Шоколадный вкусный полусвет сменился полумраком дежурной лампочки. В просвете среди канатов появилось темное пространство и в нем - полукруг на сцене, образованный пыльным конусом света, в котором около рояля стоял человек с саксофоном.
На 1-ой Машиностроения улице, именно в таком порядке, как написано на табличке его дома: "1-я Машиностроения улица", итак, на этой улице с очень поэтичным, оригинальным названием занавеска шевельнулась, медовая струйка света на паркете стала шире, и в этот мёд ступила босая шоколадная нога. Комната, оклеенная бежевыми обоями с изображением голубков, сияла, как золотисто-желтый лимон. В застекленном книжном шкафу было довольно много книг, собранных, в основном, мамой, да она и работала учительницей русского языка и литературы в школе.
Его дом стоит вторым от Велозаводской улицы. Тоже, не правда ли, стихотворное название! Повторим по слогам: Ве-ло-за-вод-ская! Чудо, а не улица! Жилые дома сталинской довоенной поры, кирпичные, но кирпич спрятан штукатуркой, выкрашенной в бежевый цвет. С улицы невысокий железный забор с калиткой между двумя кирпичными столбами. Еще дух XIX века при сталинизме цвел буйным цветом. Ибо те, кто был ничем, тоже хотели быть всем, поэтому строили не просто дома, а большие коммунальные дворцы, с балясинами на узких балконах, с карнизами, с лепниной и прочими социалистическими украшениями, среди которых преобладали серпы с молотами, и снопы пшеницы со звездами, конечно, пятиконечными, дьявольскими, ибо у Бога всегда звезда была шестиконечная, в два треугольника, пирамидой напитанная, начертанная первыми фараонами и их создателем Моисеем.
На широком подоконнике грустил большой и колючий, как ежик, кактус.
Итак, в луч света ступила африканская нога! Или, повторим, и в этот мёд, имеется в виду солнечный луч, ступила босая шоколадная нога.
После окончания школы сразу пошел на завод зарабатывать стаж для поступления в институт. В какой? Пока еще не знал. Хотя матери говорил, что думает выучиться на инженера.
До этого он чуть слышно дышал открытым ртом, и глаза его были закрыты. Солнце июльского утра гладило его лицо. А он стоял в цеху и держал в руках изогнутую серебристую трубу, с решеткой передач, с передаточными рычагами, с рукоятками педалей, как какой-то огромный и совершенно бессмысленный агрегат, запатентованный сумасшедшим изобретателем. Инструмент возвышался в его руках, как башня Шухова, огромный конус, сужающийся кверху; в тусклых клапанах тысячекратно отражалось его лицо, полное восхищения, надежды и страдания.
Вставать бы надо, к семи вставать бы надо, но голова чугунная не отрывалась от подушки. Сколько же вчера во вторую смену было выпито водки с пивом, и залито портвейном? Были два токаря, слесарь, кладовщик... Кто еще? И как он пришел домой? Пели, танцевали, шумели, потом всё провалилось куда-то.
Хотя у Глеба всё болело, но он сообразил, что перед ним стоял, даже не стоял, а как-то извивался в танце, может быть, даже с саксофоном в руках, Рэй Чарльз.
- От нищеты мы ели картофельную шелуху, поджаренную на воде, - заговорил Рэй Чарльз своим до дрожи знакомым дребезжащим со взвизгами, скрипящим, как старая пластинка, пронзающим душу голосом в затишье комнаты в коммунальной квартире старого дома.
Вопил сакс, гремел ударник, по клавишам фоно словно бегали карлики, и хрипел голос Рэя Чарльза, происхождением из Олбани, штат Джорджия. Его отец, Бэйли Робинсон, был механиком, а мать работала на лесопилке. И как лесопилка, работал маг. Пленка медленно крутилась с катушки на катушку, гонимая толстым роликом магнитофона "Днепр-9", со снятой верхней панелью и фасом филина на откинутой орешниковой крышке. Глеб знал, что на нем установлен выточенный специально ролик для девятнадцатой скорости. Когда Рэю было пять, его младший брат утонул в корыте, которым мать пользовалась для стирки. Еще через год Рэй ослеп. В качестве причины называли глаукому, но диагноз так и не был толком подтвержден.
С трех лет Рэй начал напевать, подражая таперу из ближайшего ресторанчика. Позже обучался в интернате для глухих и слепых детей. Играл на множестве инструментов - трубе, кларнете, органе, саксофоне и пианино.
- Я читал ноты по системе Брайля, играл на слух, и поэтому развил у себя цепкую музыкальную память. Я мог делать аранжировку, сидя за столом и ни разу не прикоснувшись к клавишам. Музыка была у меня в голове, - сказал Рей Чарльз и улыбнулся, обнажив очень белые зубы.
Глеб приподнялся, открыл глаза и удостоверился, что Рэй Чарльз продолжал петь, и магнитофон "Днепр" настольной конструкции, собранный в деревянном ящике с поднимающейся верхней крышкой, был на месте. Глеб прикрыл один глаз, а вторым детально рассмотрел недавнее приобретение на собственную зарплату. Ну, мать, которая уехала в Воронеж к сестре в отпуск, немного добавила. Рассматривать магнитофон мешала шоколадная фигура певца. Но Глеб то отклоняясь в одну сторону, то в другую, все же рассмотрел на передней панели внизу ручки регулятора тембра с выключателем звука, слева, и регулятора громкости при записи и воспроизведении, справа, а над ручками увидел электронный индикатор уровня записи - "магический глаз".
Только Глеб закрыл глаза, как Рэй Чарльз завизжал еще громче. Это ж надо, как повезло Глебу! Запрещенный американец теперь у него есть в записи.
Своими учителями Рэй Чарльз называл Дюка Эллингтона и гигантов джаза Каунта Бэйси, Арта Тэйтума и Арти Шоу.
И вдруг Рэй Чарльз вышел на сцену с саксофоном в руках, остановился перед рампой, осветившей его снизу, и запел в ритме твиста песню о новосёлах:
Родины просторы, горы и долины,
В серебро одетый, зимний лес грустит.
Едут новосёлы по земле целинной,
Песня молодая далеко летит.
Ой, ты, зима морозная!
Ноченька яснозвёздная!
Скоро ли я увижу
Мою любимую в степном краю?
Вьётся дорога длинная!
Здравствуй, земля целинная!
Здравствуй, простор широкий!
Весну и молодость встречай свою!
После этого припева Глеб резко вскочил, бросился к "Днепру", чтобы сделать музыку потише, но магнитофон молчал, кассеты не было, всё перерыл Глеб, но кассета как сквозь пол провалилась с третьего этажа.
Посмотри себе в спину.
В каком-то страхе Глеб побежал в туалет, потом на кухню, где толстая соседка со спущенными до щиколотки простыми чулками, жарила треску в дыму и гари. Глеб схватил с подоконника бутылку молока и, на ходу отхлебывая, заскочил в ванную, холодной водой, другой не было, смахнул сон с лица, быстро оделся и минут через двадцать был уже в проходной своего родного ГПЗ.
А вахтер его тормознул:
- Тебя не разрешили пущать!
Глеб побледнел от неожиданности, вот он страх-то, догнал, и провел тонкими пальцами по битловским патлам.
- Кто не велел? - только и выдохнул он вопрос.
В это время из будки вахтера радио голосом Рэя Чарльза играло:
Зашумят метели, затрещат морозы,
Но друзей целинных нелегко сломить.
На полях бескрайних вырастут совхозы,
Только без тебя мне будет грустно жить.
Ой, ты, зима морозная!
Ноченька яснозвёздная!
Скоро ли я увижу
Мою любимую в степном краю?
Вьётся дорога длинная!
Здравствуй, земля целинная!
Здравствуй, простор широкий!
Весну и молодость встречай свою!
- Велено тебя отправить в комсомольский комитет, - пробурчал вахтер, густо дыхнув после вчерашнего.
В комитете ВЛКСМ секретарь, в костюмчике при галстуке, сразу заговорил почти не своим голосом:
- Ты что же это, Глеб, не понимаешь речь товарища Хрущева о нашем поколении, которое будет открывать коммунизм и жить при нём?! Ты что, не слыхал, что товарищ Никита Сергеевич говорил с возмущением на выставке антисоветчины в Манеже?!
Лицо секретаря было лицом карлика: тонкие сжатые губы, курносый нос, русая прядь волос через узкий лоб, фанерная голова лилипута на сморщенном теле. Когда закипал его гнев, начиналась неуправляемая химическая реакция: глазки становились острыми, как тонкие сверла, лицо застывало, всё бледнея и бледнея, а невидимая аудитория становилась многочисленной, и поэтому секретарь должен был повышать голос.
- Да я...
Секретарь нагнулся и, выдвинув ящик письменного стола, достал кассету Глеба с записью Рэя Чарльза.
Глеб побледнел больше прежнего, и посадил сам свое ватное тело на стул.
- Твоя кассета?
Отпираться не следовало.
- Моя.
- Мы выполняем решения партии, товарища Хрущева, а ты, подонок, распространяешь у нас капиталистическую музыку?
- Никакая она не капиталистическая, - пробормотал Глеб, перебирая в уме, кто же мог у него утащить кассету.
Хотя с отъезда в отпуск матери прошла всего неделя, а у него в комнате перебывало человек тридцать, если не больше. И Наташка каждый день заходила, но все время убегала к одиннадцати домой, чтобы отец не выпорол.
Выступать Рэй Чарльз начал в Сиэтле, в оркестре джазовой певицы Рут Браун. Там же встретил Квинси Джонса, который стал его продюсером и лучшим другом. Его взлет к славе был стремителен. В 1952 году молодой певец заключил контракт с компанией Atlantic Records. Два года спустя сочинил I Got a Woman, первую песню в изобретенном им самим стиле соул, родившемся на стыке госпела и ритм-энд-блюза.
Секретарь сел за свой стол и подкрутил ручку радио, стоявшего рядом на тумбочке. Из радио Рэй Чарльз напомнил о себе:
Ты ко мне приедешь раннею весною
Молодой хозяйкой прямо в новый дом.
С голубым рассветом тучной целиною
Трактора мы вместе рядом поведём.
Ой, ты, зима морозная!
Ноченька яснозвёздная!
Скоро ли я увижу
Мою любимую в степном краю?
Вьётся дорога длинная!
Здравствуй, земля целинная!
Здравствуй, простор широкий!
Весну и молодость встречай свою!
- И никто Рэя Чарльза не запрещал! - вскричал Глеб. - Вон, даже по всесоюзному радио передают!
- Что ты мне плетешь! - вскричал секретарь. - Это хор Пятницкого поет целинную песню.
В 1959 году песня What'd I Say сделала Рэя Чарльза звездой. Некоторые радиостанции снимали ее с эфира, находя его голос чересчур эротичным. Вскоре он уже выступал в Карнеги-холл и на джазовом фестивале в Ньюпорте. Рэй Чарльз много экспериментировал, использовал в своих аранжировках флейту, мандолину, банджо, металлическую гитару и даже выступал с симфоническим оркестром. Свою последнюю премию "Грэмми" он получил за песню A Song for You, но и потом много выступал с концертами.
Через несколько дней на комсомольском собрании единогласно исключили Глеба из комсомола, а потом уже приказом начальника цеха уволили с завода. В кипящем биении слов, как толчки сердца, он улавливал обрывки, лишенные общего смысла: "Он действует на руку американской военщине", "Под крылом рабочего класса приютился агент загнивающего капитализма..."
Он был потерян, хотя шел среди людей по Шарикоподшипниковой улице. Обратите внимание и на этот перл топонимического изыска! Эту улицу ребята называли просто - Шарик. Итак, на Шарике он остановился у остановочного столба и уставился на трамвайную табличку: "12 проезд Энтузиастов", "20 Курский вокзал", "40 Новоконная площадь", "43 метро "Семеновская". Ехать Глебу никуда не нужно было, но он читал трамвайную табличку с видом провинциала, впервые попавшего в город. Горло сжимала обида, переходящая в отчаянье, которое он с трудом побеждал.
Идя к Велозаводской улице, Глеб вдруг обнаружил, что поет песню:
Родины просторы, горы и долины,
В серебро одетый, зимний лес грустит.
Едут новосёлы по земле целинной,
Песня молодая далеко летит...
Стая голубей пролетела под низкими ветвями деревьев над самой головой. А одна ворона шла и слушала, как Глеб поет.
Так, перейдя Велозаводскую улицу и вступив на перпендикулярную ей Автозаводскую улицу, напоминавшую, скорее, прекрасный южный бульвар с высокими деревьями, со скамейками, с чугунной оградой, вместо метро "Автозаводская", в которое он собирался войти, чтобы прокатиться до "Новокузнецкой", где жила Наташа, он вдруг ни с того ни с сего свернул в сторону Восточной улицы. Шел и пел, разжимая на горле обруч железной комсомольской хватки. С песней о новоселах Глеб и пришел в ДК завода имени Лихачева.
- На артистов тут принимают? - спросил он, прекратив на некоторое время песню.
- Да, как раз сейчас идет запись в театральный кружок.
Он действительно совершил преступление. Сейчас уже трудно поверить, что всё могло оказаться преступлением, да, буквально всё: прическа как у "Битлов", и кок на голове, как у Пресли, и узкие брюки, и чтение Солженицына, и пение Рэя Чарльза. К сожалению, всегда более внимательна ненависть, чем равнодушие, ненависть, чем недостаток любви.
Через тридцать лет, будучи уже народным артистом России, Глеб с благодарностью вспоминал Рэя Чарльза и комсомольскую организацию, открывшую ему путь в искусство.