Кулаков Владимир Александрович
"Представление продолжается..."

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кулаков Владимир Александрович (kulahoop@mail.ru)
  • Размещен: 10/01/2021, изменен: 10/01/2021. 146k. Статистика.
  • Статья: Проза
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник лирических миниатюр-новелл о цирке и жизни артистов цирка.

    •    Представление продолжается
      
      
       Моей девчонке с рыжими глазами и моим сыновьям посвящаю...
      
      
      
       Увертюра
       Меня ещё не было.
       Но уже точно Знал, что я - Буду...
       Я ещё не представлял, как выглядит белый свет.
       Но Знал точно -- что обойду Земной шар...
       Я ещё не родился.
       Но представлял - как сделаю свои первые шаги по манежу...
       Всё ещё было впереди.
       Но я уже Знал - что встречу тебя и продам свою душу дьяволу Любви...
       Я дерзнул Знать больше, чем того позволяют боги.
       И за это они меня приговорили к высшей мере наказания... - к ЖИЗНИ!
      
      
      
       * * *
       Взял Творец в руки циркуль, очертил большой круг, - получился Цирк.
       Круги по кругу - прожектора.
       Ещё несколько маленьких кругов, - получился жонглёр.
       Тысяча мельчайших кружков, - лица зрителей.
       Круглый звонок трелью, - начало! И закружилось всё в круглом водовороте.
       Круглые литавры, круглые барабаны, круглые жерла труб и саксофонов, круглые щёки музыкантов, - оркестр.
       Круглые спины слонов, круглые кони по круглому манежу.
       Круглые маски клоунов, круглые сальто акробатов. Круглые глаза, круглые рты, круглые ладони о ладони.
       Круглые мячи, круглые кольца, круглое сердце вскачь по бешено вращающейся круглой планете. Круги, круги перед глазами...
       Стоп! Сломался грифель.
       ...Взял Творец в руки циркуль...
      
      
      
       I-е отделение
       Аверс
      
       ПАРАД-ПРОЛОГ
      
      
      
       "Мои падежи"
       И. Кулаков Владимир Александрович.
       Р. Десять лет спустя после войны.
       Роддом четвёртый, под Петровским сквером,
       где некогда Петра стояли корабли.
       Д. Мне подарили жизнь под знаком "скорпиона".
       И седовласый доктор напророчил мой удел.
       В. Весенние ручьи, отец и мать. И Дон...
       Поляне-русичи. Воронеж. Черноземье.
       Т. Я гистрион, я странник, лицедей.
       Жизнь цирковая мне - отрада.
       П. Я не жалел и не жалею ни о чём.
       Да, я - бродяга.
       Что ж, -
       значит, так и надо.
      
      
      
       * * *
       Завидую поэтам и писателям, у которых дома есть кабинет или уголок, в котором они творят.
       Там всё - пишущая машинка, ручки, блокноты, книги - имеет свои постоянные места.
       Привычная обстановка и уют располагают к творчеству.
       Я мечтаю о постоянном доме.
       В моём распоряжении только цирковые гостиницы...
       Мой стол завален мятой, исписанной бумагой, словно верстак плотника - ворохом стружки, здесь порой клочок случайной бумаги и огрызок карандаша могут оказаться мудрее пухлой коленкоровой тетради и ручки с золотым пером. А расшатанная гостиничная койка дарит удивительные цветные сны...
       Я езжу, езжу, езжу... Брожу по свету, словно ищу Что-то...
       Каждые месяц-два - новый город, новые знакомства, новый цирк. Новые ощущения. Всё по-новому, как в первый раз...
       Мои впечатления умещаются в узких строках машинописного текста, и получается нечто вроде репортажей.
       Это репортажи кочевой жизни.
       О любви. И обо всём, что нас, цирковых, окружает.
       Это лирические миниатюры о цирке. О его людях. Обо мне.
       Это - репортажи моей души.
      
      
      
       * * *
       Цирк - искусство искреннее.
       Искренность в пластике рук, - ибо руки не лгут.
       Она в загнанном от перегрузок сердце.
       Но цирк двулик.
       Ты, Зритель, видишь парадную сторону, - наши улыбки, наш успех.
       Это - "Аверс"...
       Мы тщательно прячем вздувшиеся вены и жилы. Крепимся, улыбаясь, когда больно. Выходя к Тебе, будничное, вчерашне-сегодняшнее, оставляем за кулисами.
       Грим и блёстки скрывают то, что зовётся "Реверсом". Это наше, сокровенное. Иначе, какие же мы лицедеи, чародеи-волшебники.
       "Реверс" - "Аверс", проще - "Решка" - "Орёл". Как у монеты. К тебе эта монета падает всегда одной стороной.
       Иначе ей - грош цена.
      
      
      
       * * *
       От кукольного театра цирк отличается тем, что в нём нет ни одной ширмы.
       Мы, цирковые, всю жизни играем самих себя. Самая трудная роль...
       Манеж, как распростёртая ладонь, открывает все достоинства твои и удесятеряет силу твоих же недостатков.
       Здесь, на дне этой тринадцатиметровой чаши, нет ничего, что могло бы скрыть твою суть.
       И пусть наши души прикрывает улыбка профессионала, а суть тела скрыта под лучезарными блёстками, - Его Величество Зритель всё видит.
       Ведь от кукольного театра цирк отличается тем, что в нём нет ни одной ширмы.
      
      
      
       * * *
       Кто же они - Цирковые?..
       Какие Они?..
       Я работаю с ними и живу среди них.
       Но не могу ответить на эти вопросы: кто Они, какие Они?
       ...Сейчас его мышцы сократятся, станут упругими, словно струна, - и тело зазвучит, как совершенный музыкальный инструмент, заработает, как хорошо отлаженная машина.
       Каждый рельеф - кусочек смальты из мозаики развитого тела. Каждое движение, - будь то взмах руки или рывок на трапеции под купол, - это музыка. И она звучит! Звучит в теле гимнаста и в сердцах зрителей.
       Ещё час назад тело томилось под рубашкой, брюками, пальто. А сейчас - это ожившая античная скульптура, торжествующая под куполом.
       Но цирк есть цирк.
       Однажды тело воздушного гимнаста вылетает за предел спасительной сетки-страховки...
       Надо иметь мужество, чтобы выйти на манеж и продолжить представление. После Этого.
       Даже если ты не "воздушник", а "наземный" клоун или жонглёр.
       И Они выходят.
       Мотаются по свету, кляня судьбу. Летают и падают...
       Вот такие они - Цирковые.
      
      
      
       * * *
       Арлекины ХХ века!
       Надо смеяться, когда хочется плакать!
       Надо плакать, когда хочется смеяться.
       Надо умирать, когда безумно хочется жить!..
      
      
      
       * * *
       Я - король.
       В моём цирковом королевстве есть всё: непокорность и послушание, праздники и будни, победы и поражения. Но никогда не бывает предательства и измен.
       Королевство моё маленькое - всего пять обручей...
      
      
      
       * * *
       Когда Ты в центре манежа,
       когда стальные лучи прожекторов впиваются в Твоё незащищённое тело, -
       от немоты зрительного зала, от неудачи,
       пусть хранит Тебя высшее начало - АРТИСТ.
       Когда Твою измученную плоть уносит в ночь старенький цирковой фургон и Ты мечтаешь о лучшей доле, -
       пусть Тебя, артист, поддержит Твоя - ВЕРА.
       А когда Твоей душе не на что опереться и она готова разбиться, как фарфоровая тарелка жонглёра, -
       пусть Тебя спасёт - НАДЕЖДА...
       И чья-то ЛЮБОВЬ.
      
      
      
       * * *
       На улице бушевала весна.
       Солнце, дурачась, пряталось в плюшевых облаках. Выглядывая, оно кричало миру: "Весна-а!.."
       Внутри цирка тоже буйствовала весна.
       Она гремела аплодисментами, полыхала пожаром тюльпанов и сирени.
       Прожектора, куражась, щекотали своими лучиками ресницы артистов. И у тех влагой блестели глаза.
       Грудь распирала неведомая сила.
       Сегодня акробаты прыгали выше. Угрюмые угрюмые тигры были ласковы, как домашние кошки. А бурый медведь полез обниматься к дрессировщику.
       У всех цирковых сегодня был КУРАЖ.
       Что это такое?
       А кто его знает...
       Вихрем вылетел на манеж жонглёр. Его кольца, как кордебалет, скакали, прыгали, выписывали причудливые па в воздухе и на манеже.
       Жонглёр сегодня был полон сил и вдохновения. Всё в нём било через край. Силе его стало тесно в мышцах, а кольцам - в цирке.
       Они вырвались из рук жонглёра, пробили купол и рванулись в небо. Зрители ахнули: "Вот это трюк!"
       В брешь заглянуло весеннее солнце и, хитро улыбаясь, сделало жонглёру "нос".
       Что такое цирковой КУРАЖ?
       Наверное, это весна...
      
      
      
       * * *
       Скоро третий звонок...
       Вновь марафон длинной в день.
       Четыре представления.
       Грим занимает привычное место на лице. Пудра скрывает морщины и усталость.
       Скоро третий звонок... - бесстрастный удар колокола, как на старте ипподрома.
       ...Пегие, гнедые, серые, в яблоках-блёстках...
       Бега, бега, галопы.
       Борьба за супер-приз - быть фаворитом забега.
       Таков, видимо, удел всех лошадей.
       Скорость, скорость...
       Сзади молодые, крепкие, жаждущие победы.
       Игра честная, без компромиссов, без "тёмных лошадок".
       Нервы тетивой, пена у губ, крики, аплодисменты.
       Цель - Победа. Только победа, без скидок на возраст и масть...
       Немного кофе, и рывок...
       Четвёртый забег.
       Ну, а сердце?
       Что ж, сердце, - оно своё дело знает, - гонит упругими толчками кровь до звона в ушах. Придёт время - остановится, когда не будет сил бить в грудь навылет. А пока - бег!..
       Второй и третий звонок.
       Гонг...
       Главное - рвануть с места, сейчас, и потом, на финише, чтобы желанная лента обожгла грудь.
       Бег, бег... по кругу.
      
      
      
       * * *
       Третье представление за день.
       Ещё полчаса - и можно будет сесть на корточки под упругой струёй душа, закрыть глаза и замереть. Раствориться в воде, вместе со своей усталостью.
       Ещё полчаса...
       Дирижёр, как большая седая чайка, плавными взмахами парит над манежной суетой.
       Мы внизу. Он вверху.
       Он обрамлён гигантской рамкой оркестровой раковины, из сумрака которой мерцают усталой медью бемоли и диезы.
       Ещё полчаса...
       Дирижёр воздевает руки к куполу, с сочувствием смотрит на нас, грешных, тех, кто внизу. Готовится готовясь вновь дать сигнал к действию.
       Теперь он, как Владыка на амвоне. Владыка цирка...
       А мы - сгорающие свечки на тринадцатиметровом алтаре.
       Ещё полчаса...
      
      
      
       * * *
       Тридцать девять и две...
       Самое страшное - слабость. И сердце...
       Пустяки. Год назад работал, когда было под сорок. И тоже было сердце...
       Надо отработать, надо!
       В программе не хватает номеров. Ребятам трудно. Если я отрекусь, кому-то придётся тянуть метраж.
       Надо. Ещё разок. А потом - быстро в постель...
       Ну, соберись.
       Алле-й!..
       Дирижёр перевернул нотную страничку, вздохнул, прицелился и выстрелил знакомой музыкой прямо в сердце.
       Всё, отступать некуда. Вперёд!..
       Тридцать девять и две...
       Тридцать восемь и пять...
       Тридцать семь и одна...
       - Володя! Твой выход!
       Тридцать шесть и шесть...
       - Иду!..
      
      
      
       * * *
       - Ты кто?
       - Жонглёр.
       Жонглёр с обручами. Большими металлическими кольцами.
       От них руки по ночам горят мозолями.
       - Больно?
       - Больно.
       - Тяжело?
       - Конечно.
       - Ты...
       - Нет! Я счастлив. Очень.
       Я сам себя обрёк на Это. Я обречён... Обручён...
       Я обручён с Цирком своими кольцами-обручами.
       Обручальные кольца с терновым венцом в тринадцать метров...
      
      
      
       * * *
       - До конца моего номера остаётся 4 минуты...
       - Который день работаем по три представления! Удивительно тяжёлыми кажутся обручи.
       Внимательней! Что-то сегодня левая рука фокусничает.
       А зритель в зале хороший, щедрый на аплодисменты.
       - Остаётся 3 минуты...
       - Ну и денёк сегодня! О чём это я? Ах да... Утренние картины перед глазами: голова не отрывается от подушки, слабость, боль в висках. Еле собрал себя по постели. "Склеил", заставил подняться. Зарядка - некоторое облегчение. Надо собраться - сегодня три представления. За окном хмурое утро с мокрым асфальтом и туманом. Машины едут с включёнными фарами.
       - Осталось 2 минуты...
       - Этому марафону не видно конца.
       Левая рука слабеет - посторонние мысли вон! Повторить трюк не хватит сил, значит - собранность и внимание!..
       Остаётся 1 минута... Начинается самое трудное...
       - Дойти, преодолеть себя!
       Работа, - честная, без халтуры. Преодолеть себя, своё "я", которое уже жалуется на усталость, на отсутствие внутреннего потенциала.
       Он есть, я-то знаю!
       Он всегда где-то есть, даже если темно в глазах, и когда, словно огромный корабль на волнах, качается под тобой манеж. Когда кренятся вправо-влево его мачты, верёвочные лестницы, тросы и когда купол вздувшимся парусом опрокидывается на тебя.
       Он есть - когда цветное кольцо прожекторов и беспощадный колючий свет неоновых пушек рождает перед глазами миражи.
       Он обязательно есть - когда напряжённо молчит зритель, и нет аплодисментов. Когда слёзы досады и искусанные губы мешают точному броску.
       Он появляется в критический момент - когда сердце бешено колотится от темпа, а внутри - какая-то сжатая пружина. Но зрители видят только лёгкость движений и сияющую улыбку.
       Они не видят только одного - как за кулисами ты упадёшь в руки друзей.
       Им не надо этого видеть и знать.
       Это наше, сокровенное!
       Мы - профессионалы. Значит, каждый день - дуэль, со зрителем, с собой, - честная, в которой мы обязаны победить!
       Иначе - для чего всё это?
       - Последний трюк, ещё немного. Ну, вот и всё, - победа...
       - Вот такая у нас работа.
       Вот такие они - "Аверс - Реверс".
      
      
      
       * * *
       На круглом лепестке манежа капли горячей росы - то слёзы моей сегодняшней неудачи. Стонет саксофон в оркестре, вторя грустными нотами звону моих обручей.
       Кончится представление, я зарою свою боль в опилки, и униформисты разбросают её граблями по всему манежу. - Пусть она никому не достанется!
      
      
      
       * * *
       Что такое звёздный час?
       Может, это - когда тебя узнают всюду и показывают на тебя пальцем?
       Или когда фамилия становится - именем?
       А может, когда сердце вразнос и обручи вразлёт?
       Скорее, когда звон железных колец совпадает с биением сердца. Тогда - победа! Тогда недалеко и до звезды, хотя бы на час, на миг...
      
      
      
       * * *
       Памяти Н.Л. Ольховикова
       и А.Н. Кисс
       - Не упади, прошу тебя...
       Каждый "завал" - падение жонглёрского предмета на ковёр манежа - это лопнувший капилляр в сердце жонглёра.
       - Заклинаю тебя, не упади!
       Я столько репетирую, чтобы этого не случилось! Не упади!..
       Лопаются, лопаются, лопаются...
       - Прожектора мои, софиты, удержите Их. Сейчас всё зависит
       от силы вашего света, от милосердия неоновых пушек.
       Я надеюсь на ваш свет, как на последнюю опору.
       Удержите моё сердце от взрыва!
       Не упади...те!..
       Лопаются...
       Лопаются тонюсенькие красные нити...
       - Не надо падать, пожалуйста.
       Мне больно потому, что держу вас над манежем
       своим сердцем...
       Жонглёры умирают на удивление одинаково - когда делают последний в своей жизни "завал"...
       Сердце, оно такое маленькое.
      
      
      
       * * *
       Кольца оттолкнулись от рук жонглёра и с весёлым звоном устремились вверх к куполу.
       Жонглёр, хоть и улыбался, но глаза его стали напряжёнными.
       - А-а, испугался?.. Боится, что мы его бросим!
       Кольца, дурачась, вновь и вновь отталкивались от тёплых рук жонглёра, взлетали вверх, но каждый раз возвращались. Каждый раз сердце жонглёра учащённо билось, глаза становились напряжёнными. Он очень боялся, что кольца однажды взмоют к куполу и не вернутся.
       Иногда кольца не давались в руки жонглёру. Они падали на мягкий ковёр манежа, весело катаясь и подпрыгивая.
       Жонглёр очень огорчался. Тогда кольца торжествовали, догадываясь, что он боится их потерять.
       За много лет кольца привыкли к жонглёру, поэтому каждый раз, покидая его, возвращались вновь.
       А может они любили друг друга?..
       Кто их разберёт. Они такие разные.
       Кольца были сделаны из холодного металла. Жонглёр - из огорчений и тёплых надежд.
      
      
      
       * * *
       Хусаиновой Р.
       Униформисты натянут тетиву стального троса. Старый "шпрех" привычно извлечёт из колчана программы стрелу твоего номера. Маэстро даст сигнал волшебными аккордами.
       И будет твой полёт!..
       Ты вонзишься в чьё-то нежное сердце, раня его своим отточенным совершенством. Оно будет пульсировать аплодисментами, и умирать от боли пережитого восторга.
      
      
      
       * * *
       Аплодисменты бывают разными.
       Иногда они, как шторм, - бурлят, пенятся, накатываются волной, кружа голову и взвинчивая нервы.
       Иной раз - как хлопья снега в новогоднюю ночь - долгие, спокойные, но желанные.
       Бывают аплодисменты, как звук крыльев взлетающего голубя, одинокого "дикаря".
       Так хочется закружить "хлопья" бураном. А одинокого "дикаря" приручить и отогреть у сердца.
      
      
      
       * * *
       Фокусник объявил:
       - Почтеннейшая публика!
       Я обладаю уникальным даром - становится легче воздуха
       и взлетать к куполу цирка.
       Всё зависит от ваших аплодисментов. Чем они сильнее,
       тем выше взлетаю.
       Итак, я начинаю.
       Публика с любопытством зааплодировала.
       Фокусник зашатался на месте и плавно завис в воздухе.
       Зрители зааплодировали ещё сильнее.
       Фокусник медленно поплыл к куполу. Он счастливо улыбался, распростёртый в пространстве.
       Овации напоминали лавину, шторм, неукротимую стихию.
       Фокусник, улыбаясь, закрыв глаза от блаженства, медленно достиг купола цирка.
       Любопытная публика резко оборвала аплодисменты...
       ...Фокусник, широко раскинув руки, лежал на опилках манежа.
       Глаза его неподвижно смотрели в купол. Он улыбался...
      
      
      
       * * *
       Я уношу с манежа цветы!
       Я несу их, как если бы нёс в своих ладонях две тысячи сердец: добрых, тёплых, живых...
      
      
      
       * * *
       - Твой выход, солист.
       Распахни форганг-кулисы так, как это делаешь только ты.
       Иди. Тебя ждут зрители. Их много сегодня.
       Смелее. И помни, я - с тобой...
       - Ну, что, устал?
       Пошли домой, в твой одноместный номер.
       И помни, я - с тобой...
       - Что ты ворочаешься? Почему не спишь?..
       Одиноко?
       - Глупый, спи.
       И помни - ты не одинок. С тобой я...
       Твоё Одиночество.
      
      
      
       * * *
       Алле-й!..
       Я живу и работаю без страховки.
       Каждый день балансирую над пропастью бытия, рискуя сорваться...
       Чем обезопасить мне сердце, душу?
       Только твоей любовью.
       Любовь... Как лонжа, тонкий её трос, который может лопнуть в любую секунду, - всё зависит от пассировщика.
       От того, Кто рядом...
       Не дай разбиться моему сердцу о немую твердь предательства, сплющиться о жестокость измены.
       Не дай, Бог.
       Алле-й!..
      
      
      
       * * *
       Людские волны отхлынули от цирка...
       Скоро вновь прибой, третий за сегодняшний день.
       У нас ещё есть время побродить в рыжем лесопарке. Он недалеко, всего в двухстах ударах сердца.
       Остановись. Положи свои руки мне на плечи. Осень нас кружит в вальсе...
       Точнее, жёлтые листья водят вокруг нас свой нескончаемый хоровод.
       А вальс, головокружительный вальс - это наши дороги, гостиничные номера, бесконечные переезды.
       Давай присядем вот на этой поляне и послушаем тишину.
       Тебе хочется тишины? Вот этой прозрачной тишины, нарушаемой лишь шорохом падающих листьев?
       Давай помолчим. Пусть каждый подумает о своём, сокровенном.
       Не станем думать сейчас о цирке, о будущих гастрольных городах. Я верю, что у нас их много впереди.
       Давай побудем "осёдлыми" хоть эту одну осеннюю минуту. Ты улыбаешься глазами:
       - Фантазёр...
       Да. Но моя любовь к тебе не фантазия.
       Хочешь быть королевой этого леса?
       Вот тебе корона... Хорошо в твоей причёске смотрится золото кленового листа.
       А вот и мне подарок: старый клён произвёл меня в генералы, - его лист упал на моё плечо.
       Стой, не тронь! Это не простой лист, - это золотой эполет генерала осени.
       Пора...
       Ты что так грустно улыбаешься? Жалко расставаться с этими владениями?
       Не грусти. Мы ещё придём сюда.
       А сейчас нас снова ждут в тронном зале, моя уставшая королева манежа и осени.
      
      
      
       * * *
       Гастроли...
       Лёгкие крылья Ил-86 несут нас в сказочную Индию.
       Вверху ещё светят звёзды, а под нами проплывают седые Гималаи, чуть тронутые лиловым рассветом.
       Краски медленно самоутверждаются.
       Горизонт постоянно меняет цвета. Из густого фиолета рождается нежная бирюза. Лёгкая коричневая дымка парит над древними хребтами.
       Только что родившееся солнце робко выглядывает из-за гор.
       Пунцовый шар заливает кровью коричневые вершины. Поднимаясь из-за края земли, солнце поранилось об острые пики Гималаев и теперь движется, оставляя следы не только на горах, но и на лицах прильнувших к иллюминаторам пассажиров. Небосвод светлеет. Под наше дружное "ах" сияющая медь заливает небо и горы.
       Рериховский рассвет!..
      
      
      
       * * *
       На Спасской башне куранты пробили полночь...
       С поникшей головой висит в косматом небе Большая Медведица. Самая крайняя звезда - моя.
       Точно так же Медведица грустила со мной в Индии.
       В полночь она появлялась из-за крыши отеля и подмигивала мне:
       - Держись, я рядом!
       Приятно видеть свою звезду в далёком, чужом краю...
       Однажды, после представления, выехав из Джайпура, мы остановились у железнодорожного переезда. Ждали, пока пройдёт поезд.
       Стояла удивительная тишина и на редкость тёмная ночь. (Тишина. На редкость) Лишь где-то вдалеке мерцали костры погонщиков верблюдов и слонов.
       После сезона дождей в небе не было ни пылинки.
       Звёзды навалились на нас всей тяжестью мирозданья. Я впервые видел такое чёрное небо, подсвеченное туманом Млечного Пути.
       Южные ночи всегда загадочны.
       Звёзд было непривычно много. Некоторые из них вдруг стремительно падали, мелькнув стальной иглой.
       Мгновение - падающая звезда.
       Миг - загаданное желание.
       Мы стояли у автобуса, заворожено глядя в небо, забыв о раскуренных сигаретах, о сотнях километров пути по раскалённым дорогам штата Раджастхан. Скрип поднимающегося шлагбаума вывел нас из оцепенения.
       На шпалах узкоколейки светились звёзды...
       Мы переглянулись, а через мгновение, придя в себя от небесной сказки, рассмеялись, - на шпалах светились и медленно остывали искры, оставленные топкой паровоза.
      
      
      
       * * *
       Гастроли, гастроли...
       Вот и до нашего Кузбасса докатилось влажное дыхание осени.
       За окном бесцветный дождь жёлтым туманом.
       Пахнет коксом, сырыми листьями.
       Во дворе цирка ревут медведи, только что привезённые с вокзала.
       В узких клетках тесно и сыро, - вот и просятся звери к людям.
       Невысокий серый забор окружил пирамиду старых опилок цвета прелого лимона и две одинокие клетки, сиротливо мокнущие под бесконечными нитями дождя.
       Порывы ветра, балуясь, гоняют по двору скомканную афишу, - то в одну сторону, то в другую.
       Я догадываюсь, кто в этой игре победит, - Осень!.. (победит: Осень!..)
      
      
      
       * * *
       Светает...
       Как в старые, добрые времена (,) пришёл в цирк, когда всё и все ещё спят.
       Манеж пустой, цирк без звуков. Только шорохи и чьи-то гулкие шаги, где-то там, наверху, в фойе.
       Через два-три часа здесь всё оживёт.
       Удивительный момент! Цирк будет просыпаться, как большой сильный зверь, - не торопясь, враскачку.
       Придут уборщицы и начнут колдовать в наших гримёрных, электрики включат свет, в буфете загремят тарой, конюхи будут громко кричать: "прими" своим хвостатым подопечным.
       Это уже будет скоро (Это будет уже скоро) - через час, через два... через (Через) целую вечность, которая называется ожиданием.
       За окном, в сумраке утра, какой-то псих собирает наш цирковой навоз - видимо, для огорода. А почему, собственно, псих?
       Нормальный человек собирает лопаточкой "праздник" лошадей и аккуратно грузит в красные "Жигули".
       Я его вижу уже в третий раз.
       Тишина, только собака на конюшне воет. Как у Конан Дойла...
       Что с ней? Грустно, что ли?
       Скорей бы дневное представление. Там люди, люди...
      
      
      
       * * *
       В цирке есть поверье - переступившему барьер манежа назад пути нет.
       Почему?
       Цирк - великий вор. Он крадёт наши сердца. Навсегда.
       Прячет их в опилках своего тринадцатиметрового кольца.
       А как жить без сердца?
       Поэтому из цирка редко кто уходит.
       А если и уходит - то очень страдает.
       А если не страдает - то у него никогда и не было сердца.
      
      
      
       * * *
       Памяти
       Леонида Енгибарова...
       В центр манежа, в скрещение двух прожекторов вышел скрипач.
       Вместо нот к груди он прижимал большую розу.
       Роза была хрупкой и нежной. Как музыка.
       Скрипач опусти розу на пустой пюпитр и улыбнулся - аншлаг!..
       Он каждый вечер выходил на манеж и дарил свою музыку из розовых нот людям.
       Сегодня он играл особенно вдохновенно. Его волосы вороном метались в такт музыке. Смычок жарко шептал что-то скрипке, а она, стоная, отвечала. Шепчущий вздох, стонущий выдох, - трепетная музыка любви...
       Скрипач ласкал взглядом розу, а та, благоухая, раскрыла свои алые лепестки, как нежные губы возлюбленной.
       Скрипач и его роза дарили людям Музыку...
       Раздалось несколько восторженных хлопков и одинокий выкрик: "Браво, маэстро!.." Но эти аплодисменты потонули в гнетущей тишине недоумевающего зала. Зрители рассерженно зашевелились. Зловещий шёпот заполнил амфитеатр.
       - Вы что-нибудь слышите? - Вопрошали одни.
       - На скрипке нет струн! Я не вижу струн! - Роптали другие.
       - А где ноты?!..
       Бутон розы закрылся, безжизненно повис.
       Скрипач опустил руки и побрёл с манежа.
       Лепестки розы опадали на цирковой ковёр, как тяжёлые слёзы...
       Скрипач на мгновение остановился. Ещё раз оглядел зал. Грустно улыбнулся тому, кто аплодировал. И ушёл.
       Большинство людей сегодня так и не поняли его Музыки.
       Не всем дано слышать музыку чьей-то души.
       Музыку из розовых нот...
      
      
      
       * * *
       Ему иногда делалось больно в груди...
       Они приезжали, маленькие, смешные человечки в белых халатах. Делали большому человеку укол, хохоча над его большими проделками, и мчались дальше.
       Нельзя сказать, чтобы они его любили. Все привыкли к нему, огромному, смешному. Им казалось, что он был, есть и будет вечно.
       Ему тоже так казалось.
       Но однажды человечки опоздали.
       Бело-розовая машина отъехала от цирка медленно, без сирены...
       Маленькие человечки сморщились от горя и стали ещё меньше. Они опоздали всего на миг...
       Страшную тишину Лилипутии нарушал лишь писк рации, возвещавшей миру о том, что Гуливер смеха умер.
      
      
      
       * * *
       ...Прощай, Марьина Роща.
       Принимай на вечный постой, Ваганьково...
       Музыканты опустили трубы.
       - Прощайтесь...
       - Кого хоронят, мужики?
       - Да говорят, что какого-то известного циркача, клоуна.
       - Не циркача, ребята, не циркача. Циркового.
       - Какая разница...
       - Разница у тебя знаешь где?.. Катись...
       - Мам, а мам? А разве дядя Лёня умер?
       Разве клоуны умирают?
       - Нет, сыночек, нет...
       Просто это его самая грустная реприза...
      
      
      
       * * *
       Ипподром...
       Много было нас - вороных, серых в яблоках, пегих, гнедых.
       Были чемпионы. Были аутсайдеры.
       Был мясокомбинат - финишная наша ленточка.
       Но до своей старости доживали лишь средние, которые бегали в толпе, - ни первые, ни последние.
       Они хорошие, живучие...
      
      
      
       * * *
       Шумно вдохнув ароматную свежесть, ты со звонким смехом разбрасываешь цветы, кружась по комнате. Смеёшься и подбрасываешь их. Ловишь на лету, и вновь цветы праздничным салютом взлетают вверх, падая оттуда разноцветным душистым дождём на волосы, плечи, ладони.
       Смех твой, смех, - какая сладкая музыка!..
       Я ревную к этим цветам, потому что они тебя хоть на мгновение, но отнимают у меня.
       Я буду, буду приносить их каждый день, всю жизнь, лишь бы слушать твой беззаботный смех, видеть твоё счастливое лицо.
       Сев ко мне на колени, по-детски поджав ноги, ты только сейчас замечаешь, насколько я сегодня устал.
       Теперь ревнуешь ты, зная, что в моём сердце вас двое - Ты и Цирк.
       Смирись с этим и не грусти...
       Подставь свои ладони - я положу на них своё сердце.
       Я положу на них весь мир, - и ты будешь самой счастливой.
       Не беда, что мы смертны. Любовь вечна!
       Представление продолжается...
      
      
      
       * * *
       Аккордом гудки - вокзал.
       Стук каблуков - барабанная дробь.
       Руки переплелись стеблями.
       Ласковый ветер - слова.
       Флейта - губы в губы.
       Жёлтый флажок - дирижёрская палочка.
       Виолончелью - осень.
       Пюпитр - плацкарта. Ноты - судьба.
       Музыка расставаний...
      
      
      
       * * *
       Что самое ценное в моей жизни?
       Тернистый путь циркового кочевника...
       Что самое ценное в моём багаже?
       Блокнот, ручка, цирковой костюм и жонглёрские кольца...
       Что самое ценное в моей душе?
       Надежда и Любовь...
       Что самое ценное в моей судьбе?
       Потери...
      
      
      
       * * *
       Пятый месяц в Минске.
       Осень. Сезон дождей.
       Цирк высится серой громадиной. Рядом река. На изгибе моста нет привычных влюблённых. Набережная пуста.
       Серые утки сонно плавают в дымящейся воде. Изредка взлетают, становясь на крыло. Круг, и снова на воду...
       И мне хочется "на крыло".
       Где-то в районе нового аэропорта, нелётанные мною воздушные трассы. Там, за облаками, солнце и покой...
       А за вокзалом, начинаются новые пути-дороги. Там пахнут шпалы креозотом, и фиолетовый туман на рассвете шарахается в лес от проходящих поездов...
       Остановиться бы, отдохнуть. Замереть в этом хмуром царстве минской зимы. А затем, взяв билет на проходящий, броситься в вагон.
       Уехать отсюда, где мир без солнца, цирк без смеха, сердце без любви.
      
      
      
       * * *
       Я заблудился в каменных мешках городов.
       Не могу выбраться из царства пыльного железобетона.
       Я задыхаюсь и мечусь. Как и всё вокруг мечется и задыхается.
       Темп, темп!..
       Скорость! Ещё быстрей!..
       В небо глазами - некогда.
       В землю спиной - рано.
       Нет времени ни вверх, ни вниз. Только между, по раскалённому асфальту.
       Бегом! Темп!..
       Однотипные серые коробки с тусклыми глазницами окон. Высотная тара нашей жизни, с Нетто и Брутто.
       Чувства в сторону!
       Любовь побоку!
       Глаза щёлочкой. Браво, арифметика!..
       Возраст, рост, вес... - торжествуй, упаковка, - Нетто-Брутто...
       Ищу Истину, - обретаю Не То.
       Ищу Любовь, - нахожу Брута.
       Расфасованная жизнь...
      
      
      
       * * *
       Твоя холодная ладонь коброй ласкает мою грудь.
       Она скользит по телу и сердце моё замирает в предсмертной муке:
       - Отпусти!..
       - Единс-ш-ш-ш-ственный... - шипит ладонь и напрягается в изломе кисти. - Что с тобой?
       - Отпусти. Я хочу жить!
       - Что ж-ш-ш-ш, - длинные лакированные ногти, как ядовитые зубы, впиваются в мою кожу, - уходи. Если сможешь-ш-ш-ш...
       И я, ужаленный, ползу умирать, в который раз..
      
      
      
      
       * * *
       Что с тобой?..
       Что со мной?..
       Что с нами?..
       Если вычертить кардиограмму наших сердечных всплесков, то получатся долгие прямые линии с редкими писками синусоид.
       Кардиограмма умирающей любви...
      
      
      
      
       * * *
       Вот и всё...
       Наше представление кончилось. Уходи...
       Не будь безбилетником в моей судьбе...
       Я не умею любить, потому что не умею прощать.
       Я не умею прощать.
       Потому, что УМЕЮ любить!..
      
      
      
       * * *
       Почему ты плачешь, жонглёр?
       Горячо моим ладоням от холодных рёбер колец...
       Почему ты плачешь, жонглёр?
       Потому, что обнимаю манеж, упав от усталости на ночной репетиции...
       Почему ты плачешь, жонглёр?
       Потому, что стрелки на циферблате манежа неумолимо движутся к полуночи. Кончается моё представление...
       Почему ты плачешь, жонглёр?
       От бессилия. Не хватает моих рук, чтобы обнять этот мир...
      
      
      
       * * *
       Она не придёт, жонглёр.
       Не ломай свои кольца в отчаянии. Не кусай губы с досады.
       Не придёт...
       Она в эту минуту ласкает кого-то...
       Так было всегда. Не ты, так другой.
       И этот, Кто-то, сейчас задыхается от счастья в её объятиях, - ты же знаешь, какая Она!..
       Напрасно беснуешься от ревности в замкнутом кольце манежа. Шлёшь проклятья. И тут же делаешь вид, что тебе всё равно. Она сегодня не придёт...
       Её нет ни в зрительном зале. Ни за кулисами. Ни в твоей гримёрной.
       Не стоит смотреть с надеждой на старенького инспектора манежа.
       Не поможет и волшебная палочка твоего друга дирижёра.
       Всё зависит только от тебя, жонглёр. Но...
       Она сегодня не придёт, твоя... УДАЧА.
      
      
      
       * * *
       Куклы играли в людей...
       Полный зал деревянного ширпотреба вперемешку с папье-маше.
       На сцене четыре марионетки в завитых париках: Суд.
       За перегородкой, на потёртой скамье - обвиняемый, - авторская работа Мастера.
       Великий Мастер создал удивительную куклу: с неостывающим угольком-сердцем и вечно звучащим камертоном-душой.
       Камертон мешал куклам спать по ночам. А уголёк грозил пожаром их деревянно-тряпичному миру.
       Куклы играли в людей...
       - Господа присяжные, ваше слово!
       Арлекин разинул напомаженную пасть:
       - Виновен-н-н!..
       Мальвина тряхнула синтетическими кудряшками, истерично пискнув:
       - Виновен!..
       Пьеро виновато вздохнул и простонал:
       - Ви-но-вен...
       Коломбина, хохотнув, утверждающе рявкнула басом:
       - Виновен!..
       - Подсудимый, Ваше слово!
       - Я думал, здесь Театр Кукол.
       А здесь - кукольный театр...
      
      
      
       * * *
       Третий день по три представления...
       Третий звонок. Пора выходить.
       Одно кольцо ехидно изогнулось тройкой.
       Что за чертовщина? Кажется?
       Нет, - оно лопнуло, сломалось.
       Усталость металла...
       Я тоже устал, смертельно.
       Огненной гривой мечется перед глазами манеж.
       Сейчас мне предстоит оседлать и покорить этого красного норовистого коня.
       Дирижёр взмахнул палочкой. Первый такт, второй, третий...
       Эх, мои тройки-птицы, кольца-звери!..
       Занавес распахнулся.
       Ну, поехали!..
      
      
      
       * * *
       Время играет в детскую игру, собирает круглую пирамиду прожитых лет. От основания к вершине.
       С каждым годом круги пирамиды сужаются.
       Этого не чувствуешь в неизменном тринадцатиметровом круге манежа.
       Суета постоянных переездов, вихрь представлений опережают время.
       Ежедневно смотришься в зеркало, чтобы наложить грим и оправить костюм. Всё в порядке, время не берёт...
       Лишь однажды утром, подойдя к зеркалу, чтобы выбрить щёки, замечаешь в щетине седину. А у глаз - новую морщинку.
       Время собирает Пирамиду...
      
      
      
       * * *
       Чётче, громче, чечёточник!
       Пари над квадратом пола.
       Удар - ступенька! Ещё удар, - ещё ступенька. К вершине, к пику, где успех.
       Не сфальшивь, не промахнись. Зацепи пластик пола в полёте носком лакированных туфель, не пропусти удар!
       Пропущенный удар - это нокаут кривых усмешек.
       Не пропусти...
       Пластик пола бьёт по горячей подошве.
       Танец на костре. Цокающая дробь выстрелов в зал.
       Промах, - собственный расстрел.
       Удар в такт, пируэт в темп, звучание в тон.
       Ногами - таки-так.
       Сердцем - туки-тук.
       Туки-так, таки-тук...
       Сильная доля, слабая доля. Счастливая доля...
       Таки-тук, туки-так.
       Пока всё в такт. Пока всё так.
       Таки-тук, туки-так. Туки-так, туки так...
      
      
      
       * * *
       Цыганка гадает...
       Что было? Что будет? Чем сердце успокоится?..
       Врёшь ты всё, моя черноокая гадалка. Нет и не будет у меня того, что сулишь. Не было, что рассказываешь. И нет покоя моему сердцу.
       Я с улыбкой киваю тебе и купаюсь в твоих глазах, цвета звёздной ночи. Мне приятна рука, держащая мою распятую ладонь.
       Ты даже не догадываешься, что я вольный сын такого же шатра, только побольше. Такого же табора, с медведями, гитарами и вечными мытарствами кочевья.
       А что будет вскоре, я знаю.
       Выпадет мне ранняя дорожка в дальний город. Казённый дом, где будет всё: и успех, и горькое вино провалов, и любовь, и бессонные ночи, и Пиковая Дама разлук...
       Ну, что же ты замолчала? Продолжай, я слушаю.
       Ещё добавить?..
       Ох, уж эти звёздные очи-ночи, под хитрым изгибом двух полумесяцев!
       Да разве можно узнать судьбу за смятую рублёвку? Прощай!..
       Жаль, что ты не умеешь гадать по линиям исполосованной души.
      
      
      
       * * *
       Что такое ностальгия? - Это грусть.
       Что такое грусть? - Это расставания.
       Что такое расставания? - Это друзья.
       Что такое друзья? - Это потери, а терять всегда грустно.
      
      
      
       * * *
       Он подарил ей воздушный замок.
       Но она не сумела оторваться от земли.
       Он долго удивлялся - ведь это так просто...
       Он подарил ей дом, построенный на песке.
       Но от её тяжёлых шагов дом превратился в руины...
       Он из последних сил возвёл для неё карточный домик.
       Домик рухнул от её презрительного смеха. Она ушла...
       А он улетел...
       Он был розовым воздушным шариком.
       А она - золотоволосой механической куклой.
      
      
      
       * * *
       Он был жонглёром.
       Она - его антиподом.
       То, что ему удавалось руками, она с лёгкостью исполняла ногами.
       Она была - "жонглёр-наоборот".
       Ещё он был фокусником.
       Она тоже любила фокусы. Когда он показывал фокусы в цирке, она смотрела, раскрыв рот. Он был - Мастер.
       От её фокусов, он скрипел зубами. Она тоже была мастер...
       У них всё было наоборот.
       Теперь они на разных манежах...
      
      
      
       * * *
       Лето.
       Южная ночь.
       Прибрежный ресторан.
       Эстрада, бегущие огни рампады.
       Тонкая нить микрофона на загорелых плечах певицы.
       - Я пою сегодня только для тебя...
       Звёзды. Знойный июль.
       Сладкий обморок губ. Жадный плен рук.
       В бархате неба Южный Крест.
       Губы. Руки. Свечи...
       - Я пою сегодня только для тебя...
       Солёное море. Сладкие губы...
       Тонкий шнур микрофона, - артерия от сердца к сердцу.
       - Я пою сегодня только для тебя...
       Юг. Лето.
       Прибрежный ресторан. Поющие сердца. Музыка нежных слов.
       Морская волна вникуда.
       Неожиданная песня.
       Праздник на двоих...
      
      
      
       * * *
       Аттракцион чувств на манеже Любви.
       Свечи прожекторами - алтарь.
       Старый захлёбывающийся магнитофон - амвон с архангелами.
       Моя "медведица" в ночном окне - благословляющий крест.
       - Люблю! - женщина.
       - Хочу! - жена.
       - Боже, как сладко!..
       Венчальная ночь...
       В изголовье два обручальных жонглёрских кольца.
       Два тела цирковых - шедевры Страдивари.
       Трепетный мотылёк губ - Гарсия Лорка Федерико.
       Бешеные пассажи дьявольского Паганини...
       Так рождается Симфония Любви. Так начинается чья-то Жизнь.
      
      
      
      
       * * *
       Я - астролог, звездочёт.
       Я - космос, вакуум, пустота Торичелли.
       Я - Земля. Море с рыбами, небо с птицами.
       Солнце с пятнами.
       Я - Марс, воинственный и несносный.
       Венера. Я полон любви и света.
       Я - Плутон, холодный и недоступный.
       Я - Сатурн, - весь в кольцах.
       Я - бесконечность, круг в круге, спираль в спирали...
       Я - Человек. Как все.
      
      
      
       * * *
       Моя принцесса цирка!
       Я люблю тебя...
       Хотя, - нет. Тебя любить нельзя.
       Люблю не тебя.
       Твой образ.
       Облик...
       Это - пройдёт. Я знаю.
       А пока я - болен. Очень!
       Неизлечимо.
       Как всегда...
      
      
      
       * * *
       Твой традиционный букетик в день премьеры.
       Мои заработанные букеты на манеже - для тебя.
       Наши цветы...
       Как мало надо для счастья.
       Как много нужно для любви...
      
      
      
       * * *
       Бледно-розовые лепестки сакуры усыпали землю. Будто снег выпал. Отцветает. Умирающие цветы прощальной сединой опадают на головы сидящих. Застольем под сакурой провожают в Японии весну.
       Ты слышала, как поют японцы? Так стонут на Кюсю в бамбуковых рощах заблудившиеся океанские ветры.
      
      
      
       * * *
       Родоновое варево жжёт и нежит тело. Солоноватая вода пузырится и бисером обволакивает кожу. Знаменитые японские горячие источники под открытым небом.
       Ночь. Белёсое марево млечным путём висит над купальней. Пар шевелит небо с россыпями восточных созвездий. В распадке гор родился месяц рожками вверх. Будто улыбка древнего самурая.
       Коричневые коробки ванн из старого кипариса пришёптывают, бурлят.
       Рыжая собака лежит под топчаном и смотрит на меня. Она часто моргает, будто собирается заплакать.
       А у молчаливых японских собак, морды российских дворняг.
      
      
      
       * * *
       Ты далеко...
       Солнце, подмигнув, перевалилось за горы и ушло к тебе. В Россию.
       В проёме раздвинутых фусум мутно-сиреневый закат. Жарко. Влажно. Тесно...
       Напряжённая тишина, будто кошка крадётся... Линяют краски на пёстрой икебане. Циновка-татами жадно впитывает пролитое сакэ.
       Ты опять далеко...
       Меня опутали часовые пояса, как это кимоно с чужого плеча. С ума сводят морские мили и сухопутные парсеки. Господи, как ты далеко! До тебя даже солнцу шагать пол-Земли.
       У нас отцвела сакура. Здесь бесцветные душные штили. А там, где ты, - ветры-забулдыги теребят на мокрых проталинах подснежники. В них отражается российское пьяное небо...
       Солнце ушло. Звёзд не видно. Где Запад, где Восток?
       Где ты?
       Тесно. Влажно. Холодно.
      
      
      
       * * *
       Эй, что приуныл?
       Устал? Остыл? Постарел?!..
       Собери свои силы.
       Распали топки души.
       Разгони сердце курьерским до бешеного галопа...
       Танцуй, жонглёр, на горячей ладони манежа.
       Искрись в лучах прожекторов новогодним бенгальским огнём.
       Короток его век, но ярок.
       Гори!
       Когда горишь, - греешь кого-то.
       Пусть даже одного. Он счастлив...
       Когда тлеешь, - мешаешь дышать многим.
       Они отравлены...
      
      
      
       * * *
       Талантливому клоуну
       Владимиру Семёнову
       Ярче свет!
       Оркестр - Туш!
       На манеже Шут.
       Прощальный круг...
       Не грусти, ковёрный. Ты же клоун, улыбнись.
       Подправь свой пёстрый грим и парик. Твой выход!..
       Спрячь невольные слёзы.
       Тряхни шутовским колпаком. Пусть в этот час расставания звенят бубенцы, как тысяча колокольчиков. Твой выход!..
       Подари мне на прощание свою лучшую репризу.
       Мы ещё встретимся на ковре этой жизни. Встретимся и посмеёмся над ней и собой.
       А если посмеётся она над нами, что ж, - встретимся там, - на том манеже.
      
      
      
       * * *
       Заслуженному артисту Арм. ССР
       Меликджаняну В.С.
       Рыжий клоун вышел из дому и увидел улыбающуюся радугу. Дотронулся до неё рукой, - она была мягкой и тёплой.
       Он обернул радугу вокруг шеи, словно шарфик, и заторопился в цирк-шапито.
       Под брезентовым шатром свернул радугу в кольцо - получился манеж...
       А вечером, после представления, они шли домой...
       С тех пор они живут вместе - рыжий клоун и улыбающаяся радуга, похожая на шарфик и манеж.
      
      
      
       * * *
       Клоун подошёл к забору и робко огляделся.
       Выбрав глазами место, он бережно достал из-под клетчатой полы пиджака цирковую афишу и закрепил её на плохо оструганных досках.
       Долго всматривался в своего размалёванного бумажного двойника, будто видел его впервые.
       Затем, с величайшей осторожностью, клоун достал из бездонных карманов своё смешное огромное сердце.
       Сдунув с него пылинки, он прикрепил сердце к афише, а ниже губной помадой старательно вывел: "ПОЖАЛУЙСТА, ДАРЮ!.."
       Тучи сморщились и... загромыхали смехом до слёз.
       Клоун поёжился, поддёрнул спадающие штаны и раскрыл старый дырявый зонтик.
       Он отошёл от забора, где алело его сердце, и теперь стоял под голыми ветвями старого тополя. С зонтика потоками сбегали дождевые струи, попадая клоуну за шиворот. Его тупоносые ботинки отсырели, теперь напоминая двух старых промокших бульдогов. Он зябко подёргивал плечами и терпеливо ждал...
       Мимо размашисто и уверенно шествовали кирзовые сапоги. Молоточками стучали торопливые каблуки-шпильки. Покачиваясь, то и дело ступая в лужи, пытались двигаться вперёд разношенные сандалии.
       Тощие авоськи, пузатые домашние сумки, чопорные портфели, - всё это калейдоскопом мелькало перед клоуном в бесконечных нитях дождя.
       Лишь несколько раз клоун видел Глаза...
       Тогда он напрягался и переставал дрожать.
       Но Глаза, взрываясь внутренним светом, тут же гасли под холодной сыростью туч.
       А клоун под дырявым зонтиком всё ждал, ждал...
       Никто не решался забрать себе его сердце, такое большое, смешное.
       Не решался. Сегодня. И вчера.
       Как много лет назад...
      
      
      
      
       * * *
       Он стоял в центре манежа и беспомощно улыбался.
       Инспектор манежа говорил что-то торжественное. Рядом стоял директор цирка, вместе со зрителями хлопал в ладоши.
       А он одиноко стоял и улыбался...
       Его завалили цветами.
       Ему раньше часто дарили цветы, он был неплохим артистом.
       Но сегодня был особенный день...
       Зрители всё хлопали, хлопали. Инспектор манежа всё говорил, говорил, делая незаметные знаки, чтобы он уходил - мол, надо продолжать представление.
       Последний раз...
       До него вдруг дошёл страшный смысл этих слов.
       Цирк зашатался, зрители и манеж закрылись какой-то размытой пеленой. Свет прожекторов разбился об эту прозрачную пелену и рассыпался на миллиарды радужных искр. Пальцы не удержали несколько букетов.
       Он медленно сделал самый трудный первый шаг... как тогда, тридцать лет назад...
       Он впервые ушёл с манежа не за кулисы, а в центральный проход. Чтобы вернуться... Зрителем. С правом бесплатного посещения своей бывшей жизни. Через служебный вход.
      
      
      
       АНТРАКТ
      
      
      
       * * *
       Руки жалуются на кольца.
       Тихо так постанывают, вздрагивая. И жалуются.
       Им сегодня досталось. Кольца нещадно били их по пальцам.
       Кольцам не нравятся неточные, хилые броски. Они не признают усталости рук. Железные - что с них возьмёшь...
       Очередной конфликт рук и колец.
       Как их примирить?
       Как объяснить кольцам, что руки не железные?
       Как объяснить рукам, что строптивые кольца по-своему правы?
       Как объяснить себе, что есть ещё и Зритель, который не желает знать о ссоре рук и колец?
       Единственное, что я могу - это сделать в своей работе антракт.
       Оставить на ночь кольца в гримёрной, а руки успокоить в гостинице под краном с холодной водой. Развести рассорившихся партнёров по разным углам цирка.
       Завтра я их помирю. Я же знаю, что они не могут жить друг без друга. Просто мы все немножко устали.
       Стоит ли ссориться из-за этого?..
      
      
      
       * * *
       Антракт...
       Зрителям он нужен для того, чтобы сходить в буфет и за стаканом лимонада обсудить увиденное.
       Актёрам, чтобы подправить грим, немного перевести дух и подготовится к продолжению лицедейства.
       Жизнь каждого - это театр одного актёра.
       Жизнь каждого - это тяжёлая пьеса, которую надо сыграть до конца.
       Необходимо в ней вовремя сделать антракт, чтобы не скатиться на фальшь от усталости, под свист и улюлюканье почтенной публики.
       Он нужен для того, чтобы на середине пути сделать паузу, оглядеться и задать себе вопросы: "А всё ли правильно делал? Достиг ли того, чего хотел? Сбылись ли желания и мечты?
       Чисты ли помыслы твои и душа? Праведны ли мысли и поступки твои?"
       Искусство надо делать чистыми руками.
       Жить надо с чистой душой.
       Надо...
       Чтобы не забыть ЭТО, подчас стоит попросить у жизни маленький антракт...
       Но с третьим звонком всё продолЖИТЬ...
      
      
      
       * * *
       Вы слышали, как поют цирковые, под гитару, собравшись в полночь, под выходной?..
       Тихо так поют...
       Почему?!
       Когда душа рвётся наружу криком. Когда измотанное за неделю тело просит безумства, разрядки. Когда "змием" хочется охладить крутой кипяток крови, как кипящий радиатор загнанной машины.
       Хочется! Но...
       Вы слышали, как поют цирковые, - тихо так, - под гитару, собравшись в полночь, под выходной?..
      
      
      
       * * *
       ...Вздохнул Арлекин,
       весёлый бродяга...
      
       Бархатный альт Марты зовёт в дорогу странствий. Нежное дрожание серебряных струн наполняет уют вечера.
      
       ...Зачем ему деньги?
       Звучала б гитара,
       Подруга ласкала...
      
       Встреча друзей. Дети цирка. Дети с седыми висками.
      
       ...Король балаганов,
       владыка на час...
      
       Музыка возводит карточный домик наших воспоминаний.
       Гитара беснуется и стонет о прожитом. Пророчит будущие дороги. Мажором.
       Минор - это пройденное.
       Мажорно-минорный вечер.
       Сегодня одному из нас сорок. Ещё только сорок. УЖЕ - СОРОК.
       "УЖЕ" или "ЕЩЁ"?..
      
       ...По кругу мчатся
       лошади в плюмаже...
      
       Редкие минуты домашних встреч, когда можно хоть на мгновение стряхнуть с себя пыль манежей и цирковых гостиниц.
       Но эта пыль, взлетая, вновь оседает на нас.
       Манеж. Колдовской круг. Из которого нет Выхода.
       Он отыщется, когда дружеская рука шпреха ляжет на плечо и услышишь тихий голос:
       - Приготовься, твой выход.
      
       ...Через минуту зазвучит фокстрот,
       Привычно форган распахнётся.
       Скажу я сам себе: "Вперёд".
       И праздник для меня начнётся...
      
       Синий дымок забытой сигареты изломанной лентой струится вверх. Сигарета слегка подрагивает в узловатых пальцах друга.
      
       ...и манят нас манежи, манежи, манежи.
       И огни цирковые нас зовут...
      
       Под седыми бровями сорокалетнего клоуна синеют два озерца, затуманенные воспоминаниями и невольной слезой.
       Ах, Марта, Марта, верная Коломбина ЮБИЛЯРА!
       Ты сводишь нас с ума своей гитарой.
      
       ...Зачем ему деньги?
       Звучала б гитара,
       подруга ласкала...
      
       И катился бы по дорогам жизни наш старенький, как мир, но такой надёжный цирковой фургон.
      
      
      
       * * *
       Колышет ветер усталый шапито. Последний зритель вышел из зала.
       Осиротел манеж до следующего дня. Цирк прикрыл глаза, потушив огни прожекторов и софитов. В сумраке оркестровки одинокий скрипач наигрывает что-то грустное о прошедшей любви. И ветер под его аккомпанемент гонит через манеж кусочек афиши.
       Я сижу в последнем ряду опустевшего цирка и прислушиваюсь к усталости своих рук.
       Зрители ушли, растащив праздник по кусочкам, оставив нам будни.
       Это так хорошо и так нелегко - быть Волшебником!..
      
      
      
       * * *
       Москва...
       Цветной Бульвар, 13.
       Старый цирк.
       Долгая, яркая, цветная жизнь с тринадцатиметровой судьбой.
       Медленно спускаюсь по стёртым ступенькам в сумрак манежа.
       Мои шаги многократным гулким эхом отзываются в высоком пустом куполе.
       Теперь там нет аппаратуры "воздушников", нет лонж - привычной картины, радующей глаз артиста.
       Вокруг обрывки верёвок, тросов, старых афиш и - безмолвная пустота.
       Каменными исполинами выглядывают из темноты ободранные колонны, которые столько лет держали на своих плечах тяжёлое бремя нашего ремесла. На грязно-серой плоскости манежа кое-где вспыхивают оброненные с костюмов блёстки, кусочки плюмажа.
       В цирке пыльно и холодно.
       Сердце старика не бьётся.
       Но здесь ещё остался истинно цирковой запах. За 105 лет он впитался в стены, манеж, в саму каменную плоть.
       Я стою в центре манежа и тихо говорю ему:
       - Прощай!..
       Мой голос ударился о купол и вернулся искажённым, печальным:
       - Прощай-щай-щай...
       Медленно обхожу манеж, замкнутый круг слабо освещённого фойе. Стараюсь запомнить Его до мельчайшей морщинки в потолке.
       Через месяц, когда меня не будет в Москве, Старого Цирка не станет - его снесут.
       Буду терпеливо ждать его воскрешения.
       Многому я научился в этой жизни. Пожалуй, самому трудному - ждать...
      
      
      
       * * *
       Медленно крадётся Луна по затихшему в ночи цирку-шапито. Она заглядывает в парусиновую брешь и осторожно высвечивает верёвочные лестницы, мерцающий никель аппаратов, паутину страховочных лонж, пустые кресла зала.
       Налетевший ветерок тревожит брезентовую ткань шатра, и лёгкая дрожь пробегает по телу спящего шапито.
       Цирк, словно огромный корабль, неторопливо плывёт в ночи... В сумраке манежа высятся стальные опоры канатоходцев. Будто опытные моряки, они стоят, широко расставив крепкие ноги. Между мачтами дугой провис блестящий трос.
       Луна осторожно пробует пройтись по безжизненно висящему канату.
       Тяжело сделать лишь первый шаг...
       Лёгкий порыв ветра заставляет встрепенуться брезентовый парус. Одна из опорных мачт качнулась, натянув трос, и вновь замерла на своей ночной вахте.
       Потревоженный канат на мгновение очнулся, вздохнул и успокоился.
       Завтра, рано утром, ему вновь висеть упругой струной между землёй и небом. Завтра утром, на репетиции, тендерки-инквизиторы вновь будут растягивать его стальные жилы. А он, терпеливо и надёжно, будет нести на себе танцующих, весёлых людей.
       Луна удивлённо смотрит на прикованного богатыря. Щекочет его своими лучиками. А потом друг со смехом прокатывается по нему и тут же прячется за тучу, озорно выглядывая.
       Потревоженный канат вновь вздыхает...
       Придёт время, люди свернут его кольцом и оставят где-нибудь на цирковом дворе, под небом...
       Луна будет радоваться и удивляться, что канат стал таким же круглым, как она. Невдомёк Селене, что круглые канаты быстро ржавеют...
       Ночное светило медленно проплывает над спящим цирком.
       Ничто не вечно под Луной...
      
      
      
       * * *
       Сезон закончен.
       Старый цирковой дворник неторопливо сгребает в кучи пожухлые листья.
       Листья дымятся горьковато и грустно, как чьи-то отзвучавшие, жаркие аплодисменты.
       Дворник останавливается, закуривает и смотрит на фасад цирка. Там, поругиваясь, рабочие снимают рекламный щит известного клоуна. Клоун уже уехал. А его лицо, поблекшее от дождей, ещё здесь.
       Щит с грохотом падает и ломается.
       Лицо клоуна сморщилось, стало невесёлым.
       - Ох, мать их, работнички!.. - Дворник сплёвывает, ещё раз смотрит на лежащий изуродованный щит и берётся за грабли.
       Цирк, с обвисшими от усталости плечами, затих в осени.
       Вокруг него дымящиеся рыжие купола из листьев и чьих-то остывающих аплодисментов...
      
      
      
       * * *
       Глубокая ночь.
       Город спит.
       Бодрствуют лишь уличные фонари и элегантные манекены в освещённых витринах.
       Только что проехала "поливалка". Едва успел поднять боковое стекло машины. Теперь капли влаги струятся вниз по стеклу, переливаясь разноцветьем от близкого светофора. Никуда не хочу ехать.
       Прижался к тротуару центральной улицы и смотрю на ночной город, где так редко бываю. На меняющиеся цветные огни светофора. Любимое занятие...
       У каждого человека есть любимый цвет.
       У меня их три: зелёный, красный, жёлтый.
       Зелёный. Цвет Жизни.
       Красный. Цвет циркового ковра.
       Жёлтый. Цвет солнца.
       И надежды...
      
      
      
       * * *
       Какого цвета мой выходной?
       А какого цвета одиночество?
       Каким бывает город глубокой ночью, когда нет машин и прохожих?
       Единственный прохожий - это ты сам, бредущий в Никуда.
       Лечащая стужа незнакомых улиц.
       С поднятым воротником - по гололёду.
       Под неоновыми фонарями, с глазами, полными талого снега...
       Завтра, вновь, круг ярко-красного ковра.
       Это завтра. А сегодня...
       Какого цвета мой выходной?..
      
      
      
       * * *
       Ночь. Свечка. Карандаш...
       Белый экран стены.
       Мысль. Робкая строчка. Тупик. Пауза...
       На стене комар, ждущий своего часа.
       Оплывающая свеча потрескивает. Бьются мошки о страницу, шарахаясь от крючковатого фитиля.
       Мысль, другая. Тупик. Сигарета...
       Табачный туман. Глаза в стену.
       Вдруг "экран" ожил.
       Образ-вспышка, сигарета мимо пепельницы.
       Карандаш ходуном, пульс дробью, слова кружевами.
       Стены нет, свечи нет. Время затараторило мгновениями...
       Образ ликует на кончике грифеля.
       Строчка. Ещё строчка. Абзац...
       Быстрей! Догнать мысль, не забыть!..
       Слова суетятся, толкаются, как безбилетные пассажиры на проходящий поезд.
       Ещё строчка, последняя. Точка!
       Всё, финиш...
       На месте стена, догорающая свеча.
       На голом плече, уже толстый, комар.
       Брошенная сигарета вытянулась обугленным червяком, дотлев до фильтра...
       Лезвием по карандашу. Отточенным грифелем-скальпелем по новорожденному телу. Всё лишнее в сторону.
       Завтра утром, оставшееся, в строгую одежду машинописного текста, и вновь:
       Ночь. Свеча. Карандаш...
      
      
      
       * * *
       Ты боишься ночей?
       Тех ночей, когда не спится, не пишется? Когда нет звонков с нежными словами. Когда силы покидают и, кажется, вот-вот сердце взорвётся от боли, а голова - от суматошного клубка мыслей?..
       Мне порой кажется, что оставшиеся два предрассветных часа тянутся длиннее, чем моя жизнь.
       Бессонные ночи - это лекарство. И отрава.
       Они очищают душу, как молитва, и корёжат нервы, как ржавчина железо. Они сжигают душу и сердце, даря морщины и тени от стеариновых свечей.
       Комната становится тесной грудною клеткой, где судорожно мечется гигантское сердце.
       И лишь НАДЕЖДА является камфарой для гибнущего пульсирующего гиганта.
       Сердце может спасти - только другое Сердце.
      
      
      
       * * *
       Ленинградских мокрых улиц зеркала.
       Я ищу в них твоё отражение.
       Где ты?..
       Туман. Фонтанка чёрным провалом в ночи.
       Где ты?..
       Я заблудился в этом лабиринте.
       Душа - мышонком по асфальту. Дай мне руку!
       Где ты?..
       Верни мне сердце.
       Дай мне губы...
       Церковь. Пруд. Мост. Стена...
       И осень, осень, о-о-о!.. Качелями...
       Морозом по коже. Огнём по сердцу.
      
      
      
       * * *
       Ленинградский задерживается.
       Теперь до двадцати трёх...
       Туман. Густой. Белый и шевелящийся, будто огромное приведение.
       Самолёты не летают. Стоят бескрылые, бесхвостые, искорёженные туманом. Покорные. Безучастно-равнодушные...
       Лететь может лишь бунтующая душа.
       Она разбегается по бетонке и уносится к тебе.
       Ты там.
       Я здесь.
       Моя душа там. Твоя здесь. Наши всепогодные души.
       Им не страшен туман. Они не заблудятся в ночи.
       У них есть маяки - наши сердца.
       Два далёких аэропорта.
       Два тоскующих маяка.
       Они посылают в ночь короткие, гулкие сигналы:
       - Жду. Верю. Люблю.
       - Жду. Верю. Люблю...
      
      
      
       * * *
       Листья шуршат под ногами утренним снегом.
       Ладонь, затянутая в глянцевую перчатку, гладит бугристую кожу клёна. Ты прижалась ухом к стволу, как к груди исполина, сражённого недугом. Облачко пара срывается с твоих губ:
       - Он дыши-ит!..
       Тишина. Лишь осенние парашютисты-листья. Они летят тебе на плечи, на модную сумку, на диссонирующий в этом жёлтом море, ярко-красный шарф.
       Летят и шуршат, шуршат, точно забытая пластинка с летней песней...
       Клён замер в твоих объятиях. Его листья падают в сладостный, блаженный обморок. Вниз...
       Я тихо настраиваю фотоаппарат. Отснятый кадр хрустнул сломанной веткой. Вздрогнув, ты отпускаешь клён и смотришь на меня.
       Вдруг, с улыбкой, поддаёшь листья рукой. Целый фонтан из медных шуршащих брызг! И кричишь в небо:
       - Всё наша жизнь - сплошной листопад! А мы всего лишь листики в рыжей метели-и-и!..
       Любимая, стой! Переступи через этот упавший лист.
       Вдруг, - это я...
      
      
      
       * * *
       За стёклами деревья наперегонки.
       Галопом под колёса сумасшедший асфальт.
       Небо застыло синим льдом.
       Дымящийся восход, дымящийся закат. Дымящиеся костры осенних обочин.
       Дорога издалека. Путь в никуда.
       Летящая стрела машины. Отпущенная тетива души вдогонку за бабьим летом.
       Тормоз. Остановка. Выход...
       Посиневший, продрогший пруд в мурашках.
       Костёр из листьев, - обогрейся, приятель...
       Руки на грудь, глаза к Богу. Остальное к чёрту!..
       Высокое синее небо вверху.
       Мокрое синие небо внизу.
       Серебряные струи паутины. Боже!..
       Летящая стрела машины. Вдогонку за бабьим летом...
      
      
      
       * * *
       Что такое Жизнь...
       Что такое Любовь...
       Сколько тысячелетий прошло с тех пор, когда первый человек спросил себя про Это!..
       Во времени, в пространстве прозвучал и мой голос, - пришла пора.
       И я ответил себе:
       - Жизнь - это Жизнь.
       Любовь - это Мечта.
       А всё вместе - это Время.
       Его отпущено человеку не так уж много.
       Ровно столько, чтобы жить. Столько, чтобы понять, что такое Жизнь.
       И совсем мало, чтобы любить.
       Время всегда было против Человека.
       Поэтому я спешу Жить и Мечтать.
      
      
      
       * * *
       Гастроли закончены.
       "Чемоданное" настроение. Через сутки отъезд в другой город.
       Месяц прошуршал календарным листопадом.
       Брожу по знакомому теперь городу, прощаюсь с ним и обещаю вернуться вновь.
       В каждом новом городе появляются любимые места - то ли это кафе или узкая улочка в тополином пухе, или просто скромная лавка в уютном сквере.
       Когда через много лет я возвращаюсь обратно, мы встречаемся, как старые добрые друзья.
       Но это - будущее.
       А сегодня я чувствую себя покинутым всем миром.
       Человеческая память - эфемерна. Но иногда подозреваешь, что эта штука очень даже материальна. Так она давит, так тяжело её нести в себе.
      
      
      
       * * *
       Поздний осенний вечер.
       Из-за ограды, разрисованной масками клоунов, видны вспышки "поющего" фонтана. Лёгкий ветер доносит влагу взлетающих султанов воды. Дождевая пыль, рождённая фонтаном, оседает на цветное шапито, рекламные щиты, пёстрые афиши.
       Вот и всё...
       Последнее представление окончено.
       Последний выход на манеж. Последние мгновения сбывшийся мечты. Всё в последний раз, - хотя в цирке избегают употреблять эти грустные слова.
       В жизни многое не вернуть, не повторить. Мы делаем отчаянные попытки остановить мгновение хотя бы в своей памяти.
       Не повторить...
       На следующий год это шапито приютит других артистов. Для кого-то это будет началом яркого взлёта. Для кого-то - концом артистической судьбы.
       Всё будет по-другому. Повторов цирк не любит.
       Шапито будет разукрашено иначе. Другие лица будут улыбаться с афиш.
       Но сейчас - мой праздник, мои мгновения.
       Тихо затворяю за собой калитку циркового двора, но не могу уйти. Кругом ни души. Все давно разошлись. Лишь электрик копошится на куполе циркового шатра, где призывно бьёт в лаза навязчивая реклама из бегущих огней: "ЦИРК-ЦИРК-ЦИРК!"
       Цирк...
       Он даже не подозревает, что уже завтра не будет на его пёстром куполе этих бегущих огней. Не будет крикливых билетёров, толпы зрителей. Будет сумрак неосвещённого манежа, холодная осенняя пыль на пластиковых креслах амфитеатра.
       Вечный безбилетник ветер будет тормошить верхушки деревьев и вздувать парусом брезент шапито. Клёны укоризненно станут покачивать макушками в след беззаботному шутнику. По утрам жёлтый иней покроет седые листья клёна. Однажды он уронит их. Они разлетятся золотыми билетиками к ногам редких прохожих, желающих послушать тишину уставшего за сезон цирка.
       Цирк будет стоять, сиротливо-одиноко, до первого настоящего снега. Затем снимут брезентовый парашют шапито. Манеж, словно оголённое сердце, останется лежать под холодным небом. Лишь чёрные лебеди, призраками, будут скользить по серо-зелёной воде пруда, как память по ушедшему лету, где сбылась моя мечта.
      
      
      
       * * *
       Перед окном моего гостиничного номера голое деревце с одиноким листком. Лист разлапистый, широкий, с жёлтым ожогом в середине - как будто на нём ночевало Солнце...
      
      
      
       * * *
       Кропоткинская.
       Мокрая Москва.
       Зачатьевский переулок. Монастырь.
       Вросшая в землю арка старого проходного двора.
       Круговерть старых листьев, гонимых холодным сквозняком.
       Одинокая старушка, бредущая сквозь перекошенный временем проём.
       Граница настоящего и пришлого, неба и земли. Рубеж между людьми и Богом.
       Сгорбленная фигура, постукивая палочкой, медленно растворяется в сумраке арки монастыря.
       Людям не до неё.
       О чём она думает? К кому обращены её мысли, молитвы? К Богу? К людям?
       Мимо спешит прохожий, подняв воротник и втянув голову в плечи.
       Куда он торопится? Куда вообще все спешат?
       Люди! Вслушайтесь в музыку осени - в шёпот листьев, в бормотание дождя, во всхлипывания порывистого ветра.
       Пройдите сквозь эту арку и прислушайтесь...
       Оглянитесь в жёлтом безмолвии, ощутите его звуки.
       Вдохните горьковатый дым костров. Соберите листья и разожгите свои.
       Может быть, это ваши первые костры из осени?
       Не спешите. Прошу вас!
       Разожгите листву. Пусть в ней сгорит всё наше мелкое, суетное.
       Ветер разметёт пепел сомнений, неудач, мелких измен и обид. У вас останется главное от осеннего костра - Тепло Надежды!..
       Старушка медленно бредёт в прошлое.
       Поднятый воротник ушагал в настоящее.
       И лишь художник под серым зонтиком, улыбаясь, творит будущее - может быть, самую лучшую свою картину...
       Кропоткинская.
       Мокрая Москва.
       Зачатьевский переулок.
       Осенним туманом клубятся костры. Здесь зарождаются надежды...
      
      
      
       * * *
       "...Парад проблем и неудач
       Выходит на манеж сомнений..." - никак не могу вспомнить, кто же это так витиевато сказал?.. Ах, да, - это же мои очередные не родившиеся вирши.
       Москва не хочет отпускать.
       Домодедово. Мой вечный камень преткновения. Задержка рейса. Что ж, в этом тоже есть своя прелесть. Есть время всё обдумать - сказанное, выслушанное, сделанное.
       Серая лавка, приютившая меня, падающие лисья, грустная привокзальная рощица. Островок уединения - в пяти минутах ходьбы от суеты.
       Осень... Хорошо, спокойно. Тихо и не холодно.
       Единственное, что раздражает, так это "дядя", неожиданно севший рядом со мной, и его союзник - голос из динамика, объявляющий равнодушно, что многим из нас не стоит торопиться.
       Диктатор! Интересно, есть ли общий корень в словах "диктатор" и "диктор"? Видимо, есть - "дикт" - диктовать, под диктовку, - насиловать, заставлять. Пошлость!
       Туман всё густеет. Теперь он напоминает сгущённое молоко, нечаянно пролитое из гигантской банки. Самолёты не летают, поезда и люди бредут на ощупь. Появляется реальный шанс опоздать на премьеру.
       Жёлтыми ящерицами мимо скользят такси. Жёлтый клён слегка наклонился к моей жёлтой лавке, они - соседи, видимо, дружат. Жёлтое, жёлтое... Интересно, у тоски бывает когда-нибудь осенний цвет?
       Всё-таки удивительно! Синий с жёлтым рождает зелёный. Чёрный с белым - серый. Красный манеж с жёлтыми опилками - получается жонглёр!..
       Мою лавку начинают осаждать. Появился ещё один сосед. Сидит, курит. Клён - и тот покачал своими жёлтыми бакенбардами. Мы хорошо друг друга понимаем - это наша тайна. Словно в знак нашей причастности к заговору, он в мою открытую сумку бросил свой листик. "Спасибо" - подмигиваю ему. Листик напоминает детскую ладошку.
       Народ постепенно прибывает в мой осенний зал ожидания, спасаясь от непогоды.
       Пойду, осмотрю свои владения. Буду сегодня негласным хозяином рощи общего спасения душ от "метеоусловий"...
      
      
      
       * * *
       За окном октябрьский ветер, мелкий дождь с липким снегом.
       Высоченная культяпка изуродованного тополя.
       Дерево напоминает гигантский засохший одуванчик.
       На одной из веток сидит ворона.
       От падающего снега она кажется грязно-белой.
       Порывы ветра пытаются сбросить её с высоты, но она упрямо цепляется за тонкую ветвь.
       Ветер, падающий снег и непрочная ветка тополя... Нелегко быть одинокой белой вороной...
       Птица смотрит на меня, ей холодно и грустно.
       Мне тоже...
       Мы долго глядим друг на друга через мокрое стекло.
       Снег усилился.
       Ворона стала совсем белой.
       Мне жаль птицу. Я открываю форточку, чтобы впустить её в тепло. Но она испуганно взлетает, сбрасывая снежную вуаль.
       Обыкновенная серая ворона...
       Видимо, белыми они бывают только под снегом.
      
      
      
       * * *
       Дождь выплакал все глаза и затих.
       Проржавевшая листва сочно чмокает под ногами.
       Улица, другая. Квартал, переулок. Холодно...
       Вот и цирк. Серая горбатая громадина. Тесный двор соединил его с такой же старой цирковой гостиницей. Уже век они смотрят друг другу в слезящиеся, мутные глаза-окна.
       Цирк равнодушно взирает на меня. А я из гостиницы с жалостью смотрю на него, грея губы о чашку кофе.
       Внизу, во дворе, две большие собаки свернулись клубком под навесом. Рядом лужа. Она ширится и приближается к собачьим носам. Летящие с навеса капли разбиваются о лужу и сотнями мелких брызг падают на серые шкуры. Когда становится невмоготу, собаки остервенело и печально смотрят в небо, крупно трясутся и глубже прячут мокрые носы. Одна из дворняг, нервно, с повизгом, зевнула, стряхнула с шерсти воду и вновь легла на старое место.
       Я шепчу им:
       - Глупые! Вы же под навесом, спрячьтесь вглубь, - там сухо!..
       Но что я для них, так, - отражение в оконном зрачке.
       Может, для того, чтобы ощутить будущую весну, надо хоть изредка мокнуть в лужах осенней безысходности...
      
      
      
       * * *
       На море шторм.
       Великолепный шторм, с грозой, удивительной для зимы.
       Молния в полнеба, грозные раскаты грома, ударяющие прямо в середину Чёрного моря.
       Оно действительно сейчас чёрное.
       Чёрен и горизонт, как будто кто-то отчеркнул его жирной чертой грифеля.
       Под ним - полоска бледного изумруда, переходящего в густую бирюзу. И вновь до берега чёрная акварель, разбавленная в солёной воде. Разбивают краски вспышки кипенно-белых волн.
       Между свинцовым небом и двухметровыми бороздами волн парит одинокая чайка...
      
      
      
       * * *
       Бреду берегом, глядя на море.
       Набережная и галечный пляж пустынны.
       Солнца целый день не было. Только сейчас, прежде чем окунуться в море, оно показалось во всей красе. Этакий рубиновый шар, медленно опускающийся к чёрной линии морской дали.
       Останавливаюсь.
       Впереди, на волнорезе, кто-то стоит и машет руками.
       Этого "кого-то" мешает разглядеть заходящее солнце.
       По сутулости плеч и движениям догадываюсь, что это старик.
       Он дирижирует ЗАКАТОМ.
       А, может быть, морем...
       А, может, старик не хочет СВОЕГО ЗАКАТА и сейчас колдует, отчаянно взмахивая руками?..
       Его контур ярко очерчен заходящим солнцем и светится.
       На нём морской китель без погон.
       Мой морской волхв, оказывается, кормит чаек, подбрасывая кусочки хлеба вверх.
       Птицы, как огромные хлопья снега, кружат над ним и ловят хлеб розовыми клювами.
       Серебристо-розовые от заката волосы старика треплет южный ветер.
       Один бок у чаек тоже розовый. Бело-розовые чайки...
       Ещё считанные мгновения - и солнце нырнёт в морскую пучину.
       Старик замер с вытянутой рукой, глядя вдаль.
       Смелая чайка пытается выхватить кусочек хлеба из зажатой ладони.
       Неожиданно старый моряк оборачивается ко мне. И тут я вижу его влажные, цвета морской волны, глаза. Он улыбается, не видя меня...
       Всё.
       Солнце скрылось.
       Жалобный вскрик чайки.
       Прощальный луч ударил в грудь старику, где золотой искрой отозвалась звёздочка Героя...
      
      
      
       * * *
       В поздний час море удивительное.
       Декабрьское море.
       Тёмная холодная гамма доминирует на холсте, который с трудом виден в ночи. Пронизывающий колючий ветер, плотный свинец низко висящих туч. Маслянисто-чёрные волны с шипением лижут каменистый берег. Высокоэтажные пансионаты, словно маяки, высятся на крутом берегу. Природа бунтует.
       Скрипят тяжёлыми ветвями сосны. Пальмы хлопают огромными листьями-крыльями, словно пытаясь взлететь. Пики кипарисов укоризненно качают макушками.
       Свет с берега достигает моря и освещает его на несколько десятков метров.
       Вершины подкатывающихся к берегу волн светятся белыми кружевами. Чёрная крутая волна грозно наваливается на серую твердь волнореза. Мгновение - и от жестокого боксёрского удара мокрого бетона, волна рассыпается на мириады светящихся брызг.
       Она со стоном падает без чувств у ног волнореза.
       Следующая волна остервенело бросается на крутой монолит - и вновь поражение.
       В воздухе от поединка стоит солёная пыль. Она оседает на моей нейлоновой куртке. И на лице. Губы становятся солёными.
       Куртка - глянцевой.
       Краски вечера предельно скупы.
       Всё выполнено в карандаше. Но игра полутонов бледно-чёрного завораживает.
       Неуловимая пластика звуков и красок.
       Качающаяся бездна светящейся черноты дышит, стонет.
       Всхлипывающий шёпот перерастает в гул, грозное форте взрывается стоном и предсмертным криком волны.
       Солёная пыль, и всё сначала...
       Остывая от очередной отбитой атаки, берег шипит, мерцает полированными боками крупной гальки.
       Борьба стихий продолжается.
       Море предлагает другую игру. С новым порывом ветра оно наваливается на берег с рокочущим шёпотом:
       - Шша-ах-х!
       Атака отбита.
       - Шша-ах-х!
       Бесполезная игра в две фигуры, как будто низкорослая ладья в приплюснутой короне хищно преследует Его Величество, оставшееся без свиты.
       Бесконечная игра.
       Небо, словно безмолвный рефери, наблюдает единоборство моря и берега, иногда кому-нибудь из них подыгрывая.
       Сегодня оно явно на стороне моря.
       Я и ночь болеем за берег.
       Море сердится на меня за это. И при очередном "шахе" берегу, обдаёт меня холодной пеной.
       Дарю взбудораженному морю монетку за вечерний моцион и растворяюсь в темноте курортного парка. Около спящего цирка оборачиваюсь и прислушиваюсь. Издалека доносится возбуждённый шёпот моря:
       - Шша-ах-х! Шша-ах-х!
       Вечная игра стихий.
      
      
      
       * * *
       По календарю декабрь - пора сугробов, свирепых морозов и тоскливых вьюг.
       А на улице дождь. Настоящий "грибной" дождь, как прощальный взмах руки уходящей осени.
       Декабрь... Звучит, как имя былинного героя, богатыря с могучей седой бородой.
       Словно "крестовый король" из колоды игральных карт.
       А на улице, в его промокшем королевстве, царствует "крестовая дама".
       Время повёрнуто вспять...
       Кончился дождь. "крестовая дама" примеряет "червонный" весенний наряд. Свежий, пахнущий талыми снегами ветер игриво носится по владениям "уснувшего" короля. Кто-то опрокинул ярко-синие чернила в небо. Взбитая пена лёгких облаков, вырвавшихся из зимнего плена, проносится над высотными домами. Кажется, что телеантенны вот-вот вспорют летучие перины и оттуда мелким пухом разлетятся снежинки. Всё смешалось в природе, словно в колоде карт: декабрь, ручьи и немой ликующий крик солнца:
       - Свобода!
       Это услышать можно только глазами и сердцем.
      
      
      
       * * *
       Актёрская судьба...
       Ещё два часа назад я купался в аплодисментах, тёплой волне зрительской симпатии.
       И вот меня уносит в ночь прокуренная холодная плацкарта, приобретённая экономным администратором.
       Еду в "хвосте". Покачивает неуютный вагон, выстукивая на стыках фамильярное:
       - Ты-ты...
       Недавнее настоящее опрокинулось в прошлое. В мыслях и чувствах сумятица.
       Ещё живы в памяти огни провинциального цирка, ещё не высох после представления мой расшитый блёстками и фальшивыми драгоценностями костюм. А они уже в прошлом...
       Настоящее - это сумрак спящего вагона, свистки встречных поездов, тени, бегущие за поездом.
       Все спят. Мне не уснуть. По-цирковому ещё рано.
       Даже поговорить не с кем, кроме собственного отражения в стекле.
       Одолевает холод...
       Тёплый ветер - спасение от холода.
       Сумбурные воспоминания - единственное лекарство от приступа одиночества.
       Иней посеребрил гирлянды провисших проводов. Лес серой лентой бежит в конец вагона.
       Заснеженный путь домой.
       Путь к полюсу Тепла. Полюсу Любви. И чего-то Настоящего.
      
      
      
       * * *
       Будильник натужно заголосил.
       - Понял, старина, встаю...
       Вот и всё, мама. Короткой была наша встреча...
       Ровно такой, чтобы уткнуться небритым с дороги лицом в твои ладони и затихнуть, забыв обо всём.
       Уютно, безопасно, спокойно. Как много лет назад...
       Ровно такой, чтобы ты успела пришить все оторвавшиеся пуговицы, заштопать пробоины в душе и одежде.
       Чтобы успеть приобрести билет в твоё вечно недоумённое, тихое: "Куда?" и "Зачем?"...
       Мне так было нужно и в этот раз, уходя, почувствовать, как ты суетливо крестишь меня в спину. Краем души уловить твой лёгкий, как надежда, шёпот:
       - Убереги его, Господи, от лиха и беды в дорогах!..
       И уже громко, просяще:
       - Храни тебя Господь, сынок!..
       - Храни и тебя, мама...
      
      
      
       I I -е отделение
       Реверс
      
      
      
       * * *
       Что есть наша жизнь?
       Чёрное и белое, аверс и реверс.
       Первый крик и последний вздох. Первое "люблю" и последнее "прости".
       Круг ликующего манежа и квадрат больничного потолка.
       Лунный пруд с купающимися звёздами и пустая грязная лужа.
       Есть заскорузлые руки. Кирзовые сапоги по пахоте. Есть - нежный лак на пальчиках. Беззаботные ножки в люрексе на тахте.
       Есть пули в лицо под вечер, и трюфельки в рот под коньяк.
       Промасленные рублёвки с медью, и "хрустящие" - на чай.
       Безнадёга и тоска в глазах, как у ломовой лошади. Хищный прищур и лоск, как у сытого фаворита на бегах.
       Бесценная Мадонна-жена с сыном на руках, и "распятый Христос" на рынке за трёшку.
       Свобода и решётка. "Решка" и "Орёл".
       Небо и земля. Ад и Рай.
       Адский рай.
       Райский ад...
      
      
      
       * * *
       Антракт заканчивается.
       Пора переодеваться. Сегодня я работаю во втором отделении четвёртым по счёту. Счастливый номер...
       Монеты выпали из снятых брюк и со звоном раскатились по гримёрной. Я их собираю и по привычке смотрю, что выпало: "реверс" или "аверс", "решка" или "орёл"...
       Я, жонглёр Её Величества Фортуны, цепко и жадно ловлю счастливые знаки судьбы.
       У меня всё хорошо.
       У МЕНЯ всё хорошо.
       У меня ВСЁ хорошо.
       У меня всё ХОРОШО.
       И паук, сулящий удачу, прописался в пыльном углу моей квартиры.
       И звёзды, - загаданные желания, - целыми галактиками падают ко мне прямо в ладони.
       У МЕНЯ ВСЁ ХОРОШО!..
       - Так что же ты хочешь?
       - Жить!..
      
      
      
       * * *
       Как дела в нашем цирковом королевстве?
       Всё в порядке.
       У короля на голове золотая корона.
       У охраны отточенные мечи и пики.
       Слоны и лошади умеют становиться на колени.
       Выдрессированные собачки семенят на задних лапах и лают, когда надо.
       Канатоходцы ходят по струночке туда-сюда, от мостика к мостику.
       Гуттаперчевые мальчики сгибаются в три погибели. Клоуны надрываются от смеха, веселя народ. Всё в порядке.
       Замкнутый круг общего веселья и торжества...
       Хочешь заглянуть за кулисы?
       Шут жонглирует словами, рядясь под мудреца.
       У старого акробата последний шанс, и он решился на отчаянный пируэт, рискуя головой.
       Канатоходец-одиночка захотел по наклонному канату вверх, под купол.
       Отобрали страховочную лонжу. Иди...
       Дикий тигр сидит в клетке. Ничего, привыкнет - и на арену.
       А вот жонглёра мажут гримом, рядя под шута...
       Как дела в нашем цирковом королевстве?
       Всё в порядке. Живём...
      
      
      
       * * *
       Жизнь...
       Я беззащитен и обнажён.
       Цирк...
       Я защищён магическим кольцом манежа.
       Здесь моя сила и счастье.
       Жизнь...
       Как мало радости.
       Как много боли.
       Цирк...
       Какая маленькая боль.
       И какая могучая радость!
       Цирковая жизнь.
      
      
      
       * * *
       Отработавшая программа запаковывает реквизит по ящикам и контейнерам.
       Мы, вновь прибывшие им на смену, распаковываем такие же ящики и контейнеры. Весело переговариваемся, хохмим, подначиваем друг друга.
       У тех, кому уезжать, движения размеренные, неторопливые, - устали.
       Те, кто распаковывает свой цирковой багаж, - экономно сдержанны и сосредоточены, - берегут силы. Побочный легковесный трёп не перебивает главную мысль: скоро премьера...
       Пауза между нашим традиционным: "С началом" и "С окончанием".
       Прожектора не успели остыть, как их кожухам и стёклам вновь раскаляться до предела.
       На снятых рекламных щитах дождь ещё не смыл фамилии и размалёванные маски клоунов, а художник готовит краски для новых имён.
       Готовимся и мы.
       Вновь нужно доказать своё право на место в манеже.
       Звание "мастера спорта" подтверждается дважды в год.
       А Мастера цирка - ежедневно.
       Промах, - и ты уже "кандидат". Осечка, - и ты в ауте, за бровкой, за барьером...
       Манеж - это ринг, где не бывает ничьих.
      
      
      
       * * *
       Судьба не всегда ласково обходится со мной, как жонглёр с репетиционным реквизитом.
       Прежде чем добьёшься послушного полёта, тысячекратно нагнёшься за упавшим жонглёрским предметом.
       Судьба жонглирует мной, как мячиком, булавой, обручем.
       Это, наверное, смешно, когда жонглируют жонглёром.
       Больно и обидно оказаться упавшим и беспомощным.
       Но самое трудное в жизни - дождаться мастерского броска судьбы, чтобы ощутить блаженство долгожданного полёта...
      
      
      
       * * *
       Самолёт подрагивает. Скоро взлёт.
       Четыре часа плена. Часы молчания, сидения рядком, без права на сигарету и парашют. Улетаю из Пулково.
       ...А по Фонтанке плывут кленовые листья, жёлтыми ладошками вверх...
       Шедевры России и Монферрана скоро заменит таёжное царство.
       Очередная смена декораций.
       ...А в Ленинграде осень. Мимо Михайловского, по чёрной воде Фонтанки, плывут кленовые листья, жёлтыми ладошками вверх...
       Медленно вдавливает в кресло. Память, зацепившись за бетонку, тянет сердце резиновым шнуром назад.
       Сколько можно летать! Сколько можно менять гостиницы, города, поезда, самолёты!
       Не хочу-у-у!!!
       - Врёшь, хочешь. Ещё как хочешь.
       Скоро исполнится полжизни, останется полпути в цирковом измерении. Кажется, что ещё не жил, не работал, не дышал.
       ...А они всё плывут, плывут жёлтыми ладошками вверх...
       Закончились наши гастроли в Ленинграде. На моём манеже другие. В моей гардеробной другие. Мой цирк стал мне чужим.
       - "Мне", "моё" - эгоист!
       Смена программ, как смена экипажей на подводной лодке. Она не бывает "моей", "твоей".
       Полгода похода сквозь шторм и бурю аплодисментов, сквозь мёртвую зыбь ночного цирка, налипающие водоросли неудач, сквозь "Ура!" и "SOS".
       И вот - смена.
       Кажется, летим...
       ...А в Ленинграде осень.
       Под выгнутыми спинами мостов, мимо Летнего сада, по чёрной воде Фонтанки, плывут кленовые листья, и тонут жёлтыми ладошками вверх...
      
      
      
       * * *
       Вновь смотрюсь в треснутое зеркало холостяцкой жизни.
       Опять мы в разных городах.
       В который раз две судьбы мечутся на манежах телефонных дисков.
       Днём - работа. Ночью - чёрный нерв провода и дрожащая от нежности мембрана телефона.
       Всё сначала.
       Чемодан под кровать. Фотографию в рамку. Тоску в глубь сердца...
       Жизнь в поездах.
       Любовь по телефону.
       Жена - до востребования...
      
      
      
       * * *
       Сонная вахтёрша который раз отрицательно качает головой. От тебя звонка всё нет и нет...
       - SOS!..
       От моего манежа до твоего четыре часа полёта.
       От моей полночи до твоей четыре тысячи вёрст темноты.
       Одна маленькая белая монетка в прорези автомата может спасти мою душу, мой тонущий корабль Надежды.
       Мне холодно и страшно в этой глухой сибирской ночи.
       - SOS!..
       "Спаси Остывающее Сердце"!..
      
      
      
       * * *
       В третьем ряду опустевшего зала тихо сидела угловатая девчушка.
       В её жёлто-зелёных глазах отражался красный ковёр манежа, и от этого они казались рыжими.
       Девчонка с рыжими глазами...
       - ?!
       - Хочу, как ты! Хочу быть артисткой!..
       Это было давно...
       Теперь у неё растёт сынишка. Он очень похож на неё. Наш малыш.
       Когда он бегает по мягкому ковру манежа, его глаза становятся рыжими.
       Цирковая, рыжая судьба...
      
      
      
       * * *
       Перрон бурлит.
       Обычная вокзальная суета с окриками носильщиков, волнением встречающих, резкими посвистами маневровых тепловозов.
       Дождь. Шум. Толкотня.
       - Здравствуй, родная моя...
       - Любимый, наконец-то...
       Ты приехала, а мне скоро уезжать.
       Но у нас ещё уйма времени. Два часа, - вечность в цирковом измерении.
       Привокзальный парк. Потёртая лавка - наш приют.
       Знакомые чемоданы радостно трутся боками. Они редко ездят вместе и теперь тоже рады встрече...
       Куранты на привокзальной площади бесстрастно бьют по сердцу.
       - Всё. Мне пора.
       - Я напишу...
       - Я позвоню...
       Перрон бурлит.
       Дождь кончился.
       В любимых рыжих глазах отражается РАДУГА.
       НАДЕЖДЫ...
      
      
      
       * * *
       Сладких губ блюз в ночи. Под звёздами. И Богом.
       Бесконечная вселенная нашей любви.
       Бесконечность наших разлук. Бесконечность моего одиночества, сейчас, в кресле "Боинга". И потом, на чужих берегах. Всё будет, как всегда. Чёрные квадраты зачёркнутых чисел в календаре. Чёрные овалы таможенных штампов в паспорте. Чёрные провалы ночей вместо сна. Реквизит - инквизитор на манеже днём. Визбор песнями по нервам ночью. Визы туда. Визитки оттуда. Визг саксофонов, барабанов вопль. Грохот оваций - взрыв толпы...
       Голову в плечи. Глаза в иллюминатор. Мгновения в вечность.
       Везувий сумасшедших турбин, несущих меня в долгожданную тишину блюза твоих сладких губ...
      
      
      
       * * *
       Фонтанка.
       Летний сад.
       Не спеша, к Неве...
       Здравствуй, холодная волна!
       Здравствуйте, знакомые гранитные ступеньки, где так удобно было сиживать белыми ночами!
       Здравствуйте, ленинградские белые ночи! Кому вы теперь дарите любовь? Чьё счастье воруете?
       Я вернулся к вам ненадолго, проездом.
       Вернулся, весь израненный памятью...
       ...Она смеялась:
       - Ты поставил мой город на колени! Ты его покорил, мой, и только мой, король манежа!..
       Глупая, смешная девчонка. Никто тогда не понимал, что на коленях оказался Я...
       Где ты сейчас? Какая ты стала, моя влюблённая ленинградка?
       Вновь ночи разводят мосты, чтобы пропустить чей-то корабль...
       Разведённый мост...
       Я стал сед, как твои июньские ночи, Ленинград...
       Всё. Мне пора. Только и было у меня времени, чтобы пройтись по набережной Фонтанки, как тогда...
       Такси!..
       - Мне в Пулково...
       Я вернусь к тебе, Ленинград. Обязательно.
       Мы обнимемся, как старые добрые друзья, и посмотрим друг другу в глаза. Мы будем смотреть и улыбаться...
       До встречи, Инженерная!
       Не забудь меня, ленинградский цирк, - обитель святых надежд.
       И утрат...
      
      
      
       * * *
       ...Он очень стар.
       Он не помнит, сколько ему лет.
       На лице его добродушная, слегка виноватая улыбка, и влажные, старческие глаза.
       Согбенный такой, трогательный старичок...
       В войну его контузило. Он долго ничего не помнил...
       Спустя шесть лет он вспомнил самое главное для себя - он из Цирка, цирковой. А чуть позже - и своё имя.
       Помогла, говорят, жена, которой давно уже нет.
       Он многое пережил. И многих...
       Теперь он ежедневно приходит в Ленинградский цирк.
       Со своей крохотной пенсии он дарит вахтёршам карамельки, и счастлив, что может угостить.
       Он приходит очень рано, и последним уходит, когда выключают в коридорах цирка свет до утра.
       Он находится на вечной службе у Цирка.
       Он наш. Из "опилочной братии"...
       Пока мы репетируем, он сидит в зрительном зале. Смотрит.
       Смотрит и улыбается.
       О чём он думает?..
       Я ни разу не слышал его голоса.
       Так, наверное, молчит Время...
      
      
      
       * * *
       ...В Кемерове тогда стояла удивительная осень - рыжая, как пожар.
       Загородные густо-зелёные пруды тонули в ряске. По берегам нещадно дымили горы золотых листьев. Почему-то глупо улыбалось. И слезились глаза. То ли от дыма, то ли от холодного осеннего тумана...
       По утрам синий грустный дождь нередко сменялся легкомысленными "белыми мухами", которые припрятывали золото щедрой осени.
       Было это восемь лет назад...
       И вот я снова здесь.
       Вновь тот же дом. На шестом этаже, забрызганная побелкой, картонная табличка с нахальной надписью: "Гостиница цирка".
       Это для нас, чтобы не перепутали двери, - дом-то жилой, с нормальными людьми.
       Кусок картона с красными буквами - своеобразный рубеж между "нормальными" и нами, цирковыми.
       Вот сюда, второй раз в жизни, спустя восемь лет, я вселился на ночь глядя.
       У меня одноместный номер. Нормально, жить можно. К тому же роскошный вид из окна. Посмотришь с высоты шестого этажа и летишь взглядом над тёмным силуэтом цирка, его опрокинутой пиалой купола. Он рядом, напротив.
       Чуть дальше гирлянда жёлтых светлячков отделяет небо от земли. Завтра днём пёстрый дым из бесчисленных разнокалиберных труб-стволов, атакующих небо, закроет горизонт. Но сейчас ночь. Дыма не видно, и город сияет, словно умытый.
       - Ну, здравствуй, я приехал вновь...
       Завтра премьера.
       Пусть всё будет, как в первый раз.
       Чтобы прийти вечером домой, упасть одетым на кровать.
       Лежать, глядя в потолок в трещинах, и счастливо, до глупости счастливо, улыбаться. И так полежать на "сиротской" кровати циркового "отеля" минут десять, ещё не остывшим после манежа, с прыгающим от пережитого и разваливающимся от усталости сердцем. Когда можно даже ревануть, по-мужски скупо и тихо, от одной только мысли, что всё когда-нибудь кончится...
       Пусть всё будет, как в первый раз.
      
      
      
       * * *
       Который день зал провожает меня за кулисы сдержанными аплодисментами. Они редкие и колючие, как падающие ледышки с карниза. Несколько увядающих гвоздик в гримёрной напоминают, что ещё недавно я был королём в манеже. И вот - низвержение...
       Так в цирке всегда. На троне успеха лишь достойный.
       В этом королевстве нет компромиссов.
       Сбой...
       Ночь мучает кошмарами.
       Я подбрасываю кольца, а они не возвращаются. Одно, другое...
       Их уже десятки под куполом.
       Страшно боюсь, что они обрушатся на меня. Я же не справлюсь с ними. Не справлю-ю-юсь!..
       Днём - репетиция, как всегда.
       А вечером... Который день ранят ледышки-колючки.
       Круг рядом со зрителями сатанинским обручем сдавливает грудь. Кольцо манежа смыкается на горле, и я задыхаюсь от страха и собственной беспомощности. Съёживаюсь под прицелом двух тысяч пар глаз.
       Потерян кураж...
       Без него цирковой, как афиша без имён, как ствол без пули. Как жонглёр без колец.
       Жонглёр, найди свои кольца!
       Ствол, обрети свою пулю!
       Судьба! Верни моё имя на афишу!
       Который день...
      
      
      
       * * *
       Благословенная ночь. И в крапинку. И в клетку.
       За клеткой тигры. А в клетке - люди.
       На манеже - блажь, а в зале - Ор!
       Днём мокрый снег. А ночью свеча. Тебе, на фото, как Мадонне.
       Во спасение...
       От Тигров. И Людей.
      
      
      
       * * *
       Бог - Великий Клоун!
       Он, шутя, создал Вселенную. И создал Человека. Всерьёз...
      
      
      
       * * *
       Ива. Ветви в пруд.
       Расплавленное зеркало с плывущим пейзажем.
       Мольберт. Художник. Осень.
       Наклон головы вправо, влево.
       Наотмашь, пощёчиной кистью по холсту.
       Короткие, неуверенные удары. Как в дверь давно брошенной любовницы.
       Шаг назад. Мёртвая зыбь.
       Осень. Кисти. Ива. Пруд.
       "То ли косы моет, то ли слёзы льёт..."
       Прыжок к мольберту.
       Кисть рапирой. Рука с палитрой назад. Атака!
       Выпад. Туше. Укол!
       Мимо...
       Отчаянный выдох в сторону: "Безда-арь!.."
       Кисти об колено. Картину в воду.
       Лицом в холодную траву.
       Потревоженное зеркало с плывущим пейзажем.
       Ива. Ветви в пруд.
       Как обожжённые пальцы в воду...
      
      
      
       * * *
       Гиреву А.
       У кого ещё есть такой друг?..
       Он нищ и оборван.
       Он бывший алкоголик и цирковой.
       Он немного бродяга и настоящий поэт. Русский поэт...
       Он надёжен, как остов старой разрушенной церкви.
       Чист, как её поваленный некогда крест.
       Застенчив, как первая осознанная рифма.
       Он отважен, как обречённый художник, - мой старый, много раз битый жизнью и людьми, друг...
       Как бы ни был от тебя далёк во времени пятачок золотых опилок, ты и пурпурный траур близкого друга сравнишь с традиционным цветом циркового ковра. Да, наш последний "деревянный" костюм будет именно такого цвета...
       Он снится тебе по ночам, этот, давно забывший тебя, Цирк. Я стараюсь тебе о нём не напоминать. Но всё равно в разговоре мы каждый раз возвращаемся "на круги своя"...
       Почему ты не состоялся?
       Потому что...
       У кого ещё есть такой друг!..
       Он нищ и оборван.
       Он бывший алкоголик и цирковой.
       Он немного бродяга и настоящий поэт...
       Россия не любит поэтов.
       Она их чтит, потом...
      
      
      
       * * *
       Жил на свете Стекольщик.
       Он любил вырезать стекло, точно, ровно, по размерам.
       Делал это уверенно и резко: чирик - линия, чи-и-ирк - другая.
       Тук-тук-тук - стеклорезом снизу вдоль процарапанной полосы; нажим пальцами, - хруп, - и готово.
       Мастерская находилась в подвале. Единственное окно выходило на уличный тротуар, по которому целый день стучали каблуки.
       Стекольщик никогда не видел лиц прохожих, только их ноги и туловища. В основном он видел нечищеные ботинки и серый асфальт...
       Однажды у запылённого окна остановились симпатичные туфельки.
       Две тонкие руки поправили сбившийся чулок. А в следующее мгновение Стекольщик увидел улыбку...
       Он никогда не видел улыбки в своём окне.
       Стекольщик бросился из подвала на улицу, обежал дом, но там уже никого не было.
       Мимо всё так же спешили прохожие, однообразно одинаковые.
       Вдруг Стекольщик понял, чем все эти люди похожи - у них не было лиц: только серые, размытые пятна.
       Стекольщик вернулся к себе в мастерскую и подошёл к окну.
       Стеклорезом он задумчиво водил по пыльному стеклу...
       Когда Стекольщик очнулся, перед ним было исцарапанное стекло с каким-то рисунком.
       Тут распахнулась дверь, и на пороге возник очередной заказчик.
       Сквозняк ударил в окно, послышался звон разбитого стекла.
       - Какая безобразная дыра! - кивнул заказчик на окно.
       - Это не дыра. Это... улыбка.
      
      
      
       * * *
       Утро встретило звонком будильника по кличке "Зануда" и маленькими сугробами снега за окном.
       Вновь гастроли...
       В Москве зима, и я спешу туда, где ещё осень.
       Традиционная чашка кофе, слова прощания, сигнал нетерпеливого такси.
       Дорога во Внуково.
       Картинками волшебного фонаря замелькали знакомые силуэты домов, улиц, бульваров.
       Всем им мысленно говорю "До свидания!" Сколько раз всё это уже было! Дороги, поезда, самолёты, города... Пёстрый калейдоскоп географии.
       Аэрофлотовские формальности, и вот:
       - Доброе утро, уважаемые пассажиры!.. - вкрадчивый голос подчёркнуто гостеприимной хозяйки заоблачных далей. - У штурвала пилот первого класса Хвостиков Борис Фёдорович.
       Ну, давай, пернатый БФ-1, мчи меня навстречу новым приключениям, событиям.
       Итак, вперёд, ввысь на десять тысяч.
       Мощный разбег, лёгкий толчок - и трудяга "ТУ", словно с гигантского трамплина лыжник, плавно несёт нас, грешных, поближе к Богу.
       Внизу, под нами, всё белое. Только серо-коричневые пятна лесов и чёрные нити дорог. Мир потерял краски, как радуга, которую показывают по чёрно-белому телевизору.
       "Уважаемые пассажиры" откидывают уютные кресла, начинают клевать носами.
       Мой сосед в старой норковой шапке и шофёрском тулупе сделал это раньше всех. Теперь ему и его носу, уткнутому в овчину, снятся, вероятно, грузовики, дороги, родной город.
       Стоит последовать общему примеру. Пусть мне приснится Принцесса Цирка!..
      
      
      
       * * *
       Жил на свете Жонглёр со своими металлическими кольцами.
       От долгих часов репетиций и частых выступлений кольца стали зеркальными. Когда они летали, в них отражались маленькими солнцами разноцветные огни цирка.
       Жонглёру нравились его солнечные кольца.
       А кольцам было тепло от рук Жонглёра.
       У них всё было хорошо...
       Но вот однажды в его жизни появилась Она.
       Теперь кольца надолго оставались одни. Они всё чаще беспомощно падали на манеж мимо рук. Ведь Жонглёр смотрел на Неё.
       Кольца остыли и потускнели...
       - Какие у тебя шершавые ладони. Брось свои железки!..
       Со временем ладони Жонглёра стали гладкими, непослушными.
       А его призрачное счастье недолгим, как цирковое представление...
       Жонглёр, опечаленный, сидел в пустом манеже тёмного цирка. Ему больше некуда было идти.
       Вдруг манеж озарился солнечным светом. Сияющие кольца летали, катались вокруг Жонглёра, норовя попасть в руки.
       Они всё простили. Ведь прощает тот, кто по-настоящему любит.
       Да и какой он Жонглёр без искрящихся, солнечных колец...
      
      
      
       * * *
       Ты спугнула мысль.
       Мысль не оплодотворила душу. Та не родила строчку...
       Обида. Молчание.
       Комната, как иссохший колодец, где по плесневелым брёвнам сруба гулко бьётся тяжёлая муха.
       Мысль канула в песок бытия.
       Зашатался сруб нашей любви...
       - Так нельзя! - Хочется мне крикнуть, чтобы многоголосым эхом загудел, вмиг, опустевший колодец комнаты.
       - Я по капле собираю эту влагу для нас двоих. Так нельзя!..
       Нерождённая строка не возвращается, как вода, однажды ушедшая из колодца.
       А если и возвращается, - то мутной, как дождевой ручей.
       И бессмысленной, как запоздавшая любовь...
      
      
      
       * * *
       Они шли рука об руку по асфальтированной ровной тропе, где едва хватало места двоим.
       Только двоим.
       Ей стало тесно на узкой дороге...
       Тогда он, спотыкаясь, пошёл тернистым путём.
       Она так и не поняла, что ей теперь стала принадлежать лишь узкая лента асфальта, проложенная другими людьми.
       А ему - весь мир.
      
      
      
       * * *
       Город Бед. Город - Бред!
       Где дважды за десятилетие навылет ранен ноябрём.
       Новосибирск. Красный проспект. Как Голгофа, окроплённая стыдом.
       Проспект...
       Опалённый зимним ветром. От центра до судьбы-судьи.
       Красный...
       Как пробитая дважды вена-вина.
       Ответчик без ответа.
       Растоптанный скорпион без яда и шипа...
       Город без сна. Дом без света. Светы...
      
      
      
       * * *
       Что остаётся, когда уходит Осень?
       Дым костров из опавших листьев.
       Что остаётся, когда уходит Зима?
       Жёлто-зелёные трупы новогодних ёлок.
       Что остаётся, когда уходит Весна?
       Пересохшие ручьи.
       Что остаётся, когда уходит Лето?
       Увядшие цветы.
       Что остаётся, когда уходит Любовь?
       Пепел в сердце.
       Что остаётся, когда уходит Жизнь?
       Времена года... И надежда, что всё повторится.
      
      
      
       * * *
       Память разорвала, скомкала и швырнула воспоминания в прошлое.
       Навсегда.
       Я вновь чист. И прост. Как лист, не исполосованный пером.
       Не исписанный Тобой...
      
      
      
       * * *
       Умка скулит...
       Подбежит ко мне, поцелует, вздохнёт и вновь уходит, опустив голову и хвост.
       Лежит рядом, вздыхает, поскуливает.
       Я пришёл от друзей, и от меня пахнет чужими собаками.
       Неужели эти животные способны ревновать?
       Умка меня любит. Верит мне.
       Но от моей одежды и рук исходит чужой запах.
       У неё мокрые, подвижные ноздри, испуганные глаза.
       Собаки тоже боятся измен.
       - Глупая моя лайка - Умка!
       Мало ли в этом мире собак, которых я глажу! -
       Люблю я только одну тебя!
      
      
      
       * * *
       По комнате бродят ночные тени.
       Короткий, как мгновение, сон, являет одну и ту же картину: трепещущая на ветру афиша, старый шапито, затянутый паутиной, и мои беспомощные движения в этом сплетении нитей.
       Это даже не сон, а скорее вязкое забытьё. Удушливое, как пыльная паутина, короткое - как выстрел в упор.
       Одиночество и бессонница загнали меня в угол кровати, вдавили в холодную стену гостиничного номера.
       Вновь провал в мучительную бездну. Вновь рвущаяся с тумбы афиша, шапито, страшный плен паутины.
       Я задыхаюсь и кричу.
       Пробуждение. Сердцебиение. Испарина...
       Вновь холодная стена, жар смятой постели и блуждающие по комнате тени-призраки. Они чёрной лавиной ввалились в комнату, качают оконную занавеску и зловеще шепчут, словно читают приговор:
       - Самые сложные трюки ты уже сделал в своей жизни.
       Первый - это когда выбрал свою судьбу. Последний - когда решился на прощальный круг по манежу.
       Твои города и годы - это был сон. Сон, который снится раз в жизни. Скоро ты проснёшься...
       Последнее время призраки всё чаще приходят ко мне по ночам. Они шуршат оконной занавеской и шепчут, шепчут...
       Они предрекают вечную разлуку с манежем. За коном пугающая темнота сменяется серым зародышем утра.
       Тени-призраки бросаются к окну и исчезают.
       Холодный рассвет кладёт свою ладонь на горячий лоб, остужая жар бессонницы. Открытая дверь балкона укоризненно скрипит нараспев. Старый клён за окном качает седой от инея головой:
       - Сдаёшь...
       Ночные мучители спрятались где-то за занавеской и молчат.
       Кошмарные видения тоже остались в ночи.
       Бессонница растворилась в тумане холодного утра.
       Нарождающийся день вновь обещает встречу с цирком.
       Ещё есть время до Большой Разлуки.
      
      
      
       * * *
       Острый конус турбины старой "Аннушки" электродрелью буравит небо.
       Внизу медленно движется разлинованная карта земли.
       Три взлёта, три посадки...
       Акварель минских проспектов перечёркнута серым грифелем дождя.
       А где-то там осталась духота, расплавленные от зноя кривые улочки с запылёнными домами...
       Дождь бросает пригоршнями тяжёлые капли в моё распахнутое окно.
       За стеной тоскует магнитофонный голос.
       В холодной "одиночке" гостиничного номера ему тихо подвывает моё одиночество.
       Под окном морщатся от дождя опавшие листья.
       Опять осень. Тридцать третья...
       Гудит ночной проспект. Рядом спит цирк, забранный чугунной решёткой.
       Скоро открытие сезона.
      
      
      
       * * *
       Он добрёл до гардеробной, и, не снимая костюма, тяжело опустился на стул. Запрокинул голову, выставив острый кадык, и уставился невидящим взором в серую побелку потолка...
       Он ещё не остыл после работы, не отошёл от бешеного темпа своего номера.
       Кадык судорожно дёргается, дыхание глубокое, жадное. Глаза мерцают усталыми всполохами. Тяжёлая капля пота медленно чертит по щеке след.
       На сегодня всё.
       И уже вслух, хрипло:
       - Всё-о-о...
       И, как подтверждение - глубокий, усталый выдох.
       Он медленно снимает грим, превращаясь из циркового лицедея в обыкновенного прохожего, тяжело бредущего из цирка в ночь.
       Звёзды по-приятельски подмигивают ему. А плотный снег под ногами скрипуче хрипит:
       - Друг, друг, друг...
       Зябко передёрнув плечами, он торопится к себе домой. В гостиницу. Ему ещё готовить холостяцкий ужин.
      
      
      
       * * *
       ЦИРК - это ПРАЗДНИК...
       Для других.
      
      
      
       * * *
       Твои руки нежны в ласках. Но жестки и цепки в воздухе, под куполом.
       Сейчас они скрестились в умывальнике, скорбно изломившись в истерзанных кистях. На ушибы и раны льётся струйка холодной воды.
       Рабочие бинты с красно-розовыми пятнами и разводами свились змеями у твоих ног.
       Вскидываешь голову на звук моих шагов. Пытаешь улыбнуться сквозь слёзы и саднящую боль:
       - Выходной бы. Хотя бы на неделечку...
       - Я принёс тебе лёд...
       Пульсирующий нерв холодной струи, сжатые губы и невольные слёзы - расплата за успех и право хоть на мгновение быть выше всех...
       Поздно вечером ты снимаешь искрящийся звёздами костюм. На утро его заменит старенькое репетиционной трико, которое никогда не увидят зрители, не догадаются о боли и каждодневных ссадинах. Даже наши, цирковые, видят не всё. Не принято...
       Я поцелуями иссушу твои слёзы. Вода и лёд остудят ноющую боль.
       А сейчас:
       - Готовься. Скоро твой выход...
      
      
      
       * * *
       Она упала на репетиции.
       Глупо так, из-под купола.
       Он лишь на мгновение отвлёкся и услышал тот страшный глухой звук. Ни вскрика, ничего.
       Он - её пассировщик, был внизу. Она теперь тоже была внизу.
       Навсегда...
       Он шел к ней, вытянув руки вперёд, будто преодолевал неземное притяжение. Лица нет. Есть только безумно открытые глаза и перекошенный рот. Шаг, ещё шаг. Ещё...
       Он опустился на колени. Погладил её.
       Она лежала лицом вниз, нелепо подвернув голову. Там, где её губы слились в последнем поцелуе с манежем, красный репетиционный ковёр постепенно темнел. Сломанные её руки распростёрлись в прощальном взмахе.
       Он поднял глаза к куполу, потом руки со сжатыми кулаками и... нет, не закричал. Он завыл.
       В этом вое было всё: горе, любовь, отчаяние, ненависть. Так воет одинокий волк, увидевший на горизонте уходящую вдаль волчицу.
       Он выл хрипло, без слёз...
       Он поперхнулся собственным воплем, когда услышал, как из детской коляски, стоящей тут же, у манежа, ему подтянул их маленький волчонок...
      
      
      
       * * *
       Светлой памяти
       Заслуженного артиста РСФСР
       Юрия Пантелеенко
       В кого превращаются цирковые, покинувшие нас навсегда?
       В журавлей?
       Но у нас нет неба, - есть купол.
       В тлен, в глину, из которой делают скобяные чаши для вина?
       Но у нас нет земли, - есть упругая гладь манежа.
       Наверное, Они превращаются в яркие блёстки, чей загадочный свет завораживает зрителей.
       А может, Они становятся жёлтыми зрачками прожекторов, как немигающие глаза ящерицы.
       Страховочными лонжами, спасающими нас, живых, от печального эпилога.
       Быть может, Они возвращаются цветами, что приносят зрители.
       Из рук в руки. От сердца к сердцу.
       От Того сердца воздушного гимнаста, которое, взорвавшись, превратилось в розу...
       Цирк - круг.
       Всё остаётся в этом кольце без неба и земли. В блёстках, лонжах, жёлтых прожекторах, цветах, греющих наши живые души...
      
      
      
       * * *
       Боже! К тебе нельзя уходить с пустыми руками.
       Как на день рождения. К врагу...
      
      
      
       * * *
       - Раз, два, три, четыре... Глупо всё как получилось...
       - Считай, считай!
       - Три, четыре, пять... Что с машиной? Мне надо ехать. Меня ждут! Премьера...
       - Добавьте.
       - Пять, шесть, семь... Не помню, что после семи? В семь у нас обычно начало. Где-то в восемь работаю свой номер. Точно! Дальше восемь...
       - Не молчи, считай!..
       Лечу в пропасть.
       Падаю и кричу. Кричу и бешено несусь вниз, неумолимо вниз.
       Белые халаты, белый квадрат потолка с круглой, как манеж, операционной лампой. Белые маски...
       Всё это кружится, несётся в бешеном хороводе.
       Торжество белого. Белый карнавал...
       - Пять, шесть, семь, пять...
       Свет. В лицо. Яркий, колкий.
       - Шесть, семь, восемь... забыл, как дальше...
       Помню свет в лицо... кювет...
       Ломит спину, виски. Хочется их потереть, потрогать.
       Глаза!..
       Выключите пушку. В лицо жонглёру нельзя!
       Пушку, осветители!..
       Где я?
       Представление? Нет?..
       Больница?.. Чёрт!..
       - Пять, шесть, пять, шес-с...
       Аплодисменты!..
       О, Боже, какая музыка!..
       Больно-о-о!!!..
      
      
      
       * * *
       Сырая стопка постельного белья так и осталась нетронутой.
       В заплёванном тамбуре дымно и холодно. За толстым стеклом знакомый перрон. Был здесь. Когда-то. И вот - снова...
       Курю. Дождь размочил черноту ночи. Она выцвела, подсвеченная неоном вокзала. Заспанная проводница откинула ступеньку вагона.
       В грудь ударила дурманящая смесь дождя, бушующей сирени и затаённой надежды. Сладко заголосило потревоженное сердце: "Было! Ох, было-о!.."
       В мельтешне вагонов уходящего, громыхающего поезда, памятью, вдруг, высветились золотые рязанские купола, летящие с косогора куда-то в приокские степи. Сумасшедшие соловьи в черёмухе, там, на острове, у речки Трубеж. Жёлтая вьюга осени и рябиновые губы той, казалось, единственной... Мятущиеся на ветру голые берёзы, как сорванные афиши. Чёрные переулки одиночества. Было...
       Мой поезд прогромыхал и ушёл. Вот и приехал. В прошлое.
       Здравствуй, Рязань...
      
      
      
       * * *
       Дурью мается май. Ландыши, тюльпаны, фиалки. Незабудки...
       Мается душа моя в маете. Маюсь в мае опять. Как маятник на часах с кукушкой. Ку-ку, Ку-ку... Сколько мне?..
       Брызгами фиалок - глаза.
       Ландыши, тюльпаны - руки.
       Майских лет череда. Незабудки...
      
      
      
       * * *
       - Прости. Я больше не могу ездить с тобой. Я устала. Отпусти меня. Я, видимо, не из перелётных птиц...
       Он метался в качающемся тамбуре последнего вагона, как дикая птица в клетке...
       Рука её была прижата к груди. Косынку трепал ветер. Она стояла на перроне, пока не скрылись за поворотом сигнальные огни поезда...
       Он держался за холодные прутья на окне, смотрел на убегающие рельсы и курил, курил...
       - Прости. Я не могу остаться.
       Не смогу жить в домашней клетке. Отпусти и ты меня...
       У нас, видимо, разное Небо...
      
      
      
       * * *
       Три дня - три костра, которые обогрели. Но не спасли...
       Твой вагон тронулся. С ним уехало моё сердце.
      
      
      
       * * *
       Номер окончен.
       Я делаю последние шаги за занавес.
       Вдруг - препятствие из огромных глаз, полных восторга и нерешительности. Протянутые детские руки с тремя гвоздичками:
       - Скажите, трудно работать в цирке?
       - ?!..
       Что тебе ответить, моя маленькая незнакомка...
       В цирке работать не трудно, если, сжигая себя дотла, каждый раз находишь силы к новому выходу. Находишь, когда кажется, что их уже не осталось даже на улыбку.
       Работать не трудно в цирке...
       В цирке трудно жить. Много у нас всего...
       И всё же я люблю его.
       Люблю остаться заполночь, один на один с манежем и убегающими вверх рядами пустых кресел. Когда купол постанывает и поскрипывает от усталости после рабочего дня.
       Когда можно остудить лоб и горячие от работы руки о холодное стекло фойе. Смотреть через него на редкие машины. На одноглазый светофор, который часто мигает, оттого, что ему всё надоело и он хочет спать.
       - Трудно ли работать в цирке?..
       Что тебе ответить, малыш? Много у нас всего... - это взрослая жизнь.
       Но для тебя - я артист. Хранитель твоей доброй сказки. И я хочу, чтобы эту сказку ты любила всю жизнь. Как я...
       Поэтому с улыбкой говорю тебе:
       - В цирке работать... весело.
      
      
      
       * * *
       В одном из югославских ресторанов тихо плакала скрипка под всхлипы сочувствующего аккордеона и гулкие вздохи обшарпанного контрабаса.
       Старый еврей-скрипач ходил по залу со своей неутешной скрипкой и ронял её слёзы в полупьяные души завсегдатаев.
       Над нашим столиком висела картина: журавлиный клин на закате, устремлённый вдаль.
       Скрипач подошёл к нам и тихо, с акцентом, сказал:
       - Руссия, Тиссан весь вечер будет играть только для вас.
       Я буду играть для России...
       Тонкие нервные пальцы мяли гриф, вонзаясь в струны, будто искали и никак не могли нащупать болевую точку. Каждый раз, перед очередным виртуозным пассажем, скрипач бросал взгляд на нашу картину, как на пюпитр с нотами.
       Скрипка и журавли...
       Одна мелодия сменяла другую.
       Наконец, обессиленный, он присел к нам, сделав знак официанту.
       Принесли бутылку красного вина.
       - Попробуйте. Это лучшее, что есть в Словении.
       Мои папа и мама из Ростова. Были...
       Я родился в тот самый момент, когда переезжали границу. Папа говорил, что это была уже не Россия, но ещё и не Венгрия. То была середина реки Тиссы. Меня назвали Тисса, - Тиссан полностью...
       Как там Россия?
       - Нормально...
       - Кто вы?
       - Артисты.
       - Хм, значит, родственные души. - Он отпил глоток. - Мне много лет. Я стар, как наш сумасшедший мир. Поэтому послушайте, что я вам скажу.
       Вы счастливые люди. У вас есть главное в жизни - Родина.
       Ощутить и понять ЭТО может лишь тот, кто родился на середине реки...
       Вся жизнь таких проходит ни там, ни здесь. А разве это жизнь?..
       Я один из тех журавлей, - он кивнул на картину, - которые всю жизнь на пути к дому. - Он поставил бокал с розовым вином, разбавленным "минералкой" и согретым его ладонями. - А кто Вам эта девушка? Жена? Пока нет? Тогда старый Тиссан сыграет вам на прощанье "еврейскую свадьбу". Он и его скрипка благословляют вас на счастье и жизнь.
       Он встал, помедлил, раздумывая, затем решительно расстегнул пуговицу на рубашке.
       - Да, вот ещё что, у вас в России есть река, Дон. Прошу вас, бросьте в него вот это...
       Он что-то положит на стол, и побрёл к эстраде.
       На белоснежной скатерти лежал медальон из старинного русского "пятака"...
      
      
      
       * * *
       Как только отзвонят на Нотр-Даме, пахнёт горячим сеном с Сены. Засветятся мангалами ночные набережные. Потянет дымкой жаренных каштанов. Исполнит бриз лукавый блюз...
       И заскулит тогда моя душа волчонком. Закружит памяти волчок...
       Мечется она в лабиринтах лестниц Монмартра у базилики Сакре-Кер. Задыхается в объятиях самовлюблённого города у Мулен-Ружа на Клиши. До утра ищет спасения на торгующем своим телом плас Пигаль. Города без возраста и привычек. Имя которому - Париж.
       Где тогда мои сны?..
       Куда пропадают они, когда пропадаю я в толчее шумной Акихабары и Гинзы? Когда взор не может пробить бетон токийских небоскрёбов. Пульсируют они, жалуются ночи навигационными огнями. Как банкеты на моей реке...
       Не до сна, когда вычурность жары Бомбея плавит мозг и тело, а полуголые рикши оглушают базарными воплями.
       Где они, желанные, когда пёстрые забегаловки Сеула запахами специй плющат и мутят сознание? И лишь рюмка соджу, как впрыск адреналина, заставляет гнать по аортам вечно пьяную кровь.
       Что мне снится в размалёванных вагончиках шведского цирка-шапито? Где по ночам сыро и зябко, как на озёрах под Ленинградом.
       Сны мои зыбкие, как утренний туман. И яркие, как заливные луга Дона. Где клевер с колос и шмель с кулак. Где полынный дурман припудрен пылью грунтовых дорог, уходящих за горизонт. Там иволги мартовскими кошками орут в лозняке. И флейтами зазывают друг друга. Где соловьи раздирают ночь. А коршуны - бездонье донского неба. Где церкви моют купола в донских ключах. Где святые колокола молитвенно тянут:
       - Дон-н-н-н!.. Дон-н-н-н!.. Дом-м-м-м...
      
      
      
       * * *
       - У тебя клюёт! Ты что, не видишь?..
       Ну, кто так подсекает? Эх ты, а ещё жонглёр...
       - Бывший, батя, бывший. Ладно, пусть живёт...
       Закат-то какой? Солнце, как манеж.
       - Манеж, цирк... Хе!
       Мой сын - пенсионер! Действительно, - цирк.
       Нет сорока, и уже пенсионер! Ну и дела...
       Я-то всю жизнь...
       - Работа, батя, такая...
       - Ты что вскинулся-то? Это утки озёрные взлетели.
       - На аплодисменты похоже...
       - Отдыхай, пенсионер безбородый... Скучаешь?
       - Да, батя... По ночам от тишины уши болят...
       - У тебя опять клюёт...
      
      
      
       ЭПИЛОГ
      
      
      
       * * *
       Разломи моё сердце на апельсиновые дольки. В каждой из них ты найдёшь зёрнышко моей любви.
       Возьми любое. Пустоцвета не будет. Вырастит огненный библейский куст. Он опалит тебя. А меня сожжёт. Так бывает. Так было. Так должно быть.
       Огонь очищает.
       Чтобы любить - надо гореть. Слышишь, - гореть!
       Не спи сегодня. Посмотри, Луна созрела апельсином.
       Не бойся разбудить нашего сына. Оторви меня от окна. Спугни сонный сумрак дрожащей свечой. И молчи. Молчи-и.
       Дай послушать твоё дыхание. Как тогда. На Крещение. Когда Бог подарил мне лучшую из женщин с глазами, полными балтийского янтаря.
       Сейчас в них апельсиновая Луна. Рыжая Луна. Рыжие глаза.
       Тёмно-рыжая ночь.
       Огненный куст.
       Слева - Бес. Справа - Ангел. Лицом к лицу. Плотью к сути.
       - Ещё...
       Только ты можешь целоваться, улыбаясь.
       - Ещё-ё...
       Только ты можешь плакать каждый раз, когда я шепчу: "Люблю-ю-ю"...
       - Ещё-ё-ё...
       Клубиться рассветным туманом Нева. Вздулись шарфами мосты. От гранита к граниту. От прошлого в настоящее.
       - Ещё-ё-ё-ё!..
       Наши сердца взрываются апельсиновыми дольками и мы летим в блаженное царство междометий...
      
      
      
       * * *
       Я - король.
       Моё королевство на Земле - самое маленькое. Всего пять обручей.
       Зато оно самое богатое. Под лучами цветных прожекторов обручи играют драгоценными камнями. Их много. Не счесть.
       Я - король-богач.
       Мои обручи как солнца. Сразу пять искрящихся серебряных солнц.
       Кто ещё может похвастаться, что у него столько драгоценных камней. И солнц.
       Мои солнца восходят и светят. Каждый день. А по выходным, чтобы людям было веселее и светлее, они восходят по нескольку раз, высоко взмывая под купол.
       Их восходы любит смотреть принц. Мой Маленький Принц...
       Рядом с ним всегда королева. Моя Королева, с рыжими глазами...
       Мы счастливы. И богаты. Сказочно богаты.
       Мы живём в сказочном королевстве пяти серебряных солнц...
      
      
      
       P.S...
       Я - Буду. Я конечно - Буду. Обязательно!
       Когда-нибудь. Потом...
       Теперь я - есть. Я конечно - есть. Немного. Чуть-чуть.
       Сейчас...
      
      
      
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кулаков Владимир Александрович (kulahoop@mail.ru)
  • Обновлено: 10/01/2021. 146k. Статистика.
  • Статья: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.