Промозглым ноябрем они шли по набережной Дона: двое молодых людей, двое начинающих актеров. И юноша был влюблен в свою спутницу, а она... Как водится, взаимностью не отвечала. Насмешничала над признаниями в любви. И весело спросила:
- А что ты можешь сделать для меня? Можешь, например, прыгнуть в воду?
Довольно стандартные вопросы. Только ответ необычный. Юноша мгновенно, в пальто и шляпе, перемахнул через парапет и сиганул в ледяную воду. Перепуганная капризница заголосила. Прибежали люди. Готового на все ради любви вытащили из реки.
А девушка, видя такой редкий пыл и самоотверженность, сдалась и вышла за спасенного замуж.
Никто из людей на набережной тогда, конечно, не мог себе даже представить, что спасенный через много лет станет известен всей стране. Это был будущий великий сказочник, драматург Евгений Шварц.
Долгие годы, уже признанный, известный, он продолжал себя считать несостоявшимся писателем. Начал Шварц, как многие, со стихов - в двадцатые годы прошлого века. Потом писал для детей - сказки и рассказы. Но никогда не оставался доволен собой и своей работой. Жаловался, что никак не может себя найти. И вполне серьезно, без всякого кокетства, обвинял себя в косноязычии. Все это, конечно, - сильный перебор, хотя некоторые литераторы, в число которых входил и Маршак, считали Шварца писателем, умеющим рассказывать лучше, чем писать. Рассказчиком Евгений Львович и впрямь оказался прекрасным. Но в конце сороковых годов бесконечно "искал свой слог".
Ему уже было уже за пятьдесят, а он все бился над каждой своей строкой, над каждым словом. Критику, даже самую мягкую, воспринимал тяжело, обижался и терял чувство юмора. А от критики грубой, несправедливой - чаще она именно такая - болел по-настоящему.
Никогда не мог назвать себя писателем. Стеснялся. И объяснял:
- Сказать о себе: "я драматург" - я могу. Это профессия. А сказать: "я писатель" - стыдно, все равно что сказать: "я красавец". Можно сказать: "я член Союза писателей", потому что это факт, подтвержденный членским билетом, подписью и печатью. А писатель - слишком высокое слово...
Вообще Шварц писал буквально все: сказки, рассказы, сценарии, обозрения для Аркадия Райкина, заодно сочинял подписи под журнальными картинками, и куплеты, и стихи, и статьи, и цирковые репризы, и балетные либретто, и внутренние рецензии...
- Пишу все, кроме доносов, - посмеивался он.
В двадцать седьмом году Вениамин Каверин познакомил Евгения Львовича со своим братом Александром, композитором, известным под псевдонимом Ручьев, и его женой Катей. Ах, Екатерина Ивановна...
Через полгода Шварц ушел из семьи, от Гаяне, которой добился прыжком в Дон. Разрыв дался Евгению Львовичу тяжело - у него началась нервная болезнь, выражавшаяся в непрерывном и усиливающемся с годами треморе рук. В пятьдесят лет он уже с трудом мог поднести вилку ко рту. Писал все неразборчивее. Врачи помочь не могли...
Очевидно, выручало творчество. Оставшийся до самых последних дней своей жизни большим ребенком, как все сказочники, Шварц погружался в сюжеты сказок и чувствовал себя там, словно в родном доме, среди любимых и хорошо знакомых людей. Сказки-сценарии Шварца всегда отличались, во-первых, подлинными мудростью и юмором, а во-вторых, неожиданной обыкновенностью героев. Король из сказки "Золушка", ведущий себя, как капризное, наивное и обидчивое дитя - почему не сказали, что сын вырос? - угрожающий уходом в монастырь и сам встречающий своих гостей... И другой Король, из "Обыкновенного чуда", совершенно искренне обвиняющий во всех своих пороках родственников, наградивших его столь мерзкими чертами... Злая мачеха, умеющая взять жизнь под уздцы и пристроить любимых дочек... Влюбленная принцесса, которую не поцеловал ее избранник... Кай и Герда... Дракон и Тень... Обычные люди. Отнюдь не сказочные персонажи.
Сказки Шварца - абсолютно новое, самобытное явление в нашей литературе. Доказывающее, что эпигонство - далеко не всегда так уж плохо. Правда, кроме Шварца, никто, ни до него, ни после, подтвердить этого не сумел.
Он исследовал природу грехов наших. Именно наших, родных нам и близких, поскольку все его короли и принцы с принцессами - не более чем имена. По сути они - живые люди, живущие среди нас, с которыми мы сталкиваемся постоянно, ежедневно. А потому Разбойница так похожа на нашу соседку, а Лесник - на нашего друга, который целиком под каблуком жены.
Извечный конфликт добра и зла становится у Шварца постоянным и не отвлеченным, не далеким от зрителя. Драматург делает его повседневным, таким, который перед людьми всегда, даже в мелочах. Солгал.... Ну, подумаешь, что тут особенного? Велел сказать, что его нет дома... Но Принцесса упала в обморок. И нельзя забывать о таких принцессах рядом.
Драматурги всегда - большая редкость и на вес золота. Сценарий - жанр предельно скупой, не дающий автору много возможностей для раскрытия темы и характеров. Там все - в минимуме. И вот с этим жестко ограниченным набором средств и нужно работать, создавая пьесу. Основа драматургии - конфликт. И не более того. Много это или мало? Очевидно, для кого как, однако минимальность возможностей тотчас предъявляет особые права. И предельно вырастает роль каждой фразы, роль самого языка. В прозе все попроще - не добился чего-то пейзажем или диалогом, дополнишь описанием или авторским комментарием. У драматурга этаких шансов нет. Конфликт и слово - обходись как хочешь!
Поэтому каждая фраза в пьесах Шварца просится стать афоризмом. И становится. Его героев часто повторяют и цитируют.
Он любил людей. И обращался к ним словами Садовника из пьесы "Дракон":
"- Умоляю вас - будьте терпеливы. Прививайте. Разводите костры - тепло помогает росту. Сорную траву удаляйте осторожно, чтобы не повредить здоровые корни. Ведь если вдуматься, то люди, в сущности, тоже, может быть, пожалуй, со всеми оговорками, заслуживают тщательного ухода".
Удивительно, что Шварцу сошли с рук эти две пьесы: "Дракон" (1943) и "Тень" (1940). Написанные в сталинскую эпоху, весьма прозрачные ассоциативно, они должны были обрушить на голову автор гнев вождя. Но этого не произошло. Почему? Осталось некоей загадкой, хотя высказывались мнения, будто пьесы отнесли к антифашистским.
Но вот что говорит Тень:
"- Дело Љ 8989 окончено. В конце подшито волеизъявление принцессы и мой приказ Љ 0001".
" - Завтра же я отдам ряд приказов - и ты окажешься один против целого мира. Друзья с отвращением отвернутся от тебя. Враги будут смеяться над тобой. И ты приползешь ко мне и попросишь пощады".
Вам ничего это не напоминает? Так и веет сталинизмом...
А путь человека на Земле... Шварц прогнозировал его достаточно резко и справедливо в пьесе "Тень":
"- Сытость в острой форме внезапно овладевает даже достойными людьми. Человек честным путем заработал много денег. И вдруг у него появляется зловещий симптом: особый, беспокойный, голодный взгляд обеспеченного человека. Тут ему и конец. Отныне он бесплоден, слеп и жесток".
Прекрасно говорит и Трактирщик в пьесе "Обыкновенное чудо" (1954):
"- В молодости я ненавидел людей, но это так скучно! Ведь тогда ничего не хочется делать и тебя одолевают бесплодные, печальные мысли. И вот я стал служить людям и понемножку привязался к ним. ... Да, я служу людям и горжусь этим! Я считаю, что трактирщик выше, чем Александр Македонский. Тот людей убивал, а я их кормлю, веселю, прячу от непогоды. Конечно, я беру за это деньги, но и Македонский работал не бесплатно".
Судьба спасла Шварца от лагеря, но не уберегла от болезней. Началась одышка. Евгений Львович задыхался. И понимал, насколько все это серьезно...
Очередной инфаркт... Было совсем плохо, врачи объявили, что осталось немного. И драматург, прекрасно все сознающий, вдруг попросил карандаш и бумагу. Объяснил, что хочет записать о бабочке.
Думали - бредит. Но когда болезнь отпустила, признался, как мучила его мысль, что он умрет - сейчас вот, через минуту! - и не успеет рассказать о многом, и прежде всего об этой бабочке. О самой простой белой бабочке, капустнице, которую видел в Комарове летом. Но, объяснял Шварц, ему казалось, что он нашел слова, какими о ней рассказать. О том, как она летала. Ведь это так здорово - найти нужное слово...
С Екатериной Ивановной Шварц прожил тридцать лет, постоянно терзаясь сомнениями, любит ли она его. Катерина Ивановна любила... И покончила с собой через два года после смерти Евгения Львовича. К ней он обратился со своей последней отчаянной просьбой:
- Катя, спаси меня!
Он верил, что жена в силах спасти его от чего угодно, - настолько она была мужественной и смелой. После ареста Заболоцкого в тридцать восьмом именно Катерина Ивановна спасла другую Катю, жену Николая Алексеевича, и его детей.
- Испытываю судьбу, - смущенно признавался Шварц другу. - Подписался на тридцатитомное собрание Диккенса. Интересно, на каком томе это случится...
Это случилось задолго до выхода последнего тома...
По-настоящему верующий православный, перед смертью Евгений Львович успел исповедаться и причаститься. Исповедовал и причастил его известный ленинградский священник протоиерей Евгений Амбарцумов, сын священномученика Владимира Амбарцумова.
Ушел человек, который ради тех, кого любил, был способен на любые чудеса. Так говорил мальчик-паж из сказки Шварца "Золушка".