Последний почерневший лед плыл по реке. Солнце грело по-летнему, поэтому Миша работал в одних плавках. На голове его красовалась сложенная из газеты шапка, кое-где заляпанная синей краской.
Миша красил причал.
Он лениво обмакивал валик, закрепленный металлической скобой на длинной палке, ждал, пока краска впитается в щетину валика, так же лениво извлекал его из ведра и, склонившись над краем причала, катал синим цветом по торцевым доскам. В мутной желтой воде, пахнущей глиной и прелыми листьями, видел свое отражение и вздыхал, потому что очень хотелось есть.
На зиму матросов увольняли, так как делать им было нечего. Но желающие могли работать в Нагатинском затоне, однако Миша не был среди них. Он мечтал поступить во ВГИК, чтобы стать кинооператором...
Мечты, мечты!
Самое смешное, что занять денег было не у кого, и не подо что. Ближайшая зарплата - аванс в размере тридцати двух рублей - ожидалась через полторы недели. В разгар сезона матросов подкармливали в передвижной столовой - сером прицепе-фургоне на колесах. Теперь же фургон был закрыт, а до начала навигации -1 мая - оставалось две недели.
Мише надоело красить, он сел на скамью и стал думать, что бы предпринять. Подобрал несколько бутылок и пошел сдавать...
Открылась навигация.
Слепящая ртутная змея ползла по поверхности реки. Миша в синей хлопчатобумажной куртке матроса речного пароходства сидел на стальном быке причала "Ново-Спасский мост" и, щурясь, смотрел на тот берег. Был воскресный день, пассажиры в ярких летних одеждах толпились за железной калиткой, ожидая подхода очередного теплохода.
Иногда кто-то из толпы кричал матросу, мол, скоро ли подойдет. Миша не обращал внимания на эти крики, продолжал, не моргая, смотреть на тот берег и краешком глаза следил за чайками, скользящими над водой. Ему, откровенно, надоело отвечать этим бесконечным пассажирам, что интервал движения пятнадцать-двадцать минут. Нетерпеливые какие! Только пришли и сразу же подавай им посудину!
Наконец из-под Краснохолмского моста показался теплоход "Москва-90", и Миша встал с быка, с наигранной развалочкой прошел по палубе причала. Теплоход, вспенивая воду, сделал круг и причалил. Пацаны-матросы бросили Мише кольцо швартовых толстых канатов, он, привычно уже, накинул их на быки и закрепил морскими узлами. Подтянул за веревку деревянный трап, и пассажиры гуськом потекли на посадку.
Миша, делая лицо строгим, проверял у них билеты, обрывал клетчатый красный хвостик с надписью "контроль". Некоторые билеты выхватывал целыми, машинально совал в карман и потом, когда теплоход отправлялся, возвращал их кассирше. С нею они наладили повторную продажу одних и тех же билетов, на чем в день Миша имел не меньше десятки.
Едва последний пассажир, какой-то папаша в соломенной шляпе с детьми, сел на теплоход, капитан в белой фуражке с черным околышем, с золотистым "крабом" кокарды, высунулся в открытое от жары окно рубки, подмигнул Мише и пробасил в микрофон: "Отдать швартовы!". Миша энергично развязал узлы канатов и бросил их на борт. Дизель теплохода взревел, сизый дым выхлопа пошел из двух труб за кормой, вскипела белой пеной вода от винта и теплоход тронулся. Через динамики понеслась песня: "Ах, море, море, волна под облака..." - и где-то под Краснохолмским мостом стихла...
Блондинка со спортивной сумкой окликнула Мишу, он улыбнулся, кивнул и пошел в застекленную будку на причале. Блондинка явилась следом, затворила дверь и опустила шторы, чтобы ее никто не увидел.
- Принесла? - спросил Миша.
- А как же! - Она достала из сумки две бутылки портвейна.
Потом Миша выбегал на причал, выхватывал билеты из рук пассажиров, бросал швартовые и возвращался в будку, где, заложив ногу на ногу, сидела блондинка. К вечеру, когда поток пассажиров спал, Миша, утомленный от вина и лени, посылал "рвать" билеты свою подружку...
На другой день шел дождь. Волны хлюпали у причала, сгоняя к береговому граниту щепки, бумагу, сор. Медленно прошел, наполнив влажный воздух гулом работающего двигателя, речной толкач с мокрым, обмотавшим древко красным флагом на корме. От мощно работающего винта вздымалась мыльная пена, волны косяком расходились по серой воде, с большой силой хлюпали, чавкали под причалом о сваи.
Дождь был до того мелкий, что нельзя было различить его струй, поэтому казалось, что сам воздух соткан из воды.
Какой-то чудак, облаченный в армейский намокший плащ с капюшоном, стоял на противоположном берегу с длинным удилищем и, как памятник, уставившийся навечно в одну точку, смотрел в желтую воду на поплавок.
Дождь зарядил с утра и, по всей видимости, не собирался прекращаться, потому что неба не было видно, ибо вместо неба недвижимо зависли над городом мутные сплошные облака, касавшиеся иногда капюшона рыбака, закрывавшие дома и мосты над рекой.
Миша то и дело протирал тряпкой окна будки.
Из тумана показался теплоход. Покачиваясь на волнах, он стал закладывать круг, чтобы подойти к причалу. Миша распахнул над головой газету и вышел на палубу причала. Теплоход даже не стал швартоваться. Капитан выглянул в окно и крикнул, что вроде бы идет последним рейсом до "Ударника", а оттуда в затон, потому что ни одного пассажира не увидел по всему маршруту.
Миша печально ответил, что согласен, что нечего в такой дождь жечь топливо, что...
Теплоход отошел, прибавил ходу и скрылся в тумане. А Миша подумал, что хорошо бы все это снять на пленку, и стал мечтать о том времени, когда он будет кинооператором.
В книге "Философия печали",
Москва, Издательское предприятие "Новелла", 1990.