Кудрявицкий, Анатолий
Поездка в Где-Нас-Нет

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Кудрявицкий, Анатолий (akudryavitsky@hotmail.com)
  • Обновлено: 07/06/2014. 34k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  • Русская проза
  • Аннотация:
    Впервые опубликованный в альманахе "Диалог", рассказ повествует о доме творчества писателей в Швейцарии и о столкновении характеров между собравшимися там писателями из разных стран.


  • Анатолий Кудрявицкий

    Поездка в Где-Нас-Нет

    Рассказ

      

          ------------------------------------------------------------------------------------------------
       Впервые опубликовано в альманахе "Диалог", 2012
       (http://almanah-dialog.ru/club/kudryavicki)
       Копирайт: Анатолий Кудрявицкий, 2012.
       Все права защищены.
       Перепечатка без разрешения правообладателя будет преследоваться по закону.
       За разрешением обращаться: akudryavitsky[at]hotmail.com
          ----------------------------------------------------------------------------------

    1.

       Хорошо там, где нас нет, но стоит ли себя туда посылать? Не лучше ли отправиться куда-нибудь в привычное место - например, туда - не знаю куда, и сделать то, что делаешь всегда, - например, то - не знаю что? А ведь из Где-Нас-Нет порою и приглашения приходят, глянцево-картиночные, и попробуй скажи нет, когда взгляд уже в картинке той поселился и обживается! Как, например, в этой картинке с видом Женевского озера, белым крестом на красном фоне и английским текстом под ним. Два недели в писательском доме отдыха в Швейцарии...
       Писатель Свидерский жил скучноэмигрантской жизнью во Франкфурте-на-Майне, поэтому отвлечение от нее было очень кстати. Шотландская поэтесса, которую он когда-то переводил и с тех пор изредка обменивался с нею посланиями по электронной почте, порекомендовала его каким-то людям в городке между Женевой и Лозанной, которые ведали этим заведением. По завещанию бывшего владельца дома, немецкого издателя, это помещение в летние месяцы принимало на две недели писателей из разных стран, им создавались здесь условия для работы.
       "С коллегами по перу пообщаться - разве плохо?" - думал Свидерский.
      
       Самолет переместил его в Женеву. Он побродил пару часов по циферблату этого города, где время тикает и задевает незримыми золотыми стрелками за крыши домов, а потом на коротеньком поездочке добрался до городка, в который ехал.
      -- А я, знаете ли, русская, - сказала на плохом английском языке лучезарная смотрительница здания. - Моя фамилия Конобеефф. Дед мой был - как это правильно называется? White Guard*?
       Писатель кивнул.
      -- Так что мы с вами оба - русские люди, - завершила свой спич смотрительница.
      -- Боюсь, что я вынужден вас разочаровать, - с очаровательной улыбкой сказал Свидерский. - Я русский писатель, что правда, то правда, но во мне нет ни капли русской крови.
       Лучезарная дама несколько смутилась.
      -- Ну, это неважно, - наконец сказала она. - Пойдемте, я покажу вам комнату. Кстати, сама я живу вон в том флигеле здания, там отдельный вход.
       В коридоре они наткнулись на затрапезного вида женщину в грязновато-цветастом сарафане и сандалиях на босу ногу; голова ее почему-то была повязана вафельным полотенцем.
       "Кухарка, - подумал Свидерский. - Вид деловой, обед, наверное, готовит".
       Однако мадам Конобеефф сотворила очередную лучезарную улыбку и сказала:
      -- А вот и первая из наших гостей, с которой я бы хотела вас познакомить. Прозаик из Праги мадам Александра Беркутова. А это мосье Свидерски из Москвы.
       Прозаик из Праги пробормотала что-то невразумительное или даже непереводимое на французоподобном языке, после чего, не дожидаясь ответа, удалилась в кухню.
      

    2.

       За обедом его представили остальным.
      -- Мы вот сейчас только обсуждали наше происхождение и пришли к выводу, что мы тут все евреи, - ввели его в курс дела расположившиеся на веранде писатели.
      -- Обе мои бабушки были еврейского происхождения, - сказал Свидерский. - Одна из Польши, другая из Германии.
      -- Ну, вот видите, - сказал пожилой джентльмен. - А моя семья с Украины. Фамилия отца была Кацнельсон... Ах да, я же не представился, я Гордон Элленсон из Торонто, живу в США, в Миннесоте, преподаю в местном университете.
       Дама с дошлым лицом, сидевшая напротив Элленсона, Свидерскому видна была в профиль, и он мог бы поклясться, что сей медальный профиль ему попадался где-то в Интернете.
      -- Лана Фройнд, - представилась дама. - Кейптаун, в настоящее время Сан-Франциско. Родители - немецкие евреи.
      -- А моя бабушка тоже еврейка, - неожиданно включилась в разговор мадам Беркутова, открыв миру, что она тоже говорит по-английски - правда, с чудовищным акцентом.
       Повязка с ее головы исчезла; вместо нее появились огромные тракторно-колесные очки с оранжевыми стеклами.
       В конце обеда она, очевидно забыв, что сказала раньше, начала по-новому:
      -- А у меня обе бабушки были еврейки.
       Поняв, что, кроме бабушек, у этой дамы, очевидно, были и дедушки, и скоро дело дойдет до них, в результате чего произойдет полная смена данных в графе "национальность" ее паспорта, Свидерский спросил, как ему казалось, нечто нейтральное:
      -- А это у вас очки от солнца?
       Усталое от швейцарской духоты солнце как раз собиралось закатиться куда-нибудь в долину, вдоль по речке да под мост, и там по-тихому полежать в прохладе.
      -- Эти очки мне врач велел носить, - сурово сказала мадам из Праги. - А то мне все люди кажутся мерзкими, а мир - отвратительной дырой.
       В конце стола сидела худенькая черноволосая молодая женщина, больше всех похожая на еврейку. Она почему-то ни на какие генетические совпадения не претендовала.
      -- Инес не говорит по-английски, - сказала Лана Фройнд. - Знакомьтесь, это Инес де ла Вега из Боливии. Живет во Франции, в Безансоне.
       Инес де ла Вега чистосердечно и от всей души изобразила чистокровную еврейскую улыбку.
      

    3.

       Вечером Свидерский задержался у телевизора. По каналу Евроспорт показывали Уимблдонский турнир, и он увлекся психологическими перипетиями пятисетового матча. Вскоре после полуночи матч наконец иссяк, и писатель пошел на кухню выпить свой обычный предночной стаканчик йогурта. В углу неосвещенной кухни слышалось подозрительное копошение.
       "Крыса, что ли? Или даже несколько?" - испугался Свидерский и стал соображать, чем же от них отбиваться. Когда он наконец нащупал выключатель, оказалось, что никакая то была не крыса, а все та же мадам Беркутова, с довольным видом извлекавшая в этот момент откуда-то из недр одного из шкафов бутылку финской водки.
      -- Вот чего мне не хватало! - пробурчала она себе под нос по-русски, а потом, заметив Свидерского, продолжала по-английски: - Ах, извините мой наряд. Не думала, что в такой час кого-нибудь встречу, тем более мужчину.
       Только сейчас писатель заметил, что на ней была не первой свежести роба из грубого неподшитого полотна, надо полагать, служившая сей даме ночной рубашкой.
      -- На меня мужчины давно уже не смотрят, с тех пор, как мне исполнилось пятьдесят, - продолжала она. - Я даже вышла замуж за какого-то украинца, ему нужен был паспорт, чтобы жить в Праге, а мне - деньги, все, казалось бы, хорошо, только он, получив паспорт, обругал меня нехорошим словом и исчез. Денег тоже ненадолго хватило.
       Бутылка финской водки в ее руках понимающе светлела и подмигивала синеватыми отблесками.
      

    4.

       Наутро солнце принялось за работу на совесть, и писатели попрятались в тень. Одна лишь мадам Беркутова возлежала посреди лужайки в белом пластмассовом шезлонге и обильно смазывала маслянистой жидкостью все не прикрытые куцым узбекской расцветки купальником телеса. Половину ее лица прикрывали знаменитые оранжевые очки.
       Свидерский взял один из велосипедов и лихо покатил вниз по узкому шоссе, нанизывавшему на себя городки, как виноградины. Когда навстречу выбежала поляна с огромными деревьями, обильно усыпанными черными вишнями, велосипедист понял, что пора сделать привал.
       Через полчаса он уже усердно отмывал у гостеприимного придорожного фонтанчика свои ладони и губы, посиреневевшие от вишневого сока.
       Совсем внизу было Женевское озеро, неспешно выкладывавшее перед сидельцами пляжей веера картинок с отражениями облаков на голубом небе. На другом берегу сиреневели Альпы; Свидерскому показалось даже, что он видел знаменитый Монблан.
       Путь вверх был порою труден, порою совсем мучителен. Будь его велосипед чуть похуже, сорокалетний писатель вообще бы не осилил последний подъем.
      -- А у нас мало кто из велосипедистов в гору едет, - сказала мадам Конобеефф. - Обычно они пешком идут и велосипед рядом с собой катят.
      

    5.

       Кормили их по-домашнему хорошо, хоть повара были не профессионалы, а местные жители, что любили и умели готовить.
       Свидерскому подали второе на отдельном блюде - у него была аллергия на лук и чеснок, и он заранее предупредил об этом хозяев.
      -- Аллергия? - сказала мадам Беркутова. - Никакой аллергии у вас нет, это все капризы.
      -- Хотел бы я, чтобы это было так, - дипломатично сказал Свидерский. - Но увы...
      -- Вы все выдумываете про свою аллергию, - не унималась мадам Беркутова. - С чего вы взяли, что такая болезнь вообще есть? Я вам точно скажу: никакой аллергии не существует.
      -- Я уважаю ваше мнение, но боюсь, что вы окажетесь в одиночестве против научных авторитетов всего мира.
      -- Подумаешь, наука! Ученые сегодня говорят одно, а завтра другое; кто им верит?
       "С такими-то заскорузлыми взглядами - и писательница? - думал Свидерский. - Что же за разумное, доброе, вечное сеет в своих романах эта вздорная и невежественная баба?"
      

    6.

       Вечер был отдан футболу. Шел чемпионат Европы. Боливийская поэтесса деликатно и ненавязчиво болела против испанцев, как правило, из соседней комнаты, где она отбивала многочисленные послания по электронной почте своему жениху-французу. Мистер Элленсон и мадам Беркутова, напротив, просиживали часы перед телевизором; между ними на столике телевизора голубела очередная бутылка финской водки.
       Элленсон обычно подремывал в углу дивана; пробуждался он только когда в телевизоре происходило что-нибудь сверхважное: забивался гол или не забивался пенальти. Тогда он дико выкрикивал: "Всыпать им, мерзавцам!" - после чего возвращался в знакомые долины сна. Кто были эти загадочные "мерзавцы", для всех оставалось тайной.
       Мадам Беркутова остервенело болела за чехов и против русских. Мало того, она добивалась, чтобы все остальные тоже болели за чехов.
       Когда маленький ребенок выказывает некий особенный каприз, вся семья ему в это потакает. Мадам Беркутова, нелегкое чадо писательской фамилии, в подобном потакании остро нуждалась. Старинный дом наполнился писательскими воплями.
       Пришла откуда-то сверху Лана Фройнд, ненавидевшая футбол и все с ним связанное, ровно полторы минуты смотрела на экран, гадливо поморщилась и спросила:
      -- Ну, и что вы тут все делаете?
      -- Болеем за чехов, - проснулся Элленсон. - Коллективно.
      -- Коллективно, да? Ну-ну, болейте.
       И она удалилась в просторы своего очередного романа.
       Что же до Свидерского, он с интересом смотрел футбол, но на звуковой палитре следов не оставлял.
       Чехи играли с немцами и забили гол.
      -- О, это великий гол! - завизжала мадам Беркутова. - О, какой гол!
      -- Да самый обычный удар головой с углового. Стандартный гол, - сказал Свидерский, сам в юности поигрывавший в футбол.
       Это была его роковая ошибка.
      -- Обычный? - ядовито сказала мадам Беркутова. - По-вашему, российские голы лучше? Только мы их что-то немного видим.
      -- Дело не в национальности голов, а в их качестве, - стал объяснять Свидерский. - Я лично люблю голы нестандартные, запоминающиеся.
       Но куда там! Мадам Беркутова в тонкости не входила даже когда писала свои романы для женщин. А тут уж сам чешский Бог велел в тонкости не входить.
      -- Вы просто не любите нашу страну и наш народ, - разъяряла она себя.
      -- Я бы на вашем месте не стал делать столь поспешных и опрометчивых выводов, - сказал Свидерский. - Могу вас заверить, что я ко всем народам отношусь одинаково хорошо и непредвзято.
       Но мадам Беркутова слышала только то, что она хотела слышать, и злобный оскал ее лица стал совсем уж напоминать одного из грифонов Нотр-Дам.
      

    7.

       Наутро дождик босоного пробежался по крышам домов и верхушкам деревьев.
       Мадам Беркутова с потерянным видом обходила писателей и спрашивала: вы что что-нибудь понимаете в компьютерах? Я уронила мой лаптоп, и он теперь не включается.
       Никто не хотел иметь дел с этой дамой, и все отвечали: нет, ничего про лаптопы не знаем. У каждого, тем не менее, стоял в комнате привезенный с собою новенький лаптоп.
       Дошла очередь и до Свидерского. Он пожалел странноватую даму и решил прийти ей на помощь.
       Допотопного вида компьютер "Тошиба" исправно включился.
      -- Когда я включила его утром, меню не появлялось.
      -- А что вы такое с ним делали?
      -- Я его сегодня утром уронила. Руки дрожали.
       Доискиваться до причин сего таинственного рукодрожания Свидерский не стал.
      -- Вызовите мне панель управления из файла "Мой компьютер", - сказал он. - А то у вас тут все по-чешски, я ничего не понимаю.
       С виду все было нормально.
      -- Кажется, работает, - глубокомысленно проговорил Свидерский. - Вы уж с ним поаккуратнее.
      -- Ё, ё, - утвердительно ответила мадам Беркутова.
       Она говорила на восьми языках, на всех одинаково плохо. Какой из этих языков назвал бы своим это загадочное "ё-ё", оставалось неизвестным.
       За обедом выяснилось, что злополучный беркутовский лаптоп не работает опять.
      -- Буду писать в блокнот, - с видом первопроходца Амундсена, садящегося в санную упряжь, сказала мадам Беркутова.
       Свидерский, у которого никакого лаптопа никогда не было и даже не предвиделось, писал в блокнот всю свою писательскую жизнь и ничего в этом страшного не видел.
      

    8.

       После обеда его перехватила в коридоре мадам Конобеефф.
      -- Вы знаете, у нас здесь есть еще полуподвальная студия, в ней можно работать. У вас комната самая маленькая, поэтому я вам первому предлагаю.
      -- А взглянуть можно?
       Воздух в полуподвальной студии был явно не для астматических бронхов Свидерского. Он там и пяти минут бы не продержался.
      -- Предложите лучше тому, у которого тоже маленькая комната, но побольше.
      -- Это мадам Беркутова.
      -- Вот и очень хорошо, предложите ей.
      -- Если и она тоже откажется, предложу Инес де ла Вега, она следующая на очереди, - вслух размышляла мадам Конобеефф.
      -- А можно полюбопытствовать, у кого самые большие комнаты? - спросил Свидерский, хотя и так было ясно.
      -- О, у наших гостей из Америки и Канады, - с явным неудовольствием сказала мадам Конобеефф.
       Мадам Беркутова, конечно же, не отказалась, а напротив, вцепилась в студию беркутовыми когтями.
       Свидерскому и в его комнате работалось неплохо. Что, в сущности, писателю нужно? Кровать и письменный стол. Если его, к тому же, кормить, результаты могут быть вполне многостраничные.
       Свидерский написал стихотворение, и на гребне лингвистического взлета занялся обещанными московскому журналу переводами из современной английской поэзии.
      
       Вечером снова был футбол. Писатель сидел в уголке гостиной и издали наблюдал за событиями на экране. В партере расположилась чешская дама, занявшая один диван собою, а другой, соседний - сардельками своих ног, на которых чернели перчинки грязных ногтей. На третьем диване, поближе к заветной финско-водочной синеве, возлежал мистер Элленсон. Похоже, запасы спиртного в этом доме были неограниченные.
       Свидерский в последние годы удовлетворялся парой бокалов красного французского вина за обедом, водки же он не пил совсем. Как он обычно шутил, он единственный русский, который не пьет водку, да и то потому, что не русский.
       Все повторилось с швейцарско-часовой точностью: чехи, выкрики и водка. На сей раз чехи обыгрывали датчан и играли действительно хорошо. Однако когда тебя насильно заставляют кого-то поддерживать или за кого-то болеть, возникает чисто российское желание показать под одеялом кукиш и - пусть негласно - поддерживать другую сторону. Кстати, очень полезно для психического здоровья. "Начхать на чехов, - думал Свидерский, - будем надеяться, что несмотря ни на что, выиграют датчане". Однако они не выиграли.
       Мадам Беркутова не упустила случая сказать Свидерскому очередную гадость.
      

    9.

       Днем портьеры закрывали пыльную тишину зала от солнца, и у телевизора никого не было. Свидерский смотрел новости по каналу Би-Би-Си. Они оставляли тягостное впечатление, потому что состояли из бомбежек и речей, речей против бомбежек и бомбежек, чтобы заглушить речи.
       "Кто не может действовать, тот наблюдает, кто не может наблюдать, наблюдает за собой, - думал писатель. - Вглядись в себя - и тебе станет совершенно непонятно, зачем ты появился на свет, что такого особенного ты можешь сделать, чего до тебя не делали. Древнегреческие герои и злодеи-римляне, где ваши новейшие подражатели? Даже в убийстве они мелки и трусливы, к тому же они никогда не убивают сами, благо есть кого послать, и куда. Ваши воины храбры, да, но ваши баталии бездарны, а ваши антивоенные рупора хриплы, глупы и себялюбивы. Настоящая война идет со средневековьем, и не в песках далекой Аравии сражаются, а в ближайшем пабе или кнайпе, в замоскворецкой пивной или в азиатском духане. И средневековье в своей голове победить нелегко, потому что оно вполне новое, цветущее, и только что сменило пещерный век".
      
       Поработав на совесть днем, Свидерский вечером сидел не перед телевизором, а в соседней комнате за единственным общедоступным компьютером и проверял свою электронную почту.
       В чемпионате Европы в тот день был перерыв, и чешская дама с мистером Элленсоном заправлялись финским эликсиром перед невключенным телевизором. Происходившее в мире, судя по всему, их интересовало мало.
       Наутро к Свидерскому подлетела мадам Конобеефф:
      -- На вас жалуются, что вы слишком много времени просиживаете за компьютером, и другие писатели лишены из-за этого доступа к Интернету.
       Свидерский несколько опешил, но быстро оправился и спокойно сказал:
      -- Это неправда, я провожу за компьютером не больше времени, чем другие. И я хотел бы знать, кто на меня жалуется.
      -- М-м, я говорила с мистером Элленсоном.
      -- Вот он-то как раз все дневные часы просиживает за этим компьютером. Не говоря уже о том, что он может в любую минуту принести из комнаты свой лаптоп, поставить на соседний стол, подключить к телефонному выходу и выйти в Интернет. Вы сами говорили о такой возможности.
       На следующий вечер Свидерский сел за компьютер позже, ближе к полуночи, когда любители финской водки уже слишком далеко зашли в дебри великого леса Делирия, чтобы добраться до голубых киберпространств.
      

    10.

       Наутро его ждали вишни, незнакомые швейцарские городки, лихие велосипедные спуски и натужные подъемы.
       Чехи этим вечером играли полуфинал с греками, и Свидерский решил, несмотря ни на что, футбол смотреть.
       Чехи обрушили на греческую защиту шквал атак, а мадам Беркутова, по причине сильных душевных волнений всосавшая в себя почти целую бутылку водки, - не менее сильный шквал издевок и оскорблений на Свидерского. Тот решил не отвечать. В углу соседнего дивана филином нахохлился Элленсон, он делал вид, что не понимает свой родной английский.
       Греки и Свидерский мужественно держали свои Фермопилы. Шло уже дополнительное время, а на табло стадиона все еще желтели нули. На сотой минуте, прямо в разгар самого сильного беркутовского пассажа, в момент плавного лингвистического перехода от "сукиного сына" к "бесталанному бумагомарателю", греки забили гол. Это был так называемый "золотой гол", и все сразу закончилось, чехов выбили из чемпионата.
      -- Кажется, Немезида родилась в Греции? - вставая, сказал Свидерский Элленсону. - Кстати, как у вас со слухом в последнее время, не было проблем?
      

    11.

       На следующее утро Свидерский сел за компьютер, написал формальную жалобу и отправил ее по e-mail'у мадам Конобеефф, а также двум членом комитета, который, собственно, и ведал сим странноприимным писательским домом. В конце концов, мадам Конобеефф была всего лишь смотрительницей здания, или "менеджером", как она сама себя величала на американский лад.
       За обедом мадам Беркутова с невинной улыбочкой что-то его спросила. Свидерский сделал вид, что не расслышал.
      -- Что, у вас опять аллергия на что-нибудь? - издевалась мадам Беркутова.
      -- Да, у меня аллергия на вас, - сказал писатель. - Почему вы думаете, что можно целый вечер издеваться над человеком, а на следующий день, как ни в чем не бывало, говорить с ним о погоде? Я отказываюсь с вами разговаривать.
       Чешская дама приняла вид оскорбленной невинности.
      -- А почему вы повышаете голос? - подняла бровь Лана Фройнд.
      -- Я не повышаю голос. Я говорю веско и отчетливо, потому что я хочу довести до сведения всех, кого это касается, что оскорблять меня я никому не позволю. По существу же дела можете справиться у мистера Элленсона, он при сем присутствовал.
      -- Я ничего не слышал, - испуганно взвизгнул Элленсон.
       "Эх ты, Кац и Нельсон, кошачий адмирал Нельсон, трусоват ты и подловат", - думал Свидерский.
      -- Если вам здесь не нравится, вы можете уехать, - сказала Лана Фройнд, заняв привычные для себя командные позиции.
       Она относилась к умеющим хорошо себя устраивать в жизни женщинам, у таких все "схвачено", и внутри дома, и вне его, и домашние, буде таковые имеются, ходят перед ними на задних лапках.
       Очаровательная Инес де ла Вега, не понимавшая, в чем суть спора, ошеломленно хлопала ресницами.
      -- Разумеется, если вы сами и остальные так легко миритесь с унижением человеческого достоинства, если только не унижают вас лично, я постараюсь как можно скорее избавить себя от вашего общества.
       С этими словами он взял свою тарелку с неначатым еще вторым блюдом, прихватил также свой стакан с апельсиновым соком и удалился в свою комнату заканчивать обед в одиночестве.
       На лестнице его перехватил вдруг развивший юношескую скорость Элленсон.
      -- Ну, нельзя же так, она же все-таки женщина, - успокаивающе замурлыкал он.
      -- Кто?
      -- Ну, наша с вами чешская приятельница, я о ней говорю.
      -- Мне она, извините, не приятельница. По-вашему, женщинам позволено вытворять все, что угодно? - возмущался Свидерский.
      -- Она же только шутила...
      -- Вы прекрасно знаете, что она намеренно пытается отравить мне жизнь. И вы делаете вид, что вы слепой и глухой. Если бы кто-нибудь обращался с вами так, как она со мной, я бы не пожалел сил, чтобы вас защитить. А вы... у вас есть хоть какие-то понятия о морали? О совести? Чему вы учите ваших студентов? И о чем вы стихи пишете - о ромашках и лютиках?
       Элленсон по-совиному захлопал веками и сказал:
      -- Вы очень уж всерьез все принимаете. Женщинам надо все прощать.
       Свидерского покоробил этот фальшивый голос.
      -- Злобная мегера она, а не женщина, - сказал он резко и стал подниматься по лестнице, с тарелкой и со стаканом в руках.
      -- Ну, вы уж какие-то очень оскорбительные выражения употребляете, - заволновался у подножья лестницы кошачий адмирал, когда Свидерский уже добрался до своей комнаты.
      

    12.

       Вечером в его дверь постучалась мадам Конобеефф.
      -- Входите, не заперто, - откликнулся он.
      -- Я только что приехала из гостей и прочитала ваше послание, - начала она. - Говорят, вы выразили недовольство за обедом.
      -- Да, представьте себе, я не люблю, когда меня оскорбляют, - с сердцем сказал Свидерский.
      -- О, вы подключаете эмоции, вы не должны этого делать.
      -- Простите, но меня в этом вашем "доме отдыха" для писателей лишили отдыха и покоя, более того, открыто унижали. И вы считаете, что это в порядке вещей?
      -- Я говорила с другими, и никто ничего такого не видел.
      -- Я изложил все факты в моем послании вам по электронной почте. Мне кажется, вы делаете большую ошибку, снабжая неограниченным количеством спиртного людей, которые не умеют или даже не должны пить.
      -- Но они ведь не пьют! В ящике для стеклотары, что я поставила в кухне, стоит лишь одна пустая бутылка водки - за целую неделю.
      -- И вы всерьез полагаете, что они, упившись до чертиков, исправно понесут ставить пустые бутылки в ящик для стеклотары? Поищите лучше на улице, в ближайших урнах или в крапиве у забора.
      -- Ну, у меня других забот хватает, - сказала мадам Конобеефф. - Вы мне тут создаете проблемы...
      -- Я? Я создаю проблемы? - опешил Свидерский. - Вам не кажется, что вы все валите с больной головы на здоровую?
      -- Я когда сюда шла, не знала, кто прав, а кто нет. Но теперь я вижу, что вы волнуетесь и переживаете...
      -- А вы бы не переживали, если бы кто-то попытался вам отравить жизнь? Вам лично?
      -- Вы употребляете очень сильные слова.
      -- Всего лишь называю вещи своими именами. Вы бы послушали те слова, что были сказаны мне, у вас волосы бы встали дыбом.
      -- Ну, вы же не можете этого доказать... Лично я считаю, что вам надо уехать как можно скорее.
      -- Разумеется, надо наказать пострадавшего. Замечательная у вас логика и совершенно уникальные понятия о справедливости... Кстати, мой срок пребывания здесь кончается через шесть дней, и у меня обратный билет на самолет с фиксированной датой. Я совершенно не собираюсь из-за вас нести убытки.
      -- Я свяжусь с членами комитета, и мы рассмотрим этот вопрос, - промурлыкала мадам Конобеефф. - Вы что-то очень уж о деньгах печетесь. Вот и Интернетом здесь на дармовщинку можно попользоваться...
      -- Ага, вот оно, ваше хваленое швейцарское гостеприимство! - широко улыбнулся писатель. - Или это образчик вашего личного гостеприимства, культивированного во многих поколениях вашей экс-дворянской семьи?
      -- Ладно, не будем спорить, я свяжусь с вами завтра по поводу билета.
      -- Как хотите, - сказал Свидерский.
      -- Вот я разговаривала с вами и не чувствовала себя в безопасности, - выплывая из комнаты, скривила губы мадам Конобеефф.
      -- Poor thing*, - в тон ей сказал писатель.
      
       Утром он обнаружил подсунутую под дверь записку:
      
       Если вы согласны уехать на следующий день, мы купим вам билет на самолет. Он уже забронирован.
      
       "Действительно, а что я буду тут сидеть, в компании этой милой стайки лицемеров? - думал Свидерский. - Они мне отвратительны".
       Спустившись к компьютеру, он отправил по e-mail'у самое короткое послание в своей жизни: "Покупайте".
       Вечером под дверь был подсунут уже билет.
       Свидерский, пообедав в своей комнате, вышел гулять в сад. В гостиной не было слышно ни орущего телевизора, ни пьяных воплей.
       "Припугнули!" - понял писатель.
       Он спустился по террасам сада вниз, пошел по дорожке среди поля в направлении луны, круглым ярким песочного цвета глазом освещавшая нереально-зеленые воды Женевского озера.
       Вернувшись, он написал стихотворение.
       "Вот и не зря съездил, - думал он. - Поработал, кое-что написал, да и природа здесь чудесная. Почему только люди всегда все портят?"
      

    13.

       На следующий день он с утра упаковал свою тощую дорожную сумку и пошел в последний раз гулять по городку. Вернулся он с двумя банками купленного в булочной домашнего швейцарского варенья - дарить друзьям.
       Мадам Конобеефф вызвалась подвезти его на своей машине до вокзала к женевскому поезду.
       "Хочет убедиться, что я действительно уехал", - думал он, спускаясь по лестнице с сумкой в руках.
       У подножия лестницы ему навстречу попалась мадам Беркутова.
      -- Берегитесь! - с театральным пафосом запыхтела она. - Мне показали ваш e-mail, и я знаю теперь, что вы обо мне писали. У меня теперь есть ваш электронный адрес, так что берегитесь.
      -- Заблокировать интернетовских хулиганов стало в наши дни на удивление просто, - с невозмутимым видом сказал Свидерский.
      -- Ваше счастье, что вы на ночь дверь спальни запирали, я проверяла. А то у меня есть нож...
      -- Вам бы в фильмах Хичкока играть, - усмехнулся Свидерский.
       Выйдя на улицу, он устроил свою сумку в багажник.
       В машине уже сидела Лана Фройнд. Она совершала свой очередной "шопинг", для которого - уже не в первый раз - подряжала в качестве водителя мадам Конобеефф. Лана Фройнд могла заставить кого угодно сделать для себя все, что угодно.
       По дороге дамы разговаривали между собой. Свидерский в разговоре не участвовал.
       Остановились у вокзала. Мадам Конобеефф вышла, чтобы открыть багажник.
      -- Кстати, как вышло, что вы показали мой e-mail m-me Беркутовой? - осведомился Свидерский, доставая свою сумку. - Я, по-моему, не давал на это позволения. Она и электронный адрес мой теперь знает - благодаря вам.
      -- Я не показывала, - сказала явную неправду мадам Конобеефф.
       "Просто, как дважды два четыре, - подумал писатель, - если бы не показывала - откуда бы та вообще узнала о его существовании?"
      -- И еще одно, - продолжал он, чуть повернувшись в сторону открытого окна машины, за которым виднелся медальный профиль Ланы Фройнд. - M-me Беркутова заявила, что по ночам гуляет по коридору с ножом в руках. Мне кажется, есть смысл подсказать обитетелям дома, что им лучше было бы запирать свои двери.
      -- Ну, это опять ваши фантазии, - состроила мину мадам Конобеефф. - Или она пошутила.
      -- Хорошенькие шуточки, - пожал плечами Свидерский. - На вашем месте я бы остерегся. Когда имеешь дело с шизофрениками, можно ожидать всего.
       На медальном профиле Ланы Фройнд не отразилось ничего, но Свидерский прекрасно знал: эта столь пекущаяся о своем здоровье и благоденствии дама теперь будет не только запирать свою дверь, но и дважды проверять, хорошо ли она заперта.
      

    14.

       В самолете он думал: эх ты, monsieur Sviderski, ягненок ты, интеллигент недостриженный. Русский мужик бы дал этой чешской мадам такого пинка под зад, что, глядишь, и выбил бы из нее эту самую ее "што-за-хрению". А ты... Да и с остальными ты как-то не так. Типичные западные люди, ты же им - о морали, о совести... Да они и слов таких не знают. Проходили в школе, а потом благополучно забыли...
      
       Финал чемпионата Европы он смотрел уже дома. Греки сражались в Лиссабоне с португальцами. У Свидерского как раз обнаружилась в шкафу полузабытая бутылка греческого "Кагора".
       "После всей этой истории - буду болеть за греков, - думал Свидерский. - Греки всегда знали, как плыть против течения".
       Вино было кроваво-сладким. Греки выиграли.


          ------------------------------------------------------------------------------------------------
       Впервые опубликовано в альманахе "Диалог", 2012
       (http://almanah-dialog.ru/club/kudryavicki)
       Копирайт: Анатолий Кудрявицкий, 2012.
       Все права защищены.
       Перепечатка без разрешения правообладателя будет преследоваться по закону.
       За разрешением обращаться: akudryavitsky[at]hotmail.com
          ----------------------------------------------------------------------------------
       * Белогвардеец (англ.).
       * Бедняжка (англ.).
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

  • © Copyright Кудрявицкий, Анатолий (akudryavitsky@hotmail.com)
  • Обновлено: 07/06/2014. 34k. Статистика.
  • Рассказ: Проза

  • Связаться с программистом сайта.