повести суждения автора отражаются на судьбе главного героя. В споре с сокамерником, палестинским террористом Файзалом, Сеня Вечнов пытается убедить оппонента в ложности его точки зрения, в том, что доказывать что бы то ни было, взрывая себя в толпе невинных людей, глупо и жестоко. После отклонения апелляции, на которую он возлагал столько надежд, Вечнов и сам не прочь взорвать себя на городской площади: "Как я теперь понимаю террористов! Я готов сейчас же напичкать себя взрывчаткой и взорваться, как живая бомба, где-нибудь в центре Веллингтона или Окленда! А лучше бы в зале суда!" Далее в уста своего героя автор вкладывает собственное мнение относительно социальной полезности тюрем: "Хороша же эта долбаная исправительно-принудительная система, которая из вполне безобидных людей штампует убийц!". В повести акцентируется внимание на еще одном, часто упускаемом из виду факте: невзирая на то что физические наказания давно отменены в современных тюрьмах, в действительности они лишь возложены на самих заключенных, постоянные побои и гомосексуальные домогательства - неотъемлемая черта тюрем даже в благополучных странах.
       Таможенный контроль также не вызывает доверия у автора повести, приводится ряд историй, когда преступники и контрабандисты легко его преодолевают по налаженной схеме, при этом невиновному гражданину Израиля не удается получить право въезда в Новую Зеландию, зато местная тюрьма с удовольствием открывает свои двери случайному путнику.
       Если говорить в целом, то мнение, выраженное Борисом Кригером в "Южных Крестах" об одних из самых основных государственных институтов, формирующих систему права и судопроизводства, мало чем отличается от идей русских анархистов конца XIX века.
      
       Личность: в поисках свободы
      
       Изображая всю несправедливость и абсурдность государственного аппарата, Бакунин, Кропоткин, а до них - Прудон призывали к войне против существующего строя. Но, как показала история, государство продолжает жить и процветать как социальный институт, а идеи анархистов преданы забвению, несмотря на чрезвычайно точную критику государства с позиций этики и морали. Автор "Южных Крестов" не призывает брать в руки топор и бить угнетателей, он идет дальше, практически реабилитируя давно забытый анархический идеал.
       С середины XX века в философской мысли набирает вес такое течение, как экзистенциализм, публикуются работы Сартра, Камю, Ясперса и Хайдеггера. Экзистенциалисты ищут пути существования человека в чуждом ему и для него мире, пути преодоления "заброшенности" в мир, отчужденности от него. Наиболее интересны философские построения немецкого философа Хайдеггера в книге "Время и Бытие". Он считает, что человеку следует "озаботиться" своим Dasein, то есть сознанием в мире, душой во взаимодействии с миром, и тогда бытие, мир обращаются к человеку и начинают как бы общаться с ним, мир становится не столь чуждым и непонятным, он приходит во взаимодействие с конкретным человеческим существом. К чему же приходит в финале Сенечка Вечнов? (Не случайно к финалу романа он становится именно Сенечкой.) Он находит свою свободу, независимую ни от каких стен, границ. Так, проходя таможенный и паспортный контроль в Китае, Сенечка рассуждает: "Снова тюрьма - ну что ж, какая разница? Ведь все мы лишь меняем камеры в течение нашей жизни. Свобода - она не снаружи, единственная свобода - она внутри, и ни в какую тюрьму ее не запрешь". Ранее Сенечка не верил в Бога или верил, когда больше не к кому было обратиться. В тюрьме он обретает личного бога, галку-кафку, которая возвращается с ним домой. В период заключения герой переосмысливает само существование, ни тюрьма, ни обстоятельства больше не властны над ним, он отверг идею зла, считая зло всего лишь "излучением человеческого сознания в определенных переходных положениях". А чем же еще может являться зло, если мир к нам безразличен, а Бога мы создаем по образу и подобию своему? Еще один наглядный пример этого утверждения в повести - это "дух тюрьмы" Дэйв, у него тоже есть личный бог, бог властный и карающий, но Дэйв не молится своему богу, он так же, как Сеня Вечнов, верит в бога-друга, а не бога-воспитателя: "Я верю в Бога, - продолжал Дэйв, - чего ж в Него не верить? Только вовсе не считаю, что если Он создал нас по образу и подобию своему, то я неизвестно почему должен ограничивать свои действия. Бог говорит: "Не убий!" - а весь Ветхий Завет полнится грандиозными убийствами! Бог говорит: "Будь добр" - а сам зол и несправедлив, насколько это только можно! Я действительно верю в Бога и во всем пытаюсь ему подражать! Ведь созданное по образу и подобию должно и действовать по образу и подобию". В то же время, согласно философским построениям Хайдеггера, бытие, мир поворачиваются лицом как к Сене, так и к Дэйву, и каждый из них получает свое: Сенечка наслаждается тихими семейными радостями в кругу своих домочадцев и даже находятся пропавшие деньги, а Дэйв ест стэйки из ресторана прямо в тюрьме.
       Таким образом, в повести сливаются два разных философских направления: анархизм и экзистенциализм. Воля к свободе и жажда обретения смысла приходят в гармонию в новой системе. Таков вариант свободы, а также миропонимания, предложенный Борисом Кригером. Именно в этом отличие Сени Вечнова от "курьерских поездов" - обстоятельства теряют власть над его сознанием, он обретает подлинную свободу, и в награду мир преподносит Сенечке исполнение его мечты - нормальную и спокойную жизнь в кругу семьи.
      
      

    Анна Алиева

      

    У каждого своя правда,

    или Душевные терзания неокафкианца Сенечки Вечнова

      
      

    Мой способ шутить - это говорить правду.

    На свете нет ничего смешнее.

    Джордж Бернард Шоу

      
       "Странный роман с нетипичным названием" - именно так охарактеризовал свое произведение автор, приветствуя читателя на первых страницах пролога. Заглавие вызывает сомнительные ассоциации с циклом тюремной жизни неких криминальных авторитетов. Что ж, разберемся. Приглашение пуститься в "долгий путь по волнам страниц" принято.
      
       "А вы, Иосиф Соломонович, случайно не еврей?"
      
       Борис Кригер сразу же заявляет, что его героя ждет счастливое будущее, несмотря на все тяготы, ниспосланные бедняге самим же писателем, или, с позволения сказать, Богом. И не важно каким - границы между основными мировыми религиями и конфессиями стерты утверждением, что Бог один для всех: евреев, террористов, новозеландских маори и заключенных тюрем, осужденных без вины или за свои преступные дела ("Бог-то один! Разве не это кричат с минаретов?.."). Семен Вечнов этот факт понимает и признает. Ему как главному герою нельзя не посочувствовать: путь от успешного бизнесмена до отчаявшегося заключенного предстоит нелегкий.
       Сеня, еврей по национальности, здраво оценивает свое положение. Жить в Иерусалиме с семьей может только "человек не совсем нормальный", считает он. Финансовая независимость позволяет найти лучшую долю для себя и семьи. Правда, к сожалению, Сеню в Новой Зеландии не пустят дальше аэропорта, тюрьмы и зала суда. Спасибо за историческую справку да за вид из окна тюрьмы, в которой Семену предстоит провести почти два года. Это зловещее заведение в форме креста имеет очень симпатичное издевательское название - Тюрьма Райской горы. Райские кущи снаружи и чистилище внутри...
      
       Семен Вечнов - человек, как выяснится впоследствии, с тонкой душевной организацией: он мечтает о зеленых лугах несправедливой к нему Новой Зеландии, испытывает ностальгию и стоически выдерживает все невзгоды, выпавшие на его светлую голову.
       Кстати, о справедливости. У каждого, как известно, своя правда, и действуем мы чаще всего в своих интересах, за исключением законченных альтруистов. Сене с последними не повезло: всюду на пути от Израиля до Новой Зеландии ему попадались подонки да мошенники, включая адвоката, который вместо того, чтобы защищать подсудимого, спасает свою репутацию, замаранную прежними безумными выходками. Сюжетная линия этого занимательного детектива следует по пути легкой волны, внезапно преобразившейся в смертельный вал. Летит ко всем чертям жизнь преуспевающего дельца, отправившегося за лучшей жизнью в далекую и неизвестную страну. Попавшись на удочку мошенников, он заключил себя в оковы несправедливости.
      
       Марионетки в копилку судьбы
      
       Кригер, вводя второстепенных героев, набрасывает параллельные сюжетные линии, как нитки на спицы затейливого повествования. Вначале происходит знакомство с Вечновым, затем отдельными главами следуют две криминальные истории: пирата-террориста Онеля Сарау по кличке Каматаян и двух израильских шпионов Ицика и Коби. Фантастическим образом все они вместе с главным героем оказываются в тюрьме по причинам вполне очевидным, вот только отбывать срок наказания приходится лишь одному - невиновному. Агенты же спецслужб и всемирно известный террорист легко получают свободу. Эти персонажи введены писателем не случайно, их миссия состоит в том, чтобы еще больше сгустить краски над бедным арестантом, незаслуженно попавшим в безвыходное положение.
       Почему Сеню постигла такая участь? Попробуем ответить. Герой частенько вспоминает о своем детстве, полном уже упомянутой несправедливости. Он был слаб и угнетаем - отцом, сверстниками, случаем. И во взрослой жизни бывший плакса нередко возвращался к детским привычкам ("горько заплакал, словно беспомощный ребенок, запертый в чулане неизвестно за что", "ему хотелось в голос рыдать, крича: "Мама! Мама! Забери меня отсюда!""). На различные путешествия "заправский мореплаватель" решался благодаря детской мечте. Если судить строго, Вечнов, несмотря на наличие здравого смысла и нормальной логики, инфантилен. А слабый ребенок, пусть и в личине взрослого мужчины, остается мишенью для всякого рода несправедливости. На такого человека хочется повесить ярлык "неудачника", но в конце романа судьба преподносит ему приятный сюрприз - освобождение и немалое денежное вознаграждение. Страдалец получает награду за долготерпение и муки - на то была воля автора...
      
       Сеня в стране чудес
      
       В манере писателя давать краткие и местами исчерпывающие исторические и географические справки. Перед перемещением героя в экзотическую страну Таиланд Кригер-гид рассказывает о курорте Поттайа, о становлении Новой Зеландии и особенно подробно о народе маори; дается также экскурс в медицину - рассказ об открытии героина. Своего героя он сравнивает с Альфредом Дрейфусом. Вообще Семен Вечнов сочетает в себе множество литературных персонажей и даже писателей, деятелей культуры, с которыми его периодически соотносит Борис Кригер. "Наш Сенечка - не вольтеровский Кандид", - заявлено в прологе. Что ж, и слава богу. И тут же кивок в сторону Бродского: "Из забывших Сеню можно было составить целую вселенную". Нередко Сенечка отождествляет себя с Алисой в стране чудес, ее, помнится, тоже судили ни за что ни про что. Автор часто ассоциирует ту или иную ситуацию в романе с известными произведениями бессмертных авторов и даже кинофильмов. На память Сене приходят сцены с участием Чацкого, Деточкина, Монте-Кристо и Раскольникова. Перед ними Борис Кригер снимает шляпу.
       Смело используя бессмертные образы художественной литературы, писатель, должно быть, хотел приблизить своего персонажа к высоте, занимаемой этими известными героями, с трепетом и уважением используя их имена: "Вон, - размышляет Сеня, - Раскольников, студент с философскими измышлениями, и то за милую душу без особой на то причины старушенцию кончил и сестрицу ее заодно, до кучи. А у меня-то причина есть!" "А судьи кто?" - припомнился герою в день суда возглас Чацкого. Этот прием позволяет автору добиться улыбки от читателя, вдруг встретившего любимого персонажа на страницах иного произведения.
      
       Кафка на все времена
      
       Основным спутником и помощником Бориса Кригера в сочинительстве стал чешский писатель Франц Кафка с его депрессивным "Процессом". Йозефу К. в книге уделено внимания даже больше, чем жене Вечнова Свете. Иллюзорный мир Кафки жесток и беспринципен, - в мире Кригера герою не о чем беспокоиться за свою судьбу. Чуть попугав сознание Сенечки ужасающими мыслями кончить жизнь подобно Йозефу К., обыкновенному банковскому служащему и также ни в чем не повинному, добрый создатель дает толчок к новому пониманию героем себя и окружающей действительности, легко разрешает дело, как будто невероятная и неприятная история с заключением - лишь сон. Йозеф до казни копошился без толку, стараясь быстрее и красивее устроить дело, словно привычную банковскую работу. Сенечке же важно защитить себя от несправедливости, выяснить причину ареста и доказать невиновность. Он то жалеет себя и завидует ("...у Йозефа К. все гораздо светлее и безоблачнее, чем у меня, хотя более депрессивную книгу найти трудно"), то страшится, что его постигнет та же участь. Наш герой даже сравнивает детали двух "процессов", своего реального и вымышленного, следуя в зал суда вместе с товарищем по несчастью Йозефом. Но наибольший интерес для Сенечки представляет автор, Франц Кафка, да в такой степени, что он с радостью провозглашает себя "неокафкианцем", а вскоре образ близкого сердцу писателя превращается в божество - "галку-кафку", ни больше ни меньше. Этот "персонаж", плод воображения уставшего и отчаявшегося заключенного, становится другом и советчиком.
       Что это за явление, несложно догадаться. Писатель постарался объединить в "галке-кафке" человеческое "Я", голос разума, душу и сознание. Этот внутренний голос всегда с нами и ведет нас по жизни как заступник, как ангел-хранитель. Он имеет множество имен, и каждый человек может придумать наиболее подходящее. Главное - знать, что невидимый "друг" всегда с тобой, даже тогда, когда кажется, что ты покинут Богом. Услышать его достаточно просто - но только тем, кто умеет слушать. Семен Вечнов до поры до времени не умел, а обретя, наконец, помощника, испытал счастье. Некоторым не хватает веры. Представляясь чем-то бесполезным и надуманным, вера остается за порогом людских жилищ, но, стоит случиться беде, они резко вспоминают о своей последней "надежде" и взывают к высшим силам. В серьезном разговоре с самим собой, свободном от предрассудков и мирской суеты, постигается истина - самый явственный и очевидный ответ на заданный вопрос. "Галка-кафка" неотступно следует за своим подопечным, не требуя взамен ничего, кроме малой доли внимания. Тогда, она гарантирует, все будет хорошо.
       Размышления о Боге (иудеев, мусульман и христиан) носят в романе, естественно, религиозный характер. Но Кригер считает, что религия как социокультурный феномен не должна в первую очередь ассоциироваться с Богом и наоборот. Религия выполняет определенные общественно-полезные функции, поддерживающие нуждающихся в ней людей, но верующему человеку совершенно необязательно принадлежать к какой-то религии.
      
       Вечность в кармане
      
       Кригер виртуозно пользуется бескрайними возможностями русского языка. Смелые и остроумные сравнения напоминают, что описываемый герой и сам хлесток на язык, под стать своему создателю ("зачирикали сиплые воробьи перестройки", "наше бытие испепеляется легко и незаметно, как китайская палочка... курящаяся сама собой до полного своего затухания" и др.). Где нужно, Кригер изъясняется просто и понятно, как будто беседует с другом на кухне, рассказывая длинный анекдот - сатирическое эссе на тему "невыносимой легкости бытия". Местами, всерьез взволновавшись за судьбу героя или обиженных маори, пускается в долгий путь сложных описаний, постепенно углубляясь то в религию, то в философию, не стесняясь черпать идеи у признанных классиков: "Недаром Камю говорил, что мир Кафки - это невыразимая вселенная, где человек позволяет себе болезненную роскошь ловить рыбу в ванне, зная, что ничего там не поймает". Нужно сказать, что ему легко и с юмором удается сочетать простоту изложения бытовых моментов с более серьезными личными высказываниями на остросоциальные темы.
       Говорящая фамилия Вечнов совершенно точно образована от слова "вечный", с которым у самого героя отношения неважные: "Это, по его мнению, было слишком долго и нудно". "Вечные" вопросы, задаваемые себе в определенный период жизни любым здравомыслящим человеком, Сеню только раздражают. "А от природы мы полностью освобождены от этих вопросов. Нам не положено, да и не требуется знать: зачем? во имя чего? в чем смысл?" - думает настрадавшийся и "насидевшийся" герой, дойдя до крайней точки самокопания. Поняв эту истину, он освободился сразу от всего, хотя и остался физически за решеткой. Результат мучений и несправедливого отношения к человеческому существу, как ни странно, оказался позитивен. Пройдя через испытания, обычный человек, мало чем примечательный Семен Вечнов, превратился в нового, в какой-то степени совершенного человека, для которого нет границ и преград.
       Испытав "перерождение", Сенечка в скором времени лишился насущных проблем, терзающих тело, а не душу, получил свободу за хорошее поведение и был выслан домой. Вспомним, какие неудачи одна за другой постигали несостоятельного Сеню, пока он беспокоился больше о благе физическом, нежели духовном. Писатель провел читателя за ручку по пути обычного человека, вдруг осознавшего чуть больше, чем многие из людей. Этот путь назовем самосовершенствованием. На долю человека выпадает множество испытаний. Как говорят, Бог посылает каждому ровно столько мук, сколько тот способен выдержать. Сенечка Вечнов отсидел неполных два года в тюрьме Новой Зеландии (название которой - "Райская гора" - говорит само за себя; где, как не на пути к лучшему месту, обрести утешение?) за преступление, которого не совершал. Этого было достаточно для того, чтобы получить высокую награду.
       Еще одним итогом неравного противостояния человека глупому и жестокому случаю стало обретение Семеном Вечновым "личного Бога". Не случайно герой предстает перед нами во всей красе в 33 года, в возрасте Христа. К Иисусу Вечнов относится сочувственно, он "глубоко и нежно любил Иисуса, несчастного наивного шалопая, давшего себя распять за грехи окружающих жлобов". Сравнение простого смертного с посланником Божьим смелое, тем не менее обозначим очевидные различия. Семен мучеником стал не по своей воле, бился как муха об стекло до последней главы, не признавая "благостного" воздействия заключения в неволе. Жизнь его была далека от праведности, хотя человек он "хороший" в общепринятом смысле слова. Комично выглядит воплощение Божьей воли в облике неразборчивой новозеландской полиции и хохлушки-мошенницы, но именно благодаря им наш путешественник встает на путь истины. Смирение пришло к нему в момент полного отчаяния. Именно тогда, когда он уже не видел в несправедливом лишении свободы ничего плохого лично для себя, он добился единения с Богом.
       Иисуса с Сеней Вечновым сравнивать бесполезно, да и не нужно. Кригер в романе обозначил триединство Отца, Сына и Святого духа - жестокого "еврейского Бога", Христа и "личного" бога Сени, его "бога-друга". Последнего герой обрел, находясь в "тюремном самосовершенствовании", тем самым Кригер ставит "галку-кафку", этот результат симбиоза бредовой фантазии и просветления на ступень выше Отца и Сына, гигантов от христианства. Для Сенечки важнее друг, а не жестокий наставник, учитель жизни, но разве не Бог отправил нерадивого ученика в заключение подумать о бытии? Так что вопрос доминирования одного божества над другим остается открытым.
      
       Монгол китайцу хохол
      
       Кригер собрал в "Южных Крестах" столько болезненных социальных проблем, сколько смог: терроризм, притеснение евреев и межнациональная рознь вообще, политические разногласия разных стран, плачевное положение заключенных в тюрьмах по всему миру, манипуляции средств массовой информации общественным мнением, "религиозные" войны, самоубийства, место отдельного человека в социуме и многие другие. Останавливаться на каждой из них не будем. Следует только отметить, что писатель виртуозно сочетает между собой перечисленные кошмары современного общества, не забывая об иронии: ""Я прикалываюсь, следовательно, я существую", - вот что следовало бы сказать Декарту"; "израильские шпионы, вернувшись домой, получили израильские паспорта на новые имена (они так часто меняли имена, что уже начинали забывать настоящие)"; "Сенина тюрьма так и называлась - Тюрьма Райской горы".
       Много чего Борис Кригер в своем детективном романе ругает, да так, что порой обидно становится. Вот, например, за журналистов. Новозеландская пресса в романе вовсю поддерживает правящую партию, одновременно выстраивая свою собственную линию поведения, не зависящую ни от каких факторов. Категория честности не существует в принципе, а лживые материалы местных газет у осведомленного человека вызывают лишь шок и недоумение. Таковы, по мнению автора, все люди этой профессии, обладающие информацией и умеющие ею пользоваться. Но ведь есть еще на свете хорошие люди, зачем о них забывать? Да, современный мир жесток и полон несправедливости, но без этих людей его бы и вовсе не было, верно?
       Система мест лишения свободы во всем мире неидеальна. Да и удовлетворительным ее состояние мало где назовешь. И здесь нет сомнения в искренности, с которой Кригер рассказывает о плачевном состоянии узников ("...этих существ интересовали только жратва, наркота и сексуальные извращения", "...а в большом дворе, обустроенном тренажерами, туалетами и двумя таксофонами, вершились судьбы узников - здесь били, иногда даже резали, курили наркоту"). Он ругает ФБР за незнание сотрудниками арабского языка, а также таможенников, чиновников и прочих неугодных. А хвалит красоты Таиланда (экзотичность местного населения, вкусную еду) и солнечные поля Новой Зеландии. Такой вот путеводитель.
      
       Немного о крестах
      
       Интуитивно проведенная параллель между крестами небесными и земными, вполне материальными, заставляет задуматься о высоком смысле изображаемого предмета. Созвездие Южный Крест, находящееся на Южном полушарии, Семен так и не увидел, хотя мечтал об этом с детства. Но особенности строения древней крепости в форме креста познал сполна - в этой тюрьме он отбывал наказание. Крест, на котором распяли Иисуса Христа, - символ самоотречения и добродетели. Представим, что созвездие стало для Сенечки неким символом самопожертвования, который поддерживал морально на подсознательном уровне бедного заключенного. Верил ли он в Бога в общепринятом значении? Нет. Представляя иудейского Бога жестоким и безжалостным, Сенечка вспоминал свои прежние поступки, благие и греховные, потому что главным считал не веру, а действия. У него, как и у каждого из нас, свой крест, и вынесет его герой несомненно. Любое название, содержащее в себе слово "крест", обращает на себя особое внимание. В сознании человека этот знак всегда будет ассоциироваться с чем-то высшим, потому что в первую очередь он символизирует жизнь и только во вторую - смерть, обреченность.
       Множество значений понятия "крест" нашли свое отражение в романе Бориса Кригера. В своей недолгой жизни Семен повидал много дорог и перекрестков. Энергетически сильное слово, включенное в название романа, выводит произведение за рамки простого поучения потерявшегося в мире человека. Крест - также символ пути, выбора дороги и пересечения противоположностей, то есть их соединения. По Кригеру, душа и тело не едины, а составляют две взаимоисключающие вещи, - они только и делают, что мешают друг другу. И тем не менее они сочетаются в одном человеке. Плоть держит дух в оковах низменности и греховности, в то время как душа стремится к высшему предназначению. Семену удалось одержать победу над зависимым от физических неудобств телом и подчиняющимся ему сознанием, он стал мыслить позитивно: "Я действительно стал свободным лишь оказавшись в вонючем остроге, потому что только здесь, как под увеличительным стеклом, собрались все лучи моего солнца".
      
       Проверка на вшивость
      
       В ситуации полного подчинения чужой воле естественны мысли о смерти, вернее, о самоубийстве. Писатель напоминает и об этой людской блажи как о якобы единственном выходе из сложной ситуации: "Простая анатомия самоубийства велит отчаяться до конца во всех иных путях выживания и попытаться выжить через смерть". Неудивительно, что у такого замученного и слабого человека, каким является Семен Вечнов, появляются мысли о самоубийстве, и хорошо, что со временем они исчезают так же легко, как и возникают. Здравый смысл герой теряет, но ненадолго. Период полного самоотречения стал необходимым этапом на пути к просветлению, преодоление депрессии свидетельствует о стойкости духа и характера, несмотря на кризис. Мотив самоубийства рождается от неприятия мира, ставшего злым и чуждым. Тем более обидно, когда выделенный застенок не отвечает стандартам, а сама система тюрем не выполняет предписанные функции. Рассуждения на этот счет у Кригера носят характер отрицания сложившихся принципов наказания за преступления. Роман начинает походить на публицистическое эссе на тему степени полезности (а точнее, полной бесполезности) современного правосудия вообще, сравнение мест заключения с адом добавляет религиозного перца. "Вы никогда не задумывались, почему адом поручили управлять Сатане?" - возмущается автор, не говоря, кстати, кто именно поручил. Держатели тюрем, соответственно, черти. В доказательство катастрофичности сложившейся ситуации в местах заключения Кригер приводит отдельного персонажа, дружка и удобную "крышу" Сенечки Дэйва Эспида, который пожизненно будет чувствовать себя в камере как в собственном уютном доме. В его распоряжении все необходимые человеку блага цивилизации, включая изысканные обеды из ресторана и доступ в Интернет. Между тем этот человек - убийца, осужденный до смерти гнить в серой камере. Вот она, справедливость, вот оно, равенство.
       Писатель, заключив своего героя в неволю, проводит наглядный эксперимент, случайными свидетелями которого мы становимся. Целью этого "процесса", как определил еще Кафка, стала проверка на "вшивость" психической стойкости рассудка героя. Назначив определенное давление извне, Кригер наблюдает за бедным Сеней со стороны, как за комаром, у которого по очереди отрывают лапки. Вначале герой потерял покой, заразившись идеей переехать на постоянное место жительства в другую страну. Потом испытал страх смерти, чуть не разбившись вместе с самолетом. Затем потерял привычные удобства, главное из которых - свобода. А с этим пришло отчаяние. Кригер-психолог показывает, как легко довести человека до состояния исступления. А дальше-то и начинается самое интересное, ведь действия такого исступленного персонажа непредсказуемы. Как в затейливом калейдоскопе, чередуются в его сознании мысли о роковой случайности, ненависти ко всему миру, самоубийстве и Боге. А в итоге приходит спасение. Чаще всего только попав в безвыходное положение, лишившись всего необходимого (а на самом деле - лишнего) человек способен переоценить ситуацию, увидеть мир по-новому.
       Связав воедино кусочки скандальных репортажей с другого конца света и исторические справки, писатель поставил в центр этой неразберихи историю среднестатистического человека, добавив немного фантастики в его тривиальную жизнь. Поставьте на место Сени себя или представьте, что "дело Вечнова" разбиралось когда-либо в вашей стране, в правосудие которой вы вряд ли верите, и сразу станет понятно, как могла произойти эта нелепая катастрофа с обычным гражданином любой страны мира. Вымысел - это не всегда неправда. Писатель рассмотрел с разных сторон правду жизни, в которой, как известно, все бывает: и авиакатастрофы, и денежные махинации, и жестокая несправедливость в отношении большей части населения планеты. Кригер предлагает не увидеть эти знакомые вещи в выпуске новостей или услышать из разговора соседок. В отличие от повседневности, "Южные Кресты" изобилуют иронией и четким осознанием причинно-следственной связи происходящего. Проследив эту связь на примере литературного произведения, будет проще разобраться с реальностью и увидеть огрехи там, где с позиции собственной занятости и неосведомленности их совсем не видно.
      
       На подошвах сапог родину не увезешь
      
       Примечательную роль играет в книге проблема переселения народов и отдельных людей. Кригер обстоятельно приводит исторические подробности заселения Новой Зеландии дикарями маори, в последующем притесняемыми современными новозеландцами. В масштабе одной человеческой жизни переезд в другое место жительства кажется не столь значительным по сравнению с миграцией целого народа. Но писателю удалось очень убедительно и достоверно показать глубокую личную катастрофу на примере невзгод одного "маленького" человека, иммигранта по призванию. Иммиграция для любого человека - процесс болезненный, и не многие готовы покинуть насиженные места, даже будучи уверенными, что в другой стране, в другом городе их ждет лучшая жизнь. Семен не такой человек, хотя и порядком помучился, прежде чем окончательно решился покинуть Москву, а потом историческую родину - Израиль. В терзаниях переселенца можно разглядеть переживания самого Кригера, прилично поездившего по свету и окончательно обосновавшегося в далекой и непонятной русскому человеку Канаде. О ней тоже пойдет речь, но прежде Израиль, Украина и даже Чехия примут московского еврея Сенечку в свои объятия на то время, которое он сам сочтет приемлемым.
       "Иммиграция - это смерть, это неминуемое исчезновение из той среды, в которую нас вытолкнуло неумолимой силой рождения. И там, откуда мы уехали навсегда, как прежде, облетают тополя и в родном дворе звонко дрожат чьи-то голоса", - размышляет то ли Семен, то ли писатель, который знаком с явлением иммиграции не понаслышке. Печально, если государство неспособно обеспечить человеку достойную жизнь. Эта острая социальная проблема волнует миллионы людей во всем мире, а Кригер сделал ее важной составляющей литературного произведения, которое, кстати сказать, содержит в себе черты романа, детектива, публицистического эссе, исторических и географических очерков. И писатель мастерски сочетает особенности всех жанров. Что же он хотел сказать этим произведением? Да то, что человек способен преодолеть намного больше, чем думает, что одни люди всегда будут противостоять другим, а шаткий мир на земле продержится до тех пор, пока у кого-то не лопнет терпение. Нужно всегда уповать на лучшее и не терять рассудок, чего бы в очередной раз ни подкинула судьба, искать свое счастье, пусть на другом конце света. И выпускать хоть иногда из клетки собственного существа нечто эфемерное, живое и настоящее, то, что некоторые зовут душой. Да, книга сама сказала всё, что было суждено сказать.
      
      
      

    Анна Лайша

      

    Кризис личности или общества?

      
       Без долгих предисловий и завуалированных намеков, без растянутых вступлений и ненужных предысторий Борис Кригер начинает свое творение "Южные Кресты" - с краткой и точной аннотации, объясняющей замысел романа и непосредственную цель автора в одном предложении: "Эта книга сама скажет все, что ей суждено сказать", а точнее, сам писатель выскажет свои мысли об окружающей нас и неразрывно связанной с нами действительности, о которой, увы, порой у читателя нет времени или желания задуматься. И вправду иногда мы слишком "заняты", настолько, что нет времени подумать о первостепенном, о самом главном, потому что мелочи заполняют пространство нашего существования и создают видимость постоянных, непрерывных изменений, несущих проблемы, решить которые необходимо здесь и сейчас.
       Именно яркое изображение жизни, протекающей в близких и далеких от нас странах, создает ощущение личного присутствия и участия в каждом сюжетном повороте, который развивает Кригер. Но нельзя сказать, что повествование ограничено рамками сегодняшнего дня (по сюжету это 2001-2004 годы, в течение которых автор показывает жизнь главного героя, а также упоминания о 1990-х, которые становятся отправной точкой повествования, создают предысторию). Обилие ссылок и изречений, мыслей, упоминание книг философов, историков и писателей, творивших в самые различные исторические эпохи, придают повести жизненность, насыщенную вековым опытом, и энциклопедичность. Кригер выходит за пределы временных и пространственных границ, расширяет область, в которой происходит развитие сюжета. Присущее классицизму единство времени и места автор заменяет современным, новым подходом, заключающимся в безграничности, стремительности и объемности повествования. Нас увлекает круговорот событий, засасывает лавина приключений главного героя, и создается самое что ни на есть ощущение, которое можно выразить следующими словами: "Прочитанная книга как еще одна прожитая жизнь".
       Умышленное повторение в прологе и более полное описание основных мыслей, изложенных в аннотации, концентрирует внимание читателя на тезисах, которые, по мнению автора, формируют его замысел, заключающийся в отражении "сверлящей и брезжащей в просветах букв правды". Да, именно такой суровой, необузданно-жестокой и трепетно-либеральной действительности, не приукрашенной, как принято в романах, и не осветленной легкими оттенками, не сведенной к полутонам.
       В повести обрисовано представление о реальности, о жизни, об обществе и его пороках. С самого начала автор утверждает, что мир по-прежнему жесток и несправедлив, что наказание часто несут невиновные, что стремления и порывы, направленные на достижение светлой мечты, наказуемы, то есть он дает завуалированное краткое содержание книги в общих чертах, готовит читателя к дальнейшему развитию сюжета. На первых страницах происходит и первая встреча с главным героем повествования - Семеном Вечновым. Автор именует его Семеном, Сеней, дистанцируясь и не желая возводить героя в фавор при первом упоминании. А впоследствии, после многих непростых испытаний жизнью и временем, герой словно заслуживает похвалу и уважение, становясь Сенечкой, таким уже родным. Уменьшительно-ласкательное именование раскрывает авторское отношение к герою.
       Краткая характеристика, данная герою, формирует позитивный образ человека, играющего за кулисами крупных жизненных драм, скромно стремящегося к тихому семейному счастью. В начале повествования Семен Вечнов ничем не выделяется из толпы. Казалось бы, вполне обычный человек, правда, обреченный на неприятности и уже привыкший отдуваться за других. Знакомство с ним - из разряда простых, заурядных, даже обыденных событий, каждый из нас легко вспомнит хотя бы одного такого "Сеню", который встречался на пути, а потом его забывали, когда дорогам больше не было суждено пересечься.
       Жизненные обстоятельства, складывающиеся не в пользу героя, вовсе не случайны, как и выбор самого персонажа. Эмигранты в любом обществе, даже самом толерантном, неизменно становятся чужаками, к которым относятся подозрительно и недоверчиво. Помимо того, что это слой населения, осуществляющий горизонтальную социальную мобильность, связанную с изменением места проживания, такие люди, как правило, подвергаются и вертикальной социальной мобильности, причем нисходящей. Человек, вырванный из привычных жизненных условий и оказавшийся в чужой стране, долгое время, а возможно, и на протяжении всей жизни, будет чувствовать себя чужаком. Социальный статус иммигранта понижается по сравнению с имевшимся ранее. Меняется круг общения (прекращаются старые контакты, ослабевают дружеские отношения, что связано с разделяющими старых знакомых километрами), возникают новые знакомства, однако часто лишь временные, завязанные на формальной основе, не несущие теплоты человеческих отношений. Отсюда ощущение дискомфорта, испытываемое иммигрантом, его внутренняя растерянность, порой слабость, а следовательно, подверженность тяжелым жизненным обстоятельствам и периодическая неспособность им противостоять. Иными словами, жизненный иммунитет переселенцев гораздо слабее. Я не беру здесь в расчет европейцев, покорявших и завоевывавших новые земли, существенно опережающих в своем развитии коренные народы, населявшие Австралию, Америку. В случае Сени Вечнова в конце ХХ века индивидуальная (примем семью за единую эмигрирующую единицу) мобильность осуществлялась из СССР в Израиль.
       Большое значение имеет страна, в которую человек иммигрирует. Швейцария, знаменитая большой степенью государственного участия в жизни своих граждан, значительными социальными выплатами в поддержку нуждающихся слоев населения, гораздо мягче принимает переселенцев (которым удалось получить разрешение на проживание, что теперь является не такой простой задачей), создает для них соответствующие условия. А вот вынужденный переезд в неспокойную зону земного шара помимо обычных трудностей миграции способствует возникновению еще и дополнительных барьеров и препятствий. Положение семьи Сени Вечнова было незавидным. Иммиграция в неспокойный Израиль из не менее мятежного, не определившего вектор своего развития, полуразрушенного постсоветского пространства была неизбежной и необходимой, так как Семен - еврей, которому фактически мало куда можно было податься, кроме как в исторически родной, уже признанный государством, но еще не закрепивший своих позиций на мировой арене Израиль. Опять же религиозный конфликт, который существует между представителями разных вероисповеданий и который уже на протяжении многих веков не может быть преодолен, несмотря на открытое объявление той или иной религии толерантной. А отношение именно к евреям всегда было, мягко говоря, недоброжелательным. Таким образом, Сеня Вечнов является представителям сразу двух конфликтных групп - эмигрантов и евреев.
       Стоит отметить, что религиозные вопросы неоднократно поднимаются в повести. Автор очерчивает различия в верованиях, показывает варианты трактовки тех или иных религиозных догматов, не ограничиваясь собственными рассуждениями, но сталкивая героев, исповедующих разные религии, в условиях, в которых они вынуждены взаимодействовать. Данная тема раскрывается характерным и эмоциональным авторским приемом - диалогами, в которых позиции героев проявляются в полной мере, а их выражение идет не только через цитирование религиозных текстов, но и через реплики людей, выражая их личное понимание вопроса. Позиции героев настолько полярны, что порой это приводит к ссорам, чрезмерно эмоциональным высказываниям: "А не кажется ли тебе, Файзал, что ты несешь несусветную чушь?", "Ну, конечно, вы, евреи, всегда придумаете что-нибудь совершенно невероятное, чему и сами-то не верите", "Более того, вы кажетесь дикими помешанными, которых нужно отлавливать и держать именно в клетках!".
       В первой главе приведено описание Сенечки. Даже по внешнему его виду можно раскрыть определенные черты его характера. Невысокий рост, подвижность характеризуют его как неунывающего, веселого человека. Его остроумие, умение поддержать разговор способствуют живому общению с людьми. Характеристика, данная Кригером своему главному герою, обрисовывает его в ясном свете и позволяет сделать определенные выводы и сформировать свое мнение. Читатель видит Вечнова как человека, не лишенного достоинств, но вполне реального, которого можно запросто встретить и ввести в круг своего общения, стать с ним приятелями. Таким образом, автор заранее предупреждает читателя о том, что, как и было обещано в аннотации, в повествовании предстанет окружающая нас действительность с реальными персонажами и их действиями. Поэтому и не ожидается подвигов от главного героя, к которому сразу же возникает симпатия. Но ироничное изображение героя, его "оттопыренные ушки" придают образу комический характер, что наталкивает на мысль о возможных приключениях Сени. А жизненные обстоятельства, которые ставят Семена перед неизбежностью больших и радикальных перемен, делают его образ гибким, позволяя лепить, как из пластилина, новые черты характера. Мы знакомимся с героем в переломный момент его жизни, когда он останавливается на перепутье и думает, какую дорогу выбрать. Теперь его будущее зависит от поворотов судьбы в тандеме с личным выбором.
       Миграция Вечнова с семьей в Израиль была вынужденной, что сулило немало хлопот, ибо в "родном" (пусть хотя бы исторически) Израиле Семена особо не ждали, как и остальных граждан, прибывших из СССР времен перестройки. О карьере врача, начатой в СССР, пришлось забыть. Престиж профессии, миссия спасения человеческих жизней доставались не одаренным и способным, а коренным израильтянам или действительно "вундеркиндам", к числу которых, как уже говорилось выше, Сеню причислить нельзя. А врачевание и само таинство человеческой жизни, доверяемое доктору, совсем не походило на то, чем вынуждены заниматься медбратья. Вряд ли будущий врач горит желанием подносить судно, убирать в палатах - в общем, выполнять грязную работу, которая есть в любой, даже самой высокой профессии и от которой всеми силами стремятся избавиться, переложить на плечи нижестоящего. Но за все нужно платить, и если в развитых странах грязную работу выполняют санитарки, то в Израиле - медбратья, не сумевшие стать врачами, тем более мигранты, стоящие на социальной лестнице на несколько ступенек ниже, чем коллеги-израильтяне.
       Нежелание покориться сложившейся ситуации и чувство собственного достоинства, а также примеры знакомых и друзей, вырвавшихся из порочного круга грязного постельного белья, невымытых больничных инструментов, подвигли Сеню начать собственное дело. Это оказалось довольно-таки сложным и рискованным занятием, хотя всегда была возможность вернуться на шаг назад и снова стать медбратом, как и поступали те, кому не удалось закрепиться и укорениться в бизнесе. Нельзя сказать, что Сеня был из тех, кому не стоит класть палец в рот, но и своего он не упускал. Еврейская жилка расчетливости присутствовала в герое Б. Кригера, хотя и не пронизывала всецело его существо. Показав предприимчивость, способность проворачивать различные делишки, получать копеечку, автор изображает новую сторону личности своего героя, и Сеня, добродушный и открытый, уже вовсе не кажется простофилей. Коммуникабельность Вечнова, его способность распознать далекий, едва мерцающий маяк предстоящей выгоды помогают разорвать связи с постылым поприщем медбрата. Мало-помалу, худо-бедно начинает Сеня свое дело, начинает сотрудничать с Украиной, и все вроде бы идет ровно, если бы не одно но. Тревожно стоять и строить крепкий фундамент, а затем возводить здание на вулкане с бушующими кратерами, которые не сегодня-завтра извергнут всепоглощающую и уничтожающую лаву. Внешняя успешность Сениной фирмы, благополучие семейного очага находятся в неразрывной и неизбежной зависимости от политического и экономического положения страны, которое, мягко говоря, шатко и нестабильно.
       Писатель показывает конфликт между личным и общественным, который неизбежен. Диффузия внутреннего замкнутого мира человека, ограниченного им самим, семьей и близкими друзьями, и внешнего пространства, будь то город, страна или весь мир, протекает как двусторонний процесс, и влияние одной из составляющих на другую велико. Трудно сказать, что сильнее будет воздействовать на восприятие действительности - успешность и благополучие человеческого замкнутого мирка и несостоятельность большой общности, частью которой этот мирок является, или устойчивое развитие государства при личных неудачах человека. И то и другое оказывает пагубное влияние, становится проблемой, которая зачастую неразрешима. И единственный выход - изменение отношения к ситуации, ведь, как говорится, не можешь изменить обстоятельства - меняй свое восприятие. Вечнов не в состоянии справиться с данной ситуацией, которая осложняется тем, что в Израиле и вправду опасно находиться по объективным причинам, угрожающим жизни Сени и его близких. Он бежит от действительности, решаясь еще на одну миграцию, только на этот раз землей обетованной для него становится Новая Зеландия - эдакий райский уголок. Таким образом, человек не идет на радикальные перемены, когда у него все хорошо, а наоборот. В данной ситуации приведена яркая иллюстрация конфликта личного и общественного. Герой делает выбор, стремясь достичь максимально выгодного для его семьи положения. Когда человек не может повлиять на ситуацию, чувствует себя бессильным, он может постараться скрыться от нее, избежать ее, изменив некоторые условия в системе уравнений жизни. Вот и Вечнов решает перебраться в Новую Зеландию, начать жить заново, чувствуя стабильность и уверенность в завтрашнем дне.
       Особенностью авторского отношения к своему герою является отсутствие стремления к утрированию. У Сени нет ни одной черты, которая позволяла бы однозначно судить о нем: он показан во всей своей противоречивости, смешении различных черт, в некой даже игре в различные образы, при которой невозможно угадать тот или иной поступок героя, ведь поступки подвержены множеству жизненных обстоятельств, а их совокупность создает неожиданные внешние эффекты. Кригер проявляет оригинальность, наделяя героя фамилией Вечнов и при этом подчеркивая, что она вовсе не является говорящей. Скорее, наоборот: стремление Сени к переменам, отражающимся в смене рода занятия, профессии, места жительства, противоречит эпитету "вечный" и указывает на некую долю непостоянства в характере героя. Писатель использует свои особые, новые приемы, расширяя тем самым границы писательского влияния на читателя, увеличивая степень вовлеченности в сюжет за счет оригинальности способов его изложения.
       Для произведения характерно четкое деление повествования на главы, каждая из которых несет свою мысль, облаченную в философскую форму. Пространные на первый взгляд рассуждения автора о вечно мучающих людей вопросах, поиск ответов на них, оригинальность трактовки и видения поставленных проблем имеют тесную связь с повествованием, причем зачастую не в аллегорическом смысле, а в прямой сюжетной зависимости. Так, втретьей главе с рассуждений о море как стихии - безмерной, бесконечной, манящей людей и зачастую опасной для жизни - Борис Кригер переходит к изображению моря как жизненного обстоятельства для мореплавателей, пиратов, в частности для одного из героев - члена исламской террористической организации Каматаяна. Игра со смыслами, смена прямого и переносного значения понятий создают пространственное восприятие, не ограничивают его, а, наоборот, расширяют. Писатель ставит акцент на жизненности и реальности описываемых событий, но при этом создает для героев экстремальные условия, изображая конфликт между ними и обществом, а также внутренний конфликт каждого из них со своим собственным "Я". Экстремальные условия, необходимость незамедлительно принимать решения способствуют яркому проявлению внутренних качеств людей, порой таких, о которых они сами и не догадывались. Люди в нетипичных ситуациях представляют для Кригера наибольший интерес, поэтому и становятся героями произведения. Вечнов в тюрьме, вдалеке от родных и близких, подвергается насилию. Каматаян в открытом море, на тонущем корабле или в маленькой шлюпке, держит на мушке ни в чем не повинных эмигрантов.
       Талант автора - в способности показать даже самого отрицательного героя прежде всего как человека, ведь у каждого есть свои достоинства, которые, правда, не всегда оправдывают их поступки, достойные порой осуждения. Созданные писателем герои сходят со страниц книги и предстают в качестве личностей, в существовании которых нельзя усомниться. Он многогранно и разнопланово показывает каждого персонажа, избегая клише, штампов и грубых однозначных оценок. Даже "зверь" Каматаян, беспощадный убийца, вызывает симпатию читателя. Он мстит за убийство отца, смерть которого была для него шоком и повлияла на психику. Кроме того, он завербован исламской террористической организацией, верит в свою "миссию" и в то, что, руководствуясь предписаниями террористов, он поступает правильно. А разведчики Ицик и Коби привлекают своей сообразительностью, план по получению паспорта и вовсе кажется чем-то удивительным, но прокол героев и их заточение в тюрьму приводят к мысли о том, что все когда-нибудь заканчивается - словом, и на старуху бывает проруха.
       Параллельно разворачивающиеся сюжетные линии создают впечатление обособленности каждого эпизода, фрагментарности. Каматаян, Ицик и Коби, Сеня Вечнов принадлежат к абсолютно разным социальным группам. У них, казалось бы, нет ничего общего. Можно подумать, что автор так и не приведет своих героев к встрече и будет продолжать повествование обособленно, показывая жизнь героев в присущем каждому из них измерении. Но персонажи оказываются в заточении, где каждый из них проявляет себя по-своему. Кригер демонстрирует тонкий психологизм в изображении поведения и реакции разных людей, оказавшихся в схожих обстоятельствах. У каждого из них - свой способ приспособления к новым условиям. Для Сени тюрьма становится сложнейшим испытанием, которое способно его сломить. Он в замешательстве, его посещают мысли о самоубийстве. Это кризисный и переломный момент (даже не момент, а время, ибо срок тюремного заключения затянулся на несколько лет) в жизни Вечнова. Но в итоге к нему приходит озарение, открываются многие, ранее скрытые стороны жизни. Он меняет себя, меняет свое отношение к окружающим его людям. А Коби с Ициком, напротив, воспринимают заключение как нечто обыденное, поэтому просто отсиживают свой срок в стремлении пройти этот этап и приступить к выполнению следующего задания. Именно в описании душевных переживаний героев проявляется несравненный психологизм автора. Его способность видеть жизнь, чувства и тонкую канву человеческих отношений придают повествованию эмоциональность и поучительность. Кригер предельно точен в описании хода мыслей и рассуждений своих столь разных героев. Автор вместе с читателем изучает душу человека, прочитывает ее, как книгу, насыщенную и многогранную, как жизнь.
       Интересно в повести и изображение отношений между полами. Большое внимание уделено взаимоотношениям Вечнова с женой. В многочисленных авторских отступлениях писатель уходит непосредственно от сюжетной линии к обобщению, философским изречениям. Он описывает психологию мужчины и женщины, их реакцию на одну и ту же ситуацию, приводит яркие примеры. В авторских отступлениях - философия жизни. Язык в них по стилю схож с языком мыслителей и философов, что придает мыслям Кригера яркость и выделяет их из текста произведения.
       Как уже говорилось, композиционно повесть разбита на главы, которые объединяют несколько сюжетных линий, развивающихся изначально независимо друг от друга, затем ненадолго пересекающихся и так же стремительно расходящихся. Кроме того, в книге имеется множество авторских отступлений, выражающих позицию Бориса Кригера. Их тематика многогранна и различна. Здесь можно провести параллель с М. Ю. Лермонтовым, который тоже прибегал к авторским отступлениям как к художественному средству выразительности, способствующему высказыванию своего мнения устами лирического героя произведения. Как и у Лермонтова, отступления Кригера посвящены самым различным темам, которые относятся прямо к повествованию и героям или же носят характер пространных размышлений. Часто в них отражено авторское осмысление книг, изречений философов и мудрецов. Игра автора с прямым и переносным значениями слова создает органичные переходы от сюжетных реалий к лирическим отступлениям, и наоборот. Особым средством выразительности является языковая игра фразеологизмами, значение которых периодически расшифровывается в принятом ракурсе, но иногда и в прямом смысле каждого отдельно взятого слова, входящего в состав устойчивого выражения, благодаря чему появляется комический эффект и повествование становится более динамичным.
       Своеобразие композиции произведения способствует стремительному развитию сюжета, повороты которого неожиданны и увлекательны. Талант Кригера - в умелом сплетении сюжетных линий, своеобразие каждой из которых требует от него определенного авторского подхода, новой интонации. Умелое использование различных языковых средств, подчеркивающих особенности сюжетных линий, создает полифоническое по звучанию произведение. В "Южных Крестах" прослеживается неразрывная связь между композиционными особенностями и жанровым своеобразием произведения, что ведет к более яркому раскрытию сюжета.
       Семен Вечнов стоит перед выбором, а сделав его, понимает, что ошибся, потому что общество его не только отвергло, но еще и отомстило, взвалив на него проблемы собственной нравственности и преступности. Внутренний конфликт со своим собственным "Я" дополняется конфликтом с обществом. Не это ли самое сложное? К сожалению, мы часто, желая помочь кому-то, потом не раз раскаиваемся в этом, не получив благодарности и признательности в ответ. Это неприятно, но, если стремление помочь поворачивается обратной стороной медали и человека просто используют в своих корыстных целях, это способно сломать жизнь. Тогда мы говорим: "Он сломался, не выдержал испытаний". Ситуация Семена Вечнова иллюстрирует столкновение с жизненными трудностями, но есть одно "но": он не сломался, в сознании героя происходит переворот, смена ценностей и в итоге приходят озарение, просветление, дающие ему силу. Но если Семен Вечнов смог достойно выйти из своего незавидного положения, то почему не может каждый из нас?
      

    Марина Позднякова

      

    Сенечка Вечнов: наказание без преступления

    - Василий, покажите публике "Правосудие".

    Пять рублей. Кто больше?

    Ильф и Петров. Двенадцать стульев

       Для своей книги Борис Кригер выбрал детективный жанр. Однако искушенным читателям не стоит ожидать детектива в том виде, в котором он чаще всего представлен в литературе. Любителям дешевых надуманных детективов с нереальными сюжетами придется вернуться к произведениям мастеров такого жанра - Дарье Донцовой и Татьяне Устиновой, а также к их менее известным коллегам по перу. Ценители классики могут по-прежнему наслаждаться "Записками о Шерлоке Холмсе". На первый взгляд сюжет "Южных Крестов" таков: иммигрант, мелкий бизнесмен Сеня Вечнов отправляется в Новую Зеландию за лучшей жизнью, а попадает в пучину жестокого и властного мира наркоторговцев, террористов, политических интриг, шпионов. И совершенно неожиданно оказывается в тюрьме. Тюремная действительность предстала Сениному взору во всей своей красе: "А кругом только плач да скрежет зубов... выбиваемых зубов... Странно, что Уголовный кодекс умалчивает о постоянных избиениях, которым подвергаются заключенные. Причем этот факт хорошо известен и сомнению, казалось бы, не подлежит. Подлая судебная система, запретив пытки и телесные наказания, перенесла все эти функции на самих заключенных, так сказать, переведя их на полное самообслуживание. Уголовный кодекс умалчивает о других унижениях, которые готовит нам тюрьма, - от первобытной брани до совершения над вами гомосексуальных ритуалов преобладания!" Обвинение Семену предъявляют нелепое: контрабанда людей. Какая контрабанда, когда он всего лишь помог в незнакомой стране нескольким хохлам с поддельными паспортами??? А тем не менее его осуждают на три с половиной года за несовершенное преступление. Но где же детектив?
       Между тем, пока герой пребывает в Новой Зеландии, детективная история развивается в другом полушарии. Неожиданно оказывается, что со счета Сениной фирмы переведено полмиллиона долларов на счет какой-то амстердамской компании. Сначала убит бухгалтер, а затем и Сенин партнер по бизнесу Осип. Так Сеня Вечнов окончательно запутался. На него сваливаются две проблемы - собственное заключение в тюрьме чужой страны и пропажа денег, а если прибавить все вытекающие последствия, то главному герою хоть невольно, да посочувствуешь. Помимо истории с Сеней Борис Кригер развивает еще две сюжетных линии: приключения контрабандистов (на этот раз самых что ни на есть настоящих, а не таких, как Сеня) и израильских шпионов. В определенный момент все герои встречаются в одной и той же новозеландской тюрьме. Парадокс в том, что Сенины "товарищи по несчастью", будучи действительно виновными, "отделались легким испугом", в то время как Сеня получил по полной программе. Самое удивительное то, что повесть основана на реальных событиях.
       Ее название - "Южные Кресты" - имеет глубокий смысл. Это и здание тюрьмы, которое по форме напоминает крест, и само наказание Сени (крест, который он должен нести). А еще у главного героя была такая давняя мечта - увидеть созвездие Южный Крест.
       "Вечнов, как и большинство из нас, боялся преждевременной смерти, тюрьмы и сумы" - то есть, как и большинство из нас, хотел нормальной, спокойной жизни, которую многие именуют мещанским счастьем, и если был случай что-нибудь урвать, то он не упускал и его... "Вечнов, несмотря на свою фамилию, не любил вечность, ибо это, по его мнению, было слишком долго и нудно". Показательно несоответствие "громкой" фамилии с таким обыкновенным домашним именем - Сеня. Вроде как "Бронислав Пупков" у Василия Шукшина. Вот если б фамилию Вечнов носил маршал, политик, ну или хотя бы ученый, а имя Сеня принадлежало водителю или механику из автосервиса, не было бы никаких противоречий. В судьбе Сени на первый взгляд не только имя не соответствует фамилии, но и количество испытаний несоразмерно потенциалу обычного человека. Но ведь это только на первый взгляд! Потом читатель понимает, что Сеня способен выстоять.
       Повесть Бориса Кригера легко читать, авторский язык схож с языком Ильфа и Петрова, особенно это видно в лирических отступлениях, которых в начале книги немало. А темы самые разные: и терроризм, и евреи, и Израиль, даже перестройка в СССР. Упоминаются и фашистские концлагеря, и отсидка Сениного деда в ГУЛАГе. Сам Сеня, оказавшись в тюрьме, сравнивает себя с героем романа Ф. Кафки "Процесс". Философия Кафки проходит через весь роман, сопровождая переживания героя. Своими жаждой правды, желанием понять окружающую действительность и бессилием Сеня невольно напоминает "чудиков" Василия Шукшина.
       Интересно и отношение автора к своему герою: он одновременно и иронизирует по поводу его поступков, и сочувствует ему, но самое главное - не перестает удивляться нелепости ситуации. Таким образом, возникает философский вопрос: за что наказан Сеня Вечнов? На этот вопрос, да и на многие другие, не в состоянии ответить не только сам герой или автор детектива, но и лучшие умы философии. Стоит напомнить, что у произведения задача другая. Если на вопрос "за что?" ответа можно ждать еще тысячу лет (и то не дождешься), то исчерпывающий ответ на вопрос "с какой целью?" может быть дан даже в рамках одной книги.
       Герой понимает, что он абсолютно бессилен. В тюрьме чужой страны он ничего не может сделать, но, несмотря на это, всякий план мести, даже самый нереальный, кажется ему хорошим. Уязвленное самолюбие рождает жажду справедливости: "Нам нужна справедливость, которая чаще всего заключается не в желании, чтобы нам было хорошо, а в желании, чтобы другому было плохо". Так что же все-таки лучше: оправдать десять виновных или наказать одного безвинного?
       Наверное, одна из особенностей "законности", часто именуемой правосудием, заключается в том, что честные граждане несут наказание гораздо чаще, нежели матерые преступники. Это такая хитро устроенная ловушка, в которую попадается мелкая живность и которой научились избегать настоящие хищники. Бандиты на свободе и бандиты, плетущие сети преступлений прямо в тюрьме, - исключения, которые подчеркивают правила. Но правилам следуют нормальные люди, криминальные же элементы научились их обходить в зависимости от ситуации: "по существу, правосудие занимается уничтожением неприспособившихся к нему людей, а не обузданием тех, кто действительно приносит ощутимый урон обществу".
       В тюрьме среди заключенных ведутся споры, ведь каждый герой имеет свою жизненную философию. Все споры так или иначе связаны с религией. Так, Сеня вступает в словесную дуэль с серийным убийцей, приговоренным к пожизненному заключению, с террористом, который ждет не дождется конца срока с целью взорвать себя на главной площади города. Сеня - иудей, хотя его нельзя отнести к числу особенно верующих евреев, серийный убийца возомнил себя чуть ли не антихристом, ну а террорист, понятно, мусульманин. Сначала споры интересуют Сеню лишь как способ занять время. Когда же апелляция, на которую он возлагал все надежды, проиграна и мир вокруг героя рухнул, начинается настоящая ломка сознания. Верил ли Сеня в Бога? Верил, когда надо. После замечания соседа по камере: "В тебе нет внутреннего стержня" - Сеня задумался: что такое для человека внутренний стержень? Путь героя к душевному равновесию и обретению себя очень долог. Герой не принимает и не понимает самого страдания: он несправедливо приговорен к заключению и не знает за что. Точно так же он не понимает и Бога-учителя. Наконец в результате духовного очищения и прозрения он обретает своего собственного Бога-друга: "...насколько Бог создал Сеню, Сеня, в свою очередь, создавал Бога, и наоборот - и так без конца".
       В конце романа Сенечка Вечнов (по-другому его теперь автор и не называет, ведь герой стал не таким, каким был в начале, да и автор теперь относится к нему по-иному) понимает, почему он должен был попасть в тюрьму. Чтобы обрести Бога-друга? Понять себя? Может быть...
       Сенечка Вечнов - зауряден! Он может быть любым из нас. Если смог он, почему у нас не должно получиться? Так в облеченном в детективную форме романе писатель еще раз напоминает нам, что решение любых проблем надо начинать с себя, а не разбираться с коварными друзьями, неверной женой, зверскими законами и безжалостным правительством.

    "Забавы Герберта Адлера"

      
      

    Сергей Кузнецов

      

    Изнанка холста: Идентификация Герберта Адлера

      
       К вопросу о жанре
      

    Мы стояли в местечке ***.

    А. С. Пушкин

      
       "Как у всякого холста имеется своя изнанка, так, разумеется, и у жизни есть оборотная сторона. Как бы ни была пуста и непримечательна в своей белесой нетронутости парадная фасадина, все же есть и скрытая ее сестричка, вся усеянная узелками, словно колкими полуснежинками-полудождинками, которыми столь славится погода, как раз та самая, какую весной сорок четвертого года не на шутку взбодренные бомбежками берлинцы окрестили со свойственным им пафосным сарказмом "фюрер веттер" - "гитлеровская погодка"" - так начинается новый роман Бориса Кригера. Границы литературного произведения (как и государственные границы) являются "зоной особого внимания". В данном отрывке обращает на себя внимание упоминание Берлина 1944 года. Впрочем, тема эта в дальнейшем развития не получает. Возможно, это случайно промелькнувшее воспоминание героя, одно из тех, которыми славится литература потока сознания? Учитывая немецкие имена героя и его жены, предположение не лишено оснований. Однако далее следует неожиданное этимологическое рассуждение: "Кто бы мог подумать, что русское слово "ветер" произошло, скорее всего, от немецкого слова "погода"? Я оплакиваю собранный на стыке чужих языков мой до оскомины родной язык..." Оказывается, родной язык говорящего - русский, как и язык автора. Так кто же говорит?
       В данном случае, как и в дальнейшем повествовании, автор вступает в своеобразную игру с читателем. Общие рассуждения подаются как авторский голос, но одновременно могут быть расценены и как мысли героя. Автор и герой романа четко не разделены.
       Это прежде всего говорит о том, что образ героя, его мысли и поступки близки автору. Однако автор и герой не тождественны: об этом свидетельствуют как различие имен, так и ирония по отношению к последнему. Автор в литературном произведении - фигура некоторым образом идеальная, выступающая над персонажами, творящая художественный мир, а потому непогрешимая. Адлер же отнюдь не идеален: это, с одной стороны, "хороший, очень хороший человек", легкий, великодушный, чуткий, отзывчивый и щедрый, с "жизнеутверждающим" характером, "живущий по заповедям Божьим", с другой - человек "подлый и двуличный", неврастеник, "мастер попыток бегства от самого себя". Проживая, по его собственному признанию, в антиэпическом мире, он "дрался, как лев, пил горькую из бутылки, воровал сам у себя и обвинял других в краже..." Постоянно балансируя на плоскости шара, то унижая, то великодушно прощая и одаривая остальных героев, он мучительно пытается вырваться "из тоскливой повторяемости будничных расторопностей, из простой наживы бытия". Адлер не слишком храбр: мотив страха постоянно сопровождает его образ в теме конфликта со Стюардом. Он подчас непоследователен: так, считая работу и личную жизнь неразделимыми, расценивая свою "фирму" как значительную часть своей жизни, он в то же время "всеми силами старался оградить себя от управления собственными делами".
       Свои литературные намерения Кригер раскрывает в главе "Непротивление счастью": "Но в какой-то момент ему [Адлеру] пришла мысль взяться за такой роман, который просто и невнятно - насколько это возможно, чтобы не повредить существующую реальность, - вел бы его самого по неуступчивой тропинке жизни, пролагаемой в кишащих камышами болотах повседневности... Ему не казалось, что он совершает нечто глубоко аморальное, выдумывая своих героев и заставляя их страдать и гибнуть по мановению своего пера, на усладу публике, для вящей славы, для преходящей и внезапно распахивающейся в неглиже сладострастной страсти возвышения над собратьями". Таким образом, создавая образ Герберта Адлера, Кригер стремится подняться над комплексом близких ему идей, поступков и моральных оценок, дабы подвергнуть их критике "со стороны", что невозможно сделать в чистой автобиографии.
       Кроме того, близость-раздельность автора и героя позволяет добиться определенного эстетического эффекта. С одной стороны, делает образ Адлера менее однозначным. Линейно, в ходе повествования, он складывается из поступков, слов и внутренних монологов. Однако существует и нелинейная характеристика, образующаяся при прочтении общих рассуждений, предваряющих каждую из частей произведения. Из действующего лица Адлер превращается в воплощенную концепцию: "Но, по-видимому, Герберта Адлера и вовсе не существовало, не было такого человека. Была концепция, некое место, которое заполнялось решениями и сомнениями, а потом новыми решениями и новыми сомнениями. В этом и состояла сущность Герберта Адлера - носителя одной из многократно опробованных природой концепций человеческого бытия".
       Возвращаясь к "псевдовоспоминанию" героя, следует отметить, что для сорокалетнего (как выяснится в дальнейшем) Адлера оно и не может быть воспоминанием. Или может? Место действия романа намеренно не определено (где-то здесь), время не привязано к событиям реальной истории (когда-то сейчас). Таким образом, роман не является произведением исторически актуальным. Он - о нашем времени в целом.
       Если всерьез принять слова автора о том, что Адлера не существует, то где же роман? Без героя? Однако и здесь мы имеем дело с игрой Кригера, постоянно уводящего читателя в сторону, дающего ложные посылки. Образ главного героя в "Забавах" чрезвычайно важен. Собственно, об этом и роман. Однако к его пониманию читатель может прийти только сложив мозаику из разнородных, нелинейно расположенных в романе элементов, "решений и сомнений".
       Рассмотрим метафору холста.
       В современной литературе с ее жанровой аморфностью автору необходимо не просто эксплицировать жанр, но и предложить читателю правила чтения. "Попробуйте занести кисть над огромным холстом - и рука ваша неминуемо отпрянет, дыхание станет чаще, на лбу выступит испарина и неизбежно захочется сложить краски и кисти и не трогать эту абсолютную в своей пустоте белизну, ибо, как ни изысканны ваши порывы, первый мазок - это всегда грязь, порочная, тягучая полоска, кричащая, как рана вандализма, линчующая невинность холста... Точно так же мы долго не решаемся приступить к жизни, но потом оказывается, что нечаянно, будто в забытьи или же по пьяни, мы извалялись в грязной обуви на собственном холсте, и дальше уже нет смысла воздерживаться. Мы пытаемся сделать вид, что ничего не произошло, что так все и замышлялось: довести вот это пятнышко до формы облачка - благо что облака бывают любой, разве что не квадратной, формы, - а вот эту мазню постараемся превратить в высокозначимый намек на непредсказуемость, которая часто мнится гениальной, но оказывается лишь очередным симптомом нервного недомогания..."
       Что это - рефлексия творца, не решающегося приступить к акту творения? Или откровение философа, закладывающего первый камень в основание своей системы? Загрунтованный холст являет нам пример безграничных, но еще не реализованных возможностей. Он - залог шедевра и бездарной мазни одновременно, "ибо у гения и у бездарности холст одинаков до тех пор, пока на него не нанесен первый мазок". Однако даже разрозненные фрагменты, зарисовки, "пятна", осмысленно нанесенные на холст в разное время, становятся единым произведением. Залог тому - оборотная сторона, переплетение нитей ткани, создающее единое поле восприятия. Слово "текст" восходит к латинскому textum - "ткань". Объединенные в рамках единого текста случайные события перестают быть таковыми: они становятся необходимыми элементами единой истории. Однако для понимания ее смысла необходимо напряженное внимание.
       Именно к этому и призывает читателя автор - прочитав текст, подняться над линейной последовательностью изложения и увидеть его как единое, вневременное поле, где нет до и после, но есть рядом и вместе.
       "Забавы" нельзя назвать полифоническим романом - здесь присутствует явное вмешательство автора. К бессюжетной прозе его также отнести нельзя: мы видим по крайней мере две сюжетные линии. Это роман-артефакт, роман-полотно, предполагающий первоначально линейное прочтение, но исключающий окончательное линейное восприятие. Это - "модель для сборки".
       Две основные сюжетные линии "Забав" - две женские истории. Первая - история дочери героя Энжелы, история любви. Какова она, Энжела?
      
       Энжела: история любви
      

    Она считалась богатой невестою,

    и многие прочили ее за себя или за сыновей.

    А. С. Пушкин

      
       "В прошлом году они подарили дочери дорогую профессиональную фотокамеру. Знаменитые журналисты таскают точно такие по горячим точкам, чтобы взволновать нас очередной подборкой глянцевых кадров, роскошно, с шокирующими деталями отображающих страдание, голод и смерть. Энжела же - а именно так звали счастливую обладательницу заповедной камеры - фотографировала этой камерой лепестки, ветви деревьев, облака, мягкие игрушки и прочие девичьи атрибуты окружающего мира, неизменно включающие в себя двух ее котов, лениво спящих во всех вообразимых и невообразимых позах". Герберт, "живущий по заповедям Божьим", нарушает их (и периодически обнаруживает, что "нарушил не более пяти" из них) в том числе и ради того, чтобы "жить в своем фантастическом мире, где дочка в день рождения получает бриллиантовые сережки, а сынишка - полный набор инструментов джазового оркестра".
       Итак, Энжеле двадцать лет, она любима родителями, далека от "голода и смерти", однако не избавлена от страдания. Ее первый в жизни роман оказывается неудачным. "Стюард был фактической катастрофой... Может быть, он каким-то фантастическим образом мог бы и дальше приковывать чувства дочери к себе, оставаясь полным и последовательным разрушителем всего, к чему прикасались его несчастные ручки, но этого не произошло... Стюард действительно был то ли идиотом, то ли просто холодным расчетливым паразитом: он заглотил наживку и принялся паразитствовать на шее Энжелы до тех пор, пока уже ни о каких чувствах не могло быть речи".
       В "Забавах" тема отношений Энжелы и Стюарда изначально - тема разрыва. И уже в самом начале романа она связана с "производственной" темой. Стюард выбран Энжелой в качестве спутника жизни и в этом качестве введен Адлером в семейный бизнес. Ведь "Герберт всегда пытался угадывать тайные желания жены и дочери, которые они редко раскрывали ясно, поскольку вряд ли сами хорошо их осознавали. Он не считал это чем-то ущербным со своей стороны, ведь, угадывая их тайные желания, он пытался сделать их счастливее, а счастливые домочадцы неизбежно сделали бы счастливым и его самого".
       Главный герой - "разумный эгоист" (по Чернышевскому). Но результат его действий отнюдь не оправдывает первоначальных ожиданий. Стюард оказывается "паразитом", разрушительно действующим как на свою возлюбленную, так и на деловую активность фирмы. Он предстает эгоистом, замкнувшимся в своем маленьком мирке, имя которому - непризнанность, невключенность в обычный мир. Он - иной (и именно этим привлекает Энжелу): "Стюард был шизофреником. Точнее, это была темная история, на которую его сбивчивые объяснения не проливали свет. Сразу же после знакомства с Энжелой он пояснил, что жениться вообще не может, поскольку у него шизофрения. Когда же они стали жить вместе, начал вести себя так, словно он то ли пошутил, то ли это был не совсем окончательный диагноз... Герберт, будучи человеком начитанным до нездоровой крайности, однажды долго беседовал со Стюардом, пытаясь выявить симптомы шизофрении, но ничего, кроме вязкости мышления, не обнаружил".
       Именно вязкость мышления, наряду с определенной харизматичностью, и составляет основу образа Стюарда. Он не стремится к совершенствованию, но следует формуле "Я тот, кто я есть", забывая при этом, что данный постулат сформулирован Богом (истинным Творцом) и не пристал человеку, по определению лишенному совершенства, а потому стремящемуся к оному. Да и в отношениях с Энжелой главным для этого персонажа является секс, переходящий в патологию.
       Итак, Стюард оказывается "не тем человеком". Однако Адлер не вмешивается в отношения молодых людей до тех пор, пока конфликт не достигает пика. Энжела понимает всю бесперспективность дальнейших отношений со Стюардом, однако не может порвать с ним. В свою очередь Стюард пользуется своей властью над девушкой.
       "Энжела положила трубку и повернулась в кровати на другой бок. Ее голая спина со следами от купальника белела в темноте спальни. Стюард, лежавший рядом, с беспокойством спросил:
       - Ты сказала, что я с тобой?
       - Нет, - ответила Энжела, хлюпая носом.
       - Отчего же ты плачешь?
       - Они сказали, что ты меня никогда не простишь и убьешь...
       - Какие глупости, - усмехнулся Стюард. - Это я был во всем виноват... Я так счастлив, что я снова с тобой...
       - Нам нельзя больше встречаться...
       - Глупости. Они не могут тебе запретить. Ты - взрослая.
       - ...Они сказали, что я засну, а ты воткнешь мне ножницы в ухо по самую рукоятку...
       - Твой папаша явно начитался маркиза де Сада... - рассмеялся Стюард, а сам подумал, как действительно было бы хорошо всадить ножницы в это маленькое ушко...
       Слава богу, в этот вечер все обошлось без экстримов, потому что мысли остались мыслями, и на этом витке обманов и разрывов, прощений и отмщений Стюард успокоился на пике долгожданной страсти, воображая, будто сечет Энжелу, и это наказание было сладким для обоих..."
       И тут на сцене появляется главный герой. Разрешение конфликта требует от него немалого мужества. Мирный по природе своей, он вынужден выйти "на тропу войны", выступить против человека, открыто объявившего себя шизофреником. "Герберт долго не мог уснуть. В бархатистой темноте спальни ему мерещилась тихая фигура Стюарда, заносящая нож над ним и беспокойно спящей рядом Эльзой. <...> Посреди ночи Герберт проснулся от страшного шума. Казалось, что выбили входную дверь. "Ну вот все и кончилось... - с каким-то странным облегчением промелькнула гибельная и почему-то все упрощающая мысль. - Что ж, я буду драться до конца...""
       Однако убийства не происходит, фигура Стюарда растворяется в повествовательном далеке. А устройство дальнейшей судьбы дочери Адлер решительно берет в свои руки.
       Извечный вопрос отцов и детей, поставленный классиком русской литературы И. Тургеневым: насколько вмешательство отцов в жизнь детей правомерно? Не диктуют ли отжившие парадигмы новому поколению ту линию поведения, которая является для него органически неприемлемой?
       Прежде чем ответить на этот вопрос, рассмотрим вторую сюжетную линию романа "Забавы Герберта Адлера" - линию Анны.
      
       Анна: производственный роман
      

    Тут он принялся переписывать мою подорожную,

    а я занялся рассмотрением картинок,

    украшавших его смиренную, но опрятную обитель.

    Они изображали историю блудного сына <...>

    Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи.

    А. С. Пушкин

      
       Слово "роман" употреблено здесь в собственно литературном, а не фривольно-кулуарном значении. В советское время этот жанр, начало которому положило произведение с характерным названием "Цемент", активно культивировался. Однако и после распада СССР он не канул в Лету, более того - перешел государственную границу и теперь свободно "бродит по Европе" и Америке, производя на свет такие вещи, как "Дьявол носит Прада" Л. Вайсбергер или "Здесь курят" К. Бакли.
       Переводя фабулу на язык современного русского делового общения, данную линию можно резюмировать следующим образом. Будучи человеком, "не очень приспособленным к тягучей рутине", герой "изредка с перекошенным лицом... погружался в подробно булькающее дерьмо бизнеса", поддаваясь "булочно-кротовому инстинкту: стырил-затырил, стырил-затырил, стырил...".
       Анна "кинула" своего босса, открыв параллельный бизнес и украв данные о клиентах (т. е., с точки зрения современного делового этикета, совершила страшнейший из смертных грехов; в России 1990-х ее бы грохнули без вопросов).
       Что предпринимает Адлер? Как законопослушный (и законопочитающий) гражданин, он обращается к своему адвокату. Собственно, в провале дела, организованного Анной, он уверен заранее: "Он знал, что рано или поздно все это снова повторится, он даже специально не препятствовал краже документов, понимая: если он оставит свой офис на разграбление, Анна обязательно поддастся соблазну спереть что-нибудь важное, а это и послужит поводом для дальнейшего преследования. Так и получилось. Узнав, что Анна основала собственный бизнес, Герберт заказал букет цветов такого размера, что Эльза даже обиделась, сказав, что ей такого огромного букета он никогда не дарил". Исход дела предрешен, да и деловые качества бывшей подчиненной Адлера не позволяют ей успешно развивать дело. Казалось бы, банальная история.
       Однако не может не поразить решительность и безжалостность, с которой Адлер, на протяжении романа остающийся мягким, склонным к саморефлексии, буквально уничтожает свою бывшую подчиненную (как в деловом, так и в моральном плане). Степень жестокости показывает письмо независимого, напрямую не участвующего в конфликте наблюдателя, матери Анны: "Если все, что вы творите с моей дочерью, результат вашей душевной болезни, то прошу Господа об исцелении. Если это запланированная подлость, то мне вас очень жаль. Вы, который могли оставить детям огромное духовное наследие, растлеваете их души вирусом бесчестья и предательства. Очень сожалею, что своим возможностям и талантам вы нашли столь непристойное применение".
       Характерно, что письмо это Адлер получает сразу после делового обеда с Лакшми Вишну Мишрой, перешедшего в беседу о Боге и об искусстве. "Герберт почувствовал прилив ненаигранной симпатии к этому чужому человеку. "Наконец-то в торгаше встретил человека, пусть помешанного на очередном культе, но не просто бескорыстно любящего деньги, чем начинается и кончается вся его земная карма..." На обеде звучат стихи Адлера:
       Реальность - иллюзорна.
       Мир соткан из иллюзий.
       Какую же свободно
       Решился б выбрать ты?
       Хорошая иллюзия -
       хороший выбор.
       Казалось бы, человек, ставящий духовную жизнь превыше материальной да к тому же полагающий реальность иллюзорной, должен был, в ответ на упреки в жестокости, ощутить раскаяние. Но этого не происходит. В ответном послании Адлер лишь оправдывает свои поступки, даже не пытаясь смягчить их последствия. Не происходит этого и в дальнейшем, более того, Адлер привлекает на свою сторону близких Анны, оставляя последнюю в полном одиночестве. Поражает и подача образа Анны: в нем полностью отсутствуют положительные качества. Даже чуждый герою шизофреник Стюард кажется ангелом по сравнению с этим чудовищем в женском обличье.
       Для того чтобы понять суть линии Анна - Адлер, Кригер предлагает читателю параллель: чеховскую "Анну на шее". Герберт Адлер был вынужден заводить таких "Анн на шее", таких пиявок, чтобы оградить себя от "рабства быть хозяином собственного дела... сводить счета, следить за доходом, бороться с расходом... Ну, не все же рождены тянуть лямку купца?" И вот эти управительницы и управляющие сначала начинали потихоньку пить его кровь, потом большими жадными глотками, а под конец "и вовсе взахлеб". "Помните, как быстро меняется психология чеховской героини на благотворительном базаре?.. И так-то большинство из нас... Стоит даме с порванными колготками... очутиться в блеске не ею нажитого богатства, как... приходит святая вера в то, что "ее улыбки и взгляды не доставляют людям ничего, кроме большого удовольствия".
       Очередная пиявка, управляющая Анна, не только проворовалась, подобно своим предшественникам, но за годы сотрудничества "вообразила, что ей надобно следить за тем, сколько денег будет получать хозяин", а главное, "все свои усилия направила на то, чтобы задушить бюджет Адлера". В итоге Адлер в очередной раз выходит на тропу войны - и побеждает. "Нередко случайно затесавшийся в серость невротической жизни успех воспринимается такой "Анной на шее" не как шанс вырваться из повседневной отвратительной душности, а как одобрение ее образу мысли и жизни, и в результате Господь Бог, почесав затылок на такое странное во всех отношениях свое чадо, оставляет ее у разбитого корыта, но и это не отрезвляет затуманенных мозгов нашей королевы бала. Она проживает в совершенно отдельном измерении, где простые и незамысловатые желания выливаются в террористические наклонности по отношению к своим близким, и так и передается из поколения в поколение эта нить никчемности, тонкая горбинка на носу, которая, как врожденное проклятие, не дает женщине, являющейся прежде всего человеком, найти такое занятие в жизни, от которого не было бы тошно всем окружающим. Может быть, все дело в потерянном поколении? Но нет, все дело в потерянном человечестве. И сквозь страницы несчастного чахоточного Чехова хочется обратиться к тебе, Анна, и взываю: "Пробудись! Сколько можно пребывать в несносных для тебя самой и для твоих ближних фантазиях? Пойми, что жизнь предоставила тебе шанс вовсе не для того, чтобы ты от души поплясала в шумном ресторане! Жизнь - это не только бесконечная смена покрытых театральной мишурой декораций!"" Кто это говорит? Автор? Нет. Герой.
       Параллель между чеховским рассказом и образом своенравной бизнес-леди романа является ключевым. Мы в ответе за тех, кого привечаем. При всей ясности юридической стороны описанной в романе ситуации Адлер чувствует себя виноватым в произошедшем, и подробная переписка с семьей Анны, приведенная в романе, доказывает это.
       Понимает - и остается непримиримым в своей жестокости. Кто же он, Герберт Адлер? Любящий отец, философ, поэт - или холодный расчетливый делец?
      
       Идентификация Адлера
      
       Спешу объясниться во всем откровенно. Зависимость моего положения была всегда мне тягостна.
      

    А. С. Пушкин

      
       Двойственность заложена Кригером в самом имени героя. Фамилия Адлер отсылает читателя к фигуре Альфреда Адлера, австрийского психолога и психиатра, создателя так называемой индивидуальной психологии. Будучи врачом-практиком, в 1902 году примкнул к кружку Фрейда. В основе его концепции психической болезни лежит идея компенсации чувства неполноценности. Согласно этой концепции психическая болезнь есть результат неосознанного стремления к превосходству, разжигаемого чувством неполноценности. Адлер подверг критике учение Фрейда за преувеличение роли сексуальности и бессознательного в детерминации поведения людей. В противовес он акцентировал роль социальных факторов, в частности, подчеркивая социальную направленность влечений - основы человеческого характера. Характер человека, по Адлеру, вырастает из его "жизненного стиля". Последний представляет собой складывающуюся в детстве систему целенаправленных стремлений, в которых реализуется потребность в превосходстве, самоутверждении и которые выступают компенсацией чувства неполноценности.
       Стремление к анализу поступков окружающих его людей прежде всего с точки зрения социальных предпосылок, отрицание главенствующей роли либидо и бессознательного сближают образ Адлера с позицией австрийского психиатра. "Сначала она [Анна] помышляла затащить Адлера в постель, ибо привыкла спать со всеми полезными людьми мужского, да и женского пола. Но Герберт оказался аморфным к подобным намекам, чем до глубины души, да и не только души, оскорблял всех женщин, убежденных, что секс является мощнейшим акселератором деловых отношений". Однако отсылка к концепции "индивидуальной психологии" этим не исчерпывается. По сути, биография Адлера служит иллюстрацией ее положений.
       "Отец [Герберта] был хмурым и медлительным человеком. Он редко себя проявлял, курсируя где-то на задворках детских лет Герберта. Но каждый раз, когда Герберту приходилось соприкасаться с меланхолическим семипудовым характером отца, мальчик предпочел бы оплеухи матери, чем эту фантасмагоричную пытку... <...>
       - А почему... ты... не... выучил... уроки?
       Ну как ответить на такой вопрос, когда тебе десять лет и на свете нет ничего страшнее собственного отца? Рассказать, что ты играл в акул, вылепливая их из пластилина, а потом тыкал их спичками, словно гарпунами?
       <...> Отец постепенно разогревается, мутная, глубинная ярость неудовлетворенности собственной жизнью, взбалмошной женой, отвратительной грязной работой выливается в истерический крик, который все равно состоит из рубленых, медленно произносимых слов:
       - Ах... ты... последняя... сволочь! Дать... тебе... так... чтоб... ты... перевернулся! Всю... жизнь... будешь... землю... лопатой... ковырять!
       <...> Детство свое Герберт считал несчастливым, чрезмерно тягучим и проникнутым страхами, помноженными на страхи, порождаемые несправедливостью, кою неокрепший детский ум не в силах распознать. Только теперь, став вполне взрослым и независимым человеком, Герберт постиг, насколько его детство было отвратительным и беспросветным".
       Итак, мальчик, испытывающий давление со стороны тирана отца, вырастает в мужчину, стремящегося избежать какого-либо влияния, самому формировать свой мир и, в свою очередь, управлять окружающими. Ради этого он готов сражаться до последнего. Однако трактовать образ Герберта как тирана, повторяющего судьбу отца, нельзя. Для этого он слишком умен, или, точнее, рефлексивен. Описанный теорией объект пытается подняться над теорией, восстает над ее выводами.
       "Хорошо переносить в свою едва образовавшуюся семью умеренные традиции и теплую атмосферу взаимного восхищения...
       Но что же делать, если нам не повезло? Что, если родители, по воле вечно осуждаемых времен и не менее критикуемых нравов, оказались людьми холодными, чрезмерно строгими и невнимательными? А может быть, вспыльчивыми и несправедливыми? Или даже вздорными и жестокими? Что, если внутренняя среда обитания прошлого поколения была насыщена враждой и предательством, завистью и неверием, глупостью и несносной пошлятиной? Неужели мы обречены нести все это и в свою нынешнею семью, а далее передавать по эстафете грядущим поколениям? Что может быть омерзительнее такого исхода? И многие считают его неизбежным, ибо не видят возможности выкорчевать собственные корни, что означает словно порвать с самим собой!
       Как же всё изменить не только для себя, не только для своих детей, обрадованных столь ценным с вашей стороны благородным побуждением, но и для своих родителей, которые еще живы, но которых, как говорится, только могила исправит?
       Это невероятная затея, но не следует торопиться ставить на себе и своей семье крест. Постепенно и разумно, умело используя разношерстные события жизни, все же можно попробовать восстать против коренящихся в нас представлениях о предрешенности нашей судьбы, взглянуть трезво и непредвзято на то, что мы творим своими дрожащими ручонками с нашими родителями и детьми, поняв наконец, что то, что хорошо для общества в целом, вовсе необязательно хорошо для каждой отдельной семьи, что бы там ни утверждали психологи-многостаночники.
       Думая своим умом, анализируя происходящее без присущих нам с детства штампов, надобно попытаться найти единственно возможный путь, ведущий к отгадке, как же все-таки разорвать ворсистую удавку поколений и начать с белого листа нечто такое, что сможет подарить нашим прямым потомкам уникальную возможность ничего не менять в устоявшемся сценарии жизни, возведенном в статус будущей семейной традиции, ибо он хорош и вполне достоин многократного и разнообразного повторения".
       Итак, мы возвращаемся к метафоре, с которой начался роман: чистый холст/лист, неограниченные возможности будущего как залог построения своего гармоничного мира. Именно такой мир и построил Адлер. В нем он - хозяин, но его власть добровольно принимается окружающими. "Судьба была милостива к Герберту, ибо он надежно окружил себя людьми, которые не стали бы говорить ему в лицо или даже думать у него за спиной, что он - негодяй. Единственным опасным человеком в окружении Герберта оставался сам Герберт, но избавиться от самого себя ему не удавалось, как он ни пытался, и ему приходилось мириться с собой, по крайней мере до поры до времени".
       Да и безраздельным хозяином в созданном им мире Герберт не является: "Невинная, беременная Эльза была всему подспудным дирижером. Она не указывала, что именно нужно сделать или как надлежит поступить... Она лишь выдавала полунамеком состояние своей души, и внимательный Герберт воплощал его в реальность..."
       Основное достоинство нового романа Бориса Кригера "Забавы Герберта Адлера" - характер мира, в этом романе описанного.
       "Бизнес" и личная "жизнь" здесь не разделены, но тесно связаны в одну "просто жизнь", подчиненные становятся практически членами семьи, а потенциальный член семьи должен пройти испытание работой в семейном бизнесе. Этот мир на первый взгляд выглядит несколько архаично; этот мир ближе к отношениям в средневековой мастерской, где ученик ест за одним столом с мастером и является предпочтительной кандидатурой на роль жениха, да и сама мастерская - это часть дома, в котором живет большинство работников.
       Но это лишь на первый взгляд. Современные корпорации, приходящие на смену государствам, также позиционируют себя в качестве "семей": достаточно упомянуть постулируемые неограниченные возможности карьерного роста (каждый "ученик" может стать "мастером" или даже главой "цеха"), а также "корпоративную этику", в рамках которой интересы корпорации ("семьи") ставятся выше интересов любых других социальных структур, в которые входит служащий. Но корпорация не может на деле стать семьей хотя бы в силу своих размеров, превосходящих размеры как архаического рода, так и классической mafia. В качестве "семьи" (или, скорее, вассальной структуры, также основанной на отношениях "отец - сын") можно рассматривать лишь высший командный состав (топ-менеджеров), тогда как прочие сотрудники оказываются на положении "сервов".
       В романе Бориса Кригера описывается альтернативная социально-экономическая структура. В Средние века ремесленные цеха, объединенные в рамках города, стали альтернативой вассальным государствам (не об этом ли говорит Кропоткин в романе Кригера "Маськин"?). Что является нашим ближайшим будущим - транснациональные корпорации, пришедшие на смену национальному государству, или (и?) фирмы-"цеха"?
       Но мир, созданный Адлером, хрупок. Он не замкнут, но тесно соприкасается с внешним, большим и зачастую враждебным миром. Он нуждается в защите. Необходимость защищать свой мир объясняет историю Адлера - Анны. Последняя совершает самое тяжкое с точки зрения цеха-семьи преступление: предательство. Тем самым она становится врагом. Ее действия могут причинить вред хрупкой гармонии созданного Адлером мира, а потому вслед за проступком следует удар - немедленный, безжалостный, смертельный.
       Не случайно для своего героя Кригер вместо имени Альфред (др.-англ. "хороший советник") выбирает имя Герберт (др.-герм. "блестящий воин"). Верный в отношении друзей, но безжалостный к врагам. Сомневающийся при построении мира, но до последнего отстаивающий созданное.
       Однако выстроенному миру могут угрожать не только внешние опасности. Стюард исчез, затерялся на периферии холста. Анна повержена. Но внутренняя гармония адлеровского мира по-прежнему не восстановлена: Энжела все так же одинока и продолжает страдать. Некий "Эдди, появившийся по мановению волшебной палочки при активном содействии родителей, был студентом, боксером, короче, простым сильным парнем, высоким и неотразимым, как летчик из французского авиационного полка "Нормандия-Неман". Он и правда бредил небом, пацаном примкнул к организации "Королевские воздушные кадеты", и когда говорил о полетах, от него невозможно было отвести глаз. Но Энжеле он не нравился. Ее сердце было закрыто, в нем до сих пор проживал невзрачный и местами весьма пакостливый Стюард, хотя признаться в этом она не могла ни себе, ни своим родителям".
       Что может сделать в данной ситуации блестящий воин Адлер? Только одно: перевоплотиться в алхимика, дабы изобрести безотказно срабатывающую "формулу любви". Не для того, чтобы завоевать еще одно сердце, как это делал авантюрист Калиостро. Но дабы спасти дочь.
       А что является идеальным средством для перевоплощения в современном мире? Возможно, некоторые до сих пор предпочитают кровь летучих мышей, порошок из единорожьего рога и тому подобные глупости. Люди здравомыслящие выбирают Интернет.
      
       Об Интернете, русских разведчиках и дочерях на выданье,
       или Формула любви
      

    В то время строгость правил и политическая экономия были в моде.

    Мы являлись на бал, не снимая шпаг, - нам было неприлично танцевать

    и некогда заниматься дамами. Честь имею донести тебе, теперь это

    все переменилось. Французский кадриль заменил Адама Смита,

    всякий волочится и веселится как умеет.

    А. С. Пушкин

      
       "- Отвечай, где документы? - грязный мускулистый мужик тряс свою жертву, крепко прижимая пистолет к беззащитной шее.
       Герберт зажмурился, потому что ждал, что выстрел вот-вот растрескает реальность, и кровь брызнет в пространство".
       Так начинается глава, которую можно было бы обозначить "Энжела: История любви-2". Однако называется она по-другому: "Уроки перевоплощений".
       Дабы найти для своей дочери жениха, в добрые старые времена (очень старые, а потому, возможно, такие добрые) родители устраивали приемы. Либо выводили девочку в свет. Однако свет, в условиях повальной демократии, сошел на нет, а что касается приемов... "Самое же страшное заключалось в том, что те мужчины, что попадались на глаза Герберта и Эльзы, были, по их мнению, все как один если не ублюдки, то маньяки".
       Однако, разболтав в своем горниле касты, сословия и звания, двадцатый век расширил границы общения человека, подарив ему Интернет. И именно во всемирной паутине, на сайте знакомств, Герберт Адлер и его жена Эльза начинают поиск жениха для Энжелы, виртуозно переписываясь с потенциальными мужьями от имени дочери.
       Жених находится, однако при всех его положительных качествах (сам пробивает себе дорогу в жизни; образован; неглуп; равнодушен к спиртному) у него оказывается существенный недостаток: он бывший разведчик.
       "- А я - смелый. Мне по должности положено. Я же - разведчик...
       - Какой еще разведчик? - нахмурился Герберт.
       - Старший лейтенант внешней разведки!
       - Да... Ты меня удивил... мягко говоря. - Герберта передернуло. - Так ты меня вербовать, что ли, будешь? Ну кто же о таких вещах говорит? Если ты шутишь - это шутка плохая, если ты серьезно - то это ни в какие ворота не лезет. Объяснись.
       - Я уже давно не на службе!
       - Кстати, я забыла тебе сообщить, что я... - решил превратить в шутку Герберт.
       - Что, замужем?!
       - Нет... Инопланетянка...
       - А я серьезно - разведчик. Только я в запасе! Не переживай! А специальность у меня вообще суровая! Я вот думаю, говорить или нет?
       - Киллер, по всей видимости...
       - Нет... Специалист по допросам... Из нашего универа две дороги - в разведку и в МИД. Я выбрал разведку и прошел сборы. Мне дали звание. А почему это тебя так пугает?"
       А в самом деле - почему? Ежедневно в мире допрашивают несколько тысяч человек. Причем в цивилизованных странах. Причем многие из них ни в чем не виноваты: просто они что-то видели, а узнать, что именно, - задача специалиста. Да и опасность для мирного гражданина специалист по внешней разведке представляет гораздо меньшую, чем, скажем, ракетчик (в военное, разумеется, время). В конце концов, в некоторых странах даже президенты - бывшие разведчики, что не мешает им пользоваться всенародной любовью и доверием.
      
       Как ни пытается автор скрыть происхождение своего героя, это ему не удается. Подобный неконтролируемый страх перед сочетанием слов "разведчик" и "допросы" может испытывать только выходец из бывшего СССР.
       Вновь внешняя угроза. И тем не менее Адлер преодолевает свой страх. Там, где угрозу (явную или вымышленную) можно остановить простым недеянием, он продолжает начатое дело. Причина в том, что творец, приступивший к созданию очередного сегмента мира, уже не может остановиться. "Адлер решил, что больше он в эти игры играть не станет. В конце концов, всему есть предел. Хотя в одной из прочитанных накануне книжек и утверждалось, что у всякой души есть бессчетное множество жизней, Герберту не хотелось закончить эту пристреленным шутом.
       И вот тут-то и грянул гром, такой оглушительный, что у Герберта чуть не выпали мозги. Этим громом прозвучал вопрос - а чем же себя занять?
       Поразительное состояние - деятельная скука, когда каждый момент вроде бы дополна напичкан заботами и событиями, а по задворкам сознания настойчиво тянется поволокая пелена скуки...
       Герберт побушевал насчет своей неудавшейся истории любви к шпиону и вроде даже успокоился, но потом вдруг сел к компьютеру и снова принялся писать..."
       Итак, перед нами классический романный герой (а не его отсутствие, как лукаво предлагает полагать читателю Кригер). Полный сомнений - он преодолевает их. Претендующий на роль творца - он готов отвечать за свое творение. Однако финальная оценка деяний Адлера в романе отсутствует. Финал открыт. Как неопределенна и последняя из сюжетных линий: линия Энжелы.
       "Герберт действительно умело провел парня по всем коридорам страсти, холода и тепла, насмешек и признаний и преподнес Энжеле готовым. Адлеры не только не задумывались, но даже не осознавали, что в подобной ситуации кроется какой-то неслыханный обман. Герберт свято верил, что Энжела могла бы сделать то же самое, но она была ранимой, неуверенной в себе, и подобная первичная артподготовка травмировала бы ее, и успех был бы маловероятен. Почему бы ему не сделать это за нее? Несколько раз Адлер спрашивал дочь, что она написала бы в том или ином случае, и их намерения и направления мысли удивительным образом практически всегда совпадали".
       Чем закончится этот роман? Тут автор отходит в тень, предоставляя читателю самому поразмышлять над моральными аспектами и возможными поворотами рассказанной истории. Завершается роман следующими словами: "Адлеры норовили применить свой способ любви не только внутри своей семьи, но и в отношениях к окружающим, ко всем, кого эти странные люди принимали в свой особый круг (в который, кстати, было совсем несложно попасть), и лишь когда наталкивались на явно саморазрушительные тайные желания какого-нибудь горе-индивида и упорная психотерапия в сочетании с антидепрессантом не помогала, они разводили руки и просто переставали пытаться любить этого чужака, и тогда он сам отваливался под силой собственной гравитации...
       Так ли дурны были эти отношения? Так ли невыносима была эта несвобода? Так ли отвратительны были их забавы?" Вопрос обращен к читателю. Все прочее, как заметил классик, литература.
      
       Анти-Идиот, или О непротивлении счастью
      
       А я скажу, что это - вздор.
       Пошел он с этой целью к черту!
       Когда вблизи кровавят морду,
       куда девать спокойный взор?
      
       И даже если не вблизи,
       а вдалеке? И даже если
       сидишь в тепле, в удобном кресле,
       а кто-нибудь сидит в грязи?
      
       Все это жвачка: смех и плач,
       "мы правы, ибо мы страдаем".
       И быть не меньшим негодяем
       бедняк способен чем богач...

    И. Бродский

      
       Собственно роман, т. е. рассмотренные выше сюжетные линии, занимает пять из семи частей. В шестой части Адлер приступает к написанию романа - судя по всему, того самого, который держит в руках читатель. Система зеркал, в которой автор описывает человека, пишущего роман о человеке, пишущем роман... Литературная игра, столь любимая Борхесом?
       Смысл приема раскрывается несколько раньше, в беседе с Лакшми Вишну Мишрой: "Если эта реальность нереальна, - вдруг продолжил Герберт, - а в этом у меня нет никакого сомнения, я словно слышу скрип пера писателя или стук его пальцев по клавиатуре пишущей машинки, когда он сочиняет нас. Вот и сейчас у меня на затылке словно бы поднялись волосы дыбом, это происходит всегда, когда я ощущаю его присутствие..." Читателю, проникнувшемуся подобным ощущением, вслед за Адлером приходит в голову мысль: а существует ли высшая реальность, высший творец, не являющийся персонажем? Если да, причем о его замысле мы ничего сказать не можем ("Представьте себе муравья, живущего в муравейнике рядом с вышкой, несущей электрические провода, вопрошающего, как гигантский муравей построил линию электропередач? В том-то и дело, что ее построил не муравей!"), не являемся ли все мы пассивными персонажами уже написанного романа?
       В этом смысле интересна полемика Кригера с идеями Достоевского. Герой "Забав" называет себя Анти-Идиотом, противопоставляя себя князю Мышкину. "Беспомощный, мертвый Христос - вот что подрывает остаток веры... И его беспомощный Идиот пытается наладить жизнь обуреваемых мрачными страстями изгоев. И снова, уже в романе о веселеньких братьях при убиенном папаше, Христос беспомощен пред собственным Инквизитором, Великим Убийцей, готовящимся снова Его уничтожить - Его же именем, во имя Его самого... Достоевский - певец беспомощных Христов. Но Христос никогда не был таким, он не был беспомощным, даже страдая на кресте. Он не был простым статистом событий, он не говорил просто милые и добрые речи, не увещевал... Он творил чудеса и, в своем роде, манипулировал людьми для их же собственного блага. "Веришь ли ты в меня? " - вопрошал Спаситель и, получая ответ, сотворял чудо. Вот кому следует подражать, а не бессилию нездорового человека".
       В своих романах Достоевский не предлагает читателю заданный смысл, он позволяет героям говорить, не поправляя и не одергивая их. Смысл рождается при каждом конкретном прочтении, и для двух конкретных читателей он может оказаться противоположным. Бахтин назвал это полифоническим романом, в котором голос автора не выше голоса персонажа, а первоначальный замысел и результат могут значительно отличаться (в самом деле, задумал Федор Михайлович написать сатиру на "шестидесятников", а получились "Бесы").
       Является ли критика романов Достоевского в "Забавах" правомерной? Разумеется, как и любое прочтение, коих было сотни и ежегодно появляется десятки (мой знакомый филолог предлагал официально запретить работы о творчестве Достоевского: "Ну сколько ж можно-то!"). Обращает на себя внимание яростность и бескомпромиссность этой критики. Дело в том, что взгляд на задачу литературного произведения у героя "Забав" кардинально отличается от практикуемых Достоевским. Он именно хочет донести до читателя свою мысль и при этом быть адекватно понятым. Он хочет учить, подправляя действия своих персонажей, руководя ими.
       Если спроецировать это на идею об истинном творце, описывающем нас, получается, что Кригер проповедует идею полного детерминизма человеческого бытия. Но это не совсем так. Его герой не только создает роман, но и сам меняется под воздействием романа. "Он не понимал, какие поступки он совершает для того, чтобы отразить их в романе, а какие повороты сюжета, написанные на бумаге, ложатся на нее только для того, чтобы обрести свою истинную плоть в разухабистости вполне реальной и всеми осязаемой жизни. Романы, которые пишут автора, герои, которые диктуют его поступки... Такая литература была Герберту по душе..."
       Реальный и художественный миры переплетаются для Адлера точно так же, как переплетаются личная жизнь и работа. Его мир - возвращение к синкретизму, но на более высоком витке вечной спирали повторений. Генри Миллер выбрал эпиграфом к "Тропику Рака" слова Ральфа Уолдо Эмерсона: "Эти романы постепенно уступят место дневникам и автобиографиям, которые могут стать пленительными книгами, если только человек знает, как выбрать из того, что он называет своим опытом, то, что действительно есть его опыт, и как записать эту правду собственной жизни правдиво". "Забавы Герберта Адлера" - еще один опыт такого романа-дневника. И если Миллер в своем произведении разрабатывает онтологию творчества, для Кригера более важна этика повседневной жизни, а именно - этика поступка и этика воспитания.
       "- Я - Анти-Идиот, - рассудил Герберт, - ибо я проповедую непротивление счастью. Я пренебрегаю совестью и порядочностью, я пользуюсь мутными страстями и полузабытыми желаниями, но для того, чтобы соединить две несчастные половинки и привести мир в благостное равновесие. Пусть мне это не удастся, но я хотя бы предпринимаю попытки, я хотя бы стремлюсь, а не сижу сложа руки". Для Адлера основные нравственные ориентиры уже определены. Для него важно не отыскивать, подобно Мышкину, прекрасное в каждом человеке, а определить статус этого человека по отношению к созданному им миру. Так, из двух претендентов на руку Энжелы он предпочитает Альберта, самостоятельно пробившего себе дорогу в жизни и отказывающегося от поддержки, Стюарду, равнодушно принимающему помощь и снимающему с себя ответственность за собственные поступки. В том, что Альберт успешно строит свою карьеру, а Стюард ни к чему не пригоден и страдает, заслуга Альберта и недостаток Стюарда.
       Страдание вовсе не возвышает душу, поскольку естественным стремлением человека является стремление к счастью. Именно оно является нормальным состоянием человека: "Мы жили счастливо и не противились счастью, мы брали свои судьбы в собственные руки и проверяли любые условности на зуб... Для нас каждая понюшка табаку несла в себе особый смысл уютного удобства, неторопливого стремления к простому и обыденному, а потому неспособному наскучить существованию, поскольку оно свободно выбрано нами самими, вне диктата привычек и условностей... Мы были далеки от красоты в ее эзотерическом смысле, наслаждаясь небесами в той мере, в которой наслаждаются ими улитки, мы знали, что все, что нам нужно, либо у нас уже есть, либо мы это изобретем по мере надобности, но без культа страданий..."
       В этом - суть концепции "непротивления счастью", предлагаемой Адлером. При этом счастье не должно основываться на несчастье других. Здесь можно увидеть как отголоски теории "разумного эгоизма" французских просветителей (Гельвеций, Гольбах, но с меньшей актуализацией роли "общественного блага"), так и следы протестантской концепции служения Богу посредством повседневного труда. Именно отец Реформации Лютер "свел общественный религиозный культ к объединению личностей для лишенного жертвенности общения с Богом" и "первым произнес добросердечные слова о священности и ценности честной профессиональной жизни ("повседневных добрых дел"), открыв тем самым "новую эпоху в отношениях между религией и культурой".
       Что касается педагогического аспекта адлеровской идеологии (этика воспитания), его можно определить как лимитированное невмешательство: "Мы должны учить своих детей, что всякая попытка их учить есть зло, ибо если бы Господь Бог желал бы, чтобы мы чему-либо научили свое потомство, он нашел бы легкий способ вставлять какую-нибудь дискету с уже готовой и неизменной информацией. Нет, учить мы должны лишь тому, что никакие учения не должны руководить их жизнью, что никакие пасмурные идолы Достоевского и условности ветхозаветных блажей и супермодерновых развращенностей не должны калечить их судьбы. Вот чему мы должны учить своих детей. Вот чему мы должны учить самих себя - и в этом и будет заключаться наше непротивление счастью". Основу для подобного воспитания должна предоставить семья. Показать пример гармоничных отношений, не навязывая ребенку собственных взглядов на жизнь, - вот задача родителей, залог того, что ребенок получит базовые уроки нравственности и в то же время сможет пойти дальше родителей. Именно с этим связана критика родителей Эльзы - "купечества". Данный эпитет не отсылает к определенному социальному классу. Это, по-видимому, обозначение представителей среднего класса, свято верующих в свое знание жизни, ее нравственных законов и социальных условностей, а потому чувствующих себя в неограниченном праве учить других. Они не признают чужой свободы, если ее проявления хоть немного выходят за рамки их представлений о норме и благопристойности.
       Однако свобода, предоставляемая Адлером дочери, имеет предел. В реальной жизни, когда счастью Энжелы угрожает опасность (ситуация со Стюардом), Адлер не раздумывая берет всё под контроль, активно вмешивается в судьбу дочери. Где находится предел невмешательства? Каждый решает сам. Противоречива ли позиция Адлера? Безусловно. Но ведь что есть наша жизнь, как не бесконечное балансирование на вечно изменчивой "плоскости шара"...
       Воззрения Адлера нельзя назвать философией: он не создает стройной философской системы, это философия "для себя", в которой возможны логические противоречия. Но именно логически несовершенные философские системы, по остроумному замечанию Б. Рассела, оказываются весьма действенными на практике.
       Системы воззрений, подобные адлеровской, Александр Секацкий назвал "метафармакологией": "Между философией и фармакологией обнаруживается далеко идущая общность принципа действия... В принципе инъекцию адреналина можно заменить инъекцией слова в какой-нибудь сильнодействующей форме и получить в результате желаемое "состояние сознания" - добиться временного улучшения, а при систематическом введении препарата - и стойкого расположения души. Жак Деррида предложил рассматривать философию как "фармакон" - своеобразную словесную микстуру, эффект воздействия которой определяется дозировкой и составом компонентов". По его классификации, в данном случае мы имеем дело с фармаконом, относящимся к группе "стимуляторов и антидепрессантов. Фармакон рассчитан на самое массовое применение - общедоступен, не имеет противопоказаний в виде образовательного ценза. Сюда можно отнести догматическое богословие (без еретических и сектантских крайностей), французский материализм XVIII века. Принцип действия - частичное сужение поля зрения, благодаря чему оставшаяся часть спектра преподносит мир преимущественно в розовом цвете.
       Действительно, в своем романе Кригер не предлагает всеобщую формулу счастья путем построения идеального общества или слияния с Богом. Он избегает догматов какой-либо одной религии, соглашаясь с воззрениями индийского учителя Саи Баба, пришедшего в мир "ради всего человечества, а не ради отдельных народов и религий", и видящего свою задачу в том, чтобы "не основать новую религию или навязать людям свое учение, а через Истину и Любовь восстановить прямой путь к Богу и возродить в людях стремление к духовности, братству и сотрудничеству".
       "Счастье - вот основная максима и императив. И нет разницы меж счастьем земным и небесным". В своем романе Кригер предлагает читателю поразмышлять над локальным опытом построения счастья. Его герой противоречив в своих поступках и мыслях. Но противоречива сама жизнь.
       Продолжая строфы эпиграфа из И. Бродского:
       ...И то, и это - скверный бред:
       стяжанье злата, равновесья.
       Я - homo sapiens, и весь я
       противоречий винегрет.
      
      
       Эпилог
      
       - Paul! - закричала графиня из-за ширмов. - Пришли мне какой-нибудь новый роман, только, пожалуйста, не из нынешних.
       - Как это, grand'maman?
       - То есть такой роман, где бы герой не давил ни отца,
       ни матери и где бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников!
       - Таких романов нынче нет. Не хотите ли разве русских?
       - А разве есть русские романы?.. Пришли, батюшка,
       пожалуйста, пришли!

    А. С. Пушкин

      
       О, блаженные времена золотого века русской литературы. Ее творцы заботились не о том, чтобы привлечь внимание читателя особым образом расчлененным трупом, но о том, чтобы максимально точно передать свою мысль. О чем? О жизни. О том, что происходит здесь и сейчас, со мной и с вами. И если вам кажется, что с вами как раз ничего не происходит, это иллюзия.
       Порой читаешь роман, полный мрачных тайн, кровавых подробностей и психоделических нюансов - и волосы встают дыбом. Адреналин переполняет сосуды. Что в целом неплохо. Но, дочитав сей труд, задаешься вопросом: а для чего это все? Ну спас герой мир от очередного апокалипсиса, поговорил с Богом, победил зло (причем всё) - мне-то это зачем? И становится мучительно больно за бесцельно потраченное время.
       Роман Кригера лишен кровавых подробностей и мрачных тайн. На протяжении этого произведения никто не пострадал (возможно, Анна, да и то в "деловом плане"). Автор не пытается привлечь внимание читателя неожиданными частностями, он предлагает поразмышлять над сутью обыденности. В конце концов, кто сказал, что этот мир должны спасать герои? Его можем спасти только мы. Поскольку нас - миллиарды. И если каждый задумается над тем, как сделать окружающий мир чуточку лучше... А потом поделится своими мыслями с другим...
       В своих "Забавах" Кригер предлагает читателю поразмышлять над обыденностью, причем не абстрактной, а вполне конкретной. Залог тому - близость автора и героя. Выше уже отмечалась некоторая слитность их голосов. Этой слитности вторит и близость имен. Этимология имен не раз появлялась на просторах данной статьи в качестве объяснения характера и поступков героев. Связывает она также автора и героя.
       Борис Кригер.
       Борис (производное от Борислав - "славный в битве"), Кригер (нем. Krieger - "воин, боец") как нельзя лучше соотносятся с именем главного героя - Герберт. "Значит, это автобиографическое произведение?" - спросит проницательный читатель. "Нет, - ответит ему критик. - Поскольку автобиографий в литературе не существует".
       Ж. Женетт, анализируя мегароман Пруста, писал: "Сюжет "Поисков" - это именно "Марсель становится писателем", а не "Марсель - писатель": "Поиски" остаются романом воспитания, и было бы искажением его смысла видеть в нем "роман о романисте..."; это роман о будущем романисте... Таким образом, необходимо, чтобы повествование прервалось до соединения героя и повествователя... Дистанция между концом истории и моментом наррации - это, стало быть, время, нужное герою для написания данной книги...". Тот, кто пишет, не является тем, о ком пишут. Различие между автором и героем тонко провел М. М. Бахтин: "У меня нет точки зрения на себя извне, у меня нет подхода к собственному внутреннему образу". Единственный способ увидеть себя со стороны - написать роман, а затем иронично и отстраненно наблюдать, как поведет себя в той или иной ситуации его герой.
       Автор не может быть героем своего романа. Но он может представить в романе свою тень. Л. Н. Толстой, собираясь описать свое ближайшее окружение (и себя в том числе), перенес действие на сто лет назад, - в результате мы имеем "Войну и мир". Г. Адамс начинает свой автобиографический роман ("Воспитание") (более того, роман, героями которого являются реальные исторические деятели в реально происходивших ситуациях) с детства героя: таким образом, он отделяет себя-повествователя от себя-героя уже на первом этапе.
       В очередной раз вернемся к метафоре холста.
       Рама не украшает холст, она отделяет его содержимое как эстетически воспринятое и преподнесенное целое от сырого, эстетически необработанного материала (мира). Роль рамы в романе Кригера выполняют лирические отступления (или, точнее, вступления), предваряющие каждую часть. Они ненавязчиво настраивают читателя на определенное восприятие последующего текста. Обыденные события становятся частью единого дискурса, связывающего эти события с литературой, философией, историей человечества. И именно на фоне всеобщей истории обыденность перестает быть таковой, но предстает необходимой частью, фрагментом огромной мозаики мироздания.
       Осознанная случайность становится необходимым фрагментом вечности.
      

    Олег Хафизов

      

    Взрослая дочь делового человека

      
       "Взрослая дочь молодого человека" - так называется известная пьеса Виктора Славкина о стареющих, но вечно молодых стилягах, советских "шестидесятниках". Это же название вполне приемлемо к "короткометражной" пьесе Бориса Кригера "Насморк", написанной совсем в другую эпоху, в другой стране. И дело здесь не только в проблеме отцов и детей (а точнее - папиных дочек), которая особенно обостряется в эпохи максимального разрыва поколений, как в 1960-е годы прошлого столетия. Сам неистребимый и вечно возрождающийся дух шестидесятых каким-то чудом проник на страницы этой лирической рождественской сказки писателя, родившегося в самый стабильный год так называемого застоя.
       Любопытно, что бунтарские эпохи и периоды "застоев" во всем мире чередуются более или менее равномерно, вне зависимости от социальных систем и национальных особенностей. В 1917-1918 годах весь мир затрещал по швам и перевернулся вверх дном в России. А полвека спустя, когда на стадионах Европы и Америки бесновались "роллинги" и в Париже студенты строили баррикады, в Советском Союзе толпы молодых физиков и лириков с замиранием сердца впитывали крамольные стихи Евтушенко и песни Окуджавы. Одновременно молодежь Запада требовала больше марксизма, а молодежь СССР мечтала о большем капитализме, и при этом они были несомненно заодно! Точнее, против одного - омертвелого лицемерного мира отцов.
       Почти как Эля - героиня пьесы "Насморк", которая одновременно русская и парижанка, бунтовщица и папина дочка, живет в роскошном доме и учится в Сорбонне, но собирается, как истинная хиппи, провести рождественскую ночь среди "униженных и оскорбленных" парижских клошаров на набережной.
       Правда, конфликт у "семейного" писателя Кригера не носит особенно жесткого и жестокого характера. Ни при каких обстоятельствах члены семьи не перестают любить друг друга и не заходят дальше взаимных упреков. Логика отца стара, как мир предков: "Ты живешь в материальном мире, который обеспечивают мои деньги". Логика дочери не более оригинальна: "Твои деньги грязные". Эля предлагает по призыву мэра проявить милосердие и пригласить в дом бомжей - ведь они такие же люди, как мы с вами. Родители, естественно, приходят в ужас от такой перспективы. Тогда девушка наносит болезненный удар по самолюбию отца. Она сообщает, что их называют членами русской мафии не только ее товарищи по университету и продажные российские газеты, но и респектабельная "Фигаро". Короче, Эля хлопает дверью и убегает в большой мир почти как героиня культовой песни "Битлз" "She's leaving home" 1967 года.
       Правда, ее "brave new world" находится в безопасной близости, под окнами родительского дворца. Так что родители могут приглядывать за взбалмошной дочуркой, не выходя из дома.
       Кто же представляет в пьесе мир отцов, отвергнутый Элей? Фамилия отца - Статский - отсылает нас к парижской эмиграции 1920-х годов. И хотя проблемы у лишних русских людей за границей, в общем, напоминают прежние, этот лощеный псевдоним применительно к "новому русскому" звучит почти издевательски. За этим статским, сбежавшим от коррумпированного российского правосудия на Запад, следом идут киллеры со снайперскими винтовками, и, конечно, не без причины.
       - Нас никто не любит... В России презирают, во Франции ненавидят... - признается Статский.
       А его супруга восклицает:
       - Коля, и на кой черт тебе были нужны все эти миллионы, если ни одного дня у нас не проходит спокойно?
       О том, что перед нами все-таки не столько новые русские, сколько старые советские, напоминает искаженная крамольная цитата из Мандельштама, которую приводит Статский:
       "И где хватит на полразговора, вспоминают кремлевского Вову..."
       Мы понимаем, что перед нами не такой уж ограниченный деляга, как полагают приятели Эли, а речь идет совсем не о В. И. Ленине.
       Между тем реальный мир за окном показывает зубы. Уличные бомжи почему-то не понимают душевного порыва романтичной девушки и начинают грязно ее домогаться. Ситуация становится опасной, но здесь по законам жанра на сцене появляется принц на белом коне. Принца зовут Глеб. Он, как и Эля, выходец из России, но живет не во дворце, а в палатке. Глеб ходит в лохмотьях, не признает границ и странствует по миру, как дервиш, или, если угодно, как Тиль Уленшпигель.
       - Границ по сути дела не существует, - заявляет этот странствующий философ. - Существуют пограничники и их начальники, которые пребывают в иллюзии, что они вправе ограничивать свободу передвижения людей.
       Принц бросается на защиту прекрасной дамы в типично русском стиле, точнее, в стиле романа Достоевского "Идиот". Он позволяет клошарам безнаказанно избивать себя, подставляет им то правую, то левую щеку, до тех пор, пока те не удаляются, проклиная этих странных русских. И нищий на глазах изумленной Эли превращается в принца.
       Кто же он, этот загадочный юноша, напоминающий переодетого Гарун-аль-Рашида в трущобах Багдада? У него множество родственников в рождественской литературе и кино. Но, поскольку дело происходит в Париже, то прежде всего вспоминается герой фильма Лео Каракса "Любовники с Нового моста". Немного смущает только русское происхождение принца. А что если это все-таки киллер, который притворяется влюбленным, чтобы проникнуть в особняк Элиного отца и "грохнуть" его? Именно такой сюжетный ход использовал бы любой сочинитель современных российских сериалов, но, к счастью, Борис Кригер к их числу не относится. И сказка продолжается до самого что ни на есть хеппи-энда.
       Эля приводит таинственного юношу домой, и родители вынуждены смириться: чем бы дитя ни тешилось. И вот, эники-беники: "Глеб удивительно преобразился. Он прилично одет, хорошо причесан и побрит".
       Мама в восторге:
       - Это самый счастливый день в моей жизни... Моя дочь по-настоящему влюблена... А настоящая любовь, в отличие от насморка, не склонна оставлять нас в покое...
       А папа в очередной раз проявляет эрудицию и узнает в Глебе героя теленовостей: математического гения Глеба Есеева, получившего миллионную премию за решение задачи века. Глеб отпирается недолго, и мы узнаем его историю. Оказывается, он поехал в Испанию за премией, чтобы оплатить операцию своей матушки, но в это время мама умерла, он от премии отказался и вот - забомжевал в Европе. Впрочем, теперь, когда он в ответе за ту, которую приручил (а они с Элей любят друг друга), он премию получит, и они будут жить счастливо. При деньгах, но духовно.
       Если какой-нибудь скептик возразит, что в жизни таких чудес не бывает, то могу его заверить, что в жизни бывает ВСЁ, и даже гораздо больше, чем способен выдумать самый разнузданный фантаст. Так, во время работы над романом "Сто лет одиночества" Маркес решил выдумать нечто уж совсем невероятное и снабдил одну из своих героинь хвостиком... И вскоре со всех концов Латинской Америки к нему посыпались письма, что в их деревне (городке) проживает точно такая же девушка. А если не верите Кригеру, вспомните нашумевшую историю российского математика Григория Перельмана, сумевшего разгадать секрет теоремы Пуанкаре - не менее, если не более странную. Или многочисленные истории пеших пилигримов, которые странствуют по всему миру с одной котомкой и каким-то образом пересекают любые, самые строгие границы.
       Странность рождественской сказки вовсе не в ее сюжете, каим бы необычным он ни казался. Мы просто не можем поверить в столь скоропостижное, "халявное" счастье. И после завершения этой коротенькой, прозрачной сказки так и хотим забросать автора каверзными вопросами: а что было с героями дальше, а как наш философ распорядился своим миллионом, а как сложились у них отношения с прагматичным папашей и т. п.?
       Эти же вопросы, очевидно, не давали покоя и здравомыслящему автору пьесы. Который, в конце концов, ответил на них в полном объеме целым романом под названием "Забавы Герберта Адлера".
       Поначалу кажется даже, что автор "Адлера" написал свой роман в пику автору "Насморка". Там, где драматург ограничивается условными психологическими схемами, неизбежными в театре, романист показывает характеры с разных, противоречивых сторон. Там, где действие пьесы нетрудно предугадать, сюжет романа идет по непредсказуемому маршруту и кончается, как сама жизнь, многоточием.
       Со Статским все более или менее ясно с самого перечисления действующих лиц: олигарх, новый русский, эмигрант. Правда, добросовестный автор, лично ничего не имеющий против богатых людей, придает ему ряд симпатичных черт. Статский обожает свою дочь, да к тому же он совсем не глуп, если цитирует Мандельштама и узнает в лицо известного математика, а не Ксению Собчак.
       Адлер, в отличие от Статского, лишен такой узнаваемой маски. Он, как Гумберт Гумберт, лишен даже национальных черт. Мы начинаем догадываться, что Адлер все-таки имеет какое-то отношение к России, лишь после того, как он вспоминает стихи Бродского и Мандельштама (не на английском же языке). И, наконец, автор сообщает, что Адлер - эмигрант из обрусевших немцев, то есть, что называется, российский немец.
       Действие пьесы происходит на фоне Парижа, как идеальной декорации для историй российских эмигрантов нескольких поколений. В романе страна действия столь же неопределенна (и неважна), как национальность персонажей. Судя по именам, это англоязычное государство с некоторой французской примесью. И лишь при помощи дедуктивного метода и биографических сведений об авторе мы предполагаем, что перед нами Канада.
       Адлер - человек состоятельный, но не такой отъявленный олигарх, как Статский. И уж совсем не имеет отношения ни к чему новорусскому и криминальному. Напротив, он настолько порядочен в деловых и бытовых отношениях, что это ему даже вредит. К нему, например, постоянно липнут какие-то "Анны на шее" - непорядочные партнеры по бизнесу, паразитирующие за его счет. Но главная проблема милейшего Адлера и его беременной сорокалетней жены Эльзы - их взрослая дочь Энжела. И здесь мы наконец сталкиваемся с наболевшей темой "взрослой дочери молодого человека" в ее гораздо более реалистичном, убедительном и горьком варианте, лишенном сказочной дымки и сомнительного хеппи-энда.
       Энжела - примерная дочь, красавица, комсомолка, спортсменка, но она все-таки не ангел, а вполне современная девушка. То есть, в отличие от Эли, она живет половой жизнью и даже имеет бой-френда Стюарда, которого Адлер предпочитает называть сожителем. Родители разрешили своей примерной дочери жить с этим типом и даже пристроили его в свой семейный бизнес, но с первых же строк романа мы понимаем, что они от него, мягко говоря, не в восторге. "Бросил школу, курил наркоту, даже, кажется, в тюрьме сидел по мелочи..."
       После "Насморка" такой сомнительный герой вызывает у нас недоумение. Одно из трех: либо он под конец, как Глеб, преобразится в прекрасного принца в результате какого-либо происшествия, либо сам этот Герберт не подарок и не понимает духовных запросов неформальной молодежи (что вряд ли), либо этого гнусного Стюарда заменит гораздо более достойный принц. А что еще? Оказывается, выражаясь языком российских сверстников Энжелы, фиг мы угадали. Выходит ни одно, ни другое и ни третье.
       Чем дальше, тем яснее, что никаких шансов на преображение Стюарда не остается. Выясняется, что он действительно изрядный подонок, а точнее - ничтожество, паразитирующее на шее своей возлюбленной и ее отца. В личной жизни он проявляет себя как полный ноль, в бизнесе - еще хуже. Да к тому же (внимание) Стюард наотрез отказывается жениться на Энжеле, предпочитая ни к чему не обязывающее сожительство.
       "Сразу же после знакомства с Энжелой он пояснил, что жениться вообще не может, поскольку у него шизофрения. Когда же они стали жить вместе, начал вести себя так, словно он то ли пошутил, то ли это был не совсем окончательный диагноз..."
       Именно это последнее обстоятельство вынуждает Адлера с санкции охладевшей дочери наконец "разобраться" с парнем. Что он и делает с большим (и даже каким-то чрезмерно сладострастным) энтузиазмом.
       "Герберту доставляло несказанное удовольствие унижать этого наглого и самоуверенного щенка", - замечает автор.
       И у читателя возникает сомнение в правоте несомненно добропорядочного героя. Ведь такие безусловно черные злодеи и безукоризненно белые герои бывают только в мыльных операх. Кульминацией борьбы Герберта с дочерниным сожителем стала сцена "разборки" в квартире из-за холодильника. Здесь мы окончательно понимаем, что Стюард именно таков, каким его представляют супруги Адлер. Но и Герберт вовсе не такой добряк, каким он заявлен в начале романа. И именно благодаря этому противоречию образ Адлера оживает у нас глазах, становится объемным и интересным.
       "У Герберта болела совесть. Да, этот подонок заслужил, чтобы его выбросили из дома. Да, Стюард - существо зловредное и гибельное, но от этого Герберту было не легче, ибо наш внутренний судья не желает прислушиваться к доводам логики, не владеет арифметикой и плюет на термодинамику", - рассуждает автор.
       Что последовало бы за подобной сценой в посредственном "дамском" романе или фильме? Правильно. Из-за угла выезжает рыцарь без страха и упрека, и Энжела под аплодисменты растроганных родителей бросается ему на шею. Именно таким стандартным ходом Кригер довольствовался в "Насморке". Но в "Адлере" он словно нарочно показывает кукиш домохозяйкам, приготовившим носовые платки для душещипательной развязки. Психологические забавы Бориса Кригера, а вместе с ними и забавы Герберта Адлера, только начинаются.
       Энжела, которая удивительно хладнокровно реагирует на крах своей первой любви, всецело поручает свою личную жизнь любимым родителям. И чета Адлеров погружается в пучину Интернета, чтобы найти Стюарду достойную замену.
       "Новый ухажер Эдди, появившийся по мановению волшебной палочки при активном содействии родителей, был студентом, боксером, короче, простым сильным парнем, высоким и неотразимым, как летчик из французского авиационного полка "Нормандия-Неман"".
       В отличие от Стюарда, Эдди в полном смысле слова положительный герой, и даже блондин. И любая героиня сериала была бы от него в восторге. Но не Энжела. Она, к неудовольствию Герберта, откровенно "динамит" парня и дает ему отставку за то, что он имеет дерзость ее желать. При этом девушке очень не нравится, когда у отвергнутого ухажера появляется другая пассия, на двадцать лет старше ее. Ну прямо как в жизни и совсем не как в дамском романе, - отметим мы в пользу автора. Еще более жизненно то, что порядочную Энжелу продолжает тянуть к гадкому Стюарду и она охотно дает ему то, в чем отказывает Эдди.
       Следующая забава Адлера могла бы послужить темой отдельной уморительной пьесы, если бы автор взял на себя труд как следует ее обыграть. Представьте себе: Герберт и его жена Эльза начинают по Интернету охмурять некоего Альберта, и этот парень, кажется, был бы уж совсем принц (я бы даже сказал, "прынц"), если бы не оказался бывшим офицером внешней разведки. Не зря мы, выходит, заподозрили Глеба из предыдущего произведения в чем-то криминально-шпионском. Видно, подобные мысли закрадывались и в голову автора, если он в конце концов решил их реализовать.
       Впрочем, если вы думаете, что с появлением Альберта сюжет все-таки принимает криминальный оборот, то вы ошибаетесь. Кригер и его Адлер не настолько просты и предсказуемы. Конечно, экс-советскому эмигранту мудрено любить бывшего кагэбэшника, да и бывают ли они бывшими? Но ведь внешняя разведка существует везде, где существуют государства, да и Альберт, похоже, вляпался в это дело давно и случайно. А теперь он именно то, что нужно Адлеру, да и любому любящему отцу взрослой дочери: трудолюбивый, серьезный, самостоятельный. Он заочно влюблен в ДУШУ Энжелы, а не только в ее привлекательную внешность, и уж совсем не в ее капиталы, как поганец Стюард. Вот только весь "прикол" заключается в том, что эта самая душа создана стараниями Адлера и отчасти его жены Эльзы. "Я бы тоже на нем женился... Не забывай, ведь он влюбился именно в меня..." - шутит Герберт.
       Альберта вводят в круг семьи, он признается в любви Энжеле, и девушка реагирует положительно, но как-то вяло. Совсем не так, как следовало бы ожидать от влюбленной Джульетты. Наконец у читателя, а вместе с ним и у Адлера, возникает подозрение: а что если на горизонте снова замаячила тень Стюарда - раздавленного, униженного, но окончательно не побежденного? Что если чрезмерная опека Адлера идет его дочери только во вред? И избранники отца не нравятся девушке именно потому, что они слишком нравятся Герберту? Как это Адлер со всей его замечательной психологией и философией не понимает такой прописной истины? А если понимает, то почему не хочет освободить дочь из золотой клетки своей деспотической любви?
       "Чем меньше Эдди нравился Энжеле, тем больше он нравился Герберту, однако настаивать на своем мнении Герберт не стал, поскольку понимал, что, во-первых, сердцу не прикажешь, а во-вторых, как говорится, "все еще впереди", "поживем - увидим" и "тише едешь - дальше будешь...""
       Итак, вслед за Гербертом читатель ходит по порочному кругу его мнимого, формального свободомыслия и мягкого, но ощутимого родительского эгоизма. И начинает понимать причину главной проблемы. В детстве Адлер в полной мере пережил тупой и грубый деспотизм ограниченного отца лишь для того, чтобы повторить его в более изысканной, если не сказать - извращенной форме. В форме императивной любви.
       Этот тонкий, интеллигентный человек даже не понимает, что манипулировать другими людьми для их блага совсем неэтично. Действительно, хороша ситуация: вы знакомитесь по Интернету с девушкой, влюбляетесь в нее и собираетесь установить самые серьезные отношения, как вдруг выясняется, что вы любезничали с ее отцом! Комизм этой ситуации Адлеру доступен, аморальность - кажется, нет.
       "Счастье - вот основная максима и императив, - рассуждает он. - И нет разницы меж счастьем земным и небесным. Если счастье не зиждется на несчастье других, если твои невинные фальсификации не губят чьи-то затронутые судьбы, то это несомненно лучше, чем когда твоя прямота, логика и разумность выводят новым грифелем по коже человеческой бумаги очередные сюжеты в стиле короля Лира..."
       Параллельно Адлер пытается осчастливить еще одну героиню, условно называемую "Анной на шее". Анна - его партнерша по бизнесу, которая взяла на себя все нити управления предприятием Адлера и беззастенчиво использовала их для личного обогащения. Естественно, в ущерб своему работодателю. История, знакомая каждому, кто начинал совместный бизнес с другом, а завершал его со смертельным врагом. Н, в отличие от большинства участников таких печальных конфликтов, Адлер пытается не только победить свою бывшую боевую подругу юридически и финансово, но и одержать над ней несомненную моральную победу. Такую, после которой Анна сама бы поняла свою неправоту и, более того, поверила в нее. Адлеру очень важно, чтобы Анна повинилась перед ним. А после этого он готов даже простить ей материальный ущерб.
       Интересно, что такая моральная экспансия Адлера вызывает у его противников еще большее озлобление, чем разорение или судебное преследование. И они дико сопротивляются благодеяниям Герберта, совсем как старушка из анекдота, которую пионеры-тимуровцы насильно переводили через дорогу. Адлер манипулирует людьми для их же блага, совершает при этом аморальные поступки и сам же больше всех страдает от этого.
       Эта особенность Адлера не укрывается от самого незаметного из героев романа, сына Герберта Джейка, наблюдающего за этим психологическим театром со стороны, все прекрасно понимающего, но далеко не все одобряющего. Устами младенца здесь глаголет если не истина, то автор: "Тот [отец], по его мнению, был человеком вовсе без тормозов и, несмотря на удивительную отзывчивость и внезапную щедрость, подчас мог быть чрезвычайно жестоким".
       Забавы Герберта Адлера постепенно превращаются в маету Герберта Адлера. Все его манипуляции и психологические изыски не приводят, в общем, ни к какому результату. И в окружении Адлеров устанавливается нечто вроде позиционной войны без начала и конца. Энжела покорно принимает ухаживания папиного любимца Альберта, но исподтишка продолжает встречаться со Стюардом, постепенно восстанавливающим свою власть над ней. Герберту удается склонить на свою сторону мать Анны, но сама его бывшая партнерша, похоже, лишь еще больше его возненавидела. А главное, чем больше Адлер доказывает себе свою правоту, тем меньше сам в нее верит.
       Кульминацией романа становится не сюжетная развязка, которую автор попросту игнорирует. В последних главах читатель неожиданно понимает, что вся эта семейная сага была нужна Кригеру лишь для того, чтобы поставить свой главный философский вопрос - о моральном оправдании активного добра, даже если оно достигается сомнительными средствами. Для того чтобы драматизировать эту философскую тему, автор применяет старый, как литература, но неизменно действенный прием "театра в театре".
       Во время переговоров с индийским партнером Адлер из вежливости заводит разговор о верованиях собеседника. И вот то, что предполагалось как нехитрый психологический прием опытного бизнесмена, перерастает в прямо-таки платоновский диалог, сущность которого гораздо важнее любых деловых переговоров. Именно во время этого диалога в кафе происходит озарение Адлера, который замечает над собой направляющую руку автора, и автора, замечающего над собой еще более могущественного манипулятора.
       "- Вот и сейчас у меня на затылке словно бы поднялись волосы дыбом, это происходит всегда, когда я ощущаю его присутствие...
       - Чье присутствие? - испуганно спросила Энжела, которая до сих пор молчала, хотя и внимательно следила за разговором.
       - Его присутствие, присутствие автора, который сейчас, в этот самый момент, пишет про нас, и мы подчиняемся его воле, произносим вкладываемые им в наши уста слова... У вас разве не возникает такого чувства?
       - Бывает... - ответил Лакшми.
       - А у тебя, Энжела?
       - И у меня бывает... - согласилась девушка, подумав.
       - Но в том-то и дело, что реальность нашего автора тоже не окончательная. Он и сам сидит в своей реальности, руководимый и наблюдаемый из иной, более высокой, более реальной реальности!
       - И так до бесконечности? - догадалась Энжела".
       На этой высокой ноте автор от имени своего героя, как обычно, обращается к Достоевскому. Точнее - к образу Идиота, с которым, как со своим альтер эго, Кригер полемизирует и в других произведениях.
      
       "- Я - анти-Идиот, - рассуждает он, - ибо я проповедую непротивление счастью. Я пренебрегаю совестью и порядочностью, я пользуюсь мутными страстями и полузабытыми желаниями, но для того, чтобы соединить две несчастные половинки и привести мир в благостное равновесие. Пусть мне это не удастся, но я хотя бы предпринимаю попытки, я хотя бы стремлюсь, а не сижу сложа руки. Пусть я - демиург, но моя направленность добрая, и цель - благостная, нужная, верная..."
       И в результате у Адлера-Кригера рождается новая философская формула или, если угодно, философский камень бытия, превращающий зло в добро самым гуманным и надежным способом. И эта формула звучит как название нового, еще никем не написанного, но такого нужного для всех романа:
       НЕПРОТИВЛЕНИЕ СЧАСТЬЮ.
      
      
      

    Катерина Тарасенко

      

    Где найти смысл жизни мужчине в самом расцвете сил,

    или Забавы Герберта Адлера

      
       - Я ищу книгу.
       - Что-то особенное?
       - Да. Что-нибудь, что может помочь мне в неприятных ситуациях... ну, что-нибудь смешное.
       - Ладно... И какую именно книгу вы ищете?
       - Было бы неплохо, но не очень смешно, ха-ха-ха, валяясь на полу, ну, вы понимаете, ну и не ту, которая высмеивает людей. Что-то, скорее... человечный юмор.
       - Хорошо.
       - И чтобы она могла удивить... и в то же время заставить тебя думать, что-то, что ты считал правильным неправильно в каком-то роде... ну если это неправильно, то в этой неправоте есть доля правды... Наверное, я просто хочу сказать самое важное, я хочу, чтоб она меня взорвала изнутри и в то же время нет... И я хочу почувствовать глубокую связь... с чем-то... Скорее всего, я просто не знаю, чего я ищу...
      

    Из фильма

    "Влюбиться в невесту брата"

      
       Когда начинаешь читать произведение Бориса Кригера "Забавы Герберта Адлера", сначала возникает недоумение: а о чем это автор? Строчка за строчкой, страница за страницей... Хочется, как черепашка из мультика, спросить: "А где финики-то? Финики-то где?" - имея в виду закрученный сюжет. Мелодраматический (дочка не приходит домой к ждущему ее с подарками отцу, она сбегает с... да с кем угодно, с врачом - спасать африканских детей где-нибудь в Гонолулу) или детективный (палец бедной Энжелы просовывают под дворники мегадорогого авто, пока папаша, ни о чем подозревая, сидит в комнате)? Но ничего такого здесь нет... Автору это не нужно, он пускает своего героя в спокойное плавание своих мыслей. Перед нами уже явно не pulp fiction. Можно было бы просто написать: мужчина сидел и ждал. Он был немолод. Крупный, он с трудом помещался в комнате, - и уже читатель, заинтригованный, ждал бы, что этот герой сделает с тем, кого он ждет. Но задумка Кригера иная - не во внешней облатке, а именно в "начинке" приготовлено самое-самое. Стиль автора становится своеобразным тестом на "текстоусвояемость". Он (Кригер или же согласный с ним Адлер?) пишет, что "теперь романы с видеорядом писать скучно... Зачем тратить свой талант на простое описание предметов, когда можно погрузиться в ту глубину характеров и мыслей, которую пока никак не изобразишь на экране? Вот в чем призвание нового романа! И для меня это не просто рассуждения, досужие и малозначимые, не ведущие ни к каким выводам. Для меня это - прямая инициатива действия..." Все произведение Кригера - это своеобразный эксперимент, дочитаешь до конца и должен держать ответ - получилось или нет.
       С одной стороны, нам, людям, испорченным детективами и триллерами, довольно сложно дается книга с такой простой фабулой: живет себе, живет мужчина в самом расцвете сил по имени Герберт Адлер. Материально обеспечен, любим своей семьей - женой и двумя детьми. Казалось бы, все действия - это наказание плохого жениха дочери и поиск хорошего да наказание махинаторши Анны.
       Но, "как у всякого холста имеется своя изнанка, так, разумеется, и у жизни есть оборотная сторона. Как бы ни была пуста и непримечательна в своей белесой нетронутости парадная фасадина, все же есть и скрытая ее сестричка, вся усеянная узелками, словно колкими полуснежинками-полудождинками". Именно эта сестричка, живущая в душе Адлера, и стала объектом препарирования Кригера-писателя.
       Адлер в переводе с немецкого - "орел". Не простой орел, а тот, что красовался на побывавших победителями всея Европы фюреровских штандартах. Нагрудный знак руководителей НСДАП. Не Герберт ли Адлер - красивый орел, цепко сжимающий символ не только власти, но и символ полюса, основополагающего Принципа, символ творческого движения и поиска в бесконечном колесе перерождений - сансаре? Вполне возможно, так как автор постоянно подчеркивает двустороннюю природу самого адлеровского существования: есть преуспевающий бизнесмен, порой жесткий, порой готовый пойти на компромиссы ради близких, и есть философ, размышляющий о религии, нравственности, месте человека в подлунном мире. Когда он встретился с потенциальным покупателем из Индии, Лакшми Вишну Мишра, мы увидели, как происходит превращение - мистер Джекил и доктор Хайд меняются местами. Но это, скорее, исключение - встретить вот так, случайно, родственную душу. Душу вне категорий из тех, кто постоянно создает проблемы, и тех, кто их решает.
       Главный герой - философ с деньгами, что уже само по себе парадокс. И без драматических перипетий читателю интересно, чем он живет, каково его мироощущение - русским интеллигентам сложно представить интеллектуала, вырванного из его обычной среды скромного существования на академическую зарплату.
       Материальное благосостояние как бы поднимает Адлера над окружением, дает ему право судить... и время рассуждать.
      
       Отдавая дань великим умам человечества, отношение к простым людям у Адлера довольно скептическое. Человек для него - отнюдь не венец природы, а скорее, наоборот, раздираемое чувством превосходства... ничтожество. "Всякий знает свое место, и это место - исключительно на вершине пирамиды, даже если пирамидой оказывается перевернутый айсберг, верхушка которого, как водится, ютится под водой, тогда как второстепенная, или, точнее, задняя его часть высится над поверхностью и тоже почитает себя за вершину..." И примерно там же: "...ты жил счастливо и никому не мешал, ты сделал счастливыми таких, как ты, но по сути не оставил никакого следа в жизни после себя - да ты ничтожество..." В этом двойственном отношении к людям сквозит и противоречивое отношение Адлера к самому себе. С одной стороны, он чувствует себя уверенно в любой ситуации, когда это касается других людей (вспомним его беседы со Стюардом, ответы на письма матери Анны). Эдакий крутой бизнесмен, исполняющий, как золотая рыбка, все желания своих близких. Но, с другой стороны, как только он остается один на один со своими мыслями - он сразу теряется. Будучи человеком умным, он прекрасно понимает неразрешимость многих волнующих его вопросов. "Значит, в сознательной жизни реинкарнация для нас не является значимым фактором? Тогда почему мы вообще должны допускать, что она имеет место?" - вряд ли многие деловые люди задают себе подобные вопросы.
       Адлер - это полностью self-made man, что, естественно, сказывается на его мировоззрении. "Вся наша жизнь - от несмелого рассвета до пожухлого заката - целиком и без остатка заключена в нас самих. Как амфора, наполненная до краев, включает в себя сразу и первый, и последний глоток, так и наша душа является точным слепком нашей судьбы и мысли". Как это воспринимать после цитат, предложенных выше? Как издевку? Попытку запутать? Думаю, самое правильное - это постараться рассмотреть Адлера как некий большой коллаж, тем более что автор сам постоянно подчеркивает противоречивую природу своего героя: "В Герберте жили два человека: один - несносный бунтарь и анархист, другой - законопослушный член общества, и в каждый конкретный момент Герберт свято верил в собственную искренность. Правда, каждый раз после перехода от государственного образа мысли к диссидентскому у него немного кружилась голова и пощипывала совесть..." Читатель чувствует эту двойственность; например, пока Адлер ведет переговоры, все время кажется, что он обманет, что его благожелательность - это на самом деле плохо выписанный автором сарказм. Но потом понимаешь, что это не так... И становится немножко стыдно. Не столько перед Адлером, сколько перед самим собой... Неужели я стал таким циничным?..
       Нравственность для самого Адлера - категория, скорее, абстрактная. Некий Вопрос... Вопрос к братьям Карамазовым, к бедному Идиоту... Дилемма между Христом и его последышем - Великим Инквизитором. На тысячах языках нам возвестили о том, что Господь Бог послал нам своего Сына, отдал нам Его в жертву, чтобы подарить нам вечную жизнь. Посмотрите на наши физиономии. Нет, пожалуйста, не отводите взгляда... Вечная жизнь? Нам нужна вечная жизнь? Нам нужна человеческая жертва - наш философ еще на распутье - отказаться от всего земного, от своего "я" и попробовать познать больше или наслаждаться эпикурейским "здесь и сейчас", зная, что, когда придет смерть, ты об этом уже не узнаешь.
      
       Желание быть любимым не было реализовано маленьким Гербертом - отец-тиран и лишенная материнских чувств мать могли вызвать искаженное понимание господства и подчинения (недаром же автор фамилией Адлер отсылает нас к одному из психоаналитиков), неврозы. Выявить их сложно, ведь на первый взгляд наш герой - здоровый мужчина, но, присмотревшись внимательнее, можно заметить его маниакальное стремление окружить себя людьми. Взрослая дочь, по сути, лишена личной жизни - ведь все до интимных подробностей становится достоянием папы и мамы; чуть не разорившую его махинаторшу Анну (о ней разговор будет далее) он тоже не может отпустить, передав на руки адвокатам. Герберт даже вступает в переписку с ее матерью (акт интимный даже в наш век глобальных коммуникаций), где объясняет, обвиняет, просит прощения - как будто это его глубоко задевает. Наверное, так оно и есть на самом деле. Тогда возникает новый вопрос: если крупный бизнесмен так чувствительно реагирует на сомнительные обвинения пожилой женщины (другое дело, если б Анна была его любовницей, но автор подчеркивает, что это не так), то как он вообще еще не сошел с ума с такой гипертрофированной восприимчивостью?
       Объяснение я вижу только одно - он реагирует не на человека как такового, его обвинение, а на некую эмоционально-интеллектуальную приманку. История с женихами дочери или переписка с матерью Анны - это его способ разрядиться, спастись от скуки. Не переживания людей играют главную роль, а конфликт, который Адлер считает задачкой, головоломкой, и вот ее-то нужно собрать с максимальным эффектом в короткое время. Автор подтверждает догадки: "...живущий по заповедям Божьим, Герберт Адлер нередко забывал, в чем же они заключаются... Однако если бы Герберту откровенно сказали, что он - негодяй, наш философ, скорее всего, расстроился бы чрезвычайно и даже не стал бы приводить весомые аргументы в свое оправдание". Проблема в том, что, вовлекая людей в свои игры от скуки, герой абсолютно не понимает, что его игра становится реальностью других. "В жизни есть много другого, кроме этой бесконечной мишуры, кроме твердого, как грецкий орех, желания мелочно тиранить своих ближних. В жизни есть благородство неторопливого созерцания, поиск путей дарения безымянного добра, стремление к самосовершенствованию, в конце концов. Но ты избираешь путь безудержного пляса, ты веришь, что создана исключительно для этой шумной, блестящей, смеющейся жизни с несносной музыкой, танцами, поклонниками..." - это Адлер о чеховской Анне на шее. Но, по сути, это и проблемы самого героя. Он в открытую не тиранит своих близких, не конфликтует с окружающими. Казалось бы, чем заниматься? Созерцай, совершенствуйся! Живи в гармонии с собой и окружающими. Но такое существование для Герберта Адлера становится слишком утомительным.
       Вместе с тем, понимая, что игры и дикие пляски бесцельны, герой словно стремится принести себя в жертву собственной семье: "Герберт давно забыл, чего же хочет он сам. Смысл его счастья заключается в выискивании тайных и явных желаний любимой и в их осуществлении, возможно, грубом, возможно, несколько насильственном даже в отношении самой Эльзы". Но не пытаются ли нас ввести в заблуждение? Так ли это? Скорее, наоборот, Эльза Адлер для нас фигура непонятная, сомнительная. Она вроде есть, но ее как бы и нет. Послесловие автора - скорее, очередная попытка мистификации: мол, вы решили, что уже смогли разобраться в характере Герберта Адлера? Этого скрытого манипулятора другими, поисковой машины нового смысла жизни? Ан нет. Вот вам новая задача - на уровне Паскаля. Теперь представим, что искомые условия неверны - например, самостоятельность Герберта (А) заменим на авторитет Эльзы (В). Исчез наш герой при таком условии? Исчез, так как тогда функции создателя-демиурга автоматически переходят к В, а сам Герберт переходит в категорию манипулируемых. Но имея в условиях задачи определенный набор характеристик Герберта, мы уже не можем принять аксиому, где в основе лежит В. Сам автор дает очень емкую характеристику Эльзе: эта женщина делает уборку перед тем, как придет уборщица! Для чего же автор вводит этот пассаж? "Хотел ли Герберт изгонять Стюарда? Неизвестно! Этого, без сомнения, желала Эльза, и мавр блестяще сделал свое дело. Анна на шее... Так ли она мешала Герберту? Опять же неизвестно. Но можно сказать вполне достоверно, что Эльзе она мешала всецело, и посему поплатилась своей бедовой головой..." Из всего произведения неизвестное относится к решениям Эльзы, так же как и Герберта, а значит, это просто попытка привлечь нас, читателей, к мотивам действия главного героя, а значит... к забавам Герберта Адлера! Круг замкнулся. Что и требовалось доказать...
       А теперь обратим внимание на детей Адлера. Как объяснить сей факт: "...дойти до блестящей в своей гениальной простоте мысли, что единственно действительно значимое, что может оставить человек на этой земле, - это дети", Герберт Адлер соизволил УЖЕ имея двоих детей, причем взрослых! До этого в жизни Эльзы имело место заведение кошек, кроликов, собак, рыбок, птичек и прочей живности для погашения материнского инстинкта, о подраставших в тот период их совместной жизни сыне и дочке ни слова. Чем это объяснить? Только тем, что дети для Адлера являлись отражением его самого, неким продолжением, с которым он не собирался разделять собственное "я"? Элементарным эгоизмом? У него, как и у жены, нет даже и тени сомнения, что они вправе внедряться в личную жизнь собственной дочери. Может, поэтому Энжела и выбрала своим первым любовником человека, мягко говоря, являющегося полной противоположностью отца? "Бросил школу, курил наркоту, даже, кажется, в тюрьме сидел по мелочи". Думаю, так и есть. Довольно распространенная попытка привлечь внимание отца. Но, несмотря на бунт, Энжела все равно принимает то, что выбрали для нее родители.
       Что касается сына, то вряд ли вы найдете больше двух-трех предложений, посвященных ему. Это притом, что о дочери мы знаем всё - начиная от игрушечных кроликов и двух котов и заканчивая манерой разговаривать и развлекаться в эротических чулках. Боязнь сына как человека, который сместит его, лишит авторитета, заставляет Адлера, подобно Хроносу, пожирать своего единственного сына, нивелировать его место в жизни семьи. Кригер дает очень точную характеристику семейству - не Адлеры, а Герберты.
       Интересны и другие типажи родственников Адлера (или нетипажные личности), с которыми каждый в жизни сталкивался, но, пожалуй, всегда боялся подойти ближе. Например, родители Эльзы. Идея скромности и самопожертвования доходила у них до щемящей обостренности и начинала мешать и им самим, и окружающим. Наверняка, когда родственники Эльзы приезжали погостить, их идеи самопожертвования и скромности доходили до того, что "каждый кусочек, каждый незначительный глоточек обсуждался между ними подробно и настойчиво, чтобы, не дай бог, кто-нибудь из них не позволил себе чего-нибудь лишнего. Инициатива этого самопожертвования проистекала, безусловно, от отца, который возвел в зенит своего кредо правило, что "самая неприятная и трудная работа должна быть сделана в первую очередь", что жизнь прожить нужно примерно в стиле Христа и если окончить свои дни не на кресте, то, по крайней мере, в недрах танка, идущего на приступ какого-нибудь строения, враждебного свету и справедливости". Блестящая характеристика. Как у Кригера довольно часто бывает, внешнее описание героя отсутствует, вместо этого автор штрихами к портрету рассказывает нам, что человек может сделать или что он любит. Или даже элементарно приводит пару фраз, сказанных в семье, - а остальное мы уже легко додумываем сами, даже не додумываем, а развиваем, ухватив суть, поданную фразами автора.
      
       Возникает также еще один вопрос: если Адлер - это герой произведения, то, по логике, должен быть и антигерой (по крайней мере другой антигерой, кроме самого же Герберта Адлера). И на первый взгляд таковой действительно имеется - амбициозная предательница Анна. Но при внимательном чтении обнаруживается, что, несмотря на ее попытки разорить своего шефа, увести всю клиентуру в конкурирующую фирму, пойти с исками в суд, на звание антигероя она не тянет... Скорее, это некая передоновская недотыкомка. То, что она существует и пытается напакостить, - герой знает, но серьезная опасность от этого?.. Никогда! Чехов говорил, что за дверью дома, где живут счастливые семьи, должен обязательно стоять человек с молоточком, чтобы напоминать, что в мире есть несчастливые... Герберт Адлер, будучи человеком н глупым, такого человека себе сделал сам. Анна - это ведь, с одной стороны, плоть от плоти адлеровского бизнеса, by adlers-made woman, с другой - некая мистификация. Ее почти нет в книге - только ее мать и муж. Представить себе эту героиню, ее манеру держать себя мы не можем. Вопрос, сука она или ревнивая дура, Кригером не решается, хотя, казалось бы, что может быть пикантнее и интереснее, чем потенциальная любовница, умная, но... отвергнутая? Кроме того, недвусмысленно дается понять, что Адлер мог бы легко уничтожить Анну, засудить, посадить в тюрьму. Но он не делает этого. Принципиально. Автор, познакомив нас с биографией своего героя, нигде не упоминает о том, что его предавали, бросали... Не было таких людей. Кроме Анны. Вот он и придумал ее себе, абстрактный символ если не зла, то напоминания, молоточка за адлеровской дверью.
       Между тем автор постоянно подчеркивает, что Адлеру не чужды простые человеческие чувства. Это не только любовь к своей супруге, волнение за детей, но и такие экзистенциальные эмоции, как поиск своего места в жизни, попытка понять и оправдать смысл своего существования, боязнь смерти; позывные Книги мертвых ("...о сын благородной семьи, слушай, не отвлекаясь...") заставляли волосы подниматься дыбом. И это чувство, описываемое Кригером, знакомо каждому из нас. Для того чтобы испытать его, совсем не обязательно читать именно Книгу мертвых, да и вообще читать. Достаточно тихой ночью, сидя в лесу перед костром или на пустынном пляже, поднять глаза и посмотреть в небо... Мириады звезд, далеких, недостижимых - и ты, такой маленький, что просто смешно представить, будто у такой частички есть какие-то там чувства, мнения на пороге вечности времени... Ты смотришь в небо и понимаешь, что твой взгляд проваливается в бархатную бездонную даль... И ты уже как будто даже и не видишь... Ты ощущаешь внутри себя тоскливое посасывающее чувство... И волосы действительно становятся дыбом... И ты, Герберт Адлер, и ты, Борис Кригер, и ты, неведомый читатель, и я - все мы в этот момент смиренно замираем, признавая этим жестом, что мы всего лишь люди... Что все это - неспроста.
      
       Нельзя не отметить, что автор "Забав" если и не энциклопедист, то человек разносторонне образованный. Хорошее знание русской классики, Чехов и Блок, психоанализ и эриксоновский гипноз, легенда об Уленшпигеле и истории из жизни античных философов - все это легко соседствует на страницах произведения с Марией Кюри, Альфредом Нобелем, Пулитцером и его премией. Христианский Великий Инквизитор занимает Кригера не меньше индуизма и реинкарнации. Поэтому у писателя получается энциклопедия - энциклопедия знаний, предлагаемых современной культурой.
       При этом язык автора прост. Когда читаешь переписку Герберта и Эльзы от имени дочери с потенциальным женихом, закрадывается подозрение: уж не грешит ли сам Борис Кригер виртуальными знакомствами? Думаю, почти каждый из нас (ну, кроме тех, кто будет отпираться) грешил поиском новой любви, друзей и... просто поиском в виртуальном пространстве: анонимность дает возможность полностью раскрыться перед тем, кто станет тебе интересен, - и тут уже срабатывает гербертовское "спугнули!" и становится таким близким... "Я хотел бы встретить человека, который понимает смысл выражения "Служили два товарища"". И я тоже, хочется сказать в ответ. Нет-нет да проскользнет выражение типа "офигительная яйценосность" или "с катушек съехала" - что, к удивлению, не выглядит аляповато, а, наоборот, поддерживает своеобразный колорит изощренной простоты мира Адлеров.
       Борису Кригеру вообще удаются парадоксы, афоризмы, сентенции. Мне кажется, такие выражения: "Кинотеатры, как и парикмахерские, - идеальные места для переоценки ценностей", "Может быть, все дело в потерянном поколении? Но нет, все дело в потерянном человечестве", "Любовь и верность заслужить нельзя - они либо есть, либо нет", "Чистый холст - это единственная связующая составляющая заговора против мастерства, ибо у гения и у бездарности холст одинаков до тех пор, пока на него не нанесен первый мазок" - можно смело расхватывать на цитаты.
      
       Как считал Ролан Барт, и мы согласимся с ним, настоящее письмо начинается только тогда, когда наступает смерть автора, в противовес мнению о том, что "объяснение произведения всякий раз ищут в создавшем его человеке, как будто в конечном счете сквозь более или менее прозрачную аллегоричность вымысла нам всякий раз "исповедуется" голос одного и того же лица - автора", ведь последнее, по сути, сведение литературы к фигуре автора. Пьесы Стриндберга - плод его неудавшегося брака, бессмертные мелодии Чайковского - отражение его порочных страстей, а бодлеровские "Цветы зла" выросли на почве его комплекса неполноценности. Мне кажется, подобный подход ошибочен, ведь, грубо говоря, письмо как таковое является обезличенной деятельностью, язык действует сам по себе - часто стиль и многозначность текста (например, многочисленные цитаты, отсылка автора к культурным источникам) автором не контролируются, являются случайными, т. е. плодом языка, где автор, увы, фигура второстепенная. Как говорили сюрреалисты, рука может написать то, о чем даже не подозревает голова.
       В доказательство этого приведем одно место из "Забав": " Но в какой-то момент ему пришла мысль взяться за такой роман, который просто и невнятно, насколько это возможно, чтобы не повредить существующую реальность, вел бы его самого по неуступчивой тропинке жизни, пролагаемой в кишащих камышами болотах повседневности... Я живу словно бы пишу роман. Но в то же время я являюсь и героем этого романа, а окружающие, пусть сами того не понимая, манипулируют мной, моими чувствами, поступками, искажают мою реальность, а значит, "пишут" меня... Они - мои жестокие и невинные соавторы. Они видоизменяют мой замысел настолько же, насколько я пытаюсь вмешаться в их жизнь". Вспомним Унамуно и его постоянные споры в "Тумане" со своим героем. Поэтому мы осознанно снимаем вопрос о тождественности автора и героя, чтобы не попасть в столь любимую критиками ловушку - объяснять текст фигурой самого автора, игнорируя при этом читателей как таковых. Является ли Борис Кригер Гербертом Адлером или нет - это не имеет значения. Главное - это то, что мысли Кригера-Адлера заставляют нас задуматься, посмотреть на свою жизнь и...
       "Оптимист преображает мир больше, чем пессимист; тот, кто считает, что жизнь хороша, может изменить ее к лучшему. Это кажется парадоксом, но причина тут проста. Пессимиста зло приводит в ярость, оптимиста - удивляет. Реформатору необходим простодушный дар удивления. Для него мало признать несправедливость мерзкой - ее надо признать нелепой, ненормальной, достойной смеха, а не слез". Герберт Адлер - оптимист. Несмотря на то, что его отношение к нашему веку критично. Современный мир для Адлера антиэпичен. Это означает, что в нем не осталось места для героев, совершающих прекрасные подвиги.
       "Мы, европейцы, человечество книги, а книги лгут, они лживы по определению, они не могут не лгать, они и созданы для оправдания лжи, ибо правда не нуждается ни в записях, ни в оправданиях, ни в натужных проповедях.
       Мы должны учить своих детей, что всякая попытка их учить есть зло, ибо, если бы Господь Бог желал бы, чтобы мы чему-либо научили свое потомство, он нашел бы легкий способ вставлять какую-нибудь дискету с уже готовой и неизменной информацией. Нет, учить мы должны лишь тому, что никакие учения не должны руководить их жизнью, что никакие пасмурные идолы Достоевского и условности ветхозаветных блажей и супермодерновых развращенностей не должны калечить их судьбы. Вот чему мы должны учить своих детей. Вот чему мы должны учить самих себя - и в этом и будет заключаться наше непротивление счастью".
       Такое развенчание парадигм, в которых мы выросли, напомнило мне один интересный эпизод, рассказанный Бунюэлем в своих воспоминаниях: "Дали предложил... создать довольно экстравагантный мемориальный памятник. Речь шла о том, чтобы собрать воедино кости всех погибших на войне. Он предлагал поставить на каждом километре по пути из Мадрида в Эскориал цоколи с настоящими скелетами на них. По мере продвижения к Эскориалу скелеты становились бы все крупнее. Первый, по выезде из Мадрида, был бы размером в несколько сантиметров, последний - в Эскориале - достигал бы трех-четырех метров". Разве это не кригеровское "что если у Него был брат-двойняшка, и один из них принес себя в жертву на кресте, а второй вышел из-за спины погибшего и провозгласил о своем воскресении?"
       "Бог терпел и нам велел, а счастье вымазывает пакостным нетерпением наружного применения, черной массой небытия, которое грозит всякому предавшемуся счастью в жизни земной, законные и закономерные страдания..." - и опять Адлер путается (или путает нас?)... То, что он готов принять как красивую теорию, о чем пишет стихи, неприемлемо для законченного материалиста, человека, чья жизнь оказалась увязанной на деньги. Вспомним стихотворение:
      
       Реальность - иллюзорна.
       Мир соткан из иллюзий.
       Какую же свободно
       Решился б выбрать ты?
       Хорошая иллюзия -
       хороший выбор.
      
       Это напоминает одну из зарисовок Фридмана, суть ее изложу по памяти. Во двор входит незнакомец, его видит собака и думает: "Надо лаять, это ж незнакомец пришел... Хотя... У него на жилете пуговицы как у хозяина... Не стоит... Или... Все-таки от него совсем не так пахнет - надо лаять. Хотя, что уж лаять, если он уже зашел в дом? Ох уж мне эта проклятая свобода выбора!" И тут же Кригер: "В поиске красоты, столь неустойчиво определенной, мы потеряли из вида огни наших маяков, и те пришли в запустение, их дряхлые смотрители вышли на пенсию, и теперь наши барки блуждают в прибрежных, оскаленных подводными бурунами водах, как страждущие щепочки, и нам снова нужна некая максима, которая просто и надежно совершила бы это таинство возвращения главного ориентира. Ни золотой телец, ни пригоршни, бросаемые в топку иллюзорного всеобщего мирового счастья, не могут заменить простого и неоригинального "доброта спасет мир"".
       Остается еще один вопрос: почему "забавы"? Что такое "забавы"? Размышления о жизни, религии, добре и красоте, Христе и Антихристе, сведенные до развлечений ума? Или наоборот - забавы не в мыслях, а в действии: Адлер-демиург, разбивающий одну жизнь, воскрешающий другую, в киберпространстве создающий настоящую любовь? Мол, я не Антихрист, я маленький провинциальный демиург, - всё, что ни делаю, - играючи, от скуки, поэтому списывайте с меня всю ответственность?
       "Забавы..." - это еще и маскарад. Маскарад чисто бахтинский... Только правила игры здесь не совсем обычные. Есть Герберт Адлер, он надевает свои маски абсолютно осознанно: отец семейства, тиран-собственник, мудрый собеседник - кажется, что, взяв юнгенианскую колоду архетипов, герой старается примерить на себя тот или иной образ. Получается у него довольно успешно. А остальные люди в этой игре, скорее, фон, потому что хорошее отношение Герберта Адлера - это по большому счету равнодушие. Любит ли он свою дочь? Думает, что да. А по сути... Делай что хочешь: отсидевший шизофреник, виртуальный разведчик, - все равно. Главное - убежать от скуки. Анна - кнут, пряник, обиды, прощение, мамы, мужья - аналогично. Добрый, понимающий, но, по сути, равнодушный. Да-да... Сильные эмоции Адлер не проявляет даже в такие, казалось бы, критические моменты, когда речь идет об угрозе жизни дочери, крахе фирмы... Эмоции его - это некое здесь и сейчас. По Станиславскому - надо запомнить, как люди ведут себя в той или иной ситуации, запомнить жесты, мимику... И при необходимости - "подставлять" шаблон. Примерно то же и у Адлера. Автор, наградив героя не только ratio, но и тягой к истине, к знанию, словно нарочно для контраста с широтой и парадоксальностью мышления Герберта ставит крайне скупую на эмоции жизнь внешнюю... Не столько скупую, сколько банальную. Кто-то может возразить: так ведь он простой человек, семейный, что вы от него хотите? "Жизнь - вовсе не роман. В ней многое ничем не завершается. Люди аморфны и непривычно апатичны. Романы предназначены для страстей, а жизнь - для вполне ощутимого проживания в ней, различие как между парадным гробом и тесной, но удобной двухкомнатной квартирой. Что вы предпочтете?"
       Но человек, что спросил меня об этом, возможно, сам мучительно ищет, куда бы убежать... Хоть на десять минут... И в этом смысле автор создает интересную ситуацию. Весь наш мир на сегодняшний момент находится в напряжении, в ожидании перемен. Постиндустриальное общество с треском ищет себя. Белые воротнички, официанты, пресловутые менеджеры среднего звена - все те, кто живет в своем маленьком колесе и изо дня в день смиряется с отсутствием свободы выбора, все те, кто обвязывается динамитом и бежит сломя голову, лишь бы скорее, подобно ассасинам, лицезреть прекрасных гурий, - все пляшут бешеный маскарад под названием "XXI век представляет". И тут... сидит себе Герберт Адлер. Думает о высоком. И, по сути, революция в голове и у тех, и у него. Только у него - как новая религия. Независимая.
       Издавна люди ищут ответы на вечные вопросы: кто смерти боится, кому обидно, что бессмысленно жизнь свою прожить может, - вот и появляются те, кто решение предлагает. Рефлексирует, так сказать, окружающую действительность. Сначала милетцы всё о природе и ее составляющих думали, потом Платон пытался силой духа вырваться из пещеры к идеям, Бэкон хотел чувствами проверить подлинность мира; можно продолжать и продолжать в ницшеанском Вечном Возвращении... Но у каждого была основополагающая идея. Основа философии. И попытка признать истинность какой-либо одной из них была заранее обречена на поражение, ведь "философия... появилась на свет не один, а множество раз и в разных концах света". Когда мы сталкиваемся с системой Г. Адлера - мы не можем выделить такой идеи. Получается, что в этом плане его, Герберта Адлера, и вовсе не существовало, не было такого человека. Была концепция, некое место, которое заполнялось решениями и сомнениями, а потом новыми решениями и новыми сомнениями. В этом и состояла сущность Герберта Адлера... Даже не философия, а, скорее, игры в парадоксы... Забавы...
       Ответ не в трактовке личности Христа или буддистской терминологии, а в попытке человека, абстрагируясь от накопленного им интеллектуального багажа, ответить себе на основные философские вопросы. Так в мультике "Хортон" огромный слон выясняет, что на цветке клевера, который он нашел, есть жизнь, да не просто жизнь, а целая планета. Когда ему наконец удается поговорить с мэром города этой маленькой пушинки, то происходит удивительный диалог:
       - Вы живете на пушинке?
       - Я живу в То-то городе...
       - Ну, значит, То-то город и есть пушинка... Ведь ваш мир помещается на цветке в моем мире... и то, что мы смогли установить контакт, - это просто поразительно... эй, у вас там все в порядке?
       - Я... не знаю... Тебе виднее, ведь это ты держишь...
      
      

    Елена Кузнецова

      

    Непротивление счастью Герберта Адлера

      
       Мотивы семьи. Особенности композиции
      
       "Нам нужны книги, уводящие в бесконечность счастья... Эти книги взорвут существующий порядок бытия. Нам не нужно больше эстетствовать и накладывать второпях пятаки на остекленевшие зеницы мертвецов". Борис Кригер точно определяет задачи современного романа. Уставший от злобы и ненависти мир хочет найти отдушину, забиться в теплое гнездо. У каждого свой рецепт счастья, но самая главная составляющая, без которой невозможно его создание, - не строить свое счастье на несчастье других. "Конечно, маньяк-убийца счастлив, пачкаясь в крови своей жертвы... Но это - не счастье, это - торжество, это повод для создания религии, которая все разложит по полочкам; где нужно, оправдает жертвоприношения, а где необходимо, применит нужную уловку покаяния..." Эстетизация зла должна быть переломлена в современной культуре в целом и литературе в частности, ведь именно литература, искусство слова - то, что творит сознание, очищает его. Эстетизация зла - закономерное следствие культа страдания, который выгоден "злодеям, маскирующимся в передники Золушек". Мы живем в мире Достоевского, Петербург, болезненно-желтый, "достоевский и бесноватый", объял весь мир. Но это наш выбор. Феномен культуры стал феноменом сознания. Но можно освободиться от давления поколений и общепринятых норм неразумного эгоизма, создать такое общество, где будут царить доброта, взаимопонимание и гармония. Герберт Адлер, герой романа Бориса Кригера, - отважный экспериментатор. С чего и начинать, как не с собственного дела, собственной семьи, собственной души?
      
       Галерея героев
      
       В основе персонажной системы - семья Адлеров и взаимоотношения внутри нее. Герберт Адлер, главный герой, сразу выделяется своей основательностью, как подлежащее в структуре предложения: "О чем говорится в предложении/романе? - О Герберте Адлере". Читатель в первых же строках буквально сталкивается с этой внушительной фигурой, и хотя сказано, что "он был человеком крупным и оттого, где бы ни появлялся, сразу же начинал ютиться, словно всяческое строение было ему тесно, что вызывало неудобство как у него самого, так и у всякого, кто находился с ним рядом", - скорее, читателю, а не герою приходится устраиваться поудобнее. Лишь в конце романа становится ясно, что это происходит оттого, что Герберт является не только объектом, но и субъектом повествования, а значит, занимает практически все пространство текста.
       Энжела, дочь Герберта, по своей функции в романе напоминает сказуемое. Именно ее мечты и желания кроят сюжет, движут романом, отвечают на вопрос "Что происходит?", "Для чего/кого происходит?". Эльза, жена Герберта, тоже является движущей силой, но, скорее, эстетического порядка. Она - определение, прекрасная волнистая линия, катализатор эмоций и переживаний. "Они вышли на волю и, несмотря на продолжающееся легкое головокружение и дурноту от увиденного, сразу отправились домой, ибо переполненные впечатлениями мозги просто требовали поделиться увиденным с кем-нибудь еще, хотя бы с милой и пугливой Эльзой, которая будет всплескивать руками каждый раз (курсив мой. - Е. К.), когда Джейк или Герберт будут изображать очередную сцену из просмотренного фильма". Джейк, сын Герберта, - гармоничное дополнение в этом семейном "предложении". И, наконец, другие герои романа - Анна, сотрудница Герберта, а затем его конкурент по бизнесу и поверженный враг, Лакшми Вишну Мишра, бизнес-партнер из Индии и посол загадочной мирной философии, даже Пузырик, как ласково называет беременная Эльза будущего сына, - обстоятельства. Это условия, в которых развивается действие, они отвечают на вопрос "Как, каким образом?".
       Особняком стоят персонажи, с которыми Энжела-сказуемое вступает в любовные отношения. Эдди, чьи ухаживания оказались отвергнутыми, - проскользнувшее по краешку сознания междометие. Альберт, отношения с которым начинают развивать Герберт и Эльза, сначала даже без ведома дочери переписываясь с молодым человеком через Интернет, - оказывается интеллигентным, интересным и вполне способным дополнить в перспективе семейную конструкцию Адлеров. Герберт четко знает, какого жениха он хотел бы для своей дочери, поэтому настойчиво принимается расспрашивать Альберта о его планах на жизнь, о его мечтах. Альберт осторожничает, и Герберт с трудом сдерживает разочарование. "Человек, который утверждает, что у него нет возвышенной мечты, либо слишком забит, либо неполноценен, либо просто неискренен. Во всех трех случаях он, Герберт, оставался без жениха своей мечты: тонкого, интересного, в меру увлеченного чем-нибудь возвышенным. Герберт сам не был ничем увлечен, страдал от этого и мечтал ввести в семью человека, который мог бы смягчить это неравенство между силой притяжения низменных потребностей и мощной волной вдохновения, несущей человеческую душу вверх на самом что ни на есть пенистом гребне..." При личной встрече оказывается, что Альберт, как и Энжела, вдохновляет Герберта: именно в разговоре с ним Адлер задумывается о романе - отражении жизни, не просто отображающем внешние проявления жизни на уровне банальных описаний, но проникающем в более глубокие слои.
       "- Вы писатель?
       - В какой-то мере... Вот как описать наш с вами разговор? Углубиться в нудное перечисление предметов, наполняющих пространство этой кухни? Позволить себе пространное отступление в область истории построения этого дома? Описать ваш и мой голоса, поразглагольствовать о вашей одежде... - Взгляд Герберта скользнул по выцветшей футболке Альберта и остановился на нашивке орла, крылья которого отделились от поверхности ткани и казались приклеенными. - ...Или описать самую суть наших отношений - не запротоколированный диалог, а именно суть, их философию, их драму, если хотите...
       - Надеюсь, до драмы не дойдет, - снова попытался отшутиться молодой человек, но осекся, поймав немигающий взгляд собеседника. Адлер думал совсем не об этом. Ему казалось занимательным, что если он возьмется написать обо всем этом роман, то получается, что он, сам герой этого романа, обсуждает с другим героем, как ему описать их разговор..."
       Роман многоуровневый, с переплетами и отражениями, и в то же время позволяющий разобраться в себе и читателю, и герою, и автору - вот маячок, к которому плавно подходит корабль повествования.
       Стюард - первая любовь Энжелы, из-за которого она бросила школу, доставила немало огорчений родителям, вынуждена была потратить сбережения, отложенные на учебу в колледже. Хитрый и мстительный, Стюард на поверку оказывается словом-предложением типа "Да" и "Нет", не способным вписаться в уже готовую семейную конструкцию. Отголоски резкого разрыва с ним, участниками которого являлись все члены семьи-предложения, спаянные невидимой, но прочнейшей цепью родственных взаимоотношений, слышатся до самого конца романа. Герберт постоянно возвращается к теме изгнания Стюарда, мучительно анализируя свое решение. "А как же изгнанный Стюард? Никакой разницы! Он тоже собирался устраивать свое болезненное счастье на несчастье других... Сидел и говорил нам в лицо, да еще при Энжеле, что никогда на ней не женится... и что она не выгоняет его только потому, что у нее не хватает смелости..." Стюард притягателен в своем озлобленном одиночестве, он чуть было не вырвал Энжелу из рамок семьи. Поскольку на Энжеле держится и ею движется жизнь семьи Адлеров, по крайней мере на данном этапе, это была бы очень тяжелая потеря, и неизвестно, сумело ли бы предложение обойтись без сказуемого? Скорее всего, нет.
       Особенно ярко это проявляется в тот момент, когда Герберт думает, что потерял дочь. Его деятельность мгновенно остается без вектора, он не может даже заставить себя повернуть голову.
       "Мужчины продолжали курить, увлеченно разговаривая и не замечая ничего вокруг. Вдруг раздался удар легкого тела о машину и душераздирающий крик Эльзы:
       - Энжела!!!
       Герберт втянул голову в шею. Он застыл, ужас охватил его... Неужели?!. Альберт стремительно бросился к выходу, а Герберт никак не мог заставить себя оглянуться, чтобы взглянуть на дорогу и увидеть... Оказалось, Энжела просто поскользнулась и упала между автомобилем и поребриком, но в эту долю секунды, когда Адлеру казалось, что ее сбила машина, он пережил подлейшую тоску вперемешку с великим ужасом... Дитя-то мы и проглядели..."
       В своем бизнесе Адлер тоже получает вдохновение и поддержку в лице Энжелы: "В ответ Энжела фыркнула и отправилась с Эльзой проводить время за маникюрами-педикюрами... Неудивительно, что дела в этот день пошли вкривь и вкось... Бездумное состояние Энжелы тут же отразилось на деле. Результаты резко ухудшились. Герберт терпел, но через некоторое время пришел в привычное состояние злобы, переходящей в ярость. Необходимость все время поддерживать бизнес, постоянное чувство аврала измотали его нервы, и он, как затравленный хищник, вяло огрызался и повторял: "В гробу я все это видел!""
       Именно отсутствие вектора движения приводит к тому, что Герберт терпеть не может заниматься собственным бизнесом и вынужден постоянно заводить себе ложных друзей, "Анн на шее" - управляющих, которые норовят его разорить. В романе так происходит с его очередной помощницей. "Анна, прихватив с собой досье всех клиентов Герберта, компьютер и кое-какие документы, уютно расположилась на соседней улице в надежде теперь уже с помощью внешней конкуренции задушить своего бывшего хозяина".
       Герберт Адлер, как подлежащее, является главой предложения, аккумулирует много энергии, но направление этой энергии ему указывает именно Энжела. Наиболее активно и вдохновенно проявляет себя Герберт, действуя во имя Энжелы - с позором вышвыривая жестокого Стюарда, переписываясь по Интернету от имени Энжелы с Альбертом. Даже бизнес, почти разрушенный вредительством Анны, Герберт восстанавливает по большому счету только для того, чтобы жить так, как привык, - чтобы иметь возможность дарить дочери на день рождения бриллиантовые сережки. Изгнав Анну и ликвидировав нанесенный ею ущерб, Герберт продолжает воевать с ней словно по инерции, без особой охоты, ища пути для примирения и оказывая поддержку близким Анны.
       Итак, Энжела, вокруг которой разворачивается сюжетная коллизия. Как мы ее видим и видим ли мы ее? Энжела дана контурами, ее имя наводит на мысль о рождественских елочных украшениях - легких, искрящихся серебром, гибких ангелах. Рассказ о ней начинается с подарков ко дню рождения, что усиливает ощущение праздничности. "В прошлом году они подарили дочери дорогую профессиональную фотокамеру. Знаменитые журналисты таскают точно такие по горячим точкам, чтобы взволновать нас очередной подборкой глянцевых кадров, роскошно, с шокирующими деталями отображающих страдание, голод и смерть. Энжела же...фотографировала этой камерой лепестки, ветви деревьев, облака, мягкие игрушки и прочие девичьи атрибуты окружающего мира, неизменно включающие в себя двух ее котов, лениво спящих во всех вообразимых и невообразимых позах". И с этого момента образ хрупкого ангела с фотоаппаратом прочно занимает место в нашем сознании. Энжела сама подобна фотографии в ретро-стиле: приглушенные тона, нежность линий - чувственный фантом, и только ее душевные терзания, неумение найти выход из сложных жизненных перипетий и неопытность в личной жизни придают ей плоть и вес.
       Стюард предстает зловещим, психически неуравновешенным типом, бесцеремонно пользующимся положением любовника Энжелы. Он разрушитель, провокатор, он приносит дочери Герберта несчастье, нарушает душевное спокойствие самого Герберта. Он изначально инороден, нагл и ничтожен. "Он с самого начала был находкой. Бросил школу, курил наркоту, даже, кажется, в тюрьме сидел по мелочи... И главное, не преминул похвастаться всем этим при первом же знакомстве с нами: мол, так, мол, вам, думайте, что хотите, а дочурку вашу я сожру и не поперхнусь..." Тем не менее, даже выгоняя Стюарда из квартиры Энжелы и из ее жизни, Герберт Адлер ведет себя благородно: письменно предупреждает противника о своих намерениях ("Иду на вы"), не оставляет его без крыши над головой, отдает ему вещи. Ситуация эта словно создана для того, чтобы показать различные стороны противоречивой натуры Герберта. Он рад этой битве, он предвкушает конфликт, получает удовольствие, когда Стюарду приходится забирать свои вещи из квартиры под надзором полицейского, которого сам Стюард и вызвал. "Адлер умел и даже любил разговаривать с властями. При этом он входил в такое чудное состояние полного слияния с государством - мыслил, как оно, дышал категориями всеобщего блага, - что неизменно оказывался на высоте и считался крайне добропорядочным гражданином. Это шло вовсе не от лицемерия, просто в Герберте жили два человека: один - несносный бунтарь и анархист, другой - законопослушный член общества, и в каждый конкретный момент Герберт свято верил в собственную искренность".
       В истории со Стюардом читатель видит, что родители любят Энжелу, беспокоятся за нее, и порой, как во всех семьях, волнение за непослушную дочь перерастает в раздражение. Очевидно, что любовь к Стюарду самоубийственна и гибельна, однако Энжела ослеплена и упрямо возвращается в эту ловушку. И тут нервы Эльзы и Герберта не выдерживают, в своем стремлении защитить дочь они становятся даже жестоки к ней.
       "- Хорошо, я больше не буду с ним встречаться.
       - Энжела, ты что? Что ты? Ты ничего не понимаешь? - закричала Эльза, выхватывая трубку у Герберта. - Теперь он тебя обязательно убьет!!! Ты что же, думаешь, можно вот так поиздеваться над человеком, в котором, кроме гордыни, и нет ничего, и потом он тебя простит?
       Герберта тоже трясло от раздражения, и он взял трубку обратно.
       - Энжела, живи с кем хочешь, можешь подобрать с улицы наркомана со СПИДом, но нам-то зачем ты все это рассказываешь? Что это за особая форма садизма? - пропечатал каждое слово Герберт.
       - Да что ты опять ей такое говоришь: живи с кем хочешь?! Вернуться к этому шизофренику? А завтра ты через полицию найдешь ее труп в канаве? - закричала Эльза.
       - Хорошо, я больше не буду с ним встречаться... - заплакала в трубку Энжела".
       В этой ситуации один Джейк, младший брат Энжелы, сохраняет хладнокровие. Он успокаивает и утешает сестру. Он "словно родился взрослым", он прозорлив и внимателен, но в семье Адлеров он выступает в роли арбитра, которого начинают слушать лишь тогда, когда соревнования уже закончились. Джейк - наблюдатель, маленький философ, оценивающий, порой довольно скептически, неугомонную деятельность родителей и старшей сестры.
       Эльза Адлер, жена Герберта, производит впечатление благоразумной Эльзы, героини немецких сказок, преодолевающей препятствия благодаря здравому смыслу. Но это впечатление обманчиво. Порой Эльза демонстрирует женскую мудрость и благоразумие, но это не выходит за рамки семейного круга. В переписке с Альбертом она проявляет себя находчивой, чуткой, артистичной, но во всех тяжелых жизненных ситуациях ищет поддержки у мужа. Она благодарна Герберту за изгнание Стюарда - сама Эльза, как ни переживает за дочь, не решилась бы на такой шаг. Адлеру повезло с женой - рядом с такой женщиной мужчина чувствует себя главой семьи, защитником. Несмотря на долгую совместную жизнь, их чувства по-прежнему нежны. Их союз скрепляют дети: в романе, несмотря на то что Эльзе уже под сорок, она ждет третьего ребенка. "Герберт долго упорствовал; он с трудом согласился и на первых двух детей. Но когда Джейку исполнилось тринадцать, а Энжела стала вполне самостоятельной молодой женщиной, Герберт снова уступил. Последнее время он начал понимать, что единственно действительно значимое, что может оставить человек на этой земле, - это дети. Эльза понимала это всегда и тихо внимала философствованиям Герберта о трудностях жизни, несправедливости мироустройства и прочих веских причинах, по которым не следует рожать детей. Но вот наконец терпеливая Эльза снова дождалась, и вместо заведения кошек, кроликов, собак, рыбок, птичек и прочей живности для погашения материнского инстинкта Герберт соизволил дойти до блестящей в своей гениальной простоте мысли, что единственно действительно значимое, что может оставить человек на этой земле, - это дети".
       Герберт Адлер - противоречивая личность, своего рода "степной волк" нового времени. Ирония автора по отношению к нему, порой теплая и дружелюбная, порой жесткая, граничащая с сарказмом, проявляющаяся даже в мимолетных метафорах ("его мучила изжога, напоминающая скуку"), свидетельствует о неоднозначном, переменчивом отношении автора к герою, словно к отражению в зеркале. Автобиографические черты, безусловно, присутствуют в этом персонаже, но в то же время Адлер - образ-копилка, призванный собирать и абстрагировать черты человеческой личности, которые Борис Кригер хотел бы подвергнуть анализу. Так, образ Энжелы - одна из проекций личности Адлера, отделенная от него, вынужденная существовать самостоятельно. Как и Наташа Ростова для автора "Войны и мира", это девичья, женская ипостась Герберта... Энжела, как фантом женственности, капризна и беспомощна, а Герберт чувствует себя вполне в своей тарелке, переписываясь от ее имени с Альбертом. Альберт влюбляется в это сочетание - фотография красивой девушки и холодная мужская логика в письмах. "Герберт действительно умело провел парня по всем коридорам страсти, холода и тепла, насмешек и признаний и преподнес Энжеле готовым. Адлеры не только не задумывались, но даже не осознавали, что в подобной ситуации кроется какой-то неслыханный обман. Герберт свято верил, что Энжела могла бы сделать то же самое, но она была ранимой, неуверенной в себе, и подобная первичная артподготовка травмировала бы ее, и успех был бы маловероятен. Почему бы ему не сделать это за нее? Несколько раз Адлер спрашивал дочь, что она написала бы в том или ином случае, и их намерения и направления мысли удивительным образом практически всегда совпадали".
       Анна, управляющая бизнесом Адлера, впоследствии предательница, - тоже проекция. Подобно тому как Гоголь в "Мертвых душах" описывал помещиков, в каждом акцентируя какой-либо порок и таким образом избавляясь от него, "Герберт Адлер был вынужден заводить таких "Анн на шее", ибо всеми силами старался оградить себя от управления собственными делами. Он чувствовал, как мельчает и исчервляется надобностью сводить счета, следить за доходом, бороться с расходом..." Управляющие и управительницы Адлера воплощают негативное отношение хозяина к "лямке купца", неудивительно, что они аккумулируют все отрицательные черты акул бизнеса - жадность, агрессивность, нечестность, и в конце концов Адлер, породивший их, сам же от них и избавляется. Но они необходимы ему, чтобы продолжать свое развитие, чтобы не пасть в грязь и суету, и вот уже он нанимает очередную "Анну", чтобы та оттянула на себя темные черты его личности, открыв ему простор для самосовершенствования. Для Герберта "в жизни есть много другого, кроме этой бесконечной мишуры, кроме твердого, как грецкий орех, желания мелочно тиранить своих ближних. В жизни есть благородство неторопливого созерцания, поиск путей дарения безымянного добра, стремление к самосовершенствованию, в конце концов". Он пишет стихи, собирает старинные книги, изучает китайский язык - и получает наслаждение, когда его духовная составляющая проявляет себя. Например, во время беседы с деловым партнером-индусом Герберт сначала заготовленными фразами восхваляет величие Индии, а затем не на шутку увлекается. "Он устало, но достойно изложил свое видение сделки, и когда индус принялся привычно торговаться, холодно и протокольно заговорил о величии Индии и ее народа, о ее славной истории и уникальной культуре, о колоссальном населении и врожденном миролюбии. Гостю было приятно". По мере того как контакт с деловым партнером перерастает в дружескую беседу, Герберт гонит от себя саму мысль о том, что он может быть неискренен с гостем.
       "- Я бы хотел выучить санскрит, - тихо признался Герберт и снова не понял, искренен он или просто все еще пытается понравиться деловому партнеру. Почувствовав омерзение по отношению к самой возможности подобной неискренности, он добавил: - Я бы распевал молитвы на санскрите, даже не понимая смысла, мне просто нравится, как звучит этот язык. Трудно, конечно, быть к нему объективным, ведь на нем написаны древние Веды... Увы, чаще всего нам нравятся вещи и явления не сами по себе, а за те ассоциации, которые они порождают! Расскажите нам о ваших верованиях". Индус рассказывает... Речь заходит о переселении душ - один из вариантов связи между поколениями. Борис Кригер поддерживает в читателе интерес к теме семьи, даже когда речь, казалось бы, идет о другом.
      
       "Мысль семейная". Паутина превращается в гнездо
      
       "Мы несем в себе и прошлое наших предков, и будущее наших потомков, потому что переданное нам отношение к жизни мы передаем дальше, и от всего этого невозможно ни скрыться, ни отмахнуться..." - пишет Борис Кригер. Семья может быть человеку тихой гаванью, защитой от бурь, а может оплетать липкой паутиной усталости людей друг от друга, их скомканной вражды и неискренности, лицемерия перед другими и самими собой. "Мысль семейную" в романе можно определить как "приятные тугие узы". По крайней мере таковыми являются отношения, которые сложились в семье Адлеров. Это уже не паутина (родители Герберта) или лабиринт (родители Эльзы), но еще не гнездо. Это некоторая промежуточная стадия. Семейный очаг - изразцовая печка, свет в окошке, лампа с зеленым абажуром, как в "Белой гвардии" Булгакова, - это пока идеал, но на уровне теперешнего поколения Адлеров это недостижимо, ибо отношения Эльзы, Герберта, Джейка, Энжелы и ее женихов слишком сконструированы, слишком рациональны, в них чувствуется руководящая воля главы семейства и сознательное противодействие примеру предшествующего поколения. Добрые и гармоничные отношения в семье должны передаваться естественно, как жизнь, как дыхание, с молоком матери попадать к нам в кровь - и нам, благодарным потомкам, останется только совершенствовать и приумножать наследство в виде семейных традиций, совместного отдыха, взаимопомощи, понимания, душевной теплоты и щедрости.
       "Хорошо, когда оказывается, что быть связующим звеном поколений сладко и приятно, что ничего не нужно менять... Хорошо переносить в свою едва образовавшуюся семью умеренные традиции и теплую атмосферу взаимного восхищения...
       Но что же делать, если нам не повезло? Что, если родители, по воле вечно осуждаемых времен и не менее критикуемых нравов, оказались людьми холодными, чрезмерно строгими и невнимательными? А может быть, вспыльчивыми и несправедливыми? Или даже вздорными и жестокими?.. Неужели мы обречены нести все это и в свою нынешнею семью, а далее передавать по эстафете грядущим поколениям?" Нет, решительно отвечает автор.
       Борис Кригер показывает, как люди зависят от своего прошлого, от своих родителей и акцентирует внимание не на наследовании физических или нравственных черт предков, не на собственно наследственности, а на осознанном подходе к вопросам прошлого. Человек сам волен выбирать, что ему принимать от прошлого, а что нет, на каких основаниях строить свою жизнь. Писатель в лице своего героя Герберта Адлера преподносит читателю модель жизнестроительства. В третьей части романа, где тема семьи достигает пика своего развития, рассказывается о предшествующем поколении - о родителях Герберта и Эльзы. Детство героя прошло в неестественной атмосфере: "Целый ворох патологических взаимодействий ознаменовывал семейную жизнь родителей Герберта. Опять же со стороны она казалась бесполезной и невнятной, и нельзя было сказать, что любовь растаяла в дымке времен, поскольку, вглядываясь назад, в свое прокуренное отцовскими папиросами детство, ничего, кроме взаимных обид в родительских отношениях между собой, да и в отношениях с детьми, Герберт узреть не мог". Но отрицательный опыт - тоже опыт, и Адлер в своей семье пытается противодействовать влиянию родительского примера. "Адлер всеми силами пытался не переносить опыт своего домашнего очага, так сказать, до боли родных пенатов, в свою семью, в свои отношения с Эльзой, Энжелой и Джейком, но подчас это было выше его сил, и он словно бы со стороны слышал в своем голосе нотки своего отца в стиле:
       - А почему... ты... не... выучил... уроки?
       Герберт понимал, что любить своих ближних нужно не за что-то, не потому, что они успешны, трудолюбивы и ведут себя в соответствии с твоими ожиданиями. Любить их нужно просто так, беззаветно, без предварительных условий. Герберт пытался так любить, и иногда ему казалось, что он преуспевает на этой ниве, но "почему... ты... не... выучил... уроки?" снова брало верх, и благие намерения на безусловную любовь катились в тартарары..." Трудно и Эльзе не копировать своих юродствующих родителей, которые "легко могли обаять новичка своей приветливостью и шармом, но страдали периодическими затмениями доброго сознания, и тогда в них поднималась желчь и раздражительность, которую трудно было перенести". Ей это удается далеко не всегда. "Эльза пыталась не нести в свою семью гибельную иррациональность своих предков. Недоговорки, колкие намеки, издевки - все это было чуждо Адлерам, но так или иначе влияло на многие решения и мотивы, ибо освободиться от вложенной в нас сути предыдущих поколений еще сложнее, чем убежать от самого себя". Родители Эльзы появляются в качестве действующих лиц в пятой части, озаглавленной "По ту сторону страсти". В ней отношения Энжелы и Альберта, инициированные Гербертом, выходят на финишную прямую, но "дедушка и бабушка" (так и оставшиеся безымянными) из лучших побуждений чуть было все не портят. Они сообщают Энжеле, что молодой человек, скорее всего, охотится за ее деньгами и ищет способ остаться за границей, вот и предлагает руку и сердце. Герберт угадывает причину, по которой дочь тревожится и игнорирует звонки влюбленного юноши, и проводит со старшим поколением "воспитательную беседу". Милые старики, время от времени превращающиеся в Геростратов, по меткому выражению автора, чуть было не разрушили хрупкий храм возможного счастья, который с трудом создавался супругами Адлер. Эта ситуация свидетельствует о том, что предки и через поколение продолжают распространять свое влияние и вселять "гибельную иррациональность" в желторотую молодежь, еще недостаточно зрелую, чтобы самим быть кузнецами своего счастья.
       Жизнь Герберта и Эльзы - это борьба с тяжелым наследством. (Тяжела ты, шапка Мономаха!) Они преуспели в этом, по крайней мере внешне, на уровне сознания. Но автор не останавливается на том, чтобы подать читателю внешнюю сторону происходящего, - его волнует то, что живет в глубинах подсознания, откуда не так легко вытравить когда-то поселившихся там чудовищ. "Сон разума рождает чудовищ". Когда разум главы семейства бодрствует, все прекрасно, но если задеты темные инстинкты, Герберт способен на трусость, жестокость - и впоследствии его мучает совесть. Так, когда в конце второй части выясняется, что непутевая Энжела продолжает встречаться со Стюардом, Герберт срывается и пугает дочь:
       "Уже завершившийся было конфликт начал разгораться с новой силой, и Герберт не скупился на сцены в стиле Хичкока. 
       - Учти, он затянет тебя в постель, а когда хорошенько возьмет над тобой верх, дождется момента, когда ты заснешь...
       - И задушит, - поддержала Эльза.
       - Или воткнет ножницы в ухо, - подвел черту Герберт. Его затошнило от собственных слов".
       Три поколения семьи Адлеров на протяжении всего романа переплетаются и взаимодействуют. Тема семьи в первой же части оказывается ведущей. Сюжет начинает свое течение, когда автор описывает Герберта и Эльзу, готовящих подарки на день рождения дочери - мирная и светлая картина. Но в нее практически тут же врываются тревожные нотки - мрачные размышления героя. ("Герберт купил букет вместе с вазой и водой... Ах, эти мертвые цветы... Мы забываем, что они тихо и от этого как-то еще более безвозвратно мертвы".) Далее из диалога супругов читатель узнает детали отношений Энжелы и Стюарда и в повествовании нарастает диссонанс: с одной стороны - взаимовыручка и чуткость к желаниям друг друга в семействе Адлеров, с другой - инородное и агрессивное тело в лице Стюарда, въевшееся настолько, что его можно удалить только хирургическим вмешательством.
       Борис Кригер описывает семью Адлеров как подлинную ячейку общества - замкнутое образование со своими законами. Внутрь этой структуры не так-то легко проникнуть, для этого надо обладать необходимыми качествами, вписываться, идеально дополнять семейную конструкцию, как мы видим на примере Стюарда и Альберта. Кригер подчеркивает, что Герберт Адлер возвел семью "на пьедестал древнего рода, взаимовыручающего механизма единения близких душ". Это был акт воли и творчества. Семья волнует автора как сфера применения личности человека, неудивительно, что в романе тесно переплетаются родственные и деловые взаимоотношения. С одной стороны, ситуации порой возникают комические, например обольщение Альберта по Интернету, мастерски проведенное Гербертом: "Вот такая у Адлера была крепкая семья. Всё делали друг за друга. Энжела помогала Герберту зарабатывать деньги в офисе, а он отдувался вместо нее с женихами..." С другой стороны, такая тактика приводит к положительным результатам. Герберту было бы нелегко без Энжелы справляться с делами, а дочь без его помощи продолжала бы оплакивать разрыв со Стюардом.
       Итак ключевые моменты семейного союза Адлеров - единство, взаимовыручка, базирующиеся на понимании ("Герберт всегда пытался угадывать тайные желания жены и дочери...") и иногда даже взаимопроникновении и - замене ("Уроки перевоплощений"). "Поэтому в семье Адлеров ни у кого не было своей собственной жизни, включая самого Герберта. Они жили жизнью семейной, которая перетекала незаметно и пагубно в деловую, экономическую жизнь, и хотя внешне все были довольны, внутренне у каждого зрел неизбывный бунт и желание перевернуть все вверх тормашками, но чаши весов указывали на полную несостоятельность таких планов, и приходилось стараться оставаться благоразумными, чтобы опять же не разочаровать друг друга, и хотя нередко все четверо не хотели чего-то по отдельности, но вместе совершали, ибо давно уже перестали быть отдельными индивидами, а представляли некий новый общественный организм, идеальную ячейку общества, славную единицу бытия, на которую пророки глядели бы с гордостью и одобрением, а соседи и редкие приятели - с плохо скрываемой завистью и неприязнью".
       Герберт осознает важность семьи для каждого человека. Поэтому и в деловых контактах он пытается настроиться на волну близости, войти в сферу семейных, а не деловых интересов своего партнера. Так, в разговоре с Лакшми Вишну Мишрой Адлер разведывает почву, намереваясь сыграть на отцовских чувствах:
       "- У вас есть дети? - внезапно спросил Герберт, ожидая положительного ответа. Ну у какого индуса нет детей? Что за вопрос?
       - Нет, я холостяк, - улыбнулся Лакшми.
       - Ну, это не важно, - несколько растерялся Герберт, рассчитывавший рассказать гостю, как тот сможет передать детям великолепное дело, которое приобретет у Герберта".
       От этой неожиданности Герберт оправился быстро и настроился на одну интеллектуальную волну с индусом - разговор зашел о религии, философии, поэзии, и близость, хотя и другого порядка, все-таки состоялась.
       Воюя с бывшей управительницей Анной, Герберт стремится ей помочь, подсказать правильные действия, повлиять на нее через ее мать. Но Анна - злостная нарушительница заповедей, которые в любой религии стоят на одном из первых мест: она непочтительная дочь. Мать пишет Адлеру письма, обвиняя его, заступаясь за Анну, но Герберт излагает все как есть, открывает матери глаза на преступное поведение Анны, обращается с матерью Анны куда более почтительно, чем сама Анна, предлагает поддержку, в том числе и материальную. Он не хочет вражды и находит отклик в семье своей бывшей управительницы. Анна же остается глухой к его миролюбию и злобно обвиняет мать, когда узнает о переговорах:
       "- Мама, да ты что? Совершенно с ума сошла? Как ты посмела взять на себя такую ответственность? Ты даже не представляешь, с кем мы имеем дело...
       - Ну, не такое он чудовище. Просто амбициозный человек.
       - Он подлец и предатель, и, поехав к нему, ты тоже становишься..."
       Эта часть истории с Анной как нельзя лучше демонстрирует не врожденное, но приобретенное, рациональное благородство героя. Герберт совершает эти шаги по велению разума, а не сердца. Он подобен положительным "разумным эгоистам" Чернышевского. Анна, в отличие от Герберта, не дает себе труда отвлечься от повседневности, в ней сильна жажда сиюминутного, жажда выгоды, страсть победить и ощущать свое превосходство. Возможно, и Герберт стал бы таким, если бы не его семья и если бы "жажда вечности" не "роилась в нем, как и во всяком другом подлом человеке, ибо человек поистине возвышенный не думает о славе или о причинах этой славы, он просто должен парить над остриями храмов, пока очередной порыв ветра не швырнет его брюхом на шпиль..." Герберт находит способы выразить эту жажду, в частности, нанимая таких Анн, которые, культивируя в себе "подлого человека", становятся все хуже и хуже, и наконец наступает пора их заменить, как фильтр для очистки воды, что сослужил свою службу.
       Лингвистические наблюдения автора, приписываемые герою, подкрепляют размышления о свойствах семейных уз. Семейным отношениям свойственно возвращаться, многократно усиливаясь, - это лавина в горах, рикошет, бумеранг. Если ты затягиваешь удавку на шее своих близких, тиранишь их, принуждаешь, приятные тугие узы неизбежно превратятся в паутину. "...Угадывая их тайные желания, он пытался сделать их счастливее, а счастливые домочадцы неизбежно сделали бы счастливым и его самого. Кстати, Герберт подумал, что ведь это же совершеннейшая глупость, будто "враги человека домашние его". Очередная злонамеренность перевода Евангелия. Слово "домашние" наверняка пришло от латинского слова, означающего "слуги". "Враги человека слуги его"... Вот так, стоит исправить маленькую неточность, и все становится на свои места..."
       Да, в семействе Адлеров домашние уже не враги, но пока еще не друзья. Скорее, помощники. Их зависимость друга от друга уже не гнет, а добровольное соглашение любящих людей. Это не идеальное гнездо, но вполне прочная основа для него. На примере семьи Герберта, анализируя события, происходящие с членами этой семьи, и реакцию на них, читатель постигает возможность превращения "ворсистой удавки поколений" в "приятные тугие узы". "Думая своим умом, анализируя происходящее без присущих нам с детства штампов, надобно попытаться найти единственно возможный путь, ведущий к отгадке, как же все-таки разорвать ворсистую удавку поколений и начать с белого листа нечто такое, что сможет подарить нашим прямым потомкам уникальную возможность ничего не менять в устоявшемся сценарии жизни, возведенном в статус будущей семейной традиции, ибо он хорош и вполне достоин многократного и разнообразного повторения".
      
       Особенности композиции
      
       Роман "Забавы Герберта Адлера" представляет собой сложную систему, и для того, чтобы разобраться в ней, необходимо слой за слоем проникать в глубь этой удивительной конструкции. Для начала охватим взглядом произведение в целом. Первые четыре из семи частей романа начинаются с образа-символа, своеобразного ключевого слова, помогающего понять идею, заложенную в данной части. В первой части это холст, точнее, его изнанка, чья шероховатая, с узелками поверхность символизирует запутанность людских судеб, изнанку жизни. Во второй части это шар, на котором надо удержаться, сохраняя хрупкий баланс отношений и душевное равновесие. Третья часть начинается с размышления о паучке, плетущем паутину по какому-то неведомому замыслу - и мы попадаем в "переплеты поколений". Четвертая часть открывается сценой из фильма, причем так, что сразу не понятно, что Герберт с сыном сидят в кинотеатре:
       "- Отвечай, где документы? - Грязный мускулистый мужик тряс свою жертву, крепко прижимая пистолет к беззащитной шее. Герберт зажмурился, потому что ждал, что выстрел вот-вот растрескает реальность и кровь брызнет в пространство".
       Напряжение разрешается спустя два абзаца, но, пробегая их глазами, пока не уверен и не знаешь, что происходит: может быть, роман принял криминальный оборот, может быть, Анна наняла киллера, чтобы расправиться с бывшим боссом? Переживание за героя дает нам шанс на мгновение почувствовать себя рядом с ним. Так начинаются "Уроки перевоплощений". Следует отметить, что название каждой части фокусирует наше внимание либо на этих образах ("Изнанка холста", "Плоскость шара"), либо на философских проблемах или самоанализе, как в последних двух частях ("Непротивление счастью" и "Вес песчинки").
       Последняя часть - "Вес песчинки" - является своего рода разоблачением, срыванием покровов, рефлексией романа о самом себе. Это занимательная литературная игра, когда герой, автор и читатель перепутываются, а мотивы поступков оказываются совсем иными, чем казалось вначале. Герберт говорит о себе: "Я живу, словно бы пишу роман. Но в то же время я являюсь и героем этого романа, а окружающие, пусть сами того не понимая, манипулируют мной, моими чувствами, поступками, искажают мою реальность, а значит, "пишут" меня... Они - мои жестокие и невинные соавторы. Они видоизменяют мой замысел настолько же, насколько я пытаюсь вмешаться в их жизнь". В пятой части мы впервые задумываемся, что автором романа о забавах Герберта Адлера может быть сам Герберт Адлер. Многим из нас есть что рассказать, и жизнь порой бывает куда интереснее романных приключений - но лишь в том случае, если у людей - героев есть цели и желание их осуществить.
       "Герберт сначала просто записывал свои мысли, потом они начинали выстраиваться в цепочки событий, и он уже не мог отличить литературу от жизни и наоборот. Он не понимал, какие поступки он совершает для того, чтобы отразить их в романе, а какие повороты сюжета, написанные на бумаге, ложатся на нее только для того, чтобы обрести свою истинную плоть в разухабистости вполне реальной и всеми осязаемой жизни".
       Последняя часть романа дает второй план, взгляд из глубины. Роман, анализируя сам себя, перевоплощается и даже меняет заголовок. "По совести говоря, роман-то надо было назвать "Забавы Эльзы Адлер", ибо все, чем забавляется наш герой, делается исключительно и всеобъемлюще для любви всей его жизни - этой самой милой, едва заметной, беременной Эльзы. Герберт давно забыл, чего же хочет он сам. Смысл его счастья заключается в выискивании тайных и явных желаний любимой и в их осуществлении, возможно, грубом, возможно, несколько насильственном даже в отношении самой Эльзы, но все же это не меняет сути". И третье разоблачение заключается в том, что смысл жизни и счастье для Эльзы состоит в том, чтобы угадывать подспудные желания мужа. Так они неустанно прислушиваются друг к другу и помогают избавиться от груза накопившихся проблем, сбросить душевное напряжение. Когд, наконец Эльза туманно формулирует для Герберта, чего же хочет он сам - освободить дочь от Стюарда, сбросить с шеи кровопийцу Анну, Адлер решительно исполняет истолкованное желание. Семья дельфийских оракулов с развившейся за долгие годы совместной жизни привычкой к интуиции, своеобразному видению друг друга насквозь... В последней части Борис Кригер откровенно и весело раскрывает побуждения своих персонажей. "Что поделаешь, такова в понимании этих странных людей "любовь"... Достигать своих тайных желаний казалось им пошло, а вот стремиться к осуществлению затаенных намерений души своего товарища по любви было хорошо, весело, обжигающе приятно. Именно в результате эдакого вольного извращения их чувства и побуждения настолько перемешались, что найти отличие меж ними было невозможно!" Автор полемически заостряет финал романа: "Так ли дурны были эти отношения? Так ли невыносима была эта несвобода? Так ли отвратительны были их забавы?" - хотя для тех, кто мысленно одобрял, а иногда даже восхищался Гербертом на протяжении всей книги, ответ не вызывает сомнений. Сознательное строительство любви и счастья - не худшая альтернатива "трагедии безысходности" в современном мире, где каждый индивид "растреснут противоречиями".
       Таким образом, мы сразу оказались на шестом слое произведения, философском, начав с конца. "Забавы Герберта Адлера", как торт "Наполеон", - в романе мы можем обнаружить пять пластов, пять уровней. Эти слои представляют собой различные способы повествования, автор переключается с одного на другой, но каждый из них сам по себе образует единое пространство. Эта многослойность придает тексту объем, как специальные очки придают объем фильму в 3D-кинотеатре. Итак, пять слоев, пять способов рассказать историю.
       Слой первый: повествование.
       Слой второй: диалог.
       Слой третий: игра.
       Слой четвертый: поэзия.
       Слой пятый: философия.
       Первый уровень, повествование, - это классика, элементарный уровень, который присутствует во всех текстах. Любой текст должен быть написан с опорой на базовые сведения: на этом уровне мы находим сюжет, описание героев, их привычек, окружающей обстановки и прочего.
       Второй слой - диалогические отношения в романе. Это не только собственно диалог, который автор часто использует, оживляя действие (диалоги обычно яркие, динамичные, эмоциональные, например разговор Герберта с матерью Анны), но и переписка (послание Герберта Стюарду, письма Герберта и матери Анны) и послания без ответа, найденные случайно (письмо Стюарда, обнаруженное Энжелой в электронной почте). Сюда относятся также "угадывание" Гербертом желаний жены и дочери и ответное их воплощение. Под диалогическими отношениями, создающими подтекст, нечто не проговоренное в романе, подразумеваются также телефонные разговоры: Кригер использует эффект односторонности восприятия при отсутствии собеседника перед глазами, например, когда родители корят Энжелу за продолжении истории со Стюардом и мы слышим только ее виноватый голос. Когда она кладет трубку, читатели переносятся в ее комнату и обнаруживают, что в то время, когда она обещала больше с ним не видеться, Стюард находился рядом с ней. Та же Энжела во время общения по телефону с Альбертом уходит в другую комнату. Читатель остается с Гербертом и не слышит разговора, и ему вместе с Адлером остается судить о симпатии молодых людей по внешним признакам: проговорили сорок минут, Энжела выглядит счастливой.
       Слой третий: игра - один из тех, что остается всегда актуальным, ведь человек - это существо, способное к творчеству, к самовыражению через перевоплощение. Наиболее ярким примером является четвертая часть романа, где родители переписываются за Энжелу, сначала Эльза, затем Герберт, и настолько входят в роль, что Альберт, который является разведчиком по одному из своих образований, не смог их раскусить. "Герберт... наконец решил подключить Энжелу. Он прочел дочери свою любовную переписку. Она выслушала вяло, казалось, без интереса, но одобрила... Особенно то место, где он написал, что плачет... Настоящая Энжела подтвердила, что действительно всплакнула бы именно в этом месте, хотя спала крепким сном в то время, как Герберт заливался за нее вымышленными слезами..."
       На этом уровне повествования постоянно проявляется авторская ирония. Так, переписываясь с Долорес, матерью Анны, Герберт иронически сопоставляет их общение с деяниями исторических лиц: "Эдакая переписка в стиле Наполеона и Александра Первого, - усмехнулся Адлер. - Мол, пока последний французский солдат не покинет русскую землю, не может быть и речи о замирении..." Совмещение второго и третьего слоев в истории с Анной открывает новые грани иронии. Подарки также относятся к слою диалога, а здесь это доброжелательность анаконды перед броском:
       "Узнав, что Анна основала собственный бизнес, Герберт заказал букет цветов такого размера, что Эльза даже обиделась, сказав, что ей такого огромного букета он никогда не дарил... К букету он велел добавить записку: "Рад успехам вашего нового бизнеса".
       - Это поцелуй Иуды, - пояснил он свой поступок Эльзе, и та неохотно успокоилась. И действительно, через несколько недель у Анны с ее новым бизнесом начались такие проблемы, что разумный человек вряд ли поставил бы на ее успех и ломаный грош, а еще через некоторое время посыльный принес Анне книгу, подарок Герберта: "За решеткой. Пособие: Как выжить в тюрьме"".
       Борис Кригер бесстрашно подтрунивает над своим героем, как над его страхами, так и над его решительностью, совмещая это в границах одного предложения, отчего комический эффект усиливается. "Итак, Герберт набросился на Альберта, как скаковая лошадь на финишную черту, и вдруг оказалось, что тот старший лейтенант внешней разведки в отставке... От лица Энжелы Герберт так расстарался, что незадавшийся Штирлиц, похоже, серьезно влюбился в него, точнее, в нее..." Или в первой части, когда Герберт не может уснуть, опасаясь мести Стюарда, ему в полудреме кажется, что кто-то ворвался в квартиру - а это всего лишь упал с крыши снег.
       Четвертый уровень - поэзия. Цитируемые стихотворения известных поэтов и стихотворения Герберта передают глубину душевных движений героев. В первой части в потоке сознания Энжелы, переживающей "завершение эры Стюарда", мелькают строки Бродского. Измотанный борьбой с Анной, Гербер находит отдохновение рядом с беременной Эльзой и, ощупывая "драгоценный животик", вспоминает Мандельштама:
      
       И если в ледяных алмазах
       Струится вечности мороз,
       Здесь - трепетание стрекоз,
       Быстроживущих, синеглазых...
      
       Общаясь с Лакшми Вишну Мишрой, Герберт, благодарный за то, что, ожидая встретить торгаша, "бескорыстно любящего деньги", встретил родственную душу, дарит индусу томик своих стихов, изданных с переводом на многие языки, один из которых - санскрит. Гость приятно поражен, и их с Гербертом беседа от рутины деловых отношений уходит во все более высокие сферы. Лакшми читает стихотворение Герберта на санскрите и переводит его для присутствующих - здесь мы вновь сталкиваемся с уровнем игры, ведь мы слышим не оригинальные строки, а их интерпретацию, сделанную индусом.
      
       "Реальность - иллюзорна.
       Мир соткан из иллюзий.
       Какую же свободно
       Решился б выбрать ты?
       Хорошая иллюзия -
       хороший выбор, -
      
       перевел Лакшми и аккуратно закрыл книгу.
       - У нас очень близкое видение мира, - сказал он. - Эта книга не просто подарок, а великая честь для меня".
       На уровне игры мы также получаем символическое толкование имени гостя из уст эрудированного Герберта, на которого встреча с индусом произвела впечатление. С добрым юмором и опять сделав акцент на теме семьи, автор размышляет устами своего героя: "Вот Лакшми Вишну Мишра - совершенно чужой человек, а стоило провести с ним пару часов, и стал он роднее и понятнее, чем иные из тех, с кем проводишь всю жизнь. Как это объяснить? Уж не земное ли воплощение индийского бога Вишну я повстречал? Вишну кушал вишню... Хотя Вишну, кажется, должен быть четырехрукий..." Борис Кригер не пишет, что Лакшми - тоже имя индийской богини, предоставляя читателю область для самостоятельных догадок и культурологических изысканий.
       Беседа с индусом также одна из самых насыщенных и глубоких в философском плане на протяжении романа, за исключением шестой части, которая вся является обнажением данного уровня, раскрытием философской изнанки "Забав Герберта Адлера".
       В четвертой части, где развивается интрига с Альбертом, поэзия гармонично дополняет отношения героев. Альберт в переписке цитирует Пушкина.
       В середине седьмой, подводящей итоги части мы встречаем стихотворение Адлера, посвященное его любимой Эльзе. Кое-где оно напоминает "Отрывок из Фауста" А. С. Пушкина, не только тематически, но и размером, ритмом:
      
       Так, подчиняясь скуке естества,
       Мы убегали с лекций идиотов
       И находили, что нам жить охота
       Без запаха, что мертвые сердца
       Неспешно, но истошно излучают,
       Иные ведь практически скучают
       С рожденья самого до самого конца...
       Но не было вдвоем с тобой нам скучно...
       В глухих лесах настырная кукушка
       Нам куковала продолженье лет,
       В анатомичке брошенный скелет
       Скучал в своей кручине бессловесной,
       И жизнь казалась нам настолько местной,
       Что покидать навеки этот край
       Нам не хотелось, пусть он был не рай...
      
       После прочтения этого стихотворения душевная жизнь героя предстает читателю в совсем ином свете, чем раньше. Подобный эффект производят "Стихотворения Юрия Живаго", но композиционно задача решена по-другому: стихотворение Герберта Адлера не выделено в отдельную часть, хотя оно довольно длинное, а встроено в сам текст романа.
       Пятый слой - философия - разлит по всему повествованию. Его концентрированное выражение мы находим в шестой части "Непротивление счастью", но в разговорах и размышлениях героев то и дело всплывают имена Сенеки, Декарта, Платона, Вивекананды, причем всплывают в достаточно бытовом контексте (за исключением некоторых "потоков сознания" Герберта и разговора с Лакшми Вишну Мишрой). Эта привычка к культуре, образованность позволяют персонажам апеллировать к авторитетам по-дружески, не уклоняясь от шутливого и легкого тона и основной темы:
       "Эльзу кольнула эта фраза - "начинать жизнь заново", ах как это знакомо. Она подумала и написала:
       - Кажется, Сенека говорил, что только дурак каждый день начинает жизнь заново...
       - Ну, я не каждый день... Хотя если рассудить - иначе и нельзя. Так устроено природой, чтобы каждый из нас каждый день начинал жизнь заново. Разве ты не согласна?
       - Может быть... Хотя вот Сенека говорил иначе.
       - Если Сенеку послушать, так хоть в гроб ложись не позавтракав. Авторитеты полезны лишь до тех пор, пока не становятся вредны. Еще раз прошу меня простить! Свое бревно торчит из глаза... Я сам склонен уважать авторитеты..."
       В итоге читатель оказывается подготовленным к тому, что философия является одним из элементов воздуха, которым дышат герои. Философское отношение к миру - тот цементирующий материал, что скреплял повествование, и читатель легко включается в размышления завершающих роман частей.
      
       Подарки судьбы
      
       Роман "Забавы Герберта Адлера" - не книга, уводящая в бесконечность счастья, это книга, показывающая его вполне реальную перспективу, без заоблачных далей и высей. Она призывает читателя задуматься о собственном жизнепроведении. Она вопрошает, укоряет, предлагает варианты. Если условия жизни не позволяют нам быть счастливыми, нужно быть счастливыми не благодаря, а вопреки. Главное - не отказываться от подарков судьбы, не строить сознательно свое НЕ-счастье. "Поколения сменяли друг друга, а жизнь продолжала оставаться за пределами их осознания. Хорошо отживали те, кто не вдавался в подробности процессов. Они верно понимали, что листику, несомому потоком мутных вод, негоже воображать себя гордым фрегатом, несущимся по воле умудренного жизнью и морской наукой капитана..." За этой печальной осенней метафорой кроется серый и унылый клубок судеб, прожитых без движения души и мысли. Поколения наследуют пассивное движение по жизни и несовершенные взаимоотношения своих предшественников, и лишь единицы осознают тяжесть этого наследства и пытаются переломить ситуацию.
       Как часто мы шагаем по жизни отрешенно, не зная, куда и зачем мы идем, или просто забыв. Не замечая, что происходит вокруг, не пытаясь анализировать события, мы теряем шансы, упускаем возможности. Не давая себе труда прислушаться к потребностям близких людей, теряем с ними контакт, лишаемся помощи, наконец, погружаемся в забвение, и уже не мы идем по жизни, а жизнь проползает по нам тяжелым асфальтовым катком. "Именно с такой односложностью в людях и сталкивается Герберт Адлер... жизнь - вовсе не роман. В ней многое ничем не завершается. Люди аморфны и непривычно апатичны. Романы предназначены для страстей, а жизнь предназначена для вполне ощутимого проживания в ней - различие, как между парадным гробом и тесной, но удобной двухкомнатной квартирой. Что вы предпочтете? Риторический вопрос... Конечно, гроб!"
       Герберт Адлер борется с тоскливой апатией и покорностью безликой судьбе. Он обычный человек, такая же песчинка, как любой человек в своей жизни, герой любого романа. Но он "мыслящий тростник" - поэтому бунтарь и строитель, творец своей собственной судьбы. В шестой части, представляющей философские размышления героя, интересно переплетены жизнь, литература, история. Конечно, любая точка зрения - и Достоевского, и Бориса Кригера, и читателя - субъективна, но гораздо приятнее, оптимистичнее верить, что Христос проповедовал любовь, а не страдания и тем более не крестовые походы. Герберт Адлер, как и автор, к тому же не замыкается на христианстве. Герой беседует в романе об индуизме, переселении душ, листает страницы тибетской Книги Мертвых - и ощущает дуновение Вечности. Совершенство недостижимо - но гармонию возможно обрести и в поиске, в стремлении к нему.
       "Я - анти-Идиот, - рассудил Герберт, - ибо я проповедую непротивление счастью. Я пренебрегаю совестью и порядочностью, я пользуюсь мутными страстями и полузабытыми желаниями, но для того, чтобы соединить две несчастные половинки и привести мир в благостное равновесие. Пусть мне это не удастся, но я хотя бы предпринимаю попытки, я хотя бы стремлюсь, а не сижу сложа руки. Пусть я - демиург, но моя направленность добрая, и цель - благостная, нужная, верная..."
       Итак - "чахоточные идеалы Достоевского" или "непротивление счастью". Выбор за нами.
      
      
      

    Анна Ерофеева

      

    Герберт Адлер: анти-Идиот, но не антихрист

      
       В романе "Забавы Герберта Адлера" Борис Кригер обращается к внутреннему миру своего героя. Поначалу Герберт Адлер производит впечатление жестокосердного саркастичного негодяя, который вертит судьбами людей, как ему заблагорассудится, и при этом не испытывает ни малейших угрызений совести. На деле же герой - не такое чудовище. А его забавы нельзя однозначно определить как жестокие игры людьми-марионетками.
       В основе романа - две сюжетные линии: это истории двух женщин - Энжелы, дочери Адлера, и Анны, его сослуживицы. Однако читатель может многое узнать о герое и из других эпизодов, и из его размышлений, которые находят отражение в том числе и в романе, над которым он работает.
       Герберт Адлер - состоятельный немец, успешный бизнесмен, любящий отец и муж. Он занят поиском счастья и философскими размышлениями. Все его поступки в той или иной мере подчинены достижению либо сохранению благополучия в семье. Недаром он активно участвует в судьбе уже взрослой двадцатилетней Энжелы, заботясь о том, чтобы у нее был достойный муж, способный сделать карьеру и быть при этом образованным, интересным человеком, удовлетворяющим его дочь во всех смыслах. Ее первый опыт оказался неудачным: Стюард доставил семье Адлеров много хлопот и психологических мучений, однако для Энжелы этот далеко не идеальный молодой человек долгое время оставался лучшим, он привязал ее к себе и не отпускал, а может, Энжела и сама не противилась этому "плену".
       "Энжела положила трубку и повернулась в кровати на другой бок. Ее голая спина со следами от купальника белела в темноте спальни. Стюард, лежавший рядом, с беспокойством спросил:
       - Ты сказала, что я с тобой?
       - Нет, - ответила Энжела, хлюпая носом.
       - Отчего же ты плачешь?
       - Они сказали, что ты меня никогда не простишь и убьешь...
       - Какие глупости, - усмехнулся Стюард. - Это я был во всем виноват... Я так счастлив, что я снова с тобой...
       - Нам нельзя больше встречаться...
       - Глупости. Они не могут тебе запретить. Ты - взрослая.
       - ...они сказали, что я засну, а ты воткнешь мне ножницы в ухо по самую рукоятку...
       - Твой папаша явно начитался маркиза де Сада... - рассмеялся Стюард, а сам подумал, как действительно было бы хорошо всадить ножницы в это маленькое ушко...
       Слава богу, в этот вечер все обошлось без экстримов, потому что мысли остались мыслями, и на этом витке обманов и разрывов, прощений и отмщений Стюард успокоился на пике долгожданной страсти, воображая, будто сечет Энжелу, и это наказание было сладким для обоих..."
       Удивительно, как жестко и даже жестоко обращается Адлер со Стюардом. И дело не в физическом воздействии, а, скорее, в моральном, эмоциональном изматывании последнего. Адлер с легкостью решает уволить Стюарда с работы, выгнать из квартиры, где тот жил вместе с Энжелой, в качестве эксперимента решает поменять замок в этой квартире и посмотреть на реакцию Стюарда, а потом ведет весьма язвительный разговор со Стюардом на пороге этой квартиры. Театральная вежливость и ироничное спокойствие Адлера, вызывающие бешенство Стюарда, в итоге взяли верх: даже в присутствии полицейского Стюарду не удалось забрать из квартиры вещи, которые, как он считал, принадлежали ему. Позднее, уже в семейном кругу, Адлер нанес еще один - "заочный" - удар Стюарду: собрал ему пожертвования со своей семьи. Как бы дико это ни казалось со стороны, для семьи Адлеров такой исход был вполне закономерен.
       Адлер постоянно находится в состоянии вражды с кем-либо, так что война стала привычной составляющей его жизни, превратившись в одну из его многочисленных забав. "В общем, Адлер не имел особо разрушительных намерений. Если бы Энжела некоторое время назад не заговорила своим, как всегда иносказательным, языком - "найдите мне принца", что означало: "мне очень плохо с этим человеком", Герберт никогда Стюарда и не тронул бы, даже благословил бы на что угодно, лишь бы дочь была счастлива. Но когда оказалось, что она несчастна настолько, что уже просит о помощи, то у Герберта все, разумеется, вскипело, и он потер руки от предвкушения битвы..."
       "Раскусив" Стюарда и поняв, что тот фактически использовал Энжелу и ему нужны лишь деньги и секс, Адлер решил взять судьбу дочери в свои руки и самостоятельно искать кандидата в мужья. И нашел - симпатичного парня Эдди, но тот пришелся Энжеле не по душе. Тогда Герберт и его жена Эльза решили воспользоваться достижениями цивилизации и подыскать подходящую кандидатуру в глобальной сети, благо претендентов там предостаточно. Адлеры настолько увлеклись поиском, что начали вести переписку вместо дочери. Их "избранник" - Альберт - оказался всем хорош, вот только бывший разведчик, что весьма напугало Герберта Адлера, видимо, потому, что корни у него русские. А русские очень настороженно и даже с опасением относятся к разведчикам и иже с ними. Но после личного знакомства все сомнения развеялись: Герберт уверен, что Альберт - именно тот человек, который нужен его дочери, однако Энжела, при всей симпатии к Альберту, не испытывает к нему физического влечения:
       "- Так ли уж важно быть осмотрительной и в конце концов остаться одной или в окружении подонков, которыми полнится наш город?.. Ни одной полной семьи! Все разведенные! Неужели каждое поколение должно повторять одни и те же ошибки? А если бы Альберт предложил тебе руку и сердце завтра, что бы ты ответила?
       - Я бы согласилась...
       - Но спать с ним не стала бы, потому что у тебя нет влечения...
       - Стала бы... Со временем...
       - Ну, и на том слава богу. Вообще нынче мое положение - самое неестественное за всю мою жизнь... Склонять дочь к сожительству с малознакомым человеком...
       - Ты - хороший...
       - Может быть, тебе стоит послать нас всех к чертовой матери, взбунтоваться? Сказать: не лезьте в мою личную жизнь?
       - Хорошо. Я взбунтовываюсь. Папа, не лезь в мою личную жизнь.
       - Поздно...
       - Я и сама знаю, что поздно..."
       Из этого диалога отчетливо видно, что прискорбность ситуации понимают и отец, и дочь, но исправить ее не считают возможным. Энжела, как примерная дочь, неизменно следует советам отца. В разрыве со Стюардом она тоже всецело полагается на рекомендации отца: "Сказал, что любит меня. Потом еще что-то, но я сделала, как ты учил делать в таких случаях: положила трубку на тумбочку, а сама принялась читать книжку. Когда в трубке перестало трещать, я взяла ее и спросила: "Ты все сказал? Ну, тогда почитай письмо отца"".
       Почему же девушка так безропотна в личных чувствах, ведь выбор спутника жизни должен исходить от нее? Она принимает упреки родителей в адрес Стюарда, обещает разорвать с ним отношения, не противится ухаживаниям Эдди, хотя он ей и неприятен, не выказывает ни малейшего беспокойства, когда узнает, что от ее имени родители переписывались с потенциальным супругом. Откуда в ней такая вялость, такое равнодушие к собственной судьбе? Видимо, увлекшись игрой в отгадывание желаний дочери, отец начал подавлять ее. Адлер выступает в роли Бога - он вершит судьбу дочери, делая за нее выбор, хотя и оставляет последнее слово за ней. Однако финал романа остается открытым: неизвестно, как дальше будут развиваться отношения Энжелы и Альберта.
       Вторая линия связана с Анной - управляющей делами Адлера. Подобных "Анн на шее" у Адлера было много. И здесь обнаруживается его нежелание или даже боязнь самостоятельно вести свой бизнес. Ему проще перепоручить это такой "Анне" - своеобразной пиявке, в которой герой, между прочим, не видит угрозы. Однако управляющая пошла дальше своих предшественниц и едва не разорила Адлера, украв все бухгалтерские документы и открыв параллельный бизнес. "И Герберт вышел на тропу войны, войны, ставшей для него привычкой, более того, отчасти даже забавой". Он мстит. И довольно жестоко: предъявляет Анне иск на сумму в четыре миллиона и требование прекратить заниматься бизнесом. Причем мотивы у него самые благородные. В письме матери Анны (да, он с превеликим удовольствием переписывался с ней!) он указал: "Все, что мне нужно от Анны, - чтобы она осознала свое поведение, доведшее ситуацию до такого острого конфликта, извинилась и оставила наш бизнес в покое, занявшись чем-нибудь другим". Герберт сначала в шутку, а потом все больше убеждаясь в серьезности этой самой шутки, сообщил, что был бы удовлетворен, если б Анна написала сто раз от руки: "Я - дура!" Примечательно, что и в этой истории Адлер обходится, по сути, без главного субъекта - Анны. Он "ведет переговоры" с ее матерью и мужем. Анна же полна ненависти и желания вновь отомстить Адлеру, в то время как ее "парламентарии" вполне благодушны по отношению к нему.
       "Вот в этом весь я. С моим мучительным, вечно философствующим умом трудно приходится не только мне, но и всем окружающим" - так думает о себе Адлер, наблюдая в ресторане за обжирающейся сахаром осой.
       Кригер не идеализирует своего героя, не защищает и не оправдывает его. Тот словно живет своей жизнью, хотя, безусловно, автор вложил в уста Адлера и собственные мысли, переживания. На протяжении романа Борис Кригер ведет игру с читателем: с первой до последней страницы читатель находится во власти автора и его героя, путешествует по мыслям и действиям героев; рассуждает вместе с Адлером о счастье, о смысле существования, о ценностях жизни; восхищается одними его поступками и удивляется другим; ценит его остроумие и поражается язвительности и жестокости по отношению к Стюарду и Анне. А в финале писатель просто сыплет сюрпризами, подбрасывая недоумевающему читателю одну мысль за другой. Оказывается, забавы Герберта Адлера - это, скорее, забавы его жены Эльзы, ибо "смысл его счастья заключается в выискивании тайных и явных желаний любимой и в их осуществлении". А милая Эльза, оказывается, и сама не знала, чего в действительности хочет, и в свою очередь пыталась уловить желания супруга... Получается замкнутый круг. "Достигать своих тайных желаний казалось им пошло, а вот стремиться к осуществлению затаенных намерений души своего товарища по любви было хорошо, весело, обжигающе приятно". Оказывается, Адлеры, "эти странные люди", открыли для себя новый способ любви. И норовили применить его "не только внутри своей семьи, но и в отношениях к окружающим, ко всем, кого принимали в свой особый круг (в который, кстати, было совсем несложно попасть), и лишь когда наталкивались на явно саморазрушительные тайные желания какого-нибудь горе-индивида и упорная психотерапия в сочетании с антидепрессантом не помогали, они разводили руки и просто переставали пытаться любить этого чужака, и тогда он сам отваливался под силой собственной гравитации..."
       Итак, "забавы" Герберта Адлера можно считать чудовищными, отвратительными, жестокими. Но можно и многому поучиться у этого "забавника". Он всерьез размышляет об очень важных вещах: о счастье, о семье, о благополучии - и стремится достичь этого применительно к своим близким, поэтому он переживает за дочь, у которой не складывается личная жизнь, за подрастающего сына, за беременную жену и даже за свой бизнес, хотя и перекладывает ведение дел на других людей.
       Возможно, корень этих забав кроется в детстве героя - далеко не безоблачном, а скорее, страшном. Ведь маленький Герберт, находясь меж двух огней, - нервной горячностью матери и "меланхолическим семипудовым характером отца" - постоянно страдал и находился в страхе. И это страдание и этот страх пронес через всю жизнь: "Внешне жизнь Адлеров абсолютно не походила на сумрачную взаимную агрессию его родителей, но внутренне Герберту не удалось превозмочь себя, и поступки его детей строго различались по степени полезности в отношении семьи, рода, человечества, чего угодно, но только не их самих, не их уникального, неповторимого понимания своей собственной жизни. Поэтому в семье Адлеров ни у кого не было своей собственной жизни, включая самого Герберта". Он пытается бежать от себя, но не может, поэтому спасается "забавами".
       Герберт решил построить вокруг себя стену, внешне укрепиться, чтобы создать впечатление нерушимой глыбы (в этом ему, кстати, помог его внешний вид). Внутри же он - рефлексирующий философ, очень деятельный человек, который от скуки вполне может занять себя "забавами". "Он мистифицирует события, фальсифицирует реальность, манипулирует людьми. Он - тонкий искуситель, он пользуется дьявольскими приемчиками, но на благо счастья".
       Итак, все его "жестокие игры" с людьми - во имя семейного счастья и благополучия. Но так ли уж жестоки и ужасны эти игры? И кем они спровоцированы - только ли самим Гербертом Адлером? Ведь "забавлялся" Адлер далеко не с ангелами во плоти.
      
      

    Нина Чемезова

      

    Плоскость шара Герберта Адлера

      
       Серые, серые, серые, серые будни. Работа - дом - работа, любимое хобби - работа - дом, работа - небольшое путешествие с семьей - дом. Нехитрая комбинаторика нашей бесконечной будничной среды.
       Что мы можем изменить? Как мы можем вдруг обнаружить что-то интересное и новое в набившей оскомину круговерти? Можно попробовать относиться ко всему этому чуть менее драматично, можно попробовать увидеть в привычном чуть менее привычное, можно сделать чуть менее забавное чуть более забавным. В этом - секрет увлекательности книжки "Забавы Герберта Адлера" Бориса Кригера, практически целиком и полностью посвященной описанию "плавильного тигля повседневности".
       Чем же может быть интересен нам Герберт Адлер? Кто он, вообще-то говоря, такой, чтобы имя его ютилось в нашей голове рядом с именами более известных литературных персонажей? Попробуем провести краткую гомологическую экспертизу, основанием для которой будут служить смутные догадки и подозрения. Почему, например, Герберт? Герберт Уэллс? Разве что если проводить аналогию со "Страной слепых". В этом рассказе главный герой безуспешно пытается объяснить людям, от рождения лишенным способностей различать краски солнечного спектра, каких огромных преимуществ они лишены. Слепые так не считают: они отлично ориентируются в темноте, занимаются хозяйством, совершенствуют орудия труда и медленно, но верно двигаются в ту сторону, которую мы, люди менее обособленные, привыкли называть техническим прогрессом. Объяснить им, что такое зрение, не представляется возможным. Все равно что пробовать представить четырехмерную таблицу умножения. Так же и герой Кригера. Объяснить, чем он и его семья отличаются от других, очень трудно, различие это неуловимо для привычной нам системы восприятия ценностей. Вроде бы те же дом - работа, те же горести и радости, те же заботы и тревоги, но что-то неуловимо счастливое и гармоничное чудилось мне, пока я перелистывала страницы романа. Что бы ни случилось, всюду мне мерещился такой непривычный для нашего миропонимания и мироощущения неминуемый хеппи-энд.
       А может быть, имя Герберт как-то связано с Фрэнсисом Гербертом Брэдли? Известным неогегельянцем? А что, глава семейства Адлеров - натура, сотканная из борьбы противоречий. Он и сам спешит в этом признаться: "Это шло вовсе не от лицемерия, просто в Герберте жили два человека: один - несносный бунтарь и анархист, другой - законопослушный член общества, и в каждый конкретный момент Герберт свято верил в собственную искренность. Правда, каждый раз после перехода от государственного образа мысли к диссидентскому у него немного кружилась голова и пощипывала совесть... Потом он долго и несносно болел, понимая, что только не подал виду, а на самом деле тяжело и вовсе не бесследно пережил предательство самого себя". Впрочем, вряд ли можно с уверенностью утверждать, что наш герой - классический представитель романтизма, который по законам жанра самоотверженно вступает в отчаянную битву с самим собой. Нет, Герберт - человек до поры до времени миролюбивый. Он прекрасно знает цену своего "мелкобуржуазного" существования и не спешит променять уют домашнего очага и покорные вращения офисного кресла на метафизический бунт против себя самого, и если что-то и выводит его из равновесия, то чаще всего по его собственному желанию...
       А может быть, речь идет о Герберте Маркузе и автор книги, назвав в честь этого философа своего героя, решил отдать дань его теории о сдерживающей роли среднего класса, который своей аморфностью и благоустроенностью закрывает доступ к свежему воздуху революционно настроенным маргиналам? Действительно, политика и социальная несправедливость не занимают первых трех мест на пьедестале самых часто обдумываемых жизненных парадоксов Герберта Адлера. Напротив, снисходительность и легкое пренебрежение к делам земным позволяют ему больше времени посвящать размышлениям масштаба, скорее, вселенского, чем земного. Связь с обществом он ощущает потому, что свои действия ему приходится время от времени сопоставлять с законами земными, но не потому, что чувствует себя обязанным им беспрекословно подчиняться. "Живущий по заповедям Божьим, Герберт Адлер нередко забывал, в чем же они заключаются, и, вспоминая, вдруг удивлялся: а ведь из всех запретов он нарушил не более пяти... Хотя если вдуматься, вглядеться попристрастнее, то наверняка и больше... И возводя себе кумира, Адлер менял определения; судебные же издержки от своих препирательств с совестью изрядно погашал за счет своей аморфной от длительного использования души".
       Найдем мы у Адлера и черты малоизвестного (по крайней мере мне) физика Эдвина Герберта Холла. Конечно, намек на исследования этого ученого как-то уж слишком тонок, практически не заметен тем, кто всерьез не увлечен науками естественными, но художественные произведения тем и хороши, что позволяют нам допустить некоторую неточность фактов и представить это как глубокомысленную завуалированность.
       Если же мы обратимся к оракулу Яндекса с просьбой пролить свет на наше незнание великих Адлеров, то он быстренько выдаст нам список из странноватого семейства австро-марксистов (впрочем, не мне судить, мало ли у кого какой семейный бизнес), еще одного австрияка-фрейдиста, менее радикально настроенного, и, конечно же, некоторые подробности о месторасположении приморского курорта. С этой точки зрения несколько оксюморонное сочетание имени Герберт Адлер я могу объяснить лишь следующим изречением: "Герберт явно страдал манией величия, но поскольку сам относился к этому с юморком, то его пока все-таки еще можно было терпеть..."
       Кому же приходилось терпеть этого философствующего обывателя? В первую очередь его семье. Как уже было упомянуто, семья Адлеров, несмотря на свой совершенно обыкновенный состав (мама, папа, прелестница-дочь на выданье, не по возрасту рассудительный сын-подросток) и совершенно обыкновенный образ жизни (папа работает, мама домохозяйничает, дочка ищет принца, сын, видимо оттого, что действительно не по возрасту рассудительный, гармонии мира лишний раз не нарушает, а потому в романе фигурирует не слишком часто, и чем именно он занимается, сказать проблематично) в своей совокупности представляет собой уникальное и совершенно необыкновенное существо. "Они жили жизнью семейной, которая перетекала незаметно и пагубно в деловую, экономическую жизнь, и хотя внешне все были довольны, внутренне у каждого зрел неизбывный бунт и желание перевернуть все вверх тормашками, но чаши весов указывали на полную несостоятельность таких планов, и приходилось стараться оставаться благоразумными, чтобы опять же не разочаровать друг друга, и хотя нередко все четверо не хотели чего-то по отдельности, но вместе совершали, ибо давно уже перестали быть отдельными индивидами, а представляли некий новый общественный организм, идеальную ячейку общества, славную единицу бытия, на которую пророки глядели бы с гордостью и одобрением, а соседи и редкие приятели - с плохо скрываемой завистью и неприязнью".
       Помню, в детстве меня и моих совсем еще юных сверстников многочисленные психологи невинным голосом просили нарисовать фантастического зверя. Наши наивные детские души с радостью начинали стачивать цветные карандаши и иссушать фломастеры, не подозревая о том, что в рисунках, оказывается, важнее не бескорыстный полет практически чистого сознания и непредвзятой фантазии, а то, в каком углу зверь расположен, какими цветами нарисован и соотношение в нем квадратов, кругов и треугольников. От нас, детей, результаты скрывали, родители, если и узнали их, любить меня меньше не стали, и тот эксперимент прошел безболезненно для моей неокрепшей жизнерадостной детской психики. Но если бы мне сейчас предложили нарисовать семейство Адлеров в виде зверя, что бы у меня вышло? Думаю, нечто подобное:
      
      
       0x01 graphic
       Я поясню свой рисунок, потому что, увы, детская непосредственность была сильно подпорчена увлечением брейгелевским символизмом. Почему я выбрала для своей картины форму шара, думаю, каждый может сообразить, немного припомнив свои архетипы. Все же чтобы удостовериться, что все формальности соблюдены, напомню, что шар - это символ цикличности, самообновления и в некотором смысле саморегуляции биосистемы.
       К шару мы еще вернемся. Сейчас я попрошу повернуть вас головы направо, вниз и налево и по достоинству оценить богатую палитру (поверьте, в цвете это выглядит потрясающе), в которой исполнены руки (да-да, это руки) и лапы (да-да, это лапы). Дело в том, что многообразие или хотя бы многочисленность рук издавна ассоциируется с заветной мечтой многих и многих поколений найти компромисс между количеством своих дел и отведенным на них временем. Семья Адлеров отличается удивительной способностью заниматься несколькими делами одновременно, это становится возможным за счет того, что в духовном плане это организм единый, а в материальном мире имеет выражение не просто в виде четырех разных людей (даже четырех с половиной, ибо на протяжении всего романа мамой активно ожидается прибавление), но и энного количества собак и кошек, которые незримо также вносят свою лепту в продвижение семейства в сторону "вселенского турбосчастья".
       Цилиндр не только является символом гостеприимства (потому что перед гостями шляпу можно снять), но и наглядно показывает, что семья Адлеров полна сюрпризов (не буду открывать всех тайн, но они, к примеру, всей семьей норовят выдать дочку замуж за разведчика и даже приглашают его не только на пирожки, но и на работу). Цветочек символизирует женское начало Адлеров, ибо, по признанию Герберта (Кригера?), только ради него и стоит искать ответы на выходки вечности. Разноцветные глаза, само собой, являются выражением способности многогранного рассмотрения мира и одновременно предстают перед нами в виде лунных кратеров, которые отсылают нас к фразеологизму об "обратной стороне луны" и дают прозрачный намек на то, что не всё гениальное так просто, каким кажется на первый взгляд. Кроме того, глаза на черном фоне напоминают мне парад планет и заверения многочисленных богословов вплоть до Бердяева, что человек - микрокосм, и никаких гвоздей.
       Кстати, о космическом. Как это ни парадоксально, попытка проникновения в его глубины является решающим фактором в решении Гербертом насущных и донельзя будничных проблем. В космическом черпает он силы для смирения с невыносимой легкостью бытия, космическое обращает его к поиску источников жизненного вдохновения, космическое самим масштабом своим указует на мелочность, а потому непрочность повседневных забот. Конечно, термином "космическое" я пользуюсь иносказательно, подразумевая затейливую смесь из адлеро-кригеровских неприкрытых философствований. Разобраться, где автор, а где - главный герой, практически не представляется возможным, но все-таки можно сделать попытку распустить этот альянс, дернув за тянущуюся на протяжении всего романа ниточку индийской премудрости.
       Дело, собственно, вот в чем. Реальность наша донельзя иллюзорна, более того, не-наша реальность не менее иллюзорна. Из всего этого вполне логично вытекает, что разобраться, где начинается одна реальность и кончается другая, нам, всем из себя смертным и антропоцентричным, едва ли под силу. "Поколения сменяли друг друга, а жизнь продолжала оставаться за пределами их осознания. Хорошо отживали те, кто не вдавался в подробности процессов. Они верно понимали, что листику, несомому потоком мутных вод, негоже воображать себя гордым фрегатом, несущимся по воле умудренного жизнью и морской наукой капитана..." Что же остается нам, если всякое усилие, всякая попытка что-нибудь в себе отыскать неминуемо ведут к обнаружению лишь новых тайн и загадок, ответы на которые знает, точнее, на ходу придумывает только пишущая нас рука какого-нибудь "более реального" субъекта? Или субъектов - вдруг у них там авторский коллектив?
       Можно ли обнаружить хоть какие-нибудь закономерности в окружающем нас мире? Пусть он и придуманный, но ведь хочется надеяться, что придуманный существом мыслящим и разумным. Нет, увы, "вселенная слепа и неконтролируема", "и в этом мире, в котором мы зачем-то продолжаем существовать, нет ничего надежного, ничего логичного: люди беззлобно и привычно губят друг друга, но смерть теряет всякий смысл, ибо если не помнишь, что было вчера, что было сегодня утром, и совершенно не припоминаешь, что же свершилось завтра, то смерть неактуальна, как выключение монотонного радиоприемника, взявшегося сказать все известные подвыпившему орфографическому словарю незначительные и до унизительности несовершенные слова".
       Впрочем, не всё так мрачно. Потому что коли вакансия демиурга свободна, мы можем беспрепятственно творить свои собственные миры в неограниченных количествах. Потому-то и начинается роман с того, что Герберт дарит своей дочери на день рождения чистый холст. Сотворение мира, хотя бы и художественного, есть единственный возможный способ почувствовать свою собственную волю, почувствовать возможность властвования над своими верноподданными желаниями, а может быть, даже почувствовать себя родственным душой своему собственному творцу.
       К слову о творческом наследии. В книгу чудодейственным образом поместились и рассуждения о смысле и значении, а точнее, бессмысленности и бесполезности русской классики. С пылом обрушивается Адлер-Кригер на и без того несчастного Федора Михайловича. "Достоевский - неисправимый материалист, забитый и сломленный революционер, несостоявшийся цареубийца. <...> Достоевский - певец беспомощных Христов <...>. Уж лучше фальсификация, насмешка над законом, упрек конституции, революция нравов - все что угодно, но только не совершение этого преступления по несмышлености, преступления по вере в правоту Достоевского, в святую приверженность неизбежному и всеочищающему страданию. <...> Между тем мы следуем, неизбежно следуем чахоточным идеалам Достоевского... Милый, обстоятельный, всеподкупающий Идиот прокладывает для нас дорогу в вечность, но сама по себе эта вечность не имеет никакой ценности, она легко лопается, как пронзенный воздушный шар, лишенный своего воздушного содержимого. Сама по себе суть страдания и непротивления злу имеет вовсе не ту концептуальную необходимость, которую вкладывают в нее обрадованные злодеи, маскирующиеся в передники Золушек".
       Не знаю, как там в девятнадцатом веке обстояли дела с передниками, но, сдается мне, нашему бородатому другу, которому Хармс некогда перевязывал челюсть веревочкой, чтобы не отваливалась, досталось не столько за себя со своей бесконечной экзистенциальной виной и комнатами-гробами с желтыми стенами, а за то, что выразил общечеловеческое стремление к самоуничижению и самобичеванию, да еще и обильно сдобрил оправдывающими такой расклад религиозными догмами. Позволю себе выступить в роли независимого арбитра и осторожно заступиться за классика. Достоевский не "нехороший", он действительно полагал, что "место сражения - человек", но так мало верил в самого человека, что уделял ему в этой борьбе весьма незначительную роль - носителя тела. А "старшие" в это время преспокойно нашептывали ему всяческие разности и взбалтывали широкую русскую душу до тех пор, пока она не изливалась в молитвенном экстазе.
       В такой ситуации двустороннего манипулирования почувствовать себя счастливым и довольным действительно не так-то просто, тем более когда с детства в голову были тщательно заложены запреты на получение практически всех видов удовольствия и утрамбованы прессом общественной морали и за века неплохо адаптировавшейся под наши чаяния и слабости Церковью. В "Забавах" нам предлагается перестать верить в то, что все плохо. Более того - начать верить в то, что все хорошо. Что скрывается за этими тривиальнейшими на первый взгляд утверждениями? Не менее тривиальные особенности человеческой природы. Видимо, в дремучих первобытных лесах нам так часто хотелось есть, спать и никого не бояться, что состояние голода, невыспанности и постоянного страха за себя и своих близких до сих пор невидимой рукой указует нам путь нервного напряжения и навязчивых состояний. Что ж, транслируя Кригера, взорву бомбу: бояться нечего! В холодильнике (заметьте, не на полу пещеры) полно еды (причем не обглоданных костей, а пельменей и клубничного варенья). Крыша практически не протекает, воду почти не отключают, а электрический чайник и микроволновка работают до того слаженно, что сомнений в том, что они находятся в тайном сговоре, быть не может. Более того, неприятности на работе можно разрешить самостоятельно! Для этого всего-то надо набрать в легкие побольше воздуха, неспешно повторить про себя десять раз "омне падме хум" или "рам лам ям мам бам" (в зависимости от тяжести обстановки) и выплеснуть свою агрессию не на ни в чем не виновного домашнего кота, а на ненаписанные отчеты, потерявших важные бумаги бюрократов и прочие мелкие пакостные моменты, которые устраняются таким же мелким напряжением воли.
       Более подробный мануал вы найдете на страницах романа: герою приходится расхлебывать и более значительные препятствия на пути к великой цели, причем вполне успешно и с тем самым юморком. В самых безвыходных ситуациях Герберт не теряет оптимизма: "Бездна не так уж и страшна. Ведь бездна - это нечто без дна, а в падении самое страшное не сам факт полета, а именно неизбежность встречи с дном. Так что слава вам, бездонные бездны!" - и летит себе преспокойненько навстречу кромешной неизвестности в твердой уверенности, что Абсолют все равно не позволит приблизиться на такое расстояние, на котором будут различимы его мнимое величие и могущество по сравнению с другим Абсолютом. Успокоенный этим, Герберт позволяет себе предаваться всяческим забавам, главным козырем в которых неизменно выступает его многоликость. То он строгий начальник, то заботливый папа, то брызжущий сарказмом критик самого себя, то вдохновенный поэт, то умудренный жизнью старец, то расточительный хозяин, а то и вовсе песчинка (правда, с уточнением - "песчинка сложносочиненная"). Чем больше масок надевает Герберт, тем в большее недоумение приходит читатель: "А был ли мальчик?" А Герберт Адлер тем временем лишь усмехается над нашей наивной внимательностью к каждому из его перевоплощений и окончательно сбивает с толку каким-нибудь мало относящимся к делу эссе об онтологических заморочках.
       Кстати сказать, к каждой такой "заморочке" в книге нарисована поясняющая метафору картинка, что, конечно, освежает глубокомысленные монологи и делает их более наглядными. Вот, например, моя любимая:
       0x01 graphic
       "Прыгающие повсюду шары нарушают в нас неподкупную веру в плоскостопие как универсальное средство выживания, как надежду на отмазку от службы в армии, как сифилитическую правду разухабистой личной жизни тех, кто круглее шара может представить только шар, кто уже не верит ни во что надежное и не скатывающееся в жадные недра пугающей гравитации".
       И все же сквозит в этих забавах что-то печальное. Кажется, что за всем этим маскарадом неизбежно скрывается отчаявшаяся в поддержке логики мысль об абсурдности нашего существования. Раз человек сам для себя не может определить, кто он, к чему тогда все его попытки сорвать личины с других людей? В каком костре сжечь бревна из собственных глаз? Станут ли они от этого зеркальнее? Изображение не перехитрить: можно внезапно оборачиваться, резко взмахивать руками, делать тройное сальто, не переставая жонглировать, - всё тщетно. Сквозь мутное зеркальце собственного "я" вряд ли можно высмотреть что-то ценное, а другие и вовсе по большей части не зеркала, а цветные стеклышки. Их интересно свести вместе, объединить общей идеей или, напротив, направить друг против друга и понаблюдать, как в калейдоскоп, на какие узоры они способны. Мясорубка сансары благосклонна к тем, кто предпочитает лишний раз не вмешиваться в ее плавный технологический процесс. Усилия оправданны лишь если они ведут нас к точке покоя и благоденствия, иные точки просьба считать недействительными.
       Закончить мне хотелось бы словами старого поэта Норбер де Варена из романа Мопассана "Милый друг".
       "- Взгляните на простых обывателей: пока их не постигнет несчастье, они довольны своей судьбой, ибо мировая скорбь им несвойственна. Животные тоже не знают ее.
       Он снова остановился и, подумав несколько секунд, тоном смирившегося и усталого человека сказал:
       - Я погибшее существо. У меня нет ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры, ни жены, ни детей, ни Бога.
       После некоторого молчания он прибавил:
       - У меня есть только рифма.
       <...> Немного помолчав, он прибавил:
       - Хорошо все-таки, когда на старости лет у тебя есть дети!
       Они прошли половину Бургундской улицы. Остановившись перед высоким домом, поэт позвонил.
       - Забудьте, молодой человек, всю эту старческую воркотню и живите сообразно с возрастом. Прощайте! - пожав своему спутнику руку, сказал он и скрылся в темном подъезде".
       В этом отрывке, на мой взгляд, удивительно точно выражен тот жизненный принцип, которым Борис Кригер предлагает нам руководствоваться, чтобы, как ни банально это прозвучит, прожить долгую счастливую жизнь. Нужно всего-навсего найти собственную рифму и того человека, который сможет ее с тобой разделить. А остальное пусть остается на совести колесницы мироздания.
      

    Марина Купперт

      

    Портрет семьи Адлеров: холст наизнанку

      
       Роман начинается с того, что главный герой, Герберт Адлер, приносит в подарок своей "внезапно повзрослевшей" дочери Энжеле большой белый холст. "Ему хотелось, чтобы она нарисовала какую-нибудь картину: неважно, натюрморт ли, пейзаж, - важно, чтобы она творила. Иначе, считал он, повседневность засосет и эту душу, пока еще нетронутую вирусом обреченности на никчемность, повсеместно принятую за норму. Этот холст своей белизной будет напоминать, что вот же, есть возможность творчества, и она в любой момент может нанести свои несмелые, но значимые мазки на непочатую белизну холста".
       Читатель сразу может отметить жизненность нарисованного образа - белого холста, символа открытых жизненных дорог, чистоты листа нетронутой биографии и незапятнанной души. Что видят на нетронутом полотне родители, думая о будущем своих детей? Ожидания, надежды, кадры разноцветных картинок... Что угодно, но не белизну. Ожидания часто оказываются обманутыми, чужую судьбу не напишешь, и вот уже занесена рука над начатой картиной не своей судьбы, и внесены свои линии в чей-то, теперь уже несостоявшийся шедевр...
       Подарив Энжеле холст, Герберт Адлер предоставляет дочери возможность творить самой, и это ли не высшее проявление уважения к неприкосновенности и свободе другой личности? Автор с самого начала показывает образ мудрого главы семейства, и читатель проникается уважением к главному герою. Однако при первой же возможности понаблюдать за Гербертом в действии видимость мудрости улетучивается, и противоречивость характера оставляет читателя в недоумении, показывая главную интригу романа: так ли легко оставить человеку свободу выбора, даже если мы руководствуемся благими намерениями?
       "И вот наставал момент, и Герберт Адлер не знал: занести ли ему карающую кисть над холстом-обидчиком, или повременить, постараться остудить свои набрякшие от природного гнева мысли?" Соблазн велик, и неведомая "сила притяжения" заставляет протянуть руки к потенциальной жертве, нависает угроза в течение всей жизни искать оправдания собственным амбициям.
       Герберт - весьма неоднозначная личность, он как будто создан из мозаики, которую читателю по ходу сюжета предстоит собрать. Поначалу автор дает портрет человека внешнего: "Он был человеком крупным и оттого, где бы ни появлялся, сразу же начинал ютиться, словно всяческое строение было ему тесно, что вызывало неудобство как у него самого, так и у всякого, кто находился с ним рядом". В этой характеристике видится некий символ, мы следуем общепринятой традиции, начиная судить о герое по его внешнему облику. Между тем нам как бы устраивается проверка: а помним ли мы ту самую поговорку, в которой по одежке лишь встречают?
       На читателя, предвзято отнесшегося к Герберту Адлеру, дальнейшие события сваливаются как снег на голову. Первый же диалог Герберта и жены Эльзы, призванный немного осветить жизнь семьи Адлеров, заставляет насторожиться.
       "- Да, Энжела у нас стойкий оловянный солдатик. Девочкам обычно очень трудно отказаться от их первых...
       - Любовников?
       - Ну да... И они, упыри, это отлично знают. Издеваются, как хотят...
       - Ну, этот упырь уже доиздевался... - удовлетворенно заметил Герберт.
       - Не у всех же есть героические отцы вроде тебя, - улыбнулась Эльза и гордо погладила Герберта по голове.
       - Сегодня, когда я сидел в квартире у Энжелы, мне казалось, будто мы изгнали оттуда козла..."
       Далее на суд читателя выносятся одна черта характера за другой, поступок за поступком, и из кусочков постепенно складывается завершенный образ.
       Перед нами человек суетливый и самолюбивый, со склонностью к эгоцентризму. Он настойчиво сует нос не в свои дела, превращая окружающих людей в марионетки, вовлекая их в свою суету, заставляя участвовать в придуманных им самим интрижках. Эти-то интрижки и составляют вращающееся колесо его судьбы, и все они - лишь его забавы.
       Конфликт с управительницей Анной доставляет герою удовольствие: "И Герберт вышел на тропу войны, войны, ставшей для него привычкой, более того, отчасти даже забавой". Он понимает, что когда-нибудь все повторится, и ищет поводы для дальнейшего преследования. Он даже разрешает обворовать себя и довольно долго терпит махинации с собственным имуществом для того только, чтобы в его жизни стало одной забавой больше. И хотя писатель размышляет об образе чеховской "Анны на шее", весьма сомнительным кажется, что сам Герберт Адлер замечает такое сравнение. Таких "Анн на шее" у него было много, они появляются, исчезают: "...стоило Адлеру с омерзением отбросить от себя пиявку, разросшуюся до размеров половозрелого небоскреба, как он тут же начинал рыскать глазами в поисках новой пиявки, будучи готовым на все, только бы его хоть немного освободили от рабства быть хозяином собственного дела..." Но такие "Анны на шее" ему необходимы - а иначе кто будет заниматься его делами?
       Герберт постоянно стремится вовлечь в свои забавы случайных, совершенно непричастных к собственным проблемам людей. Замечает ли герой за собой тягу забавляться людьми и ситуациями? Какие мысли приходят к нему в тот момент, когда он превращает очередного человека в актера собственного театра? Даже случайные, малознакомые люди оказываются лишь персонажами его внутренней картины, жертвами его забав: "Адлер умел и даже любил разговаривать с властями. При этом он входил в такое чудное состояние полного слияния с государством - мыслил, как оно, дышал категориями всеобщего блага, - что неизменно оказывался на высоте и считался крайне добропорядочным гражданином. Это шло вовсе не от лицемерия, просто в Герберте жили два человека: один - несносный бунтарь и анархист, другой - законопослушный член общества, и в каждый конкретный момент Герберт свято верил в собственную искренность".
       Герой будто состоит исключительно из таких вот "конкретных моментов", в каждом из которых ведет себя по-разному и, как он считает, совершенно искренне. Несмотря на то что позже его "пощипывает совесть", Герберт очень быстро с ней справляется, и личный опыт не становится уроком на будущее. Он часто размышляет о том, что он вроде и присутствует в жизни, но на самом деле уже давно проживает в каком-то другом измерении, "провалившись под подкладку бытия". Чем живет герой? Заботы о благополучии семьи, обустройство судьбы дочери и бунты против ее жениха, заинтересованность в делах фирмы и внезапные попытки спастись от них в мелких хлопотах, постоянные метания от войны к примирению с управительницей... Герберт Адлер не замечает, что постоянно переживает "предательство самого себя", вокруг него одни лишь забавы... И все это ради чего? "Чтобы жить в своем фантастическом мирке, где дочка в день рождения получает бриллиантовые сережки, а сынишка - полный набор инструментов джазового оркестра"?
       Кажется удивительным и то, что члены семьи не пытаются бороться за свою независимость. Слияние дел семейных и коммерческих никому не кажется обременительным, замена части собственной жизни чьей-нибудь чужой не становится причиной духовного протеста: "Вот такая у Адлера была крепкая семья. Всё делали друг за друга. Энжела помогала Герберту зарабатывать деньги в офисе, а он отдувался вместо нее с женихами".
       Но семья эта остается крепкой лишь с внешней стороны, она является удобной единицей для государства, социума - именно удобной, а о простом человеческом счастье, похоже, говорить не приходится. "Конечно, усилия четверых всегда больше и надежнее, чем разрывающие в клочки ссоры и противодействия, поэтому семья Адлеров достигала того, что было недостижимо другими семьями, но, с другой стороны, в каждом из ее членов ютился импульс потребности в личной свободе, чье отсутствие спутывало их по рукам и ногам, - неважно, проживали они вместе или на разных континентах".
       Очень легко и без угрызений совести герой забавляется с ухажерами собственной дочери: переписываясь с молодыми людьми, он пытается найти подходящую для Энжелы кандидатуру, одновременно преследуя и свои интересы тоже, пытаясь привлечь новоявленного члена семьи к делам фирмы. Как ни странно, молодая, полная сил девушка вовсе не против того, что кто-то без нее занимается устройством ее судьбы:
       "Герберт... наконец решил подключить Энжелу. Он прочел дочери свою любовную переписку.
       Она выслушала вяло, казалось, без интереса, но одобрила... Особенно то место, где он написал, что плачет..."
       Как глава семейства приучил домочадцев относиться к собственной жизни, воспринимая как данное его постоянное присутствие, остается загадкой. Дочь - безликая, затюканная постоянным вмешательством, совершенно не осознающая себя мыслящей и самостоятельной единицей общества. Из попытки обзавестись семьей ничего не выходит? Что ж, пускай кто-нибудь другой решает дела любовные, тот, кому это больше приходится по душе. А герою это оказывается очень даже по душе: "Поиск формулы любви всегда отдавал пошлятинкой, присущей истинной алхимии нравов. До недавнего времени Герберт соглашался с этим, но, наблюдая за своими перевоплощениями, пришел к мысли, что не все так сложно, как о том витийствует молва".
       Ведя переписку с неким Альбертом от имени Энжелы, то отец, то мать попеременно подключаются к разговору, создавая несуществующую девушку и пытаясь влюбить в нее потенциального женишка: "Они, словно снабженные чувствительными антеннами насекомые, ловили любые шевеления девичьей души и, поймав слабенькие сигналы: "Найдите мне принца!" - бросались грубо и предприимчиво их исполнять". Да, Адлеры действительно пытаются вести переговоры исходя из желаний Энжелы, и снова такой "маленький обман" должен стать оправданным ее интересами. Казалось бы, ничего аморального не совершается, ведь сама девушка не противится, но тогда чем оправдать веру в несуществующие чувства?
       После прибытия в дом Адлеров Альберт так же, как и все остальные, становится частью кукольного театра, очередной марионеткой: "Альберт молчал. Его лицо выражало тихую покорность, прикрывающую несогласие". Да и что еще возможно сделать? Человеку в подобной ситуации трудно сразу заподозрить страшную правду, да и, заподозрив, поверить в столь невероятную ситуацию.
       С первых же дней Герберт берет быка за рога, и его нисколько не смущает подлая подмена по отношению и к дочке, и к будущему зятю:
       "- Ну, ты бы пошла за него?
       - Да...
       Герберта объяла волна ревности... Он отмахнулся от этого чувства рукой и отшутился:
       - Я бы тоже на нем женился... Не забывай, ведь он влюбился именно в меня..."
       Почему читатель терпит этого человечишку? Почему Герберт не встает поперек горла и мы успешно сопровождаем его по роману дальше, до последних страниц? Автор сам задается таким вопросом, признавшись, что фигура его героя ему почему-то мила. "Да что, в самом деле, такого в этом Герберте Адлере? Так, песчинка. Подобными ему засыпаны полнопесочные пустыни от полюсов до экватора и обратно... А существуют ли люди не ничтожные?" И тут же объясняет: "Но Герберт - песчинка сложносочиненная".
       В этом-то как раз и кроется разгадка. Переживания, стремления, действия, суета... Во всем этом можно увидеть множество противоречащих друг другу фактов, деталей, и эта-то "сложносочиненность" и оживляет личность героя. И именно поэтому каждый из нас может припомнить моменты своей жизни, когда и он сам превращался в Герберта Адлера.
       И каждый раз в очередной неудаче видится причина извне, свыше, и как-то так забывается объясненная самому себе истина о том, что творцом своей судьбы является сам человек, и только. "Живущий по заповедям Божьим, Герберт Адлер нередко забывал, в чем же они заключаются, и, вспоминая, вдруг удивлялся: а ведь из всех запретов он нарушил не более пяти... Хотя если вдуматься, вглядеться попристрастнее, то наверняка и больше... И возводя себе кумира, Адлер менял определения; судебные же издержки от своих препирательств с совестью изрядно погашал за счет своей аморфной от длительного использования души".
       И вот уже человечишка кажется чуть более понятым, в чем-то прощенным, потому что перестает быть чужим, неузнаваемым. "Как у всякого холста имеется своя изнанка, так, разумеется, и у жизни есть оборотная сторона" - именно этой фразой начинается сам роман, и именно об этой оборотной стороне жизни идет речь до самых последних страниц.
       На протяжении романа читатель пытается заглянуть за оборотную сторону жизни, разглядеть "узелки холстовой изнанки" жизни и забав Герберта Адлера, обнаружить эпицентр его судьбы, ту самую точку, от которой следует вести отсчет всей сюжетной линии.
       Кажется, и сам Герберт находится в таком же поиске: "Где же произошла ошибка? Почему дочь не слушала его и Эльзу, когда они предупреждали ее год назад? А может быть, не нужно относиться к жизни как к парадному холсту? Довольно! Это отношение - тоже наверняка несносная ошибка какого-нибудь перевода Новейшего Завета. Люди должны ошибаться, иначе невозможно себе представить никакой жизни, никакого развития, никакого движения... Пускай вся жизнь протекает в узелках холстовой изнанки; боль так же необходима, как и наслаждение, подлость, благородство, злоба, доброта..."
       Герою и невдомек, что это вовсе не его ошибка, что в мире помимо его забав существуют такие понятия, как семья, любовь, индивидуальность... Но он упорно продолжает считать себя режиссером жизненного сценария. Даже тогда, когда речь идет о счастье дочери. На оборотной стороне подаренного Энжеле холста оказываются забавы отца, за видимой свободой выбора - предначертанное родителями будущее. Весь сюжет романа вращается вокруг Герберта Адлера, событийность потворствует его воле, и в этом ему немало помогают члены семьи. Как просто не заметить в себе желания управлять чужими судьбами, как легко убедить себя в необходимости контроля над собственным чадом!
       "Каждый человечишка в той или иной мере пытается искривить жизнь себе в удобство". Это не новость, а правда жизни, которая заключается в желании всякого подчинить судьбу своей воле. Однако как часто мы забываем о том, что рядом с нами живут такие же, как и мы, личности, и стремимся нарушить табу их неприкосновенности, увидеть их лишь как часть своего каприза. Люди зачастую рассматриваются нами как атрибуты окружающей обстановки, как часть собственного сознания, как непременно обязанные вписаться в рамки наших собственных представлений. Борис Кригер вновь и вновь возвращается к своей излюбленной теме - теме нашего нежелания увидеть в человеке Человека: "Герберту не хотелось еще более усложнять свою и без того запутанную жизнь. Но, по-видимому, Герберта Адлера и вовсе не существовало, не было такого человека. Была концепция, некое место, которое заполнялось решениями и сомнениями, а потом новыми решениями и новыми сомнениями. В этом и состояла сущность Герберта Адлера - носителя одной из многократно опробованных природой концепций человеческого бытия".
       Главный герой считает себя лишь сосудом, заполненным суетой мира. Мало того, эта самая суета воспринимается им как средство ухода от бренности, и Адлер с головой окунается в ее затягивающее, непрекращающееся течение:
       "Он понимал, что не сойти с ума ему позволит только хорошая доза суеты, повседневной и крошащейся на каждой половице.
       - Ведь если все время рассуждать о смысле жизни, жизнь потеряет смысл! - ворчал Герберт".
       Самый прагматичный читатель может заявить, что его личности симптомы Герберта Адлера не свойственны и что знать он не знает ни о каких забавах. Однако действительно ли нам ни разу не приходилось из роли доброжелательного советчика превращаться в настойчивого руководителя и "командовать парадом" не своей победы? Или нет ли на нашей памяти такого случая, когда мы поддавались соблазну "упустить из виду" интересы другого человека и разрешить ситуацию самостоятельно? Насколько чужим и комичным кажется нам диалог:
       "- Может быть, тебе стоит послать нас всех к чертовой матери, взбунтоваться? Сказать: не лезьте в мою личную жизнь?
       - Хорошо. Я взбунтовываюсь. Папа, не лезь в мою личную жизнь.
       - Поздно...
       - Я и сама знаю, что поздно..."
       Автор не из чистой любви к безграничному преувеличению пишет эти строки. Он поднимает вопросы не только о том, как происходит восприятие окружающих людей, но и вопросы о воспитании детей. Насколько мы видим в нашем чаде личность? Где та грань, после которой мы перестаем относиться к ребенку как к беспомощному несмышленышу в пеленках и начинаем воспринимать его как индивида? И существует ли она вообще, эта грань, или мы до сих пор убеждены в их беспомощности?
       Психологами установлено, что человек начинает осознавать себя как индивидуальность в возрасте семи лет. Не странно ли, что ребенок будто обгоняет родителей в познании этой простой истины, между тем как отцы и матери навязывают свою волю гораздо дольше, позволяя себе решать за него, не признавая суверенность личности? "Родители, принадлежащие к одному и тому же поколению, - похожи... Они настойчиво проникают в жизнь своих подросших отпрысков, требуя предъявить тетрадь, приходя к соседям улаживать конфликт, связанный с разбитым окном или оттасканной за хвост соседской кошкой..."
       Так кто же такой Герберт Адлер? Возможно, стоит поискать в нем себя? Мы направо и налево кричим о свободе личности, а признаем ли мы эту самую свободу для самых близких и дорогих нам людей - членов собственной семьи?
       "Думая своим умом, анализируя происходящее без присущих нам с детства штампов, надобно попытаться найти единственно возможный путь, ведущий к отгадке, как же все-таки разорвать ворсистую удавку поколений и начать с белого листа нечто такое, что сможет подарить нашим прямым потомкам уникальную возможность ничего не менять в устоявшемся сценарии жизни, возведенном в статус будущей семейной традиции, ибо он хорош и вполне достоин многократного и разнообразного повторения".
       Потому самым непорочным жертвам приходится стать жестоко затравленными воспитанием родителей, которые, в свою очередь, живут в мире собственных забав. Писатель прямо напутствует: "Мы должны учить своих детей, что всякая попытка их учить есть зло, ибо, если Господь Бог желал бы, чтобы мы чему-либо научили свое потомство, он нашел бы легкий способ вставлять какую-нибудь дискету с уже готовой и неизменной информацией. Нет, учить мы должны лишь тому, что никакие учения не должны руководить их жизнью". Однако, говоря о прямых напутствиях, стоит все же предостеречь читателя, что Герберт Адлер - личность весьма противоречивая и в романе столь же противоположными по смыслу могут быть его объяснения с самим собой. Не стоит забывать и о его забавах - они могут показаться попыткой отклонить читателя от однажды выбранного курса, раскрыть неоднозначность ситуации, но в конце концов окажут "оздоровительный эффект", заставив размышлять ленивый ум.
       К концу романа сам герой окончательно запутывается и в стремлении разобраться в себе, в своей изнанке решает занять себя литературным творчеством. Начиная записывать свои мысли, он приходит к тому, что не может отличить свою жизнь от написанного им литературного произведения:
       "Он не понимал, какие поступки он совершает для того, чтобы отразить их в романе, а какие повороты сюжета, написанные на бумаге, ложатся на нее только для того, чтобы обрести свою истинную плоть в разухабистости вполне реальной и всеми осязаемой жизни.
       Романы, которые пишут автора, герои, которые диктуют его поступки... Такая литература была Герберту по душе, хотя окружающими была бы воспринята как верх пошлости и демонической манипулятивности. Эдакое фиглярство..."
       И такая концовка предрешена, ведь как бы ни отмахивался Герберт от того, что причина происходящего - его собственные забавы, в итоге он совершенно очевидно и открыто начинает писать на бумаге роман из собственной жизни, уже не замечая, как его игры с судьбой перерастают в реальные события.
       В своих блужданиях среди дрязг на работе, конфликтов с управительницей, объяснений с ухажерами Энжелы Герберт пытается найти разумное оправдание своему "роману". Оказывается, он пренебрегает совестью, унижает, пользуется "мутными страстями" исключительно для того, чтобы... осчастливить людей и "привести мир в благостное равновесие"! Оказывается, он проповедует "непротивление счастью"!
       При этом герой совершенно не видит разницы, какими средствами достигается результат: "Речь идет об императиве для каждого из нас, для максимы бытия, для оправдания существования... Я был ничтожеством, но прожил счастливо и никому не мешал. Я сделал счастливыми еще пару-тройку ничтожеств, я обманывал их, они обманывали меня". По мнению Герберта, после взаимного признания в обмане "счастливые связи" становятся только крепче. Но проблема в том и заключается, что фундаментом служит ложь, на которой безуспешно пытается удержаться счастье, оно всеми силами пытается подавить влияние обмана, подмяв под собственное кажущееся неприступное величие память прошлого...
       Между тем отзвуки прошлого, непонятого, с легкостью перечеркнутого и забытого, вызывают трещинки в семейном очаге, и крепость (а как же иначе: "мой дом - моя крепость") не выдерживает, крошится и разваливается. Как поступить с этим самым прошлым? Нередко детство попросту обвиняется нами во всех смертных грехах, дескать, "так воспитали, ничего не поделаешь". Однако писатель и в этой ситуации предлагает увидеть свет в конце тоннеля: "Но что же делать, если нам не повезло? Что, если родители, по воле вечно осуждаемых времен и не менее критикуемых нравов, оказались людьми холодными, чрезмерно строгими и невнимательными? А может быть, вспыльчивыми и несправедливыми? Или даже вздорными и жестокими? Что, если внутренняя среда обитания прошлого поколения была насыщена враждой и предательством, завистью и неверием, глупостью и несносной пошлятиной? Неужели мы обречены нести все это и в свою нынешнею семью, а далее передавать по эстафете грядущим поколениям?"
       Борис Кригер предлагает не торопиться ставить на себе и своей семье крест, а попытаться изменить не только себя, отбросив влияние поколений и культуры, но и мировоззрение как детей, так и родителей, советуя действовать постепенно, не входя в противоречие с жизненными ситуациями, а умело обращаясь к ним как к помощникам для достижения цели.
       Сам Герберт тоже пытается подавить в себе влияние минувших дней, взявшись за самый тяжкий и одновременно великий из всех трудов, доступных человеку, - работу над собой. Если человек и перенимает модели поведения родительского дома в своей взрослой жизни, то все-таки можно смело утверждать, что не найдется ни одного человека, который желал бы из своей семьи сделать полную копию той, из которой он вышел сам, не желая что-либо улучшить и привнести от себя. "Думая своим умом, анализируя происходящее без присущих нам с детства штампов, надобно попытаться найти единственно возможный путь, ведущий к отгадке, как же все-таки разорвать ворсистую удавку поколений и начать с белого листа нечто такое, что сможет подарить нашим прямым потомкам уникальную возможность ничего не менять в устоявшемся сценарии жизни, возведенном в статус будущей семейной традиции, ибо он хорош и вполне достоин многократного и разнообразного повторения".
       Читатель терпит "подлого и двуличного" Герберта за отсутствие апатичного бездействия, за стремление стать лучше, за попытку измениться. Помня постоянные семейные ссоры во времена детства, герой старается исключить в своей семье недопонимание, во главу угла ставятся счастье жены и детей, взаимная любовь. И в этом не может быть никаких претензий к Адлерам: стремление сделать мир лучше, пусть всего лишь в рамках своей собственной семьи, так присуще человеческой природе, ведь именно семья является началом всех начал, маленькой копией большого мира, прародителем социума в целом. Тем не менее, хотя Адлер всеми силами пытается не переносить опыт детства в свою семью (его не раздражают ни громкие барабаны сына, ни лай любимых собак жены), подчас "он словно бы со стороны слышал в своем голосе нотки своего отца в стиле:
       - А почему... ты... не... выучил... уроки?"
       В стремлении сделать свою семью счастливой Герберт и Эльза не замечают, что выбрали весьма странный путь. "Внешне жизнь Адлеров абсолютно не походила на сумрачную взаимную агрессию его родителей, но внутренне Герберту не удалось превозмочь себя, и поступки его детей строго различались по степени полезности в отношении семьи, рода, человечества, чего угодно, но только не их самих, не их уникального, неповторимого понимания своей собственной жизни".
       Душа человека, незапятнанная стереотипами, уникальна. Такой человек создает новую систему ценностей в соответствии с теми истинами, которые скрыты от банального взгляда. И если ему удастся из мира внутреннего привнести новое сознание в мир внешний, тем самым подталкивая его к прогрессу, такой человек неизбежно будет считаться гением своего времени. Но вместо того чтобы в новом поколении помочь ребенку стать гением, родители часто превращаются в надсмотрщиков за их судьбами, настырных руководителей их поступков. Как происходит нарушение границ чужой личности? В романе члены семьи объединяются из самостоятельных индивидов в единое целое, которое можно назвать применительно ко всем одновременно: "Герберты".
       В финале совершенно неожиданно автор предлагает увидеть причиной сплетения судеб семьи Адлеров их особый "способ любви": "По совести говоря, роман-то надо было назвать "Забавы Эльзы Адлер", ибо всё, чем забавляется наш герой, делается исключительно и всеобъемлюще для любви всей его жизни - этой самой милой, едва заметной беременной Эльзы. Герберт давно забыл, чего же хочет он сам. Смысл его счастья заключается в выискивании тайных и явных желаний любимой и в их осуществлении, возможно, грубом, возможно, несколько насильственном даже в отношении самой Эльзы, но все же это не меняет сути".
       Теперь, глядя на цепочку событий через призму неожиданного признания автора, причиной забав Герберта Адлера высвечивается его любовь к жене. Почти незаметная беременная Эльза оказывается той самой сокрытой изнанкой холста, "подспудным дирижером", чьи легкие, едва заметные движения улавливает внимательный Герберт. При этом она не действует напрямую, а показывает свое внутреннее состояние при помощи намеков.
       А далее автор готовит еще один "сюрприз": "Но вот вам и другая новость... Дело в том, что Эльза сама не знала, чего в действительности хочет. Она пыталась догадаться о тайных желаниях Герберта и выразить их в своих, не менее тайных желаниях, что сделало бы их явными для нашего неутомимого исполнителя".
       Писатель раскрывает карты, картина становится несколько более ясной, и... Стоп. Возможно, тут-то читателю и стоит вспомнить о предостережении: не воспринимать слова автора как единственно возможную правду.
       Значит, Адлеры хотели как лучше, а получилось как всегда? Так ли все на самом деле? И действительно ли причиной суетности их мирка следует считать лишь неясность собственных желаний, их призрачность и сумбурность?
       Неурядицы часто происходят именно потому, что в своем желании видеть смыслом жизни другого человека мы не замечаем, что истинная причина нашим поступкам - забота лишь о своем собственном мирке.
       Эгоизм ведь в том и заключается, что даже любовь и благополучие ближних видятся как путь для достижения собственного счастья. "Герберт всегда пытался угадывать тайные желания жены и дочери, которые они редко раскрывали ясно, поскольку вряд ли сами хорошо их осознавали. Он не считал это чем-то ущербным со своей стороны, ведь, угадывая их тайные желания, он пытался сделать их счастливее, а счастливые домочадцы неизбежно сделали бы счастливым и его самого".
       Дочка, сынишка, счастливая любящая жена - все они лишь его персонажи, лишь люди, определенным образом укладывающиеся в шкурки социальных ролей, призванных удовлетворить потребность Герберта в счастье. Именно такой видит герой свою жизнь и для воплощения своего видения расставляет на своей сценке нужных актеров: "Адлер искал Энжеле ухажеров, разумеется, натыкаясь на сплошных ублюдков; пытался улучшить свой бизнес, но лишь растрачивал попусту деньги, потому что бизнес был и так хорош, и все, что в действительности было нужно, - просто тихо ждать, но Герберт не умел ждать и поэтому был почти несчастен на фоне полного благополучия и относительной тишины".
       Отсюда - желание быть кукловодом в своем театре, дергать за нужные ниточки, расставляя всех по местам, и забавляться собственным сценарием...
       Оправдывая героев, автор открывает взгляд на ситуацию изнутри, заставляя читателя неоднозначно отнестись к развязке, помогая ему поэкспериментировать с догадками, увидеть полное множество узнаваемых в романе контекстов, выбрать для себя один из них или, опровергнув все предложенные, самостоятельно разобраться во всем. В любом случае целью автора видится воспитать читателя думающего, спорящего, имеющего свою точку зрения, не закрывающего глаза на проблемы и не пытающегося быть безучастным.
       "Что поделаешь, такова в понимании этих странных людей "любовь"... Достигать своих тайных желаний казалось им пошло, а вот стремиться к осуществлению затаенных намерений души своего товарища по любви было хорошо, весело, обжигающе-приятно. Именно в результате эдакого вольного извращения их чувства и побуждения настолько перемешались, что найти отличие меж ними было невозможно!"
       Сможет ли читатель, непредвзято взглянув на свою жизнь, отыскать грань между заботой и нездоровым вмешательством в чужую жизнь, оправданным любовью? Поэтому, подчеркивая свой нейтралитет среди наших суждений, писатель предлагает самостоятельно разрешить главный конфликт ситуации, заканчивая свой роман вопросами: "Так ли невыносима была эта несвобода? Так ли отвратительны были их забавы?"

    "АЛЬФА И ОМЕГА"

      
      

    Александр Свирилин

    Хеппи-энд в шалаше

      
       "Альфа и омега" Бориса Кригера - это щедро сдобренный философией любовный роман с откровенными сценами. История страсти длиной в двадцать лет с безмятежно счастливым концом. Книга написана по старым добрым и основательно подзабытым рецептам классического романа, коими в начале XXI века почти никто не пользуется. Впрочем, в "Альфе и омеге" нет полифонии, которую Михаил Бахтин считал непременным атрибутом этого жанра. Писатель постоянно держит в фокусе протагониста Николая Бангушина, не давая ни на миг вытеснить его со страниц своего изобилующего диалогами повествования. (Исключение составляет в общем-то необязательная сцена знакомства главной героини со своим будущим любовником Константином, персонажем второстепенным и обреченным на скорую смерть.)
       Сюжет у "Альфы и омеги", казалось бы, немудреный. В начале девяностых годов Николай Бангушин знакомится с милой девушкой по имени Мира, вместе с которой учится на философском факультете одного из питерских вузов. Мира старше его на три года, она замужем и у нее есть ребенок, однако для настоящей любви нет преград. Роман оказался скоротечным - Николай ввязался в сомнительную финансовую авантюру (в чем она заключалась, остается для читателя загадкой) и был вынужден стремительно покинуть страну, опасаясь мести кровожадных конкурентов. На Западе он сказочно разбогател (педантичный Кригер приводит точную сумму его капиталов: сто тридцать миллионов фунтов стерлингов), но деньги не принесли ему счастья. Личная жизнь Бангушина сводится к периодическим встречам с дорогими проститутками. Он изменил свою фамилию на Бэнг, что, как сообщает Кригер, означает "взрыв". Заметим, однако, что это слово полисемантично: на сленге, например, bang - это "половой акт". Бангушин-Бэнг постоянно вспоминает о своей юношеской любви и наконец встречает ее двадцать лет спустя, приехав в Санкт-Петербург по делам. Тут у Кригера вольный или невольный анахронизм - получается, что закончившаяся новым расставанием встреча происходит в начале десятых годов XXI века. Безрассудный проект с выведением спутника на орбиту полностью разоряет Николая, после чего он воссоединяется с Мирой. Причем отнюдь не в заповеднике опальных российских олигархов, коим с недавних пор стало Соединенное Королевство, а в селе Тюбук Каслинского района Челябинской области. Там у них появляется на свет сын Костя. В общем, полный хеппи-энд в шалаше. Занавес.
       Николай относится к потере состояния и смене места жительства с невозмутимостью философа, для него это просто переход "из эпикурейства с его розой и бокалом вина <...> в стоицизм с его грубой тогой и строгой диетой". И тут ему нельзя не возразить - какой же это стоицизм, когда после долгих лет разлуки вновь обретаешь любимую женщину!
       "Альфа и омега" представляет собой синтез любовного и философского романа. Любовная интрига (это даже не треугольник, а квадрат - кроме мужа у героини есть любовник) разбавлена философскими диалогами, которые Николай ведет с Мирой, безымянным кембриджским профессором и своим питерским приятелем Михеем, уехавшим после бурной российской молодости в Иерусалим и ставшим монахом-бенедиктинцем. Страницы романа пестрят именами корифеев философии: тут тебе и Юм, и Гегель, и Декарт, и Сенека. И это вполне может отпугнуть от книги широкий круг читательниц, лакомых до любовного чтива в рассыпающейся мягкой обложке. В частном письме ко мне Борис Кригер признался, что эротические сцены, рассеянные по всему роману, - не что иное, как приманка. Цель автора - не коммерческий успех, а привлечение внимания разномастной читающей публики к собственной философской концепции.
       К финансовому краху Бангушина привела попытка получить мировое господство. Брат Иероним (он же Михей) подал Николаю идею преумножить его капиталы, запустив на орбиту спутник, который будет преобразовывать солнечную энергию и направлять ее на Землю. Это поможет преодолеть энергетический кризис и сделает Бангушина самым богатым человеком на свете. Следующий шаг - передача абсолютной власти суперкомпьютеру, который должен управлять человечеством, исходя из принципов христианства. Бангушина нельзя назвать атеистом, но ему чужда любая из конфессий. Принадлежность к многократно скомпрометировавшим себя религиям он считает безумством. В такой точке зрения есть своя логика. В самом деле, какая разница между кострами святой инквизиции и печами Освенцима? Тем не менее он принимает предложение Михея.
       Крах бизнесмена Бэнга знаменует собой возрождение того изначального Бангушина, которого так любила Мира много лет назад в пору их совместной молодости в только что переименованном городе на Неве. Николай наконец обретает душевный покой и гармонию с миром и Мирой, чего он был лишен все эти годы. Он понимает, что его прежнее существование в золотой клетке старинного английского замка было не более чем затянувшимся прологом к вот этой, новой жизни в челябинском селе.
       "Альфа и омега" - самая откровенная книга Кригера. Создатель любимца детворы зайкоподобного Маськина сподобился здесь на эротические сцены и описания интимных переживаний, чья смелость может поспорить со смелостью прозы Генри Миллера и Эдуарда Лимонова. Неистовая страсть чистого и неискушенного 18-летнего Николая Бангушина доходит до той грани, за которой начинается безумие. И только взаимность Миры уберегает его от психиатрической лечебницы, где ему однажды уже довелось побывать. Тайны ее тела становятся для него важнее всех загадок бытия, важнее Бога, важнее самой жизни.
       "Ему все казалось невероятным. Неужели под этой тканью скрывается обнаженное тело, нежное и желанное? Он не мог представить его себе, хотя напрягал весь свой обремененный философией ум. Какая она там, под этой ненавистной, но сладостной тканью? Какая у нее форма груди без лифчика? Большие соски или маленькие? Розоватые и выпуклые или под цвет кожи и плоские? Эти загадки занимали его больше, чем вопросы существования Бога и свободы воли, о которых скучно и монотонно талдычил лектор. Да и о чем ином он мог думать, когда всего в нескольких сантиметрах от его кончиков пальцев - застежки, ведущие прямиком к самой что ни на есть подноготной правде. А какой у нее пупок? - не унимался Николай. Он совершенно не мог представить свою возлюбленную обнаженной, ему даже казалось, что она так и родилась в этой кофточке, джинсах и черных демисезонных туфлях... Ну должны же быть где-то ее голые пяточки, коленки? Не может же быть, чтобы всего этого не существовало?"
       В одном из своих сладострастных сравнений Кригер перекликается с французским поэтом XIX века Теофилем Готье: "Сосочки оказались тоже малюсенькими, ярко-розовыми и обворожительно выступали над овалами, как пипки на куполах церквушки". У Готье: "Соборы средь морских безлюдий / В теченье музыкальных фраз / Поднялись, как девичьи груди, / Когда волнует их экстаз" (перевод Николая Гумилева). Эти строки довольно известны, их популярности немало поспособствовал Оскар Уайльд, заставивший восхищаться ими своего Дориана Грея.
       Эпиграфом к "Альфе и Омеге" вполне могло бы стать стихотворение Иосифа Бродского "Итака", написанное им незадолго до смерти. Переосмысливая миф об Одиссее, Бродский дает совершенно негомеровскую картину его возвращения домой после двадцатилетних странствий. Напомним: именно столько лет Бангушин не видел родной город и Миру. Роль "твоего пацана", что "глядит на тебя, точно ты - отброс", исполняет у Кригера сын Миры, избивший главного героя после того, как тот вступил в интимную связь с его девушкой. Позволим себе привести это стихотворение полностью:
      
       Воротиться сюда через двадцать лет,
       отыскать в песке босиком свой след.
       И поднимет барбос лай на весь причал
       не признаться, что рад, а что одичал.
      
       Хочешь, скинь с себя пропотевший хлам;
       но прислуга мертва опознать твой шрам.
       А одну, что тебя, говорят, ждала,
       не найти нигде, ибо всем дала.
      
       Твой пацан подрос; он и сам матрос
       и глядит на тебя, точно ты - отброс.
       И язык, на котором вокруг орут,
       разбирать, похоже, напрасный труд.
      
       То ли остров не тот, то ли впрямь, залив
       синевой зрачок, стал твой глаз брезглив:
       от куска земли горизонт волна
       не забудет, видать, набегая на.
      
       Борис Кригер отчетливо сознает, что своей книгой он Америки не открыл, ему не свойственна банальная боязнь банального. Об этом он пишет в своих пояснениях к роману: "Мой роман, конечно же, не говорит ничего нового. "Не в деньгах счастье", "Самое главное на свете - это любовь"... Но так уж вышло, что подавляющее большинство из нас всю жизнь пытается опровергнуть прописные истины, тем самым лишь доказывая их правоту".
       В романе двадцать четыре главы, каждая из которых озаглавлена одной из букв греческого алфавита - от альфы до омеги. Прием необычный, но не единственный в своем роде. Здесь стоит вспомнить поэму Венедикта Ерофеева "Москва - Петушки", в которой каждой главе соответствует один из железнодорожных перегонов: Салтыковская - Кучино, Электроугли - 43-й километр, Павлово-Посад - Назарьево и т.д. Или раннюю пелевинскую повесть "Принц Госплана", где названия глав совпадают с уровнем компьютерной игры, участником которой становится главный герой: Level 1, Level 2, Level 3... И это еще раз подтверждает правоту Кригера: сказать что-либо новое в современной литературе невозможно.
       Уверен, что роман не стоит воспринимать как реалистический. "Альфа и омега" - это сказка для взрослых, поставленная в декорациях рубежа двух тысячелетий. Что-то наподобие шварцевского "Обыкновенного чуда", без превращения медведя в человека, но с превращением бедного российского студента в британского толстосума. А также со смелыми бизнес-проектами, цель которых ни много ни мало господство на миром.
       Рискну предположить, что "Альфа и омега" - книга хотя бы отчасти автобиографическая. Ее герой, как и сам Кригер, в юности покинул родную страну и стал крупным бизнесменом на Западе. Норвегия, в которой жил автор, заменяется в романе соседней Финляндией, а Канада - Англией. Вполне возможно, что есть прототип и у брата Иеронима (известного Бангушину как Михей). В "Маськине" Кригер упоминает друга своего детства, ставшего впоследствии католическим монахом. Скорее всего, он и вдохновил писателя на создание образа выпивохи и бабника Михея, жизненный путь которого чудесным образом преобразила религия.
       Особое место в романе занимает сцена родов Миры. Приехавшая через сорок минут скорая помощь доставляет ее из Тюбука в больницу райцентра Касли. Колоссальное напряжение нагнетается с каждой фразой и наконец достигает своего апогея. Мысль о неизбежности смерти Миры пронзает Николая холодящим ужасом:
       "Глаза Миры были действительно сухи. Иногда она открывала их, но Николай чувствовал, что она ничего не видит. "Она неминуемо умрет..." - эта мысль пронзила его насквозь и, едва коснувшись, искромсала всего изнутри, как пуля со смещенным центром.
       Наконец приехали в больницу. Миру на носилках внесли в приемный покой. Николай нес в руках ее тапочки.
       "Неужели эти тапочки - все, что мне от нее останется!" - в ужасе подумал он. Ему хотелось рыдать, но неимоверным усилием воли он держался. Вокруг Миры засуетились сестры и врачи и тут же увезли ее в операционную".
      
       По своему надрыву, ощущению нереальности происходящего и предчувствию неизбежного кульминация романа созвучна с одним из самых ярких мест в "Анне Карениной". Переживания Николая Бангушина и Константина Левина имеют под собой одну почву и разрешаются одним и тем же - и тот и другой становятся счастливыми отцами.
      
       "Альфа и омега":
       "Он тупо уставился на облупленную стену подсобки. Все философские теории, глубокие размышления превратились в едкий удушливый пепел. В голове было пусто и только мерно бил колокол единственной мысли: "Только бы была жива! Только бы была жива! Только бы была жива!"
       Он исступленно, как магическое заклинание, повторял эти слова.
       Когда он заслышал шаркающие шаги возвращающейся бабки, сердце его упало куда-то вниз и, пронзив больничный пол, как масло, умчалось к центру Земли.
       - Жива твоя евреечка! И ребеночек жив. Мальчик! С тебя причитается, паря..."
      
       "Анна Каренина":
       "- Жив! Жив! Да еще мальчик! Не беспокойтесь! - услыхал Левин голос Лизаветы Петровны, шлепавшей дрожавшею рукой спину ребенка.
       - Мама, правда? - сказал голос Кити.
       Только всхлипыванья княгини отвечали ей.
       И среди молчания, как несомненный ответ на вопрос матери, послышался голос совсем другой, чем все сдержанно говорившие голоса в комнате. Это был смелый, дерзкий, ничего не хотевший соображать крик непонятно откуда явившегося нового человеческого существа".
      
       В книге Бориса Кригера поднимаются вопросы, занимающие всех нас - мужчин и женщин, молодых и стариков, богатых и бедных. Автор не дает нам ответов, потому что ответы находятся в ведении кого-то более могущественного, чем мы, чье незримое присутствие ощущается между строк этой во всех смыслах обаятельной книги. Мы можем только повторить вслед за писателем, что лишь безусловная любовь имеет право именоваться настоящей любовью и что она и есть альфа и омега нашего существования.
      
      

    Виктор Колчев

      

    Азбука жизни, или Поиски абсолютной любви

      
       - Хитростями да магнетизмом счастья любви не добьешься!
       - Ну, тогда скажите, сударыня, - как достичь его?! - воскликнул Федяшев.
       - Не знаю! - печально ответила Мария. - Знала бы, сама была б счастлива...
      

    Григорий Горин. Формула любви

      
       О названии
      
       Название романа Бориса Кригера "Альфа и омега" отсылает читателя к известному "крылатому выражению", заимствованному из Библии. В Откровении Иоанна Богослова (Апокалипсисе) Господь дважды определяет свою сущность: "Я есмь Альфа и Омега, начало и конец... который есть и был, и грядет" (1: 8). И еще: "Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний" (1: 10). "Альфа" и "омега" - первая и последняя буквы греческого алфавита - в христианском смысле символизируют всемогущество и вечность Иисуса Христа, держащего в своих руках начало и конец мира. В русском языке выражение "альфа и омега" обозначают основу, суть какого-либо дела или явления.
       Роман Бориса Кригера - история долгого и мучительного постижения главным героем Николаем Бангушиным азбуки жизни - буква за буквой, от альфы до омеги. Это "непростая наука. Она написана мудреными письменами, но их толкование таит великие радости... Блуждая среди букв алфавита собственной жизни, трудно отыскать ее начало и конец, альфа и омегу, ради которой стоит жить. Увы, этой азбуке не учат ни в одной школе мира". К счастью или сожалению, "альфа и омега" бытия могут находиться не за тридевять земель, а где-то рядом: "Кажется, что подспудно, где-то вблизи от нас, теплится простая основа всех вещей, но не дотянуться до нее".
       Одни - особо одаренные - изначально наделены пониманием сути бытия. Большинству же, в том числе и Николаю Бангушину, для его достижения предстоит пройти серьезные жизненные испытания и пережить глубокие душевные потрясения. И только после долгого блуждания "среди букв алфавита собственной жизни" они, возможно, обретут свое счастье. Главное - быть внимательным и терпеливым "читателем" "книги жизни", сквозь череду ошибок и сомнений двигаться к заветной цели. Суть книги жизни - обретение безусловной любви, "единственной формы любви, которая, по совести говоря, может именоваться любовью... Любви, поставленной во главу угла, ставшей стержнем жизни, началом и концом, альфой и омегой..." Это чувство, "не построенное на физической привлекательности плотской радости или холодном расчете". Это состояние, при котором "не нужно заниматься любовью и при этом находиться на пике блаженства".
       Николай Бангушин - пытливая и ищущая натура с философским складом. "Он читал Канта и Гегеля и даже настолько был вовлечен во все эти материи, что не соглашался с обоими". Поиски истины приводят Николая на философский факультет, однако "не проучившись и года, Николай обнаружил, что современная философия - насмешка над человеком и его так и не обретенным счастьем", поэтому вскоре "философия в ее академическом виде вызывала у него стойкое чувство тошноты".
       Бангушин видит, что современные философы спорят о вопросах понятных, да и то не до конца, только им самим и все дальше удаляются от решения самых насущных и простых проблем человека. Сам же главный герой "был не столько прирожденным философом, сколько ярко выраженным поэтом" и писал неплохие стихи. Его цель поистине возвышенная - найти способы преодоления "медицинского сценария жизни". К счастью, в этом стремлении Бангушин оказывается не одинок: рядом с ним на одном курсе учится единомышленник, вернее, единомышленница - девушка с необычным именем Мира.
      
       "Карликовый пузырек счастья"
      
       В отличие от главного героя, рядом с Мирой - целый круг близких людей (родители, муж и маленький сын). Однако это только видимость семейного счастья: "Обладая полным набором родных людей, она оставалась абсолютно одинокой, и никому не было дела, что же на самом деле представляет собой эта Мира". Никто, кроме Николая, например, раньше не замечал, что у нее ясные, веселые, "карнавальные, смеющиеся глаза", как "два глубоких озерца". Всё во внешности Миры говорит нам, что это натура возвышенная: "словно перышко, так легка, так воздушна". Несчастье же Миры состоит в том, что никого из окружающих не волнует глубина ее души: "Никогда никому, кроме нее самой, не нужна была ее возвышенная натура, и с годами она выстроила защитную скорлупу, привычную и понятную для окружающих, внутри которой ее живая душа начинала тихо умирать, грозя превратить Миру в самую заурядную, ничем не примечательную тетку со стандартным набором жизненных сентенций, забот, обид и мелких, никчемных радостей".
       Чтобы хоть как-то противостоять вытравливанию собственного "я", Мира, как и Николай, идет учиться на философский факультет - "найти свое собственное счастье или хотя бы вырваться из душного мирка квартиры, пеленок, кастрюль". Так же, как и Бангушин, проучившись совсем немного, она испытывает глубокое разочарование: "Вместо славной философской школы, окруженной портиками Платона, вместо горячих споров и поиска истины с кафедры несли сухую ахинею плешивые лекторы, и не было в том, что они говорили, и толики надежды на необходимую душе и разуму разрядку, без которой любые научные термины превращаются в жалкую чушь".
       Поиски родной души приводят Миру к знакомству с Николаем, в котором "своим измученным внутренним взором она, как рентгеном, увидела точно такую же загнанную душу, исступленно ищущую выхода и собеседника". В общении с ним она находит выход своей невостребованной глубинной сущности, чувствует, как "серость жизни неожиданно наталкивается на обновленную явь": "В ней внезапно снова проснулась сентиментальная, мечтательная девочка, от которой она неимоверным усилием воли избавлялась несколько лет. Она плыла в ауре мечтательности, возвращаясь к самой себе".
       Любовь Миры - не пошлый и банальный романчик с целью обновления плотских ощущений, а спасение души от смерти, бегство от скептицизма и "разумности" окружающего мира. Мира - человек глубоко одаренный, и главный ее дар - любить просто так, без всяких причин. От Николая она ждет "не плотских утех, а именно любви в ее широком, безусловном значении". Она признается ему: "С мужем я почти всегда притворяюсь в постели, а с тобой мне даже не нужно заниматься любовью..." В стремлении напитать свою душу "радостью истинного, не полуживотного бытия", она готова отдать всё и идти до конца, глубоко веря даже в семейное счастье с Николаем.
       Чувства Николая к Мире противоречивы и лишены целостности. C одной стороны, он, как натура поэтическая, способен на высокие чувства: "Мне больше не нужно ни философии, ни славы, ни прозрения. Всё, чего я хочу... Нет, хочу - это слишком самонадеянно... Всё, на что я уповаю, - это только касание наших рук". Их любовь была "не плотским метанием, а самым настоящим стремлением к воссоединению раздробленных, исхлестанных колючими ветвями беспросветного ожидания" одиноких людей. С другой стороны, в Николае, никогда не имевшем опыта сексуального общения, подспудно возрастает чисто юношеское желание как можно скорее узнать физическую сторону любви. "Стеснительный, с заурядной внешностью и путанным сложным языком", он никогда не пользовался популярностью у женщин. А тут вдруг привлекательная да еще замужняя девушка сама признается ему в любви! Да еще где - в очереди за котлетами!
       Николай пытается рационально осмыслить причины искреннего интереса девушки к нему. Готовясь к интимной встрече с Мирой на квартире своего друга Михея, он вдруг начинает сомневаться в своей внешней привлекательности. Рассматривая обнаженное тело в зеркале, он вдруг приходит в ужас от мысли, что "это голое волосатое существо с сутулой спиной и немного отвислым животом" предстанет перед соблазнительной девушкой. Однако позже, после принятия душа, "он показался себе более привлекательным. А что? Молодое, здоровое тело. Если подтянуть живот, все пропорции правильные. Руки сильные. Грудь широкая. Рост хороший. Ноги не кривые. Что еще надо?"
       Теперь, как ему кажется, главная проблема - отсутствие сексуального опыта: "Как Мира воспримет меня, если раскроется вся моя неопытность? И охота ей со мной возиться?" Плотская сторона отношений для главного героя, в отличие от Миры, очень важна и волнительна, хотя он это тщательно скрывает. Мира - привлекательный сексуальный объект, и в желании обладать ею герой теряет душевное равновесие. Последние дни перед первой встречей с Мирой наедине "буквально ввели его в состояние помешанности на этом теле, одержимости, и он был готов на все, только чтобы увидеть предмет своего вожделения". В момент перед близостью с Мирой для Бангушина "центр мира, альфа и омега всего сущего" является не душа Миры, а низ ее живота.
       Как же реагирует на поведение Николая проницательная Мира? Она справедливо опасается, что физическая сторона любви может рано или поздно наскучить молодому человеку и он захочет сменить партнера. Однако Мира идет на жертву и не отказывает Николаю в его главной мечте - переспать с ней. Она прекрасно видела "одержимую завороженность Николая этим новым и всепоглощающим процессом и не хотела испортить ему это долгожданное блаженство, понимая и прощая ему его зацикленность и упоение. Точно так и мы смотрим на ребенка, поглощенного радостью общения с наконец-то полученным щенком, которого он безнадежно, в связи с маминой аллергией, выпрашивал в течение нескольких лет. И вот мама, наглотавшись всевозможных лекарств и улыбаясь, мысленно перебирает все неприятности, которые неизбежно последуют, глядя на незамысловатую радость своего дитяти, и сдерживает чуть горькие слезы умиления над его наивностью и своим самопожертвованием, и молчит как можно дольше, чтоб не испортить крохе долгожданный праздник..." Попытка Миры разорвать с ним отношения - еще и предчувствие какой-то беды, которая грозит их счастью. И эта беда вскоре приходит...
      
       Ускользающий "конек-горбунок"
      
       Страстно желая обладать Мирой, Николай, к сожалению, не верит в семейное счастье ни с какой женщиной. Во многом это связано с тем, что их любовь развивается в нелюбимом Бангушиным Санкт-Петербурге - "городе идейных насильников и идиотических поселянок". В образе города автор продолжает извечный спор о том, что же такое Петербург - город поэтов, "где все дышит стихами", где "по улицам бродит тень Пушкина", или город мертвецов, построенный на болоте и костях? В этом городе слишком силен рационалистический и гордый дух Запада, толкнувший когда-то Петра Великого на создание столицы России там, где по традиционным представлениям делать это не стоило. Поэтому Бангушин не верит в возможность семейного счастья в этом городе, да еще в такое "непоэтическое" время, в котором разворачиваются действия романа.
       Николай и Мира живут в Питере начала 1990-х годов - времени хитроумных денежных махинаций, когда "все словно с ума посходили", и жестоких бандитских разборок, после которых за городом надолго закрепилась слава "криминальной столицы" России. Понимая всю опасность, исходящую от этого города, а вернее, от людей, населяющих его, Бангушин тем не менее оказывается втянутым в какую-то финансовую махинацию. Что же толкает "философски настроенного мальчика" на аферу? Поиски счастья в новом его понимании. В то время многие "талантливые, умные мальчики, которые в прежние годы прозябали бы на скамьях учебных заведений, пускались во все тяжкие в надежде оседлать непоседливого конька-горбунка по имени счастье, которое не мыслилось нам в ином проявлении, как счет в швейцарском банке, вилла на Кипре и табун продажных девиц в спальне". Так мастерски автор передает счастье образца начала 1990-х годов.
       Многие, в том числе и два партнера Николая по сомнительному бизнесу, вместо солнечного морского берега обрели лишь небольшой клочок земли на городском кладбище. Другие, и среди них Николай, с кучей денег поспешно покинули страну без возможности вернуться назад. Нельзя сказать, что у него не было выбора: он мог, как его умоляла Мира, отдать "эти проклятые деньги конкурентам" и навсегда остаться вместе с ней. Однако случается то, чего так опасалась Мира: в душу к Бангушину "попала соринка", там начинает преобладать рационалистический дух, и душа начинает каменеть. Николай, всегда стремившийся преодолеть стереотипы, не устоял перед соблазном массового помешательства на легких деньгах. В конце концов он покидает родной город и страну в надежде на то, что любимая женщина сама приедет к нему...
       Так и не дождавшись Миры, Николай оседает в Англии. Он полностью сосредоточивается на своей карьере и бизнесе, и за двадцать лет бурной деятельности достигает высокого материального благополучия. Теперь по всему миру он известен как мистер Николас Бэнг - скептик и прагматик, известный финансовый авантюрист, философ-бунтарь со скандальной репутацией. Внешне у Бэнга все благополучно: он живет в старинном английском замке, где окружен ассистентами, адвокатами, лакеями и поварами. Однако что происходит в его внутреннем мире?
       Сама перемена имени и фамилии свидетельствует о серьезной перестройке внутренних ценностей главного героя. В разных обрядовых и религиозных традициях такая перемена означает смерть "прошлой" личности человека. Романтик Николай с благозвучной фамилией Бангушин "умирает", а его место занимает Николас Бэнг (в переводе с английского "взрыв"). "В нем изменилось практически всё... Изменилось и имя, а с ним неизбежно пропал прежний человек, и на его месте возник новый". Таким образом, цена славы и финансового благополучия - потеря самого себя. "Со стороны казалось, что мистер Бэнг - баловень судьбы. Однако за его капиталами стояли, увы, незаметные для окружающих годы жизни, обменянной на вечное, нескончаемое беспокойство, риск, кипучую деятельность, от которой тошнит".
       Достигнув многого в этой жизни, Николас к сорокам годам так и не смог обрести семейного счастья. Он недолго прожил с женой-англичанкой - холодной, как вобла. Потом, конечно, были любовные связи, но они кончились ничем из-за рода занятий Бэнга и его характера. После сумасшедшей любви к Мире Николас боится позволить женщинам "выкручивать шиворот-навыворот его мозги", т. е. ломать четкие рационалистические установки. В результате к сорокам годам в женщинах его интересует только одна сторона - сексуальная. Примерно раз в неделю - девица по вызову, причем каждый раз новая, а то еще, не дай бог, влюбишься. А перед каждой встречей - таблетка "Виагры", чтобы зря не пропадали лишние деньги.
       Для того чтобы создать хоть какую-то иллюзию очага, он окружает себя подобием семьи из наемных работников - секретаря, экономки, повара, уборщицы. Их расположения он добивается, задабривая их высокой зарплатой и теплым отношением. Однако в глубине душе он не доверяет никому, в каждом из прислуги подозревая шпиона: "Я окружен тихой ненавистью союзников и откровенной ненавистью оппонентов". Бэнг догадывается, что, стоит измениться его финансовому положению, от этих добросердечных отношений не останется и следа...
      
       Мост в прошлое
      
       На сороковом году жизни Бэнг начинает осознавать всю скудость своего бытия: "Пока учился в Кембридже и делал деньги, я был настолько поглощен этими занятиями, что практически не думал ни о чем постороннем. Но теперь я, похоже, зашел в тупик". "Ему казалось, что все, что ему удалось за его издерганную жизнь, - прах, дешевая мишура нарезанной бумаги. Оказывается, что счастья он так и не достиг: "Ничего мне не помогло. Ни горы книг, ни ворох денег. Ничего у меня нет..."" Он вдруг понимает, что "философия, дело его жизни, - чушь", а "сам он - такое дерьмо, что даже проститутка отказывается выйти за него замуж".
       Из глубин подсознания все чаще выплывают воспоминания и сны о прошлой жизни, и они не дают покоя Николасу. В одном из снов его сознание словно расщепляется, раздваивается: он видит себя прежним Бангушиным, страстно влюбленным в Миру, и одновременно - мистером Бэнгом, холодным и расчетливым. "После отъезда из России двадцать лет прошло, а я не живу. Живу только там, в воспоминаниях... Призраки юности не оставляют меня". Он понимает, что "потерял свою юность, и теперь он человек без прошлого", что "надо было оставаться в России с Мирой и жить нормальной совковой жизнью", поскольку Мира была не просто девушкой, а "целым космосом". Бэнг начинает понимать, что беда всему - его холодный рациональный дух: "Ненавижу эту свою проклятую рациональность!.. Боже мой, как я устал! Господи, прости меня, Господи!"
       Сны о Мире, воспоминания о прошлой жизни, где он любил и был искренне любим, появление его забытого друга Михея (теперь он - монах-бенедиктинец Иероним) спасают его душу от гибели. Интуиция Бэнга подсказывает, что все эти события как-то связаны между собой, "словно бы какой-то мост в прошлое открылся". Он берется за осуществление глобального проекта Иеронима-Михея, направленного на покорение всего мира и создания с помощью компьютера Царства Божьего на земле. Однако больше всего в этом сумасшедшем проекте его интересует то, что эта работа предполагает поездку на родину, в Санкт-Петербург.
       В Питере он делает неудачную попытку исправить ошибку молодости и вернуть Миру, но вот незадача - Мира отказывается поехать с ним. Оказывается, у нее давно есть новая любовь - нескладный и несчастный философ Константин. Николас шокирован таким поворотом, его разум никак не может понять, почему Мира предпочла его "этой мумии на двух ходулях". Бэнг пытается вернуть свою любовь и предлагает Мириному мужу и любовнику миллионы. Он совсем не понимает, что, даже если бы они согласились отпустить ее, она не поехала бы, не желая зависеть от Бэнга так же, как она зависит от своего мужа.
       Не добившись ничего, кроме скандала, получив отказ от Миры, избитый ее мужем, он переспал c невестой ее сына, тем самым компенсировав свой провал. На эту месть Мире его толкает жестокий рациональный ум: "Ты предпочла это убожество, а я переспал с классной проституткой, с твоей, кстати, будущей невесткой... Так что мы квиты". Однако эта месть не приносит Бэнгу никакого морального удовлетворения. После посещения России "он совершенно не мог работать, все чаще впадая в состояние болезненной задумчивости". Он мучительно пытается найти "кончик веревочки, потянув за который можно было наконец понять, почему же он, мистер Бэнг, живет в таком абсолютном одиночестве, не имеет семью, не уживается с коллегами, склочничает и практически не имеет друзей". Этот "кончик веревочки" один он найти не в состоянии, поэтому обращается к психологу Джули Брик.
       В душевных проблемах Николаса она, как ни странно, не видит никакого особенного случая. Его бурная жизнь последние двадцать лет - путь типичного тирана, правда, с претензией на мировой масштаб. Он, как и все деспоты, в детстве подвергался жестоким унижениям от родителей и был лишен абсолютной любви, а став взрослым, решил отомстить всему миру. Несправедливое и презрительное отношение родителей, которые постоянно внушали ему, что он дурак и недотепа, рано озлобили его душу. Терпя в детстве обиды от близких людей, Николай решает отомстить им позже: "Как я вас ненавижу! Я обязательно вам отомщу. Дайте время!" Так "мелочи детской обиды выросли до размеров мрачных айсбергов его взрослой жизни".
      
       Я подарю тебе эту звезду!
      
       "Диагноз" Бэнга оказался поразительно прост: неумение любить по-настоящему, без всяких рациональных причин, не ожидая взаимности. "Не получив такой в любви в детстве, вы мстите всем, особенно женщинам. Добившись финансовой мощи, вы покупаете любовь, манипулируете людьми, как пешками". Чем больше главный герой развивает свой рациональный ум, тем больше усиливается его противоречие с потребностью к безусловной любви, к которой он прикоснулся в молодости, но отверг. Потерянную способность безусловно любить Бэнг может вернуть, но для этого нужно победить в себе рациональное начало. Как же это сделать? Как считает Джули Брик, ему необходимо глубокое душевное потрясение из-за какого-нибудь жизненного краха. Первое серьезное потрясение он получает от самой Джули: играя на интересе Николаса к ней, она заманивает его в интеллектуальную ловушку и... насилует самым грубым образом. Так Бэнг на своей шкуре ощущает состояние женщин, с которыми он вступал в отношения.
       Самый серьезный крах, освободивший его "от тяжести и мрака власти", наступает после неудачной попытки создания альтернативного энергетического источника в рамках проекта Иеронима-Михея. Причем осуществлению мировых планов помешала не какая-то другая сила, а самый простой человеческий фактор. Российские ученые во время запуска спутника под характерным названием "Альфа-Омега" - накопителя и передатчика солнечной энергии на землю - рассчитали орбиту в метрах, хотя она была задана в футах. В результате спутник оказался на высоте, в три раза превышающей необходимую, а Николас, заложивший под этот проект все свое имущество и состояние, оказывается без денег, дома и слуг.
       Еще до этого краха, во время чудесного видения в святая святых христианского мира - Храме Господнем, - он осознает, что без любви к Мире ему не быть никогда счастливым, а с помощью компьютера не создать Царства Божьего на земле. Главное, найти Царство Божье у себя в душе. Так скоропостижно умирает самоуверенный богач Николас Бэнг и воскресает горячий романтик Николай Бангушин. Теперь всё, что у него осталось, - любовь к Мире без надежды на взаимность, т. е. безусловная любовь.
       "Альфа и омега" - это не просто love story с хеппи-эндом. Это роман о тайне человеческого бытия, смерти и воскресении, о том, как может пропасть и чем уберегается, спасается человеческая душа среди рационализма и скептицизма этого мира. Понять смысл романа помогает неизвестное высказывание Иисуса Христа из Кембриджийского кодекса (Кодекса Безы): "Блажен, кто ведает, что творит, и проклят, кто не ведает". В романе рациональное знание противопоставлено иррациональному "веданию". Приобретя множество знаний, оказавшись с их помощью "на пороге власти над всем миром", герой "не ведает, что творит", т. е. не обладает истинным взглядом на свои действия. У него, как у Циклопа из древнегреческой мифологии, только один глаз, правда, очень большой. Истинное видение ("ведание") открывается лишь после того, как рациональный ум "капитулирует". Это "ведание" открывает тайну бытия: "нет ничего страшнее омертвения души и окаменелости сердца", а "в жизни нет ничего важнее любви"! Автор показывает, что только через призму истинной любви человек способен "предугадать, чем наше слово отзовется", т. е. правильно оценить плоды своего "творения" на земле.
       Две разные личности в одном человеке - Николай Бангушин и Николас Бэнг - олицетворяют собой два разных типа бытия: иррациональный дух Востока и рационалистический дух Запада. Ошибка при запуске спутника из-за разницы исчисления в фунтах и метрах также символизирует разницу двух типов культур - европейской и российской. Николай и Мира находят свое счастье, "альфа и омегу" их мира не в родном городе - в далекой деревне Тюбук Челябинской области. Почему именно Тюбук? В пояснении автор сообщает, что данный факт взят им из реальной жизни, когда люди на старости лет зачем-то сорвались с насиженного места в Канаде и отправились жить именно в село Тюбук.
       Если же мы посмотрим на карту мира, то обнаружим, что Челябинская область находится от Санкт-Петербурга примерно на таком же расстоянии, как Англия до этого же города, только на Востоке, в прямо противоположном от нее направлении. Санкт-Петербург с его вечным давлением гордого духа Запада на поэтический мир Востока не подходит для их новой жизни. А в деревенской глуши можно строить сложную, но самостоятельную и "невообразимо свободную" жизнь. И, конечно же, любоваться красотой ночного звездного неба, где высоко над землей движется спутник "Альфа-Омега" - звездочка "Мальфа-Бамека", которую Николай подарил своей Мире, вечное свидетельство бесконечной любви.
      
      
      

    Ксения Шмелёва

      

    Греческий алфавит Бориса Кригера

      
       Чего мы ожидаем, открывая новую книгу? Чего мы хотим от нее? Узнать новое, убить время, отвлечься от реальности и перенестись в мир страстей, опасностей и необычайных приключений без всякого риска для собственной психики и здоровья? Все это в той или иной степени верно. И часто мы выбираем автора именно исходя из того, что нам в данный момент хотелось бы испытать: жгучую страсть или удивительное путешествие, спокойно поразмышлять о судьбах вселенной или же узнать некоторые факты из прошлого и настоящего. Как правило, мы знаем, чего ожидать от знакомого автора. Но это "как правило", а правил нет без исключений. Одним из таких исключений и является Борис Кригер.
       Каждая его книга - это во многом сюрприз. Невозможно предсказать, что кроется под яркой обложкой, куда на этот раз поведет тебя автор: к вершинам вселенской мудрости или же к приятному домашнему камельку; понадобится ли тебе весь багаж припасенных за жизнь знаний (а то еще и приобрести придется за неимением оных), или же можно просто расслабиться и следить за судьбой героев, радуясь и негодуя вместе с ними.
       В новой книге Бориса Кригера "Альфа и омега" есть всё: и любовь, и философия, и неожиданные повороты, и глубокие общечеловеческие вопросы и проблемы.
       Альфа и омега - устойчивый фразеологизм, распространенное выражение. Современные авторы предпочитают использовать оригинальные, нестандартные названия. Однако, читая этот роман, понимаешь, что иначе его и нельзя было назвать. Название этой книги - не броский заголовок или отстраненная метафора, призванные только завлечь читателя и не отражающие ни жанра, ни концепции, ни темы произведения. В нем заключается и суть, и структура произведения, эта "основа" и является тканью произведения. Главы этого нестандартного во всех отношениях романа обозначены буквами греческого алфавита.
       Таким образом, мы начинаем с альфы и заканчиваем омегой. Вся сюжетная линия выстроена в соответствии с принципом алфавита. И хотя иногда писатель применяет прием "задержанной экспозиции", нарушая хронологическую линию сюжета на самом интересном месте, это не влияет на развитие событий, алфавит неумолимо идет по порядку. В конце романа главный герой обнаруживает, что альфа и омега для него суть одно и то же и весь алфавит служил лишь для того, чтобы открыть ему эту истину. Любовь, семья, женщина, дающая начало новой жизни, - вот альфа и омега для человека. Все остальное - суета.
       Тема первой любви широко представлена в литературе и киноискусстве, это самое светлое и замечательное чувство, которое, однако, очень часто бывает связано с болью потерь, разочарованиями, обидами, непониманием. Она оставляет след в душе человека на всю жизнь, часто превращаясь в туманное воспоминание, эхо снов и тень образов, живя в отголосках чувств и запахов, расплываясь с годами в памяти в некое подобие художественного фильма, просмотренного в юности, название которого позабылось.
      
       Но бывает и так, что первая любовь нежданно-негаданно становится путеводной звездой на всю жизнь, единственной и незаменимой. Счастливы те, кто смог понять это сразу и принять как есть, открыть души навстречу ей и вверить свою судьбу. Однако таких счастливчиков очень мало. Как правило, любовь, первая ли, последняя ли, приходит неожиданно и часто совсем не вовремя. Условности и условия, не благоприятствующие ей, могут если не разрушить само чувство, то воспрепятствовать ему. Тогда в сердце остается вечно незаживающая рана, как от ядовитого кинжала, разъедающая душу и не дающая в полной мере наслаждаться жизнью.
       Философский роман Бориса Кригера "Альфа и омега" начинается с истории знакомства Николая Бангушина и Миры. В институте, на лекции. Это близко практически всем читателям и в каждом заденет и вызовет, как джина из волшебной лампы, заветные, иногда намеренно загнанные в самые далекие и темные уголки памяти, воспоминания. Тем не менее нельзя сказать, что история знакомства производит впечатление стандартной любовной истории. С первых же строк понятно, что все серьезнее и глубже.
       Встреча главных героев с самого начала поражает своей нестандартностью - не места, но формы. Мира изначально выстраивает общение на предельной откровенности, сразу дав Николаю, казалось бы, исчерпывающую информацию о себе, при этом оставаясь загадкой. Автор подчеркивает, что девушка ищет не секса, а духовной близости, хотя первые разговоры она ведет, отталкиваясь, скорее, от плотской стороны чувств, чем от возвышенных ощущений.
       Николай же, человек незаурядного ума философского склада и тонкой душевной организации, в этот временной отрезок сконцентрирован в основном на проблеме собственной девственности. Его доминантой сейчас является не родство душ, а познание физической, земной стороны любви. И хотя он ни в коем случае не опускается до пошлости даже в мечтах, хотя даже общение с другом Михеем, опытным сердцеедом и циником, не может повлиять на романтическую натуру и трепетное отношение Николая к женщинам вообще, а к Мире в частности - все же духовность и даже сама философия сейчас отходят для молодого человека на второй план.
       Неожиданность эротизма в этом романе заключается в том, что он исходит от самих героев. В литературе для раскрытия психологической сущности и состояния героя распространен прием внутреннего монолога, однако эротизм, как правило, в описаниях действий и чувств идет от автора. Здесь же мы сталкиваемся с редким явлением, когда мысли и желания молодого человека как бы обнажаются, срез его эмоций дается не как комментарий, а от лица самого молодого человека, что вызывает абсолютное доверие к каждому слову. Автор открывает самое потаенное: комплексы, волнения, переживания, которые часто либо просто называются, не вдаваясь в детали, либо опускаются вообще, либо низводятся до уровня скабрезности и пошлости. Кригер раскрывает внутренний мир неуверенного в себе, неопытного юноши, но делает это с большим мастерством и тактом, не унижая ни своего героя, ни читателей. Он сумел раскрыть мысли героя без создания устойчивого впечатления вуаеризма, проявив настоящее мастерство литератора и психолога.
       Мира подсознательно воздействовала на самую чувствительную и слабую сторону молодого человека, одновременно шокируя и маня его своей откровенностью. Для Николая быстро и бесповоротно стало ясно, что их близость возможна и реальна, и он спешит, боясь упустить свой шанс. Мира принимает и понимает его, хотя в душе ей и горько, что этот единственный близкий ей по духу человек видит в ней только средство удовлетворения собственных желаний и страстей. Искренне полюбив, она потакает слабостям Николая, ставя его потребности выше своих.
       Внутренний мир девушки по имени Мира остается загадкой для всех ее близких. Она привыкла прятать свою сущность за броней из модели поведения, реакций и суждений. Именно "ненастоящую" Миру и видит сначала Николай. Он чувствует цельность, силу и жертвенность ее натуры, его влечет к ней, но основной инстинкт заглушает все остальные чувства.
       Мира боится потерять Николая, ей кажется, что весь ее мир рухнет. Она отдается ему вся, без остатка, она знает, что ей нужно, чего она хочет. Любовь Николая поначалу тоже кажется всеобъемлющей, он не мыслит своего существования без Миры. Но по ходу действия романа начинает проясняться, что у него есть и другие цели и интересы, которые он, как показало будущее, ставит выше любимой женщины. Ему хочется познать жизнь, познать других женщин, перевернуть мир - желания, свойственные юности.
       Герою не хватает уверенности в себе, он не готов взять на себя ответственность за судьбу близкого человека, навсегда связать себя с любимой женщиной. Не получив от Миры ответа на приглашение приехать, он с готовностью принимает это за окончательный отказ и даже испытывает чувство облегчения. При этом автор не спешит обвинить своего героя в том, что его любовь не оказалась сильнее здравого смысла, что силы его чувств не хватило на то, чтобы добиться любимой девушки, - он вообще старается не давать оценок поступкам своих героев, предоставляя читателям возможность делать выводы самостоятельно.
       И вот волею провидения перед нами уже другой человек, подданный британской королевы, успешный бизнесмен и профессор. Кто узнает в солидном владельце замка с привидениями прежнего мальчика, сходившего с ума по поводу первого свидания с женщиной и ведущего философско-эротическую полемику с диким во всех отношениях другом-ловеласом Михеем? Этот холодный и вполне "обангличанившийся" мистер Бэнг мало напоминает студента Николая Бангушина.
       Удачливый бизнесмен и скандальный философ, холодный и несколько циничный, изменившийся герой поначалу вызывает удивление и даже разочарование. Однако автор не позволяет укрепиться этому чувству, уводя читателя от внешних проявлений в неожиданный, путаный и горький лабиринт мыслей, мечтаний, сомнений и снов Бэнга.
       Да, герой изменился. Изменился характер его тревог, появились сожаления по поводу того, что было сделано и по поводу того, что, увы, сделано не было. Мы узнаем, как он расстался с Мирой и каким был его жизненный путь от студента с берегов Невы до владельца поместья в Кембриджшире. Становится ясно, что в тот момент, когда Николай потерял (или думал, что потерял) Миру, он перестал быть самим собой, переродился, отказался от всего лучшего, что было в его душе, заменив это формализмом и бунтом против всех и вся.
       Он во многом прав, выступая с критикой, разрушая устои и стереотипы современной философии. Однако писатель недаром подчеркивает, что Николас Бэнг все рушил, не предлагая ничего взамен. Разрушение, начавшееся в его душе, приобрело вселенские масштабы и вышло за рамки восприятия и чувствования одного человека. Деструктивность Николаса Бэнга хорошо прослеживается в его снах - горьких, тревожных, страшных. Один из этих снов - сон, воспроизводящий часть жизни героя и в то же время квинтэссенцию ее. Из этого сна невозможно вырваться, как нельзя убежать от себя. Сначала любовь, потом насилие, потом убийство и, наконец, крушение дела всей жизни, скандал, угроза расправы и лишения гражданства... Соблазны и страхи, тайные желания и реальные ужасы - все сконцентрировалось в этом сне. Внутри все замирает: что же будет, это же ужасно! Но даже в этой ситуации Николас находит плюсы и логические выходы. Все предают его во сне - повар, секретарь, адвокат. Отказываются от него, бросают, уходят. Случайно ли это?
       Нет, отнюдь не случайно. Сны - игра нашего подсознания. Все, что рассудок отказывается принимать в реальности, подавляя тревожные сигналы ради сохранения спокойствия и ощущения благополучия, чтобы не травмировать психику, - подсознание предъявляет нам в наших снах. Николас сознательно избегает семейных уз, привязанностей. Но человек не может быть совершенно одиноким. Поэтому герой и окружает себя не друзьями, не единомышленниками, не любящими и любимыми, то есть равными себе, нет, а слугами - людьми, зависящими от него, стоящими ниже него как в социальном, так и в культурном плане. Странный выбор для философа, не так ли? Вокруг него люди, с которыми можно не стесняться, с которыми не жалко расстаться при необходимости, которые не имеют для него большой личностной ценности. Легче и проще окружить себя людьми, которые поставлены в зависимое положение, которых можно унижать, не считаться с ними, не замечать их, не заботиться об их чувствах и не интересоваться ходом их мыслей. Вот каков мир Николаса Бэнга, вот что он имеет в результате.
       Даже замок его - собственный замок, куда уж роскошнее! - и тот родной и уютный только внутри, где все переделано до основания, где прошлое ободрано и выброшено на помойку, чтобы никакие тени и призраки не нашли себе уголка, кусочка, предмета из былой, привычной жизни. Но, стоит ступить за порог этого дома и взглянуть на него со стороны, он вновь становится холодным и неприступным родовым гнездом английских аристократов, надменным и суровым, живущим своей жизнью, не желающим иметь ничего общего с русским выскочкой. Этот дом как бы исторгает Бэнга как инородное тело. Он может воевать с ним, но победить этот памятник старины можно только либо разрушив, либо отказавшись от него.
       Историческим привидениям этого замка новый хозяин не оставил ни малейшего шанса. Гораздо хуже дело обстоит с собственными призраками, с образами из его предыдущей жизни, терзающими душу и не желающими отпустить. Николас умоляет Миру позволить ему уйти, дать жить спокойно. Но разве это она держит его? Нет, это его еще живая душа сопротивляется насильственному, постепенному уничтожению, вытравливанию, это его нежные и добрые чувства и порывы принимают самый дорогой образ и заявляют о себе властно и требовательно.
       Человек не может жить только борьбой с авторитетами, противостоянием всему научному миру и игрой на бирже. Невозможно разговаривать только на научные темы и вести философские споры круглые сутки год за годом. Должно же быть и простое человеческое общение. Роль такого собеседника, с которым весело и легко, играет Джованни, повар Николаса со смешной для русского слуха фамилией Пиво. Недаром Бэнг называет его "своей второй мамой" за его заботу. Однако нельзя сказать, что Джованни - друг Николаса, до этого далеко, субординация чувствуется даже в их беседах в пабе, где оба случайно встречаются в выходной день, даже совместное распитие пива и откровенные разговоры не делают их ближе. Маленькая деталь - Джованни работает в доме у Николаса уже несколько лет, а мистер Бэнг даже толком не знает, где он живет и есть ли у него семья. Николасу вообще претит мысль о создании семьи - душевная связь и духовная зависимость пугают его. Гораздо легче раз в неделю вызвать на ночь девушку и, не проронив с ней ни слова, удовлетворить свои физиологические потребности.
       Но человеку нужно иметь привязанности, и Николас пытается заполнить пустоту своей жизни тем, что не будет требовать от него жертв, чему он будет полновесным и единовластным владельцем, что не лишит его покоя и всегда будет рядом, - книгами. Возможности подобных отношений с человеком Бэнг даже не допускает. Причиной тому - горький опыт детства и юности. Сначала агрессия, нелюбовь и несправедливость родителей, затем несвободная Мира, которую нужно было завоевывать, отвоевывать, ради которой надо было жить. Неуверенность в том, что он может быть любим бескорыстно, безоглядно, не позволила герою самому отдаться подобному чувству. Ему и в голову не приходит, что подобное чувство может существовать и что именно оно станет альфой и омегой его жизни. И он подсознательно мстит всем женщинам мира за эту нелюбовь, за собственное несчастье и обделенность. Он покупает женское тело, не интересуясь душой, так что определение "козел", прозвучавшее в его адрес со стороны девушки-студентки из России, подрабатывающей проституцией, вполне оправданно. Ведь люди остаются людьми, и, даже покупая любовь, человек старается привнести в нее хотя бы толику душевного тепла, видимость настоящих отношений, нежность или агрессию, восхищение или пренебрежение. Мистер Бэнг же пользовался женщинами, как зубными щетками, - настолько равнодушно-потребительски, что даже проститутка почувствовала себя оскорбленной.
      
       Николас живет, забившись в скорлупку собственных мыслей и чувств, занимаясь накопительством и пытаясь открыть миру, насколько он, мир, несовершенен и плох. Мистер Бэнг не верит, что человечество может исцелить себя самостоятельно, он сознательно отрекся от лучших чувств и порывов. Он отравил себя подобным стилем жизни и склонялся к тому, что только высокие технологии смогут вывести человечество из той трясины равнодушия и разврата, в которой оно находится. Он не понимал, что трясина, окружающая его, - творение его собственных рук. Слепому трудно судить о звездах. Но Николасу пришла наконец пора прозреть. А всякое прозрение приходит через страдания и жертвы.
       Известно утверждение, что вся история, а также время, идут по спирали, возвращаясь на круги своя, но уже на ином уровне. Юность вдруг возвращается - изменившаяся, таящая сюрпризы и угрозы, неся за собой раскаяние и наказание. Возвращается в виде воспоминаний, откровений и людей, бывших когда-то близкими и любимыми. В тот день, когда к Николасу, обруганному, одинокому, посмотревшему очередной кошмар и придумавшему своему заботливому повару службу в разведке Ватикана, особенно остро вернулась давняя боль, воскресив в душе самые светлые и любимые образы, ему является призрак из этого прошлого. Удивительным образом переплелись легенда о повешенном влюбленном монахе, только что услышанная от повара, и монашеские одежды на бывшем отъявленном плуте и ловеласе Михее и, став живым призраком прошлого, вошли в жизнь Николаса, чтобы вольно или невольно расставить все точки над "i" и перевернуть его судьбу.
       Неважно, какую цель по-настоящему преследовал Михей: создать электронного мессию и подчинить весь мир себе ли, церкви ли через контроль над мировыми запасами энергии или же устранить никому не удобного философа-декадента мистера Бэнга, - его приход стал для Николаса первым шагом на сложном пути к крушению и счастью. Мистеру миллионеру нужен был повод, убедительный и уважительный, чтобы поехать в Россию, в Петербург. И проект Михея о запуске спутника, передающего на Землю из космоса мощные потоки дешевой энергии, предполагающий провести одну из стадий разработки в Санкт-Петербурге, стал прекрасным поводом, толчком для поездки в этот город, снимавшим с него груз психологической ответственности за собственное возвращение. Кроме того, на бирже неспокойно, начинается странное понижение акций в цене, в результате чего Николас теряет несколько миллионов. Эта небольшая для его состояния потеря окончательно выводит его из равновесия. Он не знает, на что решиться - продавать скорее акции или же еще подождать. Он никому не доверяет, даже себе, нервы его расстроены, он не слушает советов своего брокера, совершает ошибки. В этот момент для него самым лучшим представляется уехать - уйти от стресса биржевых операций, заняться проектом (как было обещано Михею) и найти Миру (как мечталось самому).
       И вот мистер Николас Бэнг в Петербурге. Даже таксист принимает его за иностранца - уезжал Коля Бангушин, а вернулся мистер Бэнг, знаменитость, миллионер и бунтующий философ. Таким и виделось когда-то Николаю возвращение в родные края - победителем, победным маршем проходящим по всем обидам и огорчениям детства, разочарованиям и трудностям юности. И все же заграничный лоск, как позолота, очень быстро слезает с мистера Бэнга. В первые же дни после того, как он словно на машине времени переносится в среду, где он рос, где мало что изменилось, Николай Бангушин начал оживать в этой измученной биржевыми операциями и философскими склоками душе. Стрессы, переживаемые в России, гораздо более человечные, реальные и чувствительные, чем деловая суета и сумбурные сны Англии. Здесь бьют не только по лицу, по карману и по сердцу, - здесь не желают все мерить на деньги, здесь живут, как чувствуют, и любят до конца, безоглядно.
       Николас Бэнг, наконец решившись появиться на пороге Мириной квартиры, узнает от старушки хозяйки, что его любимая покончила с собой после того, как он сбежал. Горе этого джентльмена искренне и неподдельно - забыв обо всем на свете, он ревет, как раненый зверь, дав волю слезам и самобичеванию. Казалось, вот он, момент истины, вот когда герой должен почувствовать, что эту потерю ничем не восполнишь и ничем не окупишь. Счастье встречи с вновь обретенной возлюбленной, оказавшейся живой и просто проживающей в соседнем доме, должно было перевернуть его, очистить, прополоскать и выбелить душу, как в трех щелоках. Радость встречи и поцелуи тут же выливаются в предложение Мире - уехать и стать хозяйкой старинного английского замка и многомиллионного состояния. Как будто без этих "прибамбасов" Мире он был неинтересен, как будто она всю жизнь только и делала, что ждала "денежный мешок" на ножках. Обидно и оскорбительно. У нее есть для кого жить; сын вырос, это правда, но есть человек - бедный, больной, но искренний, любящий, понимающий, родной. "Любовник" - слово для него чуждое, мало подходящее. Он не любовник, он - частичка ее самой, ее счастье, ее боль, нуждающийся в ней и такой необходимый. Он заменил Мире Николая, хотя бы частично, и, памятуя Антуана де Сент-Экзюпери и его великую фразу о том, что "мы навсегда в ответе за тех, кого приручили", неудивительно, что Николай был если и не отвергнут окончательно, то отодвинут во времени (о чем, правда, сам он не знал). Для него Мира потеряна настолько же, как если бы она действительно умерла. Но он не хочет мириться с ее выбором, он врывается к ней домой после многодневного запоя (русского народного средства лечения душевных ран), предлагает за нее денег, много денег людям, которым она дорога, - мужу, сыну, любовнику. Унижается сам и унижает ее. Автору особенно хорошо удалась эта сцена: заграничного гостя и жалко, и досада на него берет, и муж противен и ущербен - сидит за одним столом с любовником собственной жены, стащил письмо, в котором Николай звал к себе Миру, использует ее как служанку, крепостник-деспот, еще и дерется!
       Николай же, получив отставку и удар по лицу, не стесняется тут же воспользоваться легкомыслием будущей Мириной невестки. Вот она, великая любовь, вот оно, души томленье! Правдиво и грустно. Получив "добавки" от сына Миры за аморальное поведение, Николас Бэнг решает, что с него довольно экзотики, и уезжает, растеряв весь свой заграничный лоск. Да и как ему было сохранить его, когда весь этот лоск суть мишура, скрывавшая самую что ни на есть ранимую и нежную душу, запертую, зажатую в страшные тиски великолепно развитого и делового мозга.
       Вернувшись в замок, Николас с еще большим рвением берется за организацию запуска спутника. Возможность воплотить в жизнь собственные философские идеи - все, что у него осталось из намеченных целей. Изменения на бирже, произошедшие в его отсутствие, оказались неблагоприятными для мистера Бэнга - он потерял значительную часть своего состояния. Мир вокруг него начал рушиться и распадаться на кусочки, как цветная мозаика, и из этих кусочков сознание делового человека спешило вылепить новую жизнь, новые победы. Но душа, это несчастное, зажатое "я" господина Бэнга, воскресшая через боль после поездки в Россию, не хочет прятаться обратно за стены разума. Она восстает и напоминает о себе депрессией, излечить которую мистер Бэнг намеревается по-западному, а именно - сходив к психиатру.
       И помог этот визит, и вскрыл нарывы души Николая Бангушина, обнажив ее и представив во всей наготе и беззащитности. Психолог Джули нарушила трудовую этику и тем самым невольно спасла Николаса. Этот уверенный в себе, утонченно-нахальный и развязный субъект подсознательно задел самые болезненные, самые тонкие струны души профессионального психолога, и в ней заговорила женщина. Можно представить, во что вылились ее оскорбленность, гнев и боль. Она ни на йоту не потеряла лицо, однако сделала то, что непростительно для психолога, - она стала пристрастной. Резко ударив по всем больным струнам души Николаса, она выдает ему диагноз после первого же посещения и берет с него деньги как за полный курс лечения.
       Мистер Бэнг частично оглушен, он не ожидал ничего подобного, но одна фраза, высказанная Джули, дает ему путеводную нить, и он чувствует, что больше в подобной "шоковой терапии" не нуждается. То, что Джули берет деньги, несколько успокаивает Николаса, общение и вся ситуация входит в привычную плоскость "товар - деньги", переходя из мира духовного в мир материальный, где уютнее и проще. Ему кажется, что все кончено. Но так не кажется Джули - она человек, хотя и психолог. Под покровом ночи эта женщина приходит к мистеру Бэнгу, заставляет играть по своим правилам, унижает и насилует его, после чего рвет выписанный им чек, окончательно и бесповоротно давая понять, что все, что было высказано на сеансе, было сказано ею человеку, а не пациенту. Николас потрясен, он слышит фразу, которую больше всего боялся услышать: ему не быть счастливым без Миры, и придется учиться любить безоглядно и безусловно. И еще Джули ясно, что такие, как он, обиженные и недополучившие любви, и стараются завоевать мир. Неизвестно, знала ли психолог о планах Николаса, скорее, нет, но она дала ему программу, которую он постарался выполнить: завоевать мир, а потом, если, к счастью, не получится, завоевать любовь.
       Автор дает нам почувствовать, что для Николаса на данном этапе действительно важнее реализация дела всей жизни - завоевание мира. Он не хочет верить, что Мира потеряна для него навсегда, она остается любимой и желанной. Поэтому, идя ва-банк, вкладывая все деньги в "завоевание мира", он открывает счет на ее имя и переводит на него часть своих денег, чтобы защитить любимую и обеспечить ей тыл. Мистер Бэнг был поставлен в ситуацию, когда легче было завоевать мир, чем Миру, и он не смог бы стать счастливым, не попытавшись исполнить свою мечту. И вот при поддержке своего секретаря мистера Локхарта герой готовится стать персоной номер один в мире.
       Мистер Локхарт и его взаимоотношения с работодателем достойны отдельного обсуждения. Британец, офицер Ее Величества, он находится в подчинении у эмигранта, занявшего родовое гнездо английских аристократов, восставшего против научного мира его страны и, пусть даже в шутку, предлагающего свергнуть монархию. Кроме того, по отдельному эпизоду можно судить, что мистер Бэнг не слишком заботится о том, чтобы щадить национальное чувство и гордость своих подчиненных. Джули, изнасиловав Бэнга, оставляет его привязанным лифчиком к стулу. Этот предмет дамского туалета находит уборщица и осведомляется у хозяина, что с ним сделать. Ответ Николаса более чем неожиданный: он предлагает ей оставить его себе. То, что чужое белье не станет надевать ни один уважающий себя человек, не приходит в голову этому философу. Кроме того, он пересказал вкратце историю с Джули своему секретарю, дав понять, что отказавшаяся переспать с ним за сто тысяч фунтов англичанка сама пришла к нему вечером, изнасиловала да еще и заплатила сто фунтов. Выглядело все это довольно эксцентрично, хотя вряд ли добавило теплоты в отношения секретаря и хозяина.
      
       Итак, грандиозный проект, дело всей жизни Николаса Бэнга, начал переходить из мира фантазий в реальность, получив название "Альфа-Омега" - то есть он должен был стать основой основ и венцом жизни как самого устроителя, так и всего мира в придачу. Николас пожертвовал всем, что имел, ради этого проекта, надеясь получить в несчетное количество раз больше. На первый взгляд этот проект был очень важен для него. И все же, если внимательно вчитаться в процесс подготовки запуска спутника, не может не вызвать удивления та беспечность, с которой этот делец подписывает необходимые документы и ставит положительные резолюции без дополнительной проверки. Он психологически будто торопится отделаться от этой докуки и заняться чем-то более важным, а идея покорения мира является только досадной помехой. Ему не хватает терпения вникнуть в детали этого грандиозного во всех смыслах проекта. Деньги таяли, и это радовало Николаса, как будто уходила необходимость играть по каким-то чужим правилам, диктуемым "золотым тельцом".
       Идея создания "компьютерного мессии", который руководил бы человечеством, исходя из высокогуманных принципов, действительно утопична: как бы ни была сложна и разнообразна программа, заложенная в железного "наследника механических кукол", всего заранее предусмотреть нельзя, и один маленький нюанс может оказаться решающим в любом суждении. Сколько людей, столько мнений и судеб, и подчинять человечество искусственному интеллекту, созданному самим человеком, значит сознательно манипулировать всеми людьми на Земле, навязывая им железную волю и лишая свободы творчества.
       Компьютер может быть перепрограммирован, и нет никаких паролей, созданных человеком, которых человек же не смог бы взломать. На самом деле подобная власть, о которой вскользь упоминает Михей, колоссальна и страшна. И тот факт, что проектом Николаса никто не заинтересовался, хотя он и не скрывал своих разработок, говорит об одном: меры были приняты, а уж кем - читатель волен догадываться сам. В любом случае бесконечная власть, сосредоточенная в руках группы людей, даже если они руководствуются самыми гуманными и высокими целями, недопустима ("Дорога в ад выстлана благими намерениями"), и проект Николаса - Михея прост и страшен.
       Страшно то, что все это действительно кажется реальным и вполне реализуемым. Однако, передав свою судьбу искусственному интеллекту, человечество вполне может считать свою миссию на Земле выполненной и завершенной. Это будет уже другая эра, и какое место будет уготовано каждому из нас в этом мире - вопрос, ответа на который не будет даже у разработчиков программы. Тем более странно, что Михей один работает над реализацией подобной гиперсложной задачи. Похоже, что Николаса просто использовали, показав ему лишь верхушку айсберга, в конечном итоге лишив его и силы, и воли, и возможности что-либо изменить. Мистер Бэнг, не исключено, в своих философских работах и предложениях подошел слишком близко к реальным секретным разработкам, сделав их достоянием гласности, и его тихо скинули со счетов его же собственными руками (или, лучше сказать, руками его окружения). Кто был виноват в ошибке в вычислениях - русские разработчики, мистер Локхарт или она была запланирована изначально, не в этом суть. Главным стало происшествие с Николасом в Храме Гроба Господня. Ему было послано откровение, что самое главное для него - это Мира. Зачем стремиться завоевать Землю, когда к твоим ногам уже положен целый космос? Ведь недаром именно такое определение дает этой женщине Николай Бангушин. Получается, что он всю жизнь боролся за обладание частью, владея при этом целым.
       "Альфа-Омега", спутник, был выведен на слишком большую высоту, исключающую его использование по назначению. Теперь в космосе вокруг Земли просто вращается памятник человеческим амбициям, воплощение бессмысленной гордыни и неискренних желаний. Николай запустил в космос все, что мешало его счастью, воссоединению с любимой, мешало ему быть самим собой, зашвырнул весь этот мусор туда, откуда нет возврата, - к звездам. Он не только "достал звезду" для любимой, он ее сотворил. Пожертвовав всем, потеряв все, он выиграл, как и предсказывала Джули. Счастье любить и быть любимым, спокойно жить и растить детей - вот предназначение человека. И если оно дано, то не нужен никакой мессия. Ибо Бог - в душе человека, и когда там покойно и светло, когда там живет любовь, истинная альфа и омега всего сущего, то это и есть воссоединение с Всевышним, предназначение и цель существования. Вещи - лишь слуги человеческие, и достаточно иметь только необходимое, чтобы чувствовать себя легко и свободно. Село Тюбук стало райскими кущами для двух измученных ожиданием душ, и никакие сокровища царя Соломона не могли купить это счастье. Счастья безусловной любви.
      
       Замечательна по своей экспрессивности сцена родов. В том, что Николай послушался Миру, доверился ее опыту и оставил ее рожать дома, нет ничего удивительного. Мужчины в этом, как правило, целиком полагаются на женщин, представляя сам процесс рождения новой жизни очень смутно и часто даже не догадываясь об опасностях, сопряженных с этим таинством. Но как только герой видит муки и страдания любимой, когда ее все же увозит скорая и ему ясно дают понять, что в данный момент его звезда, его альфа и омега всей жизни, находится при смерти, ужас и отчаяние этого момента не могут сравниться ни с чем. Холодный философ мистер Бэнг, спонсировавший "электронного мессию" и завоевание мира, беспомощно и трогательно прижимает к груди тапочки своей любимой - вещь, связанную с ней, испытывая ни с чем не сравнимую душевную боль.
       Ничто никогда не вызывало подобного душевного волнения у Николая Бангушина. Когда он потерял свое состояние, он спокойно распродал все, что оставалось, собрал вещи и уехал. И только сознание угрозы для жизни его любимой смогло вызвать такое глубокое и искреннее душевное потрясение.
       Отчаяние, в которое он приходит при одной мысли о возможной потере Миры, бездонное и страшное, овладевает всем его существом. И он, смертный, в минуту страха, боли и отчаяния, искренне и без принуждения обращается к Богу. В минуту страшной душевной пытки и волнения Николай вспоминает начало "Отче наш...", шепчет молитву, потом пытается рассказать, объяснить Всевышнему, что он уже все понял и осознал, что не нужно ему доказывать ценность Миры путем лишения его этой женщины. Ему все ясно и понятно, и единственное, о чем он просит, - это дать им возможность насладиться простым человеческим счастьем. Раскаяние Николая настолько искренне и неподдельно, что нельзя не поверить, что оно в определенной степени и помогло выжить его жене и сыну.
       Автор удивительно правдиво, без пафосных фраз и избитых приемов показывает читателю, насколько справедлива истина "не в деньгах счастье", затертая и уже почти вышедшая из обращения, как старая монета. В современном мире, где все измеряется материальными благами, духовность становится чем-то неприличным, вроде прилюдного испускания газов - вроде бы и естественно, а не принято. Есть душа - ну так и таись, нечего других ее порывами смущать. И Бангушин, попытавшийся играть по этим правилам, пришел туда, куда и большинство современных бизнесменов, - к психологу. Целители душ сейчас в моде - им доверяют снять возмущение и шевеление в этих атавистических образованиях, совершенно никому не нужных. Зачем душа, если дело делается с помощью логики, а дети - с помощью основных инстинктов? Слово "любовь" стало ассоциироваться со слезливыми романами для дам бальзаковского возраста, слово "секс" пытается стать его полноценным синонимом. Романтика еще жива в сердцах людей, но проявлять эти порывы становится чревато.
       В романе Кригера "Альфа и омега" мы находим ответ на вопрос, как жить дальше. Нужно идти за своим сердцем, верить своей душе и любить безусловно, не требуя ничего взамен. И будет нам всем благо, и не нужны будут электронные мессии. Любите и будьте любимыми, живите душой и будьте счастливы!
      

    Елена Прокина

    Круг жизни

    Я это видел!

    Ф. Гойя. "Бедствия войны"

      
       Не случайно эпиграфом была выбрана подпись испанского художника Франсиско Гойи к серии "Бедствия войны". С одной стороны, в этой серии было нарисовано страшное, и именно этот страх хотел передать художник, когда говорил, что он это видел. С другой - важно не столько то, что он видел, сколько то, что он не мог забыть. Роман "Альфа и омега" по сути есть биография одного человека, но рассказанная столь ярко и порой даже неприглядно, что, раз прочитав, забыть уже сложно. Сложно, потому что благодаря некоей степени утрирования автор четким движением писательского циркуля нарисовал нам круг. Круг жизни. Такой прием, в общем-то, достаточно тяжеловесен и воспринимается не сразу. Совсем не сразу. Как-то очень трудно читателю опознать в британском миллионере-бизнесмене-философе русского студента. При этом создается такое ощущение, что Кригер пошел на использование этого упрощения намеренно. Намеренно гиперболизировал сюжетную линейку. Намеренно использовал слишком много "слишком". Это по крайней мере смело со стороны автора, однако повторюсь еще раз: за счет этого книга читается тяжело. Тяжело еще и потому, что много в романе философии. Впрочем, выбор всегда остается за читателем. Кто-то будет глотать детективные романы-однодневки, чтобы отвлечься от суровой реальности, а кто-то - пытаться в этой реальности разобраться с помощью таких книг, как "Альфа и омега". И те и другие заслуживают и уважения, и снисхождения. В конце концов, каждый выбирает свой путь сам. Каждый идет по своему индивидуальному кругу жизни.
       Автор стремится подчеркнуть, что вне зависимости от того, где и как мы начнем свое сознательное движение по замкнутому циклу, любой из нас пройдет вполне определенное и раз и навсегда установленное (непонятно только, кем установленное) количество неких этапов, что ли. Очередность этих вех произвольна и зависит как от точки отсчета, так и от способа ходьбы. Кто-то идет ровно и мелко всю жизнь, и каждая часть ее тогда плавно перетекает в другую, смешивается, сливается в единой линии, так что и не разберешь, где начинается Любовь и где кончается Страх. Кто-то стартует смело, резко, переживает на одном дыхании бурю самых сильных эмоций, а потом, приближаясь к концу пути, чувствует Боль и терзается Сомнением. Кто-то, наоборот, начинает свой бег потихоньку, мелкой трусцой, потом все быстрее и быстрее. Так, что не успевает оглянуться, к финишу замедляется, но идет четко, уверенно, ибо прожив всё, испытав и Счастье, и Страх, и Бессмыслицу, на финиш он приходит полный Любви. К последнему человеческому типу, пожалуй, можно отнести и главного героя книги, Николая Бангушина, трансформировавшегося в середине своего пути в Николаса Бэнга, а потом, на счастливом финише, обратно в Николая Бангушина. Сложный это был путь, и начался он с Сомнения.
      
       Сомнение
      
       Студент Николай Бангушин, в силу своего студенчества и интеллекта, был натурой слабой, сомневающейся и оттого человечной. Жить ему было скучно, учиться тоже, а вот думать было не скучно. Скука, знаете ли, первый враг интеллигента, сколько бы лет этому интеллигенту не было. Впрочем, эта вредная зараза цепляется ко всем поколениям и предпочитает почему-то людей поумнее, поинтереснее. Наверное, скуке скучно с обычностью. Кстати говоря, что парадоксально, Николай был вполне обычен. Философствовал только, это его и подвело. Жизнь сложно попробовать на вкус, когда его перебивает острая приправа философии. В общем-то, до встречи с Мирой Николай и не жил в глубоком смысле этого слова. Главный герой, конечно, неглупый мальчик, с широким кругозором, но - мальчик. После встречи с Мирой он начинает болезненный путь к становлению своего мужского "я" и постоянно сомневается. Вдруг он ей не понравится. Вдруг он скажет какую-нибудь нелепость. Вдруг он допустит страшную, непоправимую ошибку. (Наверное, в восемнадцать лет все ошибки страшные и непоправимые. Уже в девятнадцать они воспринимаются легче, в двадцать один кажутся забавными, в сорок сливаются в один умильный ряд, именуемый "воспоминания юности". Но в восемнадцать...) Автор вылепил нетленную фигуру вечного русского студента, сомневающегося, бунтующего (кстати, не всегда уверенного, против чего именно он бунтует), жаждущего нового и вечно боящегося этой новизны. Один в один Николай Бангушин. Человек, который прошел боевое крещение Сомнением и в награду за это получил Счастье.
      
       Счастье
      
       За временной период, описанный в романе, Счастье встречается нам дважды. Оба раза это счастье Миры и Николая. Кстати, "Альфа и омега" обладает каким-то чудесным свойством искажения перспективы. Сначала кажется, что это два совершенно разных счастья: студенческое, неприхотливое счастье первой влюбленности и обладания и тихое, уютное счастье любящей семьи. Со временем в голову читателю приходит вопрос: а почему это счастье - и вдруг разное? Правда, как так? Человек или счастлив, или нет - это как быть живым или мертвым, середины не дано. Да и счастлив человек всегда одинаково, потому что он просто счастлив! Вот и главный герой был просто счастлив, по-своему, по николаево-бангушински. Счастье это обрамляло его жизнь, придя к нему в период безответственной молодости, покинув на этапе становления личностной зрелости и вернувшись вновь вместе с жизненной мудростью. Это его бродяжье Счастье всегда приходило, держа за руку Миру, земное свое воплощение.
       Николас многого добился в жизни, он был умен, удачлив, богат. Николай оставил из этого золотого набора ум; удачливость с точки зрения обывателя закончилась вместе с последним провальным проектом, тогда же испарилось и богатство. Нет! Нет, нет и еще раз нет. Ни удача, ни богатство не покинули Николая. Они просто приобрели для него иной смысл. Удачей стала их с Мирой любовь, богатством - их сын, их звездочка ясная, единственная и неповторимая - Мальфа-Бамека.
       В период между своим таким разным и таким одинаковым Счастьем герой пережил очень много. Пережил глубоко внутри, снаружи-то все было отлично! На самом деле удачливый миллионер Николас Бэнг много лет прожил в страхе и бессмысленности. Он покупал физическую любовь, он покупал себе карманных ученых, он покупал старинный замок, он покупал, покупал, покупал... Он не жил, он только покупал.
       Большинство думающих писателей пытаются донести до своего читателя азбучную истину: счастье не купишь. Борис Кригер также относится к этому большинству, и это тот редкий случай, когда большинство право. Опустим факт, что просто думающих писателей - меньшинство. А остальным и не бессмысленно, и не страшно. Пока текут потребительские денежки в их карманы. Только бы не постигла их участь кадавра профессора Выбегалло, достигшего пароксизма удовольствия. Иначе вся планета отмыться не сможет.
      
       Страх
      
       Те, кто читал "Понедельник начинается в субботу", страшно вам стало? Правильно, уж лучше бояться таким страхом, страхом провала, страхом благородным, если хотите. Такой страх всегда был и будет двигателем прогресса, страх, а вовсе не торговля, как принято говорить. Лучше бояться таким страхом, чем Страхом Николаса Бэнга. Потому что его Страх с большой буквы. Потому что он боится жизни, боится потерянного смысла, ушедшей любви. Боится признаться себе, что он, такой великий, такой умный (а он ведь и правда умен и, если хотите, велик), на самом-то деле никому не нужен. Боится признаться себе, что он по своей собственной вине, а вовсе не в силу обстоятельств, как ему было удобно думать, потерял единственную женщину. Которую любил. Боится признаться, что все суррогаты-заменители, к которым он прибегал, все известные мужские наркотики, как то: деньги, власть, секс -не способны были заменить ему Миру. Женщину, одно имя которой - концентрированная смесь спокойствия, умиротворения, счастья и неги. Женщину, потерять которую он так сильно боялся. Потеряв которую он впустил в свою жизнь другую женщину, имя которой - Бессмыслица.
      
       Бессмыслица
      
       Бессмыслица. О, это страшная фурия. Она приходит в жизнь, когда человек открывает дверь кому-то другому. Новому другу, знакомому, приятелю, любимому. И вот он/она стоит с уже открытой дверью и ждет, когда этот друг-знакомый-любимая(ый)-приятель зайдет уже наконец, а Бессмыслица просачивается на полшага раньше - и сразу начинает укреплять свои позиции. Она растворяется в складках штор, прячется в набивных подушках, маячит на границе бокового зрения. Бессмыслица делает страшно тяжелым угольный карандаш, сажает батарейки в фотоаппарате, искажает репродукцию любимой картины до уродства. Она прячет шахматы, стирает телефоны и адреса. Она включает телевизор, теряя при этом диски с любимыми фильмами. И потихоньку становится все равно, зашел-таки этот новый человек или так и мнется на пороге. А жертва Бессмыслицы стоит, молча смотрит на него - и уже не приглашает. В конце концов кому-то из них надоедает ждать, и либо один уходит, разочарованный, либо другой молча закрывает дверь.
       Точь-в-точь так, как сделал Николай. Он закрыл за собой дверь в Великобританию. И остался с Бессмыслицей. Он убедил себя, что Мира не захотела приехать, не захотела быть с ним. Он развлекал себя бесконечной войной с ученым английским миром, он забавлялся игрой на бирже. И то и другое удавалось ему отлично, вот только было все как-то... бессмысленно. Конечно, перед нами отнюдь не картина тривиального безделья, плевания в потолок. Отнюдь. Перед нами деятельный, умный человек. Только и деятельность его, и интеллект бессмысленны без Миры. Окажись кто другой на его месте, в других обстоятельствах, он валялся бы со своей Бессмыслицей на диване, вместе с ней читал самые идиотские книжки, которые только есть в доме, но его силы воли еще хватало бы, чтобы не смотреть реалити-шоу. У Николаса все масштабнее, но тем более ясен вывод, к которому пытается подвести нас автор: ничто не имеет ценности, если не несет в себе смысла. Герой потому и ввязался в авантюру с запуском спутника, по вечному зову ищущей души - смысла, смысла ему не хватало! Затея провалилась, семейная жизнь удалась. И что, разве он сожалел о своих деньгах, замке в Англии? Нет, совсем нет, потому что не в них был смысл его жизни.
       Здесь самый тонкий момент, сознательно не раскрытый автором, - это поиски первопричины. Очень, очень редко человеку довольно того, что он имеет, и начинает он тогда искать причины, как так вышло или почему что-то вышло не так. И часто вдруг оказывается, что у соседа-то яблоки крупнее! В смысле, пока наш ищущий герой впускал, а потом выцарапывал Бессмыслицу из своей жизни, остальные-то жили! Есть, правда, слабое утешение: просто фазами не совпали. Их Бессмыслица просто раньше закончилась или еще сидит в засаде...
       Потом, как правило, человек начинает вспоминать, вроде бы совсем уже излечившись: а как так она возникла? Кто разрешил вообще? И встает перед глазами тот так и не приглашенный в жизнь человек, и начинаешь думать - зачем вообще звал-то? Но это тоже влечет за собой Бессмыслицу...
       В общем, простой авторский вывод: жить надо со смыслом...
      
       Утешение
      
       И как только мы этот смысл находим - сразу же вместе с ним появляется Утешение. Пожалуй, это самое "вкусное" из всех чувств, испытываемых человеком. Даже "вкуснее" любви. Утешение убаюкивает, укачивает, ласкает. Оно смягчает горькое послевкусие Страха и Бессмыслицы и изысканно оттеняет терпкий вкус Любви. Утешение может быть бесшабашным и мягким, очень разным, но оно всегда несет свое основное назначение, а именно - утешает. Оправданно часто Утешение находят в религии. Дело в том, что оно, Утешение, чаще всего прячется в самых неожиданных для страждущего местах. А что может быть неожиданнее для человека, всю жизнь верящего в одного бога - в себя, чем религия? Однако не вера (не будем здесь спорить, что есть вера, а что - религия, в данном случае примем их за единое) послужила утешением Николаю. Хотя без нее здесь не обошлось. Дело в том, что Николай нашел свою отдушину в дерзком проекте, принесенном ему нежданным монахом. Проекте, противоречащем религии как таковой - сразу и безоговорочно. С первого взгляда. Но для Николая, который никак не мог остановиться в своем странном передвижении по кругу жизни или хотя бы сменить темп, этот проект и стал религией. Он поверил в него, как в Бога, он доверился абсолютно, безотступно, легко. Подумайте сами, мог ли Николас Бэнг так довериться? Едва ли. Николай Бангушин смог. Он запустил свою утопию в жизнь, он позволил ей завладеть своими миллионами, потому что вдруг неожиданно и четко осознал, что завладеть самым важным для него в этой жизни не сможет никакая утопия, антиутопия, религия, вера - что угодно. Психотерапевт Джули весьма неординарно встряхнула его, будто из обморока нашатырем вывела. Она послужила катализатором вялотекущей химической реакции под кодовым названием "Жизнь Николая Бангушина". Он словно заново открыл для себя мир, и его Утешение, разорив его, оставило героя на пороге самой счастливой, самой полнокровной жизненной вехи - на пороге Любви.
      
       Любовь
      
       Часть про Любовь будет самой короткой. Если бы я была химиком, я бы, несомненно, продолжила начатый ряд аналогий и сравнила бы Любовь с какой-нибудь реакцией. Я, к счастью, не химик, быть голословной тоже не люблю, так что с химией покончено.
       Любовь - это то чувство, которое никогда не встречается в чистом виде. Чтобы Любовь можно было назвать счастливой, она не должна ограничиваться страстью или доверием, нежностью или порочностью. Любовь - это коктейль из всего этого, а еще из Страха, из Бессмыслицы и Утешения, из Сомнения и Счастья.
       "Альфа и омега" - это книга про любовь. Про ту, которую называют настоящей, потому что она вобрала в себя миллиарды тончайших нюансов отношений между Мужчиной и Женщиной. Про ту, о которой грезят сознательно и бессознательно. Про ту, которая ведет нас, слепцов, по вечному кругу жизни.
      
       И напоследок. Это уже говорилось в начале и повторится сейчас: книга "Альфа и омега" не из тех, что можно проглотить за один вечер, загипнотизированно листая страницу за страницей. Про нее нельзя восторженно сказать, что она читается легко. И это, конечно, палка о двух концах. Однако эта "нелегкость" служит практически стопроцентной гарантией, что мимо своего читателя книга не пройдет, чего ей искренне желаем.

    МАЛАЯ ПРОЗА

      
      

    Ольга Иванова

      

    Особенности сказок Бориса Кригера

      

    Земля очень странная обитель -

    на ней всегда хочется плакать.

    Б. Кригер. Ложечка, лампадка

    и вечерние дожди...

      
       В современной литературе ярко проявляется возрастающий интерес к фольклору, впервые обративший на себя внимание еще в конце XIX века. К фольклорным жанрам литературы мы относим мифы, легенды, предания, эпосы, сказки, былины, частушки, пословицы и др. Все более популярным сегодня становится жанр фэнтези, вобравший в себя многие черты народного творчества. В этом жанре пишут такие популярные авторы, как Николай Перумов ("Хранитель мечей"), Мария Семенова ("Волкодав"), Генри Лайон Олди - Громов Дмитрий Евгеньевич, Ладыженский Олег Семенович ("Миф об Одиссее", мифологическое фэнтези), Джоан Кэтлин Роулинг ("Гарри Поттер"), Филипп Улман (цикл "Темные начала" - "His dark material"). Действующие лица произведений этого жанра хорошо знакомы читателям из древних эпосов и сказаний (это эльфы, гномы, волшебники, феи, драконы). Другой популярный в наше время жанр - интеллектуальный детектив (Умберто Эко "Имя Розы", Элизабет Костова "Историк", Дэн Браун "Код да Винчи" и т. п.) - изобилует необъяснимыми, мистическими событиями, и герои его либо вымышленные, либо сошедшие со страниц легенд (так, известный нам по роману Брема Стокера и по множеству фильмов граф Дракула вновь оживает на страницах вышеупомянутого романа Элизабет Костовой "Историк"). Повышенный интерес к мистицизму вызван, в первую очередь, нарастающим с каждым днем темпом жизни современного общества и живущего в нем человека, постоянной напряженностью в борьбе за прибыль, достойное место в жизни, в борьбе за существование. Именно поэтому человек настроен за книгой расслабляться, абстрагироваться от ежедневных проблем, а не получать новые знания, и популярными становятся жанры, имеющие отдаленное отношение к действительности. Уставший от излишней рациональности своей жизни, человек ищет чудесное, мистическое объяснение явлениям, и на этом фоне жанр сказки в новом ее осмыслении представляется на редкость продуктивным.
      
       Прежде чем переходить к анализу сказок Бориса Кригера, постараемся выяснить, что же такое сказка в целом, какими особенностями обладает этот жанр, как сказки классифицируются, какова их цель. Почему авторы по сей день прибегают к этому, казалось бы, незатейливому жанру, причем сказки пишутся зачастую не только для детей, но и для взрослых?
       Сказки создавались и были популярны во все времена и во всех уголках планеты. На смену народному творчеству - фольклорным сказкам (таким как "Иван Царевич и Серый волк", "Маша и медведь", "Три медведя") - пришли литературные (сказки Перро, Андерсена, Пушкина, Аксакова). Целью сказок являлось не только развлечение ребенка, но и обучение его на сознательном или подсознательном уровне правилам жизни, уважению к близким и к предкам.
       Существует множество классификаций сказок. Так, Владимир Яковлевич Пропп, русский литературовед и фольклорист, в своем труде "Морфология волшебной сказки" сетует на недостаточную изученность жанровых особенностей сказки и отмечает: "Пестрота и красочное многообразие сказочного материала приводят к тому, что четкость, точность в постановке и решении вопросов достигается лишь с большой трудностью". Всеволодом Федоровичем Миллером, русским филологом, фольклористом и языковедом, была предложена самая распространенная классификация:
       - сказки с чудесным содержанием;
       - сказки бытовые;
       - сказки о животных.
       Но проблема состоит в том, что предложенная ученым классификация слишком узка, и многие сказки возможно отнести сразу к нескольким разделам. Например, сказку о рыбаке и рыбке можно отнести как к классу "сказки о животных", так и к классу "сказки с чудесным содержанием". В качестве примера приведем, вслед за Проппом, классификацию немецкого физиолога, психолога, философа и языковеда Вильгельма Макса Вундта ("Психология народов. Исследование законов развития языка, мифов и обычаев", "VЖlkerpsychologie. Eine Untersuchung der Entwicklungsgesetze von Sprace, Mythos und Sitte", 1900-1920). По Вундту, сказки делятся на следующие блоки:
       1) мифологические сказки-басни (Mythologische Fabelmarchen);
       2) чистые волшебные сказки (Reine Zaubermarchen);
       3) биологические сказки и басни (Biologische Marchen und Fabein);
       4) чистые басни о животных (Reine Tierfabeln);
       5) сказки "о происхождении" (Abstammungsmarchen);
       6) шутливые сказки и басни (ScherZmarchen und ScherZfabeln);
       7) моральные басни (Moralische Fabein).
       Несмотря на то что предложенная классификация более точная и обладает более широким охватом, Пропп предъявляет к ней множество претензий, таких как относительность понятия "шутливая сказка" (любую сказку можно трактовать как шутливую), а также ставит под вопрос разницу между "чистой басней" и "моральной басней".
       Если брать за основу деление Миллера, сказки Бориса Кригера мы можем смело отнести к категории "сказки о животных", ведь почти все действующие лица его произведений - животные: Зайки, Мишки, Суслики, Бобер, Волчары и гадюки. Вот какое определение "сказки о животных" дается в Википедии: "Сказка о животных (животный эпос) - это совокупность (конгломерат) разножанровых произведений сказочного фольклора (сказка), в которых в качестве главных героев выступают животные, птицы, рыбы, а также предметы, растения и явления природы. В сказках о животных человек либо 1) играет второстепенную роль (старик из сказки "Лиса крадёт рыбу из воза (саней")), либо 2) занимает положение, равноценное животному (мужик из сказки "Старая хлеб-соль забывается")".
       Сказки о животных, в свою очередь, тоже можно разделить по двум признакам - по главному герою и по жанровому признаку. Так, по типологии самого В. Проппа сказки Бориса Кригера можно отнести к двум категориям: это волшебные сказки о животных или сатирические сказки.
       Рассмотрим две сказки Бориса Кригера, "Ложечка, лампадка и вечерние дожди..." и "Медвежка", с точки зрения структуры волшебной сказки. Сложная композиция волшебной сказки включает в себя экспозицию, завязку, развитие сюжета, кульминацию и развязку. В основе сюжета волшебной сказки лежит повествование о преодолении потери или недостачи при помощи чудесных средств или волшебных помощников. В экспозиции сказки "Ложечка, лампадка и вечерние дожди..." мы встречаем описание крошечной планеты, ее особенностей, а также знакомимся с ее обитателями и их жизнью. В сказке "Медвежка" экспозицией является знакомство с главным героем, его родственниками, врагами.
       Завязка волшебной сказки - главный герой или героиня обнаруживают потерю или недостачу. В сказке "Ложечка, лампадка и вечерние дожди..." это момент, когда Мишка и Зайка через дырку, прожженную в одеяле, попадают на Землю, тогда как земляне, наоборот, оказываются на маленькой волшебной планете. В сказке "Медвежка" это нападение волчар на главного героя.
       Развитие сюжета - это поиск потерянного или недостающего. В первой сказке развитием сюжета являются попытки главных героев найти способ вернуться с Земли на свою планету. Во второй - попытка Медвежки спрятаться или сбежать от разъяренных волчар.
       Кульминация волшебной сказки - главный герой или героиня сражаются с противоборствующей силой и всегда побеждают ее (эквивалент сражения - разгадывание трудных задач). Зайкомишки находят путь обратно на волшебную планету, а Медвежка решается на побег с Мадагаскара.
       Развязка - это преодоление потери или недостачи. Обычно герой (героиня) в конце "воцаряется", то есть приобретает более высокий социальный статус, чем у него был вначале. "А на Мишкиной планете стали Зайка с Мишкой не просто зайка с мишкой, а те самые, что принесли с собой лампадку в чайной ложке да вечерний дождик". Медвежка же уплывает в неизвестность со своим другом, Солнышком.
      
       В сказках Бориса Кригера мы встречаем многие архетипы, вложенные в наше детское сознание. Главные герои сказок Кригера знакомы нам с детства, а потому такие близкие и родные - зайки и мишки (знаем мы их из сказок о трех медведях, о Маше и медведях - они уже упоминались выше. Примеров сказок с этими главными героями можно привести множество. Вот, например, Винни-Пух - медведь, один из его друзей - Кролик), золотые рыбки (у Кригера - "О Мишке, Зайке и золотых рыбках"), а также такой неотъемлемый элемент многих волшебных сказок, как ковер-самолет ("О том, как Мишка с Зайкой в Парыже были"). Да и язык Кригера возвращает нас в ту счастливую пору, когда наши мамы и бабушки читали нам волшебные истории на ночь. Автор талантливо изобретает новые слова: наши герои, зайкомишки, "осюрпризиваются" разбушевавшимся временем, а рассказчик во сне ворочается и шебуршится. Другая особенность языка автора - игра слов: "Но колыбелька таяла на глазах, ибо сделана была она из материала, никогда не материального на Земле", "Время, последнее время, пронзило всю нашу материю...", "Где пушистый медвежонок? Ну его на войну! Ой, сваляем ему пушок!" И лязгали волчары автоматом, и пили газированную воду".
       Шутливая атмосфера, создаваемая автором при помощи этих средств, заставляет читателя вновь вернуться в детство и наивно и доверчиво выслушивать автора. Видимо, именно поэтому Борису Кригеру легко донести до нас свои мысли.
       А мысли у автора глубокие и совсем недетские. В чем, например, смысл сказки "Ложечка, лампадка и вечерние дожди..."? О чем эта сказка? Это сказка о нашем мире, о нашей жизни и о вере в Бога.
       В людях, день ото дня строящих каменные статуи во славу своего "неласкового" бога, заботясь не о красоте изваяний, а лишь об их размере, мы легко узнаем себя. С нашей погоней за почетом, тщеславием и жаждой наживы. "О грядущем мире сказками тешимся: дескать, кто статую больше отгрохает, тот и Бога больше всех любит, так и воздастся ему по любви его. А ты скажи вот по совести, о чём ты думаешь, когда статую свою долбишь или пихаешь её по уши в пыли, - ты не о Боге думаешь, ты размышляешь, как бы статуя твоя меньше других не вышла", - жалуется Зайке и Мишке сосед Джоф. И вспоминается как-то сразу показная религиозность многих наших современников (да и не только современников) и показное милосердие, цель которого - не помочь, а очистить свою совесть. Такая проблема существовала всегда - кто больше на храм пожертвует, тому и прощение всех грехов, за того и молиться будут исступленнее. Нищим подаем вроде из жалости, а на самом деле Божьей благодати ждем, награды за свою щедрость и богобоязненность. Человеческое сознание само создает причинно-следственные связи, видит во всем Божью благодать или Божью кару. Поэтому Бог на эту планету редко заходит. И если он где и есть, то только наверху и только в храме. "Если нет его в каждом дыхании, так пусть хоть громады эти не позволят о нём забывать", - делает вывод Мишка.
       Зато на выдуманной идеальной планете зайкомишек Бог везде, в каждом вздохе. И когда обитатели говорят о Боге, они разводят руками, как бы показывая на все окружающее, а не как мы, только вверх. А спаточные зайки ("спаточные" - поскольку ведут сонливый образ жизни) "не торгуются с Богом и не умеют считать. Считать не только цифры, что уже немалое достижение, но и не считать, что если бывать добрыми, то впоследствии воздастся пропорционально", а ведь "кто не жаждет воздаяний, тот и не ведает кары". И смыслом жизни наши герои задались только тогда, когда уже на Землю попали. Им и так было все ясно и спокойно, Зайки даже друг с другом не разговаривали давно, потому что давно уже все сказали. Один раз выслушав, они все понимают. А люди хотя и разговаривают друг с другом, зато на собеседника смотреть давно уже не умеют. Особенно в глаза. И постоянно задаются вопросом: "Должен быть и есть какой-то глубиннейший смысл в этом извечном жертвоприношении себя в счёт будущей жизни либо во имя потомств?" Только ответа найти не могут, наверное, потому что сами в существование этого ответа не верят.
       В условиях постоянной конкуренции и отношения между людьми вражеские: человек человеку волк, никто не говорит о помощи, о поддержке. Максимальная щедрость - это дать в долг: "И то правда, кто в наш век взаймы даёт? Разве что вот мы - друзья, и только". Только вот вместо благодарности за одолженное бревно Джоф ночью разрушает статую соседа (на самом деле сделанную Мишкой) из зависти, что та красивее его огромного истукана. А вот отношения между зайкомишками совершенно иные. Когда Зайка с Мишкой золотых рыбок Бобру отдали, чтобы их кошка не съела, они тайком стали друг для друга желания выполнять. И "радовались Мишка с Зайкой очень сильно. Потому что случилось чудо. А даже в сказке чудеса не каждый день случаются. Правда, Мишке показалось, что он спросонья видел, как Зайка в лес с утра за орехами ходил. А Зайка на своей морковной грядке обнаружил Мишкину натоптанность. Но всё равно каждый из них верил, что его чудо настоящее". Впрочем, это уже из другой сказки ("О Мишке, Зайке и золотых рыбках"). Вернемся к "Ложечке...".
       Драгоценностей и денег на волшебной планете вообще не существует. Единственная ценность - базюка - "субстанция трепетного откровения", которую нельзя продавать, менять или давать взаймы, иначе она исчезнет, растает. Зато из базюки любой Мишка умеет смастерить колыбельку. На Земле же трепетную откровенность не то что не ценят, - она вообще там мгновенно испаряется. И стоило капельке настоящего искусства проникнуть на отравленную прагматизмом Землю (когда Мишка создал красивейшую статую, в которой каждая линия была точна и идеальна), как ее разрушает Джоф, а люди растаскивают по камешкам, надеясь их продать. Причем все жители города во главе с Джофом возмущаются, называя статую богохульством. Но, как оказывается, Джоф покривил душой. На следующий день он приходит в дом к Зайке и Мишке и с ложными соболезнованиями рассуждает: "Видишь ли, дело какое странное: чем ты безобразнее вещь выдолбишь - тем мрачнее она и сохраннее, так и я: меня Господь Бог, чай, не в запале долбил, так, с прохладцей, вот и вышел я невзрачный да никчёмный, только разве что мрачный - как каменный пень, и вот почти полсотни прожил. А твоё вчерашнее творение и дня не просуществовало, потому как тонкостью и вкусом великим отличалось. Что ж ты думаешь, если морда моя насквозь стальной крошкой пропиталась, так я не смыслю в прекрасном? Ещё как смыслю, оттого-то я так осерчал, и завидно, и просто обидно, чтоб такое творение рядом с моим каменным ублюдком значилось. А теперь нет твоей красоты, так снова мой истукан величав и властен, пройдёт время, позабуду я мягкость твоих линий в камне, и моё убожество таковым быть перестанет, ибо сравнивать его возможно лишь с подобным убожеством остальных и уж никак не с твоими гениальностями".
       В одной этой фразе - целая философия. Автор ставит под вопрос жизнестойкость высокого искусства в условиях грубости, посредственности, серости описываемого мира. Джоф понимает, что творение Мишки во всем превосходит его собственного истукана, а клеймит он его и разрушает лишь из зависти. Все ведь в сравнении познается, и человек не может не сравнивать себя с другими и не стремиться превзойти других. Да это и неплохо, с одной стороны, но вот средства, к которым мы иногда ради этого прибегаем... Поэтому зачастую прекрасные творения разрушаются вандалами. Честные добропорядочные люди остаются порой на обочине жизни, не в силах поступиться своей моралью и совестью, тогда как беспринципные, грубые и сильные, "как каменные пни", как Джоф, не останавливаются ни перед чем во имя достижения своих, как правило корыстных, целей. И именно им зачастую достаются все блага жизни.
       Ну что ж, пофилософствовали немного и снова возвращаемся на Землю. На Земле существует Закон. Закон этот предписывает волочить статуи по нечётным дням, а по чётным их долбить, и только каждый пятый день строить жилище и искать себе пропитание. Жесткие рамки повседневности давят на людей, не позволяют им хоть сколько-нибудь чувствовать себя свободными. Всё только "должен, должен, должен...". Снова аллюзия на нашу жизнь. Свобода человека в социуме ограничена законами, а также обязанностью большую часть времени зарабатывать себе на жизнь и на жизнь будущих поколений. "Не голодаем мы пока, но полжизни гниём за пропитание, а что остаётся, расходуем на воздвижение проклятых статуй", - жалуется все тот же Джоф. А что будет, если отменить законы, если дать людям желанную свободу? Так и сожрем друг друга, как маленький народ в сказке "Медвежка"? Счастлив был народ, возникший из крылышек мертвых насекомых, богател, преуспевал, и все у него было. Даже были демократами и друг друга любили "как следует". Да только хищная сущность не давала покоя. "...Иногда хотелось очень по-простецки на кухне или там в подъезде удавить кого-нибудь, или жахнуть сковородкой, или мозги все вытрясти кому-нибудь, чтоб аж самому тошно было". Стоило снять с народа оковы закона, так и сожрал он сам себя, остался только один обитатель "по закону нечетности". Вседозволенность - другая опасная крайность, против которой выступает Борис Кригер.
       Таким образом, метафорично, как бы исподтишка, критикует автор нашу повседневную жизнь. И небезуспешно. Как отмечает русский писатель, литературовед, публицист и переводчик Е. В. Жаринов, сказка происходит из мифа, а значит, вера в нее, "некритическое доверие читателя к тексту" (А. В. Михайлова) заложено в нее изначально как нечто само собой разумеющееся. Причем критикует Кригер со свойственным ему юмором. Для автора характерен оксюморон (игра слов), примеры которого уже были приведены выше. Да и вся "Ложечка..." по сути своей пародия.
       Сергей Аверинцев - российский филолог, специалист по позднеантичной и раннехристианской эпохам, поэзии Серебряного века, историк культуры, литературный переводчик и поэт, - задался вопросом предпосылок юмора и пришел к выводу, что чувство юмора может существовать только на фоне серьезности и только рука об руку с ней, как не может существовать в природе положительного полюса без отрицательного. "Чтобы дерзновение оставалось вправду дерзновением, а не симуляцией дерзновения, юмор должен постоянно ощущать себя в присутствии столь же подлинной, жесткой, непоблажливой серьезности", - заявляет ученый в своем докладе в австрийской Академии наук. А в России, добавляет С. Аверинцев, так же как и на территории всех государств СНГ, опасное время сталинского и затем брежневского строя спровоцировало неожиданный подъем культуры политического анекдота. Это вполне закономерно, ведь именно юмор способен поддержать человека в самой сложной ситуации, дать ему силы в борьбе или, если это невозможно, силы смириться. Вот и Борис Кригер иронично пишет о том, о чем, казалось бы, стоит жалеть. Благодаря юмору трагические моменты в повествовании становятся не такими трагическими и кажется даже, что не так сложно найти выход из сложившейся ситуации.
       "Ощущая себя в самой непосредственной близости наиконсервативнейших табу, часто погружаясь в волны густого запаха святыни, человек нередко получает особенно благоприятное расположение к юмору", - размышляет С. Аверинцев и приводит в пример феномен еврейского юмора, отмечая его отменность и называя в качестве его первопричины сакральную идею народа Божия. Действительно, вспоминая происхождение Бориса Кригера, уместно отметить особую остроту еврейского юмора. Леонид Столович в книге "Евреи шутят" предполагает, что именно чувством юмора объясняется удивительная жизнестойкость народа на протяжении тысячелетий, а история еврейского народа, как мы знаем, изобилует трагическими событиями. Одна из особенностей еврейского юмора - умение смеяться над собой. "Смех возвышает смеющегося над объектом смеха. Смех над собой возвышает человека над самим собой. Он обнаруживает силу человеческой личности при всех ее слабостях". Смех над собой - признак того, что мы видим свои недостатки, а увидеть проблему - это первый шаг к ее решению. Через призму шутки предлагает нам автор сказок взглянуть на самих себя и, может быть, даже попытаться вырваться из замкнутого круга, измениться самим и изменить таким образом мир вокруг себя.
       Какие еще отличительные черты идеального мира сказки Бориса Кригера можно выделить? Во-первых, это относительность времени и, во-вторых, пространства. Крошечный атом в одеяле рассказчика - планета под стать Юпитеру - оказывается в сотни раз больше Земли. Бескрайние поля, густые леса и озера покрывают эту планету. В самом описании сквозит и мифологическая породненность человека с природой, и рай сентименталистов. Тогда как на Земле такой породненности давно нет: леса вырублены, а деревья для строительства истуканов привозятся из-за границы (не такое ли будущее предрекает Земле автор?). Породненность и очеловечивание природы лежат в основе мифологического сознания, а значит, и в основе сознания сказочного. Архетипичный страх перед необъяснимым заложен в человеческом подсознании, и миф всегда стремился объяснить непонятные человеку явления. Отсюда и произрастают в народных эпосах духи леса, воздуха, эльфы, барабашки. Об этой черте мифологического сознания пишет Фрейд: "С безличными силами и судьбой не вступишь в контакт, они остаются вечно чужды нам. Но... если повсюду в природе тебя окружают существа, известные тебе из опыта твоего собственного общества, то ты облегченно вздыхаешь, чувствуешь себя как дома среди жути, можешь психически обрабатывать свой безрассудный страх. ...А может быть, ты даже и не беззащитен, ведь почему бы не ввести в действие против... сил внешней природы те же средства, к которым мы прибегаем в своем обществе; почему бы не попытаться заклясть их, умилостивить, подкупить..." Поэтому во всех фольклорных жанрах мы встречаем очеловеченную природу, и литературная сказка восприняла эту черту у фольклорной. Героями сказок Бориса Кригера становятся не только разговаривающие животные, но и солнышко, и облачко ("Медвежка"), даже шахматные фигуры и те простужаются, выражают свою радость или недовольство ("О том, как Мишка с Зайкой в шахматы играли").
       Времени на кригеровской сказочной планете не существует. Зайкомишки не рождаются и не умирают, не стареют и не болеют, а малыши в колыбельках появляются сами собой и навсегда остаются малышами. Такая "замороженность" времени отсылает нас к древнему эпосу. Так, легендарный Беовульф мог победить Гренделя, а 50 лет спустя сразиться с драконом, и автор эпоса не задавался вопросом, сколько же лет должно было быть главному герою... Поскольку в "Ложечке..." на волшебной планете время давно укрощено и заточено в подземельях, Зайка и Мишка, оказавшись на Земле, с непривычки физически ощущают бег времени, разбушевавшегося, агрессивного. "Мечутся в хаосе мгновения и питаются исключительно плотью". Совсем как и мы - мечемся в безудержном темпе нашей жизни: на работу, с работы... Добиться желаемого положения, заработать денег, завести семью. Все успеть, ничего не пропустить, хотя именно в этой беготне мы и пропускаем подчас самое важное. Так и Медвежка из другой сказки боится уходящего времени, боится что-нибудь потерять, упустить. Метафорично.
       Такой блажи, как отсутствие времени, Земля не может себе позволить, ведь, "когда забредает чужая война, когда всё пустеет в иных интересах, когда нет сил бежать и поздно оставаться - не дай нам Бог бессмертия, чтоб это без конца переживать".
       Справедливости ради отметим, что и плюсы у метафоричной кригеровской земли есть. Это единичность, неповторимость всякого момента и события. Мгновение счастья на Земле никогда не повторится, поэтому его и переживаешь так трепетно, но зато его никто никогда не сможет у нас отнять. Зайка с Мишкой нашли все-таки какую-то радость на Земле и захотели кое-что забрать на свою планету: принесли они с собой лампадку в чайной ложке да вечерний дождик...
      
       Существуют различные взгляды на цель литературы. Максим Горький считал, что "цель литературы - помогать человеку понимать себя самого, поднять его веру в себя и развить в нем стремление к истине, бороться с пошлостью в людях, уметь найти хорошее в них, возбуждать в их душах стыд, гнев, мужество, делать все для того, чтоб люди стали благородно сильными и могли одухотворить свою жизнь святым духом красоты. Вот моя формула; она, разумеется, неполна, схематична... дополняйте ее всем, что может одухотворить жизнь". По мнению русского писателя, литература должна читателей чему-то учить, а что, как не сказка, самый чистый, вызывающий доверие и незатейливый жанр, может легче всего достичь этой цели?
       Человек бежит в сказку от излишней рациональности, спасается в ней от надоевшей и однообразной действительности. А Борис Кригер не только дает ему возможность окунуться в мир детства, но и ненавязчиво предлагает подумать над вопросами морали. Поскольку в его сказках всё из нашей с вами жизни. С одной стороны, читатель и убегает от действительности, а с другой, наоборот, в эту действительность окунается, но смотрит на нее уже совсем по-новому, со стороны.
       Мир сказки Бориса Кригера - это, конечно же, не идеальный мир для человека, этот мир просто другой. Но многие его черты вполне переносимы на нашу повседневность. И можно в этом мире найти решения некоторым нашим насущным проблемам.
      
      

    Елена Прокина

      

    Три точки чистого цвета

      
       Между историко-философскими рассказами цикла "Козни интеллекта" из книги "Песочница" на первый взгляд никакой связи не просматривается. Кроме того, конечно, что все они относительно исторические и уж без всякого "относительно" философские. Кстати говоря, на второй взгляд связь не улавливается тоже, да и с решающим третьим возникают проблемы. Могу говорить, разумеется, только за себя. В моей непутевой голове рассказы сложились в единое целое совершенно случайно. Нет, каждый из них задел меня, в каждом мне что-то понравилось, что-то нет. Однако понять, почему они объединены в цикл, - это было выше моих сил. При каждой очередной попытке увязать их в некую логическую цепочку перед глазами всплывал образ очень профессиональной, но очень строгой учительницы, которая вела у меня математику в старших классах. Она качала головой и смотрела на меня весьма неодобрительно. Учительница ничего не говорила, но и в этом покачивании, и во взгляде я читала то же, что и тогда, лет в четырнадцать: нет, деточка, зря ты в математический пошла, не занимала бы ты чужое место, шла бы лучше сочинения писать да историю зубрить. Я, однако, никуда не шла, и упрямо сидела над недоступными с первого, второго и третьего раза задачками. Сочинения, впрочем, тоже писала, с историей вот пробел получился. Так вот, к чему этот экскурс в мою биографию? К тому, что видения учительницы математики упорно подвигали меня к решению, что пора прекратить думать гуманитарными категориями и начать искать холодную точную логику. Когда мысль была мной осознана, я тут же послушно попыталась отключить воображение и вытащить из глубин памяти школьные олимпиадные задачки на логические цепочки. Видимо, в самый нужный момент этих стараний мой взгляд упал на книжную полку, где стоят мои и только мои тщательно подобранные книги в малом количестве. На корешке одной из них значилось: "Жорж Пьер Сёра. Биография". И вот тут-то меня и озарило!
       Позвольте еще один экскурс в биографию, только на этот раз не мою, а в биографию одного из лучших художников XIX века. Я кратенько, обещаю. Так вот. Господин Сёра основал революционно новый художественный метод. Он наносил краски на полотно мелкими точками, с течением времени форму и размер точек он варьировал, но это не главное. Он не смешивал краски. Все точечные мазки были чистого цвета. Вблизи на его полотна смотреть было невозможно, поскольку точки сливались в бессмысленную цветовую какофонию. Зато при взгляде на картину с приличного расстояния краски как бы смешивались прямо "на глазу", и получались плавные цветовые переходы. Это был уникальный, научный подход к живописи. Художник следовал ему крайне методично и никогда не отступал от своих принципов. Его заразительный энтузиазм и стройная логика изложения своего метода привели к пуантилизму многих последователей.
       Как только я вспомнила про Жоржа Сёра, вернее, про его художественный метод, всё сразу встало на свои места. Цикл рассказов - это целое живописное полотно, которое с близкого расстояния кажется бессмысленным. Здесь расстояние, конечно, измеряется не метрами, а временем, прошедшим с момента прочтения. Чем дальше мы отходим во времени от той секунды, когда прочли последнее слово, - тем четче и понятнее укладывается в голове вся картина. Она становится ясной, резкой - без единого мутного пятнышка. Три точки чистого цвета сливаются в одну большую предупредительную надпись.
       Остановитесь. Задумайтесь. Оглянитесь. Прекратите мерить свой путь формулами! Думайте о последствиях ПРЕЖДЕ, чем совершить некое действие. Живите жизнью, а не политикой...
      
       Зелёная точка радости
      
       Бархатная мягкость любви и резкий силуэт науки на фоне этого бархата. Убаюкивающая нежность слов и угловатая элегантность формул. На удивление, они не борются друг с другом, не соперничают за первое место на пьедестале (хотя так может показаться с первого взгляда). Они идеально дополняют друг друга, словно изысканно подобранные профессиональным дизайнером детали интерьера. Детали, которые создают настроение и атмосферу, детали, одного взгляда на которые недостаточно. Хочется смотреть еще и еще, пока они не сложатся в единую, живую картину...
       Это довольно смело - соединить науку и любовь. Хотя и говорят, что любовь - это наука, а любовь к науке часто превалирует над всеми остальными эмоциями. Кстати говоря, с коммерческой и такой... писательско-самолюбивой точки зрения это тоже было очень рискованно. Любому писателю хочется, чтобы его произведения читали и, более того, понимали. А теперь внимание, вопрос: сколько людей способны в одном маленьком рассказе воспринять одновременно физику и любовь? Сколько? Я, честно говоря, теряюсь в догадках. Наверное, немного. Другое дело, что гораздо больше людей способны этот рассказ почувствовать, а не прочитать. Поэтому сразу честно и откровенно предупреждаю: если вы читаете, чтоб расширять кругозор, повышать уровень интеллекта и так далее, - вам не сюда. Вам в газеты, научно-популярные журналы и мировую литературную классику. Вот если вы читаете, чтобы что-то важное для себя понять, чтобы изменить угол зрения... Чтобы, в конце концов, вы могли представить себе нежно-бирюзовые нити слов и мягкие краски эмоций, если бесшабашно закроете глаза, не дочитав рассказ до конца, - тогда вам сюда. Тогда читайте, чувствуйте, понимайте и наслаждайтесь.
       Мне всегда было интересно, какого цвета то или иное произведение. Оранжевые рассказы всегда были короткими и яркими, как вспышки. Красные - это, наверное, детективы, причем не обязательно кровавые, с убийствами - а просто хорошие, насыщенные по сюжету . Голубые - это, пожалуй, что-то спокойное, холодное. Классика, вне зависимости от сюжета и его напряженности, всегда была для меня голубого или синего цвета. Глубокого, мудрого цвета. Серый... Нет-нет, к серому цвету я совсем не отношу бездарные вещи! У них вообще цвета нет... Серый может впитать в себя столько мельчайших оттенков, что любому другому цвету и не снилось. Серый - это, по всей вероятности, произведения с уклоном в психологический анализ. Нет, конечно, очень трудно отнести какую-либо вещь исключительно к одному цвету. Вот, к примеру, творения Достоевского. Классика? Безусловно! Психология? Вне всякого сомнения! Вот и разберись, синий тут или серый. На самом деле решить просто - каждое прочтение индивидуально, и цвет у каждого будет свой. Для меня, например, что бы я о классиках ни говорила, произведения Достоевского всегда будут всех оттенков серого.
       Редко получаются рассказы чистейшего цвета - как в цикле "Козни интеллекта". Наверное, им сложно существовать по отдельности, поэтому Борис Кригер и объединил их в целостную картину, предоставив своему читателю право самому смешивать три краски.
       Первый рассказ, "Волновая природа любви", - он зеленого цвета. Спокойный, немного сонный по настроению, он удивительно воздействует на читателя. Этот рассказ дарит ощущение такой сильной, такой глубокой любви - любви к человеку и к науке. Для главного героя, великого физика, все сущее равно нулю. Но ноль - это не все сущее. Так он и живет в своем вечном доказывании равнозначного противоречия. Противоречия между любовью и наукой.
       Удивительно сильная метафора - "кошка Шрёдингера". Она кажется такой очевидной. Что, казалось бы, проще: вот кошка, запертая в ящик. Кошка, над которой проводят эксперимент. Вот женщина, тоже запертая - но не физически, а эмоционально. Ее любовь закрыли и выбросили ключ. Она может быть рядом, может чувствовать любимого, но никогда, никогда она не сможет быть с ним.
       Это первая сторона метафоры. Та, которая бросается в глаза. На самом деле, всё сложнее и глубже. Это физик Шрёдингер в ящике. Это он - тот кот, над которым ставит эксперимент жизнь. Это он и жив и мёртв одновременно. Это его пусть не жизнь, но любовь находится в постоянной опасности. Это всё он...
       Что, грустно? И снова не так всё просто. Автор опять предлагает повернуть свой рассказ другой гранью. Не грустно, нет. Хорошо! Просто хорошо. Двум людям хорошо вместе. Ученому хорошо с его наукой. Женщине хорошо со своим мужчиной. Кошке хорошо, потому что ее никто не сажает в ящик. Вот так, со всеми этими "хорошо" очередная сторона рассказа окрашивает его в красивый, ровный, чистый зеленый цвет. Цвет счастья. Цвет жизни. Цвет радости.
      
       Желтая точка памяти
      
       Второй рассказ цикла, "Политика - наука дилетантов", - это рассказ-предупреждение. Предупреждение сквозит уже и в самом названии, не говоря о содержании произведения. Почти до самого конца рассказа нам кажется, что автор просто повествует нам о нескольких днях из жизни великого полководца и политика, притом о не самых насыщенных днях, даже, пожалуй, скучноватых.
       Я лично ставлю на то, что в этом рассказе главный герой не Наполеон и ни один из его друзей-ученых, путешествующих с ним. Мне кажется, что в этом рассказе главный герой - Политика. Кригер наделил эту невидимую героиню душой и жизнью. Почему героиню? Потому что в рассказе "Политика - наука дилетантов" она, Политика, как женщина. В рассказе присутствуют пять мужчин. И каждый из них уверен, что уж он-то знает, как с этой женщиной обращаться. Как ее завоевывать, что ей говорить, как себя с ней вести. Один будет подстраиваться под ее настроение, другой - просто идти рядом, третий - порабощать ее, четвертый - расчетливо спорить с ней, разжигая взаимный азарт, пятый - обращаться весьма холодно, ведь "чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей"! О, таких стратегий миллионы, и мужчины всех времен и народов с разной степенью успеха ими пользовались, пользуются и будут пользоваться. Однако есть одна проблема. И она заключается не в том, чтобы овладеть той или иной стратегией - это довольно просто, а в том, чтобы к нужной женщине применить правильную стратегию. А Политика - это очень нужная женщина. Очень. К тому же она весьма капризна, расчетлива и умна. И невероятно, просто чертовски непостоянна. Впрочем, следует признать, что в большинстве случаев эта женщина подчиняется сильным мужчинам. Причем далеко не всегда этот мужчина будет королем при своей королеве, гораздо чаще он окажется закулисным кардиналом. Наполеон, безусловно, был королем. Его королевская тень еще долго пряталась в платье Политики после их расставания. Он покорил ее смелостью, безрассудством и святой уверенностью в своей правоте. Она бросила его из-за самоуверенности, жестокости и отчаянной дерзости.
       В рассказе ярко отображены преимущества мужской стратегии Наполеона, завоевавшего эту сложную женщину. Однако нельзя пройти мимо пронизывающего произведение спора, наука ли политика, или нет. И мимо вывода, что политика, безусловно, наука, но успешно занимаются ею лишь дилетанты. И становится страшно. На этой науке зиждется всё современное общество, все социальные, экономические его стороны. Все межстрановые взаимодействия, все глобальные решения, затрагивающие судьбу планеты (не побоимся масштабности утверждения). Всё в нашей жизни в той или иной степени основывается на политике. И вдруг - дилетанты... Нет, дилетант дилетанту, конечно, рознь, и в панику впадать не стоит. Однако согласитесь, все то, что мы недавно имели честь лицезреть по телевизору, да и до сих пор еще лицезреем, в общем-то, попахивает не самым талантливым дилетантством. Вот от чего нас предостерегает кригеровский рассказ. Вот почему он осторожного желтого цвета. Цвета предупреждения. Цвета возможной опасности.
      
       Красная точка страха
      
       Третий рассказ - "Новый Свет Европы" - самый страшный. История наоборот. Все самое кровавое из жизни человечества. Жертвоприношения. Инквизиция. Мировые войны. Геноцид. Все прошло страшной очередью перед глазами во время прочтения этого рассказа. Благодаря оригинальному литературному приему, примененному Кригером, читателю становится жутко. Рассказ на первый взгляд фантастический. Ацтеки, которых уже нет, - и вдруг хозяева жизни и планеты. Я много фантастики прочитала. Очень разной. Но никогда, никогда фантастика не вызывала у меня такого ощущения реальности. Ведь это же мы, только наоборот. Один поворот в истории не туда - и вот к чему мы бы могли прийти! Вопрос: а где гарантия, что мы всегда в истории сворачивали туда? Пусть теоретики от науки твердят сколько угодно, что все развивается по циклу. Что обязательно наступает кризис, который вырождается в очистительную войну, после чего народы мощным усилием энергично поднимаются на следующую ступень развития. Что природа сама все решила и выживает всегда сильнейший, тот, кто важнее для продолжения рода. Пусть твердят. Я буду упорно цепляться за розовые очки и верить, что такой путь развития не есть единственно целесообразный.
       Ацтеки, некогда истребленные и воскрешенные в этом рассказе Кригером, - это дань памяти всем страдавшим и страдающим народам. Это пусть словом, но ответ на насилие. Как было бы чудесно решать все с помощью слов, а не в яростной битве медными топорами... как это было бы чудесно.
       Чтобы оттачивать перо, а не меч. Чтобы изобретать новые изобразительно-выразительные средства, а не новые виды оружия. Чтобы извиняться потом за грубое выражение, а не за попустительство геноциду. Вот это, кстати, отдельная тема. Я, к сожалению, не помню официальных речей ООН и Евросоюза на тему извинений. Нет, они были, просто я была то мала, то несознательна, чтоб за этим следить. Позже, волей случая, а вернее, волей университетских преподавателей, во время написания семестровой работы по экономическому развитию одной из африканских стран я прочитала все эти извинительные речи. Им было так жаль. Как они извинялись спустя десять лет, как сокрушались. Вот только те, перед кем они извинялись, уже не могли их услышать. Остальные, слыша это нелепое бормотание, плакали от бессильной ярости и жалости. Они извинились. Им было очень жаль.
       Я долгое время физически не могла читать ничего, связанного с теми событиями. И начиная читать "Новый Свет Европы", совсем не ожидала, что этот рассказ будет настолько пронизан теми эмоциями, которые овладели мной несколько лет назад. Спасибо автору за рассказ. Просто спасибо. Без критики, без мнений и предпочтений, без литературного анализа.
       Этот рассказ чистого красного цвета. Очень яркого. Если бы вы просто увидели этот цвет, глазам было бы больно смотреть. Больно и неуютно, потому что это цвет ярости, предупреждения и страха.
      
       Вот так зеленый свет счастья сменяется желтым цветом предупреждения, за которым следует красный цвет страха. Каждый из нас живет в своем локальном цвете, некоторые - смешивая их на палитре судьбы. Вот только все мы стоим перед этим светофором. И то любим, то ждем, то боимся. Главное, не погрязнуть в страхе и отчаянии, - помните, что за красным всегда загорается зеленый.
       "Козни интеллекта" - это очень странный цикл, просто потому что он вобрал в себя равнонаправленные мысли и эмоции. Это и его недостаток, и его сила. Недостаток, потому что очень сложно понять сразу, о чем с нами говорит автор. А перечитывать во второй раз, в третий тоже станет не всякий, потому что уж очень больших эмоциональных затрат это требует. Сила - потому что уж если вы понимаете и чувствуете, что до вас пытался донести Борис Кригер, то просто-напросто становитесь сильнее, цельнее. Такие вещи закаляют.
       И еще. Никогда не идите на красный свет - дождитесь зеленого...
      

    Дарья Григорьева

      

    "Сквозняк": разношерстная проза

      
       Внутриутробное эссе: о чем думают еще не рожденные
      
       Сборник "разношерстной" прозы "Сквозняк" Борис Кригер начинает с "внутриутробного эссе" "Точка с запятой", в котором образы, продиктованные сугубо личностным восприятием автора, существуют в условном пространстве материнской утробы. Отсутствие сюжета как такового дает писателю возможность в небольшом рассказе затронуть большой спектр проблем философского характера, касающихся разных сторон жизни. Стиль повествования позволяет читателю углубиться в собственные размышления, не теряя при этом нить мысли автора. Кригер словно показывает сам процесс мышления, путь рассуждений еще не рожденного человека, играет словами, не давая читателю времени сосредоточиться на конкретной проблеме, оставляет пространство для личного понимания и интерпретации.
       Борис Кригер начинает препарирование духовных внутренностей своего героя с определения: "Дрожащий охотник - вот, пожалуй, взвешенное описание моего состояния". Попытки осознания, понимания глубинности мировых процессов - вот что отличает пытающегося мыслить индивида от плывущего по течению; осознанное же намерение подчинить своему пониманию процессы неведомого приводят к открытию: "Мир - сплошное надувательство". Так можно понять это странное внутриутробное эссе, этот монолог эмбриона, а можно и по-другому. Внутриутробное существование ведет каждая отдельная единица этого мира, слагаясь в итоге в единый, единоличный, оттого опять же одинокий организм. И всему этому многообразию свойственны по сути одни и те же процессы. Сколько можно задаваться вопросом, что существует в реальности, а что нет, если можно поставить под сомнение абсолютно все, начиная с существования в целом, ведь мы сами "настраиваем зрение на желаемую остроту"? Даже не обращаясь к античной мудрости и русским классикам, оставшись в рамках более адаптированных и понятных нам примеров, можно вспомнить, например, фильм "Трасса 60. Дорожные истории", герой которого, получив по голове ведром с краской, осознает, что, изменяя угол зрения, можно открыть бесконечное количество дорог, где единственным законом бытия является череда таких совпадений, которые априори являются законом, действующим только в рамках личного персонального одиночества.
       Из чего же вырастает это ощущение одиночества, как не из осознания собственной ненужности? Кригер дает, кажется, правильный рецепт - он вспоминает о природе, а точнее, о самом главном и самом "в корне неэтичном" процессе размножения, который нарушает "целостность нашего одиночества". "В своей будущей жизни я буду заниматься любовью так нежно и так неиздерганно-обстоятельно, что всякий раз, когда природа будет ликующе заглядывать мне в лицо, я буду умиротворенно улыбаться ей в ответ: "Не волнуйся, я не растратил свое семя понапрасну, изливаясь в бесплодные полости... Я все сделал, как ты хочешь. У тебя будет еще много подобных мне сорванцов-футболистов, на которых ты можешь проводить свои неэтичные эксперименты"".
       Подобное общение с природой сути вещей ведет к бесконечному разветвлению рассуждений, смысл которых можно уместить в одном слове, а можно вырубить все леса на планете для изготовления бумаги, дабы еще раз порассуждать о том, о чем со времен палеолитического искусства до наших дней пишут, говорят, чертят, строят и рисуют. Если все же попытаться выразиться кратко, то на ум приходит лишь единство в самом общем и самом символическом смысле, то единство, которое созидает.
       А что же внутриутробный герой? Он недоволен и хочет о том поведать миру. Ему мешают созданные собственным воображением китайцы, мешает и его создатель, он жаждет, он требует одиночества. "Трудно остаться одному, когда пуповина связывает тебя с другим человеком. Пусть с матерью, пусть с женщиной, пусть с существом бесконечно обжитым, но все же иным, с какими-то своими вкусами и предпочтениями". Бессмысленно на самом деле даже и говорить, что каждый наш бестолковый организм в своей природе настолько эгоистичен, что, не успев еще вылупиться из яйца, начинает протестовать против вмешательства в его личное одиночество, а потом всю жизнь ищет, с кем бы его разделить.
       "Внутриутробное эссе" - как кроссворд с вертикалями и горизонталями, складываешь мозаику из того, что же хотел сказать и сказал автор. Появляется ощущение цикличности - словно читаешь поток сознания уже прожившего жизнь еще не родившегося эмбриона. Может быть, только находясь в утробе мы обладаем всеми знаниями мироздания? Для того чтобы родиться и попытаться вспомнить забытое великое знание? Но нет, эмбрион - не Господь Бог, он может лишь ждать своего появления на свет, сетовать на скуку и отсутствие окон в утробе, параллельно упражняясь в остроумии, сравнивая пророчества священных книг с "литературными ценностями преисподней".
       Стоит подумать о природе, как сразу же приходишь к религиозным рассуждениям, откуда до преисподней уже рукой подать. Эмбриону же еще неведомы понятия о каре небесной и богохульстве, поскольку "наскоро проглоченные ангелы" "насупленно молчат, рассевшись по углам еще несформировавшегося желудка", и не могут поведать об этом, как и о том, чушь ли написана в священных текстах.
       В своем внутриутробном эгоизме герою становится ясно, что одиночество невозможно: "Я сам являюсь женским началом, ибо, пока и, возможно, навсегда составляю единое целое со своей матерью, я, скорее, ее орган, чем отдельный, одетый в костюм плаценты, индивид". Невидимой пуповиной опутан, связан весь мир, и из этой паутины вырваться еще более невозможно, чем из паутины условностей жизни. Выявляется конфликт двух понятий - невозможности погрузиться в одиночество и невозможности вырваться из утробы одиночества одновременно. Этот конфликт одновременностей приводит к некоему круговороту, рождает разум, саму возможность мыслить и, главное, понять то, что нет ничего, что существовало бы единолично.
       Где же находится образ, где отражается "мерный огонь загадки еще не состоявшегося бытия"? Вряд ли автор пишет о еще не состоявшемся бытии исключительно по отношению к еще не родившимся. Как младенец дремлет в утробе матери, наша душа дремлет в нас и жаждет и боится рождения. "Смерть нерожденных мыслей практически столь же скучна, как и опасность внезапного исцеления, пришедшая от волны мотыльков, знаменующих собой пробуждение, столь похожее на смерть".
       О чем же жалеет наш, да, именно наш, уже после нескольких страниц столь полюбившийся эмбрион? Он жаждет, подумать только, средства от одиночества, нуждается в собственном, лично приобретенном друге! "Вот если бы каждый эмбрион имел возможность завести, скажем, собачку или котенка, ну, пускай даже в их эмбриональном виде, - насколько бы нам всем было веселее отбывать свой внутриутробный срок! Хорошая собака - прекрасное средство от одиночества".
       Хочу предупредить: когда вы читаете внутриутробные мысли нашего эмбриона, в какой-то момент вас может посетить странная галлюцинация - вам неожиданно покажется, что вы самый настоящий эмбрион и в данный момент думаете о том же самом. Если вы находитесь в собственной уютной квартире, еще куда ни шло, ну а если в метро? Тогда надейтесь, что вам вот-вот предстоит родиться, ибо провести девять месяцев в подземке - то еще испытание.
       К какой же мысли мы, собственные эмбрионы самих себя, вернемся? Мы вернемся к тому, что это когда-то, где-то уже, безусловно, было, а значит, мир - безусловное надувательство. Эту мысль иллюстрировать дословной цитатой из Кригера не стоит, иначе не получится в полной мере насладиться той литературной тканью, которую он выткал для читателя, когда продолжил описывать бесконечное всемирное надувательство.
       Пусть читателя не пугает, что мысли нашего эмбриона стали чем-то напоминать "Звездную мантию" Павича, ведь, даже если иногда теряется нить, продолжаешь получать удовольствие от узора; холодящий язык привкус кардамона, неожиданно ворвавшийся в удовольствие от знакомого вкуса сочной баранины, - так это можно описать языком вкусовых рецепторов. Острые, пряные образы могут не всем оказаться по вкусу, но о вкусах, как известно, не спорят. Если же попытаться понять чужую дорогу восприятия самого тонкого и сложного - внутриутробного, - как знать, может быть, это поможет заглянуть в тайну создания самого себя.
       Однако что наш эмбрион? Он даже не уверен, что он - мужчина, но уже выдумывает свою жизнь, изъясняется на нескольких иностранных языках и (о чем еще могут думать мужчины после того, как уже подумали о матушке-природе?) представляет себе в деталях первое свидание.
       Борис Кригер перемежает разговор с Христом и диалог из еще не случившегося свидания так же органично, как мы в своих мыслях, думая, что их не подслушивают, перемежаем вечное с бытовым, простое со сложным, чистое с грязным. Автор беспощадно обнажает все то, что каждый день мы перетасовываем внутри собственного сознания, но не столько обличает это, сколько просто констатирует.
       "Нет ничего более вредного, чем сам процесс существования", - повторяет Кригер давно знакомую всем мысль.
       Думать о простых вещах не стыдно, потому что лучше думать, чем не думать вовсе. Но вот разгадать тот мир, который лежит у всех на ладони, не выйдет, как ни старайся. "Вообще нужно сказать, что я - катастрофический оратор", - этого признания читатель ждет, несколько запутавшись в душных, метающихся, иногда саркастических, а иногда и наполненных отчаянием образах-привидениях. "Ich weigere mich, in dem alten verspukten Schloss zu schlafen - ich habe Angst vor Geistern! И все же я засыпаю. Засыпаю от страха".
       "Все сказано до нас, и эта истина, как гетеросексуальный овощ, насилует наши неокрепшие души". Кажется, Бориса Кригера, как и всех нас, мучает то, что полная высказанность так и не дала человечеству приблизиться к истине, сколько ни своди воедино древние тексты, сколько ни бейся над параллелями, радиусами, меридианами - мозаика не складывается и, что самое мучительное, никогда не сложится.
       На чем же заканчивает Кригер эссе, чем усмиряет всех наших привидений? Точкой, запятой и многоточием: "По-земному неблагодарный рассвет освещает меня, и я оказываюсь всего лишь отвлеченной точкой с запятой..." Значит ли это, что мы лишь бесконечные пиксели мироздания, или же мы, как точки и запятые в тексте, необходимы для самого существования мира - решать читателю.
      
       Чем утомлена канадская провинция
      
       "Утомленные кленовым сиропом" - цикл рассказов Бориса Кригера из сборника "Сквозняк", каждый из них - маленькая история о канадской глубинке, о людях, в ней живущих. Это смешные и не очень истории с философией простой и жизненной. А еще "Утомленные кленовым сиропом" - исповедь иммигранта, человека с другим менталитетом, другим мировосприятием. А еще это - возможность узнать, как простые смертные живут там, в далекой Канаде.
       В этом цикле подкупает своей непосредственностью и искренностью стиль писателя. Первый рассказ называется просто и со вкусом: "Почему из кленового сиропа не гонят самогон?". Действительно, почему нет возможности глотнуть воздуха родины, оставаясь в пределах обжитой чужбины? "Отчего канадцы не такие же, как мы? - напрашивается невольно вопрос. - Отчего их сироп так благостен и сладок, когда наш самогон такой горький и одновременно родной?!"
       Вопросы, вопросы... Но лучше не спрашивать, лучше не спрашивать, "а то вот так спросишь, а потом, глядишь, все начнут гнать самогон из кленового сиропа, и страна придет в упадок. И нам снова придется искать подходящее место для иммиграции". Невольно вспоминается шутка: "Там, где водка, - там и Россия". Подобный прием, рассчитанный на узнавание читателем места, личности, в данном случае страны путем высмеивания некоего конкретного порока, встречается у разных писателей, например у Довлатова, сравнение с которым неизбежно в данном случае, ведь речь идет об "эмиграционной" литературе.
       Все, когда-либо познавшие эмиграцию, неизбежно сравнивают жизнь старую и новую, жизнь до и после, людей, традиции, нравы. А где это видано, чтобы настоящий русский не скучал по "водке-селедке"? Да как скучал бы! Со слезами на глазах, точно так, как, например, персонаж из фильма "Окно в Париж", страстно мечтавший о родине... О, как он плакал и просился обратно в Париж, оказавшись в Санкт-Петербурге: оно, конечно, нищета 1990-х уже схлынула, но все же за границей как-то спокойнее...
       Тоска по родине - чувство, свойственное людям склада тонкого, изящного, склонного к фантазиям. И что это, как не фантазия - самогон из кленового сиропа? "Возьмите обычное дерево по фамилии Клен (а по национальности - дерево), независимо и самопроизвольно произрастающее у вас под носом".
       Символика здесь важна: именно кленовый сироп символизирует канадскую глубинку, и именно самогон символизирует Россию, а вернее, некоторые ее конкретные свойства.
       Вывод о нецелесообразности изготовления спиртных напитков из кленового сиропа не останавливает героя, он мечтатель и, следовательно, мечтает о новом облике Канады, символами которой стали бы "кленовая водка, кленовые виски". Герой ностальгирует по почти забытым временам, когда горячительные напитки были труднодоступны, понимает, что теперь нужно что-то новое, которое, к удивлению, может оказаться вовсе не новым, а давно забытым старым, ибо "позади, так сказать, Москва, впереди - подозрительно Тихий океан. Круглость Земли иногда доводит до отчаяния!" У героя в момент острой ностальгии возникает переоценка ценностей и понимание того, что за границами нашей родины, даже добившись успеха, ты остаешься "пришлым человеком с покалеченной восточноевропейским акцентом репутацией..." С такого вот, не слишком радостного вывода и начинает Борис Кригер свой рассказ "Почему из кленового сиропа не гонят самогон?".
       В рассказе "Немного о канадских слонах" русский читатель узнаёт, что хамство, "самовозвеличивание" за ваш счет людей мелких и незначительных, покрытых шкурой слоновьего равнодушия и шерстью ненависти к окружающим, - все это удел не только нашей постсоветской отчизны, но и столь благополучной страны, как Канада. У нас это явление так и называется - совок, можно было бы даже пофантазировать и "канадским слонам" придумать такое же звучное и обидное название. Впрочем, Борис Кригер именует это явление "слоновостью".
       "Наиболее близки к слоновьему роду всякого рода секретарши и администраторы, особенно в таких заведениях, как школы, больницы и правительственные учреждения. На этих трех китах зиждется современная система унижения человека, которая претерпела удивительный прогресс, ибо унижает она гораздо ниже, чем прежняя, и при этом ни к чему не придерешься".
       Вполне возможно, что у эдакой "слоновости" и нет разграничений по принципу национальности, а слоны - это раса отдельная, возникшая со времен незапамятных и совершенно самопроизвольно.
       История с семейным врачом, случившаяся с героем, также мгновенно роднит его с читателем, ибо нет, кажется, ни одного человека в этом мире, которому не пришлось бы выслушивать от "слонов" мира сего всевозможных наглостей, грубостей и т. д., одним словом - слоновостей. Правда, такое емкое определение и четкое сравнение писателя не совсем понятно, чем, собственно, провинились чудесные животные - слоны? Они кажутся гораздо более приятными и даже вежливыми, чем все представители фауны секретарш, администраторов, продавщиц и многих, многих других. Тем не менее, как ни назови, а явление это есть в нашей жизни. Независимо от границ. "И когда же уйдет в историю слоновость тех, кто выполняет нудную и никчемную работу, ведет пропащую, скучную, как дно пустого сотейника, личную жизнь, а зло вымещает на всех встречных и поперечных?"
       Борис Кригер задается совершенно не праздным вопросом общечеловеческого нерадостного бытия: отчего появляются на свет такие вот "слоны"? Ведь все мы в детстве мечтаем о свершениях великих, подвигах настоящих, друзьях верных и любви неземной. Куда же с возрастом деваются все эти стремления, почему у милой девочки/мальчика (далее вставить Ф.И.О.) вырастают уши, хвост, хобот и, как следствие, неудовлетворенность собой, ненависть к более удачливым, тайное желание ужалить, ударить, отравить существование окружающим.
       Впрочем, можно постараться войти в положение слонов поневоле (ибо по собственной воле явно никто слоном не становится) и понять, что ими движет. Мы вот думаем, что эта секретарша - леди Макбет Мценского уезда, существо злобное, толстокожее, людей унижает для собственного удовольствия исключительно, жить на этой земле права не имеет... Однако совершенно очевидно, что большинство таких "слонов" - люди глубоко несчастные, наверняка одинокие. И, не научившись быть счастливыми, они любого человека, который от них профессионально зависит, а особенно любого счастливого человека, воспринимают как личного врага. К тому же, как всегда, виновата система. Вот когда за каждого обслуженного клиента секретарша, администратор, продавец и иже с ними получают денежный бонус - тогда хорошо становится всем. Но поскольку к государственным учреждениям бонусная система применяется крайне редко, а зарплата при этом чаще всего ниже прожиточного минимума, то мы и получаем, соответственно, людей со слоновьей душой.
       "Исповедь провинциального террориста" - это история о том, как, поддерживая светскую беседу о погоде, или, как называет ее наш герой, "разговор по-маленькому", некоторые индивиды обязательно рано или поздно, и скорее рано, чем поздно, начинают говорить о глобальном потеплении. Поход рассказчика в канадские гости подтверждает общероссийское мнение о том, что вкусно кормят и радушно принимают только наши, неиспорченные кленовым сиропом и всякими другими изысками, широкие русские души. Как ни старался герой соблюсти все формальные приличия, казус за казусом не заставили себя ждать - в итоге он был обвинен в анархизме, сепаратизме и назначен главным местным террористом.
       Званый, но более чем скромный ужин был созван не просто так, а по очень даже важному поводу: коллега нашего героя нашел себе невесту, девушку с ранчо, "бабу, видимо, упорную и решительную", раз она смогла "закабалить вольное канадское сердце убежденного холостяка" и превратить его в "кандидата на скоропостижное брачевание". Закабаленный, "теперь остаток жизни он будет подбирать навоз за коровами и ходить на цыпочках перед своей женой-кавбойкой".
       В рассказе "В поисках приключений" нам предстоит узнать, на что могут пойти жители тихой канадской провинции, чтобы хоть как-то стряхнуть с себя сонное монотонное существование. Местные жители придумывают себе изысканные трудности, чтобы было что обсуждать в обеденный перерыв. А для того чтобы поверили, что в выходные с тобой произошла кровавая драма или захватывающее приключение, необходимы доказательства, коими и служат синяки разных форм и размеров. "Так и хочется встать и спеть гордый гимн, чтобы почтить память всех безвременно покинувших этот мир, чья жизнь внезапно оборвалась в момент триумфальной погони за восхитительным синяком размером со сковородку". Таких умельцев, впрочем, хватает не только в канадской, а в любой глубинке. Разница состоит лишь в том, как именно себя развлекает местное население. Собственно, чем спокойнее и размереннее протекает жизнь, тем больше времени остается на развлечения пустые и бестолковые, которые лишь имитируют свершения прошлых лет или же были описаны в книгах. Борис Кригер иллюстрирует этот процесс путем сравнения "великого перехода Алгоквинского национального парка" некоего господина Камеруна с пространной цитатой из Джека Лондона. Красивый и благородный пафос пути по "Белому Безмолвию", бескрайнему снежному простору, борьба за выживание, разговор с Богом, с которым невольно остаешься наедине, - все это не идет ни в какое сравнение с "великими" свершениями местных жителей.
       "Откуда такое стремление подвергать себя смертельной опасности? "Скука!" - скажете вы. Не иначе - скука. А может, и правда, поиск общения с Богом? Может быть, Бога больше нет в храмах и теперь, чтобы перемолвиться с ним словечком, нужно полностью отдаться на милость Белому Безмолвию?"
       Однако Господь Бог все же, наверное, в душе, и в храме его тоже найти при желании возможно, вряд ли дело в религиозных чувствах местных жителей, воспитанных на кленовом сиропе. Если пытаться ответить на вопрос, откуда такое стремление подвергать себя смертельной опасности, то единственное, что приходит в этом случае на ум, это "дело": "Найдите себе дело настоящее, благородное, лишенное ложного пафоса и освобожденное от желания обсудить это в обеденный перерыв, предъявив доказательства размером со сковородку. Например, можно вырастить небывалой красоты сад или написать детскую сказку".
       В провинции "взаимоперемешивание народонаселения случается нечасто", нечасто изменяются и людские занятия. Если обратиться к кинематографу, то лучшим примером является фильм "Назад, в будущее", где эта физиогномическая (и не только) преемственность показана приемом примитивным, но действенным: персонажей из разных эпох играют одни и те же актеры. Нравы столетней давности в Канаде, в местечке провинциальном и даже в те времена диком, теперь сменились благополучием и спокойствием. Теперь не нужно "защищаться от крыс зонтиком", а револьверные выстрелы в соседнем гостиничном номере уже не считаются нормой, но лица все те же, и неизвестно, что скрывается под личиной цивилизованности и добропорядочности. Безусловно, "знание истории позволяет вполне насладиться современностью", улицы уже не столь наполнены навозом, как прежде. "Может, и другие дикие места проживания человека со временем обретут благородные или по крайней мере приемлемые черты. Вот, может быть, не пройдет и полутора веков, и российская деревня станет респектабельным местом отдыха горожан", - выражает надежду Борис Кригер. Будем надеяться и мы, что "всё у человечества придет в норму", если, конечно, "какие-нибудь страшные инопланетяне не возьмутся за наше перевоспитание".
       Возникает вопрос: зачем же нам читать подобные книги - летописи чьей-то чужой жизни вдали от наших просторов? Наверное, затем, что страны бывают разные и жизнь, как водится, у каждого своя собственная. И истории у каждого свои, но, оказывается, при ближайшем рассмотрении все наши истории необычайно схожи между собой, независимо от места проживания. Вот, например, читает человек о том, как герой не знал, куда деть щенков, как перетаскивал с грузчиками рояль, а у самого в голове - "куда девать своих котят и запылилась давно скрипка". Не каждому нужно становиться писателем, но летопись собственной жизни все мы так или иначе ведем, ведем внутри себя, с любовью перебираем старые фотографии, пересматриваем фильмы своего детства. И что может быть правильнее этого, ведь без нашего прошлого у наших детей будущее будет блеклое и неинтересное. Мы не можем познать тайны мира, но мы можем познавать мир, каждый по-своему.
       В рассказе "Порт надежды" герой отправился путешествовать "куда глаза глядят, куда, как говорится, заведет дорога, и остановиться там, где получится, без нудного планирования и упований на заведомый комфорт и обилие достопримечательностей". Что обещает подобное небольшое путешествие? Романтику дороги, придорожные кафе с сонными официантками, теплые булочки или черствый хлеб, уютные или же дешевые и грязные гостиницы. Не важно, на поиски чего именно мы вырываемся из привычного ритма жизни, важно то, что мы приобретаем в таких путешествиях для себя. Есть такой тип людей, которые совсем не могут без дороги. Они и работу себе находят такую, чтобы буквально жить в доме на колесах. И хотя наш герой, кажется, больше домосед и не относится к подобному типу вечных странников, он отправляется на поиски романтики дороги. "Если вы можете наугад в полной темноте пробраться к собственной кровати, ни разу не ушибившись - это верный признак, что пора путешествовать". Кем же мы становимся во время путешествия, остаемся ли прежними? Ведь дорога манит, затягивает, каждое пристанище начинает казаться родным домом. Так и наш герой, охваченный магией путешествия, поддается этому ощущению. "Стоило мне устроиться поудобнее, как медленно приползла иллюзия того, что вот так бы я и прожил здесь всю оставшуюся жизнь, вот в этой самой комнате с катастрофически размеренным тиканьем часов".
       Магия названий мест очень влияет на ход мысли и даже на наш выбор этого самого места. В данном путешествии нашего героя привлекло название местечка Порт Надежды. В разговоре с пожилой английской парой герою рассказа пришлось вспомнить другое место - Гластонбери, храм с разрушенным сводом, у которого вместо крыши - бездонное голубое небо. Наш путешественник даже, по его собственному признанию, "разродился" стихотворением на эту тему. Вот так храм рядом с гостиницей в местечке под названием Порт Надежды в Канаде оказался связан невидимой нитью с полуразрушенным храмом в Южной Англии. И несмотря на то, что кригеровский герой и сам не знал, куда поедет дальше, окажется он именно в Квебеке, возможно, именно благодаря диалогу с парой из этого удивительного места. Диалогу, который очень удивил героя, ведь нельзя не удивиться, когда ни с того ни с сего неожиданно тебя спрашивают: "Вы едете в Квебек на неделю?" Так на ниточку переживаний маленького путешествия уже нанизываются, помимо усталости, свежих булочек и черствого хлеба, Порт Надежды, могила короля Артура в Гластонберри и французская революция, которой лишен Квебек...
       Да, жители канадской глубинки подвержены недугу скуки. Но кто его миновал? Писатель, с мягким юмором и легкой печалью поведав нам о людях, сиропе, провинциальном терроризме, дождях, скуке, путешествиях, револьверных выстрелах, отношениях с соседями, манной каше и толстозадых огурцах, напоминает нам всем, независимо от места проживания: "...если мы не будем обращать внимания на лунные дорожки застывших в штиле вод, то очень скоро мир перестанет обращать внимание на нас, ибо он ревнив и страдает от недостатка любви и осмысленного созерцания".
      

    Виктория Карякина

      

    Ткань повседневной жизни

      
       Борис Кригер - современный писатель, но современным его можно назвать, опираясь не на биографию и дату рождения. К современной эту литературу позволяет отнести прочтение пары абзацев любого из его творений. Его произведения представлены во многих жанрах: юмористическая проза, философия и даже сказки. Книги посвящены различным темам - серьезным и не очень, жизненным вопросам и выдуманным сказочным историям, но объединяет их одно: все его произведения отличаются неповторимой манерой написания - удивительный слог, изысканные, витиеватые обороты сдобрены современными выражениями, молодежными, острыми словами.
       Нельзя не отметить тонкий юмор, придающий стилю писателя необыкновенное изящество. Рассказы Бориса Кригера - это не комедийные отрывки, но шуточные замечания автора, немного наивные, но, безусловно, острые, они позволяют не только смеяться, но и анализировать темы, которые кажутся смешными. Невозможно прочитать любой из его рассказов и хотя бы раз не улыбнуться. Примечательно то, что юмор встречается в его рассказах на несмешные темы - например, в эссе о рассуждениях эмбриона из сборника "Сквозняк": потенциальный человечек задумывается о смысле бытия и о том, стоит ли вообще появляться на свет и... шутит. "Этот мир - надувательство, и никто не заставит меня поверить в обратное. Надувательство, и никак не наоборот. С тем же успехом я мог бы открывать двери цветов и краснеть при одной мысли о нежной тычинке. С тем же рвением я мог бы оказаться потерянной девочкой, у которой больше не осталось надежды быть найденной и которая исплакавшись, обреченно и устало засыпает на холодной земле... Нам, внутриутробным постояльцам, не позволяется заводить домашних животных. Не знаю, с чем это связано. Возможно, с требованием стерильности окружающей среды, а может, в силу ханжеского отношения к нам, кандидатам в новорожденные. Вот если бы каждый новорожденный имел возможность завести, скажем, собачку или котенка, ну, пускай даже в эмбриональном виде, - насколько бы нам было веселее отбывать наш внутриутробный срок! Хорошая собачка - прекрасное средство от одиночества".
       "Сквозняк" - это сборник небольших рассказов, посвященных совершенно разным темам. Здесь нет ни одной продуманной сюжетной линии - скорее, это короткие заметки неравнодушного к происходящему человека. Может возникнуть вопрос: а зачем эта книга вообще нужна? "Сквозняк" - это глоток чаю с малиной холодным зимним вечером, дуновение свежего ветра в переполненном вагоне метро, это теплая улыбка повседневной жизни.
       Иногда кажется, что писатель пытается замаскировать волнующие его проблемы и темы смешными высказываниями, а иногда - достаточно резкими, смелыми репликами. Но внимательный читатель за всеми этими ухищрениями видит глубокий смысл и актуальность его произведений.
       В некоторых рассказах сатира настолько неприкрыта, что ее можно отнести к пародии на современное общество. В "Исповеди провинциального террориста" автор обличает узость взглядов и скорость нелепых суждений людей, которые с предубеждением относятся к любой фразе и действию, выходящих за пределы их обычного устройства жизни:
       "- Сегодня теплый день, не правда ли? - приветливо прощупала меня щуплая старушка привычными, а потому стандартными щупальцами светского разговора...
       - Да, погода замечательная - не то что вчера... вчера ведь была страшная жара! - охотно ответил я, вполне гордый тем, что вот же, могу вести приличный разговор, не вникая во всякие неудобства общения с незнакомцами, но тут же добавил: - Не иначе, что вчера было жарко из-за глобального потепления!
       - Ну, нам это, пожалуй, не грозит! У нас очень суровые зимы.
       - А я думаю, что зимы в этом году вообще не будет. Я горячий сторонник глобального потепления!
       Подобное заявление было воспринято как неслыханная бестактность, хотя я, наверное, пошутил.
       - Но ведь Нью-Йорк пойдет ко дну! - некстати вмешался абсолютно серый господин.
       - Ну и фиг с ним... пусть! - уже серьезно ответил я.
       - Так вы террорист!.."
       Подобные рассказы у Бориса Кригера встречаются часто - вроде бы грустно, но все в шутку, все не всерьез. Вроде бы и сами мы сталкиваемся с подобными вещами в жизни, но как-то не придаем этому значения. А тут задумываемся и не знаем - плакать или смеяться. Скорее - смеяться, потому что жанр-то юмористический. При этом его короткие, глубокие рассказы, хотя и имеют незамысловатый сюжет, неизменно заставляют задуматься, но не о сменяющихся событиях и переживаниях полюбившихся героев, а о темах, поднятых в них.
       Возьмем небольшой рассказ "Немного о канадских слонах". В нем описывается проблема поведения секретарш, мелких чиновников с обычными людьми, которые вынуждены довольно часто иметь с ними дело. Это повествование о невозможности человеческой натуры не воспользоваться ничтожной властью на своей позиции, о том, что люди работают, уже не задумываясь о важности, значимости своей профессии, беспокоясь лишь о положении и статусе, которые она дает: "Наиболее близки к слоновьему роду всякого рода секретарши и администраторы, особенно в таких заведениях, как школы, больницы, правительственные учреждения. На этих трех китах зиждется современная система унижения человека, претерпевшая удивительный прогресс, ибо унижает она гораздо ниже, чем прежняя, но при этом ни к чему не придерешься". Грустно, конечно, но грустная эта тема описана с неповторимым чувством юмора, отчего становится легче. С грубостью и хамством администраторов в госучреждениях мы сталкиваемся довольно часто и, "чтобы не портить себе настроение", в перепалки не вмешиваемся. А темный осадок загоняем глубоко внутрь. Рассказ "Немного о канадских слонах" является некоей терапией. Прочитали, улыбнулись - и обида вроде отпустила.
       Еще одним примером описания насущных проблем проникновенным слогом может служить рассказ "Призрак окончательного решения" из сборника "Песочница". Автор размышляет на тему "нормальности" устоев, которым мы следуем, а также людей, которым привыкли подчиняться: "Нормальный человек думает в первую очередь о своей безопасности и безопасности ближних, к которым он, в свою очередь, причисляет все человечество... Для такого человека нет рас, национальностей, народностей, видов, подвидов. Он понимает, что хотя пока еще и не все люди - братья, то ничто, кроме них самих, не мешает им таковыми стать. Но дело в том, что миром не правят нормальные люди". И почему мы так редко ставим под сомнения чей-то авторитет? Больше всего в этом рассказе поражают размышления автора о религиозных догмах. Кажется, что эта тема для большинства писателей является табу, но Кригер ни в коем случае не критикует религию, а лишь напоминает, что изначально вера была создана для того, чтобы "было легче жить и легче умирать", а не для запугивания, пышных обрядов и крестовых походов.
       К социальным и "житейским" проблемам автор обращается в книге "Кухонная философия. Трактат о правильном жизнепроведении". Само название претендует на свод некоторых правил, которых стоит придерживаться. Но писатель не навязывает своей "правды", а делится размышлениями о волнующих его вопросах, читателю же остается пространство для размышлений - соглашаться с ним или нет, и, несмотря на решение, для каждого из нас в книге отыщется что-то полезное. В ней подняты такие вопросы, как размытость понятий добра и зла, прощение, совесть, взаимоотношения людей в современном обществе. Это философия каждодневной жизни, представленная в виде эссе, небольших рассказов. "Кухонной" она названа, ибо обращается не только к высоким материям и тайнам мироздания, но и к непритязательным, каждодневным житейским мелочам. Вот как автор рассуждает о совести: "Совесть, та самая дешевая и затасканная бумажка, во многих языках номинально существующая в виде малоупотребимого слова... Мне тошно есть, когда голодают эти несчастные африканцы, а я все ем, ем, ем. И не пошлю вот ведь им, голодным, этот кусок баранины, который уже в горло не лезет, а все равно не шлю. И не усыновлю небольшую деревеньку в Судане. Совесть болит у меня отдельно от рассудка... Итак, совесть - стержень нашей морали? Я бы так не сказал. Совесть - отдельно, мораль - отдельно. И мы отдельно..." И хочется оспорить - ну как же так, ведь именно мораль диктует нам понятия добродетели, что хорошо, а что плохо, чего стоит стыдиться, а чего нет. Но, как ни странно, писатель очень четко доказывает свой тезис, говорит о том, что человек - это не совокупность отдельно взятых духовных элементов, а живое существо со своими слабостями. Все мы порой страдаем от собственной беспомощности, глядя на нуждающихся людей, и запоздало корим себя за невозможность или нежелание помочь им, и опять становится неприятно от уколов совести. Этот рассказ помогает нам более щадяще относиться к себе.
       Создается впечатление, что автору и плохо, и грустно от своих мыслей и наблюдений, но, делясь ими с нами, он выводит тезисы, с которыми нельзя не согласиться. И можно удивиться, откуда он черпает идеи для своих рассказов. Иногда, чтобы понять, куда ты пришел, стоит оглянуться - и кажется, что Кригер оглянулся не только на свой жизненный опыт, но и на жизнь других людей.
       "Кухонная философия" не является пособием для того, чтобы лучше понять жизнь и ее устройство, - она больше направлена на познание самого себя и природы человеческой.
       Самым проникновенным и в то же время трогательным рассказом я назвала бы "Прощение как средство достижения свободы". Это не просто размышления на темы обид и следующих за ними извинений - это строчки, настраивающие на светлое будущее и... делающие нас лучше. "Свобода есть возможность выбора, и отказ от участия в конфликте есть неотъемлемая часть свободы. Прощение обидчика. Будь он стол, больно стукнувший вас ящиком, или ближний, в очередной раз предавший и обокравший вас, - прощение врага есть путь освобождения вашей энергии на лучшие затеи. Борьба и ненависть, сопровождающие эту борьбу, чрезвычайно разрушительны для духа и сознания. Даже если не принимать подход любви ко всему окружающему, который, наоборот, заряжает нас положительной энергией, борьба в некоторых случаях является нерациональной, поскольку часто не может привести к полному уничтожению обидчика... Прощение наиболее выгодно прощающему во всех отношениях, ибо прощающий всегда более свободен, чем прощенный, поскольку прощающий выбирает сам, прощать ему или нет, а прощенный всегда остается в роли объекта". Припоминая старые обиды, очень хочется оспорить слова автора, но что-то мешает, ибо в глубине души мы понимаем, что этот идеалист прав.
       Все творчество Бориса Кригера - будь то сказки, детективы или эссе - так или иначе содержит в себе элементы философии. Хотя в сборнике "Песочница" есть специально выделенный цикл "Историко-философские рассказы", во всей книге очень много философских размышлений и замечаний автора, после которых невозможно не продолжить мысленный диалог с автором, соглашаясь или возражая ему. Рассказ "Радость дарения" из цикла "Заумные очерки" воодушевляет и настраивает на легкий и щедрый лад. Это не наставления или руководство к действию, и никак не "заумный очерк", но, читая его, абсолютно доверяешь автору и даже недоумеваешь, почему же никто до Кригера не додумался до мыслей, которые сейчас, по прочтении, кажутся аксиомами, почему, если они такие очевидные, их никто не произносил? Приведу несколько цитат. "Бог по определению Даритель. Он дарит жизнь, Он дарит душу. Он охраняет нас от серной удушливости небытия, пока мы сами еще способны творить нечто, что может быть прекрасным и немым, случайным и временным, но все же восхитительным и неизбежно прекрасным, как всякий акт творения, как всякий акт дарения, как всякий всхлип души"; "Нет на свете большей радости, чем дарить безымянно и безвозмездно, вне всяких церквей и ритуалов, благотворительностей и религий, налоговых соображений и расчетов. Дарить просто так, без всякого намека на благодарность и даже без всякой надежды на то, что подаренное принесет какую-либо пользу". И как не согласиться с писателем? Конечно, дарить кому-то что-то просто так не совсем распространено в социуме, но ведь каждый знает, как обычный подарок без повода может создать чудесное настроение на целый день обеим сторонам.
       Размышления и меткие замечания писателя заставляют смеяться, возмущаться, а порою и стыдиться... После чтения сразу хочется сделать что-нибудь хорошее. В детстве родители всегда подкладывают нам добрые, настраивающие на созидание книжки - чтобы научить, привить любовь к добру, красоте и порядочности. Дети взрослеют, и опять очень хотется почитать что-то такое же светлое, доброе, как в детстве, но читать детские книжки повзрослевшим "малышам" вроде как не пристало, а душа требует. Вот эту потребность с лихвой компенсируют произведения Кригера, - особенно хороши они после просмотра новостей с непрекращающимся показом примеров жестокости или после боевиков-детективов-блокбастеров, заполонивших телевидение. Его книги - для духовного здоровья и ясных размышлений перед сном о бытовых проблемах дня насущного или о тайнах мироздания, - после их прочтения мысли текут ровным потоком и в сознании разливается спокойствие.
       Как уже отмечалось, Борис Кригер пишет во всевозможных литературных жанрах, и это не может не поражать. Так сложилось, что в современной литературе большинство писателей придерживаются одного определенного жанра. Кригер же является уникальным исключением. Несмотря на неизменно изящный слог, искренность, самоиронию и мягкую ироничность, его произведения очень различны. При этом в каждом своем произведении, будь то роман, стихотворение, сказка или пьеса, писатель умудряется сохранять все особенности выбранного им жанра, внося при этом в каждое из них свою личную, кригеровскую изюминку. Именно благодаря этому Бориса Кригера просто невозможно ни с кем спутать.
       Сегодня существует такая разновидность литературы, как "недетские сказки", если можно так выразиться, потому что названия этому жанру еще, к сожалению, не придумали, тем не менее он однозначно имеет право на существование. Такого рода сказки встречаются у многих писателей, как российских, так и зарубежных. Суть таких сказок заключается в простом изложении далеко не простых вещей. Зачем? Ну, как говорится, "все гениальное - просто". Жизнь - это всегда столкновение двух стихий, таких как добро и зло, черное и белое, печаль и радость. Это своего рода контрасты, которые позволяют сохранять баланс и ценить истинную суть бытия. Без таких контрастов люди просто-напросто забудут, что такое наслаждение, неожиданная удача, удовольствие от общения, радость дарения и многое из того, что кажется привычным и само собой разумеющимся. Так вот, "недетские сказки" рассказывают нам просто - о жизни.
       "Просто о жизни" пишет и Борис Кригер, и делает он это с присущей ему непредсказуемостью. Его специфический и неожиданный стиль письма в сказках про Мишку и Зайку может не просто удивить неподготовленного читателя, но и озадачить. Но после прочтения непонятно каким образом складывается впечатление, что по-другому написать было невозможно. Невероятное сочетание непривычного языка и построения предложений, глубина, замаскированная сказочным сюжетом, и очаровательные герои не оставят равнодушными даже тех, кто ранее не сталкивался с творчеством Кригера. В сказке "Ложечка, лампадка и вечерние дожди..." автор повествует о необыкновенной планете размером с Юпитер, расположенной в складках одеяла. Планету эту населяют мишкозайки и прочие лесные зверьки. Все они представляют собой некое совершенное существо: "Они не торгуются с Богом и не умеют считать. Считать не только цифры, что уже немалое достижение, но и не считать, что если быть добрым, то впоследствии воздастся пропорционально...", "они не рождаются и не умирают, не стареют и не хворают, ибо это все и есть следствия предвкушения воздаяния". Зайки собирают для мишек некую "базюку". Как поясняет автор, эта "базюка - субстанция трепетного откровения, мало ценящаяся на Земле, здесь приобретает настоящие физические свойства и встречается на планете россыпями, а то и слитками, с редкостью, достаточной для предмета, чтобы его ценили".
       "Самодельные" слова встречаются практически во всех произведениях Бориса Кригера и вносят живость в повествование, будоража воображение читателя. На мой взгляд, сказка "Ложечка, лампадка и вечерние дожди..." - одно из самых сложных произведений писателя и требует внимательного и вдумчивого прочтения. В ней поднимаются такие проблемы, как значение времени в жизни людей, жизненные приоритеты, ценности, понятия бескорыстной доброты и дружбы. Следует отметить, что вся серия сказок о Мишке и Зайке повествует об искреннем отношении к окружающим, о том, как это важно - нести доброту, невзирая на преграды и недоброжелателей, о том, что истинная суть нередко прикрыта пестрой мишурой и что честен тот, кто на эту мишуру не падок.
       В рассказах писателя наряду с душевными откровениями очень много юмора, философии, сарказма. Борису Кригеру присуще здоровое чувство юмора, не опошленное современными представлениями о том, каким должен быть юмор. Так, например, в рассказе "Лучше не знать" писатель описывает особенности несравненного английского менталитета на примере мистера Уорбойз.
       Мистер Уорбойз работает гидом и возит рассказчика по примечательным местам Англии. Когда последний решил показать свою осведомленность в насыщенной истории города Бат, мистер Уорбойз проявляет крайне неожиданную реакцию: он обиженно замолк и больше "ничего нам не рассказывал до конца дня..." Писатель с юмором отмечает: "...так я и обзанзибарился в тот злополучный момент, когда показал свои неуместные знания о короле, свиньях и золотухе". "Обзанзибарился" - еще одно слово, запатентованное Борисом Кригером. Причиной возникновения этого необычного слова стал один забавный случай, связанный с английской "тактичностью". Оказывается, "нет ничего страшеннее и неприличнее для джентльмена, чем показать свои знания перед другим джентльменом", а мистер Уорбойз оказался самым что ни на есть джентльменом.
       Рассказ "Фантазия о замке Синих духов", на мой взгляд, один из самых личных и проникновенных. В "Фантазии..." нет ярко выраженной сюжетной линии, это произведение напоминает стрелу, выпущенную в бесконечность и несущую необъятный поток воспоминаний. Автор размышляет о душевном умиротворении и умеренности, которые непременно являются первыми симптомами благоприятной жизни. Делится своими, порой слишком смелыми, взглядами на человека, жизнь и литературу. Признаться, некоторые из его убеждений повлияли и на мои, казалось бы, давным-давно сложившиеся понятия и принципы. А умение донести свою идею до читателя, заинтересовать и тем более заставить призадуматься дорогого стоит.
       В рассуждениях Кригера нет революционных мотивов, нет максималистских призывов, но благодаря его неповторимому слогу размышление, например, о том, что мысль материальна, становится практически аксиомой. Нельзя также не отметить безграничную веру в людей, которую писатель подтверждает фразой: "Шекспиры и Булгаковы бродят миллионами по этой Земле, у них в головах или в столах, но чаще в душах такие драмы и повествования - закачаешься, но это же не значит, что всем сломя голову следует всё это извлекать на полки граждан и библиотек". Автор верит, что человек носит в себе необузданный потенциал творца, который просто не всегда находит правильный выход. И ведь с этим нельзя не согласиться. Сколько раз мы ловим себя на желании выплеснуть наши эмоции на бумагу, прокричать все, что давно копится в наших душах. Но, как правило, всегда не хватает на это времени, ведь творчество требует полной отдачи, а для полной отдачи наши головы слишком забиты ежедневной рутиной.
       Дальше: "...Чтение не есть процесс переливания несчетных знаков в мысленную силу, а лишь повод для расшевеливания собственного начала творца" - опять же в точку. Сколько мыслей приходит в голову во время чтения, сколько собственных сюжетов оно провоцирует! Это как ветви деревьев: из одной вытекает сразу несколько, из этих нескольких - еще несколько. Каждый движется по собственному пути, порой из одного высказывания рождается сразу несколько мыслей, а из этих мыслей в конечном итоге - точка зрения. И самое интересное, что у каждого человека свой личный путь до той самой точки зрения, которая, казалось бы, сложилась тысячу лет назад. Разве это не интересно, разве это не настоящая жизнь?
       Малая проза Кригера обладает несомненным обаянием. Пронизанная острой сатирой, она заставляет задуматься, заглянуть в себя. А благодаря великолепному языку автора процесс чтения превращается в удивительное приключение, уносящее далеко от бытовых забот и душевных неурядиц. Например, рассказ "Развод" - остроумная история про немолодую пару, в силу обстоятельств вынужденную развестись, - написан так, что невольно проникаешься нежностью к главным героям, а финал истории невольно вызывает улыбку. И совсем иное - притча "Вечность кончается сегодня". История даже не столько сказочная, сколько фантастическая. История про изобретения, о которых столько лет мечтало человечество, и об эффекте, который они, появившись, окажут на нашу жизнь. Но это не просто повествование (очень увлекательное, необходимо заметить). Это сожаление писателя о человеческом мире, об утопии идеального общества, наполненного одноразовыми мыслями, одноразовыми делами жизни, продающимися по пять штук в упаковке, и одноразовыми жизнями. При сложности подобной темы очень редко кому удается не уйти с головой в нравоучения и не сменить интересный тон рассказа на поучительно-идеалистичный. Кригеру это удается весьма успешно, и, судя по всему, без особого труда.
       Вот так, с завидной легкостью и остроумием, Борис Кригер дарит свои красивые, жизненные, философские и очень обаятельные истории читателям. И если вам посчастливится стать одним из них, "ткань вашей повседневной жизни" заиграет всеми красками.
       В целом творчество Бориса Кригера очень трудно характеризовать. Подводя итоги, позволю себе дать небольшой совет читателю. Открывая его книги, настройтесь на общение с очень умным и добрым человеком. Просто необходимо, чтобы ваше настроение благоприятно совпадало с удивительным мировоззрением писателя. Подходить к его творчеству нужно предельно внимательно, будь то романы, рассказы, эссе или сказки. Возможно, вам даже придется перечитывать по несколько раз, но искренне вам рекомендую - не поленитесь, ведь когда вы научитесь понимать непростой язык автора и сможете попасть в одну с ним волну, вы невольно почувствуете, как расширяется ваш духовный мир, как неожиданно вы задумываетесь о том, что прежде вас не заботило, как, выходя на улицу, замечаете то, на что раньше не обращали внимания. Это, безусловно, полезный опыт, и было бы глупо упускать такой шанс, ведь жизнь только кажется очень длинной.
       И, конечно, отдельное спасибо самому Борису Кригеру, потому что без него ничего бы этого не получилось. Спасибо за то, что позволяет нам, любопытным, окунуться в запутанные лабиринты его мыслей и абсолютно безвозмездно принять капельку его духовности.
      
      

    Александр Ананьев

      

    Эритроциты Бориса Кригера

    Фантазия о замке Синих духов. Роскошь. Лучше не знать. Запах соли.

    Развод. Вечность кончается сегодня

      
       В "Фантазии о замке Синих духов" - первом из цикла рассказов, опубликованных в книге "Кухонная философия" (М., 2006), Борис Кригер c самого начала создает очень интимную атмосферу, словно два закадычных друга, не видевшихся бог знает сколько времени, вдруг встретились. И вот они сидят у жаркого камина и вспоминают о былом. Но гораздо позже читатель поймет, что такое сердечное отношение, увы, обращено не к нему, а к супруге автора. В какой-то степени автор и создал это произведение, чтобы напомнить жене о тех славных деньках, когда они "проживали в добротном домике на улице Коллето" с маленьким балкончиком, залитым светом заходящего солнца. Но, как оказывается, и это не главная цель рассказчика. Он - писатель, сочинитель, и самое главное для него - "чтобы это нравилось тебе сейчас, сегодня, всегда, чтоб ты читала меня очень часто... я хочу тайком застать тебя, зачитывающейся мной". Вот, оказывается, и всё, что нужно герою: внимание не публики, не общественности и дерзких критиков, а всего лишь жены. И ему это удается: "Незнакомых текстов для тебя у меня нет, и больше, чем печатная страница, едва родившись, не успевает для тебя утаиваться, ибо не медля бегу я поделиться очередным открытием с тобой". Невольно вспоминается герой знаменитой пьесы Шварца "Обыкновенное чудо". Именно для того, чтобы поговорить с женой о любви, он придумывает настоящую сказочную историю: "Таким уж я на свет уродился. Не могу не затевать, дорогая моя, милая моя..." В "Фантазии о замке Синих духов" приключения шварцевского Медведя заменяются донкихотскими похождениями рассказчика во славу своей Прекрасной Дамы: "Я постоянно тебя откуда-нибудь вызволяю, это славное содержание моих побед. Помнишь, как мы травили Дракона мухомором, а он только пух от удовольствия, а потом оказалось, что он ими, мухоморами, по жизни питается? Если б ты не выткала ему рисованый шелковый платок, он бы до сих пор никуда тебя не отпустил".
       Герой то тут, то там щеголяет своими познаниями в различных областях, то сравнивая размеры церквушки с астероидом "1998 SF36", то мимоходом напоминая о том, что Вольтер был антисемит. А вот астероид В-612А принадлежит - кому бы вы думали? - Маленькому принцу. А в первом же абзаце рассказа натыкаешься на удивительное слово "прометаморфозировать". Такого в русском языке мы не встречали. Странное словообразование, и к чему оно? Чтобы читатель запнулся, словно от попавшего в ботинок камня? Но чуть дальше автор дает объяснение своим филологическим экспериментам, говоря о том, что от них "явно прибывает свежесть с неким даже намеком на неординарность".
       Философские и жизненные позиции рассказчика сводятся к умеренному либерализму. Он не готов, и даже более того, он против любых резких движений, в какой бы среде они ни происходили: всё у него течет медленно, неторопливо, чинно. Погружаясь в думы, он уплывает в прошлое и так коротает темные зимние вечера и ночи. Или проводит их "то с машинкой, то с пером, по настроению". Жизнь размеренная, растекающаяся, как оливковое масло по скатерти. Да и сам герой признается, что он "неисправимый домосед" и что "в этой жизни мы больше всего ценим размеренную спокойственность". И обязательно муж должен быть накормлен. Против этого даже Дракон не может устоять: когда "ты сказала, что тебе нужно домой, что у тебя я голодный-некормленый, он, змий, расплакался и отпер ворота".
       Грустную эпитафию рассказчик выводит современным Пушкиным, Гоголям, а заодно и самому себе: "All rights reserved - о, как это наивно, и уж тем более смешно стараться достигать телесного благополучия посредством продажи испещренной бумаги". Действительно, заработать на хлеб насущный литературной деятельностью не так просто, как, например, бизнесом, однако многим это удается. Чтобы рассеять пессимистичный взгляд автора на литературное дело, вспомним имена Роулинг, Брауна, Коэльо, а из российских - Лукьяненко, Акунина, Донцову и не будем унывать. В конце концов, всенародная слава - именно писательская - может прийти и после смерти...
       Замок Синих духов так и остался фантазией о безвозвратно ушедшем прошлом, о времени рыцарских подвигов и турнирных сражений за даму сердца. Все это в прошлом - и в фантазии писателя.
       В рассказе "Запах соли" главный герой - эдакий обычный, заурядный... марсианин из обычного марсианского города Содомска: "У меня была зеленая кожа и третий, внутренний глаз на лбу. Я шел по улице своего городка, ничем не примечательного". Обыкновенный марсианский день среднестатистического марсианина так и исчез бы в череде таких же будничных дней, если бы героя не посетила странная мысль: ""А я человек", - подумал я. И мне показалось, что мне эта мысль когда-то приходила". Странные мысли героя напоминают нам об эритроцитах - впрочем, забегать дальше, чем надо, мы пока не будем.
       Далее появляются путники, приехавшие из соседней Гоморры. Их неторопливые споры с непробиваемыми точками зрения ни в коей мере не являются поиском истины, скорее, это возможность скоротать время: "Я подсел к ним и начал типичный в подобном случае расспрос - откуда да куда. Мы долго говорили о дури народа, жадности властей и, как всегда, закончили всё обменом анекдотами".
       Застывший марсианский мир с его однообразным течением, с солью, так и оставшейся без запаха, как две капли похож на наш. Такое же ощущение безнадежной скуки, тягучего и тянущегося, как лямка, времени присутствует в очень смешном и мастерски написанном рассказе "Лучше не знать". Скучнейший персонаж - гид, за весь рассказ вымолвивший всего несколько фраз. Герой объясняет его поведение тем, что "молчание наш попутчик ценил как особую добродетель, многократно мне интеллигентно намекая, что лучше молчания может быть только тишина, прерываемая редкими похрюкиваниями, которые настолько неожиданно проистекали из этого человека, что их приходилось воспринимать как проявление английской интеллигентности или еще не изученные мной междометия английского языка".
       Старушка Англия с подачи мистера Уорбойза - так зовут гида - предстает скучнейшей дырой на свете. Зато сам рассказчик с юмором раскрывает нам культуру и ментальность англичан: "Потом я понял, что нет ничего страшнее и неприличнее для джентльмена, чем показать свои знания перед другим джентльменом, тем более его перебивая. Я вспомнил какую-то статью, с сарказмом описывающую нескольких англичан за столом, обсуждающих какие-то дела в одной африканской стране. Все участники разговора долго делали вид, что не помнят ее название. Один из них - немец - встрял: "Так это же Занзибар!" Все англичане за столом торжествовали - вот, нашелся невежа, - сразу видно, никакого воспитания. "Да, пожалуй, Занзибар", - неуверенно согласился один из собравшихся, хотя все за столом знали, что он проработал послом в Занзибаре десять лет".
       Да, не очень приятное впечатление производит "культура" англичан. Ну не одним же нам слыть бескультурным и грубым народом, особенно в зарубежных поездках?
       Паб "Обезглавленная женщина" тоже не делает англичанам чести. Название этого милейшего заведения происходит от английской пословицы, в которой явно видны веяния шовинизма: "Женщина может молчать, только если она обезглавлена". Юмор в стиле мистера Бина. Хотя самому герою идея обезглавливания женщин пришлась по душе: "...когда какая-нибудь раздатчица на кассе задаст мне ошеломительный своей неожиданностью вопрос: "Готов ли я к Рождеству?" или "Хорошо ли я провожу время в отпуске?" (хотя я тут не в отпуске - я тут живу и встречаюсь с ней почти каждый день уже четыре года), мне хочется, чтобы она была обезглавлена, причем добровольно и окончательно".
       Но это еще цветочки. Дальше начинается самое интересное: "Итак, мы прибыли в очередной городок, где гид изготовился показать нам какой-то собор. Мы были пообедавшими, и, казалось, ничто не препятствовало продолжению путешествия. Но вдруг я заметил вывеску на пабе, что там подают пирог с линкольнширской колбасой - линкольнширский пирог, короче. Я решительно потребовал остановить. <...> "А как же собор?" - спросил гид меня, уже выходящего из машины. "Собор подождет", - сказал я по-наполеоновски, командным шагом направляясь к пабу. Я вообще падок на рекламу в лоб: написано - пирог, давай сюда пирог. И в такие моменты мало что может меня остановить".
       Итак, оставив гида негодовать по поводу столь легкомысленного отношения к местным диковинкам, наши герои отправились в заведение не столь святое, как собор: "За скрипучей дверью паба было на удивление много народа. <...> Мы потребовали - нас было двое, поскольку гид, конечно же, остался проветриваться в машине, - две порции пирога, но тут я неожиданно для себя потребовал еще и сосиску с бобами".
       И вот здесь и происходит то самое столкновение с простой английской действительностью, с этим простодушным миром англо-саксонской ограниченности и узколобости:
       "- Так вас трое? - удивилась владелица паба.
       - Нет, двое, - настаивал я.
       - Так, значит, вы хотите пирог и сосиску?
       - Нет, мы хотим два пирога и сосиску.
       Владелица паба почему-то была на грани нервного истощения, повторив еще раз:
       - Так, значит, вас трое?
       - Хорошо, трое, - соврал я.
       И нам принесли три обеденных прибора, и я, пользуясь многолюдностью в пабе, скрытно съел сначала свою сосиску, потом вполне законно поглотил свой линкольнширский пирог с колбасой, а потом съел и второй пирог, потому что аппетит, похоже, разыгрался только у меня".
       Так вот как надо действовать в подобных ситуациях! И если вы настолько голодны, что готовы съесть за семерых, ни в коем случае не просите семь порций исключительно для себя, а просто скажите официанту: "Нас будет семеро". Так вы избежите многих конфузных ситуаций.
       После того как герой "вполне законно" отведал пирога, в гиде внезапно "заигривилось лукавство его древних предков, то ли англов, то ли саксов, а то ли, еще хуже, ютов", и он спросил:
       "- Ну, как вам понравился линкольнширский пирог?
       - Очень замечательный пирог, - ответил я. - Поедем в гостиницу. На сегодня хватит - пора отдыхать.
       Гид не мог скрыть своего разочарования и, собрав в себе последние крохи разговорчивости, вопросил:
       - А как же собор?
       - Не надо собора. Хватит мне и пирога.
       Мистер Уорбойз хрюкнул как-то особенно язвительно:
       - А не желаете ли вы знать, из чего этот пирог делают?
       - Нет, спасибо, - ответил я. - Лучше не знать, лучше не знать..."
       Вот она, наивная простота и очаровательная непосредственность старушки Англии и ее удивительных обитателей: поражающего своим красноречием мистера Уорбойза и смекалистой владелицы бара. Из рассказа можно почерпнуть не только манеры поведения в обществе настоящих джентльменов, но также политику ведения дел: "С тех пор я зарубил себе на носу, что в Англии у всякого должен быть электрический счет, будь ты женщина с головой или без".
       Мы намеренно изменяем порядок чтения рассказов - с целью, которая станет понятна позже, и обращаемся к последнему из этого цикла рассказу "Вечность кончается сегодня". "Вечность..." вызывает ощущения более зрелого, и по мыслям, и по слогу, произведения, чем все предыдущие рассказы цикла. Когда она написана - неизвестно, но можно предположить, что позже, чем остальные рассказы. Если хотите, в ней больше едкого реализма. А истинное понимание вещей часто приходит, когда солнце уже склоняется к закату.
       В этом рассказе автор скатывается до вопиющего пессимизма: "Мне хорошо, когда следует ужасаться, и плохо, когда нет язвы, которая бы оправдала мое страдание". Дальше в лес - больше дров: мы переносимся в сферу насекомых. А от них, как известно, и до простейших, т. е. до эритроцитов, рукой подать. "Больше всего выигрывали в моей стране простые тараканы, потому что их уничтожали, не называя это уничтожением, а называя это "контроль насекомых"", - пишет Борис Кригер. И далее: ""Дай-ка я тебя проконтролирую", - говорил уничтожитель уничтожаемому, и уничтожаемый в первый момент думал, что это что-то другое, и даже как-то комфортнее себя чувствовал". Стойте-ка, стойте-ка! А про тараканов ли идет речь? Далее по тексту: "Но всё остальное время уничтожающий говорил слово "контроль" и уничтожаемый себя успокаивал - "а ведь не убийство"..." И не только уничтожаемый себя успокаивал. Уверен, даже самым страшным злодеям не чужды угрызения совести, а уж простым "дезинфекторам" подавно. Поэтому и уничтожающий вполне мог сказать: "Ну, это же во благо самих тараканов, меньше народу - больше воздуху, потом сами же спасибо скажут!"
       И тут-то мы совершаем еще один шаг вглубь науки. И на пути к простейшим - очередная остановка: одноразовая жизнь (не путать с одноклеточной! Все-таки одноклеточным инфузориям и вакуолям будет обидно такое сравнение). К слову, один мой знакомый подсчитал, что пользоваться "многоразовой" посудой невыгодно. Цена воды, расходуемой на ее мойку, оказалась выше, чем стоимость пластиковой посуды на год вперед. Теперь у моего знакомого вся керамическая посуда красуется в серванте, а сам он пользуется одноразовыми тарелками, стаканами, вилками, ложками и салфетками. Этот пример, повторюсь, просто так, к слову, из серии "На заметку рачительным домохозяйкам".
       Борис Кригер приводит, как мне кажется, прекрасную историческую схему развития "ихнего" - "одноразового" научно-технического прогресса. Итак, одноразовые мысли поштучно - "Пресса". Одноразовые мысли по десять, двадцать пять и пятьдесят штук - "Телевидение". Одноразовые мысли по сто штук - "Интернет". И - внимание! Специальное предложение дозвонившимся в течение часа: дополнительно вы получите подарочную упаковку "с десятью мыслями о сексе в подарок"! Спешите! Предложение (не)ограничено!
       И что же, вы думаете, это предел? Ни в одном глазу! Имеются еще: "единственная любовь" (в пачке пять штук, перед применением проконсультируйтесь с женой), "одноразовый Бог" (в пачках по три), "одноразовая жизнь" (в виде реинкарнации по пятнадцать-двадцать штук), "одноразовое мироздание" и "одноразовая Вселенная" (в пачке по десять штук).
       "Может быть, поэтому самое сложное теперь - это плести незатейливую ткань повседневной жизни?" Почему же теперь? Разве "незатейливая ткань повседневной жизни" не была тем материалом, который протирался с завидной постоянностью, не только в век высокотехнологичной синтетики? Разве не были мы свидетелями знаменитых "походов за веру", оборачивающихся массовой дезинфекцией от грызунов?
       Вот теперь самое время поговорить о главном. О том, что непреходяще, как печаль или радость, или даже любовь. Борис Кригер называет это "эритроцитами". Если хотите, мы оставили эритроцитов на десерт. Это и некий воспитательный шаг. Ведь нельзя же в первом классе заставлять детей читать "Войну и мир". Это будет насилием над бедными детьми, и даже не столько из-за объема, сколько из-за размышлений Толстого. У Кригера есть что-то похожее - не то чтобы его произведения нельзя давать детям младшего школьного возраста - да, пожалуйста, пусть читают на здоровье, - но смысл кригеровских "эритроцитов" начинаешь понимать, только пожив какое-то время.
       "Эритроциты (от греч. erythros - "красный" и ...цит) - безъядерные клетки крови животных и человека, содержащие гемоглобин. Переносят кислород от легких к тканям и двуокись углерода от тканей к органам дыхания. Образуются в костном мозге. В 1 мм3 крови здорового человека содержится 3,9-5,0 млн эритроцитов" (Большая советская энциклопедия, 1997). Тут же возникает вопрос: сколько "кригеровских" эритроцитов приходится на один квадратный километр?
       Итак, наука "эритроцитология" исходит из принципа, что все люди делятся на три типа. (В Германии образца 1930-х годов, кстати, так же проводилось деление людей на три группы. Не провожу никаких аналогий, просто вспомнилось.) Первая группа - самая многочисленная, и в ней состоит так называемый разумный люд. Род его деятельности тоже вполне известен: "[Первая группа] завершает свои размышления в годы нежные и в зрелости, исправно дожидаясь выходных, запрягает пони или еще каких лошадок да вывозит всю семью на прогулки". Из-за своей распространенности этот вид не представляет какой-либо ценности для ученых. Поэтому переходим далее.
       Вторая группа носит имя "необлагоразумленные". Этот вид людей менее распространен в природе, но интересует науку исключительно в целях собирательства и классификации. Читаем у Кригера: "Необлагоразумленные в юности страдают неимоверно, дылдятся до старческих ногтей и оттеняют спокойное расслабление вовремя созревших". А есть еще, добавляет писатель, индивиды, которые могут относиться как к первой группе, так и ко второй: это "резвая свалка статистов, явленных в сей свет лишь поприсутствовать" и "толпы... вовсе счастливых и пухлых, с игривыми ямками клеток, их пурпур заманчив, их польза ясна и неоспорима. Они выполняют свои поручения исправно, без тени сомнения и глупых вопросов".
       Таким образом, две эти группы представляют собой "правящую партию". По неофициальным данным, их около 99 % от всего населения Земли (погрешность статистики 1 %). Таким образом, можно подсчитать количество эритроцитов. Это к вопросу, заданному выше, об их содержании на квадратный километр...
       А мы переходим к третьей группе. Самой малоизученной. Самой загадочной. Итак, кто же они такие - малоизученные кригеровские эритроциты? Читаем определение: "Не довольствуясь ни благостью одних, ни смятением иных, запрягают они тех же лошадок, цокают копытцами, но страдают, мечутся ежечасно и безнадежно". Ага, вот загадка и разгадана! Занимаются они тем же, что и другие: "запрягают они тех же лошадок". (А значит, и распознать их среди общей массы не так-то легко. Вот почему статистика по-прежнему молчит!) Разница только в том, что последние "страдают, мечутся ежечасно и безнадежно". И в этих страданиях и метаниях и заключена вся сущность эритроцита. Это их ядро, а биология заблуждается, считая их безъядерными.
       Далее идет постановка проблематики: "Что ж неймется нашим третьим, отчего не дает им растительного благодушия еще не остаревшая плоть или зачем им не скитаться по весям повесами, упиваясь своей неприкаянностью? Зачем не лелеять свою никчемность?" Вопросы сакраментальные, глубокие. На языке вертится "риторические", потому что уже на протяжении многих столетий наука пытается их разрешить и не разрешает. Но наука, как известно, особа довольно упертая, так что, может быть, когда-нибудь она даст нам исчерпывающие ответы на все вопросы.
       А пока наука думает и решает, Борис Кригер дает свой ответ: "Может быть, эта ноша извечного искания должна быть возложена хоть на какую-то часть мироздания, дабы не было столь одиноко Первопричинному в Своих ежедневных созерцаниях плодов творений рук Своих?"
       А теперь мы объясним читателю, почему же мы так непоследовательно изучали произведения Бориса Кригера. Дело в том, что его рассказы "Роскошь" и "Развод" стоят особняком в ряду его произведений и являются, так сказать, ярким выражением "эритроцитизма" в быту. Что мы имеем в виду, будет понятно ниже.
       Возьмем "Роскошь". Незатейливый рассказ о жизни обычного советского иммигранта. Кастрюля тут - апологет всего материально обеспеченного мира, вместе с зажиточными буржуями и графами де Мосарами. Вокруг нее и разворачивается сюжет: жена соседа, сварившая ему суп (сыгравшая одну из главных ролей второго плана), сосед в трусах и с огромным черным пистолетом. Да и чего мелочиться: военный конфликт на Ближнем Востоке разгорелся лишь затем, чтобы кастрюля эта попала к герою.
       Но это всего лишь присказка, так сказать, бульон. А вот мясо-то начинается, когда зачерпываем половником поглубже. И тут же вылавливаем жирнющий кусок: "Мы сидели втроем в черных, германского пошива противогазах, которые впоследствии оказались неисправными, списанными германской армией и приобретенными израильским правительством для всего израильского народа на случай газовой атаки, потому что газовую атаку ожидать было выгоднее, чем негазовую, поскольку негазовую атаку нужно пережидать в бомбоубежище, а под бомбоубежище в Израиле предполагалось использовать подвалы, звонко зовущиеся "миклат", вечно заваленные под завязку всяческим барахлом жителей домов, так что не то что пережидать в них атаку, а даже просто войти в них было бы нельзя". И далее: "Конечно, потребовать от израильских сограждан привести подвалы в порядок было бы можно, но недовольство масс таким непопулярным решением могло бы свергнуть очередное неустойчивое, как уральская погода, правительство, и правительство решило, что не следует провоцировать народ в такой напряженный для страны момент менять правительство, поскольку и это правительство вполне сойдет". Вот, значит, как оно! От противогаза до правительства, оказывается, мат в два хода. Это они, эритроцитики зашевелились! А попробуй спроси себя: "И зачем я об этом думал? Правительство обыграть хотел? Мало таких "гроссмейстеров" на Колыму в свое время отправились?! А у тебя же семья, дети, как они без тебя?!" И вот, начинаются эти раскопки серого вещества. Иначе, как проклятием эритроцитов, это не назовешь. Это как больной зуб: ноет, шатается - а ты к нему языком все лезешь и лезешь. И по-другому не можешь. И эта формула "по-другому не можешь" - один из непреложных законов эритроцитологии, все равно как закон всемирного тяготения Ньютона.
       Дмитрий Максимович Венцебросов из рассказа "Развод" - типичный эритроцит. Он не может жить в родном городе Сумасбродинске, потому что считает его пошлым. А считание города пошлым, вам любой врач-эритроцитолог скажет, - это первый признак эритроции - неизлечимого заболевания мозга. У Дмитрия Максимовича происходит неотвратимое изменение системы ценностей: в отличие от разумного люда (первая группа), который не может жить в бедности, опасности и неопределенности, Дмитрий Масимович "в бедности мог, в опасности мог, даже в неопределенности мог. А вот в "пошлости" не желал, да и если б пожелал - не мог бы".
       Эритроция проявляется и в быту, выявляя себя отклонениями в поведении: "Нет уж ты съешь, Настенька, - волнуется Дмитрий Максимович и ловким движением контрабандиста перебрасывает утомленную сосиску с уже порвавшейся кожицей в тарелочку Анастасии Яковлевны. А та пыхтит, не соглашается и, неизвестно откуда взявшимся приемом отвлекши внимание Дмитрия Максимовича, перебрасывает и вовсе распустившуюся, как неопрятная доярка, сосиску обратно в тарелку Дмитрия Максимовича".
       Болезнь приобретает тяжелый характер, когда у Дмитрия Максимовича появляется навязчивое желание иммигрировать в Занзибарию: "Нужно было вырваться из этой "пошлости" раз и навсегда, а там будь что будет".
       Нельзя не упомянуть о титанической работе Д. М. Венцебросова "Мытарства духа". Писанный им на протяжении сорока лет роман является, по нашему мнению, ярчайшим выражением духа эритроцитиков, их idИe fixe, их смыслом жизни. Роман начинается "сценой явления Святого Духа в цех завода зарядных устройств и далее... мытарства этого Духа среди мятежных душ его сослуживцев". Эритроцитная философия зиждется на таких работах, как "Мытарства духа", "Тирания души", "Хождение по мукам". Пожалуй, оставь эритроцитика без горячей воды, отключи ему свет, перестань поставлять газ, и он будет, сжав зубы, терпеть. Но попробуй отнять у него возможность "творить", и это его погубит. Он будет чахнуть на глазах, бредить о том, что "потерял смысл жизни", и в конце концов сам себя погубит.
       Рассказ "Развод" заканчивается печально - Дмитрию Максимовичу не удается осуществить свою мечту и перебраться в Занзибарию. Ему остается провести остаток своей эритроцитной жизни в Сумасбродинске, пытаясь примириться с "этим городом, этим небом, наполняемым грозами, с этими листьями осенних непогодий, пересечением крестообразных рам, так напоминающих тонкостенные трубочки судеб".
       Эритроциты, как правило, недовольны своей участью и пытаются ее изменить: "Тогда вы, прозревшие третьи, не получая ответа о смысле, впадаете в крайность иную. Вы молите слезно и гневно, вы просите чудо-забвения, простейшего права любого народа довольствоваться и не ведать и просто вершить свою жизнь без лишних терзаний". Есть восточная история, характеризующая это состояние эритроцитов. "Жил-был мудрый правитель, и все его подданные его любили и уважали и считали умнейшим из королей. И был в его владениях колодец с очень вкусной водой. Но правитель строжайше запрещал пить оттуда, говоря людям, что они сойдут с ума, если выпьют оттуда. Люди не смели ослушаться своего правителя, но однажды так случилось, что они испили воды и все сошли с ума. Остался один король нормальным, и все подданные стали считать его безумным. Ходил-ходил король, мучился, а потом плюнул на все, пошел и выпил из колодца".
       Но самой главной особенностью эритроцитов является даже не примирение с действительностью, а извечные муки, которые они испытывают. Эта тема особенно волнует автора: "Из всех тварей вселенной несчастнее всего эти самые третьи. Не дает им Господь ни забвения сытого, ни брожения блаженного... О, несчастные третьи! Вы, редкие эритроциты с прозревшим сознанием, не принявшие и не постигшие необходимость сменять поколения в своем народе каждые три месяца во благо неведомого вам Целого, чья жизнь, вопреки всем разумным границам, беспредельна, и даже в самых дряхлых анналах не значатся свидетельства о ее начале или о предвещаниях ее конца". Автор предвещает им грозное будущее: "Где-то в безвестных каналах великого материка жизни дряхлыми сморщенными комками кончать, непременно в муках, свои дни, а после и вовсе незаслуженно вас, невинных, растлят угрюмые тартарары организма и, надругавшись, останки спровадят в клоаку с пометом".
       По ходу чтения "Фантазии о замке Синих духов" возникает мысль, то исчезающая, то снова появляющаяся, которая наконец оформляется в четкий вопрос: "Почему Борис Кригер пишет в своем произведении об эритроцитах?" И мы можем найти в тексте ответ: "Молчи, грозный проповедник! Как давно ты мне кем-то поселен между мозжечком и еще чем-то, давно позабытым, из пропахших формалином недобрых уроков. Ты первый, кого следует умолить замолчать, ведь с таким неуемным философом в мозгу недолго угодить в фарисеи, в еретики иль даже похуже. Что проку, ведь истины нет, и лишь в этом причина, что ее до сих пор не нашли. Нас так много - подробных, строптивых искателей правды. Видно, нам уготовано то, что мы сами себе присуждаем" (здесь автор называет эритроциты "проповедниками").
       Так вот она, разгадка! Борис Кригер есть один из этих эритроцитов, "воспрявших и вопрошающих природу Всевышнего", на которых "ноша извечного искания должна быть возложена". А его произведения являют собой попытку понять мир, жизнь, самого себя, и "эритроциты" - некое кодовое название людей, думающих, интеллигентных, живущих сердцем, а не умом.
       Если кто-нибудь спросит: "Вот вы читали рассказы Бориса Кригера. О чем они?" - я не смогу сказать, о чем. Конечно, я попытаюсь, но это будет звучать примерно так: "Они о замке Синих духов, эритроцитах и одноразовых людях". "А-а-а!" - понимающе кивнет вопрошающий и с многозначительным видом отойдет. Поскольку ответ мой больше похож на бред сумасшедшего, чем на оценку здравомыслящего человека. Но таков уж литературный стиль Бориса Кригера - смесь диаметрально противоположных вещей.
      
      
      

    Татьяна Грешнова

      

    "Мело, мело по всей земле..."

    Поиски истины в сборнике Бориса Кригера "Сквозняк"

      
       Уже само название - "Сквозняк" - приводит в недоумение: что имел в виду автор, когда озаглавил свою книгу вроде бы обычным, но довольно абстрактным словом? Подразумевался ли "сквозной ветер, резкая струя воздуха, проходящая в помещении через отверстия, расположенные друг против друга", как толкует это слово словарь русского языка, или сквозняк в нашей жизни, в наших чувствах, даже в голове, то неощутимое, что приносит какой-то дискомфорт и даже от самых, казалось бы, вечных вещей оставляет зияющую пустоту?
       "Сквозняк" представляет собой смешение абсолютно разных по жанру произведений, сам автор именует его "сборником разношерстной прозы". И действительно, рассказы, эссе, философские размышления, приправленные биографическими подробностями, и тем более научно-публицистическое произведение "Обретение будущего" не позволяют втиснуть "Сквозняк" в рамки какого-то одного существующего жанра. Произведения Кригера связаны только общим героем и темой поиска счастья, смысла жизни, средства от этих невыносимых сквозняков! Порой бывает достаточно трудно переключиться с рассказов о тихой канадской глубинке на размышления автора об исследованиях в области виртуальной психологии, но, прочитав книгу до последней страницы, понимаешь, насколько уместен и важен для обретения общей картины каждый рассказ, каждая повесть сборника. "Разношерстная проза", как кусочки мозаики, собирается в целостное, гармоничное произведение.
       Открывает книгу, на мой взгляд, самое оригинальное произведение сборника - "Точка с запятой: Внутриутробное эссе". Мы привыкли считать эмбрион, находящийся в теле матери, живым, но не совсем разумным существом. И хотя последние методики в области медицины подразумевают разговоры будущих родителей и еще не рожденных детей, вряд ли будущие родители всерьез воспринимают данные им рекомендации. Тем временем идею разумности эмбриона подхватили писатели, вспомним хотя бы Бернара Вербера, который в своей книге "Империя ангелов" живо и ярко описал всю гамму чувств и переживаний детей, находящихся в плену материнского чрева. Борис Кригер в этом смысле пошел дальше: его герой не просто самостоятельный человек, но философ и оратор! "Я - мечтатель, погруженный в шелк околоплодных вод. Я - влажный поцелуй разрумянившегося на осеннем ветру отца", - так характеризует себя еще не родившийся, но уже имеющий собственную позицию человечек, обуреваемый сомнениями по поводу реальности окружающего мира. Его интересует все, что интересно нам, взрослым людям. Что такое одиночество? Можно ли считать себя одиноким, девять месяцев находясь в утробе матери и в то же время соединяясь с ней неразрываемой нитью пуповины? Где грань между жизнью и смертью? На все эти вопросы читателю предстоит ответить вместе с нашим маленьким героем. Пока для него это непосильно, но и у него, и у нас впереди еще целая жизнь для того, чтобы ответить на них.
       Следующие несколько рассказов можно объединить в цикл, так как все они повествуют о далекой и на первый взгляд непонятной для русского человека канадской глубинке. В одном из рассказов автор задается вопросом: почему из кленового сиропа не гонят самогон? И, надо сказать, удивление рассказчика вполне оправданно, ведь русские в этом деле чрезвычайно изобретательны: нам и кленовое дерево, и перегнившие фрукты, да и вообще любой органический компонент служат прекрасным материалом для изготовления этого популярного горячительного напитка. Но канадцы вместо туманящего разум пойла почему-то делают исключительно кленовый сироп, которым наслаждаются за завтраком и который символизирует канадскую глубинку. В чем же дело? Неужели они настолько счастливее нас, что им не приходится искать забвения в низкосортном алкоголе, чтобы хоть на час-другой сбежать от суровой реальности, тяжелой работы, нищеты и безысходности? Неужели жизнь в канадской глубинке так сильно отличается от жизни в русской деревне? А добропорядочные канадские крестьяне только и делают, что целыми днями вкушают свой кленовый сироп? Не всё сразу, дорогие читатели, Борис Кригер еще ответит на все ваши вопросы, но уже в следующих рассказах.
       Русские - поразительная нация, основной чертой которой является желание выделиться из толпы. И уж проще простого русскому человеку заставить обратить на себя внимание на провинциальной канадской вечеринке! О казусах и нашем национальном пофигизме повествуется в небольшом, но очень ярком рассказе "Исповедь провинциального террориста". Любой человек с восточноевропейскими корнями представляется местному населению подозрительным и опасным. Еще бы: он безбоязненно высказывает смелые мысли, ругает правительство и ведет себя так, как будто клочок земли, на котором он стоит, - его частная собственность! Одним словом, чужак! Наш герой для них террорист, сепаратист и анархист в одном флаконе, а для нас он родной, русский, авантюрист.
       А все-таки любовь к приключениям присуща не только русским авантюристам. Как выяснилось, канадская глубинка порождает своих героев, готовых бессмысленно жертвовать своей жизнью ради "острых" ощущений. Рассказ "В поисках приключений" знакомит нас с удивительно колоритным персонажем. Некто с экзотическим именем Камерун предпринял несколько попыток, чтобы исполнить свою заветную мечту - пройти пешком весь Алгоквинский национальный парк. И что вы думаете? Ценой обмороженных пальцев и утраты двух любимых питомцев он все-таки достиг своей цели! Автор, предупреждая недоумение и резонный вопрос читателей: "Для чего ему это понадобилось?" - отвечает: отнюдь не для собственного самоутверждения наш первопроходец пробирался через снежные лавины и терпел лишения, присущие походной жизни! В каждом человеке горит небольшой огонек честолюбия, который разгорается ярким пламенем, когда нам удается похвастаться перед соседом, другом или коллегой. Причем хвастовство имеет довольно специфический характер: мы начинаем жаловаться собеседнику, ожидая услышать в ответ, что у него дела обстоят гораздо хуже. Денег нет, справедливости, впрочем, тоже, коррупция не дает и шагу ступить, от правительства никакого толку... А уж если речь заходит о болячках, можно развернуться по полной программе! Дальше, как правило, идет подтверждение слов вещественными доказательствами: синяками, шрамами, переломами. И за каждой царапинкой, разумеется, стоит своя увлекательнейшая история! Канадцы и русские в этом плане очень близки: жажда приключений заставляет их забыть обо всем на свете, адреналин мощной струей бьет в мозг, заглушая слабый голос здравого смысла, и несет на волнах эйфории прямо в горное ущелье или бушующий океан. Борис Кригер не Минздрав, но все-таки предупреждает: чрезмерная жажда приключений опасна для вашего здоровья! И когда вы после очередного подвига поднимете бокал, выпейте за тех, "чья жизнь внезапно оборвалась в момент триумфальной погони за восхитительным синяком размером со сковородку".
       Но все предупреждения бесполезны, когда окружающая обстановка начинает тяготить и хочется всенепременно отправиться в путешествие! Вот и нашему герою наскучило сидеть в канадской глуши, и он решил сменить ее... на другую глушь. Точкой пребывания было выбрано место с поэтичным названием Port Hope, Порт Надежды. Это вам не туристическая поездка, где удивительные красоты Канады видны из окошка шикарного лайнера - это путешествие на свой страх и риск по малоизведанным лесам, кристально чистым озерам и опасным горным районам. И все для того, чтобы хотя бы ненадолго почувствовать себя абсолютно свободным! Или бездомным?
       Порт Надежды... Чарующее название для голого куска земли, затерянного в просторах необъятной Канады! "А что такое эта надежда?" - задается автор естественным вопросом. Надежда после долгих исканий прийти наконец к заветной цели? Надежда усталого путника увидеть вдалеке огонек своего ночного пристанища? Или просто надежда, потому что всегда надо на что-то надеяться, в то же время наслаждаясь скоротечностью нашей жизни? На эти вопросы писатель однозначного ответа не дает: он считает, что каждый читатель сам найдет для себя правильное определение.
       А пока в поисках своей мечты мы бежим, не останавливаясь, не оборачиваясь назад, чтобы убедиться в том, что выбрали правильное направление. Удивительно точно охарактеризовал автор это следующей фразой: "Если в самом начале плавания корабль взял неверный курс, то, как ни крепок его корпус, как ни велики запасы провианта и как ни дружна команда, - он обречен затеряться в безбрежных водах мирового океана". К сожалению, не каждый из нас способен сразу определить ориентиры на будущее. В погоне за успехом, властью или банальным богатством мы не ощущаем легкого дуновения ветерка, ласкового прикосновения солнечного лучика, не умеем наслаждаться простыми радостями жизни. Прекрасный тому пример - мегаполис в час пик. Тысячи бегущих ног, которые в сотый раз топчут одну и ту же дорогу, хмурые лица с бессмысленным взглядом. И все куда-то торопятся, словно жизнь - это соревнование на скорость, в котором непременно надо финишировать первым. Совсем другое дело в провинции: ароматный кофе и яичница-глазунья по утрам сменяются неспешной прогулкой по собственному саду, обменом любезностями с соседями и чтением свежей прессы. И что характерно: вокруг счастливые лица, которые практически смогли остановить время. Идиллическую картину, рисующую нам гончаровскую Обломовку, как утверждает расказчик, и по сей день можно встретить в канадской глубинке. Не ищите это место в путеводителе, вряд ли маленький городок Квебек может заинтересовать полчища туристов. Главная его прелесть - не потрясающие воображение достопримечательности и роскошные отели с системой all inclusive, а особый шарм, ощущение, "что прошлое никуда не уходит, что оно бродит по узеньким улочкам с вами под ручку и, как водится, исключительно в силу средневековой традиции норовит стырить у вас кошелек".
       Писатель задается вопросом: имело ли время такое же культовое значение в древности, какое оно имеет сейчас? Конечно, оно имело значение для сельскохозяйственных и различных промысловых работ, но понятия и о времени, и о пространстве в корне отличались от современных. Борис Кригер точно заметил, что "техногенная цивилизация поставила современного человека в жесткую зависимость от счетчика времени". У индейцев, например, существуют понятия "день - ночь", "светло - темно", но не более того. Тем не менее не надо считать дикие и полудикие племена примитивными, так как они соответствуют своей стадии развития, более того, представляют для нас особый интерес своей духовной жизнью, особенно если мы можем обнаружить в ней предварительную ступень нашего собственного развития.
       Зигмунд Фрейд в одной из своих наиболее значительных работ "Тотем и табу" на примере племен Австралии и Океании излагает теорию возникновения моральных, религиозных и правовых норм, тем самым указывая на высокую организацию жизни тех, кого мы привыкли называть дикарями. Великий психоаналитик точно подмечает: "Примитивный человек не сдержан, у него мысль превращается немедленно в действие, поступок для него заменяет мысль..."
       Индейцы по природе своей - романтики, которые тешат себя поэтическими иллюзиями по поводу всесильности своих богов. Каждый куст, дерево, река и даже камень наделен для них сверхъестественной силой. Мир наполнен религиозными и социальными установлениями, тотемизмом, анимизмом и магией. Нам, современным людям, все это кажется проявлением невежества и незнания, хотя, по сути, придумывая различным явлениям все новые и новые научные объяснения, мы также впадаем в иллюзии. Возможно, в мире, где "гнездятся многочисленные противоречия", нет смысла анализировать каждый момент, но есть смысл каждым моментом наслаждаться.
       Но рано или поздно каждого человека настигает серый зверь по имени Скука. Говорят, скука - болезнь счастливых, но, на мой взгляд, скука - это вообще явление эпохальное, избежать которого не удалось еще никому. Наш герой не исключение. Действенные методы спасения от скуки и то, чего делать не следует, поведал Борис Кригер в рассказе "Скучно жить не запретишь". Альтернативным методом против скуки является посвящение себя какому-то новому, интересному и полностью захватывающему вас делу. А когда плоды этого дела еще и оценивают по заслугам, становится вдвойне приятно. К сожалению, Нобелевской премии на всех скучающих изобретателей, как правило, не хватает, но существует еще Шнобелевская, которую вручают еще большим оригиналам, и происходит эта церемония в Гарварде накануне вручения Нобелевской премии. Где еще можно получить награду и общественное признание за разработку нелепых гипотез, проведение смехотворных экспериментов и совершение грандиозных по своей глупости открытий? Писатель иронизирует: "Хорошо живется нынешним ученым. Они кормят хомячков виагрой и катают их по миру на самолетах, получая на это государственные и частные гранты". Но кто знает, если бы не сосущая под ложечкой вселенская скука, может, мы до сих пор считали бы, что Солнце вращается вокруг Земли?
       Дорогой читатель, возможно, тебе кажется, что Борис Кригер недолюбливает людей, постоянно иронизируя и подкалывая жителей уже полюбившейся нам канадской глубинки. Но это не вполне соответствует истине. Автор обличает не конкретных людей, а персонажей, представляющих собирательный образ целой эпохи. Персонажей, чьи пороки достойны самого строгого наказания, ибо они являются болезнью XXI века. Кригер склонен к психоанализу; на основе своих оригинальных исследований он делает смелые прогнозы относительно будущего всего человечества. "Будущее представляется малопредсказуемым потому, что течение событий нередко подвергается влиянию случая, превращая занятия прогнозированием будущего во что-то вроде игры в рулетку", но при этом автор уверен, что будущее далеко не всегда основывается на случайности. Идеями по поводу времени и реальности, психологии и личности, счастья и иллюзии счастья современный мыслитель Борис Кригер поделился на страницах эссе "Обретение будущего".
       Однако, чтобы делать хоть какие-то прогнозы на будущее, необходимо четко понимать реалии настоящего. Сделать это не так-то просто: мы уже выяснили, что понятия времени различаются даже для мегаполиса и провинции. Древнегреческий философ Протагор, один из основателей софистики, отстаивал право на отдельное личное видение мира и отрицание единой истины под лозунгом: "Человек - мера всех вещей". Но можно ли жить, отрицая очевидные истины? Многие мыслители убеждены, что времени не существует и "оно является лишь необходимым допущением для осуществления нашего процесса мышления". Тогда возникает вопрос о возможности вневременного существования. В любом случае понятия времени и реальности неразрывно связаны, и, выбрав правильный курс на основе логического продолжения существующих тенденций, можно спрогнозировать то или иное событие. Кригер настаивает на несовершенстве "метода футурологических экстраполяций", подчеркивая, что "в будущем ведущими становятся тенденции, которые в настоящем и прошлом или отсутствуют, или малозаметны". Вопрос спорный, в первую очередь тем, надо ли вообще прогнозировать будущее, рисуя себе пессимистические картины, или, наоборот, на минутку надев розовые очки, посмотреть в будущее с улыбкой неизлечимого оптимиста...
       Познание окружающего мира всегда начинается с познания человеком самого себя на уровне его собственной личности. Словарь общей психологии трактует личность следующим образом: "Личность - это человек как субъект социальных отношений и сознательной деятельности". На самом деле понятие "личность" гораздо шире, не одно поколение ученых исследовало личность в развитии, под влиянием различных факторов. На сегодняшний день существует несколько основных теорий развития личности. Например, теория "зеркального "Я"" Чарльза Кули, согласно которой личность формируется как ответная реакция на мнения и взгляды других людей. Сторонники теории развития познания Жака Пиаже придерживаются иной позиции, считая, что процесс формирования личности осуществляется по мере способности человека осваивать новые навыки. Но в одном все теории сходятся: личность - это прежде всего отражение внутреннего мира человека. Борис Кригер, прирожденный классификатор, делит личность на несколько составляющих: сознание, подсознание и душу, существование которой он ставит под сомнение, хотя многие современные исследования подтверждают ее наличие. Сознание, в свою очередь, имеет трехуровневую организацию, которая позволяет личности двигаться в направлении удовлетворения своих потребностей.
       Какие же человеческие потребности считаются фундаментальными? Потребности человека могут быть разнообразны по своей природе и касаться любой сферы деятельности. Кригер приводит в пример общепризнанную классификацию, предложенную Абрахамом Маслоу. Она предполагает разделение потребностей на группы и их расположение в иерархическом порядке. На вершине айсберга стоят потребности физические. С этим не поспоришь: если человек не удовлетворяет такие свои первичные потребности, как еда, сон и т. д., то о чем-то более высоком и речь идти не может! Далее идет потребность в безопасности, тоже вполне объяснимая. Потребность в социальных связях и отношениях представляет собой широкий спектр потребностей человека. Важную роль в удовлетворении этих потребностей играет социальная среда, в которой находится индивид, то есть его семья, друзья и коллеги. Также немаловажно желание индивида занять свою нишу в обществе, пользоваться уважением. И, наконец, потребность в самовыражении, которая является наивысшей. Каждый человек стремится к самореализации в той или иной сфере, раскрытию собственного потенциала и даже получению власти над другими людьми.
       После того как мы выяснили, что целью деятельности человека является удовлетворение потребностей, можно перейти к вопросу, каким образом эти потребности наиболее эффективно и быстро удовлетворить. Борис Кригер уверен: "Достижения компьютерных технологий, приведшие к созданию виртуальной среды обитания, могут способствовать работе трехуровневого сознания по удовлетворению высших потребностей человека, а автоматизация производств и реорганизация политических структур - базисных". Что ж, звучит неплохо, а как все это работает на практике?
       Для начала автор предлагает познакомиться с термином "виртуальная личность" - это личность фиктивная, созданная в виртуальном пространстве чаще всего ради забавы и развлечения. Но уже сейчас многие создатели виртуальных личностей относятся к своей затее достаточно серьезно, предполагая дальнейшее развитие этого направления. Мы знаем множество примеров, когда фиктивные личности используются для корыстных целей, искусственного увеличения количества голосов или просто для сохранения конфиденциальности, но слышали ли вы о том, что виртуальная личность может создаваться без непосредственного участия конкретного человека, с помощью компьютерной программы? В настоящее время эти программы несовершенны, но, по прогнозам специалистов, вскоре виртуальные личности смогут до мелочей имитировать человеческий разговор! Дабы отмести все сомнения у скептичного читателя, Кригер приводит свой живописный диалог с разумной машиной. Некто по имени Виртуальный Джордж собирает множество ответов из миллионов диалогов и включает их в свою обширную базу данных. При этом Джордж умеет шутить, обижаться и вообще полностью копировать стандартное поведение человека. Дорогой читатель и сам может насладиться беседой с ним! Объединение программ, занимающихся созданием виртуальных личностей, и программ, работающих над созданием искусственного интеллекта, позволит создать роботов, которые будут иметь ряд преимуществ перед реальным человеком. Но возникает резонный вопрос: останется ли в этом виртуальном пространстве место для нас с вами?
       И все-таки писателя волнует реальный человек с его реальными потребностями. Ни для кого не секрет, что для нормального функционирования человеку необходимо находиться в душевном равновесии. Нам всем знакомы стрессы и депрессии, которые тянутся черной полосой, лишь изредка прерываясь белыми вспышками радости. Психологи предлагают очень действенный метод - "активного слушания", который способствует самоанализу и помогает человеку самому найти выход из проблемных ситуаций. Но в России ходить к психологам почему-то не принято. Если нет очевидных проблем, человека просто невозможно затащить на прием к врачу. "Я же не больной!" - парирует на любые доводы он. И если вся Европа ходит делиться жизненными неурядицами к личному психоаналитику, то мы находим психоаналитика в лице маникюрши, соседа, подруги, тренера по фитнесу. Борис Кригер убежден: теперь вашей соседке не придется придумывать оправдания, чтобы не слушать трагическую историю о заболевшем хомяке, потому что все свои негативные эмоции вы сможете оставить у экрана монитора! Попытки терапевтической беседы с виртуальным собеседником впервые были сделаны в 1966 году при запуске робота Элизы, которая парадирует диалог с психотерапевтом. В основном программа просто перефразировала высказывания пользователя. Несмотря на недостатки, уже сам замысел создания программы для поддержания психологического здоровья человека поистине грандиозен!
       Идущий семимильными шагами прогресс коснулся не только душевного, но и физического здоровья человека. Еще недавно создание искусственных органов и их пересадка казались чем-то абсолютно фантастическим, сегодня - это реальная практика и шанс на спасение жизней миллионов людей! Ученые не останавливаются на достигнутом, в их планах сейчас изобретение средства для вечной жизни. "Бессмертие - это идея о том, что очевидный закон жизни, будто всё живое смертно, в каких-то случаях может быть нарушен в прямом телесном смысле", - считает Кригер. Идея бессмертия всегда пользовалась огромной популярностью у разных народов и разных культур. Примером может стать учение о бессмертии в даосской религии. Символом человеческого счастья китайцы издревле считали долголетие. В каноническом даосизме проблема бессмертия трактуется примерно так. На человека воздействует огромное количество духов (36 тысяч), которые оказывают решающее влияние на развитие организма. Человек не прислушивается к этим духам, поскольку не знает об их существовании, и это приводит к преждевременной смерти. Только познав связь духов с соответствующими органами человеческого тела, можно добиться бессмертия. Нужно, чтобы духи не покидали тело и чтобы их сила росла. Когда духи добьются полной власти над телом человека, тогда оно "дематериализуется", и человек, став бессмертным, вознесется на небо.
       Много потрудились алхимики в поисках эликсира бессмертия. Чем только ни пользовались для его изготовления: киноварью, серой, мышьяком, а также каменным и персиковым деревьями, различными кореньями и травами.
       К счастью, современная наука в решении проблемы бессмертия прибегает к другим методам: стволовые клетки, крионика, понижение температуры тела, трансплантология, смена "носителя сознания" - вот несколько решений для поддержания вечной жизни физического тела. "Одним из решений может стать нанотехнология - разработка так называемых молекулярных роботов, особых белковых или даже неорганических "микросуществ", выращенных в пробирке или полученных в результате саморазмножения", - дает оптимистичные прогнозы Кригер, и его слова на фоне научных достижений последних лет не выглядят фантастикой.
       Итак, проблему бессмертия мы почти решили, осталось определить ориентиры для будущего развития цивилизации. К этому вопросу автор подошел в заключительном разделе своей книги. Базисными потребностями любого человека являются потребности биологические, или физические. Не обеспеченные нормальной пищей, водой, здравоохранением и безопасностью люди не способны удовлетворить высшие потребности в любви, уважении, потребности в знаниях, самореализации и т. д. Поэтому совершенно очевидно, что основная обязанность властей предержащих является удовлетворение первичных потребностей людей. "Многие, прочтя эти строки, привычно отмахнутся. Очередная утопия. Более того - возможно, очередная вредная утопия", - опережает возражения Кригер, и с ним сложно не согласиться. Мы живем в трудное время и, переживая глобальные катастрофы, террористические акты, постоянно испытывая на себе социальную несправедливость, не можем без страха смотреть в реальное будущее, пытаясь найти убежище в виртуальном.
       Мы не умеем правильно жить, прячем голову в песок, чтобы спрятаться от проблем, не хотим думать и выбирать, чтобы не усложнять свое существование, мы сами устраиваем в своей жизни сквозняки! Именно к этой мысли подводит нас автор сборника, не бичуя недостатки общества напрямую, но заставляя читателя самого задуматься над смыслом жизни. "Толпой угрюмою и скоро позабытой над миром мы пройдем без шума и следа..." - писал о своем поколении великий русский классик Михаил Лермонтов. Борис Кригер не хочет, чтобы его поколение проживало отведенное время без цели, он убежден, что у каждого из нас есть шанс оставить потомкам богатое наследие, и, как бы утопично это ни звучало, сделать мир лучше и добрее. Шанс есть всегда!
      
      
      

    Мария Беспалова

    Сквозняк в канадской глубинке

      
       Сквозняк... Представим, что сидим в хорошо знакомой, любимой комнате, где все уже родное: ее украшают обои, где знаком каждый цветочек; фотографии, репродукции и постеры на стенах - это все, что так долго создавалось и что так сложно и порой почти невозможно изменить. Любовь человека к окружающим его вещам, обстановке естественна, ведь в окружающее пространство он вкладывает частичку своего внутреннего мира. В таком "уютном бункере" хорошо прятаться от повседневных и мировых проблем, да и просто коротать долгие зимние вечера. Случается так, что открывают форточку, чтобы проветрить, и внезапно открывается дверь - сквозняк... Мало в мире найдется людей, которые любили бы сквозняк... Сквозняк, по мнению большинства, - причина простуд, различных болезней, да и просто холодно, порой неприятно, когда холодный ветер врывается в полумрак обжитого пространства. Но без легкого ветерка и свежего ветра невозможно гармоничное развитие...
       Книга Бориса Кригера "Сквозняк" является ярким примером такого сквозняка, который будоражит сознание и дает глоток свежего воздуха в душном пространстве обыденной жизни человека. На первый взгляд это сборник юмористических рассказов и философских размышлений, в которых представлено мнение русскоязычного, я бы сказала, "советского" думающего человека, принадлежащего к интеллектуальной элите социалистического государства, о происходящих вокруг него событиях. Основной темой цикла "Утомленные кленовым сиропом" является жизнь провинциала в канадской глубинке. Место и время в ткани повествования не играют существенной роли, так как писатель помимо "основной" канадской линии затрагивает вневременные философские и человеческие категории, что является, на мой взгляд, главной темой этой книги. Причем это не пространные рассуждения, а примеры конкретных поступков и объяснение мотивации поступков в конкретно заданных обстоятельствах.
       "Сквозняк" - это сборник совершенно разрозненных на первый взгляд мыслей и высказываний. Но задумка автора находится в абсолютно другой плоскости: основные идеи, которые он пытается донести до читателя, не лежат на поверхности текста. Читатель получает путеводную нить, карту, своего рода руководство к действию, как нужно думать и в каком направлении идти. Каждый находит в "Сквозняке" то, что хочет найти. Для кого-то это повод задуматься о себе, своем окружении, о жизни, предназначении в этом мире, а для кого-то - ироничные заметки "провинциального интеллектуала".
       В самой структуре книги можно наблюдать две сюжетные линии. Первая - мысли человека от момента его внутриутробного развития до перспектив развития всего человечества:
       "И каменное прикосновение нашей всемогущей планеты к моим ступням более не кажется мне следствием всемирного закона обалдения. В запахе льда я не нахожу забытого ощущения простоты и недвойственности мира. Последними крыльями я не бью по опустевшей пыли. Ведьмы охотно заполняют вакансии ангелов и уже не веруют в собственное исправление. А я - назойливый эмбрион, растущий вниз головой в чреве родной женщины. Мне больше незачем питаться твердой пищей и заказывать у собственного повара яйца по-бенедиктински, этот шедевр, возникший именно в результате разоблачения повторяемости наскучившего бытия. Чтобы сотворить этот гастрономический шедевр, в выпечку в форме короны последней императрицы добавляют кусочки розовой плоти свиньи, сверху помещают сваренное в мешочек яйцо без скорлупы и, залив все это голландским соусом, ставят в бездуховную духовку... Мне более не нужны все эти увеселения. Я пуст. Я - не Пруст. Меня питает моя среда. Я веду внутриутробное существование, завоевывая предназначенное именно мне и не принимая во внимание присутствия иных носителей пуповин.
       Я - мечтатель, погруженный в шелк околоплодных вод. Я - влажный поцелуй разрумянившегося на осеннем ветру отца. Так ли важно знать, что именно представляет собой наша видимая, подарочная упорядоченность? Несомненность совпадений выдает наличие глубинного сна, в результате которого я сам могу настраивать свое зрение на желаемую остроту: вот предметы молочно необрисованны, а вот я словно бы удлиняю линзу и получаю четкие очертания растущих изумрудов собственных глаз".
       Вторая сюжетная линия - заметки автора, который позиционирует себя простым обывателем канадской глубинки и с юмором рассказывает о мелких происшествиях и каждодневной жизни обывателя.
       Это взгляд человека, который находится на распутье и старается понять разницу между высказываниями человека и его действиями. В человеческом измерении это глобальный вопрос всех времен и цивилизаций: отношения отдельно взятой личности с общественным мнением и прописной моралью: "...мир упрям и груб. Ему не по душе философские изыскания. Нам остается лишь уповать, что всему свое время и когда-нибудь все эти несносные переживания и противоречия развеются, разрешатся как-нибудь сами собой... Наше счастье, что порядочных людей становится все меньше и меньше, а если у нас самих в результате какой-либо неслыханной неполадки в эволюции все же появляются подобные переживания, мы уже научились их подавлять на корню ловко и несомненно. <...> Таков заведенный порядок вещей, и не нам его менять. Мы не виноваты, что были рождены в этом несуразном обществе, где мораль на словах значительно опережает желудок. Так что же нам, горемычным, остается? Расслабиться и получить удовольствие..."
       Эта тема не прямо поднята в "Сквозняке", но фактически в сюжетной линии о Канаде автор дает ответы на многие конкретные ситуации и вопросы, что очень органично вписывается в две сюжетные линии и философский подтекст всего сборника.
       Важно также, что повествование ведется от одного лица и, таким образом, философские рассуждения гармонично вливаются в общую картину произведения и не создают впечатления пространных. Например, для данного текста закономерно чередование глав с философскими рассуждениями и обыденными происшествиями. Также характерно, что сюжетная линия философских рассуждений как бы обрамляет рассказы о жизни провинциала: книга начинается с "Внутриутробного эссе", далее следуют провинциальные зарисовки, и завершается философская линия циклами "Обретение будущего" и "Разоблачение некоторых -измов". Записки провинциала о бытии канадской глубинки как бы подготавливают следующие за ними рассуждения. Несмотря на кажущуюся несовместимость таких двух разных сюжетных линий, это создает особую атмосферу произведения, особый шарм.
       Не случайно сам автор называет эту книгу сборником "разношерстной прозы". С одной стороны, ее невозможно отнести к философской прозе, а с другой - к беллетристике. Такое сочетание встречается в современной литературе различных жанров (Х. Мураками "Страна чудес без тормозов и конец света", М. Кундера "Бессмертие" и т. д.). Для детективов, беллетристики и "желтой" литературы совмещение двух сюжетных линий - [Author ID1: at Tue Jan 13 02:35:00 2009 ] устоявшийся прием, но для произведения такого душевно-философского уровня определенно является художественной новацией: автор ломает все сложившиеся стереотипы о том, что рассуждения на злобу дня скучны и пафосны, и предлагает новый формат изложения.
       "Сквозняк" - сборник произведений, несомненно, близких публицистике. При первом прочтении создается впечатление, что это отдельные публикации в столичной газете, освещающие разноплановые темы - от злобы дня в канадской глубинке до глобальных вопросов современной жизни и общества вне зависимости от континента. По характеру повествования это произведение можно сравнить с "Колоколом" А. И. Герцена и "Дневником писателя" Ф. М. Достоевского. Автор "Дневника" освещал абсолютно разные темы - от записок путешественника до глобальных общемировых и общероссийских проблем.
       "Сквозняк" имел бы гораздо больший общественный резонанс, если бы вышел в свет в формате подобного дневника в газетах или журналах, а возможно, и на интернет-портале. Особой популярностью среди читающей современной публики это произведение могло бы пользоваться при условии публикации в формате блога. Такой вид подачи подобного рода произведений имеет ряд преимуществ: доступность широкой публике, возможность регулировать количество предлагаемого материала, возможность обсуждать прочитанное с другими людьми и - в идеале - с автором. Восприятие читателем текста стало бы качественнее, так как при прочитывании книги целиком в потоке сознания "теряется" огромное количество ценных мыслей и высказываний. Такие тексты сознание русскоязычного человека привыкло "смаковать" и наслаждаться не только идеями текста, но и интеллектуальным, богатым метафорами языком. Метафоричность текста придает особую выразительность создаваемым образам. Невозможно пройти мимо многих высказываний и фраз, не отметив: "Нужно будет это запомнить, в яблочко". Некоторые образы приобретают абсолютно другой оттенок восприятия ("слегка потускневший британский акцент", "кладбище полнится могилами незаменимых людей", "словно бы надежда может быть злой" и т. д.), особенно интересно это получается с теми вещами, предметами, ситуациями, которые нам очень хорошо знакомы. Например, пушистая кошка; все мы представляем в своем сознании когда-либо увиденное и хорошо запомнившееся животное, к которому подойдет это определение. Некоторые наверняка вспоминают, как они гладили такую кошку и какие эмоции и ощущения это вызывало. Кригер меняет фокус восприятия "пушистой кошки", заменяя понятие метафорой "кошка, ожидающая награды за свою пушистость". Таким образом, мы видим кошку не только как объект приложения действия, но и как контробъект со своими целями; иными словами, мы получаем возможность взглянуть на кошку другими глазами; подумать не только о своих целях и устремлениях, но и об этой кошке: чего она хочет, зачем природа наградила ее такой пушистостью, случайно ли это? Наиболее ярким восприятием такого образа является естественный перенос данной метафоры на общество, выявление параллелей в поведении между таким животным и человеком.
       В одну фразу: "Родные стены давят своей надоевшей предсказуемостью" автор сумел вместить важную проблему человеческого существования: любовь к родине и однотипность обыденного существования. Кригер выразил характерное для человечества состояния, большего уже сказать невозможно - любви к родине и "родному болотцу" противоречит естественное желание человека развиваться и постигать новое, в таких ситуациях стены и начинают "давить".
       Всем прекрасно известно крылатое выражение "вот где собака зарыта", имеющее ныне смысл - "докопаться до истины, узнать, где сокрыта правда". Существует предание: австрийский воин Сигизмунд Альтенштейг все походы и битвы провел вместе со своей любимой собакой. А однажды, во время путешествия по Нидерландам, собака ценой своей жизни спасла от гибели хозяина. Благодарный воин торжественно похоронил своего четвероногого друга и на его могиле поставил памятник, простоявший более двух столетий - до начала XIX века. Позже собачий памятник мог быть разыскан туристами лишь при помощи местных жителей. В то время и родилась поговорка "Вот где собака зарыта!" - в значении "нашел, что искал, докопался до сути".
       Но есть более древний и не менее вероятный источник дошедшей до нас поговорки. Когда греки решили дать персидскому царю Ксерксу сражение на море, они заранее посадили на суда стариков, женщин и детей и переправили их на остров Саламин. Рассказывают, что собака, принадлежавшая Ксантиппу, отцу Перикла, не пожелала расстаться со своим хозяином, прыгнула в море и вплавь, вслед за судном, добралась до Саламина. Изнемогшая от усталости, она тут же издохла. По свидетельству Плутарха, этой собаке поставили на берегу острова Киносему собачий памятник, который очень долго показывали любопытным.
       Некоторые немецкие лингвисты полагают, что это выражение создано кладоискателями, которые из суеверного страха перед нечистой силой, якобы стерегущей каждый клад, не решались прямо упоминать о цели своих поисков и условно стали говорить о черном псе и собаке, подразумевая под этим черта и клад. Таким образом, согласно этой версии, выражение "Вот где собака зарыта" означало: "Вот где клад зарыт".
       Читаем у Кригера: "Вот в чем собака зарыта". Автор снова смещает фокус внимания с того, где была скрыта правда, на то, в чем она была скрыта. Хороший повод задуматься, где же мы все-таки скрываем правду. И такие примеры можно множить, их у Кригера целые россыпи.
       Особо стоит сказать об образе автора. Это высокий, грузный человек, отличающийся недюжинным здоровьем и физической силой; любит жизнь во всех ее проявлениях: от качества пищи до "качества" собеседника. Вот как он говорит сам о себе: "Я вообще весьма нелюдимый. Мне бы вполне хватило общения с родственниками раз в неделю или даже раз в месяц, но к нам ходят из-за моей жены. Она милая и вкусно готовит, если в настроении. А с гостями она всегда в настроении. Тут и мне перепадает - когда жареной картошки, а когда и чего посущественнее". Повествование о себе наполнено характерной для всего "Сквозняка" иронией: "В кои веки пригласили меня в приличное общество, столь редкое в канадской глубинке. Разумеется, я, полистав книжки о хороших манерах, приготовился быть на высоте". Рассказчик без стеснения повествует о том, как он готовится к событиям и ситуациям, где не чувствует уверенности и осознает, что "не соответствует обществу". Понятно, что только зрелый и самокритичный человек может так открыто об этом заявлять. Но мы видим лишь верхний пласт текста. Следует иметь в виду оговорку - "канадская глубинка". И таким образом писатель поднимает глобальный вопрос кросс-культурной коммуникации. Что есть хорошо? Для какого общества? Для какой культуры?
       В сборнике многие читатели смогут найти ситуации, фразы, высказывания и мысли, про которые смогут сказать: "Да, это про меня!" Основная ценность такого рода построения текста - это возможность взглянуть на ситуацию с разных позиций мировосприятия: взгляд из мышиной норы, взгляд с горы и взгляд с высоты птичьего полета. Читатель получает возможность взглянуть на ситуацию и себя самого посредством разных способов: и забраться на гору, и взлететь до небес, и почувствовать себя маленькой мышкой. Проблем от этого не становится меньше, зато само восприятие ситуации изменяется, что расширяет границы самопознания.
       Кригер не ставит целью навязать читателю какой-то определенный тип восприятия своей жизни и происходящего вокруг, но дает картину собственного видения мира. Показывает, как могут изменяться в сознании человека обыденные вещи, если на многое смотреть и из мышиной норы, и с высоты птичьего полета, а не ограничивать свое сознание уже известными дорожками. "В своей будущей жизни я буду заниматься любовью так нежно и так неиздерганно обстоятельно, что всякий раз, когда природа будет ликующе заглядывать мне в лицо, я буду умиротворенно улыбаться ей в ответ: "Не волнуйся, я не растратил свое семя понапрасну, изливаясь в бесплодные полости... Я все сделал, как ты хочешь. У тебя будет еще много подобных мне сорванцов-футболистов, на которых ты можешь проводить свои неэтичные эксперименты".
       Если бы природа подала прошение в современный этический комитет, она никогда не получила бы разрешения на процесс размножения, ибо он в корне неэтичен. Обмен внутренней средой и, хуже того, соками нарушает целостность нашего одиночества, а потому представляет собой образец самого жестокого обращения с человеком. Этим запретом природу зарубили бы на корню. Она рыдала бы в подсобке и утиралась дурно отпечатанными протоколами. Ведь одиночество является главным законом внутриутробного существования". Так "проблема маленького человека" приобретает совсем другое значение: мы можем увидеть, что его интересует, как он находит свое место в жизнии о чем думает. Автор как будто учит смотреть на людей с этих трех точек зрения и обнаруживать не всегда то, что мы видим на первый взгляд.
       Именно в этом приеме и заключается главная изюминка текста: это создает "душевный, добрый" юмор, такой своеобразный вид иронии и самоиронии, которая по-доброму, по-отечески заставляет задуматься о себе и том мире, в котором живешь. Если эту иронию рассматривать в духовном аспекте, можно проследить схожесть постановок ключевых вопросов с иудейской и раннехристианской философией. "Ощущение воспарения над пучиной окрыляется тривиальной мыслью о том, что человек действительно может все! Построить мосты через океаны! Побороть смерть! И даже, возможно, в один прекрасный день победить в себе самом отъявленную сволочливость, что было бы, пожалуй, даже важнее победы над смертью... Действительно, если бы нам дали выбирать между повсеместным искоренением сволочизма в людях и банальным бессмертием, мы бы, пожалуй, склонились в сторону искоренения, ибо не велика цена вечной жизни, проведенной в стане сволочей".
       В решении вечного вопроса - смысл человеческой жизни и гармоничная жизнь с собой и обществом - писатель не прибегает к душещипательной истории с душевными метаниями и мучениями, тяжелым переездом и тоской по родине. Наоборот, он принимает ситуацию и признает ее; здесь нет описания его внутреннего состояния и эмоций, только "холодные" логические рассуждения и выводы, полное приятие ситуации.
       "В самом деле... Из всего гонят. Из топора - гонят, из старых спортивных штанов - гонят, из веника - гонят, из лыж и даже из старых журнальных обложек гонят... (Нуждающиеся в подобных рецептах пишите до востребования сыну турецкого верноподданного Остапу Ибрагимовичу.) А вот из кленового сиропа - не гонят. Вроде бы всего в нем много; более того, на вкус такое пойло было бы вполне самобытным и маскировало бы откровенную дегустацию сивушных паров. Почему такая несправедливость?
       Я долго стеснялся спросить соседей, проживающих со мной бок о бок в канадской глубинке. И, вы знаете, так и не спросил! А то вот так спросишь, а потом, глядишь, все начнут гнать самогон из кленового сиропа, и страна придет в упадок. И нам снова придется искать подходящее место для иммиграции". Эта ностальгия имеет особый характер: с одной строны видна тоска по родине, а с другой - желание и стремление к "другой" жизни; но в сердце такие мигранты культивируют "свою Родину" - все то, что дорого и близко сердцу.
       Вообще же для традиционной публицистики русского зарубежья характерен несколько иной подход: сформировавшиеся еще во времена А. И. Герценаосновы и тенденции, которые определяют развитие отечественной публицистики в зарубежье до настоящего момента. А именно: отечественный публицист в зарубежье огромное внимание уделяет своим эмоциям, оставшейся вдали родине, политической ситуации в своей стране и мире; также имеют место рассуждения о полнейшем преобразовании политического и социального устройства страны и критика устройства принимающего общества.
       Так, следуя герценовской традиции, автор анализирует причины своего пребывания в Канаде и пытается объяснить мотивы переселения других людей в Канаду: "Большинство из приютившихся в Канаде искали здесь покоя, долгожданного отдохновения от бесконечных блужданий по кривизне земной поверхности, свободы от опасностей и невзгод своих собственных стран". Мы можем четко увидеть два фактора, которые привели в эту страну автора: непосредственно желание покоя и эмиграция из своей страны по политическим причинам. Для времен падения "железного занавеса" и распада СССР это более чем обычная ситуация. Вообще же, если рассматривать данную проблему в историческом контексте, то становится понятным, что со времен открытия и колонизации этой части Северной Америки в нее стекались самые разные люди со всего мира - кто в поисках лучшей доли, кто скрываясь от религиозных и политических преследований. Так проходят столетия, а ничего не меняется.
       Главный герой - не вымышленный персонаж, а сам автор, который ведет своего рода "психоаналитические записки" думающего и чувствующего человека из глубинки. (Если разбирать это явление в чисто литературном порядке, то для русского общества и русской литературы характерен такой тип саморефлексии. Вспомним хотя бы литературные труды XVIII-XIX веков, написанные русским дворянством в то время, когда они находились в ссылке в своих имениях. Признанные виртуозы русского слова, такие как Тургенев, Лермонтов, Толстой, Пушкин, писали зарисовки о своей размеренной жизни в провинции, о крестьянском быте и взаимоотношениях людей.
       Особое внимание автор уделяет местным жителям Канады: он пытается ответить на вопросы: какие они? как живут? Почему именно так и никак иначе? Органичны исторические вкрапления: "Все началось более ста сорока лет назад, когда некто по имени Хант обосновался на берегу тогда еще пустынного водоема и решил, что здесь возникнет населенный пункт, который впоследствии, разумеется, назвали Хантсвилль. И где я был тогда? Если б я вовремя подсуетился, то этот населенный пункт назвали бы Кригерсвилль, хотя, впрочем, это совершенно не звучит... Так что, может, оно и хорошо, что я не подсуетился и прибыл сюда с некоторым опозданием. Так или иначе, мистер Хант запретил употребление алкогольных напитков на своем берегу, и все питейные заведения сконцентрировались на противоположном. Рассматривая старинные фотографии, поражаешься тому, как похожи их герои на сегодняшних окрестных жителей. Вот те же Джоны и Фрэнки стоят с увесистыми пивными кружками, только одежка на них более стильная. И неизменно на грязных шеях повязаны галстуки. А как же... Кругом ведь плескался девятнадцатый век. Эпоха обязывала. В 1877 году корреспондент одной захудалой газетенки, проезжая через деревню, ставшую впоследствии славным городом Хантсвиллем, рапортовал: "Несчастная, потребительская деревушка, в которой проживает, пожалуй, не больше ста жителей". Другой журналист в 1879 году призывал остановить пьянство и перестрелки, которые губили в основном молодое население. Его коллега добавлял масла в огонь: "Улицы этого селения полны дохлых лошадей, куч навоза и прочих отбросов, а также непроходимой грязи, которой могла бы гордиться любая индейская деревушка времен первопроходца, досточтимого Жака Картье". Нравы того времени отлично отражены в правилах местной гостиницы с гордым названием "Альбион". Правила гласили: "Джентльмены, ложащиеся в постель не снимая сапог, должны платить сверх прейскуранта; три удара в дверь означают, что произошло убийство, и вам нужно явиться для расследования; пожалуйста, напишите ваше имя на обоях, чтобы мы знали, что вы здесь были; недостающая ножка стула, если она вам понадобится, находится в шкафу; револьверные выстрелы - не причина для беспокойства; за керосиновые лампы требуется доплата, свечи - бесплатно, но они не должны гореть всю ночь; не отрывайте куски обоев для раскуривания ваших трубок (обои нужны для ведения записи имен постояльцев); если идет дождь и на вас капает через дырку в потолке, - зонтик под кроватью; крысы не опасны, даже если они гоняются друг за другом по вашему лицу; двое джентльменов, проживающих в одной комнате, должны договориться пользоваться одним креслом; если в наличии нет полотенца, пользуйтесь одеялом".
       Маленький исторический экскурс очень наглядно отражает историю этого континента и дает ответы на некоторые вопросы. Для истории очень важно уметь признавать свои ошибки и адекватно реагировать на обратную связь с прошлым. Конечно, не каждый канадец увлекается изучением своего прошлого, напротив, бытуют расхожие легенды и наивные мнения, что находит отражение и в поведении людей, и в общей ментальности народа. Сразу же напрашивается сравнение с развитой европейской, восточной и российской цивилизациями и их богатой историей. Мы также видим, что автор придерживается позиции исторического детерминизма: для ответа на вопрос о формировании типа местных жителей он привлекает историю континента, отраженную в журналистике, а также рассказы самих жителей. В данном контексте вопрос о "канадских слонах" выглядит уже несколько иначе. "В канадской глубинке проживает довольно большое поголовье слонов. Их принадлежность к слоновьему роду была бы очевидна даже недоверчивому меланхолику Дарвину. А уж тот, бывало, набросит сачок на слона и давай его изучать с пристрастием... Но это полбеды. Весь ужас в выводах, которые позволял себе делать Дарвин. Между тем тут и без выводов все ясно: канадские слоны произошли от обезьяны, ибо обезьяна, если она достаточно изучена, может оказаться прародителем кого угодно, даже вас, насупленный мой читатель...
       Наиболее близки к слоновьему роду всякого рода секретарши и администраторы, особенно в таких заведениях, как школы, больницы и правительственные учреждения. На этих трех китах зиждется современная система унижения человека, которая претерпела удивительный прогресс, ибо унижает она гораздо ниже, чем прежняя, и при этом ни к чему не придерешься. Такие служащие и в больших городах не переносят своего социального положения и постоянно самовозвеличиваются за счет унижения посетителей, а уж о маленьких местечках канадской глубинки и говорить нечего. Здесь у подобных представителей канадской фауны вырастает поистине слоновая кожа, изредка подергивающаяся легкой дымкой волосатости, отдаленно напоминающей внешнюю поверхность шкуры мамонта". Такие канадские слоны - вроде как мамонты, а вроде бы и нет; официально вроде бы вымерли и вроде бы нет; и вроде бы люди, и вроде бы нет, и все это на фоне природы, в которую они так вписываются от скуки.
       "Откуда такое стремление подвергать себя смертельной опасности? "Скука!" - скажете вы. Не иначе - скука. А может, и правда поиск общения с Богом? Может быть, Бога больше нет в храмах, и теперь, чтобы перемолвиться с ним словечком, нужно полностью отдаться на милость Белому Безмолвию?" Сначала мы увидели, как автор описал обычную жизнь и обычное времяпрепровождение в его окружении, а выше он попытался объяснить почему. Аксиомой, не требующей доказательств, для Кригера является то, что каждый человек по своей сути стремится к свету и Богу, но каждый на свой лад. Кто-то находит утешение в семье и семейной жизни, кто-то отправляется в леса для общения с Богом, самим собой, с целью подумать о жизни и так далее, вариантов может быть бесчисленное множество. С одной стороны, автор как биолог "препарирует" человека и его жизнь, а с другой - убеждает в том, что основа всех поступков и действий, образа жизни и т.д. - это стремление человека к высокому духовному диалогу и постижению мира. Это может оправдать очень многие поступки.
       Занимательно, что автор, критикуя жизнь "аборигенов", сам следует их примеру и отправляется в путешествие, правда не на лыжах... он пользуется привычными нам транспортными средствами и, как кажется, приходит к "обычным" для путешественника выводам: "И что человеку в этой самой надежде? Надежда всегда связана с будущим, а будущее, как известно, вещь недолговечная, а посему и ненадежная. И чего же нам всем не живется в чарующем своей простотой и в то же время многосложностью настоящем моменте? Разве не этот самый момент является единственным связующим звеном человека с вечностью? И зачем человеку вечность? Разве нам плохо в нашей скоротечности? По-моему, многие из нас в ней вполне освоились и прижились". Как и первопроходцы древних и не очень времен, автор размышляет о смысле жизни: наверное, это было заложено природой - размышления и тоска вдали от того, к чему мы привыкли. Все равно, куда и как отправляется человек, основными условиями, наверное, являются одиночество и дорога, чтобы он начал размышлять о каких-либо вневременных категориях. Для каждого человека важна надежда, только и надежда бывает разной по самой своей сути - на это как раз-таки и обращает внимание Кригер: есть надежда, связанная с будущим, соответственно, та, которая не позволяет человеку жить настоящим, а есть та надежда, которая связывает человека с вечностью, соответственно, пробуждая в человеке изначально дарованные природой качества.
       "Как бы мы ни перемещались в пространстве, кажется, что ничего не меняется. Еще Сенека отмечал, что от себя не уйдешь. Да и не только он... Многие обращали на это внимание. Порой так удивительно выходит: уедешь куда-нибудь на край света, а там все то же самое. Пылинки вальсируют в солнечном луче, жесткий матрас и неизменное тиканье часов. Конечно, в окне меняются пейзажи. То леса, то озера, а то и моря, но вот вокруг тебя все остается как прежде, словно мы носим с собой непроницаемую оболочку, пластиковую ауру собственного "я", и как бы далеко ни заносила нас страсть к перемещению в пространстве - от себя не уйдешь, по крайней мере придерживаясь надежных рамок материального существования". Обычное мнение обычного путешественника, но именно для того человек и путешествует, чтобы каждый раз открывать в себе что-то новое; кроме того, чтобы это открыть, нужно уезжать из дома, стоять на сквозняке и иметь возможность впустить в себя что-то новое.
       Кригер подтверждает мнение психологов, что мы "носим весь мир вокруг себя"; акцент также смещается со всего мира и других мест на внутренний мир человека и его личность. Постепенно автор приучает к той мысли, что нужно научиться путешествовать и в пределах своего обыденного существования, замечать прекрасное не только вдали, но и рядом с собой: "пылинки вальсируют в солнечном луче" - часто мы это замечаем только сняв очки обыденности и настроившись на романтику, и тут же автор замечает "жесткий матрас и неизменное тиканье часов". Вот так вот в людях сочетаются порой абсурдные вещи.
       "Мы не можем охватить всего своего бытия без остатка и, концентрируясь на чем-то одном, постоянно ощущаем невнятное чувство обкраденности и недоданности, нам слишком мало той жизни, которая, казалось бы, протекает во всех направлениях, но на поверку оказывается плоской и одномерной. Вот и эта плоская, одномерная луна, незначительная и с виду мирно дышащая наружными туманами, не имеет к нам отношения. Но мы сами порой не имеем никакого отношения к самим себе, и поэтому не удивительно, что луна в городах вообще не имеет никакого значения. А вот в глухих лесах это неприметное светило может стать символом жизни и смерти. Случилась лунная ночь - и нашел ты дорогу домой, а выдалась безлунная - и сгинул без следа..." Автор поднимает вопрос о жизни современного человека и его отношениях с самим собой и природой. С одной стороны, мы видим очень живое напоминание, что луна (в данном контексте это имеет отношение к природе вообще) - символ и императив жизни человека - теряет в современном мире былую роль. Если раньше луна могла спасти от смерти, то сейчас человек максимум может посмотреть сквозь облака на это светило. В связи с этим вырисовывается очень яркая ассоциация первобытного поклонения луне и шаманских камланий, в чем люди черпали дикую, необузданную силу, которая и привела каменную цивилизацию на данный этап развития. И что же имеет человек сейчас? "Луна в городах вообще не имеет никакого значения". Автор как бы предрекает затухание городской цивилизации от разрыва с природой. И канадская глубинка в данном контексте выглядит уже в совсем ином свете.
       В одной из глав Кригер дает рекомендацию по разрешению данного вопроса:
       "Логика моих бредней заключалась в том, что бороться с глобальным изменением климата - это утопия, что, например, и на Марсе идет потепление, и это свидетельствует о том, что причины этих явлений лежат вне нашей досягаемости. Я говорил, что со временем нужно разукрупнять крупные города, что Интернет должен позволить людям жить, учиться и работать дистанционно, что не всем в обществе нужно работать, потому что автоматизация и компьютеризация привели к тому, что основной массе людей дешевле платить пособия, чем пытаться создавать дорогостоящие и бесполезные для общества рабочие места...
       - А что же будут делать бездельники? - не унимался серый.
       - Их нужно воспитывать и занимать всяческими искусствами...
       - Утопия! От того, что мы имеем в настоящее время, к такому никогда нельзя прийти...
       - Не спорю... Ну, нужно хотя бы выбрать направление..."
       На самом дели эти теории не новы, в мире до настоящего момента существует поклонение мегаполисам и стремление населения практически всех стран жить в больших городах, в качестве примера можно привести Нью-Йорк, Мехико, Москву, Шанхай и так далее, этот список можно продолжать бесконечно в современном глобализующемся мире. Так, на бытовом примере можно проследить решение общемировых вопросов, для которых общим местом являются рассуждения и морализаторства на высоком уровне, а переведение такого глобального вопроса в бытовую плоскость является наиболее рациональным подходом. Если рассматривать это в геополитическом контексте, то становится понятно, что Канада как раз сумела избежать диктата центризма мегаполисов в силу природно-климатических особенностей. И развитие дистанционного образования и трудовой деятельности не является новинкой для этой страны - автор говорит это в меньшей степени о Канаде, но обо всем мире. Поразительно, что на такие мысли наталкивают человека именно путешествия: "Иной раз хочется подняться и отправиться в путешествие. К примеру, посетить... другую глушь! Особенно интересно поехать, куда глаза глядят, куда, как говорится, заведет дорога, и остановиться там, где получится, без нудного планирования и упований на заведомый комфорт и обилие достопримечательностей. Хочется хлебнуть такой пространственной свободы". Даже в таких высокоразвитых странах, как Канада, человек хочет почувствовать себя вне цивилизации и "хлебнуть" первозданной свободы и силы. Речь идет даже не о конкретных мероприятиях и действиях, а о направлении действий и развития. Возможно, наш мир в силу "всеобщего закона обалдения" потерял направление, и мы не знаем, куда нам идти и как развиваться. Возможно, это самая большая проблема человека - остаться на той же ступени развития, что и сто лет назад.
       Одним из самых интересных вопросов, поднимаемых Кригером, является вопрос о счастье. Казалось бы, счастье - это то, к чему стремится каждый человек. О счастье сказано и написано очень много, но никто не может ответить, что же есть такое счастье. Мы стремимся к счастью как к некой панацее и избавлению от всего, но мало представляем, что есть счастье. Странно стремиться к тому, чего даже не представляешь. На первый взгляд все просто: хочешь быть счастливым - будь им, но на деле это оказывается почти недостижимым императивом. "Кстати, о счастье. Говорят, что скука - болезнь счастливых. А мне кажется, что, если скучно, как же можно быть счастливым? Ведь скука - это несчастье! Или быть счастливым - уже само по себе скучно?" Кригер дает ответ на вопрос, что же такое счастье для себя и, кажется, для той интеллектуальной элиты, к которой принадлежит. Счастье там, где есть мучения, развитие и терзания души человеческой, там, где есть полноценное развитие и общение с людьми, которые прошли такое внутриутробное развитие. Возможно, счастье для человека - чтобы остался такой же образ мышления, как во время внутриутробного развития, и желание чувствовать, думать и говорить таким же образом и с таким же посылом, как и в период внутриутробного развития, когда человек еще знает свое предназначение в этом мире и близок к Богу. Ответить на этот вопрос точно невозможно, этой проблемой занималась на протяжении многих веков вся мировая литература и публицистика. Для человека в современном мире, наверное, как и много веков назад, важно найти ответ на эти вопросы для себя и задуматься над смыслом жизни и не превратиться в такого "слона", который вписан во всемирную систему унижения и подавления человека.

    ПОЭЗИЯ

      
      
      

    Юрий Демченко

      

    Прогулки по некоторым интертекстуальным адресам

    поэзии Бориса Кригера

      

    Великие произведения как раз и отличаются тем, что в них есть голос, есть латентный текст в отличие от явного содержания.

    М. Мамардашвили

    В начале всякого слова всегда было какое-то чужое слово, литература занята собой и собственной генеалогией больше, чем всем стальным, и поэтому пронизана интертекстуальностью.

    А. К. Жолковский

      
       В большинстве сегодняшних работ, посвященных творчеству современного писателя Бориса Кригера, основное внимание уделяется его прозаическим творениям, несмотря на то что он является автором нескольких стихотворных сборников. В стремлении восполнить этот пробел в нашей статье речь пойдет об интертекстуальности, элементы которой сознательно, а в большинстве случаев бессознательно продуцирует автор в своих поэтических произведениях.
       Термин "интертекстуальность" (фр. intertextualite, англ. Intertextuality) был введен в научный оборот в 1967 году теоретиком постструктурализма Юлией Кристевой, которая сформулировала свою концепцию интертекстуальности на основе переосмысления работы 1924 года М. Бахтина "Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве" [Ильин, 1999: 204]. Исследователи отмечают, что концепция Ю. Кристевой разрабатывалась "в благоприятной для нее атмосфере постмодернистских и деконструктивистских настроений, быстро получила широкое признание и распространение у литературоведов самой различной ориентации. Фактически она облегчила как в теоретическом, так и в практическом плане осуществление "идейной сверхзадачи" постмодернизма - "деконструировать" противоположность между критической и художественной продукцией, а равно и "классическую" оппозицию субъекта объекту, своего чужому, письма чтению и т.д." [Ильин, 1999: 206-207]. Несмотря на то что в зависимости от теоретических и философских предпосылок конкретное содержание данного термина существенно видоизменяется, общим считается постулат, что "всякий текст является "реакцией" на предшествующие тексты" [там же].
       Каноническую формулировку понятий "интертекстуальность" и "интертекст" дал другой француз - литературный критик и семиолог Ролан Барт: "Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т. д. - все они поглощены текстом и перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык" [Ильин 1999: 207].
       Отечественный исследователь И. П. Смирнов определяет интертекстуальность как "слагаемое широкого родового понятия, так сказать, ИНТЕР <...> АЛЬНОСТИ, имея в виду, что смысл художественного произведения полностью или частично формируется посредством ссылки на иной текст, который отыскивается в творчестве того же автора, в смежном искусстве, в смежном дискурсе или в предшествующей литературе" [Смирнов 1995: 11].
       Поскольку каждый исследователь интертекстов всегда желает "увидеть как саму цитату, так и ее новый поворот" [Жолковский, 1992: 18], предметом нашего анализа стали стихи Бориса Кригера, у которого случаи реминисценций возникли не в силу намеренных заимствований, а как отражение культурологической информации, претерпевающей модификационные изменения в авторском сознании. В его текстах выполняется то "необходимое" и "предварительное условие", о котором говорил И. И. Ильин: "Интертекстуальность не может быть сведена к проблеме источников и влияний; она представляет собой общее поле анонимных формул, происхождение которых редко можно обнаружить, бессознательных или автоматических цитат, даваемых без кавычек" [Ильин 1999: 207].
       На современном этапе в качестве одного из существенных признаков текста ученые называют множественность. Поясняя при этом, что у текста "не просто несколько смыслов, но что в нем осуществляется сама множественность смысла как таковая - множественность неустранимая, а не просто допустимая, - текст пересекает их, движется сквозь них, поэтому он не поддается даже плюралистическому толкованию, в нем происходит взрыв, рассеяние смысла. Действительно, множественность текста вызвана не двусмысленностью элементов его содержания, а, если можно так выразиться, пространственной многолинейностью означающих, из которых он соткан (этимологически "текст" и значит "ткань")" [Барт, 1989: 417]. Проследить за диффузностью смыслов и обозначенным многоголосием нам позволит анализ примеров.
       Еще в 1743 году Михаил Васильевич Ломоносов, пожелав показать необозримость звездного неба, сравнил его с бездной, восстановив первоначальное сочетание без дна, от которого это слово возникло:
      
       Лице свое скрывает день;
       Поля покрыла мрачна ночь;
       Взошла на горы черна тень;
       Лучи от нас склонились прочь;
       Открылась бездна звезд полна;
       Звездам числа нет, бездне дна.
       ("Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния")
      
       Для Марины Ивановны Цветаевой, с присущей ей минорностью архитектонических аккордов, бездна стала воплощением смерти, царства Аида, куда не приходят, а именно падают:
      
       Уж сколько их упало в эту бездну,
       Разверстую вдали...
       ("Уж сколько их упало в эту бездну...")
      
       Подхватывая литературную традицию, Борис Кригер вступает в данную коммуникацию с еще большей трагедией. По принципу сочетания несочетаемого его лирический герой, будучи живым, ходит по самому краю этой бездны, в самом длительно-процессуальном значении этого слова. Более того, он собирается отложить туда свою отправку, подобно тому, как откладывают какой-нибудь предмет, то есть он возвращает этому слову первоначальный смысл. А что касается слова бездна, то оно заменяется цветовым существительным чернь - "то же, что и чернота" (МАС), в результате актуализируется признак, ассоциирующийся с мраком, хаосом:
      
       Я отложу свою отправку
       На край разверзнувшейся черни...
       ("Я очень медленно пишу...")
       Немаловажным представляется и тот факт, что благодаря использованию этой лексической единицы задействуется еще один смысл, тот самый, который вкладывал в слово чернь А. С. Пушкин в своем стихотворении "Поэт и толпа": "духовно ограниченная, невежественная среда, толпа" (МАС).
       В целом такое гиперболизованное "нагромождение" смыслов, расширение семантического поля той или иной словесной единицы - норма для поэзии Бориса Кригера. Из анализа данных примеров подтверждается также мысль исследователя Е. Неёлова, который видит источник интертекстуальных перекличек в так называемом диалоге книг. Сравнивая художественное произведение с животным организмом, он говорит: "...все живое, художественное произведение с течением времени тоже меняется, читатели могут в нем обнаружить новые смыслы, ранее незаметные. И когда в читательском сознании встречаются разные книги, то они могут наглухо замкнуться в себе, как бы не замечая присутствия друг друга, а могут и вступить в диалог, обнаружить свою родственность (о которой авторы и не подозревали) и зазвучать по-новому" [Неёлов, 1990: 369].
       Объясняя феномен сходства многих текстов, наличия в нем "чужого слова", М. М. Бахтин писал, что "помимо данной художнику действительности он имеет дело также с предшествующей и современной ему литературой, с которой он находится в постоянном "диалоге", понимаемом как борьба писателя с существующими литературными формами" [Цит. по: Ильин, 1999: 204]. Например, если лирический герой стихотворения Маяковского "А вы могли бы?" мог сыграть ноктюрн "на флейте водосточных труб", то в поэтическом пространстве Бориса Кригера по трубам водосточным проходит путь былого. Причем, подвергая метафоризации концепт боли, поэт сравнивает его с ключевой силой (имплицитно с выражением бьет ключом) и тут же уводит нас от этого "природного" образа бьющего родника в урбанистический образ водосточных труб, указывая и на темпоральные характеристики процесса (в сутках). Еще одно сходство между двумя текстами имеется в постановке обоими авторами сочетания водосточные трубы в сильную позицию конца стихотворения, в случае Маяковского - это риторический вопрос, содержащий метафору:
      
       А вы
       ноктюрн сыграть
       смогли бы
       на флейте водосточных труб?
       ("А вы могли бы?")
      
       А у Кригера акцент направлен на усиление самого процесса метафоризации:
      
       И боль моя негласна,
       Как ключевая сила,
       Как путь былого в сутках
       По трубам водосточным.
       ("Я под любым предлогом...")
      
       Исследователю, как и простому читателю, не стоит забывать, что, говоря об интертекстуальности, ее не следует понимать так, словно "у текста есть какое-то происхождение, всякие поиски "источников" и "влияний" соответствуют мифу о филиации произведений, текст же образуется из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных цитат - из цитат без кавычек" [Барт, 1989: 417-418]. Возьмем для анализа стихотворение "Письмо крестоносца", почему-то отнесенное автором в разряд юмористических. В нем лирический герой, подобно конквистадору Гумилева, оказывается в мире, противоположном европейской цивилизации. Но герой Кригера изначально не видит смысла в военной кампании, поэтому он ближе к герою стихотворения Бродского "Письмо генералу Z" (что вытекает и из названия). Большая часть стихотворения "Письмо крестоносца" построена на противопоставлении образов и двух планов модальности - реальной, где происходят события, и ирреальной, желательной, только в ней герой может осуществить исполнение мечтаний, поскольку мирная жизнь и дом остались в прошлой жизни. Сослагательное наклонение, являющееся грамматическим признаком ирреальной модальности, реализуется в одной из строк по синтаксической схеме: косвенное дополнение мне - частица бы - инфинитив - прямое дополнение:
      
       А мне бы мшистой влагою напиться...
       ("Письмо крестоносца")
      
       Та же схема (не говоря уже о размере) реализуется в стихотворении М. Ножкина "Мы так давно не отдыхали...", где герой, тоже испытывающий страдание вдали от родины и близких, в своих мечтах приближает светлые образы, например, желает влюбиться в девушку, прикоснуться к родине:
      
       А мне б в девчоночку хорошую влюбиться,
       А мне б до Родины дотронуться рукой.
       ("Мы так давно не отдыхали...")
      
       Далее в стихотворении Бориса Кригера при воссоздании той же модальности встречается немного измененная, по сравнению с упомянутой выше, схема с опущенным сказуемым: косвенное дополнение мне - прямые дополнения (однородные). При реализации этой схемы возникает предложение, из которого видно, что отчаяние героя достигает апогея и он уже готовит себя к смерти, единственное желание - быть похороненным в родной земле:
      
       И мне б могилку с чернозёмом, с дёрном.
       ("Письмо крестоносца")
      
       Эта строчка сходным образом перекликается со стихотворением Бориса Борисовича Гребенщикова "Кострома mon аmour", где имеется тождественная структурная схема при несколько измененном лексическом наполнении. Если герой Гребенщикова грезит атрибутами домашней обстановки (калитка, абажур), символизирующими уют:
      
       Мне б резную калитку, кружевной абажур
       Ох, Самара, сестра моя, Кострома, мон амур, -
      
       то, противоположно этому, домом и последним пристанищем крестоносца становится могила. В этой строфе сильнейшим образом, по принципу оксюморона, иллюстрируется трагедия свободной, романтической личности, волею судеб оказавшейся во времени и пространстве, неприемлемых его жизненным установкам.
       Как отмечал М. М. Бахтин, "даже прошлые, то есть рожденные в диалоге прошедших веков, смыслы никогда не могут быть стабильными (раз и навсегда завершенными, конечными) - они всегда будут меняться (обновляться) в процессе последующего, будущего развития диалога. В любой момент развития диалога существуют огромные, неограниченные массы забытых смыслов, но в определенные моменты дальнейшего развития диалога, по ходу его, они снова вспомнятся и оживут в обновленном (в новом контексте) виде" [Бахтин, 1979: 373]. Так, обращенность поэзии Бориса Кригера к классике не только обусловливается преимущественным использованием классических размеров, но и неминуемо проецируется на образную систему. Хрестоматийные строки из "Евгения Онегина", в которых герой исповедуется в любви к женской ножке:
      
       Как я завидовал волнам,
       Бегущим бурной чередою
       С любовью лечь к ее ногам! -
      
       в стихотворении Кригера "На самом краю" трансформируются в количество ступней, которыое лижут всепоглощающие волны; канцелярское перечисление бессчетного количества ног еще нагляднее показывает монотонность этого процесса:
      
       На самом краю посеревшей от скуки земли,
       Где волны лизали такое количество ступней,
       Что впору писать каталог обувного отдела.
      
       Сразу заметим, что количественный критерий выступает как основа разграничения семантики этих строф от пушкинских. Александр Сергеевич выделяет одну пару женских ножек из целого ряда женских прелестей, а затем - одну личность (к ногам которой ложились волны), оказавшую положительное психологическое воздействие на лирического героя:
      
       Дианы грудь, ланиты Флоры
       Прелестны, милые друзья!
       Однако ножка Терпсихоры
       Прелестней чем-то для меня.
      
       Как видно из примеров, желая адекватно передать реципиенту ту или иную ситуацию действительности, Борис Кригер никогда не применяет стандартный набор сложившихся формул, штампов. Так, например, даже ссылка на пушкинский предтекст, казалось бы, навевающая положительные эмоции, в эпизоде, описанном Кригером, обращается уже в минорный аккорд и служит средством дополнения изображаемой картины скуки, настроения скепсиса. Таким образом, Кригер всегда противопоставляет предтексту свое видение картины мира, даже традиционно-поэтические морские волны представлены как включенные в рутину повседневного цикличного процесса.
       В стихотворении "Письмо к женщине" Есенин писал:
      
       Не знали вы,
       Что я в сплошном дыму,
       В разворошенном бурей быте
       С того и мучаюсь, что не пойму -
       Куда несет нас рок событий.
      
       Как бы отвечая на этот посыл, в стихотворении "Довольно фактов волшебства..." Борис Кригер использует ту же структурную схему, что дана в словосочетании рок событий (определение + определяемое слово), но это выражение он заменяет на стада событий, имплицитно не соглашаясь с неизбежной, пассивной участью быть уносимым, вытекающей из семантики слова рок - "судьба (обычно злая, грозящая бедами, несчастьями и т. п." (МАС). Более того, он прямо заявляет:
      
       Нас не страшат стада событий...
      
       Далее следует объяснение того, почему лирического героя не страшат никакие полчища напастей в чисто религиозной подоплеке. Если у Сергея Есенина в стихе больше фатализма, неизбежно случающейся судьбы, которой невозможно противостоять, то у Бориса Кригера наличествует осознанное, без лишних эмоций, упование на волю Божью. Это становится отчетливо понятным в конце, когда в строке:
      
       Коль веруем мы в пастуха... -
      
       дается метафорическое разъяснение: стада событий подвластны воле пастуха. Таким образом, в этом стихотворении происходит как эксплицитное осуждение суеверий (фактов волшебства), так и имплицитное неприятие фатализма (рок событий).
       Подмена Бога лживыми идеалами, суетное стремление к накопительству исключают такие понятия, как "покой", "вера", "душа". Человек приспосабливается и, защищаясь от стены непонимания, прячет самое лучшее на дно своей души, но оно там не сберегается, а пожирается всепоглощающей тьмой. Если в стихотворении "Я навожу подзорную трубу..." поэт предупреждает нас - "оледененье наступает в одночасье", то в стихотворении "На стёртых языках", во многом перекликаясь с Иосифом Бродским, Борис Кригер еще сильнее драматизирует свой текст, ситуацию, в которой у нынешнего человека наступила бездуховность. В "Речи о пролитом молоке" Бродский писал о безграничных возможностях живой человеческой души:
      
       Задние мысли сильней передних.
       Любая душа переплюнет ледник.
      
       Но в пространстве стихотворения "На стёртых языках" такое чудо становится невозможным по причине отсутствия самой души. Люди оставили свои лучшие качества в вечной мерзлоте косности. Но не таков лирический герой: хотя он точно уверен, что люди забросили светлые понятия, он продолжает их поиск, даже в полной тьме и одиночестве, в подвале этого самого ледника:
      
       И бормочу впотьмах,
       Ища наверняка
       Оставленное всеми
       В подвалах ледника
       Понятие "покой".
      
       Недостижимость покоя, которая обрисована в этом произведении, равно как и само понятие, отсылает нас к хрестоматийным строкам Александра Блока, который писал:
      
       И вечный бой! Покой нам только снится...
       ("На поле Куликовом")
      
       Истинная вера в Бога не терпит суеты, не терпит людских домыслов и приписывания несущественным фактам существенной значимости. Осуждая вечную попытку слабого человека объяснить окружающий нас безграничный мир через бытовые случайности, поэт предостерегает от греховных домыслов любимого человека, а заодно и всех нас:
      
       Не придавай значенья снам,
       Пускай они себе блефуют,
       Ведь сны, стреляя вхолостую,
       Не придают значенья нам.
       ("Не придавай значенья снам...")
      
       Если попытаться найти сходные строки в поэзии самого Бориса Кригера, то в первую очередь вспоминается следующий фрагмент:
      
       Довольно фактов волшебства
       Колдуют в сонном недосыпе...
       ("Довольно фактов волшебства...")
      
       Здесь при ярчайшей экспрессии происходит осуждение квазирелигии шарлатанов и повитух. Сочетание факт волшебства представляет собой оксюморон: если слово факт "истинное событие, явление" (МАС), обозначает то, что имеет место в реальности, действительности, то волшебство / колдовство связано исключительно с паранормальной областью, факт и волшебство логически взаимоисключают друг друга. Проведя такую речемыслительную операцию, поэт показал, что зачастую это самое волшебство хочет претендовать на истинность. Подчеркивая сомнамбулический характер разного рода колдовских сеансов, поэт создает окказиональную формулировку: колдуют в сонном недосыпе, где слова одного словообразовательного ряда усиливают абсурдность происходящего, создают эффект пресыщения (одно из значений слова сонный - "вызывающий сон" [Ширшов, 2004: 811]). Эту формулировку тоже можно рассмотреть через призму интертекстуальности. Достаточно вспомнить Марину Ивановну Цветаеву, провозгласившую:
      
       Два на миру у меня врага,
       Два близнеца, неразрывно-слитых:
       Голод голодных - и сытость сытых.
       ("Если душа родилась крылатой...")
      
       Но здесь одинаковость в использовании слов одного словообразовательного гнезда. А если говорить о сходстве и формы, и семантики, то как тут не привести в пример замечательное стихотворение Бориса Гребенщикова, когда на вопрос, где бродит капитан Белый Снег, звучит расплывчатый ответ:
      
       Толкователи снов говорят, что ты спишь,
       Только что с них возьмешь, капитан Белый Снег?
       ("Капитан Белый Снег")
      
       Применение такого рода формулировок - достаточно распространенный прием поэзии Бориса Кригера. Так, в этом же стихотворении встречаем:
      
       Закрой им перед носом двери,
       есть столько тем для смены тем...
      
       Следуя далее по стихотворению "Не придавай значенья снам", мы улавливаем еще одну связующую нить, идущую от него к стихотворению "Жизнь, жизнь" Арсения Тарковского. Провозглашая в нем, что смерти нет и не нужно ее бояться, Тарковский пишет:
      
       Предчувствиям не верю, и примет
       Я не боюсь...
      
       Весьма сходный смысл мы находим в строчках Бориса Кригера, но, в отличие от цитируемого автора, Кригер осуждает и тех, кто становится инициатором суеверных догм, вынося им своеобразный приговор, из которого следует, что их мнение ничего не значит:
      
       Не придавай значенья тем,
       Кто распускает суеверья...
      
       Из этого же примера видно, как Борис Кригер трансформирует фразеологизм распускать сплетни в распускать суеверья, имплицитно указывая, что в конечном счете это одно и то же.
       И. И. Ильин отмечал, что, будучи одним из основных средств при анализе художественных произведений постмодернизма, интертекстуальность "употребляется не только как средство анализа литературного текста или описания специфики существования литературы (хотя именно в этой области он впервые появился), но и для определения того миро- и самоощущения современного человека, которое получило название постмодернистская чувствительность" [Ильин, 1999: 204-205]. Одной из ключевых особенностей обозначенной выше чувствительности выступает предельная рефлексия (лат. reflexio - "обращение назад"), как правило, каузированная эмоциогенной ситуацией из окружающей действительности и приводящая к постоянному самоанализу, размышлению над своим психическим состоянием. В поэзии Бориса Кригера данная особенность настолько функциональна, что в некоторых произведениях лирический герой даже не осознает, в каком времени он находится. Так, в стихотворении "Связь времён" уже эпиграф задает основную тональность последующего текста. Первая строфа, построенная как определение (Связь времен - это грузная чаша), окончательно раскрывается дальше. Поэт объясняет, что человек хаотично блуждает там, где всегда есть ровная дорога, и этот процесс цикличен:
      
       Мы всё бродим среди параллелей,
       В этом месте чудовища ели
       То, что прятала страшная чаща.
      
       Мысль о статичности времени проходит по стихотворению красной нитью:
      
       Ведь у времени нет расстоянья
       Меж событий, как нет перемены
       В разлинованных судьбах столетий
       И волнующих миллионлетий.
      
       И как одно из доказательств такого мироощущения Кригером представлен ярчайший образ окровавленных скул хищных динозавров. Лирический герой постоянно и повсеместно чувствует холодное присутствие доисторических монстров, даже в быту, причем детализация бытовых реалий (потертый диван) только усиливает это ощущение, заражает им читателя:
      
       И теперь здесь, со мной, в этом месте,
       Окровавленных скул колебанье,
       Я лежу на потёртом диване
       С динозаврами хищными вместе.
      
       В сознании поэта как бы преобразовывается формула Андрея Вознесенского, когда тот описывал похороны Бориса Леонидовича Пастернака как "волю небесную скул":
      
       Это было не погребенье.
       Была воля небесная скул.
       Был над родиной выдох гребельный -
       Он по ней слишком сильно вздохнул.
       ("Школьник")
      
       Но если Андрей Вознесенский преподносил образ скул несколько размыто, абстрактно, тем самым передавая ситуацию глубокой скорби, отчаяния во время похорон Бориса Пастернака и одновременно указывая на божественную волю случившегося, то сегодняшний поэт остро прочувствовал этот образ не абстрактно, а реалистично, до боли. Недаром эпитет окровавленный служит отсылкой к пушкинскому Борису Годунову, которому мальчики кровавые в глазах являлись на протяжении всего царствования.
       Таким образом, наш анализ показывает, что исследуемые примеры не являются разного рода заимствованиями и манифестацией влияний, мы имеем дело с семантической трансформацией, которая постоянно совершается при переходе от текста к тексту и является подчиненной "некоему единому смысловому заданию" [Смирнов, 1995: 11].
       Вероятно, такое понимание Кригером времени как медленного, но при этом неизбежного процесса породило строки:
      
       Я калибрую память под бока
       Неспешно наползающего время...
       ("Я калибрую память под бока...")
      
       Для сравнения возьмем предтекст, одним из которых можно назвать стихотворение Осипа Мандельштама, где образ времени олицетворяется как хищный и быстрый зверь:
      
       Мне на плечи бросается век-волкодав,
       Но не волк я по крови своей.
       Запихни меня лучше, как шапку, в рукав
       Жаркой шубы сибирских степей.
       ("За гремучую доблесть грядущих веков...")
      
       Говоря обобщенно, у Мандельштама больше внимания обращается на личное, субъективное переживание. Кригер же рисует бессилие любого человека перед поступательным движением всепоглощающего времени, на вооружении у него только память. В таком ракурсе кригеровский текст больше сродни стихотворению Гавриила Романовича Державина "Река времен...", где образ времени дан как стихия:
      
       Река времен в своем стремленьи
       Уносит все дела людей
       И топит в пропасти забвенья
       Народы, царства и царей.
      
       Рефлексия как неотъемлемый атрибут постмодернистской поэзии Бориса Кригера находит отражение в еще одном постоянно встречающемся мотиве - мотиве боли. Даже количественный подсчет употребления данного слова производит впечатляющий эффект (достаточно вспомнить стихотворение "Колоколами боли держа себя на воле...", где понятие боли переходит и на другие слова, начинающиеся с этой же буквы). Но поскольку мы наблюдаем за литературным диалогом поэта, поговорим о нем. Когда-то, давая поэтическое определение человеческой памяти, Андрей Вознесенский написал четверостишие:
      
       Память - это волки в поле,
       Убегают, бросив взгляд,
       Как пловцы в безумном кроле
       Озираются назад.
      
       Это же обнаженное чувствование окружающей действительности свойственно и Борису Кригеру. У него есть весьма похожая реминисценция, в которой с плавательным стилем кроль сравнивается феномен боли, при этом используется сходная структурная схема предложения:
      
       Боль - как плаванье
       Стилем кроль:
       То ныряет,
       То снова кивает.
       ("Боль - как плаванье...")
      
       В анализируемых стихах сходны и сами определяемые понятия - память и боль, в данном контексте вступающие в гиперо-гипонимическую парадигму: на рефлекторном уровне боль включается в понятие памяти. И все же отличие здесь принципиальное: в памяти лирического героя Бориса Кригера именно боль занимает доминирующее положение, в то время как в стихотворении Андрея Вознесенского на это делается только намек, основным является описание интенсивного движения времени.
       Мотив странничества, дороги является достаточно традиционным и устойчивым фактом, воспроизводимым поэтическим сознанием. Очевидно, что и атрибуты длинной дороги подвергались детальному описанию. Одним из таких можно назвать перекур, в момент которого, как правило, происходит близкое общение. Особенно часто подобные примеры встречаются во фронтовой поэзии, например:
      
       Земли потрескавшейся корка.
       Война. Далекие года...
       Мой друг мне крикнул: - Есть махорка?
       А я ему: - Иди сюда!..
      
       И мы стояли у кювета,
       Благословляя свой привал,
       И он уже достал газету,
       А я махорку доставал.
       (Константин Ваншенкин. "Земли потрескавшейся корка...")
      
       Вспомню я пехоту, и родную роту,
       и тебя за то, что ты дал мне закурить.
       Давай закурим, товарищ, по одной
       давай закурим, товарищ мой.
       (Ян Френкель. "Об огнях-пожарищах...")
      
       Эту же традицию продолжает Борис Кригер. А в качестве спутника, партнера по общению (курению) он изображает обобщенный образ, в котором стираются даже половые различия, поскольку этих людей связывает нечто большее, они родились вместе, для одной цели:
      
       Ты куревом со мною поделись,
       Ведь мы с тобой, практически как сестры
       Или как братья,
       Вместе родились,
       Чтоб отмерять прокуренные вёрсты.
       ("Ты куревом со мною поделись...")
      
       Для большей актуализации семантического сходства процессов ходьбы и курения Борис Кригер создает окказиональное сочетание прокуренные вёрсты, преобразуя типичный штамп - пройденные вёрсты.
       В этом же стихотворении мы находим пример чисто семантической реминисценции, где сходство между текстами истолковывается исходя из смысла, а не из употребления близких лексических единиц, стихотворных размеров и т. п. Не желая встать на путь приспособленца, поэт рисует ситуацию лжи, мимикрии персонажа, который вынужден заниматься грубой лестью в адрес сильных мира сего:
      
       Здесь нас толкают на отъявленную ложь
       Всегда, когда нас вопрошают о погоде,
       И в каждом местном недоношенном уроде
       Урода видим, говоря: "Ну, ты даёшь!"
      
       В этих строчках предельно обобщенно и лаконично осуждается то, что пытался сформулировать Николай Васильевич Гоголь: "Я знаю, что есть иные из нас, которые от души готовы посмеяться над кривым носом человека и не имеют духа посмеяться над кривою душою" ("Театральный разъезд").
       Поскольку творец литературного художественного произведения, как правило, сам является серьезным знатоком литературы, в художественных текстах, в данном случае поэтических, сознательные реминисценции встречаются довольно часто. Так, отталкиваясь от стихотворения Арсения Тарковского "Первые свидания", где дан символ обратной стороны зеркала, выступающего как грань между тем миром и этим (в свою очередь идущая от сказки Льюиса Кэрролла "Алиса в Зазеркалье", а также фольклорных гаданий, поверий и т. п.):
      
       Через ступень сбегала и вела
       Сквозь влажную сирень в свои владенья
       С той стороны зеркального стекла, -
      
       Борис Гребенщиков просто целиком заимствовал эту формулировку и написал:
      
       Но кажется, что это лишь игра
       С той стороны зеркального стекла,
       А здесь рассвет, но мы не потеряли ничего.
       ("Последний дождь")
      
       У Бориса Кригера наблюдается следующая закономерность: сознательно ссылаясь на предтекст, при создании реминисценций в его стихах часто происходит расширение первоначального образа или символа. Например, этот же символ обратной стороны зеркального стекла он проецирует на целую вселенную, где разверстываются галактики, блестят млечные пути, унося читателя в неизведанное и манящее космическое пространство:
      
       ...С обратной стороны
       Зеркалящих созвездий,
       На вешалке своей
       Повернутых ко мне.
       ("На стертых языках...")
      
       Постоянный симбиоз текстов, происходящий в сознании творца, обусловливает их модификацию, которая в конечном счете будет существенно отличаться от прототипа. Так, в этом же фрагменте последние две строчки снова отсылают нас к Иосифу Бродскому, лирический герой которого тоже испытывал обращенность звездного неба, правда, более агрессивную, в свою сторону:
      
       Я закрыл парадное на засов, но
       Ночь в меня целит рогами овна.
       ("Речь о пролитом молоке")
      
       Сходство между текстами может обусловливаться применением одних и тех же лингвопоэтических фигур, например метафор. Так, в стихотворении Бориса Кригера "В остывшем свете суетного мела..." небо сравнивается с мелом:
      
       В остывшем свете суетного мела,
       Которым расписали кромку неба...
      
       Данную метафору мы находим в "Стихах о зимней кампании 1980-го года" Иосифа Бродского, который тоже сравнивал небо, но только с известью:
      
       Небо - как осыпающаяся известка,
       Самолет растворяется в нем, наподобье моли.
      
       Следует отметить, что в строфах Бориса Кригера есть еще один намек. Предтекстом в данном случае выступают строки Евгения Евтушенко:
      
       Какое право я имел
       Иметь сомнительное право
       Крошить налево и направо
       Талант, как неумелый мел?
       ("Какое право я имел...")
      
       Здесь суета, которую Евтушенко воплотил в беспорядочное движение мела по доске, семантически сближается с суетным мелом из стихотворения Бориса Кригера.
       Как было показано на примере произведения "Письмо крестоносца", грамматические показатели модальности также могут явиться сигнализаторами того или иного вида реминисценции. Например, в другом стихотворении Бориса Кригера "Я не встречал себя..." дана ситуация, в которой страдающий герой объясняет причину своих переживаний как плату за прегрешения (злословие и др.). При этом строфа представляет собой предположение, грамматические индикаторы которого - субъект, которым является сам говорящий, модальное слово видно, глагол прошедшего времени:
      
       Я, видно, распустил
       По дому злые слухи,
       Что было бы мне лучше
       Не видеться с собой.
      
       Стихотворение это перекликается со строчками Николая Степановича Гумилева:
      
       Вероятно, в жизни предыдущей
       Я зарезал и отца, и мать,
       Если в этой - Боже Присносущий! -
       Так позорно осужден страдать.
       ("Вероятно, в жизни предыдущей...")
      
       Грамматические показатели в обоих фрагментах тождественны: модальные слова - видно / вероятно, переходный глагол в прошедшем времени, совершенного вида распустил / зарезал, одинаково выражен и субъект (местоимение я). Сходство наблюдается и в семантике, но основная разница - в глубине содеянного лирическими героями.
       Таким образом, даже небольшой анализ показал наличие случаев интертекстуальности в поэзии Бориса Кригера. К отличительным особенностям встречающихся реминисценций можно отнести уход от рифмованных штампов, стереотипных сочетаний (даже при близости формы всегда наличествует индивидуальный смысл). Все аллюзии носят не заимствованный характер, а едва уловимы, показ читателю широты кругозора за счет отправки его к предшествующим текстам поэт не считает самоцелью. Данная статья - только начало в ряду будущих работ, посвященных интертекстуальным исследованиям многомерного творчества Бориса Юрьевича Кригера.
       -----
       1. Барт Р. От произведения к тексту // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989. С. 417, 418.
       2. Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 373.
       3. Жолковский А. К. Блуждающие сны: Из истории русского модернизма. М., 1992. С. 18.
       4. Ильин И. И. Интертекстуальность // Современное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины. Энциклопедический справочник. М., 1999. С. 204-205.
       5. Мамардашвили М. Литературная критика как акт чтения // Мамардашвили М. Как я понимаю философию. М., 1990. С. 161.
       6. Неёлов Е. Шариков, Швондер и Единое государство (о фантастике М. Булгакова и Е. Замятина) // Булгаков М. Собачье сердце; Роковые яйца; Похождения Чичикова / Замятин Е. Мы; Рассказ о самом главном; Сказки. Петрозаводск, 1990. С. 369.
       7. Словарь русского языка: В 4 т. / АН СССР, Ин-т рус. яз.; под ред. А. Е. Евгеньевой. 2-е изд., испр. и доп. М.: Русский язык, 1981-1984.
       8. Смирнов И. П. Порождение интертекста (элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б. Л. Пастернака). СПб., 1995. С. 11.
       9. Ширшов И. А. Толковый словообразовательный словарь русского языка: Ок. 37 000 слов русского языка, объединенных в 2000 словообразовательных гнезд: Комплексное описание русской лексики и словообразования / И. А. Ширшов. М.: АСТ, 2004. 1022 с.

    Ксения Шмелёва

      

    Лирическая феерия Бориса Кригера

      
       Стихи, как звезды, светят людям, освещая самые сумеречные закоулки наших душ, прекрасные и далекие, понятные и близкие. Они - вечны, сохраняясь в памяти людей отрывочными цитатами и созданным настроением.
       Есть поэмы эпические, романы в стихах, оды и панегирики, эпиграммы и баллады. Стихи Бориса Кригера, пожалуй, лучше подходят под определение философской лирики, где всего понемногу, а главное - есть мысль и душа.
       Чтение стихов - это не просто занятие, это - труд души. И с каждым поэтом у нас складываются собственные, личные, интимные отношения. При этом абсолютно не имеет значения, жив он или давно ушел в мир иной. Самое верное хранилище душ - это слово, через века трепетно сберегает оно энергетику и живое дыхание создавшего его. Счастлив тот, кто сумел обессмертить себя в стихах, чья душа имеет голос, ее песни пропоют когда-нибудь в далеком будущем и оживят видения давно ушедших лет...
      
       Стихи - это слепки души,
       Отлитые страстью и болью,
       Как капли каких-то посулов...
      
       Не спешите судить по названию - сборник Бориса Кригера "О грусти этих дней кто, как не я, напишет..." вовсе не нагоняет тоску. Здесь вы найдете не только грусть и экспрессию чувств, не только пейзажные зарисовки, но и легкую усмешку, и иронию, а главное - глубокую мысль. Попробуйте почитать его вразнобой, не по порядку, и вы удивитесь многогранности и разности каждого стихотворения. Их невозможно глотать "залпом", их нужно читать, как пить выдержанный коньяк, медленно смакуя каждый глоток:
      
       Мне еще многому так надо научиться,
       Мне еще многому так надо научить.
       Такая сложная наука - просто жить
       И не ловить за хвост несчастную синицу.
      
       Просто невозможно, прочитав эти строки, сразу перейти ко второй строфе, хочется остановиться, осмыслить прочитанное, и заглянуть в себя, и прислушаться, как из глубины души поднимается целый сонм чувств и ощущений, а в мозгу уже вспыхивают искорки своих, созвучных этим словам мыслей и воспоминаний. Необходимо просмаковать это действо, ибо в наш век, перенасыщенный грубо сработанными полуфабрикатами мыслей и идей, готовой к употреблению информацией - только успевай глотать, пища для ума и души - это такая ценность.
       Неожиданные, порой хлесткие метафоры действуют на ум и нервы, как удары березового веника, пробуждая к жизни и творчеству, открывая неожиданные грани вещей и событий, личностей и явлений:
      
       Мы сетуем на быстротечность! Ну?
       Виним в несправедливости тугие,
       Страдающие паранойей стрелки!
      
       Лирика Кригера изобилует обращениями к великим людям прошедших эпох, при этом создается ощущение, что он беседует с друзьями, а не со столпами и светочами нашей цивилизации: Соломон и Руссо, Платон и Пушкин, Дарвин и Коперник - все они кажутся давними приятелями автора. И это не гордыня, не искусственная бравада, это - беседа умных собеседников через века и континенты. Автор прямо заявляет, что какими бы великими ни были гении, они все же были людьми, и наше представление о них как о чем-то божественном не имеет основания:
      
       И гений - только узник многоточий,
       В реке забвенья плещущийся вплавь.
      
       Кто знает, если бы каждый из нас видел в гениях простых людей, возможно, более близкими и понятными стали бы для нас наука и философия и великие мысли и открытия прошлого не казались бы ледяными глыбами на вершинах пьедесталов. Поэт свободно меняет местами два измерения - время и пространство, и прошлое вдруг ощущается на соседней улице, а из настоящего можно перенестись в прошлое, как на трамвае, с помощью воображения. Илюша Динесс вдруг становится реальным поэтом Средневековья, но при этом более понятным и близким через восемь веков, а не восемь часовых поясов, чем сосед за стенкой.
       Оригинальна и умна самоирония автора, в его шуточных стихах столько смысла и силы, сколько не всегда отыщешь в монументальных томах и монографиях:
      
       Но, наигравшись, яблоко я взял
       И просто съел, забыв о том, что создал,
       Наверное, затем мне Бог и мозг дал,
       Чтоб глупости я быстро забывал.
      
       Посмотрите в глубь себя, люди! Как часто мы с трепетом холим и лелеем наши мелкие изобретения и несущественные откровения, как серьезно относимся к любым мелочам и глупостям собственного произведения... Нужно иметь ясный ум и достаточно здравого смысла, чтобы в яблоке увидеть и создать Землю, а потом просто съесть его - концовка с расщеплением метафоры, вполне в духе классического анекдота. Закон пуанты часто применяется автором в завершающем аккорде философско-печальных измышлений, заставляя улыбнуться, вселяя надежду и веру, что все не так уж плохо или, во всяком случае, поправимо:
      
       Ты не плачь. Жизнь отчасти прелестна.
       И булыжник весьма симпатичен.
      
       Отдельного рассмотрения достойна тема Бога в стихотворениях Кригера. Всевышний здесь предстает в различных воплощениях, духовном и физическом. Это и Бог-отец, с которым поэт беседует в храме, к которому обращается, ища утешения или ответа на вопросы об устройстве Вселенной и смысле бытия; и Бог-сын, "Исуси, милый парень", с которым так хочется побеседовать по душам в мире без насилия; и Дух Святой, обитатель храмов. Однако невозможно сказать, к какой конкретно конфессии тяготеет поэт: Иисус и Мекка, Будда и Иерусалим оказываются рядом, как разные грани одного целого. Вообще надо отметить, что Бог у Кригера очень человечный.
      
       Бог шептал вполголоса, кричал,
       Пробовал и так, и эдак, бедный...
      
       Однако через стихи, посвященные Всевышнему, красной нитью проходит главная мысль: люди Бога теряют, Храмы сгорают:
      
       Мой бедный Храм, заплакавший в горенье,
       Исторг родного Бога письмена...
      
       И дело здесь вовсе не в том, что Бог покинул нас, а в том, что мы сами потеряли связь с Ним, Ему не остается места в наших замученных высокими скоростями и технологиями душах...
       Поэзия Кригера интересна и своей географией, недаром в его стихах земной шар представляется очень маленьким - то яблоком, то шаром. Вспоминается булгаковский живой глобус, как будто у автора весь мир на ладони. В каком-то смысле так оно и есть - Кригеру пришлось и пожить, и побывать во многих странах. Поэт знает, насколько на самом деле мала наша Земля - она вся умещается в нашей памяти и воображении. Нескольким городам посвящены отдельные стихотворения, и очень интересно рассматривать Амстердам и Лондон сквозь призму восприятия автора.
      
       Я немного остался задавлен
       Этой мощью имперской стопы...
      
       Как много Борис Кригер умеет выразить всего в нескольких словах, образы - главное оружие поэта, и он исключительно спортивно владеет этим оружием. Разгромлен критикой и умерщвлен Петербург, а Иерусалим всплывает в стихах миражом в пустыне, отголосками тягостных снов. Норвегия предстает перед нами в родных российских пейзажах, но вот люди там другие, они берегут и любят свою страну, не пьют запоем, и поэтому там все так похоже и непохоже на Россию. Оказывается, можно жить по-человечески даже в суровых климатических условиях, так почему же страна, где родился поэт, так непохожа на уютную и чистую Норвегию? С такой болью звучат финальные строки:
      
       За Россию обидно,
       За себя мне досадно.
      
       Структура книги неоднородна, как и поэзия Кригера: вначале идут просто лирические стихотворения, а затем уже читательскому вниманию представляются циклы стихов. Принципы подборки произведений и объединения их в циклы в каждом случае различны. Цикл "Как небо средь осколков тает" посвящен размышлениям об исторических памятниках и бренности всего земного; все в этом мире временно, и даже времена сменяют друг друга:
      
       Есть время слов, молчания, и даже
       Есть время это время пережить!
      
       По своей необычайной образности, неожиданности эпитетов и яркости сравнений лирика Кригера могла бы соперничать с имажинистами, однако образ для Кригера - не самоцель, а средство передачи мыслей, чувств и настроений.
       Цикл "Когда растают шапки ледников..." изначально отличается уже тем, что под многими стихотворениями поставлены даты. Легко можно определить, что здесь собраны ранние произведения автора, в них чувствуются трепетность и восторженность юности, в них звучат ода красоте и уверенность в собственной способности сделать мир прекраснее и чище. Здесь стих кипит то задором, то бунтом против серости и однообразия, то неприятием жестокости, лишений и несовершенства окружающего мира. Кроме того, этот цикл интересен еще и тем, что в нем отражается эпоха, из мелких деталей вырастает цельная картина окружающей жизни. Есть здесь и гражданская, и любовная лирика, однако строки эти написаны в переломный момент, когда страна, в которой жил поэт, разваливалась на глазах, что не могло не отразиться в стихах:
      
       Да, немало успешно наломано дров.
       Все кромешней развал и бардак.
      
       Еще одна особенность лирики Кригера - в одном и том же стихотворении может быть использован высокий стиль с изысканным лексическим наполнением, а потом вдруг появляются строчки с разговорной, а иногда и бранной лексикой, в зависимости от настроения поэта. Он не хочет подчиняться законам и устоям, он не мучается вопросом, как можно писать стихи, а как нельзя. Если грибоедовский Чацкий "говорит, как пишет", то Борис Кригер пишет, как говорит. В его стихах создается полная иллюзия диалога с читателем, хотя поэт непосредственно не обращается к нему. Кажется, что автор делится лично с каждым своей болью и радостью, наблюдениями и размышлениями:
      
       Высоцкого я с водкой намешал;
       И пил и слушал в едком упоенье...
      
       Однако не только задор и бурлящая радость бытия находят выражение в лирике конца восьмидесятых. Нотки усталости и боли уже настойчиво и далеко не фальшиво звучат в этих произведениях. Тема пьянства также находит место на страницах стихотворений, и не только в связи с Высоцким, хотя вполне вероятно, что и не без его влияния. Вообще говорить о чьем-либо влиянии на поэзию Кригера сложно. У него, как у любого тонко чувствующего человека, должны быть любимые поэты и писатели. Но в том-то и прелесть его поэзии - она не подражательная. Поэт не стремится быть на кого-то похожим, угодить публике. Он просто пишет - потому, что не может молчать, и делится своими размышлениями и наблюдениями.
       Еще одной особенностью лирики Кригера можно назвать своеобразную размытость сюжета, а часто и отсутствие такового. У него нет эпических поэм и рассказов в стихах, герой его произведений часто невидим, а образы настолько метафоричны, что уже не принадлежат какой-то грани реальности, им тесно в определенной плоскости. Они приобретают выпуклость и воздушность, выстраивая неожиданные логические, а порой и нелогичные связи:
      
       На эшафот, убойно, боров
       Взведен без шляпы ль, без плаща ли,
       Клешнями рекрутских наборов
       Меня любезно всхолощали.
      
       В этом стихотворении с хемингуэевским названием "Прощай, оружие" ни о месте, ни о времени, ни даже о герое мы не узнаем. Однако ясно слышен протест против всякой войны и насилия, против бойни, которую ни один солдат сам не затевал, против "почетной повинности" рекрутских наборов, когда молодые и полные жизни люди выдергиваются против воли из нормальной жизни просто потому, что так надо.
       Стихотворения Кригера заставляют не только сопереживать, следить за развитием сюжета и поражаться лихо ввернутому тропу или удачному и уместному оксюморону - главное в них то, что они заставляют думать. И не просто думать, а размышлять. Они заставляют воображение работать на полную катушку, раскручивая цепь сложнейших образов, возрождая в реальности нашего сознания необычайно яркие картины, существовавшие в душе автора и заархивированные им в сжатый формат рифм и строф.
       Тема любви, как это и положено, часто встречается в стихах Кригера. Однако проявления, формы и сами предметы любви различны. Это и пронзительное по своей правдивости и глубине чувство к животным, которые "страдают бессловесно" (при этом удивительно тонкое наблюдение, что у братьев наших меньших другое отношение к вопросу жизни и смерти, ибо они "не дрожат, как мы, пред небытьем"), и любовь к женщине, хрупкому и нежному существу, которая сама является целым миром, таким прекрасным, манящим и романтичным:
      
       Я люблю тебя, как солнечные блики
       На воскресных полуснежных облаках...
      
       Однако этот мир нельзя взять насильно, двери в него может открыть только взаимная любовь. Тема любви развивается шире и глубже в циклах, идущих после основного блока стихов, особенно в таких, как "Ты права, ты, конечно, права..." и "Я болею тобой, хоть болеть мне совсем и не больно...".
       И все же не стоит думать, что любовь в лирике Кригера - только лишь светлое и нежное чувство, о нет! Есть у него и такие стихи, которые лучше было бы назвать антилюбовной лирикой... И вместе с поэтом проходишь все круги ада, мучение до блаженства и восхищение до отвращения... Удивительные строки, без рисовки и ложного стыда, без бравады и самолюбования из самых затаенных уголков подсознания вырывают темные и низкие чувства, обнажают грязные помыслы. Сравнения и аллегории заставляют содрогнуться, но ни разу не возникает желание воскликнуть знаменитое "Не верю!". Нет, поэту веришь безоговорочно и бесповоротно, пленяясь правдой и живой душой, мятущейся за этими строками.
      
       Даже в самом отчаянном скотстве
       Не унять злую радость разгула.
      
       Только ни в коем случае не стоит думать, что поэт воспевает разгул или отношения, основанные на скотстве. Это не воспевание, а повествование, это выстраданное и высказанное душевное потрясение неудачными отношениями. Душе поэта претят подобные отношения, он тянется к светлому и чистому, поэтому и грустных и нежных произведений в сборнике все же больше. Так трогательно нежно и так по-детски звучат эти слова:
      
       Вот уткнусь я в колени твои,
       Мокрым носом невнятно сопя
       О своей непутевой любви
       Неуклюжие недослова.
      
       Самое лучшее определение себе, собственному самоощущению дал сам поэт: "плюшевый", "плюшевость". Плюшевый медведь может быть неуклюжим и смешным, грустным и обиженным, но он не может быть злым. Над ним - "плюшевые небеса". Ни в одном стихотворении Кригера вы не найдете призыва к насилию или же пылающих гневом, пусть даже праведным, и ненавистью строк.
       Но вот мы открываем новый цикл под названием "Мы ушли, не простившись, не взяв адресов...". Сразу можно сделать вывод, что речь пойдет о разлуках, переездах на новое место. На самом деле этот цикл стихов посвящен эмиграции. Само слово это режет слух и царапает душу любого человека, выросшего в СССР. Эмиграция для нас связана с крахом жизни и надежд, с насилием над свободной волей, с лишением человека свободы выбора, изгнанием. И пусть в конце прошлого века люди уезжали уже добровольно, их никто не преследовал, не вынуждал выбирать между жизнью за границей и смертью на родине, однако все равно - этап этот переломный и довольно болезненный.
       Эволюцию настроения эмигранта из разваливающегося Союза можно четко проследить в замечательных стихах Кригера. Сначала это острая, даже несколько злая радость от возродившейся надежды на светлое будущее, на перемены к лучшему. Поэт готов на все, готов пожертвовать последним, лишь бы вырваться из мрачного плена страны, находящейся в периоде полураспада:
      
       Обчистят коль - расстанемся с грошами,
       Сдерут штаны - уедем без штанов.
      
       Здесь же и разудалая ироничная песнь, в которой автор обращается к воображаемому государю российскому. Она ясно отражает затаенную обиду и ликование от расставания с той страной, где население привыкло во всех своих бедах винить жидомасонов и считать, что без них жить сразу станет лучше, с удовольствием выпинывая их, обобранных до нитки, униженных и прошедших все круги бюрократического ада, в "мир гнилого капитала". Ирония на самом деле грустная, хотя поэтом для этого стихотворения и выбран бравурно-маршевый хорей. Болью несправедливости отзываются последние строчки:
      
       До свиданья, бедный Хаим,
       Здравствуй, Ванюшка-дурак.
      
       Но вот уже через стихотворение звучат иные мотивы - разочарование и боль с переливами, в характерном для русских страданий анапесте. Не молочными реками потекло эмигрантское житье, и не так уж легка и привольна оказалась жизнь по ту сторону бетонных блоков. Не нужны оказались мозги, талант и чувства этого поэта, философа, умницы и на исторической родине.
      
       Все равно тут своим не заделаться,
       Даже если по горло обрежешься.
      
       Единственный выход - идти на низкооплачиваемую и непрестижную работу, да еще и перспективы светлого будущего опять заволокло туманом неизвестности. Нужно трудиться, пробиваться, цепляться и карабкаться наверх. Отрезвило эмигрантское житье, алые паруса и жюль-верновские приключения оказались на деле только красочной открыткой, а реальность тычет в глаза свои неприглядные истины о том, что хорошо только там, где нас нет, и мир, в сущности, однороден. С грустью говорит поэт о том, что уходящие не брали адресов у тех, кто оставался, не ценили и не берегли воспоминания о своем прошлом, которое так же, если не более, ценно, как и будущее. Но это свойственно каждому представителю рода человеческого, и дети наши не поймут открытых нами истин, они все равно уйдут в свои неведомые, далекие, манящие запретностью и неизвестностью дали...
       Завершает цикл стихотворение более раннего периода, 1986 года, когда еще никто и не думал всерьез об эмиграции. Но оно настолько точно и пронзительно передает состояние и выводы поэта начала 1990-х годов, что идеально вписалось в качестве логического завершения, подводя итоги предыдущих размышлений:
      
       А может, хватит вошкаться,
       Визжать и поросячиться?..
      
       Интересно, что Кригер сам себе это заранее говорил и, несмотря на предчувствия и предостережения поэта в себе, способного тонко чувствовать и предвидеть грозный вал грядущих событий, неумолимо продолжал "вошкаться". В каждом поэте есть что-то от пророка, но если последние смиренно ждут предсказанных событий, поэт бунтует и пытается идти наперекор, совершая немыслимые подвиги, безмерную работу души. Иные при этом сгорают дотла, а большинство просто перегорает, и пылают души уже не пожаром, а золотом осенней листвы, в стихах появляются прозрачная свежесть и чистый, спокойный простор.
       Таким осенним воздухом дышит следующий цикл с характерным названием "Туда, где воздух разрежен и светел...". Грусть разочарования, растерянность, все слышнее нотки о былом... Грусть эта и тише, и нежнее, здесь есть и боль за все человечество в целом, и за некоторых представителей его в отдельности, грезы о прошлом и воспоминания о будущем. Любимыми и полузабытыми, далекими и родными запахами и голосами отзываются в душе строки этого цикла:
      
       А знаешь ты, как я хочу домой?!
       Туда, где воздух разряжен и светел...
       ...И свитер мой весь плюшевый такой...
      
       И чувствуешь, что уже ничего не вернуть, и теплой волной поднимается в душе благодарность поэту за это путешествие по закоулкам своей памяти, где детскими "секретиками" из цветных стеклышек и бумажных фантиков запрятаны самые пронзительные события и чувства, дорогие далекие лица. Невозможно не полюбить Кригера-поэта, прочитав такие задушевные строки:
      
       Или где ты, на стул забравшись с книжкой,
       Зовешь меня загадочным мальчишкой,
       Хотя я увалень еще какой!
      
       И этот "увалень", и "мишка - плюшевый гном" - какие они милые и забавные, грустные и трогательные! Но Кригер-бунтарь еще жив, он не полностью изошел на "плюшевость". Буквально тут же тысячью иголок пронизывают горькие, резкие выпады в собственный адрес, призывая читателя в свидетели, адресуясь и к друзьям, и к недругам. Здесь и драма, и протест, и внутреннее недовольство собой и жизненными обстоятельствами. Все это замечательно и глубоко, ибо настоящий поэт строг в первую очередь к себе, над зарифмованной исповедью, написанной кровью сердца, не властно время, и подобные строки остаются навсегда драгоценными жемчужинами в сложном узоре человеческих деяний.
       "Я не встречал себя, давно уж не встречал..." - новый цикл, еще более напевный, лиричный и мудрый, раскрывает свои душистые строки о человеке, который многое перестрадал и передумал, перечувствовал и постиг. Смирение и принятие мира таким, каков оно есть, - высшая мудрость и высшее благо. Самоанализ и самопрощение - тяжкий труд, требующий затраты душевных сил и духовного опыта:
      
       Я покоряюсь тихо
       Скандальному стремленью...
       ...И я не стану мудрым,
       Ни в альфу, ни в омегу...
      
       Здесь Кригер-поэт перекликается с Кригером-прозаиком, альфа и омега - излюбленные образы автора, символы начала и конца, использованные им впоследствии в качестве названия и сущности нового психологического романа.
       Все чаще звучат темы рефлексии, обращения к прошлому. Только вот прошлое в сознании прессуется, теряет пространственно-временной объем, сжимается в огромный блин, и в нашем воображении динозавры, ясли и первая любовь существуют как бы в одной плоскости, совсем рядом - руку протяни, и достанешь. Но именно своей недосягаемостью - не важно, миг прошел или миллионолетье, - они и близки. На подобные мысли наводит философский трактат в стихах, завершающий этот цикл, где как дважды два доказано, что:
      
       Не воздвигнуты четкие стены
       Между тем, кто уже неприметен,
       И пока что приметными нами...
      
       Каждое стихотворение Бориса Кригера - это законченное произведение. Они такие разные и колоритные, каждое по-своему столь самобытное и неповторимое, что хотелось бы написать о каждом. Однако, к великому моему сожалению, это невозможно, и приходится совершать трудный выбор, с кровью выдергивая цитаты и пытаясь через частное добраться до сути целого...
       Завершает этот действительно эпический сборник цикл под названием "Я болею тобой, хоть болеть мне совсем и не больно...", где много слов о боли и любви, где грусть и нежность поэта наполняют душу читателя теплым, мерцающим светом одиноко горящей свечи.
       Чувство любви уже не будоражит, не вспенивается, не мучает и не взрывается разноцветным снопом искр и рифм. Теперь оно более степенное, размеренное - и более глубокое:
      
       Не в жару я,
       Не брежу
       И даже печенье жую...
      
       И все же оно не менее романтичное и тонкое, а боль присутствует всегда, как острая приправа к удовольствиям и наслаждениям. Но эта боль уже не мятежная, она смиренная, во многом созерцательная. Она и личная, и глобальная, вызванная любовным томлением и метафизическими измышлениями. Между строк то там, то здесь уже сквозит усталость много испытавшего и повидавшего человека. Но все же поэт остается верным самому себе и некоторому стихотворному хулиганству, поэтому среди щемящей лирики вдруг взрывается иронией и смехом "Письмо крестоносца". Это - замечательный эпос о том, чего не найдешь в учебниках истории, о чем молчит профессура, но что было неотъемлемой частью жизни, той изнанкой, которую так ханжески игнорируют и прячут подальше на пыльные полки истории:
      
       Возможно, я законченный невежа,
       Но мучаюсь я гибельным вопросом:
       Как совместимо рыцарство с поносом?
       Как ни шустри - штаны-то из железа!
      
       И вот открыто последнее стихотворение сборника. Слова поэта - не просто набор красивых фраз и рифм, это девиз. Звонкие, замешанные на боли и бунтарстве, любви и восхищении, философских выводах и житейских наблюдениях, стихи Бориса Кригера никого не оставят равнодушным.
      
       Я под любым предлогом
       Готов крушить помехи,
       Размешанные в боли,
       Как звонкие ознобы...
      
       Прекрасно, что стихотворчество Бориса Кригера не закончилось на этом сборнике и к радости поклонников его поэтического дара небольшим приложением в "Кухонной философии" вышла серия, которую можно было бы назвать "Стихи последних лет". Правда, слово "последний" всегда вызывает неясную тревогу, ассоциируясь с конечностью, финальным аккордом, за которым пустота. Люди, профессионально связанные с ежеминутным риском, суеверные в силу рода занятий, никогда не скажут "последний вызов" или "последний прыжок", у них он всегда "крайний". И хотя поэт и призывает нас не придавать значения снам и суевериям, давайте все же договоримся считать эту серию "стихами крайних лет"...
       В этих стихотворениях остро чувствуется преемственность с окончанием предыдущего сборника, мотивы и настроения, проявлявшиеся доселе только всплесками, отголосками, мягкой тенью на солнечном озере, здесь уже принимают форму, обрастают плотью, вольно и свободно вступают в свои права. Годы идут, человек меняется, иные ноты льются из-под пера поэта. И дело не в том, лучше это или хуже, а в том, что это есть и это прекрасно. Ранняя осень - волшебная пора, и стихи этого цикла очень хочется назвать осенними, в них уже не буйство, а рассуждение о нем, не мятеж, а глубинное проникновение в суть вещей, анализ и наблюдения.
       Эпиграфом для этих стихотворений автор выбрал слова Альфреда де Мюссе о том, что в жизни нет ничего прекраснее любви и правдивее страдания. Выбор этот не случаен. Кроме жизненной правды строки эти заключают в себе еще и основную мысль, красной нитью проходящую через творчество поэта: любовь движет этим миром, а страдание дает нам шанс познать его и оценить по достоинству. В этом поэтическом блоке Кригер уже не просто поэт, он во многом сродни булгаковскому Мастеру, который не искал ни страдания, ни счастья, ибо страсти он уже испытал, постиг то, что было нужно ему для творчества, нашел свою любовь. И единственное, что требуется, - это покой, необходимый для самовыражения и осмысления. Но если Мастер готов был отказаться от всего земного, то Кригер дышит полной грудью и всецело сливается с бытием, разрастаясь до пределов Вселенной, жаждет познать и прочувствовать жизнь на более высоком, может быть, уровне, четко давая понять, что сердце его открыто для чувств:
      
       ...Я начертаю слово
       "Покой", сотру потом
       И напишу "Любовь".
      
       Примечательно, что оба слова написаны с заглавной буквы, они - альфа и омега, финальная цель, к которой в конечном счете стремится человек.
       В стихотворениях все чаще появляются романтические образы, небесные замки и чудо-корабли, демоны и волшебные всадники. Бунтарь начинает уступать место романтику, но их обоюдное влияние только добавляет прелести этой лирике. Протест слышится за горькой грустью строк:
      
       Как много вас, забытых поколений,
       И я - одно из них.
      
       Похоже, поэт понимает, что - протестуй, не протестуй - ничего не изменишь в глобальных законах вселенной. Единственное, что можно сделать, - это внести посильную лепту в сохранение памяти о своем поколении через собственные стихи и прозу. Да и это не самоцель. Смысл собственного существования поэт видит в жизни как таковой, в познании окружающего мира, в каждом движении, в каждом вдохе, в каждом мгновении. Самое главное, что мы должны совершить, - это остаться собой, не бояться проявлений собственного "я", не кромсать себя под среднестатистические рамки. Читая строки:
      
       Я остаюсь в каких-то рамках
       И не рисую на обоях... -
      
       так и хочется воскликнуть: "Рисуй, рисуй, ибо этот рисунок останется навечно, а все рамки сгинут! И если ты не нарисуешь, то это уже навсегда!" И это заставляет задуматься о собственных рамках, о душе, которую пихаешь за пазуху, сминая острые углы и утрамбовывая неординарные выступы. Нужно уметь растрачивать себя на то, что ты считаешь важным для собственной души, для близких и далеких, пусть даже разрывая путы искусственных приличий. Если поэзия заставляет тебя пересмотреть ценности, присмотреться к себе, зауважать собственную вихрастость, такая поэзия - истинная, необходимая и человечная.
       Пусть дух хулиганства и бунтарства смягчился с годами, легкая ирония, порою насмешливо проглядывая между строк, прекрасно ужилась и здесь, но теперь она не едкая, не злая, а веселая и легкая:
      
       Свекла, огурчик и морковь -
       Вот мой удел - удел счастливых...
      
       Эдакая ода здоровому образу жизни! И это верно, абсолютно права Зайка - молодец тот, кто поймет вкус простых вещей, ведь счастье - понятие субъективное. Конечно, гипербола, возводящая употребление овощей к высотам счастливой судьбы, невольно вызывает улыбку. Но и смех, и овощи - вещь полезная, так что вот еще один показатель того, что поэт по-есенински "прощается с хулиганством", жуя уже не вредное печенье, а попивая овощной сок! Поэзия есть везде, она - вокруг нас, и жизнь наша - череда обыденных вещей, а дар поэта - увидеть в них особенную прелесть, скрытые истины и тайные связи, а потом, облачив все это в благородный панцирь из рифм и ритмов, передать читателю, уповая на понимание.
       Есть в этой серии стихотворения, которые не просто берут за душу, они перехватывают дыхание, они заставляют сжиматься сердце от правдивой красоты и пронзительности строк. Одно из них - "Мы видим себя в отраженье зеркальных шаров и фужеров...". Поэт действительно написал обо всех нас, а мы... мы часто не можем описать свои переживания, да и любые острые эмоции, иголочками прокалывающие нервы, стараемся стряхнуть, переключившись на что-нибудь понятное и обыденное. А тут нам вдруг рассказали, почему же нам так дорог детский праздник Нового года, почему мы с такой настойчивостью, не признаваясь себе в этом, задавленные игом собственной взрослости, ждем волшебства, которое должно свершиться этой ночью:
      
       Когда без сторонней подсказки
       Мы чувствуем тихие тени
       Тех, кто в нас не ищет ответа
       На их незаметные ласки.
      
       Просто когда это происходит, главное - не вздрогнуть и не спугнуть птицу счастья, присевшую к нам на плечо... Тема детства звучит еще в одном, более мрачном стихотворении "Я ластиком стер свое детство...". Прочитав его, невозможно поверить, что ранние годы поэта были безоблачно-счастливыми и что он был любимцем и баловнем. Отрекаясь от своего прошлого, поэт понимает, что он теряет будущее:
      
       Я ластиком стер свое детство,
       Но стал человеком без завтра...
      
       Насколько же горькими должны быть воспоминания, чтобы избавление от них стало важнее будущего... "Прости меня, мама, за это..." звучит рефреном, а в конце к этому с болью добавляется: "Хоть ты никогда не прощала...". Страшное стихотворение, слезы становятся комом в горле. Оно кричит о том, что детские травмы неизлечимы, и наши комплексы, наше неумение быть счастливыми, неспособность дарить любовь и нежность - все это наследие ранних лет. И ничем никогда не залечишь эти обиды и эту боль, хоть до дыр сотри ластиком душу и память, - детство будет продолжать играть с нами, непрошенно вторгаясь в наши серьезные взрослые игры неуклюжими и нежданными отголосками...
       Стремление к счастью неизбывно живет в человеке, и блажен тот, кто нашел свою долю, причитавшуюся ему от рождения самой судьбой. Любовь - великий труд, но только тот, кто не боится трудностей, пожинает плоды. Кригер, похоже, достиг своей тихой гавани, где
      
       К нам льнут плоты причалившего счастья,
       И, передав тебе на всякий случай часть, я
       Вторую часть сам провожу своей судьбы.
      
       Понятно, что для поэта наступило время созерцания и осмысления, время пожинать то, что посеял. Не все спокойно на душе и в его жизни, и некто, очень похожий на неизменного Черного Человека, дает о себе знать. Только вот цвет его неразличим; непонятно, кто он такой, к добру или худу стучат в ночи подковы неизвестного всадника, преследующего поэта. Совесть ли это, гордость ли, а может, это бальзам для исцеления душевных ран...
      
       А может, это сумрак мой
       В душе устал скакать...
      
       Неизвестно, ответа нет, и даже кот-вещун только жмурится и молчит. Ответ на этот вопрос найдет со временем сам поэт. А нам с вами полагается прислушаться - не стучат ли копыта невидимого всадника? И что принес бы нам этот таинственный ночной гость? Ведь, вполне возможно, многое можно еще исправить, и встреча с Черным Человеком необязательна, а вместо него приедет к нам белый рыцарь на звездном коне....
       Особенного внимания достойно последнее стихотворение этой серии. Оно само по себе как бы подводит итог всего сделанного, написанного и передуманного автором. В нем он вдруг начинает сомневаться, а не напрасно ли было все, что сделано:
      
       Сочинил напрасно я
       Повесть о себе самом
       С грустными предлогами,
       С тонким юморком...
      
       Звучат здесь и усталость, и творческий поиск, и самокритика. Ответом на эти сомнения может стать только отношение читателя, его восприятие и оценка. Несомненно, творчество Бориса Кригера, как поэта, так и прозаика, является ценным вкладом в мировую литературу.
       Перевернув последнюю страницу "стихов крайних лет", не спеши прощаться с поэтом, читатель. Его стихи ожили и заговорили голосом заслуженного артиста России Сергея Бехтерева. Проникновенный, бархатный баритон, окутанный в переливающийся покров тихой музыки, проникает в душу, раскрывая тайные смыслы и оживляя мелодику стихов. Невозможно описать красоту и лиричность этого произведения искусства, нужно самому окунуться в музыкальные волны поэзии, исполненной глубоко смысла и чувств, прошедшей через душу артиста. Оживая, строки обретают форму и впархивают, как птицы, прямо в душу слушателя. Читайте и слушайте, наслаждайтесь, сопереживайте, восхищайтесь - одним словом, приобщайтесь к поэзии Бориса Кригера, и в мире станет больше красоты и гармонии.
      
      

    Кирилл Табишев

      

    Как умирают птицы

    Любовная лирика Бориса Кригера

      

    С любимыми не расставайтесь...

    В. Кочетков

      
       Как умирают птицы... Вы видели когда-нибудь, как умирают птицы? Они умирают в полете. Они делают последние, отчаянные взмахи крыльев, а потом камнем падают с высоты, на которую успели взлететь. "Лежат, распластавши крылья, как снятые с креста" - поется в песне Валентина Дубовского.
       Истинная Любовь умирает так же, как умирают птицы...
       Поэзия поразительно тесно связана с музыкой. Они созданы друг для друга. Они немыслимы друг без друга. Именно потому на великое множество стихов положена музыка. Но в музыке - семь нот, а в языке - невообразимое количество приемов, звуков и тонов. Нет, это не ставит изобразительную силу слова выше - в искусстве все равны, но это говорит о том, какими неимоверными возможностями символики обладают стихи.
       Так вот, поэзия Бориса Кригера - это музыка. Музыка как есть. Музыка сама по себе. Самостоятельная, органичная, прозрачная, собранная. И рассказывает она о том, чего не замечает иной раз даже сама природа. О том, как умирают птицы. Как умирает, живет и рождается то, что мы называем словом "Любовь".
       Многие из нас проходят через тот "нежный" возраст, когда стихи пишутся сами. Пусть простые, наивные, неумелые, но - стихи. Ведь именно в сжатой, емкой стихотворной строке легче выразить чувства. Так же, впрочем, и в музыке. Все искусство, возможно, существует для того, чтобы обнаружить, сформулировать и показать любовь. И любовь не обязательно к женщине, но и к матери, другу, Родине. Поэтому невозможно найти поэта, который не писал бы о любви.
       Тема любви не обошла стороной и Бориса Кригера. В его любовном измерении, в этом интимном переплетении времени, места и действия, разворачиваются целые буйства слов-красок-нот, метко и верно действующих на читателя:
      
       По луне распластав свои синие отблески молний,
       Грохоча по углам вдруг коробкою ставших небес,
       Ты в ином измеренье меня обязательно вспомни,
       Чтоб не ведать нам слова невнятного, горького: "без"...
      
       У Кригера понятия любви и времени - параллельны. Они не пересекаются, не зависят друг от друга. Любовь у него никак не умещается во времени, только в измерении, а измерение - это целый мир. Связь между измерениями - это связь между мирами. Любовь здесь приобретает оттенок абсолютного отрыва от реальности. Это нечто нереальное, неизмеримое, безграничное и в то же время настолько человеку близкое, что он оказывается способным в это нечто себя вовлечь, придать ему видимость.
      
       Тебя люблю, и ни о чем уже не плачу,
       И не ищу уже иных путей для нас.
      
       Человек - в центре лирики Бориса Кригера. Он - источник. Он - цель и средство одновременно. Любовь - только и только в отношении к Живому. Любовь не в действии, а в отношении. Любовь - незримый путь, пройти который суждено лишь бок о бок с одним попутчиком.
      
       Всё то, что ни время, ни руки, ни смерти
       Отнять у живущих не в силах, не вправе,
       Всё то, что в дешёвом открытом конверте
       На серой таможне у нас не украли...
      
       В своем лирическом крещендо поэт подводит нас к очень важной мысли: любовь могущественна ровно настолько, насколько мы ее такой ощущаем. И ведь он прав. Жизнь - это таможня. Бесчисленное множество турникетов, шлагбаумов, закрытых дверей и просто глухих стен. Лишь любовь невидима для таможенного контроля, не знает ограничений, и жаль, что мы теряем свои заветные конверты раньше, чем успеваем это понять:
      
       Ты часть моей мечты,
       Ты часть моей вселенной,
       Разорванной на части
       И склеенной опять.
      
       Мечта у Кригера - отдельная, цельная Вселенная. Но в своей цельности - разбитая на мелкие осколки, каждый из которых имеет свой собственный, особый угол отражения. От правильного и последовательного соединения осколков в результате будет зависеть существование всей вселенной. Бытие же, как вечный и непреходящий процесс разрыва и соединения этих плавающих в хаосе кусочков разрозненности, ставится с любовью на одну запыленную полочку, стереть пыль с которой предстоит одному лишь человеку...
       Угадывается связь с древнеиндийской и древнегреческой философией, где любовь - некий космический принцип, посредством которого усмиряется и объединяется Вселенная во всем ее стремящемся к распаду обилии сил и форм. Отголоски этого принципа будут звучать на протяжении всей экскурсии в лирику Бориса Кригера.
      
       Раскаяньем коря, я сетую на время
       И в поиске тупом расходую себя,
       А время всё течёт, и снова, всё объемля,
       Спускаются на дно глухие якоря.
      
       Православная Церковь учит, что ничто так не любезно Богу, как глубокое покаяние: "сердце смиренное" и "дух сокрушен". В притчах "О мытаре и фарисее", "О блудном сыне" подчеркивается, что и благодарственные, и хвалебные молитвы сильно проигрывают покаянным и Богу они не всегда приятны. Поэт упрекает себя раскаянием, но даже не перед Богом, а прежде всего перед самим собой. Действительность представляется ему бессмысленным поиском, в течение которого расходуются невосполнимые клетки души. Но, что самое удивительное, в понимании этого не кроется лекарство от безысходности. Рано или поздно в осколочном сознании автора начинает назревать конфликт, неспешно переходящий в абсолютную апатию и фобию. Поэт вступает во внутренне противоречивый диалог со временем, четко осознавая сухость окружающей его вселенной. В таком честном реализме нет места морскому ветру и крикам чаек - только "глухие якоря" на песчаном дне промозглой реальности. И этих якорей может быть бесчисленное множество - время-вода неумолимо превратит в вязкую ржавчину даже их.
      
       У меня слишком мало союзников,
       Тех, что просто пошли бы за мной
       На вершинах, опавших до бездны,
       Расстилать золотые покровы любви...
      
       "Антанта" любви слишком слаба, чтобы пытаться сопротивляться "якорным цепям" пустоты и равнодушия. Поэт слаб в своем одиночестве. Нужны союзники, люди, способные дойти до бездны, не растеряв при этом золото внутри себя:
      
       Я не давал тебе пронзительных имён,
       Ты не плыла ко мне в наряде подвенечном,
       Но если суть вещей таится в чём-то вечном,
       То это вечное разделим мы вдвоём.
       Мы невесомы, словно пара голубей,
       Мы состоим из полуправильных концепций,
       И каждый миг, добавив бренность в нашем сердце,
       В нём оставляет только нить своих идей.
      
       Любовь не требует слов, "пронзительных имен", она не предполагает узы брака, она не кричит о себе в каждом кубическом сантиметре воздуха. Ключевой фразой в этом стихотворении является - "вечное разделим мы вдвоем". Любящий дает любимому... новое измерение своей сущности - быть "для негo", в то время как обычно он - только бытие "в себе". Такая любовь будет являться для личности дополнением к его собственной, личностной ценности, приданием смысла его бытию.
       В любовной лирике Бориса Кригера отчетливо просматривается и этический принцип "любви к дальнему", осмысляемый как любовь к кому-то далекому, подчас как неведомый иным людям идеал, осуществление которого подняло бы человечество на более высокую ступень. Любовь к далекому, предполагающая моральное мужество и душевную щедрость, в известной степени противопоставляется здесь любви к ближнему:
      
       Ты моё сарафанное счастье,
       Ты мой самый незыблемый друг.
       Даже если бушует ненастье
       Никудышно задуманных вьюг.
      
       За нежными метафорами таится не только искренняя улыбка, которая посетила, в том числе, скромного автора данной статьи. В лирике Бориса Кригера дружба и любовь тесно переплетены между собой, а где-то это произошло настолько аккуратно и методично, что уже сложно выделить исходные понятия. Романтические отношения отличаются от просто дружеских не так сильно, как это кажется людям. Дружба, как и любовь, предполагает симпатию и поддержку и так же часто ставит перед выбором. Дружеские отношения требуют развития и применения позитивных способностей и навыков взаимоотношений: способности делиться, честности, сопереживания, умения слушать и общаться - всего того, чего требуют романтические отношения:
      
       Где-то там, в разветвленьях корений,
       Дней, времён или даже эпох
       Поселился мой маленький гений,
       Мой родной и улыбчивый Бог!
      
       Для большинства людей искусства любовь - первая и главная тема, неизменно овладевающая их умом и сердцем. Борис Кригер не является в этом смысле исключением. Но речь идет о человеке, который кроме всего прочего еще и (а может быть, прежде всего) философ, для которого характерен взгляд со стороны: не только любить, не только искать и тонуть в вопросах, но и размышлять над тем, что есть любовь.
       Тему любви у Кригера, на мой взгляд, можно рассматривать в контексте разделения ее на настоящую и ненастоящую. Любовь настоящая (а для Кригера разделение на настоящую и ненастоящую любовь вполне оправданно) зарождается в слиянии свободы и Бога. Это может произойти в одном человеке - полюбившем, а может и в двух - влюбленных. Все равно любовь пребывает как путь к Богу, как возможность почувствовать Его или слиться с Ним. Влюбляясь, мы любим на самом деле не какого-то конкретного человека, а Бога в нем, Бога через него. Любящий человек становится неким проводником: через любящего (через его любовь) можно любить себя, через него тебя может любить другой человек. Но константно сквозь любящего должен "просвечивать" Бог. Родной и улыбчивый для всех, кто нашел в себе место для Него, кто сумел пронести его заветы сквозь целые эпохи...
      
       Ты нарисуй мои мечты
       В мазках незримого касанья,
       Как отплеск ветреной звезды
       Над гулкой чашей мирозданья.
      
       Очень теплые строки. В психологии есть замечательный прием - рисование мечты. Когда семейная пара берет большой лист бумаги и рисует цветными мелками домики, солнце, цветы, детей, не замечая, что все это в конечном счете начинает воплощаться в реальность. И здесь не нужно быть профессиональным художником. Каждый из нас сам рисует свою действительность. Вот только вместе с любимыми и близкими рисовать ее куда интереснее, не правда ли?
      
       На скатертях из травянистой глади,
       Пугая пух ветвистых тополей,
       В твои глаза немой украдкой глядя,
       Я становлюсь счастливей и хмельней.
      
       Философия любви Бориса Кригера проста и не требует многогранного утонченного понимания. Любовь - здесь и сейчас. Не нужно думать о том, какой она будет, не нужно переживать о том, какой она была. Нужно любить. И делать это так, чтобы во взгляде напротив угадывалось то же самое...
      
       Если б ты бы сравнила меня
       С опоздавшей росой или ветром,
       Я б гордился.
       Если б ты бы сравнила уста
       Мои с книгой иль лучше с пророком,
       Я бы прожил счастливую жизнь...
      
       Блок считал, что "только влюбленный имеет право на звание человека". Если бы каждый критик при измерении "человечности" пользовался таким мерилом - мерилом влюбленности, - рецензии стали бы во многом честнее и прозрачнее. Здесь, в этих строчках, просвечивает настолько великая сила любви и самопожертвования, настолько обесценивается по отношению к чувствам жизнь, что становится страшно. Страшно за то, что твоя собственная жизнь прожита не так сочно, не так страстно, не так красочно и умело, как ее следовало бы прожить. И, поверьте, здесь уместна гордость, ведь это гордость за свое собственное ничтожество перед силой любви.
      
       Мои стихи пронизаны тобой,
       Как веточки, пронизанные небом,
       Как капельки, проникшие сквозь стёкла,
       Пронизывают тонкий лёд стекла.
       И дней моих нехитренький покрой
       Весь из тебя, укутавшись в нём, мне бы
       Всё наблюдать, как утра гаснут блёкло
       И как почти что вечность протекла...
      
       Нежность, проникновенность Кригера - в его "неправильности", оригинальности. Поэт подчеркивает приоритет простого над сложным, малого над большим, он намеренно принижает значение всего отдаленного, отдавая предпочтение уютной, теплой близости. И это правильно. Ведь всё, что нам нужно, - намного ближе, чем мы думаем. Остается только протянуть свои руки-веточки навстречу "неназойливому" солнцу и почувствовать... самое настоящее, безграничное и простое, что только можно найти в этом мире.
       Любовная лирика - поразительное явление, которое не исчерпает свою туманную и вместе с тем яркую сущность до тех пор, пока остается неразгаданной вседвижущая и всеостанавливающая сила Любви... Пока не раскроют все ее мотивы, источники и не выдумают приборы для ее измерения, что уже пророчат в недалеком будущем.
       Но если остановить безумный бег мыслей и оглядеться вокруг - неужто что-то изменилось?
       Прошлое уже было, будущего еще нет. Есть только настоящее, в котором до вот этого самого момента люди страдают, жертвуют собой, умирают, рождаются заново от одного лишь слова "Любовь". Почему и сотни, и тысячи лет спустя руки с дрожью снова будут выводить причудливую "вязь тугих молитв" о Ней? Не те ли это "выцветшие узоры", в которых перестаешь отчетливо видеть самого себя? Одно я знаю доподлинно: лучше ослепнуть, чем не увидеть никогда.
      
       Любовь, это точно, -
       Большая загадка...
       Какие бы вам
       Ни встречались миры...
      
      

    Ира Голуб

      

    Борис Кригер: в поиске покровительства рифм

      
       "Райские птицы поют, не нуждаясь в упругой ветке", - писал Бродский. Муза Бориса Кригера, крылатая, как положено птице и музе, и задушевно-пронзительно-нерайская, переменила немало ветвей: от сумеречно-русских елей до серебристых олив Иудеи и суровых норвежских сосен...
      
       Впрочем, суть не в них, а в бесконечном предощущении полета и в постижении, пусть это и оксюморон, переменной константы гнезда.
      
       Я маленький намёк большой головоломки...
      
       Поэт всегда мишень. В первую очередь для упреков в неоригинальности. Устало-ироничный постулат Екклесиаста настигает всех идущих и пробующих: "Нет ничего нового под Солнцем..." И тем не менее... Каждый поэт получает свое эксклюзивное право бросить вызов - найти слова, извлекающие из общеизвестного корпуса общедоступных аллюзий собственную, родную имманентность, заставить привычную истину засиять по-новому, отыскав особый угол или особый способ огранки. И одна из вечных тем - осознание и исследование своего дара, попытка понять, откуда, из каких запредельных далей и глубин - вселенной или закоулков души? - приходят цепочки слов, конструкции рифм, колебания ритма... И Борис Кригер вступает в метафизический ритуальный танец:
      
       Ища покровительства рифм
       В сетях молчаливого танца,
       В глубинах рояльного глянца
       Мы видим кружение нимф.
      
       Еще Блок писал: "Вначале была музыка..." В парном танце, будь это вальс или танго, есть ведущий и ведомый. Муза ведет, на то она и муза:
      
       И прелесть далеких Тулуз,
       Скорее, придуманных вовсе,
       Мы всласть сфантазируем после
       С участием опытных муз.
      
       Первородное право поэтического дискурса - открывать мир заново, невзирая на века и тома:
      
       Не чтя уже выцветший шарм
       По сущности дикой Европы,
       На тонких папирусах что-то
       Оставило время не нам.
      
       Невзирая на авторитеты и догмы, спрессованные кристаллы ментального слоя:
      
       От гениев всегда несёт загробьем,
       Не столько хладом, сколько хладнокровьем...
      
       Бесконечный бег за горизонт и в глубины собственного, близкого, но не более постижимого сознания, и - в ритм, чтобы добежать, дойти, не упасть, - молитва, псалом, перебор осыпающихся четок дней:
      
       Молясь, чтобы что-то понять,
       Молясь, чтобы выгадать время...
      
       Поиск точки самоотсчета в многочисленных, причудливо пересекающихся системах координат - от причудливой метафизики быта:
      
       За что ж меня мытарит постижимость
       Моей непостижимости начал?
      
       ***
       Я полагаю, все киты
       Обиды меряют в китах.
      
       ***
       Так цените простые звучанья -
       Звон тарелок в убогой столовой,
       Скрежет вилок по ломким тарелкам,
       Как соитие стали и стёкол,
       Красноту и обилие свёкол,
       Пусть оно нам не кажется мелким,
       Небольшим, негустым, бестолковым.
       Лучше всё - тишины наказанья...
      
       ***
       Я в стихи, словно в тесто пельменье,
       Заверну этот свет, эту тень, -
      
       через любовное отслеживание штрихов данности:
      
       Большую часть бытия посвящая
       Разглядыванию вещей,
       Подробному рассмотренью
       Трещинок на буфете.
      
       до растерянно-трансцендентного:
      
       За что лишил меня мой строгий Бог
       Простого чувства значимости духа
       И принадлежности к единой цели?
      
       Бесконечное скитание, пронзительное ощущение преходящести окружающего, мимолетность, сопоставление и отторжение:
      
       Дома стареют медленней, чем мы,
       И даже ещё медленней, чем мысли,
       Кружа пылинки капельками жизни
       В просветах окон и чуланной тьмы.
      
       Мир ограниченно познаваем и отторгающе самодостаточен, и место поэта и поэзии в нем - величина умозрительная:
      
       Но нам был не там даже храм.
      
       ***
       Если б мог от себя я уехать,
       Я б уехал ещё много раз...
      
       А место человека? Ведь поэт остается человеком, вечно нащупывающим точку опоры, пусть даже без Архимедовой апокалиптичной идеи.
      
       Страны меняются, подобно плосконемым картинкам в "волшебном фонаре", обволакивают, шелестя, проходят мимо, вскользь, сквозь...
      
       Значит, скоро и нам собираться на юг -
       Тихо тают недели-пропажи...
      
       ***
       И, не меняясь, мы меняем страны,
       Как лес меняет лиственный покров.
      
       ***
       Долгов и дней бессчётные мозоли -
       Есть верный признак ниспаданья в ад.
       А знаешь ли, как я хочу домой?!
      
       Или просто и по-детски ясно и окончательно:
      
       Я боюсь свою страну,
       Хоть не выбрал ни одну.
      
       Данность, выданная в ощущениях, преломляется в точных, размашистых зарисовках, емко-визуальных, порой нерадостных. А кто обязал - радоваться?
      
       Но блокадно-талонный замызганно тих
       Серый город, засаливший высь.
       Магазинно-пустынный, шаром покати,
       И рублём хоть поди подотрись.
      
       Солипсизм не опровергает взаимодействия:
      
       Ах, впрочем, нам мучительны "Ла Скалы"
       И как-то больше по сердцу вокзалы.
      
       И не отчуждает чуждость чужбины - пусть породненной:
      
       Разберусь я, где хала, а где маца,
       И сальцо будет сниться мне реже всё,
       Всё равно тут своим не заделаться,
       Даже если по горло обрежешься.
      
       Так и кристаллизуется горькая, но ясная до прозрачности зоркость в постижении связей и аспектов бытия:
      
       Я вдруг постиг, что невесомость - это
       Есть свойство всех, кто породнён петлёй.
       И вот тогда захочется домой.
       И очень жаль, что нету дома, нету.
      
       Но есть близкие, есть любимые, есть те крохи тепла, что не поверяются алгеброй и иммунны к софистике:
      
       Если б ты бы сравнила меня
       С опоздавшей росой или ветром,
       Я б гордился.
      
       [...]
       Ты ж назвала меня
       Своим плюшевым мишкой,
       И этим
       Сохранила во мне
       Всё, что требует сей славный чин,
       Я волную тебя
       Шебуршаньем и ласковым светом,
       Грозным страусом я
       Не летаю по небу один!
      
       Мечта и любовь, мечта о любви, уютно-хрупкая ниша, заслуженно-выстраданный эскапизм. Жизнь превращается в холодную и аморфную массу без тех немногих точек-светильников-маячков, что мы сами учимся угадывать или зажигать, кропотливо строя личную житейскую карту. С размеченными на ней убежищами строго индивидуального пользования и манящими горизонтами - потому что она будет закончена только вместе с жизнью, а возможно, будет вечно продолжаться:
      
       И вознесясь над всем,
       Гореть нам будет запад
       В обилии несмелых,
       Но преданных Богов.
      
       Согласно Каббале, жизнь возникла, когда всеобъемлющий и вездесущий Бог немного потеснился, оставив кусочек пустоты, лишенный своего присутствия. И этот кусок, томимый разлукой и отчужденностью от источника своего существования, стал сосудом - исполненным вечной жажды познания того, что утратил, и обретения цельности через воссоединение с тем, кто дал ему бытие, лишь покинув.
      
       Наверное, у поэтов особенно обострено именно это ощущение разрыва, недосказанности, невозможности полноты-успокоения, потребность сплетать разрозненные нити в поисках если не Абсолюта, то его более или менее адекватного эквивалента.
      
       И необходимость диалога, пусть опосредованного. Впрочем, настолько ли? Можно ли быть полностью уверенным в том, что "Богу стало не с кем говорить...".
      
       Трудно сказать. Возможно, в каждом есть нечто, что в какой-то момент, при определенном стечении обстоятельств и напряжении внутренних сил сделает его собеседником Бога.
      
       Где же ты, Исуси, милый парень?
      
       Возможно, не самым желанным или уместным:
      
       Но как с ним говорить,
       Нас не учили в школе.
      
       Стать - рядом. Или - сам по себе:
      
       Я потерялся средь знакомых звёзд
       И начертил все заново созвездья,
       Вообще я так давно страшусь возмездья,
       Что мне уже не страшно наперёд.
      
       А в более или менее безбожном или богооставленном мире начинают действовать свои, в меру изломанные и странные законы:
      
       А наши сверстники всё ищут перемен,
       Не понимая, что вся хитрость в постоянстве,
       И заменяют устаревший образ пьянства
       На еще более старинный культ измен.
      
       Пусть так, пусть жестко, несентиментально, но - честно и поэтому особенно лирично-пронзительно. Борис Кригер живет в этом мире и смотрит на него и в него открытыми глазами и, возможно, с той необходимой поэту возвышенно-завышенной точки, с которой просматривается адекватный масштаб для обобщений и наблюдений:
      
       Губами чуя привкус жести,
       Мы знаем: рамки стали жёстче.
       Причины оставаться вместе
       Теперь найти гораздо проще.
      
       Впрочем, "есть времена расхристанно любить...".
      
       Но даже если сузились горизонты, эмпирически не познаваемые, даже если жизнь тащит человека, как река, сплошь состоящая из порогов... Пока есть свой огонек на одном из берегов, пока есть дом, помнящий все ритмы твоих шагов по ступеням, пока есть книги, мечты и те, с кем можно этим поделиться, можно не бояться исчезнуть, сгинуть, распавшись на осколки так и не созданных вселенных, раствориться, осыпаться песком сквозь сухие пальцы скучающей Вечности:
      
       Пусть конь, во тьму неся
       Безмерность человека,
       Развеет по бокам
       Его безмерный страх.
      
       Итак, поэт остается наедине с поэзией. Борису Кригеру свойствен редкостно ироничный, во многом беспощадный подход к своему творчеству. При всей порой исступленной, прозрачно-трепетной лиричности, тёплом и внимательном любовании миром и странами. Потому что творческое "я", та последняя комната в чреде лабиринтов парадигм, и есть последняя инстанция, последняя точка отсчета и расчета. И она же - бесконечная равнина, созерцаемая лишь с высоты собственного роста.
      
       Как объяснить стихи - самому себе?
      
       Если ночь беременна стихами,
       Уговорами её ты не уймёшь.
       И к утру родятся строчки сами,
       Даже если вовсе спать уйдёшь.
      
       Истоки? Да вот они, рядом, зримые, осязаемые - только протянуть руку, только увидеть:
      
       Мне нравится отверстие окна
       И проблески меж серо-голых веток,
       Весёлый бриз, забытый вкус креветок
       И запах перетёртого зерна.
      
       А за плечом всегда стоит твой двойник, критик, Черный Человек - кто угодно, тот, кто, видимо, уже почти в нигде и, возможно, оттого так скрупулезно исследует оставленное ему - тебя. Твое творчество. И он - та необходимая грань, граница, предел, за которым - неоправданное самолюбование и пресные слезы безвкусного самоумиления.
      
       И тут Борис Кригер выносит вердикт:
      
       Я не оставлю дневников: зачем клубить
       Вслед за собою разочарованье?
       Не лучше ль тратить время на питанье,
       А свой дневник ещё в мозгу убить?
      
       Конечно, автор - царь и бог в созданной им очередной вселенной, наигрывающий ноктюрн на "флейте водосточных труб". Конечно, он демиург собственной экзистенциально-утопичной данности:
      
       Мне яблоко уже не просто пища,
       А шар гигантский, что парит в миру.
      
       Столь радостно упиваться этой властью, что порой, потеряв меру и рассудок заодно с ней, иной незадачливо-самовлюбленный создатель жалок. Вселенски жалок:
      
       У каждого идиота
       Есть малая доля искания
       Такого иного страданья,
       Что, кажется, неизбежно
       Вселенная не без рыданья
       Встречает такого страдальца...
      
       Вот под такой клинический случай Борис Кригер как раз не подпадает, ибо ему самоирония столь же легко доступна, как и лирика:
      
       И не зря свой стих уродский
       Я уродовал, как Бродский...
      
       [...]
       Но когда устал от фиги,
       Понял я, что просто Кригер.
      
       Впрочем, можно себя критиковать, над собой смеяться, но то, что живет внутри, то, что заставляет отрываться от чего-то необходимо житейского, переносясь в лично обустроенную интровертность, - от этого не сбежишь, да и стоит ли?
      
       Мои стихи не нравятся поэтам!
       Мне, может, стоит поменять язык?
       И поменять вселенную при этом,
       Хоть, впрочем, к этой я уже привык.
      
       Когда поэзия - это состояние ума, когда между тобой и листом бумаги возникает притяжение, - все остальное порой становится придатком. На то время, пока возникает очередной переплавленный в творческом горниле слиток данности:
      
       ...что-то
       В этом туннеле было слишком уж долгое...
       Может быть, я всё ещё в нём?
      
       Может быть. Наверное, этот путь действительно бесконечен, размеченный "слепками души".

    ПЬЕСЫ

      
      

    Елена Прокина

    "Исцеление пророков"

    Отзыв в восьми фигурах с коротким вступлением

    и спорным заключением

      
       Вступление
      
       Пьесу обычно оценивают по силе диалогов, мизансцен, монологов, по красоте и уместности декораций, по насыщенности действия, по композиции и проч., и проч. Пьеса Бориса Кригера "Исцеление пророков" лишена многих из вышеупомянутых параметров. Минимум декораций, минимум динамики: только образ и слово. Но именно в этой скудности есть сила. В лаконичности - отсечение всего ненужного. Сюжетная канва классическая, однако насыщена мощным содержанием. Мы рассмотрим пьесу в фигурах, то есть в образах, поскольку именно они, а не обрамление, выписаны наиболее выпукло и ярко, выписаны человечно. Пожалуй, для короткого вступления достаточно, приступаем.
      
       Фигура первая. Главврач
      
       Несмотря на то что в пьесе представлены такие глобальные фигуры, как Иисус, Будда, Магомед и Сатана, - Главврач вызывает, пожалуй, самые спорные чувства. Лишь однажды из уст Санитарки звучит сравнение его с Понтием Пилатом - однако везде, где появляется этот персонаж, возникает подобная аналогия. Но если новозаветный Пилат приговорил к казни Христа, то этот, новый, собирается казнить сразу трех пророков трех мировых религий. Масштабно действует, не мелочится. И с выдумкой: лоботомия - это вам не на кресте висеть, всего-то хирургическое вмешательство, внесение дефекта в мозг. Главврач свято верит, что он лечит, а не калечит. Правда, как-то очень быстро забывается, что таким способом он пытается избавиться от последствий своего же неудачного врачебного эксперимента. Неудачного с его точки зрения, однако поразительного и уникального, с точки зрения общества. Магомед, Будда и Иисус вместе. Они спорят и понимают друг друга. Говоря на разных языках, имеют в виду, в общем-то, одно и то же. Да, у них разные подходы, разные взгляды, но цель-то одна. Простая, наивная и практически недостижимая - счастье каждого человека в отдельности и всего человечества в целом. Они видят разные пути достижения этого и готовы отстаивать их - но в то же время они делают это так... тихо, так интеллигентно (даже порой проявляющийся экстремизм Магомеда не воспринимается как угроза).
       Главврач же видит в них только и исключительно психически ненормальных людей, вообразивших себя пророками. (Кстати говоря, каждый читатель пьесы волен решать для себя, есть ли это истинные пророки в современном мире или же всего лишь небуйные душевнобольные; главная интрига пьесы как раз в этой свободе выбора.) И, действуя как врач, назначает им единственно верный, с его точки зрения, курс лечения - лоботомию, ибо лекарства постоянного эффекта не имеют.
       В последней сцене Главврач появляется уже под маской Инопланетянина, или больного с таким отклонением. Допускается мысль, что подобный эффект - дело рук Санитарки, даже не столько рук, сколько поварешки. Здесь он предстает уже как осужденный Понтий Пилат, уставший, примирившийся с жизнью, осознавший что "никто не вправе решать, что правда, а что неправда <...> Грех это..." Он является вестником некоего "светлого" будущего, однако радость от того, что осовремененная казнь отменяется, подпорчена тем, что лечить пророков таблетками, да и вообще лечить пророков - это что-то неправильное, нельзя так.
       С точки зрения композиционного решения пьесы Главврач является обрамляющим персонажем, поскольку явно присутствует лишь в первой сцене первого действия и в девятой (последней) сцене третьего действия. Он упоминается на протяжении всей пьесы, его даже бьют за сценой поварешкой, однако, как некое важное лицо, он лично открывает пьесу и лично же закрывает ее сакраментальным: "Лечить пророков таблеточками!" Такой ход делает его едва ли не главным героем пьесы, если бы не одно но: главным героем Кригера не является ни Главврач, ни Санитарка. Ни Будда. Ни Иисус. Ни Магомед. Ни Сатана. Главный герой - это вы, я, они, автор пьесы, любой человек. И мы смотрим не историю про сумасшедший дом, мы смотрим, что же происходит в душе и мыслях каждого из нас. Вот такая вот глобальная скрытая метафора.
      
       Фигура вторая. Санитарка
      
       Если Главврач есть олицетворение некоего Судии-одиночки, то Санитарка, милая Санитарка, - это лицо человечества. Того самого, простого и славного, для которого все эти пророки так старались, за которое так болели и переживали.
       Санитарка их кормит и поит, заботится о них и жалеет. Она есть образ человечества в одном лице, она хочет понять - но не понимает. Если бы поняла она этих несчастных пророков, разве побежала бы да калечить Главврача поварешкой, разве предложила бы им ничтоже сумняшеся стать пророками для себя?
       Вот и основная беда человечества: мы не плохие, мы не хорошие, не глупые и не умные - мы просто не понимаем, не умеем или не хотим понять тех, кто желает нам добра.
       Именно на примере Санитарки мы видим, к чему приводят наилучшие побуждения пророков - изменить человечество. Сцена на Вершине Мира наглядно демонстрирует нам, что нужно менять не внешний облик и даже не интеллект (что и пытались сделать пророки), а восприятие мира, себя в мире, людей в мире. И делать это надо постепенно и безболезненно, а не по волшебному мановению.
      
       Фигура третья. Иисус
      
       "Если добро вызывает зло - значит, оно неправильное, недоброе..." - так говорит Иисус. Он хочет лишь добра, призывает творить лишь добро и в своей Накроватной проповеди говорит о том же: о милосердии, о понимании и прощении. Но с его словами случается то же, что всегда случается со словами любого пророка: их искажают. Искажают ненамеренно и желая одного лишь блага, но к чему это приводит? В рамках пьесы, казалось бы, не происходит ничего страшного: ну попал Главврач в палату для душевнобольных, ну возомнил он (или не возомнил, спорный вопрос, согласитесь) себя Инопланетянином, ну и что? Более того, он приносит добрую весть об отмене лоботомии. Лечение пророков таблеточками - это тоже не выход. От чего их лечить-то? От пророчествования? От доброты? От милосердия, от заботы о людях? От чего?!
       Сколько было в истории примеров, когда искажались учения, извращались наставления, переворачивались с ног на голову теории. Если добро для достижения еще большего добра должно убивать, обижать, выжигать огнем - то добро ли это? Вот о чем говорит в пьесе Иисус. Смиренный человек, он готов принять новую казнь, хотя и знает, что не выдержит ее. Да, он пытается предотвратить ее, сам же на своем опыте показывая, как делать не надо.
       Иисус здесь самый настоящий, потому что, читая пьесу, у него хочется учиться. Впрочем, справедливости ради замечу, что у всех героев здесь хочется учиться и каждого, абсолютно каждого ты находишь в себе.
      
       Фигура четвертая. Магомед
       Магомед. Самая противоречивая фигура пьесы. Он то утихомиривает, то взрывается, то умиротворяет, то подстрекает. Кажется, автор оставляет читателю и зрителю право выбора (чем вообще эта пьеса особо выделяется) видеть этого пророка таким - или иным. Магомед в пьесе предстает таким, каким его характеризуют жизнеописания. Он призывает к действию, он полон брызжущей энергии, он готов хоть сейчас мчаться завоевывать Мекку, но... Но он сидит в палате сумасшедшего дома, запертый с Иисусом, Буддой и Сатаной.
       Каждый из них, из этих персонажей, есть олицетворение той или иной человеческой черты. Так вот, в кригеровском Магомеде мы видим человека, полного надежд и воздушных замков, человека с идеалами. Человека, призывающего к действию - но не действующего. Человека, который, говоря определенные вещи и убеждая в них окружающих, сам еще не знает - а готов ли он пойти за своими идеалами? Готов ли он взойти на вершину мира, не отдыхая на больничной кровати? Готов ли он менять человечество, не боясь остаться голодным? Сможет ли он переступить через себя, через окружающих для достижения цели?
       В ком из нас не сидит маленький наполеончик? Да я, да мне, да вы все!.. Можно строить грандиозные планы и, старательно прилаживая себе шоры покрасивее, убеждать себя в том, что ты делаешь всё, всё - слышите! - для осуществления этих своих планов.
       В каждом из нас сидит наполеончик... но Наполеонами становятся единицы.
       Магомед в этой пьесе, даже угрожая, не пугает. И это абсолютно естественно - он и не должен пугать! Он пророк, он должен учить! Да, этот исторический персонаж завоевал множество земель и был не только религиозным, но и политическим лидером. Но не о нем сейчас речь, не о нем. Речь вот об этом, которого мы сейчас видим перед собой. Речь о вас, обо мне - обо всех и каждом. И этот всяк и каждый ежедневно делает свой выбор - кем ему быть. Человеком или наполеончиком.
      
       Фигура пятая. Будда
      
       Если принять условное деление персонажей на "человечных", к которым относятся Главврач, Санитарка, Вечный Жид и все второстепенные герои, и "вышечеловечных", то есть Иисус, Магомед, Будда и Архангел Гавриил, то в случае с данным конкретным Буддой такая группировка, кажущаяся на первый взгляд логичной и оправданной, будет несколько грубовата. Дело в том, что изображенный Кригером Будда человечнее иных людей, хотя и мудрец, хотя и пророк. Возможно, последует закономерное возражение, что исторически Будда и был человеком, и, следовательно, ничего нового и удивительного нам в пьесе не показывают. Однако, не погружаясь в глубокие религиозные споры (чего, кстати, пьеса и не предполагает), согласимся, что пророки всегда воспринимались как те, кто выше человека, мудрее, как избранные. А здесь Будда такой земной, такой родной и симпатичный. Он легко утихомиривает Магомеда и так же легко находит общий язык с Иисусом. Будда представлен в пьесе как золотая середина, и лучшей характеристикой этого персонажа служат его же собственные слова: "Только припугнув, можно действительно добиться внимания... Но только по-настоящему испугать человека нечем. Лет через двести после моего рождения кто-то хорошо сказал в эпосе Бхагавадгида... "Кто думает, что он убивает, или кто полагает, что убить его можно, оба они не знают: не убивает он сам и не бывает убитым. Он никогда не рождается, не умирает, не возникая, он никогда не возникнет... Рожденный, однако, неизбежно умрет, умерший неизбежно родится..." Но все это только тело, жалкая временная оболочка. Так что людям ни твоего, Магомед, меча не должно быть страшно, ни твоего, Иисус, милосердия не нужно..."
       Так Будда лишний раз напоминает нам о том, о чем твердил всегда: целью живущего должно быть достижение блаженного состояния прозрения и освобождения от оков. От оков злости, ненависти, зависти. От тяжелого ярма не-любви, не-уважения и не-понимания.
      
       Фигура шестая. Сатана
       Зачастую Сатану, или Дьявола, или другого искусителя рисуют очень выпукло, очень красочно. Он заманивает, он угрожает, сверкая глазами, он блещет клыками и то и дело взмахивает черным плащом. Он ведет длинные диалоги со светлым началом героя, он сулит неземные удовольствия и вечную жизнь за сущий пустяк - за душу. Он никогда не отчаивается и всегда знает, чего хочет.
       И что же мы видим здесь? Ни-че-го. На протяжении всей пьесы нам не покажут ни плаща, ни клыков, ни самых завалящихся рожек. Ну, ворочается он на кровати и ворочается. Ну, крикнет пару раз: "Браво, няня!" И что же, это Сатана, что ли? Нет. Какой-то он неубедительный. А кто нас будет искушать, совращать, сбивать с пути истинного, в конце-то концов?
       Ответ: мы сами. Мы сами всегда этим занимаемся, и зачастую вполне успешно. Всегда у нас в душе ворочается этот невидимый Сатана, этот искуситель в депрессии. Мы его прячем, закапываем в одеяла, скрываем от себя и от окружающих. Это он копошится темным пятном где-то между сердцем и желудком. Это он постоянным мотивом нашептывает нам в уши: бравоняня, бравоняня, бравоняня. Это он гипнотизирует нас этой тарабарщиной и только и ждет, когда мы попадем под влияние ритма бессмыслицы. Дальше мы все сделаем сами. Найдем себе искушение, поспорим сами с собой, а стоит ли оно того, и... и искусимся. После будем обвинять его, ну не себя же, в самом деле! Обвинять - и закапывать его в одеяла, старательно прятать до следующего искушения. Мы никогда не позволим сделать лоботомию своему карманному Сатане - зачем? Он же не сумасшедший, у него всего лишь депрессия. Нет. Мы будем охранять его тревожный сон и ловить каждое очередное "бравоняня!". Будем делать именно так, ибо поступить иначе - значит признать свое несовершенство.
       Друзья мои, в этом случае все же лучше быть далекими от идеала...
      
       Фигура седьмая. Архангел Гавриил
      
       Божий вестник представлен и здесь не изменяющим своему основному кредо: нести информацию. Однако если исторически он нес весть о рождении и смерти, то сейчас он принес водку и новость о грозящей пророкам лоботомии. Согласитесь, это один из самых сильных ходов за всю пьесу. Если бы ту же новость больным (или не больным, это уж каждый решает для себя) принес, скажем, Главврач - эффект был бы совсем другой. Тогда было бы все просто: черное и белое, никаких полутонов. А это, признайте, скучно. Врач, собирающийся провести жестокую процедуру, - вот вам черное. Мирные, интеллигентные пациенты, никому, в общем-то, жить не мешающие, - вот и белое. Фигура Архангела Гавриила вносит в этот строгий порядок размытые полутона. Да и вообще вызывает сомнения: архангел это, в конце концов, или коллективная галлюцинация?
       С одной стороны, вроде бы все правильно, все стройно и логично - его призвание сообщать новости, он этим, собственно, и занимается. Но архангел, водку приносящий, - это уже что-то новенькое! На самом деле этот эпизодический персонаж является катализатором всего действия, поскольку именно после его появления разворачиваются основные события, ключевым среди которых является попытка пророков изменить человека, сделать его лучше, добрее. Корневая проблема в том, что они не знают, как этого добиться. Делают людей умнее - а те практически перестают быть людьми в изначальном, пророческом понимании. Делают их глупее - снова результат не тот. И, как справедливо резюмирует Иисус, что бы они с человечеством ни делали - все выходит боком, а им по-прежнему угрожает лоботомия (сиречь осовремененный вариант казни).
       Именно Архангел Гавриил, спровоцировав их вестью о грозящей процедуре, сподвиг их на этот эксперимент с человечеством и на важнейший вывод по его итогам: человека не сделать лучше, чем он есть. Он уже ЕСТЬ такой, с недостатками и достоинствами, с интеллигентностью и тупостью, с добротой и завистью, и именно потому, что все это в нем уживается, он и есть ЧЕЛОВЕК. Такой простой, но, увы, не очевидный вывод полностью оправдывает рискованный шаг автора, соединившего в одном литературном произведении, на одном физическом пространстве трех пророков рода человеческого. Это очень продуманный и очень красивый шаг. Заметьте, ни один из пророков не вызывает отрицательных эмоций. Ни один. Кто бы пьесу ни читал, пожалуй, только самый экстремистски настроенный человек способен увидеть здесь оскорбление своей религии. Да, эти святые пьют водку. Да, они называют Архангела Гавриила галлюцинацией (а кое-кто из них так и вообще не должен быть с ним знаком). А еще им собираются делать лоботомию. И вообще - они мирно сосуществуют друг с другом. Было бы неплохо всему нашему такому цивилизованному, такому просвещенному, такому дипломатичному и умному человечеству взять с них пример. Не задумываясь о том, пророки ли это или душевнобольные. Здесь цель оправдывает средства - даже если они больны, они здоровее многих здоровых. И страннее, впрочем, тоже - но с этим надо смириться. С чем-то же мы должны смиряться, не бывает так, чтоб все чистенько да гладенько.
       Словом, Архангел Гавриил, словно выписанный опередившим свое время Босхом, хитро ухмыляется нам со сцены и исчезает в галлюциногенном пространстве сознания, оставляя лишь желание действовать - и думать. В идеале - действовать, думая.
      
       Фигура восьмая. Вечный Жид
      
       Самый забавный и самый мудрый персонаж. Именно в разговоре с ним выясняется, что культивирование учения - не есть само учение. Иисус говорит, что не имеет ничего общего с культом христианства, Будда - с культом буддизма. Магомед не столь откровенен, но и он признается, что более не управляет умой (так обобщенно по-арабски называются все мусульмане). Фигура Вечного Жида, нелепая ситуация его ссоры с женой введены автором для наглядного отображения того, что незаметно произносит Будда: "Дело вовсе не во внешнем виде". Суть любой проблемы всегда заключается не в том, какие мы разные снаружи, а в том, насколько инако мы мыслим, видим и чувствуем. Однако даже и это не проблема. Если любой человек, любой, абсолютно любой, задумается хоть на секунду, то он поймет, что те, кто его окружает, кого он любит, уважает и ценит, - все они не такие, как он! Они другие, они по-иному ощущают этот мир, и у них совсем иное восприятие происходящего. Тем не менее ведь именно за это мы и любим своих близких! И в своем камерном масштабе нам, в общем-то, все равно, абсолютно ли одинаковы наши с ними взгляды на жизнь. Но в масштабе планетарном мы готовы рвать тельняшку на груди, перестраивая всех под собственный мирок. Не влезет все население Земли в это ограниченное пространство! Надо понять и смириться, и никогда не забывать о том, что твоя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека. И просто жить в рамках своей свободы, не пытаясь их расширить за счет соседа.
      
       Обещанное спорное заключение
       (в котором мы попытаемся разрешить все споры)
      
       Первый закономерный вопрос: почему при написании статьи я ограничилась лишь восемью фигурами, хотя их гораздо больше? Причем мой довод, что я выделила лишь первостепенных героев, будет звучать несостоятельно с точки зрения композиции, поскольку, к примеру, у Сатаны вообще слов нет (кроме "Браво, няня!"), а у жены Вечного Жида есть полноценный диалог. Тем не менее ни ее, ни студентов Главврача я не упоминала. Объясняю причину: все они не столько персонажи второстепенные, сколько персонажи оттеняющие. Не может же Главврач, в самом деле, объяснять про экспериментальную палату самому себе или своим же пациентам? Нонсенс! Вот и роль его студентов.
       Жена Вечного Жида введена в пьесу как отражение человека в маске и маски в человеке. Она и ее маска свиньи послужили причиной конфликта Вечного Жида со "здравомыслящим обществом" и как результат, его помещения в сумасшедший дом в "палату пророков". Вся сцена с его участием, помимо того, что это один из самых забавных моментов в пьесе, оправдывает свое существование завершающими ее словами Иисуса: "Просто у Вечного Жида душа чувствительна, как у пророка... Он видит не глазами, а душой..." Вслушайтесь в эти слова, произнесите их вслух, если потребуется. Слышите? Слышите в них отчаянную мольбу увидеть? Мольбу понять? Ведь Вечный Жид был обычным человеком, который не понял и не поверил, и был наказан за это вечным скитанием. Так и все те, кто всю жизнь закрывает глаза ладошками и старательно кричит "я в домике", будут обречены на вечное скитание души, на постоянную неудовлетворенность.
       Так, с первым вопросом, кажется, разобрались. Теперь следующий, который, в общем-то, задают всегда: а почему написано именно так, а не иначе?
       Признаюсь честно, в процессе чтения пьесы у меня уже рисовался некий схематичный набросок отзыва на нее. Ага, вот здесь напишу так-то и так, а вот здесь обязательно надо подчеркнуть вот это. И какой же был для меня удар, когда я дошла до заключительного слова автора, который коварно опередил меня и сам же написал практически все то, о чем хотела упомянуть я! Автор выступил своим же критиком, и зрителям или читателям его пьесы представляется сразу полный комплект: произведение - и очень личный, но в то же время объективный (право, неожиданное сочетание) отзыв на него.
       В критических статьях обычно пишут, о чем произведение и как оно написано. Честно говоря, я старалась этого избежать, для меня важно было подчеркнуть, зачем оно. Надеюсь, мне это удалось.
      
      

    Татьяна Рядчикова

      

    Две пьесы

       "Исцеление пророков"
      
       Весь христианский мир с момента распятия Христа проникнут эсхатологическими настроениями: ожиданием конца человеческой истории, вселенской катастрофы, наступлением Судного дня и второго пришествия Господа - Иисуса Христа.
       Но вот в пьесе Бориса Кригера "Исцеление пророков" Иисус пришел - и не один, а "со товарищи" - с Буддой и Магомедом. И, как всегда, за ними увязался Сатана - злейший враг "человеков" и вечный спутник святости....
       Разумеется, никто не верит в то, что эти лица - пророки, их принимают за душевнобольных и помещают в психиатрическую лечебницу - сумасшедший дом.
       И в этом неверии люди отчасти правы. В последнее время столько развелось пророков, что поди разберись, кто из них - настоящий пророк, а кто - самозваный.
       Таким образом, пророки оказались в психушке. И это интересный ход автора пьесы. Собрать в одной палате представителей трех религиозных направлений и предоставить им возможность пообщаться - очень плодотворная мысль. В результате "Иисус, Магомед и Будда мгновенно спелись и ладят между собой, как братья". Главврач даже подчеркивает, что "в них все нормально - рассуждения, мысли, устремления. Все логично и взаимосвязано. Кроме одной маленькой подробности... они не христы, не магомеды и не будды".
       Невзирая на очевидную вменяемость пациентов экспериментальной палаты, им грозит ужасная операция - лоботомия. Иисус с горечью комментирует: "Люди не могут спокойно существовать, периодически не распиная своих пророков".
       Удачно название пьесы - "Исцеление пророков". Иисус в пьесе говорит: "Где это видано, чтобы пытались исцелить пророков? То, что пророки исцеляют, это ясно, но пытаться исцелить пророка - это абсурд". Его поддерживает Магомед: "Для пророка нет исцеления, потому что пророк не болен".
       Значит, все дело в том, что больно само человечество, собравшееся лечить своих пророков. И эта болезнь - глупость. Следовательно, надо избавить людей от глупости, и тогда...
       "Не будет войн, не будет голода, не будет несправедливости, ведь все это от глупости неизбывной", - говорит Будда. "И нас отпустят на все четыре стороны, - вторит ему Иисус. - И мы будем свободно проповедовать. Ты, Магомед, научишь людей решительности, твердости и смелости, ты, Будда, - спокойствию и самосозерцанию, а я - любви и доброте".
       Во имя спасения человечества Иисус, Магомед и Будда просят Бога сделать людей чуть-чуть умнее. Что из этого получилось, мы видим на примере Санитарки, которая вдруг заговорила возвышенным слогом и перестала кормить обедом, потому что "поумневшие" люди перешли на "неедение".
       Сделав людей чуть-чуть глупее, пророки опять остались недовольны, потому что люди, опять же на примере Санитарки, вообще перестали адекватно воспринимать действительность, превратившись в идиотов.
       Решив больше не экспериментировать, пророки возвращаются в "дом скорби". Опыты по изменению человеческой породы, однако, даром не прошли. Радикальный метод лечения пророков - лоботомия - был заменен на терапевтический - таблетками.
       "Исцеление пророков" было написано автором в рекордно короткий срок - за три дня, что позволило пьесе сохранить эмоциональный накал, энергию действия от начала до финальных слов, поэтому пьеса читается легко, на одном дыхании.
       Действие пьесы развивается стремительно, по всем законам драматургии, держа читателя в напряженном любопытстве: что же произойдет дальше?
       Герои написаны выпукло, узнаваемо и легко идентифицируются читателем, порождая радость узнавания себя в героях и героев в себе.
       Пьеса рассчитана на интеллектуальную, подготовленную публику, способную адекватно реагировать на тему, заявленную и раскрытую в пьесе.
       Пьеса остросовременна. Ведь ни для кого не секрет противостояние западной (христианской) и восточной (мусульманской) цивилизаций. Тем не менее, оказавшись в одной палате, пророки вполне могут договориться друг с другом, понять друг друга, в то время как люди, внимая их мирным проповедям, стремятся к обратным действиям.
       С позиции религиозного фанатизма пьеса может быть названа скандальной, может обидеть чувства религиозных людей. Христиан может обидеть то, что Иисус причислен к пророкам, тогда как в христианской религии он почитается как Сын Божий. Буддистам может не понравиться, что Будда показан в образе закоренелого алкоголика. А магометане вообще против того, чтобы Магомеда изображали где-либо, тем более в комической ситуации.
       Хотя ситуация не столь и комична, скорее, драматична и даже трагична. Пророки приходят к людям, но нужны ли они человечеству? Люди сделали из своих пророков кумиров, исказив их учения, приспособив "под себя", под свои нужды так, что ни Иисус, ни Будда, ни Магомед не узнают и не признают того, что им приписывают.
       Живые пророки людям не нужны, поэтому Иисус, Магомед и Будда оказываются в психушке, где им назначено лечение, в результате которого они должны избавиться от своего "галлюцинаторного бреда".
       Пьеса глубоко философична. Ситуация, в которой оказались пророки, - невзирая на фарс, драматична. В этом видна многогранность и многоплановость произведения. Пьеса показывает, что человечество не готово к появлению пророков. Да и не жаждет их нового пришествия. Лишние они, пророки, среди людей.
       Пророки человечеству не нужны - это ясно, но и пророкам, как видно, уже нет дела до людей, что подчеркивается финальной сценой. Пророкам назначили лечение таблетками - и все по этому поводу радуются. Чему же рады пророки? Тому, что их излечат от способности пророчествовать? Или тому, что легко отделались? И это они, так боящиеся утратить свой дар, утверждающие, что пророк не может не пророчествовать, как человек не может не дышать. Видимо, они надеются обмануть Главврача и таблеток не принимать? Но тогда они будут вынуждены молчать, чтобы не выдать себя, а молчать они не могут, потому что у них профессия такая - пророчествовать.
       С одной стороны, герои пьесы в силу своего дара, в силу своей "профессии" не могут не проповедовать. Иисус говорит: "На домашнем уровне пророков не бывает". С другой - в палате они просто беседуют друг с другом (хотя и под объективом телекамеры, установленной Главврачом для наблюдения за ними), не помышляя о проповедях. "Сидим спокойно в сумасшедшем доме, не проповедуем...", значит, пророки могут и не проповедовать? Выходит, и пророки, как и люди, подвержены деградации? Будда, так тот вообще поддался на уговоры людей и стал алкоголиком... И вот сидят три пророка в сумасшедшем доме, наслаждаются обществом друг друга - и нет им дела до людей...
       В пьесе поднята огромная общечеловеческая тема, но развязка оказалась мелковата для заявленной темы. Всеобщая радость по поводу таблеток представляется преувеличенной. Читатель, тем более зритель, не может быть удовлетворен таким финалом. Слишком ничтожна победа. Да и нет ее, победы. Зло не наказано. Сатана - враг рода человеческого, исчез под шумок в неизвестном направлении. Так по какому поводу ликуем, господа?
      
       "Насморк"
      
       Действие второй пьесы Бориса Кригера с несколько неблагозвучным, но определяющим названием "Насморк" происходит в Париже, в богатом доме на набережной, где нелегально проживает семья беглого олигарха из России Николая Прокофьевича Статского с женой Елизаветой Ильиничной и дочерью Элей, студенткой Сорбонны.
       Николай Прокофьевич, оставив бизнес в России, но не забыв прихватить деньги, скрывается от Кремля, боясь расправы. Но и в Париже он не чувствует себя в безопасности, намереваясь перебраться в Лондон, который славится тем, что не выдает беглых олигархов.
       Хотя Николай Прокофьевич не чувствует за собой вины, но за жизнь свою и своих родных опасается не на шутку, боясь экстрадиции в Россию или пули снайпера в Париже. Тем более в Париже неспокойно - он весь пропитан "революционным духом парижской молодежи".
       Иметь много денег, миллионы, и находиться в постоянном страхе за свою жизнь - это не счастье, считает Елизавета Ильинична. Она готова лучше работать и жить спокойно, чем жить в особняке с прислугой и опасаться выйти на улицу. Недаром она часто вспоминает свою жизнь в коммуналке с тополем во дворе. Но Николай Прокофьевич с ней не согласен: "Все это не для нас, а для Эли. Хоть дочь будет жить как человек". Он делает ставку на то, что дочь выйдет замуж за француза и получит французское гражданство. Но за все надо платить - "такова цена вопроса".
       К счастью, жизнь вносит свои коррективы и преподносит семейству Статских настоящий сюрприз. Действие происходит накануне Рождества, когда случаются всякие неожиданности, поэтому пьесу можно считать рождественской сказкой. Иначе как сказочным стечением обстоятельств не назовешь знакомство Эли с Глебом - нищим, который на поверку оказывается Принцем, очаровавшим Элю своим благородством и нестандартным образом мышления.
       Это трогательная, чистая, наивная сказка жизни, где бомж оказывается юным математическим гением, решившим больше математикой как наукой не заниматься, гением, получившим престижную премию и внезапно отказавшимся от нее. Такое решение было принято героем спонтанно: ведь премиальные деньги он хотел потратить на лечение своей тяжелобольной матери, которая, увы, скончалась, и получение премии потеряло всякий смысл. В отчаянии Глеб отправляется бродяжничать по Европе. И это так по-русски - идти куда глаза глядят, не разбирая дороги, не думая о завтрашнем дне, потому что всё: успех, деньги, слава - второстепенно, когда не для чего, вернее, не для кого жить. Душа, наполненная желанием помочь матери, вмиг опустошается, сиротеет. В таком случае русский человек впадает в крайности: либо крепко запивает, либо скрывается от людей, ведя отшельнический образ жизни, переживая свое горе в себе. Глеб становится странником, он постоянно находится в гуще людей, но внутренне он одинок. "Я просто иду по земле, в этом заключается мое повседневное занятие. Я ничего не ищу, ничего не теряю. У меня ничего нет, но мне кажется, что мне уже ничего и не хочется", - признается он.
       И вот эта оговорка "мне кажется" свидетельствует о том, что душа героя не очерствела. Глеб встречает Элю и чувствует, что любил ее всегда.
       Бродяжная жизнь научила Глеба быть мудрым и прозорливым. Его мысли глубоки и поэтичны. В Бога он не верит, потому что "верить подразумевает недоверие, возможность недоверия... Мы ведь не говорим: "Я верю в папу" или "Я верю в маму". Для нас их существование очевидно, даже если мы сироты, потому что как же иначе мы появились бы на свет? Вот так и я... Для меня Бог - очевиден, и поэтому мне нет необходимости в него верить..."
       Глеб счастлив, потому что он свободен. Для него не существует никаких условностей, не имеет никакого значения ничто, кроме сиюминутности, кроме "теперь и сейчас", кроме данного момента, потому для него главное не "завтра", а ожидание "завтра". Это сиюминутное ощущение он называет жизнью, все остальные люди заняты лишь тем, что, "превращая жизнь в некое соревнование", заняты "исключительно бренными мыслями, а ведь это и есть не что иное, как смерть". Глеб не поэт, не философ, он мыслитель. Он учится жизни у самой жизни, а не по учебникам в стенах престижных университетов. И он приходит к выводу, что "всё живое являет собой источник любви, а человек способен быть самым сильным ее источником", но "каждый человек говорит на собственном языке, состоящем из собственных ярлычков и банальностей, и договориться между собой люди не в состоянии, даже если они очень сильно захотят..."
       Встреча Эли с Глебом явилась поворотным моментом в ее судьбе. Глеб не такой, как все парни, которые встречались Эле. "Обычно парни твоего возраста говорят со мной совсем о другом... О музыке, шмотках. Потом в ход идут шуточки... Короче, зубы заговаривают, чтобы уломать переспать с ними". Но Эля не "уламывается", она ждет "Прынца".
       Встретив его, она многое поняла, стала смотреть на жизнь по-другому. "Как странно, - говорит она, - еще сегодня вечером я была крикливой куклой, взбалмошной идиоткой... А теперь мне кажется, что все это было не со мной..."
       Немало испытаний еще выпадет на долю Эли и Глеба, но это рождественская сказка, добрая, милая, а потому, как все сказки, она заканчивается хорошо. Как чудесно, что Глеб оказался не простым парижским клошаром, а человеком с мировым именем, и что он может забрать у испанского короля причитающуюся ему премию и потратить на лечение Элиного насморка. Это значит, что Глеб снова обрел смысл жизни. И этот смысл - в любви, которая, несмотря на все перипетии, побеждает.
       Пьеса, однако, несмотря на сказочность сюжета, остросовременная, острополитическая и остросоциальная. Она затрагивает темы взаимоотношения власти и бизнеса в России, положение русских нелегалов в Париже, а также проблемы парижских иммигрантов-бомжей. Мир вокруг враждебен, люди - изгои в нем. Они не живут - они лишь готовятся к смерти. Только отрекаясь от внешнего мира, от ежедневной суеты, только ощущая присутствие Бога в себе, человек становится свободен и счастлив. И это ощущение свободы дает силу Глебу и Эле. Оно, это ощущение свободы и чистой любви, заразительно. Не зря отец Эли говорит, что если бы он не был миллионером, то обязательно стал бы нищим.
       Пьеса написана мастерским языком. Герои пьесы органичны, явственно зримы, чувственно осязаемы. Характеры полнокровные, жизненные, легко узнаваемые, запоминающиеся. Пьеса оригинальна. Она своевременна и вневременна одновременно.
       По-моему, главная тема этой пьесы - тема благородного героя, умного, талантливого, бескорыстного, каким является Глеб. На фоне современных пьес, где главный герой - супермен без особых претензий на интеллект, пьеса Бориса Кригера заметно выделяется своей интеллектуальностью, глубиной мысли, чистотой и возвышенностью. И эта чистота и возвышенность, стремление раскрыть и показать в человеке то лучшее, что в нем есть, рождает ответное чувство в душе читателя, вызывает потрясение, ощущение настоящего катарсиса. А ведь именно в этом и заключается смысл драматургического произведения: не только описать ряд событий, но и задеть чувствительные струны человеческой души, вызвать очищение через слезы ли, через смех, неважно. Главное - обновление души, снятие с нее наносного, шелухи повседневности, будничности, избавление от различных страхов.
       После прочтения пьесы "Насморк" именно это и ощущаешь: просветление, умиление. А разве этого мало, чтобы стать чуть-чуть счастливее?

    КОСМОЛОГИЯ

      
      
      

    Михаил Никифоров

      

    Космология: наука или игра в науку?

      
       Настоящая статья представляет собой анализ книги канадского писателя и философа Бориса Кригера "Неопределенная Вселенная. В поисках пределов человеческого познания". Здесь с современных научных позиций достаточно широко и подробно рассмотрены проблемы космологии как с общефилософской точки зрения, так и с точки зрения методологии науки. Одним из наиболее важных замечаний к современной космологии является недостаточная полнота и недостаточный объем наблюдательных данных, на основании которых строятся глобальные, далеко идущие выводы. Автор приводит различные аргументы, заставляющие усомниться не только в адекватности современных космологических моделей и их следствиях, но в самой принципиальной возможности космологии как науки дать ответ на вопрос происхождения и будущего Вселенной. Столь серьезные претензии Б. Кригера к дисциплине, находящейся на переднем рубеже науки и являющейся актуальной в идеологическом плане, побудили нас подвергнуть ревизии справедливость как рассуждений самого Б. Кригера, так и общих представлений современных ученых-космологов.
       После появления в 20-х годах прошлого века модели Фридмана одной из ключевых задач астрофизики и космологии было определение средней плотности Вселенной. Актуальность нахождения этой величины заключалась в том, что в модели Фридмана будущее Вселенной напрямую зависело от ее средней плотности. В случае, если плотность Вселенной превышает некоторое критическое значение 0x01 graphic
    (0x01 graphic
    ), наступит момент времени, когда расширение сменится сжатием, в результате которого произойдет коллапс. Если же выполняется неравенство 0x01 graphic
    , Вселенная будет неограниченно расширяться. И наконец, в случае равенства плотностей 0x01 graphic
    возможна реализация стационарной Вселенной, в которой отсутствует сжатие или расширение. После постановки задачи оценки массы Вселенной в качестве промежуточных звеньев были сделаны оценки масс галактик, в результате чего оказалось, что большая часть их массы сосредоточена в неизлучающем веществе. Впервые этот вопрос был поднят Цвикки, поэтому в литературе укоренился термин "проблема Цвикки".
       Если в прошлом веке задача определения плотности Вселенной решалась через оценку ее массы, то в настоящее время применяется оценка кривизны пространства Вселенной по интенсивности фона реликтового излучения. В результате наблюдений американского спутника WMAP (Wilkinson Microwave Anisotropy Probe) [1] была получена оценка кривизны пространства 0x01 graphic
    согласно которой метрика нашей Вселенной близка плоской. Однако рассуждать о плоскости Вселенной, как это делают некоторые космологи [2], [3], нельзя. Кроме того, существуют некоторые соображения о наличия систематических ошибок в методиках обработки наблюдений [4]. Происхождение ошибок может быть связано с неполноценным учетом поглощения/излучения в плоскости галактики, так называемого нефонового излучения, которое сильно искажает результат. Решения WMAP являются модельно зависимыми, то есть определяются как самой моделью, так и ее параметрами. Заметим, что в решениях WMAP возраст Вселенной оказывается около 13 млрд лет, а это противоречит оценке по темпам звездной эволюции возрасту старых шаровых скоплений, у которых он превышает 14 млрд лет [5].
       Благодаря современным орбитальным телескопам за последние десятилетия было проделано множество высокоточных наблюдений и получено большое количество новой информации. Тем не менее до сих пор существует проблема нехватки наблюдательных данных и самой точности измерений, которая довольно часто является модельно зависимой величиной. Наиболее остро эта проблема прослеживается на примере уже успевших укоренить в космологии понятий темной материи и темной энергии.
      
       Темная материя
      
       Одним из двух ключевых понятий современной космологии является так называемая темная материя. Именно с помощью темной материи ученые пытаются объяснить наблюдаемую зависимость распределения кинематических скоростей звезд от удаления от центра галактики (рис. 1).
       0x08 graphic
       Из диаграммы, представленной на рис. 1, следует, что большая часть массы периферии галактики и галактического гало сосредоточена в темном ненаблюдаемом веществе, присутствие которого и обеспечивает регистрируемое распределение скоростей. Модельные оценки показывают, что скрытая невидимая масса превышает массу наблюдаемого вещества примерно в 4-6 раз. Некоторые космологи полагают, что темная материя представляет собой новые, еще не открытые в земных условиях частицы. Взяв на вооружение "гипотезу массивных частиц" и имея в своем распоряжении данные наблюдений, они указали физические свойства этих частиц.
       По предполагаемым свойствам частицы темной материи представляют собой стабильные частицы с массой около 100-1000 масс протона, которые способны контактировать друг с другом и с "обычным" веществом только посредством гравитационного взаимодействия. Заявленные свойства частиц обеспечивают важные следствия. Во-первых, частицы должны быть стабильны, иначе за время существования Вселенной они бы распались на более легкие частицы. Это значит, что существует некий новый фундаментальный закон сохранения, который запрещает частицам распадаться. Во-вторых, из-за отсутствия эффективного механизма диссипации энергия частиц не будет изменяться со временем, поэтому они должны обладать большими скоростями и группироваться в основном на периферии галактики. В-третьих, темная материя в лице массивных частиц практически не будет взаимодействовать с "обычным" веществом, из которого состоят планеты и звезды. В противном случае присутствие в звездах темной материи значительно ускорило бы звездную эволюцию и сдвинуло бы в меньшую сторону пределы устойчивости Чандрасекара для белых карликов и Оппенгеймера-Волкова для нейтронных звезд. Однако, согласно наблюдательным данным, предельные массы белых карликов и нейтронных звезд не отличаются от теоретических масс, которые были рассчитаны без учета темной материи. Таким образом, введение в астрофизику новых массивных частиц, взаимодействующих с веществом только гравитационно, не нарушает сложившиеся в астрофизике представления и вроде бы позволяет объяснить наблюдаемое распределение скоростей в галактиках.
       К настоящему времени гипотетические частицы темной материи экспериментально так и не были обнаружены, хотя указывалась возможность обнаружить взаимодействие частиц темной материи с веществом на нейтринных телескопах NT-200 и AMADA. Наибольшие надежды на успех связаны со скорым запуском Большого адронного коллайдера (LHC) в международном центре ЦЕРН под Женевой, на котором ожидается получить энергии порядка десятков тераэлектронвольт. Но вполне возможно, что надежды так и останутся надеждами, поэтому увязывать экспериментальное нахождение частиц темной материи с запуском коллайдера является весьма странным.
      
       Что же мы имеем в итоге? Из наблюдательных данных следует, что в галактиках должна присутствовать скрытая невидимая масса. С одной стороны, эту массу можно объяснить новым видом неуловимых частиц с экзотическими свойствами, подчиняющихся новому фундаментальному закону сохранения. С другой стороны, можно показать, что ненаблюдаемая масса может быть объяснена в рамках существующих в астрофизике представлений без привлечения новых сущностей и законов.
       Для этого проведем оценку массы вещества, которая заключена в маломассивных объектах типа красного или коричневого карлика. Возьмем массивное молекулярное облако и рассмотрим связь между числом рождающихся звезд и их массой. Эта зависимость может быть представлена с помощью так называемой начальной функции масс, или функции Солпитера [6], которую можно приближенно представить в виде:
       0x01 graphic
       Из формулы следует, что при такой зависимости до половины массы молекулярного облака перейдет в несветящиеся из-за отсутствия термоядерных реакций объекты - коричневые карлики 0x01 graphic
    и планеты 0x01 graphic
    . Наблюдения таких объектов затруднено по причине их чрезвычайной слабости. Некоторые ученые полагают, что характер начальной функции масс в районе 0x01 graphic
    изменяется. Скорее всего, подобные утверждения основаны на недоразумениях, связанных с тем, что оценка числа маломассивных и несветящихся звезд производится по их числу в составе двойных звезд.
       В области, ближайшей к Солнцу, где можно наблюдать (то есть вдалеке от Солнца мы их видеть не можем из-за технических ограничений) самые слабосветящиеся объекты, действительно звезд малых масс недостаточно по сравнению с солпитеровским законом. Но этот факт легко объясняется тем, что малые массы в гравитирующих системах постепенно вытесняются на окраину этой системы, в данном случае Галактики. Эффект гравитационного вытеснения маломассивных объектов очень хорошо наблюдается в шаровых скоплениях, где процесс вытеснения завершился. В молодых близких звездных скоплениях распределение звезд по массам значительно ближе к солпитеровскому. Поэтому в Галактике, как и в шаровых скоплениях, малые массы создадут обширное гало. А уже это темное гало и покажет то самое нужное распределение скоростей звезд. Косвенно на это указывает большое число обнаруженных звезд с планетами юпитерианских масс. Высокие эксцентриситеты орбит этих планет показывают, что система образовалась в процессе захвата, а не при совместном рождении, как в случае двойных звезд. Но ведь захват малой массы одиночной звездой - очень маловероятное событие из-за практически ничтожного приливного эффекта (звезду захватить легче!). Чтобы такое явление было частым, звезды должны просто-таки "купаться в Юпитерах".
       Аналогичный эффект должен быть и при рождении галактик. Тогда основная масса была бы сосредоточена в маломассивных галактиках. Но наблюдать их было бы еще нельзя, так как процесс звездообразования в них еще не начался бы (сжатие тем быстрее, чем больше начальная масса). Поэтому и в скоплениях галактик их пекулярные скорости в 2-3 раза превышают вириальные. При таких скоростях скопления галактик при видимых их массах оказываются гравитационно-несвязанными, что противоречит их наличию. Следовательно, невидимая масса несветящихся малых галактик в несколько (5-7) раз превосходит их собственную массу (проблема Цвикки).
       С другой стороны, вполне возможно, что мы недооцениваем массу самих галактик. На это указывают и эффекты гравитационного линзирования далеких квазаров. Оценка массы галактик в свое время была определена по их светимости, что, возможно, неверно. Сначала было определено, что суммарный спектр их соответствует спектру G-звезд (звезд спектрального класса G). Далее светимость галактики делится на светимость G-звезды, и получившееся число умножается на массу G-звезды. Маломассивные звезды с их мизерной светимостью, но приличной массой из такого расчета выпадают. Пусть абсолютная светимость Галактики без поправки на межзвездное поглощение составляет примерно 20,5 звездных величин. Вычтем ~2,2 звездные величины для учета межзвездного поглощения, вычтем абсолютную светимость Солнца, равную 4,7 звездной величины, и получаем примерно 0x01 graphic
    , что весьма близко к современной оценке массы, проведенной по звездным подсчетам в избранных площадках Млечного Пути 0x01 graphic
    .
       Таким образом, проблема Цвикки, как и проблема зависимости скоростей объектов от расстояния от центра галактик, вполне успешно может быть решена без привлечения новых сущностей наподобие гипотетических массивных частиц с экзотическими свойствами.
      
       Темная энергия
      
       Существование темной энергии в основном базируется на утверждении об ослаблении среднего блеска сверхновых звезд типа Ia. Сверхновая этого типа происходит при образовании нейтронной звезды из вырожденного белого карлика из-за увеличения его массы свыше предела Чандрасекара вследствие аккреции газа от близкого компаньона в тесной двойной системе. К сожалению, тут существует как минимум три фактора, не позволяющих сегодня считать этот эффект ослабления блеска наблюдательным фактом.
      
       0x08 graphic
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Во-первых, излучение такой сверхновой неодинаково в различных направлениях, поскольку у двойной системы существует ось, произвольно ориентированная по отношению к наблюдателю. Чтобы уменьшить ошибку из-за ориентации, необходимо весьма существенное число наблюдений. Но этого пока нет, постановка вопроса началась с шести сверхновых (рис. 2).
       На рис. 2 изображена диаграмма "расстояние - скорость", полученная из наблюдений сверхновых на орбитальном телескопе Хаббл. Видно, что подавляющая часть сверхновых сгруппирована в диапазоне 0x01 graphic
    , которая соответствует линейному закону расширения. И только шесть сверхновых расположены в диапазоне расстояний 0x01 graphic
    , однако именно по ним делается вывод об ускорении Вселенной. Заметим, что в настоящее время нет целенаправленной программы патрулирования сверхновых в далеких галактиках, поэтому вспышки регистрируются в основном случайно. Во-вторых, возможно, существует и второй тип сверхновых этого типа I - сверхновые, произошедшие от слияния двух белых карликов, а у них, вероятно, будет другая энергия взрыва.
       Первые два возражения можно устранить с помощью увеличения количества наблюдений далеких сверхновых, однако на сегодняшний день наибольшую проблему представляет определение блеска сверхновой с достаточной точностью. Дело в том, что все наблюдаемые далекие сверхновые - это весьма слабые звезды 22-24-й величины, а калибровка фотометрии на таких потоках имеет ошибку около 0,1-0,5 звездной величины из-за отсутствия слабых звезд-стандартов. Привязать сигнал от звезд 20-25-й звездной величины к хорошо промеренным звездам 10-й величины мешает динамический диапазон прибора. С другой стороны, точность измерения потоков современных слабых звезд-стандартов 15-17 величины составляет около 10 %, поэтому даже в самом оптимистичном случае погрешность определения потока излучения от сверхновой не будет точнее этой величины.
       Отсюда следует очень простой вывод. Исходя из полноты и точности современных наблюдательных данных, мы не можем рассуждать об ускорении или замедлении расширения Вселенной. Подавляющая часть зарегистрированных сверхновых расположена на сравнительно небольшом от нас расстоянии R<350 Мпс, где с высокой точностью расширение подчиняется линейному закону. Поэтому сторонники введения в космологию так называемой антигравитации вакуума, или темной энергии, теряют главный аргумент, с помощью которого они обосновывают наличие ускорения в расширении Вселенной.
      
       Космология и научное сообщество
      
       После приведенных выше фактов возникают естественные вопросы: что же такое современная космология, насколько она состоятельна как наука и каковы ее дальнейшие перспективы. К сожалению, в современной науке мы нередко встречаемся с ситуацией, когда сравнительно небольшое научное сообщество, специализирующееся в своей узкой области знания, является источником самых разных экстравагантных гипотез, которые пользуются повышенным вниманием у обывателей. Из всего спектра выдаваемой информации особенно популярна тематика катастроф, происхождения и будущего человечества, поэтому нет ничего удивительного, что космология на этом поприще заняла свою уникальную нишу. Дело в том, что претензия на решение "глобальных вселенских проблем" не только интересна обывателям, но и традиционно является одним из критериев развития науки в стране и даже объектом национальной гордости - имиджевый проект. Поэтому для решения таких задач можно смело требовать гранты, созывать многочисленные конференции и штамповать сотни статей в профильные научные журналы, раскручивая свой рейтинг. Одним словом, играя по определенным правилам сообщества, каждый может почувствовать себя настоящим большим ученым со всей присущей атрибутикой и бутафорией. Весь этот процесс есть не более чем социальное и в некоторой степени даже коммерческое явление, происходящее внутри научного сообщества. В конечном итоге оно становится возможным по причине недостаточности наблюдательных данных, поскольку можно очень вольно интерпретировать имеющуюся на сегодняшний день информацию и выдавать публике глобальные, но безответственные результаты.
       Как это ни парадоксально, но сложившаяся ситуация не наносит вреда ни космологии, ни космологам, ни науке в целом. Все дело в том, что для построения более адекватных космологических моделей нужно уточнить очень много сопутствующей информации, качественно улучшить методику измерений и повысить точность наблюдений. Необходимость этих действий была продемонстрирована нами в приведенных выше примерах с темной материей и темной энергией. Но, даже несмотря на имеющиеся сегодня орбитальные телескопы и новые проекты, едва ли в ближайшей перспективе мы сумеем принципиально улучшить нынешнее положение дел. А если это так, то в силу естественных причин никому не придется отвечать перед обществом за свои поспешные виртуальные космологические теории. Все прекрасно понимают это, поэтому труд ученого на ниве космологии абсолютно безвреден как для его собственного авторитета, как и для имиджа науки в целом.
      
      
       Космология и время
      
       В книге Б. Кригера большое внимание уделяется вопросу восприятия и понимания времени, его влияния на результаты космологических исследований. Рассуждения автора о времени можно условно разделить на три категории. В большей степени проблема влияния нашего восприятия времени на научные результаты касается философии, в меньшей степени физиологии и в наименьшей степени - физики.
       Вообще о физике и физическом смысле времени корректно рассуждать проблематично. Например, точное определение физического смысла времени отсутствует как в школьном, так и в институтском учебнике, в отличие от строгих определений работы, энергии, силы тока или давления. Дело в том, что время, длина, масса, заряд являются основными понятиями, а работа, энергия или сила тока - производными. Существуют специальные эталоны длины, массы и времени, однако сами эти понятия являются в большей степени интуитивными или аксиоматичными. Понятие времени нельзя унифицировать, как это было в ньютоновской механике, то есть не существует единого "абсолютного времени". Мы можем рассуждать только об относительном времени применительно к некоторой системе отсчета. В теории относительности утверждается, что время должно рассматриваться неотрывно от пространства. Однако теория относительности не добавляет понимания времени, время рассматривается с формальной точки зрения как отдельный параметр. Тем не менее де-факто мы располагаем вполне адекватными теориями в других областях естествознания, поэтому аксиоматичность определения времени не является проблемой в физике.
       Еще сложнее согласиться со скепсисом автора относительно проблем, связанных с физиологическим восприятием времени. Вообще говоря, появление и развитие науки не было бы возможно, если бы она строилась только на основе впечатлений отдельных индивидов. Наилучшим критерием в споре с позицией Б. Кригера является практика. Например, в физике элементарных частиц мы можем регистрировать частицы с очень малым временем жизни, которые человек не в состоянии почувствовать. Так, время жизни в состоянии покоя 0x01 graphic
    мезона составляет 0x01 graphic
    сек, 0x01 graphic
    мезона 0x01 graphic
    сек, а 0x01 graphic
    мезона 0x01 graphic
    сек! В лазерах мы научились генерировать фемтосекундные импульсы (0x01 graphic
    сек), хотя с точки зрения физиологического восприятия речь идет о колоссально разномасштабных временах, которые невозможно почувствовать в силу физиологического строения человеческого организма. В отличие от космологических времен, приведенные выше времена лазерных импульсов находятся на временной шкале в противоположной стороне. Примерно такое соотношение масштабов времен мы можем получить, если сравним один день человеческой жизни со временем существования Вселенной. Однако, несмотря на разномасштабность процессов и невозможность физиологического ощущения коротких интервалов времени, физика микромира благополучно развивается. Тогда почему бы и в космологии не повторить этот успех?
       Наиболее проблематично дать оценку философскому аспекту восприятия времени, поскольку здесь нет и не может быть объективных критериев. В философии существуют только субъективные оценки, и каждый может верить в свою точку зрения. Несмотря на видимую логичность философских рассуждений невозможно дать априорную оценку влиянию на результат для каждого спекулятивного фактора. В то же время практика показывает, что в любой философской полемике побеждает та точка зрения, которую исповедует субъект познания. Философия всегда являлась важным спутником науки, который задавал вектор ее дальнейшего развития, но использование философии в качестве ограничителя познания является некорректным, поскольку научный прогресс всегда определялся практикой.
      
       Космология и перспективы познания
      
       В заключении книги автор достаточно четко формулируется мысль, в которой ставится под сомнение возможность познания Вселенной, пространства и времени с помощью человеческого разума, который как бы связан биологическими рамками восприятия информации. Более того, автором формулируется принцип неопределенности Вселенной. Попробуем разобраться в справедливости этого принципа.
       С одной стороны, обсуждаемая идея не нова, поскольку вопрос принципиальной возможности (ограниченности) человеческого разума (а значит, и науки в целом) в познании окружающего мира неоднократно обсуждался философами начиная с XVIII века. В разные времена высказывался довольно широкий спектр мнений по этому вопросу, начиная от разных форм идеализма и заканчивая кантианством и махизмом. Мы не будем оспаривать влияния философии науки на саму науку, однако отметим, что эта система имеет и обратную связь. Локальные затруднения в науке способствуют появлению скептических философских течений, и наоборот, успехи науки стимулируют обратную точку зрения. Прямая дискуссия между "оптимистами" и "скептиками", по всей видимости, бессмысленна, поскольку философия является не наукой, а неким набором понятий-аксиом, или призмой, посредством которой человек обрабатывает внешнюю информацию. Однако можно обратиться к объективным критериям. Одним из главных критериев успешности науки всегда считалась практика, и в частности технический прогресс. Мы не вправе отрицать наличие технического прогресса за последние 100 или 200 лет, поэтому можем утверждать, что в принципе мир является познаваемым. Следовательно, проблема ограничения возможности научного познания, которую сформулировали идеалисты, касающаяся адекватности восприятия и передачи информации в виде субъективных впечатлений и ощущений, оказалась в большей степени спекулятивной.
       В этом вопросе наиболее конструктивной является точка зрения основателя постпозитивизма, американского философа Карла Поппера. Согласно представлениям постпозитивизма, мы можем получать все более адекватные научные теории, которые более точно описывают мир и позволяют объяснить новые наблюдательные факты. Однако абсолютно точной картины мы никогда не получим, поскольку всегда найдется "нечто", что остается за кадром. При такой методологической позиции исследователя занятие наукой имеет смысл, так как существует перспектива познания.
       С другой стороны, некоторую новизну вопросу принципиальной возможности человеческого познания придает перенос Б. Кригером этой темы в область космологии, которая имеет свои специфические отличия от других естественных наук. Как справедливо замечает автор, в космологии человек является лишь наблюдателем, который не только не может поставить эксперимент, но и не способен изменить место и время (!) наблюдения. Гипотетический полет к ближайшей звезде Ђ Центавра или к ближайшей галактике Туманность Андромеды (М31) с точки зрения получения новой космологической информации ничего не даст, поскольку путешествие наблюдателя в пространстве даже на несколько миллионов световых лет является ничтожным перемещением по сравнению с размерами Вселенной. Кроме того, нужно отдавать себе отчет, что фактически мы наблюдаем статичную Вселенную. Вселенная, которую мы видим "сейчас" и будем видеть через миллион лет, не претерпит существенных изменений, - даже миллион лет наблюдений окажется малым сроком по сравнению с возрастом в 14 млрд. лет. Да и вообще, нам хотелось бы получить ответ не через миллионы лет, а в более разумные сроки. Между тем кроме сложностей для космолога-исследователя существуют и благоприятные факторы. Например, из-за ограниченности распространения сигнала скоростью света мы можем наблюдать формирующиеся далекие галактики, которые находятся на разных стадиях эволюции. Хотя мы не способны зарегистрировать динамику изменения Вселенной в течение своей жизни, мы можем наблюдать отдельные объекты Вселенной в далеком прошлом, что в принципе может позволить реконструировать эволюцию Вселенной от нашего времени до этапа формирования галактик с большой степенью достоверности. Именно в этом направлении мы располагаем на сегодняшний день относительно полными наблюдательными данными, и поэтому именно здесь мы в праве ожидать получения новых результатов в уже ближайшем будущем.
       В свете этого становится понятным происхождение тезиса о неопределенности Вселенной, которым оперирует Б. Кригер. Как уже утверждалось выше, скептическое отношение к принципиальной возможности познания всегда являлось следствием появления в науке локальных кризисов. Однако в настоящее время было бы некорректным утверждать наличие в космологии явного кризиса. Скорее всего, дело в том, что современная космология не оправдывает наших ожиданий. С чем это связано? Мы должны честно признать, что еще слишком поверхностно изучили Вселенную. Тем не менее, располагая недостаточной исходной информацией, мы пытаемся поспешно строить глобальные теории. Занимаясь селекцией изначально неполных исходных данных под заранее выбранную модель, космологи получают формальные математические решения, которые потом как-то интерпретируются и выставляются на обозрение широкой публике. Вполне естественно, что поспешные теории, которые штампуются, словно пряники, со стороны производят впечатление беспомощности науки.
       Еще большее уныние вызывает принцип объяснения одного непонятного через другое, который космологи заимствовали из религии. На самом же деле мы еще слишком мало изучили Вселенную, чтобы претендовать на получение точных теорий. Тезис Б. Кригера о неопределенности Вселенной является вполне ожидаемой реакцией на сложившееся в космологии положение дел, однако он является поспешным, точно так же как и современные космологические теории. Мы еще слишком мало изучили Вселенную, чтобы говорить о неопределенности в ней или невозможности ее познания, даже если точка зрения автора впоследствии окажется справедливой.
       Чтобы получить более адекватные теории, предстоит найти ответы на множество локальных вопросов, которые уже как бы решены. Основной задачей на ближайшие годы является уточнение всевозможной сопутствующей информации, которая зачастую известна весьма приблизительно или оценочно: уточнение расстояний, начальной функции масс, влияния межзвездного поглощения, оценок темпа звездной эволюции, возраста Вселенной и т. д.
       Современные технические возможности позволяют уже в ближайшем времени реализовать спутниковые телескопы-интерферометры с большим базисом, что позволит не только перейти на новый уровень точности измерений, но и получить новые результаты. Без этого промежуточного шага давать какие-то определенные прогнозы относительно далеких перспектив космологии проблематично и безответственно. Вопросы, на которые пытается ответить космология, настолько масштабны и фундаментальны, что не допускают спешки и неаккуратности со стороны исследователя. По крайней мере с нашей стороны было бы довольно нескромно считать иначе. Наиболее вероятно, что мы не получим окончательного ответа на космологические вопросы при своей жизни. Это может быть неутешительным для нас, но для науки время - не главное. Главное заключается в том, что до сих пор наука умела находить ответы на поставленные перед ней вопросы. Именно этот факт придает нам уверенность в том, что и космология сможет найти правильный ответ на вопрос о происхождении и будущем Вселенной.
       --------
       1. Wilkinson Microwave Anisotropy Probe . http://map.gsfc.nasa.gov/resources/featured_images_5yr_release.html
       2. Попов С. Б. Сверхсветовое разбегание галактик и горизонты Вселенной: путаница в тонкостях. http://www.astronet.ru:8100/db/msg/1194831; Прохоров М. Е. Может ли наша Вселенная быть конечной и топологически сложной? http://www.astronet.ru:8100/db/msg/1195692
       3. Schwarz D.J., Starkman G. D., Huterer D., Copi C.J. Is the low-l microwave background cosmic? arXiv:astro-ph/0403353v3
       4. Страйжис В. Звезды с дефицитом металлов. Вильнюс, 1982.
       5. Сурдин В. Г., Ламзин С. А. Протозвезды. Где, как и из чего формируются звезды. http://www.astronet.ru/db/msg/1190949/index.html
       6. Захаров А. И. Из личной переписки.
      
      

    Марина Чугунова

      

    Т Е О Р И Я В С Е Г О,

    или

    Как спасти физику от Бориса Кригера

      
       I
       С тех пор как благодаря разделению труда у человека появилось свободное время, его мучает простой вопрос: "Откуда всё взялось?" За последние века человеческое сознание претерпело явный прогресс в интеллектуальном развитии, однако вразумительного ответа на этот с виду простой вопрос никто так и не нашел. Рано или поздно каждый из нас присоединяется к этому общечеловеческому мозговому штурму, пытаясь все-таки понять смысл и происхождение всего сущего. Многие, поняв бесперспективность таких изысканий, смиряются с ролью шестеренки в огромном и непонятно для чего предназначенном механизме под названием "Вселенная" и счастливо проживают остаток жизни, предаваясь простым житейским радостям. Однако есть люди, которых этот извечный вопрос не оставляет до конца дней, и они всю жизнь посвящают тому, чтобы хоть на шаг приблизиться к ответу. Эти несчастные и в то же время счастливейшие из людей - физики и философы, которые с помощью принципиально различных подходов пытаются создать Теорию Всего. В том, насколько правдоподобны современные физические подходы к главному человеческому вопросу, и попытался разобраться в своей книге "Необъяснимая Вселенная" Борис Кригер.
      
       II
       Ближе всех к вопросу о происхождении Вселенной из физических наук подобралась космология. Именно с нее и начал свое разоблачение автор.
       Прежде всего необходимо разобраться, какое вообще место занимает эта наука в нашей повседневной жизни. Казалось бы, простого человека такие вопросы никак не касаются, разве что с точки зрения банального любопытства. Однако у автора "Необъяснимой Вселенной" на этот счет иное мнение.
       Ни для кого не секрет, что основной причиной непрекращающихся кровопролитных войн наших предков в конечном счете являлось несоответствие жизненных позиций народов, их традиций, ценностей и общественного устройства, то есть в результате все конфликты сводились к борьбе религиозных представлений. Как же дело обстоит сейчас? Окинув взглядом нынешнее положение дел, трудно не заметить, что за всю историю человечества наука и религия сильно разошлись. Ученым до Церкви по большому счету изначально не было дела, а вот Церкви они очень мешали. Но вроде к XXI веку все успокоилось, и даже несчастному Джордано Бруно принесли извинения. Неужели пути Церкви (по сути влиятельного политического института) и науки разошлись окончательно? Как утверждает Борис Кригер, это не совсем так. А если быть точным, то и совсем не так.
       В первой главе он подробно объясняет, "какое нам дело до небесной мудрости". Повествование разбавлено любопытными примерами, из которых можно заключить, что связь науки с религией отнюдь не исчезла, а просто замаскирована умелой рукой современных политиков. Главы государств, а еще в большей степени их "серые кардиналы", преследуя свои корыстные цели, стремятся подчинить себе как можно больше областей научного интереса. Естественно, мощнейшим инструментом в их руках может стать наука о сотворении мира - космология. Осознав такую глубокую, незримую связь физики с политикой, читатель вынужден обратить особое внимание на наши знания о Вселенной и взглянуть на нее под новым углом.
      
       Насколько реальны рассуждения космологов, твердящих, что вселенная образовалась в результате "большого взрыва" и ее развитие от "начала времен" и по сей день происходит по известным физическим законам?
       Корифеи науки, пытающейся понять логику космоса, по мнению Бориса Кригера, переоценивают свои заслуги, утверждая, что полученные ими законы незыблемы и всеобъемлющи для всего сущего. Действительно, можно ли утверждать, что мы что-то знаем об огромном пространстве, которое мы даже не можем полностью рассмотреть в существующие ныне приборы? Все космологические данные весьма приблизительны, а выводы, сделанные на их основе, приблизительны вдвойне. Ни всей человеческой жизни, ни даже опыта всего человечества за последние две с лишним тысячи лет не хватит для того, чтобы хоть частично увидеть, как же эта Вселенная развивается. Космологи наблюдают стационарный объект, который только в силу своей невероятной величины позволяет косвенно заглянуть в глубины своей истории (свет от удаленных звезд достигает нашей планеты только через миллиарды лет, и мы видим их именно такими, какими они была тогда). Вряд ли таких данных достаточно, чтобы делать конкретные выводы о динамике системы.
       В современной космологической теории существует множество гипотез и объектов, происхождение которых весьма сомнительно. Одним из таких объектов является темная материя, якобы заполняющая большую часть Вселенной. Автору не дает покоя вопрос, как можно называть материей то, что мы даже не можем зарегистрировать. Существование этой материи установлено по косвенным признакам, объяснений которым можно придумать массу. Почему же космологи остановились именно на "материи"? И вообще, является ли такой, весьма надуманный, подход правомерным? И не есть ли космология в силу множества причин, подробно описанных в книге "Необъяснимая Вселенная", лженаукой? Прочтение книги может привести читателя к выводам, не изложенным непосредственно в тексте, однако на первый взгляд косвенно напрашивающимся, довольно категоричным и бескомпромиссным: не стоит тратить миллиарды долларов на оборудование для исследований, которые все равно не ответят на тот самый риторический вопрос: откуда все взялось? Складывается ощущение, что космология как наука никому не нужна и ее стоит отменить. Так ли это на самом деле?
      
       III
       Многообразие и экспоненциально возрастающая при изучении сложность окружающего мира не раз заводила в тупик величайшие умы человечества. Развитие микроскопов и телескопов, открывших доселе невиданные масштабы микро- и макромира, самого Блеза Паскаля заставило опустить руки. Поняв, что с каждым шагом в глубь науки мы лишь отдаляемся от истины и погружаемся в глубины неизведанного, он решил бросить эти бессмысленные крысиные бега и поставить на Бога. Возможно, это и есть истинный путь, выбрав который человек обретет счастье и постигнет смысл Вселенной. Однако Церковь - очень консервативный общественный институт. Нередко предрассудки заставляют отрицать явно полезные изобретения. Сейчас никто не сомневается в том, что очки для слабовидящего человека - благо, хотя раньше Церковь с большим недоверием относилась к подобным приборам, считая, что через эти стекла дьявола люди видят не реальный мир, а лишь его демоническое подобие. Церковь вряд ли можно назвать двигателем прогресса, но воистину полезные изобретения пробивают себе дорогу в жизнь несмотря ни на что. Сейчас даже папа римский не гнушается пользоваться микроволновкой, а отшельники, бросая все и отправляясь в глушь, чаще всего часть пути все-таки преодолевают на поезде. Так что же все-таки хорошо, а что плохо в научном прогрессе?
       Физика и физики - это особый мир, в котором действуют веками отработанные законы. Естественно, физики допускают ошибки. Иногда академическая наука кровью отстаивает патологически неверные теории и на корню губит светоносные идеи. Однако не стоит забывать, сколько полезнейших с практической точки зрения явлений было открыто в поисках мифических эфира и теплорода. Физические теории с течением времени проходят своеобразный естественный отбор: бесполезные и далекие от истины отмирают, остальные же постепенно деформируются, подстраиваясь под вновь обнаруженные факты. Господин Кригер подспудно обвиняет космофизиков в том, что они дезинформируют общественность, говоря об общепринятых научных представлениях как о неоспоримой истине. Но как же быть самим космологическим академикам? Каждый раз, упоминая о недопроверенных теориях, добавлять "вероятное расширение вселенной" или "вероятная темная материя"? Или, может, вообще упразднить науку и предоставить свободу всем возможным и невозможным теориям? Все замечания автора вполне обоснованны, однако экстраполяция подобных рассуждений весьма опасна.
       Автор с особой теплотой отзывается о возможности свободного распространения в Интернете "научных" статей, посвященных кардинально новым Теориям Всего и не допускаемым к печати серьезными научными журналами. У читателя может сложиться впечатление, что такие издания и есть проявление истинной свободы слова, а бумажные научные журналы - пережиток прошлого. Но ведь ограничения серьезных журналов - это не просто запрет свободомыслия в научных изданиях. Нельзя же отменить академическую науку и посеять в мире физиков анархию. Это не приведет к ускорению прогресса, а, наоборот, убьет его. Размещенные в Интернете статьи, которые отказались печатать известные научные журналы, пестрят непроверенными, часто просто ложными данными и преждевременными выводами. Может, современная академическая наука и не проповедует однозначную истину, но она, как опытный учитель, проверяет работы своих учеников на наличие грубых ошибок. Возможно, нередко причиной отказа в публикации является авторитетное мнение особенно консервативного ученого мужа, и это заметно препятствует распространению в серьезных изданиях перспективных новаторских идей. К сожалению, окончательно исключить из области общественной деятельности человеческий фактор невозможно, поэтому подобные неприятные события - довольно частое явление. Однако хорошие идеи просто так не загубить, и рано или поздно они найдут (или пробьют) себе дорогу в большую науку. Воистину удачные новые теории, подтверждающиеся экспериментальными данными, даже если они в корне противоречат существующим представлениям, рано или поздно становятся частью той самой академической науки, сквозь которую они с таким трудом пробивались. Ярчайший пример тому - теория относительности. Конечно, Борис Кригер прав: интернет-издания, безусловно, очень полезны для молодых ученых и смелых инноваций, их заслугу в распространении свежих подходов сложно переоценить. Но для здоровой конкуренции и плодотворных споров, в которых рождается истина, необходима оппозиция, поэтому роль сдержанных, глубоко научных журналов со строгими условиями публикации также не стоит недооценивать.
       Автор отмечает, что старые теории часто подстраиваются под новые факты, как бы натягиваясь на все увеличивающийся объем информации. По его мнению, это тормозит науку, поскольку продлевает существование устаревших подходов. Однако такая трансформация не так уж плоха, это естественное развитие. Без теории физика мертва. Без нее нет причин искать подтверждения, а значит, ставить новые эксперименты. Теория, пусть даже самая плохая, все же лучше, чем полное ее отсутствие, поскольку заставляет своего создателя постоянно двигаться вперед.
       Борис Кригер в своей книге обсуждает в основном проблемы космологии, но ведь это не единственная сомнительная область физики. Действительно, космология изобилует почти метафизическими понятиями типа "темная материя", большинство выводов стоят на краю науки и мало доказаны. Но ведь не в понятиях дело. Как можно сразу адекватно назвать то, с чем раньше не сталкивался? Совсем необязательно, чтобы "темная материя" была на самом деле материей. Например, такие кварковые заряды, как "шарм" и "очарование", совсем не характеризуют их притягательность в обыденном смысле этих понятий. Даже понятие "атом" (подразумевающее "единый и неделимый") неверно, так как известно, что атом - сложная структура, состоящая из более элементарных частиц. Но ведь все эти неточности не заставляют физиков отрицать свойства таких объектов, явно противоречащие их названиям. Наоборот, емкое (пускай неточное) название позволяет физикам легко находить общий язык, решая насущные технические проблемы, а не заниматься буквоедством.
       Опять-таки автор прав, подчеркивая, что существуют явления, не вписывающиеся в современную космологическую модель. Но это не значит, что она абсолютно несостоятельна. Изобилие альтернативных Теорий Всего не означает, что общепринятая неверна. Ведь по сей день физики-любители пытаются патентовать вечные двигатели, и в том же Интернете можно найти огромное количество статей на эту тему. Однако до настоящего времени это не уничтожило закон сохранения энергии в механике, поскольку ни один из описанных двигателей реально не действует. Видимо, все-таки не зря парижская Академия наук отказалась от рассмотрения таких проектов еще в 1775 году. Инерциоиды, в свою очередь, пытаются форсировать закон сохранения импульса, хотя их состоятельность также до сих пор однозначно не доказана. Так что даже механику - самый изученный раздел физики - по сей день нельзя однозначно назвать незыблемой. Что же говорить о космологии - самой загадочной науке, ищущей наиболее масштабную Теорию Всего?.. Что вообще можно достоверно сказать о мире, если мы даже самим себе не можем однозначно доказать, что он не исчезает, когда мы моргаем, или что он вообще не есть лишь плод нашего воображения?
      
       В заключении книги, по признанию автора, его "резко негативное отношение к космологии сгладилось", он смягчает критические замечания и обобщает свои заключения в емкий вывод, постулирующий существование некоего принципа неопределенности макромасштаба. То есть, что бы ни делали физики, всегда останется в мире нечто, чего они не смогут объяснить и предсказать. Здесь с Борисом Кригером трудно не согласиться. Сейчас уже вряд ли найдется хоть один ученый, на сто процентов уверенный, что наука когда-нибудь выведет такую Теорию Всего, которая сможет описать все мыслимые и немыслимые процессы, происходящие как на уровне элементарных или даже субэлементарных частиц, так и те, что происходят в самых удаленных уголках Вселенной. Человека, имеющего такую уверенность, можно смело заподозрить или в слабоумии, или в недостаточной физической грамотности. Однако разве в этом предназначение физики?
       Тысячи лет назад, когда физика только зарождалась из "любви к мудрости" - философии, она стремилась изучать окружающий мир. Причем именно изучать, а не изучить. И как тогда, так и сейчас, мало кто считает, что она действительно когда-нибудь закончит этот процесс. Теория Всего - призрачная мечта, привлекающая толпы ученых и заставляющая их тащить вслед за собой научно-технический прогресс. Задача физики не в том, чтобы найти смысл жизни, ее задача - конструировать всё новые и новые приборы, постепенно подчиняя природу человеку. Эта остроумно и смело задуманная техника, изначально предназначенная для сугубо фундаментальных научных исследований, вскоре, лишь немного трансформируясь, перекочевывает в нашу повседневную жизнь. Физика год от года делает нашу жизнь комфортнее, заполняя ее очень нужными и полезными мелочами.
       Никто не знает, насколько в будущем людям пригодятся современные космологические разработки, да и представить это сейчас трудно. Уж слишком оторванными от повседневной жизни кажутся эти величественные и холодные звезды. Но это всё пока. Всего пару веков назад астрономия, в отличие от астрологии, казалась абсолютно бесполезной для практических целей наукой. Действительно, какое нам дело до движения небесных тел, если повлиять на него или использовать его мы все равно не можем? Но кропотливые исследования трудолюбивых звездочетов не прошли даром. Без этих веками накопленных знаний человечество никогда не запустило бы в небо спутник, движение которого подобно движению Луны. А без этого пресловутого искусственного кортежа на Земле не воцарилась бы информационная эпоха, в которой мы сейчас живем. Спутниковые телефоны, системы наблюдения и многое другое просто не существовало бы, если бы физики так не стремились найти Теорию Всего.
       Гипотеза об устройстве Вселенной рождается и проверяется экспериментально. На основе полученных данных формируется скорректированная теория, которая вместе с сопутствующим оборудованием перекочевывает в товары народного потребления. А физики, стремясь уйти от насущного, генерируют новую гипотезу о том, как устроен мир. Этот процесс продолжается бесконечно. И нет оснований полагать, что, например, новый огромный коллайдер в центре Европы (установка, построенная чисто для фундаментальных исследований) ничем не поможет обычному обывателю. Круговорот практической и теоретической физики невозможно разомкнуть, это, если хотите, одно из свойств Вселенной. И в следующий раз, прежде чем ругать ополоумевших ученых, требующих баснословных денег на новое оборудование для проверки сомнительных теорий, задумайтесь, кому же мы все-таки обязаны окружающим нас комфортом и кто вытащил нас из оков каменного века.
      
       IV
       Конечно, необходимо несколько слов сказать о времени. Это столь знакомое и столь неопределенное понятие занимает в книге "Неопределенная Вселенная" особое положение. Борис Кригер целиком посвятил этой сложной проблеме почти половину своего труда.
       Появление теории относительности заставило физиков всерьез задуматься о том, насколько отличается истинное время от нашего обыденного представления о нем. Ставя будильник на семь утра, мало кто из нас задумывается о том, что по своей сути есть те несколько часов, которые нам предстоит проспать. Идет ли время равномерно, идет ли оно в одном направлении и вообще есть ли в нем нечто принципиально отличающее его от остальных координат четырехвектора пространства-времени? Все эти сложные "временные" вопросы не имеют однозначного ответа. Наука выбрала для времени несколько аксиом, которые упрощают вычисления и помогают ученым не утонуть в океане неизвестности. Удлинение времени наряду с укорачиванием пространства в теории относительности и его однонаправленность в соответствии со вторым законом термодинамики - вот, пожалуй, и все, что определяет понятие "время" в современной физике.
       Гораздо шире тема времени раскрыта во всевозможных литературных произведениях, философских трудах, а также на всевозможных форумах, где обычные люди усилием мысли пытаются проникнуть в глубины мироздания. Что есть время? Это вопрос, разрешить который на настоящем уровне техники не помогут никакие эксперименты. Каждый человек рассматривает его на основе своих внутренних ощущений и умозаключений. Критиковать или анализировать какую бы то ни было позицию по этому поводу сложно. "Временные" вопросы сейчас, скорее, личностные, нежели научные. Автор "Необъяснимой Вселенной" подробно излагает возникающие при их анализе проблемы, сомнительность и необоснованность общепринятого представления о времени. Ответов на эти вопросы заметно меньше, хотя в тексте изложено несколько очень любопытных аналогий, например, сфера времени и подобие времени движущемуся поезду.
       Затронутая Борисом Кригером тема невероятно многогранна и дает полную свободу фантазии. Изучение явления времени - исключительно мысленное и заставляет работать, так сказать, "чистый разум". Интеллектуальная зарядка, которую предлагает писатель, современному потребительскому обществу невероятно полезна. Она развивает абстрактное мышление и здоровое критическое отношение к окружающему миру. Нельзя безоговорочно верить всему, что говорят по телевизору и пишут в газетах. Возможно, большинство людей, включая самых известных, глубоко заблуждаются в своих представлениях о том, что происходит вокруг. Каждый человек сам должен избрать свой путь мироощущения, не забывая при этом о том, что ничего абсолютно определенного об этом мире сказать нельзя.
      
       V
       Тезис - антитезис - синтез. Лаконичная формула Гегеля отлично работает в физике. Появляется новая теория, спустя некоторое время - ее критика. Теория корректируется с учетом критических замечаний, и рождается новая, более совершенная теория. Критика выступает в роли сдерживающего фактора, позволяет избежать ошибок одностороннего восприятия. В отсутствии критики академическая наука в погоне за красотой описания далеко ушла бы от реальности. Основная цель книги "Неопределенная Вселенная" - напомнить миру о том, что всё относительно. Причем еще более относительно, чем постулировал Эйнштейн. Вся современная физика, и особенно космология, справедлива лишь тогда, когда верны общепринятые определения понятий времени и пространства. А вот доказанность, да и вообще доказуемость этой верности сомнительна. Именно этой неопределенности и посвящена вся книга. Делая выводы, никогда нельзя забывать о том, какие допущения были приняты за основу. И результат этих выводов никогда не выходит за рамки базовой модели.
      
       VI
       Для кого же предназначена "Неопределенная Вселенная"? Эту книгу полезно прочитать как серьезным ученым, так и людям, далеким от физики. Первые обнаружат в ней множество вопросов, ответы на которые вряд ли можно так просто найти. Погрузившись в атмосферу глобальных рассуждений Кригера о Теории Всего, они смогут со стороны посмотреть на себя и на результаты своей работы. Для простого же обывателя книга, безусловно, будет интересна подробностями жизни ученых, которые может поведать лишь человек, с головой окунувшийся в нее. Кроме того, описание изобилует сносками, позволяющими не растеряться в море терминов и повысить уровень собственной грамотности. Эта книга дает возможность простому читателю превратиться в космолога-любителя и порождает интерес к полумистической науке о звездах. После прочтения хочется узнать и другие подробности физики космоса, открыть для себя новые красивые и оригинальные Теории Всего. Книга написана просто, лаконично и живо. Она читается легко и, как говорится, залпом. Появление таких научно-популярных книг, как "Неопределенная Вселенная", не может не радовать. Современная печать насыщена всевозможными детективами, романами и детективными романами. Но ведь не только быт волнует нынешнего читателя! Физика надежно вплетена в нашу жизнь, и ее проблемы волнуют и рабочего, и именитого писателя-философа Бориса Кригера.
      
      
      

    Борис Кузнецов

    Космология и астрофизика: как нужно мыслить,

    чтобы дальше жить

       Конец космологии
      
       Начнем наш разговор с вопроса: ЧТО и СКОЛЬКО мы с вами знаем сегодня об устройстве нашей Вселенной? Знаем мы достаточно много. Подвиг Гагарина, посадка "Апполона-13" на Луну, вся современная технология, спутники, средства связи, баллистические ракеты, медицинские препараты и т. д. Труднее оценить, СКОЛЬКО мы сейчас знаем от общего количества, некоего "максимума" информации о Вселенной. Кажется, этим вопросом не часто блещут учебники по космологии и астрофизике. Между тем он логически вытекает из книги "Неопределенная Вселенная: В поиске пределов человеческого познания" Бориса Кригера, где автор буквально с первых же страниц подводит читателя к этой проблеме. Математики доказали теорему "О возрастании энтропии" в пределах обозримой Вселенной, и, похоже, "суммарные знания" также должны возрастать пропорционально энтропии.
       Такой вывод, кстати, логически может быть получен из Теории Большого взрыва на малых временах и расстояниях, когда еще все "супервещество" было достаточно ограничено и его энтропия может быть вычислена.
       Космология - это раздел астрономии и астрофизики, изучающий происхождение, крупномасштабную структуру и эволюцию Вселенной. В своей книге Борис Кригер занимает очень активную атакующую позицию по поводу легитимности, справедливости и подлинности идей современной космологии. Судя по описанию разговоров с Joel L.Primack, Nancy Abrams и профессорами Роберто Сусманом и Акселем де Ля Макором, а также по озадаченным неожиданными вопросами организаторам конференции в Гарварде и Санта Кларе, все они были шокированы.
       Чтобы проверить справедливость возражения по поводу существования "темной материи" (Dark Matter), высказанного автором на конференции в Гарварде, проведем мысленный эксперимент.
       Допустим, что существует космический корабль, запущенный Объединенной Астрофизической корпорацией Земли. Его цель - преодолеть расстояние в 10 млрд световых лет, сделать снимки звезд и галактик, провести спектральный анализ пространства и близлежащих звезд и отправить все эти данные на Землю. Мысленно представим, что земляне изобрели способ передвижения, не ограниченный скоростью света.
       Согласно современным наблюдениям, проведенным при помощи Хаббла, наш космический корабль, оказавшись "на обочине", начинает вращаться около галактического центра сверхудаленной галактики (мы на расстоянии 10 млрд световых лет от корабля) - супермассивной Черной дыры, с такой же скоростью, как и галактический центр. Хмм... Математическое выражение - формулы, полученные Ньютоном и Кеплером, даже без численных данных должны были давать скорости много меньшие.
       Причем массы других планет в галактике пренебрежимо малы по сравнению с галактическим центром.
       Вот в этом-то и проблема! Что же мы получили? Законы Ньютона и Кеплера чудесно работают в пределах нашей атмосферы, орбиты Земли и даже Солнечной системы, - уже давно экспериментально был подтвержден закон сохранения момента импульса Земли относительно Солнца. Совсем иное дело с нашим кораблем, за который Объединенная Астрофизическая корпорация Земли выложила сотни миллиардов рублей, а он, как назло, "не дружит" с нашими, уже почти "железными", законами.
       И вот тут-то наш мысленный эксперимент заканчивается. Заканчивается та наука, которая нам известна, которая точно работает и проверена. И именно в этом месте начинают появляться "темное вещество" и "пространственно-временной парадокс на больших шкалах". Суть в том, что никто по-настоящему не знает, что именно там происходит, почему корабль движется столь быстро и его "не отшвыривает" центробежная сила. Именно так на сцене появляются отважные рыцари, научные "барбадос", подкованные передовыми математическими достижениями, безграничным воображением, миллионами налогоплательщиков и посвятившие всю свою жизнь и энергию этим "игрушечным вопросам".
       Самое невероятное то, что любой их "подвиг", оформленный в виде теории, даже достаточно согласованной типа ICDM, всегда несет на себе отпечаток неопределенности, туманной дымки и миллиона сомнений. Ни одна теория не обходится без начальных условий, граничных значений параметров и в конце концов типа мышления, присущего современному обществу.
       Поэтому Борис Кригер полагает, что излишне смелая интерполяция, "непоколебимые" научные теории, в том числе ICDM, большинство наших современных знаний являются лишь строгими приближениями, словами и математическими формулами, чтобы хоть как-то осязать истинное могущество Вселенной. Именно об этом его "Неопределенная Вселенная". Эта идея - основа основ, и автор примыкает к ряду величайших мыслителей всех времен и народов, начиная с Древнего Египта, и приглашает присоединиться к ней мыслящего читателя...
      
       "А наука-то некорректна..."
      
       Давайте попробуем трезво оценить, насколько верными могут считаться современные идеи космологии. Возьмем проблему расширения Вселенной. Сегодня известно, что Вселенная не просто расширяется со скоростью в сотни тысяч километров за секунду, а и постоянно увеличивает собственное расширение. Как при этом изменяется время в системе отсчета, связанной с планетой на границе нашей Вселенной? Какие основания в общей теории относительности позволили утверждать, что наша Вселенная искривлена, а значит, и замкнута? И что имеет именно вид метрики Минковского, введенной в связи с уравнением сферы для света? Что находится за границей нашей Вселенной? Почему считается, что наша Вселенная - лишь одна из многих, возможно, миллиардов других, расположенных на фантастически больших расстояниях времени? Кто из современных ученых-астрофизиков может ответить на вопрос, что такое "физическая бесконечность"? С какого момента начинать отсчет времени существования Вселенной, галактики, Земли? А так ли выглядит время и вообще все остальные физические категории где-то далеко от нас, в других вселенных? Как туда попасть? Есть ли принципиальная возможность для сигналов от Земли попасть в другую Вселенную, пройдя кривизну границы... Эти вопросы являются лишь небольшим списком из того, чем интересуются современные ученые, религиозные деятели, политики.
       Итак, попытаемся получить часть ответов. Нашей большой зацепкой является Теория Большого взрыва. Согласно этой теории, Вселенная сформировалась в результате взрыва сверхплотного и сверхгорячего вещества, которое почему-то взорвалось, и из него образовалось абсолютно все, что сегодня мы наблюдаем во Вселенной. Теория работает с момента в несколько миллионных доли секунды до наших дней и ничего не предсказывает по поводу того, что было до этого.
       Стандартная на сегодняшний день теория ICDM с успехом объясняет три важные вещи: процесс инфляции, космологическую постоянную лямбда и так называемое темное вещество. Однако опубликованная с величайшей эйфорией и принесшая несколько Нобелевских премий по этой теме теория на сегодняшний день является не более чем правдоподобной сказкой, рассказанной людьми после 30-50 лет изучения тех или иных предметов. Космологическая постоянная лямбда была вычислена с высокой точностью, однако только теоретически - после определенных, далеко не однозначных предположений и множества допущений. То есть, по сути, авторы ICDM говорят: "Давайте-ка, ребята, проверим выполнение первого-второго-десятого, и ЕСЛИ это так, то вот наши ТОЧНЫЕ математические расчеты, и с теорией и темным веществом нет никаких проблем".
       Ну и конечно же, самым неопровержимым доводом в пользу теории ICDM, равно как и Dark Matter, есть доказательство Nancy Ellen Abrams - конечно же, авторитета в области математических выкладок, адвоката и бывшего советника конгресса США, которое звучит так: "Наша теория правильна потому, что она верна, и верна она по определению!".
       На протяжении всего путешествия по неизведанным глубинам мыслей Бориса Кригера, просто и лаконично изложенным в книге, видно, что автор по мере сил критикует позиции современных "отцов" астрофизики. Однако хочу заметить, это нисколько не есть личностная критика, занижение или недооценка личных результатов проф. Примака, Джулиана Барбура или Джорджа Эллиса, например. Все критические усилия Кригера направлены на научный метод исследования, толкование результатов и уж слишком смелую экстраполяцию.
       Мое личное мнение таково, что наука в наше время во многом стала бизнесом, особенно на Западе. Под космические программы выделяют миллиарды долларов, на НАСА работает 12 тысяч высокообразованных инженеров и физиков, которые получают немалую зарплату. Военные разработки, касающиеся космоса, находятся в центре исследований DARPA. Бюджет одного только американского министерства обороны в 2008 году перевалил за триллион... И конечно же, всем этим участникам нужно как-то отчитаться перед общественностью, как-то формализовать свои результаты, доказать эффективность и тут же включиться в борьбу за очередную Нобелевскую премию. Вот и получается, что вместо десятилетий наблюдения и размышления, миллионов строк расчетов и компьютерных программ, долгих часов рассматривания и анализа данных телескопов и т. д. большинство современных астрофизиков спешит заключить и формализовать свой маленький кусочек "научного бизнеса", чтобы получить шанс быстрее продвинуться по службе и получить бюджеты.
       Скоропалительные публикации, формализация достижений, появление рейтингов ученых и т. п. привели к тому, что люди стали заниматься наукой, как игрой в казино, где, сделав ставку, нужно и играть на ней до конца. И тут неважно, прав ты по большому счету или нет. Главное - сорвать куш. Получить свое. Повысить рейтинг. Завладеть бюджетом. И, конечно же, стать непревзойденным "авторитетом" в своей области. Однако в самом слове "авторитет" очень многое тянет к "авторитарию", к тому, с чем демократический Запад боролся всю свою жизнь. Между тем Ньютон и Эйнштейн десятилетия проводили в полном одиночестве, наедине со своими мыслями. Конечно же, они не думали стать миллионерами или повысить свой рейтинг. Однако они достигли высшей степени просвещения, и современным физикам стоит поехать в Китай или Индию и поучиться, как это делается...
       Именно с таким авторитарным подходом, с такими людьми борется автор. Мистер Кригер, как и Эйнштейн, с самым непосредственным детским вопросничеством и непосредственностью ставит под справедливое сомнение основные результаты современной космологии и "экспертов, гуру" оной, коих в Гарварде, не сомневаюсь, более чем нужно.
      
       Космология и политика
      
       Для большинства из нас очевидно, что истинный успех тем или иным идеям приносит критическая оценка их содержания, переформулирование и конечная практическая реализация результатов. Так, инженер узнает точно, летает ли его самолет, лишь после того, как сможет по чертежам собрать лайнер. Политик считает свой рейтинг по количеству отданных за него голосов избирателей, а бизнесмен определяет, насколько успешны были его идеи, подсчитывая прибыль.
       Но как быть, если прямая экспериментальная проверка невозможна в данный момент, фантастически сложна, несоизмеримо превышает любые допустимые бюджетные пределы? Именно что-то подобное происходит в космологии - науке о Вселенной. Кригер пишет:
       "Мы все потребители Вселенной в той же мере, как и потребители услуг авиаперевозок, и нам действительно не должно быть дела до того, как именно устроен самолет и почему он все-таки доставит нас до цели нашего путешествия... Это звучит парадоксально, но то, что играет чуть ли не первостепенную роль в жизни каждого человека на Земле, по-прежнему остается за легкой дымкой тумана. Каждый из нас радуется новому дню, наступающему после восхода солнца. Каждый хотя бы раз в жизни любовался мерцающей загадочностью небесной синевы, которая окутывает нас, детей своих, не только лунной дорожкой в темную ночь, но и таинственностью, переплетенной с букетом парадоксов и нераскрытых тайн. Так уж получилось, что то, что уже давно на виду у всех, о чем человечество думало более всего и на что во все времена возлагались самые большие надежды, и сегодня остается лишь тусклым мерцанием в дали длинного, порой длиною в жизнь, коридора...
       Но люди не были бы людьми, если бы кто-то божественно изобретательный в один прекрасный момент не придумал трюк, который позволяет очень выделяться по сравнению с остальными, полагаясь на "всем известные и очевидные вещи". Что бы вы подумали, уважаемый читатель? Верно, это влияние на общественное сознание. И как только питекантропы стали создавать стада и организовывать первые мини-государства, тут же нашлись дельцы, которые вдруг из ничего становились "особенными", "посланниками", "врожденными правителями". Конечно, кто нынче поверит возбуждающе одетому оратору, вопящему: "Я - Наполеон" у Петродворца или размахивающего руками на Красной площади? Жаль таких "лидеров". Однако некоторые "члены стада" были чрезвычайно наблюдательны и свои "пророчества" подкрепляли природными наблюдениями, точно предсказывая, когда взойдет солнце, как долго нужно ждать следующего урожая, как использовать горы для победы над врагом и т. д. Эти мудрецы мгновенно становились самыми почетными и влиятельными членами стада.
       Будучи одним из них, "мудрец" освобождался от всех видов рутинной племенной работы и сосредоточивал всю свою энергию на изучении "магии жизни". А как только люди научились писать и рисовать, сразу же были созданы знаки, божества, духи и "жители неба". Это позволило всевозможным жрецам, первобытным ученым, знахарям и просто "мудрецам" еще более укрепиться в сознании толпы как "особенных", "не таких, как все", "небесных" мужей.
       Нашлась третья группа людей, которые заметили сильнейшее влияние этих "высших" идей на членов стада. И тут же вознесла себя к "высшим из высших". Это может удивить современного читателя: КАК можно поверить человеку и признать его величие только лишь потому, что он считает себя таковым? Однако не стоит забывать, что мышление первобытных людей ранних цивилизаций сильно отличалось от нашего с вами и для большинства любое предсказание или трюк с природными вещами были равнозначны божественности.
       Так, первые цивилизации в Египте, Сирии и Месопотамии строились уже на принципах божественного начала. В Египте Рамзес - бог Солнца - каждое утро предвещал восход солнца, а вместе с ним и новую жизнь, дары природы, урожай, тепло и защиту от ночных хищников. Император тут же стал одним из божеств, самим "проводником" между Миром Высшего и маленькими людьми. Так рождались первые религии. Так появилось первое государство и египетская цивилизация.
       Что же происходит сегодня? "Мы давно уже решили, что религия должна быть отделена от государства, и это вроде бы в наше время стало очевидным представлением..." Однако то мастерство, с которым политические лидеры разных стран манипулируют теми или иными религиозными концепциями в своих интересах, продолжает удивлять. Ловкость, с которой Церковь в "темные времена" на протяжении многих веков убивала "еретиков", подчиняла людей и избавлялась от любого инакодумия, со всей очевидностью указывает на влияние космологических идей на нашу жизнь. Современные космологические теории, получившие мощный толчок от успеха физики и астрофизики, от развития современных методов наблюдения и исследований, стали мощным оружием манипуляции в руках лидеров некоторых государств. А это, в свою очередь, несоразмерно с истинными идеалами космологии как науки - простым безукоризненным поиском вселенских истин.
      
       "Что в имени твоем..."
      
       Отдельного рассмотрения заслуживает логический анализ Бориса Кригера слабых сторон и возможностей современной космологии. Автор высказал несколько очень необычных и оригинальных идей, касающихся особенности космологии и ее методов, однако в глаза бросается некоторая неупорядоченность этих идей и фактов.
       Главный результат книги "Неопределенная Вселенная" - читатель может почувствовать некоторый аромат революционности догадки. Что ж, кажется, в этом что-то есть...
       Сама теорема доказывается на уровне античных греков, в том числе Аристотеля, опираясь лишь на несколько категорий и логических рассуждений. Доказательство не рассматривается как математическое или даже абстрактно-логическое, так как астрофизические теоремы доказываются на основании экспериментальных фактов и конкретных чисел.
       Однако сама проблема "неопределенности" Вселенной (быть может, не только одной нашей) уходит корнями глубоко в жизнь общества, касается человека в целом. Основной причиной такой "неопределенности" является, как и было отмечено Б. Кригером, сам характер наших статистических данных, получаемых в результате наблюдений и искусственных экспериментов. Автор справедливо указывает: мы знаем о далеких звездах лишь то, что было с ними столетия, а то и миллионы лет назад. Верно и то, что наша точность космологических измерений расстояний, скоростей, спектральных закономерностей экспоненциально убывает уже за пределами нашей галактики. Метко подмечено, что само понятие "время", к которому мы привыкли за многие тысячелетия, может быть неприменимо к самой Вселенной в масштабах планковских размеров и времен. Кригер стремится донести эти несоответствия до читателя и побудить его на справедливую критику ученых и (особенно!) популяризаторов науки в политической среде. За что ему большая благодарность...
       Сформулируем другие основные результаты книги в виде небольшого списка:
       1. "Парадокс наблюдателя".
       2. "Я берусь пересмотреть понятие времени..."
       3. "Нет в чувствах правды. Чувственное познание чуждо человеку. Время непостижимо..."
       В этих трех пунктах Борис Кригер касается многовековых проблем, связанных с природой человеческого знания и познания. Рассматривается понятие независимых категорий. Размышления автора, по моему мнению, перекликаются с идеями Платона и стоиков, подхватывают многие предположения и доказательства Аристотеля. Само понятие относительности времени и его персонализации в чувствах наблюдателя подробно обсуждалось в работах по теории относительности Эйнштейна, Минковского и более поздних исследователей.
       Вопросы эти являются вершиной человеческого познания. Получить научные ответы на них сегодня не представляется возможным, и я оставляю место для дискуссий философов и историков, а также других мыслящих людей, которых по-прежнему волнует судьба человечества, его прогресса, развития науки и будущее как таковое.
      
      

    Ксения Шмелёва

      

    Реальность невообразимого будущего

      
       Человечество всегда интересовал вопрос: "А что же будет дальше?" - причем не с нашей собственной бесценной персоной (за этим всегда можно было обратиться к гадалке, ну или к астрологу, кому что ближе), а в глобальном смысле. Что же будет с миром и обществом завтра, послезавтра, через сто, тысячу лет? И куда вообще катится этот мир? Испокон веков эти вопросы волновали, манили и отчасти пугали. Конец света, согласно всякого рода предсказаниям юродивых, знамениям и прочим "уважаемым" источникам, должен был наступить уже несколько сотен раз, если не больше. Где же в таком случае найти достоверную информацию о том, какую жизнь будут иметь наши потомки? Гадалки в данном случае бесполезны, астрологи прячутся за телескопы и просят им не мешать, а предсказатели с умным видом отделываются такими метафорами и аллегориями, истолковать которые можно лишь после того, как предсказанные события перейдут из категории будущих в категорию прошедших, и толку от подобных предсказаний особенно не наблюдается.
       Некоторые историки и философы пытались робко намекнуть ученым, занятым поиском сверхмалых частиц и построением Большого адронного коллайдера, что если внимательно и кропотливо изучить прошлое, тщательно проверив факты и отбросив всяческие амбиции, после чего присмотреться к настоящему, то можно вывести некий алгоритм, позволяющий рассчитать (а не предсказать) тенденции будущего. Однако ученые мрачно отмахивались от идеалистов-историков, продолжая соревнования за гранты и субсидии, ставя заказные эксперименты и получая требуемые результаты. Ведь будущее - это нечто неясное и непонятное, эфемерное и ненадежное. Сложно изучать то, чего мы не видим и не можем ощутить, но для этого есть метафизика. Однако же как прогнозировать, планировать и анализировать то, чего нет, но оно будет, причем обязательно будет? И вот тут-то любые ошибки и просчеты сразу всплывут на поверхность, и добропорядочные граждане просто разнесут дерзких ученых по кочкам.
       Совершенно неблагодарное это занятие - быть предсказателем. Даже Нострадамус, уж на что уважаемый человек, а и тот не стал прямо и четко писать, что и как случится, отдав предпочтение метафорическому, аллегорическому и иносказательному описанию, трактовать которое можно на любой манер, подводя под конкретные исторические факты и события. А ведь будущее - не метеоритный дождь и не магнитная активность на Солнце, оно же зависит в большей степени от нас с вами. И поэтому его не только можно, но и нужно и даже необходимо анализировать, планировать и в конечном итоге создавать. Для большинства обывателей будущее ограничивается окончанием срока выплаты ипотечной ссуды, дальше просто не видно и, как следствие, не нужно. А есть люди, которые убеждены в необходимости анализировать накопленный человечеством опыт и подсветить себе дорогу в неведомое этими самыми знаниями. Среди них философ и литератор Борис Кригер.
       Писатель предпринял попытку рассмотреть неясные очертания будущего сквозь призму противоречивого кристалла прошлого и настоящего. Его книгу "Невообразимое будущее" не стоит сравнивать с наследием Нострадамуса, да и не получится. В отличие от туманных предсказаний великого провидца, здесь все предельно ясно и понятно, и не нужно искать тщательно скрытый смысл в каждом буквосочетании. Именно "невообразимое будущее" попытался не только вообразить, но продумать и спрогнозировать автор. С первых же строк убеждаешься в том, что работа эта - не дилетанта, но мастера. Во всяком случае, тот факт, что Кригер хорошо разбирается в философии, само по себе внушает уважение и настраивает на серьезный лад восприятия. Введение несколько пугает обилием трактовок и определений, вызывая устойчивую ассоциацию с учебником философии для студентов негуманитарных вузов, однако впоследствии это оказывается полезным, как вовремя сделанная прививка.
       По структуре книга представляет собой сборник научно-популярных статей, связанных между собой общим замыслом и канвой, однако каждая из них сама по себе отличается законченностью мысли и может быть опубликована как отдельное произведение. Каждый аспект рассмотрен и проанализирован скрупулезно и тщательно, при этом без излишней научной занудности или популярной фривольности. Читателю предоставляется уникальная возможность проникнуть в суть вещей, проследить, как и на основе чего создаются научные теории и философские догмы, причем понимание этого приходит лишь после прочтения, а во время оного просто невозможно оторваться от повествования, задевающего за живое и стимулирующего воображение и мышление. Автор не вкладывает нам в головы готовые постулаты, он предлагает пути исследования и пищу для размышлений, пробуждая и побуждая нашу почти забытую привычку думать и анализировать, размышлять и приходить к определенным выводам.
       Наше поколение выросло на "промывке" мозгов со стороны телевидения и учителей. Со школьной скамьи нам в головы просто "вкладывались" определенные факты, при этом любая попытка продумать и проанализировать природу вещей, как правило, жестоко подавлялась и заканчивалась приводом родителей. Мы часто просто не знаем, как нужно расположить шестеренки в собственной черепной коробке, чтобы наполняющее ее серое вещество начало функционировать в нормальном режиме. Мозги у нас находятся в полуатрофированном состоянии, как мышцы после долгого пребывания в гипсе - вроде и здоровы, а не действуют. Их нужно тренировать и напрягать, но мы, как правило, и упражнений-то не знаем. И если комплексов для тренировки мышц можно найти в изобилии, разнообразных и для любого уровня, то пособия по тренировке мыслительных функций мозга в магазине не найдешь.
       В этом смысле книгу Бориса Кригера (как и многие другие его работы) нельзя переоценить. Тот, кто прочтет "Невообразимое будущее", взглянет на мир совершенно другими глазами. Обладателям розовых очков не следует пугаться, если в результате прочтения размышлений и выводов автора стекла поблекнут. Зато появится другой угол зрения, который также при большом желании можно перекрасить в желаемый цвет. Эта книга для тех, кто глубоко убежден, что будущее не существует в отрыве от прошлого и настоящего; для тех, кто понимает, что если идет прогресс, то он должен распространяться на все отрасли и сферы человеческой жизнедеятельности и организацию общественного устройства, иначе этот прогресс будет однобоким, и влияние его наряду с положительными аспектами добавит отрицательных моментов в жизнь всех и каждого; для тех, кому небезразлично, что же мы оставим после себя нашим детям и какие философские сентенции станут для них постулатами и руководством к действию.
       Для того чтобы понять идеи и замысел автора, не нужно быть философом, не нужно обладать специальными знаниями по истории, политике или обществоведению. Нередко умные слова и запутанные определения прикрывают отсутствие мысли и идеи как таковой, ведь все вещи и явления на свете можно объяснить доступным языком, и ни хуже, ни банальнее они от этого не станут. Доступность - гарантия истинности, ведь чем сложнее и мудренее высказывание, тем труднее постичь его смысл и найти ошибку. Кажущаяся простота слога и стиля Бориса Кригера - результат грандиозной исследовательской и аналитической работы. Насколько интереснее и доступнее стали бы науки, насколько больше студентов раскрыло бы свои склонности и потенциал, не будь всех этих вымученных формулировок и запутанных определений, которые можно только вызубрить, но практически невозможно понять и осознать. Сколько воистину качественных специалистов вышло бы из наших вузов, если бы образование было "по Кригеру" во всех смыслах - и по предлагаемому им наполнению и способу обучения, и по простоте и понятности выражения мыслей и идей.
       В названии самого произведения - "Невообразимое будущее" - заложена идея о том, что будущее невозможно изучить, обмерить и придумать. Каждую секунду своего бытия мы творим следующий миг, мы постоянно совершаем определенный выбор, и он становится кирпичиком в создании грядущего. Будущее зависит от нас самих, и мы можем сделать многое для того, чтобы оно стало комфортным и радостным для всех жителей планеты. Ведь на самом деле прогресс должен работать на благо человека, а не становиться "мечом карающим", как в период изобретения станков и "огораживания", когда людей просто вышвыривали на улицу погибать от голода и холода. Человечество уже достаточно наизобретало для своего безбедного существования. Но каждое новое слово в технологическом прогрессе неизменно должно сопровождаться реакцией со стороны общественного устройства, иначе дом под названием "будущее", который мы так активно все вместе строим, выйдет кособоким, а то и, того гляди, совсем завалится. Задачи государства и сама идея государственности уже требуют серьезного пересмотра и глобальных реформ, наряду с проблемами создания рабочих мест и борьбы с терроризмом. Кригер утверждает, что нужно искоренять не следствие, а причину, но в отличие от многих своих единомышленников он предлагает пути решения данных вопросов и проблем. В последнее время мы устали от критики в адрес всех аспектов нашего бытия, но так мало реальных предложений, как же нам обустроить планету, какие у нас есть пути и что конкретно каждый из нас может предпринять. Борис Кригер, будучи теоретиком и философом, одновременно с этим является еще и практиком, человеком действия. Вчитайтесь, и вы обнаружите, что многое из того, что он предлагает на страницах своей книги в качестве путей решения того или иного вопроса, это не просто измышления и теории; нет, он сам лично уже опробовал многие из них на деле и делится с нами результатами поставленного эксперимента. Он проводит читателей по лабиринту собственных исследований, открытий, теорий и сомнений, подводя к выводам и делясь результатами практического их применения - уникальное для наших дней сочетание.
       Это произведение ценно не только с точки зрения улучшения и тренировки когнитивности и демонстрации действующей модели будущего, оно отличается еще и высокой степенью эмоционально-психологического воздействия. Когда глобальные проблемы рассмотрены детально и разобраны их причины, они перестают казаться чем-то неотвратимым и неизбежным, чем-то пугающе абстрактным, как космическая "черная дыра", а становятся понятными, а следовательно, и решаемыми. Нет, автор ни в коем случае не утверждает, что все беды человечества можно решить, взмахнув волшебной палочкой на счет три. И все же многое поправимо, пусть нужно будет приложить немало труда и терпения, пусть потребуется время, пусть будут неудачи и ошибочные шаги. Как в детстве, когда в темноте черный большой монстр при известной доле смелости и детальном рассмотрении в итоге становится тенью плюшевого медвежонка. Нужно только набраться храбрости подойти к пугающему объекту поближе и детально его рассмотреть. Но именно это и является самой большой проблемой - суметь выбраться из-под одеяла и вглядеться в страшного черного монстра у стены. А еще нужно учесть, что кому-то (а кому - читайте произведение Кригера) выгодно пугать нас этим монстром и утверждать, что бороться с ним бесполезно и бессмысленно. Вдумайтесь: ведь действительно с тенью бороться и бесполезно, и бессмысленно... Но стоит ли бояться ее? Ведь если мы будем все глубже забиваться в угол кровати и прятать голову под подушку, то монстр никогда не уберется с пути лунных лучей, и весь негатив этого явления останется с нами. В этом отношении книга Кригера бесценна, она вселяет уверенность в себе и человечестве, подробно анализируя самые пугающие явления, отчего те скукоживаются до размера реальных и вполне решаемых проблем.
       Чтобы каждому читателю изначально было ясно, что подразумевается под понятием "личность" в каждой главе данного произведения, в самом начале дается его определение. Это нельзя пропустить и пролистать, это - основа всего произведения. В книгах Кригера нет ничего лишнего или необусловленно "втиснутого", если автор дает определение - нужно внимательно вчитаться в него, ибо далее начнется самое интересное. Так и есть, за личностью простой и привычной, правившей бал многие тысячелетия, выходит на сцену личность виртуальная - и воображаемая, и реальная одновременно. Можно долго спорить о целесообразности создания виртуальной реальности и виртуальных личностей, но вся история человечества, похоже, так или иначе являлась стремлением человека уйти от суровых реалий жизни в мир грез. Точнее, в то воображаемое пространство, где человек может распоряжаться собой по собственному усмотрению, уйти из-под невидимого, но очень хорошо ощущаемого контроля высшего разума (кто-то может назвать его Богом) либо его величества Случая. В воображаемом мире нет страхов и стрессов, каждый выбирает свой собственный путь, и даже опасности и приключения вызывают положительные эмоции и переживания, ибо человек ощущает себя в глубине души в абсолютной безопасности. Похоже, люди просто устали блуждать впотьмах этой непонятной реальной реальности, где наши органы чувств просто неспособны различать львиную долю запахов, звуков, а тела совершенно "неэкипированы" для выживания. Почему-то природа решила, что нам проще оставаться слабыми и голыми, полуслепыми и полуглухими, с притупленным обонянием до конца своих дней. Поэтому человек изначально стремился создать свой собственный, воображаемый мир, где все будет в диапазоне его восприятия.
       Желание с одной стороны обезопасить себя любой ценой, а с другой - поменьше напрягаться, вылилось в создание компьютера - нашего "альтер эго", думающей машины, которая не боится всего того, что беспокоит нас. В нее перенесены знания и опыт, собранные человечеством за миллионы лет, но они не отягощены двумя основными инстинктами - самосохранения и размножения. То есть виртуальная личность - это в первую очередь человек, прячущий свое настоящее "я" за так называемым ником, тем самым раскрепощаясь и избавляясь от своих неврозов, реализуя себя без страха порицания и отторжения. Такую личность было бы лучше назвать частично или условно виртуальной, ибо за строчками, появляющимися на экранах миллионов людей, все же стоит живой мыслящий человек из плоти и крови, пусть даже мы не можем твердо быть уверенным, тот ли он, за кого себя выдает. Кригер знакомит нас и с обитателями виртуальных пространств, которые уже полностью виртуальны сами, ибо созданы компьютерными программами. Искусственный интеллект уже существует во всемирной паутине, "спрограммированные" личности не имеют собственного тела, они не подвержены стрессам и сменам настроения. Автор справедливо призывает не осуждать огульно подобные создания прогресса, они ведь могут сослужить немалую службу. Они идеальны в качестве психологов, так как свободны от собственных комплексов, переживаний и страхов, им не стыдно раскрыть самые потаенные и глубинные секреты, в которых живой человек порою стесняется признаться и самому себе, не говоря уже о другом человеке, будь он хоть трижды врач. Таким образом, Борис Кригер "предсказывает" нам новую разновидность науки - виртуальную психологию.
       Однако есть одно но в деле создания виртуальных прототипов - они, увы, будут действительно совершенными, и если при этом будут способны еще и трудится, то вполне реально, что в подобной конкурентной борьбе человеку придется туго. Пограничные состояния, срывы и неврозы человечество пыталось победить уже давно, применяя различные средства, от методов психического воздействия и гипноза до фитотерапии, а также разного рода опьяняющие и наркотические вещества. Автор намеренно подчеркивает, что эволюция и прогресс сыграли злую шутку с homo sapience: в результате эволюции выжили осторожные, трусливые и депрессивные, менее склонные к риску. Теперь же прогрессу требуются другие - успешные, уравновешенные, готовые идти на риск, сохраняющие хладнокровие перед лицом любой опасности. Политикам нужны позитивно настроенные избиратели, а не погрязшие в собственных проблемах и бедах пассивные граждане. Вот и формируется образ достойного гражданина, а все остальные - будьте добры соответствовать. И где таких взять в больших количествах, спросите вы? Вот Кригер нас и подводит к выводу, что именно для таких и создаются различного рода антидепрессанты. Пусть они на данном этапе уже заявлены безвредными, в отличие от кока-колы, куда изначально входил также считавшийся безвредным экстракт листьев коки (в миру больше известный как "кокаин"), однако всякого рода химия и дурман - это не панацея. Очень правильно и справедливо призывает автор учить каждого человека с детства самоанализу, как мы учим чтению и пению, вводя, таким образом, так называемую психологическую гигиену, когда каждый индивид ежедневно будет совершать обряд психосамоанализа, подобно тому, как мы принимаем душ и чистим зубы. Тогда человеку будет что противопоставить своим виртуальным конкурентам без поправок на эмоциональное состояние.
       Борис Кригер как истинный аналитик не предлагает единственно возможного варианта решения той или иной проблемы. Обретение бессмертия испокон веков являлось заветной мечтой человечества. Автор считает, что на данном этапе мы уже можем решить эту задачу, причем несколькими способами.
       Первый - уйти в виртуальную реальность. Чего проще - в течение энного времени "сливаешь" из мозга в компьютер всю информацию, накопившуюся за жизнь, и на определенном этапе, когда тело уже отказывается функционировать, можно мигом перейти в другую реальность. Но не на тот свет (хотя кто его знает, что он собой представляет), а просто обосновываясь во всемирной паутине и путешествуя там до скончания времен. К сожалению, в этом варианте просматривается один нюанс: как наше сознание не следует за образом, запечатленном на фотографии или видеопленке, так оно вполне реально и не переместится в тот микрочип вслед за архивом воспоминаний. Не исключено, что по всемирной сети будут блуждать наши двойники, во всем повторяющие нас, кроме самого главного - в них не будет нашего сознания. Это действительно одна из форм бессмертия. Осознание того, что память о тебе, твои мысли, эмоции, чувства и жизненный опыт будут находиться в открытом доступе, несколько тешит самолюбие, однако не спасает от страха перехода в небытие.
       Второй способ, предлагаемый Кригером, заключается в киборгизации всего населения Земли, при которой человечество будет переведено в разряд биороботов, сохранив все же при этом человеческий мозг и сознание (что вполне реально), впоследствии заменив и их микрочипами (что вызывает некоторое сомнение в процессе сохранения самоосознания). Есть также вариант искусственно выращенного тела, в которое будет переноситься наш мозг по факту гибели первоисточника. Этот вариант хотя и привлекателен, но также имеет свою ахиллесову пяту - клетки мозга также стареют, как и все остальные. Сколько ни переселяйся, все равно система рухнет когда-нибудь. На чипы, опять-таки, надежды мало, во всяком случае на данном этапе развития науки. Кроме того, подобные киборги не будут испытывать ни усталости, ни стресса, ни боли, а как следствие, и наслаждения. Появление на свет новых людей в подобном обществе вообще ставится под сомнение: во-первых, каким образом будут размножаться человеко-роботы, если у них искусственные тела? Пусть искусственное тело (железное ли, выращенное ли на молекулярном уровне) сможет поддерживать питание мозга, вряд ли подобные люди смогут целиком и полностью сохранить репродуктивную функцию. Инкубаторы хороши, но возникает другой вопрос: а зачем, собственно, нужны новые люди? Ведь при условии бессмертия всех жителей планеты (ну или цивилизованного ее населения) со временем места на шаре будет оставаться все меньше, и рождение детей станет не только ненужной, но и нежелательной роскошью. А в этом случае неотвратимы застой и регресс. Кроме того, лет через 150-200, перезнакомившись со всеми, перебывав везде, перечитав уйму литературы, перепробовав всё тебя интересующее и вполне самореализовавшись, разве не устанешь от жизни? Притом многим вполне может быть интересно узнать, а есть ли действительно жизнь после смерти.
       Третий способ борьбы со смертью направлен в большей степени уже не на благо самого человека, а его близких. Борис Кригер предлагает нам скопировать каждого индивида, его ужимки, повадки, модель поведения, внешность, мысли и воспоминания. По окончании же его земного пути у тех, кому он был близок и дорог, останется программа, которая будет запускать его изображение, разговаривать его голосом, старить его, если нужно, и так далее. Да и смерти дожидаться не нужно - запустил программку и беседуй с любимым братом, который в этот момент спит себе сном младенца или же работает в поте лица. А ты наслаждаешься его присутствием, да еще и перекроив его на свой вкус, без острых углов и шероховатостей. Идея действительно великолепна, мало того, она уже применяется - ведь записываем же мы на видеопленку семейные торжества и первые шаги ребенка, чтобы потом вновь пережить эти счастливые моменты. Но даже в этом варианте бессмертия есть свои негативные стороны. Велика вероятность, что в мозгу будет происходить замещение, и человек перестанет отделять виртуальность от действительности, а так можно сойти с ума. Ведь и компьютер порой "глючит", а человеческий мозг - штука тонкая и малоизученная, и реакции его часто непредсказуемы и индивидуальны. Со временем поди, попробуй вспомни, кому ты чего наговорил - реальной маме или запрограммированной. С теми же, кто потерял близких, вообще все не так однозначно. Трудно не согласиться с автором, что смерть - это форменное издевательство и безобразие. Однако, как это ни странно, на Востоке есть культуры, в которых смерть почитается и приветствуется, а возможность погибнуть во славу кого-либо из высшего начальства приравнивается к знаку высшей милости. Получается, что восприятие смерти идет из традиций и системы ценностей, привитой в раннем детстве. Всему можно научить, даже уважительному и трепетному отношению к смерти. В европейской же культуре в отношении скорбящих близких действовать нужно крайне осторожно. Вспомним, что мы говорили о виртуальных психологах: в данном случае сам умерший должен не просто красоваться на экране, уводя за собой души измученных потерей людей и загоняя их в эмоциональный тупик, а реально помогать справиться с этой болью. Назначаться подобные программы должны врачом и быть строго дозированы и цензурированы. Бабушка, потерявшая дедушку, может оставшиеся ей несколько лет скоротать за экраном компьютера, беседуя с ним о внуках, никому от этого плохо не будет. А вот девушка, потерявшая на заре юности свою первую и, вполне реально, самую сильную любовь, зависнув на годы перед экраном, просто выпадет из жизни. Она не сможет никому стать женой и матерью, жить полноценной жизнью, встречаться и интересоваться окружающим миром. А то еще, слушая признания в любви своей ушедшей половины, решит во что бы то ни стало отправиться к любимому и обнять его по ту сторону экрана. Жестоко и ненужно. Все хорошо в меру, идея эта имеет рациональное зерно. Также хорошо бы наряду с этим формировать в человеке отношение к смерти как к некоему порогу жизни, за которым раскрываются новые горизонты.
       То, что Борис Кригер предлагает нам на выбор несколько вариантов бессмертия, свидетельствует о серьезности и критичности, с которой он подошел к изучению данной проблемы. Говоря о вечной жизни, нельзя обойти стороной вопрос о том, а есть ли действительно иная форма жизни, дарованная нам после смерти. Именно об этом и идет речь в главе под названием "Проблематика бессмертия", в которой анализируются все полученные до сего момента наукой и опытным путем доказательства существования некой потусторонней реальности, куда уходит душа после физической смерти. Согласно приведенным автором данным, мы сейчас имеем вполне убедительные доказательства бессмертия энергетической субстанции, известной под названием "душа". Еще одной формой продолжения каждого из нас, по утверждению Кригера, становятся наши дети, наши посланники в будущее, наша надежда, наша любовь. И это действительно так. Пусть эти посланцы будут напоминать тебя со временем лишь отдаленно, но с их помощью мы обеспечиваем бессмертие не только себе, но и всему человечеству.
       В довершение всего писатель предлагает идеальный вариант если не бессмертия, то продления жизни, своеобразную скорую помощь - молекулярных роботов. Введенные искусственным образом в стареющий организм, они смогут проводить там необходимые реставрационные работы под управлением компьютера, омолаживая и оздоровляя таким образом человеческое тело до допустимых пределов. Идеальный вариант! Никаких посторонних реальностей, никаких железных конечностей и "сливания" сознания на жесткий диск - все остается таким же, каким и было, только наведен порядок, выброшен мусор и починены сломанные детали. Пожалуй, это - единственный "натуральный" вариант бессмертия, не требующий перекройки собственного "я" на компьютерный манер. Ибо компьютеры, как ни крути, - другие создания, и одаривание их человеческим интеллектом и душой может закончиться тем, что вместо вечной молодости эти существа получат вечную пытку. Недаром у писателей-фантастов биороботы до истерики желают стать людьми, научиться чувствовать и переживать, ощущать предрассветную прохладу и аромат роз, не анализируя при этом сортность и возраст растений и количество испарившейся влаги, но испытывая просто восторг и радость, переживая гамму эмоций, которые не поддаются ни описанию, ни классификации, ни дифференциации. Все же хорошо, если у каждого индивида будет выбор из всех предложенных писателем форм бессмертия...
       Вечная жизнь является для автора не единственным объектом пристального внимания и изучения. Бессмертие нужно будет и проживать по-человечески, с толком, а для этого уже созрели все предпосылки перехода на новую модель государственного устройства. По мнению Бориса Кригера, это будет электронная модель. Данную книгу не следует воспринимать как готовое руководство к действию, автор предлагает, скорее, некий алгоритм, направление, в котором нужно двигаться. В его модели человечество переходит на электронную систему функционирования и управления, без наличных денег, все операции производятся через Интернет, государство не собирает налоги как таковые, а только снимает процент с любого движения денег со счета или на счет каждого индивида. Легко и просто, а главное - выгодно обеим сторонам. Пожалуй, к этому стоило бы присмотреться внимательнее нашим руководителям. Хорошо, что "идеи носятся в воздухе", и вполне вероятно, что нам посчастливится увидеть подобную модель в действии. Доказательство того, что предложения Бориса Кригера не утопичны, мы можем наблюдать уже сейчас. В момент, когда писалась и издавалась книга, никто и не помышлял о кредитном кризисе 2008 года, но автор четко и ясно расписал всю антиутопичность и вредность подобной системы, когда люди живут полностью в долг, не имея физической возможности выбраться из финансового болота и закольцованного кредитного ада. Итак, нарывы на теле современного государственного устройства, которые Кригер обнажил перед своими читателями, уже начали вскрываться. Это доказывает ценность "Невообразимого будущего" как аналитического исследования.
       Многие идеи, предложенные в этом произведении, базируются на уже существующих достижениях прогресса. Это и обучение по Интернету (которое автор сам широко использует как в деловых, так и в личных целях), компьютерная диагностика заболеваний, реформа иммиграционной системы (в Великобритании, например), которая позволяет отсеять всех подозрительных и ненадежных претендентов на въезд в страну. Пусть идея о том, что желающий въехать в страну должен перевести на счет государства сумму, равную его прожиточному минимуму на 5-10 лет вперед, чтобы потом из собственных же денег получать пособие, несколько спорна. Стоит отметить, что сам автор в дальнейшем отмечает тенденцию к глобализации общества, когда визовые ограничения уже просто не будут оправданны. Так или иначе, изменения идут, и Борис Кригер просто не мог обойти стороной этот вопрос. Предложения по бесплатному расселению городских жителей в необжитые районы и переводу всех на достойные пособия по безработице звучат заманчиво. Даже жаль, что это не программа лидера какой-нибудь действующей партии. Вполне вероятно, что за подобные реформы проголосовало бы большинство граждан любой страны мира. Увы, пока мы это читаем только в книге, посвященной будущему. И все же, раз эта мысль прозвучала, она может быть реализована, ведь эра компьютеров только начинается, и просто нельзя не поверить автору, что всё сейчас в наших руках, а это - самое главное.
       Тенденции изменения жизни и функционирования как отдельно взятой личности, так и государственной структуры расписаны и объяснены в "Невообразимом будущем" достаточно подробно и научно, но при этом популярным и доступным языком. Каждый человек, согласно утверждению Бориса Кригера, есть суверенный индивид, и чем более независимым от государства он становится в политическом и материальном аспекте, тем сложнее им управлять. Институту государственности все труднее и труднее контролировать и преследовать отдельно взятую личность, ведь эпоха технического прогресса предоставила всем равные возможности пользования его благами. Границы государств никогда не были чем-то стабильным, но вот самосознание наций складывалось веками, и никакой технический или социальный фактор не сможет разом искоренить давние устои и традиции, идущие из глубины веков. Государство усиливает свое влияние и значение с помощью СМИ, в том числе и через нагнетание террористической угрозы. Терроризм существовал всегда, но автор, несомненно, прав, считая, что на сегодняшний день он стал разменной монетой для беспринципных политиков в решении внутренних и внешних задач. Покуда населению будут внушать, что существует угроза физического насилия, до тех пор люди, будучи уже практически ментально свободными и независимыми гражданами мира, будут отдаваться в добровольное рабство этому аморальному, беспринципному и в конечном счете неэффективному деспоту, имя которому "государство". "Призрак окончательного решения" висит над нами, как дамоклов меч, и политические лидеры размахивают им перед нашими носами, а на самом-то деле меч этот изготовлен в бесчеловечных кузницах этих же самых политиков. Если что-то происходит, ищите, кому это выгодно, и вы поймете, кто за этим стоит. Борис Кригер показал нам лишь верхушку айсберга, но научил, в каком направлении смотреть, возвращая нам способность видеть и понимать. Пусть свет режет до боли привыкшие к тьме глаза, эта боль нужная, это - боль прозрения.
       Так что же ждет нас там, за пределами понятия "настоящее", в необозримо-туманной дали под названием "будущее"? Следуя за автором, мы приходим к выводу, что наша цивилизация достигла такой стадии качественных изменений, за которой должен по идее следовать новый виток, и если нам хватит духовности и сил преодолеть свои варварские устремления, то вполне реально, что человечество выйдет на качественно новый уровень развития. Возникает вопрос: кто же станет действующей силой в этом прорыве, чья роль будет доминирующей и главенствующей? В главе под названием "Будущее развитие истории" можно поискать ответ на этот вопрос. Теория Кригера о разделении мира на четыре цивилизации дает нам возможность путем нехитрого анализа выявить "первую скрипку" завтрашнего глобального оркестра. Европейская цивилизация всегда раздиралась внутренними противоречиями и конфликтами на базе национального самосознания. На сегодняшний день Европа, вынужденная объединиться вопреки историческим предпосылкам и собственным убеждениям для более эффективного противостояния экономическому натиску США, достаточно стара. Она исчерпала, растратила силы и ресурсы в эпоху колонизации и вечной борьбы с ближними и дальними конкурентами. США всем довольны, счастливы, едины, взяли на себя роль "мирового жандарма" и ею пока довольствуются. Весь остальной мир выискивает способы уравновесить влияние этого колосса, посему роль действительного лидера за этой страной вряд ли закрепится. Россия строит КГБ-кратию, то есть государство, во главе которого стоят спецслужбы. Подобного прецедента история не знала, поэтому вообще неизвестно, что из этого получится, хотя особо радужных надежд подобная система не вызывает.
       Мусульманский мир сегодня "на коне", познает вкус и радость мирового лидерства, но его губит презрение ко всему материальному и отсутствие сплоченности и дисциплины. Удачное использование естественного стремления к самоуничтожению, заложенного в человеке (свойственного далеко не только мусульманам), дает этой цивилизации определенные преимущества и степень влияния на мировое сообщество, но только до того момента, пока это кому-то выгодно. На каждый яд есть противоядие, и при желании любая другая цивилизация может подготовить своих смертников. История знает массу примеров, когда молодые здоровые мужчины намеренно шли на верную гибель ради спасения ближних. Это были не последователи определенной религии, а просто люди, страстно желающие защитить свою Родину.
       Наконец, мы подошли к Дальнему Востоку. Строгая дисциплина, умение действовать как единый сплоченный и хорошо отрегулированный механизм дает представителям этой цивилизации неоспоримые и, увы, беспримерные преимущества. Китайская культура непонятна для большинства населения Земли. Способность китайцев не к разовому самопожертвованию, а к пожизненному служению интересам своей общины и страны просто потрясает. Индия тоже по-своему уникальна. Бывшая английская колония смогла сохранить самобытность, переняв отчасти язык и культуру колонизаторов, что сейчас делает ее идеальным поставщиком относительно дешевой и достаточно квалифицированной рабочей силы. Похоже, что центр нашей цивилизации медленно, но верно смещается в сторону Востока. Эта цивилизация в состоянии вобрать то лучшее, что создало человечество за всю историю своего существования, обработать и применить, отбросив всяческую шелуху. Если же взглянуть на экономический уровень развития этих стран, они уже практически доминируют на мировом рынке, как бы мы ни хорохорились. Даже если конец господства европейской цивилизации неизбежен, она не погибнет окончательно, оставив в наследство свой бесценный опыт и наработки. Прав Борис Кригер, этого не нужно бояться, но к этому необходимо быть готовыми. О гибели цивилизации в целом, по его мнению, говорить еще рано, ибо, согласно таблице возрастного соответствия, наша цивилизация сейчас проходит подростковый период, то есть может быть приравнена к еще не вполне сформировавшейся, вполне молодой и даже перспективной личности.
       Дальнейшие размышления автора наводят на мысль, что господство одной цивилизации, расы или же кучки политических лидеров над населением Земли в будущем будет очень условным, а вероятнее всего, просто ненужным и непрестижным. В заключительных главах писатель уже не столько размышляет, каким может быть наше будущее, сколько выстраивает свое собственное идеальное завтра и предлагает, что можно сделать для этого уже сейчас. В первую очередь необходимо определить и разграничить все отрасли человеческого знания. Наша цивилизация в последнее время зависит от развития науки и техники, следовательно, изначально нужно навести порядок в этой сфере, особенно в том, что касается науки. На сегодняшний день она слишком зависима, выводы и результаты экспериментов не всегда эффективны, а порой и вредны потому, что инвесторы часто требуют доказательств строго определенной теории. Освободив науку от гнета частных финансовых инвестиций и государственного регулирования, мы получим ее в чистом виде, итогам экспериментов можно будет доверять, и прогресс, таким образом, пойдет в объективном и качественном направлении.
       После решения научного вопроса можно заняться и благом каждого отдельно взятого индивида, а точнее, удовлетворением всех его потребностей. Это только кажется, что потребностей у нас не счесть, на самом же деле, согласно теории Маслоу, на которую опирается Борис Кригер, их можно пересчитать по пальцам. Ведь потребность - это то, что необходимо каждому индивиду для поддержания его жизнедеятельности, а все остальное - это желания, и вот их-то как раз и немерено. Итак, автор предлагает нам убедительные, доступные, а главное, вполне реальные способы удовлетворения наших естественных потребностей. Потребность в пище должна регулироваться естественным чувством голода и воспитанием культуры потребления, к тому же люди будут употреблять только искусственно выращенное в лаборатории мясо, которое не повредит даже самым убежденным вегетарианцам. Жилищный вопрос разрешится при помощи освоения отдаленных окраин, городским жителям там будут предложены коттеджи из легкого и прочного огнеупорного материала, их себестоимость будет исключительно низкой. А интерьеры и экстерьеры этих домов не нужно будет закупать, достаточно нажать кнопку - и экранные стены воспроизвели ваши самые смелые фантазии. Интереснее всего то, что подобные материалы, например полистеролбетон, уже применяются в строительстве домов, и качество их постепенно улучшается. Экраны можно уже ставить на конвейер, все для этого готово.
       Дальше по списку - потребность в здоровье. "Спасение утопающих - дело рук самих утопающих", и наше здоровье - это наша собственная ответственность, кроме экстренных случаев. Культура спорта и физического здоровья, заложенная с детства, а также высокий уровень развития и применения в медицине высоких технологий и улучшение качества фармакологии помогут справиться с большинством насущных проблем нашего организма. Потребность в сексе будет осуществляться виртуально с помощью электроники, так что поиск партнера станет более вдумчивым и освободит нас от необходимости терпеть унижения и насилие в семье ради наличия полового партнера. Алкоголь, курение и наркотики, то есть современные средства решения психологических проблем, заменят новые фармакологические препараты, более действенные и безопасные. Тем более что с переходом на электронные деньги купить наркотики "из-под полы" станет практически невозможным, приобрести можно будет только сертифицированную продукцию. Да и сама денежная масса потеряет свой сегодняшний вес и блеск. Когда большая часть услуг будет виртуальной, и сама жизнь во многом перейдет в виртуальную реальность, деньги больше не смогут править бал. А оставшуюся нам в наследство после миллионов лет эволюции агрессию можно будет сублимировать, выплескивая в компьютерных играх. Однако личностям, на которых подобное времяпрепровождение влияет стимулирующим образом, подобный способ будет категорически запрещен. Выяснить, к какому психотипу принадлежит тот или иной индивид, можно уже сейчас с помощью несложных психологических тестов.
       К основным потребностям человека и человечества в целом относится также стремление к безопасности. Именно оно заставило нас добровольно отдать свою свободу государству, согнало в пыльные и шумные города и не дает просто и спокойно расселяться по миру. В новом, виртуализированном мире эта потребность будет реализована полностью за счет устранения мнимой опасности и снижения агрессии в обществе в целом. И любовь, и социализация, и образование, и даже самореализация - все это уже доступно через Интернет, а в будущем качество виртуального пространства во многом превзойдет саму реальность.
       Автор убеждает нас, что виртуальная реальность поможет расширить границы человеческого сознания, снимет языковые барьеры, устранит необходимость монотонного и производительного труда. Человеческая деятельность будет направлена в большей степени на удовлетворение потребностей самого трудящегося. Каждый индивид сможет пользоваться практически неограниченной свободой, кроме одного аспекта - он не сможет иметь право на саморазрушение, ведь только осознанная и позитивная свобода приносит радость и удовлетворение. Борис Кригер также настаивает на том, что необходимо полностью пересмотреть историю. В данный момент мы часто имеем дело с набором плохо проверенных и искаженных фактов, интерпретированных в зависимости от направленности и требования существующих на сегодня тенденций и желаний правящих кругов. Историю просто необходимо отделить от политики и религии, устранить манипуляцию и сделать единой для всех, доступной в виртуальном пространстве. Удовлетворение потребностей каждого индивида станет залогом успешности и здоровья общества в целом, а соответствующее воспитание в духе взаимной любви и взаимопомощи снизит уровень агрессии на межнациональном уровне и обеспечит чувство национальной безопасности.
       Некоторым из нас идеи, описанные в книге Бориса Кригера "Невообразимое будущее", могут показаться действительно невообразимыми, но всему свое время. Нас ведь никто не собирается брать за шкирку и резко перебрасывать в виртуальный мир. Данный переход будет не революционным, а эволюционным, то есть постепенным и безболезненным. Ведь каких-то двадцать лет назад никто и подумать не мог, что почти в каждом доме будет стоять волшебная машина с экраном, на которой можно будет и работать, и играть, и даже общаться с друзьями и знакомыми со всех концов земного шара! Это показалось бы просто дикостью и ересью. А мобильные телефоны, а плееры размером с прищепку с высочайшим качеством звука? Все это плавно вошло в нашу жизнь, делая ее легче, красочнее и интереснее. То, что нашему предку из XVIII века показалось бы дьявольским наваждением, для нас - просто телевидение, телефон и компьютер, вещи обыденные и привычные. Так же и виртуальная реальность тихо и бесконфликтно войдет в жизнь каждого из нас, окружив комфортом и вниманием, и мы забудем о том, что когда-то существовала другая жизнь. К тому же окружающую действительность у нас никто не отнимает, как никто не отменил катание на санях и русскую баню. Все, что было, то и останется, просто добавится кое-что новое, а это ведь действительно здорово! Нас в большей степени пугает неизвестность, а чтобы непонятное стало понятным, Борис Кригер рекомендует задуматься. Сначала, стоит только серьезно задуматься, как живешь, станет немного тревожно. После чего начнут выстраиваться причинно-следственные связи и сами собой образовываться выводы. Жизнь престанет казаться сложной и запутанной, нужно только немного пораскинуть мозгами утром и вечером. Именно тогда это самое невообразимое и необозримое будущее все четче и яснее проступит из туманной дали, приобретая очертания и формы. И каждый из нас вдруг с удивлением и радостью разглядит свое место в этом манящем и волнующем, летящем нам навстречу мире.
       В 2006 г. работа над мультфильмом действительно началась. Был написан весьма оригинальный сценарий по главе "Маськин Невроз". Планировалось использовать в качестве звуковой дорожки уже существующую запись народного артиста России Ивана Краско. Художница Ира Голуб подготовила огромное количество иллюстраций в разных ракурсах, создала внутреннее убранство Маськиного дома. Увы, как это часто случается на нашей многострадальной родине, мультипликатор бесследно пропал вместе с задатком (Примеч. ред.).
       Реализм - направление в средневековой схоластике, признававшее объективную реальность общих понятий (универсалий), существующую до вещей (крайний реализм) или в вещах (умеренный реализм). Наглядную иллюстрацию существования универсалий современный телезритель может увидеть в рекламе стирального порошка, когда на экране, наряду с рекламируемой маркой, появляется серая коробочка с надписью "Обычный порошок". Ни в одном из хозяйственных магазинов планеты подобный продукт обнаружен не был. И тем не менее миллионы телезрителей могли воочию убедиться в реальности его существования.
       "Лаве (Социальные / Молодёжный жаргон / Жаргон тусовки) - деньги" (http://www.jargon.ru) < "Ловэ - деньги (м. р.)" (Цыганский язык: Грамматика и руководство к практическому изучению разговорной речи современных русских цыган, с приложением переводов цыганских песен на русский язык, образцов разговоров, рассказов, собрания типичных выражений и словаря употребительнейших слов, с указанием правильного их произношения / Сост. П. Истомин (Патканов). М., 1900).
       О Вселенной (no comment):
       "Тщательно изучив Ветхий Завет, Ашер [James Ussher (1581-1656), Archbishop of Armagh, Primate of All Ireland, and Vice-Chancellor of Trinity College in Dublin] пришел к выводу, что Бог создал Вселенную в шесть часов вечера 22 октября 4004 года до нашей эры. Изначально он остановился на 23 октября, но слова из Библии: "И был вечер, и было утро: день первый" - убедили его во мнении, что речь идет о вечере 22-го и утре 23-го числа" (www.evangelie.ru/forum/t11048.html).
       "Так какую же геометрию для нашей Вселенной выбрать: евклидову, сферическую или гиперболическую?" (www.astronet.ru/db/msg/1194194).
       "Существует множество поверхностей, которые топологически отличны от тора и сферы. Например, добавив к тору ручку, подобную той, что мы видим у чашки, мы получим новую дырку, а значит, и новую фигуру. Тор с ручкой будет гомеоморфен фигуре, напоминающей крендель, которая в свою очередь гомеоморфна сфере с двумя ручками. Добавление каждой новой ручки создает ещё одну дырку, а значит, и другую поверхность. Таким способом можно получать бесконечное их количество" (www.wsyachina.narod.ru/astronomy/configuration_universe.html).
       "На основе данных, полученных с Зонда микроволновой анизотропии имени Уилкинсона (Wilkinson Microwave Anisotropy Probe - WMAP), орбитальной обсерватории, наблюдающей космический микроволновой фон, американские математики высчитали, что Вселенная, скорее всего, конечна и имеет форму додекаэдра (двенадцатигранника)" (www.membrana.ru/lenta/?2249).
       "По данным моделирования, результаты наблюдений WMAP свидетельствуют о том, что Вселенная представляет собой набор бесконечно повторяющихся додекаэдров - правильных многогранников, поверхность которых образована 12 правильными пятиугольниками. Именно такую форму имеют знакомые всем футбольные мячи. При этом, по мнению астрономов, сходство между "додекаэдровой" моделью Вселенной и данными WMAP просто "потрясающее", и они "соответствовали друг другу гораздо лучше, чем можно было вообразить" (Межконфессиональный христианский форум. www.evangelie.ru/forum; комментарии: [УСИЛОК]: Да, это уже интересная новость. Но сразу же возникает вопрос: а что за ее границами?!. У вас нет никакой весточки по этому поводу? [Allent]: на трех китах стоит, как обыкновенно вселенные это делают; там же).
       "Но если Вселенная имеет вид футбольного мяча, то что находится у нее "снаружи"? Это очень часто задаваемый вопрос, и ответ на него очень простой: там находится четвертое измерение" (www.znanie-sila.ru/online/issue_2905.html).
       Альтернативное мнение:
       "Вселенная может иметь форму не какого-нибудь там шара или додекаэдра, а... рожка или горна. Точнее говоря, весь наш космос оказывается вытянут в этакую длинную трубку с узким концом с одной стороны и "раструбом" с другой. Такая "конструкция" нашей Вселенной кроме всего прочего подразумевает, что она конечна, а в каких-то ее местах встречаются области, где можно увидеть собственный затылок" (www.astronet.ru/db/msg/1197830).
       Ну и на десерт:
       "Теория о Ложке
       Ложки в Матрице не существует. Следовательно, всё пространство рядом с Ложкой тоже не существует. А если ни Ложки, ни пространства рядом с ней не существует, то и Матрицы тоже не существует.
       А что же есть Ложка? Ложка представляет собой некую субстанцию, содержащую в себе Матрицу. А поскольку Матрицы не существует, то Ложки в этой Матрице тоже не существует. Следовательно, Ложки в Ложке нет. А нет её потому, что она Матрица.
       Чем это грозит человечеству? А тем, что раз Ложка - Матрица, то Матрица существует только в этой Ложке. А по законам Матрицы, всего пространства рядом с Ложкой нет. Следовательно, в Реальности есть только Ложка, которая есть Матрица. А раз в реальности ничего, кроме Ложки, нет, следовательно, нас (людей, природы) в реальности тоже нет.
       А где же мы и кто мы есть тогда? Резонно предположить, что мы в Матрице. А поскольку Матрица существует только в Ложке, то мы тоже существуем только в Ложке. Всё существует только в Ложке. А на самом деле ничего, кроме Ложки, нет.
       И вообще, получается, что наша вселенная имеет форму Ложки" (www.lozhki.net/spoon_universe.shtml).
       По свидетельству несохранившихся очевидцев, принц Гаутама, ставший впоследствии Буддой, на вопросы о глобальном мироустройстве отвечал глубокомысленным молчанием. К сожалению, он тоже не сохранился.
       Krieger - по-немецки "воин".
       У меня дела (англ.).
       Всем и каждому, буквально: городу и миру (лат.).
       Было приятно вас знать (англ.).
       Нецензурный эквивалент русского выражения "Да пошёл ты сам" (англ.).
      
       Калокагатия - древняя идея воспитания человека совершенного, предусматривающая гармоничное единство в человеке совершенства телесного сложения и духовно-нравственного склада, доброты и красоты (примеч. ред.).
       "То-то и оно!" (укр.).
       Денежный садист, даже если вам должен, постарается вам не платить так долго и унизить необходимостью ему напоминать так жестоко, что нередко случается, что таких людей могут просто убить, ибо денежный садизм хуже переносится населением, чем обыкновенный физический садизм. Однако денежные садисты настолько поглощены своей страстью причинять боль людям, не давая денег, которые те заслужили, или заставляя их работать бесплатно, что вразумить таких жестоких типов с денежными знаками вместо глаз не представляется возможным.
      
       А поскольку без авторитетов в философии никак, Кригер и вводит свою позицию постепенно - сначала как легкую критику в беседе с великими, а уже потом как выводы (чем, кстати, опять же напоминает учебник).
      
       Плутарх предполагал, что на Луне тоже могут жить люди - селениты. Герберт Уэллс в романе "Первые люди на Луне" описал селенитов как чрезвычайно слабых в физическом отношении существ, которые не смогли развить тяжелых мышц и костей ввиду отсутствия необходимости в таковых в связи со слабой лунной гравитацией.
       Вместо слова "чек" - "щека".
       Слово "день" звучит как "умирать".
      
       Кропоткин П.А. Анархия, ее философия, ее идеал. М.: Эксмо, 2004.
       В имеющемся у меня оригинале - Герберты, но, полагаю, это описка.
       История философии / Под ред. Грицианова. www.philospedia.com.
       Секацкий А. Философия как метафармакология. www.narcom.ru/ideas/socio/121.html.
       Там же.
       Женетт Ж. Повествовательный дискурс // Женетт Ж. Фигуры. Т. 2. М., 1998. С. 237.
       Бахтин М. М. Человек у зеркала // Бахтин М. М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук. СПб., 2000. С. 240.
       Кстати, сам Кригер тоже упоминает фюрера, правда, довольно условно: "фюрер веттер" - "гитлеровская погодка", как окрестили берлинцы свои метеоусловия в конце Второй мировой. Совпадение? Или эдакий реверанс в сторону постмодерна?
      
       Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1994. С. 384-385.
       Честертон Г.-К. Чарльз Диккенс. М., 1982. С. 17.
       Бунюэль Л. Мой последний вздох. М., 1992. С. 318.
       Степанянц М. Т. Восточная философия. М., 2001. С. 14.
       Кстати говоря, когда с книгами начинают разговаривать, как я сейчас, это тоже дорогого стоит, согласитесь. О, и всегда читайте мелкий шрифт и между строк - там, как правило, написано самое важное. Удачи!
       Пропп В. Морфология волшебной сказки. М.: Лабиринт, 1998. С. 8.
       Википедия: ru.wikipedia.org/wiki/Сказки.
       Жаринов Е. В. Историко-литературные корни массовой беллетристики. М.: Гуманитарный институт телевидения и радиовещания им. М.А. Литовчина, 2004. С. 4.
       Аверинцев С. О духе времени и чувстве юмора // Новый мир. 2000.  1.
       Там же.
       Столович Л. Евреи шутят. СПб.: Dorpat, 2003.
       Фрейд З. Психоанализ. Религия. Культура. М., 1992. С. 29.
       Я отказываюсь спать в старом заколдованном замке. Я боюсь привидений (нем.).
       Под словом "советский человек" в данном контексте мы будем понимать русскоязычного человека, который формировался и получил образование на территории бывшего СССР.
       "Маленький человек" употребляется в данном контексте отнюдь не в чеховском понимании, наоборот, здесь мы подразумеваем обычного, простого человека в большом мире.
       От интересов человека и его жизни и самореализации в своем ближайшем окружении, в обществе, в котором он живет, до решения вопроса о смысле жизни в общепланетарном масштабе.
       А. И. Герцен (1812-1870) с 1848 г. жил за границей (Франция, Италия, Англия), первый русский публицист зарубежья.
       В данном контексте подразумеваются общие тенденции развития до падения "железного занавеса", более позднюю публицистику отечественных авторов, которые пишут в зарубежье, очень сложно охарактеризовать и выделить какие-либо тенденции.
       Кригер Б. Исцеление пророков. Д. 3, сц. 7.
       Там же. Д. 3, сц. 9.
       Там же.
       Исцеление пророков. Д. 2, сц. 5.
       Планковская длина ~0x01 graphic
    . Планковское время - соответственно время, за которое свет проходит планковскую длину.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    327

      
      
      
       Рис. 1. Зависимость кинематической скорости звезд от удаления от центра галактики.
      
       0x01 graphic
      
       0x01 graphic
      

    Рис. 2. Зависимость скорости расширения Вселенной от удаления от наблюдателя, полученная по наблюдению вспышек сверхновых типа Ia.

      
      
      
  • Комментарии: 18, последний от 11/01/2023.
  • © Copyright Коллектив авторов (krigerbruce@gmail.com)
  • Обновлено: 24/01/2010. 1316k. Статистика.
  • Статья: Литкритика
    • Оценка: 5.88*5  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.