Тридцатитрехлетний корреспондент центральной газеты, занимающийся криминалом, вечно влезающий в чужие преступления и разборки, переживший уже два инфаркта, умер в командировке. В калужской гостинице. Думали, третий инфаркт, но вскрытие его не подтвердило, и все быстро зашло в тупик, хотя стали предполагать отравление: в номере Акселевича перед его смертью двое неизвестных долго и шумно спорили о чем-то с Борькой. Только следов отравления патологоанатомы тоже не нашли.
Привезти мертвого Борьку в Москву оказалось сложно и дорого, пока не вмешалась опытная Аля, врач, единственная из всех женщин Акселевича, признанная в его доме. Лишь потому, что свой медик - находка.
Принимали здесь всегда плохо. Даже Борькину жену Леночку, с которой он познакомился в Харькове и которая из-за сложных отношений с семьей мужа там и жила, в дом не впустили. Лену беспричинно не хотели видеть и знать. Акселевич и Леночка вместе только отдыхали, а когда она приезжала в Москву, то всегда останавливалась у Борькиных приятелей. У него их было много, может быть, чересчур: одноклассники, однокурсники, коллеги... Не счесть. Он словно своеобразно протестовал этой многочисленностью против замкнутости и узости своего дома.
Несмотря на такие выверты, Борька любил родителей и старших брата и сестру. Протест был совсем безотчетным, почти неочевидным, скрытым до поры до времени. Неловкая, слабая попытка утверждения в той жизни, которой у него оказалось так мало. Не позволяя себе ничего дома, Борька впадал в беспредельности за его порогом. Доходил до крайности в своем самоутверждении. Особенно много было у него женщин. Они легко привязывались к нему: некрасивому, заикающемуся, спокойному и уверенному, с густым, жестким, серым гребнем волос, Наверное, если бы Леночка, вопреки желанию Борькиных родителей и запрету мужа, обменяла харьковскую квартиру на московскую, не случились бы его два инфаркта, бессонница и вызовы "скорых": женские руки уберегают от высокого давления, дурной еды и бесконечного курения. Но Леночка, слабая по характеру, без всяких мучений, смирилась со своим странным положением. Казалось, нисколько не терзаясь, приняла его навсегда. Ее никто не понимал.
Сам Борька был женщинам неподчиняем.
Твердая и настойчивая Аля когда-то попыталась его полностью захомутать, но ее неженская воля быстро обломалась о кажущуюся Борькину бесхребетность. В его мнимой мягкости, вполне осознанной, четко продуманной и отточенной до несгибаемости, погибла не одна женская душа. Очень того желающая. Странным образом расположенная к никому не нужной жертвенности, а потому живущая на Земле с неиссякаемой жаждой все отдать и полностью отдаться. Выложиться до конца. Почему-то уверенная в своей необходимости и бесконечной глубине собственных чувств, чаще всего остающихся невостребованными.
Борьку угораздило умереть в конце декабря. Было очень холодно. Резкий ветер носился над территорией больницы, как хозяин. Аля с надменным видом вывела из машины старенькую спотыкающуюся Борькину мать и победоносно осмотрела собравшихся. Она чувствовала себя сегодня самой главной. И умела ею быть. Понимала: ей не выжить без такой блестящей способности всегда, при любых обстоятельствах вознести себя на пьедестал. Сомнительное лидерство давно стало основой Алиного неудачного одиночества.
Лене тайком от Борькиной сестры, устраивавшей неприличные истерики при одном упоминании имени невестки, школьные друзья отправили телеграмму. Но сделали это слишком поздно, не учитывая политических особенностей и настроений другой державы, и приехать Лена не успела. Пока в Москве выясняли сложные семейные отношения и сводили счеты над гробом, слегка подзабыв о мертвом, наступил день похорон.
Аля задумчиво оглядывалась вокруг: похоже, здесь собрались в основном женщины... Они приходили поодиночке и тоже, вроде Али, начинали озираться с искренне недоумевающим видом. Хором овдовевшие и пытающиеся понять, что Борьки больше нет. В морг они даже не заходили, заглядывали в дверь и прятались за стены страшного маленького домика.
Алю охватила настоящая растерянность, почти паника. Она перестала поддерживать старушку, в сущности, чужую ей, совершенно ненужную, и та едва не упала. Лева, лучший школьный Борькин друг, поспешил Але на помощь, которую она с облегчением приняла, тотчас укрывшись за толстое дерево.
Очень высокая, мрачная, за последние дни превратившаяся в шнурок, Аля пристально наблюдала со стороны. Как долго и как спокойно Борька водил своих приятельниц за нос... Как прекрасно морочил им головы...
- Аля, Аля! - сурово одернула она себя.
Место для осуждения было выбрано не слишком удачно.
Сначала все стояли со скорбными лицами, но постепенно у собравшихся начали мерзнуть ноги. Многочисленные вдовушки, понемногу привыкая и примеривая к себе свое новое положение, стали потихоньку прогуливаться, осторожно, незаметно подпрыгивая. Мечтали о той минуте, когда можно будет наконец сесть в теплые машины и автобусы и долго-долго ехать на кладбище.
Мужчины вытащили сигареты, закурили и пустились разговаривать. Разговоры покрутились вокруг смерти, но быстро ушли в сторону. Начали проблескивать слабые, короткие улыбки, скорбные, унылые выражения сменились обыкновенными. Все устали беречь нарисованную грусть и о ней помнить - неслучайно уныние издавна считается тяжким грехом.
Официальное прощание странно задерживалось и вышло скомканным и пустым. Тянулись по одному, словно нехотя. Женщины смотрели ничего не понимающими вопрошающими глазами. Борька лежал, засыпанный цветами, и иронически улыбался.
Нервно оглядывающаяся в поисках Леночки Аля, глянув на бледного Борьку, внезапно подумала: если бы он сейчас встал, то наверняка сначала пожаловался бы на промерзшее помещение - настоящий ледник.
- Аля, Аля! - снова остановила она сама себя.
Ей действительно хотелось видеть Лену, которую она давно знала и по-своему любила. Борька не постеснялся их познакомить, и что странно: конфликта при этом не возникло. Наверное, он умел выбирать правильные характеры. Обтекаемые. Как у его харьковской жены: на редкость тихого, незаметного и неслышного человечка. Сплошной штиль... У Али были более сложные составляющие, но и с ней Акселевич не промахнулся. У него оказался талант на женщин. Профессионал.
Леночка смотрела Борьке в рот, не дискутируя с ним и редко поддерживая разговор. Не потому, что не могла, а потому, что не хотела. Она видела в нем божество, нежданно-негаданно явившееся в ее родном, достаточно провинциальном, несмотря на громкие эпитеты, городе. Сверхчеловека, дарованного ей то ли философией Ницше, то ли собственной фантазией и непохожего на мужское харьковское окружение. И хотя Богом, как известно, быть трудно, Борька замечательно справлялся с выданной ему Леной и ею же определенной ролью, не прилагая к этому больших усилий. Ему вообще изображать ничего из себя не приходилось: Лена с искренней любовью и детским старанием живенько и усердно нарисовала чудесный и единственный образ так, как ей самой того хотелось.
Она была чересчур рассеянна. Могла утром, торопясь на работу в музыкальную школу, схватить вместо сумочки магнитолу и отправиться с ней в путь. Никто на улице внимания не обращал: несет себе женщина радиотехнику в ремонт. Дама спохватывалась лишь на троллейбусной остановке, обнаружив, что из "сумочки" нельзя достать кошелек.
Сосредоточивалась Леночка единственно на Борьке, совершая извечную, самую большую и страшную, но излюбленную женскую ошибку: делала смыслом жизни рядом живущего.
Аля вспомнила, как она впервые увидела Лену. Сразу в качестве жены.
"Какую выбрал! - подумала она тогда в страхе. - Маленькая моль! Нос здоровый! На голове черт знает что! Елена Прекрасная... Или любит?.. И не искал, и не выбирал вовсе... Любит... Любит - и все!"
Позже Аля поняла, что ошиблась: о любви не стоило даже задумываться. Зато безропотная и безответная Леночка оказалась Еленой Премудрой, умеющей свободно и легко подчиняться. На что способны только самые умные.
Аля не знала, почему нет Лены. Унижаться до расспросов она не желала и молча злилась, справедливо считая, что не приехать этой рассеянной тихоне было нельзя. Не умерла же она скоропостижно от неожиданного горя!
Аля не слишком тосковала. С одной стороны, не позволяла себе, с другой - была готова к раннему расставанию навсегда. Знала - Борькин век давно измерен. И близкий уход - четкое клеймо на избраннике небес. Как концлагерный номер. Борьке выдали номерок с небольшими цифрами. Аля увидела это почти сразу после знакомства с Акселевичем.
Они познакомились в поликлинике. Борька пришел к Але на прием, жалуясь на давление и сердце.
- А что читают хорошенькие женщины? - спросил он, увидев на столе раскрытую книгу.
Хорошенькие женщины читали Марселя Пруста.
- О-о! - с удивлением протянул Борька. - Не верю глазам своим! Вы не только красивы, но и умны. Редчайшее сочетание.
Пруст оказался его любимым писателем. Вероятно, это сыграло решающую роль. Аля никогда не призналась потом Борьке, что книга была не ее: забыл какой-то рассеянный, вроде Лены, пациент. Аля лишь едва пробежалась по странице и загрустила: прозаик сочинял не для ее ума.
...Гроб занесли в автобус, и все расселись по машинам. Наконец стало тепло, и кто-то даже попробовал сострить, назвав Леву, распоряжающегося похоронами, командором автопробега.
Аля смотрела в окно, на беспощадно посыпанные всякой дрянью, грязные улицы, и думала, что напрасно не родила от Борьки ребенка. Не потому, что ей сильно хотелось его иметь - она еще успеет, а потому, что никто из Борькиных подруг на такое не решился или просто не догадался это сделать, и теперь на Земле от Борьки ничего не останется. Равно как от всех Акселевичей: брат и сестра Бориса тоже не имели ни семей, ни детей. А Борьку необходимо было повторить. И не один раз.
Потом Аля вдруг подумала, что не знает, зачем его нужно повторять. Более того, даже не представляет, каким он был в действительности. Жили-жили, любили-любили, говорили-говорили, а сейчас она не в состоянии четко и определенно сказать, что есть Борька. Чем и кем он был. Выходили какие-то общие, бесцветные, пустые слова, получались затасканные характеристики и надоевшие эпитеты...
- Аля, Аля! - опять придирчиво и строго сказала она себе. - Почему ты не можешь его объяснить? Что ты запомнила и поняла? Неужели совсем ничего? Ужасно, но ты тупица! Это наверняка! Аля! - дала она себе команду, как собачке. - Аля, искать! Ну, вспомни, немедленно вспомни!.. Его слова, его манеры и движения, его улыбку... Ищи, ищи, Аля!.. Вспоминай...
За окном начал падать редкий медленный снег. Наверное, немного потеплело... А что ей дадут эти воспоминания? Слова, манеры, движения... Когда она не знает, что он за человек, тот Борька, с которым провела столько времени вместе... А знает ли это кто-нибудь еще?
Аля осторожно оглянулась. Скорее всего, это должна знать тихая Лена, но ее нет. Тогда кто же? Аля внимательно и недобро осматривала всех сидящих в автобусе: здесь никто не имеет ни малейшего понятия о Борькиной душе, которая теперь уже далеко, за пределами их досягаемости. Впрочем, она всегда существовала за подобным пределом. Да им и дела до нее, в общем-то, нет и никогда не было. Похоронить бы тело... У них вполне земные заботы, и других просто не намечается. Аля, Аля!..
Долгая дорога до кладбища, встретившего тишиной и нетронутыми сугробами, казалась бесконечной. По пути одна машина пропала: Санька Свиридов, школьный Борькин приятель, вместе с четырьмя бывшими однокашниками, поехал в неизвестном направлении и сгинул на своих "Жигулях" без следа.
Могильщики двигались проворно, и все здесь подчинялись им одним. Аля сразу отошла на задний план, стушевалась, затихла, продолжая по-прежнему озираться в поисках Лены. Она ничего не понимала и устала. Быть главной ей очень надоело.
Гроб снова открыли, и Борька опять иронически ухмыльнулся. "А что вы теперь будете говорить? - казалось, было написано на его белом лице. - Говорить-то вам, друзья и подруги, совершенно нечего!"
Он оказался абсолютно прав. Сестра стояла у гроба, мелко-мелко кивала Борьке и держалась за деревянный край подрагивающими пальцами.
- Ну вот, ну вот! - шептала она.
Мать на кладбище поехать не смогла. Бывший классный руководитель срывающимся голосом пробормотал, что все будут стареть, а Борька останется в памяти всегда молодым, красивым и грустным, дошел до Борькиного возраста Христа, попытался сыграть на прямой и банальной ассоциации и споткнулся. Что следует дальше, он не знал. Бог и Акселевич - это тема, принадлежащая единственно Лене Премудрой. Но ее нет.
Борька вновь скептически ухмыльнулся. И здесь врут! Он никогда не был ни красивым, ни грустным. Скорее, резковатым, острым на язык, самоуверенным... Ласковым с женщинами и щедрым на комплименты, умеющим пленять... Такие данные и подробности к моменту никак не подходили. Но кто ведает, как нужно их произносить, эти надгробные речи!..
Женщины снова усердно обливались слезами. Не плакала одна Аля. Она отошла в сторону и неотрывно, приковавшись взглядом, смотрела в яму, приготовленную для Борьки. Почему-то вспомнился ненавистный еще со школы Некрасов со сказочно-придурочным Морозом Красным носом и стынувшей в зачарованном сне, тронувшейся после похорон мужа Дарьей. Картинка поэта, больше других писавшего о смерти, на практике оказалась безупречно точной. Психологически выверенной. Спеленутой холодом и безысходностью Але не хотелось ни двигаться, ни думать. Ей вообще больше ничего не хотелось.
Могила была готова. Сестру осторожно отвели от гроба, и Борьку закрыли крышкой. От стука молотка женщины дружно отвернулись, хотя следовало затыкать уши.
- На плечики подняли, на плечики! - бодро командовал могильщик. - А с веночками вперед, пожалуйста!
Странность происходящего завораживала, замораживала присутствующих, оцепеневших не от ледяного ветра, а от невозможности поправить случившееся и его переиграть. Бывает ли что-либо страшнее безвариантности?.. Очевидно, Борька понимал это лучше других. Вон сколько вокруг "вариантиков"... Аля вздохнула и тоже отвернулась, спрятав злые, совсем "непохоронные" глаза. Она давно знала, что "альтернативок" много, но столько...
- Сволочь Свиридов! Москвы, что ли, не знает?! - вдруг бешено заорал, сорвавшись, Лева, вспомнив о приятелях в Санькиных "Жигулях". - Какие все сволочи! А в морге без очереди генерала пришлось пропускать, поэтому столько ждали! И на тот свет умудряются поскорее пролезть по особому праву! Им некогда, кто посильнее! В небеса очень торопятся!
- Монетки достали, лучше медные! - командовал могильщик. - Монетки бросаем и каждый по горсточке земли! Каждый по горсточке!
Где теперь найдешь эти медные... Тут и появились пропавшие. Они неслись бегом к свежей могиле по снегу, не разбирая дороги, на ходу срывая шапки.
- Сволочи! - опять взорвался Левкин крик. - Ну, какие же вы сволочи!
- Тихо, тихо! - полуосознанно, равнодушно зашептала Аля, с трудом шагнув вперед. - Тихо, Лева! Вспомни про вчерашний день...
Вчера эти самые сволочи, с восьми утра до позднего вечера, мотались, как проклятые, вместе с Левой по похоронным делам, забыв обо всем остальном. Они тоже сегодня держались из последних сил.
Минуту все постояли молча. Аля почему-то решила, что Лена Премудрая специально не поехала вместе с ними, а придет немного позже, когда они разойдутся, чтобы остаться с Борькой наедине. Але хотелось задержаться, чтобы увидеть Лену, но это было невозможно: как она объяснит свое странное желание? Да и кто ей позволит отстать?
К автобусам шли разрозненно, отчужденно, неохотно тянулись, словно боясь друг друга, плелись между могил по утоптанным снеговым дорожкам, автоматически спотыкаясь взглядами о фамилии оставшихся здесь навсегда. "И не остановиться, и не сменить ноги..." А когда добрели, наконец, собираясь рассаживаться, молоденькая блондиночка с простеньким лицом зарыдала неожиданно бурно, истерически, внезапно осознав происходящее. Она плакала, покачиваясь, и стала вдруг падать, но Лева успел подхватить ее в самый последний момент.
- Кто это? - шепотом спрашивали друг у друга.
Блондиночку в дешевенькой шубке абсолютно никто не знал, она пришла позже других, держалась особняком и только невидяще таращилась на всех.
Лева пожал плечами, нехорошо блеснув черными глазами, готовыми в любой момент к слезам и к неестественному смеху.
- Знаю, что Марина, больше ничего неизвестно...
- Ей домой надо, Марине, ее нельзя везти на поминки в таком состоянии, - заговорили обревевшиеся вдовушки.
Они явно обрадовались, что нужно о ком-то заботиться и хоть что-то делать. Из сумочек стали доставать валидол, валокордин, нашатырный спирт. Аля смотрела с равнодушным презрением, забыв, что она все-таки врач и должна проявлять сострадание и оказывать помощь. Вместо этого Аля машинально пыталась подсчитать, сколько здесь женщин. И прибавляла к ним примерное количество отсутствующих по различным причинам. Лену в том числе. Цифра выходила чудовищная. Видимо, Аля преувеличивала.
Марина таблетки и капли не брала и упорно валилась с ног. Ей нравилось страдать дальше. Лева, обняв ее покрепче, повел с помощью Саньки к автобусу и усадил рядом с собой. Вереница двинулась в обратный путь.
Для поминок Борькины приятели сняли маленькое, уютное кафе далеко от центра. Родители устраивать ничего не хотели - сил на это не осталось, но брат и сестра поехали вместе со всеми. Брат произнес прочувственную речь о вине Акселевичей-старших перед Борькиными приятелями, и признался, что у него никогда столько друзей не было, и он даже не подозревал, как их много - верных и преданных - у Бориса. В общем, толок воду в ступе. О Борькиных подругах не вспоминал. И непонятно почему: тоже очень верные и преданные. Самые, самые, самые... Слушали нехотя, вполуха, создавая видимость и прекрасную иллюзию дружного, хоть и довольно случайного коллектива.
От холода все яростно набросились на коньяк и еду. В этой жадности сквозило что-то постыдное, низкое, неприличное, но совладать с собой не мог никто. Борькины приятели, согревшись и выпив, тоже начали пересчитывать собравшихся женщин. И смеяться все веселее и откровеннее.
Марина быстро напилась, ее развезло от тепла и отчаяния. Она плакала и плакала, а измученный, безмерно уставший, осатаневший Лева, один из всех счетом не увлекающийся, вяло, безразлично утешал, автоматически повторяя одно и то же:
- Перестань, девочка, перестань! Поешь, и давай мы тебя отвезем домой! Тебе домой надо.
Он тоже сейчас, как недавно Аля, не мог ни думать, ни двигаться.
- Я не хочу домой! - закричала Марина и взмахнула тоненькой рукой с обручальным кольцом. - Я не могу, не могу, мне плохо!..
И этой ничего не хотелось.
- Немедленно прекрати! - с ненавистью крикнула в ответ сидящая напротив Аля, злобно и некрасиво растягивая губы. - Мы все здесь такие, поняла? Все! И тоже, как ты, можем рыдать и закатывать истерики! Но не рыдаем! Или ты думаешь, что только одна имеешь право его оплакивать?
- Идиотка! - мысленно добавила к сказанному Аля и резко вздохнула.
Ее раздражало буквально все, а особенно эта маленькая глупая девица, неизвестно откуда взявшаяся и столь нелепо заявляющая о себе. Почему все собравшиеся - только о себе, когда надо - о Борьке?.. Почему все жалеют лишь свои души и тела?..
- Аля, Аля! - строго снова остановила она сама себя.
Марина растерялась от грубого окрика. Она пьянела сильнее и сильнее.
- Но я больше всех его любила! - пролепетала она, отстаивая свои сомнительные, маленькие права и привилегии.
Счеты сводились по-прежнему, они пытались делить даже мертвого Борьку.
- А ты в этом уверена? - язвительно спросила Аля, выпрямляясь за столом во весь свой немалый рост, и достала сигарету. - Оглянись вокруг, дурочка: видишь, бабья сколько? Невычисляемо! И все его одного! На десятерых хватит и останется. И тебя посчитали!.. Да еще кое-кто не приехал... Балаган хоть куда! Разве тут можно трепаться о любви?
- Аля, посмотри, с кем ты связалась! - вмешалась еще одна Борькина подруга. - Это ребенок! Пойдем!
И поднявшись, она заботливо, бережно повела Марину в туалет. Марину рвало, она стонала, отплевывалась, топала, пила воду из-под крана и без конца твердила свое:
- Я больше всех его любила! Я больше всех! Больше всех, больше, больше... Я...
- Ты воды лучше больше пей! - советовала практичная Борькина подруга.
Ее глаза, как недавно у Левы, тоже начали неестественно блестеть от приближающегося приступа истерического смеха. Похороны превращались в нехороший водевиль. Может быть, Борька так все и планировал, заранее предвкушая и прогнозируя нестандартную ситуацию?.. Он и умер лишь для того, чтобы посмеяться над ними... И доказать им, собрав наконец всех вместе, насколько они глупы, беспомощны и подвластны ему... И насколько он силен и независим. Последний аккорд... Подведение итогов.
Аля судорожно курила, пытаясь немного привести себя в порядок.
- Аля, Аля! - безуспешно твердила и повторяла она себе.
Все-таки у нее неправильный характер. Иначе ей бы не казалось, что смерть и похороны просто-напросто входили в расписание, были заранее Борькой предусмотрены, что все происходящее - хорошо продуманная до деталей и мелочей картина... И Борька хитро и насмешливо улыбается сейчас, глядя на них со стороны... Профессионал, отлично понимающий: наступил очень, ну очень подходящий, программный момент для продажи всех и вся. Пришла пора доказать мужскую преданность и подчеркнуть вечную искренность и неизменную честность. Ценой жизни. У кого какая политика... И бесполезно себе твердить: одумайся, идиот! Затормози! Уже "не остановиться, и не сменить ноги..." Лучше умереть ради простейшего доказательства - он профессионал. Значит, может все. И ничего не боится. Он устал без конца обманывать и обманываться. Ему осточертело смотреть в родные и лживые глаза. Надоели любовь и любимые, которых оказалось слишком много. Он задохнулся от тягостной и чересчур своеобразной родительской и братско-сестринской любви... Запутался. И решил отомстить...
Аля споткнулась на этой странной мысли. Аля, Аля!.. Спокойно! Почему - отомстить? За что? И кому? Да за все! И всем сразу. За неудавшуюся судьбу. За бессмысленные связи. За болезни и мучения. За себя. Вот, это главное! Отомстить... А на жизнь - плевать! Подумаешь, подарок! Утвердить себя последним броском в никуда... Спокойно. Уверенно. Обреченно. Ни о чем не жалея. Когда осталось - несколько шагов до смерти. Четыре там или больше, не все ли равно... Он понимал, что осталось мало. И торопился утвердиться любой ценой. Для этого стоило умереть в тридцать три. Вполне разумно. И подняться вверх, к облакам. Куда вообще-то ему не подняться... Но он профессионал. Хорошо знающий, что прощать ничего нельзя. Ни себе, ни другим. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Ничего нельзя забывать. Хотя ты далеко не Бог - единственный, кто имеет право карать и судить на Земле и на небе. Единственный, кто умеет прощать. А поэтому, отомстив, ты должен умереть. Для профессионала - обычное дело...
- Дай зеркало, - попросила Аля соседку. - Я видела у тебя такое маленькое... А румян нету?