Немногим достается процветание. Большинство остается людьми.
Марк Твен
В тени каждого миллиардного состояния прячется преступление.
Оноре де Бальзак
1
Миша Каховский был человеком сложной судьбы. Ему не было и пяти лет, когда неожиданно умерла мать. После ее смерти вроде бы даже ничего не изменилось, жизнь точно так же, как раньше, спокойно и уверенно бежала себе вперед, но душе словно чего-то недоставало - чего-то маленького, незаметного, но очень важного, и заполнить эту нехорошую, постоянно напоминающую о себе пустоту оказалось нечем.
Позже, уже получив паспорт, Миша понял, что человек никогда не бывает так счастлив, как возле матери: с ее помощью он видит весь мир от края до края, и чудится мир ему светлым и добрым...
По утрам за окнами их дома пьяненький голос соседа нежно звал любимую собаку: "Альма! Альма!" Под это имя было особенно радостно просыпаться.
К вечеру патриотически настроенные и поэтически подкованные районные алкоголики, вволю накирявшись до приличной степени, дружно выводили под окном веселым хором:
Не знаю счастья большего,
Чем жить одной судьбой,
С тобой, Россия, пьянствовать
И голодать с тобой!
Отец, который и сам пил нередко, почему-то зверел и приказывал Мишиной бабушке сначала закрыть окна, а потом немедленно отправить вон всю капеллу. Бабушка смеялась и на приказы зятя плевала. Она его ненавидела и считала, что именно по его вине умерла ее дочь, Мишина мать.
- Если бы не ты, Аркадий, - часто кричала она, - жила бы моя Иринушка, жила бы до ста лет и беды не знала! А с тобой что за жизнь! Денег ни гроша, вечно копейки считай! Нищета беспросветная! Не умела моя Иринушка к такой жизни приспособиться и в Бога не верила...
- Да ладно... - вяло отбивался отец. - Худое горло - не порок...
Миша сжимался от криков и тоже начинал плакать вслед за бабушкой. Он хорошо, на всю жизнь запомнил, что мама умерла, потому что у них не было денег. Мама - и нет денег... Мама умерла - значит, не было денег... Мама и деньги, точнее, их отсутствие... Эта связочка прочно поселилась в детской голове.
Через месяц после смерти матери Миша услышал, как шептались соседки у подъезда: неудачный аборт сделала Ирина, не хотела и не могла иметь она второго ребенка, вот Бог и наказал... Тогда Миша еще не знал, что такое значит "аборт", просто запомнил слово на будущее...
Мать вела музыкальные занятия в детском саду, получала ерунду. Отец работал строителем. Когда Миша сравнялось шесть, отца придавило на стройке упавшим подъемным краном. И бабушка, баба Таня, увезла Мишу из Волгограда к себе, в маленький городок Калязин, тоже стоявший на Волге. Там Миша прожил девять лет.
Это был удивительный городок, где посреди воды осталась стоять незатопленная колокольня храма, как память о содеянном людьми страшном грехе. Воды Угличского водохранилища плескались вокруг нее - величественной, гордой, одинокой, устремленной к Небу. Колокольня не смеялась над людьми, нет, она была выше этого - а выше нее только Бог - она просто ежеминутно молча напоминала своим существованием, что натворили люди, и что веру нельзя уничтожить, как ни старайся.
Колокольня сохранилась чудом - ее просто не успели разобрать из-за раннего половодья, а затем решили сохранить в качестве навигационного знака, поскольку фарватер в этом месте делал резкий поворот. Часть первого этажа колокольни залила вода, за долгие годы колокольня успела сильно разрушиться. Чтобы ее спасти, вокруг нее насыпали маленький островок. Люди редко бывали там, хотя на островке сделали деревянный причал для лодок. Можно было добраться и вплавь, но с некоторыми сложностями: сначала входить в воду по гальке, а затем плыть через водоросли, но посещение колокольни стоило этого... К сожалению, подняться удавалось лишь на два уровня - далее начинались отвесные стены, а лестницы не было.
Древний Калязин стоял по обоим берегам Волги. На левом когда-то находилась Подмонастырская Слобода, получившая название по Троицкому монастырю, основанному преподобным Макарием, уроженцем города Кашина.
И монастырь поэтому часто называли Макарьевским. На правом берегу раскинулась Никольская Слобода, названная по Николаевскому Собору. Именно он, а еще ансамбль Троицкого монастыря стали главными украшениями города. Колокольни Николаевского и Троицкого соборов были очень похожи друг на друга и стояли напротив друг друга на Волжских берегах.
Жизнь города всегда была тесно связана с Волгой. Перед Великой Отечественной был введен в строй каскад плотин на верхней Волге - в Иванькове (Дубне), Угличе и Рыбинске согласно генеральному плану Большой Волги. Только в результате этого плана оказались затопленными огромные территории и навсегда стерты с лица Земли многие города и села. Да кто тогда думал о них... Главное - судоходность реки и электричество.
Сильно пострадал и маленький Калязин, почти две трети которого попали в зону затопления Угличского водохранилища. Исчезла Подмонастырская слобода - она вместе с Троицким монастырем скрылась в воде. На месте Троицкого Собора остался маленький островок, называемый калязинцами монастырским. Уничтожать Троицкий Собор не было необходимости - сделали бы обвалование и сберегли памятник архитектуры. Однако начальник Волгостроя Леонтий Берия дал другой указ, и собор взорвали. На его месте долго стоял деревянный крест, а позже восстановили юго-восточную угловую башню с фрагментом монастырской стены. В башне расположилась часовня, а на острове до сих пор сохранились части монастырских стен да поросший бурьяном и кустарником битый кирпич...
Небольшой Калязин насчитывал меньше двадцати тысяч горожан. В основном работали на фабриках, выпускающих одежду, обувь и продукты, в леспромхозе и в небольшом грузовом порту. Для подготовки специалистов в Калязине открыли политехнический техникум. А еще в городке находился центр космической связи с мощным радиотелескопом.
- Жизнь измеряется не днями, не годами, а поступками, - часто повторяла баба Таня. - Видишь, Мишенька, стоит себе наша колокольня и стоит... И нечего с ней нельзя поделать. Это символ веры. А законы... Что в них и что от них? Сколько бы этих ненужных бумаг не подписывали: дескать, надо затопить город, разобрать монастырь, у нас такой был необыкновенный, памятник архитектуры, говорили люди знающие, снести все храмы - что толку-то? Не одними законами жива совесть человеческая... Ты это запомни.
Миша запомнил. Только потом по-своему все вывернул наизнанку, как ему было удобнее и выгоднее.
Баба Таня считала своими личными врагами Берию, Ленина и Сталина, приказавших уничтожить все церкви и разрушить все монастыри.
В Калязине жила еще старшая сестра бабы Тани, совсем старенькая баба Женя. Она умерла, когда Миша перешел в третий класс. И память сберегла тихий, почти неслышный голос бабы Жени, ее крохотную фигурку, двигающуюся несмело, неуверенно, бочком, ее невесомые, застиранные до белизны руки, шершавые и мягкие, как осенние листики, иссохшие до синевы выступивших под кожей тонких вен, ее гладкие седые волосы, туго собранные на затылке маленькой баранкой... И удивительно вкусную пасху - творог с изюмом - которую баба Женя готовила к великому празднику с особой любовью и тщанием. Сверху на пасхе всегда был выложены две большие буквы "ХВ" из спичек с обломанными головками.
- Это что? - спросил Миша, увидев пасху впервые.
- Бедная моя Иринушка! - тотчас запричитала баба Таня. - Даже не успела ребенка толком воспитать! Ничего не знает, ничего не понимает! С нехристем-мужем жизнь прожила! Спасибо, что хоть окрестила ребенка!
Баба Женя молчала и только мелко-мелко кивала головой, словно тряслась.
Она вообще, как заметил позже Миша, в споры с сестрой никогда не вступала, насчет властей, прошлых и нынешних, не проезжалась, никого не критиковала, а просто сидела в своей темноватой низкопотолочной душноватой комнате, тесно заставленной цветами в горшках, читала и молилась. На улицу выходила редко, но Миша видел ее в церкви, куда стала его водить бабушка.
Однажды он трапезничал вместе с обеими бабушками и с церковным хором после окончания поста и рождественской службы. И один хорист лет сорока, слегка поддав, начал утверждать собственную мысль:
- Русские спасутся все! Россия столько вынесла, что все русские спасутся.
- И даже свершившие тяжкие преступления? - спросила баба Таня.
Баба Женя мелко-мелко затрясла головой, будто соглашалась. Или так лишь казалось?
Хорист, секунду подумав, ответил с пафосом:
- Ну, если русские, которые ели людей! Если русский ел людей - он не спасется, а все остальные - спасутся!
Миша уже знал, что в еврействе и мусульманстве существует запрет на употребление в пищу свинины. И спросил хориста:
- А в христианстве есть запреты на какую-нибудь еду?
Тот с полминуты поразмышлял.
- Только на человечину. И больше ни на что.
По дороге домой бабушки обсуждали эту мысль о спасении русских, казавшуюся им сомнительной.
- Тогда зачем вообще Церковь и покаяние? - спрашивала то ли саму себя, то ли сестру баба Таня. - Но мысль своеобразная, запоминающаяся...
Баба Женя привычно мелко-мелко трясла головой. Иногда Миша даже задумывался, умеет ли его двоюродная бабушка много говорить или приучилась лишь отвечать коротенькими словами. Но спрашивать прямо бабу Таню о сестре казалось неловко.
Шли медленно по заснеженным и обледеневшим улицам. Вокруг застыл темно-синий холодный вечер, приподнятый вверх белыми от мороза звездами. Миша хотел побежать вперед, ему было скучно плестись еле-еле, но баба Таня крепко держала его за руку и не выпускала. Мише мечталось о весне, а больше всего - о лете, когда снег сбежит вниз, в реку, потому что город и сам как бы сбегает с горки к воде, и тогда можно будет носиться по улицам и дворам, купаться и плавать на лодке к колокольне. Туда его несколько раз брали с собой соседские мальчишки постарше, и бабушка каждый раз заклинала:
- Вы там поосторожнее! Следите за Мишей, он маленький! Купаться ему не давайте, с лодки тоже не прыгайте! А то неровен час...
- Ладно, баб Тань, все нормально будет! - отвечал деланным напряженным басом самый старший Санька и грозно смотрел на Мишу. - Чтоб меня слушался! А не то дома оставайся!
Миша робко кивал. Он уродился на редкость застенчивым. В мать, говорила баба Таня, в Иринушку...
Бабушка любила ходить в баню и водила с собой Мишу. Попав туда в первый раз, он растерялся между голых пышных женских тел, сел на пол и затих, пока баба Таня не подняла его за руку и не стала мыть.
- Эй, Татьяна! - смеялись женщины вокруг. - А пацанчик у тебя забавный! Только больно тихий! Глазенки таращит. Ты его учи жизни, обучай! Не то будет всю дорогу сидеть сиднем в углу да робеть самого себя, бояться людей живых.
Баба Таня усмехалась.
Когда Миша впервые увидел ее голой, то ужаснулся - она не такая, как все люди, то есть он сам. Пока еще весь мир заключался для него в нем одном. И сравнивал он всех исключительно с собой. А на голых мелких девчонок просто никогда не обращал внимания... Игнорировал.
На обратном пути Миша брел задумчиво и невесело, еле волоча ноги. Пахло снегом и мылом от собственных волос, вечер наливался синевой все сильнее, закрашивая дома темной краской. Каждый шаг был скрипуч и опасен - кругом сплошная наледь. Бабушка быстро подметила необычное настроение внука.
- Ты что, Мишенька? - ласково спросила она. - Или случилось чего? Обидел кто? Ты мне скажи, уж я с твоими обидчиками разберусь! А Господь все управит.
- Баба Таня, - несмело прошептал Миша, - а почему ты другая?
- Как это другая? - не поняла бабушка.
- Ну, устроена не так, как я...
Бабушка догадалась и засмеялась:
- А люди, Мишенька, все очень разные. И делятся на мужчин и женщин. Они по-своему скроены, на собственный лад и манер: мужчины особо от женщин. Так Господь сотворил. Потому как у женщин задачи совсем другие - им Господом предназначено детей рожать и кормить грудью.
- А мужчинам что предназначено? - спросил Миша.
Бабушка слегка смутилась:
- Ну... Они должны семью содержать, деньги в дом приносить, его обустраивать. Ремонт делать, краны чинить, мебель... В доме всегда много дел. А наше тело - это просто оболочка. Она скрывает нашу сущность - душу. Истинный человек - это то, что скрыто в человеке. - И бабушка перешла на свою любимую тему. - Вот если бы твой отец был настоящим мужчиной, если бы деньги в дом нес, а не пропивал на стороне, если бы думал о семье своей, то не умерла бы моя Иринушка! - и баба Таня привычно залилась слезами. - Нехристь, негодяй, голь перекатная! И где это видано на Руси, чтобы евреи пили да гуляли? Они испокон веков семьянинами были самыми лучшими, все в дом, все в дом! Детей всегда любили да пестовали! Я доченьке сказала, когда она этого Аркадия выбрала: выходи за еврея! Это правильно! За ним будешь, как за каменной стеной! Ошиблась я, дура старая! От русских пьяниц он понахватался привычек паскудных! Понабрался всякой гадости! Вот и пошел по кривой... На стройках этих они только водку и хлестали! А не будь его, жила бы моя Иринушка! По сей день бы жила да меня радовала! Мамочка твоя несчастная...
- Баба Таня, - робко прервал ее причитания Миша, - а кто это такие - евреи?
- Люди такие, нация, - объяснила баба Таня. - Умные... И Господь тоже...
Но тут бабушка оборвала свою образовательную лекцию, разумно решив, что внук еще для нее маловат.
2
Читать Миша не приучился. Этому очень поспособствовало стремительно падающее его зрение. Врач выписала очки и велела беречь глаза. И этим Миша радостно пользовался - берег. Бабушка тоже хорошо запомнила слова докторицы. Миша быстро привык к тому, что всегда можно попросить бабушку:
- Прочитай мне "Майскую ночь". Нам в школе задали.
И бабушка с огромным искренним удовольствием водружала на нос очки в треснутой оправе и читала книги по программе и просто так, как читала когда-то маленькому внуку сказки.
Столь нехитрым образом Миша всегда был в курсе школьной программы, но чтением не утруждался, книг в руки не брал и даже перестал понимать, зачем они нужны, если рядом нет бабушки.
Зато он очень полюбил бабушкин отрывной календарь, висевший на стенке и выделявшийся крупными черными, излишне четкими цифрами на пожелтевших от времени обоях. Толстенький в начале года и высыхающий, истончающийся к его концу, календарь настойчиво манил Мишу. Он еле дожидался вечера, когда можно встать на цыпочки, удерживаясь с трудом на пальцах, и наконец-то рвануть на себя старый листочек... С легким таинственным треском отрываясь друг от друга, лукавые листки приносили надежду, открывая новый день, несущий радость. Каждый день был счастливой загадкой. Что он принесет? Миша большими глазами смотрел на следующий листок. И ждал от него только праздника...
- Никогда не торопи время, Мишенька, - как-то сказала бабушка, подглядев его интерес к календарю. - Даже если оно плохое. А каждый день - это своя коротенькая жизнь с ее рассветом и закатом. И эту жизнь нужно стараться прожить как можно чище и честнее.
Миша не понял.
Он еще только постигал смысл основных постулатов и церковных праздников. И перестал, наконец, думать, что Покров потому так называется, что в это время снег покрывает землю.
Бабушка добродушно посмеивалась над его забавными познаниями и объясняла, объясняла...
- Зло нападает на нас ежедневно, отовсюду, а добро приходит редко, в неведомый нам час, с неизвестной стороны... Потому наше сердце всегда должно быть открыто в ожидании добра... - говорила баба Таня.
Однажды Миша принес из школы "потрясающую" новость - Бога, оказывается, нет! Так заявила училка и при всех высмеяла Мишу за его религиозные взгляды и настроения, как она выразилась. Баба Таня сдвинула на кончик носа очки и насмешливо глянула на внука.
- Кого нет?
- Бога! - повторил Миша. - И ты меня неправильно учишь! Так сказала Анна Антоновна.
- Да ну! - махнула рукой бабушка. - Их самих нет! Вот и все! А Господь все управит.
- Кого "их"? - растерялся Миша.
- Да тех, кто говорит такие глупости!
- Это Анны Антоновны нет? - окончательно запутался Миша. - Как же так? Она ведь у нас ведет уроки...
- Ну и что? - вновь махнула рукой баба Таня. - Мало ли кто может вести уроки... Не люди все это, Мишенька... А ты держись людей, поближе к ним стой, люби их и почитай. Тех, кто в Него верит. Так Господь велел.
Миша опять мало что понял, но все запомнил. На всякий случай.
Когда Миша перешел в девятый класс, баба Таня стала часто задумываться вслух.
- Что нам делать, Мишенька? Тут тебе оставаться - где учиться будешь? У нас один техникум. А работать где? На завод пойдешь? Или в порт? Сопьешься там, как твой отец... - и бабушка скорбно поджимала губы. - Бедная моя Иринушка...
Миша невпопад вспомнил, что недавно видел на магазине сувениров свое имя, там было написано "Мишанька". Если читать как "МИшанька", то значит - слово с ошибкой. А написали на магазине, ну и дают! А если имеется в виду "МишАнька" - тоже непонятно: почему назвали магазин деревенской формой имени?
Баба Таня пристально рассматривала внука:
- В Москву тебе надо ехать, в Москву...
- В Москву? - удивился Миша. - К кому?
Баба Таня не ответила и грустно задумалась, а потом села что-то писать. Изорвала несколько тетрадных листков - у Миши попросила тетрадь в клеточку - пока, наконец, осталась довольна написанным.
Миша бабушку ни о чем не спрашивал. Он привык не соваться в ее дела и вырос неразговорчивым. Но о Москве задумался сразу.
- Большой муравейник, - презрительно и осуждающе называла столицу баба Таня.
Почему она вдруг переменила свое мнение?
Младшеклассников как-то возили на весенних каникулах в столицу. Жили в школе, отдавшей приезжим спортзал, специально заставленный раскладушками. В свободное время калязинцы висли на шведской стенке. Ходили на Красную площадь и в музей Ленина. Экспонаты не смотрели, было почему-то совсем неинтересно, но Миша мельком увидел игрушечный грузовик, выставленный как экспонат. И решил, что это грузовик, в который, должно быть, играл маленький Володя Ульянов. И думал так, пока не задал вопрос экскурсоводу. Та неожиданно обиделась:
- Какие дети необразованные! Провинция! - и объяснила всем простую вещь: у Вовы Ульянова не могло быть игрушки в виде грузовика - он родился в 1870 году, когда машин не было.
Миша постеснялся задавать новый вопрос и сообразил, что это, наверное, макет грузовика, с которого Ленин толкал речь.
Потом пошли экскурсией в мавзолей Ленина.
- Плакать там будем! - сказал Миша, поймал взгляды одноклассников и, поняв их немой вопрос, ответил: - Заставят плакать!
Сказывалось бабушкино воспитание и влияние.
- А помнишь, в детских книгах описывалось, как Ленин ехал в поезде, вышел из купе и видит: в тамбуре несколько человек в голубых мундирах караулят? - спросил Миша одноклассника. - Он тут же из поезда в окно сиганул и вперед по льду Финского залива. Вроде бы это жандармы были. А я думаю: да, может, Ленин просто без билета ехал, а это проводники или кондукторы облаву устроили, чтобы с "зайцами" разобраться. Вот он и слинял в окно...
В общем, с ленинской тематикой все стало ясно. Она в Мишиной голове не укладывалась. Но вот сама Москва... Город Мише понравился, хотя баба Таня кривилась при одном упоминании о нем. И манила Белокаменная Мишу с каждым годом все больше и больше обилием возможностей. Где, если не там, может до конца проявиться человек? Где еще он способен полностью раскрыться?
И Миша всерьез задумался.
После бабушкиного не предложения, а скорее, указания, почти приказа в ласковой форме, Миша несколько дней прожил отстраненно, плохо понимая окружающую его действительность. Как шло, так и ехало... Озадаченные одноклассники с недоумением переглядывались. Ленка Завьялова, дворовая девчонка, совершенно обнаглев и объявив, что Мишка в отрубе, в открытую флиртовала с ним, доказывая всем, что он умалишенный, поскольку ее не замечает и на ее заигрывания не реагирует. Баба Таня без конца спрашивала о здоровье и с беспокойством всматривалась в лицо внука, который просто-напросто перестал слышать любые вопросы.
Мудрая и проницательная, деликатная бабушка хорошо знала: надо дать время обдумать и взвесить сделанное ею предложение. Всегда стоит предоставить возможность самостоятельно принять решение, еще раз мысленно обыграть ситуацию, чтобы постараться, в конце концов, не проиграть. Сумма плюсов должна превысить сумму минусов. Больше плюсов...
Эмоции, взрывы, смятение чувств в данном случае ни к чему. Хотя порой они совсем не лишние, но чаще мешают людям жить спокойно. Дальновидная бабушка хотела, чтобы "да", сказанное внуком, было избрано им самим и продиктовано отнюдь не сердцем, что означало бы кратковременность, а исключительно разумом и здравым смыслом. Ожидаемое согласие уже здорово подогрето тоской по нормальной жизни и отчаянием подростка, выросшего в нищете, воспитанного в бедности, исстрадавшегося без элементарных удобств, помощи и перспектив. Поэтому все вполне реально. Ставку можно делать спокойно. А провинция и родные маленькие города - так называемая пресловутая малая родина - здесь совершенно бессильны. Им ли сражаться с настоящими вожделениями и страстями?
- Так что ты надумал, Мишенька? - осторожно справилась через несколько дней бабушка.
Внук криво усмехнулся и нервно поправил большие, вечно сползавшие с его полудетского носа очки.
- Вроде бы надо ехать, - согласился он, глядя в сторону. - Не так, чтобы очень, не очень, чтоб так... Мне нужно еще подумать. Как только - так сразу...
На самом деле Миша слишком многое обдумал и пережил за прошедшие несколько дней. Он потерял сон и, лежа бесконечными ночами на продавленном диване, все ямы дыры и пятна которого знал наизусть, напряженно вглядывался в темноту близорукими сощуренными глазами, словно пытаясь в этой тьме-тьмущей отыскать, наконец, решение и отгадку своей будущей жизни. Твой выбор... Очень твой.
С одной стороны, в предложении бабушки, единственного на всем белом свете родного, расположенного к Мише человека, не было ничего страшного. Чужой город... Даже интересно попробовать. В жизни все надо испытать самому. Так-то оно так...
Но душа вдруг начинала в отчаянном протесте становиться на дыбы, яростно бунтовать, противиться при одной лишь мысли о том, на что хотела из лучших побуждений толкнуть внука баба Таня. Нет, не годится! Исключено! Как он мог всерьез задумываться о подобной возможности? Благоглупости! Да и потом, неужели Миша с его невзрачной, неприметной, или того хуже, неприятной внешностью способен выжить один, пусть даже с каким-то неизвестным дядей, о котором нехотя упомянула бабушка, в чужом, огромном, оглушительном городе? Дурные идеи... Дьявольщина... Никому там не нужен человек ущербный, закомплексованный, потерявшийся в сумасшедшей жизни.
Миша именно такой. Маленький косолапый очкарик... Вдобавок сутулый: грудь, как у петуха коленка. Так издевается над ним подлая насмешница Ленка... Но разве Миша на самом деле потерялся в жизни? Ведь она у него только начинается... Ему шел шестнадцатый год. Что там у него дальше? И что он встречает каждый день дома? Многого не проси... Кому какие выпали фишки...
Но разве это все, что может предложить ему на данный момент жизнь? Мирное беззлобное существо - баба Таня... Но Миша прекрасно без ее мира обойдется. Должен обойтись, очень должен, если хочет жить лучше, иначе. Бабушка - давно уже не его тема. И теперь не время размышлять и анализировать, почему так случилось. Случилось - и все. Предначертано. Обсуждению не подлежит. Надо жить дальше. А как? Чем жить? Возле кого? Может быть, предложенный ему вариант... Хочется надеяться... Все равно в каждом дому - без исключения - по кому. Огромному и туго закрученному.
Бабушка в соседней комнатенке что-то прошептала во сне. Светало. Горизонт становился не по-осеннему нежным и безоблачным до прозрачности. В виске оживала тяжелая боль. Болезнь честолюбивых...
Миша закрыл глаза. В конце концов, что мешает ему попробовать начать новую, пусть пока довольно неясную, но во многом привлекательную и заманчивую жизнь? Слишком любопытную... В случае чего он всегда сумеет от нее отказаться... Когда-никогда... Самое лучшее - поступать не задумываясь. Кто не успел - тот опоздал.
Если быть откровенным, в последнее время Миша редко задумывался над своими поступками: так оказалось проще и спокойнее. Он давно уже не виделся ни с кем, ни с кем не общался. И когда бесследно исчезли все его немногочисленные случайные приятели детства, знакомые по школе, он тоже не осознал это сразу, и казалось, не ощутил ни горечи потери, ни чувства сожаления. Хотя терял всегда очень болезненно и с большим трудом приобретал, не дорожа в сущности никем и ничем. Ни свободы, ни легкости, ни радости жизнь не приносила. А счастья, как известно, на свете просто не бывает. "Дай Бог воли, дай Бог воли, остальное заживет..." - так пел в одной полюбившейся Мише песне Санька. Он хорошо играл на гитаре и сам подбирал мелодии по слуху.
- Окуджава, - говорил Санька уважительно.
Миша запомнил эту странно звучавшую фамилию.
Какое отчаянное одиночество! Вокруг столько людей - и нет никого... Бесконечная пустота... Беспредельный величественный Волжский простор. Зеленый и синий... Тишина, покой и трава до пояса... Осталось за кадром...
Восток светлел и светлел. Господи, как болит голова!.. И нет сил встать поискать таблетку...
Мише давно уже не требовались собеседники. Отнюдь. Или он так умело и ловко обманывал себя? Чтобы выжить... Здесь годятся любые средства. Увлекательный когда-то диалог с самим собой - удобный и простой способ существования - незаметно превратился в бесконечный внутренний монолог, обернувшийся сплошным навязчивым кошмаром. Полный зарез... История его болезни...
Совсем недавно Миша вдруг догадался: ничего особенного в жизни он не достигнет. Внезапное неприятное открытие ударило слишком больно. Сухой остаток... А дальше что? И не достигнет он ничего потому, что за все на Земле нужно бороться, биться тяжело, неистово, долго, с полным напряжением сил и нервов. Зачем? Хватит ли у него терпения и мужества? Пожалуй, нет. "Дай Бог воли..." Что воля, что неволя - все равно...
Вот в чем фишка: он не боец, и надо честно самому себе в этом признаться. А мир жесток и безумен.
Тогда, может быть, оставить все, как есть? И расцветай, травка! Разве ему плохо? Просто замечательно! Ведь все имеется: дом, уют, забота... Бабушка... В конце концов, найдется какая-никакая работа... Немало по нынешним временам. Никто мешать ни в чем не будет. Любить можно самого себя. Самого себя лелеять, беречь и носить на руках. Как шло - так и ехало. Сугубо фиолетово...
Миша в глубине души давно себя жалел, но по-своему, довольно странно, с непонятной, необъяснимой отстраненностью, как жалеют увиденного на улице бездомного котенка или щенка, но в дом не берут. Однако с недавних времен Миша стал считать, что работа и возможная карьера - не просто попытка самоутверждения, а основа существования, единственная реальность. Все остальное - наносное, лишнее, страдающее. Об этом "остальном" можно жалеть, но основываться на нем не стоит, и нельзя строить свою жизнь, опираясь на чувства. У жизни должны быть иные, более прочные, подлинные, ненадуманные основы.
Только паршивая всемогущая Ленка перевернула все вверх дном, легко и спокойно опрокинула прежние четкие представления Миши, доказав, что на самом деле он до сих пор жестоко заблуждался и всегда мечтал только об одном - о большой и настоящей привязанности. И наносным, выдуманным может тогда оказаться все остальное. Необходимым, как плеер носорогу.
Для осуществления мечты нужна была самая малость, совсем пустяк - бросить все и уехать. Уехать - и больше ничего. Рубикон останется позади. И там, в столице нашей родины, может сбыться и свершиться все - и карьера, и любовь, и деньги... И сложится там у него отличная жизнь без сучка и задоринки... Почему именно там и почему именно так, Миша вновь не задумывался. Как шло - так и ехало. Пусть жизнь несет его своим течением сама, не стоит ему ей сопротивляться и плыть поперек. Большая река, как Волга, - вывезет и все равно вынесет. Куда-никуда...
А через две недели баба Таня принесла в комнату Миши, который прилежно решал задачу, какой-то конверт.
- Вот, Мишенька, - сказала она, тяжело опустилась на стул и вдруг залилась слезами, - ты едешь в Москву... А Господь все управит...
И Миша вдруг страшно испугался.
- Я не поеду ни в какую Москву! - закричал он. - Зачем она мне?! Я от тебя никуда не поеду! Я хочу быть с тобой!
- Со мной тебе было хорошо, пока ты был маленький, - вполне логично сказала бабушка, вытирая слезы. А они все бежали и бежали, и не было им конца... - Но теперь ты вырос. Тебе нужно жизнь свою устраивать... Я написала твоему дяде, брату твоего отца. И он ответил, что согласен тебя взять. Будешь там учиться и жить. Вообще, он мне писал не раз... - бабушка тяжело вздохнула. - Все хотел тебя забрать и воспитывать. Усыновить хотел... У него своих детей нет. Но я не отдавала. Может, и неправа была, не знаю... Но сейчас тебе пора... Время твое настало, Мишенька... Поезжай к дяде.... А мне письма пиши да приезжай на лето. Господь все управит. Приезжать-то будешь?..
Бабушка глянула горько красными наплаканными глазами, и Миша не выдержал, тоже заревел в голос, как маленький - даже стыдно - бросился к ней и уткнулся в колени.
- Никуда я не поеду, никуда! Я без тебя не хочу! Тут хорошо! Волга, колокольня, пароходы... Я техникум здесь окончу! И на завод пойду! Я хочу быть с тобой, баба Таня!
Бабушка молча кивала, мелко-мелко, точно так же, как ее сестра, к которой они часто теперь вдвоем ходили на кладбище. И смотрела куда-то в даль. И видела в этой загадочной дали что-то Мише неведомое...
3
Дядя Наум встретил племянника на вокзале.
- Вот ты какой вырос, Михаил, - сказал он и задумчиво улыбнулся. - На Аркадия похож, рыжеватый, его масть... Ты не грусти, - дядя чутко уловил настроение Миши. - Начинать всегда трудно, но приходится. Со школой я уже договорился, это близко от дома. Театральная, не простая! - он заговорил горделиво. - Сам к директору ходил! Там дети артистов учатся, и ты будешь. А чем ты хуже? Да ничем! Живем мы в центре, тебе понравится, - дядя подхватил Мишины рюкзачок и баул и повел на привокзальную площадь. - Понял, нет? Не переживай, бабушку будешь видеть часто. И к ней поедешь, и она к нам. Это просто, как три рубля.
- Баба Таня не любит Москву, - наконец, разлепил губы Миша, изумленно оглядываясь.
Давно не виденная столица поразила суетой, шумом и беспорядочностью. Вот уж правда, большой муравейник...
- Ничего, полюбит, - усмехнулся дядя Наум. - Тебя-то она любит, а ты здесь... И нам с тобой будет повеселее. Своих нет... И племянник ты у меня единственный. Понял, нет?
До дома доехали на "Жигулях". Оказалось, у дяди имелась своя машина. Во дворе дома, выйдя из нее, Миша сразу заметил через арку на троллейбусной остановке огромную рекламу какого-то журнала, размером метра два на полтора. Фотография девушки, снимающей с себя трусы. Кто-то написал внизу крупно и жирно: "Москвичи! Вам перед детьми не стыдно?!"
Миша удивился и смущенно отвел глаза.
Так началась его жизнь в столице. Новая жизнь. Удивительно, фантастически прекрасная. Даже не верилось, что она вероятна среди погрязших в содомских грехах и пороках, забывших о Боге людей.
"Надежды маленький оркестрик под управлением любви..." Так пел Окуджава, которого очень любил слушать дядя Наум.
И Миша стал с изумлением подумывать, что если Рай на Земле возможен, то бывший калязинец сейчас именно там. Кощунство мысли нисколько не ужасало и почти не удивляло, а наоборот, безупречно входило в правила игры.
Он казался самому себе Алисой в стране чудес... Эту книгу читала когда-то Мише бабушка. Необычная сказка ему очень понравилась.
Через два дня после приезда в Москву Миша робко, бочком, совсем, как баба Женя, вошел в свой новый класс и остановился. Михаил волновался перед первым днем учебы в новой школе, а потому пришел чересчур рано. Собственно, пришел не сам, а его привел дядя Наум. Тетя Бела, провожая их утром, накормила вкусно и сытно и пожелала удачи и успехов. Даже всплакнула. Вообще она оказалась слезливой, доброй и рыхлой, напоминая Мише полную, дородную, хозяйственную бабушку. Только баба Таня всегда была энергична и собранна, не позволяла себе сильно распускаться даже при мыслях об Иринушке, а тетя Бела была медлительна, излишне суетлива и нервна. И первые дни жизни Миши в Москве прошли полусонно, полуосмысленно, словно жил там не он, а какой-то другой подросток.
На следующий после Мишиного приезда день дядя Наум вывел машину из гаража, усадил рядом с собой племянника и повез по магазинам. Купили и брюки, и джинсы, и несколько рубашек и свитеров. Еще ботинки, две пары, кроссовки, куртку... Сумку для школы и разные ручки-тетрадки...
- Ну, на сегодня хватит, - удовлетворенно произнес дядя, с удовольствием оглядывая заднее сиденье, заваленное пакетами и свертками. - Остальное прикупим позже, поближе к зиме. Сапоги тебе нужны теплые, дубленка, шапка... Понял, нет?
Миша сидел рядом с ним, робко озираясь и втянув голову в плечи. У него никогда в жизни не было подобного великолепия. Да и квартира дяди... Она тоже поразила воображение мальчика из провинции, привыкшего жить на бабушкину пенсию и какие-то там доплаты от государства. Квартира Каховских производила неизгладимое впечатление. Большая, с прекрасным паркетом, в дорогих обоях, где на стенах, увешанных картинами, соседствовали ностальгические классические пейзажи и абстрактные яркие неопределенности, она притягивала к себе и манила задержаться как можно дольше. Все в ней казалось необыкновенным. Было так на самом деле или Миша по младости лет еще плоховато разбирался в этой чересчур пестрой и разнообразной жизни?
А ванная... Именно здесь по-настоящему ощущались подлинный утонченный вкус, пристрастия и неограниченные возможности хозяев квартиры. Сверкающая дорогим кафелем и шикарной сантехникой, с бесконечными рядами пантинов, давов и рексон на многочисленных полочках, ванная потрясала даже искушенные души.
Еще магнитофон, о котором Миша у бабушки мог только безнадежно мечтать, видеокамера, два цветных телевизора с огромными экранами...
Изобилие и роскошь обрушились на Мишу мгновенно и неожиданно, придавив его к земле. Благосостояние тоже надо было пережить, переварить и к нему привыкнуть.
Дядя Наум оказался красив. По-настоящему красив, с правильными четкими линиями лба, носа, ушей и подбородка - волевого и резкого. Гордо откинутую назад, к спине, голову украшала рано поседевшая шевелюра устрашающей гущины. Правда, от сидячей работы, несмотря на обязательную утреннюю гимнастику, он начинал полнеть и, пытаясь спрятать стремительно вылезающий из-под пояса брюк круглый животик, часто рассеянным движением, которого сам не замечал, подтягивал брюки вверх. Ходил он упруго и властно. В его походке угадывалась поступь льва и человека, привыкшего ступать по коврам. Интересно, задумался сразу Миша, многие ли его принимают за льва? Разве что тетка... А еще?
Миша стал наблюдать за дядей с нескрываемыми завистью и иронией, но сейчас их лучше всего спрятать, и поглубже: он живет здесь и встречает одну лишь обезоруживающую доброту и приветливость. А простая отзывчивость и человечность - это очень много по нынешним временам, так что нечего выпендриваться и демонстрировать дурной характер.
Недобрую скептическую усмешку Миша старательно прятал. Узкий безгубый рот, постоянно стиснутый и плотно сжатый, постоянно смещался влево и вверх, делая несимметричное неприятное лицо просто отталкивающим. Каховский-младший был очень некрасив и хорошо знал жестокую правду о себе с самого детства. Маленький, кривоногий, с цыплячьей грудкой и сутулой спиной, он усиленно отрабатывал уверенную, стремительную, быструю походку и резкие жесты. Миша не замечал, насколько они не соответствуют ему, как к нему не подходят, уродуя еще больше и превращая в ходячую, злую и меткую пародию на человеческое существо.
Огромные очки на крохотном личике с мелкими чертами уменьшали и без того небольшие, подслеповатые глазки, но были не в состоянии хотя бы немного притушить неизменную, пугающую всех ненависть, разжигающую Каховского несколько последних лет и одаряющую его облик нехорошей законченностью. Все вокруг казались подлыми, мелкими, ничтожными, и, прежде всего, конечно, он сам. Все вокруг постоянно лгали и обманывали друг друга, любая фраза резала ему слух неестественностью, неискренностью, даже если в действительности оказывалась простой и бесхитростной. Хотелось вырваться из-под гнетущего, давящего обмана, убежать от лжи, от ее необходимости, от чужих ему людей, слов и отношений. Миша стремился принадлежать лишь самому себе. Терзаясь противоречиями и разочарованиями, он тщетно пытался найти каплю хорошего в своем существовании.
Внешность Миша в основном действительно унаследовал от отца: те же очки с толстыми стеклами на близоруких, часто болезненно сощуренных глазах, те же мелкие, особенно для мужчины, черты лица, та же нескладная сутуловатая фигура с согнутой шеей и кривоватыми ногами.
Он подрос и возненавидел себя, а заодно и все человеческие несовершенства. Их получалось слишком много. Ненависть стала основным его чувством, подавив остальные, словно их не существовало никогда. С отвращением и странной, неожиданно прорезавшейся тонкостью, Миша без конца подмечал исключительно пороки в окружающих, а больше всего - в себе. Что делать с этим состоянием, как с ним бороться, он не знал. И замыкался все сильнее.
Увидев дядю, он задумался всерьез. В кого же он такой, если у него дядя-красавец? И почему отец Миши, родной брат дяди Наума, был совсем другим? Миша на фотографиях видел. Даже в детстве Аркадий, мальчик лет пяти-шести, смотрел озлобленно. Слишком рано проявились в нем эта злоба и ненависть к окружающему. Желчный тип. Сплошной негатив... Неужели он родился таким?.. И Миша весь в него... Да, но почему?! Почему он не похож на дядю?!
Представительный, респектабельный, вальяжный, Наум всегда пользовался бешеным успехом у женщин. Дамы буквально поклонялись ему, сходили по нему с ума, по-кошачьи млели, восторгаясь и любуясь роскошными волосами, гордой осанкой и мягкой поступью. Хотя он никогда ни одной из них не отдал предпочтения. Тогда стали предполагать, что Каховский (Какой умница! Новый повод для умиления!) не хочет заводить никаких служебных романов. И правильно делает. Что в них хорошего? Одни только сплетни да кривотолки. Очевидно, Нёмочка развлекается на стороне. Молодец! Просто душка!
Ровный и невозмутимый, спокойный и доброжелательный, искренне расположенный к людям, Каховский производил на всех неизменно прекрасное впечатление. Никто всерьез не задумывался, почему он никогда не интересовался окружающими его женщинами, хотя определенная загадка была налицо. Видеть ее и признавать никому не хотелось. У тайны обязательно окажется разгадка и, вероятно, не слишком приятная, пусть даже вполне удовлетворяющая человеческое любопытство. Сомнительная ценность познания... Разве мы так сильно в нем нуждаемся? Как лысый в расческе. Отгадка звалась Белочкой. Очень простая тайна - одна-единственная Белочка на всю жизнь. Но в это никто не верил и не принимал этой отгадки всерьез. Все искали чего-то другого, непростого и жареного.
- Ты, Мишук, духом не падай, - сказал дядя Наум, включая двигатель. - Ты, главное, должен проникнуться сознанием, что теперь твое место здесь. Понял, нет? Это просто, как три рубля. И жизнь твоя отныне будет проходить именно в нашей славной Москве. И все здесь твое - и квартира, и обстановка, и вообще весь город со всеми его парками-бульварами-магистралями. "Все вокруг колхозное, все вокруг мое"... Не слыхал такой припевки?
Миша смущенно покачал головой.
- Ну и ладно... А жизненные беды, передряги... Да у кого их не было! Зато с их помощью ты узнаешь жизнь, с самого детства испытав ее горести. Ты уж прости меня за прямоту и некоторую бестактность, но это даже хорошо, что тебе поначалу сильно досталось. Потому что только так, и а не иначе, человек может закалиться и окрепнуть, и только так, а не иначе, ты сумеешь управлять своей чувствительностью и эмоциональностью. А то вырастешь слюнтяй, как моя Белка. Но ей простительно, она женщина, а ты мужик! В результате всех этих жизненных несчастий нервы становятся выносливые, гнутся, но не ломаются. И при такой жизненной подготовке ты будешь живуч и долголетен, словно кедр ливанский... Это просто, как три рубля. Понял, нет?
Машина свернула с проспекта. Миша, панически боявшийся, что дядины "Жигули" столкнутся с каким-нибудь авто (а их здесь - будто капелек в Волге) облегченно перевел дух.
- Читал я в одной умной книге такую фразу, справедливую очень, - продолжал дядя, который удивительно ловко вел машину в водовороте автомобилей и успевал рассуждать. - "Не имеет значения, что сделали из тебя, важно лишь то, что ты сам сделал с тем, что из тебя сделали". Понял, нет? А то давай растолкую своими словами. Это просто, как три рубля.
- Я понял, - пробормотал Миша и задумался над словами дяди.
Позже он нередко их вспоминал. И в жизни они ему очень пригодились.
В классе, куда Миша попал рано утром, за столом возле окна сидел беспредельно вытянутый в длину фарфорово-розовый белокурый мальчик. Таких не бывает! - подумал Миша. Но этот был налицо - нежный, синеокий прелестник, какой-то нездешний, из другого мира. Он отрешенно, словно ничего не замечая вокруг, смотрел в окно и машинально водил тонкими, несоразмерно удлиненными пальцами пианиста (на одном тускло мерцал серебряный перстень) по столу, безучастно, с отсутствующей и наивной улыбкой взирая на мир. Блондинчик излучал настоящий свет и одновременно напоминал румяную синеглазую Снегурочку с льняной косой из детских волшебных новогодних праздников. Именно их Миша всегда ждал с середины года. Странный мальчик... Абсурд... Дьявольщина...
Злобные мурашки страха и неуверенности стремительно побежали по спине
Светлый мальчик вдруг повернулся в его сторону и подкупающе улыбнулся.
- Але, подруга, познакомимся! - весело предложил он. - Я знаю, что ты Михаил, а я Митенька. Митенька Дронов, на минуточку!
Миша снова моментально смешался. Он никогда не знал, как вести себя с незнакомыми людьми, что отвечать и что делать. Предначертано... Ему вечно мешали проклятые скованность и зажатость. Вероятно, со стороны он производил безрадостное впечатление человека весьма недалекого или откровенно дубоватого. Плачевное зрелище. Однозначное.
Каховский часто жестоко мучился, не зная, как лучше поступить. Другие, не задумываясь, легко уходили и приходили, говорили и смеялись, протягивали руки и обижались - и все оказывалось точным и простым. Это у других. У Михаила все всегда складывалось трудно, непонятно. Вот и сейчас он озадаченно, тупо молчал, пытаясь сориентироваться. Неадекватные реакции... История его болезни... Миша еще не подозревал по молодости лет о причинах страданий людей застенчивых. А мучения аутистов начинались от неизвестности - как люди думают об этих замкнутых, какое составили о них мнение? И едва это мнение ясно проявляется - какое бы оно ни было - муки прекращаются. Необщительность Михаила основывалась не на гордости, а на отсутствии потребности сближения. Людей он ненавидел и боялся, а потому сторонился, всячески избегал.
Со злобой он отнесся и к этому москвичу, у которого были серьезные преимущества: красота и уверенность в себе, чего Мише недоставало по жизни.
Светлый мальчик повел хрупким детским плечиком и достал из сумки апельсин.
- Будешь? - спросил он.
Миша молча покачал головой, и фарфоровый Митенька с завидным аппетитом и бесстрастием в шест секунд уплел апельсин.
- А чего стоишь? Садись!
- Куда? - осипшим от волнения голосом прошептал Миша.
- Да куда хочешь! Мест свободных полно! Нас в классе всего двенадцать человек.
- Почему так мало? - изумился Миша.
- А ты думаешь, привилегированных детей много даже в Москве? - неожиданно надменно поинтересовался Дронов.
Каховский окончательно стушевался и неловко затоптался на месте.
Митенька-снегурочка кокетливо встряхнул льняными длинными красивыми прядями и безмятежно занялся огромной прозрачной кистью винограда, тоже извлеченной из сумки.
У него там что, фруктовый магазин? - злобно подумал Миша и поправил очки.
Откуда-то слева возник и присел на корточки возле Митеньки кудрявый и тоже очаровательный мальчик с точеными крепкими ножками, в шортиках и футболке цвета пожарной машины с надписью "Kiss". Он напоминал куклу Барби в летнем одеянии. Как это он так неслышно и незаметно вошел в класс?
Фарфоровые мальчики весело переглянулись, грациозно покрутив хорошенькими беленькими головками на нежных шейках, словно безмолвно спрашивая друг друга, почему в их изысканном обществе оказался столь дубоватый малый - новенький? Спрашивали и не находили ответа.
- У нас, подруга, на окне тут рос цветочек в горшке, - нараспев начал Митенька, искоса лукаво поглядывая неправдоподобно синими огромными очами на Михаила. - Мы его так кормили! Всегда давали ему опивки от чая, остатки кофе, поливали его кефиром, посыпали объедками от сырков, подкладывали ему огрызки от яблок, кусочки булочек. В общем, все остатки от наших завтраков и обедов мы отдавали ему. Мы старались! А он взял и засох! - Голос мальчика-снегурочки преисполнился настоящего трагизма. - Понимаешь, Мишель, он умер! И нам пришлось его похоронить. Все рыдали над усопшим! Прямо стон стоял, как у бурлаков Некрасова, что на Волге... Не читал? Ты ведь, кажется, как раз оттуда приехал? Але! Проснись!
Откуда он все знает про меня? - в отчаянии подумал Миша. Какой-то паяц... Но на паяца не похож...
- А во всем виноват Дени-несмышленыш, наш очаровашка Денисик, - и мальчик-снегурочка ласково кивнул в сторону кудрявого.
- Ну, что я опять сделал, Митюша? - скорчив милую гримаску, капризно заныл кудряш тоном безмерно избалованного ребенка, игриво встряхивая локонами. - Елы-палы!
- Ты наш любимый цветочек больше всех кормил. И перекармливал, конечно!
- Это на нервной почве, - проныл Денисик. - Потому что мной никто совсем не интересуется! На меня даже никто не смотрит! Ни одна девочка! А я еще вполне и вполне... Вон какой хорошенький!
И отрок, наморщив носик и с удовольствием напропалую кокетничая, озарил своим светлокудрым пленительным отражением чисто умытое большое окно. Митенька размыто мимолетно и ласково улыбнулся, одобрительно захлопал в ладошки с лакированными ногтями и тоненько и чисто промурлыкал:
- Ах, какое блаженство,
Знать, что я совершенство!
Знать, что я идеал!
Внезапно легко вскочивший на ножки резвый кудрявый отрок в шортиках прилип к щеке Миши со звонким поцелуем, оставив на ней яркий след губной помады. И почему Каховский со своей близорукостью не заметил раньше, что мальчик действительно был накрашен? Ведь казалось...
Ошарашенный Михаил вспыхнул, задохнулся от негодования и в бешенстве оттолкнул очаровашку плечом. На скулах вспыхнули красные пятна. Что он тут забыл?! Нервно вспотели ладони и судорожно сжались пальцы, отчаянно впиваясь ногтями в кожу. Начал болезненно ныть правый висок... Миша похолодел от ужаса и злобно сжал кулаки, уже готовый броситься либо на одного, либо на другого идеального мальчика. Митенька тонко почувствовал, что дальше играть опасно. И, весело и хитро улыбаясь, поманил очаровашку к себе.
- Дурашка! - засмеялся он, чем-то явно очень довольный. - Хорош, хорош, просто обольстителен! Прямо неотразим! Всех обаял, на минуточку. Но порой ужасно прилипчив. Никак не может успокоиться! И зачем это тебя, обалдемши, так безнадежно избаловали в детстве родители? Они вот уехали, а нам с тобой мучайся и страдай! Кошмарный ужас и ужасный кошмар! Но шок, Дени, - это не по-нашему! Не угодно ли вам примириться, господа? Сжалься, Мишель, и прости меня и эту кудрявую бестию! Ты, видно, сразу ему приглянулся. У малыша глаз наметанный.
Митенька явно старался сбить напряжение, которое ощутил, и разрулить ситуацию. Злобные мурашки неприятно пробежались еще раз по Мишиной спине. Мальчик-снегурочка внимательно и оценивающе разглядывал его, довольно откровенно и нагло.
- Дени, охолонись! Вот прыщ! - ласково прикрикнул светлый мальчик. - Ты переходишь всякие границы! Снова тебе неймется, дурашка? Или накурился лишнего? Но я хорошо понимаю, Мишель, почему он сразу в тебя влип. Ему нравятся людЯ в очках! Ведь человек в очках - совсем не то же самое, что человек без очков!
Денисик охотно, но как-то безразлично, деланно засмеялся. Ему хотелось играть первую скрипку, но не получалось. Дронов легко перехватывал инициативу.
- Во-первых, у очкариков двойное, ну, или полуторное зрение, а поэтому, во-вторых, не больно правильное. Зато своеобразное. Все неправильное оригинально. И оригинальное неправильно. Вообще эти стекла быстро становятся частью их существа, сильно меняя и искажая взгляд на мир. Очкастые интереснее, глубже и мрачнее. И имеют куда больше очков. Одни очки им придают другие.
- К тебе твои рассуждения относятся слабо, - возразил вдруг Денисик. - Если только об искажении... Но очки - не кривое зеркало. У него линзы, - объяснил он недоумевающему Мише. - Зато не надо очки туда-сюда гонять. И не разобьются. Поставь себе тоже. Удобно... Или подбери другую оправу. Эта давно не в моде. А главное - очки очень портят мужскую внешность!
- Кто бы мог подумать... - пробурчал накалившийся Миша.
- Мы так играем... - вновь вступил в разговор фарфоровый идеал номер один, стремясь погасить снова загорающийся огонь. - А ты, сдается, все принял всерьез? Вот дурашка! Але, не забывай, куда ты попал! Это же школа, где учатся дети артистов. И, в основном, на минуточку, великих, известных. Так что будь готов! Не сердись на нас. Мы такие игруны... "Я странен, а не странен кто ж?.."
И он снова ласково посмотрел на Денисика.
Окончательно замороченный, подавленный происходящим Миша не знал, что отвечать и как себя вести. Выручило неожиданное появление фигуристой учительницы с распущенными, мягко падающими по спине длинными волосами, в ярком платье, выгодно и откровенно подчеркивающим ее красивую фигуру.
Ошеломленный Миша вновь замер в удивлении. В Калязине учительницы ходили скромно одетыми, в чем-то сереньком и черном, жалком и невыразительном. Все гладко, строго зачесанные на один манер, и фигур у них словно не было никаких. Появилась среди училок как-то одна молоденькая завитая кокетливая Светлана Павловна, английский преподавала. Все старшеклассники мигом в нее влюбились, зато учителя тотчас возненавидели. И промучившись в школе всего год - больше она не выдержала - Светлана Павловна срочняком вышла замуж за капитана большого теплохода и уплыла с ним куда-то далеко, говорили, что прямиком в Питер.
- Софья Алексанна, а знаете, почему мне так трудно живется? - моментально поделился неожиданным сообщением с учительницей искренний и лукавый очаровашка Денисик, состроив печальную мордочку. - Потому что я чересчур самобытен и красив... И все людЯ, как говорит Дронов, мне завидуют изо всех сил. А я страдаю!
Юноша действительно был окончательно и безнадежно перебалован.
Учительница, спрятав внезапную улыбку, приветливо повернулась к Мише:
- А ты у нас Михаил Каховский? Очень рады тебя видеть! Все будет хорошо, Миша...
- Конечно, - охотно поддержал ее Митенька, который даже не пошевелился и не встал при появлении учительницы, чем вновь неприятно поразил Мишу. Ну, и москвичи... - Просто он у нас пока на новенького... Но это скоро пройдет...
4
Алиса надменно и плавно струилась в тесном проходе между кресел, неторопливо перетекая от одного к другому.
- Ты правильно выбрала себе профессию! - насмешливо заметил командир экипажа Виктор, когда она заглянула в кабину. - Шибко напоминаешь самолет: такая же длинная, узкая и обтекаемая. А погода опять плохая... Снова дожди. Серость сплошняком... - он хмуро посмотрел в небо. - Летать невозможно. Надо написать жалобу Ельцину, пусть наладит нам, наконец, метеоусловия! Ведь он у нас отвечает за все.
"Шереметьево" действительно почти целый месяц назад охватила беспросветная грусть: нахохлившиеся самолеты словно опустили вниз унылые носы и понуро стояли, отчаявшись подняться в синее небо. Приходилось кое-как мириться с грязно-черным.
Насчет своей обтекаемости Алиса сильно сомневалась. Остальное оспаривать было невозможно: при росте сто семьдесят восемь сантиметров она весила пятьдесят четыре килограмма. Вещи оказывались ей либо велики, либо малы, когда она в отчаянии переходила на детские размеры. Угадать Алиса никак не могла.