Всю жизнь его преследовала несправедливость. Но он никогда не роптал на судьбу, не проклинал ее и не накладывал на себя рук. Хотя человеческая категоричность оценок, непродуманность выводов и поспешность мнений изматывали и терзали его, порой лишали сил, заставляли замыкаться в себе и озлобляться. И бесконечные его оправдания, письма и статьи в редакции журналов (большая часть так и осталась неопубликованной), где он пытался объясниться, раскрыть душу и мотивы своих не так истолкованных поступков и произведений...
На всю жизнь он остался непонятым людьми. Думаю, что и поныне мы - его читатели - до конца не представляем себе, что таится за этим знакомым каждому из нас именем: Николай Семенович Лесков.
С одной стороны, не очень стремились узнать, с другой - не слишком могли. Попробуйте отправиться в свою районную библиотеку и попросить романы Лескова "Некуда" и "На ножах" или повести "Зимний день" и "Заячий ремиз". В конце концов вы их найдете, но это будет не так просто даже сейчас, а что говорить о тех, кто хотел прочитать всего Лескова лет 20-30 назад?
Наше знакомство с ним ограничивалось "Левшой" и "Очарованным странником". Впрочем, некоторые открыли еще "Леди Макбет Мценского уезда" да кое-кто читал "Тупейного художника". И все? Да полно, знали ли мы и знаем ли Лескова-художника, Лескова-мастера, столь различного и непохожего на себя предыдущего в каждом новом своем произведении?
Ответ на вопрос о нашем знании однозначен. Совершенно неоднозначна характеристика его творчества: в русской литературе Лесков один из немногих сумел воплотить в себе дарования лирика, рассказчика, романиста, сатирика и публициста. Непредсказуемый, постоянно меняющий свой почерк и облик прозаика, Лесков не подлежит никаким четким оценкам, никаким общепринятым меркам и раз и навсегда сложившемуся мнению о его творчестве.
Безусловно, неузнаваемость Лескова-прозаика можно отнести и к его большим недостаткам. Но, думается, здесь речь совсем о другом: о необычности, многогранности его дарования, о мятущейся, горячей, страстной натуре, искавшей выхода своим силам мучительно долго и столь требовательно, что заставляло писателя всю жизнь пробовать себя в самых неожиданных и новых жанрах.
В журналистику и литературу он пришел не рано - уже тридцатилетним. И это совсем не плохо: прозаик начинается поздно, его рождает и формирует не только талант, но и определенный жизненный опыт. А уж опыта к тому времени Лескову было не занимать. Не имея хорошего образования (пять лет в орловской гимназии почти ничего не дали), и начав в шестнадцать лет служить сначала казенным мелким чиновником, а затем в частной фирме, Лесков изъездил почти всю Россию. Живя в Киеве, он постигает азы культуры и овладевает украинским и польским языками (неслучайно в его повести "Заячий ремиз" Оноприй Перегуд говорит по-украински).
Будущий писатель, уже чувствуя свое предназначение, рвется к творчеству, его тянет в Москву и Петербург в надежде там широко публиковаться и найти друзей, единомышленников. Он не нашел их никогда. Одиночество, словно роковой знак, не выпускало его из своих цепких и страшных рук до конца жизни. Не удались два брака, хотя сын от второй жены, Андрей, остался с отцом и посвятил его памяти биографическую книгу, наиболее ценную из всего, что написано о Лескове-старшем.
В Москве и Петербурге Николай Семенович жадно бросается в журналистику: он неустанно пишет и публикует статьи самого различного характера. Одна из них, опубликованная в "Северной пчеле" весной 1862 года, касалась Петербургских пожаров. Демократы и студенты усмотрели в ней клевету в свой адрес, и с того страшного для Лескова месяца началась совсем иная, тяжкая, горькая, вначале буквально ошеломившая начинающего писателя жизнь. В статье Лесков требовал, чтобы полиция или официально представила доказательства того, что поджигают студенты, или официально опровергла слухи. Статью мало кто прочитал, но быстро распространилась молва - Лесков связывает пожары в Петербурге с революционными стремлениями студентов. Напрасно он боролся с совершенно неверным толкованием статьи - его имя стало предметом оскорбительных подозрений. Незаслуженная обида потрясла писателя и заставила его круто повернуть в другую сторону. Хотя определенность направления, как он сам подчеркивал, никогда не числилась в свойствах его скептической натуры.
Сильный и волевой, он был сплавом четырех социальных слоев России: бедного провинциального дворянства, разночинцев, сельского духовенства и крестьянства. Последнее, скорее, по образу жизни: деревня, где он провел детство, навсегда оставила свой след в его душе и характере. Именно могучий дух не дал Лескову сломаться, когда началась настоящая травля: преследования неизвестными лицами, визиты в редакцию "Северной пчелы" студентов, мечтающих убить клеветника, анонимные письма с угрозами. Сейчас трудно понять, кто занимался всем этим грязным делом и кому оно в действительности оказалось на руку. Но появившийся вскоре первый роман Лескова "Некуда" под псевдонимом "М. Стебницкий" накалил атмосферу до предела: если статья была взрывом, о котором могли со временем забыть, то роман словно подвел окончательную черную черту под нравственным обликом и сущностью прозаика и сделал его мишенью революционно настроенной публики на долгие годы.
Лесков пытался оправдаться. Ему этой возможности не давали. Он понимал, что поступил необдуманно, произнеся открыто, вслух слово "поджигатели". Понимал ли он, что ему трудно оценивать и всю непростую политическую ситуацию в России? Возможно, что да. И страстно мечтал о людях, которые помогли бы ему в этом и для начала хотя бы согласились выслушать и поговорить. Не выслушали.
Роман "Некуда", четко отнесенный к антинигилистическим, критиковали все. Особенно щедрым на яростные и уничтожающие оценки оказался Писарев. Лесков не принял и не понял новых людей, тех самых Базаровых, которых не слишком жаловал и Иван Сергеевич. Но для Лескова это неприятие стало подлинной трагедией жизни: дерзкое новое и незнакомое племя безоговорочно и яростно отвергло прозаика, сделав весьма серьезную и опасную для писателя попытку навсегда смешать с грязью его имя. Не получилось.
Наверное, это было просто невозможно - лишить Россию одного из ее талантливейших сынов. Именно талант заставлял прозаика работать, стиснув зубы и на что не обращая внимания. Он писал, писал, писал... Не обладая политической зоркостью, он владел мастерством подлинного художника и из-под его пера выходили ярчайшие образы, незабываемые герои.
В незатухающий костер своего отвержения Лесков подбрасывает новые поленья: романы "На ножах" и "Соборяне", где вновь в карикатурном виде оживают нигилисты. Таковы Термосесов и учитель Варнава Препотенский, которым в романе "Соборяне" противопоставлены священнослужители, главным образом протоиерей Савелий Туберозов.
Впоследствии Лесков откажется от идеализации церковников, но вот пересмотреть свои взгляды на ниспровергателей морали и религиозных заповедей не сможет. Точнее, не захочет. Это очень твердый, резкий, бескомпромиссный характер.
В романе "Соборяне" явно просматривается тяготение Лескова к народным истокам: именно в народе он видит силу, мощь, красоту, только его считает единственной и реальной основой продолжения и развития России Его, а не отвратительных ему Термосесовых, способных на подлость, воровство, обман, лишенных всяких представлений о чести, совести и порядочности.
"Без идеала, без веры, без почтения к деяниям предков великих... Это... Это сгубит Россию", - думает Лесков, вкладывая такие слова в уста своего героя Туберозова.
Да, Лесков уверенно и страстно проповедует любовь, любовь к стране, к человеку. И отвергает тех, кто живет иначе. Поэтому горячая поборница всего нового нигилистка в романе "Соборяне" говорит: "Они (польки) любят свое отечество, а мы свое ненавидим".
Лесков выступает против ненависти, безверия, против любых "не" и "без". Он доводит тягу к разрушению "новых русских" (термин, бытующий и в наше время) до предела, абсурда. Если Базаров поклонялся знанию, правда, в основном, своему, то Термосесов у Лескова откровенно заявляет: "...бросьте школы, они вредны; народ, обучась грамоте, станет святые книги читать. Вы думаете, грамотность к разрушающим элементам относится? Нет-с. Она идет к созидающим, а нам надо прежде все разрушить".
Куда же далее? Поистине некуда... Жизнь подтвердила правоту писателя.
Более позднее творчество прозаика показало нам иного Лескова: властелина жанра рассказа (возможно, очерка, как считал он сам) и маленькой повести, где ожили простые, знакомые и до боли любимые писателем люди. Здесь уже галерея известных нам образов: Катерина Измайлова, Иван Северьяныч Флягин, Левша, тупейный художник Аркадий...
Не торопитесь. Так ли уж и они нам известны? Не привыкли ли мы просто повторять затверженные со школы стереотипы, не пытаясь внимательно перечитать текст и постичь истину? В чем же она?
Начнем с любимого всеми Левши, посрамившего англичан. Вот и идея: величие и мощь лапотной России, которую так просто за пояс не заткнешь. Вы давно не перечитывали "Левшу"? Да ведь великий умелец в конце концов погиб по пьяному делу! А подкованная блоха перестала плясать, так как ее точно высчитанный вес увеличился от ненужных ей подков, о чем не без иронии упоминает в своей книге о Лескове Лев Аннинский.
Как же оценить эти факты? Жизнь довела до пьянства? Непохоже - Левша как раз празднует победу. А ювелирную работу зачем было разрушать - единственно, чтобы пустить пыль в глаза? Ну и пустили, толку-то что?
Да, непрост, загадочен Лесков на каждом шагу, и узнать и понять его до конца почти невозможно. Пьет от несчастной жизни одинокая Любовь Онисимовна из рассказа "Тупейный художник". Но здесь тоже не все так просто: жестокий барин сдал любимого ею Аркадия в солдаты, но Аркадий возвращается в чине офицера, с деньгами, чтобы выкупить Любу. Только вот ожидаемый хэппи энд не наступает, и вовсе не по вине жестокосердного барина: эта страшная фигура уже в прошлом, отыграв свою роль до конца. Просто ночью дворник, позарившись на деньги, убивает сонного Аркадия. Так кого же обвиняет Лесков: крепостное право или случай в виде алчного дворника?
А влюбленная Катерина Измайлова? Разве облагородила молодую женщину любовь, разве возвысила ее, идущую на убийство не только мужа, но и ребенка? Скорее, она превращается на глазах читателя в некое бездуховное существо с животными страстями и примитивными инстинктами. Как же ее рассматривает Лесков?
Не будем торопиться с оценками и выводами. В свое время здесь уже постарались вовсю, и таких дров наломали... Одинокий, замученный, отверженный критикой и читателями, писатель мог вполне подписаться под словами своего героя Туберозова: "Народу, мой друг, много, а людей нет". Это Евангельская истина.
Он не встретил их на своем жизненном пути и навсегда остался загадочным и непонятным. Но отгадка еще впереди. И настоящее чтение Лескова тоже. Это - обязательно.