Маргарита Васильевна Прошина родилась 20 ноября 1950 года в Таллине. Окончила институт культуры. Заслуженный работник культуры Российской Федерации. Долгое время работала заведующей отделом Государственной научной педагогической библиотеки им. К. Д. Ушинского, затем была заместителем директора библиотеки им. И. А. Бунина. Автор многочисленных поэтических заметок под общим заглавием "Задумчивая грусть", и рассказов. Печаталась в альманахе "Эолова арфа", в "Независимой газете". Постоянно публикуется в журнале "Наша улица". Автор книг "Задумчивая грусть" (2013), "Мечта" (2013) и "Фортунэта" (2015), издательство "Книжный сад", Москва. В "Нашей улице" публикуется с 149 (4) апрель 2012.
Маргарита Прошина
СЛОВА ОТКЛИКАЮТСЯ НА ЗОВ МОЕГО СЕРДЦА
Юрий Кувалдин беседует с писательницей Маргаритой Прошиной
- Вся ваша жизнь, Маргарита Васильевна, посвящена книгам. И это очень важно для нашего разговора, ибо я в каждой беседе с представителями литературы и искусства для "Нашей улицы" неизменно повторяю, что настоящая жизнь совершается не в самой жизни, как многим кажется, а в книгах, и этим тезисом я подвожу собеседника к фундаменту любой мысли, что вначале было Слово. Жизнь создана Словом. Но кто его написал? Несколько упрощая проблему, скажу, что писатель. Писатель умер. Слово осталось и стало управлять людьми и другими писателями, то есть Слово стало Богом. Литература, как литургия, призвана спасать душу. Какие авторы произвели на вас самое сильное впечатление и почему?
- Безусловно, Юрий Александрович, вне мира книг я себя не представляю. В библиотеке Ушинского, в которой я проработала не одно десятилетие, преобладала научно-педагогическая литература, но меня всё время влекло к художественным изданиям. Серьёзный писатель создаёт свой особенный художественный мир. Таких писателей мы называем классиками. Они отличаются, как говорил Баратынский, лица необщим выраженьем. Есть писатели, создающие произведения, возвышающие душу. А есть ремесленники из окололитературной армии, кормящейся на литературе, во всяком случае, до недавнего времени они были. Они занимались выискиванием всяческих частностей в чужих произведениях. Брались оценивать других, сами же ничего своего создать не могли, а если и пытались, то у них рождались приглаженные, даже прилизанные мертвые поделки. Замысел возникает как бы в безмолвии. И не просто возникает, а околдовывает. Сначала я слышу едва уловимый шелест страниц, переходящий в шёпот, который передаётся мне. Возникают образы, расплывчатые, неожиданные, иногда знакомые - все что-то говорят, не слушая друг друга. Я закрываю уши руками, пытаясь защитить себя от сплошного шумового потока. Тихо пишутся стихи. Тихи они на бумаге. Я озвучиваю их сначала про себя, а потом невольно произношу:
тихо буквам
в черных строчках
сжаты губы
алой точкой
тайны знаков
тянут ввысь
где инако
выткан смысл
Успокоившись, я сосредотачиваюсь на определённом образе и вступаю в диалог с ним. Разговоры, разговоры, записи, споры, ссоры изматывают меня. Но и расстаться я не могу с ними. Сажусь к компьютеру и жму на клавиши. Каждый раз я поражаюсь, наблюдая появление на мониторе слов, которые самостоятельно складываются в новые фразы. От первоначальной идеи ничего не осталось. Я читаю их с неподдельным интересом, никогда даже не предполагая, чем это закончится. Но удовольствие получаю ни с чем не сравнимое от самого процесса. Поэзия приходит тихо-тихо после шелеста страниц. Произведение начинает жить не оттого, что автор всё своё внимание уделяет так называемому стилю, а от колоссальной интеллектуальной энергетики художника, от его полного погружения в создаваемое произведение. И эта энергия совершенно бессознательно поглощает умного читателя, который вовлекается в сотворчество. Истинный художник срывает покрывала, соскребает глянец с жизни. Этим я хочу сказать, что воспитание моё прошло на высокой литературе. Когда я вижу у писателя со вкусом удачно построенную фразу, то довольно часто вспоминаю "Золотую розу" Константина Паустовского. Само повествование в этой вещи пронизано украшенностью, и я понимаю, что художественная проза - это украшенный со вкусом текст. Или взять Борхеса. Читая его, я захлебываюсь от восторга. Писатель - это тот человек, который всегда находит нужные слова или создаёт свои, которые обогащают язык выразительностью и оттенками чувств. Слова весьма отзывчивы на чуткое отношение к ним автора, они демонстрируют в ответ свою многомерность. Когда вещь всецело захватывает меня, например, пронзительная по звучанию "Степь" Чехова, то мне не хочется ни пить, ни есть, ни отвлекаться на какие бы то ни было другие дела, я радуюсь ей как новому другу. "Мы с тобой не расстанемся", - мысленно говорю я ей. Понимая, что буду обращаться к своему другу не раз. Перечитывая, скажем, "Факультет ненужных вещей" Юрия Домбровского, или "Над пропастью во ржи" Джерома Сэлинджера, или "Соборян" оригинальнейшего Николая Лескова, каждый раз поражаюсь глубине мыслей, психологической объёмности неповторимых образов. И что уж говорить о "Чевенгуре" Платонова! Вот, например, нечаянно брошенное замечание о персонаже, которого он называет просто бобыль: "Вместо ума он жил чувством доверчивого уважения". Я тут же вспыхиваю, начинаю писать своё. Тонкие струны человеческих душ, запечатлённые в знаках, живут в вечности, согревая друг друга. Какой-то непонятный звук донесся из глубины души. Как будто хрустально упала сосулька за окном. И тут же зазвучала мелодия, окутывая меня всю невероятно нежным перезвоном, как будто кто-то едва касался палочками ксилофона. В этот момент я догадалась, что моя душа убежала из моего тела. Наверно, так начинается музыка. Помимо моей воли она звучит где-то далеко, не во мне. Но все-таки я понимаю, что этот нежный, ласковый звук издает именно моя душа. В ней сохранилась эта музыкальная тема, которая когда-то произвела на меня сильное впечатление, а теперь помимо моей воли вдруг в этот миг возникла. Вот зазвучали струнные так деликатно, едва ощутимо. Удивительная мелодия, лаская слух, звучит уже вне меня, но я чувствую, что это душа моя незаметно отделилась и услаждает меня, создаёт поэтическое настроение. Я боюсь пошевелиться, опасаясь, что прозрачная музыка исчезнет бесследно, я хочу запечатлеть это мгновение словами. Я пишу, только слово написанное позволяет сохранить память о чудесной музыке души моей. Ведь и дивную музыку эту композитор тоже написал нотными знаками на бумаге, теперь по нотам её исполняют музыканты, чтобы она жила в душах и сердцах слушателей. Андрей Платонов меня потрясает и доводит до восторга. У него особенное чувство слова, а как он его ставит! Перечитывая Платонова, я каждый раз делаю всё новые открытия. Погружая читателя в состояние обычной тоски мастера Дванова, Платонов говорит, что его не закрытое верой сердце мучилось в нём и желало себе утешения. Герой представил, что внутри его тела - пустота, куда непрестанно, ежедневно входит, а потом выходит жизнь, не задерживаясь, не усиливаясь, ровная, как отдалённый гул, в котором невозможно разобрать слов песни. Классика зажигала во мне страстное желание писать.
- Это понятно. Многие люди подобным образом зажигаются, им кажется, что сейчас они возьмут ручку и напишут что-то совершенно невероятное. Но пыл быстро проходит, когда этот порыв сталкивается с чистым листом бумаги. Каким образом вы, Маргарита Васильевна, пришли к выводу, что самой нужно писать?
- Вы сами, Юрий Александрович, любите повторять мысль о том, что устная и письменная речь абсолютно непересекающиеся вселенные, потому что свободно говорить умеют многие, иногда так безостановочно и гладко, что с сожалением понимаешь, что слова эти легковесны, как воробьиные, что тишина сотрет их, как будто вовсе никто и ничего не произносил. Иное дело - слово написанное. Это, повторю, совершенно разные вещи. Устно воздух наполняют разговорами современники, но читая, например, Чехова, задумываешься о бессмертии его произведений, как будто он сам живой и идёт сейчас по Дмитровке. Так до меня дошло очевидное, что слово, написанное мною, сохранится, но при условии, что я буду писать, равняясь на того же Чехова. Постепенно я стала нарабатывать опыт перехода от слова устного к письменному, писать свои художественные этюды, избегая журнализмов, информационности, перечисления лишних имён, прямых выводов, то есть я, если так можно сказать, рисую свои картины, понимая, что художественная проза - это, прежде всего, изображение, краски языка, тонкие психологические наблюдения, нестандартные ходы. Другими словами, сюжет меня не привлекает. Я живу, смотрю, вижу, слышу, благодаря языку. Если бы не было слова, то я, например, глядя на ночное небо не понимала бы ничего. Слово "луна" или жёлтый диск, их бы не было, я бы даже не знала, что небо есть небо! Почему луна висит и не падает? Сколько вопросов, которые я могу задавать, благодаря словам. Всё есть, существует только потому, что есть слова. Я не перестаю удивляться этому чуду из чудес - словам. Я могу думать, мыслить, задавать вопросы... Я всё могу! Кроме одного - жить без воздуха. То есть без Слова. Я могу перемещаться из прошлого в будущее, минуя настоящее. Глаза пробегают по книжным полкам, руки снимают с них самых верных друзей, и я могу сочетать несочетаемые отрывки из разных книг, знакомить героев из разных эпох и уголков земли. Я могу всё, я погружаюсь в неисчерпаемый океан литературы, в другие миры, жизни. Главное, как написать. Пишу. Нет не то, не так! Мне не хватает каких-то совершенно других, новых, главных слов. Открываю "Толковый словарь" Ожегова, читаю: лабаз, лабазник, лабильный, лабиринт, лаборант, лаборатория, лава, лаваз, лаванда, лаваш, лавина, лавировать, лавка лавочка, лавочник, лавр, лавра, лавровишня... Слова! Как их много, ими можно выразить всё, что было и чего не было. В комнате стемнело, я уже не различаю букв. Сейчас я встану, включу свет, и волшебство исчезнет. Семерки - самое загадочное время суток. Слова! Как мало я вас знаю, я хочу писать вас, я хочу узнавать вас, я хочу с вами дружить! Человеку свойственно меняться на протяжении всей жизни. В детстве время течёт совершенно иначе. День кажется таким длинным и насыщенным событиями, а события эти - такие важные, что, конечно же, не забудутся никогда. Я настолько была уверена в своей памяти. Проходили годы, и оказалось, что я помню только какие-то фрагменты из своего детства и юности. У меня никогда не возникало проблем, как выразить свои мысли в разговоре с кем-то на любую тему. И я считала, что язык у меня подвешен хорошо. Оглядывая свою жизнь, я вдруг задумалась над тем, что все мои разговоры куда-то провалились, исчезли, как будто я никогда и ничего не говорила. И, надо сказать, что, читая классику, я удивилась её жизненности и современности. Конечно, тут у меня с кончика пера просится довольно избитая фраза: классики не умирают, что они живее всех живых. Я тут же взяла ручку и стала писать и почувствовала, что слова разбегаются, когда я пытаюсь их собрать в законченную, осмысленную фразу, причём не простую, а художественную. Каждый день я чувствую, как слова окружают меня и просятся на бумагу. Гениальный Чехов обладал талантом "коротко говорить о длинных вещах". Во время беседы с друзьями слова льются рекой, мысли толпятся в голове, торопят тебя и как бы кричат: "сейчас - я, моя очередь", - никаких затруднений в устной речи не возникает. Стоит только попытаться записать их - не можешь написать ни одной буквы, потому что не только слова, но и мысли исчезают. Переход к письменной речи так труден для меня потому, что написанное слово живёт своей самостоятельной жизнью, а звуки исчезают бесследно. Я придумываю свою историю жизни людей, которая происходит за тем или иным окном. Если рассматривать слово "окно" просто как многозначное слово, то можно нафантазировать, наверное, рассказ или даже повесть. Чехов написал бы глубокий и содержательный, гениальный рассказ. Я всегда волнуюсь, разглядывая окна, в которых горит свет, особенно захватывают занавешенные окна. Есть окна, освещенные удивительно мягким, ласкающим светом, есть романтичные окна в цветах, а бывают окно такие странные, всё есть, а от них веет холодом. Вот тут можно придумывать истории, которые случаются там, за неведомым окном. Важно, как выглядит само окно: типовое, обычное, эркер, фонарь, а вдруг это дом с мезонином! Разные истории, иногда печальные, иногда истории ожидания чуда, но всегда даю шанс своим придуманным героям изменить свою жизнь к лучшему. Моя игра с окнами так увлекла меня, что захотелось свои выдуманные истории записать. От нового года до нового года пролетают годы. В памяти остались только яркие вспышки. Вспышки чёрные - печальные. Цветных значительно больше осталось, но неумолимое время размывает их по мере удаления. Постепенно воспоминания становятся неясными: белый, розовый, голубой, зелёный, красный и другие цвета радости плавно проникают друг в друга и превращаются в размытые, широкие мазки моей прошедшей жизни. А были ли эти события со мной? Так ли это было? Мои эмоции перемешались с воспоминаниями. То ли было, то ли не было. Значит, надо записывать, подумала я. Заключительная фраза повести Хемингуэя "Старик и море" была своеобразным паролем в нашей юности к вхождению в круг знатоков и истинных почитателей высокой литературы: "Старику снились львы". Да, только через преодоление препятствий рождается настоящий талант. Иной газетчик всё содержание этой вещи мог бы вместить в короткую заметку. Подумаешь, ловит рыбу! Ну, акулы ещё. О чем тут распространяться?! Но художнику неважно содержание. Художник из малого факта создаст впечатляющее красочное полотно. Сколько их, времён года исчезнут бесследно!? В памяти людской останутся только те, о которых напишут писатели. Колесо времени. Я останавливаю его своим словом. Но это слово будет воскресать вновь и вновь, после каждого умершего, с каждым новым родившимся. У меня свой характер, и у каждого слова - свой характер. Когда я, ухватив мысль, как бы в забытьи сажусь писать, то даже не знаю, какие слова сегодня захотят помочь мне, а какие будут от меня прятаться. Я убедилась на собственном опыте, что не я подбираю слова во время работы, а они приходят в нужный момент. И так изо дня в день слова складываются в законченные фразы, которые передают определённые мысли. Вот задумалась я сегодня и поразилась такой простой вещи, которая стала как бы открытием для меня, что если я буду писать по одному абзацу в день, то в год их будет уже 365! А в течение пяти, десяти... лет! Я почувствовала вдруг огромное желание просто писать, причем, не думая о количестве каких-то там абзацев. Как это заманчиво писать слова! Когда я думаю о словах, о моих словах, то мне иногда кажется, как будто я в сладком сне, что слова в моих текстах накапливаются как бы сами собой, как вода в дождевой бочке, и весь их поток в знойный день мне представляется душеспасительным дождём. Каждое слово, поставленное мною в текст, приобретает какие-то иные оттенки, нежели в разговорной речи. И тут я понимаю, что слова откликаются на зов моего сердца и как бы ставятся мною самой, как бы улавливая музыкальность моих чувств. В эти минуты я не замечаю, как текст растёт сам по себе. Одна страница, вторая, третья... Объём мною написанного особенно ощутим с большой дистанции. Общий текст всех моих произведений растет день ото дня. Я так поражаюсь этому, что не могу поверить в то, что это написала я. Я уже с любопытством читаю свои произведения и, подчас, не узнаю их, как будто они написаны не мною. До чего же увлекательна работа со словами. Новый рассказ подобен печке, в которую нужно подбрасывать дрова, чтобы она долго работала. Но до дров, для розжига нужен сухой хворост вдохновения. Я сама вспыхиваю спичкой, хворост загорается, подпаливает поленья, заслонки открыты, гудение в трубе напоминает орган. В момент творчества важно добиться полного освобождения от себя, перевоплотиться в персонажа. Я наяву проживаю жизнь других людей, рожденных мною же. Нужно почувствовать их, и вместе с ними прожить их жизнь, а не свою. В этот момент начинается истинное творчество. Я как бы создаю людей, которых не было на самом деле, но они начинают жить своей жизнью в рассказе. Моё собственное прошлое воскрешается в художественных образах, возвращается как некоторая ностальгия по поэтическим, умилительным эпизодам, тающим в памяти дымкой гаснущего костра. Причём костры всегда разные и, угасая, они вспыхивают вновь, озаряя светом разные уголки памяти. В эти минуты меня охватывают разные противоречивые чувства. Прошлое может быть безвозвратно утрачено, если его не сделать записанным.
- Я заслушался, Маргарита Васильевна, вашим подробным вскрытием истоков собственного творчества. Да, так и бывает. Начинаешь с малого, а потом, входя в суть задуманного, заводишься, теряешь ощущение времени и места, переносишься в иные миры, не замечаешь, как уже написаны десятки страниц. В этом таинство и непредсказуемость творчества. Читая ваши рассказы и эссе, я оказываюсь во власти вашей музыкальной тональности, опоэтизированности текста, и в большинстве своём, я бы охарактеризовал их как стихотворения в прозе.
- Да, вы правы, Юрий Александрович, потому что меня со всей очевидностью увлекает поэтика художественности, создаваемая всесильным всеведущим словом. Власть слова не имеет границ. Слово, как сказано в Библии, создало мир - ушедший, нынешний, будущий. Слово исцеляет, слово убивает, слово окрыляет. Мы неутомимо ищем, кто мы, откуда мы, не желая принять и понять, что словом создано всё, что нас окружает. Стихотворение "Слово" Николая Гумилёва - гениальный гимн слову, которым в былые времена останавливали солнце, разрушали города, в ужасе звёзды жались к луне, когда где-то там, в вышине проплывало слово. Гумилёв настолько глубоко и образно передаёт силу и власть слова, что я сама себя ощущаю Словом!
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангельи от Иоанна
Сказано, что слово это Бог.
Довольно часто размышляю о трагичности судеб писателей. Глубину мира, созданного писателем, познать до конца нельзя, поскольку для каждого читателя она своя и зависит от желания мыслить, познавать художественные миры. Встретить в жизни душу, созвучною твоей, которая открывается тебе навстречу, понимает то, чем и как ты живёшь, и доверяет тебе свои тайны - счастье, награда, которые посылаются избранным. Анализируя свои ошибки, я обратила внимание на то, что пытаясь передать свои чувства, мысли словами, озвучивая их, я слышу, что они несколько меняют смысл. Порой произнесённое слово вызывает неожиданную бурю, всплеск эмоций от собеседника, которые я не предполагала. И снова в памяти моей возникают строчки из гениального "Silentium!" Тютчева:
Лишь жить в себе самом умей -
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи,-
Внимай их пенью - и молчи!..
Душа каждого человека величайшая тайна есть. Это я понимаю, признаю и уважаю бесконечно. К примеру, меня завораживает мастерство, которым щедро со мною делится Паустовский: "...чтобы дать представление о начавшемся крупном дожде, достаточно написать, что первые его капли громко щелкали по газете, валявшейся на земле под окном". Константин Паустовский магически заражает художественным словом. Сажусь писать слова, буду писать их день за днём, собирать в художественные фразы. Слышу, как капли барабанят по перевёрнутому ведру на балконе. Дождь. Художественный мир бесконечно разнообразен и многолик. Мы от рождения имеем возможность впитывать в себя всё, что было создано до нас людьми, посвятившими свою жизнь творчеству. Чем талантливее, глубже, оригинальнее произведение, тем длительнее путь к его признанию. Устоявшееся, то есть, прошедшее испытание временем, содержит в себе те истины, в которых каждые последующие поколения находят для себя созвучное им. Истинный писатель добровольно посвящает свою жизнь литературе, потому что это не просто его осознанный выбор, а тяжёлый крест. Главное, понять, что мир метафизический, то есть мир литературы, и есть единственно реальный. Кто мы, откуда мы, кто создал человека? Вечные вопросы эти и ответы на них многократно записаны в Книге Жизни и ответы на них тоже, но большинство людей даже не догадываются об этом. Писатель пишет, как хочет, совершенствуя своё мастерство, не обращая внимания на критиков и советчиков от литературы. Литературные герои живее живых людей. Я с изумлением наблюдаю, как художественные персонажи начинают управлять мною. У них в моей голове своя голова. Как-то я вспомнила одну старую знакомую, с которой в былые времена нас связывали общие интересы. Вдруг неожиданно для меня самой в одночасье она превратилась в героиню моего рассказа и стала совершать такие кульбиты, что превратилась из милой женщины, какой я её как бы знала, в совершенно зловещую.
- Эмоциональные и умные ваши короткие эссе, Маргарита Васильевна, натолкнули меня на мысль, что вы следуете завету Юрия Олеши, и пишете каждый день. Олеша первопроходец коротких, в одно дыхание, записей. Он закрепил чеховскую краткость, предполагающую, правда, высочайший художественный уровень. Ведь часто краткость - просто информация, Олеша же - художество. Информация не нужна художеству. И даже враждебна. Олеша бросил писать сюжетные вещи. Чем вызвана эта ваша неутолимая жажда Слова?
- Вы знаете, Юрий Александрович, хочется сохранить важные моменты жизни, какие-то мысли и чувства, остановить мгновения, но я не кричу: "Остановись, мгновенье..." - я их записываю каждый день. Продолжительное время я думала, что мир во мне и окружающий мир - и есть один реальный мир. Я была зациклена на себе, переживая период максимализма молодости, недоумевала от несоответствия моего понимания и отношения к событиям с реальностью. Затем постепенно пришло осознание того, что я несу в себе, сознавая саму себя, а не кого-то другого, два мира: мир во мне - мой, и мир вне меня - чужой. Существование в мире вне меня, познание его, умение взаимодействовать с ним, собственно, и есть жизнь земная. Долгое время я пряталась от огорчений внешнего мира в бездонных глубинах художественных миров. Какое-то время пыталась оберегать от внешнего мира мой внутренний мир. Срабатывал инстинкт самосохранения. По мере приобретения жизненного опыта, пришла потребность записывать свои впечатления, и я стала каждое утро писать, потому что именно утром раскрываются сами по себе самые лучшие силы души. Вечерние раздумья, сон создают определённое лирически-романтическое, задумчивое или печальное состояние души, которое потом в суете дня исчезает, растворяется. Вернуться к этому состоянию я уже не могу. К тому же после ежедневной утренней записи, весь день чувствуешь себя превосходно, и с чувством исполненного долга я начинаю новый день. От соприкосновения этих двух миров возникает третий мир - в моих текстах. Всё, что я пишу, живёт своей самостоятельной жизнью. Многозначность слова "мир" открылась мне, распахнув бесчисленные миры текстов, которые множатся с каждым днём. Самое удивительное то, что написанные мною тексты живут своей жизнью, отдаляясь всё дальше от меня. Вот я и нашла выход, освободиться от тела можно только в записанном слове, проще - в Книге, потому что душа и тело существуют независимо друг от друга. Мои произведения остаются в прошлом, продолжают свою не зависимую от меня жизнь в настоящем и будут жить после меня. Иногда испишешь несколько страниц, но желаемого, как ни бьёшься, не добьёшься. Оказывается, у прозы есть свои секреты. Достаточно эти страницы зачеркнуть, и дать несколько иных фраз, как они вспыхивают новыми красками, чем те длинноты. Из пустяка может вырасти целый рассказ. Надо пристальнее вглядеться в этот пустяк, и, в какой-то момент, возникнет целая история. Оглядывая свою жизнь, я вспоминаю, сколько же в ней было историй! Я работала в библиотеках среди книг, и это казалось мне главным, как работа за зарплату многим людям кажется смыслом жизни. А как иначе? Родился, выучился, устроился на хорошую работу, а дальше что? Жить по заведённым правилам и не подчиняться им - такое могут позволить себе гении, такие как Чехов, Платонов или Булгаков. Любые жизненные перипетии: любовь, измена, несчастье, разочарование... не должны выбивать меня из творческого состояния. Любовь, такое светлое, но и самое коварное чувство, и помогает преодолевать все сложности, как, скажем, в случае с Достоевским, когда ему повстречалась Анна Григорьевна. Прожить жизнь с книгами и не стать писателем, по-моему, просто невозможно.
- Я часто встречаю у вас, Маргарита Васильевна, упоминание моего любимого писателя Андрея Платонова. Он видел слова, а не то, что стоит за словами. В этом его гений. 99 процентов пишущих пытаются мне все что-то рассказать. А мне ничего рассказывать не надо. Все смыслы сводятся к одному слову - Х. Поэтому нужна только и только форма из слов. Вот пример гениально-корявой Платоновской вязи формы из "Чевенгура": "Четверо прочих, ходивших с Чепурным в степь, пробежали обратно, Пиюся же где-то залег одиноким образом в цепь - и его выстрел раздался огнем в померкшей тишине. Дванов побежал на выстрел с револьвером наружи, через краткий срок его обогнал Копенкин на Пролетарской Силе, которая спешила на тяжелом шагу, и вслед первым бойцам уже выступала с чевенгурской околицы сплошная вооруженная сила прочих и большевиков - кому не хватило оружия, тот шел с плетневым колом или печной кочергой, и женщины вышли совместно со всеми. Сербинов бежал сзади Якова Титыча с дамским браунингом и искал, кого стрелять. Чепурный выехал на лошади, что возила Прокофия, а сам Прокофий бежал следом и советовал Чепурному сначала организовать штаб и назначить командующего, иначе начнется гибель..." и т.д. Андрей Платонов так может писать километрами. И я как завороженный следую за ним. Чем он вас так привлекает?
- Как-то, Юрий Александрович, я пришла к самой великой могиле Армянского кладбища - могиле Андрея Платонова, но огромного, старого дерева, по которому я её узнавала, не было, его спилили. Памятник открылся передо мной как-то иначе, его скромность поразила. Вот могила гения - Андрея Платонова, а величие его состоит не в огромном дереве, не в камне, не в плоти, а в словах, которые он написал. Слава его растёт, и будет расти год от года и век от века. Нужно обладать колоссальной силой воли и мужеством, чтобы сохранять творческое спокойствие и погружаться в себя. Но вспомним, разве Андрей Платонов работал при более благоприятных условиях в годы, когда пропаганда оглушала поголовно всех бывших крепостных. Страх, отсутствие чувства собственного достоинства, стремление "жить не хуже людей" лишают многих творческого начала. Я не приемлю общие понятия - "весь народ", "большинство жителей нас не поймут..." - для меня они означают никто. Каждый одарённый человек - личность, которая в состоянии заниматься творчеством, ибо только оно и есть смысл жизни. Я беседую с Платоновым часто. Вот открываю "Счастливую Москву", и в очередной раз восхитилась прозорливости автора: "Когда Москва свешивалась из своего окна в вечера одиночества, ей кричали снизу приветствия прохожие люди, ее звали куда-то в общий летний сумрак, обещали показать все аттракционы парка культуры и отдыха и купить цветов и сливочных тянучек. Москва смеялась им, но молчала и не шла. Позже Москва видела сверху, как начинали населяться окрестные крыши старых домов: через чердаки на железные кровли выходили семьи, стелили одеяла и ложились спать на воздухе, помещая детей между матерью и отцом; в ущельях же крыш, где-нибудь между пожарным лазом и трубой, уединялись женихи с невестами и до утра не закрывали глаз, находясь ниже звезд и выше многолюдства. После полуночи почти все видимые окна переставали светиться, - дневной ударный труд требовал глубокого забвения во сне, - и шепотом, не беспокоя сигналами, проходили поздние автомобили; лишь изредка потухшие окна снова освещались на короткое время - это приходили люди с ночных смен, ели что-нибудь, не будя спящих, и сразу ложились спать; другие же, выспавшись, вставали уходить на работу - машинисты турбин и паровозов, радиотехники, бортмеханики утренних рейсов, научные исследователи и прочие отдохнувшие". Мрачный провидец Платонов! Сегодня Москва уходит глубоко под землю со своими стоянками, торговыми центрами, расширилась на сорок километров к югу, растёт всё выше и выше этажами офисов и жилых домов. Имперская Москва притягивает всех. Вбирает в себя. Она как слоёный пирог пропитана народом. Прогуливаясь по Бульварному Кольцу, вглядываясь в счастливые, печальные или загадочные лица. Я раскланиваюсь направо и налево с Чеховым, Левитаном, Рахманиновым, Кандинским, Серебряковой, Цветаевой.... - и выбираю, в кого бы из великих мне перевоплотиться. Это совсем как у Андрея Платонова в той же "Счастливой Москве": "Воображение другой души, неизвестного ощущения нового тела на себе не оставляло его. Он думал о мыслях в чужой голове, шагал не своей походкой и жадно радовался пустым и готовым сердцем. Молодость туловища превращалась в вожделение ума Сарториуса; улыбающийся, скромный Сталин сторожил на площадях и улицах все открытые дороги свежего, неизвестного социалистического мира, - жизнь простиралась в даль, из которой не возвращаются". Да, со сторожем Сталиным уйдешь и не вернёшься! Для меня главная история - это Героическая история, то есть Божественная, художественная, литература с Христом, Моисеем, Чеховым, Гоголем, Платоновым... Однажды, в знойный день в ожидании очередного температурного рекорда я ощутила себя утомлёнными колосьями ржи, жарой, плывущей волнами по земле, землёй и дождём. Я была грозой, извергала молнии, сплошным потоком заливала ржаное поле, до смерти напугала Наташу и её младшего брата Антошку. Благодаря Андрею Платонову, я совершила путешествие в мир детства, пройдя путь от родной деревни до бабушкиной, протяжённостью километра в четыре, который кажется так велик. Так чувствовать и ставить слова, чтобы передать вкус, запах, живописать быт, деревенскую жизнь, плавно перетекающую от одного поколения к другому, может только прирождённый чародей слова. Мне кажется, что Платонов просто пропитан словами, знает секрет их души. Рассказ его "Июльская гроза" блистательное подтверждение утверждения Антона Чехова, что важно, как писать, а не что. Неспешно, как бы буднично повествует Платонов о путешествии в гости к бабушке двух ребятишек, но как он передаёт надвигающуюся грозу, изменения неба, земли, настроения, страх, ужас, богатую палитру изменений природы и душевных переживаний. Ожидание смерти и счастье продолжения жизни, всё это я пережила, перечитывая этот рассказ, который так естественно подводит к мысли о том, что нет ничего дороже жизни ребёнка, потому что "ребятишки - дело непокупное". Слова эти в рассказе произносит незначительный персонаж, появляющийся из "глубины хлебов", старик с "думающими глазами". Частенько вспоминаю Андрея Платонова, его умение не только находить слова в устном просторечии, наиболее выразительно передающем мысль, но и его феноменальное умение их сочленять на бумаге. Художественное полотно его произведений именно благодаря самобытным, сочным словам производит на читателя столь глубокое впечатление, например, в рассказе "Земля": "В детстве нет счету времени. Утро от вечера в двух шагах. Год от году, как от ворот до плетня". И вот сама пишу рассказ. Сомнения терзают меня. Все новые персонажи заявляют о себе, пытаясь убедить меня в необходимости их присутствия в нём. "Вы только отвлекаете меня, перегружая текст частными подробностями. Моя героиня сама в состоянии выразить глубину своих переживаний, нескольких деталей вполне достаточно для этого, - объясняю я им. У Марка Аврелия в "Размышлениях" есть важное для писателя замечание: "Не делай ничего наугад, а только по правилам искусства". Вот я и стремлюсь следовать им. Стремлюсь я к соразмерности. Слово какое хорошее - соразмерность, а как определить её в тексте? При чтении художественных текстов Платонова, Чехова, меня восхищает сочетание изображения, глубина, воздух, построение диалогов, в общем, дозировка. Взять, например, рассказ Андрея Платонова "Глиняный дом в уездном саду": "Деревянная кузница стояла на другом конце сада. В ней работал и неотлучно жил пожилой одинокий кузнец Яков Саввич Еркин. Ему было теперь почти пятьдесят лет, он прожил длинную жизнь, почти непригодную для себя. Когда-то он работал лесным сторожем и проклял лес. Уходя навсегда из казённой избушки, он обернулся к дубовой чаще и сказал ей: - Проклинаю тебя на веки веков, грудь моя забудет все твои деревья, грибы и тропинки. Голова моя не увидит тебя и во сне никогда! Он перекрестил шумящую дубраву крестом прощания и презрения и пошёл от неё в пустошь, опять неимущий и свободный". Герой рассказа "прожил длинную жизнь, почти непригодную для себя". Как умело ставит Платонов слова, какой подтекст! Как описать то, что уже много раз было описано другими? Мне кажется, что для этого нужно найти новые слова, свои слова, в своей интонации. Например, как сказать о хорошо слышащем человеке? Я скажу так: "У него ухо было впереди глаз". Метафора оживляет любое затасканное понятие. Одним из примеров метафорического мышления для меня всегда остаётся гениальный Андрей Платонов, у которого, что ни слово, то - открытие. Вот коронный пример его мышления словами: "Поименный перечень должностей висел на стене. Все люди, согласно перечня и распорядка, были заняты целый день обслуживанием самих себя; названия же должностей изменилось в сторону большего уважения к труду, как-то - была заведующая коммунальным питанием, начальник живой тяги, железный мастер - он же надзиратель мертвого инвентаря и строительного имущества (должно быть, кузнец, плотник и прочее - в одной и той же личности), заведующий охраной и неприкосновенностью коммуны, заведующий пропагандой коммунизма в неорганизованных деревнях, коммунальная воспитательница поколения - и другие обслуживающие должности". Слова обрастают новыми смыслами в зависимости от места и времени. При виде домов позапрошлого или прошлого века я разговариваю с ними. Они рассказывают мне истории тех людей, которые на протяжении их долгого века жили в них, и на глазах преображаются, становятся новыми прекрасными, окруженными цветущими садами.
- Все ваши рассказы, Маргарита Васильевна, посвящены женщинам, везде я встречаюсь с их неразделённой любовью, с их душевными переживаниями, с их, казалось бы, непреодолимыми проблемами. На мой взгляд, вы самая проникновенная из пишущих женщин, самая чувственная, способная разгадать все нюансы женских тайн. Как вы пришли к сосредоточению своего творчества, по сути, на одной теме?
- Мне кажется, Юрий Александрович, это вполне закономерным, потому что я росла, училась, работала среди женщин, многими из них восхищалась, некоторым удивлялась, наблюдала за ними, думала о том, что каждая женщина одарена чём-то. Если вдуматься, то все изобретения и поступки мужчины совершают ради женщин. Женщина - врождённый психолог. Женская интуиция творит чудеса, если она прислушивается к ней. Не зря говорят, что женщина - шея: куда захочет, туда и голову мужчины повернёт. В голове моей целая череда образов и впечатлений. Я их проговариваю, а лист бумаги чист. Что я должна сделать, чтобы мои мысли материализовались? Я должна каждый образ перенести на бумагу, но для этого прежде необходимо "прибраться в голове", то есть отделить главную героиню от второстепенных. Это мне всегда удаётся с трудом. Каждый образ требует отдельного рассказа о себе, пытается соблазнить меня яркими эпизодами из своей жизни. Вот я и сижу перед чистым листом бумаги вся в спорах и дебатах с возможными героями. Порой для того, чтобы принять решение мне необходимо отвлечься на какое-то время от размышлений и споров с собой. Решение приходит внезапно, как озарение, и как будто само собой. Вдруг, чётко всплывает картина вместе с героиней, которая оттеснив остальных, вдруг заполняет всё пространство. И я перевоплощаюсь в образ очередной героини, в её внутренний мир, образ мыслей. От себя следует отрешиться, забыть о себе. Решению подобных задач учат в театральных училищах. Приступая к подготовке к роли, актёр полностью вытряхивает себя, освобождая место для очередной роли. А когда ролей не просто несколько, а много!? Все они живут, растут, меняются в нём. И нужно уметь с ними сосуществовать, а затем и расставаться. Я же должна создать героиню, можно сказать, родить её, наполнить её внутренним содержанием, создать образ. Сколько противоречий, споров с собой приходится пережить прежде, чем она заживет своей жизнью, независимой от моей воли. А это происходит непременно! Задумываешь новый рассказ. Обдумываешь детали. Садишься писать, полагая, что он практически готов. Ничего подобного! Предполагаешь одно, а руки твои самостоятельно пишут какие-то другие слова. Перечитываешь и с изумлением понимаешь, что получился рассказ другой, и героиня другая. Задумала рассказать печальную историю о зависти человеческой, о её крайних проявлениях. А героиня получилась светлой, восприимчивой к добру. Она сам довольно решительно меняет свою судьбу, без тебя. Ты только успеваешь записывать. Трудно отказаться от себя, когда очень хочешь, но в процессе творчества это происходит помимо воли, как-то само собой. Когда я думаю о божественной частице, которая есть в душе каждого человека, я знаю, что там есть тёмная. Стремление удержатся на грани середины, предполагает значительные душевные затраты. Задача состоит в искуплении нижнего мира, поиске искр божественной святости, очищении их от частиц нечистоты и преображении в мире светлом. Орфей спускается за Эвридикой, чтобы вызволить возлюбленную из небытия; хищная птица в своем полете стремится все выше и выше - в безвоздушное пространство и превращается в снег и свет. Для искусства - эта ситуация более чем типична, а для души человека - трагична. Но работая над своим рассказами, я ещё раз убедилась, что без черноты, нет света. Чтобы летать, нужно научиться ползать. Как Чехов начал свою литературную деятельность очень мелкими этюдами, так и я стала писать краткие вещицы, но каждый день. Ангел-Чехов, как классный руководитель, постоянно проверял мои "уроки". Наступил момент, когда вся моя жизнь стала ложиться в мои произведения: и сетования на судьбу, и то, как я постоянно наступала на "грабли", набивала себе шишки из-за собственного упрямства и необдуманных поступков. Всё стало моим материалом, которым я нагружаю своих персонажей - и моё отчаянье, и жалость к себе, и замыкание в собственной углу, дабы спрятаться от жизни. А внутренний голос настойчиво нашёптывал мне: пиши смело, ничего не бойся, всё будет хорошо. Да, понятно, надо принимать всё, что предлагает судьба, и писать то, что мне диктует внутренний голос. Я задумалась о том, что мой любимый Чехов - и есть счастливый случай, который дарит судьба в виде ангела. Чтобы узнать его, нужно, чтобы и к вам в окно залетел Чехов с белыми крыльями вишнёвого сада. Главное, быть открытой к возвышающим переменам, к постоянному творчеству. Новые люди, как новые листья, появляются незаметно, даже, можно сказать, тайно. Появляются ежесекундно, с неизменным любопытством смотрят по сторонам, пытаясь понять, куда попали, зачем? Родители же возлагают на них свои надежды, убеждая себя в том, что уж дети-то сумеют достичь того, что им не удалось. А ведь беспокоиться следует о том - будут ли они читать книги, и, тем более, писать их? А чего писать-то, ведь уже и так написано столько, что и не прочитать за целую жизнь. Чтение только отвлекает от главного - "хорошей жизни". А книги для них ведь уже писали Чехов и Тургенев, Достоевский и Платонов... Да, этих детей в колясках, играющих в песочнице, катающихся на самокатах не было на свете каких-то пять-десять лет назад. Хочется верить, что они воспользуются постоянно расширяющимися возможностями развития своего внутреннего мира, проникнут в смысл вечного обновления, и займутся творчеством, приумножая и расширяя бесконечные художественные миры для тех, которые будут играть в песочнице после них, и оставят свою душу жить вечно. Ведь душа человека живет вне тела. Любая хорошо написанная книга дождется своего читателя. Когда и как это произойдёт никому не ведомо. Это не зависит от того, когда, как и где она была издана. Достаточно одного читателя, думающего и преданного литературе, который захочет поделиться своим открытием этой книги. Современники, за редким исключением, не могут оценить художественное произведение во всей его полноте и оригинальности. Мешает именно современность, сознание факта, что писатель живет с тобой в одно время, а, стало быть, он такой же, как и ты. Но ещё Пушкин воскликнул - не такой! Причин более чем достаточно: влияние официального признания или непризнания автора, отсутствие вкуса и привычки мыслить, неприятие точки зрения автора, неумение чувствовать глубину произведения, подтекст, банальная зависть... Книги, как и люди, имеют свою судьбу, свой путь к читателю. Писателю нужно быть оригинальным, его должны сразу узнавать, вот, поэтому я и посвятила себя как бы одной теме - женщинской. Спросят: "А что это за писатель Маргарита Прошина?" Ответят: "Маргарита Прошина пишет только о женщинах!" Конечно, это я с артистической улыбкой говорю. Но узнаваемость и доверие - важные вещи. Часто я представляю себя на сцене. Это когда работаю над новым рассказом. Откуда выходит моя героиня? Из правой кулисы? Или из левой? А, может быть, поднимается на сцену из зала, пройдя его из глубины по проходу. Впрочем, я не люблю, когда актеры внедряются в зрительный зал. В этом отношении я совершенно солидарна с Константином Сергеевичем. Сцена отгорожена от зала стеной. Так же и в рассказе. Героиня выходит как бы из меня и действует уже самостоятельно. Следовательно, я сама себя не узнаю в новом облике. Но я живу в нём. В чем же здесь парадокс? В том, что до написания этого рассказа во мне уже жили другие я. Для нормального человека этот феномен называют раздвоением личности, или попросту шизофренией. А вот в писательстве - это дар свыше. Так раздваивался Чехов. Он же врач, но не рассматривал своё раздвоение как болезнь. Конечно, в состоянии перевоплощения я вовсе не отказываюсь от своего мировосприятия. Я трансформирую свои взгляды и чувства на другого человека. Ведь мой персонаж - это не я. Вряд ли бы Достоевский сказал о себе, что он Родион Раскольников. Хотя убийца жил в душе Достоевского. Как и в каждом человека живет палач и жертва. Вопрос в том, как управляет поведением мозговой центр. Я уже не могу не считаться с мнением героини. При возникновении серьёзных разногласий с ней, я слушаю в первую очередь её. И что вы думаете? Она начинает говорить то, что именно ей нравится, а не мне. Вот из такого противоречия получается что-то новое. Нужно всё обдумать в тишине. Просмотреть "Даму с собачкой", или "Страдания юного Вертера". Рассказ требует определённой безжалостности. В него просятся многие люди. Но я их молча устраняю, как неприятных мне людей из друзей в фейсбуке. И опять пред моим взором пустая сцена. Какой рассказ последует? Новые героини просятся в текст, кто из них выйдет на сцену нового рассказа? Я с замиранием сердца жду, кого из них выбрать. Самый захватывающий момент - это предощущение выхода на сцену новой героини.