Фронт вошел в жизнь какой-то необъяснимо парадоксальной естественностью. Уже в шестнадцать лет будущий прозаик и критик успел побывать на фронтах Гражданки. Отечественную прошел фронтовым корреспондентом.
А позднее, в пятидесятых-шестидесятых годах, любил повторять: "Мне два раза в жизни крупно повезло. Когда я женился на Наташе (вторая жена). И когда меня исключили из партии. Свердловцы, мои сокурсники, почти все стали партийными деятелями, и немалыми. А многие ли из них мирно скончались в своих постелях?"
Писателю нравился афоризм Домбровского: "У нас страна неограниченных возможностей". И неслучайно глава Союза писателей СССР Георгий Марков однажды воскликнул с нескрываемым раздражением:
- Недопустимый Бек!
Якобы Эммануил Казакевич тогда поправил:
- Неповторимый Бек. Неукротимый Бек.
Добавим: мужественный и честный человек.
Удивительно, но в романе "Волоколамское шоссе", начатом в сорок втором и опубликованном в шестидесятом, прозаик отважился противостоять, в лице своего героя, политруку. На фронте это был авторитет непререкаемый.
"Командиры ушли. Задержался лишь политрук Дордия. Не очень умело козырнув, он произнес:
- Разрешите, товарищ комбат, провести с ротой беседу.
- Что же ты народу скажешь?
- Думаю сказать, что подходит годовщина Октября... И вот... Как боролись подпольщики большевики. А еще раньше революционеры демократы... Чернышевский, например...
- Э, Дордия, заехал...
Дордия замялся, замолчал.
- Эка хватил!.. Зачем это солдату?
- Зачем? - переспросил Дордия. - А Ленин?
- Что Ленин?
- Он еще юношей полюбил Чернышевского. И любил всю жизнь. Чернышевский вывел образ революционера, для которого превыше всего долг...
Дордия оживился. Он попал на своего конька, заговорил на тему, что была ему близка.
- Некогда, Дордия, тебя слушать, - сказал я. - Иди в роту. И говори с бойцами проще.
Дордия покраснел. Краска залила даже шею.
- Иди! Напутственное слово я сам скажу бойцам.
... Что им сказать, моим солдатам, перед новым боем?
Остановив коня, я обратился к строю.
- Товарищи! Нам хотели дать отдохнуть, но не пришлось. Нельзя отдыхать, пока враг под Москвой. Мы идем в бой, идем вперед вопреки всем трудностям. В будущем станут допытываться: что же это за люди, которые боролись под Москвой с такой отвагой? Ответим им теперь: это советские люди, защищающие свою Родину!"
Фронтовики прозвали Александра Альфредовича бравым солдатом Бейком. И чего только не случалось в его бурной биографии...
В тринадцать лет убежал из дома от мачехи и отца, военврача, человека крайне жестокого. Скитался, жил в людях, но все-таки окончил Реальное училище.
После Великой Отечественной стал учиться в Коммунистическом университете имени Свердлова, или, в обиходе, Свердловке - первой в СССР Высшей партшколе. И был изгнан из ее стен и из партии за некую шалость. В те голодные времена среди учащихся появился фанатик-изобретатель. Он без конца писал правительству о своих гениальных открытиях. Ему даже обещали помочь, но со временем, когда промышленность встанет не ноги, и выдали дополнительный продовольственный паек. И вот Бек и еще двое слушателей решились на обман. Уж очень парням хотелось есть... Убедили изобретателя, будто нашли ему помощников-рабочих, которые сделают хорошие чертежи и схемы его новинок. Но помощников нужно кормить... В виде платы за услуги. Таким образом лукавая троица выманила у изобретателя муку и растительное масло, напекла оладий, наелась и накормила других.
Конечно, все быстро открылось. Оскорбленный изобретатель пожаловался... И шутку сочли делом серьезным. Чтобы будущие партработники так развлекались?! Так издевались над товарищами?!
Бек не знал, что делать... Убежал из Москвы, мучился в товарных вагонах, ехал куда глаза глядят... Оказался в Эстонии, тогда самостоятельном буржуазном государстве. К счастью для Александра, границу охраняли не слишком строго, а потому удалось вернуться. Хотя этот глагол здесь не подходит... Возвращенца подобрали тяжело больным. Сразу два тифа - сыпной и брюшной, больница, несколько недель беспамятства... Потом арест для выяснения всех обстоятельств, но недолгий.
И началась новая жизнь... Бек работал грузчиком на кожевенном заводе, ночевал там же или опять скитался по знакомым, немытый, полуголодный... Однако вскоре в "Правде" стали появляться заметки, подписанные псевдонимом "Ра-бе", что означало "рабочий Бек" или "рабкор Бек". При "Правде" для рабочих появился кружок литературно-театральной критики, куда и пришел Бек. И вот он, уже профессиональный литературный критик, создает группу из троих - Бек, его первая жена и их приятель. Она имела собственную позицию, критиковала все и вся, даже РАПП, за недостаточную верность принципам пролетарского искусства.
Очерки и рецензии Александр Альфредовича стали появляться в "Комсомольской правде", "Известиях". Он сотрудничал в редакциях других изданий, в созданном по инициативе Горького "Кабинете мемуаров". Позже был членом редколлегии альманаха "Литературная Москва".
Основным его произведением по праву стал роман "Волоколамское шоссе", состоящий из нескольких повестей. Ими зачитывались в тылу, во Франции книгу критики называли шедевром, в Италии - самым выдающимся в русской литературе произведением о войне, а в Финляндии ее даже изучали в Военной академии.
Бек словно отстранился от авторства и написал о себе: "В этой книге я всего лишь добросовестный и прилежный писец".
Роман написан от лица героя, невыдуманного, реального участника обороны Москвы казаха Баурджана Момыш Улы. Очевидно, прозаик посчитал, что правду лучше говорить устами другого человека. Это еще и свидетельство определенной скромности писателя.
Ему стоило немалых трудов уломать бывшего фронтовика...
"- Нет, - резко сказал Баурджан Момыш Улы, - я ничего вам не расскажу. Я не терплю тех, кто пишет о войне с чужих рассказов.
- Почему?
Он ответил вопросом:
- Знаете ли вы, что такое любовь?
- Знаю.
- До войны я тоже считал, что знаю. Я любил женщину, я испытал страсть, но это ничто в сравнении с любовью, которая возникает в бою. На войне, в бою, рождается самая сильная любовь и самая сильная ненависть, о которой люди, этого не пережившие, не имеют представления. А понимаете ли вы, что такое внутренняя борьба, что такое совесть?
- Понимаю, - менее уверенно ответил я.
- Нет, вы этого не понимаете. Вы не знаете, как дерутся, борются два чувства: страх и совесть. Самые свирепые звери не способны так жестоко бороться, как эти два чувства. Вам известна совесть труженика, совесть мужа, но вы не знаете совести солдата. Вы бросали когда нибудь гранату во вражеский блиндаж?
- Нет.
- Тогда как же вы будете писать о совести? Боец наступает вместе с ротой, в него бьют из пулеметов, рядом падают товарищи, а он ползет и ползет. Проходит час - шестьдесят минут. В минуте шестьдесят секунд, и каждую секунду его могут сто раз убить. А он ползет. Это совесть солдата! А радость? Знаете ли вы, что такое радость?
- Должно быть, и этого не знаю, - сказал я.
- Верно! Вам известна радость любви и, быть может, радость творчества. Жена, вероятно, делилась с вами радостями материнства. Но кто не испытал радости победы над врагом, радости боевого подвига, тот не знает, что такое самая сильная, самая жгучая радость. Как же вы будете писать об этом? Станете выдумывать?
...Я пытался спорить, но Баурджан Момыш Улы был непреклонен.
- Нет! - отрезал он. - Мне ненавистна ложь, а вы не напишете правды".
И все-таки он согласился... И начал диктовать:
""Не ведая страха, панфиловцы рвались в первый бой...". Как по вашему: подходящее начало?
- Не знаю, - нерешительно сказал я.
- Так пишут ефрейторы литературы, - жестко сказал он. - В эти дни, что вы живете здесь, я нарочно велел поводить вас по таким местечкам, где иногда лопаются две три мины, где посвистывают пули. Я хотел, чтобы вы испытали страх. Можете не подтверждать, я и без признаний знаю, что вам пришлось подавлять страх. Так почему же вы и ваши товарищи по сочинительству воображаете, что воюют какие то сверхъестественные люди, а не такие же, как вы? Почему вы предполагаете, что солдат лишен человеческих чувств, свойственных вам? Что он, по вашему, - низшая порода? Или, наоборот, некое высшее создание? Может быть, по вашему, героизм - дар природы? Или дар каптенармуса, который вместе с шинелями раздает бесстрашие, отмечая в списке: "получено", "получено"? Я немало уже пробыл на войне, стал командиром полка и имею основание, думается мне, утверждать: это не так! ... Наш первый бой, проведенный в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое октября тысяча девятьсот сорок первого года, был и сражением со страхом. А семь недель спустя, когда мы отбросили немцев от Москвы, за ними побежал и генерал Страх. Они наконец то узнали, быть может впервые за эту войну, что значит, когда сзади гонится страх".
Баурджан рассказывал Александру Беку о многом и подробно. О том, как люди в ужасе отступали перед врагом, о том, как невероятно тяжко расстреливать беглецов, о том, как необходимо это делать... И как мучился он сам. Пытаясь найти объяснение происходящему...
"Не убил ли я вчера, расстреляв перед строем изменника, бежавшего ради спасения своей жизни, не убил ли я этим залпом великую силу любви к жизни, не подавил ли великий инстинкт самосохранения?
Вспомнилось - в одной статье я читал: "В бою в человеке борются две силы: сознание долга и инстинкт самосохранения. Вмешивается третья сила - дисциплина, и сознание долга берет верх".
Так ли это? Наш генерал, Иван Васильевич Панфилов, говорил об этом по другому. Когда то, еще в Алма Ате, в ночном разговоре ...Панфилов сказал: "Солдат идет в бой не умирать, а жить!"
...Неужели воля к жизни, инстинкт сохранения жизни - могучий первородный двигатель, свойственный всему живому, - проявляется только в бегстве? Разве он же, этот самый инстинкт, не разворачивается вовсю, не действует с бешеной яростью и мощью, когда живое существо борется, дерется, царапается, кусается в смертельной схватке, защищается и нападает?
Нет, в этой небывалой войне за будущее нашей Родины, за будущее каждого из нас, любовь к жизни, воля жить, неистребимый инстинкт самосохранения должен стать для нас не врагом, а другом. Но как пробудить и напрячь его?"
Баурджан, комбат, часто вспоминает Панфилова. Можно даже считать, что роман в значительной степени - дань генералу.
"Умом надо воевать", - говорил Панфилов. И разговаривал с бойцами по-своему.
- Грудью? - переспросил он. - Нет, сударь, грудь легко проткнуть всякой острой вещью, а не только пулей. Эка сказанул: грудью. Вот доверь такому чудаку в военной форме роту, он и поведет ее грудью на танки. Не грудью, а огнем! Пушками встретили! Не видел, что ли?
...- Нельзя воевать грудью пехоты, - проговорил он. - Особенно, товарищи, нам сейчас. У нас тут, под Москвой, не много войск... Надо беречь солдата.
...Подумав, он добавил:
- Беречь не словами, а действием, огнем".
"У дороги, в том месте, куда нас вывела тропка, стоял часовой - парень лет двадцати с серьезными серыми глазами. Не очень чисто, но старательно он приветствовал генерала по ефрейторски, на караул.
- Как живешь, солдат?
Парень смутился. В то время в нашей армии обращение "солдат" было не принято. Говорили: "боец", "красноармеец". Его, быть может, первый раз назвали солдатом. Заметив смущение, Панфилов сказал:
- Солдат - великое слово. Мы все солдаты. Ну, расскажи, как живешь?
- Хорошо, товарищ генерал.
Хмыкнув, Панфилов посмотрел вниз. Скрывая шнуровку, жидкая грязь облепила тяжелые ботинки часового. Следы дорожной грязи, очищенной сучком или щепкой, остались на мокрых обмотках и повыше. Рука, державшая винтовку, посинела на рассветной стуже.
- Хорошо? - протянул Панфилов. - А скажи, как марш проделали?
- Нет, - сказал Панфилов. - Разве во время войны хорошо живут? Шагать ночью под дождем по такому киселю - чего в этом хорошего? После марша спал? Нет. Ел? Нет. Стой тут, промокший, на ветру или рой землю; а завтра послезавтра в бой, где польется кровь. Чего в этом хорошего?
Часовой неловко улыбался.
Панфилов продолжал:
- Нет, брат, на войне хорошо не живут... Но наши отцы, наши деды умели все это переносить, умели побеждать тяготы боевой жизни, громили врага. Ты, брат, еще не встретился с врагом в бою... Но бороться с холодом, с усталостью, с лишениями - тоже бой, где нужна отвага. И не вешаешь головы, не хнычешь... Вот это хорошо, солдат!"
В решении извечной проблемы, что такое хорошо и что такое плохо, написан весь роман "Волоколамское шоссе". И в утверждении правды о человеке воюющем. Страшная это судьба - война... Но уж если она выпала на долю... Надо пронести свой крест с честью. И не дать врагу пройти шоссе до конца...