Крупп Надежда Николаевна
Глава 1. Долгая дорога к дому

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Крупп Надежда Николаевна (nkrupp@bk.ru)
  • Размещен: 08/05/2009, изменен: 20/11/2009. 116k. Статистика.
  • Глава: Проза
  • Тропа ведет вверх
  • Оценка: 7.63*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эзотерические события в жизни автора.


  • Надя Крупп

    Книга вторая

    ТРОПА ВЕДЁТ ВВЕРХ

       Воспоминание третье
      

    Индологу Тане Загородниковой

      
      
      

    ДОЛГАЯ ДОРОГА К ДОМУ

      
       Интересно устроена жизнь: стоит задуматься о глобальных вещах и попытаться найти ответы на серьёзные вопросы, как сразу начинают происходить необыкновенные события.
       Пятнадцать, как мне кажется, главных лет моей жизни прошли в Минске. И о самом важном, что было в эти пятнадцать лет, я рассказала в своей первой книжке. Все события, описанные там, абсолютно реальны, но наряду с ними в какой-то момент стали происходить и другие - мистические...
       Всё началось в феврале восьмидесятого года. В Минск на концерт, организованный новым клубом песни, приехал киевский бард Илья Ченцов. Каждый приезд Илюши был радостью не только потому, что он был наш друг, а его концерты становились событием и помогали жить, но и потому, что он всегда привозил много пищи для ума.
       Так было и на этот раз. Мы с моей подругой Наташей Ниловой провели вместе с Ильёй два незабываемых дня. Это были бесконечные разговоры и рассказы Илюши о том, что вошло в его жизнь, пока мы не виделись. Рассказов таких у него, как всегда, был вагон и маленькая тележка.
       Наслушавшись в Москве лекций Ажажи о неопознанных летающих объектах, Илья решил в своём институте в Киеве сделать об этом небольшое сообщение. Объявление было вывешено в вестибюле института. В то утро, когда Илья должен был делать доклад, он с трудом влез в переполненный автобус. Но на остановке, где он сошёл, автобус опустел: толпа вывалила на тротуар и двинулась к зданию института. Каково же было его изумление, когда он понял, что все эти люди пришли на его лекцию. Так ходили только на концерты авторской песни в шестидесятых и в начале семидесятых.
       Уезжая, Илюша оставил нам несколько магнитофонных катушек с записью лекций Ажажи. Мы жадно их слушали и впитывали новую информацию, как долгожданную. Строго говоря, она не была такой уж новой. Рассказы о "летающих тарелках" время от времени встречались то в устных разговорах, то даже в скупых газетных сообщениях.
       Моя собственная дочь и её друзья, сидя на подоконнике общежития в подмосковном Ногинске, в одиннадцатом часу вечера увидели, как в темнеющем небе из-за леса медленно выплыла гигантская светящаяся сигара. Кто-то ущипнул Дину, чтобы убедиться, что это не сон... Сигара проплыла несколько секунд и растворилась в громаде нависшей над горизонтом тёмной тучи.
       Троюродный брат моего друга Миши Чашкина, журналист Александр Тихомиров, в середине шестидесятых был на военных манёврах в Свердловской области. По земле двигалась лавина могучих танков, а в небе не было просвета от "летающих тарелок" - они висели плотным крылом над всей территорией с военной техникой и двигались вместе с танками. С журналистов взяли подписку о "неразглашении". Видимо, этот факт был причислен к государственным тайнам. Миша рассказал мне об этом через несколько лет.
       Верила ли я в "летающие тарелки"? Для меня такого вопроса не было. Внутри у меня - нечто вроде крохотного компьютера, который мгновенно и точно отвечает: "да" - "нет", "да" - "нет"... Иногда он говорил "да" вопреки здравому смыслу очень многих людей. И я всегда ему верила. Даже не верила - знала, что он всегда прав. Так было и с "летающими тарелками". Вот почему в семьдесят первом году версия о возможности чудесного спасения наших мальчиков, затерявшихся в снежных Саянах, так естественно пришла мне в голову.
       А в лекциях Ажажи был столь длинный перечень встреч людей с "тарелками" и даже контактов с инопланетным существами, столь здравыми были суждения самого Ажажи по этому поводу, что мне казалось: только зашоренный ортодокс может усомниться в реальности НЛО.
       Так начали расширяться грани привычного мира. И маленькая книжечка Виктора Кострыкина оказалась ожидаемой и интересной, как продолжение неоконченной истории. Житель города Нальчика (в конце книги был даже его домашний адрес) рассказывал о том, как он дважды летал с астронавтами на НЛО, где был, что видел. Тут же его любопытные рисунки: портреты пилота-астронавта и женщины-гида, которая показывала ему иной мир, и очерченные по контуру существа Света и Тьмы, с которыми ему там приходилось встречаться.
       Бедный Кострыкин! В первый раз он рассказал свою историю не тому, кому следовало, и попал на два месяца в психушку. Потом три года молчал. Но молва о нём разнеслась, и отбоя от любопытствующих не было. Чтобы удовлетворить народную любознательность, он сел и всё изложил на бумаге. Так эта книжечка появилась в "самиздате". Она точно встраивалась в лекции Ажажи, будто эпизод, рассказанный им.
       Но вот что любопытно: хоть и будоражили ум чёткие логические выводы о существовании инопланетных цивилизаций и о возможности контакта с ними лишь на высочайшем уровне духовного, а вовсе не технического развития, наш главный интерес к этому был не научный, а эмоциональный. Я бы сказала, душевный. В нём было ожидание радости. Не приходило в голову, что пришельцы с других планет могут принести зло - конечно же, они могли быть только высокодуховными и гуманными существами. С их желанным приходом связывалось освобождение. От чего? Да всё от того же... От Войтовича и Андропова. От ГУЛАГа и психушек. Впрямую об этом не думалось - это было в подсознании.
       Но они каким-то неведомым чутьём всё ощущали. Вот почему делалась государственная тайна из всякой информации об НЛО.
       Ещё Илья рассказывал о правильном питании, о вегетарианстве, чётко и убедительно объяснил, почему мясо - яд, для чего необходимо лечебное голодание, как в него войти и как правильно выйти.
       Сейчас об этом знают все, кому интересно. Масса литературы на любой вкус. А тогда вся подобная информация, вплоть до книг Шелтона и Брега, распространялась лишь в машинописи или ксерокопиях.
       Источники новых знаний на нас с Наташей стали сыпаться дождём. Мы убедились в истинности утверждения: стоит только проявить к чему-то интерес - информация сама придёт к тебе в изобилии. Так и было.
       Но вегетарианством и голоданием дело не ограничилось. Именно в это время всё чаще стали появляться сообщения о паранормальных явлениях. Это уводило нас за рамки привычных представлений о мире и ещё больше и совсем по-новому раздвигало его грани - не только вширь, но теперь и вглубь.
       Одна из таких книг, будто бы случайно попавших мне в руки, имела замечательное название - "Прорыв к творчеству". Конечно же, я сунула в неё нос в поезде, когда везла в Москву, чтобы передать по чьей-то просьбе некоему Маю Михайловичу Богачихину. Сунула, да так и не вынула до самой Москвы. Благо, поезд был дневной (а ведь всегда я ездила только ночными!), и я проглотила её почти до конца. Вот она, мечта каждого медика - видеть без всяких приборов человеческое тело насквозь, со всеми внутренними органами, увидеть собственными глазами малейшую дисгармонию и понять, где начало физических страданий.
       Ни на секунду я не усомнилась, что всё, рассказанное доктором Шафикой Карагулой, чистая правда, и героиня этой документальной книги Диана с её феноменальными способностями на самом деле существует. В Москве дочитала книгу до конца и позвонила тому, кому должна была отдать её. Договорились встретиться в вестибюле Института Дальнего Востока, где Май Михайлович Богачихин, как я потом узнала, работал в китайском отделе и входил в первую тройку советских китаеведов.
       Сижу, жду солидного учёного, с седой бородой и в очках...
       По лестнице спускается высокий худой человек, направляется ко мне, и... я вижу лицо, примелькавшееся на Грушинских фестивалях и подмосковных слётах КСП. Мы невольно улыбаемся друг другу (видно, моё лицо ему тоже примелькалось), и я удивлённо спрашиваю:
       - Так это вы - Богачихин?
       Вот так оно и произошло, это знакомство, и имело, конечно же, неизбежные последствия для моих друзей и знакомых в Минске. В миниатюре повторилась история 1974 года: тогда после Грушинского фестиваля я устроила для минчан концерт его лауреатов. А теперь их ждала новая встреча...
       Кроме китайского языка и китайской культуры, Май-Михалыч ещё занимался парапсихологией. В свободное от работы время он посещал таинственную лабораторию на Фурманном, 6. Этот адрес был известен определённому кругу людей, увлечённых идеей проникнуть за грань неизведанного. Тут собирались одержимые ребята - от студентов до крупных учёных самых различных институтов. Они проводили опыты с биолокацией, снимали на фотоплёнку невидимую для обычного глаза светящуюся ауру вокруг человека, растений и минералов, мастерили приборы для измерения силы биоэнергетических потоков, проверяли этими приборами, как влияет на энергетику (и в конечном счёте - на здоровье) человека повторение различных текстов: хороших классических стихов ("У лукоморья дуб зелёный..."), христианских молитв ("Отче наш..."), индуистских мантр ("Харе, Кришна..."), экспериментировали в области левитации и делали ещё много кое-чего, что советскому обывателю могло казаться лишь проявлением дикости и невежества, а кое-кому - несомненным свидетельством шизофрении.
       Узнав, что Май-Михалыч ездит по городам и читает лекции о парапсихологии, я не раздумывая пригласила его в Минск. К этому времени мы с Наташей уже освоили небольшой зал в полуподвальном помещении ЖЭКа, где хозяйствовала и вела всякие хитрые рукодельные кружки знакомая Лёши Шехтмана Галя Новосельцева. Как и прежде, раз в месяц мы проводили концерты авторской песни - приглашали авторов, до которых не успели добраться за два года существования "Криницы", или своих старых друзей, которых любили и готовы были слушать бесконечно. В этом-то зальчике я и рассчитывала провести лекцию Богачихина о парапсихологии для той же нашей старой возлюбленной аудитории.
       Но пока суд да дело, мы с Натальей набросились на толстую папку с машинописными листами, которую вручил мне Богачихин перед моим возвращением в Минск. Чего там только не было! И статья Эдгара Кейса об аурах, и размышления Раймонда Моуди о жизни после жизни и Жана Жака Грефа - о жизни после смерти, и лекция Ивановой Варвары Михайловны о ясновидении. И тут же - Рамачарака: "Жизнь Христа в оккультном освещении", и Николай Рерих: "Шамбала сияющая", и даже лекция доктора философии А. Г. Спиркина, в которой он скрупулёзно описывал целую вереницу паранормальных явлений за последние две сотни лет и признавал наличие биополя у всего живого и сверхспособности у людей, которых называют экстрасенсами. Член-корреспондент Академии наук СССР Спиркин ссылался на авторитет "крупного американского учёного, доктора медицинских наук, невропатолога и психиатра, турчанки по происхождению" Шафики Карагулы - имя, уже знакомое мне по книге "Прорыв к творчеству".
       Как ни странно, но каши у нас в голове от такого обилия разномастной информации не получилось: мы всё разложили по полочкам и жадно глотали новые знания. Откуда появлялись книги - непонятно. Они просто валились на нас - напечатанные на машинке или размноженные на ксероксе, аккуратно переплетённые вручную или по листочку сложенные в твёрдые папки. Иногда случалось незабываемое, духоподъёмное чтение. Сколько было радости, когда Лена Камбурова передала нам с оказией "Таинство иезода" Айванхова, а потом - и "Пророка" Джебрана! А сколько было горя, когда Джебрана конфисковал у моей знакомой некий человек в штатском, заглянувший ей через плечо в раскрытую книгу в троллейбусе... Он вышел вслед за ней на остановке, махнул перед её носом каким-то удостоверением и попросил показать то, что она только что читала. Больше мы этой книги не видели. Видно, мерзавцу самому хотелось прочитать. А мне пришлось ехать в Москву, извиняться перед Камбуровой и восстанавливать "Пророка" заново.
       С Камбуровой меня познакомила, ещё в конце семидесятых, Вера Евушкина. Жила Лена тогда на Преображенке, и в её небольшой квартирке, где добрую половину единственной комнаты занимал рояль, всегда оказывалось много народу: московские поклонницы и подруги, знакомые, приехавшие из разных дальних городов с экзотическими дарами, иногда приходил на репетицию аккомпаниатор. Студии у Лены не было, и репетировать приходилось дома. Простота и демократичность, царившие в доме любимицы московских (и не только!) интеллигентов, меня не удивили - для того времени это было привычно. Помню, когда в Москву приехала с единственным концертом польская певица Эва Демарчик, Лена купила десятка два билетов и раздала их всем, кто приходил к ней в предшествовавшие этому событию дни. Так на этот великолепный концерт попала и я.
       С улыбкой вспоминаю, как чуть ли не возненавидела композитора Владимира Дашкевича за то, что он занял место, предназначенное для Юлия Кима, и сломал мне наивный кайф от сознания того, что весь вечер я буду сидеть рядом с любимым бардом.
       Говоря о тогдашней простоте нравов в "очень тонкой прослойке", хочу рассказать эпизод, хоть и не эзотерический (чему посвящена эта глава), но характерный для времени и тем, может быть, интересный. В один из своих приездов в Минск Лена Камбурова уже в последний день вдруг вспомнила, что видела в хозяйственном магазине напротив моего дома отличные керамические чашки и пожалела, что только сейчас догадалась - надо бы купить парочку для Раневской (для современного читателя повторюсь: семидесятые - время тотального дефицита, который захватил уже и Москву).
       - У Фаины Георгиевны почти ничего не осталось от чайной посуды, - рассказывала Лена. - Когда я прихожу к ней в гости, мы пьём чай из старых щербатых чашек, которые вот-вот развалятся.
       Дело было к вечеру, мы побежали в магазин - и опоздали. Так Лена и уехала без желанного подарка для Раневской. Но потом я купила полдюжины таких чашек с блюдцами, с очередной оказией отправила Камбуровой и забыла об этом. Через некоторое время вынимаю из почтового ящика большой твёрдый конверт, подписанный незнакомым почерком, без обратного адреса. Вскрываю. В нём - замечательная фотография Раневской с трогательной надписью. Вот такие были времена...
      
       Но вернёмся к эзотерической литературе.Сейчас, проходя мимо книжных развалов, я вижу на обложках прекрасно изданных книг имена всех авторов, которые когда-то так радовали нас. А тогда они появлялись на свет только в "самиздате" и жили в книжном подполье. Наряду с капитальными сочинениями, такими как "Посвящение" Элизабет Хейч и "Древние легенды" Елены Рерих, в то время появилось много статей о психо- и саморегуляции, предлагавших прежде всего кодекс нравственного поведения, которое напрямую связывалось со здоровьем человека и его судьбой.
       Сообщения в периодической печати о различных паранормальных явлениях возвращали подчас дедовскую чертовщину. В эпоху космических ракет и электронной техники в нашу жизнь врывались вещи, таинственные и неизведанные. Вот на этом-то фоне и произошло моё знакомство с кришнаитами, или, как они сами называли себя, бхакти-йогами.
       Всё было как будто случайно. Знала я о них ещё до приезда Ченцова, но лишь по рассказам Лили Ильиных - молодая и экзотически красивая девушка, она только начинала свою режиссёрскую карьеру в объединении "Летопись", где моя "карьера" закончилась три года назад, и тайно приятельствовала со мной. Тайно, потому что явно - было опасно: связи с "антисоветчицей" могли ей навредить.
       Лиля рассказала мне, что у неё есть знакомые кришнаиты - они не едят мяса и поклоняются индийскому богу Кришне. Предупредила, что дала им мой телефон на тот случай, если кто-нибудь из них приедет в Минск - сама она жила в общежитии.
       И вот тринадцатого марта 1980 года приехал из Риги молодой человек. Он появился в моей прихожей утром, когда мы с Наташей успели позавтракать и выкурить по сигаретке. Знакомясь, назвал имя - оно оказалось нам не по зубам, и я спросила:
       - А нельзя ли - по-русски?
       - Можно. Анатолий.
       Мы предложили ему чай, он отказался. Предложили кофе - отказался. Тогда мы привели его в комнату, усадили и без всякого стеснения засыпали вопросами: что он ест, что пьёт, сколько часов спит, почему - то, откуда - это... - и так до бесконечности. Он терпеливо отвечал, объяснял, рассказывал.
       Слушая его, Наташа вынула из пачки сигарету и чиркнула спичкой. Анатолий не изменился в лице, но я... нет, ничего не увидела - почувствовала, как нечто невидимое в нём дрогнуло и страдальчески исказилось.
       - Наташка, ну имей совесть!
       - Да ты сама только что курила!
       - И очень сожалею об этом! - я выпалила это неожиданно для себя и без всякого своего умственного участия. Но сигарета, выкуренная тем утром, оказалась последней в моей жизни.
       Нужно сказать, что дважды я уже бросала курить. Бросала легко и радостно, потому что влюблялась в некурящих мужчин. Мои мозги не отличались прытью - каждый раз мне требовалось целых четыре месяца, чтобы понять, что такая "жертва" никому не нужна, и с некоторой горечью, которая, однако, не портила удовольствия от сигареты, я начинала курить вновь.
       Теперь было всё по-другому. И не только сигареты - я испытала глубокое отвращение к мясу, которое и так уже практически не ела. В самом деле: если убивают человека, мы говорим "труп", а убивают телёнка - говорим "мясо". Почему? Какая разница?!
       Анатолий захотел накормить нас "чистой" пищей. Он вынул шкатулку, в которой стояли баночки со множеством всяких специй, и попросил рис, подсолнечное масло и морковь. Ещё я дала ему сушёную зелень: петрушку и базилик. От укропа он отказался. На удивленье быстро сотворил красивое блюдо, прочёл мантры и пригласил нас к столу, объяснив, что пища, приготовленная по правилам и предложенная с помощью мантр Кришне, называется прасадом и обладает высокой энергетичностью. Блюдо оказалось не только красивым, но и очень вкусным.
       Анатолий был первым кришнаитом в моём доме. Позже появились другие и покорили моё воображение тем, что не пили ни чай, ни кофе, не ели ни рыбы, ни мяса, ходили босиком и обливались холодной водой, зажигали ритуальные индийские палочки, которые курились тонкими струйками дыма и источали нежный аромат. По утрам они повторяли с чётками мантру, а вечером увлечённо пели на незнакомом мне санскрите под звуки своих диковинных инструментов - маленьких медных тарелочек, колокольчиков, бубна и жёлтой пузатой мриданги, на которой, как на барабане, выбивали ритм. На женщинах были яркие лёгкие одежды, у мужчин - мелкие бусы из ритуального индийского дерева тулси.
       Они нравились мне тем, что отвечали на любые вопросы и ничего не навязывали. Они говорили: "У нас - не религия. У нас - наука о религиях". И это была правда. Я с интересом слушала всё, что они говорили, и восхищалась научной стройностью их религиозно-философской системы. Никаких догм. Любое открытие современной науки находило свою нишу. В Европе в средние века ещё жгли на кострах учёных, которые говорили, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. В индийских же "Ведах" пять тысяч лет назад уже было записано учение о космосе и множественности миров. Каково?! Разве это могло не поразить воображение?
       Но окончательно меня потрясло кришнаитское определение любви - наслаждение разума. Ничего более точного не знаю.
       Конечно, мне тут же захотелось приобщить к новым открытиям своих друзей и близких знакомых. Я собрала всех, кто откликнулся на приглашение. Мои экзотические гости рассказывали о своём учении, которое называлось "Сознание Кришны", отвечали на вопросы, угощали всех прасадом, а потом устроили киртон - так они называли свои песнопения.
       - Как ты на них вышла? - удивлённо спросил Миша Володин.
       Я недоумённо пожала плечами:
       - Они сами на меня вышли...
       В этот вечер в моём доме впервые появился человек, которому суждено было сыграть не последнюю роль на протяжении целого периода моей жизни. Впрочем, не только моей. Звали его - Дима. Я сама пригласила его: Лина Шехтман сказала, что у неё есть знакомый, которому будет интересна встреча с кришнаитами. Он не задал ни одного вопроса по телефону, хотя я не объяснила, почему он должен прийти ко мне. Сориентировался мгновенно и сказал всего два слова: "Обязательно буду".
       И пришёл раньше всех. На вид ему было года двадцать три. Среднего роста, стройный, даже изящный. Опрятный костюм, предупредительные манеры, умные глаза. Позже я узнала, что он работает лаборантом в Политехническом институте и там же ведёт кружок бальных танцев. Живёт в общежитии.
       Наверное, не ошибусь, если скажу, что в этот вечер в моей комнате он был единственным человеком, для кого встреча с бхакти-йогами стала судьбоносной.
       Позже, когда у нас с Димой сложились дружеские отношения, он рассказал мне, что до этого вечера самостоятельно занимался хатха-йогой - хотел с помощью специальных упражнений заново вырастить удалённый зуб. Ребята в общежитии привыкли к его занятиям на коврике посреди комнаты и уважительно обходили вокруг, чтобы ему не мешать. Но однажды, когда он сидел в позе "лотос", его тело обмякло и без всяких признаков жизни свалилось на коврик. Кто-то уже побежал на вахту, чтобы вызвать по телефону скорую помощь, как вдруг произошло чудо: бездыханное тело само приняло прежнее положение, и Дима открыл глаза. Тогда это случилось с ним в первый раз: пока его безжизненное тело лежало на коврике в общежитии, он летал! Он нёсся в чёрном ночном пространстве, и мимо него скользили светящиеся планеты - маленькие и большие, сверкающие звёзды проплывали вдали... Острое, неземное ощущение радости и счастья неслось вместе с ним - никогда ничего подобного он не только не испытывал, но даже и представить не мог, что такое существует. Но вдруг в какой-то момент он почувствовал, что кончилось время: если он сейчас не вернётся, то не вернётся никогда. Едва подумал об этом - открыл глаза и увидел вокруг себя переполошившихся товарищей. Они рассказали ему, что он только что был мёртвым...
       Дима понял, что летала его душа. Он был потрясён и просил ребят больше не волноваться за него, если когда-нибудь такое повторится. Забыл о своём зубе и йогой занимался теперь с тайной мыслью - ещё хоть раз пережить ощущение полёта. И стал жадно читать литературу. Она посыпалась на него градом! Вот тут-то и случился мой звонок. Он принял его, как неизбежное звено в цепи того пути, которым уже шёл. А мне сказал: "В жизни ничего случайного не бывает".
       И ещё Дима рассказал эпизод из своей ранней юности. Он гостил у мамы, в родном доме, в деревне на Украине. В комнате спал один. Проснулся оттого, что кто-то его душил. Непонятная тяжесть давила на горло, рука нащупала что-то мягкое и пушистое. Хотел крикнуть - голоса не было. "Нечисть - подумал он, вспоминая бабушкины рассказы, - нужно перекрестить или прочесть молитву". Но руку, чтобы перекрестить душивший его пушистый комок, он не смог оторвать от постели - рука была каменной. Ни одной молитвы он не знал: как все, вырос пионером и комсомольцем. Тяжесть на горле становилась всё сильнее, дышать уже было совсем невозможно...
       Перед мысленным взором вдруг замелькала в картинках вся его жизнь: вот он, маленький мальчик, падает с дерева, и мама с криком бежит к нему; вот учительница вызывает его к доске; вот он, уже подросток, облачённый в длинную рясу, играет священника в школьном драмкружке. Он читает "Отче наш..." На этой картинке всё остановилось...
       И Дима, которого душила пушистая гадина, вспомнил каждое слово этой молитвы, но только - до половины, потому что дальше он её в пьесе не читал. Прочёл мысленно то, что вспомнил. Тяжесть чуть ослабла, но всё ещё продолжала душить. Он снова повторил начало молитвы - тяжесть исчезла, как не было, и тут же резко хлопнула форточка - будто пробка вылетела из бутылки с шампанским.
       Дима глубоко вдохнул воздух - он дышал, он жил! Он победил!
       Но с этого момента в голове у него что-то "повернулось". И стал Дима задаваться вопросами, которые были не к лицу ни пионеру, ни комсомольцу, ни, пожалуй, вообще советскому человеку. Думаю, что на многие из этих вопросов он нашёл ответы задолго до того, как оказался в моём доме.
       И так уж случилось, что стал он для меня в некотором роде учителем. Всё началось с пустячков: он научил меня проращивать зёрна пшеницы и есть их вместо завтрака, научил утром после сна прежде всего омывать руки холодной водой ("Во сне человек находится в астральном мире, чаще всего в его нижних, наиболее грязных слоях, и больше всего грязи прилипает к рукам. Поэтому после сна нельзя прикасаться руками к лицу и тем более к глазам: нужно сначала подержать руки под струёй холодной воды - она смывает астральную грязь").
       Однажды я заметила, что у Димы черты лица стали крупнее, глаза распахнулись шире, волосы поднялись пышной шапкой над головой, появилась обаятельная улыбка. Я сказала ему об этом. Он улыбнулся:
       - Я и дальше буду меняться. До встречи с кришнаитами я не ел уже мяса, но ел ещё рыбу. Теперь - только растительную и молочную пищу. Повторяю мантру. Читаю специальную литературу и занимаюсь... не только хатха-йогой. Меняюсь внутри, и поэтому меняется лицо. Так и должно быть.
       Я спросила у Димы, чем он занимается, кроме хатха-йоги.
       - Раджа-йогой. Это уже почти магия.
       -Белая или чёрная?
       - Раджа-йог - это человек, который одной ногой стоит на белом берегу магической реки, другой - на чёрном. И каким магом он станет - белым или чёрным - зависит от того, какой берег он выберет.
       Дима менялся и "рос" на глазах. Он уже видел ауру над головами людей, мог диагностировать, а вскоре стал и лечить. Мои знакомые старались оказаться у меня, когда Дима должен был приехать. Он никогда никому не отказывал. Проводил руками вдоль тела, не коснувшись его, и безошибочно находил больное место. Направлял туда поток энергии, иногда делал рукой такое движение, будто удаляет что-то лишнее, ненужное, стряхивал это наземь, сжигая в невидимом огне.
       Я впервые видела, как работает экстрасенс. Всё это казалось чудом: никаких анализов, рентгена, таблеток, уколов. Иногда он диктовал рецепты настоев, отваров и мазей из различных трав и кореньев. Объяснял, как и когда - в какое время года и дня - нужно собирать те или иные целебные растения, как их сушить, заваривать, настаивать, пить. Нужно сказать, что в то время никакая литература по народной медицине не издавалась. Кое-что попадалось в "самиздате". Книжка, вскоре написанная Димой и изданная благодаря каким-то спонсорам, была одной из первых, в которой собрано всё - от народных рецептов до заговоров и заклинаний. Откуда у него появились эти знания, я никогда не спрашивала. Я приняла Диму, со всеми его переменами и вдруг открывшимися уменьями и талантами, как должное. Ни разу не подвергла сомнению ни одного его слова. Он стал для меня живым справочником по многим вопросам.
       Дима мог объяснить причину появления той или другой болезни - не физическую - простуда, травма и т. д., а психологическую - обида, приступы гнева... Понятия веры в философском смысле этого слова для Димы не существовало. Однажды, озадаченная какой-то новой для меня информацией, я спросила у него:
       - Дима, ты в это веришь?
       Он мягко улыбнулся своими серо-голубыми глазами и, будто извиняясь, сказал:
       - Вера возникает там, где не хватает знаний. А у меня есть знание, мне вера не нужна.
       Он говорил, что древнее учение индусов о перевоплощении души в новую физическую оболочку - вовсе не красивая религиозная выдумка, как пел Высоцкий, а объективно существующая реальность. Он мог "уйти" в прошлое и "посмотреть" предыдущие жизни человека, но делал это только тогда, когда его просили.
       Мне он сказал, что в прошлой жизни я была чернокожей жрицей - предсказывала вождям племён исход сражений и вообще посредничала между богами и людьми. Было это в пятисотом году нашей эры.
       Так вот почему я никогда, с самого раннего детства, не была стопроцентной материалисткой - верила приметам, гаданьям, снам и в этом всей душой понимала пушкинскую Татьяну. Это осталось у меня от прошлой жизни!
       Дима сказал, что я очень долго отдыхала от земной юдоли: полторы тысячи лет - это большой срок. Средний интервал между воплощениями - триста лет. Чем дольше этот интервал, тем крепче здоровье человека в следующей жизни. Теперь понятно, откуда у меня такое редкое здоровье.
       Предшествующие воплощения человека многое объясняют в его нынешней жизни - какие-то черты характера, замашки, привычки, даже страхи. Мне очень хотелось подарить дочери серёжки, и я спросила, не хочет ли она проколоть уши. Реакция была неожиданной - она испугалась:
       - Нет-нет-нет!
       И сколько я ни возвращалась к этому, она не желала даже слушать. Я же хотела понять - почему, и однажды она призналась:
       - У меня с детства страх, что кто-то подбежит, дёрнет за серёжку и порвёт ухо.
       "Странно, - подумала я, - мне такая мысль даже в голову не пришла бы. И другим, кто носит серьги, кажется, тоже не приходит". И я попросила Диму, ничего не объясняя ему, "посмотреть", не было ли у моей дочери в прошлой жизни какого-нибудь эпизода, связанного с серёжками. Тут я впервые увидела, как он это делает. Он сидел на диване, закрыв глаза. Это был действительно "уход" - из его лица полностью ушла жизнь. Оно стало мертвенно бледным, даже зеленоватым. Так продолжалось минуты три, потом лицо потеплело, Дима открыл глаза и улыбнулся.
       - Конечно, был. И не один: ваша дочь...
       (Кроме кришнаитов, Дима был единственным человеком, кто говорил мне "вы", хотя я с самого начала, ощущая его совсем своим, обращалась к нему на "ты", но его поправить не смела. Чувствовала, что "ты" надо заслужить.)
       - ...ваша дочь была гимнасткой в цирке. Видимо, очень давно, потому что все актёры носили в ушах и в носу большие кольца. Когда они делали что-нибудь не так, хозяин их наказывал - дёргал за кольцо. Было очень больно.
       Я верила каждому Диминому слову: такие тактичные и деликатные люди просто не могут лгать. Да и "компьютер" мой тут был однозначен. А если уж "да", то мне не надо щупать и трогать, чтобы в чём-то убедиться. Да и в чём можно убедиться, когда наши органы чувств так несовершенны? Ведь многие животные видят и слышат лучше, чем мы, имеют более острое обоняние. Из собственного опыта я заключила, что больше всего стоит доверять самому развитому у человека чувству - интуиции. И вот интуиция мне говорила, что Дима не лжёт, не выдумывает и не выдаёт за правду собственные фантазии. А то, каких успехов он достиг, совершенствуя свои способности, показали дальнейшие события.
       Ещё задолго до знакомства с Димой у моей дочери стала увеличиваться щитовидная железа. За два года визитов в платную поликлинику к профессору-эндокринологу болезнь оказалась порядком запущенной. Все два года дочь по его предписанию глотала таблетки, в состав которых входили, кажется, экскременты горных козочек, - глотала до тех пор, пока под кожей на горле у неё не выросло большое "яблоко". Тогда он предложил ей лечь на операцию. Мой "компьютер" сказал "нет".
       Отчаявшись получить помощь от ортодоксальной медицины, я стала искать её в другом месте. И нашла.
       Екатерина Павловна Достоевская-Сниткина, как говорят, внучатная племянница Фёдора Михайловича, искусству врачевания училась в Китае и пользовала в Москве столичную элиту. Диагноз она ставила по пульсу, как некогда Авиценна, и по радужной оболочке глаза, лечила иглоукалыванием, которому предшествовала капитальная чистка всего организма.
       У Дины оказался целый букет болезней, вызванных полным расстройством эндокринной системы. Среди них - нефрит и две язвы в тонком кишечнике. Вот откуда у неё были изнурительные болевые приступы, доводившие меня, бессильную ей помочь, до отчаянья.
       Благодаря диете, по которой ни есть, ни пить нельзя практически ничего, кроме некоторых овощей и фруктов, да свежеприготовленных из них соков, язвы быстро зарубцевались, а "зоб" полностью пропал через четыре месяца, после восемнадцати сеансов иглоукалывания.
       Но год спустя я заметила, что нитка неотшлифованных янтарных бус на шее дочери стала ползти вверх: "зоб" опять рос. И снова - иглы. На этот раз "зоб" исчез после двух сеансов, а на остальных шестнадцати иголки ставили уже на больную почку.
       Прошёл ещё год, и янтарные бусы снова поползли вверх. Когда "зоб" почти достиг прежних размеров, я приняла решение. Понимала, что возвращаться к иголкам бесполезно, что причины болезни лежат за пределами чисто физических явлений, что корни - в другом. К этому времени я уже прочла много соответствующей литературы и была знакома с Димой. Взяла фотографию Дины и отправилась к нему. Рассказала обо всех попытках лечения и попросила о помощи.
       Дима внимательно посмотрел на снимок.
       - Вылечу, но при одном обязательном условии, - теперь он внимательно смотрел на меня. - Ваша дочка должна полностью настроить себя на добро. Никакого раздражения, гнева, никакой злости не должно исходить от неё. Она должна полностью расслабиться эмоционально и излучать лишь мир и добро, помнить об этом каждый день и каждую минуту.
       Окрылённая надеждой, я примчалась домой. Мне была знакома техника врачевания по фотографии. Если примитивно, это как радио: передатчик целительной энергии - экстрасенс, приёмник - больной, а снимок - для настройки на него. Но тут добавлялось что-то новое - ориентация на добро. "Иначе моё лечение не поможет", - сказал Дима.
       Я написала дочке обстоятельное письмо, умоляя её... стать ангелом, хотя горестно понимала, что в условиях коммунальной квартиры это непросто. Однажды она, беременная, с полуторагодовалым сынишкой вернулась из автоматической прачечной и, стоя на стремянке, развешивала в кухне под четырёхметровым потолком, где у каждого была своя верёвка, привезённое в коляске почти сухое бельё. На пороге появился пенсионер-сосед, прогрессирующий алкоголик, и, увидев, чем она занимается, стал стаскивать сверху, швырять на пол и топтать ногами детские рубашечки и комбинезоны. В молодости он служил в мотоциклетной охране Сталина и теперь, напившись, почему-то считал, что ему всё позволено - он простить не мог Дине того, что она посмела в коммунальной квартире позволить себе второго ребёнка.
       Всё это я знала и всё же просила от неё невозможного.
       Через два месяца, приехав к дочери, я ахнула: "зоб" уменьшился, бусы опустились, приблизившись к ямочке между ключицами. Дина смотрела на меня торжествующе: это была и её победа.
       - Если б ты знала, как я изменилась - сама себя не узнаю! Раньше раздражалась по малейшему пустяку и на соседку злилась. А теперь она скажет что-нибудь грубое, а мне так жалко её... Ну что ты плачешь?! Мам! Всё ведь хорошо...
       Вскоре от злосчастного "зоба" не осталось и следа.
       - А он не вернётся? - спросила я Диму.
       Он уверенно покачал головой. И оказался прав.
       Благодаря Диминому "ликбезу" и изрядному количеству литературы по парапсихологии, которую я глотала с прежним увлечением, знания мои увеличивались, а иногда они приходили ко мне, как говорили кришнаиты, трансцендентально. В новых для меня книгах я с удивлением обнаруживала уже известные мне вещи, но в то же время точно знала, что раньше нигде этого не читала и никто мне об этом не говорил.
       Кришнаиты, которые частенько появлялись, оставили для меня чётки: они считали, что мне давно уже пора повторять мантру. Я отговаривалась тем, что нет для этого времени. Но они возражали: "Наоборот, времени будет больше, потому что все ваши проблемы будут легко решаться". Они подарили мне изображение царственно красивого Кришны и своего гуру по имени Харикеша Свами - молодого человека лет тридцати, в белом свободном одеянии на восточный манер, в очках, с тонким, умным и добрым лицом, излучающим духовную энергию.
       Всё это я повесила на стенку, немного поодаль от изображения Христа, которое хранила, как память о бабушке - форзац обложки какой-то церковной книги с изображением известной иконы, где Иисус держит раскрытую книгу с надписью: "Заповедь новую даю вам: да любите друг друга". Была у бабушки когда-то и настоящая иконка - Дева Мария с младенцем, на деревянной основе, с металлическим окладом, но, помню, как-то я упросила бабушку позволить мне подарить её в день рожденья моей подруге, которая собирала иконы как произведения искусства. Очень я любила свою подругу, а бабушка у меня была добрая, ни в чём никому отказать не могла - так и осталась она до конца дней своих с картоночкой. Перед ней и молилась. А после её смерти я, неверующая, возила картоночку всюду за собой, потому что это было всё, что осталось от бабушки. Так они и висели на одной стенке: Арик Крупп, Кришна, Харикеша Свами и Христос.
       И однажды я "созрела". Взяла в руки чётки, села напротив изображения Кришны и, перебирая бусинки, стала повторять махамантру. Пальцы должны были пройти по чёткам определённое количество кругов (кажется, сто восемь). В первый день на это ушло два с половиной часа. Я совершенно не умела концентрироваться, мысли всё время убегали куда-то далеко, то и дело приходилось их возвращать к изображению Кришны. Потом постепенно удалось приучить их к дисциплине - я набрала скорость, и это время снизилось до двух часов.
       Но вот что интересно: кришнаиты-то не обманули - время, потраченное на повторение мантры, возвращалось с лихвой. Было ощущение, что вся моя жизнь протекает под присмотром мудрого диспетчера. А может, ангела-хранителя, который вдруг стал помогать мне в малом и в большом. На остановке уже не приходилось ждать троллейбус, а входя в магазин, я сразу видела то, что мне нужно купить, и никогда не было очереди. Уборка квартиры теперь занимала чуть ли не в два раза меньше времени, потому что всё спорилось, и настроение постоянно было хорошим - не покидало ощущение, что добрый и невидимый друг помогает мне. А когда я затеяла в квартире ремонт, то сначала в один день удалось купить и принести в рюкзаке домой все необходимые материалы (это во времена-то жуткого товарного дефицита!), а потом нежданно-негаданно свалился помощник, о каком я и мечтать не могла.
       Раздался звонок из учебного центра "Алгоритм", откуда время от времени мне присылали квартирантов (что обеспечивало после потери работы мой прожиточный минимум). Я ответила, что взяла бы с радостью, да вот только... ремонт у меня на кухне. Впрочем, если это не испугает...
       Нашёлся один, который не испугался. Рослый, крепкий, добродушный, он появился на пороге кухни, когда я олифила стены, и спросил:
       - Вторая кисть есть?
       Конечно, я отнекивалась: работа, мол, грязная, да и привыкла всё делать сама... Он молча ушёл и вернулся минуты через три в тренировочном костюме.
       - Так где вторая кисть?
       Пришлось дать вторую кисть и отлить в консервную банку олифы. А на следующий вечер мы до трёх часов ночи оклеивали кухонные стены клеёнкой. Как бы я справилась одна? Звали моего неожиданного помощника Женя.
       Мне казалось, что рядом со мной не чужой человек, а сын или брат - словом, кто-то очень близкий. Вместе мы шутя отремонтировали кухню. Вечерами, когда он оставался дома или раньше возвращался с прогулки, подолгу разговаривали. Ровесник моей дочери, он рассказал мне свою недолгую жизнь. В ней всё было до уныния типично: трудное безотцовское детство, любовь к однокласснице, которая не дождалась его из армии, техникум, работа в заводском НИИ. А ещё он рассказал о том, что всегда любил командировки в Минск. Купит билет в этот город - и уже заранее счастлив.
       - Ты никогда не жил здесь раньше?
       - Нет. Только в армии служил под Столбцами. Но каждый раз еду сюда, как на родину. Я ещё в девятом классе был, мы ехали на экскурсию в Таллин. В два часа ночи проснулся от внутреннего толчка - будто кто разбудил меня. Смотрю, поезд стоит. Оделся, вышел. "Какая станция?" - спрашиваю. - "Минск". Минут двадцать ходил по перрону взад-вперёд, и душа пела.
       - Может, ты жил здесь в прошлой жизни?
       - Думаю - да. И было мне здесь хорошо. Других объяснений не вижу.
       Как-то вечером Женя пришёл поздно. Я, полуночница, конечно, ещё не спала, и он рассказал, что познакомился с девушкой и, кажется, влюбился.
       На следующий день мы втроём пили чай на той самой кухне, которую неделю назад оклеивали с ним вместе. Девушку звали Лиля. Имя в самую точку: она была как лилия - в белых брюках и белом пушистом свитерке. Я подумала: "Как невеста". Была она радостная, как на своём празднике. Тонкая высокая шея, величавая посадка головы. Мало говорила, но зорко следила глазом - и тогда становилась похожа на гордую, осторожную птицу. Конечно, она мне понравилась.
       Но - не понравился их развесёлый рассказ о том, как они обошлись с её незадачливым поклонником: она назначила ему свиданье у входа в детский парк, и он ждал её там, а они с Женей прошли мимо в обнимку, весело смеясь, не удостоив его даже взглядом.
       Своей дочке я ещё в раннем отрочестве пыталась внушить выстраданную истину: никогда не суди о человеке по тому, как он относится к тебе, а суди - по тому, как он на твоих глазах относится к другим, ибо эта участь рано или поздно постигнет и тебя.
       Развязка наступила раньше, чем я могла предположить. Ещё два-три вечера Женя приходил поздно, а потом пришёл рано, с опущенной головой.
       - Что случилось?
       Он показал записку. На листочке, явно вырванном из записной книжки, острым, будто мелкие льдинки, почерком было написано: "Не ищи меня, не звони мне. Меня нет. Лиля". - И что ты намерен делать?
       - Поговорить.
       Разговаривать Лиля не стала.
       - Разве ты не понял, что меня нет? - холодно сказала она остолбеневшему Жене, когда на следующий день он встретил её после работы.
       И ушла, отбивая безжалостные точки каблучками. Ну что тут поделаешь? Наташа Нилова в таких случаях говорила: "Как взял - так и потерял".
       Как могла, я старалась развлечь Женю, даже сходила разок с ним в кино, чтобы развеять его сумрак. А дома мы по-прежнему много разговаривали, точнее было бы сказать - слушали друг друга, так как любой из нас мгновенно замолкал, когда другой открывал рот. Между нами установилась духовная связь - для меня явление обычное и естественное, но Женю она почему-то потрясла. Он говорил, что перевернулась его жизнь, сдвинулась вся система ценностей. Меня же удивило единственное: очень быстро это с ним произошло, словно он был подготовлен к такой перемене. Мы молниеносно перешли на "ты" и даже не заметили этого. И чем больше я об этом думала, тем больше склонялась к мысли, что мы с Женей общались в какой-то из прошлых жизней и память эта в нас сохранилась. 
       Три недели он был вегетарианцем и говорил мне: "Что я буду делать без твоих салатов? Ведь дома заставят есть мясо".
       Перед его отъездом я взяла Женю с собой на кладбище к Арику. Мы молча сидели там на скамье, и был он печален, как у могилы друга. Меня поражало, что в своём относительно юном возрасте в любых ситуациях он вёл себя как человек взрослый и зрелый. Он окружил меня такой заботой, таким вниманием, что, когда закончилась командировка и он уехал, было ощущение, что с меня содрали шубу на холодном, пронизывающем ветру. Снова пришлось привыкать к самостоятельной жизни, и всё же я была благодарна великодушной судьбе за краткую передышку.
       Я по-прежнему повторяла мантру, и маленькие чудеса продолжались. Но теперь я не только получала - с меня и спрашивали. Строго. Впервые я столкнулась с этим, когда, уйдя из хозяйственного магазина с настенным шкафчиком для домашней аптечки, у самого дома вспомнила, что не заплатила за него, - так уж получилось, причём не по моей вине. Деньги были небольшие - пять рублей, а возвращаться туда надо было пешком через пустырь метров пятьсот. И я решила: не пойду, отдам в следующий раз - в конце концов, сами виноваты: кассир категорически отказалась выбить мне чек, пока продавец не принесёт со склада шкафчик без брака. А когда, наконец, он был доставлен и упакован, о деньгах все мы забыли. Я сказала "спасибо" и ушла.
       Назавтра некогда было туда идти, а на следующий день я с утра делала какие-то платежи на почте. На мне была юбка из шотландки в красивую сине-малиновую клетку и на плечах - такая же косынка, сделанная собственноручно, с синими кистями и прошивкой из синего связанного крючком кружева. Сидя за столом, я заполняла платёжные квитанции, а косынку повесила на спинку стула. Там она и осталась, когда я пошла к окошечку платить. Когда же вернулась к столу, косынки на стуле не было. Моя любимая юбка осиротела.
       Не сразу я поняла, что произошло. Только к вечеру мне стало ясно, что это расплата... Мысль была настолько чёткой и весомой, что никаких сомнений по этому поводу не было. И мой "компьютер" говорил "да". Как ошпаренная, я помчалась в хозяйственный магазин - еле успела до закрытия. Отдала деньги и домой вернулась радостная, почти забыв об утрате.
       А однажды раздался телефонный звонок, и незнакомый женский голос. неуверенно и робко попросил меня:
       - Простите, нельзя ли у вас переночевать? Меня зовут Карина, я из Киева. Мне дали ваш телефон и сказали: будут сложности с ночлегом - звони Наде Крупп, она не откажет.
       Это было нормально и привычно для дружного братства КСП. Правда, на сей раз у меня в одной комнате жили бездомные друзья, в другой - двое ребят из "Алгоритма", и свободным оставался лишь диван в моей комнате. Сказала об этом Карине. Она обрадовалась и к вечеру была у меня.
       Я напоила её чаем и стала стелить ей постель. Дверь в лоджию была распахнута, и прохладный ветерок раздувал шёлковую зелёную штору, принося в комнату свежесть, что было особенно приятно после жаркого июльского дня. Карина зябко передёрнула плечами.
       - Мы на ночь закроем дверь? А то я замёрзну...
       - Да что вы! Дам тёплое одеяло. Иначе мы ночью тут задохнёмся...
       Карину мои слова не убедили, я поняла это по её лицу. Нужно сказать, что моя тахта стояла в стороне, а диван, на котором ей предстояло спать, - как раз на пути воздушного потока от лоджии до двери в прихожую.
       - Ну хорошо, - успокоила я её, - закрою, когда буду ложиться.
       Я просидела с настольной лампой, как обычно, допоздна. И, уже собираясь перед сном закрыть дверь, вдруг представила, как будет душно, и... не закрыла. "Ничего с ней не случится, - подумала. - Не замёрзнет".
       Проснулась в три часа ночи от холода. Я дрожала... Встала и резко, ногой, захлопнула дверь в лоджию, перекрыв холодный ток воздуха. Взглянула на Карину: она спала как ребёнок, спокойно и безмятежно, чуть приоткрыв рот...
       А меня колотил озноб! Я сразу всё поняла. Я заболела потому, что, оставляя открытой дверь в лоджию, думала только о себе - о том, что мне будет душно, что я буду задыхаться. И пренебрегла просьбой Карины закрыть дверь. Вот за это и получила! И поделом! Я внутренне усмехнулась и порадовалась той неотвратимости, с которой торжествовала справедливость. Ну да: если уж я начала что-то соображать, значит, меня будут учить.
       Спасибо. Буду учиться.
       Проснулась утром совершенно больная. Карина складывала свою постель. Я спросила, как она себя чувствует.
       - Замечательно! Так хорошо отдохнула.
       А я, усмехнувшись, рассказала ей, почему заболела. Карина смотрела на меня, широко распахнув глазищи и явно не веря тому, что я говорю. Потом она упорхнула, как случайно залетевшая утренняя птичка, а мне осталось размышлять о том, что произошло.
       Как там у Левитанского? "Я медленно учился жить..." Да, именно так! Но зато я каждый раз мгновенно соображала, за что меня тюкнули.
       Когда в маленьком зальчике ЖЭКа был концерт Юры Устинова, моя "Нота" отказалась писать, и Веня Александров, когда-то писавший все концерты в "Кринице" и теперь продолжавший это делать для себя и для меня, напрасно нажимал клавиши "Ноты" - она намертво застыла, в то время как катушки на его "Комете" исправно крутились. Веня ничего не мог понять.
       - Не мучайся! Она не пойдёт. Пиши себе - я потом перепишу.
       Я сказала так потому, что в тот же миг вспомнила, что произошло перед концертом. А произошёл совсем маленький пустячок. Я попросила поставить впереди стол для Вени, но пока он приносил из машины наши магнитофоны, двое мальчиков по-хозяйски расположились за этим столом со своей техникой. Обескураженный Веня, естественно, обратился ко мне. Я возмутилась - и с места в карьер:
       - Кто вам позволил занимать этот стол? И вообще, кто вы такие?
       Бедные мальчики смутились и растерянно стали сматывать свою аппаратуру. Потом пристроились в первом ряду, держа на коленях магнитофоны, а мне стало так стыдно, что я не знала, куда себя деть. Хорошо, что быстро сообразила попросить у хозяйки зала ещё один стол, который тут же принесли. Извинилась перед мальчиками, и всё устроилось наилучшим образом. Но "Нота" моя писать не стала.
       Во втором отделении Веня снова нажал на клавиши, и она закрутилась, как ни в чём не бывало. Видимо, вездесущий "диспетчер" счёл, что я уже достаточно наказана. Запись устиновского концерта так и осталась у меня задом наперёд: сначала записано второе отделение, а потом - первое.
       Так меня шлифовали.
       И чем дальше, тем короче становилось время между "преступлением" и "наказанием". Кришнаиты называли это зрелой кармой.
       Они продолжали появляться у меня время от времени, и я видела, что они менялись так же, как менялся Дима. Было впечатление, что за время своего отсутствия они как минимум окончили ещё один курс института. Они становились умнее, красивее, интеллектуальнее. Я сказала об этом одному из них, Валентину, который заезжал ко мне чаще других и с которым я больше других подружилась. Он мне ответил:
       - Мы такие, какими Кришна нас хочет видеть.
       Как-то Валентин вышел из дома, но вскоре позвонил и сказал, что его задержали. Я сломя голову бросилась в отделение милиции.
       - На каком основании задержан мой гость?
       Дежурный милиционер долго вертел мой паспорт, задавал нелепые вопросы, а на мой единственный - не мог ответить ничего вразумительного. Документы у Валентина были в порядке, придраться было не к чему, и его наконец отпустили. Оказалось, что на улице какому-то блюстителю порядка не понравились его бусы - тоненькая низка мелких бусинок из ритуального дерева тулси, которую тот увидел в распахнутом вороте белой рубашки. И как Валентин ни пытался объяснить ему смысл ритуала, связанного со священным деревом, произрастающим в Индии, это не укладывалось в голове под фуражкой с околышем, и страж порядка продолжал поедать подозрительным взглядом бусы, а вместе с ними - и Валентина.
       То, что кришнаитам не просто живётся в стране, где свобода совести записана в конституции, я знала. Ещё с начала восьмидесятых газеты запестрели статьями о процессах над кришнаитами, прокатившихся по многим городам Союза: Москва, Ставрополь, Ленинград, Ереван, Свердловск... В чём только их не обвиняли! В журнале "Наука и религия" была напечатана совершенно безграмотная и, мягко говоря, недобросовестная статья "Этот странный мир "Харе Кришна", где автор изо всех сил старался представить "Сознание Кришны" тоталитарной сектой, но тут же проговаривался так, что становилась очевидной никчемность его потуг.
       Для встречи со своим учителем кришнаитам приходилось ездить в Швецию, так как их гуру Харикеша Свами не имел возможности приезжать в Москву: въезд в Советский Союз официально был закрыт для него в начале восьмидесятых. Он построил свою резиденцию и региональный кришнаитский центр в Стокгольме на средства, полученные от шведского правительства в качестве государственной премии за вклад, который он внёс в борьбу с наркоманией в этой стране. Своей религиозной миссии в Советском Союзе Харикеша Свами придавал особое значение, ибо видел за Россией большое духовное будущее. И здесь у него появилось много учеников.
       Но какая же судьба ожидала их?
       Валентина Михайловна Китанина из города Мытищи, врач, кандидат наук, была автоматически исключена из членов КПСС во время судебного процесса над кришнаитами в 1982 году. Вместе с ней на скамье подсудимых оказались пятеро мужчин и ещё одна женщина - Ольга Киселёва, на девятом месяце беременности. Ребёнок родился в тюрьме и умер в одиннадцать месяцев, не увидев домашнего очага. Шесть человек из зала суда отправились в тюрьму, и один - Сергей Зуев, совершенно здоровый - в психиатрическую больницу.
       А Юрию Федченко пришлось познакомиться с психушкой ещё до начала гонений: его родители, испугавшись за сына, который вдруг отказался от привычных и понятных им вещей - перестал есть мясо, пить чай, кофе и водку, бросил курить и повернулся к духовности и аскетизму, - объявили его душевнобольным и сдали на "лечение".
       Второй раз он был репрессирован уже государством: на ставропольском процессе было осуждено пять членов общины кришнаитов и пять свидетелей, дававших показания в их пользу, - среди осуждённых был и Юрий Федченко.
       В Армении, уже в годы перестройки, пошли дальше - там осуждённых пытали огнём, и, не выдержав пыток и голода, умер в тюрьме Саркис Оганджанян - за три недели до окончания своего трёхгодичного срока заключения. Даже тело его не отдали родителям - настолько оно свидетельствовало против палачей. Только после этого, испугавшись, выпустили всех остальных. Было это в 1987 году.
       "Сознание Кришны" распространялось в основном в интеллектуальных кругах российского общества, среди интеллигенции. Но почему вдруг столь, казалось бы, далёкое от русского человека учение дало такие крепкие всходы?
       А всё очень просто. Семидесятые годы - время глухой реакции в нашей стране. Давно не оправдали себя и катились к полному краху официальные ценности, усиленно и безрезультатно насаждаемые сверху. Их циничная фальшь была очевидна. Партийная верхушка всё больше погрязала в коррупции, всё безнадёжнее спивался "гегемон", всё беспросветнее становилась жизнь интеллигенции, которая задыхалась от бездуховности и отчаянно искала выход. К середине семидесятых начался небывалый всплеск интереса к различного рода философским и религиозным системам как Запада, так и Востока. Нетрудно понять, почему почва оказалась столь плодотворной. Восточная мудрость гласит: когда ученик созрел, учитель приходит. Россия не исключение.
       Но почему именно индуизм, когда под боком было родное христианство? Тут мне проще всего обратиться к себе, понять и рассказать, почему это случилось со мной.
       Росла я, как и все мои сверстники, пионеркой и комсомолкой, выросла неверующей и материалисткой, хотя дедушка мой был православный священник. Но, к сожалению, в общении со мной он знал только запретительные методы:
       - Чтоб я не видел у тебя эту красную тряпку!
       Это о пионерском галстуке. К чему приводят запреты - известно. Так я и выросла атеисткой, хотя к верующим, какой была моя бабушка, относилась с пониманием.
       Но сама...
       О, как был прав Валентин Сидоров, написавший в своей книге "Семь дней в Гималаях", что современный человек скорее расстанется с любыми материальными благами, чем с интеллектуальным хламом, которым его одарила цивилизация.
       Христианству с его догмами, если на тебя не сошла Божья благодать, эта задачка не под силу. Думаю, что кто-то там наверху пожалел меня и подкинул мне кришнаитов. Такого подарка, как Божья благодать, я не заслужила - сама должна была пройти свой путь.
       Религиозно-философское учение кришнаитов, ни в чём не противоречащее науке, стройное и красивое, вырвало меня из объятий атеизма. Оно само было наукой в самом строгом смысле этого слова - гуманитарной наукой о строении мира, об источнике его энергии, о нравственном месте человека во Вселенной и о законах космической морали. Понятно, что такое учение апеллирует прежде всего к интеллекту человека.
       Теперь я увидела, что атеизм - как раз и есть тьма и невежество, и самая большая глупость, какую придумали большевики.
       Открылся нематериальный мир, и его первичность стала для меня несомненной. Ощущение того, что Бог-Творец - един, какое бы учение тебя ни привело к нему, поселилось во мне прочно и принесло радость. Появился Свет. Как в тоннеле. И мне не надо было ничего объяснять, доказывать, не нужно было ничего щупать. Вопрос о вере даже не стоял - у меня было знание. Как у Димы. Я всё знала!
       По инерции я ещё повторяла мантру, но однажды, произнося до дыр заученные и всё же оставшиеся чужими слова, ощутила себя неуютно, как не в своём доме. Вспомнила, что мой дедушка - православный священник. Подошла к бабушкиной картоночке с изображением Христа, зажгла свечку и прочла "Отче наш". Было легко и радостно. С тех пор я так и делала: махамантра и "Отче наш"...
       Как раз в это время приехал к нам с первой лекцией долгожданный Май Михайлович Богачихин. Парапсихолог - тогда это было новшество. В Минске - тем более. Наш небольшой зал в ЖЭКе был полон. Пришли все, кто ходил слушать бардов, и ещё мои новые знакомые, в том числе, конечно, и Дима.
       Богачихин, энтузиаст, видевший свою миссию в том, чтобы служить проводником знаний, способных полностью изменить жизнь человека, как изменили они его собственную жизнь, ездил по Союзу с бесплатными лекциями. Напомню, что это было советское время, начало восьмидесятых, когда всё наше бытие версталось сверху в соответствии с партийными планами и задачами, записанными в документах очередного съезда КПСС.
       Наш гость с прекрасным и лёгким именем Май, высокий, сухой и тонкий, как тростник, с ромбовидным лицом и живыми глазами, очень быстро приковал к себе внимание всех, кто сидел в зале. Начал он с очень простой, но не очень привычной тогда мысли - о том, что обществу с бурно растущими материальными запросами, удовлетворение которых официально признаётся главной задачей трудовой деятельности, необходима, как тяжелобольному, скорая помощь. И помощь эта - в пробуждении духовности. Он говорил о вещах, которые нельзя пощупать руками, рассказывал о захватывающих, мистических, почти детективных событиях собственной жизни... Его слушали открыв рот.
       Но в перерыве несколько человек оделись и ушли. Это было похоже на бегство. А Дима сказал: "Я знал, что эти люди уйдут".
       В коридоре образовалось два кружка: Май-Михалыча обступили те, кто интересовался чистой наукой, Диму - все, кто жаждал диагностики. Тут робко стояла и Катя, подруга моей "двоюродной дочери" Марины. Она не раз раньше бывала у меня и жаловалась на своё непонятное для врачей нездоровье. Догадываясь о его причинах, я считала, что Кате нужно срочно менять работу. Но она занималась любимым делом и ничего менять не собиралась. А здоровье становилось всё хуже.
       Я попросила Диму её "посмотреть". Он "посмотрел".
       - Удивляюсь, кого вы можете убивать?
       Катя была маленькая, хрупкая девушка...
       - Но ваша больная печень, - продолжал Дима, - только на почве каких-то убийств, которые вы совершаете собственными руками...(он запнулся). Если это профессия, надо от неё отказаться. Если хотите быть здоровой.
       Катя сверкнула глазами, как затравленный зверёк. Воспользовавшись тем, что кто-то отвлёк Диму, она, не произнеся ни слова, быстро ушла. И это тоже было похоже на бегство.
       Дима сказал точно: Катя работала лаборанткой в академическом Институте биофизики и каждый день резала мышей. Ради того, чтобы приблизить светлую минуту, когда человечество победит рак. Она свято верила в этот путь.
       Богачихин уезжал московским поездом на следующий вечер, а днём мой дом оказался полон: все хотели задать вопросы, научиться работать с рамкой, получить консультацию и много чего ещё. Май-Михалыч измерял всем радиус биополя, смотрел ауру, проверял энергетические столбы.
       Он рассказал об энергетических эгрегорах, имеющих отношение к различным религиям, и о том, что каждый человек имеет связь со своим эгрегором с помощью энергетического столба, который поднимается у него над головой, исходя из верхней чакры. Если человек здоров духовно и физически, столб сильный и ровный. Он трогал у каждого желающего пространство над головой и выносил свой вердикт, а если требовалось - подправлял невидимый столб.
       Мне тоже хотелось узнать, что у меня там делается. Но я была хозяйка дома и не могла тянуть на себя одеяло. Однако, дождавшись, когда все удовлетворили своё любопытство, подошла к Май-Михалычу:
       - А мне - можно?
       Май-Михалыч поднял руку и провёл у меня над головой. Потом почему-то поднял вторую, провёл с другой стороны и улыбнулся:
       - У тебя целых два столба!
       - Почему?
       - Не знаю, - он засмеялся, - тебе лучше знать!
       Тогда это так и осталось для меня загадкой. И только когда Май-Михалыч уехал, я поняла: два столба были от двух разных энергетических эгрегоров - ведь я каждый день повторяла махамантру и читала "Отче наш". Ну и дела!..
       На какое-то время я оставила всё как было. Хотя иногда меня преследовали наводящие ужас картины. Я представляла, как после моей кончины душа вылетает из тела, два столба устремляются в разные стороны - каждый к своему эгрегору - и разрывают её на две части. Так, посмеиваясь над собой, я продолжала молиться двум богам.
       И настал, наконец, момент, когда я перестала повторять мантру. Мысленно попрощалась с Кришной. Сказала ему: "Спасибо тебе и твоему Учению - вы сделали главное: я прозрела. А теперь я возвращаюсь домой, к своему Отцу".
       Кришнаиты были для меня как дом у дороги, где я смогла отдохнуть, подкрепить силы, понять, куда дальше идти. Без них я не одолела бы этот путь. Я благодарна и им, и тому, кто их ко мне послал.
      
       Но причудливой судьбе было угодно открыть мне ещё одну нишу земного бытия - столкнуть меня с магией. В отличие от целого вороха новых слов, ворвавшихся в наш обиход, - таких, как "аура", "тонкий мир", "астральный канал", "нижнее подключение", за которыми стояли тоже старые, очень старые понятия, слово "маг" было совсем древним. Может быть, поэтому мне труднее было ощутить его реальность.
       Вообще-то я знала, что маги бывают не только в восточных сказках, знала, что они есть в жизни - белые и чёрные, как в наших сказках есть волшебники добрые и злые. Но знание это было отвлечённым, и я вообразить не могла, что жизнь столкнёт меня с реальным магом. Да ещё так столкнёт, что ниточка моего физического существования вдруг станет тонкой, затрепещет, готовая оборваться, и уцелеет чудом. Ибо вмешательство доброго волшебника - всегда чудо.
       Знакомство с магом произошло совершенно буднично. Случилось так, что комната, где жили у меня квартиранты, давно стояла пустая, и я зашла в "Алгоритм". Был день заезда молодых инженеров на курсы ЭВМ. Тут-то я и натолкнулась на человека, о котором хочу рассказать.
       Звали его Сергей, приехал он из Свердловска и был похож на бедного студента: старенькое потёртое пальтишко непонятного цвета, шея замотана не менее старым малиновым шарфом. Другие стажёры - хорошо одетые, с пузатыми чемоданами, модными сумками, свысока взирали на стайку домохозяек, предлагавших свои услуги. А этот, выглядевший отщепенцем и напомнивший мне Родиона Раскольникова, сам выбрал почему-то меня и принялся расспрашивать об условиях. Узнав, что будет первым и пока единственным постояльцем, он решил ехать ко мне немедленно. По дороге в разговоре о том, о сём выяснилось, что Сергей не ест мяса.
       - Вегетарианец?
       - Да.
       - Почему?
       Он неопределённо пожал плечами. Но я, конечно, не успокоилась: новоиспечённая вегетарианка, я жаждала найти единомышленника.
       - Здоровье? Нравственные принципы? Религия?
       - Всё вместе.
       Голос у него был слегка гнусавый.
       - Йога?
       - Да.
       - Какая?
       - Раджа.
       Я едва не присвистнула. Удержал собственный возраст, о котором я иногда вспоминала. Тут явно запахло магией. В памяти всплыли слова Димы о двух берегах магической реки, и я спросила:
       - А вы занимаетесь белой магией или чёрной?
       Заминка. Небольшая пауза. И, конечно, единственно возможный ответ:
       - Белой...
       "А это мы ещё посмотрим, - подумала я, - от Димы-то ты никуда не укроешься".
       Дома мой жилец отказался от тахты и подушки и попросил какой-нибудь матрасик потоньше, чтобы стелить на пол. Я поняла, что имею дело с настоящим, серьёзным йогом. Не в силах дождаться вечера, позвонила Диме прямо на работу и попросила приехать, сказав, что у меня поселился маг: говорит, что белый, но я сомневаюсь...
       Дима приехал в тот же вечер. Они говорили о книжках по йоге, о том, где достать чистое, нетравленое зерно. Я сидела в уголке, вязала и краем уха слушала их разговор. Мне было спокойно и хорошо, как всегда, когда приходил Дима.
       Они сидели друг против друга - два мага, белый и чёрный - так я обозначила их для себя мысленно. Серёжа гнусавил, немного кривясь, как будто ему кисло, а Дима, как всегда, излучал сияние, тепло и покой. Вдруг среди разговоров о книгах и пшенице, без всякого перехода, он сказал, внимательно глядя на Серёжу:
       - Вы занимаетесь дурными вещами. Если не прекратите, вам будет очень плохо.
       - Знаю. Но я должен довести до конца программу. Ещё один...
       - Нет, это у вас не получится, - Дима по-прежнему невозмутимо улыбался глазами. - Я не позволю.
       Серёжа передёрнул плечами и ухмыльнулся. Я мало что поняла, но от этой ухмылки мне стало зябко.
       Провожая Диму до лифта, я спросила его о Серёже.
       - У него бабушка была чернокнижница. Когда умирала, передала ему свой дар и книгу о чёрной магии. А дальше он пошёл сам... Допустил непростительную ошибку - занимался без учителя. И расплачивается за это до сих пор.
       - Он не причинит мне вреда?
       Дима покачал головой:
       - Не сможет.
       Серёжа устроился в большой комнате, где я оборудовала три спальных места для квартирантов, и прожил несколько дней в одиночестве. Иногда за его дверью раздавались странные звуки - это означало, что он занимается гимнастикой, делает дыхательные упражнения. Я к нему не заходила, чтобы не мешать, изредка пересекалась с ним на кухне и молча удивлялась, что ест он всегда одно и то же - молоко с хлебом. Но вскоре у него появились соседи, и не двое, как должно было быть, а трое - так уж случилось: трое друзей не захотели разлучаться и упросили меня взять всех вместе. Впрочем, не пришлось даже ставить раскладушку: Серёжа ведь спал на полу.
       Вечером в их комнате было шумно. Слышались говор, смех, шутки. Туда перекочевали пепельницы с кухни, а позже под раковиной возникли пустые бутылки из-под сухого вина. Я поняла, что для Серёжи наступают чёрные дни. Наутро он сказал мне, глядя страдальческими глазами:
       - Не могу с ними жить, их энергии плохо действуют на меня.
       "Ещё бы, - подумала я, - мясоеды, курят, пьют - конечно, энергии загрязнённые. Почему же ты не поставишь защиту?" Однако вслух ни о чём не спросила и обещала устроить Серёжу к знакомой, которая временно не жила дома - нянчила внуков.
       - А пока, если хочешь, ночуй в моей комнате на полу.
       Взгляд его блеснул тусклой радостью, чему я не придала никакого значения.
       - Да, если тебе нужно заниматься, можешь это тоже делать у меня, я не помешаю.
       Тогда я временно работала на полставки в рекламном приложении "Вечерней газеты" - подчитывала объявления. На службе меня ждали в тот день после обеда, а с утра я хотела написать несколько писем друзьям. Этим и занималась, когда Серёжа, расстелив у меня за спиной коврик, приступил к своим гимнастическим упражнениям. Он их ещё не закончил, а мне понадобилось выйти из комнаты. Я старалась не смотреть на него и всё же не могла не увидеть, что тело его взлетает над ковриком, извивается и складывается так, словно оно из мягкой белой резины. Мне стало жутковато.
       Со своей знакомой, Надеждой Ивановной, я договорилась, что Серёжа переселится к ней дня через четыре, когда уедут её гости. Я не понимала тогда, чем могли обернуться для меня эти четыре дня и четыре ночи.
       Вечером все улеглись, а я стирала в ванной. Когда пришла в комнату, Серёжа уже спал на полу, и голова его была не более чем в метре от края моей тахты, от моих ног. Спал? Мне казалось, что нет, хотя он не издавал ни единого звука. Может быть, именно тишина и рождала ощущение напряжённого бдения. Однако раздумывать над этим было некогда - утром рано вставать на работу, и я, закрыв глаза, как-то сразу провалилась в сон. Бессонницей никогда не страдала, но, будучи "совой", всегда ложилась глубоко за полночь и обычно не засыпала без книги. А тут даже не подумала о ней, глаза слипались ещё во время стирки.
       На рассвете еле проснулась под настырную дробь будильника. Такое бывало и раньше, если прикорнуть удавалось всего часа на три. Между тем, на сей раз я спала около восьми часов... Холодная ванна - любимая утренняя процедура - вернула привычную бодрость. Но на работе снова клонило ко сну, и я думала только об одном: скорее бы домой - и поспать.
       А дома, войдя в свою комнату, вдруг почувствовала, что в ней что-то изменилось. Чего-то не хватает. Появилась пустота. Да! Пустота на стене, в том самом месте, где был портрет Арика. Среди множества его фотографий, с гитарой и без гитары, в штормовке и в цивильной одежде, висел портрет, писанный маслом - тот самый портрет на фанерке, который несколько лет назад написал с фотографии Миша Чашкин: на фоне синих снежных вершин и красной палатки - обнажённый бронзовый торс лежащего Круппа с дымящейся сигаретой и характерным для него трагическим изломом бровей. Этот портрет провисел у меня десять лет и теперь исчез со стены. Оставшаяся от него пустота кричала, обдавала холодом и рождала беспокойство.
       Я вылетела на кухню, забыв о своём намерении поспать, и чуть ли не закричала Серёже, который пил своё традиционное молоко:
       - Где портрет? Куда ты дел портрет Круппа?
       Серёжа молча поднялся, пошёл в комнату, достал из-за письменного стола прислонённый лицом к стене портрет и невозмутимо протянул его мне.
       - Зачем ты его снял?
       - Он мне мешает - прогнусавил Серёжа.
       - Если тебе мешает портрет светлого человека, значит, ты - чёрный, - в сердцах выпалила я.
       Он ничего не ответил, только скривился, как от кислого.
       Отдохнуть в ближайшие дни мне не пришлось. Они были наполнены событиями, которых могло бы хватить на месяц нормального существования. Во-первых - два концерта: любимой мною Лены Камбуровой, афишный, в огромном зале филармонии, а до него - Илюши Ченцова, не менее любимого и близкого друга из Киева, совсем не афишируемый по причине маленького зала, - в помещении ЖЭКа. Во-вторых, из Москвы мы ждали приезда Май-Михалыча со второй лекцией.
       Первым приехал Ченцов. Серёжа выскочил на звонок и, увидев явно иногороднего гостя, понял, что сегодня ему в мою комнату не попасть.
       Илюшу я уложила спать лишь к полуночи, сама легла и того позже, завозившись на кухне. Однако, как ни странно, встала утром рано и легко. Весь день были приятные хлопоты, предвкушение долгожданного концерта - Илюша не был у нас три года, - немного суеты с телефонными звонками и наконец, вечером - праздник, каким всегда был концерт Ченцова.
       Уезжал Илья только следующим вечером, и у меня оказалось время, чтобы познакомить его с Димой и Серёжей. Я знала, что он в своё время занимался хатха-йогой, и подумала, что знакомство с магами будет для него интересным. Но Дима, мой белый маг, почему-то не пришёл ни на концерт, ни домой, хоть я звала его. На долю Илюши достался лишь Серёжа. Мы завтракали и говорили.
       Вот тут-то, за маленьким пластиковым столиком на кухне, я и услышала исповедь чёрного мага. Она потрясла меня не столько сутью своей, сколько тем, что о вещах чудовищных говорилось буднично и просто.
       После института Сергей отбыл по распределению в Петропавловск-Камчатский, увозя вместе с дипломом бабушкину книжку, которая обещала научить его великим таинствам. Он сделал из неё пособие для ежедневных занятий - упорных и, несомненно, успешных, ибо в один прекрасный день он увидел вокруг своего тела светящийся ореол.
       - Я тогда не знал, что это такое, и испугался... И стал это уничтожать.
       - Что - это?
       - Своё биополе. Я думал, что заболел.
       - Как - уничтожать?
       - По книге.
       - Ты уничтожал собственную энергию?
       - Да. Когда понял - было поздно. Мне уже грозила смерть.
       - И как же ты выжил?
       - Взял энергию у пяти человек.
       - Полностью?
       - Да.
       - А что стало с ними?
       Сергей посмотрел на меня без всякого выражения.
       - Они умерли?
       Я понимала, что задаю бессмысленный вопрос.
       - На похоронах двоих я был.
       - А другие?..
       - Тоже. Мне пришлось менять работу пять раз - с места на место.
       - Зачем?
       - Чтобы избежать ответного удара.
       - Избежали?
       Вдруг заметила, что снова перешла на "вы", но это получилось само собой: язык не поворачивался сказать "ты".
       - Ослабил.
       - Значит, брали энергию у сослуживца и убегали на новое место?
       - Пришлось...
       - И человек сразу умирал?
       - Нет, дня через три.
       - А почему вы брали энергию полностью? Нельзя было взять немного, чтобы они остались в живых?
       - Нельзя.
       Я вспомнила, что говорил когда-то Лёня Гуревич, которого я всегда почитала своим наставником: "Вопрос - в том, имеешь ли ты право распорядиться хоть единственной каплей жизни другого человека, имеешь ли ты право поднять на него руку".
       - А почему для спасения одного человека понадобилась энергия пятерых?
       - Я много отдавал Шиве. Платил дань.
       - Ты полностью восстановил своё поле? (Снова - "ты", но уже с некоторой долей презрения.)
       - Нет.
       - Какой у тебя сейчас радиус?
       - Три метра.
       - А нужно?
       - Хотя бы четыре.
       - У меня - четыре с половиной, - грустно похвасталась я.
       - Да, у вас хорошее поле.
       - Но как ты мог убить людей?
       - Не было другого выхода. Я хотел жить.
       - А они?
       Сергей пожал плечами:
       - У них карма такая.
       - После пятого ты сам остановился?
       - Нет, была ещё девушка. Мария. Она очень хорошо ко мне относилась, и мне легко было брать у неё энергию. Но потом энергия перестала поступать. Она изменила отношение ко мне, не захотела меня больше знать. Тогда я "посмотрел" последний день моей прошлой жизни и увидел, как мы вместе уходили... Первой ушла Мария, я - за ней.
       - Значит, вы в прошлой жизни были вместе?
       - Да.
       - И вместе умерли?
       - Нет, смерти не было. Мы просто ушли.
       Я посмотрела на Илью. Он деликатно молчал. Наверное, думал, что Сергей шутит. А может быть, отключился, ушёл в свои мысли. Я не сомневалась - Сергей говорит правду, только такую неправдоподобную, что очень легко обмануться, приняв её за шутку. А может быть, Илья знал и понимал куда больше меня, и Серёжа просто не сказал ничего для него нового.
       Но почему он всё это рассказывал? Ведь его никто не тянул за язык...
       Днём пришёл Саша Римский - Димин ученик, студент радиотехнического, каратист, занимающийся йогой и восточной философией. Он был на вчерашнем концерте и хотел поговорить с Илюшей и проводить его. Пока я заваривала на кухне цветочный чай, у мужчин завязалась общая беседа. Войдя в комнату, я вдруг увидела, как Серёжа дёрнулся, откинувшись головой назад, судорожно глотнул воздух, схватившись рукой за горло, и выскочил вон. Это было похоже на астматический спазм, чего, по моим понятиям, с Серёжей случиться не могло. Встревоженная, я бросилась было вслед, но Саша остановил меня:
       - С ним всё в порядке.
       Действительно, через несколько минут Серёжа тихонько сел на своё место.
       Уходя на вокзал провожать Илью, я сказала Серёже:
       - Сегодня можешь спать здесь, потому что гостей у меня пока нет. И позвони Надежде Ивановне, узнай, скоро ли переселяться.
       Когда я вернулась, Серёжа уже спал на полу, и снова меня кольнуло ощущение, что он не спит. Но два дня хлопотливой суеты и душевного напряжения сделали своё дело: я мгновенно уснула.
       ...Утром звонок будильника донёсся до меня словно из другого измерения. Какой-то долей сознания я понимала, что надо вставать, но пробиться сквозь толщу сонного небытия к яви не удавалось. Сработала "автоматика": в полудрёме, пошатываясь, пошла в ванную, машинально пустила холодную воду. Приткнулась на край ванны и сидела так, продолжая спать, пока она не наполнилась. Плеснула в лицо, медленно легла в воду. Ожог - и воздух ворвался в лёгкие, в самую их глубину, к диафрагме. Я окончательно проснулась. Отсчитала тридцать привычных вдохов-выдохов в ледяной воде и встала. Тело приятно горело, кошмар просыпания, как будто, остался позади. Но, идя на работу, я вдруг почувствовала, что меня качает, ноги подвёртываются и скользят. Кое-как добралась до своего стола. А дальше начался цирк: подчитывая полосу корректору, я внезапно куда-то проваливалась, через несколько мгновений выныривала, строчки расплывались перед глазами, я с трудом находила нужное место и, едва прочитав несколько строк, отключалась снова.
       - Что с вами? - моя Тамара Петровна смотрела на меня испуганно и удивлённо.
       В самом деле, что со мной? И вдруг я всё поняла!
       Да, у меня хорошее поле. Ах, Серёжа! Оно пришлось вам по вкусу?!
       Домой я вернулась разъярённая. К счастью, Сергея не было. К счастью - потому что я уж точно наломала бы дров. К вечеру появился Саша Римский. Мы собирались вместе идти на концерт Камбуровой. Я тут же всё рассказала ему про Серёжу. Саша засмеялся:
       - Он вчера у меня брал энергию.
       - Как?
       - Когда мы сидели лицом к лицу. Я не сразу понял, что происходит. А когда понял, полностью открыл каналы. Он захлебнулся так, что вынужден был выбежать из комнаты. Больше он на меня не покушался.
       - Ты знал, что он захлебнётся?
       - Это уж не мой промысел. Я дал ему то, что он хотел.
       - А у Ильи он тоже брал энергию?
       - Не знаю. Но Илья сам излучает. Он щедро подпитывает всех. Удивительный человек!
       - Саша, как ты думаешь, чем могла не понравиться Сергею вот эта картинка? - Я кивнула на фанерку с портретом Круппа на фоне снежных гор и красной палатки.
       Саша посмотрел внимательно.
       - Это очень энергетичный портрет. Красный цвет вообще энергетичен, и написан портрет с большой любовью. И ещё... я думаю, что это канал, который вас охраняет.
       - Он хотел его снять.
       - Естественно.
       - А что же мне теперь делать?
       - Ничего.
       - И ничего ему не говорить? Он ведь может меня на тот свет отправить!
       - Если б мог, давно отправил бы. Что-то ему мешает. Долго ему здесь жить?
       - Дня два.
       - Хорошо бы его спровадить из этой комнаты.
       - Как?
       И в этот момент раздался звонок. Мы вышли в прихожую. На пороге стоял...
       - Жека-а! Тебя сам Бог послал!
       - Я уже понял, что мне нельзя уезжать из этого дома.
       "Серёжа, очень сожалею, но тебе сегодня придётся спать с ребятами, у меня опять гость" - такую записку я оставила на столе, когда мы ушли на концерт Камбуровой. Вот уж правда, не имей сто рублей...
       Женя, Женечка! Откуда он знал, что ему нужно было появиться здесь именно сегодня? Конечно, это был чистой воды предлог, чтобы выдворить Серёжу в большую комнату, и я с радостью им воспользовалась.
       Назавтра Серёжа перебрался к Надежде Ивановне, и я торжествовала: вот теперь-то, голубчик, потяни энергию из голых стен, тебе только и жить в пустой квартире. Изолировать бы тебя, да ты неподсуден. Попробуй докажи - не деньги ведь воруешь. Саму жизнь. Как убийцу бы судить тебя, - жаль, закона на это нет...
       Жаль? Но ведь было время, когда таких судили. Жгли на кострах. Кровь и тьма. Корысть и вероломство. И я хотела бы вернуть всё это? Зло против зла? Ну и к чему бы мы пришли?
       Зла во имя добра не бывает. Зло рождает только зло - эту азбуку я давно усвоила. "Цель - ничто, средства - всё" - говорили мудрецы древности.
       Неделю спустя мне позвонила Надежда Ивановна и спросила, что за человек Серёжа.
       - А что, он плохо себя ведёт? Может, не платит за квартиру?
       - Нет-нет! Дал вперёд. Соседи на него жалуются: крики и стук из его комнаты по вечерам. И знаете, лицо такое странное, что я уж думаю - никаких денег мне не надо, только пусть уходит... Ладно, потерплю. А всё-таки лицо у него...
       - Что, некрасивое?
       - Не скажу, что некрасивое. Холодно от его лица.
       Прошло несколько дней, и приехал Май-Михалыч. После лекции Май, Дима и Саша Римский отправились ко мне попить чаю и наговориться всласть. В прихожей Дима застыл, словно что-то учуял в воздухе.
       - Сергей у вас больше не живёт?
       - Нет, я переселила его на другую квартиру.
       - Он оставил здесь своё поле.
       - Зачем?
       - Не знаю.
       - А что делать?
       Они, все трое, встали треугольником в прихожей и несколько раз произнесли знакомые мне санскритские изречения.
       - И всё?
       - Всё.
       - Что вы сделали с его полем?
       - Сожгли.
      
       Но судьбе было угодно, чтобы Серёжа появился в моём доме ещё дважды. Недели через две он обнаружил, что забыл у меня в шкафу рубашку, и зашёл за ней. А меня, конечно, подмывало снова вызвать его на откровенный разговор.
       - Как поживаешь, Серёжа? У кого берёшь энергию теперь, в пустой квартире?
       - Из космоса беру.
       - Когда перестанешь заниматься бандитизмом?
       - Уже перестал.
       - Врёшь! У Саши Римского брал?
       - Так ведь немного...
       - А у меня ночью зачем брал? Я на работу еле дошла - меня качало.
       - Я не брал, она сама перетекала. На ночь я снимаю защиту и расслабляюсь. А если поля соприкасаются, то энергия перетекает из более сильного в более слабое. Вот когда я делаю упражнения, рядом со мной нельзя находиться, могу взять всю энергию.
       - И зная это, ты позволил мне сидеть в комнате, где занимался?
       - У вас была защита.
       - Откуда?
       - Вам лучше знать.
       - Ну скажи, почему ты не бросишь это грязное дело?
       Тут Серёжа прогнусавил почти мечтательно:
       - Хочется брать энергию...
       Я не столько поняла, сколько почувствовала по его тону это "хочется": ну вот примерно так, как мне хочется съесть кусочек киевского торта, потом - другой, а потом - не могу остановиться. Для него чужая энергия - это сладко.
       - Если не прекратишь, люди станут тебя избегать. Неужели не понимаешь, что всё остаётся на твоём лице? Знаешь, что мне сказала твоя новая хозяйка? "Почему у него такое странное лицо? Такое, что холодно".
       Серёжа кивнул.
       - Я знаю. Сейчас ещё ничего, а вот раньше... Хотите посмотреть?
       Ни на мгновенье я не представляла того, что сейчас увижу. Сергей достал из внутреннего кармана паспорт и протянул мне. Открыла - и вздрогнула: на меня смотрел дьявол. Нет, не Воланд. Этот не вызывал ни малейшей симпатии, ни малейшего восхищения своим могуществом - только страх и отвращение. Худое, жёсткое лицо в рамке тёмных волос, которые вверху клочковато торчали, как рога. Тонкие стальные губы. И глаза... Глаза имеют глубину, что-то отражают, а эти были из непроницаемого чёрного гранита, и ничего в них не было, кроме непроглядной черноты.
       - Да это же Люцифер! - не удержалась я.
       Довольный эффектом, Сергей улыбнулся, и от его улыбки мне стало не по себе. Я перелистнула страничку паспорта назад, туда, где наклеена первая, юношеская фотография. То, что на ней было изображено, не имело ничего общего с обличьем Люцифера и очень мало - с человеческим лицом. Это был комок глины, бесформенный комок чёрной глины. Чёрной - не по цвету, а по той тьме, которую источали глаза. Комок омерзительной, вязкой, чёрной глины, из которой можно вылепить любую гнусь. И только гнусь.
       - Это же сырьё, глина, из которой вылепили Люцифера!
       У Серёжи был такой вид, точно я говорю ему высшие комплименты.
       В последний раз Сергей заглянул ко мне накануне своего возвращения в Свердловск. Кончалась и самая долгая, месячная Женина командировка. Он укладывал чемодан, когда в прихожей раздался звонок. Я вышла.
       - Здравствуй, Серёжа.
       Немедленно появился Женя и встал рядом со мной - как закрыл амбразуру.
       А Сергей... попросил денег взаймы.
       - Сразу же вышлю вам из Свердловска.
       Я растерялась, потому что минут десять назад вынула из кошелька последний рубль и отдала Жене, чтобы смог взять постель в поезде - он уезжал без гроша. Честно призналась в этом Серёже. Но это не избавило меня от ощущения, что я лгу. Просьбу одолжить деньги я воспринимаю, как сигнал бедствия - слишком хорошо знаю, что это такое, и никогда не говорю "нет". Сейчас мне больше всего хотелось достать где-нибудь и дать ему эти двадцать рублей, которые он просил, чтобы, по его словам, отправить перед отъездом посылки. Но что-то мне мешало. Нет, я не думала, что Сергей может не вернуть долг, хотя и такое со мной случалось. Мешала какая-то заданная идея, мысль, что я не должна этого делать, потому что он несёт зло и ему нельзя помогать, как нельзя помогать врагу: а вдруг он использует эти две красненькие бумажки в своих тёмных магических делах, во зло мне или человеку, который их даст. И я не сделала ничего, чтобы ему помочь.
      
       Планета наша, ты гончарный круг,
       И пальцы времени нас лепят...
       Но пробивается сквозь детский лепет,
       Что мы способны обратиться в пепел,
       И всё зависит лишь от наших рук.
      
       Почему эти строки киевского автора Димы Киммельфельда мне приходилось теперь вспоминать так часто?
       Серёжа ушёл растерянный, а я осталась с разладом в душе и угрызениями совести. Я вспоминала его лицо и фигуру, в которых была какая-то затравленность, даже беспомощность. Может быть, ему в самом деле нужно было отправить посылки? Может быть, старикам-родителям в деревню. И он совсем один в чужом городе, и негде одолжить эти несчастные два червонца. А мне стоит только снять телефонную трубку...
       Но ведь он враг?
       Я вспомнила рассказ деревенской женщины, слышанный ещё в юности от моей старшей, много пережившей во время войны подруги - рассказ о том, как женщина эта в сорок третьем на Харьковщине спасла человека, который появился на пороге её хаты в лютый мороз совершенно голым. Это был немецкий офицер. А у неё на фронте были два сына...
       Мысли о Серёже не оставили меня и назавтра. На душе было темновато, и работа никакая не ладилась.
       ...ч ...что мы способны обратиться в пепел...
      
       Не знаю, как бы я поступила, если б не появился человек, положивший конец моим терзаниям.
       - Харе Кришна! - сказал Валентин, опуская на пол свою неизменную мридангу, бережно упрятанную в голубой непромокаемый чехол. Он сложил руки у груди ладонями внутрь и, наклонив голову, приветствовал меня улыбкой. Как всегда, принял с дороги холодный душ, приготовил на кухне прасад и пригласил меня к столу. Тут я, конечно, рассказала ему о Серёже, потому что это мучило меня. Но он обсуждать ничего не стал, только попросил Серёжин телефон и адрес и в тот же вечер ушёл, прихватив с собой кришнаитские книжки, неизменный крошечный кассетник и, конечно, мридангу. Я пыталась его предостеречь - он лишь улыбнулся в ответ, как улыбаются неведенью ребёнка.
       Вернулся Валентин на следующий день и сказал, чтоб я больше не волновалась: деньги он Серёже дал. И та же улыбка:
       - Всё будет так, как хочет Кришна.
       Он уехал через два дня. Дом, который моя доченька давно и не без основания окрестила перевалочной базой, затих и надолго опустел. Остался лишь запах ритуальных индийских палочек - их Валентин зажигал каждый раз перед тем, как взять в руки свою мридангу.
      
       Тут я хочу перескочить на год вперёд и рассказать эпизод, ставший фактически эпилогом этой истории.
       Я жила уже в Москве. И вот однажды - бывают же такие счастливые вечера - мы снова собрались вместе, хоть и не без помощи телефона, но явно по велению счастливого случая, захотевшего сделать нам подарок: Дима приехал из Минска на какие-то курсы повышения, Саша Римский - на соревнования по каратэ, Май-Михалыч из своего Севастопольского района - по моему звонку, ну а Женя забегал ко мне часто. Мы сидели за круглым столом, пили цветочный чай с вареньем и делились новостями прошедшего года. Сейчас уж не скажу, кто первый и в связи с чем вспомнил о "чёрном маге" - моём минском квартиранте Серёже. Я ещё раз попыталась облегчить свою совесть и рассказала Диме о его последнем визите, когда не помогла ему достать деньги.
       - До сих пор не уверена, что была права...
       - Я знал, что он захочет взять у вас какую-то вещь. А деньги... они концентрируют в себе энергию.
       - Значит, ему нельзя было их давать?
       - Я этого не хотел сказать, - Дима как всегда мягко улыбнулся. - Я тогда не стал вас предупреждать. Во-первых, чтобы не тревожить. Во-вторых, я не мог диктовать вам поступки: знал - если вы откажете ему в чём-то, будете мучиться. И в-третьих, всё это не имело никакого значения. Я тогда уже знал, что всё кончится хорошо.
       - Что кончится хорошо?
       - Вы должны были стать шестой и последней жертвой "чёрного мага", как вы его называете.
       - И что же ему помешало?
       - Я помешал, - просто сказал Дима.
       Женя звякнул ложечкой в стакане.
       - Значит, если б не ты, меня бы сейчас и в живых не было?
       - Но я-то в вашей жизни по чьему промыслу появился? Всё должно было кончиться хорошо. Да и какой он маг? Просто запутался. До мага ему ещё далеко.
      
       Мы слеплены из Света и из Тьмы.
       Чего в нас больше - вот вопрос особый.
       И мы бредём сквозь памяти сугробы
       К познанию - а что такое мы?
      
       Знал ли киевский автор Дима Киммельфельд, что он написал?
      
       И наконец, последняя "эпопея", которую мне пришлось пережить в Минске, - обмен моей квартиры на Москву, что стало насущным после того, как в одном из кабинетов белорусской "лубянки" мне было рекомендовано уехать из Минска - "пока не поздно".
       Конечно, об этой "бытовухе" можно было бы и не писать, но, во-первых, она органично вписывается в мои отношения с социумом, не свободные от тех или иных нарушений общепринятых норм, о чём мне уже приходилось рассказывать в предыдущих главах, и я не хочу, чтобы теперь кто-нибудь обвинил меня в сокрытии неблаговидной истины.
       Во-вторых, в цепи событий, связанных с обменом, также произошёл слишком уж чудесный момент, чтобы счесть его случайностью.
       Итак, обмен.
       Чтобы получить юридическое право поменять квартиру в любом городе Советского Союза на квартиру в Москве, нужно было иметь хотя бы одно из четырёх чётко оговоренных в законе обстоятельств:
       1 - приглашение на работу, подписанное не ниже, чем заместителем министра;
       2 - работу в Москве и жилплощадь с пропиской в ближайшем Подмосковье;
       3 - приближение к месту жительства супруга (или супруги), имеющего жильё и прописку в Москве;
       4 - одинокий пенсионер имел право обмена, если у него в Москве жил кто-то из детей и ни в каком другом городе Союза детей больше не было.
       Как говорится, без комментариев. Ни одного из приведённых обстоятельств у меня не было. До пенсионного возраста мне ещё оставалось несколько лет, да и тогда я могла получить право на такой обмен только в том случае, если б удалось скрыть, что у меня в Киргизии есть сын. А как это можно было скрыть, если дети были вписаны в мой паспорт? При этом никого не интересовало, хочу ли я переехать в Киргизию и нужна ли я там моему сыну. Одним словом, права жить в одном городе с дочерью я по советским законам не имела. Значит, законы нужно было обходить. Как?
       Из четырёх необходимых обстоятельств "организовать" можно было только единственное - приближение к месту жительства супруга. Не хватало сущего пустячка - супруга. Ещё в конце семидесятых, когда из-за моих отношений с КГБ мне было просто опасно оставаться в Минске одной в квартире, этот вопрос иногда возникал в среде близких мне московских друзей, но по понятным причинам оставался нерешённым. Тогда же одна милая женщина, мать троих детей, сказала своему мужу:
       - Давай-ка, Вова, мы с тобой разведёмся, ты распишешься с Надей, она переедет в Москву, а через пару лет мы сходим в ЗАГС снова.
       Все посмеялись. Шутка осталась шуткой.
       Но будьте осторожны с шутками. Помните - вначале было слово. Прозвучав, слово может сбыться. Прошло совсем немного лет, и очаровательная мама троих деток в прекрасном тридцатилетнем возрасте влюбилась в юношу - взаимно и счастливо - и осталась с ним, когда Вова вернулся из очередной экспедиции. К бракоразводному процессу она ждала уже четвёртого малыша - на этот раз для нового папы.
       Когда все формальности были закончены, Вова пришёл к Дине.
       - Вот теперь я могу вытащить твою маму в Москву.
       Меня поставили об этом в известность. Вскоре Вова приехал в Минск, мы пошли в ЗАГС и подали заявление. Не обошлось без комичных моментов. Работницы ЗАГСа каждого из нас "обрабатывали" в одиночку. Володе они говорили: "Подумайте хорошенько - вы же потом пожалеете, она ведь на двенадцать лет старше вас", а мне: "Зачем вы выходите за него замуж - у него ведь трое детей!" Мы с Вовой в ответ только улыбались. И они дали нам месячный срок на обдумывание.
       Володя уехал в Москву, а я взялась за труднейшее дело - искать вариант для обмена.
       Тут нужно сказать, что моя кооперативная квартира, лишь наполовину оплаченная, непосредственно на Москву не менялась: тот, кто захотел бы в неё въехать, должен был заплатить государству четыре тысячи рублей - бешеные по тем временам деньги. Поэтому я могла поменять её на Москву только через промежуточный вариант. И такой вариант нашёлся. Молодая семья сына белорусского письменника имела двухкомнатную, полностью оплаченную, прекрасно отремонтированную квартиру в нашем доме и страдала оттого, что туда не помещался облюбованный ими мебельный гарнитур. Они готовы были взять мою трёхкомнатную и ещё доплатить мне две тысячи рублей.
       Оставалось найти партнёров для обмена в Москве. Я позвонила по нескольким появившимся в "Вечёрке" объявлениям, и хоть звонила сразу после выхода газеты, всюду опоздала. Тогда я устроилась временно на полставки корректором в издательство - подчитывать полосы с объявлениями в рекламном приложении к той же "Вечёрке". Теперь я имела возможность узнавать о предложениях обмена на Москву задолго до их публикации. И сразу же попался замечательный вариант - двухкомнатная квартира в Сокольниках, старой сталинской застройки, с высокими потолками и просторной кухней. Позвонила по указанному телефону и пережила глубокое разочарование: квартира была уже "сговорена". Причём племянник её хозяйки, который занимался обменом, узнав о моём варианте, горько пожалел об этом. Он почти застонал от досады:
       - Где-е-е же вы были раньше?
       - Помилуйте! Ваше объявление даже в газете ещё не появилось, а я уже вам звоню.
       Оказалось, что он кому-то дал слово и не может его нарушить.
       - Но вам ведь это невыгодно...
       - Конечно!
       - Но вы же можете всё переиграть!
       - Не могу. Слово дал! Так я воспитан.
       - А у вашего партнёра есть право обмена на Москву? Он что - одинок?
       - Семья - четыре человека.
       - Ему же не разрешат: один человек выезжает из Москвы - и только один может въехать.
       - Там уже всё решено. Заместитель министра все бумаги подписал. Сам Войтович за него просил.
       - Какой Войтович? - знакомая фамилия резко хлестнула слух.
       - Да директор "Белорусьфильма".
       Ну и тесен же мир: человек, развернувший против меня войну и выкинувший меня из профессии, снова каким-то образом, сам того не ведая, заставил меня споткнуться.
       - А причём здесь Войтович?
       - Как - причём? Его же пригласили на работу в Москву, в систему кинофикации, и он берёт с собой свои кадры.
       - Очень жалко, что вы дали слово. Вот мой телефон - если вдруг что-то изменится, звоните.
       На том и расстались. А дальше - я собирала все объявления, звонила, ездила в Москву смотреть. Смотреть было не на что: однокомнатные "хрущёвки", комнаты в коммуналках. Наконец, мне крупно повезло - в районе метро Тушинская в небольшом четырёхэтажном кирпичном доме менялась очень приличная двухкомнатная квартира с большой кухней. Я была счастлива. Там жил молодой художник с женой и девочкой-подростком в инвалидном кресле, после полиомиелита. В Минске им нужна была двухкомнатная квартира в зелёной зоне, чтобы вывозить дочь на прогулку. Мы обо всём договорились, я обещала в течение десяти дней представить им на выбор не менее двух вариантов удобных квартир.
       Всю неделю я целыми днями моталась по городу - смотрела и выбирала квартиры. Нашла, как обещала, две. Обе в кирпичных домах, обе в зелёной зоне, и одна из них - по новейшему проекту, с раздвижной стеклянной стеной в гостиной и нишей для кроватки в детской комнате. За три дня до назначенного срока, гордая успехом, отправила в Москву письмо с подробным описанием и планировкой обоих вариантов.
       Не дожидаясь в ответ звонка, позвонила сама. И услышала:
       - А мы уже подали документы на обмен...
       - Почему?
       - Нам нужно побыстрее, и мы рассудили: пока-то вы зарегистрируете брак - это будет долго. И приняли другое предложение.
       - Где же у вас будет квартира?
       - На Захарова.
       Это был пыльный и неуютный боковой отросток от центральной улицы, с трамвайной линией и полным отсутствием растительности. Даже мой кооперативный дом, где тогда ещё не было парка, а только зелёный луг под окнами, был просто раем по сравнению с любым домом на улице Захарова. Не говоря уж о тех вариантах, которые я так старательно искала и нашла для больной девочки. Но я ничего не сказала, извинилась и положила трубку.
       Всю ночь проплакала от обиды. Неутешно и горько. Но где-то на далёких задворках сознания возникла мысль: за эту несправедливость я получу утешение... Она промелькнула на одно мгновенье и растаяла в горечи.
       А промелькнула не случайно.
       Однажды со мной так уже было: меня очень больно и очень, как мне тогда казалось, несправедливо обидели, и после этого я получила подарок - свиданье с Круппом. Нет, это был не сон - это было виденье. Это была реальность: пока я спала на нижней полке в поезде "Фрунзе-Москва", моя душа и душа Арика летали в приамурском парке любимого мною города Хабаровска, между купами деревьев и, разговаривая, испытывали неземное счастье. Внешне мы выглядели как обычные люди: Арик был в сером костюме и с блестящими от радости глазами, свою одежду я помню до малейших деталей - от широкого выреза белой футболки до лёгких голубоватых тапочек. Но мы летали! Я могла бы остаться там навсегда, но чувствовала: нельзя, не пришёл ещё мой час. И, как послушная школьница, попрощалась с любимым.
       А дальше был фантастический полёт! Широкая бетонная лестница в несколько маршей с площадками, прорезая парк, спускалась к песчаному пляжу вдоль Амура. Я летела над этой лестницей, легко касаясь носками каждой площадки и, отталкиваясь от неё, взмывала вверх, пролетая над длинным лестничным маршем, снова отталкивалась и летела дальше - и так до тех пор, пока не опустилась перед дверью студии кинохроники, где когда-то работала. Она стояла на берегу Амура. Открыла дверь - и без всякого перехода увидела себя лежащей на вагонной полке.
       Вот тогда я поняла, чем отличается сон от виденья.
       Пробуждение ото сна - это всегда ощутимый переход к яви: будто выныриваешь из глубины - вот ты уже проснулся, но ещё не открыл глаза и ещё помнишь последний сон, и в таком переходном состоянии можешь оставаться несколько минут, а если захочешь - можешь, не размыкая век, привычным движением руки чуть повернуть регулятор приёмника и под тихое пение или знакомый голос журналиста задремать снова. Но если этот знакомый голос сообщает о новой беде, что в последнее время случается не так уж редко, сон мгновенно слетает, будто его и не было.
       Ничего этого нет, когда кончается виденье. Никакого перехода: ты открываешь дверь - ещё там - и сразу оказываешься в реальном мире - уже здесь. Это душа твоя, возвратившись из путешествия, попадает в тело.
      
       Утром, после горькой ночи, которую я проплакала по поводу утраты тушинской квартиры, раздался телефонный звонок, и знакомый голос племянника сокольнической тётушки сказал:
       - Ну что ж, Надежда Николаевна, попробуем?
       От неожиданности я села на диван: не может быть!
       - А что случилось?
       - Да вы оказались правы: когда пришли за последней резолюцией к какому-то высокому начальнику, он посмотрел - четыре человека вместо одного! И перечеркнул бумагу - на этом всё и кончилось. Войтович-то оказался в командировке в Лондоне, и заступиться за его друга было некому.
       Опять Войтович! Человек, который выгнал меня со студии, теперь невольно вернул мне шанс получить квартиру в Сокольниках...
       Но что-то примешалось к моей несомненной радости, что-то требовало размышления. Когда улеглись первые эмоции и были сделаны необходимые звонки, появилось время подумать, и я поняла: хоть утешение и состоялось, мои ночные слёзы - очередной урок в обойме учебной программы для души. Мне наглядно было показано, как бывает больно, когда кто-то не держит слова. Я чуть ли не с благоговейным уважением подумала о твёрдокаменном племяннике сокольнической тётушки, которого "так воспитали"... Кто - родители, комсомол? Неважно! Низкий поклон ему!
       Всё дальнейшее закрутилось быстро. Приехал Володя, мы расписались к нескрываемому удивлению работниц ЗАГСа, и началась безумная возня с бумагами по обмену. Их было множество. Приходилось передавать их с проводницами в Москву, где моя бедная, к этому времени уже очень беременная вторым ребёнком дочь забирала их на вокзале, несла по назначению, подписывала, ставила резолюции и снова тем же способом передавала мне. Этот круговорот продолжался месяц. Только благодаря самоотверженности моего ребёнка мы уложились в такой невиданно рекордный срок.
       Уже в Москве мне пришла в голову мысль позвонить в Тушино и убедиться в том, что мои несостоявшиеся партнёры благополучно уехали в Минск.
       Но к моему удивлению, я услышала:
       - Как, вы уже в Москве?
       - Да, сегодня получила контейнер.
       - А мы вот всё сидим на коробках и неизвестно, когда уедем...
       Мне было жаль их. Видит Бог, я этого не хотела.
       Ещё один урок - у меня на глазах и, надо полагать, для меня. Профилактика.
      
       Но, закончив таким образом повествование о минском периоде моей жизни, я проскочила мимо события, которое - именно из этой главы и больше ниоткуда.
       Это произошло поздней, последней моей в Минске, осенью. Каждое утро я бегала шесть километров - три круга на пустыре под окнами нашего дома. В тот день кружила позёмка, ветер швырял в лицо колючие холодные снежинки и поддувал под штормовку. Я бежала трусцой, низко на лоб опустив капюшон и глядя себе под ноги, чтобы хоть как-то уберечь лицо от снежной замяти. На пустыре не было ни души: в то утро бегала я одна. Бежала и думала, что сегодня сорок дней, как умерла от рака груди моя недавняя знакомая - Инна. Ей был двадцать один год.
       Вся короткая история её болезни была полна трагических нелепостей. И, пожалуй, об этом тоже стоит рассказать - вдруг кому-нибудь пригодится.
       Вместо того, чтобы оперировать больную грудь, ей, двадцатилетней девочке, вырезали девственно чистые яичники и начали делать сеансы очень жёсткой химиотерапии. Таков был новый экспериментальный метод учёного мужа, который готовился к защите диссертации, и нужен был хоть один практический случай, который подтвердил бы правильность его теоретического метода. Инна и её любящая мама бездумно отдали себя в руки восходящего медицинского светила.
       От операции у девочки начался климакс, от химиотерапии стали выпадать волосы, а опухоль между тем росла и пускала метастазы. В это время её и привела ко мне сестра Лёни Шехтмана Лина. Чем я могла ей помочь? Я ничего не понимала в медицине. Мои отношения с собственным здоровьем строились совсем на иных основах: вегетарианство, лечебное голодание, закаливание холодной водой, небольшой целенаправленный набор физических упражнений - и как-то Бог миловал...
       Но я знала, что были случаи, когда народные целители лечили и вылечивали рак. Вывалила ей кучу литературы - от Брега до Бутейко, труд которого о правильном дыхании только что появился в "самиздате" - и стала разыскивать адреса целителей.
       А ещё от Димы я знала, что химиотерапия разрушает энергетические каналы, которые при нетрадиционных методах лечения могут пригодиться. Объяснила это Инне. Она перестала ходить на сеансы химии, но не сумела скрыть это от мамы. Мама, конечно, впала в панику, плакала и молила дочь возобновить прерванное лечение. И, думая только о маме, дочь уступила.
       Я очень расстроилась, но сделать ничего не могла, хотя понимала, что Инна сжигает за собой мосты, оставляя единственную дорогу - ту, в которую я не верила.
       К сожалению, интуиция меня не подвела.
       Маленькая Инна - она была невелика ростом и миниатюрна сложением - оказалась на редкость мужественной девочкой: с одной стороны, ради маминого спокойствия она заканчивала сеансы химии, с другой - старательно проглатывала всю литературу о нетрадиционных методах лечения и ездила по адресам народных целителей, понимая, что шансы найти среди них того, кто реально лечит рак, минимальны. Она слетала даже в Новосибирск к Бутейко, который принял её у себя дома, барски попеняв на то, что телефонным звонком она помешала ему смотреть программу "Время".
       Находясь на пороге смерти, Инна с фантастическим упорством боролась за жизнь. Она отказалась от мяса, потому что из прочитанной литературы выудила чёткую мысль о связи мясной пищи и раковых заболеваний, хотя больше всего - она призналась мне в этом - любила полакомиться жареным мясом. По методу японского врача-натуропата готовила и пила смеси овощных соков и принимала контрастный душ.
       Когда у неё уже выпали все волосы, она купила натуральный парик, сшила в ателье красивое клетчатое платье и ходила на новые спектакли в театр, там понравилась какому-то юноше и пару раз сходила к нему на свиданье, но, увидев, как он привязался к ней, пожалела его и в третий раз не пришла, потому что знала, что её ждёт.
       И всё же продолжала искать и надеяться.
       В любых поисках наступает момент, когда количество переходит в качество. И мы, наконец, нашли то, что искали упорно уже несколько месяцев. У нас в руках оказался адрес двух целителей, живших в Вильнюсе и работавших вместе - они лечили рак. Один, видимо, литовец - Антанас Ручис, другой, Михаил Аркадьевич, - явно иудей, с редчайшей фамилией Абрамович. Инна позвонила им и получила разрешение приехать.
       В Вильнюс уезжала окрылённая. Остановилась в дешёвой гостинице с удобствами в коридоре. От навестившего её Антанаса Ручиса Инна не скрыла, что полностью прошла курс химиотерапии. Он погрустнел, но всё же решил попробовать. Лечил, как и все экстрасенсы, руками. Посреди сеанса он пулей бросился в коридор и, добежав до раковины, открыл холодную воду и сунул под струю руки: они были обожжены. В номер вернулся с почерневшими кистями, кожа казалась обугленной. Энергетические каналы у Инны были полностью разрушены, ей нечем было принять мощный поток энергии, которым он пытался её вылечить. Он лишь сжёг собственные руки. Сеанс пришлось прервать. Инна приуныла и собралась домой, но Антанас задержал её - он решил попробовать ещё раз.
       Через день он пришёл к ней снова. И всё повторилось...
       Объяснять причину было излишне. Инна и сама всё понимала.
       Надежды больше не было.
       Вернувшись в Минск, она захотела принять крещение. Мы сходили в церковь. За отсутствием в православном календаре имени "Инна" ей дали имя "Нина", как и моей дочке когда-то.
       До самого конца она сохранила интерес и вкус к жизни. В последние дни, уже не вставая с постели, просматривала и читала новые номера толстых журналов, с радостью встречала всех, кто приходил её навестить, расспрашивала обо всём...
       Благодаря своей бурной активности, стремлению найти выход и вылечиться, она продлила себе жизнь на год. Накануне ухода, будто понимая, что завтрашнего дня для неё уже не будет, она, прощаясь с нами, сказала:
       - Если бы год назад я знала о лечении рака всё, что знаю сегодня, я бы не умерла.
       Покинув нас, она лежала в белом платье, юная и красивая. Автобус вёз всех на кладбище. И вдруг нежное белое лицо её пожелтело. Кто-то сказал:
       - Могильщики выкопали яму. Земля зовёт...
       Оставшись в тесном кругу самых близких ей людей, я с горечью пожалела:
       - Как ни старались, так и не удалось её спасти...
       - Тебе удалось много, - сказала Лина, - она уже не боялась смерти, она была к ней подготовлена.
       Вот таким было моё короткое знакомство с девочкой Инной.
       И теперь, делая утреннюю пробежку на безлюдном пустыре, я думала о том, что сегодня сорок дней... Нужно пойти в церковь и заказать молебен за упокой её души. А кошелёк у меня пустой. И я уже обдумывала, кому лучше позвонить и взять в долг. В этот момент увидела, что по дорожке, запорошенной снежной крупой, ветер перекатывает что-то синеватое. Наклонилась и подняла - это были несколько пятирублёвок, скрученных в трубочку. Окинула взглядом пустырь - ни души. Это был второй круг моей пробежки, и, если учесть, что бежала я с опущенным от колючего ветра лицом и поневоле всё время смотрела себе под ноги, то не увидеть эти деньги, если бы они лежали здесь раньше, было невозможно. Значит, они оказались здесь позже. А на пустыре ни одного человека не было...
       Я положила деньги в карман штормовки.
       Когда бежала третий круг, на том же самом месте снова увидела скрутку денег. Подняла их - десятки. Всего оказалось сорок рублей. Этого хватило вполне, чтобы заказать в церкви все необходимые службы и купить целую охапку свечей.
       Из литературы я знала, что факты материализации, хоть и очень редкие, говоря научным языком, имели место быть. Но то, что случилось в то утро на пустыре, представлялось мне вопросом Веры.
       Если Господь, послав божественную энергию в девственное чрево Марии, мог зачать Сына своего, что уж тут говорить о прочих мелочах?
      

    * * *

      
       Знание... Вера... Бог...
       У каждого свой путь. Через несколько лет я познакомилась с юношей из Южно-Сахалинска Сашей Медниковым. Мы кружили по безлюдным, бескрайним рязанским лугам в поисках дороги в деревню с красивым названием Липовка, и наши разговоры были так же длинны, как наша дорога. Мой спутник - художник, поэт и философ, не имевший тогда ни одного диплома об окончании вуза и зарабатывавший свой хлеб дворницкой метлой, ночными дежурствами и любой другой работой - проявил интерес к философии кришнаитов и позже получил бандероль. В ней были три индуистские книги, и среди них - "Бхагават-Гита".
       "Твой дар не берусь оценить, - написал он в ответ. - Это именно то, что будет для меня ориентиром, истинным масштабом и, вероятно, смыслом существования, хотя от одной этой мысли немного жутковато. Непривычно и странно. Но странней всего то, что я как будто всегда шёл к этому... Как будто всё предыдущее подготавливало меня к некой трансцендентальной встрече. Я ещё только начал размышлять о "Ведах", но мысли - одна другой ошеломительней...
       Пытаюсь выдохнуть вечность. Как параматму.
       Никто никому не принадлежит. Ничто моё не принадлежит мне. И себе - никто не принадлежит.
       Некто успел прожить жизнь, но не успел её осмыслить и умер от отчаяния.
       Родившись в отчаянии, он не мог жить и всё пытался осмыслить сущее. Умер от жажды.
       Родившись в жажде, он не мог насытиться жизнью. Сгорел от любви.
       Родился в любви и, несмотря на роковые обстоятельства, родился вновь, как знающий исток. Более не рождался.
       Ты жалуешься на нехватку времени...
       Отбрось всё ненужное. Все эти вышивания, скорби о том, что уже и так мертво и без твоего участия родилось где-то вновь. Пусть колесо крутится само, только ты его не крути. Пусть останется только творчество и Бог. И ты напишешь сто книг, и каждая из них будет книгой жизни, не имеющей цены в этом мире".
       Вот так художник, лишь недавно приобщившийся к Учению, понял связь между Творцом вселенной и творцом на Земле.
       У каждого свой путь.
       А я вернулась в Отчий дом.
       И ещё - поняла, для чего живу на этой земле.
      
      
      
       31
      
      
      
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Крупп Надежда Николаевна (nkrupp@bk.ru)
  • Обновлено: 20/11/2009. 116k. Статистика.
  • Глава: Проза
  • Оценка: 7.63*5  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.