Тема плагиата "Тихого Дона" настолько стала явной, что из разных мест раздаются голоса о признании Федора Крюкова и свержении неграмотного Михаила Шолохова с олимпа авторства "Тихого Дона".
2 февраля 2009 года исполняется 139 лет со дня рождения великого русского писателя, автора романа "Тихий Дон" Федора Дмитриевича Крюкова. Он родился в станице Глазуновской Усть-Медведицкого округа земли Войска Донского. Окончил Петербургский историко-филологический институт. Статский советник. Депутат Первой государственной Думы. Заведующий отделом литературы и искусства журнала "Русское богатство" (редактор В. Г. Короленко). В Гражданскую войну выступал на стороне белых. Секретарь Войскового круга. В 1920 году, собрав в полевые сумки рукописи, чтобы издать их за рубежом, отступал вместе с остатками армии Деникина к Новороссийску. По одним сведениям на Кубани Федор Крюков заболел сыпным тифом, по другим был отравлен и ограблен Петром Громославским, будущим тестем Шолохова и умер 20 февраля. Автор романа "Тихий Дон" и других произведений, положенных в основу так называемого "писателя Шолохова".
"Тихий Дон" авторство - это загадка для людей, не умеющих читать, или держащих книгу вверх ногами. Автор романа "Тихий Дон" Федор Крюков был самым известным до революции писателем на Дону, окончил университет в Петербурге, возглавлял отдел литературы и искусства журнала "Русское богатство", главным редактором которого был Владимир Короленко. С Федором Крюковым учился в одной гимназии Петр Громославский, будущий тесть Шолохова. Рукопись романа в 1920 году, после гибели Крюкова, попала к Громославскому. С ними еще учился Александр Серафимович, который на ниве уничтожения "дворянской" культуры и воцарения пролетарской совершил вместе с другом Громославским авантюру. Нужен был новый, молодой пролетарский писатель. И он нашелся. Неграмотного Шолохова женил на своей дочери Громославский, и поставил имя Шолохова на романе, приниженном варваризмами и хамской речью. Но стиль писателя Федора Крюкова и через века не скрыть. Повесть "Казачка" и особенно "Зыбь" говорят о творческом родстве. Шолохов же был только минимально грамотным, но сам писать что-либо художественное не умел. На юбилейном заседании в музее Маяковского в 2005 году Рой Медведев мне рассказал такой эпизод. Группа писателей совершила экскурсию по реке на теплоходе с тем, чтобы за ночь описать свои впечатления о строительстве канала. Все написали, кроме Шолохова.
2.
Кремль вступил в спор об авторстве "Тихого Дона". Накануне 100-летия со дня рождения Михаила Шолохова российские власти попытались воспрепятствовать популяризации материалов, ставящих под сомнение шолоховское авторство "Тихого Дона".
23 мая в Российской государственной библиотеке должна была состояться презентация документального фильма Исрафила Сафарова "Казак" и книги орловского исследователя Владимира Самарина "Страсти по "Тихому Дону", организованная Ассоциацией исследователей российского общества ХХ века (АИРО-ХХ), независимой студией документального кино "Точка зрения", журналом "Свободная мысль-XXI" и филологическим факультетом МГУ. Фильм посвящен судьбе донского писателя и политика Федора Крюкова, который, по бытующей в литературоведении версии, был истинным автором "Тихого Дона". Владимир Самарин, проведя сопоставление произведений Крюкова и "Тихого Дона", приводит новые доводы в пользу того, что основная часть великого романа написана Крюковым, а Шолохов выступил лишь в роли переписчика и редактора неизвестно как попавшего к нему крюковского текста. Как сообщили Граням.Ру устроители презентации, руководство Отдела восточной литературы РГБ в последний момент отказало в предоставлении зала под тем предлогом, что как раз в понедельник днем в отделе должна проводиться то ли проверка противопожарной безопасности, то ли санобработка. При этом, однако, сотрудники библиотеки прозрачно намекнули, что соответствующее указание исходит из "здания напротив", то есть из Кремля. Организаторов мероприятия выручил Музей Маяковского - презентация состоится там в назначенный срок.
"Как известно, споры об авторстве "Тихого Дона" начались сразу после публикации первой части романа. И с самого начала советское государство неизменно стояло на стороне Михаила Шолохова. Еше в 1929 году пять руководителей РАПП - Александр Серафимович, Леопольд Авербах, Владимир Киршон, Александр Фадеев и Владимир Ставский, - защищая Шолохова от обвинений в плагиате, писали в "Правде": "Чтобы неповадно было клеветникам и сплетникам, мы просим литературную и советскую общественность помочь нам в выявлении "конкретных носителей зла" для привлечения их к судебной ответственности". Теперь, похоже, эстафету в этом деле приняла посткоммунистическая власть. В советское время "Тихий Дон" считался (насколько обоснованно - другой вопрос) образцовым соцреалистическим произведением, а его официальный автор к тому же пользовался большим уважением среди публицистов так называемого национально-коммунистического направления (не путать с сегодняшними нацболами), мечтавшими совместить коммунизм с православием, народностью, почвенничеством. Все это они находили в великом романе. А нынешней российской власти, так же мечтающей соединить советское наследие с православием и официальной народностью, "Тихий Дон" и Шолохов тоже пришлись ко двору. Недаром накануне шолоховского юбилея Госдума приняла в первом чтении специальный закон о казачестве. В возрождаемом опереточном казачестве, не имеющем ничего общего кроме костюмов с героями "Тихого Дона", Кремль видит инструмент борьбы с национально-религиозными движениями на Северном Кавказе и с "оранжевой" революционной угрозой на собственно русских территориях. Крюков же как автор "Тихого Дона" для властей не годится - Федор Дмитриевич был ярым противником коммунистов. А в книге Владимира Самарина убедительно показывается, что те места романа, где действуют герои-большевики, действительно написаны Шолоховым, но они-то как раз художественно слабы и по стилистике выпадают из романа, зато очень похожи на бесспорно шолоховские куски "Поднятой целины". Между тем основные главы романа, где речь идет о любви Григория и Аксиньи и трагической судьбе казачества, подвергшегося нашествию большевиков, вполне соответствуют стилистике и поэтике Крюкова. Многие же приметы шолоховского черновика, в том числе повтор сходных эпизодов на соседних листах, выдают копирование протографа, где эти эпизоды были вариантами. К тому же ряд примет указывает, что действие происходит в родном для Крюкова Усть-Медведицком округе, а не в районе Вешенской. Шолохов давно уже стал символом "правильного", послушного власти казачества. Потому и вызывают неудовольствие все попытки поставить под сомнение его авторство "Тихого Дона", особенно в юбилейные дни. Сомневайтесь, мол, но только в будни, а не в праздники. Для того же, чтобы окончательно решить вопрос об авторстве "Тихого Дона", если не сыщется крюковский протограф, надо провести тщательный текстологический анализ шолоховских черновиков и самых ранних изданий романа, сравнивая их пофрагментно как с бесспорно шолоховскими текстами (вторая книга "Поднятой целины", "Они сражались за Родину"), так и с текстами Крюкова. А пока дискуссия должна продолжаться - и, разумеется, без государственного вмешательства. Борис Соколов". ("Грани.Ру". 23.05.2005)
3.
"Обратим внимание прежде всего на указание Воротынского о двух известных писателях на Дону: Крюкове и Кумове. Ведь Шолохов всю жизнь открещивался от имени Крюкова, имя которого в советское время, не в угоду ли слухов о плагиате, изъяли из всех справочников и энциклопедий русских писателей. К вопросу, почему Воротынский, сын Крюкова Петр, бывший Донской атаман П. Н. Краснов и др. поддержали выход "Тихого Дона" в свет и не подняли волны протестов против имени Шолохова на его обложке, мы вернемся позже.
Отметим лишь характерный способ, с помощью которого Кузнецов пытается защитить Шолохова. Крюкова, своего великого донского Гомера, Шолохов не знал и не читал (хотя и описал во 2-Й главе II части, как "его" персонаж, Сергей Платонович Мохов, в романе "на прохладной кожаной кушетке... перелистывал июньскую [судя по погоде - 1911-й год] книжку "Русского богатства" [с рассказом Ф. Крюкова "Спутники"!]"). Записи Воротынского содержат упоминание о двух единственных претендентах на авторство: Крюкова и Кумова, но Кузнецов ловко обходит это высказывание молчанием, не удостаивает комментариями, в последующих повторах вообще эти строки опускает, оставляя лишь рассуждения Воротынского о том, почему последний не поддерживает волны обвинений против Шолохова. Но на странице 596, где Кузнецов все-таки касается вопроса о якобы незнании Шолоховым писателя Крюкова и его творчества, приводит отзыв неизвестного рецензента журнала "Северные записки" о том, что произведения Крюкова печатаются лишь в "Русском Богатстве", а потому не могут стать достоянием широкой аудитории. Ловкий манипулятор тут же спешит уверить читателя: "Так что нет ничего удивительного в словах Шолохова о том, что он не читал Крюкова". (А. Г. Макаров, С. Э. Макарова "Неюбилейные мысли". В. Самарин "Страсти по "Тихому Дону"", Москва, АИРО-ХХ. 2005.)
4.
"Федор Крюков, донской казак.
Сегодняшние читатели едва ли знают писателя Федора Крюкова. Ни в Советском энциклопедическом словаре, ни в Энциклопедическом литературном словаре мы не найдем даже упоминания о нем. Правда, сейчас это незаслуженно забытое имя начали вспоминать, но в основном в связи с так называемой проблемой авторства "Тихого Дона". Как известно, некоторыми исследователями была выдвинута версия о том, что роман о переломных событиях в судьбе донского казачества был написан или, во всяком случае, начат именно Ф. Д. Крюковым. При этом М. А. Шолохову отводится в лучшем случае роль соавтора выдающегося произведения XX века. Не будем сейчас касаться данной версии, которая имеет и своих сторонников, и своих оппонентов. Однако полемика вокруг авторства "Тихого Дона" выявила тот несомненный факт, что биография Шолохова недостаточно изучена и что еще беднее сведения о жизни и творчестве Ф. Д. Крюкова. Только недавно в нашей печати появились работы зарубежных авторов, из которых можно узнать некоторые подробности его биографии. (Ермолаев Г. (США). О книге Р. А. Медведева "Кто написал "Тихий Дон"?" - "Вопросы литературы", 1989, 8. Хьетсо Г., Густавссон С., Бекман Б., Гил С. "Кто написал "Тихий Дон"?" М., "Книга", 1989.)
Федор Крюков родился в 1870 году в семье атамана станицы Глазуновская Усть-Медведицкого округа и вырос в типично казацкой атмосфере. Получил историко-филологическое образование, много путешествовал по Донской области, изучал ее историю и экономику; в 1906 году был избран в I Государственную думу, где защищал интересы казачества. С начала 900-х годов Федор Крюков постоянно печатается в журнале "Русское богатство" (с 1914 года - "Русские записки"), одним из официальных издателей которого был В. Г. Короленко. Здесь публиковались произведения Г. И. Успенского, И. А. Бунина, А. И. Куприна, В. В. Вересаева, Д. Н. Мамина-Сибиряка, К. М. Станюковича и других писателей, известных своими демократическими взглядами.
Рассказы, повести, очерки Федора Крюкова - "В камере 380", "Полчаса", "На речке Лазоревой", "Офицерша", "В глубоком тылу" и другие - открыли широкому читателю малознакомую жизнь казачьего сословия: его историю, традиции, быт. В 1907 году Крюков отдельно издал "Казацкие мотивы. Очерки и рассказы", в 1910-м - "Рассказы". Произведения его далеко выходили за рамки историко-этнографического исследования, в них чувствовался писатель, болеющий за судьбы своего народа.
Поздней осенью 1914 года - уже шла первая мировая война - Крюков покинул Донскую область, чтобы отправиться на турецкий фронт (хотя в молодости был освобожден от воинской службы по близорукости). После долгого путешествия он присоединился к 3-му госпиталю Государственной думы в районе Карса, зимой 1916 года с тем же госпиталем находился в Галиции. Впечатления об этом периоде своей жизни Крюков отразил во фронтовых заметках "Группа Б" ("Силуэты").
Потом писатель жил в Петрограде, был свидетелем февральской революции.
В 1918-1919 годах Крюков - секретарь Войскового круга (парламента донских казаков) и одновременно редактор новочеркасской газеты "Донские ведомости". В эти годы он активно выступал против большевиков. Когда весной 1919 года станица Вешенская стала центром Верхне-Донского восстания, Крюков был среди тех, кто призывал повстанцев держаться до конца. А в сентябре 1919 года, когда фронт приблизился к станице Глазуновской, он вступил в ряды Усть-Медведицкой белоказачьей части; примерно через месяц, вернувшись с фронта в Новочеркасск, принял участие в заседаниях Войскового круга. До захвата Новочеркасска большевиками Крюков ушел с отступающими белоказачьими частями. 20 февраля (4 марта по новому стилю) 1920 года Федор Дмитриевич умер от тифа или плеврита в станице Новокорсуньской (или вблизи нее) на Кубани.
Даже из этих пунктирно изложенных биографических сведений становится понятной причина замалчивания творчества писателя официальным советским литературоведением.
Но вернемся немного назад - к сотрудничеству Федора Крюкова в журнале "Русское богатство". В нескольких номерах за 1913 год в нем были напечатаны главы "Потеха" и "Служба", входящие в большой очерк Ф. Д. Крюкова "В глубине" (писатель публиковал его под псевдонимом И. Гордеев). Кроме этих глав, которые мы предлагаем вниманию читателей, в очерк входят еще четыре: "Обманутые чаяния", "Бунт", "Новое", "Интеллигенция". В целом это произведение рисует широкую панораму жизни донского казачества; писатель остронаблюдательный, Крюков подмечает специфические черты казачьего нрава, детали быта, особенности красочного говора своих героев, отношение к воинской службе, курьёзные и грустные явления их жизни.
Сегодня творчество Федора Дмитриевича Крюкова привлекает все большее внимание. И прежде всего им интересуются потомки его героев. Недавно созданное в Москве Казачье землячество планирует провести Крюковские чтения, ускорить издание всех его произведений, в том числе и неопубликованных, чтобы вернуть имя самобытного донского писателя Федора Крюкова русской литературе.
Пользуясь возможностью, хочу поблагодарить сотрудников отдела рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина за помощь, оказанную мне и редакции журнала "Вокруг света" в подготовке данной публикации.
Петр Лихолитов, студент факультета журналистики МГУ, член Казачьего землячества ("Вокруг света" 4 (2607), апрель 1991.)
5.
"Федору Крюкову, певцу Тихого Дона.
Старая тонкая книжечка, чуть более полусотни страниц... Бумага серая, местами пожелтевшая, похоже - газетная. Лучше, вероятно, найти не смогли. Шрифт блеклый, плохо читается. Место издания - Усть-Медведицкая станица. Год издания - 1918-й...
На обложке название: "Родимый край"... Ф. Крюкову...
Случайно сохранившийся до наших дней экземпляр - осколок ушедшего навсегда русского прошлого, свидетель скорбных раздумий и затаенных ожиданий горсточки русской донской интеллигенции в дни "развала и бессилия России".
Донская область. Ноябрь 1918 года...
Смутное время. Вот уже год как над всею Россией горит пламя братоубийственной "гражданской" войны. Германский фронт брошен для того, чтобы открыть фронт внутренний, "классовый". Германская армия вступила в пределы России, заняв хлебные губернии Юга, отделила Прибалтику, Украину, Крым, Кавказ. Развал и бессилие повсюду.
Не остался в стороне и Дон. По нему Мамаем прошел девятый вал большевистской злобы и мести. Зимой и весной 1918 года первые кровавые опыты уже поставлены Историей над этим глухим и благодатным краем, первые сотни и тысячи невинных жертв... И как ответная реакция - общее восстание казаков весной 1918-го, освобождение донской области, создание собственного Донского правительства.
Несколько интеллигентов в глухом углу России, у слияния рек Дона и Медведицы, где расположилась эта старая казачья станица, соединились вместе, чтобы выразить в это трудное время свои добрые чувства Федору Крюкову, своему соотечественнику, писателю, общественному деятелю. Поводом был избран творческий юбилей - четверть века начала его литературной деятельности. Трогательные страницы: выражения любви и признательности, веры в родной край, в его будущее и - надежды на возрождение жизни... Почему же мысли и чувства казачьих интеллигентов оказались в поле притяжения именно этого имени? Кто он был - Федор Крюков?
Прошло немного времени после выхода этой небольшой книжечки. Новые истребительные волны раз за разом накатывались на Дон, пока не захлестнули его. Всеобщее разорение, гибель в конечном счете половины взрослого мужского населения, уход остатков Донской армии в эмиграцию... Весь этот старый мир многовековой прочной жизни исчез, растаял, погрузившись в пучину забвения, так что даже и воспоминание о нем грозило жестокими земными карами...
Почти на три четверти века погрузилось в небытие и имя Федора Дмитриевича Крюкова. Советская эпоха "не знала" такого писателя, тщательно следила за тем, чтобы и мы, простые граждане Советской России, не проведали каким-либо путем о его былом существовании. Лишь немногие, помнившие писателя, чтившие его талант, сохраняли память о нем и донесли ее до наших дней.
"Перестройка" России конца ХХ-го века, новый развал и распад страны, отменили (на всегда ли?) старые табу и запреты. Сегодня всем нам, мучительно переживающим эту затянувшуюся смутною пору, близки и понятны чувства и мысли соотечественников из 1918-го года. Так же как и они, мы ищем опоры для нашей веры, всматриваясь в будущее, мы ждем ответа на вопросы - как жить, на что надеяться, к чему стремиться.
Предлагая вниманию читателя небольшой сборник из 1918-го года, мы хотели дать ему возможность проникнуть хотя бы на короткий миг в мир русских людей, которые в глухом углу России были "унесены ветром" революции и гражданской войны, пережили гибель и крушение родины и, несмотря ни на что, пытались сохранить и отстоять свое человеческое достоинство.
И конечно же мы хотим дать возможность русскому читателю в начале XXI века ближе познакомиться с личностью Федора Крюкова, "который всею своею жизнью и деятельностью" служил "делу собирания и объединения нашей разбитой и опозоренной родины". Чтобы и сегодня его творчество и пример его личной судьбы могли служить России, ее исцелению и возрождению.
* * *
Родился Федор Дмитриевич Крюков на верхнем Дону в станице Глазуновской, раскинувшейся в низовьях левого притока Дона - Медведицы, в рядовой казачьей семье. Простое происхождение, однако, не помешало ему в условиях Императорской России раскрыть свой талант. Он с отличием закончил гимназию, а в дальнейшем - Историко-филологиќческий институт в С.-Петербурге, стал педагогом. Одновременно, еще в годы учебы в Институте, Федор Дмитриевич начал заниматься литературной деятельностью, которая постепенно стала основным содержанием его жизни.
Из глухого угла, которым в те годы была его родная станица, он выбирается на простор "большой" жизни - Орел, Нижний Новгород, С.-Пеќтербург... Печатается в столичных газетах и журналах. Становится известным в литературных кругах, поддерживает общение с В. Короленко, М. Горьким... Но за всем этим ростом прослеживается одна особенность: он не только не порывает со средой, из которой вышел в большую жизнь, но внутренняя, глубинная связь его со своей "малой" родиной усиливается, обостряется. "Родимый край" влечет его к себе с неослабевающей силой.
Девятнадцатый век, ускоряющееся развитие России, ее модернизация и "приобщение" к западной цивилизации породили проблему "лишних людей". Многочисленные верхи правящего слоя все более ощущали себя в России "европейцами", создавая в столицах соответствующую культурную и социальную среду, "малую Европу", со своими особенными интересами, идеологией. Подобным же путем развивалась нарождавшаяся российская интеллигенция, быстро приобщаясь к российской городской культуре европейского типа и разрывая свои связи с народными низами, из которых она выходила. Таким образом к началу ХХ века происходило быстрое разложение традиционного русского общества, державшегося на крестьянской массе, монархическом строе и национальной идеологии, выработанной прежде всего под воздействием Православия.
Проблема эта остро стояла и перед Федором Крюковым, именно эта тема была центральной в первых его крупных литературных опытах - в "Казачке" и в "Дневнике учителя Васюхина". Потеря органичной связи и взаимопонимания - благодаря образованию и совершенно отличным условиям жизни и деятельности - с простой народной средой остро переживалась писателем. Однако одно обстоятельство предопределило последующий его жизненный путь: чувство любви к Дону, к "родному краю", к населяющему его народу. Любви, которая повседневно наполняла быстротекущую жизнь и придавала ей особенный смысл.
Федор Дмитриевич регулярно, два-три раза в году приезжал в Глазуновскую. Здесь он не только участвовал в текущей хозяйственной жизни, в полевых работах, принимал заботу о родных, а позднее усыновил и стал воспитывать ребенка, Крюков сохранял активный интерес к станичной жизни, участвовал в ней, реально помогая станичникам в разрешении возникавших трудностей. Все это со временем создало ему высокий авторитет среди казаков и выдвинуло на поприще общественной деятельности: в 1905 году Крюкова выбрали депутатом 1-й Государственной Думы, где он пытался активно отстаивать интересы рядовой казачьей массы.
Его мысли и чувства были во многом направлены на то, чтобы помочь своему родному краю, чтобы использовать свои знания и способности для улучшения тяжелой и непростой жизни рядового казака - чтобы "послужить" своей родине. Со временем этой "службой" стала его литературная деятельность. Многогранная, она прежде всего сосредотачивалась вокруг изображения донской жизни и выдвинула его в первый ряд писателей Дона общероссийского масштаба. Крюков, по словам Короленко, "первым дал нам настоящий колорит Дона".
Все это предопределило характер его творчества - основным художественным методом становится подлинный реализм. Крюкова интересовали в окружающей жизни реальные человеческие отношения и переживания, действительные сложности и противоречия окружающей его русской жизни. Как опытный наблюдатель, он подмечал многие пока еще, быть может, малозаметные изменения народной жизни и психологии. Тонкий ум и разностороннее образование позвоили увидеть за отдельными фактами цельную, хотя и противоречивую картину народной жизни. А доброе чувство к своим героям, которыми фактически стала вся масса простого народа, неизменно сопровождало его очерки и рассказы, исцеляя душевные раны и врачуя сердца.
* * *
Февральский переворот 1917 года открыл новую страницу в истории России, страницу трагичную и тяжелую. События того времени были мифологизированы сразу же, причем каждая из сторон, принимавших в них участие, создавала "свою" мифологему - классовую или национальную, "белую" или "красную", монархическую или "демократическую"... И главная из них - мифологема о Революции (Февральской
и/или Октябрьской), как неизбежном, поступательном, "прогрессивном" движении русской истории. Лишь немногие из современников могли реально оценивать характер и масштаб происходящих перемен.
С первых дней февральского переворота Федор Крюков с тревогой наблюдал за развитием событий: за нарастающей анархией, злобой и волной насилия, захлестывавшими русскую жизнь. Первое появление "большевиков" на Дону, в его родных местах, окончательно определило его дальнейший путь, он встал в ряды бойцов - защитников родины от той массы "просвещенных революционным сознанием", которая, как писал Крюков в 1919 г., "...обрела лик звериный. И с этим ликом быстро дошла до логического конца - и вот, мы видим воочию воскресение пещерного периода человеческой истории: люди простые, трудящиеся, мирные скрываются в пещерах, степных пустырях, лесах, на островках; цветущие степи окутаны дымом пожарищ; вернулись преступные муки, пытки, сожжения детей и женщин. Стон и вопль отчаяния оглашает знакомую ширь родного края..."
Федор Дмитриевич Крюков был в эти годы среди тех, кто не поддался искусительным миражам быстро текущего калейдоскопа событий. В марте 1917 г. он, по природе своей и убеждениям казак-демократ, единственный среди членов руководства партии Народных социалистов голосовал против провозглашения республики, за сохранение конституционной монархии и в знак протеста против политической беспринципности вышел из партии. Как больно было, наверное, видеть ему происходившее - моральное падение, малодушие окружавших его людей.
"То, что называют теперь великой революцией... в сущности, есть не революция и даже не политический переворот, а распад, разложение, государственное и социальное..." - писал 7 мая 1917 г. в своем дневнике его современник, русский историк С. Б. Веселовский и слова эти полностью разделял и Федор Крюков. - "...Я совершенно ясно вижу на себе отражение и проявление общей деморализации, составляющей самую сущность нашего крушения и распада всего государства и общества. У всех утрачена вера в себя и свои силы, утрачен стыд и затемнена совесть. Утрачено совершенно желание работать и сознание необходимости труда..."[2]
Очерки Крюкова, публиковавшиеся в 1917-1918 гг. показывают, что в "годину смуты и разврата", когда множество российских душ поддалось соблазну малодушия и предательства, злобы и эгоизма, оправдания "революционного" насилия, Федор Дмитриевич испытание выдержал - остался преданным родине, верным своим идеалам гуманизма и добра. Он не уклонился от выпавшего ему жребия, до последнего своего вздоха активно участвовал в борьбе за восстановление России. В августе 1918 г. Крюков был избран Секретарем Войскового Круга области Войска донского, помимо этого он редактировал правительственные "Донские ведомости", был директором Усть-Медведицкой женской гимназии.
И, конечно же, в эти годы он занимался главным делом своей жизни - литературой. Главное теперь - успеть запечатлеть это страшное трагическое время, сказать читателям будущей возрожденной России правду о том, что произошло, попытаться исцелить заблудшие души.
В советское время часть архива Федора Крюкова сохранил близкий друг детства, соратник по антибольшевистской борьбе на Дону, профессор-металлург Николай Пудович Асеев. Позднее, этот петроградский архив хранила племянница Н. П., Мария Акимовна. Среди бумаг сохранились ее выписки из писем Ф. Д. Крюкова к Н. П. Асееву тех грозных лет:
"Коля. Береги архив, он мне будет нужен. Это мое вечное поселение на земле. Там есть некоторые сведения, которые пригодятся кому-либо. Это на случай, если меня не будет... Я не изменю своей веры и своих убеждений до конца своих дней. За это время я столько пережил, столько перестрадал и передумал... Если мне поможет Бог, то я порадую тебя и друзей. Необходимо жить только тем, что хочешь сказать. Я много брожу по нашим садам, степи и любуюсь игрой света и тени. Учусь у природы доброте и терпению. Я каждый день приобщаюсь к чувству прекрасного. Я глубоко верю, что настанет время, когда наш народ победит все..."
Скончался Федор Крюков в тифозном беспамятстве 20 февраля 1920 г. во время отступления Донской армии, был тайно похоронен в станице Новокорсунской, что на Кубани. Его прах так и не был потревожен до сегодняшнего дня - могила его безвестна, нет на ней даже креста. Судьба сжалилась над ним, она уберегла Крюкова и от застенков ЧК-ГПУ, и от неизбывных картин опустошенного, обесчещенного и разграбленного родимого края, и от невыносимого для сердца чувства непоправимого крушения всего, что было близко и дорого ему в этом мире.
* * *
Свыше восьмидесяти лет прошло со дня кончины писателя. Федор Дмитриевич Крюков жил скромно, не рвался в первые ряды популярных литературных или общественных деятелей, не успел издать даже собрания своих сочинений (вышел лишь 1-й том в 1914 г.), а ведь написанного им хватило бы на 10 томов. Он лишь хотел всю жизнь своим словом - служить родному краю. Его творчество принадлежит к классическому наследию русской литературы. Оно пронизано чувством единства человека и природы, Божьего Мира, оно несет светлые и добрые слова, обращенные к людям, напоминающие им о том, что все люди - братья, а человечество - их общая семья.
Но помимо всего этого Федор Крюков оставил потомкам тайну, которая не разгадана и по сей день. Известно, что, начиная с 1912 года он писал большое произведение о Доне. Но литературный архив его до нас не дошел, донская часть архива пропала во время гражданской войны. Все годы коммунистической власти его имя было под полным и жестким запретом: в Советской энциклопедии 30-х годов можно встретить имена даже таких "белогвардейских" писателей как И. Бунина, И. Шмелева, но о Ф. Крюкове - никаких упоминаний нет. И так эта линия продлится почти до 1990-го года. Глухое молчание связано с тем, что его имя было названо в 1928 году как имя настоящего автора романа "Тихий Дон" с первых месяцев появления романа в печати.
Впервые тему авторства Ф. Крюкова уже в наше время поднял Александр Солженицын в 1974 году в книге "Стремя "Тихого Дона", а позже - Рой Медведев в 1975 г. За последнее десятилетие появилась уже обширная литература, посвященная этой уникальной проблеме авторства романа, получившего общемировую известность и признание. В этой небольшой статье было бы неуместно вдаваться в подробное обсуждение вопроса. Но все же на два обстоятельства, указывающих на действительно существующую связь Федора Крюкова с "Тихим Доном", мы хотим здесь указать.
Первое - это строфы старинной казачьей песни, взятые эпиграфом к роману "Тихий Дон": "Не сохами-то славная землюшка наша распахана..." Именно эти же самые строфы приводил Федор Крюков в своем очерке в далеком 1919 году: "...в простых, скупых на краски и подробности словах о великой скорби родной земли чувствовались и бездонное горе сиротства, и отчаяния пустых полей, усеянных костями воинов, погибших за родной угол... Казалось, что вся скорбь, вся туга и тоска, и горячая жалоба, вылившаяся в этой печальной старинной песне, есть только исторический памятник..." Отлитые в народной памяти - воспоминания о пережитых в стародавние времена страданиях и бедствиях. Бедствиях, которые вдруг явились вновь - вернулись и вошли страданиями и "пещерными" временами в повседневную русскую жизнь...
Слова этой старинной песни служат как бы символом "Великой и бескровной" революции - разыгравшегося нового издания русской анархии и самозванства начала ХХ века. "Тихий Дон" оказывается, таким образом, в одной общей идейной и литературной линии с творчеством Федора Крюкова последних лет его жизни.
Второе - название главного места действия романа, единственного вымышленного топонима "Тихого Дона", хутора Татарского, происхождение которого до сего дня никем прояснено не было. Теперь же оказалось, что появление его и раскрытие внутреннего смысла следует искать в творчестве Федора Крюкова, для которого образ Татарника (цветка-татарника) в те годы виделся символом борьбы казачества за свою родину:
"И как колючий, стойкий репей - татарник растет и закаляется в тревогах и невзгодах боевой жизни будущий защитник Дона - босоногий, оборванный Панкратка, предпочитающий сидению в погребке с лягушками пыль станичной улицы под грохот канонады. Есть неожиданная прелесть в этом сочетании неистребимой жизненной энергии и близкого веяния смерти.
Необоримым Цветком-Татарником мыслю я и родное свое Казачество, не приникшее к пыли и праху придорожному, в безжизненном просторе распятой родины..."
Название казачьего хутора в романе символизирует несгибаемую стойкость и жизненную силу родного Крюкову казачества в отчаянной и почти безнадежной борьбе его за свое существование и свободу!
Герои Федора Дмитриевича Крюкова навсегда вошли в сердца современных читателей, живут в нас, призывая к мужеству и доброте, верности и любви к родине...
"...Я лишь один денек успел провести в ней, поглядел на руины сожженного и опустошенного родного гнезда, родные могилы. В душе - печаль. И вместе - ровное чувство спокойной убежденности, что этапов, определенных судьбой, ни пеш не обойдешь, ни конем не объедешь.
Я гляжу на разрушенный снарядом старенький куренек, на обугленные развалины - обидно, горько. Но нет отчаяния! Пройдем через горнило жесткой науки, будем умней, союзней, и, может быть, лучше устроим жизнь.
Осенний день тих, тепел и хрустально-прозрачен. Выстрелы бухают гулко и четко, и все как будто прислушалось к ним. Только в перерывах раскатистого грохота в притаившейся тишине опустелого хутора где-то тихо-тихо звенит тонкий голосок, причитывают по мертвому - и тонким жалом тягучей тоски впивается в сердце монотонная мелодия".
И сегодня для нас снова, как и восемь десятков лет назад как завет звучат добрые и мудрые слова Федора Крюкова:
"...обидно, горько. Но нет отчаяния! Пройдем через горнило жесткой науки, будем умней, союзней, и, может быть, лучше устроим жизнь". (Андрей Глебович Макаров, исследователь творчества Федора Крюкова. АИРО-XXI)
6.
"Моисеева Ольга Кузьминична (урожденная Попова), г. Ростов-на-Дону, 1977 г.
Посвящается светлой памяти певца донского края Крюкова Ф.Д.
С Федором Дмитриевичем Крюковым, донским писателем и другом Филиппа Кузьмича Миронова, я познакомилась через свою одноклассницу Шуру Ветютневу (по мужу Сухову Александру Ивановну). Жила она в станице Глазуновской, а училась в то время в Усть-Медведицкой женской гимназии в одном классе со мной. На летние каникулы приглашала меня в гости, где я и познакомилась с Ф.Д.Крюковым. Уроженец Глазуновской станицы Усть-Медведицкого округа, из зажиточной казачьей семьи, учитель по профессии (учительствовал в городе Орле), он занимался литературной деятельностью, сотрудничая с писателем Короленко в его журнале "Русское богатство", где и публиковал свои рассказы о быте донских казаков.
Был он среднего роста, плотный, живой, с добродушно улыбающимся лицом. Любил шутить. Зимой жил в Петербурге. Лето проводил в своей станице. Была у него сестра Мария Дмитриевна, которая посвятила ему свою жизнь, сестра Дуня и приемный сын Петр (Петруша, как он его называл). Женат не был из-за несчастной любви в молодые годы. Был у него еще брат Александр, который работал и жил далеко от станицы, где-то в центре Российской империи. Федор Дмитриевич, являясь депутатом Государственной Думы, за антиправительственные выступления был осужден на несколько месяцев.
Двор и сад Шуры Ветютневой соприкасался с двором и садом Крюкова (хотя их дома находились на разных улицах). Хозяева имели самое близкое общение. Увидев нас в саду, Федор Дмитриевич приглашал нас к себе, интересовался нашей учебой, жизнью и сам любил рассказывать нам занятные истории.
Часто его можно было видеть среди старых казаков, он с большим вниманием слушал их рассказы о старине. Пользовался среди казаков всеобщим уважением. Так началось мое знакомство и дружба с этим замечательным донским писателем, жизнь и творчество которого по воле трагических событий революционных лет преданы забвению.
Теплые дружеские отношения у нас сохранились до последнего свидания. Узнав о моем приезде на летние каникулы в станицу Скуришинскую, он всегда присылал записку с приглашением в гости, иногда навещал меня в городе Камышине (где я работала в женской гимназии), приезжая по своим делам к знакомому депутату Государственной Думы. Дарил мне свои книги с дарственной надписью, часто говорил, что я ему напоминаю его любимую девушку юных лет.
После революции 1917 года Крюков постоянно жил в своей станице Глазуновской, собирал сведения о происходящих событиях, организовал "Устную газету", в чем ему помогала интеллигенция хуторов и станиц (он разъезжал по хуторам с призывом поддерживать идеи конституционной монархии и сохранении старых казачьих традиций). Писал большое произведение о Тихом Доне, которое начато было до революции. Последний раз я его видела в конце гражданской войны, когда, придя к нему в гости, увидела незнакомого, интеллигентного вида мужчину, которого он представил мне как гостя из Петербурга (но фамилию не назвал). Затем они удалились в соседнюю комнату, где вели тихий разговор, но я слышала, как гость уговаривал его уехать, говоря, что "время тревожное, жизнь в опасности, надо переждать". Сестра Федора Дмитриевича, Мария Дмитриевна, угощала меня початками кукурузы и была очень озабочена.
Через несколько дней, придя к ним, я увидела закрытые ставнями окна, запертые двери. Соседи сказали, что Крюков с семьей уехал через два дня после моего последнего посещения. Вскоре и мне пришлось уехать. А предшествовали этому следующие события: "особая команда из центра", осуществляющая репрессии, собрала по хуторам учительниц, фельдшериц, гимназисток, жену врача и повела нас под конвоем в Усть-Медведицкую тюрьму. Шли мы пешим ходом, с узелками в руках, заливаясь слезами. В пути жену врача на наших глазах пытались расстрелять - выводили из строя, завязывали глаза, но стреляли поверх головы. На ночь нас запирали в сарай. Один молодой солдат из конвоя все допытывался у нас: "Что вы, девочки, такого сделали, что вас ведут на расстрел?", - и глаза его были полны слез.
На наше счастье нам повстречалась небольшая воинская часть. Командир этой части остановил конвой, потребовал объяснения и сказал: "Зачем вы их туда ведете, там вся тюрьма забита трупами". Он стал лично с нами разбираться, допросил всех, опрашивал жителей хутора, где мы остановились, выявляя нашу лояльность к Советской власти. От него я узнала, что была арестована по клеветническому доносу, сделанному в корыстных целях фельдшером Большевым Алексеем Ивановичем, жителем Петербурга, бежавшим на Дон, где, занимаясь врачебной деятельностью, перебегал от красных к белым и от белых опять к красным, смотря на чьей стороне была победа. Командир воинской части после допроса отпустил нас домой.
Прихода частей Красной Армии с иногородними бойцами жители хуторов и станиц боялись больше, чем прихода белых, ибо расправы красноармейцев с семьями казаков, служивших у белых, были жестокие и беспощадные. И потому и я вскоре покинула родные края и поехала неизвестно куда. Погода была холодная, дождь со снегом, грязь, многочисленные обозы с беженцами. Одета я была в легкий полушубок, денег не было. На железнодорожной станции влезла в вагон поезда, в котором белые эвакуировали рабочих завода в тыл, многие из них в пути разбежались по домам.
На одной станции, где была длительная остановка, я постучалась в крайнюю хату, там жили немецкие поселенцы. Они обогрели и накормили меня. С большими трудностями добралась я до Екатеринодара (теперь Краснодара), где встретила надзирателя Камышинского реального училища, который отвел меня на квартиру к своим знакомым. Там все болели сыпным тифом, и, переночевав два дня под столом, на полу, я пошла искать приют в городском театре, где собирались беженцы с Дона.
Театр был переполнен, люди размещались кто в креслах, кто на полу. Неожиданно ко мне подошел один офицер, узнавший меня по фотокарточке, которую ему дала моя сестра, попросив разыскать меня. К сожалению, помочь он ничем не мог. В театре я встретила станичников, депутатов Государственной Думы Сергеева Александра Ивановича (бывшего атамана) и Марчукова Никиту Вакумовича. Они сказали, что от сыпного тифа умер Крюков, и что они получили приглашение на панихиду и похороны, которые состоятся в церкви Усть-Лабинской станицы. Сообщили также, что у Крюкова украли рукописи, о чем очень горевали.
Поехать на панихиду и похороны я не могла, так как была уже больна, поднялась высокая температура, начался озноб. Очнулась в госпитале, в тифозном отделении, как туда попала - не помню, осталось в памяти только то, как какая-то женщина угощала меня фруктами.
После сыпного тифа я переболела еще и возвратным тифом. Выйдя из госпиталя и не имея средств к существованию, решила уехать домой. На вокзале уговорила машиниста поезда взять меня с собой. Мой жалкий вид его растрогал, и он пристроил меня к кочегару паровоза, где я провела трое суток. В пути он угощал меня хлебом и водой. Наконец-то добралась домой, истощенная болезнью и черная от угольной пыли. На этом и окончились мои скитания по дорогам гражданской войны между белыми и красными. О дальнейшей судьбе родных Ф.Д.Крюкова мне не известно.
Попова (Моисеева) О. К. Ростов-на-Дону, 1977 г. " (В кн.: Н.И.Сергеева. "Трагедия Донского казачества". М.: Белые альвы. 2003.)
7.
Все больше сторонников появляется у Федора Крюкова, истинного автора романа "Тихий Дон".
И путь тихой науки полезен художественному творчеству, у которого никогда не было сомнений в полной ничтожности Шолохова, и в гениальности автора "Тихого Дона" Федора Дмитриевича Крюкова (1870-1920).
Поэт Андрей Чернов пишет:
"Стилистические разногласия писателя с властью.
Случай Шолохова
Кратко суть выступления можно свести к следующему: опубликование в последнее время рукописей Шолохова стало настоящей катастрофой для "шолоховедения" и нанесло ему непоправимый удар. Выявленные автором буквально сотни случаев всесторонней безграмотности Шолохова, десятки примеров "просачивания в рукописный шолоховский текст "старой", дореволюционной орфографии, включая собственноручное написание Шолоховым ятей, "i" и проч., а также десятки случаев полного непонимания Шолоховым контекста, в котором используются те или иные слова и обороты свидетельствуют:
1. о том, что данная рукопись не является черновиком, а была сфабрикована наспех специально для писательской комиссии, которая рассматривала в 1929 году обвинения Шолохова в плагиате;
2. Шолохов не был автором романа, а использовал чужую рукопись, предположительно Федора Крюкова, в качестве основы своего произведения;
3. вопрос о плагиате Шолохова в отношении романа "Тихий Дон" после издания рукописей можно считать доказанным;
4. в перспективе возникает необходимость поднять вопрос перед Нобелевским комитетом о лишении Шолохова звания лауреата.
При дальнейшем обсуждении доклада был задан вопрос о юридической правомочности лишения Шолохова авторского права на роман. Выступивший далее в обсуждении Андрей Макаров, генеральный директор НИЦ "АИРО-XXI", отметил, во-первых, что под текстом "Тихого Дона" в его сегодняшнем виде никогда, к примеру, не поставил бы свое имя Федор Крюков. Шолоховский "Тихий Дон" - сложный продукт "коллективного" творчества, прошедший несколько стадий искажений, переработки и дописывания. Но прежде, чем ставить вопрос о возможном настоящем авторе казачьей эпопеи, необходимо осуществить достаточно полное издание произведений Федора Крюкова, творчество которого в советское время оказалось фактически под полным запретом. Помимо этого требуется спокойное и академическое изучение сложной проблемы возможного шолоховского плагиата, не опускаясь до групповых и клановых "разборок". Было также отмечено, что исследования авторских стилевых характеристик, проводимые в настоящее время на Филологическом факультете МГУ, показали наличие нескольких различных авторских стилей как в тексте самого "Тихого Дона", так и в других шолоховских произведениях. В заключение генеральным директором "АИРО-XXI" была выражена благодарность Андрею Чернову за выполненную большую и продуктивную работу и от имени Ассоциации исследователей Российского общества была вручена книга "Булавинский бунт" - издание неизвестной ранней рукописи Ф.Д. Крюкова, осуществленное нашим издательством в 2004 г."
8.
Слышу мелодию речи, вижу дивные краски Крюковского тихого Дона, вспоминаю Лондон, тихий Лондон, давно почитающий Федора Крюкова автором "Тихого Дона". Дон - это Бог, иносказательно, ибо все в жизни - иносказательно. Прямо говорить нет никакой возможности, все табуировано и состоит в человеческой природе из сплошных запретов. Отсюда появление красоты, которая спасает мир. Имя Бога произносить нельзя, или можно в зашифрованном виде. Тогда это имя становится любым словом на земле. И таким чудесным словом, которым пользуется великий мастер вязания узоров - Федор Крюков. Как свободно поется его песня, как неостановимо льется она над тихим Богом! С любовью к родному краю звучит чудесная мелодия прозы певца тихого Дона, наполняя душу чудесными картинами первозданной красоты. Вы посмотрите, вы почувствуйте, вдохните эти завораживающие ноты, пронизывающие всё эссе Федора Крюкова "На тихом Дону" и вызывающие сладкие, трагичные, величественные слезы в финале этой литературной симфонии: "Есть что-то непонятно-влекущее, безотчетное, чарующее в чувстве родины. Как бы неприветливо ни взглянула на меня родная действительность, какими бы огорчениями ни преисполнилось мое сердце, - издали, с чужбины, как-то все в ней кажется мне краше и приветливей, чем оно есть на самом деле. Иногда, когда случайно приходится натолкнуться на сравнение, я даже ощущаю до некоторой степени эгоистическую гордость: мой сородич-казак, как бы он беден ни был, все-таки живет лучше русского мужика. Такой поразительной нищеты и забитости, какую на каждом шагу можно встретить в русской деревне, на Дону пока не найдешь. Казак не знал крепостной зависимости, сознание собственного достоинства еще не умерло в нем. Это-то сознание, хоть изредка проявляющееся, и привлекает к нему наиболее мое сердце...
И всякий раз, как за сизою рощею верб скрываются из глаз моих крытые соломой хатки моих станичников и постепенно убегают из глаз и самая роща, и кресты на церкви, и гумна со скирдами за станицей, - сердце мое сжимается безотчетной грустью, - потому ли, что жаль расстаться с людьми родными, близкими моему сердцу, с дорогими, родными могилами или еще почему-то, - не знаю..."
Не случайно свой грандиозный роман писатель Федор Крюков назвал "Тихий дон". Путь к нему был долог. Не во временном, а в художественном смысле. Для Федора Крюкова, как и для любого другого большого писателя, важно было не "что" сказать своим произведением, а "как" сказать. Художник безупречного вкуса, интеллигентный писатель из казаков, сын атамана станицы Глазуновской, он вдоль и поперек изучил уклад жизни, обычаи и нравы донского казачества. Очерк, или, как я ныне обозначаю жанр свободного изложения - эссе "На тихом Дону" Федор Крюков написал еще в конце XIX века, когда мародера Михаила Шолохова еще в проекте не было, зато был его тесть и инициатор всех плагиаторских дел Петр Громославский, восхищавшийся талантом свого друга Федора Крюкова, когда прочитал в журнале "Русское богатство" это эссе, проложившее путь к роману "Тихий Дон". В 1928 году, как только появились первые номера одиозного советского журнала "Октябрь" с романом Федора Крюкова под "лже-авторством" безвестного двадцатидвухлетнего Михаила Шолохова, в губернском Воронеже из молодых учителей, с гимназических лет хорошо знакомых с творчеством непревзойденного "Певца Дона", организовалось "Общество по защите творчества Федора Крюкова от плагиата Михаила Шолохова". Но "Тиходонской плагиат" защитил всесильный плагиатор-диктатор Иосиф Сталин, и защитников творчества Федора Крюкова поглотила безвозвратно тюремно-лагерная промышленность молодого государства.
9.
Мой вывод окончателен и бесповоротен: Шолохов не только не был писателем, но не был даже читателем, не имел малейшей склонности к "чтению - лучшему учению" (Пушкин), был только буквенно-грамотным, не освоил синтаксис и орфографию; чтобы скрыть свою малограмотность, дико невежественный Шолохов никогда прилюдно не писал даже коротких записок; от Шолохова после его смерти не осталось никаких писательских бумаг, пустым был письменный стол, пустые тумбочки, а в "его библиотеке" невозможно было сыскать ни одной книги с его отметками и закладками. Никогда его не видели работающим в библиотеке или в архивах. Таким образом, те "разоблачители", которые говорили или писали, что Шолохов сделал то-то и то-то, обнаружили незнание плагиатора: Шолохов был способен выполнять только курьерские поручения, а плагиат "Тихого Дона" и всего остального т. н. "творчества Шолохова" - все виды плагиата выполняли другие люди, в основном - жена и ее родственники Громославские. Приписывать Шолохову плагиаторскую работу - значит, заниматься созданием мифологии плагиатора, который был во всех отношениях литературно-невменяемой личностью. Оттого его жена Мария и раздувала легенду о том, что у нее с мужем почерки "одинаково красивые", оттого и сфальсифицированный "его архив" написан разными почерками и разными людьми. Истина абсолютная: Шолохова не было ни писателя, ни деятельного плагиатора: его именем, как клеймом, обозначали плагиат других людей. Шолохова писателем можно было называть только один раз в год в качестве первоапрельской шутки. Он и был кровавой шуткой Сталина, преступным продуктом преступного строя, чумовым испражнением революционного Октября и журнала "Октябрь", незаконнорожденным выродком Октября во всех смыслах.