Кувалдин Юрий Александрович
"Наша улица" в отчетах

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Кувалдин Юрий Александрович (kuvaldin-yuriy@rambler.ru)
  • Обновлено: 22/07/2013. 866k. Статистика.
  • Очерк: Публицистика
  •  Ваша оценка:


       "НАША УЛИЦА"
       в отчётах
      
      
       Материалы мероприятий
       журнала писателя Юрия Кувалдина
       "Наша улица"
      
      
      
       Издательство
       Книжный Сад
       Москва
       2009
      
      
      
       ББК 84 Р7
       Н 37
      
       Н 37 "Наша улица" в отчётах
       "Наша улица" в отчётах / Материалы мероприятий журнала писателя Юрия Кувалдина "Наша улица": сборник. - М.: Издательство "Книжный сад" 2009. - 304 с.
      
       Сборник содержит материалы мероприятий, организованных и проведенных Юрием Кувалдиным за последнее десятилетие под эгидой его журнала "Наша улица", ориентированном на серьезную художественную литературу (интеллектуальную), в котором публикуются прозаические произведения авторов, открытых Юрием Кувалдиным. Юрий Кувалдин один делает свой журнал. "Наша улица" родилась из неприятия тоталитарной "толстой" литературы, из любви Юрия Кувалдина к свободе, к прогулкам по улицам Москвы, из самодвижения жизни в прозе. Поначалу, по инерции Юрий Кувалдин полагал, что должна в журнале быть редколлегия. Скоро же писатель понял, что в деле сокровенном, коим является литература, не нужны семеро с ложками. Нужен лишь один с сошкой. С 1999 года, с момента основания, без перерыва, ежемесячно Юрием Кувалдиным выпущено уже более сотни номеров "Нашей улицы", что является абсолютным рекордом для издателя-одиночки во всей истории литературы. Все материалы данного сборника подготовлены поэтессой Ниной Красновой.
      
       ISBN 5-85676-130-8
      
       ББК 84 Р7
      
       Copyridht Юрий Кувалдин, 2009
      
      
       ВЕЧЕР ЖУРНАЛА "НАША УЛИЦА"
       в библиотеке им. Н.А. Добролюбова, 2001 г.
      
       Надо быть очень храбрым человеком, чтобы создать свой журнал в наше время, когда рынок переполнен печатной продукцией разного рода и когда старые популярные литературные журналы теряют свои тиражи и своих читателей и становятся непопулярными и еле держатся на плаву. Писатель Юрий Кувалдин, основатель издательства "Книжный сад" - не просто храбрый, а суперхрабрый человек, героическая личность, духовный титан, подвижник, генератор сногсшибательных, фантастических идей. В 1999 году он рискнул, в пику всем, выпустить в свет пилотный номер совершенно нового журнала "Наша улица", нового не только по своему названию и внешнему виду, но и по всей своей "строчечной сути" и по всему своему стилю и характеру. Эпиграфом для журнала он взял русскую пословицу "Будет и на нашей улице праздник!" и вынес ее на титульный лист. Мало кто, даже и из его друзей, верил, что журнал выживет в условиях рынка и жесточайшей конкуренции. Многие думали, что на пилотном номере все дело и кончится. Но дело на этом не кончилось. С 2000 года журнал начал выходить и выходит каждый месяц, регулярно, срок в срок, и от номера к номеру становится все интереснее и неожиданнее, радуя, удивляя и нередко ошеломляя и шокируя своих читателей. Журнал выжил, оказался востребованным в книжном мире и занял свое законное место под солнцем, оттеснив всех конкурентов. И на нашу улицу пришел праздник! На днях в библиотеке им. Н.А. Добролюбова состоялся вечер журнала "Наша улица". При полном аншлаге! Зал библиотеки был набит битком, как во времена литературного бума.
       Вел вечер сам предводитель "Нашей улицы", главный редактор своего детища Юрий КУВАЛДИН.
       Он во всеуслышание сообщил об учреждении ежегодной литературной премии журнала, от 200 до 1200 долларов, по шести номинациям: 1). Роман, повесть. 2). Повесть, рассказ. 3). Рассказ, миниатюра. 4). Драматургия. 5). Очерк, эссе. 6). Стихи. В соискании премии могут участвовать только те авторы, которые являются подписчиками журнала, оформившими подписку в редакции.
       "Главное, что я ценю в литературных творениях, это - простоту и свободу изъяснения, искренность, подтекст, художественность, - сказал Юрий Кувалдин. - Причем при отборе материалов для журнала я отдаю предпочтение прозе перед стихами, особенно рассказу. Когда я слышу от автора: "Я написал роман", - я залезаю под стол. Кто пишет романы, тот, как правило, не умеет написать рассказ. И еще я отдаю предпочтение молодым авторам. Маститые и так печатаются где хотят. А если не печатать и не раскручивать молодых, то потом они окажутся старыми. Каждый маститый должен следовать девизу: "Старик, приведи с собой в литературу молодого".
       Выступили на вечере и авторы "Нашей улицы". Они читали свои вещи и, естественно, говорили о журнале. Вот что они говорили.
       Александр КОНДРАШОВ, актер театра Российской Армии:
       "В журнале "Наша улица" сочетается несочетаемое. Там автору можно все, и нет ничего, чего ему нельзя. Главное, чтобы это было талантливо. Слава Богу, что есть такой журнал. Молодец Юрий Кувалдин, что создал его".
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ, поэт, прозаик, главный редактор изд. "Московский рабочий":
       "Я - болельщик Юрия Кувалдина и журнала "Наша улица". Мы все удивляемся энергии, целеустремленности и благородству стремлений Юрия Кувалдина. Он делает героическое дело. Это ему в русской литературе зачтется".
       Галина КОРНИЛОВА, писательница, главный редактор журнала "Мир Паустовского":
       "Появление этого журнала - вещь глубоко знаменательная. Кувалдин выпустил журнал в тот момент, когда окостенели и устарели многие формы нашей жизни, а также и формы старых, некогда популярных журналов. Журналы эти работают по устаревшим, стандартным образцам, в очень узких рамках и втискивают в эти рамки стандартные, пережеванные, никому, за редким исключением, неинтересные произведения. Они банальны и очень трудно читаются. Они не поспевают за жизнью.
       Как сумел Кувалдин почувствовать, что надо вырваться и прорваться через все рамки и выйти к читателям с совершенно новыми формами произведений, в которых отражаются новые формы жизни? Это удивительно! И как он сумел найти столько новых интересных произведений и столько новых талантливых авторов для журнала? Где он их берет?
       Интересен и сам чисто внешний облик журнала. Журнал компактен, легок и в то же время наполнен, его удобно и приятно держать в руках, листать, рассматривать. В нем много картинок. Саша Трифонов - очень интересный живописец - оказался и талантливым художественным оформителем журнала.
       Как прекрасно, что есть журнал, где печатаются свободно написанные произведения свободных людей. Вот, например, Нина Краснова. В своем романе "Дунька в Европе" она что хочет, то и говорит, нараспашку, с полной откровенностью. И это черта почти всех произведений "Нашей улицы". Мы все говорим то, что думаем, совершенно свободно и совершенно открыто".
       Нина КРАСНОВА, поэтесса:
       "В 9-м номере журнала "Наша улица", под рубрикой "Любителям русской классической поэзии", напечатана песня на стихи Алексея Фатьянова "Когда весна придет, не знаю". Эта песня стала для меня гимном "Нашей улицы", выражающим мое отношение к этому журналу:
      
       На свете много улиц славных,
       Но не сменяю адрес я.
       В моей судьбе ты стала главной,
       Родная улица моя!
      
       Мне кажется, под этими словами подпишутся все авторы "Нашей улицы", для которых, как и для меня, этот журнал стал главным в судьбе.
       В самом первом - пилотном - номере "Нашей улицы" в 1999 году была напечатана большая подборка моих стихов, самая большая за всю мою жизнь. А в 2000 году во всех 12-ти номерах был напечатан мой роман-дневник "Дунька в Европе", который лежал у меня в столе целых 11 лет и был вроде как никому не нужен. И вдруг он по своему стилю подошел к журналу "Наша улица". Юрий Кувалдин говорил здесь, что когда кто-то из авторов говорит ему: "Я написал роман...", - он залезает, прячется от этого автора под лавку. Но когда я сказала ему, что у меня есть роман, большой, он не полез под лавку, а сказал: "Покажи мне его". Я показала. И он без всякой волокиты напечатал его, эту мою махину в тыщу с лишним страниц, на которую даже страшно смотреть. Публикация моих стихов и моего романа в журнале "Наша улица" - это для меня не только событие года, но и событие всей моей жизни, и это - мой звездный час, растянутый во времени. Евгений Бачурин сказал в одной своей прекрасной песне: "Я пропустил свой звездный час - придет другой". Но если ты пропустил его, то он может уже никогда и не прийти. Я много раз в жизни пропускала свой звездный час. Но вот теперь он наступил для меня благодаря Юрию Кувалдину. И я желаю того же самого всем авторам "Нашей улицы"! В том числе и нашему великолепному полководцу Юрию Кувалдину, предводителю "Нашей улицы", за которым можно идти в огонь и в воду!"
       Игорь ШТОКМАН, критик, прозаик:
       "Я критик, который 30 лет занимался критикой. А потом благодаря Юрию Кувалдину стал писать прозу. Он сказал мне: "Пиши прозу". И я стал писать прозу. И он напечатал в своем журнале девять моих рассказов.
       Журнал "Наша улица" прошел исторический путь. Я помню первый вечер журнала в ноябре 1999 года, недалеко от Елоховского собора, в Зверевском центре, в художественной галерее. Я помню, как Юрий Кувалдин смеялся, слушая миниатюры Жени Лесина. Он смеялся до слез, хотя уже знал и не один раз читал то, с чем выступал Женя Лесин, и напечатал его в своем пилотном номере. Он любит авторов, которых печатает, которые у него печатаются.
       Что мне кажется главным в журнале "Наша улица", это принципиально новый подход к авторам и читателям. Россия - страна большая, очень большая. В ней много талантов, очень много. Но многие живут не в Москве и не в Санкт-Петербурге, а в каком-нибудь маленьком городке, в каком-нибудь маленьком поселке, в какой-нибудь провинции. И все, что они пишут, заранее обречено, все это ляжет в стол и умрет, даже если это интересные сочинения, заслуживающие внимания читателей. И идея Юрия Кувалдина - создать журнал именно для таких авторов, не для членов Союза писателей, не для Секретариата, не для раскрученных обладателей премий... Это была совершенно гениальная идея, хотя она лежала на поверхности (но это часто так бывает, что гениальное лежит на поверхности). И он создал свой журнал "Наша улица". Тираж 10 тысяч экземпляров. Он доходит аж до Магадана. Многих раздражает этот журнал, своей непривычностью. Но так и должно быть. Главная особенность этого журнала - искренность, раскованность его авторов, которые писали свои произведения, ничего не боясь, ни на кого не оглядываясь и не думая и не надеясь, что это будет где-то напечатано, и не зная, что возникнет журнал "Наша улица". Литература сейчас находится в периоде стагнации. Журналы, которые некогда были популярными, стали непопулярными. Печатают то, что никому не нужно и неинтересно. И зачем и для чего и для кого они выпускаются, непонятно. Своим журналом Юрий Кувалдин пробил брешь в глухой стене, которая стояла на пути новых талантливых авторов. И двигает литературу вперед.
       У журнала есть эпиграф: "Будет и на нашей улице праздник!" Этот праздник пришел. Улица вышла на большую литературную дорогу и заговорила своим языком, языком улицы".
       Николай ПЕРЕЯСЛОВ, критик, прозаик, член Секретариата Союза писателей России:
       "Я сбежал сюда, на вечер "Нашей улицы", с заседания Секретариата Союза писателей. Там поднимаются не творческие вопросы. А для меня творческие вопросы важнее всех других. Я много писал о журнале "Наша улица". Это неоднозначный, сложный, спорный журнал. Многое там мне не по душе, но зато многое и по душе. Он открыт и для того, что мне по душе, и для противоположного. Там встречаются чистые, светлые, ровные вещи, которые меня радуют. И встречаются другие вещи, которые меня не радуют. Но интересно продираться через не близкие тебе произведения, как через терновник, и выходить на чистую, светлую поляну, где светит солнце и растет клюква. Неоднозначные, неоднородные, неравноценные произведения печатаются в "Нашей улице". Мне хотелось бы, чтобы там печаталось только то, что мне нравится. Но это - наша улица, какая она есть сегодня, и на ней есть всё. И она говорит тем языком, каким говорит наша улица сегодня, то есть неакадемическим языком. И всё это наполняет собой журнал. И если на улице поставить городничего, который стоял бы и прогонял с нее всех, кто говорит не тем языком... тогда это был бы другой журнал, который пошел бы по пути обычных, стандартных, неинтересных журналов. А здесь создается новое. Я критик. Но пишу прозу. В журнале "Наша улица" напечатаны мои рассказы, которые 8-9 лет не могли увидеть свет. Слава Богу, что появился такой журнал... Он будет востребован и уже востребован читателями. Доказательством чему служит этот вечер и этот полный зал читателей. Журнал занял свою нишу, которая пустовала до него, он нужен людям".
       Андрей ЯХОНТОВ, писатель драматург:
       "Я давно знаю Юрия Кувалдина. Он смелая творческая личность с чертами хорошей авантюрности, без которой нельзя затевать ни одно трудное, стоящее дело, да еще такое, как новый литературный журнал в наше время, когда и старые-то мало кто читает. И я готов поддерживать Юрия Кувалдина в его "авантюрности". И желаю журналу "Наша улица" большого будущего, прекрасных перспектив..."
       Александр ЧУТКО, актер театра и кино:
       "Я благодарен судьбе за то, что она в 1963 году свела нас с Юрой Кувалдиным в театральной студии, которой руководил Владимир Высоцкий, а потом ею руководил Геннадий Ялович. Я познакомил друг с другом двух моих друзей: Сашу Тимофеевского и Юру Кувалдина. Результатом этого в конце концов стала книга Тимофеевского, изданная Кувалдиным, "Песня скорбных душой"... А теперь - публикации его стихов в журнале "Наша улица"..."
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ, поэт, автор "Песенки крокодила Гены" и т. д.:
       "Что мне сказать о Юрии Кувалдине, об этом человеке? Это человек безумных страстей, литературный Дон Жуан, Казанова. Предметы его страсти все время меняются, их не единицы и не десятки, а сотни. Но его нельзя ни к кому ревновать. Речь идет о его страсти к произведениям литературы и искусства. Он был влюблен в поэзию Блажеевского, Еременко, Краско, Ковальджи... в поэзию Ниночки Красновой... Если зачитать его "донжуанский" список, не хватит никакого времени. И это замечательно! Самое замечательное то, что он влюбляется в произведения молодых, никому не известных авторов, которые через 10-15 лет будут делать нашу литературу. Он открыл им дорогу".
       Лев АННИНСКИЙ, критик:
       "Я стоял у истоков или, можно сказать, у колыбели журнала "Наша улица". 1,5-2 года назад я был главным редактором полуэмигрантского журнала "Время и мы". Но понял, что я смогу справиться с этим делом, только если мне будет помогать особо одаренный человек. Им стал Юрий Кувалдин. Я доверил ему свое дело. И мы стали работать в журнале сообща. И нас с ним обоих сместили оттуда. И тут произошло чудо! Он настолько собрал в себе свою энергию, что не мог удержать ее в себе, и всю эту свою энергию, предназначавшуюся для журнала "Время и мы", устремил в "Нашу улицу" и, к счастью для российской словесности, создал совершенно новый журнал. И таким образом на нашу улицу пришел праздник. Этот праздник поколебал мое мнение о том, что литература умирает. 10 лет назад все решили, что она умирает. Толстые журналы стали худеть... И вдруг... произошло это чудо! Случилось нечто фантастическое! Такое, то есть нечто подобное бывало в истории русского книгопечатания. Были люди, уникально верящие в Слово, верящие, что оно никуда не девается из культуры.
       Оно может переходить из одного варианта распространения в другой - из рукописи в книгу, из книги в газету, из газеты в компьютер и опять в книгу, куда угодно, но оно не пропадает. Были люди, верившие в это. Был Павленков, был Сытин... И вот Юрий Кувалдин - неповторимый вариант такого типа. Благодаря таким исключительным людям Россия не погибнет, и российская литература тоже!"
      
       Закончился вечер концертом знаменитого барда Евгения Бачурина и его группы "Юго-запад". Но прежде чем начался концерт, Евгений Бачурин тоже сказал пару ласковых слов в адрес журнала "Наша улица".
      
       Евгений БАЧУРИН, художник, бард, автор песни "Дерева вы мои, дерева" и т. д.:
       "Я пришел на этот вечер поддержать Юрия Кувалдина и его журнал, который меня печатает... Я привел с собой свою группу "Юго-запад", в которую входят Анна Ветлугина, Ольга Шевелева, Петр Лелюк... Я давно работаю с этой группой, езжу выступаю с ней по стране. Юрий Кувалдин делает великое дело, которое требует огромных сил и с которым только он и способен справиться. Я бы предложил ввести в физике новую единицу мощности: Кувалдин. Мощность в 1,5 Кувалдина, мощность в 3 Кувалдина и так далее... (Одобрительный смех в зале. Реплики: "Есть термин пятьдесят лошадиных сил! Надо ввести термин пятьдесят кувалдинских сил!..") Да здравствует "Наша улица"! Слава "Нашей улице"!"
      
       "Безумству храбрых поем мы песню!"
      
      
       Материал подготовила Нина КРАСНОВА
       11 февраля 2001 г., Москва
      
      
      
      
       ВЕЧЕР ЖУРНАЛА "НАША УЛИЦА"
       В ЦЕНТРАЛЬНОМ ДОМЕ ЛИТЕРАТОРОВ
       25 ноября 2004 года
      
       В Малом зале ЦДЛ состоялся вечер, посвященный 5-летию журнала "Наша улица", который уже вошел в историю.
       На вечере выступили: основатель и главный редактор журнала "Наша улица" писатель Юрий КУВАЛДИН, поэтесса Нина КРАСНОВА, художник Александр ТРИФОНОВ, писатель, драматург Андрей ЯХОНТОВ, поэт Виктор ШИРОКОВ, поэт Кирилл КОВАЛЬДЖИ, поэт-бард и художник Евгений БАЧУРИН, актер Театра Армии Александр ЧУТКО, молодой прозаик Дмитрий РЫСАКОВ, композитор Виталий ЛОРИНОВ, поэт Сергей КАРАТОВ, прозаики Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ, Владимир СКРЕБИЦКИЙ.
       На вечере присутствовали: авторы журнала "Наша улица" Александр ВОЛОБУЕВ, Владимир ГАЛЬПЕРИН, Татьяна ДОБРЫНИНА, Эдуард КЛЫГУЛЬ, Николай КОНОКОТИН, Алексей МИХЕЕВ, Алексей НЕКРАСОВ, Валентина САРЫЧЕВА, Станислав ФУРТА, Людмила ЧУТКО и многие другие, а также захожие поэты Олег ГРИГОРЬЕВ и Александр ФИШМАН, а также сотрудники библиотеки имени А. Платонова, заведующая библиотекой Тамара ЖУРОВА, заведующая читальным залом Вера ДАНИЛЮК и просто читатели, поклонники журнала и его авторов.
      
      
       Юрий КУВАЛДИН, писатель, основатель и главный редактор журнала "Наша улица":
       - Сегодня у нас вечер камерного звучания, без выпивки, как сказали тут наши авторы. Журналу "Наша улица" пять лет. С одной стороны кажется, что это уже достаточно большой возраст. Но с другой стороны - небольшой. Это - смотря с какой стороны смотреть. Я страстный почитатель Мандельштама и автор одной из первых работ об Осипе Эмильевиче "Улица Мандельштама" и могу сказать его стихами: "Промчались дни мои - как бы оленей косящий бег. Срок счастья был короче, чем взмах ресницы". Датировка журнала у нас идет от выхода первого пилотного номера в 1999 году. Но если эту датировку вести от придумки и возникновения самой идеи журнала и от работы над первым номером, то получится, что журналу уже не пять, а почти шесть лет. Я не знаю, придет ли на вечер Лев Александрович Аннинский, - может быть, он придет немного позже. Аннинский послужил как бы предтечей журнала "Наша улица", или первопричиной его создания.
       Дело в том, что в Америке 25 лет выходил достаточно интересный, хороший, толстый литературно-художественный журнал "Время и мы". Его редактором был Виктор Перельман, который недавно умер, после чего этот журнал прекратил свое существование. В 1997 году Перельман попросил Аннинского делать московский вариант журнала "Время и мы". Аннинский обратился ко мне за помощью как к специалисту по части литературно-художественных изданий, как к сапожнику. И я тогда понял, что я должен делать свой журнал. Поскольку в редколлегии журнала "Время и мы" наблюдалась воля редактора. А я чужую волю не люблю исполнять. Вот такой я человек. Я всегда хотел быть свободным и делать только то, что я хочу делать. И, изучая биографии выдающихся писателей, я понял, что и они не любили исполнять чужую волю, а любили делать только то, что хотели сами, то есть они мыслили и думали, как я. Вообще писатель начинается с того, что он свободен. Если он не свободен - он не писатель, он не художник. И вот где-то в 1997-м или 1998-м году у меня появилась идея создания своего журнала. 1997 год - это, если вы помните, был год 800-летия Москвы. Я очень активно поучаствовал в реализации издательской программы Юрия Михайловича Лужкова. И у меня на счету появились какие-то деньги. И я говорю своему сыну Саше: Саш, давай выпускать свой журнал. Он говорит: давай. Вот так, на кухне, мы с ним решили выпускать журнал.
       Я тогда еще не умел верстать макеты и вообще не умел работать на компьютере. И, собственно, компьютеры... они в этот период только стали появляться. А Саша работал художником во МХАТе имени Чехова, там все это есть, и он умел работать на компьютере. И потом научил этому и меня. Он разработал формат журнала... Но Саша сам скажет вам об этом. Он разработал очень хитрый формат журнала: 60 на 90 в 1\16 долю. А это, кто понимет в полиграфии, эталонный формат, удобный для любой типографии. И когда я остановился на нем, я думал с дальним прицелом: если в одной типографии номер журнала не сделают - в другой сделают.
       "Наша улица" в этом смысле находится в более выгодной ситуации, чем, например, "толстые" журналы, у которых ситуация в этом смысле очень затрудненная. Они выходят в еще дореволюционном - еще до 17-го года - формате, который уже редко кто делает, там у них формат 70 на 108 в 1\16 долю, его просто тяжело производить. И поэтому они прикреплены к каким-то определенным типографиям.
       ...Я в своем лице соединяю как бы всё - я и швец, и жнец, и на дуде игрец. Сам написал что-то, сам прочитал и отредактировал и сам издал. Собственно, в такой ситуации я нахожусь с того периода, когда по воле Горбачева стало разрешено открывать свои кооперативы. У меня был рубль в кармане, и я открыл свой кооператив, не думая о том, что и как, и так оно и пошло. С 1988 года по сегодняшний день я выпустил более сотни названий книг разных авторов, суммарный тираж этих книг уже превышает 10 миллионов экземпляров.
       Но, разумеется, все эти миллионы приходятся на советский период, поскольку все книги тогда в моем издательстве "Книжный сад" выходили тиражом не меньше 100 тысяч экземпляров. Такая вот ситуация была. И как-то все считали, что это нормальная ситуация. Нормальной она была потому, что в то время еще работала такая могучая организация, как "Союзкнига", система распространения книг по всей стране. "Союзкнига" кормила не только всех писателей, она подкармливала бюджет Советкого Союза. Это был огромный финансово-производственный механизм, в который закачивались на сцецссудные счета из министерства финансов огромные средства, а прибыль от этих средств получалась на порядок больше. Поэтому тираж какой-то книги мною производился в какой-то типографии, сдавался в "Союзкнигу", и на пятый день я получал всю сумму реализации, бешеные деньги. Кооперативы тогда росли, как грибы, и не было никаких преград для этого. Ну, были, конечно, но не такие уж серьезные, хотя я уже тогда подозревал, что этот бум скоро закончится. Потому что не бывает так, чтобы все было только хорошо в жизни, она полосатая, и в ней чередуется белое и черное. Так и случилось... У других людей были какие-то трагедии на этой почве, потому что эти люди шли на деньги, и когда эти деньги у них пропали, это было для них ударом, после которого многие не смогли подняться. А я делал литературу, меня деньги не волновали. Я отряхнулся и пошел дальше. Да гори они огнем, какие-то там миллионы, которые у меня пропали, они мне не нужны. И я стал пересматривать свою позицию. И все это время я писал свое. И теперь мне даже самому интересно, когда я это успевал делать, но такой уж я моторный человек. И сейчас я посмотрел все, что я написал. И готовлю собрание своих сочинений. У меня набирается ни много ни мало - 10 томов, которые я написал... сейчас скажу, с какого времени... с начала 60-х годов по, вот, нынешнее время. То есть за сорок лет. Конечно, я тут не рекордсмен. Вот передо мной в зале сидит, например, Кирилл Владимирович Ковальджи - на мой взгляд, выдающийся поэт, который начал писать я не знаю с каких времен... с довоенных времен?
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ:
       - До рождения...
       - Кирилл Ковальджи до рождения начал писать, в Румынии (когда его родина Бессарабия входила в состав Румынии. - Н. К.). И вот еще один такой автор сидит в зале, поэт, бард, художник Евгений Бачурин, у которого сейчас выставка проходит в галерее "Новый Эрмитаж" на Спиридоновке. Он пишет, наверное, лет с трех, он мне сам рассказывал. Когда еще его мама копию суриковской "Боярыни Морозовой" делала, Бачурин уже начал писать - и свои картины, и свои тексты, одновременно...
       Евгений БАЧУРИН:
       - Одновременно...
       - Это уже миф. Но я вернусь к журналу. Журнал, надо прямо сказать, это вредное производство. Это эскалатор, идущий по кругу. Многие не представляли себе, что это такое. На заре, как принято говорить, перестройки и постперестроечного периода и новой России многие бросились создавать свои предприятия и издавать газеты, журналы, не понимая, что это тяжелое производство, глядя на литературу как бы только с одной стороны, с главной, конечно, стороны - со стороны духовной, со стороны бессмертия, со стороны спасения души. И упустили из вида огромную, которая скрыта от читателя, хозяйственно-производственную сферу. А без нее ничего не получится. Как дух не генерируется без тела, так и литература не существует без печатного станка и бумаги. А все это дорожает, и все это то пропадало, то появлялось. Но тем не менее журнал пошел, и с 2000 года он выходит регулярно, каждый месяц. Я выпускаю его один. Это, конечно, полнейший идиотизм, когда один человек взялся за такое дело, в общем-то совершенно невозможное. Это вообще что-то жуткое - выпускать журнал каждый месяц, одному. Но я вошел в этот ритм, и не выбиваюсь из него, из него нельзя выбиваться. И я постоянно то верстаю журнал, то читаю материалы авторов, то редактирую их, то пишу свое... Одно сделал - перехожу к другому. Но тут меня спасает то, что я в принципе и всегда так работал, как писатель. У меня всегда находится в работе сразу несколько вещей. Минимум пять рассказов, повести, какие-нибудь статьи... Все вместе. Многие мои коллеги не понимают, как я работаю, как выпускаю журнал... Я должен сказать, что если бы у меня не было компьютера и если бы не мой сын художник Александр Трифонов, благодаря которому я освоил все программы... я не мог бы делать то, что я делаю. Компьютер снял с меня большую часть технической нагрузки. Я сейчас вспоминаю, когда я был еще мальчиком, юношей, я все свои вещи печатал на машинке, у меня большая машинка была "Ремингтон", я на даче сидел и колотил по клавишам. Отпечатаешь вещь, потом страницы правишь, ошибки замазываешь, куски текста вырезаешь или вклеиваешь и опять все перепечатываешь. То есть это огромная работа была и огромная школа выдержки и мужества, и я прошел ее... прошел через все это, не говоря о самиздате, которым я занимался всю жизнь.
       Откуда взялось название журнала - "Наша улица"? Оно очень легко пришло ко мне... у меня были разные варианты, но я выбрал это, постольку, поскольку у меня первая книга прозы называется "Улица Мандельштама". И вот моя любовь к Мандельшаму - она как бы вылилась в название журнала. И появилась "Наша улица". Многие как бы наивные авторы и читатели восприняли это так: мол, я (автор) приду в журнал с улицы, и меня начнут здесь печатать. Нет. Для этого нужен профессионалный уровень. Да, конечно, когда я начинал выпускать журнал - я широко распахнул ворота для всех. Но сейчас я от номера к номеру повышаю планку. Я вижу, что мне делать, с кем работать. И в журнале остаются только те, кто постоянно повышают мастерство, те, кто развиваются, те, кто хорошо пишут. Если вернуться к названию журнала, то оно пошло вот от этих строк Осипа Мандельштама:
      
       Не мучнистой бабочкою белой
       В землю я заемный прах верну.
       Я хочу, чтоб мыслящее тело
       Превратилось в улицу, в страну.
      
       Вот откуда пошла "Наша улица". От Мандельштама.
       Так, на этом я прервусь, а то я могу говорить бесконечно, и предоставлю слово поэтессе Нине Красновой, которая с первых номеров, с 1999 года, мне очень активно помогает во всём, и не только помогает, но и пропагандирует авторов журнала и сам журнал. И сама активно пишет, то есть учится у меня как бы тоже на несколько фронтов работать. Пожалуйста, Нина, к микрофону.
       Нина КРАСНОВА, поэтесса:
       - Прежде чем начать выступать, я хочу передать всем участникам и гостям праздника на нашей улице привет от главного редактора газеты "Слово" Виктора Алексеевича Линника, который всегда поддерживает "Нашу улицу"... Он не смог прийти сюда, о чем очень сожалеет, но зато он напечатал в своей газете материал о юбилейном номере журнала и прислал нам эту газету.
       ...Я недавно ездила в Польшу, в местечко Оборы под Варшавой, на международную литературную конференцию и читала там доклад "Поэзия в журнале "Наша улица"...
       Андрей ЯХОНТОВ:
       - По линии журнала или нет?
       Нина КРАСНОВА:
       - Да. То есть - нет. Меня просто пригласили туда. И я читала там доклад "Поэзия в журнале "Наша улица".
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Это при том, что я стихи не печатаю.
       - Я отвезла туда целый багажник разных номеров журнала "Наша улица", и теперь там вся Варшава восхищается этим журналом и просит еще номеров и говорит: "Дайте нам еще - вагон, а лучше - целый состав". Так что в ближайшее время мы пошлем туда целый состав с журналами.
       Мой доклад "Поэзия в журнале "Наша улица" напечатан в Варшаве, в коллективном сборнике, и - в 11-м номере журнала "Наша улица", который на самом деле не 11-й, а 60-й. Там вы можете прочитать его, кто не читал.
       Юрий Александрович Кувалдин в своем журнале отдает предпочтение не поэзии, а прозе, но и поэзию печатает время от времени. И если посмотреть, каких поэтов он печатает, то мы увидим, что - самых лучших. Это - Александра Тимофеевского, Кирилла Ковальджи, Сергея Мнацаканяна, Виктора Широкова, Евгения Лесина, патриарха поэзии Виктора Бокова, Елену Скульскую из Таллинна, поэта-барда Евгения Бачурина... и многих других, и меня в числе прочих.
       А буквально несколько дней назад я выступала с Валерием Золотухиным, знаменитым актером и автором журнала "Наша улица", в магазине "Русское зарубежье" на презентации его книги "Секрет Высоцкого". И там одна зрительнца задала ему такой вопрос:
       "Скажите, пожалуйста, почему Любимов не любит своих актеров? Почему он только ругает и наказывает их и почти никогда не хвалит?"
       Валерий Золотухин (поглаживая свою бритую и не раз символически шефом битую макушку) ответил:
       "Да, Любимов не сентиментален. Но он уже сорок лет работает только со своими актерами и только с ними ставит свои спектакли в Театре на Таганке. А для него Театр на Таганке - это самое дорогое, что есть у него в жизни. Поэтому делайте выводы: любит или не любит он свою труппу. Да, он суровый, крутой. Но поэтому у него такой замечательный Театр".
       То же самое можно сказать и о Кувалдине. Он не сентиментален. Он бывает суров и крут. Но был бы он другой, он не смог бы выпускать такой журнал. Кувалдин - незаурядная личность. Он не только писатель, каких поискать, и не только главный редактор журнала "Наша улица", он еще и режиссер, и актер, недаром он в свое время окончил студию Высоцкого. Он знает амплуа каждого своего автора и знает, кто в каком амплуа сильнее других, и дает авторам такие роли, в которых лучше всего проявляется их талант. Конечно, он и ругает и наказывает некоторых, без этого никак нельзя, но это всё - в интересах самих же авторов и в интересах журнала. А для Кувалдина его журнал и вообще литература - это самое дорогое и самое главное, что есть у него в жизни, как для Любимова его Театр на Таганке. И Кувалдин работает только со своими авторами и только с ними делает свой журнал, а значит, он по-своему любит каждого своего подопечного, и в числе прочих и меня.
       Поэтому скажем спасибо Кувалдину! И будем уважать его, чего он и заслуживает, и не будем обижаться на него, когда он ругает нас, он и похвалить иногда умеет, и тогда это такое счастье для нас (авторы в зале улыбаются, то есть соглашаются со мной), и будем понимать его, и любить его, и помогать ему. Чтобы журнал "Наша улица" был в литературном мире таким же, как Театр на Таганке в театральном мире. И чтобы слух о нем прошел "по всей Руси великой", от Москвы до Чукотки, и по всему миру!
       Да здравствует Юрий Александрович Кувалдин, а также его правая рука, его сын Александр Трифонов, бессменный художник журнала, и вся "Наша улица"! Ура.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Так, Нина, ну хорошо. Все, давай частушки спой и спляши.
       (Н. Краснова спела, с притопом, частушки своего сочинения - "Я ли с милым не полажу...", "Распустил залетка руки...", "С деревенского холма...", "Я гуляла с Женею...", "У меня залетка есть по имени Тима...", "В индийском городе Мадрасе...")
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо!
       Так, а сейчас слово художнику и моему сыну по совместительству Александру Трифонову. Дай я подниму микрофон повыше...
       Александр ТРИФОНОВ, художник, оформитель всех номеров журнала "Наша улица":
       - Журнал "Наша улица" - как он получился, как создавался? В самом начале 1999 года мы с Юрием Александровичем задумали сделать первый - "пилотный" - номер. Мы изначально планировали, чтобы внешний вид обложки журнала соответствовал основному, ударному материалу этого номера. Из всех материалов самым ярким там было интервью с Олегом Николаевичем Ефремовым... Он дал его специально для журнала "Наша улица"...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - За год до своей смерти...
       - Да, за год до своей смерти... И поэтому на обложке "пилотного" номера был коллаж, посвященный МХАТу и Ефремову. То есть там было изображено здание МХАТа, похожее на корабль, рассекающий волны. Такая довольно хорошая, яркая обложка получилась. А на четвертой (задней) обложке журнала мы планировали размещать в каждом номере такую некую галерею художников... Это хорошо удавалось. В нескольких номерах был представлен ряд художников и скульпторов... Позже все это дело у нас как-то замялось. То ли потому, что художники кончились?.. то ли еще почему? И на четвертой обложке стали появляться просто разные фотографии или реклама. И поэтому внешний вид журнала постепенно менялся. Позже от коллажности от этой мы ушли. И стали размещать на обложках фотографии московских улиц и портреты авторов журнала. Последние полтора года у нас в основном такие обложки проходят.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Помимо всего прочего Саша оформляет книги.
       - Ну это да. Помимо журнала в издательстве "Книжный сад" выходят книги авторов "Нашей улицы". За два последних года восемь книг вышло, да еще (под маркой Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ) - два сборника из серии "Новые писатели". На облажках книг представлены мои картины. Многие из вас видели их на моих выставках. Я рад сотрудничать с журналом, это для меня как бы лишняя возможность проявлять себя в качестве художника.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Это не сотрудничать с журналом, а работать на свой журнал. Саша, конечно, говорит все правильно. Но здесь надо выразиться поточнее. Вообще-то мы с ним - это отец и сын, мы с ним - это (творческая) корпорация...
       Александр ТРИФОНОВ: - Да, да...
       Нина КРАСНОВА: Домби и сын.
       - Да. Мы начинали как бы с нуля, преодолевали все трудности. Я вспоминаю: была масса этапов и по внутренней подаче материалов, и по всему...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Журнал - это же производство...
       - Да. Одно время мы обращались и к карикатурам, то есть мы вставляли в каждый материал какие-то рисунки, смысловые карикатуры, которые совпадали с содержанием материалов. Но потом Юрий Александрович в конце концов от этого отказался. Сказал, что ему важно слово, буква и что никакие картинки ему не нужны...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Картинки нужны для детей дошкольного возраста и для неграмотных людей, а для умных и грамотных нужен только логос.
       - То есть с 1999, 2000, 2001, 2002, 2003 и 2004 года можно проследить, как менялся журнал "Наша улица"... Я вас всех поздравляю с юбилеем "Нашей улицы" и желаю вам творческих успехов!
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Саша.
       Вот у нас в зале есть такие писатели, которым как бы сама судьба подсказала быть ими... Одному из них я даже посвятил свой рассказ, который будет напечатан в первом номере журнала. Писатель этот родился вокруг дома Мастера, сразу в двух переулках как бы, в Мансуровском и в Еропкинском. Он - очень известный человек, прекрасный прозаик. Он много лет, лет 10-12, я не помню сколько, возглавлял "12 стульев" "Литературной газеты". Это мой друг Андрей Яхонтов. Андрей Николаевич, я попрошу вас выйти к микрофону и сказать несколько слов.
       Андрей ЯХОНТОВ, писатель, драматург:
       - Я должен сказать, что это ко многому обязывает, когда ты, Юра, называешь меня своим другом. Я горжусь тем, что ты дал мне такое высокое звание. (А. Яхонтов обращается к залу.) Я расскажу вам такую историю. Которая говорит о том, что Кувалдин выполняет много черновой, неблагодарной, мелкой работы и не считает это зазорным для себя, для него не существует мелких дел. Меня это поразило. Я писатель. И мне казалось, что не дело писателя выступать, например, в роли интервьюера, брать у кого-то интервью. Тем более такому удивительному писателю, как Юрий Кувалдин, который никогда и ни в чем не повторяет сам себя, ни в одной своей вещи. Каждый раз, когда я вижу в журнале его новую вещь, я всегда думаю: в какую сторону его на этот раз повело? Для Кувалдина это был бы просто дурной тон, если бы он хоть в чем-то повторил сам себя. Каждый раз, когда я читаю его, я открываю у него и в нем что-то новое. Но я сейчас хочу рассказать немножко о другом. О том, как он брал у меня интервью и записывал его на диктофон и как мы встретились с ним для этого. Он позвонил мне и говорит: "Нам надо встретиться с тобой. Ты запланируй для этого два-три свободных часа". - "Для чего?" - "Ну ты запланируй часа два-три". Мы с ним встретились. И он сказал мне: "Покажи мне твой дом, где ты родился, переулки, среди которых он находится и среди которых ты вырос". Я человек не очень сентиментальный. Но тут я даже заплакал. Потому что кому какое есть дело до моего детства? Кому какое есть дело до моего прошлого? Кому какое есть дело до моих мыслей, в конце концов? А ему есть дело до этого. Он отнесся к нашему интервью не просто как писатель и не просто как человек, а как сверхчеловек. Как ангел-хранитель. Он заставил меня столько всего вспомнить, и на меня столько всего нахлынуло... И все это он зафиксировал на диктофоне, а потом и на бумаге. Он показал, что он может быть очень добрым, участливым, сердечным.
       Когда такой человек, как Юрий Кувалдин, берется делать журнал, когда он начинает печатать какие-то произведения и я читаю какие-то несовершенные вещи какого-то автора, над которыми можно еще работать, работать и работать (я отношу это и к своим вещам)... в этом проявляется очень ценное качество Юрия Александровича... Он каждому автору дает какой-то аванс, ничего не выторговывая у него и не ставя перед ним никаких условий. Он позволяет человеку считать себя писателем, автором "Нашей улицы". И таким образом заставляет его очень серьезно относиться к своему творчеству. Я уже говорил, что журнал "Наша улица" - явление уникальное, со всеми неровностями произведений разных авторов и со всеми трудностями его развития. Я думаю, в будущем журнал найдет не только своих читателей, но и своих исследователей и об этом журнале будет написано не одно исследование. Потому что тех людей, которых Кувалдин печатает, их, мне кажется, ждет прекрасное будущее. Мы живем в такое время, когда литература никому не нужна, мы это видим прекрасно, но нам она нужна. И поэтому он сплотил вокруг себя очень тесный круг авторов, преданных литературе, этому делу, никому не нужному, кроме нас самих. Спасибо тебе большое, Юра!
       Я желаю журналу "Наша улица" - процветания! Авторам, поэтам, прозаикам, драматургам, художникам - успехов и больших достижений в творчестве, и - верности своему лидеру и этому делу!
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Андрей.
       Андрей Яхонтов правильно сказал про некоторые неровности произведений журнала "Наша улица". Но это мы называем литературным процессом. В литературном процессе участвуют сотни, а то и тысячи авторов. И, конечно, все они пишут не одинаково хорошо. Но я предоставляю возможность печататься разным авторам, каждому даю возможность сделать свои попытки на литературном поприще, в писательстве. Другой вопрос, понимает ли сам этот автор, что такое писательство.
       Когда я собирался на вечер журнала "Наша улица", я посмотрел в журнале круг своих авторов. И подумал: вот пять лет прошло, как я делаю журнал, а кого я могу назвать в числе лучших из его постоянных авторов? кто из них остался? И если так грубо говорить, в первом приближении, то остались те же, с кем я и начинал: Яхонтов, Бачурин, Ковальджи, Краснова, Трифонов... Кувалдин. Вы понимаете, о чем я говорю? Пишут многие. "Много званых, но мало избранных". Это проистекает оттого, что люди не понимают, что такое писательство. В советский период это было объяснимо, почему люди занимаются писательством. Потому что это было хлебное дело. Но все, кто работал за хлеб, исчезли вместе с Советским Союзом. Остались единицы. И я для себя сформулировал очень просто, что же такое писательство. Оказывается, - это просто спасение души. Знаменитое пушкинское: нет, весь я не умру... И когда мы произносим имена - Достоевский, Чехов, Пушкин, мы забываем о том, что биологически они давно истлели в могилах, разложились до атомов, но они стоят на полках, и они - живее всех живых, которые мельтешат и бегают. Но это тема очень большая и длинная. И я в моих произведениях поднимаю ее.
       Я сейчас хочу попросить выступить замечательного поэта, прозаика, эссеиста, даже можно сказать - почти что постоянного сотрудника "Литературной газеты", ее приятеля и нашего автора Виктора Широкова.
       Виктор ШИРОКОВ, поэт, прозаик:
       - Замечательно, что стараниями Кувалдина и его сына-художника выходит уникальный журнал "Наша улица", и замечательно, что он продолжает выходить. Вот я - читатель, и я прилежно читаю этот журнал. В нем отражается жизнь, печатаются не только рассказы, но и очерки, и мемуаристика, причем такие материалы, которые в советское время не могли появиться ни в одном журнале. Это очень важно. Иногда хочется прочитать у какого-то автора что-то еще... Но он мелькнет в журнале один раз и потом куда-то пропадает...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Есть авторы, у которых короткое дыхание. Они напишут одну вещь, и все, и больше не могут. Выдыхаются. А кроме того многие не понимают, зачем писать, если тебе за это денег не платят, колбасу не дают. Вот они и перестают писать.
       - Это да, действительно. Я встречаю своих однокурсников по Литинституту, которым Кожинов когда-то там предсказывал великое будущее. Все они уже ничего не пишут, никаких стихов.
       ...В журнале "Наша улица" нет цензуры, и если она есть, то это только цензура главного редактора, и она необходима, потому что когда журнал делает один человек, он имеет право делать его по своему вкусу. Но тем дороже этот журнал тем, кто в нем печатается. Когда проходят вечера "Нашей улицы", то на них всегда приходит много народу, я помню, какие большие залы собирались и здесь, в ЦДЛе, и в других местах. Помню, когда журналы в огромном количестве выкладывались на стол, по две тысячи экземпляров, и люди растаскивали по себе все номера журнала. И недаром мы сегодня пришли сюда, чтобы увидеть его создателя.
       Позвольте мне прочитать два-три своих стихотворения. Я должен сказать, что стихи Кувалдин иногда все же печатает. И он как-то так перетасовывает их, по-своему, и тем интереснее бывает автору читать самого себя.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Это при том, что я стихов не печатаю. А Широкова напечатал...
       Виктор ШИРОКОВ:
       - Причем дважды... большими подборками.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - И написал совершенно замечательную рецензию на твою книгу "Иглы мглы". Я написал прекрасную рецензию, а Женя Лесин напечатал ее в "Независимой газете".
       Виктор ШИРОКОВ:
       - Это точно.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Я добавлю, что Виктор Широков - он врач по образованию, специалист по зрению. Он дополняет ту самую историю русской литературы, когда у нас врачи пишут лучше, чем профессиональные авторы, те, которые работают за деньги.
       (В. Широков прочитал свои стихи "Выбор", "Шутливый наказ" и др.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Виктор.
       От первого пилотного номера у нас осталось в общем-то авторов пять, ну, может быть, десять. Из патриархов - это Кирилл Владимирович Ковальджи. С Кириллом Владимировичем мы знакомы очень давно. В юбилейном номере "Нашей улицы" я напечатал подборку его последних (то есть новых) стихов и сам перечитываю их с удовольствием, видя, во-первых, оригинальность этих стихов и, во-вторых, особую глубину мысли и философичность его поздней лирики. И я ему всегда в шутку говорю (а может быть, и не в шутку): Кирилл Владимипрович, вот были эстрадные поэты, гремели звенели, в каких-то рубахах цыганских бегали, но они исчезли, оказались какими-то пустоватыми в своем творчестве и вообще с годами все больше и больше умаляются. А на первый план выходите вы. Вот мое мнение, Кирилл Владимирович.
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ, поэт, прозаик, эссеист, критик:
       - Россия нуждается в таких людях, как Юрий Кувалдин, которые сами себя строят и чьему становлению они обязаны сами себе. Это люди, которые умеют не только строить свою судьбу, но и влиять на судьбу других. Они преодолевают ту глухую для литературы полосу, когда кажется, что не видно никакого света впереди....
       Я скажу, что Юрий Кувалдин делает еще одно большое дело для страны. Как-то я на одном диспуте поспорил с Александром Зиновьевым (вы знаете, есть такой политик и философ, у которого, кажется, немножко поехала крыша сейчас). Он страшно сокрушался, что враги России сокрушили державу и что значит нет этого страшилища, СССР, которое угрожало всему миру своим оружием, своими бомбами. Я тогда вступил с ним в спор. Я сказал, что Россия-то завоевала мир не армиями своими, а писателями, литературой своей, музыкой, скульптурой, духом своим, духовностью. И это есть настоящее и прочное завоевание мира. В этом смысле Россия экспансивна. И одним из таких экспансионистов - литературно-агрессивных, талантливых - является Юрий Кувалдин, за что я его люблю и уважаю глубоко, и которого я ценю за его творческую энергию, за его талант, умение делать большие дела, за упрямство и непрошибимость веры в завтрашний день. Я бы, конечно, посоветовал журналу "Наша улица" продолжать традицию с интервью. Про стихи я умалчиваю, хотя я, конечно, и за стихи. Но вот эта идея - из номера в номер давать интервью и тем самым, как говорится, завязывать на журнал всех, она, безусловно, замечательна. И тогда "Наша улица" как шла, так и пойдет прямиком к храму искусства. А теперь я почитаю немножко свои стихи. На этот раз Юрий Кувалдин представил меня в журнале короткими стихами. Ну и значит я воспользуюсь этим и прочитаю короткие стихи.
       (К. Ковальджи прочитал свои стихи из юбилейного номера "Нашей улицы", из 11 за 2004 г. - "От нашей любви у тебя остался только голос...", "Не умирает дурость с дураком...", "Выхожу один я на дорогу, сквозь туман охранники бредут...", "Гвозди бы делать их этих вождей...", "Как легко завершаются диспуты, когда вступают в них деспоты...", "Секрет квадратуры круга...", "Я стал вовсю печататься, когда перестали читать...", "Погибали поэты, вымирают теперь читатели...", "Все люди братья, а первые - Каин и Авель..." и др.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Кирилл Владимирович.
       Сейчас я представляю еще одного автора самого первого пилотного номера журнала "Наша улица" - знаменитого барда Евгения Бачурина. Евгений Владимирович, вы сначала поговорите, а потом споете нам свои песни? Пожалуйста.
       Евгений БАЧУРИН, поэт-бард, художник:
       - Спасибо вам, Кирилл Владимирович, за прекрасные стихи. Я раньше не слышал и не читал их.
       Я обращаюсь к вам, уважаемый Юрий Александрович... Я вас поздравляю с праздником "Нашей улицы". Помните, я говорил вам: "Кувалдин был особенно любим, молясь моей многострадальной лире..."? Я хотел бы сказать вам спасибо за то, что моя лира любима вами. И еще я приношу личную благодарность Юрию Александровичу за все, что он делает для журнала и для литературы.
       А сейчас я спою свои песни, без микрофона. Что услышите, то услышите.
       (Е. Бачурин спел свои песни "День к закату клонится...", "Русская водка - хорошая водка...", "Ну а быть или не быть...", "Лунная дорожка")
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Евгений Владимирович.
       А сейчас я хочу предоставить слово артисту, с которым мы занимались в театральной студии у Высоцкого и Яловича, артисту Театра Красной Армии Александру Чутко. Саш, давай. Иди к микрофону.
       Александр ЧУТКО, артист Театра Армии:
       - У нашего с Юрой Кувалдиным первого учителя по актерскому мастерству, у Володи Высоцкого, были такие строчки: "Ни к чему мне надоевший материк. Подавай мне свой остров". Я очень рад, что у Юры теперь есть этот свой остров - журнал "Наша улица". Я рад, что на "Нашей улице" появляются новые, яркие, интересные, разные дома, и заборы, на которых тоже можно что-то написать. И дай Бог, чтобы это движение, эта жизнь продолжалась, чтобы через много лет у журнала "Наша улица" тоже были свои читатели, если, конечно, в нашей стране еще в то время будут читатели. А теперь я прочитаю несколько сочинений моего старшего друга, автора журнала "Наша улица" Александра Палыча Тимофеевского...
       (А. Чутко прочитал стихи А. Тимофеевского "Вид на камни чехов...", "Что может быть смешней мужчины... в кальсонах и в одном носке...", "Ты по-прежнему в говне... В нашей трехнутой стране ничего не изменилось...", "Мы живы, а глядишь - помрем...")
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Каждый год в журнале появляются новые авторы. И я особенно радуюсь, когда это молодые люди. Яхонтов сказал, что я как бы авансирую авторов. Да, действително, это так. Для автора очень важен его старт, очень важно развитие. С течением лет автор, оглядываясь назад, видит свои сильные и слабые стороны. А к прозаикам я особенно внимателен. И вот год назад ко мне пришел молодой прозаик, уже как бы со своим голосом, может быть, еще не окончательно сформировавшимся, с голосом художника.
       (Я поясню, что значит - художника. Для меня с годами стало более важным то, к а к написано произведение, а не о ч е м. Иногда меня вообще не интересует содержание. О чем Антон Павлович говорил: хотите рассказ про пепельницу? Мне интересно видеть, как художник про пепельницу напишет.)
       Этот автор - Дмитрий Рысаков. Он еще интересен тем, что в свои молодые годы уже выпустил сам свой альманах. То есть он как бы уже приглядывается к Кувалдину и берет с него пример. А писатель должен иметь свой печатный орган. Что это такое за писатель, если он не знает, где ему печататься? То есть писатель должен идти стопами Пушкина, Некрасова и Кувалдина. Пожалуйста, Дмитрий.
       Дмитрий РЫСАКОВ, молодой прозаик, редактор альманаха:
       - Журнал "Наша улица" - это беспредельная книга, которая есть переулки, улицы, столица и весь мир... память, запечатленная в слове...
       Радищев сам издал свою первую книгу. Герцен за границей сам издавал свой "Колокол". Достоевский занимал деньги у своего брата и все средства тратил на то, чтобы выпускать свой журнал (свои книги?).
       "Наша улица" - название не безликое. В нем очень многое заключено, в нем заключена своя аура и солидарность авторов. Перья у всех заточены по-разному, но под переплет мы попадаем под один. Юбилейный номер "Нашей улицы" я воспринимаю как большое событие, как праздник. Книга - это оружие, и оружие, которое всегда с тобой, во внутреннем кармане. Из номера в номер на титульной странице журнала печатается лозунг: "Будет и на нашей улице праздник!" Он уже оправдал себя. Я нахожу положительное в том, что авторы, которых я вижу в журнале, помогают доминировать нашему журналу среди всех других...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо.
       Да, кто только не приходит в журнал "Наша улица". Я вот сейчас хочу предоставить слово уже сложившемуся композитору. Композитор этот вдруг стал писать прозу. Конечно, я понимаю, что почти все молодые прозаики стартуют на материале собственной биографии, у них в произведениях превалируют мемуарные ноты. А до собственно прозы подняться очень сложно. Потому что проза, как ныне говорят, это не нон фикшен, а это вымысел, создание образов людей, то есть рождение живых образов людей, которых никогда не было в жизни, и мышление в этих образах.
       Мне кажется, что на пути к мышлению в образах находится композитор Виталий Лоринов. Я хочу предоставить ему слово. Он сначала скажет несколько слов о журнале, то, что он думает о журнале, о своем литературном деле, а потом поднимется на сцену и что-то нам сыграет на рояле. Пожалуйста, Виталий Миронович.
       Виталий ЛОРИНОВ, композитор, прозаик:
       - Вы знаете, я хочу сказать, когда на страницах журнала появляется мой рассказ, то для меня это праздник. Когда по радио исполнялась моя музыка, а мне приходилось много звучать по радио, на большую аудиторию, то отклика на это я не получал никакого... А когда в журнале появляется мой рассказ, я сразу получаю на это отклик читателей, вижу их реакцию. Я хочу рассказать такой случай. В прошлом году я был в санатории. Там люди прочитали два моих рассказа в "Нашей улице" и сказали мне: мы собрались послушать вас, вашу прозу и ждем продолжения ваших публикаций в журнале. Вообще я считаю, что "Наша улица" - это журнал рассказов. А рассказ - это один из труднейших литературных жанров... Я тоже хочу поздравить "Нашу улицу" с юбилеем... Я поражаюсь энергии Юрия Александровича Кувалдина, который делает этот журнал... И мне доставляет удовольствие дарить "Нашу улицу" разным интересным людям, которые встречаются мне на моем пути. Я уже послал ее в Японию, в Израиль... Так что там ее тоже знают и читают.
       (В. Лоринов исполнил на рояле джазовую пьесу собственного сочинения и сочинение Дж. Гершвина.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Виталий Миронович.
       Те, кто мной были запланированы выступить, выступили. Если кто-то еще хочет выступить... Пожалуйста, идите к микрофону.
       Сергей КАРАТОВ, поэт:
       - Знакомство с Юрием Александровичем - это большое событие в моей жизни. Когда я пришел в редакцию "Нашей улицы", он сказал мне, что никакой поэзии, никаких стихов (от авторов) ему не надо, а надо только прозу. И вот я, как композитор Лоринов, перестроился и стал писать прозу... Я могу сказать, что для меня моя личная перестройка началась не с Горбачева, а с Кувалдина, она для меня несколько подзатянулась, началась только два года назад. И вот теперь я сделался прозаиком, пока еще не знаю - каким, пока еще таким - сомнительного качества...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Хорошим, хорошим!
       - Ну спасибо. Правильно здесь Яхонтов говорил, что Юрий Кувалдин к каждому автору имеет свой индивидуальный подход и внимателен ко всем. Вот за это ему спасибо не только от меня, я думаю, а от всех нас, авторов журнала, которые собрались здесь сегодня.
       А что касается того, как мы, авторы, способствуем распространению своего журнала... Я все время пропагандирую "Нашу улицу" и здесь, в Москве, и у себя на родине, в Челябинске, когда приезжаю туда. И могу сказать, что у меня на родине "Наша улица" пользуется очень большим спросом. Там все книголюбы уже знают этот журнал. Я посылаю его и за рубеж, в Румынию, где у меня есть друзья. Понемногу, так сказать, понемногу, но он становится все более известным и все более популярным в среде книголюбов, и мне думается, что он является серьезным конкурентом "толстым", но весьма посредственным журналам, которые сегодня существуют только благодаря своим старым заслугам, своему славному прошлому. Они имеют не только свой старый формат, но еще и старую формацию. То есть они опираются только на каких-то признанных и очень, так сказать, раскрученных авторов, совершенно забывая о том, что надо заниматься и людьми, которые еще не стали более-менее известными в серьезных литературных кругах... Я хочу выразить благодарность и Юрию Кувалдину, который посвящает журналу всего себя, и художнику Саше Трифонову, который блестяще оформляет журнал. Я недавно написал материал о Саше Трифонове. И еще я хочу поблагодарить Нину Краснову, которая очень много помогает Юрию Александровичу в его работе. И хочу поздравить их и всех авторов журнала с праздником на нашей улице.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Сергей.
       Я в этом году выпустил ряд книг авторам журнала, Михайлину-Плавскому и другим, а они уехали на дачу на все лето, сказав таким образом, что для них дача - важнее, чем "Наша улица" и литература. Я лишил их права печататься в моем журнале на целый год. А что если бы Достоевский ездил на дачу? Я даже представить не могу - Федора Михайловича с лопатой. Просится выступить на вечере уволенный мной со страниц журнала классик Сергей Иванович Михайлин-Плавский. Пожалуйста, Сергей Иваныч.
       Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ, прозаик:
       - Суровый Дант не презирал сонета. А Кувалдин не презрел мою повесть и мои рассказы. Низкий поклон ему за это... Я счастлив тем, что у меня есть возможность публиковаться в журнале "Наша улица". Юрий Александрович Кувалдин с 2002 года напечатал в "Нашей улице" очень много моей прозы и неоднократно звонил мне домой и напоминал о том, чтобы я приносил ему свои новые рассказы и повести, и каждый раз он говорил: пользуйтесь моим расположением. В этом году он выпустил мне книгу моей прозы, большой том, прекрасно оформленный художником Александром Трифоновым.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Сергей Иванович, вы не сказали главного: что до встречи со мной вы были поэтом так называемым, писали стихи. (Ю. Кувалдин обращается к залу.) Я запретил ему писать стихи. Все началось с вот с этого, с того, что я запретил ему писать стихи. И вместо Михайлина-стихотворца появился Михайлин-прозаик. Вот в чем дело-то. Многие считают, что поэзия, стихи - это что-то самое высокое. Но эстетика Кувалдина говорит о том, что стихи - это первый наивный, примитивный шаг к литературе. Ибо ритмизованная речь отличается от разговорной речи, и простой народ считает, что литература - это "галка - палка", а то, что и как мы говорим в жизни, - это не литература. Вот с этого вам надо было начинать говорить здесь, Сергей Иваныч.
       - Мало того, что Юрий Александрович печатает меня и других авторов в своем журнале, он еще проводит с нами беседы о мастерстве написания рассказа. Эти беседы, я считаю, - как семинар для начинающих рассказчиков. Они мне лично очень много дали. Кроме того в рассказах, повестях, эссе и статьях самого Кувалдина, которые он печатает в "Нашей улице" и в других журналах, очень много рассуждений о мастерстве рассказчика, о мастерстве прозы. Так вот, его лекции мне очень много дали. К сожалению, я технарь. По образованию - инженер-механик. Поэтому я говорю, наверное, обычные вещи, но они явились для меня школой рассказа. Еще раз благодарю Юрия Александровича Кувалдина и за публикации моих произведений, и за изданную мне книгу...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Сергей Иванович.
       Вот еще один уникальный человек присутствует на нашем вечере и идет к микрофону, член-корреспондент, доктор биологических наук, зав. кафедрой Владимир Георгиевич Скребицкий. У него на склоне лет вдруг тоже появилось пристрастие к литературе, к творчеству. Причем я считаю, что он - мастер литературы, сложившийся писатель. И я жалею о том, что он пока еще немного написал. Его размах прозаика виден по той вещи, которую знаем пока только мы с ним. Она поставлена мной в 5-й номер будущего года. Это большая вещь, большая повесть о наших советских временах, точнее об интеллигентском круге, в котором вращался один очень интеллигентный человек, образ которого выведен и схвачен автором очень точно. Человек этот был в каждом доме, на каждой кухне, в каждой компании, он вел интересные беседы, пользовался успехом у женщин, был душой общества. И вдруг, прочтя эту вещь, ты понимаешь, что эта душа ушла из мира и не оставила о себе ничего. Писатель оставляет миру свою душу, а интересные люди, которые ничего не пишут, - ничего не оставляют. Я вспоминаю Юрия Марковича Нагибина моего дорогого, который говорил, что то, чего не было мною записано, того не существовало. Итак, Владимир Скребицкий.
       Владимир СКРЕБИЦКИЙ, прозаик:
       - Мне казалось, что я уже сделал, уже совершил в своей жизни все главное. Но выходит, что нет, потому что самое главное - творчество - у меня только впереди. Я - совсем молодой автор "Нашей улицы", хотя по улице жизни иду уже 70 лет. Юрий Александрович Кувалдин сказал мне: это ничего, что вам столько лет... И очень поддержал меня в этом отношении и сказал, что вообще-то больше всего он любит мертвых авторов...
       (В зале - смех.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Это самые лучшие авторы, они меня не достают...
       - Значит, у меня есть перспектива скоро приблизиться к Вашему идеалу автора.
       В журнале "Наша улица" опубликован пока только один мой рассказ - "Плющиха"...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Один, зато какой! - Читая его, можно плакать о Плющихе.
       - Он как бы вырос из другого рассказа, который когда-то, в 90-х годах, был опубликован в "Литературной газете", - о Дине Дурбин, о моей любви к ней и еще ко многим актрисам и не актрисам. Название журнала "Наша улица"... оно у каждого ассоциируется с какой-то определнной местностью, с какими-то домами, зданиями... которые у каждого свои. Когда мы думаем о чем-то или переживаем что-то такое, то у нас перед глазами всегда всплывает при этом что-то такое зрительное, какие-то картины... Для горожанина, для москвича - это в первую очередь улица, прежде всего улица... Очень удачное название у журнала. Я поздравляю всех авторов "Нашей улицы" и самого Юрия Александровича, основателя журнала и вождя нашего, с нашей праздничной датой - и желаю всем идти вперед! Вперед!
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо большое.
       Ну что ж, давайте подведем черту и будем считать, что наше отчетное собрание завершено.
      
       Материал подготовила
       Нина КРАСНОВА
      
       13 декабря 2004 г.,
       Москва
      
      
      
       ВЫСТАВКА АЛЕКСАНДРА ТРИФОНОВА
       В РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ ХУДОЖЕСТВ
       "НА СЦЕНЕ ВЕЧНОСТИ" 28 сентября - 9 октября 2005 года
      
       В Российской Академии художеств прошла выставка художника Александра Трифонова "На сцене вечности", посвященная 30-летию со дня рождения и 25-летию творческой деятельности этого талантливого и необычного художника, фигуративного экспрессиониста и нонконформиста, молодого, но уже ярко проявившего себя в искусстве. Выставка превратилась в очередной праздник журнала "Наша улица" и культурной общественности и собрала в стенах Академии на Пречистенке такое количество любителей живописи, какого здесь давно не было - наверное, со времен Репина, Сурикова и Васнецова. На вернисаже выступили писатель, он же главный редактор журнала "Наша улица" Юрий КУВАЛДИН (ведущий вечера), Президент фонда социально-экономических и интеллектуальных программ Сергей ФИЛАТОВ, художник Александр ТРИФОНОВ, скульптор Владимир БУЙНАЧЕВ, писатель и драматург Андрей ЯХОНТОВ, артист Театра Армии Александр ЧУТКО, композитор-симфонист Виталий ЛОРИНОВ, музыкант и прозаик Анна ВЕТЛУГИНА с группой "Кантикум" ("Песенка"), поэтесса Нина КРАСНОВА, бард и прозаик Алексей ВОРОНИН, бард и художник Евгений БАЧУРИН, певец и композитор, солист оркестра Утесова Анатолий ШАМАРДИН. Предлагаем вниманию наших читателей выступления участников вернисажа.
      
       Юрии КУВАЛДИН, писатель, главный редактор журнала "Наша улица":
       - Дамы и господа! Сегодня мы собрались здесь, в стенах Академии художеств, по очень торжественному случаю, на вернисаж художника-нонконформиста, фигуративного экспрессиониста Александра Трифонова. Александр Трифонов начал рисовать с четырех-пяти лет. Так до сих пор и рисует. Некоторые фрагменты его раннего творчества помещены на витрине (под стеклом, в зале. - Н. К.). К своим 30-ти годам он написал порядка семиста холстов, малая толика которых представлена здесь, на выставке: сорок пять работ. Причем они даны в таком немножко смешанном порядке, но они говорят о некоей ретроспективе творчества художника, потому что здесь есть работы, сделанные им в двадцать лет, в двадцать один год. И вот те работы, ранние, они в 90-е годы экспонировались Сашей в очень почетном месте, в Ахматовском культурном центре на Большой Ордынке, дом 15, кв. 13, в квартире Ардовых, где постоянно останавливалась Анна Андреевна Ахматова, когда приезжала в Москву. У Александра Трифонова было уже достаточно много выставок, и коллективных, и персональных. И выставка в Академии художеств, на которой мы присутствуем, - это некоторый как бы итог его пути на определенном отрезке времени. И по представленным здесь работам уже виден путь художника, видно направление, в котором он продвигается, направление это очень яркое. Здесь виден его неповторимый стиль, стиль далекий от того, что, скажем, приветствовалось в советский период истории нашей страны, когда с такой авангардной живописью выставиться у нас в России было практически невозможно. Тогда в искусстве приветствовался фотографизм и в галереях выставлялись в основном копировщики, как я их называю. То есть, на мой взгляд, Саша, в отличие от них, формирует свой художественный мир доступными ему средствами и в доступных ему символах и образах. Я далее не буду растекаться мыслию по древу, а предоставлю слово человеку, который принимает очень большое участие в судьбе художника Трифонова, поскольку Саша вот уже сейчас (буквально на днях) оформил третий выпуск сборника "Новые писатели России", который выходит ежегодно по результатам совещаний молодых писателей России, в Липках, это под Звенигородом, которые организовал и проводит Президент Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ, председатель Конгресса интеллигенции России Сергей Александрович Филатов. Я попрошу Сергея Александровича сказать несколько слов.
       (Аплодисменты.)
       Сергей ФИЛАТОВ, Президент Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ, Председатель Конгресса интеллигенции России:
       - Добрый вечер, уважаемые коллеги! Я хочу в этих стенах выразить глубокую благодарность Зурабу Константиновичу Церетели, который заметил молодого талантливого художника Александра Трифонова и обратил свое внимание на его живопись и предоставил нам этот чудесный зал для того, чтобы сегодня мы были на открытии выставки этого художника, искусство которого и привлекает, и удивляет, и заставляет мыслить, и заставляет думать о том, что представлено на этих картинах. Саша вообще по-своему, мне кажется, видит мир, и не просто видит, он по-своему хочет нам его показать. Он отрицает фотографический реализм, к которому мы все привыкли, и я не могу сказать, что мы не любим этого реализма или мы его отрицаем, нет, просто искусство входит в нашу жизнь не только через реализм, но и через другие художественные методы, через какой-то другой взгляд художника на наш мир. И в этом плане, я думаю, мы сегодня сделаем здесь для себя какие-то новые открытия. Саша неоднократно выставлялся в разных галереях, поэтому я не могу сказать, что сегодня презентация его живописи, его первое, так сказать, появление перед обществом. Но мы и сегодня, как и в те годы, когда он выставлялся неоднократно в других местах, видим его новые шаги в искусстве, новое движение вперед, новые картины этого талантливого, замечательного художника, который, я думаю, будет известен и нашей общественности, и зарубежной, и я думаю, что его полюбят в широких культурных кругах... Я очень благодарен Саше за то, что он взял на себя оформление серии книг молодых писателей России, выпуском которой занимается Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ и издательство Юрия Кувалдина "Книжный сад"... Мы называем эту серию "Новые писатели России". Саша участвует в выпуске уже третьей книги. Фактически это получается союз художника и молодой литературы. И Саша своим оформлением обложек этой серии показывает нашу молодежь литературную с очень интересной, так сказать, своей точки зрения. На его обложках нарисован новый мир, который символизирует собой нашу молодую литературу. И я очень благодарен Саше за этот его большой, очень нужный и очень красивый труд, который у кого-то вызывает, конечно, и споры, как все новое. Когда мы получили первую книгу в художественном оформлении Саши Трифонова, я помню, какая была на это реакция у разных людей, очень неоднозначная. Одни с колоссальным восторгом приняли это, а другие сказали: это что - насмешка, что ли, так сказать, над нами или что-нибудь еще? Но даже и они впоследствии сказали, что это всё - великолепно, то есть пересмотрели и изменили свое отношение к его искусству. Саша, так что я хочу поздравить тебя с твоим юбилеем, с днем рождения, с 30-летием. И хочу поздравить тебя с твоей блестящей выставкой, то есть - с отличными творческими результатами... И пожелать тебе всего самого доброго на твоем творческом пути в будущем. Я думаю, все ко мне присоединятся. Спасибо тебе.
       (Продолжительные аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Я попрошу художника Александра Трифонова сказать несколько слов о том, как он понимает живопись.
       Александр ТРИФОНОВ, художник, юбиляр, виновник торжества:
       - Здравствуйте, спасибо всем пришедшим за то, что вы пришли сюда, на мой вернисаж. Как здесь говорилось, я довольно рано, лет в двадцать уже, отказался от изображения реалистических пейзажей, натюрмортов, классических сцен, каких-то там березок, церквушек... Потому что я понял, что до меня все уже было сказано в этом духе и Левитаном, и Поленовым, и Нестеровым и что цель художника - создание собственного мира и создание собственного изобразительного языка. И в моем творчестве для меня главной целью всегда и было это - создание своей собственной линии. В этом мне помогает творчество известных художников, французских импрессионистов, постимпрессионистов - Малевича, Кандинского, Пикассо, Модильяни. Изучая их, я поражался смелости однажды выбранного ими курса на новое и ни на что не похожее и верности этому курсу. Всегда очень трудно - делать что-то новое, потому что люди воспринимают это в штыки. Моя выставка "На сцене вечности" - она ретроспективная, она охватывает мое творчество за последние десять лет. В моих картинах можно проследить развитие, изменение, повторение и приверженность одной определенной линии, выработанной мной еще во время моей работы в театре. Я отталкиваюсь от сцены. Поэтому и название у моей выставки такое - "На сцене вечности". Сзади сцены - черный задник, на сцене -минимум предметов, минимум людей, условность мира, условность в картинах, в образах и во всем. Обратите внимание на названия моих картин - литературно-театральные - "Чайка", "Гамлет", "Ворона-повесть", "Ворона-пьеса", "Конец реализма", "Исчерпанная истина" и, наконец, "На сцене вечности".
       (Продолжительные аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Я бы хотел, чтобы несколько слов о художнике Александре Трифонове сказал известный скульптор Владимир Буйначев. Уже прошло, Владимир Петрович, сколько лет?.. много, лет семь прошло с тех пор, как вы вместе с Сашей выставляли свои работы в Доме скульптора, вы, Владимир Петрович, - скульптуру, а Саша - живопись. Пожалуйста...
       Владимир БУЙНАЧЕВ, скульптор:
       - Ну, мы с ним выставлялись там, конечно. Но я уже все забыл. И сегодня я Сашу Трифонова увидел как бы в первый раз. И вот о чем подумал. Есть легкий путь в искусстве. Это когда мама отводит школьника в художественную школу. Потом он поступает в институт. А потом он находит себе хорошего учителя или сам выбирает его себе... или к нему сверху самой судьбой спускается некий мэтр, за которым он и следует. И в принципе это легкий путь. Но там есть такая опасность, когда у хорошего учителя ученики получаются все одинаковые. Вот это вот Саше удалось избежать. И он пошел другим путем. А другой путь это, собственно, он единственный для любого выдающегося художника, для любого крупного художника. Это путь самоучительства, когда художник наблюдает себя со стороны и сам определяет свой путь, сам себя воспитывает и сам ставит перед собой задачи. Вот этим путем пошел Саша. Я хочу пожелать ему мужества на этом пути и больше отстраненности от себя, то есть более внимательного и независимого взгляда на самого себя со стороны. Потому что это главное условие формирования личности художника. Но я думаю, что Саша и идет таким путем. И я хочу пожелать ему успехов. И я думаю, что в следующем десятилетии мы уже встретимся не с юношей, а с мужем. И я думаю, что он нас удивит еще больше. Спасибо тебе...
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Слово предоставляется Андрею Николаевичу Яхонтову, знаменитому писателю, в недавнем прошлом заведующему клубом "Литературной газеты" "12 стульев".
       Андрей ЯХОНТОВ, писатель, драматург:
       - В далеком прошлом я заведовал клубом "12 стульев", в советские времена. Вспоминать об этом практически уже невозможно. Я действительно знаменит - вот в этом кругу, в котором мы собрались, на самом деле я знаменит в этом кругу только благодаря своей дружбе с Юрием Александровичем Кувалдиным. Я очень горюю, что я не молодой писатель, уже не молодой. А то бы Саша оформил мою какую-нибудь книжку. Он работает только с молодыми. В его творчестве мне дорого то, что картины его произрастают на фундаменте литературы. Мы можем только по их названиям пройтись и увидеть тот духовный мир, который сформировал этого художника: "Над пропастью во ржи", "Ворона", "Чайка"... Но мы никогда не догадаемся, откуда это все у него взялось, если мы сами не прочтем эту литературу и не поймем, кто именно оказал на него сильнейшее воздействие. Почему у этого художника на картинах появилась "Ворона-пьеса", "Ворона-повесть"? А потому что такие произведения есть у Юрия Кувалдина... А "Чайка" - есть у одного из самых любимых писателей Кувалдина - Чехова... Я хочу сказать, что Саша очень смелый человек, отважный человек. Обычно дети писателей становятся писателями. А Саша пошел своим путем. Уже в этом видна независимость его характера. Он смело назвал свою картину "Черный квадрат и красный шар". И это говорит о том, что он полемизирует не только с современниками, но и с классиками. С вечностью? Я наблюдаю за ростом Саши, вижу, как он растет не только в смысле расширения залов и престижности этих залов, но и в смысле творческого роста, постижения действительности. Саш, я очень рад, что у тебя все так складывается, как складывается. Дай бог тебе продолжать сомневаться в себе, но все равно упрямо идти вперед, своим путем. Это путь, который приведет тебя к успеху. Не обольщайся радостями, не горюй по поводу неудач, а просто иди вперед. Счастья тебе.
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо большое. На этом мы торжественную часть, первое отделение нашего вечера, заканчиваем. И переходим ко второму отделению, в Белый зал Президиума Российской Академии художеств, где будет силами артистов дан небольшой концерт. А после концерта будет фуршет.
       (Первым в неторжественной части программы вечера выступил певец и композитор Анатолий Шамардин, солист оркестра Леонида Утесова, автор журнала "Наша улица", он по просьбе Юрия Кувалдина спел песню на стихи Алексея Фатьянова "В городском саду играет духовой оркестр...".)
       Александр ЧУТКО, артист Театра Армии:
       - Я знаю художника Сашу Трифонова давно, еще с тех пор, когда он проходил военную службу в Театре Российской Армии, где я работал и работаю по сей день. Я был свидетелем первых шагов этого художника в большое искусство. И рад, что он далеко пошел. Его картины из года в год становятся все более яркими и глубокими. И дай бог ему счастливого творческого пути, новых замечательных выставок и своего места под солнцем (и под юпитерами) на сцене вечности.
       (Александр Чутко прочитал два стихотворения Александра Тимофеевского - "Рецепт наливки из рябины" и "Жена, не голоси...".)
       (Аплодисменты.)
       Виталии ЛОРИНОВ, композитор-симфонист:
       - Александр Трифонов - художник современный и самобытный. Он не мог сформироваться просто так, без почвы, без фундамента. Его почвой и фундаментом стал русский и зарубежный авангард. Это факт. У каждого вида искусств своя лексика, свои средства выражения. И у живописи Александра Трифонова - тоже. Не надо в его работах искать сюжет (есть ли сюжет в "Черном квадрате" Малевича?), не надо разгадывать в них творческий замысел художника. Живопись, как и музыку, надо не столько понимать, сколько ее надо чувствовать, воспринимать эмоционально. Живопись Александра Трифонова - это настоящая симфония цвета, цветомузыка, если хотите. Это - пир искусства, который радует нас. Выставка работ Александра Трифонова в Академии художеств - это событие большое. Я поздравляю вас, Саша, с этим событием и желаю вам дальнейших творческих успехов.
       (Виталий Лоринов сыграл на рояле свою джазовую импровизацию на тему известной песни Джоржа Гершвина "Любимый мой".)
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А сейчас выступят такие же молодые, как Саша, певцы, композиторы, писатели. Вот - Анна Ветлугина, автор журнала "Наша улица", очень талантливая, на мой взгляд, писательница, она пишет прозу. (В принципе я в своем журнале в основном с прозой и с прозаиками работаю.) И помимо своей хорошей прозы она радует меня своими музыкальными сочинениями и исполнительким мастерством. Аня, пожалуйста.
       Анна ВЕТЛУГИНА, композитор, прозаик:
       - Я хотела бы пожелать Александру в день его рождения - Божьей благодати, Божьего благословения. Мы (участники группы "Кантикум") сейчас споем песню. Музыка этой песни написана мною недавно на средневековый гимн Деве Марии. К Деве Марии люди обращались в скорбях и в радостях. Я считаю, что искусство - это некое море, бурное. Пусть Дева Мария покровительствует вам в искусстве, Александр, всегда. С днем рождения вас.
       (Анна Ветлугина, Петр Лелюк и солистка группы "Кантикум" певица Нина Молодцова исполнили гимн Деве Марии.)
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А сейчас я прошу выступить замечательную поэтессу Нину Краснову, постоянного автора журнала "Наша улица". Пожалуйста...
       Нина КРАСНОВА, поэтесса:
       - В этой Академии художеств когда-то проходили персональные выставки таких художников, как Васнецов, Репин, Суриков, здесь же проходили выставки самых лучших художников нашего времени, но в основном маститых, которые уже вошли в историю искусства. И здесь же сегодня, в этих святых стенах, проходит открытие выставки нашего замечательного, молодого, но уже известного художника Александра Трифонова. Мне кажется, что это очень символично и знаменательно, то, что именно молодой художник, которому всего 30 лет от роду, показывает здесь сегодня свои картины, чего, наверное, не бывало за всю историю Академии, со дня ее основания, с 1757 года. Он - здесь первый такой (то есть Академия дает дорогу молодым). И еще символично и знаменательно то, что он ведь - не академический художник, а даже наоборот - как бы антиакадемический, далекий от академизма. Александр Трифонов новатор в живописи. Он не копирует жизнь, а создает свой мир, создает свое новое искусство. Его картины могут сначала показаться кому-то непривычными и странными. Но новое всегда сначала кажется непривычным и странным, а потом становится образцом для подражания, эталоном, классикой. Он испытал на себе влияние Малевича, Кандинского, Пикассо и других художников. Но преодолел все влияния. И получился совершенно ни на кого не похожим, ни на кого из своих учителей и кумиров. Он похож на самого себя, как я сказала об этом в своем эссе о нем. И мы видим сейчас его картины - это красота, описуемая только изобразительными средствами литературы, поэзии. Поэзия красок и форм.... На витрине выставки помещен "Цыпленок", которого Саша нарисовал в два или три года. Этот цыпленок получился у него такой авангардный, такой милый и умилительный... Саша тогда и сам был маленьким, как этот цыпленок. А теперь вырос и стал большой птицей большого полета и достиг в своем творчестве большой высоты, а иначе его сюда никто не пригласил бы. Мне радостно поздравить, и я поздравляю Сашу с 30-летием, которое совпало с большим и исключительно важным событием, с открытием персональной выставки этого суперталантливого художника. И я желаю ему не терять своей высоты, поднимать свою планку и достигать новых и новых высот в искусстве... А сейчас я прочитаю свои стихи, посвященные Александру Трифонову, которые были напечатаны в журнале "Наша улица", в первом номере 2004 года.
       (Нина Краснова прочитала свои стихи "Александру Трифонову", две части: "Не соблазнясь бутылками с питьем, // Не встав на путь богемный, декадентский, // В искусстве ты идешь своим путем, // И вслед тебе глядят Малевич да Кандинский..."; и - "Ты - художник нового века, // Ты - художник новых веков...")
       (Продолжительные аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А теперь я предоставлю слово представителю города Ярославля, уже достаточно известному барду, а для меня главное - очень хорошему, качественному прозаику, который обращает в прозе внимание не на содержание, а на форму, а в искусстве главное это форма, которая в сущности и есть содержание. Он сам скажет, что он исполнит. Пожалуйста, Алексей.
       Алексей ВОРОНИН, прозаик, бард:
       - Спасибо Юрий Александрович. Вы как всегда не жалеете лестных слов для тех, кого вы любите. Это очень приятно, спасибо. Саш, тебе 30 лет. 30 лет - конечно, замечательный возраст. Ты находишься, как сказал бы Карлсон, "в полном расцвете сил". И этот расцвет, я думаю, будет у тебя и дальше, еще по меньшей мере лет двадцать-тридцать. У тебя сейчас даже еще не расцвет, а начало пути, наверное. А расцвет у тебя - впереди. Мне сорок один год. И вот только в сорок лет я понял, что я становлюсь человеком. Так что я поздравляю тебя с днем рождения... В тридцать лет у меня не было такого дня рождения, как у тебя. Поздравляю. И желаю тебе, Саш, чтобы у тебя в душе подольше оставалось ощущение детскости и ясности.
       (Алексей Воронин спел две свои песни: "В маленьком раю" - "Я жил когда-то в маленьком раю"; и "Девочка и город" - "Город похож на кутузку: сырость, бомжи, грязь".) (Продолжительные аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - У нас на вернисаже присутствует великий бард Евгений Бачурин. Где он? Евгений Владимирович, вы здесь? В досягаемости? (К зрителям.) Он теперь у нас не просто бард, а заслуженный деятель искусств России. Он говорит, что он болен бронхитом. Если Евгений Владимирович не споет, тогда скажет пару слов.
       Евгений БАЧУРИН, бард, художник:
       - Я смотрел сейчас журнал "Наша улица", с которым я уже давно знаком. Его выпускает наш замечательный автор... я даже не знаю, как вас назвать, Юрий Александрович? Кто вы? С одной стороны - вы автор, пишете прозу. А с другой стороны - вы издатель, главный редактор. И что бы вы ни делали, вы - организатор наших побед и наших... кто-то сказал - поражений, а я бы сказал - все-таки побед. Это важный момент. Я вот просто пользуюсь, так сказать, случаем, чтобы сказать вам это... Сегодня у Саши такой торжественный день - одна из многих выставок, на которых я бывал. Лет ему невероятно мало. И по сравнению со мной он, можно сказать, просто внук уже. Что там с ним и у него будет дальше, трудно сказать. Но если говорить о вашем сыне, то можно сказать, что он - перспективный юноша, в том плане... в плане живописи, я не иронизирую, я считаю, действительно, есть что посмотреть на его выставке. Я не все могу у него воспринимать, не все могу как-то принимать. Но при всем при том я вижу, что у человека есть, появляется свой мир, безусловно. И, наверное, будет свой стиль, и он уже намечается. Я считаю, что это немало, и даже слишком много для тридцати лет. У него такое великолепное начало. Не всем удается осуществить себя таким образом, как он. Тем более что ты можешь выставляться в хороших залах. Это тоже очень важный момент. Ну вот. А я хотел еще перейти к отцу, к вам, Юрий Александрович, поблагодарить вас за все за то, что самое главное вам удалось сделать, - воспитать такого сына. Ну, помимо всего прочего, сколько вы еще всего сделали самых необычайных по-своему дел, помогая другим людям, - я не имею в виду только себя, но я знаю ряд людей, которые к вам относятся с великой благодарностью. Я думаю, это даже не менее важное свойство человеческое, чем талант сугубо писательский или талант сугубо художественный, понимаете, помогать другим людям. Это тоже дар божий. Далеко не всем он дан. Вот. И так что, видите, я не мог говорить единолично о Саше, а только идентично о вас обоих, потому что все это соединено вместе, тем более - мы давно знаем друг друга. Для меня эта ваша семья представляет особый какой-то такой... необычный такой букет. Совершенно его даже не с чем сравнить в том смысле, что он и по цвету своему, и по своему аромату какой-то особенный. Он, так сказать, редкий случай - отец и сын. Я могу благодарить свою судьбу за то, что я с вами когда-то повстречался. В результате вот знаю Сашу. На прощание я прочту один стишок, естественно, не свой, потому что своих я вообще не помню наизусть. Стишок, который имеет отношение к художникам. "И черный рак на белом блюде // Поймал колосья синей ржи" - Велимир Хлебников.
       (Евгений Бачурин прочитал стихотворение Велемира Хлебникова "И черный рак на белом блюде...".)
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Поскольку Бачурин сегодня вообще не может петь, вместо него споет одну из его песен замечательный певец Петр Лелюк из группы "Кантикум". Я часто прошу Бачурина: "Евгений Владимирович, спойте "Дерева". Он говорит: "Вы меня достали этими "Деревами", меня они преследуют уже". Не-е-т, мы споем "Дерева".
       (Петр Лелюк спел песню Евгения Бачурина "Дерева". Юрий Кувалдин подпел ему со своего места.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Завершает наш небольшой праздничный концерт, нашу праздничную программу Анатолий Шамардин. Он исполнит две песни на стихи моего любимого поэта Алексея Фатьянова.
       Анатолий ШАМАРДИН, певец, композитор, солист оркестра Леонида Утесова:
       - Искусство Александра Трифонова - яркое, сочное, веселое по своим краскам, от него веет позитивизмом, хотя тематика некоторых картин у этого художника грустная и в них есть намек на то, что не все благополучно в нашей жизни, что она далека от совершенства. Искусство Александра Трифонова очень необычное, в нем нет банальности, нет фотографирования реальной действительности, а есть особое изображение этой действительности посредством неожиданных форм, подбора цветов. Оно создает у зрителей определенный настрой и наводит их на размышления о смысле жизни и воспринимается на подсознательном уровне. "Птица счастья завтрашнего дня", у которой клюв больше туловища, навевает на меня личные впечатления о самом себе, потому что у меня тоже клюв большой, как у этой птицы, я чувствую в ней что-то такое родственное мне, и поэтому она мне очень симпатична. А какой зоркий у нее глаз, это вещий глаз, он внимательно созерцает окружающую среду. Я вижу в картинах Александра Трифонова что-то сказочное: домик с неправильными формами, с бордовой крышей и с белой трубой и черным квадратом тени на трубе и с лиловыми проемами окошек... и дерево без листьев, и яркие, пестрые обрезки строительного материала... в этом есть что-то очень уютное, притягательное, что-то от ушедшего детства, в атмосферу которого погружаешься благодаря художнику... Живопись Александра Трифонова вызывает у меня восхищение. И когда смотришь его выставку, не одну картину, а много картин, тогда лучше понимаешь, какой это потрясающе талантливый и оригинальный художник.
       (Анатолии Шамардин, который до этого спел песню на стихи Алексея Фатьянова "В городском саду играет духовой оркестр...", под гитару, на которой он сам и играет, и под мандолину, на которой саккомпанировал ему его друг и тезка, музыкант Анатолий Кузнецов, под ту же гитару и под ту же мандолину спел в заключение вечера песню на стихи Алексея Фатьянова "Где ж ты мой сад..." и - по заявкам слушателей - итальянскую песню-ретро "Римская гитара". Юрий Кувалдин и зал подпел певцу.)
       (Продолжительные аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - На этом мы заканчиваем концерт. Переходим к картинам, все дружно переходим к картинам, где будет фуршет, заключительная часть вернисажа.
       (После этого состоялся фуршет в современном западно-российском стиле, с минеральной водой, соками, легким вином и легкими закусками на подносах официанток, с орешками-арахис и шоколадными коробочными конфетами и с обменом мнениями участников вернисажа о вернисаже.
       Гости вечера получили в подарок 9-й номер журнала "Наша улица" 2005 года, книги Юрия Кувалдина "Кувалдин-Критик" и книги-альбомы "Художник Александр Трифонов".)
      
       Материал подготовила
       поэтесса Нина КРАСНОВА
      
      
      
      
      
       ВЕЧЕР ЮРИЯ КУВАЛДИНА
       В ФОНДЕ А. И. СОЛЖЕНИЦЫНА "РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ"
       (Презентация книги "Родина")
       26 октября 2005 г.
      
       В Фонде А. И. Солженицына "Русское зарубежье" на Нижней Радищевской улице, дом 2 состоялась презентация книги "Родина" писателя Юрия Кувалдина, главного редактора журнала "Наша улица", директора издательства "Книжный сад". На вечере выступили: сам виновник торжества Юрий КУВАЛДИН, актер Театра Армии Александр ЧУТКО, художник Александр ТРИФОНОВ, скульпторы Дмитрий ТУГАРИНОВ и Владимир БУЙНАЧЕВ, певец и композитор Анатолий ШАМАРДИН, поэт Кирилл КОВАЛЬДЖИ, поэт Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ, поэтесса Нина КРАСНОВА, бард и художник Евгений БАЧУРИН, солист ансамбля "Кантикум" певец и музыкант Петр ЛЕЛЮК, прозаики Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ, Сергей КАРАТОВ, Александр ВИКОРУК, бард и прозаик Алексей ВОРОНИН, авторы журнала "Наша улица". Вел вечер поэт и критик, искусствовед, систематизатор русской культуры Слава ЛЁН. Зал был оформлен картинами художника Александра Трифонова "Литературный Станколит", "Гамлет", "Чайка" и "Портрет писателя Юрия Кувалдина". Гости и участники вечера получили в подарок книги Юрия Кувалдина "Родина" и "Кувалдин-Критик", а также последние номера журнала "Наша улица".
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ну что ж, начнем наш вечер. Вести его будет поэт, знаток литературы и всего искусства в целом, систематизатор русской культуры, друг моего любимого писателя, бессмертного Венички Ерофеева - Слава Лён.
       Слава ЛЁН:
       - Мы продолжаем здесь, в "Русском зарубежье", наши семинары, которые называются "Классики Бронзового века". И вечер Юрия Кувалдина входит в цикл этих семинаров. Все сидящие в этом зале, знают о существовании Золотого века русской культуры от Пушкина до Достоевского, а также Серебряного века. И лично являются свидетелями великого Бронзового века русской культуры: 1953 год, год смерти Сталина, - 1987 год, год, когда был поднят Железный Занавес и отменена цензура и из самиздата можно было безнаказанно переходить в тамиздат, которым пользовались только диссиденты до 1987 года, и в тутиздат. Мы развиваем концепцию Бронзового века русской культуры. И пишем национальную программу "Бронзовый век русской культуры" для того, чтобы все теоретики культуры, и, прежде всего, слависты, эту концепцию Бронзового века развивали не только в России, но и в Штатах и в Европе. За спиной КГБ с 1987 года я издаю альманах NEUE RUSSISCHE LITERATUR на разных языках, в том числе на русском. И в первом же номере моя вступительная статья называлась "Бронзовый век русской поэзии". Начали мы разрабатывать концепцию Бронзового века с поэзии. Потом выяснилось, что у нас есть Нобелевские премии по прозе, Нобелевские премии по науке, прежде всего физиков-теоретиков, Нобелевские премии государственных деятелей, Горбачева... Выяснилось, что наш художник Илья Кабаков по рейтингам журнала "ART NEWS" в последние десятилетия входит в число 10 лучших современных художников мировой культуры. 15 сентября в лучшем музее мира, в музее Соломона Гугенхайма в Нью-Йорке мы открыли выставку русского изобразительного искусства с XII по XXI век под заглавием "Россия". В Брюсселе мы только что открыли фестиваль культуры "Европалия-Россия". Открытие фестиваля, организаторами которого выступили Международная ассоциация "Европалия" и Федеральное агентство по культуре и кинематографии Российской Федерации, было приурочено к официальному визиту в Бельгию президента России Владимира Путина. Программа фестиваля, который продлится до февраля 2006 года, включает более 250 мероприятий, в том числе 20 выставок, выступления 8 симфонических и 13 камерных оркестров, концерты солистов, хоров и фольклорных ансамблей. Свои спектакли представят 10 отечественных театров. Пройдет ретроспектива 100 советских и российских фильмов. Состоятся также встречи общественности с современными российскими писателями и поэтами, пройдут искусствоведческие конференции. По художественному уровню, масштабу и количеству мероприятий российский фестиваль станет одним из крупнейших в истории "Европалии". Только что закончилась в Каннах большая выставка и большой фестиваль "РУССКИЕ СЕЗОНЫ". Мы за деревьями не видим леса. Вот я вижу этот зал. Но из сидящих в зале мало кто пользуется концепцией Бронзового века русской культуры и самим словом, именем, названием Бронзовый век. А на самом деле в этом Бронзовом веке, чем он и уникален и отличие от Серебряного века, мы имели четыре культуры. Первое - это соцреализм, к которому теперь уже нужно относиться очень хорошо и очень серьезно, потому что он больше не воспроизводится. Это уникальная, можно сказать, экзотическая культура, которая спроектирована величайшим искусствоведом, куратором, проектировщиком культуры Иосифом Виссарионовичем Сталиным. И, кстати говоря, сейчас вот на выставке в Нью-Йорке очень большим успехом пользуется раздел соцреализма изобразительного искусства. Затем - второе - существовала наша культура андеграунда, подпольная и неподцензурная и неофициальная. Она называется теперь чаще всего на Западе - нонконформизм. И - третье - есть "буферная" культура между неофициальным андеграундом и официальным соцреализмом - метропольная культура, которая названа так по имени альманаха МЕТРОПОЛЬ. Понятно, да? Туда входят люди, художники-конформисты, которые старались усидеть на двух стульях. Один из лидеров этого направления Юрий Трифонов, когда скончался, имел такой некролог в Западной Германии: писатель полуправды. (У Славы Лёна звонит мобильник. Слава Лён отключает его.) Пожалуйста, отключите все свои мобильники. Я специально показал вам, что отключить все мобильники желательно. И, наконец, существовала литература Русского зарубежья. Вот четырехтомник поэзии Русского зарубежья, который Женя Витковский издал, я думаю, у вас у всех стоит на полках и вы увидели, что совершенно уникальные, гениальные поэты существовали в это время, и гениальные живописцы, и композиторы, и так далее. Точка ru. У кого есть вопросы вот к тому кусочку, что я проговорил? Если нет, то мы идем дальше. Наши семинары идут в этом зале по средам (если нас соберется в следующий раз больше, мы спускаемся в большой зал). В следующий раз у нас будет художник, член-корреспондент Российской Академии художеств (я от себя говорю как искусствовед), самый интересный русский скульптор - Дмитрий Тугаринов. Прошу его показать свое лицо...
       (Дмитрий Тугаринов, сидящий в первом ряду, встает и кланяется залу.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Смотрите (вот он)...
       Дмитрий ТУГАРИНОВ:
       - Вы ему (Славе Лёну, который сказал, что Дмитрий Тугаринов самый интересный русский скульптор) не верьте. Он неправду говорит.
       (Смех в зале.)
       Слава ЛЁН:
       - Ну, наполовину верьте, наполовину нет... Поэтому мы будем этих классиков Бронзового века популяризировать, представлять всему миру, не только в России. Потому что и в России мы не знаем настоящих классиков Бронзового века. В частности, мы сегодня собрались для того, чтобы презентовать вот эту книжку Юрия Кувалдина - "Родина". Слышно в микрофон, что я говорю? В 1955 году мы с Венедиктом Ерофеевым поступали на филфак МГУ, и одновременно на наш курс поступали Сергей Аверинцев, теперь известный всему миру филолог, недавно почивший в бозе, Борис Успенский, академик нескольких европейских академий и так далее. Так вот, после "Москвы - Петушков" Венедикта Ерофеева самым большим потрясением в прозе для меня стал роман Юрия Кувалдина "Родина". Я тридцать лет выступаю как редактор и ищу выдающуюся русскую прозу, и с этим, надо сказать, очень тяжело... Если у нас есть пятнадцать-двадцать потрясающих поэтов, условно назовем - во главе с Иосифом Бродским, лауреатом Нобелевской премии, то с прозаиками, несмотря на то, что у нас есть Солженицын, у нас дело обстоит намного хуже. У нас есть Пастернак, который представляет и Серебряный, и Бронзовый век, и который получил Нобелевскую премию... я напомню, что он получил ее все-таки не за стихи, а за роман "Доктор Живаго"... Но вообще у нас выдающейся русской прозы намного меньше, чем стихов. Так вот, роман "Родина" меня просто потряс. Я считаю, что это... давайте я сейчас лучше встану, потому что это очень серьезный момент (Слава Лён встает со своего места и говорит стоя.)... Я считаю, что роман Юрия Кувалдина "Родина" - это настоящий шедевр! Больше того, это, как мне кажется, итоговое произведение, закрывающее постмодернизм. По крайней мере, в России оно является закрывающим постмодернизм, точно. После этого романа "Родина" в постмодернистской эстетике, в постмодернисткой стилистике я никому не рекомендую писать. Придумывайте что-то новое. Об этом романе, который, я надеюсь, здесь многие прочитали, о нем мы сегодня тоже будем говорить... но будем говорить в контексте классиков Бронзового века. И вот я вам с удовольствием представляю Юрия Кувалдина, который помимо того, что написал выдающийся роман "Родина", еще и прекрасно ведет свой журнал "Наша улица", тоже первый неподцензурный, свободный журнал, не зависимый ни от кого - ни от Швыдкого, ни от... кто у нас там еще печать возглавляет? Да, а чтобы ввести понятие Родины в наш вечер, я прочитаю одно свое стихотворение из своей последней книжки "Могила Бродского", и передаю слово Юрию Кувалдину.
       (Слава Лён читает свое стихотворение "Зеворона и разиня, // Открывая шире рот, // Умерла моя Россия, // И пропал ее народ...". Все аплодируют ему.)
       Спасибо. Слово Юрию Кувалдину.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Интересно как возникают идеи. Роман "Родина" у меня, в общем-то, начал получаться достаточно естественно после повести "В садах старости", которую напечатал в "Дружбе народов" Александр Эбаноидзе, главный редактор. Это было уже десять лет назад. Что такое постмодернизм? Определений этого понятия существует много, но здесь для меня был момент такой раздражительный, под впечатлением которого я и сел писать роман "Родина"... - Я видел, как отсутствие мастерства в своих произведениях авторы оправдывают тем или иным направлением, в котором они будто бы работают. Например, я какому-то автору говорю: "Ну, что-то у тебя какая-то фраза (в твоем произведении) слабенькая, и вообще". - "Ну, я же постмодернист", - оправдывается он. Для меня вообще не существует такой формы защиты... Как это там так говорят: я фантаст, пишу фантастические романы. То есть значит - имею право писать одними диалогами, без комментариев. Или: я - исторические романы пишу. Вот еще одна разновидность прозы есть - исторические романы, которые написаны каким-то придуманным, искусственным языком, якобы на котором люди говорили, скажем, во времена венчания на царство Романова Первого или во времена Грозного. Для меня есть литература настоящая, по Булгакову, первой свежести. А другой нет просто. Вот и весь критерий. Я о произведении сужу по тому, как оно написано, как сделано, то есть по мастерству. То есть я хочу сказать, что для меня во главе угла стоит форма произведения, которая и есть содержание. Форма, которой я пользуюсь, это - слова. Как у каменщика есть кирпичи, из которых он строит дом. Или вот как построили эту аудиторию, интересно: вот потолок спадает, это можно назвать - постмодернистская архитектура. Так же и в литературе. Все зависит от степени таланта, от степени художественности, от художественности - что я постоянно повторяю авторам моего журнала. Поэтому, прежде всего, нужно смотреть, как сделано произведение. Я от всей души делал роман "Родина", поскольку сама его форма, избранная мною, она как бы диктовала мне и поведение героини. Если о фабуле сказать, то фабула достаточно простая. Она всем, в общем-то, знакома. Я вообще тот писатель, который работает только на современном материале. Кто-то меня даже сравнил с разведчиком, сказал, что я, как разведчик, - иду впереди. И в своем журнале я только современную литературу печатаю. И пишу только на современные темы. И если есть у меня какая-то ретроспекция, то она достаточно случайна или, скажем, она необходима в той или иной ситуации для более полного раскрытия образа того или иного персонажа. Так вот о фабуле. Героиня романа, которая в одночасье потеряла все. Вы поймете, почему. Она - доцент кафедры истории КПСС, член парткома института. И когда гибнет страна - гибнет и вся ее профессиональная ориентация, и гибнет все, с чем была связана ее жизнь... Понятие Родины в моем романе очень многозначно, очень полисемично, потому что здесь Родина - это не территория, огороженная забором, не государство, в котором кто-то рождается. Родина - это лоно матери. Человек рождается из лона матери. Зачался в Нью-Йорке - родился в Брюсселе. Где Родина? Родина многими понимается как некий социум, в который попадает человек и, как правило, накрывается условиями этого социума и действует по законам этого социума. И только сильный человек выходит из этого социума, порывает с ним и ощущает полную свободу и становится художником. Постольку поскольку свобода есть дело Бога. Ибо государство, заборы, языки - это все враги Бога, которые стоят препятствием на пути единения языков, а стало быть - и людей. Таким образом, в моем романе создается пограничная ситуация, когда у моей героини, ну, грубо говоря, переворачиваются мозги и когда все те социальные факторы, которые влияли на ее судьбу, ею совершенно забываются. Она попадает в новое пространство, скажем, так называемое метафизическое. Чтобы четко сформулировать мое понимание метафизики, это можно сформулировать в двух словах. Многие не понимают, что такое метафизика, и считают, что метафизика - это какое-то блуждание в эмпиреях и что метафизика - это значит говорить как-то непонятно и писать что-то очень непонятное. Хотя метафизика это вполне определенная вещь - это то, что над физикой, то есть то, что бессмертно. Мы - физические существа. Мы смертны. Но то, что мы генирируем, создавая роман "Родина", картину "Гамлет", стихотворения Славы Лёна, это есть элементы метафизики. И из этой мозаики, которую генерирует каждый творец, складывается понятие метафизики, то есть то, что неподвластно воле отдельного человека, и не только отдельного человека, но и царя. То, что движется помимо нас, то есть, скажем, если вспомнить, как нас учили, марксистско-ленинская философия, - это некие объективные законы, которые действуют помимо воли, так сказать, субъекта. Таким образом, героиня попадает в совершенно иной мир. И вот это метафизическое пространство, которое вдруг для нее открывается в реальных зримых образах, оно и становится пространством моего романа. Скажем, там у меня целая глава посвящена съезду представителей покойников московских кладбищ. Покойники, умершие в разное время, но ожившие в этот момент, в этом романном пространстве, они все собираются в Театре Красной Армии. Там происходит действо, когда на сцену выходит одновременно и мой любимый Алексей Саврасов, пьяненький, со своей картиной "Грачи прилетели", и за ним выходит Сергей Есенин, а в ложе мы видим Юрия Нагибина (кстати, и его смерть послужила толчком к созданию романа; я дружил с Нагибиным, издал впервые его знаменитый "Дневник"), а в зале сидит мой приятель Александр Чутко, артист Театра Красной Армии. Вот он, живой, сидит сейчас и здесь, в этом зале. Почему я все это поместил в Театр Красной Армии? Потому что мы с Сашей Чутко знакомы с 60-х годов, вместе начинали заниматься в театральной студии Высоцкого и Яловича, изучали там систему перевоплощения. И вообще я должен сказать, что писатель, не постигший системы перевоплощения, не вполне писатель. Писатель - это исполнитель всех ролей своих персонажей. Только тогда он достоверен. И одновременно он является и режиссером. Я попрошу Александра Чуткова... Чутко Саша... Да, Чутков - хорошо, вот такая вот получилась у меня редакция его фамилии... И еще мне дорог этот человек тем, что в то время, когда я обдумывал мой роман "Родина", в Театре Армии служил мой сын Саша Трифонов, в качестве художника-постановщика и друга всех актеров. Слово - Александру Чутко, артисту Театра Армии.
       Александр ЧУТКО:
       - Спасибо. Мы с Юрой познакомились где-то году в 63-м. И, действительно, театральная школа, которую он прошел, она проявляется в его творчестве, в том, что он пишет. И это очень хорошо. Это очень помогает ему и очень поддерживает его в его профессии литературной. Один раз во время просмотра отрывков спектакля, который мы делали в нашей студии, один режиссер, из наших педагогов, сказал нам очень точное замечание: ребята, все у вас получилось не просто правильно, не просто точно, но - хорошо, но чтобы было совсем хорошо, нужно сделать еще кое-что. Мы спросили: что? Он сказал: очень просто - тенденцию убрать, талант оставить. В лучших своих произведениях и в самых лучших местах этих произведений тебе это удается, когда никакой тенденции там вроде бы нет, ее не видно, а виден только твой талант, вот это, Юрочка, то самое-самое замечательное, самое удачное, самое яркое, что у нас у всех время от времени получается. И я при этом прошу всех присутствующих обратить внимание, кроме романа "Родина", и на другие произведения Юрия Кувалдина в книге "Родина", например, на его замечательный рассказ, который называется "Счастье". Прекрасный рассказ. Вот если у вас будет возможность его прочитать, вы обязательно его прочитайте. А сейчас...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Скажи по поводу Театра Красной Армии.
       Александр ЧУТКО:
       - Ну да, по поводу Театра Армии... Вы знаете, Театр Армии - это удивительное место. И не зря Юра всех героев своего романа "Родина" поместил именно туда. Дело в том, что рядом с нашим Театром находится Всероссийский институт фтизиатрии, на улице Достоевского, которая когда-то называлась Божедомкой и где, на месте института фтизиатрии, когда-то была больница для малоимущих. Эту больницу построила супруга императора Павла Первого, и строил ее архитектор Жилярди. И в дневниках у Жилярди осталась такая запись: за нашей стройкой есть пустырь, который все местные люди обходят подальше, и когда обходят, то или плюются в его сторону, или крестятся, - называют его все Черный Двор, место это очень плохое. На этом самом пустыре теперь и стоит Центральный Академический Театр Российской Армии. В самом ДОСТОЕВСКОМ месте Москвы, ибо в десяти метрах от служебного входа в наш Театр, на территории бывшей больницы, стоит флигель, в котором Федя Достоевский родился. И это все, конечно, оказывает влияние на всех нас. И вот Юра не зря поместил своих персонажей на нашу огромную сцену Театра Армии, в наш огромный большой зал...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Там и Федор Михайлович действует в романе тоже...
       Александр ЧУТКО:
       - Да, тем более, тем более. А сейчас, дорогие друзья, я прочитаю два-три коротких стихотворения нашего друга, моего старшего товарища Александра Павловича Тимофеевского.
       (Александр Чутко читает три стихотворения Александра Тимофеевского: 1). "Он ищет читателя ищет // Сквозь толщу столетий. И вот // Один сумасшедший напишет, // Другой сумасшедший прочтет...". 2). "Мы по-прежнему в говне, //Обошла нас Божья милость, // В нашей трехнутой стране // Ничего не изменилось...". 3). "Мы живы, а глядишь помрем, // Свободе гимн не допиликав...".)
       И последнее.
       (Александр Чутко читает четвертое стихотворение Александра Тимофеевского: 4). "Жена, не голоси..." ("Наш царь - Зеленый Змий. // И мы - его солдаты. // Нас тьмы и тьмы и тьмы. // И мы уже поддаты...".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Очень хорошо, что в зале собралось много авторов журнала "Наша улица". Сейчас - как бы для лирического заряда - я попрошу барда и прозаика Алексея Воронина спеть в пандан, то есть в тему, в масть роману "Родина" песню "В маленьком раю", так как персонажи там пребывают в раю. Алексей Воронин! Кстати, в 10-м номере журнала "Наша улица", который есть у всех у вас на руках, помещены замечательные миниатюры Алексея Воронина, такие эссе, которые называются "Зимний свет Петербурга".
       Слава ЛЁН:
       - Пока Воронин настраивает гитару, я одной маленькой репликой возражу Юрию Кувалдину. Постмодернизм - это не вообще нечто, когда автор что-то там изображает, а Юрий Кувалдин как редактор говорит ему: постмодернизм - это высокое мастерство. Нет, постмодернизм - это очень конкретная вещь, которая началась в 1957 году, когда Пикассо и все другие умные продвинутые художники сказали: больше художникам делать нечего, все уже написано до них, мы можем только переписывать все это новым языком искусства. И он на темы картин Веласкеса (вот скульптор Тугаринов, великий скульптор, который присутствует здесь, в зале, не даст мне соврать) 58 картин написал. То есть в основе постмодернизма лежит цитирование классики. И вот чем роман "Родина" потрясает - там идет тотальное цитирование классики. Там действуют, кроме этой героини, о которой автор сейчас сказал, раскрывая тайны своего романа, хотя для не читавших его это вредно... там действуют все великие писатели русские, начиная с Достоевского и кончая Михаилом Булгаковым, и дальше, до Юрия Нагибина, не великого писателя (по моему мнению), и герои этих писателей, герои их великих романов. Итак, первое - тотальное цитирование есть один из признаков постмодернизма. И второе - тотальная ирония, второй признак постмодернизма. Вот вы когда посмотрите скульптуру Дмитрия Тугаринова "Эрзя", которую он сделал, вы поймете, что это великий скульптор. И увидите иронию, которая заложена Тугариновым в этом любовно изображенном им Эрзе. Но эта ирония не устраивает правительство Мордовской АССР, не устраивает чиновников, никак не устраивает. Они уже несколько лет не дают нам поставить на "Соколе" замечательный памятник Тугаринова великому скульптору. А теперь - музыка.
       (1 ноября 2005 года Дмитрий Тугаринов устанавливал свой памятник Эрзе в Парке Искусств на Крымском валу, и этот памятник, глыба весом в несколько тонн, упал ему на ногу, и Дмитрия Тугаринова отвезли в больницу с раздроблением ноги, из-за чего он не смог 2 ноября прийти на свой авторский вечер в Фонд Солженицына "Русское зарубежье", но этот вечер не был отменен и был проведен без него, но с его виртуальным присутствием. - Н. К.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А я возражу Славе Лёну. Каждый большой художник не умещается в рамках направления. Поэтому Кувалдину тесны рамки постмодернизма. И помимо постмодернизма в моей прозе использованы и другие приемы и отражены и другие направления. Я все-таки сторонник точного художественного психологического воплощения, каким бы метод ни был.
       Слава ЛЁН:
       - Точка ru.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - ...ru.
       Алексей ВОРОНИН:
       - Я спою свою песенку "В маленьком раю". Но в этой песенке, конечно, постмодернизма нет.
       Слава ЛЁН:
       - А мы найдем.
       (Алексей Воронин поет свою песню "Я жил когда-то в маленьком раю...".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Обязательно найдем. Рай - это уже всеобщий постмодерн, цитата Библии...
       (Алексей Воронин поет свою песню "Я жил когда-то в маленьком раю...".)
       Слава ЛЁН:
       - Таким образом, мы говорим... в частности, вот романом "Родина"... что с Бронзовым веком в 1987 году в России покончено. И 15 лет происходит непонятно что в искусстве, в культуре. И, поскольку роман "Родина" - постмодернизм, который автором настолько мощно, настолько богато, исчерпывающе использован, то с постмодернизмом, мне кажется, покончено. И мы вот эти последние 15-17 лет этики русского искусства думаем: а что же происходит сейчас, и что будет в третьем тысячелетии? Галина Волчек недавно сказала, что 90-е годы - это годы большой попсы в России. И мне кажется, что и последние годы - это годы большой попсы. Вы видите, что делается, что творится на нашем телевидении. Итак, на этом пустом месте мы предлагаем программу искусства 3-го тысячелетия под названием Ре-Цептуализм. От слова рецепт, рецептер, рецепшен. Но главное вспомните "Москву - Петушки" и вспомните рецепты коктейлей от "Иорданских струй" до "Слезы комсомолки", "Запах Ильича" и так далее. Вот я сейчас сделаю небольшой быстрый экспресс-анализ картин Александра Трифонова, которые стоят в этом зале... Я прошу обратить внимание вот на две картины. Будем называть - "картина и ее двойник". Значит, основная идея Ре-Цептуализма, цель художника, конечная цель художника - это не произведение в виде картины, а сам художественный процесс - от мастерской - через галерею - до музея. И очень желательно, чтобы на этом пути сам художник пластическими методами на пластическом языке комментировал, истолковывал свои произведения. Вот с помощью, скажем, этого простого приема "картина и ее двойник" вы видите, что тот же самый синий фон, когда на нем есть белое, на левой картине работает уже по-другому, это другой цвет. Точно так же вот эти две формы, которые противостоят этому цвету, они тоже работают совершенно по-другому, и в пластическом плане, и в плане цвета, хотя они здесь по цвету близки. Короче говоря, теперь зрителю предоставляется такое же право, как и художнику, истолковывать картину, минуя критика и минуя искусствоведа. И вот эта задача художника - весь свой процесс, грубо говоря, от мастерской до Эрмитажа или до Лувра обеспечить самому и самому себя истолковывать и понимать. Вот чем роман "Родина" хорош? Там есть авторская рефлексия, там есть авторское истолкование текста, который еще только рождается на ваших глазах. И больше того, там есть и герой Юрий Кувалдин. Там наряду с Достоевским, Раскольниковым и этой героиней действует и Юрий Кувалдин. Итак, слово Александру Трифонову.
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Спасибо большое вам, Слава, за ваш экскурс в живопись. Я хотел бы в первую очередь поздравить Юрия Александровича с таким вот специальным вечером, посвященным именно его роману большому, его книге "Родина". Потому что Кувалдин в силу своей деятельности огромное количество энергии, времени тратит на других авторов, на журнал, а о его творчестве критика уделяет не так много внимания, как, может быть, оно заслуживает. И поэтому такой специальный профильный вечер - это очень приятно мне. В романе много мистики, и мне это нравится... Кувалдин одним из эпиграфов, а их там три, к нему взял строки из романа Достоевского "Преступление и наказание": "Тут дело фантастическое, мрачное, современное... Тут книжные мечты-с, тут теоретически раздраженное сердце..." Есть и перекличка с булгаковским "Мастером и Маргаритой", по крайней мере, Бегемот-кот и здесь присутствует: "...Говорящий на человеческом языке кот был далеко не самым страшным во всем этом!" Присутствует и Сатана с разными именами. Если их собрать в цепочку, то получится: "Велес-Волос-Воланд-Сварог-Даждьбог-Хорс-Фаллос-Фалланд-Сталин". Действие романа развивается по спирали, под знаком бесконечности, то и дело речь одного персонажа без перехода заканчивается другим, как и подобает при шизофрении. Кувалдин дает нам мир глазами героине, сходящей с ума от конца СССР, конца ее предмета в институте Истории КПСС, конца парткомов, райкомов, марксистско-ленинской философии... Сама она постмодернична, центонна, цитатна, как истинный доцент, преподаватель вуза... Через зримые образы мир романа прорывается к новым высотам, к открытию смысла единого языка, к пониманию тайны Бога и почему его имя непроизносимо... Как старый театрал, студиец, Кувалдин строит мизансцены, используя театральные приемы: "Свет переключился на Анну Григорьевну, в исполнении Л. В. Щавелевой, которую в свою очередь играла Людмила Касаткина...", частенько перемешивает имена и фамилии, да и красный плащ (френч) с белым подбоем может оказаться у него и на Станиславском и на Сталине... Преподаватель, как постмодернист, работает цитатами... Но сам преподаватель рожден Кувалдиным-писателем. Здесь такая грандиозная матрешка: родина в родине, а в ней другая родина... и так - до бесконечности... Вот такая книга "Родина", цитирование классики в больном мозгу героини... Он мой отец, и многие события в жизни у нас проходят параллельно: то есть, как вы только что сказали, связь с Театром Российской Армии, какие-то литературные вещи - допустим, "Литературный Станколит", кто знает это...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Там теперь находится редакция "Нашей улицы".
       Александр ТРИФОНОВ:
       - ...Редакция "Нашей улицы". То есть вот эти вещи пересекаются в моих картинах, в его произведениях... И вот "Родина", где постоянно присутствует цитирование определенных моментов из классики, из современной жизни... Во многом я стараюсь в своей живописи действовать по такому же пути, то есть по пути цитирования классики, каких-то вещей. И вот на обложке "Родины" - как раз помещена моя картина "Несение креста". Это моя картина - одна из ранних. И она написана под впечатлением картины Босха "Несение креста". То есть я в какой-то момент решил ее переосмыслить и написать сегодняшним языком, она мне была близка со своей миссией несения креста...
       Слава ЛЁН:
       - И ты переписал Босха и, таким образом, выступил как постмодернист... Раз ты переписал Босха, то ты выступил как постмодернист.
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Ну, в данном смысле - да. Это было в прошлом году.
       Слава ЛЁН:
       - Раньше это называлось эпигонство, а теперь называется красивым словом постмодернизм. (Смех в зале.) Шучу.
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Вот, это был 1996 год. Это был прошлый век. Я успел, видимо, в Бронзовый попасть...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Нет, Бронзовый - после 1987 года.
       Слава ЛЁН:
       - Нет, в Бронзовый ты не попадешь. А вот в постмодернизм попал.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Бронзовый век - 1953, год смерти Сталина... и 1987-й...
       Слава ЛЁН:
       - ...когда Железный Занавес подняли...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, вот, по Железному Занавесу надо ориентироваться...
       Слава ЛЁН:
       - И мы рванули туда, на Запад, с Кабаковым...
       Александр ТРИФОНОВ:
       - А я тоже всегда задумывался и думаю, что многие творческие люди тоже задумывались и задумываются над тем, что когда смотришь на проекцию истории, то видишь там какое-то деление на разные пласты. Да? Пушкина, там, мы относим к Золотому веку. Серебряный век - это поэзия 20-10-30-х годов, очень пласт такой широкий. И ты начинаешь думать: а вот что сейчас? И тебе кажется, что время, в которое ты живешь, - немножко провальное какое-то по сравнению с другими временами. Но, наверное, это было у людей и в 30-е и 40-е годы... Всем свое время кажется слабее предыдущего, и художники своего времени слабее предыдущих.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - На это сказано в Евангелии: нет пророка в своем Отечестве. Поэтому современники не могут оценить своего современника, даже если он великий: не воспринимаем тебя великим, говорят они. И появись здесь сейчас Пушкин, его тоже никто не воспримет как великого, все будут спрашивать: кто это такое...
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Ну, Пушкина и в XIX веке могли не узнать на улице...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Вот поэтому, вот почему еще, Саша, у меня в романе "Родина" в Театре Армии собираются мертвые. А потому что про живых людей сказано: они любить умеют только мертвых. Мертвые для них - все хорошие, великие, непогрешимые. Там, у мертвых, судьба сложилась, там произведения их все изданы, поставлены на определенное место. А живой - что он еще изобразит? Так что он - нет, он не великий, куда ему до великих? Вообще мнение обывателей меня иногда даже веселит. Обыватели считают, что Пушкиным прямо сразу рождаются. Вот Пушкин родился в родильном доме, вот несут, несут его из родильного дома на руках, в одеяле. Ничего подобного. Пушкиным - не рождаются, а становятся. Трифоновым - становятся. Лёном - становятся. Кувалдиным - тоже становятся... Или Лён сразу родился Лёном?
       Слава ЛЁН:
       - Я хочу сказать, Достоевский сказал: русскими не родятся - русскими становятся.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Вот это тоже - да... Становятся русскими, загружаются русским языком...
       Слава ЛЁН:
       - ...и русским языком, и русской культурой, этой мистической русской культурой...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, да...
       Слава ЛЁН:
       - И Россия - это, прежде всего, мистическое русское дело...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Замечательно. Саша, продолжай...
       Александр ТРИФОНОВ:
       - И хочется как-то, как сказал Слава, вот четко встать в какие-то рамки и уже осознавать, что ты являешься в таком-то течении, в таком-то периоде... Но я думаю, что это невозможно, потому что сам себя ты не увидишь со стороны.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Веселей шагай, Ре-Цептуалисты...
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Раз рецептуалисты, будем рецепты выписывать. (Смех в зале.) Вот так. Я хочу еще раз поздравить Юрия Кувалдина с его книгой. "Родина" Юрия Кувалдина - это произведение, где неразрывно сплетено настоящее прошлое и будущее. Погружаясь в хаос, исчезают улицы, вот... Улицы современной Москвы, по которым победно несется красный "додж" вернувшегося в столицу Воланда. Как будто здесь из более поздних, да, вот... нанесенных для камуфляжа мазков, появляются под кистью реставратора картины великих мастеров. Поэтому книга "Родина" достойная, яркая и до сих пор, я думаю, не оценена современниками в полной мере. Хотя у нас она впервые была опубликована в журнале "Наша улица", надо заметить...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - В журнале "Наша улица", в 2000 году. А так и получается: шумят (при жизни) одни, а в литературу входят другие.
       Слава ЛЁН:
       - Ну, чего вы удивляетесь этому? Семьдесят лет великий роман "Чевенгур"...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - ...семьдесят лет роман Андрея Платонова не был напечатан...
       Слава ЛЁН:
       - ...не был напечатан нигде, ни на Западе, ни у нас, ни в тамиздате, ни в самиздате, ни в тутиздате. Поэтому каких-то пять лет... Пять лет - это не много...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Конечно, пять лет это не тот не срок.
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Ну все, Слава, я поздравляю всех с книгой "Родина"...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Сейчас я бы хотел вот как-то вывести на сцену Бронзовый век. Как-то так иногда видишь бро-о-онзу, вот Митю Тугаринова, выдающегося скульптора...
       Слава ЛЁН:
       - И Буйначева...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - ...Да, Владимира Петровича Буйначева, руководителя московских скульпторов, который все время с идеями выступает. Он, кстати, организовал симпозиумы по скульптуре в Парке Исккуств. И Парк Искусств он сам придумал. Владимир Петрович, скажите несколько слов.
       (Владимир Буйначев выходит к микрофону в сером костюме, неся в руке красную розу необычайной красоты и необычайного большого размера.)
       Слава ЛЁН:
       - ...С розой...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Это красота.
       Слава ЛЁН:
       - Вот что значит художник настоящий...
       (Владимир Буйначев протягивает розу Юрию Кувалдину.)
       Владимир БУЙНАЧЕВ:
       - После этих прекрасных выступлений участников вечера я почувствовал, как у меня отнимается язык.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Петрович, я перебью тебя немножко. (Обращается к слушателям.) Владимир Буйначев знаменит еще и тем, что он написал совершенно изумительную работу, книгу о "Слове о Полку Игореве". И я эту книгу издал в 1998 году. Там мне понравился его новый подход к избитой теме... Не только то, что Владимир Петрович проделал огромнейшую работу, сделал свой личный перевод "Слова...", но - главное - то, что он выступил со сногсшибательной идеей, а художник и должен сшибать идеями; вот как я в "Родине" - так он у себя в своей книге. Он назвал автором "Слова о полку Игореве" самого князя Игоря. Он считает, что сам князь Игорь взял и написал "Слово о полку...". Пожалуйста, Владимир Петрович.
       Владимир БУЙНАЧЕВ:
       - Ну вот, способности говорить у меня куда-то исчезли после таких прекрасных выступлений... После умнейших слов Славы Лёна и мудрейших слов Кувалдина я просто не знаю, что говорить, о чем говорить. Наблюдая Юрия Александровича, я все время думаю: вот как человек может сам себя создавать, сам себя делать. То есть, конечно, ему помогают. Когда человек что-то делает, ему кто-то помогает, безусловно. Кувалдину помогают, ну и мешают, наверное. Но он этого как бы не замечает, потому что он весь в работе. Он весь - строитель самого себя. И он войдет в историю как Личность. Какая личность? А какой он хочет, такой и войдет. Потому что он сам себя делает. Его никто не придумал, и его никто не сделал. Он сам себя делает. И вот эта удивительная история, это удивительное явление происходит на наших глазах. И я просто в восхищении от Юрия Александровича - и в этом смысле, и во всех других. И поэтому я его поздравляю. И поэтому я ему подарил цветочек.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Я видел, как Владимир Буйначев и Дмитрий Тугиринов делали свои скульптуры. Я все процессы как бы наблюдал. Труд скульптора - это колоссальный труд. И вообще, и Митя Тугаринов, и Володя Буйначев... если увидишь, как они работают, в телогрейках, в сапогах, их примешь за каких-нибудь сварщиков или слесарей, они в своих мастерских все в пыли, с напильниками, с кувалдами. Митя сейчас подошел ко мне, сказал: "Вот я там машу кувалдой в полпуда". Ну, вот такая работа у них. То есть искусство скульптора вообще - это искусство для молотобойца.
       Слава ЛЁН:
       - Когда Митя Тугаринов сказал Кувалдину про кувалду, это он сказал ему комплимент.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Это комплимент Кувалдину, правильно. Кувалдин - это тоже что-то на полпуда, а может быть, и более. Сейчас я хотел бы опять что-то сказать о Бронзовом веке. Мне кажется, что это очень сильная заявка Славы Лёна на выделение периода и на формализацию и систематизацию как бы разрозненных частей кусков нашей культуры. И здесь сидит бронза с бронзой... И у меня возникают немножко такие ретронастроения, которые проиллюстрирует Анатолий Шамардин - солист оркестра Леонида Утесова. Я хочу, чтобы он спел сейчас одну из фатьяновских песен. Одну - сейчас, а потом, Толь, будет время, еще споешь. Пожалуйста...
       Анатолий ШАМАРДИН:
       - Если можно, я скажу несколько слов о книге "Родина".
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, мо-ожно, мо-ожно...
       Слава ЛЁН:
       - Пожа-а-луйста! Мы здесь для этого и собрались, в такой неформальной обстановке...
       Анатолий ШАМАРДИН:
       - Мне хочется сказать об этой книге "Родина" просто как читателю. Я взял книгу и прочел ее, как говорится, на одном дыхании. И сказать просто, что книга мне понравилась, это значит ничего не сказать. Но я все же скажу коротко, чем она мне понравилась. Она произвела на меня потрясающе сильное впечатление. Я оторваться от нее мог. Писатель Юрий Кувалдин - великолепный стилист. У него великолепный стиль. Кто-то из философов сказал: стиль - это человек. Но далеко не у каждого писателя есть свой стиль. А такого, какой есть у Кувалдина, вообще ни у кого нет. Мне кажется, стилю научиться нельзя. Он тебе или дается от Бога или не дается. Это - как тембр голоса у певца. Ни одна консерватория не научит певца тембру. Она научит правильно петь, брать верха и низа. Но не может научить петь красиво, если у певца нет красивого голоса с красивым тембром. И вот когда читаешь книгу "Родина", она захватывает меня как читателя именно потому, что там стиль великолепный. И в тексте благодаря этому стилю чувствуется глубокий подтекст, который заставляет читателя размышлять. Кувалдин владеет особыми секретами языка, обладает тем, что в немецкой филологии, к которой я имел отношение, когда преподавал в вузах немецкую стилистику, называется "нейбензинн", то есть - буквально - "сосмысл". Благодаря этому самые обычные слова приобретают у Кувалдина дополнительную объемность и лексикостилистическую окраску, которая позволяет делаться повествованию интересным. И из обычных слов у него получается очень необычная проза.
       Кувалдин владеет еще одним приемом, которым мало кто из писателей, а тем более из серьезных писателей, владеет. Этот прием по-немецки обозначается термином "ауфлокерунг" - буквально - разрыхление. Благодаря "разрыхлению" плотной фразы с помощью, например, шутки и юмора автор добивается того, что его проза читается и воспринимается читателями легко и весело, со всеми сложными мыслями и подтекстами в ней... Притом даже самые крепкие слова в устах его героев, например, во время застолья и выпивки, кажутся целомудренными и делают этих героев симпатичными читателям. Употребить в литературном произведении крепкое слово так, что оно не кажется пошлым и вульгарным, а кажется целомудренным, - это особое искусство. И Кувалдину оно удается в высшей степени. ...Много лет назад, лет тридцать назад, когда я преподавал в вузе немецкую филологию, немецкий язык и не знал о существовании Кувалдина, я интуитивно пользовался в своей работе тем, чем пользуется Кувалдин в своей прозе: шуткой и иронией. Я преподавал очень сложные предметы - и историю языка, и грамматику, и стилистику. Но для того, чтобы эту скучнейшую науку, от которой скулы сводит, сделать интересной, доступной, чтобы ты читал лекцию, а студенты легко и весело усваивали ее и хохотали, я пользовался шуткой и иронией. Но я пользовался этим в своих лекциях, а Кувалдин пользуется этим в своей прозе, и делает это блестяще. И в романе "Родина", и в повести "Счастье", и в повести "Станция Энгельгардтовская". Кстати говоря, в "Станции Энгельгардтовской" Кувалдин передает ощущения, которые его герой испытывает, когда попадает в образцовую воинскую часть. И это (хотя Кувалдин писал свое произведение, не подозревая об этом) - точная копия моих ощущений, которые я испытал, когда был в Германии. Последний раз я был в Германии много лет назад. И шесть месяцев жил там у немца Дитриха, музыканта и музыкального издателя. И он повез меня на машине по городу. И я увидел в стороне от дороги ряд красивых домиков и спросил его: а что вот это такое? Он сказал: это воинская часть. И сказал, что в этой воинской части каждый солдат имеет отдельную комнату с телевизором, с душем, с холодильником и получает 850 марок ежемесячно и что в субботу и воскресенье каждый может привести к себе девушку, чаровницу, так сказать, и пообщаться с ней. То есть солдаты там живут хорошо, красиво и культурно и понятия не имеют ни о какой дедовщине. Прямо как в "Станции Энгельгардтовской".
       Темы и проблемы, которые Юрий Кувалдин поднимает в "Родине", в книге и в романе, они настолько философичны, настолько важны для людей, что мне кажется: люди должны были бы читать такие книги (а не попсу, которой завалены магазины) и становиться умнее и мудрее и задумываться над смыслом жизни. Причем у Кувалдина в прозе нет ни грамма назидательности. Там есть побуждения к размышлению. Например, в повести "Замечания". Он там как бы перечеркивает избитые истины, избитые афоризмы, такие как: хочешь мира - готовься к войне. По Кувалдину, оказывается, совсем не надо готовиться к войне, если хочешь мира. И это так и есть. Кувалдин помогает читателям размышлять в новом направлении и не делать общих выводов из частных посылов. В книге "Родина" Кувалдин выступает еще и как лингвист, как языковед. Он разрабатывает там новую теорию языка и доказывает, что все слова и все языки мира происходят от одного слова...
       И все-таки главное, как мне кажется, это не то, о чем пишет Кувалдин, а то, как пишет Кувалдин. А пишет он так, что зачитаешься.
       ...Сегодня я ехал сюда с Юрием Кувалдиным и с Ниной Красновой на машине, по Москве. Я не очень хорошо знаю Москву, путаюсь в ней, и я поразился тому, как же он знает Москву! - все улицы, все переулки, тысячи улиц, тысячи переулков... Но если писатель напишет про Москву: вот там-то находится такая улица, там-то - такая улица... это будет постно и пресно, это получится справочник, а не проза. А он своих героев вставляет в такие ситуации и так показывает улицы Москвы, по которым ходят его герои, что все эти улицы и все названия этих улиц у него оживают и у читателей возникает полное представление о Москве. И этим мне его книга "Родина" тоже очень нравится, тем, как он показывает в ней улицы Москвы.
       Короче говоря, я хочу сказать, и это, наверное, всем понятно, что я бы всем посоветовал прочитать книгу "Родина", потому что это потрясающе интересная, пронзительная книга, и по содержанию, и по языку, и по стилю. Таких в нашей литературе еще не было.
       А сейчас я все-таки перейду к песне. Вот Юрий Кувалдин любит песни на стихи Фатьянова, Алексея Фатьянова...
       Юрий КУВАЛДДИН:
       - К Бронзовому веку они как раз подходят...
       Анатолий ШАМАРДИН:
       - Да, и я с удовольствием это спою...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Поет Анатолий Шамардин...
       Анатолий ШАМАРДИН:
       - Хотя я это было давно, когда я этими песнями увлекался, но, тем не менее, я спою их, в них есть ностальгические нотки.
       (Анатолий Шамардин поет песню на стихи Алексея Фатьянова "В городском саду играет духовой оркестр...".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Есть в этом зале человек, который как бы является свидетелем всего моего развития. Он старше меня. Его опыт литературный богаче моего. И он, как бы наблюдая за мной со стороны, наблюдая за мною, читая мои вещи, скажет нам сейчас несколько слов. Кирилл Ковальджи. Он родился в Румынии, потом оказался в Бессарабии, или наоборот.
       Слава ЛЁН:
       - Знаменитый поэт и воспитатель многих московских поэтов, авангардист.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да.
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ:
       - Ну что я тогда - бронзозавр, что ли... Да?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ха-ха-ха! Ну, примерно...
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ:
       - Видите, как характерно. Предложили прекрасному певцу Анатолию Шамардину спеть песню. А он полчаса не хотел петь, а говорил о Кувалдине. (Смех в зале.) Это симптоматично, и это имеет будущее. - Прежде чем петь, поговорить о Кувалдине. (Смех в зале.) Мне тоже надо поговорить о нем, тем более, раз он говорит, что я свидетель его развития. Конечно, я свидетель. Но надо сказать, что обгонял он меня со свистом. Он - это явление, это целый Союз писателей в одном лице, и не только Союз писателей, но и издательство. Вот он. И никто не сказал, какой он критик. По сему поводу я сказал бы, что он чем-то напоминает мне фигуру Синяевского...
       Слава ЛЁН:
       - ...Синявского-Терца.
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ:
       - Что есть в Юрии Кувалддине, в Юрии Александровиче? Он умеет быть и очень серьезным, как исследователь, дотошным и отважным. И одновременно он свободен, ироничен, и для него священных коров не существует - ни в философии, ни в религии, ни в общественной жизни. Все это видно в его книге "Кувалдин-Критик" и в книге "Родина". А как он описал сам себя в рассказе "День писателя" или в рассказе "Юбки" или в других вещах... так никто не смог бы описать сам себя. Кувалдин - это явление. И об этом писателе обязательно будут говорить. Что касается меня, то я поспособствую этому. Спасибо.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Кирилл Владимирович. Следующим выступающим будет один поэт, которого я всегда представляю слушателям в несколько ироничной форме. Кто не знает песню "Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам...", из мультфильма про крокодила Гену? Некоторые думают, что эту песню написал Эдуард Успенский. Нет, Эдуард Успенский во время работы над этим мультфильмом куда-то уезжал и поручил написать эту песню своему коллеге. Нужно было уже срочно сдавать картину в производство и нужно было срочно написать песню, с композитором Шаинским, текст. Успенский, уезжая, сказал: а, вот там Саша есть, он напишет. И Саша написал. Александр Павлович Тимофеевский!
       Слава ЛЁН:
       - Пока Тимофеевский выходит к микрофону, я такую реплику сделаю. Сказал Юрий Кувалдин, что никто не знает Тимофеевского, что знают Успенского. Ерофеев в "Москве - Петушках" сказал: все в России знают, как очищается политура, но никто не знает, кто убил Пушкина.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ха-ха-ха...
       (Смех в зале.)
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Я начну со своего восьмистишия, которое посвящено Кувалдину: "Какая, братец Бог, погода? // Все небо здесь покрыто тучами. // Не видимся с тобой по году, // Но это, может даже, к лучшему... // Я знаю, что давно назначено, // Но все неловко как-то вроде бы // Предстать перед тобой незрячему, // Тупому, дикому, как Родина". О "Родине" - ни слова. О ней говорили много. И кроме этого замечательного произведения у Юрия Александровича есть много прекрасных вещей. Но мне хочется сказать об одной вещи, которую я люблю, как можно любить женщину. Потому что для меня самым прекрасным является его рассказ "Счастье". Я этот рассказ ставлю в один ряд с новеллами таких писателей, как Мопассан и Селинджер... Я попытаюсь в двух словах объяснить, почему. Дело в том, что Кувалдин берет эпиграфом к этому рассказу слова Тарковского, который говорит о том, что кинематограф натуралистичен, но не в смысле литературоведческом, а в более широком смысле этого слова, что операторский глаз как бы выхватывает реалии из жизни. И вот так же Кувалдин в своем рассказе необычайно образен, и его реалии, которые он выхватывает из жизни, таковы, что чувствуешь их вкус, их запах, их цвет, их форму. Ну, скажем, когда семья, описываемая в рассказе, собирает валежник, чтобы разжигать костер, и когда они пьют там самогон, то чувствуешь запах этого самогона и облизываешься невольно, настолько вкусен этот напиток, который испробовали наши отцы и деды. Меня поражает невероятная точность писателя в этом рассказе. Потому что кажется, что так же, как и любой человек, он может шагнуть влево, а может шагнуть вправо, может сделать ручкой так, а может и так. Оказывается - нет. У Кувалдина все его персонажи действуют и поступают только так, как они могут действовать и поступать, единственно в соответствии с теми обстоятельствами, в которых они находятся, и в соответствии с сущностью этих обстоятельств и самих героев. Это вот совершенно невероятно. Вот идет сын. Он провожает отца. Они идут на рыбалку. Отец поскользнулся, и сын подпирает его так, как иначе подпереть нельзя. Вот начинается сон отца - это, может быть, самое трудное в литературе. И вот это впадение отца в сон, в дрему необыкновенно точно написано, где один образ соединяется с другим, дает третий образ, и возникает совершенно невозможная вещь, которая бывает только во сне. Потрясающе целомудренна сцена любви двух старых супругов, когда Иван Семенович уводит Маню в баню. Как это сделано! Это просто как бы не поддается никакой передаче. Потому что нужно просто это прочесть.
       Все невероятно вкусно, пахуче в этом рассказе. И он уникален тем, что Кувалдин подсмотрел вещь, о которой, по-моему, еще никто никогда не написал. Дело в том, что у всех живых существ временами происходит цветение. Вот я смотрю на Буйначева. Он всегда замечателен тем, что всегда приносит с собой на вечер цветы. Цветы его прекрасны, удивительны просто. Вот он всегда с цветами. Цветы цветут, деревья цветут. У всех бывает свое цветение. Цветение бывает и у людей. И вот рассказ называется "Счастье". Там три главных героя, три человека - Иван Семенович, которому работать в охотку, который просыпается утром и не знает, с чего начать новый день, с каких дел, за что взяться. И за это можно взяться, и за другое, и за третье. Вот его сын - Витек. Вот его жена - Маня, прелестное существо. Они все оказываются в рассказе Кувалдина, и все переживают вот этот период цветения. Они все расцвели. В момент цветения и животное, и цветок, и человек счастливы. И все это нам изобразил Кувалдин. Но более того - он заражает читателя своим счастьем - не настоящим, а написанным словами, он заражает им своего читателя, и читатель тоже становится счастлив. Вот, спасибо, Юрий Александрович, за это.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Александр Павлович.
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Если мне будет разрешено, я прочту еще три стихотворения. Это новый цикл - для меня дело трепетное. И я очень волнуюсь. Называется цикл "Размышлнения на берегу моря". И вот я хочу прочесть три стихотворения из этого цикла. Эпиграф: "Вот море темное, немое, // Бурчит немое, камни моя, // То срочно скалы огибая, // То прочь устало убегая..." А дальше идет сам стих - "Время".
       (Александр Тимофеевский читает свое стихотворение "Время": "Вся эпоха, как кадр кинохроники, // Где гуляют одни мертвецы".)
       Вот это - первое стихотворение цикла. И последнее я прочту из него. Последнее называется "Воскресение".
       (Александр Тимофеевский читает свое стихотворение "Воскресение": "Смотрел я на восход малиновый // И голову назад закидывал...".)
       И последнее стихотворение, которое я написал вчера. Оно называется "Каштанка".
       (Александр Тимофеевский читает свое новое стихотворение "Каштанка": "Каштанка, Россия, // Зачем ты вернулась назад?")
       Слава ЛЁН:
       - Вот мы видели еще одного классика Бронзового века Александра Тимофеевского. И самое прекрасное, что его силы, его талант не иссякают. И, слава богу, что мы и во времена постмодернизма с его стихами внедрились, и во времена Ре-Цептуализма. Мне хотелось бы вот вам, Анатолий Шамардин, возразить по одному важному термину, поскольку мы здесь не только слушаем стихи, но и стараемся понять, что же мы пишем, и что это за роман "Родина", в частности. Значит - стилем обладает каждый пишущий, даже графоман. Важно, как называется этот стиль. Если мы пойдем по великим стилям, то романский стиль, готический, ренессанс и так далее, и так далее, барокко, классицизм, романтизм... И названия стилей, как и названия веков - Серебряный век русской культуры, Бронзовый век русской культуры, - чрезвычайно важны. Так вот, применительно к роману "Родина" дело не в том, что у Кувалдина есть свой кувалдинский стиль. А в том, что это совершенно особый и просто выламывающийся из ряда реалистической прозы, русской классической литературы Золотого века и Серебряного века стиль. Вот эта реалистическая проза, которой в основном все пишут, она преодолевается очень редкими талантами. Вот за XX век, то есть в Серебряном веке, я бы предложил термин "гиперстиль" для тех прозаиков, которые владеют выламывающимся из ряда стилем. Это, прежде всего, Андрей Платонов в XX веке. "Котлован", "Чевенгур" и все его рассказы - это гиперстиль платоновский. Безусловно, гиперстилем обладал Андрей Белый, очень недооцененный прозаик Серебряного века. Все его остальные таланты, а он был, как настоящий ренессансный человек, вездесущим, вездезнающим, вездеговорящим и вездеделающим... Андрей Белый - это чудо, которое до сих пор России по-настоящему неизвестно. Читайте швейцарского слависта профессора Жоржа Нива, его монографию об Андрее Белом, и вы поймете, какая это проза и какой это писатель. Ну, вот роман "Петербург" вы все, конечно, читали. Но есть у него роман "Москва", который очень трудно читать. Вот это тоже гиперстиль. Гиперстилем обладал, конечно, Зощенко. Но там более легкий вариант, сказовый. Сказом, поскольку здесь профессионалы-прозаики сидят, они знают, писать легко относительно. Но то, что сделал Зощенко, это, конечно, гиперстиль. В Бронзовом веке - только Венедикт Ерофеев, Саша Соколов и вот этот роман "Родина" имеют право претендовать на звание гиперстиля. Поэтому нужно очень четко говорить: стиль это человек, и графоман (поскольку он тоже человек) тоже обладает стилем. Кстати говоря, графоманство как прием в Бронзовом веке получил право на существование. И тот же Дмитрий Александрович Пригов, например, - полный графоман, который сделал из этого графоманства стиль, заставил всех очень важно, как Женя Рейн тут сказал, навязать этот стиль читателю. Там у Александра Тимофеевского в стихотворении "сумасшедший пишет", да? и "сумасшедший" читает. Вот сумасшедший Пригов, который украл у Лимонова это графоманство как прием. Опять же написана об этом замечательноеная книга нашим выдающимся филологом Александром Жолковским, который вот у меня печатался в NEUE RUSSISCHE LITERATUR. Сейчас он в Сан-Франциско профессором стал. Он сказал: прозаик написал банальный роман, но у него задача была - написать банальный роман; он справился с этой задачей, поэтому он - гений. (Смех в зале.)
       Точка. Все смешалось в доме Облонских. Я уже говорил про два четких отличительных признака постмодернизма: цитирование и ирония. И есть еще один, третий признак: игра. В романе Юрия Кувалдина "Родина" есть все три этих признака. Посмотрите, как играет там автор со словом из трех букв, которое пишут на заборе. Это примерно так же, как с рецептами коктейлей Веничка Ерофеев играет. И в этом у Юрия Кувалдина не только нет ничего скабрезного или, как это, ничего запрещенного, или, как это, ничего ненормативного нет. Но здесь - настоящая игра. И игра - это третий очень важный признак постмодернизма...
       А теперь я даю слово еще одному поэту, потому что я поэтов люблю больше, чем прозаиков, - Нине Красновой, которая представляет ту стилистику Бронзового века, которая сложилась в кругу Литературного института. В этот круг входили очень хорошие поэты. И Николай Глазков, автор термина "самсебеиздат", откуда самиздат появился, тамиздат, тутиздат. Это тоже очень важные филологические термины. И он ее благословил, "в гроб сходя благословил" в поэзию за всего лишь одну строчку - "сахар быстрорастворимый", среди прочих хороших строк.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - "И как сахар быстрорастворимый", в Москве она растворилась.
       Слава ЛЁН:
       - ..."как сахар быстрорастворимый". Да вот, Нина Краснова. Поэт.
       Нина КРАСНОВА:
       - Слава Лён прочитал свои стихи "Россия умерла". Они очень хорошо сочетаются, совпадают с романом Юрия Кувалдина "Родина", просто потрясающе, и стихи Александра Тимофеевского, которые читал Александр Чутко и сам автор Александр Тимофеевский, - тоже. Они образуют с романом и со всей книгой нечто единое и целое. Когда я написала свой отзыв о книге "Родина", он появился в "Независимой газете" под названием "А Родина умерла...". И у названия был такой подзаголовок - "Юрий Кувалдин как Христос русской литературы". И это - без всякой иронии. Свой роман "Родина" Юрий Кувалдин, как здесь уже говорилось, напечатал в журнале "Наша улица" в 2000 году, в то время, когда люди перестали понимать, что такое Родина. Потому что "патриоты" в кавычках, или "патриотисты", если пользоваться неологизмом Кирилла Ковальджи, присвоили себе это слово и извратили и дискредитировали его, как и слово "патриотизм". Многие писатели говорили мне: какое замечательное название - "Родина". Но некоторые из них думали, что это книга про "нашу советскую Родину". Конечно, она и про "нашу советскую Родину", но еще и про постсоветскую. И она не имеет ничего общего с теми книгами, которые писались советскими писателями в советское время по методу социалистического реализма и по указке партии, а не по указке сердца. Это книга про Родину периода Апокалипсиса, периода распада, про Россию конца ХХ века, которая переживает страшные катаклизмы, про Россию, которая умерла, как умер Советский Союз. Татьяна Бек услышала нестандартный (новый гражданский) подтекст в названии романа и сказала мне, что "Родина" - это (тем более в наше время) очень сильное название книги. И когда я объяснила ей, что, по Кувалдину, Родина - это не территория, а это место, где зарождается человек и откуда он выходит на свет, почему она и есть Родина-мать, и что Кувалдин обновил это затасканное слово и придал ему первозданный, глубинный смысл, Татьяна обалдела и сказала мне: тогда это название еще сильнее, чем я думала! Героиня романа Мила, или Людмила Васильевна, - член КПСС с 30-летним стажем, доцент кафедры Истории КПСС, фанатичная коммунистка, свихнувшаяся на почве марксизма-ленинизма. Она убила, удавила свою Родину, которая родила ее, то есть убила свою мать... И автор подробно, натуралистично и даже патологично описывает, как она это сделала, так, как если бы убила свою конкретную мать, старую больную женщину. Героиня Кувалдина Мила, или Людмила Васильевна, - это антигероиня, далекая от тех положительных героев, каких искали и показывали в своих произведениях писатели советского времени. Но у Кувалдина его герои никогда бывают только отрицательными или только положительными, они у него и такие, и сякие, с набором разных качеств. И Мила по некоторым своим качествам, например, по своей беззаветной верности старым советским (пусть даже и ошибочным) идеалам в какие-то моменты кажется даже положительной и притом трагической героиней, которая заслуживает жалости. Она в одночастье, когда была сломана система КПСС, потеряла все, чем она жила раньше и чему посвящала свою жизнь, все это неожиданно провалилось куда-то в тартарары и стало никому ненужным, и мечты о коммунизме и так далее. Все ее товарищи по партии ушли в Мост-банк зарабатывать "бабки". Она одна-единственная осталась верна самой себе. И чувствует себя обманутой всеми и оскорбленной и, как террористка, как новый Раскольников в юбке, она носит топор за пазухой и хочет зарубить тех, кто изменил идеалам марксизма-ленинизма и променял все это на "бабки". Она воюет с ветряными мельницами и хочет родить нового русского Бога, Ругора - Русскую Гордость, и рожает его в своих больных фантазиях, как непорочная дева, от самого Ленина, от вождя революции. Все, что происходит в романе, происходит как бы в шизофреничном уме героини, в ее осколочном, расщепленном, помутненном, полубредовом сознании. И метод постмодернизма как нельзя лучше годится для этого. Причем читателю, да и ей самой, даже непонятно, убила ли она Родину в лице своей матери или мать в лице Родины, и убила ли она ее в буквальном и прямом смысле слова или только в переносном. Скорее всего - в переносном. Но у этого переносного смысла есть и символический. Свою Родину-мать убивает ее дочь, воспитанная в советском духе и помешанная на всем советском. Родина умерла. Но она жива. Как умерли, но живы все великие люди, которые составляли и составляют славу и гордость нашей Родины. Мила приходит в Театр Армии на пленум московских кладбищ и видит там и Достоевского, и Чехова, и Саврасова, и Левитана, и художника, и диктора Центрального радио, и Шукшина, и Есенина в трусах, в разорванном фраке и в цилиндре... И общается с ними, как с живыми. Она видит там и Кувалдина и с ним тоже общается. Почему там оказывался и Кувалдин? А потому что он - всегда с великими. И хочет встать на одну полку с Достоевским и Чеховым. Они для него живее всех живых. Родина умерла, чтобы воскреснуть, по теории философа Федорова, воскреснуть через своих умерших детей, через своих великих поэтов, писателей, полководцев, художников, композиторов, вместе с ними, которых она родила когда-то. И она никогда не умрет, как никогда не умрут и они. Она метафизически бессмертна, так же, как и они. (Так же, как Древняя Греция и Древний Египет со своими древними греками и египтянами, Гомерами, Еврипидами, Тутанхамонами и Рамзесами.) Вот, по-моему, лейтмотив романа, который Юрий Кувалдин, враг пафоса, доносит до читателей в глубоком подтексте своего текста, за семью печатями, и не в форме газетной передовицы (да здравствует наша Родина!), и не в форме панегирика, а в форме антипередовицы и антипанегирика, с антипафосом и с не неприкрытой, а с прикрытой покрывалом иронии и гротеска (игро-теска, игры) любовью к Родине.
       Роман "Родина" - очень сложный по своей композиции, по своей архитектуре. Кто из читателей привык к архитектуре избы-пятистенки, которая по-своему совершенна и гениальна, или, там, к блочной хрущевке, которая в высшей степени примитивна, тому роман "Родина" может показаться странным и непонятным и тот может сказать: а что это вообще такое есть? почему он такой странный, весь такой диспропорциональный, с неправильными формами? и почему у него окна не прямоугольные, а какие-то кривые, изломанные? Но, допустим, архитектура Шехтеля в стиле модерн начала ХХ века - тоже странная и непривычная, если сравнивать ее с классической, но она же великолепна! Например, дом-музей Горького на Большой Никитской...
       Слава ЛЁН:
       - Это дом Рябушинского.
       Нина КРАСНОВА:
       - Да, миллионера Рябушинского...
       Слава ЛЁН:
       - Дом, который Горький украл у Рябушинского, не стесняясь, и в который он въехал при живом хозяине. Как можно въехать в чужой дом при живом хозяине? Хозяин-то был еще жив.
       Нина КРАСНОВА:
       - ...Или вот сейчас в Москве появилась новая русская архитектура, тоже вроде бы непонятно какая, что-то такое странное и непривычное. Например, дом на Краснопролетарской улице или здание акционерного общества путей железнодорожного сообщения в районе Шаболовки. Если на них посмотреть с самолета, то они - непонятно какой формы, это не параллелепипеды или кубы, привычные для глаза. А, тем не менее - какая это прекрасная архитектура, сделанная из новых материалов, по новой технологии. "Родину" Кувалдина можно сравнить с архитектурой модерна и постмодерна. Или вот у художника Лентулова есть "Тверская улица", или - нет, не Тверская... В общем, московская какая-то улица...
       Слава ЛЁН:
       - Наша улица.
       (Смех в зале.)
       Нина КРАСНОВА:
       - Наша, да... "Тверской бульвар", вот. И еще у Лентулова есть "Колокольня Ивана Великого". Две такие картины с московской архитектурой, с видами московских улиц. И там у него все какое-то как бы рушащееся, падающее, летящее вниз или вверх, диспропорциональное, кривое, изломанное, и старинная архитектура выглядит авангардной. А как раз это и составляет красоту его картин, в этом и заключается их красота. И в самом цвете этих картин, и в подборе цветов, и в их игре. "Родину" Кувалдина можно сравнить с живописью Лентулова... или того же Александра Трифонова. Вот, посмотрите на его картину "Станколит", которая висит на стене. Она тоже очень хорошо иллюстрирует прозу Кувалдина, или не иллюстрирует ее, а сочетается с ней. Здесь у Александра Трифонова тоже вот - кривые, антитрадиционные домики странных конструкций, которых нет в реальности, кривые окошки, но в этом и есть их красота. А "Портрет писателя Кувалдина" - весь такой осколочный, раздробленный, он тоже в стиле книги "Родина" и его героев. Недавно по телеканалу "Культура" шла опера "Свадьба Фигаро" Моцарта, с предисловием Святослава Бэлзы, всем знакомая и уже довольно запетая. И там были такие прекрасные, непривычные, авангардные декорации: фасады домов, у которых окна и двери имеют форму разнобедренных многоугольников или многоугольных разнобедренников разных размеров. И наряды у героев были соответственные, экстравагантные, старинные, но а ля модерн, в которых никто не ходил и не ходит в реальности. И от этого вся опера казалась новой, обновленной, как бы даже незнакомой, и воспринималась по-новому.
       Прозу Кувалдина можно сравнить и с оперой, и с симфонической музыкой, классической и авангардной. Кто любит попсу, тот не способен воспринять серьезную музыку. Тот услышит по радио музыку Шнитке, Губайдуллиной или Эдисона Денисова или Стравинского, Прокофьева и Шостаковича и выключит ее. И поэтому прозу Кувалдина, как и серьезную музыку, как и серьезную живопись, способны воспринять только высокоразвитые, утонченные люди, разбирающиеся в искусстве и чувствующие его. Она - не для ограниченных людей с плохим и неразвитым вкусом.
       В книге Кувалдина "Родина" кроме романа - есть и повести. Они отлично дополняют картину Родины, которую рисует Кувалдин. "Родина" - великая книга нашего времени, новаторская по всей своей сути и по творческому воплощению этой сути. ...Когда Слава Лён прочитал книгу "Родина", он спросил: а Кувалдину дали за нее премию Букера? (Все с Юрием Кувалдиным: ха-ха-ха!) И очень удивился, когда узнал, что - нет, и что никто даже и не выдвигал ее на соискание этой премии. И спросил: почему? А потому что мы же знаем, как у нас выдвигаются книги и как даются премии за них и кому. Везде - свои тусовки. Одни тусовщики дают премии другим тусовщикам: свои - своим. А Кувалдин ни в какие тусовки, как и ни в какие партии, никогда не входил и не входит. Он идет в литературе сам по себе, не в стаде. И работает не ради премий и наград, а ради спасения своей души, то есть ради своего метафизического Бессмертия. И кроме книги "Родина" он написал еще целых десять томов прозы, и даже больше. И сейчас готовит свой десятитомник, собирается издавать его. Тогда уж он покажет себя всем в полном объеме. В советское время многие писатели говорили: нас не печатают, мы пишем в стол. А потом, когда настало время перестройки и им сказали: ну, доставайте все, что у вас в столе накопилось, мы будем вас печатать. И оказалось, что им и доставать-то из столов нечего, потому что там ничего нет. Потому что они как считали? - ну, раз нас не печатают, ну, мы тогда и писать не будем. (Все с Юрием Кувалдиным: ха-ха-ха!) Тем более, если за это еще и денег не платят. И так вот они оказались ни с чем. А Кувалдин знай себе писал и писал. И вот теперь явил себя миру, как Христос в одной из повестей книги "Родина" - в повести "День писателя", где он и выступает в роли Христа. Некоторые читатели, некоторые коллеги Кувалдина, говорили: Кувалдин слишком много на себя берет, изображает себя Богом. Да, Кувалдин много на себя берет, но потому что он много может взять и много может нести на себе, в отличие от тех коллег, которые критикуют его (и завидуют ему, а сами ни на что не способны). Он несет на себе журнал "Наша улица", он несет на себе издательство "Книжный сад", он несет на себе всех авторов "Нашей улицы" и "Книжного сада", и еще - собрание своих сочинений в 10-ти томах. Кувалдин - гигант в литературе, он и есть Бог, а кто же? "Трудно быть Богом", как говорится. Но Кувалдин справляется с этим. Он несет свой крест, как Христос на обложке книги "Родина", на картине, которую нарисовал Саша Трифонов. Кувалдин несет непосильный крест, который, кроме самого Кувалдина, никто больше и не поднимет...
       А сейчас я, может быть, прочитаю одно из своих стихотворений, посвященных Юрию Кувалдину?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, пожалуйста.
       Нина КРАСНОВА:
       - Я прочитаю стихотворение, которое я написала под впечатлением повести Юрия Кувалдина "Юбки", о которой здесь уже говорилось и которая есть в книге "Родина" и после которой Бунин со своими "Темными аллеями" и Мопассан со своими эротическими сочинениями кажутся учениками начальных классов. Тоже вот, кому только не дается у нас премия "Национальный бестселлер", а я дала бы ее Юрию Кувалдину за его повесть "Юбки", потому что он заслуживает ее, как никто, и потому что "Юбки" - это и есть самый настоящий бестселлер, и я не знаю людей, которые бы были бы равнодушны к ним и не воспринимали бы их с восхищением и не зачитывались бы ими.
       (Нина Краснова читает свое стихотворение "Жезл", посвященное Юрию Кувалдину: "Я тебе пою мою Осанну, // Может быть, кого-то этим зля. // До тебя далёко Мопассану, // Бунину, Боккаччо и Золя. // Новый Бог Олимпа, новый гений..." и т. д.)
       Слава ЛЁН:
       - Вот ирония, или пан-ирония, в которую вступила русская литература, по слову Михала Михайловича Бахтина, когда он прочитал "Москву - Петушки", продолжается, и даже вот в русском стихе, в частности, в том стихотворении, которое сейчас Нина Краснова прочитала.
       Но в связи с Бронзовым веком становится ясно, что на самом деле за ХХ век мы, видимо, потеряли тысячелетнюю православную русскую цивилизацию. И на этом же месте, где она была, на этой же территории, на этом же населении и на этом же русском языке сейчас рождается какая-то новая цивилизация. Кто вчера смотрел гордоновскую передачу поздно вечером, где ее участники Россию 2030 года проектировали? Они не понимают этого мистического начала, мистического дела России, которое исчезло за XX век. Это не первый и не последний случай в мировой истории. Мы то же самое видим в Древней Греции, когда в III веке мы еще встречали великих греческих философов типа Плотина, или Ямвлиха - автора трактата "О египетских мистериях", и многих трудов, посвященных символике богов, и комментариев к работам Платона и Аристотеля... И так далее, и вдруг в IV веке как корова языком слизнула этих древних греков, и в V веке мы встречаем уже чистого византийца, который тысячу лет строит свою Византийскую цивилизацию. Видимо, что-то такое происходит сейчас и в России. Во всяком случае, вот та тысячелетняя православная русская цивилизация, видимо, все-таки была за ХХ век вытоптана. И вот эта последняя революция 1991-1993 годов оказалась не контрреволюцией, как думают Гайдар и его команда... Мы не вернулись в наш 1907 год, этот год начала русского авангарда, век Блока и Белого, первых стихов Хлебникова и так далее. Мы вернулись в какое-то непонятно что. И поэтому только художники могут интуитивно показать, что произошло с Россией, а никакие там не профессора-социологии... Вот Зиновьев, который у нас будет где-то 16 или 27 ноября в этом зале выступать, написал гениальные "Зияющие высоты". И в этой великой книге этого великого романа, где он фактически задал в литературе новый жанр, а придумать новый жанр - это труднее, чем придумать новый стиль. Вот новый стиль, супрематизм, или до этого - кубизм, или фовизм, трудно было придумать. Но придумать новый жанр, как Татлин придумал новый объект, из которого выросли инсталляции, это еще труднее. И когда Зиновьев из художника свалился в социолога, мы видим, что это полный крах. И вот художники чувствуют, что что-то с нашей Русской цивилизацией окончательно произошло. И поэтому слово Родина и понятие Родина трансформируется сейчас в очень стремительном темпе. И нужно очень глубоко осознавать, что же произошло за последнюю тысячу лет в России и что ее ждет в будущем... Кто у нас сейчас дальше будет выступать?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Я смотрю на Сашины картины, которые висят на стене, вот на обрубленные ветки, и вспоминаю Бачурина и его песню "Дерева". Евгений Бачурин - он мой друг. Он сегодня обещал прийти, но у него вернисаж. И он не смог прийти.
       Евгений БАЧУРИН (из глубины зала):
       - Я пришел, пришел!
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Бачурин пришел? Пришел! Вот он. Но он петь не будет. Он сразу говорит, что он петь не будет.
       Евгений БАЧУРИН:
       - Почему?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Нет, он петь не будет. Он мне сказал об этом по телефону. Я потом дам вам слово, Евгений Владимирович. А сейчас вот песню "Дерева", в разрядку, чтобы опять внести в наш вечер музыкальную страничку, споет прекрасный исполнитель, солист ансамбля "Кантикум" Петр Лелюк, ученик Евгения Бачурина.
       Петр ЛЕЛЮК:
       - Говорить будет Бачурин, я так понимаю. Я буду петь.
       (Петр Лелюк поет песню Евгения Бачурина "Дерева": "Дерева вы мои, дерева, // Не рубили бы вас на дрова...")
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Как хорошо послушать песню замечательную. Вы слушали песню автора. Вот теперь мы просим автора выйти к микрофону. Евгений Бачурин - заслуженный деятель искусств Российской Федерации. Поэт и художник. Пробирается сюда. Евгений Владимирович, мы рады вас видеть.
       Евгений БАЧУРИН:
       - Извините, я опоздал.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Насколько я знаю, у вас сегодня вернисаж был. К микрофону, пожалуйста. Вот сюда идите. Евгений Бачурин!
       Евгений БАЧУРИН:
       - Я уехал с вернисажа и прибыл сюда, к вам. Я знаю, что у вас тут сегодня происходит как бы литературный вечер, да? Так я понимаю?
       Слава ЛЁН:
       - Презентация романа "Родина".
       Евгений БАЧУРИН:
       - А, сегодня здесь презентация романа "Родина". Видите, я точно и этого не знал. Вы, Юрий Александрович, мне сказали приехать. Я приехал. Я решил, что это в честь вас организован сегодня вечер. А что, собственно, я могу сказать? Я только могу сказать о том, что я знаю автора хорошо, достаточно хорошо. В течение уже многих лет. И у нас с ним сложились определенные отношения. Конечно, не только творческие, но и в какой-то степени человеческие. У нас есть общие точки соприкосновения. Видимо, то, что делал я, нравилось ему. То, что делал он, и статьи, и кое-что из книг, которые я читал, тоже было как-то созвучно с моим пониманием литературы. Все это происходило в течение достаточно многих лет. И конкретно, поскольку ведь идет обсуждение, как я так понимаю, конкретной книги, я ее не читал, к сожалению, и сказать о ней тоже ничего не могу.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Но не осуждаете ее и меня как ее автора. А то некоторые, было такое, говорят: я не читал Солженицына, но осуждаю его.
       Евгений БАЧУРИН:
       - Я могу вас осуждать только за то, что вы ее вообще написали. Вы могли бы ее не писать. Это было бы лучше. В том плане, что хотя бы не было критики...
       Слава ЛЁН:
       - Сейчас панегирики идут сплошные, никакой критики...
       Евгений БАЧУРИН:
       - Я не могу сказать ни то, ни другое. Я не в курсе того, что он написал в этой книге... Я ее не читал.
       Слава ЛЁН:
       - Вот возьми и прочитай.
       Евгений БАЧУРИН:
       - Я не в курсе просто... Я только знаю и надеюсь, что я получу сегодня эту книгу из рук автора. А в принципе я могу только сегодня сказать, наконец, в этом маленьком зале, перед другими людьми, которые в курсе того, что Кувалдин пишет, и в курсе того, как он выступает и как журналист со своими нужными статьями, а также в курсе того, что он очень многим в течение своей жизни просто по-человечески очень помог как-то выйти на более широкую аудиторию. Здесь немало талантливых людей, которые сами, своими силами, так сказать, не в состоянии прорваться в печать и в литературу, а он им помогает. Я считаю, что это тоже одна из многих заслуг Юрия Александровича. Ну, поэтому я скажу только о нем самом. В данном случае мне просто есть что сказать. Тут люди, которых я вижу, вот сидит Тугаринов передо мной, Буйначев, я вижу всех, узнаю. Меня уже не узнают, потому что я бороду отпустил. И вот я просто хочу сказать, что Кувалдин - это не просто человек, это некая атмосфера, я не знаю, как его еще назвать, Кувалдин - это некое состояние, состояние определнной какой-то группы людей или определнного воздуха, в котором эти люди находятся. Это очень важный момент - то, что такие люди вот существуют на нашей грешной земле. И, видимо, у них еще очень большая есть миссия в том, чтобы делать и продолжать делать то, что они делали и делают. Кувалдин - революционный по своей природе человек, который не в состоянии относиться равнодушно к чему-либо. Он крайне неравнодушен ко всему, а поэтому, может быть, пристрастен в какой-то степени, безусловно. Но главное - то, что он никого и ничего не оставляет в покое. Прежде всего, конечно, самого себя. Это, возможно, смысл его существования. Я говорю, может быть, что-то не то, извините. И поэтому вот это человеческое качество постоянного беспокойства, постоянного желания восстановить статус справедливости как бы, понять как можно лучше то, что достойно этого, и, наоборот, - не принимать того, что наполнено не тем, чем нужно, то есть дурным, с дурным вкусом, то есть не мириться с определенными ситуациями в мире, для меня это самое важное в жизни. Я думаю, что если человек так себя ведет, то мало того, что ему надо постоянно иметь мужество так себя вести, но надо иметь еще и смелость в отношении определенного разряда людей, уметь принимать на себя удары, вызывать огонь на себя. Вызывать на себя огонь - это он большой мастер. Ну, я с вами, Юрий Александрович, так сказать, тоже могу в этом посоперничать. Я сам себе, возможно, сломал и судьбу, и карьеру. Но вы знаете - это все равно достойное поведение. И на сегодняшний день чаще хочется говорить не о литературе и не о качестве литературы, а чаще хочется говорить о том, как человек себя ведет в этой литературе, какой он сам из себя. Конечно, мы оба знаем, что среди людей пишущих и создающих порой и шедевры было много, так сказать, и малоприятных лиц, некоторые были просто отъявленными такими... я не могу сказать - мерзавцами... это были способные, но просто чрезвычайно агрессивные, неприятные люди, и очень трудно было с ними не только быть, жить, находиться под одной крышей, но и жить в одной стране. Это очень важный момент. Я вам назову для примера - Вийона... Не обязательно их называть, вы сами знаете многих, и у нас были в России такие. Как скажешь: поэт или писатель, так видишь, нет, это не подарок, естественно. Но суть не в этом, а суть, конечно, в том, что они сумели сделать в этом мире. Однако все равно, как бы мы об этом ни судили, ни рядили, вот этот вот момент восстановления баланса, восстановления справедливости - он, кстати, так сказать, имеет прямое отношение к теме этого вечера. Я ценю это чрезвычайно в вас и могу сказать, что вы не можете смириться с тем, что сегодня вы имеете у нас здесь и в стране, и в городе, и в литературе, и вне литературы, и в искусстве, и как угодно. Вы страшно беспокойно и неравнодушно относитесь ко всему и кого-то приемлете или кого-то не приемлете из вашего окружения. Но самое главное, что мне чрезвычайно импонирует такое поведение автора, это поведение этого литератора, который вот так относится к происходящему и в политике, и в литературе, и вообще в разных направлениях той жизни, которую мы на сегодняшний день имеем. Я поэтому хотел бы сказать, что я, как всегда, вам желаю только одного - счастливого пути, только чтобы, конечно, у вас было поменьше бурь и поменьше порванных парусов. Все-таки желательно доплыть до своего конца как положено, и проплыть как можно дальше, и как можно правильнее закончить свой путь. Никто не знает, где мы остановимся, где мы упадем на дно и что нас ждет. Но все-таки, несмотря на это, я скажу, что ваша жизнь... она нужна, видимо, многим людям. И, так сказать, то добро, которое вы сделали, оно обязательно даст свои всходы. Вот все что, я хотел сказать. Вот самое главное. Я на прощание прочту одно стихотворение... Я своих стихов никогда не читаю. Но прочту одно стихотворение поэта, который теперь - священник, мой друг. Это из тех его старых стихов, которые я очень любил и люблю. "Белоснежный сад".
       (Евгений Бачурин читает стихотворение своего друга-священника "Белоснежный сад": "В красном небе гуси дикие кричат...".)
       Слава ЛЁН:
       - Вот видите, сколько классиков Бронзового века мы сегодня и заочно и очно представляем. Евгений Бачурин - и это уже признано и сообществом андеграунда, и сообществом бардов, и сообществом художников - является ярко выраженным классиком Бронзового века. И дело не в том, что ему дали сейчас какую-то новую титульную должность - заслуженный деятель искусств, а в том, что он с 60-х годов писал совершенно особую живопись. Она обладает тем гиперстилем, который выламывается из ряда. Он абсолютно на одной половице стоит и с Кабаковым, и с Пивоваровым, и всеми этими классиками, которые выставлены сегодня в ГУГЕНХАЙМЕ. Его мастерская в Уланском переулке была рядом с домом "Россия" на Сретенском бульваре, где школа Сретенского бульвара процветала, начиная со времен Юло Соостера... В Манеже Хрущев подозвал Юло Соостера, задал ему вопрос о родителях, а Соостер начал что-то говорить о своих работах, говорил с прибалтийским акцентом... Я помню, как в 1974 году Бачурин нам всем, поэтам, выдавал антологию московской поэзии, которую издала в Швейцарии Лиз Уйвари на русском и немецком языках, которую в основном Лимонов, так сказать, собирал, а Женя Бачурин выдавал нам такую драгоценную книжку, что мы сразу побежали в фотографию на Арбате напечатать этот портрет: Генрих Сапгир, Игорь Холин, Всеволод Некрасов, создатель концептуального стиха, это Сева Некрасов, а не Пригов является создателем концептуального стиха, Вагрич Бахчанян, Лимонов и аз, грешный. Так что, Женя Бачурин, мы тебя любим, помним и носим на руках.
       Евгений БАЧУРИН:
       - Не надо меня носить на руках. Спасибо.
       Слава ЛЁН:
       - Мы носим тебя на руках.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Не спрашивая Бачурина, мы будем носить Бачурина на руках.
       Евгений БАЧУРИН:
       - Не надо...
       Слава ЛЁН:
       - Понимешь, на руках носят, не спрашивая...
       Нина КРАСНОВА:
       - Можно и бросить его (на пол), раз он не хочет, чтобы его носили на руках.
       Юрий КУВАЛДИН и другие:
       - Ха-ха-ха...
       Слава ЛЁН:
       - Я думаю, что мы еще услышим песни Евгения Бачурина...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да-да-да...
       Слава ЛЁН:
       - Господа, чувствуйте себя совершенно свободно. Мы будем потихонечку так, будем на "нет" сводить наши сегодняшние посиделки, посвященные Бронзовому веку. Опять же не обращайте внимания на это слово - Бронзовый век. Это не унижение по сравнению с Серебряным веком или Золотым веком. Это просто другое. Это вот маленький Третий Ренессанс в русской культуре за два последних века. И этот Ренессанс - Бронзовый век, классиком которого, еще раз говорю, является Евгений Бачурин, который всегда любит прибедняться, - этот Бронзовый век как бы подводит итог тысячелетней русской культуре. Поэтому мы послушаем еще и музыку, и послушаем еще...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - ...умных людей. Хорошо вы очень сказали о Бачурине. Я просто страстно влюблен в его песни замечательные. И действительно это человек гиперстиля, он выламывается из бардовской песни, и даже он мне постоянно говорит: Юрий Алексадрович, не причисляйте меня к этим бардам, я сам по себе. Вот он сам по себе ходит. Может быть, это его такой моветон всегда - некое уныние, скептицизм. На самом деле он очень светлый человек, ибо сказано: не через человека мы познаем мир, а через его тексты. Чехов говорил, что судить о художнике, о писателе можно тогда... и действительно должно судить... когда человек как физическое явление из мира уходит, остается его метафизический шлейф, когда книга закрыта, когда мы новыми глазами уже смотрим на эту книгу. Еще одно преимущество поэта и вообще поэтов в том, что они совершенно замечательно представляют, показывают себя, позиционируют на вечерах. Прозаику, нам это делать невозможно. Я не сторонник чтения прозы на вечерах. Я бы мог сейчас вам какую-нибудь главу предложить читать. Нет. Мой принцип - никогда не читаю. Потому что устное творчество и письменное - совершенно различные вещи. Прозаик - это одиночка-человек, который пишет в тишине, пишет свою книгу, пишет так, как хочет. Он полностью свободен. Я сомневаюсь в высказывании тех авторов, которые говорят, что им что-то мешает. Писать ничего не мешает, писать правду, писать высокохудожественно, писать как ты можешь, как ты хочешь, что ты хочешь. Никто тебе на твоей полке не мешает. Другой вопрос - когда ты этот текст понесешь в редакцию. Вот в редакции редактор - твой первый враг, он тебе мешает. Но это уже не творческий процесс, это устройство твоей вещи. Андрея Платонова при жизни знали единицы. В дневнике Нагибина, который я издал, Юрий Маркович описывает похороны Платонова, на Армянском кладбище его похоронили, если вы знаете, напротив Ваганькова. И кто на похоронах Платонова был? Никого абсолютно не было. Похороны прошли абсолютно незаметно. Но Нагибин, тогда прочитавший его и знавший, кого хоронят, он и пишет о том, что никто не представляет, какого титана мы хороним. И после много лет вокруг Платонова полное молчание было. Первая книга Платонова, благодаря которой мы более-менее познакомились с его прозой, узнали его как прозаика, - это книга, которую выпустило издательство "Московский рабочий", в 66-м году. Вот такой том, где глава из "Чевенгура" была, происхождение мастера... Все просто потрясены были этой книгой. Это новая стилистика, это новый язык, это новый взгляд на жизнь, это новые персонажи. И сначала все говорили и всем казалось, что это не люди, а это какие-то фантомы действуют у него в книге, какие-то чайники совершенно. Что это за мастер, который постоянно смазывает смазкой свой паровоз и любит его, как свою жену, и идет на работу, как к любимому существу? Одухотворенные люди потому что у Платонова, поэтому они к паровозу относятся как к живому существу. Вот что такое писательство. Короче говоря, я и формулирую свою мысль парадоксально и с иронией: писательство - это дело загробное, это не эстрада, когда ты вышел на сцену и понравился и тебе похлопали. Судить нас будут... не мы, не сидящие в зале, не я, а следующие поколения. Ибо нет пророка в своем Отечестве. Вот что такое литература. И Слава Лён замечательно вспомнил про Андрея Платонова, "Чевенгур" которого опубликовали совсем недавно, совсем недавно... я там не знаю... в "Знамени" его прокатали первый раз, там, в конце 80-х годов. Хотя я в самиздате уже читал его давным-давно. А тем более - "Котлован". "Котлован" пришел ко мне первым, до "Чевенгура", еще на машинке перепечатанный. Вот что такое литература. То есть это - тяжелая артиллерия, которая не приспособлена для вечеров, для песен, танцев и плясок. Для этого существуют более адекватные сегодняшнему дню жанры - поэзия в том числе. Поэзию я считаю первой начальной ступенью вхождения в литературу.
       Слава ЛЁН:
       - Как нас унижают...
       (Смех в зале.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Многие на этой ступени так и затвердевают: галка - палка, галка - палка. А написать пять страниц текста могучего - нет, тяжело, нет, невозможно. Поэтому это разные категории, разные жанры, разные виды культуры, которые должны разойтись и никогда не сходиться. Поэтому я в журнале "Наша улица" не печатаю поэтов. Ибо не считаю их литературой. Потому что они хотят выходить к микрофону и петь песни. Вот. Я подвел это к тому, что все-таки я сейчас дам слово прозаику, который совершенно, видимо, никому неизвестен, печатается у меня в журнале. Я издал его первую книгу. И вообще до встречи со мной он не писал прозу, а писал стихи. А я ему, как Христос, говорю: запрещаю тебе писать стихи. Он послушал меня, перестал писать стихи и начал писать прозу. И проза у него получилась, скажем так, с деревенским уклоном, но не вполне деревенская, потому что там великолепный стиль, великолепная образность, великолепное построение фразы, великолепная конструкция, зоркий глаз, великолепная метафора.
       У нас есть раскрученные писатели, которые идут под брэндом деревенской прозы, идут косяком, это - Распутин, Белов, вот они. Да он получше их пишет. Он просто менее раскручен, вот в чем дело. И мой долг как редактора и писателя помочь ему стать раскрученным. У меня собачий нюх, я же вижу, что он лучше Белова. Дай бог. Вот Сергей Михайлин-Плавский несколько слов скажет. Прозу он начал писать под семьдесят лет. А до этого он всю жизнь ходил, стихи сочинял.
       Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
       - Так оно и было. Пришел я со своими стихами в "Нашу улицу", в журнал. Юрий Александрович, которого в тот момент не было в редакции, передал мне потом через своего сотрудника, что стихов он не печатает, и сказал через своего сотрудника: приносите прозу, будем смотреть. Прозы у меня не было к тому дню. У меня было издано - парочка-троечка книг стихотворных. Но были у меня верлибры. И я, стыдясь или пугаясь или... не знаю, как еще это охарактеризовать... взял и напечатал на машинке эти верлибры прозой. И принес в журнал. И, к моему удивлению, через месяц или, там, полтора эти мои опыты были напечатаны в "Нашей улице". А через два дня позвонил Юрий Александрович ко мне домой и сказал мне: приносите еще. И потом, когда я принес еще порцию верлибров, он мне сказал: напиши мне про избу. И все, и больше никаких пояснений, никаких слов. Я долго думал, что писать, взял и написал про свою деревенскую избу, в которой я родился, в которой в детстве видел немцев, наступающих на Москву. Вот. И потом, значит, когда мой отец пришел с войны, раненый, и начал рубить новую избу, вот про это дело я написал. И, к моему опять же удивлению, эта "Изба" была напечатана в журнале "Наша улица". Таким образом, как прозаик я целиком и полностью обязан и воле, и настойчивости, и редакторскому вниманию, и терпению Юрия Александровича Кувалдина, за что я ему благодарен. Кто же такой Кувалдин? Ну, во-первых, прозаик. Сказать, что большой, великий писатель, там, гениальный, наверное, этого даже будет мало. Почему? Потому что, как вот здесь Нина Краснова говорила о его повести "День писателя", Кувалдин идет по земле, по планете, как Христос, и он ведет за собой своих пророков. А Владимир Буйначев тут еще говорил, что Юрий Кувалдин как писатель, как прозаик критик и так далее сделал себя сам. Он не только сам себя сделал. Он своих авторов тоже делает для себя, для своего журнала. И я считаю, что это у него успешно получается. Вы, наверное, уже заметили из нескольких выступлений Юрия Александровича очень глубокие и мудрые суждения о литературе, о писательстве и так далее. Так он и в жизни такой. Когда приходишь к нему в офис, в журнал "Наша улица", неизбежно у нас там возникает беседа на какие-то литературные, литературоведческие темы. И всегда все его суждения, по крайней мере, мне, западают в душу. И мне их хочется записать, хочется запомнить. И я точно знаю, что они мне потом пригодятся. Так вот все эти его суждения, рассуждения, указания и так далее... они у него рассыпаны по многочисленным рассказам, по многочисленным страницам и в журнале "Наша улица", и в его книгах, в его повестях и романах. Если эти вещи собрать воедино, а я об этом однажды говорил Юрию Александровичу, то может получиться к 10-томнику, который будет издаваться... 11-й том может получиться, Юрий Александрович, по этим литературоведческим эссе.
       Слава ЛЁН:
       - Вот он напечатан уже, вот. (Показывает всем книгу Юрия Кувалдина "Кувалдин-Критик".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Нет...
       Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
       - Нет, это не-не-не. Это - "Кувалдин-Критик". Это замечательная книга, и кто ее читал, значит, тот знает, что критик Кувалдин - разносторонний. Это его, так сказать, вторая ипостась. Далее. Кувалдин - издатель. Ну, здесь уже много говорилось об этом. Юрий Александрович издает журнал "Наша улица" долго, упорно и так далее. Издает книги в своем издательстве "Книжный сад" и работает, как бы это сказать... Короче говоря, Кувалдин - великий труженик. Дело в том, что он работает один, заменяя собой многолюдные издательства, которые существуют. Он работает и редактором, и издателем, и распространителем книг, и репортером, и фотографом, и фотохудожником... Это же непостижимо. Это величайший труженик. Кроме того, он наставник в литературе. Я как раз сейчас и говорил об этом. Кроме того, Юрий Александрович Кувалдин - это философ. Юрий Александрович Кувалдин - это загадка. Юрий Алесандрович Кувалдин - это наше бессмертие.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Вообще-то надо поначалу... да сейчас будет возможность... выступить всем, кто запланирован. Алексей, ты что, уходишь, да? Ну, ничего. Дело в том, что поначалу ко мне почему-то, наверное, потому, что название журнала "Наша улица" мы с Сашей Трифоновым сделали на красной плашке, пошли люди, которые литературу рассматривают как партийную борьбу, то есть коммунисты. Я им сказал: не-е-ет, я не коммунист, я вообще беспартийный. Вообще искусство не имеет отношения к партии, потому что моя позиция, я ее прежде стеснялся декларировать, а теперь я говорю открыто: моя позиция - это свободный художник, искусство для искусства, то есть художник это - одиночка на облаке. Женя Лесин в "Независимой газете" написал, что я "одиночка на облаке". Это соответствует тому делу, которое я делаю. То есть я делаю в меру способности то, что я хочу делать, то, что мне нравится, и то, что я с удовольствием делаю. Но помимо, значит, партийных людей, конечно, ко мне пошел целый косяк стихослагателей. Это беда советской литературы, когда в советское время выращивались, непонятно с какой целью, целые косяки поэтов, поэтов посредственных, которые, собственно, и отбили у людей всяческую любовь к поэзии. Потому что, скажем так, первая моя книга называлась "Улица Мандельштама", то есть я Мандельштама знаю всего наизусть. И причем не только его стихи, но и его прозаические вещи, даже и его статьи некоторые могу цитировать. И после уровня Осипа Эмильевича, который так же вот, как Слава Лён, формализует и систематизирует все в группе акмеистов, скажем, но так же вышел из этой группы и стал гениальным и великим поэтом, и вот после той начитанности мною, скажем, вот поэзии такого уровня, когда ко мне приходят с галкой-палкой и, тем более что мой чисто методологический подход в литературе таков, что стихи, как я уже сказал, это, по-моему, первый шаг вхождения в литературу, ибо загляните в любое литобъединение, и там вы не увидите ни одного прозаика, там все сплошь поэты, и причем писание стихов это для них явление временное, - как правило, все начинают со стихов, но что из этого получается? Только единицы становятся поэтами. То есть, у кого наступает момент шизофрении, как вот Саша рисует свои картины, тот становится поэтом. Поэзия - это иная форма существования вещества, это не повествовательность, чем болеет наша поэзия, наши графоманы. Они в стихах повествуют, они все время что-то хотят мне рассказать. Я им говорю: не надо ничего рассказывать, все рассказано, тем вообще нет никаких, тема одна вот есть - Бог, под определенным именем, и все. Нужна форма Мандельштама. Форма Мандельштама - это столкновение разноязычных пластов. Мандельштам - это колоссальная филологическая культура, это совершенно иная форма восприятия мира. И как он хорошо сказал, что такое проза, я сейчас вспомнил, что он сказал. Вот, выражаясь словами Мандельштама, это "дальнобойное сердце мое". Кто такую метафору еще завернет, кроме как Осип Эмильевич? И поэтому серая поэзия - это не поэзия, это графомания. В общем, слово графоман, по-моему, относится к поэтам, взращенным советской властью. И именно к поэтам из провинции. Потому что они были безопасны для советской системы. Очень низкий интеллектуальный уровень, очень низкий уровень мастерства, который как раз устраивал группу товарищей, которые восемьдесят лет не меняли группу Политбюро, чтобы никаких поползновений на советскую систему ни у кого не было. Все наиболее яркое, умное было под спудом, изгонялось, запрещалось, а тем более философствование в рамках метафизики - это вообще страшные вещи для советской власти. Поэтому, исходя из своей концепции, я, естественно, сразу с чисто формальной точки зрения исключил стихи из своего журнала, исключил просто напрочь, как врагов народа. Нет стихов, есть исключения. Это тот же Бачурин, чью первую книгу я издал, великолепную книгу, с иллюстрациями. Это тот же Тимофеевский Александр Павлович, чью первую книгу издал тоже я, большую книгу, "Песня скорбных душой", в которой он показывает себя в полный рост и после которой о нем заговорили как о большом поэте. И это - поэтесса Нина Краснова. Вот это они. Это те люди, которые как бы исключения, но которые как бы подтверждают правило, что стихов я не печатаю. И вот ко мне в редакцию пришел один поэт, хотя Нина Краснова его уже предупредила, что Кувалдин к стихоплетам очень плохо относится и что у Кувалдина сразу портится настроение, когда в редакцию приходят поэты, и он сразу прячется под стол: как только поэт входит в дверь, так Кувалдин сразу прячется, исчезает сразу под столом... вот поэт пришел ко мне в редакцию, пришел Сергей Каратов. Я ему сразу сказал, что поэтов я не печатаю. Он говорит: а я уже знаю, мне Нина Краснова сказала, я прозу принес. Я говорю: ну, слава те, Господи, сразу приходит ко мне в журнал готовый прозаик с прозой. Вот. И тем более, они с Ниной Красновой учились вместе в Литературном институте, в одном, если я не ошибаюсь, семинаре, у Евгения Долматовского. Значит - Сергей Каратов, прозаик "Нашей улицы", а там он себя где-то поэтом называет...
       Сергей КАРАТОВ:
       - Сейчас все сбегут с вечера...
       Слава ЛЁН:
       - Спокойно, спокойно, господа. Это нормально.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Мы еще петь песни будем.
       Сергей КАРАТОВ:
       - Ну что, и спляшем еще. Ну, если вы поняли, что творческий человек - это все-таки человек конфликтующий, это, вообще говоря, не человек на облаке, как вот Евгений Лесин сказал про Кувалдина. Кувалдин - вполне земной человек, и очень конфликтный. Вот сейчас вы услышали о том, что он высказал в адрес, так сказать, тех членов Политбюро, тех поэтов, которые создавали...
       Юрий КУВАЛДИН (с иронией):
       - Хорошо Каратов сказал: члены Политбюро и поэты, через запятую.
       Сергей КАРАТОВ:
       - ...создавали эту, скажем так, благостную ауру в советское время. Вот этот конфликт с ними сохранился и сохраняется в нем независимо оттого, что он пишет. Что бы он ни писал, будь это повесть "Свои" в книге "Философия печали"... или что-то еще, везде этот конфликт там чувствуется. Я писал о повести "Свои" свои замечания, ну, такое эссе. Я не пишу критику. Я пишу такие эссе - о творчестве, там, Нины Красновой, скажем, Юрия Кувалдина, Кирилла Ковальджи... Вот возьмем его произведение тоже из числа напечатанных в книге. Это - "Вавилонская башня", очень интересное произведение, абсурдное такое, доведенное где-то до гиперреализма, с очень точным показом всех улиц московских... Здесь как раз очень хорошо иллюстрировал Анатолий Шамардин показ Юрием Кувалдиным московских улиц, очень точно так. В "Вавилонской башне" все интересно и все абсурдно: и фактура времени, и место действия, так сказать, и фабула, и опять же внедрение таких величин, как Достоевский Федор Михайлович... и других классиков. И вот герой этого романа, не романа, а повести, книголюб, поставил себе задачу - построить Вавилонскую башню из огромного количества книг, из всего, что выходит в издательствах, в периодике...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Сергей, он (герой моей "Вавилонской башни") - как Слава Лён примерно, пытался систематизировать литературные произведения, выстроить из них некую Вавилонскую башню. То есть вот - высочайшего полета литература, интеллектуальная, только для умных, вверху пирамиды, и - внизу - популярная литература, вот в таком ключе он вычерчивал схемы...
       Сергей КАРАТОВ:
       - Он пытается систематизировать все, весь литературный процесс, начиная от главных книг, ну, там, от Библии, скажем, там, от Корана, и, кончая неизвестно какой книгой... Вот они, эти книги, подходят уже близко к вершине пирамиды, на которой такие известные имена: Пушкин, Достоевский и так далее. И какая будет на самой вершине? В этом заключается интрига. Вообще в каждом произведении Юрия Кувалдина существует очень важная составляющая - интрига. Вот если есть в книге у писателя сюжет, ну, там, с кем кто чего, - это понятно. Но вот интрига... Вот эту интригу Кувалдин умеет всегда сохранить до самого конца, добежать с ней до последней страницы, и оставляет человека, может, даже в недоумении оттого, что - вот конец книги, а что в конце - непонятно до конца. Произведение читателем прочитано, а у него остается ощущение, которое можно назвать таким словом (знаете, вот как теперь появилось новое слово) - послевкусие. Вот был вкус, вот были рубенсовские такие полотна, такие яркие, как у Рубенса или как не знаю у кого... ну, как у Хемингуэя. У Хемингуэя тоже, как и у Кувалдина, очень хорошо описывается процесс приема пищи, там у него так классно все расписано, вот так же ярко, так же сочно, интересно, как это делает Кувалдин. Это то, о чем здесь говорил Тимофеевский. И в каждом произведении Кувалдина вот этот момент интригующего финала очень важен. Вот "Станция Энгельгардтовская". Да, Энгельгардт, мы знаем, их было пять однофамильцев или братьев. Но один из них был профессором и создателем Лицея Пушкинского, в котором, так сказать, обучался наш юный гений. Вот такие, так сказать, вбрасывания понятий есть у Кувалдина в его книгах. Улица Мандельштама, станция Энгельгардтовская - эти названия несут в себе какую-то таинственность, какую-то притягательность. Там за всем стоит какая-то особенная такая, знаете, глубина, второй и третий пласт. И все это хочется прочувствовать, понять не в один присест. Это надо читать, вообще говоря, спокойно, медленно и вдумчиво... Понимаете, что характерно в этих вот даже в самых его больших вещах? Остается ощущение, что на эту вот вершину пирамиды будет поставлена какая-то такая книга, которая еще не была написана. Вот, как сказал Слава Лён, он сказал, что Кувалдин своей книгой "Родина" как бы подвел черту под постмодернизмом и что после "Родины" уже никому нельзя вообще ничего писать в стиле постмодернизма, потому что существует такое понятие: писатель закрыл тему. Вот Кувалдин написал книгу "Родина" и закрыл тему. Понимаете вот? И на вершине пирамиды должна быть такая книга. А если вспомнить совершенно великолепное произведение Марселя Пруста "Под сенью девушек в цвету"... Ну, сюда вписываются все "Юбки" кувалдинские. Да? То есть название "Юбки" кажется как бы несколько грубым, ну, оно, так сказать, отдает даже каким-то натурализмом. Но вместе с тем это - веяние времени. Вы посмотрите, насколько грубее сама реальность, сама, так сказать, наша жизнь. И показывать ее немножко грубее, чем это было сто лет назад, это, наверное, есть некая данность, с которой нельзя не считаться, с которой нельзя не согласиться и с которой нельзя не примириться. Как всем надо мириться с той реальностью, которая сложилась, а художникам показывать эту реальность в своих произведениях. ...И вот Кувалдин своими книгами по сути дела дает нам, творческим людям, возможность поверить в некую идею, которая продолжит нашу жизнь, наше существование в этом физическом мире, в метафизическом мире, о котором он здесь говорил.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Вот на этой ноте очень хорошо закончить, на метафизической идее.
       Слава Лён очень хорошо сказал о Бачурине. Поэтому мы специально для Бачурина попросим Петю Лелюка спеть еще одну песню Бачурина.
       Слава ЛЁН:
       - Я хочу еще раз поддержать Юрия Кувалдина в том смысле, что хочу сказать о четвертом признаке постмодернизма. Четвертый признак постмодернизма - реальности нет. Сергей Каратов сказал: реальность - страшней, чем в книге "Родина". На самом деле мы живем только внутри текстов - или тех, что нам по телевизору показывают, или тех, что мы читаем в газетах, или тех, что мы читаем в хороших романах. Поэтому постмодернизм сделал великое открытие - РЕАЛЬНОСТИ НЕТ. Вот то, что там, за окном происходит, это непонятно что. Там есть все, и нет ничего. И только вот такие тексты, которые структурируют смысл того, что происходит за окном, и есть единственная реальность. Точка.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Замечательно.
       Петя Лелюк... Предлагаю на выбор что-нибудь из Бачурина.
       Евгений БАЧУРИН:
       - Я играл когда-то на гитаре не один, а с Петей Лелюком, со своим ансамблем. Я спою первое, что придет мне на ум. Могу попытаться.
       (Евгений Бачурин поет свою песню на свои стихи "Я почитаю за честь // Быть с вами в доме одном...". Петр Лелюк аккомпанирует ему.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Саша Викорук хочет сказать несколько слов. Саша Викорук, прозаик, давнишний выпускник Литинститута, семинара Александра Рекемчука.
       Александр ВИКОРУК:
       - Я хотел бы внести в это обсуждение трагическую ноту. Потому что, разговаривая об этом романе, читая этот роман, невозможно не ощутить эту трагическую ноту. Начинается роман с того, что главная героиня удавила свою мать, Родину.
       Слава ЛЁН:
       - Нет, роман начинается с того, что главная героиня убила Родину. И причем не сразу понятно, что она мать убила. Она убила Родину-мать.
       Александр ВИКОРУК:
       - Вот. Это даже не сразу можно понять, что там произошло. А в связи с этим я еще вспоминаю, что где-то в 1977 году, когда я был, пребывал в стенах Литинститута, я перечитывал "Мертвые души" Гоголя. И вот я дошел до эпизода, когда Чичиков бежит из города и ему попадается похоронная процессия, хоронят прокурора. И вот там все размышляют о покойном: вот, так сказать, сопровождаемый плачем вдов и сирот человек (я дословно уже не помню текста)... а может быть, и было-то у него всего только, что густые брови. Это я прочитал в 1977 году... Я, когда это прочитал, долго смеялся, потому что это напоминало мне существующую реальность: нами тогда правил тот самый Броненосец в потемках. И опять, возвращаясь к этому вот, так сказать, трагическому началу романа "Родина", которое, я считаю, никак нельзя считать писательским приемом. Потому что вот тут уже говорили, что вчера была телепередача Гордона, где он говорил про 2030 год. Передача шла с 12 часов ночи до часу ночи. А я на той неделе, значит, был на семинаре, на одной технологической выставке, значит, слушал доклад заместителя директора института прикладной математики, который выступал на этой телепередаче Гордона. Он говорил о проекте технологического возрождения России. Но свой доклад он начал с того, что он сказал о прогнозе ЦРУ. Значит, прогноз ЦРУ состоит в том, ну, в частности, по России, что они прогнозируют вообще развитие всего мира и говорят, что к 2030 году произойдет распад России и, значит, вот мир будет поделен между США, Японией и Китаем. Потом будет некая часть, которая отойдет к мусульманскому миру, и останется небольшая часть европейской России. Но, значит, когда я послушал этот доклад о перспективах России, о плане Возрождения России, я в общем зале там задал вопрос докладчику, верит ли он в реальность этого проекта, и как он вообще оценивает его. Но докладчик, к сожалению, поддержал мой пессимизм. А я почему к нему приставал, потому что независимо от ЦРУ я занимался этими проблемами, забыв про романы и повести и рассказы, которые я писал раньше. И, значит, в 2000 году я закончил научно-популярную книгу "Ковчег жизни" с подзаголовком: роман с наукой. Так вот, там есть в третьей части, которая посвящена проблемам общества, такая глава - "С чего распадается Родина". Я выразил, так сказать, единодушную позицию с прогнозом ЦРУ. Так вот я хочу опять повторить, что вот этот начальный эпизод романа "Родина" - это не прием писательский. Это вот автор своим художественным нутром ощутил вот эту угрозу Родине, вполне реальную. Это на уровне Нострадамуса. И я могу сказать, что эта вот веревка, которой героиня задушила Родину, она уже намылена. И мерзавцы уже затягивают ее на горле Родины. И это вот Кувалдин предсказал как писатель...
       Слава ЛЁН:
       - Идем дальше. В Бронзовом веке школа бардов, которую у нас здесь представляет Евгений Бачурин, сделала великое дело. Она заставила с собой считаться почти цензурно всю русскую начальственную шатию. Больше того - и сейчас бардовская песня выполняет свою важную роль... Вот Грушинский фестиваль, который собирается вопреки разрешению Путина совершенно независимо, самостоятельно и проводит свои фестивали. Это великое событие в русской культуре. Поэтому принадлежать к цеху бардов почетно. Вот мы буквально три дня назад устраивали в Доме ученых вечер Галича, и он, по-моему, очень хорошо прошел. Кто у нас дальше?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Пожалуйста, Евгений Владимирович Бачурин. Споете? Вполголоса. Петя Лелюк вам подыграет. Ну спойте одну песенку.
       Евгений БАЧУРИН:
       - Какую?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ну, любую. Идет заслуженный деятель Российской Федерации...
       Слава ЛЁН:
       - Главное - классик Бронзового века.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Классик Бронзового века. Евгений Бачурин.
       (Евгений Бачурин поет "Все про любовь, // Только все, что про любовь, не про нас, // Не про тебя, мой ангел мой, не про меня...". Потом он поет свою песню "День к закату клонится...". Петр Лелюк аккомпанирует ему.)
      
       Материал подготовила Нина КРАСНОВА
      
      
      
      
       ВЕЧЕР АВТОРОВ ЖУРНАЛА "НАША УЛИЦА"
       В ЦДЛ 30 ноября 2005 года
      
       В ЦДЛ 30 ноября 2005 года состоялся новый праздник журнала "Наша улица", с манифестацией национальной программы "Бронзовый век русской культуры" и нового направления литературы Третьего тысячелетия - Ре-Цептуализм (Рецептуализм). Вечер вел классик Бронзового века, основатель Академии Рецептуализма, академик, писатель Юрий КУВАЛДИН, главный редактор "Нашей улицы", а помогал ему поэт, искусствовед, классификатор русской культуры академик Слава ЛЁН. Кроме них на вечере выступали: поэт Евгений ЛЕСИН, главный редактор НГ-EX LIBRIS; академик, художник Александр ТРИФОНОВ; поэт Виктор ШИРОКОВ; академик, поэтесса Нина КРАСНОВА; академик, писатель и драматург Андрей ЯХОНТОВ; поэт Вячеслав КУПРИЯНОВ; норвежский писатель Стен ТУРАЛ; композитор-симфонист и прозаик Виталий ЛОРИНОВ; поэт Кирилл КОВАЛЬДЖИ; прозаик Дмитрий РЫСАКОВ; бард и прозаик Алексей ВОРОНИН; актер Театра на Таганке и писатель, академик Валерий ЗОЛОТУХИН; прозаик Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ; музыкант, композитор и прозаик Анна ВЕТЛУГИНА с ансамблем "Кантикум", с Петром ЛЕЛЮКОМ и Ниной МОЛОДЦОВОЙ; актер Театра Армии академик Александр ЧУТКО; академик, поэт Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ; бывший актер Театра Армии, а ныне прозаик Александр КОНДРАШОВ. Давно в Малом зале не собиралось столько людей, сколько собралось их на вечер "Нашей улицы", который продолжался более трех часов. На сцене, на деревянном мольберте стояла картина Александра Трифонова "Гамлет", а на занавесе висел логотип журнала, похожий на флаг и транспарант.
      
       Юрий КУВАЛДИН, писатель, академик Рецептуализма, главный редактор журнала "Наша улица":
       - Начинаем плавно вплывать в вечер авторов журнала "Наша улица". Кто пока не пришел сюда к назначенному часу, может быть, в течение вечера подойдет. Праздники "Нашей улицы" становятся уже традиционными, проводятся в ЦДЛе раз в год. В 2006 году здесь, в Большом зале будет проводиться мой юбилейный вечер. У нас большие намерения. Намерения эти связаны с тем, чтобы расширить сферу нашей издательской, художественной и шире - культурной деятельности в рамках национального проекта "Бронзовый век русской культуры". В сущности, идея этого проекта не новая, но она еще не овладела массами, поскольку в свое время была разработана в андеграунде, то есть в подполье, в самиздате. И у самых ее истоков стоял философ, искусствовед, поэт Слава Лён. Нынешний вечер имеет отработанную программу. Если кто-то, из присутствующих здесь, пожелает выступить после исчерпанности этой программы, тому следует обратиться ко мне, и мы обсудим этот вопрос. Сейчас я бы хотел сказать о том, что мы здесь как бы чествуем художника "Нашей улицы" Александра Трифонова, по совместительству - моего сына. Ему исполнилось 30 лет 8 сентября. А с 28 сентября по 9 октября проходила его персональная выставка в залах Российской Академии художеств. И я, пользуясь случаем, хотел бы еще раз выразить свою признательность и благодарность за это Зурабу Константиновичу Церетели, который обратил свое внимание на живопись Александра, и также - Сергею Александровичу Филатову, который много внимания уделяет не только молодым писателям, но и художникам. На сцене, как вы видите, мы сегодня показываем одну из последних работ Саши Трифонова, которая называется "Гамлет". Я позволю себе небольшую цитату из Бориса Пастернака:
      
       Гул затих. Я вышел на подмостки.
       Прислонясь к дверному косяку,
       Я ловлю в далеком отголоске,
       Что случится на моем веку.
      
       На меня направлен сумрак ночи,
       Тысячью биноклей на оси.
       Если только можешь, Авва Отче,
       Чашу эту мимо пронеси.
       .....................................................
       Но продуман распорядок действий,
       И неотвратим конец пути.
       Я один. Все тонет в фарисействе.
       Жизнь прожить - не поле перейти.
      
       Итак, добрый вечер! Двигаемся по программе. Слово - Славе Лёну.
       Слава ЛЁН, поэт, философ, искусствовед, систематизатор русской культуры, академик Рецептуализма:
       - Мы сегодня устраиваем манифестацию национальной программы "Бронзовый век русской культуры (1953-1987)". ОБОСНОВАНИЕ ДАТИРОВКИ. 1953 - смерть Сталина. 1987 - полет немецкого летчика Матиаса Руста над СССР в мае 1987 года. Тогда пилот-любитель преодолел многочисленные кордоны ПВО и сел прямо на Красной площади. Молодой человек утверждал, что его полет не имел никакого политической подоплеки, а москвичи назвали главную площадь страны "Шереметьево-3" и рассказывали, что у фонтана в ГУМе поставили специальный милицейский пост, опасаясь, что оттуда выплывет американская подводная лодка. 5 февраля 1987 года совет министров СССР принял судьбоносное постановление, разрешающее гражданам советского союза создавать кооперативы. Событие по настоящему революционное. В стране, строящей коммуннизм, власть после семидесяти лет своего существования признала, что человек обязан работать не только на государство,но может трудиться и на самого себя. В Бронзовом веке русской культуры было три русских культуры: соцреализм - вверху, официальное искусство; внизу - мы, подполье, андеграунд, другое искусство, неофициальное искусство, неподцензурное искусство, нонконформизм... и - буферное искусство между ними, метропольная культура. Вот завтра Букер будет присуждать свою премию Толе Найману, который был, кстати говоря, скорее в андеграунде, чем в их метропольной культуре. Потому что все его стихи и проза в общем-то появились в печати после 1989 года. (Премию Букера получил не Анатолий Найман, а Денис Гуцко - ред.) Концепция Бронзового века русской культуры здесь будет, я думаю, обсуждаться. Кроме того, по средам в библиотеке-фонде "Русское зарубежье" Солженицына мы ведем клуб - "Классики Бронзового века", где обсуждаем эту концепцию, которую мы хотим, чтобы приняло наше Сообщество, как приняло ее Сообщество западных славистов. Впервые я изложил и опубликовал свою концепцию в 1978 году, в своем альманахе NEUE RUSSISCHE LITERATUR, который издавался за спиной КГБ в Австрии (в университете Зальцбурга). И это был единственный тамиздат, который делался в Москве. И западные слависты уже спокойно оперируют этим понятием - Бронзовый век, так же, как понятиями Серебряный и Золотой век русской культуры. Точка. Я прочитаю три свои стихотворения. Потом, если будет нужно, буду включаться в дискуссию по обсуждению Бронзового века русской культуры. Первое стихотворение - послание коллеге, профессору Бронзового века, который в 1974 году приезжал из-за границы в Россию, сидел в Пушкинском Доме и разгребал там архивы, пытаясь что-то найти у Алексея Крученых, что-то у Велимира Хлебникова, что-то у Вадима Шершеневича и так далее, у поэтов Серебряного века, которых тогда не печатали. И много чего не печатали в начале Бронзового века. Теперь я возвращаюсь к после 1953 году. Точка.
       (Слава Лён читает стихотворение "Профессор Бронзового века...": " В подвалах Пушкинского Дома - // Могила русского стиха...".)
       Кстати говоря, Бронзовый век - это не оттепель, как думает Эренбург, а это - второй ГУЛАГ. И, в частности, первого поэта Леонида Черткова посадили уже в феврале 1957 года.
       Дальше я прочитаю стихотворение в связи с тем, что власти навязали нам полностью неприемлемую картину истории русской поэзии, начиная буквально с Тредиаковского, с Х1Х века. В Х1Х веке нам разрешили только Пушкина, Лермонтова, Некрасова, забывая о великом Тютчеве, Баратынском и так далее. Ну и, короче говоря, в 1937 году, когда уже Сталин навалился на Пушкина, Пушкина упаковали в такое одеяло любви народной... Короче говоря, большевики задушили Пушкина своей любовью. И это вторая смерть Пушкина, в которой он не виноват. И даже 1999 год, когда начал выходить журнал "Наша улица", Лужков провел как юбилей Пушкина, и только, хотя это был год русской культуры, который опять же все западные университеты праздновали как большой год, где и 100-летие Набокова, и 100-летие Андрея Платонова... До сих пор не издано полное собрание сочинений Платонова и так далее.
       (Слава Лён читает свое стихотворение "Вторая смерть Пушкина": "...И толпой пушкиноведы // В штатском за тобой идут...".)
       И последнее стихотворение, это в пандан роману-шедевру Юрия Кувалдина "Родина", где на первой странице была убита Родина, - как вы понимаете, после второй большевистской революции 1991-1993 года, которую мы наивно воспринимали как демократическую революцию. Вот жалко, что Сергея Александровича Филатова здесь нет пока. Ему бы вот это прочитать: "Россия умерла". Мы - древние греки, за нами идут новые византийцы. Помните стихи Георгия Иванова в качестве эпиграфа: "Хорошо, что нет царя, // Хорошо, что нет России..."?
       (Слава Лён читает свое стихотворение: "Умерла моя Россия // И пропал ее народ".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Когда-то, в конце 80-х годов, здесь, в ЦДЛе, в Большом зале проходила акция, устроенная известным коллекционером и издателем Александром Глезером. И тогда Александр Трифонов подарил ему картину "Красный стул", после чего начался вояж художника в Джерси-Сити в Америку. Глезер был замечателен тем, что он говорил: "Недостаточно провести акцию. Важно, чтобы про эту акцию написали газеты". Поэтому он любую акцию начинал с пресс-конференции. Ибо он уже тогда понимал, хотя это не он сформулировал, а сформулировал это Нагибин в дневнике своем, который я издавал в 1995 году: то, что не было записано, того не существовало. Исходим из этого. Поэтому я клоню к тому, что я даю слово редактору самой замечательной литературной газеты, которая сейчас есть на газетном рынке, НГ-EX LIBRIS, поэту, писателю Евгению Лесину.
       Евгений ЛЕСИН, поэт, прозаик:
       - Добрый вечер. Ну, может, немножко громко сказано про меня и про газету. Однако, прежде чем прочесть несколько своих стишочков, я с скажу тоже пару слов. Не столько про Бронзовый век, сколько про собственно журнал "Наша улица". Лён очень верно назвал несколько дат - и Пушкина, и Набокова, и Платонова, и журнала "Наша улица". Все они родились в 1999 году. Следовательно - год очень хороший и плодотворный. Солнце русской поэзии прожил недолгую жизнь. Ну так стоит ли удивляться? Времена были кошмарные, времена ужасные, дикие. Сейчас времена гораздо лучше. Значит, Солнце русской литературы проживет гораздо дольше и лучше. Ну а теперь я, так сказать, прочитаю свои стихи.
       (Евгений Лесин прочитал пять своих стихотворений: 1. "А ты все принца ждешь на скакуне // И на лицо накладываешь маски. // А я иду Незнайкой по луне // Без Кнопочки, Снежинки, Синеглазки...". 2. "У нас ложится первый снег, // Как краска на икону. // Бригада нищих и калек // Шакалит по вагону...". 3. "Раньше клали ключ под коврик // И гуляли по ночам. // Дым Отечества и горек, // И приятен москвичам...". 4. "Куда-то мы движемся вроде...". 5. "Самолет в ночи горит, // Стюардесса говорит...".)
       Спасибо.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - У меня порядок программы так расставлен, что все идут устные разговорные жанры. И я решил немножко перебить их песней, песней знаменитой. Поскольку здесь сегодня присутствует заслуженный деятель искусств Российской Федерации бард Евгений Бачурин. А его знаменитую песню, его бренд "Дерева" исполнит Петр Лелюк. Чтобы все слышали, давай, Петя...
       (Петр Лелюк поет песню Евгения Бачурина "Дерева".)
       Слава ЛЁН:
       - Браво! Браво! Браво! Бачурину браво и бис!
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Молодец Петя! Бачурину слава! Бачурину браво!
       Так, теперь я бы хотел предоставить сразу слово художнику Александру Трифонову. Но перед тем, как он выступит, несколько слов о его работах скажет доктор искусствоведения Слава Лён.
       Слава ЛЁН:
       - Мы сегодня манифестируем не только Бронзовый век, но и проблему: что делать дальше. Вот Кувалдин отвлекается (разговаривает с музыкантами), а то, что я хочу сказать, относится именно к нему. (Юрий Кувалдин отвлекается от музыкантов и слушает Лёна.) Роман "Родина" - это шедевр постмодернизма, но очень странный шедевр. Он закрывает, по крайней мере, на русском языке, возможность продолжать эту линию постмодернизма. И, поскольку и концептуализм нам надоел внутри постмодернизма, и минимализм надоел, мы предлагаем принципиально новую программу искусства Третьего тысячелетия под названием Ре-Цептуализм, то есть - не концептуализм. Ре-Цептуализм - от слова рецепт, чтобы вы запомнили это. Вот уже опубликован манифест Ре-Цептуализма. И вот первым художником, слава Богу, молодым, слава Богу, начинающим движение русского авангарда Третьего тысячелетия, является Александр Трифонов, которого я уже отслеживаю несколько лет. Сначала он у нас в галерее "Кентавр" выставлялся. Вот сейчас он выставился на Пречистенке, 21, в Российской Академии художеств. И, в частности, вот эта картина, которая стоит на сцене, является символом Ре-Цептуализма, в том смысле, что художник Ре-Цептуалист ориентирован в качестве конечного продукта не на картину, а на весь художественный процесс. Вот продвижение этой картины от мастерской к галерее, от галереи, когда появляется фигура критика и публикуется некий вербальный текст, сопровождающий картину дальше, до музея, если она попадает в музей Прадо или хотя бы в Третьяковскую галерею. И тогда доктор искусствоведения пишет монографию. Так вот этот процесс художник должен теперь осуществлять без помощи критика и без помощи искусствоведа. Он должен так выстраивать свои картины и так их эскпонировать, чтобы зритель, вступая с ним, с художником, в диалог, сам все понимал. Вот один из простейших приемов Ре-Цептуализма. Это картина и ее двойник. Вот вы видите, что в этой работе соединены две картины в одну. И вы видите две фигуры, которые как бы повторяют друг друга, но, имея различный цвет, они работают совершенно по-разному. И, следовательно, сам уже зритель спокойно дальше продолжает осмыслять эту картину и переводить ее смысл в значение. А перевести смысл картины в значение - это значит перевести картину из галереи в музей. Вот сейчас мы в пространстве галереи находимся. Дай бог ему, Саше Трифонову, попасть на Петровку, 25, где находится первый Московский музей современного искусства в России, а еще выше - баллотироваться в Академию художеств, пора!
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Слава, спасибо. Александр Трифонов!
       Александр ТРИФОНОВ, художник, академик Рецептуализма:
       - Спасибо, Слава, за такие слова хорошие. Для меня этот год прошедший вообще очень важен. Потому что в этом году я подводил итоги своего творчества за десять лет, то есть своего первого большого этапа. И в этом году мне удалось сделать все, что было запланировано мною на будущее. Прошло несколько очень важных для меня мероприятий, в которых я участвовал. И главное - прошла выставка моих работ в залах Российской Академии художеств, в таком престижном месте... Большое спасибо за это Зурабу Константиновичу Церетели и Сергею Александровичу Филатову, как говорил Кувалдин, потому что без их помощи я бы не смог попасть в Академию. Также в этом году журнал "Наша улица" посвящал мне место на своих страницах, так получилась. Вот в 12-м номере - обложка с моим портретом, и в этом же номере, в самом начале, на первых страницах опубликован стенографический отчет о моей выставке в Академии, приводятся разные хорошие слова обо мне всех, кто выступал на моем вернисаже. И мне это очень приятно.
       Не могу не сказать несколько слов о МАНИФЕСТЕ РЕ-ЦЕПТУАЛИЗМА, который я принимаю и разделяю с Юрием Кувалдиным и Славой Лёном. Замечательно и твердо сказано: Всё - отменить! Ре-Цептуализм - искусство Третьего тысячелетия. Ре-Цептуализм - искусство второй рефлексии: само-из-себя творчество и - одновременно - само-в-себе истолкование (да здравствует двуликий Янус!). Ре-Цептуалист, творя, созидает и, созидая, творит в режиме ТРИКУПа (ТРИединого КУльтурного Продукта) - единой демонстрации: по-рождения КУльтурного Продукта (художественного произведения) - самого КУльтурного Продукта (непременно - высочайшего качества!) - демонстрации КУльтурного Продукта. Демонстрация демонстрации - вторая рефлексия творческого процесса художника-рецептуалиста...
       А вообще художник Трифонов и журнал "Наша улица" - они неразрывны. Я и "Наша улица" идем рядом с самого первого пилотного номера, с 1999 года. За это время вышло уже 73 номера журнала. 12-й номер - это и есть 73-й. В журнале было опубликовано множество моих картин (репродукций), то есть он как бы является моим печатным органом, в художественном плане. Вот на сцене Центрального Дома литераторов - моя картина "Гамлет", о которой только что говорил Слава Лён. Она написана мною на основе моих театральных воспоминаний о том времени, когда я формировался как художник в Театре Российской Армии: задник сцены, минимум предметов, отказ от всего лишнего; одна главная фигура концентрирует на себе все внимание, в данном случае это - символически изображенный человек, Гамлет, который выполняет функцию двойника; декорация - дерево с подпиленными ветвями, и ничего больше, то есть отказ от всего лишнего. В картине есть некая такая театральность, которую я и стараюсь всегда подчеркнуть в своих работах.
       Многие из вас присутствовали на моей выставке в Академии художеств. Всем вам большое спасибо. И спасибо журналу "Наша улица". И - до новых встреч в эфире, как говорится.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, Саша, спасибо большое. Сейчас я хочу, чтобы выступил писатель, критик, литературовед... могу перечислять дальнейшие его специализации в литературе... мой ближайший товарищ... В 3-м номере пойдет его также авангардистский, постмодернистский роман. Хотя Слава говорит, что я закрыл парадигму постмодернизма своим романом "Родина", я так не считаю в силу своей скромности. Виктор Широков!
       Виктор ШИРОКОВ, поэт:
       - По тому, как переполнена аудитория, можно говорить о том, что внимание к "Нашей улице" у всех большое. И это правильно и замечательно. Тем более, что сейчас наметились, так сказать, определенно новые тенденции в развитии журнала, который до того культивировал жанр такого городского рассказа, городского очерка, что очень важно. Есть много других журналов, но у "Нашей улицы", действительно, свое лицо. Раньше журналу, может быть, не хватало критики (материалов в жанре критики), не хватало какого-то такого вот основополагающего взгляда на литературный процесс, потому что журнал сам и творил этот литературный процесс, в котором он продолжает и дальше участвовать, и вот это, я думаю, замечательно. И замечательно то, что сейчас начинает делаться и говориться здесь. Поживем, посмотрим, что будет, куда и к чему мы придем. Действительно, начался новый век, и надо систематизировать все лучшие достижения прошлого и нового века. Я думаю, всем, кто выступал здесь, конечно, в первую очередь надо поддерживать журнал двумя вещами: писанием и печатанием в нем хороших произведений и - чтением и пропагандированием журнала.
       Нина КРАСНОВА:
       - И рублем...
       Виктор ШИРОКОВ:
       - Вот на этом, собственно говоря, у меня и все. Людей выступающих много. Надо поддерживать журнал. Давайте поддерживать его. Спасибо.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Виктор.
       Журнал "Наша улица" прошел путь как бы небольшой с точки зрения человеческой жизни, но уже достаточный для нашего бурного постперестроечного и нового времени: семь лет. Я и сам не загадывал этого. Просто я вообще человек - не планирующий что-то, а делающий. Человек делающий. И вот основное свойство Ре-Цептуализма, который мы вот сейчас со Славой Лёном продвигаем, это именно - находиться в постоянном процессе делания вещи. Для нас важен процесс. Может быть, поэтому и столько номеров вышло и вообще что-то выходит, потому что ты не выходишь из процесса, а постоянно находишься в нем, постоянно находишься в игре. И тех авторов, с кем я начинал журнал, их осталось очень немного. Здесь я должен сказать о каком-то майнстриме, и о каком-то ядре, звене, что ли, которое существует в журнале, оно очень небольшое, хотя к нынешнему времени я прочитал полторы тыщи авторов. Из них я треть или чуть больше напечатал, но все равно - вот есть авторы, которые - как бы ядро журнала, а есть, не в обиду будь сказано, попутчики. Они возникают, исчезают, возникают, исчезают... Напишут рассказ, напечатаются и растворяются не растворяются... они живут где-то, они живут своими насущными проблемами, но они как бы вот сделали первый шаг к литературе, но так и ушли от дверей, не посмотрев даже, что там, за дверьми, находится. А в литературу не принимают, как кого-то принимают в пионеры. Литература вещь - очень жестокая. В литературу входят только те, кто кладут всю свою жизнь на алтарь служения литературе. Среди таких авторов журнала - Нина Краснова. Я ей с удовольствитем даю слово.
       Нина КРАСНОВА, поэтесса, академик Рецептуализма:
       - Юрий Кувалдин попросил меня начать свое выступление со своего стихотворения, которое я написала еще в Бронзовом веке (смех в зале), то есть в пору своего студенчества, своей учебы в Литинституте.
       (Нина Краснова читает стихотворение "Я студентка! Я живу в столице...".)
       Здесь, в зале, я как раз вижу представителей Литинститута, вижу сотрудниц библиотеки, вижу своих однокурсников...
       В новой повести Юрия Кувалдина "Казнь" (которая по своей постмодернизмовости нисколько не уступает "Родине", а в чем-то даже и превосходит ее) есть такая мысль, которую высказывает Юрий Кувалдин: чем великие души отличаются от обыкновенных? - великими идеями и великими замыслами. Развивая эту мысль, я могла бы сказать: чем великие люди отличаются от обыкновенных? - не только этими замыслами и идеями, а умением воплощать их в жизнь. И как раз Юрий Кувалдин обладает этим умением воплощать великие идеи и замыслы в жизнь. Он когда-то мечтал создать свое издательство, чтобы самому издавать свои книги и книги тех авторов, которые ему нравятся, и не зависеть ни от каких издателей, и он его создал - "Книжный сад". Он когда-то мечтал создать свой журнал, чтобы печатать там свои новые вещи и вещи тех авторов, которые ему нравятся, и он его создал - "Нашу улицу" (сoздал или создaл - тут, в этом слове можно употреблять оба варианта ударения, на выбор). "Наша улица" - это журнал нового тысячелетия, новой современной русской литературы. И получается, что Юрий Кувалдин - уже как бы основатель не только журнала, но и самой новой литературы, нового тысячелетия, которую и он сам представляет своим творчеством. Как здесь уже говорилось, в журнале печатаются не только молодые авторы, но и авторы Бронзового века, которые перешли оттуда в новое тысячелетие. И сам Юрий Кувалдин - он и в Бронзовом веке работал, он, можно сказать - подпольный классик Бронзового века, и сейчас в новом тысячелетии работает, уже как классик Ре-Цептуализма. И здесь, в этом зале и еще есть классики... в том числе и будущие. И вот чем вечера "Нашей улицы" хороши? Тем, что мы все здесь можем собраться вместе вот такой компанией, которой мы не можем собраться в стенах редакции, и можем увидеть друг друга и порадоваться другу другу и пообщаться друг с другом и похвалить друг друга, сказать друг другу какие-то слова хорошие. Виктор Широков спросил: куда мы идем? У Юрия Кувалдина есть одна идея, и все авторы "Нашей улицы" уже восприняли ее. - Мы идем в Вечность, в Бессмертие. (Смех в зале.) Мы должны реализовать себя в своем творчестве и войти в метафизическую программу. Вот к этому мы и стремимся. И вот к этому мы идем под руководством Юрия Кувалдина, а теперь еще и с новым нашим вдохновителем Славой Лёном, под флагом "Нашей улицы"!
       Сейчас здесь выступал у микрофона Александр Трифонов, молодой, но уже известный в разных, и не только узких, кругах художник. И вот он как раз собой представляет новое поколение нового тысячелетия и новое направление в искусстве Ре-Цептуализм. Он сказал на прошлом вечере: я тоже жил в Бронзовом веке, и значит я тоже - из Бронзового века. А мы сказали ему: нет, ты - уже новенький. И вот сейчас я хочу прочитать свое стихотворение, посвященное Александру Трифонову. Я прочитаю его на фоне вот этой замечательной его картины "Гамлет".
       (Нина Краснова читает свои стихи, посвященные Александру Трифонову: "Не соблазнясь бутылками с питьем, // Не встав на путь богемный, декадентский, // В искусстве ты идешь своим путем, // И вслед тебе глядят Малевич да Кандинский...".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Раз Нина упомянула мою еще неопубликованную новую вещь, постольку-поскольку она ее читала, мою повесть "Казнь", которая будет в следующем году опубликована в журнале "Наша улица", я так же хочу проманифестировать новую вещь известного замечательного драматурга Андрея Яхонтова - о нелюбви к рыжим и черным. Это - опять же возражение Славе Лёну по поводу закрытия или открытия постмодернизма. Пока течение это естественно развивается и живет, никто его не закроет и не откроет. Я предоставляю слово Андрею Яхонтову.
       Андрей ЯХОНТОВ, писатель, драматург, академик Рецептуализма:
       - Все, что делает Кувалдин, это вымерено и выверено на сто лет вперед. Я помню, когда на сборы журнала "Наша улица" приходило два-три-четыре человека максимум, а то и один человек - Нина Краснова (смех в зале). И вот сейчас посмотрите, как разрослось это движение, в какие замечательные художники вырвался Александр Трифонов, как - по закону сперва дарения биоэнергии, а потом по воспринятию ее назад - расцвел сам Юрий Кувалдин, превратившийся в крупного издателя, магната (смех в зале), в Сытина наших времен, что однако не мешает ему всецело отдаваться собственному творчеству. Я поражен тем, как Юрию Кувалдину удается играть сразу несколько ролей в жизни. Ведь почти невозможно сыграть хорошо даже и две роли. Нужно играть какую-то одну. А Юрий Кувалдин играет семь-восемь ролей запросто, каждый день, и у него это получается замечательно. Тут, наверное, сказывается его дружба с актером Александром Чутко...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, несомненно...
       Андрей ЯХОНТОВ:
       - Юрий Кувалдин пишет замечательные книги. Александр Трифонов пишет замечательные картины. "Наша улица" набирает обороты. Общественное движение вокруг журнала сейчас по своему влиянию может быть сравнимо, как мне кажется, только с Общественной Палатой (смех в зале), которая только пока создает что-то, а Юрий Кувалдин уже все создал, все создал. На самом деле, если бы во главе нашего государства стояли мудрые политики, они бы никого в Общественную Палату не искали, не рекомендовали, не избирали, - они бы попросили просто вот этот зал целиком туда перекочевать. И, кстати, было бы больше пользы для страны и для литературы, а всем, кто здесь сидит, было бы материально значительно лучше. Но "Наша улица" - это наше будущее, это праздник на нашей улице! А возможность видеть Юрия Кувалдина хотя бы вот изредка, вот так, вот хотя бы за столом сидящего, это для меня лично большой праздник. Думаю, что и для вас тоже, дорогие друзья. Будем собираться и будем почерпывать друг от друга новую энергию. Я хочу вам также сказать, что наше движение растет и ширится. Только что вот прибыл в Москву, на книжную ярмарку, которая только что открылась на Кузнецком мосту, замечательный норвежский писатель Стен Турвал, который только что выпустил в Москве свою книгу на русском языке. Он целиком разделяет взгляды Юрия Кувалдина и примыкает к движению "Нашей улицы". Так что скоро у нас будет фракция в Норвегии. И, возможно, мы следующее выездное заседание проведем в Норвегии. Он должен приехать сюда, в ЦДЛ, и когда приедет, я вам его представлю. Спасибо, Юрий Александрович.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Андрей Николаевич.
       Ну, как я уже сказал, мы будем наши текстовые выступления перемежать песнями. И так как тут у присутствующих всеобщая любовь к песням Бачурина, то мы споем еще, уже без Бачурина (он был здесь, но ушел), еще одну его песню. Поет Нина Молодцова...
       У Бачурина слава какая, да? Его нет, ты сидишь здесь, а его песни поют все.
       (Солистка ансамбля "Кантикум" Нина Молодцва поет песню Евгения Бачурина "Камешком по бережку, // Ножкой босой по песку...". Аккомпанируют ей Анна Ветлугина и Петр Лелюк, которые и подпевают ей.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Сейчас я хочу предоставить слово известному поэту и главным образом мастеру верлибра - Вячеславу Куприянову. Но прежде, чем он выйдет сюда, о нем вообще и о верлибре я бы хотел чтобы сказал Слава Лён.
       Слава ЛЁН:
       - Помню, в 1992 году мы с Уфляндом и Иосифом Бродским создали Академию русского стиха: Нью-Йорк - Санкт-Петербург - Москва - Париж. Значит, там было избрано пятнадцать поэтов и пятнадцать стиховедов. И вот в том числе - Слава Куприянов, которого я знаю очень давно и его стихи высоко ценю. Порадую вас таким известием, что с Уфляндом мы встречались неделю, поскольку у нас умер Владимир Бурич, один из лидеров русского свободного стиха, и прошу не называть этот стих верлибром, потому что Бурич специально всегда просил всех называть его - русский свободный стих, потому что он принципиально отличается от французского верлибра и так далее. Слава Куприянов - это классик Бронзового века. Точка.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Вячеслав Куприянов.
       Вячеслав КУПРИЯНОВ, поэт:
       - Спасибо за звон бронзы. Я прочитаю пару стихотворений, которые как раз относятся к жанру свободного стиха.
       (Вячеслав Куприянов читает свои стихи "Ода времени", потом - "Альтернативная история", и последнее - "Проект указа".)
       Андрей ЯХОНТОВ:
       - Два слова норвежскому другу. Вот он пришел, два слова ему, пожалуйста...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Андрей, представь его... К микрофону выйди, пожалуйста.
       Андрей ЯХОНТОВ:
       - Приехал обещанный мной наш норвежский друг Стен Турвал. Вон он, с супругой. Буквально два слова ему. Потому что он усталый, он измученный, потому что он весь день ходил по Москве. Он не раз уже бывал в России. Сегодня на книжной выставке с большим успехом прошла презентация его нового романа, который выпустило издательство "МИКОЛ" (?). Стен, прошу... к микрофону. А я, может быть, два слова переведу, да?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, конечно.
       Стен ТУРВАЛ, норвежский писатель (Андрей Яхонтов переводит):
       - Большая привилегия, большая честь для меня - присутствовать здесь, приехав из маленькой страны, из Норвегии. Большая честь для меня также представить мой роман "Верблюжьи облака", который только что был представлен на книжной ярмарке. Я хотел бы буквально три предложения по-норвежски произнести. Когда я был в Москве и видел пьесу Булгакова "Собачье сердце", я ни одного слова в ней не понял. Я по-русски не понимаю, и вам в отместку я прочту три слова по-норвежски. Этот роман переведен блистательно Людмилой Горлиной. Вот послушайте, это язык ваших соседей по планете (Стен Турвал читает на норвежском языке несколько предложений из своего романа). Даниил Хармс, да? Я рад, если вам это понравилось, то, что я читал.
       Андрей ЯХОНТОВ (говорит сам от себя):
       - Я даже берусь перевести эти норвежские предложения. Мне кажется, что тут речь идет, о том, что если бы наш норвежский друг прочитал "Нашу улицу" перед тем, как идти на спектакль "Собачье сердце", он бы там все понял. (Смех в зале.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Андрей, спасибо, Стен. Среди авторов журнала есть не только барды, но и есть композиторы, симфонисты. Среди них - прозаик и композитор Виталий Лоринов. Сейчас он нам что-нибудь сыграет на фортепьяно. Так, скажите, пожалуйста, Виталий Миронович, несколько слов.
       Виталий ЛОРИНОВ, композитор-симфонист, прозаик:
       - Прежде я все-таки скажу несколько слов. Ну, может быть, я повторю те мысли, которые уже были здесь высказаны другими выступающими. Я хочу сказать, что ровно год тому назад был юбилей "Нашей улицы". И вот, спустя год, теперь мы все опять присутствуем на празднике этого журнала. И все это является свидетельством того, что журнал все-таки крепнет. Свидетельством этого является и то, что участники литературного процесса в данном журнале - проживают по всей России, от бухты Певек в Заполярье до юга России. Есть даже зарубежные участники, зарубежные авторы - из Женевы, во всяком случае. И тут я хотел бы сказать об одной особенности журнала. Дело в том, что отбор литературного материала в журнал осуществляется писателем. Вот если мы посмотрим на большие толстые журналы, то что мы видим? - там чаще всего во главе отделов прозы стоят литературоведы. Ну, я ничего не хочу сказать плохого относительно литературных критиков или музыкальных критиков, но это все-таки - не творцы, не писатели и не композиторы. И то, что этот отбор осуществляет писатель, это говорит о том, что журнал будет крепнуть, будет расти. И вообще у меня складывается такое впечатление, что в будущем, в недалеком будущем вокруг и около журнала "Наша улица" будут группироваться лучшие литературные силы России. Во всяком случае состав участников этого литературного процесса, среди которых много очень молодых авторов и очень перспективных, дает надежду на это. Ну, я пожелаю успехов дальнейших журналу и ее создателю и руководителю и организатору - Кувалдину Юрию Александровичу. Ну, а сейчас - мое музыкальное приветствие всем вам. (Виталий Лоринов играет свою импровизацию джазовой пьесы Джерома Керна "Дым".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Виталий Миронович.
       Ну, коли мы заговорили о Бронзовом веке, то на нашем вечере присутствует один из классиков Бронзового века - поэт, философ, причем лапидарный поэт, философ, который иногда в четыре строчки, или даже в две, вколотит такую глубочайшую мысль, что просто поражаешься силе воздействия на тебя этих нескольких строк. Кирилл Ковальджи!
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ, поэт:
       - Рад приветствовать всех. Я подумал, какое слово, мне применительно к самому себе, лучше ввести в оборот: бронтозавтр или "бронзозавр"? (Смех в зале.) Ну ладно, я - один из бронзозавров. Так? Были у меня такие стихи...
       (Кирилл Ковальджи читает свое стихотворение "Бутылку с личным посланием доверил я океану...".)
       Я прочел это стихотворение. И хочу с ним сейчас поспорить. Потому что, если бы я это "личное послание" вложил не в бутылку, а в журнал "Наша улица", то судьба послания была бы немножко другая. Ну, тут есть и правда, а не только юмор. Потому что читают нас, поэтов, мало, покупают нас мало, платят нам меньше, чем мало, иногда - просто ничего. Ну и что же? Я скажу: если при этом есть у нас "Наша улица", и она куда-то ведет, а ведет она не куда-то, не на окраину, а в центр...
       Слава ЛЁН:
       - ...к Храму...
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ:
       - Нет, не к Храму. Потому что это все же не религиозный журнал... Она ведет в центр и в будущее! И я прочту в связи с этим другое свое стихотворение...
       (Кирилл Ковальджи читает свое стихотворение "Говорил я себе: я еще хоть куда", про зонтики.)
       К этому я присовокупил бы и те стихи, которые я отдал в "Нашу улицу". Они тоже пошли гулять по свету благодаря Юрию Кувалдину.
       Но в заключение я прочту одно стихотворение - в рифму. Потому что эти (те, которые я уже прочитал) были как бы наполовину верлибры.
       (Кирилл Ковальджи читает стихтотворение "Все не то, не то, не то // Жизнь - шагреневая...".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Кирилл Владимирович, спасибо большое. Вот интересно... Кирилл Владимирович вместе с Сергеем Александровичем Филатовым большое внимание уделяют молодым авторам и собирают целые совещания. У меня в журнале дело обстоит несколько иначе, постольку-поскольку я считаю, что литература не имеет возраста. И у меня наряду с молодыми фактически участвуют в журнале и очень пожилые. Так что путь в журнал не заказан никому. И тем не менее мне очень приятно, что вот среди самых молодых и, на мой взгляд, самых интересных сейчас молодых авторов у меня в журнале печатается Дмитрий Рысаков. Почему я считаю его очень интересным автором? Поясню. Потому что он не пишет сюжет, не пишет смыслы - он рисует картины, то есть то, что я и прошу. Прозаик не рассказывает, не пересказывает что-то - это газета рассказывает, пересказывает. А прозаик показывает мир, дает вам его во всей целостности - мир, в который вы погружаетесь. И если вы туда погрузились, то там найдете какие-нибудь смыслы. Хотя опять-таки будете обращать внимание на абсолютно бессмысленные вещи. Например, меня поразил его последний рассказ. Он мне его только-только на днях дал, и я его заверстал в один из номеров. Он будет где-то там в следующем году. Он его назвал "Мастер стула", видимо, отталкиваясь от картины Александра Трифонова "Белый стул" или "Красный стул". Там персонажи едут в электричке, в одном направлении, в одном вагоне, и между ними идет разговор, они спрашивают друг у друга: это там яхромские шумят? А герой сидит на своем стуле, который он взял и везде таскает с собой, и думает: как же - яхромские, когда я еду в Хотьково? та - яхромская - электричка идет с Савеловского вокзала, а эта - с Ярославского... Поэтому я дал рассказу название "Другое направление". Вот о другом направлении скажет Дмитрий Рысаков.
       Дмитрий РЫСАКОВ, прозаик:
       - Вячеслав Лён упомянул среди вечера...
       Слава ЛЁН:
       - Владислав! Владислав я, а не Вячеслав...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Просто Слава. Артист Слава Лён!
       Дмитрий РЫСАКОВ:
       - Да. Слава Лён упомянул среди вечера фамилию Бурич, Владимир Бурич. И в свое время была известна его книга "Время икс", наверняка известная вам, но достаточно редкая. Я исхожу из того, что уже вот лет пятнадцать назад в литературоведении были попытки как-то назвать наше поколение, наше время, нашу эпоху. Получается так, что сейчас даже нынешняя эпоха постмодернизма, она, возможно, придумана не оригинальными людьми, поскольку выражает вторичность: сама приставка "пост" к поколению, следующему после модернизма, - это вторичность, а мое поколение, следующее после постмодернизма, называют "некст", такое вот название для нас придумано... эти всевозможные ремейки, конструкции и ретроспекции и так далее - это все вторичность. И, видимо, вот эти попытки назвать эпоху с середины 50-х до середины 80-х - они и начинают проявляться в названиях исторических этапов, как таковых. Если мы начнем с Бронзового века, то журнал "Литературная учеба" не справился с названием той исторической, литературной, культурной жизни нашей страны, со смерти Сталина до открытия железного занавеса. Я считаю очень показательным то, что Юрий Александрович Кувалдин первый в личном разговоре со мной упомянул о теории концептуализма, Ре-Цептуализма. Я, зная, что Юрий Александрович не жалует филологов, не жалует условных теоретиков, особенно доверяю ему в этом смысле. И считаю, что платформой для таких вот названий эпох вполне может быть журнал "Наша улица". С чем я поздравляю авторов.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А мы так и считаем. В "Нашей улице" родился Бронзовый век, и родилась литература нового тысячелетия Ре-Цептуализм. Кстати, первый номер 2006 года и будет посвящен этому. Мы там Ре-Цептуально репродуцируем манифест Ре-Цептуализма. Слава Лён выступает там с огромной теоретической статьей. Там будет опубликована огромная подборка его стихотворений. Там будет следом напечатана моя работа, большая, которую я писал к своему 60-летию и не знал, зачем и для чего пишу: просто вот для чего-то пишу, и все. И получилось, что я нахожусь в фундаменте Ре-Цептуализма, оказывается. Вот так пишешь, пишешь и куда-то, так сказать, тебя пришвартовывает. Это правильно, так и должно быть. Дело в том, что систематизаторская работа, она облегчает нам задачу изучения какого-то периода культуры. Если мы говорим - Серебряный век, мы сразу представляем себе, что это такое, мы сразу видим круг авторов Серебряного века. Если мы говорим - Золотой век, мы так же видим нашего золотого Пушкина, его окружение, до Достоевского, условно говоря. Спасибо большое, Дмитрий. Бывают даже среди наших авторов такие сочетания, как бард и художник... Например, Бачурин у нас и бард, и художник. А вот есть у нас бард и прозаик, причем замечательный лирический прозаик и великолепный бард, исполнитель своих песен - Алексей Воронин. Я попрошу Алексея исполнить три свои песни, уже ставшие нашими как бы гимнами встреч. Одна из песен, первая - просто удивительная по своей глубине, по своей тональности, по поэтичности, по нежности. Она называется "В маленьком раю".
       Алексей ВОРОНИН, бард, прозаик:
       - Вот журнал "Наша улица". Я в 2000 году попал в него, прочитав случайно 1-й номер за 2000 год. Я купил этот журнальчик в "Художественном салоне". Там было интервью с Астафьевым, с Виктором Петровичем, с - действительно - классиком русской литературы, это было интереснейшее интервью, сделанное, по-моему, Ниной Красновой...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, она была у него в Овсянке тогда. Летала туда специально, чтобы взять у него интервью. Он приветствовал журнал "Наша улица". Ты молодец, что вспомнил про Астафьева...
       Алексей ВОРОНИН:
       - Это было потрясающее интервью! И после этого я, собственно, и решился позвонить Юрию Александровичу и показать ему свою прозу. И с тех пор мы сотрудичаем. И мне очень нравится журнал "Наша улица". Хотя иногда мне казалось, что он несколько эклектичен, но потом я понял, что каждый материал - очень живой на самом деле, и все материалы там очень живые, очень настоящие, даже при - иногда - всей их кажущейся простоте, и они все вместе составляют между собой некое единство, которое, конечно, представляет Юрий Кувалдин в основе, в концепции этого журнала.
       (Алексей Воронин поет свою песню "В маленьком раю": "Я жил жил когда-то в маленько раю...".)
       Саша Трифонов - замечательный художник. Но вот, к своему стыду, я очень плохо разбираюсь в живописи, как таковой, в принципе. Поэтому я просто восхищаюсь способностью художника мыслить абстрактно. Вот я абстрактно мыслить пока, наверное, даже и не умею. Может быть, только во сне это у меня получается. А вот такие сны наяву, как у Саши Трифонова, - мне это не дано. Поэтому я просто Саше желаю огромного успеха. И спою свою песенку, которая называется...
       Юрий КУВАЛДИН (увидев Валерия Золотухина, который вошел в зал):
       - Леш, подожди... Валерий Сереевич!
       Валерий ЗОЛОТУХИН:
       - Ау! (С ударением на "а".)
       Юрий КУВАЛДИН: "Я вас жду здесь. Вы где были?"
       Валерий ЗОЛОТУХИН:
       - В "пробке"!
       Юрий КУВАЛДИН:
       - В "пробке"? Ну простим Валерия Золотухина (за то, что он опоздал на вечер). Валерий Сергеевич, садитесь рядом со мной (в президиум).
       Валерий ЗОЛОТУХИН:
       - Хорошо, хорошо (садясь рядом с Юрием Кувалдиным в президиум).
       Извините.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да уж прощаем, раз вы приехали.
       Леш, ты продолжай, продолжай...
       Алексей ВОРОНИН:
       - Песенка называется "Деревенька - рай".
       (Алексей Воронин поет эту песню.)
       И еще одну песню я спою, последнюю. Она совсем в другом ключе, и называется она - "Пивное танго", а попросту - поход по пиво.
       (Алексей Воронин поет песню "Пивное танго".)
       Большое спасибо. Я всех поздравляю с праздником "Нашей улицы".
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Прежде чем дать слово Валерию Золотухину, Слава Лён скажет хвалу лучшему Театру нашей эпохи и Бронзового века - Театру на Таганке, Театру Любимова, Театру Высоцкого, Театру Золотухина!
       Слава ЛЁН:
       - Юрий Александрович сегодня в один вечер решил всю структуру Бронзового века, достроил до конца четкую иерархию распределения мест среди поэтов, художников, актеров, театров. Действительно, Театр на Таганке - в Бронзовом веке. Я вот написал монографию о Юрии Петровиче Любимове, надеюсь, что альфа-банк выдаст деньги на издание этой монографии. Театр на Таганке на голову выше всех остальных театров. И когда мне говорят о каком-то БДТ, о каком-то государственном режиссере Товстоногове, начинают говорить об Олеге Ефремове (мы с ним столько выпили)... я слышать об этом не могу... Театр на Таганке - это был единственный Театр, единственный глоток воздуха в советское время. Слава Богу, поэты могут писать в стол, художники могут делать квартирные выставки, ну а композиторы типа Шнитке и Губайдуллиной - всегда на своем домашнем рояле двум-трем друзьям могли исполнить кончерто гроссо и так далее. Короче говоря, Театр Любимова, Театр на Таганке - это единственный Театр Бронзового века, который на две головы выше всех остальных театров. И слава Богу, что Любимов после Любимова, то есть после своего приезда в Россию, когда его лучший ученик Губенко, можно сказать, нанес ему удар в спину, продолжает существовать на необыкновенно высоком уровне. И последняя трилогия Любимова, которую я советую посмотреть всем, кто ее не видел: начиная с поэтов Серебряного века, затем идут абэриуты и, наконец, театр абсурда. В Бронзовом веке в России не было театра абсурда. Потому что цензура на дух не переносила театр ИОНЕСКО и... лауреатов Нобелевской премии. Поэтому я очень рад, что Валерий Золотухин сегодня посетил нас и говорит о журнале "Наша улица". И теперь мы, я надеюсь, всегда будем говорить не: на нашей улице будет праздник...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А он уже идет...
       Слава ЛЁН:
       - А - праздник на нашей улице. Он уже идет.
       (Аплодисменты зала.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Валерий Золотухин!
       Валерий ЗОЛОТУХИН, актер и писатель, академик Рецептуализма:
       - Прошу извинения, Юрий Александрович, что я от Таганки хотел доехать быстро, а получилось - чуть не опоздал...
       Как-то так получилось, что "Наша улица" и вот Кувалдин и Театр на Таганке в какой-то период, особенно в последний период жизни, очень тесно так пе-ре-пле-лись. Тут есть несколько таких точек соприкосновения. Есть несколько лирических отступлений как бы... Ну, я просто расскажу один эпизод. Премьера спектакля "До и после". Если кто не видел этого спектакля, я просто скажу, что там оформление такое - на сцене Малевич: "Черный квадрат". Кстати, когда Любимов начинал делать это оформление и начинал репетировать этот спектакль, я первый сказал ему: "Ну, Юрий Петрович, ну, "Черный квадрат" - это - вообще - нулевая точка искусства. Я ничего не понимаю в этом искусстве, я профан, и я не знаю, зачем еще тащить одну пустоту на другую пустоту...", и так далее, и так далее, и так далее. Ну, он так и говорил мне, что ты ничего не понимаешь, ты сиди. И, действительно, когда вышел спектакль и я увидел этот "Черный квадрат" со стороны, уже просто вот так: приходишь в Театр - там на сцене стоит "Черный квадрат", потом он освещается, он получается в каком-то третьем-четвертом измерении... - совершенно фантастическое зрелище, с моей точки зрения, красивое необыкновенно! Ну, в спектакле - фигурируют поэты Серебряного века или уже Бронзового века... Тут Кувалдин это все по-своему, наверное, так распределил... ну, и после него кто-нибудь еще перераспределит, это не страшно. И вот я в спектакле читал и читаю за Бродского "Пилигримы", произношу часть Нобелевской речи... вхожу в черный квадрат, выхожу из него... И, короче говоря, я после спектакля захожу - в гриме, в белилах - за кулисы. И мне молодой человек подает какой-то такой сверток бумажный. Я с этим свертком захожу к себе в гримерку. Развернул его - там картина с черным квадратом, из которого я как бы только сейчас вышел. И я как бы сначала не придал этому такого уж особого значения. И смотрю в зеркало так и вижу - зеркала кругом в гримерной - и я вижу: из зеркала на меня смотрит черный квадрат. Я поворачиваюсь сюда - черный квадрат, я поворачиваюсь сюда - черный квадрат. Я поворачиваюсь в другое зеркало - черный квадрат. А я только что из него (со сцены) вышел. Иногда можно на этой такой почве тронуться. Мистика какая-то. Я не верю в мистику, хотя она существует наверняка. Но вот такие в жизни какие-то моменты... они заставляют поверить в нее. И автором этой картины, как я узнал потом, оказался Александр Трифонов. Но я, правда, знал его и раньше, когда я играл Павла Первого в Театре Российской Армии, а он проходил там военную службу, художником, и участвовал в массовках спектакля... Я вспоминаю... 90-е годы... самый разброд жуткий в стране, в мире искусства... Театр на Таганке рубится пополам, Губенко отбирает здание у Любимова, труппа голосует "за", при этом учитывается каждый голос... А я в это время репетирую в Театре Российской Армии "Павла Первого". И, понимаете, есть там одна такая сцена, когда княгиня говорит Павлу: "Бунт, бунт (против вас организован бунт)"! Павел прибегает на площадь, там выстроились его солдаты. И он проходит так мимо них и спрашивает их: "Правда ли, вы верны мне?". А я был введен на исполнение этой роли после гениального, говорят, исполнения Борисова, и для меня каждые глаза партнеров - они были очень важны, как поддержка... Я приходил на спектакль и чувствовал какую-то неуверенность в себе... Хотя, как говорится, каждый о своем таланте много знает, но тем не менее вот эта неуверенность в себе она всегда в тебе присутствует, и ты ищешь какого-то спасения в глазах партнеров и в глазах массовки и глазах тех гренадеров, которые стоят перед тобой. И когда я искал вот этого самого спасения, я всегда натыкался на прекрасные глаза Саши Трифонова, которые смотрели на меня... я потом уже узнал, что это были его глаза. И я обретал уверенность в себе. Он вселял в меня какую-то надежду. Он был так верен мне, Павлу Первому, что мне было уже не страшно ничего потом играть. И какие-то вот такие моменты в жизни - они очень многое определяют. Они многое заставляют тебя понять и как-то заставляют тебя по-другому смотреть на многие вещи. ...И, конечно, вот это вот сочетание двух таких талантливых... Саши и Юрия Александровича, отца и сына... я не буду, там, говорить других эпитетов, ладно? Все это замечательно. И обо всем этом Лён, наверное, уже сказал, и о романе Юрия Александровича "Родина" сказал... И поэтому я не буду об этом говорить. Но мне так приятно всегда видеть, когда в журнале "Наша улица" появляются иллюстрации Саши Трифонова. (Валерий Золотухин листает 12-й номер журнала.) Ах, здесь (в этом номере) нет иллюстраций Саши. Или когда я вижу здесь какие-то фотографии Саши (в 12-м номере они есть), это - здорово!
       Теперь что касается того, чтобы спеть... Меня попросили спеть. Но я как-то не очень готов к этому. Я, наверное, прочитаю Владимира Семеновича Высоцкого, стихотворение. Потому что уж это-то наверняка относится к Бронзовому веку? Да?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Конечно. Бронзовый век - это с 1953 года по 1987. Или по 1989.
       Валерий ЗОЛОТУХИН:
       - Ага, ну вот...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ну это так, формально. Блок - Серебряный век...
       Валерий ЗОЛОТУХИН:
       - Это-то я понимаю. Но у нас-то все дело в том, что в "До и после"... (Юрию Кувалдину) вы же видели спектакль? Там же ведь вот перекидка такая происходит, что Блок, Ахматова и Бродский оказываются в одном веке. Поэтому тут вот... как затесался Бродский в Серебряный век, ну совершенно понятно. Он явно оттуда, хотя он переходит и в Бронзовый век...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А "Пилигримов" не прочитаете? Гениально вообще вы читаете на сцене, офонареешь просто. "Пилигримов" прочитайте.
       (Крики из зала: "Высоцкого!".)
       Ну Высоцкого или "Пилигримов". А - то, и другое. А потом и споем еще.
       Валерий ЗОЛОТУХИН:
       - Ну, хорошо, хорошо... (Объявляет свой первый номер.) Николай Рубцов! (В зале смех: ха-ха-ха!)
       (Валерий Золотухин читает стихотворение Николая Рубцова: "Когда в окно осенний ветер свищет // И вносит в жизнь смятенье и тоску, // Не усидеть мне в собственном жилище, // Где в час такой меня никто не ищет, // Я уплыву за Вологду-реку..." и т.д.)
       Это фантастичекое стихотворение. И наверняка это Бронзовый век. И... знаете... я не хочу сейчас встревать в литературную какую-то свару, но когда я прочитал в "Новом мире" эссе Астафьева, где он очень, так, с большим пиететом называет Николая Рубцова гениальным поэтом, и пишет о том, как они там рыбачили с ним и выпивали и все такое... А о Высоцком пишет, что это наркоман, что никакой он не поэт, что вот мы его сейчас все прочитали и поняли, наконец-то, после того, как публика насытилась его стихами и его страданиями, что это никакой не поэт и что он не был никакой страдалец и все такое прочее... А Виктор Петрович тогда еще был жив. И я - в ответ ему - осмелился все-таки написать свой взгляд на поэзию моего коллеги, моего друга. И я не знаю, читал ли он этот ответ. Но если идти по линии того, что Высоцкий забулдыга, то что получается? Одного мы защищаем - забулдыгу нашего, Рубцова, а на другого нападаем. Рубцов - замечательный, прекрасный поэт. Но зачем сталкивать их лбами? И тот и другой - наша гордость. И тот и другой дорог мне так же, как и Бродский. И поэтому, я так сказать, не могу их классифицировать: кто из них лучше, кто хуже. И это - вообще не моя задача... Просто моя задача как артиста - защитить своим исполнением и того, и другого...
       Высоцкий. (Продолжительная пауза.) Что прочитать?
       (Валерий Золотухин читает стихотворение Высоцкого: "Меня опять ударило в озноб, // Грохочет сердце, словно в бочке камень, // Во мне сидит мохнатый злобный жлоб // С мозолистыми цепкими руками..." и т.д.)
       (Бурные аплодисменты зала.)
       Бродский. Из гениального спектакля таганского "До и после".
       (Валерий Золотухин читает Нобелевскую речь Бродского и его стихотворение "Пилигримы": "Мимо ристалищ, капищ, // Мимо храмов и баров, // Мимо ширакных кладбищ, // Мимо больших базаров... Идут по земле пилигримы..." и т.д.)
       (Бурные аплодисменты зала, крики "Браво!".)
       Сейчас я хочу пригласить на сцену своего друга, концертмейстера Людмилу Пелагейченко. Одна из причин моего опоздания на вечер - это то, что мы репетировали с ней новую песню. Я хочу вам сейчас без ведома автора показать одну песенку. Я буду подглядывать в лист с текстом, хотя никогда этого не делаю. Слова написал Анатолий Поперечный, а музыку - мой земляк, алтайский композитор, теперь уже он московский, это Олег Иванов. (Валерий Золотухин поднимается на сцену.) Я взял текст, а очки-то я не надел. (Юрий Кувалдин подает Валерию Золотухину очки со стола.) Не-не-не, это не те, не-не-не. (Юрий Кувалдин подает ему другие очки.) Вот это те. Песня называется "Мужицкие страданья" или "Мужицкие мечты". Ну, поехали...
       (Валерий Золотухин поет песню "Мужицкие страданья": "А выйду, сяду на крыльцо // И в сказку унесусь мечтою: // Снесет ли курочка яйцо, // Снесет ли курочка яйцо, // Да не простое золотое?"... Юрий Кувалдин пускается в пляс, за ним - Нина Краснова, под ритмичные аплодисменты зала.)
       (Бурные и продолжительные аплодисменты, крики "Браво!", "Бис!".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо! Спасибо замечательному Золотухину из Быстрого Истока. Между прочим, Золотухин в свое время, в юности, пришел в Москву пешком, как я написал...
       Валерий ЗОЛОТУХИН:
       - Вы недалеки от истины...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да-а, пришел на Казанский вокзал. Ё-моё, говорит, прямо в Кремль пришел!
       Реплика из зала: "Как в "Москве - Петушках!"
       Другая реплика из зала: "Последнюю корову продали... (чтобы приехать в Москву)".
       Валерий ЗОЛОТУХИН:
       - Корову, да...
       (В зале веселое оживление.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Как я уже сказал, в журнале могут дебютировать прозаики совершенно разных возрастов, и молодые, и не молодые, то есть - никаких ограничений у меня в этом плане ни для кого нет. И никакой "работы с молодыми", такой, над которой мы смеялись в советское время и которую называли "работа по борьбе с молодыми", у меня нет. Так что и такой проблемы - возрастного ценза для авторов - у меня не существует. Существует другая проблема. От советской эпохи нам досталось огромное количество графоманов, стихоплетов, с которыми биться, ну, совершенно невозможно. Поэтому я в журнале не печатаю и не печатал стихов, кроме исключений, которые - со сноской, со звездочкой - только подтверждают правило. И среди большого количества приходящих поэтов пришел ко мне как-то Сергей Иванович Михайлин. Я ему сказал, что я стихов не печатаю, давайте прозу. Обычно, когда я какому-нибудь стихослагателю говорю: давайте прозу, - он ко мне больше не является. Но случай с Михайлиным вышел совершенно исключительный. Потому что Сергей Иванович пришел ко мне не только во второй раз, но и в третий, и в четвертый, и в пятый раз, стал писать и приносить мне прозу и расписался так, что я его считаю совершенно замечательным прозаиком, певцом деревенской темы. Это такой яркий, самобытный деревенщик, которого я, ну, у меня вообще взгляд субъективный на вещи, ставлю гораздо выше Распутина, Астафьева, Белова и всей этой советской когорты. Чтобы он не перепутывался с другими Михайлиными, я сделал ему к его фамилии приставку Плавский, ибо он родился в Плавском районе, и теперь он у меня в журнале выступает как Сергей Михайлин-Плавский. Я ему издал большую книгу. Книга написана буквально у меня на глазах за три-пять лет. Это роскошная проза - именно в том ключе, в котором я понимаю прозу. Это абсолютно бессюжетная проза - это, короче, собственно говоря, Шнитке и Губайдуллина в прозе, чем я занимаюсь. Многие, приходя ко мне, не понимают, чем я занимаюсь: художественной прозой. Но художественность все понимают совершенно по-разному. Художественность, понимаемая, там, Прохановым, это одно. Художественность, понимаемая Чуприниным, это... третье. Я совершенно с ними - ни с тем, ни с другим - в этом не согласен. Поэтому я - над схваткой. Я свою позицию теперь декларирую совершенно официально. Я сижу на облаке, над схваткой, ни с кем не считаюсь, ни в каких группировках не участвую, продвигаю в своем журнале свой взгляд, свою точку зрения на литературу.
       Слово предоставляю Сергею Ивановичу Михайлину-Плавскому. Книжка, которую я ему издал, называется "Гармошка". Поразительное письмо, действительно - это художественная проза, где изобразительные средства языка использованы столь точно и четко, где нет ни одного шаблонного, банального хода, где все идет в новинку и, естественно, с колоссальным юмором, и юмором не поддельным, а юмором искренним, настоящим, идущим от души. Пожалуйста, Сергей Иванович.
       Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ, прозаик:
       - Сегодня у нас праздник - очередной праздник на нашей улице, праздник современной русской литературы, праздник русского языка, Слова, Логоса, как говорит Юрий Александрович Кувалдин. Журнал "Наша улица" все больше завоевывает читателей, охватывает все большие пространстава и охватил уже все пространство, скажем, Евразии - от Певека, как здесь упоминали, и до Парижа, и идет дальше, в Америку, как когда-то, лет тридцать тысяч назад, всю Евразию охватил славянский язык, от которого пошел русский, и от русского языка потом пошли, ответвились все романские языки. И, как утверждает профессор Чудинов, он говорит, что если немножко поскрести европейские языки или многие арабские, то мы увидим, что все они пошли от русского языка. Журнал "Наша улица" позволил мне узнать замечательную прозу, замечательных прозаиков, открытых этим журналом, и всех, здесь уже выступивших, и многих отсутствующих. Особенно с большим нетерпением я ожидаю каждого номера журнала и его многочисленных авторов, в том числе, скажем, Сергея Овчинникова, Александра Тимофеевского, Виктора Широкова, Виктора Кузнецова-Казанского, Виктора Кологрива и многих-многих других, особенно - самого главного редактора этого журнала Юрия Александровича Кувалдина. Его проза, она и широка по своему охвату, и интересна, и настолько поучительна, что трудно оторваться от нее. И я утверждаю, что помимо прозаика Кувалдин - еще и Поэт, Поэт с большой буквы, настоящий Поэт. Если вы читали, скажем, в предпоследнем номере журнала его рассказ "Савеловский вокзал", то уже поняли, о чем я говорю. Приведу парочку выдержек из этого рассказа. Этот рассказ я вообще называю поэмой, поэмой о настоящей любви. Вот если читать вслух, послушайте: "А где же вокзал? Да к тому же Савеловский назван. А может, Павеловский? Есть ли такой? Павелецкий! Савецкий? Упруго шагал Гермогенов, пружиня, по улицам старой Москвы, по Цветному бульвару к Неглинке, забыв о делах, лишь о женщине помня послушной. Цветы! Наконец-то вы дома..." Правда - поэзия? Поэзия настоящая, ритмизованная проза. Я не буду долго останавливаться и приводить примеры дальше, потому что уже с первых строк ясно, что это за проза. Это ритмизованная или ритмическая, я не знаю, как точно назвать ее, но это настоящая поэзия. В ней присутствуют все элементы большой поэзии. Там, скажем, и афористичность, и образность, и даже аллитерации. Послушайте, какая строчка замечательная есть в этом рассказе: "Как тина, тянула его тишина...". Это ритмизованные строчки, они даже кое-где сделаны с рифмой, скажем: "Раньше, пятно посадив, я мог посыпать щелочь. Это всегда помогало, как тальк прыщу. Теперь вокруг вас волнами ходит сволочь. Вы носите светлые платья, и я грущу..." Кто прочитал этот рассказ, тот, естественно, понял, о чем я говорю. А кто не прочитал, я очень советую прочитать. Потому что эта проза настолько поучительна, настолько она высока, что, скажем, мне не стыдно учиться на такой прозе современных классиков. Спасибо.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Так, сейчас мы будем слушать песни ансамбля "Кантикум", которым руководит Анна Ветлугина, замечательный прозаик, композитор, исполнитель. Аня, пожалуйста. Вместе с ней выступают Петр Лелюк и Нина Молодцова.
       Анна ВЕТЛУГИНА, музыкант, композитор, прозаик:
       - Добрый вечер. Мне кажется, каждый писатель - это немножко дерево, которое надо растить медленно. И я благодарна Юрию Александровичу за то, что я попала сюда, в этот журнал "Наша улица", где, как мне кажется, есть почва, подходящая для деревьев. Конечно, хорошо деревьям в саду. И я хочу спеть с ансамблем песню "В моем саду", которая, мне кажется, подходит к этому вечеру.
       (Ансамбль "Кантикум" поет песню "В моем саду".)
       Вторая песня прозвучит по просьбе Юрия Александровича Кувалдина - "Гимн Деве Марии". Мы исполняли его на вернисаже Александра Трифонова в Академии художеств. Это песня на стихи ХУШ века.
       (В исполнении ансамбля "Кантикум" звучит "Гимн Деве Марии".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Нашу программу продолжат артисты Театра Российской Армии - Александр Кондрашов и Александр Чутко. Кондрашов здесь? Был, но ушел. Или вышел на время. К микрофону идет из зала Александр Чутко! Это вообще мой древний друг. Мы с ним осваивали искусство актера еще... я уже даже и не помню, когда. Как раз в сердцевине Бронзового века, в начале 60-х. Александр Чутко!
       Александр ЧУТКО, артист Театра Армии, академик Рецептуализма:
       - Друзья мои! Так как речь у нас здесь сегодня шла о Ре-Цептуализме, я приготовил рецепты Алекспандра Павловича Тимофеевского, моего старшего товарища, который замечательно готовит разные блюда и время от времени пишет об этом стихи, и делает все это весьма изобретательно. Итак - "Мясо, нарезанное кусочками, азу..."
       (Александр Чутко читает стихотворение Александра Тимофеевского "Люблю азу в начале мая!..".)
       Еще есть один рецепт Александра Тимофеевского. Он почти политический. Называется - "Старинный рецепт икры".
       (Алексадр Чутко читает это стихотворение Александра Тимофеевского: "Вот список мой рецептов прежних. // Я вам секрет икры открою. // Ильич наш, незабвенный Брежнев, // Не брезговал такой икрою. // А там другой Ильич, Ульянов, // Любил икру из баклажанов. // Рецепт икры таков...".)
       Вот и третий рецепт. "У Тальяни иль Кальони // Закажи себе в Твери // С пармезаном макарони // И яичницу свари..." - из письма Пушкина Соболевскому. Рецепт - "Котлеты из рябчиков марешан".
       (Александр Чутко читает стихотворение Александра Тимофеевского: "Ехать в Тверь за пармезаном - // Разоряться на билет. // А из рябчиков нельзя нам // Сделать жареных котлет?".)
       Вот, друзья, мои рецепты от Александра Павловича Тимофеевского.
       Юрий КУВАЛДИН (заказывает Александру Чутко стихи Александра Тимофеевского про пиво):
       - Про пиво!..
       (Александр Чутко читает стихотворение Александра Тимофеевского "Нужно день пивной устроить...".)
       А теперь - слово автору этих слов, и еще автору знаменитой песни, он всегда стесняется, когда я его называю автором этой песни (Юрий Кувалдин поет): "Пусть бегут неуклюже // Пешеходы по лужам, // А вода по асфальту реко-о-ой...". Александр Павлович Тимофеевский! Бронзовый век!
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ, поэт, академик Рецептуализма:
       - Господа! Я, как Репетилов, пришел последним на этот праздник, когда уже примерно три четверти гостей отправилось домой. Но, во- первых, я хочу поблагодарить Юрия Александровича Кувалдина за организацию этого праздника... А во-вторых, я хочу прочитать свои стихи.
       (Александр Тимофеевский читает свое стихотворение "Москвички, ускоряя шаг, // Спешат с подарками домой. // Никто не видит впопыхах, что их нагнал Тридцать Седьмой...".) Я прочитаю еще два маленьких стихотворения, совсем коротких. (Александр Тимофеевский читает стихотворение: "Быть может, не во сне, а наяву // Я с поезда сойду напропалую // И в чистом поле упаду в траву // И зареву и землю поцелую...", - с такой концовкой: "Чем я сильней люблю свою страну, // Тем больше государство ненавижу".) И - стихотворение, которое обращено к художнику Александру Трифонову: и к тому, что он вообще создал, и к тому, что находится за моей спиной, а за моей спиной находится его картина "Гамлет". Поэтому я должен повернуться к ней как-то боком, чтобы не стоять к ней спиной. Называется стихотворение "Наивный Гамлет".
       (Александр Тимофеевский читает стихотворение "Наивный Гамлет хочет цепь разбить...".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Завершает вечер Петр Лелюк! Петр Лелюк завершает вечер! Бачурин - сбежал! (Смех в зале.)
       Петр ЛЕЛЮК:
       - Я не знаю, что петь.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Давай - "День к закату клонится".
       Петр ЛЕЛЮК:
       - Я не знаю эту песню, я только подыграть ее могу, на гитаре.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Пой - что знаешь.
       (Петр Лелюк поет песню Евгения Бачурина "Скажи мне, гордый рыцарь, // Куда ты держишь путь...".)
       Петр ЛЕЛЮК:
       - Давайте я спою не Бачурина, а что-нибудь другое. Потому что мы очень давно не пели с ним его песни. Я не помню слова его песен.
       Слава ЛЁН:
       - Самое главное - от души.
       Петр ЛЕЛЮК:
       - Да нет, слова все-таки надо не забывать. Я Бачурина давно не пою вообще. Поэтому Юрий Александрович несколько озадачил меня, попросив спеть песни Бачурина. Ладно, я попробую спеть песню на стихи Ду-Фу, был такой китайский поэт. Петь я ее буду по-русски, в переводе на русский язык. Есть какие-то общечеловеческие ценности во всех временах, во всех народах, есть они и в стихах Ду Фу.
       (Петр Лелюк поет песню на стихи китайского поэта Ду Фу "Погляжу я с веранды на север и юг...".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Сейчас я предоставляю слово Александру Кондрашову. Я хотел дать ему слово раньше, но он отходил куда-то. Вот сейчас опять появился в зале. Саша печатался в журнале "Наша улица" уже давно, лет пять назад. У журнала уже есть своя история. Саша когда-то был замечательным артистом Театра Российской Армии. Как раз тогда, когда художник Александр Трифонов служил там, Александр Кондрашов работал там артистом, играл разные роли в спектаклях. А теперь он стал писателем.
       Александр КОНДРАШОВ, бывший актер Театра Армии, ныне писатель:
       - Я убивал Золотухина в спектакле "Павел Первый" (который шел на сцене Театра Армии) - я многократно это делал, успешно. Мне жалко, честно говоря, что он уже ушел с вечера (поехал по своим делам). Я бы и сейчас... (убил его, как на сцене?) что-то тоже ему бы сказал...
       Я благодарен Юрию Александровичу за то, что в свое время, когда Евгений Иванович Бачурин познакомил его с моими рассказами, то он загорелся и стал их публиковать в журнале "Наша улица". В самых первых номерах - в нулевом, в первом, во втором... Мне было это очень важно. Потому что, действительно, "Наша улица" - это наша улица, это то место, где могут появиться новые имена. И каждому автору важен тот первый толчок со стороны опытного писателя, та поддержка, которые помогают ему поверить в себя и в свои силы и пойти по литературному пути. И для меня, тогда еще молодого автора, молодого в том смысле, что я тогда только-только-только начал писать, очень важен был тот первый толчок со стороны Юрия Александровича и поддержка Юрия Александровича. А из театра я ушел давно, что было воспринято категорически отрицательно Юрием Александровичем. И тем не менее я этому рад, тому, что я ушел оттуда, потому что я занялся тем делом, которым я хотел и хочу заниматься, литературным делом.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Я склоняюсь, может быть, к тому, что я отчасти был не прав.
       Александр КОНДРАШОВ:
       - Отчасти?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Отчасти, да, отчасти.
       Александр КОНДРАШОВ:
       - Я думаю, что вы в общем сейчас правильно сказали (смеется). Вот, и что еще? С Юрием Александровичем у нас был очень интересный момент, когда, значит, он от меня все требовал рассказ. Я говорю ему: "Я сейчас пишу роман". - Он говорит: "Какой роман? Никаких романов не будет! Потому что роман пишу я! И роман этот называется "Родина"!" И я абсолютно понимаю Юрия Александровича. Потому что, когда есть роман "Родина", никакие другие романы абсолютно в журнале не нужны. И это абсолютно правильная позиция главного редактора, которую я поддерживаю. Но тем не менее роман вышел - не в журнале "Наша улица", а в издательстве "АСТ". И 14 декабря 2005 года в Центральном Доме работников искусств в 7 часов вечера в Большом зале будет презентация этого романа, каким-то чудом совпавшая с моим 50-летием, на которое я приглашаю Юрия Александровича, и Сашу Трифонова, и вообще всех авторов и друзей журнала "Наша улица", которому я желаю жить и здравствовать, а Юрию Александровичу я желаю продолжать поддерживать авторов и делать такие толчки, которые не только давали бы автору увереность в себе и своих силах, но и двигали бы его в какие-то новые направления... Как называется то новое направление, о котором вы говорили здесь, на вечере? Ре-Цептуализм? А я-то думал: нон-стоп модернист!
       Слава ЛЁН:
       - А как называется ваш роман?
       Александр КОНДРАШОВ:
       - Мой роман называется... Первое название у него было - "Дом актера". Но оно не пошло. Оно имеет отношение, безусловно, к театру. А теперь у моего романа другое название - "Первый бунт". Он издан в издательстве "АСТ". Всего вам всем самого доброго. Я еще раз поздравляю всех с журналом "Наша улица".
       К сожалению, подарить свою книгу я сейчас никому не могу, а смогу подарить ее только тогда, когда вы придете на мой вечер. У меня сейчас с собой всего один экземпляр.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Пользуясь случаем, я от всего коллектива "Нашей улицы" и от всех собравшихся поздравляю Сашу Кондрашова с 50-летием. У него - год 50-летия, у Саши Трифонова - год 30-летия. Вот какой у них разрыв между круглыми датами... и какое символическое совпадение. Слава Лён подметил, что 1999 год, год рождения журнала "Наша улица", имеет тоже какие-то очень символические совпадения с годами рождения Пушкина, Набокова, Платонова... Все мы как бы пересекаемся в жизни, в которой большое место имеет Случай. Случай иногда решает очень многое. Но чтобы Случай решал очень многое, нужно жить под девизом: ни дня без строчки! Прозаик должен писать каждый день. А потом на ловца и зверь прибежит...
       Александр КОНДРАШОВ:
       - Абсолютно верно. "Жизнь без начала и конца! // Нас всех подстерегает Случай..."
       (Александр Кондрашов читает вступление к поэме Блока "Возмездие".)
       Спасибо за внимание.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Вечер наш окончен! Спасибо, друзья, товарищи, господа!
       Участники и гости вечера получили в подарок 12-й номер журнала "Наша улица" за 2005 год, то есть 73-й с 1999 года. И сфотографировались на память, для истории.
      
       Стенограмма подготовлена Ниной КРАСНОВОЙ
      
      
      
      
      
       ЮРИЙ КУВАЛДИН - РОМАН ЩЕПАНСКИЙ
       Радиостанция "Говорит Москва", 24 мая 2006 г.
       "Русские в поисках смысла" с Романом Щепанским.
       Тема передачи: "Жизнь в тексте"
      
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - 17 часов в Москве... Добрый вечер. У микрофона ведущий Роман Щепанский. А в гостях у меня писатель, философ Юрий Александрович Кувалдин. Добрый вечер.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Здравствуйте. Мне особенно приятно находиться в студии с Романом Щепанским, постольку-поскольку мы с ним лет пятнадцать назад вели блестящие передачи, еще с улицы Качалова.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Это было в прошлой жизни, в другом мире. А тема у нас сегодня такая - "Жизнь в тексте". Это очень любопытно. Ну, все мы знаем, что жизнь нам дается только один раз", и так далее и тому подобное...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, кстати, вы цитируете, как я понимаю...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - ...Николая Островского...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, Николая Островского. Но, на мой взгляд, та бригада, которая работала за Николая Островского, взяла этот фрагмент из повести Антона Чехова "Рассказ неизвестного человека". А я в своей повести "Аля", ранней, об этом говорю. У Чехова что-то было, да: "Жизнь дается человеку один раз, и нужно прожить ее красиво, содержательно...", и что-то в чеховском ключе.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Итак - "Жизнь в тексте"... Вне текста жизни нету у Романа Щепанского.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, вы знаете... Ну и у Романа Щепанского может быть жизнь в тексте, если он начнет писать тексты, причем тексты художественные, высокого качества...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - ...философские...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - ...философские, да. Вот философ и поэт Максимилиан Волошин... У него строки такие есть:
      
       Здесь полки книг возносятся стеной,
       Где по ночам беседуют со мной
       Философы, поэты, богословы.
       И здесь их голос - звучный, как орган...
      
       И вот этот "голос - звучный, как орган", выходящий из текста... Вы понимаете, какая метаморфоза? Книги - живее, чем голоса живущих рядом с ними (с нами) людей.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Это я понимаю.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Вот что имеется в виду, когда мы говорим о жизни в тексте. То есть, на мой взгляд, человек рожден, ну, не будем говорить - вообще человек, а - писатель рожден для того, чтобы жизнь свою воплотить в знаки, в тексте, чтобы сохраниться в памяти людей, в метафизической программе, как я говорю. Это та программа, которая есть Божественная программа, которая и управляет людьми, вновь появляющимися на свет.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - То есть я понимаю, что Юрий Кувалдин, писатель и философ, останется в памяти людей, а миллионы и миллионы наших сограждан - нет.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ну, здесь с вашей стороны - некая провокация... Я так о себе не думаю, и вообще не нужно думать о том, останешься ты или не останешься. Нужно воплощаться в тот текст, над которым ты сейчас работаешь, нужно воплощаться в ту роль, над которой ты сейчас работаешь. Нужно философски подходить к освещению тех проблем, если у тебя это идет философский текст, чтобы в нем выложиться, а не думать, как тебя оценят, потому что...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Любой гений, наверное, думает.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Не-е-ет, здесь нужно делать поправку на сиюминутное. Сиюминутная оценка - это вот на экране телевизора. Ты туда выскочил, все тебе похлопали: "Ой, мы тебя видели, ты такой знаменитый и известный..." А назавтра мы его забыли, его нет, не существует. Недавно я программу посмотрел по телевизору, такая ностальгическая программа: вот были дикторы, Валя, Нина, Зина... там, я не знаю, кто еще... Но они абсолютно ничем не подкреплены. Они - картинка, та, которая была в памяти тех людей, которые жили с ними в одну эпоху. И вот я кстати вспомнил еще эту мысль... Когда я смотрю хронику по телевизору, или в кинотеатре, хронику старую, вот, скажем, начала двадцатого века, событийную хронику: идут люди, толпы людей, ораторы выступают...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - ...митинги там...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - ...митинги, буря, шквал оваций, восторги... И меня гложет постоянно мысль: а ведь их нет никого в живых, они все исчезли.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - А зачем об этом думать?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Роман, вы знаете, это мысль, которая присутствует у каждого художника, у каждого философа, ибо он бы тогда не был философом. Философ начал думать о смысле жизни именно тогда, когда он понял, что он исчезнет, - не другой исчезнет, не вы, не он, а я исчезну...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Это эгоизм, эгоизм...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Так эгоизм - это блестящее качество, которое подвергалось сомнениям в советский период. Нужно воспитать себя, а не воспитывать соседа, и тогда все будет хорошо, делать себя, лучше - по системе Станиславского - работать над собой постоянно, как, скажем, вот работает поэтесса Нина Краснова. Человек работающий совершает мужественный поступок. Он вырывается из атмосферы повседневности и выходит к вершинам совершенства. В России это связано со столицами. Скажем, Нина родилась в Рязани, а приехала в Москву, потому что понимала, что в Москве можно получить хорошее образование в Литинституте. И вот замечательные строчки (я потом хочу еще о Москве сказать) у Нины есть:
      
       Ах, Москва! Она неповторима!
       Понимаю это все ясней
       И, как сахар быстрорастворимый,
       Растворяюсь, растворяюсь в ней.
      
       Вот так же автор должен растворяться в тексте, как актер растворяться в роли. Вот еще пример - Валерий Золотухин - замечательный. С Алтая приехал... Это надо же, на Алтае рос, в какой-то дере-е-вне, приехал в Москву, не зная, куда пойти. И у него... вы знаете, что человек воплощается в тексте... Вы знаете, что Золотухин написал несколько томов дневников, помимо художественной прозы.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Не каждый способен на это, даже на Алтае...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А, Роман, Роман...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Юрий Александрович, многие ничего не хотят - ни писать, ни философствовать, ни думать.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Дорогой, вы как-то начинаете сразу обо всех... Ну это по-ру-у-усски - надо обо всех думать. В поисках смысла жизни кто находится? Русский человек, русский мыслитель, русский философ. Но у каждого человека, даже если, как вы говорите, что он не поставил перед собой большой задачи - воплощения себя в тексте или философского понимания мира, все-таки, нет-нет, а возникает момент, когда он думает: вот жизнь уходит, вот она истончается, вот нет близких, вот я один... И тогда он берет в руку карандаш и записывает то, что с ним было.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Сто сорок миллионов россиян записывают то, что с ними было...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ну, я не говорю о ста сорока миллионах россиян...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Я забыл, что вы эгоист, да?...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да. Я скажу... Я скажу, например, вот есть замечательный телевизионный режиссер Ваграм Кеворков, который так же прожил интересную жизнь, на телевидении, жизнь сумбурная, жизнь художественная... а когда она подходит к концу, то он задумался: а где она? как ее пощупать? И он начал писать тексты, воплощаться в текстах. Скажем, сейчас его текст, с которым познакомятся многие читатели (он напечатан в журнале "Наша улица", в 6-м номере 2006 года - Примеч. ред.), - "За экраном телевизора"... там он как раз рассказывает о той кухне, в которой были те дикторы, те известные нам по картинке люди, которые исчезают постепенно, исчезают, удаляются... То есть я хочу сказать, что самая твердая память о себе остается в тексте, ибо текст, слово, слово, повторяю, Логос, есть Бог, это понимали древние. Поэтому религиозные тексты, которые поставлены вообще во главу угла, они написаны, они именно тексты... но написаны так... они же не прямыми мыслями написаны. Они выражены через о-о-бразы, когда сам Госпо-о-одь появляется, когда он семью хлебами кормит целые селения, когда он воскрешает умерших... Вот что такое литература, Логос... совершается невозможное.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - А философия?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Философия в том числе. Вы посмотрите...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Образы - это литература. А философия - это все-таки мысль в первую очередь...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Так, давайте разделим, так сказать, вот литература и вот философия. Так, литература - "мышление в образах", Белинский это сказал, я это всецело поддерживаю, "мышление в образах": мы создаем живых людей, они живут, переживают, их мучат страсти, вопросы...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Философия - это идеи.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Философия... это...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Идея, идеи...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Философия это - изъяснение прямыми мыслями. Поэтому прямые мысли воспринимаются очень немногими, очень элитарным кругом продвинутых, как ныне говорят, людей, интеллектуалов. Философы, которые понимали, что образный пример действует гораздо сильнее логических построений, пользовались приемами художественными. На мой взгляд, вообще нельзя разделять философию и литературу.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Можно. Хороший философ - плохой писатель. - Вольтер.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Вольтер - это наиболее... он, так сказать, наиболее четко воплощает в себе именно единство философа и писателя. Вспомним его знаменитого "Кандида", который изъездил весь мир...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - ...много стран, да...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - ...да, много стран... И в конце концов пришел к тому, что нужно остановиться, сесть за стол у себя дома и "возделывать свой сад". Вольтера я здесь понимаю так, как: нужно записывать свою жизнь.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - В России философия есть? философы есть? Если нет, когда это все закончилось?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - С 1922 года, с "философского парохода" (на который погрузили всех русских философов и выслали их из России за границу. - Примеч. ред.), философии в России нет. Вспомню недавно почившего в бозе Александра Зиновьева, кстати, у которого учился Слава Лён, с которым мы сейчас разработали, не разработали, а как бы несколько обобщили идею... теорию искусства нового тысячелетия, Рецептуализма, направления - от слова рецепт. Рецепт мы даже в несколько ироническом смысле взяли, постольку-поскольку Слава Лён был близким товарищем выдающегося писателя, автора поэмы "Москва - Петушки" Венедикта Ерофеева, в просторечье - Веничка. Вот Веничка придумывал рецепты - "Слеза комсомолки"! Вот, от этого, собственно, создается Рецептуализм. То есть в нашем понимании это - нелинейное мышление. Вы понимаете, вот традиционное мышление заключается в том, что мы как бы познаем предшественников, а потом добавляем к ним что-то свое. А Рецептуализм заключается в том, что... первый пункт у нас - всё отменить!
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Вот так вот... - всё вообще, вообще всё...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Всё отменяется! - Восклицательный знак. Рецептуализм - искусство Третьего тысячелетия! Рецептуализм... причем - искусство второй рефлексии, само из себя творчество, и одновременно - само в себе истолкование творчества... Да здравствует двуликий Янус! То есть - не нужно думать, для кого ты пишешь. Ты сам творишь, сам себя печатаешь, издаешь и сам себя читаешь. Замкнутый прекрасный круг. Кто заинтересуется этим, подключится к этому и прочитает тебя.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Что ж хорошего-то? Такой полупроводник. Я не знаю, кто меня будет читать, не знаю отзывов (о моем творчестве. - Примеч. ред.), рецензий...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ну, пишущий - он всегда... творец всегда подразумевает, что сосед по лестничной клетке его не оценит. Потому что существует понятие Гамбургского счета, если уж на то пошло, - что даже те, кто хотят быстрой славы... ну, это, как правило, попса, мы их сейчас называем... Вот попса - они да. Вот сейчас она (какая-нибудь певица) спела, дайте ей бабки, колбасы, цветов, машину, дачу, сразу! немедленно! не отходя от кассы!
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Потише, пожалуйста... Не надо забывать, что писатель, философ говорит негромко...
       Юрий КУВАЛДИН (понижая голос):
       - А писатель, философ не стремится к тому, чтобы здесь и сейчас. Его этот вопрос если и занимает, то он стоит на десятом месте. Его занимает воплощение. А поэтому я вспоминаю Виктора Шкловского и его гениальную работу - "Гамбургский счет". Это когда борцы в Гамбурге... вот чтобы по-честному бороться, не так вот, на публике, а по-честному, вот кто кого уложит... закрывались в четырех стенах, чтобы их никто не видел, и боролись. Вот так же и в искусстве, в философии и вообще везде - счет настоящий предъявляется к творцам тогда, когда все уже почили, все ушли с лица земли. Исчезли, остались плоды их творчества. Чехов говорил на этот счет совершенно замечательно: трудно судить о современнике? конечно, трудно, но очень легко - когда книга закрыта, больше он ничего не напишет, мы знакомимся с его текстами, и мы складываем определенное мнение об этом авторе. И тогда уже появляется определение - великий он, известный он, всемогущий он. Но и то... автор должен выдержать испытание, ну, это я говорю банальные, прописные истины, временем. Вся советская история заключалась в нетерпении - здесь и сейчас оцените нас. Мы самые передовые, вот самые передовые семьдесят лет.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - А вы не думаете, что Пушкин хотел оценки такой современииков?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Вы знаете, я часто думаю над этим и в общем-то прихожу к мысли, что Пушкина занимала эта проблема, и она так или иначе проскакивает у него в стихотворении "Желание славы", вот, кстати, пожалуйста. Дело в том, что, не замахиваясь (на что-то большое)... не выстраивая себе некую высшую точку, к которой ты стремишься, в общем-то и не стоит марать бумагу, как говорится. Потому что мне кажется, творчество начинается с момента сопереживания, когда на тебя очень сильное влияние оказал другой автор, великий. Я еще сформулировал такую мысль: если хочешь быть великим, дружи с великими. Вот я не пошел в юности в редакции в какие-то - обивать пороги, чтобы меня там... в братскую могилу рукопись мою укладывали. Я начал стремиться, как пройти к Твардовскому, или как пройти к тем авторам, которые меня (заинтересовали и потрясли. - Примеч. ред. )... к Искандеру...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Твардовский вас не принял, это я знаю.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ну, Твардовский, там просто секретарша сказала мне: это кто такой еще пришел? пацан какой-то тут там с папкой? нет-нет-нет, вы идите в отдел, отнесите свою рукопись туда... Да не отдел даже, Роман, вы знаете, там же была целая машина в каждой редакции... - консультация! Ты отдаешь сначала свою рукопись на консультацию консультантам, консультанты какие-то там делают эпикрис... и решают, возможно ли с тобой дальше вообще (иметь дело. - Примеч. ред. )... рецензенту твою рукопись отдавать. Вот как было. Поэтому, разумеется, здесь у автора, конечно, конечно, должна быть уверенность в себе. Если нет уверенности, то тут, конечно...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Больше всего уверены в себе графоманы. Вот один хороший совет всем: пишите, пишите, философствуйте и добьетесь успехов. Ах, говорят они, какой хороший человек Кувалдин.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Вы знаете, я действительно люблю графоманов, но не когда они меня осаждают... Дело в том, что сейчас для графоманов - великолепная почва для деятельности. Ведь мы переживаем эпоху революционную, революционную эпоху в смысле технологий. У нас великолепный Интернет, где каждый графоман...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - А вот продолжим, продолжим...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - ...продо-о-лжим...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - ...продолжим мы (нашу беседу) после выпуска новостей. Напомню, что у меня в гостях писатель, философ Юрий Кувалдин...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Оставайтесь с нами!
       (После Последних известий)
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - В Москве 17.35. Еще раз добрый вечер. У микрофона ведущий Роман Щепанский. А в гостях у меня писатель и философ Юрий Александрович Кувалдин.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Добрый вечер еще раз.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Добрый вечер. Давайте искать смысл. Русские слишком часто ищут смысл. Они все время в поисках. И выходит так: "Все время поиск, и никакой жизни" - Сомерсет Моэм.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Совершенно гениально сказано, и действительно - о русских. За нами и закрепилось такое сравнение, что мы постоянно что-то ищем. А ведь дело в том, что чтобы воплотиться полностью в произведение, нужно жертвовать чем-то, нужно уединиться и нужно перекладывать свою душу в слова. В буквы, в текст. Тогда, конечно, получается, что люди, ищущие смысл жизни, немножко не от мира сего. И можно представить себе... ну, скажем, Канта вспомнить, да? Ведь он вообще истязал себя абсолютно ограничением всего, что присуще, так сказать, человеку. Он постоянно сидел у себя в кабинете, он писал трактаты, он ел один раз в сутки, там, манную кашу какую-то. Или вот взять Марселя Пруста, "В поисках утраченного времени", вот философия на стыке литературы, который вообще обил свою комнату пробкой, чтобы не слышать шума мира. То есть - да, Сомерсет Моэм правильно говорит, что здесь... особенно это присуще нам. Ну, взять нашего философа, я считаю, первое и литературное произведение, и философское - это протопоп Аввакум. Вы посмотрите, какая энергия, какая страсть ради воплощения своей идеи. Или, скажем, у нас такие оригинальные, парадоксальные философы были, как Григорий Сковорода... Это - поискать, на Западе таких нет. На Западе к нему приближаются, к таким парадоксолистам, это, скажем, Ницше. Вот Ницше абсолютно, на мой взгляд, воплощает образ философа, когда он не делит литературу и философию, то есть он не только теоретические мысли излагает, последовально логически выводы - он соединяет это с художественным, с образным, а образность наиболее восприимчива людьми. Ведь, понимаете, Роман, скажем, религиозные тексты, они же в Логосе разрабатывались, в Слове. Но тогда все население практически было неграмотным. Вот для неграмотного населения сделали что? - образ, то, что мы называем иконой. Неграмотный человек приходит в храм и поклоняется иконе - образу. Образ легче воспринимается и сильнее воздействует здесь и сейчас. Поэтому у нас главенствует телевидение, поэтому у нас главенствовал кинематограф, а литература - на втором плане, философия тем более. Там, говорят: люди сейчас мало читают. Так чтение - это самый трудный процесс, нужно это объяснять в школе, с младых ногтей: чтение - самый трудный при видимой простоте процесс, потому что здесь работают все отсеки мозга, здесь мы преобразуем знаки в слова, в смыслы, в картины, через слово мы передаем все, что угодно. Экрану не под силу передать то, что передает слово. Это понимал наш блестящий писатель Андрей Платонов... Кстати говоря, вот в советский период, я говорю так, нет философии, а у нас философия ушла в подполье и выражалась через слово литературное... я считаю великим русским философом Андрея Платонова.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Да, "Джан", "Чевенгур"... абсолютно точно.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Его гениальный "Котлован"... В одной повести он выразил весь маразм социалистической идеи: один котлован для жизни всех. Вот где философия. То есть - дух живет везде, где возможно. Притушили официальную философию, то есть, конечно, прибили табличку на кафедру: "Философия". У нас все студенты, как от чумы, бежали от этих кафедр, потому что там работали примитивные люди, которые вообще ничего не читали и не умели ничего и не понимали ничего в жизни, не знали религиозных текстов, никаких текстов, тем более, там, философию жизни западную, ни Хайдеггера, ни Ясперса, никого не знали. Вот в чем дело.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Давайте вернемся к Ницше: "Падающего подтолкни". Я так понимаю, что это касается человека бездарного, который идет в искусство. Или я ошибаюсь?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Нет, у Ницше здесь, конечно, нельзя воспринимать все прямо, я скажу.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ: "Падающего подтолкни".
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Это же образ. Он говорит о том, как я понимаю, это метафора, говорящая о том, что ты должен воспитать самого себя, а не помогать падающим. Представьте себе, вы пойдете по Москве и будете помогать каждому пьяному лежащему. Вы не сделаете свои дела...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Я буду святым.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Будете святым, но ничего не сделаете. Что такое святой? У нас это тоже неправильная трактовка. Святой - значит всем помогающий и исчезнувший, не оставив никакого следа. Святой у нас Федор Достоевский, который написал десять томов. Святой у нас Лев Толстой, который написал "Войну и мир" и "Анну Каренину" и "Воскресенье". Святой у нас Чехов, который не написал ни одного романа.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Святой - Серафим Саровский.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Серафим Саровский... Это образы святых людей, не воплощенных в тексте. Это есть такой вид памяти, памяти по брэндам - это памяти, скажем... если там оперируют именами, то начинают именами, которые в принципе подтверждены лишь легендами, но собственным творчеством они себя никак не воплотили. Дело в том, что мы подменяем философию социологией. Вот чем, собственно, и Зиновьев покойный занимался, социологией. А любви к мудрости там не было. Там не было нелинейного мышления. Там не было понятия бесконечности. Он не задумывался о том, что считать можно только до семи, а восемь уже не надо, уже все сказано, восемь - это знак бесконечности, и остальное - это повторение идет. Почему семерка и взята за основу, там, неделя, семь дней в неделе? До семи посчитал, всё, дальше не нужно считать. Поэтому...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Давайте еще раз вернемся к Ницше: "А Бог мертв". Как это понимать?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Бог мертв - это тоже его, скажем, провокативная такая, демонстрация, демонстративная провокация...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Зачем?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Для того, чтобы привлечь к себе внимание. Автор, любой, философ, историк, художник, писатель, поэт, полжизни работает на имя, чтобы его имя, его брэнд впечатался в сознание живущих и будущих поколений. Брэнд дает возможность привлечь к себе внимание. И твоего одного слова достаточно будет, квалифицированного, нравственного слова, чтобы, скажем, успокоить целую толпу. Тебя послушают, у тебя есть имя. Если человек без имени, там, скажет: нехорошо это делать! - Ему скажут: да пошел ты куда подальше, тут будешь говорить, кто ты такой? У нас же в русском, так сказать, сленге есть выражение: а ты кто такой? а кто ты? а кто ты такой? Вот и весь разговор. И тот - никто, и этот - никто. Поэтому... Вообще-то это вещь, конечно... в этом есть некий ужас такой - холодок... Как Мандельштам писал: "Холодок бежит за ворот...". Это в песне трасформировалось. А у него:
      
       Холодок щекочет темя,
       И нельзя признаться вдруг,
       Как меня срезает время,
       Как скосило твой каблук.
       Жизнь себя перемогает,
       Понемногу тает звук,
       Все чего-то не хватает,
       Что-то вспомнить недосуг....
      
       Вот. "Что-то вспомнить недосуг". Потому что не было запечатлено в слове. Страшное дело. Х1Х век. Мы смотрим на Х1Х век, и мне он кажется абсолютно безлюдным. Вот это я иногда думаю: ну почему? ну где люди? Вот Достоевский стоит, вот Пушкин...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Толстой, Тютчев... много имен.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Толстой, Тютчев... А где остальны-ы-ые? И вот так представить себе человечество... по Тейяру де Шардену... вот гениальный философ был... вспомнить... то человечество то шло таким образом, что провидение остановилось именно на вот этой двуногой обезьяне, которая, совершенствуясь, стала человеком, не на птиродактилях, не на ящерах, не на гигантских каких-то мамонтах, а вот этот человек. И сейчас понимаешь, почему как бы сама природа, сам Бог на этом остановился. Компьютор к нам пришел. Вы помните, когда мы учились, были какие-то неимоверные шкафы с лампами, какие-то целые комнаты, то есть не туда развивалось. И пока у нас... Мы жили в стране Нельзя. То есть, там, сын мой, художник Александр Трифонов, смеется надо мной постоянно, говорит: "Пап, а вас - что, сажали за то, что вы книжки читали?". Я говорю: "Да. Да. Мною занимались, потому что я распространял письмо 1У писательскому съезду Солженицына. Пришли и забрали: "Нельзя-а (этого делать)". Я говорю: "Почему?" - "Нельзя". Вот. Мы жили в стране Нельзя. Поэтому о какой тут философии можно говорить? И философы у нас были либо абсолютно сумасшедшие, либо те, кто, ведь если так, по большому счету говорить... Андрей Дмитриевич Сахаров - кто это? Философ.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Я не согласен. Он - не философ, а политик.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Опять ведется размежевание... Здесь для великих людей нет перегородок по жанрам и видам. Он может быть и политиком. И я политик в своих вещах. И я философ. И - "Я - раб, и царь, и червь, и Бог"... вспомнил Державина. Надо вот чтобы слушатели... послушайте Гаврилу Романовича Державина:
      
       Река времен в своем стремленье
       Уносит все дела людей
       И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей.
       А если что и остается
       Чрез звуки лиры и трубы,
       То вечности жерлом пожрется
       И общей не уйдет судьбы.
      
       Но тут я настолько возгордился, что не согласен и с Гаврилой Романовичем.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Да что вы?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Почему? Он говорит, что все исчезнет. Не-е-ет. Все исчезнет, кроме слова, которое я сейчас прочитал. Гаврила Романович жив, раз живо его слово, потому что слово - это Бог.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Знаете, вот в Вене есть библиотека великих графоманов. Туда приходят люди и знают их по именам. То есть самые великие графоманы тоже остаются в памяти, тоже живут в текстах.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Дело в том, что, да, они осуществляют жизнь в тексте. Вы как-то, Роман, всегда хотите обобщить и поговорить обо всех. Но, к сожалению, культура такова, что она говорит о немногих...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Вы обвиняете меня в советском воспитании.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Нет, абсолютно нет. Но я, тут вы правы, и я такой же, и я, кстати, приветствую всех, пусть пишут, мы прочитаем - если хорошо, будем печатать. И вспоминаю постоянно Анну Ахматову, которая говорила:
      
       Когда б вы знали, из какого сора
       Растут стихи, не ведая стыда...
      
       Вот, "из какого сора". Графоман. Кстати, я первые свои вещи, стихи, давал Юнне Мориц. Она их очень одобрила. И там публикация моих стихов была в "Литературной учебе"... И она мне тогда сказала, и многие говорили: "Юра, не слушайте, вот говорят: графоман, много пишет. Пишите как можно больше...", - сказала она. И я понял. Я пишу как можно больше. Я уж десять томов написал. И пишу и проповедую принцип: ни дня без строчки. И - никаких сомнений. Вы правильно, так сказать, подвергаете сомнению: а вот все вот графоманы, а что случится (если все будут писать. - Примеч. ред. )... Да не случится (такого. - Примеч. ред.). Потому что графоман - это понятие исключительное.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Каждый, кто нас сейчас слушает, графоман подумает: буду я писать шедевры...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Правильно.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Брось работу, забудь о жене, о детях... Я - новый Пушкин.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Как крайний случай...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Я беру крайний случай.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Графоман - это удивительный человек. Он так или иначе где-то проявится. Не может быть того, чтобы он работал в пустоту, как вы говорите, абсолютно опустившись. Дело в том, что это мы так же метафорически говорим, что нужно закрыться в келью и писать. Нет, ничто человеческое нам не чуждо. Просто...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Уж Пушкин в келье явно не закрывался.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ну, Пушкин - это наиболее общее место в нашей литературе. Как что - так Пушкин. За свет кто будет платить? Пушкин. О Пушкине вспоминали те люди, которые действительно видели его на светских раутах, на балах, на вечеринках, в застольях. Понимаете? Но ведь Пушкин - человек кабинетный. И кто знает литературу, тот понимает, ведь Пушкин работал каждый день фактически. Пусть это не выражалось в записанном слове. Я должен пройти пять километров, прежде чем у меня родилось какое-то, так сказать, начало рассказа или начало статьи. Вот "Жизнь в тексте", кстати, последняя моя работа, где я и говорю о том, что цель жизни писателя - сохранить себя в тексте.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Он же не знает, сохранится это или нет.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Опять возвращаемся на круги своя. Кстати, важно понять... многие не понимают, что такое бесконечность. Говорят: вот бесконечность, что это такое?
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - А вы понимаете?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А я понимаю и говорю всем, как понимать. Все идет по кругу, ничего нет прямого. Все круглое, все вращающееся. В том числе литература. Все вращается, и все - круглое. Пойдешь прямо, ничего не добьешься. Марина Цветаева сказала: "Прямая угробит, кривая спасет".
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Еще одна цитата. Известный английский философ Бертран Рассел: "Думающий человек в России всегда хочет изобрести русский паровоз, как будто европейский не так идет по шпалам, мало им нашей мысли".
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ну, эта цитата - елей на душу просто. Конечно, русские, мы и отличаемся некоторым, я бы не сказал, самомнением, но - пренебрежением к авторитетам. Конечно, а так и нужно в принципе, ну что там ссылаться: запад, восток... Бери и сам изобретай паровоз. Ну потом, конечно, будет разочарование... Вот тут нужно быть готовым к разочарованию... что ты изобрел, а это уже есть, и есть в лучшем виде. Но вот это стремление сделать самому и отвергнуть на какой-то хотя бы краткий миг авторитеты, он, я считаю, очень положителен. И это люди, мне кажется, не делающие... вот "хомо фабер" - это человек работающий, замечательно. Я люблю человека делающего. И я, кстати, человек делающий. Ведь слово и есть дело. Многие забывают, что есть дело. Слово написать очень трудно. Многие говорят: ах, вот у меня интересная, содержательная жизнь, я щас сяду и напишу о ней, старик, все, берегись, щас я принесу тебе трактат. Время проходит, нет ни этого трактата, ни этого человека. Почему? Объясняю. Писать очень трудно. Запал хорош - ты напишешь, там, так сказать, одно слово а потом... а как к этому слову добавить другое, и какая получится фраза, и как это все разместить на бумаге, а что из этого будет? да, может быть, потом надо мной будут смеяться? да зачем я суюсь в это дело? Червь сомнения если начал точить автора, автора не получится.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Графомана никогда не точит червь сомнения, никогда. Вы говорите: ни дня без строчки. А кто может не писать? - Хороший писатель. А кто не может не писать? - Графоман.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Замечательно. У меня даже есть повесть "Графоман". Человек пишет стихи, работает прорабом, пишет стихи и не знает, что он графоман, он считает себя великолепным поэтом, но о сча-а-астлив в своей ауре, он сча-а-астлив в этом своем многодействии, что помимо всего социума, который его окружает, у него есть окошко - его творчество, где никто на него не влияет. Вы поймите, здесь очень важен момент твор-чес-тва. Что такое творчество? Абсолютная свобода. Я ни с кем не советуюсь, я пишу только так, как хочу. У Пришвина есть замечательная в дневниках мысль. Он сидит, пишет, такой дедушка, к нему там мальчик подходит, говорит: "Дед, а ты че все пишешь-то? Кому это нужно, че ты пишешь?" А он говорит: "А я вот пишу, вот сейчас дам вот соседу, он прочитает и другому расскажет, а тот - третьему..." - "А-а, понятно..." Вот суть творчества.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Я напомню, что тема у нас сегодня такая: "Жизнь в тексте". Конечно, для меня Пушкин живее моего соседа дедушки Васи, который каждое утро идет забивать в домино. Потому что в Пушкине я себе всегда открываю нечто новое. В пятнадцать лет одного Пушкина открыл, и далее, далее, сейчас - другого. А дядя Вася сидит и забивает себе домино... Банально же на самом деле, но Пушкин - живее всех живых.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ну, разумеется, тут как бы... скажем о том, что человечество настолько разнообразно, если уж говорить, так сказать, большим порядком цифр, настолько многозначно, многослойно, многосодержательно, что, разумеется, все ячейки социума заняты - от бомжа, который собирает бутылки, до гения, который пишет откровения. Так устроен Бог.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ: "Мир..."
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Бог. Все люди вместе, в движении, в развитии, это и есть Бог, это есть его тело. А те тексты, те творческие эманации, которые совершаются всеми вместе людьми, это и есть эманация Бога, это есть создание той метафизической программы, которая неизменна и которая управляет вновь родившимися людьми. Это легко очень понять сейчас, в эру компьюторизации. Что такое компьютор? Вот условное сравнение, с натяжкой...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Я не хочу знать, что такое компьютор.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ну я не хочу никого обидеть, что вот Кувалдин сравнивает человека с компьютором. Ну предположим, родился человек, вот он чистенький, как новый компьютор. Чем он будет загружен? Достоевским он будет загружен или порнухой какой-нибудь загружен или домино? Вот в чем вопрос, понимаете? И человек настолько существо внушаемое, что переубедить его в дальнейшем невозможно. Вот со Славой Леном мы как раз философствуем на эту тему. А Слава Лен, он, кстати, с Бродским создал Академию Русского стиха, вот, мало кто об этом знает. Бродский понимал вершину творчества как полную самоотдачу в творчестве. И поэтому эта Академия есть некая, как сейчас говорят, виртуальная Академия. Потому что в социальном плане академия - это понятно. Туда нужно избраться, там у тебя будет оклад, там у тебя будет должность. Но дело в том, что должности в вечность не берутся. У нас даже императоров путают. У нас одних Александров три. И сейчас дети в школе, да и некоторые взрослые... не знают, кто Александр Первый, кто Второй, кто Третий и кто что делал, кто крестьян освобождал, а кто Наполеона крушил...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Я так понимаю, что у вас призыв к нашим слушателям: пишите, пишите, пишите... Тем более помните, что у Чехова вообще не было сюжета.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - О, вот это, Роман, вы замечательно, так сказать, вспомнили о том, что не сюжет важен, не фабула важна, важна сама художественная ткань. И особенно это относится к философским текстам. Ведь у нас из рук вон плохо пишут, деревянными словами. А нужно учиться писать хотя бы... вот недавно мы 150 лет отметили со дня его рождения... у Василия Васильевича Розанова, у нашего парадоксолиста, гениального философа и литератора, учиться у Ницше писать, учиться у Григория Сковороды писать... парадоксально, образно... и прямыми мыслями в философском трактате, что недопустимо в художественном творчестве, потому что тот же Чехов... почему он остается Чехов? Чехов - это тройное дно... Чехов писал пробелы между словами... У него всегда существует глубокий подтекст. То есть мы понимаем, что по части можно составить представление о целом. Не надо пить океан, достаточно попробовать, чтобы понять, что он соленый.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Конечно. Я напомню, что у меня в гостях писатель и философ Юрий Кувалдин. А Бог дал вначале людям один язык?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Я полагаю даже, что не язык, а две палочки, которые скрестились. И символ христианства замечателен тем, что он сразу дает понимание вечного и преходящего. Крест - это вечное. Распятый на нем - преходящий, вознесшийся и постоянно воскрешающий... воскрешающий в каждом рождении, с каждым новым человеком. То есть здесь соединяется метафизика с физикой. Метафизика, чтобы также поняли очень просто, метафизика - это то, что над физикой, то, что не изменяется. Раскольников, написанный в "Преступлении и наказании" у Федора Михайловича, неизменен. Кант неизменен. Кстати, Канта я читал в юности, я всем рассказываю, я полстраницы не понимал...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Я тоже не понимал.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Но я чита-а-ал, я чита-а-ал...
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Я тоже не понимал... И не понимаю, кстати говоря...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - И читал... И потом я понял, что нужно воспитывать в себе волю к чтению. Не обязательно... вы знаете... некоторые (если не понимают какого-то слова), сразу лезут (за ним) в словарь и отвлекаются от контекста... Нет, не нужно за ним лезть в словарь. Вы как бы это слово пропускаете и идите, идите по тексту и постепенно все поймете, потому что этот термин будет повторяться еще раз, и вы поймете, и вы поймете. У Хайдеггера идет "дассейн"... "дассейн", раз "дассейн", два "дассейн", три "дассейн", и мы уже понимаем, что это "присутствие". И я трактую у Хайдеггера это так, что присутствие в тексте, то есть бессмертие. "Дассейн" - это мое бессмертие в моих произведениях.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - А у философа и писателя могут возникать мысли: а тем ли я занимаюсь?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Абсолютно всегда. Дело в том, что мысли-сомнения, они раскладываются не напрямую на автора, а переносятся... в данном случае у меня как у писателя... на персонажа. У меня рефлексирующий персонаж появляется, который задает себе те же самые вопросы. Ведь писатель это как бы многозначная фигура, полисемичная, которая включает в себя все те персонажи и все те мысли, которыми он нагрузил своих персонажей. То есть он многогранен, он раб... того же Державина я вспомнил... он - "раб, и царь, и червь, и Бог"... Вот что такое. В пределах своего произведения он - Бог, он создает живых людей. Он создает те коллизии, над которыми люди слезами обливаются. Как Пушкин говорил: "Над вымыслом слезами обольюсь". Вот что это такое. Поэтому вот со Славой Леном мы заключаем, что Рецептуализм утверждает три фундаментальных закона нелинейной теории искусства: первое - развитие искусства непреложно, второе - развитие искусства необратимо, третье, главное - искусство, как и Бог, бессмертно. Вот мы пришли к чему. Бессмертие, обретенное в тексте.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - "Искусство неинтересно пятидесяти процентам людей", - писал Ницше. Вот я вспомнил.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Я с этим не согласен. Опять провокатор Ницше... он замечателен тем, что всегда раздражитель очень хороший, и ты начинаешь тут же, так сказать, включаться и полемизировать с ним. Дело в том, что это кажущаяся вещь. Вы знаете, не надо так ограничивать людей, что им неинтересно. Бывают моменты... вот наша деревенская проза, кстати, как работала... у Виктора Астафьева, скажем, да, в его прозе? судьба простого солдата, а какие размышления идут. Это философия. Ведь Виктор Астафьев - колоссальный, как бы нутряной, от природы философ, который приходит к своим умозаключениям. Поэтому не нужно ограничивать как-то кого-то рамками: вот это только философ, это только историк, это только писатель. У нас, да и во всем мире, это нечто, это комплексная фигура, крупная, монолит.
       Роман ЩЕПАНСКИЙ:
       - Ну что же, наше время подошло к концу. И я напомню, что у меня в гостях был Юрий Александрович Кувалдин, который дает вам совет: пишите, пишите, чтобы остаться в истории. Спасибо вам.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ни дня без строчки.
      
       Стенограмма подготовлена Ниной КРАСНОВОЙ
      
      
       ВЕЧЕР, ПОСВЯЩЕННЫЙ 60-ЛЕТИЮ ЮРИЯ КУВАЛДИНА,
       В ТЕАТРЕ НА ТАГАНКЕ
       19 ноября 2006 года
      
       19 ноября 2006 года в Театре на Таганке прошел юбилейный вечер Юрия Кувалдина, классика современной литературы, писателя, основателя и директора издательства "Книжный сад", основателя и главного редактора журнала "Наша улица", Президента Академии Рецептуализма, посвященный 60-летию со дня рождения этого выдающегося творческого деятеля.
       На вечере выступили: Глава Администрации первого Президента России Б.Н. Ельцина Сергей Александрович ФИЛАТОВ, ведущие актеры Театра на Таганке Валерий ЗОЛОТУХИН и Феликс АНТИПОВ, актеры и режиссеры Юрий АРДАШЕВ, Дарья ДЕНИСОВА, заведующий литературной частью Театра на Таганке Слава ЛЁН, поэт Кирилл КОВАЛЬДЖИ, бард и писатель Алексей ВОРОНИН, юный пианист, надежда Мстислава Ростроповича Филипп КОПАЧЕВСКИЙ, поэт Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ, драматург Андрей ЯХОНТОВ, певец Анатолий ШАМАРДИН, поэтесса Нина КРАСНОВА, художник Александр ТРИФОНОВ, композитор и писатель Анна ВЕТЛУГИНА со своим ансамблем "Кантикум", писатель Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ, поэт Вячеслав КУПРИЯНОВ, писатель Александр ХОРТ, режиссер и писатель Ваграм КЕВОРКОВ, бард Елена ДУНСКАЯ.
      
       Слава ЛЁН вручил Юрию Кувалдину мантию Президента и Академика Академии Рецептуализма.
       Все гости и участники праздника получили в подарок 11-й (84) номер журнала "Наша улица" 2006 года, весь посвященный Юрию Кувалдину и состоящий из его прозы и из его портретов на всех четырех обложках и перед каждым из его материалов, опубликованных в номере, а кому повезло, тот получил еще и 10-томник Юрия Кувалдина, оформленный сыном писателя художником Александром Трифоновым, с репродукциями его картин на каждом из десяти томов. А оригиналы его новых картин "Музыка победы", "Путями черного квадрата", "Рог костра крученый" и другие были выставлены на сцене и в фойе Театра на Таганке, как декорации к вечеру Юрия Кувалдина.
       (Юрий Кувалдин выходит на сцену Театра в расстегнутой шинели полковника и поет перед микрофоном песню "Марш артиллеристов", поскольку он родился в День артиллерии 19 ноября 1946 года.)
       Юрий КУВАЛДИН:
      
       Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой,
       Идем мы в смертный бой за честь родной страны,
       Пылают города, охваченные дымом,
       Дымит в седых лесах суровый бог войны.
      
       (Валерий Золотухин, сидящий во втором ряду, а за ним Нина Краснова и другие участники праздника, те, которые знают слова этой песни, подхватывают ее и вместе с Юрием Кувалдиным поют припев.)
      
       Артиллеристы, Сталин дал приказ!
       Артиллеристы, зовет Отчизна нас.
       Из сотен тысяч батарей
       За слезы наших матерей
       За нашу Родину: "Огонь! Огонь!"
      
       (Затем Юрий Кувалдин с высоким пафосом читает стихи Марины Цветаевой и Максимилиана Волошина, как одно стихотворение, без паузы между ними.)
      
       Белая гвардия, путь твой высок:
       Черному дулу - грудь и висок.
       Божье да белое твое дело:
       Белое тело твое - в песок.
       Не лебедей это в небе стая:
       Белогвардейская рать святая
       Белым видением тает, тает...
       Старого мира - последний сон:
       Молодость - Доблесть - Вандея - Дон.
      
       И красный вождь, и белый офицер -
       Фанатики непримиримых вер -
       Искали здесь, под кровлею поэта,
       Убежища, защиты и совета.
       Я ж делал все, чтоб братьям помешать
       Себя губить, друг друга истреблять.
       И сам читал - в одном столбце с другими
       В кровавых списках собственное имя.
      
       (Аплодисменты зала.)
       - Этими фрагментами я хотел образно показать свою писательскую позицию. Моя писательская позиция заключается в том, что я не участвую в социальных играх. Я не разделяю позицию ни белых, ни красных. Я нахожусь на облаке. Я свидетельствую бытие человеков и по мере сил показываю это в своих произведениях. Я очень благодарен Юрию Петровичу Любимову за предоставленную мне возможность провести мой юбилейный вечер в моем любимом легендарном Театре на Таганке. Я прошу сейчас выйти на сцену замечательного артиста, писателя, который из далекого алтайского села Быстрый Исток пешком пришел прямо на сцену Театра на Таганке и был принят в труппу Юрием Петровичем Любимовым. Валерий Золотухин!
       (Смех, оживление, аплодисменты в зале, крики "Браво!".)
       Валерий ЗОЛОТУХИН:
       - Дорогой юбиляр, дорогой Юрий Александрович, я поздравляю вас с 60-летием. Мы это (этот рубеж в нашей жизни), как говорится, уже проходили, это не так страшно. Я восхищаюсь вами, всем тем, что вы пишете, всем тем, что вы делаете, даже если я с каким-то вещами, принципиальными вещами и не согласен. Но это не имеет значения, потому что творчество есть творчество, и каждый писатель отражает в своем творчестве свои позиции, а они у разных писателей разные, и это естественно и это хорошо. Я вот хочу сейчас прочитать маленький монолог Кувалдина из спектакля Театра на Таганке "Марат и маркиз де Сад". Там это произносит де Сад. Но если бы это произносил Кувалдин, то это звучало бы так:
       "Чтобы суметь отличить истину от неправды, нужно познать себя. Я себя не познал. И если порой мне кажется, что я обнаружил истину, я тотчас в ней сомневаюсь и разрушаю собственные построения. Все, что мы делаем в жизни, каждое наше действие есть лишь галлюцинация, зыбкая тень того, что нам хотелось бы делать. Единственная реальность - это изменчивость наших познаний. Я, например, не знаю, кто я: палач или жертва? Я измышляю самые жуткие пытки, но стоит мне только их изложить на бумаге, как я испытываю нестерпимую боль, словно меня поджаривают на углях. Я способен на все! Но именно все наполняет меня чудовищным страхом..."
       (Аплодисменты в зале, крики "Браво!")
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Театр некоторое время работал, меняя репертуар, постольку один из ведущих актеров Театра Феликс Антипов был в больнице. Наконец-то Феликс появился. Я очень рад его видеть. Он блестяще читает в нашем фильме, который пойдет 21-го числа в 12.20 по каналу "Культура", фильм который называется "Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте". Феликс там читает нашего любимого Веничку Ерофеева (отрывок из его книги "Москва - Петушки"). Но сейчас Феликс сделает то, что он сам желает.
       (Аплодисменты в зале.)
       Феликс АНТИПОВ:
       - Хорошо, как я успел выздороветь ко дню рождения Юрия Кувалдина. (Аплодисменты, смех в зале.) Вообще-то артисты... они все говорят чужие слова. Я сам от себя скажу. Ладно? Тем более, что сейчас будет спектакль. Валерий Сергеевич Золотухин... он играет там Станиславского. А я - как бы от Немировича-Данченко, сам от себя скажу. Вот там, на Большой сцене Таганки, идет Булгаков, здесь, на Малой сцене, идет Кувалдин. (Смех в зале.) Хорошая компания. Правда? Вот замечательное качество есть у Юрия Александровича Кувалдина - собрать хорошую компанию. Смотрите, какие здесь люди собираются - да? - на "Нашей улице", чудесные. Много интересных новых имен. Хорошо, Валерий Сергеевич... он чаще бывает там, на (в) "Нашей улице", приносит нам в Театр журнал. Артисты как-то в общем здоровеют духовно, прочитав этот журнал, "Нашу улицу". Кстати, вот то место, где находится Театр и где сейчас происходит вечер "Нашей улицы", это называется Таганский тупик. Понимаете в чем дело-то? Обычно все рассуждают как? Тупик? А-а, значит здесь нет выхода. И все поворачивают обратно. А вообще-то выход здесь есть. Только по нему ходят другие люди. Не те, которые ходят вот всегда. Вот давайте все ходить по этой "Нашей улице" и собираться на таких чудесных вечерах... Дай вам Бог здоровья, Юрий Александрович.
       (Аплодисменты.)
       Слава ЛЁН (всем в зале):
       - Кричите громче: "Урр-ра!"
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Сейчас в 7 часов на Большой сцене пойдет "Театральный роман" Булгакова, как сказал Валерий Сергеевич Золотухин, который играет там Ивана Васильевича. Также там будет занят молодой актер и режиссер, надежда Юрия Любимова, Юрий Ардашев, он поставил "Скрипач на крыше", который я смотрел 14-го числа здесь, совершенно изумительный спектакль, в котором он сам играет и который он сам режиссировал, великолепно работают актеры, выпускники курса Юрия Петровича Любимова, музыкальной комедии ГИТИСа. Сейчас я вызываю на сцену Юрия Ардашева и Дарью Денисенко, артисты Театра на Таганке!
       (Аплодисменты.)
       Слава ЛЁН:
       - Юрий Александрович, Дарья тоже режиссер. Она поставила, и у нее уже идет изумительный спектакль по Набокову.
       Юрий АРДАШЕВ:
       - Как сказал Феликс Николаевич Антипов, артист более старшего поколения, просто удивительная компания здесь собралась. Я просто чувствую атмосферу зала. Ну что касается нас, мы учились у Юрия Петровича Любимова... и вот Валерий Сергеевич Золотухин, который здесь сидит... И, поскольку мы в музыкальном Театре учились, мы имеем некое отношение к музыке, это дало нам повод собраться вместе. Мы еще раз поздравляем юбиляра с его днем рождения. Он подошел к этому делу сценично, надел шинель, вышел к нам в шинели, запел песню и сразу взял зал. Чувствуется, что из него мог получиться хороший артист. Спасибо вам... (Аплодисменты.) Хочется сказать: нам надо чаще встречаться!
       (Юрий Ардашев и Дарья Денисенко показали свой музыкально-театральный номер. Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Сейчас я хочу предоставить слово заведующему литературной частью Театра - Академику Академии Рецептуализма и Президенту Академии Русского стиха Славе Лёну. (Аплодисменты.)
       Слава ЛЁН:
       - К академикам серьезно не относитесь, к званиям академиков. Я считаю, что в этом зале можно говорить без микрофона. Всем слышно, что я говорю? Всем слышно. Значит, мы от имени Театра на Таганке, от имени всего этого замечательного коллектива, имеющего лучшую труппу в мире, поздравляем Юрия Кувалдина с днем рождения, с юбилеем. Вот вы видели наших мэтров, наших маститых актеров - Валерия Золотухина и Феликса Антипова, видели здесь Тимура Бадалбейли... И два наших режиссера только что здесь перед вами выступали, по-моему, блестяще, именно как люди Третьего Русского Ренессанса, который носит название - Бронзовый век русской культуры, 1953 (после смерти Сталина) - тире 1989 гг. (падение Берлинской стены). У Кувалдина свое мнение об окончании Бронзового века русской культуры. Вы можете иметь тоже свое мнение. (Голоса из зала: "А сейчас какой век? Алюминиевый? Каменный?") Сейчас время Большой Попсы. Сейчас наступило время Большой Попсы. Так что живите, выживайте... из ума... и надейтесь, что придет время Нового, Четвертого Русского Ренессанса. Но он, к сожалению, будет уже не русский, а новорусский. Язык умнее нас. Раз родились новые русские, значит Россия умерла. Мы - древние греки (смех в зале), за нами идут древние византийцы. То же самое случилось в четвертом веке. Я читаю свои поздравительные стихи Юрию Кувалдину, которые называются "Хочешь - жни, а хочешь куй". Значит, кто из древнего Бронзового века, тот помнит, те помнят такую частушку:
      
       Всем хорош советский герб.
       Есть в нем молот, есть в нем серп.
       Хочешь - жни, а хочешь - куй,
       Все равно получишь... хлеб.
       (Слава Лён читает свое авангардное стихотворение, посвященное Юрию Кувалдину.)
      
       то ли в гаграх
       то ли в ялте
       развернули кумачи
       сталин - молотов - кувалдин
       воплощение мощи!
      
       клио вмещена в анналы
       ягод -
       фруктов -
       овощей
       что им толстые журналы
       что им толстые вощще!
      
       знамя вымя темя семя
       племя пламя новый мир
       нам любезен нами всеми
       славим мы бурдонский мир
      
       (Слава Лён спрашивает: "Где Бурдонский?". Не пришел.)
      
       что им маршал василевский!
       что им крылышки без крыл?
       ЦСКА продувши левски
       пеплом голову покрыл
      
       молотом на кавалькаде
       перерезали пути
       сталин - молотов - кувалдин
       ни проехать ни пройти.
      
       дирижер расправив фалды
       медью грянул торжество
       сталин - молотов - кувалдин
       раздолбали и его
      
       под руку не попадись железный
       феликс возлюбя уют
       нэпа и тебя болезный
       на орал перекуют
      
       от забора до обеда
       яму роют ибо стим-
       ул - нужна одна победа
       за ценой не постоим!
      
       и куют по наковальне
       счастья молотом ключи
       сталин - молотов - кувалдин
       молоды и горячи
      
       Спасибо.
       (Аплодисменты.)
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Огромную работу с молодыми писателями проводит Кирилл Владимирович Ковальджи, как прежде, когда он работал в журнале "Юность", так и теперь. Между прочим, он - как бы мой крестный литературный отец. Я помню, он когда-то в советское время напечатал в журнале "Юность" мою рецензию на прозу Анатолия Кима, я написал эту рецензию, Кирилл Владимирович напечатал ее. Сейчас, совсем недавно, мы с ним были в Липках, на совещании молодых писателей. Прошу на сцену - поэт Кирилл Ковальджи!
       (Аплодисменты.)
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ:
       - Ну, во-первых, я должен поздравить Юрия Кувалдина с его 60-летием. Я здесь представляю Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ Сергея Александровича Филатова. Я ценю нашего дорогого Юрия Кувалдина. Нас свела с ним судьба много лет назад. Я завидую ему. Мне бы очень хотелось, чтобы мне было 60 лет, это прекрасный возраст. Когда я подбирался к 70-ти, я сказал моему другу Льву Разгону, что вот какой это тяжелый возраст. А он говорит: ты к 70-ти годам подбираешься, 70 лет - это замечательный возраст. Ты поймешь это, когда тебе будет 90. Лев Разгон двадцать лет сидел в лагере, а люди, которые сидели в лагере, они или погибали, или жили долго. Анастасия Цветаева сказала мне, что в 1941 году она сидела где-то под Владивостоком, и зимним ранним утром лагерный начальник выстроил их и сказал им: "Бабоньки, там, на западе, идет война, миллионы людей гибнут. А вы у меня хранитесь как в сберкассе. (Аплодисменты, смех.)
       Но она прожила почти сто лет. Она в 1999 году умерла. Я хочу, чтобы наш юбиляр достиг такого возраста, дожил до таких лет, и посвящаю ему свои стихи.
      
       ЮРИЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ КУВАЛДИНУ
       ТОРЖЕСТВЕННАЯ ОДА К ЮБИЛЕЮ
       (сонет классический)
      
       Пускай судачат про тебя: нескромник,
       Нескромность для таланта - не дефект.
       Как на дрожжах - кувалдинский питомник.
       Всему виной твой дерзкий интеллект.
       Попрутся за паломником паломник
       Дивиться на невиданный проект.
       Живи сто лет и выдай нам стотомник,
       Прибавим к "Нашей улице" проспект!
       Издатель, вулканический писатель,
       Предприниматель-преобразователь -
       Такая смесь дает двойной эффект.
       Проголосует за тебя читатель:
       Нет, не спасуешь ты и как префект,
       И как Земного Шара председатель.
      
       (Аплодисменты.)
       И еще под конец я приписал сонет авангардический, раз тот был классический.
      
       ЮРИЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ КУВАЛДИНУ
       ТОРЖЕСТВЕННАЯ ОДА К ЮБИЛЕЮ
       (сонет авангардический)
      
       КУ... от КО...
       КУВ... от КОВ...
       КУВА... от КОВА...
       КУВАЛ... отКОВАЛ...
       КУВАЛдину от КОВАЛьджи -
       Наконец вырвалось из души!
      
       (Обращаясь к Юрию Кувалдину.) Эти мои стихи находятся в том портфельчике, который я тебе подарил. Там, кстати, есть и купюра в один миллион долларов, которую почему-то никто не хочет разменять. Но пускай она будет как неразменный доллар.
       (Аплодисменты, смех.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - В том фильме "Жизнь в тексте", о котором я сказал, есть песня Алексея Воронина "В маленьком раю", она обрамляет этот фильм. Алексей Воронин сейчас споет вам эту песню. Я думаю, Леша, ты сейчас пока одну эту песню споешь, "В маленьком раю", а потом мы посмотрим, как у нас будет вечер развиваться, и потом ты, может быть, еще споешь что-нибудь.
       (Аплодисменты.)
       Алексей ВОРОНИН:
       - Песня называется "В маленьком раю".
       (Алексей Воронин поет у микрофона свою песню "В маленьком раю" и аккомпанирует себе на гитаре.)
      
       В МАЛЕНЬКОМ РАЮ
      
       Я жил когда-то в маленьком раю.
       Не знаю, уж поверите ли вы:
       В раю сугробы - выше головы
       Ведь он в далеком, северном краю.
      
       Там из-под ног скользит веселый лед,
       И сыплется с небес веселый снег,
       И слышен смех
       И топот ножек легких
       Адамов маленьких и ев.
       Адамов в валенках и ев.
      
       Я жил когда-то в маленьком раю
       Под чистым небом, с ясною душой
       В каком-то дальнем, северном краю,
       Но вырос я из рая и ушел.
      
       И я попал в нетрезвую страну,
       Затопленную огненной водой.
       И сам порой, нетрезвый и больной
       По улицам неведомым иду.
      
       И только шум машин по сторонам,
       И канонады гул издалека...
       Я слышал, кажется, что где-то там
       Опять воюют русские войска.
      
       Здесь тоже каждый день идет война,
       Здесь ненависть под ноги будто ртуть
       Разлита, и огромная страна
       По ненависти продолжает путь.
       Огромная, нетрезвая страна
       По ненависти продолжает путь.
      
       А если встречу, света не тая,
       Глядят глаза в глаза, любви полны,
       Я знаю, что они из той страны
       Из той страны, в которой вырос я.
      
       Я жил когда-то в маленьком раю.
       Не знаю, уж поверите ли вы -
       В раю сугробы - выше головы
       Ведь он в далеком северном краю.
      
       Там из-под ног скользит веселый лед,
       И сыплется с небес веселый снег,
       И слышен смех
       И топот ножек легких
       Адамов в валенках и ев
       Адамов маленьких и ев.
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А сейчас я хотел бы... У нас здесь - рояль в кустах, которого никто не видит (это звучит как шутка, потому что рояль стоит перед сценой, и все видят его. - Н. К.). Я бы хотел, чтобы к роялю подошел выдающийся молодой пианист, надежда Мстислава Ростроповича - Филипп Копачевский! Филипп, сам скажи, пожалуйста, залу, что ты сейчас исполнишь.
       Филипп КОПАЧЕВСКИЙ:
       - Я исполню сочинение Шопена.
       Сердечно поздравляю Юрия Александровича с юбилеем.
       (Филипп Копачевский исполняет сочинение Шопена. Аплодисменты зала, крики "Браво!")
       Юрий КУВАЛДИН:
       - После этого хочется спеть что-то самому себе, типа:
      
       Пусть бегут неуклюже
       Пешеходы по лужам,
       А вода по асфальту - рекой,
       И неясно прохожим
       В этот день непогожий,
       Почему я веселый такой...
      
       Я играю на гармошке
       У прохожих на виду.
       К сожаленью,
       День рожденья -
       Только раз в году.
      
       (Юрий Кувалдин пропел в микрофон часть песни крокодила Гены на стихи Александра Тимофеевского.)
       Автор этой песни, стихов этой песни, присутствует здесь, в зале. Это - Александр Павлович Тимофеевский, чью выдающуюся книгу "Песня скорбных душой" мне довелось издать в 1998 году, в прошлом веке. Александр Павлович Тимофеевский!
       (Аплодисменты.)
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Дорогой Юрий Александрович Я вам желаю писать и издавать новые свои книги и издать новый свой десятитомник, а также продолжать издавать ваших любимых авторов.
       А "Наша улица" движется в направлении... она все больше и больше движется к нашей улице, к той, туда, где мы были пацанами. Вот та наша улица... она нас всегда защищала. Мы знали, что она нас никогда не подведет и никогда не изменит нам.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Наша улица - дом родной...
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Точно. Дело в том, дорогие друзья, что я сейчас по семейным обстоятельствам нахожусь в психушке. Но нас выпускают оттуда. И вот сегодня мне разрешили прийти сюда, на воскресенье. Завтра я опять туда вернусь. И поэтому я прочту стихи от имени нашей 6-й палаты, они обращены к юбиляру Юрию Кувалдину.
       Эпиграф: "Что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду. ...С одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют". Гоголь. "Записки сумасшедшего".
       (Александр Тимофеевский читает свое стихотворение "Песня скорбных душой" из своей одноименной книги, которую Юрий Кувалдин издал ему в издательстве "Книжный сад" в 1998 году.)
      
       Нас свезли в Строгино или Мневники,
       В типовые вселили дома,
       И живут в тех домах шизофреники,
       И не знают, что сходят с ума.
      
       Неизвестно, как это случается.
       Вдруг случается, нас не спрося,
       С тем случается, с этим случается,
       И безумеет нация вся.
      
       Колдуном наши души похищены,
       Заморожены в первом кругу,
       Может, все мы в России Поприщины,
       Да о том никому ни гу-гу.
      
       Нам одели халатики серые,
       Завязали узлом рукава,
       И мы сами не знаем, что делаем,
       И не те повторяем слова.
      
       А под окнами ходит униженно
       Мать Россия с котомкой своей,
       Чтоб на нас посмотреть, на остриженных,
       На убогих своих сыновей.
      
       Пожалей ты детей неутешенных!
       Что ж они нам вздохнуть не дают!
       И лапшу все нам на уши вешают,
       И все воду на голову льют!
      
       Где ж ты, где ж ты, полоска бетонная?
       Где ж ты, линия взлетных огней?
       Где ж ты, темная ночка бездомная?
       Где ж ты, резвая тройка коней?
      
       В небе снежное месиво месится
       Над простором российских полян.
       Черти прятки затеяли с месяцем,
       Под ногами клубится туман.
      
       Мы летим над родной аномалией,
       Где магнитная скрыта руда.
       К нам вот с этого света подалее,
       Чтоб его не видать никогда!
      
       Вот выносят нас кони заветные
       Прямо к морю, и в блеске луны
       Сосны темные, рыла ракетные
       И Италия с той стороны.
      
       Ходят по морю волны, как пленники,
       Бьют о берег, и всюду одно:
       И у нас, и в Италии - Мневники,
       И с обеих сторон Строгино.
      
       (Аплодисменты, крики "Браво, Саша! Браво!")
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Очень хорошо на этой сцене себя будет чувствовать один из ведущих современных драматургов и мой любимый писатель, он по совместительству - юморист, Андрей Яхонтов!
       (Аплодисменты.)
       Андрей ЯХОНТОВ (обращаясь к Юрию Кувалдину):
       - Генералиссимус, можно я так к вам буду обращаться? (Смех в зале.) Я прочитаю стихи в русле этого вечера.
       (Андрей Яхонтов спокойным голосом читает стихи.)
      
       Но я еще дойду до Ганга,
       Но я еще умру в боях,
       Чтоб от Италии до Англии
       Сияла Родина моя.
      
       Не до ордена -
       Была бы Родина.
      
       В этих строках я выделяю слово Родина. Что может подарить автору замечательного великого романа "Родина" (Юрию Кувалдину) автор небольшого романа "Любитель крепкого чая" (Андрей Яхонтов)? Ну, конечно же, вот такую пирамиду, составленную из чая. (Андрей Яхонтов преподносит Юрию Кувалдину набор коробок чая в зеленых упаковках, выстроенных пирамидой. - Н. К.) Его фасовали... этот китайский чай фасовали в Лондоне, для того, чтобы он был продан в России. В этом отразилось все то, о чем сейчас говорил Александр Павлович Тимофеевский, мой сосед по Мневникам: бред экзистенциальной нашей жизни. (Смех в зале.) Но я хочу сказать, что этот подарок, Юрий Александрович, глубоко символичен. Ну, во-первых, этот чай, как мы тут говорили, как я тут говорил, фасовали в Лондоне. И я хочу, чтобы ваша литературная известность, известность, популярность вашего романа "Родина" и других ваших прекрасных книг, "Философия печали", я постоянно ее перечитываю, распростерлась далеко от Индийского океана (смех в зале) до Темзы, и дальше, может, куда-нибудь к Аляске, ну и, конечно, в Китае тоже. Этот чай, как вы видите, упакован в зеленые пачки. В этом есть какой-то символ, на мой взгляд, и поэтому мое пожелание вам будет таким: побольше зеленой молодежи и побольше финансовой зелени вам в будущий год! (Смех в зале.) Это знаменитый чай, который пил Мао Дзе Дун (смех в зале), а также его пил Фрадков во время своего последнего визита в Италию (смех в зале), этот чай носит номер 603. Очень ярко прозвучали, конечно, здесь пожелания Тимофеевского о том, чтобы вы издали свой 10-томник, и Ковальджи - о том, чтобы вы издали 100-томник... А мое пожелание будет таким, Юрий Александрович: чтобы вы за последующие годы издали 603 книги (смех в зале) и чтобы все они были у всех, кто сегодня собрался на ваш юбилей, чтобы все они были у всех в их личных библиотеках, с дарственными надписями. (Смех в зале.) Ну а базируется вот эта пирамида чая вся на отечественном шоколаде. И, конечно, вы понимаете, Юрий Александрович, что недаром он называется "Вдохновение" и недаром я рыскал по всем магазинам, чтобы его найти. Что можно пожелать вам, кроме вдохновения? Я от души поздравляю вас и желаю вам счастья в вашем гигантском подвижническом труде, в издательском и в писательском, за письменным столом. И хочу сказать вам, что последний номер вашей улицы (11-2006) - он уникален, конечно... Он говорит о том, что шаг за шагом вы идете все дальше и дальше, по чеховским каким-то заветам... И если у Набокова есть "Приглашение на кастинг", то у вас уже по-чеховски коротко: "Кастинг". Я восхищен вами, Юрий Александрович.
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Приглашаю Андрея Яхонтова на чай. Будем 603 раза пить чай.
       Слава ЛЁН:
       - А нас?! (А нас вы приглашаете?)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Всех!
       У меня есть хороший товарищ, прекрасный тенор Анатолий Шамарадин. Сейчас он споет две песни - "В городском саду" и "Моя любимая". В свое время Анатолий Шамардин был солистом в оркестре Леонида Утесова. Пел песни народов мира. Анатолий Шамардин! И музыкант Анатолий Кузнецов...
       (Анатолий Шамардин играет на гитаре и поет песню Фатьянова и Блантера "В городском саду играет духовой оркестр...", а потом - песню Долматовского и Блантера "Моя любимая", Анатолий Кузнецов аккомпанирует ему на мандолине. После каждой песни в зале звучат аплодисменты и крики "Браво!".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - К моему юбилею у меня вышло мое собрание сочинений, десятитомное. Те гости вечера, которые приехали сюда из дальних городов, сегодня получат его... Олег Хафизов из Тулы приехал. Молодец. Замечательный, кстати, прозаик. Недавно я напечатал большую его вещь... Он систематически и постоянно работает. У меня есть и другие великолепные его вещи. Я буду и дальше печатать его. А предисловие замечательное написал к моему собранию сочинений Эмиль Сокольский. Но по техническим причинам он сегодня не может быть здесь, потому что он живет в Ростове-на-Дону, а отпуск свой уже отгулял. Эмиль Сокольский - краевед замечательный. Он был в октябре в Архангельской области, на Белом море, потом по северным деревням ездил. К нам в Москву он заезжал. Мы с Ваграмом Борисовичем Кеворковым его встречали, показывали ему наши церкви замечательные. А послесловия и комментарии ко всем моим томам написала Нина Краснова. И мне кажется, что Нина Краснова подчас даже более тонко и более глубоко, чем я, понимает то, что я написал. Это бывает иногда с писателями. То есть я чего-то такое спонтанно написал и не понимаю - чего. А они находят там новые и новые смыслы. Поэтесса Нина Краснова.
       (Аплодисменты.)
       Нина КРАСНОВА:
       - В календаре ИТАР ТАСС под названием "Главные культурные события 2006 года" напечатаны на одной странице 2 информации. В одной написано, что в ноябре исполняется 60 лет писателю Юрию Кувалдину. А в другой информации, на этой же странице, написано: ...и 295 лет Ломоносову. (Смех в зале.) На первый взгляд, такое сочетание, такое соседство - Кувалдин и Ломоносов - кажется странным. А на самом деле оно, наверное, не случайно. Юрий Кувалдин родился в Москве в "Славянском базаре", а учился вместе с Ломоносовым в одной школе, но, правда, Ломоносов учился там тремя веками раньше, в здании Славяно-греко-латинской академии, там же еще и Тредиаковский учился, и Кантемир. И все это определило судьбу Юрия Кувалдина. Равняясь на великих, он тоже с малых лет стал писать стихи, прозу, рассказы, повести, романы... И по принципу Юрия Олеши "ни дня без строчки" пишет и пишет всю жизнь... И он как сам о себе говорит? - "Все человеческое мне чуждо". Он говорит это в том смысле, что многие люди тратят, разменивают свою жизнь на какие-то такие мирские проходящие удовольствия, а Кувалдин посвящает свою жизнь литературному труду. Для Кувалдина самая главная радость - это творчество, а не что-нибудь еще. И он в какой-то степени похож на крестьянина... сейчас я скажу - чем. Как хороший крестьянин создает свое натуральное хозяйство, так и Кувалдин создал свое натуральное литературное хозяйство. То есть, идя по жизни, по кремнистому литературному пути, он понял, что писатель должен иметь все свое: он должен иметь свою машинку, свой компьютер, свое издательство, свой журнал. И вот он создал свое издательство "Книжный сад" и свой журнал "Наша улица" и печатает там себя и тех авторов, которые ему нравятся. И написал целых 10 томов собрания сочинений. И, пока издавал их, написал еще 10. Он - просто гигант в литературе. Я прочитала все 10 томов, поскольку писала свои комментарии к ним, и я вижу, какой это писатель, - великий, я скажу. И кто будет читать собрание сочинений Юрия Кувалдина, тот не только получит удовольствие, но и откроет для себя нового классика нашей современной литературы. У нас много раскрученных "классиков" в кавычках. Юрий Кувалдин - не раскрученный, но тем больше будет удовольствия для всех читателей, когда они такого писателя для себя откроют. И вот сейчас я прочитаю просто две свои строфы, которые я посвятила Юрию Кувалдину.
      
       Он - один такой у нас в литературе.
       Он кувалдой путь к бессмертью пробивает.
       Он - герой великих дел, Геракл в натуре,
       И всегда в отличной форме пребывает.
      
       Высший орден должен быть ему присвоен.
       Жизнь без подвигов - смешнее анекдота.
       И один, как говорится, в поле воин,
       Если он притом - Кувалдин, а не кто-то!
      
       (Аплодисменты. Юрий Кувалдин на ступеньках около сцены целует Нину Краснову в щеку.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Огромную работу проводит Фонд социально-экономических и культурных программ, много лет подряд он организовывает в Липках совещания молодых писателей всей России. Это огромный труд. Даже просто собрать людей на какое-то мероприятие - это огромный труд. Чтобы собрать людей на этот вечер, я сделал 150 звонков людям. Представляете? Каждого из 150-ти приглашал на свой вечер. Я говорю, например, кому-то из них: "Я приглашаю вас на свой вечер". - А он мне говорит: "А у меня радикулит". - Я говорю: "Я вам сочувствую. Мой долг вас пригласить, а ваше дело - принимать соответствующее решение...". Поэтому я знаю, та работа, которую проводит Фонд, это титаническая работа. Лучшие писатели из лучших журналов и издательств проводят в Липках семинары. Фонд выпускает ежегодники с произведениями участников совещания. Лучшие произведения публикуются в лучших журналах. А в прошлом году один из участников семинара - Денис Гуцко - получил Букеровскую премию. То есть это наглядный, весомый результат деятельности Фонда в направлении работы с писателями. Я вижу в этом зале (там, в глубине зала он сидит), Президента Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ, Главу Администрации первого Президента России Бориса Николаевича Ельцына - Сергея Александровича Филатова, "творца новой России", как я его называю. Если бы не было того периода, у основания которого он стоял, периода, когда писатели получили полную свободу, то меня бы не было. Потому что только благодаря тому периоду я - без всякой цензуры и без чьего бы то ни было разрешения - издаю свой журнал, издаю книги. И Сергей Александрович Филатов продвигает тех авторов, которых я ему предлагаю. Сергей Александрович Филатов!
       (Аплодисменты.)
       Сергей ФИЛАТОВ:
       - Добрый вечер, дорогие друзья. Правда, друзей мне сейчас (когда я стою на сцене), не видно, тут свет прожекторов бьет мне в глаза. Но от этого у меня еще теплее на сердце становится. Вы знаете, как в этом мире все распределено. Кто-то пишет книги, кто-то издает их, кто-то продает, кто-то читает, кто-то собирает их, кто-то фотографирует писателей... У каждого свое дело, свой участок работы. Когда я первый раз встретил Юрия Александровича и понял, какой он исключительный (универсальный) человек, я был страшно поражен. Я увидел, что он в одном лице - все: в одном лице он и собиратель книг и авторов, в одном лице и издатель, и главный редактор журнала, в одном лице и писатель... Я всегда удивлялся тому, как он все умеет делать, и как он все делает добротно и талантливо. И, более того, он нашел такую связку потрясающую между литературой и живописью, когда его книги сопровождаются творчеством его сына Александра Трифонова, художника, изумительными картинами, которые много раз были оценены теми людьми, которые приходили на его выставки и смотрели их. И сама книга, каждая книга, оформленная этими картинами, она зовет читателей туда, в глубь книги, прочитать все, что там написано. Я думаю, что наш век вообще очень сложный, время такое тяжелое, жуткое, жестокое порою бывает, люди заняты своими проблемами, многие опускают руки, отчаиваются, многим не до литературы и искусства... И вот в этот период времени появляется такой человек, который творит добро. Он это делает даже не ради какой-то прихоти своей. Он это делает действительно от всей своей души, от всей своей глубочайшей души, от желания увидеть новых писателей, увидеть новые интересные мысли, увидеть вообще интересных новых людей. И когда он видит нового перспективного автора, то, как рыбак, сразу - раз его на крючок! и тут же начинает вести свою обработку этого автора, растить, развивать его, печатать его вещи в своем журнале, до тех пор, пока все это не выйдет отдельной книгой... Юрий Александрович, дорогой мой, творите это добро дальше. Нам нужно, нам очень важно и очень хочется верить в то, что вокруг нас добра будет больше и больше. И я думаю, что оно все равно победит. Мы никуда от этого не денемся. Но вашими усилиями и усилиями таких людей, как вы, которых вы заражаете своей работоспособностью, заражаете своим примером, можно сделать очень много добра в этом мире. Я думаю, что это для нашей страны сегодня - самое важное, и для людей в особенности. Я вам желаю в вашем молодом возрасте всего самого лучшего, и желаю вам хорошего здоровья и вот этой энергетики, которая есть в вас, и энергии, которая помогает вам создавать свои прекрасные вещи... Мы вам на ваш юбилей свои подарки принесли, а вы нам - свои... тома, собрание своих сочинений. Спасибо вам большое.
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Сергей Александрович, в числе моих достоинств вы отметили то, что книги моего издательства и книги из серии "Новые писатели" Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ оформляются иллюстрациями моего сына, художника Александра Трифонова, которого Слава Лён окрестил лидером Третьего русского авангарда и которого я теперь и называю так... Лидер Третьего русского авангарда - художник Александр Трифонов!
       (Аплодисменты.)
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Мне очень приятно поздравить Юрия Кувалдина с днем его рождения и с юбилеем именно здесь, в Театре на Таганке, и отметить то, что это очень символично: то, что Юрий Кувалдин проводит свой вечер не в ЦДЛ, в отличие от других писателей, которые обычно проводят там свои вечера, а, как писатель-мастер театрального перевоплощения, он делает это на сцене замечательного авангардного Театра на Таганке. Для меня тоже большая честь - представить здесь, на сцене этого Театра, свои картины, и не только на сцене, но и в фойе... когда вы проходили по фойе, то могли там видеть их. Всем известен огромный вклад Юрия Кувалдина в русскую литературу. Помимо того, что он сам является прекрасным писателем, он на протяжении уже многих лет издает журнал "Наша улица", выпускает книги современных авторов, именно современных, только за последние годы выпустил десятки книг. И параллельно с этим он популяризирует литературу в средствах массовой информации, популяризирует своих авторов, то есть он занимается активной, активнейшей пиар-работой. Мне хотелось бы напомнить один эпизод из его биографии, который не всем известен. Это было в 1996 году, когда на улице Большая Ордынка, в квартире Ардовых, где в свое время подолгу жила, останавливалась Анна Андреевна Ахматова, Юрием Кувалдиным была отреставрирована эта квартира и там была открыта экспозиция, посвященная Ахматовой и другим замечательным людям, посещавшим эту квартиру, Пастернаку, Бродскому, Тарковскому и многим-многим другим. Ахматовка, как это место стало называться, стало ярким местом литературной жизни Москвы. По субботам мы проводили там вечера. У нас бывали Евгений Рейн, Наталья Горбаневская, Лев Аннинский, поэт Евгений Блажеевский... И это место многие из вас помнят, кто бывал там. Оно стало таким ярким этапом в жизни и творчестве Юрия Александровича Кувалдина. В качестве подарка Кувалдину я хотел бы прочитать стихотворение любимого им поэта Евгения Блажеевского, книгу которого "Лицом к погоне" он издал в 1995 году.
      
       Веселое время!.. Ордынка... Таганка...
       Страна отдыхала, как пьяный шахтер,
       И голубь садился на вывеску банка,
       И был безмятежен имперский шатер.
       И мир, подустав от всемирных пожарищ,
       Смеялся и розы воскресные стриг,
       И вместо привычного слова "товарищ"
       Тебя окликали: "Здорово, старик!"
       И пух тополиный, не зная причала,
       Парил, застревая в пустой кобуре,
       И пеньем заморской сирены звучало:
       Фиеста... коррида... крупье... кабаре...
       А что еще нужно для нищей свободы? -
       Бутылка вина, разговор до утра...
       И помнятся шестидесятые годы -
       Железной страны золотая пора.
      
       (Аплодисменты.)
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да-а, вот и Женю Блажеевского мы помянули. Он умер в 1999 году. Похоронен на Троекуровском кладбище.
       Сейчас я приглашаю на сцену ансамбль! - "Кантикум"! Кажется, он так называется. Руководит им Анна Ветлугина, выпускница Московской консерватории имени Чайковского. Но не тем она для меня замечательна, что она выпускница Московской консерватории имени Чайковского, - она замечательна для меня тем, что она великолепный прозаик. Сначала, когда она пришла в журнал "Наша улица", она писала несколько в другом ключе, чем сейчас, - она писала в том ключе, в котором писала вся наша молодежь, с некоторым таким стебом, от первого лица, без проработки характеров, образов. А проза - это очень сложная работа по переложению мыслей в образы. Это, грубо говоря, мышление в образах. Это не мною придумано, это придумано Белинским. И я с ним в этом согласен. Аня Ветлугина сейчас пишет серьезнейшую, великолепную прозу. Перелом в творчестве у нее наступил года три назад, когда я с ней побеседовал и в общем-то объяснил ей кое-какие секреты мастерства. Я почувствовал, что у нее есть глубины души, которые она как-то скрывает от читателей за внешним. И вот она пошла в глубь себя, и стилистически это сразу стало выливаться у нее в новые для нее вещи. Переломом в творчестве у Ани Ветлугиной стала ее "Черная "Волга", я почувствовал это, когда прочитал эту вещь. И теперь, когда она передает мне последующие свои вещи, я вижу, что она постоянно растет.
       Чтобы узнать писателя, нужно читать его. Как вот некоторые не знают меня, потому что не читают меня. Они знают меня биологического: вот Юра, Юрий Александрович Кувалдин... а кто я - они не знают, и близкие не знают. Чтобы они узнали меня, я могу удалиться, исчезнуть... А я исчезну, мы все исчезнем, мы все туда (в загробную жизнь) идем... Чтобы узнать писателя, нужно открывать его (его книгу или журнал, где опубликованы его вещи) и читать, по буковке, по строчке. Тогда писатель будет понят.
       Я вообще провожу некую аналогию между человеком и компьютером, эта аналогия довольно-таки поверхностная, но во всяком случае она довольно-таки понятная. Грубо говоря, человек - это компьютер. Все мы - абсолютно одинаковые от рождения. Но каждый загружается своей программой: один - загружается чернушкой с порнушкой, а другой - Кантом с Достоевским. И каждый стремится к свободе для выражения самого себя. И вот благодаря таким людям, как Сергей Александрович Филатов, которых я называю людьми первого этапа новой русской революции, сейчас наступило такое время, которое дало людям свободу для выражения самих себя. Здесь наши с ним устремления к этому соединились. Я всю жизнь мечтал быть независимым. Я - автор, я - писатель. Почему я с кем-то должен согласовывать свои произведения и выслушивать от каких-то сотрудников редакций, как нужно писать? А я постоянно, приходя в ту или другую редакцию, слышал, как какой-нибудь мудак, извините за выражение, говорит мне: нужно писать так, а не так, как ты пишешь. А я ему отвечаю: создай свое издательство и пиши сам. А он писать-то не умеет, оказывается. Он - редактор, и он говорит, что он знает, как нужно писать. Только тот, кто преодолел период молчания (замалчивания) и непечатания тебя в советский период, только тот настоящий писатель... Тот наконец-то понял, что ни с кем ничего не нужно согласовывать, а нужно написать книгу, отнести ее в типографию и дать читателю. Собственно говоря, критик Владимир Лакшин и вычертил такой треугольник, в котором существует писатель... Кирилл Владимирович, это я к вам обращаюсь (Юрий Кувалдин обращается к Кириллу Ковальджи. - Н. К.)... вы помните?.. У него была статья, такой треугольник: "Писатель - читатель - критик". Да? Вот такой треугольник. Там как бы нет редактора. Вот в этом пространстве мы и должны существовать. Так что мы живем в счастливое для себя время, когда свобода творчества близка к тому абсолюту, к которому стремится каждый художник. Здесь, конечно, встает вопрос о мастерстве и о постоянном росте автора. Естественно, я в своем журнале постоянно поднимаю планку отбора авторов и рукописей. Потому что в первое время, чего греха таить, когда я только создал журнал, я открыл ворота настежь и запустил туда всех, кто умеет что-то писать. Я был нагружен ворохами рукописей. И из всего этого я отбирал, отбирал лучшее, что там было. Журнал издается ежемесячно уже восемь лет. И с течением времени я многим слабым авторам перекрыл доступ туда. Потому что я вижу, что тот уровень, на котором они работают, он недостаточен для того, чтобы соответствовать моему взгляду на литературу. Но это не значит, что тому человеку я вообще перекрыл путь в печать. Если раньше нам некуда было идти, когда редакторы возвращали нам наши рукописи, то теперь каждый может найти свою редакцию, которая напечатает его... Если раньше я пришел, скажем, в "Юность"... а дальше куда было идти? В "Новый мир" и все... или уже тогда в самиздат. И все. Вот где была свобода, в самиздате: там все сами писали, сами себя печатали и сами себя читали.
       И вот один, так сказать, из примеров моей селекционной работы, моего жесткого отбора авторов для журнала, - это вот Аня Ветлугина. Она в общем-то давно, кажется, в 2000 году, свои первые вещи мне приносила. И вот буквально за шесть лет стал ощутим результат, качественный сдвиг в ее творчестве. Потому что она выполняет те литературные требования, которые я предъявляю к автору. И я вижу, что она систематически работает, по принципу: ни дня без строчки. Многие говорят, что не нужно работать по принципу: ни дня без строчки, что это все - для графоманов. Ничего подобного. Писать каждый день - это писателям так же нужно, как футболистам - играть и тренироваться каждый день. Как футболистам ЦСКА. Кстати, моя любимая команда ЦСКА вчера стала вчера досрочно чемпионом России по футболу - как бы преподнеся мне тем самым подарок к юбилею.
       Анна Ветлугина будет говорить языком музыки!
       Анна ВЕТЛУГИНА:
       - Ну, сначала я скажу простым человеческим языком. Большое спасибо! Я хочу сказать спасибо Юрию Александровичу за то, что он показал мне тропки, которые приводят в литературу. По ним еще надо много и много идти. Но я очень благодарна Юрию Александровичу за то, что он показал мне их...
       Ансамбль "Кантикум" обычно поет духовную музыку, по преимуществу духовную, католическую. Я работаю в католическом кафедральном соборе. И мы с ансамблем часто поем, играем духовную музыку. Но сегодня, принимая во внимание пожелание Юрия Александровича, мы будем петь другую, в веселом стиле. Я хочу пожелать Юрию Александровичу света и радости. Каждый настоящий писатель несет людям свет, больший или меньший. Но не у каждого писателя есть тот свет, который освещал бы саму его жизнь. Я желаю, чтобы у Юрия Александровича был свет в душе, который освещал бы его собственную жизнь.
       Первое произведение, которое сейчас исполнит ансамбль "Кантикум", называется "Неизвестная песня Александра Вертинского для женского голоса"...
       (Ансамбль исполняет песню "Неизвестная песня Александра Вертинского для женского голоса".)
       Анна ВЕТЛУГИНА:
       - И вторая песня - по латыни. Юрий Александрович не велел нам петь по латыни, а просил нас петь по-русски. Сейчас прозвучит "Песня Вагантов" в переводе Льва Гинзбурга.
       (Ансамбль исполняет "Песню вагантов" в переводе Льва Гинзбурга.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Многие знают, что Кувалдин стихов не печатает. Не печатает он их по той простой причине, что я слишком люблю поэзию и написал книгу "Улица Мандельштама".
       (Юрий Кувалдин читает наизусть свое любимое стихотворение Осипа Мандельштама.)
      
       Я скажу тебе с последней
       Прямотой:
       Все лишь бредни - шерри-бренди, -
       Ангел мой.
      
       Там, где эллину сияла
       Красота,
       Мне из черных дыр зияла
       Срамота.
      
       Греки сбондили Елену
       По волнам,
       Ну, а мне - соленой пеной
       По губам.
      
       По губам меня помажет
       Пустота,
       Строгий кукиш мне покажет
       Нищета.
      
       Ой ли, так ли, дуй ли, вей ли,
       Все равно;
       Ангел Мэри, пей коктейли,
       Дуй вино.
      
       Я скажу тебе с последней
       Прямотой:
       Все лишь бредни - шерри-бренди, -
       Ангел мой.
      
       Вот кто такие стихи принесет мне, тот может рассчитывать на то, что они будут напечатаны в журнале "Наша улица". Но это я говорю не в укор следующему оратору, я сейчас имею в виду выдающегося прозаика, которого знают пока только в очень узком кругу, но который дает фору многим писателям-"деревенщикам". У него именно деревенская проза, написанная хорошим, интеллигентным московским языком. Так вот он впервые пожаловал в мою редакцию и принес мне свои стихи, не зная этого моего прикола - того, что я не печатаю стихов. Я сказал ему: "Не-е, я стихов не печатаю". Но он не испугался и взял и в следующий раз принес мне свои верлибры, которые записал прозой... И я так читал все это, не подозревая о том, что это верлибры, и думал: как хорошо! как автор чувствует ритм и все такое... Но при этом он дал мне и прозу, такую прозу, в которой очень трудно чего-либо добиться. Она была на деревенскую тему и была посвящена какой-то очередной дате победы, но была написана так хорошо, по такому живому следу, с ощущением земли, картошки, каких-то огурцов, всей этой жизни деревенской... Я сразу увидел, что он - художник. Теперь уже прошло года два с того времени. Я выпустил большую книгу прозы этого человека. И я удивился, как за столь короткий период можно было написать такой большой объем. И сейчас этот автор уже приходит ко мне и говорит: "Юрий Александрович, я уже еще две книги написал..." То есть это - Сергей Иванович Михайлин! Который был Михайлин, а стал у меня в моем журнале - Михайлин-Плавский (из Плавского района российской глубинки. - Н. К.) . Я еще, помимо всего прочего, крещу своих авторов, даю им вторые имена (фамилии), чтобы никто не путал моих авторов с их однофамильцами. Потому что нужно в литературе занимать свое единственное место в литературе. Я сам по паспорту - Трифонов. Но я печатаюсь как Кувалдин. Потому что мне дорогу и кислород перекрыл советский писатель Юрий Валентинович Трифонов. А я не хочу быть в литературе вторым Трифоновым. А вот есть такие деятели, которые все в телевизоре сидят... Виктор Ерофеев (в "Апокрифе". - Н. К.)... Я ему говорю: "Витя, возьми себе псевдоним. У нас уже есть один Ерофеев - Веничка. Зачем нам второй Ерофеев?". Нет, он делает вид, что не слышит нас. Сидит за забором телевизора и думает, что он представляет литературу. Сам едва сносно пишет. Мне когда-то, в 1988 году, внучка Молотова Надя Скрябина предлагала напечатать в "Московском рабочем" его книгу "Русская красавица". Я ее прочитал, сказал: "Нет, это ниже среднего уровня".
       Итак - Сергей Иванович Михайлин-Плавский!
       Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
       - Мне хочется от всей души, от всего искреннего сердца поздравить Юрия Александровича Кувалдина с его юбилеем, этого выдающегося писателя, философа, издателя, который возвратил из небытия журнал "Наша улица" и с с помощью этого журнала возвращает из небытия и нас, неизвестных литераторов России. Юрий Александрович Кувалдин, я считаю, является собирателем современной русской литературы. Он - великий труженик, большой писатель, он работает как вол. Он и нам всем всегда говорит, когда мы приходим к нему в офис, в редакцию журнала "Наша улица": "Пишите, работайте, ибо вы работаете на бессмертие. А я вам немножечко помогаю". И это так. Где можно найти или встретить издатели или редактора, который учил бы своих авторов мастерству прозы? Кроме как в редакции журнала "Наша улица", я нигде не встречал. При любом нашем посещении редакции авторами Юрий Александрович Кувалдин, я бы сказал, проводит с нами беседы, но эти беседы в конце концов оборачиваются семинарами по мастерству прозы. И мне эти семинары очень много дали. И вот та моя книга, "Гармошка", которую упоминал Юрий Александрович Кувалдин... я никогда не мечтал о ней и вряд ли собирался быть прозаиком. Но когда я впервые был напечатан в журнале "Наша улица" и потом пришел еще раз в редакцию, Юрий Александрович сказал мне: "Напиши про избу". И все, и больше никаких слов он мне не сказал. Я долго думал, как мне написать про избу. Потом сел и написал "Изба - судьба". Про свою деревенскую избу, которая пришла в негодность после войны и на месте которой в 1947 году мой отец, инвалид войны, с одной рукой, начал рубить новую избу. Всю эту историю я и написал в своем рассказе. И, к моему удивлению, все это Юрий Александрович напечатал в журнале, без единой поправки. И я стал писать новые рассказы и за два года написал книгу "Гармошка", которую он издал. Я за это бесконечно благодарен ему. И прошу, видимо, от всех нас, выдернутых им из небытия: Юрий Александрович, дорогой, возьмите нас с собой в бессмертие!
       (Аплодисменты, смех.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Есть в зале поэт, с которым мы знакомы больше тридцати лет, наверное. Мы даже одно время жили с ним рядом, там, где он сейчас живет. Я имею в виду замечательного поэта Вячеслава Куприянова, который сейчас живет на улице академика Павлова, дом сорок. Правильно, Слава? Когда я иногда приглашал Славу на вечера "Нашей улицы", он говорил мне: "Старик, завтра я уезжаю..." - то ли в Берлин, то ли в Лондон... И это стало уже притчей во языцех. Я ему уже в течение десяти лет звоню и приглашаю его на какие-нибудь вечера, а он говорит: "Старик, завтра я уезжаю в Америку..." Или когда я звоню ему в следующий раз и приглашаю его прийти на вечер, он говорит: "Нет, ты знаешь, сейчас я уезжаю в Прагу..." Но наконец-то Слава попал на мой вечер. И я с удовольствием предоставляю ему слово. Поэт, переводчик и мой хороший друг.
       Вячеслав КУПРИЯНОВ:
       - Со слов Юрия Кувалдина, который говорит, что я все время езжу куда-то за границу, туда-сюда, у людей может сложиться несколько неправильное представление обо мне, может возникнуть впечатление, что я не поэт, а какой-нибудь тайный агент...
       Нина КРАСНОВА:
       - ...с партийным заданием (со спецзаданием)...
       (Смех в зале.)
       Вячеслав КУПРИЯНОВ:
       - Кстати, я сегодня я приехал сюда из Петрозаводска. Замечательный город. Я бы с удовольствием прочитал здесь какое-нибудь свое стихотворение, но выбор стихотворения всегда труден для меня. Поэтому я прочту один перевод, который весьма подойдет под это замечательное событие, ради которого мы пришли сюда. Это мой любимый австрийский поэт Эрнст Лянде. Стихи его довольно просты, но они немножко требуют особого исполнения. Эрнст Лянде был человек-оркестр. И самое главное - это то, как он читал свои стихи, это было совершенно неподражаемо. Так вот - Эрнст Лянде. Перевод с австрийского языка. Посвящение Кувалдину.
      
       Когда мне двадцать было,
       Когда мне двадцать было...
       Когда мне тридцать было,
       Когда мне тридцать было...
       Когда мне сорок было,
       Когда мне сорок было...
       Когда мне пятьдесят было,
       Когда мне пятьдесят было...
       И вот теперь мне шестьдесят...
       Теперь-то все и начинается.
      
       (Аплодисменты. Вячеслав Куприянов дарит Юрию Кувалдину свою новую книгу - роман в прозе. Говорит, обращаясь к Юрию Кувалдину.)
       У тебя уже есть несколько моих поэтических книг. Но вот это - мой первый роман, который наконец вышел, и - мой портрет там.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Слово предоставляется замечательному писателю, в некотором роде даже сатирику, поскольку-поскольку в "Нашей улице" я печатал его ремейк гоголевского характера. Александр Хорт.
       Александр ХОРТ:
       - Дорогой Юрий Александрович! Очевидно, к числу ваших достоинств следует отнести и то, что вы включаете в свой круг, в круг журнала "Наша улица", людей с хорошим вкусом. Когда я узнал о вашем дне рождения, я с ужасом подумал: сколько человек, сколько людей начнут там на все лады перепевать: на нашей улице праздник! на нашей улице праздник! Но - нет, ничего этого не случилось. Все поздравления здесь - оригинальны. И это объясняется еще, наверное, и тем, что вы создали не улицу - вы создали мир, вы создали вселенную, в которой комфортно находиться и постоянным жителям-авторам этого журнала, и уютно - туристам в хорошем смысле этого слова, читателям. И спасибо вам огромное за это. Счастья вам, Юрий Александрович!
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Анатолий Шамардин! У него есть еще одна песня в запасе - моя любимая. Нет не "Моя любимая", которую он уже пел (на стихи Евгения Долматовского). А еще одна песня, любимая мною, на стихи Алексея Фатьянова, моего любимого поэта, "Где ж ты, мой сад". Поет Анатолий Шамардин! И аккомпанирует ему Анатолий Кузнецов!
       (Аплодисменты. Анатолий Шамардин поет песню Фатьянова и Соловьева-Седого "Где ж ты, мой сад" и аккомпанирует себе на гитаре. А мандолинист Анатолий Кузнецов аккомпанирует ему на мандолине. Аплодисменты зала и крики "Браво!")
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Так, к нам на вечер приехала Елена Дунская (с опозданием)! Но ей пока нужно настраивать свои инструменты. У нее тоже свой ансамбль. Будут замечательные песни, в том числе блатные, в том числе "Матросская тишина". А сейчас пока Леша Воронин споет мое любимое "Пивное танго".
       (Алексей Воронин поет свою песню "Пивное танго": "На Красной площади - дождь, // Погодка для англичан. // И на душе моей тоже // А ля Лондон - туман. // Я выпил "Балтики-семь" в каком-то левом "Бистро"... и т.д. Аплодисменты, крики "Браво!".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А вот еще у него есть прекрасная песенка - "Лесенка под облака".
       (Алексей Воронин поет свою песню "Лесенка под облака": "Я вижу вон течет река, // Над нею паутинкой тонкой // Лесенка под облака, // И это никакой не сон...". Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Слово режиссеру фильма "Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте", а также писателю - Ваграму Кеворкову!
       (Аплодисменты.)
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       - Вы знаете, когда мы делали фильм "Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте", а делали мы его, конечно, вместе с Юрием Кувалдиным, я так присматривался к этой удивительной человеческой матрице по имени Юрий Кувалдин и все думал: надо ж как он многогранен, и какое у него удивительное чутье на творчество, поразительное чутье на творчество, он просто как-то на лету ловит все и так тонко все воспринимает... И еще я сожалел и думал: ну вот человек отдал свою жизнь писательству, букве, слову, а ведь какой актер в его лице пропал, великолепный актер, социальный герой, лирический герой, характерный, острохарактерный; и какой режиссер пропал - такая дерзость в нем, а режиссерская дерзость, творческая дерзость - это великая вещь. Потом я присмотрелся к нему и подумал: боже мой, так ведь и ученый какой пропал (смех в зале), феноменальный ученый мог бы получиться из него, и не только филолог, у него поразительное чутье и поразительная любовь к технике, он мог бы быть инженером-электронщиком, мог бы быть ученым-электронщиком. Потом я узнал о его увлечении футболом, посмотрел на его фактуру и подумал: он мог бы быть и прекрасным спортсменом, а может быть, и космонавтом, но, наверное, и в космосе он вершил бы свое писательское дело...
      
       Чем выше поднят молот в небеса,
       Тем глубже он вгрызается в земное.
      
       Это замечательно сказал о Кувалдине великий Микеланджело Буанаротти (смех в зале). Поскольку писатель несет любовь в мир, я буду сейчас петь романс, назывется он "Любви все возрасты покорны" (Ваграм Кеворков поет):
      
       По аллеям тенистого парка
       С пионером гуляла вдова.
       Пионера вдове стало жалко,
       И она пионеру дала...
      
       Что такое вдова пионеру дала?
       Почему? - Растолкуйте вы мне.
       Потому что у нас каждый молод сейчас
       В нашей юной, прекрасной стране.
      
       Юрию Кувалдину пионеру, первопроходцу, замечательному апологету литературы, великолепному писателю современности - многая лета!
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - На сцену приглашается для ритуального действия Слава Лён!
       Слава ЛЁН (выходит на сцену под аплодисменты зала, держа в руках черную с красным мантию и четырехугольную черную шапку-шляпу академика, говорит, обращаясь к залу):
       - Я прошу вас относиться к этому действу не слишком серьезно. Но в силу того, что написать 10 томов собрания сочинений, причем включающих в себя такой роман, как "Родина", о котором сегодня уже произносилось, это кое-что значит... я должен вручить мантию Академика Юрию Александровичу Кувалдину, как Президенту Академии Рецептуализма. (Обращаясь к Юрию Кувалдину.) Вот вы ее примеряйте... (Слава Лён помогает Юрию Кувалдину надеть мантию Академика Академии Рецептуализма.) Итак...
       (Слова Славы Лёна утонули в бурных аплодисментах.)
       Юрий КУВАЛДИН (в мантии и в шапочке Академика, вставая на сцене, перед микрофоном, в величественную позу и поднимая руку):
       - Благодарю Президента Академии Русского стиха Славу Лёна от возглавляемой мной Академии Рецептуализма...
       Наше действие продолжает замечательная поэтесса, автор музыки к своим стихам, или попросту бард - Елена Дунская! С анса-а-амблем!
       Елена ДУНСКАЯ завершает вечер.
       Юрий КУВАЛДИН:
       Всем гостям большое спасибо. А сейчас плавно переходим на фуршет. Чем богаты, тем и рады.
      
       Стенографический отчет подготовила поэтесса Нина КРАСНОВА
      
      
      
      
       100 ЛЕТ И 100 ВЕКОВ ЖУРНАЛУ "НАША УЛИЦА"!
       Вечер в Литературном музее (Трубниковский пер., 17)
       21 марта 2008 года
      
       Новый праздник пришел на нашу улицу. И состоялся он на этот раз в литературном музее, в Трубниковском переулке, в д. 17, на фоне новых картин лидера Третьего русского авангарда художника Александра Трифонова, под мелодии Скрябина в исполнении молодого пианиста Филиппа Копачевского, и был посвящен выходу 100-го номера журнала "Наша улица", который все гости вечера смогли получить в подарок, с приложенной к нему газетой "Слово", в которой, как яичко к Христову дню, появился материал "Сто номеров журнала "Наша улица".
       На вечере выступили авторы журнала: глава администрации Первого Президента России Бориса Ельцина, Президент Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ Сергей ФИЛАТОВ, заведующий научной частью литературного музея Владимир КРИЖЕВСКИЙ, заслуженный артист России Александр ЧУТКО, писатели Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ, Владимир СКРЕБИЦКИЙ, художник Александр ТРИФОНОВ, пианист Филипп КОПАЧЕВСКИЙ, поэтесса Нина КРАСНОВА, писатель-афорист Владимир КОЛЕЧИЦКИЙ, художник Игорь СНЕГУР, поэт Кирилл КОВАЛЬДЖИ, писательница Рада ПОЛИЩУК, писатель Ваграм КЕВОРКОВ, писатель Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ, поэт Владимир СТЕПАНОВ, писательница Марина САЛЬТИНА, поэт Виктор ШИРОКОВ, поэт и искусствовед Слава ЛЁН, поэт Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ.
       Вел вечер главный редактор "Нашей улицы, вечный двигатель литературного процесса - писатель Юрий КУВАЛДИН.
       Открывая вечер, он рассказал о том, как основал свой журнал в 1999 году, в противовес всем "толстым" советским журналам, поработав с критиком Львом Аннинским в журнале Виктора Перельмана "Время и мы", и как выпустил вместе со своим сыном первый, "пилотный", номер. И как у них возникло название журнала по ассоциации со стихотворением Осипа Мандельштама "Я хочу, чтоб мыслящее тело превратилось в улицу, в страну..." и еще:
      
       Осип Мандельштам
      
       * * *
       Я буду метаться по табору улицы темной
       За веткой черемухи в черной рессорной карете,
       За капором снега, за вечным, за мельничным шумом...
       Я только запомнил каштановых прядей осечки,
       Придымленных горечью, нет - с муравьиной кислинкой,
       От них на губах остается янтарная сухость.
       В такие минуты и воздух мне кажется карим,
       И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой,
       И то, что я знаю о яблочной, розовой коже...
       Но все же скрипели извозчичьих санок полозья,
       B плетенку рогожи глядели колючие звезды,
       И били вразрядку копыта по клавишам мерзлым.
       И только и свету, что в звездной колючей неправде,
       А жизнь проплывет театрального капора пеной;
       И некому молвить: "Из табора улицы темной..."
       Весна 1925
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Начинаем плавно вплывать в вечер... Рядом со мной стоит мой друг юности, артист Театра Армии Александр Чутко, с которым мы когда-то вместе занимались в студии Владимира Высоцкого и Геннадия Яловича...
       Александр ЧУТКО:
       - Я прочитаю стихи участника самого первого, "пилотного" номера "Нашей улицы" - поэта Александра Тимофеевского, который обещал прийти на этот вечер, но придет позже.
       (Александр Чутко читает стихи Александра Тимофеевского "Конечно, наш Господь - безбожник...", "С утра Лаура не одета", "Чем больше я люблю свою страну, // Тем больше государство ненавижу", "Он ищет читателя, ищет...", "Мы по-прежнему в говне..." и другие, в том числе из кулинарного цикла. Аплодисменты, крики "Браво!", которых поэт Александр Тимофеевский не услышал, поскольку пришел на вечер под самый конец, под занавес, к фотосессии и к фуршету.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Идея создать журнал "Наша улица" возникла у меня потому, что я не хотел зависеть ни от каких главных редакторов, и потому что я с юности, с советского времени, был самиздатчиком, перепечатывал на пишущей машинке и переплетал запрещенные тогда сочинения Мандельштама, Цветаевой, Волошина и т. д., и потому что я хотел делать то, что я хочу, то есть сам писать свои сочинения и сам издавать их, а также и произведения тех авторов, которые мне нравятся, то есть я хотел обрести внутреннюю свободу. Некоторые мои коллеги восприняли название и идею "Нашей улицы" неправильно, они решили, что "Наша улица" - это свобода, льющаяся через край, расхристанность... Нет, это отнюдь не так. "Наша улица" - это журнал элитарной литературы, Большого и высокого стиля.
       ...Сейчас я вижу, сюда пришел мой замечательный товарищ, ведущий научный сотрудник литературного музея Владимир Крижевский, которого я попрошу сказать несколько слов.
       Владимир КРИЖЕВСКИЙ:
       - Я бы хотел просто поприветствовать журнал, который уже столько времени издается Юрием Кувалдиным, даже непонятно - как. Мы с Юрием Кувалдиным познакомились очень давно, в начале 90-х годов. Журнал "Наша улица" он принес к нам сюда немножко позже, когда мы с Юрием познакомились немножко ближе, и он рассказал мне, как возник журнал, как появился первый номер, откуда там взялись произведения авторов, в том числе и авторов из провинции, которым особенно трудно и просто невозможно пробиться в литературу. И что меня поразило... это первый же его вопрос, который Юрий Кувалдин задал мне, как только мы с ним познакомились и встретились первый раз: "Володя, ты пишешь стихи? Я собираю материалы для журнала". - И когда он задал мне этот вопрос, я почувствовал, что он хочет меня напечатать... И меня поразила такая его доброжелательность ко мне как к потенциальному автору журнала... Такая вот доброжелательность редактора к автору - она у него велика и многого стоит. Ведь для автора самое главное - это чтобы редактор хотел напечатать его.
       В истории литературы есть примеры, когда поэты, писатели выпускали свои журналы. Твардовский выпускал свой журнал, а еще ранее - Некрасов. И вот Юрий Кувалдин, который выпускает свой журнал, он продолжатель этой традиции. Он не только писатель, но и основатель и редактор своего журнала. Я еще в 60- годы встречал фамилию Юрия Кувалдина в прессе, в центральных газетах и журналах, читал его прекрасные стихи. А потом прочитал его повесть "Ворона" в "Новом мире"... Он в своих произведениях говорит о том, о чем другие вслух не говорят, он нарушил табу... они для него в литературе не существуют. И его доброжелательность к своим авторам, которые тоже хотят сказать свое слово, - она очень дорога. Вот что я хотел бы сказать. Спасибо за внимание.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Я печатаю в журнале в основном прозу. Сейчас в журнале есть, на мой взгляд, очень сильный писатель - Сергей Михайлин-Плавский. Ему слово.
       Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
       - Журналу "Наша улица" исполнилась... тысяча лет! (Смех и аплодисменты в зале. Автор оговорился.) Журналу "Наша улица", слава Богу, исполнилось... 100 номеров. В 30-ти номерах мне посчастливилось напечатать свои рассказы и эссе. Я уже говорил на вечерах "Нашей улицы", что я раньше писал стихи и не писал прозу и, когда пришел в редакцию этого журнала первый раз, то принес главному редактору Юрию Александровичу Кувалдину стихи. Но он меня ошарашил, сказал мне: "Стихов я не печатаю! Несите мне прозу!". И в следующий раз я принес ему свои верлибры, отпечатанные на машинке в виде прозы. Через десять дней он позвонил мне и сказал: "Говорит Кувалдин. Сергей Иванович, ваши рассказы пойдут в 9-м номере "Нашей улицы". Так он назначил меня прозаиком. Это было в далеком 2002 году. Я был безмерно счастлив и не помню, как я дождался 9-го номера. А в 2004 году Юрий Александрович Кувалдин издал в своем издательстве "Книжный сад" книгу моих рассказов "Гармошка".
       Он - не только главный редактор и писатель, он еще и наставник писателей. И мой наставник, который учит меня и других своих авторов художественному мастерству. Я не знаю ни одного другого журнала, в котором редактора учили бы своих авторов художественному мастерству, служению литературе, Слову. Он говорит: "Проза - это не забава, это религиозное служение истине, это - переложение души в знаки, это, в конечном итоге - бессмертие души". Юрий Александрович Кувалдин в одном лице - и отдел прозы, и отдел стихов, и отдел критики, и отдел философии и религии.
       Я считаю Юрия Александровича еще и своим просветителем. Он помогает мне узнать Москву. Мы с ним прошли пешком десятки улиц и переулков, побывали во многих уголках Москвы Златоглавой, побывали во многих храмах и помолились там Господу за здравие нашей великой русской литературы. Спасибо вам, Юрий Александрович, за все это. И спасибо Вам за публикацию повести Федора Крюкова "Зыбь". Это умная, талантливая и глубокая повесть, это - наглядное пособие для начинающих авторов, прозаиков, это учебник по мастерству художественной прозы. Я не знаю ничего глубже этой повести. Я до сих пор остаюсь верен своей теме, своему российскому мужику, то есть моему главному герою, и поэтому мне хочется прочитать одно свое стихотворение.
       (Сергей Михайлин-Плавский читает свое стихотворение "Возьму тебя за косы // И притяну к своим губам, // Уведу тебя в покосы // От насмешек горьких баб...")
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Стихи хорошие, но я их не печатаю.
       Здесь вот как бы в пандан Сергею Михайлину-Плавскому сидит в зале писатель сугубо московский, интеллектуал, философ, я бы даже сказал - очень тонкий психолог. Сам он - член-корреспондент Российской Академии наук, член-корреспондент Академии медицинских наук, профессор, доктор биологических наук. Я имею в виду замечательного писателя, очень глубокого писателя - Владимира Георгиевича Скребицкого.
       Владимир СКРЕБИЦКИЙ:
       - От такого количества хороших слов в мой адрес мне даже становится как-то неудобно. Название журнала "Наша улица" вызывает у меня ассоциации с улицами Москвы, в которой я родился и вырос и о которой пишу в своих произведениях.
       Юрий КУВАЛДИН (реплика):
       - Владимир Георгиевич сразу и подкупил меня этим, как только я прочитал первую его вещь и стал печатать ее в своем журнале.
       Владимир СКРЕБИЦКИЙ:
       - Одну из своих книг Юрий Кувалдин назвал "Улица Мандельштама". Уже там звучит, оттуда тянется будущее название журнала "Наша улица".
       (Владимир Герогиевич Скребицкий рассказывает эпизоды из своей жизни, связанные с улицами Москвы.)
       Юрий Александрович перед тем, как дать мне слово, сказал мне, что выступление должно быть ярким и коротким. По-моему, оно получилось у меня ярким и не очень длинным. Я уложился в положенный срок, в три минуты. И добавлю к этому только вот что. Я счастлив, что мне довелось встретиться с Юрием Кувалдиным и печататься в его журнале.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Я говорил об атмосфере свободы, которую мы сразу почувствовали в постсоветское время. Если бы не было этой свободы, я не имел бы такой возможности - выпускать свой журнал, заниматься тем, чем я занимаюсь, делать то, что я делаю. Если бы к власти у нас в стране не пришли такие люди, как Сергей Александрович Филатов, глава администрации Первого Президента России Бориса Ельцина, замечательный человек, писатель, Президент Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ, который поддерживает литературу, организует и проводит постоянные семинары молодых писателей.
       Сергей ФИЛАТОВ:
       - Ну, я вас хочу поздравить и поздравляю с праздником, с 100-м номером журнала "Наша улица"! У меня такое ощущение, что журнал "Наша улица" существовал в России всегда.
       Я помню, как в моей жизни появился Юрий Кувалдин. В мой кабинет вошел человек. Он появился, как порыв ветра, неожиданно, со своими смелыми идеями, со своей энергией, которой он начал заражать нас. Я не знал, что у нас есть такие потрясающие люди, как Юрий Кувалдин, писатель, издатель, директор своего издательства, главный редактор своего журнала... всё в одном лице. Он все время - в работе, он все время работает. Иногда он внезапно пропадает с моего горизонта и долго не объявляется. Я звоню ему, спрашиваю его: куда вы пропали? не обиделись ли вы на меня за что-то? А он говорит: да нет, я работаю, я сел писать новые вещи и хочу успеть много написать... Он очень много пишет. И при этом урывает от себя, от своей творческой работы время, чтобы отдать его людям, чтобы прочитать произведения своих авторов и напечатать их в своем журнале...
       Журнал "Наша улица" пользуется большой популярностью у читателей, я это знаю точно, потому что номера этого журнала постоянно лежат у нас в Фонде на столе, и люди приходят к нам и берут их, суют себе в сумки и в карманы и потом приходят к нам опять и спрашивают новые номера. Журнал сделан с большим вкусом, это дорогого стоит. А самое главное и самое интересное - это то, что Юрий Кувалдин делает свое благородное дело и ничего не просит взамен. Я знаю очень многих людей, которые крутятся около каких-то комиссий по премиям, хотят премию получить, ордена получить, деньги получить, звания получить, еще чего-то там такое получить... А он ничего не просит. Иногда предлагаешь ему что-то такое. А он говорит: да нет, мне ничего не надо, я вот купаюсь в своей купели, в литературе, и обхожусь тем, что у меня есть, и дальше буду обходиться вот этим. Я хочу сказать вам, Юрий Александрович: если вам от нас какая-то помощь нужна, мы готовы оказать вам свою помощь. Мы всегда с вами, знайте это. Я, собственно, и пришел сюда для того, чтобы сказать вам: я хочу с вами дружить всегда, и дальше тоже, и с Сашей тоже, и вместе с вами делать большое, великое общее дело!
       (Аплодисменты зала.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо. Сергей Александрович Филатов, глава администрации Первого Президента России Бориса Ельцина!
       ...А теперь мы попросим выйти к микрофону... Художник Александр Трифонов! Лидер Третьего русского авангарда, как его окрестил Слава Лён! Мы Сашу попросим сказать несколько слов.
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Я рад вас видеть, всех, кто пришел сюда. Первый номер журнала "Наша улица" мы с Юрием Александровичем Кувалдиным сделали в 1999 году, "пилотный" номер, пробный. Там на обложке был МХАТ Ефремова, коллаж. Потом журнал начал выходить ежемесячно. Я оформлял все номера. Сначала на обложках у нас были коллажи, связанные с материалами номера. Потом стали появляться фотографии улиц Москвы, потом лица авторов...
       В 1999 году здесь, в литературном музее, прошла моя выставка "Молодая Россия", на которой я выставлял свои картины и которую организовал Александр Глезер. И теперь, 11 лет спустя, я снова выставляю здесь свои картины, теперь уже под флагом журнала "Наша улица".
       Тогда на открытии моей выставки присутствовал поэт Евгений Блажеевский, который очень хорошо относился ко мне.
       Юрий КУВАЛДИН (реплика):
       - Когда он умер, я хоронил его... Он приезжал к нам домой...
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Я хочу прочитать стихотворение Евгения Блажеевского "По дороге в Загорск".
       (Александр Трифонов очень артистично читает стихотворение Евгения Блажеевского "По дороге в Загорск", магистрал из венка сонетов "Осенняя дорога", из книги "Лицом к погоне", которую Юрий Кувалдин издал в 1995 году, еще при жизни автора.)
      
       Евгений Блажеевский
       ОСЕННЯЯ ДОРОГА
       По дороге в Загорск вспоминаешь невольно, что осень
       Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть,
       Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,
       Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась.
       Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор,
       И душе тяжело состоять при раскладе таком,
       Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр
       И нельзя разлюбить, и противно встречаться тайком...
       По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время -
       Не кафтан и судьбы никому не дано перешить,
       Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье,
       Коли осень для бедного сердца плохая опора...
       И слова из романса: "Мне некуда больше спешить..."
       Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера.
      
       (Аплодисменты зала.)
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А сейчас я приглашаю к роялю молодого выдающегося пианиста Филиппа Копачевского, лауреата премии Фонда Бориса Ельцина!
       Филипп КОПАЧЕВСКИЙ:
       - Добрый вечер. Я исполню сочинение Скрябина "Поэма пламени".
       (Филипп Копачевский исполяет на рояле "Поэму пламени" Скрябина. Аплодисменты зала, крики "Браво!")
       Юрий КУВАЛДИН:
       - У журнала "Наша улица" много авторов, и все несут мне свои рукописи. Если так, на вскидку, приблизительно сказать, я прочитал за эти годы... где-то так порядка 3 тысячи рукописей, а напечатал в своем журнале примерно 800 произведений авторов. С течением времени ты понимаешь, кто что значит... автор проверяется во времени. Каждый может написать рассказ, но писать изо дня в день могут единицы. Такой единицей является - поэтесса Нина Краснова. Она, особенно на первых порах, мне очень много помогала в журнале. Ее талант в последующие годы развился, и из нее, кроме поэтессы, получился прекрасный, сильный литературовед. И поскольку я склонен печатать прозу, я напечатал в 100-м номере "Нашей улицы" эссе Нины Красновой о великолепном поэте Константине Бальмонте. Нина Краснова!
       Нина КРАСНОВА:
       - Без журнала "Наша улица" уже нельзя представить себе литературную жизнь и литературный процесс. И авторы "Нашей улицы" уже не представляют себе своей жизни без этого журнала. И я не представляю себе своей жизни и себя без "Нашей улицы".
       Первый, "пилотный", номер вышел в 1999 году и стал уже раритетным. И авторы этого номера уже тоже стали раритетными. Это - Александр Тимофеевский, Кирилл Ковальджи...
       Юрий КУВАЛДИН (реплика):
       - Ковальджи вечен!..
       Нина КРАСНОВА:
       - Мы вечны (все мы уже вечны)... Кто еще стал раритетным автором из "пилотного" номера? Евгений Лесин... И я раритетный автор. (Смех в зале.) И, конечно, сам Юрий Кувалдин. И его сын - художник Саша Трифонов, новые картины которого мы видим здесь сегодня на его новой выставке (весь наш праздник проходит на фоне этих картин, праздничных по своим краскам и по тому ощущению, которое они вызывают в душе зрителей и конкретно у меня). Замечательного сына воспитал и вырастил Юрий Кувалдин, помощника себе (есть такая народная поговорка: выросла дочка - матери помощница; вот у Юрия Кувалдина вырос сынок - отцу помощник, который помогает ему делать журнал и успевает писать свои картины). Юрий Кувалдин сам умеет работать, как никто, и так же научил работать и своего сына.
       Юрий Кувалдин - человек-фабер, человек не говорящий (попусту), а делающий. Есть люди, которые помечтают о чем-то, как Маниловы: вот хорошо бы там чего-то такое написать, вот хорошо бы там журнал какой-то сделать... и на этом всё у них и кончается. А Юрий Кувалдин - если задумал что-то сделать, он все это и делает.
       Когда он в 1988 году основал, зарегистрировал свое издательство, как первый частный издатель в нашей стране, он начинал издавать книги с рублем в кармане. И только потом смог развернуться на широкую ногу. Но когда он начинал выпускать свой журнал, "Нашу улицу", в 1999 году, на переломе двух эпох, после дефолта, после обвала рубля, у него тоже уже не было почти ни рубля в кармане. На месте Кувалдина никто просто не стал бы с этим делом связываться. Потому что, даже если есть деньги, это все очень трудно делать, а когда их нет, тогда это вообще невозможно. Но тем не менее он за девять лет выпустил уже сто номеров журнала. Вообще история литературы не знала таких людей, как Кувалдин, которые могли бы вот так, комплексно, универсально, соединять в себе гениальность писателя, гениальность издателя и редактора и все на свете.
       ...В "Нашей улице" есть такая бегущая строка: гений тот, кто всех вокруг себя делает гениями. Вот Кувалдин - такой гений, который и своих авторов делает... если не гениями, такими, как он сам, то талантами... или умеет увидеть и развить в человеке талант, о котором сам человек не подозревал. У нас в "Нашей улице" есть такие авторы, которые всю жизнь жили какой-то не литературной, а иной жизнью, вне литературы, и вдруг они написали что-то, и Юрий Александрович это оценил, и они начали писать дальше, и все лучше и лучше. У нас есть такой автор - Ваграм Кеворков. Замечательный режиссер, артист, конферансье. Он вдруг, как бы ни с того ни с сего написал интересный рассказ и спросил меня: "Нин, где бы мне его напечатать? Может быть, в "Нашей улице"? У меня... та-а-ак... всего один рассказик написался". И вот Юрий Александрович напечатал этот рассказик, и теперь уже два года подряд Ваграм Кеворков пишет рассказ за рассказом, под влиянием Юрия Кувалдина, и остановиться не может, в нем родился прозаик, писатель, и он пишет и пишет и печатается в каждом номере "Нашей улицы".
       Что я еще хочу сказать? Я сегодня ездила в редакцию газеты "Слово", брала там у главного редактора Виктора Линника номер с материалом о 100-м номере "Нашей улицы". И вот мы стоим фотографируемся там, в редакции, с этим номером, для истории, а в редакцию заходит какой-то посетитель и видит у нас в руках - газету, а на лицах - радость, и этот посетитель спрашивает у нас: "А что - сегодня какой-то праздник? Какой?" - А Виктор Линник говорит: "100 лет журналу "Наша улица"!" - оговорился, сделал такую прекрасную, пророческую оговорку. (Смех в зале.) А Михайлин-Плавский сейчас тоже оговорился и сказал, что "Нашей улице" - 1000 лет. (Смех в зале.) У нас в Литинституте такая преподавательница была - Вишневская, она преподавала теорию драматургии и говорила, что в оговорках содержится самая главная суть того, что человек хочет сказать или о чем он мечтает, но что спрятано в его подсознании. И вот мне хочется пожелать "Нашей улице" сто лет, это, так сказать, на первое время, а потом, дальше, чтобы ей было все больше и больше лет.
       А про Кувалдина у меня такие две строки родились:
      
       Кувалдин - "Нашей улицы" редактор.
       Кувалдин - это атомный реактор!
      
       Кувалдин - атомный реактор по своей кипучей энергии, которая в нем есть.
       Мне хочется пожелать многая лета ему и "Нашей улице"! И спонсоров! И зеленой улицы! И сотен новых номеров (еще столько и еще полстолько и еще четверть столько, и т.д., а потом по новому кругу, до бесконечности)!
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Есть люди, которые настолько оригинальны, что им достаточно спичечного коробка, чтобы возгореться и написать целую книгу. Я говорю о человеке, с которым я знаком много лет. Это автор "Нашей улицы", который скоро будет отмечать свое 70-летие. Как же не прийти к нему на этот праздник? Владимир Колечицкий - мастер афоризмов!
       Владимир КОЛЕЧИЦКИЙ:
       - Юрий Кувалдин напечатал в "Нашей улице" много моих афоризмов. И сейчас я прочитаю совсем новые, которых он еще не печатал.
       Владимир Колечицкий читает свои афоризмы:
       * Политика двойных стандартов: мы говорим Ленин - подразумеваем партия, мы говорим Путин - подразумеваем КГБ.
       * Ширинке очень не нравилось, что она на уровне нашей эстрады.
       * Микробы называют гигиену - огненной.
       * На Ямале поставили памятник комару-кровопийце. В Москве нужен мемориал упырю-чиновнику!
       * Наше дело правое! Когда под ним струится кровь!
       * Скелеты, как и любовники, любят прятаться в шкафах.
       * Наши футболисты так редко забивают голы, что почти разучились целоваться.
       * Оказывается, у сверчков уши на ногах. Вот откуда пошло выражение "стоять на ушах".
       * - Да, пошла ты...
       - А ты меня проводишь?
       * Когда-то Гитлер заметил: два рода вещей способны объединять людей - общие идеалы и общее жульничество. Поскольку сейчас идеалов нет...
       * Что же все-таки влекло царских дочек к свинопасам?
       * Срамной низ эстрады хорош тем, что поднимает рейтинги телепередач.
       * Как Афина вышла из пены морской, так храм Христа Спасителя - из волн бассейна.
       * Икономист.
       * Девиз телевизионщиков: "Братья! По разуму - "огонь!"
       * Раньше вожди были в кителях, теперь - в штатском.
       * Диоген просил подаяние у статуи, чтобы приучить себя к отказам. Не ждите ничего хорошего от правительства - там одни статуэтки.
       * Как часто от ветвей власти остаются одни сучки...
       * Советское шаманское.
       * Есть мнение, что есть мнение не рекомендуется! Можно получить несварение желудка!
       * Как правило, слуги ненавидят своих хозяев. Слуги народа - в особенности!
       * Истина и счастье, как горизонт, по мере приближения ускользают.
       * Говорят, у нас раньше не было секса. А фильм "Член правительства?"
       * Какие же нужны связи, чтобы сын плотника стал богом!
       * Жизнь как по цейтНОТАМ.
       * Отпечатки пальцев создают обезличку: кругом - оригиналы.
       * Попсовая музыка ниже уровня оркестровых ям.
       * Молчание 585 пробы.
       * Иных мужчин не украшают даже шрамы.
       * Будущее за нами! И здесь очередь...
       * Чтобы выжить, рожденный летать должен уметь ползать. Из дневника Маресьева.
       * В слове демаГОГИЯ есть что-то грузинское.
       * Не пора ли в Думе повесить плакат с мыслью великого Гете: нет ничего отвратительнее большинства!
       * Господствующее мнение рабов.
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Художник Игорь Снегур! Он дал мне свои эссе о художниках. Он написаны с необыкновенной тонкостью, эстетизмом и с такой свободой, с которой никто из искусствоведов не пишет работ по искусствоведению.
       Игорь СНЕГУР:
       - Друзья, для меня большая честь выступать в литературном музее. Я - не из литературного мира, я художник, у меня немножко другая структура самовыражения, чем у поэтов и писателей.
       Я хочу поблагодарить Юрия Александровича за удивительное счастье - появиться в свет в роли автора культурологического эссе. Те тексты, которые я показал, предложил Юрию Александровичу, они возникли у меня случайно. Как-то он был у меня в гостях со своим сыном Сашей, на дне рождения Славы Лёна, и спросил у меня: "Снегур, а не пишете ли вы что-нибудь о художниках?" - Я сказал: "Специально я не пишу, но я записываю беседы своих друзей, коллег, искусствоведов. Когда у нас возникает интересная тема, я включаю магнитофон... и начинаю это записывать". Короче, я показал ему пачку листов из ста бесед, которые я записывал в течение двадцати лет. Это такая новая, непривычная фактура для читателей. Я дал их ему на пробу. И они оказались в журнале. Для меня это, конечно, было очень неожиданно.
       Я, правда, не считаю себя писателем, литератором, но то, что предлагает читателям писатель, и то, что предлагает зрителям художник, в результате этого из всего этого возникает какой-то образ эпохи. Все мы, художники и литераторы, вместе запечатлеваем, документируем эпоху нашу теми словами и теми идеями, которые нам приходится изобретать, формулировать в новой реальности и в новой жизни. Вот это все и есть в журнале "Наша улица", где через произведения авторов документируется и демонстрируется памятник эпохе, памятник литературе, памятник русской речи. Это базовый, рудиментальный журнал.... он собирает множество, скажем, языков на страницах текстов, а все языки - это авторская индивидуальность каждого. В общем, я от души благодарю Юрия Александровича за то, что он дал жизнь моим устным беседам и текстам, и поздравляю журнал с его 10-летием (Игорь Снегур оговорился, потому что 10-е журнала будет отмечаться через год, в 2009 году, а в этом году - 9-летие). Ну это просто замечательно, это огромный праздник, и это огромная работа писателя и главного редактора Юрия Кувалдина. И я от души поздравляю вас с юбилеем журнала!
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Игорь Снегур... Дело в том, что его тексты - они совершенно неожиданны. Это - какой-то поток сознания, это какой-то Марсель Пруст на новой почве. У него столько интереснейших мыслей... Когда я - на вскидку просто - открыл первую работу, которую он мне дал, о Кандинском, я увидел, что это написано так, как ни один искусствовед написать не может. Это написано с любовью. Это поэтически-художественная, философская эссеистика, рассказанная вольно, без всякой оглядки на кого-то.
       ...А сейчас я хочу дать слово поэту, который когда-то приветствовал меня в журнале "Юность", но стихов моих не напечатал, не смог.
       А вообще к стихам у меня отношение абсолютно отрицительное (к стихам "отношение плевое"? - Сергей Филатов и Кирилл Ковальджи переглянулись между собой, а потом между собой и мной. - Н. К.) ... Стихи - это эстрада для выдающихся экспериментаторов, которые хотят выйти к микрофону и поразить слушателей своими сочинениями...
       Слава ЛЁН:
       - ...эскападами...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ну и эскапады... это можно как угодно сказать, потому что я никогда не видел вечеров не поэтов, а прозаиков. Я устроил как-то вечер Фазиля Искандера и потом сам себя корил за то, что вечер получился неудачен. Фазиль сказал: я выступлю коротко. И читал свою прозу 45 минут...
       (Смех в зале.)
       Игорь СНЕГУР:
       - Мне хотелось бы поблагодарить Юрия Куваодина за ту честь, которую он мне оказал, пригласив меня в литературный музей на вечер "Нашей улицы".
       Сергей ФИЛАТОВ (открывает 100-й номер журнала, листает его, находит там одну бегущую строку, показывает ее своей соседке по партеру Нине Красновой):
       - Юрий Александрович говорит, что он не признает поэзию. А в 100-м номере "Нашей улицы" печатает бегущую строку: "Страница поэзии стоит целого тома истории".
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ (Юрию Кувалдину):
       - А вы говорите, что поэзия - это не литература. А поэзия Мандельштама, которого Вы любите?
       (Смех в зале.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Это та поэзия, которая не литература (смех а зале), но которая стала литературой, потому что на каком-то своем витке вознесения поднялась до высшей художественной прозы. Проза все равно выше поэзии, и поэзия поднимается до нее только тогда, когда автор уже не может повлиять на свои творения, и только тогда, когда автора нет, но его тексты витают среди нас и все хотят записывать и переписывать их и читать, тогда только они становятся литературой. А сам Мандельштам о поэзии очень жестко говорил:
      
       Мы только с голоса поймем,
       Что там царапалось, боролось,
       И острый грифель поведем
       Туда куда, укажет голос.
      
       Короче, вот перед нами сидит поэт Кирилл Ковальджи. Я его поздравлял уже на одном вечере с его новой книгой. Это такая как бы уплотненная итоговая книга избранного, которую выпустило прекрасное издательство "Время". Ну, Кирилл Владимирович сейчас сам скажет нам об этом. В эту книгу вошло очень много вещей, из тех, которые я очень хорошо знаю и которые я сам печатал. Мне посчастливилось издать три книги Кирилла Ковальджи: в 1993 году - "Лирику", в 2000 году, на переломе с 1999 годом, - "Невидимый порог", и в 2004 году - "Обратный отсчет". Кирилл Владимирович Ковальджи!
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ:
       - Я хочу сказать, что, конечно, Юрий Кувалдин - счастливый человек. Я знаю его давно, лет сорок. Это человек, который умеет осуществлять свою мечту. Я хочу пополемизировать с предыдущим оратором и пополемизировать и с Александром Блоком.
       Юрий КУВАЛДИН (возглас):
       - О-о-о!..
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ:
       - Да, я хочу пополемизировать с Блоком, который когда-то написал: "вырос пустынный квартал на почве болотной и зыбкой". Я хочу поспорить с Блоком. Юрий Кувалдин начал строить настоящую талантливую литературную улицу, а не пустынный квартал...
       Юрий КУВАЛДИН (реплика):
       - ...улицу и квартал из прозаиков...
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ:
       - ...и из поэтов тоже...
       И эта улица стала длинной и великолепной... Сто домов уже в ней, хорошие люди выглядывают из окон, и прозаики, и поэты, и эссеисты, и художники... И по этой улице сейчас, довольный, прогуливается ее создатель Юрий Александрович Кувалдин. Своеобразна эта улица и ее лица. Она уже стала столица литературы. Никуда она не денется, она останется в литературе, и поэтому в своей книжке я ему так и написал:
      
       Величаю Кувалдина Юру,
       Оседлавшего литературу.
      
       (Смех в зале: "Ха-ха-ха!")
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Наконец-то я получил книгу, за которой гонялся так долго, а получил ее только сейчас, здесь, спасибо, дорогой Кирилл Владимирович.
       (Аплодисменты.)
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ:
       - Я немножко почитаю свои стихи?..
       (Кирилл Ковальджи достает из своей папки толстую стопку листов.)
       Юрий КУВАЛДИН (предупреждает его):
       - Без бумажки, Кирилл Владимирович.
       (Смех в зале.)
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ:
       - Это уже когда тебе будет столько лет, сколько мне, тогда ты поймешь, что значит в мои годы читать без бумажки... Свои ранние стихи я, конечно, помню на память. А новые - нет.
       (Кирилл Ковальджи читает по бумажке свои стихи "...старые московские дворы", "Одинокая светит свеча", "Слишком много отцов у Отечества", "Точки встречи больно далеки", "В том краю, раю..." и т.д. Спрашивает у Юрия Кувалдина: "Еще можно?" - Читает еще. Аплодисменты зала.)
       Сергей МИХАЙЛИН (реплика):
       - Сегодня всемирный вечер поэзии...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Я и сказал: поэты проводят вечера, прозаики не проводят вечеров, прозаики обмениваются текстами. Есть, конечно, синтетические авторы, которые писали стихи и пишут прозу. Замечательную лирическую прозу пишет Рада Полищук, которая и стихи писала. Она выпускает совершенно замечательный альманах, российско-израильский, "Диалог", где в последнем номере есть раздел памяти Льва Эммануиловича Разгона, которому 1 апреля мы будем отмечать 100 лет. Я написал большое эссе о нем, и Радочка напечатала его в своем альманахе. Рада Полищук! - Замечательный писатель прежде всего!
       Рада ПОЛИЩУК:
       - Юра Кувалдин когда-то задумал сделать свое кооперативное издательство, он задумал сделать его еще тогда, когда никто и помыслить об этом не мог. И он его сделал, "Книжный сад". И сделал замечательные книжки замечательных авторов. Кстати, он в свое время издал книгу Льва Разгона, самую полную и самую большую из всех его книг. Большей книги, чем эта, у Разгона не было и нет. Юра сделал и книгу Евгения Блажеевского, еще при жизни поэта... Все, что делает Юра, это уникально. А то, что он десять лет... один... ну, как говорится, с помощью Ниночки... делает журнал...
       Нина КРАСНОВА (реплика):
       - С помощью Саши Трифонова!
       Рада ПОЛИЩУК:
       - Ну, Саша... у него своя отдельная здесь роль, да? Я не знаю, кто у нас еще способен на это, никто, кроме Юры! Я делаю альманах "Диалог" и знаю, представляю себе, что это такое - ежемесячно делать журнал. Я делаю ежегодно двухтомник "Диалога", и объем у него колоссальный, 50 авторских листов... У нас в альманахе авторы в основном израильские, а переводы этих авторов европейские. Это колоссальная работа. Но делать ежемесячно журнал в прозе на достойном уровне... я бы это не смогла, а он это делает, это работа за пределом человеческих возможностей.
       Здесь, на вечере, и это очевидно, собрались люди пишущие, пишущие всерьез, по-настоящему, это писатели, которых Юра открыл, некоторые печатались где-то раньше, некоторые нигде не печатались... и Юра печатает их. ...Юр, я восхищаюсь тобой! Я горжусь, что я с тобой дружу! Я очень тебя люблю! И я желаю "Нашей улице" сто лет, как сказала Ниночка!
       Нина КРАСНОВА (реплика):
       - Сто лет - это только на первое время...
       Рада ПОЛИЩУК:
       - У евреев положено желать жизни до 120 лет. Давайте до 120 начнем считать, а потом и дальше. Это просто потрясающе, это здорово, это замечательно! Вперед! А главное, Юр, что ты еще при этом успеваешь писать. Я пишу только летом в Переделкине, больше никогда и нигде, а ты пишешь всегда и везде... Я иду к тебе в ученицы.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Рада Полищук, хотя она и говорит, что пишет только летом, она пишет очень качественно... И вообще я должен сказать не о количественном показателе в творчестве... количественный показатель - это всё достаточно условно... Я занимаюсь, если уж говорить так, я занимаюсь элитарной прозой - прозой, где не важен сюжет, где важно письмо писателя, то, как исполнено произведение. Я сформулировал... я уже до маразма уже дошел и сформулировал эту мысль так: писатель пишет для писателя. Рада Полищук пишет для меня, я с восторгом читаю ее вещи и понимаю, сколь прекрасно она пишет. Спасибо, Рада!
       Я бы несколько перефразировал бы Фета, Кирилл Владимирович... его клевали, клевали, но так и недоклевали за его теорию чистого искусства. Потому что потом поняли, что под чистым искусством он немножко другое имел в виду, не то, что кто-то подразумевал под этим. Он, конечно, имел в виду качество текста, качество произведения, высочайшее качество художественного произведения.
       (Аплодисменты.)
       ...Я приглашаю на сцену - писателя, о котором здесь уже вспомнила Нина Краснова. Ваграм Кеворков! Писатель, который пришел ко мне со своей оригинальной кавказской темой, с неким налетом цыганщины, и это понятно, потому что после ухода с телевидения он долгое время работал с табором цыганским (смех в зале)... со знаменитым певцом Жемчужным. Ну, Ваграм Борисович сейчас, может быть, все сам об этом скажет. Он сейчас подготовил книгу "Роман бахт" - это цыганское счастье.
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       - Вот то, что сегодня вышел сотый номер журнала "Наша улица", это - праздник! Это праздник для всех, и в том числе для меня. Потому что Юрий Александрович Кувалдин печатает меня из номера в номер уже два года. Я счастлив, что он меня печатает. И я счастлив видеть здесь сегодня вас, ваши глаза. Потому что каждый из вас подарил мне какое-то наслаждение, когда я читал его произведения. Потому что бесталанных людей в "Нашей улице" и в этом зале нет. Здесь все люди талантливы. Я рад тому, что этот журнал много дал мне и что он открыл для меня Федора Крюкова, Тинякова, авторов Серебряного века, в частности, Волошина. Я сейчас прочитаю одно из стихотворений Волошина.
      
       Максимилиан Волошин
       На дне преисподней
      
       Памяти А.Блока и Н.Гумилёва
      
       С каждым днём всё диче и всё глуше
       Мертвенная цепенеет ночь.
       Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:
       Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
       Тёмен жребий русского поэта:
       Неисповедимый рок ведёт
       Пушкина под дуло пистолета,
       Достоевского на эшафот.
       Может быть, такой же жребий выну,
       Горькая детоубийца - Русь!
       И на дне твоих подвалов сгину,
       Иль в кровавой луже поскользнусь,
       Но твоей Голгофы не покину,
       От твоих могил не отрекусь.
       Доконает голод или злоба,
       Но судьбы не изберу иной:
       Умирать, так умирать с тобой,
       И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
      
       12 января 1922, Коктебель
      
       Спасибо. Я должен сказать, что, конечно, сто номеров журнала - это не шутка! За одно за это надо ставить Юрию Кувалдину памятник при жизни.
       А сегодня, мне кажется, каждый из нас счастлив, потому что сегодня, благодаря сотому номеру журнала, каждый из нас выглядит на все сто!
       Юрий КУВАЛДИН:
       - В сотом номере есть вещи довольно-таки парадоксальные, если не сказать - трагичные... Об этом скажет писатель, поэт из деревни Спирово, певец тверской земли Владимир Степанов!
       Владимир СТЕПАНОВ:
       - Среди авторов сотого номера напечатан один из лучших авторов "Нашей улицы" - Станислав Золотцев. Он передал Юрию Александровичу свой рассказ "Кровь и слезы Словенских ключей" за несколько дней до своей смерти. Я предлагаю почтить память Станислава Золотцева, а в его лице - память всех тех авторов, которые не дожили до юбилейного сотого номера.
       (Все поднимаются со своих мест, и возникает минута молчания.)
       Нина Краснова сказала, что она сегодня встречалась с Виктором Линником, и один автор спросил у него: а какой сегодня праздник? И он ответил: "Сто лет журналу "Наша улица", - оговорился. А я сегодня тоже оговорился, как Виктор Линник. Незнакомая мне девушка, моя соседка по залу, спросила у меня, какой сегодня у журнала юбилей. А я говорю ей: сто лет!
       (Смех в зале.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да. Володя, ты потом возьмешь номера журнала, чтобы передать их вдове Станислава Золотцева.
       Я помню, мы с Ваграмом Борисовичем Кеворковым стояли в ЦДЛе. И ко мне подошел Стасик Золотцев и сказал мне: "Юрий, я написал хороший рассказ. Не могли бы вы почитать его?" - Я говорю ему: "Стас, ну че мне тебя читать? Ты хорошо пишешь. Я напечатаю тебя, не читая". И напечатал его. Но он этого уже не увидел. С Нагибиным у меня тоже вот так же получилось, такая же вот история. Текст его вышел, а автора уже нет. И я формулирую дальше и говорю и повторяю одну и ту же фразу: писательство - дело загробное, господа! Все классики у нас давно уже там, на том свете. И писатель должен писать такие тексты, чтобы они потом продвигались и входили в вечность сами, самостоятельно, уже без поддержки автора.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - ...Писатель, режиссер-постановщик, актриса, журналист, педагог - Марина Сальтина. В "Нашей улице" она печатается с 2000 года. Пишет изящные вещи с психологизмом, с юмором, достойным пера Зощенко. На обложке 12-го номера "Нашей улицы" я поместил ее портрет для морального поощрения этого автора.
       Марина САЛЬТИНА (подходит к столу Юрия Кувалдина и долго испрашивает у него разрешения прочитать какой-то текст по бумажке, но Юрий Кувалдин такого разрешения ей не дает и говорит в зал: "На вечерах "Нашей улицы" все выступают без бумажек". Марина Сальтина подходит к микрофону и рассказывает залу о себе, потом читает наизусть стихотворение Осипа Мандельштама):
      
       Осип Мандельштам
       * * *
       Отравлен хлеб, и воздух выпит:
       Как трудно раны врачевать!
       Иосиф, проданный в Египет,
       Не мог сильнее тосковать.
       Под звездным небом бедуины,
       Закрыв глаза и на коне,
       Слагают вольные былины
       О смутно пережитом дне.
       Немного нужно для наитий:
       Кто потерял в песке колчан,
       Кто выменял коня,- событий
       Рассеивается туман.
       И, если подлинно поется
       И полной грудью, наконец,
       Все исчезает - остается
       Пространство, звезды и певец!
       1913
      
       - ...Спасибо, Юрий Александрович, что вы определили мне мое место рядом с Зощенко...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Сейчас я хотел бы дать слово очень энергичному автору на все руки, который годится для эссе Кузнецова Виктора Казанского (в герои его эссе). Врач, ставший писателем, причем врач-окулист. Замечательный поэт, очеркист, репортер, журналист, прозаик... в общем, все, что пишется по жанрам, все он умеет. Виктор Широков!
       Реплика из зала (о Викторе Широкове):
       - Переводчик (он еще и переводчик)!
       Реплика из зала (о Викторе Широкове):
       - Человек без определенных занятий!
       (Смех а зале.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, вот говорят, человек без определенных занятий.
       (Смех в зале.)
       Виктор ШИРОКОВ:
       - Спасибо. Значит:
      
       Народ устал и рвется на банкет.
       Но хочется и мне сказать "привет".
      
       - Вообще состязаться в красноречии с предыдущими ораторами тяжело, потому что мы действительно утомились. Вот Володя Колечицкий сказал, что ему разрешили выступать всего две минуты, а я подумал: а что, если бы его приговорили к пожизненному стоянию на этой эстраде?
       Так вот, на самом деле день сегодня - конечно, замечательный. Журналу еще нет 10-ти лет, то есть у нас впереди - праздник 10-летия. Но что вышло уже сто номеров журнала... это событие, конечно, стоит отметить. Сто номеров журнала - это все равно, что сто дней Бонапарта! Понимаете? Тем более, что если сто дней Бонапарта, как вы знаете, кончились все-таки печально, то у этого журнала, я надеюсь, долгая и счастливая судьба. И скоро будет 101-й, 102-й, 103-й номер... и, так сказать, эта арба будет еще долго и замечательно катиться.
       Значит, тут все время происходит что-то странное... Вот главный редактор "Нашей улицы" Юрий Кувалдин декларирует, что он вообще стихи не любит, не печатает, что "Наша улица" - это журнал прозы. А я должен сказать Юрию Кувалдину спасибо за то, что он печатает не только мою прозу, но и мои стихи. Я печатался, наверное, в каждом московском журнале. И нет такого московского журнала, где я не печатался. Но именно журнал "Наша улица" напечатал 5 моих поэтических подборок - и, по-моему, самых лучших из всех, какие у меня печатались. За это я благодарен Юрию Кувалдину, помимо всего прочего.
       Все авторы, которые выходили сюда, на эту сцену, читали стихи. Я стихи читать не буду. Народ действительно устал. Но я хочу сказать, что вот все-таки есть у нас в литературе несколько веселых имен: веселое имя - Пушкин! веселое имя - Кувалдин! несмотря на такую страшную, так сказать, значимость этой фамилии.
       Я думаю, что журнал стал чуть-чуть тоньше по сравнению, так сказать, со своими первыми годами, но он стал тоньше не по объему (хотя и по объему тоже), он стал тоньше в своих чувствах и выражениях. Потому что... что-то в нем отфильтровалось... Мне как читателю немножко, чуть-чуть, не хватает критики в журнале, но критика присутствует постоянно в самом отборе материала главным редактором, так сказать - такая невидимая критика, так что она есть. Мне, и не только мне, а всем, уже скучно быть без этого журнала, скучно жить без него, хочется увидеть каждый новый номер, хочется посмотреть, кого же Кувалдин напечатал в новом номере.
       Значит, вот есть такая не то чтобы топонимика или метонимия... и не то, чтобы стихи... а такое выражение: улица у лица. Лица "Нашей улицы" стали вырисовываться все резче и резче. Сначала там на обложках были коллажики, как говорил Александр Трифонов, потом - улицы Москвы, а теперь пошли лица авторов. И вот эти лица звучат ненавязчиво, и в то же время они, как камертон, определяют направление журнала.
       Значит, я поздравляю журнал "Наша улица" с 1000-летием.
       (В зале хохот: "Ха-ха-ха!" И бурные аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо. На банкет спешить не надо, у нас еще масса выступающих, мы еще посидим часика два... (Смех а зале.)
       Для поднятия настроения к микрофону вызывается Академик Рецептуализма Слава Лён. Он идет. Отец, основатель нового течения в искусстве. Это не просто так себе - это искусство Третьего тысячелетия. После Серебряного века искусство и время не кончилось, а начался Бронзовый век русской культуры. Слава Лён!
       Слава ЛЁН:
       - Бронзовый век тоже кончился. Бронзовый век закончился в 1989 году. Дата Бронзового века: 1953 год, когда Сталин умер, - и конец 1989 года, когда рухнул "железный занавес". А то, что началось сейчас, это называется... это - время Большой попсы. Это сказал не я, это сказала Галина Волчек.
       Ну, я действительно поздравляю журнал "Наша улица" с 1000-летием!..
       (В зале - гомерический смех и хохот с визгом: "Ха-ха-ха!" - И аплодисменты!)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Хорошо. Сегодня 100-летие журнала...
       Слава ЛЁН:
       - Я хочу подчеркнуть, что мы, вот, в частности, люди, здесь сидящие, знаем, что за рамками музея, люди отмечают еще один праздник... в частности, Борис Мессерер, сейчас свое 75-летие справляет, он четыре рецептуальных выставки проводит - в Третьяковке, в Пушкинском музее и в Академии художеств... А осенью он будет делать большую выставку рецептуальную в Русском музее, в Питере, такая вот ретроспектива... Короче говоря, мраморный музей будет весь заполнен Мессерером.
       Я сегодня хочу поздравить Сашу Трифонову с тем, что он меня все-таки в конце концов послушался... и стал выставляться со своими картинами не только на своих персональных выставках, но и на выставках в команде (в одной связке) с другими художниками. По-моему... сколько?.. уже четыре года я твержу ему три великих наставления великого художника Ильи Кабакова. И пусть каждый, кто пишет или рисует... всегда вспоминает три великих наставления Ильи Кабакова:
       1. В будущее возьмут не всех.
       2. История искусства заполнена школами, а не индивидуальностями.
       3. В искусство надо вламываться бандой
       (Смех в зале и на сцене: "Ха-ха-ха!")
       Вот он меня наконец услышал... правда, тут большое спасибо Игорю Снегуру (который взял Сашу под свое крыло и под свое шефство).
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А Виталию Копачеву?..
       Слава ЛЁН:
       - И ему, конечно. Его сейчас в зале нет. Он уже к художественной части перешел... ушел на фуршет. Устал сидеть здесь. Так вот... когда Саша Трифонов выставился со своими картинами в команде с Игорем Снегуром и Виталием Копачевым... А Игорь Снегур - это безусловный классик живописи... Это - 62 год, Манеж, это Малые грузины, 28... "двадцатка" и так далее... А Виталий Копачев - номинант премии Кандинского и тоже уже безусловный классик... И вот попасть в такую команду - это большая честь для каждого художника. Потому что персональную выставку сейчас сделать легко, а вот попасть в такую команду - это уже, конечно, чудо! Я желаю тебе, Саша, как можно дольше продержаться в этой команде.
       А сейчас... я даже не знаю, что делать... потому что я чувствую, люди (зрители, гости и участники вечера) уже устали... Я сейчас хотел бы прочитать одно свое стихотворение... У меня нынче - потрясающий год. Как только я освободился от диктатуры Каталины Любимовой, я сразу получил творческую свободу, я написал четыре книги стихов. Одну я писал восемь лет и наконец закончил ее...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Читай, читай...
       Слава ЛЁН:
       - Можно читать?
       Крики из зала:
       - Читайте! Читайте!
       Слава ЛЁН:
       - Стоит читать?
       Крики из зала:
       - Читай! Читай!
       Слава ЛЁН:
       - Впервые за всю свою жизнь я написал детскую книжку стихов. Я думаю, меня хорошо слышно? Ничего? Я думаю, что меня хорошо слышно...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Слава, идет запись вечера на магнитофон, вечер пишется на плёнку...
       Слава ЛЁН (залу):
       - Я сейчас прочитаю свои стихи из детской книжки. Вы не смущайтесь, когда будете слушать их... (Он берет свои листки со стихами, надевает себе на нос очки, смотрит в листки, ничего не может разобрать там.) У меня очки совершенно не те, которые нужно... Я прочитаю то, что будет близко к моим глазам...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Слава, мы записываем вечер для вечности, пишемся на магнитофон...
       Слава ЛЁН:
       - Поэтому... что я прочитаю (увижу на листках), то и прочитаю. (Сергей Филатов дает Славе Лёну свои очки. Слава Лён надевает их.)
       Значит, этим стихотворением открывается моя книжка, которая так и называется - "Дети в школу собирались". Это очень важная книжка, необычная совершенно, для меня, которую я написал после Таганки... после того, как я ушел оттуда.
       Дети в школу собирались,
       Мылись, брились, похмелялись...
       Вдруг, откуда ни возьмись,
       Появилась...
      
       (Хохот и гогот в зале.)
       Нет, я откланиваюсь и жду всех на банкете, на художественной части. Давайте на банкете всё договорим, что мы недоговорили здесь.
       Реплика из зала:
       - Давайте!
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Вас я отпускаю на банкет...
       ...А теперь я хочу дать слово представителю "Литературной газеты", которую в общем-то не считаю даже газетой, но этот представитель - мой друг, который на 16-й полосе там работает. Александр Хорт! Он прекрасный прозаик. Я люблю его прозу и напечатал в "Нашей улице" несколько его вещей. Александр Николаевич Хорт!
       Александр ХОРТ:
       - Вы знаете, когда я шел сюда, то я уже шел в предвкушении того, что я увижу новый журнал, новый номер "Нашей улицы".
       Я был на новогодних встречах "Нашей улицы". Общался с авторами этого журнала. И знаю, что сейчас многие авторы, если они что-то напишут, то они несут это уже не в старые "толстые" журналы, а в "Нашу улицу", Юрию Кувалдину. Им хочется печататься там. И то, что Юрий Кувалдин создал свой "толстый" журнал, со своей командой, со своим кругом авторов, спасибо ему огромное за это! Я поздравляю всех вас с выходом 100-го номера!
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Я желаю, чтобы "Литературная газета" вновь стала свободной трибуной писателей.
       Крики из зала: Ура!
       Юрий КУВАЛДИН:
       ...И чтобы она изгнала оттуда всех политиканов!
       К роялю подходит Филипп Копачевский и завершает наш вечер выдающимся произведением, а каким, он нам сейчас сам скажет.
       Филиппу недавно исполнилось 18 лет, а на вечерах "Нашей улицы" он стал выступать с 16 и с 14 лет. Ученик Эмиля Александоровитча Монасзона, который недавно отмечал свои 80 лет, он отмечал их в консерватории, в Рахманиновском зале, и Филипп там играл.
       Филипп КОПАЧЕВСКИЙ:
       - ...интермеццо ми мажор, опус 116...
       (Филипп Копачевский играет интермеццо. Аплодисменты зала, крики "Браво!")
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А сейчас с небольшим экспромтом выступит писатель Александр Кирнос, тоже, между прочим, из врачей, это всё потенциальные кадры Виктора Кузнецова-Казанского (герои его эссе о писателях-врачах), как и Виктор Широков... Александр Кирнос!
       Александр КИРНОС:
       - Я рад, что попал сюда, на этот праздник. Я слушал всех, кто выступал здесь, и у меня сложился вот такой экспромт.
       (Александр Кирнос читает и напевает свой экспромт "И направо, и налево...".)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Это прекрасно! Это написано поперек газеты!
       Спасибо всем!
       Теперь мы плавно переходим к фуршету. Я приглашаю всех авторов "Нашей улицы" на сцену, для коллективного фотографирования...
       Нина КРАСНОВА (с цифровым фотоаппаратом "Pentax" в руках):
       - Все авторы "Нашей улицы" - на сцену, на фотосессию!
       Реплика одного из авторов:
       - Пока мы будем здесь заниматься фотосъемками, фотосессиями, люди на фуршете всё съедят и всё выпьют, что там есть, и нам ничего не достанется!
       Юрий КУВАЛДИН (автору реплики):
       - Вы что - в историю не едете? Идите на фуршет.
      
       Стенографию вечера подготовила поэтесса Нина КРАСНОВА
       23 марта 2008 г., Москва
      
      
      
      
      
       ЮБИЛЕЙНЫЙ ВЕЧЕР ПИСАТЕЛЯ ВАГРАМА КЕВОРКОВА
       по случаю 70-летия со дня рождения
       в ЦДЛ 17 апреля 2008 года
      
       17 апреля 2008 года в ЦДЛ прошел творческий вечер писателя Ваграма Кеворкова, посвященный 70-летию этого писателя и выходу в свет его книги "Романы бахт" ("Цыганское счастье").
       На празднике присутствовали и выступали: главный редактор журнала "Наша улица", он же директор издательства "Книжный сад" писатель Юрий КУВАЛДИН; писатель и бард Алексей ВОРОНИН; гитарист-виртуоз Эдуард Булгаков; художник Александр ТРИФОНОВ, оформляющий все книги издательства "Книжный сад" и оформивший книгу Ваграма Кеворкова; писатель Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ; заслуженный артист Российской Федерации Александр ЧУТКО; писатель, член-корреспондент Российской академии наук Владимир СКРЕБИЦКИЙ; поэтесса Нина КРАСНОВА; поэт, академик Слава ЛЁН; писатель Марина САЛЬТИНА; писатель Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ; писатель Александр ХОРТ; поэт Виктор ШИРОКОВ; писатель Елена ЕВСТИГНЕЕВА; заместитель главного редактора Книжной палаты Геннадий САМОЙЛЕНКО; скульптор, член-корреспондент Российской академии художеств Ольга ПОБЕДОВА; художник Валерий ВАЛЮС; писатель Юрий НЕВСКИЙ; директор издательства МХАТ Анна ИЛЬНИЦКАЯ; сотрудница телевидения Наталия МОЛЧАНОВА и другие. И сам юбиляр - писатель Ваграм КЕВОРКОВ.
      
       Первая часть праздника, Малый зал ЦДЛ.
       (В президиуме за столом сидит писатель Юрий Кувалдин в серебристом пиджаке, главный редактор журнала "Наша улица", директор издательства "Книжный сад". По правую руку от Юрия Кувалдина сидит автор "Нашей улицы" писатель Ваграм Кеворков, в темно-охристом пиджаке и в охристом галстуке с черными ромбиками. На столе стоят три голубовато-прозрачные пластиковые бутылки минеральной воды "Аква минерале", матовые пластмассовые стаканчики, микрофон. Около Ваграма Кеворкова по правую руку от него, на углу стола - большая ваза с крупными темно-бордовыми розами, а перед ней вертикально стоит его книга "Романы бахт" ("Цыганское счастье"), выпущенная Юрием Кувалдиным и оформленная художником Александром Трифоновым. Эта книга - в белом переплете, с броской, веселой картиной на обложке - с длинноклювой птицей в красной юбке и черной майке и с извивающимися бутылками, танцующими танец "Сегидилья". В углу около сцены и занавеса, на возвышении - узкая ваза с розовой герберой, перевитой розовой ленточкой.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Наш вечер, как объявлено в афише, начинается в 18.30. Сейчас на часах 18.30. Начинаем вечер "Нашей улицы", посвященный главным образом выходу в свет замечательной книги замечательного автора Ваграма Кеворкова "РоманЫ бахт". Обратите внимание на ударение в первом слове названия книги. Если читатель посмотрит на него своим глазом, то будет читать "РомАны Бахт". Что за романы? А нужно читать "РоманЫ-Ы-Ы..." - ставить ударение на последнем слоге: "РоманЫ бахт", - что в переводе с цыганского языка на русский означает "Цыганское счастье". Почему именно "цыганское", нам сейчас расскажет сам виновник сегодняшнего вечера писатель Ваграм Борисович Кеворков.
       (Аплодисменты зала.)
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       - Спасибо. Жизнь моя сложилась таким образом, что не менее двадцати лет я работал на телевидении и не менее двадцати - на эстраде. Из них шестнадцать лет - с цыганами. А из этих шестнадцати лет двенадцать - с народным артистом Николаем Жемчужным. Собственно, я никогда не стал бы работать с цыганами, если бы не Жемчужный. Это серьезный, большой артист, настоящий артист, бесконечно преданный сцене. Когда я начал работать с цыганами, с группой цыган, как-то все это было для меня внове... Цыгане держатся очень обособленно, считают, что равными им есть только еще всего два народа - евреи и грузины, остальные все, так сказать, пониже рангом. Но меня они тем не менее сразу приняли в свой "табор". Единственная трудность, с которой я столкнулся при этом, состояла в том, что мне приходилось... и как-то надо было приспосабливаться к ним, чтобы как-то понимать хотя бы, что они говорят на своем языке, о чем говорят и так далее... Я услышал, как они здороваются друг с другом при встрече: "О! Ловэ нанэ, бравинта пьяса!" Я усек это и стал точно так же здороваться с ними при встрече: "Ловэ нанэ бравинта пьяса!" Через два месяца я узнал, что "ловэ нанэ бравинта пьяса" означает: денег нет - водку пьем. (Смех в зале.) Так началось мое знакомство с цыганским языком, мое вхождение в цыганский язык и в цыганскую среду. Конечно, за шестнадцать лет у нас было много всяких гастролей, много разных концертов... и было двадцать аншлагов здесь, в Москве, во Дворце спорта ЦСКА, и двадцать аншлагов во Дворце культуры Ленсовета в Ленинграде, и потом двадцать аншлагов во Дворце спорта "Сокольники", и гастроли, гастроли, гастроли... Я недавно подсчитал, и получилось, что за годы работы с цыганами я объездил около 400 городов только Советского Союза, не считая Болгарии, Румынии, Венгрии, Югославии, Греции... Концерты у нас были самые разные, но вот в памяти у меня остается иногда совершенно неожиданный какой-то концерт... В ста километрах от Донецка есть город Красноармейск. Мы обычно в эти края - в Донецк, в Ростов-на-Дону - попадали ко дню шахтера. Я тогда стал директорствовать в коллективе и гастроли были на мне.... и я так подгадал, что на день шахтера мы оказались в Донецке... и выступали на стадионе. Там был огромный стадион... 40 тысяч зрителей, масса коллективов со всего Союза. Из Белоруссии, я помню, были "Песняры", "Сябры", "Сузорье", украинский "Гопак", еще там было много коллективов, ну, масса... Режиссер ставит перед нами условие: всего один номер (от каждого коллектива)! и этот номер должен длиться не более трех минут! Ну, рядышком с моей гримёркой, то есть и с гримёркой Жемчужного, которая была у нас с ним одна на двоих... расположились в своей гримёрке Дмитро Гнатюк, Анатолий Соловьяненко и Юра Богатиков. Я пришел к Богатикову, спрашиваю у него, говорю ему: "Вы выступали с этим режиссером... Как этот режиссер-то?.. Что это за человек?" Богатиков говорит: "У-у-у... это такой человек... вы лучше и не связывайтесь с ним... Он вам ни секунды лишней не даст выступать. И если вы проштрафились, он вас снимет с маршрута..." Я прихожу к Жемчужному и, зная его болезнь - выступать по принципу "давай еще, давай еще", говорю ему: "Смотри - режиссер дает нам в программе концерта всего один номер, на три минуты". Жемчужный говорит: "Как - всего один номер? И всего на три минуты?" - Я говорю ему: "Смотри... Не выбивайся из графика. Иначе нас выставят отсюда..." Он: "Ну ладно..." Я спросил у режиссера, могу ли я сделать подборку артистов - выпустить на сцену не одного артиста, а целый коллектив? Он: "Да, конечно, можете, но - в пределах этих трех минут". Я сделал подборку, выпустил на сцену коллектив. Ну, значит, - пошла песня и пляска... все замечательно, все шикарно. Номер кончился, всем пора уходить со сцены. Но тут Жемчужный говорит: "Еще!" - и дает еще один номер, сверх программы! И все это кончается тем, что на следующий день мы уезжаем из Донецка... Приезжаем в Красноармейск. Там тоже день шахтера, воскресенье... Мы попадаем на концерт... Вместе с нами и другие "оштрафованные" - "Сябры", владимирский ансамбль "Русь", украинский "Гопак"... удмуртский "Талмаз", прекрасные, блестящие коллективы! В общем - работает стадион в Красноармейске. Мы там работаем. Все прекрасно, все замечательно. А надо сказать, что артисты очень любят работать на стадионе. Потому что за стадион им всем идет тройная оплата. И все они, естественно, в очень хорошем настроении. Отработали мы этот стадион. А затем, вечером, у каждого коллектива - свой концерт, отдельный, у кого где. Нашему ансамблю "Ромэн" выпала центральная площадь Красноармейска, открытая эстрада, летняя, скамеек около нее никаких нет, народу на площади - тысячи зрителей, без преувеличения, тысячи. Люди стоят, сесть им негде. Ну, концерт пошел, шел горячо, шел прекрасно. Я тогда первый раз услышал, что люди не кричат "бис", а кричат после каждого номера: "Еще давай! Еще давай!". Ну, мы давали, сколько могли... Потом уже три часа без антракта концерт идет, надо все заканчивать, а зрители нас не отпускают. В это время нам на помощь приходит страшный ливень, с градом. Народ начинает разбегаться. Мы скорее сворачиваем аппаратуру... Потом сели в автобус... благодать... Приезжаем в гостиницу, включаем телевизор, пьем чай с лимоном... "чаю пьяса со лимонэнци" - так по-цыгански говорят. Через какое-то время слышим - стук в дверь. И к нам влетает администратор: "Вы что? Не слышали? У вас, я понимаю, окна выходят во двор. Но вы слышали, что там, с другой стороны гостиницы творится?!" - "А что там творится?" - "Выйдите и посмотрите, с той стороны, где товарищи ваши живут". Я выхожу на балкон. Дождь уже прекратился. И все те эти люди, которые убежали с концерта, пришли к нашей гостинице... все эти тысячи людей и требуют, чтобы мы выступили... Что делать? Аппаратуру не включишь... а без нее - как быть? Жемчужный выступать без микрофона не может. Я его никогда не представлял зрителям как певца, а только как артиста, исполнителя цыганских песен и романсов...
       Юрий КУВАЛДИН (прерывает Ваграма Кеворкова на самом интересном месте, как на телевидении интересный фильм прерывается на самом интересном месте рекламной паузой):
       - Ваграм Борисович, вы потом продолжите еще, дорасскажете нам все это. У нас вечер будет очень длинный. Спасибо...
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       - Нет, я сейчас докончу еще...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, вы уже закончили. (Смех в зале.) Главное у нас здесь - это ваша книга "РоманЫ бахт"... О ней мы сейчас и будем говорить. Потому что выпускать цыган на сцену нельзя, от них потом избавиться нельзя... (Смех в зале.) Если их выпустить на сцену, конца никогда не будет...
       Реплика из зала:
       Пускай Ваграм Борисович споет сейчас...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А, нет... Мы потом споем, мы все потом споем. У нас тут вот стоит рояль в кустах, стоит телевизор. На сегодняшнем вечере предусмотрен просмотр фильма, посвященный Ваграму Борисовичу, с песнями... но фильм этот будет только в конце вечера. Так что мы в очень сжатых временных рамках. Поэтому я буду немилосердно обрывать всех, и цыган, и прочих, чтобы нам не затянуть вечер. В фильме звучит великолепная песня моего любимого барда Алексея Воронина, взращенного мною в недрах журнала "Наша улица". Она звучит там лейтмотивом. Фильм пойдет в 19.30. А щас Алексей Воронин сделает музыкальную паузу. Он споет заглавную песню этого фильма, которая, собственно, дает ключ к пониманию творчества Ваграма Кеворкова и нужный настрой для понимания этого творчества. Алексей Воронин! Сам объявляй свою песню! А подыграет ему на гитаре гитарист Эдуард Булгаков!
       (Алексей Воронин и Эдуард Булгаков настраивают свои гитары, в зале тихонько звучат музыкальные переборы двух гитар.)
       Алексей ВОРОНИН (с гитарой в руках):
       - Ваграм Борисович, с днем рождения поздравляю вас! и с выходом вашей книжки! Я уверен, что книжка - замечательная, и уже очень хочу ее прочитать.
       Там, в фильме есть моя песенка - она называется "Лесенка под облака".
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А книга Ваграма Кеворкова сегодня будет подарена всем после вечера. Так что это будет еще один сюрприз...
       Алексей ВОРОНИН (поет свою песенку "Лесенка под облака", Юрий Кувалдин со своего места подпевает ему):
       ЛЕСЕНКА ПОД ОБЛАКА
      
       Я вижу, вот течет река.
       Над нею паутинкой тонкой -
       Лесенка под облака.
       И это никакой не сон.
      
       Я вижу, присмотревшись, как
       Карабкается к небу он,
       Маленький один смельчак.
       И это никакой не сон.
      
       А лесенка его тонка,
       А ветер очень разозлен.
       И, как под куполом циркач,
       Качается под небом он.
      
       И я молюсь за смельчака,
       Чтобы господь его простил,
       Чтоб допустил под облака
       И чтоб обратно отпустил.
      
       А если все-таки нельзя,
       Ты душу его успокой,
       Пусть позовет его земля,
       И пусть останется живой.
      
       Я вижу, вот течет река.
       Над нею паутинкой тонкой -
       Лесенка под облака.
       И это никакой не сон.
      
       (Аплодисменты зала.)
      
       Счастья вам, Ваграм Борисович! Я вам очень завидую на самом деле. Я еще не испытал этого счастья - выход своей собственной книги, да еще в день своего рождения. Это для автора - самый главный подарок, по-моему. Поздравляю вас!
       (Алексей Воронин садится около Юрия Кувалдина.)
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       Спасибо, спасибо! Вот тот концерт после концерта, о котором я начал вам рассказывать, закончился триумфа-а-ально! Нас выручили молодые голосистые цыгане, которым никакой микрофон был не нужен. И вот сейчас, окидывая все это взглядом, я понимаю, какое это актерское счастье - такая постоянная работа на аншлагах и при аншлагах и зрительская любовь. А если говорить уже конкретно по материалу моей книги "Романы бахт" - то это и есть - то самое главное "цыганское счастье", "романЫ бахт", как и называется один из рассказов моей книги, которую блистательно, на мой взгляд, оформил художник Александр Трифонов. И сейчас я прошу его выйти сюда. Пожалуйста!
       (Аплодисменты зала.)
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Поздравляю вас с днем рождения, Ваграм Борисович, с юбилеем, с выходом книги. Она получилась у нас такой красивой. Я скажу несколько слов про книгу. Когда я думал, как ее оформлять, я решил использовать одну из своих картин, наиболее подходящих под это название - "Цыганское счастье", "РоманЫ бахт". Картина называется "Сегидилья". Она такая - из испанского цикла моего. Но испанское - оно вполне созвучно цыганскому. То есть это - яркие цвета, темпераментные движения... И мне кажется, картина удачно отражает название и часть произведений внутри книги. Вот белый переплет такой у нас получился хороший. И картина на лаконичном белом фоне хорошо звучит и хорошо смотрится. Ваграма Борисовича я знаю уже где-то два года. И мы постоянно, часто пересекаемся с ним на выставках, на культурных мероприятиях. И я хочу отметить то, что Ваграм Борисович очень помогал нам на съемках фильма о Юрии Кувалдине. Фильм, который мы делали к 60-летию Юрия Кувалдина. Ваграм Борисович, используя свой большой режиссерский, телевизионный опыт, помогал нам как на съемках фильма, так и при монтаже его. В качестве подарка я хочу прочитать вам стихотворение Евгения Блажеевского "Осенняя дорога" и пожелать вам новых художественных произведений и новых книг!
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       - Спасибо.
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Евгений Блажеевский.
       (Александр Трифонов очень выразительно читает его стихотворение.)
      
       ОСЕННЯЯ ДОРОГА
      
       По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
       Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть,
       Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,
       Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась.
      
       Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор,
       И душе тяжело состоять при раскладе таком,
       Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр
       И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком...
      
       По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время -
       Не кафтан и судьбы никому не дано перешить,
       Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье,
      
       Коли осень для бедного сердца плохая опора...
       И слова из романса: "Мне некуда больше спешить..."
       Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера.
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Так, Саша, ты молодец. Всегда вспоминаешь Женю Блажеевского, чью книгу мне довелось издавать. Он был моим ближайшим другом, я был редактором его поэзии, которую я люблю.
       ...И вот однажды в общем-то тоже один хороший поэт пришел ко мне в редакцию. Но я ему сказал: "Стихов я не печатаю и лучше не давайте мне их, не расстраивайте меня, давайте прозу". И он стал давать мне прозу. И у него проза пошла из-под пера первоклассная. Надо сказать, и это многие говорят, что проза - это дело позднего возраста, возраста осмысления своего жизненного опыта и своего места в литературе. А литература очень обширна. И она не измеряется только тем временем, в которое ты живешь. И когда ты это понимаешь, когда ты понимаешь, что до тебя писал Достоевский, что писал Кафка, что писал Гомер, становится страшновато попасть в эту компанию. Но главное - это стремление к этому, и стремление к творческому процессу. И вот такое стремление я вижу у Сергея Михайлина-Плавского. И прекрасную прозу пишет Сергей Иванович Михайлин-Плавский, которому я даю слово приветствия Ваграму Борисовичу Кеворкову.
       Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
       - Ваграм Борисович, я вас сердечно поздравляю с вашим юбилеем, с выходом вашей книги и желаю вам много-много счастья и много-много творческих успехов!
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       - Спасибо.
       Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
       - Журнал "Наша улица" шествует по многим странам и континентам. Я в первую очередь благодарен ему за то, что он помог мне открыть замечательного писателя Ваграма Борисовича Кеворкова. Когда-то в далеком 2002 году Юрий Кувалдин назначил меня прозаиком. А в совсем недавнее время, по-моему, такое же случилось и с Ваграмом Борисовичем Кеворковым. Я очень люблю прозу Кеворкова, его слова, словечки, образные выражения, сравнения, метафоры, которые рассыпаны у него по тексту, словно зерна, которые впоследствии дают прекрасные всходы, прекрасные зеленя, короче говоря - прекрасные тексты. Мастер прозы Кеворков, словно Микула Селянинович, своей крепкой и широкой ладонью берет зерна из севалки и разбрасывает их по полю листа, по тексту, и они прорастают хорошими всходами, без всяких огрехов, без всяких проплешин. Мне хочется еще сказать о том, что проза Кеворкова живет во мне, как первая любовь. Живет и помнится. И я очень люблю читать его произведения. В связи с этим мне хочется прочитать давнее свое стихотворение о первой любви.
      
       ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
      
       Опалила любовь первым жаром свиданья,
       Пересверком зарниц у земли на краю,
       И врывается жизнь в голубое созданье,
       Неуклюжую робкую душу мою.
      
       Отбиваюсь от дома, с утра на покосе,
       Вон сестренка на завтрак несет узелок.
       По ночам закружили залетные косы,
       Самый звонкий из всех на земле голосок.
      
       Не ругайся, отец, я тебя понимаю
       И понять не могу, с замираньем дыша,
       Я потом без тебя столько дров наломаю,
       Будет много огня, но озябнет душа.
      
       А покуда восходит ночное светило
       И кричат дергачи и бормочет река,
       Сердце сердцу навеки любовь посвятило,
       Мама в кружку парного нальет молока
      
       И присядет за стол, удивленная: вырос
       Тополек мой желанный, под сводом небес.
       Не вчера ли еще брали брюки на вырост,
       А сегодня пощады не жди от невест.
      
       Усмехнется отец, хоть отбил себе косы,
       От любви - хоть реви, хоть и спать не ложись.
       Скоро солнце взойдет, завтра снова покосы.
       Продолжается жизнь, и да здравствует жизнь!
      
       Ваграм Борисович, Юрий Александрович, продолжается жизнь, и да здравствует жизнь!
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Сергей Иванович.
       ...Вот я вижу, сюда пришел художник Валерий Валюс, замечательный. Валера, присаживайся на свободное место.
       ...Каждая вышедшая книга поступает в количестве 16 экземпляров в Книжную палату, в Российскую Книжную палату, - это обязательный экземпляр, который поступает на вечное хранение во все главные библиотеки страны: в библиотеку им. Ленина, в Российскую государственную библиотеку им. Салтыкова-Щедрина в Петербурге, в Президентскую библиотеку... Вот я отдал эту книгу в Книжную палату. Я ходил туда с Ваграмом Борисовичем, я ему показал, что такое Книжная палата... Вон Гена Самойленко, который присутствует здесь, в зале, работал там, он знает... Мы шли с Ваграмом Борисовичем туда мимо моего любимого Театра Армии, в котором служил мой сын Александр Трифонов художником-постановщиком и в котором работает мой друг Александр Чутко... и по пути зашли в Театр. И Ваграм Борисович надписал 2 экземпляра книги, один экземпляр - главному режиссеру Театра Борису Афанасьевичу Морозову, и второй экземпляр - народному артисту России, режиссеру Александру Васильевичу Бурдонсокму-Сталину, сыну Василия Сталина. Через 2 дня раздается телефонный звонок, и я слышу в трубке голос: "Можно Юрия Александровича?" - "Я слушаю. А кто это говорит?" - "Это Борис Афанасьевич Морозов". - Я говорю: "Очень приятно с вами поговорить, Борис Афанасьевич, потому что Саша Чутко постоянно мне говорит, что мы с вами как-то должны встретиться, у нас масса общих интересов". Он говорит: "Я поэтому и звоню. Вы подарили мне такую великолепную книгу, что я не удержался и звоню вам, чтобы пригласить вас 19 апреля на вечер памяти Андрея Алексеевича Попова, а 20 апреля - на "Гамлета", где играет ваш друг Чутко и где я ему буду вручать знак заслуженного артиста России..." Я говорю ему: "Ну, это потрясающе! Совершенно потрясающе! Я непременно приду". - "А еще 22-го числа я приглашаю вас на мою премьеру "Волки и овцы". Я говорю: "Ну вот как сразу получается: одним ударом - семерых!.. Одним звонком - (вы пригласили меня) на три вечера... Но Театр Армии настолько мною любим и так я благодарен вам за то, что в нем служил мой Саша, и за то, что Саша Чутко там работает... Конечно, я непременно приду". Я все это подвожу к тому, что вот Саша Чутко, несмотря на свою такую занятость, на ответственную занятость, нашел время прийти на наш вечер и выступить на нем. Заслуженный артист России Александр Чутко!
       Александр ЧУТКО:
       - Я с большим удовольствием поздравляю вас обоих с замечательным праздником! Дай Бог, чтобы в "Книжном саде" выходили еще книжки, столь же красивые и столь же замечательные, интересные и яркие... И дай Бог, чтобы это удивительное содружество с Юрой Кувалдиным и с журналом "Наша улица" и с издательством "Книжный сад" продолжалось, продолжалось и продолжалось. А так как, к сожалению, не пришел сегодня сюда Александр Тимофеевский, который болен, Юра мне сказал: ну тогда ты прочтешь не три его стихотворения, а четыре... что я сейчас и сделаю. Ну это те стихи, которые, я полагаю, многие из вас знают. Одно из них посвящается всем сочинителям, всем авторам, всем-всем вам, дорогие коллеги!
      
       ***
       Он ищет читателя, ищет
       Сквозь толщу столетий, и вот -
       Один сумасшедший - напишет,
       Другой сумасшедший - прочтет.
      
       Сквозь сотни веков, через тыщи,
       А может, всего через год -
       Один сумасшедший - напишет,
       Другой сумасшедший - прочтет.
      
       Ты скажешь: "Он нужен народу..."
       Помилуй, какой там народ?
       Всего одному лишь уроду
       Он нужен, который прочтет.
      
       И сразу окажется лишним -
       Овация, слава, почет...
       Один сумасшедший - напишет,
       Другой сумасшедший - прочтет.
      
       (Аплодисменты.)
      
       ***
       С утра Лаура не одета.
       В квартире у нее бедлам.
       Она петрарковским сонетом
       Петрарку хлещет по губам:
       "Зачем ко мне, Петрарка, ходишь?
       Зачем ты глаз с меня не сводишь?
       Во мне нашел ты колорит!
       А я живу с плешивым мужем,
       А у меня треска на ужин,
       И у детей моих колит".
       И вот идет домой Петрарка.
       От прозы мысли далеки,
       Он думает о том, как ярко
       Опишет взмах ее руки.
      
       (Аплодисменты.)
      
       ***
       Любимая, отдайся мне
       Минут, так скажем, через десять.
       А то картину на стене
       Необходимо перевесить.
       Подай скорее молоток
       И ту коробочку с гвоздями.
       Да не маячь же без порток
       Ты у меня перед глазами,
       Но не напяливай трусы,
       Еще не время одеваться.
       И гвозди на диван не сыпь,
       Ведь колко будет отдаваться.
      
       (Смех в зале, аплодисменты.)
      
       ***
       Нужно день пивной устроить!
       День пивной - великий день!
       Где двойное "Золотое",
       "Жигулевское", "Пильзень"?
       Пиво лучшего разлива
       В склянках темного стекла,
       В кружках пиво, в банках пиво -
       Символ братского стола,
       Где над грудой круглой воблы
       И янтарного леща,
       Где пред дверью, жаждой полный,
       Гость застынет, трепеща.
       Не звенят ли там бокалы,
       Не шипит ли, как змея,
       Средь креветок бледно-алых
       Пива пенная струя?
      
       (Аплодисменты.)
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Владимир Георгиевич, я хочу дать вам слово приветствия Ваграму Борисовичу Кеворкову.
       Замечательный писатель Владимир Скребицкий, от романа которого "Вокруг чайного стола" я балдею. (Смех в зале.) Скоро он будет оригинально опубликован мною.
       Владимир СКРЕБИЦКИЙ:
       - Ваграм Борисович, я вас от души поздравляю. Мы с вами идем по одной и той же улице. Да я чуть вас перегнал в возрастном смысле, перегнал и понял, что 70 лет - это сущая ерунда. У меня сейчас такое представление об этом, что главное - проскочить 85. (Смех в зале: ха-ха-ха!) А потом уже, как правило, все идет легче.
       Я хочу свое пожелание вам выразить стихотворением поэта Максимилиана Волошина, которого, насколько я понимаю, вы любите и цените и читали, по-моему, на прошлом нашем собрании. Там вы читали политическое стихотворение, а я здесь прочитаю стихотворение такое вот, лирическое.
      
       ***
       Любить без слез, без сожаленья,
       Любить, не веруя в возврат,
       Чтоб было каждое мгновенье
       Последним в жизни, чтоб назад
       Нас не влекло неудержимо,
       Чтоб жизнь скользнула в кольцах дыма,
       Прошла, развеялась, и пусть
       Вечерне-радостная грусть
       Обнимет нас своим запястьем,
       И пусть растают без следа
       Остатки грез, и никогда
       Не прекратятся в грустном счастье,
       И, подойдя к концу пути, вздохнуть...
       ..........................................
       (Последняя строка тонет в аплодисментах.)
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо.
       Ваграм Борисович так внимательно рассказывал о цыганах. Я немножко проиллюстрирую эту тему Мандельштамом. Владимир Георгиевич замечательное стихотворение Максимилиана Волошина прочитал, моего кумира. Я принимал большое участие в подготовке полного собрания сочинений этого поэта.
       Я с удовольствием прочитаю стихотворение Осипа Мандельштама.
      
       "ИЗ ТАБОРА УЛИЦЫ ТЕМНОЙ..."
      
       Я буду метаться по табору улицы темной
       За веткой черемухи в черной рессорной карете,
       За капором снега, за вечным за мельничным шумом...
       Я только запомнил каштановых прядей осечки,
       Придымленных горечью - нет, с муравьиной кислинкой,
       От них на губах остается янтарная сухость.
       В такие минуты и воздух мне кажется карим,
       И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой;
       И то, что я знаю о яблочной розовой коже...
       Но все же скрипели извозчичьих санок полозья,
       В плетенку рогожи глядели колючие звезды,
       И били вразрядку копыта по клавишам мерзлым.
       И только и свету - что в звездной колючей неправде,
       А жизнь проплывет театрального капора пеной,
       И некому молвить: "из табора улицы темной..."
      
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А сейчас Алексей Воронин исполнит свой, не побоюсь этого слова, шедевр, который звучал в телевизионном фильме обо мне "Жизнь в тексте" и сопровождал его, а режиссером этого фильма был Ваграм Кеворков. Песня "В маленьком раю!"
       Алексей ВОРОНИН (поёт песню "В маленьком раю" и аккомпанирует сам себе на гитаре, а Эдуард Булгаков подыгрывает ему на своей гитаре, Юрий Кувалдин слегка подпевает Алексею Воронину со своего места):
      
       Я ЖИЛ КОГДА-ТО В МАЛЕНЬКОМ РАЮ...
      
       Я жил когда-то в маленьком раю -
       Не знаю уж, поверите ли вы.
       В раю сугробы выше головы,
       Ведь он в далеком северном краю.
      
       Там из-под ног скользит веселый лед
       И сыплется с небес веселый снег,
       И слышен смех и топот ножек легких
       Адамов маленьких и ев.
      
       Я жил когда-то в маленьком раю,
       Под чистым небом, с ясною душой,
       В каком-то дальнем северном краю,
       Но вырос я из рая и ушел.
      
       И я попал в нетрезвую страну,
       Затопленную огненной водой,
       И сам порой нетрезвый и больной
       По улицам неведомым иду.
      
       И только шум машин по сторонам
       Да канонады гул издалека.
       Я слышу, кажется, что где-то там
       Опять воюют русские войска.
      
       Здесь тоже каждый день идет война,
       Здесь ненависть под ноги, будто ртуть,
       Разлита, и огромная страна
       Не может ни вздохнуть, ни продохнуть.
      
       Огромная нетрезвая страна
       По ненависти продолжает путь.
       А если встречу, света не тая,
       Глядят глаза в глаза, любви полны,
      
       Я знаю, что они из той страны,
       Из той страны, в которой вырос я.
       Я жил когда-то в маленьком раю -
       Не знаю уж, поверите ли вы.
      
       В раю сугробы выше головы,
       Ведь он в далеком северном краю.
       Там из-под ног скользит веселый лед
       И сыплется с небес веселых снег,
      
       И слышен смех и топот ножек легких
       Адамов маленьких и ев.
       Я жил когда-то в маленьком раю...
      
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Браво! Хорошо!
       Алексей ВОРОНИН:
       - Я хотел бы тоже сказать несколько слов. Я вот когда сидел возле Юрия Александровича и Ваграма Борисовича, возле этих двух замечательных прозаиков, я понял вдруг, в чем отличие публицистики от художественной прозы. Публицистика, мягко скажем, это по большому счету, сплошное человеческое "я". А вот художественная проза, как таковая, говорит о чем-то большем, чем просто человеческое "я". После нее остается послевкусие. После нее есть над чем и о чем подумать. После нее не остается раздражения от самовыражения автором своего "я". Вот это коренное отличие, на мой взгляд, публицистики от художественной прозы. У Ваграма Борисовича, конечно, именно проза, после которой именно остается послевкусие, о которой хочется думать и меньше говорить. Ваграм Борисович, добрых Вам книг желаю...
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       - Спасибо.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Если так можно сказать, информацию о журнале "Наша улица", куда совсем недавно, по сути два года назад, пришел со своей прозой Ваграм Борисович Кеворков, дала Ваграму Борисовичу Нина Краснова. Я с некоторой настроженностью вообще принимал каждого нового автора. А здесь я был радостно удивлен с тех первых же рассказов, которые принес мне Ваграм Борисович Кеворков. Первый рассказ у него был как бы даже несколько мемуарный, но все равно исполнен как художественная проза. Особенно мне запомнился там такой момент, когда он, молодой человек, повествование там идет от лица автора, вдруг оказывается в гримерной, где сидит живой Александр Вертинский. И в описании того, как он сидит, вот вы все когда получите книгу и прочитаете ее, то увидите это, есть такой момент "он лайн", как сейчас говорят, - момент присутствия, полный момент присутствия Вертинского перед читателем - вот когда вы видите, что вот только что Вертинский ушел со сцены и отдыхает в перерыве, чтобы вновь продолжить концерт.
       Нина Краснова!
       (Аплодисменты.)
       Нина КРАСНОВА:
       - Каждый человек мечтает написать книгу о своей жизни. Но не у каждого это получается, даже если жизнь у этого человека очень интересная. У Ваграма Борисовича Кеворкова очень интересная жизнь... Он же был и кинорежиссером, и актером, и журналистом, и конферансье, и организатором концертов... Но он никогда не писал о своей жизни. И вдруг ему захотелось написать о ней. И он начал писать рассказы, которые стали появляться в журнале "Наша улица". И тот рассказ, который появился в "Нашей улице" два года назад и о котором Юрий Александрович сейчас сказал и который называется "Высоцкий, Вертинский... и длинная ночь", он такой фрагментарный, он весь состоит как бы из фрагментов фильма. Там мы видим образы известных поэтов, артистов, с которыми встречался и общался автор... Образ Высоцкого, который получился у него очень интеллигентным. Образ Виталия Соломина, человека-"солнышка", которого Ваграм Борисович снимал в своем фильме "Мальчик со шпагой". Образ Расула Гамзатова, который сказал: московские писатели - все ребята недружные, в отличие от дагестанцев... Образ Вертинского, о котором здесь уже говорилось... А потом у Ваграма Борисовича пошли другие рассказы. "За экраном телевизора"... - это интереснейшее эссе о том, как Ваграм Борисович работал на телевидении. Он показал там все закулисье мира телевидения, то есть то, что не положено показывать, он очень таким смелым, ярким пером показал это закулисье. Есть у Ваграма Борисовича рассказы от первого лица, от самого себя, и есть - от третьего лица, в которых он, как режиссер, отстраняется от себя и показывает себя как бы со стороны. Или он, как актер, входит в роль своего героя, в его образ, и показывает своего героя. Ему все его профессии - и режиссера, и актера... очень пригодились в прозе. И, конечно, он всегда был по натуре художник, кем бы он ни работал. И хорошо, что он как художник теперь проявился в слове. Потому что, как говорится, мы смертны, а слово бессмертно. И если жизнь не запечатлена в слове, не записана на бумаге, ее как бы не было. Я помню, Юрий Александрович Кувалдин сказал о прозе Кеворкова: "И такая жизнь могла пропасть (если бы он не написал о ней)". Но вот теперь она не пропала и не пропадет, слава Богу, потому что она запечатлена в слове и в книге.
       Я прочитаю несколько своих строк, посвященных Ваграму Борисовичу Кеворкову, которые я сочинила экспромтом:
      
       Свою судьбу и жизнь свою коверкав
       В Безвестность, в Лету плыл Ваграм Кеворков.
       Но вот случайно, как-то раз...
      
       (Нина Краснова запнулась от волнения и начала все сначала.)
      
       Свою судьбу и жизнь свою коверкав,
       В безвестность, в Лету плыл Ваграм Кеворков.
       Но вот случайно, как-то раз
       Вдруг написал Ваграм рассказ,
       Потом еще... Затем, потом
       Стал выдавать за томом том!..
      
       И вот сегодня мы видим здесь, в ЦДЛе, и на витрине в фойе, и на столе президиума этот том Ваграма Кеворкова, очень красиво оформленный Александром Трифоновым. Это не единственный том, который написал Ваграм Борисович. У него еще там пишутся тома, и мы будем ждать его новых томов, а пока будем читать этот, с которым я от души поздравляю и вас, Ваграм Борисович, и всех нас, как читателей этой замечательной книги!
       (Нина Краснова подходит к столу президиума и жмет руку Ваграму Кеворкову.)
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       - Спасибо.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Редактором фильма о Ваграме Кеворкове, который мы сегодня посмотрим, является оригинальный человек, эксцентричный человек - Слава Лён, который вчера говорит мне: "Я приду на вечер в ЦДЛ", - а потом говорит: "Я не приду". - И, наконец, пришел и сейчас скажет несколько слов приветствия Ваграму Кеворкову.
       Слава ЛЁН:
       - Не знаю даже, как начать... Потому что, действительно, 17 апреля...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Только кратко говорите.
       Слава ЛЁН:
       - Я буду говорить предельно кратко. 17 апреля - дни рождения у трех писателей. Я перечислю их. Значит, самый старинный мой друг - академик Володя Сергиенко. Сегодня ему исполнилось 60 лет. Значит, Клемантович - ему исполнилось 64 года. И вот вы, Ваграм Борисович. Поэтому вы понимаете, насколько мне было тяжело разрываться между тремя днями рождения... Но вот, как видите, я везде успел. Наш пострел везде поспел. Я говорил тост неделю назад, на вернисаже Бориса Мессерера. И просто так, случайно после вернисажа со мной за большой стол сели люди такого возраста: Антонова - которой около 100 лет... (Смех в зале: ха-ха-ха!) Евлева - которой около 90 лет. Салахов - это я все говорю особенно для Саши Трифонова, будущего нашего академика живописи. Ну, Мессереру - всего 75. А эта выставка была в Большом Манеже, называется "Традиции и современность". Вот где мы с Победовой участвовали, и там выступил, выставился председатель жюри Таир Салахов, которому 80 лет. Я первый раз пришел на его выставку и ахнул... нет, точнее - второй раз... Первый раз я видел там портрет великого композитора... Победова, как зовут этого великого композитора?
       Ольга ПОБЕДОВА:
       - Кара Караев.
       Слава ЛЁН:
       - Кара Караев, которому 100-лет нынче исполнилось...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ну, всех перечислять не будем... (Смех в зале.) Говорите ваше приветствие замечательное, у меня цейтнот по времени... (Смех в зале.)
       Слава ЛЁН:
       - А куда мы спешим?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - В буфет... (Смех в зале: ха-ха-ха!)
       Слава ЛЁН:
       - Так вот я хочу и Оле Победовой дать слово... Вот, видимо, этот тост, который я хочу поднять, то есть произнести... мне нужно было бы сказать там, в буфете...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Там скажешь.
       Слава ЛЁН:
       - Но все же я закончу свое приветствие юбиляру великой фразой Корнея Чуковского: в России нужно жить долго!
       Юрий КУВАЛДИН (и весь зал вместе с ним, хором, в унисон):
       - До-о-олго!..
       (Смех и оживление в зале.)
       Слава ЛЁН:
       - И начинается настоящее творчество, о чем, как вы прекрасно догадываетесь, после 70 лет! Точка. Ру.
       (Смех и оживление и аплодисменты в зале.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Слава Лён!
       (Аплодисменты зала, переходящие в овации.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - В стане прозаиков "Нашей улицы" есть замечательный писатель, лаконичный, лапидарный и смешной. Марина Сальтина. Она скажет несколько слов в адрес юбиляра.
       Марина САЛЬТИНА:
       - Я скажу несколько слов в адрес юбиляра стихами Анны Ахматовой.
       (Марина Сальтина читает стихотворение Анны Ахматовой.)
      
       ***
       Мне ни к чему одические рати
       И прелесть элегических затей.
       По мне, в стихах все быть должно некстати,
       Не так, как у людей.
      
       Когда б вы знали, из какого сора
       Растут стихи, не ведая стыда,
       Как желтый одуванчик у забора,
       Как лопухи и лебеда.
      
       Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
       Таинственная плесень на стене...
       И стих уже звучит задорен, нежен,
       На радость вам и мне.
      
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо большое.
       Слава Лён или не Слава, а... кто-то здесь сказал о публицистике... это Леша Воронин говорил и сказал о публицистике свое критическое слово... Но публицистика публицистике рознь. Пример этого - замечательный писатель, автор "Нашей улицы", у которого в творчестве превалирует публицистика, Виктор Кузнецов с приставкой Казанский, чтобы его отличали от других Кузнецовых. У него есть блестящее эссе, большое, посвященное врачам, которые стали писателями: Гиппократ и Аполлон... Мы знаем, там, только Чехова, Аксенова... а их у него... сколько, скажи, Виктор...
       Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ:
       - Я сам даже не знаю, сколько. Очень много.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Скажите свое приветствие короткое. У нас время уже истекает...
       Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ:
       - Я вообще-то всего третий раз в жизни выступаю публично... (Смех в зале.) Говорить я не мастер. Я хочу от всей души поздравить Ваграма Борисовича с его книгой. И хочу сказать большое, огромное спасибо Юрию Александровичу, за то, что мы все здесь собрались, а если бы не он, мы бы и не собрались бы. Здесь сидит знаменитый писатель Скребицкий. Я с детства помню его вещи...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, да... Владимир Георгиевич Скребицкий...
       Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ:
       - Я с детства помню наизусть какие-то его рассказы о природе, живые какие-то такие картины... Спасибо вам, Юрий Александрович, за то, что мы все здесь собрались. И спасибо всем.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо.
       Алексей Воронин!
       Приготовиться, Александр Хорт.
       Сейчас Леша Воронин споет еще одну свою песню. А потом он будет петь до полуночи, пока...
       Нина КРАСНОВА:
       - ...Пока нас отсюда не выгонят...
       (Смех в зале.)
       Алексей ВОРОНИН:
       - А что нам еще остается, как не петь? Так. Моя песенка называется "Пивное танго". (Алексей Воронин поет песню "Пивное танго", Юрий Кувалдин подпевает ему со своего места.)
      
       ПИВНОЕ ТАНГО
      
       На Красной площади дождь,
       Погодка для англичан,
       И на душе моей тоже
       А ля Лондон туман.
      
       Я выпил "Балтики-7"
       В каком-то старом бистро,
       А после "Старого мельника"
       Где-то возле метро.
      
       "Очаковского 0,5"
       У Воскресенских ворот,
       А после "Клинского" взять
       Пришлось, или наоборот,
      
       Бутылку "Балтики-9"
       У старушки одной.
       А что прикажете делать?
       Я такой заводно-о-ой!
      
       На Красной площади дождь,
       Погодка для англичан,
       И на душе моей тоже
       А ля Лондон туман.
      
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Приветствие от "Литературной газеты" скажет заведующий "Двенадцатью стульями" Александр Хорт!
       Александр ХОРТ:
       - Есть такой писатель - Теодор Гладков. (Смех в зале.) Он однажды очень хорошо сказал... Когда у него новая книга вышла, он сказал: "Теперь у меня есть что почитать". (Смех в зале.) Теперь у вас, Ваграм Борисович, тоже есть что почитать. (Смех в зале.)
       Ваграм Борисович... поздравляю вас с выходом новой книги. Я не буду говорить свои впечатления о вашем творчестве, делать устный очерк о нем... Я просто поздравляю вас! Вы являетесь одним из самых весомых открытий Юрия Александровича. И я хочу просто пожелать вам, перефразируя слова Циолковского... Журнал "Наша улица" - это ваша колыбель, но нельзя все время находиться в колыбели, вечно жить в колыбели, вам надо выходить на новые площадки... В частности, мне как-то позвонили из театра "Ромэн" и сказали, что они там очень нуждаются в обновлении репертуара, и попросили меня помочь им в этом. Вы получше меня цыганскую жизнь знаете. Так что, возможно, что-то отсюда, из вашей книги, перейдет на подмостки театра. Тут, на вечере, все авторы как-то почему-то стихами заканчивали... Я стихов не пишу и читаю их плохо, но у меня случайно, как рояль в кустах, оказался в руках сборник "День поэзии", только что выпущенный "Литературной газетой". Вот вам, почитайте его.
       (Аплодисменты.)
       (Юрий Кувалдин подзывает к себе Нину Краснову, которая сидит напротив него, в партере, во втором ряду, и записывает вечер на аудиокассету и снимает зал своим цифровым фотоаппаратом "Pentax", она подходит к нему, он просит ее пойти в фойе и "снять" там афишу Ваграма Кеворкова. Нина Краснова идет в фойе и "снимает" афишу на свой фотоаппарат, а потом снимает ее со стены, сворачивает трубочкой, перевязывает резинкой и после вечера вручает ее Ваграму Кеворкову.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ваграм Борисович, вам заключительное слово! И - будем смотреть ваш фильм.
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       - Как-то в гостинице во Владимире не оказалось для меня одноместного номера, и мне пришлось идти в двухместный. Там моим соседом оказался явный азиат из Тулы - раскосые глаза, широкие скулы... Мы с ним стали знакомиться. Предвосхищая мой вопрос о том, кто он такой, этот человек сказал: "Я - русский сын казахского народа!" Нечто подобное, похожее я мог бы сказать о себе. Я - русский сын армянского народа. Я рос, воспитывался в русской языковой среде, я взращен русской культурой, русской музыкой и литературой, в первую очередь. Поэтому я говорю о себе как о сыне России. И, как бы страстно сын ни любил свою отчизну, все-таки эта любовь иногда не бывает безоблачной, иногда над ней сгущаются черные тучи, как это было в 30-х годах и о чем в своем стихотворении "На дне подземелья" (оговорился по Фрейду)...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - "...преисподней"...
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       - ..."На дне преисподней" писал Максимилиан Волошин.
      
       НА ДНЕ ПРЕИСПОДНЕЙ
      
       С каждым днем все диче и все глуше
       Мертвенная цепенеет ночь.
       Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит,
       Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
       Темен жребий русского поэта,
       Неисповедимый рок ведет
       Пушкина под дуло пистолета,
       Достоевского - на эшафот.
       Может быть, такой же жребий выну,
       Горькая детоубийца Русь,
       И на дне твоих подвалов сгину
       Иль в кровавой луже поскользнусь,
       Но твоей Голгофы не покину,
       От твоих могил не отрекусь.
       Доканает голод или злоба,
       Но судьбы не изберу иной,
       Умирать - так умирать с тобой,
       И с тобой, как Лазарь, встать из гроба.
      
       Все. Спасибо.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Так, теперь мы все поближе группируемся, смотрим телевизионный фильм "Дорога к слову Ваграма Кеворкова". После этого все спускаются в буфет.
       (Все гости и участники вечера смотрят по телевизору фильм "Дорога к слову Ваграма Кеворкова", в котором принимают участие Президент Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ Сергей Филатов, Юрий Кувалдин, Андрей Яхонтов, Слава Лён, Нина Краснова, Эмиль Сокольский, Алексей Воронин и Ваграм Кеворков.)
      
       Вторая часть праздника. Нижнее кафе ЦДЛ.
       (Затем все участники и гости вечера направляются в буфет, в нижнее кафе ЦДЛа, на банкет, и праздник продолжается там, за столами с напитками и закусками и с тостами один художественнее другого. Ваграм Кеворков подписывает и дарит книги всем участникам банкета.
       Первый экземпляр он дарит Андрею Яхонтову, как своему "собеседнику по фильму"... Потом дарит книгу Славе Лёну и Ольге Победовой, с таким автографом: "Королеве стекла Ольге Победовой и вечно молодому рецептуалисту Славе Лёну... Ваграм Кеворков".
       Юрий Кувалдин регулирует течение праздника и дает слово всем, кто хочет его взять. Произносит тосты в честь Ваграма Кеворкова и дает всем желающим произнести свои тосты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Слово редактору Ваграма Кеворкова по фильму - Славе Лёну! Академику рецептуализма!
       Слава ЛЁН:
       - Ваграм Борисович! Я потрясен вашим подарком и присоединяюсь к тостам, которые здесь звучали в честь вас. К тому же я же практически имею отношение к вашему фильму, который я столь блестяще редактировал, ха-ха-ха! В этом фильме много чего замечательного. И я вас прошу: не бросайте старых профессий, хотя вы увлечены новой, ха-ха-ха. И вот мой, собственно, главный тост будет за это! Ваш фильм в самом деле замечательный. Если кто-то еще помнит Веничку Ерофееву, особенно тот стол, который занят собой и не слушает меня (Слава Лён кивает в сторону какого-то стола в глубине зала, где звенят рюмки), то выпьем тост за сегодняшнего юбиляра! Так вот юбиляр в этом фильме говорит: "Мы им, ГэДээРовцам..."
       Геннадий САМОЙЛЕНКО (поправляет его):
       ФээРГэшникам, Слава (а не ГэДээРовцам)...
       Слава ЛЁН:
       - ФээРГэшникам, это неважно, неважно. - Мы им поставляем речь Брежнева - они нам стриптиз (фильмы со стриптизом). В "Москве - Петушках" Венички Ерофеева есть самая тонкая антисоветчина, которую не могли понять американские и немецкие критики. Они не могли понять, где там эта антисоветчина, почему "Москву - Петушки" не печатали при советской власти, в советскую эпоху? Про эту эпоху у него говорится вот что: значит, мы им туда, в Москву в бухгалтерию раз в месяц соцобязательства привозили, а они нам за это давали два раза в месяц зарплату.
       Короче говоря, я - человек, очень заинтересованный в популяризации Бронзового века русской культуры, ха-ха-ха-ха... и когда там у нас было три культуры: соцреализм, андеграунд и метропольная культура, посередине, такой буфер... то телевидение, которое вы, Ваграм Борисович, знаете, как никто, было великой подкладкой для всех тех культур... И когда вы сегодня говорите, что в 70-м году начали с видеозаписи и просмотра второй цензуры, этого же никто не знает... вот обо всем вы и напишите нам... вот обо всем этом... И мы будем еще больше благодарны вам за это, хотя и сегодня мы очень благодарны вам за все, и наша сегодняшняя благодарность вам неизмери-и-ма!
       (Бурные аплодисменты зала.)
       Андрей ЯХОНТОВ:
       - За это надо выпить!
       Крики из зала:
       - Мы им - речь Брежнева, они нам - стриптиз.
       (Смех в зале.)
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       - Когда я два года назад пришел в редакцию журнала "Наша улица", на Складочную улицу, и принес Юрию Александровичу Кувалдину свои первые творения, он сказал мне: "Приходите к нам под Новый год чай пить". Я пришел. И там Сергей Михайлин-Плавский подарил мне свою книгу "Гармошка". И вот сейчас я наконец имею возможность отдарить его своей книгой.
       (Ваграм Кеворков дарит свою книгу "Романы бахт" Сергею Михайлину-Плавскому и читает свой автограф на книге вслух.)
       "Земляку драматурга Александра Сухово-Кобылина... (Смех в зале: ха-ха-ха!) Выдающемуся писателю Сергею Михайлину-Плавскому"!
       Реплика из зала:
       - Кобылин! (Смех в зале: ха-ха-ха! Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ответное слово имеет Сергей Михайлин-Плавский!
       Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
       - Ваграм Борисович, спасибо вам за такой ценный подарок! Я хочу произнести тост! Многая лета Ваграму Борисовичу Кеворкову и его творчеству! Все налили бокалы (кто вином, кто водкой, кто соком, кто минеральной водой), все подняли бокалы, все выпили!
       (Все налили бокалы, все подняли бокалы, все чокнулись, все выпили.)
       Крики с мест:
       - Уря-а-а! (Смех в зале.)
       Александр Чутко рассказывает своим соседям по столу Андрею Яхонтову, Нине Красновой, Геннадию Самойленко, Славе Лёну, Ольге Победовой, Людмиле Чутко "анекдоты от Чутко" один чуднее другого.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Внимание! Читаем надпись Ваграма Кеворкова Владимиру Скребицкому: "Автору лучшего современного романа "Вокруг чайного стола" Владимиру Георгиевичу Скребицкому..."
       Реплики из зала:
       - Автору лучшего романа, но лучшего современного романа! Ахтунг!
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Следующая надпись: "Актеру из "Гамлета"...
       Александр ЧУТКО:
       - О боже мой! Это мне!..
       Юрий КУВАЛДИН:
       - "...Александру Чутко и его жене, прекрасной писательнице Людмиле Чутко! Для меня Чутко - катализаторы чуткости, доброты и таланта!.. Ваграм Кеворков".
       Крики из-за столов:
       - Ура!
       Александр ЧУТКО ("отрабатывает" подарок Ваграма Кеворкова, читает стихотворение Александра Тимофеевского "Я в правильном шел направлении..."):
      
       ...Я в правильном шел направлении,
       А время пошло не туда...
      
       (Смех в зале: ха-ха-ха!)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Следующая надпись на книге: "Редактору Книжной палаты Геннадию Самойленко - с благодарностью за внимание к моему творчеству... Ваграм Кеворков".
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Следующая надпись Ваграма Кеворкова: "Чудесной поэтессе Нине Красновой, приведшей меня в "Нашу улицу", с благодарностью... Ваграм Кеворков".
       Нина КРАСНОВА:
       - У-у-уй! О-о-й! Спасибо. Будем идти по одной дороге, в вечность.
       Слава ЛЁН:
       - Контора пишет... Господа! Еще один организованный тост за юбиляра! Пьют все! Встаем!
       Крики в зале:
       - Ура!
       (Все застольщики встают, чокаются друг с другом рюмками и фужерами, пьют кто что себе налил.)
       Крики хором:
       - Ура-а-а-а!
       (Участники застолья начинают менять свои места за столами, переходить от стола к столу, некоторые несут с собою свои стулья... и так и ходят от стола к столу со своими стульями.)
       Юрий Кувалдин продолжает читать надписи Ваграма Кеворкова участникам праздника: Валерию Валюсу, Марине Сальтиной, Елене Евстигнеевой, Наталье Молчановой, Алексею Воронину, Эдуарду Булгакову, Юрию Невскому и т.д.
       Александр Трифонов снимает праздник на фотокамеру.
       Нина Краснова фотографирует всех своим цифровым фотоаппаратом "Pentax", для истории и для Живого Журнала Юрия Кувалдина.
       Крики из зала:
       - Все "хфотографируются"!
       Последнюю книгу Ваграм Кеворков дарит "Виктору Широкову с пожеланием дальнейших широких шагов в литературе"!
       Виктор ШИРОКОВ (на ходу сочиняет экспромт Ваграму Кеворкову и тут же читает свой экспромт всему залу):
      
       ***
       Ваграму Кеворкову
      
       Уставши от бессонных вахт,
       Ваграм Борисович Кеворков
       Издал роман "Романы бахт",
       Чтоб мы дурели от восторгов!
      
       Крики из зала:
       - Ура-а!
      
       Стенограмму вечера подготовила поэтесса Нина КРАСНОВА
       19 - 21 апреля 2008 года
      
      
      
      
       ПРЕЗЕНТАЦИЯ НОВОГО ЛИТЕРАТУРНОГО АЛЬМАНАХА
       ЮРИЯ КУВАЛДИНА "РЕ-ЦЕПТ"
       в библиотеке имени Андрея Платонова 20 мая 2008 года
       (Издательство "Книжный сад", Москва, 832 с., переплет 7 цб,
       оформление художника Александра Трифонова)
      
      
       20 мая 2008 года в библиотеке имени Андрея Платонова (ул. Усиевича, 16) состоялась презентация нового альманаха Юрия Кувалдина "Ре-цепт",
       в которой приняли участие семеро авторов этого эксклюзивного издания (они же авторы журнала "Наша улица"):
       писатель Юрий КУВАЛДИН,
       художник Александр ТРИФОНОВ,
       писатель Ваграм КЕВОРКОВ,
       художник Игорь СНЕГУР,
       писатель Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ,
       писатель Владимир СКРЕБИЦКИЙ,
       писатель Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ,
       а также
       заместитель директора ЦБС 5
       Марина Павловна СОЛОВЬЕВА,
       заведующая библиотекой имени Андрея Платонова
       Тамара Николаевна ЖУРОВА,
       главный библиотекарь библиотеки имени Андрея Платонова
       Вера Арсеньевна ДАНИЛЮК,
       певица Лариса КОСАРЕВА,
       гитарист-аккомпаниатор Михаил ГРАЙФЕР,
       писатель Эдуард КЛЫГУЛЬ,
       заслуженный артист России, артист Театра Армии
       Александр ЧУТКО,
       секретарь Игоря Снегура
       Татьяна САЧИНСКАЯ,
       поэтесса Нина КРАСНОВА.
      
      
       Все они собрались в зале библиотеки с круглыми арками, с южными цветами в вазонах и горшках, за длинными столами, расставленными буквой "п" и накрытыми разноцветными бумажными скатертями, зелеными, вишневыми, синими, на которых перед каждым участником вечера лежали экземпляры альманаха "Ре-цепт", книги изумительной красоты, в белых переплетах, как белые библии, с репродукцией картины Александра Трифонова "Ангел Аполлинера" на обложке. Таким книгам место на ярмарке во Франкфурте и на полке Вечности.
       Вечер состоял из трех отделений. В первом отделении выступали авторы альманаха. Во втором отделении выступали артисты. В третьем отделении демонстрировался фильм "Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте" и проходило чаепитие с бутербродами, тортом и конфетами.
      
      
       I ЧАСТЬ ВЕЧЕРА
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Сейчас я представлю тех, кого я вижу здесь, в зале. А вижу я лидера Третьего русского авангарда - художника Александра Трифонова (который стоит у кинокамеры, закрепленной на железном черном треножнике, и наводит ее на участников и гостей вечера). Дальше... за столами слева направо - сидят писатель Виктор Кузнецов-Казанский, поэтесса Нина Краснова, писатель Владимир Скребицкий, певица Лариса Косарева, писатель Сергей Михайлин-Плавский, писатель Ваграм Кеворков, заслуженный артист России, артист Театра Российской Армии Александр Чутко, звезда русского авангарда, выдающийся художник Игорь Снегур, его секретарь Татьяна Сачинская, главный библиотекарь библиотеки имени Платонова Вера Арсеньевна Данилюк, заведующая библиотекой Тамара Николаевна Журова, замдиректора ЦДС 5 Марина Павловна Соловьева... Вот с Марины Павловны мы и начнем наш вечер, презентацию нового литературного альманаха "Ре-цепт" и коллоквиум по этому альманаху...
       Марина Павловна, вам слово.
       Марина СОЛОВЬЕВА:
       - Я представляю здесь не только библиотеку, но еще и Московский Союз литераторов. Потому что являюсь председателем секции Московского Союза литераторов. И мне очень приятно, что Юрий Александрович предоставил мне высокую честь - открыть это замечательное мероприятие, презентацию сборника "Ре-цепт", объединившего под своей обложкой таких ярких и удивительно разных, но объединенных одной великой целью - авторов. Мне нет смысла рассказывать, какой замечательный писатель, организатор и человек - Юрий Александрович Кувалдин. Вы его все знаете, наверное, лучше, чем я. Я его знаю... к сожалению, узнала, так сказать, лично, вот только сейчас... а до этого знала по его замечательным литературоведческим статьям, по его издательской деятельности, по журналу "Наша улица", в котором он дал возможность печататься очень многим талантливым людям, в том числе моим друзьям, которые говорят о нем с большой теплотой. Он открыл их, открыл новые имена в литературе. Мне были всегда интересны и близки также и его художественные произведения. Потому что... когда я, вот, ну... готовилась к этому вечеру и просмотрела разные эссе Юрия Кувалдина, я поразилась тому, что круг его интересов чрезвычайно мне близок. И те имена, о которых он пишет, они близки мне, и не только мне, а каждому интеллигентному русскому человеку... ну, я говорю "русскому" не в смысле национальном (точнее националистическом), а в смысле языка, на котором мы общаемся... вот приходится оговариваться теперь и уточнять, что значит "интеллигентный русский человек".
       Вот и этот круг имен, о которых он пишет... это все знаковые имена для всей нашей культуры, и для нашей судьбы. И я невольно хочу вспомнить слова Платонова, который говорил, что человеку нет возможности прожить вторую жизнь, и поэтому и книги, которые он пишет, должны давать читателям возможность думать, что его следующая книга будет лучше. И вот мне кажется, что это вполне относится к Юрию Кувалдину, который, создавая какой-то тот или проект или какое-то произведение, например, какое-то эссе, дает нам уверенность в том, что вот это эссе хорошее, но это только какой-то этап писателя, а следующее произведение будет у него еще лучше. У Юрия Кувалдина каждый новый проект, каждая новая его работа... она в общем является лучше предыдущей.
       И еще несколько слов я хочу сказать о вашем совместном объединении (под флагом "Нашей улицы" и Рецептуализма). Потому что не только в русской, но и в мировой литературе, во все времена люди, чувствуя себя какой-то общностью, они объединялись в различные направления, в различные группы. Ну, если вспомнить, например, символистов и их журнал "Аполлон", или лефовцев и ЛЕФ, или там "Бубновый валет", всех наших авангардистов... Я много лет, так сказать, занималась авангардистами, изучала их. И отметила такую закономерность: как только они возникали в литературе, в искусстве, это было что-то такое новое, что-то эпатажное. И постепенно, как только исчезала грань, за которую они переступали, они становились классиками. И вот я думаю, что тоже в вашем случае ваше объединение - это какое-то вот все-таки оно... с одной стороны это авангард, потому что литература должна идти вперед, а авангард - это путь вперед... и в то же время это прекрасный язык, прекрасные мысли, прекрасные устремления (это новая классика). Поэтому я заканчиваю свой короткий спич. И я вас поздравляю с тем, что вы продолжаете существовать, что вы полны сил, энергии, таланта. И я думаю, что ваш вклад в литературу будет оценен и современниками, и потомками.
       Спасибо. И в завершении я хочу подарить свою книгу, герои которой - это как раз те люди, о которых вы пишете. Это художники, писатели, представители русской интеллигенции. И я думаю, что мой подарок доставит вам такое же удовольствие, какое и ваша книга доставила мне.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо. Марина Павловна Соловьева.
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Замечательно, что мы собрались в библиотеке имени Андрея Платонова. Для меня Андрей Платонов вообще является как бы вершиной в литературе, если можно так классифицировать писателей и ставить их на какие-то места и вершины литтворчества... Он намного опередил свое время. Даже он в наше время еще многими не понят. Но я его всегда понимал душой. Потому что этот писатель отличается от всех прочих пишущих людей тем, что он не только писал слова, он видел форму слова, что важно для писателя. Для него, может быть, в какие-то моменты не важно содержание, не важно действие, которое происходит в рассказе... отсюда - его фантасмагория. Но я вижу, как он использует язык, как он использует изобразительные средства языка, как он использует поэтические инверсии, метафоры, сравнения. Это виртуоз слова. Он из обычной фразы, путем перестановки слов, чисто формально может добиться такого эффекта, которого не добьется писатель, который пишет содержание. Я противник содержания. Я никогда не писал содержания. Вся моя любовь к искусству состояла из любви к искусству... Фет был глубоко прав, когда сказал, что искусство существует для искусства. Я вывел для себя формулу, такую: писатель пишет для писателя. Этому посвящено мое эссе, которым открывается альманах "Ре-цепт", "Помчались дни мои - как бы оленей косящий бег". Я считаю, это этапное литературное издание. Потому что Рецептуализм, который пестовал Слава Лён, он относился к изобразительному искусству. Реализм умер, потому что реализм копировал природу. Художник не должен копировать природу. Природу копирует фотоаппарат. Саша (который в этот момент фотографирует Кувалдина. - Н. К.) вот сейчас копирует меня, своим фотоаппаратом. Художник должен создать свой мир, не бывший до него, чем и занимаются художники Александр Трифонов, Игорь Снегур...
       Об Игоре Снегуре много написано. В частности, здесь, в альманахе, куда включены статьи, в которых Игорь Григорьевич рассуждает об искусстве так, как я не видел и не знаю, чтобы рассуждал какой-то искусствовед. Потому что Игорь Снегур - практик. Он практик, и он философ. Его картины - это целая философия.
       Некоторые зрители, которые бывают на его выставках, говорят: какой он поэтичный художник. А я говорю: а художник не может не быть поэтичным. Потому что поэзия содержится в нашей стилистике, в нашей эстетике. И Рецептуализм, о котором мы говорим, это как раз есть метаэстетика формы. Потому что, если мы вдумаемся... то увидим, что форма рождает содержание, рождает то содержание, которое мы словами-кирпичиками выстраиваем. Читатель видит содержание через эти слова, он как бы проникает за слово сразу, не видя слова. А писатель-рецептуалист Андрей Платонов (смех в зале), настоящий мастер, вершина, образец искусства формы... У Платонова в его прозе есть то, чего не было у Достоевского, то, что было только отчасти у Чехова. Чехов пользовался в своей прозе другими приемами. Чехов пользовался абсолютным туманом и недосказанностью. Чехов - импрессионист. Но чем он близок мне, Антон Павлович, так это тем, что он враг сюжета. Вы должны все понять и понимаете, что великие писатели никогда не писали сюжета. Достоевский ради того, чтобы Катков напечатал его и ради того, чтобы его продавали, делал сюжет, но он делал его не для себя, а вот так вот... по чисто коммерческим соображениям. В сюжет он вписывал свою философию. Сюжет был у него поводом для того, чтобы автор раскрывался там как настоящий философ-мыслитель. Потому что русская традиция, великая русская литература - она сродни философии. У нас в чистом виде философии русской не было. И даже если мы читаем Шестова там или Бердяева, кого угодно... а из современных, там, Мамардашвили, то это все очень близко к литературе. Потому что там - литературный язык. И все ссылки, и все истоки философии, весь этот генезис здесь происходит от литературы. Поэтому в этом отношении Рецептуализм - это современная школа. Потому что литература и весь мир переходит в мир формы, в мини-форму, а в этой мини-форме мир формы переходит в Интернет. Понимаете? Пока мы отливали танки чугуна и стали, добивались военной мощи, японцы сделали какие-то такие маленькие штучки, чипы, в которых заключен весь мир. А это и есть Рецептуализм. Рецептуализм работает на грани семиологии. Ведь из маленького семени появляется любое закодированное существо - от человека до лягушки, которую резал Базаров, скажем, да? Поэтому все заключено в знаке, в формуле. Мы - писатели, мы работаем в знаковых системах. Кто этого не понимает, тот не писатель. Автор говорит: "Я напишу вот всю правду". Я говорю ему: "Какую правду ты мне напишешь? Ты писать не умеешь". - "Как не умею?" - Я говорю: "У вас нет художественного письма. Письмо должно быть художественное, как пение должно быть художественное". Вот Лариса Косарева сегодня петь будет. Ее пение - худо-о-жественное, когда голос у певицы поставлен, когда на сцену мастер выходит. Так же и мы, мастера слова, мы должны знать, куда ставить эти буквы, как их сочленять. Ту же самую простейшую мысль - я пошел за хлебом - можно написать так, что читатель не оторвется от нее. Гений короткой фразы Юрий Олеша вообще написал: писать, неважно, о чем, главное - писать, мастерски писать, пиши о цветах на подоконнике. Олеша пишет книгу "Ни дня без строчки". Книга его читается вся просто запоем. Непонятно, что там за волшебство, что там за волшебник творит фразу... Итак, чтобы не растекаться мыслью по древу... Это знаковое искусство. Весь телевизор, весь мир переходит на знак. Знак включает в себя все - и цифру, и букву. Мы работаем в буквах. Игорь Снегур работает в цвете. Но когда я выставляю в Интернете его картину, она идет там как зашифрованный знаковый код: HTML, 7 8 9 10, тра-та-та, ля-ля-ля, ля-ля-ля... вот и вся картина. А компьютер чувствует и воплощает ее. Так и генетики. Они думают, что такое человек? Это семечко, а там закодирован весь человек, и из семечка получается биологический объект в виде, скажем, писателя Сергея Михайдлина-Плавского, который родился в селе... каком, Сергей Иванович? Большие Озерки Плавского района Тульской области. Но дело не в этом. Здесь, в альманахе "Ре-цепт" помещено блестящее эссе Сергея Ивановича. Он, оказывается, земляк нашего великого драматурга оригинального, который стоит в стороне вообще от всего нашего театра. Это Александр Васильевич Сухово-Кобылин. И когда-то Сергей Михайлин-Плавский бегал за водкой в село Кобылинку, куда отец посылал его. А Кобылинка принадлежала в свое время Сухово-Кобылину. И сейчас Сергей Иванович расскажет нам, как он написал свое эссе о Сухово-Кобылине "Мой земляк Сухово-Кобылин"... и расскажет и о других вещах, которые включены в альманах.
       Сергей Иванович Михайлин-Плавский.
       Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
       - Ну, во-первых, я хочу сказать огромное спасибо нашему главному редактору, нашему издателю, великому писателю Юрию Александровичу Кувалдину за вот этот альманах "Ре-цепт". Удивительно то, что, скажем, вот это свое эссе о моем земляке Сухово-Кобылине я написал в феврале-марте, а в мае оно уже издано Юрием Александровичем.
       Юрий КУВАЛДИН (реплика):
       - С колес...
       Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
       - Такой скорости, с которой было издано мое эссе, наверное, не знал ни один классик. ...В пяти километрах от моей родины расположена деревня Кобылинка. Это родовое имение семьи Сухово-Кобылиных. Имя Сухово-Кобылина в моем сознании начало проявляться рано, в детстве. Впервые это имя я услышал в той же Кобылинке, на мельнице, когда мой дед взял меня с собой на мельницу, в качестве караульщика подводы. В то время - а это были сороковые годы, скорее всего 1944, 1945 год, вот... как дед мне говорил, лихие люди срезали с лошадей гужи ременные, срезали вожжи, снимали уздечки с лошадей... И вот я там сидел на повозке и караулил все это, пока дед на мельнице таскал мешки. И тут впервые я услышал разговор мужиков, которые тоже приехали с зерном, на помол зерна, на эту мельницу. Вот они ждали своей очереди, и они разговаривали. Вот они говорят: а вот ведь тут жил барин Кобылин... вот... и он какую-то немку или французку убил, и потом отсиживался в лесу, прятался от полиции. Так оно и было. Только не Кобылин убил ее, эту "немку". Эта "немка" была французка Луиза Симон-Деманш, которую он привез к себе в деревню из Франции, в одну из своих поездок. А во Францию Сухово-Кобылин ездил очень часто. Луиза Симон-Деманш была его гражданской женой. Его обвинили в ее убийстве и арестовали, а с ним - и нескольких его крепостных, вот. Вся эта процедура затянулась на семь лет. Его несколько раз арестовывали, несколько раз сажали в кутузку, что называется, в следственный отдел. И, в конце концов, в 1857 году окончательно объявили, что он ни в чем не виноват. И даже крепостных его отпустили всех и со всех сняли всякое обвинение. Но за эти семь лет чиновники столько вымотали нервов и жизни у Сухова-Кобылина и столько вымотали у него денег, что, как говорил мой отец, этих денег хватило бы - уложить дорогу от Москвы и до Кобылинки. Но если считать от Москвы и до Кобылинки, то наша станция Горбачево стоит на 257 километре от Москвы, и там еще 10 км примерно до Кобылинки, такое вот расстояние. Поэтому Сухово-Кобылин, пережив такое потрясение, решил бороться с чиновничеством, которое заполонило всю Россию, решил бороться своими средствами. Он в течение 1852 - 1854 годов написал пьесу "Свадьба Кречинского", потом драму "Дело", потом комедию "Смерть Тарелкина". Эта трилогия явилась величайшим мировым произведением, произведением и сценическим, и литературным, где Сухово-Кобылин развенчал это чиновничество, доказал, что оно - как нарыв на России...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Сергей Иванович, я думаю, не стоит больше останавливаться на этом эссе. Скажите о других своих вещах...
       Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
       - Да, да... я, да... Я скажу о других вещах...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Потому что я потом буду к следующему автору переходить...
       Сергей МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ:
       - Далее. Следующим проявлением Сухово-Кобылина в моем сознании это были занятия в литературном кружке в Туле, при газете "Молодой коммунар", уже во время моей учебы, во время моего студенчества. Вел это объединение ныне известный прозаик Игорь Минутко. И вот он однажды на этом объединении сказал, что вот есть такой доцент Милованов в педагогическом институте. Институт посылает своих студентов в Кобылинку на уборку картошки, и этот Милованов дает задание своим студентам - найти стариков и поговорить с ними, вспомнить там какие-то рассказы, легенды о Сухово-Кобылине. Этих легенд было много, вот. Главное содержание, главное в этих легендах было, что вот Сухово-Кобылин убил французку, вот, Луизу Симон-Деманш. Потом скрывался от полиции, сидел якобы в лесу, в своем Кобылинском лесу, в избушке, специально для него построенной. Сначала говорили, что за него отсидку делал в следственных органах Мишка Вольнов из деревни Ольхи, а эта деревня Ольхи принадлежала Сухову-Клбылину, так же, как соседняя деревня Захлебовка, которую он выиграл в карты у графа Антонова, вот, ну и так далее.
       Для меня Сухово-Кобылин... да, следующее проявление этого, значит, духа Сухово-Кобылина... ну, это были наши посещения, и мои и земляков моих, в Кобылинский лес. Лес Кобылинский Сухово-Кобылин вырастил сам, можно сказать. Он даже был награжден царем за разведение лесов путем посадки, был награжден медалью. И это было впервые, значит, в жизни. То есть Сухово-Клобылин был не только великий драматург, но и великий хозяйственник. Достаточно сказать, очень коротко, что у Сухово-Кобылина были самые высочайшие урожаи по всей России. Сухово-Кобылин впервые за пять лет до освобождения крестьян, до отмены крепостного права, вот, имел 500 вольнонаемных крестьян на уборке свеклы. Он имел свои заводы, сахарный, конный (конезавод), торфяной завод, винодельческий завод, деревообрабатывающий завод. И не было случая, когда он возвращался из-за границы, а он часто ездил за границу, во Францию, чтоб за ним не шли товарные вагоны с оборудованием для спецзаводов, там, центрифуги всякие и очистительные приспособления и, и для торфяных заводов, вот, шли вагоны с оборудованием. И на станции Скуратово и Чернь его приказчики постоянно дежурили и встречали эти вагоны, разгружали, там, в общем, и отправляли это все в Кобылинку.
       В настоящее время в Кобылинке... вернее, в бытность моего детства в Кобылинке была мельница водяная, на речке Плавица. Сейчас эта речка превратилась в ручеек. Она постепенно пересыхает окончательно. И еще я хочу сказать, что конезаводы были у Сухова-Кобылина. И его рысаков кобылинских покупали Англия, Франция, Италия, за десятки тысяч золотых рублей. Лучшая водка в России во второй половине XIX века была марки "Кобылинка". Она конкурировала с известными в то время водками "Поповка", по-моему, вот... две марки были. Сухово-Кобылин не скупился, не скрывал своих рецептов. Он раздавал на земских собраниях свои рецепты изготовления спирта, вот, способом, который он изобрел сам - выгонкой спирта из браги. К печальному известию, этот способ в моих родных краях известен и до сих пор. В результате чего получается либо свекольный "коньяк" "Три свеклочки", свекольная водка, либо "Сахарная эксклюзивная" - "исклюзивная" у нас в деревне говорят, либо "Свекольная исклюзивная". Особенно свекольная водка хороша тем, что ее достаточно выпить одного стакана, вот... голова после этого работает ясно, соображалка работает прекрасно, а ноги не работают совсем. (Смех в зале.) То есть подняться из-за стола даже невозможно, если хорошо сделана эта "Свекольная" уже по современной технологии. Сухово-Кобылин был фанатик своего леса, фанатик своей речки Плавицы. Лес он выращивал сам, не давал вырубать его даже в убыток себе, не давал вырубать лес и продавать его за границу или еще куда-то, вот. Он его сам сажал, организовывал эти посадки, вот. Речку Плавицу он любил незабвенно... Ну что еще сказать? В заключение я хочу прочитать свое стихотворение о речке Плавице.
       (Сергей Михайлин-Плавский читает свое стихотворение.)
      
       РЕЧКА ПЛАВИЦА
      
       Здравствуй, речка Плавuца,
       Дай водицы напиться.
       Отвечает Плавица:
       "Мне не жалко, напейся,
       Только, житель столицы,
       Надо мною не смейся,
       Над моею печалью,
       Над моими ключами
       Воробью по колено.
       Как я вырвусь из плена..."
       Что поделаешь, было...
       Ты прости мне, Плавица,
       О тебе не забыл, не забыла столица.
       Белозубой ватаге
       Ты наполнишь кувшины.
       Ах, как страшно в овраге
       Буйство сладкой крушины!
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо, Сергей Иванович.
       Вот видите, даже у Сергея Ивановича проскочило, что Сухово-Кобылин уже знал рецепты, был рецептуалистом... (Смех в зале.)
       Слово "рецепты" полисемично, и вообще все слова полисемичны, это такой слоеный торт. Они в сочетании друг с другом имеют массу оттенков смысловых. Рецепты выдавал отчасти основатель (разработчик) теории Рецептуализма Слава Лён, как бы еще идущие от нашего знаменитого писателя Венички Ерофеева, автора книги "Москва - Петушки", который в своей книге рекомендует сплошные рецепты комические всевозможных алкогольных напитков, разных напитков.
       Вчера, кстати, был фильм о Никите Богословском. Я был последним, кто беседовал с Никитой Владимировичем у него на Котельниках. И моя беседа последняя прошла в "Литературке". Потом я напечатал ее у себя в журнале "Наша улица". И он сказал... Когда его спрашивают: как вот долго жить? есть какой-нибудь рецепт того, как долго жить? - он говорит: а нужно ко всему относиться иронично. Так сказал мастер, который написал "Темную ночь".
       Я как бы так плавно перехожу к Рецептуализму. Потому что вот его основным сторонником и пропагандистом... и вчера он мне даже написал и прислал целое свое новое эссе об этом... является Игорь Григорьевич Снегур, наш выдающийся художник, который представлен в альманахе "Ре-цепт" повестью, которая для меня стала просто откровением. Он предложил мне свою повесть, которая тронула меня до глубины души и которую мог написать только мастер-писатель. Она называется "Прощай, Таруса!" А Таруса, как известно, это Мекка наших художников, Мекка поэтов. И вот я увидел и услышал в повести "Прощай, Таруса!" юношеский голос писателя-художника. Настолько точно выстроена эта небольшая повесть, настолько она лирична, и так она передает дух и атмосферу нашей юности 60-х годов и вообще так связана с шестидесятничеством, что я предлагаю Игорю Григорьевичу рассказать, как он работал над этой повестью, и рассказать о тех других материалах, которые включены мною в альманах, помимо повести, то есть - о беседах с Татьяной Сачинской.
       Игорь СНЕГУР:
       - Надо сказать, что Таруса - это место очень своеобразное. Началась Таруса в 30-х годах. Там жили художники, писатели, литераторы. И мы знаем, что после реабилитации 60-х годов писатели селились в 100 километрах от железной дороги, в Тарусе, окруженной деревнями. А деревни в России как были, так и остались субъектами XIX века, конца XIX века. Таруса стоит на реке Оке. И у меня в 60-е годы был один из поводов понаблюдать за этими деревушками с парохода, который арендовал Белютин, этот наш первый, так скажем, авангардист. У него была большая школа повышения квалификации, школа-студия, которая была открыта в 1957 году. Она включала в себя художников, имеющих уже высшее художественное образование, специальное образование. Но по такому... взрывному творческому темпераменту Белютина было понятно, что искусство соцреализма... оно его никак не устраивает. Короче, вот одна из школ, которую прошли около 400 художников, это была студия Белютина. И вот в 60-е годы был арендован пароход для художников, которые совершили на этом корабле поездку по реке до Сталинграда, из Оки по Волге, до Сталинграда. Поездка длилась 20 дней. И в течение всех этих 20-ти дней, я почему об этом и говорю, я видел, наблюдал с парохода постоянно одну и ту же грустную картину: серые деревни на берегах реки. Вот смотришь с корабля на берег, видишь деревушку с разрушенной или полуразрушенной церковью. Все дома деревянные, серые. Если одна доска где-то там прибита новая, она сверкает, как электрический фонарь, в этом темном сером берегу. И вот эта серость, затопленность, заболоченность жизни и душ людей, она очень резко била по горожанам, которые не видели такую Россию, живя в городе. Я хочу сказать о том, что искусство является частью какого-то внутреннего роста души, а всякому росту требуется пространство, без которого не может быть никакого внутреннего роста, и нужны какие-то очень энергичные интеллектуальные, душевные и физические силы, и что нежелание пребывать в серости и унынии и дает художнику в России импульс для внутреннего роста, то есть для зарождения искусства, опирающего, конечно, на традиции 20-х годов.
       Я хочу вернуться к Тарусе и сказать что дух Тарусы 60-х годов - он был особенным. Дело в том, что в Москве и других центральных городах литература, как бы оказавшись под цензурой, она была узурпирована... это была литература, в которой нельзя было говорить всю правду...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - ...литература полуправды или вообще неправды...
       Игорь СНЕГУР:
       - Ну, откровенно говоря, настоящая литература - она не могла жить в Москве. И вот авторы и писатели выезжали в Тарусу. И Таруса была центром литературной жизни России, центром творческой свободы, это в 60-е годы. Ну, надо хотя бы вспомнить издание "Тарусские страницы"...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, у меня "Тарусские страницы" есть, да...
       Игорь СНЕГУР:
       - Это издание, по-моему, 1958... или 1960 года.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - 1961-го... литературно-художественный иллюстрированный сборник, изданный в 1961 в Калуге.
       Игорь СНЕГУР:
       - А я плыл в 64-м. Но вот это издание замечательно тем, что то, что было под запретом, было опубликовано под крылом Паустовского, то есть он был инициатором этого издания. Кроме того, в этом издании участвовал замечательный человек Аркадий Акимович Штейнберг, вышедший из лагерей.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Акимыч...
       Игорь СНЕГУР:
       - ...Тоже поэт, музыкант, очень интересный человек, отец Эдика Штейнберга, известного художника, абстракциониста. В то время в Тарусе жил Казаков Юрий. Я иллюстрировал, оформлял первую книгу Юрия Казакова "Запах хлеба". Она выходила в издательстве "Советская Россия". Короче, не буду вдаваться в то, как жила Россия...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Во тьме...
       Игорь СНЕГУР:
       - О-о-о! Как жила Таруса... Потому что на самом деле творческая Россия была в Тарусе. Где-то до четырех часов дня на улице никого не было. Но после пяти вечера потихонечку интеллигенция собиралась по домам, на посиделки. Эти вот вечерние посиделки, разговоры об искусстве, о литературе, конечно, о политике - минимум... Но вот атмосфера жажды, какой-то необычайной жажды новостей, какой-то новой образности, которая бы могла бы наполнить жизнь новым состоянием, новыми настроениями... вот это вот бурный обмен интереснейшей информацией... Между теми, кто пришел из лагерей, а им было уже по 70 и за 70 лет, и молодежью, которой было 22-24 года, то есть я хочу сказать... вот те, кто вышел из лагерей, отсидев там по 10 лет и больше, они были с невероятной жаждой творчества и воспринимали жизнь как свободу. И мне казалось, что свобода - это у них вторая жизнь, второе рождение. И вот они по своему эмоциональному состоянию, по какому-то высокому состоянию духа были настолько высоки, они были так ответственны и так внимательны к молодежи... Это были представители старой интеллигенции. И вот я думаю, что в 60-е годы, собственно, шестидесятники и зарядись встречами с представителями той интеллигенции, которые учились в Париже, в Европе, в университетах разных и несли еще в себе зачатки той высокой культуры, которая была уничтожена в советское время.
       Я хочу привести один пример такой своей встречи с одним из таких представителей. Я, будучи тогда молодым человеком, мечтал купить себе какую-нибудь старую библиотечку. В Тарусе, мы знаем, было много таких усадеб и домов, в которых остались старые библиотеки еще от довоенного времени, хозяева которых вымерли, а их библиотеки могли оказаться никому не нужны и таким образом пропали бы. И вот я, проходя как-то мимо какого-то заборчика, покричал: "Хозяин!" И сразу ко мне навстречу выходит очень старый человек, очень высокого роста с румянами на щеках, с румянцем, голубоглазый, в соломенной шляпе, в белом полотняном пиджаке, в белых туфлях парусиновых. Он подходит ко мне и говорит: "Что вы хотите?" - Я говорю ему: "Знаете, вот я хожу, вы меня извините... Может быть, у вас библиотека какая осталась старая? Я хотел бы купить какую-то часть". - Он говорит: "Да, есть кое-что". И ведет меня к себе на терраску. Я прохожу туда и останавливаюсь, совершенно шокированный тем, что я вижу. На терраске, ну, вот я вам скажу... Она метров 6 шириной и метра 3 длиной, стеклянная, и там - портреты Чехова, Шаляпина с личными дарственными подписями! и актеров Петербургского императорского театра... И я интересуюсь у этого человека, сколько же ему лет? Он говорит: "Мне, - говорит, - 90". А у окна террасы стоит маленький столик стеклянный, на нем лежит светоскоп серебряный. Я говорю хозяину: "Вы врач?" - Он говорит: "Да. Я и сейчас еще практикую пациентов". - "Да что вы?" - "Да. Но я практикую только 90-летних". - "Как? У вас есть 90-летние пациенты?" - "Да. У меня 5 таких пациентов". Он стал спрашивать меня, что конкретно я хочу у него купить, и стал предлагать мне не книги, а подшивки разных старинных журналов. Я засмущался и сказал, что я, конечно, не такой уж специалист в литературе. Я бы купил бы старые книги у кого-нибудь, кто их давно не читает и кому они не нужны. А в этом доме, я понял, они нужны. Я извинился и стал прощаться с хозяином. И, пока я с ним разговаривал, на терраску выбежал такой маленький мальчик курчавый, с такой черненькой шевелюркой. Он мне так понравился, что я решил поиграть с ним. Дед взял его на руки... То есть я хочу сказать, что я попал в очень интеллигентный дом, с дореволюционной культурой. И я хочу сказать, что Таруса - это не один интеллигентный дом, в котором я побывал. Там много таких домов, в которых сохранилась эта культура. По крайней мере в те годы. И вот молодежь 60-х годов... она как бы окуналась в маленький оазис, где собралось много старой интеллигенции и где витал дух доброжелательности и внимания друг к другу и дух очень высокой культуры. Это я хочу сказать о Тарусе. Атмосфера Москвы и Тарусы - это небо и земля.
       Теперь я хочу вернуться к теме своего рассказа "Прощай, Таруса!", 1964 года. Дело в том, что Таруса в русской жизни и в нашем русском сознании - это особый город. Он воспринимается так одухотворенно и, может быть, несколько пантеистически. Для меня Таруса - это как бы женщина, девушка с определенным характером. И она такая многообразная, там много всего, там и река есть, у этой женщины, а река - это движение, это разнообразие берегов, восходов, закатов... у этой женщины есть могила Борисова-Мусатова, есть дом Марины Цветаевой, есть дом француза, который (француз этот) остался у нас в России после 1812 года, его оставила у себя одна из девиц того времени, и он стал парикмахером. И дом этого француза, с эмблемой француза, с его фамильным гербом, тогда еще стоял там. Короче, в этой женщине Тарусе очень много всего. И невозможно было не влюбиться в Тарусу, в ее, во-первых, коренных жителей, и, во-вторых, в ту особую атмосферу, которая возникала там летом, потому что летом туда наезжали дачники. Я скажу - кто. Там был Марков, такой очень крупный советский критик, у него там дача была. Там была дача у Фурцевой, у Ватагина... Ну, в общем я не буду говорить о тех, кто там был. Но летом в Тарусе кипела жизнь. Таруса в 60-е годы, это - прекрасные пляжи, чистая еще вода, чистые души, потому что после войны души очистились через потери и через переживания, связанные с этими потерями, потому что переживания тяжелые в военные годы - они все-таки очищают душу от мелочей. И вот вообще 60-е годы - это какая-то особая атмосфера, это какой-то Золотой век советского времени, послевоенного времени. Это продолжалось до, примерно... до 1962 года, пока Хрущев был у власти... Таруса притягивала к себе каждого каким-то музыкальным ритмом, каким-то дыханием особенным, какими-то особыми настроениями. То есть Таруса - она, как человек, и дышит, и засыпает.
       И вот, скажем так, мой рассказ этот, "Прощай, Таруса!", - это в принципе сама Таруса и есть, Таруса, которая и принимает, и отталкивает, и слушает приятеля или гостя и как бы сомневается, сохранить или не сохранить его в своем сердце. Но Таруса, конечно, связана еще и с событием, которое там имело место, это девушка, которая приезжала со мной. Вот это сложное, мятущееся состояние душ двух героев, которые не открыты друг другу, а закрыты, потому что личный опыт заставляет их прятаться в скорлупу внутреннюю. Вот это недоверие друг к другу и вот эта такая как бы симфония, музыкальность какая-то отношений, когда есть и влечение, и отталкивание. И в этом вот рассказе - множественность состояний души партнеров по жизни. И вот я думаю, что если этот рассказ положить, опустить сверху на Тарусу, то он своими очертаниями совпадет с Тарусой и мы увидим, что это - та же самая Таруса. То есть в литературе, для меня по крайней мере, важны отношения, то есть пишется не что-то конкретное, а нечто вот виртуальное, литературное слово, но оно укладывается на какую-то территорию обязательно и состоит из каких-то событий, и только тогда открывается текст, когда он связан или с памятью о ком-то и о чем-то, или с каким-то субъектом... Сам по себе текст, я думаю, он не может саморазвиваться, это будет все-таки формально. Он обязательно укладывается или на какой-то культурный слой или на какое-то историческое событие и является как бы исследованием этого события, через текст. Короче говоря, текст - это некоторым образом матрица, которая дублирует какое-то событие, над которым автор размышляет. Потому что слово позволяет, как инструмент, углубиться в какие-то психологические и другие состояния внешнего мира. Мы знаем, что человек - это существо сложное и реагирующее по-разному на разные события, и реальные, и физические, и метафизические, и на культуру, и на документы культуры.
       И вот литература должна не самопорождаться. Она должна где-то прописаться и фонтанировать из этого источника. Этот источник для меня конкретно - Россия, русский язык. Русский язык - это очень сильная форма, с помощью которой можно выстраивать невероятно сильные сооружения. А сильные сооружения должны быть всегда с элементом новости, потому что мы к привычному относимся привычно и его не замечаем. Но если есть новость, мы обязательно заметим ее среди общей серости. Так вот новость - это и есть, так скажем, новая жизнь, которая сегодня, которая в нас, и мы реагируем на нее тем, что находим ее отличие от прошлого. Вот как бы литература для меня - это как бы найти новость, которая отличает прошлое от настоящего, и показать связь сегодня и вчера - как бы закольцевать времена.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Игорь Григорьевич. На этом мы как бы закольцуемся и передадим слово следующему автору.
       Игорь СНЕГУР:
       - Спасибо большое.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Очень точно сказано: наложение языка на местность, это некая языковая топография...
       Если мы вспомним Канта, то он говорит, что язык - это одно, а предмет - это другое. Предмет не знает, что он как-то называется. Человек рождается без имени, без фамилии, без национальности. Все это он приобретает потом. Его называют каким-то именем, он получает фамилию, его загружают, как компьютер, и получается нечто, что мы называем абстрактно человеком. Один и тот же предмет в разных языках называется по-разному. От этого - могущество языка. От этого у нас появился такой великий писатель, как Андрей Платонов, который по-новому начал называть вещи. Толстой говорил, что мастерство писателя еще проверяется на том и проявляется в том, что он давно известный предмет назовет по-другому или опишет его по частям. Он не скажет, условно говоря, что стоит стул, а скажет, что стоит нечто на четырех ножках с длинной спинкой, и не скажет слово "стул", но читатель уже поймет, что имеет в виду писатель. Это вот примитивный пример. То есть писатель - это новизна формы. А содержание вообще - одно и то же, оно сводится к одному: рождение и смерть. И вот этот короткий промежуток времени, который дан биологическому субъекту, такой субъект, как Юрий Кувалдин, использует только для того, чтобы воплотить свою душу в текст. Текст - это есть моя душа. Текст Платонова - это есть душа Андрея Платоновича Платонова, который давным-давно, с 1951 года, лежит на Армянском кладбище. Он как биологический объект-субъект исчез, его нет. Но он - во всех своих проявлениях духовных присутствует в нашей жизни гораздо уверенней и наглядней, чем иные окружающие нас люди. Вот загадка метафизики. То есть литература - это метафизика.
       Вот это физика, сидит (Юрий Кувалдин показывает на одного из гостей. - Н. К.), а вот это метафизика (Юрий Кувалдин показывает на альманах "Ре-цепт". - Н. К.), это то, что над физикой, то, что неизменяемо.
       Дальше я передаю слово - и прошу быть несколько лаконичнее - писателю, которому я дал задание для этого альманаха, написать историю своей жизни на телевидении. Я имею в виду режиссера, замечательного режиссера и писателя Ваграма Борисовича Кеворкова. Прошу вас, Ваграм Борисович, как-то сосредоточиться, может быть, вот на этой вещи, о телевидении. Она написана очень быстро. Понимаете, получается, что некоторые авторы у меня пишут как бы из-под палки (Юрий Кувалдин смотрит на Владимира Скребицкого. Скребицкий и все в зале смеются.) Вот он ходит, несет в себе что-то и никак это из себя не выльет. А человек вообще - существо загадочное, он, живущий физической жизнью, носит, носит все в себе и умирает. И на кладбище мы видим только две даты и прочерк, и ничего больше. Этот человек ничего из себя не выдал. Да, он рассказывал соседке, там, на лавочке вот: ой что со мной было, там... то-се, пятое-десятое... и все... и воробьи, воробьи, воробьи, улетели, улетели, улетели... Устная речь смертна. Она не обеспечивает бессмертия души. Поэтому были писания, поэтому и люди писали и пишут и продолжают писать... А некоторые думают в наше время, что метро, телевидение... это все главнее, чем книги, чем слово. Ничего подобного. Слово, как я сказал, знак, и этот знак формирует изображение, формирует телевизор, формирует средства связи и все, что угодно.
       Ваграм Борисович Кеворков, которому я сказал: написать о том, как вы работали на телевидении, - он сел и написал. Как красноармейцы ходили, там, раскулачивали людей, превращали частные квартиры в коммунальные, а один красноармеец заходит в дом к писателю и говорит ему: "Ты кто?" - "Я - писатель". - "Ну-ка, садись пиши..." То есть люди понимают впрямую: писатель должен писать.
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       - Спасибо, Юрий Александрович. Для меня, конечно, большая честь, как для каждого автора, оказаться в этом альманахе. Я очень ждал его. И он не обманул моих ожиданий. Такой альманах не стыдно иметь во всех библиотеках мира. Что же касается самого названия "Ре-цепт", оно мне очень импонирует.
       Здесь в начале альманаха, есть манифест Рецептуализма. И альфа и омега этого манифеста, первый и последний пункты - они мне очень дороги. Первый: все отменить! Ну, конечно, это не значит, что, там, отменить Пушкина и Лермонтова и так дальше, отменить все каноны...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Ну конечно...
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       - ...Все каноны, все правила, все запреты. Пиши так, как хочется. Эренбург когда-то на одном симпозиуме за границей выступал и рассказывал о том, как он написал "Алмазный мой венец", и признался: "Да я понятия не имел о том, что и как я пишу. Я просто писал так, как мне пишется". И зал зааплодировал ему. Вот это очень дорогое качество манифеста Рецептуализма. И последний пункт в этом манифесте - о том, что искусство вечно, бессмертно. Читай: литература вечна, бессмертна, она - в знаке. Слово - оно есть Бог. Я преклоняю голову перед этим.
       Что же касается, так сказать, моей жизни... Ну, конечно, действительно, верно, абсолютно верно: то, что не написано, того не существует. Я вел массу телепередач на телевидении. И мне всегда говорили: "Какой вы - замечательный рассказчик". И я всегда мечтал: вот бы нашелся такой человек... диктофонов не было тогда... и я говорил и думал: вот бы нашелся такой человек, который записал бы за мной мою жизнь. А потом вот, это уже благодаря Юрию Александровичу, нашелся такой человек - это я сам. (Аплодисменты, смех в зале.)
       И вот я и записал свою жизнь, какие-то фрагменты. И должен вам сказать, что вот первую свою вещь в оглавлении "Любимов, Высоцкий и..." я написал потому, что пришел "красноармеец" Кувалдин и сказал мне: "Кто ты?" - Я сказал: "Писатель". И он сказал: "Садись и пиши" Не было бы Кувалдина, я бы не написал этого никогда. У меня вообще мысли к этому не поворачивались. А он меня озадачил, сказал: "Ну, вы писатель, ну, вы режиссер, ну, вы и пишите". Далее. В альманахе идет моя вещь "Россия в характерах. Сергей Михайлин-Плавский". Я восторгался книгой Сергея Ивановича. Он подарил мне ее. И я прочел ее взахлеб. И жене своей дал прочесть. И она сказала мне, когда прочитала: "Господи, я как в деревне побывала". И потом я эту книгу все время держал в изголовье. Нет-нет, да и нырну туда, нет-нет, да и нырну. Кувалдин сказал мне: "А вы напишите об этой книге". И я, так сказать, задумчиво-раздумчиво написал. Оказалось - вроде бы неплохо. Далее. Как-то мы с Кувалдиным разговаривали, и я говорю ему: "Вот у меня такая неприятность - дача сгорела". А он мне: "Напишите (об этом)!" (Смех в зале.) Я говорю: "Будет написано! Напишу". И написал. И, наконец, "Годы работы на TV". То, о чем сейчас Юрий Александрович говорил. Ну, конечно, это большая жизнь, это больше двадцати лет работы, жизни на телевидении, это масса фильмов, спектаклей, более тысячи передач.
       И я написал повесть "Казаки гуляют", она тоже есть в альманахе. Был такой эпизод в моей жизни, когда я снимал документальный фильм "Вернулись казаки". Он вышел на экраны в конце 1963 года. Мне очень повезло с этим фильмом. Потому что это были казаки-некрасовцы, которые на теплоходе "Грузия" приплыли в СССР в конце 1962 года. А жили до этого целых два века в Турции, на острове Майнос. Они по-своему нзывали его - Маньяс. Они в 1708 году ушли с Дона, после того, как были выдворены оттуда войсками, посланными Петром Первым, а сначала войсками Юрия Долгорукого, которого они разбили наголову, этого самого Юрия Долгорукого, а потом - войсками Владимира Долгорукого... но Владимира Долгорукого они не разбили, а уже он их разбил, 7 тысяч повесил на плотах и пустил их вниз по Дону. Потом было Булавинское восстание. 35 тысяч казаков, крестьян Долгорукий уничтожил. После этого казаки собрались в 1708 году в низовьях Дона, там, на территории нынешнего Ростова, приблизительно. И стали думать, решать по последнему кругу, что делать: оставаться на Дону или уходить с Дона? И казачество впервые раскололось на две части. Половина осталась на Дону, половина ушла на реку Лабу, на приток Кубани, это очень мощный приток Кубани. И дальше, под давлением царских войск, казаки уходили на реку Куму, на Терек, и так вот казачество распространялось по разным территориям. Когда я столкнулся с этим материалом, я выяснил, что в общем-то этого никто не знает. Я вычитал все это потом, то, о чем я вам сейчас рассказал. Пришлось мне ехать в библиотеку Ростовского Госуниверситета и там сидеть и выкапывать этот материал. Самое главное, что вот эти-то казаки, которые вернулись в Россию, они ничего этого не знали. Они знали, что когда-то они ушли из России и что завет у них был такой: не вертаться на землю русскую при царизме. Я держал в руках вот такие огромные книги рукописные, еще начала XVIII века. И читал там заповеди казачества: землей владеет круг; атаман избирается на один год; если поп начинает вмешиваться в дела круга, попа учить плетьми... (Смех в зале.)
       А что такое представляла собой в то время, тогда вся Россия? Вся Россия была 10 миллионов человек. А беглых на Дону... тех первых крепостных, которые образовали казачество, было 1 миллион. Петр Первый первым задумался о том, что сколько же можно?.. Так вся Россия перекочует туда, на Дон, на Днепр. Земель тучных там навалом. Казаки образовали там фактически свои республики, на Днепре и на Дону. Эти казачьи республики опередили Англию. Первые республики возникли именно в казачестве, у казаков. У них уже фактически существовала своя конституция. Они брали людей беглых, давали им наделы, землю, но присматривались к каждому: ну-ка, как он обрабатывает землю, как он вообще... какой он хозяин? хороший, справный? Два-три года смотрели... Потом разрешали ему жениться на казачке. А если - нет, пошел вон! его изгоняли. И так вот казачество такое крепло. Это я говорю к тому, что не писал я этой повести и не написал бы, если бы не Юрий Александрович, но вот когда Юрий Александрович сказал мне: напишите о своей работе на телевидении, я написал... и увидел, действительно, как много, оказывается, у меня там всего было. И вот этот материал как бы осветился тем, что я сказал в "Годах на TV". Я просто рассказал, что вот я снимал такой фильм, что вот так-то и вот так-то это было... И так-то я этим увлекся...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Я должен сказать, что это настолько живо написано... Ваграм Борисович тут поймал такую искру... или я ему эту искру дал. Я буквально за ночь прочитал все, я был просто в восторге! Это написано... знаете как... на одном дыхании.
       Спасибо, Ваграм Борисович.
       Слово художнику...
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       - Спасибо, спасибо большое.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Слово художнику книги, который нашел такое рецептуальное, белоснежное такое сочетание для ее оформления... медицинское совершенно... Тут у нас Владимир Георгиевич Скребицкий присутствует. Он скажет свое слово следом за Сашей... Владимир Георгиевичя у нас занимается мозгом. Я был вообще потрясен, когда узнал об этом. То есть он по самой профессии своей должен быть писателем. Просто тут и думать нечего, он должен писать.
       Александр Трифонов! Лидер Третьего русского авангарда, которого Слава Лён так окрестил. А вообще к нему очень хорошо, вот что мне нравится еще в Игоре Григорьевиче Снегуре... то, что он очень хорошо отнесся к молодому художнику, и они как-то нашли друг с другом общий язык. И у них получилась и существует такая неформальная связь времен.
       Саша, пожалуйста!
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Да, книга у нас получилась очень красивая, большая. Вот я хочу отметить такой рекорд издательства "Книжный сад" и Юрия Кувалдина. Это - 832 страницы! Это очень сложно в типографском плане исполнить, такую книгу. И в художественном плане она нам, мне кажется, удалась. Потому что она очень лаконично оформлена, но в то же время она очень современно и так очень стильно смотрится. То есть картина моя "Ангел Аполлинера" на белом фоне получилась очень цветастая и придает такую динамику всей книге, плюс очень приятно видеть такой переплет.
       Я в этой книге занимаю скромно всего лишь 12 полос, по сравнению, допустим, с таким монстром, как Ваграм Кеворков... (Смех в зале, возгласы: "Монстр!") Он 160 страниц занимает. Кувалдин - 134 даже меньше, чем Кеворков (Саша подсчитал, кто из авторов сколько страниц занимает в альманахе "Ре-цепт". - Н. К.) Остальные авторы - в районе сотни страниц. Я вот выступаю здесь с двумя небольшими произведениями. Одно из них Юрий Александрович окрестил как "эссе-рецепт", это "Я и Малевич". Это мое короткое такое "эссе-рецепт" о том, как Казимир Малевич повлиял на мое творчество и как его "Черный квадрат" появлялся в моих картинах, как он развивался в них, как он из просто случайного элемента превратился в некоторых произведениях в действующее лицо. Я написал это эссе недавно, зимой, где-то, наверно, в декабре того года. И я даже не мог предугадать, что оно станет для меня таким совпадением, что меня пригласят участвовать в выставке, посвященной 130-летию со дня рождения Малевича, которая проходила в Немчиновке. Эта выставка - памятная, групповая выставка. Многие художники, многие известные художники, в том числе и упомянутые в данной книге, принимали участие в ней, Ольга Победова, допустим, скульптор, о которой Юрий Кувалдин написал и напечатал здесь эссе "Королева стекла", и Игорь Григорьевич Снегур тоже выставлялся с ней вместе. Он тоже пишет о ней в своих беседах. Также был с нами в Немчиновке художник Виталий Копачев, директор галереи А-3, где мы с ним и с Игорем Григорьевичем Снегуром выставлялись. То есть, написав о Малевиче, я как бы принял непосредственное участие в жизни самого Малевича. Я думаю, ему было бы приятно, 70 лет спустя после своей смерти, знать, что художники, в том числе молодые художники...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - ...помнят его творчество...
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Да, помнят его творчество, развивают его, интерпретируют... Я специально одну картину нарисовал для этого события, вот.
       И второе мое эссе, которое есть в данной книге, оно более раннее, это "Начало Новых возможностей". Это мои юношеские, детские воспоминания о том, что повлияло на мое творчество, какие художники, какие явления... Это такие мои размышления об искусстве. И в конце тут тоже, кстати, присутствует Казимир Малевич. Казимир Малевич сказал: "Я начало всего... Черный квадрат - зародыш всех возможностей".
       Так же я хочу отметить, что Игорь Снегур представлен в книге не только своей повестью о Тарусе, а еще и большим разделом своих бесед о художниках.
       И тут у нас с ним идет некая перекличка. У него есть целый кусок о Кандинском. То есть я в своем эссе начал говорить о Малевиче, а он как бы поддерживает меня и говорит о Кандинском. То есть мы с ним говорим о двух наших русских художниках, о двух столпах авангарда. Очень интересные у него, глубокие такие размышления, которые вот по-настоящему искусствоведческие. Допустим, о том, что Малевич и Кандинский берут структуру мира и через живопись пытаются подобраться к фундаментальным основам и законам мироздания. Присутствует у него в беседах масса интереснейших таких цитат. Вот я сейчас приведу вам некоторые из них, об индивидуалистах:
       "Я отношу себя к категории созидателей - Малевич, Кандинский, Лисицкий, но не к индивидуалистам. Индивидуалист - это редкое обаяние, это от Бога дар! А все созидатели - это строители, ревнители, узурпаторы, все они тотальны, сверхтотальны! А индивидуалисты - это Лермонтов, Есенин, там же Модильяни".
       Вот очень интересные у него тут размышления, я по пути сюда как раз это читал, изучал. И потом еще очень интересные у него высказывания про абстрактную живопись, у Игоря Григорьевича. Я даже думал, что он сегодня разовьет тут, на вечере, эту тему. Но он сегодня не стал касаться ее.
       "Для меня живопись абстрактна и беспредметна. Я ее называю духовной. Абстрактная живопись это процесс, в котором художник, личность в данном случае не названы. Через этот язык автор проверяет себя, насколько он близок к гармонизации цвета, формы, пространства в языке изобразительном".
       И в данном случае получился у нас такой рецептуально замкнутый круг с перекличкой между авторами.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Это очень важная перекличка. Я сказал в начале вечера, что Рецептуализм зарождался именно как живописно-художественная школа...
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Да, и Славой Лёном развивался...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А литература подхватила ее, то есть я подхватил. Слава-то, он устный рассказчик, о чем я говорил ему. Я сразу сказал ему: "Надо все записывать, потому что все уходит в песок". И благодаря мне Слава написал несколько работ, которые мною были напечатаны. Вот Саша тут правильно сказал, что художники, литераторы и вообще все люди искусства - они все сплетены Рецептуализмом. В это еще мало кто врубился. Но я думаю, мы поможем людям понять это.
       Саша, спасибо тебе!
       (Аплодисменты зала.)
       Теперь я хотел бы предоставить слово Владимиру Георгиевичу Скребицкому, автору замечательного романа, который я вставил в альманах, - "Вокруг чайного стола". Особенности этого романа заключаются в тончайшем психологизме, в традиции психологической прозы. Я бы даже сказал, что этот роман генетически вырос из прозы Марселя Пруста. Это абсолютно бессюжетные вещи, хотя они имеют свою топонимику, свое происхождение, свою героику. Тем не менее, это абсолютно свободное творчество нашего члена-корреспондента Академии наук и члена-корреспондента медицинской Академии и человека, который всю свою жизнь посвятил изучению мозга. Вот он - великий писатель Владимир Скребицкий!
       Владимир СКРЕБИЦКИЙ:
       - Шутка ли сказать - великий...
       Значит, Юрий Александрович мне дал задание - рассказать здесь, на коллоквиуме, как был написан мною вот этот роман - "Вокруг чайного стола". Я в молодости больше всего любил, как говорится, ухаживать за девочками... (Смех в зале.) И я продолжал этим заниматься и тогда, когда поступил работать в вышеупомянутый институт мозга. Там были у меня разные интересные обстоятельства, разные пережива-а-ния и так далее. А у меня был там приятель, он меня на 10 лет старше. Он и сейчас есть. Он и сейчас меня на 10 лет старше. (Смех в зале.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Никак Скребицкий не догонит его по своему возрасту...
       (Смех в зале.)
       Владимир СКРЕБИЦКИЙ:
       - Звали его Владимир Моисеевич Барен. Он был человек такой... с большим чувством юмора... и такой... с большим здравым смыслом. Я ему всегда рассказывал про свои похождения. А он их как-то так очень мило и иронично комментировал и ставил меня на ноги, на реальную действительность. Ну вот, собственно говоря, из этого материала, из этих моих разговоров с ним и родился первый рассказ, который я назвал "Петины похождения" и изобразил там такого вот, ну, бонвивана. Ну, я не совсем, конечно, себя изобразил... И вот такие вот к этим похождениям психологические комментарии человека вот такого склада как... я его там назвал Олег Моисеевич Барен.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Замечательный совершенно образ!
       Владимир СКРЕБИЦКИЙ:
       - Очень часто рассказ у меня родится из одного какого-то предложения, совершенно вот так неизвестно откуда взятого.
       Я помню, что, значит, вот как-то я обдумывая всю эту ситуацию, придумывал что-то вроде рассказа об этом молодом человеке. И вот у него там, у этого молодого человека, были "романы". И в какой-то момент он, значит, решил с той женщиной, с которой у него был какой-то очередной роман, он решил, что хватит... надо перейти на дружеские отношения. Во время моей молодости это было как-то модно - переходить или пытаться переходить с любовных отношений на дружеские. Было такое понятие. Не знаю, существует ли оно сейчас. (Смех в зале.) И там была такая у меня, значит, такая фраза... что, дескать, когда после следующей их встречи женщина... я уж не помню, как я ее там назвал... собирала разбросанное по полу белье, то Петя подумал, что дружеские отношения имеют свои приятные ситуации и стороны. И вот, собственно, из этой какой-то такой иронической фразы и родился вокруг нее весь вот этот самый рассказ, который, значит, естественно лег на почву того времени. И разговоры в московских кухнях, и появление "Мастера и Маргариты"... и обсуждение этой вещи... то есть вот все это было привязано к тому времени. Ну вот и получился у меня такой рассказ, более-менее ни про что, такой вот... про такую вот болтовню.
       Мне было очень интересно то, что я написал. И я дал прочесть это своему приятелю. А он такой человек развитой, тонкий... И он сказал мне: "Вы очень хорошо написали, но вы очень подражаете..." - И сказал мне, кому я подражаю. Он сказал: "Вы подражаете Достоевскому". И, действительно, хотя ничего общего как бы в тематике у нас с Достоевским нету, но в то время я читал "Бесов" Достоевского. И я чувствую у себя вот это стилистическое подражание такому вот свободному, как у Достоевского, разговору с читателем. Вот так вот я написал свой самый первый рассказ. Это был конец 60-х годов. Потом совершенно независимо от этого рассказа я написал другой рассказ - про человека, который лежит в больнице и умирает от инфаркта. И этот рассказ родился тоже фактически из одной фразы. Мне представился какой-то вот такой человек, с таким ироничным отношением к жизни. После инфаркта ему не разрешают курить, говорят, что мы тебе не враги, чтобы приносить тебе папиросы. А он думает: да, черт возьми, да пусть уж лучше враги хоть как-то развлекают тебя, чем друзья, от которых одна только тоска. И вот какая-то вот такая фраза у меня родилась, которую произнес про себя человек. И этот человек меня заинтересовал, и я стал развивать ситуацию, связанную с ним, и придумал, что у него - молодая жена, что у этой молодой жены был такой интеллектуальный кавалер. У меня отец в 1961 году как раз умер от инфаркта, в Боткинской больнице. Так что вся эта ситуация была мне знакома. И этот рассказ лег у меня уже на 70-е годы, со всеми теми разговорами, настроениями, которые были в период застоя. Вот так были написаны мною эти два совершенно, повторяю, не связанные между собою рассказа и никак друг с другом не перекликающиеся.
       А потом... я очень люблю... раньше по крайней мере любил... делать длительные прогулки. Мой маршрут был такой: от Трехгорки до Усова. И я хорошо знал вот эту обстановку, разговоры вот в таких прогулочных группах, которые как бы бегут от какой-то действительности и в то же время создают какую-то свою новую действительность этими разговорами. Мне всегда это было достаточно хорошо знакомо. И я решил описать этот маршрут от Трехгорки до Усова и каждый участок пути, и рассказать какую-то историю про один из характеров этих героев. Ну, естественно, что надо было каких-то персонажей посадить в эту группу. А поскольку персонажи у меня уже были, и Олег Моисеевич Барен, и этот молодой интеллектуал Кирилл Лапицкий, то я их всех, значит, в эту группу посадил. Они у меня гуляют от Трехгорки до Усова, и таким образом между двумя не связанными между собой рассказами возникла вот некая смычка. И тогда мне как-то самому стало все это как-то вот интересно. И я написал четвертый рассказ, в котором попытался свести концы с концами и придать всему этому повествованию законченность. Я всегда смотрел на это как на цикл из четырех рассказов. Но Юрий Александрович меня убедил, что это такой роман...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Абсолютно законченный роман, причем рецептуально написанный... монтаж там не линейный...
       Владимир СКРЕБИЦКИЙ:
       - Такие слова вы говорите... здорово! "Рецептуально написанный" роман... "не линейный монтаж"... Я, как и все авторы альманаха, тоже очень горд тем, что я участвую в этом вот сборнике. Спасибо всем вам.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Так... И еще у нас сейчас выступит Виктор Кузнецов-Казанский. Виктор Владимирович!
       Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ:
       - Я коротко...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, коротко. Мне очень нравятся ваши вещи. Вот тут у нас медики сегодня собрались. Белые одежды... Владимир Скребицкий, Виктор Кузнецов-Казанский. Виктор Владимирович написал блестящее эссе. Оно выставлено мной в Интернете, на сайте "Нашей улицы", оно там года три висит, у него самая большая посещаемость... тысячи посещений. Он посвятил это эссе врачам, которые стали писателями. И, по-моему, он там всех вспомнил, буквалистически. Мы знаем, что в литературе есть один доктор - Чехов. Ну, там, еще - Василий Аксенов. У Кузнецова же Казанского их там тысячи! Я даже не подозревал, что их так много.
       Его эссе называется "Гиппократ и Аполлон", оно стало украшением нашего альманаха "Ре-цепт".
       Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ:
       - Спасибо, Юрий Александрович, большое!
       Вот... Ну я в отличие от всех авторов альманаха не имею никакого гуманитарного образования.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Виктор Владимирович - кандидат геолого-минералогических наук.
       Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ:
       - Владимир Георгиевич Скребицкий тоже, наверное, не имеет гуманитарного образования. Но его папа был крупнейший детский писатель...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Детский. Георгий Скребицкий.
       Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ:
       - Георгий Скребицкий, все это знают и помнят, - отец Владимира Георгиевича. Поэтому я бы сказал, вы принадлежите к писателям, которые имеют гуманитарное образование. От своего папы вы не можете его не иметь. А я не имею. Написать эссе о врачах, которые стали писателями, меня подтолкнула история, которая изложена у меня в моей документальной повести "40 тысяч братьев". Главный герой этой повести - "экстрасенс" в кавычках, исцеляющий безнадежных больных, когда от них уже все врачи отказались. Вот эта вот история, которая напоминает собой фантастический, или, по крайней мере, сюрреалистический фильм... значит, вот эта история здесь у меня изложена. И, по-моему, она тоже изложена не прямолинейно.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Здесь такой блок получился у Виктора Владимировича, очень емкий. И здесь как бы действительно получилась взаимосвязь этих двух больших эссе...
       Ну, в альманахе есть еще и относительно мелкие его вещи, небольшие по своему размеру. Это блестящая новелла о творчестве моего любимого поэта и барда Александра Городницкого. Кстати, здесь у нас присутствует гитарист, который все время играет в концертах с Городницким. Сейчас этот гитарист будет выступать здесь с Ларисой Косаревой.
       В альманахе есть и маленькая новеллка Кузнецова-Казанского о моей любимой поэтессе, которая живет в Таллинне. Таллинн процветает. Телевизору, который пугает нас тем, что там какие-то монстры чего-то сносят, верить нельзя. Таллинн - вообще столица интеллигентных писателей. Елена Скульская работала в газете вместе с Сергеем Довлатовым. И я публиковал у себя в журнале ее повесть о том, как она работала как раз с Сергеем Довлатовым. И Виктор Владимирович, кстати говоря, как раз и познакомил меня с Еленой Скульской. Вот он еще обладает способностью привлекать хороших авторов в "Нашу улицу". Он приводил Елену Григорьевну ко мне в редакцию, когда редакция была здесь, на улице Балтийской. Я сделал с этой поэтессой огромную беседу, которая вошла в собрание моих сочинений. Я думаю еще издать отдельно книгу "Мои беседы".
      
       2 ЧАСТЬ ВЕЧЕРА
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А сейчас я приглашаю (на символическую сцену) певицу Ларису Косареву. Мы переходим к музыкальной части. Лариса Косарева - выдающаяся певица. Она тронула мое сердце. Она поет совершенно великолепно. Артистка музыкального центра телевидения и радиовещания. Аккомпанировать ей будет, как я уже сказал, замечательный гитарист Михаил Грайфер, который аккомпанирует Александру Городницкому. Миша, пожалуйста! Лариса, скажете, что вы будет исполнять.
       Лариса КОСАРЕВА:
       - Я очень рада, что Юрий Александрович пригласил меня на этот ваш вечер. Мне всегда приятно встретиться с новой аудиторией, с умной, поразительной, одухотворенной, которая многое знает, многое умеет и великолепно говорит. У вас у всех - блестящий язык, блестящий. Я давно уже таких мастеров слова не встречала.
       Юрий Александрович попросил и меня что-то сказать. Я попробую. Хотя мне, конечно, состязаться с вами очень сложно.
       Я - академическая певица. Сегодня прозвучат романсы, и современные бардовские, и классические. Поэтому я начинаю с того, что мне ближе, с классики.
       Есть у меня программа, которая называется "Под чарующей лаской твоею". Из серии русского романса. Я не буду убеждать вас, что романс - это искусство личное. Я не буду говорить, что в романсе живут душа, ум и самые тончайшие нюансы человеческого настроения. Это удивительно, что кто-то выразил такие мысли, такие слова выразил, то, чем заполнено наше сердце. "Под чарующей лаской твоею" - мы с вами войдем в мир русского романса. И постараемся услышать несколько граней этого романса. Конечно же, наши классики - это Золотой век русского романса - XIX века. И для вас прозвучит первое сочинение - Александра Сергеевича Даргомыжского. Россия подарила нам трех выдающихся авторов с этим именем: Александра Сергеевича Пушкина, Александра Сергеевича Грибоедова и Александра Сергеевича Даргомыжского. "Хочу правды, - говорил композитор, - чтобы звук прямо выражал слово". И, наверное, это ему удалось. И вы сейчас можете в этом убедиться. И для вас сейчас прозвучит любимый романс Полины Виардо, испанской певицы, которая полюбила Россию и три сезона давала концерты в Санкт-Петербурге. Знаете, у вас заседание - дневное. Это очень сложно для музыкантов. Поэтому не мог сегодня прийти сюда мой постоянный помощник, замечательный музыкант, великолпеный пианист Сергей Яковлевич Солодовник. Он профессор, преподает, у него студенты, они сегодня сдают ему зачет. И поэтому я воспользуюсь своей заготовкой, с которой репетирую дома. Да? Вы меня извините, но вот слава технике, что такое возможно. Это называется фонограмма "минус один". И вот с такой фонограммой я попытаюсь исполнить несколько классических произведений.
       (Лариса Косарева включает магнитофон, в который вставила свою "минусовку".)
       Даргомыжский. На стихи Любецкого. "Я все еще его, безумная, люблю".
       (Лариса Косарева поет романс Даргомыжского.)
      
       Я все еще его, безумная, люблю.
       При имени его душа моя трепещет,
       Тоска по-прежнему сжимает грудь мою,
       И взор горячею слезой невольно блещет.
       Безумная, я все еще его люблю,
       Я все еще его люблю...
      
       (Аплодисменты.)
       Романс пришел к нам из Испании, как стихотворение, рассчитанное на музыкальное исполнение на романском, то есть на испанском языке. И потому для вас сейчас прозвучит "Испанское болеро композитора Яра.
       (Лариса Косарева надевает кастаньеты себе на пальцы. Поет "Испанское болеро".)
      
       Гордая прелесть осанки,
       Страстная нега очей,
       Все это есть у испанки,
       Дочери южных ночей.
       Гордая прелесть осанки,
       Страстная нега очей,
       Все это есть у испанки,
       Дочери южных ночей.
      
       Ах, жду тебя я,
       О, моя дорогая,
       Ах, пленительный сладкий сон.
       Выйди, милая, на балкон,
       Жду тебя я,
       О, моя дорогая,
       Ах, пленительный сладкий сон.
       Выйди, милая, на балкон...
      
       (Аплодисменты. Юрий Кувалдин: "Браво!")
       На рубеже ХIX - XX века в России появился очень интересный жанр романса под названием "жестокий романс". "Жестокий романс", то есть роковой, фатально гибельный, когда все по высшей мере. Я очень люблю исполнять в своей программе "жестокие романсы". Но для этого нужен живой рояль, живая скрипка. Но еще один жанр появился на рубеже XIX - XX века - жанр романса-вальса. И мы знаем известные популярные вальсы - "Дунайские волны", "Амурские волны", очень известный вальс "Осенний сон" и не менее известный - старинный русский романс-вальс "Березка". Это считается русский вальс. Но у него - иностранные авторы. Композитор Дрейзан на слова Безыменского. А вообще-то в основу этого романса положена очень известная мелодия "Разбитое сердце". Итак, старинный русский вальс "Березка".
      
       Средь сосен...
       Меж темных ракит
       В серебряном платье
       Березка стоит,
       Склонились деревья, цветы и кусты
       Пред гордым величьем ее красоты.
       ................................................
       В сердце он всегда с тобой -
       Образ березки родной.
      
       (Аплодисменты, возгласы "Браво!")
       Спасибо.
       Также из Испании к нам пришла гитара. Сначала в России была русская семиструнная гитара, а потом популярность все больше заваевывала испанская шестиструнная. Романс и гитара в домашнем музицировании - это единое целое. И я приглашаю сюда, на эту сцену, блестящего гитариста Михаила Грайфера. Михаил Грайфер исполнит для вас сочинение... Дмитрия... (Обращается к Михаилу Грайферу.) Подскажите мне, пожалуйста...
       Михаил ГРАЙФЕР:
       - Дмитрия Григорьева... "Летнее настроение".
       (Михаил Грайфнр играет на гитаре сочинение Дмитрия Григорьева "Летнее настроение".)
       (Аплодисменты.)
       Лариса КОСАРЕВА:
       - А сейчас я спою несколько романсов из цикла на стихи Рады Полищук...
       (Лариса Косарева поет романс "Вышиваю цветочки крестиком")
      
       Вышиваю цветочки крестиком...
       Не портниха я, а заложница
       Ваших вечных интриг с другими...
      
       Не сошью себе сарафанчик,
       Не украшу его цветочками...
       И т.д.
      
       Мой любимый романс из этого цикла - "Баллада о несбывшейся любви".
       (Лариса Косарева поет романс.)
      
       Несбывшаяся любовь моя,
       Прощай я тебя покидаю...
      
       (Аплодисменты, возгласы "Браво!")
       - Юрий Александрович, сколько у меня еще есть времени, чтобы я рассчитала свое время...
       Юрий КУВАЛДИН (смотрит на ручные часы Ваграма Кеворкова, потому что Юрий Кувалдин часов не носит):
       - Сейчас без четверти...
       Лариса КОСАРЕВА:
       - Нет у меня (сколько есть времени)...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Сколько угодно. Смотрите, как у вас... чтобы там не было накладки (Лариса Косарева с музыкантом Михаилом Грайфером в этот день должна была выступать еще в одном месте и рассчитывала время, чтобы не опоздать туда.)
       (Лариса Косарева спела еще несколько романсов.)
       Лариса КОСАРЕВА:
       - И заключительный романс этого цикла "Таинство музыки".
       (Лариса Косарева поет романс "Таинство музыки".)
      
       Здесь музыка, как женщина, жила,
       Свободно независимо и гордо...
      
       (Аплодисменты. Юрий Кувалдин: "Браво!")
       Лариса КОСАРЕВА:
       - В моем творчестве очень много программ. Но, наверное, самая любимая, самая популярная, с которой мы ездим по России и за рубеж, это "Диалог с Мариной", музыка на стихи Марины Цветаевой. И вот я сейчас исполню три романса на стихи Марины Цветаевой композитора-барда Антона Шатько. В его творчестве около ста романсов на стихи Марины Цветаевой. К сожалению, рано ушедшего из жизни, в 37 лет. Сами понимаете, это возраст критический. И теперь все концерты мы работаем без него (без Шатько).
       В этой "цветаевской" программе есть песня "Руки твои люблю целовать". Она вызывает у слушателей такое чувственное восприятие.
       (Лариса Косарева поет песню-романс "Руки люблю целовать". Потом еще два песни из "цветаевского" цикла - "Я тебя отвоюю" и "Барабан". После каждой песни - в зале звучит аплодистемны и возгласы "Браво!")
       На этом я хочу закончить свое выступление.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо большое.
       Лариса КОСАРЕВА:
       - Я еще только последнюю заключительную фразу скажу. Веками человечество созидало культуру высоких чувств и отношений. Они проявляются в песнях и романсах, где все соединяется в одно целое: музыка, поэзия, любовь. Мне хочется задать вам такой вопрос: а есть ли будущее у любви мужчины и женщины?
       Спасибо.
       Я совсем недавно выпустила диск. Я оставлю вам, Юрий Александрович, несколько дисков, вы подарите их своим авторам.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо.
       Закончит этот вечер - артист Театра Армии Александр Чутко! Он прочитает, насколько я знаю, несколько стихотворений одного из моих авторов - Александра Павловича Тимофеевского. Саша сам объявит нам, какие стихи он будет читать.
       Александр ЧУТКО:
       - Господа рецептуалисты! Я прочитаю вам стихи поэта Александра Тимофеевского, которого вы все хорошо знаете.
       (Александр Чутко читает следующие стихи Александра Тимофеевского:
      
       1.
       С утра Лаура не одета
       В квартире у нее бедлам...
       (И т.д. по тексту.)
      
       2.
       Что может быть смешней мужчины,
       Когда, в печали и тоске,
       Сидит он, теребя морщины,
       В кальсонах и в одном носке...
       (И т.д. по тексту.)
      
       3.
       Быть может, не во сне а наяву
       Я с поезда сойду напропалую
       И в чистом поле упаду в траву
       И зареву и землю поцелую...
       (И т.д. по тексту.)
      
       4.
       Мы по-прежнему в говне!
       Обошла нас Божья милость.
       В этой трехнутой стране
       Ничего не изменилось...
       (И т.д. по тексту.)
      
       5.
       Конечно, наш Господь безбожник,
       Поскольку Бога нет над ним...
       (И т.д. по тексту.)
      
       6.
       Люблю азу в начале мая!
       (И т.д. по тексту.)
      
       7.
       Мы живы, а глядишь - помрем,
       Свободе гимн не допиликав...
       (И т.д. по тексту.)
      
       8.
       Он ищет читателя, ищет
       Сквозь толщи столетий. И вот -
       Один сумасшедший напишет,
       Другой сумасшедший прочтет...
       (И т.д. по тексту.)
       (После каждого стихотворения в зале звучат аплодисменты, смех, крики: "Браво!", "Замечательно! Гениально!")
       Юрий КУВАЛДИН:
       Это последнее стихотворение я поместил на "шмуц-титул" книги "Песня скорбных душой", которую я выпускал Александру Павловичу Тимофеевскому в 1997 году, кажется...
      
      
       3 ЧАСТЬ ВЕЧЕРА
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Так. На этом у нас концертная часть закончилась. Дальше у нас по программе идет просмотр телевизионного фильма "Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте". Но я предлагаю это совместить с фуршетом. Пора уже принести сюда бутерброды с красной икрой и с красной рыбой, и тарелочки с тортом и с конфетами, коробки с сахаром и чашки и блюдца для чая... И все. Я попрошу сделать это женщин. Женщины! Нина Краснова... помоги, пожалуйста, принести сюда все это. Но записывать вечер на диктофон ты дальше будешь еще.
       (Нина Краснова, Тамара Журова, Вера Данилюк и Марина Соловьева идут в кухню-столовую и приносят оттуда пластмассовые разовые тарелки с заранее приготовленными бутербродами, такие же тарелки с кусками торта и пластмассовыми ложечками к ним, коробки с сахаром, коробки с конфетами "Белиссимо", фаянсовые чашки и блюдца, коробочки с пакетиками чая, бирюзовые бумажные салфетки, электрический чайник с кипятком... Расставляют и раскладывают все это на столах. Мужчины помогают женщинам. Начинается фуршет и просмотр телевизионного фильма.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Фильм "Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте". Впервые был показан по телевизионному каналу "Культура", 21 ноября 2006 года, в ознаменование моего 60-летия. Режиссер фильма - Ваграм Кеворков.
       Александр ТРИФОНОВ (всем присутствующим):
       - Во время просмотра фильма - не разговаривать!
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Это мой сын уже командует...
       (Смех в зале, возгласы: "Во время просмотра фильма не разговаривать"!
       Идет просмотр фильма, сорок минут.
       После этого начинается фотосессия.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Сейчас мы фотографируемся у портрета Платонова. Я могу целую лекцию о Платонове прочитать, но сейчас не буду этого делать. (Смех в зале.)
       (Участники альманаха фотографируются у портрета Платонова. Юрий Кувалдин дает Нине Красновой свой фотоаппарат, говорит ей, на какую кнопку она должна нажимать. Нина Краснова фотографирует участников альманаха. Юрий Кувалдин советует ей снимать группу не с одного ракурса, а с разных, что она и делает.)
       Нина КРАСНОВА:
       - Все участники альманаха - один лучше другого, очень хорошо смотрятся! (Обращается к Кувалдину.) А мне, не участнице, можно сфотографироваться с участниками?
       Юрий КУВАЛДИН (шутит):
       - Можно. Если сегодня к 12 часам ночи вы расшифруете и обработаете и пришлете мне по электронной почте всю стенограмму вечера.
       (Смех и общее оживление в зале. Потом авторы пишут друг другу автографы на экземплярах "Ре-цепта". Потом во главе с Юрием Кувалдиным совершают прогулку по Москве, идут от библиотеки имени Платонова, по улице Усиевича и примыкающим к ней улицам, дворами, до Ленинградского проспекта и до станции метро "Сокол" и разъезжаются по домам, писать новые вещи для альманаха "Ре-цепт" и для Вечности.)
      
       Стенограмму подготовила поэтесса Нина КРАСНОВА
       21, 23 - 25 мая 2008 г., 3 часа ночи
      
      
      
      
      
       "ЗОЛОТАЯ ПТИЦА"
       НА ДНЕ РОЖДЕНИЯ ЮРИЯ КУВАЛДИНА
       в музыкально-литературной гостиной "Свеча"
       20 ноября 2008 года
      
      
       19 ноября в мире, в разные годы и века, в разных точках земного шара родились такие великие люди, как итальянский художник Паоло Веронезе, королева Польши Бона Сфорца, король Англии Карл I Стюарт, поэт и ученый Михайло Ломоносов и т. д.
       А 19 ноября 1946 года в Москве родился писатель Юрий Кувалдин, первый частный издатель в СССР (1989), основатель и главный редактор журнала "Наша улица" (1999), феномен нового времени, который, кстати сказать, учился в школе, где когда-то находилась Греко-латино-славянская академия, в которой учился Ломоносов.
       20 ноября 2008 года Юрий Кувалдин отмечал свой день рождения в 209-й библиотеке города Москвы, в музыкально-литературной гостиной "Свеча", на вечере, где собрались посетители этой гостиной, а также участники вечера - авторы журнала "Наша улица": художник Александр ТРИФОНОВ, поэты Нина КРАСНОВА и Виктор ШИРОКОВ, писатели Ваграм КЕВОРКОВ, Рада ПОЛИЩУК, Александр КИРНОС, Алексей НЕКРАСОВ, Виктор КУЗНЕЦОВ-КАЗАНСКИЙ, Александр ВИКОРУК, Елена ЕВСТИГНЕЕВА, и сама хозяйка гостиной - поэтесса и бард Татьяна СЕРГЕЕВА-АНДРИЕВСКАЯ.
       Стулья в зале стояли полукругом, полуамфитеатром, в несколько рядов. На небольшой сцене с открытым бледно-зеленым занавесом по левую сторону (от зрителей) стояла на тумбочке ваза с высокими темно-бордовыми хризантемами, а по правую сторону - железная конструкция с маленькими горящими свечечками в плоских подсвечниках. А ближе к стене - столик со стопами альманаха "Золотая птица", который вышел в издательстве "Книжный сад" ко дню рождения своего создателя и куда попали избранные произведения авторов "Нашей улицы". Один экземпляр стоял поверх всех других, вертикально, как птица с развернутыми крыльями, и на обложке, повернутой лицом к зрителям, красовалась золотая птица с репродукции новой картины Александра Трифонова.
       Вёл всю программу вечера сам Юрий КУВАЛДИН, который был в строгом черном костюме и в бело-голубоватой рубашке.
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Мы собрались и находимся где? в литературном салоне...
       Татьяна СЕРГЕЕВА-АНДРИЕВСКАЯ:
       - ...в музыкально-литературной гостиной "Свеча"...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - ...Мы собрались и находимся в литературно-музыкальной гостиной "Свеча", чему соответствуют зажженные свечи...
       Сейчас 17.30. Ровно в 17.30, как и объявлено в афише, мы начинаем вечер, посвященный дню моего рождения, и презентацию очередного альманаха авторов журнала "Наша улица". Первый альманах вышел несколько месяцев назад, в апреле, и назывался "Ре-цепт". А новый называется "Золотая птица".
       Я всегда говорю своим авторам: то, чего не было записано на бумаге, того не было, не существовало, поэтому пишите, записывайте все, что можете, не рассказывайте о чем-то в устной форме, а записывайте на бумагу. Устное слово улетает, исчезает, а записанное - остается. Люди, которые пишут о своей жизни, те люди не напрасно прожили свою жизнь, те люди являются бессмертными.
       Журнал "Наша улица" имеет такое несколько символическое название, которое пошло от стихов Мандельштама. Потому что и мои романы, и мои рассказы, и все мои произведения, и первые мои книги прозы... в них есть влияние поэта Мандельштама, у которого очень неудобная фамилия: "как ее ни вывертывай, криво звучит, а не прямо, мало в нем было лилейного, нрава он был не линейного, и потому эта улица, или верней эта яма, так и зовется по имени этого Мандельштама".
       (Юрий Кувалдин очень артистично, эмоционально и очень эффектно, выделяя интонацией, голосом, понижением и повышением громкости звука своего голоса, какие-то слова и строчки, читает стихотворение Осипа Мандельштама, как профессиональный артист и как поэт, который выступает перед миллионной аудиторией и хочет, чтобы его услышал весь мир.)
      
       Осип Мандельштам
      
       "ИЗ ТАБОРА УЛИЦЫ ТЕМНОЙ..."
      
       Я буду метаться по табору улицы темной
       За веткой черемухи в черной рессорной карете,
       За капором снега, за вечным за мельничным шумом...
       Я только запомнил каштановых прядей осечки,
       Придымленных горечью - нет, с муравьиной кислинкой,
       От них на губах остается янтарная сухость.
       В такие минуты и воздух мне кажется карим,
       И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой;
       И то, что я знаю о яблочной розовой коже...
       Но все же скрипели извозчичьих санок полозья,
       В плетенку рогожи глядели колючие звезды,
       И били вразрядку копыта по клавишам мерзлым.
       И только и свету - что в звездной колючей неправде,
       А жизнь проплывет театрального капора пеной,
       И некому молвить: "из табора улицы темной..."
       1925
      
       Я составил у себя на листочке некий порядок авторов, которые сейчас будут выступать. Все будут выступать по 5-7 минут, с 17.30 до 18.30. Формат нашего вечера не позволяет нам выступать дольше. Поэтому я буду пунктуален и заканчиваю свое предисловие к вечеру.
       Сейчас я хочу предоставить слово замечательной поэтессе, специалисту по творчеству писателя Юрия Кувалдина, которая написала комментарии к моему собранию сочинений. Это Нина Краснова. Она родилась в Рязани, в самом центре Рязани, и с детства бредила литературой и писала стихи и разные свои дневнички и записки. И когда играла в куклы, то даже делала для этих кукол маленькие книжечки и маленькие тетрадочки, чтобы куклы могли читать и писать. И вот такая фанатичка приехала в Москву. И стала поступать в Литературный институт, - именно в Литературный, и ни в какой другой. Сперва она не поступила туда. И тогда она поступила на хлебозавод, в Москве, по лимиту, как и нужно было, чтобы пройти практику. И работала на хлебозаводе выборщицей... да?
       Нина КРАСНОВА:
       - Да.
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Во-о-т... Отбирала хороший хлеб от плохого, отбирала хорошее от плохого. Но на другой год она все-таки поступила в Литературный институт. Она выпустила много книг. В этом году у нее вышло несколько книг. Сейчас она за пять минут расскажет вам о моем творчестве.
       Нина КРАСНОВА:
       - За 5 минут рассказать о творчестве Юрия Кувалдина, который недавно выпустил 10 томов собрания своих сочинений, нельзя. Это надо о каждом томе отдельно говорить. Я прочитала все 10 его томов и написала комментарии к каждому тому. Если их собрать в одно целое, получится целый том, большая, толстая книга о творчестве Юрия Кувалдина. После этого он уже еще 10 томов написал. Так что за пять минут я не смогу уложиться и рассказать вам о его творчестве. Чтобы вы узнали и поняли и почувствовали, что такое творчество Юрия Кувалдина, вам всем надо просто взять его книги, здесь, в библиотеке, и самим читать их, с карандашом в руках, и осваивать сочинения Юрия Кувалдина. Читайте его!
       Это уникальный писатель, один такой на всю страну и на весь мир, других таких у нас нет. Он, как Бог, един в трех лицах. Он и писатель, и издатель, и главный редактор журнала "Наша улица", а теперь еще и главный редактор литературного альманаха, который тоже един в разных лицах, под разными названиями. Он уже выходил под названием "Рецепт", а теперь вышел под названием "Золотая птица", туда включены произведения десяти авторов "Нашей улицы", в том числе самого Юрия Кувалдина, и его сына, художника Александра Трифонова, присутствующего здесь, и мои эссе о поэтах и о поэзии.
       У Кувалдина есть одна такая фраза в его Живом Журнале в Интернете: "У писателя должен быть твердый шаг".
       И вот такой твердый шаг - как раз у Юрия Кувалдина. Такой шаг нужен писателю для того, чтобы идти по своему литературному пути, который он выбрал себе с юности, и не сбиваться с этого пути. Это сам по себе очень трудный путь, который Лермонтов называл "кремнистым": "сквозь туман кремнистый путь блестит"... там много разных кремней, камней, много разных препятствий, разных обстоятельств, которые мешают писателю идти вперед, не дают ему заниматься своим делом, работать... то семья, то дети, то свадьбы, то разводы, то похороны, то, может быть, какие-то пирушки и тусовки, суета сует... Надо быть очень организованным, чтобы делать свое дело и не сбиваться со своего пути. И талант писателя состоит не только в том, чтобы написать хороший рассказ или повесть, но и в том, чтобы усадить себя писать и чтобы никому, ни своим родным и близким, ни своим коллегам, не дать мешать тебе работать. Потому что даже друзья могут очень мешать этому. Они могут позвонить тебе и пригласить тебя на какой-нибудь литературный вечер, сказать тебе: слушай, приходи сегодня в ЦДЛ на литературный вечер, а завтра тоже приходи на другой литературный вечер, в литературный музей, а послезавтра - тоже, еще куда-нибудь... И человек не может отказать своим друзьям, своим коллегам и начинает бегать по литературным вечерам и тусовкам и совершенно отрывается от стола и совершенно перестает работать, и когда ему уже надо предстать перед Всевышним и показать, что он сделал в этой жизни, ему нечего показать, у него в столе всего одна мятая тетрадка с текстами, которые он не успел написать или дописать. А потому что он делал не то, что должен был делать, и потому что он не умел отбрасывать от себя в сторону какие-то неглавные дела, а делать только главные и одно самое главное дело своей жизни, для которого он родился на свет. Юрий Кувалдин умеет делать все самое главное в своей жизни и отделять главные дела от неглавных, и знает, понимает, чувствует, какие главные, а какие нет. И поэтому он очень многое успевает делать: и книги свои писать, и издавать эти книги, и издавать еще и книги других писателей, и успевает журнал и альманахи выпускать... И все это он делает без суеты сует. И идет по своему пути все время вперед, к своей высокой цели, твердым шагом. Он во всем этом может служить примером и образцом для каждого писателя.
       Причем вот как интересно Юрий Кувалдин пишет здесь, в альманахе "Золотая птица", в своем рассказе "Там", о цели: "Цель появляется после начала дела, которое и поведет тебя и завлечет, и не оторвешься никогда от этого дела, такие вот дела на белом свете происходят". То есть сначала у писателя появляется дело, а потом уже цель, в процессе творчества, в процессе пути. А цель у писателя одна - подняться на Олимп и войти в Божественную метафизическую программу и встать на одну полку с великими классиками.
       Путь писателя - это марафонский путь, на длинную дистанцию, которую ему надо пройти. И писатель должен так рассчитать свои силы, чтобы ему хватило их на весь его путь. А когда тебя дергают туда-сюда, в разные стороны, иди сюда, иди туда, и просят тебя сделать то или сделать это, то есть совсем не то, что ты должен делать, ты все время отвлекаешься от своего главного пути и тратишь свои силы и свое время не на то, на что надо.
       И вот у Юрия Кувалдина нам всем надо учиться идти "твердым шагом" к своей цели и не сбиваться и никуда не сворачивать со своего пути, чтобы никто не навязывал тебе свою программу жизни, не ту, которую ты должен выполнять. У каждого писателя своя "небесная программа", которой он должен следовать, и свой путь, которым он должен идти. И кто умеет делать это и кто умеет работать, как Юрий Кувалдин, тот и добивается своего, и к тому и приходит золотая птица удачи, творческого вдохновения и творческого счастья. И вот как раз эту золотую птицу Юрий Кувалдин и сумел поймать на своем пути, как царевич жар-птицу. И я желаю ему удержать ее в своих руках и не упускать ее, чтобы она от него не улетела.
       Вот здесь, в зале, сидят его авторы... И его сын Александр Трифонов, который так чудесно оформил эту книгу, презентация которой проходит у нас здесь, и поместил на обложке свою картину "Золотая птица". В ней много юмора. Вот она, птица золотая, но - посмотрите на нее - это же ворона, с клювом большим, зеленая ворона... Бывает ворона черная, бывает ворона белая, бывает даже (она есть на одной из картин Саши Трифонова) ворона красная, а эта - зеленая, она покрасилась в зеленый цвет, надела на себя какие-то желтые, красные, золотые тряпочки, и вот она уже - как бы золотая птица... актриса она самая настоящая... ворона, которая изображает из себя золотую птицу, или чайку, как Кувалдин называет чайкой ворону в своей повести "Ворона"... И такие птицы бывают...
       (Аплодисменты зала!)
      
       (Юрий Кувалдин перед презентацией альманаха просил Нину Краснову прочитать свое, одно из самых любимых его стихотворений, стихотворение "Я студентка! Я живу в столице...", которое она написала еще на первом курсе Литературного института и которое в свое время оценил Николай Глазков, который поставил ей за это стихотворение четыре с плюсом, а за две последние строки - пять с плюсом.
      
       Нина Краснова
      
       ***
       Я студентка! Я живу в столице
       И уже себя считаю здесь,
       Нет, не чужеродною частицей,
       А своею, самой что ни есть.
       Только все же странно, я не скрою,
       Привыкать (в Рязани - проще там)
       К окруженным славой мировою
       Достопримечательным местам.
       Будто по открытке из альбома,
       Я брожу по улице иной,
       Прежде лишь заочно мне знакомой
       И заочно так любимой мной.
       Я к Москве привыкну, как к Рязани,
       Но, наверно, не смогу и впредь
       На нее привычными глазами
       Пусто и пресыщенно смотреть.
       Ах, Москва! Она неповторима!
       Понимаю это все ясней
       И, как сахар быстрорастворимый,
       Растворяюсь, растворяюсь в ней.
       1972
      
       Но Нина Краснова поняла, что ее лимит времени на этом вечере истек, исчерпался, и не стала читать это стихотворение, чтобы не занимать чужое время и дать выступить другим участникам вечера.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       Хорошо. Нина Краснова (это перед вами выступала Нина Краснова)!
       Поэтесса Нина Краснова в своей статье о моем рассказе "Куда кривая вывезет" уловила один важный момент в этом моем рассказе, там, где я пишу, что писателю не надо бояться чистого листа и не надо бояться писать по принципу: куда кривая вывезет. Нина писала об этом.
       Бывает так, что у человека есть какой-то творческий замысел, человек хочет осуществить его, хочет изложить на бумаге что-то такое, что нужно читателям, и у него рождается какой-то план, и человек говорит своим гипотетическим читателям: вот я вам сейчас всю правду напишу. И садится и не знает, как и что писать, и у него получается довольно-таки какая-то прямолинейная серая проза.
       Дело в том, что какая-то высшая сила сама диктует писателю, что и как ему писать. У меня бывает, например, вот как. У меня возникает замысел какой-то вещи. Я настраиваюсь на какую-то вещь, сажусь писать ее, а мне ангел говорит: ты не то пишешь... И когда я весь ухожу в себя, у меня получается что-то совершенно другое, чем то, что я хотел написать. В этом - счастье творчества писателя. И каждый писатель знает эти счастливые моменты, когда ты пишешь такие вещи, которые ты никогда не задумывал и которые ты никогда не придумаешь, они сами выплывают откуда-то и ложатся на бумагу.
       Нина сказала о художнике Александре Трифонове... (Аплодисменты зала!) Александр Трифонов, он очень известный художник, сейчас расскажет нам, как он рисовал эту птицу.
       (Аплодисменты зала!)
       Александр ТРИФОНОВ:
       - Здравствуйте. Я держу в руках альманах "Золотая птица" с авторами "Нашей улицы", которые представлены здесь своими лучшими произведениями.
       На переплете "Ре-цепта" была моя картина "Ангел", а здесь мы с отцом решили поместить мою картину "Золотая птица".
       Каждый читатель найдет в этом альманахе что-то близкое для себя. Рассказы Алексея Некрасова, беседы художника-авангардиста Игоря Снегура об искусстве, эссе Нины Красновой о поэтах - о Волошине, о Бальмонте, о Есенине...
       Я поздравляю всех авторов и читателей с этим альманахом. И еще я хотел бы поздравить своего отца Юрия Александровича Кувалдина с днем рождения! (Аплодисменты!) И пожелать ему творческих успехов и прочитать в качестве подарка стихотворение Евгения Блажеевского, любимого поэта моего отца:
      
       Евгений Блажеевский
      
       Из цикла "ПРОФИЛЬ СТЕРВЯТНИКА"
      
       ***
       Веселое время!.. Ордынка... Таганка...
       Страна отдыхала, как пьяный шахтер,
       И голубь садился на вывеску банка,
       И был безмятежен имперский шатер.
       И мир, подустав от всемирных пожарищ,
       Смеялся и розы воскресные стриг,
       И вместо привычного слова "товарищ"
       Тебя окликали: "Здорово, старик!"
       И пух тополиный, не зная причала,
       Парил, застревая в пустой кобуре,
       И пеньем заморской сирены звучало:
       Фиеста... коррида... крупье... кабаре...
       А что еще нужно для нищей свободы? -
       Бутылка вина, разговор до утра...
       И помнятся шестидесятые годы -
       Железной поры золотая пора.
       1992
       (Аплодисменты зала!)
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Сейчас я хочу предоставить слово Виктору Широкову, которого знаю много лет. В этом альманахе нет его произведений, но в "Нашей улице" он печатался много раз. Поэт, прозаик, журналист, который когда-то работал в "Литературной газете"!
       (Аплодисменты зала!)
       Виктор ШИРОКОВ (подходит к микрофону и к столику со стопами альманаха, спрашивает у Юрия Кувалдина:
       - Можно книгу взять?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Каждый, кто находится в этом зале, не уйдет отсюда без книги, каждый возьмет себе по экземпляру. А мы еще и распишемся там...
       Виктор ШИРОКОВ:
       - О Кувалдине говорить и трудно, и легко. Легко, потому что он весь - перед вами, на виду, он сам себя характеризует, он весь открыт своим друзьям и даже своим врагам и, так сказать, проявляется не только в своих собственных произведениях, но и в общественной работе. Но говорить о нем трудно, потому что за всей его кажущейся открытой видимостью и видимой открытостью он человек в то же время внутренне очень закрытый. Вот подите попробуйте позвоните ему по телефону, он с вами и говорить-то не будет (потому что он все время работает, или читает что-то или пишет или редактирует, и у него нет ни минуты свободного времени. - Н. К.). Вы можете прислать ему только письмецо по электронной почте, но и то неизвестно, ответит он вам или нет. Поэтому Кувалдин, так сказать, это очень своеобразное государство - как Ватикан в Риме. Вот есть Италия, есть столица Италии Рим, а есть в Италии и Риме, так сказать, маленькое государство Ватикан, которое, тем не менее, определяет очень многое на мировой арене.
       Вчера у Кувалдина был день рождения. И вот сегодня, идя сюда и размышляя о том, что мне сказать о Кувалдине, тем более людям, которые всего его прочли досконально, прочли, как прочла его Нина Краснова, я подумал: а что же он сам о себе подумал в день своего рождения? А я, надо сказать, постоянный и прилежный читатель его страничек в Интернете, в Живом Журнале, в литературном дневнике, который Кувалдин ведет там регулярно, каждый день... Так же, как бурлак на Волге тащит свою баржу, он регулярно ведет в Интернете свои заметки. И вот я подумал: будет ли он сам себя хвалить в день своего рождения? или он будет хвалить кого-то из своих друзей? И я посмотрел его страничку за 19 ноября... и увидел, что он описал реку, вдоль которой он гуляет. И я подумал: вот из подсознания кувалдинского выплыла автохарактеристика - река! Сам Кувалдин - это и есть река-а-а, которая вытекает неизвестно откуда, хотя мы знаем, что он родился, так сказать, чуть ли не в ресторане "Славянский базар"... (Нина Краснова, которая записывает вечер Юрия Кувалдина на диктофон, смеется, и все присутствующие тоже.) И ходил в Греко-латинскую академию...
       Нина КРАСНОВА:
       - Как Ломоносов...
       Виктор ШИРОКОВ:
       - Да. В которую ходил и Ломоносов. А надо сказать, что Кувалдин родился в один день с Ломоносовым... чтобы вы знали... Там еще масса других людей родилась в этот день, но Ломоносов ему очень близок по своему характеру, потому что он любит ходить пешком.
       Нина КРАСНОВА:
       - Ломоносов пешком пришел в Москву из Холмогор...
       Виктор ШИРОКОВ:
       - И исходил Москву всю вдоль и поперек. И, наверное, он бы трижды прошел бы из Архангельска до Москвы и назад, если бы у него возникла такая необходимость.
       Так вот... Кувалдин - как река, вытекает и, петляя, а иногда, так сказать, гоня по прямой, проходит очень многие села, города, различные пажити... Вот эта вот река важна еще и вот чем... Только если река остановится или впадет куда-то, мы можем оценить величие этой реки, потому что, пока она плывет, течет, все это как-то так тебя завораживает, и ты не всегда осознаешь значение этой самой реки, этой могучей водной глади, которая несет тебя к намеченной цели, не всегда намеченной тобой, а намеченной, может быть, Господом Богом или космосом... И только когда эта река делает какую-то остановку, тогда ты видишь и понимаешь величие и значение этой реки... И вот точно так же и Кувалдин... он - как река. Вот он издавал, издавал книги в своем замечательном издательстве до... того, как стал издавать журнал "Наша улица". И только когда издательство на время пресеклось, мы смогли оценить, что же он издал. Он издал тьму тьмущую книг всяких, всех тех людей, которые, может быть, сейчас даже находятся в ссоре с ним или даже и тогда были в ссоре, потому что Кувалдин - поверх литературных барьеров и в силу этого может воспринимать что-то в некоей своей трансформации, хотя у него собственные литературные пристрастия, конечно, есть.
       Вот эта его остановка в издательской, в книгоиздательской деятельности вдруг высветила и показала, что из книг разных авторов вышло у него в "Книжном саде" за много лет.
       Одна из самых значительных акций там была книга Нагибина, издание дневника Нагибина. Я, так сказать, дружил с Нагибиным, мы вместе с ним выпивали, я читал его дневник еще до Кувалдина, но я работал в государственном издательстве, в котором нельзя было издавать живых классиков с их дневниками. Нагибину предлагали издать что-то, но это не получилось. Потом мы издали его за его счет, 11 томов собрания сочинений. И он подарил мне остаток этих томов, которых даже в библиотеке нет, перед самой своей смертью он мне его подарил. А Кувалдин издал его дневник. Ну вот. Потом, значит, выходил журнал Кувалдина "Наша улица". Я жалею, что он недотянул до 10-летия. Хотя 100 номеров мы отпраздновали сравнительно давно и будем надеяться, что что-то и еще возникнет... Но уже сейчас практически десятилетняя деятельность журнала показывают могучий срез литературной эпохи, провидение его издателя. Кувалдин почти не печатал там знаменитостей, так сказать. Вообще понятие знаменитостей сейчас растворилось и ушло, потому что у каждого толстого литературного журнала своя тусовка, свои, так сказать, игры и в общем на самом деле читать в толстых журналах сейчас нечего, и они, так сказать, давно бы все сдохли, если бы они не были бюджетными и не получали дотаций от государства. Тиражи у них у всех сейчас всего 1-2 тысячи экземпляров, и их мало кто читает. И хотя они декларируют свою самостоятельность, но, может быть, они самостоятельны только в одном: кого печатать, а кого не печатать. Во всем остальном они не самостоятельны.
       Сейчас мы видим новый поворот деятельности Кувалдина. Видим выход сборников-альманахов "Ре-цепт" и "Золотая птица". И поэтому вот такое очень сильное понятие реки вполне приложимо к Кувалдину
       И я, пользуясь случаем, пользуясь тем, что Кувалдин вчера праздновал день рождения, хочу поздравить его с этим днем и, так сказать, еще раз задуматься, к чему нас это приведет. И, поскольку здесь все читают свои любимые стихи... я прочитаю...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А ты еще и стихи хочешь прочитать?
       Виктор ШИРОКОВ:
       - Я одно, короткое...
       Юрий КУВАЛДИН:
       - А, короткое, смотри...
       Виктор ШИРОКОВ:
       - Но относящееся к Кувалдину.
       (Виктор Широков читает свое стихотворение.)
      
       Виктор Широков
      
      
       ***
       Однообразен стук секунд...
       зачем, томительно виня,
       они безжалостно секут
       коротким кнутиком меня?
       Зачем, натягивая лук
       и продолжая произвол,
       они стремятся каждый звук
       вогнать больнее, чем укол?
       Привязан к плахе временной,
       я, как святейший Себастьян,
       пробит очередной стрелой,
       но есть в терзаниях изъян:
       кем был запущен механизм,
       сплетенье тросиков и жил,
       чтобы, проснувшись, организм
       в согласии с распятьем жил?
       17.08.2002
       Кувалдин - вот такой святой Себастьян, который распят на столбе и в которого все бросают свои стрелы.
       (Аплодисменты зала!)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо за короткий доклад.
       Сейчас мы пойдем к некоему финишу... Сейчас к микрофону выйдет Ваграм Борисович Кеворков. Он в свои зрелые лета жил вполне благополучно и дожил до солидного возраста и вдруг стал писать прозу...
       (Аплодисменты зала!)
       Ваграм КЕВОРКОВ (Юрию Кувалдину и залу):
       - Спасибо. Во-первых, я несказанно благодарен Юрию Александровичу за то, что я пишу. Наверное, если бы не было бы его, я, может быть, не писал бы... во всяком случае, не писал бы так интенсивно, как я пишу. Кувалдин - это магнит, который притягивает к себе творческих людей, это потрясающей проницательности рентген, который сразу видит и чувствует творческого человека и втягивает его в свою орбиту и мощно держит его там. Кувалдин - это большо-о-ой человек. О нем говорить трудно, очень трудно. Вот Широков сравнил его с рекой. А для меня он не река, а океан, в котором есть и штиль, и приливы и отливы, и цунами... Кувалдин - это могу-у-у-чий человек и писатель, могу-у-чий! И чтобы понять его, надо его прочесть! Прочтите, пожалуйста! Это большой русский писатель - Юрий Кувалдин! Читайте его! Он стоит того, чтобы его знать досконально. Ну неудобно так говорить все время... так вот говорить, так сказать, прямо в присутствии Юрия Александровича. Я могу только сказать, что уроки Юрия Александровича - бесценны. Вот так гуляем мы с ним где-то, прохаживаемся, и вдруг он ненароком так скажет: а зачем вам, вашему герою в рассказе, имя и фамилия? пусть у него будет что-то одно - или имя или фамилия... надо, чтобы было что-то одно.
       ...У Кувалдина потрясающее чувство правды! Как-то смотрели мы с ним фильм какой-то... я уж не помню, какой... и такой вроде бы свежий фильм, такой фильм советских времен... вроде бы чувство правды там есть, все там так под правду... А Кувалдин говорит: а по сути - все там неправда. И вот в чем Кувалдин силен, так это в том, что у него неистребимое чувство правды, потряса-а-а-ющее чувство правды!
       Он - замечательный отец. Вот они сейчас сидят рядом, Юрий Александрович и его сын Саша, очень похожие друг на друга, оба прекрасные художники, один художник слова, другой художник кисти, но Саша не знает, как-а-ак его отец Юрий Александрович говорит о нем в его отсутствие, с каким тепло-о-ом, ка-а-ак он вспоминает мале-е-ейшие нюансы его поведения, когда Саша был маленьким, и какая не-е-ежность переполняет его при этом. И по отношению к нам, авторам, Кувалдин тоже отец, заботливый, внимательный, требовательный и в высшей степени доброжелательный! Юрий Александрович - это издатель, это писатель, это большой человек! Читайте его, читайте! Спасибо.
       (Аплодисменты зала!)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да, читайте Кувалдина, но при этом и в Кеворкова заглядывайте изредка.
       Теперь о правде и полуправде в творчестве. Полуправда вроде и похожа на правду, но она что-то недоговаривает, говорит одну часть правды, а вторую недоговаривает. В полуправде нет искренности, а без искренности нет искусства.
       Когда писатель пишет, в его душу проникает Бог, и писатель становится Богом, который все знает о человеке и обо всех людях. Ведь человек скроен по образу и подобию Бога, значит и я, писатель, скроен по этому образу и подобию и знаю о человеке все, и мне только надо набраться смелости, чтобы сказать, написать об этом. И я перевоплощаюсь то в одного человека, то в другого, во всех людей, в женщин, в стариков, в детей... Я становлюсь всеми ими. Гаврила Романович Державин писал о себе: "Я раб, я царь, я червь, я Бог". И это может сказать о себе каждый писатель.
       То есть я, грубо говоря, и царь и Бог, и раб, и червь, - я и автор сценария своих произведений, я и режиссер, я и актер, я исполняю все роли всех своих персонажей. Тут надо вспомнить, что я в юности мечтал стать артистом и чуть было не стал им. Я поступал в студию МХАТа, но на третьем туре меня (может быть, к моему счастью) туда не приняли, потому что тогда в вузах была такая установка - набирать людей из провинции.
       Писатель может передать на бумаге все, что он захочет... Когда человек говорит о чем-то: ох, у меня нет слов, чтобы передать то, что я чувствую... что-то такое... свою тоску, свои переживания... У него болит душа, и он говорит: у меня нет слов, чтобы передать все это... На самом деле человек может передать словами все, что захочет. Даже если он слабо владеет литературным языком, лексикой, ему надо посидеть над листом бумаги, подумать, и он найдет и напишет свои слова для всего, что он хочет высказать. Как Федор Михайлович Достоевский. Потому что в нашем языке есть слова на все случаи жизни.
       ...Сейчас я хочу предоставить слово замечательному прозаику, который в основном работает в малой форме. Я сам сейчас работаю в малых формах и приветствую их. Я сейчас не пишу романов, принципиально, в отличие от писателей, которые пишут их и думают: вот я напишу роман, вот меня тогда выдвинут на Букеровскую или какую-нибудь другую премию, вот я получу деньги... И пишут барахло. Там не на чем остановить взгляд. Недаром Чехов говорил, что писатель проявляется на рассказе... Это очень короткий жанр, бег на очень малую дистанцию, малая форма, в которой мы можем увидеть все, что скрывает или хочет скрыть писатель, и по которой мы можем определить, талант он или не талант.
       Ваграм Борисович сказал, что неопытное перо начинает писать рассказ и называет персонажа - Иван Иваныч Сидоров, а к нему зашел другой персонаж, Петр Васильевич Никаноров... это не нужно, это лишнее - называть имя, отчество и фамилию каждого персонажа. Тем более это не нужно для рассказа. Рассказ... вот я, грубо говоря, объясняю, что такое рассказ... это (если брать количество главных персонажей в нем) один человек, которого автору нужно называть либо по имени - Витя, Коля, либо по фамилии - Петров, Сидоров... А повесть - это не один человек, а несколько, Виктор Сидоров и Николай Иванов плюс Леночка Козлова... Это повесть. А роман - это разнополюсные развития нескольких, допустим, семей - семья Ивановых, семья Петровых, семья Сидоровых, которые на каких-то отрезках романа пересекаются, и тогда в романе возникают сложные сюжетные перипетии, проявляются сложные характеры, взаимодействуют люди уже в пределах не одной сюжетной линии, а в пределах нескольких сюжетных линий. То есть роман - это сведение сложных линий.
       Алексей Некрасов, который открывает альманах "Золотая птица"! Он расскажет вам (нам) о том, как он работает над своими рассказами.
       (Аплодисменты зала!)
       Алексей НЕКРАСОВ:
       - Я никогда не причислял себя к людям удачливым, считался неудачливым. В 33 года я неожиданно для себя и для своих близких написал рассказ, большой, и пошел в редакцию, кажется, "Юности". Ну, я отвез туда рассказ. Они там стали читать его, и запороли и отвергли его, и дали мне совет писать короткие рассказы. Я принял этот совет как руководство к действию. Стал писать маленькие рассказы. Но все равно их у меня нигде не брали. В 90-е годы, был у меня такой период, я носил их по редакциям и дошел до того, что стал писать рассказы в три страницы. Но понял, что меня все равно никто никогда нигде не напечатает. И для меня это была страшная трагедия. Потому что я уже не мог писать только в "стол". Я стал думать над проблемой: где же мне печататься? И вот стал печататься в "Нашей улице", а теперь напечатался в "Золотой птице". И мне хотелось бы поздравить и я поздравляю всех авторов "Золотой птицы" с этим альманахом... Там такие разные авторы и такие разные стили... А Юрия Александровича, вдохновителя, создателя и автора альманаха "Золотая птица" я поздравляю еще и с днем рождения!
       (Аплодисменты зала!)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Спасибо Алексею Некрасову.
       Прозаик Владимир Скребицкий, член-корреспондент академии медицинских наук... он не смог прийти на презентацию альманаха "Золотая птица", потому что уехал за рубеж, на симпозиум. Здесь, в альманахе вы прочитаете его замечательные вещи, блестящие вещи. Он когда-то познакомился с вдовой Волошина. А мой приятель Володя Купченко был директором музея Волошина. А мой сын Саша, когда был маленьким, бегал по мастерской Волошина с акварелями Волошина в руках... Акварели Волошина - это такая ценность, а мой Саша бегал с ними по дому Волошина, рассматривал их и таким образом уже с малых лет получал творческую подзарядку...
       Я считаю, что творческая подразядка должна быть у творческого человека с малых лет, в самом начале пути. И должны быть творческие ориентиры, которые он должен выбрать для себя. Моими ориентирами, грубо говоря, были все запрещенные авторы, которых не печатали в советское время. Но советское время ушло, как товарный поезд, и даже огней хвостового вагона не видно, и уходит все дальше и дальше, а запрещенные авторы поднимаются все выше и выше, и Гумилев, и Ахматова, и Цветаетва, и Мандельштам, и те прозаики, которые кто уехал, кто умер...
       Тут я недавно прочитал, перечитал рассказ "Артист миманса" Анатолия Кузнецова. Анатолий Кузнецов в свое время прославился своей знаменитой вещью "Бабий Яр", которая была напечатана с колоссальными купюрами. Он уехал на запад. А его рассказ "Артист миманса" - это рассказ уровня романа. Как у Чехова, у которого все рассказы - уровня романа. Если говорить о Чехове, то он в каждом своем рассказе выступает как романист. У него на двух-трех страницах столько мыслей, сколько у другого многословного писателя нет на трехстах страницах. Кроме того, у Чехова между словами образуются цезуры, которые создают подтекст и объемность произведения.
       Я хочу сказать, что автор не должен бояться сокращать свои произведения и выбрасывать оттуда какие-то дорогие ему куски. Когда сокращаешь произведение, там образуются цезуры... И надо уметь делать цезуры, чтобы пусть даже из-за этого в произведении возникала какая-то некоторая непонятность. Она рождает читателя. Потому что читатель начинает фантазировать и представлять и дофантазировать себе то, чего нет в произведении и что как бы должно там быть, и он становится как бы соавтором автора.
       ...Вот идет, выходит на сцену прозаик Рада Полищук, моя подруга. Рада Полищук тоже не очень рано начала писать, как и Ваграм Кеворков, пораньше, чем он, но тоже не очень рано. Она окончила Московский авиационный институт, выпускница этого института, где, в общем, на писателя не учат... Но когда я читаю ее прозу, это проза совершенно фантастической искренности, прежде всего. Она, может быть, несколько монологична, ее проза, но по искренности... я редко у кого встречал такую искренность в прозе. Радочка, проходи к микрофону... Рада Полищук!
       (Аплодисменты зала!)
       Рада ПОЛИЩУК:
       - Спасибо. Я, собственно, что хочу?.. Я, как всегда, хочу выразить свое восхищение Юрием Кувалдиным. Не потому, что у него сегодня день рождения, не потому, что я часто говорю о нем с ребятами, со своими и нашими общими друзьями, чьи книжки он издал в своем "Книжном саде" и чьи не издал, со всеми, кого он печатал и кого не печатал...
       Я хочу выразить свое восхищение Юрой, потому что все, что он делает, он делает с такой самоотдачей. Я сейчас говорю о нем как об издателе. Все, что он делает, это просто невероятно! Потому что писатель, который одновременно стал издателем, это редчайший случай в литературе... Нас таких в литературе двое - Юра Кувалдин и Рада Полищук (Рада Полищук смеется: хе-хе!).
       И еще я хотела сказать... Он не просто писатель, который еще и издатель, но он писатель - пишущий! Причем столько пишущий и так пишущий, как Юра... и вообще дышащий этим, таких у нас и нет, он без этого просто не живет, он пишет и пишет и пишет, и при этом он читает и читает и читает рукописи, которые идут в журнал... Я себе это представляю. Я себе это представляю, потому что я главный редактор альманаха российско-израильского... и знаю, что значит - быть издателем и писателем в одном лице... То, что делает Юра, это вообще что-то невероятное. Я просто преклоняюсь перед ним за вот этот его огромный труд. И (Рада Полищук обращается к Юрию Кувалдину) люблю тебя, как издателя, который печатал мои тексты в "Нашей улице", и люблю тебя как писателя, невероятного, сумасшедшего, которого... как... кто это сказал?.. как сказала Ниночка Краснова... и как сказал Кеворков: прочитайте! Прочитайте 10-томник Юрия Кувалдина, прочитайте. Когда начинаешь читать его, просто тонешь в его прозе, уходишь куда-то из реального мира в его мир, в его глубины... И иногда путаешься там... И иногда думаешь: боже мой, откуда там у него все это? где, как он это все вмещает в себя? Я не могу, как Юра, работать, читать и писать 24 часа в сутки... все мне что-то мешает... то у меня то, то у меня то... и все время я мечтаю о том, что вот я сейчас сяду и напишу что-то новое...
       Юрочка, я тебя люблю, обожаю! И считаю, что все должны тебя читать!..
       (Аплодисменты зала!)
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Читайте Раду Полищук, ее прозу. Это удивительная проза.
       А писательство по большому счету - это одиночество. Я люблю одиночество. Многие меня не понимают, где я сейчас, в данный момент нахожусь, не понимают все эти мои тонкости...
       ...Я мог бы сказать, как сказал Булат Окуджава: каждый пишет, как он дышит. Рада пишет, как она дышит. Она начала как бы поздно писать, но стала явлением в литературе. Она познает душу и раскрывает ее в своих произведениях. Познавать душу и раскрывать ее - это святое искусство, которым Рада владеет в высшей степени.
       ...Мы с Женей Блажеевским много раз рассуждали и говорили о том, что мы - как бы не поколенченская литература. Мы не относимся ни к какому поколению, ни к шестидесятникам, ни к кому. Мы - сами по себе. Я знал Нагибина, как и Витя Широков, и других шестидесятников знал, но я всегда чувствовал, что они как бы из другого поколения, поэтому я к ним стоял как бы несколько спиной. Они были кумирами для кого-то. Но я придерживаюсь заповеди: "Не сотвори себе кумира". На определенном этапе у молодого писателя возникает момент, когда у него не должно быть богов, у него не должно быть авторитетов, от сметает со стола всех богов, и ни перед кем он не преклоняется. Мандельштам сказал: "Иных богов не надо славить..." Ты сам Бог. Вот когда ты начинаешь понимать, осознавать это, ты начинаешься как писатель. Ты пишешь, как ты хочешь. А если ты пишешь с оглядкой, думаешь: как там Иван Иваныч на все это посмотрит, как там Широков посмотрит на все это и скажет тебе: Юр, ты че тут написал? - то ты не писатель. И ничего хорошего никогда не напишешь.
       Поэтому при советской власти у писателя возникала проблема: под кого ты пишешь? Меня это угнетало, я просто переставал общаться с такими писателями. Была целая когорта таких писателей, которые работали по сервильному принципу: чего изволите? - чтобы получить свои 50 тысяч рублей, построить в Переделкине дачу, купить еще одну машину... Такова была литература, каковыми были писатели. Я к таковым никогда не принадлежал и не принадлежу. Потому что я сам себе и "раб", и "царь", и "червь", и "Бог", по Державину.
       Время у нас сейчас как раз 18.30. Я представляю вам автора, который случайно прорвался на страницы прозаического альманаха со стихами. Я имею в виду поэтессу Татьяну Сергееву-Андриевскую, хозяйку совершенно изумительного литературного салона "Свеча".
       У Радочки Полищук тоже есть свой литературный салон, своя литературная гостиная, в Еврейском культурном центре, на Большой Никитской. Гостиная, салон - это замечательно... это такая доверительная беседа... когда вот смотришь спокойно глаза в глаза.
       ...Для меня стихи Андриевской - это противоположность прозе. Дело в том, что поэзия, как я всегда говорю, это противоположность прозе, это то, что вылилось у поэта из души, то, что спелось им, поэт видит и чувствует слово, поет его. Поэзия - это устное творчество. Поэтому Женя Блажеевский, там, Вадик Перельмутер, там, а еще раньше Бродский... они же не писали, они устно делали стихи, а потом записывали готовое. Поэты действительно не писатели. Писатель пишет на чистом листе. Графика слова важна. Напишет слово, потом второе, потом побежит тропинка, превращаясь в дорогу. А поэты слышат звук, но не видят слова. Поэтому часто их песни (поэт - от поёт) умирают на бумаге. Вот Тимофеевский Александр Павлович, автор песни "К сожаленью, день рожденья только раз в году"... он писать не умеет. Писать - это для него, чисто физически, мука мучительная. Он надевает свои вот такие очки с вот такими толстыми стеклами... и работает таким образом: его супруга или секретарша садится к роялю или к компьютеру, а поэт, ходит по комнате и надиктовывает ей текст. Вот такая форма труда существует... Ну чего этому удивляться? Достоевский своего "Игрока", в сущности, надиктовал своей секретарше, когда ему надо было быстро сдавать рукопись в издательство... У кого какой дар... И кто каким образом и как и чем пишет, совершенно не имеет значения. Некоторые говорят: я вот пишу пером. Я в связи с этим все время вспоминаю Астафьева... Он говорил мне: "Старик, я тока рукой пишу. Я сяду за стол и пе-о-о-рышком, пе-о-о-рышком пишу". Я говорю ему: "Виктор Петрович, пишут не рукой, а головой..." А он: "А? Да-а..." Так что неважно, чем ты там пишешь, пером или не пером, все равно ты пишешь головой, пишешь тем, что в тебе есть.
       Итак. В альманахе "Золотая птица" появилась очень большая подборка стихов Татьяны Сергеевой-Андриевской, равноценная небольшой поэтической книге. Это стихи необычайной лиричности и необычайной естественности, это некий ручей, который сам себе журчит и поет, и слова у которого сами собой находятся, совершенно прекрасные. К тому же Татьяна Сергеева-Андриевская - человек с филологической культурой. Она выпускница кишиневского филфака. Я не нашел у нее ни одной банальной рифмы. Мало того - у нее нет ни одной глагольной рифмы, когда глагол рифмуется с глаголом. Рифмовать глагол с глаголом - это банально. Так поэты-любители, непрофессионалы рифмуют поздравления. А профессионал рифмует существительные, падежные окончания, прилагательные и так далее.
       Мандельштам говорит, что строка с глагольной рифмой - это незаконченная строка... она куда-то стекает и расплывается. А строка должна быть, как вбитый гвоздь, сидеть в строфе крепко и никуда не стекать.
       Стихи Татьяны Сергеевой-Андриевской вызывают у меня чувство восхищения поэтическим текстом, поэтической раскованностью. Они меня сразу покорили. И я сразу решил включить их в альманах.
       Помимо великолепных совершенно, очень тонких стихов, которые в нашей русской поэзии всем дороги... это поэзия Есенина, это поэзия Фета, это поэзия в лучших образцах Пушкина... есть стихи Татьяны Сергеевой-Андриевской. Это всё непридуманная поэзия, которая сама льется от сердца к сердцу, вот это действительно называется - талант. Талант - это умение воспринимать и схватывать что-то и передавать какие-то свои впечатления от всего этого.
       Вот родился и пришел в мир человек - один глухой и слепой, проходит по земле и не слышит и не видит и не воспринимает ничего, а другой все схватывает, у него само все льется.
       Структуру и происхождение таланта понять невозможно. Это дар божий или еще что-то, вот это умение как бы ловить хорошие слова, организовывать их в довольно-таки жесткую форму, причем в лапидарную форму, которая мне всегда нравится в поэзии. Поэзия противостоит прозе своей краткостью. Когда поэты пишут баллады, это уже не поэзия, это такой пересказ сюжета, а Мандельштам говорил: там, где обнаружена связь вещи с пересказом, там простыни не смяты, там поэзия не ночевала.
       Поэзия - очень краткая форма литературы, естественная, как шампанское. А сложные стихи, те, что я вам сегодня прочитал, стихи Мандельштама... они же тоже естественны, они рождаются у него сами собой.
       Ко всему прочему у Татьяны Сергеевой-Андриевской ярко выраженный поэтический стиль. Она не москвичка, у нее даже слышится в стихах провинциализм, но это даже хорошо, это украшает ее поэзию. Татьяна Сергеева-Андриевская родилась в Унгенах, в Кишиневе, в Молдавии, в Румынии. Помимо всего прочего эта поэтесса еще умеет петь свои стихи, то есть она - то, что мы называем бард. Когда я услышал ее, услышал, как она запела первый раз, я решил срочно напечатать ее, чтобы ее все знали.
       Я всегда чувствую талант и сразу хватаю его и говорю ему: давай я тебя напечатаю, давай тащи мне свои вещи. Мне кажется, Татьяне Сергеевой-Андриевской не хватает ресурса. У таланта должен быть ресурс, чтобы была следующая и следующая песня, следующий диск. Я желаю ей этого.
       Для нас читает и поет свои стихи Татьяна Сергеева-Андриевская!
       (Аплодисменты зала!)
       Татьяна СЕРГЕЕВА-АНДРИЕВСКАЯ:
       - Я первое свое стихотворение написала давно. Первое мое стихотворение было опубликовано в районной газете, мне было тогда 14 лет. Но потом у меня моя жизнь складывалась как-то так... что... она очень бурлила... И у меня были дети, и не было времени писать стихи, но стихи подспудно жили во мне и напоминали о себе. Свою первую песню я написала лет 25, наверное, назад... Сейчас я записала уже несколько дисков с песнями.
       Спасибо Юрию Александровичу за то, что он издал книгу Евгения Блажеевского "Лицом к погоне"... Если бы он больше ничего не сделал в жизни, не написал бы своих книг... а сделал бы только это, он уже был бы достоин всяческих похвал. Потому что Евгений Блажеевский - это гений, это гений. К сожалению, он рано ушел из жизни. Когда-нибудь мы устроим вечер, посвященный Евгению Блажеевскому...
       А сейчас я спою свои песни, на свои стихи и на свою музыку. Среди них будет не только все веселое, будет, наверное, и что-то печальное.
       (Татьяна Сергеева-Андриевская полчаса поет свои песни: "И ждала его...", "Где ты, ясное солнышко...", "Я независима, я независима...", "Колыбельная", "Но не холодно мне, не холодно...", "Грозовые облака...", "От сердца к сердцу ниточка...", "Это был звездный час..." и многие другие, аккомпанируя себе на гитаре, и время от времени читает между ними свои стихи из альманаха "Золотая птица". Аплодисменты зала!)
       Потом Юрий Кувалдин дарит всем гостям вечера, каждому из них по экземпляру альманаха "Золотая птица". Все становятся к писателю в очередь за альманахом и за автографами. Другие авторы альманаха тоже дают автографы своим будущим читателям.
       На фуршете остаются только сотрудники библиотеки и авторы "Нашей улицы". "Кто произнесет первый тост? - спрашивает Юрий Кувалдин, окидывая глазами стол и всех, присутствующих за столом. - Нина Краснова!" Нина Краснова, которая сидит напротив "командира", встает из-за стола и произносит: "Тост в честь Юрия Кувалдина и в честь его Дня рождения! Юрий Кувалдин родился 19 ноября, в День артиллериста, и ему передались боевые качества этого знака. Поэтому Кувалдин такой боевой, смелый, бесстрашный и сильный! И поэтому у него всё получается, за что он берется в жизни и в литературе. Я желаю Юрию Кувалдину побед на всех фронтах!" Присутствующие кричат "ура", Кувалдин красивым баритоном с вибрациями запевает песню "Марш артиллеристов", все подпевают ему. Левый сосед Нины Красновой Виктор Широков придумывает экспромты об участниках вечера, Нина Краснова записывает их за ним на клочках бумаги авторучкой своего правого соседа Александра Викорука:
      
       ***
       За столом во клубах пара
       Странное парение.
       Витя с Ниной - что за пара,
       Что за оперение!
      
       ***
       Кувалдин - писатель.
       Кувалдин - спасатель
       Писательской грешной души,
       Кувалдин - издатель,
       И он - самиздатель.
       Родился сегодня - пиши!
      
       С большим вниманием воспринимал зал выступления известных писателей и поэтов
      
       Стенограмму подготовила поэтесса Нина КРАСНОВА
       24 - 25 ноября 2008 г., Москва
      
      
      
      
      
      
       ЮБИЛЕЙНЫЙ ВЕЧЕР АЛЕКСАНДРА ТИМОФЕЕВСКОГО,
       ПОСВЯЩЕННЫЙ 75-летию ПОЭТА,
       Малый зал ЦДЛ, 2 декабря 2008 г.
      
       "В жизни раз бывает восемнадцать лет", а семьдесят пять лет у человека тоже бывает раз в жизни, да и то не у каждого, при том, что "день рожденья" у каждого бывает каждый год, хотя, "к сожаленью", "только раз в году", как поется в популярной песне Александра Тимофеевского.
       Поэт Александр Тимофеевский родился 13 ноября 1933 года, в Москве, окончил сценарный факультет ВГИКа (мастерская Алексея Каплера).
       "Шестидесятник, опоздавший к разбору лавровых венков" в 60-е годы XX века, когда эти венки носили на своих головах все его знаменитые ровесники, которые не считали, что "быть знаменитым некрасиво", он свою первую большую книгу стихов - "Песня скорбных душой" - издал в 65 лет, в 1998 году, с предисловием Юрия Кувалдина, действуя "как можно медленнее", по принципу Ницше, и подтверждая теорию о том, что в России надо жить долго, чтобы дожить до чего-то хорошего. В 2003 году у него вышла вторая книга - "Опоздавший стрелок", с предисловием Евгения Рейна, в 2004-м - третья - "Сто восьмистиший и наивный Гамлет". А в последнее время - целых три книги, как если бы в серии "книга за книгой": "Размышления на берегу моря", "Краш-тест" и "Пусть бегут неуклюжи".
       2 декабря 2008 года в Малом зале ЦДЛ состоялась презентация этих книг, посвященная юбилею поэта, который прошел огонь и воду, а теперь проходит медные трубы и ходит с символическим золотым венцом на голове и не так давно стал лауреатом премии "Венец", и за которым Слава неуклюже бежит по пятам вместе с его поклонниками, которые и явились к нему на вечер в ЦДЛ, в Малый зал, при том, что и Большой зал был бы для них тесен.
       На вечере выступили друзья юбиляра - поэт и прозаик Алексей СМИРНОВ, композитор Алексей КАРЕЛИН, исполнительница песен Наталья ИВАНОВА из Санкт-Петербурга, писатель, издатель и главный редактор журнала "Наша улица" Юрий КУВАЛДИН, поэтесса Нина КРАСНОВА, художница Наталья ПЕТРОВА, народный артист России Александр ЧУТКО из Театра Армии, исполнитель песен Вадим КОЗЛОВ, и, разумеется, сам Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ. А вела вечер поэтесса Татьяна КУЗОВЛЕВА, которая сидела с ним рядом в президиуме, за круглым столом 60-х годов, около еще не наряженной искусственной елки в углу.
      
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - Александр Тимофеевский - один из лучших поэтов нашего времени. В последнее время он издал три книги. И мне очень приятно говорить о нем.
       По-моему, лучше, чем он сам сказал о себе в своем стихотворении "Автобиография", сказать нельзя, о том, кто он есть в этой жизни.
       (Татьяна Кузовлева читает стихотворение Александра Тимофеевского по книге "Опоздавший стрелок".)
      
       Александр Тимофеевский
      
       АВТОБИОГРАФИЯ
      
       Я обыватель, обличитель, расхожих песен сочинитель, мальчишка, юноша, отец, толкач, редактор, испытатель, в навозе жемчуга искатель и пошлостей банальных чтец. Чиновник, зачумленный службой, из крепостных невольных душ. Друг, оправдать не смогший дружбы, себя не оправдавший муж. Игрок, растратчик, мелкий шкодник, уроки прогулявший школьник, гуляка, бабник и притом тот самый путник запоздалый, от недосыпа злой, усталый, не пущенный хозяйкой в дом. Иду сквозь улицы глухие, куда, бог весть, ответа нет. В закрытое окно России не достучавшийся поэт.
      
       - Вот так сказать о поэтах и так сказать о себе и обо всех нас - это великое искусство. Кто из всех из нас может сказать о себе, что он поэт, "не достучавшийся" "в окно России"?
       (Аплодисменты.)
       Я хочу сказать о стихах Александра Павловича Тимофеевского и начать с его ранних стихов, в которых удивительно точно спрессовано время. Он одну из своих книг назвал "Запоздалый стрелок", то есть "Опоздавший стрелок". Но время показало, что он был стрелок, абсолютно не запоздалый, не опоздавший, поскольку он в 1959 году написал стихи, которые очень точно охарактеризовали наше время, то есть то время.
       (Татьяна Кузовлева читает стихотворение Александра Тимофеевского по книге "Опоздавший стрелок".)
      
       Александр Тимофеевский
      
       ***
       Мысль бьется рыбою об лёд
       И впрямь, и вкривь, в обход, в облёт.
       И что ж? Живой воды журчанье
       Сковало льдом повсюду сплошь,
       Мысль изреченная - есть ложь,
       Примета времени - молчанье.
      
       Вот из этого молчанья, из этого времени пришли, дошли дозами до нас стихи Александра Тимофеевского. Дело в том, что у него в общем-то судьба драматичная, но в чем-то уберегшая поэта от того, чтобы оказаться под гнетом демагогии, под гнетом идеологии. Он сохранил ощущение внутренней свободы и оставался независимым все эти годы. Он писал стихи, он оставался верен самому себе. Я так думаю: это огромное мужество и огромное достоинство поэта. И, если говорить о том ряду, в котором он стоит, я бы назвала поэтов очень значимых для русской поэзии. Это те, во-первых, кого он знал и с кем он общался: Мария Петровых, Иосиф Бродский, Арсений Тарковский. И я бы сказала, что по чувству собственного достоинства, по достоинству поэта он стоит в ряду с Окуджавой. Он стоит в ряду с лучшими поэтами ХХ века. И независимо от того, когда он начал писать и когда он продолжил, он останется в ряду с лучшими поэтами навсегда. И слава Богу, что в 60-е годы, верней, что в последние годы к нам пришло несколько книг Александра Тимофеевского. И, наверное, к нему, к его поэзии применимо выражение Марины Цветаевой о том, что всем его стихам, как драгоценным винам, настанет свой черёд:
      
       Моим стихам, как драгоценным винам,
       Настанет свой черед.
      
       Действительно, всем стихам его приходит свой срок, и пришел он не сегодня, а два десятилетия назад. И сохраняется эта высокая цена, этот вкус драгоценных вин... сохраняется у него в его стихах и поныне. И, как всякому поэту, ему свойственно, конечно, чувство упущенного мгновения. Каждый поэт, прозаик знает, что это чувство мучительное, чувство того, что ты столько упустил в этой жизни и о чем-то не успел сказать. И когда он пишет:
      
       Я снова пропустил мгновение,
       Когда рождается звезда...
      
       Вот эта вот тревога и вот эта вот обнаженность боли, эта рана... она чувствуется у него в стихах. И дальше он пишет, что он упустил:
      
       Ту звездочку нежней печали
       И месяц тонкий, как порез.
      
       И все-таки - успеть схватить эту звездочку, успеть почувствовать этот порез тонкого месяца - вот это и есть, наверное, судьба поэта, когда ощущение потери перерастает в ощущение победы... ну, не победы, может быть, а в ощущение удовлетворения оттого, что ты успел все-таки запечатлеть это в своих стихах.
       Я знаю, что поэты, критики, читатели говорят о дерзости, о свободе, о раскованности стиха Тимофеевского. Это действительно так. Он очень раскован в своих стихах. Критики ставят его в один ряд с Пушкиным по раскованности. А я бы поставила его еще в один ряд с лучшими стихами Маяковского, с его любовными стихами, во всяком случае его цикл, который называется...
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - "Песни восточных славян"...
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - "Поговорим о сущности любви..." - "Письма в Париж о сущности любви": "Я б ради Вас взял штурмом Моссовет, чтоб всех мерзавцев наших офранцузить".
       Стихи о любви Александра Тимофеевского - это особая статья. Они страстны и при этом очень раскованны и свободны. И в этих стихах всегда присутствует женщина, о которой он сказал: "моей судьбы единственный подарок". Судьба мужчины бывает трагична без такой женщины. И это знает каждый мужчина, сидящий в этом зале. И дай Бог, чтобы у каждого мужчины была своя такая женщина - "единственный" "подарок судьбы", дай Бог, чтобы этот подарок был, чтобы он состоялся.
       Я говорю несколько сумбурно, потому что мне не дано говорить о поэзии академическим языком и, может быть, не дано говорить как-то так очень связно.
       Александру Тимофеевскому удалось очень просто и точно выразить некоторые трагические события нашего времени двадцатилетней давности, более, чем двадцатилетней давности. Евгений Рейн назвал Александра Тимофеевского "поэтом катастрофы". Я не согласна с этим и разделяю мнение Галины Корниловой, которая тоже сомневается в том, что суть поэзии Александра Тимофеевского можно свести к поэзии катастрофы. Да, если говорить о личной жизни, то катастрофы... они всегда есть у всех у нас в личной жизни, но это - не мировые катастрофы. Заслуга Тимофеевского в том, что он умеет удивительно легко воспарить над этими - личными, бытовыми - катастрофами и сказать о них простым человеческим языком, не замутненным никакими... такими вот... отягчающими деталями. Хотя и трагические события нашего времени угадывается в стихах Тимофеевского очень пронзительно и очень точно. Вот он пишет о Чернобыле, практически о российской Хиросиме:
      
       И по чернобыльскому полю
       Идет, задумавшись, Христос,
       Чтобы взглянуть, стоит ли в поле
       Чета белеющих берез.
      
       Удивительно чисто сказано и удивительно емко о катастрофе нашего времени...
       И еще в его книге меня поражают строки о том, что в наше время многие наши соотечественники, может быть, в какие-то минуты отчаяния, уезжают из России от нашей российской действительности. И поэт осознает эту российскую действительность, но никуда не может уехать из России.
      
       Уехать, уехать, уехать!
       Но только уехать нельзя.
      
       Нельзя никуда уехать. Куда можно уехать от отчизны, от отечества русского языка, от русской поэзии, от русской литературы? Куда мы уедем друг от друга? Никогда никуда мы не уедем. Мы - всегда вместе. И это вот ощущение единства, единство поэта и читателя и людей, которые наполняют этот зал, удивительно точно передано стихах Александра Тимофеевского.
       Сегодня мы говорим о трех книгах. Но я сказала только вот об одной книжке, "Размышления на берегу моря". Там есть замечательный раздел - "Письма режиссеру Н." Там проза перемежается со стихами. И проза читается тоже как стихи. Я готова еще повторить и хочу повторить, что Александр Тимофеевский - самый замечательный поэт нашего времени.
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Спасибо. Мне ужасно неловко слышать такие слова.
       Вот у меня в руках моя книжка, которая называется "Пусть бегут неуклюжи". И я сейчас буду читать стихи из нее. Я - не то, не другое и не третье, я просто - главный неуклюж. А где тут "моей судьбы единственный подарок"? Моя жена Наташа? Наташа, где ты? Где ты?
       ЗРИТЕЛИ из зала:
       - Где Наташа? Наташа, явись миру! Здесь Наташа! Здесь!
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Ой, как она далеко! Но лишь бы ты была здесь, в зале. Тогда я спокоен...
       Алеша Смирнов пришел!
       Я хочу пригласить выступить поэта Алексея Смирнова, талантливого поэта и прозаика и кроме того - человека, который невероятно предан творчеству, судьбе Владимира Ивановича Даля и у которого есть замечательная книга о Дале. Пожалуйста! Алексей Смирнов!
       (Аплодисменты.)
       Алексей СМИРНОВ:
       - Некоторое время назад возникла такая ситуация, которая у нас с Сашей возникала довольно часто и прежде, и потом... Такая ситуация, когда при взаимном большом желании встретиться друг с другом мы по разным причинам никак не могли это осуществить. И вот я иногда тогда еще, в некую раннюю пору, написал такой экспромтик. И сегодня нашел его и сегодня Саше на его юбилее первый раз и прочитаю.
       (Алексей Смирнов читает наизусть свое стихотворение, посвященное Александру Тимофеевскому.)
      
       Алексей Смирнов
      
       ***
       Когда соскучусь по Сашку,
       Звоню ему: "Сашок!
       Давай навстречу по шажку
       Мы сделаем, дружок!"
      
       "Давай, хотя я только лег.
       Сейчас стишок загну
       И напрямик, через порог
       Немедленно шагну!"
      
       Но по рассеянности ног
       Не дозагнуть стишок.
       Сашок шагнул куда-то вбок,
       На то он и Сашок.
      
       Чтоб не напрасно по шажку
       Орудовать пришлось,
       Я тоже вынужден к Сашку
       Ходить немного вкось.
      
       (Смехв зале, аплодисменты.)
      
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Спасибо.
       Алексей СМИРНОВ:
       - Книжка, которая только что вышла у Сашка, это книжка детского поэта.
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Леш, я хочу подарить ее тебе.
       (Александр Тимофеевский протягивает свою книгу "Пусть бегут неуклюжи" Алексею Смирнову.)
       Алексей СМИРНОВ (берет у Александра Тимофеевского книгу Александра Тимофеевского "Пусть бегут неуклюжи"):
       - Я хочу тебя поздравить с ней...
       Татьяна КУЗОВЛЕВА (Алексею Смирнову):
       - У тебя на левом плече, на пилжаке, перышко беленькое... (Хочет снять с него перышко.)
       Алексей СМИРНОВ (Татьяне Кузовлевой):
       - Не убирай его...
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Это перышко ангела!
       (Смех и аплодисменты зала.)
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - Та-а-к, дальше у нас по списку идет поэтесса Маша Степанова.
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Марии Степановой нет.
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - Марии Степановой нет.
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - А может быть, она здесь?
       Скажите, пожалуйста, Маша Степанова здесь или ее нет?
       КРИКИ зрителей:
       - Ее нет!
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - Если ее нет, то я предоставляю слово Александру Тимофеевскому. Пожалуйста, Саша.
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Значит, господа!.. меня слышно?.. (Крики из зала: "Да!") Поскольку у нас в зале есть маленькие дети, то я начну с маленькой книжки... Буду читать стихи из своей маленькой книжки для детей "Пусть бегут неуклюжи". Мне судьба неожиданно подарила такой подарок... Встречу с замечательной художницей Наташей Петровой. Не было ни гроша, да вдруг алтын. Мы с Наташей сделали эту мою первую книгу для детей. Прошу всех вас взглянуть на нее... на книгу и на художницу Наташу... и отдать ей должное...
       КРИКИ зрителей из первого ряда:
       - Она очень красивая!
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Она очень красивая (смотрит на книгу, потом на Наташу). И она (продолжает смотреть на Наташу) замечательный художница. Это не пустые слова. Дело в том, что рисунок одного стихотворения соединяется со строками другого стихотворения, выбегает, перебегает с одной страницы на другую и на строки другого стихотворения. Мне было так занимательно видеть это, что хотелось про каждую страницу, созданную карандашом художницы, рассказать новую историю. Поэтому я очень благодарен Наташе Петровой. И, конечно, очень благодарен издательству, которое соединило меня с такой вот замечательной художницей.
       Наталья ПЕТРОВА (со своего места в президиуме, где она сидит с Татьяной Кузовлевой и Александром Тимофеевским, чуть поодаль от них, на некоторой вежливой дистанции):
       - Спасибо, Александр, спасибо!
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Наташа, спасибо! Надо еще сказать, что это не все, что я хочу сказать. Дело в том, что когда была первая презентация этой книги на "Нон фикшен", Наташа принесла туда во-о-от такой каравай, который она испекла сама. Каравай с изображением первой страницы этой книги и крокодила Гены, вот!
       (Аплодисменты.)
       Теперь вот я немножко почитаю стихи из этой книжечки. Да. Первое стихотворение будет связано с ее названием. (Обращается к залу.) Я не попадаю в микрофон. Меня слышно или не слышно?
       КРИКИ из зала:
       - Слы-ы-шно!
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ (переходит к другому микрофону):
       - Однажды ко мне подошла молодая женщина. Она была тележурналистом. Она посмотрела на меня загадочным взглядом и сказала: "Когда я была маленькой девочкой и слышала вашу песню "Пусть бегут неуклюЖИ пешеходы по лужам...", я думала, что "неуклюжи" - это такое племя людей...
       (Смех в зале.)
       Вот... Я был этим озадачен и решил написать стихотворение об этом племени.
       (Александр Тимофеевский читает по книге свое стихотворение про "неуклюж".)
      
       НЕУКЛЮЖИ
      
       В Москве, в домах, что похуже,
       Жили себе Неуклюжи:
       Один Неуклюж был длинненький,
       Другой Неуклюж был кривенький,
       А третий носил ботиночки,
       Похожие на корзиночки.
      
       Они в разбитую чашку
       Клали овсяную кашку,
       На завтрак, обед и ужин
       Ели ее Неуклюжи.
       Длинный брал ложку в руки
       И кашку ронял на брюки.
       Кривой тыкал вилкой в кашку
       И кашку ронял на рубашку,
       А третий сыпал в ботиночки,
       Похожие на корзиночки.
      
       Неуклюжи плавать любили
       И летом на пруд ходили:
       Они в любую погоду
       С мосточка прыгали в воду,
       Один Неуклюж перепрыгивал
       Другой Неуклюж недопрыгивал,
       А третий всегда, ребятки,
       В воду вступал по пятки,
       Так и не сняв ботиночки,
       Похожие на корзиночки.
      
       Они, получив получку,
       Возле дома кормили Жучку:
       Один ей давал колбаску,
       Другой - сосисочек связку,
       А третий - погрызть ботиночки,
       Похожие на корзиночки.
      
       Когда зима наступала,
       Неуклюжам тепла не хватало:
       Они у настольной лампочки
       Спасались от зимней стужи
       И пели - такие лапочки, -
       "Пусть бегут неуклюже..."
      
       Господа! Спасибо! Дело в том, что вот там стоят люди... Я не вижу, кто там, у дверей, стоит... Проходите сюда, тут есть еще места впереди.
       Читаю дальше.
       (Александр Тимофеевский читает дальше стихи из своей книги для детей.)
      
       ДВА СЛОНА
      
       Гуляли как-то два слона
       Среди высоких трав,
       И слон один сказал: "Хрю-хрю!"
       Другой сказал: "Гав-гав!.."
       Но приключилась вдруг беда -
       И замер свет луны,
       И все увидели тогда,
       Что это не слоны.
      
       НЕСЧАСТНАЯ МУХА
      
       Медведь поехал по малину,
       С собою пригласил в машину
       Мартышку, муху, мышь с мешком...
       В машине было очень тесно,
       Там не нашлось для мухи места,
       И муха поплелась пешком.
      
       СТРЕКОЗА
      
       Стрекоза с прозрачными крылами,
       Над прудом застывшая в полете...
       Муравей на ушко шепчет маме:
       "Покатай меня на вертолете".
      
       УДАЛОЙ ТАРАКАН
      
       Как взлетел таракан над лесами,
       Как повел он геройски усами,
       Как запел таракан удалой -
       "Ты не вейся, черный ворон,
       Черный ворон, я не твой!"
      
       (Смех и аплодисменты в зале после каждого стихотворения.)
       Дорогие друзья! Не вам мне говорить, что Шекспир любил писать сонеты. Я сумел в малодоступных архивах откопать совершенно недоступный сонет Шекспира, который был им написан, когда писателю было 11 лет и когда он учился в школе. Вот этот сонет. Я в нем заменил только английские имена на русские и немножко... что-то в нем исправил... вот... ну почти ничего не исправил.
       (Александр Тимофеевский читает свое стихотворение.)
      
       СОНЕТ
      
       Директора мне видеть невтерпеж -
       Его глаза похожи на удавку.
       Я говорю, что я болел. Он: "Врешь!" -
       И от врача велит представить справку.
       Фома Фомич твердит, что я балбес,
       И мне влепил за четверть единицу,
       А сам пятерки ставит Таньке С.
       И вечно хвалит глупую девицу.
       Математичка стонет, как в бреду,
       Велит, чтоб в среду приводил я предков.
       И это все за что? За ерунду!
       За то, что школу посещаю редко.
       Я в школу бы не стал ходить и дня,
       Да Лешке будет скучно без меня.
      
       (Смех в зале.)
      
       "Семилетние мужчины!. Это из фильма, который был сделан по мотивам сказки Сергея Владимировича Михалкова. Праздник непослушания семилетнего мужчины. Ну вы помните, как все родители бросали своих этих, таких не очень хорошо воспитанных детей.
      
       СЕМИЛЕТНИЕ МУЖЧИНЫ
      
       От нас уходят папы,
       От нас уходят мамы,
       Слезами заливаются и машут нам рукой.
       Простите, папы-мамы,
       Мы не видим в этом драмы,
       Не видим в этом драмы совершенно никакой.
      
       Мы взрослые мужчины -
       Нам плакать нет причины,
       Мы взрослые мужчины по росту и уму.
       Желаем обязательно
       Мы жить самостоятельно,
       А папочки и мамочки нам вовсе ни к чему.
      
       ....Я должен сказать, что в первоначальном замысле эта моя книга "Пусть бегут неуклюжи" должна была называться "Стихи для Ани". Книга эта у нас была большая-пребольшая и начиналась со стихов типа тех, которые я читал в начале вечера, для дошкольников. Она была на вырост. Дальше она была уже не для дошкольников, а для школьннков первого класса, а потом и постарше, а потом уже как бы и для юношества. Частично этот план сохранился, но в последней части книги вы видите, что это стихи для тинейджеров и для детей более старшего возраста. Одно из них называется "Голицынская осень".
       (Александр Тимофеевский читает стихотворение "Голицинская осень".)
      
       ГОЛИЦИНСКАЯ ОСЕНЬ
      
       Голицинская осень
       Одета в желтый пояс,
       В семнадцать сорок восемь
       Встречала дачный поезд.
       Голицинская осень
       Гуляет между линий
       И над собою носит
       Огромный зонтик синий.
       В вагонах вдоль перрона
       Бегут со страшным гулом.
       Румяную гулену
       Как будто ветром сдуло.
       Ах, осень, что случилось,
       Что вдруг с тобою сталось?
       Ты в небе растворилась
       Иль с поездом умчалась?
       Метнулась к электричке,
       Растаяла в толкучке...
       Плывут, как три сестрички,
       Три розовые тучки.
       Три розовые рыбки
       В аквариуме неба.
       Охота встать на цыпки
       И накрошить им хлеба.
      
       - Вот.
      
       (Аплодисменты.)
       - Дело в том, что, когда мы выступали в школах, в клубах или читали стихи где-нибудь в Голицыне, стихи которые вошли в эту книгу, то со мной вместе был композитор, который написал песни на некоторые мои стихи. Это Леша Карелин. Мне хотелось бы представить его. Леш, я что-то не вижу тебя в зале. Где ты? (Алексей Карелин встает со своего места и идет с гитарой к Александру Карелину и к микрофону.) А! Вот Леша! Тогда мы переходим к песням. Наверно, надо спеть песни по мотивам стихов из этой книжки - "Пусть бегут неуклюжи".
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - Я хочу, я хотела бы сказать несколько слов о композиторе Алексее Карелине. Алексей Карелин предан современной поэзии и написал песни на стихи многих хороших поэтов, в том числе на стихи... не только Александра Павловича Тифмофеевского, но и Риммы Казаковой, и других поэтов. Я очень рада, что он сегодня выступает на этом вечере.
       Алексей КАРЕЛИН:
       - Александр Павлович, мы здесь сегодня только детское поем или все-таки и взрослое споем? И новое?
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Это к Татьяне Витальевне обращайтесь, у нее спрашивайте, что мы сегодня поем здесь.
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - И то, и другое...
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - И то, и другое. Хорошо. Нас же еще ждет фуршет...
       Алексей КАРЕЛИН:
       - А, регламент... Я понимаю, надо соблюдать регламент...
       Когда мне Александр Павлович Тимофеевский показал это стихотворение, я, конечно, очень проникся темой и содержанием этого стихотворения. Знаете, это песня сегодняшнего дня. Я пока еще не выучил ее и поэтому, видимо, буду подглядывать в текст, с вашего разрешения.
       (Алексей Карелин кладет лист бумаги на пол, около своих ног и поет песню Александра Тимофеевского.)
      
       Я РОССИЮ ЛЮБЛЮ,
       А ОНА МЕНЯ НЕТ
      
       Стихи Александра Тимофеевского
       Музыка Алексея Карелина
      
       Эти сосны в снегу и дубы вековые,
       Этот зыбкий закат и холодный рассвет.
       Все, что вижу вокруг, что зовется Россией...
       Я ее полюбил,
       А она меня нет.
       Я ее полюбил,
       А она меня нет.
      
       Трупный запах войны,
       Ад теплушек солдатских,
       Скорбный список утрат и болезней и бед, -
       Все мне шепчет вокруг,
       Что пора нам расстаться:
       Ты ее полюбил,
       А она тебя нет.
       Ты ее полюбил,
       А она тебя нет.
      
       Непонятно, за что
       Мы так любим Россию,
       Всё мечтаем увидеть в окошечке свет.
       Жду хороших вестей,
       А приходят плохие.
       Я Россию люблю
       А она меня нет.
       Я Россию люблю,
       А она меня нет.
      
       (Аплодисменты!)
      
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Дело в том, что все-таки не эту песню мы пели с ним по яслям и по детским садам...
       (Смех в зале.)
       Мы пели немножко другое. Эта песня вообще-то предназначается для фильма Владимира Яковлевича Мотыля. Во всяком случае - текст. Я не знаю, как там... что там будет с фильмом... И называется она - "Песня Ксении". Ксения - это героиня первой волны эмиграции. Отсюда "ад теплушек солдатских".
       Алексей КАРЕЛИН:
       - Ну вот видите. А сейчас будет именно та песня, с которой мы выступали и выступаем перед детьми.
       (Алексей Карелин поет свою песню "Шарики" на стихи Александра Тимофеевского.)
      
      
       ШАРИКИ
      
       Стихи Александра Тимофеевского
       Музыка Алексея Карелина
      
       Шарики, шарики,
       Ловите радугу мою.
       Шарики, шарики,
       Какой понравится, дарю.
      
       Мальчики, девочки
       Бегут за шариками вслед.
       Лопнули шарики,
       Были шарики, и - нет.
      
       Без шумных игр я с детства рос,
       Но от зари и до зари
       Испачкав в мыле длинный нос,
       Пускал с балкона пузыри.
      
       Отец ворчал: "Какой позор!
       Берись за книги поскорей".
       Но называл меня весь двор:
       "Маэстро мыльных пузырей".
      
       Шарики, шарики,
       Ловите радугу мою.
       Шарики, шарики,
       Какой понравится, дарю.
      
       Мальчики, девочки
       Бегут за шариками вслед.
       Лопнули шарики,
       Лопнули шарики, и - нет.
      
       Мне школьных не решать задач,
       Забыл я игры прежних дней.
       Я взрослым стал, но я циркач,
       Маэстро мыльных пузырей.
      
       Вновь перед вами я стою,
       Держа соломинку во рту,
       И на мгновенье создаю
       Из мыльной пены красоту.
      
       Шарики, шарики,
       Ловите радугу мою.
       Шарики, шарики,
       Какой понравится, дарю.
      
       Мальчики, девочки
       Бегут за шариками вслед.
       Шарики, шарики,
       Лопнули шарики, и...
       (Алексей Карелин делает паузу.)
       ЗРИТЕЛИ (хором заканчивают песню):
       - ...нет!
       Алексей КАРЕЛИН:
       - Ну, вот это я и хотел услышать. Спасибо вам большое!
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Леш, спасибо большое...
       (Аплодисменты.)
       (Александр Тимофеевский обращается к Татьяне Кузовлевой.) Что будем дальше делать, Тань?
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - Сейчас я скажу. Я сначала расскажу один эпизод, который я вспомнила, а потом вы будете читать свои стихи. (Обращается к зрителям в зале.) Вы знаете, когда мы с Алексеем Карелиным собирались идти сюда и выясняли, какие песни ему петь на этом вечере, и решили, что он будет петь - одну детскую, а одну взрослую, я вспомнила советские времена и один эпизод тех времен. Одна моя подруга уговаривала меня пойти на курсы автоводителей. Тогда это было сложно - попасть на эти курсы. И я говорю ей: "Ну хорошо, ну мы с тобой пойдем туда... но вот как же так мы с тобой туда пойдем?.. Как-то так неудобно же..." Она говорит: "Все удобно. Директор курсов - это мой знакомый". И я ей говорю: "Ну хорошо, ну мы с тобой пойдем к нему. А как мы будем с ним расплачиваться?.. Неудобно же как-то так..." Она говорит: "Он интеллигентный человек. Ему нужны только книги". - Я говорю: "А какие книги мы можем ему подарить?" Она так подумала и сказала: "Ну, одну хорошую, а одну - свою".
       (Смех а зале. Аплодисменты.)
       Так и тут получается: мы решили петь одну хорошую песню, а одну...
       (Смех в зале. Аплодисменты.)
       Я с удовольствием передаю микрофон Александру Павловичу Тимофеевскому.
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Я считаю, мне очень посчастливилось в том, что я могу сегодня здесь, на этом вечере, представить три свои книги. И вот сейчас я прочту несколько стихотворений из своей второй книги, книги поэм. Там восемь поэм. Книга называется "Краш-тест".
       Ну, автомобилисты знают, что такое краш-тест. А кто не автомобилист, тому я скажу, что это... в общем-то... испытание на аварийность. Вот в этом и смысл этой моей книги. И я начну с "Маленькой поэмы без названия", которой открывается эта книга, и прочту из нее три маленьких стихотворения.
       Первое стихотворение - о времени, об этой странной такой, загадочной субстанции, с которой мы все время соприкасаемся и которую ощущаем в разное время по-разному. Сейчас я увидел глаза своих друзей - друзей, которые замечательно поставили спектакль по Бродскому. Это невиданная вещь, невероятно прекрасная - спектакль по поэме Бродского. А поставил этот спектакль режиссер Леша Хлодин, и его жена Ирочка. Они вот приготовили такой подарок москвичам необыкновенный. Я почему это вспомнил сейчас, глядя на них? Потому что потрясающее эссе о времени написал Бродский. Это эссе было напечатано в журнале, верней в альманахе других моих друзей "Мир Паустовского", там я впервые прочитал это удивительное эссе.
       И вот мое маленькое стихотворение о времени.
      
       СТИХИ ИЗ ПОЭМЫ
       "МАЛЕНЬКАЯ ПОЭМА БЕЗ НАЗВАНИЯ"
       2
       Я был в зазеркалье,
       Я видел его -
       Холодная плоскость,
       Где нет ничего,
       И я это понял,
       И стал я нищей,
       Ведь мир это поле,
       Где нету вещей.
       Лишь поле, лишь плато,
       Лишь плоскость скольженья,
       Где время есть плата
       За воображенье.
      
       Второе.
      
       4
       Конечно, наш Господь безбожник,
       Поскольку Бога нет над Ним.
       Он беспощаден, как художник,
       К произведениям своим.
      
       И, одержимый, словно Врубель,
       Он сам не знает, что творит:
       Нечаянно шедевр погубит
       И вновь уже не повторит.
      
       И последнее из этой поэмы.
      
       5
       Не повторяются мгновенья,
       И не научена рука
       Запоминать прикосновенья,
       Куда уносит нас река -
       Недолговечных, как растенья,
       Бесформенных, как облака.
      
       Вот. Я обращаюсь к любителям поэзии и к тем, кто заинтересуется этой моей книгой... вот просто я вам советую читать ее не так, как я сейчас читаю ее вам. Я пытаюсь представить вам свою книгу, но я не могу читать ее вслух всю целиком и вырываю оттуда стихи. А вам надо хотя бы одну поэму прочесть до конца, чтобы получить какое-то представление и о поэме, и о книге. А так я даже сам не знаю, что делаю, но иного пути у меня нет.
       Вот два стихотворения из большой-большой поэмы, которую я писал много лет. Она называется "Песни восточных славян". Это поэма о любви. И поэма, может быть, о том, как опасен конформизм, и как страшен он не только в плане социальном, но и в глубоко личном, и в самых интимных моментах нашей жизни. Конформизм... он губителен и приводит к тому, что мы умираем, духовно, во всяком случае, умираем. Вот два стихотворения из этой поэмы.
       Первое.
      
       СТИХИ ИЗ ПОЭМЫ
       "ПЕСНИ ВОСТОЧЕЫХ СЛАВЯН"
      
       IV
      
       Осажденному городу ржанье коней
       Обещает счастливый исход.
       Перевязанный шарфом полячки своей,
       Вылетает Андрий из ворот.
       Он не знает, врезаясь в атаку и дым,
       Где чужие и кто там свои,
       И, как кречет ослепший, летит перед ним
       Сумасшедшая птица любви.
       Нет друзей и врагов. Он избранник богов,
       Очарован одной красотой.
       И осталось ему ровно сорок шагов,
       Чтоб услышать Тарасово: - Стой!
      
      
       Второе.
      
       VI
       Там, где свалил меня запой,
       На Трубной или Самотечной,
       Я, непотребный и тупой,
       Лежал в канавке водосточной,
       Шел от меня блевотный дух,
       И мне явился некий дух,
       И он в меня свой взор вперил,
       И крылья огненны расправил,
       И полдуши он мне спалил,
       А полдуши он мне оставил.
       И было небо надо мной.
       И в небе вился тучный рой,
       Подобный рою тлей и мушек,
       Душ, половинчатых душой,
       И четверть душ, и душ-осьмушек,
       И легионы душ, чью суть
       Очерчивали лишь пунктиры,
       Где от души осталось чуть,
       Где вместо душ зияли дыры.
       И плыли надо мной стада
       Стыдящихся на треть стыда,
       Познавших честь на четверть чести,
       А я желал быть с ними вместе.
       И ангел их хлестал бичом
       И жег кипящим сургучом,
       И пламень тек по этой моли,
       Но пламень был им нипочем, -
       Они не чувствовали боли.
       И он сказал мне: - Воспари!
       Ты - их певец. Они - твои. -
       И разразился странным смехом.
       Подобный грохоту громов,
       Тот смех гремел среди домов
       И в стеклах отдавался эхом.
      
       (Аплодисменты.)
      
       Спасибо.
       Из поэмы "Азия". Это тоже очень большая поэма. И тоже очень много лет жизни с ней у меня связано. Собственно, эти восемь поэм... в них - и вся моя биография. Или... ну... все то, что я прожил, скажем, с двадцати семи лет до зрелой поры и до той, в какой я нахожусь сейчас.
       "Пушкин и Рудаки"!
       Тут, знаете... существует источник поэзии. Это удивительная вещь, об этом можно говорить и рассказывать бесконечно. Но я просто хочу сказать, что он существует. Я подумал: звуково совпадает - "Бу-у-ря мгло-о-ю не-е-бо кро-ет" у Пушкина и "Бу-у-и джу-и Мулиё-о-н" у Рудаки. "Плещет, блещет Мулиён". Не правда ли, здесь один источник поэзии подавал двум поэтам эти звуки?
      
       СТИХИ ИЗ ПОЭМЫ "АЗИЯ"
      
       ПУШКИН И РУДАКИ
      
       Буря мглою небо кроет...
       А. С. Пушкин
      
       Буи джуи Мулиён...
       А. Рудаки
      
       Вихрем пены, снеговала
       Первобытное родство -
       Плач гиены, вой шакала
       Уй-я, ой-я, у-о-о!
      
       Стонут ведьмы, лают черти,
       Совершая ведовство,
       И звучит из круговерти
       Уй-я, ой-я, у-о-о!
      
       Чуть поодаль друг от дружки,
       Ухом вещие чутки, -
       Буря мглою - слышит Пушкин,
       Буи джуи - Рудаки.
      
       Изнывая, мрево злое
       Застилает небосклон:
       Буря мглою небо кроет,
       Буи джуи Мулиён!
      
       Второе стихотворение из этой поэмы.
      
       ***
       Такой обычный город -
       Как тыща городов,
       Лишь только в небо горы
       Торчат до облаков,
       Да мутные арыки
       Мне душу бередят,
       Да сонные таджики
       На корточках сидят.
      
       (Аплодисменты.)
      
       Еще у меня осталось три поэмы из восьми. Я каждую представляю одним стихотворением. Поэма "Письма в Париж о сущности любви". "Письмо шестое" из этой поэмы.
       Это - вы помните? - 1991 год, это наша последняя революция, последствия которой мы до сих пор все ощущаем на себе.
      
       СТИХИ ИЗ ПОЭМЫ
       "ПИСЬМА В ПАРИЖ О СУЩНОСТИ ЛЮБВИ"
      
       ПИСЬМО ШЕСТОЕ
      
       У нас все слава Богу. Июнь, цветут сады. В жару мы пьем немного, поскольку нет воды. А мухи есть. Но в меру. И столько же клопов. Одна беда: из мэров на днях ушел Попов. Спросили мы Гаврилу:
       - "Что делаешь, нахал?"
       Он улыбнулся мило и ручкой помахал. Как и предвидел Глоба, случились чудеса: не уродилась обувь, а с ней и колбаса. На бутерброд без масла повысилась цена, а у трудящей массы нет денег ни хрена. Троллейбусы не ходют, и птички не поют, а женщины не родют и даже не дают.
       Супруге в день рождения я, как Сарданапал, устроил угощение, а мне в ответ скандал. Не говоря спасибо, кричит мне:
       - Идиот! - Мол, видите ли, рыба ей в горло не идет.
       Так из-за этой мойвы и разошлись с женой. Как говорил Самойлов: любимая, не ной.
       (Июнь 1992)
      
       (Аплодисменты. Смех.)
      
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       Из другой поэмы. Это лирическая поэма "Море". Там вся фабула этой поэмы сводится к тому, что автор смотрит на море то с одной стороны, то с другой, то так, то сяк, а в конце он просто смотрит изнутри, уже сам ставши морем.
       Последнее стихотворение из этой поэмы.
      
       СТИХИ ИЗ ПОЭМЫ "МОРЕ"
      
       ***
       Я умру и стану морем,
       Ну а ты - повремени
       И живи себе без горя
       Годы долгие и дни.
       Я ж, охвачен нежной целью,
       Став стихией голубой,
       У Армянского ущелья
       Буду встречи ждать с тобой.
       Слышишь моря рокотанье,
       Волн гремящую гряду -
       Это ропот ожиданья,
       Это я тебя так жду!
       Вот ты входишь постепенно
       В мой ликующий прибой,
       Чтоб омыл я страстью пенной
       Ножку с узкою стопой.
       Чтоб волной тебя взмывало
       Вверх и вниз и вновь на круть,
       Чтоб, как прежде, как бывало, -
       Руки в руки, грудь на грудь.
       Чтобы я ласкал прилежно
       Губ родные уголки
       И, покусывая нежно,
       Целовал твои соски.
       А уставши, со свиданья
       Ты когда пойдешь домой,
       Снова рокот ожиданья
       Будет слышен за тобой.
       (2002)
      
       (Аплодисменты.)
       - Спасибо. Спасибо.
       И последнее стихотворение из этой книги, которую я сейчас представляю, это стихотворение из поэмы "Тридцать седьмой трамвай". Это поэма о наших днях, о том, как мы сегодня живем. Ну, в общем, тут добавить нечего, наверное.
       Там двенадцать стихотворений входит в эту поэму. Я прочитаю одиннадцатое.
      
       СТИХИ ИЗ ПОЭМЫ
       "ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ ТРАМВАЙ"
      
       XI
       И тот окликает Каштанку,
       Чья ласка была столь крута,
       Кто вывернуть мог наизнанку,
       Чтоб выдрать кусок изо рта.
       И мигом Каштанка забыла,
       Что было теплом и добром,
       И то, что вчера веселило,
       Сегодня ей кажется сном.
       Хозяин пустое бормочет,
       И падает крупный снежок,
       И ноздри Каштанки щекочет
       Знакомый сивушный душок.
       Фонариков света косые
       Не могут пробить снегопад.
       Каштанка, Каштанка, Россия,
       Зачем ты вернулась назад?
      
       - Я должен поблагодарить Татьяну Викторовну...
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - Витальевну...
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - ...Витальевну... Я оговорился. Ради Бога, простите. Это все потому, что я волнуюсь. Ну и потом привык называть вас Таня, а не Татьяна Витальевна. Дело в том, что журнал "Кольцо А" сделал для меня очень важную для меня вещь - опубликовал всю целиком мою поэму "Тридцать седьмой трамвай".
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - И не только "Кольцо А"... В Соединенных Штатах Америки еженедельник "Панорама" тоже опубликовал эту поэму.
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Тоже благодаря Татьяне Витальевне...
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - У нас сейчас идет Наталья Иванова. Она споет две песни...
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Сейчас я хочу сказать два слова о Наташечке Ивановой, с которой меня тоже, как и в Наташей Петровой, совсем недавно свела судьба. Мы с Наташей оказались на какой-то такой телевизионной программе, где показывали молодых поэтов. И мы с ней были как бы... как сейчас говорят... мы были типа жюри...
       Наталья ИВАНОВА:
       - Я приехала сюда из Петербуга, где я живу. Мне дозволено спеть песни Александра Тимофеевского. Первая песенка называется "Песенка о весне".
       У меня в заначке есть еще одна песня. Но это потом...
       Только я попрошу фотокорреспондентов: пока я пою, не фотографируйте меня, а то я слова забуду.
      
       ПЕСЕНКА О ВЕСНЕ
      
       Стихи Александра Тимофеевского
       Музыка Натальи Ивановой
      
       Не надо больше думать о простуде,
       Мы так удачно справились с зимой,
       И, как всегда, моление о чуде
       Закончилось весенней кутерьмой.
      
       Трава растет, и нету ей запретов,
       Она желает видеть белый свет,
       Сквозь толстый слой троллейбусных билетов,
       Огрызков и окурков сигарет.
      
       Вслед за травою тянемся мы сами
       И ждем, чтоб луч прорезал облака,
       И все, что не железо и не камень,
       Спешит подставить солнышку бока.
      
       Нагие ветви выпятив неловко,
       Стоят, балдея, лысые леса,
       Там в маленьких ребристых упаковках
       Таинственные скрыты чудеса.
      
       Мы эти штуки можем брать у Бога,
       Их мять в руках, глядеть на них и дуть,
       И пальцами восторженными трогать
       Их клейкую оранжевую суть.
      
       Простите, что я немножко позабывала слова этой песни. (Хотя фотокорреспонденты не фотографировали ее, когда она пела.) Надо было бы мне шпаргалку написать. Я бы тогда подглядывала в нее.
       И еще одна песенка, которую я спою Вам. Она называется "Песенка о дружбе". Вы знаете, я могу сказать, что у меня здесь сегодня как бы премьера и той, и другой песни. Но премьера "Песенки о дружбе" уже состоялась на Ленинградской радио, потому что я ее записала вместе с детским хором Ленинградского радио и телевидения. Сегодня я спою ее под гитару, а вообще она прозвучит и, я надеюсь, будет звучать по радио с оркестром.
      
       ПЕСЕНКА О ДРУЖБЕ
      
       Стихи Александра Тимофеевского
       Музыка Натальи Петровой
      
       Солнце к нам в окно стучится,
       Значит, нам вставать пора.
       Встали звери, встали птицы,
       Начинается игра.
      
       До чего же сладко, братцы,
       Петь и бегать и кружить.
       Мы не будем больше драться,
       Интереснее дружить.
      
       Мы стали все друзьями,
       И ты, и ты, и ты.
       В одной команде с нами
       И звери, и цветы,
       И взрослые, и дети,
       И слон, и носорог.
       Теперь никто на свете
       Не будет одинок.
      
       Ля-ля, ля-ля-ля,
       Ля-ля-ля-ля-ля...
       Ля-ля, ля-ля-ля,
       Ля-ля-ля-ля-ля!
      
       Мы когда-нибудь уедем
       В неизвестные края
       Через чащи, через дебри,
       Через реки и моря.
      
       Пусть нас ждут плохие вести,
       Мы поборемся со злом.
       Если мы с друзьями вместе,
       Нам все беды нипочем.
      
       Мы стали все друзьями,
       И ты, и ты, и ты...
       В одной команде с нами
       И звери, и цветы,
       И взрослые, и дети,
       И слон, и носорог.
       Теперь никто на свете
       Не будет одинок.
      
       - Да что такое со мной сегодня? Я забываю слова...
      
       Мы станем все друзьями,
       И ты, и ты, и ты...
       В одной команде с нами
       И звери, и цветы,
       И взрослые, и дети,
       И слон, и носорог.
       Теперь никто на свете
       Не будет одинок.
      
       - Пойте все со мной, пожалуйста...
      
       Ля-ля, ля-ля-ля,
       Ля-ля-ля-ля-ля...
       Ля-ля, ля-ля-ля,
       Ля-ля-ля-ля-ля!
      
       (Все подпевают Наталье Ивановой. Потом аплодируют.)
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - Слово следующему участнику вечера... Здесь присутствует главный редактор популярного журнала "Наша улица", известный прозаик Юрий Кувалдин.
       Я хочу сделать небольшую паузу. Знаете, когда Наталья Иванова сказала, что она из Петербурга, я вспомнила, как на одном ученом совете один гость представился: "Я физик Иванов". А другой встал и сказал: "А я - Петров". А третий встал и сказал: "А я Сидоров из Санкт-Петербурга". А председатель сказал: "Ну зачем же так сразу... И Иванов, и Петров, и Сидоров..."
       (Смех в зале.)
       Юрий Кувалдин!
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН (выходит к микрофону с книгой самиздата советского времени):
       - Высшая оценка поэта в советское время была такая, когда про него говорили: он ходит в списках. Впервые я о Тимофеевском услышал в 1967 году. Я тогда прочитал его стихи на листочках без имени автора на них. Могу назвать журнал, в котором я тогда прочитал его стихи. Журнал назывался "Политический дневник" под редакцией Жореса Медведева, номер 28, январь 1967 года.
       Потом все это появилось еще и вот в этой (в той, которую Ю. Кувалдин держит в руках. - Н. К.) замечательной книге в 1975 году. Тогда Тимофеевский - без имени - опять напомнил о себе. Это Амстердам, 1975 год, фонд имени Герцена.
       Все это тамиздат и самиздат советского времени. Все это подпольное.
       Позволю себе некоторые цитаты из этой замечательной, выдающейся публикации. Пока я ищу их здесь, скажу, что Тимофеевский - поэт колоссальной концентрации и стремительного взлета. До 1997 года его никто не знал, кроме меня. Глезер еще знал, Саша Глезер, коллекционер живописи. Он мне сказал: "Юр, ты знаешь Тимофеевского?" - Я говорю: "Тимофеевского? Да. Знаю. Он в самиздате выходил". Глезер говорит мне: "Приходи на его вечер в литмузее..." Я пришел. И вот тогда я впервые увидел его. Не помню точно, когда именно, но помню, что мы пришли туда с Глезером, это точно. Позволю себе небольшие цитаты из этой книги, которую я держу в руках. Они достойны возвышения нашего выдающегося поэта Александра Тимофеевского. Мне посчастливилось издать ему в сущности первую настоящую книгу стихов. До меня он издал брошюрку... "Привет птицам"?
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - "Привет зимующим птицам".
       Юрий КУВАЛДИН:
       - "Привет зимующим птицам". Я издал ему книгу стихов в переплете - 1000 копий (экземпляров) - "Песня скорбных душой". Некоторые стихи из этой книги Александр Павлович сегодня читал здесь.
       За самиздат и тамиздат в советское время сажали за решетку, по 70-й статье, за этот журнал семь лет тюрьмы давали с ходу.
       Читаю цитаты:
       "В Москве в списках распространяется множество стихотворений. Большинство этих стихотворений принадлежит перу известных поэтов. Стихи эти при этом отличаются большими художественными достоинствами. Они не публикуются, однако, в наших журналах и газетах потому, что в этих стихах идет речь о критике культа Сталина и тяжелых последствиях этого культа. Ниже мы приводим несколько лучших стихотворений этого цикла".
       Позволю себе цитату из первого поэта, который идет в этой книге, наверняка он всем вам знаком... великий поэт, он недавно ушел от нас, недавно, но поэты не уходят, душа поэта живет в его текстах. Борис Чичибабин. Харьков.
      
      
       Борис Чичибабин
      
       ***
       Клянусь на знамени веселом,
       Однако радоваться рано,
       И пусть орет иной оракул,
       Что не болеть зажившим ранам,
       Что не воскреснуть злым оравам,
       Что труп врага уже не знамя,
       Что я рискую быть отсталым,
       Пусть он орет. А я-то знаю:
       Не умер Сталин...
      
       Пока у нас неукротимы,
       Сидят холеные, как ханы,
       Антисемитские кретины
       И государственные хамы,
       Покуда взяточник заносчив
       И волокитчик беспечален,
       Пока добычи ждет доносчик -
       Не умер Сталин...
      
       Следом за Борисом Чичибабиным идет Тимофеевский. Я тут приписал рукой: А. П., а потом, уже в последующие годы: Тимофеевский. Я могу все стихотворение прочитать, а могу фрагмент.
       КРИКИ из зала:
       - Всё!
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - Можно всё...
       Юрий КУВАЛДИН (читает по книге стихотворение Александра Тимофеевского):
       Юрий КУВАЛДИН (читает по книге стихотворение Александра Тимофеевского):
      
       Александр Тимофеевский
      
       ПРИМЕТА ВРЕМЕНИ - МОЛЧАНЬЕ
      
       Примета времени - молчанье
       Глубоких рек, земли мельканье,
       Ночей кромешных пустота
       И дел сердечных простота.
       Как обесценены слова,
       Когда-то громкие звучанья
       Не выдержали развенчанья.
       Примета времени - молчанье.
       Примета времени - молчанье,
       Предпраздничная кутерьма,
       Ноябрьский ветер, злой и хлесткий,
       Бесчинствует на перекрестке,
       Стоят, с тоски оцепенев,
       И не мигают светофоры,
       По главным улицам страны
       Проходят бронетранспортеры,
       Проходят танки по Москве,
       И только стекол дребезжанье,
       Прохожий ежится в тоске.
       Примета времени - молчанье.
       Мысль бьется рыбою об лед
       И впрямь, и вкось, в обход, в облет.
       И что ж? Живой воды журчанье
       Сковало льдом повсюду, сплошь.
       Мысль изреченная есть ложь.
       Примета времени - молчанье.
      
       - Я думаю, гениальнее в то время было написать совершенно невозможно.
      
       (Аплодисменты.)
      
       - В завершение своего выступления хочу сказать, что Александр Тимофеевский - поэт настоящий, поэт совестливый, поэт большой филологической культуры. Это поэт, который в совершенстве знает русскую поэзию. Только обогатившись поэзией, он и мог стартовать, не говоря о том, что он - ученик Алексея Каплера, никто сегодня не сказал этого, и что он окончил во ВГИКе сценарный факультет и работал на первой картине с Владимиром Мотылем, тогда еще неизвестным, но потом ставшим известным режиссером, они оба были тогда безвестны. Александр Павлович еще подкупает меня тем, что все годы до официального выхода из подполья он нес в себе огонь поэзии. Он писал для себя. Как каждый поэт и писатель должен писать для себя, невзирая на ситуацию в стране. Я поздравляю Александра Павловича с 75-летием. Желаю ему новых книг, новых высоких поэм.
      
       (Аплодисменты.)
      
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - Сейчас Нина Краснова будет выступать. Она прочтет одно стихотворение. А потом будет выступать Александр Чутко. Нина Краснова...
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ (встает со своего места):
       - Я почему встал? Дело в том, что у меня есть стихи, которые называются "Ответ Юрию Кувалдину".
       (Смех в зале.)
       Дело в том, что этот замечательный писатель... у меня много есть его любимейших вещей... а себя он называет пишущий издатель - правильно я говорю?
       Юрий КУВАЛДИН:
       - Да.
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Он испугался того, что я сижу а президиуме. (Смех в зале.) Кувалдин все время пишет в Интернете, что Тимофеевский всегда был старым. Но поверьте, это неправда!
      
       (Смех в зале.)
       Если бы я родился старым (смех в зале), то все мирное медицинское общество назначило бы мне огромную пенсию. Это же уникально - родиться сразу старым... понимаете?.. как утверждает Кувалдин. И у меня тогда было бы много денег, и я тогда дарил бы их ему, и он бы свой журнал выпускал. И всем моим любимым поэтам я бы денежку отдавал. Я бы мог кормить массу людей. И вот ответ на этот счет Юрию Кувалдину.
      
       Александр Тимофеевский
      
       ОТВЕТ ЮРИЮ КУВАЛДИНУ
      
       Когда я умру от гриппа,
       Истлеет чернильный труд,
       Меня деловые типы
       Полюбят и издадут.
      
       Я буду стоять томиться
       На полках библиотек
       И вряд ли смогу напиться
       С друзьями, как человек.
      
       Забудь про мои печали
       И прочую мутотень,
       Запомни, как я случайным
       Встречным дарил сирень,
      
       Запомни меня веселым
       Гулякою чудаком,
       Как я ходил для прикола
       По Невскому босиком,
      
       Как рвал я с флагштоков флаги
       Под праздничек в ноябре,
       А после глотал из фляги
       И говорил "харе".
      
       Не надо, наморщась хмуро,
       Поэту считать года.
       Запомни, Кувалдин Юра,
       Я был молодым всегда!
      
       (Смех. Аплодисменты. Крики "Браво!")
      
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - Поэт Нина Краснова!
       (Аплодисменты.)
      
       Нина КРАСНОВА:
       - Татьяна Кузовлева очень хорошо здесь говорила о поэзии Александра Тимофеевского. И сказала, что это... лучший поэт...
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       Один из лучших...
       Нина КРАСНОВА:
       - Один из лучших поэтов нашего времени и вообще русской поэзии... И поставила его рядом с Пушкиным...
       (Смех в зале.)
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Нина, не унывай!
       (Смех в зале.)
       Нина КРАСНОВА:
       - Она поставила его рядом с Пушкиным, и правильно сделала. И еще она поставила его рядом с Маяковским... (Смех в зале.) А я бы еще поставила его рядом с моим великим земляком Есениным! Саша мне говорил, что Есенин - это один из самых любимых его поэтов. И если внимательно читать стихи Александра Тимофеевского, то мы увидим там сильное влияние Есенина. Оно сказывается и в лирической откровенности и открытости стихов Александра Тимофеевского, и в их предельной искренности и пронзительности, и в хулиганистости, которую мы сегодня уже почувствовали здесь.
       Я с Сашей Тимофеевским знакома и дружу уже больше десяти лет...
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ (как бы от лица Нины Красновой):
       - Только в дом к нему не прихожу никогда! (Он говорит это со смехом и укоризной.)
       Нина КРАСНОВА:
       - Вот об этом я тоже хочу сказать и попросить прощения у Саши... И с его семьей я тоже дружу...
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Виртуально!
       Нина КРАСНОВА:
       - И с его женой Наташей я дружу... которую он называет "единственным подарком" своей судьбы. (Смех в зале.) Только я редко в гости к нему и Наташе хожу. И он обижается на меня за это и говорит мне: "Нина, ты, наверное, придешь ко мне только на мои похороны". Саш, вот я пришла сегодня сюда к тебе в гости... "Я пришла к поэту в гости". (Александр Тимофеевский и зал: ха-ха-ха!) Я пришла к тебе, можно сказать, на твой день рожденья. День рожденья у всех "только раз году" бывает, как поется в твоей песне. А 75 лет вообще раз в жизни, и то не у всех... (Смех в зале.)
       Саше 75 лет. Но это возраст на самом деле очень маленький... особенно если смотреть на него с позиций вечности. (Александр Тимофеевский и зал: ха-ха-ха!) Большие и великие поэты... они в вечности остаются, принадлежат вечности. И как раз Александр Тимофеевский - такой поэт, который будет жить в веках!
       Поскольку я редко в гости к нему... к ним с Наташей... хожу...
       (Смех в зале.)
       Да притом несколько раз получалось так, что я прихожу к нему домой, а там - Наташа, а его нет. Потом опять прихожу - а там Наташа, а его нет. Это когда у него дома редакция "Нашей улицы" находилась и я ходила туда за журналами, в которых были мои публикации. И вот я один раз пришла к нему - его нет, другой раз пришла - его нет. Он потом сказал мне: "Нин, ты нарочно, что ли, приходишь ко мне домой, когда меня дома нет?" Но худа без добра не бывает. И Саша зато потом сочинил про меня вот такую частушку:
      
       Ходит ко мне Ниночка,
       Моя ягодиночка,
       Утром и средь бела дня,
       Когда дома нет меня.
      
       (Смех в зале.)
       Я могу даже и спеть эту частушку, поскольку я иногда частушки пою на сцене. (Нина Краснова поет частушку Александра Тимофеевского, всухую, без музыки, а капелла.)
      
       Ходит ко мне Ниночка,
       Моя ягодиночка,
       Утром и средь бела дня,
       Когда дома нет меня.
      
       (Саша Тимофеевский и все зрители запритоптывали ногами на месте, в такт частушке, стали как бы приплясывать, сидя на стульях, и подпевать Нине Красновой в тон и в терцию: а-а-а, ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля. Смех и оживление в зале и аплодисменты.)Я очень рада, что я вдохновила Александра Тимофеевского на частушку. И даже теперь считаю, что я оказала некоторое свое - частушечное - влияние на его творчество. У Саши в его творчестве есть еще одна грань, про которую здесь никто не говорил. Саша очень хорошо пишет слоганы, экспромтом. Он написал мне такой, например, слоган, на книге "Опоздавший стрелок":
      
       Твои стихи - как именины!
       И мой слоган - ни дня без Нины!
      
       (Смех в зале.)
       Я горжусь этим двустишием! И написала в ответ Саше Тимофеевскому вот такое стихотворение, которое есть в моей новой книге "Четыре стены" и которое я прочитаю сейчас. У нас сегодня все друг другу стихи посвящают. Вот я посвятила Саше такое стихотворение.
      
       Нина Краснова
       АЛЕКСАНДРУ ТИМОФЕЕВСКОМУ
      
       Слуги Аполлоновы, слуганы,
       Очень любят сочинять слоганы.
       Но никто из Аполлоновых слуганов
       Не умеет сочинять таких слоганов,
       Ты какие сочинять умеешь.
       Ты на это свой талант имеешь.
       Я смотрю на Сашу снизу вверх и вверх,
       В честь него хочу устроить фейерверк!
      
       (Смех. Аплодисменты.)
      
       Я хочу устроить в честь Саши фейерверк своих хороших чувств, фейерверк любви! Сашечка, я тебе желаю всегда оставаться молодым, желаю тебе всего самого лучшего и много-много новых твоих дней рожденья (на первое время не меньше ста). А чтобы мне сейчас не затягивать программу вечера, я просто сейчас тебя поцелую!
       (Нина Краснова - под аплодисменты зала - подходит к Александру Тимофеевскому и обнимает его и целует в щеку.)
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       - Спасибо, спасибо, Нина!
       (Смех. Аплодисменты.)
       - Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       Умение сочинять слoганы (делает ударение на "о") - это большое умение. Я знаю, что здесь сидит мастер слoганов, замечательный поэт Сергей Белорусец, и я думаю, что он оценил Нинины стихи.
       А сейчас выступит чудесная девочка, замечательный художник Наташа Петрова. Она скажет несколько слов просто. И давайте поприветствуем ее.
       (Аплодисменты.)
       Наталья ПЕТРОВА:
       - Добрый вечер. Я не умею ничего говорить, совсем не умею. Потому что я - художник и плохо говорю. Я только скажу просто, что мне безумно повезло в том, что судьба свела меня с Александром Тимофеевским и что мне удалось поработать с ним над его книгой "Пусть бегут неуклюжи". Такого непосредственного человека, как он, в котором столько веселого хулиганства, трудно найти. Я таких не встречала. Когда мы с ним только-только начали работать над этой книжкой, я ужасно боялась и волновалась. Я принесла ему в сумке свои рисунки к ней и думала, что сейчас мне будут говорить, что это все плохо, что это все не так и никуда не годится, и что это все вообще надо переделать. А он сказал мне: "Я, Наташа, поэт, в вы художгик. А я вас боюсь". Я тогда тоже тут же сказала ему, что я вас тоже боюсь...
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ и ЗРИТЕЛИ:
       - Ха-ха-ха!..
       Наталья ПЕТРОВА:
       - И у нас с ним пошла работа. И он говорил мне: "Наташ, вы не нервничайте, не волнуйтесь и вообще не напрягайтесь и все делайте спокойно, в основном лежите на диване и так иногда что-то такое рисуйте..." (Наталья Петрова обращается к зрителям.) Я надеюсь, что наша с Александром Тимофеевским такая... хулиганская работа вам понравится.
       (Аплодисменты.)
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       - А сейчас я с удовольствием предоставлю слово замечательному актеру, заслуженному артисту России Александру Чутко. Саша, пожалуйста! Он великолепно читает стихи и вообще...
       (Аплодисменты.)
       Александр ЧУТКО (выходит к микрофону и начинает читать стихи Александра Тимофеевского):
      
       Александр Тимофеевский
      
       ***
       Рождественские шлю вам поздравления!
       Дальнейшее известно вам заранее,
       Что я поэт безвестный поколения,
       Сошедшего на нет без покаяния,
      
       Что стал принадлежать к сословью рвани я
       Во дни, когда страна моя в агонии,
       Вот почему с державным миром ранее
       Я не был никогда в такой гармонии.
      
       (Аплодисменты.)
      
       КОММЕНТАРИИ
       К ШКОЛЬНОЙ ХРИСТОМАТИИ
      
       Он ничего не ищет. Он иной.
       И бури все равны ему, и мели
       Портов соударения с волной,
       И больше никакой особой цели.
      
       ***
       С утра Лаура не одета,
       (Смех в зале.)
       В квартире у нее бедлам.
       Она петрарковским сонетом
       Петрарку хлещет по губам:
      
       "Зачем ко мне, Петрарка, ходишь?
       Зачем ты глаз с меня не сводишь?
       Во мне нашел ты колорит,
       А я живу с плешивым мужем,
       А у меня треска на ужин,
       И у детей моих колит".
      
       И вот идет домой Петрарка,
       От прозы мысли далеки.
       Он думает о том, как ярко
       Опишет взмах ее руки.
      
       (Аплодисменты. Крики "Браво".)
      
       ***
       Что может быть смешней мужчины,
       Когда в печали и тоске
       Сидит он, теребя морщины,
       В кальсонах и в одном носке?
      
       Он все хитрит и половинит,
       Носок наденет, снова сымет,
       И взять никак не может в толк:
       Что выше - чувства или долг?
      
       ***
       Быть может, не во сне, а наяву
       Я с поезда сойду напропалую
       И в чистом поле упаду в траву
       И зареву и землю поцелую.
      
       Конечно же, ты прав, хоть на луну,
       Хоть к черту на кулички, но не ближе...
       Чем я сильней люблю свою страну,
       Тем больше государство ненавижу.
      
       (Аплодисменты и крики "Браво!")
      
       ***
       Я разминулся со временем.
       Такой анекдот, господа!
       Я в правильном шел направлении,
       А время пошло не туда.
      
       ***
       Мы по-прежнему в говне.
       Обошла нас Божья милость.
       В нашей трехнутой стране
       Ничего не изменилось.
      
       Возле Спаса на крови
       Волки щелкают зубами,
       Вышли в люди холуи,
       И остались мы рабами.
      
       Только под стеной Кремля,
       Там, где черти хороводят,
       Можно крикнуть: "Ленин, бля!"
       И никто нас не посодит.
      
       (Аплодисменты. Смех.)
      
       ***
       Мы живы, а глядишь - помрем,
       Свободе гимн недопиликав,
       Наш август смотрит сентябрем,
       Как некогда сказал Языков.
      
       Что ж делать, раз такой расклад,
       Раз не укрыться от судьбины?
       Не приготовить ли аршад
       Или наливку из рябины?
      
       Аршад - из миндаля питье,
       Я это, братцы, помню четко,
       Но для того, кто не дите,
       Нужна рябиновая водка.
      
       Так, стало быть, о ней и речь.
       И коль назвался ты мужчиной,
       Рябину ставь на досках в печь,
       Чтоб ягода пошла морщиной.
      
       И для спасения души
       Бутыль заполни на две трети,
       Залей водярой и глуши
       И позабудешь все на свете.
      
       (Аплодисменты.)
      
       ***
       Он ищет читателя, ищет
       Сквозь толщу столетий, и вот -
       Один сумасшедший - напишет,
       Другой сумасшедший - прочтет.
      
       Сквозь сотни веков, через тыщи,
       А может, всего через год -
       Один сумасшедший напишет,
       Другой сумасшедший прочтет.
      
       Ты скажешь: "Он нужен народу..."
       Помилуй, какой там народ?
       Всего одному лишь уроду
       Он нужен, который прочтет.
      
       И сразу окажется лишним -
       Овация, слава, почет!
       Один сумасшедший - напишет,
       Другой сумасшедший - прочтет.
      
       (Аплодисменты и крики "Браво!")
      
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       Господа! Я не вижу тех, кто сидит или стоит в конце зала, у дверей. Мне ужасно неловко, что вы стоите. Может быть, в зале есть еще места, куда вы могли бы сесть?
       Козлов есть здесь или нет?
       Вадим КОЗЛОВ:
       Есть!
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ (Вадиму Козлову):
       Будешь петь?
       Вадим КРЗЛОВ:
       Да! Потом!
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       Пользуясь паузой, я хотела бы прочитать несколько стихотворений Александра Тимофеевского. Конечно, очень трудно чмтать после Чутко.
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       Всем трудно. Мне тоже трудно...
       (Смех в зале.)
       Татьяна КУЗОВЛЕВА:
       Я постараюсь прочитать так, как я это чувствую... Сделаю такой переход от Чутко к Тимофеевскому.
       (Татьяна Кузовлева берет книгу Александра Тимофеевского, читает его стихи вслух.)
      
       Александр Тимофеевский
      
       В НАЧАЛЕ ЖИЗНИ
      
       Часть жизни занимали споры
       И нетрескучие слова,
       Часть жизни занимали горы,
       На них растущая трава.
      
       Часть жизни занимало поле
       И запах леса и лугов,
       Часть жизни занимало море,
       А остальное все - любовь.
      
       (Аплодисменты.)
      
       ***
       Как судьба ни корила,
       Я писал, что хочу,
       Я катил по перилам,
       Как школяр по лучу,
      
       И про то, и про это,
       Сам себе господин,
       И о чем из поэтов
       Не писал ни один.
      
       Да, писал я красиво,
       А теперь завяжу,
       Выпью кружечку пива,
       И конец кутежу.
      
       Я заеду к Алехе
       По пути из пивной,
       К равнодушной эпохе
       Повернувшись спиной.
      
       ***
       Я думал, что душа убита,
       Забита, загнана в тартар,
       Что прокатилось войско быта
       По ней, как полчище татар,
      
       Что стало тленом, сором, вещью,
       Что превратилось в грязи ком,
       А вышло, что еще трепещет,
       Еще поводит плавником.
      
       (Аплодисменты.)
      
       - Вот замечательное стихотворение. "Ангел" называется.
      
       АНГЕЛ
      
       Весной в березовой роще,
       Где луч пробивает листву,
       Ангел крылом полощет
       Апрельскую синеву.
      
       Он весь из солнца волокон,
       Он весь меж ветвей просвет.
       Взглянул ненароком - вот он,
       Вгляделся пристальней - нет!
      
       (Аплодисменты.)
      
       ***
       Как труден путь к вершинам мастерства,
       А сделать надо в сущности так мало -
       Облечь воспоминания в слова,
       Которых прежде не существовало.
      
       (Аплодисменты.)
      
       ***
       Ты мне как-то сказал: "Опиши
       Этот самый процесс написанья".
       В упаковке не стало души,
       Что осталась на грани скисанья.
      
       Я иду по дороге. Метель
       Прекратила все в мире просветы.
       Вижу снегом покрытую ель,
       Но не чувствую дерево это.
      
       Что-то кончилось. Нет куража.
       Безразлично мне: чет или нечет.
       Вот пичужка щебечет, кружа.
       Мне до фени, что птичка щебечет,
      
       Словно чаша полна до краев
       И кому-то дает утешенье,
       Но не мне, не моя, не мое,
       Не имеет ко мне отношенья.
      
       (Аплодисменты.)
      
       ***
       Не жить, не чувствовать, уснуть,
       Ко всем чертям куда-то деться,
       Чтоб чей-то воздух не вдохнуть
       И чьим-то солнцем не согреться,
      
       Кого-то не толкнуть локтём,
       В свою уткнувши миску рыло.
       О, это место за столом!
       О, как же мне оно постыло!
      
       И вот одно из последних стихотворений. А, вот, замечательные стихи!
      
       ***
       О, как мы к женщине глухи,
       Ее себе считая ровней,
       Мы посвящаем ей стихи,
       Мы говорим: ты помнишь, помнишь?
       Мы говорим: ты не забыла
       Тот пляж, тот сад и то авто?
       А женщина не то любила
       И помнила совсем не то.
      
       (Смех. Аплодисменты.)
      
       - И два еще стихотворения я прочитаю. А потом с удовольствием передам микрофон Александру Павловичу.
      
       ***
       На проспектах твоих запыленных,
       На свету, если свет, и впотьмах,
       В грязно-серых и грязно-зеленых,
       Просто в грязных и серых домах,
      
       И в огромном квартирном закуте
       Здесь, на третьем моем этаже,
       Как-то странно мне думать до жути,
       Что со мной все случилось уже.
      
       И еще одно коротенькое стихотворение, которым мне хотелось бы закончить свое выступление. Саш, а где такое стихотворение "А что такое старость?" А, вот. Вот этим стихотворением я и хотела бы закончить...
      
       ***
       Знаешь, что такое старость?
       Старость, когда в сердце лед.
       Водка с праздников осталась,
       Но ее никто не пьет.
      
       (Смех. Аплодисменты.)
      
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       Спасибо дорогим Саше Чутко и Танечке Кузовлевой! Каждый по-своему, они прочитали мои стихи. И так странно сидеть и со стороны слышать их, какое-то необычное у меня от этого ощущение.
       Это стихи все из моей третьей книги, которая на самом деле была первой. Эту книгу издал замечательный поэт, Саша Переверзев, и издатель, с которым меня счастливо свела судьба. Я очень хотел, чтобы Саша пришел сюда, на мой вечер, и так волновался, что он не придет, и думал: придет Саша или не придет? Он пришел. И я этому очень рад. И продолжаю читать стихи из этой книги, которая тоже была сделана издателями с удивительной любовью. В этой книге стихи чувствуют себя просторно, легко. Они расположены на страницах точно так, как мне хотелось бы их видеть там.
       Ну, поехали... Да, книга эта называется "Размышления на берегу моря". Да, Саш? Так, по-моему, она называется: И вот Татьяна Витальевна... она читала всё стихи из этой книги. А Саша Чутко страшно боялся, что вдруг те стихи, которые будет читать он, совпадут с теми стихами, которые будет читать кто-то еще, и что кто-нибудь, кроме него, либо я, либо Таня, тоже прочтет те же самые стихи, которые он так блистательно читает. Я-то этого не боюсь. Но удивительно то, что я отобрал из этой книги одни стихи, а Таня другие, и они не совпадают с теми, которые отобрал Саша.
      
       СТИХИ ИЗ КНИГИ
       "РАЗМЫШЛЕНИЯ НА БЕРЕГУ МОРЯ"
      
       ***
       Пока цепляешься за сонм
       Шутейных дел, пока блажится,
       Реальность, драпируясь сном,
       Нечаянно не обнажится.
       И ты блажной, и все блажны,
       И важен пьяный треп без связи,
       И четко не обнажены
       Несуществующие связи.
       Но обнажатся в тот момент,
       Когда, в сердцах воскликнув: "Боже!" -
       Не в силах удержать предмет,
       Застынешь ты в нелепой позе.
       И станет ясен твой расклад:
       Быть сразу в роли истукана,
       А также в роли со стола
       На пол летящего стакана!
      
      
       РЕМЕЙК
      
       Ночевала тучка золотая
       На груди утеса-великана,
       Надлежало быть ей утром рано
       Где-то там, в предгорьях Алатау.
       Целовала каменное тело,
       Оплела его дождинок сетью,
       И остаться тучке захотелось
       На вторую ночь, потом на третью.
       Загуляла тучка золотая,
       Поломала все метеосводки,
       Прогнозист вопит и выдирает
       Волосы седые из бородки.
      
      
       ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР
       ПАСТЕРНАКА СО СТАЛИНЫМ
      
       "Мы друга в беде не бросим,
       И ты за него борись.
       Вот так!! - говорил Иосиф.
       "Да, но..." - возразил Борис.
       "Живот положить за друга -
       Прекрасней поступка нет.
       А участь живого трупа..."
       "Да, но... - возразил поэт,
       Товарищ, скорей, по цеху,
       А это не то, что друг".
       "Испуг, - отвечал со смехом
       Диктатор, - всегда испуг!"
       "Да, но... от событий грозных
       Тень ляжет на вас со мной.
       Нам надо, пока не поздно,
       Про вечность..." - Гудки, отбой.
       Диктатор при этом слове
       Почувствовал вдруг озноб
       И свой увидал в сосновых
       Венках и знаменах гроб.
       Себя ощутил, как камень,
       Летящий стремглав. Да, но...
       Летящий стремглав. Да, но...
       Летящий стремглав веками,
       Все падающим на дно.
      
       (Аплодисменты.)
       ...Меня без конца мучает загадка времени. И об этом у меня очень много стихов. И в этой книге у меня лежит закладка на стихотворении, которое так и называется - "Время".
       Это стихотворение посвящается Боре Владимирскому. Тоже не знаю, есть ли он здесь, в зале. Нет его? Да? Вот. Он удивительный совершенно человек, друг прекрасного нашего, ушедшего от нас "времениста", если можно так сказать, ученого Козырева, и друг другого физика и диссидента... И сам блистательный отважный и дерзкого ума человек.
      
       ВРЕМЯ
      
       Поговорим с тобой о времени.
       Ему назначено, однако,
       В физической системе не
       Иметь минусового знака.
       Латинским бесом нарисовано,
       И задано идеей вражьей.
       Я видел, как оно спрессовано
       Под глыбами в памирском кряже.
       До времени, пока не ожило
       Для управленья миром, мило
       Хранится в ящичках, уложено
       В них, как хозяйственное мыло.
       С ужасным "бременем" рифмуется,
       Имеет дьявольский эпитет,
       Взорвавшись, снова не спрессуется
       В уютный параллелепипед.
       Причина обгоняет следствие,
       За хвост схватив его игриво,
       Мы все здесь - терпящие бедствие,
       Последствия большого взрыва.
       Желтеют листики зеленые,
       И вешняя вода спадает.
       Мы мчимся, ветром унесенные,
       Естественно, спросить: куда я?
      
       Где вы, где вы, буфетные слоники,
       И в трусах по колено борцы?
       Вся эпоха - как кадр кинохроники,
       Где гуляют одни мертвецы.
      
       Поговорим с тобой о времени,
       Все, что ни скажем, будет мимо.
       Ты лучше как-нибудь соври мне,
       Что время, мол, неощутимо.
       Предмет не взвесить, не пощупать,
       На завтрак с булочкой не схрупать,
       Нет запаха, нельзя измерить,
       Попробуем в него не верить.
       У синя-моря в Партените
       На берег сядем в голом виде,
       Стихи любимые читая,
       Считая за волной волну
       И постепенно забывая,
       Что мы у времени в плену.
      
      
       ***
       Вот море темное, немое,
       Урчит, немое, камни моя,
       То срочно скалы огибая,
       То прочь устало убегая.
      
      
       (Аплодисменты.)
       Стихотворение "Воскресение". В нем описывается история, которая, действительно, почти совершенно как в стихах, произошла с автором.
      
       ВОСКРЕСЕНИЕ
      
       Смотрел я на восход малиновый
       И голову назад закидывал,
       Такого сине-сине-синего
       Еще никто из вас не видывал.
       Идет толпа многомилльонная,
       Идут себе и не толкаются,
       И все до одного влюбленные,
       И все друг другу улыбаются.
       От встречного не надо пятиться,
       Раз настроение весеннее.
       Я говорю, - сегодня пятница?
       Мне отвечают, - воскресение!
       И вдруг я вижу, что у дверочки,
       Ведущего в неясность входа,
       Стоят мои друзья и девочки
       Из пятьдесят восьмого года.
       Стоит Борис и Танька с Дашею,
       С кем целовались мы и пили,
       От времени не пострадавшие,
       Такие в точности, как были.
       Они смеются, корчат рожицы
       И делают глазами знаки,
       Башка в жару, и мне не можется,
       Я думаю: все бред и враки.
       Но что-то мне сказать торопятся
       Сюда пришедшие оттуда.
       А сердце бьется и колотится
       И все никак не верит в чудо
      
       (2005)
      
       (Аплодисменты.)
       А теперь я прочитаю экспромты из моих "Писем режиссеру Н.", то есть Юрию Норштейну. Действительно, были такие письма, со стихами-экспромтами, с игрой, и все, о чем я говорю и рассказываю в этих стихах, было на самом деле. Главное - мы с Юрием Норштейном оказались в Париже, в Париже я был когда-то в другой жизни, и все там было совершенно легко, весело, и наша игра с Юрием Норштейном, которая заключалась в том, чтобы каждое стихотворение написать не более, чем за сорок секунд. У меня таких стихотворений-экспромтов было тридцать, я прочту три.
       Но сначала сделаю еще один комментарий к ним. Даже еще два, но второй я делать, пожалуй, не буду... В первом экспромте идет речь о переводчице Софи... Софи - это совершенно реальный человек, это переводчица Людмилы Улицкой. И, кстати сказать, это мы Люсю, как утверждает моя жена, у меня память слабая и голова хромая, познакомили вот с этой самой переводчицей Софи, и эта Софи стала переводить Люсю и зарабатывать бешеные деньги на ее романах, а стихов она не любит, вот так же, как любимый мной Юрий Кувалдин, она их терпеть не может, но нас она приняла, мы принесли ей водку, мы пили водку, все было очень хорошо!
      
       ПИСЬМА РЕЖИССЕРУ Н.
      
       1
       Переводчица Софи,
       Как-то глаз скосивши узкий,
       Мне кривясь сказала: "Фи!
       Формы нет у вас, у русских!"
       Я подумал: неспроста!
       И на всякий случай руки
       Опустил вдоль живота -
       Не расстегнуты ли брюки?
      
       (Смех в зале.)
      
       Второе.
      
       2
       Как дядя Пушкина, обижен
       На православную Москву,
       Я крикнул: "Братцы, я в Париже!
       Не существую, а живу!"
       Но в номере был сломан кран,
       Свисала с потолка короста.
       Оно, конечно: вив ля Франс!
       Однако все не так уж просто.
      
       (Смех. Аплодисменты.)
      
       Третье.
      
       3
       Я над Нотр-Дамом де Пари
       В ночи увидел Люцифера.
       Злодей над храмом воспарил
       И вжался в стенку, как химера,
       Приятность придавал глазам
       Из адской преисподней идол
       И палец прижимал к губам,
       Затем, чтоб я его не выдал.
      
       Вот клянусь, все, что в этом стихотворении, это тоже правда, хотя все могут подумать, что я страшный враль, но я все это, и Нотр-Дам де Пари ночью, и Люцифера над ним, видел своими глазами, и тому есть свидетели, которые могут подтвердить, что это все правда, то, что чем я рассказываю в стихотворении.
      
       (Аплодисменты. Смех.)
       И последнее стихотворение, которое я хотел бы прочесть, это стихотворение из цикла, который, по-моему, называется "Стихи на песке". Оно посвящается Татьяне Витальевне Кузовлевой. Вот.
      
       ПРОЩАНЬЕ С МОРЕМ
      
       Татьяне Кузовлевой
      
       Оно всегда являлось вдруг,
       Когда его почти не ждали -
       Огромный синий полукруг
       И с небом слившиеся дали.
       Соединенная без шва,
       Переливалась и сияла
       Небес и моря синева,
       И это сердце потрясало.
       И я по серпантину вниз
       Все ускоряю бег летящий,
       Но вдруг открывшийся сюрприз
       Внезапно исчезал за чащей.
       Исчезнет и опять мелькнет
       Всего на миг полоской тонкой.
       А если вовсе не придет,
       Как на свидание девчонка?..
      
       Стоять у моря под окном,
       Страдать и изнывать часами,
       Кому-то там кричать: "Мокнём!"
       Куда-то плыть под парусами.
       Не будет этого. Конец.
       Всё! Я выбрасываю ласты.
       До возвращения колец!
       Приходит час разлуки. Баста.
       Прощай, зеленая волна!
       Ах, море, море, ты ли, ты ли...
       Прочти записочку. Она
       Тебе отправлена в бутыли.
      
       Прочти записочку, прочти,
       Ведь ты такое голубое.
       Прощанье с морем - что почти
       Прощание с самим собою.
       В разрезе море, как змея -
       Извилистые волн барашки,
       Где каждый гребень - это я,
       И волны дней ушедших Сашки.
       Я в прошлом, позапрошлом дне,
       И это всё мои фантомы,
       Бегущие к морской волне
       Изгибы голубого тона.
       Фантомы, шелуха, лузга,
       Уже не я, а пена, накипь
       Накатятся на на берега,
       Потом уйдут в песок и... на фиг!
      
       (Здесь 90-минутная пленка в кассетном диктофоне, на который Нина Краснова записывала вечер Александра Тимофеевского, кончилась... Да и сам вечер кончился через несколько минут. Вадим Козлов спел под гитару несколько песен на стихи Александра Тимофеевского. Потом маэстро поэзии Александр Тимофеевский давал присутствующим автографы на свои книги. А потом все гости и участники вечера пошли в нижнее кафе - на фуршет, пить кто что (кто водку, кто вино, кто персиковый сок, кто "минералку") - за "день рожденья" и за здоровье дорогого юбиляра - и произносить тосты в честь этого исключительно замечательного поэта, человека и, слава Богу, пока не парохода и не памятника, и говорить ему слова хорошие, которые кто-то не смог сказать на вечере.)
      
       Стенограмму подготовила поэтесса Нина КРАСНОВА
       3 - 4 и 6 - 9 декабря 2008 г., Москва
      
      
      
      
      
       40 ЛЕТ ТВОРЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЮРИЯ КУВАЛДИНА,
       творческий вечер писателя в ЦДЛ
       17 декабря 2008 года
      
       Далеко не каждый писатель может отметить 40-летие своей творческой деятельности. И тем более далеко не каждый может прийти к этому творческому юбилею с такими прекрасными литературными свершениями и достижениями, с какими пришел к нему писатель Юрий Кувалдин, первый частный издатель в нашей стране, директор издательства "Книжный сад", основатель и главный редактор журнала "Наша улица".
       17 декабря в ЦДЛ, при аншлаге, состоялся вечер этого подпольного классика русской литературы.
       Пока гости и участники праздника, как говорится - "съезжались на дачу", то есть собирались в зал, там нон-стопом звучала фонограмма песни "Когда весна придет, не знаю..." в исполнении Николая Рыбникова:
      
       Когда весна придет, не знаю,
       Придут дожди, сойдут снега,
       Но ты мне, улица родная,
       И в непогоду дорога...
      
       На свете много улиц славных,
       Но не сменяю адрес я,
       В моей судьбе ты стала главной,
       Родная улица моя!
      
       Праздник проходил на фоне нарядной елки с горящими гирляндами лампочек, которая стояла в углу зала, и на фоне стенда с десятью томами собрания сочинений Юрия Кувалдина, на обложках которых - цветные репродукции картин сына писателя - художника Александра Трифонова, и на фоне альманахов "Ре-цепт" и "Золотая птица", которые Юрий Кувалдин выпустил в 2008 году.
       В первой части вечера выступили: поэтесса Нина КРАСНОВА (автор комментарием к 10-томнику Юрия Кувалдина, с докладом о юбиляре), лауреат Пушкинской и Государственной премий поэт Евгений РЕЙН, поэт Геннадий КАЛАШНИКОВ, лауреат премии "Венец" поэт Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ, лидер авангарда Третьего тысячелетия художник Александр ТРИФОНОВ, поэт Сергей КАРАТОВ, писатель Ваграм КЕВОРКОВ, лауреат премии "Венец" поэт Кирилл КОВАЛЬДЖИ, лауреат нескольких престижных литературных наград, в том числе международной премии "Золотой Еж", писатель и драматург Андрей ЯХОНТОВ, заслуженный артист России, актер Театра Армии Александр ЧУТКО.
       Во второй части вечера выступили: артистка Центрального телевидения и радиовещания, певица Лариса КОСАРЕВА (драматическое сопрано), лауреаты международных конкурсов музыканты Марина ЯБЛОКОВА (фортепьяно), Борис НЕВОЛИН (скрипка), Владимир МАРКУШЕВИЧ (гитара).
       Третья часть вечера состоялась в ресторане "Цвет ночи" в Большом Козихинском переулке, в узком кругу участников вечера.
       Командовал парадом сам Юрий КУВАЛДИН. Он же фотографировал гостей и участников вечера для сайтов "Нашей улицы", для своего Живого Журнала в Интернете и для истории и вечности.
      
      
       ЧАСТЬ 1, официальная, литературная. Малый зал ЦДЛ.
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       Вон входит в зал Александр Чутко, актер Театра Российской Армии. Театр этот недавно претерпел колоссальные изменения, чисто внешние. Там сделан колоссальный ремонт, поставлены новые кресла, партер приподнят на 30 сантиметров, отремонтирована сцена. А Саша Чутко играет там у Шекспира, в "Гамлете"... В "Гамлете" есть такие персонажи - первый актер, второй актер, а режиссер-постановщик Борис Морозов свел все эти роли в одну, всех актеров - в одного актера, которого играет Александр Чутко... (Чутко идет вдоль кресел, здоровается с некоторыми гостями вечера, переговаривается с ними. Юрий Кувалдин обращается к нему.) Чутко, я про тебя говорю (а ты это не слушаешь)...
       Александр ЧУТКО:
       А-а?
       Юрий КУВАЛДИН:
       Получилось так, что Чутко стал центром спектакля "Гамлет", по Шекспиру.
       Александр ЧУТКО (с юмором, несерьезным тоном):
       Удивительно!
       Юрий КУВАЛДИН (с юмором, серьезным тоном):
       Удивительно, да.
       (Смех в зале.)
       Но я не о Чутко сегодня буду говорить, я сегодня буду говорить о себе. Я пригласил вас сюда в связи с 40-летием своего творческого пути. Я отмеряю этот путь не с момента своих самых первых, неосознанных шагов и своих самых первых опытов в литературе, а с момента своей сознательной, непрерывной работы над своими произведениями. Если вести точку отсчета оттуда, то это получается сорок лет. Сорок лет сознательной, непрерывной работы над своими произведениями.
       Причем, когда все это у меня только начиналось в мои юношеские годы, я даже не подозревал, во что это все выльется. Просто у меня была такая жажда, такая потребность к писанию...
       Но я не думал, что буду писателем и даже не мечтал об этом. Я в свои ранние годы мечтал и предполагал быть актером. Я очень люблю читать стихи, я люблю читать их вслух. И, когда мне было 15 - 16 лет, я был принят в театральную студию, которую организовали на базе студии Павла Владимировича Массальского, актера МХАТа, Владимир Высоцкий и Геннадий Ялович, на Дзержинке, в клубе милиции. С ними был и Сева Абдулов, и вот Саша Чутко был принят, Александр Яковлевич, мы ходили туда как студийцы, занимались там. И с тех пор и подружились друг с другом.
       Но уже в то время я чувствовал, что роль исполнителя мне как-то не совсем подходит. Потому что, когда я читал вслух какой-нибудь текст, даже будь то текст Маяковского или текст Горького, мне хотелось что-то подредактировать там, что-то добавить туда.
       И я почувствовал в себе творческие силы и понял, что я должен писать сам. И я начал сочинять сам.
       А у нас в студии, Саша Чутко его помнит, был такой врач-кардиолог Юрий Парийский, он был моим приятелем, мы с Сашей сегодня как раз вспоминали его, он блестяще читал стихи. И у нас с ним была своя такая давняя подпольная работа - над самиздатом. Мы с ним собрали стихи Мандельштама, который тогда считался запрещенным поэтом, сделали полное собрание стихотворений Осипа Мандельштама. Я ездил домой к его жене Надежде Яковлевне, на Большую Черемушкинскую улицу. Мы сверяли с ней тексты стихов Мандельштама, так что вот такая работа подпольная у нас шла тогда очень энергично.
       Но я всегда как-то вот хотел писать сам. И писал. Причем у меня писались какие-то фрагменты. И я только сейчас, несколько лет назад, увидел, что это был какой-то мой путь. А сначала мы своего пути не видим, когда пишем.
       Мы действуем очень спонтанно, действуем без всяких намерений. Нам просто хочется писать, и мы пишем... написали какой-то фрагмент чего-то такого, а во что это выльется, непонятно. Так у меня писался роман, которым открывается первый том моего собрания сочинений, моего 10-томного собрания. Роман, который называется "Стань кустом пламенеющих роз". Это роман, а можно назвать его большой повестью. Она писалась мною в середине 60-х годов... это 1965, 1966 год... 1967-й.
       И так я этот роман окончил в 1967 году, потом туда вошли еще какие-то сюжетные линии и переплетения. Он весь состоит как бы из трех больших повестей, но эти повести связаны единством персонажей, единством развития сюжетных линий, и поэтому я стал называть это все романом, хотя, повторяю, я не намеревался писать роман. Я даже не собирался писать рассказ. Но вот у меня написался роман.
       Поэтому я всех тех авторов, у которых есть настроение писать, но которые не уверены в себе... я их всех призываю просто писать, не отдавая себе отчета в том, что они пишут и собираются писать. Если тебе что-то понравилось в жизни, какой-то эпизод, ты запиши его, а потом разберешься, что у тебя получилось. Потому что я, например, всегда говорю себе и авторам, есть у меня такая любимая фраза, она же философская фраза: то, что не было записано, того не существовало. Многие живущие современники не согласны с этим, но по прошествии лет мы видим, что в литературе и в истории и в Вечности остаются только те, кто что-то написал, а те, кто ничего не записывал и жил реальной жизнью, бесследно исчезают с лица земли. Поэтому литература есть литургия, есть память народа, память всех людей, вне зависимости от национальной принадлежности, партийной и так далее, и так далее. Пишущий человек остается в веках на века. Кто-то такой Одиссей? Мы знаем, потому что Гомер написал о нем. А с Гомером в Древней Греции жили миллионы людей, но все они померли, и их никто не знает и не помнит. Кто такой Шекспир? Может быть, это собирательный образ разных авторов, произведения которых собраны под одной обложкой, и всех этих авторов с их произведениями называют - Шекспир, и они выступают под именем Шекспира. Шекспир - это в переводе "Дрожащее копьё".
       Поэтому писательство - это в конечном итоге даже не писание текстов. Писательство - это, я скажу, может быть, высокопарно, я не люблю говорить высокопарно, не люблю пафоса, но... писательство - это спасение своей души, то есть сохранение своей души. Мое биологическое тело уйдет в землю, я исчезну, а текст останется.
       Поэтому когда ты пишешь свои тексты и выпускаешь их из своих рук, ты должен сделать так, чтобы потом уже не возвращаться к ним, чтобы ты знал, что там все отшлифовано, все упаковано, все сделано раз и навсегда. Ты как бы стоишь на конвейере, на потоке, ты выпустил деталь, она ушла от тебя, и тебе уже не нужно заботиться о ней, доделывать ее.
       У нас многие писатели путают литературу с эстрадой, они что-то такое напишут и бегают с листом и спрашивают у всех и у каждого, кого встретят: ну как ты, старик, ты меня читал? Не нужно бегать с листом и дергать своих современников и заставлять их читать тебя.
       Вообще, по идее, писатель, глубокий, настоящий, не пишет для современников. Потому что современники любить умеют только мертвых писателей. Мертвый спокоен, его читают и почитают. Сейчас мы читаем и почитаем Андрея Платонова, говорим, что он гений. А при его жизни, когда он был жив, его ругали, его склоняли на все лады и распинали. Понимаете? Или тот же Осип Мандельштам. Да взять всю обойму нашу литературную, всю нашу настоящую литературу, настоящих писателей. Евгений Замятин, Федор Крюков, автор "Тихого Дона", романа, который приписывают неграмотному Шолохову.
       Мы - свидетели трагической эпохи, когда литература была под спудом, настоящая литература, и когда писатели писали как бы не для читателей, а только сами для себя. То есть в принципе каждый настоящий писатель и пишет для себя. А если он выполняет социальный заказ, то это уже не писатель, это временщик, который наступает на горло собственной песне и пишет заказ. То есть он душу свою не раскрывает. А читателя не обманешь. Читатель открывает книгу и видит, кто есть кто. И вот та искренность, которую писатель передает через слово и которую чувствует читатель, она и говорит о степени мастерства и о степени таланта писателя.
       ...Мне хочется, чтобы наш вечер сегодня прошел на одном дыхании, без всяких перерывов, довольно-таки лаконично. В первой части мы тут немножко поговорим о литературе. Может быть, кто-то там обо мне что-то скажет, я что-то о ком-то и о чем-то скажу... Это все - минут на сорок.
       А во второй части нашего вечера будет выступать сорок минут замечательная певица, "чайка Лариса Косарева", о которой я написал эссе в альманахе "Золотая птица". Я называю Ларису Косареву "чайкой", потому что ее образ ассоциируется у меня... скорее даже не с чеховской "Чайкой", а с моей повестью "Ворона". Некоторые критики говорили про мою повесть "Ворона", что это выворотка чеховской "Чайки", но это не так.
       Я просто сделал такой художественный ход, вставил "ворону" в свою повесть, чтобы ввести читателя в существо проблемы, которой я там касаюсь. И в конце я дал то, чего не было в чеховской "Чайке". Эта моя вещь печаталась в "Новом мире", покойный Залыгин напечатал ее там в 1995 году. А многие критики подумали, что это моя выворотка "Чайки", что я выворачиваю классику наизнанку. Хотя, при моей любви к Антону Павловичу Чехову, я ничего не выворачиваю, а все, что есть в моей вещи, придумано мною самим. И вот мною придуман этот образ романтической мечтательницы, молодой девушки, стройной, красивой, которая хочет быть актрисой, но ее мечта разбивается о камни действительности. Эта мечта у многих разбивается. У писателя она сразу разбивается, потому что жизнь затягивает его и не дает ему осуществить свою мечту. Поэтому писателями становятся единицы.
       Мой сын Саша, Александр Трифонов, художник, говорит мне: "Папа, а чего ты хочешь? Пять человек от века останется писателей хороших, и достаточно..."
       (Смех в зале.)
       У моего сына критерий очень жестокий. Хотя, действительно, если оглядываться на ХIХ век, мы же кого вспоминаем по именам? Кого? В первую очередь - Достоевского, Гоголя, Толстого. Три имени, которые перекрывают всех. И можно уже не называть дальше список и не продолжать его. Так же и здесь. Потому что "лицом к лицу - лица не увидать". Мы многое не видим с малого расстоянья. Мы текстов друг друга не читаем. Никто не читает, кроме Кувалдина, кроме меня - я читаю тексты всех присутствующих здесь. А все присутствующие здесь... они меня мало читают (если совсем не читают) и слабо знают. А я их знаю каждого, и знаю на зубок все, что они написали. Поэтому я качественно отличаюсь от многих писателей. А в кругу поэтов - особенно. Гена Калашников сюда не пришел еще. Он вспоминал:
      
       У поэтов есть такой обычай -
       В круг сойдясь, оплевывать друг друга.
      
       (Смех в зале.)
       Ну, не только у поэтов. Это характерно вообще для настроения творческой интеллигенции. Потому что творческая интеллигенция - это индивиды. А каждый индивид невольно конкурирует со всеми индивидами и хочет быть первым, лауреатом, победителем, самым лучшим. Это естественно. А если у писателя нет желания быть самым лучшим, тогда ему и нечего заниматься литературой, тогда ему и не нужно писать. Он ничего хорошего не напишет. И к тому же... соревноваться нужно не с современниками, которые там сейчас сидят в подвале, в нижнем кафе ЦДЛа, и пьют водку, а нужно соревноваться с классиками - с Чеховым, с Гоголем, учиться у них и стараться писать так, чтобы ("не было мучительно больно" и мучительно стыдно за все, что ты написал. - Н.К.)... чтобы комар носа не подточил.
       ...Наш вечер плавно идет... И я хотел бы вам представить сейчас одну участницу вечера, хотя вы ее все знаете... замечательную поэтессу Нину Краснову! Она для меня дорога даже не тем, что она поэтесса и пишет стихи... Это всё ее личные качества, это провинциальная черта многих наших литераторов - писать стихи. Москвичи как-то сразу, как только начинали писать стихи, так стеснялись этого, считали это неприличным и прекращали писать стихи и переходили с них на прозу. И тем не менее... Нина Краснова в совершенстве, ну не в совершенстве, но близко к этому, почти в совершенстве знает мои произведения. И я ей крайне благодарен за ту огромную работу, которую она проделала по составлению моего собрания сочинений в 10-ти томах и по комментированию собрания моих сочинений. И этим она особенно дорога мне. К каждому из 10-ти томов она написала большой материал, в котором рассматривает все произведения данного тома.
       Нина Краснова!
       (Аплодисменты зала.)
       Нина КРАСНОВА:
       Об одном из героев своего романа "Стань кустом пламенеющих роз" Юрий Александрович Кувалдин сказал в своем: "Это человек незаурядных интеллектуальных способностей". И то же самое можно сказать и о самом Кувалдине. Более того, о нем можно сказать, что это человек...
       Юрий КУВАЛДИН (Евгению Рейну, который появляется в дверях):
       Евгений Борисович (показывает ему жестом: идите сюда, вперед, в первый ряд). Вперед, прошу вас... (Объявляет залу.) Поэт Евгений Рейн!
       (Аплодисменты зала.)
       (Юрий Кувалдин показывает Евгению Рейну на свободное место в первом ряду.) Присаживайтесь сюда, Евгений Борисович.
       Евгений РЕЙН (садится в первом ряду, здоровается с Ниной Красновой, которая стоит у микрофона):
       Здравствуй, Нина!
       Нина КРАСНОВА (кивает Евгению Рейну головой и говорит тихо, не в микрофон):
       Здравствуй, Женя!
       (Продолжает свой "доклад" о Кувалдине.)
       ...более того, о нем можно сказать, что это человек разносторонних, универсальных способностей. И это человек высочайшей образованности, эрудированности и культуры. И человек совершенно потрясающей энергии и силы, оправдывающий свою фамилию. Это писатель-феномен (с ударением на второе "е", или феномен, с ударением на "о"), особое явление в нашей литературе, подобных которому у нас не было и нет.
       В советское время, я помню, в "Литгазете" шли дискуссии о новой литературе, поколения семидесятников-восьмидесятников, то есть о литературе "зажатого" поколения. И все критики в один голос говорили о том, что там нет нового гения, и как бы ждали такого гения, который откроет дверь в большую литературу, поставит на пороге чемодан с 10-ю томами собрания своих сочинений, которые он написал "в приюте спокойствия, трудов и вдохновенья", и скажет:
       Здравствуйте, почтенные господа,
       Вот и я прибыл сюда!
      
       На самом деле никто не верил, что он придет. Это была советская утопия. Но вот как раз Кувалдин и оказался таким писателем, которого критики как бы ждали. Но когда он пришел, они не поняли, что это он и есть, тот самый, кого они ждали. Потому что они по своей профнепригодности просто не смогли прочитать его произведения и воспринять их адекватно. Как в свое время и Булгакова мало кто понимал. И кроме того они просто его испугались и спрятались от него под лавки. Кувалдин человек непростого характера, с символической кувалдой, которой он бьет критиков, литературоведов, филологов...
       (Смех в зале.)
       ...он бьет их за то что, они во все времена не могли и не могут оценить живых гениев при жизни, оценить настоящую литературу, а начинают ценить их только после смерти, уже мертвых, и тогда только начинают писать о них монографии и докторские диссертации и книги, когда мир и без них оценит своих гениев.
       Кувалдин родился в Москве и учился вместе с Тредиаковским, Кантемиром и Ломоносовым в одной школе, на улице Никольской, только тремя веками позже, чем они...
       (Смех в зале.)
       И он очень хорошо знает Москву, как ни один москвич и ни один самый лучший гид не знает ее. Я люблю Москву с детства, почему в свое время и приехала из Рязани в Москву, учиться здесь в Литературном институте, а потом переехала сюда жить, но открыла я ее для себя с тех сторон, с которых никогда не видела и не знала, только благодаря Юрию Кувалдину и его произведениям.
       Юрий Кувалдин всегда равнялся на великих писателей и уже в детстве прочитал почти всех классиков и впитал их в себя. И он всю жизнь читает книги и пишет книги. И начал он, как все настоящие прозаики, со стихов. Потом решил, что этот жанр для него слишком легкий. Это как для тяжеловеса, который может поднять штангу в сто килограммов, поднимать штангу в десять килограммов. И он начал писать прозу и пишет ее каждый день по принципу Юрия Олеши: ни дня без строчки. И написал к своему юбилею, и не только написал, но и издал целых 10 томов собрания сочинений, которые вы сейчас видите здесь, на витрине, на стенде. Они такие красивые... и на каждой обложке у них - репродукции картин сына Кувалдина - художника Александра Трифонова, который присутствует в зале.
       (Аплодисменты.)
       И я о чем хочу сказать и что хочу подчеркнуть? Юрий Кувалдин уникален не только тем, что он написал и издал 10 томов собрания своих сочинений (написал-то он не 10, а теперь уже все 30). Он уникален еще и тем, что он создал свое издательство "Книжный сад" и свой журнал "Наша улица", чтобы не зависеть ни от каких издателей и ни от каких редакторов, и чтобы печатать самого себя и тех авторов, которые ему нравятся. О чем я написала такие четыре строчки:
      
       Всех издателей в Пензу послав...
       Подождите...
      
       (Нина Краснова обращается к зрителям. Делает маленькую паузу, по Чехову, вспоминая вторую строчку своего куплета... и под смех зала начала куплет сначала.)
      
       Всех издателей в Пензу послав,
       Нашу улицу он основал
       И, соломки себе постлав,
       Лег с журналом на свой сеновал!
      
       (Смех в зале.)
       На самом деле Кувалдин никогда не лежал на сеновале...
       (Смех в зале.)
       И на печке он тоже никогда лежал... в отличие от своих собратьев по перу, которые напишут один рассказ и думают, что они, слава Те(бе), Господи, уже все сделали в литературе, все написали, выполнили свою Божественную программу... и могут почивать на лаврах...
       (Смех в зале.)
       И вот он написал 10 томов... И я их все прочитала добросовестно, еще до того, как он издал их, прочитала с карандашом в руках, и с большим удовольствием и с большой пользой для себя, для своего творческого и интеллектуального развития, скажу я вам. И я открыла для себя (и не только для себя) этого писателя во всей его полноте и во всем объеме. И увидела масштаб этого писателя и этой личности.
       Юрий КУВАЛДИН:
       Я должен сказать, что Нина как раз говорит о трудоспособности писателя, пишущего человека. Конечно, он должен работать каждый день, но мало кто это может и мало кто это делает. Всех заедает быт и текущая суета и всех затягивают удовольствия жизни, от которых никто не может отказаться.
       А я должен сказать и о Нине... что это человек, который предан литературе всей своей плотью и всей своей кровью. Это единственный человек, который каждый день... занимается литературой, и ничем иным. Она все отвергла в своей жизни, кроме литературы. Это редкий случай в нашей культуре, в нашей литературе. Поэтому я еще раз говорю, что я крайне благодарен Нине за то, что она не просто прочитала мои сочинения... это очень важно - прочитать их... но и что она написа-а-ала свои комментарии к ним, написала тексты, прочитав которые, читатель уже в принципе может узнать и понять, что я из себя представляю.
       Нина КРАСНОВА:
       И вот я прочитала эти 10 томов и написала свои комментарии к каждому тому. И написала четыре вот такие строчки:
      
       Глядит на Юру дева взглядом томным,
       Очки солнцезащитные надев:
       Как он идет с трудом девятитомным
       На свой Олимп и не глядит на дев.
      
       (Смех и аплодисменты в зале.)
       Юрий Кувалдин - тоже весь в литературе. Или он - и я тоже. И для него не существует в жизни ничего, кроме литературы.
       У него нет никакой другой жизни, только литература и только Божественная программа, в которую он мечтает войти и уже вошел, чтобы встать на одну полку с классиками. Когда я написала о нем четыре строчки, которые вы сейчас слышали, я подумала, что я как бы вроде в них отклонилась от факта жизни, в угоду экстравагантной рифме: дева... томным" - "девятитомным". Кувалдин создал не "девятитомный", а десятитомный труд.
       Но потом я подумала: если из 10-ти томов его десятитомного труда изъять мои комментарии к каждому тому, то останется как раз девять томов, то есть девять томов сочинений Кувалдина плюс один том моих комментариев к ним.
       (Смех в зале.)
       Я, конечно за пять минут, не смогу сказать обо всем десятитомнике, и не буду сейчас делать обзор всех десяти томов, это слишком тяжелая задача. Да я и не сумею, да еще в двух словах, сказать о 10-ти томах Кувалдина лучше, чем я написала об этом в своих комментариях к ним.
       Но вот все же скажу несколько слов, допустим, о первом его романе в первом томе "Стань кустом пламенеющих роз". Это роман о трех поколениях русских интеллигентов, которые во все времена, каждый в своей эпохе, страдали от существующего режима.
       Юрий КУВАЛДИН:
       ...о диссидентах... о трех поколениях русских диссидентов...
       Нина КРАСНОВА:
       ...да, о трех поколениях русских диссидентов. Одно поколение - это Аргунов-старший, который жил при царизме и в первые годы революции. Второе поколение - Аргунов-средний, который жил при сталинизме... Все они погибли в тюрьмах и лагерях... Всех их убили, расстреляли. И третье поколение, АргУнов-младший, которого Господь помиловал от такой трагической...
       Юрий КУВАЛДИН:
       АргунОв...
       Нина КРАСНОВА:
       АргунОв... да, АрпгунОв-младший... он, по роману, живет уже в наше советское время, в период развитого капитализма...
       (Смех в зале.)
       ...социализма то есть... И вот он служит в армии. И где-то такое, через свою девушку, достает запрещенную в то время литературу... А запрещенная литература тогда какая была? Которая сейчас считается классикой. Это книги Солженицына, Мандельштама, Цветаевой... И он читает их в казарме своим товарищам, солдатам, которые служат с ним в армии. И кто-то из них донес, "настучал" на него командиру. И вот военный следователь, полковник, вызывает АргунОва-младшего к себе...
       Здесь у Кувалдина, как и во всех его произведениях, серьезное сочетается со смешным... и смешное - с серьезным...
       Полковник вызывает АргунОва-младшего к себе и говорит ему: "Слушай, где ты достал книгу Солженицына "В круге Первом"? Кто тебе дал эту книгу? (Кстати сказать, сейчас на Таганке идет спектакль по фрагментам из этой книги, и в этом спектакле играет Валерий Золотухин и сам режиссер Юрий Любимов, несмотря на свои 92 года )". И вот АргунОв-младший, чтобы не выдавать свою девушку, которая дала ему книгу Солженицына, говорит: "Да мне дал ее один профессор в Ленинской библиотеке. В курилке, когда мы с ним там стояли курили..." - "Опиши мне этого профессора... обрисуй его, какой он из себя..." - "А он такой высо-о-окий, с длинными волосами, с высоким лбом и со шрамом на лбу..."
      
       (Смех в зале.)
      
       То есть АргунОв-младший нарисовал портрет самого Солженицына. Обдурачил этого полковника. Ну а потом сказал: "А вообще-то я читал со своими ребятами в казарме книгу не "В круге первом", а "В кругу семьи"... Это книга о домоводстве - о вязании, о вышивании... Вот ею мы и зачитывались всей казармой. Вот ее-то мы и читали запоем..."
       (Смех в зале.)
       А прототип АргунОва-младшего - сам Кувадин, который в советское время читал, перепечатывал на машинке и распространял запрещенную тогда литературу, самиздат, за что мог попасть в тюрьму, в "шарашку", в круг первый Дантова ада.
       ...У Кувалдина во всех его произведениях много философии Канта, Ницше и философии самого Кувалдина. И в романе "Стань кустом пламенеющих роз" у него тоже есть своя философия - о тайне добра. В чем состоит тайна добра? В том, что добро и зло - две стороны одной медали, и одно не существует без другого... Почему мы и говорим: не было бы счастья, да несчастье помогло. И: нет худа без добра.
       Кувалдину все его неприятности и несчастья в жизни помогли закалить его характер и силу воли и стать писателем с большой буквы.
       И все, что он написал, еще оценят наши современники, а если не современники, то потомки.
       Кувалдин - это птица высокого полета. Это живой классик нашего времени. И его литература - это литература Большого Стиля, которая войдет в Золотой фонд русской культуры.
       (Нина Краснова оборачивается лицом Юрию Кувалдину.)
       А сейчас я, может быть, спою свои частушки в Вашу честь и в честь Вашего (и нашего) праздника? Спеть мне частушки какие-нибудь свои?
       Юрий КУВАЛДИН:
       Спой.
       (Смех в зале.)
       Нина КРАСНОВА (говорит самой себе словами басни Крылова):
       Спой, светик, не стыдись...
       (Обращается к зрителям.)
       Сейчас здесь пойдет низкий жанр...
       (Смех в зале.)
       ...это мои авторские частушки, которые Юрий Александрович Кувалдин печатал в свое время в журнале "Время и мы" и в журнале "Наша улица" и в моей книге "Цветы запоздалые", которую он выпустил в своем издательстве "Книжный сад" в 2003 году, в прекрасном оформлении своего сына Александра Трифонова.
       (Нина поет свои частушки, с легким притопом и приплясом.)
      
       АВТОРСКИЕ ЧАСТУШКИ
       НИНЫ КРАСНОВОЙ
      
       Ох, я завлечь его решила,
       Юбку маковую сшила.
       Он меня увидит в юбке,
       Поцелует прямо в губки.
      
       Я ли с милым не полажу?
       Ляжу с милым, полежу,
       Нежно нос ему поглажу,
       Нежно в глазки погляжу.
      
       Ох, разлюбил меня милой,
       Прогоню его метлой.
       У меня залетка есть
       По имени Тима.
       Этот Тима, Тима, Тима
       Прямо создан для интима.
      
       (Следующую частушку Нина Краснова поет, мельком взглянув на Юрия Кувалдина, оглянувшись на него после первой строчки и приулыбнувшись ему, он кивает ей головой, улыбаясь в ответ и как бы говорит и как бы разрешает поэтессе: пой дальше.)
      
       Юрка спал в своей конурке,
       Прибежала Нюрка к Юрке
       И ему сказала: "Ю-у-урк..."
       И к нему в постельку: ю-у-урк!
      
       (Смех в зале, где сидит жена Юрия Кувалдина Анна и за столом в президиуме, где сидит Юрий Кувалдин.)
      
       В индийском городе Мадрасе
       Меня катали на матрасе.
       Как увижу я матрас,
       Вспоминаю я Мадрас.
      
       (Смех и аплодисменты в зал и крики "Браво!".)
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       Наши юные годы проходили в интенсивном общении и в чтении самиздата. И я с ностальгией и с таким поразительным пронзительным чувством вспоминаю те многие дни и вечера, которые мы проводили у выдающегося поэта, переводчика, в том числе переводчика бессмертной поэмы Джона Мильтона "Потерянный рай", у Аркадия Акимовича Штейнберга, и среди постоянных гостей помимо меня бывал Вадик Перельмутер и многие другие, которые сейчас - уже известные писатели, поэты, переводчики. И там бывал выдающийся поэт, учитель Иосифа Бродского, теперь лауреат Государственной премии Евгений Рейн, которому я с удовольствием предоставляю слово. (Юрий Кувалдин обращается к Евгению Рейну.) Женя (выходи к микрофону)...
       (Аплодисменты.)
       Евгений РЕЙН:
       Спасибо.
       Я не очень готов к выступлению. Я не знал ничего о вечере Юрия Кувалдина. Я был за городом, там у меня даже телефона нет.
       Юрий КУВАЛДИН:
       Это очень хорошо.
       (Смех в зале.)
       Евгений РЕЙН:
       Да. И поэтому туда до меня никакие сигналы, никакие приглашения ниоткуда не доходит. Но, вот так, счастливый случай помог мне попасть на этот вечер. Я сегодня днем встретил в ЦДЛе Юру, Юрия Александровича Кувалдина, и специально остался здесь, чтобы сказать несколько слов об этом писателе.
       Конечно же, Юрий Кувалдин человек особый, исключительный. И вот что надо отметить, говоря о нем и о его деятельности. Это - чрезвычайно редкий случай в литературе.
       Все мы, творческие, пишущие люди, - эгоисты. Мы все, в общем-то, думаем о себе, и редко когда находим силы на помощь нашим товарищам, на участие в их судьбах. Юрий Кувалдин в этом смысле какое-то замечательное исключение. Кроме того, что он сам, на мой взгляд, очень одаренный прозаик, я многие его произведения читал и высоко их ценю... но он еще и главный редактор журнала "Наша улица" и издатель. И я хотел бы отметить, что он огромное количество сил и внимания уделял и уделяет своим издательским делам, и журнальным, и книжным. Вот его журнал "Наша улица" и издательство "Книжный сад". Юрий Кувалдин с большим вкусом и пониманием отнесся к своей издательской деятельности. Он помог многим выдающимся людям, которые в свое время были как-то совершенно несправедливо задвинуты куда-то, хотя они выдающиеся люди, по какому-то большому счету, по истинному счету, который, так сказать, с легкой руки Шкловского, принято называть гамбургским, хотя это, как известно, выдумка Шкловского, никакого там гамбургского счета исторически не было, но мы к этому термину привыкли... Кувалдин издал и Евгения Бачурина, который здесь где-то находится? (Евгений Рейн обращается к залу.) Жень!
       Юрий КУВАЛДИН:
       Он здесь, здесь!
       Евгений РЕЙН:
       Кувалдин издал Александра Тимофеевского. (Евгений Рейн обращается к Юрию Кувалдину.) Издал, да?
       Юрий КУВАЛДИН:
       Я просто начал издавать Тимофеевского Александра Павловича, о чем он сейчас скажет, и многих других.
       Евгений РЕЙН:
       Я не буду перечислять всех. Это довольно большой список. Но вот мне кажется особенно важным, что Кувалдин издал еще и замечательного поэта, который рано, трагически рано умер, это Евгения Блажеевского, выдающегося нашего поэта, который тоже был очень задвинут и который прожил недолгую, горькую, непубликуемую жизнь. И список этот довольно велик. Я просто не знаю такого человека, который один взял бы на себя вот такой груз, так сказать выравнивания подлинной линии подлинного фронта нашей литературы. Вот это взял на себя Кувалдин и с этим справился. Вот! Это замечательно! Это невероятно серезный подвиг, большая заслуга перед всей русской литературой. И он издавал очень хороший журнал "Наша улица! Вот тут, в связи с "Нашей улицей", я уже и о себе могу сказать. Я когда-то дал такое большое интервью Юрию Александровичу, ну, такое... рассказал ему обо всей своей жизни, о старой, о Ленинграде, обо всем, что произошло в 50-60-70-е со мной, с моими ленинградскими товарищами, не только с Бродским, а со всеми... и как сложились их судьбы, и как эти судьбы были изломаны. Кто-то из моих товарищей уехал за границу, кто-то бросил литературу, кто-то наконец пробился в литературу... И я считаю, что в эти дни, когда отмечается 40-летие Кувалдина, 40-летие его творческой деятельности, будут, найдутся люди, которые, может быть, знают его оригинальное творчество лучше, чем я, а не как я, они скажут о его творчестве подробнее, чем я. Но вот мне хотелось бы сказать, что он был и есть патетический вариант такой кариатиды, которая поддерживала весь наш (раньше - левый, а ныне - правый, свободный, либеральный) край, весь наш фланг литературы. За это ему низкий поклон. И я хочу его поздравить с тем, что он чудесно выглядит, и пожелать ему еще продвинуться по этой линии.
       (Смех в зале.)
       Вот.
       (Аплодисменты.)
       И хочу пожелать ему успеха и добра! И его сыну, замечательному художнику, по-моему...
       Юрий КУВАЛДИН:
       Да.
       (Аплодисменты.)
       Евгений РЕЙН:
       Да. Очень мной ценимому, очень хорошему, талантливому художнику Саше, Александру Трифонову. И поздравить и его тоже с выходом 10-томника. Вас с ним обоих. И пожелать вам, как там говорят во флоте, - семь футов под килем!
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       Конечно, Евгений Борисович скромно умалчивает, что и он сам - титан.
       Евгений РЕЙН:
       Да.
       (Смех в зале.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       При том, что он поэт и постоянно пишет стихи и прозу и очень много написал всего, он - профессор Литинститута, он работает со своими поэтическими птенцами, и работает так основательно, что я думаю, у кого-то из них в конце концов проклюнется настоящий голос.
       ...Всем виден как бы только один фланг моей деятельности, издательский. Но он у меня непрерывно связан с писательской деятельностью, с писательством. Я очень много пишу и постоянно этим занимаюсь. Но писателю всегда нужно и всегда было и будет нужно не только писать то, что он хочет, и то, что он думает, но и еще и издавать все это. В советское время я почти ничего не мог издать. Советские издательства представляли из себя род шлагбаумов, пограничников, которые не пускали меня в типографию. А в эпоху перестройки мне открылся путь в типографию, и тогда весь процесс издания книг упростился. И как только Горбачев разрешил кооперативы, я сразу же создал свое издательство. И мне стали не нужны другие издательства и редакции, их функция исчерпана, и многие из них уже исчезли и исчезнут, особенно если государство перестанет давать им деньги, дотации, которые они из государства пока еще по инерции выколачивают и выкачивают. Раньше у свободного писателя было много препятствий для того, чтобы издать книгу. А теперь какие-то есть препятствия?
       ГОЛОСА из зала:
       Есть!
       Юрий КУВАЛДИН:
       В виде каких-то материальных препятствий? Но это все можно как-то преодолеть, и можно все эти проблемы как-то решить. Главное - ликвидирована та надстройка, редакторская и цензорская, которая давила и душила нашу свободную, великую и могучую литературу. Главное, что сейчас никто тебя не давит. Это испытали все, кто вышел из советской эпохи. Я еще должен такую краску внести в свое выступление... то есть я должен сказать, что у нас была эпоха не застоя, а эпоха репрессий, во всяком случае, я эту эпоху называю эпохой репрессий. Потому что я сам попал под этот страшный каток. Тот, кто немножко высунулся во время оттепели, тот был раздавлен брежневским катком. Так что никакого застоя не было, а были репрессии, реставрация сталинизма без расстрелов, но с посадками и высылками за кордон, были просто самые откровенные репрессии.
       ...Сейчас я хочу предоставить слово поэту, которого я издал в одно время с Блажеевским Женей... Женю Блажеевского сейчас везде упоминают постоянно, а при жизни с ним мало кто считался как с поэтом, и он постоянно говорил мне:
       "Старик, вообще меня не понимают. Я чувствую себя абсолютным изгоем. Я пишу, никто меня не читает и не слушает, издавать меня не хотят..."
       Единственное, кто очень активно издавал его в период 90-х годов, это Игорь Иванович Виноградов, бывший старый критик "Нового мира", главный редактор журнала "Континент". Вот он, Виноградов, и меня в "Континенте" печатал, и печатал Женю Блажеевского.
       Я издал Блажеевского в 1995 году, выпустил его книгу "Лицом к погоне". И в том же году я издал поэта очень тонкого, очень мягкого, очень лиричного, Геннадия Калашникова, который сейчас расскажет, как я издал его книжку, книжку с таким непоэтичным названием - "С железной дорогой в окне". Со временем она стала для меня каким-то поэтическим знаком.
       Геннадий Калашников!
       Геннадий КАЛАШНИКОВ:
       Жалко, что я не умею петь, как Нина Краснова...
       (Смех в зале.)
       КРИКИ из зала:
       Попробуй!
       (Смех в зале.)
       Геннадий КАЛАШНИКОВ:
       Да, действительно, надо попробовать...
       Лет тридцать назад я получил от писателя Анатолия Кима записку. Принес ее мне молодой и очень такой экстравагантный человек в красной такой рубашке, яркий, энергичный. А в записке, которую он мне передал, Анатолий Ким писал: Гена, это Юра Трифонов, человек, который умеет видеть, как плывут облака, и умеет слышать, как поют птицы...
       Я вот сейчас, к сожалению, не нашел у себя дома этой записки. Где-то она у меня есть... Это все было в 70-е годы... Я тогда вот вместе с присутствующим здесь Андреем Яхонтовым работал в "Литгазете". А в той записке речь шла о публикации Юрия Кувалдина, который тогда был Трифоновым (это потом он стал Кувалдиным, взял себе фамилию своей мамы, чтобы не быть в литературе вторым Юрием Трифоновым. - Н.К.). Все мы тогда хотели публикаций. Публикацию я ему тогда сделать не смог. Но с тех пор стал дружить с Юрой Кувалдиным, за что я очень благодарен Анатолию Киму. Мы общались с Юрой и, как тогда водилось, бражничали, спорили, читали стихи. Но потом так получилось, что какие-то жизненные обстоятельства... я уже не помню, какие... развели нас. И я довольно долго не видел Юрия Трифонова. Потом началась перестройка, начались перемены, и я услышал в одном месте об издательстве "Книжный сад" и совершенно не подозревал, что издатель и владелец этого издатедльства и есть Юрий Трифонов, который тогда уже стал Кувалдиным. Я тогда даже и представить себе не мог, что Юра стал издателем. Потому что Юра всегда напоминал мне человека, который стоит на палубе корабля, а корабль плывет по штормящему морю, и Юра весь в этой стихии и в свисте ветра. И вдруг я обнаружил, что Юрий Кувалдин это и есть тот самый Юрий Трифонов, и что это человек, который уже знает, как и куда текут денежные потоки, и умеет ими управлять. И причем умеет управлять ими так, чтобы это шло на пользу литературе. Он больше всего на свете любит литературу. Для него литература - главнее, чем жизнь.
       И вот я стоял, смотрел на него и думал: а куда же делся тот Юра в красной рубашке? Передо мной стоял такой солидный человек, солидный такой. Я спрашиваю его: "А где оно вообще - твое издательство? Где твой офис?" - А он приподнял свой портфель и сказал: "Да вот оно мое издательство!" - Он показывает мне свой портфель и говорит: "Вот оно..." Все издательство было у него в портфеле. Для меня это было совершенно непостижимо. И все, что делал Юра, тоже было непостижимо. Потому что этот человек занимался и бумагой, и типографиями, и распространением продукции, да всем на свете! Юрий Кувалдин - это универсальный человек, Леонардо да Винчи такой нашего времени.
       (Смех в первом ряду.)
       И Юра в то тяжелое для меня время протянул мне руку помощи, издал мою книгу. И это было для меня тогда спасательным кругом. Потому что тогда прошло уже десять лет с момента выхода моей первой книги. И та книга, которую Юра мне издал, была для меня как нельзя более кстати. Об этом мы говорили и с Женей Блажеевским, который тоже был в такой же ситуации, как и я.
       Недавно мы отметили Юре 60 лет. И я получил в подарок от него увесистый и теперь становящийся знаменитым 10-томник его сочинений. Ну, сразу это все, конечно, не прочтешь, хотя многое уже читано. И каждый раз, когда я открываю какой-нибудь его том, я буквально зачитываюсь им... Я всегда нахожу там что-то интересное, что такое, с чем хочется спорить или с чем хочется соглашаться или над чем хочется думать. Вот я даже тут выписал названия его произведений. Это же большое дело - названия. Это как бы лицо мира писателя. И уже только по одним названиям произведений видно, какая интересная, разнообразная, совершенно потрясающая проза у Юрия Кувалдина. Я даже попытался изобразить что-то такое связное, концепцию его прозы, по этим вот названиям. И назвал я этот свой опус Юриными словами - "Сварщик слов". Так называется один из его рассказов. И вот этот сварщик слов... собственно говоря, это Нина Краснова уже говорила о Юре Кувалдине... или Юра уже о Нине говорил... они в общем совершенно в этом смысле похожи. Юра это совершенно преданный литературе человек, для которого нет ничего главнее литературы. Он как бы отбросил все, кроме писательства. Он пишет каждый день, пишет упорно, пишет много. И, собственно говоря, он правильно говорит: то, что не явлено в слове, то, что не зафиксировано, то не существует. Вот он, этот "сварщик слов", сваривает слова, слово со словом, чтобы зафиксировать мир и что-то самое главное в этом мире. И фиксирует через названия своих произведений:
       "День писателя".
       "Стол".
       "В своей тарелке".
       Вот так он начинает свой день... Это все названия его произведений. Дальше он совершает поступки. Что это за поступки? Это:
       "Похищение Европы".
       "Стань кустом пламенеющих роз".
       "Прими чужую боль".
       Это поступки совершенно неординарные. Это не проверка билетов в трамвае.
       Или: где он живет?
       "Четвертое место жительства".
       Видимо, у него было очень много мест жительства, так сказать.
       Это:
       "Шиповник у калитки".
       "Избушка на елке".
       "Буфет в углу".
       "Фикус".
       И если у Юры есть любовь, то она конечно трансцендентная":
       "Трансцендентная любовь".
       И к чему он испытывает любовь?
       Это:
       "Улица Мандельштама".
       Это:
       "Так говорил Заратустра".
       Это:
       "Маски Ницше".
       Вот так живет писатель Юрий Кувалдин. И когда он смотрит в окно, то что он видит там?
       "Вавилонскую башню".
       "Родину".
       И "Бесконечность".
       Вот на этом я и хочу закончить. Я желаю Юре бесконечности! И поздравляю его с юбилеем!
       (Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       Поясняю, что такое бесконечность. Это очень простое понятие. Бесконечность - это то, что не имеет конца. Это кольцо. Все круглое, все вращается. И все идет по кругу. Вечное возвращение, Ницше. Собственно, поэтому я и написал роман "Так говорил Заратустра", который есть в моем 10-томнике. Я не знал, что у меня получится. Я дал своему роману название совершенно вызывающее, чтобы невольно меня откидывало к Ницше, чтобы у всех сразу возникали ассоциации о вечном возвращении, о Заратустре ницшеанском. И я назвал роман просто "Так говорил Заратустра". Кирилл Владимирович Ковальджи говорил мне: "Юра, ну ты как-нибудь изменил бы название". А я - нет. Я специально дал своему роману ницшеанское название - "Так говорил Заратустра". Потому что у меня главный герой - изломанный лагерями старый человек, пожилой, пьющий. А сын у него - бизнесмен процветающий. И отец постоянно провоцирует его на людях, и говорит, кричит ему при народе: "Что говорит Заратустра?" - А потом сам себе отвечал: "Так! Так говорил Заратустра!" И шел себе дальше, куда шел.
       (Смех в зале.)
       ...Когда я вижу Александра Тимофеевского, я постоянно напеваю его песню "Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам". (Юрий Кувалдин напевает песню. Все в зале подпевают ему.)
      
       Пусть бегут неуклюже
       Пешеходы по лужам,
       А вода по асфальту - рекой,
       И неясно прохожим
       В этот день непогожий,
       Почему я веселый такой...
       Ля-ля-ля-ля,
       Ля-ля-ля-ля...
      
       Александр Павлович Тимофеевский! Выдающийся поэт! Поэт-экспромтщик! Собственно, эту песню он написал экспромтом, сразу, за один присест. Потому что автор сценария мультфильма про крокодила Гену Эдуард Успенский был в отъезде. А надо было срочно написать песню к этому мультфильму, стихи. И Успенский сказал: у нас есть Тимофеевский, он напишет стихи на любой случай. И Александр Павлович написал стихи. И вместе с композитором Владимиром Шаинским написал "Песенку крокодила Гены". Причем, что любопытно... когда мы познакомились с Александром Павловичем и когда я стал издавать его книгу "Песня скорбных душой", с которой он стал известнее в литературных кругах и которой все потом зачитывались и спрашивали у меня: Где ты откопал такого поэта?" - Александр Павлович даже был против того, чтобы я в своем предисловии, то есть послесловии к книге, упоминал о том, что он автор этой песни, потому что он стеснялся ее. На что я говорил ему: "Александр Павлович, да вы что? Как вы можете стесняться этой песни? Это ваш брэнд. Это ваши позывные, как "Дорогая моя столица" или "Москва - моя красавица". Все, как только услышат ее, сразу будут говорить про вас: "А, мы знаем этого поэта, который написал эту песню..." И в конце концов он согласился с этим. Недавно я был на его творческом вечере, совершенно замечательном, где он читал массу "детских" стихотворений из своих книг... у него вышла масса книг для детей...
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       Одна - "Пусть бегут неуклюжи...".
       Юрий КУВАЛДИН:
       И еще какая-то была...
       Хорошо, вы сейчас расскажете, поясните все это зрителям.
       Александр Тимофеевский был мне известен очень давно по самиздату. Я вот для него сегодня, как говорили раньше, "отксерил" и принес ему ксерокопию страниц из "Политического дневника"... Сейчас я найду их у себя...
       (Юрий Кувалдин роется в своем портфеле, достает оттуда несколько листов бумаги.)
       Я впервые прочитал Тимофеевского много лет назад, в "Политическом дневнике" Жореса Медведева, в 1967 году... представьте себе... сорок лет назад... Мы можем отметить и это сорокалетие. И в дневнике под стихами неизвестного мне тогда поэта было написано просто: Тимофеевский, без имени. Я даже имени его тогда не знал. Я позволю себе процитировать то, что предваряло эти стихи, предисловие к ним. Все было издано в Амстердаме в 1975 году, "Политический дневник", в двух томах, двухтомник, совершенно замечательный, куда вошла и хроника текущих событий тех лет, все самые значимые антисоветские события на территории СССР. Вот тут третий пункт. О некоторых стихотворениях:
       "В Москве в списках распространяется множество стихотворений. Большинство этих стихотворений принадлежит перу известных поэтов. Стихи эти притом отличаются большим художественным вкусом. Они не публикуются, однако, в наших журналах и газетах, потому что речь в них идет о критике культа Сталина и тяжелых последствиях этого культа. Ниже мы приводим несколько лучших стихотворений этого цикла".
       Не могу удержаться, чтобы не процитировать поэта, идущего первым в этом цикле. Это поэт Борис Чичибабин.
       (Юрий Кувалдин читает стихотворение Бориса Чичибабина.)
      
       Борис Чичибабин
       ***
       Клянусь на знамени веселом,
       Однако радоваться рано,
       И пусть иной орет оракул,
       Что не болеть зажившим ранам,
       Что не воскреснуть злым оравам,
       Что труп врага уже не знамя,
       Что я рискую быть отсталым,
       Пусть он орет. А я-то знаю:
       Не умер Сталин...
      
       Пока у нас неукротимы,
       Сидят холеные, как ханы,
       Антисемитские кретины
       И государственные хамы,
       Покуда взяточник заносчив
       И волокитчик беспечален,
       Пока добычи ждет доносчик -
       Не умер Сталин...
      
       И после Бориса Чичибабина идет Александр Тимофеевский, его стихотворение "Примета времени - молчанье". Я позволю себе прочитать это стихотворение, потому что он сам, наверное, не будет читать его здесь. Сейчас я прочитаю стихотворение, и он выйдет сюда, и я дам ему слово.
       (Юрий Кувалдин читает стихотворение Александра Тимофеевского.)
      
       Александр Тимофеевский
      
       ПРИМЕТА ВРЕМЕНИ - МОЛЧАНЬЕ
      
       Примета времени - молчанье
       Глубоких рек, земли мельканье,
       Ночей кромешных пустота
       И дел сердечных простота.
       Как обесценены слова,
       Когда-то громкие звучанья
       Не выдержали развенчанья.
       Примета времени - молчанье.
       Примета времени - молчанье,
       Предпраздничная кутерьма,
       Ноябрьский ветер, злой и хлесткий,
       Бесчинствует на перекрестке,
       Стоят, с тоски оцепенев,
       И не мигают светофоры,
       По главным улицам страны
       Проходят бронетранспортеры,
       Проходят танки по Москве,
       И только стекол дребезжанье,
       Прохожий ежится в тоске.
       Примета времени - молчанье.
       Мысль бьется рыбою об лед
       И впрямь, и вкось, в обход, в облет.
       И что ж? Живой воды журчанье
       Сковало льдом повсюду, сплошь.
       Мысль изреченная есть ложь.
       Примета времени - молчанье.
      
       ГОЛОСА из зала:
       Это какого года стихи?
       Юрий КУВАЛДИН:
       1967 года.
       Почему эти стихи нетленны и звучат как сегодня?
       Так, я передаю микрофон поэту Александру Тимофеевскому.
       (Александр Тимофеевский подходит к микрофону. В зале гаснет свет. Горит только елка в углу, около сцены и окна, то есть лампочки на елке.)
       ГОЛОСА в зале:
       Свет погас!
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       А что, света нет?
       ГОЛОСА в зале (Александру Тимофеевскому):
       Да говорите так, без света. Это даже интересно.
       (Смех в зале.)
       Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:
       Да ладно... буду выступать без света.
       Значит, Юрий Александрович решил мне все-таки подкузьмить и начать говорить обо мне с моей "Песенки крокодила Гены", хотя знает, что я очень не любою это стихотворение. А пока он говорил, я придумал ему такой ответ, экспромтный.
      
       Александр Тимофеевский
      
       ***
       Юрию Кувалдину
      
       Прозаики сейчас в почете,
       В моем журнале их прочтете,
       Зато поэты не в ходу,
       И я отправлю их в Пензу-у-у.
      
       (Смех, аплодисменты. В зале вспыхивает свет. Александр Тимофеевский продолжает выступать у микрофона. Свет опять гаснет.)
       Мне хочется все-таки поставить точку на этом "противном" Тимофеевском и поговорить о писателе Юрии Кувалдине.
       Тут (в зале) темно. Я сделал какие-то записи...
       (Александр Тимофеевский пробует без света разобрать свои записи на листах бумаги. Говорит, всматриваясь в них.)
       Ну что мне хочется сказать? Меня привлекает в произведениях Юрия Кувалдина рублевская... не рублевская, а раблевская...
       (Смех в зале.)
       ...раблевская страсть к жизни. Буйство глаз и половодье чувств, как говорил Сергей Александрович Есенин. И вот что можно сказать о его прозе. Говорить можно без конца, если взять хотя бы один эротический цикл рассказов Юрия Кувалдина "Юбки", где в описаниях страсти писатель ни разу не повторяется во всех своих рассказах, и каждый раз эта страсть звучит у него по-новому. Можно написать целый трактат и сравнить Кувалдина с Миллером или Ги де Мопассаном. Это была бы безумно интересная работа, но у нас для этого, к сожалению, нету времени, и я хочу немножко поговорить о своей любимой вещи - о повести "Счастье". Вот удивительно, как передает писатель это чувство радости, которое испытывает труженик, работящий человек, который умеет все делать своими руками.
       Для меня кульминация этой повести - вот в чем, вот в этом абзаце, который я даже выписал на бумагу.
       Герой Иван Семенович просыпается утром, в воскресный день, у себя дома, в деревне, и думает, чем ему заняться. Ему хотелось в воскресный день сразу же приняться за работу, копать, сажать, окучивать картошку, забивать гвозди, строгать, пилить доски. И Иван Семенович никак не мог придумать и решить, с чего ему начать свой воскресный день.
       (Смех в зале.)
       Вот это удивительное ощущение свободы своего героя, свободы выбора, когда у тебя легко на душе и когда тебе так хочется работать, хочется что-то сделать в своем доме, в своем хозяйстве... Кувалдин очень хорошо передал это ощущение...
       (Юрий Кувалдин наклоняется к сидящей с ним в первом ряду Нине Красновой, просит ее пойти в фойе, к дежурным, выяснить, почему в зале опять погас свет. Заодно снять со стены афишу вечера на память, пока этого не сделал какой-нибудь коллекционер афиш. Нина Краснова идет выяснять, почему в зале опять погас свет (электропробки на счетчике вырубились)... и приносит с собой в зал афишу, которую предусмотрительно сняла для нее со стены и припрятала у себя за бордюром, "под лампой", дежурная Лидия Наталкина. Пока Нина Краснова ходит туда-сюда, запись вечера на первой стороне пленки в кассетном диктофоне заканчивается, и Нина Краснова не сразу обращает на это внимание, когда возвращается в зал, и поэтому часть речи Александра Тимофеевского остается за пределами пленки, и при обработке стенограммы вечера Нина Краснова потом восстанавливает ее по памяти, и даже не столько по памяти, не столько по каким-то обрывкам слов и фраз, сколько по тем интонациям и эмоциям, с которыми Тимофеевский произносил все это, и по общему смыслу, который он туда вкладывал.)
       И очень хорошо Юрий Кувалдин показывает во всех подробностях жизнь Ивана Семеновича и его семьи... через художественные детали. Он мастер художественных деталей. Они у него очень поэтичны. И каждая из них играет у него свою художественную роль и служит воплощению общего авторского замысла. Мы видим даже, из какой посуды едят его герои, из каких чашек и стаканов они пьют.
       А когда он показывает, как его герои сидят у костра, у реки, и пьют самогон, он так это показывает, что мне хочется оказаться с ними в их компании.
       (Смех в зале.)
       Что такое счастье? - спрашивают герои сами себя. И каждый отвечает на это по-своему.
       А Юрий Кувалдин всей своей повестью как бы говорит, что счастье - это ощущение радости жизни, работы, и отдыха в кругу своей семьи, в кругу близких тебе людей... и счастье - это еще и предвкушение счастья, предвкушение какого-то удовольствия, которое тебя ждет.
       ...Еще у Юрия Кувалдина есть рассказ "Новый сосед". Я перечитал его сегодня ночью. В этом рассказе соседом по даче у героя, прообраза самого автора, становится новый русский, бизнесмен, который устраивает на своей территории праздник и приглашает туда гостей. В том числе поэтов, писателей, бардов... К нему туда приходит и поэт-бард Бачурин, и солист оркестра Утесова Шамардин, они поют под гитару песни в саду, каждый в своем углу сада... Туда же приходят и поэты Маяковский, и Есенин... вся русская литература. Этот рассказ - это такой блистательный намек новым русским... намек на то, чтобы они обратили внимание на русских поэтов, писателей, на русскую культуру, и поступали, как этот человек... то есть обогащали свою жизнь литературой и искусством.
       И последнее, о чем я сейчас хочу сказать. Есть у меня еще один любимый рассказ Кувалдина. То есть у меня много любимых рассказов Кувалдина, но этот, о котором я хочу сказать, один из самых последних... он, если я не ошибаюсь, был напечатан в 100-м номере журнала "Наша улица", в 2008 году. Рассказ "Сирень". Там сирень цветет у него сначала так, потом эдак, потом в стихах, потом ранней весной, потом при вечернем освещении... И всему этому у него находятся слова. Я уже подарил Юрию Александровичу Кувалдину одно свое новое стихотворение, на своем вечере 2 декабря. А теперь мне хочется подарить ему еще одно стихотворение. Это как бы эхо на его замечательный рассказ "Сирень". Стихотворение такое.
       (Александр Тимофеевский читает свое стихотворение.)
      
       Александр Тимофеевский
      
       СИРЕНЬ
      
       Юрию Кувалдину
      
       На Киевском вокзале,
       Где продают сирень,
       Мы души открываем
       Друг другу целый день.
      
       Сирень была похожа
       В тот день на нас с тобой.
       Сирень была похожа
       На волны и прибой.
      
       Куст соловьиной трели
       И ливень и гроза,
       И из него смотрели
       Армянские глаза.
      
       Торговка исчезала
       И появлялась вдруг
       И из двери вокзала
       Тащила целый тюк,
      
       А после к нам шагала,
       Букеты нам даря,
       Как на холсте Шагала,
       По воздуху паря.
      
       (Аплодисменты.)
      
       Юрий КУВАЛДИН:
       Александр Тимофеевский - прижизненный классик. И вот мы так просто разговариваем с ним.
       А сейчас я предоставляю слово автору этой картины (Юрий Кувалдин показывает рукой на картину, которая стоит в зале на подрамнике, сбоку и сзади от микрофона и называется "Ангел Аполлинера") - то есть Александру Трифонову и по совместительству моему сыну, с которым мы работаем всегда в тандеме.
       (Аплодисменты зала.)
       Все книги моего издательства "Книжный сад" оформляет он, Саша. Сейчас как он как раз написал много новых холстов и участвует во многих выставках. Одна из них, предновогодняя, планируется... состоится в галерее А-3, 29 декабря, коллективная выставка авангардистов.
       Александр Трифонов!
       Александр ТРИФОНОВ (присутствующим в зале):
       Здравствуйте! Сегодня наш вечер посвящен 40-летию творческой деятельности писателя Юрия Кувалдина, моего отца. И большую часть всего этого периода я находился рядом с отцом и был свидетелем его писательской работы.
       Когда я был маленьким, еще в 70-е годы, мы жили на даче в Загорске, который сейчас называется Сергиев Посад, это город. И там мой отец постоянно печатал на своей машинке свои рукописи... Машинка называлась, по-моему, "Прогресс"...
       Юрий КУВАЛДИН:
       "Ремингтон", одним словом.
       Александр ТРИФОНОВ:
       Такая тяжелая советская машинка с тяжелой кареткой... Отец печатал свои рукописи, а я постоянно находился рядом с ним и играл в игрушки и рисовал картинки цветными карандашами. И все время слышал стук машинки, на которой он печатал. Он тогда, как я понимаю теперь, писал книгу "Улица Мандельштама", которая потом, позже, в 1989 году вышла в свет. Это была его первая книга.
       А в 1990-м году у него вышла вторая книга - "Философия печали", большая часть произведений которой как раз была написана им на даче в Загорске. И повесть "Улица Мандельштама", которая открывает одноименную книгу, начинается с описания террасы дачного дома, где Юрий Александрович покуривает "Беломор" и размышляет о российской истории и упоминает соседнюю деревню Деулино, где в свое время было заключено деулинское перемирие между Россией и Польшей, в 1618 году...
       Также он описывает то, как, залезая на елку, он мог видеть купола Сергиевой лавры и леса, и поля, которые лежат на дороге в Углич, и, проникаясь этими историческими местами, он начинает свою повесть.
       Начало 90-х годов - это было очень активное время, когда Кувалдин был полностью погружен в издательскую деятельность и весь увлечен ею, и она поглощала у него так много сил, что, казалось бы, у него не должно было оставаться их для собственной писательской работы. Но ему все равно удается в этот период, помимо того, чтобы издавать свои книги, писать множество новых повестей и рассказов и публиковать их в толстых журналах. Повести "Ворона", "Поле битвы Достоевский", "Вавилонская башня", "Замечания", "В садах старости" и другие. И я в своем творчестве также стал обращаться к произведениям отца и писать картины по сюжетам его произведений, и у меня появилась некоторая перекличка с его произведениями. У меня есть целый ряд картин, которые называются "Ворона" и посвящены этой повести Юрия Кувалдина. Есть картина "Царь я или не царь?", полотно, посвященное Юрию Кувалдину, и целый цикл работ "Несение креста" на тему несения креста, где Иисус Христос предстает с разбитой головой и размноженный в пространстве. Эти работы тоже имеют отношение к писателю Юрию Кувалдину и его творчеству.
       В 2000-е годы я уже сам стал непосредственным участником книг моего отца, Юрия Александровича Кувалдина, стал оформлять их и оформил в 2003 году его книгу "Кувалдин-Критик", в 2004 году - его книгу "Родина", и в 2006-м - десятитомное собрание его сочинений.
       На всех обложках всех этих книг присутствуют мои картины, в виде репродукций.
       И еще... я хочу сказать, что благодаря мне Юрий Александрович в начале 2000-х годов познакомился с всемирной сетью Интернета и вошел в нее. И в ней он проводит активнейшую работу. У Юрия Александровича 5 сайтов своих, которые он постоянно обновляет. Причем он представляет на этих сайтах не только свои произведения, но и произведения других близких ему по духу писателей, деятелей культуры, искусства. И ежедневно делает сложнейшую рутинную работу, которая большинству других людей не под силу. И она подчас неблагодарная. Но Интернет чем хорош? Он - как снежный ком, он накапливает информацию. И через годы она как бы становится особенно ценной и показывает литературный процесс нашего времени.
       Вот сайт журнала "Наша улица"... он стал довольно-таки посещаемым и популярным. Там представлены сотни авторов и их произведения.
       Так что я желаю, чтобы у Юрия Александровича все его сайты, как снежный ком, нарастали во всемирной глобальной сети и развивались и приносили известность нам и нашим авторам!
       Спасибо.
       (Аплодисменты зала.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       Спасибо, Саша...
       Интернет - это новая технология публикации произведений. Это публикация с ходу. Люди, привыкшие получать гонорары за свои произведения, не хотят выставлять их в Интернете, а хотят сначала деньги за них получить. А в Интернете авторам деньги не платят. Но мне деньги не нужны. Мне нужна посмертная слава, скажу я скромно...
       (Смех в зале.)
       ...Та-а-ак. Сейчас перед вами выступит Сергей Каратов, замечательный прозаик, прежде всего, хотя он тоже нажимал на стихи, писал только стихи... Как я сказал, все провинциалы, в том числе ленинградцы (это шутливый намек на Евгения Рейна)...
       (Смех в зале.)
       ...пишут стихи. Но дело в том, что поэзия - очень коварная вещь. Вот кто переболеет ею в юности и начинает уже относиться к ней философски, как Рейн, как Бродский, как Мандельштам... я вот такой ряд поэтов строю, выстраиваю... это уже настоящие поэты! То есть это поэзия, вышедшая, поднявшаяся по спирали вверх, выше поэзии, выше художественной прозы и возвышается над художественной прозой... Это поэзия классическая, поэзия единиц, поэзия Есенина, поэзия Блока, поэзия Рейна... Вот такой вот ряд поэтов я предлагаю. И примкнувшие к ним Тимофеевский и Ковальджи.
       (Смех в зале.)
       Я призываю всех своих авторов немного повыше планку себе ставить и как-то подтягиваться до этой планки.
       Так. Сергей Каратов!
       Он пишет замечательные стихи, но стихи его я в своем журнале не печатал. А мы с ним очень много провели времени в беседах о прозе. И он как-то очень глубоко и быстро врубился в систему прозаического мышления. И несколько прозаических произведений написал так мастерски, как будто это писал прирожденный прозаик. Ну, Сергей знает, о чем я говорю. Я говорю о его "Туманность Горегляда"... Это блестящая совершенно повесть, или большой рассказ, и "Таежная любовь". "Таежная любовь" - это большое полотно, связанное с экзотическими местами... это Урал, это реки, природа Урала и все такое... и любовь. И все это написано рукой мастера. Я поражаюсь, что у Сергея Каратова открылся такой талант. Потому что у меня в журнале был один такой поэт... к сожалению, он ушел в этом году... Это Сергей Михайлин-Плавский. Я его считаю выдающимся прозаиком. Пять лет я его пестовал. Но пять лет это короткий срок для прозаика. Должны пройти годы и годы. Тогда все устоится и устаканится. И тогда его будут с удовольствием читать. И вот из этого же ряда замечательных писателей - Сергей Федорович Каратов из города Миасса.
       (Аплодисменты зала.)
       Сергей КАРАТОВ:
       Спасибо.
       Вот как вам сказать?.. Поэзия... Мы с Юрием Александровичем никогда особенно не спорили о ней... Потому что...
       Нина КРАСНОВА (со своего места из первого ряда цитирует Юрия Кувалдина):
       В споре рождаются враги.
       Сергей КАРАТОВ:
       С Юрием Александровичем в этом смысле спорить всегда было сложно. У него есть своя, так сказать, система отсчета, свой подход ко всему и к поэзии, свои, скажем так, критерии... И тем не менее, поскольку я начинал свой литературный путь с поэзии, я не бросаю это дело и продолжаю писать стихи. И вот, как сказал Юрий Александрович, который, собственно говоря, настроил меня еще и на Интернет, с тем, чтобы публиковаться быстро и безденежно... Это в общем-то очень нормальная практика. На самом деле писать и ждать, когда вот кто-то тебя издаст, это очень сложно. А Интернет - это прямой выход на читателя, и, кстати сказать, очень хороший выход. Я был... как сказать?.. в Великих Луках и как раз зашел там в Интернет через своих друзей... и вдруг открываю Интернет и нахожу там письмо от Юрия Александровича, который пишет и посылает мне на мою электронную почту письмо о том, что вышла моя повесть в журнале "Наша улица", в электронном варианте. Мне это было очень приятно. То есть я был так тронут этим... Находясь где-то там такое на отдыхе, на реках и озерах, я вдруг узнаю, что Юрий Александрович опубликовал в своем журнале мою повесть, сделал мне вдруг такой вот подарок. Это говорит о многом...
       И вот то, что сейчас сказал Рейн Евгений Борисович... который сказал о том, что Юрий Александрович Кувалдин выровнял линию литературного фронта, когда у нас в литературном мире огромное количество пишущих людей, и причем одаренных, пишущих не просто вот как бы так... графоманствующих, которые весьма высокого мнения о себе...
       А тот круг людей, авторов, который пришел к Юрию Александровичу, в частности, в журнал "Наша улица"... он сам за себя говорит. Авторы этого круга почти все стали издавать свои книги, причем хорошие книги.
       И мы знаем многих авторов, которые сегодня уже всем известны. В частности, и Гена Калашников... который выступал здесь, и покойный Женя Блажеевский, которому Юрий Александрович Кувалдин издал книгу. Кстати сказать, Блажеевского я прочитал только благодаря Юрию Кувалдину, а до этого у меня не было такой возможности - познакомиться с его творчеством, с его поэзией.
       И вот я здесь хотел сказать еще вот о чем. О воздействии Юрия Александровича на своих авторов. Вот это его воздействие, которое он оказывает на них, на нас, оно, с одной стороны вроде бы было направлено на то, чтобы поддержать журнал... ну, журнал требует прозы... и какую прозу лучше всего читает читатель?.. наверное, небольшую прозу, небольшого размера. И поэтому Юрий Александрович требовал от нас прозы и перековывал поэтов в прозаиков. А с другой стороны... он таким образом... (Заставлял нас расширять свои творческие возможности, открывать в себе новые творческие потенциалы и пробовать себя в другом жанре и создавал нас всех заново. - Н.К.)
       Вот я был на вручении премии "Дебют" в Калягинском театре. И там было много интересных таких молодых имен, которые пишут стихи и прозу. Прежде чем члены комиссии отобрали для каждой из десяти номинаций по три-четыре человека, они прочитали огромное количество авторов... 50 тысяч работ...
       В "Нашей улице" в основном люди такие, которые по своему возрасту старше, чем те, которых отбирает вот этот "Дебют". "Дебют" дает широкую дорогу в основном творческой молодежи, такая у него тенденция.
       А Кувалдин вывел в стенах "Нашей улицы" и выводит на арену не зеленую молодежь, а, как бы сказать, другую популяцию авторов, которые несколько старше авторов "Дебюта". Но, тем не менее, одаренную популяцию и несколько, так сказать, затертую в советское время. Он сам перенес на себе большой прессинг, который существовал в советское время, и поэтому он в этом плане сочувствует и всем нам, которые тоже перенесли нечто подобное и оказались затертыми. И вот когда я пришел к нему со своей поэзией, а он стал советовать мне писать рассказы и я стал писать рассказы, я поначалу подумал, что я занимаюсь не своим делом... Но воздействие Кувалдина на меня было настолько благодатным, что у меня, оказывается, появились какие-то удачи в жанре прозы.
       А сейчас я хотел бы прочесть стихотворение, которое я посвятил нашему юбиляру... юбиляру, так сказать, не в возрвастном смысле, а который 40 лет трудится в литературе.
       Юрий КУВАЛДИН:
       Это главное... Сергей, если ты помнишь, я постоянно говорю тебе и всем своим авторам о том, что не надо заниматься бытовухой, надо жить в тексте, писать тексты. Для нас важны тексты. Автор проявляется в текстах. Бессмертие обеспечивается текстами. Как у Бродского его посвящение Евгению Борисовичу Рейну:
      
       Плывет в тоске необъяснимой
       среди кирпичного надсада
       ночной кораблик негасимый
       из Александровского сада,
       ночной фонарик нелюдимый,
       на розу желтую похожий,
       над головой своих любимых,
       у ног прохожих...
      
       Сергей КАРАТОВ (читает свое стихотворение):
      
       Сергей Каратов
      
       ***
       Юрию Кувалдину
      
       Лебедь, Лира, Волопас
       Позовут в полночный час.
       Ударяешься в скитанья;
       Ум представит
       очертанья,
       Недоступные для глаз.
       Несомненно звезд
       влиянье,
       Их названья, обаянье;
       Ночь колышет бахрому...
       Взгляд пронзает
       расстоянья,
       Неподвластные уму.
      
       Это вот стихотворение, которое я посвятил Юрию Александровичу Кувалдину. И как раз я хотел через это стихотворение выразить нечто такое, "неплодвластное" ни расстоянью, ни уму, что есть в Юрии Кувалдине, если попытаться вникнуть в это. То есть Кувалдина вот с этой его огромной 10-томной работой надо воспринимать и все. Он огромную работу ведет в интернете. Интернет предоставляет огромные возможности авторам, в обход всяких издательств, редакторов и редакций, для публикации своих текстов, для вхождения в мировую классическую и современную литературу. Как такое явление - Кувалдин. И надо просто верить ему и не ударяться в какие-то анализы его творчества и его личности.
       (Сергей Каратов читает следующее свое стихотворение.)
      
       Сергей Каратов
      
       ЗОЛУШКА
      
       Я на балу далеком, дивном, школьном
       С ней танцевал изящно и легко
       И все потом ходил путем окольным,
       Боясь шепнуть два слова на ушко.
      
       Люблю тебя - несложно, по-немецки,
       "Ich libe Dich" луну смущал во тьме.
       Там после бала подал мне дворецкий
       Надежду, не завещанную мне.
      
       И лишь на первый взгляд она простая.
       Ее воспели флейта и смычок.
       Она сбежит, в моей душе оставив
       Поэзии хрустальный башмачок.
      
       (Сергей Каратов читает следующее свое стихотворение.)
      
       Сергей Каратов
      
       ГЕРОЙ
      
       На Парнас я не взбирался в связке;
       К жизни обретая интерес,
       Всюду, как герой народной сказки,
       Шел один, с копьем наперевес.
      
       Не боясь ни холода, ни стужи,
       Чудищ брал, красавиц вызволял,
       И, ремни подтягивая туже,
       Я коня на вепря направлял.
      
       В светлом граде и на диком бреге
       Конь буланый оставлял следы.
       Сам дивлюсь: какие обереги
       В трудный час спасали от беды?
      
       Где дела, содеянные ране,
       Где слова, вводившие в экстаз?
       Почему-то помнят о тиране
       И забыли напрочь, кто их спас.
      
       Извлекут мои стихи и снимки,
       Воспроизведут, как манекен...
       Я, должно быть, в шапке-невидимке
       Прожил, не замеченный никем.
      
       (Аплодисменты в зале.)
       Спасибо.
       ГОЛОС из зала (обращается к Сергею Каратову):
       Скажите, пожалуйста, как можно охарактеризовать ваш интерес к интернету? Книги должны быть на бумаге, а интернет кажется мне какой-то свалкой!
       Юрий КУВАЛДИН (перехватывает обращение к Сергею Каратову и отвечает сам, видя в спросившем человека некомпетентного):
       Вы знаете, сейчас на этот вопрос мы отвечать не будем. Здесь сейчас не место и не время для этого...
       Слово предоставляется прозаику, который стартовал в поздние годы, а до этого всю свою жизнь посвятил работе на телевидении, был режиссером, автором многих телевизионных фильмов, в том числе такого фильма, как "Мальчик со шпагой", по Владиславу Крапивину. И вдруг у этого режиссера проявился, пробудился талант прозаика.
       Ваграм Кеворков!
       (Аплодисменты.)
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       Меня привела в журнал "Наша улица", три года назад, Нина Краснова, за что я ей очень благодарен. Юрий Александрович Кувалдин меня тогда спросил: "Вам сколько лет?" - "68...". Мне тогда было 68. - "Да вам надо было начинать в 18 лет... в 18 лет надо было начинать, в 18 (в восемна-а-адцать)..." Но, тем не менее, я начал приносить ему свои сочинения. Он прочел мои первые сочинения, так сказать, прочитал. Я позвонил ему через неделю. Он сказал мне: "Ну что ж, через два месяца ваш первый материал пойдет в моем журнале "Наша улица". Я был страшно обрадован. Потом Юрий Александрович сказал мне: "Вы вот ведь работали на телевидении. Ну и напишите об этом". Я написал. Он говорит мне: "Слушайте, где же вы бегали всю жизнь? Вам литературой надо было заниматься. А вы что делали?"
       Нина КРАСНОВА (с первого ряда):
       Материал для своих произведений собирал...
       Ваграм КЕВОРКОВ:
       Юрий Александрович Кувалдин дал мне крылышки. И я, как мог, полетел ввысь... полетел, ну и лечу пока...
       Так случилось, так получилось, что мы с Юрием Александровичем живем неподалеку друг от друга. Поэтому он предложил однажды: "Давайте мы с вами погуляем. У нас тут чудесные места". И вот как-то раз, когда мы гуляли с ним, он сказал мне: "Вот у вас там, в рассказе упоминается и имя, и фамилия, и отчество вашего персонажа, героя. Зачем? Достаточно или имени или фамилии..." Я подумал и решил: "А правда? Зачем? И оставил в рассказе только имя героя (или только фамилию)..." Потом как-то раз мы с Юрием Александровичем смотрели фильм... такой вроде бы современный фильм, в котором и какие-то проблемы поднимаются, и в котором есть веяния социализма с человеческим лицом, и люди с такими человеческими лицами... Юрий Александрович посмотрел этот фильм и сказал: "Да неправда все это...". Вы знаете, у меня после этих его слов как пелена с глаз спала. И вот этот человек - Юрий Кувалдин... у него какое-то очень большое и огромное и очень обостренное чувство правды. И вот часто, когда я пишу там что-нибудь, рассказ какой-нибудь... я все время как бы глазами Кувалдина смотрю на него и говорю себе: "Э-э, нет, братец, вот здесь, в этом месте рассказа, ты соврал... написал здесь так, как не бывает в жизни и не может быть..."
       Вообще он заражает всех своей огромной творческой личностью, всех, кто так или иначе с ним соприкасается. Я уподобляю Кувалдина магниту, к которому, как иголки, тянутся и притягиваются творческие люди. И он, действительно, пробуждает в них творческий импульс и - самое главное - дает крылья и дает возможность взлететь ввысь. Это - самое главное качество Кувалдина, и это - драгоценное качество.
       Очень от многих людей я был и есть наслышан о Кувалдине как о человеке с очень жестким характером. Они говорят мне: "Слушай, Кувалдин - это страшный человек, это ужасный человек! И у него такой жесткий характер..." Что я скажу на это? Характер у него, действительно, жесткий, но... в общем-то нормальный характер.
       (Смех в зале.)
       Требовательный, ответственный к себе и к другим характер.
       Очень многие говорят о нем: это потрясающий человек! Да я не буду ссылаться на кого-то, а возьму близкий пример. У меня живет родственница в Абхазии. Она очень свежо мыслит, она человек литературный. Она даже какое-то время была секретарем Союза писателей... Я послал ей свою книжку "РоманЫ бахт", которую издал с помощью Кувалдина в его издательстве "Книжный сад". И она мне потом по телефону говорит: "Слушай, какую хорошую книжку ты написал, какой ты молодец!" Потом через неделю я опять общаюсь с ней по телефону, она звонит мне и говорит: "Слушай, а какое замечательно послесловие написал к твоей книжке Кувалдин, какое талантливое послесловие". Потом через неделю мы опять говорим с ней по телефону, и она говорит мне: "Слушай, а как же так замечательно он издал тебе эту книжку! Великолепно! Это нужно быть просто очень талантливым издателем, чтобы издать такую книжку..."
       Часто про него говорят: "Ну-у, это человек-журнал, это человек-учреждение..." Это все правда, это все правда. Но принципиально абстрагируя все это, я бы сказал, что Юрий Александрович Кувалдин - это явление в литературной России, в сегодняшней России, с чем я всех нас и Юрия Александровича и поздравляю! И я желаю ему новых свершений на его пути подвижника во славу великой русской литературы! Аминь.
       (Смех и аплодисменты зала.)
       Спасибо.
       Юрий КУВАЛДИН:
       Сейчас слово поэту Кириллу Ковальджи, с которым мы знакомы очень давно, с тех пор, когда Кирилл Владимирович работал еще в журнале "Юность", на Маяковке. Я туда к нему приходил. Потом мы с ним в Коктебеле часто встречались.
       Поэт, эссеист, прозаик... Мне вот что удивительно: поэты, зрелые уже, очень хорошо владеют прозой. Это проза может быть отчасти мемуарной, но, тем не менее, она полна образами, она очень хорошо написана, вкусно написана.
       Кирилл Владимирович Ковальджи!
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ:
       Ну что же? Юрию Кувалдину дано многое - и талант... есть это у него? есть! и характер... есть? есть! и независимость... есть? есть! и трудоголизм... есть? есть! и подходящий возраст... Я подумал: мог ли я подвести такой итог, когда отмечал сорок лет своей деятельности? Конечно, не мог. Преимущество Юрия Кувалдина еще и в том, что он родился в более удачное время, чем я.
       Юрий КУВАЛДИН:
       Да, вы в неудачное время родились, ваше поколение.
       (Смех в зале.)
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ:
       Я бы мог отвечать за свое поколение в 1985 году. Но вы знаете, не это важно сейчас. Не сопоставление поколений, а другое. Все-таки Юра приложил руку к судьбе многих писателей, в том числе и к моей поэзии. Потому что с его легкой руки вышло три мои книги. Две, как говорится, книги стихов, и одна книга прозы... И его воздействие на сегодняшнюю литературу еще никем не исследовано, и оно - огромно, это его воздействие на сегодняшнюю литературу. Я бы не сказал, что это заметно по нашей прессе, по телевидению и так далее, но это реально существует, и это будет отмечено... Я как бы с исторической точки зрения заглядываю в будущее и знаю, что это будет отмечено. Это воздействие, которое ощущают все и журналы, и газеты... Они как-то оглядываются с некоторой опаской на такое явление, как Кувалдин, на такую его независимомсть и неуемность и целеустремленность...
       Когда-то у Иона Друце один из его рассказов был подвергнут разгрому партийной печати в Кишиневе. Я сразу прибежал к нему, чтобы как-то его утешить. Смотрю, он сидит у себя за столом и что-то пишет. Думаю, что он пишет опровержение в газету? - Он говорит: "Нет, я пишу рассказ".
       (Смех в зале.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       Вот я и писал так, в советское время я так и писал...
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ:
       Я ему говорю: "Ты что - не читал прессу, что она о тебе пишет?" - "Читал. Но у меня на все единственный ответ, на любые обстоятельства - я сажусь за стол и пишу новое произведение". Вот так и Юрий Кувалдин. Но в отличие от Друце, который занимается только собой и своими рассказами, Юрий Кувалдин умеет еще заниматься и другими писателями, и молодыми, и среднего возраста, и стариками, и литературой вообще. И вот эта его многоветвистость, что ли, не просто дерево, а целый лес... Это замечательно, что такое вот явление в нашей литературе есть. И я чрезвычайно благодарен ему за это и поздравляю его с сорокалетием творческой деятельности на благо литературы.
       Юрий КУВАЛДИН (Кириллу Ковальджи):
       Кирилл Владимирович, четыре свои строчки не прочитаете? "У России не та колея". Гениальные совершенно строчки.
       Кирилл КОВАЛЬДЖИ (читает свое стихотворение):
       У России свой путь. Вековые вопросы
       Возвращают на круги своя...
       На границе вагоны меняют колеса -
       У России не та колея.
       (Аплодисменты, крики "Браво!")
       Юрий КУВАЛДИН:
       Так мы плавно подошли к финалу. Я сейчас хочу дать слово великолепному драматургу и прозаику Андрею Яхонтову.
       Андрей ЯХОНТОВ (в микрофон):
       Меня хорошо слышно?
       ГОЛОСА из зала:
       Хорошо!
       Андрей ЯХОНТОВ:
       Я хочу сказать, что не каждый может... не каждому удается, не каждому выпадает такой счастливый случай - отметить свое сорокалетие... сорокалетие своей творческой деятельности. Это большая редкость. Но тем более не каждому выпадает отметить сорокалетие своей творческой деятельности вот в такой атмосфере, в таком антураже, на фоне замечательной картины своего сына, на фоне своего 10-томника, в присутствии своей красавицы жены, в присутствии всех ведущих литераторов, которые существуют в сегодняшней литературе...
       Юрий КУВАЛДИН:
       Это правильно.
       Андрей ЯХОНТОВ:
       Наконец - в сиянии новогодней елки...
       (Смех в зале.)
       Сорок лет назад... Вы только вдумайтесь в это... сорок лет назад, а это произошло ровно сорок лет назад, день в день, в тот самый день, в который мы сегодня собрались здесь и который мы сейчас празднуем, Юрий Кувалдин сел за письменный стол, взял в руки ручку, придвинул к себе лист бумаги и стал писать... это был чарующий момент! И что мы, гости юбиляра, имеем с этого? А то, что когда у нас здесь, в зале померк свет, то в углу зала горела елка. Если бы он сел писать в какой-то другой день, например, в июльский или, скажем, в сентябрьский, мы бы сидели в полной темноте...
       (Смех в зале.)
       А вы, Юрий Александрович, освещаете свой путь сегодня практически как Данко своим вырванным из груди сердцем, и эта аналогия имеет полное отношение к Юрию Александровичу. Я целиком согласен с предыдущими ораторами, которые выступали здесь. Масштаб содеянного Юрием Александровичем Кувалдиным грандиозен! И это хорошо! Потому что если человек пишет мало, куце, то нам очень легко выйти к микрофону и сказать о нем: "Предыдущие ораторы исчерпали тему. Что мне можно еще сказать? Ничего мне не остается". А тут - простор, простор!..
       И сколько ни говори о Юрии Александровиче, и сколько ни перечисляй заслуг Юрия Александровича перед литературой, и какие списки из заглавий произведений Юрия Александровича ни составляй, а все что-то остается еще, что можно сказать о Юрии Александровиче, и можно говорить и говорить о нем дальше и дальше...
       Юрий КУВАЛДИН (Андрею Яхонтову):
       Скажи, как мы беседовали о твоих переулках, в которых ты родился. Скажи, а, старик?
       Андрей ЯХОНТОВ:
       Старик... я - старик?
       (Смех в зале.)
       Можно говорить о Кувалдине, что это совершенно молодой человек, потому что выглядит он совершенно молодо.
       (Смех в зале.)
       Я сегодня здесь не хотел касаться чего-то такого своего личного, связанного у меня с Юрием Кувалдиным. Потому что сегодня здесь уже слишком многие говорили о том, какое громадное влияние оказал Юрий Александрович на каждого из них, на их литературу.
       ...Но мне придется сказать об этом.
       Юрий Александрович, спасибо тебе за то, что ты печатал у себя в "Нашей улице" некоторые мои произведения. Но для меня не менее, а может быть, еще более важно то, что ты в свое время напечатал свое интервью со мной. И то, как ты провел со мной это интервью... Когда его у тебя берет журналист, это одно, а когда это делает опытный писатель, громадный по своему значению... и обращается к тебе, писателю не столь громадному и объемному, это другое. Это всегда немножко странно. В этом есть какая-то противоестественность. И мне было даже как-то неловко, когда он брал у меня интервью... поскольку вообще жанр интервью - это не удел писателя, а все-таки удел журналистов, и, как правило, это удел людей, которые неспособны сами творить, а в основном питаются чужими мыслями, чужим материалом. Они хорошо находят кандидатуры для интервью, замечательно выстраивают вопросы и ответы, публикуют это, и перед нами предстает личность интервьюируемого. Но когда человек такого масштаба, как Кувалдин, обращается к кому-то и делает с кем-то интервью, то, конечно, в этом есть некая диспропорция.
       Но с другой стороны, благодаря этому, тому, что он брал интервью у поэтов, писателей, артистов и так далее, благодаря его такому... к счастью, недолгому увлечению, мы получили замечательные, интереснейшие беседы с такими людьми, как Рейн, с такими людьми, как Золотухин... И эти люди теперь навеки запечатлены во времени и отмечены тавром Кувалдина, что тоже немаловажно.
       И та беседа, которая у меня состоялась с Юрием Кувалдиным, или у него со мной, она получилась протяженная во времени и длилась долго, несколько часов. А не то что мы посидели двадцать минут, поговорили, и все.
       И был у нас с ним такой эпизод, о котором я уже упоминал здесь когда-то, который меня просто потряс... Уже после того, когда наша с Кувалдиным беседа состоялась, мы встретились с ним, вроде как для того, чтобы я что-то такое там поправил авторучкой в тексте беседы, которую он набрал на компьютере и распечатал. И он спросил у меня: "Ты располагаешь временем?" - "Да". - "Каким временем ты располагаешь? Есть у тебя время прогуляться со мной улицам Москвы?" - "Есть". - "Ну тогда пойдем теперь туда, где ты жил в детстве, в этот переулок, Мансуровский, туда, где белый особнячок Мастера... туда, куда прибегала Маргарита". Я был настолько потрясен этим. Я действительно знаю, как делаются интервью. Я работал в "Литературной газете", и в "Московском комсомольце", о чем Гена Калашников здесь упоминал, но интервью с Кувалдиным, это было не интервью, это было что-то другое, это было познание Кувалдиным моей души, это было обращение к каким-то таким моим истокам, которые я, может быт, в себе уже и позабыл. Я не скрывал своих слез. Я заплакал.
       Юрий КУВАЛДИН:
       Андрей, я попутно скажу... может быть, кто-то не знает... Андрей Николаевич Яхонтов возглавлял клуб "12 стульев" в "Литгазете" в ее лучшие времена...
       Андрей ЯХОНТОВ:
       Ты меня сбиваешь на несерьезные разговоры, а я хотел перейти к серьезному разговору...
       (Смех в зале.)
       Поэтому я скажу, завершая свою часть выступления на этом вечере. Когда мы пришли в этот мой переулочек, Мансуровский, где я провел свое детство, я не сдержался, я не мог сдержаться, когда я пришел к этому моему дому, где я в полуподвале рос, где у меня были дедушка, бабушка, пианино, которое было куплено вместе с телевизором моим дедушкой... он садился за пианино, играл на нем... и там был папа, и была мама... Я заплакал. Потому я не думал, что кому-то моя жизнь может быть настолько интересна, что она может вызывать у кого-то интерес. И это был не формальный интерес со стороны Кувалдина. Это был интерес к человеку, это был интерес к его прошлому. И я хочу сказать, что, как теперь выяснилось, Юрий Александрович очень своевременно тогда привел меня в мой переулок, к моему дому. Потому что в этом переулочке потом все снесли!..
       (Зал: ах!)
       ...В этом переулочке все снесли, кроме моего дома!
       (В зале вздох облегчения: слава Богу! Что все снесли, а дом Андрея Яхонтова не снесли.)
       Иногда я даже думаю, что мой дом не снесли, может быть, благодаря тому, что ты, Юрий Александрович, отметил его своим тавром. Поэтому он и устоял. И все другие дома снесли, и дом, где жил профессор Преображенский, снесли...
       (Юрий Кувалдин и весь зал: ха-ха-ха!)
       ...и построили на том месте чудовищный очередной, значит, бетонный кошмарный высотный дом, повышенной комфортности... я не буду называть все своими именами, не хочу плохими словами омрачать этот прекрасный вечер... А мой дом не снесли. Юрий Александрович, спасибо за это, спасибо особое!
       Но все же я хочу сказать сегодня, в твои сорок лет творческой деятельности, а не в мои тридцать и двадцать...
       (Смех в зале: ха-ха-ха!)
       ...что в твоей прозе меня поражает неизменно? Симбиоз, сочетание бытовых подробностей, об этом сегодня уже много говорили, и потрясающий интеллектуализм, потрясающие знания... Это очень редко бывает, когда мы от бытовых деталей вдруг можем сразу перейти к очень высоким и серьезным нотам, к глубокому разговору. И это у тебя в твоей прозе - постоя-я-я-янно... и это сочетание, это соседство всего этого рядом не случайно. И всегда, когда читаешь тебя, ищешь у тебя какую-то параллель с кем-то из писателей. Иногда мне кажется, что чуть-чуть твоя проза прибивается к Шукшину с его чудиками, с его странными характерами. Иногда мне кажется, особенно когда это касается краткости в описании природы и характеров, что у тебя есть что-то от прозы Юрия Казакова. Иногда я угадываю у тебя переклички с мастерами зарубежной прозы. Например, в рассказе "Новый сосед", где новый русский, как говорил об этом Тимофеевский, приглашает к себе поэтов, и там оказываются Маяковский, Есенин... это все по стилю очень близко к одному зарубежному писателю... Но у него за столом сидят все такие не русские писатели, а все такие чешские, все такие европейские, живущие в Париже. И у него там тоже за столом сидит русский поэт - Лермонтов. Это у тебя очень близко по стилю к прозе того писателя.
       И вот эта парадоксальность с перехлестами, и перекатывание времени в твоем рассказе из одного в другое, все это у тебя во многом перекликается с тем писателем.
       Я сейчас остановлюсь только на одном рассказе, в котором ты пишешь о советской армии... и где у тебя есть и Достоевский, и Бабель... И все это написано лаконично и очень просто и с иронией и с замечательным юмором... Конечно, если бы ты тогда пришел ко мне в "Литгазету", а не к Гене Калашникову, который тогда тоже работал там, конечно, я бы напечатал это на своей полосе... Потому что это юмор очень высокого класса, потому что чуден Днепр из окна вагона для призывника... это юмор высшего класса.
       (Смех в зале.)
       И в то же время в этом рассказе все так поэтично и все так драматично... Потому что тут же, вслед за юмором идет судьба Бабеля и расстрел Бабеля... и это все умещается на очень малой площади...
       Замечательны и любопытны твои эссе о критике Андрее Немзере, о Юрии Любимове, о Льве Разгоне... Это тоже твой (свой) свой взгляд, тоже твое (свое) неповторимое видение культурного пространства и тех, кто работает там.
       И во всех этих твоих небольших эссе присутствует та литература и та жизнь, которая была раньше и которая наступила сейчас, и твои наблюдения, связанные со всем этим.
       И там мы встречаем и Олега Чухонцева, и Натана Злотникова, и все те фигуры, которые играли или играют мало-мальскую или большую роль в нашей литературе. И когда читаешь твои эссе, вдруг становится понятно, что ты не случайно все эти сорок лет твоей деятельности занимался именно писанием. И вдруг оказывается, что можно сидеть в кабинете и сочинять что-то такое, что будет интересно всем, и со временем это все будет еще интереснее...
       И когда читаешь твои эссе, становится видно и как ты активно жил, и с каким широким кругом людей ты общался, и какие удивительные, не банальные, ни на чьи другие не похожие выводы ты для себя и для нас, писателей, сделал из всего этого...
       Александр Павлович Тимофеевский сказал, что когда он читал повесть "Счастье", то ему хотелось быть в компании выпивающих персонажей этой повести, и сказал, что в "Счастье" очень много определений счастья, и вот Александр Павлович не мог найти точного определения для себя, что такое счастье. А я, Юрий Александрович, нашел для себя такое определение. Счастье - это когда читаешь Юрия Кувалдина! (Нина Краснова, когда писала свои комментарии к сочинениям Юрия Кувалдина, между прочим, сказала автору тогда то же самое. - Н.К.)
       (Аплодисменты и смех зала: ха-ха-ха!)
       Юрий КУВАЛДИН (подходит к Андрею Яхонтову и что-то шепчет ему на ухо: шу-шу-шу... - приглашает Андрея Яхонтова принять участие в третьей, неофициальной, части вечера, которая состоится в ресторане "Цвет ночи", в узком кругу друзей Юрия Кувалдина.):
       ................................... (Пауза по Чехову.)
       Андрей ЯХОНТОВ (залу):
       Юрий Александрович просил меня еще десять минут выступить, но я все-таки хочу предоставить микрофон следующим участникам вечера.
       (Смех в зале. Аплодисменты.)
       Юрий КУВАЛДИН:
       Что-то разговорный жанр у нас здесь задержался. Но вот, наконец-то, мы сейчас будем финишировать прекрасным выступлением заслуженного артиста Российской Федерации, артиста Центрального Академического театра Российской Армии Александра Чутко, моего древнего друга.
       Александр Чутко!
       (Аплодисменты.)
       Александр ЧУТКО:
       Давным-давно, году в 1967-м, наш с Юрой Кувалдиным учитель по актерскому мастерству Геннадий Ялович, царствие ему небесное, который был учеником Бориса Вершилова, который в свою очередь был учеником Михаила Чехова... так что мы с Юрой внучатые и правнучатые ученики Михаила Александровича Чехова... так будем говорить...
       Юрий КУВАЛДИН:
       Замечательно!
       Александр ЧУТКО:
       ...он, Геннадий Ялович, говорил нам: "Ребята, одно из главных дел, которым вам придется заниматься в любом жанре, какой бы жанр вы ни выбрали, это сопромат, сопротивление материалу. Потому что все, что вас окружает в жизни, все обстоятельства жизни, работы, времени, погода... это все сопротивление нам и вам во всем, что бы мы и вы ни делали, и все против нас и против вас. И то, что у вас в вашем жанре будет получаться иногда более-менее, будет получаться не ПОТОМУ, ЧТО, а НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО... (Не благодаря чему-то, а несмотря ни на что.)
       (Смех в зале: ха-ха-ха!)
       И самое главное, чтобы вы, ребята, помнили: вы должны быть людьми сопротивления. Потому что если не сопротивляться, то вас сомнут, подстригут под ноль, уравняют со всеми и вы станете никем. Я очень рад, что Юра всегда остается человеком сопротивления. Как бы все эти обстоятельства, в том числе и те, которые сейчас становятся похожими на обстоятельства Советского Союза в его высших проявлениях, как бы они на нас ни наваливались, Юра все равно остается самим собой, он ведет свою линию и, что еще замечательно в нем (у него), это его потрясающее трудолюбие и потрясающее количество сил и энергии. И к нему совершенно не относятся строчки Игоря Мироновича Губермана:
      
       Гляжу на белые листочки.
       И вот уж вечер за окном.
       Ни дня, ни строчки...
      
       (Смех в зале: ха-ха-ха!)
      
       Это совершенно не относится к Юре. Он совершенно замечательно работает, работает много.
       Ну, как справедливо заметил зарубежный классик Селенджер, все мы пришли из нашего детства. Поскольку нам уже пора заканчивать наш вечер, время нас поджимает, поэтому из тех трех стихотворений Юры, которые мы с ним отобрали, я сейчас прочитаю одно, то самое, которое из детства Юры, с той самой Никольской улицы, из той самой школы, в которой учились и Юра, и Ломоносов, и Тредиаковский...
      
       (Александр Чутко читает стихотворение Юрия Кувалдина, первый раз в жизни, на людях, со сцены.)
      
       Юрий Кувалдин
      
       МЕСТО РОЖДЕНИЯ
      
       ...Еще звонарь не влез на колокольню,
       А Тредьяковский, засветло проснувшись,
       Неспешно измеряет двор безлюдный,
       Перелагая еллинские вирши
       На слог доступный,
       Мерою спокойной
       И штилем верным:
       "...Плыви, корабль,
       Беленый, просмоленный..."
      
       И вторю я,
       Коснувшийся науки
       Видеть
       Поросшее морщинами жилье:
       Плыви, корабль, беленый, просмоленный,
       Плыви, Москва. Я тоже поспешаю
       Вослед тебе... Но где моя ладья?
      
       Журнал "Литературная учеба", 3 - 1978
      
       (Аплодисменты, крики "Браво!")
      
      
       ЧАСТЬ 2, неофициальная, музыкальная. Малый зал ЦДЛ.
      
       ...Перед началом вечера певица Лариса Косарева собралась было пойти в гримерку, чтобы переодеться там в длинное белое концертное платье, в наряд белой чайки, но ключей от гримерки ни у кого из дежурных ЦДЛа не оказалось. Нина Краснова предложила Ларисе Косаревой переодеться за занавесом сцены, как это делают все певцы и певицы, которые приходят выступать в Малом зале. "Но когда я буду переодеваться, я же буду голая..." - сказала певица. - "Ну и что в этом такого? Я постою около занавеса, посторожу вас и никого не пущу к вам на сцену. И никто не будет на вас смотреть и никто не увидит вас голой...". - "Нет, тогда я лучше пойду в женский туалет и буду переодеваться там..." - с некоторой обидой в лице и в интонации голоса сказала певица. - "По крайней мере там вы будете в полной безопасности..." - успокоила певицу поэтеса. И та пошла в женский туалет переодеваться там в туалет чайки. ...Перед началом вечера Юрий Кувалдин предложил певице Ларисе Косаревой выступать не около стола президиума, где выступали все участники вечера, а на сцене, на возвышении, чтобы ее видел весь зал. Лариса Косарева подняла было стойку с микрофоном и проводами, чтобы поставить ее на сцене, но Юрий Кувалдин не дал этой "чайке" из его повести "Ворона" поднимать такую "тяжесть", как будто это была не стойка весом в 1 кг, а вандомская колонна весом в несколько тонн, он услужливо подлетел к ней селезнем и сказал: "Нет-нет-нет, что вы, Лариса, я сам (это сделаю)..." И перехватил у нее стойку с микрофоном и сам поставил ее на сцене. И тут же сказал поэтессе Нине Красновой, которая была рядом с ним: "Нина, подними стол и вытащи из-под него провода от микрофона (которые оказались придавленными столом)". Принцесса поэзии "Московского комсомольца" и Королева эротической поэзии России Нина Краснова приподняла стол в 30 килограммов и высвободила из-под него провода от микрофона, чтобы певица могла петь без технических помех.
       Юрий КУВАЛДИН:
       Прежде чем перейти ко второй части нашего вечера, я представлю вам замечательную певицу, которой я посвятил свое эссе в альманахе "Золотая птица" - "Чайка Лариса Косарева". Лариса Косарева! Артистка Центрального телевидения и радиовещания. Драматическое сопрано.
       (Аплодисменты.)
       Лариса КОСАРЕВА (в длинном белом концертном платье, в наряде чайки, выходит на сцену и обращается к зрителям):
       Дорогие друзья, мне сегодня аккомпанирует на фортепьяно лауреат междунарлдного конкурса Марина Яблокова.
       (Аплодисменты.)
       Юрий Александрович просил меня посвятить вам мою программу "Русские романсы", но немного подсократить ее, поскольку вечер немного затянулся. Конечно, большая часть русских романсов моего репертуара, самая лучшая часть сегодня прозвучит здесь. О романсе можно говорить много. Я не буду убеждать вас, что романс - это искусство вечное и что в нем живут душа, ум и самые тончайшие нюансы человеческого настроения, человеческого состояния. Ведь это же удивительно, что кто-то написал такую музыку и такие слова и выразил там то, чем так полнится наше сердце.
       И сейчас для вас прозвучат два романса из программы "Золотой век русского романса". Антон Рубинштейн, на стихи Пушкина, "Ночь". Эти стихи Пушкин посвятил Амалии Ризнич, молодой итальянке, в которую поэт был страстно влюблен. Вскоре после их знакомства она уезжает со своим мужем за границу и там умирает. Но душа поэта не может смириться со смертью любимой женщины. Итак, Рубинштейн, Пушкин, "Ночь".
       (Лариса Косарева слегка откашливается и поет романс "Ночь".)
      
       Мой голос для тебя, и ласковый, и томный,
       Тревожит позднее молчанье ночи темной...
       ...............................................................
       Во тьме твои глаза блистают предо мною...
       ................................................................
       Мой друг, мой нежный друг,
       Люблю! Твоя!
       Люблю! Твоя!
      
       (Аплодисменты, крики "Браво!")
       Чайковский, на стихи Плещеева, романс "Ку-ку". Это романс из детского цикла Петра Ильича Чайковского, но отнюдь это не детская песенка. И вы сейчас в этом убедитесь.
       (Лариса Косарева поет романс "Ку-ку".)
      
       ......................................
       Ку-ку!
       Ку-ку!
       Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!
      
       (Аплодисменты, крики "Браво!")
       А сейчас для вас прозвучит несколько городских романсов в сопровождении гитары. Гитара и романс пришли к нам из Испании.
       Романсы Гурилева и Варламова. Эти авторы - юбиляры этого года. В октябре и ноябре 2008 года исполнилось 150 лет со дня смерти Александра Гурилева и 160 лет со дня смерти Александра Варламова. Два-три романса.
       "Улетала пташечка" и "Так и рвется душа". Мне аккомпанирует лауреат международного конкурса Владимир Маркушевич.
       (Аплодисмены, крики "Браво!".)
       (Лариса Косарева поет романс Гурилева "Улетала птишечка...")
      
       Улетала пташечка в дальние края,
       Унеслася молодость ясная моя.
       Воротится пташечка в мой зеленый сад,
       А ты не воротишься, молодость, назад,
       А ты не воротишься, молодость, назад.
       И т.д.
      
       Варламов, "Так и рвется душа..."
       (Лариса Косарева поет романс Варламова "Так и рвется душа...")
      
       Так и рвется душа
       Из груди молодой,
       Хочет воли она,
       Просит жизни другой...
       И т.д.
      
       (Аплодисменты, крики "Браво!")
      
       Старинный романс "Не зажигай огня..."
       (Лариса Косарева поет романс "Не зажигай огня...".)
      
       Не зажигай огня во тьме душистой ночи,
       Отрадно мне с тобой сидеть наедине...
       И т.д.
      
       Я очень люблю, когда со сцены звучит цыганский романс. А знаете ли вы, друзья, что впервые цыгане появились в России в первой четверти XVIII века? Цыганский хор был завезен графом Орловым в Россию не откуда-нибудь, а из Молдавии, где ему доводилось слышать пение уличных цыган. И с тех пор в России звучит цыганская музыка. Сейчас для вас Владимир Маркушевич исполнит свою собственную фантазию на тему "Цыганской венгерки".
       Итак, фантазия, Владимир Маркушевич, "Цыганская венгерка".
       Владимир МАРКУШЕВИЧ (с гитарой):
       Если можно, перед "Цыганской венгеркой"... раз сегодня у нас здесь такой писательский день... я сыграю сочинение писателя, который написал музыку, а я переложил ее на гитару, потому что она была написана для фортепьяно. А писатель этот - Владимир Федорович Одоевский, вы все его знаете. "Сентиментальный вальс".
       Я сяду сюда, в центр (садится в центре зала перед столом президиума).
       Вальс называется "Сентиментальный".
       (Владимир Маркушевич играет на гитаре "Сентиментальный вальс" Владимира Одоевского.)
       (Аплодисменты, крики "Браво!")
       Лариса КОСАРЕВА:
       А теперь прозвучат для вас два жестоких романса из программы "Под чарующей лаской твоей". Этот роман создан на рубеже XIX-XX веков. Жестокий - значит страстный, взволнованный, яркий, где все по высшей мере страстей.
       Самуил Покрас, жестокий романс "Две розы"
       ...Одна из них, белая-белая,
       Была, как улыбка несмелая,
       Другая же алая-алая,
       Была, как мечта небывалая,
       И обе манили и звали
       И обе увяли....
      
       (Аплодисменты, крики "Браво!")
       Мастер жестокого романса - Борис Фомин. Для вас сейсас прозвучит романс Бориса Фомина на стихи Тимофеева "Эй, друг гитара!.."
      
       В жизни все неверно и капризно,
       Дни бегут, никто их не вернет.
       Нынче - праздник, завтра будет тризна,
       Незаметно старость подойдет.
       Эй, друг гитара!
       Что звенишь несмело!
       Еще не время плакать надо мной.
       Пусть жизнь прошла,
       Все пролетело,
       Осталась песня, песня в час ночной...
      
       (Аплодисменты, крики "Браво!")
       Все эти романсы прозвучали в сопровождении Марины Яблоковой (фортепьяно) и лауретата международнго конкурса Бориса Неволина (скрипка).
       А сейчас еще одно сольное произведение.
       Владимир Маркушевич порадует нас вальсом Дунаевского из кинофильма "Цирк".
       Владимир МАРКУШЕВИЧ:
       История романса XX века была сложной. Романс был подвергнут гонениям. В частности, Борис Фомин и многие другие композиторы были преданы забвению. Недаром в советских энциклопедиях нет этих имен, а ведь это золотой репертуар романсов XIX века.
       Или, скажем, другой композитор... пострадал в сталинское время, он практически сгинул в сталинских лагерях.
       И можно сказать, что история гитары тоже преследовалась. В частности, я сейчас сыграю вальс из кинофильма "Цирк", где идет такая счастливая линия кинематографическая, но в то же время... Жил простой гитарист, которого за анекдот про Сталина тоже посадили в тюрьму. Дали ему 10 лет лагерей.
       И так получилось, что в мою группу попал этот артист... Попал он следующим образом. Дело в том, что он взял с собой в лагерь гитару, которую с одной стороны он наклеил портрет Сталина, а с другой стороны - портрет Ленина. И таким образом ему в лагере дали, разрешили сочинять музыку для гитары. Друзья помогали ему нотной бумагой и продуктами, и он в благодарность за это посыла им свои сочинения.
       И сейчас я сыграю вальс, который был написан им в заключении. Вальс называется "Мечты". И после этого я сыграю вальс из кинофиотьма "Цирк", в его обработке. (Владимир Маркушевич играет вальм "Мечты" и вальс из кинофильма "Цирк".)
       (Аплодисменты, крики "Браво!")
       Лариса КОСАРЕВА:
       Два романса современного автора Антона Шатько, из программы "Диалог с Мариной". Это программа состоит из романсов на стихи Марины Цветаетвой. Не так давно в Доме ученых прошел вечер с этой программой. На вечере были представители Фонда культуры. И у нас была большая радость. После посещения нашей программы представителями фонда культуры нас пригласили выступить с нею в Польше. Так что мы сейчас готовимся к гастролям в Польше. Повезем туда эту программу.
       А сейчас два романса на стихи Марины Цветаевой. "Руки люблю целовать" и "Я тебя отвоюю".
       (Лариса Косарева поет романс Марины Цветаевой "Руки люблю целовать", по заявке Нины Красновой.)
      
       Руки люблю целовать
       И люблю имена раздавать
       И еще раскрывать двери настежь
       В темную ночь...
      
       (После этого Лариса Косарева поет романс на стихи Марины Цветаквой" "Я тебя отвоюю".)
      
       Я тебя отвоюю у всех земель,
       У всех небес,
       Оттого, что лес - моя колыбель
       И могила - лес.
       Оттого, что я стою на земле одной ногой,
       Оттого, что я спою о тебе, как никто другой.
      
       (Аплодисменты. Нина Краснова дарит Ларисе Косаревой ярко-желтый цветок, герберу, точно такую же, какую подарила Юрию Кувалдину в начале вечера.)
       Юрий Александрлвич, ваше желание - сократить мою программу остается в силе? Или я еще могу петь?
       Юрий КУВАЛДИН:
       Пойте.
       Лариса КОСАРЕВА:
       Можно, да?
       Юрий КУВАЛДИН:
       Пойте.
       Лариса КОСАРЕВА:
       Спасибо.
       Тогда для вас сейчас прозвучит еще два романса композитора Гельсят Шайдуловой - она руководитель художественного коллектива на радио, где я работаю уже 16 лет, в "Синтез капелле". И она - автор романсов, доверяющая мне исполнять их.
      
       На стихи Роберта Бернса, "Любовь".
       (Лариса Косарева поет романс на стихи Бернса "Любовь".)
      
       Любовь, как роза красная, цветет в моем саду.
       Любовь моя, как песенка, с которой в путь иду...
       Светлее красоты твоей моя любовь одна,
       Она с тобой, пока моря не высохнут до дна.
       ...................................................................................
       Будь счастлива, моя любовь, прощай и не грусти.
       Вернусь к тебе, хоть целый век пришлось бы мне пройти.
       (Аплодисменты.)
      
       Романс "Вернуть все невозможно", на стихи Анатолия Поперечного. Я очень волнуюсь. Пою первый раз этот романс. Очень переживаю. Но он мне нравится. И я не могу не исполнить его.
       (Лариса Косарева поет романс "Вернуть все невозможно".)
      
       Кто может знать того, что мы с тобою
       Расстались, чтобы встретиться опять.
       Вернуть все невозможно.
       Возможно лишь одно:
       Чтоб длилась ночь тревожно...
      
       По заявке Юрия Кувалдина звучит "Заздравная"!
       (Лариса Косарева поет "Заздравную" Исаака Дунаевского на слова Василия Лебедева-Кумача)
      
       Заздравную чашу до края нальем,
       Застольную песню, играя, споем...
       ....................................................................
       Застольная песня, звени веселей,
       Сегодня мы вместе средь милых друзей...
      
       (Аплодисменты, крики "Браво!")
      
       (Юрий Кувалдин преподносит певице огромный букет ярко-розовых роз: "Стань кустом пламенеющих роз".)
       Лариса КОСАРЕВА:
       Дорогие друзья, спасибо большое за внимание. Я сейчас еще раз хотела бы пригласить сюда, на сцену, наших замечательных музыкантов.
       Лауреат международного конкурса пианистка Марина Яблокова.
       Лауреат нескольких международных конкурсов скрипач Борис Неволин.
       Юрий КУВАЛДИН:
       Чайка Лариса Косарева!
       Лариса КОСАРЕВА:
       Принимаю (титул чайки. - Н.К.).
       И лауреат нескольких всероссийских и международных конкурсов Владимир Маркушевич.
       (Аплодисменты.)
       Юрий Александрович, извините, я нарушу этикет нашего вечера, но я хотела бы пригласить всех присутствующих в свой музыкальный салон. Он проходит в библиотеке имени Гоголя, Никитский бульвар, дом 7 А, по четвергам. Начало в 17.30. И ближайший концерт состоится завтра. Для вас будут петь молодые исполнители музыкального театра Натальи Сац. Меццо сопрано и бас. Пожалуйста, приходите.
       На выходе из этого зала вы можете взять рекламу с собой.
       Юрий КУВАЛДИН:
       Спасибо всем! Вечер окончен.
       ...После окончания вечера Юрий Кувалдин дарит Нине Красновой два букета темно-вишневых и оранжевых роз и (возвращает ей) желтую герберу, которую поэтесса подарила ему перед началом вечера и с которой сфотографировала его на фоне афиши.
       Участники вечера фотографируются около елки, по два-три-четыре человека, малыми группками.
       Юрий Кувалдин дарит гостям вечера альманахи журнала "Наша улица" "Ре-цепт" и "Золотая птица" и дает автографы.
      
      
      
      
       ЧАСТЬ 3, неофициальная. Ресторан "Цвет ночи", Большой Козихинский переулок, 12/2, строение 1.
      
       После окончания вечера Юрия Кувалдина в ЦДЛе виновник торжества и его "приближенные", то есть ближайшие друзья и авторы "Нашей улицы", участники вечера, направились завершать вечер в ресторан "Цвет ночи", где Юрий Кувалдин заказал стол на шесть персон, а их оказалось не шесть, а больше - девять: Евгений Рейн, Александр Тимофеевский, Алексендр Чутко и его жена Людмила Чутко, Геннадий Калашников, Сергей Каратов, Ваграм Кеворков, сам Юрий Кувалдин, и аз, грешная, Нина Краснова. А Андрей Яхонтов, который было пошел с нами, потом подумал-подумал, да и не пошел, сказал, что его дома ждет жена и маленький ребенок (которому два - или три? - года). А певица Лариса Косарева еще раньше отказалась идти в ресторан, сказала, что ее дома ждут муж, дети и внуки.
       Накануне вечера Юрий Кувалдин предупредил меня по телефону: "Нина, возьми с собой в ЦДЛ сменную обувь, без каблуков, потому что после вечера мы пойдем в ресторан, а идти туда придется далеко". Когда я пришла в ЦДЛ, я переобулась из ботинок на плоской подошве в туфли на высоких каблуках, а после вечера - из туфель на высоких каблуках в ботинки на плоской подошве, и могла идти в них "хоть до Ламанша".
       Мы всей нашей компанией шли по морозцу знакомыми улицами и переулками: Кувалдин впереди, как говорится - "на лихом коне", рядом с ним - Петька-ординарец, Сергей Каратов... все другие сзади, а сзади всех я, Тимофеевский и Рейн, которого я держала под ручку, за большой мягкий рукав, греясь об него, потому что на мне под холодной дерматиновой курткой со сломанным замком была очень легкая белая шелковая кофточка.
       - Тебе холодно? - заботливо спросил меня Рейн.
       - Нет, теперь уже нет.
       - У тебя нет теплой одежды?
       - Есть, но она мне не нужна. Мне все время жарко. Как в стихотворении Зинаиды Александровой:
      
       Мороз десятиградусный
       Трещит в аллеях парка.
       Нам весело, нам радостно
       И на морозе жарко.
      
       Рейн и Тимофеевский стали читать вслух стихи (я не помню - чьи, Бродского или еще кого-то) про мороз и про двух персонажей, один из которых был "в кепке", и удивлялся, почему на улице мороз, и про того, который был "в шапке" и говорил ему: потому что на улице зима, а не лето. Рейн как раз был в кепке, а Тимофеевский - в кепке с ушами, то есть как бы в шапке, а я - в капюшоне.
       Тимофеевский и Рейн говорили о поэзии Крылова, которого Рейн считает гением, как и Некрасова, и о поэзии Сельвинского, о его поэме "Улялаевщина" и о какой-то поэме, которую он не успел закончить, и о его эротических стихах. Тимофеевский сказал, что у Сельвинского есть эротические стихи, в которых очень много секса, и что он по сексу - первый поэт в нашей поэзии.
       Евгений Рейн категорично сказал:
       - В поэзии Нина Краснова - первая по части секса!
       - А Сельвинский - второй, за ней? - спросил Тимофеевский.
       - Да. Он второй. Нина Краснова - впереди него, а он сзади нее.
       Классик поэзии Александр Тимофеевский согласился с классиком Евгением Рейном. А я гордо подняла свою голову с символической короной Королевы эротической поэзии на своей голове.
       ...Улицы, по которым мы шли, были темные-темные, бесснежные, но с яркими неоновыми рекламами в витринах домов и с контурами домов, очерченными гирляндами горящих электрических лампочек, как на "гнилом" западе, как в Германии, в городке Вайблингене под Штутгартом, где я когда-то первый раз в жизни увидела контуры домов, очерченные гирляндами разноцветных лампочек.
       - Я не пойму, где мы сейчас идем? - спросила я у Рейна.
       - Мы прошли улицу Спиридоновку, прошли Малый Спиридоньевский переулок (они запечатлены Кувалдиным в романе "Родина". - Н.К.), теперь мы идем к Малой Бронной в Большой Козихинский переулок, - прокомментировал Евгений Рейн.
       - Вот что значит - коренной москвич, всю Москву знает, - восхищенно сказала я про Рейна... забыла, что Евгений Рейн не москвич, а коренной петербуржец, как я коренная рязанка.
       Юрий Кувалдин показал рукой на старинный дом, в котором располагается посольство Южно-африканской республики, Гранатный переулок, дом 1, дом Льва Разгона, откуда его в свое время чекисты забрали и увезли в лагерь, в тюрьму...
       - Как жестоко с ним обошлись, - сочувствуя Льву Разгону, сказала я.
       - А его родню вообще расстреляли.
       - Значит, с ним обошлись еще как бы мягко по сравнению с ними, и ему по сравнению с ними сильно повезло... - горько-иронично заключила я.
       Евгений Рейн показал мне на дом высокопоставленных чиновников, мимо которого мы проходили и на котором не было ни одной горящей рекламы:
       - Это дом повышенной комфортности, с сауной, и у каждого чиновника там по восемь комнат...
       - Ого! - а с виду скромный такой дом, не выделяется среди других... законспирирован под другие дома, чтобы не привлекать к себе внимания людей.
       - Задрапирован...
       На доме не было не только ни одной горящей рекламы, но у него почему-то не было и ни одного горящего окна, как будто жители этого дома боялись воздушной тревоги и бомбардировки и занавесили окна плотными черными занавесками, из-за которых на улицу не пробивается ни один луч электрического света.
       - Что-то Юра Кувалдин водит-водит нас по темным улицам и никак не приведет нас туда, куда он нас ведет, - сказали Рейн и Тимофеевский дуэтом, как Бобчинский и Добчинский из "Ревизора" Гоголя.
       - Он водит нас как Сусанин, который сейчас заведет нас куда-нибудь, как поляков, или как Моисей, который будет нас водить по этим улицам сорок лет, как Моисей водил евреев по пустыне... - пошутила я.
       - А может быть, он забыл, где находится ресторан, в который он нас ведет? - пошутил Александр Тимофеевский.
       - Это было бы интересно... Но в любом случае хорошо, что мы прогуливаемся по улицам. Когда еще вот так специально прогуляешься? - философично сказал Евгений Рейн, не жалуясь на свою ногу, которую он не так давно ломал. А когда мы проходили мимо ресторана "Марко Поло", он сказал:
       - Мы идем в такой район Москвы, где самые дорогие кафе и рестораны... Туда мы идем или нет?
       Туда! Туда!
       ...Мы пересекли Малую Бронную, свернули в Большой Козихинский переулок и оказались у дверей ресторана с "Цвет ночи".
       Там мы и сидели пировали до 23.30 часов ночи, за большим стеклянным длинным овальным столом, на длинном мягком, нежнокожаном диване вогнутой формы с мягкими думочками вдоль спинки дивана... "В цвете ночи, при свете дня", - скаламбурил Сергей Каратов. И главное, кроме нас, там никого из посетителей не было!
       Расселись мы все в таком порядке, слева направо от центра, по часовой стрелке: на правой половине первой стороны стола - Юрий Кувалдин (в центре), справа от него - Евгений Рейн, слева - Ваграм Кеворков, Геннадий Калашников, на закруглении стола - Сергей Каратов, по другой стороне стола - Александр Чутко, Людмила Чутко, на другом закруглении стола - Александр Тимофеевский, на второй половине первой стороны стола - Нина Краснова (потом Краснова пересела на место Тимофеевского, а он на ее место, потому что она выходила из-за стола и фотографировала присутствующих).
       ...Официант подал нам на стол большое фарфоровое блюдо с салатом, с листьями и плоскими кружочками мяса. Нина Краснова (дальше я буду писать о себе в третьем лице) взяла в свои руки инициативу и блестящую никелированную лопаточку и вилку и стала раскладывать салат всем присутствующим по тарелкам. "Вот, Нина, правильно делаешь", - похвалил ее Юрий Кувалдни. Тарелки были чисто-белые, без цветков, полосочек и узоров, очень большие, почти пятьдесят на пятьдесят.
       Молодой и любезный официант разлил по коньячным фужерам армянский коньяк в пять звездочек.
       Александр Тимофеевский встал из-за стола, поднял свою рюмку, сказал:
       - Я хочу произнести тост в честь Юрия Кувалдина.
       - Тимофеевский хочет произнести тост, - сказал Евгений Рейн и тут же добавил: - Тимофеевский-Интимофеевский! - то есть Рейн придумал поэту псевдоним с анафорой, может быть, отталкиваясь от частушки Нины Красновой: "Этот Тима, Тима, Тима Прямо создан для интима".
       ТИМОфеевский-ИНТИМОфеевский произнес такой тост:
       - Юра Кувалдин чувствует Слово как поэт. Выпьем за Слово Кувалдина! И еще я предлагаю выпить за страсти Кувалдина. Кувалдин любит художников, творческих людей. Он влюбляется в них со всей своей страстью. Он был влюблен в меня, в мою поэзию, был влюблен в Чутко, в тебя, Нина (Александр Тимофеевский положил свою ладонь на кисть руки Нины Красновой)... Выпьем за страсти Кувалдина!
       - За страсти по Кувалдину (как за "Страсти по Матфею"), - в один голос сказали Евгений Рейн и Нина Краснова, будто сговорились и будто отрепетировали эту фразу.
       Ха-ха-ха!
       - Нет, за страсти мы пить не будем! - сказал Юрий Кувалдин. - Выпьем за Слово!
       Так тому и быть, как сказал "юбиляр". Все выпили за Слово. Кто коньяк, кто сок.
       ...Официант подал к столу поднос с кусками рыбы без костей, Юрий Кувалдин сказал Нине Красновой:
       - Здесь не девять кусков, а шесть, раздели их на всех так, чтобы всем досталось по куску, и разложи всем присутствующим по тарелкам.
       Нина Краснова стала делить куски рыбы на куски, но поделила их так, что ей самой ничего не досталось.
       Юрий Кувалдин увидел, что ее тарелка пуста, и сказал:
       - Нина, а тебе досталось рыбы? - и отрезал своей вилкой часть рыбы от своего куска и положил ей на тарелку.
       Тогда и все другие присутствующие стали отрезать от своих кусков куски рыбы и класть на тарелку Нине, делиться с Ниной своей рыбой. И у нее в тарелке оказалось рыбы больше, чем у всех. И Нина сказала с улыбкой:
       - Со мною так делились рыбой, что мне досталось больше всех...
       Александр Тимофеевский сказал:
       - Нина заговорила стихами.
       Со мною так делились рыбой,
       Что мне досталось больше всех... -
       И стал досочинять эти стихи, делать варианты за вариантами. А Евгений Рейн и Нина Краснова помогали ему. В конце концов у них получилось такие коллективные стихи:
      
       ЗАСТОЛЬНЫЕ ЭКСПРОМТЫ
       АЛЕКСАНДРА ТИМОФЕЕВСКОГО, ЕВГЕНИЯ РЕЙНА
       И НИНЫ КРАСНОВОЙ
      
       от лица Нины Красновой
       Вариант 1.
       Со мною так делились рыбой,
       Что мне досталось больше всех.
       Рейн уважать меня заставил
       И похвалил меня при всех.
       Сказала я ему спасибо,
       А он поднял меня на смех.
      
       Вариант 2.
       Со мною так делились рыбой,
       Что мне досталось больше всех,
       Рейн уважать меня заставил,
       А всех других поднял на смех.
      
       Александр Тимофеевский вошел в раж и, когда официант подал к столу поднос с мясным блюдом стейк из говядины, стал сочинять стихи еще и про мясное блюдо стейк, которое Нина Краснова опять стала резать ножом на куски и раскладывать всем по тарелкам:
      
       Александр Тимофеевский
       ЗАСТОЛЬНЫЕ ЭКСПРОМТЫ
       Нине Красновой
       Вот стейк тебе, бери и ешь,
       Не суетись, другим не режь.
       (Не суетись, ножом не режь.)
       Эти же стихи в редакции Нины Красновой:
       А вот и стейк. Бери и режь.
       Потом его бери и ешь.
      
       Нина Краснова захотела запомнить эти стихи, эти экспромты, вытащила из своей сумочки шариковую авторучку "Corvina", а из своей папки для бумаг лист бумаги для компьютера и стала записывать эти стихи.
       - Ты всегда все записываешь? - спросил у нее Евгений Рейн.
       - Не всегда, - ответила Нина так, будто Рейн застал ее за интимным занятием.
       - "Иногда не записываю"... - сказал за Нину Краснову, как бы от ее лица, Сергей Каратов со своего края стола, сыграл роль Нины Красновой.
       ...Потом Нина принялась записывать названия блюд на столе и спрашивать и уточнять у присутствующих названия этих блюд:
       - Салат, который мы ели, с чем он был, с такими тонкими, плоскими кружочками мяса?
       - С ростбифом, - сказал Юрий Кувалдин.
       - А рыба, которую мы ели?.. Это что за рыба?..
       - Филе... Одна порция стоит 920 рублей... - подсказал Нине Юрий Кувалдин... - Это филе рыбы дорадо...
       - А мясо?.. Стейк?
       - Стейк... из говядины... - подсказал Юрий Кувалдин, вытаскивая из своего кармана карточку с нашим меню и подглядывая туда.
       Присутствующие удивленно спросили у Нины Красновой:
       - Зачем ты все это записываешь? Зачем тебе это надо?
       - Ну как - зачем? Я хочу запомнить, что мы ели и пили... - Мы же все это первый раз за сорок лет творческой деятельности Юрия Кувалдина едим и пьем... в таком ресторане... в такой компании...
       - Ей это для стенограммы вечера надо, - сказал Юрий Кувалдин, одобряя и поддерживая Нину Краснову. - Через сорок лет мы будем вспоминать, что мы ели и пили сегодня на моем творческом юбилее в ресторане "Цвет ночи".
       - А сок мы какой пьем? Вишневый?
       - Вишневый.
       - И коньяк...
       Евгений Рейн тут же прочитал стихи какого-то поэта про коньяк и про "в полоску пиджак".
       А Александр Тимофеевский прочитал стихи другого поэта:
       У статуи Родена
       Мы пили спирт-сырец,
       Художник, два чекиста
       И я, полумервец.
       ...Когда мы все ели рыбу, я сказала Александру Тимофеевскому, который сидел рядом со мной:
       - Где эта рыбка плавала? Плавала она, плавала и попала к нам на тарелки. Но она в хорошие руки попала...
       Александр Тимофеевский в ответ на это рассказал сюжет от Тимофеевского о том, как барашка зарезали на шашлык, а потом ели шашлык и хвалили барашка: "Хороший был барашек... пасся в горах... а теперь из него сделали шашлык..."
       Людмила Чутко сочинила экспромт в две строки. Про афишу вечера Юрия Кувалдина и рыбу фиш:
       Вот афиша
       Около фиша.
       За столом на званом ужине Юрия Кувалдина было весело. Все присутствующие шутили, сочиняли экспромты (некоторые из которых приводятся в стенограмме), рассказывали анекдоты, говорили о литературе и о поэзии. Евгений Рейн сказал, что Некрасов и Крылов - гениальные поэты. И вспомнил и рассказал за столом анекдот про героев басни Крылова "Стрекоза и муравей".
       АНЕКДОТ ОТ ЕВГЕНИЯ РЕЙНА,
       который Евгений Рейн слышал от кого-то еще
       (а Нина Краснова запомнила и пересказывает своими словами):
       ПРО СТРЕКОЗУ И МУРАВЬЯ
       из басни Крылова (новая интерпретация старого сюжета)
       Муравей все лето строил себе на зиму домик, таскал доски, пилил и строгал их, работал днем и ночью. И построил домик. А попрыгунья Стрекоза все лето ничего не делала, не работала, а только летала по лугам и садам, среди цветов, и пела песни. Когда пришла осень и начались дожди, она попросилась к Муравью в его домик, чтобы перезимовать там зиму. А Муравей, который был строгим моралистом, как в басне Крылова, сюжет которой Крылов позаимствовал у Лафонтена, а тот, еще раньше, позаимствовал его у Эзопа, не пустил ее к себе и сказал ей: "Ты все пела, это дело, так поди же, попляши". И сказал ей: "Ты не перезимуешь эту зиму, замерзнешь и пропадешь. Будешь знать, как не работать". Стрекоза опустила свою голову и пошла по дороге, куда глаза глядят. Настало новое лето. Муравей ремонтирует свой домик и видит: по дороге едет "Запорожец", из него вылезает Стрекоза, живая и невредимая, и идет к нему и говорит ему весело: "Здравствуй, Муравей!". Он удивленно говорит ей: "Как, ты разве не замерзла? Почему?" - "А я пошла от тебя по дороге, куда глаза глядят, и встретила одного студента. Он пожалел меня и взял к себе и приютил у себя, чтобы я могла у него зиму перезимовать". - "Но если ты этим летом опять не будешь работать и не построишь себе домик, ты обязательно замерзнешь зимой и пропадешь", - сказал Муравей и опять не пустил ее к себе. Настало новое лето. Муравей ремонтирует свой домик и видит: по дороге едет "Волга", из нее вылезает Стрекоза и идет к нему и весело говорит ему: "Здравствуй, Муравей!" Он удивленно говорит ей: "Как? Разве ты опять не замерзла зимой? Почему?" - А она говорит: "А я встретила одного нового русского на дороге. Он пожалел меня и взял к себе и приютил меня у себя, чтобы я могла у него зиму перезимовать". - Муравей говорит: "Это все чистая случайность. Но если ты опять все лето не будешь работать и не построишь себе домик, ты на этот раз обязательно замерзнешь и пропадешь..." Настало новое лето. Муравей опять ремонтирует свой домик и видит: по дороге едет "Мерседес", а за рулем сидит Стрекоза. Она вылезает из машины и идет к нему. Он говорит ей: "Как?! Ты опять не замерзла зимой? Почему?" - "А я шла от тебя по дороге и встретила одного иностранца, француза... И он взял меня к себе. И сейчас построил замок в Париже, и я еду к нему в Париж". Муравей сказал ей: "Стрекоза, как приедешь в Париж, найди там Лафонтена и скажи ему: "Пошел ты со своей басней и со своей моралью к ...беной матери!.."
       ЕВГЕНИЙ РЕЙН О ДОВЛАТОВЕ:
       Я много раз рассказывал ему сюжеты, которых не записывал. А потом читал книги Довлатова и находил там свои сюжеты, которые он записал за меня, но уже не под моим, а под своим именем.
       Он писал от случая к случаю, не по принципу: ни дня без строчки. Но постепенно у него собралась большая книга с интересными сюжетами, некоторые из которых рассказывал ему я, некоторые - кто-то еще, а некоторые он брал из своей жизни.
       ЕВГЕНИЙ РЕЙН О ЧУТКО,
       об Александре Чутко, который играет в Театре Армии в спектакле "Гамлет" первого и второго актера, а не Гамлета:
       - Если бы я был режиссером, я был дал Саше Чутко играть роль Гамлета в спектакле по трагедии Шекспира "Гамлет". Один персонаж трагедии говорит Гамлету: "Гамлет, ты что-то потучнел..."
       Чутко, скажем так, сильно "потучнел" для роли Гамлета, то есть как раз созрел для нее. И чем он не Принц?
       Все застольщики вечера в "Цвете ночи" согласились с Рейном в том, что из Чутко получился бы хороший нетрадиционный Гамлет.
       Юрий Кувалдин во время застолья в ресторане фотографировал участников "овального стола" на свой цифровой фотоаппарат "Никон", для истории, для сайтов "Нашей улицы" и для своего Живого Журнала в Интернете, говорил всем: "Я на работе". Нина Краснова помогала ему, фотографировала всех на свой цифровой фотоаппарат "Олимпус".
       ...Официант подал нам к столу суфле (тамарису?) в шести фужерах. Юрий Кувалдин попросил Нину Краснову поделить суфле на девять человек и отдал ей половину своего суфле.
       СЮЖЕТ ОТ ЕВГЕНИЯ РЕЙНА
       ОБ АННЕ АХМАТОВОЙ
       (который Нина Краснова запомнила и пересказывает своими словами):
       Я не раз бывал дома у Анны Ахматовой, в гостях. И вот как-то раз пришел к ней, а у нее дома гости сидят, незваные. Они пришли к ней и не знают, о чем с ней говорить. Сидят у нее час, сидят два часа, три. И все не знают, о чем с ней говорить. Посидели у нее часов пять, потом сказали ей:
       - Ну мы, пожалуй, сейчас пойдем. - И как бы стали подниматься, чтобы уйти.
       Ахматова сказала им:
       - Посидите еще десять минут, а потом уходите.
       То есть она культурно выпроводила их. Но так, что как бы не дала им понять, что они ей надоели и что она их выпроваживает.
       Евгений Рейн сказал присутствующим:
       - Я сказал своей жене, что приду домой в 6 часов (вечера). А сейчас уже сколько:.. - все, у кого были на руках часы, посмотрели на свои часы. - 12-й час... Сейчас я позвоню своей жене, скажу, где я есть, и скажу ей, что я задерживаюсь, чтобы она не волновалась.
       Евгений Рейн сказал Тимофеевскому:
       - Саш, набери номер ее телефона по твоему мобильнику. У меня нет своего мобильника. И я не умею им пользоваться. Я ни мобильником, ни компьютером пользоваться не умею...
       Евгений Рейн продиктовал Александру Тимофеевскому номер телефона своей жены. Та подняла трубку. Тимофеевский передал свой мобильник Рейну. Тот стал объяснять, где он находится:
       - Я сейчас сижу в кафе... Недалеко от ЦДЛа... С компанией. Мы пришли сюда после творческого вечера в ЦДЛе. Кто тут со мной сидит? Все свои... Юра Кувалдин... Саша Тимофеевский, Нина Краснова, Саша Чутко со своей женой Людой... Сережа Каратов... Гена Калашников... Мы уже посидели здесь и сейчас пойдем домой... Уже уходим...
       Рейн отдал мобильник Тимофеевскому, тот отключил его и положил себе в карман. Тут же, через две секунды, у него в кармане заиграла классическая музыка - то есть зазвонил мобильник. Тимофеевский вытащил его из кармана, приложил к уху... Это звонила жена Рейна, которая волновалась о нем. Потом она позвонила еще и еще раз. И мы поняли, что нам всем пора расходиться по домам.
       ...Когда мы все поднялись и вышли из-за стола, Юрий Кувалдин протянул мне карточку с нашим меню, с подробным перечнем всего, что было у нас на столе в ресторане "Цвет ночи", всего, что мы ели и пили. И сказал:
       - На это... используй, когда будешь делать стенограмму моего вечера (не перепутай названия блюд).
      
       Ресторан "Цвет ночи"
       000 "Формула вкуса"
       Большой Козихинский переулок, 12/2, стр. 1
       Чек # Чек # 11 Гостей 6 (на самом деле - 9. Н.К.)
       17-12-2008 Открыт 15:34 Закрыт
       Кассир: __________
       Официант: Никитин
      
       Блюдо Кол-во Сумма
       Руккола с креветками 2 1300.00
       Салат с ростбифом 2 1040.00
       Филе дорадо по-лигурийски 6 4020.00
       Стейк из говядины 6 4080.00
       Молодой картофель 6 1500.00
       Тирамису 6 1740.00
       Яблочный 200 мл 3 360.00
       Вишневый 200 мл 3 360.00
       _________________________________________
       Всего: 14400.00
       _________________________________________
       Налог с продаж: 0.00
       Итого с налогом: 14400.00
       _________________________________________
       Рубли 14400.00
       _________________________________________
       Вознаграждение официанту приветствуется,
       но все остается на Ваше усмотрение.
       _________________________________________
       Страница 1
       Большой Козихинский пер. д. 12/2
       Тел. 2911881, факс 2910361
       E-mail cvetnochi@gmail.com
      
       ...Из ресторана мы все, участники "овального стола", поднялись в фойе, откуда спускались в ресторан. И пошли по Большой Бронной к станции метро "Пушкинская". И поехали каждый в свою сторону.
       А ступеньки в ресторан "Цвет ночи" - светящиеся. Каждая ступенька обведена ярко-сиреневыми неоновыми полосочками... И когда по ним идешь, вверх или вниз, кажется, что ты спускаешься и поднимаешься в какой-то прекрасный фантастический мир, в котором нет никаких кризисов, никакой инфляции, никакой суеты сует, а только чистое искусство, только Слово, которое есть Бог, и - Вечность...
      
       Стенограмму подготовила поэтесса Нина КРАСНОВА
       18, 20 (расшифровка) и 23-26, 28-29 декабря 2008 г.
       (обработка и вычитка стенограммы, уточнение деталей),
       Москва
      
      
      
      
       СОДЕРЖАНИЕ
      
      
       Вечер журнала "Наша улица" в библиотеке им. Н.А. Добролюбова,
       2001 год ................................................................................................................. 3
      
       Вечер журнала "Наша улица" в Центральном доме литераторов
       25 ноября 2004 года ............................................................................................. 8
      
       Выставка Александра Трифонова в Российской академии художеств
       "На сцене вечности" 28 сентября - 9 октября 2005 года .............................. 23
      
       Вечер Юрия Кувалдина в Фонде А. И. Солженицына
       "Русское зарубежье"
       (Презентация книги "Родина") 26 октября 2005 г. .................................... 31
      
       Вечер авторов журнала "Наша улица" в ЦДЛ
       30 ноября 2005 года .......................................................................................... 66
      
       Юрий Кувалдин - Роман Щепанский: Радиостанция "Говорит Москва"
       24 мая 2006 г. "Русские в поисках смысла" с Романом Щепанским.
       Тема передачи: "Жизнь в тексте" .................................................................. 90
      
       Вечер, посвященный 60-летию Юрия Кувалдина, в Театре на Таганке
       19 ноября 2006 года ...................................................................................... 105
      
       100 лет и 100 веков журналу "Наша улица"!
       Вечер в Литературном музее (Трубниковский пер., 17)
       21 марта 2008 года ......................................................................................... 128
      
       Юбилейный вечер писателя Ваграма Кеворкова
       по случаю 70-летия со дня рождения в ЦДЛ
       17 апреля 2008 года ......................................................................................... 147
      
       Презентация нового литературного
       альманаха Юрия Кувалдина "Ре-цепт"
       в библиотеке им. Андрея Платонова 20 мая 2008 года .............................. 169
      
       "Золотая птица" на дне рождения Юрий Кувалдина
       в музыкально-литературной гостиной "Свеча"
       20 ноября 2008 года ....................................................................................... 195
      
       Юбилейный вечер Александра Тимофеевского в ЦДЛ,
       посвященный 75-летию поэта 2 декабря 2008 года ..................................... 211
      
       40 лет творческой деятельности Юрия Кувалдина,
       творческий вечер писателя в ЦДЛ
       17 декабря 2008 года ....................................................................................... 252
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       "Наша улица" в отчетах
       Материалы мероприятий
       журнала писателя Юрия Кувалдина
       "Наша улица"
      
       Редактор Юрий Кувалдин
       Художественный редактор Александр Трифонов
      
      
       Сдано в набор 01.05.09. Подписано к печати 15.05.09. Формат 60х90 1/16.
       Бумага офсетная. Гарнитура "NewtonC". Печать офсетная.
       Уч.-изд. л. (авторских листов) 21,85. Тираж 300 экз.
      
       Издательство "Книжный сад"
       www. kuvaldinur.narod.ru/kuvaldin-ru/glavnaya.html

  • © Copyright Кувалдин Юрий Александрович (kuvaldin-yuriy@rambler.ru)
  • Обновлено: 22/07/2013. 866k. Статистика.
  • Очерк: Публицистика
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.