Лобановская Ирина Игоревна
В ответе за правду

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Лобановская Ирина Игоревна
  • Обновлено: 06/02/2010. 13k. Статистика.
  • Очерк: Литкритика
  •  Ваша оценка:

       ИРИНА ЛОБАНОВСКАЯ
      
       В ОТВЕТЕ ЗА ПРАВДУ
      
       Очень модными были в советские времена романы-"кирпичи". Очевидно, считалось каким-то унижением и позором пробавляться рассказами да маленькими повестями. Чехов... Да при чем тут Чехов! О советском строителе коммунизма нужно писать толстенные книги! Чем толще, тем лучше. И писали. Разные, конечно. В основном, по привычной схеме-болванке - какая-нибудь "битва в пути", то бишь на производстве, заводской конфликт и блестящая победа главного героя. Героя во всех смыслах. Не в угоду моде, отнюдь, но в потоке своего времени стал романистом и Юрий Герман.
       Первый свой роман "Рафаэль из парикмахерской" он написал примерно лет в семнадцать. В девятнадцать второй - "Вступление". Его жестоко разругали в "Литературной газете", а в другой газете автора заклеймили, написав, что роман этот - "вылазка классового врага". Практически приговор молодому прозаику. И новые романы уже никогда бы не появились, если бы не вмешательство Максима Горького. Он заботливо пестовал смену. И отозвался о Юрии Германе так: "Из юноши может получиться писатель". Слово Горького стоило очень дорого.
       Правда, мэтр позже, призвав к себе Юрия, объявил, что хватил через край - юному романисту нужно еще много работать. До совершенства далеко. И под надзором главного писателя страны Юрий стал описывать - что бы вы думали? - примусы на коммунальной кухне. Так называемые литературные этюды. Позже с помощью Горького он сменил шумную свою коммуналку на дом литературной элиты, разгромные статьи, конечно, исчезли, началась иная жизнь...
       Фамилию дед Юрия, подкинутый в семью русского генерала, служившего в Польше, получил по значению имени Герман - в переводе с латинского значит "родной, единокровный". А маленький Юрий, родившийся в семье военного в 1910, рос на фронте: четыре года, с четырех до восьми лет, провел на батарее, которой командовал его отец. Мать, сестра милосердия, выхаживала раненых. Вряд ли он хорошо запомнил то время, хотя наверняка память сохранила что-то важное.
       Рано начавшееся творчество стало всей его жизнью. В тридцатых годах появились роман "Бедный Генрих" (во время войны немцы сжигали его на площадях), "Наши знакомые", повести "Лапшин" и "Алексей Жмакин".
       В войну Юрий Герман ушел на фронт корреспондентом. В пятидесятых-шестидесятых годах появилась его основная трилогия - "Дело, которому ты служишь", "Дорогой мой человек" и "Я отвечаю за все". Советская действительность...Ее идеалы... Поток времени и шаги истории... И все общечеловеческое, что тревожит мир и будет тревожить постоянно. Именно этим трилогия разительно отличалась от романных "кирпичей". Именно потому почти все они сегодня - прочно забыты, а книги Юрия Германа - на слуху.
       В центре его трилогии - жизнь и судьба Владимира Устименко, врача, человека, посвятившего себя целиком любимому делу. В принципе перед нами классический образец реализма - положительный герой в развитии, жизнь которого прочно слита с жизнью государства, с его тяжкой историей. Типичный герой в типичных обстоятельствах. Но это - сухая, холодная формулировка тематики. А на самом деле...
       На самом деле трилогия, в целом, кажется, такая стандартная, почти лишена привычной схемы, стереотипов. Это живая жизнь, одновременно и подчиняющаяся законам жанра, и провозглашающая свои собственные. В литературе тех лет большая редкость - столь яркая образность, когда читатель в какой-то момент начинает принимать героев за своих друзей или врагов.
       Володя Устименко, рано оставшийся без матери и позже потерявший отца, Володина тетка Аглая Петровна, любящая его Варя Степанова, ее брат Женя, их отец, друг Устименко-старшего... И дальше, и дальше... Все они проходят чередой испытаний - Отечественная война, культ Сталина...
       Главный герой - юродивенький, как ласково зовет его тетка Аглая, выбирает себе труд врача. И отныне его жизнь - медицина. Вот как отзывается о нем коллега:
       "Это, разумеется, не для тех, кто исповедует осторожнейшую систему невмешательства, хоть она куда как спокойна. И не для тех, кто слишком уж плотским умом одолеваем. Это более годно тем людям, которые, по старинному присловью, имеют "ум в сердце". Таким, например, умом наделен известный вам товарищ Устименко Владимир Афанасьевич... Ну и, конечно, высокой принципиальностью, ибо всякая резиновая упругость души тут не приемлется. ... Смысл жизни в твоей необходимости этой жизни. ... Холодным не быть! ...весьма образно в Священном Писании сказано: "Помните себе, что, если тех, кои не горячи и не холодны, Господь обещал изблевать с уст своих, то чего удостоитесь вы, совершенно холодные" ... смысл жизни человека в том, чтобы ... был необходим людскому коллективу. ... не смей есть хлеб от того, что людям не нужно. Не смей об этом не задумываться. ... Будете необходимы людям - обретете смысл, нет - дело ваше. Народишко и не заметит - жил такой или не жил. И эти так называемые "незаметные", в общем-то, как это ни жестоко, но незаметны по своей вине: стороной прожили, сами по себе, что жил, что помер - никто и не обернулся. А какая бы жизнь наступила, если бы каждый предельно был необходим людям... ".
       Обратиться к Священному Писанию в середине прошлого века - это не просто редкость, это настоящая смелость. В те годы и думать о Библейских текстах было опасно. Так что снова - какие уж тут стандарты... Далеким от них всегда оставался Юрий Павлович. Но вернемся к его главному и любимому герою.
       "Поток гомункулусов вызывает в таком характере, как Устименко, естественное чувство брезгливости. ... он мне даже показывал кое-какие свои заметки, из которых иной делец и ферт от хирургии мог бы невесть что сварганить, но товарищ Устименко именно что и не делец, и не ферт, а врач. Врач из таких, о которых мечтал Федор Александрович Гетье, тот, что Ленина лечил. Гетье врачей-ученых никак не отрицал, .... однако же утверждал, что есть среди них такие, которые, увлекаясь проблемами, помимо своей воли вдруг да и посмотрят на страдающего человека, как на материалец для построения и подтверждения своих теориек. И больной как человек, и притом тяжко страдающий, как личность - отодвинется на второй план. Опаснейшая штука, когда деятельностью врача, вырастающего в ученого, начинает руководить не желание помочь больному, а желание взять да и подтвердить на этом больном, ... те научные соображения, которые возникают при его наблюдении. ... а смысл моей жизни, это... полная отдача моему обществу. ... Выгода может быть только одна. ... Выгода эта, как утверждает наш товарищ Устименко, "от общественного к личному"".
       Это не значит, что герои Германа не думают о счастье. Кто же о нем не думает? Все мы живые люди...
       "Эго самое счастье толкуют и будут толковать по-разному. Вот, например, Полунин и тот мой сокурсник, проживающий нынче благополучно в Москве... Кто из них познал истинное счастье? Всегда и во всем рискованный Пров Яковлевич или винтёр Дмитрий Борисович? Отвергатель и разрушитель Полунин или сочинитель никому, кроме него самого, не нужных диссертаций Дмитрий Борисович? Где счастье - в винте или в лодчонке, которую крутят дикие наши пороги и которой управлял Полунин? ... В полунинском ощущении трагической беспомощности и в попытке восстания против этой беспомощности или в покорном признании беспомощности, да еще эдак, чтобы, сохрани Бог, себя не утрудить лишними размышлениями? Но ведь говорит народ, и умно говорит: "Жив, да покойника не стоит". ... нет большего несчастья, чем потерять смысл жизни ради существования. ... можно истинное и даже весьма глубокое счастье испытывать, лежа, допустим, на горячем песке у моря и слушая пение.... волн... Но разве не совершенно такое же счастье испытывает задравший хвост теленок, ... когда он прыжками мечется по зеленому лугу? И то, и другое есть счастье бытья, и в этом счастье пребывает множество так называемых людей, но тогда, позвольте, почему же они, люди, - цари природы? Любовь мужчины и женщины на протяжении многих веков поэтически сравнивается с любовью голубей: воркующие голубки, целующиеся голуби и иные пошлости, возведенные в высший ранг. Но я не желаю думать о себе, как о голубе. ... Если ты человек, то мало тебе физического ощущения блаженства на берегу моря, мало тебе голубиного покоя (да еще заметьте, голуби все попрошайки и приживалки, чем почему-то умиляют человека) - ... тебе непременно нужно движение вперед, борьба, проникновение в не познанные до тебя области знания, ощущение твоей необходимости не для тебя самого и не для твоих детей (этого мало обществу), а непременное ощущение делания, созидания, участия в общем созидании".
       Такие мысли вслух и убеждения всегда были для избранных, были и остаются во все времена, тем более в наше российско-капиталистическое. Общество, люди рядом, работа ради них, а не ради собственных благ... Писатель вел речь не о сиюминутном, а о вечном, о всечеловеческих ценностях. Они сегодня многим смешны. Да они всегда были смешны многим! Но они всегда - ценности, а все остальное - проходящее и пустопорожнее...
       Очень интересно в трилогии решение отношений - вполне классических - сотрудника НКВД с окружающими. В сущности, перед нами довольно редкий в литературе образ энкэвэдешника, резко отличающегося от общепринятого образца и привычных схем. Снова - вне всяких канонов. До ХХ съезда партии литература вычерчивала исключительно светлый образ работника НКВД - человека, преданного стране и делу партии, стоящего на страже ее интересов. Преподносила его таковым читателю. После съезда все изменилось - и стал он тотчас жутким мракобесом. Как всегда, привычные крайности.
       В трилогии Германа перед нами - Август Янович Штуб. Старый чекист. Отличный семьянин - жена Зося, растрепа и растеряха, и трое детей. И честность Штуба, и неумение просто брать под козырек и исполнять любые приказы сверху. И любовь к людям, их понимание, сопереживание. И принцип: "... лучше совсем не жить, чем делать то, во что не веришь".
       Штуб далек от нашего привычного послевоенного понимания того, кто "из органов". Он отпускает из лагеря Аглаю Петровну Устименко, имитируя ее болезнь. Ничем другим помочь Аглае Петровне Август не в силах: она осуждена, как враг народа. Штуб пытается ее спаси. Но эта помощь людям... Его отказ действовать по приказу... У Августа остается один страшный выход, иначе - все тот же лагерь и обвинение: и он тоже станет врагом народа. А его детей заклеймят на всю жизнь... Он отлично понимал и знал все.
       "Штуб заперся ... и истово, со знанием этой работы, растопил свою огромную печь. Горе жгло ему грудь, но он скоро справился с этим - он ведь умел справляться со всем. ... внимательно перечел резолюции большого начальства. Место, где надлежало стоять его подписи, было еще чистым. "Таким оно и останется до скончания веков, - подумал Штуб. - Именно таким". И написал как бы предисловие ко всему двухтомному делу. Короткое, сжатое, холодными словами, ледяными фразами, а в общем - пылающее ненавистью. ... Теперь тут все стояло на месте, все было расположено по нарастающей, каждая последующая фраза была сильнее и страшнее предыдущей, и подпись стояла как приговор: Штуб. Кому приговор? ... Главное заключалось в том, чтобы не ослабла пружина. ... Нужно было позвонить домой. Но на это у Штуба не хватило сил. Не могло хватить. Уже с трудом из последних сил он постелил себе на диване...В одиннадцать он начал принимать люминал: две таблетки, через десять минут еще две, потом последние две. Полежал тихо, выпил остатки коньяка, выбросил окурки в печь... Пора? "Странное слово - пора", - подумал он. ... внимательно оглядел кабинет. Все здесь было в идеальном порядке... Разве вот коньячная бутылка? Но и у нее была своя роль: выпил-де и крепко уснул. Выпил и печь закрыл раньше времени. Главное - чтобы истинные мотивы никому не пришли в голову. Во всяком случае - чтобы они не были очевидны. Теперь наступило время. ... Штуб подошел к печке. Открыл верхнюю дверцу, плотно насадил чугунную вьюшку и, убедившись в том, что сине-зеленые огоньки изогнулись в сторону кабинета, словно запросились к нему, захлопнул чугунную дверцу топки. Это было все. Его день кончился. И его труд. Теперь зеленая изразцовая печь принялась за свою работу - ей так было велено. ... "Угорел". С тем и доживут Тяпа и Тутушка свою жизнь. И Алик".
       Типичен ли Штуб для НКВД? Нет, конечно. Были ли такие? Безусловно. Но его гибель в самом конце трилогии... Она ведь в значительной степени нарушила романное равновесие, превратила его в черную безнадежность, поставив страшную финальную точку. В советских романах такое принято не было. И снова - к вопросу о пресловутых хеппи эндах. Жизнь и они - неизменное противоречие и столкновение. А жизнь продолжается, и держится на этих Устименках, Варях Степановых и Штубах. Тех, кто делает только то, во что верит. И верит в то, что делает. Не ворует. Не лжет. Не лицемерит. Их мало? Статистики на этот счет не существует. Кому как повезет - встретить на своем пути таких людей. А то, что они живут рядом с нами... Уж в этом нет никакого сомнения. Несмотря на все тяготы бытия и суровость времени.

  • © Copyright Лобановская Ирина Игоревна
  • Обновлено: 06/02/2010. 13k. Статистика.
  • Очерк: Литкритика
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.