Лобановская Ирина Игоревна
Любит - не любит

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Лобановская Ирина Игоревна
  • Обновлено: 17/07/2010. 553k. Статистика.
  • Роман: Проза
  •  Ваша оценка:

       ИРИНА ЛОБАНОВСКАЯ
      
       ЛЮБИТ - НЕ ЛЮБИТ
      
       Роман
      
       1
      
       Полнолуние обрушилось на Землю неожиданно. Все календари упорно твердили, что до его наступления осталось еще минимум дней десять. И, как всегда, врали. Наглая полнощекая белая луна не вытерпела, и промурлыкав: "Пора хорошенько рассмотреть, что там творится на Земле!", взошла во всем своем величии. Насмешливо и четко внезапно обрисовалась на небе в бледном молочном ореоле и стала весело наблюдать за происходящим сверху. Забавлялась...
       А внизу творилось что-то невообразимое: большие Кремлевские часы вдруг остановились в полночь.
       Телевидение захлебнулось от ужаса, газеты завыли об Апокалипсисе, улицы опустели. Заорали пожарные сирены, к которым быстро присоединились визгливые "скорые помощи". Вокруг забушевали наводнения, загремели землетрясения, заполыхали пожары.
       Доллар сначала метнулся вверх, а потом так же резко упал. Куда-то все время рвалось атмосферное давление.
       Заставили выступить министра финансов, бившего себя на экране в грудь и публично поклявшегося отрубить себе правую руку, если будет инфляция и дефолт. Но такие клятвы страна уже давно проходила. Поэтому ему на слово никто не поверил, зато все сразу успокоились и бросились забирать деньги из банков. Чулки - они всегда надежнее. Особенно в сочетании с дверями по прозвищу "звери".
       Потом долго говорил премьер-министр, убеждавший население опомниться, спокойно ходить на работу и сверять часы по радиосигналам точного времени. Откуда они возьмутся - никто не знал и объяснять не пытался. В заключение премьер собрался с силами и взял на себя смелость пообещать починить часы в трехдневный срок.
       - Конечно, починят! - уверенно сказал Ларисин отец, Сергей Тимофеевич.
       Его тут же поддержала помощница по хозяйству:
       - Починят, никуда не денутся! Выхода нет!
       Политические партии тоже бросились утешать. Одна посоветовала забыться и развлечься в обществе самого лучшего в мире поющего дуэта "Тату". Другая пообещала законно и жестко разобраться с юридической стороной вопроса остановки часов. А лидер третьей заявил, что именно он - единственный путь спасения страны, и поскольку все любят только его одного, пусть поверят ему на слово, немедленно займутся ежедневным сексом с красивыми девушками, лучше из рядов его партии, и срочно вступят в нее, если не сделали этого до сих пор.
       Затем изумленные зрители узнали, что их уровень жизни вырос за прошедшие несколько месяцев нового года на двенадцать процентов, инфляция снизилась на восемь с половиной процентов, а экономика развивается так, как и не снилось ни в 1913, ни даже в 1991 году.
       На экранах снова замельтешили бодрые шоумены, резво и проворно шевелящие языками, вновь уверенно заговорили политические комментаторы, призывающие народ к активности и участию в выборах, замелькали по-весеннему распустившиеся лопочущие дикторши, как всегда мило и очаровательно путающиеся в словах и слишком часто уверяющие, что боевики двинулись из Чечни в Россию. Новое территориально-политическое деление родной страны им прощали все без исключения, даже Президент. Таким милашкам дозволялось плести что угодно.
       Ночь полнолуния, вчерашний день и многие другие дни и ночи - все закружилось в бессмысленном и непонятном вихре. Хорошо, что смутные времена затянулись не слишком надолго...
       Лариса проснулась, глянула на часы и сладко потянулась после забавного сна.
       И вспомнила все случившееся наяву...
       Накануне она выиграла конкурс молодых красавиц города. Победа заслуженная... Одержать ее Ларисе оказалось совсем несложно: она была ладная, складная, видная из себя деваха. Хотя и перестарок.
      
      
       - Так сколько же вам лет?
       Голос председательши жюри тонко металлически вибрировал от гнева и волнения, ноздри в бешенстве раздувались, а глаза готовились зажарить Ларису, как яичницу на сковородке.
       - Вы знаете! - вздохнув, сказала Лариса. - Или мне еще раз предъявить документы? Для чего бездарно ломать комедию?
       - Это мы ломаем комедию?! - закричала председательша. - Нет, вы только посмотрите на нее!
       Да все давно уже на нее посмотрели! И даже не один раз... Очень внимательно... Иначе ей бы не стать королевой красоты.
       - Это мы, оказывается, ломаем комедию! - попыталась разыграть иронию председательша и театрально заломила руки. - Не она, а мы! Все жюри в полном составе! Над которым вы просто-напросто издеваетесь! Вы жестоко посмеялись над нами и продолжаете насмехаться! В конкурсе был возрастной ценз! Понимаете - ценз! Мы поверили вам на слово! А вы нас обманули! Воспользовались нашей доверчивостью! Вам куда больше двадцати!
       Куда больше лет на десять... И дальше ехать некуда.
       Лариса хмыкнула. Частичка правды в грозный монолог все-таки затесалась. В чем-то она права, эта безмозглая дылда с синими волосами. Неудачное подражание Мальвине. Или ошибка при выборе краски.
       Председательша отличалась колючими стальными глазами и узким - словно его ножом прорезали! - злым ртом. Хотя на конкурсе Лариса этого не заметила. Значит, все изменилось под влиянием ситуации. Ну надо же... Как люди переменчивы...
       Только разве Лариса насмехалась над жюри и всеми остальными? Просто очень хотела доказать этим идиоткам, что они из себя представляют, поставить их раз и навсегда на место... И поставила. А сама заняла высшее место на пьедестале. Стала победительницей городского конкурса красоты. Что тут особенного? Хотя особенного тут было немало.
       - Верните корону! - продолжала исходить гневом безумная председательша. - Вы ее получили нечестным путем!
       - Как это?! - изумилась Лариса. - Я уже некрасивая?!
       И встала в вызывающую стойку незаслуженно оскорбленной рыночной торговки, обвиненной злыднями-покупателями в обсчете и обвесе.
       Синеволосая собиралась негодовать дальше, но взглянула на Ларису и неожиданно резко сменила гнев на милость. Попалась честная председательша...
       - Приходится признать, что именно здесь жюри не ошиблось! - сказала поборница справедливости. - Но лишь в этом! Вы - лживая, хитрая и пронырливая особа!
       - А эти параметры конкурсу красоты по фигу! - резонно заметила Лариса. - Так что правила все выдержаны, и моя корона абсолютно законная! Доставшаяся мне по праву! И нечего тут разоряться: "Верни!", "Отдай!" Щас, разбежалась! Накось, выкуси! Ариведерчи!
       И Лариса, гордо высоко задрав красивый маленький нос, выплыла из комнаты походкой королевы красоты. Пусть даже местного значения. Все равно. Она отныне королева! А это уже свидетельствует о многом.
      
      
       Лариса подалась на конкурс от отчаяния. Жизнь проходила, даже пробегала и пролетала. И все мимо, мимо...
       Однажды пасмурным, слякотно-зимним субботним утром, когда не нужно было мчаться на службу, Лариса с ужасом обнаружила с помощью чересчур искреннего зеркала седую прядь у себя на виске и поняла, что ее молодость всерьез готовится навсегда отойти в прошлое. И надо спешить, чтобы поймать эту стерву за хвост.
       Лариса села возле зеркала, мрачно изучая свое отражение, и задумалась.
       Общество может спасти лишь мечта, размышляла Лариса, это истина. И человека, частичку общества - тем более. Но еще лучше, если эта мечта будет реализованной...
       А какая мечта у нее, у Ларисы?..
       Она хмуро посмотрела в окно. Во дворе, мокром и грязном, носились дети и пронзительно визжали от счастья, попадая в очередную лужу бывшего снега.
       У Ларисы не было семьи, не было детей, не было любимого человека... Значит, у нее не было ничего. Кроме тридцатника торопливых годочков и красоты. Красоты несравненной, как говаривал ее отец.
       И он не врал и не проявлял излишнюю пристрастность к единственной дочери. Его правоту всегда охотно подтверждали злобные женские взгляды в сторону Ларисы и любые зеркала, даже самые затертые от длительного употребления.
       Но собственная красота приносила Ларисе мало радости, хотя душа немного отогревалась в теплом сознании совершенства облика. И требовалось использовать свое стремительно убегающее преимущество как можно скорее и удачнее...
       Лариса хорошо понимала простую истину: то, что так долго не ладилось, вряд ли может измениться мгновенно, по одному желанию и повелению королевы. Значит, придется и дальше принимать жизнь такой, какая она есть, и переделывать ее понемножку, вооружившись терпением и не переставая надеяться. Пусть земные блага и распределялись далеко не поровну, все равно роптать и негодовать нельзя. Надо искать иные пути решения непростой проблемы личного счастья.
       Лариса терзалась одновременно раскаянием по поводу своего тщеславия и горьким сожалением о напрасно растраченном времени и упущенных возможностях создать семью.
       Потом сумрачная королева грустно припомнила одного странного человека времен ее ранней молодости. В Ларисином маленьком городишке, далеком от информационного бума, суеты и культурных обвалов, других интересных занятий, кроме воспоминаний, не находилось. Поэтому именно здесь их берегли и лелеяли особенно свято.
       Где сейчас тот человек?.. Куда исчез из Ларисиной печальной без него жизни?.. Почему не оценил ее несравненную красоту?..
       Как надоело без конца задавать вопросы самой себе, не имея ни малейшего представления об ответах...
      
      
       Лариса служила секретаршей у градоначальника. Отвечала на телефонные звонки, шалела от них к вечеру и однажды даже дома, сняв телефонную трубку, автоматически сказала:
       - Мэрия!
       Отец - а это звонил он - потом долго потешался над Ларисой.
       Он вырастил дочку без матери - та умерла, когда Ларисе сравнялось пять лет - и жениться снова отчего-то не захотел. То ли не нашел своей любви второй раз, то ли ее просто не искал, опасаясь осложнить жизнь обожаемой доченьки появлением мачехи.
       Лариса так никогда толком и не узнала, почему отец выбрал себе одинокий жизненный путь.
       Вообще к своему отцу Лариса относилась очень сложно. Одновременно любила и презирала. Отец был туалетный работник. Так про себя называла его Лариса.
       Всю жизнь прослужив скромным бухгалтером, отец до старости оставался большим шутником. Однажды вернувшись из налоговой инспекции, он встретил в своем офисе встревоженного начальника.
       - Сергей Тимофеич, ну как?.. - волнуясь, спросил шеф.
       И бухгалтер ответил совершенно спокойно, но слегка куражась:
       - Да все нормально. Все нормально... В Сибири места много.
       Начальник побелел:
       - Ой, ну вы скажете!! Что за шутки у вас?! Я надеюсь, это все-таки шутки?!
       Сергей Тимофеевич захохотал:
       - Да ладно, ладно! Все хорошо, уладил! Все в порядке.
       Во времена начала отцовской деятельности его профессия не котировалась и некоторым казалась смешной и унизительной. Это уже в конце двадцатого века, когда Ларисиному отцу было немало лет, бухгалтеры вдруг пошли нарасхват.
       Зато выйдя на пенсию, отец не стал сидеть сиднем в углу, а неожиданно задумал купить один из городских общественных туалетов.
       Их в городе насчитывалось всего пять: самый большой и очень грязный - вокзальный, более приличный - возле городского исторического музея, еще один, средней замызганности - рядом с военной частью, совершенно непристойный и занюханный - по соседству с рынком и последний, вполне приличный - вблизи городского театра.
       Сергею Тимофеевичу позвонил его прежний начальник по службе, тоже ныне пенсионер, и сказал, что вкладывает деньги и выкупает у города вокзальный туалет - там народа больше, а, значит, и прибыль выше. И предлагает Сергею купить туалет на паях. Дело стоящее. Отец подумал и согласился. Он вложил в сортирный бизнес все свои сбережения, еще назанимал у знакомых, кто сколько мог дать.
       Лариса посмеялась над отцом и выразила серьезное опасение, что теперь они очень скоро окажутся в долговой яме, но напрасно она скалила зубки.
       Два старичка, преобразившиеся в новых русских, моментально отремонтировали привокзальный туалет, и он засиял кафелем и белизной импортных унитазов. Место за кассой при входе заняла картинно восседающая на высоком стуле дородная дама с дипломом Московского энергетического института. Дама замечательно умела считать и строго следила за порядком. Его обеспечивали две уборщицы-пенсионерки.
       И вскоре отец начал получать такие приличные бабки, которые в маленьком Ларисином городке многим казались неприличными. И Лариса стала бояться уже совсем другого: как бы их вдвоем с папенькой не прирезали темной ночью из жадности, вороватости и зависти.
       Но пока до этого не доходило. Отец открыл себе долларовый счет в самом крупном городском банке, купил машину и обзавелся дачей.
       Правда, машина была всего-навсего "Жигуленком" последней модели, а дача представляла из себя разваливающуюся халупу. Только народ продолжал бегать в вокзальный туалет и исправно платить сначала пять, а потом семь рублей. И отец сменил "Жигуленка" на "ауди", а на дачу привез бригаду мастеров, которые за месяц превратили это страшненькое мрачное строение в чудесную двухэтажную игрушку со всеми удобствами.
       - Вперед, к победе капиталистического труда! Для тебя, дочка, стараюсь, - часто бодро повторял отец. - Вот выйдешь замуж, нарожаешь мне кучу внучат... И будут они тут бегать по зеленой травке и визжать от радости! Архитрав!
       Лариса безнадежно вздыхала.
       Отец был забавным человеком. Если ему вспоминалось где-то слышанное сложное слово - он не всегда понимал его значение, но знал, что такое слово есть и звучит замысловато - отец тотчас произносил его. И любил это слово потом повторять ни с того ни с сего.
       Кроме того, старый бухгалтер уродился романтиком, сохранил романтизм до старости и очень любил единственную дочь.
       Лариса хмуро отмалчивалась и избегала поездок на дачу. Для этого имелась довольно серьезная причина.
       На даче немолодая и радушная помощница отца по хозяйству развела целую скотоферму. Но едва Ларисе стоило привязаться к какому-нибудь утенку, начать кормить его с ладоней и водить за собой, как отцова помощница через неделю-другую объявляла ликующим тоном:
       - Ларочка, сегодня для тебя у меня особенный сюрприз! Нынче на обед будешь есть того самого утенка, которого так усердно выпасала! Я постаралась - как можно лучше зажарила его для тебя!
       Что характерно: экономка совершенно искренне была уверена, что этим безумно обрадует девушку.
       Да, долго выдержать у отца Лариса не могла.
       Накрывая на стол, отцова правая рука с искренней радостью и похвальбой всякий раз говорила:
       - Смотри, Ларочка, вот это - холодец из той самой коровки Буренки, которую мы с тобой неделю назад кормили и гладили!
       Или:
       - А вот это - жаркое из козочки Розочки, которая грелась у нас в доме! Помнишь, когда зарядили проливные дожди? А это - фаршированная курочка Валюша, твоя самая лучшая знакомая из наших курочек!..
       Лариса попыталась объясниться с отцовской экономкой, но наткнулась на такое изумление и непонимание, что плюнула и постаралась забыть про дачу, цыплят и курочек.
       А туалетный работник продолжал трудиться, получать деньги и ждать внуков.
      
       2
      
       Прочитав в городской газетенке объявление о созыве юных красоток на предмет выявления самой красотулечной, Лариса на минуту задумалась.
       Она сидела на работе возле телефона. Мэр отбыл по неотложным делам - контролировать новостройку.
       Контролировал он ее всегда в одном и том же месте - в тихонькой, окнами в сад, квартирке по улице бывшей Советской, а ныне Демократической, на третьем этаже. Там проживала гражданка - то бишь госпожа, засидевшаяся в любовницах - Алена Геннадьевна Дутикова, тридцати лет от роду, с непоколебимой грудью шестого размера и стоячими глазами цвета болотной воды.
       Об этом "контроле" был наслышан весь город, начиная с детишек старшей группы детского сада, кроме жены мэра - пухлощекой резвушки, успешно притворяющейся девочкой и тщетно, не первый год, сражающейся с неумеренными и постоянно растущими запросами двух великовозрастных дочерей.
       Лариса размышляла. А что если ей податься в красотки? Возраст не помеха - она соврет. Вряд ли у нее будут спрашивать паспорт.
       Она тут же позвонила приятельнице Шурке - продавщице самого большого городского универмага.
       - Шура, - сурово сказала Лариса, - мне срочно необходим купальник! Дерзкий, вызывающий и ослепительно-одуряющий!
       Шура громко зевнула и посмотрела в окно на бесконечные километры бело-синих снегов.
       - Кому собираешься дерзить? С утра было минус двадцать четыре, оттепель благополучно закончилась, - сообщила Шура. - На Канары, что ли, намылилась? Нашла богатого спонсора?
       Кого это Ларка себе отыскала? - вяло подумала нелюбопытная Шура.
       Она по жизни была телка телкой. И ее дружба с Ларисой держалась исключительно на контрасте, а не на сходстве характеров, опровергая старую истину, давно справедливо кажущуюся многим сомнительной.
       - Петрович вряд ли даст тебе сейчас отпуск, - равнодушно заметила Шура.
       - Петрович... - повторила, прикартавливая на манер Орловой в известном старом фильме "Цирк", Лариса. - Петрович... Это не суть. Эх, Шура... Ищи купальник, подруга!
       - Да чего его искать, - так же меланхолично отозвалась Шура. - Приезжай... Подберешь, чего душе угодно. Только это нынче дорогое удовольствие.
       - Знаю, - сказала Лариса. - Жди после шести. А может, чуточку раньше.
       Вечером в магазине верная Шура безразлично выбросила на прилавок множество цветных пакетов, хранящих в своей глубине предвкушение моря, солнца и остановившихся глаз загорелых плейбоев, еле выдерживающих искушение Ларкиным телом.
       - Выбирай! - лениво сказала Шурка. - На вкус своего нового друга. Можешь померить.
       И махнула рукой в служебные закоулки магазина. У Ларисы загорелись глаза.
       - А что ты присоветуешь? - справилась она у подруги, хорошо знакомой с разными фирмовыми тряпками, увенчанными лейблами.
       Безынициативная Шурка зевнула.
       - Все одно! - флегматично сказала она и махнула рукой. - Здесь самое главное - заставить трудиться воображение! Чтобы эти козлы в плавках все, как один, утирая с поганых рож капли пота и слюни вожделения, зафантазировались до подъема своей главной особенности!
       У Шуры были очень сложные и упорно приближающиеся к стадии трагической надорванности отношения с противоположным полом. Лариса в них старалась не вникать, тем более, что подруга вмешательства в личную жизнь ни от кого не требовала и сопереживания и сочувствия никогда не ждала. Отличный характер...
       Однажды Шура даже безапелляционно заявила, что нечего навязывать свою жалость тому, кто ее не просит и в ней абсолютно не нуждается.
       Неизвестно, ошеломил ли жюри больше сам купальник или Лариса, в него облаченная, на высоких каблуках, томная и слегка развязная, с длинными распущенными волосами и сама немного распущенная под стать им. Но только жюри в лице самых видных мужей города взглянуло на Ларису жадными, загоревшимися, изнемогающими очами и единогласно избрало ее победительницей, присудив ей корону королевы красоты.
       Теперь все это осталось позади. Неприятный сквозняк из темного зала, уставившегося на Ларису множеством оценивающих и раздевающих глаз... Как холодно... Злой заспинный шепоток разгневанных соперниц, претендующих на местную красоту... Страх и отчаяние, и дурацкая, хотя вполне справедливая мысль: "Зачем я все это делаю? Для чего все эти глупости в виде купальников, подиумов и визгливого жюри?!"
       Но отступать было поздно. И некуда. За ней - она сама...
      
      
       Увековеченная красотой Лариса явилась в понедельник на работу в ореоле громкой известности и несомненной скользкой популярности.
       Петрович вскочил, когда секретарша внесла ему обычный утренний чай, и торопливо усадил рядом, оглядывая замаслившимися глазами. У градоначальника слегка дрожали пухлые ручонки. Возможно, после вчерашних, крайне затянувшихся посиделок возле томной Алены Геннадьевны, считавшей своим долгом и почетной обязанностью ставить на стол сразу несколько непочатых бутылок "Гжелки".
       Лариса вздохнула. Ей было скучно. Слава ничего не изменила в ее тоскливом существовании и не прибавила ничего радостного к ее жизни. И не могла изменить. Слава... Пустое слово... Ради чего Лариса так старалась победить?! Разве она думала чего-нибудь достичь и что-нибудь переделать? Очередная глупость...
       Робко, прицельно прижимаясь жирненьким плечом, мэр сказал, что он в своей жизни еще не встречал женщины краше и обольстительнее.
       Значит, раньше он свою секретаршу даже не видел?.. Всегда всех нужно ткнуть носом прямо в действительность, да еще и объяснить очевидное...
       - Все остальные конкурсантки по сравнению с вами, Ларочка, оказались просто ничто! - вкрадчиво заверещал городской голова. - Они все совершенно лишены индивидуальности до такой степени, что любая из них могла бы стать на место другой, и никто бы этого даже не заметил!
       А как же Геннадьевна? - грустно подумала Лариса, пожалев недалекую Аленушку, все еще опрометчиво рассчитывающую на свое женское счастье.
       Лариса припомнила Дутикову, отлично умеющую выставлять свои стати в самом выгодном свете и обладающую почти безупречным экстерьером. Почему же и этой так не повезло с мужиком?.. Неужели она любит Петровича?.. А вдруг?.. На свете всякое бывает...
       Оспаривать свою обольстительность и оригинальность Лариса не стала - слишком примитивно! Да и против правды не пойдешь. И отправилась в приемную градоначальника вбивать в нестойкую склеротическую память мечтающего о пенсии компьютера жесткие директивы мэра по поводу уборки сроду неубирающегося города.
       Мэр явно готовился к бурным весенним разливам.
       Зимнее позднее полусонное солнце, пробившись, наконец, сквозь тучи, застилавшие его с самого утра, ярко засияло, как порой неожиданно проблескивает уставшее воображение или замерзшее чувство. Ставшее высоким небо настойчиво твердило о скором появлении весны.
       В приемной градоначальника круглый год стояла на холодильнике небольшая искусственная наряженная елка. И все впервые сюда приходящие удивлялись. И Лариса всем терпеливо, старательно объясняла:
       - Новый год был и будет опять! Вы со мной согласны? А раз будет - зачем ее убирать, эту елку? Лишняя работа! Пусть себе стоит! Придет очередной Новый год - она пригодится. Лучше все всегда делать заранее и ко всему быть готовой! Разве не так?
       Посетители растерянно кивали и оглядывали Ларису с недоумением. Странные люди... Находят, на что обращать внимание... Подумаешь, елка... Кому она мешает?..
       Лариса взглянула в окно и вздохнула. Ну, зачем ей весна?.. Одна лишь маята да морока...
       Отсутствие мужа и семьи делало ее неполноценной в собственных глазах и глазах окружающих. Даже какой-нибудь захудалый легкомысленный любовник и то поднял бы ее статус и придал некоторую уверенность. Но не находилось и такого...
       Потом Ларису ненадолго развлекла председательша, вызвавшая королеву на ковер, чтобы предъявить идиотические претензии по поводу возраста.
       Ну да, обманула!.. Что тут особенного? Нынче как жить бесхитростной и честной девушке?.. Да без денег...
       И тогда Лариса внезапно решила ехать в Москву. Ибо куда еще ей было деваться с ее королевской короной?..
      
      
       Перед отъездом она решила попрощаться с отцом, который в последнее время все больше времени проводил на даче, уверяя, что там ему легче дышать.
       Лариса села на электричку и через полчаса сошла на гнилую деревянную платформу, ступать по которой казалось опасным для жизни. Но Лариса, этой самой жизнью уже неплохо тренированная, запросто пролетела по черным доскам, потом ловко, ни разу не оступившись, сбежала по кривым ступенькам и через десять минут обнимала отца.
       - Тимофеич, я приехала попрощаться, - сказала ему Лариса. - Уезжаю в Москву.
       - Надолго? - спросил туалетный работник, любуясь дочкиной красой, и брякнул: - Царрапандус!
       И в кого она только такая уродилась?.. Надо же, королева красоты... Бывший бухгалтер страшно гордился дочкиной победой и хвалился всем вокруг.
       Ни он сам, ни его покойная жена особой выразительностью не отличались. Иногда Сергей Тимофеевич даже начинал подозревать супружницу в измене, но быстро приходил в себя и отгонял прочь недостойную и оскорбляющую и его самого, и жену-покойницу мысль.
       - Навсегда, - вздохнула Лариса и поспешила утешить отца: - Но я буду часто тебя навещать!
       К ее искреннему удивлению отец не слишком удивился и огорчился.
       - Ладно, дочка, - невозмутимо сказал он, - ищи свое счастье в Первопрестольной! Его там побольше! А о деньгах не беспокойся! Я на твое приданое давно наработал! Обеспечу и тебя, и твоего мужа, и детишек, сколько бы их ни было! Амаркорд!
       Лариса засмеялась и поцеловала отца. Мыслями она находилась уже довольно далеко от него.
      
      
       Со шпиля университета рано утром рухнула огромная кривая сосулька-маньячка, навсегда жестоко расправившись с машиной ректора и заодно свирепо убив еще тройку иномарок завкафедрами. С этой крупномасштабной разборки в Москве началась бурная, разливающаяся потоками весна.
       В тот день доцент кафедры мехмата Юрка Ашмарин искренне порадовался своей безмашинности и одновременно загрустил от одиночества.
       Вечером того же дня воздушный цирковой гимнаст Олег пожалел, что у него нет и никогда не было детей. И теперь уже, видимо, не будет. Почему-то ни одна дама, ни в одном городе огромной России, не отважилась подарить гимнасту наследника или наследницу его головокружительных трюков и тем самым осчастливить циркача на все оставшиеся годы.
       Именно в тот неприметный ни для кого день в Москву ступила с Павелецкого вокзала Лариса, нагруженная всего одной сумкой. Ну, для чего ей провинциальные шмотки, когда мода меняется ежеквартально? И разве женщине нужно еще что-то, кроме ее узаконенной, признанной и увенчанной короной красоты?..
       Озаренная ею, Лариса медленно и плавно двинулась к метро.
       Возле вокзала бродила абсолютно спившаяся барышня неопределенного возраста от семнадцати до сорока пяти. Босиком и в каких-то то ли шортах, то ли трусах, что выглядело весьма экзотично и смело в первые теплые денечки робкой весны. А на поводке барышня вела лохматую узкомордую собаку с карими умными глазами. Очевидно, верная псина все время находилась при хозяйке, словно приклеенная.
       Какие-то молодые мужики, идущие мимо, увидели "красотку" и заржали.
       - Да ты хоть юбку бы надела, срамница! Вот собака у тебя хорошая! И породы правильной! Правда, Вова, хорошая у нее собака?
       Похохатывая, мужики прошли мимо, довольные увиденным и унося с собой отличные нестандартные впечатления.
       Дама с собачкой глянула им вслед туманным взором и обиженно крикнула вдогонку:
       - А я чо, вам плохая, да?!
       Лариса усмехнулась.
       Недавно ей исполнилось тридцать лет. Эта одновременно хорошая и отвратительная цифра начинала все настойчивее тревожить. Поэтому Ларисе стоило поторопиться и в ускоренном темпе переустроить свою жизнь. Будущее казалось смутным...
      
       3
      
       Тоня вышла из автобуса. Медленно падал ленивый снег, стараясь делать это красиво и грациозно и заполнить собой все пустующие пространства. Большие кружевные изразцовые и нахальные снежинки - музейные редкости - навязчиво требовали ими полюбоваться. И с этой единственной целью настырно приставали и прямо-таки липли к прохожим.
       Тоня подошла к магазину, размышляя, что бы купить на ужин и на завтрак. В доме, как всегда, нечем поживиться даже случайно заскочившей на вечерний огонек мышке. У витрины остановил мобильник, проигравший родную и милую сердцу племянника хитовую "бригадно-сериальную" музычку. Тоня не раз собиралась хиток на "Болеро" Равеля или что-нибудь классическое, если найдется, да все никак не доходили руки.
       Звонил племянник Денис, сын бестолкового брата-близнеца Кости и его не менее бестолковой жены Ирки. Одинокая Тоня обожала племянника и, в сущности, растила его одна, отлучив от родителей, крайне довольных своим раскрепощением.
       Денис вырос странным мальчиком. В свои шестнадцать, приближающихся к семнадцати лет завел себе лишь одного приятеля, Николая, не смотрел телевизор и видак, не ходил на дискотеки, редко сидел у компьютера и был привязан только к одной тете Тоне. До восьмого класса Денис не знал, что такое бюстгальтер, почему-то твердо уверовав, что это - модель пистолета.
       - Денисик, - сказала Тоня, - я стою возле дома. Сейчас куплю что-нибудь из покушать и приду. Как ты там?
       - Ma tante, - неожиданно ласково отозвался Денис, - ты, пожалуйста, когда придешь домой, ничему не удивляйся и не задавай мне лишних вопросов, которые ты обожаешь. Ладно?
       Тося сразу удивилась и насторожилась, но возникать не стала. Она, конечно, не статуя и не мумия, но для ненаглядного мальчика расстарается ненадолго превратиться в ту или в другую.
       - А квартира цела? - на всякий случай осторожно справилась Тоня.
       - Я же просил без вопросов! Цела, не тревожься! - гавкнул любимый, но нервный племянник.
       - Ты просил без вопросов дома, а не на улице! - ловко отпарировала тетка. - Жди... Скоро буду.
       Почему люди часто считают, что дети даны нам исключительно на радость? Или Тоня не понимала слишком многого?.. Впрочем, Костик с Иркой понимали куда меньше.
       В детстве Денисик забавлял всех, и Тосин брат с женой думали - вот вам, мама с папой и тетка, живая игрушка! Развлекайтесь! Развлеклись... Море удовольствия...
       Тося вспомнила, как племянник страшно испугался, впервые проснувшись у нее в квартире. Все вокруг было для него незнакомым: комната, мебель, шторы... И Денисик пронзительно истошно заорал.
       Тоня влетела в его комнату и, счастливая, переполненная новым материнским чувством, схватила малыша в охапку. На полу змеились лунные дорожки... Племянник прижался к ней и что-то доверчиво неразборчиво залепетал. Чтобы постичь речь Денисика и научиться ориентироваться в его детских словечках, Тоне понадобилось немалое время. Матери постигают это интуитивно, всегда хорошо понимая, что говорит их малое дитя.
       Забрав Дениса себе, Тоня первым делом сняла на лето дачу и вывезла ребенка на травку.
       На даче Денис впервые увидел живую курицу и объявил, ткнув в птицу пальцем:
       - Мясо!
       Денис был искусственником - у жены братца Костика молока не оказалось. Отсутствием аппетита он не страдал и лопал все подряд. В восемь месяцев, сидя на своем складном высоком стуле, решительно взял в руку ложку, ошеломив Ирку. Через день научился, тоже самостоятельно, пить из чашки, и тем самым полностью отстранил мать от процесса своего кормления. Денисик и в трехмесячном возрасте делал попытки выхватить бутылку с кефиром из рук неповоротливой Ирки, но тогда она все-таки упорно и успешно сопротивлялась.
       Как-то Тоня, явившаяся в гости к брату, спросила Ирину, что ест ребенок.
       - Все! - безапелляционно заявила Ирка. - Главное - чтобы побольше!
       Тоня это учла на будущее и, отобрав полуторагодовалого Денисика у родителей, первым делом начала его кормить. Ребенок возликовал и полюбил тетку любовью пламенной и неизменной.
       Он мог съесть в обед две котлеты и попросить добавки. К мясной еде племянник был особенно неравнодушен. Часто прибегал на кухню и любовался, как тетка колдует возле плиты, сочиняя ему вкусный обед.
       - А какая сковородка у тебя самая любимая? - поинтересовался как-то Денисик.
       - У меня все любимые, - весело отозвалась Тоня.
       Как давно и как недавно все это было...
       Услышав от тетки на даче, что в лес нельзя ходить, потому что там, вместе с обычными, живут малярийные опасные комары, Денисик спросил:
       - А у них никак нельзя узнать, малярийные они или нет?
       Смешно...
       Позже, когда начался массовый ажиотаж вокруг нитратов в овощах, Денисик вытащил из корзины огурцы и помидоры и начал их осторожно разрезать, пытаясь найти в них какие-нибудь пятна или наросты. Ничего похожего не обнаружив, он на полном серьезе объявил:
       - А у нас все овощи оказались без нитратов! Я долго искал, но ни одного нитрата в них не увидел!
       В театре, во время сказки "Аленький цветочек", Денисик, когда на сцене появилось чудище, от страха сполз под кресло. Тоне потом стоило немалых трудов его успокоить и уговорить вылезти обратно.
       В младших классах Денисик любил играть с теткой в одну им самим выдуманную игру.
       - Ну, сколько ты сегодня получил? - спрашивала Тоня.
       - Семь! - отвечал племянник, складывая полученные оценки.
       И тетка должна была угадать: пять и два или три и четыре? А может, и того хлеще: две двойки и тройка?
       Подъезжая вместе с Тоней к станции метро "Парк культуры", Денисик неизменно громко объявлял на весь вагон:
       - Следующая станция Качели-Карусели!
       В младших классах школу он не любил. Приходилось его долго уговаривать туда пойти, особенно после каникул.
       - Ну ладно... - обычно бормотал Денис, наконец, нехотя сдаваясь. - Так и быть, похожу в эту вашу школу еще немного... Все равно мне нечего делать...
       Тося задумалась вглухую, застыв возле сияющей и кичливой от изобилия продуктов витрины магазина. Витрине повезло - она родилась во времена бурно развивающегося капитализма.
       Да, раньше Тоня занималась домом, готовкой, с удовольствием покупала и перечитывала поваренные книги. А потом остыла и к плите, и к кастрюлям, и к мясным изыскам. И сказала Денису, что больше не тянет - ей тяжело.
       Племянник внимательно глянул на нее, что-то понял и пробурчал:
       - Ладно, будем жрать, что придется! Зато отныне я смогу сам себя обслуживать! При условии, что ты будешь давать мне денег на карманные расходы куда больше, чем раньше. Жратва нынче стоит недешево!
       А в прошлом году Денис устроил Тоне тяжкое испытание. Она постаралась тогда скрыть многое от Костика и Ирки. А про себя думала, что только волей всесильного и милостивого Господа чисто случайно не сошла с ума...
      
      
       На большой перемене Денис Разумов вызвал на дуэль Антона Ермакова.
       С вызовом отправились друг Дениса Коля Кроль и маленький улыбчивый любимец всего класса Миша Поволоцкий. Дэн мрачно наблюдал за ними от окна в коридоре, царственно скрестив на груди руки.
       - Останови их! - сказала, подлетев к Разумову, бессменная староста Тамара Лавровская, полноватая блондинка с роскошной, редкой по нынешним временам и умышленно небрежно заплетенной косой.
       Когда Тамара бежала, коса всегда старалась ударить ее по попе.
       Денис набычился и хмуро посмотрел на Лавровскую. Она ему давно, упорно нравилась, и Дэн презирал себя за такую отвратительную слабость и страдал, что не может с ней справиться. Любая пробоина в чувствах вела к полному затоплению. Хорошо, если просто сядешь на мель. Но и там ему делать нечего.
       - Не твоего ума дело! Отвали подальше! - нагрубил он и внимательно оглядел Тамару.
       Реакции ноль.
       - Пожалуйста, останови их! - снова попросила Лавровская и начала быстро, нервно переплетать косу. - Дэн, я прошу тебя! Это глупый, допотопный способ мщения!
       - Ты лезешь не в свое дело! - злобно повторил Денис, изнемогая от желания поцеловать Лавровскую на виду у всего коридора. - И способ это не допотопный, и мстить я никому не собираюсь. Дуэль - никакая не месть! Плетешь не понимая! Я хочу восстановить справедливость! И какой другой способ борьбы за честь - но честный способ! - ты можешь предложить?
       Денис уже забыл, что всего минуту назад считал дуэль не женским делом.
       Тамара заметалась в поисках правильного ответа. Начинающаяся женщина, она чувствовала, что здесь в ней нуждаются, смутно догадывалась, что от ее ответа зависит очень многое, но по молодости лет помочь ничем не могла.
       - Я не думала об этом, - наконец пролепетала она, ничего не придумав. - Я не знаю... Но только не дуэль...
       - А почему? - наслаждаясь ее волнением, допрашивал Денис. - Почему ты отвергаешь дуэль, ничего не предлагая взамен? Значит, заменить дуэль все-таки нечем? Во дела...
       Занимательный и трепетный диалог прервал Миша Поволоцкий.
       - Дуэлянт, вызов принят! - крикнул он издали и, как всегда улыбаясь, подошел к Разумову и Лавровской.
       - Все условия оговорены! - и Миша замолчал, не решаясь продолжать при Тамаре.
       - А когда и где вы деретесь? - тотчас спросила она, закусывая кончик косы.
       - Заткни фонтан, надоела до оскомины! - неласково порекомендовал Денис и отчаянно покраснел от своего бесконечного хамства.
       Тамара тоже покраснела, передернулась и ушла. Недоплетенная коса, покачиваясь за спиной, дразнила неаккуратностью.
       Отношения с Лавровской зашли у Разумова в тупик совсем недавно, в начале десятого класса.
      
      
       Тем летом Денис впервые сошелся с женщиной. Женя была старше его на три года, училась в институте и томилась на даче под сомнительным присмотром старой тетки. Точно так же изнывал по соседству от тоски и безделья Денис. Его тетка по старой памяти и привычке продолжала снимать для любимого племянника дачу. Сама Тоня приезжала сюда только вечерами, после работы, а родители и вовсе вниманием Дениса не баловали, чем он оставался даже доволен.
       Женечка Немчинова, светленькая, как Тамара, но маленькая, легкая, напоминающая перо от подушки, - впечатление невесомости и полета - носила яркие открытые сарафанчики и двигалась с обдуманной вялостью каждого шага и поворота. Денис долго не мог догадаться, чего ей от него нужно: она то вдруг зажмет ему сзади глаза, то прислонится ненароком маленькой опасной грудью, и тогда становится почти дурно, нехорошо, а виски начинают стучать непонятным сигналом тревоги.
       - Какая славная девочка! - необдуманно восхищалась дочкой соседей тетя Тоня. - Чистенькая, аккуратная и почти отличница в таком тяжелом вузе!
       Женечка училась в МАТИ.
       - Да, все-таки девочку иметь куда спокойнее, с ней значительно меньше забот! - иногда говорила мать, хотя уж ее эти заботы касались меньше всего.
       Денис к прямым и косвенным замечаниям в свой адрес давно привык и не обращал на них внимания, так что цели они не достигали.
       С самого детства ему постоянно твердили, что нужно делать и что - не делать: хорошо учиться, не грубить старшим, переходить улицу на "зеленого человечка"... Не читать за обедом, не курить, не увлекаться "Плейбоем" и "Птючем"... Любить маму, папу и тетку, читать Пушкина и Льва Толстого, помогать взрослым убирать квартиру... А почему, зачем - никто никогда не объяснил. Для чего ему бессмысленные чужие мнения? У каждого должны быть свои собственные. Осознанные. Ничьим авторитетам Денис не подчинялся - он ими брезговал - и под честное слово никаких уверений не принимал.
       В июльскую жару, когда Женечкина тетка зачем-то отбыла в Москву, Женечка затащила Дэна к себе.
       Он и раньше бывал у Немчиновых, но впервые они остались в доме вдвоем. Дача Немчиновым досталась от Женечкиного деда, доктора географических наук. На стенах до сих пор висели потрепанные карты, а со всех полок и книжных шкафов смотрели загадочные чучела и таинственные фигурки, всюду торчали камни и приборы, смысла и назначения которых Денис не понимал.
       Женечка болтала и готовила чай. Пить его Дэн отказался наотрез и потребовал холодного квасу. Женечка безропотно принесла из холодильника "Пепси-колу". Разумов залпом выдул стакан и задумался, глядя на Женечку. В ее поступках и зеленоватых глазках было что-то подозрительное, странное, но эта странность не настораживала, не отпугивала, а заставляла Дениса оставаться в занимательном соседнем доме все дольше и дольше для выяснения первопричин неясного девичьего поведения и удовлетворения собственного любопытства.
       Женечка подошла поближе и сказала шепотом:
       - Дэн, поцелуй меня, пожалуйста!
       Денис отпрянул в ужасе.
       - Ты... что? Плохая?.. - прошептал он.
       - А то! - с чувством ответила Женечка и, став коленками на диван, уперлась ладонями Денису в грудь, словно хотела его от себя оттолкнуть.
       Ее лицо было совсем рядом, до него оставалось чуть-чуть, и Дэн осторожно, несмело взял в руки маленькую светлую головку. От Женечки пахло листьями какого-то дерева: может, тополя, а может, липы. В ботанике Денис никогда не был силен.
       - Дэн, - нежно, тоненько сказала Женечка, - ты мне очень нравишься, Дэн... Но здесь неудобно... Пойдем в комнату...
       Эта почти ненужная связь, близость на время, быстро стала тяготить Дениса, сделала его еще ожесточеннее, злее. Она ничего не изменила в нем, не подарила ничего хорошего, и к концу лета он уже не знал, куда деваться от Женечкиной неизменной ласки и привязанности.
       Женечка ничего не требовала и ни о чем не просила: она только ходила возле и преданно заглядывала в глаза, и от этих заглядываний Дэн тосковал сильнее и сильнее. Женечка была нужна как компьютер в ванной. Это стало ясно давно, с самого начала. Чтобы избавиться от ее заискивающих взглядов, Денис уехал с дачи раньше, еще в середине августа, кое-как объяснив тетке, что ему обязательно нужно позаниматься перед десятым классом.
       - Удивительно, почему нельзя заниматься на даче, - говорила она, пожимая плечами. - Там ведь и Женечка может тебе помочь...
       Племянник хмуро отмалчивался. О Женечке он вообще не вспоминал, словно ее не было никогда на свете. Что с ней происходит, как она живет без него, не ждет ли его, Дениса нисколько не волновало. Он уехал - и летите, голуби, как любила повторять Женечка.
       В сентябре Дэн начал мучиться, целый долгий день глядя на Лавровскую. Он никак не мог ее понять и определиться, стоит ли повторять неудачный эксперимент. А главное, так ли ему нужно все это?
       Но в тот страшный день главной была вовсе не Тамара...
      
       4
      
       Антон Ермаков, нервный веснушчатый худенький мальчик, скорее похожий на подростка лет тринадцати, чем на десятиклассника, согласился на условия секундантов Разумова. Принял безмолвно, ибо что же еще ему оставалось делать в такой щекотливой ситуации? Он тоже не мог запятнать свою честь отказом и уклониться от поединка.
       Дуэль была вовсе не из-за женщины. Речь шла о другом.
       Писали какое-то очередное дурацкое сочинение. И для чего Дениса ни с того ни с сего повело по глупости на неожиданные искренности? Он сам не мог себе ничего объяснить, но вот взял и написал, рассуждая о Базарове, что никому и, прежде всего, себе нельзя простить ни малейшей слабости, и вообще прощать - это преступно. А любая слабость, в том числе и базаровская любовь к Одинцовой - позор и поражение, поэтому тургеневский герой и поплатился собственной жизнью.
       Дэн пришел к свежей мысли совсем недавно, и она ему понравилась своей оригинальностью. Новенькую идейку следовало как можно скорее обкатать.
       Литераторша рискованно выдвинула тезис Разумова на обсуждение. Вероятно, рассчитывая на всеобщее осуждение.
       В прошлом году Денис вполне серьезно откровенно заявил, что пушкинская Татьяна вышла замуж не потому, что "все были жребии равны". И не по воле матери. А единственно в силу возраста и естественного зова физиологии: говоря грубее и проще, мужик ей понадобился в постели - вот и все. Онегин не Онегин... Тут уж не до выбора, большая радость, что генерал увечный выискался.
       Учителя Разумова не любили и побаивались.
       - По-моему, ты снова сильно загнул, приколист! - засмеялся Миша Поволоцкий.
       - Нет! - выкрикнул Денис. - Я уверен, что прощение - страшная вещь! Гуманизм и сострадание порочны сами по себе! Дурацкие постулаты! Это ясно! Человечеству давно пора выработать совсем иные жизненные основы! И по-настоящему взяться за собственное исправление вместо слюнявых снисхождения и милосердия! А мир может спасти не пресловутая красота, а только личное самоусовершенствование! И ничего больше!
       Тамара сидела молча, не сводя с него широко открытых недоумевающих глаз.
       Обсуждения не получилось: класс на поводу у педагога не пошел. Спорить с Разумовым все до одного считали бессмысленным, вредным и просто опасным делом, а разделить его точку зрения никто не захотел. Но неожиданное продолжение произошло в коридоре на перемене.
       Денис как всегда держался рядом с Николаем и не обратил внимания на то, что одноклассники, пересмеиваясь, собрались вокруг Ермакова. Конопатый Антошка вдруг решился на целое публичное выступление и заявил, что не верит ни одному слову двуличного Разумова, что Денис - лжец, лицемер и постоянно прикрывается фальшивой маской исправителя мира, просто выпендривается, пытаясь скрыть дурной позой низкую и грязную сущность.
       Так он и сказал при всех. Особенно здорово прозвучало у него про низкую сущность. Всю коридорную речугу тут же с удовольствием в подробностях передали Дэну. Возможно, стоило принять стандартное решение: Ермаков ему просто завидует. Но до подобных банальностей Денис сроду не опускался.
       - Он должен был высказать все мне в глаза, а не вхолостую молоть языком возле сортира! - вполне справедливо заявил Дэн. - Я его вызываю!
       Класс притих: дуэлей в школе никогда еще не случалось.
       Где Разумов достал настоящие шпаги, осталось тайной. На самом деле он их позаимствовал на время у очередного теткиного ухажера. Они всегда баловали Дениса, мечтая угодить Тонечке, и даже в мелочах ему не отказывали, чем он нагло пользовался.
       Десятиклассников не волновало и то, что ни один из дуэлянтов фехтовать не умеет. Важна была суть, идея.
       Еще требовалось скрыть от языкастых девчонок место и время поединка. Его назначили на четыре у пустыря за школой. Дуэлянты успевали пообедать и чуточку отдохнуть после шести уроков.
       Ермаков обедать не мог. Он сидел в столовой вместе со своим приятелем, симпатичным кудрявым Ванечкой Лапиным. Ванечка с великолепным аппетитом лопал сосиски и напропалую кокетничал с рыжеволосой высокой девятиклассницей, охотно отвечающей на Ванечкино заигрывание.
       Денис ел в другом углу рядом с Колей и, тщательно пережевывая хлеб, с неодобрением наблюдал уже неплохо отработанную Лапиным сцену обольщения. Ванечка давно слыл любителем хорошеньких женщин и явно преуспевал. По секрету он как-то сообщил Дэну с детской милой откровенностью, что у него уже четвертая... Теперь, очевидно, он добивался пятой.
       - Я, когда вижу, что юная и забавненькая никем не занята, сразу думаю, что девушка живет на свете зря, - весело поделился с Денисом Ванечка. - Зачем ей и мне время драгоценное понапрасну терять? С ними очень славненько... Не пробовал?
       Дэн хмуро уклонился от ответа.
       Рыженькая девятиклассница закидывала ножку на ножку и улыбалась Ванечке.
       - Колюн, а какой другой способ, кроме дуэли, в качестве защиты собственной чести, ты можешь предложить? - повторил свой наболевший, тревожный, надоевший вопрос Дэн.
       - Анонимное письмо! - сразу ответил Кроль.
       - Я серьезно, братец Кролик! - озлобился Денис и перестал жевать.
       - И я серьезно, - откликнулся Николай. - Совершенно серьезно: это очень распространенный, любимый населением способ.
       - А еще? - нервно дернулся Денис.
       Ванечка начал потихоньку подтаскивать свой стул к стулу девятиклассницы. Ермаков мусолил остывший суп и смотрел невидяще и непонимающе.
       Похоже, он боится дуэли, - злорадно отметил Дэн. - Да, боится... Ну, ясно... А я?
       И он тоже в глубине души ее побаивался. От собственной очередной пакости, очевидной беспомощности - сколько же говна в человеке? - Денис начал презирать себя. Он проклинал свои гадости и страхи и мучался от невозможности немедленного самоисправления и самоусовершенствования. Про остальных даже говорить нечего: сплошные мерзавцы и негодяи. Денис понимал, что мир исправить нельзя, а жить в таком - невыносимо. И задыхался от безысходности.
       Ванечка стал рассказывать анекдот. Коля задумчиво помешал ложкой чай.
       - Помои! - привычно отметил он. - А еще способы тоже есть: организация общественного мнения, то есть разговоры за спиной, короткие, как бы между прочим, донесения начальству...
       - Ты выбираешь низкие способы! - прервал его Денис. - Неужели нет других: честных, справедливых?
       - Дэн, а зачем ты их ищешь? - Николай с удовольствием откусил от булки. - Есть суд и статья о клевете. Ты это имеешь в виду? А больше я не знаю...
       - И я не знаю, - сказал Денис, снова внимательно изучая Ванечкины маневры. - Значит, отменив дуэли, человечество ничего не придумало взамен? Во дела!
       - Но и дуэль нельзя назвать честным способом, - прихлебывая чай, заметил Коля.
       Ему не нравилась надуманность готовящегося мероприятия.
       - Как нельзя? - взвился Денис и рывком повернулся к приятелю. - Что ты мелешь, братец Кролик? В чем тут нечестность?
       - А в том, - спокойно ответил Николай, - что ты все-таки защищаешься не сам, а доверяешь свою честь слепому случаю, случаю кровавому, и заодно спокойно подставляешься и сознательно опускаешься до мести и настоящего убийства. А это, извини, никакая не защита.
       Рассуждение было неожиданным (Лавровская не в счет), и Дэн угрюмо задумался.
       - Предпочту сдохнуть, но не болтаться непонятым, никому не нужным и постоянно униженным, - наконец процедил он сквозь зубы.
       - Здесь ты почти прав, - кивнул Кроль. - Хотя твоя версия о собственной ненужности очень сомнительна. Девки толпами на шею вешаются, а унизить тебя так просто вряд ли у кого-нибудь получится.
       - Почти? Колюн, ты сказал "почти"? А в чем я не прав? - злобно вскинулся Денис, пропустив сообщение о девках мимо ушей. - Развивай свою теорию дальше, раз начал!
       - Ладно, - согласился Николай и звонко поболтал ложкой в полупустом стакане. - Объяснимся заново. Я вообще не одобряю твою затею, хотя формально все верно: другого способа защиты у нас нет, еще не придумали. Но и этот нелеп, во-первых, потому, что вы не умеете драться. Ты хоть шпагу в руках когда-нибудь держал? Во-вторых, Ермаков не так уж сильно тебя оскорбил. Ну, высказал свое мнение, конечно, субъективное, как любое другое. И даже не свое. Он вообще-то думает совсем иначе, поверь мне. И мечтает тебе подражать. В-третьих, потому что я не знаю, чем это кончится. В конце концов, вмешается школа... Директор, учителя, родители... Будет большой обвал...
       Денис сидел молча, насупившись, мрачно стиснув зубы. Кроль покосился на него и вздохнул:
       - Ты только пойми меня правильно: я никогда не откажусь быть рядом с тобой, во всем, до конца, при любых условиях. Даже если ты не прав. А ты не прав...
       Пустой стакан, резко задетый кулаком Разумова, упал на пол и покатился прямо к ногам хорошенькой рыжей. Ванечка замолчал и удивленно оглянулся. Девятиклассница посмотрела вниз, а Ермаков вздрогнул, напрягся и побледнел еще больше - веснушки неприятно выделились на его остреньком детском носике.
       - Пардон! - воскликнул обаятельный и находчивый, склонный к экспромтам Кроль и вскочил. - Пардон! - повторил он, присев на корточки возле стула рыженькой. - Я нечаянно помешал вашей увлекательной беседе и готов искупить эту незапрограммированную вину всей своей не имеющей большой ценности, довольно бессмысленной, но все же любопытной жизнью! Примите ее в дар, хотя вы, безусловно, заслуживаете куда более дорогих подношений! Я прошу прощения у ваших восхитительных ног!
       Хорошенькая рыжая с удовольствием засмеялась и чуточку смутилась: Ванечкины дивиденды серьезно пошатнулись. Но и он тоже добродушно ухмыльнулся: Ванечка был широкой натурой и легко переходил от одной симпатии к другой. Тем более что к Николаю он испытывал самые хорошие и дружеские чувства, иногда удивляясь, что связало его с мизантропом Разумовым.
       Антон Ермаков по-прежнему ничего не понимал: он находился в прострации. Его не покидало ощущение нереальности происходящего: было невозможно осознать, почему вокруг идет та же самая, обыкновенная, ничуть не изменившаяся жизнь. Казалось, все должно давно остановиться. Ведь через час они встретятся один на один с Разумовым на пустыре...
       Ермакова в классе не слишком любили, точнее, не замечали до той минуты, когда он выступил против Дениса. Публичное осуждение непонятного, вечно загадочно-мрачного, странного Разумова понравилось. В сущности, это Антон бросил вызов, а не наоборот. И класс, пусть ненадолго, но с интересом и сочувствием повернулся к Ермакову.
       Только маленький, хрупкий, не по возрасту застенчивый Антон был неспособен на испытание своей временной и случайной славой, хотя именно к ней он в глубине души всегда стремился, бесконечно и тяжело завидуя Дэну. Втайне Ермаков восторгался его сурово-привлекательным видом, восхищался неподражаемой дерзостью и силой, ненормальным бесстрашием, откровенностью и свободой, с которыми Дэн отстаивал свои непонятные и всегда необычные взгляды. Удивлялся его самодостаточности и умению жить и поступать наперекор обстоятельствам. Именно таким Денис Разумов казался Антону Ермакову.
       Десятиклассники не торопились сегодня домой. Они группировались стайками и терлись кто во дворе, кто в вестибюле школы, явно поджидая дуэлянтов. Кроль понял это и доложил приятелю. Тот совсем заугрюмел.
       - Мы ничего не умеем держать в тайне! - объявил он злобно. - Нужно менять место и время! Это ясно!
       Коля искоса взглянул на Антона: тому было не выдержать никаких перемен.
       - Дэн, оставим все, как есть! - сказал Кроль. - Я поговорю с ребятами.
       Через десять минут группки рассеялись, но Кроль и Разумов понимали, что они просто перешли на менее заметные позиции.
       - Лавровскую не видел? - вскользь, с деланным безразличием спросил Денис у Коли.
       - Ушла домой! - сообщил Кроль. - Сам наблюдал!
       Дэн поверил, и ему стало еще тяжелее. Несмотря на ожесточенность и непримиримость к несовершенству мира, Денис был чрезвычайно доверчив и легко внушаем. А уж Николаю доверял бесконечно.
       Пора было уходить из школы, иначе их поведение могло показаться учителям подозрительным.
       Ванечка, с трудом расставшись с девятиклассницей, скрылся вместе с Ермаковым. Миша Поволоцкий сидел на ступеньках, греясь на солнце и наслаждаясь его последним осенним теплом. Увидев Разумова и Кроля, Миша встал и деловито спросил про бинты. Николай вздрогнул. Денис наклонил голову.
       - Да, бинты! - повторил Миша. - Ведь вы собираетесь драться всерьез и настоящим оружием. Шпага опасна, я узнавал. Так что лучше запастись заранее, аптека рядом! Сбегать? И йод прихвачу, и зеленку, и бактерицидный пластырь.
       - И слабительное! - не выдержал Кроль. - И микстуру от кашля не забудь!
       - А почему ты сердишься? - недоуменно спросил Миша. - Ведь дело-то серьезное...
       - Дело серьезное, - повторил Денис, глядя в сторону.
       - Дэн, - схватив его за рукав, быстро заговорил Коля, - Дэн, осталось полчаса, и я прошу тебя прекратить это! Скажи, что ты пошутил, поиграл, поиздевался, что ты решил приколоться и попугать нас всех, но не доводи дело до дуэли! Еще не поздно!
       - Какие шутки, ты что?! - закричал Денис. - По-твоему, я шутил?! Хорошо же ты меня знаешь! Во дела! Я буду драться с ним до победы, и мне наплевать, что будет и с ним, и со мной! Наплевать, Колюн, понимаешь? И не нужно никаких бинтов, это чепуха! Так обойдемся!
       Миша пожал плечами и переглянулся с Николаем. Дело принимало плохой оборот. До сих пор все надеялись на тот же самый слепой случай и ждали: что-то произойдет, помешает дуэли, расстроит ее. Но случай не спешил вмешиваться. Дуэль должна была состояться.
       - А если он попросит прощения? - без всякой надежды спросил Кроль.
       Денис в ответ глухо засмеялся.
       Да, Ермаков не из тех, кто просит прощения, а Разумов не из тех, кто прощает - это ясно. Стенка на стенку...
       Миша выразительно постучал по циферблату часов: пора...
       На пустыре, в самой темной его части, затененной узловатыми старыми тополями, тихо стояли рядом Ермаков и Ванечка. Денис подошел и решительно заявил:
       - Драться будем не здесь!
       - Здесь удобнее всего - не очень видно! - объяснил Ванечка. - Скажи, Коля, ведь удобнее?
       - Наверное, - безразлично кивнул Николай. - Не искать же теперь другую площадку!.. Решили - так нечего тянуть!
       Ему теперь было все равно и хотелось одного: чтобы все поскорее кончилось.
       А Дениса несло, подстегивало яростным, злобным желанием во что бы то ни стало, немедленно, прямо сейчас доказать свою правоту, любыми способами утвердить свое свободное законное право думать, говорить и делать, что хочется, отстоять свою точку зрения на мир... Он прав, конечно, только он один прав!
       И Дэн, швырнув шпаги в чехлах Кролю, начал отсчитывать шаги. За ним внимательно, пристально, ничего не видя, следил Ермаков. Ванечка и Николай машинально вынимали оружие.
       Потом Разумов и Ермаков встали напротив друг друга. Напряженно вытянувшись, неумело опустив шпаги на землю, они стояли и чего-то ждали. Вокруг застыла тяжелая тишина. Над школой суматошно, бестолково покружились белые птицы и с криком умчались вдаль. Летите, голуби...
       Наконец Кроль вспомнил о своей страшной навязанной ему роли секунданта и взмахнул рукой. В кинофильмах делали именно так. Правда, там у дуэлянтов в руках были пистолеты.
       - Сходитесь! - крикнул он и добавил шепотом: - Пора...
       Ванечка растерянно шагнул вперед, словно сам собирался драться, но опомнился и остановился. Миша перестал улыбаться. Разумов и Ермаков медленно пошли навстречу, поднимая шпаги.
       Первым - от страха - сделал выпад Антон. Шпага неловко взметнулась и куснула Дениса в плечо. Ванечка тихо ахнул.
       - Больно? - виновато и растерянно спросил Антон и опустил руку.
       Задыхаясь от негодования, Денис молча взмахнул шпагой, как плетью. Она со свистом рассекла воздух и пришлась Антону в шею. Закусив губу, он стал приседать на землю, не от боли, не от силы удара, а от одного только непосильного волнения.
       - Дэн, прекращай свои эксперименты! - взорвался Ванечка. - Ты и так уже у всех в печенках сидишь с дурным выпендрежем!
       - Перестань, Дэн, остановись! - поддержал его Николай и бросился вслед за Ванечкой и Мишей к Антону. - Ты все равно победил всех нас! И давно доказал свою силу и волю!
       Денис стоял, глядя, как мальчики хлопочут вокруг Ермакова, неумело и старательно обмахивают его руками, промокают ранку на шее - пустая царапина! - мажут чем-то (Мишка все-таки раздобыл!)
       Денис видел худое некрасивое личико Антона, слабое тело, маленькие ноги тридцать девятого размера, побелевшие от напряжения косточки правой руки, мертво вцепившейся в рукоять шпаги, будто Ермаков собирался продолжать поединок. Дэн с отчаянием понимал, что зря все это затеял. Ему было жалко себя, жалко Антона, жалко всех, кто оказался свидетелем нелепого, постыдного поединка, который теперь наверняка станет вечным позором Дениса Разумова и навсегда войдет в историю школы. Он искал выход и не находил его. Снова проклиная и презирая себя за непрошеную, никому не нужную жалость, Дэн поднял шпагу вверх и крикнул:
       - Я не умею ничего вам объяснить! Как же мне сделать, чтобы вы меня поняли?!
       И резко всадил острие шпаги, как смог сильно, себе в грудь. Далеко шпага не прошла, но стало очень больно. Он ничего не слышал, только напряженно, неотрывно смотрел в сторону школы, откуда должны, просто обязаны были появиться по заданному сюжету хорошенькая рыжая и Лавровская. Но они почему-то не спешили к нему на помощь, и от этого становилось все больнее и больнее...
      
       5
      
       Да, прошлый год стал суровым испытанием для всех, особенно для Тони. Может быть, она именно тогда впервые по-настоящему осознала, какую ответственность неосмотрительно взвалила на свои плечи. И теперь эту ношу ей предстоит нести и дальше.
       Набросав в магазинный пакет кучу разной канцерогенной отравиловки под громкими названиями "чипсы", "готовый завтрак", "кетчуп", "пельмени" и "котлеты", Тоня снова вышла на улицу и огляделась в поисках пожарных и милицейских машин или карет "скорой помощи". Их почему-то нигде не было видно. Неужели Денисик еще не натворил ничего сверхвыдающегося?! Только готовится?..
       В зимнем небе уже давно появилась белая луна, изрисовавшая снег причудливыми бледными дорожками.
       Вконец подавленная и расстроенная ожидающим ее сюрпризом, Тоня поплелась в свой двор. Жизненный опыт назойливо твердил ей, что от сегодняшнего мирного и снежного вечера добра лучше не ждать.
       Вдруг возле лотка с булками, на время покинутого без присмотра удалившейся куда-то по делам легкомысленной продавщицей, Тоня увидела странный предмет. В сугробе стояла небольшая снеговая фигурка неясной половой принадлежности: то ли баба, то ли дед. Тоня наклонилась, схватила фигурку в охапку и зашагала к подъезду. В лифте она внимательно рассмотрела находку.
       Снеговичок оказался девочкой с большими, прозрачно-кофейными глазами и темными, устремленными вверх ресницами. Полуоткрыв большой рот, девочка-снегурочка удивленно и внимательно рассматривала лифт и Тоню.
       Снег потихоньку оплывал темными разводами с головы девочки, и Тоня с удивлением обнаружила, что кто-то остроумный просто решил соригинальничать и от избытка денег заваял в сугроб дорогую куклу. Снег стаивал, и из-под него показались слегка вылинявший влажный зеленый капюшон и рыжеватые волосы.
       Ну, вот и хорошо, вздохнув, подумала Тоня, теперь мне будет чем развлечься, кроме Денисика. Буду играть в куклы и потихоньку впадать в маразм... Мне уже самое время...
       Тоня заторопилась и открыла дверь в квартиру. В ванной лилась вода. Мыться - излюбленное занятие Дениса.
       Он тотчас, услышав шаги вошедшей тетки, вытянул из-за двери мокрую руку и требовательно попросил:
       - Дай сюда чистое полотенце!
       Племянник все-таки был здорово избалован теткой и не привык отступать от своих желаний.
       Тоня быстро вытащила из шкафа и вложила в трепетные пальцы взрослого любимого дитяти чистое махровое полотенце и стала раздеваться. Интересно, неужели в ванной нет полотенца?.. Или Денис уже все извалял по полу?.. Племянник часто небрежно задевал за них, почти не глядя.
       В ванной стояла тишина, если не считать переливов воды. Но потом Денис прикрутил кран. Тихо капало только из душа, который давно пора было чинить.
       Тетка прислушалась. Странно... Все словно застыло и замерло... Тося не выдержала и заглянула в щелочку, чуточку приоткрыв дверь.
       Племянник ее не заметил. Он сидел в ванне спиной к тетке, уткнув подбородок в колени, приковавшись взглядом к девочке, затихшей напротив...
       Тоня застыла от ужаса, хотя во внешности девочки не заметила ничего страшного.
       Ей было лет пятнадцать. Глаза цвета нескофе-голд и очень плохие рыженькие мокрые волосики. Да, на голове у девочки были настоящие критические дни, кожа просто просвечивала... И Тоня сразу решила, что волосами необходимо заняться всерьез и поскорее. Не должен ребенок жить с такими хилыми, дохлыми волосятами! Это трагедия на всю жизнь.
       Питательный крем, касторка в кожу головы, массаж поваренной солью... - мысленно планировала Тоня. И еще этот рекламный шампунь... Как его там?.. "Шаума" или "Лореаль", которого все мы очень достойны... Купим! Денег не пожалеем! Раз девочке нужно спасать остатки красоты!
       Неожиданно Тоня отметила, что незнакомая девочка загадочным образом напоминает найденную ею куклу. Забавно... Словно сегодня вечером каждый из них - и тетка, и племянник - отыскали себе по игрушке.
       Девочка сидела, прикрываясь скрещенными на груди руками и сдвинув торчавшие из воды круглые, почти женские колени. У нее были красивые плотные плечики, а во взоре не чувствовалось ни малейшего смущения или удивления. Наивно полуоткрытый большой рот... И ничего не выражающий взгляд.
       По мотивам сказки Олеши, подумала Тося. А где же ее вещи? Тоня стремительно обвела взглядом ванную, ничего не нашла и, аккуратно бесшумно прикрыв дверь, вернулась в комнату Дениса. Там, возле кресла, обалдевшая от выкрутасов племянника Тоня обнаружила валявшуюся на полу дубленочку, изящные сапожки и пестрое шерстяное платьице, вблизи которого сиротливым комочком приютились колготки и трусики.
       Для дома нужна другая одежда, подумала Тоня. Во что бы нарядить подружку племянника? И она отправилась рыться в шмотках Дениса.
       Через три минуты тетка просунула в дверь ванной его старые, но вполне приличные джинсы (какого роста девочка?), клетчатую ковбойку и девчонкино бельишко.
       - Спасибо, ma tante! - крикнул Денис.
       - Довольно тебе там извращаться! До дырок протрешься! Твоя страсть к чистоте превращается в издевательство надо мной! - сурово сказала тетка. - Вылезай, побанькался! Будем ужинать.
       Еще через десять минут Денис с девочкой, ничтоже сумняшеся, возникли, наконец, в кухне.
       - Ну, что там на улице? - небрежно справился племянник. - Такой же холодняк, как вчера, или немного потеплело?
       - Сегодня теплее, идет снег, - ответила Тося. - А ты, стало быть, прогулял уроки?.. Раз не знаешь, что происходит за твоим окном.
       Денис безразлично махнул рукой:
       - Знаю... Выходил... Но не в школу, как ты справедливо заметила. А погода меняется семь раз на дню, за ней не уследишь... Утром - одно, вечером - другое...
       Тоня с удовольствием отметила, что одежка племянника пришлась девочке как нельзя лучше. Вот только клетчатая ковбойка слегка не сходилась - на одну пуговку - на груди, поднимаясь двумя маленькими воланчиками.
       Денис чересчур внимательно изучал их, а потом протянул руку и попытался соединить пуговку и петлю. Они не сошлись. Денис огорчился и опустил руку. Девочка смотрела на него просто и безмятежно. Словно кукла, нетревожимая страстями. Тося тоже давно ими не озабочивалась. Женщина в прошлом, она жила по-своему, тихо, неволнительно и ненапряжно.
       Тоня в который раз подумала, что Денис, обучающийся в одном из лучших московских физико-математических лицеев, слабовато и поверхностно знаком с женским обществом. В лицее больше половины учителей были мужчины, а в классах - по три-четыре девочки.
       - У нас их три штучки, - всегда со смехом вспоминал об одноклассницах Денис.
       - Ее зовут Нана, - сказал племянник Тоне. - Мы познакомились и подружились, пока дружно мокли двоечкой в ванне...
       Почему Нана?.. Грузинка?.. Непонятно... Но сейчас не время разбираться в именах и биографиях.
       - Оригинальный у вас, дети, способ знакомства, - хмыкнула Тоня. - Вы не находите?..
       Они явно этого не находили и кротко смотрели друг на друга.
       - Нана... - завороженно шепотом повторил племянник. - Нана... Откуда у тебя такое красивое имя?
       Девочка флегматично пожала плечами, а Тоня стала накрывать на стол. Небось, дети давно оголодали. Интересно, где это они познакомились?.. И сразу полезли в ванну...
       Тут Тоня сообразила, что вовсе не сразу... что этому кое-что предшествовало, и украдкой потрогала место, где тревожно колотилось ее сердце.
       Да, напрасно она неосмотрительно взялась растить ребенка... Пока он был маленький, все было ничего, а теперь... Теперь Тоне вновь придется отчитываться за поведение Дениса перед братом и его полоумной женой. Дескать, не досмотрела, не уследила, упустила из рук... Вот и плачевные результаты... Мальчик сначала дрался на дуэли и вонзал в себя шпагу, а нынче приводит девочек... Хотя, впрочем, все мальчики без исключения когда-нибудь приводят девочек. Просто одни раньше, а другие позже.
       Нана увидела сидевшую на кухонном диванчике куклу и осторожно, бережно взяла ее в руки.
       - Откуда это у нас, ma tante? - поинтересовался Денис.
       - Нашла во дворе и подобрала, - объяснила Тоня. - Симпатичная куклешка. Снегурочка... Одни находят кукол, а другие - живых девочек. И сразу приводят их в дом.
       - Ты язва, - пробурчал Денис.
       - Вы что, вместе учитесь? - не отставала от него Тоня. - Тогда почему ты не знал ее имени?
       - Не-ет... - протянула Нана, уселась на диван и стала внимательно рассматривать куклу.
       - А с ней ничего не будет от тепла? С твоей Снегурочкой? - насмешливо спросил Денис и искоса взглянул на куклу. - Она от него не растает? Смотри, не потеряй свою игрушку!
       - Да что с ней сделается! - махнула рукой тетка. - Если уж она не растаяла до сих пор, то, значит, не растает никогда! И никакие вёсны ей не страшны! А с твоей ничего такого не произойдет? Тоже смотри не потеряй... И вообще лучше положить туда, где взял...
       Племянник внимательно глянул на Тосю и хотел о чем-то спросить, но передумал. Оставил до лучших времен.
       Девочка вдруг встала и уткнулась носом в оконное, изгрязнившееся за зиму стекло, по-прежнему держа куклу в руке. Казалось, Нана ничего не слышала.
       - Дэн, - вдруг произнесла она, оторвавшись от окна.
       - Как ты меня назвала? - удивленно спросил Денис. - Откуда ты взяла это имя? Меня так называют очень редко... В школе...
       - Значит, я не ошиблась? - девочка взглянула на Дениса. - А где моя одежда?
       - На месте, в комнате, можешь проверить! - насмешливо предложил Денис. - Я ее не спер, не выбросил и не перепродал!
       Девочка кивнула, словно не расслышав его иронии:
       - А что это за дом напротив?
       - Бордель! - объяснил племянник.
       - Денис, прекрати! - крикнула Тося и пристукнула стол ладонью.
       Дети удивились.
       - Что я такого сказал? - возмутился Денис. - Это правда!
       - А что такое "бордель"? - медленно спросила Нана, аккуратно разбив последнее слово на слоги.
       Очевидно, в ее прошлой девичьей жизни ни этого слова, ни понятия не встречалось. Но Тоне показалось, что девочка врет. Все она давно прекрасно знает... Просто хочет показаться намного наивней и чище, чем есть на самом деле. Девчонка что-то скрывала о себе, явно нехорошее, и это очень не понравилось Тоне.
       - Секс напоказ! - пояснил племянник. - Ты знаешь, что это такое?
       Нана отрицательно качнула рыженькой головой.
       - Ну, узнаешь! И очень скоро! - заверил племянник, обладающий перспективным мышлением. - А ты, тетка, не ори! Какая пиявка тебя укусила? Тебе нужно поменьше увлекаться своими дурацкими учебниками, которые сочиняют выжившие из ума старые, как Галактика, преподы. Здесь действительно было то самое заведение! Весь район в курсе, кроме тебя. Даже пьяные девульки-голышки как-то бегали. Хотя стояла жуткая морозяка... Жалко, что я не видел. Так хотелось на них посмотреть!..
       Денис мечтательно закатил глаза. Вот поросенок!.. Весь в отца!.. Но ведь не скажешь брату прямо в лицо, что во всем виноваты он и его сумасшедшая жена!.. В общем, проклятые гены, будь они неладны...
       Но дергать Дениса вопросами и выпытывать из него все подробности появления в доме Наны Тося, хорошо памятуя прошлогодний ужас, справедливо боялась.
       - Мне бабушки у подъезда рассказывали, они все всегда знают, - продолжал племянник. - Вон, постоянно сидят на лавочке: рассеянные, маразмирующие и подслеповатые. Уходят только в сильную холодюгу. Каждый день меня спрашивают, когда я иду домой: "Мальчик, а ты к кому?" А услышав в очередной раз, где я живу, начинают делиться новостями. Еще один новостной блок телевидения! Они мне и поведали, что сейчас это здание напротив перекупили. Наверное, разорился притон, девки плохо работали, клиентов мало... А может, не слишком симпатичных работниц подобрали и прокололись. И теперь здесь откроются компьютерный салон и булочная. После ремонта. Ну, ясно!
       Девочка с любопытством внимала каждому слову Дениса.
       - А еще на Зубовской открыли ресторан "Остров сокровищ" - с пиратско-морскими декорациями, в пандан названию, естественно. И пока шла рекламная акция этого ресторана, прямо возле него на Садовом кольце стоял деревянный помост, на котором вился черный флаг и стояли бочки и столик. А за столиком сидели два мужика, переодетые в пиратов, - с косынками на головах и при других прибамбасах. И что делали? Молча играли в карты и попивали вино из кружек. Просто у всех на виду на помосте посреди Садового кольца! И тем самым привлекали внимание, создавали рекламу. Во какие дела - получали деньги за то, что играли в картишки и хлебали винцо! Не они за это платили, а им!
       Тоня решила срочно сменить тему.
       - Садитесь! - радушно пригласила она детей. - Поужинаем, наконец! Я теперь никудышная хозяйка, поэтому Денис привык за много лет обходиться одним воздухом да водой. Хотя когда-то вся было иначе...
       Нана на объяснение никак не прореагировала. Видимо, у нее отсутствовало или еще не проснулось чувство юмора. Равно как умение вести диалог.
       - Ты забегалась по мужикам! - сурово заметил племянник. - Поэтому тебе стало некогда уделять внимание единственному ребенку.
       Тоня торопливо кивнула, стараясь с ним как можно чаще соглашаться.
       - А я иду как-то летом, - продолжал разглагольствовать Денис, вероятно, пытаясь еще больше понравиться своей новой знакомой, - и вижу: шагает девица в топике, мини-юбке и тапочках-босоножках, темноволосая и с горбатым носом. Бредет так, будто у нее не в порядке координация, либо она после длительного голода, либо кем-то побитая... Еле волочит ручки-ножки, как-то деревянно, вроде робота, и пошатывается. И машинально жрет мороженое. Вошла в троллейбус и спросила меня, куда он едет. На нее люди насмешливо смотрят, а она им, указывая на мороженое: "Я охлаждаюсь, мне душно..." Сама по фигуре - скелет скелетом, юбчонка куцая на ней крутится и спадает, она ее подтягивает. Сошла с троллейбуса одновременно со мной. Идет, так же волоча ноги, прямо по лужам, их не замечая, еле поднимает ручки, глаза мутные, и движения деревянные. Встала на обочину и стала ловить машину. Ни один водила ее везти не соглашался. Один-другой остановился, бомбилы поговорили с ней, но поехали дальше. Шоферня у нас ушлая, с ходу все сечет!
       Нана улыбнулась.
       - Я смотрел-смотрел, пожалел девку, подошел к ней и говорю: "Слушайте, вам, по-моему, плохо. Может, вас до дома довести?" А она на меня посмотрела очень резко, глаза слегка выпустив из орбит, такие же мутные, и просипела: "Чего до дома? Я сексом за деньги занимаюсь!" Помолчала. "Может, вы хотите? Триста". Я заржал: "А у меня нет трехсот!" "А сколько есть?" "Да у меня вообще только мелочь", - сказал я и ушел. Но она еще пыталась меня окликать. Кстати, чего триста она имела в виду - я не знаю до сих пор. То ли триста долларов, то ли триста рублей. Скорее, рублей. Судя по всему, была из дешевых. И ее, видимо, здорово кумарило после наркоты. Поэтому она не возражала поторговаться, чтобы получить хоть сколько-нибудь, "подлечиться" и добраться до дома или до своих дружков.
       Нана опустила кофейные глазки. Тоня совершенно озверела от разнузданных речей племянника.
       - Можно тебя попросить об одном одолжении? - льстиво спросила она.
       Денис пожал плечами:
       - Попробуй. Постараюсь выполнить.
       - Постарайся. Я тебя очень, очень, очень прошу замолчать! Хотя бы на минуту! А ты откуда приехала? - спросила она гостью.
       Денис подарил тетке мрачный взгляд.
       - Ладно, пойду схожу на горшок! - оповестил он и нагло потянулся, внимательно наблюдая за реакцией женщин.
       Тоня вновь стукнула ладонью по столу. Нана словно не услышала.
       Довольный Денис встал и вышел. Вернулся он через пять минут.
       - Я родилась в Сухуми! - объяснила Тоне терпеливо дожидавшаяся его возвращения девочка. - Мне пятнадцать лет. А мои родственники живут в Грузии. Вообще у нас большая и дружная семья... Дедушки, бабушки, дяди, тети, двоюродные братья и сестры... Хотите, я сейчас их всех пересчитаю?..
       Очевидно, девочке уже отлично привилась страсть к анкетам и любовь к переписям. И она тоже, как и Тоня, решила, что пришла пора знакомиться.
       - Не надо, не трудись! - насмешливо воскликнул Денис. - Ты вообще-то словно родилась в нашей ванне! А роды в воде - нынче очень популярное мероприятие! Я нечаянно уронил тебя в воду - и вот результат! Море, вода... Хотя все это случилось потом. И сначала ты, наверное, все-таки родилась в Сухуми.
       - А как ты попала в Москву? - спросила Тоня. - И где твои родители?
       Ее простые вопросы отправили Нану в длинный и темный тупик. Она помешивала ложкой чай и молчала. Тоня тоже ничего не понимала, но расспрашивать именно сейчас снова не осмеливалась.
       - Ну, ладно, - прервала она затянувшуюся паузу. - Ешьте! Ты что больше любишь: конфеты, чипсы, колбасу?
       У девочки округлились и без того большие глазки.
       - Нет, по-моему, это ужасная гадость!.. - пробормотала она. - Я люблю мандарины, лимоны, апельсины...
       - Так ты выросла на одних цитрусовых? - обрадовался Денис. - Здорово! Ты вегетарианка?
       И он быстро набросал в Нанину тарелку оранжевых южных мячиков.
       - А я обожаю щербет и бревно!
       - Щербет я знаю, а вот что это за "бревно"? - удивилась Нана.
       - Ну, такая вкусная сладкая штука, продолговатая и темная!
       - Может, "полено"? - предположила девочка.
       - А-а! Да, да, точно, полено! Щербет и полено! А что случилось с твоими волосами? - увлекся допросом нетактичный племянник. - Их у тебя осталось как-то странно мало...
       - Я красилась, - объяснила девочка, - в "гранат"... Но у нас выключили горячую воду. А потом холодную. Я очень долго ждала...
       - Ну, ясно! - загоготал грубый Денис. - Через несколько часов твои волосики пришлось выметать с пола веником!
       Нана кивнула. Ее лицо и глаза по-прежнему ничего не выражали и оставались безмятежными. Точно такими же, как у куклы, с которой Нана теперь не расставалась...
      
      
       Время шло к ночи. Нана и Денис, наевшись, смеялись над чем-то в комнате племянника.
       Тоня сидела на кухне в тяжелой задумчивости, не зная, как поступить. Отправить Нану домой?.. Неизвестно, как на это отреагирует Денис...
       Тося боялась. Она вообще была трусихой, а уж теперь - тем более.
       Откуда взялась эта кофейноглазая девочка?.. Почему она так свободно гуляет сама по себе?.. Кто ее родители?.. Где они?..
       Засыпать себя дальше вопросами Тоня не стала. Бесполезное занятие... И осторожно постучала в комнату Дениса.
       - Нана, тебе не нужно позвонить домой? - на всякий случай справилась Тоня.
       - Не нужно! - отозвался вместо девочки племянник. - И вообще мы уже спим! Ты нас завтра, ma tante, рано не буди! В школу не пойдем! Надоело!
       Подавленная и расстроенная Тоня тихо отошла от двери и грустно поплелась в ванную. В темном коридоре она наткнулась на длинную, неизвестно откуда взявшуюся в квартире мужскую фигуру.
       - Ой! - сказала обалдевшая Тоня и в замешательстве остановилась.
       - Женщины ойкают всегда: и когда им хорошо, и когда плохо! - задумчиво произнес незнакомец. - Что означает ваше "ой"?
       - Философ! - хмыкнула Тоня. - Ошарашил! Раз такой умный, сам и разбирайся! - и стала немного повежливее. - Вы как здесь оказались? И кто вы такой? Дверь заперта, лоджия закрыта... Я сейчас позвоню в милицию! Вы вор или убийца?
       - Я просто Толик, - грустно признался длинный.
       - Кто? - не поняла Тоня. - Просто Толик - это у нас Чубайсик! Известный всей стране. Примазываетесь к чужой славе?
       - Да... реклама это... - нехотя объяснил пришелец. - Тариф "джинс"... Или как там его... Не помню точно...
       - Склеротик? - поинтересовалась Тоня. - Но уж во всяком случае, свой путь в мою квартиру помнить должен! И каков же он? Прямо через стену? Как в фильме про Ивана Васильевича?
       - Ну да, конечно... Какого Ивана Васильевича? - спросил незнакомец.
       Памятью он явно не блистал. Может, олигофрен? Однако в квартиру на пятом этаже как-то проник...
       - Грозного! - ответила рассвирепевшая Тоня и пошла к телефону. - Сейчас тебе, мужик, милиция все объяснит: и про Грозного, и про стены! Мало не покажется!
       - Подождите! - жалобно попросил просто Толик. - При чем здесь милиция? Я не собирался у вас ничего воровать! И убивать никого не думал!
       Вот утешил, прямо-таки обнадежил каменно...
       - А чего собирался? - спросила отбросившая всякую деликатность Тоня, угрожающе поглаживая телефонную трубку.
       В конце концов, в квартире двое детей, которых нужно защищать. Тоня, как обычная жительница столицы, нередко смотрела детективы и боевики, а потому прониклась великой идеей, что порой бывает очень важно и нужно суметь за себя постоять и дать кое-кому в морду. Когда этого настойчиво требует действительность. И настроена она была соответствующе.
       - Говори правду, как на духу! Как залез и с какой целью? - грозно обратилась Тоня к Толику.
       - Жениться я хочу... - пробормотал ночной гость. - На вас!.. Мне уже пора... Я давно за вами слежу... Я люблю вас!.. А знаете, вы так похожи на нее!.. Прямо до удивления...
       Он еще, оказывается, за ней и следит?..
       Возмущенная до глубины души Тося резко зажгла в коридоре свет - давно пора! - и осторожно присела на табуретку.
       Малый был действительно очень длинный и худой, с прямыми волосами по плечам, и улыбался мило и обезоруживающе. Все в точности по рекламе тарифа "Джинс" для мобилок, тютелька в тютельку. Тоня едва доходила ему до подмышек, зато в объеме превосходила раза в три. Она горько вздохнула. Если бы у нее был хоть малейший намек на талию...
       Хотя зачем она ей сейчас?.. Талии крайне нужны в молодости, а потом острая в них необходимость отпадает сама собой.
       Хотя вредный братец однажды грубо оскорбил Тоню, прямо заявив ей, что она не может родить ребенка, поскольку слишком толста, и для ребенка в ее животе просто не нашлось места. Тоня жутко обиделась, брат потом извинялся, каялся, обещал вырвать себе поганый язык...
       - На кого я похожа? - попыталась уточнить Тоня у длинного Толика, понимая, что толка от визитера, у которого сильно свистит в голове, не очень-то добьешься.
       - На эту... из рекламы... - объяснил влюбленный. - Вы точно такая же! Я почти каждый день встречаю вас у подъезда и в магазине. Мы рядом живем. И двум моим мамам - маме Жене и маме Зое - вы тоже очень нравитесь...
       Какое счастье! Почему их две? - подумала Тося. - "И жених сыскался ей, королевич..."
       - Анатолий! - жестко начала Тоня.
       - Просто Толик! - расплылся в улыбке гость, прямо весь рассиропился, смотреть противно!
       - Ну, хорошо! - пошла на компромисс замученная Тося, мечтающая о простых, без всяких выкрутасов человеческих радостях в виде горячего душа и мягкой чистой постели. - Я обещаю вам подумать о вашем неожиданном предложении. Но учтите, что я в своем возрасте в любые игры уже не играю. Мне поздно. А сейчас идите домой! Только, пожалуйста, без всяких исчезновений через стены и окна. Я по-человечески закрою за вами дверь. И передавайте от меня привет своим двум мамам! Нежный!
       Просто Толик снова разулыбался до ушей.
       - А когда мне прийти за ответом? - спросил он.
       Несмотря на свой потусторонний вид, жених был не такой уж лопоухий, как казалось на первый взгляд. Может, стоило бы призадуматься над его внезапной любовью?.. Хотя после Тосиных многочисленных браков... И снова отправляться в хорошо изученную петлю?..
       - В субботу! - выпалила Тоня первое пришедшее ей в голову.
       Гость кивнул и моментально исчез. И лишь тогда Тоня обнаружила, что вновь, в который раз, забыла запереть дверь. Вот этот тип и появился... А пассаж с незакрытой дверью у Тони был не новый - она отличалась редкой рассеянностью. Тем более сегодня день выдался на редкость тяжелый... И немудрено было потерять голову.
       - Ma tante, ты дождешься - нас обчистят! - часто предупреждал племянник.
       - А что у нас воровать? - задумчиво спрашивала Тоня. - Разве что мои единственные серебряные серьги да твою дубленку! Но ради этих мелочей лезть в дом...
       - Да никуда лезть никому не придется! - возмущался Денис. - Дверь вечно нараспашку - заходи и бери! Кому не лень! Плохо, что ты уходишь на работу позже меня - я бы, по крайней мере, закрывал за собой квартиру.
       Тося задумчиво посидела еще немного на табуретке, поразмышляла о бренности всего земного и его загадках и пошла дальше своим путем. Очень хотелось вымыться и лечь спать.
      
       6
      
       Тоню с Олегом разводила странная судья - юная на вид девочка с толстой светлой косой до лопаток, глубокой резкой морщиной между бровями, как у проживших добрую половину жизни женщин, и подозрительно светлым взором. Она сурово старательно сводила бровки на переносице, не заботясь о своем будущем морщинистом возрасте, который не стоило усугублять лишними складками на лице.
       В здании суда мерзко пахло пыльными бумагами и гниющим от старости паркетом. Тоня тосковала и неуверенно, совершенно растерявшись, озиралась по сторонам.
       Взглянув на Тоню ясными очами, девочка неожиданно заявила:
       - Во всем виноват ваш восьмой любовник!
       Олег фыркнул и весело уставился на почти бывшую жену. Он был известным циркачом - воздушный гимнаст - и частенько выяснял у жены, не болят ли у нее от работы мозги. Тоня служила редактором в издательстве "Высшая школа".
       - Большая восьмерка! Ой, я дурак! С опрокинутой мордой! - признался Олег и захохотал.
       Его смех грустно и больно ударился о дряхлые судебные стены и возвратился к Тоне печальным гулким эхом.
       - Какой еще восьмой?! - ахнула Тося.
       Кто сумел настучать этой девице?! Но она явно обладала всей полнотой информации.
       - Вам лучше знать! - издевательским тоном продолжала судья. - Можете посчитать! Зачем вам так много? Хотя...
       Она задумалась, глядя в окно. Девочка отличалась откровенным садизмом и немалыми познаниями Тониной частной жизни. И сейчас примеряла эти познания на себя.
       - Тоня, - сказал, глядя ей в глаза, Олег, - я обо всем давно догадался... Когда у тебя вдруг стали костяные руки и ты завела два одеяла в постели... Как же я ненавидел тебя за эти два одеяла! А потом прошло...
      
      
       - Ma tante - спросил за завтраком юный наглый Денис, - неужели ты девственница?
       Нана сидела рядом и, как ни в чем не бывало, уплетала за обе щеки мандарины. Аппетит у нее был явно не детский и напоминавший Денисовский.
       - Безобразие! - не выдержала и возмутилась Тоня. - Ты просто малолетний хам! Как ты разговариваешь со старшими? Кроме того, ты забыл про дядю Олега!
       - Олег! - махнул рукой бесстыжий племянник. - Кто про него помнит! Ты, тетка, и сама забыла о нем давным-давно!
       - Урод! - сказала Тося.
       Для опровержения Дэн с удовольствием осмотрел себя в зеркале. Оттуда на него глянуло одухотворенное, бледно-нежное, удлиненное личико с чуточку затуманенными, озабоченными какой-то нездешней думой глазками.
       - И нечего глазеть на себя в зеркала на манер красотки на выданье! - продолжала Тоня. - Я тебя избаловала на свою беду!
       Денис выразительно взглянул на нее: тогда какие могут быть претензии к нему?!
       И в этот момент позвонила Лариса. Двоюродная сестра, увенчанная королевской славой родного городка. Ныне королева стояла возле входа в метро "Павелецкая".
       - Я сейчас приеду! - сказала она с монаршей наглостью.
       - Ждем-с! - злобно выкрикнула Тоня и швырнула трубку.
       - А кого? - поинтересовался племянник.
       - Очередную дуру с вентиляцией в голове! - крикнула Тося. - Твою двоюродную тетку! Теперь у тебя будет их сразу две!
       - Во дела! - протянул Денис. - Это радует сердце и греет душу! И что она собирается делать в Москве?
       - Маяться дурью! - отчеканила Тоня. - Разве непонятно? И нечего спрашивать о таких очевидных вещах!
       И уселась на диван срочно думать до приезда сестры о словах девочки-судьи и спешно считать-пересчитывать своих незадачливых любовников. У нее был библиотечный день.
       Неужели их действительно оказалось восемь?..
      
      
       Тося попыталась их всех припомнить. Да, но откуда той юной судебной даме стали известны они все? Непонятно...
       Ну, ладно, начнем, сказала себе Тоня...
       Первым был мальчик Лешечка, чем-то похожий на Дениса, очень робкий и стесняющийся сам себя. Он ей объяснил о мужской девственности. Серость человеческая, возможно, спровоцированная советским воспитанием, иногда просто обескураживала.
       Лешечка встретил уже троих женщин - тридцати, сорока и пятидесяти (!) лет, которым открыл эту Америку. Он изумился и задним числом подумал - а нет ли в его родной стране иных чудес и мужиков, которые не знают о существовании женской девственности? Звучит, конечно, еще дичее, но кто знает...
       У Лешечки оказались потные ладошки и визгливый смех. Ладошки и повизгиванья надоели Тоне через полтора месяца, и Лешечка исчез из ее жизни навсегда.
       Вторым стал Николай - плотный красномордый громила, который работал, как ни странно, бухгалтером в конторе по продаже канцтоваров.
       Николай был грубоват, но мил. Только однажды Тоня случайно встретила его в Филевском парке под ручку с хорошенькой, извивающейся от возмутительных и настойчивых желаний профурсеткой. И роман закрылся сам собой.
       Третьим явился Макс, узколицый и узкогубый политический обозреватель центрального телевидения. Простенькая, неброская и не сияющая на российских горизонтах Тося ему быстро надоела. Он привык общаться с выдающимися во всех направлениях дамами типа Хакамады и Слиски.
       Правда, потом ему с этими светскими леди здорово не повезло. В какой-то далекой жаркой стране, то ли Зимбабве, то ли Мозамбике, где страсти подогревались запросто, в четыре минуты, как омлет на тефлоновой сковородке, и где Максик находился в служебной командировке, он завязал горячий роман с женой премьер-министра.
       Роман пылал незатухающим костром, потом бурно загорелся премьер-министр и обратился за справедливостью к россиянам - кого, дескать, вы нам прислали, мужики?! Тотчас ярко воспламенились солидарные в вопросе женских измен дипломатические российские братки, затем запылали, как головешки, тайные спецслужбы из трех букв... У сыщиков тоже жен уводили, и еще как! Прямо из-под носа!
       И бедный, влюбленный в черномазочку Максик был сначала с позором изгнан из дружественной страны, а потом - что самое ужасное! - и с телевидения, куда любовный роман политического комментатора докатился девятым валом.
       - Если слаб на передок, то не лезь на передовую! - бездарно сострил нервный, пытающийся создать видимость законности и благопристойности, тоскующий по праведности телевизионный начальник Максима. - Сиди себе в русской глубинке и лобызайся с бабьем! Его там навалом! А то, ишь, даму высшего света ему подавай! Пусть даже темненькую... И в Африке тоже живут люди, и не леди, а бледи! Соображать должен, великий папарацци!
       Оскорбленный Макс перешел на радио, всюду постоянно твердил о попрании свободы граждан в новой, якобы демократической России, и попросился к Тосе обратно. Тоня подумала-подумала, погрустила и назад его не приняла.
       - Нет, Максик, - сказала она, - я все-таки никак не соответствую заданному уровню... Ничего у нас с тобой не получится.
       Четвертый...
       Тоня задумалась. Память опять разминулась с головенкой. Что же она постоянно все время искала? Кого же?.. Все не тот да не те...
       Да, четвертым стал Слава, загулистый малый, обожающий погудеть в барах и ресторанах на всю катушку, просадить прорву денег и начать через день снова их зашибать, перепродавая и починяя зарубежные авто.
       С ним Тоня быстро заскучала, несмотря на прогулки в иномарках.
       - Ах, сколько женских ручек мной перецеловано! - часто патетически восклицал он.
       - А посчитать? - однажды не выдержала Тоня.
       Слава задумался. Он только "бабочек" ловил. И Тося решила оставить его наедине с индивидуальными сложными подсчетами.
       Пятым явился Илья, довольно известный фигурист, вынужденный бросить лед после серьезной травмы. Илья преподал Тоне несколько практических уроков, касающихся женской красоты. Он здесь тоже был неплохим специалистом.
       Понаблюдав, как Тося ежеутренне усердно и старательно трет после умывания лицо полотенцем, Илья заметил:
       - Кожа нуждается в увлажнении! А если будешь так морду тереть - она всю жизнь станет нуждаться в водичке!
       Тося к совету разумно прислушалась, лицо вытирать перестала и, благодаря этому, сохранила почти девичью кожу до своих недевичьих лет.
       У Ильи имелся дом в Штатах. В родную страну, даже ради советов Тосе, бывший фигурист наведывался изредка, а посему чувства влюбленных стремительно бесследно растаяли в чистом синем воздухе над Атлантическим океаном.
       Шестой служил зубным техником. Тогда Тоне понадобилось поставить три коронки - жизнь лопала зубы без остановки! И ей порекомендовали отличного специалиста Бориса Евгеньевича. Техник был молод и голубоглаз.
       Привычно трясущаяся от словосочетания "зубной врач" Тоня сказала специалисту:
       - Вы мне, пожалуйста, шепчите что-нибудь ласковое, тогда не будет больно...
       Врач засмеялся и взглянул на Тоню с большим интересом.
       По всей вероятности, ему она глянулась сразу, а ее предложение пришлось по душе с самого начала. Он охотно согласился и начал нашептывать ласковости и милые словечки, которые особым разнообразием и оригинальностью не отличались, но по первости грели Тосины сердце и душу. Однако недолго.
       Стандартно-клишированный словесный набор наскучил Тоне в сжатые сроки, а ни к чему другому голубоглазый Борис способностей не проявил. Если не считать его зубопротезного мастерства и короночного совершенства.
       Седьмым оказался Родион, названный литературной мамой в честь ее любимого и знаменитого героя романа Федора Михайловича. Родя писал стихи и поэмы, ходил на литературные тусовки, и Тоне моментально надоело дышать поэтическим миром и с утра до ночи вникать в мысли, обреченные стать рифмами и ритмом.
       Хотя она окончила когда-то Литературный институт.
       Во время Тосиного поступления в этот творческий вуз ее мама, школьная учительница литературы и русского, стойко ходила на все экзамены. Она непрерывно дымила в литинститутском дворе сигаретами, перезнакомилась со всеми такими же преданными детям родителями и упорно убежденно толковала, что сюда поступать должны лишь мальчики, поскольку именно они - носители профессии. А девочки выйдут замуж, родят детишек и постепенно забудут о литературе...
       Тоня очень обижалась на мать, но молчала.
       Мама, мамочка...
       Она умерла давно, через пять лет после окончания Тосей Литинститута. Отец пережил ее на полгода. Брат Костя благополучно выучился на инженера в Бауманском. А писать Тоня действительно перестала, хотя детишек так и не родила...
       На творчество ей со временем стало наплевать, а племянник заменил все остальное. Денисик... Как же она с ним намучилась!.. И сколько ей еще мук предстоит...
      
      
       Тоня очень любила мать. Отца тоже, но маму особенно. И когда ее не стало, Тося думала, что долго теперь не проживет. Ей казалось невозможным существовать на Земле без маминых разговоров, без маминых глаз, без маминой улыбки... Только с мамой жизнь была заполненной, настоящей, интересной. Только с мамой Тоне было по-настоящему хорошо, только при ней она торопилась домой... Но поняла она все это, лишь когда мамы не стало.
       Москва превратилась в пустыню, а все окружающие - в злыдней. Отец болел, Костик путался с Иркой...
       Тоня осталась совершенно одна, несмотря на всех своих ухажеров. И всерьез затосковала о ребенке.
       Она бесцельно бродила по квартире, то и дело натыкаясь на мамины вещи, выбросить которые рука не поднималась, хотя все вокруг говорили одно и то же: "Нужно выкинуть, оставлять нельзя, ты травишь себе душу, и вообще это плохая примета!"
       Тоне нравилось травить себе душу, а приметам она доверяла не слишком. Точнее, принимала только хорошие: тарелка разбилась - к счастью. Недобрым, вроде пресловутой черной кошки, она старалась не верить вообще.
       Тоня часто вспоминала, как сильно отличались руки матери от рук других людей, очевидно, тоже добрых и хороших, но просто других, не имеющих к Тоне никакого отношения.
       До школы они с братом ходили в прогулочную группу. Воспитательница гуляла с детишками на бульваре с десяти до часу, а потом выходила с пяти до семи. Днем детей разбирали по домам, кормили и укладывали спать. Воспитательница Елена Алексеевна любила малышей, никогда ни на кого не кричала, устраивала интересные игры... И шла с каждым в уголок, когда требовалось попИсать. И маленькая Тоська каждый раз удивлялась, почему у Елены Алексеевны - мягкой, приветливой - совершенно иные, чем у мамы, руки. Хотя обе - и мама, и воспитательница - все делали абсолютно одинаково, снимая с нее рейтузы, колготки и трусики и помогая сделать свои маленькие дела.
       После смерти матери Тоня по вечерам неизменно почти год усаживалась на кухне возле маминой пропахшей табаком пепельницы и вспоминала...
       Вот тут, напротив Тоси, сидела мама, дымила и слушала рассказы дочери об очередном воздыхателе. Слушала спокойно, ни в чем никогда никого не обвиняла и старалась соблюсти справедливость по отношению ко всем игрокам и действующим лицам.
       Воздух в кухне давно насквозь пропитался едким, синим дымом, от него у Тоси нередко болела голова, но Тоня терпела ради мамы. Мамы, которая просто жить не могла без сигареты.
       - По-моему, я развратная, - горестно повинилась однажды Тоня. - Не должен обычный человек так разлагаться, как я...
       - Не должен, - согласно кивнула мать. - Твой поиск действительно затянулся. Хотя иногда ищут и дольше. Тут уж кому как повезет. Дело в том, Туська, что ты плохо умеешь разгадывать людей...
       - Плохо?.. - горько вздохнула Тося. - Я вообще не умею этого делать.
       - Надо учиться! - назидательно сказала мать.
       - Как?.. - развела руками Тоня. - В школе этому не учат, дома - тоже, в институте - тем более. Сплошное самообразование... А я к нему не тяготею.
       - Напрасно, очень напрасно, Туська, - мать выпустила в потолок прямую струйку дыма. - Проработав в школе много лет, я усвоила одну простую истину: скорее всего достигает цели именно самообразование, все остальное часто просто не работает. А замужество - это всегда сильно проигрышная лотерея, перед которой порой здорово выигрывают независимость и благополучие спокойной одинокой жизни.
       - Но это мне не подходит! - заявила Тоня. - Одинокое спокойствие и благополучие не по мне!
       Сейчас она понимала, что мама во многом была права. И выслушивала дочь, каждый раз внутренне протестуя и горько переживая за ее неудавшуюся судьбу. И это тоже Тоня осознала значительно позже, когда у нее не стало человека, которому можно было излить душу.
       Мама, мамочка... Если бы ты была жива...
       Эти бесконечные "если бы"... Проклятое сослагательное или условное наклонение...
       Но без него тоже невозможно.
       Вот если бы Тоня жила иначе... Вот если бы четко понимала себя... Вот если бы сразу встретила Юрашу...
       Горе-горькое... И это горе - именно она сама. И именно она виновата во всем. И если бы она осознала это сразу, давно, а не сейчас...
       Если бы...
       Тоня вздохнула. Мама, мамочка...
       Как порой больно и неприятно вспоминать свою жизнь... Но если ее вообще не вспоминать, ты вряд ли сможешь измениться и исправиться.
       Вечное стремление к самоусовершенствованию... А толку - почти никакого...
      
      
       В промежутке между седьмым и дальнейшими поклонниками за Тоней еще недолго ухаживал Ваня Кудин - чемпион мира по боям без правил.
       И Тоне доставляло особое удовольствие сообщать на улицах и в метро особо назойливым и приставучим кавалерам:
       - За мной, кстати, ухаживает Кудин - чемпион мира по боям без правил.
       Результат не заставлял себя ждать ни минуты.
       - А-а-а... Приятно было познакомиться. Ну, я пошел, да? - неизменно отзывался очередной поклонник и отваливал навсегда.
       Родион проявлял непоколебимый интерес к Тосиному эмбриональному творчеству. И пробовал оттачивать на нем свои способности критика.
       - Неплохой рассказ, - глубокомысленно говорил он, ознакомившись с очередным слабеньким Тосиным творением. - Но я не понял - и читатель вместе со мной - почему твоя героиня легла с этим типом? Ты прости меня за грубость и прямоту, но всегда должно быть понятно, почему женщина ложится в постель к мужчине!
       - Очень часто из любопытства, - буркнула Тоня.
       - Из чего? - в замешательстве пробормотал Родион. - А ты... прости меня... тоже... со мной...
       - Тоже, - не стала отрицать очевидность честная Тося. - Извини, Родик, но тоже! Мне было очень интересно. А потом весь интерес слинял... Так бывает, учти на будущее.
       На смену поэту Родиону пришел... Кто же пришел ему на смену? Ведь как раз тогда возник Олег...
       Именно его Тоня действительно любила. Она балдела от его голоса, от его походки, от его рук... Она умирала от отчаяния, не слыша и не видя его больше двух дней, она тосковала, поссорившись с ним... Она...
       Она сама его бросила. Оставила ради Юраши.
       Тося так его всегда называла - Юрку Ашмарина, доцента кафедры мехмата. Но про Юрашу не знал никто, даже Тонина мама, которая обычно всегда была в курсе дочкиных увлечений.
       Ужасно! - подумала Тоня. - Разве может человек так разлагаться, как я? Разве допустимо иметь столько мужиков? Где это видано, где это слыхано? Полжизни грешить, полжизни каяться... Нет, это невозможно! Надо что-то с собой делать...
       Хотя что ей теперь делать? Проблема отпала сама собой. На толстую неуклюжую Тоньку ни один уважающий себя джентльмен не захочет взглянуть даже из милости. Вот и все решение вопроса! Уставшая природа, вконец одуревшая от Тоньки, сама включила естественную защиту. Это было повеление свыше, вполне разумное, единственно правильное решение.
       Юраша... Так кто же ей тогда был дороже - он или Олег? Олег или он?..
      
       7
      
       С Олегом Тося познакомилась мрачным до серости, раскисшим мартовским утром в троллейбусе номер пятнадцать, уныло тащившим ее в теплые душные стены любимого издательства "Высшая школа", всю дорогу утопая до середины колес в мешанине грязи и снега.
       В стенах родного издательства Тоня с утра до вечера тупо читала неудавшихся комплексующих литературных гениев, то возвышенно, то уныло рассуждающих, с тайной горечью и болью в сердце, о творчестве гениев состоявшихся. Но скрыть кручину и скорбь им никак не удавалось - эмоции выплескивались на страницы учебников и сильно мешали Тоне спокойно жить.
       Издательство было целиком женским, исключая высокое руководство, и редакторское бабье царство нередко сотрясали ураганы зависти, водопады сплетен и цунами интриг.
       За годы работы в издательстве Тоня дослужилась до должности старшего редактора, что, впрочем, не принесло ей ни солидной зарплаты, ни удовлетворения, ни радости. К чинам и карьерному росту она не рвалась, к лести и почтению окружающих осталась равнодушна, прекрасно понимая их настоящую цену. Однако к своему родному "болотцу" успела привязаться и даже находила в нем массу плюсов.
       Во-первых, она все и всех здесь давно знала, как облупленных. А это очень облегчало жизнь.
       Во-вторых, женские сердца в такой же степени ревнивы и завистливы, как и жалостливы и сострадательны. И эти противоречия и перепады женской психики Тоне оказались на руку. Ее многие жалели: неудачницу, так и не выстроившую свою семью, воспитывающую сумасбродного племянника и ставшую с годами толстой и непривлекательной. Следовательно, женские редакторские сердца были к Тоне очень и очень расположены.
       В-третьих, начальство ценило Разумову за профессиональный уровень, умение помалкивать в сложных ситуациях, безотказность и готовность при необходимости задержаться на работе. Теперь, когда Денисик вырос, это труда не представляло.
       Правда, сердце Тони при том часто замирало - она в ужасе представляла, что может произойти дома в ее отсутствие. Только всегда правильно понимала, что и в ее присутствии может произойти то же самое. И смирялась с неизбежностью.
      
      
       Олег - тогда незнакомец - сел в троллейбусе с ней рядом, внезапно радостно положил твердую руку на ее скользкое колготочное колено и засмеялся. Он ехал в свой цирк крутиться и парить высоко под куполом и каждую секунду помнить, что жизнь не вечна. Поэтому он каждую секунду искренне и открыто радовался этой прекрасной жизни.
       - Вы что, молодой человек? - сурово спросил его Тоня. - Совершенно не знаете правил приличия?
       И грозно взглянула на мужскую ладонь, нагло и уютно пристроившуюся на ее коленке.
       - Совершенно! - признался сосед. - Может, научите?
       - Вам это не пригодится! - отрезала Тоня. - По морде вижу!
       - А вы присмотритесь ко мне повнимательнее! - попросил незнакомец и приблизил светлые веселые глаза к ее лицу. - Что можно разглядеть с первого взгляда?
       - Все! - заявила Тося. - Первое впечатление всегда очень много значит и меняется не скоро. Немедленно уберите руку!
       - Не уберу! - наотрез отказался сосед. - Мне нравится именно так! Меня зовут Олег.
       - Мне дела нет до того, как вас зовут! - возмущенно заверещала Тоня.
       - А почему вы до сих пор не сбросили мою ладонь, а только препираетесь со мной по поводу нее? - вдруг спросил нахальный мужик.
       И Тося растерялась. А действительно, почему?..
       Олег спокойно убрал пальцы с ее колена и сунул руку в карман.
       - Цирк... - мечтательно сказал он. - Вы любите цирк? Так, как люблю его я?..
       - Ненавижу! - обиженно сказала Тоня. - Потому что мне всегда там страшно, я вечно всего боюсь: гимнаст может свалиться с трапеций, лев прыгнуть на укротителя, а фокусник разбить себе лоб кольцами!
       Олег насмешливо покосился на нее:
       - Так вы трусиха или на редкость добрая?
       - Скорее, жалостливая, - уточнила Тоня.
       Ей не хотелось ни завышать себе оценку, ни занижать.
       - Ну, так пожалейте меня! - вновь весело попросил сосед. - Я в этом очень нуждаюсь: заматеревший холостяк, сильно и давно тоскующий по женской ласке и теплу!
       - Непохоже, что вы тоскуете! - фыркнула Тоня. - Вообще-то я уже приехала... Вот мое родное издательство. А вы, очевидно, направляетесь в свой любимый цирк?
       - Угадали, - кивнул он и посерьезнел. - Заканчиваете в шесть?..
       - В полседьмого, - автоматически отозвалась Тося.
       Ровно в шесть тридцать он встретил ее на выходе из старого дома издательства на Трубной...
       Так кто же был ей дороже - Олег или Юра?..
      
      
       Тоня вздохнула, запуталась и сама на себя махнула рукой.
       - А где наша Наночка? - спросила Тося Дениса. - Что-то ее сегодня не видно... Скоро приедет Лариса, будем ужинать. Все вместе, по-семейному... Поищи в холодильнике, что там у нас есть. Может, надо по-быстрому слетать в магазин!
       - Ты и полетишь! - отозвался откровенный и грубый племянник. - У меня не готов английский, а у англичанки климакс, поэтому она бросается на людей, как большая полосатая тигра! А наша Наночка, во-первых, записалась в бассейн, чтобы поплыть за призами и кубками или устроить заплыв из Сухуми в Турцию. Хотя она и так прекрасно плавает. Просто не хочет потерять форму в нашей ванне. А во-вторых, девочка ищет отца...
       - Она сирота?! Из детского дома?! - изумилась Тося. - Что же ты молчал? Ты никогда мне толком ни о чем не рассказываешь! А я стеснялась тебя расспрашивать... Вдруг ненароком разобью первую любовь...
       Денис осмотрел толстую тетку с нескрываемым презрением.
       - Ma tante, излишняя деликатность - большой порок! - заявил он. - Ты бы тоже купила себе абонемент в бассейн! Искренне советую! Тебе это полезнее, чем Нанке. А Нана - живая девочка из плоти и крови! Кстати, спасибо, что ты так активно взялась подправлять ее умирающие от истощения волосики. А где я ее и в каком сугробе выкопал - это мои проблемы! Кто находит там живых девочек, а кто - кукол!..
       Он ядовито хмыкнул.
       - Ах, твои?! - прищурилась Тоня. - А что ты дальше собираешься с ней делать, скажи мне на милость, недоросль?! Женщина - это немалая ответственность на плечах мужчины! И раз уж ты притащил ко мне в дом неизвестную девицу, даже ни о чем не спросив, будь добр поделиться со мной своими далеко идущими планами!
       Лицо Дениса занавесилось нежной паутинкой воспоминаний.
       - Они вовсе не далеко идущие... Дальше одной ночи не простираются... - прошептал он. - Знаешь, ma tante, когда я беру ее в одну руку... Она такая маленькая, легкая, тихая...
       Тося замерла в ужасе, напрочь забыв об ужине и сестре Ларисе.
       - В какую руку?..
       - Ну, какая разница, в какую! - тихо и укоризненно заметил Денис. - Ты задаешь на редкость дурацкие вопросы. Тебя интересует, могу ли я выжать левой столько же, сколько правой? Почти могу! А у Наночки во сне двигается кончик носа, как у кролика, и ресницы распрямляются до середины щеки...
       - Тебе что, нечего делать по ночам, кроме как любоваться своей спящей красавицей?! - хлопнула ладонью об стол разъяренная тетка.
       Снова выпалила очередную глупость...
       - Мне как раз очень есть что делать по ночам! - заявил племянник. - Но сначала мы делаем это, и это нам обоим страшно нравится... Я даже никогда раньше не подозревал, что это так здорово и приятно... А уже потом я смотрю на спящую Нану. Между прочим, у нас могут быть дети. Мы не предохраняемся. Это принцип. Я думаю, у нас и так очень безопасный секс.
       Тоня слушала его и думала, что, конечно, подобного следовало ожидать. И на что остается рассчитывать, когда мальчик приводит домой девочку?.. На их игры в куклы?.. Это слишком неразумно... Просто Тоня еще на что-то надеялась... Наивная... На что можно надеяться после совместного мытья в ванне?!
       - Ты бы, тетка, позвонила отцу с матерью и поставила их в известность, что они скоро сумеют стать дедом с бабкой, - продолжал Денис. - И ты, кстати, тоже. Двоюродной бабусей. Но это без разницы. Будешь нянчить нашего малыша или малышку. Я отлично знаю, ma tante, что ты жутко мечтаешь о бэби. Ну, ясно... Вот мы его и предоставим навсегда к твоим услугам. Наночка вряд ли справится с дитем. Она у нас не по этой части...
       Тоня тупо и потерянно молчала. Что она скажет бестолковому братцу и его безголовой жене? Что она сама точно такая же безголовая и бестолковая и упустила ребенка, недосмотрела за ним, недоглядела?.. И вот теперь... А что, собственно, теперь? Что такого произошло и случилось?..
       У Тони закружилась голова, заставив испуганно вцепиться в сиденье стула, чтобы не свалиться.
       - Ты умираешь от потрясения, тетка? - безразлично спросил хамоватый юный ловелас и дамский угодник.
       - Жуткое головокружение, - призналась Тося. - Куда-то несет и заносит...
       - У тебя климакс, - уверенно, со знанием дела, заявил племянник.
       - Да что это у тебя, куда ни глянь, одни сплошные климаксы?! - возмутилась Тоня. - То у англичанки, то у меня! Прямо какой-то климактерический мир!
       Денис рассеянно поднял плечо:
       - Просто меня не первый год окружают женщины среднего переходного возраста. Дамы в районе сороковника и чуточку старше. А для них перепады настроения - дело естественное. Ну, ясно... Я не понимаю твоего возмущения и удивления. Каждый человек когда-нибудь вступает в возраст от сорока до гробака. И там уже дальше ни к чему уточнять цифры.
       Тося внимательно осмотрела племянника. Он давно отсутствовал и снова грезил, опять приподнявшись на локте возле спящей Наны и любовно, ласково изучая ее нос и ресницы.
       - Олег, Юраша, а нынче еще и просто Толик... - вдруг задумчиво вспомнил Денис. - Все не так и все никак... Во дела! Ты бы, ma tante остановилась, наконец!.. Надо же иметь такой кипятком бурлящий темперамент! Прямо Везувий, а не тетка! В момент извержения... У тебя переизбыток энергии. Видно, девать ее некуда, а ведь надо как-то тратить. Ты умеешь ее увеличивать и концентрировать в нужные моменты. Как великий мастер единоборств. Каратэ никогда не увлекалась? По-моему, тебе там не нашлось бы равных. Можешь попробовать, пока не поздно. Иначе упустишь свой шанс. А вот частая смена партнеров увеличивает риск заражения! Ты никогда не задумывалась над этим?
       - Хам! - обозлилась Тоня.
       - И ты напрасно собиралась сойти с ума по общему поводу своих воздыхателей... Хорошо, что не успела. Или передумала, - хладнокровно продолжал свою речь племянник.
       - Сходить с ума по их общему поводу мне просто было невыгодно! - недобро объяснила Тоня. - Иначе все последующее размывалось в настоящую бессмыслицу! А размытое будущее меня не больно устраивало и не подходило мне по всем статьям. Головастик! Философ доморощенный! Как это я тебя такого изваяла из кукленка в пеленках?
       Денис снова безразлично повел плечом, толком не проникаясь эмоциональностью и глубиной ее умозаключений. И вновь ударился в солнечные воспоминания детства.
       - А я хорошо помню, как мы с Олегом играли, прыгнули вдвоем на одно кресло и проломили им пол! Хилый такой был паркет, одно название! - радостно сообщил племянник. - Как много было тогда смеха!
       - Смотря с чьей стороны, - пробурчала Тоня. - С вашей - да.
       - А с твоей стороны чего было много? - поинтересовался Денис.
       Видимо, он далеко не все так уж прекрасно помнил.
       - Крику! - призналась Тося.
       И снова тупо задумалась. Знание деталей ее личной жизни становилось мировым и всеобщим. Это пугало и настораживало Тосю.
       Куда завела ее жизненная тропа? Похоже, в дебри неминучие... Время бежит и прибегает туда, куда его не просят... А ребенок на ее плечах, отданный под ее личную ответственность?..
       - Пойду схожу на горшок... - лениво потянулся племянник.
       Тоня сняла трубку и позвонила брату Константину.
      
      
       - Братец, прости меня! - горестно повинилась Тося. - Я упустила твоего сына!
       - Ну и что? - спокойно отозвался близнец.- Он уже взрослый, и его давно пора упустить на все четыре стороны! Скатертью дорога!
       - Ты так думаешь? - спросила немного оправившаяся духом и сразу пободревшая Тоня.
       - Уверен! - заявил брат. - Пусть мальчик гуляет сам по себе! А ты - по себе! - и вдруг нездорово заинтересовался: - А куда конкретно ты его упустила? По какому адресу? Надеюсь, на этот раз невооруженного, без шпаги?..
       Антонина собралась с последней смелостью и с ее помощью отважилась взглянуть правде в глаза. А также брату, разделенному с ней очень своевременной длиной телефонного кабеля.
       - Костя, готовься к новой личной перестройке! - выпалила Тося.- Ты скоро будешь дедом!
       - Во дурдом! Каким еще дедом?! Ты что, старая, не могла научить ребенка пользоваться презервативом?! - заорал невыдержанный и грубый близнец. - На худой конец прислала бы его ко мне поучиться!!
       - Не ори на меня! И почему это я старая? Я старше тебя всего на четыре с половиной минуты! - обиделась Тося. - Кроме того, ты должен соображать, что презервативы - не по моей части! Я в этом деле не шуруплю! А учиться ребенок не желает! Поскольку признает только нормальный секс, без всякой резиновой оболочки! Так он мне и заявил!
       - Ну и правильно! - неожиданно успокоился братец Костенька. - Это он молодец! Весь в меня! А кто же избранница?
       - Он сам выбирал! - брякнула Тоня. - По образу и духу своему! Дорогая грузинская кукла! Из потомственных снегурочек! Кареглазая флегма с круглыми коленками. По высшему разряду! Ты будешь в восторге.
       - А почему мне до сих пор не показали?! - тотчас заныл капризный братец, смышленый исключительно в области безопасного секса. - Я всегда узнаю самое интересное в последнюю очередь! Я не доживу до субботы! Но раньше Ирка не сможет, а одного она меня из дома не выпускает.
       - Доживешь! - уверенно заявила Тося. - А почему она тебя одного не выпускает? Чай, не маленький! Дорогу переходить умеешь.
       - А потому! - заныл братец. - Ревнует она меня, Антонина! Прямо по-страшному! Если вдруг слышит в трубке женский голос, сразу ищет что-нибудь тяжелое! Недавно утюгом запустила. Дорогим, немецким... Ничего для меня не жалеет! Бояться я ее начинаю, сестрица! Женщины такие давилки! Хотя лучше дурная баба, чем никакая...
       - Так нечего было ей удачные поводы подавать, мыслитель! - укорила брата умудренная жизнью Тоня. - Небось, путаешься со всякими молодайками и с презервативами, этому ты давно научился, а потом плачешься на судьбу! У тебя сколько любовниц? Считал?
       - Да ты что, Тося?! Какие любовницы?! - застонал Костенька. - Откуда им взяться при такой жизни?! Я о них лишь мечтать могу! И то когда Ирка спит.
       - Ну, это сейчас! А раньше? Ты дураком не прикидывайся, праведник! Я тебя хорошо знаю, интерактивный! Восемь пятниц на неделе, из них две выходные. Всю жизнь в гусары метил! Жаль, что родиться опоздал, - сурово отчитала братца Тоня и добавила: - Приехала Лариса. И в данный момент мается в метро, толкаясь на пути ко мне.
       - Ларка? Это здорово! - обрадовался Константин. - Мы к вам придем в субботу! Тоська, а ты помнишь, как мы жили с тобой вместе?
       Тоня грустно вздохнула. Они с Костькой-близнецом долго были одним целым, и им казалось, что разделить их просто невозможно.
      
      
       Они чуть ли не до совершеннолетия мылись вместе в ванне и ходили всюду только вдвоем.
       Тося хорошо помнила каток в Парке культуры, где они с Костей, взявшись за руки, отмеривали круг за кругом. Коньки рисовали на льду замысловатые сюжеты, воздух словно закипал, делался горячим и обжигающим от скорости, бил в лицо наотмашь, резко и насмешливо, вечер становился высоким, уходя в черноту неба...
       А дворовый хоккей? Тося норовила непременно участвовать в игре вместе с братом, требуя разрешить ей носиться с клюшкой рядом с ним... Костя тоже настаивал на этом. И мальчишки, грубо ругаясь, позволяли ей быть каким-то непонятным по счету игроком. Тоня металась по ледяному глянцу и размахивала клюшкой, как заправский хоккеист, и даже пару раз ухитрилась забросить шайбу в ворота соперников. Правда, никакой славы и уважения ей это не принесло. Ребята продолжали иронически ухмыляться, презрительно и снисходительно посматривая на нее, гордо раскатывающую возле Кости.
       Они всегда только вместе ходили в кино и театры, сидели за одной партой и одинаково увлекались теннисом... Московские школы следовали проторенными путями президентских увлечений. Сначала всюду открывались секции большого тенниса (дядя Боря любил помахать ракеткой), а потом - каратэ...
       Но неожиданно явились Таня, а потом Ирка и поделили близнецов запросто, в два счета... Костик, начитавшийся Голсуорси, долго звал жену Ирен, а потом перестал. Его никто не понимал. У молодого полуграмотного поколения это имя ассоциировалось в лучшем случае с именем известной французской киноактрисы Жакоб, пленившей сердце Рязанова. А на Тоню обрушились всякие там Лешечки и Максики...
       Тося до сих пор любила ночью искать на небе свое родное созвездие Близнецы. Хотя находила его очень редко.
      
      
       - Братец, я боюсь! - вдруг призналась Тоня.
       - Чего? - удивился Костя.
       - Всего! - сказала Тося. - Я боюсь за Дениса и за тебя, я боюсь квартирных счетов и счетов за свет и телефон, увеличивающихся каждый месяц. Я боюсь, что у меня снова сломается стиральная машина, а денег на ее ремонт, как всегда, нет. Я боюсь, что меня в очередной раз зальют соседи сверху, что лопнет труба в ванной, что пьяный водитель наедет на тротуар... - она перевела дыхание. - Я всегда кипячу на ночь чайник, потому что боюсь утром остаться без воды, если ее внезапно в очередной раз перекроют. Я боюсь войны, атипичной пневмонии, подмосковных энцефалитных клещей и малярийных комаров... Я боюсь войны, пожара и террористов... Я боюсь, что меня уволят. Я...
       - Ну, хватит, Антонина! - не выдержал Константин. - Твои страхи надоели! Попей каких-нибудь успокаивающих таблеток. Или настойку уклоняющегося пиона. Сейчас вся страна живет в состоянии непрерывного стресса. Это уже нормально. А вообще, по-моему, смелыми считаются просто те олухи, которые словно не подозревают и не задумываются о настоящих опасностях и бедах. Поэтому в твоих страхах как раз твоя сила! - голос брата окреп. - И страх не такое уж плохое, а даже полезное чувство. Он дан нам как сигнал тревоги. И не будь его, мы бы не сознавали, где опасность, а где нет, и давно бы все передохли. Конечно, нельзя поддаваться страху полностью и по любому поводу, как это делаешь ты, но и не стоит его игнорировать и презирать. К нему надо прислушиваться.
       Тоня изумилась неожиданному повороту логики братца.
       - Кроме того, пришла Ирочка... - ласково и льстиво, совсем другим тоном запел Костя и отвлекся на минуту, очевидно, успокаивая ревнивую жену. - По ее убеждению, я так долго трепался с тобой, что за это время она вполне могла бы развестись со мной и снова выйти замуж.
       Брат явно мечтал о подобном нереальном варианте.
       - У меня очень остроумная жена... - заискивающе заявил Костя, работая исключительно на свою драгоценную половину.
       - Страх - это страшно! - прошептала Тоня. - И никакие таблетки здесь не помогут. Тем более, твой неизвестно в какую сторону уклоняющийся пион...
       Брат помолчал, а потом вдруг хихикнул:
       - А что там произошло с твоим восьмым любовником? Вот он как раз и способен помочь...
       Тоня в гневе швырнула трубку. Дело действительно зашло слишком далеко...
      
       8
      
       Братец Костя был из молодых да ранних. Его сложный и стремительный возрастной переход - отрочество-зрелость - родители пережили с трудом. Костик задумал сразу лихо перескочить в мужчину, миновав всякие лишние промежуточные юношеские стадии. Его бодрый перескок стоил отцу микроинфаркта.
       В конце восьмого класса, на пороге нежно-интимной весны и начального, слабого и вкрадчивого шелеста юной листвы, Костик привел домой высокую тонкую светленькую девочку с надменным взглядом.
       - Это Таня! - представил Костик подружку родителям. - Она теперь будет у нас жить. Пока мы не надоедим друг другу. Своя комната у меня есть, так что мы никого не стесним!
       Присутствовавшая при знакомстве Тося фыркнула. Она давно уже заприметила эту девочку в паре с братом. Таня училась в параллельном классе.
       - То есть как жить? - не поняла мать и раскурила новую сигарету.
       - Обыкновенно! - рассердился родительской недогадливости Костик. - Как люди живут! Ты с отцом, например.
       - Но... - прошептала растерянная мать, - вы... собираетесь пожениться? Так рано? А школа?! Институт?!
       - Ну, при чем тут школа и институт?! - вознегодовал Костик. - Как ходили в свою проклятую бурсу, так и будем ходить! Деваться нам все равно некуда! А потом и в институт! Ты что, плохо меня слушала? Я же сказал: пока мы с ней не надоедим друг другу!!
       И выразительно махнул рукой в сторону неподвижной, хранящей презрительное и гордое молчание Тани.
       - А это может случиться в любой момент! Не все рассчитаны на такой длительный брак, как ваш!
       Тося снова фыркнула и тотчас притихла под грозным взглядом матери и опасным безмолвием отца.
       - Ты тоже собираешься кого-нибудь привести? И как скоро? - пытаясь остаться в пределах допустимого тона и не заорать на близнецов, спросила Тоню мать и, не дожидаясь ответа, опять повернулась к сыну. - А на что вы собираетесь жить? Мы с отцом теперь должны содержать троих детей?! Пока вы не надоедите друг другу?
       - Моя мама даст сколько угодно, - наконец прорезалась Таня. - Вы ей можете позвонить прямо сейчас. Она сказала, чтобы вы просто назвали необходимую сумму.
       - А твоя мама, значит, согласна? - в замешательстве прошептала мать. Сигарета вяло дымилась в ее пальцах. - Кем же она работает?
       - Она манекенщица у Славы Зайцева, - объяснила Таня. - А раньше была у Юдашкина. Но они поругались из-за какой-то юной модельки. Такая там наглюха у Юдаши выросла! Молода и опасна... Мы с мамой живем вдвоем.
       Отец взялся на сердце и тихо уткнулся лицом в стол. Мать бросилась за лекарствами. Юные возлюбленные удивленно переглянулись и недоуменно пожали плечами.
      
      
       Таня прожила в семье Разумовых два года. Она оказалась неслышной, невозникающей девочкой, привязанной только к миру моды и Костику. По утрам они вместе, взявшись за руки, дружно отправлялись в родную школу. Отец подлечил сердце и даже по-своему привязался к Тане. Как всякий мужчина, он ценил в женщинах легкомыслие и безмятежность.
       Но на пороге окончания школы Танечка неожиданно сказала Костику, что уходит.
       - К кому? - справился уже неплохо изучивший жизнь, женщин и Таню Костик.
       - Пока к мамуле, - сказала Таня. - А там посмотрим...
       Став студентами, Таня и Костик начали встречаться вновь, и мама, заставая дома Таню, радовалась и всякий раз предлагала:
       - Танечка, ты бы переехала опять к нам! Это удобнее!
       И Таня всякий раз отрицательно качала головой и вежливо отказывалась. А потом внезапно, на третьем курсе, родила мальчика.
       - Это твой? - сурово допросила мать Костика, шумно попыхивая сигаретой. - Если твой, то мне нужно проявить себя бабушкой! И поскорее!
       - Не проявляйся! - усмехнулся сын. - Это не мой!
       - Ты уверен? - нахмурилась мать. - Смотри не промахнись! Ребенок - не игрушка!
       - Сам знаю, что не игрушка! - отмахнулся Костя. - У Таньки есть какой-то заводила-вентилятор! В общем, мы сами разберемся!
       Разобрались они очень быстро и спокойно. Таня вышла замуж за милого ее сердцу заводилу и отца своего ребенка, а Костя, метивший в гусары, женился на Ирке. И родился Денис - дитя конверсии.
      
      
       Племянник мирно устроился возле окна и тихо изучал какой-то программный учебник.
       Именно потому, что Тоня так хорошо помнила историю с Танечкой, она не стала излишне приставать к Денису и пытать его на предмет Наны. В семье Разумовых уже был определенный немалый опыт появления в доме незнакомых девочек.
       Правда, Таня училась с братцем Костей и самой Тоней в одной школе, а вот откуда свалилась на Тосину голову эта таинственная кофейноглазая грузинка, так и оставалось загадкой по сей день.
       Тося попыталась пристроить в школу Дениса и Наночку - пусть девочка получит московский аттестат. В конце концов, их выдают даже настоящим манекенам.
       Но в школе на Тоню посмотрели подозрительно и потребовали предъявить обменную карту девочки и ее оценки за все прошедшие годы. Поскольку взять их было неоткуда, Тоня растерялась, расстроилась и ушла домой ни с чем.
       Дома она попыталась выяснить у детей, откуда приехала Наночка, с кем жила и вообще - где ее документы и родители.
       Девочка не повернула в сторону Тони даже головы, живо напомнив тетке светленькую Таню. Свой выбор племянник сделал не случайно. Вот она, родная кровь и проклятые гены братца Костика! А Денис хмыкнул и махнул рукой:
       - Не возникай, ma tante! Какая пиявка тебя укусила? Зачем тебе документы? Я ведь знаю, для тебя самые страшные моменты жизни - это походы в чиновничий мир типа какого-нибудь ГРЭПа, управы или префектуры. Тяжелый случай! Ты панически боишься соприкасаться с бюрократией и по возможности ее избегаешь! И чувствуешь себя в любой конторе, как глиста в обмороке!
       Тоня вздохнула. Племянник был прав. Заставить себя пойти куда-либо по поводу необходимой справки ей стоило немалого труда.
       Но девочке надо учиться... О чем думают ее родные?..
       Все Тонины вопросы безответно повисали в воздухе.
       Теперь Нана ежедневно терпеливо дожидалась возвращения Дениса из школы, до обеда просиживая у окна, лбом в стекло, и задумчиво изучая улицу, машины и пешеходов.
       - Ты знаешь, ma tante, - философски заметил Денис, оторвавшись от книги, - весенние экзамены наверняка придумала старая дева, одуревшая от своего верного и не сломленного никем одиночества и вдруг возмечтавшая отомстить за него миру. Ты подумай - блаженно кайфуя под солнцем и размякнув, как богатырские пельмешки в кипятке, мы будем вынуждены долбить до обалдения никому не нужные билеты про женские образы в романе "Герой нашего времени" и решать уравнения с неопределенным количеством неизвестных! Это же откровенный садизм, неприкрытое издевательство! Ну, ясно... - он горько задумался. - Кругом чириканье и курлыканье, восторженные морды псов и удовлетворенные коты с маслеными рожами, травка-муравка и совсем новая одежка на деревах, а ты сидишь в роли беспросветного пожизненного идиота и читаешь в жарком бреду и весенней горячке, весь облепленный лукавым тополиным пухом, про закон Ньютона!
       - Что ты знаешь о старых девах, их одинокой жизни, отчаянии, весне и садизме? Головастик! - проворчала Тоня и вспомнила сестру Ларису. - А весенние паводки грозят смыть напрочь не одну неудавшуюся жизнь! И смывают! Еще как! Где Нана?
       Денис посмотрел на часы:
       - Она скоро придет. Наночка - очень аккуратная девочка и никогда не опаздывает к обеду и ужину. Когда я думаю о ней, я себя чувствую, как молодой царь!
       Его лицо снова стало нежным, туманным, вспоминающим...
       А Тоня вновь тяжко задумалась, не отходя далеко от традиционности мышления. Какая странная и непонятная теперешняя молодежь... Прошлого она, вроде бы, не желает знать, настоящее, кажется, презирает, а будущее ей словно безразлично. Вряд ли это приведет к чему-нибудь хорошему...
       Впрочем, нынешняя жизнь чересчур обесценилась. Почему?.. Люди устали, разочаровались, а иные пресытились... Или Тоня ошибается в своих чересчур категоричных оценках?..
       Ей опять стало страшно. Пол в квартире изрисовали бледные лунные дорожки, на которые Тоня почему-то боялась наступать. Денис потешался над ее страхами.
       Современные подростки, провозглашая свою самостоятельность, одновременно чересчур охотно поддаются любому влиянию, в том числе писателей новейшего времени, даже не лучших, а просто популярных, не умея отделить зерна от плевел. И молодежь совершенно равнодушна к классикам. Тоня про себя осуждала людей, не любящих Достоевского и Бунина.
       И в этом неумении и нежелании юных отличать большое от малого сильнее всего видна их житейская непрактичность. Так было всегда, это в принципе нормально. Но нынешние дети, как считала Тоня, не хотят учиться мудрости, хотя, конечно, не стоит даже пытаться искать разумную опытную голову на молодых плечах. И все-таки... Это так называемое подрастающее поколение... Должно ведь оно хоть чем-нибудь овладевать, кроме попсовых песен!
       Ан нет! Детишки не всматриваются в жизнь, лишь иногда почитывают о ней и смотрят проклятый телевизор. И без конца требуют: "Дайте нам другое прошлое и светлое будущее!" Все только дайте и дайте... А так ничего не выйдет!.. Они никогда не получат того, о чем мечтают.
       Но воспитали этих балованных и резвых детишек мы сами, думала Тоня. Я, прежде всего... И все остальные. Тогда не надо задаваться вечным вопросом, кто в том виноват...
       Хотя задаваться именно им страшно хотелось... А вот рассчитывать на снисходительное отношение и жалость молодости к старости не приходилось. Не такое нынче время...
       Потом Тоня вспомнила себя, свои бесконечные пустые романы и влюбленности, Костика с его Таней... И Тоне стало стыдно. Неужели она превращается в старую толстую угрюмую грымзу, вечно недовольную окружающим, а в особенности - молодежью?! Неужели она не сознает, какой была сама наравне с любимым братцем?!
       Какой позор... Хорошо еще, что все эти мысли остались при ней...
       - Тетка, я тут недавно провел один хитрый эксперимент, - признался Денис. - Перепечатал практически никому не известные стихи Блока, не входившие в основные сборники, и выслал их в редакцию под своей фамилией. Редактор вернул их мне и сказал: "Плохо, молодой человек! Ваши стихи пока очень слабые. Учитесь писать!". А я тотчас невинно и почтительно поинтересовался: "А у кого вы мне посоветуете учиться?" "Ну, у кого... Да хотя бы у Блока!" - сказал он. Вот они, твои редакторы!
       Тоня ответить не успела.
       Именно в этот сложный философский момент появилась долгожданная, чем-то очень довольная Нана. Она вошла, как ни в чем не бывало, разделась, вымыла руки и с готовностью села к столу.
       Взрослые дети только и ждали очередной кормежки.
      
      
       В то же самое время в соседнем доме мама Зоя налила крепкий чай. Мама Женя поставила рядом с чашкой тарелку со свежепахнущими гренками, запеченными в сыре.
       - Толик, ужинать!
       Анатолий медленно, вяло вошел в кухню и сел с грустным, еще вытянувшимся - куда уж больше? - лицом. Мамы обеспокоенно переглянулись.
       - Неужели она отказала?! - возмущенно спросила мама Зоя.
       - Как она посмела?! Нахалка! - присоединилась к ней кипящая негодованием мама Женя.
       Толик безразлично поболтал ложкой горячий чай:
       - Она взяла тайм-аут. До субботы.
       Мамы дружно, изумленно и гневно ахнули.
       - Наглая баба! - отчеканила мама Зоя.
       - Она же вам нравилась! - удивился Толик. - Вы сами говорили.
       - Мало ли что! - заявила мама Женя. - Любому человеку свойственно заблуждаться. Ничего, мы найдем тебе другую!
       - Я не хочу другую! - печально объяснил Толик. - Я люблю эту! Как увидел, так и полюбил. Тонечку...
       Его взгляд переполнился пастельными воспоминаниями и подозрительной полупостельной нежностью.
       Мамы снова дружно, изумленно и гневно ахнули.
       - Разлюбишь! - уверенно заявила в приказном порядке мама Зоя.
       - Никогда! - жестко возразил Толик, упрямый, как стрелки на часах, и грубо вонзил в гренок острые длинные зубы. - Не дождетесь!
       Мамы собирались дружно ахнуть в третий раз, но передумали и совместными усилиями взяли себя в руки.
       - Хорошо! - сказали мамочки хором. - Мы подождем. До субботы. А там посмотрим...
       Их интонация таила скрытую угрозу, ожидающую субботы. Но Толик на время успокоился и бодро смолотил все гренки. Мамы, улыбаясь, сидели, обнявшись, на диване и любовались хорошим аппетитом своего единственного взрослого, но очень не приспособленного к жизни ребенка. Они сами его к ней не приспособили.
       Вообще Толику в жизни крупно повезло. Его отец, человек легкомысленный и добрый, женившись на Зое и родив сына, быстро сменил даму сердца и ушел к Женечке. Детей у них не было, и Женя привязалась к мальчику, как к родному, поскольку муж, прожив со второй женой меньше года, сбежал в неизвестном направлении, ориентированном в сторону великой страны Америки. Зато покинутые им жены моментально подружились на почве общей брошенности и любви к оставленному отцом ребенку.
       Так у Толика появились две мамы, обменявшие две квартиры на одну и опекавшие его с завидной преданностью.
       Многие не верили этой истории и считали, что Анатолий сам ее выдумал.
       - Да ну что вы! - отмахивался он. - Такое разве сочинишь? И вообще жизнь способна изобрести столько необычного, сколько тебе никогда не придет в голову!
       - Помнишь, Зоя, - иногда вдруг впадала в ностальгию мама Женя, - как мы провожали с тобой этого паразита? Какое в тот вечер было полнолуние! Луна висела на небе большая, круглая и белая...
       Речь шла об их общем и единственном муже и отце Толика.
       Мама Зоя грустно кивала.
       - А сколько у нас улетело за океан друзей и знакомых! - продолжала тосковать мама Женя. - Проводили, рукой помахали - и как похоронили! Очарованные странники... Метнувшиеся за рубеж в сытую, толстопузую Америку... Они уезжали туда голодные и злые, но очень скоро становились пузатыми и объевшимися. И забывали о стране, которую покинули. Не писали нам больше, не звонили... Ни один из них... Это нормально, увы...
       Мама Зоя снова печально клонила седеющую голову.
       Чего же тут нормального? - грустно подумал Анатолий, но промолчал.
       Жизнь научила его не вмешиваться в беседы двух мам и полностью признавать их своеобразное мышление и чересчур оригинальную логику, свойственную лишь им двоим. И считаться с этой нестандартностью.
       - А помнишь, Женечка, - спросила вдруг мама Зоя, - как ты один раз отправилась в салон красоты?
       Обе мамы в унисон, хором засмеялись и объяснили недоумевающему Толику:
       - Когда Женя вернулась, по обыкновению забыв дома ключи, твой отец открыл ей дверь и удивленно спросил: "Вы к кому?"
       Сейчас обе мамы одинаково и очень правильно понимали, что мальчику пора заводить собственную семью. Его выбор пал на соседку Тоню. Они его дружно поприветствовали. Но вот теперь эта толстуха решила думать... И ее задумчивости обе мамы совершенно не одобряли.
      
       9
      
       Тосина двоюродная сестра Лариса дожила до тридцати лет, так и не повстречавшись со своим семейным счастьем. Она даже не знала сейчас, так ли оно ей необходимо, но, завидев на улице малыша, восторженно бросающегося в огромную лужу, всегда вздыхала и отводила расстроенные глаза. Рукам очень хотелось ощутить тяжесть родного ребятенка, ту ношу, которая не тянет. Конечно, можно было завести ее себе и без мужа, долго не раздумывая. Родить - пара пустяков! Но Лариса в этом плане оказалась несмелая, она слишком оробела перед финансово-бытовыми и морально-этическими проблемами и осталась одна.
       - Знаю я ее, эту любовь, довольно на нее насмотрелась! - часто повторяла лучшая подруга Шура. - Ох, лихо горькое, лишенько!
       Она по-бабьи подпирала рукой щеку и начинала тосковать и причитать. А потом переходила на суровую критику:
       - Все мужики уверены, что мы без них прямо жить не можем! Эти олухи не понимают, что можно быть счастливой и без них, счастливой просто так! Оттого, что сегодня хорошая погода, светит солнце и поют птицы! Оттого, что я пока еще молодая и симпатичная! Оттого, что мне немного нужно, и это у меня есть! Они никогда не пробовали посмотреть на себя со стороны! Они горды, как петухи, и чванливы, как самцы макаки!
       Лариса слушала Шуру и молчаливо во всем с ней соглашалась. Только замуж ей хотелось по-прежнему. Пусть даже за самца макаки...
       Ухаживающих за ней одноклассников она когда-то всех до одного отмела без всяких колебаний, забраковав по малолетству. Они казались ей смешными детьми, лишь случайно оказавшимися с ней в одном классе. До статуса Ларисиного мужа им предстояло еще расти и расти. А так долго ждать их возмужания она не собиралась.
       Окончив курсы секретарей и начав работать, Лариса каждый день ждала суженого. Вместо него появился местный предприниматель Дутиков, старший брат и в те времена уже известной всему городу Алены Геннадьевны. Он сразу предпринял серьезную атаку на Ларису, но она, хоть и с трудом, поначалу устояла.
       Во-первых, усатый Дутиков, липучий, как лейкопластырь, ей не нравился, а во-вторых, у него была сомнительная, вся в черно-бурых пятнах, биография, согласно которой им нередко интересовались городские прокуратура и суд, куда уже несколько раз обращались соблазненные и покинутые им с детишками дамы. Дамы требовали алиментов, дети тосковали без отца, а махинации Дутикова, связанные с перекупкой и перепродажей строительных материалов, становились все увереннее и размашистее.
       - Красивая девка! - воскликнул предприниматель, частенько наведывавшийся в мэрию по своим темным делам. - Я на вас глаз положил! Что вы на это скажете?
       - Как положили, так и заберете! Не суть! - отпарировала сроду ни перед кем не терявшаяся Лариса. - Подумаешь, всего-навсего один глаз! А мне ваш пригляд и присмотр не нужны, одноглазый!
       В стекла приемной мэра больно било апрельское, уже прилично подогревшееся солнце. От ветерка тихо шевелились, лаская друг друга, листья в цветочных горшках. Синий экран компьютера смотрел устало и задушевно, как добрый товарищ.
       Дутиков не обиделся на красавицу - очевидно, в его представлении красотки именно так и должны были себя вести - и хотел удачно использовать подходящий весенний момент. Пристально вглядевшись в вырез Ларисиного платья, но не удовлетворившись кратким неполным обзором, Дутиков, изогнувшись крючком, наклонился к Ларисе, но тут из кабинета вынырнул мэр.
       - Привет, Семен! - сказал он кисло и скорчил обреченно-грустную физиономию человека, опаздывающего сразу на четыре заседания. - У тебя ко мне снова дело?
       - Без дела не ходим! - гордо выпрямился Дутиков, с сожалением оторвался от выреза и шагнул в кабинет.
       Потом ухажер зачастил в мэрию с букетами юных роз и могучих гладиолусов. Приемная градоначальника потихоньку превращалась в периферийный цветочный магазин, открытый энергичными уроженцами Кавказа, но Лариса по-прежнему томила поклонника в неопределенности.
       Правда, посматривать на него она стала благосклоннее, поскольку преданность ломает не одно, даже самое жестокое сердце, однако поехать с ним в ресторан, не говоря уже обо всем остальном, упорно не соглашалась.
       - Эх, была не была! - крикнул, наконец, измочаленный и сломанный невиданной твердостью предприниматель. - Женюсь! Уважьте, Лариса Сергеевна, примите мою руку и поедем венчаться! С бубенцами!
       Лариса задумалась. Вообще-то она давно, чуть ли не с детства мечтала о венчании в церкви, куда жениха и невесту действительно примчит отчаянная тройка, разливающая в воздухе нежные перезвоны колокольчиков. Ей виделось, как она в белом платье медленно плывет с ним - а кто он? как бы узнать? - вокруг аналоя, и добрый седобородый, круглолицый батюшка улыбается ей и крестит новобрачных старческой сморщенной рукой...
       Лариса посмотрела на Дутикова. Семен Геннадьевич плохо подходил под образ ее любимого и навсегда избранного. Он был чересчур важный и напыщенный, как новенький, два дня назад выбравшийся на провинциальную улицу джип, собирающий восхищенные взгляды. Но ведь Ларисе никто пока не предлагал руки и венчания в церкви... Сподобился только один Геннадьевич.
       - Мне нужно подумать! - сказала Лариса.
       Дутиков оскорбился и запламенел красным тюльпаном.
       - О моем предложении еще надо думать?! - взбеленился он. - Да вы знаете, сколько женщин об этом мечтает?!
       - Знаю, - вздохнула Лариса. - Городок у нас маленький, все на виду... А не дадите мне времени на размышления, больше сюда с цветами не приходите!
       Семен Геннадьевич хмуро и недобро стиснул брови. Он начал выбивать пальцами по столу какую-то четкую мелодию, и Ларисе показалось, что это ритм "Похоронного марша".
       - И долго вы собираетесь размышлять? - холодно осведомился предприниматель.
       - Недолго, - пожала плечами Лариса. - Недельку-другую...
       Неожиданно на карнизе кто-то отчаянно зачирикал. Лариса подошла к окну и обомлела. Маленький воробушек, птенец, боялся взлететь. Но как его угораздило добраться до пятого этажа? Птенец громко звал на помощь своих, и они уже слетелись - над воробушком кружилась встревоженная мать и тоже звонко взволнованно чирикала. Видимо, давала советы.
       Как же им помочь? - задумалась Лариса.
       Она осторожно приоткрыла окно и хотела взять птенца, но он, испугавшись протянутой руки, вдруг рванулся вверх, беспорядочно замахал крылышками и взлетел. И полетел вслед за довольной матерью, которая направляла его к родному гнезду.
       - Ну, вот, как хорошо! Все обошлось! - облегченно засмеялась Лариса.
       И тут дверь открылась, и вошел он...
       Лариса взглянула на него и поняла, что ей уже вряд ли потребуется хотя бы день на раздумья. Высокий, чуточку сутуловатый от своего роста и застенчивости, он смотрелся ребенком - выросшим, но так и не ставшим взрослым. Однако сейчас это не показалось Ларисе недостатком, наоборот...
       Он смущенно улыбнулся Ларисе, Дутикову и цветам. И робко объяснил, что он новый компьютерных дел мастер, поэтому если что-то барахлит, нужно обращаться прямо к нему. Его зовут Тарас.
       - Ой, вы знаете, - с ходу затараторила раскрасневшаяся Лариса, - у меня с моим приятелем прямо беда! Он то зависает, то не видит дисков, то наотрез отказывается перелистывать страницы! Как хорошо, что вы теперь будете у нас работать! А вы можете посмотреть мой комп прямо сейчас? Вы не заняты?
       Тарас смешался еще больше и кивнул. Дутиков облил Ларису презрением и хлопнул дверью, хотя в приемной мэра этого делать не стоило. Правда, здесь всегда был небольшой сквознячок...
       Венчание отменяется, подумала Лариса и обрадовалась.
       Она продержала Тараса возле себя почти до конца рабочего дня. Поила его чаем, кормила бутербродами из буфета и конфетами из дома и с упоением рассказывала о капризах своего компьютера. Его почтенный возраст давно всем внушал серьезные опасения. Тарас обещал все исправить, послушно ел и пил и изредка застенчиво посматривал на Ларису.
       - Вообще-то у меня есть еще прозвище: Змей Горыныч, - неуверенно признался вдруг он.
       Лариса глянула на него и засмеялась:
       - Вы - и Змей?! Непохоже...
       - Просто у меня фамилия такая: Горыня, - сказал Тарас и углубился в изучение Ларисиного компьютера.
       Вся смущенность слетела с незнакомца. Вероятно, у него была такая особенность: при первой встрече с людьми он всегда терялся и не знал, что говорить и с какой стороны себя показать. Но стоило ему понять, что люди расположены к нему и готовы с ним дружить, как моментально вся скованность пропадала, и Тарас общался совершенно свободно, шутил, смеялся и говорил, о чем хотел, ничего больше не боясь и не стесняясь, - свой в доску человек. Такой резкий перепад мог происходить довольно быстро. Особенно когда он занимался любимым делом. Как сегодня.
       - А где вы живете? - спросила Лариса вечером, собираясь домой и очень рассчитывая на провожатого.
       - Еще нигде, - вновь смущенно признался и опять стушевался Тарас. - Я только неделю назад сюда приехал...
       - Как нигде?! - ахнула Лариса. - Вы что же, неделю ночевали под забором?! Эх, Тарас...
       - Нет, почему под забором... - прошептал Тарас. - Вообще-то на вокзале... А потом я устроился в гостинице. Но это дорого...
       - Я сейчас позвоню Шуре! - решительно объявила энергичная Лариса. - Это моя подруга. Она живет вдвоем с мамой и часто пускает жильцов. У них три комнаты, но мало денег. Айн момент...
       Она сняла трубку и набрала номер магазина. Шуру искали долго. Тарас виновато мялся у двери.
       - Да сядьте вы! - махнула ему рукой Лариса. - Еще пять минут - и вы будете с жильем!
       Наконец недовольная Шура вяло аллокнула на другом конце провода.
       - Подруга! - сказала Лариса. - Через полчаса приведу тебе постояльца!
       - Валяй! - безучастно разрешила апатичная Шура. - Я скоро заканчиваю трудовой день. Мать дома, так что шлепайте прямиком туда.
       Довольная Лариса оделась, прицепилась за руку напрочь потерявшегося Тараса и отправилась с ним к Шуре, старательно обходя по-весеннему беспредельные лужи и улыбаясь наслаждающимся своими воплями воробьям.
       - А вы откуда к нам приехали? - спросила Лариса.
       Тарас снова странно смешался. Что необычного или неделикатного ему почудилось в ее простеньком вопросе?..
       - Я... издалека... - с трудом выдавил из себя он.
       Лариса удивилась. Ну, не хочет говорить и не надо! Какая, в сущности, ей разница? Судя по его имени, откуда-нибудь с Украины... Поди, сбежал в Россию.
       У дома Шуры Лариса вдруг вспомнила:
       - А ваши вещи? Ну, ладно, потом заберете из гостиницы. И паспорт. Шура с вас дорого не возьмет. Тем более по моей рекомендации.
       - Да у меня нет вещей, - сказал Тарас. - И паспорта тоже. Меня пустили из жалости, на несколько ночей.
       Лариса растерялась.
       - Но как же вас взяли на работу в мэрию? - спросила она и уточнила: - У вас ведь нет российского? Значит, будут проблемы с гражданством...
       - У меня нет никакого, - спокойно объяснил Тарас. - Зачем мне паспорт? Пустая бумага... Разве она может что-нибудь подтвердить или сообщить? Какие такие сведения обо мне и о других там содержатся? Фамилия и дурное фото искаженной от напряжения физиономии. Что там вообще обо мне? Скажите, почему мы всегда так трепещем перед дурными бумажками, на которых что-то напечатано? И еще восторгаемся и гордимся ими. Почему мы преклоняемся перед деньгами и паспортом? "Читайте, завидуйте..." Разве там есть чему завидовать? Я уж не говорю про баксы...
       Он прав, подумала Лариса. Никчемная книжица... И деньги тем более. Сплошная темная пустота. Не суть.
       - А на работу... - продолжал Тарас. - Я не знаю, как это получилось... Я пришел, спросил, нужны ли компьютерщики... Мне сказали: очень! И отправили работать...
       Лариса хотела сказать, что так не может быть, что так никогда и нигде не бывает, но взглянула в его глаза - удивительно далекие, бескрайние, подозрительно наивные - и поняла: все сказанное им - правда...
      
      
       Через два дня вечером Ларисе позвонила Шура и флегматично спросила:
       - А ты, Ларка, знаешь, зачем этот странный тип сюда явился и что он из себя представляет?
       - Нет, - призналась Лариса. - Понятия не имею... Думаешь, бандит, сбежавший из колонии?
       - На бандита не тянет! - справедливо и равнодушно заключила Шура. - Вчера пол на кухне вымыл. По личной инициативе. Мама от радости плакала. А сегодня утром принес четыре горшка с цветами. Где нарыл? Сказал, в доме без цветов холодно. Вроде твоего Дутикова с его ботаническим садом вокруг тебя! Говорят, ты своего усача намахала? Правильно сделала! Хотя очень зря: была бы великой богачкой!
       Последовательностью суждений Шура никогда не отличалась.
       - Так зря или правильно? - возмутилась Лариса. - Ты, подруга, совсем съехнутая! Рассказывай о постояльце! Что ты о нем разузнала?
       - А нечего и разузнавать! - вздохнула Шура. - Он сам мне все, как есть, о себе выложил! Тарас этот твой ездит по городам и весям в поисках королевы! Примерно как многие девушки мечтают о "принцах". И представляют себе всегда эдакого красавца в берете с пером и со шпагой на боку! А ведь принц он только потому, что родился в королевской семье! И они могут быть очень разные! - продолжала рассуждать подруга. - Вот тут недавно показывали по телевизору какого-то современного принца. Идет лысый, низенький, толстый несимпатичный человек, и одет в задрипанный пиджачок и мятые брюки. Галстук перекосился... А самый настоящий принц! По крови!
       Лариса затихла. Было слышно, как за окном кричат весенние дети и перелаиваются радующиеся солнцу собаки.
       - Какой королевы? - шепотом поинтересовалась она. - В России они не водятся. Появилась когда-то легендарная Маргарита да и то по воле Булгакова и Воланда.
       - При чем тут Маргарита и Булгаков? - меланхолично спросила Шура. - Чего-то ты сегодня туповатая! Он мечтает найти свою королеву! Обыкновенную! В личную собственность на всю оставшуюся жизнь! И никак не может.
       - А какие параметры у нее должны быть? - тихо спросила Лариса.
       Шура презрительно хмыкнула.
       - Зачем ты сразу все опошляешь? Конкурсы твои проклятые! И желтушные газеты! Вот уж никогда так плохо о тебе не думала! Ты падаешь в моих глазах ниже и ниже! - с пафосом заявила подруга и повесила трубку.
       И Лариса осталась недоумевать, с трудом осмысливая полученную информацию и рассматривая бегущие по полу лунные дорожки.
      
       10
      
       - Если я стану великой актрисой... - мечтательно начала Нана, ласково поглаживая куклу, найденную Тоней.
       - Ты обязательно ею станешь! - уверенно повел свою сольную партию Денис, увлеченно вглядываясь в лицо любимой.
       - Помолчи, дорогой! - неласково посоветовала девочка, смело захватывающая лидерство в молодой семье. - И вот тогда ко мне придут брать интервью из нашей районной газеты "Хамовники"... А я сурово скажу: "Я дам интервью и даже свою лучшую фотографию, только если вы выполните мое единственное условие..." - Нана замолчала.
       - И какое же? - встрял любопытный, полоненный первым чувством, а потому необидчивый Денис.
       - Сделать нам горячую воду! - в предвкушении этого почти несбыточного чуда простонала Нана. - Навсегда! Иначе не видать им моего портрета на своих вшивых страницах!
       Грузиночка неплохо владела тонкостями могучего и богатого русского языка.
       - Во дела! Да, девушка, вы немного зарвались! - протянул Дэн, познавший московскую жизнь куда лучше недавно появившейся здесь Наны.
       - А вот мой любимый дядя Каха, - грозно сказала девочка, - всегда говорил, что обращения и определения должны быть точными! Я не девушка, а женщина! И это тебе известно лучше, чем другим!
       Тоня потрогала место, где, по уверениям врачей, находится сердце. Денис иронически фыркнул:
       - А кто это твой любимый дядя Каха? Откуда он взялся? До сих пор о нем не было ничего слышно...
       - О нем каждый день слышно! - и Нана выразительно протянула смуглую руку с наманикюренными пальчиками в сторону телевизора. - Мой бедный старый дядя Каха Бенукидзе...
       Тося почувствовала, что пора приглашать к себе "скорую". Денис весело уставился на свою юную подругу, дарующую ему первые радости секса.
       - Так твоя фамилия Бенукидзе? Вот здорово! Что же так долго ее скрывала?
       - Надо знать, с кем спишь! - отчеканила девочка. - Так говорит мой дядя Бенукидзе! Хотя фамилия у меня совсем другая...
       Она была совершенно права. Вместе со своим дядей. И почему-то обиделась:
       - Я могу показать документы! У меня есть!
       Ах, вот оно как! - возмутилась про себя Тоня. - Уже и документы появились! И были всегда... Что за странная девка! А племянник даже не поинтересовался ее фамилией... До чего докатился!..
       - Только я не понял, - не отставал от любимой цепучий Денис, - чем это он такой бедный? Твой любимый дядя Каха?
       Нана нахмурилась:
       - Разве власть - это счастье? Каждый, кто стремится к этому и уверен, что командовать и распоряжаться людьми - вольготно и почетно, а он сам лучше и выше всех остальных, думает глупости! Таким нужно вспомнить капитана "Титаника". И пыл желающих власти сразу охладится.
       Она снова была абсолютно права, эта абхазская скороспелка сомнительного происхождения. Племянник нашел с кем связаться...
       - Смотря какая власть, - вполне логично возразил разумник Денис. - У твоего, я думаю, она настолько далека от бедности, что действительно неплоха сама по себе.
       - Какой ты материальный! - горько вздохнула Нана. - Все только деньги да деньги! Вот она, современная молодежь!.. Я вовсе не бабки имела в виду.
       - Такой век! - объяснил Дэн и в долгу не остался. - А ты все только целоваться да целоваться, нематериальная! Кипятком бурлящий темперамент! У меня от тебя уже губы болят!
       - Потри разрезанной луковицей! - посоветовала ему любимая. - Тося, у нас есть лук?
       Больше Тоня не выдержала и стукнула ладонью по столу. Взрослые дети очень удивились.
       - Ma tante, выпей корвалолу! - порекомендовал племянник. - А вообще тебе пора взять отпуск и отдохнуть! Мы с Наночкой поживем одни и справимся без тебя.
       И он нежно посмотрел на возлюбленную. Она ответила ему не менее ласковым кофейным взглядом.
       Кукла грузинская!.. Снегурка подзаборная!.. Да такие, как она, не стоят даже бакса фальшивого в зимний день!..
       Тоня окончательно вышла из себя. Пора завязывать с этой подростковой, на глазах подрастающей любовью!..
       - А вот дядя Толя, - сказала вдруг Наночка, - ждет не дождется понянчить внука. Или внучку. И мы с Дэном ему уже обещали...
       - Кому вы обещали дать понянчиться? - грозно спросила Тоня.
       - Просто Толику, - объяснила Нана, - который сделал вам предложение. Он мечтает на вас жениться и стать дедушкой нашего будущего ребенка. А его две мамы - мама Зоя и мама Женя - будут прабабушками.
       - Очевидно, они тоже мечтают об этом, - пробурчала опять разминувшаяся с головой Тоня.
       - Ну да, - безмятежно кивнула Нана. - А как же иначе? О нашем ребенке мечтают все! И все ждут его появления! Как вы не понимаете?! Ведь это так просто!
       - А ты нашла своего отца? Которого искала? - вспомнила Тоня. - Разве он пропал именно в Москве? Он здесь работал?
       Девочка сразу поскучнела.
       - Всем необходимы родители, - резонно заметила она. - Если мамы нет и папы нет - что это за жизнь? Куда они делись?.. Я не знаю...
       - Так надо обратиться в адресный стол! - тотчас энергично попыталась настроить чужую жизнь сострадательная Тоня. - У детей просто обязаны быть родители!.. А потом о них должен знать твой дядя!
       - Должен, - грустно согласилась Нана, - но не знает! И каждый раз печально разводит руками при разговоре со мной.
       Тоня собралась спросить, когда бойкая девочка успела повидаться, и даже не раз, со своим высокопоставленным грузинским дядей, но встрял нахальный Денис.
       - Тетка, адресный стол - это пережитки прошлого! - хамовато заявил он. - Теперь поисковая система работает на первом канале телевидения под руководством Кваши и Шукшиной! К ним в понедельник и двинемся! А ты бы помогла Наночке поступить в ГИТИС или во ВГИК.
       - Я?! - изумилась Тоня. - Но я не имею к ним ни малейшего отношения!
       - Не прибедняйся! - строго сказал племянник, не отрывая от Наночки слишком говорящего и чересчур помнящего о темных ночах взгляда. - У тебя множество знакомых артистов! Причем великих.
       Нана взглянула на Тоню с огромным меркантильным интересом.
       - Какие артисты? Ты что?! Кто тебе это в уши насвистал? - возмутилась Тоня. - Припахивает наглостью и враньем!
       - Ну да, как же! - спокойно возразил Дэн. - Ты что, стала все забывать по старости? Во дела! Придется тебе напомнить! С Любшиным ты пила водку на Икше, с Тараторкиным чинила сумку на Садовом кольце недалеко от ЦДЛ, а Невинный и Абдулов предлагали тебя подвезти на своих машинах. Жалко, что ты не согласилась. Какая пиявка тогда тебя укусила? Кадреж с Абдуловым даже я помню!
       Тоня обомлела от такого хамства. Кофейные глазки Наночки увеличились раза в четыре, а рот перестал закрываться вообще. Она даже отложила в сторону свою драгоценную куклу, найденную Тоней во дворе. С этой куклой Нана почти не расставалась, а дома просто не выпускала из рук.
       - Как ты можешь это помнить, малолетний нахал, - сказала Тоня, - когда тебе тогда было четыре года?!
       - Ну и что же? - ни в какую не желал сдаваться племянник. - Вот Лев Толстой, например, помнил себя в десятимесячном возрасте!
       - Но ты не Лев Толстой! - закричала Тоня, лишившись всякого самообладания. - К моему большому счастью!
       Племяннику пришлось согласиться с ее объективностью, хотя принять заявление полностью он не собирался.
       - Счастья тут как раз мало! - заметил он и снова пришпилился нежными глазами к любимому смуглому кареглазому лицу. - Но я очень хорошо помню, ma tante, как мы с тобой шли летом у Петровских ворот - не помню только куда. Ты еще держала меня за руку и была в своем ярко-зеленом платье с накидкой. А Абдулов на красных "Жигулях" остановился на светофоре. И увидел нас из открытого окна. Ты, ma tante, выглядела тогда, как Светлана Хоркина, - голос у Дениса стал мечтательным.
       Юный негодяй резал по живому - сейчас Тоню можно сравнивать разве что с Крачковской.
       - Он с ходу втюрился в тебя, тетка, - продолжал свое разноцветное повествование племянник, - и предложил нас довезти до дома. На первых порах до нашего! Ну, ясно! - наглец фыркнул. - Но ты почему-то отказала ему в его лучших чувствах! Ты помнишь, какими словами?!
       Нанкино любопытство раскалилось, как январская батарея. Глаза пылали жаждой открытий.
       Племянник вдоволь насладился Тосиным замешательством.
       - Ты сказала ему... - бесстыдник, претендующий на драматические роли, выдержал трагическую, тягостную паузу.
       Изнемогающая от замедленности действия Нана подалась вперед и стала медленно сползать со стула. Тоня бесилась молча.
       - Ты сказала ему... Как ты могла, тетка?!. Что он опоздает на репетицию! Во дела! Ну, да, конечно, он ехал в театр, там лишь за угол завернуть... Но напомнить врезавшемуся в тебя на полном ходу человеку о какой-то вшивой репетиции могла только ты! А он...
       - Что он?! - не выдержала неторопливого ритма своего любимого Нана.
       Это тебе не в постели!.. - ехидно подумала Тоня.
       - Он хмыкнул! - горестно сказал сорвавшийся с привязи Денис. - Хмыкнул презрительно, и было ясно, что никакие репетиции не могут идти ни в какое сравнение с женщиной в ярко-зеленом... Но домой мы поехали на метро, - он иезуитски впился взглядом в карие глазенки. - А ты бы, Наночка, села к нему в машину?
       - Конечно, - выдохнула захваченная рассказом доверчивая девочка, не подозревающая любимого в коварстве.
       - Я так и думал, - холодно произнес Дэн. - Видишь, ma tante, в какую дрянь я влюбился! Она готова изменить мне с первым попавшимся актеришкой! Пусть даже известным! Во дела!
       Отомщенная Тося ядовито засмеялась.
       - Ты все рассказал? - справилась она. - Я тебя...
       - Можешь не продолжать! - мрачно прервал ее Денис. - Всем давно прекрасно известно, что ты меня вырастила!
       - А дальше? - спросила не поверившая в серьезность упреков своего Ромео Нана. - Дэн, ведь там еще были Невинный, Тараторкин и Любшин!
       На последней фамилии девочка запнулась от восхищения и выговорила ее почтительным шепотом.
       - Тебе маловато Абдулова? - грозно поинтересовался юный монстрик. - Ну, ясно! Ты хотела бы прыгнуть в постели сразу ко всем четверым! Да, я все-таки не представлял до конца, что такое этот ваш пресловутый южный кипятковый темперамент...
       - Я просто хотела дослушать про Тоню... - робко объяснила наивная девочка.
       - Ах, про Тоню?! - издевательски протянул Денис. - К ней это вообще не имеет отношения! Она всех отбрила поочередно!
       - Замолчи! - стукнула ладонью по столу озверевшая Тося.
       - А что тут такого? - удивился распоясавшийся племянник и ударился в воспоминания детства. - Просто познавательный материал. Информация и новости, которые стали профессией. Разлепи брови, тетка, иначе у тебя будет некрасивая морщина.
       Ишь, какой заботливый и нежный!.. Тоня еле сдержалась, но постаралась взять себя в руки. Она все время чрезмерно берегла и лелеяла этого ребенка. И вот долелеялась... Вырос шалопай, плохо сознающий и контролирующий свои действия и слишком склонный к аффектам и эмоциям...
       - Ну, к Невинному, который пробовал тебя подвезти номером два, ты тоже не села, это попахивает вторичностью, - с удовольствием разглагольствовал Дэн. - С Тараторкиным вы стояли в очереди в мастерской на Садовой. Он отдавал в ремонт чемодан на колесах, а ты сумку. И беседовали о плохом качестве замков и молний, хотя надо было - о любви... А в поселке на Икше недалеко от Дома отдыха киноактеров мы с тобой страшно промерзли, сняв на лето какую-то древнюю халупу. Тогда весь июль хлестал озверевший дождь, как больной, и утром градусники тормозились на нулевой отметке...
       Денис вздохнул и поежился, снова ощутив то промокшее лето, и забормотал трансовым голосом:
       - И ты, ma tante, почти не пьющая, поплелась вместе со мной покупать водку, чтобы согреться душой и телом. В поселковом магазинчике мы встретили Любшина, который тоже иззяб до последней клеточки и также прикупал несколько бутылок. Про запас на дождливое лето.
       Тося решила больше не встревать и не мешать говорливому и памятливому племяннику. Все равно пока все не выболтает - не успокоится. С детства такой. Целиком в отца.
       Нана внимала Денису с благоговением и истинно южной эмоциональностью.
       - Ты спросила Любшина, не опасно ли здесь покупать водяру, все-таки пригород, мало ли что, потом "скорая" не успеет приехать... И он тебя успокоил, сказав, что они все, то бишь актеры, не первый год здесь отовариваются водкой - и ничего, до сих пор никто не умер! Все играют себе дальше!
       Дэн, наконец, выдохся и умолк.
       - А я бы... - мечтательно сказала Нана, - если 6ы встретила великого артиста...
       Любимый смотрел на нее с нескрываемым интересом, ожидая словесного описания продолжения и финала возможной встречи.
       - Я бы обязательно попросила автограф!
       Денис разочарованно и облегченно вздохнул. Он явно переоценил порочность и темперамент возлюбленной и недооценил ее детскую страсть коллекционирования. И пошел открыть дверь на звонок. Это прибыла, наконец, намаявшаяся в вагонах метро Лариса.
      
       11
      
       Тот день сначала ничем не отличался от предыдущих. Тараса отвлек от книги застучавший по грязноватым сухим стеклам дождь. Тарас отложил Лемма, отодвинул штору и высунул руку в приоткрытое окно.
       Маленький дворик дома, переходящий в открывающийся травяной простор прекрасного города Киева и глинистую землю, как твердый график в трансцендентность функции, размокал от воды. А дождик оказался еле заметным и мелким. Он сеялся микроточками: щекочущими, колючими и моментально высыхающими.
       За поворотом шоссе натекли зеленоватые лужи, отражающие небо. А его бесшумно и твердо забил слой ватных туч. Но в двух местах они уже протаяли, и туда, в образовавшиеся ямы облачной непроницаемости и пухлости, попали лучи солнца, которые лились в виде ровных неподвижных потоков, соединивших небеса и землю, как спускающееся с неба божественное сияние.
       Дорога высыхала, и Тарас вспоминал милое детство, когда он играл на этих дорогах, бегал, прыгал, кувыркался, падал в летний зной на нагретое шоссе, гладкое издали и шершавое вблизи. Хватался ладонью за сухую пыль и совершенно засохший, как песок, лошадиный помет, разбросанный на шоссе, слившийся с дорогой под слоем желтой пылищи, но не испытывал ни малейшего отвращения. В республике детства этому чувству не находилось места, в сердце жили совсем другие ощущения.
       Потом он отыскал на холме замечательную железяку в виде правильной буквы "Т" и пошел с ней по дороге, беспрерывно в упоении и восторге ударяя ею по асфальту, как молотком. За что был здорово отруган матерью, поскольку в результате вспотел. Мама крайне разнервничалась и раскричалась:
       - Колошматит два часа, как кузнец! Ну, совсем не соображает! Ты же весь мокрый!
       Давно прошли времена жесткой материнской ругани. С возрастом родители любили Тараса все сильнее. Ведь из бесформенного детства, из маленького резвого шалого ребенка вырос большой, тонко-жилистый парень, увлекающийся техникой.
       В переходном возрасте в былые милые и нежные создания с русыми кудряшками неожиданно вселялись мелкие бесики. В таком состоянии все и закончили школу. В то время рано повзрослевшие девочки отгородились от буйных пацанов, жили своими сладкими заварными кремами, помадкой и духами, сплетенками, чайком с каплями вина и уютным кругом, демонстративно не принимающим юношеских нарочитых грубостей, пошлостей, сбегания с уроков за пивком и ругани с учителями, выбивающимися из сил.
       Затем все пролетело, настал мир и согласие, милый сердцу выпуск, улыбки... Но девочки все равно, хотя и помирившись с одноклассниками, посматривали в сторону иных мужчин. Эти юные румяные лицом девицы, кисейные и елейные, розовоюбочные, зеленокофточные и белоносочные, уставились в сторону детишек местных богатеев и самих бизнесменов. Те расточали мажорские улыбки и заводили моторы неправдоподобно блестящих машин на фоне своих шикарных домов, широкими жестами смахивая с ветровых стекол капли приятно холодного дождя.
       Обыкновенные мальчики жили недорослями, вольными птицами.
       Уже на пороге выпускного бала Тарас иногда стал подумывать об отъезде. Но к кому ехать, куда и зачем? Сбежать в пальто поверх пижамных штанов или попросить маму положить в рюкзак хлеб, сало и мед и сесть на поезд, обозначив четко маршрут и заранее выяснив цели? И весь город замашет вслед занавесками...
       Родной город ложился спать поздно, а засыпал от мерцания огней. Как засыпает человек, если перед его глазами долго крутить зеркальные зайчики или мигалки. Гирлянды огней облепляли вечерами стены домов сверху донизу, как будто их все густо обсыпали несколькими слоями светящихся точек. А подземелья метро казались светлее полдня от чересчур щедрого электричества. Днем город проявлялся на солнце, как ночной темный негатив, и выплывал из черной панорамы - настоящий, красочный, многонаселенный...
       На окраине, где жил Тарас, окна домов казались медово-пивными. Здесь было тихо и спокойно ночью и чуть сыровато днем, если шли дожди. Ноги хлюпали в травянистых мягких берегах глубоких луж.
       В прохладном мушином воздухе прыгали огоньковые зайчики, ложась на синий асфальт. Возле киноафиши часто стояли отработавшие смену заводские станочники. Они говорили и курили, скидываясь на большую бутылку огненной водички, собираясь посидеть на мягкой траве в кустах, приятно озаренных непрерывно куда-то бегущими кругами лунных бликов, распечатав блок сигарет и ловя кайф из душистых стаканчиков. И так до утра, глядя на ночь и зарю, пьянеть и спорить... Смех, брань, шутки, болтовня и песенки...
       "Кроссы" парней мягко ступали по пружинящей траве, потом рабочие восседали в скульптурных позах, молодые и джинсовые, потягивали крепкую водицу и подъедали бутерброды, неторопливо прожевывая колбасу и хлеб.
       Тарас задумчиво уткнулся носом в стекло. Люди не спеша шли мимо. Киев - неторопливый город. А люди всегда бродят туда-сюда. На работу, в магазины, в гости... Иногда день приносит вообще не пойми кого не пойми откуда... Но все это - дело нормальное. В порядке вещей непрерывная кочевка, и нет знакомых и незнакомых, а все - просто люди...
       Да, неожиданно сказал себе Тарас, пора определяться. Сколько можно жить на развилке?.. Хорошо бы поехать в Москву... Говорят, это большая деревня, ничего особенного. Страна в стране. Город, куда ведут все дороги. Или не все? Но где среди них именно его, Тараса?..
       Пока никаких дорог не видно. Но перед Тарасом еще не ночь, а так, вечерок... Тишина, темноватая тень, разрезанная лучом от фонаря, падающим в окно, холодное сало на столе в кухне...
       Надо попасть в Москву... Раствориться в сетях города, среди улиц и небоскребов Нового Арбата, вытесанных из крепкого угловатого бетона, как на фотографиях, с желтой балконной оболочкой. И утром будут звонить колокола во всех белокаменных златоглавых церквях. Как на календаре дедушки...
       Родители что-то задерживались. Тарас вновь забрался в уголок своей маленькой комнаты, под занавешенное окошко, завернулся в шерстистый зелено-ликерный плед, приятно согрелся и опять открыл книгу.
       Именно здесь - теплыми вечерами в ламповом свете, в укромной молекуле большого города - родилось увлечение Тараса естественными науками и техникой, когда он сидел один, погруженный в свои мысли, и без конца читал старые книги из дедушкиного запаса. Научпоп и снова научпоп. Иначе ему нечем было занять время долгих вечеров.
       Иногда, пробежав несколько страниц про инфракрасные лампы, Тарас скучал. Он чувствовал себя не научным мужем, а просто юным хулиганом из районной школы.
      
      
       В тот вечер, немного подумав, Тарас отложил книгу, оделся и вышел из дома. Подземный состав - как гусеница по земляному прорытому ходу - понес его к общежитию законченного им год назад института.
       Ему всегда было хорошо сидеть там у кого-нибудь в комнате, его туда тянуло, и Тарас часто там бывал. Здесь он никому не стал ничем обязан: вольный вечерний гость, болтающий с кем угодно и сколько захочется, на фоне общежитской раздольной жизни и заглядывающих друг к другу студентов. И никто не спрашивал его, когда он придет домой, и не мобилизовывал чинить компьютер. Тут он отдыхал от домашних дел и вообще от всего. Восседал будто на краю мира, особенно чувствуя здесь свою свободу и покой. Покой и волю.
       Миновав проходную, Тарас оставил на вахте паспорт в красной мраморной обложке. Он, конечно, у Тараса имелся. И Ларису Змей-Горыныч позже обманул своими невинными глазами. Наверху возле комнаты Милы Клименко Тарас остановился и осторожно постучал.
       Милу он знал еще с прошлого года, когда готовился к диплому, а она только поступила.
       Мила приехала из деревни, приветливо улыбавшаяся всем сельская девочка, кругло- и румянолицая. И с сходу сделала попытку написать научную работу. У Тараса в лаборатории ее работку строго и терпеливо разбирали, руководитель улыбался, а Мила выслушивала замечания и смущенно посмеивалась, сидя на высоком лабораторном огромном столе и глядя куда-то в неведомое далеко. Одна-одинешенька перед аудиторией, посреди пустой длиннющей глади столешницы, с надеждой искоса иногда посматривая на сидящих перед ней студентов, - что они поймут ее и не обидят. Она с наигранным весельем, пытаясь скрыть застенчивость, болтала ногами под длинной, до самых туфелек, серой юбкой, в складках которой затерялась ее плотная задастая фигурка.
       - Да, да! - раздался из-за двери голосок Милы.
       Тарас открыл дверь и легко деланно поклонился и улыбнулся. Мила улыбнулась в ответ.
       - Привет, Мила Йовович! - бодро произнес Тарас.
       - Привет, Змей Горыныч!
       Мила опять восседала на закапанном маслом и засыпанном твердыми крошками столе, распластав плотные ляжки. Почему-то она любила сидеть именно на столах. Одета она была сегодня неудачно: длинная зеленоватая рубашка навыпуск и шерстяные светло-коричневые длинные штанишки в чрезмерную обтяжку, "вторая кожа", ей не шли. Эти словно приросшие к телу штанишки подчеркивали ее фигуру, наглядно демонстрируя большой задик и ножки - перевернутые конусы с чересчур тонким концом и очень широким основанием. Длинная путающаяся складчатая юбка на Миле нравилась Тарасу куда больше. Просторная одежка худила пышную рубенсовскую Милу.
       Сбросив туфельки, Мила весело болтала концами конусов, на которые надернула куцые носочки, желтоватые, как вареная капуста в щах. А одно ее запястье обертывал бандан.
       - Как живешь? - спросил Тарас, садясь напротив и вопросительно улыбаясь.
       - Вот греюсь на солнышке!
       - А чем занимаешься?
       - Да вот сижу! - пожала она плечиками, изучающе глядя на гостя.
       На столе лежало кольцо для раздвижной гантели, служившее у Милы подставкой для горячего чайника. Рядом стояла кастрюля с недоеденным и заброшенным рисом, который похолодел, как лед, и оброс белым пухом плесени. На книжной полке, будто приклеенная, висела наткнутая симпатичная шляпка с большими полями и ленточкой, в которой милая Мила форсила по осваиваемому ею Киеву.
       Мила дала гостю бокал, плюющийся газировкой, взяла сигарету из пачки, валявшейся рядом, и закурила. А затем принялась рассказывать:
       - На выходные домой ездила! Но дома сейчас солнца всюду много. Так что дома и не сидела. Босиком везде носилась! С утра до вечера. Прибегала домой лишь обедать.
       - А ты с кем живешь? - спросил Тарас.
       - С мамой. У меня есть старшие братья и сестра, но они переехали в другие деревни и города, - и Мила игриво улыбнулась, как когтистая игривая кошка. - А теперь я тут сижу и пою! Пока в общагу не все въехали, народ тянется потихоньку, а кто-то вообще через неделю доберется. Но те, которые здесь, - Мила указала на дверь, - носятся по коридорам, а вечером от неча делать попойки устраивают. Устроят - и обязательно заглянут ко мне. "Милочка, - весело заговорила она тонким голоском, подражая приглашавшим, - иди с нами выпить!" Я иду. И наливают, наливают... А я напьюсь - и давай веселиться! К утру уже сама плохо помню, что учудила. Бегаю по улице вокруг общаги и танцую. Остановлюсь где-нибудь в нашем сквере - и пляшу на одном месте. Какой-то дядечка меня о чем-то недавно спрашивал, а я его за усы схватила! Он был недоволен и все говорил: "Ты что, ты что, девочка?" А я что? Я смеялась долго, прямо смехом исходила...
       Тарас слушал, улыбаясь. Он улыбался автоматически, помня, что откликом на улыбку в любой душе словно вспыхивает свет. А общение без улыбки будто отгораживает от людей, отделяет от них. Она - маленькое связующее звено, протянутый лучик в страну дружбы. Как в детской песенке про крошку Енота.
       - А летом я почти никуда далеко не ездила, - продолжала Мила, болтая ногами. - Хотя было у меня такое желание - на несколько дней в монастырь уйти. Вдали от всех побыть, пожить там, где не надо ни с кем танцевать и бегать куда-то. Где тебя никто никуда не зовет, и я ничем никому не обязана.
       Тарас задумчиво отхлебнул исходящей пузырьками воды из бокала.
       - Оказывается, мы с тобой похожи. Интересно... У меня иногда тоже появляется желание сбежать от мира. Только не в монастырь. Просто хочется на несколько дней уединиться в квартире. На работу не ходить, трубку телефонную не брать, никуда не ездить, а сидеть дома и думать...
       - Сидеть в позе ящерицы?
       - Как это в позе ящерицы? - не понял Тарас. - По учению йогов?
       - Да нет! - захихикала Мила. - Это мое собственное выражение, я его сама придумала! Это значит - сидеть, как ящерица на камушке. Видел? Она застынет неподвижно и часами смотрит куда-то в одну точку. Вот так же и дома - сидеть неподвижно, ничего не делая и глядя в одну точку! Хотя у тебя дома наверняка полно развлечений. И куча книг, и телевизор, и видеомагнитофон! Но я к телевизору отношусь скептично. Не очень люблю его включать. Потому что люди подседают на телике. Пялятся в него целыми вечерами и выходными - и уже ничего им не надо! Ничего не делают, а без телика жить не могут!
       - Это я знаю, - кивнул Тарас. - И все остальные тоже. Но мне телевизионный гипноз не грозит. Я сам ящиком пользуюсь редко, и смотреть его мне быстро надоедает. В этом плане я устроен хорошо.
       Мила протянула ему хлеб с сыром и подлила еще воды из большой пластиковой прозрачной вытянутой бутылки.
       - Неплохой банданчик, - заметил Тарас, кивнув на Милино запястье.
       - Да, ничего! - согласилась ерзающая на столе Мила и принялась развязывать бандан, который немного припотел и притерся и потому отматывался плоховато, весь в напутанных узлах и мелких слежавшихся складках.
       Наконец Мила сняла его и протянула Тарасу. Он взял и развернул черную косынку, расписанную ухмыляющимися черепушками - "веселыми Роджерами". Потом приложил его к собственной голове. Банданчик был милый, но Тарас понимал, что вышел из того возраста, когда бегают в таких косыночках.
       - Я эти штуки в старших классах любил, - сказал он, возвращая бандан Миле. - А потом не до того было - метался, искал чего-то... В армию ушел... А когда в институт поступал - вообще нервы себе покушал к тому времени.
       Мила мило улыбнулась:
       - Я учусь только второй год, а чувствую: и ручки дрожат, и раздражительной становлюсь. Раньше так не было. Общажный быт выматывает. Хотя в нем есть своя особая прелесть...
       - Да я не о том, - усмехнулся Тарас. - Ты меня поняла с точностью до наоборот. Я до и после армии ходил не в себе, издерганный и заморенный. А как в институт поступил - так все стало и тише, и спокойнее, и вообще началась светлая полоса в жизни!
       Мила удивилась:
       - Ну да? А до института ты с мамой ссорился?
       - Не то чтобы ссорился... Но все уходил куда-то. Блудный был сын! - объяснил Тарас.
       Толстушка просияла немного стесненной улыбкой. Ее пухлые гладкие натянутые щечки порозовели сильнее.
       - Так ведь и я тоже, - простодушно призналась она, - блудная дочь была. Из дому сбегала... Да и сейчас, бывает, брожу где-то...
       Тарас внимательно посмотрел на нее:
       - Никогда бы не подумал... А в общежитии я не хотел бы жить единственно по очень прозаической причине: здесь плохо моются туалеты и один душ на этаже! Вот и все. А так - здесь и правда красота!
       Восседающая на столе хозяйка смущенно болтала ножками.
       - Ну, пока, бывай здорова! - Тарас встал.
       - Пока, Змей Горыныч! - заулыбалась огненными искорками Мила. - Заходи!
       Тарас опять пересек общежитский коридор. На минутку остановился у широко открытого окна и посмотрел вниз, на задний глухой мало обитаемый двор с брандмауэром, где ветер колыхал траву. Иногда там вдруг появлялся кто-то с собакой. А потом все снова становилось дремучим и растительным, словно лежало в другой параллели, далеко и в глуши, но уже замусоренной человеком, приходящим сюда ненадолго и быстро покидающим пустынные травяные задворки.
       Тарасу определенно нравилась Мила Клименко. Такой симпатичный, душевный человечек... Непосредственная, простодушная, никогда не думающая о том, что именно надо сказать, чтобы не продешевить перед собеседником. Истинная прелесть - вот в этой искренности и приветливости, не разбавленной деревенской грубостью. Девочка, выращенная самой природой, миром идиллическим, светлым и простым. Она никогда не пыталась никого обмануть, не хотела никому сделать плохое. Она вся перед тобой - вот, мол, я, как на ладони. Суди обо мне так, как считаешь нужным.
       И в то же самое время в ней чего-то не хватало. Чего?..
       Тарас задумался и зашагал к метро, размеренно и довольно быстро, с развевающимися на ветру полами джинсовой куртки.
       Но сначала его затормозил переход со сломанным светофором, когда бесконечно долго мчащиеся машины собрали огромную толпу народа, а светофор так и не менял сигнала. И толпа двинулась напролом, наперерез, перекрывая рывками дорогу автомобилям, которые, визжа тормозами, останавливались такими же рывками.
       Тарас миновал перекресток вместе с толпой, и вдруг его вновь что-то задержало. В общем, ничего особенного... Просто девушка, торопившаяся на троллейбус, подходящий к остановке.
       Тарас увидел ее краем глаза, а затем она прыгнула в открытую дверь троллейбуса, и тот сразу отъехал и затерялся в бесконечном городе, пропав в его сетях навсегда. Но фотографическая память словно воскресла, поменяла стершийся блеклый образ на впечатавшийся свежий, отреставрировала картину в мельчайших подробностях, которые Тарас не запомнил, вытащила из подсознания.
       Пушистые волосы цвета рыжеватого повидла, высокая... Таких девиц много, но ведь у каждой есть что-то свое...
       Девушка уехала... Тарас не успел бы остановить ее, даже если бы попытался. Пробежала мимо и исчезла. Девушка, очень похожая на ту, которую воображение Тараса набросало еще в десятом классе. Ему хотелось встретить именно такую. И несколько минут назад рука судьбы, показав и подразнив, увела от него эту темно-рыжую девушку. Будто бросила конфету на веревочке и утащила, едва Тарас потянулся к ней. И ничего не изменить... Судьба сильнее по определению.
       Дома он наспех поужинал омлетом с сыром, испеченным заботливой мамой. А затем долго сидел на диване в своей комнате, уставившись в оконную даль.
       Над Киевом размывался сумрак. Вечер встал над городом, нависнув лиловым кругом, кольцом звездного неба, по которому на темном фоне медленно бежали знаки зодиака - тончайшие серебристые линии-паутинки, пугающие в тревожных снах.
       Зодиак - "пояс неба". Ночью его не видно, а днем он заметен в виде белой полосы, проходящей через голубой свод, как ремень на животе. Просто перистые облака, но фантазия неторопливо плыла дальше.
       Ночная толща, океаническая, воздушная, в которой плавали рыбы звезд... Ночь начиналась от вершин, где по датчикам давление - абсолютный ноль, а в пункте "температура" вместо всяких данных и даже вместо нуля ставится просто знак вопроса, ибо в вакууме ее нет вообще. Таковы физические параметры космоса.
       Тарас вспомнил прошлое - доинститутское и доармейское. Он вызывал в памяти образ, который раньше видел почти каждый день.
       Влюбленность, затянувшая его с головой, отравила и замучила, стала в тягость. Влюбленность неизвестно в кого... Какая-то там высокая девица, которая словно была рядом, но будто не в его мире, как за прозрачной непробиваемой стеной, подобной бронированному стеклу в двери обменника.
       Сила воспоминаний порой на время проходила, оставляя лишь смутное и даже почти отболевшее на многие проценты чувство.
       Но оно неизменно возвращалось...
      
       12
      
       В начале одиннадцатого класса Денис неожиданно почувствовал, что его метания и бури сами собой понемногу улеглись. Он собирался поступать в МГУ, много занимался и перестал обращать такое пристальное внимание на девочек.
       Впрочем, они и сами отпали.
       Женечка Немчинова летом улетела на месяц в Крым, и поэтому Денис мог спокойно жить на даче, не опасаясь посягательств на свою свободу.
       Вернулась Женечка загорелая, со смутным взором и горящими от пляжного возбуждения щечками. Но, к счастью, Дениса она теперь в упор не видела, постоянно звонила кому-то по мобиле и размыто улыбалась Дэну при случайных встречах, которых явно старалась избегать.
       Потом к ней, когда старуха тетка отправилась в Москву проверять давление и исследовать аритмическое сердце, нагрянул красавец-амбал кавказского происхождения. И они миловались дня три, пока немного не прискучили друг другу.
       - Евгения, какая пиявка тебя укусила? Смотри, куда ты катишься! - сурово предостерег Женечку, наткнувшись на нее рано утром, Денис. - Имеешь все шансы стать рабой любви! Путь опасный!
       Женечка отрешенно заулыбалась. Она была в утреннем неглиже, говоря попросту - вся распатлашенная, полуголая, в незастегнутом халатике, небрежно наброшенном на плечики. Женечка, конечно, Дениса не слышала и не сознавала смысла его слов.
       Он плюнул и махнул рукой на погибающую от собственных неуемных страстей соседку. Какой-то бродячий секс...
       Но вновь приехавший через неделю на дачу амбал внезапно надумал познакомиться и даже зачем-то закорешить с Денисом. Он начал здороваться, кивать при встречах, дарить широкие улыбки... Почти раскланиваться.
       Подозрительному по натуре Дэну эти непонятные реверансы за калиткой не понравились. И сам красавЕц тоже.
       Чего-то ему от меня надо, моментально угадал Денис. Но что именно?
       Долго ломать голову не пришлось.
       - Меня зовут Нодар. А тебя? - наконец перешел к решительным действиям амбал.
       Он говорил с легким акцентом, который придавал ему дополнительный шарм в глазах женщин. Красавчик это хорошо знал, поэтому намеренно усиливал акцент, о чем Денис тоже мгновенно догадался.
       - Дэн, - хмуро процедил он сквозь зубы и совсем заугрюмел. - Тебе на кой ляд нужно мое имя?
       - Дружить будем! - ликующе объявил красавчик. Очевидно, он привык все всегда решать за других. - Друг - это самое главное в жизни!
       Денису руководящая роль амбала не понравилась. Она его не устраивала ни при каких обстоятельствах, поскольку никакой власти над собой Дэн не терпел.
       - Насчет дружбы ты прав, - пробурчал он. - Только с чего ты взял, что я тоже собираюсь с тобой дружить?
       - Но ты сам сказал, что я прав! - вскричал Нодар. - А значит, нам надо попробовать! Ты хороший парень! Я хороший парень! Мы оба хорошие парни! Так почему бы нам не дружить?
       - Логика просто железная! - хмыкнул Денис. - Ну, ясно... А ты знаешь...
       - Знаю! - прервал его красавчик. - Женя мне все рассказала. Как на духу! И мне очень приятно, что она мне так доверяет!
       Дура потому что, вот и доверяет! - мрачно подумал Денис.
       - А что здесь такого? - бодро продолжал амбал. - Женщина любит одного, потом другого... Она имеет на это полное право. И мы тоже любим сначала одну женщину, потом другую...
       - Потом третью! - перебил его Дэн. - Четвертую, пятую, и так до бесконечности... Ты это имел в виду?
       Нодар недоуменно пожал плечами:
       - Ну да... А что здесь странного? Это жизнь... Тебе сколько лет?
       - Возраст тут ни при чем! - взвился Денис. - Некоторые доживают до сорока, а все никак не могут набраться опыта! Это не такое уж наживное дело!
       - У нас все иначе! - возразил красавчик. - Мы быстро старимся, живем активнее, а потому у нас даже молодые люди уже опытные. Потом мы всегда слушаем старших. Они передают нам опыт жизни и знания. А вы - нет... Вы не прислушиваетесь к пожилым.
       - Ага, началась критика славян! Ну, ясно... - отметил Денис. - И это всегда так, едва стоит сойтись людям разных национальностей!
       Занимательный и двигающийся в неизвестном направлении диалог прервала Женечка, томно выплывшая из калитки на тихую зеленую улицу и остановившаяся возле.
       Нодар одарил ее горячим карим взором. Денис покосился хмуро и неодобрительно.
       - А мне нравится, как мужчины Кавказа относятся к своим семьям, - нежно пропела Женечка. - Они все берут на себя, поэтому женщин устраивает такого рода подчинение. А у нас? Почти каждый мужик норовит сесть тебе на шею!
       - Ну, на твою не больно сядешь! - насмешливо оповестил Денис, иронически оглядев бывшую пассию. - Тотчас обломится! Ты собираешься за него замуж? Вообще он настоящий красавЕц...
       И Дэн грубо ткнул пальцем в сторону Нодара. Он нередко грубил, потому что кроме обычной недоверчивости, ему было свойственно желание выместить на других свое смущение.
       Женечка бросила красавчику кокетливый взгляд:
       - Он мне пока не предлагал!
       - Ждешь, когда предложит?
       - Неужели ты ревнуешь?! - воскликнула Женечка. - Я не хотела тебя обидеть... Но ведь мы с тобой... - она замялась. - Это как бы прошло...
       Амбалу разговор о женитьбе явно не понравился, и он предпочитал пока не встревать.
       - Что прошло? - сурово спросил Денис. - Любовь? А разве она у нас с тобой была?
       Женечка смутилась и потупила глазки.
       - Значит, не было? - иезуитски допрашивал ее Дэн. - Правильно, не было. Я рад, что ты это понимаешь. Какая пиявка тебя тогда укусила? А что было? Похоть и чувственность... Животная физиология... Тебе не стыдно? - он взглянул на Женю испытующе и строго. - Поэтому все так быстро и улетучилось... Что там особо беречь?.. А его ты любишь?..
       Денис опять ткнул пальцем в Нодара. Женечка стушевалась окончательно. И тотчас обозлилась:
       - Я тебя не просила лезть в мои дела! Живешь себе за забором и живи на здоровье!
       Дэн театрально вытаращил глаза:
       - Как это живи?! Ты думаешь, меня не волнует твоя судьба? И почему я должен оставаться равнодушным к тебе и безответственным за твое будущее?! Это плохая жизненная позиция!
       Его пафос подкупил красавчика. Парень оказался куда умнее, чем думал Денис, и намного красивее, чем хотелось бы Дэну.
       - Он прав, Женя! - воскликнул Нодар. - Тысячу раз прав! Я чувствую, он хороший человек! Так ты ищешь любовь? - обратился он к Денису.
       - Да кто же ее не ищет? - усмехнулся Дэн.
       - Я тебе помогу! - неожиданно объявил амбал.
       - Как это?.. - немного растерялся Денис.
       - Познакомлю тебя с девушкой, которую ты не сможешь не полюбить! - безапелляционно заявил красавчик.
       - Во дела! А ты не много ли на себя берешь? - прищурился Дэн. - Как ты обожаешь все решать за других! И разве можно предугадать чужие вкусы и чувства? Чушь!
       - Никакая не чушь! - эмоционально вскричал Нодар. - Ты познакомишься с ней и все поймешь! Это такая девушка... - он замолчал. - В общем, все случится позже. Ты дай мне свой телефон.
       - А кто она? - ревниво и обиженно заинтересовалась Женечка. - Откуда у тебя такая девушка? Кто она тебя?
       - Женя, не думай ничего плохого и не ревнуй! - отозвался амбал. - Сейчас я ничего никому объяснять не буду, еще не время.
       Женечка надулась и стала ковырять землю туфелькой. Денис фыркнул:
       - Ты забавный парень, красавЕц! И шутишь оригинально! Ладно, я пошел... Время дорого. Покедова! И вообще мне пора сходить на горшок...
       Он махнул рукой и двинулся к своей даче.
       - Эй, а телефон? - крикнул ему вслед Нодар.
       - Обойдусь! - ответил через плечо Дэн. - И проживу без твоей сказочной девицы!
       На самом деле ему было страшно любопытно, но он привык не доверять никому, тем более сомнительным случайным знакомым, пусть даже ставшим любовниками его бывшей пассии на час.
       Амбал появлялся у Жени еще не раз, но Денис старательно избегал встреч с ним. А осенью вообще забыл обо всем.
      
      
       Сентябрь выпускного класса удивил Дениса многим. Прежде всего, тем, что он теперь равнодушно смотрел на Лавровскую и ее косу. Дэн углубился в самого себя и в красно-рыжую, ржавую, прелую осень. Она его словно заворожила.
       Николай сманил приятеля сходить в стриптиз-клуб. Соблазнил тем, что нельзя прожить жизнь и ни разу там не побывать. Нужно создать собственные впечатления.
       Денис подумал и согласился.
       Клуб оказался довольно обычным питейным заведением, единственной особенностью которого были девушки-стриптизерши на подмостках.
       Приятели осматривали их с любопытством начинающихся мужчин.
       - Колюн, как ты думаешь, что их заставило сюда пойти? - спросил Денис друга. - Какие пиявки их укусили?
       Кроль с минуту поразмышлял.
       - Наверное, всех очень разные, - сказал он.
       - А вот и нет, братец Кролик! - заявил Дэн. - Все одинаково примитивно! Самая заурядная похотливость и бесстыдство! И вообще у этих красоток не совсем в порядке с головами. Отсутствуют кое-какие важные представления о жизни и нормах морали, зато очень низкий нравственный барьер. Ненормально низкий. Только невсебешные девицы способны решиться на такое!
       - Может, ты и прав... - задумчиво протянул Николай, изучая полуголых стриптизерш. - А с фигурками у них все в порядке... Есть на что посмотреть: формовка отличная! Никаких гофрированных животов и грустно свисающих, как последние осенние виноградные кисти, грудей!
       - Другие здесь не ходят! - хмыкнул Денис.
       Сначала вызывающе-бойкие развязные девицы приглашали мужчин из публики и раздевались попарно с вызванным.
       - Подсадные утки... - пробурчал Дэн. - А их здесь немало...
       Коля согласно кивнул.
       Неожиданно одна из красоток подплыла к их столику и завлекающе мигнула Николаю. Он немного растерялся. Тогда девушка цепко схватила его за рукав и потащила на сцену. Кроль не особенно сопротивлялся, хотя по дороге смущенно оглянулся на приятеля и развел руками. Дескать, видишь - женский произвол! Приходится подчиняться. И никакие, значит, это не утки - мужики из зала.
       Денис выразительно хмыкнул Николаю вслед. Пропал парень... Хотя он, видимо, очень хотел пропасть... Ну, ясно, братец Кролик...
       Колька начал довольно активно и весело, поддаваясь общей атмосфере клуба, раздеваться вместе с другими, сбрасывая с себя пиджак, рубашку, брюки... И, наконец, остался в носках и пестрых семейниках.
       Дэн презрительно и брезгливо поморщился. Уж трусы можно было надеть поприличнее... Хотя Колюн не знал, что придется разоблачаться на виду у всех... Все равно...
       Денис был предельно внимателен в выборе одежды и белья. Просто так, на всякий пожарный...
       Его самого стриптизерши обходили стороной и с собой не звали. Правильно делали! У девиц довольно неплохо работала интуиция. И они словно предчувствовали, что пригласи этого мрачного, хотя и очень хорошенького юношу, хлопот с ним потом не оберешься.
       Дэн удовлетворенно хмыкнул и еще раз внимательно осмотрел буйную компанию тусующихся полуголых людей, радостно отплясывающих что-то непонятное под громкую, довольно дурацкую музыку. Впечатление ничего себе... Останется на всю жизнь...
       Люди обожают проводить время бессмысленно и бездарно. Убивать. Словно ставят перед собой такую задачу. А потом жалуются на нехватку времени. Ну, ясно...
       С того самого вечера, когда приятели побывали в стриптиз-клубе, Денис охладел к Николаю. И стал думать, что у него больше нет друга.
       А зимой раздался странный телефонный звонок...
       Денис в этот момент открывал дверь в квартиру, на сей раз заботливо запертую теткой, и услышал, как надрывно разливается трелью телефон. Звонил кто-то явно упертый, поскольку телефон не умолкал.
       Дэн торопливо скинул ботинки и прошлепал в комнату.
       - Говорите! - мрачно бросил он в телефонную трубку.
       - Привет! Это Нодар! - радостно ответил ему низкий мужской голос с акцентом. - Насилу до тебя дозвонился! Спал, что ли? Прости, если разбудил!
       - Заснешь тут, как же! - хмыкнул Денис. - Выпускной класс, экзамены, институт... Ну, ясно... А ты как узнал мой номер телефона?
       - Главное, что узнал! - весело заявил красавчик. - Она приехала!
       - Кто она? - не понял Дэн.
       Он давно и думать забыл о какой-то царь-девице, по поводу которой рассыпался летом амбал.
       - Та, которую нельзя не полюбить! - торжественно изрек Нодар.
       - Ну, вот ты взял бы да полюбил! - язвительно посоветовал Денис. - СлабО самому? Ты ведь у нас красавЕц!
       - У меня уже есть Женя, - печально констатировал красавчик. - А я честный человек...
       - Может быть, ты и честный, - согласился с ним Дэн. - Только с логикой у тебя не все в порядке. Ты ведь эту девушку знал гораздо раньше, чем Женьку! Вот и любил бы на здоровье! За чем дело стало?
       - За ней, - так же торжественно и грустно объяснил Нодар. - Любить должны обязательно двое. А она меня не любила...
       - Во дела! - закричал Денис. - Да почему же тогда ты так уверен, что эта цаца полюбит меня?!
       - Ты сам скоро убедишься во всем, - загадочно произнес амбал. - Вы с ней встречаетесь в понедельник в двенадцать часов на Пушке.
       Красавчик неплохо знал Москву.
       - Какая пиявка тебя укусила?! - завопил разгневанный Дэн. - Опять ты распоряжаешься другими судьбами! Прямо страсть у тебя такая! Во-первых, в двенадцать я в школе! А во-вторых, на кой ляд мне эта Пушка?! Неужели нельзя было придумать что-нибудь пооригинальнее?!
       - Нельзя! - строго отрезал Нодар. - Девушка любит эту площадь. А в школу ты все равно ходишь нечасто... Мне сказала Женя.
       - И что она еще обо мне тебе сказала, эта дура?! - окончательно вышел из берегов Денис.
       - Пока! - неожиданно прервал разговор красавчик. - Благодарить меня будешь позже!
       Что он имел в виду?.. Деньги или вина?..
       - Эй, постой! А как я ее узнаю, твою куклу?! - крикнул Дэн.
       - Узнаешь... - спокойно отозвался Нодар. - Вы оба должны друг друга узнать... Сразу... А если не узнаете, значит, не судьба...
       И он повесил трубку.
       - Идиот! - заорал Денис. - Ну, почему мне всегда везет именно на шизанутых?! Какие-то там волшебные девушки, таинственные встречи, дурацкие обещания!.. Ладно, доживем до понедельника...
       И он с удовольствием полюбовался на себя в зеркало. Оттуда на него глянуло одухотворенное, бледно-нежное, удлиненное личико с чуточку затуманенными, озабоченными нездешней думой глазками...
      
       13
      
       Сестра Лариса вступила в Тонину квартиру по-королевски. Швырнула курточку под вешалку, сумку - на диван, почти незаметно скинула легкие сапожки и села, закинув одну королевскую ножку за другую. Прямо-таки заплела их в косичку.
       Нана уставилась на Ларисины туго переплетенные ножки и мгновенно попыталась повторить этот почти акробатический трюк. Но ее плотные, даже толстенькие абхазские ноги от всяких дурацких спортивных российских завихрений наотрез отказались. Наночка очень расстроилась, но виду не подала.
       - Ларка! - обрадовалась Тося. - Как я рада тебя видеть! Незамороженную в поезде и незатолканную в метро! Сейчас будем ужинать. А в субботу придут Константин с Ириной.
       Лариса церемонно и заторможенно кивнула. То ли еще не оправилась от шока поездки, то ли удачно вошла в новую роль.
       Денис смеялся.
       - Как ты вырос! - вздохнула Лариса. - Когда я тебя видела в последний раз...
       - Я был еще ребенком! - закончил ее фразу Дэн. - Я давно заметил, насколько бедны и убоги фантазии взрослых, совершенно не умеющих разговаривать с детьми. У всех дяденек и тетенек всегда на редкость скудный опросник: как тебя зовут, сколько тебе лет, ну там дальше, как ты учишься, чем любишь заниматься... И все! Да, плюс еще излюбленная констатация хорошо известного факта: как ты вырос! Ну, ясно! Неужели нельзя придумать что-нибудь поинтереснее?
       - Хам! - заметила Тося. - И чересчур обожаешь пререкаться! Лучше накрой на стол!
       - Он не хам, - флегматично вмешалась Нана, считающая своим долгом защитить любимого от несправедливых обвинений и упреков. - Он скептик! И отвязанный современный подросток. Он почти ничему не верит. Просто удивительно! Все верят во что-то, а он - нет! Его не может переубедить даже родная тетка. И у него нет никаких планов на будущее! Словно самого будущего тоже нет!
       Денис одобрительно хмыкнул, подтверждая ее слова.
       - Слепое доверие имеет ко мне такое же отношение, как демократия к египетской пирамиде! - заявил он. - И я себе уже гроб купил. На балконе храню. До поры до времени. Показать?
       Тоня с досадой махнула рукой:
       - Ну что ты болтаешь? Как у тебя только язык поворачивается...
       - Но ведь так не бывает! - убежденно сказала Лариса. - Не может такого быть, чтобы у человека не было будущего и планов! Никогда!
       - Бывает... - угрюмо процедил сквозь зубы Денис.
       - А чего бы ты хотел от взрослых? - с интересом продолжала Лариса. - Каких новшеств?
       - Да разве от вас можно что-нибудь хотеть? - зарвался умудренный жизнью Дэн. - Пустое занятие! Какими вы были, такими и останетесь! Вот детям в уши зудят: не лижи металл на морозе - язык примерзнет. Мне в детстве тоже Тося твердила. И я тогда взял и лизнул. Посмотреть - действительно ли так будет? И, правда, примерз. Оторвал сам, водой горячей поливать не пришлось. Хотя все равно было неприятно. Но главное, что мне самому такой бред несусветный никогда в жизни не пришел бы в голову - чтобы на морозе языком что-то лизать! И не предупреди меня тетка, что этого нельзя, я бы не подумал ничего делать. А раз твердят, что опасно - надо попробовать. Обычная психология, в которой взрослые не волокут!
       - Еще раз хам! - повторила Тося. - Видишь, Лара, какого фрукта я вырастила? Головастик! Денис Константиныч, ты будешь мне помогать или нет?
       - Ты, тетка, только подтверждаешь мои слова и убеждения! - сказал опытный Денис. - А накрыть на стол тебе поможет Наночка. Ей надо развивать свое женское начало.
       Лариса задумчиво осмотрела незнакомую ей Нану, внешне как раз очень женскому началу соответствующую.
       - А это кто? - спросила она.
       - Моя любовь! - представил Дэн девочку. - Мармеладка!
       Любовь словно его не услышала.
       - Весь в отца! - вздохнула Тоня.
       - Это плохо? - справился Денис.
       - Я никаких оценок не давала! - рассердилась Тося.
       Племянник хитро прищурился:
       - Как не давала? Ты же вздохнула! И очень громко! Все слышали.
       - Ну, все! Довольно болтать! - распорядилась Тоня. - Накрывай вместе с Наной на стол, тарелки с едой стоят в холодильнике, осталось лишь набросать их покраше на скатерть! А я посекретничаю с Ларой...
       Дети важно удалились на кухню, и Тося подсела к сестре.
       - Как там поживает дядя Сережа? - деликатно приступила Тоня к выяснению обстоятельств сестринского приезда.
       Сестра равнодушно махнула рукой:
       - Нормально! Без конца повторяет то "Турандот", то "Трубадур", а то "Травиата". Надоело!
       - А как твоя Шура?
       - Все такая же телка! - вновь махнула рукой Лариса.
       - А что поделывает мэр? Ты выклянчила у него отпуск? - продолжала осторожно допытываться Тося.
       - По-прежнему сидит сиднем с утра до ночи у своей коровы Геннадьевны! - заявила сестра. - И на его отпуск мне наплевать!
       - Что это у тебя все вокруг телки да коровы?! - возмутилась Тоня. - В стаде жила?
       - Провинция! - равнодушно разъяснила Лариса. - Глухая и темная! Но рвущаяся к свету. В виде разных конкурсов. Там-то я и победила... Не суть...
       Неожиданно Лариса опустила голову, и Тося заподозрила, что до слез осталось четырнадцать секунд.
       - Эх, Тоня, - жалобно сказала Лариса, - я не знаю, что мне теперь делать с этой дурацкой королевской короной, со своей красотой и самой собой! Я не знаю, куда мне деваться... Но оставаться там больше не могу. А Тарас пропал безадресно через два месяца после своего приезда... Это было давно... Отправился бродить по свету дальше в поисках своей затерявшейся королевы. Искать его бесполезно, да я ему и не нужна вовсе. Эх, Тося...
       Когда они встречались ладонями и сталкивались взглядами, когда пальцы Тараса случайно сплетались с Ларисиными, ее сердце начинало утверждать, что такого никогда не было и больше не будет, что он - именно он! - наконец пришел. Это очевидность.
       Но Тарас всегда стремился в далекие дали, уставая бесконечно крутиться среди обычной береговой и городской жизни, чужой и странной для него, необъяснимой изначально и не ставшей ни на миллиметр понятней с течением лет. Наоборот, все запутывалось круче и сложнее. А он продолжал искать...
       - Змей, настоящий змей... - пробормотала Лариса и уставилась на лунные дорожки на полу.
       Откуда их здесь столько?..
       - Мы зовем змеями мужиков, а они - нас, - философски заметила Тоня. - И все это очень спорно и довольно справедливо.
       На самом деле Тоня мало что поняла - сестра подробностями своей жизни с ней раньше никогда не делилась.
       - Тарас, значит, пропал, а ты стала королевой уже после его исчезновения, под завязку, но вроде бы ради него... Здесь все стоит на своих местах. Кроме Тараса. И куда делся этот твой знаменитый на весь город и богатый ухажер Дутиков? Ты мне когда-то писала о его серьезных намерениях.
       - Семен-то? - Лариса горько и внезапно хрипло, вульгарно, не по-королевски хохотнула. - Да никуда он не делся! По-прежнему охмуряет бабье и иногда вдруг снова появляется в мэрии с цветами, чтобы сделать мне очередное предложение. Неостываемый! Ждет, когда я превращусь в настоящую старуху, от которой начнут в ужасе шарахаться трамваи, и тогда, наконец, в отчаянии соглашусь принять его руку и сердце. Эх, Тося...
       Тоня внимательно оглядела сестру.
       - Ну, этого ждать ему, видимо, придется очень долго! - справедливо заметила она. - А зачем ты приехала в Москву? Только не подумай, что ты мне будешь мешать. Места хватит! У детей своя комнатенка имеется, выделю тебе третью, живи, сколько хочешь! Но что дальше?
       Лариса судорожно сцепила пальцы. Смешно сказать, но у нее не было ни одного мужчины. Она сберегла свою никому не нужную девственность до тридцати лет и теперь не знала, куда с ней деваться. Просто дура! Тридцатилетняя девица в двадцать первом веке, сохранка в наше распустившееся пышным цветом торопливое время - это выглядит идиотически!
       - Я не знаю... - снова прошептала она свой излюбленный глагол. - Сначала закажу свой портрет у староарбатского бродячего уличного художника...
       Тося согласно кивнула. Портрет - это обязательно. Но для кого?..
       Сестрица явно растерялась перед своей дивной красотой.
      
      
       Тося услышала вечером по радио знакомый и близкий голос политического комментатора и решила позвонить бывшему любимому.
       - Максик, - сказала она, прижимая трубку ко рту, чтобы не услышали домашние, - это я, Тося... Ты знаешь, у меня сестра - королева красоты...
       - Допрыгалась! - мрачно процедил сквозь зубы Максик.
       - Кто? - не поняла Тоня. - Она или я?
       - Обе двое! - заявил Макс и иронически хмыкнул. - Хотя с твоими нынешними габаритами, мадам, в затяжном прыжке легко проломить земную твердь!
       Тоня вздохнула и с ненавистью осмотрела свои ноги и живот.
       - Как же быть? - спросила она.
       - Не прыгать! - меланхолично порекомендовал Макс. - Пока снова не похудеешь.
       - Да я не об этом! Как мне быть с сестрой? Куда теперь девать ее красу несравненную? Она ведь именно с ней ко мне приехала. Отягощенная, как пузом! У меня голова уже закипела от напряжения.
       - А что, она действительно так хороша? Ты не завираешь? - вдруг проявил Макс нездоровый интерес. - Или провинциальная золотая рыбка на местном безрыбье? Хорошо вошла в королевский образ и никак не хочет оттуда выбираться?
       - Хороша! Очень убедительная! Как первый апрельский ландыш! Боюсь, засидится в красавицах. Ей уже тридцатник, - с тяжелым вздохом поделилась Тоня. - Вылитая Быстрицкая в молодости. "Тихий Дон" помнишь? Или ты его не смотрел? Все больше увлекаешься стрелялками-гонялками-раздевалками? Теперь это модно.
       Нехороший упрек в невежестве Макс пропустил мимо ушей.
       - А за каким фигом твоя а-ля-Быстрицкая сестрица сюда приехала? Ход королевы? На ловлю счастья и чинов? Заброшенная по воле рока... Или за птичкой счастья завтрашнего дня?
       - Она пока не может решить этот вопрос, - сообщила Тоня.
       Макс помолчал. Он явно что-то обдумывал.
       - На телевидении мне было бы куда проще. Там всегда тоскуют по возбуждалкам, - сказал он. - Но у твоей крали истекает срок годности. Надо помыслить... Ты позвони мне через денек-другой.
      
      
       Тося проснулась и с великим трудом вспомнила день недели, число и все свалившиеся на нее несчастья. Она лежала, рассматривая явившиеся перед ней яркие картины ее развода и четкие физиономии любимых. Вялое утреннее, едва продравшее глаза солнце пыталось осветить и раскрасить сумрачное бытие.
       Олег тщетно пытался научить Тосю радоваться жизни. Тоня бодрела только рядом с ним и лишь возле него начинала понимать, как хорошо просто жить на свете. Зачем они разошлись?.. Нету ответа...
       - У тебя мозги не болят от постоянного чтения учебной тягомотной литературы? - часто интересовался, улыбаясь, Олег. - Я бы не выдержал в издательстве больше получаса.
       Тося вздыхала.
       - Не болят, но мучаются, - признавалась она, пытаясь охладить свои вспотевшие и кипящие мозги.
       Олег снова загадочно улыбался.
       - Я встретил вчера в магазине Двесметаны, - однажды неожиданно сказал он. - Мне жутко мил и симпатичен этот человек. А тебе?
       И Олег пристально посмотрел на Тосю, словно уже хорошо представляя дальнейший расклад событий. Тоня пожала плечами. Она еще не подозревала ни о чем.
       Двесметаны - так между ними назывался молодой высокий худой лысеющий человек, даже в ноябре ходивший в шортах, рубашке с коротким рукавом и в сандалиях на босу ногу.
       Выгодный муж, подумала Тоня, увидев его впервые. Одевать не надо...
       В магазине длинный морж спрашивал всегда одно и то же: две сметаны. Так они его и прозвали.
       Жил он явно поблизости, потому что Тося и Олег встречали его постоянно. Свои неизменные две сметаны он носил в большом пакете, где они болтались на самом дне, глупо и несуразно.
       Интересно, думала Тоня, неужели этот тип вообще ничего больше не ест, кроме своей знаменитой уже на весь район сметаны?.. Странный пост... Или весьма своеобразная диета. Тоня о такой еще никогда не слышала.
       А каким-то прекрасно-серым ноябрьским утром, чересчур богатым на мокрый снег и ветер, Тоня увидела стоящего на углу Двесметаны с его большим нелепым пакетом в левой руке и вафельным стаканчиком мороженого в правой. Длинный тип странно, отрешенно улыбался, уставившись перед собой, с удовольствием лизал, видимо, редкую для него сладость и выглядел таким одиноким, обездоленным и неприкаянным, что Тоню вдруг больно уколола непрошеная и нечастая жалость.
       Тосе не понравился неожиданный вопрос Олега о Двухсметанах. Может быть, у него вообще не две сметаны, а два сердца? Обычный двусердечник, которому всегда жарко. Больной и несчастный.
       - Мне его жалко, - призналась Тоня и тотчас раскаялась в необдуманных словах.
       Олег вновь задумчиво оглядел Тосю.
       - Жалко? Вот как? - пробормотал он. - Я почему-то так и думал... Если в зарослях бамбука не видно тигра, не значит, что его там нет... Так утверждают в Китае. Наверное, там знают, что говорят. У нас на днях премьера. Возьми с собой в воскресенье Дениса. Можно прихватить и твоего брата с женой.
       Денис в цирке вел себя не по-людски. И не как все другие дети. Он никак не мог взять в толк одну простую истину. Арена - вон она, рядом, а почему-то туда нельзя выбежать, нельзя броситься вниз по лестнице и выскочить к дяде Олегу, и прижаться к нему, а надо сидеть в зале и смотреть на все происходящее сверху.
       Растолковать ему правила поведения в общественных местах Тоня оказалась не в силах.
       Через десять минут после начала представления племянник неизменно начинал ныть:
       - Тося, ну почему туда нельзя? Я к клоунам хочу! Я к дяде Олегу хочу! Пусти меня к нему!
       Тоня бесилась.
       Племянник обожал Олега. Денисик радостно, пронзительно, заливисто хохотал, взлетая под потолок, подброшенный мощными руками циркача.
       - Вот она, радость жизни! И настоящая правда! - говорил Олег, заливаясь хохотом вместе с Денисом. - Учись у него, Тоня!
       - Смотри не урони! - беспокоилась Тося.
       Олег никогда не возражал против Дениса, ему даже нравилось, что они живут втроем. Вроде бы есть ребенок в семье. Но о своем малыше никогда не заговаривал. Хотя подробностей не знал. Тося скрывала их от него.
       У нее детей быть не могло. Так решила злая судьба и объявил седенький доктор, долго и упорно обследовавший тоскующую по детям Тоню.
       - Увы! - развел руками старичок. - Не дано вам, голубушка, детишек рожать! На роду написано! Возьмите на воспитание. Что ж вам дальше-то горевать...
       И Тося взяла. Прямо-таки отобрала, решительно и нагло, у братца Кости и его жены Ирки. Те для вида немного посопротивлялись, покапризничали, а потом ребенка отдали и даже обрадовались, получив желанную свободу действий.
       Тоне эта свобода не требовалась.
       Заодно она избавилась от всех будильников оптом. Племянник сам долго бесплатно работал будильником.
       Племянника она быстро стала считать своим родным дитятей. Ведь они с Костей - близнецы, то есть одно целое, волею судьбы разделившиеся на двоих. Значит, сын Костика для Тоси тоже сын.
       Денисик и свел тетку с Двумясметанами. Племянника давно упорно занимал и привлекал этот образ, этот человек-закаляшка, разгуливающий по снегу в сандалиях. Зимой, в сильные холода, он, правда, надевал свитер.
       - Во моржа какая! - воскликнул семилетний Денис, увидев Двесметаны впервые.
       Через месяц внимательных наблюдений племянник заявил:
       - Я тоже так хочу! - и смело подошел к Двумсметанам, стоявшему у магазина с неизменным пакетом в руке.
       - Так - это как? - на всякий случай справился длинный.
       - Чтобы всегда в шортах! - кратко изложил свое заветное желание Денис.
       - Тогда давай закаляйся! - сказал лысоватый. - Я тебя научу!
       Они познакомились поближе, стали вместе бегать по утрам, обтираться снегом и обливаться ледяной водой. Денис начал ходить в гости к Двумсметанам, и, наконец, не выдержавшая испытания холодом психующая Тося заявилась зимним полднем к новому другу племянника. Двесметаны открыл ей дверь и смутился.
       - Я - тетя Дениса! - заявила Тоня с порога. - И я протестую!..
       - Вы проходите! - робко предложил Двесметаны. - Я знаю, что вы тетя... Мне Денис вас показал.
       - Это замечательно, что показал! - гневная Тоня протопала в комнату, нарочно не снимая сапог.
       Все равно у этого типа в доме грязно, как на вокзале. Оказалось - уютно и чисто. Только очень много тренажеров. Тося насчитала три или четыре. А еще эспандеры, гири, отягощения...
       Хотя, на взгляд Антонины, этот человек принадлежал к тому сорту людей, которым достаточно лишь посмотреть на гантели - и мышцы сами качаются.
       - Ребенок может простудиться и тяжело заболеть! - грозно продолжала пророчествовать Тоня. - Нельзя ставить на детях такие опасные эксперименты! Кто вам дал подобное право?!
       - Вы садитесь! - неуверенно попросил Двесметаны. - Я очень рад, что вы зашли...
       Почему это он рад?!
       Тоня возмущенно взглянула на самодеятельного тренера Дениса и оторопела. Он смотрел на нее так нежно и задумчиво, словно встретил в ее лице свою первую настоящую любовь.
       Удивленная Тося села и аккуратно сложила на коленях руки, с готовностью демонстрируя сразу и те, и другие. Пусть полюбуется! Где еще такое увидишь?..
       - Вас как зовут? - спросила она, не сомневаясь, что он знает ее имя.
       - Юрий, - отозвался он и улыбнулся. - Я преподаю в университете.
       - В шортах? - спросила Тоня. - Это теперь модно? Ректор не возражает?
       Он опять усмехнулся.
       Она всегда звала его Юрашей...
       Олег догадывался о нем. Но почему Тося решилась изменить Олегу?..
      
       14
      
       Проклиная все на свете, и себя самого в первую очередь - за глупость и любопытство - Денис явился на Пушку в половину двенадцатого.
       Шел мирный тихий снег, посыпая вымороженный недавними холодами асфальт и делая его обманчиво чистым и безгрешным, неспособным ни на какие подлости в виде колдобин, скользких дорожек и ледяных накатов.
       Люди улыбались и подставляли снежинкам щеки и носы.
       Неподалеку от школы Дэн встретил друга Николая, бодро шагающего домой. Видно, тоже удрал с последних уроков.
       Колюн увидел приятеля и бодро бросил всего одно слово:
       - Нехорошо!
       И пошел себе дальше.
       А Денис двинулся своим путем, к метро.
       На Пушке возле памятника, как всегда, толкался народ. Привычка назначать здесь свидания и деловые встречи хранилась в народе свято. По всей видимости, именно великий поэт ассоциировался у москвичей и гостей столицы с различными рандеву.
       Дэн хмуро осмотрелся и сразу заметил несколько хорошеньких юных девичьих мордочек, озирающихся в счастливом ожидании. Но его сердцу эти мордашки ничего не говорили, а, судя по словам Нодара, оно должно сразу без труда вычислить любимую.
       Денис еще раз мысленно грубо обругал себя за неожиданное легковерие и легкомыслие, за странную тягу к сомнительным приключениям, за нездоровое воображение...
       Он побродил вокруг памятника, полюбовался на заметенные сугробами скамейки, на кинотеатр "Россия", козырьком нависший над бульваром...
       - А вот и ты! - вдруг пропел девичий голос за его спиной.
       Денис стремительно обернулся и увидел ее... У него почему-то действительно не было ни малейшего сомнения, что это она, та самая прекрасная незнакомка...
       Амбал предсказал все удивительно точно.
       Перед Денисом спокойно стояла кофейноглазая девочка в дубленочке. Вероятно, кому-то она казалась самой обычной девочкой, которых в стране миллионы. Но у Дэна моментально сложилось совсем иное мнение. Да и вообще он всегда предпочитал мыслить самостоятельно и неслучайно боролся за него так яростно и одержимо.
       Он стоял и молча рассматривал незнакомку, пока ее шапочку, лицо и воротник не засыпал ласковый снег.
       - Да, это я... - наконец, невразумительно пробормотал Денис. - Погуляем?.. Денек хороший...
       Девочка невозмутимо кивнула, и они, не сговариваясь, двинулись к переходу, перешли на другую сторону и зашагали по заснеженному Тверскому бульвару по направлению к Гоголю.
       - Маршируем от одного гения к другому. Ну, ясно... - пробубнил Дэн. - А между ними еще теперь вклинился Есенин. Плюс здесь всегда торчал Тимирязев...
       Он совершенно не знал, о чем говорить. Почему-то не вовремя вспомнились Женечка, Лавровская с ее роскошной косой и толстая тетка Тося, неумеренно обожающая племянника.
       Но требовалось кое-что выяснить, и Денис срочно взял себя в руки.
       - А ты откуда взялась? - он взглянул на спутницу.
       И споткнулся на ровном месте, завязнув в кофейных глазах...
       - Мы с мамой жили в Сухуми, - сказала девочка. - Мама работала в обезьянньем питомнике. А потом работы почти не стало... Обезьян поубивали, а часть умерла... Уже давно. А у нас был очень добрый сосед. Но он уже несколько лет назад уехал в Москву. Он живет теперь... - девочка наморщила лоб, пытаясь вспомнить незнакомое название, - в Химки...
       - В Химках, - машинально поправил ее Денис. - Не делай лоб гармошкой, пойдут морщины.
       - Не буду, - послушно сказала девочка. - И тогда он помог нам тоже уехать... Он добрый... А потом здесь мой папа...
       - Так вы приехали к нему? К твоему отцу? - уточнил Дэн.
       Девочка грустно покачала головой:
       - Нет, я не знаю, где он... Просто его видели в Москве... Мама давно с ним разошлась. Мы с ней вдвоем. Но я постараюсь его найти.
       Денис усмехнулся:
       - В этом городе? Да здесь живут миллионы! И еще миллионы приезжают! Тут никого нельзя найти, в этой шумной неразберихе!
       Кареглазая посмотрела на него так печально и расстроенно, что Дэн тотчас пожалел о сказанном. И поспешил ее утешить:
       - Да ты не переживай! Вообще-то ведь кому как повезет... Бывает, идешь по улице - бац! Вдруг навстречу тебе знакомая рожа! А ты уже пять лет ее ищешь!
       Девочка немного воспрянула духом и глянула на своего спутника благодарно.
       - Мне должно повезти! - убежденно сказала она. - Обязательно!
       Денис позавидовал ее уверенности.
       - А давно уехал твой отец? - осторожно справился он.
       - Мне было пять лет, - улыбнулась девочка.
       Дэн присвистнул:
       - Во дела!.. А разве ты так хорошо его помнишь?
       - Хорошо, - сказала девочка. - И есть фотографии... Где он с мамой и со мной.
       - Но он ведь мог здорово измениться за это время! - выпалил Денис и вновь пожалел о своих словах.
       Кареглазая опять сильно запечалилась.
       - Я его все равно узнаю! - упрямо стояла она на своем. - Каким бы он ни стал...
       Неожиданно девочка увидела памятник Есенину и остановилась.
       - А кому это памятник?
       Слова Дениса о Есенине и Тимирязеве она либо забыла, либо, скорее, не соотнесла с увиденным.
       - Пушкину, - выпалил Денис.
       - Как Пушкину?! - изумилась девочка. - Еще один?! Так близко? Прямо Пушкинский бульвар...А где же бакенбарды?
       - Он их сбрил, - пробурчал Денис.
       Кареглазая уставилась на него, недоуменно открыв рот. Ее даже обманывать было неинтересно, такая наивность! Чересчур большая, прямо запредельная искренность и уверенность в том, что ею не злоупотребят. Девочка оказалась честна и простодушна и верила в честность других.
       Денис почувствовал себя неловко.
       - Я пошутил, извини... Это как раз Есенин, который "не нежен и не груб". Слушай... - немного растерянно пробормотал он. - А ведь я до сих пор не знаю, как тебя зовут...
       - Нана, - кокетливо пропела девочка. - А куда мы идем?
       И Денис снова смутился, уже не первый раз за сегодняшний день.
       - Да никуда! - махнул он рукой. - Прямо... Хорошо, если нам удастся выдержать этот курс до конца...
       У Никитских ворот Дэн стал показывать спутнице церковь, где венчались Пушкин и Гончарова.
       Закинув голову, девочка смотрела на купол, осматривала храм, а потом застыла перед памятником.
       - Но это ведь точно Пушкин?.. - осторожно справилась она у Дениса.
       Дэн кивнул:
       - Это точно. Что, непохож?..
       Нана изумленно рассматривала две блестящие фигуры.
       - Я не знаю... - наконец прошептала она. - По-моему, это какой-то ужас, прямо издевательство...
       Денис снова удовлетворенно кивнул:
       - По-моему, тоже. И так думаем не мы одни. Но, к сожалению, нашим мнением никто из высшего культурного и городского звена не интересуется.
       - А почему? - живо спросила кареглазая.
       - Да потому, что они - это они, а мы - это мы! Ну, ясно... - доходчиво объяснил Дэн. - А памятник на Старом Арбате ты видела?
       Нана покачала головой.
       - Так он еще страшнее! Мы как-то ходили по Арбату с моим другом Колюном, - взялся рассказывать Дэн. - Я доел свое мороженое, и у меня в руке остался картонный стаканчик с деревянной палочкой. А Колюн, дебил с коварными наклонностями, начал меня подстрекать: "Пойди и поставь стаканчик к мемориальной доске Пушкина!"
       Нана вытаращила карие глаза. Это Денису страшно понравилось, и он продолжал с новой волной воодушевления:
       - Я отказывался, но он нудел мне прямо в ухо: "Ты вдумайся: этот стаканчик стоит пять рублей. То есть ты тем самым Пушкину дашь пять рублей!" "Не ври! - говорю ему. - Столько стоит стаканчик с мороженым, а без него он ничего не стоит. Так что не проходит твоя логика!" Но через несколько дней я стал думать - а не сделать ли мне, правда, этот стеб?
       Он ждал, что Нана попросит объяснить значение слова "стеб", но она почему-то молчала. Неужели знала?.. Или просто стеснялась множества своих вопросов?.. Хотя робкую не напоминала.
       - По-честному, мне требовалось совершить некий странный поступок. А именно - купить стаканчик с мороженым и поставить Пушкину. И я так и сделал. Купил, подошел к мемориальной доске возле музея Пушкина на Арбате и аккуратно поставил туда девственное мороженое в новехоньком стаканчике, с наклейкой сверху и палочкой. А рядом вовсю торговали. И какие-то продавцы, мужчина и женщина - то ли муж и жена, то ли просто давно торгующие рядом и хорошо знающие друг друга фарцовщики - увидели... Мужик покривился: "Ну, ребя, ну зачем это?!" А барышня ему: "Да ладно, Митя, Пушкину тоже мороженое нужно!"
       Нана засмеялась.
       - На том мужик замолк, а я пошел гулять по Москве. А часа через три вернулся обратно на Арбат - посмотреть, как разовьются события. Смотрю - на брусчатке возле мемориальной доски валяется смятый стаканчик, а рядом - лужица вытекшего из него совершенно растаявшего мороженого. Подхожу к тем продавцам, которые торчат все на том же месте, и спрашиваю, что произошло.
       Денис выдержал внушительную паузу, чтобы раскалить любопытство кофейноглазой до предела.
       - А мужик объясняет: "Да вышла служительница музея, увидела, орать стала, главное - на нас, что, мол, это мы, небось, и шкодим. А потом сбросила стаканчик с мороженым на землю и ушла". Сказал он это абсолютно спокойно, вовсе не злясь на меня, даже слегка жалковато и виновато, нисколько не повышая голос. И затем так же робко развел руками: "Так что вот так вот, ребя..." - Дэн усмехнулся. - Я в школе жуткий хулиган был. Получалась интересно и своеобразно - ни одной тройки в аттестате, но "неудовлетворительно" по поведению.
       Девочка вытаращила кофейные глазки в наивном непосредственном изумлении:
       - А как такое могло быть?!
       - Ну, разъясняю популярно! Пишу контрольную на пять с плюсом, а после нее иду и поджигаю школу!
       Нана помолчала, осмысливая его рассказ. Видимо, поверила. Но ей явно хулиган понравился еще больше.
       Потом она внимательно огляделась.
       - А там что написано? - указала грузиночка рукой на угловое здание.
       - Ты плохо видишь?
       - Даже не знаю. Наверное... - задумчиво отозвалась девочка. - Я больше всего в жизни боюсь очков. Мне кажется, если я их когда-нибудь надену, то стану такой уродиной, от которой начнут шарахаться прохожие. Мы с подружкой как-то сидели в очереди, ждали приема у окулиста. У нас была диспансеризация. И я все твердила, что окулист мне даст очки, а я их боюсь. И подружка искренне меня утешила: "Ничего! Если даст очки - мы их бросим под поезд!"
       - Судя по всему, не дал, - ухмыльнулся Денис.
       - Вообще-то рецепт выписал, - сказала Нана. - Я его порвала на мелкие клочки и сожгла в блюдце.
       - А теперь спрашиваешь о надписях. И в магазинах тебе сложно, и знакомых не заметишь. Может, тебе поставить линзы?
       Девочка в панике замахала руками:
       - Нет, что ты! Никаких линз! Говорят, с возрастом близорукость переходит в дальнозоркость, так что все уладится само собой.
       Денис осмотрел ее и выразительно хмыкнул:
       - Тебе придется довольно долго дожидаться этого счастливого события! А ты не замерзла? Все-таки климат у нас не абхазский, - проявил он заботу и выпалил: - А давай пойдем к нам! Тетки сейчас дома нет, она в своем любимом издательстве читает всякую галиматью. Ты где живешь?..
       Кареглазая неопределенно развела руками:
       - Там... Я еще плохо знаю Москву... А ты где?
       - Тут недалеко, в центре...
       Дэн думал, что она его сейчас грубо пошлет. Ну, и правильно... Он наглец и развратник. Да и есть в кого... Гены привередливые...
       Она посмотрела на него и согласилась.
       Так Нана попала в квартиру Разумовых. Попала и осталась.
       Денис рассчитывал и надеялся, что навсегда.
      
       15
      
       Давно, когда Тарас служил в армии, он отсыпался даже лучше, чем сейчас: там рано давали отбой, хотя одновременно очень рано поднимали.
       После отбоя Тарас укладывался на свою койку сразу, в отличие от шушукающихся и бродящих по казарме сослуживцев. Скидывал с себя хэбэ, ставил сапоги, мгновенно забирался под одеяло и закрывал глаза. Но не спал, а делал вид, что давно крепко дрыхнет. И никто не обращал больше на него внимания. Солдаты о чем-то тихонько шушукались между собой, пока офицерье не ходило мимо, прыскали, матерились. А в стороне, в уголке, лежал на боку, неподвижно, загородившийся от мира казармы подушкой Тарас. Пребывал в темноте сомкнутых век.
       Периодически, когда уставал бок, он переворачивался. Потом - еще и еще раз. И все. Не открывая глаз и не выдавая никому, что не спит. И после такого долгого и упорного забытья на койке погружался в сон под тихую солдатскую болтовню.
       Иногда он просыпался чуть раньше побудки, когда в казарме стоял голубоватый рассвет, а за окнами - ватная полнейшая тишина провинции, насквозь заросшей густой зеленью, среди которой мало домов и почти не видно людей.
       После побудки Тарас вскакивал один из первых. Вернее, неторопливо вставал, раньше всех выспавшийся, и вялости не было ни в одном глазу.
       Безо всяких часов тянущийся армейский день отсчитывался от утра и до вечера, когда лиловое менялось белым и наоборот. От и до. День службы.
       Тогда Тарас был очень худ. Таким он был и в школе и долго еще после. Слегка поправляться начал только на пятом курсе института. Брился в армии он мало - не требовалось - и выглядел чересчур свежим и слишком милым для восемнадцати лет. Постоянные прогулы физкультуры до армии тормозили возмужание. Спортом он никогда не занимался.
       Но на военной службе никто не задирал и не обижал Тараса. Видимо, сама жизнь принесла ему воздаяние за раскаяние. А он горько про себя каялся, что измотал родителей непослушанием и диким подростковым поведением, когда, не предупреждая, куда и зачем уходит, бесцельно бродил по Киеву, и хамил дома, и рявкал, и вечно был в унынии, и не хотел ничего делать... Но потом пошел в армию, и только тогда вдруг решил окончательно измениться.
       Он не знал еще точно, что и как делать в жизни, но, наверное, в армии в душе его затеплился такой огонек, что его незримо почувствовали и грубые сослуживцы, некоторые из которых оказались вчерашними гопниками. Но даже они не решались обидеть человека с огоньком нового в душе. Не отдавая себе отчета, на уровне подсознания, но не могли. К Тарасу у них появилось невольное, необъяснимое уважение.
       После солдатского обеда солдаты бегали. Сзади всех неловко подпрыгивал краснощекий и конопатый парень по прозвищу Кузя. Два первых месяца после призыва Тарас был уверен, что его зовут Кузьма, - вся казарма звала его Кузей и никак иначе. А потом неожиданно выяснилось, что это не сокращенное имя, а чистой воды прозвище, образованное от его фамилии Кузнецов. А звали его Владимир.
       Однажды, когда Костя был дневальным, чернявый второгодок из части разобрался с Кузей.
       Один из сержантов стал жаловаться: мол, кто-то из вас, пацанов, загадил весь толчок в туалете. И один из первогодков сразу указал на Кузю, заявив, что он сам делает дела аккуратно, а Кузе хоть целый рулон пипифакса подавай.
       Кузя потупился и, виновато оправдываясь, что-то робко и жалко забормотал. И тут моментально выступил "дедок", решительно и спокойно. Чернявый и поджарый, жилистый и свирепый, похожий на мексиканского кабальеро, с выражением твердого бесстрашия в ясном взоре. Он подошел к Кузе и, не колеблясь, резко и молча, два раза дал ему кулаком прямо в румяное лицо, в одну скулу и в другую. Коротко и сильно, уверенно и умело. Затем так же твердо и ничего не боясь, вольно пошел прочь. Мягкий Кузя не ответил ничем, размазывая по лицу слезы.
       Тарасу стало жалко Кузю, да и многим другим тоже. Но выступить в защиту не осмелился никто.
       Потом еще Кузю двое второгодков давили одеялом и пихали под койку. Он заорал, и пришедший на крик офицер обругал и прогнал обидчиков. Однако чернявый не успокоился и через день вновь пристал к Кузе. И тот неожиданно не выдержал и встал в каратистскую позу напротив ухмыляющегося кабальеро, сжав кулаки наизготовку. Он стоял, напряженный в принятой стойке, краснощекий и нескладный, но вдруг ставший решительным. Кузя готов был драться до победного конца.
       И Тарас внезапно для себя подошел и встал рядом. Теперь их было двое.
       Кузя благодарно глянул на Тараса и прошептал:
       - Спасибо, Змей Горыныч...
       Тарас отлично понимал, что если их захотят поколотить, то отмутузят за милую душу. У кабальеро имелись верные друзья, и немало. Но не встать рядом он никак не мог. У него больше не хватало сил и нервов видеть непрерывное издевательство над Кузей.
       И, что интересно, кабальеро сразу отступил. Он не стал драться с двумя. И отстал от Кузи. Но не совсем.
       Казарма всегда спала тихо, без сопения, только Кузя периодически ворочался с боку на бок. Уже наступила зима, темнело рано и светало поздно. Утро и вечер стали совершенно тождественны и почти неразличимы по заоконной тьме.
       После отбоя Кузя, сорвав с себя хэбэ, как мундир с картошки, валился на койку и засыпал, откинувшись полунабок-полунаспину. И начинал храпеть, запрокинув расслабленную голову с обмякшей отвалившейся нижней челюстью.
       Черный и свирепый кабальеро подходил через полчаса неправдоподобно громкого, раздающегося во всю казарму храпа, и будил Кузю пинком ноги.
       - Вставай! - говорил холодно и жестко кабальеро.
       - Уже утро! - подхватывали все и ржали.
       А проспавший полчаса Кузя в первый момент, глядя за окно, и вправду был уверен, что побудка. Лишь потом до него доходило...
       - Не храпи! - кричал кабальеро. - Ты никому спать не даешь!
       - Да я виноват разве, что храплю! - однажды забился в истерике Кузя. - Я же во сне храплю! Как я могу себе отдавать отчет во сне!
       - Не разглагольствуй! И мне плевать на твои неотчеты во сне! Все спать хотят, а ты храпишь, как слон! Почему люди должны мучиться?! Тут никто заснуть не может от твоего рева! Еще храпеть будешь - у всей казармы возьму портянки и на нос тебе повяжу! - заорал неожиданно ставшим звонким и тонким голосом свирепый кабальеро.
       Но то происходило вечерами. А утром стояла тишина.
       И днем в углу казармы нередко распивали принесенную кем-то из самоволки бутылку красного чинзано. Пили уже помирившиеся до отбоя Кузя и кабальеро. Звали хлебнуть и Тараса.
       Он тоже жестоко страдал от храпа Кузи, и по этому поводу не возникал, хотя понимал, что если "игры" с Кузей вновь перейдут допустимые границы, Тарас опять встанет на его защиту.
       Но так развлекались недолго. Начались каждодневные учения, орал старшина с круглым отвислым, как у беременной женщины, брюхом и гипертонически-красным раздутым большим лицом.
       И бегали все они по кругу, перелезая через препятствия бесконечное, невыносимо и угнетающе бессчетное количество раз, и тоже становились красными, как кирпич, как заря... Пот лил ручьями, в горле и груди резало ножом, дыхание шумело паровозом, и хотелось пить и обливаться водой. Пошатывало, перед глазами носились мушки.
       И, в конце концов, этого стало не выдерживать не очень крепкое здоровье Тараса. У него начались головные боли, он постоянно стал ходить к врачу части за таблетками. Врач понял, что так продолжаться дальше не может, и Тараса комиссовали. Он успел отслужить один год.
       После армии у Тараса долго держались какие-то неврозы, выражающиеся в форме хронической усталости и постоянном, как у алкоголика, дрожании рук. Вообще измученное подростковыми неурядицами здоровье стало поправляться у Тараса лишь к концу института. Он начал делать зарядку, выпрямил сутулую спину, немного пополнел. Постепенно утихали мигрени и дрожь.
       Но все чаще и чаще беспокоила его своими появлениями - чаще всего во сне - та девушка, которую он себе придумал, но мечтал встретить как можно скорее.
      
      
       На следующий день после посиделок у Милы никакой работы по научной части не предвиделось, и день выдался совершенно свободным. Тарас, придя в свой НИИ, сразу направился в техотдел, в гости к Титу.
       Тит крутился по комнате перед двумя мониторами, стоявшими на длинном пристенном столике, и стендом с оборудованием. Там же почему-то лежал разобранный магнитофон, открытый и обнаживший электронику внутренностей.
       - Привет, Иосиф Брос Тито! - подал руку Тарас.
       - А-а! Привет, Змей Горыныч! - бросил быстрый вертлявый Тит, пожимая ему руку. - А мы вот тут выпить хотим! Я послал мужиков за водкой. Должны скоро вернуться.
       Тит был поджар и ловок, с вытянутым лицом, поросшим трехдневной щетиной. Пышные рыжеватые волосики курчавым мхом покрывали голову. Он успевал делать массу дел разом, как Наполеон. И сейчас бросился к компьютеру и стоял пару минут за ним, что-то нащелкивая и проворно прыгая пальцами по клавишам.
       - Программу добираю, - объяснил он. - Вчера дали задание. Сейчас докончу, и все - свободен! Тогда можно гулять два дня подряд.
       Дверь открылась, и кто-то заглянул, робко спросив:
       - А вы Тит?
       - Я, - отозвался Тит.
       Человек вошел.
       - Ваши люди сказали, что вы относили куда-то анализатор спектра...
       - Это спросите на третьем этаже, - бросил Тит.
       - А это? - вдруг посмотрел незнакомец на разобранный кассетник. - Это не то?
       - Да вы что! Это мой сломанный магнитофон, я его из дома принес! - завопил возмущенный Тит. - Мне его обещали починить мои орлы. А я магнитофоны сам не чиню, не берусь. Это не мое, так скажем, амплуа.
       - А-а! А вас что, действительно Тит по паспорту зовут? - не отставал любопытный.
       - О Господи! - заныл, застонал Тит. - Господи-и! - перекривился и задергался он в раздражении и снедающей его муке. - Скольким десяткам людей я уже отвечал на этот вопрос! Его мне задают сразу, едва я назову себя по имени! Да, да, да! И еще раз да! Могу паспорт показать! Тит я абсолютно официально, по документам! Так меня зовут, и это такое русское имя, а не мое личное прозвище!
       Тит окончил институт вместе с Тарасом. А в НИИ его взяли техником, поскольку когда-то он, еще до учебы, навострился в починке оборудования.
       Дверь шумно распахнулась, и ввалились лаборанты с бутылкой водки.
       - Садитесь! - деланно громово скомандовал, качнув, как болванчик, головой, Тит.
       Теперь он восседал, окруженный, как царь боярами, лаборантами и ремонтниками первой, второй, третьей и четвертой категорий. Они устраивали ему кормления, а он ответно щедро угощал.
       Плеснула водка, как морская горькая волна, в пластиковые стаканы.
       Техотдел был проходным двором, где уединялись и пили, пряча водку, когда мимо вальяжился кто-нибудь солидный из администрации НИИ. Сами тусовщики стекались сюда из самых разных отделов и потом разбредались по своим комнатам. А Тит грузил. После рабочей недели, прошедшей по вольному графику программиста и ремонтника, он всегда гудел по-сильному, отдыхая таким образом со всем техническим отделом.
       Время потекло и поехало, наполняя души кайфом. Кто приходил сюда как гость - мог пить из общей бутылки сколько хотел. Струились легкие разговоры, начался переброс словами, зазвучали вставки и реплики.
       Тарас любил иногда посещать пирушки Тита и забредать в техотдел. Здесь во время вечерушек никто никому ничем не был обязан, никто ни от кого ничего не требовал. Ты принимался приветливо и отпускался абсолютно свободно. Тут не существовало своих и чужих, здесь все становились своими, раз появились. В техотделе царствовал вольный дух, здесь беседовали и болтали о чем угодно. А кто хотел - мог петь или плясать. Никого это не удивляло и не отталкивало.
       - Вчера собрался купить серьги жене, - заговорил Тит. - Но сюда меня вызвали рано, в девять утра. Мыслимое ли дело? - он вопросительно и резко обвел всех взглядом.
       Никто не ответил, очевидно, посчитав вопрос риторическим или вообще не придав ему значения.
       Тит пропустил еще водки, полил хлеб майонезом и откусил. И тут же уплыл куда-то в свои мысли.
       В техотделе стало тесно от пьянки и вновь пришедших. Водка текла капельками на газету и полировку столов.
       - Ребят! Кончилась бутылка! - проговорил Тит, аккуратно поставив пустую под стол. - У кого сколько денег?
       Зашушукали, считая.
       - Еще принесете, да?
       Кто-то отправился за бутылкой. Тит сидел под кайфом, в прострации, на кресле, качался и балдел, поводя глазами и подергивая головой. Он был пьян.
       - А это не мешает? - спросил Тарас, тоже чувствуя, что понемногу хмелеет.
       Голова приятно кружилась
       Он указал на занимавший много места разобранный магнитофон со снятым кожухом.
       - А-а, нет, ничего, это мне должны исправить, - пробормотал Тит. - Эй, Петро! Ты будешь сейчас чинить?
       - Чаво? - крикнул техник и лаборант Петро, суетясь на другом конце техотдела.
       Кажется, он, единственный из присутствующих, не напился. Или совсем чуток. Самую малость.
       - Будешь сейчас чинить, говорю?
       - Да буду, буду! - с досадой отозвался техник. - Немного позже... Подожди, имей терпение!..
       Тит влил в себя остаток из своего стакана, хрумкая зеленым аппетитным луком.
       Тарас тронул приятеля за рукав.
       - Ау? - произнес Тит, приложив руку к груди молодецкой и глядя на Тараса миролюбиво и одновременно вопросительно, словно первый раз в жизни видел его или никак не мог вспомнить, кто это.
       Внесли новую бутылку.
       - А-а! Прин-несли! - хлопнул по столу Тит. - Молодцы! Открываем и не разливаем!
       Но капля все-таки капнула. И Тит, указав на нее четко и твердо пальцем, сказал:
       - Ни-чаво! Это - Венедикту Ерофееву!
       В компании Тита давно сложилась традиция - если случайно что-то проливалось из бутылки с водкой, вином, пивом или джин-тоником, то говорили: это пойдет Венедикту Ерофееву. Ему-ему, от пьянства погибшему...
       С треском открутилась легкая водочная металлическая пробка. Тит глотнул и закусил. И вновь глотнул, разливая в подставляемые стаканы.
       - Эй, Петро! А ты чего не пьешь?
       - Я уже пил! Позже присоединюсь! - раздался голос с другого конца техотдела.
       Через полчаса Тарас стал чувствовать, что ему пора домой. Он не любил досиживать до конца пьянок. И хорошо, что здесь никто не замечал, когда и кто мотал удочки. Люди вольные - приходили и уходили.
       Тит, отложив инструменты, раскачивался на стуле, как в качалке, длинноногий и поджарый.
       Полилась пузырчатость... И снова пошло-поехало...
       Стрелка бежала по часам. Потихоньку приближался закат. В коридорах шумели шаги.
       - Тит Ливий! - обратился к приятелю Тарас.
       - Ау, Змей Горыныч? - отозвался откинувшийся на стуле осоловевший Тит.
       - Как твоя жена?
       - Жена? Да ее у меня сроду не было!
       - Как? - удивился Тарас. - Ты ведь ее называешь женой! Еще серьги ей покупал!
       - Не был я никогда с ней расписан, если ты Алю имеешь в виду, - объяснил немного раздраженно Тит. - Гражданский брак! Вообще я зря с ней сошелся... Перепил тогда... Меня глючило. А она меня хочет бросить. И про нее больше не спрашивай, ясно? Ви-ипьем?
       Выпили. Тит изящно чокнулся с Тарасом.
       - По паспорту я холост, - продолжал Тит. - А Алька - стерва и продажная шкура! Да и какая может быть жена при моем образе жизни?
       Тит призадумался, словно медленно переваривал свое сообщение совеющими мозгами, поскрипывая головенкой.
       - Ты пьян, Тит, - проголосил куражливо ремонтник. - А что у тебя сейчас на даче? Ты не поедешь туда?
       - Там мои предки живут, но завтра они съедут, - важно поведал Тит. - На даче будет пусто до сезона дождей. Как пел этот... Корнилов, не... Корнелюк! Споем, а? - вдруг предложил выгибающийся и дергающийся на волне куража Тит, окончательно оставивший тормоза, раскрепостившийся и желающий делать все, что спонтанно накатит на душу.
       Запели нестройным хором:
      
       Ты подожди-дожди-дожди,
       Я оставлю любовь позади,
       И теперь у меня впереди
       Дожди, дожди, дожди...
      
       Сами собой вопросительно умолкли, повторив припев два раза. А Тит бодро заметил:
       - Эту песню надо петь, взяв в руки зонтик! - он важно и поучительно поднял палец, глядя снизу вверх хмельным взором, как бы сфокусировавшись на пальце. - Петь с раскрытым зонтиком в руке, и им вот эдак махать!
       Он примерно изобразил пустой, чрезмерно размашистой спьяну рукой, как именно.
       - У меня за плечами есть опыт! Я ведь как в этот отдел попал? Я до института еще собирал и разбирал технику по школам и институтам. Ездил, колесил. И только потом сразу в институт поступил! Вот! Так что с практики начал, а потом теорию изучал! А на даче скоро у меня пусто будет, - сообщил он.
       - Ага, там только мухи теперь об стекла мастурбируют! - заржал лаборант.
       - Ау, дуралей, блин! - прикрикнул вдруг Тарас. - Хватит матюгаться, слышал, ты?
       - А чего я сказал такого? - удивленно протянул парень. - Словарное слово! Честно! Хочешь - завтра словарь принесу и покажу тебе!
       - Даль?
       - Да нет, я тут рядом живу!
       - Балда-а! - ласково хихикнул Тит. - Я спрашиваю: далевский словарь, угу?
       Техотдел завибрировал от смеха. Во всех углах засветились улыбки.
       - Ой, дайте мне выпить! - заголосил Тит. - Принесите шпроты и квасу! Во деньги, - отдал пьяным голосом просительный приказ Тит, протягивая извлеченные госзнаки. - Разделите их. Ты за шпротами, ты за квасом! Ну, что стоите, макаки?! Ну давайте, я с-сам деньги разделю!
       Тит принялся раздавать стольники, усилием воли заставляя себя не раскачиваться. Рук не хватило, и Тит, не зная, куда деть, зажал одну купюру в губах.
       - Ти-ит! Деньги - в рот! Ну, ты что?! - скривился в легком ужасе лаборант.
       Тит послушно вытащил купюру изо рта.
       Никто ни на кого больше не смотрел. И вдруг все услышали какой-то стон. Совершенно неожиданный, разрезавший пополам мирно и размеренно текущий пир.
       Все обернулись. Тарас, пьяный и слезливый, извивался, словно на него напали корчи.
       - Ты чего, Змей Горыныч? - озабоченно и встревоженно спросил ошарашенный и даже на миг слегка протрезвевший Тит. - А?
       - Да надоело все, надоело! - взорвался Тарас. - Опять водка, опять пьяные юродства! Разве я хочу этого?!
       - А чего ты хочешь? - поинтересовался Тит после паузы.
       - Я хочу найти ее! Найти ее, найти! А где она, кто-нибудь знает? Никто!
       - А-а! Я уже забыл... Искал ты какую-то... А мы в чем виноваты?
       - Да ни в чем! Просто нет ее нигде, вот и остается только глушить пьянками все желания! А на кой?! Ведь я хочу ее найти, но кругом одна пустота вместо нее! Надоело! - орал Тарас. - А-а, вы не знаете... Извините, я спьяну все спутал... - медленно охоланиваясь, пробурчал он.
       Постепенно его истерика улеглась, прорвавшаяся из потаенных первородных глубин.
       Приехали квас и шпроты.
       Тит с качающейся головой неверными руками принялся открывать шпроты, время от времени резко попадая консервным ножом в воздух мимо банки. Расковыряв ее, наконец, достал шпротину и закусил. Запил водку квасом.
       За окнами темнело. Пустую бутылку кинули под стол, налили из другой. Тит задергался и опустил руки, склонив голову на грудь и извиваясь. Он был в глубоком сиреневом кайфе. От закусок остались пустые консервные банки и сальная бутербродная обертка, в которую тонко, шуршаще и облепляюще была запечатана принесенная в начале пиршества еда.
       Тарас встал и начал прощаться, слегка покачиваясь.
       А техотдел шумел и гудел, и Тит потихоньку засыпал головой на столе. И лаборанты поднимали над ним оловянные, грубовато оплавленные чашечки.
       На окна наплывал вечер, и пора было разбредаться по домам. Тита будут вести до метро под руки те, кто не так набрался, думал Тарас. Такие его проводы до метро - дело обыкновенное. Они, ремонтники четвертой категории, сейчас все веселы. Ну и пускай...
       Тит тоже внезапно тяжело поднялся, никого не замечая вокруг. Петляя и покачиваясь, сделал два шага, упал на коленки, задумчиво протянул руки к полу и рухнул ничком. Лаборанты зашушукались.
       Тит медленно встал на ноги. Покачнулся. Резко отлетел назад, с размаху шлепнулся на стул и вновь застыл, уронив голову на грудь, в прострации, не шевелясь и больше не поднимаясь.
       - Его домой надо везти! - сказал лаборант.
       - А машина твоя здесь?
       - Здесь. Только я на ней не могу ехать. Я идти-то плохо могу... Я ее тут оставлю припаркованной. Завтра заеду - заберу.
       - Все под кайфом? А кто еще водит автомобиль?
       Собутыльники молчали.
       - А чья машина стоит вон там за кустами? - спросил лаборант.
       - Это из спектральной лаборатории. Там сейчас еще сидят. Сходите к ним!
       Послали туда.
       Вечер стал глуше. Горел фонарь, в свете которого неподвижно рисовалась темная фигурка Тита.
       - Кто со мной? - раздался голос вновь вошедшего. Это был техник из спектральщиков. - Я не брал в рот, в отличие от вас, могу везти. Кто поедет?
       - Он! - указали ему на Тита.
       Один из лаборантов подошел к Титу, обхватил его за пояс, поднял и поставил на ноги. Но Тит, постояв вертикально один миг, опять покачнулся и начал мягко падать. Лаборант не дал ему упасть, а подхватил на руки, как женщину, и потащил к дверям. Другие начали ему помогать.
       Тарас пристально наблюдал со стороны. Он уже пришел в себя после пьяных слез и криков, рванувшихся из глубин подсознания в алкогольной психоделике, раскрепощающей придонные душевные тормоза,. Бывает, подумал он. Ничего страшного.
       И направился к выходу вслед за компанией. Он шел быстрее обычного - водка действовала как экстази, допинг. Сознание стало ясным и легким. Мерцали неверные фонари.
       Странная вещь курение, в отличие от вина, размышлял Тарас. Вино пьют все на праздники, да не все спиваются. А вот попробуй найди человека, который бы курил изредка за компанию, но никак не подседал на этой привычке... А я, должно быть, натура волевая, сказал он мысленно с усмешкой. Я всегда хочу - пью, хочу - не пью. Хочу - курю, не хочу - не курю. Может, я и есть гармоничная личность?..
       Хмель покачивал его приятной волной, свободного и вольного.
       В пьяном виде люди приобретают разные формы поведения. Но Тарас, выпив, как правило, оставался безобидным существом. Приняв в компании на грудь, становился только еще тяжелее и расслабленнее, чем обычно, и просто тихо сидел малахольным отяжелевшим человеком, поводя пьяненькими глазами, мало говоря, никого не трогая и ни с кем не споря.
       Тараса всегда хорошо держали ноги. Даже если он напивался до того, что голова совершенно не варила, он никогда не падал. Такая уж индивидуальная особенность... Плохой это или хороший симптом - он сам не задумывался.
       Всего один раз в жизни Тарас по-настоящему тяжело опьянел. И после этого пообещал себе, что больше такого не повторится, и пока слово держал. А опьянел он, когда получил диплом после долгих перипетий с преподавателями и был безумно рад, что теперь спадет груз нервов с семьи и с него самого. Тогда у Тараса после долгого периода мужественности не выдержали колодки. На радостях он набрался, как свин. Ходил пьяным по всему институту, чуть не сцепился с кем-то, приставал к девицам... Потом поднабрал еще, заехал в незнакомый район и не помнил, как там очутился. Начал трезветь только под утро, обнаружив, что пиджак вымазан известкой (очевидно, куда-то прислонялся), а на носовом платке - блевотина.
       Покинув техотдел, Тарас шагал, покачиваясь и немного петляя, по коридору, в котором психоделично плавало сияние ламп, пятнистое и резко-расплывчатое, мерцающее струящимися красками. В полутьме горели огни, сияя в конце тоннеля.
       Улица освежила. Необходимость идти домой обострила пьяный разум, и Тарас усилием воли выровнял походку и добрался в забытье от моста до метро. Вокруг было совсем чернильно и ночно. Свежело. Тишинело. И Тарас подумал о том, что становится холоднее, собирается Борей от северного моря, сдувая в мягкие груды дождевые тучи. Это пока... И окно приходится открывать все в меньшую и меньшую щелку. А очень скоро ляжет снег... И наступит зима. Киевская, местами слякотная, дымно-туманная, почти не щипкая зима. И мысли станут немного проще и легче, словно слегка вымороженные холодком.
       Тарас шел по улице, независимый, как всегда. В этом заключалась его суть: прийти туда, куда зовут, но не подсесть ни на чем, и уйти тогда, когда вздумается. Оставаться самим собой, со своими мыслями и стилем. При этом способным посетить любую компанию, но, опять же, не став ничем ей обязанным, оставшись независимым, и если надо - на следующий день жить совсем по-другому.
       Что он собирается делать дальше?.. Неужели вся его жизнь - такие вот бессмысленные посиделки, работа, дом?..
       Тарас задумчиво постоял возле входа в метро, все больше трезвея. Он протопал почти квартал. Рядом стояли два глухих, ровно гудящих заводских прямоугольных здания без всяких выступов и труб. Вокруг мельтешила небольшая толпа. Люди были напряженны и постны, словно томительно ждали чего-то важного. Только какой-то подгулявший мужик непрерывно ехидно шутил в легких волнах куража. Зачем он пришел сюда, равно как и все остальные, осталось неясно.
       Мужичок выписывал ногами замысловатые кренделя в порыве натянутых томительным ожиданием нервишек, чтобы чем-то занять себя, не важно чем, пусть даже странным танцем.
       Тарас оглядел маячившее рядом огромное здание с черно-прозрачными стенами и пошел в метро. Перед ним торопилась бабушка, неся в руке наклоненную от ветра трость.
       Он давно понял, какую ошибку сделал когда-то. Проблемы надо решать, а не отводить их в глубь души, не забивать, не глушить... Если почувствовал что-то не то - разберись сам с собой и со всеми беспокоящими тебя вопросами. По крайней мере, попытайся. Не вешай на себя тяжкий груз невыясненности и непонятности.
       Но он раньше не желал этого, не думал об этом. И закинул все в подсознание. Проблемы там так и остались. Не закрылись другими и не притихли. И нечего скрывать это от самого себя...
       Тарас искал Ее в толпе прохожих сквозь года, но не находил. Ее не было нигде. Он куда-то пропала. И никто не знал куда. Если она вообще существовала на свете...
       В подземном вагоне Тарас задремал, постепенно приходя в себя. Добравшись до дому, он достаточно протрезвел, хотя язык все еще заплетался, голова кружилась и ноги заворачивались кренделями.
       Дома Тарас немного поел и принял душ. Но больше сил ни на что не нашлось, и Тарас быстро разделся, рухнул на диван и сразу крепко уснул хмельным сном до самого рассвета.
       16
      
       Лариса проснулась поздно со сладким ощущением свободы.
       В квартире задумалась дневная тишина, грезящая о любви, детях и мужьях. За окном бурно митинговали голуби. Денис ушел в школу. Нана удалилась в неизвестном направлении. Тоня отправилась в родное издательство, оставив сестре на кухонном столе нежную записку красивым почерком явно неталантливого человека: "Ларочка, завтрак в холодильнике, полотенца чистые, зубную щетку я тебе приготовила - она красненькая. Делай что хочешь. Можешь погулять. Ключи от квартиры в передней возле зеркала. Телевизор работает. Программа лежит рядом. Я буду после шести. Если мои поросята примчатся раньше, пожалуйста, накорми их обедом. В том же холодильнике. Заставь их вымыть посуду! Целую. Т."
       Лариса опустила записку на стол и вспомнила, что зубная щетка у нее есть, а вот денег хватит ненадолго, и тогда сестре с братцем придется кормить еще и ее, кроме двоих детей. А это нехорошо. Нельзя безоглядно вешаться на шею родственникам, даже любящим и готовым ради тебя на все. Эти любви и готовности - блеф! Они выживают лишь до первого дефолта в стране, который все вокруг так и предсказывают, или до первого повышения цен на электроэнергию и газ, что неминуемо в самое ближайшее время.
       Значит, Ларисе надо в срочном порядке искать работу. Какую? Лучше всего все той же секретаршей - это она знает и умеет.
       Перед ней простирался целый огромный день. Его должно хватить на все.
       После приятного потноватого тепла простыней и одеяла на холодке комнаты слегка знобило. На стеклах мерно намечались косые, легкие и тоненькие, мелкие штришки дождя. Дорожки вокруг дома, разбегающиеся вдаль, стали гладкими, лоснящимися, словно натертыми маслом.
       Лариса сварила себе два яйца, сделала бесформенный сальноватый бутерброд с рваным большим куском ветчины, хрустнула дудочным крупным зеленым, как сочный изумруд, луком, выпила кофе и почистила зубы красненькой щеткой. Потом постояла под горячим душем и вывалила на диван из сумки свои шмотки, чтобы произвести ревизию. Все-таки надо знать, чем ты владеешь, кроме королевской короны.
       Лариса выбрала серый свитер, усыпанный крупными черными горохами, влезла в любимые брюки и куртку, надела сапоги и закрыла квартиру. Внизу в киоске купила газету, обещающую всех оптом трудоустроить в считанные дни и на о-очень приличные деньги, и двинулась по улице.
       Орали обалдевшие от весны вороны, балдели на первом теплом солнце воробьи и вовсю разгуливали хитроглазые коты, намыливающиеся на гулянки и наметившие себе невест попушистее. Город открывал полусонные глаза, размышляя о будущем. Оно у него было. О себе сказать этого обладательница короны не могла.
       Она прогулялась до магазина и до лотка с булками, где не так давно Тоня откопала в снегу рыжеволосую куклу в вылинявшем комбинезончике. Подумав, что у бесхозяйственной сестры вряд ли заготовлено много еды, Лариса вошла в магазин и, недолго думая, прикупила продуктов на день-два. Заодно прихватила у продавщицы на улице сладких булочек и печенья.
       Она вспомнила, что маленький Денис очень любил печенье.
       Как-то Лариса приехала в Москву и, прожив у сестры неделю, уяснила, что шустрый племянник обожает на гулянье, гордо восседая в коляске, непрерывно жевать печенье и хватать за хвосты бродячих кошек, неожиданно поворачиваясь и почти выбрасываясь из коляски с протянутыми вперед руками. Печенье он предусмотрительно оставлял на время в коляске.
       Тоня тревожилась, что, во-первых, ребенок может ненароком вывалиться, а во-вторых, кошки - животные дикие и опасные! - вполне способны исцарапать резвое дитя и даже в гневе вцепиться ему в глаза. Она пыталась объяснить неразумному малолетнему, но уже отлично соображающему племяннику, что кошачьи хвосты - развлечение опасное. Денис ее очень внимательно выслушивал и продолжал охотиться за хвостами.
       Лариса вздохнула, еще раз припомнив, как хорошо таскать на руках тяжелое, кормленое, круглощекое дитя, важно бормочущее тебе что-то неразборчиво-секретное, и купила еще две пачки печенья. Про запас. Учитывая неизвестные ей пока пристрастия и вкусы рыженькой Денисовой любви.
       Вернувшись к сестре, Лариса навела порядок среди кастрюль и начистила к обеду картошки.
       И тут ее позвал к себе телефон. Звонила Алена Дутикова.
       - Ты как узнала мой московский номер? - удивилась Лариса.
       Алена отвечать не стала, а беззастенчиво и прямо заявила, что хочет приехать к Ларисе.
       - Куда? - снова изумилась королева. - Я ведь живу у сестры! На птичьих правах.
       Из незакрытого окна тянуло весенним холодком.
       - Куда ты - туда и я! Мы с тобой почти родственники. Через Семена! - объявила ополоумевшая Геннадьевна.
       - Ничего подобного! - отказалась Лариса. - У нас с тобой разные судьбы!
       Услышав о разных судьбах, Алена внезапно бурно заревела, испугав Ларису до онемения. Любимая женщина градоначальника отлично знала, что женские слезы - самое великое оружие женщин, имеющее неограниченную власть. И, пожалуй, единственное.
       - Не разные, Лара, совсем не разные! - рыдая, выкрикнула Алена. - Ты сама подумай, ну чем они у нас непохожие?! Я пропаду здесь без тебя, я совсем одна, Лариса, ну, ты только подумай! Никто меня не понимает! Никто!
       Это Пушкин, "Евгений Онегин", письмо Татьяны, подумала, вняв совету Алены, королева. Там дальше про изнемогающий рассудок и молчаливую гибель бедной девушки. Неужели Геннадьевна читала Александра Сергеевича?! Или от скуки приобщилась к городской библиотеке? Мэр ведь не специалист по стихам.
       Поскольку слезы так же заразительны, как и смех, Ларисе тоже захотелось заплакать за компанию с Дутиковой.
       - А у людей с пониманием всегда напряженка! - попыталась успокоить Алену Лариса. - Каждый понимает лишь себя! И ох как хорошо понимает! На других не остается ни сил, ни времени. Ты надумала бросить своего мэра? Эх, Ленка...
       - В любой момент! - с готовностью сообщила Геннадьевна и тотчас перестала реветь. - Пойду работать. В Москве!
       Лариса собиралась спросить, почему это делать нужно обязательно в Москве, но вовремя прикусила язык: а она сама?! Так что ей лучше помолчать.
       - Я приеду, мы с тобой снимем квартиру и будем жить, как белые люди! - огласила вполне сформированное и неплохо обдуманное решение Алена. - Мы не рабы!
       - Ну, да, пожалуй... - неуверенно согласилась с этим опрометчивым и весьма спорным утверждением Лариса. - Я купила газету и сейчас хочу приискать себе работу. Глядишь, подберу что-нибудь и на твою долю. Ты кем трудиться намылилась? Чего делать умеешь?
       Алена замялась. Очевидно, она умела только хорошо ублажать страсти мэра.
       - Ну, это не пройдет! - жестко заявила Лариса. - Даже с нашей несравненной красотой блядовать нам с тобой теперь поздно!
       Алену смутили тон и новая, чересчур откровенная, очевидно, уже столичная стилистика Ларисы.
       - В уборщицы пойду, - несмело пробормотала смешавшаяся Алена. - Полы мыть каждая сумеет...
       - Должность завидная, - протянула Лариса. - Ладно, ты там не кисни больше и не рыдай, а то я даже испугалась. Позвони мне через денек-другой. Может, я за это время какую-никакую службу нам с тобой нарою.
       Закрыв окно и пообедав в одиночестве, Лариса развернула газету и быстро наткнулась на несколько тоскующих без секретарш заведений. Она тотчас выбрала цирк, еще раз с великим удовольствием осмотрела себя в зеркало - серый свитер в горохах был ей очень к лицу - и отправилась по указанному адресу.
      
      
       Вахтер проводил ее в дирекцию, оставил перед наглухо закрытой дверью с золоченым словом "директор", сказал: "Ждите, вас пригласят!" и отправился охранять здание дальше. Лариса села на стул и приготовилась терпеливо ждать. Минут через десять из комнаты легко и быстро выкатился проворный, круглобокий, посверкивающий милой плешинкой человечек и заорал басом:
       - Захаров, опять у тебя гуси лимит сожрали! Ты чем их там кормишь, негодяй?! А львы, говорят, голодают, как в блокаду Питера! Хочешь, чтобы они дрессировщиком пообедали?! Ты у меня допрыгаешься, мерзавец!
       Из коридора прогудело таким же шаляпинским басом:
       - Новый навет и поклеп! Илья Петрович, звери кормлены согласно финансовым документам! Сколько на них денег отпущено - столько и лопают! А львы на диете только стройнее да изящнее станут и через ваши кольца в огне легче сигать начнут. Чего ж вам лучше?
       - Я тебе покажу такую диету, Захаров! - закричал человечек, драматически воздевая вверх короткие пухлые ручки. - Ты эту диету запомнишь на всю оставшуюся жизнь! Так и ищешь, где бы смухлевать! Исчезни! И лучше всего, навсегда! Вы ко мне? - неожиданно ласково обратился толстячок к Ларисе. - Простите, если можете! Заставил ждать такую очаровательную женщину! Проходите. Ну, Захаров, погоди! - и он погрозил кулачком в сторону коридора, откуда в ответ донеслось презирающее всякие пустые угрозы басовитое хмыканье.
       Лариса вошла в кабинет, пахнущий зверьем и манежными опилками, и села в кресло.
       - Распустились! - никак не мог успокоиться директор. - Нет времени ими заняться и привести в порядок! Давайте знакомиться. Я думаю, вы наш новый секретарь.
       В догадливости ему отказать было невозможно.
       Лариса сдержанно кивнула.
       - Чудесно! - обрадовался толстячок. - Только вот что... - он опечалился. - Условия труда у нас тяжелые, предупреждаю сразу, чтобы никаких иллюзий. Девушки бегут одна за другой, - он грустно призадумался, видимо, подсчитывая. - Скольких мы уже потеряли... Молодых, красивых... Вот как вы! - он пристально взглянул на Ларису.
       - Ну да? А что? - живо заинтересовалась она. - У вас тут и звери распущенные? Волки без всяких намордников бегают, а верблюды плюют сверху вниз на всех посетителей?
       Директор просиял:
       - А вы дама с юмором! Может, у нас и приживетесь, - в его взоре замерцала робкая надежда. - Запах здесь у нас неприятный, просачивается во все углы... Дрессировщики грубые, нежничают исключительно с одними своими питомцами... Гимнасты вертлявые, вроде вентиляторов... Фокусники обманные, но с честными глазами... В общем, та еще жизнь!..
       - Я согласна! - решительно сказала Лариса. - Когда выходить на работу?
       - Завтра! - пролепетал директор и молитвенно сложил маленькие пухло-белые ручки. - Вы посланы мне Небом!
       - Я так не думаю, - ответила Лариса и встала. - По-моему, Небо здесь ни при чем. Во сколько приходить?
      
      
       - Ну что, жизнь, кажется, понемногу налаживается? - спросила вечером племянника Тося. - Лара нашла работу, ты готовишься к экзаменам... А наша Наночка отыскала отца?
       - Пока нет, - лаконично отозвался Денис, уткнувшийся в Достоевского. - А кто ищет... Дальше ты знаешь сама.
       Лариса хотела объяснить неразумному племяннику ошибочность его формулировки, но передумала и в дебри лезть не стала. Верить в любом случае лучше, чем сомневаться.
       Она думала, куда бы ей теперь пристроить томящуюся в родном городке подле мэра Алену. Может, в цирке нужна уборщица? Геннадьевна как раз метила на эту роль. Будет себе тихо-мирно чистить клетки тигров и загоны для слонов, которых она запросто на скаку остановит... Вполне ничего. Надо завтра спросить у директора.
       - Спасибо тебе, Тося, за приют и ласку, - сказала Лариса. - Я тебе долго надоедать не буду. Вот приедет сюда еще один человечек, и мы вдвоем снимем квартиру. Подскажи только, где подешевле. Ну, и чтобы от тебя не очень далеко.
       Денис уставился на двоюродную тетку с любопытством.
       - Значит, ты и семью нашла? - обрадовалась Тоня. - Молодец! А скрываешь! Когда он приедет?
       - Это не он, а она, - объяснила Лариса.
       Племянник захохотал:
       - Тетка, ты у нас розовая?! Вот здорово! Я еще никогда живьем розовых не встречал!
       - Замолчи! - разъярилась Тоня. - Что за ребенок такой несусветный!
       - Сама растила - сама и казнись! - логично заметил разумник Денис.
       - Алена Дутикова хочет приехать, - сказала Лариса. - А ты, ребенок, действительно несешь, не подумав! У тебя уже первая любовь наметилась. Пора бы и повзрослеть. Эх, Денис...
       - Первая у меня была в детском саду! - небрежно уронил племянник и опечалился, уйдя в частные далекие воспоминания. - Черноглазая, как Наташа Ростова, и с конопушками. По имени Дашка.
       - Весь в отца! - грозно сказала Тоня. - Устроил мне тут дом свиданий, а теперь еще грустит по поводу первой любви! Денис Константиныч, ты бы поимел совесть!
       - Не могу, ma tante, моя совесть не ладит с моими любвями! Поэтому мне приходится выбирать что-нибудь одно. Только я никак не пойму, почему я весь в отца? Ты, тетка, тоже подметки на ходу рвала! Помнишь про своего восьмого любовника?
       И Денис хитро прищурился.
       Лариса засмеялась и с любопытством взглянула на сестру. Да, деваться от них Тоне было некуда...
      
      
       Юраша сидел напротив нее и молчал. И Тоня совсем растерялась, не знала, что говорить и что делать, и судорожно пыталась понять, зачем явилась сюда. Вроде бы спасать ребенка от холода и непосильных физических нагрузок... Но ребенок чувствовал себя отлично, был бодр и здоров, не болел, выглядел, как молоденький грибок-боровичок, хорошо учился... Чего еще желать заботливой тетке?
       Тося смущенно мяла край юбки. Юраша вдруг встал, подошел к гостье и поцеловал ее руку. Тяжелый случай... Двесметаны казался Тосе знаменитым черным квадратом Малевича. Вроде все понятно, а ничего не поймешь. Два пишем, пять в уме...
       - Когда-то я сказал сам себе, - начал странный тип, - и даже пообещал Небу и Земле, что если встречу женщину моей мечты, которая нормально прошла через многие жизненные испытания, - я ее сразу поцелую. Вы - та самая женщина! Я таки вас встретил...
       И он аккуратненько поцеловал ее в щеку. Слегка прикоснулся...
       - Как это трогательно... - задумчиво пропела Тоня. - Вы так любите сметану? - и она робко и с удовольствием протянула ему вторую руку.
       Он бережно поцеловал и вторую. Тосе деликатные, но с глубоким подтекстом поцелуи понравились.
       - Уважаю, - ответил он. - Кроме того, это сытно, удобно и экономно. Три в одном!
       Тоня улыбнулась:
       - А что вы еще любите? Кроме спорта и холода...
       - Детей, - сказал Юраша. - Я очень люблю детей. Это постоянка. Но у меня их нет... К сожалению, я всегда казался женщинам не тем, кем был, и любили они не меня самого, а человека, которого создавало их воображение и которого они в своей жизни жадно искали. И ни одна не чувствовала себя со мной счастливой. А я с ними... Я знакомился, сходился, расставался, но ни разу не любил... Но вот, наконец, когда у меня голова становится седой, я встретил вас...
       И он наклонился к ее губам.
      
      
       - Ты любила его, тетка? - спросил наглый племянник.
       - Кого? - вздрогнув, выдала себя Тоня.
       - Ага, вот видишь! - уличил ее в любвеобильности Денис. - Сама не знаешь, о ком речь! При чем же тут мой отец? А вообще вы хороши оба! Только мамочка у меня тихая.
       - Ах, мамочка у тебя тихая?! - возмутилась Тоня. - Да знаешь ли ты...
       И осеклась. Не стоило посвящать юного дамского угодника во все семейные тайны.
       Дэн ярко заблестел лукавыми любопытными глазками.
       - Что мама? - спросил он и поставил ушки топориками. - Неужели у нее было любвей больше, чем у тебя?!
       Лариса давно корчилась на диване от смеха.
       - Тося, - выговорила она сквозь хохот, - я смотрю, ты на редкость талантливый педагог! Прямо Макаренко новой эпохи! Тебе стоит написать пособие по воспитанию детей и подростков. Твое издательство и выпустит. Будет бестселлер похлеще любого Пелевина! Я помогу тебе набить текст.
       И тут ворвалась Нана. Она вбежала в квартиру со сбившейся набекрень шапочкой, подозрительно красная - опять, что ли, румянами злоупотребила? - и в заплеванной грязью куртке.
       - На тебя в лифте напал насильник? - строго вопросил Денис. - Ты с ним кокетничала и дала повод?
       - У тебя лишь одно на уме, дорогой! - выпалила Нана. - А еще говорят, что у северных народов смирный темперамент! Я нашла папу! Я встретила его прямо на улице недалеко от вашего дома!
       Она быстро, пока все переваривали ее сообщение, разделась и шлепнулась на диван рядом с Ларисой.
       - А ты уверена, что это именно твой папа? Кто тебе рассказал о нем? - осторожно справилась Тоня. - Тем более, что на улице... Как ты его нашла?
       - Мама, - пробормотала Нана. - Мне рассказала о нем моя мама... И у меня есть его фотография. Так вот он прямо вылитый!
       - Проворно! - фыркнул Дэн. - И что же ты ему сказала?
       - А все сразу! - сказала Нана. - Что он мой единственный и любимый! Что он мне очень нужен! Ну, что в таких случаях говорят? Сам не мог догадаться? Ну, ты и тупой, дорогой! Прямо как баобаб!
       Лариса замерла, изумленно открыв рот. Тося осторожно потрогала левый бок, где, по ее предположениям, у всех людей находилось сердце.
       - Я очень хочу есть! - объявила наглая Нанка.
      
      
       В цирке Ларисе понравилось. Носился туда-сюда суетливый директор Илья Петрович - уже второй Петрович в ее жизни - галдели люди и звери, резко пахло животными и пОтом.
       - Ларочка, подготовьте мне быстренько документик по поводу перевода денег за двух лошадок и одного ослика! - просил Петрович. - А позже по поводу корма для кошек.
       - А вы их кормите мышками? - спросила Лариса. - За что же платить? Пусть сами себе еду добывают! Коготками и зубками. Называется суровая битва за мирную и сытную жизнь.
       - Умничка! - восхитился директор. - Но наши кошки мышек не едят! Иначе начались бы убийства и уничтожение артистов. То бишь полный беспредел и настоящее безобразие. У нас лиса никогда не тронет зайца, а волк - овцу. Мы работаем по методу великого Дурова.
       - Вам бы нужно сюда людей взять на перевоспитание! Наших олигархов, например, - посоветовала Лариса. - Может, тогда и они перестанут есть себе подобных. Еще в прошлом, двадцатом веке человечество научилось замечательно плавать в воде на манер рыб и летать по небу вроде птиц. Но одному мы все никак не научимся - жить на Земле как люди.
       - Умничка! Очень начитанная! - повторил директор, засмеялся и умчался прочь.
       И тогда вошел он...
       Совсем непохожий на Тараса - высокого, тонкокостного, чуть сутуловатого Тараса. Он был крепкий, плотный, широкий, ступающий тяжело и небрежно. Но это все равно был он... У него оказались те же самые глаза - беспокойные, ищущие, мятущиеся глаза человека, который потерял самое главное в жизни и никак не может отыскать.
       - Вы кто? - спросил он.
       - Я королева! - призналась честная Лариса.
      
      
       Днем Тоне в издательство позвонил Максим и сказал, что придумал, как помочь ее сестре и куда пристроить ее красоту.
       - И куда же? - безразлично спросила Тоня, озадаченная вчерашним заявлением Наны, которая от продолжения дальнейшего разговора наотрез нахально отказалась.
       Впрочем, девочка была вполне логична. Однако в ее словах пряталась какая-то тайна, которую Тосе не терпелось выведать или угадать. И странная у Наночки мать, если совершенно не интересуется судьбой дочери... Существует ли она вообще, эта загадочная мама?..
       - В новый, только что открывшийся ресторан ФСБ! - с гордостью доложил Максик. - У меня там приятель в шпионах служит. Им сейчас позарез нужны красавицы-официантки. Чтобы глаз и сердце отдыхали от секретных материалов.
       - Сыщиков обслуживать?! Ну, уж нет! Ни за какие коврижки! - возмутилась Тоня. - Я свою сестру туда не продам!
       - Ты дура! - флегматично объявил Максик. - Там знаешь, сколько там платят? Просто за одно подношение тарелок с едой!
       - Какой ты материальный, дорогой! - вспомнила Тоня свою разумную новую грузинскую племянницу. - У тебя одни баксы на уме!
       Услышав необычное слово "дорогой", Максик насторожился.
       - Тося, - сказал он осторожно, - а может, нам попробовать снова?.. Мы ведь неплохо когда-то жили вместе...
       Максим уже ступил в ту полосу жизни, когда друзья тебя лишь покидают, женщины приходят ненадолго и тотчас уходят, а ты сам относишься ко всем событиям почти так же обреченно и меланхолично, как человек, сидящий дома, воспринимает дождь, сутки напролет барабанящий в окна.
       - Кто старое помянет... - заявила Тося. - И потом, если мне не изменяет память, ты не любишь толстых!
       - Я всяких люблю! - признался Максим, чем очень себе навредил.
       - Стыдно! - укорила Тоня. - Мы с тобой не дети! Какие еще всякие?! У меня на руках Денис со своей скороспелой любовью, Лариса и брат с полоумной женой! Ты думай про Ларку дальше!
       - А ты думай о моем предложении! - нагло отозвался Максик. - Мах на мах!
       - Полнею я что-то, - пожаловалась ему Тося.
       - Да ладно тебе, Тонечка, ты очень симпатичная пышечка и вовсе не полнеешь. Ничего, поди, и не видно!
       - Это тебе не видно, а весы всю правду говорят!
       - А ты не верь весам... - и Максим сымпровизировал на мотив песни ШурЫ:
       Ты не верь весам, все вернется
       После долгих но-очей!..
       И это правда, моя дорогая... Почему бы нам не вернуть наши былые ночи?.. А?.. Я вообще сторонник безрассудных страстей и браков.
       - Это известно... Но самое надежное средство получить желаемое - не ждать его. Ладно, отвяжись! - равнодушно пробормотала Тоня и вдруг вспомнила: послезавтра суббота, придут Костя с Иркой и этот... как же его?.. просто Толик за ответом...
       Вот влипла... Почему она вечно забывает запирать дверь?..
       - При чем тут какая-то дверь? Любовь проходит сквозь стены! - хмыкнул Денис, расслышав ее утренние сетования и недоумения. - И запросто преодолевает пятипроцентный барьер! В отличие от наших партий. За нее голосуют многие. Поскольку это единственная партия, за которую стоит голосовать. Недогадливая ты, тетка!
       Нана согласно кивнула.
       Дети здорово спелись и политически подковались за это время. Но что делать с ними дальше?.. И что отвечать психу с двумя мамашами?..
       Так кто же ей тогда был дороже - Юраша или Олег? Олег или Юраша?.. Полжизни грешить, полжизни каяться...
       За окном буйно разыгралась последняя агонизирующая весенняя метель.
      
      
       - Тетка, - встревоженно подошел к Тоне вечером Денис, - тетка, я очень боюсь, что она исчезнет...
       Денис уже хорошо сознавал, что его желание - это хоть и много, но далеко не все.
       - Да? - прищурилась Тося. - А кто-то, помнится, утверждал, что у вас любовь на веки! Или я ошибаюсь?..
       - Ma tante, - прошептал Денис, - я очень боюсь...
       Тоня испугалась за неокрепшую и влюбленную душу ребенка.
       - Ну, что ты, Денисик! - сказала она ласково, со всей уверенностью, на какую была способна. - Наночка никуда теперь от нас не денется! Раз уж сама признала наш дом своим! И заодно нашла отца.
       - Ерунда! - отверг теткину логику Денис. - От родных матерей и отцов чаще всего и сбегают! И от бабушки с дедушкой тоже, как в сказке.
       - То в сказке! - разумно заметила Тоня. - А нынче, дорогой, как говорит твой Нанка, без мамочки и папочки не больно проживешь, и все легкомысленные колобки поэтому перевелись! Теперь дети рассчитывают на родительскую помощь, а не наоборот. Особенно если им повезло родиться у олигархов. Нам еще нужно подготовиться к встрече твоих родителей. В доме, как всегда, пусто.
       Дэн махнул рукой:
       - Обойдутся! Мама все равно вечно на диете, а отец вместо ужина непрерывно разговаривает, вроде завуча на родительском собрании. И Лариса обязательно чего-нибудь притащит. Она считает своим долгом ходить по магазинам. А может, заберет из цирка несъеденные мартышками бананы и недогрызенную кроликами морковку. Чего добру зря пропадать? Там зверью еще сахар и мясо дают. Мы слопаем все объедки за милую душу.
       - Денис! - угрожающе сказала Тоня.
       - Тебе звонил Двесметаны! - бухнул племянник.
       Тося ошеломленно приоткрыла рот на манер своей грузинской дочки:
       - Кто звонил?
       - Не притворяйся глухой, тетка! Юраша! Ты ведь так его называла? Он сказал, что ему нужно срочно тебя видеть и с тобой поговорить! Тося, признайся, ты любила его одного? Ну, ясно... Но как же тогда Олег?! Или можно любить сразу двоих? А почему нет? Я ведь люблю тебя, маму, папу, Ларису и Наночку! - племянник сладко и мечтательно вздохнул, вновь припомнив любимую. - Я и Юрашу любил, и Олега... И все это правда. Значит, можно любить сразу многих! Во дела! Я не прав? Ну, скажи, разве я не прав?!
       - Ты мне совершенно заморочил голову! - крикнула Тоня. - Будете ужинать без меня, втроем, с Ларисой и Наной! А я хочу от всех вас отдохнуть! Хотя бы один вечер!
       И она захлопнула за собой дверь в комнату.
       - Правильно! - пробурчал ей вслед племянник. - Тебе давно пора перестать ужинать! И обедать тоже.
      
       17
      
       - Я вас сразу узнал! - сказал он Ларисе. - Вы - Тосина сестра. И удивительно на нее похожи.
       Лариса тихо и неприятно изумилась: это чем же она, королева красоты, пусть пока местного значения, похожа на растолстевшую неуклюжую Тоську?! Но уточнять не стала, чтобы не нарваться на новое дрянное откровение.
       - Меня зовут Олег, - печально сказал циркач. - И я когда-то был мужем вашей сестры. Недолго. Увы...
       - Увы недолго или увы был? - справилась Лариса.
       Олег грустно усмехнулся:
       - Как ни странно, и то, и другое! Ой, я дурак! С опрокинутой мордой! Сначала я жалел, что женился, а потом грустил о разводе. Во всем был виноват...
       - Ее восьмой любовник! - закончила фразу Лариса. - Эх, Олег...
       Циркач удивился:
       - Верно! Откуда вы знаете?
       - По-моему, об этом знают все! - сказала Лариса.
       - Все... - Олег задумался. - Ну, уж так и все... Как там Денис? Я тогда здорово к нему привязался.
       - А он к вам и часто вас до сих пор вспоминает. Денис влюбился и привел домой девочку. Грузинку по имени Нана. Нашел ее где-то на улице. В общем, уличная и подзаборная девчонка. Но очень хорошая и милая.
       - Девочку? Грузинку? - задумчиво повторил Олег. - Ну да, конечно, у нее не было детей... И она придумала себе еще одну дочку... Только при чем здесь Денис?
       - Вы ничего не поняли! - разгорячилась Лариса. - Он ее любит!
       - Послушайте! - вдруг сказал Олег. - А давайте сейчас поедем к вам? Я так давно не видел Дениса! Вы ведь живете у сестры?
       - Да, пока... Временно. Не суть... - неуверенно пробормотала Лариса. - Можно и поехать... Я не знаю, как Тоня...
       - Да замечательно! - воскликнул циркач. - Она добрая и незлобивая баба! Кроме всего прочего, в нашем разводе виноват не я...
       - А ее восьмой любовник! - закончила Лариса.
       Они взглянули друг на друга и весело расхохотались.
      
      
       Вечером Лариса позвонила отцу. Туалетный работник безумно обрадовался, услышав ее голос.
       - Дочка! - закричал он. - Что же ты так долго не звонила?! Я скучал и беспокоился! Зиккурат!
       - Я искала работу, - объяснила Лариса. - И нашла...
       Она замолчала.
       Старый бухгалтер без труда разгадал ее молчание.
       - И вместе с работой ты отыскала еще кого-то?! Гелиотроп! - восторженно воскликнул он.
       - Почти, - сказала Лариса. - Вообще-то я пока не знаю... Но мне кажется, что я его люблю...
       - Кажется или любишь? - попытался уточнить отец.
       Как большинство старых людей, он любил абсолютно выясненные и прозрачные ситуации.
       Лариса замялась.
       - Люблю... - наконец, пролепетала она.
       - Кумпарсита! - бодро выкрикнул Сергей Тимофеевич. - А он?..
       - Непонятно... - грустно призналась Лариса.
       - Негодяй! - тотчас выдал свою оценку отец. - Ищи другого! В Москве этого добра навалом! Фламенко!
       - Я не хочу другого, - сказала Лариса и внезапно взорвалась: - И вообще я разберусь сама, без твоей помощи!
       - Триптих! И трихопол! - крикнул туалетный работник.
       Лариса в гневе швырнула трубку.
      
      
       - Юраша, ты мне звонил? - спросила Тоня, набрав знакомый номер.
       У нее почему-то предательски дрожали пальцы.
       - Тоська! - обрадовался преподаватель МГУ. - Как я рад тебя слышать! Нам надо увидеться...
       - Зачем? - сурово спросила Тоня. - Ты когда-то бросил меня ради своей паршивой математики, и теперь хочешь изменить ей со мной?
       - Там, где женщины, там всегда разговоры про измены! Это постоянка! - засмеялся Ашмарин. - Так где и когда мы увидимся? Мне нужно побыстрее!
       - Ты по-прежнему любишь сметану? - поинтересовалась Тося.
       Она сметану ненавидела, поскольку ее не переваривала Тосина печень, сразу начинающая ныть.
       - По-прежнему. Я однолюб, - сообщил Юрий. - Математика, сметана и ты. Или ты, сметана и математика. Лучше всего, если я приду к тебе в субботу. Я давно не видел Дениса и соскучился без него. И без тебя тоже. Почему ты молчишь? Совсем по стенке размазалась? Ну, я тебя прошу: возьми себя в руки и назначь мне время свиданки!
       В субботу?! - ужаснулась Тоня. - Костя с Ириной, еще этот просто Толик, а теперь и Двесметаны... Лепрозорий, а не семья! Нет, мне их всех не выдержать! Довольно они уже мне нервы покушали...
       - Я тебе позвоню, - прошептала Тося.
       Она легла на тахту и закрыла глаза. Но долго прокайфовать не удалось. В дверь постучал племянник.
       - Денис, мы же договорились! - с досадой крикнула Тоня.
       - Это мы с тобой вдвоем договорились! - логично возразил племянник. - А с ними ты ни о чем не договаривалась.
       - С кем это с ними? - справилась Тоня, открывая глаза.
       - Пришли Лариса с Олегом, - сообщил Денис. - И Наночка...
       Тоня села. Лариса с Олегом?.. Какой-то бред... Где они могли встретиться?.. Да они вообще никогда друг друга в глаза не видели!
       Тося поправила волосы и вышла в коридор. Лариса и Олег дружно хохотали на кухне, сидя рядом, плечом к плечу.
       Что же это такое? - подумала Тоня. - Они мне снятся или у меня высокая температура? А может, у нас в квартире призраки, привидения?..
       - Ma tante, - сообщил Денис, - у нас с Наночкой будет ребенок...
       Лариса и Олег хохотали, ни на что не обращая внимания.
       - И когда? - тупо спросила Тоня.
       - И когда? - эхом передал племянник ее вопрос любимой.
       Рыжая, ныне пышноволосая Наночка стала аккуратно загибать наманикюренные пальчики.
       - В начале октября, - наконец, задумчиво сказала она.
       И родит богатыря нам к исходу сентября, - вспомнила Тоня Александра Сергеевича, почувствовала, что в квартире очень душно и стала медленно сползать по стенке на пол.
       - Тося! - истошно закричал племянник. - Не умирай, Тося, я боюсь! Я не хочу жить без тебя! Я не умею!
      
      
       - Ну, Тоня, честное слово, разве можно так распускаться! - сердито выговаривал Олег, держа пальцы на ее ледяном запястье. - Перепугала всех...
       Рядом стояла бледная Лариса, из-за спины которой выглядывал полумертвый от ужаса Денис. Наночки видно не было. И правильно: беременным девочкам волноваться вредно.
       - Молодец, всегда держишь руку на пульсе! - пробормотала Тоня. - Это ты, друг сердечный, спас меня от смерти неминучей?
       - От неминучей тебя бы уже никто не спас! - справедливо заметил Олег. - А пока удалось. Ты зря сходишь с ума! Дети - это всегда большая радость! Даже если они рождаются у детей.
       - Тебе бы такое! - вздохнула Тоня.
       - Да я всю жизнь желал себе самому такого, да никак не смог дожелаться! - сказал Олег. - Зато теперь буду нянчить вашего малыша. Или малышку.
       - У нас будут близнецы! - встрял Денис. - Это передается по наследству!
       - А может быть... - вдруг загадочно произнесла Лариса королевским тоном.
       И Олег неожиданно выпустил Тонину руку и взглянул на Ларку вопросительно, с надеждой, нежно и задумчиво, как когда-то - ох, как давно это было! - смотрел на Тосю. Видимо, такой его взгляд тоже достался сестре по наследству.
       - А если вдруг вернется Тарас? - спросил Олег.
      
      
       Не дожидаясь тяжелой и забитой визитами субботы, Тоня просто зашла вечером к Юраше, как раньше, в былые времена, давным-давно отзвучавшие, но запрятанные в памяти навсегда. Он ждал Тоню. Тоже как прежде.
       Приходя к нему, она неизменно чувствовала его напряженное, тяжелое ожидание, которое тотчас ломалось с ее приходом, словно Юраша никогда не верил, не мог поверить, что она все-таки придет. Тоня удивлялась, но со своими ненужными вопросами старалась не возникать.
       Он открыл ей дверь и замер на пороге.
       - Ты совсем не изменилась... - пробормотал он.
       - Угу! - охотно согласилась Тося. - Надеюсь, что ты шутишь, а не издеваешься. Только всего-навсего потяжелела на восемнадцать килограммов. Они прибавляются, как годы, с такой же неотвратимой последовательностью.
       - Да? - слишком растерянно отозвался математик. - Прости, я ничего не заметил... Ты ведь знаешь, я очень рассеянный. Это постоянка.
       Это Тоня отлично знала. Когда-то - как давно это было! - она категорически запретила ему покупать машину, о которой он мечтал. Двесметаны вечно на ходу решал в уме какие-то дурацкие уравнения и, конечно, ни за что не отказался бы от своего увлечения математикой и за рулем. А потому врезаться в ближайший столб или в бегущую впереди машину было для Юраши парой пустяков.
       На Ашмарина часто обижались знакомые, мимо которых он проходил на улице или в метро, не поздоровавшись. Но он их просто не замечал, погруженный в свои сложные вычисления и логарифмические мысли.
       - В квартиру пустишь или так и будем стоять на пороге? - поинтересовалась Тоня. - Ты, я смотрю, совсем за эти годы без меня заматематился! Свистит в голове!
       - Прости, - снова повинился Юраша. - Даже забыл... Проходи... Чай пить будешь?
       Тоня вошла, разделась и осмотрелась. Все, как и раньше, много лет назад. Только обои потускнели да в прихожей повис новый абажур.
       - Чай пить буду, - согласилась Тоня и села к столу. - Все-таки тебе давно пора жениться...
       - На тебе? - спросил преподаватель МГУ, доставая хлеб и масло.
       Тоня покраснела. Она словно предложилась... И вообще, не многовато ли женихов на ее несчастную долю?..
       - Почему сразу на мне? Выбор велик...
       - А зачем мне кого-то искать? - пожал плечами Юраша. - Мне и так неплохо. Вот только...
       Он странно замолчал и уставился в свою чашку. Тоня ждала продолжения.
       - Тося... - с трудом двинулся дальше Двесметаны. - Ко мне приходила девочка... Рыженькая... Она сказала, что я ее отец... А живет она у тебя... Это наша дочка?.. Но ведь ей довольно много лет... Я умею считать...
       - Да что ты говоришь?! Это странно! Никогда бы в это не поверила! - воскликнула Тоня и подумала: "Нанка совершенно распустилась и отбилась от рук! Проклятая безотцовщина!" - А девочку ты не бери в голову. Это ее бесконечные, неуемные фантазии! Дети без родителей всегда обожают их себе сочинять! И мать у нее есть. Хотя я ее ни разу не видела.
       Юраша вздохнул и потер ладонью стол:
       - Ну и хорошо! Но ведь не случайно она сочинила именно нас с тобой! В этом что-то есть.
       - Что есть? - рассердилась Тоня. - Я же сказала: неуемные фантазии! Она вообще абхазская кукла! Неизвестно откуда взявшаяся! Денис не желает ничего о ней рассказывать! Вдобавок племянница Бенукидзе!
       Ашмарин пристально осмотрел Тоню. Он явно не поверил ни одному ее бредовому слову и заподозревал саму Антонину в неуемных фантазиях, не соответствующих ни ее возрасту, ни семейному положению.
       - Ну, ладно, - сказал Юрий, прерывая Тосины воспоминания о детстве Наны. - Ты подумай!
       Тоня взвилась. Совет подумать она слышала за последние дни слишком часто, и он стал будить в ней самые нехорошие желания, например, броситься на советчика и его немного покусать. Она хорошо теперь понимала и почти оправдывала собак, лисиц и волков, глубоко проникнувшись их настроениями.
       - У нее будет ребенок от Дениса! - крикнула Тоня. - Ты в курсе?
       - Ну и что?! - стоял на своем Юраша. - Значит, мы с тобой приобретем сразу нескольких детей! Целую кучу! Кроме Дениса.
       - Ты рад? - спросила Тоня. - Похоже, все вокруг меня просто счастливы, одна я не понимаю прелести ситуации!
       - Ты тоже все понимаешь! - мягко сказал Двесметаны. - Просто не хочешь самой себе в этом признаться. Все складывается как нельзя лучше. Мы - счастливые люди, которым наконец очень повезло в жизни, как не везло никогда раньше.
       Он был абсолютно прав.
       Тоня окончательно запуталась: Олег, Лариса, просто Толик, Юраша, Денис, Нанка, будущий ребенок... В этой сложной жизненной схеме, длинной ненормальной цепочке Тося не умела найти и определить собственное место. А как раз это было главное, решающее, без чего нельзя, невозможно жить, двигаться дальше, строить дальнейшее бытие...
       Но Тося обладала одним немаловажным умением от природы - она всегда могла неожиданно собраться вместе со своей волей в наиболее тяжелые, напряженные жизненные моменты. И эта особенность не раз выручала Тоню, казалось, совсем погибающую и сдавшуюся, сломленную обстоятельствами. Это умение спасло ее, когда врачи объявили, что у нее никогда не будет детей, когда она уходила от Николая, Максика, Славки, когда поняла, что надо разводиться с Олегом...
       - Я всегда хотел иметь ребенка, - сказал Юраша.
       И я! - собиралась сказать Тоня, но передумала. Никому это уже неинтересно, не нужно, все давно миновало, кануло в вечность, называющуюся прошедшими годами. Сегодняшний день убил вчерашний, а завтра уничтожит и заслонит сегодня. Под пулеметные непрерывные очереди бешеных и холодных секунд. Прошлое... Туда не надо смотреть - зачем обставляться воспоминаниями, как мебелью, и запасаться ими, как ненужными вещами? Не стоит заглядывать и вперед. Мечтать поздно. Для этого тоже существует строго определенный возраст, за границами которого уже ничего не стоит.
       - Вы все мне надоели! - заявила Тоня. - С вашими детьми и любвями! Шибко любвеобильные! Делайте, что хотите, и рожайте кого и сколько угодно! Пока вам тоже не надоест! А я буду работать.
       - Ну да! - иронически хмыкнул Ашмарин. - Редактировать книги, которые читать невозможно! Твоя профессия - умирающая. Хотя не знаю... Может быть, учебники выживут... Зато все остальное... Детективчики не читала?
       - Не интересуюсь! - буркнула Тоня.
       - А напрасно! Тебе, как редактору, было бы неплохо ознакомиться, что выпускают в свет твои коллеги. И, между прочим, делают на этом о-очень неплохие деньги. В отличие от вашего издательства. Читаю тут недавно в одном любовном романе: "Припарковавшись у подъезда, ласки Андрея добрались до колен и бедер". Стало быть, ласки припарковались и добрались... Достигли тонкостей русского языка. И герои там все, как один, сгорают от страсти над пышными грудями своих дам, гладят исключительно ручки, ножки и спинки и плачут слезами умиления или страдания в зависимости от обстоятельств. Рыдающие от любви десантники и водители-дальнобойщики. Трудно себе это представить.
       - А ты не представляй! Читаешь всякую ерунду! Что тебя вдруг потянуло на любовные романы? Как беременных на солененькое?
       Юрий пожал плечами:
       - Вероятно. Дамы-коллеги читают, ну, и я раз несколько заглянул в это чтиво... Насладился вполне. Стиль напоминает многоэтажное здание, высотку, навсегда похоронившую в своих мрачных подвалах нулевого цикла основную мысль. Усредненный язык и полное отсутствие психологии.
       - Психология... Чушь! Кому она нужна в наше рыночное время?! Трудно жить без руки или ноги, а без души и головы легко! - буркнула Тоня и удивилась: - Неужели математички тоже читают любовные романы?
       - Любви все профессии покорны! - разъяснил Ашмарин. - Зараза! Инфекция! Спасения нет. Зато у нас новая эволюция: раньше говорили, скажи мне кто твой друг, а теперь скажи, что ты читаешь, включая желтушную прессу, и признайся, за кого голосуешь. Выбор друзей и врагов идет именно по этому принципу. Вот объясни мне как литератор и редактор: правомерно ли существование одноразовой литературы, вроде шприца? Прочитал - и забыл... Потому что отгадка тебе уже известна, а кроме разгадывания убийства в детективе ничего нет. Значит, второй раз книгу не откроешь... Не может быть одноразовой литературы, как не может быть одноразовых детей, жен, мужей, родителей, страны...
       - Я думала, ты математик! - съязвила Тоня. - Но жестоко ошиблась...
       - Я читающий человек из самой читающей - в прошлом - страны! - заметил Юраша.
       - Почему в прошлом? Она и нынче самая читающая, просто изменился круг авторов, - пробурчала Тоня. - Но подобные смены закономерны. Так оно и должно быть...
       - Должно, если на смену Тургеневу приходит Бунин! - заявил Двесметаны. - А если резко меняется уровень, припарковавшийся у подъезда и добравшийся до бедер или опустившийся до колен? Тогда как?
       - Ты звонил мне и просил прийти, чтобы подискутировать о проблемах современной литературы? - возмутилась Тося. - Свой последний рассказ я написала лет десять назад и больше туда не суюсь! Я не умею и не хочу сочинять десять трупов на странице! Мне противно писать не книги, а сплошную льющуюся со страниц кровь! Сижу себе спокойно в издательстве, никому не мешаю, примус починяю... Ленивый поток сознания...
       - Перед нами вся жизнь, - вслух задумался философски настроенный Ашмарин. - Нельзя научиться не делать ошибки, но можно научиться их не повторять.
       - Да, ты сильно не похож на математика! - повторила саму себя Тоня. - А о каких ошибках ты говоришь? О литературных?
       - И о них в том числе, - кивнул Юрий. - Но больше о наших собственных. Почему мы расстались с тобой, Тоня?
       - Ты меня об это спрашиваешь?! - возмутилась она.
       - Тебя, а кого же еще?
       Двесметаны был невозмутим.
       - У тебя характер, не умеющий ждать, - объяснил он. - Таков твой удел. Тебе всегда все нужно получить сразу. Отсюда и бесконечная смена лиц... Это постоянка. Поэтому ты всю жизнь по мужикам мотылялась и наверняка продолжаешь до сих пор. Это не обвинение, а констатация факта.
       Тося подумала, что они теперь сами к ней мотыляются. Через незапертые двери. Вроде этого просто Толика.
       - Тебе трудно так жить, я понимаю, но и рядом с тобой нелегко, - продолжал Юраша. - Только я понял это куда позже нашего расставания. Понял и решил, что нужно все вернуть на свои места: нас с тобой, Дениса и нашу общую девочку. Нашу дочку...
       Тоня молчала.
       - Почему ты такая безответная? Даже слишком... Сформулируй свои желания и мысли! Тося, ну что ты опять размазанная?
       - Ты съехнутый! - грустно сказала Тоня. - Математики все такие. Общаться с уравнениями не просто! Кто из нормальных согласится жить в мире цифр и логарифмов? Ну, какая у нас с тобой может быть дочка?!
       - Рыженькая, - объявил Ашмарин, и его взгляд стал таким же затуманенным и нежным, как у Дениски, вспоминающем о своей ненаглядной. - Очень хорошая девочка. Глазастая... Тихая... Ласковая...
       Юраша замолчал. Тоня терпеливо ждала продолжения. Не дождалась. Новоявленный отец с головой провалился в излюбленную сцену возвращения блудной дочери.
       - Я не знаю, что мне с вами делать! - в отчаянии прошептала Тоня. - Со всеми вами! Какой-то ужасный год! Переполненный любвями и неожиданными встречами...
       Двесметаны по-прежнему молчал.
       - Да что с тобой?! - крикнула Тося. - Юраша, приди в себя! Какие дочки в нашем возрасте?! Ты ведь прекрасно умеешь считать! Ты математик! Эта кукла никак не может быть нашей дочкой, опомнись!!
       Но Ашмарин замечательно вошел в новую, внезапно предложенную ему роль и наотрез отказывался из нее выходить. Откуда у него, такого всегда мягкого и податливого, легко идущего на любые уступки и компромиссы, взялось это паршивое чугунное упорство?! Или оно было всегда, просто Тоня его раньше не замечала?.. Человек-загадка, два пишем, пять в уме...
       - Не может, но будет! - упрямо заявил он. - Это мое последнее желание в этой жизни! И ты все отлично понимаешь и тоже этого хочешь! Во всяком случае, должна выполнить конечную волю близкого тебе человека!
       - Ты что, умирать собрался? - испугалась Тоня. - Почему это последнее да конечную?
       - Да, я свою жизнь завершаю! - торжественно, с какой-то нехорошей ложной патетикой и пафосом провозгласил Юраша. - Не понимаю твоего удивления! Надо быть готовым к уходу в любой момент! Тем более, в нашем возрасте.
       - Ты серьезно болен? У тебя что-нибудь нашли? - впала в панику Тоня. - Плохие снимки и анализы? Немедленно выкладывай! Будем лечиться! Я найду отличных врачей! Но медлить нельзя!
       Двесметаны равнодушно пожал плечами:
       - Снимки, анализы... Что за ерунда!.. Мне нашли дочку! Тося, понимаешь, мне нашли дочку! Родную, единственную, на всю оставшуюся жизнь! При чем тут болезни? И вообще в жизни много жизней.
       - Звучишь оптимистично, - согласилась с ним Тоня. - Особенно насчет жизней... И что дальше?.. Каким ты себе видишь наше дальнейшее существование?
       - Ну, неужели это еще нужно объяснять? - удивился Юраша. - Ты переедешь ко мне... С Наной и Денисом. Потом, когда их малыш подрастет, они смогут вернуться втроем в твою квартиру. А пока там поживет Лариса. С Олегом... Должна еще подъехать Алена.
       - С Олегом?! - заорала Тоня. - У него новые гимнастические упражнения?! Здорово вы уже все без меня распланировали!!
       - Или с Тарасом, - спокойно, словно не услышав ее, добавил Двесметаны.
       - Откуда ты про него знаешь?! - удивилась Тоня, чуточку притихнув и собравшись. - У Ларки был один ухажер - Семен Дутиков, богатющий, как Центробанк России. Но она его почему-то отвергла. У нас в семье немеркантильность - наследственное качество. Но про Тараса она мне рассказала вскользь, совсем недавно...
       - Слышал... - уклонился от четкого ответа Юраша. - Она сама с ними разберется. Нам бы обговорить все с тобой до конца...
       - Что все? - недобро спросила Тося.
       - Нашу общую жизнь, - объяснил Ашмарин и пристально посмотрел Тоне в глаза. - Тося, а ты помнишь?..
       Тоня вздохнула. Ему не стоило этого спрашивать и ворошить перевернутые страницы. Полжизни грешить, полжизни каяться...
       Но Юраше явно настойчиво хотелось пролистать книгу с самого начала.
       Тося вспомнила, что их объятия словно никогда не кончались. Ей казалось, что его руки лежат на ее плечах всегда, неизменно, когда она едет в издательство на меланхоличном троллейбусе, читает рукописи по истории русской литературы, покупает в магазине хлеб и молоко...
       Она чувствовала прикосновения его губ на своих руках, волосах, груди постоянно, весь день, пока читала, ездила, ходила... Она не расставалась с ним ни на секунду, ни на один коротенький миг и шаг...
       И Юрка Ашмарин, он же Юраша и Двесметаны, прекрасно знал это, потому что сам тоже не разлучался с Тоней ни на минуту, ни на одно уравнение, ни на один стремительный поворот...
       - Жить надо на коротком поводке, - задумчиво изрек он. - А вот скажи мне, Тося, если бы тебе пришлось делать выбор между ребенком и работой или, скажем, между дитем и искусством, литературой и любым другим занятием, что бы ты выбрала?
       - Ну и вопросики у тебя, теоретик! - хмыкнула Тоня. - Тут и обсуждать нечего! Какая мать выберет не ребенка?!
       - Какая-нибудь выберет, - снова в раздумье сказал Юраша. - Но таких, к счастью, немного. И они потом очень бедуют. Тогда почему ты колеблешься? Почему маешься дурью: наша - не наша! Да какая сейчас разница?! Пусть будет наша - и все! Тося, это же так просто! И так нужно нам всем!
       - Но она здесь ненадолго! - прошептала Тоня. - Эти девочки всегда таят весной, ты ведь знаешь... Даже абхазские...
       - Не глупи, Тося! - строго сказал Ашмарин. - Это действительно твои фантазии, Денис говорит правильно. Ты не права глубоко, всерьез и надолго. Наша девочка будет жить! С нами вместе. В Москве. Мы будем просыпаться по утрам под звон колоколов. У нас рядом отреставрировали церковь. Нет ничего прекраснее слышать колокольный звон рано утром... А в дочкину знаменитую Абхазию и в гости к дядюшке Кахе в Тбилиси мы будем иногда наезжать. Летом. С малышом под мышкой. Или кто там у нее родится...
       Математику казалось, что он, наконец, вычислил многообразие жизни, верилось, что он угадал человеческую природу, понял, что люди всегда, при любых обстоятельствах очень нуждаются друг в друге - даже когда становятся врагами и начинают лелеять свою ненависть к окружающим и пестовать собственные печаль и одиночество.
       - Так чей же он, в конце концов, брат, этот знаменитый дядюшка Каха - твой или мой? - язвительно поинтересовалась Тося.
       Она слышала, как неровно, напряженно и больно бьется сердце. Кругом нее тяжело больные люди, помешанные на одной-единственной идее. Слишком верящие в нее... Верящие в несбыточное... Хотя, конечно, лучше верить, чем наоборот... Только бы не было потом слишком горьким разочарование...
       Вера... Это как свет, который обязательно должен быть на любой картине, даже если его не видно, если он не обозначен ни лампой, ни солнцем. Он все равно есть Справа, слева, внизу... Чтобы верить, не обязательно каждый день жечь свечки...
       За окном стояла круглая белая луна в легком призрачном молочном ореоле. Серые пятна посередине плоского лика казались таинственными и пугали. На полу лежали блеклые дорожки.
       - Полнолуние! - проследив Тосин взгляд, сказал Ашмарин. - Необычные дни и ночи! А там ведь кто-то есть... И кто-то всегда внимательно следит за нами оттуда с этого бледного блина, который на самом деле - самая загадочная и близкая нам планета. Родная для нас.
       - Родная? Фантазеры! Crazy! - вздохнула Тоня. - Я старая больная женщина...
       И вспомнила еще об одном полоумном: о длинноволосом просто Толике, нетерпеливо ожидающем ее ответа...
      
       18
      
       Тит нашел где-то журнал, красочный, глянцевый, расписной, и обнаружил там фотоконкурс "Мисс Мокрая майка".
       - Вот это мне нравится! - со сладкой улыбкой проговорил он, задорный и лихой, разглядывая девочек, вылезающих из воды в насквозь мокрых маечках, прилипавших к красивым тверденьким круглым грудкам.
       Приятель витал в фантазиях и эмпиреях.
       Тарас смотрел рассеянно. Иногда, подумал он, что-то странно ускользает от внимания. Вроде спросишь о чем-нибудь, а потом вдруг ловишь себя на мысли: забыл спросить о самом главном. А почему - непонятно. Словно внимание унеслось и рассеялось.
       А майки и мисс его не интересовали.
       Тарас вспоминал институт, свет и тепло аудитории, мерный, успокаивающий душу говорок лектора... И не замечал, как Тит, оторвавшись от журнала, пристально рассматривает его, изучая природно цепким, внимательным взглядом.
       Приятель давно понимал, что его бывший сокурсник с некоторыми замашками, улыбкой и поведением ребенка по своей сути - пофигист, совершающий спонтанно загадочные поступки. А теперь явно задумывающий какой-то глобальный и опасный поворот в жизни. Подобный революции.
       Такие люди всегда большая редкость - неизменно радующиеся жизни, искренние и солнечные, находящиеся в постоянном поиске и надежде. Тарас жизненно плотен и деловит, не унывает при трудностях, смело шагает вперед и верит в будущее. И неизменно уверяет, что у него все хорошо и в полном порядке, хотя глаза иногда его выдают. Побольше бы таких людей, думал Тит. Хорошо, если среди научных работников нового поколения не будет скучных и разочарованных, а будут такие, излучающие радость...
       Тит, конечно, не подозревал о смысле поисков приятеля, но был близок к истине.
      
      
       И наступил один из мягких вечеров, как писал Артюр Рембо.
       Тарас шел домой с работы. Хрустел снежок. Зимнее солнце, лениво посматривая на городские дороги, незаметно сползло за горизонт. Днепр затянулся тонкой паточной вязкой корочкой. Звездное, совершенно чистое затемневшее небо лежало лилово и прохладно, охватив все вокруг. А в центре неба почему-то задержалось светлое размытое пятно, будто там кто-то светил. Кружилась голова при взгляде вверх. На земле отблескивали мчащиеся потоки машин и мерцали огоньки в темных коробках зданий. Тарас остановился и застыл, глядя на свет звезд. Не хотелось ничего делать, двигаться и думать. Перед ним словно заново открылся огромный мир...
       Вокруг лежали пустынные ряды гаражей, занесенные снегом просторы, пологие слои сугробов, собранные веющим ветром... И над всем этим простиралась синяя чарующая даль, вдруг только сейчас открывшаяся Тарасу и запавшая в его душу.
       Нужно уехать, внезапно подумал он. Ее здесь нет, это очевидно. Значит, надо искать Ее по белу свету...
      
      
       В квартире было гулко и уютно. Готовила ужин мама, сидел, приковавший себя вечером к телевизору, отец. Тарас спрятался в своей комнате за закрытой дверью.
       Колесо прокручивалось вхолостую. Упорно и одномерно. Как программа.
       Из кухни тихонько и уютно погромыхивали тарелки...
       Как он сможет уехать отсюда? Разве у него хватит сил бросить дом и родителей?..
       Работа Тараса в институте составляла три-четыре дня в неделю, с перерывами на день-другой. И когда он оставался дома, жизнь текла размеренно и неторопливо, уютно и тихо, как равнинная мудрая река. Холостяцкий уклад не менялся с годами. Примерно таким же был он по общим некоторым чертам и в двадцать, и в двадцать один, и в двадцать два года Тараса...
       Проснувшись утром, он умывался прохладной водой и, скинув махровый полосатый халат, как у боксеров и туркмен в пустыне, одевался и шел есть легкий завтрак в виде овсянки или бутербродов, украшенных зеленью. На кухне привычно хлопотала улыбающаяся мама, проводив недавно на работу папу, о чем свидетельствовали отцовские тапки-клетки, аккуратно стоящие в уголке прихожей.
       Как классический холостяк, Тарас в основном сидел дома с любимой мамой, другом и помощником, советчиком и компаньоном в прогулках по парку и на театральных вечерах, когда они вместе выбирались в свет.
       Довольный собой, Тарас после завтрака чистил зубы, о которых очень заботился, зная, что его слабость - вкусная еда, которую зубы не любят, и шагал в свою комнату-крепость, где жил, мечтал, читал и работал.
       Одно время Тарас с ужасом думал о женитьбе и о том, что сюда может подселиться кто-нибудь. Свою уютную и милую сердцу уединенную комнату с мягким диваном он не желал делить ни с кем. Тарас предпочитал любой женщине хорошую книгу - классическую фантастику, интересный сюжет или просто что-нибудь для общей эрудиции. Он давно понял, что не рожден для того, чтобы заводить детей и творить семью. Все это было ему чуждо. Только книжные знания да любимый НИИ тянули его в свои недра с головой, да широкий отдых в свободное время. А представить себя окруженным супругой и детьми он не мог вообще, даже напрягая все силы воображения.
       Научные книги, заложенные листками из блокнота, валялись у Тараса грудами на столе и стульях. Книги пылились, и Тарас время от времени их перебирал и отставлял на своих местах. А сам валялся на мягком диване в излюбленной позе с научной или художественной книжкой в руках. Возлежал, как восточный шейх в своих покоях.
       Он многое откладывал на потом, забрасывал куда-то то одну вещь, то другую, приводя комнату в легкий беспорядок и запустение до следующей уборки. Но дел в семье хватало.
       Мама быстро поднимала Тараса с належенного дивана и отправляла в магазины или на рынок. И Тарас, накинув куртку, бродил по микрорайону, собирая покупательскую дань с окрестных магазинов и запасаясь на всю семью.
       Дома тоже находились хлопоты: то вкрутить лампочку, то прибить занавесочный карниз, то вымыть пол, то починить расстроенный компьютер...
       Все это Тарас умел делать неплохо, он быстро обучался. И жизнь текла легко, ровно и просто до того момента, когда он, наконец, получил диплом и сменил пятилетнюю напряженную и беспокойную жизнь студента с постоянной зубрежкой и страхом перед "хвостами" на уход в свой дом и во второй тоже почти дом - милую сердцу тусовку НИИ.
       Больше ничего другого Тарас не предполагал и не планировал и бытовал одиноко и вольно, не понимая людей, создающих собственную семью. Он прекрасно осознавал, сколь лишней стала бы для него постоянная женщина, занимающая только место в комнате и нарушающая его уединение, мешающая ему, как ненужная обуза, непонятно зачем взятая на себя. Да и вообще у него всегда находилось столько дел - работа, дом, встречи с кем-нибудь вечерами, походы с мамой в любимый ею театр... И места в его жизни на женщину не оставалось.
       У Тараса время не мерилось по часам. Было творческое время на институт и физику, на домашние дела и на то, чтобы побыть самому с собой. Вольный как ветер, все свободное время Тарас ездил куда-нибудь - в общагу, в гости к Миле или кому-нибудь еще, на тусовки к Титу или на пикники. Он бродил везде и всюду, но всегда, откружив за день виток, возвращался рано или поздно домой, в теплый и любимый круг и пригретую сердцем квартиру. А что еще было нужно в жизни?..
       Прибыв к себе на службу в НИИ, он первым делом раскланивался с лаборантшей в белом халате, колдующей возле большой колбы с вытяжкой в металлической эмалевой раковине. Девушка словно варила. Колба кипела, несгораемая на огне, и в ней плавилась растворенная смесь гремучих реактивов, зеленая, как коктейли или тинистые аппетитные водоросли в песочной гуще пруда.
       Тарас улыбался, а затем уходил подальше от колбы, в глубь отдела с огромными потолками, на которых крутились освещенные люминесцентом пропеллеры-освежители. Отдел напоминал огромный класс, где раскидано слишком мало парт на дне высоченной комнаты. Но здесь стояли не парты, а рабочие столы.
       На столе Тараса были разбросаны угольники, слева стоял разобранный амперметр, справа - измерительная рейка. Под стеклом лежали фотографии Киева и миллиметровая бумага, исписанная вычислениями, формулами и телефонами отделов института. В ящиках валялись груды бумаги, и слева - стопочка документов, которые Тарас постепенно разбирал. Здесь же он писал отчеты, которые полагалось составлять для начальства за две недели. С соседнего стола на Тараса смотрели глобус и осциллограф.
       Тарас пробовал ковать науку. Но где она ковалась? В бумагах, приборах, рейсшинах? Нет. В душах, в головах? Наверное. В мире. Везде.
       Он стал экологом и был готов ездить в командировки, чтобы улучшить условия жизни людей, очистить воздух и воду. Он вычислял и погружал себя в мир окружающего.
       И ничего, что столы завалены бумагами. Идея пряталась не в бумаге. Вообще не в материальном. Надо просто размышлять и рассуждать. И придешь к чему-то, что-то откроешь, пусть даже прожив перед этим несколько пошловатых лет заурядного обывателя. Это все до поры до времени, когда тебя вдруг что-то озарит. Мелкие точечки... Но яркие. Летящие, как искры. И оставляющие светящийся след...
       Если раньше наука постоянно приносила новое, изобретая что-то, то теперь смысл обретало скорее не изменение мира, а поддержание его в максимально хорошем состоянии, думал иногда Тарас. И надо бороться за лучшее. Исправлять то, что плохо. В этом смысл жизни всей плеяды, в которую по доброй воле он влился - плеяды физиков-экологов.
       Но бывший его класс осемеивался, и теперь мало кого удавалось вытянуть на тусовку. Техотдел Тита и он сам стали понемногу приедаться и даже слегка раздражать однообразием и бессмысленностью...
       После работы Тарас шел к выходу из института по-вечернему темноватыми коридорами и грустил. Лестницы были гулки и пусты, в здании вечерами селилось эхо. Тарас размышлял, как серенько, ни шатко ни валко, по-мещански прошли годы его учебы в институте.
       Он регулярно ходил на лекции, пропускал, только если серьезно заболевал. Не прогуливал ни консультаций, ни лабораторных занятий. На сессиях сдавал экзамены всегда в хвосте очереди, но вовсе не потому, что панически боялся или ничего не знал. Просто начало и середину проворно моментально занимали желающие, а Тарасу было абсолютно все равно, сколько торчать в институте. Он мог спокойно посидеть на завалинке и побродить несколько часов до конца очереди студентов, сдающих экзамены.
       Он ни с кем никогда не ссорился, если надо, помогал любому отстающему и взывающему о помощи. Исправно писал курсовые, рефераты. Делал лабораторки. Имел ли он "хвосты"? Имел. Три раза за пять лет по одной и той же нелюбимой и дающейся ему с трудом электротехнике. Он был всегда со всеми, но в то же время ни с кем. Друзей на курсе практически не имел, только приятелей. В студенческих вечеринках и пьянках участие принимал очень редкое и минимальное. А на первых курсах и подавно - вообще пил два раза в год по одному бокалу: на Новый год и свой день рожденья, который праздновал обычно в кругу родителей. Лишь после диплома Тарас немного прикипел к выдержанным плодам лозы и самое главное - к самим компаниям.
       Так мило, с легкими, быстро преодолеваемыми препятствиями пролетело пять лет.
       Курс Тараса не отличался особой дружбой. Корешили группами, компаниями, но чувство "большой семьи коллектива" отсутствовало. А у Тараса и подавно в этом плане не сложилось. Он тесно ни с кем не сошелся, и в основном все на курсе быстро заимели семьи и нарожали детей. Холостяк Тарас был исключением из правила. И звонки сокурсникам уходили в никуда. Не то чтобы однокурсники откровенно не хотели с ним общаться. Просто разговор с любым из них всегда теперь звучал примерно так:
       - Привет! Это Тарас.
       - А, привет, Змей Горыныч!
       - Ну, как дела?
       - Да вот работаю.
       - А где?
       - Да все там же.
       - А как дома?
       - Да нормально.
       - Как дети?
       - Хорошо, спасибо.
       - Может, сходим куда-нибудь?
       - Извини, не могу, дела. Ты звони, не забывай!
       Вот и все. Так заглохли любые разговоры, погибнув в этой серой вязкости и отвержении его, Тараса, без всякого умысла, на чисто бессознательном уровне.
       И он понял - пора менять свою жизнь. Он уже менял ее уклад на четвертом и пятом курсах. Перестал быть пассивным флегматиком и нордическим слизняком. Начал активнее общаться с людьми, попытался быть компанейским и нашел подругу - Милу. Но остальных друзей он обрел уже после окончания института. Единственным человеком с курса, ставшим его приятелем, оказался Тит, мастер на все руки по лабораторному оборудованию, страдающий питием и манией величия и приткнувшийся в техотдел, где сразу обрел свое место.
       Почти все годы учебы Тарас жил словно с пеленой на глазах - странный космополит, погруженный в эту ржавую и разъедающую, лукавую и лживую стихию, очень подходящую во все времена для заблудших и оторванных от корней, погрязших в пустынной тоске и презрении неверных душ. И только значительно позже понял, обретая глубины душевного опыта, что если не поднимется к настоящему свету, не осознает истину жизни, своего места в ней и в культуре, в которой он живет и жили много веков его предки-славяне, то ему хана. И едва понял это - стал медленно, потихоньку подниматься из пыляги и отрываться от окружающего.
       Хотя, возможно, невольный разлад с курсом и самим собой начался просто потому, что Тарас устал. Устал от солдатской службы, от развившихся мигреней, от вечных уходов из дома до армии и маминых нервов. Теперь он каялся во всем и всеми силами старался стать другим, но тогда только тянулся к уединению и жизни в себе, вдали от всех. И сокурсники понемногу стали отворачиваться от него, как от человека, несущего в себе скуку. Но ведь он, Тарас, не хотел никому плохого! Тем не менее, жизнь обошлась с ним холодно. Ему пришлось потом искать новых друзей, читающих его уже с чистого листа.
       Когда наступал вечер, Тарас часто долго лежал без сна, на спине и чуть на боку, подсунув локоть под голову и глядя в лиловое окно.
       Кузя утверждал, что заказывает себе сны: скажет - пусть приснится красивая баба, она и снится. Видимо, он не врал, и в его голове мысли проявлялись, как негативы. И ничего сверхъестественного: ведь сон - отражение наших сокровенных желаний.
       И Тарас внезапно задумал увидеть свою девушку, свой навязчивый образ, свой идеал во сне. Может, и правда получится магически вызвать сон, который будет вещим, взять на душу такой грех ради дальнейшего облегчения? Вероятно, это даже не грех... Во всяком случае, не такой уж тяжкий.
       Хотя, конечно, все это казалось сомнительным и наивным. Откуда у него такая сила - делать сны вещими? И все-таки... Вдруг случится чудо, произойдет нечто необычное, и он увидит вещий сон? Разве он этого недостоин? Хотелось поверить во все, что угодно, в самое нелепое, как дети в сказки.
       Тарас закрыл глаза и представил, что сон сбывается... Внезапно в синеватой пелене сна зажгутся или проступят угольком ее таинственные глаза... Отчетливые и прекрасные. Они будут долго ему сниться, - раз он дал такую установку! И он будет во сне в них смотреть и запомнит их. Потом он проснется - сновидения бывают чаще всего под утро - сразу кинется на улицу и начнет Ее искать... И найдет, наконец... Подойдет к ней, увидит ее... Что будет тогда?..
       Сколько он ждал этого момента?.. Тарас не помнил точно. Но ждал постоянно. О чем бы он ни думал, чем бы ни занимался, каким бы счастливым ни был - где-то в глубине души жило это напряженное, нервное, плохо спрятанное ожидание.
       Что будет, если удастся Ее сразу найти? А если не удастся?.. Он будет ждать еще... Долгие годы и десятки лет...
       А когда найдет Ее?.. Выдержит ли он?.. Неизвестно... Может, просто упадет на асфальт и забьется, как в эпилепсии... Или захохочет не своим голосом, или прыгнет... А может, вообще свихнется...
       Ответом Тарасу было молчание в его комнате. Кто знал правду? Ни Небо, ни Земля не подавали голосов. И жизнь двигалась дальше, к новому и неизведанному.
       С этими мыслями Тарас уснул. А утром проснулся.
       Ночью что-то снилось. Туманное, неясное и невзрачное. Ничего конкретного... Пора было завтракать и идти на службу. Тарас лежал на спине, тупо уставясь в потолок. Прежний мир гудел машинами за окнами.
       И вот тогда он неожиданно представил себе Ее наяву и растерялся. Она была прекрасна, но Ее нигде не было... И Ее необходимо было найти. Как можно скорее.
       Странная, похожая на тропический цветок, нимфа. Она пришла и тотчас ушла. Пришла из ниоткуда. И сгинула в никуда. Так случилось. Именно так. Никуда-никуда-ниоткуда... И ныне, и присно... И Тарас стал пытаться найти дорогу к рыжему костру среди мира. Но дорога оказалась невидимой в прозрачном воздухе города. Он спрашивал ее, эту дорогу, где только возможно. Но пока безрезультатно.
      
      
       И тогда он уехал. Сел вечером на ветреном зимнем подтаявшем вокзале под лиловым, немного туманным небом в поезд и отправился на поиски.
       С работы он уволился, родителям сказал, что будет писать и звонить. Они ничего не поняли, испугались и смотрели недоумевающе.
       - Хочу посмотреть мир, - попытался объяснить Тарас.
       К ночи все разговоры в вагоне стихли, но Тарас долго сидел неподвижно, глядя в окно, иногда рассеянно откусывая от жареной курицы и разбивая вареные яйца. И ждал утра, холодного и ветроватого.
       Киев провожал его совершенно обледенелыми улицами. Асфальт был сплошь покрыт колдобистым страшным льдом. Тарас шел, оскользаясь, по непрерывной твердой корке, волнистой и гладкой. Голые деревья подымались над стенами.
       Потом повалил сырой косой снег. А посреди улочки, прижавшись к стене, один-одинешенек, стоял певец с гитарой и пел. Будто исполнял песни сам для себя, а не для денег. Пел неистово, на крик, натягивающий глотку морозным паром, покачиваясь на напряженных ногах, рвал, как когтями, струны гитары. Он ни на кого не смотрел, опустив глаза на жесткий лед дороги, словно находился в другом мире, оторванный ото всех чарующим отчаянием рвущей за душу песни. На скованной резким ветром промозглой улице... Узкой, почти как тропка в ущелье, зажатой нависшими громадами старых черных стен.
       В вагоне-ресторане, куда Тарас решил пойти пообедать на следующий день, какой-то дядька, взяв борщ и котлеты с гарниром, заставил всех посетителей замереть и оквадратить глаза. Он преспокойно, с холодной отстраненностью твердого жеста, четко и даже привычно опрокинул тарелку со вторым в тарелку с первым. Высыпал в борщ гарнир, бросил в него же котлеты и все перемешал. Глаза у дядьки были настораживающие и чуть выхолаживающие душу: стеклянноватые, немного вылезшие из орбит и в то же время таящие потаенную мысль, какой-то неслышный отчетливый метафизический смешок.
       - Он думает, что все равно в животе все перемешается, - прошептала соседка Тараса по столику, седая благообразная дама. - Я знавала одного такого... Правда, его очень скоро отвезли лечиться в психбольницу...
       Над поездом завывал морозный ветер. Вслед вагонам неслись черные угрожающие тени.
       Куда я еду? И зачем? - думал Тарас. Разве можно найти мираж, призрак, мечту?.. Вероятно, меня тоже ждет психбольница... Но это еще нескоро...
       Неизвестная девушка скрутила его сознание.
       Разве бывают такими настоящие влюбленности?.. Разве что от тоски, от отчаяния...
       Все приелось, все измучило Тараса. Он погрузился в беспросветную черноту. Мать пыталась повлиять на него, но не могла. Примерно так же он болтался без всякого дела, не шевельнул даже пальцем, чтобы поступить в институт после школы. И в восемнадцать лет ушел прямиком под ружье. Мать сетовала, что он отбывает в армию, не попытавшись никуда поступить. Но ему в тот момент было все равно - где он, что, чем будет заниматься... Ничего ему не хотелось... А ведь это плохое состояние - когда нет никаких определенных желаний, ничего не нужно... Но понял все это Тарас уже в армии, задумываясь о многом в коротких перерывах на отдых между учениями и бегом по плацу.
       Зато теперь ему требовалось Ее найти...
       Тарас вспомнил местных бомжей и хиппи. Он встретил недавно двоих хиппующих. Они топтались на набережной, засыпаемые снегом, почти у самого Днепра, на который слоем падала метель. Длинные волосики, влажные от снега бородки, очки, сиропные растягиваемые улыбки, мягкие, как мороженое... Шерстяные свитера, шапки и кожаные куртки...
       Киев лежал сзади, в ночной темноте, замерзший, как молоко под творожным небом.
       - А я еще не успел посмотреть Киевский полицейский участок! - кричал на вокзале паренек лет тринадцати.- Яко его посмотрети?
       - А это очень просто, хлопчик! - посоветовал ему проходящий мимо дядька - Вот возьми сейчас камни и начни их швырять в стекла вагонов поездов. Сразу и посмотришь!
       Потом Тарас вспомнил свою последнюю встречу с Милой Клименко. Зайдя как-то в общежитие, он вдруг услышал, что Мила в больнице.
       - А что с ней случилось? - изумился Тарас.
       - Нашли камни в желчном пузыре. Оперировать будут. Надо было сала меньше лопать! - объяснила одна из ее подружек, как подающий мелкую резюмешную реплику персонаж-резонер.
       - С виду такая здоровенная, румяная, пышущая энергией девка... - пробормотал Тарас.
       - Ну да! - кивнула подружка. - Она рассказывала, как в своей деревне после баньки в снегу кувыркалась. А в Киев приехала - разладилась, разболталась. Довел ее большой Киев! Болеть стала в нервном городе.
       Тарас взял адрес больницы и поехал навестить Милу.
       День выдался солнечно-снежный, с крыш капало, сосульки плавились в нестерпимом блеске солнца, оставляя в кремовом снегу сахарные точки.
       Приветливая пожилая бабушка-нянечка в больничном отделении сказала Тарасу, что Мила здесь, ее уже прооперировали, чувствует она себя хорошо, но сейчас, видимо, в перевязочной.
       - А пока сидайте! - ласково показала она Тарасу на банкетку.
       Он сел на кожаный диванчик.
       Через десять минут появилась Мила. Она резво топала мягкими ножками в шлепках и так сияла от неожиданного прихода Тараса, что тот смутился. Не ждала ли девушка от него того, чего он ей предложить не мог? Не надеялась ли на что-то?..
       На губах Милы застыла вопросительная улыбка в ее зачаточном состоянии.
       - Привет, Змей Горыныч! - радостно сказала она.
       - Привет, Мила Романиди! - отозвался Тарас, встал с дивана и двинулся по коридору вслед за девушкой.
       Она шла впереди, словно приплясывала тапчатыми мягкими ножками.
       Больница оказалась удобной и комфортабельной. Прямо в палате стоял шкафчик, куда вешали верхнюю одежду. После обеда, когда кончались обходы и процедуры, больные могли прогуляться по двору и по улице.
       В палате Мила села на кровать, усадила Тараса рядом на стул и стала рассказывать, как ее оперировал веселый и добрый дядечка хирург, как он искренне похвалил ее за выдержку, когда она лежала потом в реанимации и даже ни разу не застонала, хотя было больно. А потом ее, как всех остальных прооперированных, посадили на строгую диету. И мама уже приезжала из деревни навестить...
       С желчными болезнями в отделении лежало большинство женщин. В основном - в возрасте от сорока до пятидесяти весом на триста килограммов, раздутые, рыхлые, бесформенные и вообще ужасные кошелки, либо наоборот - бледные и страшно измученные молодые, пожелтевшие и исхудавшие до торчащих углов.
       Мила оказалась здесь единственно бодрым человеком, поэтому, как она поведала, именно ей всегда давали задания то идти на пищеблок, то еще куда-нибудь помогать персоналу. А рыхлые бабы сидели целыми днями в прострации, тупо уставясь в экраны телевизоров, потеющие и прелые, и вели растительный образ жизни. Еще славным казался мужчина (практически единственный в печеночном отделении мужик), весело улыбающийся и проворно бегающий по коридору - бородка и стрижка "горшок", облегающий спортивный костюм и круглое выпуклое пузичко.
       Мила надела стеганую куртку, сунула ноги в сапожки и повела Тараса на улицу.
       - Я тут самая резвая! - горделиво заявила она. - Гуляю каждый день. А остальные сидят в позе ящерицы! Ох, и уколов мне колют! Укрепляющие витамины эти самые... Весь зад уж синий, наверное!
       Они подошли к дальнему краю клиники.
       - А что это за здание? - показал Тарас на какой-то мрачный и тихий безоконный корпус.
       - Это лабораторный центр при больнице.
       - А почему он такой закрытый и темный?
       - Кто его знает! - простодушно пожала Мила плечами. - Тут недавно метель была жуткая. А я взяла да выкурила косячок, как трактористы в нашем селе, ага! И пошла плясать под снегом! И плясала, плясала! Потом отрезвела, вхожу в клинику. И встречаю хирурга, который меня оперировал. Он видит, как я вхожу, вся в снегу... А в тот вечер никто, кроме меня, не гулял, за окном - буран. И спрашивает: "Мила, ты откуда?" А я отвечаю: "Да вот, плясала под снегом". Он смотрит на меня молча и не знает, чего сказать. А я интересуюсь: "А что, разве нельзя?" И он так растерянно: "Да нет, можно, конечно, можно..." И медленно этак взглядом меня проводил!
       - А потом добавил: "За такое поведение оставляю в больнице еще на две недели!" - добавил Тарас.
       Они оба рассмеялись.
       Тарас невольно представил Милу, отплясывающую на обледенелом, белесом, совершенно пустынном огромном дворе исполинской клиники под косо летящим, закрывшим все вокруг снегом... И даже дома напротив, наверное, тогда едва виднелись за космической пеленой летящей зимы...
       Они шли дальше и очутились на заднем дворе больнице, возле горячего, просто обжигающего воздуха, льющегося из пышущего жаром огненного пятна пищеблока.
       - А вон там, - показала Мила куда-то вперед, в пустоту, где темнели на фоне снега редкие огромные и толстые стволы, - растет дерево с дуплом. Я как-то туда залезала. И думаю: хорошо бы остаться здесь жить! В тиши, вдали от шума, суеты, забот, одна, целыми днями в дупле... Здорово, да?..
       Тарас стоял неподвижно, как ламповый столб, низко пригнув голову. И неожиданно брякнул:
       - Мила, я уезжаю... Надолго... Может быть, навсегда... Вот пришел проститься...
       Почему-то она ему сразу поверила. Отвернулась и двинулась в сторону, а потом вдруг, не оборачиваясь, рванулась вперед, помчалась к необитаемой из-за снежной погоды скамейке, с разбега шлепнулась на нее прямо в снег и, спрятав голову в колени, бурно расплакалась.
       Тарас несмело, ошарашенный, приблизился к ней. Он не знал, что сказать, топтался на месте и молчал.
       - Извини, я не подумал... - наконец пробормотал через силу.
       Мила подняла заплаканное, сразу побледневшее и осунувшееся личико.
       - А ты вообще много думаешь? И часто? - грубовато спросила она.
       Она имела право на эту грубость. Хотя... Разве между ними что-нибудь было?.. Разве Тарас ей что-нибудь обещал?..
       Он согнулся еще больше под грузом чужого настоящего горя.
       - Уходи... - сказала Мила. - Ты простился, чего уж тут...
       Сгорбившись, с трудом переставляя ноги, Тарас поплелся к воротам. У самого выходы обернулся.
       Мила стояла возле запорошенной снегом скамейки и напряженно махала ему вслед рукой. Толстенькая и красивая. В курточке и синей юбке в крупный и редкий белый горошек, длинной, до самой белой земли. С косынкой на голове.
       Морозный, уже вечереющий ветер подгонял Тараса к метро. С сосулек еще вяло, по инерции покапывало. Возле водосточных труб стояли черные, резко очерченные, пробитые в насте до голого асфальта глубокие прохладные чистые лужи...
      
      
       - Здорово! - бросил Тит, встряхнув головой и пожимая руку Тараса.
       Как всегда бодрый и резвый.
       - Слыхал, ты увольняешься. Куда намылился?
       Тарас сел перед ним и долго смотрел, как приятель паяет извлеченный из осциллографа блок.
       После глобальных пьянок Тит являлся утром с бодуна и постепенно приходил в себя, пристально осматривая техотдел с еще неубранными следами вчерашнего веселья. Неожиданно находились какие-то записки, адресованные ему, которые улетали от внимания пьяного Тита и валялись до утра. Обнаруживались брошенные вчера дела и недосоставленные компьютерные программы, которые следовало доделать сегодня. И еще надо было вынести пустые бутылки и картонные тарелки. Сдвинуть стулья, которые вчера расставляли вокруг стола и тоже не убрали, перекантовать технику и прибрать еще многое, о чем совершенно не думалось в глубоком сиреневом тумане дружеской попойки. И все откладывалось до мудрого и светлого утра. Которое, как известно, мудренее вечера.
       Тарас молча смотрел, как Тит умело разобрал блок и полез в него с отверткой, приладив увеличительное стекло.
       В дверь просунул голову лаборантишка, маленький и кудрявый.
       - Ау, это ты? - протянул сжавший губы Тит. - Слушай! - обратился он к пареньку с таким выражением, словно лаборантик оказался очень кстати, и Тит даже искал его, чтобы обратиться с просьбой: - Дай мне чирик взаймы!
       Хлопец скривился. Мягко и с легким укором дал понять, что одолжить-то одолжит, но давать не хочется, и объяснил, почему, нежно протянул, задушевно и по-братски, словно просил отказаться от затеи:
       - Пропьешь, Титок!
       - Мне на проездной не хватает, макака! - проорал Тит раздраженно, но абсолютно не злобно, как человек, давно привыкший к непониманию.
       Тарас усмехнулся, вздохнул, встал и пошел собирать свои дела. Был предпоследний день его работы в институте...
      
       19
      
       - Мне приснился очень странный сон, - сообщила за завтраком Нана. - И страшный...
       Обе тетки прореагировали вяло, а Денис оживился:
       - Ну, выкладывай, что тебе снилось! Цветной показывали?
       - Цветной, - кивнула девочка. - Вроде я работала в каком-то огромном здании, небоскребе, там было очень много народа... Я всех не запомнила. А потом началась тревога, пошел слух, что здание может рухнуть, и нас срочно перевели в невысокий маленький дом неподалеку...
       - Ну, ясно! Одиннадцатое сентября в Нью-Йорке! - прокомментировал Дэн. - Только отслеженное ФБР. И что дальше?
       - А дальше нам собирались выдать какие-то документы - по-моему, паспорта и справки о том, где и сколько мы служили. Не знаю, зачем. Столпились жуткие очереди, мы все сидели и ждали, но никак не могли дождаться. Сначала нас посылали в комнату номер три, оттуда - в комнату номер девятнадцать, а позже - в тридцать первую... Мы ходили-ходили, блуждали-блуждали, ждали-ждали... Потом наступило утро...
       - Обычный случай заурядного махрового бюрократизма великой державы! - прокомментировал Денис. - А зачем тебе паспорт?
       Нана пожала плечами:
       - Я ведь тебе объяснила, что тоже не понимаю этого! Ты тупой, дорогой, как...
       - Баобаб! - с хохотом докончил Денис. - А почему он тупой?
       Девочка, не ответив, снова флегматично повела круглыми плечиками.
       - Кроме того, не понимаешь именно ты, а не я! - разглагольствовал Дэн. - Значит, тупенькая у нас как раз Наночка! Ну, не всем же остренькими быть! И не всем солененькими!
       Лариса веселилась.
       - Как вы мне все надоели! - грустно заметила Тоня. - Доедайте и отправляйтесь по своим делам! И мне тоже пора ехать в родное издательство. Не забудьте: завтра суббота, и мы встречаем Костю с Ириной.
       - И просто Толика! - дружно, хором приплюсовали юные негодяй и негодяйка.
       Лариса фыркнула и заторопилась в цирк. Тоня посмотрела на одевающуюся сестру с грустью.
       - Но ведь ты сама давно с ним рассталась! - тонко обо всем догадалась Лариса. - Даже поменяла его на другого. Эх, Тоня... Я ни в чем перед тобой не виновата!
       - А я разве тебя виню? - прошептала Тося.
       - Еще как! У тебя глаза, как у прокурора России! И потом самыми виноватыми всегда и во всем оказываются безвинные. Так устроена жизнь.
       - Она никак не устроена, - пробормотала Тоня. - В этом ее беда! И наша тоже.
       - Ладно, не суть! - объявила свое привычное Лариса. - Может быть, ее удастся поправить. Нана, я думаю, тебе сейчас очень полезно ходить со своими будущими детьми в театры и цирки. Я договорюсь с Петровичем, и вы придете в воскресенье.
       - Нас проведет Олег! - влез бестактный Денис. - Для чего мучить Петровича? У него и так звери вечно некормленые.
       Тоня грозно взглянула на племянника, но он напрочь проигнорировал ее взгляд.
       - А мы пока сходим за посылкой. Там для Наночки из Абхазии прислали всякие груши-персики. Ей нужны витамины. Тем более, весной, когда их у нас так мало. Школа, тетка, мне надоела до тошноты! Если бы хоть один первоклассник, шагающий в это паршивое здание первого сентября с огромным букетом, представлял, на какую волынку и тягомотину он обречен в течение стольких лет! Если бы он догадался, какую непосильную лямку ему придется тянуть, он бы тотчас швырнул цветы в лицо сияющей фальшивой улыбкой, насквозь искусственной училке и бросился бы бегом домой! Теперь, кстати, по закону посещать школу не обязательно - у нас в стране свобода!
       - Да, свобода! От учебы, от культуры и от денег! - съязвила Тоня. - А также свобода захватам, взрывам и воровству в особо крупных размерах! Это постоянка. В отдельно взятом государстве. Работает на все сто! Я опаздываю, пока!
       По дороге Тося пыталась взять голову в руки и обдумать, наконец, чего же она хочет, чего добивается и что собирается сказать завтра полоумному Толику, а также не менее поврежденному умом Юраше. Придумать ничего не удавалось. Грядущая суббота представала бурной и непредсказуемой. Предстояло нечто страшное.
      
      
       В родном издательстве, куда Тоню еле дыша, сопя и задыхаясь, с трудом дотащил обещающий на каждом шагу умереть троллейбус, ей тотчас сообщили, что звонил Максим.
       Ах, это тот самый известный политический обозреватель?! Глаза секретарши директора горели нехорошим, жадным огнем охотницы, вышедшей на тропу войны, почуяв невиданную добычу.
       - Тот самый! - махнула рукой Тоня и тяжело шлепнулась на стул. - Чего хотел?
       Секретарша пожала плечами и скептически осмотрела Тоню, поджав красивые, ало накрашенные губки.
       - Антонина Александровна, - вкрадчиво спросила секретарша, - поделитесь секретом: чем это вы умеете так пленять знаменитых и богатых мужчин? Хотелось бы перенять ваш опыт. Какая-то вы сегодня замученная, усталая...
       Еще один выразительный, иронический взгляд на Тоню. Ну и вкус у этих телеобозревателей...
       Тося тяжело вздохнула.
       - "У меня секретов нет, слушайте, детишки..." - пробормотала она. - Пленяют тогда, когда о том не задумываются, когда и цели такой у тебя нет... Все происходит исключительно по вдохновению, случайно и непроизвольно. А будешь обременять себя задачами и стремлениями - вряд ли что-нибудь выйдет...
       Юная секретарша выслушала эту речь с большим сомнением и не поверила ни одному Тосиному слову. Девушка привыкла ставить перед собой трудные задачки, видеть огромные возвышенности и думать, что нет такой высоты, которую она не могла бы взять. Маленькие победы каждый день... Только так, и не иначе.
       Тоня снова вздохнула и поплелась в свою комнату, где сразу набрала номер Максима.
       - Тоська! - обрадовался Максик. - Ну, что ты надумала? Я ведь жду!
       Массовое ожидание приобретало катастрофические размеры. Тоня обозлилась.
       - Жди дальше! - крикнула она. - Это очень укрепляет нервную систему!
       - Фу, как грубо! - ласково укорил Максик. - Раньше ты такой не была. Тебя испортило общение с циркачами, математиками и двоюродными сестрами из провинции.
       - А если так, зачем ты тогда продолжаешь ко мне приставать?! Я тебя не понимаю! Найди себе более воспитанную, а заодно стройную и молодую! И успокоишься душой. Я старая больная женщина!
       Она вспомнила, как никогда не умела держаться в светском обществе Максима и пыталась на ходу выучиться непростому обхождению с вилками, ножами и бокалами. Он тогда легко разгадал ее смятение.
       - Главное - всегда и везде держаться просто и естественно и все делать так, словно именно так и надо, - объяснил ей Максик. - Смущение вредно само по себе, поскольку сразу заставляет всех обратить внимание на твое поведение. Вернись в свою тарелку. Все нормально!
       Как давно это было - рестораны, Макс в идеально сидящем черном костюме, еще вполне стройная, теряющаяся от чужих, пронзительных взглядов Тося...
       - Кроме того, - продолжала она, прижав к уху трубку, - вокруг тебя миллионы девиц, строящих серьезные планы по твоему поводу. Все без исключения твои знакомые, как юные, так и зрелые, всегда вполне оправданно убеждены, что место твоей законной половины вакантно.
       - Но я не хочу больше рисковать, - заявил Максик. - И тем более не планирую связывать свою немолодую жизнь с начинающейся.
       - А почему? Многие, наоборот, ищут молоденьких.
       - Это заскоки. Жить нужно рядом с ровесниками. Иначе рискуешь быстро оказаться в дураках, поскольку моментально возникнет проблема отцов и детей, где к последним будет относиться твоя жена. А возрастной вопрос, как правило, нерешаем. Значит, его все равно в результате придется рубить, как тот самый пресловутый нераспутываемый узел. Привык я к тебе, Тося, - неожиданно вздохнул Максим. - Привык... А это посильнее молодости и стройности. Сам не думал, не гадал. Так что "тебе судьбу мою вершить".
       Прозвучало на редкость патетично.
       - Там еще дальше про суд и про команду, - сказала Тоня. - У тебя, как и у меня, всегда была неслабая и большая команда. Почему ты выбрал из нее именно меня?
       - Есть вопросы, на которые нет и не может быть ответов, - философски изрек Макс. - И есть вопросы, которые просто в ответах не нуждаются. Придуманы для пустых и бесполезных размышлений. Ты же умная женщина, а несешь ерунду! Почему, почему... В общем, решай! И поскорее! Я не люблю долго ждать, когда и так все ясно! Кстати, тебе для жизни нужен один лишь я, а не логарифмы и пируэты!
       Тося изумилась:
       - Ты в этом так уверен?
       - Убежден! - заявил наглый политический обозреватель. - Можешь мне верить! Мы будем счастливы! И дело с венцом.
       - Счастливы?! - снова удивилась Тоня. - Максик, а что такое счастье? Я надеюсь, это вопрос с ответом?
       - Счастье - это когда знаешь, что у тебя есть человек, которому всегда можно все рассказать о себе, ничего не боясь, - четко и мгновенно сформулировал Макс. - Истина проста, но ее приходится постигать всю жизнь.
       - И больше ничего? - спросила Тоня.
       - И больше ничего! А разве этого мало? Найти личного исповедника очень нелегко. Позвони мне в начале недели и скажи "да". А вообще-то лучше произнести это короткое слово сейчас. Чего тебе еще ждать?
       - Нет, Максик, - отказалась бессердечная, бесчувственная Тоня. - Мне нужно подумать. Ты прости... Доживем до понедельника...
       - Окей! - покладисто согласился Макс. - Я тебя целую, толстая! И жду звонка.
       В трубке мерзко запищали гудки отбоя. Полжизни грешить, полжизни каяться...
       - Антонина Александровна, вас просит зайти главный! - крикнула младший редактор.
       Чтоб ему провалиться! - подумала Тоня и послушно поплелась в кабинет начальства.
      
      
       Выбрав в непростом жизненном графике директора цирка минуту поудачнее, Лариса заглянула к нему в кабинет. Петрович кивнул ласково и приветливо, что немного обнадежило Ларису.
       - У меня к вам личное дело, - сказала она. - Точнее, просьба. Моя подруга очень хочет приехать ко мне и устроиться здесь на работу. Нельзя ли ее взять сюда?
       - Москва - большой магнит, - грустно сказал Петрович. - А что она умеет делать, ваша подруга?
       Лариса судорожно попыталась припомнить, на что способна драгоценная Алена Дутикова. Вспомнить что-либо путное не удалось. На роли любовниц в столице было слишком много претенденток, куда краше провинциальной Аленушки.
       - Она может убирать, - неуверенно сказала Лариса.
       - Клетки? Манеж? - иронически осведомился Петрович. - Она не испугается и не начнет гримасничать от наших запахов?
       - Не знаю, - честно призналась Лариса. - Но думаю, не начнет. Если уж метит жить в столице...
       - Пусть приезжает, - с тяжким вздохом согласился Петрович. - Возьму! Будет Захарова контролировать!
       Лариса исподлобья внимательно осмотрела толстячка. А что, если... Ну да, резвая Алена просто-напросто поменяет одного Петровича на другого. Это ей раз плюнуть. И тогда...
       Развивать свою мысль дальше Лариса не осмелилась: пока еще время для этого было неподходящее.
      
      
       С утра в субботу Тоня встала пораньше и начала суетливо готовиться к визиту дорогих гостей и вихрем носиться по квартире.
       Проснулась Лариса и, сонно зевая в теплую ладошку, выползла в пижаме из своей комнаты.
       - Чего ты бесишься? - спросила сестрица. - Твой Костик с его дурноватой женой не заслуживают даже минуты такого предгостевого судорожного верчения! И вообще до вечера далеко.
       - Ты знаешь, Ларка, - попробовала объяснить Тоня, - близнецы, а правильнее, двойняшки - это не два человека, а один, случайно родившийся в двух образах. Мы с Костей - единое целое, и я часто ловлю себя на мысли, что без него вряд ли прожила бы больше двух дней. У нас одни и те же мысли, одни и те же желания, одинаковые характеры...
       - Знаю, - сказала Лариса и снова с удовольствием зевнула. - У нас в городе были такие двойнятки-девчонки. Так они прожили жизнь втроем с мамой, не выходя замуж и за порог своего дома поодиночке. Только крепко взявшись за руки. И сейчас так живут. Им скоро полтинник стукнет. Хорошо, что вы с Константином все-таки нашли себе семьи.
       Тося вздохнула:
       - Ты считаешь, у меня есть семья?
       - У тебя много семей, - уточнила Лариса и фыркнула. - А это тоже неплохо. Да, я хочу тебя спросить: Олег... - она нерешительно помолчала. - Почему вы с ним разошлись?
       Лариса смотрела исподлобья, пристально и недобро, словно подозревала Тоню в каком-то нераскрытом преступлении.
       Олег... Теперь еще и Олег...
       Тося села на стул и сложила руки на коленях. Ах, какие это были когда-то красивые тонкие руки и изящные, выразительные коленки! Ими действительно стоило любоваться. И во что они превратились нынче... Иезуитски старательно изрисованные синими, тонкими, набухшими ручейками ноги и сухо белеющие, зашелушившиеся от воды и мыла кисти рук...
       - Сядь и закрой дверь в кухню! - велела Тоня сестре. - Иначе разбудим детей!
       Лара нехотя прикрыла дверь и шлепнулась на табуретку.
       - Ну да, как же, их разбудишь! - хмыкнула она. - Заснули всего два часа назад! Всю ночь возились, как две мышки, шуршали, шептались, хихикали... И без конца целовались. Так надоели! - Лариса опять зевнула. - У тебя не выспишься. А Нанка ничего! Глазки томные. Только уж больно молоденькая. И вообще твой дитенок мог бы немного повременить со своими сексуальными ненасытными вожделениями. Хотя бы до окончания школы. Так как же Олег?..
       Тося опять вздохнула. Сестра в неурочный час призвала ее к ответу, но ведь когда-нибудь это должно было обязательно случиться...
       - У меня такой характер, - медленно начала Тоня, - я люблю все варианты проигрывать до конца. И всегда тяну до последнего. Лишь когда вижу, что дальше ничего нет и быть не может...
       - Тогда начинаешь все по новой! - съязвила Лариса. - И так до бесконечности! Стало быть, с Олегом тебя давно ничего не связывает, и вариант проигран до конца? Правильно я тебя понимаю?
       - Проигран, - прошептала Тося. - Конечно, он проигран... Как и все предыдущие. Увы...
       - Ничего не увы! - живо возразила окончательно проснувшаяся сестрица с насмешливыми глазами. - Тоська, ты ведь умеешь вязать, значит, тебе хорошо известно главное правило: если не можешь легко, без сожаления распускать, вязать никогда не научишься. Умей проигрывать!
       - Да я всю жизнь лишь этим и занимаюсь! - взорвалась Тоня. - И, по-моему, давно замечательно умею! Проигрывать до бесконечности тоже невозможно.
       - Возможно, - пробубнила Лариса. - Еще как возможно... Никак не можешь остановиться - и все... Катишься по инерции. Потом вдруг оглянешься вокруг - а рядом никого больше нет... Одна толстая Алена Дутикова да Петрович с сальными лапами. Тогда рванешь не только в Москву, а даже на Марс без остановки на Луне!
       - Как будто на Марсе рядом с тобой кто-нибудь окажется! - логично заметила Тоня. - Москва в этом смысле куда практичнее. Вообще каждый всегда почему-то принимает к рассмотрению положительный вариант, оставляя вполне реальный негатив за бортом. Наверное, это правильно, хотя в последнее время мне кажется, что это наша общая трагическая ошибка. Надо сразу предполагать именно плохое.
       Сестрица недоверчиво хмыкнула.
       - Да, да! - убежденно и горячо продолжала Тоня. - Тогда разочарований почти не будет, а неожиданно наступившее светлое завтра станет настоящей радостью и счастьем. А что сейчас в результате? Каждый, в любом городе и в любом поселке, независимо от семьи и соседей, страшно, болезненно одинок! Такое беспросветное одиночество заставляет людей менять адреса и фамилии, кочевать, блуждать по белу свету, звонить по телефону, ходить на тусовки и знакомиться на улицах. Одиночество живет за каждым окном, за каждыми шторами, за любой дверью. Оно насмешливо и упрямо, оно жестоко и неотступно, оно... Ну, что нам с тобой его обсуждать! По-моему, ты собралась с ним покончить раз и навсегда...
       - Эх, раз, еще раз, еще много-много раз, - пробурчала Лариса. - Ты тоже пыталась это сделать... Сколько попыток у тебя было? И все впустую... Только Денис... Твоя заплатка на все случаи жизни. Но это еще хорошо, у других и того не остается. Ты прости меня, Тоська, что я свалилась тебе на голову. Да еще Олег... И Алена... Но мы скоро переедем.
       - Да ладно, живите! - махнула рукой Тоня. - Мне веселее. А Денис всегда обожал Олега. Хотя, сдается, у него была своя квартирка. Куда она делась?
       - Никуда не делась, - сказала Лариса, красиво, по-королевски потянувшись. - Просто там временно живет крокодил. А я не мечтаю разделить с ним жилплощадь.
       - Какой крокодил? Почему?! - изумилась Тоня.
       - Ну, какой! Обыкновенный, зубастый, с хвостом, - пожала плечами Лариса. - Его Захаров отравил: сунул котлету третьей свежести. Наверное, взял прямо из циркового буфета. Но артисты и зрители лопают их за милую душу, а зубастый здорово траванулся. И Олег увез его к себе спасать крокодилий желудок, оказавшийся в расстроенных чувствах. Выходил, теперь кормит по диете для гастритчиков, целый день матюгает Захарова и советует хвостатому как-нибудь позавтракать Захаровым. Только, боюсь, если крокодильчик его послушает, то уже никогда больше не оклемается, - сестра горестно вздохнула. - А сейчас на фамилию "Захаров" зубастого тошнит и скручивает судорогами. Но это пройдет. Болезный уже бодро ползает по квартире и купается в ванне. Особо уважает шампунь "Лореаль". Скоро зеленый вернется обратно, и вот тогда мы переедем к Олегу. Тося, прости меня!
       - Да что ты все заладила: прости да прости! - рассердилась Тоня. - Мне прощать тебя не за что, ты ничего такого не сделала, а с Олегом мы давно добрые и верные друзья!
       Лариса хитро прищурилась.
       - Верными друзьями после развода не остаются! - заявила она. - Так не бывает! А если бывает, значит, где-то в глубине души сохранился крохотный огонек прежнего непогасшего чувства, которое тлеет и будет тлеть вечно, пока снова не полыхнет горячим пламенем! Гори, гори ясно, чтобы не погасло! Вот этого я и боюсь!
       - Не бойся! - пробормотала Тоня. - Я замуж выхожу... Ты же знаешь...
       - За кого? - спросила Лариса и хихикнула. - За Юрашу или за просто Толика? Ты запуталась в своих женихах и любовниках, сестрица! И очень давно. Эх, Тося...
       Все вокруг Тони всё прекрасно знали. Откуда?! Это всеобщая информированность начинала ее бесить сильнее и сильнее.
       - Ты бы лучше оделась да помогла мне! - сказала она. - У нас в доме, как всегда, мышке нечем поживиться. Чем будем кормить дорогих гостей?
       - Придумаем! - Лариса встала и отправилась к себе. - Для начала посчитай, на сколько человек готовить обед, и приплюсуй к ним Олега и Алену. Я думаю, она сегодня приедет. Да, совсем забыла... - сестрица остановилась в дверях. - Я пригласила Петровича. Он тоже одинок и неухожен. А вокруг одни слоны да носороги. Может, ему глянется моя Геннадьевна. Хорошо бы... Люблю работать свахой... А ты?
       И не дожидаясь ответа, Лариса скрылась в своей комнате.
      
      
       - Ты не исчезнешь? - спросил Денис, неуверенно потрогав Нану за нос.
       Она села рядом с ним на диван и флегматично повела круглыми загорелыми плечиками, особенно темными на фоне белых простыней.
       - Зачем мне исчезать?
       - Люди исчезают просто так, без всяких целей и смысла, - прошептал Дэн. - И навсегда...
       Наночка о таких исчезновениях не подозревала, поэтому снова лишь дернула плечиками.
       - А ты не боишься солнца? - осторожно выдал Денис свои самые серьезные опасения.
       - Солнца? - удивилась Нана. - Почему я должна его бояться? Я родилась в Абхазии, возле моря, синего и глубокого, и теплого, как июльские лучи...
       - Ну, эту сказку мы уже слышали не раз! - взвинтился Дэн. - Надоело, честное слово! У тебя с памятью все в порядке?! Никаких доказательств, кроме придурочного красавцА Нодара, ты не предъявила! И где твоя мама?
       - Но ты не можешь помнить и знать, что со мной было раньше! - резонно возразила Нана.
       - До того, как ты оказалась на Пушке с помощью Нодара? - ядовито уточнил Денис.
       - А эту сказку про Нодара мы тоже слышали много раз! - отпарировала Нана. - Я все никак не соберусь тебя спросить: кто такой этот Нодар, о котором ты так часто твердишь?
       Дэн похолодел:
       - Это я у тебя о нем должен спрашивать...
       Наночка безмятежно пожала плечами:
       - У меня нет знакомых с таким именем. И никогда не было.
       - А как же ты оказалась на Пушке?! - заорал Денис. - И почему подошла именно ко мне?! Какая пиявка тебя укусила?!
       - Да никакая, - вновь равнодушно дернула Нана плечиками. - Я просто гуляла, смотрела Москву... Ты мне понравился... И я решила с тобой познакомиться. А ты сразу меня словно узнал. Вот и все...
       - Вот и все... - эхом повторил ошеломленный Денис. - Во дела...
       - Давай поцелуемся! - предложила Наночка и придвинулась к Дэну.
       - Отстань! - отмахнулся он, занятый своими мыслями. - Тебе бы только целоваться, южная девушка!
       - Ну, давай! - прошептала Нана и приблизила к Денису кофейные глазки, слегка разбавленные молоком утреннего тумана. - Я не знаю занятия лучше и увлекательнее...
       - Не знаешь?
       - Нет.
       - Как мало ты знаешь, - пробормотал Дэн, сдаваясь этим настойчивым карим глазкам.
       - Мало? - искренне удивилась девочка. - По-моему, очень много... Мне кажется, для жизни вообще больше ничего не нужно... Разве не так?
       - Ну, так, - буркнул Денис. - Конечно, так... Ты непохожа на куклу, хотя тетка тебя так упорно величает... Или она стала снова заниматься на старости лет сочинительством? Грешила когда-то в молодости... Наночка, хочешь, я напишу о тебе любовный роман?
       - Хочу, - сказала Наночка, прижимаясь к нему теплыми грудками, - очень хочу... Напиши... Только после этого... - и закрыла ему рот пахнущими "Орбитом" губами.
      
       20
      
       - Столоверчение закончилось? - спросил Денис, рассматривая преображенную стараниями двух теток комнату и празднично накрытый, торжественно сияющий стол, гордо красующийся посередине под белоснежным покровом новой скатерти. - Когда придут предки?
       - Хам! - повторила свое привычное Тося. - Когда они придут, сам знаешь. Как только твоя мать накрасится до безобразия!
       - Ты тоже не больно деликатна! - хмыкнул Денис и вышел, дочитывая на ходу учебник по физике.
       В передней он набрал номер Жени.
       - Привет, - холодно бросил он, услышав ее голос. - Это Дэн. Дай-ка мне по-быстрому к телефону Нодара.
       Женя отошла, и через минуту трубку взял Нодар.
       - О-о, как я рад тебя слышать! - зарокотал он. - А как ты узнал, что я здесь?
       - Никак! - буркнул Денис. - Взял да и позвал тебя по нахалке, а Женька тотчас лопухнулась, решив, что я в курсе, и выдав вас обоих. Ну, ясно...
       Красавчик расхохотался:
       - Хитро! А я давно хочу тебе позвонить и попросить прощения за тот дурной случай на Пушке. Все боялся и стыдился... Моя девушка отказалась идти, у нее какие-то принципы, а правильнее - она уже кого-то встретила. Прости, дорогой, мне очень стыдно за случившееся! Я так тебя подвел! Ты, наверное, поливал меня самыми последними словами!
       - Не поливал, потому что она пришла, - пробурчал Денис.
       - Как пришла? - изумился амбал.
       - Ну, так... Как люди приходят?.. Ногами... И мы живем теперь с ней вместе. Ты угадал - она та самая, единственная...
       - Ты меня разыгрываешь, - недоверчиво протянул Нодар. - Ну, конечно, ты ведь любишь шутить! Я понял...
       - Ничего ты не понял! - грустно сказал Дэн. - Ни чуточки... В общем, спасибо тебе, хотя вроде бы и не за что... Это судьба, а от нее не спасешься, как ни старайся. Ладно, пока! Женьке передавай мои лучшие пожелания. На свадьбу позовете - приду. Вместе с той кареглазой, которую ты мне прислал.
       - Подожди! - крикнул недоумевающий красавчик, но Денис положил трубку и вырубил телефон, чтобы Нодар ему не перезвонил.
       Ему не хотелось ни с кем говорить. А тайна Наны стала еще непонятнее. Откуда она взялась в его жизни? Кто она?.. Чем занимается и что собирается делать в будущем? В конце концов, где ее мать?..
       Тетка права: Денису следует во всем разобраться.
      
      
       - Сюда сядут Костя с Иркой, - распределяла места за столом Тоня, - здесь - ты с Олегом, сюда посадим нашего мальчика вместе с его девкой...
       - Да, ребенок прав, - прищурилась Лариса, - лексика у тебя не соответствует редактору учебников русской литературы. Ты не любишь Нанку?
       - Ненавижу! - призналась Тося. - Хотя сама с готовностью оставила ее у себя дома, даже не поинтересовавшись документами и видом на жительство. Мальчик тосковал и искал игрушку для любви... И я боялась за него. А невестка и свекровь - это всегда два хозяйствующих субъекта на одной кухне. Лара, я, наверное, напоминаю злобную свекруху и яркий персонаж анекдотов? Превращаюсь в эдакую старую грымзу...
       - Есть немного, - охотно согласилась вредная сестрица. - Но ты пока еще в самом начале, так что вполне можешь остановиться на полпути. Нужно учиться прощать и быть терпеливой.
       - Терпеливой... - недобро повторила Тоня. - А терпение, как известно, - скрытая форма отчаяния.
       - Ну, положим, сие далеко не каждому известно, - разумно возразила Лариса. - А кого из отчаявшихся ты имеешь в виду - меня или весь русский народ?
       - Себя, - буркнула Тося. - В составе всего могучего, огромного, русского народа. Терпеливого до омерзения. И отчаявшегося до отвращения. Забывшего, что впереди - жизнь. И уверенного, что его жизнь уже кончилась.
       - Не клевещи на русский народ! - посоветовала сестра и отправилась наводить марафет к приходу гостей.
       Тоне тоже пора было причипуриться, но она сидела, сложив руки на коленях, и чего-то ждала. Сознание тихонько подремывало, не тревожимое страстями и желаниями, уставшее и задумавшееся, обессилевшее под гнетом обстоятельств и бурной череды событий, почти невыносимой для обычной и смирной жизни.
       В комнату неслышно вошла непривычно серьезная и грустная Наночка и села рядом. Несколько минут они сидели молча, словно не замечая друг друга.
       - Тося, - наконец пролепетала девочка, - вы позаботитесь о малыше, если я вдруг исчезну?
       - Ты собираешься бросить Дениса? Вместе с ребенком? - тотчас вскипела тетка. - Это подло!
       Наночка внимательно осмотрела свои длинные, ярко-красные, ухоженные ногти.
       - Так может случиться, - флегматично объяснила она.
       - И когда так может случиться? - иронически спросила Тоня.
       Нана пожала плечами:
       - Пока точно не знаю. Но может... Я предупреждаю заранее. Готовьтесь в бабушки и воспитывайте в себе настоящее бабушинство. Пока еще есть время.
       - Как это мило с твоей стороны! - съязвила Тося. - Ты на редкость заботлива! Спасибо! Я учту на будущее. Открой дверь, слышишь, звонят!
       Но Денис справился с этим заданием быстрее, и из передней донесся его радостный богатырский вопль:
       - Олег!
       Тоня грустно оглядела себя в зеркале под пристальным, сочувственным, кофейным взором сопереживающей Наночки и, махнув на себя рукой - настоящая телячья колбаса! - вышла навстречу бывшему мужу.
       Лариса еще ставила на себе последние штрихи, поэтому ищущий взгляд гимнаста нетерпеливо и бессмысленно бродил по дверям и стенам прихожей. Дэн стоял возле Олега и смотрел на него любовно и восхищенно.
       - Что с тобой, Тося? - рассеянно спросил Олег, увидев бывшую невеселую супругу. - Ты как-то не сильно напоминаешь нынешнюю невесту. Ведь ты, по слухам, собралась снова замуж?
       Денис выразительно хмыкнул. Олег метнул на него суровый и предостерегающий взор.
       - Никуда я не собралась, - промямлила Тоня. - Это они собрались на мне жениться. Все сразу, оптом...
       - Надо привыкать к новой жизни и находить с ней общий язык. У нас теперь рынок. Основные отношения - "продавец-покупатель". Добрались, наконец, - неудачно брякнул Олег. - Все на продажу! А то потом бродят вокруг какие-то разбитые осколки... Вроде тебя.
       - Рынок?! - взвилась Тоня. - Да какой это рынок! Базар! И почему я должна к нему привыкать и находить с ним общий язык?! Я его и с тобой-то давно не нахожу!
       - Со мной не обязательно! - Олег обменялся улыбкой с Денисом. - Главное - найди его сама с собой!
       И тут из комнаты выплыла Лариса.
       Улыбка на лице Олега застыла, остекленела, готовая в любой момент разбиться. Он напрягся, как перед решающим прыжком под куполом цирка, и уставился на Ларку растерянным, жалким, беспомощным взглядом всеми брошенного бездомного дворового пса. Тоне тотчас стало его жалко. Дэн насупился и грозно нахмурил брови, представив себе свое вполне вероятное будущее возле любимой дамы, а Лариса... Она неожиданно подошла к Олегу, прижалась к нему выразительно посмуглевшей от тонального крема щекой и прошептала:
       - Я так тебя ждала...
       И с вызовом взглянула на смутившуюся сестру. А потом, не дав опомниться ошеломленному от нечаянной радости гимнасту, цепко схватила его за руку и уволокла к празднично накрытому столу, застывшему в ожидании гостей. Королева явно не собиралась никого больше ждать, потому что сама уже дождалась, и хотела начать празднество вдвоем с любимым.
       Денис, прихватив по дороге Нанку, отправился вслед за Олегом, не предоставив ему счастливой возможности побыть немного с Ларисой наедине. Не для этого их сюда приглашали! Уединяются пусть позже и вовсе не в этой, битком набитой людьми и любвями квартире! А Тоня осталась тупо стоять в передней, одинокая, как дерево в пустыне, и грустная, как небо перед дождем. На нее и ее отсутствие за столом никто из четверых не обратил ни малейшего внимания, о ней никто даже не вспомнил...
       Она стояла и готовилась заплакать, как вдруг кто-то робко и нежно коснулся ее руки.
       - Это я, - сказал просто Толик. - Мы договаривались с вами на субботу... Помните? Сейчас и мамы придут!
       И пока Тоня с трудом очухивалась от неожиданности, они действительно пришли. Тоже без звонка. Поскольку дверь в квартиру осталась опять открытой. Здесь насчитывалось сразу слишком много безголовых людей.
       - Мама Зоя! - надменно закинув назад красиво седеющую гладкую голову, сказала одна из гостьей.
       - Мама Женя! - представилась вторая, с химическими кудельками и подкрашенным ртом.
       - Антонина, - растерянно пробормотала Тоня.
       - Просто Тося! - расплылся в улыбке Толик. - А у нас для вас сюрприз! И даже не один.
       - Да, - решительно кивнула мама Зоя и зашагала в комнату.
       Она шла так, словно бывала здесь не раз и отлично знала расположение комнат и где стоит большой стол. Мама Женя и Толик поспешили за ней. Тоня поплелась следом.
       Почти проигнорировав сидевших в гостиной, преобразованной из Тосиной спальни, лишь свысока молча им кивнув, мама Зоя водрузила на пустой стул большую сумку и принялась выгружать из нее и расставлять на столе изящные расписные фарфоровые миски с салатами, тарелки с красной рыбой и колбасой, а затем вытащила большое блюдо с заливной осетриной.
       В комнате застыла изумленная тишина.
       Лариса недоуменно моргала, вцепившись в руку пораженного Олега, а Денис вопросительно смотрел на тетку. Хотя обеих мам он, судя по его заявлениям, уже неплохо знал, их визита никто не ожидал, и тем более - такого "продуктового". Толик улыбался, и только одна Наночка меланхолично подвинула к себе тарелку и начала уплетать салями. Но ей все прощалось. У будущего ребенка был неумеренный аппетит. В юного отца.
       Едва мама Зоя закончила разгружать сумку, за дело взялась мама Женя. У нее тоже оказалась приличная сумища. Как они все дотащили? Видно, нагрузили любимого сыночка донельзя. Из второй сумки на свет появились и отправились на стол блюда с персиками, абрикосами, черешней, грушами и яблоками.
       - Во дела!.. - воскликнул Денис и хлопнул в ладоши.
       Нанка тихо застонала от счастья и мигом набросала возле себя груду фруктов, вцепившись в абрикос крепкими, пока еще не съеденными ребенком зубками.
       - Ого! - сказал Олег и встал. - Давайте познакомимся: я Олег, бывший муж хозяйки квартиры дома, а это...
       - Мы всех тут давно знаем! - приветливо закивала мама Женя. - И любим!
       Мама Зоя подтверждающе качнула гладкой седоватой головкой.
       - Мы еще ждем кого-нибудь? - мама Женя вопросительно обернулась к Тоне.
       - Моих предков! - сообщил Дэн. - Но их можно ждать до следующего века! Поэтому начнем без них, а они позже подтянутся.
       - Ну что ж, - согласился Олег, - пожалуй, ты прав. Твоя мать всегда отличалась длительной артподготовкой. Рассаживайтесь, друзья, согласно купленным билетам!
       Рассаживайтесь... Да они с Ларисой давно прочно уселись, где им нравилось! Денис с Наной тоже отлично вписались в столовый интерьер. Обе мамы быстро сориентировались и сели поближе к дверям, чтобы менять на столе тарелки и уносить и приносить новые блюда. Остались двое: Тося и Толик, неловко стоявшие рядом и не знавшие, что делать.
       Но гости их словно не замечали. Олег разлил вино, все наполнили тарелки, и он, как заправский тамада - кто его выбирал?! - поднял первый тост.
       - Выпьем за молодых! - сказал циркач.
       За столом возникло минутное замешательство. Денис с Наночкой решили, что это про них, Лариса подняла счастливые сияющие глаза на Олега, а обе мамы с готовностью протянули бокалы к Тосе и Толику.
       - Это ты о ком? - крикнула Тоня Олегу. - И вообще: у нас нет ни места, ни тарелок, ни вина!
       Нанка сосредоточенно и вдумчиво жевала, поглощенная этим занятием. Смуглые щечки двигались непрерывно, как крылья летящей птицы, устремленной вдаль и ввысь.
       - Невеста без места! - неумно сострил Денис.
       - Сядь, наконец, и выпей! - с досадой сказала сестре Лариса. - Не понимаю твоего противостояния! Анатолий, посадите ее вот вон туда и сядьте рядом!
       - Просто Толик! - снова разулыбился жених.
       Просто да не просто... Простые человеки не выслеживают себе толстых невест...
       Тоня оглядела гостей: странная компания... Каждый поглощен своими думами, озабочен своими целями, и все они здесь собрались совершенно случайно, ненадолго и только формально находятся рядом. На самом деле они далеки друг от друга, ох как далеки... Но в жизни это - вполне нормальное явление. Удивительно и необычно, когда происходит наоборот. Такое случается редко.
       Тоня послушно и безразлично села рядом с Толиком и тоскливо вновь осмотрела пеструю компашку.
       - То-То! - обратился изобретательный Дэн сразу к ним обоим. - Улыбайтесь! Почему у вас двоих такой скучный постный вид? Особенно у тебя, тетка! Ведь у нас совсем скоро грядут праздники. Сразу три, один за одним! Сначала у меня будет выпускной бал - и я всех на него приглашаю! Потом я поступлю в университет, а затем у нас будут крестины! - Денис нежно посмотрел на непрерывно жующую Нану. - Осенью Наночка кого-нибудь нам родит...
       - Обязательно! - пообещала девочка, набрасывая на тарелку новую груду еды.
       И как столько влезало в это хрупкое полувоздушное создание?!
       Все строго разделились на пары: Лариса - Олег, Нана - Денис, две мамы, ну, и они в придачу... А если вдруг заявится Юраша?! Об этом даже страшно подумать... И где эта Алена Дутикова, которую обещала им сегодня вечером Ларка?
       Почему люди так много едят?! Они неизменно ежедневно поглощают прорву хлеба с маслом, картошки, колбасы, чипсов, сосисок, спагетти и фруктов-овощей. Успевай подавать!..
       Иногда Тоня думала, что просто создана для того, чтобы закупать жратву килограммами, варить и жарить. А эти троглодиты едва садятся за стол, как тотчас все исчезает, и снова топай на рынок... Нет, пора с этим кончать и переводить всех на самообслуживание. В конце концов, люди взрослые, ногами ходить умеют и дорогу к продуктовым точкам найдут без труда. А когда родится ребенок... Ну, когда это произойдет, тогда и будет видно, как распределятся обязанности... Почему все всегда обязательно сваливается одновременно и именно на Тосину разнесчастную голову?!
       В своем обвинении судьбы Тоня была отнюдь не оригинальна. Кто только не ругал и не проклинал личную неудавшуюся горькую фортуну... Кто не страдал от ее якобы заведомой несправедливости по отношению к себе...
       Все вокруг ели и пили, и похваливали между делом хозяйку и разрумянившуюся от вина Ларису, ставшую красивой просто до неприличия. Хотя хвалить следовало лишь двух верных Толиковых мам.
       Олег, наконец, бросил безуспешно разрываться между торжественным ужином и любимой. Отодвинул ненужную тарелку, оперся на стол, уткнул подбородок в руки и откровенно любовался Ларкой, не отрывая от нее удивленного неожиданным счастьем и слегка настороженного - он опасался нового обмана и разочарования - взора.
       "Гад! - подумала Тоня, напрочь забывшая о своем бурном прошлом и неуемных недавних, еще не совсем остывших страстях. - Сволочь! Негодяй! Ведь мы так хорошо жили! Чего ему не хватало? Вон как примагнитился, не оторвать, как сказочную репку из земли! И все почему?! Потому что я стала толстая, вроде утки к Рождеству, а некрасивые и бедные никогда никому не нужны. Это истина жизни".
       Придя к эдакому грустному и справедливому заключению, Тоня тоже, по примеру Олега, есть перестала и рассматривала двух мам, очень ловко и грациозно, как на дипломатическом приеме, обходившихся с ножами и вилками. Посмотрев на их действия, Денис и Нана тотчас начали обучаться, быстренько переложив вилки в левые руки и схватив ножи правыми. Просто Толик заботливо взглянул на Тоню.
       - Вы ничего не едите...
       - Я на диете! - буркнула Тося.
       - И давно? - спокойно спросил длинноволосый, окинув безмятежным, без тени иронии взором Тонину фигуру.
       "Гад! - подумала Тоня. - Настоящий негодяй! И этот туда же! Сволочь! Нет, с мужиками пора завязывать! Это становится опасно для жизни! Где мой драгоценный братец со своей ветреной женой? Неужели ей для сборов в гости нужно три часа?!"
       Оказалось, даже больше, потому что, когда, наконец, явились Денискины родители, гости уплели половину запасов Толиковых мам, и мамули отправились домой за пополнением.
       Ирка-Ирен изобразила ласковый поцелуй, прижавшись на мгновение к Тониной щеке и недобро осматривая Ларису.
       - Выглядишь изумительно!
       - Это ты мне? - изумилась Тоня. - Брось ерундить! Познакомься лучше с будущей невесткой!
       Ирка подозрительно глянула на Нану, не обратившую на свою свекровь ни малейшего внимания. Хоть бы голову повернула в сторону пришедших! Сплошная невоспитанность и дерзость!
       - Девка видная, ничего не скажешь! - нехотя одобрила Ирка. - Закрой рот, старый развратник! Стоишь, как идиот! Не про тебя вырастили! Это для нашего мальчика!
       Последнее относилось к мужу Константину, откровенно впялившемуся в будущую жену сына.
       - Вот так всегда! - горько пожаловалась Ирен. - Едва завидит смазливую юбку, тотчас за ней! Как в анекдоте: не догоню, так согреюсь! Но ведь догоняет, дряхлый мерин! Тося, хоть бы ты повлияла на братца!
       И Ирка вытерла слезинку, выразительно заблестевшую в уголке глаза, но, к счастью, не успевшую размыть дорогую косметику.
       Тоня вздохнула и мельком взглянула на брата. Он действительно очаровался пленительной грузинкой или абхазкой - кто она там на самом деле? - и был не в силах отвести от нее туманных глаз, уже поспешно рисующих перед ним вожделенные картины.
       - Константин, опомнись! - дернула его за рукав Тоня. - Загляни в паспорт: сколько тебе лет?! Ты забыл? А самое главное - это безпятиминутная жена твоего единственного сына!
       - Бабы дуры! - прошептал околдованный легким черноморским дуновением брат. - И ты, и Ирина в том числе... При чем тут возраст и единственные сыновья? И вообще дайте мне к сосискам хрен! Что? Нет хрена? Ну и хрен с ним! Так съем!
       Обстановку разрядили вновь появившиеся мамы с огромными сумками, и Костя, как истый мужчина, с большим интересом переключился на их содержимое и на стол, пополнившийся массой новых мясных, рыбных и фруктово-овощных блюд.
       Все снова начали дружно жевать. Подключился к действу даже Олег, чуточку сломавшийся при пополнении меню. И тут раздался звонок в дверь.
       - Это Алена! - уверенно сказала Лариса, не выражая ни малейшего желания встретить подругу своего мэра и даже не пошевелившись.
       Тося опять вздохнула и поплелась открывать. В дверях стоял Юраша с огромной растрепанной охапкой непонятных цветов. Очевидно, нарвал сорняков где-нибудь в оранжерее.
       - Ты... что? - в замешательстве прошептала Тоня. - Ты зачем пришел? У нас гости... И вообще...
       - Отлично! - нагло кивнул Ашмарин. - Значит, я стану еще одним твоим гостем! Не помешаю? Накормишь?
       Мамы, увидев нового голодного человека, страшно обрадовались, усадили математика за стол между собой и принялись с двух сторон накидывать в его тарелку кучи еды.
       - Двесметаны! И с цветами! - радостно заорал Денис. - Во дела! Нанка, помнишь, я тебе о нем рассказывал?
       Девочка явно ничего не помнила - какое ей дело до разных там двухсметан? - но уставилась на Юрия недоуменно. А он смотрел на нее.
       - Папа... - прошептала Нана.
       - Доченька... - ласково откликнулся Ашмарин.
       Олег и Лариса переглянулись. Костя опять открыл рот, но Ирка ловко его прихлопнула и бросила перед мужем блюдо с его любимым крабовым салатом. Просто Толик ничего не понял.
       "Гад! - подумала Тоня. - Сволочь! Негодяй! Ну, зачем, для чего ему понадобилось сюда тащиться?! Именно в субботу! Теперь, судя по всему, согласно сценарию должен явиться Максик! Что я буду делать с ними?! А если они вдруг подерутся или начнут вызывать другу друга на дуэли?! Хотя Толику не позволят мамы, да и стрелять он умеет вряд ли. А Максик, после романа с чернушкой, боится любых разборок. Юраша..."
       - Кто папа? - спросил ошеломленный Денис. - Вот этот?..
       Нана молча уверенно кивнула, не сводя с математика огромных кофейных глаз.
       - Она не сочиняет? - обратился Дэн к Ашмарину.
       - Правду говорит, - отозвался тот и занялся едой.
       Тоня покосилась на умиротворенного двумя мамами, дочкой и вкусностями Юрашу. Лопает себе, не глядит по сторонам и больше не вникает в ситуацию.
       - Во дела... - пробормотал Денис. - Как это вышло-то?..
       Будущая мамочка флегматично пожала плечами. Ее не волновала тайна собственного появления на свет, а заботило исключительно рождение своего малыша.
       Неожиданно в дверь заколотили. Тоня вздрогнула. Жевание прекратилось. На минуту остановилась даже Наночка.
       - Это твоя Алена? - спросила Тося сестру.
       - Непохоже... - пробормотала та. - Зачем Геннадьевне бить ногами в дверь?
       - Я открою! - хором сказали Олег, Юраша и Толик, увидев мгновенно побледневшую Тоню, и разом встали.
       Но даже три богатыря, распахнувшие дверь, не остудили пыл визитера. Он с вытаращенными красными глазами - пьяный, что ли? - ворвался в комнату с диким криком:
       - Где она?!
       За спиной незнакомца застыла верная троица, готовая по первому приказу Тони или команде Ларисы заломить хулигану руки и даже набить морду еще до приезда милиции.
       - Кто? - удивилась Тося. - Кого вы ищете? И мы не знакомы...
       - Зато я прекрасно знаком с ней! - продолжал вопить незнакомец. - И точно знаю, что она должна быть здесь!
       - Это Петрович... - прошептала Лариса.
       - Из цирка? - снова изумилась Тоня. - Кого ему у нас искать?
       Олег отрицательно покачал головой и пожал плечами.
       - Из моего города... Мэр... - простонала Лара.
       - Ах, мэр! - обрадовалась мама Зоя. - Я никогда в жизни еще не видела так близко человека, занимающего столь высокую должность! А ты, Женя?
       Мама Женя охотно отрицательно покачала головой.
       - Садитесь, пожалуйста, господин градоначальник! - приветливо и нежно ворковала мама Зоя. - Женечка, дай, пожалуйста, чистый прибор! Что вы любите на ужин? Что вам налить? Выбирайте! - и догадливая мама Зоя широким жестом обвела стол. - Вы наверняка устали с дороги. А пока вы поужинаете, ваша дама как раз и подъедет.
       - Я не за тем сюда... - начал новую гневную тираду Петрович, но вдруг взглянул на стол, ослабел, затих и послушно сел на подвинутый мамой Женей стул. - Да, вы, наверное, правы... - потерянно пробормотал он.
       - Безусловно! - гордо вскинула гладкую голову мама Зоя. - Потому что я всегда права!
       "Кого еще ждать мне сегодня? - грустно и обреченно подумала Тоня. - Кто еще заглянет провести с нами нынешний веселый вечерок?"
       Последние гости пришли вдвоем.
       - Вы сговорились? - спросил бестактный и нахальный Денис. - То-То, правда, у нас получается клевая тусовка?
       Просто Толик согласно кивнул. Нанка тупо жевала, напоминая российскую корову, а вовсе не абхазскую девку с сомнительными Бенукидзевскими кровями.
       - Случайно встретились у подъезда, - объяснил второй Петрович. - Девушка искала нужные ей дом и квартиру.
       Алена выглядела крайне растерянной и озиралась в поисках знакомого лица. Лариса весело и безразлично, погруженная в свое четко распланированное будущее, завязанное на Олеге, махнула ей рукой.
       - Привет, как добралась? - крикнула королева с другого конца большого стола. - Петрович, посадите ее рядом!
       И промахнулась, забыв о главном. Оба Петровича с готовностью взялись усаживать вновь прибывшую между собой и проворно ухаживать за ней с удвоенной, подогретой ревностью энергией, периодически с ненавистью поглядывая друг на друга.
       - Аленка, загадывай желание! - крикнула Лариса.
       - Это только по именам, а не по отчествам! - отозвался резвый Дэн. - Но можно попробовать... Пусть рискнет!
       Обалдевшая, измученная дорогой, поездом, метро, суетой и грохотом большого города и огромным калейдоскопом лиц, Алена ни на что не реагировала, сидела тихая и оглушенная и ела все, что ей подкладывали с обеих сторон, и пила все, что ей наливали.
       "Дожить бы до утра! - печально думала Тоня. - У этой Дутиковой ресницы накрашены неделю назад, она с ними спала семь дней и с ними в Москву приехала... А вообще мне нужно как-нибудь постараться и вырастить Денискиного ребенка... Или двоих, если родятся близнецы..."
       Вдруг неожиданно Нана рванулась вон из-за стола. Денис прытко понесся за ней.
       - У девочки токсикоз! - грустно объяснила Тоня тем, кто еще был не в курсе событий, и тоже встала.
       Вероятно, может понадобиться ее помощь.
       Мамы одобрительно кивнули. Лариса мечтательно улыбнулась. Юраша завистливо вздохнул.
       Все вокруг ждали детей, весь мир, казалось, сосредоточился на одной-единственной мысли. И мир был, конечно, прав: что на свете выше и ценнее этого?
       - Ответ! - неожиданно прорычал просто Толик, гипнотизируя Тоню взглядом.
       Гад!..
       - Ответ! - эхом повторил Юраша.
       Сволочь!..
       Тося передернулась. Какое счастье, что здесь нет заодно и Максима! Тоже негодяй...
       - Я отвечу, когда родит Нанка! - быстро сориентировалась и легко выпуталась из непростого положения Тоня. - Сейчас у нас это самое главное! Вы же видите: девочке плохо!
       И выскочила из комнаты.
      
       21
      
       Тарас открыл глаза, защекоченные утренним лучом. Он разрезал тесный закуток, лег желтовато и весело на мелкоплиточный вафельный пол, застыл в пробежке на зеленых стенах.
       Вещмешок цвета темного хаки лежал рядом, заслуженно помятый в скитаниях по городам и весям. Утренний озноб прошелестел по спине.
       Тарас вспомнил, как вчера вечером добрался сюда. Он сел на остановке "Юго-западная", и голубой вагон понес его по кротовому ходу по касательной к кругу столицы. Люди входили и выходили, а пригретый Тарас, заняв сразу два места с помощью вещмешка, покачивался на коричневом кожаном диване, приятно холодящем ладони. Выходить не хотелось, и Тарас упорно продолжал ехать, проезжая остановку за остановкой. Поезд остановился на конечной, "Улице Подбельского", и опустел, прошуршав пассажирами, перелившимися в светлый зал и распавшимися там на отдельные живые капли, моментально растекшиеся в разные стороны, скользя по новенькому полу.
       Станция была пустой и мраморно отполированной, нос медленно наполнялся запахом резины. Тишину нарушало мерное гудение, живущее где-то в воздухе и словно исходящее ниоткуда. По железно-каменной, голой, слегка гранитно давящей пустыне станции протопала женщина в проводничной одежде и турнула единственного оставшегося в составе Тараса наружу, на свет и на волю.
       Тарас, на ходу нацепляя на спину рюкзак, двинулся к выходу. И маленький эскалаторик, голубоватый, как обратная сторона скорлупы перепелиных яиц, взмыл его наверх, в вечереющую Москву.
       Возле метро забивали стрелки пары и компании. В скамейки вросли испитые фигуры с покоричневевшими пыльными лицами.
       Солнце село за небоскребы Москвы. Они были ниже, чем в индустриальной столице дикого заокеанного Запада, и крупнее, нежели мажорские строения в родном Киеве, владельцы которых кичились пахнущими жареным маслом микроволновками.
       Небо стремительно темнело, особенно над далеким двором, куда по прямой, произвольно, интуитивно выбранной, добрался Тарас через несколько пятков минут.
       Стало тихо и шепотливо, и двое парней стояли возле конторы ДЭЗа и водостока. Едва они втянулись в самый дальний подъезд, Тарас быстро, точно и спокойно протопал за ними в еще не успевшую закрыться тяжелую дверь с массивным неподвижным верньером.
       Двое исчезли в районе лифта.
       Тарас обогнул почтовые ящики, озираясь и пригнувшись, словно проникатель во прах, входящий в лабиринт египетской пирамиды, к гробнице фараона в недрах массива, для которого в ячейках почтовых ящиков лежали папирусы. И начал путь наверх...
       Через четыре пролета он вдруг увидел боковую комнату, зеленую и пустую. И там стоял деревянный лежачок-диванчик со старым и выцветшим пятноватым тощим матрасом.
       Это была удача. Здесь стоило переночевать.
       Тарас вошел и сел на диванчик, стараясь двигаться как можно бесшумнее. Прислушался. Дом засыпал. Тишина... Тарас лег и моментально заснул.
       Утром он покинул подъезд, чтобы больше сюда не возвращаться. Таких подъездов в его жизни уже насчитывалось немало.
       Вообще-то, попадая в новый город, Тарас старался куда-нибудь устроиться на время. Кем он только не работал... Процентником, курьером, парнем для побегушек по разным фирмам, развозил и продавал частным и юридическим лицам компьютерные программы... Но в Москву он приехал совсем недавно и не успел еще никуда приткнуться.
       Начались ежедневные скитания из одного конца столицы в другой. Словно кочевник, Тарас колесил по оседлой Москве, пытаясь найти работу. Его не тяготило положение бездомного. Он сам выбрал себе этот путь и теперь не имел никакого права роптать на судьбу.
       Добравшись до свежеутренних киосков, Тарас купил аппетитного зеленого лука - длинный, завернутый в мокроватую желтую бумагу пучок - и белого хлеба. В метро он садился, вовсю похрустывая сочным луком и мягко пережевывая белесый мякиш.
       От родительских денег Тарас не отказывался. Родители в каждом письме до востребования умоляли вернуться домой, недоумевали, спрашивали, что ему неймется.... Но за прожитые в одиночку месяцы Тарас убедился, что дома оставил слишком мало. Он печально понял это за одну первую ночь в поезде, продремав ее в лунных бликах, дрожащих вдоль фиолетового ребристого вагона скорого. Смотрел вперед, и все больше укреплялся в мысли, что будущее нужно ковать своими силами, среди длинных улиц маленьких и огромных чужих нервных городов.
       Тарас полюбил солнце. Он теперь ложился и просыпался вместе с ним, отражающимся слепящими кусками огненного света в окнах московских многоэтажек.
       К обеду Тарас был в районе Белорусского вокзала. Как там дома? - подумал вдруг он. Сейчас родители обедают... Ведь сегодня суббота. Горшок с вязкой сметаной, картоха в масле, сало, жаркое...
       Но это все словно отделилось от Тараса и жило где-то в далекой глубине.
       Мы все еще дети, думал он. Но у нас уже многое в прошлом: веселая беготня, лазанье по ямам и канавам, открытие особенностей мира, в который мы попали... Позже - компании удалых парней, скучающих по девочкам, готовых к невестенью и любви... Ностальгия по будущему и незнание, чем заняться в настоящем.
       А потом, в чужих шумных городах, у него как-то все обрело смысл...
       Продержусь еще, подумал он. Сначала найду работу, а потом Ее...
       Перекусив, Тарас побродил кругами вокруг вокзальной площади, расслабляясь сосательным рефлексом жевалки. Неожиданно подскочила цыганская девочка лет шести и молча, без единого слова, твердо и нахально дернула его за руку, требуя денег. Тараса передернуло от прикосновения грязного до черноты ребенка, и, чтобы не связываться, он поспешно вытащил и сунул ей в руку пять рублей. Цыганочка схватила монету и пропрыгала куда-то на задворки площади, на картонные завалы, где сидели ее взрослые соплеменники в сальной одежде.
       Ноги Тараса уставали, хотя он привык к постоянной ходьбе за время своих путешествий.
       Как только на всех табло начал пробиваться вечер, Тарас спрятался от накрапывающего дождя в обширный подземный переход. Он ступил туда, где света было больше, опустился на корточки возле стены и запустил руку в мешок.
       В торбочке все было на месте - все, что он взял с собой в дорогу: и рабочие причиндалы, и остаток закуски в виде пирожков с мясом, и яблоко, и бутылка простой воды, и бумага для посещения общественного туалета. Там же валялась научно-популярная книга.
       Тарас сидел некоторое время на корточках, а когда ноги стали затекать - прижался к стенке плотнее, но, наконец, не выдержал, подложил под себя извлеченную с самого дна рюкзака туристскую скатку и уселся на нее.
       Он наблюдал за мерцающими мимо людьми и за продавцом в ларьке, глядевшим из окошка. Продавец был крупнолиц, усат и атлетичен, бицепсы переливались узловатыми утолщениями, сквозь рубашку просвечивала выпуклая гладкая грудь. Он покуривал сигаретный бычок и гулко гумкал редким прокашливанием.
       Наступал вечер. Свежело. Дождь перестал. На поверхности земли темнело, и людей становилось меньше и меньше, но оранжевые фонари в решетках не гасли, а проливали все то же недвижное, бесстрастное и мягкое оранжевое спиртово-компотное сияние.
       Продавец выбрался из недр крепости конфет, сигарет, консервных банок и пива. Оперся крепкой волосатой рукой о ларек, перекрестил ноги и задымил вовсю. Затем, сжимая дымящийся, крохотный среди его мощной руки остаток сигареты, вальяжно подвалил к Тарасу и улыбнулся, наклонившись:
       - Ждешь кого?
       - Ночи, - отозвался Тарас. - Или рассвета.
       - А-а! Некуда пойти?
       - Пойти всегда есть куда, - бодро сказал Тарас. - В любую удобную точку Москвы. А сегодня она нашлась здесь.
       - А-а! - задумчиво проговорил продавец и отошел в сторону.
       Наступала ночь. Но продавец снова восседал в будке. Судя по всему, дежурства в ларьке были посменно-круглосуточными.
       Переход остался светлым пятном в спустившейся московской большой ночи. В ларьке теплился огонек, и сотни ламп вторили ему молчаливым согласием по всей подземке, как когда-то киевские фонари подсвечивали ночнику в комнате Тараса, среди его одиноких украинских ночей. Переход опустел.
       Тарас поднял глаза и посмотрел на домик киоска. Продавец заваривал сортовой кофе, чтобы лишить себя физической возможности сомкнуть глаза на протяжении всей ночи.
       Тарас зашевелился, выходя из застывшей мертвой позы вроде турецкой, и потянулся к подложенному под бок мешку. И тут к нему почти бесшумно приблизились две фигуры.
       Тарас испугался, как любой человек на его месте, но он умел таить все в себе, ничего не показывая. А сейчас он жил уже много дней, подавив чувства, и от этого ему стало легче и проще. Он старался ни о чем временно не думать и ничего не бояться. Будь что будет! Так проще переносилась выпавшая ему доля - в прострации и отстранении от стягивающих сознание мыслей.
       Тарас присмотрелся и понял, что двое - мужчина и женщина - идут вовсе не к нему. И почти не глядят в его сторону. Но они остановились рядом. Опустились дружно на корточки. Неторопливо полился разговор в виде переброса фразами. Деньги на водку и на еду в ларьке...
       Тарас почувствовал вдруг, словно что-то сжимает и тянет желудок. И подумал, что ведь прямо здесь и сейчас может получить вместо хлебца с водой колбасу и куриные ножки с водкою...
       Он вгляделся в незнакомых людей и, поднимаясь, шагнул к ним, не замечая в них никакой агрессии. Они казались мягкими на вид, в их позах читались расслабленность и картофельная рыхлость. В застывших навстречу Тарасу улыбках отпечатались странная робость и растерянность перед огромным миром.
       Тарас опустился на корточки напротив них. Мужчина и женщина молча и вопросительно смотрели на него. Он ответно рассматривал их.
       Довольно молодая, лет тридцати-тридцати пяти женщина в джинсовой юбке и белом свитерке, блондинка с длинными волосами, красивая, но на лице - печать отечности и красноватой испитости, под глазами легкие синяки. Мужчина такого же возраста, с немного синеватыми от бритья щеками, желтым лбом с небольшими залысинами и твердыми руками.
       - Можно к вам присоединиться? Угощаю! - произнес, наконец, Тарас, разлепив чуть подрагивающие губы. - У меня есть хлеб, ветчина, яблоко...
       - Садись, - коротко и миролюбиво, без особых эмоций кивнул мужчина. - Мы уже все заказали.
       Из ларька приехала водка, прибыли чипсы и быстро подогретые куриные ножки под кетчупом.
       Первую порцию выпили молча. Тарас не знал, что сказать в качестве тоста, но быстро стало ясно, что незнакомцам тост не нужен. Их его отсутствие вовсе не колышет и не задевает - они молча и привычно чокнулись пластиком стаканов и выпили два пальца водки.
       Тарас наклонился и припал ртом к жареной ножке. Мир сделался прекрасным, и больше не страшили ни одинокость в ночи, ни времена, ни нравы. Когда во рту была такая куриная лапка, становилось ясно: кризиса в мире нет и быть не может.
       - Вы москвичи? - спросил Тарас.
       Блондинка беззвучно кивнула. В ее кивке читались спокойствие, отрешенность, молчаливая мысль о своем...
       - А ты кто? - поинтересовался мужчина.
       - Я бомж, - ответил Тарас.
       Они глянули на него с недоверчивыми застывшими улыбками: широкая мужская и скромная, легкая, чуть измученная - женская. Мужчина заботливо и согревающе держал руку на плече своей спутницы.
       - Не верите? Правда, бомж!
       - Не похож, - медленно и спокойно, без всякого удивления, разлепил после паузы губы мужчина.
       Снова наступило молчание. Они выпили еще немного.
       - А откуда прибыл? - полюбопытствовал мужчина.
       - Из Киева. Но не сразу. Сначала я объездил разные города и на Украине, и в России. И нигде не задержался.
       Мужчина и женщина переглянулись:
       - Работу ищешь?
       - И ее тоже, - кивнул Тарас, с аппетитом наворачивая куриную ножку. - Но Москву завоевать трудно. Почти невозможно. На этом сломался не один полководец и узурпатор.
       Мужчина хмыкнул коротко и деловито, с какой-то необычной иронией:
       - Зато ее запросто завоевывают певцы и певички! А на что живешь?
       - Пока на временной работе, - объяснил Тарас. - Ни прописки, ни зарплаты. Проценты. Торгую. Где могу и хочу. А вот жить не у кого. Бомжую. Скитаюсь. И жду лучших времен. А вы чем занимаетесь? - спросил он, начиная хмелеть.
       - Я дома шью и крою, одежду делаю, - негромко проговорила женщина.
       - А вы?
       - А я ее муж.
       Исчерпывающе, подумал Тарас.
       Незнакомцы теснее прижались друг к другу. И сами стали еще мягче и безмятежнее, малахольнее и расслабленнее, совсем утратили острые углы, погрузились в недвижность и расплывчатость, забытье и тихие думы.
       Сбоку стоял продавец и курил. А затем поинтересовался:
       - А вы до утра здесь собираетесь сидеть?
       Мужчина кивнул, стряхивая с себя оцепенение:
       - Думаю, да. Посидим, покутим... Еще водочки возьмем. И курятинки.
       Продавец усмехнулся. Ему были выгодны ночные покупатели. Он застыл рядом, огромный и мощный амбал, словно рыцарь с мечом на страже троих незнакомцев среди светлого каменного зАмка-перехода. Перехода в давно уже глухой ночи среди затихшей Москвы.
       Женщина поднялась и сходила за новой порцией водки и жареной закуски. Тарас насытился, мысли стали легкими. Он был хмелен, но спать совершенно не хотелось, он разгулялся, как ребенок, голова весело и бодро кружилась, и думалось о синеватом свете и прохладе чарующей ночи над ними, за толщей бетона. В прострации-кайфе не хотелось ни о чем говорить. Словно все ушло в иррациональное и зыбкое, в приятные волны понятного одному лишь Тарасу, но невыразимое словами.
       И приближалось туманное и сонливое утро. И двое людей незаметно, не прощаясь, исчезли, оставив насиженные ящички. Ушли по-английски...
       Прошло еще полчаса, и Тарас встал и двинулся, приятно покачиваясь, по переходу, зажав подмышкой мешок. И неожиданно увидел супружескую пару, с которой пил и закусывал. Они стояли в укромной тени возле другого ларька. Неподвижно обнявшись, прижавшись, лицом друг к другу, молча и нежно. Они никого не замечали вокруг. Странная парочка...
       Тарас усмехнулся, проскользнул мимо и выбрался по ступенькам на свежий воздух пятичасовой утренней Москвы. Улицы были пусты. В небольшом желтом доме горело одинокое окошко.
       Тарас зашагал поднимающейся полого вверх зеленой улочкой навстречу рассвету в мягких влажных облаках, холодных и отсвечивающих розовым и кремовым. Москва спала. Но кое-где уже шуршали первые шумы.
       Вход в метро, похожий опять-таки на подземный переход, как невзрачная для глаза пещерка, тепло пустил в себя Тараса, пустой эскалатор принес его, как волна, бегущая вниз, к открывшейся двери подкатившего вагона.
       Поезд тронулся, и просторы его пустынных вагонов изредка перемежались отдельными одинокими фигурами пассажиров. Тарас откинулся на сиденье, расслабился, закрыл глаза и задремал, выкинув все мысли, заботы, беспокойства и страхи. Наступило какое-то толстовское опрощение, и сон взял свое. Вновь стало легко и беззаботно, и тяготы отвалились прочь, словно Тарас прикоснулся к некоей новой истине.
       Он добрался до кольца и там заснул совсем крепко. Поезд ехал себе и ехал. Постепенно Москва проснулась, и люди набивали вагоны. Сначала становилось больше сидящих поодиночке. Потом люди заняли все сидячие места. И, наконец, заполнились места стоячие. Начался утренний час-пик.
       И только когда схлынула его безумная волна, Тарас, наконец, проснулся, раз десять уже, наверное, объехав вокруг кольца. Ему приснилась ночь над родным Киевом, одинокие световые пятна... Потом снилось что-то зеленое и томное...
       Когда Тарас покинул поезд и выбрался на поверхность, был разгар дня. Тарас шел весело и бодро.
       Так, кругами, носило его изо дня в день... Москва - город колец, бульварных, садовых, железнодорожных и метрошных...
       И вдруг Тарас невольно вспомнил тех двух людей, в компании которых коротал московскую ночь в подземном тихом переходе. Почему они там оказались? И часто ли спускаются туда, если действительно имеют дом и прописку в Москве? Зачем они это делают? Почему так много пьют? Правда ли, что она - портниха? А кто он? Тарас так толком ни о чем не спросил. И не узнал их имена. А они - его. Вопросы без ответов... Можно лишь думать и гадать. Почему-то показалось, что от тех двоих веет скитаниями, долгими поездками по просторам матушки России...
       Я пересек просторы, сказал себе мысленно Тарас. И теперь затерян в большом чужом городе... Никому особо не интересный и не нужный, сам по себе, вольный, как ветерок, никого не волнующий и не притягивающий ничье внимание... Бродящий между многоэтажек по песку вдоль футбольных полей и детских площадок, мимо родителей и детей. По уходящим к окраинам магистралям, туда, где нет жилых домов, а одни только потайные гудящие заводы. От окраины к центру...
       Вечером он вновь спустился в тот же переход. И почти сразу услышал:
       - Эй, парень, а ты чего утром так быстро слинял?
       Уже знакомые Тарасу мужчина и женщина смотрели на него и улыбались.
       - Мы тебе тут квартирку присмотрели, - сияя, доложила блондинка. - У моей знакомой.
       Муж портнихи тоже улыбался и приветливо кивал. Странные люди... Впрочем, Тарасу ли рассуждать о чужих странностях?..
       Он тоже улыбнулся и подошел поближе. Вокруг толкались торопливые люди. Блондинка поманила его за собой в уголок...
       Так Тарас обрел себе временное пристанище в Москве и познакомился с милой женщиной Таней Собакиной. Она тоже родилась и выросла на Украине, а потому радостно приветствовала и привечала своих. Когда-то Таня вышла замуж за москвича, разошлась, вытребовала у него квартиру в виде компенсации за напрасно прожитые годы и стала жить самостоятельно и работать менеджером. Одну комнатку она часто сдавала.
       И теперь вечерами Тарас тихо открывал дверь в Танину маленькую квартирку в Ясенево и сразу проходил в ванную, срывал с себя пыльную одежду, открывал горячий кран, и начинало приятно пахнуть пенным шампунем...
      
       22
      
       - Денис, ты знаешь, который час? - крикнула Тоня, войдя в квартиру.
       Племянник привычно болтался в любимой ванной.
       - Я не совсем идиот! - лаконично отозвался будущий отец.
       - А что ты там делаешь?
       - Стираю, что же еще? - и Денис в подтверждение своих слов выхватил из стиралки вещичку странного, неопределяемого оттенка. - Ты знаешь, что это такое и какого цвета эта тряпка была когда-то?
       Тоня равнодушно пожала плечами и устало присела на табуретку в передней.
       Денис торжественно взмахнул тряпицей:
       -Это Нанкина ночнушка! Была сиреневой!
       Сиреневой?.. Лихо... Никто бы никогда не догадался....
       - Как же тебе удалось поставить столь своеобразный химический цветовой эксперимент? - задумчиво поинтересовалась Тоня. - Здесь целая гамма красок
       - Поскольку вам с Наночкой стирать недосуг и лень, - объяснил племянник, заставив Тоню покраснеть, - и этим приходится заниматься мне, я белье не сортирую, как положено, по цветам, а бросаю в машину все подряд: белое и черное, голубое и розовое...
       - Ну, голубое с розовым как раз мешать не стоит... - пробурчала устыдившаяся Тоня.
       Денис взглянул строго.
       - У тебя, тетка, вечно скабрезности на уме, - заявил он.
       Тоня окончательно смешалась и торопливо спряталась в комнату, где на диване красовались отлично выглаженные черный мужской костюм и кремовое платье. Сегодня у Дэна выпускной бал...
       - Откуда это взялось? - растерянно спросила Тоня. - Денис, сколько стоит такая красота?
       - Красоту не меряют деньгами! - философски изрек племянник, развешивающий в ванной белье. - И какая тебе разница, ma tante, откуда что берется? Не ворованное! У меня, вообще-то, в конце концов, есть родители, а у тебя - масса любовников, меня обожающих!
       - Денис, ты о чем?.. - в ужасе прошептала Тоня. - Ты можешь просить их о дорогих подарках?! Как у тебя язык поворачивается?!
       Племянник возник в дверях комнаты, взъерошенный, с мокрыми руками.
       - Во дела!.. Ты плохо думаешь о своих прихехешниках, тетка! Их ни о чем никогда не надо просить! Они сами готовы все для меня сделать и все отдать! Мировые мужики! Одного никак не могу понять - чем они тебя не устраивали? Ты капризна, как девушка на выданье! Ну, ясно...
       Он осуждающе взмахнул руками, обдав Тоню веером брызг.
       - Да, кстати, звонил Макс, он тоже приготовил нам с Наночкой какой-то сюрприз к выпускному. Сейчас я ее разбужу, она начала много спать, ей это полезно, - лицо Дениса стало нежным и задумчивым. - Мы соберемся и отправимся в родную школу, глаза б мои ее никогда не видали! Ты пойдешь с нами на выпускной или так и будешь тут сидеть, подсчитывая, сколько стоят подарки твоих любимых?
       - Конечно, пойду! - встрепенулась Тоня. - Хам и наглец! Ни стыда, ни совести! А это платье налезет на живот твоей возлюбленной?
       Денис смерил тетку иронически-презрительным взглядом.
       - Все включено! Кроме того, там пока еще не очень заметно, всего-навсего маленький животик... При первой беременности так всегда.
       - Опытный! - обозлилась Тоня. - Причешись! Мы опаздываем.
       Племянник махнул рукой и ушел будить Нану, а Тоня привычно задумалась. Что происходит? Жизнь текла, словно не замечая, что в ее потоке неуклюже немало лет барахтается толстая бестолковая Тоська, ничего не знающая, ничего не понимающая, ничего не умеющая...
      
      
       Возле школы их поджидали веселые, с цветами, Костя с Ириной, Олег с Ларисой, Юраша и просто Толик с двумя мамами, которые явно взяли под свое родительское крыло и Ашмарина, с удовольствием отдавшегося материнской опеке. Сплоченная и большая компания.
       Денис строго окинул взором собравшихся.
       - А где остальные? - сурово спросил он.
       Нанка непрерывно что-то жевала. Ну и обжору она собирается подарить миру!..
       - Кого ты еще ждешь? - злобно прошипела племяннику в ухо разъяренная Тоня.
       - Тетка, отстань, надоела! - досадливо отмахнулся Денис. - Должны подчалить два Петровича и Алена. Как ты думаешь, что будет, если мы женим Петровичей на двух мамах? Они вполне сохранные бабки. По-моему, получится здорово!
       Тоня изумленно ахнула и замолчала.
       А потом всю дорогу, почти весь выпускной проплакала, глядя на сияющие от долгожданного ощущения свободы юные мордашки и слушая слова напутствия и звуки музыки. Справа и слева Тосе молча подавали по очереди сухие носовые платки Юраша и просто Толик.
       Олег окончательно сошел с ума и тоже пошел танцевать с Ларисой среди выпускников. Дети радовались и хлопали двум отважным "старичкам".
       - Костя, а ты помнишь?.. - грустно прошептала Тося брату.
       Он печально кивнул. Жизнь вновь, в который раз, охотно стремительно убегала назад, в светлую белоберезовую юность, где все смеялось, веселилось и пело...
       Тогда Костя кружился в паре с Танькой, и они вместе, рядом, были так хороши, так незабываемы, так нераздельны...
       Ирка посмотрела подозрительно и мрачно: что там эти полоумные близнецы снова вспомнили?.. Конечно, ничего хорошего. Ностальгия никогда никому не приносила торжества и удачи. Бесполезное, пустое, зряшное занятие! Болезненное и кровавое, самодеятельное и неумелое выпиливание по сердцу, и без того измученному жизненными передрягами и неожиданностями...
       Петровичей и Алены видно не было. То ли они подзадержались в пути, то ли мужчины уже успели перестрелять друг друга, то ли случилось непредвиденное... И оно действительно случилось. Только немного позже.
      
      
       Телефонный звонок разбудил Тоню в шестом часу утра.
       - Ларису украли! - чересчур спокойно сообщил ей Олег. - Только что. Прямо из дома. Из кровати, можно сказать. Взяли в одной ночнушке, как пушкинскую Людмилу!
       - Что ты плетешь? - спросонок ничего не поняла Тоня. - Какую Людмилу? Ты вчера много выпил?
       - Человеку, окончившему Литинститут, стыдно спрашивать о пушкинской Людмиле! - съязвил Олег. - Как ты думаешь, кто мог это сделать?
       - Милиция! - закричала, наконец, все осознавшая Тося. - Немедленно звони!
       - Есть такой хиток, - флегматично, на манер абхазской куклы, сказал Олег, - состоящий из одного слова "Милиция". Коррупционная, как недавно утверждали новости всех телеканалов, система. Так ты думаешь, это сделали менты? А зачем им твоя сестра - королева красоты?
       - Олег, не ерунди! - крикнула Тоня. - Неужели ты собираешься искать похитителя самостоятельно?! Ты ведь не сказочный Руслан!
       - Вот именно! - непонятно отозвался Олег, вроде симпатичной дамы, не знающей, каким концом втыкать в землю лук и рекламирующей новый тариф Билайна. - Ну, кто все-таки это сделал?..
       Тоня задумалась.
       - Или Семен, или Тарас... - пришла она к твердому заключению. - Больше некому! Но Тарас пропал давно, где он и что с ним - неведомо, а вот Дутиков... Его могла навести на след Алена. Или он сам примчался вслед за ней. Стоит искать в его направлении.
       - Есть! - по-солдатски ответил Олег и отсоединился, прежде чем Тоня успела поинтересоваться дальнейшими шагами и мерами.
       Петрович из цирка подтвердил правильность Тониной догадки.
       Днем в цирк наведывался мужчина, по описанию очень напоминающий Дутикова, и долго торчал в приемной возле Ларисы, которая, по мнению Петровича, сурово отшила ухажера раз и навсегда. Только Семен никак не желал мириться со своей несчастной долей отвергнутого...
       Перепуганная Тося с шести утра начала обзванивать Костю, Юрашу, Толика и Максима.
       Костя сонно заявил, что все пустое, и Тоне надо успокоиться. Красавицу обязательно быстро доставят назад, на свое законное место, к прежнему владельцу, потому что все красотки - змеи, сосут и пьют из добропорядочных граждан кровь. Очевидно, он опирался на собственный горький опыт и был предельно откровенен и смел, поскольку драгоценная супруга видела десятые сны.
       Ашмарин трубку не взял, и Тоня догадалась, что Олег выбрал его своим оруженосцем, отправляясь на поиски похищенной дамы сердца. Легче от этого ей не стало.
       Обе мамы, призванные встревожившимся Толиком к телефону на семейный военный совет, дружно заявили, что Лариса - женщина самостоятельная и с характером, в обиду себя не даст, тем более, какому-то вшивому предпринимателю, поэтому стоит подождать.
       Но ждать нетерпеливая Тоня не умела.
       А Максим тотчас взял быка за рога и с ходу спросил:
       - Ты, стерва толстая, когда за меня замуж выйдешь?
       - Очень своевременный вопрос! - оскорбилась Тоня.
       - Если бы тебе было семнадцать, а не сорок, - изрек прямолинейный Макс, - тогда счет бы у тебя шел на секунды, о которых думать свысока запрещается! И тогда ты бы прекрасно сознавала, что данный вопрос - своевременный всегда, в любое время дня и ночи и при любых обстоятельствах! Но ты переросла потенциальный невестин возраст, время для тебя идет неторопливо, спешить тебе больше некуда, разве что на тот свет, и потому ты нынче мыслишь с боевых позиций будущей бабушки. Да кому нужна твоя сестрица Лариса? Побудет в заложницах дня два, надоест мужику - и вернется!
       - Как надоест?! Как вернется?! Она королева красоты! Увенчанная короной! Настоящая плейбойная красавица! Такие на дороге не валяются! - обиделась за сестру Тоня.
       - Ну, раз плейбойная, значит, не вернется! - равнодушно резюмировал Максим. - Тебя этот вариант больше устраивает?
       - Дурак! - рявкнула Тося.
       - Безусловно! - бесстрастно согласился с ней Максим. - Раз вознамерился жениться на тебе. Но мое решение твердое, как меч Александра Македонского и броня наших танков во Вторую мировую.
       Тоня в бешенстве швырнула трубку и села возле телефона ждать развития и разрешения нехороших событий.
       Разбуженная телефонными разговорами, из комнаты выплыла заспанная Алена в ночнухе.
       - Лена, - сурово спросила Тоня, сделав строгое лицо, - ты зачем навела своего братца на Ларису?
       Алена вытаращила потрясенные глаза:
       - Я?! Семена?! Да мы с ним разругались вдрызг полгода назад и с тех пор друг к другу даже не приближаемся! Зачем ему сейчас Лариса? У него есть какая-то краля... А что случилось?
       Звучало правдиво.
       Тоня вкратце передала суть дела.
       Алена изумилась еще больше, молча села на стул и призадумалась. А потом, через минут пять тягучей, липкой тишины, переполненной вязкими недоумениями, домыслами и тревогой, предположила вслух:
       - А если это Тарас?..
       - Да ладно тебе! - махнула рукой Тоня. - Откуда Тарасу-то взяться? И почему он вдруг воспылал любовью после стольких лет умолчания?
       - Так это не он! - сказала Алена. - Это она...
       Тоня взглянула на постоялицу в удивлении. Она?.. Ну да, конечно, довольно дельное предположение и разумная догадка...
       - Ты хочешь сказать, что Лариса бросила Олега ради нежданно-негаданно объявившегося Тараса? - уточнила Тоня.
       Алена кивнула.
       - Она так любила его?
       На сей раз Тоня сильно разобиделась на сестру за Олега. Забыть о нем, метнувшись в одной ночной рубашке за каким-то странным парнем без роду-племени, починяющем компьютеры и бродящем по белу свету в поисках призрачной королевы?! Абсурд! А если правда?!. И почему, собственно, это не может быть правдой?!.
       - Любила - не то слово, - объяснила Алена. - Она от него просто-напросто одурела, как от летней жары. Ты вспомни себя и Олега. Или себя и Юрашу.
       И эта все знала!..
       Тоня взглянула на Алену с ненавистью и принялась рыться в Ларисиных вещах: кое-что она оставила у сестры. Вдруг отыщется записная книжка...
       - Ты чего ищешь? - спросила Алена. - Я могу подсказать тебе многие номера наших городских телефонов.
       - Шура... - пробормотала Тоня.
       - Ну, так бы и говорила.
       И Алена тотчас продиктовала шесть цифр и код города.
       - Але... - нехотя, лениво проныла в трубку Шура. - Говорите...
       - Это сестра Ларисы, меня зовут Тоня, - представилась Антонина. - Шура, Лариса пропала! Таинственно и непонятно. Вы ничего не знаете о ней? Может быть, какие-то слухи, сплетни?..
       Шура странно, нехорошо молчала. Тоня запаниковала. Шурино безмолвие казалось более чем подозрительным. Дело нечисто...
       - Вы что-то слышали? - неуверенно попробовала нарушить зловещую тишину оробевшая от ужаса Тоня. - Помогите нам, мы очень волнуемся... Поймите меня...
       - Глупая ваша Ларка! - наконец разродилась Шура. - Все только любовь да любовь! А что она, эта любовь, значит? Тьфу! Пустое! - Шура выразительно плюнула. - Вот что я вам скажу!
       - Шура! - взмолилась Тоня. - Давайте поговорим о любви в другой раз! Сейчас не время. Скажите, где Лариса?!
       - Да дома она, здесь, у себя, - буркнула Шура. - Можете ей позвонить. Пусть она все растолкует сама.
       Тоня тотчас набрала Ларисин номер телефона.
       - Сестрица, ты в состоянии мне объяснить, в чем дело?! - закричала она. - Олег сходит с ума, бросается на розыски, я тоже не нахожу себе места, а ты сидишь себе дома!..
       - Тося, - прервала ее сестра, - я тебе все сейчас объясню. Хотя ты меня не поймешь.
       - Где уж мне, дуре! - съязвила Тоня. - Но главное, чтобы тебя понял Олег. А вот если не поймет он...
       Сестра молчала.
      
       23
      
       Лариса встретила Тараса на улице, носящей нехорошее название Восьмого марта. От нее, лишний раз напоминающей о глупости равенства и идиотизме дискриминации, о никчемности бездарных матриархатов и патриархатов, ничего путного ждать не приходилось.
       Здесь жил цирковой Петрович, которого вдруг одолела зудящая страсть к новомодным мемуарам. И Лариса частенько теперь наведывалась после работы к начальнику домой - записывать его нежные и трогательные воспоминания о клоунах, гимнастах и дрессировщиках. Особое внимание Петрович уделял четвероногим, в частности, любимой львице Мушке и незабвенному ослику Крохе, дружившим между собой и умилявшим этой противоестественной дружбой даже видавших виды циркачей.
       Правда, потом Мушка, измученная неразделенной любовью к красавцу льву Петеньке, в гневе так шарахнула Кроху могучей лапой, что тот долго болел и все оставшиеся годы жизни еле ковылял на подгибающихся хилых ножках. Но об этом Петрович разумно решил не упоминать.
       Тарас шагал по тротуару, глядя прямо перед собой, и, конечно, ничего не видя вокруг. Вообще было непонятно, как с таким оптическим прицелом можно отыскать свою единственную, тебе необходимую... Вероятно, именно поэтому Тарас по сей день оставался одинок.
       Шел мелкий, не похожий на летний, занудный дождь, но Лариса умела проскальзывать сухой между каплями. Над головами прохожих резвился ледяной ветер. Очевидно, распускался и все никак не мог распуститься дуб, что ныне именовалось новым циклоном.
       Стоял холодный июнь 2003-го...
       Лариса затянула наглухо "молнию" ветровки, немедленно развернулась и отправилась вслед за Тарасом в обратном направлении. Он двигался неспешно, но целеустремленно, словно конец его маршрута был обозначен четко и конкретно и давно нанесен на карту жизненного пути.
       Путающиеся и суетящиеся под ногами встречные-поперечные удачно помогали Ларисе играть роль тайного агента, хотя Тарас не тяготел к остановкам и оборачиваниям.
       Так они прошли улицу до конца и повернули направо. Перед ними начинался Тимирязевский парк, больше похожий на лес, случайно задержавшийся в городе по недосмотру зазевавшихся властей, яростно искореняющих все зеленое. Власти не выносили незрелости.
       Тарас отмерил шагами не один десяток метров дорожки, внезапно остановился и повернулся. Ковыляющая следом Лариса, лишившаяся защиты прохожих, от неожиданности и незащищенности чуть не налетела на него.
       - Зачем вы столько времени идете за мной? - спросил Тарас.
       На Ларису глянули в упор безразличные светлые глаза. Она растерялась.
       - Я не знаю... - наконец прошептала она.
       - Ну, а я тем более, - логично заметил Тарас.
       Он сильно изменился за прошедшее время, пока они не виделись: стал прямее, грубее и жестче. Видимо, безуспешные поиски неведомой призрачной королевы сослужили недобрую службу и сыграли зловещую роль.
       - Вы до сих пор ищете? - робко спросила Лариса.
       - Все люди ищут. - Он был разумен, как никогда. - Но находят далеко не все. Поскольку сами не знают, что, в сущности, им нужно, и чего они так старательно добиваются. Хотя если не искать, зачем тогда жить?..
       - Но искать вечно нельзя! - справедливо возразила Лариса. - И потом... Вы можете все-таки ее найти...
       Тарас тоскливо вздохнул. Его взгляд передернулся болью. Сухо и холодно стиснутые губы провели жирную очевидную черту под не начавшимися отношениями двоих.
       - Нет, я никак не могу ее отыскать... И найду ее вряд ли. Но у меня впереди целая жизнь. Это немало.
       - Вы собираетесь искать всю жизнь?! - ахнула Лариса.
       - Собираюсь, - неласково ответил Тарас и повернулся, чтобы уйти.
       - Подождите, - жалобно попросила Лариса. - Постойте еще минуту со мной...
       Он притормозился...
      
      
       Однажды вечером, когда Тарас с аппетитом ужинал в квартире Тани Собакиной, она присела рядом и пропела чудным меццо-сопрано:
       - Я завтра собираюсь в центр, на Манежную площадь. Ты не хочешь туда выбраться, прогуляться?
       Тарас призадумался, но решил согласиться.
       Вообще он всегда был готов куда-нибудь пойти - туда, куда его звали. И чего люди дома сидят? - думал он еще в Киеве. Не понимаю... Видимо, потому, что все теперь при семьях, при работе от и до. Что поделать... Или я сам виноват? Отпал, отдалился от класса, от курса. А принять меня обратно они не особо хотели...
       - Давай тогда встретимся в половину пятого у фонтанчиков, знаешь, где все отстроили?
       Тарас кивнул.
       К положенному времени он выбрался из подземных светлых катакомб на поверхность, под солнечные яркие лучи. Слева расстилался городок из колонн, анфилад и фонтанов внизу, за перилами. Герб Москвы красовался над стеклянным колпаком подземных супермаркетов.
       Тараса окликнули, и он увидел Собакину, которая вела, твердо, взяв за рукав, девицу лет двадцати пяти.
       - Моя двоюродная сестра! - представила Таня. - Приехала из Нежина. Знаешь такой город? Давай сделаем так, - обратилась она к своему постояльцу чересчур деловито. - Я пока пойду поработаю в Центральной библиотеке, а ты погуляешь с моей сестрой. Хорошо?
       Тарас снова кивнул.
       Он слыл безотказным человеком, неспособным ответить "нет". И выполнить чье-то желание, сделать для кого-то доброе дело всегда было ему в радость, за которую не требовалась никакой благодарности.
       Собакина с удовольствием отцепилась от сестры и вручила ее Тарасу, направив к нему. Сестра по инерции пролетела два шага и уставилась на Тараса, улыбаясь растянуто и напряженно.
       Тараса взял под руку Собакину-двоюродную и повел. А Собакина-первая нырнула в подземный прохладный мраморный переход, освежающий после уличного жаркого света, и исчезла на другой стороне, среди зелени желтых институтов, как во мху Моховой, чтобы скрыться в недрах книгохранилища - огромного, глухого, высеченного рукой великана из океанического придонного мрамора.
       Собакина-двоюродная послушно и весело семенила за Тарасом, как заводная игрушка.
       Вскоре они уже стояли позади черных массивных фигур четырех коней, в широком плиточном проходе. Тугие струи, бьющие сверху, летели прямо над их головами, сливаясь и образуя водяную тенистую крышу. Здесь было прохладно и влажно, и мило сердцу. Изредка на лица попадали мелкие освежающие капельки.
       - Стоим тут, - бросил Тараса. - И конские зады смотрят на нас.
       Собакина-двоюродная, вжав голову в плечики, принялась тонко и стеснительно смеяться, словно рассыпая мелкие конфетки.
       - А мы смотрим на них! - сымпровизировала она ответ.
       Снизу, под перилами, виднелись маленькие мраморные ямы с зеленой прохладной водой, из середины которых росли скульптурные герои сказок. От тинистого дна бежали пузыри, и гуляющие с мамами дети непременно старались сунуть туда свои носы.
       Тарас взял Собакину-двоюродную за руку и вытянул из-под фонтанных ливней.
       Они дошли до Александровского сада и двинулись вдоль греческой пещеры, неожиданно врастающей здесь, привлекая внимание, в русскую кремлевскую стену. Собакина послушно и ритмично перебирала ножками следом за Тарасом, глядя в одну точку перед собой, вдаль.
       Тарас внимательно рассматривал ее. Собакина-двоюродная была плотнее тонкой Собакиной-первой. У нее были белые мягкие щеки, ротик бантиком и чуть завитые серые тонкие волосики. Белую ветровку дополняла длинная красная юбка на тюльпанообразно расширяющейся ниже талии фигурке.
       - Значит, в Нежине живешь? - спросил Тарас.
       - Ага, - стеснительно заулыбалась, пряча голову в плечи, Собакина-двоюродная.
       - Учишься, работаешь?
       - Уже окончила, - застенчиво сообщила она.
       - И на кого выучилась?
       - На юриста.
       - Понятно! Адвокат, прокурор? - деланно строго спросил Тарас.
       - Хи-хи-хи! - издала тоненько Собакина-двоюродная, стыдливо прикрыв ротик лапочкой. - Все гораздо проще - нотариус!
       - А-а! Будешь у себя в Нежине работать?
       - Да-а-а! Дома!
       - В Москву в гости приехала?
       - Ага-а! Жить я в Москву не хочу! У нас лучше!
       Тарас вытянул ее на Красную площадь, где гуляли толпы веселого народа, и зашагали они вдоль красных стен и башен крепости Москвы с зелеными кремлевскими шатрами.
       Тарас понял, что его спутница стесняется и радуется любой его реплике. Девушка охотно шла за Тарасом куда угодно, совершенно не имея собственной воли и желаний и моментально безоговорочно и с восторгом принимая все планы случайного провожатого.
       Так они дотопали до моста возле улицы Балчуг. Тарас болтал всякую чепуху и объявил, что фамилии часто соответствуют их владельцам. Например, сколько он ни встречал Широковых - и все они имели широкие плечи, встречал одного Щербину - так у него во рту отсутствовал передний зуб.
       Собакина-двоюродная тотчас залилась тоненьким солнечным смехом, слегка раздувая щеки. И вновь стушевалась. Ей было и смешно, и весело, и она так стеснялась всех своих чувств здесь, под небом Москвы...
       Неожиданно выяснилось, то дальше идти некуда - впереди Москва-река и набережные, узкие и тесные, до отказа забитые автомобильными, резко рвущимися вперед пробками и выхлопами. Плескались коричневые студенистые воды, как растворенный леденец.
       Собакина-двоюродная остановилась и затопталась на месте. Очевидно, если бы Тарас не взял ее опять за руку и не предложил пойти обратно, девица топталась бы здесь до вечера, не зная, куда лучше и правильнее идти.
       Они снова пересекли площадь. Периодически Собакина-двоюродная замирала нескладным столбиком, раскинувшим шелковые ладошки, и глазела на крупные домовые экраны, транслирующие какую-то рекламу. Затем Тарас срывал ее с места и тащил за собой. Собакина-двоюродная, перебирая ногами в кожаных туфельках, волочилась следом.
       - А у нас свадьбу праздновали недавно! - принялась вдруг рассказывать она. - Хорошо погуляли! Потом ездили на машинах по всему Нежину, возле реки припарковались и купаться пошли. Я шампанского выпила и вся красная стала! А в воду окунулась - так приятно! И на другой день тоже допраздновали на речке. И вечером снова купались, речка едва из берегов вышла! А обсыхали на травке, валялись и костерки палили. Вода прямо светилась!
       Тарас слушал и вдруг задумался о дальних просторах родной Украины. Там ведь уже тепло... И там можно отдохнуть, побыть совсем одному, упасть в траву и долго-долго смотреть в бескрайнее небо, распахнувшееся для полетов птиц. Так вот и нежинцы... Живут себе и зеленеют, и ни о чем серьезно не думают, беззаботные, как бабочки... У них, наверное, никогда не болит голова...
       - Ты первый раз в Москве? - спросил Тарас.
       - Нет, я сюда приезжала раз несколько, - отозвалась тоненьким смешком-колокольчиком Собакина-двоюродная, стеснительно отводя глазки. - Просто я давно тут, на площади, не была. Уже все позабыла...
       Они вернулись к исходной точке, где их обещала ждать Собакина-первая. Но она не показывалась.
       - Где твоя сестра? - спросил Тарас.
       - Не знаю, - развела руками, как заводная куколка, Собакина-двоюродная.
       - Пойдем посидим на скамейке, - предложил Тарас.
       - Дава-ай! Я тоже устала! - возрадовалась и засияла его покорная спутница.
       Они вышли на Манежную площадь, где скамейки стояли вокруг возвышений в виде чугунных вздутых громадных тумб с вделанными в них матовыми стеклами. И шлепнулись на белую скамейку, и долго сидели, молча отдыхая.
       А хорошо бы иметь такую жену, вдруг подумал Тарас, глядя на Собакину-двоюродную, сидящую рядом с застывшей улыбкой. Не имеет никаких желаний, во всем всегда охотно присоединяется лишь к моим... Лишнего не болтает, ибо вообще говорит, только отвечая... Сама никакой инициативы не проявляет и, следовательно, никогда не пристанет, что, мол, муж делает не то, что положено взрослому человеку... Никогда не впадает в меланхолию - хихикает в ответ на любой вопрос и сияет огоньком, уставившись в туманные дали. Образцовая жена! Лучшей не надо!
       Да и хитрая Танька явно познакомила их и бросила именно с дальним прицелом. Она мечтала пристроить сестру за хорошего парня.
       Они долго сидели, глядя, как возле Манежа дети гоняли в футбол войлочным шариком. Везде теперь дети бегают, думал Тарас, где хотят, даже у Манежа. Плохо это или хорошо?..
       Собакина-первая не шла. Очевидно, считала, что времени для знакомства прошло маловато.
       Тарас посмотрел вокруг и внезапно представил огромные тумбы с матовым стеклом из черного чугуна - колодцами, ведущими под поверхность земли, облицованную в плитчатый гранит, в тайны мира. Куда-то в подземелья, где катит морская волна, стремящаяся вверх, к северным просторам и огромному русскому небу...
       И вдруг заметил сидящую на соседней скамейке девушку. Она казалась очень похожей на ту, что он искал. Высокая, тонкая в поясе... Пушистые лохматые волосы цвета густого шашлычного кетчупа. Она? Да, очень напоминает. Очень...
       Тарас видел такую же в Киеве, бегущую на троллейбус. Она мелькнула и исчезла. И неизвестно, была то именно Она или нет. А эта?
       Тарас сидел рядом со спокойной и мирной Собакиной-двоюродной. И раздумывал о том, Она ли это - на соседней скамейке. И как выяснить... И надо ли вообще или все пустое...
       Рыжая никуда не уходила. С ней рядом сидел парень.
       В конце концов, решение подойти все-таки вызрело. Но под каким предлогом? И предлог неожиданно родился...
       - Извини, - обратился Тарас к Собакиной-двоюродной, - я пойду стрельну сигарету. Я вообще не курю, но сейчас просто нечего делать.
       Собакина-двоюродная заулыбалась и покорно закивала, мол, конечно, иди, а я посижу.
       Ну, какая милая девица! - вновь подумал Тарас. Прекрасная позиция - никогда ничего ни от кого не хочет! И очень просто! И как приятно, когда от меня ничего не хотят... Почему всегда от меня что-то требовали? В младших классах мама хотела, чтобы я учил уроки. В старших - чтобы не уходил из дома надолго. После армии - чтобы поступил в институт. В институте - чтобы следил за здоровьем. После него - чтобы больше зарабатывал. И так постоянно... Как это иногда надоедает... Люблю маму, но ее желания меня изводили. Да оставь человека жить по его усмотрению, ему так будет лучше! Зачем его дергать? Так можно задергать ему нервы вконец!
       Тарас встал и прошел на вечернем приятном ветерке отрезок между двумя скамейками.
       - Извините, у вас не найдется сигаретки? - но спрашивал он не у нее и не у сидящего рядом с ней парня, а у компании подростков рядом.
       Да, такое бывает, подумал Тарас. Смотришь издали - и кажется, что человек удивительно похож на кого-то. А потом подойдешь ближе и понимаешь, что это совсем другой... Просто дальнее расстояние исказило облик, создало такую рефракцию, что ты обманулся...
       Еще один холостой оборот колеса... Который по счету?
       Подросток нехотя протянул Тарасу сигарету. Он зажег ее и двинулся обратно. Белые скамейки невольно показались цвета пенной волны, а крупные черные тумбы - якорными железными бочками на берегах далекой Скандинавии...
       Он шлепнулся рядом с Собакиной-двоюродной, робко улыбнувшейся. И неторопливо дымил. Потихоньку начало свежеть и вечереть. Стали зажигаться фонари вдали, а потом - все ближе и ближе. Затем вспыхнули звезды.
       - Где гуляет твоя сестра? - спросил Тарас. - Может, нам ее не ждать? Она опоздала, - он посмотрел на часы, - уже на два часа.
       - Да, пошли домой! - сказала Собакина-двоюродная. - Только я не знаю, как туда ехать! Знаю лишь станцию - "Авиамоторная". Довези меня до нее, а дальше я доберусь сама.
       Они спустились в подземный переход.
       - Ой, как тут долго идти! - смущенно удивилась Собакина-двоюродная.
       - Да это что! - махнул рукой Тарас с видом опытного москвича. - Вот под площадью трех вокзалов такой длиннющий переход - ой-ой-ой! Катакомба чуть не в полкилометра! Идешь, идешь, а конца не видно. И выходишь на другую сторону площади и словно в иные миры. Там растут деревья, и тихо, и никаких тебе вокзалов, если всю катакомбу пройти насквозь.
       Собакина-двоюродная принялась весело и тонко смеяться, споткнувшись от легкого смущенья.
       Тарас ввел ее в вагон метро и довез до нужной станции, поддерживая спутницу, застывшую посреди вагона неуклюжим столбиком и уставившуюся куда-то вдаль мимо его уха.
       На выходе она горячо поблагодарила его. И он чмокнул ее в руку, предложив довести и дальше, но Собакина-двоюродная, засияв, сказала, что не надо, и она доберется сама.
       Вечером Тарас удивленно встретил Собакину-первую, явившуюся домой ближе к полуночи
       - Да, я задержалась, - сообщила она. - Но сестрица мне сказала, что вы прекрасно провели время, очень хорошо погуляли, и ты ей очень понравился! Она передает тебе привет. Так что все замечательно!
       Верно, подумал Тарас. Вечерняя прогулка удалась на славу. Во всех аспектах. Как всякая прогулка по Москве...
       А может, ему взять да и жениться на Собакиной-двоюродной?.. И жить себе тихо и безмятежно, выкинув на фиг из головы всякие там миражи и видения?..
       Таня ловко перехватила его задумчивый взгляд
       - А тебе понравилась моя сестра? - прямо спросила она.
       - Понравилась, - признался Тарас. - Но я не успел спросить, как ее зовут... Не хватило времени...
       Танька расхохоталась, закинув назад голову и блеснув белыми зубами.
       - В следующий раз я предоставлю вам времени побольше! - сказала она. - Тогда тебе должно хватить на все!
      
       24
      
       В родной город Лариса вернулась глубокой ночью в машине сияющего и раздувшегося от счастья, как воздушный шар, Дутикова.
       Лара позвонила ему и сказала, что хочет выйти за него замуж и жить с ним на своей малой родине. Что у нее будет ребенок от любимого человека, но если Семен - человек современных взглядов, над ним не тяготеют грязные предрассудки, и он действительно любит ее, Ларису, то никаких препятствий к браку королева не усматривает. Пусть Дутиков решает - сейчас или никогда.
       Бизнесмен хмыкнул. Подобного предложения ему еще никогда в жизни не делали и вряд ли сделают когда-нибудь в дальнейшем. Дети, в том числе чужие, его не смущали. Денег ему занимать не приходилось. А королева-Лариса поселилась в его сердце надолго и всерьез и не собиралась, судя по всему, оттуда выметаться.
       - Выезжаю! - коротко и решительно ответил Дутиков. - Буду возле твоего дома поздно, за полночь. Жди у двери!
       И Лариса честно и верно ждала, как Ярославна, кое-как одевшись и закрыв квартиру со спящим гимнастом. Обманывать Олега ей было невмоготу, а Семен... Семен - дело другое. Ему и обман как-то к лицу.
       - Идиотка! - сказала Тоня, выслушав сестру. - Дура серая! Возвращайся немедленно! И не смей никому говорить хоть полслово об отце ребенка! Это Олег - ты поняла?! До тебя дошло, непутевая? Как ты посмела бросить Олега?! Надо же - додуматься до бегства!
       - Но я теперь невеста Семена... - неуверенно возразила Лариса.
       - Кому и кобыла невеста! - грубо, конкретно и совершенно не в своем стиле высказалась Тоня. - Никаких дутиковых! Достаточно нам одной Алены! Поезд на Москву по расписанию уходит через час. Бери у своего финансиста деньги - и гудбай! Он это переживет. Для Олега придумаем какую-нибудь подходящую оправдательную для тебя версию, ты себе голову не ломай. Лара, мы тебя ждем! Всех детей, которые у нас появятся, будем растить вместе! Сколько бы и от кого их не было! Ты ведь, сестренка, все равно ни в какой клетке не запоешь и в неволе не размножаешься. Ты меня слышишь, глупая?!
       - Слышу... - робко прошептала Лариса. - Я соберусь мигом...
       Из трубки доносились ее тихие горькие всхлипывания.
       На полу лежали теплые лунные дорожки...
      
      
       Тарас пристально оглядывал Ларису. Тимирязевский парк гудел глухо и недобро.
       - Вы меня не забыли? - робко спросила она.
       Он пожал плечами:
       - Да нет, почему... Я вас очень хорошо помню. И ваш городок...
       - Давайте вернемся, - предложила Лариса. - Там квартира... Она сейчас без хозяина. Мы можем там немного посидеть.
       Петрович как раз очень вовремя и предусмотрительно отбыл делиться цирковым опытом за рубеж и отдал Ларисе ключ - присматривать за цветами и стучать на компьютере, редактируя его воспоминания.
       Тарас нехотя вздохнул и пошел за Ларисой.
       В квартире Петровича она радостно захлопотала - тотчас накрылся маленький столик, появились сладости, фруктовые соки, чай, колбаса и бекон. Но все было скромно и камерно, не в пример некоторым широченным пирам в общежитии, которые устраивали порой ребята в Киеве на свои дни рождения.
       - Как говорил Сократ - "пьянство - добровольное безумие", - пробормотал Тарас. - И он, как известно, плохо кончил. А Рабле говорил наоборот: человек отличается от животного тем, что пьет не просто для утоления жажды, а на пиру.
       - А Рабле как кончил? - спросила Лариса, усаживаясь напротив.
       - Не помню, - честно пожал плечами Тарас.
       - Все кончили одинаково - все умерли, - улыбнулась Лариса.
       - Да, - разгорячился Тарас, - но одно дело умереть в восемьдесят лет, а другое - в сорок!
       - И ведь действительно, ни одно животное не пьет. Значит, не пить естественнее! - поторопилась согласиться с ним Лариса
       - Почему? Бывает, пьют и собаки, если их научит хозяин! - возразил Тарас.
       - Ну, и зайца можно научить курить! В цирке это запросто. Я не о том!
       Тарас распалялся оттого, что эта совершенно ненужная ему девица все-таки вынудила его пойти с ней в порядке срочности. И ему хотелось спорить и дальше. Зачем - непонятно. Просто ради самого спора.
       - Если уподобляться животным - тогда уж во всем! - заговорил он. - Если ты сказал "а" - говори и "б", как учит пословица! Если говоришь: не пью, ибо не пьют животные - тогда уж и ходи на четвереньках...
       - И не носи штанов? Я вас понимаю... Но я бы с удовольствием стала животным, если бы имела такую возможность.
       Тарас ошарашенно присвистнул. Ему стало жалко девушку, докатившуюся до таких мыслей.
       Он не переносил уныния. Один вид человека, пребывающего в постоянной черной депрессии, скорби и молчаливой обиде на жизнь резал его душу и обжигал. Уныние Тарас справедливо считал темным грехом. И всегда бежал от таких людей, они его отталкивали. Он даже предпочел бы крик и хамство, нежели безмолвную и тихую безнадегу и неверие в свет.
       Они с Ларисой чокнулись и выпили. Тарас легко захмелел, потому что давно не ел, и чувства вырывались в спиртовом огне.
       А я очень странно устроен, подумал Тарас. Мне хочется выпить, только если у меня хорошее настроение. Люди обычно пьют, когда им плохо, чтобы заглушить свою боль. Но если мне плохо, то от выпивки становится еще хуже. А когда мне хорошо, то вино делает меня лучше и счастливее.
       - А от чего, по-вашему, еще можно получать кайф? - поинтересовался у Ларисы Тарас.
       - От любимой работы, - отозвалась она, глядя на него во все глаза.
       - У меня она есть. Самая любимая. Ну и что? По-моему, маловато.
       - А общение с людьми?
       - В свободное время я довольно часто тусуюсь. У нас, ученых, график работы часто вольный.
       - Вы ученый? - удивилась Лариса. - А как же вы попали в наш город? А потом в Москву? Вы теперь здесь работаете?
       - Нет! - отрезал Тарас. - Просто подрабатываю... Не по специальности. И какая разница, кто куда как попал?
       Он не собирался откровенничать с этой девицей.
       Лариса смутилась и поспешила сменить тему.
       - А вам нравятся лишь женщины, которые занимаются науками? - спросила она, улыбнувшись кокетливо и так недвусмысленно, что прозрачность намека сразу стала ясна. - Каким-нибудь ионным излучением?
       Тарас снова пожал плечами:
       - С чего вы взяли? Я ничего подобного никогда не говорил.
       - А кого вам хочется найти? - отважилась спросить Лариса, решившая допытать этого психа, раз уж представилась такая возможность.
       Тарас помрачнел:
       - Каждому хочется найти одну-единственную необходимую ему женщину... Это идеал, призрак... Но он нужен всем. И мне в том числе. Это очень важно. И я буду его искать.
       - А если не найдете? - неуверенно спросила Лариса.
       - Если не найду... - Тарас помолчал. - Ну, если не найду, то убегать в монастырь все-таки не стану ... Буду жить совершенно нормальной хорошей жизнью и работать, но только, боюсь, начну налегать на водяру!
       Лариса вздохнула. Она пыталась понять этого таинственного человека.
       - А, может, не стоит так все воспринимать? И лучше просто все забыть? Ведь, наверное, есть вопросы, которые нет смысла решать, а надо взять и плюнуть на них! И избавиться от них таким образом. Иначе получается жизнь с каким-то надрывом. Словно вы живете в другом мире...
       За окнами совсем стемнело, лишь край неба, видневшийся за незадернутой шторой, еще краснел, как клубника со сливками. И снова застучал мелкий дождь.
       Тарас мысленно согласился с Ларисой, но не собирался ничего признавать вслух.
       - Вероятно, вы правы, - сказал он, стараясь быть вежливым. - Мне самому иногда бывает неясно, зачем я кого-то ищу. И со мной порой творится нечто странное... Словно что-то находит на меня, какая-то тоска накатывает и рвет, мир темнеет... Будто бы нечто говорит - больше не надо никуда идти. И это иногда звучит так отчетливо, как сигнал беды... Этот мой внутренний голос... Но я не знаю, верить ему или нет.
       Тарас замолчал и допил свою рюмку. Интересно, а что все-таки произойдет, если он найдет Ее? Какая Она? Что любит и что не приемлет? И ведь Она его тоже никогда не видела... И тоже ничего не представляет... Пока они совершенно друг другу непонятны... Уходят в безмерную неизвестность...
       - Вообще я терпеть не могу обсуждать свою личную жизнь! И чужую тоже! - заявил Тарас. - Начинаются вопросы типа: "А сколько у тебя было до армии и после нее женщин?" Все на таком примитивном уровне! Все всегда начинают у меня допытываться: ты живешь один, а почему? Всем жутко любопытно. Да кому какое дело, кто у меня когда был или есть?!
       Повисла пауза. Лариса потупилась, потерзала колготки на коленях, а потом, уже немного пьяная, посмотрела искренне-блестящими глазами и, прижав ладошки к груди, душевно и открыто вдруг выпалила:
       - Тарас, никогда не женись без любви! Тебе это противопоказано! Ладно?
       - Ладно, - простодушно согласился Тарас. - Не буду!
       - Ты ведь на самом деле хорошо живешь! - продолжала Лариса.
       - Верно. Я не жалуюсь на жизнь. Мне жаловаться на нее - грех. У меня есть замечательный дом, родители, любимое дело... А это и есть счастье...
       В сиреневом тумане опьянения и раскованности Тарас встал и церемонно поцеловал руку Лары, а она чмокнула его в щеку.
       - Иногда я думаю, что никакой моей девушки на свете просто нет и не было... - размышлял вслух Тарас, садясь рядом с Ларисой. - Или она умерла от несчастного случая или гриппа... Не могу найти... Нигде... Наверное, никогда не найду... Никогда...
       - Умерла-а? - протянула Лариса и заговорила горячо и вдохновенно: - Нет, этого не может быть! С чего ей умирать? Она жива-здоровехонька! И, вероятно, живет на соседней улице! Просто вы не подозреваете об этом! Хотя... - Лариса призадумалась и сказала уже совсем другим, жестким и насмешливым тоном: - Но ведь неизвестно, хочет ли она видеть вас! А если она, эта ваша мечта, давно вышла замуж, у нее семья, дети? И не нужны вы ей, у нее совсем другие идеалы! Тогда как?
       Тарас съежился и словно стал меньше ростом. Его больно ударили холодные и страшные, бьющие наотмашь слова, ни с того ни с сего произнесенные тихой Ларисой.
       - Да заткнись ты! Перестань молоть о том, чего не понимаешь! - заорал он, чего обычно себе не позволял, всегда спокойный и сдержанный. - Да что ты вообще знаешь обо мне и о ней?! И почему берешься предсказывать?! Ты Нострадамус или слепая Ванга?! Кто ты такая, чтобы судить?!
       Лариса замерла, ошарашенная взрывом Тараса, ударившегося в истерику. И пролепетала:
       - Ну, извини, пожалуйста... Я не думала, что это так тебя заденет. Прости...
       - Вот именно, что думала! - крикнул Тарас. - Потому и сказала! Все рассчитано, ты вовсе не дура!
       Крыть было нечем. Лариса молчала, сжав в пальцах рюмку. Да, все правильно... Она пыталась ему раскрыть глаза на мир, пробовала его удержать... Грубо и жестоко... Но честно...
       - Ладно, хватит, - обронил тяжело дышащий Тарас. - Это, в конце концов, мое дело, и я в него не вмешиваю других. Так что и ты не вмешивайся!
       Жизнь возвращалась на круги своя. Эмоциональный срыв улегся. Они снова выпили. И Лариса с удовольствием отметила, что они перешли на "ты".
       Тарас долго сидел молча и задумчиво. А потом совершенно неожиданно медленно проговорил:
       - Иногда на меня накатывает тоска... Очень редко, но бывает...
       Лариса вопросительно вскинула на него глаза.
       - Я вдруг думаю: а ведь когда-нибудь я останусь совсем один... Конечно, это произойдет нескоро. Еще сотни лун сменят фазы и горы изменят ландшафт. Но все-таки это произойдет... Рано или поздно наступит одиночество. Пустая без родителей квартира и я...
       - Человек обычно не бывает совсем один, - опять горячо заговорила Лариса. - Хотя случается, что единственный его собеседник - продавщица гастронома, но это редко. И все зависит от человека.
       - Да, наверное... Да и жить одному по-своему неплохо: никто дома не дергает и можно бродить сутками где угодно. Но ты имеешь в виду друзей...
       Тарас вспомнил Тита и усмехнулся.
       - Конечно! - кивнула Лариса. - И тебя ведь они есть? И наверняка появятся еще, если ты будешь их искать.
       - Искать... - повторил Тарас. - Опять это слово... Но, видимо, семья, жена, дети - это не мое.
       - Опять ничего неизвестно, - возразила Лариса. - Все очень переменчиво! Семью заводят и в тридцать лет, и в сорок. Какая разница? Так что не надо загадывать. Просто живи себе, и все найдется! Я в этом уверена!
       Они еще некоторое время посидели молча. И Тарас подумал, что у этой влюбленной в него Ларисы немало жизненной хватки, оптимизма и умения смотреть вдаль светло и спокойно. Она борется за свое место под солнцем. И пробует понять его, Тараса... А такие люди способны стать духовной поддержкой...
       - Твой поиск... - осторожно вновь углубилась в беседу Лариса. - Это только адреналин в крови и волнующая тайна. Если к загадке нет отгадки, то возникает справедливый вопрос - а была ли загадка? Ты ведь сам сомневаешься в ее существовании...
       - Все равно идеи и люди не исчезают бесследно! - хмуро возразил Тарас. Ему вновь захотелось спорить. - Есть закон сохранения материи и на метафизическом уровне! Бессмысленных действий нет!
       Лариса сильно усомнилась в непреложности его утверждения.
       - Я не о том... Ты слишком упорно ищешь ее... И упорно ее не находишь. В этом есть что-то показное... Ты придумал ее, ее внешние черты, выдумал, что якобы тебе нужна именно она... Даже придумал не до конца, многое оставив в тумане. И сам отлично знаешь, что не найдешь никогда - потому что ищешь несуществующую, воображаемую личность! По-моему, твоя беззаботность и твои глубокие проблемы, на которые тратится столько сил - вещи несколько разные. Проблемные люди ведут себя не так, как ты. Ты изобрел себе трудную загадочную любовь, чтобы казаться иным, чем есть на самом деле. Вот и все...
       - Решила рассчитаться со мной за свои обиды? - спокойно и холодно осведомился Тарас.
       Лариса не ответила и продолжала:
       - Я недавно шла через парк и заметила небольшую группу парней с картонными мечами и щитами. Несколько ребят громко разбирались между собой и скандалили. Остальные смотрели... Одни москвичи считают, что прыгают какие-то козлы с мечами и мешают гулять в Нескучном саду. А другие говорят: "Молодцы ребята! Если жизнь не сказка, так придумай ее сам!" Что толкиенисты и делают. Вот и тебе нравится жить со своей сказкой о поиске. Но мне кажется, что ты заигрался и пора остановиться. Это опасные фантазии и ложная, нарочитая тайна. Ты ищешь пустоту, и сам все прекрасно знаешь...
       - Эти ребята из военно-исторических клубов, которые понаехали... - поморщился Тарас. - Какой-то дурдом, психи... Иначе толкиенисты! Я тоже однажды встретил на улице трех девиц в серебристых плащах. Я разыскивал одну фирму, куда нес документы. Москву-то знаю еще плохо... Ну, и обратился к ним: "Девушки!" А они мне отвечают громко, твердо и спокойно: "Мы не девушки". Я был несколько ошарашен - к чему сразу такая откровенность с незнакомым человеком?.. Смутился даже. Исправился: "Ну, ладно... Вы не подскажете..." И тогда они мне, непонятливому, объясняют, не дослушав: "Мы не девушки - мы эльфИйки!" Тяжелый случай...
       Лариса засмеялась.
       - Кто-то сказал, что античности нет, она придумана средневековыми книжниками. И Шекспира нет, и Гомера не было, - спокойно продолжал Тарас. - А мой вечно поддатый приятель Тит вообще заявил, что кроме России никаких стран в мире не существует. За границами России ничего нет! А людям, которые летят в командировку или в турпоездку за рубеж, просто в самолет накачивают специальный газ, их глючит, и они видят, что якобы побывали за границей. Он, конечно, пошутил, только... - Тарас затих. - Ладно, хватит! Мы сейчас забираемся в такие дебри, где чистый разум скоро будет бессилен! Наверное, есть вещи, которые до конца и не познаЮтся, а некоторые тайны не должны открываться полностью... Так даже интереснее.
       Лариса задумчиво глянула на него. Он выглядел неприкаянным... Ходит-бродит и не знает, к кому и чему приткнуться... Хотя вехи для себя давно определил. Он просто слишком волен и свободен от всего. Но ему холодно одному, и он очень боится терять друзей. А в этом плане у него все зыбко. Хороших друзей нет... Только какой-то Тит... И в жизни с возрастом все труднее заводить новые контакты.
       Зачем он ищет свой мираж? Не для того, чтобы жениться, и даже не для того, чтобы провести ночь любви... Он о чем-то хочет с ней говорить. А о чем? О любви? Непохоже.
       В нем нет ничего подозрительного и страшного. Тарас не обидит и головастика! А его эпопея с девушкой - какая-то игра. Жить без нее не так интересно. Интереснее - жить с загадкой. Напустить легкий туман. Что-то искать. А зачем - неважно, важен процесс, а не результат... Можно специально искать то, что очень далеко. Он идет по пути сложности. Или Лариса чего-то не понимает...
       А вдруг это намного сложнее? Нет, чепуха... Он любит только работу. А в остальном просто-напросто несерьезный человек...
       Лариса окончательно запуталась.
       Где правда, где ложь?.. Где суть, а где слой, оболочка? Душевное, а не духовное?. Но и серьезный человек может нуждаться в прикрытии легкомыслием... В потаенности Тараса есть какая-то притягательность... Словно уехал человек в горы. Поднялся в снега. И не хочет оттуда уходить. Мир белых бескрайних стихий берет его душу в свое пространство, и там душа успокаивается. И можно мчаться на сноуборде и покорять вершины, но главное - жить глубиной сердца, бесконечным воздухом и высотой, уходящей к небу. Вершины... Высь...
       - Все твердят: у нас трудное время, - внезапно резко сменил тему Тарас. - Но никто не объясняет почему. Может, вовсе и не так? И в жизни все на самом деле просто, а мы ее запутываем? Люди разные и живут все на свой манер... Одни действительно ходят со скрученными мозгами, вечно подавленные, и талдычат о непреодолимых сложностях. Зато другие пробиваются, что-то придумывают, работают, крутятся...
       - А ты? - спросила Лариса.
       - Я - не то и не другое. Всегда весел и всем доволен, но в то же время плыву по течению. В какой-то момент разум должен смириться. Полагаться на голый разум нельзя - чистый рационализм ведет к тупику, приводит к падению. Если познавать алгеброй гармонию... Это путь к софистике, к полному нигилизму. Надо во что-то просто верить душой. А что разум? Он не всесилен. Можно вычислить сто вариантов, а тебе выпадет сто первый! Так что лучше доверять интуиции и считать дух выше разума. Давить на судьбу - самый нелепый из всех наших поступков!
       - Значит, ты ей всегда и во всем подчиняешься? - спросила Лариса. - Без выбора?
       - Ну да, - кивнул Тарас. - Так я понял, что хочу заниматься наукой... Это, конечно, сегодня - полная нищета, хотя понятно, что без науки и искусства нельзя, без них общество вырождается. Только можно плюнуть на это и действовать по-другому, и стать другим - искать кусок покрупнее и продавать все, что угодно...То есть выбрать деньги, практическую коммерческую деятельность. Тоже занятие... Но я почему-то не сумел себя перестроить... Ну никак... И занимаюсь экологией. Мы готовим другие пути, отличающиеся от тех, что привели мир в сегодняшнее состояние. Я думаю, у человечества будут эти новые пути. Люди научатся перерабатывать отходы, хранить информацию. И, в конце концов, справятся с кризисом.
       Лариса слушала с интересом.
       - Знаешь, что я в недолюбливаю в людях? Хронический дилетантизм. Когда они постоянно берутся то за одно, то за другое, и в результате все бросают. Когда занимаются буквально всем и ничем по-настоящему. А знаешь, в чем меня обвинил как-то мой приятель Тит?
       Лариса покачала головой. Странный вопрос... Откуда ей это знать?
       - Он объявил, что у меня все хорошо потому, что я, в сущности, живу рутинно. Чересчур привязан к дому. Мой узкий круг - родители. И я не собираюсь от них отделяться, как другие. Что я живу припеваючи, долго сплю и сладко ем, и гуляю где хочу... И все потому, что я холост. Мне не нужны деньги на содержание своей семьи. Иначе мне бы пришлось трудиться уже для денег, а не для одной любимой науки! И чтобы продолжать такую тихую жизнь и делать только то, что нравится, пусть даже полезное для страны, я должен сохранить свой статус-кво. А такая привязанность к дому и нежелание ничего творить в социальном плане - тоже может тормозить. Я вряд ли уеду далеко от дома, как раньше, когда люди ехали строить дороги в тайгу...
       - Всегда найдутся те, кто поедут, - логично заметила Лариса. - И делать надо действительно то, что хочешь. Кроме того, научные открытия чаще совершают в лабораториях, а не в пути. И разве ты так привязан к дому? Ведь вот взял да и уехал... А ты когда-нибудь любил?
       Тарас хмыкнул:
       - В восьмом классе. Первая любовь, она же последняя. Потом мне нравились почти все милые девочки. Одни больше, другие - просто так... Совершенно несерьезно...
       - И ты - убежденный отшельник?
       - Почему убежденный? - усмехнулся Тарас. - Я не сектант-воздержанец и не отмороженный. Дело не в этом. На меня самого девушки никогда особо не смотрели. Не находилось таких. Вот и весь сказ!
       - А я знаю почему, - защебетала обрадованная Лариса. Она даже не обиделась, что Тарас не принял всерьез и ее чувства. - Ведь ты не хочешь жениться, так? И в то же время не выглядишь легкомысленным. Значит, девушки, мечтающие о свадьбе, обходят тебя по одной причине, а настроенные на несерьезные отношения ищут людей попроще. Ты слишком умен для них, слишком сложен, высок духом. Понимаешь? Для похотливых хохотушек нужны веселые развязные парни, внешне обязательно похожие на Лео ди Каприо! Ларчик раскрывается значительно легче, чем ты думаешь! -Лариса запнулась. - Но та... которую ты ищешь... Разве ты не хочешь жениться на ней?..
       - Ни в коем случае! - скривился Тарас.
       - Ты просто хочешь переспать с ней?
       Наступило задумчивое молчание.
       Затем Тарас заговорил медленно и размеренно, словно впервые прорабатывая этот вопрос:
       - Не то чтобы хочу... Но если это будет единственным способом с ней пообщаться и она этого захочет - то да, я пересплю с ней. Но мне лично это не нужно. Совсем не обязательно... По обстоятельствам...
       - А чего ты хочешь добиться?
       - Выкинуть из жизни точку, - ответил Тарас. - Понимаешь, в дни своей трудной юности я оставил в подсознании несколько точек. Целых пять... Пять задач в своей жизни. И четыре выполнил, четыре точки выкинул. Осталась одна-единственная... Новых точек нет и больше не будет. Я уже другой человек. Но эта последняя... Я просто чудаковатый человек, Лара... Со странностями... Многие так думают.
       - А я вот так не думаю! - возмутилась чужим мнением Лариса. - И я... я люблю тебя... - вдруг выпалила она.
       Тарас растерянно взглянул на нее и почувствовал теплую, почти солнечную светлую энергию, мягкую и нежную метафизическую тягу к родной и неожиданно близкой ему Ларисе, к ее телу и душе... Эта мало знакомая ему женщина словно пыталась заполнять его пустоту определенным смыслом.
       И каждый должен поступать, как душа велит... Каждому так спокойнее.
       После дембеля Тарасу стал свойственен комплекс вины. Намучивший маму до армии своими вечными уходами из дому, он потом вдруг решил исправиться и начал страшно бояться обидеть кого-нибудь. И сейчас ему было трудно оскорбить Ларису. Да она и не заслужила никаких обид...
       Как там сейчас Мила? - неожиданно подумал Тарас. Наверняка вышла замуж. Такие симпатичные добрые девушки всегда находят семью. И живет она теперь в снимаемой комнате с мужем, а рядом в кроватке с высокими перилами спит маленькая дочка... Или сын.
       А ведь я мог сам оказаться на месте ее мужа, думал Тарас. Она всегда была со мной ласковой, ждала моих приходов в общежитие... Как она плакала тогда во дворе больницы, услышав, что я уезжаю...
       В последнее время к Тарасу стали приходить упорные мысли о женитьбе. Он брался порой рассуждать: а вот хорошо взять в жены ту или эту. Но если бы он представил себе, что та или эта действительно согласна стать его женой, то наверняка тотчас отказался бы от своей идеи. А пока видел, что никто не проявляет к нему интереса, то снова придумывал и рассуждал, что вот, мол, не судьба, и стоит подождать иную, ту самую... Хотя в глубине души опять-таки понимал, что никакая другая ему не надобна. Все это - игра воображения. Он фантазер. И девушек любит только обнимать и целовать. И просто смотреть на них.
       А окружающие его девушки уплывали куда-то прочь, уходили в страну прошлого, оставляя Тараса наедине с его судьбой...
       - Подскажи, что мне делать? - мысленно спросил Тарас Милу.
       Она пожала плечами:
       - Ты становишься серьезным? Или снова игра?
       - Это от тоски и холода, - объяснил ей Тарас. - Подымается ветер... А я легко оделся, думал, будет теплее...
       Он ждал чего-то нового. Наверное, начинался какой-то свежий виток. Вероятно, он наладит оборванные нити.
       Тарас вдохнул аромат вечерних теней, вина и фарфоровых зверюшек, в изобилии украшавших квартирку циркового Петровича. А вдруг Лариса - именно та, что ему нужна?! Рослая, очень стройная в талии... А волосы - пушистые, немного вьющиеся, цвета тропического лечо... Мысль поразила его, повлекла за собой. Заворожившая, понесшая вихрем...
       Тарас резко опустил плавящиеся, как бурный воск на солнце, глаза. Нет... Это точно не она. Исключено...
       За окнами свистел ветер, уносясь в дальние дороги, среди которых навсегда исчезла неведомая девушка... Чудес не бывает... Или все-таки бывают, но очень редко.
       Затеплились кухонные огни в домах. Тимирязевский парк сгустился во тьме. Безграничное кроткое сияние фонарей разливалось по проспектам и воде и падало на город. И словно расплывался серый бетон, и травянистые квадраты переулков, которыми сейчас уже никто не бродил, затерянные в укромной тени...
       Почему у Тараса такой торный и сложный путь?.. Но он всегда шел на Свет... Видел его незыблемость в душах и верил в солнечную породу человека. И знал, что к этой породе можно приблизиться дружбой и добрым делом. Давно чувствовал незримое счастье в духовных глубинах. Такая глубина ему померещилась в Ларисе...
       Она искоса наблюдала за ним. Милая улыбка, немного растерянная и вопросительная - словно Тарас постоянно размышлял о том, как смотрит на него мир, как воспринимают его люди... Улыбка с вопросом: а хорошо ли, что я такой и именно так говорю с вами? Правильно ли я все делаю? Не сердитесь вы на меня, не обижаетесь? Извините меня, если что не так!
       Но, несмотря на это, Тарас смело шагает по жизни дальше, придомный холостяк, любящий своих родителей и друзей. Его улыбка и его бодрость неизменны.
       А Тарас понял вдруг, что все старое - уже неважно, это шелуха. Да, он аморфный и странный. Ну и что? Зато неожиданно нашел духовную глубь и высь. Она сидела рядом с ним. Лариса, его земная любовь, наполнившая душу теплом, как печка зимой способна оттаять любую тоску на фоне затянутого в тучи неба. И сверх этого ничего не нужно. Все свершилось. Он обрел то, что искал. Это истина, которую нельзя познать, но к ней можно приблизиться.
       Качался уютный свет вечерней люстры, накаляя понемногу белые потолки, озаряя мерцающий в уголке экран телевизора и приятную полутемень соседней комнаты.
       И Тарас подумал о том, как лягут они спать с Ларисой, и налетят из-за белых занавесок мошки... А потом, уже во тьме, полетят обратно, растворяясь в просторах уснувшего парка, когда затихнут крики лихих мальчишек и рев их мопедов.
       Они с Ларисой сейчас вдвоем. И каждый из них - в своем мирке. Но время задавать вопросы пролетело... И что загадывать? Жить надо настоящим... Он взглянул на Ларису. Да... Вот оно - самое что ни на есть живое настоящее.
       Лариса улыбалась ему мягко и согревающе, как летняя ночь.
       А когда придет будущее - они станут говорить обо всем обычном. Ничего не добавят к сказанному и не спросят ни о чем особенном. Потому что особенного ничего нет вокруг них, кроме их сердец и души окружающей природы. Здесь... Сейчас...
       Они подняли вдруг разом головы. Почувствовали, как вечер им улыбнулся. Тарас встал, распахнул форточку навстречу свежему ветру, и, хмельной, тяжеловатый от выпитого, приблизился к Ларисе неожиданным резким броском и обнял за узкие плечики...
      
       25
      
       Тоня поняла, что пришла пора объясниться с Наной. Устранить все неясности и выяснить подробности. В конце концов, кто она - эта загадочная девушка? Откуда явилась и зачем? И для чего выдумала себе отца, избрав для этой роли Юрашу?
       Вопросы не давали Тоне покоя. И она решила покончить с ними раз и навсегда. Воспользовавшись редким удачным моментом, когда Денис куда-то смылся, и она осталась с Наной наедине, Тоня усадила девочку напротив и приступила к допросу.
       - Как тетя Дениса, - торжественно начала она, - я имею право кое-что знать. И просто даже обязана поговорить с тобой начистоту. Что происходит? Я понимаю: молодость, ветреность, любовь рассеивается прямо в воздухе, как грипп... Ну а дальше? Ты любишь Дениса?
       Девочка опустила кофейные глазки:
       - По-моему, да...
       - По-твоему? - иронически хмыкнула Тоня.
       - Но в этом вопросе самое главное - мое мнение! - логично ответила на иронию Нана.
       Девчонка была очень неглупа.
       - Значит, вы собираетесь пожениться? - настойчиво продолжала выспрашивать Тоня. - Но Денис будет учиться еще пять лет. И ребенок... Кто вас будет кормить? Я? Моих редакторских денег на все про все не хватит! Даже если я начну брать подработку и сидеть ночами.
       Нана молчала. А что она могла ответить?..
       Тоня начала закипать:
       - А как смотрит на твою жизнь твоя мама? Что она говорит по этому поводу? И где она?
       Девочка мялась, как-то неестественно, непохоже на нее сжавшись.
       - Мама... - пролепетала она, наконец. - Она... здесь... Я вообще все выдумала: и про Сухуми, и про папу... Я родилась действительно там, но мы оттуда уехали, когда мне было полтора года. Я ничего не помню... И про папу мама мне ничего никогда не рассказывала... И фотографий его никаких нет... А этого человека, в одной рубашке и шортах я встретила случайно... Он шел по мокрому снегу в сандалетах без носков... И он мне почему-то страшно понравился...
       Ашмарин, с удовольствием подумала Тоня, ну как же, это сам Ашмарин... Разве он может кому-нибудь не понравиться?..
       - Мне всегда хотелось, чтобы у меня была семья... - шептала Нана. - Вот как у вас... Все равно, что тетя... У вас хорошо, дружно...
       Тоня усмехнулась про себя. Дружно... Ну ладно, зато это взгляд со стороны... Кроме того, устами ребенка...
       - А мама... Она сначала чем-то торговала... А потом ей не понравилось... И она стала искать мужчин... В основном иностранцев... У нее есть какой-то дядька-сутяга...
       - Сутенер, - автоматически поправила Тоня, понемногу впадающая в ужас.
       - Да... Я все время забываю это слово... Оно плохое... Ну, вот... Мы стали хорошо жить. Мама и мне предлагала заняться тем же. Говорила, неплохой заработок. Она красивая... Но мне все это противно, я не могу... А школу я давно бросила... Мама не следит, учусь я или нет... Она очень занята, у нее свои проблемы... Потом я встретила Дениса... Случайно... И пришла к нему... Мне у вас спокойно... Не прогоняйте меня... А что будет, я не знаю... А вы разве знаете?..
       Тоня слушала девочку с нараставшим страхом. Она давно подозревала нехорошее, чувствовала, что дело тут нечисто, но до такой степени... Это не Таня - любимая женщина братца Костика... И Денис Тоне теперь куда ближе и роднее драгоценного братца... Хотя бедные родители явно сломались именно на его возрастных выкрутасах...
       - Я не собираюсь никого выгонять, - сказала Тоня. - Если ты нужна Денису, а он - тебе, тут ничего нельзя трогать, и нельзя вмешиваться и исправлять на свой лад. Но ведь у тебя тоже должна быть профессия, образование, ну на что-то ты должна годиться в жизни, кроме как спать с Денисом и рожать ему детей?!
       Нана подняла голову. В кофейных глазах искрились маленькие слезинки.
       - Я постараюсь... - прошелестела она. - Я попробую что-нибудь делать... Чему-нибудь научиться... Вы мне помогите...
       Тоня кивнула. Правда, она не представляла своей помощи в реальности, но все равно...
       Девочка смотрела на нее внимательно. И Тоня стало стыдно: она поняла, что Нана догадалась - теперь, после ее откровения, тетка Дениса не сумеет относиться к ней по-прежнему. Хотя будет пытаться ради любимого племянника.
      
      
       Дениса внезапно потянуло постранствовать одному в рассветном тумане, в прохладе, сбежать от всех и почувствовать себя наедине с огромным миром. Остаться один на один со своими нелепыми проблемами, с будущими вступительными экзаменами, с мыслями о Нане, которая неожиданно ворвалась в его жизнь, возникла из снежной метели то ли Снегурочкой, то ли Весной, то ли обычной снеговой бабой, только юной...
       И будущий отец рано утром отчалил на метро подальше от дома и нарочно двинулся крюком вдоль одному ему ведомых полей и просторов.
       Город еще не просыпался - было воскресенье. Дэн без дороги пересек холмы, мокрые и покрытые еще прошлогодней, высохшей по-стариковски травой. Он выбрался на шоссе, держа курс на далекий заводец, куда бегал когда-то в гости вместе с другом Колюном к его отцу. Тот здесь работал. Но сейчас завод спал, и не светились даже окна охраны.
       Денис неторопливо чесал по шоссе. Справа лежала равнина, вдали поросшая лесом, куда убегала размокшая глинистая тропинка и где валялась здоровенная покрышка для большой машины. Слева виднелись ржавые, много лет назад брошенные в кустах цистерны на высоких распорках. А впереди, шагах в пятидесяти по шоссе, Денис увидел двух людей, которые стояли, беседуя. Их он и искал. Еще дальше мирно дремал припаркованный автомобиль.
       Чей это? - подумал Денис. Нежели парни обзавелись личным авто? А почему бы и нет? Но кто из них - Колюн или Мишка?
       Дэна будто что-то дернуло при взгляде на бывших одноклассников. Какая-то волна духовной черноты ударила оттуда, с большого расстояния, от этих двух фигур. Его резануло, словно он почуял некое опасное, поджидающее его поле.
       Денис удивился такому ощущению и не поверил ему. Он презирал подобные субъективные веяния. Но ему почему-то дико не хотелось идти туда, к двум приятелям. Раньше у него никогда не случалось никаких предчувствий и с ним не происходило ничего сверхъестественного. И сейчас он мог запросто пойти назад или свернуть. Приятели не догнали бы его. Да они вообще не смотрели в его сторону, а увлеченно болтали. Но Дэн смело двинулся вперед. Нет, ничего плохого не произойдет, думал он, игнорируя навязчивое желание выбрать другую дорогу. А еще лучше вернуться к метро. Нам нужно поговорить, иначе зачем они меня вызвали сюда в такой ранний час? - размышлял Денис. Звонили, просили...
       Он вразвалку шагал вперед. Приятели уже заметили его и заулыбались. Колюн приветственно замахал рукой. Дэн заметил на его кисти цветную татуировку. Это было что-то новенькое...
       Денис подошел к бывшим одноклассникам и остановился. А они пронзительно смотрели на него несколько мгновений, а затем быстро приблизились и окружили с двух сторон.
       Они стояли рядом с Дэном и смотрели холодно и презрительно. Какие-то слизняки...
       - Здравствуй, - противно протянул Миша. - Давно не видались...
       Денис молча покосился на него. Неожиданно родившийся страх забил тревогу и морозом пробежал по спине.
       - Ты дурак, - очень спокойно, даже флегматично протянул Миша в ответ на взгляд Дэна. - Ты всех нас достал за время учебы, всем надоел и опротивел... И мы тебя убьем, - добавил он с таким же тормозным, не вяжущимся с содержанием сказанного выражением. - Так будет лучше для всех.
       Денис осторожно повернулся. Колюн стоял, сложив руки на груди по-наполеоновски властно. Он сплюнул под ноги и обжег приятеля неприятным змеиным взглядом голубых и пустынных глаз. А затем вдруг засмеялся и повторил, как-то особенно куражась, шутовски жмурясь, с легкими, нарочито неестественными пронзительными выкриками на каждом слове:
       - Ты - дур-рак! Мы тебя убь-ем! Дэн, которым измеряются колготки!
       И приятели дружно заржали.
       Они были втроем посреди пустого, выстуженного ночным ветром утреннего шоссе, в стороне от шумного города, среди безлюдных просторов.
       Накурились, подумал Денис. Они накурились всякой дряни... Это ясно. И их двое, а я один. Но он ошибался.
       - Братец Кролик, а ты, часом, ничего не перепутал? - осторожно отступая, спросил Дэн.
       - Ты дурак, - вновь повторил Колюн, будто упорно вдалбливая в свое и чужое сознание это утверждение. - Помнишь, как ты собирался заколоть Антошку? - И твердо прикрикнул, резко и четко, свирепо забив безжалостную словесную точку: - Мы тебя убьем!
       А затем внезапно ударил Дениса в солнечное сплетение.
       Дэн согнулся пополам. Перехватило дыхание. Когда отпустило, он выпрямился.
       Оба бывших одноклассника стояли по-прежнему сзади и спереди и наблюдали за его корчами. Денис понимал: сейчас они будут что-то предпринимать дальше... Дожидаться их дальнейших действий опасно. И тогда он сделал первое, что моментально, по чистому наитию, пришло ему в голову.
       Резко подняв подбородок, Дэн вдруг сосредоточенно посмотрел куда-то вдаль, за равнину, к лесу, словно увидел там что-то совершенно неожиданно появившееся и невероятное, и указал туда, в ту далекую точку пальцем вытянутой руки. И нарочито задумчиво и удивленно произнес, склонив голову набок:
       - Во-о!
       Николай и Миша медленно повернули головы и инстинктивно взглянули туда, куда показывал Денис. Этого мгновения было достаточно, и Дэн сорвался с места и бросился бежать по шоссе назад, в сторону метро.
       Он мчался по дороге, отталкиваясь ногами, и прыгал огромными скачками, изо всех сил, как спринтер. Никогда раньше он так не бегал, да, наверное, и не мог бы. Но опасность и душащий страх удесятерили силы, сделали их сверхчеловеческими.
       Краем глаза Денис заметил, на секунду оглянувшись, что бывшие приятели молча несутся за ним. Они довольно сильно отстали, между ними было метров тридцать, но они упорно бежали вслед.
       Только бы добраться до метро, до людей, думал Денис.
       Внезапно выскочивший на шоссе человек подставил ему подножку. Дэн кубарем полетел на асфальт и затих, больно ударившись.
       - Молоток, Антон! - крикнул, подбегая, Миша.
       Денис понял, что теперь ему не удастся уйти и спрятаться. Болели расшибленные колени, по ладоням сочилась кровь... Требовалось немедленно что-то придумать, чтобы они не успели его действительно убить до того, как он все-таки сумеет вырваться. Но их уже стало трое...
       - Эй, Ванька, давай попробуем на нем нашу новую игрушку! - раздался голос Колюна.
       Денис приподнял голову. Подходивший Ванечка, уже четвертый, доставал из кармана складной нож. Откуда это у них? - подумал Денис. Или они все и вправду помешались?!
       - Сейчас я Разумова напугаю! - весело сказал Ванечка, озираясь вокруг. - Хотя этот нож по закону оружием не считается. У нас интересный закон, все оценивающий длиной клинка. Если он равняется определенным сантиметрам, то нож считается холодным оружием и за его ношение есть статья. А если клинок на сантиметр короче - нож уже не оружие и его можно свободно носить с собой. И я, покупая нож и собираясь его держать при себе, вначале измерил клинок. По длине на холодное оружие не тянет! Значит, носить с собой можно безбоязненно!
       Пока он рассуждал, Денис собрал последние силы, поднялся и припустил ходу. Хотя, конечно, теперь он бежал не так быстро, но его враги по неопытности упустили удачный момент.
       - Стой, эй! - заорали они и метнулись следом.
       Их голоса громко отдались эхом в сыром тихом неподвижном воздухе над пустынными утренними бескрайними долинами.
       Денис прыгнул далеко вперед, и тут вдруг под ним разверзлась мягкая, как творог, почва. Он упал, почти сев на шпагат, и руки не нашли опору. Дэн провалился в темную дыру с распавшимися мягкими земляными краями. Поскользнулся и стремительно поехал вниз... Канализационный колодец, сообразил он. Наверное, заброшенный... Или нет?..
       Денис падал в черный тоннель долго, вспоминая Алису из страны Чудес и ударяясь о мягкую и склизкую землю. Несколько раз ему казалось, что падение кончилось, но под ним вновь оказывалось что-то скользкое, и он катился дальше, как с горки, по глине и грязи, стукаясь то головой, то руками, то коленями... Наконец, еще пару раз подброшенный вверх, Дэн рухнул на дно и от сильного удара потерял сознание.
       Денис очнулся, валяясь ничком в грязи, в полной темноте. Болели ушибы. Он лежал, вдавившись в землю, на начинающемся болотистом скате, ведущем к огромной коричневой луже в десятки метров шириной и глубиной. Водяная кисельная яма занимала все пространство перед ним.
       Денис с трудом приподнял голову и взглянул наверх. Откуда-то падал слабый солнечный луч, струившийся, похоже, из каких-то дыр в земле.
       Сколько же я провалялся в обмороке? - задумался Дэн. - Всего минуту?
       Он, напрягая глаза, присмотрелся. Свет был совсем тусклым, будто Денис переместился назад во времени. Он вздрогнул. Где он? Куда выпал из часов и минут?
       И вдруг он понял, что пролежал здесь почти сутки, и сейчас - примерно часов шесть утра следующего дня.
       Стало холодно, и Денис, оскользаясь, попробовал сесть на корточки. Это удалось с большим трудом - колодец оказался узким. Он снова поглядел наверх, а потом огляделся. Темно и тихо, тоннель уходит во тьму... Дэн лег на живот и осторожно пополз на ощупь к земляной твердой стенке. Там маячил проход. И там было просторнее...
       Денис полз вперед, стараясь ни о чем не задумываться: ни о своем будущем, ни о бывших одноклассниках, ни о Нане и тетке...
       Стало светлее, впереди замаячил поворот желтоватых стен, вдоль которых извивались старые ржавые трубы. Солнечный луч окреп и начал светить бодрее. Значит, все правильно... Это единственный выход и путь к спасению. И вдруг что-то резко ослепило Дениса, неожиданность обожгла... Мелькнул сиреневый отсвет - всего лишь долю секунды, бледный и призрачный, но размашистый и скользнувший во всю ширь стены. Словно где-то наверху работала сварка...
       Дэн остановился, а затем снова пополз навстречу неизвестности. Сиреневый отблеск мертвенно, предательски померк. Неужели показалось?! Денис заспешил вперед по мягкой глине...
       Ладони и колени утопали в грязюке, одежда пропиталась этой дрянью, вонючей и въедливой, но свет замерцал снова, словно запрограммированный, как дрожит экран компьютера или неон.
       Денис вскоре добрался до каких-то новых разветвлений подземного хода. Стало совсем темно. Луч сюда больше не проникал, глаза отказывались видеть...
       Страх властно обнял Дениса холодом, заморозил, проник в душу и сжал ее, придавил к подземной пучине, ко дну огромного покатого колодца без конца и края... Дэн подумал, что теперь может не найти никакого выхода наверх, не сумеет выбраться отсюда и через день-два сдохнет здесь от голода и холода. Бывшим дружкам удастся его убить, пусть и без ножа... Все по плану...
       Денис замер на дне пропасти, душа оцепенела и будто умерла. Он попробовал закричать, но кто его услышит наверху?.. Это смешно... Да и кричать долго он не стал - не по-мужски показывать свой животный страх так быстро, не поискав нового выхода...
       Но кругом стало совершенно черно. Как в черной дыре.
       И он снова усилием воли заставил себя ползти дальше вдоль стены. Что-то гукнуло под ногой, заставив его вздрогнуть всем телом, и покатилось перед ним. Вылетела какая-то железная крышка. И она отблескивала в луче! Есть, он есть, свет в конце тоннеля!
       Денис двинулся вперед, медленно и осторожно. Сердце колотилось почти у горла, мешало дышать и глотать. Дэн старался не обращать внимания.
       Тоннель явно поднимался вверх. Луч солнца был едва заметным, но он все-таки был! И на стенах уже лежали тени...
       Внезапно Денис оказался в неглубоком, облезшем и обветшалом подвале пошире. Земляной пол покрывали камешки и угольки. Слева валялся большой обломок, похожий на кусок стены дома, обесцвеченный от времени и с пузырчато вылезшими кусками известки. А справа, сквозь влажные замшелые кирпичи, проникал тот же луч...
       Под ладонями стало почти сухо, подземелье все круче поднималось вверх, к Свету. Денис понял, что здесь - выход.
       И тогда он обернулся... Тьма смотрела на него неприятно и непроницаемо, словно там, в ее глубине, стоял кто-то неведомый и наблюдал за Дэном. Его передернуло от страха, и он рванулся в кирпичную дыру, зияющую перед ним.
       Теперь предстояло преодолеть колодец метра в два с половиной высотой. Сверху виднелось приветливо-белое небо.
       С помощью выступов, проломов, оставленных отвалившимися кирпичами и торчащими, вбитыми очень давно и совершенно коричневыми от времени крюками, Денис начал карабкаться вверх. Только бы это древнее сооружение выдержало его вес... Оттолкнувшись и напрягшись, собрав последние силы и ловкость, он вырвался из подземелья, как пробка из бутылки. Перевалился через край и, упав на травянистую влажную землю, поскорее отполз подальше от колодца...
       Минут десять Дэн неподвижно лежал на реденькой траве и черной земле, ни о чем не думая и не вспоминая. А потом встал, наконец, с трудом на ноги.
       Он обернулся. За ним мрачно чернело небольшое квадратное бестравное поле с торчащими остатками какой-то кладки по периметру, где и находился этот колодец, чуть ближе к правому краю квадрата.
       Денис потер ноющие колени и провел ладонями по траве. Потом нашел в кармане носовой платок и попытался вытереть лицо и руки. Платок моментально стал землистым, его пришлось выбросить, но все-таки Дэн надеялся, что теперь выглядит не так страшно, как раньше. Он заторопился, держа курс к шоссе. Вставало солнце. Людей вокруг не было, только где-то вдали катила легковушка.
       Денис шел, продолжая рукавами стирать грязь со щек, носа и лба, и вдруг почувствовал нечто странное и необычное. Казалось, душа избавилась от всех своих мучений, от нервов прошедшей жизни и тягостных сомнений. Стало так спокойно и ясно, будто он очистился от чего-то, родился заново навстречу Свету и прекрасному миру. Его душу словно выстирали. Побывав в бездне и выбравшись из подземелья, она засияла первородным лучом.
       Дэну было неправдоподобно легко и свободно. Хотелось только идти и идти, искренне улыбаясь этой жизни и людям, искать и открывать новое, наслаждаться прохладным ветерком...
       В метро на него косились и поспешно переходили в другой конец вагона. Денис улыбался...
       Домой он попал, когда солнце стояло уже высоко, и увидел растерянные и перекошенные ужасом лица обеих заплаканных теток, Олега, Юраши и Наны, не находивших себе места целые сутки. Пропавшего Дениса искали по всей округе, но нигде не могли найти даже следов.
       Он набрал воды в ванну и бултыхнулся туда, отмывая грязищу подземелья.
       - Где ты был? Что все это значит? - спрашивала за дверью Тоня. - Нанка могла родить раньше времени... Твою одежду я сожгу. Это какой-то ужас... Ты не представляешь, что мы пережили...
       Денис не отвечал. Все это не имело значения. Душа ликовала, и ее первозданная настоящая радость затмила все на свете.
      
       26
      
       Тарас хорошо помнил, как в доме недалеко от Гидропарка первый и единственный раз в жизни занимался любовью.
       Было это до армии, в трудной, но все-таки быстро прошедшей возрастной ломке, когда Тарас постоянно скитался блудным сыном.
       В выпускном классе он стал мрачен и диковат, часто уходил из дому и бесцельно бродил по городу, сумрачный, как Чайльд Гарольд, одинокий и надменный, несомый вольными ветрами. Домой он возвращался поздно и много помотал матери нервов, в чем потом искренне раскаивался.
       Тем вечером Тарас явился в парк просто так, совершенно стихийно. Он почесал туда, по обыкновению, спонтанно, но вдруг вздумав искать приключений. Особо он не осторожничал, но и не храбрился. Была середина мая, и все вокруг зеленело. Цвели каштаны, и в воздухе плавала зараза влюбленности и очарованности миром.
       Появившиеся всюду, как по мановению волшебной палочки, клубы и казино, то оживленные, то притихающие на время, стояли большими и маленькими бело-сиреневыми зданиями за перешептывающимися деревьями. Круглосуточно работали оккупировавшие этажи зданий всякие барчики и видеокомнатки.
       Парк казался залитым кипящей вулканической резиной. На скамейках сидели ребята старшего школьного возраста и курили всякую дрянь. Они восседали сурово и горделиво, добродушно поругиваясь. Мелкие гопнички... Тарас тесно с ними не общался, хотя пару раз хлебнул пива в аналогичных компаниях, случайно к ним примкнув. Первые два раза прошли миролюбиво. Но на третий у Тараса отобрали деньги и прогнали пинками. С тех пор он не приближался к гопоте.
       По большому счету он ни о чем почти не думал, привыкнув ходить вечерами не пойми где, непонятно что разыскивая и ожидая, пребывая в прострации и отрешении, вязком и в то же время легком забытьи. Ни о какой таинственной незнакомке Тарас тогда не помышлял.
       Вдруг он увидел странное существо женского пола, идущее через парк.
       Она казалась безвозрастной. Ей можно было дать и двадцать пять, и сорок пять лет. Немного одутловатое личико с отпечатком застывшей растерянной и блаженной улыбки. Мордашка смотрелась мило, но одновременно слащаво. Малахольная рожица со складочками под глазами. Безвозрастное обаятельное лицо, но какое-то неправдоподобное, неестественное, будто в любой момент могло расплыться и стать бесформенным, как повидло.
       Она шла, виляя бедрами и плечами так сильно, как никто никогда не ходит по улице. В тонких пальцах с чудовищно длинными и красными ногтями торчала сигарета с пластмассовым мундштуком. Девушка была в черных брюках до икр, из-под которых блестели голые ноги, и в белой рубашке, тоненькой и состоящей из одних кружев, как тюль, как наброшенная прозрачная сеточка. А поверх рубашки незнакомка почему-то накинула коротенькую пушистую шубу, чересчур пышную и жестко мохнатую. Она открывала едва затянутое кружевной сеткой тело, но при этом умудрялась держаться на плечах.
       Тарас тотчас увязался за девицей.
       Похоже, она его не заметила и все так же дефилировала, крутя бедрами и поводя плечами, не выключая блуждающей застывшей улыбки. Девушка в шубке выглядела немного жалкой, словно извиняющейся.
       Они вышли к какому-то зданию.
       Справа от яркого входа из распахнутого, высокого и широкого окна лилась далекая тихая зарубежная попса. Там в баре продавали молочные коктейли и разное другое вкусное пойло. А возле окна на длинном низеньком уступчике цоколя сидели, подымливая сигаретами, еще две своеобразные особы.
       Одна из них представляла собой пышку с тонкими ногами. Они, стройные и довольно изящные, могли принадлежать лишь двадцатипятилетней, но широкое большое лицо и руки с синими жилками и легкими морщинками - сорокалетке с хвостом. У нее были кудрявые пушистые волосы и крупные, в пол-лица, очки. Вульгарноватые губы бантом пламенели помадой. Ноги, плотно сжатые в коленках и разведенные широко в стороны в стопах, обтягивали розовые лосины.
       Другая была совсем молоденькой, угольно-черной голубоглазой женщиной с накрашенным синим ртом и пошловато-крутым носиком с горбинкой. Девушка вырядилась в неприлично короткое малиново-красное платье.
       Первая, в шубе поверх кружевного белья, подплыла уточкой к двум подругам, остановилась около и затянулась сигаретой.
       - Ну что, девочки? - спросила она с капризно-наивной приторностью. - Скучаете?
       - С чего нам скучать? - вдруг удивленно взъерепенились полная, с ожиревшим, гладко натянутым лицом в очках. - Не понима-а-ю-ю!
       Шубейка заулыбалась с таким выражением, будто сквозь нежность и приветливость тоненько-тоненько иронизировала, ничего не высказывая и оставаясь себе на уме, как иронизирует опытный, тертый жизнью человек над молодым максималистом.
       Она стояла, подогнув ножку, и пускала дымок. Даже не курила, а просто изящно держала сигарету в мундштуке, словно умышленно взятую для детали общего облика, который планировался очень милым и пикантным.
       Неожиданно три девицы под окном повели глазами по сторонам и увидели стоящего рядом Тараса. Он нерешительно и стесненно топтался. Они отвернулись.
       Тарас отошел и двинулся прочь. Он пересек озаренную фонарем асфальтовую гладкую дорожку и потопал по парку. Все кругом было призрачно. Синий свет причудливо и красиво выхватывал избранные деревья, а другие терялись в абсолютной мгле в углах парка. Из-за деревьев слышался гул малолетних голосов.
       Тарас протиснулся с другой стороны и снова стал приближаться к освещенному лучистым светом входу в здание. Его туда манило... Издали он увидел, что три девицы на месте, никуда не ушли: Вшубе, Вочках и Вкрасномплатье.
       Он вновь несмело приблизился к ним как бы небрежно, гуляючи, словно ему некуда больше пойти.
       - Ой, мальчик к нам пришел! - протянула Шубка, на этот раз обратив на него внимание. Она обернулась к нему и сладко улыбнулась, подмигнув и округлив сахарные глазки. - Ну, что ты нам скажешь?
       Все трое, вопросительно улыбаясь, посмотрели на Тараса. Они ничего необычного в его появлении не усматривали, но в то же время заинтересовались его визитом. У девушек не было ни малейшего стеснения, они держались свободно и готовы были болтать с Тарасом, раз он пришел, и точно так же отпустить его и в ту же минуту напрочь забыть о нем. Они смотрели на него без агрессии, без неприятия, без особой расположенности, но абсолютно мирно и с некоторым любопытством.
       - Загляни в бар, а? - приложила вдруг руку к груди очкастая, отвернувшись от растерявшегося и безмолвного Тараса и обращаясь к стоящей перед ней шубной даме. - Там есть молочные коктейли!
       - Сейчас откроют ночную смену, - посмотрела на часы подружка, кутаясь в шубу. Ее жест выглядел оправданно: действительно с заходом солнца становилось зябко. - Тогда и схожу.
       Она подняла руку и дымнула.
       - Да чего ты стесняешься? - подала голос черноволосая с пикантно-пошловатым горбатеньким носом, поглядев по сторонам и опять наткнувшись взглядом на Тараса. - Иди к нам, садись!
       Она говорила так, будто давно была с ним знакома.
       Тарас подошел и робко сел рядом.
       - Девочки, я схожу пописаю! - внезапно громко оповестила Вочках и Влосинах. - Не смущайся, мальчик! - обратилась она к Тарасу, решив, что он стушевался от ее развязности, хотя на самом деле он лишь уставился в одну точку, что, видимо, и показалось смущением. - Извини! - прижала она руку к крупной груди. - Мы все тут свои, ничего!
       Она поднялась и проплыла внутрь здания.
       Прошла минута тишины. Рядом тихо ворчали деревья. Вшубе блаженно улыбалась, став еще смешнее на вид. А Тарас и красная брюнетка сидели рядом.
       - Тебя как зовут? - обернулась к Тарасу брюнетка, нарушая молчание своим убыстренным тихоньким говорком.
       - Тарас.
       - А меня Вера. Вот и познакомились, вау?
       Она заерзала, подтянула платье, слегка развела ножки в стороны, твердо поставив их на землю, и закурила.
       - Поразвлекай мальчика, хорошо? - попросила Шубка, мило наклоняясь к ним и снова сладковато и блаженно размываясь в растянутой резиновой улыбке. - А я пойду за коктейлем! Тебе купить?
       - Не надо! - ответила брюнетка. - Я сейчас ухожу домой.
       Шуба продефилировала в здание.
       Почти сразу на улицу выплыла толстуха в очках. Она взяла свою наплечную небольшую сумочку, зачем-то подкинула довольно высоко, ловко поймала двумя руками и стиснула ноги, зажав сумочку между ними.
       - Верка! - крикнула толстуха. - Ты что рот-то синим сёдня накрасила? Это ж вульхарно! - нарочито раскатисто и куражливо пропела она, произнеся вместо "г" украинское "х" в слове "вульгарно".
       - Да ты чо! - капризно и недовольно передернула плечами Вера.
       - Это не мода! Вкуса у тебя нет! - наигранно голосила толстуха.
       - Сгинь! - прикрикнула Вера, махнув на нее рукой, словно отгоняла презрительным жестом, смахивая, как комара.
       - У тебя вкуса нет! - повторила застывшая и перекрестившая ноги буквой "х" толстуха, теперь неуклюже держа сумочку в одной из растопыренных рук. - А еще мальчик с тобой рядом сидит! Ему будет стыдно! А, мальчик?
       Толстуха посмотрела на него, сияя, как кашалот, и, очевидно, желая выглядеть милой и приветливой. Затем с грацией бегемота продефилировала к краю цокольного выступа и бросила туда свою сумочку.
       - Верка! - позвала она опять, не добившись своим заявлением настоящего эффекта.
       - Иди отсюда! - тонко и резко отозвалась Вера. - Тарас, хочешь ко мне пойти сейчас, а? - обратилась она к нему, нарочито отстраненно отвернувшись и заговорив на других тонах.
       - Не знаю, - повел плечами Тарас.
       Он не ожидал такого спонтанного предложения.
       - Ну, решай, а то я ведь сейчас уйду.
       - Развращаешь ребенка, Верка! Смотри, посадят! - вновь подала голос сладко засмеявшаяся очкастая.
       - Чо?! Да чо ты тут мне указываешь?! - заорала обозленная Вера.
       Она, разгорячившись, вскочила и двинулась на толстуху. Та хохотала, то выгибаясь назад, то наклоняясь.
       - Тарас, подстрахуй меня! Я ей сейчас врежу! - крикнула Вера и потянула Тараса за собой за руку.
       Он подчинился.
       - Шкура ты барабанная! - заверещала Вера, подпрыгнув на одной ноге. - Кого тут посадят?!
       - Да заткнись, бесстыдница! - заржала очкастая толстуха.
       Вера деланно округлила глаза, изобразив бесконечное удивление дерзостью. Рассвирепела.
       - Ну, все! Теперь ты будешь у меня валяться в луже, корова!
       Она подбежала к толстухе.
       - Тарас, за мной! - бросила она на ходу назад. - Прикроешь!
       Но он вяло топтался, до конца не понимая, что сейчас надо делать. Ведь команды вмешаться в сущности дано не было.
       Вера подскочила к толстухе и толкнула ее в живот. Но та моментально схватила Веру за затылок и ударила, наклонив вниз, одновременно выворачивая ей руку.
       Вера рванулась и двинула очкастую коленом. На миг они расцепились и снова столкнулись. Толстуха зажала голову Веры под мышкой, но соперница высвободила руки и, схватив толстуху за плечи, перекосила набок.
       Они дрались смешно, по-бабьи, прижимая друг друга и отпихивая, напрягая ноги и хватая за шкирку. Наконец их лица оказались совсем рядом. Вера схватила толстуху за голову и тянула вниз, но толстуха давила Верино лицо плашмя широкой ладонью. Они боролись и крутились, напоминая начинающих борцов на ринге.
       Обе отчаянно пыхтели. Очки толстухи съехали с носа и болтались под подбородком, зацепившись одной дужкой на левом ухе.
       Сейчас они упадут и разобьются, подумал Тарас, растерянно топтавшийся рядом.
       Но девицы устали и выдохлись. Они ослабили хватку и оторвались друг от друга. Стояли, тяжело дыша. Сил больше не было. Толстуха поправила очки, нацепив их плотно на оба глаза. Рот ее свирепо оскалился.
       - Ну что?! Получила?! - крикнула Вера, насупив брови и грозно шаркнув ногой.
       - Ничего! Ты у меня тоже помялась! - выдохнула толстуха. - Ну, попробуй еще кинься, а?! Хо-хо!
       Тут на крыльце возникла Шубенка с большим картонным красочным стаканом, прикрытым пластиковой крышкой, в центре которой торчала соломинка. Видимо, это и был коктейль, хотя он больше походил на кока-колу типа макдоналдсовской.
       - Ага! - Вшубе поставила стакан на цоколь, изогнула, как кошка, цепкие руки, подлетела сзади к Вере и схватила ее за талию.
       Она крепко держала Веру.
       - Во! Поймала я ее! Давай бей Верку! - крикнула она весело толстухе. - Ногами ее пинай!
       - Ага! - встала наизготовку толстуха.
       Вера завизжала. Тоненько-тоненько, переходя в ультразвук. Парк вздрогнул от ее визга.
       - Тарас! - верещала она, забившись в цепких руках шубной барышни и размахивая ногами, не в силах освободиться. - Заступись за меня! Я тебя на ночь домой возьму-у!
       Тарас подошел к ним.
       - Девушки! - попросил он очень спокойно, с обескураживающей непосредственной наивностью. - Отпустите ее!
       - Отпустить? - весело спросила Вшубе. - Хм... Ну, если очень попросишь - отпущу! А?
       - Очень прошу, - с чувством прижал руку к груди Тарас.
       - Эй! - обратилась Шубарышня к толстухе. - Отпустить ее?
       - Ладно! Я ее прощаю! Не мучай ее! - махнула рукой толстуха, хохотнув.
       Шубница разжала руки.
       Вера тотчас бросилась прочь, схватив за руку Тараса.
       - Бежим! - крикнула она и сорвалась с места, потянув его за собой.
       Тарас помчался за ней. Толстуха напоследок, внезапно прыгнув вперед, изобразила бесконтактный пинок ногой им в спины. И громко захохотала.
       Когда убегающие пересекли аллейку, Тарас обернулся. Толстуха в очках довольно посмеивалась, розовея лосинами и что-то говоря Вшубе. Та стояла рядом, снова поправляя шубу, натягивая ее на плечи и раскуривая постоянную сигарету в мундштуке. Она опять сияла резиновой улыбкой и попивала коктейль.
       Тарас с Верой неслись, почти не останавливаясь, и закончили путь перед освещенным лампочкой козырьком подъезда большого дома по другую сторону парка, перебравшись через пустую в ночи, слегка озаренную по краешку сиреневыми фонарями улицу.
       Молча вошли в подъезд. Его заливало синеватое марево уличного фонаря. Справа стояли двое претендующих на крутость, но в то же время робковатых и тихих, словно спрятавшихся от всех, пареньков школьного возраста. Они взглянули на Веру и Тараса и отвернулись, негромко беседуя о своих делах.
       Приехал лифт, освещенный слабыми разбрызганными лучиками через дырочки тусклой лампы вверху. Свет падал в лифт, как капли яблочного компота в темный стакан.
       Вслед за Верой Тарас молча подошел к дверям с медузным непрозрачным шершавым стеклом, возле которого чернели звонки с номерами квартир. За дверьми Вера отперла нужную квартиру. Чиркнул свет на кухне.
       - Хочешь кофе? - коротко спросила она, наконец, нарушив долгое молчание перехода от парка до квартиры.
       Тарас кивнул. Вера с готовностью встала у плиты.
       Он сидел на стуле за столом и смотрел. Разглядывал Веру с дымящейся сигаретой в зубах теперь уже при полном свете, сосредоточенно наблюдающую за кофейником и переминающуюся с ноги на ногу.
       Густо-красное, как крымский портвейн "Массандра", коротенькое шерстяное платье с длинными рукавами и свободным вырезом туго облегало фигуру хозяйки. Ноги обтягивали черные колготки. Волосы совершенно прямые, темные, блестящие, словно нагеленные. Красится, что ли, в вороний цвет? Глаза тоже немного блестели, как и волосы.
       Вера сняла с огня белый чистенький кофейник. Налила кофе в две маленькие чашечки из белоснежного фарфорового сервиза. Уселась напротив Тараса.
       Кухня был маленькая, тесноватая даже для двоих, узенькая, давящая, как крошечный закуток. Наверное, и вся квартира такая, подумал Тарас. Впрочем, вся остальная ее часть сейчас погрузилась в полную густую тьму, как волосы Веры. А в кухне ярко резало глаза желтоватое электричество.
       Но неповторимый уют витал в этом крошечном уголке. И Тарас неторопливо, с удовольствием тянул горячий кофе.
       Вера восседала перед ним, расслабленно раздвинув под столом ноги, и курила. Пододвинула Тарасу пшеничное печенье.
       - Ну, давай знакомиться, - сказала она томно, вульгарновато, протяжным голосом.
       Он у нее был не очень высокий, но и не низкий, какой-то отрывистый, немного нервный и капризный, будто сетующий на что-то по мелочам и растерянный перед жизнью, но в то же время резковато-уверенный.
       - До утра ночуешь у меня, вау? Утром отпущу. Идет? Тоже нормально. Прекрасно.
       - А ты одна тут живешь? - спросил Тарас.
       - Тут - одна, - ответила Вера, подняв на него глаза и нажав на слово "тут".
       - А где не одна? - Тараса съедало любопытство.
       Он впервые попал в дом к девице определенного занятия и хотел вызнать максимум.
       - Муж у меня есть, - хладнокровно сообщила Вера.
       - Да-а? А где он? - тихонько поинтересовался, слегка растерявшись, Тарас.
       - На другой квартире, - ответила Вера. - И ребятенок наш с ним там живет! - добавила она. - А ты чем занимаешься? Ты кто вообще?
       - ЛБОЗ, - выпалил Тарас.
       - Ась? - Вера выпустила ему в лицо синий сигаретный дым.
       - Лицо Без Определенных Занятий. Школу окончил, в институт пока не поступал, на работу не устроился.
       - Ясно! - кивнула Вера, хлопнув ресницами и выпустив новое облачко дыма, окутавшее ее всю. - Пьешь? - деловито осведомилась она.
       - Нет, - покачал головой Тарас.
       - Понятно. И не куришь? - продолжила она допрос.
       - Иногда, - честно признался Тарас.
       - Ясно. Книги любишь читать, наверное?
       Она говорила быстро, часто, словно проворно летела за каждым словом и движением.
       - Да, - кивнул искренний Тарас.
       - Молодец! - Вера нежно и ласково пригладила его волосы
       А потом, вдруг резко повернувшись щекой и подставив ее Тарасу, бодро и дерзко приказала:
       - Поцелуй!
       Тарас послушно поцеловал щеку и прижался к Вере как умел. Она весело, колокольчиком, рассмеялась.
       - Пойдем! - пригласила она и, куражливо подав руку, запрыгала по коридору в комнату, потянув за собой Тараса.
       Резко зажегся свет. Вера встала посреди комнаты возле мягкого двуспального дивана. Она протянула руку и сняла со свитера Тараса какую-то неведомую пылинку. Он невольно опустил глаза.
       - Ну, давай, давай! Обнимай! Руками! Вау? - заглянула она ему снизу в глаза, приподняв сияющее лицо.
       Тарас нерешительно обнял ее за талию через платье. Вера осторожно взяла его руки за запястья, потянула вниз и направила на край подола. Тарас взялся за него осторожно и робко.
       - Вот так! - проговорила нежно и поучительно Вера, держа Тараса за запястья и поднимая ухватившие подол его руки.
       Платье поехало вверх. Руки Тараса ощутили прикосновение к чулкам, а затем - к голому телу над ними.
       Вера швырнула платье на пол, словно тряпку. Она стояла совершенно голая. Из нижнего белья на ней под платьем обнаружились только черные чулки, не имевшие ни пояса, ни креплений, ни подвязок, а также темно-лиловые короткие эластичные шортики на пуговках с боков, вроде подушечных. Нагие, крупные, немного мягко-обвислые груди смотрели белыми буграми с розовыми кнопками сосков.
       Она протянула руки вниз, быстро расстегнула и сорвала шортики, которые с помощью пуговиц ловили, как в силок, мягкую попку и женскую особенность.
       Вера кинула на стул снятую оболочку. И Тарас вдруг, сам не отдавая себе отчета в этом спонтанном жесте, опустил ладонь и мягко и нежно накрыл ее самое интимное, открытое теперь полностью местечко вместе с аккуратно побритым и поросшим колючей маленькой щетинкой лобком.
       Вера на миг замерла. А потом подпрыгнула и кинулась на кровать с криком "вау".
       В маленькой комнате среди всеобщей мглы, раскинувшейся над городом, они прокувыркались почти до рассвета. Вера то переворачивалась на спину, то нависала над Тарасом, становясь в такие минуты толще и аппетитнее.
       К утру оба измотались. Обнаженная Вера валялась у стены, а Тарас лежал рядом, положив руку на женское бедро, усталый и измотанный.
       А ведь презервативом мы не пользовались, подумал он запоздало. Но Вера абсолютно ничего не боялась. Да это, впрочем, ее дело. Наверняка или таблеток наелась, или стоИт у нее что-то внутри, мысленно махнул он рукой. А иначе так бы свободно себя не чувствовала. С этой мыслью Тарас уснул.
       Утром его разбудила колобродящая, по-прежнему голая Вера, держащаяся свободно и непринужденно. Она шустро и молча дала ему кофе, ополоснулась под душем, натянула чулки, набросила красное платьице и напомадила перед зеркалом губки.
       Потом обернулась к Тарасу, словно только его заметив, секунду посмотрела на него искрящимися въедливыми глазами, резко и в то же время нежно потрогала за подбородок шелковой, щекотливо-возбуждающей легкой лапочкой и сказала:
       - Все у тебя хорошо! Всего тебе самого лучшего!
       И затем расплылась в улыбке.
       Тарас покинул квартиру лишившей его девственности Веры. На улице просыпалось раннее прохладное майское утро. Огромный парк, по которому они носились вчера, спал, пустой и задумчивый.
       Тарас дотопал до метро и долго бродил кругом. Просто так. Словно какая-то душевная энергия никак не могла в нем утихнуть. Душа пела, не давая остыть и остановиться. Ощущение, что он прошедшей ночью стал мужчиной, колотилось в сердце бурным веселящим вулканом, потоком света.
       Тарас забрел в супермаркет и купил безделушку - лишь бы что-то купить. И думал, что люди, стоявшие в очереди, ни о чем не подозревают и рассеяно смотрят на него, обыкновенного молодого, рано проснувшегося человека, и спокойно спрашивают, не он ли последний, и кассирша, приветливо улыбаясь, обыденно называет сумму денег... И никому невдомек, что недавно, еще до рассвета, этот самый обыкновенный молодой покупатель впервые в жизни занимался сексом и, буквально встав с любовной постели, отправился сюда!
       Она была у него первая... И ни с кем позже уже не получалось так хорошо, как с нею. Почему? Тарас не понимал этого и постоянно вспоминал Верины ноги, гладкий живот, большие груди, крепко обнимавшие руки, быстрый ищущий язык, затуманенные глаза, вкус прокуренного и все равно приятного рта... Потом сладостное, чудесное, переполняющее его чувство, острое, последнее и бесконечное... Почему вдруг все кончилось?..
       Он даже не спросил ее фамилии. Да и зачем? Просто Вера. И все. Почему она решила с ним переспать? Кто знает... Понравился он ей или нашла такая блажь? Она тоже не давала объяснений, да и Тарас мало о чем тогда спрашивал. Вышло все запросто и легко. В тесной квартирке в ночном Киеве, с Верой, у которой, оказывается, были муж и ребенок. С неповторимо пикантной Верой - чернущие волосы и изгибистый развязный носик. Синий рот и опасный блеск глаз...
       Как давно все это случилось... Сколько лет назад...
      
       27
      
       В июле Денис благополучно поступил в университет. Родственники ликовали и праздновали.
       Обошлось дело и с Дутиковым. Новый и окончательный разрыв с Ларисой он пережил, на первый взгляд, довольно легко, но стал досаждать сестре одним и тем же телефонным монологом:
       - Аленушка, объясни мне одну вещь... Всегда, когда я ссорился с мужчинами, инициатором разлада становился я сам, то есть не мой приятель отказывался от дружбы со мной, а я говорил в гневе: "Нет!" Но всегда, когда я расходился с женщинами, инициаторами разлада были они. Я не хотел уходить, но они в гневе рвали со мной напрочь. Какой из этого вывод? Сложно сказать, но что-то, видимо, в этом есть... Как ты считаешь?
       - Я должна подумать, - каждый раз однотипно и флегматично отзывалась Алена до следующего телефонного звонка братца.
       В начале октября Нана родила мальчика и девочку. Ликующий юный отец тотчас решил, что детей назовут Иван да Марья.
       В вестибюле роддома Тоня долго не могла прийти в себя от счастья.
       - Костя, - твердила она тоже потерявшемуся от радости братцу, - Костя, нас теперь стало еще больше!..
       Рядом стояла подурневшая, в коричневых пятнах на лбу и щеках, Лариса, двумя ладонями подпирая удивительно большой, просто раздувшийся, как накаченный, живот.
       - Ты пятерых, что ли, носишь? Признавайся, сколько малышей готовишься преподнести мне в следующем году? - иногда весело интересовался у нее Олег.
       Лариса загадочно молчала и слушала свое огромное пузо, о чем-то ежедневно с ней тайно переговаривавшееся. Олег любовался ее животом, им гордился и стал улыбаться без всяких на то причин, производя впечатление тихо помешанного.
       Круглая луна насмешливо наблюдала за ним ночами, пряча ироническую, нехорошую, все знающую ухмылку.
       - Знаешь, тетка, что я заметил? - поведал Тоне Денис. - Жизнь начинается не весной, как принято думать и писать. Летом - отпуска, все дачуют или канают на Канары, всё замирает. Настоящая жизнь начинается как раз осенью.
       Тоня молчаливо с ним согласилась.
      
      
       Лариса старалась не вспоминать прошлое. Что было - то было... Было - и прошло... Зачем ворошить душу, как листья осенью?..
       Но порой злая память просыпалась, разбуженная неосторожным словом, или жестом, или просто похожим человеком на улице... И тогда Ларису заливала тоска.
       Они с Тарасом провели одну ночь в квартире циркового Петровича. Всего одну ночь... Много это или мало?..
       Мало, если учитывать всю предыдущую и последующую Ларисину жизнь. И очень много, если знать, что Лариса никогда больше не встречала своей любви.
       Но утром Лара поняла, что той ночью все и оборвется.
       Тарас старательно прятал глаза, не смотрел на нее и выглядел несчастным и опять совершившим ошибку человеком. Их отношения совершенно изменились. Он стал совсем другим, точно актер, который сыграл свою роль и принял обычный вид. Он почти не обращал на нее внимания, почти не разговаривал с ней...
       Что же ему надо? - тоскливо думала Лариса. Ведь он сам даже толком не в силах сформулировать свои желания... Какая-то там девушка, неизвестно откуда взявшаяся... Бред крезанутого... Он явно не из обычной среды, не из их мира, мира простых людей.
       - Прости меня, Лара, - виновато пробормотал Тарас за чаем. - Напрасно ты со мной связалась...
       Она и сама понимала, что напрасно, да поделать с собой ничего не могла. И не понимала, что его отталкивала ее рабская любовь. Многие мужчины не выносят слепого обожания, хотя чего им еще желать?
       Тарас польстился, снова и опять, как многие, на заманчивую прелесть новизны, но она чересчур быстро исчезла, едва рассвет высветлил окна, обнажая вечное однообразие и примитивность страсти, у которой всегда одно и то же проявление и один и тот же язык.
       Тарас увидел глубокую и страшную разницу между сексом и любовью давно, почти сразу после случая с Верой. С нежностью и благодарностью вспоминая ее, он сознавал, что она точно и четко провела тогда и обозначила границу между постелью и чувством. Вера научила его видеть разницу и искать высшее. Да, именно Вера, как ни парадоксально... Или он действительно все выдумал?..
       Но он стал совсем другим после встречи с Верой. А потом родилась опасная мысль найти идеал, призрачную девушку, и связать с ней всю дальнейшую жизнь. И все остальное перестало иметь хоть какой-нибудь смысл...
       Он тщетно разыскивал такую, которая сумеет сделать физиологию духовной и глубокой, поднимет ее ввысь и соединит в себе все помыслы Тараса, замкнув его на себе.
       Ничего не получалось. Секс оставался ловкой и низкой приманкой для непосвященных, девицы оказывались просто распутными, а идеалы - недостижимыми. Неужели избранный путь был ложным?.. Но этого не может быть, не должно быть...
       Тарас ушел, а Лариса долго неподвижно, как придорожный столбик, сидела в комнате. Потом встала, все прибрала, вымыла посуду, полила цветы, стерла пыль с любимых статуэток Петровича...
       И поехала домой.
       Олегу она еще вечером объяснила, проклиная себя за ложь, что квартиру Петровича залило, и она вынуждена вызывать мастеров и спасать полы и мебель. Олег выразил желание приехать помочь, но очень удачно оказался чересчур уставшим после гастролей, и Ларисе легко удалось его убедить остаться дома.
       Через два месяца она позвонила Дутикову с предложением.
      
      
       Когда началась зима, Наночка, безмятежно поручившая двойняшек заботам Тони, Алены и двух мам Анатолия, неожиданно затосковала и стала метаться.
       Тоня с тревогой замечала это и все чаще и чаще заставала юную жену племянника у окна. Неподвижная грузинка, уставившись застывшим кофейным взором на белую, по-зимнему холодную, круглую луну, никого не замечала и не слышала вокруг.
       - Куда ты смотришь, девочка? - в беспокойстве спрашивала Тоня. - Чего ты ждешь?
       Нана не отвечала и лишь один раз, еле разжав губы, пробормотала:
       - Вы обещали решить свою судьбу после того, как я рожу!
       - Я сама знаю, что и кому я обещала! - обозлилась Тоня.
       Пока ей удавалось удачно отбиваться от назойливых женихов. На них, как ни странно, не действовал ни днем, ни по ночам "расстоянья наркоз". Тоня безуспешно пыталась им внушить, что, конечно, надо стараться помнить, но нужно уметь и забывать.
       Под самый Новый год, когда Лариса почти не могла двигаться под тяжестью своего непомерного живота, Нана по обыкновению стояла у окна лбом в стекло. Она была на кухне одна.
       Вошел Денис.
       - Нанка, - сказал он, - давай поужинаем...
       - Без меня, - прошептала девочка, - Дэн, это уже без меня... Я ухожу... Извини...
       И медленно двинулась к двери, словно таяла, исчезая туманным, блеклым, расплывающимся силуэтом в черном ночном стекле.
       - Нана, не уходи! - закричал Денис и бросился за ней.
       Девичий силуэт неторопливо растворялся в темноте.
       Вбежали испуганные Тоня и две мамы.
       - Тося, я боюсь! - закричал Денис. - Я не хочу, чтобы она уходила, Тося! Сделай что-нибудь!
       Почему-то он застыл на месте. Очевидно, от неожиданности.
       Тоня рванулась за девчонкой. Конечно, тетка давно знала, что этим все кончится, но боялась слово вымолвить.
       Нана не обернулась, поспешно накинула дубленку и хлопнула дверью.
       - Постой! - закричала в отчаянии Тоня. - Подожди хоть минуту! Так ведь нельзя! Это не по-человечески!
       Тоня понимала, что сама виновата во всем. После разговора с Наной Тоня не могла себя заставить говорить с ней прежним тоном. У нее даже взгляд изменился, и девочка это прекрасно заметила.
       А потом... Потом, недели две назад Тоня застала Нану беседующей по телефону с матерью.
       - Мама, они такие хорошенькие! - увлеченно рассказывала Нана матери о детях. - Такие забавные... И совершенно одинаковые на мордашки. Ты приходи к нам на них посмотреть...
       Неизвестно, что ответила мать, поскольку Тоня решительно шагнула в комнату и нажала на кнопку отключения.
       - Только этого еще недоставало, - резко сказала она, - чтобы твоя мать сюда шлялась! Ты, насколько я понимаю, с ней рассталась, так зачем вдруг тащишь к нам в дом? Соображай хоть что-нибудь! И запомни: я не желаю видеть у себя эту женщину! Никогда и ни при каких условиях! И тебе запрещаю видеться с ней! Это ни к чему, если ты живешь у нас!
       Нана молча посмотрела на Тоню и кивнула.
       С того дня взгляд девочки стал совершенно спокойным, как взгляд хирурга. Тоня думала, что Нана начнет дерзить, но ненависть научила девочку другому поведению. Она теперь только молчала, молчала и молчала, и Тоня иногда почти изнемогала и едва не стонала под гнетом тягостного безмолвия паршивой девчонки. И злилась, проверив на себе страшную силу молчания, опасного, вроде атомного излучения.
       Полнощекая, наглая, отбеленная луна холодно смотрела сверху вниз. Ничего другого ей просто не оставалось делать... И думала, что ничем не заслуженная любовь двух молодых существ похожа на апрельское утро. И быстротечна так же, как апрельский рассвет.
       - Подожди, Нана! - кричала выскочившая на площадку Тоня. - Ну, подожди хоть минутку!
       В ответ внизу гулко хлопнула дверь подъезда.
       - Полнолуние... - тихо сказала мама Зоя.
       - А помнишь, Зоенька, какая в тот день была луна?.. - задумчиво спросила мама Женя и грустно опустила кудрявую голову на плечо своей верной подруги. - Вот такая же круглая, белая и толстощекая...
       Мама Зоя печально кивнула.
       Тося смотрела на Дениса, тупо уставившегося в темное мрачноватое небо.
       - Я не хочу, чтобы она уходила...- шептал племянник. - Я не хочу, Тося... Сделай что-нибудь...
       Обе мамы дружно, хором вздохнули.
       - Женечка, ты знаешь, что такое счастье? - спросила мама Зоя.
       - Знаю, Зоенька, - уверенно и спокойно ответила мама Женя, - счастье - это просто умение спокойно покоряться судьбе.
       - Я не хочу... - твердил Денис, вцепившись в подоконник. - Я не хочу...
       Белая луна ему улыбнулась - жестоко и лукаво. Навстречу Денису летело высокое торжественное Небо, перед которым все равны - и президент, и дворник.
       Двойняшки тихо спали, мирно посапывая маленькими носами. Ивану да Марье снилась прекрасная теплая земля возле огромного синего моря...
      
      
      

  • © Copyright Лобановская Ирина Игоревна
  • Обновлено: 17/07/2010. 553k. Статистика.
  • Роман: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.