Мамаев Вячеслав Иванович
Сукин сын

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 2, последний от 08/06/2023.
  • © Copyright Мамаев Вячеслав Иванович (mayslavin@rambler.ru)
  • Размещен: 17/08/2009, изменен: 17/08/2009. 2324k. Статистика.
  • Роман: Проза
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Уважение к минувшему - черта отличающая образованность от дикости. Так, по крайней мере, считал наша национальная гордость, золотая лира человечества Александр Пушкин. Почему мы так жестоко непреклонны, преступно равнодушны к своему прошлому? Родина потому и называется Отечеством, что начинается с семьи. Какое место занимала моя семья в моем многострадальном Отечестве?Сегодня, когда уже нет в живых ни деда, ни родителей, запоздало сожалеешь, что был недостаточно любопытен и внимателен к их жизни, считая их рассказы о прошлом скучными и неинтересными. Их воспоминания слушались в пол-уха, смотрелись в полглаза, воспринимались в полслова. Жаль...В семьях простолюдинов не было принято вести хронологию. Потому я не добивался в своем повествовании исторической достоверности, не следовал строгой привязке к тем или иным историческим фактам. Зная характер и привычки, образ мыслей родителей, я попытался влезть в шкуру своих предков и вместо них прожить ими прожитую жизнь.Достоверности не гарантирую. Мое генеалогическое древо началось с того, что прадеда матери барин сменял другому барину на щенков. Это единственный, доподлинно известный факт в жизни семьи. Остальное дорисовало воображение...

    • ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

    ИЗБАВИ БОГ НАС, ПУЩЕ ВСЕХ ПЕЧАЛЕЙ...

    Глава 1.

      
       Меж древних меловых гор и величественных курганов, по обе стороны Донца привольно раскинулась степь. Простая, неброская красота донецкой степи завораживает путника, привлекает к себе внимание любой мелочью. Вот, высоко в небе, в теплом воздушном потоке лениво парит шулика - коршун-подворник, зорко выслеживая зазевавшуюся добычу. А вот на разогретый жарким солнцем дикарь-валун вылезла понежить смолянисто-черные бока, сбросившая старую шкуру гадюка. Рядом деловито потрошит невесть откуда взявшийся полусозревший колосок ржи суслик и юрко снует туда-сюда озабоченная ящерка.
       Но обманчива безбрежная степная ширь. То крутым взгорком взметнется она ввысь, захватывая дух великолепием простора. То вдруг уйдет из-под ног, пугая темнотой и непролазностью глухого урочища глубокой балки. Да и характер ее под стать - капризный, переменчивый.
       По весне она по-детски звонко звенит, спеша к Донцу, бурными ручьями и полноводными степными речушками. С девичьей наивной непосредственностью и счастливым любопытством выглядывает с проталин изумрудом молодой травы. Лукаво улыбается золотисто-солнечными головками мать-и-мачехи, перемигивается небесной лазурью подснежников, вздрагивает робким трепетом нежных, белесо-фиалетовых цикламен.
       К лету вместо девчушки-вертихвостки, тебя уже встречает невеста на выданье. Как к лицу ей богатый зеленый бархат тучного многотравья. Как переливаются разноцветьем мониста и ленты полевых цветов - ромашково-белые и васильково-синие, ярко-желтые и пурпурно-алые. И все это праздничное великолепие отражается, искрится и множится в плавном речном потоке. А какой чарующий у этой красавицы голос! Заливистый жаворонок высоко в небе упорно спорит со сладкоголосой иволгой, спрятавшейся в прибрежном краснотале. В слаженный стрекот цикад и кузнечиков басовито вклинивается хозяйственный гул шмеля. Под пересвист суетливых сусликов о чем-то строго выговаривает в густой траве своему непослушному выводку встревоженная перепелка.
       Осенью степь покоряет своей степенностью и размеренной тишиной. Такой тихой, что слышно как звенит и, кажется, вот-вот лопнет от напряженной немоты воздух. Лишь изредка потревожит эту умиротворенную тишину прощальный клекот журавлиного клина или беспокойное гоготание гусиной стаи, собравшихся на зимовку в дальние, более теплые края. В это время степь как состарившаяся мать - убеленная серебром ковыля, высушенная и огрубевшая под ветрами-суховеями и жгучим солнцем. Она то пахнет на тебя жаром, словно отдавая без остатка любимому дитяти тепло и ласку материнского сердца. То вдруг всплакнет нудным дождем, пригорюнившись от неизбежности скорого расставания. А то и холодом обдаст, точно осердившись за проступок или неразумную шалость.
       Зато зимой встреча с ней, словно с опустошенной горем, одичавшей от тоски вдовой. Леденит душу ее истошный вой и стенания. Промерзшая, голая, голодная, злая. Остервенело швыряет она в лицо горсти жесткого снега вперемежку с землей и сухой травой. Пытается свалить с ног, сбить с пути. И гонит, гонит прочь за горизонт сорванные с насиженного места неприкаянные колючие шары перекати-поля.
       Так было и с людьми в то тяжкое, бесправное время, помеченное мрачным клеймом рабства. Сколько человеческих судеб кроилось по злой воле хозяина, точно новыми межами делилось целинное поле. Сколько бедолаг отрывалось жестоким сатрапом от материнской груди, от родного корня и разбрасывалось по свету безродными горемыками, перекати-полем. И тасовались холопские души в угоду барской прихоти словно карты в засаленной цыганской колоде...
      
       ... В господском доме третий день царил переполох. Виданное ли дело! Больше десяти лет никуда не выезжавший за пределы своего поместья барин - отставной штаб-ротмистр, а ныне орловский, средней руки, помещик Степанищев Григорий Васильевич - вдруг собрался в дорогу. Да ни куда-нибудь , там - в соседнее село или до уездных Ливен, а в Украину, на малороссийские земли Дикого поля. Решил барин навестить своего старого друга и сослуживца по гусарскому полку, малороссийского помещика и новоиспеченного шахтовладельца Семена Михайловича Шахновского.
       В воскресенье вечером, полистав по обыкновению после вечерней трапезы численник, Григорий Васильевич наткнулся на пришедшее от старинного приятеля свежее письмо. Шахновский делился своими новостями, особенно подробно описывал новое занятие строительство шахт и добычу угля. "Попомни, Григорий мои слова, - писал он сослуживцу, - за заводами и мануфактурами будущее. Не зря еще великий государь Петр Алексеевич повелевал рудному делу большое внимание уделять, заводы ставить. Без крепкой промышленности мы так и будем у матушки Европы и Америки за хвост держаться. Как наши холопы щи лаптем хлебать. А у нас этого угля, что в беспутицу грязи...".
       - Ишь ты, какой промышленник нашелся, - саркастически хмыкнул Степанищев. - В полку почитай первый гуляка и картежник был. Рубака, конечно, тоже отчаянный. Как лихо он турецкие головы в первую кампанию сносил. Ж..пы неприятелю не показывал. А теперь, вишь, заводчиком заделался. Уголь рубит, шахты открывает. Сколько же мы не виделись?..
       Барин задумался, что-то подсчитывая в уме и видимо вспоминая прожитое.
       - Верно четверть века прошло, - прикинул он. - А может, действительно, взять да и навестить этого задрипанного капиталиста. Ведь в тех краях прошла молодость. Да и дома не держит никто. А тут и повод есть. Рождество приближается. Далековато, правда ехать...
       Путь, действительно, предстоял не близкий. Верст тридцать от имения до Ливен будет, а там по большаку - Муравскому шляху - почитай верст шестьсот до Бахмута, где и познакомились на военной службе молодые гусары Бахмутского полка Степанищев и Шахновский. Дальше еще степными сакмами предстояло добираться верст шестьдесят к Лисьей балке, на Белую Гору, где и расположилось над Донцом полученное еще прадедом Шахновского от государыни Елизаветы Петровны родовое село.
       Домашних забот и преград у Степанищева тоже не было. Лет пять прошло, как Григорий Васильевич овдовел. Алевтина Даниловна хоть и была на десять годков моложе мужа, но словно свеча буквально высохла, стаяла на глазах от горячечной хвори. Однако, в большей степени, от внутреннего страдания и тоски прежде времени закатилась и погасла на исходе летнего дня ее ясная звездочка.
       Вернувшись с турецко-русской войны, молодой штаб-ротмистр пустился во все тяжкие, устраивая хмельные загулы и не пропуская мимо ни одной женской юбки. Поэтому Степанищев-старший, опасаясь за беспутную перспективу сына, быстро сосватал ему юную прелестницу Алечку - дочку соседа. Впрочем, и после женитьбы не остепенился Григорий Васильевич. Колесил с друзьями по всей губернии, сорил отцовскими деньгами и жениным приданным налево-направо.
       Маленькая, хрупкая женщина, казалось, сразу смирилась с гусарской разнузданностью мужа, его репутацией кутилы и распутника. Тихо и покорно несла на себе крест хозяйки дома, жены и матери. Без увещеваний, без шумных скандалов вела хозяйство и всю невыказанную нежность и заботу передавала детям. Господь, видимо, сжалился над бедняжкой.
       В благодарность за смирение, покорность и исковерканную жизнь послал ей сына и двух очаровательных дочек. Именно ей, потому как Григорий Васильевич кроме исполнения время от времени супружеского долга не обременял себя родительскими заботами. Даже первенец Васенька так и выпорхнул, повзрослев, из родительского гнезда без отцовского участия в воспитании. Сын закончил кадетский корпус и по первому разряду артиллеристское училище. Теперь молодой прапорщик Степанищев "воевал турка" на севастопольских бастионах.
       Пришел срок, разобрали и дочерей. Старшая Настя вышла замуж за молодого профессора Московского университета, а младшая Лидочка очаровала как-то гостившего у них приятеля сына - знатного шляхтича. Теперь живет в далекой польском крае, где-то под Варшавой. Выросшие, остепенившиеся дети, оскорбленные отцовским равнодушием, больше льнули к родственникам по материнской линии и не надоедали отцу своими визитами и весточками.
       Сам же Григорий Васильевич относился к такому поведению детей крайне спокойно. Нет, и ладно. И не нужно. Никаких проблем-забот, сам себе хозяин. К чему лишние хлопоты, расходы на содержание. На себя хватило бы.
       Несмотря на бурную, потрепанную молодость, Степанищев в свои пятьдесят три года выглядел достаточно свежо и моложаво. Хоть и обозначалась плешь на затылке, хоть и проредили чуб большие залысины, но все еще лихо топорщились посребленные сединой по-гусарски закрученные усы. Хоть и выпирало из-под шелковой кружевной рубашки солидное брюшко, стан его был крепким и гибким. Куцые, мясистые пальцы некогда крепко державшие эфес палаша не утратили своей цепкости. И эту барскую цепкость хорошо знали носы и уши дворовой детворы, а также задницы и груди молодых холопок.
       Годам к сорока Григорий Васильевич, конечно, немного остепенился. В поведении появилась некая хозяйственная рассудительность, серьезная расчетливость, солидность. Пожалуй, что добрую службу в этом сыграл его непомерный гонор.
       Дело в том, что с младых ногтей (от кого только взялось!) Степанищев старался показать себя гораздо значительнее, чем был на самом деле. Еще бы. За душой ни гроша, во владении деревушка - две улочки с переулочком, зато в манерах... Что твой ясновельможный князь с мешком золота!
       После смерти отца он вдруг заметил, что в его карманах ветер гуляет, а рабочий стол в кабинете забит долговыми расписками. Доставшееся в приданое с женой имение все больше приходит в упадок и запустение. Пользуясь барским попустительством, разбегались холопы. Тут-то и пригодилась ему опыт армейской службы: хоть и гулена, а по воинским показателем у полкового командира числился на хорошем счету.
       С азартом игрока взялся Степанищев за восстановление своего хозяйства и ... втянулся. Крутой нрав, крепкая рука, а порой и крепкое русское слово превратили полуразвалившееся поместье в подобие военного поселения с муштрой и феодальными порядками. Григорию Васильевичу понравилась роль удельного князька, когда одного взгляда, слова, кивка было достаточно, чтобы тот час было выполнен любой приказ, удовлетворена любая прихоть.
       Меньше года потребовалось ему, чтобы навести порядок в имении, отладить хозяйственный механизм. И вот уже обширная плодородная нива, раскидистый фруктовый сад, рыбные пруды, винокурня и мельница приносят доморощенному феодалу неплохой устойчивый доход. С придирчивой дотошностью считал и пересчитывал он свои барыши. С недоверчивой подозрительностью самолично проверял содержимое амбаров и комор. Прикупал, припасал, строил. Уже не так охотно принимал у себя собутыльников, перестал выезжать сам. Все реже тянулась рука к запотевшему графинчику, чтобы наполнить объемистую чарку...
       Одного лишь не остудили хозяйские хлопоты - страсти закоренелого блудника. Ни одна девичья душа омылась горючими слезами, испорченная барской похотью. В бессильной злобе и ненависти сжимали мозолистые кулаки почерневшие от горя родители, посылая всяческие проклятия своему господину. Но не в силах они были ни спрятать, ни защитить, ни спасти от поругания честь несчастных дочерей. Раньше Степанищев еще как-то соблюдал элементарные рамки приличия и свои греховные потребности удовлетворял скрытно, где-нибудь за пределами имения. После смерти жены стареющий любострастник вовсе потерял всякий стыд и приказывал тащить приглянувшуюся девушку прямо в господские покои...
      
       Беспокойно сновала туда-сюда дворовая челядь, охваченная преддорожной суетой. То и дело в комнатах, на дворе, а то и в хозяйственных постройках слышался зычный хозяйский голос, отдававший краткие, по-военному четкие приказы-команды по подготовке к дальней дороге:
       - Прошка, заправь овса лошадям. Да еще мешка три в дорогу засыпь, не лишними будут...
       - Васька, а ты проверь подковы. У Чалого, кажется, левая задняя дребезжит...
       - Настька, вели бабам опару ставить. Чтоб к утру подовики были готовы. Да по больше! А то отощаем в дороге, хоть и пост на дворе...
       - А-а, стерва, чуть с ног не сшибла, - зло прикрикнул на внезапно вынырнувшую из-за угла девку-подростка.
       Остервенело замахнулся наотмашь и осекся. Искушенный взгляд греховодника сразу заметил, оценил, как повзрослела, изменилась, похорошела вчерашняя девчонка - дочка вдовы-белошвейки Авдотьи. Даже просторный сарафан не мог скрыть гибкого стана, округлившихся, упругих, созревших сочными яблоками, грудей, а русая коса, толщиной с руку, величаво ниспадала по ложбинке спины к крутым бедрам. На бархатистых щеках горел яркий румянец, а серо-зеленые омуты глаз смотрели на барина чуть насмешливо и открыто.
       - Ты вот что, Стешка, того..., - покряхтывая, стараясь скрыть охватившее волнение, начал было мямлить потеплевшим голосом Степанищев, но, спохватившись, острожал. - Смотри, куда бежишь, вертихвостка. Что дел нет? Носишься по двору как угорелая. Так я быстро работу найду, бездельница. Беги лучше, к матери, пущай рубашки новые приготовит, в багаж уложит. И вот еще что... Найди-ка мне старосту. Скажи, что я его в кабинете жду...
       Старостой в деревне был семидесятилетний Кондратий Зуев. Несмотря на солидный возраст этот сухощавый и жилистый старик был довольно подвижен и легок в ходу. В нем удивительно сочетались природная смекалка и крестьянская прижимистость, неторопкая рассудительность и живая общительность. Обычно о таких говорят - "и вашим, и нашим".
       Зуев непостижимым образом даже в открытой ссоре мог поддержать обе схватившиеся в перепалке стороны, увести от конфликта и в конечном счете укорить драчунов - а из-за чего, собственно, разгорелся весь сыр-бор. Он всегда был в курсе всех настроений, событий, слухов. Мягко поддерживал сетования на строгость барина, сочувствовал в горе, вместе радовался удаче. В конечном счете тихо, но жестко поставит задачу, что никто не осмеливался его ослушаться.
       Хозяйственный и расторопный мужик в гусарскую бытность барина был приставлен к нему отцом в качестве денщика и соглядатая. За долгие годы службы Кондратий показал незаурядные способности выкручиваться и решать житейские вопросы в самых затруднительных ситуациях, мастерски распутывать интриги и решать деликатные поручения хозяина. За это, последнее, качество Степанищев особо ценил старого слугу и безоговорочно доверял ему свои сокровенные помыслы...
      
       Степанищев рассеянно перебирал лежавшие на столе бумаги. Подносил к глазам то одну, то другую, не различая текста, не вчитываясь в смысл. Мысли витали где-то далеко, а перед глазами насмешливо сияли серо-зеленые омуты дворовой девки. За дверью послушался осторожный шорох.
       - Входи, Кондратий, входи. Не топчись за порогом,- угадав пришедшего, барин позвал старосту в кабинет. - Дверь прикрой поплотнее. Больно много ушей любопытных развелось. Разбаловал ты, Кондратий, народ. Ох, разбаловал. Шастают без дела, а работа стоит...
       - Да что вы, барин, понапраслину разводите, - запричитал старик, взволновано комкая в руках заячий треух. - У меня не забалуешь. Все пристроены, все под присмотром. Со скотиной управились. Накормили, напоили. Девки, вона, за рукодельем сидят от утренней зорьки. Да и к дороге, почитай все готово. Так что напрасно гневаетесь.
       - Напрасно гневаетесь, - передразнил старика Степанищев. - А эта дылда Авдотьина чего по двору лентяя празднует, ворон считает, кошек гоняет, барина не примечает...
       От нараставшего возбуждения Григорий Васильевич даже складной рифмой затараторил.
       - Упаси бог, барин. Стешка - не лентяйка, - вступился за девку старик. - На птичнике очень даже споро управляется. Да и у матери мастерство белошвейки очень даже ловко перенимает. Рубашку к Рождеству вам расшила так, что от материнской работы не отличишь. А бегла тогда по делу, я послал. Вас не доглядела - за это взыщу...
       - Ладно-ладно, - миролюбиво махнул рукой хозяин. - Это я так, для порядку. Садись. Так, говоришь, все готово к дороге?
       - Почитай, готово, барин,- вновь подтвердил Кондратий и начал обстоятельно докладывать как подготовлены возки, в каком состоянии лошади, какие припасы в дорогу приготовлены и кто будет сопровождать хозяина в дороге.
       - Ладно-ладно, - снова перебил старика Степанищев и отвернулся к окну, теребя закрученный ус и обдумывая свой главный вопрос к нему.
       - Слушай, а сколько годков-то Стешке? А то гляжу заневестилась уже, - как бы невзначай, походя продолжил он прерванный разговор. - Говоришь, будет искусница в шитье не хуже матери?
       - Дык, кажись, шашнадцатый от Покрова пошел. Я ведь в святцы не заглядывал. Коль нужда, можно свериться. А девка точно сметливая. На лету любое дело схватывает. Что шить, что кашеварить, что так, по хозяйству. Не по годам проворна. Заневестилась? Дык, дело молодое. С лета приметил. С Антошкой Понаморем, плотницким сынком, хороводится, по вечерам у плетня лясы-балясы точат. Антошка-то парень тоже рукастый, с башкой дружит. Топором вровень с отцом машет и мебельшик знатный. По столярному, ему, пожалуй, в округе равных не будет. Ах, барин, славная пара получится..., - мечтательно протянул староста, но вдруг, осенный внезапной страшной догадкой, сдавленным голосом подытожил: - Грех такую портить...
       - Но-но, мудри да не перемудри, - осадил сникшего старика Степанищев. - С чего ты взял, что кто-то кого-то собирается портить. Стареешь, Кондратий, стареешь... Чего это вздумал барину перечить. Сам знаешь... Мое слово последнее. Как скажу, так и будет. Ступай пока...
       Барин смерил старосту тяжелым, не предвещающим ничего хорошего, изучающим взглядом и безразлично кивнул на дверь.
       На отяжелевших, как-то сразу ставших безвольными и неподвластными, ногах Зуев, по-стариковски шаркая, высунулся из барского кабинета. Горькая обида мутной пеленой застила выцветшие от времени глаза. Мальчонкой был забран он в барский дом. Всю жизнь отдал роду Степанищевых. Считай больше тридцати лет верой и правдой служил одному только Григорию. Сколько барчуковых грехов, безропотным организатором и свидетелем которых он был, лежит и на его нечистой душе. Впервые, за долгие годы пришло к одинокому старику, прожившему всю жизнь бобылем, раскаяние и сострадание к бесправной холопской доле. Впервые и он остро осознал, всем своим раболепским существом прочувствовал, что значит противиться барскому капризу и впасть в немилость.
      
       Прошел день, другой. Жизнь в господском доме текла своим чередом. По утрам Степанищев по-прежнему вызывал к себе старосту, внимательно выслушивал доклад о выполнении его распоряжений и обычным, будничным тоном отдавал новые. Казалось, что он забыл о том злополучном разговоре и больше не возвращался к деликатной теме. Только теперь, будто невзначай, в связи с неожиданно возникшей потребностью он отсылал старика подальше с глаз и все больше держал возле себя вертлявого, цыганистого вида конюха и возницу Прошку Рябцева.
       Так в хлопотах и напряженном ожидании завершилась эта неделя. Вернувшись с воскресной заутрени, барин послал за старостой.
       - Все, Кондратий. Батюшка на дорогу благословил, молебен отслужил, завтра по утру еду, - объявил Григорий Васильевич окончательное решение. - Хозяйство на тебе остается. Присматривай как следует. Держи народ в строгости. И так зимой стараются баклуши бить, как медведи в берлоге на печи спать да лапу сосать. А без барина совсем распояшутся, своевольничать начнут. А работа всегда есть. Лес заготавливать надо. Скотину доглядать как следует, чтоб без урону. И вот еще что. Стешку в дом, к Агате приставь. Той и помощница, и ученица будет, а то сама уже не управляется, ничего не успевает. Девке тоже пора к делу пристраиваться. Сам ведь нахваливал. Мол, мастеровита и сметлива не по годам. Да, чуть не забыл. Зайди к Понаморям. Пусть Антона в дорогу соберут. С собой возьму. Мало ли чего в дороге случиться может...
       - Воля ваша, барин, - согласно склонил седую голову староста. - Осмелюсь только напомнить... Никола Пономарев, Пономарь то бишь, с сыном сейчас новый приделок строят. Сами же велели им к весне управиться.
       - Не умничай, - прикрикнул на Зуева барин. - Ты смотри, взял моду перечить. До весны еще вся зима впереди. Николе найдешь подручных. А мне тоже мастеровой нужон. Говорю же, в дороге всяко может быть. Путь не близкий, срок долгий. Тут и швец, и жнец, и на дудке игрец пригодится. Выполняй...
      
       Среди прочих крестьянских изб - убогих и покосившихся, почерневших от старости, - небольшая в два окошка избушка Пономаревых светлела простой, но опрятной нарядностью. Радовали глаз причудливые резные наличники, заливисто запрокинул на коньке гребень, вырубленный искусной рукой мастера, деревянный петух. Да и дым из печной трубы шел по-особому - легко и напористо, с какой-то веселой бесшабашностью. Сюда то и направился по барской воле деревенский староста Кондратий Зуев.
       Семья у Николая Пономарева небольшая. Он с женой, да сын. Троих деток господь прибрал в разную пору еще во младенчестве. Да и как их было уберечь. Дитю ведь внимание нужно, присмотр. А где ему взяться присмотру. Мария - жена - то с барской скотиной на подворье занята, то на поле с бабами хребет гнет. Дитя закутает в какое-нибудь тряпье и за собой тащит, приткнет где-нибудь в сторонке. Вот где и застудила, где не доглядела мальцов. Только один середнячок - Антошка - и выжил. К восемнадцати годам вытянулся, в плечах раздался. Что крепкий, молодой дубок посреди поля. Лицом чистый да румяный, взглядом озорной да лучистый. Добрый, уважительный, работящий. Матери отрада, отцу помощник, деревенским девкам присуха.
       - Мир вашему дому, достатка и радости, - бодренько приветствовал домочадцев староста, отряхивая от снега запорошенные валенки. - Здоровы были...
       - И вам не болеть, Кондратий Демьянович, - обернулась от печи, хлопотавшая с ухватом над чугунками Мария.
       - Спасибо на добром слове,- вторил ей поднявшийся со скамьи Николай, откладывая в сторону блеснувший бритвенно-острым жалом топор и оселок.
       Из закутка, где стоял столярный верстак, выглянул и молча поклонился старосте Антон.
       - А чего это вы за работой? - одобрительно усмехнулся Зуев. - На дворе воскресенье. Господь в этот день повелевал отдыхать...
       - Дык, чего ж на печи бока пролеживать, без дела плесенью покрываться, - неопределенно пожал плечами Николай. Зимой ночи длинные, еще належимся. А так, когда руки заняты, оно веселей время коротать. И потом, Демьяныч, ты же нам сам наряд выдал на барский пределок. Вон с Антошкой оконные переплеты ладим. Ты же сам первый взыщещь, если к сроку не управимся.
       - Так то, оно, так, - согласился староста. - Взыщу, взыщу...
       Перекрестившись на висевшую в красном углу икону пресвятой Богородицы, он прошел к стоявшей вдоль стены лавки и присел к столу, оценивающе осматривая избу. Внутри она казалась значительно просторней. Обихоженная умелыми, заботливыми руками, изба имела достаточно пространства и для жилья, и для работы. Большая русская печь делила избу надвое. В большей половине была жилая светлица. Бесхитростная крестьянская утварь поражала добротностью и разумной достаточностью. Резные полки по стенам, украшенные вышитыми салфетками и полотенцами, хранили скромный скарб - глиняную посуду, берестяные короба для припасов и прочие житейские мелочи. Под божницей стоял небольшой деревянный, обитый по краям медными пряжками сундук. Вдоль передней стены протянулась широкая лавка, у которой стоял небольшой, гладко струганный стол. В углу, поближе к печи, стояли полати, укрытые цветастым лоскутным одеялом и небольшой горкой набитых ржаной и гречишной половой подушек.
       - Зима нынче снежная. Поля хорошо укрыла снегом. Знать озимые тучные будут, - продолжил дальше разговор Зуев.
       - Хорошо бы, - усмехнулся в кудрявую рыжеватую бороду плотник. - Без хлебушка оно, как-то скучно...
       - А что, Мария, оголодали? Чем мужиков-то своих кормишь? - окликнул вопросом староста вернувшуюся к своим чугункам хозяйку.
       - Да пока, слава Богу, щи да каша в печи не переводятся. Живот со спиной в обнимку не гостит ...
       - Добро,- удовлетворенно кивнул Кондратий. - Но ты, пожалуй, дойди до коморы. Муки возьми, я распоряжусь...
       - Ой, спасибо, Кондратий Демьянович. Ой, спасибо, - запричитала Мария. - Дай бог тебе здоровья и долгие лета. Пироги поставлю. Заходи на пироги. А может сейчас с нами пообедаешь. Я и щей свежих наварила. Похлебай горяченького...
       - А что, не откажусь, - согласился староста, снимая полушубок. - Давайте-ка, мужики, к столу подвигайтесь. Разговор есть...
       Николай с Антоном присели по бокам Зуева, и, ожидая, пока Мария разливает по мискам щи, выжидающе смотрели на старосту.
       - Так что говоришь, работа с пределком движется? - оттягивая вопрос о главном, снова вернулся к делам тот. - Так-так, так-так... Оконные переплеты, говоришь, заканчиваете? Так-так, так-так...
       - Да не томи душу, Кондратий,- не выдержал, встревоженный недобрым предчувствием Николай. - Чего пришел-то? Случилось чего ли? Беда какая?
       - Беда не беда, но и дело лебеда, - постукивая ложкой по столу, пробормотал словно размышляя старик. - Ну, вот что, Николай. Я на неделе пришлю тебе мальца тимофеевского. Он мальчонка смекалистый, головастый. Вот и будешь его обучать плотницкому делу, передавать свои премудрости. А ты, Мария, собери-ка Антона в дорогу. Завтра с барином поедет в обозе. В Украину будет его сопровождать...
       Словно от тяжелого удара, поник и сгорбился Николай. Тонко вскрикнув, с перекошенным в немом ужасе лицом грузно осела у печи Мария.
       Опрокидывая на пол миску с горячими щами, подхватился с места навстречу матери Антон.
       - Ты чего, дед? - ломающимся от волнения голосом выкрикнул парень. - Какая дорога? Как завтра? А я? А моя работа? Я же уже наличники почти закончил. Кто отцу помогать будет? Мать тоже бросить? А Стеша? Как от нее уезжать?..
       - Ишь как заскулил, "внучок"? Отец... Мать... Как я без них буду..., - озлобляясь больше от досады, язвительно передразнил Антона староста. - Неча меня в дедули свои сватать. Не родня. На то барская воля.
       И, уже с искренним сожалением, сокрушенно добавил:
       - А твою Стешу есть кому потешить...
       - Да, ты..., - только и выдохнул Антон, помутневшим рассудком кинувшись с кулаками на старика.
       - Цыц, сопляк, - рыкнул Зуев, откинув сучковатой клюкой парня в угол. - Куда, дурья башка, суешься. Плетью обуха не перешибешь. Не лезь на рожон. А то, что барин решил тебя с собой взять, тебе же, дураку, на руку. Покрутись рядом, помозоль ему глаза, расстарайся, угоди службой. Глядишь, подобреет, согласится выдать за тебя Стешку. Вернетесь, свадьбу сыграем. Еще благодарить меня за совет будешь, дуралей.
       Подхватив тулуп, староста посунулся к двери. На пороге, натягивая на голову треух, обернулся:
       - Эх, отправил бы тебя, стервеца на конюшню. Вожжами бока попарить. Да жалко. В дороге чесаться будут. Ладно, беги к Стешке, попрощайся. Только барину на глаза не попадись.
       С тем и вышел, не прощаясь.
      
       Жалобно скрипнув, закрылась за старостой дверь. В избе повисла гнетущая тишина.
       У Пономаревых Стешу Назарову давно почитали своей. Иван Назаров - отец Стеши, плотничал вместе с Николаем. Дружбу водили, вместе в любом деле держались. Да и бабы их - Мария с Авдотьей- друг друга не чурались, о своей бабской доле в складчину судачили. Мария постарше от молодой жены Ивана была, учила несмышленую как хозяйство вести, с дитем управляться.
       Как-то зимой послал барин Ивана с мужиками лес под новое строительство заготовлять. Не уберегся мужик. Оступился неловко, угодил под падающую сосну и сгинул. Осталась молодая Авдотья вдовствовать с дочкой-ползунком на руках. Николай с Марией как могли, помогали. Поддерживали семью друга. То избу покосившуюся подправит, то Стешке нехитрую игрушку-забаву смастерит.
       Девка-то, считай, и росла у них на глазах. Часто ее оставляли под присмотр более старшего Антона. Так и росли вместе. Под верстаком, на пахучих сосновых стружках. В семье привыкли к этой смешливой, озорной пигалице. Скучали, если долго не забегала, по милой, беззаботной болтовне, заливистому девчоночьему смеху. В тайне мечтали, что дети вырастут, поженятся и создадут свою, большую и дружную семью. Но страшная новость ударила по надеждам тяжелым обухом, прошлась по живому кровавой межой.
       Невидящим взором уткнулся куда-то в угол Николай, в горестных думах комкая в кулаке клочковатую бороду. Распластавшись на полатях, уткнулась в подушки Мария. Лишь подрагивающие плечи выдавили безмолвные рыдания несчастной женщины. Антон так и остался стоять посреди светлицы. Безвольно опустив руки и уронив на грудь кудрявую голову. На столе дымились нетронутые щи, да кошка торопливо подлизывала с полу разлитое варево.
       Тряхнув головой, плотник очнулся от оцепенения. Поднялся с лавки, подошел и бережно приобнял жену.
       - Полно, горевать мать, - попытался он ее успокоить. - Плачь, не плачь, слезами тут не поможешь. Такая наша холопская доля - барской прихоти потакать. Собирай Антошку в дорогу. Даст бог, обойдется.
       - Ох, не увижу я больше свою кровинушку, - в голос запричитала Мария. - Ох, не увижу...
       - Да ты что, мать, рассудком тронулась,- осерчал Николай. - Чего мелешь, неразумная. В солдаты, что ли, сына отправляем? На чужбину его переселяют? Чай вместе с барином едет. Вместе и возвратится. Не на веки вечные уезжает...
       - Нет, неспроста барин Антошку с места срывает, неспроста, - стояла на своем женщина. - Греховное задумал потаскун плешивый. Чтоб ему в аду гореть, в гиене огненной плескаться. Положил блудливый глаз на Стешеньку, кровинушку нашу, деточку малую. Вот и думает как ему сподручнее девку испортить, позором покрыть...
       - Да окстись ты, дура старая, стукнул кулаком по столу вышедший из себя Пономарев. - Подумай мозгами своими куриными. Степанищев ведь завтра в дорогу собирается, а девка здесь остается. Что ж он ее, святым духом того... Прости господи, покрывать будет. Прав Кондратий, ехать надо Антону с барином. Послужить ему усердно, в доверие войти, благосклонность получить. Да такому доброму молодцу он сам Степаниду в награду предложит.
       От сказанного отец даже повеселел, точно уверовав, что все именно так и будет.
       - Не робей, Антошка. Служи исправно, расстарайся перед барином. Заработай свое счастье. А пока беги, попрощайся с девкой. Дорога дальняя, неизвестно сколько барин гостить собирается. Видать, не скоро свидитесь. Только задворками к Авдотьиному подворью проскочи, чтоб не заметил кто. А то найдутся угодники донести барину, что ты белым днем по девкам шастаешь.
       Антон подхватился с места, Накинув на плечи старый зипунишко, взялся за дверную скобу.
       - Погоди, сынок, - остановила его мать.
       Мария метнулась к сундуку. Судорожно что-то разыскивая, заполошно стала выкладывать на лавку сложенные аккуратной стопкой праздничную одежду и другие дорогие для семьи вещи. С самого дна достала крохотный белый узелок.
       Развязав тряпицу, Мария выронила на ладонь сына небольшой серебряный перстенек с камушком-самоцветом. Заслуженный кем-то из предыдущих поколений за верную службу, он был самым ценным богатством в скудном хозяйстве Пономаревых.
       - Возьми. Это мне от матери перешло, а та от своей приняла. Передай Стеше наше благословение, - перекрестив, поцеловала мать сына. - И колечко на палец одень. Как знак вашего сговора. Пусть невестой тебя с дальней дороги дожидается...
       Антон ушел. В закутке сердито зашуршал по доске рубанок: Николай с несвойственным ему остервенением продолжил прерванную старостой работу. Словно продолжая с кем-то яростный, непримиримый спор, отступал и снова исступленно вгрызался острым лезвием в податливую древесину плотник. С торопливой опаской валилась под ноги оробевшая от хозяйского гнева янтарная пахучая стружка.
       Мария опустошенно вновь опустилась перед сундуком. В глубокой задумчивости принялась перекладывать только что спешно выложенные на лавку вещи. Здесь было все самое сокровенное для семьи. По сути в этом маленьком ворохе одежды была собрана вся жизнь Пономаревых. Девичий сарафан и нарядный кокошник - они были на ней, когда стояла перед алтарем с Николаем в день свадьбы. Доставшаяся от матери цветастая шаль с кистями. Выходной кафтан Николая, пара нательного белья. Отрез беленого холста. Под руку попалась вышитая детская рубашонка. В этой рубашке они принесли маленького Антона к крестильной купели и молили Богородицу уберечь сына от печальной участи двух предыдущих.
       Мария подняла глаза к образам. С иконы на нее глядел скорбный образ благодатной Девы Марии с младенцем на руках.
       - Пресвятая Владычице моя Богородица, - зашептала бедная женщина одну из молитв, - святыми Твоими и всесильными мольбами отгони от меня, рабы Твоей уныние, забвение, неразумие, нерадение и все скверные, лукавые и хульные помышления от помраченного ума моего...
       Мария перебирала все знакомые ей молитвы, но от волнения путаясь, все больше переходила на обычный, земной диалог с образом, по-бабьи поверяя святой собеседницы свою материнскую боль и взывая к ней о помощи.
       - Матерь Божья, царица небесная, - молила несчастная, - ты такая же мать. Кому как не тебе знакома боль сыновних мук. Ты также страдала и оплакивала горькую участь своего сына. Помнишь, как ты помогла, сохранила нашу кровинушку. Уберегла его от немощи и хворостей. Даровала разум ясный, стать могучую, руки мастеровые. Для чего, Владычице? Чтобы барин-ирод грязными сапогами топтался по чистой душе? Чтобы в угоду своей греховной похоти отбирать у нас малую радость любить и быть любимым? Помоги, Владычица! Прикрой наших деток своим святым покровом от злодейских помыслов. Укрепи нашу веру и урезонь, облагоразумь супостата...
       Словно в дурманящей дреме передвигалась женщина по избе, складывая в дорожную котомку убогие пожитки сына, повторяя как заклятие: "Спаси и сохрани. Спаси и сохрани...".
      
       Обогнув избу, Антон метнулся через огород к овражку. Летом там, в зарослях ивняка, журчал вырвавшийся из лесного ключа юркий ручей. Даже зимой крепкий мороз не мог утихомирить его проворную прыть. Нет-нет, средь снежного покрывала дымились студеностью его полыньи. Здесь бабы по обыкновению полоскали холсты. Но такое место было чуть ниже, за поворотом. И парень мог не опасаться случайной встречи с сельчанами.
       Снежной целиной Антон прошел вдоль пологого края оврага и вскоре свернул к Авдотьиному огороду. Сторожко оглядываясь, поднялся к избе. Еще издали он услышал доносившееся из избы пение.
       Полно те, иголочка,
       В коробочке лежать,
       Пора тебе, иголочка.
       Дары припасать.
       Ладо, ладу,
       Кому мы поем,
       Тому честь воздаем, -
       - слаженно выводили знакомые женские голоса. Антон прислонился к стене, переводя дух, прислушиваясь к происходящему в избе и как бы собираясь с духом занести любимой горькую весть. Песня в избе на время смолкла. Послышался веселый смех. А за ним зазвучал уже новый мотив:
       Раз в крещенский вечерок
       Девушки гадали:
       За ворота башмачок, сняв с ноги, бросали;
       Снег пололи; под окном
       Слушали; кормили
       Счетным курицу зерном.
       Ярый воск топили.
       "Чего это им вздумалось гадальные петь, - удивился Антон. - До святочных то еще семь верст до небес, до все лесом...". А песня лилась своим чередом:
       В чашу с чистою водой
       Клали перстень золотой.
       Серьги изумрудны;
       Расстилали белый плат
       И над чашей пели в лад
       Песенки подблюдны...
      
      
       ... Кузнец
       Скуй мне злат и нов венец,
       Скуй кольцо златое.
       Мне венчаться тем венцом,
       Обручаться тем кольцом
       При святом налое.
       "Да в самый раз про перстень с кольцом затянули",- горько усмехнулся парень.
       Потянув дверную скобу, Антон вошел в избу.
       Скромное убранство избы Назаровых мало чем отличалось от Пономаревых. Та же опрятная, но убогая простота. Лавка, стол, полати. Беленая печь с горшками, чугунками и ухватами. Разве что по стенам были развешены нарядные шелковые рубашки. Но и те скоро перекочуют в барские сундуки, оголив место для новой работы белошвейки. В отличие от плотницкой избы, пропахшей стружкой и столярным клеем, в избе Назаровых веяло свежевыглаженными рубашками да жаром прокаленного чугунного утюга.
       Как раз им сноровисто орудовала Авдотья, подпевая, забавлявшейся с рыжим котенком у окна, Стеше, когда в избу вошел Антон.
       - Здорово, бабоньки, - с напускной бодростью, степенным басом приветствовал он домочадцев. - По какому случаю песни поем...
       - Ой, доченька, гляди-ка кто к нам пришел, - от неожиданности едва не выронила утюг Авдотья, разглядев в темном дверном проеме знакомую фигуру. И тут же, справившись с волнением, хитро подмигнула дочери и притворно всплеснула руками: - Вот охальницы чего натворили. До святок жениха, добра-молодца наворожили...
       Зардевшаяся Стешка подхватилась с места и, радостно обхватив гибкими руками, повисла на шее Антона. Смущенно уткнувшись в холодный и влажный от мороза ворот зипуна, она с лукавым озорством поглядывала на парня, стараясь угадать какое впечатление произвели на него слова матери.
       - Сегодня ты что-то рано свиданичать пришел. Отец не заругает, что ясным днем без дела шляешься, по девкам шастаешь, - подтрунивала над Антоном Авдотья. Но, будто вспомнив о чем-то важном, неотложном, спешно засобиралась. - Ладно, голубки, поворкуйте тут в тепле без меня. А мне нужно...
       - Погодь, тетка Авдотья, - остановил ее на пороге Антон, бережно отстраняя от себя девушку. - Я на минутку, по делу. Важному делу...
       Почуяв неладное, Авдотья растерянно осунулась на стоявший рядом мешок с зерном и немым вопросом уставилась на парня.
       - Случилось чего, что ли? Говори скорей, не томи душу, - пробормотала ослаблено.
       - Случилось ли, нет. Бог рассудит,- не по годам веско ответил Антон. - Зуев к нам с утра наведался. Сказал, что барин распорядился Стешку в господский дом забрать. Как бы в помощь Агате. А меня Степанищев с собой, в Украину, забирает.
       - Господи, - только и смогла выдавить побелевшими губами Авдотья. Перед глазами все поплыло, закусив край платка, женщина грузно стала валиться на бок.
       Ей ли не знать, что означало в имении Степанищевых для дворовой девки приказ - "перевести в барский дом".
       Юная Дуняша считай таким же подростком как Стеша в полной мере хлебнула "ласкового барского внимания".
       Помнит, как однажды вечером бесцеремонно ворвались к ним в дом барские слуги. Как на глазах обезумевшей матери, подхватили ее в одной нижней рубахе и увезли в ночь к потаенной лесной стороже. К пьяному кутежу, к барской потехе, на поругание.
       Помнит, как потом, все по той же барской воле, спешно поставили под венец со стареющим бобылем Иваном Назаровым. Хорошо, тот тихим, незлобливым мужиком оказался. За тот короткий срок, что отвел им господь для семейной жизни, ни разу не услышала Авдотья от мужа грубого, бранного слова, ни встретила укоряющего злобного взгляда. Жалел и берег молодую, несмышленую жену Иван, словно пытаясь тем самым облегчить страдания невинной растерзанной души. Лишь все больше замыкался в себе, каменея лицом, неподвижно сидел на крыльце, когда обнаглевший помещик время от времени вызывал к себе молодую белошвейку для "примерки" и, походя, по-хозяйски проверял, что у той под подолом...
       Ни разу не попрекнул свою Дуняшу Иван. Унес с собой в могилу душевную боль и тайну. Ту страшную тайну, которую сегодня Авдотья даже под страхом смерти никому бы не раскрыла. Лишь одна она знала, что в жилах ее дочери течет и его - барина - кровь...
       - Мама, мамочка, что с тобой, - беспокойно трясла ее за плечо встревоженная Стеша.
       Авдотья постепенно пришла в себя. Четкие очертания вновь приобрели вещи в избе и склонившиеся над ней испуганные лица Антона и Стеши.
       - Ничего, детки, ничего, - успокаивающе махнула она рукой и попыталась улыбнуться. - Ну, впала мать в беспамятство. С кем не бывает. Ничего, все уже прошло.
       Устало поднявшись, Авдотья прошла к столу и села на лавку, приглашая присесть рядом и детей.
       - Что ж, давайте сядем рядком и поговорим ладком. Антон, ты сказал, что у тебя важное дело...
       - Да, я уже сказал, что завтра уезжаю с барином. Не знаю как долго продлится эта поездка, но..., - Антон на миг замешкался, будто решаясь произнести самые главные слова. - Одним словом, тетка Авдотья, я люблю Стешку. Вернее, мы любим друг друга. Конечно, сейчас не время для сватовства. Рождественский пост на дворе, дорогая дальняя, барин... Но я ему, отслужу. Уговорю отдать за меня Стешу. Родители тоже согласны, передают свое благословение. Благослови нас и ты, тетка Авдотья. Вобщем, отдай за меня Стешу...
       Закончив признание, парень судорожно сглотнул и вопросительно уставился на Назарову.
       Авдотья в свои тридцать с небольшим не утратила привлекательности и девичьей свежести и по облику мало чем отличалась от дочери. Впрочем они и жили как две подружки - озорные, веселые, беспечные, - не обращая внимания на нищету и невзгоды. И вот теперь у нее просят руки ее повзрослевшей дочери и она должна дать подобающий ответ.
       - Детки, мои милые, головушки неразумные, - прижала она к себе молодежь. - Разве же могу я перечить вашему счастью. Для матери нет большей радости, чем видеть здоровыми и счастливыми своих детей. Буду и я молить бога за вас...
       Авдотья поднялась и достала с божницы икону. Перекрестив, стоявших перед ней на коленях Антона и Стешу, проникновенно молвила:
       - Благословляю вас, детки мои. Храни вас Господь.
       Антон достал из-за пазухи переданную матерью тряпицу и развернул ее. Взяв в руки перстенек, он бережно надел его на палец взволнованной девушки.
       - Ну вот и сговорились. Теперь ты моя невеста перед богом и людьми. Дожидайся меня. Дождись...
       Торопливо расцеловав дорогих и, ставших теперь родными и близкими, ему людей Антон спешно покинул избу.
       И точно как утром в избе Пономаревых, теперь уже в доме Назаровых повисла напряженная тишина. За окошком смеркалось и избу наполнял сумрак. Авдотья зажгла лучину, затеплила остывшую печь. Опомнившись от всего происшедшего, взглянув на сверкнувшее в отблеске пламени кольцо на пальце, по-бабьи тонко завыла, запричитала Стеша.
       - Поплачь, доченька, поплачь, - подсев к дочери, прижала ее к груди Авдотья. - Облегчи душу от муки расставания. А потом наберись терпения и жди своего суженного. Поплачь, а я тебе пока спою.
       Покачивая дочь словно засыпающего ребенка она затянула старую заунывную песню, которую пела еще ее мать провожая в рекруты своего сына:
       Ты прощай-ко, мое рожоное милое дитятко,
       Моя любима удалая наживная головушка!
       Как обневолили тебя не в порушку, да не во времечко,
       Моего полетного, ясного сокола,
       Из-под моего правого крылышка!
       Ты пойдешь, моя любимая, удалая, наживная головушка,
       На чужую-дальнюю сторонушку,
       Что ль по дальней широкой дороженьке;
       Шириной дорожка тридцать сажень,
       Длиной дорожка - конца краю нет!
       Догорев, погасла лучина. На дворе стояла глубокая ночь. Изба чернела темнотой. Лишь светлоликий месяц заглядывал в маленькое окошко, внимательно вслушиваясь в жалобные стенания песни:
       Уж как я, многопобедная головушка,
       Я, горюша горегорькая,
       Как я сяду-то под свое любимое косящато окошечко,
       Я покукую кокушицей,
       И как вспомню про тебя, мое рожоное дитятко,
       Моя наживная, удалая головушка,
       Мое солнышко закатное.
       Моя звездочка ненаглядная!...
      
       ... С утра на господском дворе собралась вся дворовая челядь. На обжигающем морозе пунцовели щеки и обильно клубился пар над головами дворни. Заполошно лаяли на привязи сторожевые собаки, заглушая и без того тихий гомон собравшихся. Народ сгрудился у крыльца, ожидая выхода барина.
       Напротив дома уже стоял готовый к выезду длинный обоз. Начинался он с крытого, устланного мягкой меховой полостью, барского возка, за ним выстроились розвальни для вооруженных слуг и прочей прислуги. Замыкали процессию груженные дорожным багажом, провиантом и фуражом дровни.
       У обоза переминались в томительном ожидании сопровождавшие барина холопы и провожавшие их родственники. У одной из телег стоял с котомкой за плечами, перепоясанный армяком, Антон. Рядом стояли понурый отец и повисшая на плече сына плачущая мать. Чтобы не гневить барина, Авдотья не допустила Стешку к обозу. Стоя в толпе, они издали, от дома, наблюдали за предстоящим отъездом.
       Наконец на крыльце показалась кряжистая фигура Степанищева. В просторной волчьей дохе он казался тучным и неповоротливым. Из-под надвинутой на глаза глубокой бобровой шапки, сверкнул по толпе хищный взгляд выслеживающего добычу коршуна. Барин молча потоптался на месте и было сунулся к обозу. Но тут перед ним вынырнул деревенский священник в потрепанной рясе. Осеняя барина крестным знаменем, он сунул ему под нос крест. Степанищев недовольно поморщился, но, сняв шапку, торопливо перекрестился и нехотя поцеловал распятие.
       Барин еще раз окинул дворню. Цепкий взгляд выхватил из толпы Стешку. Старый, по-бабьи подвязанный, материнский платок сбился набок. Глаза покраснели от слез. Неприглядной лиловой сливой на заплаканном девичьем лице торчал опухший нос. Блеклая, зареванная, сникшая Стешка на этот раз показалась Степанищеву не такой уж привлекательной и вожделенной, как в ту недавнюю, случайную встречу.
       Досадливо сплюнув, барин сердито втиснулся в возок и, прикрывая за собой дверь, резко скомандовал вознице:
       - Трогай!..
       Скрипнув полозьями, как медлительная гусеница по листку, плавно тронулся с места обоз. Застоявшиеся лошади, словно соизмеряя недюжинные силы с зацепленным на тягло грузом, неторопко, шаг за шагом ускоряли движение, переходя на слаженную иноходь. Обильно смазанные полозья легко скользили по плотному снежному насту. Миновав деревянный перелаз через ручей, обоз стал ходко подниматься на пригорок.
       Антон оглянулся. Еще виднелись крыши деревенских изб. Еще бежала по дороге с веселым, беззаботным гвалтом деревенская детвора. Вдруг парень увидел знакомую девичью фигурку, метнувшуюся к перелазу. Стешка, простоволосая, растрепанная от бега, прошально махала на бегу сорванным с головы платком. Глаза застили навернувшиеся некстати слезы, горьким, колючим комом запершило в горле. Приподнявшись на санях, Антон рывком стащил шапку и отчаянно махнул в ответ. Раз, другой и все... Скрылась за поворотом деревня, отчий дом, родители, Стеша. Еще не ведал, да и никто тогда не ведал, что за этим поворотом скрылось его прошлое. Впереди начиналась новая жизнь...
      

    Глава 2.

       С полудня погода неожиданно стала портиться. Выглянувшее было с утра солнце, предательски подмигнув тусклыми лучами, скрылось в белесой пелене сгущавшихся свинцово-серых туч. Пустынный большак тот час окутался мраком. Порывистый юго-западный ветер вначале безобидно гнал навстречу легкую поземку. Но с каждым новым порывом набирая силу, наконец обрушился на путников всей своей мощью.
       Поднявшая метель, словно ведьма на шабаше, закружила в сатанинском танце. В бешеной круговерти, с диким хохотом и подвыванием, она смешала воедино небо и землю, бросала встреч огромные горсти влажного снега, залепляла глаза, нос, уши, нахально лезла в мало-мальскую щель в скудной холопской одежонке. Невидимой стеной пурга упиралась в грудь, вязким холодом сковывала движения и выла, выла, туманя рассудок...
       Шел десятый день пути. Измученные дальней дорогой лошади из последних сил тащили обычно легкую для них поклажу по бесконечному, пустынному большаку. Столетиями утоптанная дорога сейчас была укутана толстым снежным покрывалом. Но несмотря на накатанный зимник, за день удавалось проехать не более пятидесяти-шестидесяти верст.
       К ночи Степанищев старался добраться до какого-нибудь населенного пункта. В крайнем случае до придорожного постоялого двора, чтобы дать короткий роздых лошадям. И сейчас он то и дело тревожно выглядывал из своего возка, обеспокоено подгоняя челядь быстрее двигаться к теплому ночлегу.
       Налетевшая пурга, похоже, решила спутать все карты. Вымотанные не меньше лошадей, промерзшие и полуголодные люди, зло понукали бессловесную скотину, нещадно подгоняя ее кнутами и крепким матерным словом. Бедные твари, склонив до земли гривастые головы, натужно тянули обоз вперед, удивляясь бездушию и людской несправедливости.
       Метель продолжала неиствовать и издеваться над путниками. Испытывая их терпение и прочность. Оголяя в одном месте большак почти до земли, она тут же до небес наметала непролазный сугроб в другом.
       Измучившись, выбившись из сил, обоз кое-как пробился к небольшому леску на краю уходящей в сторону от дороги лощины. Поняв, что дальше ехать бессмысленно и в тепло им сегодня не попасть, Степанищев решил остановиться на ночлег в этом, относительно защищенном от бушевавшей метели месте. Старые военные навыки отставного штаб-ротмистра вновь сыграли добрую службу. Как командир во время военной кампании, старый гусар принялся командовать разбивкой полевого лагеря. Случайно встреченная в пути лощина оказалась весьма пригодной для этого. У нее был один вход. Полуподковой она на несколько сажен пологим краем огибала лесок. Более крутой скат с наметенным сугробом надежно прикрывал от мечущейся по степи метели. А с тылу защищала почти отвесная стена обрыва.
       По приказу барина, слуги распрягли лошадей и загнали в лощину и перегородили вход возами. Барский возок штабной палаткой расположили в центре образовавшегося круга. Несколько человек Степанищев отправил в лес за дровами. Вскоре на утоптанной площадке, разведенный от пука сухой соломы и смолистых сосновых веток оживляющим теплом затрещал костер.
       Дворня сгрудилась у костра. Достав из мешка мороженные ржаные сухари, хмуро жевали, запивая теплой из растопленного снега водой. Где-то наверху тянула свою жуткую песню вьюга, а в закрытой с трех сторон лощине было тихо и от огня тепло. Путники успокоились, повеселели. Возницы ладили торбы с овсом лошадям. Антон с несколькими слугами притащил из лесу еще несколько увесистых сучковатых коряг. Степанищев отдав последние приказания по ночному дозору, слегка перекусив, поплотнее закутался в доху и задремал. Подкинув в костер дров, стали ладиться у огня на ночлег и слуги.
       Однако покой оказался обманчивым, а отдых коротким. Мерно жующие овес лошади, вдруг встрепенулись. Встревожено стригнув чуткими ушами, они беспокойно заржали и стали тесно жаться друг к другу. Вскоре и до людского слуха донесся слабый, но с каждой минутой приближающийся и более отчетливый, ледянящий душу звериный вой. На опушке леса в отблесках костра смутно вырисовывались контуры волчьей стаи.
       - Волки, волки, - заметались по лагерю в панике люди, пытаясь найти надежное укрытие и защиту.
       Вооруженная стража спешно схватилась за ружья. Сухо заклацали курки, делая осечку за осечкой на отсыревшем порохе. Не понимая этой, банально простой причины, обычно грозные и неприступные верные барские прихвостни растерялись. Испуганно и беспомощно они топтались на месте, не соображая, что делать дальше. Прошка Рябцев, в последнее время приближенный Степанищевым и сопровождавший его сейчас в дороге, тот час сбросил с себя давешнюю спесь. По-бабьи тонко взвизгнув от ужаса, он шустро юркнул под барский возок и, свернувшись, в неимоверной теснине калачиком, с щенячьм поскуливанием дрожал мелкой дрожью.
       Разбуженный криком и суматохой из возка выскочил Степанищев. В левой руке вороненой сталью блеснул пистолет. Правая рука крепко сжимала короткий кавалерийский палаш. Что-то, а труса Григорий Васильевич никогда не праздновал. Критические, казалось бы безвыходные ситуации напротив бодрили кровь, концентрировали разум и волю и как лесной родник очищали, выбрасывали наружу скрытые, лучшие черты его непростого характера.
       Пальнув в сторону леса, Степанищев набросился на растерявшихся стражников.
       - Ах вы, бл... ские выродки! Обосрались! Дерьмо собачье! Запорю, сволочи! В куски сейчас изрублю к е... ной матери! - бесновался меж понурившимися слугами барин. - Ну-ка быстро перезаряжай ружья сухим зарядом.
       Выстроив вооруженную группу шеренгой в сторону леса, резко скомандовал:
       - Приготовились. Пли!
       Дружно ударил картечью в черную лесную тьму ружейный залп.
       - Перезаряжай! Целься! Пли! - звучали один за другим зычные приказы. - Целься! Пли!...
       Дым рассеялся. Стая растворилась в непроглядной темноте, постепенно затих и вой. Охваченные паникой, никто не уходил от костра, тревожно вглядываясь в темноту и прислушиваясь к каждому постороннему звуку из разгулявшейся пурги.
       Лошади, в отличие от перепуганных людей, следуя инстинкту самосохранения, сразу сбились головами в круг, чтобы задними ногами отбивать возможное нападение хищников. Лишь пегий трехлеток Гнедко безумно метался рядом. Изловчившись, Антон подхватил болтающийся повод и недюжинной силой осадил молодого жеребца. За время пути, коротая на ночевках время парень успел подружиться с умной животиной. Угощал сухарями из своих скудных подорожных запасов и тихо вел неспешные ночные беседы, доверяя коню свои потаенные мысли.
       - Спокойно, Гнедко, спокойно, - ласково бормотал он на ухо коню, успокаивая. - Испугался, дурашка. Успокойся. Видишь, все обошлось...
       Присмиревший было жеребец, послушно склонил голову и потянулся к парню. Но уже в следующий миг тревожно захрипел и рванулся в сторону. Следом, потеряв от неожиданности равновесие, держась за повод, полетел Антон. Падая, парень почувствовал, как его обдало горячим зловонным дыханием. Над головой проскочила черная тень промахнувшегося волка.
       Матерый хищник, по всей видимости вожак стаи, не отказался от охоты и решил изменить тактику. Пока взоры людей были направлены на лес, он напал на лагерь с тылу, прыгнув с крутого края лощины.
       Волк вскочил на ноги и ощерился. Налившиеся кровью глаза с ненавистью смотрели на человека, который помешал ему заполучить добычу и теперь без тени страха смотрел на него. Вздыбив загривок, хищник угрожающе лязгнул клыкастой пастью и бросился на Антона. Увернувшись, в коротком замахе парень вскинул руку и влет раскроил надвое покатый череп вожака выхваченным из-за спины топором.
       Барин с челядью завороженно наблюдали за этой схваткой, когда с крутого снежного откоса метнулась еще одна тень.
       - Х-х-хек! - с протяжным придыхом сделал ловкий выпад палашом барин и рядом с распластанным мертвым вожаком в предсмертных конвульсиях забилась волчица.
       Некоторое время прошло в томительном ожидании. Путники еще стояли в напряжении, вслушиваясь и всматриваясь в темноту. Однако опасность миновала. Разрозненная стая, потеряв вожака и волчицу-мать, рассеянная выстрелами, убралась восвояси. Степанищев повернулся к Антону.
       - Ну вот, теперь мы с тобой крестники, - усмехнулся барин, вытирая снегом окровавленный клинок. - Обручили нас эти твари. А ты молодец, не оробел. Как эти вояки не обосрался...
       Барин брезгливо поморщился в сторону виновато переминавшихся с ружьями стрелков и грубо буркнул:
       - Хотя бы шкуры поснимайте с трофеев, бездельники. Пока на морозе не задубели.
       Холопы торопливо бросились свежевать волчьи туши, а барин подошел к парню и покровительственно хлопнул по плечу и озорно подмигнул:
       - А что, не хлопнуть ли нам по такому случаю по чарочке? Пожалуй, это дело надо отметить...
       Тут же грозно сдвинув брови позвал приказчика:
       - Прошка! Ты где, стервец, запропастился?...
       - Здеся я, барин, здеся, - угодливо залебезил вылезший из своего укрытия лакей.
       - Здеся-а-а, - насмешливо передразнил его Степанищев и с притворным отвращением поморщился. - Ты хоть говно из порток вытряхни, засранец. Смердит. Тащи сюда вино.
       Наполнив чарки, барин одну протянул Антону.
       - Давай, пей. За смелость хвалю. За добрую службу благодарю.
       Лихо, по-гусарски, барин опрокинул в широко раскрытый рот свою чарку и вслед за ней налил и сразу выпил вторую.
       Не смея отказаться, робко и неумело парень потянул неведомое до сих пор питье. Обжигающая жидкость согревающим теплом побежала по жилам, сладким дурманом ударила в голову.
       Подобрев от выпитого, Григорий Васильевич скомандовал Рябцеву:
       - Прошка, разливай всем. Для сугреву. Как бы то ни было, а из такой кутерьмы выбрались.
       Понурые и мрачные лица слуг повеселели.
       - Благодарствуем, барин. Дай бог, тебе здоровья,- с приглушенным гомоном они оживленно сгрудились вокруг Прохора.
       К Рябцеву (как будто не он только что был всеобщим посмешищем) вернулась прежняя самоуверенность и наглость. Он деловито покрикивал на дворню, по-хозяйски распоряжаясь барскими припасами.
       А хозяин уже в который раз за этот час приблизил к себе Антона, не переставая удивляться хладнокровием и отвагой вчерашнего мальца.
       - Нет, право. Какой ты, однако, отчаянный, - изумленно покачивал он головой. - Такое материще завалил! С одного удара!! Топором!!! Откуда он у тебя взялся?
       - Дык, плотник я барин. Как батяня, - смущенно заулыбался захмелевший Антон. - Топор - наш первейший инструмент. Вот и взял в дорогу. Мало ли чего.
       - Да уж, не мало, - хмыкнул барин и посуровев, заключил назидательно: - Молодец. И впредь служи исправно. Я доброй службы не забываю...
       То ли от выпитого, то ли от неожиданно свалившейся барской милости у парня все смешалось, завертелось, закружилось в голове. Перед глазами враз промелькнули принесший горькую весть о разлуке Зуев, спокойный и рассудительный отец, грустные , заплаканные лица матери, тетки Авдотьи, Стеши. Живой искоркой затеплилась, запорхала в душе надежда. "Вот он, долгожданный час. Улыбнулась мне удача. Пожалуй, пора", - подумал парень и кинулся в ноги к барину.
       - Отслужу, ей богу, отслужу, ваша милость, - зачастил проникновенно Пономарев. - Если бы ты видел, барин, какие наличники узорчатые я к твоему новому приделку смастерил. Жаль вот уехал, к твоему приезду все бы готово было. То ж, порадовался бы. Я еще и по-мебельному могу. Словом, любую службу, приказывай... А за нынешний случай не нужна мне награда. О сущей малости дозволь просить...
       - Что ж, спрашивай, - снисходительно махнул рукой Степанищев.
       - Дозволь, барин, на Стешке жениться. Ну, когда с этой дороги домой возвратимся.
       - На Стешке, говоришь, - озадаченно крякнул барин. - А женилка уже выросла? Сопли высохли?
       Хмель мигом вылетел с головы. Настроение Степанищева испортилось и он начал было выходить из себя, но случайно бросив взгляд на содранные волчьи шкуры, осекся. Снова успокоившись, барин молча изучал взглядом ждущего ответа Антона, что-то вспоминал, оценивал, прикидывал. В памяти всплыл отъезд из имения и зареванная, тусклая девка посреди дворовой толпы в жалкой материнской рванине. "Тьфу, ты господи, ни рожи, ни кожи", - подумал Григорий Васильевич. И отгоняя от себя вдруг подкатившую досаду, согласился.
       - Ладно. Быть по сему. Я от своих слов не отказываюсь. Забирай девку. Она-то сама, согласна?
       - Согласна, согласна, - радостно залепетал ошарашенный неожиданной барской щедростью Пономарев. - Спасибочки, барин, за великую милость. Бога за вас молить будем. Жизнь положим, отслужим...
       - Ладно-ладно, - с царским великодушием махнул рукой барин. - А пока утро вечера мудренее. Надо хоть немного отдохнуть перед дорогой. Совсем вымотала эта кутерьма...
       Степанищев устало и опустошенно всунулся в возок и тот час забылся в тяжелой дреме. Возле костра прикорнули и остальные. Не спалось лишь Антону. Сердце переполняла радость. Как жаль, что не может он прямо сейчас поделиться ею с близкими. Как бы хотелось их порадовать, успокоить. Он подошел к мирно стоявшим лошадям, отыскал Гнедка. Тихонько заржав, тот доверчиво потянулся к парню. Антон достал из-за пазухи сухарь и разломил его на части. Поглаживая гриву, стал скармливать жеребцу хлебные кусочки, что-то счастливо нашептывая на ухо. Гнедко осторожно губами подбирал с ладони лакомство и согласно кивал головой, точно разделяя радость друга.
       Слабея, метель постепенно утихомирилась и под утро стихла совсем. Небо очистилось от свинцовых туч и на нем запоздало засияли звезды и уже побледневший перед рассветом молодой месяц. По утру, как ни в чем не бывало, взошло солнце и белоснежное покрывало степи до рези в глазах заиграло сполохами самоцветов. Отдохнувший барин, важно расхаживал по степной стоянке и сердитыми окриками подгонял дворню к отъезду. Слуги суетливо запрягали в повозки лошадей и выводили обоз на дорогу.
       - А крестничек, - вяло окликнул Степанищев, заметив копошащегося у одной из повозок Антона. - Ну как ночевал? Проспался? Небось всю ночь Стешку свою во сне щупал?
       - Да что ты, барин, - покраснел Антон. - Не спалось мне. Вон обоз караулил. А сейчас повозки поправляю, видать повредили в суматохе. Но уже все готово, можно ехать...
       - Молодец! За усердие и смекалку хвалю, - оживившись, удовлетворенно хлопнул по плечу парня Степанищев и вновь грозно окрикнул слуг: - Вот учитесь, бездельники, как у барина на службе радеть нужно. Ты вот что, Антошка, садись-ка на мой возок, на козлы, рядом с Прошкой. Можешь пригодиться. Вдруг этот заяц (барин презрительно кивнул в сторону съежившегося Рябцева) опять обосрется...
       Снова потянулись уныло длинные версты безлюдного большака. Сидя теперь впереди обоза, гордый барским доверием Антон уже совсем другими глазами всматривался в незнакомую даль. Где оно окончание затянувшегося путешествия? Но лишь к исходу третьих суток, в сгущавшихся сумерках впереди тускло замерцали огни Бахмута...
      
       Избавь нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь...
      
       ... Ночная история круто изменила жизнь Антона. Искренне пораженный смелостью и усердием спокойного, не по годам рассудительного и уверенного в себе парня, Степанищев приблизил его к себе и осыпал всяческими милостями.
       В первом же уездном городишке, где после степной ночевки обоз остановился на постой, барин приказал Прохору продать скорнякам добытые в ночной схватке волчьи шкуры и переодеть молодого плотника.
       Так жидкий зипунишко и лыковые лапти заменили добротный полушубок и настоящие юфтевые сапоги. На голове грубосуконную шапку сменила мерлушковая папаха. Вместо домотканых холщевых штанов и рубахи появилась, чусовая пара и цветастая рубашка из мануфактурного сатина с наборным пояском. Эх, видели бы сейчас родители и Стешка, каким добрым молодцем, красавцем писанным он стал, как милостив с ним Степанищев!...
       Даже в поведении появилась некая раскованность и бесшабашность господского любимца. Но все же, но все же... Ошалелый от радостных перемен, потрясенный барским великодушием, Антон с детской непосредственностью и собачьей преданностью ловил каждую команду, пожелание, каприз хозяина. Торопливо спешил тот час исполнить их безропотно, беспрекословно. Наивно и слепо доверился парень барскому великодушию и искренности посул. И только судьба, грустно улыбаясь со стороны, испытывала юношескую покорность, делая барскую прихоть все более изощренной и откровенно циничной...
      
       Самая крайняя на юге Российской империи казацкая крепость-сторожа Бахмутская была построена для дозора за безобразничавшими татарами еще во времена тишайшего царя-батюшки Алексея Михайловича. За два столетия она потихоньку расстраивалась и выросла в уездный купеческий город Бахмут. Несколько раз в год здесь, на перекрестке торговых шляхов и степных сакм, собирались шумные ярмарки. По южному богатые изобилием овощей и фруктов, разнообразием и многоцветьем всевозможных диковинных товаров, колоритным разноязычием.
       Через Бахмут тянулись из Крыма чумацкие соляные обозы. А с открытием своих варниц и соляных шахт чумаки повезли во все концы бахмутскую соль. От чего Муравский шлях здесь упорно именуют Чумацким. Прибыльное соляное производство еще больше оживило промышленное развитие уезда и торговлю. Как грибы после дождя росли соляные варницы и шахты, купеческие лавки и торговые дома, ремесленные мастерские.
       Шли годы, одно поколение сменялось другим. Но практически не менялся патриархальный облик провинциального уездного городка. Все та же каменная церковь, в которую заложил камень великий государь-реформатор Петр Алексеевич. Все те же утопающие в садах беленые глинобитные мазанки. Поэтому вновь появившись в Бахмуте, спустя четверть века, Степанищев словно заново окунулся в прошлое и превратился в прежнего лихого и бесшабашного гусара...
      
       По-свойски уверенно привел он свой обоз по темным узким улочкам уже уснувшего городка к знакомому постоялому двору Иосифа Швейбы.
      
       Когда-то, давным-давно, еще с первыми колонистами-переселенцами прибился к Бахмутской стороже оборотистый жид-маркитан. С дозволения казацкого старшины поставил на крепостном подворье курень и открыл торговлю вином, хлебом, табаком и прочей житейской мелочью. Вскоре расторопный пройдоха занялся доходным соляным делом. Скупая у чумаков соль, он с выгодой перепродавал ее заезжим купцам. Нынешнему хозяину постоялого двора Иосифу Швейбе уже от отца перешли магазин и обширные продовольственные лабазы, просторные поскотины и заезжий дом с пропахшими потом, испражнениями и раздавленными клопами номерами.
       Особой популярностью у охочих до выпивки гусар пользовался шинок с довольно сносной для провинции кухней и богатым винным погребом. Предприимчивый, хитрый еврей под небольшой процент ссуживал деньги, отпускал в кредит вино и столовал проигравшихся в карты либо прогулявшихся офицеров. Еще, за дополнительную плату, "под заказ", обеспечивал распутных девок в номера.
       Сюда-то первым делом и постучался Степанищев, добравшись наконец до Бахмута.
       - Э-гей! Хозяин, открывай ворота, - гулко застучал в закрытые дубовые тесины отставной гусар, разминая затекшее от долгой дороги тело. - Швейба, жидовская морда! Где ты? Долго еще собираешься на клоповных перинах своих нежиться. Открывай скорей, бисерник хренов!
       - Да иду, таки, иду, - послышался со двора заспанный, распевно-тягучий, знакомый голос. - Зачем так лаяться? Зачем поднимать гвалт на весь Бахмут?!
       - Ах ты, жидомордник пейсатый! - взбеленился Степанищев. - Это кто лается? Вот я тебе покажу, кто лается! Уж я тебе покажу, как гостей на морозе выветривать. Ты меня вспомнишь...
       - Добрые гости ясным днем являются, - робея, встревожено возражал из-за ворот шинкарь, суетясь возле примерзшего засова. - А по ночам только тати без приглашения шастают. А пана я что-то не припоминаю...
       - Это я - тать! - задохнулся в бешенстве барин. - Ты, жидовская морда, меня... Гусара?! Штаб-ротмистра Степанищева?!.. Татем обозвал?.. Ну погоди, ермолка облезлая...
       Степанищев с необузданной яростью саданул увесистым посохом по забору: - Открывай, ... твою мать!
       За воротами на миг повисла гнетущая тишина и вслед за ней послышались радостные причитания шинкаря.
       - Вей, вей! Какой, ясновельможный пан, горячий! - залебезил он перед барином, открывая воротину. - Что же, пан так нервируется! Старый Швейба сказал, что непрошенный гость - тать. А ясновельможный пан для старого Швейбы - почетный гость. Как мог старый Швейба забыть такого славного паныча. Старый Швейба всегда был рад такому гостю. Вон таки каким знатным паном господин офицер заделался...
       - Ну-ну, не забыл значит, - остывая от гнева, примирительно буркнул Степанищев и незлобливо ткнул согнувшегося в поклоне шинкаря. - Давай веди в дом скорее, замерз совсем...
       - Конечно-конечно, милости прошу. Для меня это такая честь, такая честь, - засуетился еврей, открывая перед гостем дверь и продолжая свои неспешные рассуждения. - Пан спрашивает, не забыл ли его старый Швейба. Как мог забыть старый Швейба бравого гусара Степанищева. Бог свидетель, каждый день вспоминаю. Ведь славный паныч всегда пользовался добротой и скромным доверием бедного шинкаря. Одалживался по нужде... А сейчас ясновельможный пан богатый, нужду в средствах не терпит?..
       Швейба метнул из-под косматых бровей быстрый, оценивающий взгляд на приехавшего и скромно потупился.
       - А то проклятый турок чуть не пустил по миру несчастного шинкаря.
       - Турок то тут причем, - непонимающе пожал плечами удивленный Степанищев. - Вроде тут ни войны, ни набегов давно не было. Хозяйство у тебя справное, не порушенное.
       - Ну как же! - изумленно всплеснул руками шинкарь, забыв всякую опаску и искренне удивляясь барскому недоумению. - А предыдущая до этой крымская кампания! Пан так торопился воевать турка, что не рассчитался по кредиту со старым Швейбой.
       Шинкарь сокрушенно сложил на пухленьком животике мягкие мясистые ладони, метнув при этом укоризненный взгляд на озадаченного барина.
       - Но, ты, ты..., - только и смог выдохнуть обескураженный таким поворотом барин. - Ты что же? Все эти годы каждый день поминал и пенял мне какой-то паршивый долг?..
       В нем с новой, неукротимой силой закипала ярость.
       - Ах ты, жид - свиное ухо! - ненавистно прошипел Степанишев, угрожающе сжимая кулаки и надвигаясь на перепуганного еврея. - А о тумаках моих помнишь! Может тоже вернуть!! С процентами!!!
       - Чего ж, таки, пан так разнервировался, - опасливо попятился назад съежившийся старик. - Пан спросил, Швейба ответил. Что тут такого. Конечно, старый Швейба помнит все. До сих пор ноют ребра от крепких кулаков пана. До сих пор трещат несчастные седые пейсы от его цепких пальцев. Ну, сказал про кредит. К слову пришлось. К чему так нервироваться? Разве ясновельможный пан позволил бы помереть с голоду бедному еврею, если бы не война. Это проклятый турок во всем виноват. Пан таки на войну торопился и... не успел рассчитаться с бедным Швейбой...
       Хитроумная изворотливость, упрямая настойчивость и маниакальная жадность Швейбы развеселила Степанищева. Его забавляло, как обуреваемый необузданной алчностью старый еврей, старательно плел витиеватые обороты и льстивые эпитеты, неуклонно гнул свою линию. Старый гусар на минуту представил то время, когда их гусарский полк внезапно, по высочайшему повелению, снялся с квартир, уходя на крымскую кампанию. Представил растерянного, трясущегося от жадности шинкаря, горькое уныние на его лице от потерянных денег и ... расхохотался.
       - Надо же! Он каждый день поминал меня! Кредит жалел!! Турка проклинал!!! - хохотал Степанишев и, вытирая выступившие на глазах слезы, поинтересовался: - Ну, и сколько же я тебе задолжал, выжига.
       - Сущий пустяк, ясновельможный пан. Сущий пустяк, - засуетился вмиг оживившийся шинкарь.
       - С набежавшими процентами..., - Швейба закатил к потолку глаза, в мгновение ока что-то в уме сложил, перемножил, что-то накинул и подытожил: - Ну, вот, практически ничего для любезного пана обременительного. Всего-то двадцать пять рублей, ваша милость. Двадцать пять...
       - Двадцать пять рублей? - вытаращил глаза от удивления Степанищев. - Да ты что, сквалыга, очумел? Совсем от жадности умом тронулся. Четвертной ему подавай...
       Но тут же остыв, усталый от дороги и словесной перепалки, согласно махнул рукой.
       - Ладно, черт с тобой, ермолка. Должен, значит должен. Гусары от обязательств не отказываются, - и потянулся в карман за объемистым кошельком. - Вот тебе...
       Обрадованный Швейба с надеждой вытянул шею, алчно наблюдая, как ночной гость перебирает в бумажнике банкноте и мимоходом судорожно подсчитывал неожиданные барыши...
       - Вот тебе... десять рублей. - протянул огорошенному скряге банковский билет. - И на том долг закрываем.
       - Но, великодушный пан..., - заскулил было разочарованный Швейба.
       - Никаких "но"..., - отрезал барин.
       - Таки проценты набежали...
       - Вот твои проценты, - отставной гусар сунул под нос шинкарю увесистый кулак. - Сейчас получить изволишь или погодя...
       Поняв, что большего уже не добьется, а перспектива хорошего тумака более реальна, чем растаявшие надежды на барыши, облапошенный прожига сокрушенно вздохнул и молча пошел зажигать огонь.
       Григорий Васильевич по-свойски прошел в знакомый закуток шинка, бросив на лавку тяжелую доху, присел к столу и огляделся, восстанавливая в памяти знакомую обстановку. Сколько вечеров вот здесь, за этим столом, за картами и бутылкой вина он скоротал с друзьями. Тогда здесь под веселые переборы гитары звучали разухабистые песни прибившегося к полку кривого цыгана. Лукаво и призывно горели глаза блудных девок, призывно трясущих пышными телесами в зажигательном переплясе. Да, веселые были времена...
       - Эй ты, бедный жид, - отогнав нахлынувшие воспоминания, окликнул он шинкаря. - Поесть-то у тебя найдется чего. Или от великой порухи с невыплаченного кредита и крысы в подполе передохли.
       - Ну што пан так лается, - обиженно поджал губы горевавший у буфетной стойки еврей, прибирая деньги. - По виду стал такой важный, такой роскошный, такой великодушный и при деньгах великий пан, а лается, как ломовой извозчик. Конечно, сейчас у старого Швейбы не те разносолы, что было раньше, но хорошо накормить великодушного пана он завсегда сможет. Однако, пан крещеный? На дворе ведь пост. Слава богу, к Рождеству идем, скоромного как бы не положено...
       - Крещеный, некрещеный, - огрызнулся голодный Степанищев. - Тебе, бисерник, какая забота? Пусть пост на дворе и постоит. Может я в душе Господа почитаю. Немощному, воину и путнику и в пост скоромное дозволяется. Слушай, не зли меня. С дороги еле ноги волочу. Живо на стол мечи, что есть в печи. И не скули. Нынче на постой кредит открывать не буду. Угодишь, сполна рассчитаюсь...
       - Сию минуту, великодушный пан, не нервируйтесь, - засуетился повеселевший при упоминании о деньгах шинкарь.
       Ловким движением он застелил стол свежей расшитой скатертью, поставил лампу. Из-за угла тот час вынырнула заспанная кухарка с мисками, ложками и горшками. Через минуту на столе дымился наваристый борщ с чесночными пампушками и гречневая каша, заправленная свиными шкварками. Аппетитно розовела отварная телятина и копченый окорок, сытно лоснилось жемчужное сало и призывно пахли ароматные круги колбасы. Белели ломти пшеничного хлеба и румяные пироги с требухой. С краю стола мерцала инеем запотевшая бутылка перцовой...
      
       Степанищев уже опрокинул в рот полную чарку и, бодро крякнув от обжигающего тепла, смачно захрустел моченым яблоком, когда в шинок, согнувшись в низком проеме, вошли Прохор Рябцев и Антон Пономарев.
       - Чего вам, - нахмурившись буркнул барин, топтавшимся у порога слугам.
       - Доложиться, барин, - заискивающе согнулся в поклоне Прошка. - Обоз на двор завели. Лошади в стойле, повозки под навесом. Людишек тоже примостил...
       Словно верный пес Рябцев с рабской покорностью, бросая голодные взгляды на сытный стол, топтался у порога и ждал скорее подачки от барского стола чем новых приказаний.
       - Ладно, ступай, - сухо кивнул на дверь барин. - За дворней смотри в оба, чтобы не безобразничали. А то за дорогу отбились от рук, засвоевольничали. А тут поле дикое, раздолье. Мало ли кто решит от барина лыжи навострить. Сиганет к ватаге разбойничьей и ищи, свищи. Ступай. Насчет еды распоряжусь...
       С холодным безразличием, теряя к нему всякий интерес, Степанищев махнул приказчику рукой и повернулся к шинкарю.
       - Швейба, скажи кухарке, пусть щей нальет там, квасу, пару-тройку ковриг ржаных. Моей дворне вынесет...
       Пряча досаду, Рябцев поклонился и попятился к выходу. Следом молча повернулся и Пономарев, так и не поняв зачем его-то притащил сюда Прошка. "Пошли к барину, как бы с докладом, - подбивал тот минуту назад парня. - Барин тебе благоволит. Пользуйся фартом. Он сейчас ужинает. Может и нам чего перепадет, пожрем по-человечески. Пойдем, не робей...".
       - Антошка, погоди, - остановил молодого слугу барин. - Останься. Я как раз хотел за тобой послать.
       Жестом Степанищев поманил парня к столу и указал на лавку.
       - Снимай свой тулуп, подсаживайся, - наполняя чарки, барин обвел взглядом заставленный стол. - Давай ешь, небось за дорогу живот к спине прирос. Ешь, мне слуга сильный нужен.
       Антон благодарно кивнул и несмело взял со стола ломоть ситника и небольшой кусок мяса.
       - Да не робей ты, ешь смелее, - подбадривал парня барин, подсовывая тому миски с борщом и кашей. - Вот, выпей-ка чарочку, для аппетита...
       - Благодарствую, барин, - Антон спокойно отодвинул чарку в сторону. - Не надо. Не по душе мне это зелье.
       - Смотри, Швейба, на этого героя, - окликнул Степанищев шинкаря. - С виду поросль зеленая, а здоровому мужику не чета. Матерого волка топором уложил. Барина от неминуемой жизни спас. И, заметь, сквалыга, - сам от награды отказался. Верой и совестью барину служит, как ты, жидомор, проценты не требует.
       Насытившись, опьяневший и отяжелевший Степанищев грузно поднялся из-за стола.
       - Ну что, бисерник, веди на ночлег в свой клоповник.
       - Как таки можно такое говорить, - запричитал шинкарь. - Старый Швейба никогда не положит в грязь дорогого гостя. Старый Швейба приготовил великодушному пану самые лучшие покои. Взбил самые мягкие перины, постелил самые свежие простыни. Ничто не потревожит покой великодушного пана.
       - Ты вот что, старый... Парня тоже где-нибудь в доме определи, поближе. Он для меня сегодня главная надежа, мне с ним спокойнее...
       Спустя несколько минут, сладко зевнув барин захрапел, развалившись в мягких пуховиках..
       Разложив полушубок и подложив под голову папаху, Антон впервые после дома расслабленно растянулся на широкой лавке в жарко натопленной избе. После долгой дороги и приключений эта постель показалась парню самой мягкой и уютной из всех, которые только можно было найти сейчас на всем белом свете. Счастливо улыбнувшись, Пономарев в душе поблагодарил бога за удачно складывающуюся жизнь и уснул.
       Старый Швейба с уважением посмотрел на мирно спящего, по-детски посапывающего парня, бережно подсунул ему под голову подушку и по-отечески, на свой иудейский манер, перекрестил его.
       Вернувшись в шинок, шинкарь заметил торопливо шмыгнувшего от стола на двор Прошку. Воровато опрокинув в широко распахнутую пасть вино, барский приказчик суетливо распихивал по карманам захваченную со стола снедь...
       - Эх, неисповедимы, таки, твои дела, господи! Кто верно служит, а кто славно ужит..., - грустно вздохнул жид и задул лампу...
      
       Скользнувший по лицу солнечный луч разбудил Антона. Пустые номера заезжего дома дышали тишиной и покоем. Лишь из-за стены слышалось мерное похрапывание Степанищева. Парень осторожно поднялся. Натянул сапоги и, накинув на плечи полушубок, вышел во двор. Из приоткрытых дверей конюшни донеслось знакомое ржание. Заглянув внутрь, Пономарев увидел приветственно кивающую из стойла гривастую голову Гнедка. Улыбнувшись другу, парень подошел, нежно огладил холку и достал сухарь.
       - Соскучился, дурашка, соскучился, - потрепал он жеребца за ухо. - Что ж, привыкай. Такая теперь у меня служба, все больше при барине находиться.
       Парень еще раз потрепал Гнедка и вышел на улицу. Бахмутские улицы разительно отличались от родных деревенских. Впереди виднелась лазоревая маковка с крестом каменной церкви. К ней узкими, извилистыми ручейками вместо рубленных изб тянулись приземистые беленые мазанки кое-где рыжевшие осыпавшимися глиняными проплешинами. За покосившимися плетнями-тынами качались под пронизывающим степняком голые ветки фруктовых садков. Чуть дальше за избами и огородами, где-то на окраине Бахмута стояли невиданные до этого высокие закопченные дымари, над которыми клубился и поднимался к небу густой желтовато-белый дым...
       - Молодой лыцарь уже, таки, поднялся,- услышал позади себя знакомый тягучий голос шинкаря Антон. - Лыцарь смотрит, что, таки, представляет собой Бахмут.
       Парень повернулся и уважительно поклонился старику, приятно поразив шинкаря выраженным почтением.
       - Как молодой лыцарь ночевал, не намял ли он бока на жестких, таки, лавках старого Швейбы..., - ласково засуетился рядом жид.
       - Нет-нет, все хорошо, - доверчиво улыбнулся Антон. - Даже дома мне так хорошо не спалось, п-п-пан...
       - Швейба, просто Иосиф Швейба, - торопливо подсказал шинкарь.
       - дядька Иосиф, - усмехнувшись повторил Антон. - Совсем как плотник Иосиф, земной отец Иисуса Христа...
       - Лыцарь знает Библию, житие святых? - изумленно всплеснул руками Швейба. - А как же, таки, звать-величать такого умного лыцаря?
       - Да что ты, дядька Иосиф, неграмотный я, - махнул рукой смущенный парень. - Я тоже плотник и батяня у меня плотник. Антоном меня кличут, Понаморем ( Пономаревы мы по ревизным спискам числимся). А о святой деве Марии и муже ее, плотнике Иосифе, и сыне их, великомученике, господе нашем Иисусе Христе, мне еще бабка рассказывала, когда мальчонкой был... Ты мне лучше, дядька Иосиф, расскажи, что это за дымари у вас такие...
       - А это, любезный Антон, у нас , таки, курят варницы. Под тем, как заметил храбрый лыцарь, "дымарями", варится золото...
       - Как золото, - опешил Антон. - Разве золото может вариться.
       - Ну какой, таки, лыцарь, непонятливый, - нетерпеливо развел руками шинкарь. - Конечно же само золото там, таки, не варится. В тех варницах варится соль. Потом, таки, ту соль развозят по базара и ярмаркам, по лавкам и магазинам и там превращают, таки, в звонкую монету. Таки, в золото...
       Заговорив о деньгах, Швейба, казалось оседлал любимого конька. В нем с новой силой разгорелся азарт торговца. Впрочем этот азарт в нем никогда и не угасал. Опытным взглядом оценщика он окинул доверчиво улыбавшегося парня, словно прикидывая какую выгоду или барыш можно с него получить.
       - Мне таки кажется, что к такой чудной папахе лыцаря не хватает трубки, - начал раскидывать невидимую сеть лавочника хитрый еврей. - Конечно же славному лыцарю нужна, таки, трубка. У старого Швейбы как раз припасена для лыцаря славная казацкая трубка. Она так к лицу будет молодому парубку...
       - Зачем мне трубка, - удивился Антон, пожимая плечами. - Я и курить-то еще не пробовал. Да и дым мне не по душе. Одна маета от этого табака, башку ломит...
       - Тогда, тогда... Тогда лыцарю подойдет.., - закатив глаза, алчный жид судорожно прикидывал, что бы еще предложить парню. - Тогда лыцарю, таки, подойдет кошель..., - но, поймав отрицательный взгляд Антона, тут же поправился: - Нет, лыцарю таки подойдет гребень. У Швейбы есть славный костяной гребень. А у парубка славные, таки, кудри...
       - Да зачем мне гребень, дядька Иосиф, - досадуя от назойливости жида, еще больше удивился Антон. -Что я, красна девица. Перед зеркалом сидеть, гребнем косы чесать...
       - Точно! Ну, конечно, как я, таки, сразу не додумался,- живо встрепенулся Швейба, певуче повторяя: - Красна девица, красна девица... Ну, конечно же, у такого видного парубка дома осталась славная дивчина-зазноба. Как же это старый Швейба сразу не додумался. А знает ли, славный лыцарь Антон, что любят зазнобы? Зазнобы любят звонкие мониста, шелковые цветные ленты. Ах, как, таки, любят они ленты...
       - Да нет же, дядька Иосиф, - нетерпеливо махнул рукой Антон. - не нужны мне ленты. Домой еще не скоро попаду. А попаду... Будут и мониста и ленты... Все будет, попасть бы...
       Парень на миг понурился, задумавшись о чем-то своем.
       - И потом, - встряхнулся снова. - Не зови ты меня "лыцарем". Какой из меня рыцарь. Барский холоп я. Простой холоп. "Герой, в кармане с дырой"...
       - Ну и ладно, ну и хорошо, - примирительно зачастил шинкарь. - Нет денег и ладно. Таки, у тебя есть топор. Славный топор. Продай Швейбе топор. Швейба хорошие деньги даст за топор. Будут у Антона деньги. Будет Антон зазнобе ленты покупать...
       - Э, нет, дядя, - широко улыбнувшись, погрозил шинкарю парень. - Для плотника топор, что для казака сабля. Он ему и кормилец, и поилец. Он ему и друг, и сват, и брат. Плотник без топора...
       Антон не успел договорить, как из дома послышался зычный голос барина.
       - Эй, Швейба! Ты где, ермолка плешивая? Где тебя черти носят. Антошка, сыщи мне этого жидомора.
       - К вашим услугам великодушный пан. К вашим услугам, - заторопился в дом встревоженный шинкарь.
       Степанищев уже сидел за давешним столом. Выпив перцовой, он отхватил себе приличный кусок холодной телятины и с аппетитом завтракал. Шинкарь перехватил у кухарки дымящийся самовар и суетливо водрузил его на стол.
       - Баловство все это! Взяли моду по утрам горячую воду хлебать, - отмахнулся от чая барин. - Ни животу удовольствия, ни сердцу радости. То ли дело добрая чарочка...
       И Степанищев не отказал себе в удовольствии тут же опрокинуть в рот очередную порцию перцовой. Выспавшийся, удовлетворенный обильным, сытным столом, барин находился в приподнятом настроении. Намурлыкивая под нос какой-то бодренький мотив, он на миг приподнимался со стула, осматривал, как полководец поле боя, стол и, подцепив понравившийся кусок, тут же отправлял его в рот, не забывая прикладываться к объемистой чарке.
       Как и накануне вечером, он сразу усадил за стол Антона. И теперь парень тихо сидел с краю, прихлебывая из чашки ароматный чай и наблюдая за барским чревоугодием.
       - Ну вот, кажется подкрепился, - бросил наконец вилку на стол Степанищев, вытирая салфеткой засаленные пальцы и рот. - А теперь...
       Барин заговорщески подмигнул подмигнул Антону и поманил к себе шинкаря. Поражая сигналу полковой трубы, он вдруг продудел: "По-ра по ба-бам, по-ра по ба-бам, по-ра по ба-бам, по бабам пора!"
       - А что, Швейба? - покручивая пальцем залихватский ус, Степанищев огорошил старого еврея вопросом: - Не перевелись ли еще девки в твоем хозяйстве. Или кроме этой сгорбленной кухарки уже никого не осталось. Истопил бы ты мне баню. Да девок прислал. Бока помять, спину поскоблить. А то ведь я в этой дороге коростой от грязи покрылся и в мошонке, наверное, черви завелись от застоя, без бабского внимания...
       - Не знаю, великодушный пан, не знаю, - замямлил было шинкарь. - Мыльню, таки, можно приготовить. А девок...
       - Да полно тебе, сквалыжник хренов, - осерчал Степанищев. - Шевели мозгами, а то я тебе сам такую "мыльню" устрою. Что я не помню, каких ты ягодок нам сюда таскал. Нюх, что ли, на старости потерял. Или из-за денег жаба душит. На вот тебе...
       Барин потянулся за бумажником: - Сказал же тебе, не обижу, коль угодишь...
       При виде денег у Швейбы алчно заблестели глаза.
       - Таки, конечно, можно и барышень. Конечно, потерпеть придется великодушному пану. Не те ноги у старого Швейбы. Потерпеть придется..., - шинкарь ловко подхватил и спрятал за пазуху протянутое серебро и, кланяясь, поспешил со двора.
       - Только получше выбирай, бисерник чертов, - крикнул вдогонку Степанищев. - Мордой ладных, посисястее, да пожопастее. А то приволокешь каких-нибудь чухонок задрипанных. Самого ублажать заставлю...
       - Со мной пойдешь, - повернулся барин к Антону. - Небось тоже с дороги все тело свербит...
       - Помилуй, барин, - густо покраснел, не ожидавший такого поворота парень. В баню, с девками. Не привычно как-то. Может я того... к дороге обоз подготовлю. Чай выезжать скоро...
       - Чего того..., - передразнил Степанищев стушевавшегося парня. - Обозом пусть Прошка занимается, он на то и приставлен, чтобы за дворней смотреть, за хозяйским добром радеть. Что ж, меня девки веником охаживать будут. Они мне для другой надобности. Это я их х... охаживать буду. Давай-ка, иди. Проследи, чтобы все чин чином было. Чтобы протопили как следует свою "мыльню" и подготовили что нужно... для отдыха.
      
       ... Разомлевший, румяный от пара барин лежал на широком полке и удовлетворенно покряхтывал под звонками шлепками ароматного дубового веника.
       - Ах, хорошо! Ах, благодать какая! Ну-ка Антошка, врежь еще. Да парку поддай еще, поддай парку, - подзадоривал он слугу.
       Плеснув из ковша на раскаленные камни, Антон старательно охаживал широкую барскую спину.
       - А что это ты передо мной в порках вертишься, словно девка не целованная срамоты стыдишься, - заметил вдруг барин, что Антон не снял с себя нательное белье. - Ну-ка, живо расстелешься.
       - Да ты что, барин, - попунцовел от стыда парень. - Девки же...
       - Ну и что девки. Они для того сюда и приведены, чтобы на нас, голых мужиков, глядеть и не только глядеть...
       Барин приподнялся и ущипнул за пышный зад поближе сидевшую рядом девицу. Та от неожиданности взвизгнула, две другие, вертя голыми телесами, жеманно захихикали.
       Выйдя в предбанник, Антон нехотя стащил белье и горестно вздохнув снова сунулся в баню, стыдливо прикрываясь веником.
       - Чего ты дурак прикрываешься,- миролюбиво пробурчал барин. - Думаешь они мужского хозяйства не видели. Эти все видели, - и он снова принялся лапать девок.
       Антон обреченно опустил веник и стыдливо потупившись замер у двери.
       - Слушай-ка, а женилка у тебя, действительно, выросла! - насмешливо протянул Степанищев, с хозяйской бесцеремонностью, словно цыган племенного жеребца, рассматривая голого парня. - Стешке твоей должна понравиться. Вона, какой петух славный. Не то, что мой стручок сушеный.
       Барин бесстыже потряс перед хихикающими девками своим истаскавшимся хозяйством, словно приглашая их в свидетели этого срамного состязания. Пунцовое от стыда лицо парня пылало жарче банных камней и он беспомощно топтался на месте, моля в душе бога, чтобы скорее закончилось это испытание.
       - Да не красней ты как красна девица, - по-свойски успокаивал его барин. - Это же все житейское. Ты что думаешь, бабы нас почитают за стыдливость. Да они мужскую силу любят и власть над ними. Ни бабе нужна ласка, а ее п... де смазка.
       С этими словами Степанищев облапил и завалил на полок одну из девок, наваливаясь на нее своим грузным телом. Повернувшись к другим, скомандовал:
       - Ну-ка, девки, принимайте мальца. Научите его уму-разуму. А то, видать он в этом деле совсем зеленый...
       Голые распутницы с хмельным хохотом кинулись к Антону и опрокинули на лавку. Парень попытался вырваться. Но пышные, скользкие тела увертывались и снова тесно прижимались к молодому мужскому телу. Проворные руки заученно и бесстыже лезли в укромные места, мягкие, сочные губы залепили рот, не давая вздохнуть. И закружилась, замелькала перед глазами срамно, назойливо, похотливо обнаженная женская сокровенность. Кровь картечью ударила в виски, стыд кипятком обжег душу и еще какое-то незнакомое, неведомое ранее чувство пронзило девственное, непорочное тело юноши.
       Очнулся парень уже в предбаннике. Прикрывшись рубахой, он судорожно пил квас из поддерживаемого одной из девиц ковша. Рядом, поддерживаемый под бока другими девками, стоял довольно улыбающийся барин.
       - Угорел, что ли, от бабской ласки, - усмехнулся Степанищев. - Видать, здорово тебя разобрало. Постарались девки. Понравилось ли?
       Не дождавшись ответа, барин разочарованно махнул рукой и вышел.
       оддерживаемый под бокаминникеронзило молодое тело юноши.олодому телу.вку. чок сушеный.атного дубового веника.й.равилам.ми Рос
       Антон остался в бане один. С потолка выстывающей мыльни тяжело падали на пол капли воды, отбивая мерный, неспешный такт: - Кап... кап... кап... Опустошенным, застывшим взглядом парень уставился на стену. На закопченной поверхности всплывали сменяя одно другим знакомые образы, словно ведя с ним бессловесный горячий спор. Вот появилось, сначала расплывчато, потом все яснее и четче лицо Стешки. Хихикнув, она с девичьим озорством посмотрела на голого Антона. Вначале приветливое и веселое, оно вдруг сменилось презрительной усмешкой, потом и вовсе грозно нахмурилось.
       - Ну что, миленок, спекся. Короткой оказалась твоя память на обещания, пустым сговор. Продал нашу чистую любовь за барскую прихоть...
       - Нет, родная, - пытался оправдаться Антон. - Не продавал я нашей любви. Никого дороже тебя нет для меня. Ты единственная...
       Но образ любимой девушки уже растворился. На смену ему появилось хохочущее лицо барина.
       - Что укатали тебя девки, - самодовольно топорщил он свои усы. - Понравилось?! Забудешь теперь свою Стешку.
       - Нет, не забуду. Умру, не забуду, - рвалось из сердца.
       - Ничего, терпи сынок, - услышал он печальный голос отца. - На то она наша холопская доля, терпеть. Служи усердно барину, он от своего слова не откажется.
       - Да служу уж, служу,- встрепенувшись, буркнул Антон. - Где только терпения набраться...
       Набрав полный ушат ледяной воды, он со злостью опрокинул его на голову, словно пытаясь смыть с себя похоть, в которой словно в дерьме его только что вываляли...
      
       В доме Степанищева уже поджидал накрытый к обеду стол. Аппетитный аромат источал только что вытащенный из печи густой казацкий кулеш. Глянцевито блестели округлые бока набитого кашей и потрохами молочного поросенка. Теснились миски с соленьями - грибами, капустой, редькой, мочеными яблоками и прочей снедью на радость глазу, в угоду изголодавшемуся чреву...
       - Ну и кухарка у тебя, чертов сквалыжник, - обвел одобряющим взглядом ломящийся от еды стол Степанищев. - Любая ресторация позавидует такому разносолу. Может уступишь, по сходной цене...
       Польщенный шинкарь сожалеющее закатил глаза и развел руками. Увы, и ему не всякий товар под силу.
       Вслед за барином шумной стайкой впорхнули возбужденные девицы и с распутной бесцеремонностью потащились к столу. Но Степанищев грозно цыкнул и указал шлюшкам на дверь.
       - Пошли прочь! Сделали свое дело и будет. Устал я от вас, потаскухи. Швейба, гони к черту этих б...дей! Да посмотри, где там Антошка запропастился. Что-то раскис малец с непривычки.
       Вскоре, несмело переступив порог, вошел Пономарев. Не смея поднять глаз, он смущенно переминался у двери, взволновано комкая в руках папаху.
       - Оклемался, братец, - оживленно окликнул его барин. - Чего топчешься у порога, проходи к столу. Чего краснеешь? Ну распечатали бабы первачка. Эка невидаль! Слушай-ка, а ведь мы с тобой теперь молочные братья! Надо же! Ты знаешь, кто такие - молочные братья?! Это мужики, которые одну бабу топчут!
       Степанищев хлопнул себя по коленям и расхохотался, наблюдая за впечатлением, которое он произвел на Антона.
       - Ну что ж, давай выпьем по такому случаю. Такое событие обязательно нужно отметить.
       В отличие от вчерашнего ужина, парень не стал отказываться и отодвигать в сторону предложенную чарку. С отчаянной решимостью он опрокинул в рот обжигающую жидкость. Набежавшее тепло словно волной смыло робость и стеснение. Антон уверенным жестом отломил полкруга колбасы, походя захватил попавших под руку закусок и, усевшись рядом с барином, на полный рот заработал челюстями. Злость и остервенение, точно защитная реакция на происходящее били из него неукротимым ключом. Степанищев со снисходительной усмешкой одобрительно кивнул и снова наполнил чарки...
      
       ... Спустя час барин с холопом сидели за столом пьяно обнявшись в одних нательных рубашках и плели друг другу всякую несуразицу.
       - Ну что, брат, выпьем! - пьяно икнув, поднял осоловелые глаза на Антона Степанищев.
       - Выпьем! - согласно махнул рукой парень и сшиб под стол блюдо с остатками поросенка.
       Звякнули чарки и под стол уже полетела очередная пустая бутылка.
       - А давай, брат, споем! - на миг протрезвев, предложил вдруг барин.
       - Давай споем! - с готовностью кивнул парень и детским фальцетом затянул:
       То не ветер ветку клонит.
       Не дубравушка шумит,-
       То мое сердечко стонет,
       Как осенний лист дрожит.
       Не житье мне здесь без милой.
       С кем пойду теперь к венцу?
       Знать, судил мне рок с могилой
       Обвенчаться молодцу...
       - Не-а, не так, - пьяно покачал головой Степанищев и густым баритоном прогудел: "Знать в жаркой баньке мне с бл... щей, кувыркаться молодцу...". - Слушай, Антошка, что ты тоску наводишь. Повеселей чего знаешь?
       - Знаю! - снова кивнул головой парень и, набрав в грудь воздуху завопил:
       С ярмарки ехал ухарь-купец,
       Ухарь-купец, молодой удалец...
       - "...Встретил он девку и целке п..ец" - похабно подхватил, перебивая, барин и рассмеялся. - Нет, Антошка, хреновый ты певец. Вот, послушай, я тебе нашу, гусарскую спою. Наш человек - Денис Васильевич Давыдов - написал. Слыхал о таком? Ну, тогда слушай.
       Барин посерьезничал. Оправил пышные гусарские усы, пьяные глаза подернулись поволокой и из широкой груди полились проникновенные слова романса:
       Не пробуждай, не пробуждай
       Моих безумств и исступлений,
       И мимолетный сноведений
       Не возвращай, не возвращай!
       Не повторяй мне имя той,
       Которой память - мука жизни.
       Как на чужбине песнь отчизны
       Изгнаннику земли родной.
       Не воскрешай, не воскрешай
       Меня забывшие напасти,
       Дай отдохнуть тревогам страсти
       И ран живых не раздражай.
       Иль нет! Сорви покров долой!..
       Мне легче горя своеволье.
       Чем ложное холоднокровье.
       Чем мой обманчивый покой...
       - Ну как, понравилась песня, - покосился барин на доверчиво прильнувшего к его плечу парня. Тот не ответил. Степанищев удивленно отодвинулся и развернул к себе слугу. На лице пьяного вдрызг Антона застыла благостная улыбка. Он спал...
       ... Антон спал и ему снился дом. Пришла весна, зазеленел нарядным убранством овраг. Внизу весело звучал звонкоголосый ручей из лесного ключа словно соперничая с заливистым соловьем, что спрятался в ближних зарослях краснотала. У перелаза стояла Стеша в белом подвенечном сарафане и нарядном кокошнике. Самого Антона, спускаясь по склону вел под руку барин, прижимая другой рукой икону для благословения. Добродушный и милостивый, он проникновенно выводил мотив: "Не пробуждай, не пробуждай...". И всем вокруг было легко, радостно, светло. Антон еще раз улыбнулся во сне.
       - Значит, понравилась, - заключил барин, пьяно мотнув головой. - Эй, Швейба, зови дворню. Пусть парня спать уложат. Ишь, как сопит пьянчужка сопливый.
       Потрепав добродушно за кудри спящего Антона, барин прижал к груди его голову и, расслаблено привалившись к стенке, затянул новую песню На сей раз простую, мужицкую:
       Загулял, загулял, загулял,
       Мальчонка, парень молодой, молодой...
       Барин сонно клюнул носом, встрепенулся и продолжил было снова: - "Загулял, загу...", - но утих и захрапел в хмельном угаре.
       Швейба выскочил в челядскую и через минуту вернулся с барскими слугами. За ними прошмыгнул в надежде поживиться и Прошка Рябцев. Пока шинкарь с дворней возились с уснувшим барином, проворный приказчик суетливо подскочил к уже знакомому столу, окинул его голодным взглядом и, торопливо хлебнув из недопитой чарки, с жадностью принялся обгладывать объедки барской трапезы...
       Слуги бережно, стараясь не потревожить спящего хозяина, подняли его в спальню и осторожно уложили в уже разобранную постель, тихо прикрыв за собой дверь. Пьяного Антона, напротив, небрежно втащили волоком за шиворот и грубо швырнули на лавку. Безвольно повисшая голова парня гулко стукнулась о доски.
       - Эй, осторожно, таки, - обеспокоено укорил Швейба за грубость. - Человек, таки, а не куль с зерном.
       - Цыц, жид, - злобно прошипели мужики, - ты нам не указ. Не куль с зерном, а мешок с дерьмом. Барскую ласку терпит, стерпит и мужицкую...
       Презрительно сплюнув, дворовые потянулись к выходу, оттерев к стене оробевшего еврея. Как шкодливый кот, захваченный на месте преступления, воровато облизываясь юркнул следом и Прошка...
       - Прост как свинья, а лукав как змея, - сокрушенно заключил шинкарь и против обыкновения сердито плюнул под ноги, как это только что сделали барские слуги...
      
       Сладко вино, да горько похмелье... С трудом открыв отяжелевшие веки, Антон силился понять что с ним случилось. Почему вдруг уплыла из под ног земля. Почему вдруг зашатался и угрожающе стал надвигаться на него потолок. Почему в ознобе, по-старчески мелко, задрожали молодые, крепкие и надежные руки. Откуда взялся этот непонятный ком, подкативший к горлу и настойчиво рвущийся вон. Кубарем скатившись вниз на непослушных ногах, парень, следуя инстинкту, ничком склонился над стоявшим в углу помойным ведром, освобождая разрывавшееся нутро от омерзительной блевоты и вместе с ней выплескивая наружу не менее отвратительные воспоминания вчерашнего дня...
       - Что, брат, хреново? - хмуро посочувствовал высунувшийся из своей комнаты барин с обвязанной мокрым полотенцем головой. - Мне тоже не лучше. Состояние такое, будто дерьма нахлебался или кавалерийский полк во рту на постое ночевал...
       Зябко кутаясь в стеганный халат, Степанищев жадно припал к ковшу с ледяным рассолом.
       - Фу-у-у, кажись, отлегло маленько, - облегченно выдохнул барин и протянул ковш Антону: - Будешь?
       Парень было протянул руку, но очередной приступ рвоты швырнул его обратно к помойке...
       - Ничего, ничего, - понимающе усмехнулся уже оживший барин. - С непривычки бывает. Научишься и водку жрать, и девок драть...
      
       - А что сегодня желает, таки, великодушный пан, - елейным голоском пропел шинкарь, угодливо поднеся Степанищеву на подносе чарку перцовой и тарелку с мочеными яблоками. - Может снова насчет баньки распорядиться...
       Хитрому еврею уже второй день не давал покоя пухлый бумажник барина. Душа прожженного торгаша и сквалыги страдала и маялась. Она судорожно искала проторенную дорожку и надежный способ, чтобы выудить побольше банкнот из вожделенного кошелька. Когда Степанищев брезгливо отмахнулся от продолжения банной истории, Швейба приуныл. Горестно вздыхая, обнюхивающей трусцой охотящейся лисы он по обыденной привычке осматривал свое обширное домашнее хозяйство. Неожиданно пронырливый взгляд зацепился за припорошенные снегом повозки Степанищева под навесом. В маленьких, колючих глазках скряги вспыхнул алчный блеск. Швейба вдруг оживился, юрко крутнулся на месте и, словно вспомнил о чем-то важном и неотложном, торопливо засеменил в дом.
       Степанищев уныло мерил комнату шагами, мрачно размышляя, чем бы ему скоротать этот день, когда в приоткрытую дверь осторожно просунулась пейсатая голова жида.
       - Великодушный пан, таки, скучает, - участливо пропел Швейба. - Пану, таки, муторно...
       - А ты что? Повеселить меня приперся, чертов бисерник, - хмуро огрызнулся Степанищев. - Что, петь-танцевать будешь?..
       - Великодушный пан, таки, смеется над старым Швейбой,- скромно потупил глаза жид. - Какой, таки, из старого Швейбы танцор?! Да и голос старого Швейбы вряд ли понравится великодушному пану.
       - Да уж, действительно, осточертел ты мне своим скрипом, - согласился Степанищев. - Так, какого хрена тебе нужно?
       - Старый Швейба, имеет к великодушному пану коммерческое предложение, - с какой-то особой торжественной решимостью заявил вдруг шинкарь. - Не желает ли великодушный пан стать компаньоном старого Швейбы...
       - Как-кое предложение? Чьим-чьим компаньоном? - полезли на лоб глаза от удивления у ошарашенного Степанищева. - Ты белены с утра объелся или как?
       - А чему, таки, великодушный пан удивляется, - спокойно возразил шинкарь.
       Он уже нащупал свою золотую жилу и теперь только смерть могла заставить его отказаться от задуманного. - Да, старый Швейба имеет выгодное коммерческое предложение и предлагает великодушному пану стать компаньоном.
       Одержимое упрямство скупца позабавило Степанищева. Он взял ковш с рассолом, присел на край кровати и прихлебывая "опохмелительный бальзам", вопросительно уставился на Швейбу.
       - Ну и чего ты придумал, жидомор? - недоверчиво хмыкнул барин.
       - Вчера любознательный слуга великодушного пана с большим интересом расспрашивал старого Швейбу вон про те дымари, что виднеются пану из его окошка, - шинкарь приглашающим жестом кивнул в сторону окна. - Старый Швейба заметил молодому герою, что под теми дымарями варится золото...
       - Да по мне, что золото там варится, что дерьмо парится, без разницы. Ну и пусть варится. Я то тут при чем? - недоуменно пожал плечами Степанищев.
       - Какой же, таки, великодушный пан, нетерпеливый, не хочет понять выгоды, - разгорячено тряхнув пейсами, гнул свое Швейба.
       - Да о какой выгоде ты мне голову морочишь. Вьешься вокруг скользким угрем, - разозлился, сжимая кулаки Степанищев. - Либо говори толком, либо пейсы к чертям собачим с корнем повыдергиваю...
       - Так я ж, таки, толком и говорю, что в тех варницах варится соль, - невозмутимо продолжал жид, на всякий случай отступив к двери на безопасное расстояние. - Великодушный пан покупает ту соль, везет домой и там продает с прибылью. Вот и все дела! У старого Швейбы как раз, таки, есть для великодушного пана подходящий запас соли. Только из глубокого уважения к пану отдам за самую маленькую цену. Только из уважения...
       - Ты сдурел или притворяешься? А может, надо мной издеваешься? - вопросительно прищурился Степанищев. - Куда я, по-твоему, должен деть твой "подходящий" запас соли? По карманам рассовать!? И почему ты решил, что я должен домой ехать. Что же, я две недели сюда тащился только для того, чтобы рожей твоей жидовской полюбоваться. Вот, дескать, соскучился скукой смертельной. Где же ты был разлюбезный Швейба со своим коммерческим предложением раньше... Так что ли?
       - А панский обоз? - спокойно спросил Швейба.
       - Что обоз? Причем тут мой обоз? - не понял Степанищев.
       - Ну зачем, великодушному пану тащить за собой такой большой обоз. Тож, таки, такая большая обуза. Лошадей корми, дворню доглядывай. А тут великодушный пан загружает свой обоз солью и отправляет его домой, а сам спокойно, налегке путешествует себе дальше. Нет, вы посмотрите какую выгоду не видит пан. Осенью пуд соли на ярмарке в Бахмуте стоил 15 копеек. Сейчас, пока тихо и спросу нет, цена упала до 10-ти копеек. Швейба, глубоко уважая пана, отдает ему свою соль по 9 копеек. Дома пан ее продаст по 18 копеек и получит двойную выгоду. Чего еще не понятно пану?..
       Швейба так разгорячился в своих рассуждениях и увлекся коммерческими расчетами, что совсем забыл о страхе и вел себя чуть ли не ровней Степанищеву, уже представив его своим полноценным компаньоном.
       - Обоз отправить домой, говоришь, - Степанищев задумчиво покрутил ус, выглядывая из окна на дымящиеся солеварни.
       "А ведь дело говорит, чертов жид, - размышлял он. - Чего, действительно, за собой обузу таскать. И правда, загрузить соли, продать и оправдать дорожные расходы. Но с другой стороны..."
       - А как же мне до Лисьей балки добираться без обоза, - уже вслух спросил Степанищев.
       - Осмелюсь спросить великодушного пана, а что за оказия ведет его к Лисьей балке? - полюбопытствовал шинкарь.
       - Да старый друг мой и сослуживец Шахновский давно уже в гости звал, да все не досуг было. А тут собрался. Пожалуй, завтра в путь тронусь.
       - Покорнейше прошу прощения. Не к Семену ли Михайловичу Шахновскому спешит великодушный пан.
       - Да, - искренне удивился Степанищев. - А ты откуда знаешь его!?
       - Кто же в Бахмуте не знает пана Шахновского! - всплеснул руками шинкарь. - Считай, таки, все соляные варницы сегодня ему принадлежат. Вон, на площади, слева от церкви, каменный дом. Пан Шахновский к осени отстроил. Как раз две недели назад пан Шахновский изволил приехать самолично из Лисьей балки, со своего имения в Бахмут, с инспекцией солеварен...
       Швейба не успел договорить, как неожиданно увесистая оплеуха отбросила его в угол комнаты. Следом, бешено вращая бельмами грозно надвигался Степанищев.
       - То есть, как так приехал!? Две недели назад!! Жидовская морда, ... твою мать! Сволочь! Уши поросячьи!! Какого же хера ты меня в своем клоповнике маринуешь...
       - Таки ж, великодушный пан не спрашивал, - потирая ушибленные бока и уворачиваясь от барских кулаков, кряхтел Швейба. - Откуда знать бедному шинкарю по какому делу приехал пан...
       Злобным пинком Степанищев вышиб несчастного еврея из комнаты и зычно крикнул в распахнутую дверь:
       - Антошка, хватит прохлаждаться. Вели лошадей запрягать. Готовь мой возок. К другу, в гости, едем...

    Глава 3.

      
       Удивительна и необыкновенна судьба донецкой степи. Изрезанная, как межами, вдоль и поперек шляхами и сакмами, она жила глубокой, захватывающей, невероятной своими проявлениями жизнью. Время вместе с безмолвными свидетелями - седыми курганами и "каменными бабами" - вело нескончаемо долгую летопись степной истории. Истории, полной превратностей и трагической борьбы, радостных побед и горьких неудач.
       С первой половины XIII века необъятная степь становится ареной борьбы русских с Золотой ордой. Разрушительные набеги ордынцев привели к запустению и обезлюденью степи, превратив ее в Дикое поле.
       После падения Орды Дикое поле отделяло Русское государство от Крымского ханства. Теперь уже крымские татары по трем дорогам - Кальмиусскому, Муравскому и Изюмскому шляхам - совершали грабительские походы на русские и украинские земли.
       В конце XV - начале XVII вв. началось освоение Дикого поля украинскими и русскими крестьянами - беглецами. Беглый люд устремлялся от барской кабалы в степь с плодородным черноземом, обилием дичи и рыбы. А главное, в поисках вольной и счастливой жизни. Они обживали поросшие лесом речные долины и балки, осваивали нетронутые земли, отражая татарские набеги. Так появилась Слобожанщина - Слободская Украина. Сюда, в период освободительной войны украинского народа против шляхетского господства и братского объединения с Русским государством, стало уходить много крестьян, казаков, горожан. Переселенцы получали поддержку со стороны правительства, стремившегося прикрыть свои южные границы. Новоприбывшие наделялись землей, получали помощь деньгами и зерном для посева. Они сохраняли право на казачью военную организацию.
       Но вслед за стихийными народным потоком шла военно-правительственная колонизация. Для укрепления сил на южных рубежах, борьбы с татарами и ликвидации казацкой вольницы, а также ускорения хозяйственного освоения южных степей царское правительство заселяет их иноземными колонистами. Правительственный Сенат весной 1753 г. издал указ о поселении на свободных территориях на правом берегу Донца между реками Бахмутом и Луганью сербов, болгар, венгров и других выходцев из Балканских стран православного исповедания, бежавших из-под турецкого ига и находившихся на территории Австрии. Повелением императрицы Елизаветы была утверждена новая волость - Славяно-Сербия.
       Из поселенцев, которых привели воинские командиры Иван Шевич и Радко Прерадович были сформированы два гусарских полка. В числе первых в той команде был и молодой ратник Ивица Шахович, ставший в одночасье по необъяснимой воле полкового писаря Иваном Шахновским. В последствии новообращенный украинец был пожалован государыней Екатериной Великой за храбрость и преданность дворянством и офицерским званием, но новое имя за ним так и закрепилось, как и пожалованные императрицей земли. Так в донецкой степи пустил корни род Шахновских...
      
       ... Лошади резво вынесли возок на городскую площадь и, перемахнув ее в два приема, остановились у каменного двухэтажного особняка. Степанищев, не дожидаясь пока Антон осадит лошадей, на ходу выскочил наружу и по-молодецки взбежал к парадному.
       - А-а, дьявол, - чертыхался он, топчась у закрытой двери и нетерпеливо дергая витой шнур входного колокольчика. - Вымерли все, что ли? Или с ночи не проснутся?!
       Барин остервенело забухал сапогом в дверь.
       - Чего изволит пан! По какому делу? Как доложить?.. - залепетал выскочивший навстречу перепуганный слуга.
       - П..шел прочь! Как доложить, что доложить, - прохрипел Степанищев, грубо отодвинув оторопевшего лакея в сторону. - Я сам о себе доложу...
       Уже в гостиной, сбросив прямо на пол тяжелую волчью доху, он загромыхал на весь дом:
       - Где этот капиталист задрипанный! Собирается он друга встречать-привечать или нет!
       - Вот уж, действительно, Гришку Степанищева, как горбатого, только могила исправит, - донесся откуда-то сверху веселый голос хозяина. - как был ворчуном и грубияном, так им и остался.
       По широкой лестнице навстречу Степанищеву порывисто и легко сбежал Шахновский. Рослый Семен Михайлович напротив друга выглядел худощавым и стройным юношей. Румяное, гладко выбритое лицо дышало здоровьем и свежестью. Густые, смоляные слегка курчавые волосы едва тронула седина. А карие глаза лучились молодым задором и энергией. На удивление этот малороссийский провинциал был одет с модной европейской изысканностью. Элегантный шерстяной костюм, шелковая рубашка и цветной шейный платок свидетельствовали о хорошем вкусе и утонченных светских манерах хозяина.Лишь одно роднило его со старым, армейским другом - залихватски закрученные, черные, как смоль, гусарские усы...
      
       Друзья крепко обнялись и горячо, по русскому обычаю троекратно, расцеловались.
       - Ну, здравствуй! Здравствуй, бирюк старый! Решился-таки выбраться из своей глухой берлоги, - приветствовал Шахновский неожиданного гостя. - А я слышу, что на постоялом дворе какой-то грозный барин остановился. Куролесит, страх на всю округу наводит. И невдомек мне, что это господин штабс-ротмистр Степанищев собственной персоной объявился, молодость вспоминает...
       Шахновский слегка отодвинулся и не выпуская старого друга из объятий стал внимательно его рассматривать.
       - Изменился, Григорий Васильевич, изменился. Заматерел, что тот волк-одиночка. Усы только прежнего Гришку Степанищева и напоминают. Да характер буяна тоже прежний...
       - Не знаю, насколько я сам заматерел, а вот двух матерых волчищ пока к тебе добирался со слугой в степи завалил, - самодовольно покручивая усы, прогудел Степанищев.
       - Что забияка ты отчаянный, давно известно, - снисходительно похлопал друга по плечу Шахновский. - Но, вот, что еще и хвастунишка немалый, слышу впервые. Если бы тут слоны водились?! Наверняка сказал бы, что и со слоном справился...
       - Что-о-о!!! Ты мне не веришь?!! Столько лет меня знаешь и не веришь?!! - вскипел Степанищев. - Значит, вру я по-твоему! Ах ... твою мать! Антошка!!! Где ты там, тащи наши трофеи. Эй, ты, как тебя там, ну-ка зови скорее сюда моего слугу.
       Разъяренный барин схватил за шиворот подвернувшегося лакея Шахновского и швырнул к двери.
       - Я вру! - метался он по гостиной как загнанный зверь. - Это я, Степанищев не справился с волками! Это я на охоте обосрался!!! Ну где там Антон?!
       - Да успокойся ты, ураганище. Весь дом верх дном поставил. Верю-верю, - с притворным испугом замахал руками развеселившийся буйством друга Шахновский. - Ну буян, ну не угомонная душа. Вот уж, действительно, не властны годы над твоим характером...
       И Шахновский увлек еще не остывшего сослуживца наверх, в свой кабинет.
      
       Просторный кабинет хозяина поражал скрупулезной продуманностью интерьера. Обставленный без излишней роскоши, он располагал не только к работе, но и отдыху, и задушевной беседе. Три выходящих в сад окна обеспечивали достаточно света, а в жаркий летний день тенистой прохлады. Вдоль глухой стены расположились красного дерева шкафы с множеством книг. Ближе к окнам стоял широкий стол с черным кожаным креслом. На зеленом сукне просторной столешницы с армейской аккуратностью лежали стопки деловых бумаг, книги с закладками, рулоны каких-то карт и схем, прочие необходимые хозяину для работы мелочи. В противоположном углу возле дышавшего теплом камина стояла пара глубоких кресел и обтянутый шелком просторный диван. Особый уют и теплоту придавала комнате изумрудно-зеленая шелковая драпировка стен. На высоких, так же красного дерева, резных подставках по углам стояли бронзовые канделябры. А в центре, на наборном паркетном полу, лежал светлый ворсистый ковер.
       Шахновский усадил Степанищева в кресло у камина и достал из шкафа пузатый графин и хрустальные стопки.
       - Ну что, за долгожданную встречу! - предложил он, разливая по стопкам коньяк.
       - Да уж, со свиданьицем, - с готовностью подхватился Степанищев и, чокнувшись, быстро опрокинул содержимое стопки в рот. - Фу-у, клопами отдает. Как можно такое дерьмо пить...
       - Э-э, брат, это напиток иноземный. Французы придумали. Больших денег стоит, - заметил Семен Михайлович, отхлебывая маленькими глотками и смакуя коньяк. - Потому и вкус у него особый, нам не привычный.
       - А что ты хочешь! У этих лягушатников все через ж...пу делается, - с солдафонским простодушием заключил Степанищев. - Как сделано, такой и вкус.
       Шахновский поморщился от откровенного хамства, но промолчал. Григорий Васильевич не заметил недовольства друга и, бесцеремонно подхватив со стола графинчик, снова наполнил свою стопку и выпил.
       - Богато живешь, Семен, богато..., - протянул Степанищев, по-хозяйски оглядывая покои. - С царским размахом...
       - Да полно тебе, какой в доме может быть размах, - сдержанно усмехнулся Шахновский. - Размах должен быть в делах. А это, так себе...
       - Да-да, в делах, - рассеянно пробормотал Степанищев.
       Поудобнее устроившись в кресле, он все еще вертел головой по сторонам, оценивая дом друга и мимоходом прихлебывал из стопки не приглянувшуюся ему обжигающую янтарную жидкость.
       - Мне тут, намедни, тоже дело предложил один "компаньон"..., - пробормотал он просто к слову, не ожидая живого интереса хозяина.
       - Это что же за дело такое ты уже нашел? Кто компаньон? На каких условиях? - встрепенулся Шахновский, услышав о коммерции. - А говоришь, Григорий, не предприниматель. Вон, какая деловая жилка у самого...
       Польщенный похвалой, с видимым самодовольством Григорий Васильевич вкратце пересказал другу утренний разговор со Швейбой.
       - Ай-да, Швейба! Ай-да, чертов жид! - рассмеялся Шахновский. - Никому проходу не даст, старый скряга. Говоришь, соль предлагал по выгодной цене? Из чувства глубокого уважения себе в убыток? Да он моих управляющих на варницах уже до трясучки довел. За каждую копейку до посинения торгуется, свою выгоду из нутра вытянет. Да-а, Григорий, неважный из тебя коммерсант. Уже на первой сделке тебя компаньон чуть не нагрел. Вот после обеда...
      
       Шахновский не успел договорить, как в дверь постучали и в кабинет робко просунулся Антон. Веселая улыбка вмиг улетучилась с враз окаменевшего лица хозяина.
       - Кто такой? Почему без спроса? - процедил он сквозь зубы, пригвоздив парня к порогу ледяным взором.
       - А-а! Это мой крестничек Антон, - оживился Степанищев, выбираясь из глубокого кресла. - Вот он тебе сейчас и расскажет все, подтвердит, как мы с ним с волками расправились. Знаешь, Семен, мы еще вчера с ним такое отчебучили...
       - Да-да, - сухо кивнул Шахновский и, не обращая внимания на болтовню друга, перевел суровый взгляд на замершего рядом с Антом лакея. - Савелий, в чем дело? Ты что забыл, что в этом доме слуги не имеют права проходить дальше гостинной!? Кто позволил...
       - Семен, ты что? - опешил Степанищев. - Этот холоп мне жизнь спас. Если бы не он, матерый как телку бы горло перехватил, уже бы и косточки обглоданные в степи снегом замело. Он сегодня моя главная надежа. Ты не гляди, что молодой, он...
       Шахновский досадливо махнул рукой, прерывая взволнованную тираду гостя и невозмутимо вновь повернулся к своему слуге.
       - Отведи парня в людскую и распорядись насчет обеда, а сам ступай на конюшню к Петру. Он знает, что делать...
       Выпроводив дворовых, Шахновский наконец повернулся к удивленному и растерянному Степанищеву. С пугающей невозмутимостью он принялся укорять Степанищева:
       - Извини, Григорий, но у меня свои порядки и правила поведения. Холоп должен знать свое место. Холопам я привык приказывать и строго требовать неукоснительного повиновения. С ними я свои дела не обсуждаю...
      
       Действительно, Семен Михайлович Шахновский был не из той категории людей, кто "и жить торопится, и чувствовать спешить". Не только в одежде и светских манерах он разительно отличался от своего друга, но и характером он был прямой противоположностью Степанищева. В отличие от грубого и неотесанного мужлана и циничного распутника Григория Васильевича, Шахновский при всем своем аристократическом лоске отнюдь не был сибаритом.
       Человек света, которому присущи невозмутимость и хладнокровие, обязательность и непреклонность, Шахновский как бы подчеркивал незыблемость своей барственности и господствующего статуса. Вместе с тем светская тактичность, обходительность и выдержка мирно соседствовали с такими более "простыми" качествами, как трезвая расчетливость и предприимчивость, бульдожья хватка купчика-скопидома. Будучи дворянином в четвертом поколении, Семен Михайлович очень четко представлял свое место в кастовой иерархии, умел держать дистанцию и никогда не опускался до панибратства с теми, кого считал ниже своего уровня.
      
       ...- Холоп не должен пользоваться великодушием своего хозяина, иначе он становится плохим слугой и работником, - высокомерно завершил свое назидание Шахновский.
       - Я твои порядки, братец, менять не собираюсь, - задохнувшись от неожиданного нахлынувшего гнева, отчеканил побелевший Степанищев. - Но и ты, будь любезен, позволь мне самому решать, как со своими холопами обращаться. Аль забылось, как в турецкую кампанию на одной попоне у костра всем гуртом грудились. Друг друга не сторонились, ни барин, ни плебей...
       Степанищев порывисто поставил на стол недопитую стопку и быстро вышел из кабинета.
       - Антошка, - остановил он выходившего из дома следом за лакеем парня. - Давай доху сюда и возок подгоняй к крыльцу. Едем...
       - Да погоди ты, торопыга, - миролюбиво подхватил за руку Степанищева Семен Михайлович и настойчиво подталкивая его обратно в кабинет. - Григорий, ты что, в конце концов! Из-за какого-то пустяка разругаемся в дым, что ли? Из-за холопов крест на нашей дружбе поставим?
       Шахновский подошел к столу и снова разлил по стопкам коньяк.
       - Ну, мир что ли? - обезоруживающе улыбнулся он, подавая стопку угрюмому Григорию Васильевичу. - Горяч ты, братец, горяч. Тебе бы печью на моих варницей работать, никакого угля не нужно, день и ночь бы соль парили. Кстати, после обеда покажу тебе свое хозяйство и предложение обсудим одно, "коммерческое". Не бойся, я не жид-скареда. Наживаться не буду...
      
       Предприимчивость и расчетливость Семену Шахновскому достались он деда. Это благодя ему, Петру Шахновскому, началась активная хозяйственная деятельность на ранговой даче в районе Белой Горы, который с кипучей энергией созидателя принялся поднимать и обустраивать пожалованные государыней отцовские земли. Этому способствовало и удобное расположение Шахновского хутора - близость леса и реки, и плодородный чернозем под пашню, и выходящий почти наружу угольный пласт. Так поблизости от зажиточного поместья появилась шахта, а позже и эти бахмутские соляные варницы, работающие на собственном угле.
       Соляной промысел был весьма доходным. Ведь в этом жизненно важном продукте нуждались постоянно и все. И стар, и млад, и принц, и нищий. От того эти невзрачные с виду сероватые крупинки приносили их владельцу постоянный стабильный доход. "Курочка по зернышку клюет, курочка яйца золотые несет...".
       Процесс получения соли был длительным и трудоемким. Из пробитых в земле колодцев черпали природный соляной рассол. А в варницах, в огромных котлах шла постоянная варка - "кипеж", за которой наблюдал специально приставленный мастер-солевар. Как только в котле появлялись первые кристаллики, туда добавлялась новая порция рассола. И так час за часом, день за днем, непрерывно шел этот процесс. До тех пор, пока рабочие не начинали по команде солевара сгребать к краям котла сыроватую сырую кашицу и вываливать ее на деревянные помосты для просушки. Готовый продукт в рогожных мешках свозили на соляные склады, прежде чем он отправлялся бесконечными и многочисленными дорогами на большие ярмарки и мелкие базары, в богатые магазины и бедные лавки, а оттуда через денежные кошельки мелкими ручейками растекался дальше, в еще более неизвестном направлении. Но с одной известной целью - поддержание жизни. Вот так из воды, огня и дыма получалось золото...
      
       Степанищев с удивлением и любопытством ходил меж котлами вслед за Шахновским, прислушиваясь к его разъяснениям и стараясь вникнуть в неведомый процесс и понять в конце концов, что же за "золото" такое варится в этих пугающе бурлящих чанах, окутанных густым туманом. Но, ничего не поняв, он заскучал и безучастно плелся вслед за оживленным и деловитым Шахновским.
       - Знаешь, одно время соль даже роль денег в некоторых странах выполняла, - не замечая скучающего вида друга, тем временем посвящал его в соляную историю Шахновский. - Представляешь, в Китае из вот этой неприглядной массы лепили "пирожки" и ставили на них императорское клеймо. Вот и готова была монета. Хочешь сам съешь, хочешь другому заплати. А вот видел когда-нибудь звездную дорогу на небе в ясную ночь? Звездочеты ее Млечным путем называют, вроде как боги из кувшина нектар свой разлили. А в Украине та дорога Чумацким шляхом зовется. Это от того, что ехали как-то чумаки с солью к вам, в русские земли, а у них мешок развязался, вся соль по пути и высыпалась. Вот убытков то было...
       Разомлевший и хмельной после сытного обеда и уставший от непривычной прогулки Степанищев с сонным равнодушием согласно кивал в ответ.
       - Какую цену назначил тебе "компаньон"? - легонько толкнул Шахновский в бок заскучавшего друга. - По девяти копеек за пуд? Вот пройдоха. Сейчас ей красная цена не более восьми копеек. Зимой спрос невелик, основной расход уже прошел. Поэтому перекупают подешевле, складируют до весны, когда цены снова вверх пойдут.
       Шахновский с уверенностью заправского солеторговца стал посвящать Степанищева в коммерческие подробности. Почуяв выгоду, тот встрепенулся от дремотного состояния и стал внимательно прислушиваться к рассуждениям приятеля.
       - Слышал, ты обоз за собой знатный тащишь, - между тем продолжал Шахновский. - Дескать, не меньше чем у матушки Екатерины Великой был, когда она решила по империи прокатиться. И старый жид предложил тебе его солью загрузить?
       - Да какой там большой, - замялся пристыженный Степанищев. - Подумаешь, десяток повозок было, с фуражом да провиантом. Что же мне в дальнюю дорогу верхом, одноконь, отправиться нужно было?! Слушай, Семен, может он действительно мне не нужен? Загрузить его солью и отправить домой, к чертовой матери...
       - Знаешь, Григорий, сейчас ты этим обозом вряд ли обогатишься. Тут воистину, "за морем телушка полушка, да рубль перевоз". Чтобы выгода была ощутимой, этим нужно заниматься постоянно, - резонно заметил Шахновский. - В одном жид прав. Нечего тебе за собой обузу таскать. Пока зимник стоит, все же загрузи его и отправь домой, хоть дорожные расходы оправдает. На будущее мы поступим разумнее. И об этом, без спешки, сейчас у меня и поговорим...
      
       За окнами начали сгущаться сумерки, когда друзья вернулись в кабинет и расположившись у теплого камина повели неторопливых разговор о деле, случайно подсказанном хитрым шинкарем.
       - Вот, смотри, Григорий, - увлеченно начал любимые рассуждения Шахновский. - У меня на Белой Горе в имении сейчас только бабы остались, дети малые да старики немощные. Остальной люд весь при деле. Кто уголь рубит, кто соль варит. А чем твои мужики сейчас заняты? У баб возле подола сидят да печкой тараканов считают? А холоп, Григорий, от безделья портится.
       - Ну, у меня не забалуют, - попробовал возразить Степанищев. - У меня все при деле. Кто в лесу, кто на поскотине. Бабы при холстах...
       - Григорий, ты прости меня за грубость, - саркастически усмехнулся в ответ Шахновский. - Но ты, деревенщина неотесанная. "В лесу, на поскотине". Это все обычная рутина, работа внутри хозяйства, просто для его поддержания, чтобы не развалилось. Это все равно, что захотел ты поесть, ты поел. Захотел поить - напился. Такая работа - иллюзия, а не работа. Настоящая работа должна приносить прибыль. Много ли тебе прибыли приносят бабьи холсты да два воза дров, которые в твоих же печках и сгорают.
       - Не пойму, Семен, к чему ты клонишь, - развел руками Степанищев. - И не работают плохо, и работают, тоже не так...
       - Предлагаю тебе настоящее компаньонство. Присылай мне сезонных рабочих на варницы или на шахты. Соль и уголь - товар, продавая который я получаю деньги...
       - А мне-то какая с того выгода? - все еще не понимая, удивленно уставился Григорий Васильевич.
       - Твоя выгода, - переспросил Шахновский и, испытующе взглянув на Степанищева, предложил: - Десятина с каждого пуда соли или угля. В зависимости от того, куда людишек твоих приставим. Глядишь со временем свою варницу купишь или шахту откроешь, а у тебя уже и работники готовые будут...
       - Слушай! А ведь дело говоришь, что-то прикинув и взвесив, оживился вдруг Степанищев. - Дело ведь, брат, говоришь, дело... Пожалуй, я тебе даже сейчас своих мужиков оставлю...
      
       Ранним утром, едва проснувшись в доме Шахновского, Григорий Васильевич позвал к себе Антона.
       - Значит так, Антошка. Беги скоро на постоялый двор к Швейбе и пришли сюда Прошку, Пусть, стервец, немедля сюда поспешает. Мужики же пусть наши повозки проверят как след, к дороге готовят. Дело появилось, Антошка. Ах, какое дело, крестничек. Ты там за мужиками присмотри, построже с ними. А то, видать, без барского глазу обленились, бока пролежали от безделия. Давай, поспешай...
       Выпроводив парня, Степанищев в халате на голое тело широкими шагами мерил комнату и возбужденно потирал руки. В голове барина роились мысли - одна заманчивее другой. От радужных перспектив у него сладко закружилась голова и он весело принялся намурлыкивать какой-то бодренький мотив...
      
       Старый Швейба стоял у конторки и проверял какие-то, только ему ведомые, пометки в старом толстом гроссбухе, когда у окна мелькнула знакомая папаха.
       - Приветствую молодого лыцаря, приветствую..., - слащаво запел шинкарь, выскакивая на крыльцо. - А старый Швейба, таки, уже затосковал без славного героя. Не с кем старому Швейбе словом перемолвиться, не от кого старому Швейбе новостей, таки, узнать.
       Из-под косматых бровей на Антона вперился цепкий, пытливый взгляд прожженого пройдохи.
       - Здравствуй-здравствуй, дядька Иосиф, - приветливо улыбнулся жиду парень. - Когда же мне с тобой лясы точить, разговоры строчить, коли барин все время при себе держит. А новости откуда мне в барской людской знать. В доме Шахновских порядки строгие. Там холопа дальше порога не пускают. Ведаю только, что баре долгие разговоры промеж собой в господских покоях вели. На варницы с обеда наведались. Я, дядька Иосиф, тож поглядел, как "золото варится". Теперь, вот, по делу поспешаю. Барин велел обоз к дороге готовить...
       - То есть, как к дороге, - забеспокоился Швейба. - А как же расчет за постой? Как же мое предложение? Мы же, таки, хотели компаньонами...
       - Все, дядя, - рассмеялся Антон. - Кончилось ваше "компаньонство". Теперь барин с Шахновским какие-то серьезные дела замышляет. Я краем уха слышал, что серчает шибко, дескать, обмануть ты его хотел, поживиться...
       - Я хотел обмануть великодушного пана, - закатил глаза еврей. - Да кто, таки, мог такое подумать. Старый Швейба всегда с полным почтением относился к великодушному пану. Пан всегда пользовался доверием старого Швейбы. Однако, расчет...
       - Я думаю так, дядька Иосиф, - притворно нахмурив брови подвинулся к уху еврея Антон. - Прятаться тебе нужно. А то барин сильно осерчалый. Отдаст сполна по долгам. С процентами...
       И весело, с мальчишеским озорством, подмигнув обескураженному шинкарю, Антон побежал в людскую, где в ожидании томилась остальная дворня Степанищева...
      
       - Здорово ночевали, мужики! - оживленно приветствовал он лежащих на полатях односельчан. - Полно лентяя праздновать. Уж ясный день на дворе. Прошка, собирайся барин к себе кличет. По делу...
       Бодрой настрой Степанищева, давешняя забавная беседа с прижимистым шинкарем да и само погожее зимнее утро создали приподнятое настроение самому Антону. И теперь ему казалось, что это беспричинное веселье и бодрость духа передастся остальным. Но не тут-то было. В полутемном тесном и смрадном бараке со светлой улицы и свежего морозца враз показалось мрачно и удушающе мерзко. Угрюмые помятые лица слуг темнели откровенной неприязнью.
       - Для кого Прошка. А для кого, сопля зеленая, Прохор Петрович, - прохрипел с ненавистью Рябцев, угрожающе высовываясь из своего угла. - Или думаешь, если стал у барина на посылках, так теперь и указывать нам можешь. А что, братцы, не поучить ли нам этого молокососа уму-разуму.
       Хищно осклабившись, Рябцев повернулся к валявшимся на полатях мужикам. Истосковавшаяся от безделия дворня с готовностью было посунулась с мест.
       - А что можно и поучиться. Я насчет учебы не против. Я к учебе завсегда охочий, - с готовностью отозвался Антон, становясь у стены посподручнее. - Только за хорошую науку и отблагодарить не грех. Так что, мужики, извиняйте, если "расцелую" кого слишком горячо. Рука у меня от бати, тяжеловата...
       И парень проворно подхватил попавшийся под руку шкворень. Опасливо косясь, слуги отодвинулись в угол. Из памяти еще не выветрился ночной случай в степи, когда этот малец хладнокровно уложил волка. Незлобливо бурча и чертыхаясь они посунулись вновь на полати. А перед Антоном остался один растерявшийся и оробевший Рябцев. Легонько помахивая шкворнем. Парень презрительно усмехнулся.
       - Так вот, Прошка. Мое дело десятое. Барин приказал, я передал. Пенять мне нечего. Я, в отличие от других, кусков с барского стола не таскаю. Хозяйских объедков не доедаю. Вот для крыс ты как раз за Петровича и сойдешь... Все, мужики, полно ночевать, айда обоз в дорогу готовить...
       Небрежно бросив железку к ногам приказчика, Антон порывисто развернулся и вышел на улицу. Враз сникший Рябцев, позеленев от злости, беспомощно топтался на месте... Дворня, сообразив в чей огород метил парень, одобряюще загудела и, поспешно одевшись, вытащилась вслед за Пономаревым.
      
       Стычка в бараке раздосадовала, но не испортила настроения Антона. Слегка нахмурившись, он деловито огляделся, словно примериваясь с какого бока браться за работу. По привычке заглянул в конюшню и, услыхав навстречу знакомое ржание, прежде всего подошел к Гнедку. Скармливая жеребцу сухарь, окинул взглядом других барских лошадей. Отдохнувшие после долгой дороги, они теснились на привязи, нетерпеливо перебирая ногами.
       - Мужики, вы хотя бы лошадей на воздух выводили размяться от тесноты, да и самим бы проветриться не помешало. А то смердит за версту, - выговаривал с укоризной парень подошедшей дворне.
       - А чего им станется. Стоят и стоят себе. Сено, воду под морду подносят, бока снегом не заносят. Со смраду не задохнутся. Чай тоже не баре, - забурчали обиженно слуги. - Нас же с барином париться в баню не зовут...
       Дворня многозначительно переглянулась, но, поймав вспыхнувший яростью взгляд молодого плотника, тут же стушевалась.
       - А ведь я сам на милость не напрашивался, вьюном перед барином не вился, - гневным полушепотом выдавил побелевший Антон. - Думаете, по нутру мне его затеи. По мне легче с вами в хлеву, чем в барской светлице на пиру.
       "Ишь, стервец, еще и рожу воротит. Не по нутру ему барская милость, - зло пробормотал под нос высунувшийся из дверей Рябцев, услыхав последние слова Антона. - Ну погоди, выродок. Ужо попомню тебе насмешки поганые. Поплачешь еще у меня горючими слезами...". Нахлобучив на голову малахай, Прошка со злорадной ухмылкой выскочил со двора.
       - Ладно, парень, не серчай. Мы ведь не со зла. Понимаем, что не сладко под Степанищевым службу править. Врагу не пожелаешь ни его добра, ни его кары, - миролюбиво загалдели слуги, обступая помрачневшего Антона. - Ты лучше нам скажи, скоро ли в дорогу и долго ли барин еще собирается по чужим краям прохлаждаться.
       - Увы, знаю я не больше вашего. Пока при барине был, он про дорогу словом не обмолвился. А как к Шахновскому попал, так и вовсе его не видел, как вы в людской от скуки томился, - беспомощно развел руками Антон. - Ох, мужики. Здешний барин, дружок степанищевский, пожалуй, похлеще нашего будет. Дворню в кулаке, вот так держит. Дальше порога в господском доме не моги. Все тихо, как мыши, с опаской снуют, не дай бог, случайно барину на глаза попасться. Лакея, который меня к Степанищеву в кабинет привел, на конюшню сослал для порки. Лежит теперь бедолага на полатях стонет. Меня клянет и барина своего...
       - Да уж, за березовую кашу спасибо не скажешь, - согласно закивали мужики.
       - А еще, мужики, посмотрел я их варницы соляные. Ну, там где соль из воды вываривают. Ихний барин нашего вчера на показ возил. Занятие, скажу вам, каторжное. Целый день лопатой ворочать, соляную кашу мешать... Слыхал, вроде барин хочет солью обоз наш загрузить и домой отправить. Старый жид-шинкарь ему все уши прожужжал своей коммерцией.
       - Ох, добро бы, если домой отправит. А то уже за домом стосковались. За бабами с ребятенками. Да и щец горячих, деревенских из печи похлебать. Ведь эта сволочь, Прошка, измором одолел. На пустой воде с сухарями который день сидим. А этот выродок то в дом, то в кладовку жидовскую шастает, а то и к барскому провианту присоседится. Потом всю ночь рыгает от обжорства, гадина...
       - Как же так! - удивился Пономарев. - Я же своими ушами слышал как барин приказ Прошке и шинкарю, чтобы вас накормили с дороги. Чтобы кухарка щей спроворила, хлеба принесла...
       - Эх, Антошка, не всякий прут по закону гнут, - горько вздохнули сельчане. - Ты же Рябцева знаешь. Перед барином он вьюном, а с нами хорем. С чистого не воскреснет, с поганого не треснет. Свое брюхо набил и ладно. Чего уж там лясы точить, айда робить...
       - Э, нет уж, погодите, - решительно рубанул рукой воздух Антон. - Дядька Иосиф! Ты где?!
       - Здесь я, таки, здесь, - суетливо откликнулся откуда-то из глубин своих бесчисленных закутков шинкарь. - Зачем звал старого Швейбу молодой лыцарь. Никак, таки, новости от великодушного пана. Таки, понадобился ему старый Швейба.
       - Да, дядька Швейба, понадобился. Велел барин тебе напомнить, что ты не совсем исправно его поручения исполняешь...
       - Как, таки..., - удивленно вытаращился жид.
       - ... и грозился приехать и пейсы повыдерать, если тот час дворню его не накормишь.
       - Таки, я ничего не понимаю, - развел руками еврей. - Причем тут дворня? С барином мы все дела полюбовно решили. Побойся бога, молодой...
       - Вот, что дядя, - посуровел Антон. - Ты меня господом не стращай. Если ты забыл, то я напомню, когда и что тебе было велено. И помни, дядя, до бога высоко, до царя далеко. А я тебе уже говорил, что я не барин и не лыцарь. Так что если мужиков голодом морить будешь, я сам тебя как курицу ощиплю...
       Ошарашенный и сбитый с толку таким поворотом шинкарь поспешно засеменил на кухню, а пораженные решимостью и напором Пономарева мужики, уважительно перешептывались и уже совсем по-другому смотрели на молодого слугу Степанищева. "Нет, этот парень другого замеса. Такой лестью и угодой себя на замарает. С таких парубков хорошие ватажки получаются...".
      
       ...- Где тебя черти носят, засранец, - накинулся Степанищев на Прошку, едва тот просунул голову в дверь. - Две жизни прожить можно, пока тебя, лоботряса, дождешься...
       - Со всех ног сразу же и помчался, как только Антошка мне передал, что ты зовешь, - покорно склонился в поклоне Рябцев. - Может этот сопляк, где-нибудь по дороге с девкой зацепился и забыл о поручении хозяина...
       - Ты мне Антона сюда не приплетай, - раздраженно махнул рукой барин. - По твоей роже вижу, что глаза только продрал и винищем разит как из бочки. Где нажраться умудрился?
       - Что ты, барин? Ей богу капли в рот не брал, - забожился оробевший Прошка и тут же заскулил плаксиво. - Вот барин все пеняешь мне в нерадении. А я глаз с господского добра не спускаю, чтобы лошади накормлены-напоены были, чтобы в обозе кто из дворни не набезобразничал...
       - То-то и гляжу, что за обозом в оба доглядаешь. От моего походного погребка не отходишь. Видать опорожнил уже досуха, подлец. Ладно, спросу с тебя, что с козла молока. Слушай дело. Решил я обоз обратно домой в Степанищево отправить. Сейчас Антон с мужиками его к дороге приготовит, потом солью загрузим...
       - Ага, так и готовит, - осмелев, нагло осклабился Прошка. - Антошка ваш, герой хваленный, с мужиками сейчас разговор ведет, всякую хулу-крамолу плетет. Не больно он за твою милость радеет...
       - Ты чего сам плетешь, дурак, - нахмурился Степанищев. - Что еще за разговоры такие?
       - Вот я и говорю, - со злорадством откликнулся Рябцев. - Как только пришел. Так и начал. Замучил, дескать, барин. Поперек горла уже его милость. Лучше в хлеву жить, чем барину за столом служить.
       - Поперек горла служба, говоришь? - потемнел лицом Степанищев. - Ладно, разберемся, поглядим кому чин с блином, а кому плеть с клином. Слушай дальше, не влезай поперек барского слова. Сколько у нас с собой челяди? Двадцать душ, говоришь? Так... Трое со мной останутся. На восемь возков ты и еще семеро. Итого одиннадцать получается. Остается девять душ...
       С угодливой преданностью Прошка смотрел на барина и никак не мог взять в толк, что за расчеты тот ведет...
      
       В дверь постучались. В комнату заглянул лакей Шахновского.
       - Барин, там слуга ваш пришел. Спрашивает дозволения зайти...
       - Давай, веди. Вот моду Семен завел. Дворню по докладу допускать. А тут дела отлагательства не терпят. Веди скорей...
       Через минуту вслед за лакеем в комнату вошел Антон. Метнув презрительный взгляд на ухмылявшегося в углу Прошку, парень с достоинством поклонился барину.
       - Все готово, барин. Возки все проверил, все исправно. Лошадей выгуляли, а то застоялись в теснине, баловать стали. Швейбу заставил, чтобы мужиков накормил. Он, паршивец, запамятовал, что вы с дороги ему наказывали, а напомнить никто не удосужился.
       Антон с ненавистью покосился на засуетившегося Прошку.
       - Хорошо, - хмыкнул удовлетворенный Степанищев. - Сноровистый и расторопный ты, однако, слуга.
       Он подошел к парню и снизу вверх просверлил его суровым, изучающим взглядом.
       - А о чем это ты с дворней намедни шушукался, - огорошил вдруг Антона барин. - Говорят, будто тебе уже барская милость невмоготу. Будто бы замучил тебя барин своим расположением. Или врут?
       - От чего же врут! - спокойно возразил Пономарев. - Действительно, был у меня сегодня с мужиками разговор. Поучить меня хотели уму-разуму кой-какие "Петровичи", к почтению склоняли. Вот я и объяснил, что не лестью служу хозяину. А совестью. Я такой же холоп, как и они. Свое место хорошо знаю, не выпячиваюсь. Поэтому мне сподручнее с дворней в хлеву якшаться, чем с барином за столом общаться. Барин, оголодали мужики. Я бы тоже с ними голодал, но подлым ворюгой куски и объедки с барского стола не таскал бы. Так что теперь твоя воля. Я к любой работе привычный...
       - Что так и было?! - грозно повернулся Степанищев к Прошке. - Правду говорит Антон, или врет?
       Приказчик словно онемел от испуга, заметался глазами по комнате и, трусливо съежившись, мелко задрожал в ожидании расплаты.
       - Вижу, что правду! Ну и говно же ты, Прошка, - брезгливо плюнул барин. - Нагадил и сиди тихо, чтобы другим не воняло. Удавил бы как паршивого щенка, но нужон ты мне, мерзавец. Завтра повезешь обоз с солью в Степанищево. Но гляди мне, засранец. Не дай бог тебе провороваться или какой другой урон нанести. Из-под земли, сволочь, сыщу. Три шкуры спущу...
       - В Степанищево пойдет обоз? - встрепенулся Антон и бросился к барину. - Дозволь мне это поручение исполнить. До самого дома не усну, все до последней крупинки довезу в сохранности.
       - Ты, Антошка, мне здесь нужон. Есть еще более важные дела. Не на таких же сволочей мне доверяться, - остановил его барин. - И уймись ты, торопыга. Успокойся. Никуда не денется твоя Стешка, в девках не засидится. Вернемся домой к светлому Христову воскресенью и оженим тебя. Ступай, подгоняй обоз к соляным складам Шахновского, загружайтесь. А мне еще этого остолопа вразумить нужно...
      
       ... - Вот что, Прошка, - сурово повернулся Степанищев к Рябцеву, когда за Антоном закрылась дверь. - Конечно, я знаю, что ты, законченный негодяй. Но есть у меня служба, которая только тебе, подлецу, под силам. С Понаморем, ясное дело, спокойнее было бы. У него руки и чище, и крепче твоих, но... Ты бельмами бесстыжими то не верти, на меня смотри и на ус мотай, что скажу. Значит так. Со мной дальше поедут Антошка, Митька и Трофим. Отбери себе семерых в дорогу. Остальных свезешь к Шахновскому на варницы, Антошка знает куда, и сдашь под начало управляющему. Хватит им дармоедничать, пора и деньгу барину зароблять.
       Степанищев испытующе поглядел на приказчика, стараясь определить, какое впечатление на того произвела эта новость. Но Прошка стоял истуканом и лишь часто, с подобострастной улыбкой угодливо кланялся. "Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет..." - поморщился барин, но продолжал дальше напутствовать слугу.
       - Теперь насчет домашних дел слушай. Вернешься в Степанищево, возьмешь под свой присмотр дом. Но гляди, сволочь, у меня все под приглядом, - поднес он увесистый кулак к носу отпрянувшего Прошки. - Обнаружу какой урон по приезду, собственноручно засеку до смерти...
       - Не сумлевайся, барин, - залебезил Прохор. - Все сохраню в целости. Досмотр будет исправный...
       - Зуев пусть пока с деревней управляется. Но ты к нему присматривайся. Возможно, заменишь его, когда вернусь. Старик уже не тот помощник. Пора ему на печку забираться да смерти дожидаться...
       - Пригляжу и за Зуевым, - радостно закивал Прошка. - Спасибо за милость великую, барин. Видит бог, отслужу, оправдаю доверие...
       - Не перебивай, антихрист. Вишь, бога вспомнил. Ты хоть креститься умеешь, - снова цыкнул Степанищев на приказчика. - В деревне держи язык за зубами, что мужиков на варницы работать сдали. Заодно присмотрись, возьми на учет, кого еще сюда прислать можно, с осени отправим. Понаморей не трожь, пусть спокойно своим делом занимаются. Там я велел Стешку Назарову в дом перевесть. Пусть Агате помогает по хозяйству и тоже у нее навык перенимает, может вскорости ее заменит. Про свадьбу ничего девке не говори, а то загордится от барской милости. Только гляди, сам девку не испаскудь. Узнаю, яйца с корнем вырву и собакам скормлю. Ну вот, кажись все, ступай...
      
       Выпроводив Рябцева, Степанищев переоделся и поспешил в кабинет к Шахновскому.
       - А, Григорий, доброе утро, - приветствовал его хозяин, отрываясь от бумаг. - Ну, как ночевалось на новом месте? Лучше, чем на постоялом дворе?..
       - Конечно же, с жидовским клоповником не сравнить, - в тон ответствовал Степанищев. - Только я уже часа два, как на ногах. Дела, знаешь... Задал же ты мне, брат, задачку. Вот и решаю спозаранку.
       - Это ясный день ты "спозаранку" называешь, лежебока, - рассмеялся Шахновский. - Да знаешь ли ты, что у настоящего хозяина-предпринимателя дела затемно начинаются и затемно заканчиваются. Ладно-ладно, не сердись. Вона надулся как. Ты же гость, а гостю отдыхать положено. Сколько душе угодно будет. Это нас, "капиталистов задрипанных" чуть свет дела с постели гонят.
       Шахновский насмешливо взглянул на насупившегося друга.
       - Так, что ли, ты меня величать изволишь. Вот видишь, приходится крутиться, чтобы из "задрипанности" выбраться. Да не дуйся ты, в конце концов. Вот уж пошутить нельзя, бирюк старый. А знаешь, Григорий, я ведь когда после той турецкой компании домой вернулся, тоже отдыхать было начал. Ни в чем себе не отказывал. Жил припеваючи, в свое удовольствие. Пока дед - покойный Петр Иванович Шахновский - не приструнил. И знаешь как? А очень просто! Посадил он меня, молодого и лихого гусара, рядышком. Крепенько так взял за руку белую и о-о-очень спокойным, проникновенным голосом, как дитю малому на ночь, рассказал байку. Какую? А вот послушай:
       ... "Жил на свете один богатый человек. Был он человек порядочный и, можно сказать, бескорыстный. Богатство свое усердным трудом нажил. До кровавых мозолей от зари до зари трудился. Пришла пора ему помирать. Дело обычное, никуда от него не денешься. Перед смертью позвал он к себе сына - единственного наследника. Последнюю волю выразить. Позвал, значит, и говорит:
       - Свою жизнь я прожил честно, в трудах праведных. Поэтому богатство тебе передаю несчетное. Но запомни, сынок, еще один совет. Живи так, чтобы люди тебе первому кланялись. Тогда и в твоей жизни будет толк. Будет и тебе почет и уважение...
       Сказал так и помер. Сын, конечно, наследством доволен остался. А вот завещание отцовское по-своему истолковал. Решил жуир, что коль скоро отец богачом слыл, то за богатство его и почитали. Стало быть, чем знатнее он будет представляться. Тем почтительнее к нему будут относиться другие. Сказано-сделано.
       Выспался он всласть. Поел сытно. Оделся нарядно и поехал гулять. Народу себя показать и знаки восхищения принимать, а на улицах то пусто. Весь народ на работу ушел.
       Выехал молодой богач в чисто поле. Хоть там кого встретить. На себя внимание обратить. Смотрит, а там людишек полным-полно. Кто жнет, кто косит, кто в копны сено носит. Барчука никто не примечает.
       - Здорово были, мужики! Бог вам в помощь! - заговорил-обратился тогда он сам. - Это ж чего вы меня приветствовать не желаете.
       - Прости, барин, не приметили. Дел много, спины разогнуть некогда, - услыхал в ответ.
       Задумался, опечалился богатей. В чем же смысл последнего слова отцовского? Если богатства его не примечают, может за щедрость почитать станут. И решил он открыть дом для всех желающий. Заходи любой, пей-ешь. Пойдет слава о его щедрости и станут люди тогда ему кланяться. Но и здесь толку у него не вышло. Потянулся к нему люд все больше никудышний - дармоеды, пройдохи да выпивохи. Дурня нахваливали, а сами его богатство, наследство отцовские так по ветру и спустили. Вот так один и остался. С пустыми закромами. Без гроша в кармане.
       Помыкался, поголодал, помотал нужду барин бесштанный. Делать нечего, надо как то пропитание добывать. На утро, зорька еще не занялась, а он уже с мотыгой в поле. Землю-кормилицу обрабатывает. Глядь и народ на работу потянулся. Кто мимо не идет, всяк поклонится, доброго здравия да удачи в работе пожелает.
       Тут-то и вразумил парень слова отцовские, вещие. Первому кланяются не тому, кто богаче, а тому кто раньше других на работу встает..."
      
       ... - И вот, значит, закончил дедушка свою сказку, взял меня за гусарский ус ласково, подтянул к себе бережно и шепнул на ухо: "Запомни, засранец, если будешь также жить не тужить как этот мудак в сказке, без штанов останешься и под забором сдохнешь. Хрен тебе тертый, а не наследство достанется..." И так он это ласково и проникновенно мне в мозги втемяшил, что до сих пор, как вспоминаю, озноб пробирает, а о веселых пьянках-гулянках и думать перестал.
       Шахновский закончил свою исповедь и дружелюбно хлопнув задумавшегося сослуживца по плечу, улыбнулся:
       - Вот так-то, брат! Ну а ты чего с утра нарешал?
       - Как чего? - угрюмо откликнулся Григорий Васильевич. - видишь тоже учусь уму-разуму у расторопного и предприимчивого друга. Решил не откладывать в долгий ящик твое предложение. Сейчас распорядился отправить на твои варницы девять душ из тех, что с собой привез. Обоз домой отправляю с солью. А осенью, коль жив буду, еще людишек подгоню, как в поле управимся. Найдешь, куда приставить?
       - Найду-найду. - рассмеялся снова Шахновский. - Видишь, братец, и в тебе капиталист просыпается. Эх ты, медведь деревенский...
       - О-хо-хо, тоже мне гоголь нашелся, - передразнил его Степанищев. - Сам-то давно в заморский сюртук вырядился. Слушай, Семен, а чего это дед тебе сказку какую-то мужицкую рассказывал. Что другой не нашлось? А то получается. Что мы теперь мужиков, чуть ли не в ж...пу целовать должны? За то что они такие работящие...
       - Нет, Гришка, ты определенно груб и туп. Смысл ведь не в том, что мужиков щадить и жалеть нужно, а самим не лениться. Жиром не заплывать, мужичьем управлять усердно. И потом ты в историю загляни. Откуда Демидовы, Строгановы пошли? Из мужиков. У меня прадед почитай тоже мужицких кровей. От того и у деда повадки мужицкие сохранились...
      
       ... - Эй, мужики! Не ленись! Давай шевелись веселей, - подбадривал Антон таскавших со склада тяжелые кули с солью сельчан. - Быстро обоз загрузите, скорее в дорогу тронетесь. Чай домой собираетесь. Эх, повезло же вам...
       - Да уж, слава богу, - возбужденно и радостно гудела в ответ степанищевская дворня. - Не чаяли, что скоро свидимся с родной сторонкой. Вона как славно дело-то повернулось.
       Мужики сноровисто сновали от склада к повозкам и обратно, не замечая ни тяжести мешков, ни застилавшего глаза пота, который становился еще солонее и горше от просоленной рогожи. Мыслями они были уже далеко от этих складов. Их не страшила предстоящая дорога по заснеженной и полной опасностей безлюдной степи. Сердце согревала радость предстоящего возвращения домой...
      
       - Ну что? Загрузились? Вот и славненько! - слащаво зачастил вынырнувший невесть откуда Прошка.
       Цепким, звериным взглядом Рябцев пробежался по лицам сгрудившихся у обоза мужиков, словно примериваясь к чему-то заранее определенному. Наглая ухмылка и нарочитая развязность приказчика не предвещали ничего хорошего. Томимые недобрым предчувствием, слуги сбились в плотный круг и напряженно глядели на Рябцева. Однако, наслаждаясь дарованной барином властью, Прошка не торопился. Ухмыляясь, он бесцеремонно ходил по этому кругу и по-хозяйски оглядывал каждого из холопов, зарождая в душе все большую тревогу. Наконец, насладившись произведенным впечатлением, Прохор начал грубо вытаскивать из толпы приглянувшихся мужиков.
       - Ты, ты, ты... - выхватил он семерых слуг. - Разбирайте возки, поедете со мной...
       - А нам что делать, - обеспокоено зароптали остальные. - Барин же весь обоз домой отправляет. Мы тоже...
       - И вы, и вы тоже... домой сейчас отправитесь, - развязно загоготал Прошка. - Ну-ка, живо собирайтесь, дармоеды.
       - Ты что, Прошка, сдурел, - сунулся защищать мужиков Антон. - Чего из мужиков жилы тянешь, чего изгаляешься. Барин их с обозом домой отправляет...
       - Барин домой обоз с солью отправляет, а не с мужиками, - злобно хмыкнул Рябцев. - Возниц я себе выбрал, а лишних мужиков на варницы к Шахновскому отдал, чтобы зря хлеб не жрали, деньги зарабатывали. У них теперь здесь дом будет. Тебе же, сучонку, велел их туда сопроводить. Говорит, ты дорогу знаешь...
       - Что ты сказал, гад, - побелев от гнева Антон схватил Рябцева за грудки. - Ах ты, крыса амбарная! Ах ты, хорек шкодливый! Что милости барской вылизал...
       Увесистый кулак плотника вмиг расквасил нос приказчика, окрасив сугроб алой сукровицей. Сокрушительные тумаки, посыпавшиеся градом, припечатали к земле тщедушное тело Рябцева. Прошка затравленно крутился волчком, стараясь увернуться от ударов и выл по-звериному.
       - Это тебе за сучонка! Это тебе за доносы поганые! Это тебе за проделки крысиные! Это тебе за измор мужиков! Это тебе...
       - Антошка, ты что сдурел, парень! - всполошились мужики, оттаскивая обезумевшего парня от затихшего на снегу приказчика. - Убьешь ведь. Сгноит тогда барин. Ни за что из-за гниды пострадаешь.
       - Ничего этой сволочи не станется, - сердито пнул сапогом свернувшегося калачом Рябцева. - Крысы - тварь живучая. Зато теперь не уснет по дороге, зорче хозяйское добро сторожить будет.
       - Что же теперь с нами будет, Антон, - снова запричитали мужики. - Как же так вышло, пошто барин на такое сподобился...
       - Не знаю, мужики. Ничего не знаю, - скорбно выдохнул Пономарев. - Барская причуда одному богу ведома. А наша холопская доля безропотно ей подчиняться...
       - А как же дом, как же ребятишки наши. Сиротами теперь останутся. Да что же это за жизнь такая горемычная! Ладно, прощевайте, мужики. Свидимся ли еще когда? Низкий поклон от нас передавайте родной сторонке...
       Горючая скупая слеза скатилась по щетинистой мужицкой щеке и, упав, растворилась в соленой рогоже, став еще одной частицей этого бесконечного соленого раздолья...
      

    Глава 4.

       "Вразуми их, Господи, ибо не ведают они, что творят..."
       Тяжело груженный обоз, утопая в сугробах, вытянулся вдоль узкой бахмутской улочки, выходящей на заснеженный простор степного шляха. День отъезда, точно по заказу, выдался ясный и погожий. Слепил глаза искрящийся на солнце снег. Приятно бодрил мороз, поднимая над обозом густые клуба пара от дыхания. Запряженные лошади дружно кивали гривастыми головами и нетерпеливо переминались, ожидая команды возниц, пуститься в дальний путь. На возках бугрились прочно увязанные веревками бурые рогожные кули. Хмурые возницы нервно теребили в руках вожжи в ожидании хозяйского решения, не чая поскорее вырваться из этого, ставшего западней, украинского городка. Они мысленно молили бога, чтобы их миновала участь односельчан, отправленных давеча на шахновские солеварни...
       Степанищев самолично обошел обоз, придирчиво осматривая - все ли ладно подготовлено к дороге. Следом за барином шел и Антон, внимательно следя за каждым взглядом, каждым движением хозяина. Наожиданно парень напрягся. С головы обоза к барину подскочил Прохор. Вид у приказчика был удручающий. Левый глаз заплыл и отливал желтофиалетовым синяком. Некогда маленький заостренный нос теперь синел распаренной свеколиной. Свисала набок распухшая скула.
       - Т-ты откуда такой, красавец, - остолбенел от удивления Степанищев. - Где это тебя так угораздило? Нажрался, сволочь, перед дорогой? Дебош устроил?
       - Никак нет, барин, - почти по-военному прошепелявил Прошка, но, поймав из-за спины барина суровый взгляд Антона, стушевался и испуганно замялил, - Слушайно полушилось, барин. Скользко было. Запнулся и налетел ненароком на дышло...
       - Здорово же ты налетел, - недоверчиво хмыкнул Степанищев. Где же такое дышло нашлось, что в аккурат по всей роже прошлось?..
       Барин подозрительно повернулся к Антону, ожидая найти у того ответ. Но парень недоуменно молча развел руками.
       - Ну, ладно, - снова снова недовольно хмыкнул барин. - Смотри, мерзавец, чтобы в дороге больше не запинался, а то костей домой не довезешь. Ну, все, трогайте с богом...
       Степанищев перекрестил обоз и, повелительно махнув рукой, поспешил к дому. Уже поднимаясь к парадному, он вдруг резко повернулся к Антону. Ничего не подозревавший парень с ходу налетел на барина и ткнулся ему в грудь.
       - Так это ты Прошку так разукрасил, - усмехнулся Григорий Васильевич, вперившись в Антона цепким взглядом. - По глазам вижу, стервец, что ты. Ладно, дело прошлое. Чего хоть не поделили?
       - Да так, вразумил немного перед дорогой, - уклончиво ответил Пономарев. - Наказывал, чтобы лучше за дорогой следил, не спал и обоз оберегал. Кабы не потерялось чего...
       - Ну-ну, пусть так и будет. Надеюсь, что наука ему впрок пошла..., - проворчал Степанищев и, удивленно покачав головой, скрылся за дверью.
      
       Сбросив тяжелую доху на руки подбежавшему лакею, Степанищев поднялся к Шахновскому.
       - Все, Семен, отправил-таки я обоз. Вот и заварили мы с тобой общую кашу, - удовлетворенно потирая руки, доложился он другу. - Какой только навар у нее получится...
       - Получится-получится. Наваристая будет каша, не пожалеешь, - ободряюще рассмеялся Семен Михайлович, поднимаясь от стола. Иначе, какой смысл был затевать всю эту "коммерцию". Что ж! Ты свои дела решил. Я со своими управился. Пришло время отдохнуть. Как раз Рождество на носу. Пора на Белую Гору отправляться, святки праздновать. Мария Андреевна, поди, заждалась уже. Только, Григорий, хочу сразу предупредить. Она у меня женщина особых правил...
      
       Мария Андреевна Шахновская выходила из древних шляхетский кровей Родзяховских. С младых ногтей избалованная барышня привыкла к блистательной роскоши светской жизни Варшавы, Киева, Санкт-Петербурга. Отец Марии, обедневший шляхтич, долго не мог пристроить дочь и подыскать ей выгодную партию. Шляхетский гонор мнил для нее никак не меньше княжеского рода. На крайний случай - какого-нибудь породистого графа.
       На скудные доходы захудалого поместья и небольшое жалованье из королевской казны ясновельможный пан Анджей Родзяховский приодел свою ненаглядную красуню Марысю и возил по всем, мало-мальски приличным, светским салонам, приглядывая достойного жениха. Но как-то не попадались на тот случай свободные князья с графьями. А крутившиеся вокруг юной панянки-прелестницы претенденты, по большей части были либо легкомысленные ловеласы, либо безродные охотники за богатым приданым.
       Время шло. Свежий привлекательный цветочек созрел и стал стремительно превращаться в малопривлекательную перезрелую ягоду. Пан Анджей всерьез забеспокоился и сообразил, что из-за его непомерных амбиций дочь может навсегда остаться в старых девах. Махнув рукой на призрачные надежды, он решил отдать Марысю за мало-мальски приличного дворянина. И такой случай вскоре представился.
       Однажды в Киеве Родзяховский случайно встретился со старым сослуживцем Михаилом Петровичем Шахновским, который приехал туда по хозяйственным делам. Вместе с ним приехал и недавно вернувшийся с турецкой кампании сын - молодой гусарский офицер Семен Шахновский.
       Хотя дворянские корни Шахновских и не были столь глубоки, как Родзяховские, но этот род пользовался благосклонностью со стороны царского двора. Сама Елизавета Петровна пожаловала во дворянство молодого сербского ратника, ставшего в одночасье украинским помещиком. Уже тот факт, что Шахновский, кроме фамилии, и то на польский манер, не имел ничего общего с украинским быдлом, успокаивало и радовало знатного шляхтича. К тому же Шахновские получили от государыни плодородные угодья с богатым угольным пластом на берегу Донца и успешно поднимали не только сельское хозяйство, но и занимались добычей угля и вываркой соли. Так что будущее Марыси рисовалось если не безоблачным, то вполне обеспеченным.
       Обращенная в православие, оказавшая в глуши Дикого поля избалованная и капризная шляхетка долго не могла смириться со своей участью. Она устраивала шумные истерики и скандалы, сцены невыносимой меланхолии и приступов необъяснимых нервных болезней, изводя своими прихотями и капризами окружающих. К тому же был у молодой панянки еще один грешок. Она была непомерно распутна. С младых ногтей познав сладость плотского греха, она не упускала малейшего удобного случая, чтобы удовлетворить свою необузданную похоть.
       Во время очередного истерического приступа и страстных страданий невестки нервы не выдержали у стареющего свекра. С гусарской беспардонностью он обложил утонченную аристократку и беспутную ветреницу отборной площадной бранью и, выхватив из ножен свой палаш, клятвенно пообещал сделать из одной капризницы две послушных половинки.
       Мария Андреевна, на удивление вняла сразу и угомонилась. С той минуты она стала кроткой и покорной женой и снохой. А вся нерастраченная злоба, ненависть, шляхетский гонор, все невыплеснутое презрение и желчь с лихвой выплескивались и растрачивались на многочисленную дворню. За малейшее непослушание и провинность она самолично нещадно драла за волосы провинившихся слуг, лупила чем попадя, а при конюшне по ее распоряжению всегда состоял звероподобный кнутобоец...
      
       - А не отметить ли нам благополучное завершение дел доброй чарочкой? - заговорщески подмигнул Шахновский другу, доставая из шкафа знакомы графин с коньяком. - Впрочем, почему завершение?! Напротив, начало! Да, Григорий, начало наших совместных великих дел!!!
       Заметив, как брезгливо поморщился Степанищев, взглянув на коньяк, Семен Михайлович решительно махнул рукой и взялся за серебряный колокольчик.
       - Савелий, живо тащи с буфета горилку, - скомандовал он вошедшему на вызов лакею. - И захвати с кухни каких-нибудь закусок. Гулять, так гулять...
       В последние дни, когда в доме появился шумный, разнузданный и грубый Степанищев, Семен Михайлович с удивлением заметил, что что-то началось меняться и в нем самом. Как последний снег с вешними водами, с него начала сходить величественная надменность и аристократическая чопорность, растаял холодный металлический блеск в глазах. Наружу, точно очищаясь от несвойственного, наносного, выбиралась и расправляла плечи прежняя молодецкая удаль и гусарская бесшабашность. Словно и не было за спиной прошедших двадцати пяти лет с их нудными великосветскими манерами, со скучными правилами надуманного, иллюзорного приличия, с наводящим тоску обязательным лицемерием и ханжеством...
      
       ... - Давай, брат, выпьем теперь за дружбу! За нашу не умирающую, вечно живую, боевую, гусарскую дружбу! - подняв осоловевшие глаза на Степанищева, Шахновский уже нетвердой рукой в который раз наполнил серебряные стаканчики. - Давай, гусар, поднимем чарки! Ах, подлец, как же я тебя все-таки люблю!
       Семен Михайлович пьяно насунулся на Степанищева и облобызал его.
       Был уже глубокий вечер. Если бы кто из домочадцев ненароком заглянул в кабинет хозяина, то вряд ли бы узнал в этом гусарском биваке прежнюю продуманную изысканность и строгий порядок. Рабочий стол сейчас был заставлен бутылками и всевозможной едой. Кресла и диван от камина были сдвинуты в угол. А сами сослуживцы полуобнявшись расположились на полу, на дорогом персидском ковру и вели неспешный задушевный разговор о беззаботных днях давно ушедшей молодости...
       Неожиданно Шахновский резво вскочил на ноги, трезвея, будто что-то решив или вспомнив нечто важное.
       - Все, довольно сидеть! Едем! Тот час едем на Белую Гору! - сказал, как отрезал. - Савелий! Савка! Вели запрягать немедленно!! Выезжаем!!!
       В миг спокойная размеренность привычного домашнего уклада превратилась в бурлящий, неудержимый вулкан. Никогда еще дом Шахновских не видел такой суеты, беготни, возбужденности. Впервые в доме кипела жизнь! Слуги недоуменного перешептывались, вопросительно кивали на необычно оживленного, а главное, хмельного, барина и, не находя ответа стремглав неслись дальше по неотложным делам.
      
       Спустя час запряженная тройкой резвых рысаков просторная карета Шахновских уже мчалась в ночь, а следом за ней поспешал и Антон на барском возке, не понимая, чем вызван столь поспешный отъезд...
      
       - Ну, ты даешь! - одновременно и восхищаясь, и недоумевая, протянул Степанищев удобно расположившись внутри кареты. - Раз-два, собрался и вперед! А я то грешным делом подумал, что-то не ладное с Семеном за эти годы произошло. Обабился мужик! Лощеный весь какой-то стал, лапидарный. Как бонбоньетка в блестящей обертке. Хоть на божницу ставь. Ан нет, ошибся! Прежний Семка-гусар! Гуляка-рубака!
       - А чего жеребца за хвост тянуть! - с хмельной развязностью бахвалился Шахновский. - Мы же кто? Гусары! И дело наше гусарское! У нас все по-военному. Труба запела и мы уже в седле. Давай, выпьем за гусар!
       Семен Михайлович потянулся к походному сундуку и достал из него объемистую серебряную флягу и такие же стаканчики. Расплескивая от хмеля и качки вино, друзья наполнили чарки и выпили.
       - Ну что, теперь нашу, гусарскую? - лукаво подмигнув, предложил Степанищев.
       - Давыдовскую? "Песню старого гусара"? "Жомини да Жомини! А об водке - ни полслова!" - оживился Шахновский вспоминая знакомые строки. - Давай!
       Привалившись друг к другу, друзья дружно и зычно крякнули, прочищая легкие и над степью понеслись эмоционально-проникновенные слова:
       Где друзья минувших лет,
       Где гусары коренные,
       Председатели бесед,
       Собутыльники седые?
      
       Деды! помню вас и я,
       Испивающих ковшами
       И сидящих вкруг огня
       С красно-сизыми носами!
      
       На затылке кивера,
       Доломаны до колена,
       Сабли, шашки у бедра,
       И диваном - кипа сена.
      
       Освещенная мерцающим лунным светом степная сакма темнеющей полосой убегала вдаль. Тонкая и прямая, как натянутая струна, она словно межа делила надвое заснеженную степную ширь. Прислушиваясь к доносившейся из барского возка песне, Антон с мальчишеским любопытством всматривался в темноту и совсем по-взрослому размышлял о прошлом, о настоящем, о будущем...
       Межи... Сколько их, вот так, как эта узкая ночная сакма, прочерчено по матушке-земле. Отделяющих надел от надела, село от села, улицу от улицы. Они щетинятся вешками-межевиками, темнеют покосившимися плетнями, журчат речками, горбатятся перелазами-мостками. И тогда путь ясен и понятен. Куда идти, где преграду обойти. Но есть и другие межи. Те самые межи, что не увидеть глазом, не потрогать руками, не перешагнуть ногами. Те самые межи, которые перемахнешь и не заметишь, как окажешься совершенно в ином состоянии. Обретешь совершенно иное обличье. Это межи души, межи совести. Невидимой, неощутимой гранью проходят они по человеческим мыслям, поступкам, судьбе. Межи между правдой и ложью, между добром и злом, между верностью и предательством, между свободой и рабством. У какой межи сегодня стоит он сам? Какую невидимую межу ему суждено теперь переступить?..
      
       Круглолицая луна, покачиваясь в такт размашистой иноходи, заглядывала в узорчатое окошко кареты, словно прислушиваясь вместе с парнем к напевным раздумьям старого гусара:
       Но едва проглянет день,
       Каждый по полю порхает;
       Кивер зверски набекрень,
       Ментик с вихрями играет.
      
       Конь кипит под седоком,
       Сабля свищет, враг валится...
       Бой умолк, и вечерком
       Снова ковшик шевелится.
      
       А теперь что вижу?- Страх!
       И гусары в модном свете,
       В вицмундирах, в башмаках,
       Вальсируют на паркете!
      
       Говорят умней они...
       Но что слышим от любова?
       Жомини да Жомини!
       А об водке - ни полслова!
      
       Где друзья минувших лет?
       Где гусары коренные,
       Председатели бесед,
       Собутыльники седые?
      
       Белая Гора встретила путников первыми лучами поднимавшегося со стороны реки солнца. Уставшие от ночного пробега лошади словно нехотя втащили возки по крутому косогору наверх и, пробежав неторопкой рысью еще сотни три сажен по ровному полю околицы, привычно остановились у крыльца барского дома.
       Земли Шахновских протянулись вдоль правого берега Донца среди некогда безлюдных буераков и балок, по многочисленным холмам. На одном из таких холмов названным за внушительность и белесые меловые проплешины Белой Горой было заложено село с таким же названием.
       Господская усадьба расположилась на краю дальнего от сакмы склона Белой Горы, что крутояром спускался к реке. Из окон дома открывался захватывающий дух вид на тенистую дубраву и величественный реликтовый сосновый бор, а за ними все ту же необъятную степную ширь с разбросанными по ней небольшими селами и хуторками. Ранее пугавший своей крутизной склон по воле хозяев и неимоверными усилиями холопов был превращен в роскошный сквер, каскадом террас спускавшихся прямо к воде. Каждая из рукотворных террас была, словно сало чесноком, нашпигована уютными гротами и площадками с ажурными скамейками, затейливыми беседками, ротондами, фонтанчиками, мраморными бюстами и прочей архитектурной причудью, восхищая глаз гостей и радуя хозяйское тщеславие.
       Особенно это тешило болезненное самолюбие госпожи Шахновской. Лишенная светских развлечений, роскошных приемов и пышных балов уязвленная шляхетка решила сама создать для себя более менее сносные условия жизни. С маниакальным упрямством и достойной восхищения настойчивостью, она как заправский архитектор руководила обустройством крутояра, придавая дикой целине обжитую привлекательность и уют. Гордая барыня питала себя призрачной надеждой, что когда-нибудь эта частица светской цивилизации в степном захолустье поразит чье-то воображение.
      
       Пока опухшие от долгой пьянки и короткого сна старые друзья-вояки выбирались из кареты, на крыльце появилась и сама хозяйка. Искушенный жуир и сладострастник Степанищев, едва взглянув на нее, стушевался и неловко затоптался на месте, пропуская вперед вылезшего следом друга.
       На парадном крыльце дома стояла настоящая светская львица. Блистательная и неприступная, величественная и надменная. Не случайно холопы за глаза прозвали барыню "каменной бабой". То ли сравнивали ее с угрюмыми скифскими бабами, расставленными по древним курганам, то ли с безжизненным изяществом скульптурных изваяний в ее сквере.
       Казалось, что время, однажды изрядно потрудившись над ее внешностью и удовлетворившись результатами своего труда, решило навсегда сохранить свое творение в неприкосновенности. Девичья стройность со временем так и осталась женской сухощавостью, а свежая атласная кожа лица подернулась у глаз возрастной паутиной. Светлорусые вьющиеся локоны обрамляли бледное слегка вытянутое лицо. Скуластый подбородок заносчиво вздернут. Маленький, прямой, заостренный носик хищно раздувался при каждом вздохе-выдохе, а серо-зеленые глаза струились неживым холодом. Бескровные, плотно сжатые губы изогнулись узкой скобкой.
       Плечи госпожи укрывал роскошный темно-вишневого бархата салоп, отороченный черным соболем, а на голове кокетливой короной пристроилась небольшая меховая шляпка, украшенная пучком экзотических перьев и цветов.
       С горделивой осанкой древней римлянки Шахновская молча и невозмутимо наблюдала за происходящим у крыльца.
       Семен Михайлович торопливо подскочил к жене, почтительно поцеловал руку и смущенно кивнул в сторону друга.
       - Вот, Мария Андреевна, позвольте вам представить моего старого друга и сослуживца - отставной штабс-ротмистр, а ныне орловский помещик и мой компаньон Григорий Васильевич Степанищев.
       Шахновская презрительно смерила недобрым взглядом обрюзгшее, подернутое щетиной, неопрятное лицо мужа и с томной величавостью протянула Степанищеву маленькую узкую кисть руки для поцелуя.
       Григорий Васильевич, ожидая пока супруги обменяются приветствиями, успокоился и пришел в себя. К нему вернулась прежняя нагловатость и самоуверенная развязность. "Х-хм... Ты смотри, какая фифочка расфуфыренная, - презрительно хмыкнув, мысленно заключил Степанищев. - Гонору столько, что на сивой кобыле за день не объедешь. Вот откуда у Семена весь этот лоск... Ручки тебе облизывать?! Вот уж дудки!".
       - Пардон, мадам, не привычен-с, - по-гусарски бодро щелкнув каблуками, резким кивком головы приветствовал он Шахновскую.
       Осторожно пожав протянутую руку, Степанищев с настойчивым нажимом опустил ее вниз. В глазах старого гусара блеснуло лукавство.
       - Мы больше к русскому обычаю приучены-с. С добрым здравием, матушка!
       Григорий Васильевич неожиданно облапил растерявшуюся хозяйку и, обдав ее густым перегаром, смачно расцеловал в обе щеки и губы. Опешившая от такой развязной дерзости Шахновская покрылась пунцовыми пятнами и на мгновение потеряла дар речи.
       - О, иезус Мария ! Однако какой пан горячий и решительный, - выдавила она с сильным польским акцентом, брезгливо обмахиваясь надушенным платочком.
       - Вот, Мария Андреевна, такой, значит, и есть он, Григорий ..., - смутившись беспардонной выходкой друга, засуетился, оправдываясь, рядом Шахновский. - Четверть века не виделся со старым другом...
       - Вижу, что давненько не встречались, - холодно отрезала Шахновская. Поэтому и устроили попойку. Казармой от вас за версту несет...
      
       Мария Алексеева надменно вскинула головой и, резко развернувшись, скрылась в доме. Мужчины в растерянности остались топтаться на улице.
       - Здрасте, вам, приехали, ... твою мать! - досадливо сплюнув, выругался Степанищев. - Вы к нам приперлись, а мы вас не ждали...
       - Не кипятись, Григорий, - успокаивал его поникший Шахновский. - Мы же сами виноваты. Нажрались как извозчики, сорвались с места как ни попадя, налетели на женщину, как коршуны и еще хотим от нее какого-то благосклонного расположения.
       - Полно тебе, Семен, - отмахнулся Степанищев. - Что мы дети малые, неразумные! Что нянька за нами не доглядела? Подумаешь, выпили, молодость вспомнили. Впервой что ли?! Забыл, как гуляли! Небу жарко было, черти в аду корчились. А здесь, нате вам - "нажрались, казармой несет...". Одеколончиком припрысните, чтоб не пованивало...
       Путаясь в полах длинной шубы, Степанищев отчаянно жестикулировал руками и нервно ходил взад-вперед, с досадой выговаривая невидимому собеседнику.
       - Подожди-ка, Семка, - вдруг резко повернулся он к Шахновскому и, подозрительно прищурившись, погрозил тому пальцем. - Это ведь твоя затея была, в ночь сюда сорваться! "Домой едем! Запрягать немедленно!! Выезжаем!!!" Твои слова?! Х-хе, это же надо, столько верст в ночь по степи отмотать, чтобы с утра по раньше от бабы п...лей получить! Будьте любезны! Распишитесь за пакет...
       Степанищев с издевкой раскланялся на парадное.
       - Эх, лучше бы мы в Бахмуте остались . Так славно все начиналось. Послали бы Швейбу за девками и гульнули от души.
       - Тише ты, гулена, - испуганно шикнул на него Шахновский, опасливо поглядывая на дом. - Греховодник старый! Какой Швейба? Какие девки? Думай, чего болтаешь...
       - А чего мне думать! Кого мне бояться? Я что думаю, то и говорю. А что говорю, то и делаю, - не унимался Степанищев и снова взглянув на Шахновского, саркастически усмехнулся: - Это тебе, видать, задумываться приходится. Я уж, грешным делом обрадовался, дескать остался Семка Шахновский прежним гусаром. Стало быть, ошибся. Подкаблучник бабий - Семен Михайлович. Подкаблучник и баста.
       - Ну вот! Кто о чем, а голый про баню, - обиженно протянул уязвленный Шахновский. - Кстати о бане. Давай-ка, братец, сходим с тобой в баньку. Попаримся, отмоемся с дороги. Откиснем с похмелья. А то разругаемся ненароком. Ерема! Распорядись, чтобы баню протопили и живо!
       К Шахновскому вернулась прежняя властность и жесткость сурового хозяина.
       - Прошу пожаловать в дом, ваша светлость, - выскочил на крыльцо лакей. - Барыня вас к столу кличуть...
       - Ну вот, видишь! Мария Андреевна уже насчет обеда распорядилась, хлебом-солью гостей привечает, а ты говоришь, - толкнул хмурого Степанищева повеселевший Шахновский. - Женская душа - загадка, тут нужна деликатность...
       Споря и пререкаясь, что-то доказывая друг другу, друзья потащились в дом.
      
       Антон стоял у возка и с недоумением наблюдал за происходящим.
       - Веселое начало, - присвистнул с удивлением парень. - Нечего сказать, теплый прием. Вот так порядки в этом доме! Барин лакея на конюшню отправляет за то, что без доклада меня к моему же хозяину привел. Барыня к гостю задницей поворачивается, потому что тот не ко времени приехал. Что же дальше будет?..
       - Что дальше делать будем, Пономарь, - будто прочитав его мысли, спросили вылезшие из возка заспанные Трофим и Митька.
       После степной истории и, особенно после стычки с Рябцевым, с почтительным уважением к Антону стали относиться даже спесивые барские стражники.
       - Ты у нас теперь вроде как за старшего, - насмешливо осклабились они. - Давай распоряжайся...
       - А черт его знает, что делать, - зло сплюнув, выругался Антон, топчась посреди опустевшего господского двора.
      
       - Чого, хлопче, зажурывся? Чи не радый, шо тут опынывся? - услышал он за спиной чей-то веселый голос.
       Антон повернулся. Рядом с возком стоял добродушный малый лет тридцати и широко улыбался в казацкие черно-смоляные усы.
       - Ну, здорово, друг! - снова обозвался незнакомец, протягивая навстречу широкую мозолистую ладонь. - Как звать-величать тебя, из каких краев прибыл... Я - Данила Бондарь...
       - Да! А я тоже плотник! Всю жизнь с деревом связан..., - оживился Антон, обрадовавшись неожиданной встрече. - Антоном меня зовут... Пономарев... В деревне нас Пономарями звали... Орловский я...
       - Ха! Бондарь, то фамилия такая! А я - коваль!- рассмеялся Данила, сообразив, что новый знакомый принял его фамилию за ремесло. - У меня все в роду ковали. С железом дело имели. А для бочек я разве что обручи клепал...
       - А я думал, ты тоже по дереву..., - протянул Антон, смутившись своей оплошности. - А это Трофим и Митька. Я у своего барина вместе с отцом плотничаю...
       - Шо то ты не дуже на плотника похожий, - усмехнулся Данила, сравнивая свою простенькую свитку с добротным полушубком парня. - Видать в цене у вашего пана плотники...
       - Да это другое, - замешкался, покраснев, Антон. - Это...
       - Так то его барин отметил так, что он ему жизнь в степи спасал, - вмешались в разговор придвинувшиеся к собеседникам степанищевские мужики. - Ты не смотри, что он молодой и сопливый. Сам гаразд сопатку кому-нибудь прочистить, если что не по нему. А в степи глазом не моргнул, как топором волка матерого у барских ног уложил. Теперь вот барин его неотлучно при себе держит. Видать, опасается, кабы еще кто не напал. Антон при нем вроде сторожа...
      
       Мужики дружно загоготали, довольные сказанным.
       - Будет вам, - цыкнул сурово Антон на стражников. - Сами-то чего. Я вам серого не заслонял. Отличались бы, выслуживались. У вас в этом деле толчины больше...
       - Не серчай, Пономарь, мы же не со зла. Просто пошутковали, - стушевались мужики и, виновато потупившись, примирительно хлопнули парня по плечу.
       - Слушай, Данила, - повернулись они к кузнецу. - Подскажи, куда нам пристроиться. А то, вишь, какое дело. Барыня ваша осерчавши, баре тоже того... Дворня, видать с перепугу, разбежалась, попряталась по углам. А нам чего делать? Не замерзать же здесь, посреди двора...
       - Не знаете, шо дальше робить? - встрепенулся кузнец. - Так це мы зараз... Грицько, а ну бежи сюда, сидай на возыка и жени його до подвирья. Нехай там конив выпряжуть та до стойла поставять, а возыка пид навес...
       Данила перехватил пробегавшего мимо мальчугана в отцовской шапке и свитке навырост и отправил с ним на конюшню повозку Степанищева. Вещи, которые уже были выгружены из обоих барских возков, подхватили и унесли в дом вызванные кузнецом слуги. С ними же он отправил в людскую и степанищевских стражников.
       - А цього хлопця я с собой заберу, - усмехнулся он, приобняв Антона. - Вин у мене гостюваты буде. Ходим до мене, Антон. Хата у нас невеличка, но места всем хвате. Я тут недалече живу...
       - Слушай, Данила, - поинтересовался Пономарев. - А что это у тебя за говор такой интересный. Вроде и понимаю, что ты говоришь и не понимаю...
       - Ты шо нашой мовы не разумиешь? - рассмеялся кузнец. - Так вроде как украинска. А там еще намешано всякой твари по паре. Привыкай, может сгодиться...
       Действительно, этнический состав слобожанской Украины был настолько пестрым, насколько разномастные колонисты-переселенцы заселяли пустующие земли Дикого поля. Сербы и хорваты, болгары и волохвы, украинцы и русские. За десятилетия эта разноязыкая масса настолько перемешалась между собой и спрессовалась до такой степени, что сформировала на основе украинской речи свой интернациональный славянский, южнороссийский колорит языка, который теперь был понятен и сербу, и болгарину, и волоху, и русскому...
      
       Переговариваясь и попутно осматривая незнакомые места, шел Антон вслед за новым знакомцем по узкой, протоптанной в глубоком снегу тропинке. Тропка шла вдоль лозовых тынов, за которыми виднелись беленые мазанки под потемневшими соломенными крышами. Вскоре новые приятели свернули к одной из мазанок. Пройдя маленький дворик, они зашли под терраску - небольшой навес на деревянных столбах, где хранилась нехитрая крестьянская утварь - серпы, косы, грабли, деревянное весло и пара удочек, пучки сушеной травы. Отряхнув с ног снег, они просунулись в низкую дверь дома.
       - А я с гостем московским! - весело оповестил домашних Данила. - Принимайте хлопца, которого Антом кличут...
       Несмотря на ясный солнечный день, в хате было сумрачно. Сквозь полумрак и морозные клубы пара, ворвавшиеся следом, Антон с трудом осмотрелся. Обстановка мало чем отличалась от их деревенской избы. В углу от двери расположилась обширная печь, развернутая отвором к окнам. Вдоль тыльной стены к печи были прилажены деревянные полати. Рядом с печью на стене висел резной мисник-шкафчик, в котором виднелась обычная селянская посуда из дерева и глины. Слева в углу стоял такой же деревянный, украшенный кованными бляшками сундук а напротив, в святом углу, убранная нарядными вышитыми рушниками божница с теплившейся лампадкой. Тут же в светлице располагался деревянный топчан, хозяйская постель, а над ним качалась сплетенная из лозы люлька.
       - Здравствуйте, люди добрые! Помогай вам бог, - учтиво поклонился от порога домочадцам Антон, стягивая с головы папаху.
       Привыкнув к сумраку, он разглядел у печи пожилую женщину. Возле маленького окошка на лавке примостился седой дедуган и дымил раскуренной казацкой трубкой. На топчане сидела босоногая девочка-подросток и качала люльку, в которой спал малыш.
       - Это вот и есть моя семья, - обвел рукой домашних Данила. - Дедусь, мама, донька, а там в колыске сынок. Жинка зараз у паньскому доме, вечером прийде. Ну ты, давай, располагайся. А мне ще до кузни потрибно, от барыни наказ сегодня получив. Мамо, пристройте, хлопця, нагодуйте с дороги...
       - Та ладно, иди вже, - махнула рукой женщина и ласково, по-матерински улыбнулась Антону, - Разберемось як-небудь. Роздягайся, сынку, будь як дома.
       От задушевного радушия незнакомой бедной украинской семьи повеяло теплом и домашним уютом. Впервые с того дня. Когда за заснеженным поворотом скрылась родная деревня, Антон почувствовал себя спокойно и беззаботно. Он снял тулуп, сунул его в угол и присел на краешек лавки, осматриваясь внутри хаты.
       - Сидай ближче, москалыку, побалакаем, пока Марфа с обидом пораеться, - посунулся на лавке дед, освобождая место для гостя. - Як там у вас в Московии життя? Гарно, чи погано?
       - Да я, дедушка, в Москве то ни разу не был, - возразил было Антон. - Мы - люди орловские. Барин наш - Степанищев Григорий Васильевич, с орловских. А до Москвы нам, пожалуй, не меньше, чем сюда будет...
       - А яка в биса разница - московские, орловские. Одно слово - Расея. Так ото в Расе, пытаю, чи гарно холопы живуть. Бо дывлюсь в тебе кожушок справный и чоботы гарни...
       - Дид! Якого черта ты до хлопця привязався, - вмешалась мать Данилы. - Тоби не один черт, гарно там, чи погано?! Ты шо на проживання туды вырядывся? Сидишь соби у кутку и сиди. Жди пока миску борщу або каши подадуть. Ты дывись, костлява йому вже в викно помахуе, а вин про Расею розпытуе. Гарно там, чи погано. Тьфу на тебе, старый черт. Не слухай його, хлопче...
       - Замовкны, бисова баба! Тебе забув спытать, с кем мне балакать, та про що, - огрызнулся сердито старый. - Був бы слипый, може не роздывывся тоди... А то ж бачу, що хлопец справный и вдягненный по-людьски. Так може в нього пан не такий злочинець, як наша гадюка, баба камяна. Може ж вин не продае людей за цяцьки, як вона падлюка мого сына в шляхетчину продала. Цяцьок по кручи натыкала и радуеться як дурна...
       Старик сердито сплюнул в сторону невестки и снова повернулся к Антону. В выцвевших старческих глазах блеснул озорной огонек.
       - Балакаешь ты гарно по-москальски. Я теж вмию акать. Ось послушай краще, як я тебе байку про москаля расскажу.
       Старик затянулся из трубки, выпустил дым и начал:
       Раз у бабы перехидный
       Москаль ночував,
       Устав рано й за спасибо
       В баби гуску вкрав.
       Догоняе його баба:
       "Служба! Почекай!
       "А что бабушка мне скажешь?"
       "Так гуску отдай!"
       "Ах ты бог мой!.. Это гуска?..
       Экой я дурак!..
       Вазьми, бабка, ей-ей, думал,
       Что это гусак!"
      
       Дедусь снова выпустил из трубки клуб дыма и засмеялся, наблюдая за тем, какое впечатление на Антона произвела рассказанная байка.
       - Люди добри, ну вы подивиться на цього придурка старого! - всплеснула руками Марфа. Подхватив тряпку, она в сердцах перетянула ею по сгорбленной спине деда. - Ось тоби, старый дурень! К чему ты це розказував?..
       - Шо ж, вже и пожартувать не можу, - закрываясь рукой от нападавшей невестки, обиженно протянул дед. - Ну рассказал хлопцу нашу байку. Шо з того? Чи мало таких баек москальских. И над нами жартують...
       - Так ты ж так жартуй, старый дурень, шоб и другим весело було. А то от твоих жартив кому смех, а кому слезы...
       - Не ругайтесь, тетка Марфа, - примиряюще улыбнулся Антон. - Дедушка не со зла же. Я не обижаюсь. Я ведь тоже человек подневольный, как и вы. Не по доброй воле, а по барской прихоти тут оказался. Дома отец с матерью остались, Стеша. Вот обещал барин по весне поженить нас, если исправно служить буду. А что с мужем вашим приключилось? Где он?..
       Вопрос Антона тупой болью отозвался в душе домочадцев. Разбередил старую сердечную рану. Старик сосредоточенно запыхтел трубкой. Отвернувшись к окошку, пряча накатившие стариковские слезы. Горестно охнув, уткнулась в фартук Марфа.
       - Ох, лучше и не пытай, сынку, - вздохнула она. - Годов, майже, двадцать вже прошло. Данилко ще хлопчиком малым був. Задумала наша барыня - баба камьяна - кручу за паньским домом садочком зробить, шоб усе там як в городськом парку було. Чого только не тянула вона туды со всього свиту. И то ей нужно, и друге ее не встраивало... А Макар ковалем був. Справний коваль, на всю округу. Так вона, падлюка, його и запродала в шляхетчину за фигуры камяни. Старий пан, коли про те прознав, так чуть не вбив гадюку. Вин Макара дуже шанував за майстернисть...
       - Так ото ж я и хотив спитать тебе, сынку, а у вас барыня яка? - повернулся от окна к Антону и дед. - Добрая, чи така злыдня як наша. Никому спокию не дае, не старому, не малому...
       - Нет, дедушка, - взволнованный рассказом, грустно покачал головой Антон. - Наш барин - вдовец. У него своя слабость - девок сильно любит, проходу не дает. Он и барыню своим беспутством раньше времени в могилу свел А покойница женщина обходительная была. Без причины никого не шпыняла. С барином, конечно, туговато. Шумный он, необузданный...
       - Тю! Наша тоже не краще! - отмахнулся дед. - На мужикив задывляется. Шо пан, шо холоп, ей без разницы.
       - Ниякого сорому у блудницы нема..., - горесно кивнула и Марфа, соглашаясь.
      
       Словно вспомнив о чем-то сокровенном, Антон нахмурился и замолчал. Пригорюнившись, молчали и домашние. В колыске было заворочался, засопел и снова притих малец, укачиваемый бдительной маленькой нянькою. Пономарь взглянул на девочку. Та во все глаза смотрела на гостя, от любопытства даже засунув палец в рот. Антон улыбнулся и притворно нахмурившись, погрозил, откусишь, мол, палец. Девочка смутилась и, и стыдливо покраснев, уткнулась в подобранные коленки, искоса поглядывая на парня.
       - Тебя как зовут, егоза? - добродушно спросил тот, погладив подростка по голове.
       - Галя, робко прошептала девочка, доверчиво прильнув к руке парня.
       - Галя-галчонок, - повторил Антон. - а вот тебе, Галя, гостинец от зайчика...
       - От какого зайчика? - округлила глаза девочка, с любопытством наблюдая, что ей достанет гость.
       - Да бежал по степи ушастый, когда я сюда ехал, - стал рассказывать ей Антон свою сказку. - Остановился и спрашивает: "Ты куда, Антон, едешь?". "К Галочке, хорошей девочке в гости еду" - говорю. "Ну раз к хорошей, то передай Галочке от меня гостинец...". Куда же он запропастился...
       Парень порылся в кармане и вытащил оттуда кусок когда-то припрятанного для Гнедка кусок колотого сахара.
       - Ой, баба, смотри, что мне зайчик прислал, - радостно захлопала в ладоши девочка.
       - Тише ты, оглашенная, - пригрозила ей Марфа. - Брата разбудишь...
       Антон еще раз ласково потрепал мягкие девичьи волосы и глянул в окно, точно заметив там мелькнувшее родное лицо Стеши...
      
       ... - И все-таки, Семен, подкаблучник ты, - незлобливо, но с насмешкой заключил Степанищев. - Сдался бабе под начало без боя и все тут...
       Друзья уже третий час сидели в жарко протопленной бане. Всласть напарившись они расслабленно развалились в прохладном предбаннике и, потягивая холодный хмельной пенник, вели неспешный мужской разговор. Сытный обед и вышедшая как ни в чем не бывало к столу радушная хозяйка, разогнали было сгустившиеся тучи в отношениях и замяли размолвку. Оживленная и общительная Мария Андреевна беззаботно шутила и проявляла большой интерес к гостю. Вспыльчивый и легкоранимый Степанищев удивлялся такой перемене и все же сохранил неприятный осадок от случившегося утром.
       - Вот ты мне в Бахмуте рассказывал поучительную историю от деда рассказывал, - продолжал Григорий Васильевич развивать свою мысль. Теперь, Семен, послушай мою байку...
      
       "За бабское коварство и нарушение запретов изгнал господь из рая на грешную землю Адама и Еву. Много воды утекло с той поры. И вот решил однажды всевышний узнать, как же живут люди на земле. Кто у кого под началом. Мужики у баб или все же бабы у мужиков. Послал с поручением архангела Гавриила. Ступай, значит, разнюхай. Посмотри - что к чему. А чтобы не сбился, вот тебе пара коней и корзина курей. Там, где баба на дворе командует - отдашь курицу. Ну, а там, где мужика за хозяина найдешь - отдашь коня. Спустился архангел на землю и пошел по божьей воле. Долго от двора к двору ходил, а мужика в хозяевах так и не нашел. Остались при нем кони и одна курица в корзине. Зашел на последний двор. Смотрит мужик там управляется, всеми делами управляет. Бабе своей через спину батогом врезал, чтобы шевелилась быстрее. "Вот, кажется и нашел место, где мужик командует", - обрадовался Гавриил. Зашел на двор.
       - Здоров был, мужик, - поздоровался и спросил. - А скажи-ка мне, кто у вас тут хозяин?
       - Как кто? - удивился тот. - Я, конечно. Я всем на двое управляю, все в семье меня слушают.
       - Он, он, - согласно закивала женщина, потирая ушибленную спину.
       - Хорошо, мужик. Бери коня. Только они у меня разные - гнедой да вороной. Выбирай!
       - Беру вороного!
       - Погоди, Иван, - крикнула от порога жена.
       Женщина проворно подскочила к мужику и нашептала ему что-то на ухо.
       - Пожалуй, Гавриил, возьму все же ... гнедого!
       - Нет, Иван! Вот тебе курица!.."
      
       ... - Вот так-то, Семен, курица тебе полагается, курица! - рассмеялся Степанищев, опрокидывая в рот чарку с медовухой.
       - Что ты, Григорий, привязался право, - надулся обиженно Шахновский. - Сам-то какой...
       - Как какой? - встрепенулся Степанищев. - Я, брат, наоборот привык. Не под бабой, а сверху бабы...
       Он похотливо подмигнул и расхохотался довольный своей шуткой.
       - Эх, жаль, девок нет. А чего ты девок не распорядился прислать. Я дома завсегда девок с собой в баню беру. Вот Швейба, чертов жид, расстарался, притащил молодок. Вот уж, я попарился тогда...
       - Знаешь, брат, - без обидняков, строго осадил Шахновский Степанищева. - В нашей семье другие порядки. Мария Андреевна - женщина воспитанная и деликатная. К грубому солдафонству и гусарской распущенности она не привыкла. Она - женщина строгих правил. У себя в деревне, Григорий - ты хозяин. Там поступай как знаешь. А здесь, будь добр, соблюдай приличие...
       - Ну как хочешь, - недовольно пробурчал пристыженный греховодник. _ Подумаешь, праведник какой сыскался. Ты что, Семен? Это же милое дело девке подол завернуть, застоявшуюся кровь разогнать. А ты возле своей крали засушенной киснешь, под юбку ее прячешься.
       - Довольно, Григорий, прекрати, - в голосе Шахновского зазвучали металлические нотки. - Я больше не намерен обсуждать с тобой сокровенные стороны своей семейной жизни. Скажу лишь одно - таких женщин, как Мария Андреевна еще поискать нужно...
       - Вот и тешься с ней, - огрызнулся гость и замолчал напыжившись.
      
       Что имел ввиду Семен Михайлович, выговаривая другу за распутство и подчеркивая исключительность жены, неизвестно. Во всяком случае, он и сам понимал, что грешил против истины, указывая на строгие нравы жены. Шахновскому крайне неприятно было вспоминать о том, что Мария Андреевна с юных лет вкусила запретного плода любви и к замужеству при внешней недоступности и шляхетском гоноре славилась повышенной любвеобильностью и была весьма искушенной в похоти. Немало дворни мужского полу угодило под безжалостную руку кнутобойца только из-за того, что не утешили чисто дамский каприз барыни. От того и погрузился с головой в дела Семен Михайлович, пытаясь отвлечься от душевных мук и не замечать тщательно скрываемых причуд жены. Потому едва не зарубил беспутную невестку старый гусар Михайло Шахновский...
      
       ... - И ото бильше вона никого з нас потим, слава богу, не займала, коли старий пан ей чортив дав за Макара..., - завершил грустную историю дед. - Эх, знать бы где он зараз. Чи живий еще, чи вже костомахи в земли гниють...
       В хате повисла гнетущая тишина. Разговор больше не клеился. Видно в этой семье ни на минуту не утихала душевная боль и все эти годы они оплакивали разлуку с родным человеком. "Как же так можно! - сокрушался Антон, размышляя над услышанным. - Взять и разрезать по-живому. Вопреки воле и здравому разуму, в угоду капризу, на потеху прихоти. Кто наделил их правом так жестоко обращаться с людскими судьбами? Кто установил цену человеческой душе? Кто придумал это рабское покорство и бессловесность? Неужели и меня могут вот так по сиюминутному капризу, за понравившуюся игрушку навсегда разлучить с родителями, со Стешей. Или напротив, увести с родного дома отца, маму, Стешу... Неужели такое возможно?.. Господи вразуми..."
       От представленной жуткой картины расставания Антон ужаснулся, сильный озноб прошиб юношеское тело, на лбу выступила липкая испарина. Затуманенным взором он снова обвел хату и встрепенулся. Нет, пошли прочь подлые мысли. Бог не допустит над ним такого паскудства. Пономарев потряс головой, гоня из нее тревогу. Он наклонился к примостившейся у него на коленях дочке кузнеца и заговорщески шепнул ей на ушко:
       - А не сходить ли нам погулять, Галочка? В хате, наверное, скучно сидеть? Как ты думаешь, бабушка нам разрешит?..
       Как соскучившийся по забавам котенок, девочка резво подскочила с места и радостно запрыгала. Сияющие от радости глазенки одновременно с мольбой и надеждой смотрели на Марфу.
       - Ладно, собирайся, - согласно махнула та. - Бежи, дыхни свежего воздуха, коза. И шо за дитина. Абы тилькы бигты кудысь. Одни гульки та играшки на думци. Нет бы бабе допомогти в хати...
       Но эти упреки звучали в пустоту, просто так, для отстрастки. Ибо женская сердобольная душа прекрасно понимала всю горесть обездоленного холопского детства. Еще год-два и заберут на панщину несмышленое дите, приставят к тяжелой, изнурительной работе, навсегда вычеркнув из ее жизни лучезарное, беззаботное детство.
       А пока... Шустро накинув свитку, обвязавшись старым материнским платком и впрыгнув в заштопанные валенки, постреленок уже стояла у порога и нетерпеливо притопывала ножкой, ожидая, когда такой неповоротливый и медлительный Антон достанет и оденет свой полушубок.
      
       Подхватив под навесом самодельные деревянные санки с набитыми железными полозьями, Галя повела парня не на сельскую улицу, а, обогнув хату, по снежной целине через вишневый садок к перелазу в конце огорода, где за плетнем слышались детские голоса. Там Антон увидел, как дворовая детвора с веселым гомоном спускалась на самодельных салазках с крутого косогора.
       - Давай, дядечка, прокатимся с тобой с горы. А то мне одной страшно, - весело защебетало дитя, пристраивая санки к накатанному спуску.
       Глядя на кручу, Антон с опаской стал усаживаться на санки и, усадив впереди девочку, крепко прижал ее к себе и оттолкнулся. Дух захватывало от крутизны и стремительной скорости, с которой понеслись детские санки прямо к реке. Но вместо испуга к Антона вдруг вернулось забытое чувство детской беззаботности и шалости. Озорно вскрикнув-гикнув, он направил сани в сугроб и в тот же миг они уже с хохотом барахтались в снегу. Вприпрыжку они дружно потащили санки наверх и вновь бешенная сила в мгновение ока спустила их к самому берегу...
       - Все, малыш, баста давай передохнем чуток, - взмолился раскрасневшийся от беготни Антон, когда в очередной раз они поднялись с Галей наверх.
       Расслабленно повалившись на снег, он с минуту лежал на холодном саванне.
       - Дядечка, ну, дядечка, - нетерпеливо дергала его за рукав девочка. - Ну, вставай. Давай еще раз спустимся.
       - Ой, Галчонок, дай дух перевести. Укатала ты меня, - взмолился Антон. - Давай-ка, сама попробуй. Не бойся, держись только крепче.
       Антон бережно усадил девочку на санки и осторожно пустил их под горку. Счастливо взвизгнув от смешанного чувства восторга и испуга, малышка стрелой понеслась вниз.
      
       Понамарев выпрямился и впервые за время прогулки осмотрелся вокруг. Внизу обрамленный с одной стороны густым прибрежным лозняком, а с другой подпираемый подходящей прямо к воде дубравой заснеженной змеей вился Донец. Где ни где на стремнинах темнели, клубясь паром студеные полыньи. Словно корабельные мачты парусами, степенно колыхались кроны величественных сосен потянувшегося влево от дубравы соснового бора. А по эту сторону реки широкими рукавами спускались поросшие кустарником буераки.
       - Шо, Антон, на землю нашу раздывляешься, - приобнял сзади парня подошедший Данила. - Гарно у нас. Зараз воно не те, шо весной або летом, колы все цвете и спивае. Но все равно гарно...
       - У нас дома тоже не хуже. И лес есть. И ручей из лесного ключа в овраге поет, с соловьем по весне соперничает. Нет, лучше родного дома ничего нет...
       - Так то оно так, - согласно кивнул коваль. - О, доця и ты тут. С дядьком гуляешь7
       Потеплев взором, склонился Данила к поднявшейся наверх разрумяненной дочери.
       - А мы тут с дядечкой на санках катались. А зараз я сама съехала и не боялась...
       - Ну и гаразд. Бежи вже до хати, бо замерзла и баба переживае...
      
       Девочка убежала, а мужики еще остались стоять у плетня. Данила скрутил самокрутку и раскурил.
       - Ну як тоби у нас? Сподобалось? - поинтересовался кузнец у Антона. - Дедусь не донимал своими разговорами. Он у нас любит побалакать...
       - Ничего. Я у вас все равно что дома побывал. Хорошая у тебя семья, Данила. Вот только про отца твоего с головы не идет, - погрустнел Антон, снова вспомнив дневной разговор в хате.
       - Да, отак нам пощастило, - сурово кивнул в ответ головой кузнец и глубоко затянулся табачным дымом... Минуту-другую он сосредоточенно молчал, терзаемый внутренними страданиями, а потом вдруг его словно прорвало.
       - Представляешь, привязалась лярва до батька, как репей к штанине, - с горечью поведал семейную трагедию Данила Антону, взволнованно затягиваясь самокруткой. - Проходу не давала. Батько видным мужиком был. Высокий, статный, чернобровий. А силища какая, подковы руками гнул. Известное дело, коваль... Только ей до его мастерства було, шо черту до свечки. Кобеля ей, бл...ще, потрибно було, кобеля. Только пан куди вырядиться с двору и починаеться. То одного до лесу тянет, то другого. Так и батько ей на глаза попався, только он на эту доску сухую не позарился, угождать не стал, не подчинился. Она обычно строптивых на конюшню ссылала. Двое порки не выдержали, дух испустили. А батько кнута порвав, сам кату ребра поламав. Потом його связанного так и повезли до шляхетчины...
       Данила порывисто отвернулся и украдкой смахнул набежавшую слезу.
       - Ладно, чего уж теперь тужить, ходим и мы до хаты, - глухо кашлянув, закончил он свои откровения. - Мабуть вже и Катерина, жинка моя, прийшла, вечерять будемо...
      
       Семья коваля уже сидела у стола и ужинала, когда Антон с Данилой вошли в хату. Тусклый каганец едва освещал маленькое помещение. И лица домашних смутно белели в вечернем сумраке. Однако Антон сразу отметил стать и привлекательность дышавшей здоровьем и свежестью молодой женщины. Заметил, как заиграли ямочки на радушном лице, как приветливо вскинулись черные брови над лучистыми карими глазами, светящимися в темноте как две звездочки. Так мог смотреть только человек в душе которого жили любовь, доброта и нежность.
       Хоть здесь улыбнулось Даниле счастье. Старый пан, видимо усовестившись безрассудством беспутной невестки, без колебаний согласился отдать за него старшую дочь лесника - умную, красивую и работящую Катерину. Согревающим солнечным лучиком, освежающим весенним ветерком вошла она в пропахшую горем, омытую слезами хату кузнеца. Теплым, задушевным словом разогнала мрачные думы, светлым, ласковым взором сняла пелену печали, детским лепетом внуков подарила радость жизни отцу и жене никогда не виданного ею Макара. А весь жар женской страсти и любви без остатка дарила своему единственному и ненаглядному Данилке. Открыто и счастливо смотрела она на окружающий мир. С панской горделивостью, словно корону, несла ее прелестная головка окружье тяжелых темно-каштановых кос. Смотрите, мол, и радуйтесь вместе со мной моему счастью. Но как у каждой матери в сердце Катерины уже поселилась тревога. Гнала ее прочь молодуха, не хотела думать о ней. Но подлая не покидала и росла день ото дня вместе с ее кровинушками. Тревога за неясное холопское будущее подрастающих детей...
      
       Сумерки становились все гуще. В маленькое окошко заглянула светлолицая луна. По-стариковски кряхтел дедусь на печи, прогревая ноющие кости. На полатях в запечку затихла сморенная за день Марфа. Раскинув ручонки, счастливо улыбалась во сне Галинка, видимо вспоминая давешнее катание на санках. Катерина вытащила из колыски заплакавшего сына, перепеленала и, выпростав из разреза просторной рубахи упругую грудь, поднесла к ней малыша. Почувствовав на губах материнское молоко, младенец звучно зачмокал и притих. А молодая женщина, нежно склонившись над ребенком, тихо запела одну из старых колыбельных, звучавших не в одной селянской хате, словно сетуя над горькой долей холопа:
       Спи, дитя мое, ти - життя мое!
       Тiлько щастя i долi!
       Будеш цiлий вiк, як той чорний вiл,
       У ярмi i неволi!
      
       Тiлько губонька залепечеться,
       Слаба нiженька стане,
       Слаба рученька перехреститься,-
       Твое горе настане!
      
       Не з дiтьми пiдешь - паньску череду
       Поженеш ти на поле!..
       Не пiсок мягкий, - стерня острая
       Босi ноги наколе!..
      
       Под грустный напев устало смежил глаза и Антон. Сквозь дрему он вслушивался в незнакомые слова, стараясь понять заложенный в них смысл. Усталость после безумной ночной дороги и дневных мальчишеских забав с дочкой Данилы свинцовой тяжестью сковала веки и через минуту он спал крепким сном. Словно калейдоскоп сменялась во сне одна картина другой. Отчий дом сменялся дорогой, улыбчивую Стешку заслонил сердитый барин, веселая и беззаботная Галя, несущаяся с горы на санках и плачущий мальчик Данила возле связанного на повозке отца... Господи, вразуми!..
      

    Глава 5.

       Ночные фантазии уносили Антона все дальше. Вот в спящем сознании снова всплыло любимое лицо Стеши. Девушка торопливо бежала вдоль деревни, протягивая ему навстречу руки. Он тоже было потянулся к ней. Но вдруг в носу защекотало и он... чихнул. Еще не открыв глаза, неожиданно разбуженный парень почувствовал над ухом детское сопение и с трудом сдерживаемый смех. Сквозь слегка приподнятые ресницы Антон увидел, как тихонько прыская в прижатую ко рту ладошку, Галя осторожно подносила к его лицу тоненькую соломинку.
       - Ага, попалась, плутовка, - внезапно подхватился он с места и шутливо сгреб в охапку замешкавшуюся девчушку.
       От неожиданности округлив глаза и пронзительно взвизгнув, она в следующую минуту уже весело смеялась, барахтаясь в объятиях парня.
       - Тихо ты, оглашенная. Малого вылякаешь..., - незлобливо прикрикнула на внучку Марфа, сама потешаясь над детской забавой. - Ты смотри, яка шкодница. Разбудила гостя, позорювать не дала...
       - Ничего-ничего, - бодро откликнулся Антон. - Пора уже вставать, день на дворе. - Ах, ты, шаловница маленькая.
       Он снова с шутливой сердитостью затормошил-затискал ребенка, заряжаясь ее озорством и добрым безмятежным настроением...
      
       - Марфа! Кацап у тебе на постое? - просунулась в дверь пронырливая как у хорька остроносая морда сельского старосты. - В паньском доме вже с ног посбивались його шукаючи, а он тут ховаеться...
       - Тьфу! Марфа, а шо воно в хати так засмердило? - раздраженно обозвався с печи дед. - Чи тхоряка вонючого духу занес...
       - Так тож, диду, тхор наш и прибиг. Якогось цапа вышукуе, а от самого несет як от козла облезлого, - насмешливо ответила невестка деду, словно не замечая вошедшего визитера. - А хлопця нашого чого шукать. Биля викна сидить дитиночка, як картиночка. Ладный та веселый...
       И женщина сердито оттолкнув мешавшего на дороге мужика вышла из хаты.
       Сказать, что в Белой Горе Панаса Пасюка не уважали, значит ничего не сказать. Пасюка ненавидели лютой ненавистью и презирали все поголовно. От сопливых мальцов до седых старцев. В душе маленького, тщедушного Панаса, казалось, не было ни капли человечности. И повадки у него были крысиные, словно подтверждая соответствие носимой фамилии - пасюками украинцы называли крыс. День и ночь шнырял он по селу в поисках наживы и возможности выслужиться перед Шахновской. Затаивался у раскрытого окна или двери, прислушиваясь, что за разговоры там ведут. Совал нахальную рожу в коморы и клуни, проверяя не появилось ли там чего лишнего. То отберет у мальчишек десяток пескарей - скудный улов к убогому столу, то завернет из лесу с грибами и ягодами девчушек на панскую кухню, то со старухи жидкую вязанку хвороста снимет. Еще и батожком из воловьей кожи через спину для острастки перетянет. С иезуитской изощренностью творил расправу и самосуд над немощными. С трусливой опаской искал управы над более сильными у жестокой барыни. Сколько раз подкарауливали его дюжие мужики и молодые хлопцы. От души мяли бока панскому прихвостню, не беря греха на душу смертоубийством. Но тот с крысиной живучестью через день-другой снова вылезал из своей норы. И снова присматривался, прислушивался, принюхивался, вершил свое паскудство...
       - Ты, старый, лежи там мовчки, - огрызнулся Панас. - Бо шоб от тебе не засмердило, коли до конюшни потягнуть. А то я и сам можу...
       Староста поднял батожок и угрожающе им помахал.
       - Ось я тоби сможу, ось я тоби потяну, - замахнулась на Панаса поленом вернувшаяся в дом с дровами Марфа. - Ты це ище при Даниле скажи. Он тоби рожу пасюкову до спины розверне...
       - Но-но, разошлась, - опасливо отодвигаясь построжничал староста. - Шо дома засидилась, язык поточить не об кого. Так я найду работу. Завтра до двора прийдешь, куделю дергать... Так, де хлопец?
       Пасюк бесцеремонно просунулся в светлицу, оглядывая по-свойски хату. Завидев справно одетого, плечистого парня, спокойно игравшего у окна с девочкой, а теперь сурово поднявшегося ему навстречу, он словно споткнулся и растерянно затоптался на месте.
       Самоуверенная спесивость вмиг слетела с его наглой рожи и она расплылась в подобострастной улыбке.
       - Шо ж ты, хлопче, тут сховався. Хто тебя сюда определил? Не по чину тоби ця хата, - залебезил староста под презрительным, неприступным взглядом Пономарева. - Чого до мене не звернувся? Я бы тебя с большей пошаной пристроил бы...
       - Спасибо, мне и здесь неплохо, - сухо осек его Антон. - Чего нужно? Барин, что ли ищет...
       - Та нет, мужики ваши сказали, что тебя коваль к себе забрал. Вот я и пришел узнать, как тебя приняли, нет ли нужды в чем...
       - Ты дывысь який вин турботлывый, - всплеснула с притворным изумлением разгневанная Марфа. - А деж ты вчора був, морда твоя бесстыжа. Все вынышкував, шо барыни на ухо нашептать... Иди геть с хати, идолова душа, бо я тебе зараз на кудели розберу...
       - Зря ты так, тетка Марфа, - обеспокоено обнял возбужденную женщину Антон. - Как бы беды не было. Я таких людей хорошо знаю. От такой гниды всего можно ожидать. Мне то он ничего не сделает, а на вас отыграется...
       - Ничого, сынку. Мы звични. Хуже вже не буде, - отмахнулась, успокаиваясь женщина. - Слава богу, пан приехав. Вин Данилу поважае. При нем Пасюк до барыни не полезет...
       - Ну и ладно, - согласно кивнул головой Антон и засобирался. - Схожу все же до господского дома. Вдруг и вправду барин искать кинется.
      
       Еще подходя к дому, Антон увидел топтавшегося на крыльце Степанищева. Барин о чем-то оживленно разговаривал с хозяином и, судя по живой жестикуляции и громкому хохоту, находился в приподнятом настроении. Остановившись не вдалеке Антон, сняв папаху, почтительно поклонился.
       - А, вот братец молочный появился, - похабно осклабился веселый Степанищев, заметив парня. - Ты, знаешь, Семен, мы с ним в Бахмуте...
       Григорий Васильевич подвинулся к Шахновскому и что-то увлеченно нашептав ему на ухо снова задорно рассмеялся.
       - Григорий, я же просил..., - недовольно поморщился хозяин и. бросив холодный, безразличный взгляд на парня, отвернулся.
       - Зря ты, Семен, воротишься, - возразил Степанищев. - Если бы ты знал, какие руки у этого парня. Золото, а не мастер. Он с отцом такой приделок мне сотворили, что твой царский терем. Загляденье!
       Польщенный барской похвалой, Антон смущенно переминался в стороне, не решаясь приблизиться. Шахновский, не слушая бахвальства друга, жестко отдавал какие-то приказания дворне и Степанищев, разочарованно махнув рукой, повернулся к Пономареву.
       - Это хорошо, что ты пришел. Сейчас со мной поедешь. Семен Михайлович решил меня перед обедом проветрить, мышеловки свои показать..., - посерьезнев, объявил барин.
       Антон удивленно уставился на барина, не понимая, о чем идет речь. Откуда было знать деревенскому парню, что "мышеловками" тогда там называли первые угольные раскопки, которые проводили крестьяне.
      
       До ХVIII века на плодородных землях Дикого поля в основном развивалось скотоводство и земледелие. С открытием природных соляных источников на Бахмутке начали развиваться и промышленные солепромыслы. Однако в условиях степного безлесья острой проблемой для солеварен было обеспечение топливом. Еще в бытность Петра Великого рудознатец Григорий Капустин открыл богатые залежи каменного угля в урочище Лисьей балки. Угольный бум со временем захватил всех донецких помещиков. Обнаружил на своих землях выходящие на поверхность угольные пласты и Михайло Шахновский. Его крестьяне стали добывать "горючий камень" вручную для домашних нужд. Так появились крестьянские "ямки" и "мышеловки". Уже Семен Михайлович образовал на них свой первый рудник, чтобы обеспечивать свои солеварни собственным углем.
       Угольная шахта Шахновского, как впрочем и все рудники в округе, представляла из себя довольно мрачное мануфактурное производство с кабальными условиями работы. Сюда, как на каторгу, Семен Михайлович ссылал провинившихся холопов и беглецов. Поэтому рудник был огорожен добротным частоколом, а к рабочим была представлена угрюмая и бдительная стража. Рудничный двор произвел на Антона удручающее впечатление. С тревожной настороженностью и нараставшим беспокойством вертел он головой по сторонам. Невиданный ими раньше уголь черными горами громоздился на дворе. И на самом руднике было черным-черно. Черными были доски высоченного забора, черными были угольные повозки, черным был снег. Даже старая кляча, понуро двигавшаяся по кругу, тоже была смолянисто черной.
       Условия работы углекопов были поистине каторжные. В кромешной темноте, задыхаясь от тесноты и нехватки воздуха, находясь в постоянной опасности быть заживо похороненным под обвалом, словно кроты вгрызались забойщики кованым обушком в слоистый угольный пласт, выдавая "на гора" основу барского благополучия. Неслучайно уже тогда назвали горючий камень "черным золотом" и считавшие барыши хозяева не особо печалились тяжкой долей шахтера и каким трудом им давалось это "золото". Основными орудиями труда забойщика были кайло, молот и железный клин. А средством доставки угля от забоя к подъёму - тачка или сани. Лишь на подъёме и водоотливе применялась простейшая механизация - ручной и конный ворот, а для подъёма тяжестей - лебёдка.
      
       - Господи! Никак это вход в преисподнюю, - испуганно отшатнулся Степанищев от бездонной черной дыры шахтного шурфа.
       Шахновский привез гостя на рудник как раз в момент, когда из испугавшей Григория Васильевича дыры клеть подняла старую смену рудокопов. Черные от угольной копоти, с изможденными от непосильного труда лицами и лихорадочно блестевшими глазами, рабочие были мало похожи на людей и повергли Степанищева в искреннее изумление.
       - Да это же черти из преисподней, - испуганно воскликнул он, со страхом отшатнувшись от подъемной клети. - Вот, Антон, гляди и другим потом передашь. В этой норе паршивой окажутся за непослушание. Понял? В шахте сгною, коли слова хозяйского ослушаешься.
       Зловеще усмехнувшись, Степанищев сурово глянул на Антона. Ничего хорошего не предвещал этот взгляд и сердце парня тоскливо заныло от дурных предчувствий...
      
       ...Угрюмый кучер со спокойным безразличием погонял лошадей. Встречная поземка холодила разгоряченное от волнения лицо, но не приносила успокоения. Оглядывая с облучка окрестности, Антон пытался отвлечься от мрачных мыслей, но ничего не выходило. Перед глазами неотступно стоял черный двор рудника и черные, изможденные фигуры углекопов, а в виски кузнечным молотом стучал их надрывный кашель. Следом всплывало зловеще торжествующее лицо барина: "Ослушаешься, не покоришься и тебя ждет это..."
       Парень зябко поежился и тревожно покосился назад. Оттуда, из-за тонкой стенки кареты, уже неслось бесшабашное:
       Говорят умней они...
       Но что слышим от любова?
       Жомини да Жомини!
       А об водке - ни полслова!..
      
       Вечерними сумерками Антон вернулся в хату кузнеца. Навстречу метнулась Галя и завертелась у ног ласковым котенком.
       - Ты дивись, шо робиться?! - с притворным изумлением всплеснула руками Марфа, кивая на внучку. - Не дае проходу хлопцю...
       Женщина подняла смеющиеся глаза на парня и лукаво прищурилась.
       - Шо, синку, присушив соби зазнобу. Теперь не отвяжешься...
       - А шо? И то дело, - живо откликнулся на шутку матери Данила. - Нехай теперь воспитуе соби жинку, породичаемося. А якщо ця мала, то у нас и друга есть.
       Коваль весело рассмеялся и подмигнув Антону, кивнул к запечку.
       - Ганка! Ось дывись, який гарний хлопець у нас гостюе. Може просвататы тебе, пока до леса не втекла...
       - Данила! Ты шо! Ну тебя..., - послышался в ответ смущенный девичий вскрик.
       В светлице рядом с Катериной на полатях сидела девушка лет шестнадцати и покачивала на руках малыша. Это была младшая дочь лесника - сестра Катерины. Увидев незнакомого парня, она густо покраснела, беспокойно заметалась на месте и, бросив укоризненный взгляд на смеющегося зятя, спряталась за спиной сестры.
       - А шо, мамо! - не унимался в конец развеселившийся Данила, оживляя своим настроением домашних. - Катерина! Диду! Может и вправду свадьбу на святки справимо! Оженим Антона на нашей лесняночке и поедет наш москалик до дому с подарунком...
       - Будет тебе, балаболка, - безучастно буркнул Антон, насупившись. - Не до шуток сегодня. И потом... К-какая свадьба, к-какое сватовство... Я же в сговоре уже, меня Стеша дома ждет. Барин обещал...
       Парень бросил пустой, равнодушный взгляд на незнакомую девушку и, легонько отстранив от себя Галочку, понуро прошел к окну и присел рядом с кузнецом.
       - Э-э, что-то ты сегодня не дуже веселий, - озадаченно протянул Данила, оглядывая гостя. - Чи погано с паном гулялось? Чи лихо яке прискипалось? Шо трапилось, друже?..
       - Да уж точно, с горок на санках не катались, - невесело хмыкнул в ответ Антон. - На мышеловки ваши смотрели. Ваш барин нашему свой рудник показывал...
       Сбиваясь и путаясь в мыслях, в горячечном запале Антон рассказал домашним о своих впечатлениях об увиденном на шахте...
      
       - А-а, так Шахновский вас на шахту возил! Это он любит! Чувствуется хозяин! До всего сам доходит и другим показывает. Самих-то в нору, в клети не спускал? - понимающе усмехнулся Данила. - С непривычки, конечно, муторно. Страх и крепкого мужика пробирает. У меня в кузне, вон, тоже и черно, и смрадно, и душно... Одно слово, работа. Ну, посмотрели рудник. Тебе-то какая с того печаль?..
       Кузнец пожал плечами, пытаясь взять в толк такую перемену в настроении Антона.
       - Не о том ты говоришь, не о том, - в сердцах оборвал его Пономарев. - Да, после деревни увидеть завод - солеварню там, шахту - не привычно, в диковинку. Страшно смотреть на ту диковинку, а работать...
       - А шо работать? Хиба на панщине когда легко было работать. От зари до зари горбатишься. Рубаха на теле сопревает...
       - Но пойми же! - не унимался Антон. - Степанищев сейчас в Бахмуте на шахновских солеварнях наших мужиков оставил работать. Как это с деревни, от сохи и в такое... Такое ...пекло!
       Антона будто прорвало. С ребячьей торопливостью он отчаянно жестикулировал руками, подыскивал и не мог сыскать подходящих сравнений.
       - У них же дома бабы остались, ребятня. Взял и отрезал по живому. А тут на руднике? Шахта эта и вовсе преисподняя адова... Нора бездонная, тьма кромешная. Эти углекопы на свет божий вылезли как бабаи какие-то. Черные, вымученные. Глаза как угли в печи горят. У меня сердце от страха зашлось. А барин еще насмехается. Грозит. Мол, на рудник определю, если ослушаюсь. Он же мне обещал... Вернемся, на Стеше женит...
       - Э-э, хлопче, який же ты легковерный, - горестно выдавил в ответ Данила. - Хто мы есть для пана? Холопы! Быдло! Шо он захочет, то из нас и зробе. Мы для нього и тягло, и ярмо, и погоняло. Скажет - будь обушком и будешь уголь в той норе рубать, скажет - будь заступом и будешь землю копать. Скажет - тягни, потянешь, скажет - неси, понесешь. Ты ему и коник, и возик. Ты йому люба тварина, только не людина!
       Кузнец горько вздохнул и стал взволновано набивать табаком трубку.
       - Не дай бог, конечно, шоб воно так повернулось, как он погрожает, - затянувшись клубом дыма, продолжал они свои горестные рассуждения, - но против панской воли ты ничего не зробишь. Все в його власти. Хочет шануе, хочет катуе.. С якой ноги встане, яким глазом гляне. Якшо не будет настроения, хоть вбийся перед ним, а причину найде, шоб виноватым зробить. Ото наш батько хиба по своей воле черт знает где опынывся? Так вот нашей бабе захотилось...
       Данила снова затянулся и замолчал, задумавшись...
       - Он на нашу барыню посмотри. Та, знаешь, как она выкаблучивала, когда вожжа под хвост попала. И на конюшню до ката, и в солдаты. Шо только не вытворяла с теми, кто под дурь ее не подстраивался. А потом нашла кращий способ наказывать. Чуть что не по ее - на рудник, в нору, уголь рубать. Як концы в воду ховала от пана. Булла Людина и нема. Никто ей не перечит, не противится. Один Пасюк на все согласен, да только нормальна жинка разве допусте до себе таку паскуду...
       - От пан не такий, - встрял в разговор и дед. - Вин задарма людину не наказуе. На вид сердитый, строгий, известное дело, но справедливый. Вин на шахту одних арестантив, та беглых отправляе...
       - То-то, я и смотрю, что больно справедливый, - хмыкнул Антон. - В Бахмуте лакея так ли на конюшне отстегали по его справедливости...
       - Значит заслужил, - упрямствовал старый.
       - Заслужил порку за то, что меня, к моему же барину, по барскому приказу привел? - изумился Антон.
       - Подожди, диду, - возразил Данила. - А бегут почему? От хорошей жизни, что ли?
       - Кому зараз солодко? - вздохнул старый. - Шо батькови твоему дуже солодко було. От такой злыдни не захочешь, а побежишь. Но вин же не побиг. А вона, бисова душа, його в кайданы, в кайданы...
       - Хотела и меня барыня на рудник определить, чтобы кандалы там клепал, - обозвался снова Данила. - Слава богу, старый пан еще живой был, не дал. Зараз там своего, из кандальников, коваля держат. Так шо вот такая наша холопская доля. Сегодня мы тут, а завтра...
       - Ох, не нравится мне настроение Степанищева, - горестно вздохнул Антон. - что-то замышляет старый беспутник. Что-то недоброе у него на уме. Не простил, наверное, что Прошку, пса его угодливого, покалечил...
      
       - Будет вам, мужики, раньше времени панихиду заказывать, - укорила беседовавших мужиков Катерина. - Праздник в окно стучится, Рождество на дворе, а они заупокои горюют... Слушай, Антон, батько он Ганку прислал. Передал, что завтра елку выбирать будет для панского дома. Не хочешь с ними сходить, на наш лес посмотреть?..
       Молодица вопросительно посмотрела на понурого парня и в ее глазах заиграл лукавый бесенок.
       - Да не журись ты так. Ни хочешь на нашей девке жениться, не надо. Силком заставлять не будем. А в лесу как раз проветришься, мысли свои тревожные по сучкам там поразвешиваешь...
       Катерина повернулась к сестре. Легонько толкнув ее в бок, заговорщески подмигнула:
       - Ну, шо? Прогуляешь парубка? Може все-таки надумае, жениться, та тут останется...
       Ганка смущенно прыснула. Метнув стыдливый взгляд на Антона, девушка поспешно отвернулась к малышу.
       - Ну вот! Я про Фому, а она про Ерему..., - протянул было с обидой Антон, но, перехватив шутливый взгляд молодой хозяйки, не выдержал и сам рассмеялся.
       - Оце и гарно. Ничего горювать, когда лихо спить. Будем вечерять, - засуетилась по хате Марфа, собирая на стол. - Погорювать мы всегда поспеем... Ця напасть от нас не убежит...
      
       Между тем горячий вечерний разговор взволновал каждого, всколыхнул в груди старые воспоминания, зародил какие-то новые чувства, надежды и сомнения и уже прочно держал всех в своей напряженной, будоражащей власти...
       Скромно поужинав. Домочадцы рассунулись по закуткам и занялись своими бесхитростными домашними делами. Марфа с Катериной занялись пряжей. Достал дратву и старые валенки Данила. Рядом примостился Антон, направляя оселком и без того острое жало своего плотницкого топора. Уже более спокойно, размеренно, плавно потек неторопкий житейский разговор.
       Ганка то и дело украдкой бросала торопливый и любопытный взгляд на гостя. Время от времени она подвигалась к сестре, горячо нашептывая той на ухо нечто сокровенное. После чего из их угла доносился приглушенный смешок.
       - Никак косточки твои перебирают, сороки, - усмехнулся Антону Данила, кивнув на сестер. - Эти теперь не успокоятся...
       Маленькая Галя волчком крутилась по хате, пытаясь хоть как-то обратить на себя внимание взрослых. Польщенная вниманием, которое ей уделили они вначале разговора, малышка наивно полагала, что и все остальные разговоры связаны с ней и не понимала, почему теперь вдруг оказалась никому не нужной. Обиженно надув губки, она подошла к своей юной тетке и затеребила ее за подол.
       - Ганочка, розкажи казочку. Ну розкажи. Ты же всегда мне розказуешь, коли приходишь. А чого зараз не хочешь...
       - Ну як же не хочу, дурненька, - подхватила ее девушка на руки. - Як же не хочу, моя зирочка. Яку тебе розказать...
       Ганка с излишней возбужденностью повернулась к девочке, затормошив, затискав племянницу в горячих объятиях. Она старалась скрыть смущение от того, что оказалась в центре внимания и в то же время радуясь, что этим разговором хоть как-то привлекла к себе Антона. Ей сразу приглянулся этот открытый, бесхитростный парень, так естественно и просто делившийся с ее родней своими мыслями и впечатлениями. Его мимолетный взгляд словно маленькой молнией поразил ею сердечко и теперь полыхавший в груди огонь обдавал жаром ее юное тело от маковки до пят. Девичье самолюбие задевало равнодушие и упрямая настойчивость, которыми он отреагировал на незлобливые шутки близких и в тоже время тянула магнитом та обстоятельность, рассудительность и чистосердечность, с которой парень вел беседу и восхищенно превозносил свою далекую Стешу...
      
       - Давай, Галочка до виконця сядем, - предложила Ганка девочке. - Я тоби казочку про зирочки розкажу...
       Словно по необходимости, а не душевному желанию, осмелевшая девушка уверенно села рядом с Антоном. Усадив девочку на колени, она по-хозяйски устроилась на лавке. Теперь уже парню пришлось в смущении отодвигаться, чтобы освободить побольше места рассказчице. Катерина с легкой усмешкой наблюдала за сестрой. Молодая женщина с удивлением отметила вспыхнувший интерес девушки к гостю и ее по-детски наивные попытки привлечь к себе внимание. Она подвинулась к свекрови и что-то шепнула ей на ухо. Марфа оторвалась от прялки, бросив быстрый взгляд на молодежь. Добрая материнская усмешка просветлила ее лицо и она торопливо перекрестила парня и девушку. О чем подумала в тот миг женщина, что загадала, кого и на что благословила, осталось ее тайной...
       ...- Ось подивись, Галочка, у виконце, - подсунула девушка к окну малышку. - Бачишь месяц и зирочки на небе?..
       - Ой, бачу, бачу, - защебетало дитятко. - Як багато их...
       - Так ото ж, слухай, - начала Ганка свой рассказ, поглаживая девочку по мягким волосам. - Там высоко-высоко на небе находится божий терем. А в том тереме боженька поселил ангелов. Это он каждой живой душе определил своего ангела-хранителя...
       - И у меня есть? - подняла девочка глаза на рассказчицу.
       - И у тебя, и у мамы, и у бабы...
       - А у Антона есть?..
       - И у Антона есть, - с приглушенным выдохом кивнула девушка. Она мельком глянула на парня и покраснела.
       - Ты слухай, не перебивай. Родится на земле новый человек, вот как наш Тарасик, Бог нового ангелочка посылает. Чтобы берег его от греха, от нечистой силы защищал. Вот этот ангел в тереме открывает свое окошко, садится возле него и наблюдает. Как его человек на земле живет. Что он делает, что говорит. Каждое его слово, каждое его дело в божью книгу заносит. Вон, видишь, звездочка моргнула. Это тебе твой ангел привет передает, с праздником поздравляет. Помаши и ты ему ручкой...
       Девочка живо замахала ручонкой, доверчиво выглядывая в окошко.
       - А есть еще Антихрист - сатанинская душа. Он не дает человеку жить праведно, постоянно на грех его толкает. И если человек слабый, не может бороться с сатаной, его душа погибает и зирочка его на небе гаснет. Окошко в божьем тереме закрывается. Давай, Галочка, попросим ангела-хранителя, чтобы он защитил нас от Антихриста. Повторяй за мной: "Ангел мой, сохранитель мой! Сохрани мою душу, укрепи мое сердце на всяк день, на всяк час, на всяку минуту. Враг-сатана, отшатнись от меня...".
       Девушка снова повернулась к Антону и обомлела. Парень пристально смотрел на нее и внимательно слушал. Гулко-гулко загупало девичье сердечко, густой румянец смущения покрыл щеки, на глазах выступили слезы. Скрывая волнение, Ганка резко отвернулась и уткнулась пылающим мокрым лицом в детскую головку...
      
       ... - Давай, Антошка, поспешай! Нечего лодыря праздновать, - подгонял парня разгоряченный работой отец. - К Троице нужно избу поставить. Слышь-ка, барин обещал ведь оженить вас со Стешкой. А новую избу непременно надо свадьбой обновить.
       Антон лишь молча улыбнулся в ответ и еще быстрее замахал топором, отесывая лесину. Слава Богу, не обманул барин. Вот даже надел выделил, лесу на избу дал, чтобы молодые своим хозяйством жили. Оно, конечно, и не к чему бы все это. Авдотья одна живет, да и родители сами. Не потеснили бы. А с другой стороны поглядеть, в радость такая перемена. Своя семья, своя жизнь. Опять же барская милость, уважение. Вот ведь как все повернулось. "Что небось наложил в штаны, когда сказал, что на руднике оставлю, - самодовольно посмеивался Степанищев над Антоном, когда вернулись домой с Украины. - Нет, парень, хорошие работники мне самому нужны. Служи и дале так, Антошка, я не забуду, не обижу...".
       - Да-а, хороший лес, хороша и погода. Даст бог, управимся, - удовлетворенно покряхтывал Николай. - Гляди, как солнышко играет. Это ваши со Стешкой ангелочки смеются, счастью вашему радуются.
       Изба, действительно, поднималась на глазах, как опара в дежке. Вон и крыша под конек подведена. Вона ставни резные к окошкам уже ладят. Радостно улыбающаяся Стеша спешит с кувшином холодного кваса. Антон воткнул топор в бревно и улыбаясь поспешил навстречу.
       Но почему вдруг девушка расплылась словно в тумане? Почему враз потемнело все вокруг? Вот сначала вдалеке, глухо прокатился грохот. Теперь уже рядом громыхнуло оглушительно, с треском, закладывая уши. Антон в ужасе застыл. Расширенными в страхе глазами он наблюдал, как трескучая ослепительно яркая змеевидная молния сорвалась с небес. Хищно сверкнув над головой девушки, она пропала за домом. Вслед за ней тут же от заднего угла поднялся огненный столб и изба стала медленно крениться назад. Парень беспомощно оглянулся вокруг. Тишина и пустынность. Лишь оседающая изба и мертвенно бледное лицо Стеши. Антон вскинулся встреч. Но ноги будто связанные прочными путами даже не двинулись с места. Неимоверным усилием он дотянулся руками до девушки и бережно обхватил ладонями дорогое лицо. Услышав слабое дыхание, Антон с горячей нежностью поцеловал бескровные губы, пытаясь привести любимую в чувство. Но внезапно девушка резко отшатнулась, испуганно округлив глаза, она незлобливо ударила его по щеке:
       - Ты что сдурел?! Чего целоваться лезешь!..
       От неожиданности Антон встрепенулся, подскочил и ... слетел с лавки. Тараща непонимающе глаза и потирая ушибленную щеку, он с удивлением смотрел на невесть откуда взявшуюся Ганку, пытаясь сообразить, что же все-таки произошло на самом деле...
       - Целуется еще! Сдурел что ли?! - бормотала пунцовая от смущения девушка и с притворным недовольством вытирала лицо.
       Спросонья парень не заметил, как светились радостью ее глаза и ликовала душа от нечаянного происшествия.
       - Не серчай! Это я... Нечаянно вышло, - виновато забормотал оправдываясь Антон. - Наснилось видать...
       - Оно и видно, что "видать"..., - насмешливо парировала пришедшая в себя девушка. - Со Стешей похоже всю ночь миловался. Ну, ладно. Это твое дело. В лес пойдешь, что ли? Спросить, вот, хотела...
      
       Солнце осветило и заиграло блеском самоцветов по заснеженному крутояру, с которого только что спустились парень с девушкой. Пройдя петляющей меж студеных полыней тропкой застывший Донец, они вышли на опушку леса. Ступив на берег, Антон оглянулся назад. С низменной противоположной стороны Белая Гора смотрелась суровой снежной кручей, грозно нависшей над рекой. Распластанной на снегу лисой рыжела черепичная крыша панского дома. Обручами-опоясками на толстой бочке темнелись полукружья рукотворных террас барского сквера. По правую сторону от панской усадьбы по пологому склону чернели плетни сельской улицы, за которыми стройным рядочком тянулись кверху желтовато-белые столбы дыма из закопченных печных труб.
       - На село роздивляешься?- охрипшим от волнения голосом поинтересовалась Ганка. - Шо гарно?..
       С того момента, как они вышли из хаты сестры и остались вдвоем, девушка растерялась и не знала как себя вести дальше. О чем говорить, что расспрашивать у этого сторонящегося от нее парня. В лесном хозяйстве отца она привыкла к одиночеству. За домашними хлопотами ей редко удавалось выбраться в село, пообщаться с одногодками. Потому не было у нее близких подруг. Она легко справлялась с конской упряжью, с одинаковой ловкостью держала в руках и отцовский дробовик и весло на вертком човне. Уверенно чувствовала себя в глухих лесных урочищах, а вот в общении со сверстниками и еще такими незнакомыми. как этот неразговорчивый парень, она робела. Лишь с матерью да сестрой она могла без стеснения поговорить о сокровенном, поделиться девичьими тайнами.
       Сейчас ее сердечко ликовало от осознания, что рядом с ней стоит молодой, красивый, сильный парень. Спокойный и уверенный в себе, а не гоношистый губошлеп какой-то. Только вот молчит от чего-то. Видать сильно присушила его далекая зазноба. Вон как сладко целовал ее во сне. Ганка машинально поднесла ладошку к губам, еще хранившем тепло первого в ее жизни настоящего, взрослого поцелуя...
       ... - Действительно, красиво, - согласился Антон и повернулся к девушке. - Что замерзла? Давай руки, погрею.
       Не замечая смущения девушки, Антон осторожно взял в пригоршню ее покрасневшие ладошки и осторожно подул на них, согревая своим дыханием. От горячего пара, от невиданной ранее мужской нежности и переполненных чувств в голове Ганки зашумело, завертелось, поплыло и она ослаблено ткнулась парню в грудь.
       - Ты чего? Что случилось? - встревожено пробормотал растерявшийся Антон, бережно подхватывая оседавшую девушку.
       Слегка отстранив от себя Ганку, парень впервые с момента их нелепого знакомства внимательно посмотрел на нее. Что-то неуловимо знакомое, родное и близкое влекло его к этой юной, лесной красавице. Как напоминала она ему сейчас его Стешу. Только Стеша хрупкая как подросток, лицом светлее и коса русая. А эта...
       Волнистые каштановые волосы густыми завитками обрамляли круглое личико девушки, открывая высокий лоб. На смуглой атласной коже утренней зарей играл румянец. Маленький, слегка полноватый носик задорно торчал меж пухлых щек и насмешливо подрагивал в волнующем дыхании. Рубином алели такие же по-детски пухлые губы. Над верхней, более капризной и обиженно выпяченной, уютно примостилась темным пятнышком родинка. Серовато-зеленые овальчики глаз (такие же!) обрамили длинные, густые ресницы, над ними вопросительной наивностью изогнулись тонкие брови. А в упругом девичьем теле уже просыпалась созревающая женщина...
      
       ... - Случилось чего? - снова спросил Антон, слегка встряхнув девушку.
       - Ничего, подскользнулась просто, - смутившись, обронила Ганка.
       Но тут же, придя в себя, протянула насмешливо:
       - А ты уже обрадовался, шо дивчина до тебе притулились...
       Освободившись от объятий, она шутливо оттолкнула от себя парня. От неожиданности Антон не удержался на ногах. Нелепо взмахнув руками, он свалился в сугроб.
       - Ой, я нечаянно, - испуганно вскрикнула девушка. - Давай руку, помогу...
       Смущенный нелепой оплошностью Антон протянул было навстречу свою руку, но шутливое настроение девушки уже передалось и ему. Вместо того, чтобы подняться, он легонько дернул на себя девичью кисть и теперь они вместе беззаботно барахтались в снегу, по-детски радуясь своим проказам.
       Осыпав Антона новой порцией снега, раскрасневшаяся от веселой возни Ганка выпросталась из объятий парня и выбралась на тропинку. Шумно дыша, она озорно и счастливо наблюдала за копошащемся в снегу Антоном. Господи, неужели это любовь! Неужели и она узнала это незнакомое досель чувство?! Как же естественно и просто оно приходит. Словно костер от маленького уголька полыхнул на ветру и не унимается, обжигая все нутро своим ласковым, согревающим жаром. Но в то же миг девушка притворно нахмурилась.
       - Вот еще! Баловать вздумал. Езжай в свою Рассею и балуй со своей Стешей, - надулась обиженно.
       Но не в силах сдержать распиравшего грудь счастья, прыснула смешком в ладошку и побежала по знакомой лесной тропинке. Следом, недоумевая и ломая голову над переменчивым поведением капризницы, отряхиваясь от снега потащился и Антон. В их оживленном настроении повисла неловкая и тягостная пауза. Ганка досадливо покусывала губы, укоряя себя в том, что так нелепо сама оборвала тонкую нить зарождающихся отношений. Антон ломал голову, подыскивая повод, чтобы еще поговорить с некстати вдруг замкнувшейся девушкой.
       - Интересно, а что же тебе приснилось? - насмешливо бросила через плечо Ганка, первая нарушив молчание. - Странный какой-то сон. То скалился во весь рот, будто печатным пряником тебя манили. То целоваться вдруг полез...
       - Да я и сам толком не понял, - живо откликнулся Антон. - Представляешь, какая чертовщина...
       Обрадовавшись возможности продолжить разговор, он догнал девушку и приноровившись к ее шагу, стал рассказывать свои сновидения.
       - Действительно, чертовщина, - задумчиво протянула девушка. - Надо бы маму расспросить. Она во снах разбирается. Может свяжет что к чему...
      
       ... Петляющая в прибрежном редколесье тропинка забирала все дальше вглубь, к темнеющей впереди дубраве. Наконец, обогнув густой орешник, она выскочила на просторную поляну. Саженей пятнадцати в поперечине, она напоминала большое блюдо, прислоненное хозяйкой к стене для просушки. Левый край поляны спускался к небольшому озеру, которое обнимало ее изогнутой подковой. Дальше по кругу высились величественные дубы. Под защитой могучих великанов уютно примостились тонкоствольные березки и молодые ясени, трепетный осинник и прочая "мелкотравчатая поросль", создающая вкупе непролазную лесную глушь.
       Ближе к озеру, спиной к этой неприступной стене, на высоком, дикого песчаника фундаменте стояла просторная, в три окна, крытая очеретом хата. К входной двери вело деревянное трехступенчатое крыльцо. По левую сторону от крыльца, на широкой террасе под навесом висели пучки трав, ловчие петли и силки, прочая утварь, необходимая в лесном хозяйстве. Вправо от дома, вдоль леса растянутой дугой расположились хозяйственные постройки - амбар и клуня, хлев и конюшня, открытые загоны для скотины, птичник, а дальше несколько объемистых стожков сена. Все это было отмежевано от леса, но, в большей степени от непрошенного гостя и дикого зверя, высоким прочным плетнем...
      
       Этот лесной хутор основал дед Ганки - Омельян Житник. Когда-то ехал по своим делам ли, по господскому ли наказу управляющий одного из многочисленных хозяйств последнего малороссийского гетмана графа Разумовского. Нежданно-негаданного увидел он беззаботно играющего на краю пустынной дороги мальчонку двух-трех лет.
       - Эко диво, - удивился путник. - Откуда могло взяться в этом безлюдии такое милое чадо. Не господь же с небес послал ангелочка...
       Оглядев с возницей всю округу, служивый не обнаружил среди поля более ни одной живой души.
       - Как тебя хоть кличут, бедолага, - не то себя, не то мальца спросил, растерянно протягивая тому пряник.
       - О-о, ме-е, ля-я, - пролепетало нечто несуразное голодное дитя, поспешно засунув в рот угошение.
       - Что ж, Омеля, так Омеля,- согласно кивнул мужик, забирая мальца в повозку. - Будешь у нас Омельяном. А раз в жите нашли, значит еще и Житником. Поехали, там разберемся...
       По пути, управляющий заглянул в оказавшееся рядом панское лесничество. Лесник, еще крепкий старик, жил со своей старухой один.
       - Вот тебе подарунок от гетмана, - посмеялся управляющий, отдавая леснику ребенка. В селе все равно у всех семеро по лавкам. А вас думаю не объест. Да и дело свое будет потом кому передать.
       На том и порешили. Так по сути заново началась жизнь нового крепостного графа Разумовского Омельяна Житника...
      
       В начале 1803 года уже будучи на смертном одре дряхлый Кирилл Разумовский подписал вольную пятидесяти тысячам своих подданных. Среди счастливчиков оказался и двадцатилетний Омельян Житник. Не долго думая, забросил Омелько за спину торбу, поблагодарил приемных родителей за воспитание и пошел по белу свету счастья искать. Откуда вышел, какие края прошел, с кем встречался и кем привечался пока на берегу Донца оказался, никто не знает. Только года через три скитаний оказался он вместе с молодой женой на сносях на дворе Михайла Шахновского. С дозволения пана поставил он в дубраве небольшую избушку и стал за хозяйским лесом доглядывать.
       В середине студеной зимы, когда из темной дубравы доносился жуткий волчий вой, лесную хатку огласил крик новорожденного. Омельян сам принял от жены младенца, острым охотничьим ножом перерезал пуповину. Младенец оказался крупным здоровячком. А вот молодая женщина не вынесла посланных ей природой испытаний. После родов протянула недолго. Трое суток металась она в послеродовой горячке. Трое суток метался и молодой лесник между женой и кричащим голодным младенцем, не зная чем помочь самым дорогим ему людям. К исходу третьей ночи роженица, не приходя в себя, затихла в вечном, непробудном сне . Так ни разу и не увидела, не прижала к груди, не накормила материнским молоком своего первенца.
       Почерневший от горя и усталости Омельян закрыл глаза несчастной, замотал в чистую холстину и сунул за пазуху сына, стал на лыжи и рванул на Белую Гору. Едва сам не провалился в припорошенную снегом полынью, едва не выскользнул в студеную стремнину орущий сверток. Но в последний миг господь отводил от мужика новую беду. Птицей взлетел Омельян по крутояру к панскому дому. Обычно сурового и неприступного лесника сейчас трудно было узнать.
       - Христом богом молю, Михайла Петрович, помоги, - бросился в ноги хозяину дома растерянный с трясущимися руками мужик. - Не дай дитю помереть...
       Нынешний барин, Семен Михайлович, тогда тоже в грудничках был и уже через минуту изголодавшийся младенец жадно терзал мягкую грудь кормилицы. На следующий день лесник окрестил сына в сельской церкви. В благодарность за барское великодушие Омельян назвал его Михаилом. Когда мальчонка немного подрос, лесник не стал оставлять его дальше в барском доме и занялся воспитанием сына сам, передавая ему все премудрости лесной жизни.
      
       Мишка рос, превращаясь год от года из смышленого и проворного мальца в широкоплечего, степенного и немногословного мужика. Бок о бок с отцом доглядал за панским лесом, охотился и рыбачил, расстраивал и укреплял лесной хутор и крайне редко наведывался в село на молодежные гулянки.
       Однажды по надобности оказался Михаил на панском подворье: свежей рыбы занес на кухню к хозяйскому столу. Ненароком столкнулся он с насмешливым взглядом молодой поварихи Дуняхи. Обожгли грубеющую душу лесникова сына озорные искорки карих глаз, раздули в сердце бушующий пламень. С той минуты, где бы не был он, чтобы не делал, неотступно стояли перед ним девичья усмешка и ее лучистые глаза. Промявшись несколько дней, подошел к отцу.
       - Сосватай мне Дуньку, - буркнул коротко.
       Омельян и рад был оженить сына. Сам вдовцом считай жизнь прожил. Да и хозяйство их давно женского пригляда просило. Одно тревожило стареющего лесника. Они ведь с сыном вольные, а Дунька - холопка Шахновского. Не отпустит ее барин на волю, значит и внукам в крепостных ходить...
       - Сватай! Никто кроме нее мне не нужен, - стоял на своем сын.
       Михаил Петрович кухарку отдал, отпустил жить на лесной хутор но вольную не подписал.
       - Живите пока так, потом разберемся, - махнул рукой великодушно.
       Но потом женился молодой пан - Семен Михайлович и появилась капризная и необузданная невестка-шляхетка, с которой было много хлопот. Потом умер благодетель - Михаил Петрович. Так Катерина и юная Ганка вместе с матерью остались крепостными, бесправными холопами. Слава богу, пан к семье лесника милостив и к барщине не принуждает...
      
       За оживленным разговором, Антон с Ганкой незаметно добрались до лесной усадьбы и во двор уже вошли добрыми друзьями.
       За изгородью посреди просторного двора уже стояла запряженная в сани лошадь и вокруг нее в полушубке и лисьей шапке ходил Михаил, поправляя подпруги и оглядывая все ли ладно приготовлено к выезду. На фоне могучих деревьев лесник и сам смотрелся эдаким кряжем, словно вытесанным из крепкого дубового комля, с забронзовелым от ветра, солнца и времени лицом. Заметив пришедшую дочь, лесник улыбнулся. Суровое, мужественное лицо лесника высветлила лучезарная улыбка.
       - Ты где, донька, так забарилась? - добродушно упрекнул он любимицу. - Нам бы по-хорошему домой пора вертаться. А мы еще со двора не выезжали. Мабуть хлопец дуже гарный, привабив...
       Усмехаясь в роскошные казацкие усы, Михайло цепким взглядом охотника окинул ладную, коренастую фигуру гостя и понимающе подмигнул зардевшейся дочери.
       - Гарный, гарный парубок. За такими дивчата только сохнут. Правда, я його первый раз побачив. Не белогорский. Откуда, хлопче, родом?
       - Ну, что ты, тато, пристал до нас! - засмущалась Ганка. - Антон со своим паном до нашего в гости приехал из Расеи. На постое у Данилы с Катериной стоит. Мы и так торопились...
       - Так-так, то я и бачу, шо торопились, - насмешливо проворчал лесник. - В снегу от поспешания вывалялись, як в Донце выкупались. Годи, поехали за елкой. А то, пока будем спорить - месяц вместо солнца на небе выйдет. Дело то недолгое. Я ту елочку уже давно приметил. До обеда, думаю, управимся. А у твоего Антона язык есть или ты вместо него сорокой трещать будешь?..
       - Все у меня, дядя, есть, - спокойно включился в разговор Антон. - И голова. И язык, и топор свой. Так что и поговорить можем, и поработать...
       - Тогда все гаразд, - рассмеялся Михайло. - Тогда мы быстро управимся. Вот что, дочка. Ты дома оставайся, матери с обедом поможешь. Мы с Антоном сами управимся. Видишь, какого помощника мне привела...
       Усевшись в сани, мужики выехали со двора.
      
       Разочарованная решением отца Ганка с сожалением помахала Антону рукой и побежала в хату. Жена лесника Евдокия суетилась у плиты. Когда в дом заскочила возбужденная дочка. Сбросив на ходу платок и свитку, Ганка радостно подскочила к матери и звонко чмокнула ее в щеку.
       - Шо с тобой, доця? - удивилась лесничиха. - Весела така, жваблива. Случилось чего?
       - Ой, мамуся! Сегодня такой день, такой день. Мне так хорошо, - припевая, закружилась, завертелась по хате девушка.
       - Та який же такой день? - непонимающе переспросила мать.
       - Ну-у, праздник на дворе. Рождество, святки. Смотри, как солнышко играет, - спохватившись, что выдает сокровенное, стала оправдываться Ганка.
       - Да нет, донечка, тут шось друге, - подозрительно прищурилась Евдокия. - Так девчата себя только в одном случае ведут.
       - В каком, мама? - мурлыкнула томно Ганка, прильнув к материнскому плечу.
       - Когда влюбляются, донечка. Когда влюбляются.., - грустно вздохнула женщина. - Бачишь, уже и ты выросла. Уже и тоби якийсь хлопець сподобався, або с кем-то подружилась...
       - Ой, мамочка-а..., - мечтательно протянула Ганка, закатив г лаза. - От тебя ничего не скроешь...
       - А хто ж вин? С Белой Горы? - заинтересовалась мать. - Як його зовуть?..
       - Антон. У наших, в селе, на постое стоит. Своего барина сопровождает. Только у него своя дивчина дома осталась,- в свою очередь горестно вздохнула Ганка. - Ему барин обещал поженить их, как вернутся домой. Так что, мама, погостюют они у Шахновских и поедут обратно, до своей москальщины...
       Погрустнев, девушка отошла в свой закуток и ткнулась в подушку.
       - Не горюй, доня, - подошла к ней мать. - Пришла до тебя первая любовь, будет и настоящая...
       Неожиданно лесничиха всполошилась.
       - Ой! Что же мы с тобой тут лясы точим. А там на дворе батько ожидае, за елкой ехать...
       - Уехали они, мама. Меня с тобой оставили. Обед готовить.., - успокоила Ганка мать.
       - Как уехали? Кто? С кем? - не поняла Евдокия, недоуменно глядя на дочку.
       - Да батько и поехал... с Антоном ...
       - С-с Антоном,- недоверчиво переспросила женщина. - А он то откуда взялся?
       - Ну, со мной же и пришел! Чего тут непонятного, - досадуя, пояснила Ганка. - Ты мне пока вот что розтолкуй...
       Словно вспомнив о чем-то важном и неотложном, стараясь не упустить ни одной подробности, девушка рассказала матери странный сон Антона, который, собственно говоря, и сблизил ее с парнем...
      
       Евдокия в молодости переняла от бабки гадание по картам и толкование по приметам. Свекор и муж научили ее разбираться в травах. С годами она и сама многое узнала и поняла. Поэтому слыла на ближнюю округу хорошей ворожеей и знахаркой. Сельчане почитали ее за опрятность и хлебосольство, искреннюю сердечность и безотказность. Не у кого даже в мыслях не было назвать ее ведьмой.
       - Что ж, доня, давай разберемся с твоим парубком. Посмотрим, что ему на роду написано...
       Достав из скрыни старинные карты и другие, только ей ведомые, принадлежности гадалки, Евдокия присела к столу и погрузилась в таинственный ритуал. Расширенными от восхищения и любопытства глазами Ганка пристально наблюдала за матерью. Стараясь постичь неведомое, она нетерпеливо ерзала по лавке, докучая Евдокию вопросами.
       - Ну шо? Ну как? - то и дело срывалось с ее губ.
       Но лесничиха не слышала ее. То, прикрыв глаза, она нашептывала какие-то молитвы, то вдруг живо разбрасывала по столу карты с непонятными простому человеку рисунками и быстро окинув их взглядом снова собирала вместе.
       Наконец, стряхнув оцепенение, она устало прислонилась к стене и глубоко вздохнула.
       - Значит, говоришь, дом видел падающий и молнию над своей девушкой? - переспросила она дочку, собираясь с мыслями. - Погано дело, дочка. Не вернется домой Антон. И дивчину свою живой не увидит больше...
       - Как же так, мама! - испуганно выдохнула Ганка. - А что же с ним будет? Может врут карты? Может обойдется...
       Девушка так разволновалась, что даже забыла, что еще с утра завидовала той далекой сопернице, которая имела большее, неоспоримое право на Антона.
       - Может и врут. Может и обойдется, - согласилась мать. - Хлопцю то, ничего не рассказывай. Не надо зря тревожить...
      
       За своими женскими делами, мать с дочерью не заметили, как пробежало время и домой из леса вернулся лесник с Антоном.
       - Здравствуйте! Помогай вам бог! Мира и благополучия вашему дому! - заходя в незнакомую хату, поклонился парень хозяйке. - Меня Антоном зовут. У ваших на постое в селе. Данила взял...
       - Спасибо, сынок! И тебе доброго здоровья и щастя! - зарделась от такого внимания довольная Евдокия. - Мне о тебе уже рассказали... Во всех подробностях...
       Повернувшись к дочери, она выразительно кивнула головой. Дескать, гляди, какой молодой и такой приветливый и уважительный.
       - Проходи к столу, зараз обедать будем. Наверное наших хохляцких галушек еще не пробовал, - засуетилась лесничиха.
       Накрывая на стол, она исподтишка наблюдала, как спокойно и естественно продолжал парень с мужем разговор о делах житейских, как обстоятельно отвечал на вопросы, как живо интересовался незнакомым ему малороссийским бытом и как тепло и восторженно смотрела на него Ганка. "Така гарна дитина и така погана доля ему выпала..." - вспомнив нечто ей только ведомое, помрачнела Евдокия...
       - Ты смотри, семья увеличилась и стол мал стал, - пошутил лесник. - А что, Антон, может новый сделаешь?
       Пока ездили в лес, Житник успел расспросить парня о доме, о родителях, о ремесле и теперь, казалось, знал всю подноготную Понаморей.
       - А чего, дядька Михайло! - весело отозвался парень, согласно откликаясь на шутку. - Можно сделать и новый. Руки при мне. Материал рядом, а инструмент в хозяйстве, думаю, найдем.
       - Найдем-найдем, все найдем! И на стол, и для стола. Было бы желание. А, Ганка? Как считаешь? Есть желание на новый стол для большой семьи? - подтрунивал лесник над дочерью.
       Пунцовая от стыда девушка уткнулась в свою миску и, не отвечая на отцовские шутки, осторожно черпала ложкой горячее варево.
       Так, в непринужденной домашней беседе, неспешно и размеренно семья пообедала. Евдокия отогнала прочь навязчивые мрачные мысли и глазами украдкой успокаивала и подбадривала дочь.
       - Ну, шо. Я думаю, вы сами с Антоном елку пану отвезете, - хитро поглядывая на дочь, предложил после обеда лесник. - А потом лошадь до дому пригонишь...
       - Конечно-конечно, - радостно поспешила согласиться Ганка. - Дело привычное. Справимся. Правда, Антон?
       Парень молча кивнул в ответ, смущенный повышенным к нему вниманием.
       - А колядовать с молодью пойдете? - поинтересовался лесник. - Завтра вечером же колядки будут...
       - Н-не знаю, - растерялась девушка и вопросительно посмотрела на Антона. - Я же никогда с сельскими не ходила. Может Данила с Катериной соберутся. А ты пойдешь?
       Теперь пришла очередь замешкаться парню.
       - Да я вроде ни колядок ваших не знаю, ни правил, по которым вы колядуете. Я и дома то не особо..., - замямлил он.
       - Ну, пока вы будете выяснять, кто что умеет и кто как колядует, то с пустым столом рождество встречать будете, - вмешалась Евдокия. - Ходим, донька, до коморы. Я зараз сама свою коляду вам соберу. А вы, мужики, идете, уже до двору...
       Накинув на плачи платок и подхватив большую корзину женщина метнулась из хаты. Следом за матерью поспешила и Ганка. Пока лесник с Антоном еще раз проверяли, как увязана на санях пышная елка, не ослабла ли у лошади упряжь, лесничиха уже натужно тащила с дочерью к саням доверху нагруженную снедью корзину. Чего только не наложила в нее щедрая материнская рука. Домашняя колбаса и вяленная рыба, кус сала и ароматный окорок, кринка с медом и горшок со сметаной, сушеные грибы и орехи, козий сыр и лукошко с яйцами. В углу царственно примостилась закупоренная деревянной пробкой четверть ядреного первача.
       - Все собрала, ничего не забула? - насмешливо поинтересовался лесник, наблюдая как жена пристраивает на санях свою "коляду".
       - Ой! Забула! - всплеснула руками женщина.
       Резво крутнувшись на месте, Евдокия поспешила к птичнику. Изумленные домочадцы непонимающе переглянулись и с любопытством наблюдали, что же будет дальше. Внутри сарая послышалось заполошное кудахтанье потревоженных кур и беспокойный гусиный гогот. А еще через минуту на дворе показалась раскрасневшаяся женщина со сбитым на затылок платком. Под мышкой она тащила трепыхаюшую гусыню.
       - Вот, сынок, возьми гуску, - протянула она Антону птицу.
       Но тот вдруг побледнел и отшатнулся назад.
       - Зачем мне гуска?! Не нужно мне никакой гуски, - обеспокоено запротестовал он и беспомощно оглянулся на лесника и Ганки, словно ища у них защиты.
       - Бери-бери, - подбодрил его Житник. Там, в сарае, их еще багато. Який же стол на Рождество без гуся.
       - Так дед же мне рассказывал..., - вконец стушевался Антон.
       - Який дед? Шо розказував? - не поняла Евдокия, покачивая на руках словно младенца гусыню.
       - Да ваш же. То есть Данилы. Ну, про москаля и про бабу с гуской. Что, мол, москали гусей крадут...
       - От старый чортяка! - изумилась Евдокия. - Надо же! Облыгав хлопця не за шо, не про що. Дошуткуеться когда-небудь дидко. Те не беспокойся, бери. На нашем дворе все без злого умысла робиться, от чистого сердца дается. А поганого чоловика у нас и гарбузив хватит... Дай-ка, я тебя, сынку, поцелую. В честь святого праздника.
       Зажмурившись от удовольствия, Евдокия троекратно расцеловала Антона и повернувшись к изумленной дочери, с девичьим озорством подмигнула: смотри, как нужно!
       - Ох, солодко як! Давно с молодым парубком не целовалась...
       - А батожком не разсолодить, шоб губы не послипались, - шутливо нахмурил брови лесник. - Дивись, яка молодица выискалась, на парубков заглядается. Не отдавай, дочка, хлопця. Возле себя держи. Ну, все. Паняйте с богом, не то барыня лаяться буде...
      
       Лошадь нехотя тронулась с места и неспешно потащила легкие дровни со двора. Некоторое время Ганка и Антон шли молча по разные стороны повозки, погруженные каждый в свои мысли. Подумать, поразмышлять им было о чем. Мысли растревоженным роем метались в возбужденном мозгу. Рвались наружу, искали ответа на возникшие вопросы и не находили его.
       Утренняя прогулка с Ганкой, встреча и знакомство с семьей лесника, радушный прием Евдокии притупили в сознании Антона неприятные ощущения давешнего сна. Ганка же, напротив, посвященная матерью в его тайный смысл, терзалась сознанием тревожных толкований вещего сновидения. Девушку радовало сближение с приглянувшимся парнем, влекла его искренняя непосредственность, открытость, чистосердечность, с которой он откликнулся на предложенную ею и ее родными дружбу, веселило наивное мальчишеское упрямство, с которым он отстаивал верность данному сговору. В то же время девичье сердце разрывалось от горечи неминуемого расставания и возможных трагичных перспектив в жизни парня.
       Общение с Ганкой было приятно и Антону. Уже совсем другим, заинтересованным взглядом смотрел он на эту тихую и в то же время озорную, немногословную, но острую на язык, симпатичную смуглянку. Еще в лесу, выбирая с лесником елку и ведя с ним неспешный разговор о делах житейских, он вдруг с удивлением отметил, что не хватает рядом мелодичного голоса, лучистых с лукавинкой глаз девушки. Однако сердце терзалось сомнением и укором. Насколько глубоки возникшие в душе новые чувства, нужны ли они ему, если дома с нетерпением дожидается его возвращения такой же дорогой и любимый человек.
       - Может присядем, - тихо предложила Ганка, робко выглянув из-за лежавшей на повозке елки.
       - Давай, - согласно кивнул Антон, справляясь с обдавшим жаром волнением.
       Они одновременно опустились в сани. Не произнеся не слова, устроились на охапке соломы. Спина к спине, уткнувшись затылком друг к другу, молча наблюдали за тянувшейся дорогой. Повисла долгая немая пауза. Лишь морозно скрипел снег под полозьями да изредка подавала недовольный голос из мешка злосчастная гусыня. Антон и Ганка молчали. Да и нужны ли были какие-то слова. В этот миг говорили их сердца. И судя по счастливым улыбкам на их лицах, это был хороший, душевный разговор...
      
       ... Слегка затесав комель, Антон бережно установил елку в приготовленную кадку с речным песком и прочно закрепил ее специальным крепежом. Оттаивая с мороза, лесная красавица подрагивала иголками, роняя на пол крупные капли растаявших снежинок-слез и наполняя дом хвойным ароматом. Когда днем, на поляне. Михайло указал на нее, зачарованный парень долго ходил вокруг, любуясь стройностью и изяществом, величественным снежным убранством, не решаясь срывать с места такую красоту. Наконец, с сожалением вздохнув, Антон взмахнул острым топором, отделяя дерево от жизненных корней. В этот миг ему показалось, что он услышал ее прощальный, горестный стон. Теперь ей была уготована другая судьба. Уберут ее, как невесту нарядами, яркими игрушками и будет она радовать глаз домочадцев. Но закончится праздник и станет она никому не нужной. Наряды снимут и спрячут до следующего праздника, для новой лесной невесты. Эту же, засохшую и подурневшую, сожгут за ненадобностью. А разве в горемычной холопской жизни не так все устроено? Разве не из-за панского безразличия пропал отец Данилы? А как оказались на солеварнях, на чужбине мужики из его деревни? А он сам? Что ему уготовано?..
      
       Увлекшись размышлениями и работой, Антон не заметил, как в гостиную тихо вошли девушки из панской прислуги и внесли корзинки с елочными украшениями. С любопытством разглядывая незнакомого симпатичного парня. Они поставили в угол корзинки и кинулись к Ганке.
       - А шо це за хлопець? Ой, який гарный! Женатый? Ганка, як, його зовут? А чем он занимается? - жарким шепотом засыпали они вопросами разомлевшую от внимания девушку.
       - Ах, вы, злыдни! Чого це вы тут собрались? - раздался за спиной противный трескучий голос. - Шо больше дела нема, лентяйки, як лясы по углам точить! А ну геть отсюда, сороки болтливые! Вот я вас!..
       От неожиданности Антон вздрогнул и повернулся. Мимо заполошно метнулась стайка дворовых девушек. Посреди гостиной маячила ссутулившаяся, длиннорукая фигура сельского старосты. Сейчас, при ярком освещении панского дома парень смог хорошо разглядеть уже знакомого ему Панаса Пасюка. Землянистое, сморщенное лицо старосты напоминало запеченное яблоко. На нем, хищно подрагивая поросшими волосами ноздрями, крючковато свисал книзу сизый длинный нос. Сквозь редкие белесые ресницы с крысиной пронырливостью смотрели юркие бесцветные глаза. Низкий, покатый лоб обрамляли неопрятные пегие космы, едва прикрывающие розовеющую плешь.
       Погрозив батогом вслед убежавшим девушкам, староста неторопливо повернулся. По-хозяйски поведя по сторонам носом, словно вылезшая из норы крыса, он уткнулся угрюмым взглядом на замершую в углу испуганную Ганку.
       - Ты кто? Ганка, что ли? Лесника младшая дочка? - проскрипел он, подвигаясь к девушке. - А тебе чого тут треба? Шо барыня в гости позвала? Порядка не знаешь?..
       Оцепеневшая от гипнотизирующего взгляда старосты, бедная девушка не могла вымолвить ни слова и лишь все сильнее сжималась с приближением панского лакея.
       - А чем она провинилась? Ее отец сюда прислал. Елку к празднику привезла. Вот, только что срубили, - вступился за Ганку Антон, выходя из-за елки.
       - А-а-а! Москаль! И ты тут! - осклабился противной улыбкой староста. - Як я подывлюсь, освоился ты у нас. Шо, не сидится без дела? Не гостюеться? Или коваль самовольно до работы приставляет, без спросу. Управы на него нет. Мабуть, барыня не знает. Треба разобраться...
       Староста снова повернулся к Ганке, грозно хмурясь и наступая.
       - Дывлюсь я, дуже свободно лесникови бабы жить стали. Шо Катька за Данилой никакого уважения не проявляют, шо ты с матерью в лесу живете, як сдумается. Вон, яка дылда здорова уже выросла и все не при работе. Все гуляешь, все забавляешься. Мабудь забулы, шо то батько ваш - вольный, а вы все - холопы панские. Забулы? Так я нагадаю. Ось после праздника доберусь и до вас. А зараз...
       Пасюк угрожающе поднял батожок и было замахнулся на съежившуюся от страха девушку. Но вдруг рука безвольно повисла в воздухе и выронила палку. Неведомая сила крепким обручем охватила и прочно держала его сухую кисть.
       - А сейчас ты заткнешь свою пасть, крысиная морда, и отстанешь от девушки, - услышал он на ухом тихое, но грозное предостережение.
       Выпучив от удивления глаза, староста испуганно повернул голову. Крепко держа его за руку над ним возвышался побелевший от гнева холоп расейского барина.
       - М-москаль! Ты шо, паскуда, вытворяешь! - заверещал перетрусивший Панас. - Чего суешься не в свое дело! Я барыне...
       - Ты меня не паскудь! Сам лучше знай свое место. Это не твое дело - кто, где и с кем гуляет, и чем занимается. На то барин есть и его воля...
       - Я панский слуга! Меня барыня поставила доглядать...
       - Так доглядай, а не соглядай, соглядатель. У тебя, как погляжу, хорошо получается на других доносить. И еще запомни...
       Антон сгреб за грудки Пасюка и легко поднял в воздух его тщедушное тело.
       - ... Упаси господь, сотворить какое-то зло этой семье, пока я здесь. Рука у меня тяжелая. Если с волчиной степным справиться удалось, то тебя, сморчка трухлявого, щелчком зашибу...
       Антон подтянул к себе перекошенного от ужаса старосту, желая вылить всю свою ненависть этому пакостнику, но почувствовав гнилое зловоние из ощеренного рта, брезгливо отбросил его в угол.
       - Тьфу, да от тебя действительно, тухлятиной несет...
       Парень машинально провел снятой папахой по лицу, словно вытирая обрызгавшую его грязь и взволнованно бросился к Ганке. Он бережно привлек к себе дрожавшую девушку и нежно прижал к груди ее голову.
       - Не бойся, Ганочка. Не бойся, милая. Я тебя в обиду никому не дам...
       С трудом сдерживаемые рыдания девушки, выплеснулись наружу бурным потоком. Обхватив Антона, она крепко прижалась к нему, обильно смачивая слезами его полушубок. Но это уже были слезы счастья, а не страха...
      
       ... - В чем дело, Панас! Что здесь происходит!
       Властный окрик хозяйки раздался как гром среди ясного неба. Антон поднял глаза. В дверном проеме, надменно поджав губы и нервно постукивая по руке лорнетом, стояла госпожа Шахновская. Холодный взгляд барыни морозом прожигал насквозь. Чуть позади удивленно пучил глаза Степанищев.
       - Я хочу знать, кто позволил поднять такой гвалт в моем доме! - ледяным тоном повторила барыня.
       - Это вот москаль пытается свои порядки у нас устанавливать, - обрадованный появлением хозяйки, заскулил, завертелся у ее ног Пасюк. - Никакого почитания к нашим правилам...
       - Однако, я гляжу, не только вы, пан Степанищев, отчаянный мужчина. Но и холопы ваши подстать вам, весьма ... смелы в поведении, - насмешливо повернула голову к гостю барыня.
       - Антошка! Ты что, стервец, тут устроил? - нахмурившись, сжал кулаки Степанищев. - Запорю, паршивец!
       Антон легонько отстранил в сторону заплаканную Ганку, прикрывая ее широкой спиной, спокойно глянул на рассерженную Шахновскую, приложил руку к груди и почтительно поклонился, чем немало удивил хозяйку.
       - Не гневайтесь, ваша милость. Нет тут нашей вины. Лесник поручил дочери елку в дом привезти. Я ей помог. А староста коршуном налетел. Девушек прогнал, наряжать не дал. Ганке невесть за что выговаривает.
       Вспышка гнева прошла. Теперь Шахновскую уже забавляла открытая смелость и не деревенская учтивость молодого, приятного на вид холопа. Сердце распущенной панянки похотливо колыхнулось в стосковавшейся по любовным утехам груди и она милостиво усмехнулась.
       - Хм-м, странно. Однако, Григорий Васильевич, вы не только дерзости, но и обходительным манерам своих холопов обучаете. Похвальная учтивость...
       - Так ведь у нас, у гусар, завсегда так, - удовлетворенно хмыкнул из-за спины польщенный Степанищев. - Можем-с по-всякому. И по-барски, и по-хамски, пардон-с...
       Шахновская поморщилась от грубой шутки и снова повернулась к слугам, надменная и властная.
       - Почему так долго возились. Ночь, считай на дворе...
       - Так ведь выбирали, ваша милость, - пояснил Антон, обрадованный, что гроза миновала. - Что бы покрасивее была, да попышнее. Чтобы глаза ваши радовала. Угодить старались...
       - Старались, да недостарались. Не больно казистую выбрали. Что, во всем лесу лучше не нашлось? Ладно... Панас! Зови девок, пусть наряжают...
       Шахновская надменно вскинула голову и вышла из гостиной. Воспользовавшись замешательством, счастливая Ганка, привстав на цыпочки, чмокнула Антона в щеку и быстро выскочила в другую дверь...
      
       Степанищев проводил взглядом удалившуюся хозяйку, повернулся к Антону и поманил его к себе.
       - А ты парень не промах! Молодец! - похабно осклабился барин, похлопывая по плечу подошедшего Пономарева. - Такую хохлушечку-галушечку охомутал. Гляди, прямо медом девка истекает. Сладка-а-а небось...
       - Полно, барин, - стушевался Антон, пунцовея. - Мне окромя Стеши никто не нужон...
       - Тьфу, дубина стоеросовая, - раздраженно плюнул Степанищев. - Заладил свое - Стеша, Стеша. Что на девке сопливой свет клином сошелся. Сопли подбери да глаза раскрой. Возле него девки, как куры вкруг петуха вьются, а он... Сте-е-ша! Одно слово, дурак!
       Раздасованный барин сердито отвернулся от Антона и нервно постукивая ногой хмуро наблюдал, как, подгоняемые старостой, в гостиной появились девушки. Подхватив брошенные корзинки с украшениями, они стали разбирать игрушки и наряжать елку. Старый греховодник похотливым взглядом окинул суетившихся у елки девок. Глаза его хищно заблестели. Как кот над пойманной мышью он живо повел усами, что-то обдумывая.
       - Слушай, Антошка, - снова посунулся он к парню и заговорщески зашептал на ухо, взглядом кивая на дворню. - Ты бы сообразил мне какую-нибудь девку для развлечения и утехи. Я бы ей серебра на ленты, там какие и другую бабскую дребедень дал. А то я с этими праведниками засохну от скуки, пока домой доберусь...
       - Барин, - взмолился Антон. - Ну, не гож я для таких дел. Мне бы смастерить чего. По дереву... А девки...
       - То-то и вижу, что по дереву, - презрительно ожег его колючим взглядом Степанищев. - Сам ты дерево. Эх, жаль Прошку отправил домой. Уж этот проходимец расстарался бы и своего не упустил...
       - А я что говорил. Просил же меня домой с обозом отправить, - отозвался парень с укоризной. - Как раз каждый бы при своем деле оказался...
       - Ишь ты, мудрец сопливый сыскался, - передразнил его барин. - Он просил, он знал. Уж погодь, отправлю... на рудник у меня пойдешь, если впредь умничать будешь. Ладно, ступай пока, а то девки без тебя киснут. Ну и дурак же ты, Антошка. Ей-богу, дурак...
       Степанищев в сердцах покачал головой. Он еще немного потоптался в гостиной, потом разочарованно махнул рукой и вышел...
      

    Глава 6.

       Между тем "соляной" обоз Степанищева уже добрался до границ хозяйских угодий. Рябцев сразу же прикарманил выданные барином подорожные деньги и особо не обременял себя заботой об отдыхе и кормежке мужиков и лошадей. Подогреваемый алчностью от барских посул, он торопился поскорее добраться до Степанищево и прибрать к своим рукам вожделенное хозяйство. Вот где начнется сытая, беззаботная жизнь. Вот уж попляшут у него на коротком поводке односельчане, вот уж попомнит он всем былые обиды и косые взгляды. С Понаморей вдвойне спросится. Не беда, что барин наказывал Николу с Марией не трогать. Ответят они за своего сыночка, чтобы руки не больно распускал. И Стешка, стерва, тоже за полюбовника своего ответит. Обуреваемый мстительными мыслями и жаждой расправы, Прошка зло щурился и сжимал кулаки.
       Вдалеке, по краю заснеженного поля показались зубчатые контуры чернеющего перелеска. За ним знакомый поворот, широкий луг, спуск к оврагу, а там, наверх, по склону, и Степанищево.
       Рябцев натянул поводья и остановил свою лошадь. Следом подсунулись и остановились остальные. Усталые, голодные и злые мужики-возницы удивленно потащились вперед, к старшему, не понимая причины внезапной остановки.
       - В чем дело, Прошка? Чего остановились? До дома, гляди, уж рукой подать..., - недовольно загудели они.
       - Сам вижу, не слепой, - буркнул в ответ Рябцев. - Вот подпругу поправить надобно.
       Степанищевский приказчик неторопливо топтался у лошади, делая вид, что занят важным, неотложным делом. Краем глаза он наблюдал, пока все соберутся и угомонятся.
       - Ну что, мужики! - наконец повернулся он к сельчанам. - Стосковались за своими бабами? Небось забыли где у них чего находится?
       Прошка вскинул голову и загоготал, радуясь своей шутке.
       - Чего ржешь? Стосковались ли, нет. Забыли, не забыли. Чего тебе с того? - угрюмо загомонили мужики. - Стоим чего посреди поля? Говори, не томи...
       - А ведь я мог и других себе в попутчики выбрать, - недобро усмехнувшись, гнул свое Прошка, не обращая внимания на недовольный ропот. - Из тех, кто на варницах, в Бахмуте остался...
       - Ты к чему это клонишь, Прошка, - насторожились мужики.
       Рябцев зло ощерился и свирепо сверкнул не подбитым глазом, поднимая острый кулачишко навстречу посуровевшим возницам.
       - Не Прошка, а Прохор Петрович! Отныне и впредь так и только так будет. Это для начала...
       Прошка быстро окинул взглядом собравшихся, наблюдая за их реакцией. На их глазах Антон Пономарь уже показал, какой из него Петрович. Но мужики угрюмо молчали.
       - Да мы чего, мы нечего, - загалдели робея.
       - Теперь вот о чем речь у нас пойдет, - продолжил осмелевший Прохор. - О том, что случилось в Бахмуте с мужиками, в деревне ни слова. Барин оставил с собой и все. Больше ничего не ведаем. Об этом гавнюке, Антошке Пономаре, совсем забудьте. Не дай бог, какая сука вякнет, что он в степи отличился или вот про это...
       Рябцев зло ткнул палцем в свой черно-синий синяк под заплывшим глазом.
       - ... Сгною. Барин мне теперь большие полномочия дал. Вместо Зуева теперь я буду. Если кто супротив пойдет, следом за теми в Бахмут поедет, соль для барина парить...
       - Ладно, Петрович, не сумлевайся. Чай, не дети малые. Соображаем что к чему, - опасливо закивали, со всем соглашаясь перепуганные слуги.
       - То-то же. А теперь можно и домой. Трогай по-малу...
      
       Первой приближающийся обоз заметила катающаяся с горки деревенская детвора. Минуту-другую она наблюдала, как на горизонте появились несколько движущихся черных точек. С приближением они все больше увеличивались, приобретая ясные контуры. А через миг в деревню уже неслась неожиданная весть.
       - Едут! Едут! Дед Кондрат, едут! - дружным хором зашумела-загалдела у дома старосты многоголосая орава. Встревоженный Зуев высунул на крыльцо взопревшую лысину, спешно натягивая на ходу облезлую доху.
       - Да тише вы, оглашенные, - махнул он незлобливо на ребятишек. - Всю деревню своим криком переполошили. Толком скажите. Кто едет, куда едет...
       - Вона, сам погляди за околицу. Повозки какие-то едут. Вроде к деревне свернули,- кивнули разгоряченные от бега детишки в сторону оврага.
       - Кажись не наши, - подсунулись к крыльцу и взрослые. - Откуда тут нашим взяться.
       - Наши, не наши, - передразнил недовольно Зуев. - Попробуй отсюда разгляди, да еще встреч солнца. Степанищевского возка, вроде, не видать...
       - Да, нет, наши! - вскричал вдруг кто-то. - Глядите-ка, вон Прошка Рябцев на переднем возке.
       - Точно, Прошка! - радостно согласился другой. - Его нахальную рожу за версту ни с кем не спутаешь...
       - Ой! Бабоньки! Мужики наши ворочаются! - неожиданно встрял чей-то заполошный женский крик. - Вот подарочек-то к празнику!..
       - Погодите, что-то тут не так, - озадаченно почесал затылок Зуев. - Обоз, вроде, наш, а барского возка нет. Как это может быть...
       - Ладно тебе, Демьяныч. Сейчас приедут и все ясно будет...
       Деревня словно по команде сорвалась с места и побежала навстречу приближавшейся к деревне веренице повозок. Впереди вихрем неслась резвая детвора, позади, гулко топая, степенной трусцой бежали взрослые, замыкали процессию семенящие старики из тех, кто еще был на ходу. А уж совсем немощные, опираясь на клюки, нетерпеливо переминались на улице, поджидая известия, кого ныне привела дорога в их деревню...
      
       Узнавая в приближавшихся путниках своих мужиков, толпа оживленно загудела, приветствуя возвращенцев. Бабы с радостными воплями и детня с визгом кинулись к своим мужикам и родителям.
       - Иван!
       - Никита!
       - Антип!
       - Батя!
       - Папаня! Родненьки-и-й!
       Всколыхнулось, разнеслось, смешалось в разномастном гуле и праздничным колокольным перезвоном понеслось над полем.
       - А остальные где! Моего не видать! Пап- ка-а-а! Чего не все приехали! - вплеталось разочарованным речитативом и мрачнело вслед.
       - Да с барином в Украине еще остались. По весне, даст бог, вернутся, - тут же как спасение вылетало успокоительное из-за хмурой тучки разочарования...
      
       Запоздало услышав весть о возвращении мужиков, встревоженной птицей перелетела через мост и смешалась с толпой Стешка. Запыхавшаяся, со сбитым на голове платком она металась среди приехавших и встречавших, поднималась на цыпочки, выискивая родное лицо.
       - Что, Антошку своего высматриваешь, - злорадно ощерился гаденькой ухмылкой Прошка. - Зря. Нету его здесь. Отказался с обозом ехать. Ему барин предлагал, а он отказался. Говорит, послужу еще тебе. Вот служака выискался...
       Рябцев нарочито громко рассмеялся, чтобы привлечь к себе внимание и остальных. Толпа, действительно, притихла и с любопытством прислушалась, чтобы разузнать хоть каких вестей о тех, кого сейчас не было с обозом... Заметив интерес притихших сельчан, Прошка самодовольно ощерился и гордо подбоченился.
       - Он у нас теперь из плотников в банщики записался. Помогает девкам барина в бане парить..., - громогласно объявил пройдоха.
       - Ты чего мелешь, - сердито нахмурилась девушка. - Чего напраслину возводишь на Антошку...
       - Не мелю, а чего знаю, то и говорю, - распалился Прохор, входя во вкус своей трепотни. - Взял его как-то барин в баню прислуживать и девок с собой прихватил. Вот Антону и понравилось. А чего? Чисто, тепло, сытно и девки голожопые бегают рядом. Хоть одна, а за крючок его зацепится. Вот он барина и упросил оставить. Дескать, домой еще поспею, дело молодое...
       Не успел Рябцев договорить своей похабщины, как послышалась звонкая пощечина и скулу ожег несильный девичий удар.
       - Дурак ты, Прошка, - покраснела от гнева Стешка. - И шутки твои дурацкие. Плохо ты Антона знаешь. Не мог он такое сотворить...
       На глазах девушки выступили слезы. Она вновь замахнулась на Рябцева, но тот ловко увернулся. Отскочив в сторону, он потер ушибленную щеку и яростно сверкнул целым глазом.
       - Уж, я-то его хорошо за дорогу узнал, на долго запомню, - едва скрывая ненависть, выдавил он. - Так что была охота связываться. Шутки еще с тобой шутить. А ты, стерва, руки не больно распускай, а то и тебе станется...
       - Ой-ой, напугал. - передразнила его Стешка. - Оно и заметно, что узнал. Наверняка Антон морду тебе разукрасил, чтобы не паскудничал. Худого не наговаривал на других...
       - Но ты! Чего еще выдумала, шмакодявка, - взвился как ужаленный Прошка. - Это меня оглоблей... Лошадь взвилась от испуга. Еле успокоил. А твой Антон... Кишка еще тонка ему против меня...
       Но девушка его уже не слушала. Она кинулась к приехавшим мужикам в надежде хоть что-нибудь узнать о парне. Но те, бросая опасливый взгляд на зорко следившего за ними Рябцева, только отнекивались.
       - Да мы его, считай не видели. Как забрал его Степанищев к себе, так и все. А зачем, почему, не знаем. Приодел его, конечно, барин. Видным таким мужиком стал, осанистым...
       Грустно поправив платок на голове, Стеша вышла из толпы и глотая горькие слезы, поплелась домой. Душа бедной девушки разрывалась от незаслуженного унижения похабством барского лакея и неизвестностью о судьбе Антона. Где он? Что с ним? Как на самом деле обошелся с ним барин? Позволит ли он быть им вместе?
      
       Стычка с девушкой чуть было не разоблачившей его разозлила Прошку. Придя в себя, он с нахальной развязностью засновал между повозками и толпившимися односельчанами и по-хозяйски покрикивая, стал отдавать распоряжения.
       - Все, кончай базар! Гоните сани к амбару! Где староста? Эй, Кондрат, определяй мужиков на разгрузку. Нечего барское добро на улице держать!
       - Хм-м, и давно ты, харя криворотая, мною командовать стал. По какому такому случаю..., - неспешно выдвинулся навстречу Зуев и смерил презрительным взглядом Прошку.
       - А по случаю барского распоряжения. Волей Степанищева поставлен отныне старшим. За домом следить до его приезда и всей дворней...
       - Ну, покажь тогда распоряжение... - спокойно попросил староста.
       - Ч-чего показать? К-какое распоряжение? - опешил Прошка.
       - Бумагу. Чай барин отписал мне, чтобы дела тебе передал и под твое начало сам стал...
       - Нет никакой бумаги, - в конец растерялся Прошка. - Барин ничего не писал, на словах велел...
       - Вот на словах и иди, - пренебрежительно усмехнулся Зуев и отвернулся.
       - То есть как иди! Куда иди? - беспомощно выпучил глаза Рябцев.
       - А туда и иди... откуда вышел, - старик развернулся и показал выразительный, неприличный жест. - Можешь и дальше, коль желание есть. А мне не досуг с тобой лясы точить...
       Прошка снова взвился, озлобясь.
       - Ты что, козел плешивый, себе позволяешь, - ощерился он на старосту. - Тебе что? Слово барское не указ!?..
       - Цыц, недоносок!, - огрел Прохора палкой староста. - Твой батя хер в загашнике искал и на мамку наставлял, когда я уже при барине службу правил. Не ты, щенок, власть мне давал, не тебе и забирать. Вот как раз мне слово барское и указ. Приедет сам Степанищев и рассудит, что к чему. А я ему еще и подскажу, как ты, стервец, за добро его радеешь. Вон мужики еле ноги волочат, от ветра шатаются, видать на строгом посту их всю дорогу держал. А лошади? Ты же конюхом вроде числишься. Хорош конюх! Скотина бедная - кожа да кости, из упряжи вываливается. И такому остолопу я отдам хозяйское добро разбазаривать. Накось, выкуси...
       Зуев ловко свернул мясистый кукиш и сунул его под нос опешившему Рябцеву.
       - Да ты, ты... Мне не веришь..., - завертелся, засуетился тот. - Вот, у мужиков спроси, они все слыхали...
       Рябцев хватал за грудки приехавших с ним холопов и подсунул их к старосте.
       - Чего молчите, остолопы, - горячился он. - Говорите, как дело было, подтверждайте...
       - Точно, Кондрат, - хмуро забубнили те. - Велел барин того... Прош..., Петровичу, стало быть за хозяйством приглядывать.
       - Ладно, коли так, - обреченно махнул рукой старик. - Но все равно, до приезда Степанищева к власти тебя не допущу. Вот за домом и смотри. Дальше не суйся, пока мне сам барин не скажет. Иначе голову снесу. А пока... слушай, что я прикажу. Лошадей на конюшню, накормить и напоить, груз в амбар, сани под навес. Сам за всем проследи и мне потом доложишь...
       Кондрат еще раз погрозил приказчику суковатой палкой и грузно повернувшись, медленно потащился к своей избе...
      
       По-стариковски шаркая, Зуев тяжело поднялся на крыльцо. Зашел в теплую, протопленную с утра, избу. Бросил в угол доху и достал из печи горшок с упревшей кашей. Спокойно, будто ничего не случилось. Достал миску, крупными ломтями нарезал хлеб, достал из закутка соль и пару луковиц. Присев к столу, Кондрат решил было пообедать, но желания к еде не было. Вяло ковырнув пару раз ложкой, он отодвинул миску в сторону и задумчиво уставился невидящим взглядом в темный угол запечья.
       Ничего, кроме отвращения к хлипкому и омерзительно вертлявому Прошке он в тот миг не испытывал. Не было ни страха, ни обиды к его бахвальству. И все же какое-то необъяснимое чувство тревоги поднималось из душевных глубин и нарастающим напряжением застучало в висках.
       Отчего так хорохорится этот проходимец? Неужели и вправду Степанищев решил довериться этому хлюсту? Выходит, не забыл барин стариковских пререканий и решил заменить несговорчивого старика на более молодого и покладистого. Нет, обиды на то не было. Никто и ничто не вечно на этой грешной земле. Может, действительно, и ему, Кондрату Зуеву, бобылю и верному барскому псу пришел черед в одиночестве доживать свой век в этой запущенной, холостяцкой избе.
       Старик горестно вздохнул и выглянул в окошко. Вдоль по улице, к барскому двору потянулся пришедший обоз. На санях, управляя усталыми лошадьми, сидели подростки. Вернувшиеся с дальней дороги мужики, облепленные бабами и малой ребятней, спешили по своим домам. Мимо проехал на своей повозке и Прошка. Глянув на дом старосты, он зло сплюнул и спешно погнал лошадь дальше.
       - И все же не все здесь ладно. Не мог барин мне не отписать, наказы какие-то передать. Надо бы с этим разобраться. И сегодня же..., - задумчиво сделал вывод, обращаясь к самому себе Зуев.
       Словно обрадовавшись враз нашедшемуся ответу, он снова подвинул к себе остывшую кашу и живо заработал ложкой...
      
       ... В опустившихся на деревню сумерках под окошком вернувшегося домой Антипа мелькнула тень. Еще через минуту скрипнула входная дверь и в тесную избушку протиснулась грузная фигура старосты.
       - Мира и благополучия! Хлеб да соль! С праздником, Лукерья! С возвращением, Антип.
       Перекрестившись на образа, Зуев по-свойски посунулся к лавке и присел рядом с хозяином. Под божницей, в переднем углу сидел сам хозяин - низенький, рыхлый и круглый словно колобок. В чистой с распахнутым воротом рубахе, вымытый и причесанный Антип время от времени обтирал рушником обильный пот на лбу и торопливо черпал из миски горячие щи. Зная простоватый, недалекий разум мужика, Зуев не спроста направился именно к нему, уверенный что узнает здесь все, что ему нужно...
       - Спасибо на добром слове, Демьянович! И тебя с праздником, - откликнулась хозяйка, поднося старосте чарку с горилкой. - Гляди, как укатался наш кормилец. Третью миску опорожняет. Наесться не может.
       - Ты, Антип, того. Не слишком над щами усердствуй. А то камнем в утробе станут и подохнешь в корчах, - усмехнулся староста, вытирая бороду после опрокинутой чарки. - С чего это так оголодали? Аль Степанищев на прокорм не выделял харчей? Вроде в достатке всего нагрузили. Иль может Прошка?...
       - Барин, спасибо, не обижал. На постое завсегда распоряжался, чтобы у нас провиант был. И Антошке Понамарю спасибо. Хоть молод, а Прошку уму-разуму учил, а то гад...
       Спохватившись, что сболтнул лишнего, Антип прикусил язык и пугливо затаращился.
       - Ничего-ничего, говори, - успокоил его староста. - Рассказывай все. Где был, чего видел, отчего вернулись...
       - Не гневайся, Кондратий Демьянович. Не можно мне ничего говорить, испуганно зашептал мужичонка. - Прошка пригрозил, слово взял, что молчать будем. Пообещал, что сгубит вместе с семьей, коли сболтнем лишнего. Не губи, Демьяныч...
       - Что же такого страшного вы знаете, что так вас запугали, - удивился Зуев. - Говори, не бойся. Ты знаешь, я не сорока, не полечу, по углам не растрекочу. А знать мне велено. Пока я еще в деревне за старшего остаюсь. Говори...
       Словно вешняя вода, прорвавшая плотину и вырвавшаяся на простор, вылетела из запуганной мужицкой душонки простая, незамысловатая история о холопских мытарствах во время барского вояжа. Сбиваясь и запинаясь, забегая вперед и возвращаясь обратно, повторяясь и испуганно озираясь Антип-простофиля выложил старосте все что слышал и видел за это время.
       - Так что, Кондрат Демьянович, теперь вся деревня под страхом Прошкиного решения жить будет. В его воле, кому следующему на чужбину собираться..., - заключил свой горький рассказ бедолага.
       - Ну, это мы еще посмотрим. Вернется барин, там и видно будет. То ли свадьбы гулять, то ли тризны справлять. А этому прощелыге я еще прижму хвост..., - как можно бодрее подытожил беседу староста, но прежней уверенности в этих словах уже не чувствовалось...
      
       Стариковский сон зыбок. Бывало, смежишь глаза, провалишься на минуту-другую в пустоту и все. Только и того, что глаза закрыты, да всхрапнешь время от времени, а так мечется беспокойная душа по заулкам памяти, теребит прожитое. Заглядывает в грядущее. Сторожкое ухо чутко ловит мышиный шорох в клети, поскрипывание рассыхающегося дерева, стук дождя или завывание вьюги за окном. Ноют старые, изношенные кости, к утру болят залежалые бока.
       В эту ночь Кондрат и вовсе не сомкнул глаз. Все ворочался с боку на бок. Чертыхался на жесткую лавку, жидкую подушку, остывшую избу. А сам все шагал вслед за Антипкиными словами. Наблюдал ночную схватку с голодной волчьей стаей, отправлял мужиков на солеварницы, охаживал клюкой Прошкины бока... Мысли роились и путались. Вот как она жизнь для него сложилась. Верой и правдой всегда служил барам, что прежнему, что нынешнему. Безропотно, подобострастно, с собачьей преданностью с полуслова, с мимолетного взгляда ловил любой приказ и тот час исправно его исполнял. Зорко доглядал хозяйское добро от порухи, от нечистой руки. Вершил свой суд над челядью. Не в страхе, в почтительном повиновении держал деревню. Не обременял барина излишними заботами.
       Что же тогда получается? Когда не перечишь, когда каприз или прихоть хозяина принимаешь за неприложную истину, когда в грош не ставишь чужую человеческую судьбу ради собственного благополучия, тогда тебе хозяйские милости и почет. Но стоит лишь напомнить, что и ты человек, а не бессловесная скотина, что и ты имеешь право на собственное мнение - ненависть и опала. И из-за кого?! Из-за дитя, сопливой девки! Стоило только вступиться и такая награда за многолетние труды и верность...
       Сердито сопя, Зуев в который раз перевернулся, уткнувшись носом в стенку. Смежил глаза, но сон так и не шел. Поняв, что сегодня ему уже не спать, старик поднялся. Зачерпнул из бадьи и попил, остужая студеной колодезной водой пересохшее горло. Накинув на плечи зипун, сходил в сени за дровами и растопил остывшую за ночь печь.
       Неспешно, без суеты старик передвигался по избе, спокойно делая привычную домашнюю работу. Так же спокойно вслед за делами текли и размышления о предстоящей теперь жизни. "Нет, здесь нужно без спешки, без горячки вопрос решать, - успокаивал себя староста. - Нечего лезть на рожон. Кто я, в конце концов? Малец сопливый, что ли? На вроде Антошки? Парень, конечно, молодец. В обиду себя не дал и за мужиков постоял. Но горяч! Без барина самосуд учинил. А Степанищев этого не любит. Ох, попомнит он это Понаморю. Уж, я-то его знаю. За большое добро отблагодарит помалу. Но за малый промах по большому взыщет. Вон как зыркнул, когда только заикнулся про Антошку со Стешкой. Теперь вот через Прошку аукается. А этот стервец натворит еще бед. О себе прежде печется, о хозяйском не больно радеет. Дурни мужики, что по примеру Антона не проучили его в дороге как след. Прошка ведь труслив, слова бы поперек не сказал. Сидел бы сейчас покорно, как побитая шавка на цепи, не вякал. Не воспользовались, дурачье. Одно слово - быдло, скотина покорная и бессловесная. Нет, пока Степанищев далеко, мне по-другому себя вести нельзя. Я староста и других пока не будет...".
      
       Управившись с необременительными домашними хлопотами, Зуев по сложившейся привычке вышел на утренний обход. Деревня еще спала, лишь над лесом слегка побледнел серебристый диск месяца да над горизонтом сияла утренняя звезда. Не торопясь, Зуев прошел деревенской улицей и через небольшой перелесок поднялся к барской усадьбе. Привычно оглядел все хозяйские постройки, проверил замки и засовы на клетях и амбарах. Заглянул в хлев, на конюшню. Изголодавшиеся в долгой дороге лошади мерно жевали душистое сено. Время от времени они тихо ржали, переговариваясь между собой, будто делясь радостью возвращения в родное стойло. Прошки на конюшне не было.
       Аккуратно притворив воротину, Зуев направился к дому. К великому удивлению входная дверь была незапертой. Судя по припорошенным ночным снежком ступеням, из дому еще ни кто не выходил. В отсутствие Степанищева староста держал в доме минимум прислуги. Для охраны да подтопки, чтобы не отсырел. Днем девок пригонял, чтобы за чистотой смотрели. Но чтобы ночью можно было спокойно войти сюда, такого еще никогда не было.
       Дом казался выстывшим и нежилым. Стараясь не поднимать шума, Зуев тихо прошел в людскую. На лавке похрапывал истопник, в своем закутке спокойно посапывали повариха и горничная Агата. Кондрат толкнул спящего истопника. Тот заполошно вскочил, непонимающе тараща испуганные глаза. Пригрозив ему кулаком, молчи сволочь, староста поманил мужика за собой. Выйдя в сени, Зуев резко развернулся и схватил холопа за грудки. Нательная рубаха, расползаясь, затрещала.
       - Ты что же, сволочь, двери настежь держишь! Татей поджидаешь? - зловеще прошипел староста и влепил мужику звонкую оплеуху. - Ты перед барином ответ держать будешь за поруху, свиной потрох?
       - Дак, Демьяныч, я то при чем, - обиженно забормотал истопник, подхватывая на ходу сползающие подштанники. - Прохор Петрович не велел запирать, он последний в дом ворочался. Сильно выпимши был. Может забыл запереть. Я ведь завсегда все исправно делаю. Ты же, Демьяныч, знаешь...
       - Это кого ты так почитаешь-величаешь? Этого пьянчугу-прощелыгу, Прошку Рябцева? - презрительно скривил губы Зуев, будто не ведая о ком идет речь. - Ладно, с тебя взыскивать не буду сегодня, но впредь с тебя вдвойне спрошу и этот случай еще припомню. Ступай, растоплять пора, дом выморозишь. А я пойду с этим Петровичем потолкую. Кстати, где он ночует?..
       - Дак, коморку велел в том крыле приготовить, - с готовностью кивнул истопник в угол за барскими покоями, радуясь, что обошлось.
       - Ладно, ступай...
       Зажав в руках палку так, что побелели костяшки, староста прошел к коморке и ногой толкнул дверь. Изнутри его обдало спертым духом, замешанного на винном перегаре и смердящих газов человеческой утробы. На широком топчане вольготно развалился Прохор и зычно, с переборами, храпел во весь открытый рот. Поморщившись от омерзения, Кондрат с остервенением ткнул его в бок заостренным концом клюки.
       - А! Чего? Кто здесь? - перепугано подскочил Прошка, ударяясь головой о низкий потолок.
       - Дрыхнешь, падла! В грудь стучал, словом барским бахвалился, а сам чего вытворяешь. Псом вкруг дома ходить должен, стеречь барское добро от лихих людей. А ты нажрался как свинья и дверь нараспашку. Заходи кто хочет, выноси, что хочешь. Или думаешь, в угол куда-нибудь забьешься и от ответа перед барином спрячешься. Накось, выкуси. У Степанищева так не выйдет.
       - А я чего? Я ничего! Подумаешь, устал с дороги. Можно подумать, ты больно преданный..., - огрызнулся Рябцев, протирая заспанные глаза. - Так что руки не распускай...
       - Напился тоже с усталости? - злорадно хмыкнул Кондрат. - Не сильно перетрудился, когда в хозяйский погребок за водкой лазил? Оглобля не попалась на пути? Эх, мало тебя Антон учил. Надо было ему совсем башку твою поганую свернуть...
       - Что-о! Т-ты откуда про Понаморя знаешь? - взвился Прошка. - К-кто проболтался? У-убью! Сгною всех!!!
       Беснуясь, Прошка заметался по тесной каморке как загнанный в угол зверь. Казалось, что его бешенные вопли подняли на ноги весь дом.
       - Дурак ты, Прошка, хоть и добиваешься, чтобы тебя Петровичем величали, - спокойно осадил его Зуев. - Я же, тебя, подлеца, насквозь вижу. Кого ты, тварь, провести вздумал. И чего такого в тебе барин нашел? Нет, мало тебя Антон бил, мало. Так что теперь сам мне рассказывай, что было в Украине, и что барин решил. Только все, без утайки...
       ... - Ну, вот, дурашка, так бы давно, - уже незлобливо снова ткнул Прошку палкой Кондрат, когда тот закончил свой рассказ и стал назидать его. - Значит, так... Мужиков без меня больше не тронь. Нечего деревню будоражить, раньше времени пугать. Здесь тоже работы достаточно, было бы кому делать. А кто с тобой вчера вернулся, сами ничего не скажут, застращал ты их до смерти. А вот за домом гляди в оба. Чтобы порядок был и все такое. Взыщу. Еще раз напьешься или в хозяйскую кладовую сунешься, три шкуры спущу. И каждый день чтобы мне доклад был. Где, чего и как. Почему вчера не доложился, как велено было.
       - Еще чего! Ты мне..., - взвился было снова униженный Прошка.
       - Каждый день и обо всем, я сказал, - оборвал его тоном, нетерпящим возражений староста и для убедительности снова треснул Рябцева клюкой. - Считай, что разговор на этом закончен. Смотри, Прошка, ослушаешься, так и барина не дождешься, чтобы подтвердил твои полномочия...
       Зуев ожег съежившегося приказчика угрожающим взглядом.
       - А сейчас иди рожу вымой, да коморку выветри, а то пробздел, хоть топор вешай..., - бросил напоследок староста.
       Брезгливо поведя носом, Кондрат с отвращением поморщился и вышел вон. Спешно высунувшись на крыльцо, староста облегченно вздохнул полной грудью, точно вынырнул из тухлой болотной жижи и зажмурился от яркого солнечного света. Вот ведь как получилось. Из дому вышел затемно. Пока обошел все, пока порядок в доме наводил, дворне вычитывал, на дворе уж ясный день установился. Судя по дымным столбам над темными избяными крышами, деревня оживала после сна. Обычно, в это время он проходил по домам, проверяя как к сроку выполняется заданный урок. Сейчас, в святки работой себя не утруждают, но заведенного порядка Кондрат решил не нарушать. На сей раз он свернул к Авдотье-белошвейке. К ней и ее дочери Стешке этой ночью не раз обращались его мысли.
       - Здравствуй, Авдотья! С праздником! - степенно приветствовал Зуев хозяйку, заходя в избу. - Разговляетесь! Может поднесешь старику чарочку по случаю святого праздника...
       - Отчего же не поднести, - живо отозвалась хозяйка. - Конечно, поднесу, Демьянович. Раздевайся, проходи к столу, присаживайся. Может поешь. Несладко, поди, бобылем вековать.
       - Несладко-несладко, - кивнул несмешливо Зуев, оглядываясь. - А ты что? Приголубить меня решила? Сама тоже, вона, вдовухой-вековухой кукуешь. Так я, вроде, староват для тебя. А дочка где, что-то не видно ее. Или уже на гулянку усвистала спозаранку?..
       - Да к ручью за водой побегла, скоро вернется.
       - А, ну-ну, - снова согласно кивнул старик. - Слышь-ка! Чего это у тебя аршин на полатях гостюет. Покойника что ли накликать захотели?!
       - Ой! Типун тебе на язык, старый. Не приведи, господь, - испуганно всплеснула руками женщина и торопливо перекрестилась. - Видать, Стешка оглашенная кинула впопыхах. А вот и она, егоза...
       Авдотья повернулась к двери, услыхав как скрипнуло крыльцо.
       - Что ж это ты, доченька беду в дом зовешь, - накинулась мать на вошедшую дочку. - Вот если бы Кондрат Демьянович не заметил. Нельзя ведь аршин на постель ложить, не к добру это.
       - Не нарочно же я, - оправдалась покрасневшая девушка. - Мало ли как это случилось. Здравствуй, дядя Кондрат! А беда какая может быть? Антон не вернулся домой. Разве это не беда...
       - Языкаста, палец в рот не клади, - ухмыльнулся староста. - У меня тут недавно один в племянники тоже записывался. А я вас, девка, над купелью не держал, носы сопливые не вытирал. Так что поищи дядек в другом месте...
       Зуев нарочито нахмурился, глянув на румяную взрослую девку. Не столько ее вольное поведение обидело старика, сколько вспомнилась барская похотливость к ней, которая стоила ему незаслуженной опалы. "А ведь, действительно, хороша, стерва. День ото дня созревает", - подумал старик, разглядывая девушку. Большие серые глаза смотрели на мир с доброй детской усмешкой. Морозным румянцем играли пухлые щеки с добродушными ямочками. Такие же пухлые губы горели двумя рубинами над маленьким округлым слегка раздвоенным подбородком. "К приезду барина в самом соку будет. А уж, тот своего не упустит. Да и Прошка не промах. Девка к дому то приставлена. Может опередить шельмец барина, чтобы Антону побольнее досадить..." - сокрушенно завершил свои умозаключения Зуев и глубоко вздохнул.
       - У Понаморей давно была? - спорил он Стешку, стараясь сгладить свою суровость.
       - Так вчера, как обоз приехал, так к ним сразу и зашла, - ответила погрустневшая девушка. - Поплакали с теткой Марией, об Антоне свои догадки составляли. Как ему там при Степанищеве служится. А то Прошка наплел небылиц разных, а мужики, как телки, лишь головой помахали согласно...
       - Это вы правильно сделали, что по-своему рассудили, - похвалил Кондрат. - Так и жить легче и разлуку сносить веселее, когда всяких дурней не слушаешь. Ты вот что, девка. Бегай-ка снова к Николаю с Марьей. Проведай. Скажи, что Антон в полном порядке. Барин им доволен и обещал по приезду вас поженить.
       Кондрат перехватил удивленный, непонимающий и в то же время наполняющийся радостью взгляд девушки и редким случаем по-доброму улыбнулся.
       - Да-да. Так и передай. Не сомневайся, у меня сведения верные. А мне с твоей матерью еще поговорить надобно. По душам...
       Стешка поспешно повязала платок и еще быстрее шмыгнула за дверь.
       - Это ты, Кондрат Демьянович, успокоить нас, баб, решил? По случаю праздника или правду сказал? - пытливо уставилась на старосту Авдотья, подливая в чарку вина.
       - Ты, баба, меня не жалоби. Откровения не пытай, - посуровел Зуев. - Ты же знаешь, мое сердце разогреть трудно. Все что в нем было живого барину по службе отдано. Одно лишь скажу, врать мне корысти нет. Как, впрочем, и от того, что правду сказал пользы тоже мало.
       - Ох, не пойму я что-то тебя, старый. И так тебе не эдак, и по-другому не в строку. Чего зашел-то тогда. Ты, ведь, без дела никуда нос не суешь...
       - Это ты правильно заметила. К тебе я зашел по весьма важному делу... для тебя, - староста многозначительно поднял палец кверху и затем ткнул в сторону Авдотьи. - Помнишь, барин перед отъездом распорядился Стешку в дом перевести. Как бы в помощь Агате...
       - Ну, помню, - напряженно кивнула в ответ Авдотья.
       - Тебе, ведь, самой хорошо ведомо, для чего это делается? - продолжал Зуев.
       - Да уж, куда лучше, - снова кивнула женщина, смахивая набежавшие слезы.
       - Ну так вот, ты не реви, а подумай как девку от позора уберечь, - назидательно заключил староста. - Смотри как она заневестилась. Точно ягода на летнем кусту. Степанищев приедет, увидит и тогда точно шлея ему под хвост попадет. Старого греховодника не остановить...
       - Что же мне делать, Демьяныч, - подняла Авдотья на старика полные слез глаза. - Раз пришел с добром, так и дай добрый совет. Когда меня к барину девкой вез, наверное, не думал, как помочь беззащитной, перед хозяином выслуживался. Чего ж теперь защищать вздумал...
       - Ты, Авдотья, за былое не кори. Каждый свою службу исполняет. Видно и мне пришло время над грехами своими задуматься. А как помочь... Не знаю,- староста беспомощно развел руками. - Знаю лишь одно. Сейчас в барском доме за старшего Прошка остается. А ему, ох как, хочется с Антоном поквитаться за то, что он его изувечил. Этого стервеца и барская похоть не остановит. Так что доглядай как след за дочкой пока. В оба гляди. Одну не оставляй. А там, что бог даст. Я тебя предупредил, и будет...
      
       - Тетка Мария! Дядя Николай! Ой, радость какая! Радость!.. - стремглав влетела Стешка в избу Пономаревых.
       Чмокнув щетинистую щеку плотника и обняв изумленную Марию, девушка закружилась, завертелась по светлице, поднимая радостный переполох.
       - Радость, радость. Батюшки, какая же я счастливая..., - приговаривала она, не останавливаясь.
       - Да уймись ты, сорока-трещетка, - добродушно улыбнулся Николай. - Ничего понять невозможно...
       - И правда, дочка, - поддержала мужа Мария. - Что за радость такая случилась. Вчера вся в слезах пришла, весь вечер с тобой горевали, Антона вспоминали. А сегодня скачешь как оглашенная, радуешься непонятно чему...
       - Ну как же не понять, - нетерпеливо пристукнула ногой Стешка, удивляясь неведению Понаморей. - Антошка наш родненький перед барином отличился, в почете теперь у него. Ой, радость то какая...
       Девушка снова расшалившимся ребенком запрыгала по дому.
       - Да подожди ты, в конце концов, - осерчал Николай. - Доскажи сначала, потом прыгай. Как отличился, чего натворил? Ты откуда прознала...
       - Ой, а я ведь больше ничего и не знаю, - округлила удивленно-испуганно глаза Стеша. - Староста зашел к нам. Говорит, иди к Понаморям, успокой. С Антоном все в порядке и все...
       В избе повисла неловкая пауза. Все непонимающе смотрели друг на друга, стараясь сообразить, а из-за чего поднялся в доме этот переполох. Домочадцы еще раз переглянулись, словно ища друг и друга ответа. Первой не выдержала Стешка. Прыснув смущенно в ладошку, уже в следующий миг она залилась звонким неудержимым смехом, следом басовито захохотал Николай. И вот уже удивленная и растерянная Мария сначала вымученно улыбнулась, а потом махнув тряпкой, охнула и влилась в эту веселый хор своей выразительной грудной мелодией.
       - Ай-да, Стешка! Умора, а не девка, - вытирая выступившие от смеха слезы, покачал голой Николай. - Надо же новость принесла. Ни начала, ни конца и середина пуста. Зато радость великая...
       - Чего я? - оправдывалась девушка. - Велено было ступать, я и побежала. Ой, Зуев же у нас остался. Говорит, мне еще с матерью потолковать нужно. Может ей чего и сказал. Я сейчас сбегаю, узнаю и все расскажу...
       - Погоди ты, - остановил ее плотник, успокоившись от внезапного веселья. - Если староста тебя отослал, значит матери передал то, чего тебе знать не велено. Интересно, чего это вдруг старик надумал к вам зайти. Говорят, с Прошкой у них вчера серьезная стычка была, чуть до мордобоя дело не дошло. И мужики, что с дороги вернулись, молчат как-то странно.
       Николай задумчиво поскреб заросший подбородок, как бы складывая воедино все прошедшие за последний день события и прикидывая в уме, чтобы все это могло значит.
       - Я думаю так, - наконец рассудил он. - Если Кондрат сразу зашел к вам, то и нас теперь не минет. Пока решил старый просто успокоить. Мне наверное больше поведает. Меж мужиков разговор проще идет. Значит, пока ему случай такой не представился.
      
       Долго случай не заставил себя ждать. Спустя два-три дня в пристройку к барскому дому, где работал Николай, заглянул Зуев.
       - Здорово, Николай! - приветствовал старик плотника, оглядываясь кругом. - Движется работа?
       - И тебе того же, - спокойно ответствовал Пономарев, не отрываясь от верстака. - А чего ей помешает! Движется. С Антоном дело бы веселее было.
       - Так я же тебе помощника вроде определил, - удивился Кондрат, не обращая внимания на укор. - Где пацан Тимофея, что-то не вижу его? Я же велел учить мальца плотницкому делу. Своевольничаешь, Николай...
       - А чего мне своевольничать. Учу помаленьку. Только больно мал еще ученик, из-под верстака не видать. Да и какая в голове учеба, если святки на дворе, детвору с горки в избу не загонишь, а ты учи...
       - Но ведь Антона своего с пеленок приучал, - прищурился насмешливо староста. - Иль секретами какими ведаешь, передавать в чужие руки не желаешь...
       - Ты, Кондрат Демьянович, хоть век прожил, а ума не нажил. Когда своих детей не поднимал, то и к чужим любви не выкажешь. Антошка почитай родился и рос под верстаком на опилках. У него в крови, с молоком тяга к этому делу...
       - Что же, ты Марию под верстаком охаживаешь, - осклабился похабно Зуев. - Что там тебе сподручнее? Чтобы от дела не отвлекаться?..
       - Но ты, дядя, - нахмурился Николай, белея от гнева и яростно сжимая в руках киянку - деревянный столярный молоток. - Думай, что брякаешь. Не твоего ума дело, что и где я со своей женкой делаю. Со свечкой стоять рядом не позову. От Степанищева похабства набрался, что ли. Со мной такие шутки не пройдут, не погляжу, что староста...
       - Но-но, - построжничал Зуев и на всякий случай отодвинулся подальше. - Смотри, какой он деликатный. А если я мужиков покличу, да на конюшню, в батожки. Как тогда запоешь...
       - Я тебе не соловей овражный, - угрюмо огрызнулся Николай. - Песнями развлекать не буду. Хочешь, чтобы уважительно относился, то и веди себя соответственно. А такие разговоры со Степанищевым или, вон, с Прошкой Рябцевым веди. Это они до похабщины охочи...
       - Ну, ладно, будет тебе, - миролюбиво проворчал пристыженный Зуев. - Действительно, что-то не о том мы речь завели, точно больше поговорить не о чем.
       Уже спокойно, без опаски староста прошел всередку просторной горницы и присел на доски. Он обвел внимательным, оценивающим взглядом новостройку.
       - Как это у тебя, Николай, получается ладно да складно, - удовлетворенно хмыкнул он. - Вроде и не мудрено, а затейливо. Видать руку настоящего мастера...
       - Да я чего, Кондратий, - замялся польщенный похвалой плотник. - Оно ведь, когда работа в радость, так и получается затейливо. А мастер... Антошка меня уж перещеголял давно. Вот у кого настоящее чутье плотницкое...
       Вспыхнувший было живой блеск в глазах Пономарева потух, всколыхнув грустные воспоминания о внезапном отъезде сына.
       - А я вот и гадаю, в кого же Антон у вас таким характером...горячим, - насмешливо прищурившись, бросил из подлобья изучающий взгляд староста. - оказывается есть в кого. Хоть и башковитый парень растет, а на рожон очертя голову лезет.
       - Ты-то откуда знаешь, - насторожился Николай.
       - Да уж, знаю, знаю. Мое ремесло такое, все знать, - самодовольно прокряхтел старик. - Давай-ка, присядь. Послушай, что тебе расскажу. Что от мужиков дознался, что у Прошки выпытал...
       Не торопясь, со свойственной степенностью и обстоятельностью, как обычно привык чинить доклад барину, Кондрат передал Николаю всю дорожную историю, которую услышал от Антипа и которую потом уточнил в подтверждение у Рябцева.
       - Вот я и говорю, Николай, что больно горяч Антошка. Наломает дров с непривычки. Степанищев, он ведь какой? Добра не помнит, а промашку до смерти вспоминать будет. А парень сейчас размякнет от барской милости, потом чуть где опростоволосится и все, считай что и не был в любимчиках. Ну проучил он Прошку-прохвоста. Ну размалевал ему рожу поганую. Но, ведь, барин того же Прошку старшим с солью домой отправил, велел за домом присматривать. Значит, ко мне у него уже доверия нет. И на Антона наверняка обиду уже затаил. За то, что уже своевольничает тот...
       - Ох, Демьянович, ты так говоришь, как будто за спиной у барина стоял, а он тебе обо всем делился, - с беспокойной недоверчивостью покачал головой Пономарев.
       - Для этого, Николай, не нужно все время за спиной барской стоять, - невесело усмехнулся Зуев. - Достаточно того, что уже не один год барина знаю. Изучил его, как свою душу. Он еще только подумал, а мне уже ведомо, что он делать собрался...
       - Ну, что же! За добрые вести спасибо. За советы тоже. Одного не пойму, Демьяныч, - задумчиво отозвался Пономарев. - Вот всю жизнь ты при Степанищевых верным псом прослужил. Всякого деревенские от тебя испытали. Никогда ты так не откровенничал. С какой радости сегодня вздумал со мной любезничать...
       - Тьфу! Ты, Никола, хоть седой, но дурной, - раздраженно плюнул староста. - Тоже мне любезности нашел. Я ведь предупредить тебя, дурня, пришел. Разве не понял, что моя песня спета. Это пока еще я вас в узде держу. Вернется Степанищев, Рябцев вас хороводить будет. А этому прощелыге, что в свой. что в соседский, а то и барский карман нос сунуть, аль руку запустить, все равно что пальцы обоссать, когда до ветру завернуть...
      
       - Это вы о чем тут разговоры ведете? Кому кости перетираете? - просунул вороватые глаза в дверь Прошка. - Пономарь? Тебе чего тут нужно?
       - Видишь! Что я тебе говорил, - не обращая внимания на появившегося приказчика, повернулся к Николаю в подтверждение сказанному староста. - Всюду ему свой нос говняный сунуть нужно.
       Зуев презрительно глянул на Прошку.
       - Я тебя что звал сюда? Хочешь доложиться сколько водки из барской кладовки сп..ел?! Так я и сам знаю. Пошел прочь! Нужен будешь, позову...
       Староста замахнулся на Рябцева палкой и тот от греха подальше спешно ретировался.
       - Вишь, как командовать ему не терпится. Ждет не дождется, когда меня барин на печку отправит, смерти дожидаться. Вот что, Николай. Пока ты тут работаешь, пригляди за Стешкой, снохой своей будущей. Она ведь в дом приставлена. А этот (староста кивнул в сторону скрывшегося Прошки) проходу ей не даст. Девка - яблочко наливное. А кому интересно надкушенное подбирать...
       Кряхтя, старик поднялся с места и поплелся далее, по своим делам, оставив плотника в глубоком раздумьи над сказанным...
      
       "Так вот что вас тревожит! За Стешку боитесь!" - злорадно усмехнулся Прошка. Снедаемый любопытством и опасаясь огласки дорожной истории, в которой он выглядел не лучшим образом, Рябцев затаился за дверью, рассчитывая хоть что-то узнать о разговоре старосты с плотником. Мстительную душонку распаляла жажда мести за нанесенные Антоном побои и публичное унизительное разоблачение его сопливой девкой. На давала покоя и обида на строптивого старосту, который никоим образом не собирался делиться своей властью и также при всяком удобном случае старался его унизить и высмеять. Даже трусливым, недалеким умишком Прохор осознавал, что не сможет иметь такого же влияния, какое имел в деревне Зуев. Но тщеславие и болезненное самолюбие только подогревало его стремление к власти. В озлобленном воспаленном воображении рисовались омерзительные планы мести. Один нелепее другого и от того более коварные и зловещие...
       "Ничего у вас не получится, как не сторожите. Хрен вам в нос. Накось, выкусите. Не я буду, опоганю мерзавку. Еще и Степанищеву расскажу, как по хозяйским углам с мужиками путалась..." - мстительно размышлял Прошка. Обрадованный пришедшему решению, он осторожно вылез из своего укрытия. Проводив вслед вышедшего из постройки старосту ненавистным взглядом, воровато бросился в другую сторону...
      
       Все последующие дни Рябцева только и были заняты мыслями как сподручнее осуществить свой коварный замысел. Для пущей убедительности своего полного равнодушия к девке он, как ни в чем не бывало, сновал между домом и конюшней, где по-прежнему присматривал за хозяйскими лошадьми. Исправно, с нарочитой покорностью, ежедневно докладывал старосте новости и о делах, которые происходили за день в доме. Даже попытался однажды заглянуть в пристройку к Николаю, полюбопытствовать, как и там идут работы. Но, споткнувшись о ненавидящий, угрюмый взгляд плотника, поспешил побыстрее убраться восвояси, не затевая скандала. Для острастки Прошка таскал из буфета вино и изрядно выпив, или делая вид, что напился, закрывался в своей каморке якобы спать.
       Авдотья приходила в дом вместе со Стешкой и дожидалась дочь в людской, пока та убиралась в покоях. То и дело она обеспокоено выглядывала в пустой коридор, тревожно прислушиваясь к каждому постороннему звуку. Меж тем Прошка в своем закутке припадал глазом к специально проделанной щели в дверях и не менее зорко наблюдал, куда передвигалась по дому и что делала девка...
       - Господи, да что же это я за сторожа возле нее сижу, - горестно посетовала она как-то Агате на мнимую тревогу. - У меня же дома дел не в проворот. Своих уроков непочатый край. Пойду я, пожалуй, домой. Ты уж, пригляди. Коль чего, Николая шумни из пристройки.
       Этот разговор ненароком услышал тихо вышедший из каморки Прошка. В грудях его гулко загупало. Вон он и случай представился. Вернувшись в свой угол, он накинул на плечи полушубок и нарочито шумно посунулся к выходу.
       - Агата! Я на конюшню пошел, лошадей попою. Управляйтесь тут без меня.
       - Ладно! - махнула безразлично вслед горничная. - Что с тобой, что без тебя. Разницы никакой. Сейчас до коморы только схожу и начнем...
      
       Прошка неторопясь вышел на крыльцо, но тут же шустро шмыгнул за угол, наблюдая за домом. Спустя минуту на пороге показалась Авдотья. Повязывая на ходу платок, она потопталась на месте и тревожно огляделась. Не заметив ничего подозрительного женщина быстро пошла в сторону деревни. Следом с корзинкой вышла и Агата. Та сразу пересекла двор и пошла к кладовым.
       Проводив взглядом удалившихся от дома женщин, Прошка воровато озираясь мигом подскочил к двери и осторожно заскочил внутрь. Сердце казалось вот-вот вылетит наружу. Трясущимися руками он задвинул дверной засов и торопливо стащил сапоги. Крадучись, на цыпочках он бесшумно сунулся по дому, прислушиваясь, где сейчас убиралась Стешка.
       По доносившемуся из комнат негромкому пению, он понял, что девушка находится в барском кабинете. Прошка тихо прошмыгнул в господскую спальню, откуда был второй вход. Из-за приоткрытой двери было видно, как девушка протирала пыль на стоявших на столе предметах. Подвинувшись, приказчик притаился за плотной шторой, не переставая наблюдать за Стешкой. Оглядев еще раз кабинет, она вытащила на середину комнаты деревянную бадью с водой. Подоткнув подол, девушка достала тряпку и стала мыть полы. От оголенных девичьих ног у Прошки помутился разум. Вихляющие в такт тряпке бедра жарким огнем распалили страсть похабника.
       Уже нетаясь, он выскочил из своего укрытия и цепко обхватил девичью талию. От испуга Стешка тонко взвигнула, но девичий крик, ударившись о стены, растворился в пустом доме. На миг девушка словно онемела от ужаса. Этого мига хватило для насильника, чтобы овладеть инициативой. Хищно ощеряясь, Прошка ткнул согнутую ничком Стешку в угол, ограничивая теснотой ее движения и лишая возможности сопротивляться. Дрожа от возбуждения, он задрал ей на голову сарафан вместе с нижней рубахой, открывая к обзору обнаженное девичье тело. Похотливые глаза бесстыже шарили по оголенной спине, наслаждаясь зрелищем, спустились ниже, к стыдливо покрасневшим ягодицам и стройным ногам. Распаленный страстью Прошка, не опасаясь по хозяйски запустил вспотевшие руки вниз. Облапил упругую девичью грудь, пошарил по животу, сальными пальцами скользнул ниже.
       Путаясь в сгруженной одежде, не имея сил кричать о помощи, Стешка отчаянно сопротивлялась, стараясь освободить скованные теснотой и одеждой руки. Прошка, чувствуя превосходство, не торопился, наслаждаясь девичьей беспомощностью, словно кот пойманной мышью. Придерживая сопротивлявшуюся девушку одной рукой, другой посунулся к своим штанам, пытаясь освободить дорогу рвавшемуся наружу возбужденному естеству.
       Однако не тут-то было. одной рукой паскуднику не получалось расстегнуть загашник. Матерясь, он прижал девку коленом и торопливо засуетился обоими руками над злосчастными штанами. Этого мгновения хватило несчастной девушке. На ее счастье рядом была печка, отапливающая хозяйский кабинет. А рядом с ней случайно или по божьей милости лежало забытое истопником березовое полено. Изловчившись, Стешка просунулась вперед и подхватила спасительную чушку. Удивленный Прошка, нелепо взмахнул руками, теряя равновесие, стал валиться вперед. Девушка увернулась и без замаха, снизу вверх, врезала поленом по искаженной удивлением и испугом гадкой роже. Рябцев взвыл от боли и ткнулся с ходу в угол. Этого времени девушке хватило, чтобы выскочить на свободное пространство и одернуть сбившуюся одежду. Следом подхватился и Прошка. Размазывая по разбитому лицу кровь он с возросшей яростью кинулся на девушку.
       - Ах, ты, падла! Убью-ю-у! - злобно зашипел он, нападая, но тут же снова полетел в угол от нового удара.
       Не дожидаясь пока насильник поднимется в третий раз, Стешка, вложив всю силу и ненависть, с остервенением огрела Рябцева снова. Закатив глаза, тот грузно осел на месте и завалился на бок, теряя сознание. Отбросив полено девушка выскочила из комнаты и кинулась к двери. Там уже слышался громкий, беспокойный стук. Едва справившись с засовом, Стеша открыла входную дверь и бессильно упала на руки изумленной и перепуганной Агате.
       - Стешенька! Девочка! Что случилось? Почему ты закрылась? Кто тебя обидел? - загалдела обеспокоено горничная с тревогой осматривая растрепанную, измученную девушку в разорванном сарафане.
       - Убила! Убила я его, тетка Агата! Что со мной теперь будет?!
       - К-кого убила? - в страхе прошептала та.
       - Прошку Рябцева. Снасильничать хотел...
       - К-как же так! Он же на конюшню гад ушел! Мы же с матерью сами видели! Господи, не доглядели...
       На крик женщин прибежал встревоженный Николай, сжимая в руке топор.
       - Что случилось? Чего гвалт подняли? - накинулся было он на женщин, но увидев измученную схваткой девушку, понял все без лишних слов.
       - Где эта падаль? - от нахлынувшего гнева лицо плотника пошло багровыми пятнами. - В куски изрублю поганца...
       - Убила я его, дядя Николай. Возле печи в кабинете Степанищева лежит...
       От переживаний и пережитого Стешку замутило. Она бессильно склонилась в сугроб, корчась от приступов рвоты.
       Пономарев кинулся в дом. Вихрем влетел в комнату, но... Прошки там не было. Разъяренный плотник кинулся по дому разыскивая приказчика. Дверь в коморку оказалась запертой изнутри.
       - Открывай, падла!
       - А хрен тебе! Пошел на х...! Я еще барину пожалуюсь, что ты в его доме проказничаешь.
       - Я тебе, бл...ь, пожалуюсь. Я тебе твою жалобу сейчас отсеку и в жопу засуну! Открывай, кобелина блудливая!
       Зашедшийся от гнева Николай размахнулся и с яростью всадил топор в дверь. Острое лезвие пролетело насквозь. В несколько минут дверь была изрублена в щепку. Еще бы одна-другая минута и не уцелела бы Прошкина голова, не появись в доме староста.
       - Николай! Опомнись! К чему произвол в господском доме творишь? Из-за этого паскудника на каторгу захотел! Не боись, он теперь Степанищеву по полной форме ответит. Он теперь сам страхом перед расплатой жить будет...
       Подхватив плотника за руку, Зуев почти силком утащил его в людскую. Здесь на лавке безутешно рыдала Стешка. Староста сердито насупился и снова засеменил к коморке. Заглянул внутрь, но Прошки там не было. Старик нагнулся и увидел под топчаном трясущегося в страхе приказчика.
       - Что? Обосрался, кот шкодливый! Не слушаешь старых людей! Вот так наверное и в степи при барине отметился. Фу, вонище какое! Сидеть бы тебе тут, пока не подохнешь. Да весь дом провоняешь. Вылезай и чтобы духу твоего близко здесь не было. Пусть Степанищев решает, где тебе, мудаку, дальше быть... Хм-м, хорош староста будет! Чего он в тебе только нашел...
       Кондрат брезгливо плюнул и вернулся в людскую.
       - Агата! Я сейчас девок пришлю, чтобы порядок навели. Проследи, чтобы все как прежде было. Да, и пусть окошко, отворят, проветрят воздухом морозным. Смердит, будто сортир казарменный. А ты, Николай, отведи девку домой. Сам, когда поостынешь немного, дверь восстанови, барская чай...
      
       Суматоха улеглась и в доме наступила тишина. Прошка вылез из своего укрытия и с опаской прошмыгнул в людскую. Здесь кроме кухарки и горничной никого больше не было.
       - Набери воды умыться! - грубо приказал он Агате.
       - Еще чего! - огрызнулась горничная. - Ты тут паскудничать будешь, руки распускать, а тебе еще прислуживать. Вон в углу ведро помойное стоит. Как раз для рожи твоей поганой подойдет...
       - Но ты! Чего мелешь! Щас живо язык укорочу, - кинулся было на нее Рябцев.
       - Не тыкай! Тыкалку сломаешь! - с издевкой отрезала Агата. - Иль, может, Стешка уже сломала! Тоже мне мужик выискался!С бабой не справился! Молодец девка, не поддалась. Вона, как морду подравняла. Приехал криворожий, а теперь в самый раз стало. Надо же Антон с одной стороны, Стешка с другой...
       - Ч-чего?...
       - А того! Кондрат велел гнать тебя с дому, чтоб воздух не портил. Так что ступай прочь.
       - Да я тебя!.., - замахнулся было на женщину взбешенный Прохор.
       - Это я щас тебя..., - подхватила Агата от печи ухват.
       Не дожидаясь новых тумаков, Прошка опремтью бросился вон...
      
       ...- Стешка! Стешка! Эй, девка! Ты куда запропастилась окаянная? - донесся с улицы чей-то возбужденный голос. - Долго еще нежиться собираешься! Антон с барином уж давно приехали! На господском дворе тебя дожидается...
       Услышав неожиданную радостную новость, удивленная девушка подхватилась с постели и заполошно заметалась по избе. Как приехал!? Когда!? Ведь барин до весны собирался гостить. Радость-то какая! Теперь Антон ее защитит. Никому в обиду не даст. Никто не посмеет коснуться ее, попытаться опозорить ее девичью честь. Ужо он проучит этого падлюгу Прохора. Ужо он ему покажет, как чужих девок замать...
       Неприбранная, простоволосая, в одной рубахе она выскочила на улицу. Батюшки! Что же произошло за ночь? Откуда такая оттепель посреди зимы? Снег почти сошел. Пронизывающий ветер сердито гнал по небу хмурые свинцово-серые облака. С голой березы навстречу слетел ворон, зловеще каркнув он спикировал на отшатнувшуюся в испуге девушку и слегка зацепив о плечо крылом, метнулся прочь.
       Не обращая внимания на распутицу, Стеша бросилась к барскому дому. "Антошка1 Милый мой! Вернулся!" - стучала в висках лишь одна эта радостная мысль. Босые ноги скользили и разъезжались в стылой грязи. Мерзлая жижа студила и сводила судорогой девичьи ступни, но девушка упрямо неслась к заветной цели. Перелесок, поворот, пригорок. Вот уже и барский дом виден. От распахнутых ворот метнулась тень и неведомая сила подхватила и отбросила девушку в сторону. Еще через миг она почувствовала над собой сосредоточенное сопение и жаркое дыхание Рябцева. Приказчик, плотно прижав девушку к стене амбара, суетливо зашарил по ее телу, стараясь приникнуть сальными руками под рубаху.
       - Что к Антону торопишься! Хрен тебе собачий, а не Антон, - бормотал распаленный страстью насильник. - Моей будешь. В прошлый раз не поддалась, то сейчас не увернешься. Опозорю, на всю округу ославлю...
       Разбитая, окровавленная харя конюха бесстыже шарила жаркими губами по девичьему телу. Стешка изловчилась и саданула Прошку коленом в пах. Рябцев взвыл от боли и отпустил девушку. Воспользовавшись заминкой, она метнулась через пустой двор к дому.
       - Ах ты, сука! - рванулся следом Прохор. - Все равно не уйдешь...
       В страхе девушка заскочила в приоткрытую кладовку и закрыла за собой дверь. Снаружи послышались яростные удары.
       - Открывай, сука! Никуда от меня не денешься! - ярился за дверью Прошка.
       Спустя минуту дверь задрожала под остервенелыми ударами топора. Внутрь коморки сквозь расширяющуюся щель полетели щепки.
       - Не хочешь выходить? Тогда гори там жарким пламенем, - безумно захохотал насильник и в коморку потащились клубы дыма.
       - Антон! Антон! Спаси меня! Избавь от этого ирода...
       - Стеша! Стешенька! Что с тобой доченька! - неожиданно услыхала она беспокойный голос матери и ... очнулась.
       С трудом открыв тяжелые веки, девушка увидела склонившиеся над собой обеспокоенные лица матери и тетки Марии.
       - А где Антон? Кладовку потушили? А Прошка убежал?..
       - Как где Антон? Он же с барином в Украине. Еще не вернулся, - удивились женщины. - О какой кладовке говоришь? Что горело? Ты сама уж третий день в бреду мечешься. Огнем горишь. Вот только пришла в себя. Прошку-пакостника староста на конюшню сослал, до возвращения Степанищева. Николай чуть не изрубил его в куски, сволочугу поганую. Слава богу, с тобой все обошлось...
       - Так это сон был, - вяло пробормотала Стеша, прикрыв глаза. - Ой, мамочка! Какой же плохой, страшный сон...
       По девичьей щеке покатилась крупная слеза.
       - Успокойся, доченька. Все страшное уже позади. Теперь, кровинушка моя, пока Антон не вернется, никуда тебя от себя не отпущу. Вот, тетка Мария пришла. Николай баню истопил. Сходим сейчас все вместе в баньку. Пропаримся, хворь выгоним, грязное и подлое с души и тела смоем. Мария веник из целебных трав приготовила. Будешь, доченька, краше и здоровее прежнего...
      
       Жаркий, духмяный пар приятно обжигал кожу, сладкой истомой пробежал по жилам. Под звонкими шлепками дружно машущих вениками матери и тетки Марии разомлевшая Стешка безвольно свесила с лавки руки и расслаблено смежила глаза. Здесь под присмотром близких людей ей было уютно, легко и покойно.
       - Какая же ты у нас ладная да пригожая. Белая как лебедушка, стройная как прутик ракитовый, румяная как наливное яблочко к Спасу..., - приговаривали женщины, любуясь молодым крепким телом девушки.
       - И на такую красоту да грязными лапищами ирод проклятый полез...
       От этих слов Стешка невольно вздрогнула и инстинктивно сжалась точно для защиты.
       - Ой, прости, доченька. Сорвалось с языка непотребное. Не бойся, лапушка, с нами тебя никто не тронет...
       Напаренные и разомлевшие они еще долго сидели в предбаннике, попивая с ковша ядреный квас и беззаботно судача о своем, о бабском. Время от времени из бани доносился дружный, заливистый женский смех - верный признак, что беда миновала.
       - А давайте погадаем! - предложила вдруг Мария.
       - Как же мы будем гадать, - переглянулись мать с дочерью. - Разве в бане можно?.
       - А как же! На венике, - еще больше оживилась Мария. - Как раз в Крещение на вениках гадают.
       Поспешно натянув на невысохшее тело рубашки, они высунулись в приоткрытую дверь.
       - Бери, Стеша, веник и бросай через себя, - скомандовала Мария. - А я побегу посмотрю.
       Проследив куда веник упал, женщина метнулась в ту сторону. Банный пучок застрял в сугробе вершком кверху, а направление его указывало к деревенскому погосту.
       - Да что же это такое, опять не к добру, - нахмурилась женщина.
       - Ну чего там? - нетерпеливо окликнули ее от бани.
       - Да не пойму что-то. Видать плохо связан был, рассыпался. Не получилось сегодня у нас гадание. Ну да, бог с ним, погадаем на чем-нибудь другом..., - стараясь как можно бодрее, откликнулась Мария.
       Забросив подальше злополучный веник, она поспешила обратно...
      

    Глава 7.

       Гаданием в крещенский вечер завершились святки и в хате лесника. Еще с утра Михайло Житник запряг в сани лошадь, съездил на село и привез к себе в гости всю семью зятя вместе с гостившим у Данилы Антоном.
       - Поехала бы и ты, дочка, с батьком, - предложила Ганке перед отъездом мужа Евдокия. - С девчатами погуляла бы в Белой Горе. Сегодня же последний день святок. Наверное девки вечером гадать соберутся. Знаешь, эти гадания самые верные. Что припадет тебе, то и сбудется...
       - Да ты чего, мать, - лукаво усмехнулся на то предложение лесник. - Разве ее со двора сейчас выгонишь, если Данила с гостем своим, Антоном, на нашем дворе сейчас будет. Какое ей гадание. Ты на лицо ее глянь, там все гадание и написано. Они же у нас теперь як та парочка - Семен та Одарочка. Не разлей вода...
       Довольный своей шуткой, Михайло басовито расхохотался, понимающе подмигивая дочери.
       - Тато, ну чего ты насмехаешься надо мной,- краснея от смущения, обиженно сверкнула глазами на отца Ганка. - Тоже выдумал парочку. Подумаешь, на колядки вместе сходили, да так среди людей на празднике потолкались.
       - Так-так. То-то, я и дивлюсь, что потолкались. Та так натолкались, что минуты без него посидеть не можешь, - не унимался лесник. - Чуть что, "Я до Катерины сбегаю...". Когда гостя в их хате не было, что-то не сильно торопилась до сестры бежать, с детворой поняньчиться. Как по делу послать тебя, так целая история была, сто причин найдешь, отказаться...
       Пунцовая от отцовских насмешек Ганка еще пыталась что-то ему возразить, сказать в отместку что-то колкое, язвительное, но лишь беспомощно махнула рукой и спряталась в своей светелке. Все эти дни она и вправду почти не расставалась с Антоном. С той минуты, когда он защитил ее от противного старосты и бесстрашно вступился за нее перед рассерженной барыней, она просто не мыслила себя без этого милого и близкого человека, чувствовала себя одинокой и беззащитной. "Не бойся, милая. Я тебя в обиду никому не дам..." - эти искренние и проникновенные слова Антона сладкоголосой песней жаворонка ни на миг не покидали ее взволнованной души...
       - Ну что ты, отец, привязался к девке, - почти шепотом укоряла мужа Евдокия. - Видишь, как хлопец ей на душу запал. Сама не своя ходит. А ты издеваешься над дивчиной...
       - Да я то что? - отмахнулся досадливо Житник. - Может мне и самому парень приглянулся. И рукастый, и башковитый. Спокойный, рассудительный, не шалопай или губошлеп какой-нибудь. Не хлюст и барский прихвостень. Своим умом живет и свое понятие имеет. Действительно, гарна была бы пара, нам, старикам, на радость. Так, ведь, чужак!
       - Ну який же он чужак! - воскликнула удивленно Евдокия.
       - Да вот такой! Сегодня он тут возле нас приветствуется, а завтра ищи-свищи ветра в поле. Потому что, с барином приехал. С барином ему и уезжать. Чужой он раб, и Ганка чужа... раба! Вот такие, мать, дела...
       Тяжело вздохнув, вмиг погрустневший лесник возбужденно нахлобучил на голову шапку и вышел из хаты.
       - Та ото же и оно..., - соглашаясь горестно вздохнула вслед и Евдокия, но тут же спохватилась и спешно метнулась к печи, где в горшках и чугунках вовсю варилось и жарилось, кипело, шкварчало, упревало угощение к праздничному столу...
      
       ...За веселым, праздничным застольем в хате и не заметили, как за окном стали сгущаться сумерки.
       - Ай-да сваха! Ай-да мастерица! Приветила, хозяйка, гостей на славу, - довольно посмеиваясь, нахваливал Евдокию осоловевший от съеденного и выпитого дед Данилы. - Накормила, напоила, шо теперь и помирать не хочется.
       - Да кто же, дедусю, тебе до могилы ссовывает? - всплеснула руками зардевшаяся от похвалы лесничиха. - Живи, пока живется. Белому свету радуйся. Вон, смотри внук какой видный, зятек мой дорогой. Деточки-ангелочки, онучаточки, подрастают. Даст бог, еще одну свадьбу справим...
       Женщина лукаво стрельнула глазами в угол, где о чем-то перешептывались, не обращая на других внимание Антон с Ганкой.
       - А чего же не справить, справим, - поддерживая сваху, рассмеялась вслед и Марфа, любуясь молодой парой.
       Заметив, что на них все смотрят, парень с девушкой покраснели и отшатнулись друг от друга, словно и не было между ними задушевного разговора. На мгновение в хате повисла гнетущая тишина, лишь с теплой печи доносился беззаботный лепет маленького Тараса и детская несуразица баловавшей с ним сестренки...
       - Тю, а чего это все замолчали. Праздник на дворе или поминки, - снова обозвался дед. - Выпили гарно, поели справно. Теперь не грех и заспивать. Як ты, сват, считаешь?
       Дедусь повернулся к сидевшему рядом Михаилу и, не дожидаясь ответа, вдруг затянул неожиданно ровным, чистым и сильным голосом:
       У гаю, гаю вiтру немае
       Мiсяць високо,
       Зiроньки сяють.
       Вийди, серденько,-
       Я виглядаю;
       Хоч на годину,
       Моя рибчино!
       Домашние, заслушавшись песней, восхищенными глазами заворожено смотрели на поющего старика.
       Виглянь, голубко,
       Та поворкуем,
       Та посумуем;
       Бо я далеко
       Сю нiч мандрую.
       Виглянь ж, пташко,
       Мое серденько,
       Поки близенько,
       Та поворкуем...
       Мелодичный, задушевный напев стих. Минуту-другую все зачарованно молчали, а потом кинулись к доморощенному певцу.
       - Вот так вот! - задорно подмигнул дед, закончив петь. - Вот як треба дивчину на свидание приглашать...
       - Ну ты, дед, даешь! - дружно загалдели домочадцы. - А все каже - "старый, немощный, помирать пора...". А сам на свидание собрался. Никак дивчину себе на селе приглядел.
       - Дивчину, не дивчину. А до якойсь молодицы може и посунувся бы, - молодцевато подбоченился старый, задорно покручивая седой ус.
       - Надо же, жених який выискался, - изумилась Марфа. - Чего же под окном днями напролет кряхтишь, на болячки жалуешься. Спивай тогда дальше, та повеселее...
       - От чего же не заспивать, - с готовностью откликнулся дед. - Зараз заспиваю.
       Хмельной старик на миг призадумался, загадочно прищурился, обвел присутствовавших в хате лукавым взглядом, азартно хлопнул себя по колену и с молодецким задором вдарил:
       Ой гоп таки так!
       Кличе Гандзю козак:
       "Ходи, Гандзю, пожартую,
       Ходи, Гандзю, поцiлую;
       Ходим, Гандзю, до попа
       Богу помолитися;
       Нема жита нi снопа,
       Вари вареницi".
       Дедусь под шутливый веселый мотив вовсю разошелся. Прихлопывая себя то по коленям, то по плечам, он буквально пританцовывал на лавке и продолжал дальше свою песню.
       Оженився, зажурився -
       Нiчого немае;
       У ряднинi ростуть дiти,
       А козак спiвае:
       "I по хатi ти-ни-ни,
       I по сiнях ти-ни-ни,
       Вари, жiнко, лини,
       Ти-ни-ни, ти-ни-ни!"
       - Ха-ха-ха! О-хо-хо! - зашлись в неудержимом хохоте домочадцы, веселясь над разошедшимся дедом. - Ну, и старый! Ай-да гулена! Вот так уморил!..
       - Ты смотри, а ведь он все на свадьбу намекает, - вскликнула неожиданно Евдокия. - Все песни такие, "подходящие" выбирает. Ну-ка, признавайся, сват, кому на кого привораживаешь...
      
       Улучив удобный момент, Ганка подсунулась к матери и дернула ее за рукав.
       - Мам, может погадаем? - горячо зашептала она на ухо Евдокии.
       - Ха, чего же гадать, когда у нас все в хате. Ты он, хлопця в углу так зажала, что ему и повернуться бедному нельзя, - ехидно рассмеялась мать.
       - Ну, мама! Ты чего..., - сердито зашипела Ганка, стыдливо прячась за материнскую спину и нетерпеливо притопнула ногой. - Когда Катерина в девках была, ты всегда с ней гадала, а меня прогоняли, говорили, что мала еще...
       - От идолова дивчина! - с притворным изумлением всплеснула руками лесничиха. - Бачишь, Антон, яка вона цяця! Палец в рот не ложи, с рукой откусит. Я же тебе с утра предлагала: ступай на село, девчата гадать вечером будут и ты с ними. Так нет. Як же так! Антон прийде, а ее дома нема...
       - Ну, мама! - вскрикнула Ганка и на ее глазах навернулись слезы.
       - Ладно-ладно, успокойся, - прижала к груди дочь Евдокия. - Нехай мужики тут без нас дальше гостюють, а мы пидемо гадать во флигель. Я как раз днем протопила его. Он и Марфе погадаем...
       - А мне чего гадать? - возразила сваха. - Я мужняя жена, не вдова. Я своего Макара дожидаться буду. Чует мое сердце еще свидимся мы с ним на этом свете.
       - Как же! Конечно свидишься, сваха! - с готовностью подхватила и согласно закивала головой Евдокия. - Должен же и дед своих внуков увидеть. И мы рады будем свата своего приветить. Вот и погадаем, когда эту встречу нам поджидать...
      
       На берегу озера, по левую сторону от хаты стояла небольшая избушка, которую с самого начала своей жизни в этих краях поставил Омельян Житник. В ней и родился Михайло. Это потом лесной хутор разросся, появилась просторная хата, но эту сторожку-флигелек рушить не стали, оставив его для хозяйских нужд и всяких непредвиденных обстоятельств. Сюда по своим неотложным гадальным "обстоятельствам", прихватив все необходимое, и ушли из хаты бабы.
       К ночи степняк нагнал к Белой Горе метель. За стеной заухало, загудело, завыло, словно придавая обряду гадания особую значимость и таинственность...
       - Ты смотри, сват, как пурга разгулялась. Темнотища, хоть глаз выколи, - глянув в окошко, повернулся Михайло к деду.
       - Та нехай попуржить, - махнул старый. - Коль на Крещение погода хмарна, то хлеб гарно родиться.
       - И то так, - согласился Михайло. - Мне еще батько казав, что крещенская завирюха к хорошему роению пчел. Так что нужно будет новых ульев сладить. Чтобы напоготове стояли. Как, Антон? Поможешь?
       - Отчего же не помочь, - обрадовался парень. - Конечно, дядько Михайло. А то я без работы совсем уже закис. Сейчас бы дома с отцом барскую пристройку заканчивали. Я там на наличники новый узор придумал...
       Антон мечтательно прикрыл глаза и враз погрустнев, сокрушенно вздохнул.
       - Не журись, хлопче. Даст бог, побачишь ще и батька, и село свое. Погнешь ще спину на пана свого..., - похлопал его по плечу Михайло.
       - Да и Стешка твоя, видать, заждалась, - подмигнул другу Данила. - Сам, небось, тоже стосковался...
       Антон не ответил, лишь неопределенно пожал плечами. Он вдруг с удивлением отметил, что за эти дни как-то ни разу даже не вспомнил о девушке, не задумался как она там. А ведь наверняка уже барский обоз вернулся в деревню. Наверняка и родители, и Стешка всполошились, почему он не приехал вместе с ним. Наверняка мужики обо всем рассказали деревенским. Особенно, видимо, усердствовал мстительный Прошка и теперь в Степанищево все знают про пьянки-гулянки и как, и за что барин его привечает. Перед глазами вдруг всплыл похабно осклабившийся Степанищев - "девку мне, Антошка, девку давай...". От этих мыслей и воображений парня передернуло и он яростно мотнул головой, гоня прочь дурное.
       - Шо с тобой, синку, - встревожено бросились к Антону Михайло и дед. - Шо случилось? Якийсь ты не такой? Сам не свой зробывся...
       - Да я и сам не пойму, - поникшим голосом ответил Антон. - Неспокойно на душе. Что-то жжет внутри, терзает тревога. А не знаю от чего. Совсем запутался во всем этом.
       - В чем? Что тебя тревожит? Что покоя не дает?...
       - Да все это!
       Пономарева словно прорвало. Сбиваясь, путаясь в своих мыслях, горячась и огорчаясь, он старался объяснить своим новым друзьям свое состояние.
       - Зачем! Почему все это происходит! Зачем понадобилось барину именно меня взять с собой, когда я обычный плотник, а не лакей. Когда мне привычнее и милее топором махать, а не вино пить и девок к нему в покои водить. Ведь для других дел я ему здесь совершенно не нужен. А от безделья голова кругом идет. Да, я рад, что встретился и познакомился с вами. Спасибо за доброту и радушие ваше. Но никакой, даже самый радушный прием в гостях, не заменит привычной родной крыши, отца, матери... И потом... Ганка... Она славная, хорошая, милая. Но зачем все эти шутки о сватовстве, свадьбе, гаданиях. Даже если и понравилась она мне... Ведь я же чужой для вас, для нее. Холоп я барский. Захочет Степанищев, женит меня на Стешке, когда домой вернемся. Захочет, по дороге на варницах соляных в Бахмуте бросит, как тех мужиков, что ненужными в дороге оказались. А захочет, завтра на шахту, в адову нору отправит, потому что не угодил. Девку для утех привести отказался...
       Антон умолк, понуро опустив голову. Удрученно молчали и остальные, задумавшись над этой горькой, бесхитростной исповедью.
       - Да-а, дела-а! - сконфуженно протянул Михайло, первым нарушив молчание. - Я ведь тоже Евдокии с утра сказал. Гарна пара, та не для нас. Потому что рабы панские. Як паны захотят, так и зроблять...
       - Ничего, господь разберется. Ему сверху виднее, - прокряхтел со своего угла дед Данилы. - У него все расписано, кому что положено. Где кому быть и с кем быть...
       Дедусь отхлебнул из чарки и снова запел. Негромко, вдохновенно:
       Ой волохи, волохи,
       Вас осталося трохи;
       I ви, молдавани.
       Тепер ви не пани;
       Вашi госпадарi -
       Наймити татарам,
       Турецьким султанам,
       В кайданах, в кайданах!
       Годi ж, не журiться;
       Гарно помолiться,
       Братайтеся з нами.
       З нами, козаками;
       Згадайте Богдана,
       Старого гетьмана;
       Будете панами...
       - Дедуня, а что это за песня? Что-то я не слыхал раньше ее, - спросил удивленно Данила, когда дед закончил петь.
       - Про дружбу, внучек. Про большую людскую дружбу, - усмехнулся старый. - Только дружбой, миром и согласием в делах силен человек. В единстве с другом любого ворога одолеет, любое горе снесет. Это благодаря славному гетману Богдану Хмельницкому наша Украина побраталась с великой Россией. Только благодаря этой дружбе проклятый лях поджал хвост как битая собака и перестал издеваться над нами. Хотя панское ярмо языка не ведает. Что ляхское, что москальское, что родное хохляцкое холопскую шею одинаково трет...
       Дед глубоко вздохнул и затянулся из раскуренной трубки, о чем-то задумавшись. Неожиданно он повернулся к Антону и бросил на парня из-под косматых, седых бровей теплый, повеселевший взгляд.
       - А ты, хлопче, все-таки не журысь. И за шутки наши не обижайся. Мы если и пошуткуем, то не со зла. В нашей холопской жизни только и воли, что хоть вот так меж собой пошутить можем. Над бедой посмеешься, пошутишь и на душе легче становится...
       - Так почему бы нам за дружбу не выпить, - подал голос оживившийся Михайло, приглашая всех к столу. - По такому случаю не грех чарочкой горло промочить, чтобы пелось веселее. Однако...
       Лесник обвел взглядом уставленный закусками стол и озадаченно почесал затылок.
       ...- однако выпивки на столе нет, - сконфуженно заключил он. - Антон! Слухай, сынку! Не в службу, а в дружбу! Ты у нас самый молодший. Мотнись до флигеля, позови Евдокию, пусть горилки достанет. У нее где-то припрятано. Да и пора им уже в хату возвращаться. А то догадаются, что ведьмами обернутся...
      
       ... - Задумала я суженого вызвать - страх захотелось мне узнать, правда это или нет, что к девушкам ночью суженые приходят, - начала рассказывать Евдокия собравшимся у стола дочерям и свахе о своем первом гадании. Вот я стала ложиться спать, положила гребенку под подушку и сказала: "Суженый-ряженый, приди ко мне мою косу расчесать". Сказала так я и легла спать, а косу-то с постели к земле спустила. И только это я заснула, как слышу, кто-то меня за косу трогает. Точно гребенкой расчесывает. Чесал, чесал да как дернет - у меня голова так и затрещала. Я как закричу... Отец с матерью вскочили: мать ко мне, а отец огонь вздувать. Вздули огонь, отец и спрашивает: "Чего ты, Дунька, кричишь?" - Я рассказала, как я ворожила и как меня кто-то за косу дернул. Отец вышел в сенцы, стал осматривать двери - не видать ничего. Пришел он в хату, взял кнут и давай меня кнутом лупцевать - лупцует да приговаривает: "Не загадывай, каких не надо, загадок, не призывай чертей". Мать бросилась было отнимать - и матери досталось через меня. Легла я после того на постелю, дрожу вся, как осиновый лист, и реву потихоньку: испугалась, да и отец больно прибил. А тут кто-то ко мне на подушку полез. Я так и обмерла. Глаза прикрыла, боюсь голос подать. Вдруг слышу возле уха мурлыканье. Приоткрыла глаз, а то котенок наш мостится. Он то и играл с моей косой, суженного начесывал...
       Гадание не складывалось. Видно ни к сроку, ни к месту оно было затеяно. Даже у опытной в таких делах Евдокии все валилось из рук. То не доставало чего-то одного. То невпопад куда-то выпадало другое. Чтобы сгладить промашки и отвлечь Ганку, женщины завели неспешный житейский разговор, вспоминая прошлое, мечтая о будущем. А может и в самом деле боялись заглянуть в это неясное будущее. Потому внезапно прервавший беседу стук в дверь прозвучал как гром среди ясного неба. Женщины от неожиданности вздрогнули и замерев от страха, уставились на закрытую дверь.
       - Кто? Кто там? - испуганно вскрикнула Ганка.
       - Это я! Антон!
       - ?!!
       В сторожке повисла тягостная пауза. Женщины недоуменно глядели то на дверь, то друг на друга. Но уже через миг тишину разорвал дружный женский хохот.
       - Ну вот, дочка и все твое гадание..., - звонко чмокнула в щеку ничего не понявшую Ганку Евдокия и выскочила из флигеля во двор...
      
       - Вот и ворожеи наши явились! - язвительно протянул лесник, наблюдая как в хату вслед за женой вошла сваха и дочери. - Погадали? Чего кому выгадали?
       - Кому чего нужно было, тому то и выгадали, - отрезала Евдокия. - Что нагадали, то и наше. Нечего нос в чужие дела совать. У вас мужиков свой разговор, а у нас свои, бабские тайны. Правда, дочка?
       Лесничиха заговорщески подмигнула Ганке и принялась хозяйничать у стола.
       - Слухай, диду. Что ты нам про Гандзю пел? Спой еще, - обратилась она к деду. - У тебя дуже гарно получается.
       - От чего же не спеть, - согласился тот и посунулся из-за стола. - Можно не только спеть, но и станцювать...
       Прихлопывая и выделывая незамысловатые кренделя на полусогнутых ногах, старик молодым кочетком пошел вкруг изумленных свахи и невестки.
       Ой гоп того дива!
       Наварили ляхи пива,
       А ми будем шинкувать,
       Ляшкiв-панкiв частувать.
       Ляшкiв-панкiв почастуем,
       З панянками пожартуем.
       Увлеченные стариком, в пляс пустились и остальные, старательно, хоть и невпопад подпевая.
       Ой гоп таки так!
       Кличе панну козак:
       "Панно, пташко моя!
       Панно, доле моя!
       Не соромся, дай рученьку,
       Ходiм погуляймо..."
       - Молодец, дедусь! Утер нос молодым! Ты смотри, какой кавалер! "Панно, пташка моя!"... Никак Шахновскую вздумал окрутить, на свидание вызвать..., - разошлись от неожиданного веселья домочадцы.
       - Та хай ей черт! Бисова душа! - сердито сплюнул дед и зло притопнул ногой. - Чтоб ее сатана в преисподней вытанцьовывал. Прости, господи! Не к святой ночи было сказано. Если бы и молодой был, даже пьяного глаза на ее рожу поганую не поднял бы. Нехай со своими камянюками кохаеться...
       - Ладно, дедусь не расстраивайся, - кинулась к нему Марфа. - У панов свой праздник, а у нас свой. Назло им смеяться и веселиться будем...
       - Ой, а ведь и правда паны завтра гуляют, - вскрикнула Катерина, вспомнив нечто важное. - Барыня гостей со всей округи собирает. На этот... Как его, в дьявола?.. Открытый стол... А то хиба есть еще закрытые. От кого ховаться? Черты той паньской моды не разберуть...
      
       Выросшая среди блистательных, великосветских приемов и пышных, шумных балов, Мария Андреевна глубоко страдала и тяготилась выпавшей на ее долю участью хозяйки степного захолустья. Деревенская обыденность и безлюдье зеленой тоской заволакивали душу, распаляли раздражение и досаду. Смирив гордыню высокомерная шляхетка стала постепенно заводить знакомство с мало-мальски родовитыми и богатыми семьями донецкой округи. Время от времени она устраивала в своей усадьбе подобие приемов и праздничных балов.
       Весьма кстати пришлись входившие тогда в моду званые обеды или "открытые столы". Обед в кругу многочисленных друзей был важным событием и зачастую основным развлечением в жизни провинциальной русской аристократии. Хозяева стремились поразить гостей изысканными блюдами и обстановкой парадной столовой.
       Тщеславная Шахновская быстро смекнула, что званый обед - прекрасный повод продемонстрировать безродным, но разбогатевшим соседям-выскочкам свое величие и благосостояние. Поэтому, следуя европейской моде, она оборудовала в доме просторную столовую, оформив ее с особой тщательностью и разнообразием. Надо отдать должное тонкому вкусу и изысканности Марии Андреевны. Шляхетский гонор угодливо подсказывал ей, что помещение должно способствовать умножению удовольствия от пышной трапезы. Поэтому во внимание принималась любая мелочь. От мебели, где каждый предмет радовал глаз изысканностью форм до тщательно продуманного меню. Для этого из столичных мебельных салонов были выписаны дорогие посудные шкафы из ценных пород дерева, просторный обеденный стол и стулья с атласными подушками и высокими резными спинками. В известных торговых домах Европы подбиралась столовая посуда и белье. И теперь самодовольная хозяйка, теша свое тщеславие, каждый раз ловила восхищенные взгляды соседей с алчной завистью разглядывающих в дивного изящества открытых буфетах богемский хрусталь и столовое серебро, китайский фарфор и тончайшее голландское полотно столовых скатертей и салфеток...
      
       ... На широком панском дворе теснились крытые возки и экипажи. Фыркали лошади, неспешно жуя из подвешенных торб овес. Меж возков сновала любопытная, сельская детвора, стараясь угадать или разузнать - кто на этот раз приехал в гости к панам. А тем временем за широким столом просторной столовой по приглашению хозяйки рассаживалось местное панство. В большинстве своем это были выходцы из таких же офицерских семей Бахмутского полка, каким был и Семен Михайлович, а также новоиспеченные местные промышленники, занимавшиеся добычей угля и строительством новых заводов.
       Обед проходил оживленно и непринужденно. Принятое обыкновение сразу выставлять все блюда на стол, дабы поразить приглашенных роскошью трапезы теперь стало считаться вульгарным. По новой моде блюда представлялись поочередно. Как раз в это время гости заканчивали управляться с первой переменой, состоявшей из супов и горячих закусок. Вышколенная прислуга, не нарушая размеренной трапезы и неторопливой беседы, бесшумно сновала у стола, убирая опорожненную посуду. А Катерина, которой спозаранку пришлось бежать из дому на хозяйскую кухню, теперь внимательно следила, когда хозяйка даст команду выносить вторую перемену - жаркое и дичь...
      
       - Господа! Прошу минуточку внимания! - приподнялся со своего места Шахновский, обращаясь к гостям. - У меня появился прекрасный тост. Кстати, вы знаете, что сегодня за день?..
       - Ну, как же, Семен Михайлович! Разумеется крещение! Святой праздник, - дружно загалдели за столом гости. Удивляясь наивности вопроса.
       - Не только, господа, не только! - усмехнулся снисходительно Шахновский и многозначительно поднял кверху указательный палец. - К своему стыду я и сам был в неведении и только узнал...
       Хозяин вышел из-за стола. Приподняв наполненный фужер, он прошелся по столовой с усмешкой наблюдая за удивленно смотревшими на него гостями и наслаждаясь их неудовлетворенным любопытством к таинственному известию.
       - Дело в том, господа..., - Шахновский сделал еще одну продолжительную паузу и оценивающим взглядом окинул присутствовавших.
       ...- Дело, господа в том, что листая накануне свежий численник, я обратил внимание на любопытное и значительное историческое обстоятельство. Ровно двести лет назад, в этот святой день украинский народ принес присягу на верность русскому государю. В этот день Россия и Украина породнились, господа!
       - Как! Действительно, историческая дата! Юбилей!!! А мы такой праздник едва мимо не пропустили. Ай-да, Семен Михайлович! Ай-да, историк-архивариус, наш! - оживленно переглядываясь, зашумели за столом.
       - Символично, что в этот знаменательный юбилей, господа, - патетично продолжил свою речь Шахновский, - сейчас у меня гостит мой русский друг - Григорий Васильевич Степанищев. Вот за российско-украинскую дружбу, за моего друга я и предлагаю этот тост...
       - Слава! Слава! За дружбу! За братство! - под хрустальный звон бокалов загремело, зашумело над столом. - Русско-украинской дружбе наше гусарское троекратное...
       - Ура! Ура! Ура! - взорвалось и понеслось звонкими отголосками по домашним покоям.
       Взволнованный Шахновский обогнул стол и подошел к порывисто поднявшемуся навстречу Степанищеву. Друзья чокнулись, выпили, обнялись и троекратно крепко расцеловались.
       - Спасибо, Семен! Не ожидал! Ей богу, не ожидал от тебя такого! Удивил, порадовал! Вовек не забуду твоей преданности и верности нашей дружбе!..
       Неожиданная новость взбудоражила, расшевелила присутствовавших. Гости живо обсуждали юбилей. Поздравляли друг друга, обменивались мнениями. Никто даже не заметил, как по сигналу хозяйки прислуга расставляла на столе вторую перемену блюд - источавшее дивный аромат жаркое и великолепное ассорти из птицы и дичи. Впрочем, не все разделяли всеобщий восторг и радость...
      
       - Подумаешь событие, - презрительно поджав губы, хмыкнула Шахновская. - Мне кажется, что это жаркое заслуживает большего внимания. Оно сегодня, на удивление, удачно получилось...
       - Но, дорогая..., - обескуражено вскинул бровь Шахновский. - Ведь это такая историческая дата. Это такое...
       - Ну, какое такое? - насмешливо осекла барыня мужа. - Что за примечательность в поступке Хмельницкого. Просто безродный гетман трусливо побежал к русскому царю искать защиты от справедливого и славного шляхетства. И народ, глупое, бессловесное быдло за собой потащил. И чему за это время хваленая Россия научила Украину? Щи лаптем хлебать? Потому что и сама, как была лапотной, так и осталась. А Речь Посполита - это Европа, это культура, цивилизация...
       - Хороша цивилизация! - мрачно усмехнулся хозяин. - Даже ваши бездушные иезуиты соглашаются с тем, что на всем земном шаре не найдется другого такого государства как Польша, где так по-дикарски обращаются с людьми. Владелец или королевский староста не только отнимает у холопа всё, что он зарабатывает, но и убивает его самого, когда захочет и как захочет, и никто не скажет ему за это дурного слова. И ради чего? Ради страсти к непомерной роскоши и мотовству, требующих больших издержек...
       - О, пан стал филантропом! - язвительно парировала Шахновская. - Его холопы могут себе все позволить и жить привольно? А зачем тогда кат на конюшне?
       - Я с холопами никогда не панибратствовал, - жестко отчеканил Шахновский. - Но и напрасно никого не обидел. Каждое наказание заслуженное...
       Гости неловко заерзали на месте, с тревогой наблюдая за вспыхнувшей между хозяевами перебранкой.
       - Позвольте, господа! - неожиданно вмешался в разговор молодой заводчик Скальковский. - Зачем ругаться! Я думаю, что холопская жизнь, не лучшая тема для задушевной беседы за таким чудным столом и в такой святой, праздничный день...
       Молодой человек вольготно откинулся на спинку стула и обвел всех присутствовавших взглядом, словно приглашая их к примирению...
       - Я имею в виду Крещение. Именно Крещение и святки, а не какой-то юбилей. Ваш спор гроша ломанного не стоит. О чем мы говорим?! О какой Украине идет речь? С младых ногтей мы слышим и знаем о древней Руси со стольным градом Киевом. То есть о киевской Руси, как вам угодно будет. А Украина... Это же окраина. Крайние земли русского государства. О нашем диком поле вообще речи вести нечего. Сюда все отребье сбегалось. И беглые, и каторжники, и колонисты разные ...
       - Что же, ваше внимание к истории похвально. Всяк ее на свой лад толкует. Для меня интересен исторический факт решения Переславской Рады. У вас иной интерес, - отозвался на то рассуждение Шахновский. - Однако, смею заметить, молодой человек, что из так называемых вами "беглых" и мой род происходит. Мои предки тоже бежали сюда, спасаясь от османского ига. Стало быть, и я отребье?..
       - Да что вы, ваша милость, - смутился заводчик. - Заслуги вашей семьи перед Отечеством всем ведомы. Как же можно...
       - По вашему выходит, можно, - сухо отрезал Шахновский. - А по мне историю своей Родины всем знать и почитать нужно. И гордиться своим Отечеством, лапотное оно или цивилизованное. Иначе как можно других уважать, себя не почитая. Я - серб по корням и крови. И горжусь этим! Я - украинец по фамилии, по духу, по месту рождения и жительства. И горжусь этим!! Я - русский, как верный слуга и подданный великой российской империи. И горжусь этим!!!
       Семен Михайлович порывисто сел на свое место и нервно забарабанил пальцами по столу. В столовой повисла гнетущая тишина. Лишь громко стучали костяшки пальцев по столешнице, да слыхалось чье-то смущенное сопение.
       - Браво, Семен! Виват гусар! До здравствует дружба! - раздался вдруг зычный голос Степанищева. - Дай-ка, братец, я тебя расцелую за твои золотые слова...
       - Ура! Ура! Виват! Браво! За дружбу! За братство народов! - подхватилось и понеслось степным ураганом по комнате радостное облегчение от прошедшей мимо грозы...
      
       Пока повеселевшие гости обменивались пожеланиями друг другу, выпивали и закусывали, отдавая должное хлебосольству хозяев, Степанищев незаметно выскользнул из столовой и поспешил в отведенные ему покои. Также незаметно он вернулся обратно, неся под мышкой продолговатый сверток.
       - А теперь, прошу всех выслушать с ответным словом и московского гостя, - оживленно воскликнул он, подвигаясь во главу стола, к месту, где сидели хозяева. - Вот, в этот знаменательный день и в знак верности нашей многолетней дружбе хочу, Семен, сделать тебе подарок...
       В столовой снова все притихли, с любопытством наблюдая за другом хозяина. Степанищев тем временем подвинул на столе посуду, освобождая угол и положил принесенный сверток. В завернутой холстине оказался черный охотничий футляр. Григорий Васильевич щелкнул замками. Из-под приоткрытой крышки блеснула вороненая сталь ружья.
       - Вот, гляди, Семен Михайлович! Все глядите, какое диво мои соседи, туляки-лапотники, делать умеют...
       Опытный глаз охотника сразу оценил дорогой подарок. Восхищенный Шахновский, не скрывая радости, любовался искусной работой мастера, нежно оглаживая серебряную инкрустацию, удобный ореховый приклад, пробуя плавный ход затвора.
       - Оно не только снаружи красиво. Ты его в деле испытай, - нахваливал ружье, довольный произведенным впечатлением Степанищев. - Какая кучность стрельбы, какая мощь. Аглицкие, или там немецкие иль бельгийские ружья с нашими и рядом не стояли. А тут, говорят Русь лапотная. Наша матушка Россия еще всем нос утрет...
       Григорий Васильевич повернулся к Шахновской.
       - Ты, Мария Андреевна, не дуйся и на нас не серчай. Русский народ отзывчивый. Душой открытый. Он со всеми в мире, дружбе и согласии жить готов. Что французом, что с ляхом, что с туземцем чумазым. Только бы его бранным словом или крепким кулаком не занимали. А в знак нашего примирения прими и ты от чистого сердца подарочек...
       С этими словами, Степанищев полез за пазуху и вытащил оттуда вишневого бархата коробочку.
       - Гляди, что наши московские мастера умеют делать. Для прелестных женских ушек украшение. Для наших мужских глаз любование...
       Открыв коробку, он вытащил тонкой резьбы золотые сережки с крупными изумрудами. На ярком свету ограненные камни заиграли волшебным огнем.
       - Как раз к вашему прекрасному лицу, дорогая моя, хозяюшка...
      
       Польщенная незатейливыми гусарскими комплементами и обрадовавшись столь неожиданному подарку, Шахновская впервые улыбнулась Степанищеву открытой, теплой улыбкой и с девичьей непосредственностью подхватила подаренные драгоценности, порывисто чмокнув опешившего гостя в роскошные усы.
       - Вот и ладно, - удовлетворенно крякнул Григорий Васильевич. - Слава богу, мир и согласие в доме восстановлены. Будем кутить-гулять дальше. Между прочим, Мария Андреевна, у меня для вас еще один сюрприз приготовлен.
       - Что выговорите, дорогой Григорий Васильевич, - жеманно пропела развеселившаяся хозяйка, подвигаясь поближе к гостю. - Вы такой искусник сюрпризы устраивать. Чем же еще вы нас можете удивить. Звезду с неба достать или... обратно Украину Польше вернуть...
       "Вот чертовка! Ишь как заголосила сладко - дорогой! - чертыхнулся в душе Степанищев, обсуждая сам с собой поведение хозяйки. - То через губу не переплюнет, все косоглазила, морду воротила. А на золото кинулась, как щука на пескаря. И ведь, паскудница, при своем мнении так и осталась. Вот что значит шляхетский гонор. И как ее Семен столько лет терпит...". Григорий Васильевич через силу растянул лицо в подобострастной улыбке и склонился перед хозяйкой.
       - Ну, что вы, любезная Мария Андреевна, - саркастически усмехнулся он. - Откуда у бедного помещика-лапотника такие способности. Староват я, матушка, по небесам за звездами лазать. И разве муж я государственный, чтобы земли имперские кроить... А вот то, что не только почтение к шляхетским корням питаю, но и в родстве со шляхтичем состою, так это правда. О том и сказать хотел.
       - Как? У пана в Польше есть родственники? - встрепенулась Шахновская, округлив в изумлении глаза.
       - Причем, близкие, сударыня! Близкие! - с весомой значимостью поднял над головой указательный перст Степанищев. - Дочка моя младшенькая, Лидочка, замужем за шляхтичем и в настоящее время проживает под Варшавой.
       - Замужем? Под Варшавой? - все больше поражалась новости Шахновская. - А где? За кем?
       - Ну я, матушка, в вашей географии не особенно силен. Знаю только, что из рода Куровских зять мой, Станислав.
       - Куровские! О, матка бозка! - вскрикнула от неожиданности хозяйка. - Так это же по линии моей матушки наши родственники. Стало быть...
       - Стало быть, выходит, что и мы тоже... родственники..., - растерянно пробормотал, опешивший от такого оборота Степанищев.
       - Семен Михайлович! Дорогой! Господа! Вы слышали! - живо встрепенулась Шахновская и обратилась к мужу и гостям, все еще восхищавшимися преподнесенными подарками, - Мы с господином Степанищевым - родственники! Дорогой, Григорий Васильевич, это, действительно, сюрприз!..
       - Родственник? Вот так новость! - изумился Шахновский. - И ты, старый черт, столько лет это скрывал...
       - Да откуда мне о том было ведомо. Мне и самому это только что открылось непостижимым образом...
       - Ура! За сюрприз! За новых родственников! За дружбу! - снова понеслось под звон бокалов над захмелевшим панством, обрадованным, что в конечном счете миром разрешился чуть было не вспыхнувший межнациональный конфликт...
       - Черт с ним, с этим объединением-разъединением. С этой памятной датой русско-украинского братания! - стоял за столом пьяный гомон под непрерывные лобзания и клятвы в дружбе и преданности. - Мы верноподанные своего государя. А ему виднее, что присоединять к своей империи, что отдавать. А холоп на то и холоп, чтобы безропотно от одного господина к другому переходить. Не его, холопа, дело - хозяина себе выбирать...
      
       "Тьфу, на вас, сатанинские души! - побелела от гнева Катерина, наблюдавшая из-за приоткрытой двери в столовую за тем, как проходил званый обед. - Тоже мне паны называется. Воспитанные, культурные! Как же! Разговоры такие мудреные ведут, а уже налакались хлеще бражника последнего. Холопы для них - быдло бессловесное. Когда же вы, твари поганые, напьетесь нашей кровушки...".
      
       - Ну что? Раз есть ружье, значит оно должно выстрелить. Как раз с завтрашнего дня можно и охотиться. Приглашаю всех на охоту! - предложил гостям новое развлечение Шахновский.
       Довольный подарком и обрадованный неожиданной приятной новостью, он восторженно потрясал над головой ружьем, которое никак не хотел выпускать из рук.
       - Ты что и спать с ним будешь, - снисходительно хмыкнул Степанищев, глядя, как друг откровенно любуется оружием.
       - Отчего же и не спать! Ты гляди какое совершенство, какое изящество линий! С любой красавицей поспорит, - восхищенно согласился хозяин. - Ну, угодил, Григорий! Ну, порадовал! Неужели и впрямь наши мастера сотворили это чудо?! Не врешь?..
       - А чего мне врать! Клейма на нем. Сам гляди. Да у меня и у самого свои мастера знатные есть, - похвалился Степанищев.
       За столом притихли, с интересом прислушиваясь, чем еще хочет удивить компанию русский гость. Григорий Васильевич тем временем обвел оценивающим взглядом столовую, внимательно рассматривая дорогую мебель.
       - Гляжу, шкафы у тебя знатные. Затейливо исполнены...
       - Из лучших мебельных мастерских. Генриха Гамбса работа..., - подтвердила Шахновская.
       - Так вот у меня плотник есть. Не хуже любого краснодеревщика будет! - хвастливо заявил Степанищев.
       - Григорий! Снова ты со своим холопом..., - досадливо поморщился Шахновский. - не ко времени...
       - Э, нет, братец, погоди..., - разгорячился Григорий Васильевич. - Вон, ружьишко из рук не выпускаешь, как девицу тешишь. Наше расейское1 Так вот хочу доказать, что и мой орловский мужик не хуже вашего Гамбса мебели мастерить может...
       - Помилуйте, Григорий Васильевич, дорогой! Это вы уж слишком. - махнула, сардонически усмехнувшись, Шахновская. - Может для вашей деревни он и хорош. Но тягаться ему с мастером, увольте...
       Хмель и азарт заядлого спорщика ударили в барскую голову, замутили разум.
       - А вот и сможет! - Степанищев в сердцах так треснул кулаком о столешницу, что на ней подпрыгнули закуски и жалобно зазвенел хрусталь. - Семен! Вели своим людишкам моего холопа сюда привести, Антошку. Пари заключать будем...
       - Да угомонись ты, сумасброд, - с мягкой укоризной положил ему руку на плечо Шахновский. - Зачем? Какое пари? Сегодня такой день! Такие новости! А ты какой-то спор затеял! Лучше давай воздадим должное десерту. У нас как раз прекрасное французское вино к этому случаю приготовлено...
       - К черту десерт! Вели Антона ко мне прислать. Я ему урок давать буду..., - упрямо стоял на своем Степанищев.
       - Григорий Васильевич, миленький! Давайте позже... поспорим, - легким шепотом проворковала на ухо хозяйка. - Гости в доме, неудобно. А так мы по-свойски... Право, мне самой стало любопытно, на что ваш слуга способен. Это не тот, что елку из лесу привозим. Весьма занятен...
       Сладко воркуя успокаивающие слова в одно ухо, барыня тем временем шаловливо теребила маленькими пальчиками второе. От такого женского внимания истосковавшееся сердце любострастника расплавилось как воск на жаровне. Вымученно улыбаясь, он согласно махнул рукой.
       - Будь по вашему, сударыня! Давайте десерт! Семен, что ты там, про французское вино рассказывал?.. Но пари все равно заключим... завтра!
      
       "Вот сатана неугомонная! - сердито сдвинула брови Катерина, слушая последние препирательства господ. - Втемяшилась старому черту в голову забава и хоть кол на лбу теши. На своем стоять будет. Правду говорят, что пану развлечение, то холопу горе. Теперь Антону потакай его капризам. Бедный хлопец, в конец вымотается, пока перед этим паразитом выслужится за милость...".
      
       К вечеру насытившиеся и хмельные гости, покинули столовую и разбрелись по дому. Кто-то быстро сообразил компанию и уселся в гостиной за карты, кто-то отправился в отведенные покои передохнуть в тишине после сытной трапезы и оживленного разговора.
       Быстро собралась и убежала домой освободившаяся от работы на кухне Катерина. Домочадцы вместе с Антоном тоже вернулись из-за Донца, от родителей и теперь неторопливо ужинали в недавно протопленной хате.
       - Ну, как прошел твой открытый стол, - усмехнулся Данила, поднимаясь навстречу жене.
       - Да что же я его затевала? То панская забава! - игриво увернулась от мужниных объятий молодица и прошла в светлицу. - Мое дело возле плиты стоять и во время закуски им подавать. Чтоб с голоду не передохли, идоловы души...
       - Что такое? Что случилось? - встревожилась было Марфа, подвигаясь к невестке.
       - Та ну их к черту! Паны называется! Такой гвалт устроили за столом. Все равно что выпивохи в шинку. Комедия одна за ними наблюдать...
       - А чого ж им не веселиться? - окликнулся и дед. - Им только веселье и осталось. Холопы за них все сделают. И вырастят, и приготовят, и на стол подадут. Ладно, рот сами открывают, а то была бы их воля еще и пережевывать заставили. Уж я бы нашей барыни нажевал. Чтоб она вдавилась, сатана...
       - Что ты, дедусь, сердце себе рвешь, - успокоил его Данила. - Ты себя только терзаешь, а барыне не холодно, не жарко от твоих погроз. Бог ей судья, спросится и с нее за наши муки...
       - Так-то оно так, внучек. Это я больше по привычке, - согласился старик и снова повернулся к невестке. - Ну и шо паны? Спивали-танцювали, як мы вчора?..
       - Да ты что, дедуня, - махнула пренебрежительно Катерина. - Куда им! У них все больше беседы разумные. Оказывается сегодня праздник особый был. Как там пан сказал... А, двести лет назад Украина с Россией побратались. Так у них с барыней чуть до драки по этому поводу не дошло. И это при гостях.
       - Конечно! - рассмеялся язвительно дед. - Как же наша ляховка могла такое стерпеть. Хмельницкий сракой до ее шляхты повернулся, дулю с маком показал и с русским царем дружбу повел...
       - Ой! Самое интересное что было, - вспомнив, вскрикнула оживленно Катерина и повернулась к Антону. - Оказывается наша барыня в родстве с твоим барином состоит. И никто про то не знал.
       - Как это?
       - Ну, твой барин сказал, что дочка его в Польше живет, замужем за ляхом. А тот лях оказался родственником нашей барыни. Так такое там поднялось. Думала и крыша от их гама поднимется. Кстати, барин и тебя вспомнил...
       Катерина нахмурилась, припоминая последний барский спор.
       - А я-то с какой стати к их столу пришелся. - нелепо хмыкнул Антон и уставился на молодую женщину.
       - Хочет твой пан с нашим поспорить, что ты мебель можешь сладить. Не хуже, чем в панской столовой стоит.
       - Ну, мастерил я вобщем-то для господского дома кой-чего. Что в том страшного. Попробую что-нибудь сделать. А то без работы закис уже. Правда инструмента при мне нет, один топор...
       - Да нет, хлопче, - печально покачала головой Катерина. - Как я поняла абы что не получится. Знаешь, какие шкафы у них в столовой стоят. Из столицы выписаны. Какой-то мудреный мастер делал. Так твой хозяин хвалился, что ты не хуже сможешь. Завтра об заклад бьются...
       - Что ж, поглядим, чего они хотят. Раньше времени панихиду заказывать не будем, - усмехнулся Антон. - Делать все равно что-то придется. Все же лучше, чем без дела сидеть. Завтра и поглядим...
      
       Ранним утром Антон поспешил к панскому дому. Пока господа и гости отдыхали после вчерашнего веселья, Катерина провела парня в пустую столовую и зажгла свечи. Она подвела Антона к тяжелому дубовому буфету с обильной резьбой.
       - Вот чем барыня хвалилась вчера, а твой завелся, что и ты не хуже сможешь..., - шепотом пояснила она.
       Пономарь с интересом разглядывал столовый шкаф. В стилевом отношении и по мастерству исполнения буфет был сработан весьма искусно. Изящная отделка красным деревом отменного качества, сделанные с большим мастерством резные детали отнюдь не перегружали и не делали громоздким это деревянное чудо. Напротив создавалось впечатление легкости и воздушности. От него словно исходил мягкий свет и ощущение неторопливости, степенности и уюта. Очевидно, что мастер, работавший над ним, обладал немалым опытом и талантом.
       - Затейливо, весьма затейливо, - то и дело повторял парень, всматриваясь в диковинные детали и примериваясь к отдельным элементам гармоничной конструкции...
       - А, ты уже здесь, - раздался позади зычный голос барина. - Ну что? Нагулялся за праздники. Вижу, что нагулялся. Вон, как рожа лоснится от удовольствия. Всех девок на селе перещупал?.. Ладно-ладно, не кривись. Знаю, что не ходок. Как барышня-недотрога, пошутить нельзя...
       Степанищев был в хорошем расположении духа и незлобливо посмеивался над парнем, а сам тем временем распутным взглядом обшаривал ладную фигуру Катерины.
       - Гляди-ка, какие пышечки, хохлушечки-галошечки у Семена в доме...
       Улучив момент, он бесцеремонно облапил молодую женщину. Но тут же отскочил в сторону, ошарашено тараща глаза и тряся ушибленной рукой.
       - Но-но! У нас, барин, таких шуток не шутят. У себя дома руки распускай, - нахмурилась Катерина, грозно подбоченясь. - А то мужу пожалуюсь, он тебе живо подковы к ногам приделает...
       Гневно сверкнув очами, возмущенная кухарка вышла из комнаты.
       - Т-ты смотри какая краля! Д-да как ты смеешь со мной так разговаривать! - опешил от такого поворота Степанищев. - Не моя ты холопка, а то бы быстро подол завернул. Показал бы, как хозяин шутить умеет. Кто такая, знаешь?
       - Знаю, барин. Это - Катерина, старшая дочь лесника. Муж у нее местный кузнец. У Шахновского эта семья уважением пользуется...
       - Да мне..., - вскипел было Степанищев, но тут же успокоился. - Ладно, черт с ней. При случае Марье Андреевне попрекну, что прислуга к порядку не приучена... руки распускает. Мы с ней, ведь, родственники теперь, друзья закадычные...
       Степанищев мстительно ухмыльнулся, но поймав угрюмый неодобрительный взгляд Антона, досадливо крякнул и нахмурился.
       - Чего, бельмами сверкаешь, защитничек. Взял моду барину попрекать. Я тебя не любезничать, нравоучения твои слушать вызвал, а для урока. Шкаф видел?
       - Видел. Хорошая работа. Искусный мастер делал.
       - Так вот, Семен Михайлович не верит, - кивнул барин в сторону вошедшего в комнату хозяина, - что ты у меня тоже краснодеревщик отменный. Не хуже хваленых Гамбсов можешь мебель делать...
       - Григорий, я думал ты вчера просто для куражу погорячился, - поморщился Шахновский. - Ну, к чему этот спор?! Неужели у нас других, более интересных развлечений нет? Мы же на охоту сегодня собрались. Я уже приказал собак приготовить. Ты еще не видел какие у меня отменные охотничьи псы. Английская порода! Сейчас по балке лис погоняем. Ты про все споры забудешь.
       - Ничего, одно другому не помешает. Мы своим делом будем заниматься, а он своим, - заупрямился Степанищев и повернулся к Антону. - Значит шкаф ты видел. Такой здесь смастерить, может и впрямь, у тебя кишка тонка. Но вот в комплект к нему сделать полку посудную, тумбу, да вот сюда, меж окнами, столик под канделябр. Это, пожалуй, тебе под силу. Давай, Антошка, утрем нос этим модникам европейским...
       - Попробовать можно..., - начал было Антон.
       - Пробовать Стешку дома будешь. Созрела или нет. И то если попадешь, - грубо осадил его барин. - Я говорю, сделаешь. Сроку тебе до масленицы. А там поглядим домой поедем или на рудник пойдешь...
       Последние слова Степанищев произнес с угрожающим нажимом.
       - Не гневись, барин! Разве же я отказываюсь. Я, напротив, рад, что работа по душе появилась. Конечно же расстараюсь...
       - Вот-вот, расстарайся, а не лезь поперек. Тоже мне духовник сыскался...
       Степанищев хотел было выйти вслед за хозяином, но Антон снова окликнул его.
       - Барин, позволь мне у лесника работать. Я у него на дворе подходящую колоду видел и инструмент у него есть. А то я только топор с собой захватил...
       - Какую колоду, - неожиданно повеселел Степанищев. - Это не ту, что все рождество у тебя на шее висла. Судя по этой (барин масляным взглядом кивнул в сторону кухни), у лесника все колоды во дворе подходящие. На такую исправный инструмент нужен, а не твой топор. Впрочем, и он тебе верно служит...
       Барин рассмеялся и, озадаченно покачивая головой, вышел.
       От сердца отлегло и Антон облегченно вздохнул. Ободряюще подмигнув выглянувшей с кухни встревоженной Катерине, он принялся еще раз, с особым вниманием, изучать конструкцию буфета и делать только ему ведомые замеры. Спустя час, парень уже шагал знакомой тропинкой к лесной усадьбе Житников. Торжественная тишина застывшего в зимней спячке леса умиротворяла и нежила душу. Ласкал взгляд свежий снежный наряд на густом кустарнике и пушистых елках. Предстоящая работа, присутствие и поддержка ставших дорогими и близкими людей будоражили и веселили разум, вселяли уверенность, гоня из сердца прочь остатки смутной тревоги. Антон широко улыбнулся и прибавил шаг...
      
       Тем временем жизнь на панском дворе оживала. Подогреваемое азартом предстоящей охоты возбуждение невидимыми нитями росло и пронизывало все вокруг. У коновязи толпились оседланные лошади. Мирно пофыркивая, они нетерпеливо перебирали на месте копытами и снисходительно косили лиловые глаза на мечущихся на поводке у загонщиков суетливых гончих. Собаки заполошно рвались с привязи и заполняли двор заливистым лаем. Слуги торопливо подгоняли к парадному открытые экипажи и загружали в специальный возок всякую снедь, вино и посуду: господа решили после охоты отобедать прямо в степи, на свежем воздухе.
       Наконец на крыльце, в окружении гостей появился Шахновский. На барине был короткий казачий полушубок с башлыком, на голове круглая каракулевая папаха-кубанка, на ногах короткие хромовые сапоги на меху. За плечами красовалось подаренное накануне ружье.
       - Ну, что, Григорий! Не разучился еще в седле сидеть? - с ехидной усмешкой повернулся он к другу, натягивая на пальцы лайковые перчатки. - Может, среди дам, в возке поедешь? Тебе, ведь женское общество больше по душе...
       - Ты, Семен, не больно зубоскаль! Это еще поглядеть нужно, кто из нас разучился! Мы - деревенские, ко всему привычные. А вы - модники европейские, все носом вертите! Показывай, какой под меня оседлан! С баб..., пардон, с женщинами, я в другой обстановке, шуры-муры вести привык...
       Обгоняя хозяина, Степанищев молодцевато сбежал с крыльца и двинулся к коновязи.
       - Посмотрим, что у вас за охота, - бормотал он, грузно взгромоздившись на серую кобылу и осваиваясь в седле.
       - Э, брат, сейчас увидишь, сам потом просить будешь. А у тебя в деревне такой не будет, - рассмеялся довольный Шахновский. - Егеря доложили, что в балке лис много развелось. Даже на село, к птичнику прибегают, безобразничают. Но мои собачки сейчас им устроят представление. Смотри, какие красавицы! Специально из Англии лисятниц выписывал. Золотом платил! Да что я тебе все рассказываю, сам увидишь...
       Шахновский, привстав в седле, махнул рукой, давая сигнал загонщикам и егерям выезжать. Внушительная, многоголосая охотничья процессия тронулась со двора...
      
       Спустившись по пологому склону с Белой Горы, охотники отпустили поводья и пустили лошадей неспешной трусцой по просторной, укрытой белым саваном равнине. Звенящее, неземное безмолвие нарушало лошадиное пофыркивание, скрип полозьев да приглушенный людской говор. Вдалеке, по левую руку путников, бугрились невысокие заснеженные взгорки, а справа, в нескольких десятках саженей, черно змеился прибрежным тальником Донец. Верст через пять узкая сакма-зимник уперлась в устье глубокой балки. Широкая и темная горловина, сужаясь, петляя и дробясь на более мелкие отростки-буераки, поднималась вверх по косогору.
       - Ну, вот и прибыли, - натягивая поводья, остановил своего вороного жеребца Шахновский. - Сейчас погонщики поднимутся наверх и пустят собак. А мы здесь добычу встречать будем. А пока время есть, предлагаю, господа, по чарочке. Так сказать, для согревания и с началом охоты...
       На вытоптанной в стороне площадке слуги с заученной сноровкой быстро развернули и накрыли походный стол. Как на скатерти самобранке здесь тот час появились объемистые фляжки с вином и горилкой и многочисленные закуски: телятина и буженина, печеная птица и дичь, рыба...
       - Да-а, Семен Михайлович, - язвительно усмехнулся пораженный такими приготовлениями Степанищев. - Как погляжу, у тебя даже охота с комфортом организуется. Лисы сами, без собак, к такому столу прибегут...
       - Что ж, встретим как положено, - невозмутимо ответил Шахновский, опорожняя свою стопку и аппетитно закусывая куском ароматного мяса. - У нас для них свое, особое жаркое приготовлено...
       Похваляясь, он самодовольно потряс в воздухе ружьем. Сгрудившееся панство дружно загудело в ответ. За трапезой, под оживленный смешок пошли в ход охотничьи истории и байки.
       Топтавшийся среди мужской группы Степанищев неожиданно почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Оглянувшись, он встретился взглядом с Шахновской. Сидя в открытом экипаже она непринужденно болтала с гостьями, бросая время от времени пытливый, оценивающий взгляд в сторону нового родственника. От легкого ли мороза, от выпитого ли вина или невинных сплетен лицо барыни покрылось свежим девичьим румянцем. Из-под изящной меховой шапочки с кокетливой небрежностью выбился светлый локон, едва прикрывавший маленькую розовеющую мочку ушка, в котором магическим колдовским цветом горел подаренный изумруд. Встретившись с взглядом Степанищева, Мария Андреевна словно захваченная врасплох девушка густо покраснела и, стараясь скрыть смущение, притворно громко рассмеялась над сказанной кем-то из собеседниц очередной шуткой.
       "Хороша чертовка! - хмыкнул Григорий Васильевич. - А вначале воблой сушеной показалась. Правда, что там под платьем, не знаю. Но рожей весьма смазлива, родственничка! Ишь глазки строит, привлекает что ли. Но ведь друга жена, грешно ...". И Степанищев с сожалением вновь повернулся к мужскому кругу.
      
       Разогревшееся на зимнем пикнике панство уже пропустило по третьей чарке, когда вдалеке послышался беспокойный собачий лай.
       - Ага, кажется подняли, - посерьезнел, прислушиваясь Шахновский. - Что ж, готовимся к встрече, господа. Давайте определимся по номерам и с очередностью стрельбы. Я думаю, вы не будете возражать. Если первым выстрелит вот этот... русский гость.
       Семен Михайлович снова не без удовольствия погладил вороненые стволы подарка.
       Прошло еще несколько минут томительного ожидания, прежде чем на заснеженный простор вырвалась огненно-рыжая комета первой жертвы. Сухой выстрел разорвал морозный воздух и по белому полю завертелся рыжий клубок, орошая снег алыми каплями крови...
       - Заяц! Беляк! Это мой! - оглушительно заорал Степанищев вскидывая ружье.
       И теперь уже длинноухий, словно споткнувшись о невидимую преграду, вспахивал темным носом снежную целину.
       Выстрелы загремели, затрещали один за другим. Лисы, почуяв западню, метались в замешательстве по балке, суматошно ища спасительный выход. С тыла напирала злобная собачья свора, старательно выполняющая свои природные инстинкты. А навстречу летел смертоносный свинцовый заряд, пущенный азартом не менее звериного инстинкта. Не прошло и получаса, как все было закончено.
       Разгоряченный охотой, Шахновский было пустился с арапником вслед убегавшей в сторону Донца чудом уцелевшей лисицы, но, поняв тщетность предпринятого мероприятия, вернулся назад, к компании. Слуги торопливо сновали по полю, собирая трофеи.
       - Кажется славная получилась охота, - обвел добычу распаленным взглядом Семен Михайлович. - Ты, смотри, даже ворону подстрелили. С перепугу, что ли...
       Барин расхохотался от неожиданности, глядя на лежавшую в общей куче трофеев мертвую птицу.
       - Ну, что, господа, с почином! - провозгласил он, поднимая наполненную чарку. - С удачной охотой!
       Выпив, он наполнил чарку снова и подошел к Степанищеву.
       - Славное ружьецо, Григорий, славное. Прицельное и бой отменный. Действительно, есть и у матушки-России свои мастера. Давай, за славу русского оружия!..
       - ... И за русских ювелиров! - неожиданно подвернулась к ним и Мария Андреевна. - Чтобы они побольше для нас прекрасных вещей делали, а мужчины почаще нас дивными подарками радовали...
       Барыня бросила лукавый, призывный взгляд на Степанищева от которого у того полыхнуло огнем в груди и вязкой пеленой застило глаза...
      
       После обильного ужина, знаменовавшего удачную охоту, гости разъехались по домам. Степанищев вместе с хозяевами расположился в уютном кабинете Шахновского, куда подали вечерний кофе. Наслаждаясь ароматным напитком, они вели непринужденную беседу, делясь впечатлениями о прошедших святках и планируя занятия на ближайшие дни.
       - Мне в Бахмут, по делам проехать нужно. Не хочешь со мной за компанию проветриться, - предложил Степанищеву Семен Михайлович. - А то твой друг, Швейба, видать, затосковал без тебя...
       Шахновский лукаво усмехнулся и многозначительно подмигнул другу.
       - От туда прокачу тебя до Луганска. Ты в тех краях еще не был. Занятно было бы тебе на заводы там посмотреть...
       Степанищев было кивнул согласно головой. Но не успел раскрыть рта, как неожиданно вмешалась Шахновская.
       - Дорогой, ты совсем не щадишь нашего гостя, - елейным голосом проворковала барыня. - Какой интерес дорогому Григорию Васильевичу заглядывать в твои страшные шахты или ездить по каким-то грязным заводам.
       - Но ведь мы теперь с ним компаньонами стали. На варницах он своих людей к работе приставил. Может и себе прикупит производство...
       - Нет-нет-нет, - решительно запротестовала Шахновская. - Дела от него не уйдут. А у тебя, дорогой, приказчики для того подобраны. Им за людишками приглядывать положено. Ну, не лишай ты человека удовольствия отдохнуть в гостях от всяких скучных дел! Он и так в своей глуши намаялся без приличного общества. С твоего дозволения я сама буду развлекать дорогого пана Григория...
       И Шахновская бросила на Степанищева такой томный, такой ласкающий взгляд, что у закоренелого жуира враз все затрепетало внутри.
       - Семен, ну разве же можно отказать женщине, - залепетал растерянно он, пытаясь скрыть подлинные чувства.
       - Мы с паном Григорием нанесем визиты соседям. Неудобно отказывать, приглашали. Потом..., - обрадованная согласием Шахновская торопливо стала перечислять, чем они займутся с гостем в отсутствие мужа.
       -... одним словом сидеть дома и скучать будет некогда, - заключила она.
       - Ладно, поступайте как знаете, - отмахнулся Шахновский. - Мне свои дела передавать некому...
      

    Глава 8.

       Говорят, если в доме появилось ружье - жди выстрела, если при блудливой бабе в доме на постое чужак - жди измены... Ружье выстрелило, а баба...
       Много воды утекло после нелицеприятного объяснения Шахновской с тестем, которое едва не закончилось трагедией для своенравной потаскухи. Тогда Мария Андреевна повинилась в грехах, но не покорилась. Жесткая обида и жажда мести все эти годы терзала ее подленькую душу. Непрочные, мимолетные чувства к мужу охладели и выветрились вовсе. Публично супруги еще соблюдали правила, приличествующие благополучной, живущей в мире и согласии семье. На самом же деле, кроме чувства досада, отвращения и разочарования они ничего более не испытывали друг к другу. Единственный отпрыск - Константин - в три года без особо сопротивления и сожаления был отправлен на воспитание польскому деду. О других детях в таком союзе не могло быть и речи. Семен Михайлович с головой окунулся в работу, живо увлекшись зарождавшимися промышленными новациями. Мария Андреевна, напротив, с маниакальным упрямством цеплялась за прежние аристократические устои и глубоко страдала из-за отсутствия великосветской атмосферы и... неудовлетворенной плотской страсти.
       Всю желчь женской неудовлетворенности она вымещала в садистской изощренности и издевательствах над слугами, в язвительных попреках мужу. Шумного и вульгарного Степанищева она поначалу также встретила с явным пренебрежением. Однако с каждым днем она не только привыкла к нему, но и прониклась симпатией. К своему вящему удивлению, искушенная мастерица салонных интриг и любовного флирта, Шахновская нашла в этом неотесанном и грубом мужлане родственную душу. Такую же коварную и мстительную, такую же распущенную и ненасытную...
       - Дорогой, Григорий Васильевич! Только вы способны понять страдания одинокой женщины, - жеманно поджав губы, жаловалась барыня на свою судьбу гостю. - Какая невыносимая мука столько лет томиться в этом захолустье. Вокруг лишь эти унылые стены, эта дикая степь. И быдло, быдло, быдло...
       Суженные в прищуре глаза горели ненавистью и гневом, а маленький костлявый кулачок зло и нервно долбил столешницу. Словно долго томившаяся в жестких тисках и теперь отпущенная на свободу сжатая спираль она взметнулась и раскручивалась со стремительной быстротой.
      
       С отъездом мужа, Мария Андреевна, шокируя прислугу и гостя, вышла к завтраку не надменной дамой в привычном строгом туалете, а безрассудной девчонкой, одетой с неожиданной фривольностью. Плечи женщины прикрывал весенней зелени стеганный бархатный халат, домашние атласные туфли были обуты на босу ногу. А густые, русые волосы были собраны не обычным тугим узлом или грациозной прической, а слегка перехвачены широкой шелковой лентой и свободными волнами ниспадали по узким плечам.
       - Да что вы, сударыня! - попытался успокоить ее гость. - О каком одиночестве вы толкуете!? Разве может такая женщина остаться без внимания! А муж?! А друзья, знакомые?! Намедни только полон дом гостей был! Пожалуй, ваше очарование ни одно мужское сердце потревожило...
       Задыхаясь от охватившего волнения, Степанищев подвинулся к хозяйке, порывисто хватая ее за руку. Масляный взгляд жадно обшаривал женскую фигуру и это не ускользнуло от цепкого взора искусительницы.
       - Ах, дорогой мой, пан Григорий! Вы столь любезны и внимательны! Но не о том вы! Не то, все это! Не то! Муж? Разве вы не видите, любезный пан Григорий, что осталась лишь иллюзия семейных уз. Для Семена Михайловича милее и желаннее его рудники и варницы. С их омерзительными и ужасными рудокопами и солеварами. Он, пожалуй, уже и забыл, где находится спальня его жены...
       Шахновская в притворном отчаянии трагично заломила руки. Ее порыв был настолько бурным, что полы халата разошлись, открывая взору глубокий кружевной вырез батистовой ночной сорочки. От неожиданного зрелища у Степанищева на миг перехватило дыхание и словно выброшенная на берег рыба он только пучил глаза и беззвучно хлопал губами...
       - Как?! Что?! Оставить без внимания такой прелестный цветок!.. Чтобы он увядал без присмотра!.. Это же непозволительная..., - мямлил в лихорадочном возбуждении Степанищев, с трудом подбирая подходящие к случаю слова, не забывая при этом поглаживать женскую ручку.
       "Ну что, дурачок? Зацепился за крючок? - размышляла, наслаждалась произведенным впечатлением тщеславная плутовка. - Пожалуй, ты уже готов наставить рожки старому другу? А как же ваши клятвы в вечной преданности старой дружбе? Впрочем, почему бы и нет... Хотя... Для начала достаточно вольности..."
       Точно очнувшись от гипнотического сна и вспомнив подобающее приличие, Шахновская притворно смутилась и стыдливо отшатнулась от нависшего над ней Степанищева. Демонстрируя порядочность и непорочность, она поспешно запахнула халат и потупилась.
       - Ой, простите Григорий Васильевич! - вскрикнула она в замешательстве. - Я так разволновалась, что кажется допустила непозволительную оплошность. Хотя вы теперь и наш родственник, но все же не стоило вас посвящать в такие неприятные подробности. К чему вам эти переживания. У вас и своих хлопот довольно. Простите...
       - Что вы, что вы, дорогая моя! Да я за вас! Да я для вас! - снова полез растроганный Степанищев к хозяйке, но та протестующе отстранила его от себя.
       - Нет-нет! Довольно об этом!
       Перед Григорием Васильевичем теперь сидела прежняя Шахновская - неприступная, холодная. Спокойным величественным жестом она поправила сбившиеся волосы и туго стянула их лентой. Зябко поежившись, наглухо запахнула халат. Надменно и властно приказала прислуге подать завтрак и невозмутимо принялась за еду...
      
       Молча уткнулся в тарелку и Степанищев. Недоумевая и досадуя одновременно, он яростно терзал приборами поданное жаркое. Душевный порыв хозяйки его удивил и обескуражил. Он уже было проникся искренней привязанностью к избалованной красотке и был готов безрассудно броситься к ее ногам, стать покорным рабом, слугой, воздыхателем. Кем угодно, лишь бы обладать хоть одно мгновение этой чаровницей. Казалось бы все складывалось как нельзя лучше и нате такой афронт...
       - Кстати, Григорий Васильевич! Вы кажется хотели заключить какое-то пари с мужем? - как бы невзначай поинтересовалась она, покончив с десертом. - О чем тогда шла речь? Кажется о мебели... Вы хвалились своим деревенским плотником...
       Шахновская язвительно усмехнулась, оглядывая обстановку столовой.
       - Значит, вы считаете, что ваш холоп способен переплюнуть самого Гамбса?
       - Что? Вы что-то спросили? - поднял на хозяйку бессмысленный взгляд Степанищев, все еще находясь в плену сердечных терзаний. - Ах, да! Задал я Антошке урок. Он теперь у лесника поселился, там мастерить будет. Хотя Семен отмахнулся, не стал спорить...
       - Так может тогда со мной пари заключите. Какие будут ваши условия?
       Шахновская лукаво улыбнулась и вызывающе взглянула на гостя.
       - Вы? Со мной пари? Мои условия? - снова вспыхнул от неожиданного оборота Степанищев и лихорадочно ища выход из сложившейся ситуации.
       - Ладно-ладно. Не беспокойтесь. Я пошутила, - саркастически рассмеялась Мария Андреевна.
       Шахновская легко подхватилась с места.
       - Отдыхайте, не о чем не печальтесь. Прошу меня простить, что пока оставляю вас в одиночестве. Дом, ведь, на моих плечах остался, сами понимаете..., - одарив ошалелого жуира снисходительной улыбкой, она вышла из комнаты...
      
       - Чего хотела чертовка? - в полном недоумении пожал плечами Степанищев. - Замутила, накрутили, смутила и нате вам! Думай, что хочешь!
       Оставшись один в комнате, сбитый с толку, он сердито отодвинул от себя тарелку с незаконченным завтраком и резко поднялся из-за стола.
       - То на шее виснет, как последняя бл...ь, то гусыней шипит как недотрога, - недовольно бурчал он, меряя столовую шагами. - То ей хочется внимания, то она передумала. А ты голову ломай, как поступить. На всякий случай надо бы Антошке хвост накрутить, чтобы не прохлаждался, дело делал. Как бы не опростоволоситься, в лужу не сесть с этим чертовым пари. Дернул же черт за язык! Побахвалился спьяну - все смогу, а коль чего не так и понесут по ветру как сороки - "Степанищев - трепач!"...
      
       - Для этого дела, сынок, другой материал нужен, - раздумчиво заключил Михайло.
       Они сидели с Антоном под навесом на перевернутом човне. Парень рассказывал леснику о нужде, которая привела его сюда. А Житник, попыхивая набитой крепким самосадом трубкой, оценивающе глядел на припорошенный снегом дубовый кряж у плетня, на который только что указал Антон.
       - Что толку с той колоды? - кивнул на бревно хозяин. - Ну, гарная, ровная, крепкая. И что с того? Сколько ты с ней провозишься?! А до Масленицы не так много времени остается...
       Парень согласно кивнул головой и безвыходно развел руками.
       - Знаешь, сынок, для такого случая у меня другое есть. Приховав я на всякий случай готовые доски. Давно, уже, не вспомню когда, возил пану на лесопильню распиливать бревна. Вот остался запас. Видишь, пригодились. Готовые и сухие. Так что, не журись, хлопче...
       Михайло приобнял Антона за плечи и ободряюще подмигнул.
       - Справимся мы с твоим заданием. Полезли на горище. Ну, на чердак. Посмотрим...
      
       Пока мужики доставали доски и осматривали инструмент, Евдокия с Ганкой суетились во флигеле, готовя его под временную мастерскую Антона.
       - Протопить бы надо. Чтобы не холодно было,- сказала лесничиха, когда все лишнее было вынесено и освобождено пространство для верстака.
       - Да разве в работе замерзнешь, мама?
       - Да от работы не замерзнешь. Это точно. Только ведь теперь и тебя отсюда не выгонишь, - ехидно усмехнулась мать, глядя на покрасневшую от смущения и радости дочку. - Посинеет нос от холода, захлюпает. Вот весело будет парубку на такую красуню глядеть.
       Евдокия еще раз пытливо глянула на Ганку.
       - Только, наверное, мешаться ты будешь. С такой сорокой разве до работы хлопцю будет. Гляди, дочка. Заработает он с тобой панских батогов, а не почета...
       - Ну, что ты, мама! - испуганно округлив глаза, вскрикнула Ганка. - Я мешать не буду. Я ему помогать буду...
       - Так-так, помощница из тебя славная, - хмыкнула мать. - Что делать будешь? Топором махать или пилу таскать?..
       - Н-не знаю, - неопределенно протянула Ганка. - Но помехой не буду...
      
       - Явился! Чем порадуешь? Примерился уже к своей колоде? Впору ли пришлась или инструмент твой не подошел?
       Полушутя, полугневливо Степанищев засыпал с порога вопросами пришедшего по вызову Пономарева. Антон пропустил мимо ушей барскую колкость и молча поклонился.
       - Ты рожу не вороти. Чего кривишься? Гляди, какой обидчивый! Ишь, слова ему не скажи, - не унимался хозяин. - По глазам вижу, что впору. Тоже мне мастер по примеркам к ... бабским подолам нашелся...
       Довольный скабрезностью Степанищев расхохотался, но, заметив, как заиграли желваки у парня, тот час нахмурился и недовольно крякнул.
       - Только я ведь тебя к делу приставил. За дело и спрос будет..., - посуровел он.
       - Так ведь, барин, я не прохлаждаюсь. Зря гневаешься. Спасибо леснику, выручил. Нашел более подходящий материал. Доски готовые, сухие. С таким материалом и задачу твою легко решать...
       - Ну-ну! - помягчал барин. - Гляди мне, Антошка. Выставишь на посмешище, взыщу полной мерой. Оставлю, к чертовой матери, Шахновскому. Пусть он тебе салазки загибает.
      
       Пытливо глянув на парня, Степанищев вдруг ехидно прищурился.
       - А может ты того, сам решил здесь остаться? Возле своей колоды хохляцкой. Может теперь тебе и Стешка сопливая ни к чему?..
       - Да ты что, барин! Разве можно родной дом на что-то сменить, - встрепенулся Антон и порывисто кинулся к барину. - Стосковался уже. В каждом углу свое, родное, мерещится.
       - Но-но! - сторожко отступил назад Степанищев и погрозил пальцем. - Стосковался он! Домой хочет! Ты меня на жалость не бери! Твое дело холопское. Делать то, что барин велит. Сказал, что упеку, если ославишь, значит так и будет, не сомневайся.
       - Стараюсь. Изо всех сил стараюсь, барин...
       - Вот и ступай, старайся дальше. А не девку свою чернобровую по углам тискай...
       - Да я...
       - Все, ступай прочь...
       Степанищев хмуро сдвинул брови, погрозил для убедительности увесистым кулаком и отвернулся.
       Последние дни он жил как в тумане, томясь в неведении и пытаясь разобраться в капризной переменчивости Шахновской. Словно дрессированный медведь покорно следовал за ней по дому, сопровождал в выездах. Ловил каждый ее жест, взгляд, вздох. Как награду за хорошую службу с жадностью хватал покровительственную улыбку, протянутую для поцелуя руку. "Надо же, как зеленый безусый корнет-юнец втюрился", - недоумевал он над своим поведением. Однако душа прожженного любострастника жаждала большего и замутненный сладострастием разум судорожно искал выход из этой западни...
      
       Барский возок остановился у парадного крыльца. Выскочивший вперед Степанищев торопливо протянул руку навстречу высунувшейся следом Марии Андреевне. Барыня нарочито оступившись как бы неловко подалась навстречу и уткнулась в распахнутую меховую доху гостя.
       - Ах, какая я неловкая! - с притворным смущением вскрикнула она. - Видимо в дороге растрясло. Если бы не вы, любезный пан Григорий...
       - Всегда к вашим услугам, сударыня, - молодецки прищелкнул каблуками польщенный Степанищев.
       - Спасибо-спасибо. Буду иметь ввиду вашу... готовность, - лукаво стрельнула глазами хозяйка. - Что же, прогулялись мы с вами славно. Отдыхайте. А вечером жду к ужину...
       "Жду к ужину, жду к ужину, - угрюмо бубнил Степанищев, тащась в свою комнату. - На кой хрен мне твой ужин, когда который день загашник трещит от нетерпения. Вот дурень! Распустил сопли перед кокеткой. А она фигли-мигли мне рассусоливает, веревки вьет. Лучше бы с Семеном в Бахмут поехал. Швейба сейчас таких бы девок спроворил, что... А тут манерничай с этой куклой. Ломай голову, что у нее на уме. Позвольте рядышком посидеть. Позвольте ручку лизнуть, позвольте пылинку сдуть. Тьфу! Твою мать!..".
      
       Сокрушаясь и чертыхаясь, он зло рванул дверь и... замер на пороге. Горничная, молодая девка, забравшись с ногами на кровать, заправляла его постель. Она так увлеклась работой, что даже не обернулась на вошедшего барина. Розовые пятки нахально свисали с края кровати. Но не это привлекло внимание и ошеломило застоявшегося жеребца. Даже под просторной широкой юбкой призывно округлился упругий зад молодки.
       Задрожав от охватившего враз вожделения, Степанищев плотно прикрыл за собой дверь. Возбужденно раздувая ноздри, по-кошачьи бесшумно он бросился к постели. Резким толчком барин ткнул девку головой в подушки и с ходу запустил потные ладони под подол...
       - А-а-а! Ой, лышенько! Люди добрые! Рятуйте! - в ужасе заверещала обезумевшая от неожиданности холопка.
       - Молчи, сука! Не трепыхайся! - зловеще прошипел барин, жадно облапывая крепкое, упругое тело. - Орать будешь, убью!..
       - Паночку, добренький! Побойся бога! Не гневи. Ой, рятуйте!!! - не унималась та.
       Степанищев казалось лишился рассудка. Не обращая внимания на истошный крик, он остервенело рвал женскую одежду. Девка яростно сопротивлялась и оглушительно голосила. От ее истерики будто бы дрожал весь дом.
       - Что за гвалт?! Почему дом ходуном ходит? Кто позволил? - послышался в коридоре негодующий голос хозяйки.
       Через минуту Шахновская стремительно и гневно ворвалась в покои гостя и... обмякла на пороге.
       - О, матка бозка! Иезус Мария! Пан Григорий, что сие значит? - сдавленным голосом простонала она.
       Ослаблено прислонившись к дверному косяку, она затуманенным взором глядела на развороченную постель, где над распластанной служанкой бесновался Степанищев. Окрик хозяйки остудил порыв насильника. Степанищев в замешательстве неловко сполз с кровати. Словно нашкодивший ребенок он топтался на месте и выжидательно насупился. Холопка выскользнула из цепких объятий барина и бросилась в ноги хозяйке.
       - Панночка! Родненька! Дякую! Врятувала! Не виновата я. Пан сам схватил, силой взять хотел...
       - Пошла прочь, мерзавка бесстыжая, - ненавистно сузила глаза барыня. - Пан ей виноват. Геть с глаз моих, дрянь. Я с тобой еще разберусь...
       Побелев от гнева, Шахновская отвесила зареванной девке звонкую пощечину и вытолкнула из комнаты. Прикрыв дверь, Мария Андреевна медленно повернулась к обескураженному гостю. Холодный, полный презрения взгляд, не предвещал Григорию Васильевичу ничего хорошего.
       - Как прикажите понимать ваш поступок, господин Степанищев?! - надменно процедила Шахновская. - Что сие значит? Как вы, дворянин, осмелились опуститься до уровня подлой холопки...
       "Да пошла ты..., - сердито подумал Степанищев. - Тоже мне чистоплюйка нашлась. Еще указывать мне будешь, правилам приличия учить...".
       В его душе снова закипала злость и неудержимое бешенство.
       - А чтобы вы хотели, сударыня! - запальчиво бросил он. - Не так давно вы сами сетовали на свою несчастную судьбу. Жаловались на невыносимое одиночество. Это при живом-то муже! А каково мне, вдовцу! Сладко ли мне в моем одиночестве, вы спросили! Хорошо дома. Сам себе хозяин! Взыграла нужда, завернул девке подол, сделал свое мужское дело и гуляешь смело. А в гостях?.. Туда не ходи, сюда не гляди, сего не тронь. Что я, каменный?!..
      
       Степанищев уже забыл о своей оплошности. Он разгорячено мерил шагами комнату и нервно размахивая руками, нес в свое оправдание всякую ерунду. Из виновного он превратился в судью, выносящего обвинительный вердикт хозяйке повинной в его проступке. Теперь уже озадаченная Шахновская, изумленно округлив глаза, молча внимала этим нелепым оправданиям. Наконец она не выдержала и... рассмеялась.
       - Ах, какая же я не внимательная! - возбужденно всплеснула она руками. - Бедный пан Григорий! Так страдал, так мучился! А я не замечала его... проблем.
       Хозяйка игриво прищурилась и фривольно щелкнула растерянного и багрового от возбуждения Степанищева по носу.
       - Дорогой мой, пан Григорий! Я ваша должница! Думаю, мы сможем уладить эту... пикантную ситуацию...
       - Как же, позвольте поинтересоваться, вы собираетесь улаживать, - обиженно пробурчал Степанищев.
       - Терпение, мой друг, терпение, - сладко проворковала Шахновская. - Все после ужина. После ужина...
       Барыня обласкала взглядом угрюмого гостя и порывисто вышла из его комнаты.
      
       ... "Черта с два уладишь! Знаю я твои обещания! Снова какую-нибудь хреновину выкинешь" - бубнил Степанищев, раздраженно ворочаясь, как ему казалось, в жесткой и неуютной постели.
       Час назад они расстались с Шахновской в хозяйском кабинете после вечернего кофе. И теперь он силился уснуть и заодно решить заданную хозяйкой головоломку. Степанищев в очередной раз перевернулся с боку на бок и смежил глаза, когда чуткое ухо уловило легкий скрип приоткрывшейся двери...
       - Кто? Кто здесь? - бросил он удивленный возглас в темноту.
       - Т-с-с! Вы снова всполошите весь дом...
       - В-вы! - ошалел Григорий Васильевич, узнав голос хозяйки.
       От неожиданного визита он взвился в мягких перинах и нелепо путаясь в шелковом одеяле, свалился с постели.
       - А кого ожидали вы? - вопросом на вопрос прошептала та. - Или вы полагаете, что я недостойная замена подлой холопке...
       Узкая полоска мерцающего из окна лунного света перерезала спальню надвое. Словно межа отделяла она добродетель от зла, порядочность от беспутства, верность от предательства. Вынырнувшая из темноты на эту лунную тропинку Шахновская в уже знакомом домашнем наряде с распущенными волосами напоминала русалку или лесную фею. Слегка прищуренные в насмешке глаза искусительницы лучились колдовскими огоньками, а легкая усмешка таила в себе нечто сатанинское. Барыня плавно и бесшумно проплыла сначала к окну и от него неторопливо переместилась в центр комнаты. Степанищев заворожено протянул руки навстречу и возбужденно топтался у постели, пытаясь в вязком полумраке разглядеть ночную гостью.
       Мария Андреевна напротив не спешила, словно размышляя и сомневаясь, а стоит ли переступать межу дозволенного. Дразня и распаляя страсть партнера, она медленно, играючи потянула витой поясок халата. Ленивым движением плеча небрежно сбросила его на пол, открывая взору тончайший шелк сорочки. Снова прошлась по освещенной полосе, хвалясь красотой своего тела. Задумчиво тряхнула копной распущенных волос и нехотя, будто во сне, подняла руки и спустила с плеч тонкие бретельки сорочки. Легкая ткань свободно зазмеилась вниз по гибкому телу, открывая постороннему взору женскую наготу. Не выдержав, Степанищев рванулся навстречу и обнял хозяйку. Стосковавшаяся по мужской ласке женщина, приглушенно охнула в крепких объятьях. А круглолицая луна с возмущенной величественностью плавно скрылась в набежавших облаках, чтобы не взирать безмолвным свидетелем на низменность людского грехопадения...
      
       Тем не менее, утром по селу, из угла в угол непостижимым образом уже поползла-зашелестела новость: "Барыню снова понесло, опять шлея ей под хвост попала...".
      
       - А ты, Григорий, как погляжу, не скучаешь, с тоски не сохнешь. Обличьем свежий. Аппетит отменный. Я уж, грешным делом переживал. Думал, не прокиснет ли мой друг в нашем захолустье. Впрочем, разве твоя деревня намного лучше? Такая же берлога...
       Шахновский отбросил в сторону салфетку и насмешливо уставился на гостя, наблюдая, как тот с молчаливой сосредоточенностью расправляется с зажаренным в сметане карасем.
       - А! Чего? Да-да... Какая берлога? Ах, да-да..., - торопливо закивал Степанищев в ответ, плохо соображая, о чем идет речь.
       Неожиданное возвращение хозяина застигло любовников врасплох. Они собирались поужинать в непринужденной обстановке, когда в гостиной точно гром среди ясного неба прозвучал оживленный голос Семена Михайловича. И теперь Степанищев старательно избегал прямого взгляда друга или заданного им невзначай вопроса. Жуир краснел, бледнел, заикался и путался, лихорадочно ища выход из сложившейся ситуации. Прожженный повеса и циник, нашкодивший в своей грешной жизни немало, все-таки прекрасно сознавал всю низменность своего поведения и подлого предательства армейской дружбы, но маниакальная страсть была сильнее его.
       Шахновскую же напротив случившийся адюльтер забавлял. И она лишь досадовала на внезапное нарушение новых планов.
       - Зачем же скучать! Нам скучать некогда! - запальчиво возразила мужу Мария Андреевна. - Ведь хохлы, пардон, украинцы - народ гостеприимный, хлебосольный, радушный. Встретит, приветит. Накормит досыта, напоит допьяна, обогреет, приголубит. Не так ли, пан Григорий! Кстати! Вы же сами, Семен Михайлович, не так давно публично гордиться своим украинским патриотизмом изволили...
       Пытаясь отвлечь внимание мужа от стушевавшегося гостя, она с нарочитой издевкой старалась как можно чувствительнее уколоть его и выплеснуть на волю свою досаду и нарастающее раздражение. Беспутница с убийственной невозмутимостью пригубила бокал с вином и язвительно хмыкнула.
       - Это вы еще рано приехали. Наши планы нарушили. Мы еще и половины из намеченного не выполнили...
       - Не волнуйтесь, дорогая. Я вас долго своим присутствием утомлять не буду. Дня два-три с бумагами посижу и дальше поеду. В Луганске дела ждут, в Николаеве..., - саркастически парировал Шахновский и снова обратился к гостю: - Григорий! А ты что молчишь? Не укатала тебя еще, Мария Андреевна? Может, все же со мной... проветришься?..
       - Куда уж мне с тобой тягаться! Уж лучше здесь, по-стариковски! Из села в село шастать, - пробурчал неуверенно Степанищев.
       - Ладно, как знаешь. Развлекайтесь... родственнички! Спасибо за теплую компанию...
       Шахновский многозначительно ухмыльнулся и вышел, оставив в полном замешательстве и смутных догадках грешную парочку...
      
       - Семен! Ты, того, не сердись! Не в радость мне сейчас по дорогам трястись. Столько лет безвылазно в Степанищево просидел, отвык. К тебе вот в гости выбраться и то каких трудов стоило, чтобы решиться...
       Провожая Шахновского в дорогу, Григорий Васильевич топтался на крыльце рядом с ним и робко оправдывался за свой отказ, пытаясь как-то сгладить возникшую неловкость в отношениях.
       - Это ты-то отвык! Кому другому расскажи эту байку! - хохотнул Шахновский. - Вон Бахмут до сих пор гудит от твоего давешнего постоя. Швейба моим приказчикам все уши прожужжал, когда "ясновельможный пан почтит бедного шинкаря своим посещением"... Что, и к девкам не тянет?
       Скривившись в насмешке, Семен Михайлович словно варом обжег гостя пронзительным взглядом.
       - А-а! Э-э! Так ведь де..., - залепетал было тот, но друг его уже не слушал.
       - Эй, Данила! Ты чего пришел? Как дела в кузнице? - повернулся он к стоявшему у ворот кузнецу.
       От распахнутой воротины отделился рослый детина и неспешно подался навстречу хозяину. Хмуро поглядывая на выглядывавшего из-за спины русского барина, кузнец небрежно поигрывал железным прутком и как бы невзначай легко свернул из него узел. Недобрый взгляд кузнеца не предвещал Степанищеву ничего хорошего. Ноги налились свинцовой тяжестью и тревожно заныло под ложечкой.
       - Слава богу, кузня без дела не стоит, - со спокойной степенностью поклонился Данила. - Заданный урок к сроку выполняю. По делу до вас, Семен Михайлович, зашел...
       Кузнец опалил ненавистным взглядом Степанищева, от которого у того потек по лбу липкий пот и противно задрожали коленки и снова повернулся к своему барину.
       - На селе говорят жеребец норовистый у вас на дворе появился. Копыто не туда сует. Подковать бы не мешало...
       - Что за жеребец! Какое копыто?! Куда сует? Что ты мне голову морочишь. Никаких покупок вроде не было. Пасюк не докладывал, и Мария Андреевна ничего не говорила... Не пойму, о чем речь. Может вот у гостя нашего проблемы с лошадьми? Может ему подковать кого нужно. А, Григорий!..
       Шахновский недоуменно пожал плечами и вопросительно обернулся к другу.
       - Не надо! Не надо ничего мне ковать! Мои лошади в порядке! У меня свой кузнец мастеровитый, - взвился как ужаленный Степанищев. - Чего это холопу вздумалось нос без спросу в чужие дела совать? А ты, Семен, говоришь, что быдло у тебя порядку обучено. Лезет всякая тварь со своими заботами, под ногами путается...
       - Ты чего, Григорий! Он же по-доброму, без умысла...
       - Вот пущай тебе по-доброму и делает. Мне его помощи не нужно. Ладно, Семен, в добрый путь! Я в дом пойду, что-то зябко на дворе стало...
       Резво крутнувшись на месте, Степанищев спешно скрылся за дверью.
      
       "Вот сука! Нажаловалась-таки мужику", - мысленно обложил Катерину Григорий Васильевич, закрывшись в своей комнате.
       Он нервно метался из угла в угол, зло расшвыривал попадавшие под руку вещи и разгорячено переваривал это происшествие.
       "Была бы у меня, падла, даже губ бы не разжала, - бесновался он. - Безропотно раком стала бы и не пикнула А может Антошка дружку своему на барина донес? Девка, с которой путается, вроде сестра этой поварихи. Ну, стервец, погоди у меня. Если так, самолично в рудничную нору поганую спихну. А то сопли распустил, по дому тоскует. Будет ему там и дом и могила... И этот, кузнец, хорош. Силой мне бахвалится, железкой помахивает, узелки вьет. Найдем и на него управу. Надо бы Марию Андреевну на него науськать..."
      
       Шахновский проводил изумленным взглядом скрывшегося в доме гостя, развел недоуменно руками и уставился на Данилу.
       - Чего это с ним?! Взвился ни с того, ни с сего. Толком ничего не сказал. Непонятно на что обиделся. Не попрощался, как положено. Странно...
       - Мне откуда знать! - пожал в ответ плечами кузнец. - Гость-то ваш. Вам его причуды лучше знать. Вот мой гость - парень, что с ним приехал, Антон - мужик что надо. Дельный, работящий и душа чистая, на чужое не заглядывается...
       Данила нахмурился и многозначительно глянул на крыльцо, где за спиной хозяина скрылся в доме русский барин. Однако последние слова кузнеца Шахновский пропустил мимо ушей, посматривая как во двор въехал подготовленный к дороге возок.
       - А? Что ты сказал? - переспросил барин.
       - Говорю, что слуга у вашего друга хороший. Добрый, честный, безотказный. Своим завсегда готов поделиться или помочь в чем. Вон у тестя сейчас работает, спины не разгибает. Какой-то урок барина выполняет, мастерит чего-то по его наказу...
       - Так это, наверное, он насчет спора переживает, - воскликнул Шахновский, осененный неожиданной догадкой. - Ну, конечно! Нахвалился спьяну не подумавши, а теперь сожалением томится, что обманул. Ладно, приеду, успокою. Пусть не переживает, спокойно развлекается...
       Шахновский снова облегченно вздохнул и уселся в подъехавший возок.
       - Что ж! Тебе, барин, виднее, кто от чего томится и кому как развлекаться, - насмешливо хмыкнул вслед Данила и подался прочь со двора...
      
       ... "Кап, кап-кап, кап...". Сочные крупные капли тяжело срывались с сосулек и звучно шлепались в образовавшуюся у крыльца лужицу. Под лучами по-весеннему яркого солнца снег грузно осел, потемнел и сизовато ноздрился. Кое-где, на крупных кочках стали прорезаться темные проплешины обнажающейся земли. Под соломенной стрехой оглушительно галдели заполошные воробьи точно стараясь перекричать звонкую капель.
       - Весной задышало! - жадно потянул носом воздух Михайло. - Сретенье пришло, зима с летом встречу празднует. И денек, по случаю, гарный выдался. Капель дружная, значит и пшеничка будет тучная. К урожаю день, к урожаю...
       Лесник повернулся к открытой двери во флигель и кликнул работавшего там Понаморя.
       - Слышь-ка, Антон. Праздник сегодня на дворе. Вроде бы как грех работать. Пошел бы с Ганкой в лес, проветрился. Смотри, какая красота!..
       - Кому праздник, а кому хлопоты, - не выпуская из рук рубанка откликнулся парень. - Ты знаешь, дядька Михайло, что у нас за Сретеньем будет?
       - Как же не знать! Масленица! Зиму на отдых провожать будем...
       - То-то и оно, что Масленица! Как бы меня барин вместо зимы куда-нибудь не отправил, если не уложусь к сроку. Ведь, в аккурат, к масляной неделе времени на работу отпустил. Так что меня бог простит...
       - А чего тебе тревожиться. Считай, все сделал уже. Гляди-ка, выдумал как затейливо. Действительно, мастер ты, Антошка! Такое только во дворце вельможи знатного выставлять, а не в наших убогих стенах держать...
       Лесник с интересом разглядывал выставленную на лавках столовую мебель - посудник, полку, столик - глянцевито сиявшую причудливой резьбой.
       - Понравилось бы еще барину. На хозяйский каприз не всегда угодишь, дядька Михайло. А ноне Степанищев злой какой-то, чем-то недовольный. Давеча был у него. Смотрит чертом, говорит сквозь зубы. За дружбу с Данилой попрекает, Ганкой укоряет, все грозит расправой. Не пойму, в чем я ему поперек стал, где дорогу перебежал. Чует сердце, солона на сей раз будет барская благодарность...
       Антон горестно вздохнул и яростно прошелся рубанком по зеркально-гладкой поверхности доски...
      
       А мы масленицу прокатили,           
    А мы в глаза не видали,                   
    Мы думали: масленица семь недель,
    Ажно масленица семь денечков,       
    Масленица сподманила,                    
    Великий пост посадила,                  
    И на хрен же, на редьку,                 
    На белую капусту...
       Весело напевая шутливый мотив знакомой масленичной припевки, Ганка ранним утром выскочила из хаты и помчалась к флигелю поздравить Антона с наступившим праздником. На дворе отец уже запрягал в сани лошадь, готовясь везти на панский двор завершенную парнем работу.
       - Вот оглашенная! Чуть батька с ног не сбила, так до хлопца своего спешит! - прикрикнул лесник незлобливо на дочку и ласково усмехнулся любимице вслед. - Расцвела красуня моя! Как квиточка на лесной поляне!
       - Расцвела то, расцвела. Шоб не завяла от горя, - откликнулась вышедшая следом Евдокия, задумчиво хмуря брови. - Присохла до парня чужого, холопа подневольного. Свяжет его пан и повезет за собой, а она тут останется слезами умываться да от барыни издевательства терпеть...
       - Что ты, мать тоску с бедой во двор загоняешь, - нахмурился Михайло. - Нашего только и счастья, что хорошему дню да удачному случаю порадоваться, если выпадет. А там что бог даст...
       - От чего же бог нам, убогим, счастья не дает...
       Горестно вздохнув, лесничиха бросила на сани широкую ряднину ("заверните мебель как следует, чтобы не повредили, не попортили чего в дороге...") и вернулась в хату.
      
       "Ну, вот и все. Пора собираться. Ответ перед барином держать. Сегодня будет ясно, что у него заслужил - милости или гневливости. Посмотрим, какое оно счастье холопское" - подумал Антон, словно услышав последние слова Евдокии.
       Он сложил в ящик инструмент и огляделся. Маленький флигель с низким потолком и потемневшими стенами, его простое убранство и закопченная, дышавшая уютным теплом печь, стали за эти дни для него по-домашнему родными и привычными. В последнее время он с удивлением замечал, что ничего другого в жизни ему уже и не нужно. Ведь о чем еще лучшем можно мечтать, когда вот стоит привычный верстак и знакомые до боли инструменты. Есть любимое дело, которое будто поет и играет в опытных и умелых руках. А еще есть... Еще есть...Ганка.
       Все это время, с того самого первого дня, когда он впервые увидел и не заметил девушку, когда смущенно краснел от дружеских шуток и сальных барский скабрезностей, когда сопротивлялся и возмущался игривому сватовству, он невольно сравнивал эту славную украинскую девушку со своей далекой русской подругой. Сравнивал и... не находил какого-то различия. Обе одного возраста, роста, стати. Только одна русоволосая и светлолицая, а другая чернявая смуглянка. И чувства... Чувства совсем другие. Со Стешей они росли вместе. Как старший он нянчился и опекал ее, как старший брат опекает младшую сестренку. Потому и отношения их такие естественные, по-родственному близкие. Потому и так просто, естественно встал и решился вопрос их обручения и сговора. А Ганка?.. Ганка как искорка на сухой хворост влетела в его сердце и разожгла неведомый доселе огонь, разбудила в душе дремавшее доселе чувство настоящей, не детской влюбленности.
       Антон как мог боролся с этим внезапным увлечением, мысленно корил себя, упрекал в неверности данному другой девушке слову, в нарушении обещаний. Но детская привязанность бессильно опускала руки перед более сильным, всепоглощающим чувством.
       "Ах, Ганка, Ганночка! Что же ты со мной делаешь! - терзался в смутных мыслях Антон. - Переворошила, вывернула наизнанку, околдовала мою душу. И так никакой ясности в моей жизни не было. А теперь и вовсе все смешалось, спуталось. Как быть? Что будет? Что дальше делать мне?. Ганка,... заноза ты моя сердечная..."
       - Антончику, любый! С праздником! - прервал его невеселые думы восторженный любимый голос.
       Девушка вихрем ворвалась в светелку и повисла на шее у поникшего Антона, звонко целуя его в обе щеки.
       - Ой! А чего ты такой грустный! Что случилось? - всполошилась Ганка, заглянув в печальные глаза парня. - Ты же работу вовремя закончил. Как раз к празднику успел. Хозяин твой рад будет. Сейчас отчитаешься перед ним и масленицу гулять будем.
       - Подожди, Ганночка, раньше времени радоваться. Знаешь, как у нас говорят. "Кому маслена да сплошная, а нам вербное, да страстная". Кто его знает, что сейчас у Степанищева на уме. Он сейчас на Катерину с Данилой волком смотрит и мне выговаривает, что дружбу с ними вожу. Ему сам черт теперь не угодит. К тому же у него давно охота меня потоптать маленько. Чувствую не по душе я ему, поквитаться хочет или избавиться...
       - Да что ты такое выдумал! - испуганно всплеснула руками девушка. - Как же это он сможет...
       - Сможет, солнышко, сможет. На это барское воображение богато...
      
       - Недурно, весьма даже недурно получилось...,- удивленно крякнул Шахновский.
       Он с неподдельным любопытством рассматривал со всех сторон внесенную в дом мебель и также удивленно бросал короткий, цепкий взгляд на топтавшего у порога рядом с лесником Антона. Хозяин повернулся к Степанищеву и задорно подмигнул.
       - А ведь, действительно, Григорий Васильевич, твой шельмец мастеровитый. Хорошо, что спорить с тобой не стал, а то точно бы проиграл. Я-то грешным делом подумал, куражится Степанищев. Ради красного словца решил похвалиться, гостей байками развлечь, ан нет. Вижу, есть у русского мужика божье дарование. Ну, конечно, это не Гамбс. Но, кустарным способом, вручную и такое. Пожалуй, и Гамбс такого не смог. Главное, стервец, как гармонию уловил, общую линию в композиции выдержал...
       Шахновский снова глянул на Антона, задержал на нем внимательный, изучающий взгляд. Антон не отвел взор, лишь спокойно с достоинством поклонился. Его поразило, что перед ним стоял не прежний бахмутский барин - надменный, неприступный, жестокий, а обычный, живой человек - любознательный, разбирающийся в ремеслах.
       - Хорошая работа, хвалю, - снисходительно усмехнулся хозяин. - Чем тебя отблагодарить, мастер?
       - Спасибо, барин. У меня свой хозяин есть. Ему и оценку давать...
       - Хм-м, похвально. А ты не только в работе прилежен, но и в поведении учтив. Жаль, не мой ты холоп. Я мастеров ценю...
       Шахновский снова с интересом повернулся к посуднику.
       - О, а навески какие занятные...Откуда такие? Сам ведь такие не сладил?
       - Так это кузнеца вашего работа. Данилы! Специально, по моей просьбе делал...
       При упоминании о кузнеца с лица Степанищева сползла самодовольная ухмылка и глаза гневно сузились. Он сердито хмыкнул и недовольно отвернулся.
       - Интересно! Оказывается, совместное состязание получилось, - оживился неожиданной новости Шахновский. - Кузнец-хохол и плотник-москаль! Интересно! Вот, Григорий, пожалуйста. Холопы нам пример украинско-русского братства показали. А ты чего, друг, дуешься? Сердишься, что спорить не стали, что победу свою упустил...
       Хозяин подошел к хмурому, набычившемуся Степанищеву и оживленно затормошил его.
       - Не горюй! Еще наспоримся. А холоп твой - молодец, угодил. Ты уж не обижай его, отблагодари как следует.
       - Вот тут можешь не сомневаться, отблагодарю..., - раздраженно буркнул Степанищев. - Вовек моей благодарности не забудет.
       Он повернулся к Антону и ожег парня суровым взглядом.
       - Ты больно не зубоскаль, не зазнавайся. Гляди, как похвалой возгордился. Мог бы для барина своего и получше расстараться. А так... для кухарки сойдет. Давай, неси свое творение на кухню, там покажут место, где приладить... Вот еще чего... сегодня же перебирайся к нашим мужикам в людскую, нечего без дела по селу шляться, шашни с чужой дворней разводить.
       - Вот это щедро! Настоящая барская благодарность! - разочаровано присвистнул молчавший в стороне лесник. - Побойся бога, барин! За что же парня так пеняешь. За то, что спины не разгибая для твоего же удовольствия старался, тебе славу добывал!
       - Ты кто таков, чтобы мне попрекать! - взвился уязвленный Степанищев. - Семен, хороши же у тебя холопы, что господ укоряют...
       - А ты, барин, не больно спеши узду на меня набрасывать, - спокойно осадил его Михайло. - Я, в отличие от Антона, мужик вольный. Могу за себя постоять...
       Лесник грозно насупился, сжал кулаки и шагнул навстречу опешившему Степанищеву.
       - И за себя, и за дочку, которая твоей похотливой роже покоя не дает...
       - Но-но! Будет мне всякий мужик указывать, что мне делать. На кого глядеть. От кого отворачиваться. Ну и порядки в твоем доме, Семен.
       Степанищев живо крутнулся на месте и торопливо шмыгнул внутрь дома. Оставив хозяина наедине со слугами.
       - Михайло! Ты о чем это? - забеспокоился Шахновский.
       - А вашему гостю лучше знать о чем! - многозначительно посмотрел лесник вслед сбежавшему барину и повернулся к Шахновскому. - Семен Михайлович, хоть вы вступитесь за хлопца! Сами же бачите, что работу славно выполнил. Так он же еще и для вашей пасеки три улья новых успел сделать, чтобы к роению в запас были. Работящий хлопец, бока на печи не пролеживает, хлеб свой не зря ест. Зачем же он его в такой праздник и так паскудно отблагодарил.
       - Ладно, ступай, Михайло. Я поговорю с ним. Насчет парня ничего не обещаю, не я ему хозяин. А насчет дочери... Что там случилось? Когда? Почему я ничего не знаю?..
       - Видать, Семен Михайлович, в этом доме не очень хотят, чтобы вы все знали. А раз так, то и мне ни к чему за бабье помело выступать..., - загадочно промолвил лесник и повернулся к Антону.
       - Пошли, сынок, помогу тебе. Не горюй, все равно Данила с Катериной рядом будут. Я зараз и Ганку к ним пришлю, чтобы поближе была. А там может и выскочит шлея из-под задницы у твоего барина, успокоится, смилостивится... Все же праздник такой пришел. Не горюй, когда-то и нам счастье усмехнется...
      
       - Что же, Григорий, тебе неймется? Никак не упокоишься, не угомонишься! - принялся укорять старого друга Шахновский. - Седина в бороду, а бес в ребро. Я же тебя предупреждал, что в моем доме иные порядки. У меня беспутства не терпят и твои привычки здесь ни к чему...
       - Донесли уже! - зло усмехнулся Степанищев. - Нажаловались!
       Кривляясь и гримасничая, он согнулся в верноподданническом поклоне перед хозяином и шутовски заскулил.
       - Барин, миленький, любезненький! Спасите, помогите! Защитите от дружка своего, распутника. Совсем замучил, прохода не дает...
       - Не кривляйся, Григорий! - недовольно нахмурился Шахновский. - Смешного тут нет. Чего хорошего, если даже чернь на тебя пальцем показывает. Я - не баба базарная. Слухи не собираю, к сплетням не прислушиваюсь. Но раз пришлось такое услышать, мой долг еще раз предупредить тебя. Если мужик за свою бабу шею скрутит, тогда поздно шутки шутить будет...
       - Слушай, Семен! Что-то я тебя не пойму, - язвительно усмехнулся Степанищев. - То ты холопов своих в жесткой узде держишь, дальше порога не пускаешь. Чуть что, сразу на конюшню, в батоги! А то девку дворовую жалеешь, за жопу ухватить не даешь. Вот Мария Андреевна у тебя не такая...
       - А Мария Андреевна здесь при чем? - покосился подозрительно хозяин. - Чем она тебе угодила?
       - Да, это я так, к слову..., - замялся Степанищев. - Это я к тому, что она на посмешище гостя перед дворней не выставляет. Между прочим, не столь строга в этих делах, как ты представляешь...
       - Что-о-о! В каких делах! - изумленно вскинул бровь Шахновский.
       - А вот в таких! - запальчиво выкрикнул Григорий Васильевич, но тот час осекся, запоздало сообразив, что зашел слишком далеко.
       На его счастье в это время в комнату просунулась крысиная морда сельского старосты и Шахновский пропустил мимо ушей последние реплики приятеля.
      
       - Тебе то еще чего?! - раздраженно буркнул он, поворачиваясь к Пасюку. - Забыл, когда и куда с докладом являться надо...
       - Извиняйте, паночку! Но весточка гарная к празднику приспела, - угодливо залебезил перед барином староста. - Не стерпел дожидания, осмелился зараз потревожить...
       - Что за новость? - разгладив сердитые морщины, спокойно переспросил Шахновский. - Чем она так хороша, что отлагательства не терпит.
       - Так ведь Матильда, сука ваша любимая, подарочек к празднику принесла...
       - Что! Ощенилась!!! - вскрикнул обрадовано барин.
       - Да, батюшка! - подобострастно закивал староста. - Токмо щас благополучно разрешалась. Пятеро цуценяток - два кобелька и три сучки. Гарный приплод...
       - Добро! Поехали на псарню, посмотрим...
       Шахновский порывисто выскочил из комнаты, забыв даже предложить другу составить ему кампанию в этом радостном для заядлого охотника мероприятии.
      
       "Фу-у, кажется пронесло", - облегченно вздохнул оставшийся один Степанищев. - "Едва не вляпался в историю старый дурак. Хорошо еще, что ему про наши с Марией шашни не знает. А может и про это ему донесли? Хороши же мы были бы тогда в его глазах. Любовнички! Контроль совсем потеряли, поостеречься все же не мешало. Надо бы и Марию предупредить, пока Семен со двора съехал, чтобы не больно зубоскалила, свои шпильки в разговор не вставляла...".
       С этой мыслью Степанищев торопливо выскочил из комнаты и поспешил на хозяйскую половину. Проходя мимо столовой, он заметил как Антон вместе с лесником понуро устанавливали привезенную мебель. "Может зря я на них накинулся. Как бы не обозлились. Не дай бог, сболтнут со зла чего лишнего. Тогда точно влечу как кур в ощип...".
       - Ну, что мужики! К месту пришлась обнова? - бодро, как ни в чем не бывало, обратился он к сумрачного вида мужикам. - Ладно, ладно получилось!
       Барин весело усмехнулся, подвинулся ближе и незлобливо ткнул парня в бок.
       - Чего дуешься, Антошка? Молодец! Не подвел барина. А обижаешься зря. Барин поругает, барин и пожалеет. На то он и барин. Ну, накричал, построжничал. Так это для порядка, чтобы нос не задрал, не загордился. А ты и правильно поступил, от чужого барина похвалу не принял, своего почитаешь...
      
       Степанищев весело окинул взглядом комнату и наткнулся на угрюмый взгляд лесника.
       - А ты, мужик, чего бельмами сверкаешь? Обижаешься на меня? Ну и дурак! Как мужик мужика понять должен. У старика только и радости, что молодую девку по случаю за жо..., за бок ущипнуть, пошутковать. А ты уже возомнил невесть что. Слышь, девка!
       Григорий Васильевич окликнул притаившуюся за печью в напряжении Катерину.
       - Ты что, тоже на меня в обиде? Не сердись, без умысла я, бес попутал.
       "... твою мать! Дожил! - кипело все в барской подлой душонке. - Перед чернью ужом вьюсь, в грехах винюсь. Когда такое было. Тьфу..."
       - Вот что, Антон! - расползся он в натянутой улыбке. - За хорошую работу отпускаю тебя... на праздники, в гости к твоим благодетелям. Гуляй, веселись сам и друзьям своим скучать не давай. Смотри, чтобы на барина твоего не серчали. Так что заканчивайте тут и ступайте, а я хозяйку сейчас приведу, похвалюсь подарочком...
       - Ой, спасибочки, пан! Дай бог тебе здоровья! - обрадовано вскрикнула Катерина. - Пусть сторицей воздастся вам за ваше великодушие.
       - Спасибо, барин, - поклонился вслед и Антон, растроганный неожиданной барской милостью.
       - А что, лесник, может отдашь свою дочку за моего парня! - хохотнул Степанищев, довольный, что тихо и мирно уладил назревавший в доме конфликт.
       - Я - батько, а не хозяин своим дочерям. На то есть панская воля, - печально хмурясь, ответил Михайло и, понурившись вышел вон...
      
       Эх, не знал барин, что тронул за живое, задел самые сокровенные душевные нити лесника. А если бы ведал, наверняка возликовал в злорадстве, вдоволь потешился бы над несчастным отцом. Казалось, безобидная шутка ударила в самое сердце, растеребила незаживающую рану.
       И зверь знает, что такое родительская опека. Но, оперившийся птенец навсегда покидает родительское гнездо и даже не вспомнит, кто его поставил на крыло. Молодой волк в борьбе за добычу без раздумий вцепится в горло старому волку-отцу, ибо это право сильного. Лишь человек свое дите оберегает, любит и лелеет до последнего своего вздоха. Вместе со своей кровинушкой радуется и печалится, любит и страдает. Каково видеть отцу как поднимается его родной росточек, как зацветает во всей красе и каково ждать, что в любую минуту выпестованное им дитя может быть как цветок сорвано и растоптано безжалостной рукой, по капризу жестокого сердца. Только лишь потому, что есть право хозяина на свою бесправную рабу. Волчье право силы, право власти...
       Потому не стал Михайло зубоскалить с заезжим барином. Слишком горек привкус у барской шутки. Но растревоженное, исстрадавшееся сердце снова заныло в тревоге. Слава богу, у старшей Катерины сложилась справная жизнь. В панском доме даже своенравная и спесивая барыня ею довольна. Не помыкает, как другими девками, за косы не тягает. Зять Данила у барина на хорошем счету. В батька пошел, на всю ближнюю округу мастер-кузнец. Деток им дал бог здоровых и пригожих. А как Ганночка? Что ей зореньке на роду написано, как к ней ее судьба повернется? Не сегодня, завтра явится на лесной хутор проклятый староста, поводит по углам своим поросячьим рылом и потянет доченьку из родительского гнезда под панское ярмо. Оно бы и не погано было, если бы Ганка свила свое гнездышко с таким хлопцем, как Антон. Хороший хозяин с него выйдет. Успокоилось бы тогда сердце родительское, что к надежному плечу дочкина голова прислонилась. Только призрачное и хрупкое оно, счастье холопское. Потому веселится и поет холопская душа, радуясь любой малости...
      
       - Ну, что, зятек! Принимай гостей! Напек для тещи блинов? Давай угощай! - задорно посмеиваясь, гомонила на всю хату веселая Евдокия. - Сегодня зятева забота тещу привечать...
       - Напекли, напекли! - отозвался Данила, поднимаясь навстречу родне. - Проходьте, будь ласка, гости дорогие! Приветим, обратно голодными не отправим...
       Накануне проводов масленицы Михайло вместе с женой и младшей дочкой приехал в гости к кузнецу на тещины вечерки.
       - Ой, и Антончик тут! Ну, слава богу, все дома. От любо! Зятечки вы мои! Дорогие, золотые, драгоценные..., - лукаво улыбнулась Евдокия, приметив в углу возле деда Пономарева.
       - Тетка Евдокия! - смущенно вскликнул парень. - Ну что вы! Какой я...
       - Да ты не красней как девка на выданье! - отмахнулась лесничиха. - Какой ни какой, а наш, родной. И невозражай...
       Женщина решительно подняла руку навстречу протестующему взгляду.
       - Как бы, сынок, дальше не сложилась твоя жизнь, чтобы не придумал и учудил твой барин, ты для нас родным теперь навсегда останешься. А сыном, зятем, сватом, братом - это уже как богу будет угодно. Но то, что сердце наше к себе присушил, так тут и к гадалке ходить не нужно. Дай бог тебе счастья, сынок...
       Евдокия смахнула набежавшие слезы и трепетно прижав к себе, нежно, по-матерински, расцеловала взволнованного парня.
       - Тю, а чего это я в праздник тоску нагоняю, - вдруг встрепенулась она. - Слухай, Антончику, а я ведь тоже одну вашу русскую маслянку знаю. Давай, подпевай.
       Подбоченясь, Евдокия задорно тряхнула головой и пошла по кругу, выводя чистым грудным голосом:
       Ой, куры вы куры,
       Кочеты молодые.
       Гребни вы золотые!
       Что не пойте вы рано,
       Не будите мово зятя.
       Зять у тещи гуляет,
       Теща зятя пытает:
       "Что зять ты, зятечек,
       Дорогой гостечек,
       Скажи мне всю правду,
       Что на свете милее:
       Али тесть, али теща,
       Али жена молодая,
       Али матушка родная?"...
       Шутливый, праздничный настрой и душевность невидимыми нитями пронизали и Антона, гоня прочь грусть, скованность и смущение. Он улыбнулся, вышел из своего угла, распахнул навстречу объятия и пошел навстречу подпевая:
       "Теще милая - для привета,
       Жена молодая - для совета,
       А маменька родная
       Милей всего свету".
       С напускной серьезностью Антон взял за руку Евдокию и, повернувшись к гостям, чинно поклонился. Однако с трудом сдерживаемый смешок прытким зайцем-игруном вырвался наружу. Парень совсем по-мальчишески прыснул в кулак и тот час зажигательно запел новую припевку:
       Мы давно блинов не ели.
       Мы блиночков захотели.
       Ой, блины, блины, блины,
       Вы блиночки мои!
       На поднос блины кладите
       Да к порогу подносите!
       Тут уже не выдержал и Данила. Подчиняясь общей игре-забаве, он перекинул через плечо вышитый рушник, подхватил со стола широкое блюдо с высокой горкой дымящихся блинов и в почтительном поклоне посунулся навстречу все еще топтавшимся у порога гостям.
       - Будь ласка, гости дорогие! Будь ласка! Любимая теща и тесть дорогой, милости прошу к нашему шалашу!
       Это неожиданное шутовское представление развеселило всех до слез. Катерина присела посреди хаты в неудержимом хохоте, бессильно откинулась на лавке у печи Марфа, вытирая фартуком выступившие от смеха слезы, счастливо заливалась за спиной родителей Ганка, восторженно, во все глаза, глядя на Антона. Даже маленькие внуки, Галочка и Тарасик широко улыбались и гугукали на полатях не понимая, от чего так веселятся взрослые.
       За праздничным столом царила атмосфера сердечности, добра, душевности, счастья. Та атмосфера, которая обычно присуща большой, дружной семье. Семье, в которой на всех одна радость, одна забота, одна печаль.
       - Диду! А ты чего в углу притих! Ты смотри, блинов наелся и притаился! - смеясь накинулась Евдокия на промолкшего под образами деда. - Слухай, сват! На святках голос не потерял? Спивать не разучился? Спел бы и ты что-нибудь. Повеселил душу, погоревать еще успеем...
       - Ну шо ж, можно и поспивать, - с готовностью отозвался дедусь и закряхтел, прочищая стариковскую глотку. - Что же вам такого, веселого спеть? Ось хиба оце...
       Старик молодцевато подбоченился, озорно подмигнул свахе и залихватски затянул, постукивая в такт деревянной ложкой о край стола:
       "Ой гоп не пила,
       На весiллi була,
       До господи не втрапила,
       До сусiда зайшла,
       А в сусiда до обiда
       В льоху спати лягла
       Домашние недоуменно переглянулись, с трудом вникая в смысл затянутой дедом песни.
       - Дедусь! Ты ничего не перепутал! - усмехнулся Данила, обращаясь к деду. - Мы, вроде, масленицу провожаем, а не свадьбу справляем...
       - А ты, слухай, не умничай! - отрезал дед. - Яка разница, про шо спивать, главное чтобы весело. Зараз дотумкаете что к чему...
       И дед снова затянул свое:
       Ой гоп не сама -
       Напоiла кума
       I привела до господи.
       Не побачив Хома.
       Хомо, в хатi ляжем спати.
       Хоми дома нема.
       - Я, кажется, поняла в чей огород дед камешки закидывает, - встрепенулась в догадке Катерина.
       Тряси ж тебе трясця, Хомо!
       Я не ляжу спати дома,
       А до кума, до Наума
       Пiду в клуню на солому.
       - Ну, все ясно! - воскликнула невестка, когда дед закончил петь. - Дедусю нашему барыня покоя не дает! В любой праздник ее поминает... тихим словом.
       - Хай ей черт! - сердито сплюнул дед. - Не к ночи будет помянуто! Вона только таких песен и заслуживает, потаскуха бисова. Чтоб ее, падлюку, вместе с масленицей завтра в огонь кинуло, шоб вона корчилась, як змеюка на сковородке адовой...
       - Ладно, дед! Успокойся, не гневи бога, - урезонила разошедшегося старика Марфа. - Господь знает, кому за что воздать по заслугам. А кум-то Наум, кто?
       - Ясно, кто - барин российский, хозяин Антона, - живо отозвался Данила. - Кто же, как ни этот похабник возле нашей барыни вьется, когда Шахновский в отъезде. Милуются голубки в открытую, никого не стыдятся. Интересно, что барин наш думает. Другой бы давно на порог указал такому гостю...
       - Все, хватит, - хватил по столешнице кулаком раздраженно лесник. - Что нам в своей семье уже и поговорить больше не о чем, как панские кости перемывать. Как бы в их грязи самим не вымараться...
       - Твоя правда, сват, - согласно кивнул дед. - Це я, дурак старый, не дело затеял. Давайте лучше спивать. Це у нас лучше получается...
       - Ой! А давайте я вам нашу, деревенскую масленичную спою, - стараясь сгладить наступившую за столом неловкость, живо предложил Антон и тот час затянул ломким голосом:
       Дай тебе господи
       На поле - прирост,
       На гумне - примолот,
       На столе - гущина,
       В закромах - спорынья.
       Коровы-те дойны,
       Сметаны-те толсты;
       Сметану-то снимают -
       Ложки ломают,
       За окошко бросают.
       Наши ребята все подбирают!
       С праздничком!..
      
       Широкий майдан справа от господского дома колыхался людской волной как Донец впору весеннего половодья. В раннего утра здесь собралось почитай все село. В глазах рябило от праздничного многоцветия. Яркие ленты в девичьих венках перемежевались с выходными свитками парубков, а цветастые бабские платки нарядными пятнами светились на фоне строгих казацких жупанов. То в одном, то в в другом краю этой многоликой толпы взметался кверху дружный хохот над очередной байкой или удачной шуткой. То тут, то там прорезала людской гомон мечтательно-лиричная кобза. Вслед за ней, точно споря, спохватывалась заливистая гармоника. И вот уже слаженный хор задорно выводит очередной напев.
       Праздничную атмосферу дополняли выставленные вдоль забора дощатые столы, на которых по панскому указанию были выставлены бутыли с горилкой и корчаги с брагой, теснились миски и блюда с пирогами, пряниками, баранками и другой снедью. А, главное, с дымящимися на легком морозце и оттого невероятно ароматными блинами - с требухой и грибами, с ягодами и просто масляные.
       Между взрослыми суетливо туда-сюда сновала сельская детвора. Шустрые мальчишки успевали побывать во всех местах. Скатиться на санках с крутояра до самого Донца и легкой рысью подняться к майдану. Ухватить со стола пирожок, блин или пряник. Торопливо затолкав угощение за щеки, уже в следующий миг они мчались поглазеть на высокий, обильно обмазанный смальцем шест, с которого молодые парубки азартно пытались достать подвешенные там безделушки, но, прежде всего висевший выше всех главный приз - добротные яловые сапоги. С краю, над самой кручей, страшно пучила угольные глаза с полотняного лица Акуля - соломенное пугало, выставленное на высоком сугробе над просмоленной бочкой. Пока она дожидалась своей участи, быть сожженной в конце праздника, вездесущая детвора бесстрашно и насмешливо корчила ей рожи.
       В стороне от оживленной толпы степенно переминались Шахновские со своим гостем. С барственным величием они наблюдали, как веселится челядь и время от времени отвечали своей дворне небрежным легким кивком на низкие поклоны и подобострастные приветствия по случаю праздника.
       - Балуешь, Семен, дворню, балуешь! - заметил насмешливо Степанищев. - Притворяешься строгим и жестким хозяином, а сам в заигрыши с холопами идешь. Гляди, какой пир закатил. Не перегибаешь, Семен? Как бы потом на шею не сели...
       - Это ты перегибаешь, Григорий! - усмехнулся в ответ Шахновский. - Хочешь жить в достатке, спать спокойно, есть сладко, умей управлять холопом. А ты как хотел! Только так и нужно. Кнутом и блином, кнутом и блином. Гляди, будет ли мужик после такого на своего хозяина камень за пазухой держать. Много ли ему нужно. Для порядку выпори! Потом пожалей, чарку налей. Он тот час забудет, что у него спина в лохмотьях. Еще и спасибо скажет, за науку. Вот так вот. Кнутом и блином...
       Шахновский самодовольно хмыкнул, кивком головы указывая, как, теснясь у винных корчаг, пьяно куражились сельские мужики.
       - Ну-ну! Давай! Управляй дальше, душезнатец холопский! - иронично хмыкнул Степанищев.
       Махнув безразлично рукой, он украдкой обменялся страстным взглядом с барыней и с притворным равнодушием принялся снова глазеть на майдан. Неожиданно барское око выхватило в толпе толкавшегося там Антона и рядом с ним дочку лесника. Счастливо улыбающаяся, румяная, чернобровая молодая девушка словно маслом плеснула на сердце сластолюбца. Похабные глаза заволокло пеленой страсти и Степанищев словно молодой кобель замер в "боевой" стойке.
       - Эй, Антон! Пойди сюда, шельмец! - грозно хмурясь, поманил он к себе холопа. - Как гуляется на чужбине7 Провожаешь зиму? Пора бы нам домой собираться. А то Степанищево без нас заскучало. Стешка твоя, поди закисла, ожидаючи. Как думаешь?
       Антон покраснел и стрельнул смущенным взглядом на напрягшуюся за спиной Ганку.
       - И то верно, барин! - кашлянул он несмело. - В гостях хорошо, а дома лучше...
       - Так уж и лучше, - хитро прищурился барин, жадно пожирая взглядом прячущуюся за слугой девку. - Гляди, какой хвост у тебя тут появился. Присохла девка, как коровий ошметок к сапогу. Может с собой заберешь?..
       Степанищев куражась, повернулся к Шахновскому.
       - Слышь-ка, Семен! Может отдашь мне эту девку... для развода. Я ее за своего парня замуж выдам. И у меня в деревне чернобровые хохлята пойдут...
       Ганка вспыхнула от гнева, обожгла ненавистным взглядом русского барина и нырнула в толпу. Оставшись один, Антон беспомощно и неловко топтался перед ерничавшим барином.
       - Гляди, какая шустрая! Как коза резвая! А, Антошка! Пожалуй, получше твоей соплячки белобрысой будет! Как думаешь? Чего супишься? Давай заберем девку! Ну, что Семен, отдашь или может... продашь?..
       - Григорий! - осадил его укоризненно Шахновский. - Ты о чем речь ведешь! Я - не работорговец! Людьми не торгую. Это же не скотина, которую для разведения новой породы покупают...
       - А я что, торгую?! Просто к слову пришлось. Вишь, девка твоя по парню моему сохнет, ни на шаг не отходит. Если я своего холопа увезу, на кого такое добро останется? Так что не думай, что у меня сердца нет, тоже о мужицком удовольствии пекусь...
       Шахновский смерил насмешливым взглядом друга и молча повернулся к дому. Следом потащился и Степанищев.
       - Знаешь, Григорий! Мне тут еще одна дедова байка вспомнилась, - замедлил вдруг шаг хозяин, собираясь с мыслями. - Вот послушай-ка...
       "В канун светлого Христова воскресенья пошел мужик в церковь праздничную еду святить. Ну, там - куличи, яйца, колбасы. Прихватил и поросенка с хреном. Отстоял всенощную, освятил все чин чином, возвращается домой. Идет, на свяченное жадными, глазами поглядывает, облизывается, голодную слюну глотает. А на дворе темень, дорога лесочком и мимо болотины тянется. Запнулся о кочку бедолага и носом в землю посунулся. Ноша его вожделенная из рук и вывалилась, по дороге покатилась, по кустам растерялась. А поросенок, с хреном в рыльце, в болотце то, так и скакнул. Лишь рыло торчит и хреном дразнит. Поднялся мужик на ноги, отряхнулся, на порося матюкнулся и говорит ему: "Хоть святи тебя, хоть крести тебя, а все без толку. Как был свиньей, свиньей и остался...".
       - К чему эта байка? Сегодня, чай, Масленица, не Пасха..., - подозрительно покосился Степанищев на хозяина.
       - А черт его знает, к чему, - пожал плечами Семен Михайлович. - Чего-то вот вспомнилось вдруг...
      
       ... - Да не зайдет солнце в гневе нашем, - выйдя к завтраку, с напыщенной покорностью пробормотал Григорий Васильевич.
       Он обнял и троекратно расцеловал хозяев, прося прощения за причиненные обиды и неприятности.
       - И ты, Григорий, прости. Не обижайся, если что не так сказано или сделано было, - следуя канону, ответил Шахновский.
       Хозяин не испытывал угрызений за вчерашний казус с байкой в адрес зарвавшегося и циничного друга. Хотя тот так и не сообразил, кому был адресован оскорбительный намек, между тем Семен Михайлович понимал свою вину, как невыдержанность и бестактность и потому всячески желал замять неприятную ситуацию.
       - Слушай, брат. Что-то мы в последние дни мало друг другу внимания уделяем. Все дела, заботы какие-то. А ведь я до сих пор тебе своей псарней не похвалился. Давай-ка перед обедом проветримся, разомнемся. Заодно я хотел свою Матильду проведать. Как там ее малышня в росте прибавляет...
       - Давай! - с готовностью откликнулся гость. - Я, кстати, давно хотел тебя о том просить. Уж больно мне твои собачки на охоте глянулись. А то давеча ты попрекал, что только скотину для развода покупать можно...
       Сардонически улыбаясь, Степанищев пытливо наблюдал за изменившимся выражением хозяйского лица. "Что, братец! Думаешь, только ты можешь учить, как кому поступать, - злорадствовал в душе он. - Байки паршивые рассказываешь. Поглядим, какому гусю свинья товарка...".
      
       Господская псарня стояла особняком от хозяйственного двора, где располагались конюшни, птичники и другие поскотины. С виду она напоминала обычную сельскую усадьбу. Обширный двор был огорожен высоким плетнем. Вдоль плетня по периметру стояли просторные вольеры с добротными будками и летней площадкой для молодняка. В задней стороне двора к забору прижалась продолговатая хата с террасой. Здесь находилась кухня, где готовили пищу для собак и что-то вроде родильни, где в зимнюю пору содержались кормящие суки со своим приплодом.
       Сейчас, в хате, на мягкой ворсистой кошме вальяжно развалилась породистая псина - английская гончая по кличке Матильда. Она только что покормила свое потомство и теперь, устало откинувшись и чуть смежив глаза, наблюдала за мирно спящими толстопузыми щенятами. Почуяв хозяина, она подхватилась с места и, приветливо помахивая хвостом, негромко залаяла. Следом, скуля, потянулись потревоженные малыши, беспокойно ища теплый материнский бок...
       - Узнала! Узнала, умница! Ах, ты моя хорошая! - довольно улыбаясь, Шахновский ласково потрепал любимицу. - Матильдушка моя! Спасибо тебе за подарочек! Гляди, Григорий, какие красавцы! Ух, вы мордастенькие! Прелесть, а не щенки...
       Хозяин подхватил из помета одного из скулящих щенков и с неподдельным интересом завертел его в руках.
       - Действительно, хороши, не спорю! - согласился Степанищев, оглядывая тем временем собачий приют. - Вот это ты хоромы для своих собачек отгрохал! Впору самому жить...
       - Так ведь и постояльцы здесь знатной породы, а не чернь дворовая, - самодовольно заметила из-за спины барыня, решившая сопровождать друзей в их прогулке. - Породу-то мы родовитую завели. Из самой Англии выписывали, золотом платили...
       - А как же иначе, - согласно кивнул гость. - Хороший товар хороших денег стоит.
       Он повернулся к Шахновскому и слегка прищурившись, вперился в него выжидающе-оценивающим взглядом.
       - Ты чего, Григорий? - удивился хозяин, случайно перехватив этот взгляд.
       Он опустил щенка обратно на кошму и шагнул к другу.
       - Спросить о чем хочешь или задумал чего?..
       - Задумал! - ехидно хмыкнул Степанищев. - Задумал я, Семен, тоже таких же собачек у себя развести. Охотничьи угодья у меня неплохие. А вот лисятниц, как твои, увы, нет. Вдруг в гости ко мне соберешься. На охоту выберемся. А тут такой конфуз! Не с собой же свою свору в такую даль тащить.
       - Ну, ты и выдумщик! - рассмеялся в ответ Шахновский. - Надо же такое придумать. И потом, ты же обоз громоздкий за собой тащил...
       - Причем тут обоз! - раздраженно перебил его Степанищев. - И вовсе я не выдумываю ничего. Вот, о чем хочу просить у тебя... Может уступишь щенков, для развода. Хочу тоже новую породу завести...
       - Щенков уступить? - переспросил Шахновский и также хитро прищурился. - А какую цену дашь?..
       - Смотрите, Семен Михайлович, не продешевите! - снова вмешалась Мария Андреевна. - Наша порода древняя, здесь нигде такой нет.
       Почуяв выгоду, у нее, словно у ярмарочного купца, алчно заблестели глаза.
       "Вот сучка! - чертыхнулся в душе Степанищев и бросил гневливый взгляд на хозяйку. - Когда в постели, как последняя публичная бл...ь подарки выпрашивает, так то нормально. Всю шкатулку, стерва, распотрошила и все ей мало. Не продешевите! А вот хрен тебе в задницу!..".
       Сердито сопя, Степанищев еще раз зло ощерился на глумливо улыбающуюся барыню и отвернулся.
       - Не кипятись, Григорий! - приветливо хлопнул его по плечу Шахновский. - Неужели ты и вправду подумал, что я торговаться с тобой буду. Да может я подарок тебе хотел сделать...
       - Семен Михайлович! - обижено-изумлено вскинула брови хозяйка. - Не слишком ли дорогой подарок...
       Улыбка сползла с ее спесивого личика и в голосе зазвучали надменные нотки.
       "Ах, так! - задохнулся в гневе Степанищев. - Ну погодите же..."
       - Не нужны мне подарки, - хмуро пробурчал он. - Двух сучек куплю. Называйте цену! Впрочем, погодите...
       Что-то прикинув в уме и приняв какое-то решение, Степанищев вдруг расплылся в гадливой ухмылке. Словно потешаясь распаленным хозяйским любопытством и радуясь неожиданно принятому решению, он неспешно переводил взгляд с одного на другого и наслаждался хозяйским томлением от затянувшейся паузы...
       ...- У меня есть другое... деловое предложение. Помнишь, Семен, ты не так давно, хвалился, что ценишь мастеровых людей?
       - Помню! - кивнул в ответ Шахновский, плохо соображая, куда клонит гость.
       - А помнишь, как ты моего плотника за искусную работу нахваливал?..
       - Помню! - насторожился хозяин в уже приходящей догадке.
       - Так вот! Отдаю тебе Антона за твоих псин!
       - Фу! Простого плотника за знатную породу! - презрительно скривила губы барыня.
       - Мария! - вскричал, задохнувшись в гневе Шахновский. - Как ты смеешь! Григорий! Как оба вы смеете! Ведь, было сказано уже... Я - не работорговец! Людьми не торгую.
       - Смею вам заметить, сударыня. Не простой плотник, а искусный! - не обращая внимания на протестующие возражения друга, повернулся к хозяйке и со спокойной деловитостью продолжал излагать свои доводы Степанищев. - Это он наглядно доказал вам своей работой. У парня с вашей девкой шуры-муры. Вы же ее мне не отдаете. Они же порознь тосковать-горевать будут. А так вместе останутся. Детишки пойдут, он свое мастерство им передаст. Вот вам и разведение новой породы... мастеров. А я тоже разведением своей породы займусь... собачей.
       Довольно ухмыляясь, Григорий Васильевич в душе потешался над растерявшимся другом. "Что, чистоплюй со светскими манерами! Не по зубам тебе такая... коммерция! - злорадствовал он. - Чистеньким хочешь быть, благородненьким? Вот и поглядим на твое благородство...".
       - Нет, Григорий! - сокрушенно покачал головой Шахновский. - Прими лучше в подарок щенков. Не могу я... Холоп тебе жизнь в степи спас, а ты... Сам ведь хвалился, куражился, а теперь...
       - Что теперь? - вскипел Степанищев. - Может я как раз и пекусь о его благе. Может у меня тоже свое, особое обхождение с холопами. Пряником и кнутом. Пряником и кнутом...
       - Семен Михайлович! Ну, чего вы манерничаете! Холопа вам жалко, быдла этого! - воскликнула Шахновская.
       Мария Андреевна уже поняла, что выгодной сделки здесь сегодня не получится и нужно довольствоваться тем, что предлагают.
       - А на руднике разве не купленные вами людишки работают.
       - Там в основном каторжане, кандальники. Они заслужили такой участи...
       - Полно вам, сударь! - брезгливо отмахнулась барыня от мужа. - Быдло оно одинаково быдло, что в кандалах, что без них. А мастер нам, пожалуй, пригодится. Вон, ведь, в Верхнем усадьбу новую купили, дом ставить собираетесь. Как раз и мастер...
       - Ладно! - вяло согласился Шахновский. - Будь по вашему, хотя и не правильно это...
       - Стало быть, по рукам! - довольно воскликнул Степанищев и злорадно ухмыльнулся...
       Дурашливо гримасничая, Степанищев довольно потер руки и с притворной почтительностью раскланялся.
       - Если угодно, парня своего, то есть теперь уже вашего, завтра с утра пришлю. Можете располагать по своему усмотрению. А девочек ваших, то есть теперь уже моих, я с вашего позволения пока здесь оставлю. Жаль все-таки малое дитя от материнской титьки забирать...
      
       Сразу после сырной недели погода испортилась. Небо затянуло низкими свинцово-сизыми облаками. Потянул влажно-промоглый, пронизывающий степняк. Под его мощными и резкими порывами внизу за Донцом черно и грозно колыхалась дубрава. Под стать погоде выдалось и настроение. Поднявшись затемно, Антон томился в смутном ожидании перемен. После незаслуженной обиды и вслед за ней неожиданной барской милости, сердце подсказывало что-то недоброе, какую-то скорую и злую развязку. Но что?..
      
       - Эй, Марфа! Москаль еще у тебя? - послышался вдруг за окном знакомый скрипучий голос старосты. - Гони его скорее до панского двора. Барыня кличет! Та нехай поторапливается, а то лаятся буде. Вона ждать не любит...
       От неожиданности Антон вздрогнул и побледнел.
       - Барыня? А почему барыня? А Степанищев..., - недоуменно посмотрел он на домашних, судорожно пытаясь всунуть руку по полушубок...
       - Не спеши, сынок, горевать, - успокаивала его Марфа. - Может наш дурень что-то напутал. А может барыня наша решила тебе еще что-нибудь заказать. Вон, говорят, ты так хорошо мебли для панской кухни зробыв...
       - Подожди, мама, - остановил ее помрачневший Данила. - Тут, действительно. Что-то не так. Наша крыса зря возле окон не отирается. Я его, паскуду, по голосу определяю, с чем он притащился. Антон, я с тобой пойду...
      
       - А чего это вы вдвоем явились? - недовольно скривилась Шахновская.
       Барыня в сопровождении Степанищева вышла к слугам в прихожую и в пренебрежительном высокомерии уставилась на топтавшихся на пороге друзей.
       - Я, кажется, одному плотнику велела прийти, - менторским тоном чеканила она свой выговор. - Или вы теперь все время собираетесь вместе поручения выполнять. Но, насколько мне ведомо, кузнец плотнику не пара. Так что, нечего друг за другом таскаться. Ты понял, Данила? И под одной крышей жить тоже ни к чему. У плотника отныне свой угол будет...
       - Так ведь не понятно почему..., - начал было обескураженный Антон.
       - Никаких почему! - холодно отрезала барыня. - Тебе и не нужно ничего понимать...
       - Дурак ты, Антошка! - суетливо встрял в разговор Степанищев. - Лучше поклонись как след хозяйке, да за милость ее поблагодари! Едва уговорил ее! Согласилась тебя, дурня, у себя оставить. Будешь теперь со своей зазнобой рядом. Как в сказке - жить-поживать и добра наживать!..
       - Рядом? В сказке?.., - словно в тумане повторил Антон, серея лицом в страшной догадке. - Барин! Ты что... меня здесь оставляешь?..
       - Ну да! - самодовольно хмыкнул Степанищев. - Девку же нам не отдают твою! Так я тебя вот с трудом уговорил взять... за двух щенков. Радуйся счастью своему, дурак!
       - За щенков? Продал, стало быть! - бескровными губами прошептал парень. - А как же Степанищево? Родители? Стешка? Барин! Ты же обещал! Слово давал! Как же...
       Пономарев в ярости сжал кулаки и шагнул навстречу барину.
       - Но-но! Быдло мужицкое! Куда лезешь! - взвизгнул Степанищев и торопливо юркнул за спину хозяйки. - Чего попрекать вздумал! Холоп барину не указ! Барин дал слово, барин взял слово. На то он и барин. Не тебе, стервец, судить, как мне поступать. Ишь, распустился как! Разбаловался! Совсем чин забыл. Не все коту масленица. Впрочем, какой ты теперь кот. Ты - сукин сын! Ха! Сукин сын!!!
      
       Довольный неожиданным сравнением, Степанищев расхохотался и даже забыл об опасности. Рядом сдержанно хмыкнула барыня, вдруг уловившая смысл сказанного. Угодливо захихикал прильнувший к стене невесть откуда взявшийся Пасюк. Растянув крысиную рожу в иезуитской улыбке, он зашаркал к поникшему Понаморю и потянул за рукав.
       - Ну шо, москалику, ходим, - проскрипел он, издевательски заглядывая снизу вверх в затуманенные глаза несчастного парня. - Ходим, я тебе и мамку твою покажу и будку новую. Ха-ха! Сук...
       Староста не успел договорить, как мощный удар увесистого кулака резко повернул вытянутую рожу старосты вверх и в сторону, легко поднял его тщедушное тело в воздух и швырнул в угол.
       - Прочь руки, мразь! Убью!! - угрожающе прошипел разъяренный Антон и снова шагнул в сторону господ. - Точно говоришь, барин. Твоя воля как кровушку холопскую пить - сразу или по капелькам вытягивать. Да слово барское не крепче мартовского снега. Сказал, а отвернулся - забыл. Но, погоди! Отольются и тебе холопские слезы, будет и тебе... великий пост.
       - Антон! Ты что! - схватил его за руку Данила. - Не лежь на рожон. Плетью обуха не перешибить...
       - Что такое! Бунт в моем доме! Пся крев! - вскричала взбешенная барыня. - Эй, слуги! Хватайте хама! На конюшню его! В батоги! Я научу тебя, быдло, как надо хозяев почитать...
       Высыпавшие из-за двери дюжие мужики навалились на плечи, заламывая за спину руки и тут же посыпались в стороны как спелые груши, отряхнутые с дерева неудержимой молодецкой мощью. Но с возросшим ожесточением преданные лакеи снова кинулись на приступ, руководимые повелительным жестом хозяйки...
       - Прекратить!
       От властного хозяйского рыка все замерло в доме. Хозяйка с искаженным гневливой гримасой лицом, опасливо выглядывавший из-за нее Степанищев, распластанный на полу, с разбитым в кровь лицом Антон, намертво придавленный барскими слугами. Взволнованный Данила пытался освободить поверженного друга.
       - Отпустите!
       Холодным взором Шахновский окинул побоище и кивнул слугам на дверь: - Пошли прочь!
       Антон тяжело поднялся с пола, стер с лица кровь и выступившие горькие слезы обиды и понуро уткнулся кузнецу в плечо.
       - Все! Прекращайте этот шабаш! - резко рубанул рукой, словно шашкой, воздух Шахновский. - Дело решенное. Поэтому мне ни капризов, ни вольностей, ни слюнтяйства здесь не нужно.
       Он обвел всех присутствовавших суровым, непреклонным взглядом, особо задержавшись на жене и госте. "Ну, что! Хорошее представление устроили! Довольны!" - говорил этот пренебрежительный взгляд.
       - На конюшню мерзавца! К Петру! Пусть три шкуры с этого хама спустит за своеволие..., - вновь встрепенулась барыня, потрясая костлявым кулачком. - А то на шею сядет. Может его на рудник, в мышеловку отправить?..
       - Успокойтесь, Мария Андреевна! Ступайте к себе! И родственничка своего прихватите! - холодно оборвал ее муж. - Вы свое дело уже сделали. Теперь мне, хозяину, решать, как дальше поступать...
       Шахновский снова смерил их спокойно-уничижительным взглядом и повернулся к кузнецу.
       - Ты-то чего здесь делаешь? Ну, коли явился, вот что...
       Шахновский перевел взгляд на угрюмо молчавшего рядом Антона и испытующе оглядел парня.
       - ...отвези его, пожалуй, к... тестю. Михайло, кажется, говорил, что он ему с ульями помогал. Вот пускай пока ему помогает дальше. К тому же заготовкой леса нужно заниматься для нового дома. Пусть пока подальше от своего... прежнего барина будет, а там поглядим, куда его приставить...
       - Спасибо, Семен Михайлович, если бы не вы..., - обрадовано поклонился барину Данила и торопливо толкнул в бок Антона. Мол, кланяйся. Благодари, что обошлось все благополучно. Но парень точно окаменел. Это не ускользнуло от Шахновского, он насмешливо хмыкнул и махнул рукой.
       - Все, ступайте. Да, заодно вразуми своего дружка, что я не только мастерство ценю, но и почтительное отношение. Будет кочевряжиться, мигом на рудник загремит... через конюшню. Тогда ему и господь бог не поможет...
       Барин степенно развернулся и скрылся в покоях, оставив друзей одних...
      
       Укрывшись от ветра под навесом, Михайло неторопливо отесывал лесину, когда на двор втащились сани с сидевшими на них Данилой и Антоном. Отложив в сторону топор, лесник удивленно уставился на зятя, соображая, что на этот раз привело их на лесной хутор.
       - Праздники вроде вчера закончились, чтобы по гостям таскаться, - начал он было насмешливо, но, заметив невеселые угрюмые лица хлопцев, озабоченно кашлянул. - Нужда что ли какая привела...
       - Нужда, - нехотя ответил Данила.
       Кузнец бросил сочувственный взгляд на молчаливо ссутулившегося на санях Антона и многозначительно кивнул на него тестю.
       - Здорово, батько. По делу мы...
       - Ой! Кто приехал! - с радостным криком выскочила на крыльцо простоволосая Ганка. - Здравствуй, Данила! Антончику, котичку, а ты чего такой хмурый.
       Лучась счастливой улыбкой, девушка прильнула к парню.
       - Не коточек я, а сукин сын! - срывающимся голосом выкрикнул Антон. - И теперь мать моя - барская сука! Так что я теперь благородных кровей буду...
       В сердцах он оттолкнул от себя побледневшую от неожиданности Ганку и бросился к озеру...
       - Стой, ты куда! Антончику! - кинувшись вслед за ним, сдавленно крикнула Ганка.
       - Подожди! - удержал ее Данила. - Не трожь его. Ему сейчас надо одному побыть.
       - Господи, случилось чего? - беспокойно выбежала из хаты и Евдокия. - Данила, не томи душу, скажи.
       - Случилось, мамо, случилось, - мрачно отозвался зять. - Продал барин нашего Антона.
       - То есть, как так продал, - удивленно вскинул брови лесник. - Кому? Когда?
       - Да нашему же барину и продал, - с надрывом выдавил Данила.
       В бессильной злобе, все более распаляясь, он яростно погрозил кулаком невидимому противнику в сторону села.
       - За панских цуценят и продал. Еще, падлюка, и насмехается. Каже, шо наш пан Ганку ему не отдает, чтобы Антон ее как бы в Московию с собой повез. Так он, благодателель сраный, Антона тогда уступает...
       - А как же дом его? Как же теперь он без родителей, без дивчины своей будет? - сокрушенно выдохнула Евдокия.
       - А то ты у його пана и спытай! - огрызнулся Михайло. - Ты ба яка умна вышукалась! У холопа там и дом, где пан йому скаже. Хиба ты цього не знаешь...
      
       Прошел месяц. История с Антоном всколыхнула Белую Гору. Были ведь и раньше на селе случаи продажи холопов другим хозяевам. У того же Данилы отца - кузнеца Макара - вообще в Польшу продали, за каменные изваяния для панского парка. Но чтобы вот так открыто выступить против своего унизительного положения, поднять голос на барыню, - такого еще не было. Но, как и в любом другом случае, село пошумело-погудело, поволновалось и успокоилось. Жизнь потекла своим привычным, обыденным руслом - не холопское дело в господские дела вмешиваться. Испокон веков так повелось - у пана в голове свищет, а у холопа хребет трещит.
       Но вот в отношениях господ с того дня наметился разлад. Шахновский как-то враз охладел к другу и даже тяготился его присутствием. Изредка Семен Михайлович пытался деликатно намекнуть гостю, что его визит как бы затянулся, пора бы и честь знать. Однако, видя, что Григорий Васильевич не внимает или не хочет внимать намекам, махнул рукой и при удобном случае старался уехать из дома сам. Теперь он даже не предлагал Степанищеву развлечься или составить кампанию в деловой поездке, всецело передав его на попечение жены.
       Степанищева, напротив, такое положение устраивало и даже радовало. В отсутствие хозяина, он практически безвылазно находился на хозяйской половине, бесстыдно разводя любовные шашни с хозяйкой. Когда же Шахновский ненадолго заезжал домой, Григорий Васильевич старался не показываться ему на глаза, запирался и сердито пыжился в своих покоях.
       Неизвестно сколько бы еще это продолжалось, если бы не случай...
      
       ... - Черт возьми! Куда же он мог запропаститься...
       Ярясь и чертыхаясь, Степанищев в тщетных поисках бумажника перевернул в комнате все верх дном, когда к нему неожиданно зашел Шахновский. В одной руке хозяин держал футляр с подаренным ружьем, а в другой... злополучный бумажник.
       - Это, что ли ищешь? - насмешливо скривился он, протягивая гостю пропажу.
       Григорий Васильевич торопливо схватил находку и молча отвернулся.
       - Чего же не спрашиваешь, откуда он у меня...
       - А сам что, не можешь сказать, - сердито сопя, огрызнулся Степанищев.
       - Странно. Весьма странно, - язвительно хмыкнул Шахновский и прошелся по комнате, оглядывая творившийся там ералаш. - Я в спальне своей жены обнаруживаю твой бумажник, а тебе даже не интересно, откуда он там оказался...
       - Мало ли откуда. Может обронил ненароком, - как можно равнодушнее пожал плечами Степанищев.
       - Обронил?! В спальне хозяйки?!! Ты в своем уме, Григорий?!!!
       - Ну, и что здесь удивительного? - в свою очередь нахально ухмыльнулся Степанищев, словно не понимая причин для возмущения.
       - Как что! - искренне удивился Шахновский. - Из данного факта следует, что либо твой бумажник Мария Андреевна самым постыдным образом стащила, но это полнейший абсурд, либо...
       - Либо что? - Степанищев вперился наглым взглядом в Шахновского. - Ты хочешь сказать, что в таком случае я таскаюсь по ночам к твоей жене, поэтому сам обронил у нее свой бумажник. Что же, избавлю тебя от мучительных догадок и сомнений. Да, есть такой грех, таскаюсь. Причем, замечу. По обоюдному согласию.
       Степанищев в спокойном превосходстве обошел вокруг друга, смерив его критическим взглядом и вальяжно развалился в кресле, насмешливо наблюдая какие ответные чувства вызвало его циничное откровение.
       - Ты тоже хорош, - бурча, продолжил он свое не то оправдание, не то нравоучение. - При живом, здоровом муже красивая, привлекательная, желанная женщина сгорает заживо, усыхает как прелестный цветок без влаги. Вот я и не удержался,... утешил. А ты ружье для чего с собой притащил? Пристрелить меня решил? Из ревности? Так, давай, стреляй, чего медлишь, охотник! Видишь, дичь перед тобой, никуда не бежит.
       Степанищев откинулся в кресле и похабно расхохотался. Шахновский в молчаливом, полном достоинства и выдержки, спокойствии наблюдал за юродствующим гостем. То ли зябко, то ли брезгливо передернул плечами, положил на стол футляр с ружьем и опустошенно опустился в свободное кресло напротив.
       - Эх, Григорий! Как был ты дурнем бесшабашным, так с годами ума и не нажил. Совсем твоя похоть мозги застила, - горестно вздохнул Семен Михайлович, глядя с сожалением на старого друга. - Стрекочешь, как сорока болтливая, сам не знаешь чего. Ревность?! Откуда ей взяться, этой ревности! Не семья, а афишка театральная. Только с виду яркая и привлекательная. Женушка моя дорогая, аристократочка родовитая - такая же вертихвостка, как и ты. Два сапога пара. Это Мария Андреевна еще долго обет благочинности блюла, верность данному слову хранила. Покойный дед чуть было не изрубил ее в куски за беспутство необузданное. Она же нашу семью по сей день лютой ненавистью ненавидит. Это лишь иллюзия добропорядочной семьи. Не ты, значит кто-то другой рано или поздно стал бы ее утешителем.
       Шахновский сокрушенно вздохнул и на минуту смолк.
       - Впрочем, - порывисто и с некоторой досадой заключил он, - это мое внутреннее, семейное дело. Зря я перед тобой открывался. Душеприказчик мне не нужен. Тем более такой, как ты...
       - Чем же это я тебе не угодил. Вот Мария Андреевна совсем другого мнения, - дурашливо хохотнул Степанищев.
       - Не ерничай! - устало осек его Шахновский.
       Он с сожалением поглядел на упрямо отстаивавшего свою беспутную мораль Степанищева и все же попытался вразумить этого фигляра.
       - Обидно не то, что Мария вновь решилась пойти на измену. И даже не то, что для этой цели она выбрала именно тебя. С ее стороны это вполне объяснимо, причинить мне более ощутимую душевную ссадину. Досадно, что ты - искушенный потаскун и бабник, с готовностью бросился в эти хитроумные силки. Тебе даже в голову не пришло, что тем самым ты лицемерно и подло плюешь другу в душу. Другу, с которым делил на привале одну попону, кутался одним плащом у костра. Старая, крепкая и надежная армейская дружба не устояла перед мимолетной низменной похотью. И теперь ты бесстыдно похваляешься этими сомнительными подвигами...
       - Извини, брат, но твоя жена, как мне кажется, заслуживает большего внимания и более деликатного обхождения. А в такой глуши, без мужской ласки. От тоски и под кобеля кинешься..., - проворчал в оправдание Степанищев.
       - Опять ты, Григорий, все на свой аршин меряешь, - досадливо поморщился Шахновский. - Почему-то до твоего приезда никто, ни под кого не кидался. Сложившийся годами в этом доме уклад устраивал всех. Тебя же послушать, так выходит, что Марию Андреевну от ненавистных оков освободил, из невыносимого заточения вытащил. Коли ты такой спаситель для нее оказался, так может с собой и заберешь. Характером друг другу подходите. Решайте, я препятствовать не стану...
       - На кой ляд она мне нужна, - цинично усмехнулся Степанищев. _ Дома у меня своих девок хватает. Посвежее, поядреней. Я же говорил ей, пришли девку для утехи какую-нибудь. А она нет, сама решила ублажить...
       - Подлец ты, Григорий, законченный подлец! Гнилая и пакостная у тебя душонка, - разочарованно протянул хозяин.
       - Зато ты у нас чистоплюй великосветский, - грубо огрызнулся Степанищев. - Знаешь-ка что, друг мой любезный? Ты, вот, любишь меня за недостойное поведение попрекать, поучать, байки разумные рассказывать. Будь любезен, послушай тогда мою...
       Степанищев поудобнее уселся в кресле и принялся рассказывать.
       "Стоит у крыльца хозяин с женой и наблюдает за тем, что у них на дворе творится. Вот глядят они, как петух подле курицы закружился, к своему петушиному делу приноравливается. Курица встрепенулась, прочь от петуха кинулась. Он за ней. Курица бежит, кричит заполошно. Петух догоняет. Тут хозяйка вытащила из кармана фартука горсть зерна и бросила перед петухом. Тот резко затормозил, вспахал шпорами землю и, забыв о своей наложнице, принялся жадно склевывать зерно. Глянул на то хозяин, плюнул с досадой и перекрестился:
       - Господи, не дай мне дожить до такой голодухи...".
       Степанищев замолчал и ехидно уставился на Шахновского.
       - Ну и к чему твоя байка? В чем ее мораль? - покосился тот вопросительно на гостя.
       - Да так, к слову пришлась. Как и твоя про свинью с хреном, - язвительно хмыкнул тот и кивнул в сторону стола. - Ружье-то зачем принес?
       - Мне кажется, Григорий, что пора тебе домой возвращаться. Возможно, это противоречит принципам гостеприимства, но, думаю, загостился ты, пора и честь знать. Подарок свой забери. Слишком дорогой он, чтобы оплатить все то, что здесь произошло. Да и в дороге оно тебе нужнее. Путь длинный, небезопасный.
       - Семен! Брат! Да ты что! - только и выдохнул изумленный Степанищев. - Неужели баба-вертихвостка клином между нами вошла, развела в разные стороны... Из-за такой ерунды крест на нашу дружбу положил?!
       - Не брат я тебе! - раздраженно отмахнулся Шахновский. - Довольно, в любви и верности передо мной распыляться. Ты нашу дружбу в бабьей постели прокувыркал. А та вертихвостка пока еще жена мне законная перед людьми и богом и клин в нашу дружбу вбить ты сам ей помог. Впрочем, бог тебе судья. Прощай!..
      

    Глава 9.

      
       - Остолопы! Дармоеды! Что у вас руки из жопы растут?! Такого пустяка сделать не можете! Только жрать да срать способны! Лучше бы я вас вместо Пономаря на собак сменял. Больше пользы было бы...
       Степанищев затравленно метался по комнате из угла в угол, с остервенением расшвыривая в стороны все, что попадалось под руку, то и дело награждая увесистыми тумаками понуро топтавшихся у порога слуг - Тришку и Митьку. Третий день он безуспешно пытался уехать с Белой Горы, но оставшиеся у него слуги, привычные больше к лакейским обязанностям, никак не могли переоборудовать его санный возок в колесную повозку.
       - Если у самих ума не хватает, позвали бы подсобить кого-нибудь, из сельских..., - зло выговаривал барин лакеям.
       - Ага, их дозовешься, хохлов проклятых, - несмело огрызнулись понурые слуги. - Они от нас теперь как черт от ладана шарахаются. Барин уехал по делам, а барыня строго-настрого приказала даже близко к нам не приближаться. Нас даже кормят тайком от нее...
       После бурного объяснения с Шахновским, Степанищев вдобавок крепко разругался и с хозяйкой. С пылу, с жару он смачно "обласкал" ее всеми знакомыми ему эпитетами, подходящими более для уличной девки, нежели для сановитой дамы. Оскорбленная шляхетка тут же указала ему на дверь. Теперь, без хозяйского приказа, он вряд ли мог рассчитывать на помощь местной дворни.
       - Ах ты, стерва! ... твою мать! - грязно выругался Степанищев. - Полный афронт решила мне устроить! Меня, потомственного дворянина, заслуженного офицера с позором вытолкать! Ладно, потаскушка ясновельможная, ты мне это еще попомнишь...
       Барин яростно хватил кулаком по столу, что жалобно задребезжали вазы в шкафу.
       - Вот что! - угрюмо повернулся он к мужикам. - Сыщите-ка мне... Антошку!
       - Да где же теперь мы его..., - удивленно зароптали те в ответ.
       - А мне плевать где! - грозно рыкнул барин. - Что бы через час на дворе был. Не приведете, в рудник собственноручно сброшу, сгною в этой чертовой норе! Так что лучше без Понаморя не показывайтесь...
      
       ...Они встретились, словно непримиримые враги. В угрюмом молчании напряженно топтались на месте. Выжидательно сверлили друг друга тяжелым, неуступчивым взглядом. Снизу вверх приземистый и коренастый, багровый от неловкости и беспомощности Степанищев. Сверху вниз рослый, матереющий, но еще по-юношески гибкий, побледневший от ненависти и презрения Антон. Барин и холоп. Теперь уже бывший хозяин и его бывший слуга. Первым не выдержал, отвел взгляд и суетливо забегал глазами Степанищев.
       - Чего зенки то вытаращил, кхе-кхе, - конфузливо закашлялся он, скрывая волнение. - Ишь, как жжешь бельмами, точно волчина в западне. Помнишь ли того матерого, в степи? Ловко ты ему тогда башку рассадил. Слышь-ка, меня бы тоже, наверное, порешил не задумываясь? А, чего молчишь?..
       Барин растянул лицо в язвительной ухмылке и заглянул парню в глаза. Но Антон упрямо молчал. Он словно окаменел и высился над барином грозной, безмолвной и величественной скалой.
       - Все дуешься! - торопливо и, как бы оправдываясь, гнул свое Степанищев. - Гневаешься на барина, что за паршивых собак продал, слово не сдержал. Думаешь, что барин злой, барин бессердечный, свой каприз тешит. А ведь у барина тоже сердце есть и глаза у барина тоже есть. Барин видит, что у мужика его зазноба появилась, что нельзя их разлучать. Ты бы, дурень, наоборот, спасибо барину сказал, что от вечной муки избавил. Ведь в Степанищево засох бы от тоски по своей девке-хохлушке. Или считаешь, что наша сопливая Стешка лучше будет...
       - У нас сговор с ней был. Я ей слово дал, - хрипло выдавил из себя Антон.
       - Сговор! Слово дал! - передразнил его с ехидцей барин. - Слово дал, слово взял. Подумаешь дел то...
       - То-то я гляжу, барин, как ты своими обещаниями легко разбрасываешься, - горько усмехнулся парень. - Вчера словно снегом зимой милостью осыпал, а сегодня под жгучим солнцем и воды от того снега не осталось...
       - Но-но..., - взвился, было, уязвленный Степанищев, но осекся, понимая, что кроме окрика ему крыть нечем.
       - Я же тебе сказал, что хотел как лучше для тебя, - конфузливо забормотал он. - Не думал, что Стешка тебе дороже, чем эта хохлушка. Но дело то уже решенное. Не идти же мне на попятную.
       - Конечно, разве же ты щенков породистых обратно отдашь. А для панской суки и холоп за сына сойдет, - снова дернул за живое парень.
       - Ты не больно умничай, - построжничал Степанищев. - Гляди, взял моду, господам перечить. Больно смел стал, как погляжу. Покорства нет, почтительности. Не своевольничал бы, угождал бы, глядишь, по-другому все сложилось...
       - Ну, коли так, тогда и говорить нам не о чем, - пожал плечами Антон. - Зачем звал? Уму-разуму теперь и без тебя, барин, есть кому учить. Хозяйка в этом деле хорошо разбирается. Так что...
       - Э-э, погоди, Антошка, погоди, - засуетился, забеспокоился Степанищев, торопливо схватив за рукав собравшегося было уйти парня.
       Он с вороватой опаской покосился на закрытую дверь и (когда такое могло быть!) жалобно-заискивающе заглянул ему в глаза.
       - Дело у меня к тебе! Выручай! Не могу уехать. Хозяина нет, хозяйка никого в помощь не дает. А мои лоботрясы не в состоянии возок на колеса поставить. Сам видишь, на дворе весна полным ходом прет, не на санях же домой возвращаться. Помоги, друг, выручи...
       Антон насмешливо оглядел беспомощно поникшую фигуру некогда властного, грубого и спесивого хозяина и брезгливо махнул рукой.
       - Ладно! Собирай вещи, к утру будет готово...
       - Вот, спасибо, удружил! Хочешь, я тебе заплачу! Нет, я лучше Семену отпишу, чтобы он..., - обрадовался, замельтешил Степанищев. - Нет, я ему осенью новую партию работников пришлю и попрошу тебя домой отпустить вместо них. Или, хочешь, Стешку с ними сюда пришлю. Живите тут с ней. Хочешь?..
       - Довольно, барин, - нахмурился Антон. - Неча, мне в дружбе распекаться. Сказал, сделаю, значит сделаю. Езжай с богом. А обещания свои себе оставь. Стелешь ты мягко, да спать колко...
      
       - И ты решил помочь этой паскуде? - удивлялся Данила, помогая другу в работе. - Да пусть бы, гадина, пешком по степи тащился и сани свои за собой с мужиками в одной упряжке тащил. После того, что он сотворил, я бы на твоем месте даже ржавого гвоздя ему не дал...
       - Да пусть едет. Поскорее убирается долой, глаз не мозолит. Бог ему судья, - горестно вздохнул Антон и повторил когда сказанное самим Данилой: - Плетью обуха не перешибешь. Видно судьба у меня такая. Пусть едет...
      
       Весна вступала в свои права напористо и дружно. С утра еще сердито покусывал морозец щеки и нос, еще затягивало хрупким стеклом льда полыньи и лужицы, но к полудню разогревшееся солнце заводило на полную мощь звонкоголосую капель и как художник на глазах меняло картину на природном полотне. Еще вчера степь напоминала распластанную в охотничьем азарте гончую суку. Грязная сакма темнела хребтиной на серовато-белой спине, а по бокам то тут, то там попадались бурые пятна-подпалины появившихся проталин. А уже сегодня высохшим прошлогодним ковылем желтели взгорки и курганы, чистым изумрудом блестела молодая озимь, глянцевито блестел жирный чернозем пашни, дымясь под жаркими солнечными лучами. Пробудился дремавший под ледяным панцирем Донец. Мощно взломав прочные оковы, щедро напоенный полноводными ручьями, стремительно низвергавшихся с крутояра, он могучим, неукротимым потоком спешил навстречу с родителем - батюшкой Доном. И вместе с ним уносилось в небытие все наносное, ненужное, отжившее, расчищая дорогу новому, незнакомому...
      
       - Барин приехал!
       Неожиданная весть набатом взорвала деревенское утро и вмиг облетела все углы и закоулки полудремотного Степанищево. Вновь, как и тем недалеким рождественским днем, сорвалась с места почитай вся деревню. Впереди всех, по весенней распутице, к господскому дому спешили домочадцы тех, кто, по словам Рябцева, "остался при барине". Каково же было их удивление и разочарование, когда на пустом дворе у барского возка они встретили лишь Трифона с Митькой, разгружавших хозяйские вещи.
       - Господи! А остальные-то где? Где наши мужики-и-и?!! - всполошились, завыли, заголосили бабы.
       - Как где? - удивились приехавшие мужики. - Разве вам Прошка ничего не сказал? А мужики, что с ним вернулись, ничего вам не рассказывали?..
       - Да с этих иродов клещами теперь слова не вытащишь, - досадливо загомонили деревенские. - Глаза таращат, как сатана от ладана шарахаются и на Рябцева все в страхе кивают. А тот паскудник только ухмыляется да какой-то карой особой грозит. Дескать, поквитается за непослушание. Какими то варницами да рудниками стращает. Все власть в деревне к своим рукам прибрать пытается, стервец. Только Зуев ему не очень потакает, в узде держит. Благодаря Кондрату только и дышим. Так что же там случилось? Почему наших нет?..
       - Э-э, бабоньки, теперь вы их нескоро увидите, - сокрушенно присвистнули приехавшие. - Степанищев их еще по пути к своему другу, в Бахмуте, на соляных варницах оставил, соль парить. Сказал, что нечего зимой бока на печи пролеживать, весны дожидаться. Работу подходящую нашел. Ну, а сколько им эту соль парить и когда домой возвращаться, то одному барину ведомо...
      
       - Ой, горе-то какое! - запричитали в голос встревоженные бабы. - Кормильцы наши! Кровинушки! На кого же вы нас оставили!
       - Трифон! А с нашим Антоном чего? - срывающимся от волнения голосом протиснулся к слуге Николай, а за ним испуганная Мария и Стешка. - Он ведь вроде при барине все время был. Да и Кондрат у мужиков дознался, что Степанищев к нему милостиво относился. Он где?
       - Вот с Антоном совсем беда! - махнул рукой Трифон и опасливо покосился на барский дом.
       - Ч-что? - непонимающе выдавила побелевшими губами Мария. - Какая беда?
       В жутких предчувствиях чего-то непоправимого, страшного, Пономаревы замерли, мертвенная бледность застыла на искаженных ужасом лицах. Почувствовав недоброе, сочувственно притихла деревенская толпа.
       - Продал барин Антошку! - полушепотом выдавил страшную новость подсунувшийся к ним Митька.
       - Продал? То есть, как так продал? - пробормотал, словно во сне, Николай, смутно соображая, что на самом деле произошло.
       - Другу своему продал, за двух щенков. А потом сам еще Антону и кланялся, чтобы зимний возок на колеса поставил. Это благодаря Антону мы домой так быстро добрались...
      
       Однако последних слов Николай с Марией уже не слыхали. Ужасающее известие о продаже их сына словно раскаленным железом плеснуло по родительскому сердцу. Вот она, холопская доля. Росла, поднималась, ясным солнечным лучиком ласкала взор, зеленой тоской-кручиной была насильно вытащена за порог родного дома и черной бедой, плакучим горем вернулась обратно. Почерневший, враз осунувшийся, постаревший Николай застыл посреди двора каменным изваянием, к мужниной груди обессилено прильнула безучастная ко всему Мария. "Антошенька, мальчик мой! Сыночек! Кровиночка моя! Неужели я больше тебя никогда не увижу..." - шептали бескровные женские губы. Рядом притулились, тонко подвывая Авдотья и зареванная Стешка. Мутным, обезумевшим взглядом Мария обвела господский двор, сочувственно переминавшихся рядом односельчан, словно пытаясь отыскать все же среди них родное лицо сына, найти у него, успокоение, утешение и поддержку. Но толпа угрюмо молчала.
       - Боже праведный! Беда какая! Ой, беда! - запричитала она в голос, заламывая руки. - Господи, за что же такая кара на мою голову! В чем я перед тобой провинилась!..
       - Мария! Не надо! Не гневи бога! Стало быть, такова его воля, - пытался успокоить безутешную жену Николай.
       Он прижал ее к себе и неловко, но бережно поглаживал ее трясущуюся в рыданиях голову. Свет померк в глазах несчастной, в груди что резко кольнуло и разлилось жаром. Она тихо охнула и, теряя сознание, грузно осела на мужниных руках.
       - Господи! Никак померла, - встревожились стоящие рядом бабы. - Ой, бабоньки! Мария представилась!
       - Тише вы, оглашенные! - сердито цыкнули на них мужики. - Трещите, как сороки, непотребное. Видите, пар изо рта слабый идет. Обморок у бабы. В беспамятство впала от горя...
       Шум на дворе достиг и господского дома. На крыльцо вышел рассерженный, еще не успевший переодеться с дороги Степанищев.
       - Эй, вы! Чего собрались! Крик базарный подняли! Барину с дороги отдохнуть не даете! - грозно грымнул он. - Митька! Тришка! Вы, что ли, народ баламутите! Чего, сволочи, наплели?..
       Степанищев, сжимая кулаки, посунулся, было, с крыльца на съежившуюся в страхе дворню и запнулся. Угрюмый, полный гнева и ненависти взгляд плотника прожег барина насквозь, словно неприступная стена оттолкнул назад. Враз вспомнился точно такой же взгляд перед отъездом с Белой Горы, взгляд молодого Пономарева. Оробев, он беспокойно и нерешительно затоптался на месте.
       - Ну, вы! Пошли все прочь со двора. Ужо я вам..., - скорее по привычке, нежели по-хозяйски властно он торопливо погрозил в толпу кулаком и проворно скрылся в доме. Сумрачная, оглушенная неожиданной новостью, томимая грядущими переменами в жизни дворня вяло разбредалась по дворам...
      
       - Что же это ты, Кондрат, народ распустил. Своевольничают, без спроса ко двору являются, безобразничают, барина не жалуют, - заходя в кабинет, упрекнул Степанищев старосту. - Давай, докладывай. Как тут жили без меня. Чего нажили, чего растащили. Или проспали все на свете...
       Степанищев пытливо всматривался в лица топтавшихся у порога Кондрата и Рябцева. Зуев годами заведенным порядком спозаранку уже обошел всю деревню и господское хозяйство и был готов сделать обстоятельный доклад хозяину. Поэтому он спокойно ожидал барских вопросов и распоряжений. Зато застигнутый врасплох Прошка с трудом унимал зевоту, усиленно тер заспанные глаза и испуганно таращился, прячась за спиной старика.
       - Отчего же проспал, мне старику уже давно не спится. Да и с присмотром за хозяйским добром не до сна. Это вон, у молодых, сон крепок, изба от их храпа дрожит, - степенно парировал староста и насмешливо обернулся на съежившегося в замешательстве Прошку.
       - Ну-ну, - хмыкнул снисходительно барин. - Тогда давай, хвались, чего для хозяина нарадел.
       - Нарадел, не нарадел, но порядок держал, - неопределенно пожал плечами Зуев. - Соль, что ты прислал, сложили в сухом месте. Всю перевесили. Получилось, почитай, пятьсот пудов. Ждали вашего возвращения, что дальше с ней делать, как распорядиться. Лошадок, слава богу, выходили. Падежа не было. Мужиков тоже бабы отмыли откормили. Здоровы, при силе все. К пахоте и севу готовы...
       - То есть, что значит выходили, без падежа обошлось? - удивился Степанищев. - Я же подорожные выдал, чтобы лошадей в дороге содержать. Или мор какой приключился? А, Прошка? Чего ты там прячешься?
       Но Рябцев от страха словно онемел и лишь беззвучно, точно рыба на берегу, широко разевал пасть.
       - Не волнуйся, барин, - вмешался снова Зуев. - Мора не было. А подорожные твои целы. Вот, слуга твой рачительный, сберег для тебя.
       Кондратий снова "обласкал" язвительной усмешкой покрасневшего Прошку и передал барину кожаный мешочек с серебром, который в Бахмуте Степанищев вручил Рябцеву на дорогу.
       - Что же они в дороге святым духом питались, что ли? - не переставал удивляться барин, изумленно пуча глаза то на старосту, то на приказчика.
       - Выходит так, - насмешливо развел руками староста.
       - Ну, коли так, то ладно, - согласно кивнул Степанищев, теплея взором. - Давай, докладывай дальше...
       Пока Зуев рассказывал хозяину обо всех деревенских новостях и событиях, происшедших за то время, что Степанищева не было дома, Прошка испуганно вжимался в угол и с тревогой вслушивался в каждое слово старосты. "Господи, не дай бог, сболтнет старый про Стешку. Не сносить мне тогда головы" - беспокойно колотилось в его подленьком сознании. Но Кондрат словно забыл о его существовании...
       - А ты чего там притих, стервец! - неожиданно окликнул его барин. - Давай, вылазь на свет божий, докладывай как мой наказ исполнял. Слышь, Кондрат, способный ли помощник? Перенял ли чего от тебя?
       - Слишком способный, - ехидно скривился староста. - Такого учить, только портить. Уж больно резвый, ... не по чину. Впрочем, тебе, барин, виднее, кого к какому делу приучать...
       Да уж точно разберусь, - хмыкнул в ответ барин. - Ты вот чего, Кондрат, снеси-ка на псарню вот эту живность малую...
       Барин нагнулся к столу и подхватил плетеную корзину, в которой поскуливая барахтались двое щенков.
       - Да прикажи строго-настрого, чтобы следили за ними как след. Не приведи господь, что случится. Три шкуры спущу за урон. Порода дорогая...
       - Ясное дело дорогая. Такого парня мастерового за них отдал, - кивнул с сожалением Зуев. - Таких мастеров, как Антошка Пономарь поискать надо...
       - Цыц, старый! - рявкнул Степанищев, багровея от злости. - Не твоего ума дело! Рылом еще не вышел барину попрекать!
       Барин подхватился с места, нервно пробежался туда-сюда по кабинету и подскочил к старосте, ненавистно смерив его гневным взглядом.
       - Ты смотри как рассудительный стал. Много вольности себе позволяешь! И дворню распустил. Галдят под окнами, как вороны на погосте. Про барина хулу плетут. Стареешь, Кондрат? Совсем из ума выжил...
       - А чего я такого сказал? - невозмутимо пожал плечами Зуев. - Я ведь и говорю, что хорошая цена за собак заплачена, беречь, лелеять нужно...
       - Ты что издеваешься надо мной? Насмехаться вздумал! - взбеленился Степанищев.
       Он готов был накинуться на старого слугу с кулаками, растоптать ногами, изрубить в куски, только бы не видеть этих все понимавших, насмешливых глаз. Кто как не этот старик хорошо знал каждый еще не сделанный им шаг, каждую, еще не высказанную им мысль. И потому, как поведет себя в дальнейшем Зуев, что будет говорить он в деревне, такое и сложится мнение у дворни.
       - Может я Антошку и не продал вовсе, - сразу присмирел он, точно оправдываясь. - Может оставил другу для особой работы, на время. А тот мне за эту работу щенков подарил. Чего здесь особенного...
       Степанищев даже повеселел от этой неожиданно пришедшей в голову мысли.
       - Ну, да. Никакой продажи не было. Сделает Антон работу и вернется домой. Стоило шум поднимать. А Митьку с Трифоном вели выпороть, чтобы лишнего не болтали. Кстати, закончил Николай работу? Готов приделок?
       - Да уж неделю, как готов, - кивнул Зуев. - Он даже дверь тебе новую на дальней коморке поставил.
       - Новую дверь! - удивился барин. - Зачем? Там же хорошая стояла.
       - Та не совсем крепка оказалась, - неопределенно хмыкнул староста и бросил уничижительный взгляд на враз съежившегося от страха Рябцева. - Вот решил, на всякий случай, понадежнее сделать. Как бы чего не вышло...
       - А, ну-ну, - кивнул, так ничего и не поняв, Степанищев. - Ладно, ступай, а мне еще с этим хлюстом потолковать нужно. Что-то он сегодня подозрительно молчаливый и покорный.
       И барин повернулся к Прошке...
      
       - Пойди-ка сюда, соколик! Радетель добра хозяйского! - притворно-елейным голосом поманил Степанищев Рябцева, когда за старостой закрылась дверь. - Значит деньги хозяйские сберег? Какие еще сказки-байки будешь хозяину рассказывать. О чем ты мне будешь докладывать.
       Прошка опасливо приблизился.
       - Дык, я того..., - промямлил было он.
       - Чего того? - криво усмехнулся барин. - Что лепечешь? Язык проглотил или в жопу им заткнул, чтобы дерьмо не вываливалось. - Как наказ мой исполнял?
       - Дык...
       - Что ты мне все дык да дык! - разозлился барин. - Чего буркалами виляешь, цыганская рожа...
       Степанищев цепко ухватил мясистыми пальцами Прошку за ухо и, выворачивая его, подтащил перекошенное лицо лакея к себе. Прошка взвыл от боли и запричитал.
       - А я что! Это все Зуев, падла. Никуда меня не допускает. Дальше дома и конюшни хода не дает. Все в своих руках держит.
       - Вот, это уже к истине ближе. Дальше говори..., - удовлетворенно кивнул Степанищев и для острастки сильнее крутанул холопское ухо.
       - Ой-й! - взвизгнул Рябцев. - После нашего приезда все по мужикам шастал, выспрашивал. К Антипу наведывался, Тимофею Кривому, еще к кому-то. А так все больше у Пономаревых ошивается да у Авдотьи Назаровой. С ними все Шуры-муры разводит, шушукается.
       - О чем?
       - А я от куда знаю! Стешку стерегут, чтобы не огулял кто до Антона...
       - Говоришь, Стешку стерегут, - насторожился барин. - А от кого ее стеречь. Не от тебя ли, пакостник.
       Степанищев подозрительно покосился на съежившегося Прошку.
       - Я же тебя предупреждал, паршивец, что яйца оторву...
       - Больно мне нужна эта пигалица, - брезгливо шмыгнул носом Рябцев и на всякий случай чуть отодвинулся от барина. - Ни рожи, ни кожи и жопа с кулачок...
       - Пигалица худосочная? Ну-ну! А зачем Никола дверь в каморке менял?
       - Так ведь старую он сам топором, в щепу..., - с готовностью откликнулся осмелевший Прошка, но тут же прикусил язык, запоздало сообразив, что сболтнул лишнего.
       Испуганно тараща глаза, он инстинктивно отшатнулся в угол.
      
       - Та-а-а-к! - протянул Степанищев тоном, не предвещавшим ничего хорошего. - Интересно, зачем ему это понадобилось. Кто же прятался за той дверью? Может прояснишь или помочь?
       Барин зловеще прищурился и подвинулся на Прошку.
       - Не виноват, ей богу, не виноват, барин! - заверещал в страхе тот. - Я только пошутить хотел, ущипнул слегка. А она, стерва сопливая, визг на все Степанищево подняла, будто ее гурт мужиков на спину опрокинул. Авдотья Пономарю нажалилась, ну а тот и...
       - Ой, врешь подлец! Ой, врешь! По зенкам бесстыжим вижу, что врешь! - недоверчиво покачал головой Степанищев и гневно схватил лакея за грудки. - Может еще скажешь, что и деньги сам Зуеву отдал...
       - Не-а, отобрал..., - понуро признался Прошка.
       - Ладно, хоть тут правду сказал, - обмяк барин, отпуская. - Ну, что было, то было. Бог с ним. Тебя последний раз предупреждаю, укороти свой норов пакостный. Еще раз хозяину нагадишь, запорю до смерти или изрублю в куски самолично. Вон, у Зуева учись, как с дворней и хозяйством управляться нужно. Я же тебя для того к нему и приставил, чтобы перенимал, уму-разуму учился, а ты что...
       Степанищев разочарованно сплюнул и нервно прошелся по кабинету.
       -А теперь вот чего. Вели баню истопить и обед готовить. Устал я с дороги. Спину тереть приведи кого-нибудь, а то после украинской барыни костлявой что-то у меня изжога разыгралась...
       Барин хохотнул и похабно подмигнул повеселевшему приказчику.
       - Да, и сам помойся, как след да переоденься. А то конюшней от тебя за версту смердит, весь дом провонял...
      
       Распаренный, подобревший после бани Степанищев вольготно расположился за уставленным едой обеденным столом и с аппетитом трапезничал. Возле него суетилась, подтаскивая с кухни новые разносолы и закуски Стешка. То и дело, смахивая набегающие слезы и пряча красное, зареванное лицо, она торопливо ставила на стол еду и старалась побыстрее исчезнуть с хозяйских глаз.
       - Чего ревешь, дура! - окликнул ее барин. - Гляди, кашу слезами пересолишь. Антошку, что ли, жалко?
       - Жа-а-лко! - плаксиво протянула девушка и уткнулась в передник.
       - Ну и дура! - насмешливо хмыкнул хозяин. - А ему вот тебя совсем не жалко. Он там, в Украине себе такую зазнобу нашел! Хохлушечка! Мед - не девка! Жопа не в пример твоей...
       Степанищев хохотнул и бесстыдно хлопнул смутившуюся Стешку по заднице. "Хм-м, ничего себе кулачок!" - удивился он, отметив про себя манящую упругость девичьего зада. Стешка вскрикнула от неожиданности и отпрянула в сторону.
       - Ты чего, барин! Обманываешь, небось. Не мог Антон так поступить! У нас с ним сговор был...
       Последние слова утонули в набежавших вновь слезах.
       - Ха, обманываю! Откуда тебе, дуре, знать, что он мог, а что не мог. Да он сам меня уговаривал оставить его там!
       - Как уговаривал! - прошептала в недоумении девушка.
       - Ну, да! Уговаривал! - оживился Степанищев, обрадовавшись своей новой выдумке. - Говорит, жить без нее не могу. А если хозяин не хочет ее отпускать с нами, так хоть меня оставь здесь. Пока поработаю, а там поглядим. Шустрый оказался Антошка твой, наверное, уже обрюхатил девку. А бросить совесть не позволила. Вот так вот...
       Словно потешаясь, барин откинулся за столом и насмешливо наблюдал, как его ложь терзает душу несчастной девушки.
       - Так что брось горевать! Зряшное это дело...
       - Неправда, - канючила Стешка. - Сговор у нас...
       - Какой там сговор! - раздраженно махнул Степанищев. - Плюнь на него. А хочешь, я тебя, вон, за Прошку отдам. Смотри, какой жених завидный...
       Барин кивнул назад, где в злорадной улыбке расплылся Прошка. "Ну что? Дождалась своего защитничка? - глядя на перепуганную Стешку, потешался тот. - Погоди, стерва! Дай только срок. Задерет теперь тебе барин подол, а потом и от меня не уйдешь. Вдоволь натешусь...".
       - Все равно не верю! Врешь ты все, барин! И Прошка твой, гнида пакостная. Мало он по роже своей паршивой получил и от Антона, и от меня. Лучше в петле болтаться, чем с этим гадом якшаться, - выкрикнула в сердцах Стешка и выскочила из комнаты.
       - Видал какая! - кивнул вслед Степанищев. - Кобылка необъезженная! Пора к стойлу приучать...
       Глаза барина масляно заблестели...
      
       - Ну что, мужички! Скидайте портки! Кого первого ивовой кашей потчевать? - заведя Трифона и Митьку в сарай, проворковал Зуев и достал из угла пук специально приготовленных розг.
       - Демьяныч, да ты чего! За что? - затаращились в страхе мужики. - Чем это мы барина прогневили?
       - Это ему виднее, за какие заслуги отблагодарить велел! - пожал плечами староста. - А мое дело отпустить все в точности. Могу и с избытком, а могу...
       Кондрат хитро прищурился и выжидательно вперился на барских слуг.
       - Не срами, Демьяныч! Пожалей! Отблагодарим, отслужим!
       - Ну, разве что отслужите..., - неопределенно пожал плечами старый.
       - Да, ты только скажи..., - с готовностью встрепенулись те.
       - Чего вы там на дворе деревенским рассказывали давеча?
       - Так мы же правду сказали. Как было дело так и рассказали...
       - Что ж, давайте-ка покрикивайте, пока я колоду стегать буду, и потихоньку, по порядку рассказывайте все что видели и знаете, без утайки. С богом...
       Из-за закрытых дверей сарая раздался истошный крик "истязуемого". Мужики старались кричать, что есть мочи от "боли", а Кондрат под этот аккомпонимент внимательно вслушивался в горячечный исповедальный шепот приезжих. Тат хитрый староста узнал и про шашни барина с украинской барыней, и про искусную работу Антона, и про рудник, куда Степанищев решил ссылать из деревни всех непокорных и многое чего другое...
       - Глядите, впредь языки свои поганые не распускайте, - пригрозил напоследок притворно охающим мужикам Зуев. - И другим передайте, что спину измочалю, кто будет хулу на барина возводить...
       Высунувшись из открытого сарая, он прокричал это нарочито громко и строго, чтобы все услышали и подтвердили потом барину, что его поручение исполнено.
       "Да, неважные твои дела, Кондрат, - печально заключил для себя староста. - Придется место на печи готовить. Видать, прав был Прошка. Его час пришел...".
      
       Известие о продаже на чужбину сына сломило Марию. Кое-как с помощью Николая она дотащилась до дома и слегла. Смежив глаза, пожелтевшая, осунувшаяся, с поседевшими враз волосами она недвижимо вытянулась на лавке, безучастная к окружающим. Лишь размытый пеленой родной образ неотступно стоял в ее воспаленном сознании. Николай по-мужски коряво и неумело хлопотал вокруг жены, тщетно стараясь привести ее в чувство. Ближе к вечеру к Пономаревым забежала Авдотья. Она растопила печь, приготовила ужин и попыталась покормить подругу, но, напрасно промучившись, беспомощно присела рядом и по-бабьи сочувственно запричитала. В это время, растрепанная и бледная, в избу заскочила Стешка. Девушка с порога кинулась к женщинам, уткнулась в материнское плечо и зарыдала в голос.
       - Еще случилось чего, дочка? - встревожился Николай, подходя к плачущей Стешке.
       - Даже не знаю, что и сказать, - размазывая по лицу слезы, ответила она. - Барин сейчас такого про Антона нагородил, что ни в какие ворота не просунешь. Сказал, что будто Антон сам решил там остаться. Чуть ли не женился, а сам барин даже и не собирался его продавать. Сидит, насмехается, меня хочет за Прошку замуж выдать...
       Выдавив из себя эту новость, девушка заревела еще громче.
       - Неймется ироду, - помрачнел лицом Николай. - Измывается, как хочет, горем нашим тешится...
       - Брешет, собака паршивая, как есть все брешет..., - неожиданно подала слабый, вымученный голос Мария. - Не мог мой сыночек так поступить. Дитятко мое разумное не такого замеса, чтобы от родного дома отказаться, и на чужбине по доброй воле остаться. Продал его, душегуб, а теперь оправдаться хочет. Брешет, ирод, не верю я ему...
       - И я, тетечка, не поверила. Так ему и сказала..., - согласно кивнула Стешка.
      
       - Не вам судить о том, нужно барину верить или не нужно, - внезапно раздался от порога знакомый голос старосты. - На то он и хозяин ваш, чтобы с любым словом его или решением соглашаться...
       Зуев сбросил с плеч зипунишко и по-свойски прошел в светелку.
       - Сумерничаете? Ну и я с вами посижу. Что-то тоскливо бобылю в одиночестве стало.
       Он присел на лавку и огляделся, привыкая к сгущавшемуся сумраку. Домочадцы настороженно и удивленно следили за незваным гостем, что, впрочем, нисколько не смутило его.
       - Слышь-ка, девка, - обернулся он к Стешке. - Плесни старику чаю, косточки прогреть...
       - Ты, Демьяныч, по делу к нам или как, - нахмурился Николай. - Новостей под нашу крышу сегодня с лихвой. Дай бог их переварить. А тебе, вроде, пристало бы на дворе сейчас ошиваться. Чай барин вернулся. Как он без тебя обойдется?
       - Обойдется... И где мне ошиваться теперь, сам разбересь, без советчиков, - спокойно парировал Зуев. - У барина другой помощник сыскался. Проворней, оборотистей, покладистее. Меня не сегодня - завтра Степанищев на печку отправит, остатки доживать.
       - Чем же ты ему так не угодил? - в притворном изумлении усмехнулся Пономарев. - Вроде все время как преданный пес у его ног терся, жизнь на него положил и вдруг такая немилость.
       - Собаки тоже со временем нюх теряют. На новых, молодых и здоровых их тогда меняют. Антона вашего, вишь, на щенков сменили, - без обиды заметил, было, староста и сконфуженно крякнул, когда в углу глухо охнула Мария и плаксиво пискнула Стешка.
       - Что я могу вам сказать, - горько вздохнул Зуев. - Тужите, не тужите, а вспять жизнь не повернешь. Горькая правда, страшная, но это правда. Продал Степанищев Антона. Сразу после масленицы и продал. Щенки ему нужнее показались, чем мужик мастеровой. Не поглядел, что от пуповины по живому отрезает. И ты, девка, права. Не по своей воле Антон там остался. Несладко ему под новой хозяйкой. Стерва та еще. Ладно, хоть друзья у него там появились. Вроде кузнец тамошний и семья его.
       - Откуда тебе это ведомо. Ты сам видел, что ли? - подозрительно покосился Николай.
       - Сорока на хвосте принесла, - съязвил староста. - А мужиков кто по барскому приказу сегодня порол, уму-разуму учил? Тришку и Митьку. Они мне все как есть и рассказали, хотя барин велел им язык за зубами держать. Антону-то, может, еще и повезло. Говорят, барин, такое замыслил, подумать страшно...
       Старик хотел еще что-то сказать, но спохватился, решив, что и так достаточно рассказал
       - Ох, что-то засиделся я у вас, - вдруг заторопился, засобирался он. - Пойду до своей избы, пора на ночлег укладываться...
       Староста ушел и в доме повисла тягостная, гнетущая тишина. Притихшие и подавленные сидели они по углам, объединенные одним, непоправимым горем.
       - Можно я у вас сегодня заночую, - робко попросила Стешка. - Что-то страшно домой возвращаться, на душе как-то неспокойно...
       - Оставайся, - согласился Николай. - Да и ты, Авдотья, тоже оставайся. Вместе покойнее будет. Вместе как-то легче горе бедовать...
      
       Пришла беда - открывай ворота, потому что подлая одна не ходит, другую следом за собой тащит...
       С того дня Мария обезножила. Проснулась, как обычно, рано. Скорее очнулась, чем проснулась. Пришла в себя от беспамятства, вырвалась из гнетущей темноты. Мутным взором скорбно обвела осиротевшую избу. Хотела, было, подняться, затеплить огонь, а встать не может. Словно чужие, двумя бесчувственными колодами, вытянулись вдоль полатей ноги, не слушаются хозяйку.
       - Коля, подсоби..., бережно тронула завозившегося рядом мужа.
       - Что случилось? - обеспокоился тот.
       - Тише, Стешку не тревожь. Вот, ноги не слушаются, отходились видать..., - виновато прошептала женщина.
       - Господи! Да как же это вышло! Откуда напасть такая! - всполошился Николай. - Одну беду еще не пережили, а уже другой кланяйся...
       Он словно ребенка поднял с постели беспомощную жену и, взяв на руки, нежно прижал к груди.
       - Ничего, мать, не плачь. Даст бог, выдюжим, - принялся он ее успокаивать, сам еще не совсем веря в свои слова. - Еще поднимешься. Может это невзначай вышло. Как хворь пришла, так и уйдет. Выходим...
       - Ну вот, без сыночка осиротели. Теперь вот еще сама калекой немощной сяду тебе на шею, - затужила Мария.
       - Ничего, у меня шея крепкая, сдюжит, - ласково усмехнулся Николай, целуя жену в висок. - Главное, ты, лапушка, эту хворь поганую сдюжь. Негоже, чтобы барин над слезами нашими горькими потешался...
       Разбуженные приглушенным разговором Пономаревых, из Антошкиного закутка высунулись заспанные Авдотья и Стешка.
       - Чего это вы подхватились спозаранку? - позевывая спросила Назарова. - Оклемалась ли, Мария?
       Сквозь утренний сумрак она с удивлением вглядывалась на поникшую подругу, почему-то сидевшую как дите у мужа на коленях.
       - Случилось опять чего? - испуганно округлила глаза.
       - Ох, лучше бы и не оклемывалась, - всхлипнула Мария. - К чему безногой рассудок? Лучше бы сразу сердце остановилось. Представилась бы и сама не терзалась и других обузой не мучила...
       - Да ты что, мать! - снова вскрикнул Николай с укоризною. - Не гневи бога, ищи смерти раньше времени. Это пусть душегубец...
       Плотник не успел договорить, как в окошко постучали и послышался звонкий голосок мальца-подручного.
       - Дядька Никола! Собирайся до господского двора. Барин кличет...
       - Ну, вот! Легок черт на помин! - досадливо крякнул Николай. - Зачем я ему в такую рань понадобился. Опять какая-нибудь дурь в башку втемяшилась. Как это не кстати...
       Осторожно пересадив жену на лавку, Николай стал собираться.
       - Приглядите, бабы, пока за Марией. А то ей и воды подать некому...
      
       - Ты почему о работе не докладываешь? Когда пристройку исполнить было велено, - сразу с порога в лоб сердито пробурчал Степанищев. - Особого приглашения ждешь?..
       Насупившись, хмуря гневно брови, он лихорадочно перебирал на столе бумаги, стараясь не смотреть на вошедшего плотника. Позади за барином в угодливой услужливости выглядывал прилизанный, в новой справной обнове Рябцев и нахально ухмылялся. Пономарев бросил на него презрительно-уничижительный взгляд, от которого у трусоватого лакея тоскливо заныло под ложечкой и он инстинктивно пригнулся.
       - А чего мне ждать! - передернул небрежно плечами плотник. - Работа неделю как закончена. Зуев глядел, работу принял, ему и докладывать. Он у тебя главный ответчик за деревенских...
       - Чего дерзишь барину? - повысил голос Степанищев. - За сына злишься? Гневаешься, что в чужой стороне оставил? Так то не твоего, холопского, ума дело? Я ему хозяин! Мне и решать!..
       - Так что мне теперь тебе в ноги кинуться? Сапоги лизать? - горько ухмыльнулся побелевший от ненависти Пономарев. - Сказать "благодарствую" за оказанную милость?..
       - Молчать, сволочь! Быдло! Перечить вздумал! Да я тебя..., - взвился уязвленный барин.
       - Ну и что ты меня, - насмешливо возразил Николай. - На конюшню отправишь? Запорешь до смерти? Или, как Антошку, на собак каких сменяешь... Эх, барин! Власть-то твоя, только больнее родительскому сердцу ты уже не сделаешь. Большей муки уже не придумаешь...
      
       Степанищев яростно поднял, было, кулаки, но обмяк, отступив перед убийственным спокойствием холопа. Досадливо сопя, он замельтешил по комнате, что-то обдумывая и решая.
       - Ладно. Тоже мне агнец жертвенный нашелся, - конфузливо пробормотал Степанищев, смирея. - Слушай новый урок. Собирайся, сегодня на заимку лесную поедешь. Возьми своего пацана, подручного...
       - А там что за работа для меня. Там вроде все в порядке, никакой порухи не было, - удивился плотник.
       - Не умничай! - вскипел барин. - Значит есть, коли говорю. Этих, как его, ульев для пасеки новых сделаете. Двери поменяй. Слышал, ты знатный специалист крепкие двери делать. Или ты только при порухе их меняешь?..
       Григорий Васильевич бросил на Пономарева ехидный взгляд, а Прошка и вовсе спрятался за высокой спинкой кресла, но Николай пропустил мимо ушей барскую колкость.
       - Не можно мне сейчас из дома отлучаться, - угрюмо возразил он.
       - Это еще почему? - удивленно вскинул бровь барин. - Девица-капризница что ли, могу - не могу...
       - Мария с ног пала, недвижима лежит. Не могу одну оставить, без присмотра...
       - Ничего, не сдохнет, - высунулся из-за хозяйской спины Рябцев. - Переживет как-нибудь. А подохнет, не велика потеря...
       - Это ты у меня сейчас подохнешь, мерзкая падаль, - яростно прошипел вскипевший Пономарев. - Ужо без тебя точно никому урону не будет. Почище станет...
       - Цыц! Бодаться вздумали в хозяйском доме! - рыкнул Степанищев и зло зыркнул на лакея. - А ты, дурень, не встревай! Не твоего ума...
       Барин снова повернулся к Пономареву.
       - Что с бабой случилось? Отчего?..
       - Ты же у нас хозяин! Тебе лучше знать, - язвительно парировал Николай. - Я только мужик. Посочувствовать, да пожалеть, как умею, могу...
       - Но-но, умник! - снова возвысил голос барин. - Делай, что велено, а в остальном я решу...
      
       Степанищев обжег плотника гневным взглядом и раздраженно указал на дверь. Но в тот же миг, будто вспомнив нечто важное и более значимое, остановил его на пороге.
       - Впрочем, погоди. Говоришь, бабу оставить одну не можешь? Жалеть некому? - насмешливо хмыкнул он. - Ладно, черт с тобой, оставайся. Совсем забыл, что Пасха уже не за горами грядет. Ты тогда вот что... Приготовь несколько столов широких для двора и лавок. Скажи Зуеву, что я велел доски дать. И пусть сам зайдет, у меня к нему тоже поручение будет. Что-то он сегодня еще глаз не казал. На печи, на покой уже определился, что ли...
       Отправив Пономарева, неожиданно повеселевший Григорий Васильевич оживленно потирая руки, прошелся по кабинету. Намурлыкивая под нос какой-то веселенький мотивчик, он мерил комнату шагами, сам себе усмехался и что-то обдумывал. Убедившись, что ему больше ничто не угрожает, Прошка вылез из своего укрытия. Он глупо скалился и непонимающим взором следил за оживленным барином.
       - Барин! А для чего столы и лавки заказали? - наконец несмело подал он голос. - Задумал чего?
       - А? Чего? - встрепенулся Степанищев, приходя в себя от своих размышлений. - Ага, Прошка! Задумал! Такое дело задумал! Светлое Христово воскресенье всей деревней праздновать будем...
       - А разве раньше по-другому было. И так никто такого праздника не пропускает..., - непонимающе пожал плечами лакей.
       - Так, да не так! - весело осклабился барин. - То же все по домам гуляли, а теперь вот тут, на дворе, все соберемся, за одним столом, как у Христа за пазухой...
      
       Степанищев хохотнул и задорно подмигнул слуге. Понял, мол...
       - Зачем? - опять тупо переспросил тот.
       - А-а-а! Остолоп непонятливый! - осердился барин. - Заладил как попка в клетке "Зачем, да зачем?" Затем!!! Чего тебе, дурню, не ясно! Видел, как народ вчера на меня косился, что мужики с Украины не вернулись? Вон, весь двор слезами залили. Крик подняли, что окна дрожали. А тут барин, по случаю великого праздника, их в гости позовет. Угощение выставит, приветит. Глядишь, по-другому к доброму хозяину относиться станут. Понял ли теперь, олух?!..
       - А-а-а! - понимающе протянул и согласно закивал головой Рябцев, впрочем, так до конца и не соображая, зачем нужно готовить столы и лавки...
       Но Степанищев уже не обращал на лакея внимания. Его полностью поглотила затея. Неожиданно вспомнив о приближающемся празднике, он тут же вспомнил, как провожали масленицу на Белой Горе. Перед глазами былым воспоминанием всплыли столы с обильным угощением, задорные песни, пляски и забавы, шумная, нарядная толпа сельчан. А главное, холопские лица. Веселые, радостные, благодарные. С каким почтением и благоговением они раскланивались перед своими хозяевами, подобострастно желая здравия и долгие лета...
       "А что, Семен! Не один ты у нас такой умный и сообразительный, заботливый хозяин, - злорадно подумал Степанищев. - Чай, мы тоже не лаптем щи хлебаем. Тоже имеем разумение. Умеем с дворней обращаться. И кнутом, и пряником тоже пользуемся умеючи...".
       Воодушевленный внезапно осенившей его идеей, барин со свойственной напористостью и решимостью взялся за ее воплощение...
      
       ...Несмотря на страстную неделю, на скотном дворе начали резать овец, колоть и смалить свиней, бить птицу. Под присмотром расторопной ключницы Агаты на кухне суетилась целая ватага искусных в стряпне баб, которые варили, пекли, жарили, парили разнообразную снедь на любой вид и вкус. Подобающе случаю, замешивались объемные дежи теста для куличей и сдобы. На винокурне спешно варилось пиво и медовая брага.
       Прошка, получивший теперь от барина большие полномочия, осмелел и ходил по деревне гоголем. Нагло и самоуверенно покрикивал на мужиков, готовивших на дворе качалки, карусели и прочие забавы.
       - К чему это? Что еще за потеху барин выдумал? Вот кутерьму затеял! - удивлялась томящаяся в неведении дворня.
       - Погодите! Скоро все узнаете! - самодовольно щерился щербатой ухмылкой Рябцев. - Для вас же, дармоеды, все затеяно. По барской милости...
       - Это еще поглядеть нужно, кто тут дармоед, - незлобливо огрызались мужики и презрительно косились на хорохорившегося Прошку.
       - Гляди-ка, как подлец нос задирает. - перешептывались они встревожено за спиной лакея. - Никак, подлец, в большую милость к барину попал. Глядишь, Кондрата турнет скоро. Ох, жди тогда дел...
       Но пока еще ничего не предвещало беды и деревня, с напряженным любопытством, наблюдала за суматошными приготовлениями на барском дворе...
       В среду, с утра Степанищев послал Прохора за священником из сельского прихода.
       - Слушай, поп! Праздничную службу справишь здесь, на дворе, - с грубой беспардонностью не сказал, приказал он, едва тщедушная фигура дьячка смиренно протиснулась в его кабинет.
       - Григорий Васильевич! - глянул на него с укоризной священник. - Вы хотя и дворянского сословия, а я всего лишь сельский иеромонах, все же вам подобало бы приличествующим образом обращаться к духовному лицу...
       - А тебе не один хрен, батюшка ли, матушка..., отмахнулся пренебрежительно разгоряченный Степанищев. - Я тебя для дела позвал, а не приличию учиться...
       - Однако...
       - Все, никаких однако, - решительно отрезал барин. - Говорю тебе, службу пасхальную или как там ее, проведешь здесь, у меня на дворе...
       - Григорий Васильевич! Позвольте все же заметить, что сие невозможно. Торжественную литургию положено в храме служить, в соответствии с установленными канонами. Разве можно дом господень в такой день пустующим оставить. Для того храм ставится, чтобы благочестивый христианин в молитве выражал свою веру, надежду и любовь к Богу...
       - Ну вот! Я ему про Фому, а он мне про Ерему! - всплеснул раздраженно Степанищев. - Тут-то тебе чего не хватает! Спасителя на стену повесить? Свечи во все дырки навтыкать?..
       - Не богохульствуй, Григорий Васильевич! - скорбно вздохнул священник и перекрестился. - Бесовское уста твои глаголят, тяжким грехом сатана душу обволакивает. Смири гордыню, опомнись.
       - Упрямишься, значит! - хмыкнул Степанищев.
      
       Он нервно присел к столу и нетерпеливо забарабанил костяшками пальцев по столешнице.
       - А если я тебя сейчас на конюшню? - неожиданно зловеще прищурился он на дьячка. - Рясу сдеру да высеку! Тогда как?..
       - Секи! - решительно и гневно подскочил священник. - Секи, греховодник! Но святые каноны нарушать я не буду!..
       Такое поведение обескуражило и даже напугало спесивого барина. Не приведи господь, донесет в епархию или того выше, до Синода скандал дойдет, ославит на всю округу. Боком выйдет тогда его затея. Не только его дворня, но и соседи сторониться станут...
       - Ну, ты... батюшка, того... Не гневись, - конфузливо закашлялся он. - Перегнул маленько, погорячился... Я, ведь, не больно вашим правилам обучен, все больше по военному делу... Так что, того...
       Степанищев виновато затоптался на месте, соображая, как половчее выкрутиться из сложившейся ситуации. Слава богу, никого при этой злополучной беседе не было.
       - Я как лучше хотел, - оправдывался он. - Раз нельзя, то на нет и суда нет. Слышь-ка, я Прохору прикажу пусть мужиков тебе пришлет. Может подлатать в храме чего нужно, поправить. И баб, чтобы убрались...
       Стараясь сгладить вину, смущенный барин торопливо полез в карман и вытащил бумажник.
       - Да, возьми вот еще денег, пошли кого до Ливен, за свечами. Чтобы все чин по чину было. Ну, а после службы, будь добр сюда, на двор. Трапезу нашу освятишь...
       - Ну вот, теперь слова благочестивого христианина слышу, - умиротворенно улыбнулся священник. - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Истинно...
       Осенив покорно склонившегося Степанищева крестным знаменем, он вышел из комнаты.
       - Боже, милостив буди мне грешному..., - смиренно поклонился вслед барин.
       Но только дверь за дьячком закрылась, он резко выпрямился и зло сплюнул. Глаза его сердито сузились, нервно заиграли желваки.
       - Тьфу, ...твою мать! Святошей так станешь! - зло выругался он и, кривляясь, передразнил невидимого собеседника: - "Гордыню смири! Бесовское баешь!". А вот это видел! Накось, выкуси!..
       Он яростно свернул мясистый кукиш и остервенело ткнул им в закрытую дверь.
       - Прошка, сволочь! Куда ты опять запропастился, лоботряс?..
      
       Христос Воскресе! Вот и пришло оно - Светлое Христово Воскресенье. Веселым, праздничным перезвоном церковных колоколов, вселенской неподдельной радостью прихожан. Казалось, сама матушка-природа выражает восхищение этому великому знамению. Раннее ясное солнышко весело лучилось ласковыми небесными струями и как бы приплясывало в радости над деревенскими крышами. При полном безветрии березки, как юные невесты, беззаботно шелестели нежно-зелеными едва проклюнувшимися листочками. И так, почитай, год от года. В раннюю ли, позднюю ли пасхалию, посреди стужи иль слякотного ненастья, разверзнутся небеса и теплого солнца лучом, синью небосвода, неведомой доселе благостью обласкает, согреет душу божья благодать...
       - Барин повелевает всем на дворе собираться, - прошмыгнул по церковному двору меж деревенскими, приказывая Прошка.
       Лакей нагло скалился, точно это он, а не хозяин являл великую милость. А дворня недовольно хмурилась. "Что еще этому дьяволу, прости господи, втемяшилось? Какая прихоть? Даже в праздник покоя не дает..." - тихо ворчали мужики и бабы и истово крестились от произнесенной в такой день хулы.
      
       После Светлой заутрени деревенский люд нехотя потащился на господский двор. Оно ведь когда не в охотку, по принуждению, то и сладкий пирог поперек горла. Вперед старики и дети. Ведь старый, что малый. А малому, кто первый приласкает, тот и тятька. Шустрая детвора, несмотря на строгую Агату, бдительно следящую за порядком, сноровисто прошмыгнула мимо уставленных угощениями столов. Набив изголодавшиеся рты, а про запас и пазуху, яйцами и пирогами, с визгом и гомоном кинулась осваивать качели и карусели. Старики почтительно поклонившись барину, нерешительно толкались у ворот и, ожидая приглашения, издали подслеповато разглядывали накрытые столы. Уже ближе к полудню потянулись остальные.
       - Христос Воскресе, барин! - сдержанно кланялись суровые мужики.
       - Христос Воскресе! - торопливо вторили бабы и старались, особенно молодые, поскорее проскочить мимо любострастного взгляда барина. Оставшиеся по барской милости "соломенными вдовами", прятали неприветливый взор.
       - Воистину воскресе! Воистину..., - с натянутой усмешкой кивал в ответ Степанищев, словно пастух поголовно считая свое стадо.
       - Что-то не больно торопятся к твоему столу, барин,- съехидничал за спиной Прошка.
       - Цыц, поганец, - сверкнул яростным взглядом барин. - Соберутся, никуда не денутся. На дармовщину и хрен сладкий. Ты лучше не зубоскаль, а примечай, кого нет. Поглядим, кому барский пирог не по нутру. Того и березовой кашей попотчевать тогда не грех...
      
       Душа человеческая, что воск. Обогрей ее ласковым словом, оттает. А если еще чарочкой разогреть, то отмякнет, разомлеет так, что хоть веревки вей, хоть лепи из нее чего заблагорассудится...
       Вот и за барским пасхальным столом угрюмо-хмурые, настороженные лица мужиков и испуганно-недоверчивые бабьи после одной-другой чарки крепкой горилки да хмельной браги потеплели, запунцовели, зарумянились. Неловкое, тягостное молчание сменилось оживленным многоголосым гомоном и поначалу робким, а затем все более громким, заливистым смехом. Глядя на разгуливающуюся дворню, успокоился, повеселел и Степанищев. С вальяжной небрежностью он развалился в своем вытащенном к праздничному столу кресле и насмешливо наблюдал за челядью. Время от времени он кивком подавал домашним слугам команды, чтобы те подливали вино и подносили новые закуски.
       - Гуляйте, мужички, веселитесь! Празднуйте Светлый праздник Христовый! - с нарочитым радушием подбадривал он. - Барин к вам милостив и вы его своим почтением не забывайте!..
       - Благодарствуем, барин! Спасибо тебе за милость! Отслужим, рады стараться! - пьяненько загалдели за столом.
       Лишь примостившиеся на дальнем краю лишенки сдержанно поджамали губы. Это не ускользнуло от цепкого барского взгляда.
       - Все дуетесь, бабы! - окликнул их Степанищев, поднимаясь со своего места. - Зря! Не на век с мужиками своими распрощались. Поработают в Украине и к зиме вернутся. И мне деньжат заработают и вам перепадет. А пока вот, в честь праздничка примите, не взыщите...
       Хмельно икнув, он прошел к бабам, рассовывая кому алтын, кому пятак, а кому и цельный гривенник.
       - Христос Воскресе!
       По пути он милостиво кого по спине похлопал, кого приобнял, а некоторых молодиц ядреных так и сочным поцелуем жаловал. Барская выходка вызвала оживление за столом. Бабы конфузливо завизжали, мужики одобрительно захохотали. "Ай-да, барин! Ай-да, ухарь-купец!". Тот час кто-то затянул песню:
       На лужке, на лужке, лужке,
       При широком поле...
       Хмельное застолье тут же дружно подхватило:
       В незнакомом табуне
       Конь гулял по воле...
       "Ишь ты, воли захотели! Ну-ну. Будет вам и веселье, будет и воля" - хмыкнул насмешливо Степанищев. Воспользовавшись случаем, он взглядом отыскал в толпе Прошку и поманил к себе.
       - Ну, что! Сосчитал народ? Все ли здесь?
       - Дык, почитай вся деревня тутычки, барин. Разве же кто от дармовщинки откажется..., - расплылся в пьяной ухмылке Рябцев. - Токмо Понаморей нет, да Авдотьи Назаровой...
       - А эти что? - нахмурился барин. - Моим угощением брезгуют?..
       - Дык, это... Мария же ногами не ходит. Вот они над ней вдвоем и квохчут, - зареготал Рябцев
       - Тихо, дурень! Народ всполошишь! - оборвал его Степанищев. - А что, девка Авдотьина тут?
       Он вопросительно пробежал глазами по двору.
       - Туточки! - ухмыльнулся лакей. - Она же к кухне приставлена. Видать у печи замешкалась. Кликнуть, что ли...
       - Не надо, не трожь пока. Пусть занимается делом. А вот с Понаморями что делать? Может послать чего от стола в честь праздника?..
       - Обойдутся! Не баре, сами должны к господину своему почтение иметь, - надулся недовольно Прошка, злопамятно припомнив сразу все обиды, испытанные от этой семьи...
      
       - Николай, сходи! Вон, возьми Авдотью и сходи, - уговаривала мужа Мария отправиться к господскому двору.
       - Ну, зачем я туда пойду, - отнекивался Пономарев. - На барскую рожу любоваться. Она мне и так опостылела. Зачем еще светлый праздник себе портить...
       - Да вроде не хорошо как-то, вся деревня ведь собралась. Да и барин осерчает. Подумает, что обиду на него затаили, недоброе против него затеваем...
       - Да плевать мне, что он подумает, - вскрикнул, было, Николай. - Что же теперь гладкой дорожкой перед ним стелиться. И потом, как тебя одну оставить. Значит, я там пить-гулять, барина ублажать должен, а ты одна в четырех стенах томиться должна...
       - Ничего, ступайте. А я, вон, у окошка посижу, на улицу погляжу...
       С этими словами Мария приподнялась на полатях и... стала на ноги. Еще не поняв, что произошло, она инстинктивно сделала шаг, другой к окну и села на лавку. Округлив от удивления глаза, Николай с Авдотьей изумленно глядели на ничего не понявшую женщину. Глаза плотника счастливо увлажнились.
       - Господи, спасибо! Благодарю тебя за великую милость! - истово закрестился он на божницу. - Господи, милостивый, не оставил ты нас в горе нашем. Слава тебе, всемогущий...
       - Батюшки, никак оставила тебя хворь, Мария! Отпустила все-таки проклятая! - радостно кинулась к подруге Авдотья.
       - Что? Неужели я снова пошла? - слабо вскрикнула женщина и залилась слезами. - Вот уж, действительно, в такой день и такая божья милость...
       Растроганный плотник украдкой смахнул слезу и улыбнулся.
       - Вот, видишь, мать, и в наше окошко заглянуло божье солнышко, - взволнованно пробормотал он, обнимая жену. - А ты помирать собралась. Может господь нам еще свою милость кажет, вернет Антошку нашего под родную крышу...
       - Ну, что же, тогда собирайтесь, - устало улыбнулась Мария. - Вместе пойдем. Не к барину на поклон. К общему праздничному столу. К нашим, деревенским. Празднику порадуемся и хвалу богу воздадим. А Степанищев пусть позеленеет от злости, что не в силах сломить нас. Не властен он перед божьей милостью...
      
       Их появление всполошило и поразило всех. Казалось, ударь сейчас молния, прогреми гром, потоком полей дождь, удивились бы меньше и восприняли как вполне естественное явление, каприз природы. Но появление на господском дворе пролежавшей несколько недель недвижимо Марии было воспринято как знамение свыше. Кто-то в изумлении замер с поднятой чаркой, у кого-то застрял во рту кусок, кто-то онемел на полуслове и неистово крестился, кто-то беззвучно запричитал. Величественная и скорбная, точно мадонна, оплакивающая потерю своего дитя, Мария со спокойным достоинством не вошла, вплыла на двор, бережно поддерживаемая с двух сторон мужем и Авдотьей. Степенно, без подобострастия поклонилась барину и сельчанам.
       - Христос Воскресе! - тихо, слабым от недуга голосом промолвила она. - Со светлым Христовым праздником вас, люди добрые!..
       - Воистину воскресе..., - ошарашено выдавил в ответ Степанищев и торопливо кивнул слугам освободить для пришедших место за столом.
       - Воистину воскресе..., - возбужденно загудели за столом сельчане, постепенно приходя в себя от неожиданной встречи. - Батюшки, случится же такое. Ведь недвижима, как колода, была. А тут своими ногами пришла. Стало быть безгрешная. За муки бог ее своей милостью отблагодарил...
      
       - Тетечка Мария! Счастье-то какое! Жива-здорова! - с радостным криком кинулась сквозь толпу к ней навстречу Стешка.
       Обвив женщину за шею руками, девушка горячо расцеловала ее в обе щеки и ласковым котенком прильнула к груди.
       - Гляди-ка, очухалась, - насмешливо хмыкнул Прошка, угодливо склонившись перед барином. - Может она и не хворала вовсе, претворялась...
       - Не приведи господь тебе, дураку, так притворяться, - ткнул его в бок своим неразлучным посохом сидевший рядом Зуев. - Тебе, пожалуй, такой благости от Спасителя не дождаться...
       - И то верно..., - сердито зыркнул на лакея и враз присмиревший Степанищев. - Заткнись лучше, дурень...
       Он с любопытством наблюдал, как на дальнем краю стола, переговариваясь с соседями, устраивались за столом Пономаревы. Но больше его внимание привлекла выскочившая им навстречу девка, разрумянившаяся, лучащаяся от радости, похорошевшая...
       Барин чему-то усмехнулся, тихонько вышел из-за стола и скрылся в доме. На его уход практически никто не обратил внимания. Праздничное застолье, было уже затихавшее, всколыхнулось с новой силой. Дворня оживленно обсуждала неожиданное выздоровление Марии и связывала его с целительной силой святого дня...
      
       Степанищев прошел в кабинет. Разморенный и осоловевший от "хождения в народ" он устало опустился в свое кресло. Из-за окна доносился приглушенный праздничный гам и нестройное пение хмельной дворни. Самодовольно улыбаясь и вспоминая события уходящего дня, барин задремал. Очнулся он, когда в комнате стоял густой сумрак. На дворе было тихо. Лишь изредка слышались пьяные вскрики да суровая брань Агаты, гнавшей со двора последних забулдыг.
       - Эй, Прошка! Ты где? Пойди сюда, мерзавец! - крикнул Степанищев лакея.
       За дверью послышался неясный шорох и еще через минуту в кабинет скорее ввалился, чем вошел едва стоявший на ногах лакей.
       - А я т-тут-точки, барин. Вот он я, здеся! Чего изволишь, благодетель наш! - расплылся в хмельной улыбке Прошка.
       Шатаясь из стороны в сторону, он попытался с почтением поклониться, но не устоял на ногах и вспахал носом ворсистый ковер.
       - Фу-у! Успел уже нажраться, скотина! - брезгливо поморщился Степанищев. - Ишь, развезло как. Не можешь пить, соси говно через тряпочку, гаденыш.
       Барин подскочил с места и остервенело пнул сапогом в бок силившегося подняться Рябцева.
       - Пошел прочь, сволочь! Стешку мне позови!
       - Стешку? - похабно осклабился лакей. - Эт-то можно! Эт-то, мы завсегда п-пожалуста, барин! С-сейчас будет исполнено...
       Кое-как поднявшись на ноги, он вывалился из кабинета.
       - Стешка-а-а! Ты где, дура? Иди, тебя барин к себе кличет! - послышался из коридора его пьяный крик.
      
       - Вот послал бог слугу! Удавить паршивца мало! Одни хлопоты от него, все самому приходится делать..., - сердито пробурчал Степанищев и повернулся к столу, чтобы зажечь свечи.
       - А пошто тогда держите его в доме? Давно бы выгнали пакостника, - послышался вдруг за спиной несмелый девичий голос.
       Барин обернулся и увидел топтавшуюся у порога Стешку. Девушка нервно теребила передник и напряженно, исподлобья, глядела на барина.
       - А, это ты! Пришла? - более спокойным голосом, отходя от гнева, промолвил хозяин. - Ну, как тебе сегодняшний праздник. Небось, устала, с непривычки, бегамши...
       Он снисходительно усмехнулся, пытливо разглядывая робеющую под пристальным взглядом Стешку.
       - Да, нет. Если только немножко. А так я привычная..., - пожала она плечами.
       - Ну, как тебе в доме? Не обижают? Агата, Прошка не допекают?
       - Ничего. Тетка Агата строгая, но добрая. Она меня жалеет. А этот..., - девушка с ненавистью обернулась на закрытую дверь, за которой скрылся Прошка. - Про него вам, чай, рассказали...
       - Ладно. Ты его не бойся теперь, - покровительственно махнул барин. - Я ему, паршивцу, руки-ноги обломаю, если еще раз к тебе сунется...
       - Да он и так свое уже получил. Я за себя постоять могу, - осмелев, задорно вскинула головой Стешка.
       - Ишь, какая смелая! - рассмеялся повеселевший барин. - Молодец! Я люблю норовистых и прытких. Ладно, давай на стол накрывай! Ужинать буду, что-то проголодался дремавши...
      
       - Так ты мне так и не ответила. Понравился тебе праздник сегодняшний или нет? Что деревенские говорят? - снова вернулся к своему вопросу Степанищев.
       Барин пребывал в прекрасном расположении духа. Пропущенная к ужину пара чарок горилки не только способствовала его аппетиту, но и подняла и без того хорошее настроение. Он умиротворенно откинулся за накрытым столом и с благостной усмешкой ждал ответа девушки.
       - Понравился! - живо откликнулась девушка. - И деревенские все довольны. Говорят, отродясь такого дива не видывали. Обрадовались, что тетка Мария на ноги встала. Все считают, что это божье знамение...
       - Действительно, дивный случай, - согласно кивнул барин. - Я и сам был удивлен несказанно. Ну, а ты чего с молодежью не гуляла? А говоришь, что понравилось...
       Девушка неопределенно пожала плечами и, потупившись, вздохнула.
       - Все за Антоном сохнешь, - насмешливо прищурился Степанищев. - Небось, все косточки мне уже перетерла от обиды. Что жалко, что Антона нет?
       - Жалко! - кивнула Стешка и всхлипнула.
       - Ну и дура! - хохотнул барин. - Я же сказал тебе, что он не очень там за домом горюет. И тебе о нем печалиться ни к чему...
       Но, заметив, что девка вот-вот расплачется, примирительно поднял руки.
       - Ладно-ладно, не хнычь. Может это я так, в шутку сказал. Слышала, небось, что бабам давеча говорил. На время мужиков я там, в Украине, оставил. К зиме вернутся. Вот и Антона, если хочешь, верну...
       - Ой, конечно хочу! - радостно вскрикнула Стешка и глаза ее залучились надеждой. - Только вернешь ли...
       - Хм-м, "вернешь ли"..., - насмешливо хмыкнув, передразнил ее Степанищев. - После осенней уборки, наверное, пошлю туда Кондрата, за мужиками. Слушай, может и тебя с ним отправить? Я, кстати, и Антону сказал, что тебя к нему пришлю...
       - Нет, барин, лучше его домой верни. Зачем нам на чужбине..., - жалобно пролепетала девушка и доверчиво поглядела на барина.
       - Вернуть, говоришь, - снова хмыкнул тот, будто что-то обдумывая. - Это задача непростая и особой заслуги требует...
       - Какой? - с готовностью отозвалась Стешка.
       - Какой? Да хотя бы почитания и... доброго отношения к своему хозяину..., - многозначительно прищурился барин.
       - Батюшки! - изумленно всплеснула руками девушка. - Неужели же я почтения не оказываю, в работе не радею?!..
       - Так-то оно так! - пробормотал тот вкрадчиво. - Только вот... со Светлым Христовым Воскресеньем меня и не поздравила. Такая божья милость явилась, а ты...
       - Да как же! Вроде бы... Может забыли, барин..., - еще больше удивилась девушка. - Ну, ладно, тогда еще раз...
       Девушка с готовностью торопливо поклонилась.
       - Христос Воскресе, барин!
       - Воистину, воистину..., - потешался девичьей наивностью Степанищев. - Только как то ты не по-христиански поздравляешь...
       - А как надо?
       - Ну, вроде бы поцеловать полагается...
       - Ой, барин! Что вы! - засмущалась Стешка. - Как можно...
       - А чего здесь особенного, взяла да поцеловала, - весело хохотнул хозяин, закручивая лихой гусарский ус.
       Пунцовая от стыда Стешка несмело приблизилась к барину и торопливо чмокнула его в щеку. - Христос Воскресе!..
       - Ох, бестолковая! Разве так целуются! - насмешливо протянул Степанищев. - Вот как целовать нужно...
      
       Стешка не успела опомниться, как оказалась у барина на коленях и мясистые, слюнявые губы залепили ее приоткрывшийся в испуге рот, не давая ни крикнуть, ни вздохнуть. Девушка беспомощно забарахталась в цепких барских объятьях, отчаянно дубася его маленькими кулачками по широкой спине.
       - Вот как целоваться нужно! - озорно засмеялся Степанищев, не отпуская девку с колен. - Аль Антошка не научил...
       - Ой, срам какой! Отпусти, барин! - брезгливо обтираясь, рванулась с рук Стешка.
       Однако барин и не думал отпускать ее. Крепко обхватив Стешку за талию одной рукой, он наполнил свободной рукой стопки.
       - Э-э! Нет! Теперь надо выпить с барином! - смеясь, протянул он девушке наполненную вином чарку. - За его здоровье и хорошее расположение!
       - Пусти! Не буду я вино пить! - безуспешно пыталась она высвободиться из цепких объятий.
       - Значит, не почитаешь барина! - притворно нахмурился он.
       Девушка нехотя пригубила вино и отставила на стол.
       - Все, теперь отпусти!
       - Нет-нет! - потешался Степанищев. - До дна! Та-а-ак!... Хорошо! А теперь снова поцеловать!
       Измученная Стешка повернула голову и снова поспешно приложилась к барской щеке.
       - Ну, не так же! Опять учить тебя, что ли...
       И снова горячий, влажный рот липуче обхватил ее губы. Но теперь к ужасу девушки барские руки жадно зашарили по ее телу, страстно ощупывали упругий зад, мяли крепкие груди...
       - Господи! Ты с ума сошел, барин! Отпусти сейчас же! - заполошно закричала перепуганная Стешка.
       - Сошел, сошел! С самой зимы свела меня с ума! - в горячечном припадке зашептал возбужденный страстью Степанищев, осыпая поцелуями лицо, шею, плечи мечущейся в его объятьях девки. - Ох, ты, ягодка моя, сладенькая! Хочешь, хозяйкой в доме сделаю! На серебре есть будешь! В шелка одеваться! Как сыр в масле у меня кататься будешь. Только не противься...
      
       Страстный порыв перепугал девушку и она отчаянно пыталась вырваться из цепких рук, что еще больше раззадорило барина.
       - Ах ты, козочка моя брыкливая! - страстно приговаривал он, не переставая лапать девку. - Страсть как люблю таких строптивиц! Я ведь и Антошку специально сплавил, чтобы не путался сопляк под ногами, не надкусил мою ягодку...
       Кто знает, чем закончилась бы эта вакханалия. Но Стешка кое-как вывернулась, подхватила со стола наполненную чарку и выплеснула вино барину в лицо. От неожиданности тот опешил и на миг ослабил объятия. Этого пленнице хватило, чтобы вскочить на ноги и кинуться к двери.
       - А-а-а, сука непокорная! Прошка, держи эту бл...ь! - в бешенстве взревел Степанишев, протирая залитое вином лицо.
       К несчастью девушки лакей оказался рядом. Подлец хоть и был изрядно пьян, но, прильнув ухом к двери, чутко прислушивался ко всему, что происходило в комнате. Распахнув дверь, он угрожающе двинулся на Стешку.
       - Что, птичка, влетела в силки? - злорадно осклабился он. - Сейчас, сучка, узнаешь, где...
       Что "где" он пояснить не успел. Собрав последние силы, Стешка ненавистно саданула его коленом в пах и как заправский борец, схватив за шкирку скрюченное тело, отбросила Прошку в угол.
       - А-а-а, падла! Убью-ю-у, гадина! - взвыл, корчась от боли он.
       - Ха-ха-ха! - неожиданно громко рассмеялся Степанищев. - Ай-да Стешка! Вот тебе и сопля зеленая, жопа с кулачок! Огонь-девка! Ух! Любо!
       Отчаянная дерзость, с которой девушка ему сопротивлялась и та решимость, с которой она расправилась с лакеем, развеселила и позабавила барина. Приступ гнева мигом улетучился, он обмяк и успокоился.
       - Хороша кобылка ретивая! Во, как взбрыкивает! Горяча! Норовиста! Какова же она тогда в постели будет? - с вожделенной ухмылкой глядел он вслед выскочившей из комнаты девке.
       - У-у-у, паскуда! Ужо погоди, я тебя взнуздаю! Все бока измочалю, стерва! - выл в углу от злости и боли Прошка.
       - Заткнись, придурок! - презрительно цыкнул на него барин. - Тоже мне, мочальщик нашелся! А, ведь, ты уже не впервой по сусалам от девки получаешь. Яйца-то, хоть целы, объездчик лошадиный? А то беги скорей на кухню, глазунью жарь, пока не протухли...
      
       Не помня себя, Стешка заполошно выскочила из дома и что есть мочи темным проселком помчалась к деревне. Авдотья с Пономаревыми мирно пили чай за столом и вели неторопливую беседу, обсуждая прошедший день и тихо радуясь выздоровлению Марии, когда в избу вбежала дочка. Растрепанная, простоволосая, заплаканная...
       - Что с тобой, доченька? Случилось чего? - встревожено кинулась навстречу мать. - На тебе лица нет. Неужели опять этот паршивец, Прошка, по пьяному делу проказничать вздумал?
       - Нет, мама! - зарыдала в голос девушка. - Барин...
       - Господи! - побелела, оседая на месте Авдотья. - Дождались...
       - Вот клубочек и распутался! - в сердцах треснул кулаком по столу Николай. - Склеилась картинка!..
       - Какая картина, Коля? - обеспокоилась и Мария.
       - Неприглядная, мать, картина. Ох, какая неприглядная! - ответил тот закипая. - Теперь ясно, зачем ему Антон наш в дороге понадобился. Он еще тогда задумал от него избавиться. Тогда уже положил глаз паскудник на Стешку. А Антон как бельмо в глазу мешался. Для того и велел ее в дом приставить, чтобы привыкала. И сегодня специально гулянку устроил. Глаза дворне вином залил, рот сдобным пирогом заткнул, еще и в уши по алтыну сунул. Значит, чтобы молчали, ничего не видели и не слышали, когда он безобразничать будет...
       - Дядя Коля! Он так все и сказал мне, - шмыгнула Стешка. - Все смеялся, что Антона на чужбине специально бросил, чтобы под ногами не путался. Предлагал хозяйкой в доме сделать, только чтобы покорилась...
       И Стешка сквозь слезы рассказала близким о приставаниях барина.
       - Ну, погоди же, душегуб! - сузил в ярости глаза плотник. - Попомнишь наши слезы!
       - Ты чего задумал, отец? - забеспокоилась Мария. - Сам же не раз говорил, что плетью обуха не перешибить. С топором или с вилами на барина пойдешь? Хочешь, чтобы в кандалы да на каторгу сослал тебя этот ирод...
       - Не кипятись, мать! Грех на душу не возьму, но и молчать больше не стану. Завтра же на двор схожу...
      
       - А, Пономарь! Ты чего это спозаранку? - позевывая, как ни в чем не бывало, встретил его на крыльце заспанный Степанищев. - Голова болит после вчерашнего? Опохмелиться, что ли, чарку поднести?
       - Нет, барин! У меня голова чистая, в похмелье не ломит. Да и негоже твое пасхальное вино оказалось. С него не похмелье, а больше оскомина. А вот тебе видать вчера застило...
       - Ты чего мелешь, мужик! - выпучился барин.
       - Да не мелю, барин. А спросить хочу, - спокойно ответил Николай. - Ты когда пакостничать перестанешь? Когда девок наших, детей неразумных в покое оставишь?
       - Что-о-о!!! Попрекать меня вздумал! Куда нос суешь, поганец! - взбеленился Степанищев. - А эта сучка малая уже донесла, успела нажаловаться? Не держиться язык за зубами, как говно в жопе! Что ж, ей же хуже! Высеку стерву, чтобы поганым языком, как помелом не махала...
       - Ты, барин, грозу не напускай! - сурово возразил Николай. - Я тебе уже сказал, что ты мне большей муки уже не придумаешь. Лучше оставь девку в покое. Аль думаешь, что Антошку на чужбину упек, отца нет, так за сироту и заступиться некому. Стешка как дочь мне. Не тронь...
       - Чего-о-о..., - прошипел Степанищев.
       От приступа бешенства у него полезли глаза из орбит, а изо рта выступила пена.
       - Да ты... ты..., - ярился он. - Пожалел я тебя, не угнал тогда в лес, без присмотра хворую не оставил. А напрасно. Так ты за господскую милость благодаришь. Что, хамло, обрадовался, что баба поднялась? Божьей милостью возгордился. Так я укорот быстро найду. У меня своя кара найдется... Кажется, я тебе работу уже назначил? Прочь на заимку, сволочь! Чтобы к вечеру духу твоего в деревне не было...
       Степанищев яростно сжал кулаки и кинулся было на плотника, но запнулся, встретив суровый неприступный взгляд. Он лишь погрозил Николаю издали и скрылся в доме...
      
       "Недолго ты, барин, благодетелем был, недолго, - укоризненно распекал в душе Степанищева по пути домой Николай. - Не по плечу волку овечья шкурка. Сразу поганое нутро наверх вылезло. Думал бельмы холопские вином зальешь, пасхальным куличом горло заткнешь и тем своему беспутству волю дашь? Что же тебе, пакостнику, неймется. Когда же ты, похабник, угомонишься? Баб тебе мало, девок сопливых подавай! Скольким же ты семьям горя и слез принес! Господи! Призовешь ли ты когда к ответу за такое беспутство, греховодника! Защитишь ли детей наших от его самодурства и притязаний...".
       - Эй, Николай! Здорово! Чего мимо проходишь, не здороваешься?..
       Пономарев настолько погрузился в свои тягостные раздумья, что не заметил идущего навстречу старосту.
       - А, Демьяныч! Извини, задумался. Голова кругом идет...
       - О чем же ты так крепко задумался, что меня чуть не сшиб, - усмехнулся Зуев. - Аль барин забот прибавил? Ты, вроде, как от него идешь?
       - Да от него, ирода! - досадливо отмахнулся плотник. - Чтоб ему...
       - Ну-ну, чего это ты на Святой неделе вдруг лаяться вздумал. На хозяина хулу возводишь. Или плохо приветил? - лукаво прищурился староста. - Благодетель, ведь, так старался угодить... Такой празник дворне устроил! Наверное, за все прошлые годы и еще на десяток вперед утробы голодные набил... А ты его костеришь, по чем свет стоит...
       - Приветил по-барски! Милостей наговорил, как медом напоил..., - съязвил Пономарев. - От ласки его душа горит и живот пучит, как с кислого молока...
       - Ладно, пошутили и будет, - нахмурился Зуев. - Говори толком, что произошло.
       - Ох, Кондрат, произошло. Такое произошло.... - горестно вздохнул Николай.
       - Да не причитай ты, как баба. Говори, не тяни, - прикрикнул нетерпеливо староста.
       - Вот я и говорю, что не успели Стешку от Прохора отбить, как другой пакостник объявился. Вчера вечером Степанищев заманил ее к себе в покои...
       - Что, снасильничал девку?.. - округлил глаза Кондрат.
       - Не успел. Вырвалась. Глаза бесстыжие ему вином залила и вырвалась...
       - Ха! Проворная стерва! - хмыкнул Зуев. - Надо же с таким боровом справилась. Хм-м...
       - Ну, да! Сегодня справилась, отбилась. А завтра? Ему же если в башку втемяшится блажь..., - посетовал плотник.
       - А тебе что с того? - насмешливо смерил его взглядом староста. - Он хозяин над холопами, ему и решать, что делать...
       - Да ты что, Кондрат! - вскипел Пономарев. - Она же дите еще! Не мы ли ее от этого поганца Рябцева спасали...
       - Так то лакей, а это барин! Понимай разницу, мужик! Не суй свой нос, куда не след.
       - Э, нет, Кондрат! Я сироту в обиду не дам! Стешка нам с Марией как дочь. А теперь, когда Антона не стало, в особливости. Так можешь своему хозяину и передать. Я над своим дитем куражиться не позволю...
       - Окстись, дурень! - цыкнул презрительно староста. - "Не позволю!" Да кто тебя слушать будет! Руки коротки, чтобы господину своему перечить...
       - Коротки не коротки, но я от своего не отступлюсь, - угрюмо стоял на своем Николай.
       - Ступай домой, заступник, или куда там барин тебя послал! - отмахнулся староста. - По пути голову в ключ засунь, охолонись маленько. Эх-хе-хе, неисповедимы дела твои, господи...
       Старик с сожалением поглядел вслед удаляющемуся Пономареву и потащился к барской усадьбе...
      
       - И ты меня попрекать явился? Тоже уму-разуму учить будешь? - набычившись, из подлобья глянул на старосту Степанищев. - Это по твоей милости холопы, как хотят по двору шастают, что хотят, то и говорят барину. Распустил, сволочей, разбаловал...
       - Так, ведь, барин и кожаная шлея рвется, если ее тянуть сверх меры. А человеческие жилы тоже предел имеют, - спокойно возразил Зуев. - За столько лет от твоих причу..., тобто каприз...
       Староста замешкался подбирая приличествующее определение, чтобы не сердить барина.
       - Словом, лопается уже терпение у людишек от твоей... неугомонности, - наконец подобрал нужное слово Зуев. - Ты же сам знаешь, что народ злить нельзя. Как бы смуты не вышло...
       - Глядите-ка, еще один защитничек выискался! - в притворном изумлении всплеснул руками Степанищев. - Еще одному праведнику барские грехи покоя не дают!
       Ерничая, барин шутовски раскланялся перед старостой.
       - Мил-человек, будь добр, подскажи, сделай милость, - заглядывая с притворным подобострастием в глаза, гнусаво запричитал он. - Как мне в своем доме жить подобает, как с холопами своими обращаться. Научи неразумного уму-разуму...
       Степанищев еще с минуту покочевряжился перед стариком, затем выпрямился и сурово сдвинул брови.
       - Так, что ли, мне в своем хозяйстве вести! Не дождетесь! Вот вам, - он со злостью скрутил кукиш и сунул под нос старику. - Накось, выкуси...
       - Не глуми, барин! - спокойно отодвинул в сторону свернутую фигу староста. - Чего мне тебя учить. Сам знаешь, дурака учить, только портить...
       - Что-о-о! - выдохнул, безумея Степанищев. - Это кто дурак? Ты кого дурнем обозвал, сволочь! Е..., твою мать! Ах ты ж, старый выблядок! Пень трухлявый! В могилу одной ногой уже залез, а ерепенишься. Да я тебя сейчас же велю живым прикопать, чтоб не смердел больше под ногами. Ты гляди, какой смелый стал.
       Взбеленившийся барин заметался по комнате, осыпая проклятьями старосту.
       - Долго я тебя терпел старый! Но ты сам сказал, что всякому терпению приходит конец. Надоел ты мне со своими советами. Иди-ка лучше на печку, отдыхай и на глаза мне больше не показывайся. Эй, Прошка, иди сюда! Передай ему дела и...
       Степанищев не договорил, а только зло махнул старику на дверь и отвернулся...
      
       Весть о том, что барин назначил старостой Прошку Рябцева, мигом облетела всю деревню.
       - Господи, дождались счастья! - беспокойно прошелестело, аукнулось из конца в конец и затихло в тревожном ожидании, но длилось оно не долго.
       Спустя час, как Зуев покинул господскую усадьбу, вдруг послышался звон колокольчика и по опустевшей деревенской улице неспешно проехала открытая коляска. В ней сидел Прошка Рябцев. Приодетый в новую поддевку поверх шелковой малиновой рубахи, в хромовых гармошкой сапогах и лихо заломленном картузе с лаковым козырьком, бывший конюх барственно развалился на мягком сидении и с самодовольным видом оглядывал окрест. Однако у дворов было пустынно и тихо. Прошка остановил коляску посреди деревни и даже приподнялся с места, пытаясь отыскать хотя бы одну живую душу. Никого! Деревня словно вымерла, лишь маленькие мутные окошки надежно прятали за собой притаившиеся, напряженные лица сельчан, сумрачно наблюдавших за происходящим на улице.
       - Эй, народ! Вы куда, сволочи, все подевались? - тонко вскрикнул новый староста и даже притопнул ногой от нетерпения, от чего лошадь испуганно дернулась с места, едва не вывалив седока в придорожную грязь.
       Рябцев досадливо поморщился и сердито замахнулся на бедное животное.
       - Тпру-у-у, стерва! Стой, пока не огрел! - прикрикнул он угрожающе и снова с растущим недовольством окинул молчаливые избы. - Ну-ка, выходите все на улицу! Чего попрятались! Ужо я вас!..
       Но деревня упрямо молчала.
       - Ах, так! В прятки со мной играть вздумали! Ладно, поиграем! Помянете еще меня! - взъярился свежеиспеченный староста. - Сами с поклоном прибежите...
       Уязвленный таким невниманием, он остервенело стеганул лошадь, развернул коляску и помчал к барскому дому.
       - Это уж, точно, помянем, - угрюмо бурчали мужики, возвращаясь от потаенного наблюдения за Прошкой к своим домашним делам. - Гляди-ка, какой барин заделался! Без коляски теперь шагу ступить не может. Через губу не переплюнет. Гонор свой показывает. Да, дела! Под Кондратом было несладко, а под этим паршивцем наплачешься...
       Казалось, горестное настроение сельчан передалось самой природе. С утра еще веселое и ласковое весеннее солнце, вдруг от чего-то нахмурилось и недовольно спряталось за набежавшую тучу. Потянул пронизывающий студеный ветер и лазурную синь неба затянуло тяжелыми свинцово-серыми облаками. Яркие весенние краски померкли и над деревней, оплакивая горькую холопскую долю, занудил затяжной холодный, мелкий дождь...
      
       ... Лишь к середине мая затянувшееся ненастье сменилось ведром, ясной, погожей погодой. Под жаркими лучами смилостившегося солнца задремавшая от холода весна принялась резво наверстывать упущенное. Обильно напоенная влагой, согретая земля мощно погнала в рост сочное разнотравье, на глазах укрываясь цветастым плотным ковром. Так что уже после Троицы дружно запели косы на тучных лугах, наполняя воздух пьянящим ароматом свежескошенной травы и подсыхающего сена.
       Угомонившийся, присмиревший (а может и уставший) после длительной гостевой поездки и пасхального загула Степанищев с головой окунулся в хозяйственные хлопоты своего имения. Казалось, барин совсем забыл о неприглядном инциденте с дворовой девкой и вовсе потерял к ней интерес. Каждый вечер он самолично объезжал покосы, придирчиво осматривая, хорошо ли просушено сено и ладно ли сложены копны. Чтобы побыстрее справиться с сенокосной страдой, он приказал выгнать на работы всю деревню от мала до велика, оставив в деревне только древних, немощных стариков и малых сосунков.
       Однажды, на закате дня Степанищев, как обычно объезжал все полевые стоянки, проверяя работу. Косцы только закончили косьбу по вечерней росе, бабы разбили для просушки свежие валки. Народ потянулся к кострам, где дымился в котлах нехитрый ужин. По дороге к одной из стоянок барин вдруг услышал плеск воды, женские голоса и веселый смех. Он остановил повозку и спрыгнул на землю, воровато оглянулся и сторожким, охотничьим шагом пошел на голоса. Пройдя небольшой березовой посадкой, он осторожно раздвинул ветки густого кустарника и замер. В протекающей по неглубокому оврагу речке купались бабы. Беззаботно переговариваясь, одни неторопко омывали просоленное потом тело, другие, уже помывшись, белея обнаженным телом на берегу, расчесывали мокрые волосы, а третьи, переодевшись, потащились вверх по противоположному косогору, к ночлегу.
      
       Полюбовавшись женской наготой, Степанищев собрался, было, покинуть свое укрытие, как вдруг к реке стали спускаться еще трое. В уходящих лучах заката, он узнал в пришедших Марию, жену плотника, и Авдотью с дочерью. Что-то забытое, приглушенное кольнуло в груди, в висках гулко застучало. Барин, словно зверь перед прыжком на добычу, замер на месте, широко вздувая ноздри. Он судорожно облизал пересохшие губы и напряг зрение. Впрочем он находился с закатной стороны и противоположный берег речушки еще был достаточно освещен.
       Пришедшие женщины о чем-то перебросились словами с уже закончившими купаться бабами и неторопливо переминались на берегу. Зайдя по щиколотку в воду, они словно пробовали ее на вкус, решая стоит ли отдаться во власть, прогретой как парное молоко, реке. Наконец, решившись, и они стали раздеваться. Первой неспешно стащила с головы платок, распустила волосы и спустила с плеч просторный сарафан Мария. Барин невольно залюбовался ею.
       Женщина подняла навстречу вечернему солнцу печальное лицо, устало смежила глаза. Медленно и плавно подняла руки и запустила ладони в густые, темно-русые, слегка тронутые ранней сединой волосы. Словно нехотя собрала их в большой пук и тут же кивком головы расплескала их волнами по округлым покатым плечам. Прогнувшись, потянулась в истоме, разбрасывая в стороны руки, разминая плечи и затекшую с работы спину. Но в тот же миг она живо нагнулась, подхватила подол рубашки и потащила ее вверх, через голову. Похотливому взору Степанищева открылось сияющее свежей белизной упругое стройное тело еще не старой женщины. Горящими глазами он жадно пожирал ее высокие стройные ноги, крутые бедра, узкую талию и плоский девичий живот. А вот колыхнулась, освободившись от одежды крупная, но еще крепкая, не отвислая грудь.
       "Хороша, однако, баба у плотника, - с сожалением и завистью отметил барин. - Как же я ее раньше не приметил. Интересно, а Пономарь ее еще топчет, или...". Однако, его внимание переключилось в другую сторону. Там с детской поспешностью рядом с матерью раздевалась Стешка. Торопливо стащив с себя сарафан, она также порывисто и шустро выскочила из рубашки. Оставшись голышом, словно разбаловавшийся ребенок, она склонилась к воде и, зачерпнув ладошкой, озорно плеснула на вскрикнувшую от неожиданности мать. Счастливо засмеялась и весело пробежала взад-вперед по узкому бережку. Маленькая, как два наливных яблочка грудь колыхнулась в такт бегу. Розовые пятки смешно шлепали по упругим ягодицам.
       Она с разбегу заскочила в речку и совсем по-мальчишески нырнула, нахально сверкнув округлившейся как мяч попкой. У Степанищева от увиденного кровь ударила в виски, пересохло, запершило в горле. Он разгорячено затоптался на месте, от чего под ногами хрустнула сухая ветка. Треск показался ему таким оглушительным, что он в испуге присел и закрыл глаза. К счастью плеск воды заглушил этот шум и он снова осторожно раздвинул ветки, чтобы снова полюбоваться купающимися, но...
       - Барин! Григорий Васильевич! Ты где? - послышался от дороги беспокойный голос Прошки.
       Его визгливый крик луной прокатился по перелеску и стукнулся в склон речного оврага. Услышал ненавистный голос нового старосты, женщины испуганно присели в воде, тараща глаза на темнеющую вверху посадку. Тут же они заполошно выскочили на берег и, торопливо натягивая одежду на мокрое тело, поспешили к стоянке.
       - Тьфу, зараза! Принесла тебя нелегкая! Откуда ты взялся! - сердито сплюнул барин и выбрался из своего укрытия. - Чего орешь, дурак! Оглохнуть от твоего крика можно...
       - Барин?! Ты здесь! А я гляжу, коляска твоя стоит, пустая. Тебя нет...,- глупо пялясь на Степанищева, расплылся в угодливой ухмылке Прошка.
       Барин зло зыркнул на старосту и молча полез в коляску.
       - А ты чего там делал? - удивленно кивнул на лесок Рябцев.
       - Чего-чего! Чего надо, то и делал! Тебя забыл спросить..., - хмуро огрызнулся Степанищев.
       Он сосредоточенно расправил поводья, усаживаясь поудобнее на месте, кляня в душе по чем зря появившегося некстати слугу. Барин еще раз досадливо поморщился и с раздражением глянул на топтавшегося у повозки Прошку.
       - Поссать захотел, зашел в кусты, - язвительно прошипел он. - А ты, придурок, крик поднял на всю округу...
       - Дык, я того... Гляжу, коляска пустая стоит... Ну, я это..., - недоуменно пожал плечами лакей вслед уезжавшему барину.
      
       То вечернее купание стало для Степанищева наваждением. Куда бы он не пошел, чем бы не занимался, перед глазами неотступно стояла беззаботно улыбающаяся Стешка. Голая, желанная и... недоступная...
       "Ах, ты, ягодка-малинка! Сладкая моя!- свербило в его воспаленном мозгу. - До чего же хороша, стерва! Кобылка моя необъезженная!..". Он восстанавливал в памяти все мельчайшие подробности той картины, каждую деталь, каждый участок девичьего тела. "Надо же! У нее даже родинка на бедре совсем как моя...". И ни к чему было старому беспутнику, откуда у дворовой девки внизу живота в точности такое же, величиной с горошину, родимое пятно...
       Вожделение усилилось и стало невыносимым, когда сенокос закончился, деревенские вернулись домой, а на господской кухне снова зазвучал знакомый девичий голос.
      
       - Вели баню приготовить на вечер! - коротко приказал он после обеда Рябцеву.
       - Барин, а может на купальню съездим! - предложил тот. - Гляди, какой день. И без бани жаркий. Вода, как чай, горяча...
       Прошка причмокнул и мечтательно закрыл глаза.
       - Я сказал - баню! - рявкнул Степанищев, что староста аж подпрыгнул на месте от испуга и заслонился точно от удара.
       - Спина что-то ноет. Распарить, размять надо, - уже спокойнее пояснил барин.
       - А-а-а! - понимающе расплылся в ухмылке староста. - Так бы сразу и сказали! Это мигом сообразим. Все как обычно?..
       - Нет! - оборвал его барин. - Сам пойдешь со мной...
       Вечером, проходя мимо кухни, он окликнул Агату: - Скажи Стешке, пусть квасу в баню подаст...
       Шедший следом Прошка догадливо осклабился и похабно подмигнул суровой ключнице.
      
       - Ох, девка! Попала ты, как курица в ощип! - сокрушенно посетовала Агата, наполняя глиняный жбан холодным квасом. - Конечно, мое дело сторона. Мало ли таких, как ты тут прошло. Одной больше, одной меньше, какая разница.
       Стешка с тревогой смотрела на нее, не сообразив еще, о чем идет речь. Ключница опасливо оглянулась и подвинулась к ней поближе, переходя на шепот.
       - Не хочу с тобой еще один грех на душу брать. Поостерегись, девка! Барин с Прошкой в баню пошел. Тебя велел с квасом прислать. Смекаешь, к чему?..
       - Что же мне делать? - испуганно округлила глаза девушка.
       - Вот тут я тебе не советчица! - развела руками Агата, принимая свой обычный неуступчивый облик. - Мое дело тебя направить, приказ барина выполнить. А я тебя еще и предупредила. Так что, дальше тебе самой решать, как выкручиваться будешь...
      
       Прижав к груди жбан, несчастная девушка на ватных ногах словно на заклание потащилась к бане, судорожно соображая, что ей делать. Как жаль, что нет рядом ни матери, ни тетки Марии. И дядю Николая барин услал с деревни. Как с ними спокойно. А сейчас некого позвать для защиты, попросить о помощи.
      
       Просторный бревенчатый сруб бани располагался в дальнем углу господской усадьбы, притулившись спиной к обширному саду. Невысокое крыльцо выходило сначала на открытую веранду и далее в предбанник. Сейчас дверь предбанника была приоткрыта. Стешка осторожно поднялась по ступеням, поставив посудину с квасом на порог, несмело окликнула:
       - Эй! Я вам квас принесла!..
       - Давай сюда! - неожиданно послышался рядом голос Степанищева.
       Девушка скосила внутрь глаза и увидела в предбаннике сидящего на диване совершенно голого барина, а рядом с ним ухмыляющегося Прошку.
       - Ну, чего там топчешься! Внеси сюда, на стол, вон, поставь! Ну, кому велено! - скомандовал барин.
       - Давай-давай! Шевелись! Чего застряла, барина ожиданием мучишь! - кровожадно ощерился Прошка и кинулся было схватить девку.
       - Еще чего! Ишь выдумали срамить, похабники! - крикнула Стешка и резво отскочила к крыльцу.
       - Стой, сука! Иди, барину квас подай! - рванулся вслед озверевший староста, но запнулся на пороге о стоящий там жбан. - У-у-у, гадина, порву-у-у!
       - Не барин! Сам подашь! - вспуганной ланью стремительно помчала меж деревьями, не слыша несшихся вслед ругани, угроз и проклятий.
      
       - Эх, зря ты, девка, кочевряжишься! - сожалеюще хмыкнула Агата, когда та бледная и дрожащая от страха заскочила на кухню и испугано забилась в угол. - Не ты первая, не ты последняя. Перетерпела бы, глядишь, барской милости удостоилась, зажила бы по-людски...
       - Да что ты такое говоришь, тетка Агата! - вскрикнула обиженно и возмущенно Стешка. - Как можно...
       - Так, вот, и можно, девонька, - отмахнулась ключница. - Только, помни - Степанищев от своего не отступится. Если ему в башку втемяшилось, то своего добьется. Но, коль добром не получается, силой возьмет...
       - Господи! Что же мне делать, горемычной?!
       - А это, девка, сама выбирай...
      
       - Ну, что? Не идет кобылка в стойло? Взбрыкивает, норов показывает..., - ухмыльнулся, вопросительно прищурившись, Степанищев. - Пора уже, пожалуй, взнуздывать, свой характер ей показать. Зайди, после бани ко мне, помозгуем, узду подберем...
       Удовлетворенно хлопнув себя по голым коленям, словно нашел выход из тупика, он молодо подхватился с места и поспешил в парную...
      
       ... Авдотья только закончила очередное работу и засыпала угли в утюг, чтобы разгладить шитье, когда в избу ввалился Прошка. Он бесцеремонно протащился в светлицу, пытливо оглядывая по пути все полки и углы.
       - Куда прешь, скотина, грязными сапожищами! - замахнулась на него тряпкой женщина. - С утра только прибралась! Чего тебе тут нужно?..
       - Заткнись, дура! - цыкнул на нее Рябцев, угрожающе поднимая кулак. - Это мое право заходить куда хочу и когда хочу. Уберешься еще, не переломишься. Вот, пришел проверить, чем занимаешься. Огороды бурьяном заросли. Дык, теперь, после косовицы, баб на прополку собираю...
       - А, это тогда без меня! - отмахнулась Авдотья. - Мне барин своей работы надавал. Дай бог, с ней управиться...
       И она отвернулась от старосты, считая разговор исчерпанным.
       - Ладно, коли так, - согласился Прошка. - Дай тогда попить, что ли. Жарко на улице.
       - Вон, ведро в углу стоит. Пей, - небрежно кивнула на воду Авдотья.
       - А что, квасу нет?..
       - Так, ведь, Стешка тебе подавала! Что, не напился?.. - зло прищурилась Назарова. - Кувшин на столе стоит...
       - Ты мне не зыркай, зенками не жги, - повысил голос Прошка. - Холодного подай, из подполья...
       Авдотья ненавистно глянула на Рябцева и метнулась в сени. Прошка воровато еще раз осмотрелся, опасливо глянул на дремавшую у печи кошку, точно она могла ему в чем-то помешать и метнулся в передний угол. Торопливо достав из-за пазухи свернутую тряпицу, также воровато и поспешно сунул ее за божницу...
       В дверях он столкнулся с возвращавшейся Авдотьей, едва не выбив из ее рук кувшин.
       - Ладно, некогда мне. Я со стола уже напился. Кислый у тебя квас, Авдотья...
      
       А дня три спустя барин заглянул в людскую мрачнее тучи. Угрюмо оглядел всех, кто там находился и поманил Агату.
       - Собери всех, кто к дому приставлен и Прошку позови...
       - Случилось чего, барин, - притворно обеспокоился староста, входя в комнату.
       - Случилось! - сердито пробурчал барин и снова внимательно оглядел сбившуюся напротив дворню. - Сережки, от жены-покойницы память, со шкатулки пропали. Хотелось бы узнать, кому они так приглянулись, что к рукам прилипли...
       Бабы испуганно ахнули, конфузливо закряхтели мужики.
       - Что? Некому признаваться?.. Ладно! Будем сыск учинять...
       Искать черную кошку в темной комнате, тем более когда ее там нет - пустая затея. Но это был хорошо срежиссированный спектакль, в котором каждому была определена своя роль. Естественно, что проведенный с особым тщанием обыск слуг и поиски в доме ничего не дали. Подыгрывая барину, Прошка незаметно подмигнул ему, как бы спрашивая разрешения на свою партию.
       - Надо бы в избах поискать. У тех, кто дома, в деревне, живет, - изобразив на лице крайнюю озабоченность предложил он.
       - Что ж, пошли искать в деревне..., - согласно кивнул Степанищев и изнурительная пытка продолжилась дальше.
       Последней в этой унизительной процедуре была изба Назаровых...
      
       Прошка для виду пошарив по углам, прошел к божнице и сунул туда руку. Вытряхивая на пол хранившиеся там свечи, пучки трав и прочую мелочь, он вытащил и свернутую тряпицу. С торжествующей усмешкой он медленно развязал сверток и подал его Степанищеву. Из развернутого узелка на ладонь вывались, хищно блеснув драгоценным огнем злополучные сережки. Стешка побледнела и отчаянно замотала головой.
       - Это не я! Не видела я их, не брала! Господи, не грешна я!
       - На конюшню! - коротко бросил барин.
       - Пощади! Не позорь девку! Не виновата она! - кинулась ему в ноги Авдотья. - Лучше меня казни, только ее не трожь...
       - Не выгораживай! Спрос с виноватого, - жестко отрезал Степанищев и, пнув дверь ногой, грозно вышел прочь...
       - Ну, что! Влипла, воровка! - ухмыльнулся торжествующе Рябцев и обернулся к барским лакеям. - Вяжите ее и на конюшню...
       - Не-е-ет! - истошно закричала Стешка. - Не виновата я! Нет на мне греха! Не брала-а-а!
       Но угрюмые, безучастные мужики не слушали этих стенаний. Они легко подхватили в охапку сопротивляющуюся девушку и потащили со двора.
       - Не виновата! Не виновата она! - бросилась следом обезумевшая от горя Авдотья, пытаясь отбить, спасти свое дитятко.
       Но Прошка грубо схватил ее за плечи и отбросил в сторону. Повозка резво тронулась с места, увозя очередную барскую жертву на расправу. А несчастная мать ползла в придорожной пыли и тянула в бесполезной мольбе руки: "Не виновата, не виновата, пощадите...".
       - Ну, девонька, снимай сарафан! - вкрадчиво проворковал неожиданно подобревший и ласковый Степанищев, перебирая в руках вожжи.
       Стешка забилась в угол, испуганно тараща глаза и отчаянно замотала головой.
       - Снимай, снимай! - как-то буднично и скучно повторил барин. - а то изорвем, как домой пойдешь.
       Стешка покорно спустила к ногам платье и стыдливо зажалась.
       - Рубаху тоже снимай! - скомандовал барин и глаза его масляно заблестели.
       От этой команды Стешка вздрогнула и дернулась как от удара бича. Лицо девушки залилось краской и она беспомощно оглянулась.
       - Чего озираешься? - хмыкнул барин. - Отсюда не выпорхнешь, клетка крепка. Говорил же дуре, не противься, покорись. Глядишь, я бы сам тебе эти сережки и подарил. А теперь чего?..
       Степанищев посмеиваясь попытался изобразить сочувствие.
       - Смилуйся, барин! - кинулась на колени бедная девушка. - Не брала я ничего! Не нужны мне твои сережки. У меня вот, от Антошки, есть...
       Она доверчиво протянула барину руку, показывая на пальце серебряное колечко.
       - Дура! Да такими кольцами я тебя как новогоднюю елку увешаю! - презрительно ухмыльнулся Степанищев. - Ну, надумала! Пойдешь со мной?..
       Стешка снова забилась в угол и протестующе замахала руками.
       - Что ж, воля твоя! - пробормотал Степанищев и повернулся к слугам. - Привяжите ее к лавке...
       Мужики подхватили упирающуюся девку и привычно разложили ее на широкой скамье, стянув веревкой руки. Из-за хозяйской спины проворно выскочил Прошка и угодливо, одним рывком, разорвал девичью рубаху. Тело Стешки тот час покраснело и покрылось гусиной кожей будто стыдясь открытой мужскому взору наготы.
       - Переверни ее на спину, - охрипшим от возбуждения голосом приказал старосте барин.
       Разорванная рубаха сползла под скамью, на пол открывая похотливому взгляду всю прелесть обнаженного молодого тела.
       - А теперь пошли прочь! - шумнул Степанищев на мужиков, бесстыдно глазеющих на распластанную на скамье голую Стешку. - Я тут теперь сам, без вас, управлюсь...
       Даже с перекошенным от ужаса лицом, с выпученными, остекленевшими с испуге глазами, с заломленными за голову, связанными руками, беспомощно трепещущая, точно выброшенная на берег рыба, даже в таком виде девушка была прекрасна. Степанищев не торопился. Он не столько любовался этой юной красотой, сколько упивался своим превосходством. Наслаждался своей презренной властью над бесправной, беззащитной юной холопкой, жизнь и честь которой были в его безраздельном владении. Жадным, похотливым взглядом пожирал он каждый соблазнительный бугорок, каждую складочку, каждый волосок. Глядел так, будто ему, голодному и ненасытному, подали к столу только что пойманную и приготовленную с приправами дичь, и он не знает как половчее к ней пристроиться...
       - Хороша, чертовски хороша, бестия! - с восторженным вожделением пробормотал он. - Жаль такую красоту вожжами портить. Для такой прелести иной инструмент нужен...
       Степанищев отбросил в сторону ненужные ремни и порывисто шагнул к лавке, торопливо расстегивая штаны...
      
       - Все! Оседлали кобылку! Отбегалась необъезженная!.. - загоготал Прошка, когда за стеной конюшни послышался пронзительный женский крик.
       Спустя минуту на двор вышел барин. Разгоряченное, пунцовое лицо растянулось в самодовольной улыбке.
       - Слышь-ка, Прохор! Ты вот чего... Отвяжи девку. Пусть в порядок себя приведет... после порки. Потом закрой в коморке, пусть отлежится. Потом того... отвезешь ее на заимку. Будет там Степану по хозяйству помогать, может еще сгодится...
       Степанищев с блудливой усмешкой глянул на приоткрытую дверь конюшни и поспешил к дому.
       - Все, мужики! Ступайте за барином домой! Может ему чего понадобится, а тут... я сам теперь справлюсь..., - завертелся, заволновался Прошка и суетливо юркнул внутрь поскотины...
       Стешка, свернувшись калачиком, уткнулась лицом в лавку и безутешно рыдала.
       - Что, не понравилось? - притворно удивился, глумясь, Прошка. - Странно! Обычно девки на барина не в обиде...
       Но тут же глаза барского холуя зло сузились и налились кровью. Он ненавистно пнул связанную и безучастную ко всему Стешку.
       - А ты что хотела, сучка! - прохрипел Прошка с угрозой. - Так и дальше бегать, жопой вихлястой барина дразнить и Антона своего дожидаться. Хрен ты его дождешься. А за обиды свои сполна мне ответишь. Я тебя предупреждал, что от меня никуда не денешься. Ничего, я не брезгливый. Я и после барина могу...
      
       ...Стешка очнулась от сильного озноба. Измученное тело саднило и ныло, внутри словно бушевал пламень. Она не помнила как и сколько времени измывался над ней Прошка. Как потом растерзанную освободил от веревок и что приказывал делать. Шатаясь, она поднялась со скамьи и бессмысленным, невидящим взором обвела помещение. В углу конюшни стояла бадья с водой. Медленно, точно во сне девушка добрела к воде, умыла лицо, смочила разорванную рубаху и вытерла окровавленные ноги. Но тут же, очнувшись, она остервенело с легкостью подхватила тяжелую бадью и опрокинула на себя, стараясь мощным чистым потоком смыть с себя липкую, омерзительную грязь.
       Она вернулась к месту истязания. Подняла из угла валявшийся сарафан и натянула на голое тело. Присев снова на скамью, девушка достала из кармана гребень и стала расчесывать мокрые, сбившиеся волосы. Мутным взглядом уткнулась она в стену. Слезы обиды, унижения и позора застили и жгли глаза. Неожиданно сквозь слезы она заметила на полу валяющиеся вожжи, так и не использованные сегодня. Решение пришло мгновенно...
       Спокойно, с особым прилежанием, Стешка заплела косу, аккуратно положила на скамью гребень. Рядом легло снятое с пальца кольцо. "Прости, милый! Прости, что тебя не дождалась и себя не сберегла..." - горестно прошептали девичьи губы, целуя прощальный подарок.
       И вот уже прочный ремень рыжевато-бурой змеей обвил перекладину. Жесткая петля цепким обручем обхватила девичью шею. Стиснуло, перемкнуло дыхание, забивая пересохшее горло чем-то невыносимо горячим. Трепетно дернулось и обмякло юное поруганное тело. Чистым ангелом отлетела прочь безгрешная, невинная душа...
      

    Глава 10.

       Второй день Николая не покидало тревожное предчувствие. Куда бы он ни кинулся, за что бы не взялся, в воспаленном мозгу дятлом стучало лишь одно: "Беда, беда, беда...". "Что за беда? Какая беда?" - томился он в неясных догадках, скручивал одну самокрутку за другой, нещадно смоля ядреным самосадом чистый лесной воздух, и не находил ответа. Сердце тоскливо ныло, а воображение услужливо рисовало картины одну страшнее другой. В памяти всплывало печальное прошлое, перед глазами смутными очертаниями стояли образы Антона и Марии, Авдотьи со Стешкой. К чему-то вдруг вспомнился Иван Назаров - живой, здоровый, веселый и настойчиво зазывавший в свою избу погостить.
       "Как там Мария? Выходилась ли после болезни? Слаба ведь еще была. А может с Авдотьей чего случилось или Стешкой. Оставил ли барин девку в покое? Господи, ну сколько можно в этом лесу сидеть! Впору самому зверем завыть..., - терзался плотник в неведении и тут же пытался себя успокоить. - А может и нет ничего страшного. Наверняка бы Зуев уже прислал кого, известить. Сам себя тревожу, напраслину возвожу...".
       Заканчивался второй месяц, как Степанищев сослал его сюда, на лесную усадьбу, как бы для работ, но дела, настоящего, стоящего, неотложного, не было. За это время, казалось, не осталось ни одного уголка, куда бы не заглянул его хозяйский глаз, ни одного бревна в стене, ни одной доски в заборе, которых бы не коснулась, не проверила его рука. Под навесом без надобности свежо желтели три новых улья - в этом году на пасеке пчелы не зароились. В сарае громоздилась большая куча новых гребель, окосьев и черенков для лопат, что впору было вывозить их на ярмарку. А барского приказа возвращаться в деревню все не было. И вот с утра, когда отесывая неизвестно для чего очередную жердь, он в глубокой задумчивости чуть было не состриг топором пальцы с левой руки, терпение его лопнуло.
       - Все! Больше не могу бирюком здесь сидеть! - в сердцах вскрикнул он и, скорее с досады, чем от боли, с силой вогнал в колоду острое, обагренное жало.
       Николай порывисто подхватился с места, торопливо замотал тряпицей руку и стал собирать свои пожитки.
       - Домой собрался? В деревню? - поинтересовался, позевывая Степан, угрюмый и молчаливый мужичок-лесовичок, приставленный для присмотра за лесным хозяйством и пасекой барина.
       - Тогда сразу на конюшню правь, под батоги. В аккурат там Степанищев строптивых привечает, - криво усмехнулся лесовик и вздохнул с сожалением. - И чего ты, дурень, в деревню рвешься. Радовался бы, что барин тебя сюда сослал. Гляди, какая красота в лесу. Тихо, спокойно, сытно. Никто тобой не помыкает, никто на тебя косо не глядит, кнутом не грозит...
       - Тебе, Степан, хорошо так рассуждать. Бобылем жизнь прожил, ни за кого не переживал. А у меня семья...
       - Да какая там семья, - отмахнулся тот. - Что? Семеро по лавкам. Есть просят, тятьку зовут? Антона барин пристроил своей милостью. Только Мария и осталась...
       - А Мария что? Вдова-вековуха при живом мужике? Слаба она еще после хворобы была. Слава богу, хоть на ноги встала, оклемалась, а то колодой недвижимой лежала, тела своего не чуяла. Да и Авдотье опека нужна. Она мне как сестра меньшая. А Стешка теперь за дочку нам осталась. Щемит что-то сердце, Степан. Худое чует. Так что пойду. Плевать, что барин яриться будет. Пусть хоть выпорет, хоть что хочет делает, а больше томиться здесь не могу...
      
       Деревня встретила плотника полуденным безлюдьем и тишиной. Только куры широко раскрыв от жары клювастые рты, сосредоточенно барахтались в пыли. Эта унылая безжизненность, обычно привычная, сейчас не понравилась Николаю. Дверь избы оказалась закрытой на щеколду. В огороде тоже не белел знакомый платок жены. В груди гаденько заныло. Бросив котомку на крыльцо, он поспешил к дому Назаровых. Живо поднялся на крыльцо и дернул скобу. В нос ударило незнакомое, сладковато-приторное...
       ...Убранная, словно невеста к венцу, спокойная, не по-девичьи сосредоточенная и величественная, Стешка лежала на столе посреди светелки. В сложенных на груди руках горела свеча. А рядом на лавке приобнявшись сидели Мария и Авдотья. В скорбных черных платках. Подурневшие от выплаканных слез, почерневшие, сгорбленные, раздавленные горем. Кровь отхлынула с лица и жгучим пламенем колыхнулась в груди. Еще не сознавая трагизма случившегося, плохо соображая, Николай на ватных, отяжелевших ногах просунулся в горницу и кулем опустился на лавку у припечка. Глаза застило пеленой и он невидяще пялился то на мертвую Стешку, то на женщин. Горячий, сухой ком застрял в горле, не давая возможности вымолвить хотя бы слово. Немо тыча пальцем в пустоту, он пытаясь понять, осмыслить, что же за горе вновь свалилось на их плечи. Увидев мужа, Мария пронзительно охнула, запричитала.
       - Коленька-а-а! Ой, горе какое у нас, горе-е-е! Не уберегли мы Стешеньку! Погасла наша звездочка! Погубил ирод наше дитятко!..
       Горькие причитания жены постепенно возвращали Николая к действительности. Он с ужасом начал осознавать, что это не наваждение, не кошмарный сон, не плод уставшего от тоски и скуки воображения, а самая что ни есть страшная реальность...
       - Кто? - глухо выдавил он, до хруста сжимая в кулаки натруженные мозолистые руки.
       - Барин! Растоптал душегуб наш цветочек. Поизмывался, натешился над нашим ангелочком. Испоганил ручищами грязными чистую душу. Не снесла, кровинушка наша, позора...
       Мария краешком платка вытерла слезы и сдерживая рвущиеся наружу рыдания рассказала мужу страшную весть.
       - Хорошо, хоть вернулся. А то и домовину некому дитятку нашему сладить. И похоронить хотят за погостом. Прошка, гад, барский прихвостень, распорядился, как собаку бездомную закопать...
       - Ясно, - только и вымолвил, темнея лицом, Пономарев.
       Он тяжело поднялся, подошел к столу, бережно огладил бледное безжизненное лицо девушки, поцеловал в холодный лоб.
       - Прости, доченька, что не смог защитить тебя от злодея, уберечь от надругательства...
       Порывисто выпрямившись, он резко развернулся, вышел из избы и, не разбирая дороги, широким размашистым шагом направился к деревенскому погосту.
       На памяти Степанищево самоубийц не было, поэтому, отступив подальше от кладбища, на поросшем бурьяном и мелким кустарником пустыре, мужики деловито ковыряли землю под могилу. Холмик свежевырытой земли влажно чернел приминая вытоптанные лопухи и чертополох.
       - Кончай, мужики, в грязи ковыряться! - угрюмо и грозно остановил Николай сельчан. - Не будет здесь Стешка лежать!
       - Да ты что, Николай! - несмело возразили те. - Нельзя самоубийцу со всеми хоронить. Грех это. Да и староста приказал. Ругаться Рябцев будет...
       - Стешка - не самоубийца, а невинно загубленная душа. А то вам неведомо, как барин над молодыми девками издевается. Не по доброй воле полезла в петлю, не захотела в позоре жить...
       - Захотела, не захотела. Никто ее в петлю не подсаживал..., - неожиданно раздался сзади голос старосты. - Чего нос не в свое дело суешь, заступничек...
       Пономарев обернулся, навстречу от дороги пробирался Прошка и нагло ухмылялся.
       - Ей же по-доброму было сказано, покорись, - похабно осклабился он, подходя. - Все твое будет, как сыр в масле купаться будешь. Так нет, гордая, не доступная. Нечего норов показывать. Жила бы да барской милости радовалась, а теперь...
       Рябцев не успел договорить, как под свинцовым кулаком с хрустом и скрежетом сомкнулась челюсть и в следующий миг он уже кубарем летел вслед за выбитым зубом в почти приготовленную могилу.
       - Вот сам и примерь ее, гнида. Живьем, падла, закопаю, - ненавистно прошипел Николай, хватаясь за торчащий рядом заступ. - Твои руки поганые тоже в ее крови вымараны...
       - Николай! Да ты что! На старосту руку поднял! Не простит тебе барин самоуправства, - испугано зашикали на него мужики. - Стешку не вернешь, а на себя беду накличешь.
       - Меня с бедой да горем уже давно обручили, - проворчал Пономарев. - Так что, еще поглядеть нужно, какое из них горше... А вы лучше ступайте. Я сам ей могилу приготовлю. С Иваном рядом положу. Он ее на этом свете не успел потетешкать, взлелеять, пусть на том под его присмотром будет...
       Подхватив на плечо лопату, понуро ссутулившись, он медленно поплелся внутрь погоста...
      
       ...- Своевольничаешь, Пономарь! - язвительно прищурился Степанищев. - Господское слово тебе не указ?! Сам себе хозяин. Так, что ли?
       После похорон по приказу барина Николай явился на господский двор. И теперь они стояли друг против друга. Точь-в-точь, как тогда, в начале весны, на Украине стояли барин и холоп. Только там стоял сын перед бывшим хозяином. А сейчас перед господином стоял отец. Но теперь барин глядел свысока, предусмотрительно взойдя на крыльцо. Не изменилось в этом противостоянии только одно - ненависть, с которой горели глаза холопа, жгущие огнем презрения холеную спесь и хамскую ухмылку барина.
       - Вот-вот, так и Антон твой пялился, не покорничал, - не выдержал барин и суетливо замельтешил на крыльце, назидательно тыкая воздух мясистым пальцем. - Был бы услужливее, жил бы под родительской крышей с молодой женой...
       - ...барином опозоренной, - с нескрываемой враждебностью продолжил Николай. - Хороша жизнь, когда из тебя жилы тянут, измываются, а ты покорно кланяйся...
       - Но-но! - возвысил голос Степанищев. - Тебя забыл спросить, как мне поступать. Может мне еще в ноги тебе пасть, прикажешь. Повиниться перед тобой...
       - Перед богом винись, барин. Перед богом все равны за свои грехи...
       - Ха! Глядите-ка, какой праведник у нас выискался. Ты что, мне в душеприказчики приписан, холопская морда. Подсказывать будешь, куда и как ступить, что сделать?! Твое дело плотницкое. Вот и делай то, что велят, а не суй свой нос куда не следует. Да, ... твою мать, что я тут перед тобой здесь распекаюсь, поклоны бью. Сколько еще мне с вашим поганым семенем цацкаться!..
       Барин не на шутку осерчал и нервно притопнул ногой.
       - Эй, Прохор! Где мужики? На конюшню этого строптивца. Всыпьте ему как следует, чтобы пропала охота барина поучать...
      
       Дюжие руки сноровисто привязали плотника к скамье, той самой, на которой еще не остыло тепло растерзанного девичьего тела, услужливо рванули сопревшую от соленого пота рубаху. Рядом уже нетерпеливо суетился Рябцев, нервно теребя в руках туго сплетенный ременный бич.
       - Ну, все-все, отходите. Освободите место, - с садистским наслаждением поторапливал он слуг. - Дайте-ка я погуляю по спине этой твари. У меня к нему свой должок накопился...
       Хищно прошипев в воздухе, серая змея кровожадно опустилась на широкую спину, оставляя страшный багровый след. А за ней еще и еще одна. Удары посыпались как капли набежавшего ливня. Частые, сочные, беспощадные. И вот уже от нежной белизны не осталось и следа, превратившейся в сплошное черно-кровавое месиво с белесо-алыми лохмотьями изодранной кожи.
       - Вот тебе, вот, вот. Падла, сволочь, ублюдок, гад..., - взвизгивая и подвывая, брызжа пеной и пуча налитые кровью глаза, бесновался над поверженной жертвой озверевший палач.
       Наслаждаясь превосходством, он тщетно пытался выбить если не мольбу о помощи, то хотя бы слабый стон. Но Пономарев не произнес ни звука. Стиснув зубы, уткнувшись невидящим взглядом в угол, он кусал в кровь губы и упрямо молчал.
       - Довольно! - рыкнул на разошедшегося истязателя Степанищев. - Забьешь, ведь, так на смерть!..
       - И забью, сволочь! - не унимался разъяренный староста. - Рядом с сучкой поганой зарою, чтобы больше под ногами не путался, свет не застил.
       - Я сказал, довольно! - еще строже прикрикнул барин. - Мне живой плотник нужен, а не мертвый холоп. Ты, что ли, вместо него топором махать станешь...
       Степанищев подошел к лавке и брезгливо повернул к себе за волосы безвольно повисшую голову Пономарева.
       - Ну, как тебе моя наука! Впредь помни, каково барину перечить...
       Николай ничего не ответил. Собрав последние силы, он тяжело поднялся с лавки, накинул на истерзанные плечи разорванную рубаху и медленно, стараясь сохранить равновесие, поплелся к дому. Непослушные ноги подкашивались, норовя свалить хозяина с дороги. Однако, гордо вскинув голову, он упорно двигался вперед. И только уже войдя в избу, бессильно, точно подкошенный, рухнул на пол и забылся в беспамятстве...
      
       Ближе к ночи, к Пономаревым неожиданно заглянул Степан.
       - Говорил же, дураку. Не высовывайся из лесу, под батоги идешь, - проворчал он недовольно, с сожалением, глядя как мечется в горячке плотник. - А в лесу какая красота. Тихо, спокойно, никто не помыкает, не попрекает. Не слушаешь умных людей, на рожон лезешь. И какой с этого толк...
       Под бормотание и ворчание, он достал из котомки маленькую кринку и кувшин и передал Марии.
       - Вот, этим спину ему мазать будешь, а этим напои на ночь. К утру горячка пройдет, а там дня через три и спина затянется. Вот, дурья башка. Не слушает, что старшие говорят, упрямятся. Барину перечить, все равно, что супротив ветра малую нужду справить, только портки себе вымочишь...
       Хмыкнул лесник на прощание и так же неожиданно исчез, как и появился...
      
       К утру, действительно, Николаю полегчало. Жар спал, утихла боль, и он открыл глаза. Рядом сидела Мария. Заметив, что муж очнулся, она сменила на спине повязку и потянулась за питьем.
       - Очнулся, слава богу, - облегченно вздохнула женщина. - Эх ты, вояка. Угораздило же тебя к старости под барские плети попасть. Правды хотел у барина добиться. Да разве нашего изверга чем испугаешь...
       - Э, нет мать! - морщась от боли, приподнялся на полатях Николай. - Боится нас барин. От того и в немилости мы у него. Антона продал, Стешку сгубил, меня высек. Боится... И в трусости своей беснуется. Плетями к покорству склонить пытается.
       Пономарев встал с постели, подвинулся к лавке и сел к окну, закручивая самокрутку. Глянул на улицу, словно размышляя, прикидывая чего-то.
       - Ты знаешь, я вот тут чего подумал. Хорошо, что нашего Антона здесь нет. Ему гораздо тяжелее было бы снести все это. Хорошо, что он ничего не видел, не знает и, может, никогда не узнает, что тут произошло. Горяч больно...
       - Сам-то какой! - хмыкнула в ответ Мария.
       - Я - это одно, а он - другое..., - возразил Николай. - Ты помнишь, как зимой на Кондрата кинулся. Как сухая щепка вспыхнул, когда тот только посмеялся, что есть кому Стешку потешить. А тут, вишь, как завернуло. Он бы Прошке враз паршивую голову топором снес, еще бы и на самого Степанищева кинулся. Тогда бы его точно засекли до смерти, или в кандалы и в Сибирь, на каторгу. Нет, хорошо, что он в неведении...
       - Господи, где он сейчас, наша кровинушка, - всхлипнула Мария, пригорюнившись. - Куда, в каком углу свою буйную головушку теперь прикладывает. Как стелится, как встает, что ест, чем запивает. Кто теперь жалеет его, кто привечает. Или также под господской жесткой рукой его спина трещит и не к кому ему, сиротинушке, не прислониться, не повиниться...
      
       Верстах в шести от Белой Горы, там, где норовистая и шустрая Верхняя Беленькая бесцеремонно врывалась в воды степенного Донца, раскинулось большое промышленное село Верхнее. Когда-то здесь, возле первого в донецкой степи угольного рудника, появилось военное поселение. Год от года село росло как опара на дрожжах. Прирастая заводами и мануфактурами с непременными при них слободами-"шанхаями", торговыми лавками и ремесленными мастерскими, прочей житейской атрибутикой, Верхнее все больше приобретало городские черты. Сюда из уютных и обжитых, но отдаленных от цивилизации и "высшего света" хуторов потащились местные владельцы рудников, доморощенные и заезжие промышленники, расширяя границы Верхнего новыми усадьбами.
       Новый "городской" дом задумал здесь поставить и Шахновский. Сложенный в английском стиле из природного золотисто-желтого песчаника остов его двухэтажного особняка солнечно лучился меж зелеными вязами посреди широкой прибрежной низины. Дом уже был подведен под крытую железом крышу, но пока еще зиял пустыми глазницами окон. Здесь-то, в артели мастеров-строителей и работал Антон. Второй месяц он готовил по эскизам барина оконные переплеты и внутренние двери для новостройки. Интересная работа так увлекла парня, что он почти забыл о своей унизительной продаже...
       - Так вот ты где заховався! А я по всей Белой Горе шукаю-шукаю хлопца, найти не могу, - расплылся в гаденькой ухмылке Пасюк, неожиданно появившись на новой панской усадьбе. - Что же ты, москаль, порядок нарушаешь. Всю нашу учетность портишь...
       - Было бы от кого прятаться! - насмешливо процедил сквозь зубы Антон, даже не повернув головы в сторону старосты. - Пока тебя не было, так и дышалось легко, воздух чистый, ...не смердело. Интересно только, чем я тебе напакостил, что ты даже тут меня нашел...
       - Ну, как же, как же, - зачастил, заторопился тот, всовываясь и оглядываясь в мастерскую плотника. - Наша барыня к порядку привыкла. У нее все записано, все примечено, каждая вещь не счету. Каждая собака сосчитана. А такой дорогой холоп и без записи в панском реестре до сих пор живет.
      
       Пасюк хищно прищурился и повел носом, точно обнюхивая добычу и приноравливаясь куда бы сподручнее вонзить свои желтые, гнилые зубы.
       - Что же ты, крыса амбарная, меня собакой в реестр вписывать собрался? - разогнулся и верстака Антон и, поворачиваясь, как бы ненароком подхватил топор.
       - А как же по-другому тебя считать? - изумился староста, опасливо косясь на руки плотника, поигрывающие страшным инструментом. - У пана с псарни двое щенков убыло? Убыло! Один москаль прибыл? Прибыл! Такая вот рифметика у нас,... сукин сын!
       Пасюк злобно сверкнул глазами и задребезжал хриплым смехом, радуясь своей шутке.
       - А что, если я тебя сейчас по башке тюкну или горло перегрызу, чтобы ты, паскуда, меня не сучил, - вопросительно вскинул бровь Антон. - Велик ли урон будет барыне. Я ведь, товар дорогой, с меня спрос, как с собаки, невелик.
       Антон демонстративно перекинул топор с руки на руку и с недвусмысленной угрозой шагнул навстречу съежившемуся от страха старосте. От греха подальше тот поспешил ретироваться и быстро шмыгнул за порог. Уже с безопасного расстояния он зло погрозил дерзкому холопу.
       - Щенок паршивый! - помахал он парню кнутом. - Все ерепенишься, строптивость свою показываешь. Непокорством похваляешься. Ничего! Найдутся у барыни батоги и на твою непокорную спину. Погоди! Погуляют они от души по твоей хребтине...
       - Гр-р-р! Г-гав! - по-детски дурачась, вскинулся в ответ цепным псом Антон.
       Пасюк от неожиданности отшатнулся, запнулся за кочку и упал навзничь, беспомощно забарахтавшись ногами.
       - Сопляк шалопутный! - дико взвизгнул он в испуге. - Тявкать сначала научись, а потом голос повышай на старших...
       Староста торопливо вскочил на ноги и бросился наутек под веселый издевательский смех.
      
       - Как я погляжу, ты не так уж и опечален своей участью..., - неожиданно раздался позади насмешливый голос.
       Антон живо повернулся и озорная улыбка медленно поползла с его лица. Возле дома стоял Шахновский и с интересом наблюдал за происходящим.
       - Развлекаешься, озоруешь, а работа стоит, - нахмурился, было, барин.
       - Конечно, будет стоять, если такие вот отвлекать будут..., - спокойно возразил парень, поклонившись барину, и кивнул в сторону парка, куда побежал Пасюк.
       - Ладно, не умничай. Гляди, какой смелый! Оправдываться вздумал. Показывай, что сделал, - сурово прервал его барин.
       - Пожалуйста, - неопределенно передернул плечами Антон.
       Он без робости прошел мимо барина в свою мастерскую и выставил перед ним одну из готовых оконных рам, сдернул прикрывающую рогожу с дверных полотен. Шахновский с любопытством подвинулся и с хозяйской придирчивостью стал разглядывать готовую работу. Чем дальше он осматривал сделанное, тем больше разглаживались суровые складки и светлело его лицо.
       - Справно, дельно, занятно, - то и дело слышалось его одобрительное бормотание.
       Как заправский мастер он ощупывал, вертел, примечал любую деталь, каждую мелочь. Разве только не пробовал сделанное на зуб.
       - Что ж, недурна работа, весьма не дурна, - удовлетворенно заключил он и уже совсем по-другому, с уважительным интересом посмотрел на молодого мастера.
       - А ведь продешевил Григорий! - хитро прищурился он и подмигнул парню. - Как пить дать, продешевил. Надо же, щенками соблазнился, а такого мастера не оценил...
       Антон зарделся от похвалы, но напоминание о продаже больно кольнуло и он, опустив глаза долу, понурился. Между тем, барин уходить не торопился. Вопреки привычной барской избалованности, он простецки смахнул лайковой перчаткой стружки с лежавших в углу досок и присел.
       - Садись, поговорим, - предложил он и Антону, указывая жестом на место рядом с собой, но парень остался стоять на месте.
      
       Мальчишеская настороженность и ершистость нового холопа не ускользнули от внимательного взгляда Шахновского. Он снисходительно хмыкнул и еще раз заинтересованно окинул мастерскую.
       - Ну, как тебе здесь? Привыкаешь к новой жизни?
       - А что нам привыкать, барин, - горько усмехнулся в ответ Антон. - Наше дело собачье. Веревку на шею накинули, со двора на двор перевели, на цепь посадили и велели нового хозяина слушать, не тявкать...
       Он с ненавистью глянул сквозь оконный проем на улицу. Туда, где несколько минут назад пришлось обратить в бегство докучливого старосту.
       - Ну-ну, не кипятись. Уж больно ты гряч, как я погляжу. Все вскидываешься, дерзишь не в меру. Может от того и Степанищеву не ко двору пришелся, поперек горла встал. А мне, ведь, поначалу показалось, что он тебя слишком уж...
       Шахновский покрутил в воздухе пальцами, подыскивая подходящее определение для оценки поведения своего друга.
       - ... жаловал, что ли, - наконец вымолвил он. - Вроде собутыльника и сотоварища по бабским вопросам при себе держал. Думал, льстец и угодник из молодых да ранних у Степанищева. Ан нет, ошибся. Я, ведь... Как тебя кличут -то?
       - Антоном. Пономаревы мы у барина записаны были. В деревне Пономарями звали...
       - Ладно, Антон Пономарь! Не дуйся. Садись рядом. Садись-садись, не жеманься. Я этого не люблю. Потолкуем...
      
       Антон несмело присел на край и со смутным чувством меняющегося отношения к новому хозяину поглядел на собеседника.
       - Так вот, я холуйства и подобострастия не люблю. Потому к лакеям у меня и отношение соответствующее. Не люблю лености, праздности, подхалимства. Когда человек смелый, но не дерзкий, упрямый, но не строптивый, преданный, а не лицемерный, он и видится совсем иначе. Вот мастеровой человек, который с головой дружит, у которого руки из нужного места растут - это совсем другое дело. Чтобы задницу лизать, собачонкой в глаза заглядывать - ума большого не нужно...
       Шахновский покосился на парня, как бы ища поддержки сказанному и отметив, что тот внимательно ему внимает, продолжил с еще большей горячностью.
       - Ты только погляди, какая дивная у нас Россия-матушка. Как невеста с богатым приданным. И чего в ее сундуке только нет - уголь, руды, каменья разные, злато и серебро... Хозяйские руки на все это нужны. Бережливые, рачительные, в ремеслах искусные. А кто к этому добру руки сейчас тянет? Англичане, бельгийцы, немчура всякая, как будто своих русских нет. Вот Петр Алексеевич (слыхал о таком государе?) он это хорошо понимал. Он своих все больше к этим кладовым допускал. Сам не гнушался простым плотником работать, корабли строить учился. Русского мужика к работе охочего жаловал. Демидовы, Строгановы, Свешниковы, Башировы, да мало ли еще... Они ведь из простых мужиков, с холопов в люди выбились, своими руками, кровавыми мозолями и богатство, и знатное положение заработали. Мой прадед тоже простолюдином был. Так вот...
       Семен Михайлович умолк и с ироничной усмешкой уставился на плотника.
       - Ну, чего молчишь? - дружелюбно толкнул его локтем.
       - А чего сказать! - пожал плечами Антон. - Складно ты, барин, рассуждаешь, супротив не возразишь. Прав ты, конечно, без дела сидеть скучно. Только по разные мы межи. Наверное, те, о которых ты только что поведал, свое богатство холопскими руками умножают. Да и ты, чай, с обушком под землей не горбатишься, у соляных чанов в рассоле не мокнешь...
       - Ну и язычок у тебя, Пономарь! - рассмеялся Шахновский. - Поострее топора будет. Что же ты местами поменяться предлагаешь, что ли?..
       - Ох, барин, я и не знаю, что тебе предлагать или советовать, - обескураженно признался Антон. - В таких вопросах я не советчик. Я дерево понимаю, чувствую его. Тут я могу свое мнение сказать, вещь толковую из него сделать, а остальное...
       - Ладно! - понимающе кивнул Шахновский, поднимаясь с места. - За хорошую работу благодарю. Большой награды не жди. Отпустить домой, не отпущу. Накладно это для меня. А вот обжиться помогу.
       Тут Шахновский хитро прищурился.
       - А хочешь, я у тебя сватом буду? Лесникову дочку сосватаю?. Гляжу, присохла к тебе девка. Вон, и сегодня с кузнецом сюда приехала. Наверное не терпится, когда я тебя уже в покое оставлю.
      
       Семен Михайлович кивнул на двор, где у телеги несмело переминалась Ганка и с надеждой и нетерпением поглядывала на дом. Антон покраснел и смущенно кашлянул.
       - Спасибо, но Степанищев обещал Стешку сюда прислать осенью, когда рабочих на солеварни пригонит. Уговор у меня с ней...
       Улыбка сползла с лица барина и он досадливо хмыкнул, хмурясь.
       - И ты веришь этой сказке? Кажется, он тебе одно слово уже давал. Исполнил? Рабочих, правда, с Бахмута не забрал, хотя я ему и предложил разорвать отношения. Нет у меня к нему веры, ненадежный компаньон...
       - Не знаю, барин, верить или нет, - искренне вздохнул парень. - Но пока подожду, вдруг выполнит обещание. Есть же у него совесть...
       - Совесть у Григория..., - задумчиво и смешливо пробормотал Шахновский. - Святая наивность. Ладно, жди. Но помни, если надумаешь насчет сватовства, приходи. Я от своих слов не отказываюсь...
       Шахновский вышел на двор и направился к своей коляске. Мимолетом он заметил, как торопливо спряталась за груженой подводой дочка лесника. Она по-детски вытягивала шею, наблюдая, как он собирался выехать с новой усадьбы. Барин усмехнулся и покачал головой - "Эх, молодость, молодость. Ничто ей нипочем...". Он молодцевато вскочил в коляску и отрывисто бросил кучеру: "Трогай!". Проводив взглядом отъезжавшего хозяина, Ганка дождалась, пока его повозка скроется за поворотом, торопливо выскочила из своего укрытия и метнулась в дом...
      
       - Антончику, любый, здравствуй! - радостно кинулась и повисла она на шее у парня. - Как же я соскучилась за тобой. Хорошо, когда ты рядом, на хуторе был, возле батька работал. Каждый день тобой любовалась. А зараз стосковалась, мочи нет. Еле упросила Данилу с собой взять. А он еще насмехается, шутки шутит. Говорит, телегу перегружу, лошадь не потянет. А разве я такая тяжелая? Да я бы впереди его воза бежала, только бы с тобой повидаться. Ну, чего ты молчишь? Как ты тут? Схудал, осунулся, с лица спал, бедненький мой. А ты по мне скучал? Чего барин к тебе заходил. Чего он так долго тут делал? Что он тебе сказал? Ругал?
       Обрадованная встречей, Ганка тараторила без умолку, не давая парню даже рта в ответ раскрыть. Она нежно гладила, перебирала его мягкие волнистые волосы, тесно прижималась к широкой груди и, счастливо улыбаясь, говорила и говорила...
       - Ах ты, сорока неугомонная! Совсем уши заложила своей трескотней. Пусти, задушишь..., незлобливо, с легкой укоризной пробормотал в ответ парень, бережно освобождаясь от девичьих объятий.
       - Что же, ты, выходит, и не скучал без меня. Обрадовался, что сюда сбежал от моей трескотни. Это так я тебе надоела, что ты меня с сорокой сравниваешь, - обиженно надулась девушка. - А может забыл...
       - Ну, почему забыл. Скучал, конечно. У меня же кроме вас роднее и ближе никого нет здесь, - примирительно успокоил ее Антон. - Но, по правде, скучать некогда. Работы, гляди, сколько. А барин за дело строго спрашивает, спуску не дает...
       - Что ругал? - забеспокоилась девушка, забыв про обиду.
       - Нет, что ты! Даже похвалил за хорошую работу, - живо откликнулся он и криво усмехнулся. - Над Степанищевым посмеялся, что тот продешевил со мной. Так что, видишь, какой я для него дорогой и выгодный холоп оказался...
       - А еще что сказал? - не унималась, допытываясь, Ганка. - Он, ведь, долго с тобой разговаривал...
       - Да, так. О разном. Все больше о делах. Он хозяин настоящий, не чета нашему Степанищеву. Всем интересуется, все ему интересно. Награду мне, кстати, обещал, за хорошую работу...
       - Награду?! Какую?
       - Жениться предложил, а сам сватом выступить обещался...
       - Это кого же он тебе приглядел, - насторожилась девушка.
       - Да тебя же и приглядел, кого же еще! Еще в доме приглядел, пока говорили...
       - Правда! - встрепенулась девушка и глаза ее восторженно загорелись. - И что ты ему ответил?..
       - Сказал, что не могу на тебе жениться, - честно признался Антон. - Сказал, что сговор у меня со Стешкой и Степанищев обещал осенью прислать ее сюда...
       - Что? Сговор со Стешкой? Сюда пришлет? - потухшим голосом переспросила Ганка.
       Она враз обмякла, безвольно опустив руки, отступила в сторону и невидящими, заполненными слезами глазами посмотрела на Антона.
       - Прости, но я не мог...
       - Что? Что, ты не мог? - переспросила девушка и в ее голосе зазвучала злость и раздражение. - Ты что, надеешься? На что надеешься? Что тебе твой хваленый барин прямо к венцу невесту привезет. На, Антошенька, бери, живи в любви и согласии... Так, что ли...
       - Ганка! Зачем ты так!
       - А как! Дурак ты доверчивый! Уши развесил. Его за цуценят паршивых тут бросили, ноги об него обтерли, а он в окно выглядывает, Стешу свою встречает. Тьфу! Ну и сиди, встречай...
       - Ганка! Перестань!
       - Ну, что, Ганка?! - надломлено вскинулась она. - Я тоже хороша! Дура! Придумала себе невесть что! Миловалась им, радовалась, мечтала, что вот оно, мое счастье пришло. А он как баран в новые ворота уперся. Стеша, Стеша... Дожидайся теперь, когда рак тебе на горе свиснет...
       Вытирая платком неудержимые слезы, девушка понуро поплелась из дому.
       - Ганка! Подожди! - слабо попытался задержать ее Антон.
       - Оставь меня! Не хочу больше не слышать, не видеть тебя! - встрепенувшись, как потревоженная лань, она бросилась прочь...
      
       "Всякое дерево не приносящее доброго плода будет срублено и брошено в печь, - наставлял Иисус, - там будет плачь и скрежет зубов...".
      
       ...Смерть Стешки Назаровой черной межой перерезала деревенскую жизнь на до и после. В прошлом остались спокойная размеренность, относительная сытость и сонное равнодушие. "Не со мной, и бог с ним, моя хата с краю...". Но вот когда на деревню посыпались, словно божье наказание за страшный грех, одна беда за другой, и одна страшнее другой. Вот тут-то начались и вопли, и плач, и скрежет зубов.
       В аккурат сразу после похорон девушки, одной из темных июльских ночей, порохом вспыхнуло и сгорело дотла сложенное в стогах сено. Поджег ли кто в отместку, или по какой другой причине - неведомо. Следом налетел мощный ливень с сокрушительной грозой, которой отродясь здесь не видывали. Три дня вода лилась с небес сплошной стеной, а молнии гигантскими огненными стрелами с оглушительным треском вонзались в землю. Сельчане в страхе забились по углам, как тараканы в щели, испуганно крестясь и моля о спасении, а погода неистовала и бесновалась, издеваясь и торжествуя над людской бренностью и беспомощностью. То в одном, то в другом краю деревни свечою вспыхнули несколько изб, а на господском подворье загорелась злосчастная конюшня и амбар. В довершение разгулявшаяся стихия крупным, с голубиное яйцо, градом побила уже созревавшие посевы на полях. И, наконец, ни с того, ни с сего, начался падеж в стаде...
       - Это кара небесная! Отвернулся господь от нас! Из-за барина на голодную смерть нас обрекает. Гееной огненной грозит! - зароптала, забеспокоилась, запричитала деревня.
      
       Степанищеву стало не по себе. Он, прожженный греховодник и богохульник, уверенный в своей безнаказанности и непогрешимости, не останавливающийся не перед чем ради удовлетворения своей низменной прихоти, пирующий и веселящийся на слезах и крови других, плюющий на нравственные принципы и церковные каноны, этот разнузданный, наглый, циничный феодал сейчас был ошеломлен и подавлен. Он растерялся, оторопел, сник, а, главное, он испугался. Грозный окрик с небес поверг бесшабашного развратника в уныние и ужас. Как затравленный зверь метался он по покоям, страшась высунуть нос из дому, пугливо озираясь на каждый посторонний стук, скрип, шорох. В распаленном сознании то и дело всплывали образы - суровые и непреклонные Николая и Антона Пономарей, насмешливо-презрительный Семена Шахновского и соблазнительно-манящий Марии Андреевны, молящий о пощаде Стешки и строгий, укоризненный Марии...
       Как-то под вечер Степанищев решил было выйти во двор. Вздохнуть глоток свежего воздуха после душных, прогретых летним зноем комнат, размять кости и заодно посмотреть на ту поруху, что принесла гроза. Но едва он вышел на крыльцо, как от забора к нему метнулась темная тень. Барин испуганно отшатнулся, вжимаясь в стену, и в страхе вытаращил глаза.
       - Чур, чур меня! Пошла прочь! Ты кто? - пугливо забормотал он, крестясь и отмахиваясь. - Изыди прочь, сатана! Господи, спаси и сохрани!
       - А-а-а! О Спасителе вспомнил! Защиты просишь! Что же сам руку на невинную поднял, чистую душу погубил, ирод! - послышался в ответ насмешливо-торжествующий женский голос.
       - Авдотья! Ты, что ли? Тьфу! Перепугала, зараза! - хмыкнул, смелея барин, отрываясь от спасительной стены. - Какого черта явилась?! За дочку что ли мстить? Покарать меня решила. Да я тебя саму сейчас велю покарать, а для начала потешусь. Аль забыла, как подо мной барахталась?..
       Степанищев пренебрежительно сплюнул и глумливо рассмеялся. В страхе ли, в безумии вместо раскаяния в содеянном, к нему стала возвращаться прежняя самоуверенность и барская спесь. Перед несчастной, убитой горем холопкой он снова почувствовал себя полновластным, непогрешимым всесильным хозяином, имеющим право на все и вся.
       - Ну, так что! Слуг кликнуть или сама, по доброй воле в покои зайдешь? - глумился он над сумрачно молчавшей, поникшей Авдотьей. Но женщина неожиданно вскинула голову и обожгла барина гневным, ненавистным взглядом.
       - Потешаешься, барин! Нашим слезам радуешься! Ну-ну, радуйся, тешься! - сокрушенно покачала она головой. - Не я тебя карать буду, господь тебя покарает. За грехи твои, за Стешеньку...
       - Ой-ой! За Стешеньку! - дурашливо передразнил ее Степанищев. - Я, что ли, ее в петлю совал. Предложил же ей, дуре, давай по-хорошему. Милость обещал, хозяйкой бы в доме была. А она чего дура выдумала?! Что твоя Стешка особенная? Не она первая. Сама, чай, тоже через это прошла. Забыла?..
       Барин похабно осклабился и окинул Авдотью похотливым взглядом.
       - Да я то не забыла! - горестно вздохнула она. - А тебе вот на Страшном суде господь напомнит, как дочь свою опозорил...
       - К-какую дочь? - оторопел Степанищев. - Ты что мелешь, дура! Мало ли байстрюков по деревне бегает, что же мне всех их привечать надо.
       - Не привечай! Но и не глумись над сиротами! Стешка - дочь твоя, в грехе зачатая. Иль тоже забыл, что силой меня взял. И теперь на тебе страшный грех кровосмешения лежит. И грех смертоубийства своего кровного дитя. Так что тебе, паскуднику, без меня в аду огонь вечный уготован. Вертеться тебе на сатанинской жаровне и зубами скрежетать. Будь ты трижды проклят, душегуб...
       - Ах, ты, стерва! - кинулся было задохнувшийся от гнева Степанищев. - Грозить смеешь! Да я тебя сейчас вслед за дочкой твоей отправлю...
       Но в опустившихся на двор сумерках Авдотья также внезапно исчезла, как и появилась. Обеспокоено оглядевшись вокруг, поспешил в дом и Степанищев, недоумевая от неожиданной встречи с белошвейкой. "Наваждение какое-то. Может это мне привиделось? Никак я умом тронулся от всего этого, - с удивлением и беспокойством ворчал он, пытаясь найти объяснение своему состоянию. - Надо же! Стешка - моя дочка! Чертова баба! Чего удумала! Холопка и дочка! Ха! Тоже мне новость! Хотя, погоди... Откуда у девки такая же родинка на бедре? Неужели, правда?.."
       Осененный внезапной догадкой, Степанищев застыл на месте. Тревожным воспоминанием снова всплыла в его сознании девушка. Вот, на берегу речки - смеющаяся, беззаботная, озорная, манящая своим молодым крепким телом. А вот, в конюшне - распластанная, мечущаяся, беззащитная, с искаженным от ужаса лицом. И там, и тут в глаза откровенно-бесстыже лезла темно-коричневая родинка, величиной с горошину, внизу живота. Точь-в-точь как у него...
       "Господи! Значит не выдумала Авдотья! - обеспокоено заметался по комнате Степанищев. - Доигрался старый черт! Добаловался! Собственной дочери подол завернул, кровосмеситель хренов! Ладно холопка, не велика беда! А что если Авдотья в отместку по деревне молву пустит, ославит на всю округу. Как бы ей, стерве, язык-то прищемить, чтобы не напакостила, не сотворила еще какой беды...".
      
       С того вечера Степанищев и вовсе сник. Неожиданное признание Авдотьи обескуражило и смутило его. Как бы не храбрился Григорий Васильевич, как бы не хорохорился в своей вседозволенности, чувство тяжкого, омерзительного греха зацепило, прищемило и его низменную душу. Он засел в доме, как медведь в берлоге. Слугам строго-настрого приказал запереть ворота усадьбы и никого на двор не допускать, следить в оба. Затаился, насторожился распутник. Лишь по крайней нужде выходил из своей комнаты, подозрительно оглядываясь и прислушиваясь не принесет ли кто откуда новой беды.
       Беда, а вернее горькая весть, пришла внезапно и совсем не с той стороны, откуда он ее выглядывал. В Ильин день под привычное громовое ворчание Илии-пророка в закрытые ворота заполошно постучали.
       - Кто там! Что нужно! Не велено! - сердито окликнули со двора слуги.
       - Из Москвы! Письмо господину Степанищеву! Безотлагательно и спешно, - отозвался с улицы нетерпеливый голос.
       - Письмо из Москвы? - недоверчиво переспросил барин прибежавшего с докладом слугу.
       Обросший рыжеватой с проседью щетиной, всклоченный и неопрятный, он, несмотря на духоту, зябко поежился, запахнул полы стеганного халата и нервно пробежался из угла в угол по комнате. Задумчиво почесал щетинистую щеку, словно вспоминая, кто мог прислать ему срочную депешу, да еще из первопрестольной.
       - От кого письмо? - удивленно пожал он плечами. - Разве что от Настасьи. Так она отродясь мне не писала, даже когда замуж вышла. Ни к чему ей отец родной. Ладно, зови...
       Степанищев согласно махнул, было, рукой, но задержал слугу на пороге.
       - Впрочем, погоди, - пробормотал он. - Отведи его к Агате, пусть накормит и в людской дожидается, а письмо у него забери...
       "Любезный батюшка, Григорий Васильевич! С прискорбием сообщаю, что третьего дня при родах скончалась моя дражайшая супруга и ваша дочь - Анастасия Григорьевна...". Строки написанного незнакомым почерком письма прыгали в дрожащих руках перед глазами и Степанищев никак не мог взять в толк, о чем идет речь и кто прислал гонца.
       - С прискорбием сообщаю..., ... скончалась ваша дочь, - перечитал еще раз прыгающие строки барин. Непонимающе глянул в пустоту и снова вперился в письмо...
       - ... при родах скончалась... Анастасия Григорьевна... Господи! Так ведь это же Настька - дочка старшая - представилась. Как же я, дурень старый, не сообразил сразу. Доченька...
      
       Запоздалое родительское чувство острой болью кольнуло в груди, застило глаза солоноватой пеленой. Никогда, ни разу за все эти годы своего отцовства и, так называемой, семейной жизни он не проявлял ни малейшего интереса к своим детям, даже в сознании не всплывали их имена, не говоря уж о том, чтобы помнить их лица. Случись, кому приехать, не признал бы. А тут вдруг подкатило, сухим спазмом сжало горло, горьким стенанием застучало в висках.
       - Эй, Агата! Где ты? - жалобным со слезой голосом позвал он ключницу. - Подай вина! И гонцу московскому чарку от меня поднеси. За упокой души новопреставленной...
       Ранним утром Степанищев вызвал к себе Рябцева. Барин на удивление был трезвый, спокойный и собранный. Вопреки сложившейся в последнее время привычке к неряшливости, он был опрятно одет и чисто выбрит, а гусарские, залихватски закрученные усы, как прежде задорно и вызывающе топорщились на самодовольном лоснящемся лице. Григорий Васильевич окинул втиснувшегося в кабинет Прошку и брезгливо поморщился, глядя на его заспанное, сизое и отекшее с перепоя лицо.
       - Слушай, ты когда-нибудь напьешься? - буркнул барин досадливо. - Разит, как из винной бочки. Видать, погреб мой ополовинил уже, если не высушил. И потом... Ты староста или хрен собачий. Когда ты последний раз в деревне появлялся. Кто там и чем сейчас занимается знаешь? Или может все разбежались уже, по всей России...
       - Дык, я это, того...
       - Что того? ... твою мать! - вскипел Степанищев. - Я тебя какого х...я старостой поставил? Чтобы ты свою жопу за моей спиной прятал да морду шире плеч наедал? Для этого что ли?!
      
       Спокойствие улетучилось как туман под лучами солнца. Побелев от гнева, он подскочил к съежившемуся от страха старосте и яростно схватил за грудки.
       - Ты что же, выблядок, думаешь! Спокойно жрать да спать у меня под боком будешь, а хозяйское добро пусть огнем горит, половой по миру разносится. Вот послал бог помощничка. Только дом пробздел, засранец, как солдатский сортир воняет. И на кой хрен я Зуева на тебя сменил. Один убыток от тебя... Это же из-за тебя, сучонка, Стешка в петлю полезла. Думаешь, не знаю, как ты после меня над ней измывался. Растерзал, поганец, девку...
       - Дык, барин, для тебя же..., - заскулил обиженно Рябцев.
       - Молчи, сука!!! Молчи, пока башку твою поганую на черепки не разнес...
       Голова старосты безвольно болталась из стороны в сторону под увесистыми оплеухами барина. Спустив пар, Степанищев обмяк, отходя от гнева. Он отшвырнул Прошку к двери и прошел к столу.
       - Иди, коляску мне приготовь. Надеюсь, не забыл еще, как лошадь запрягать...
      
       Спустя час он остановил повозку у небольшой деревянной церкви. Почерневшая перекошенная дверь сельского храма была закрыта на щеколду. Поэтому, обогнув церквушку, Степанищев направился к маленькой избушке в глубине церковного двора, где жил священник. Поднявшись на крыльцо, он без стука толкнул дверь и вошел в избу. Внутри, несмотря на ясный день, было сумрачно и душно. В нос ударил устоявшийся запах ладана и плавленого воска. Гость поморщился и торопливо, и нехотя перекрестился на образа. Оглядевшись в сумраке, он увидел сидевшего у окошка дьячка в простой посконной рубахе. Подслеповато щурясь, тот старательно орудовал иголкой, штопая истлевшую от старости рясу.
       - Здорово, батька! Бог в помощь! - громыхнул он на всю избу и небрежно махнув священнику рукой, скривил в ухмылке губы. - Что обносился в конец? Нечем зад прикрыть?..
       - Здравствуйте, Григорий Васильевич! - степенно ответил тот, пропуская мимо ушей барскую колкость. - И вам доброго здравия и божьей милости...
       - Тебя-то, вижу, не очень господь своей милостью жалует, - съязвил Степанищев. - Вон, даже на рясу приличную не наслужил, в рубище ходишь...
      
       Не дожидаясь приглашения, он бесцеремонно прошелся по светлице и по-хозяйски расположился за столом, продолжая оглядывать скромное убранство жилья. Как в любой деревенской избе, основную часть занимала беленая печь с непременными возле нее горшками, чугунками и ухватами. На полке стояла обычная деревенская глиняная посуда. В углу стоял деревянный топчан, застеленный домотканым рядном и с парой жидких подушек. По всей видимости это была хозяйская постель. На покрытом белой скатертью столе стоял глиняный кувшин с молоком, такая же глиняная чашка. На деревянном подносе, прикрытый чистой холстиной, лежал житный каравай. Отличало избу священника от всех прочих только широкий иконостас с лампадой в красном углу и большой медный чан - крестильная купель. Иногда дьячок крестил младенцев прямо здесь, в своей избе.
       - Скудно живешь, отче, скудно, - снова хмыкнул Степанищев насмешливо. - С кваса на воду перебиваешься, житником питаешься...
       - Так ведь, Григорий Васильевич, честная корка масляным оладушком в рот идет, а неправедное масло чертополохом горло дерет, - усмехнулся в ответ священник, откладывая в сторону починку. - Бог одинаково ко всем милостив. Значит, у кого-то нужда больше моей имеется. Вас-то, какая печаль-забота ко мне привела? Чем могу служить?..
       - Ты? Служить? Да, пожалуй, мне тебе милость оказывать впору..., - продолжал ерничать Степанищев.
       Казалось, он только для того и заехал сюда, чтобы поглумиться над нищенским состоянием божьего слуги.
       - Куда тебе служить. У меня в амбаре крысы сытнее живут..., - с издевкой бубнил он, брезгливо приподняв край холстины и указывая насмешливым взглядом на ржаную ковригу.
      
       Скорбно поджав губы, священник стоически сносил насмешки. Понимая тщетность, он не вступал в пререкания, давая гостю возможность вволю покуражиться. А у Степанищева точно шлея под хвост влетела. Его несло все дальше и дальше.
       - Слушай, отче! А хочешь, я тебе каменный храм на месте этой развалины поставлю, с колоколами певучими, - его глаза загорелись лихорадочным блеском. - Со всей округи народ потянется. Приход поднимется. Заживешь, как у Христа за пазухой. Ну, что? Согласен?..
       - А, ведь, вы, Григорий Васильевич, не для этого сюда приехали, - участливо прищурился священник. - Храбритесь, ерничаете, а у самого печаль на сердце. Худо вам...
       - Тебе-то откуда знать, что у меня на душе! Провидец что ли? - пробурчал было недовольно Степанищев, но осекся, сник. - И то верно, отче. Муторно мне. Грех камнем на сердце лег. Дочку потерял. Вот, замолить хочу...
       О столешницу глухо звякнул полотняный мешочек с деньгами.
       - Отслужи панихиду и что там еще положено...
       - Грехи, Григорий Васильевич, не серебром, а покаянием искупаются. Исповедаться вам надобно, покаяться, с добром искренним, намерениями бескорыстными к убогому и сирому повернуться. Тогда господь не оставит...
       - Это перед тобой, что ли, поп, повиниться, покаяться, исповедоваться, - взвился Степанищев и в нем вновь стала закипать злость. - Мне душеприказчик не нужен. Вон, я тебе деньги плачу, блага земные предлагаю, а ты уже сам решай и поступай по своим правилам...
       - Не от чистого сердца, а от корысти и злобы ваши помыслы. Откупиться без покаяния вознамерились, через гордыню свою перешагнуть не желаете..., - молвил с укором священник.
       - Да что же вы все меня учите как дитя неразумное, - воскликнул в сердцах Степанищев и всплеснул руками. - Холоп сопливый учит: "Барин, ты не прав. Нельзя холопскую душу на одни весы с собачьей уложить". Друг корит: "Не смотри, Григорий, на чужую жену с похотью. Не возжелай ее, хотя она без мужской ласки засыхает, как цветок без воды...". Староста, старый хрен, из ума выживает, носом воротит: "Нельзя, барин, за девками бегать, малолеток портить...". Да, ...твою мать, что же тогда можно? В конце концов хозяин я себе и холопам или нет?!
       - Григорий Васильевич! - возвысил голос священник. - В божьем доме сидите, а слова мерзкие, греховные произносите. Основные заповеди господа нашего соблюдать не желаете, а божье прощение за презренный металл купить хотите. Живите по совести, благочестиво, в кротости и вам зачтется...
       - Ага! Сейчас псалмы затяну и углы твоей лачуги облобызаю! - с издевкой осклабился Степанищев. - Все! Баста! Пошли вы все... сам разберусь, как жить и кому служить...
       Он подхватился с места, раздраженно пнул ногой дверь и выскочил на улицу.
       - Господи, прости его душу грешную, ибо в слепом гневе не ведает, что говорит, - сокрушенно пробормотал божий слуга и осенил крестом уже закрывшуюся за гостем дверь...
      
       - Но, пошла! Пошевеливайся, кляча заморенная! - зло покрикивал и нещадно стегал по бокам лошадь раздраженный Степанищев.
       Обратно домой он гнал как угорелый, громко бранясь на чем свет стоит и вымещая свою злобу на бедном, бессловесном животном.
       - Учителя хреновы! Душеспасители ...твою мать! Советы мне дают, к благоразумию взывают. Пошли вы в ... со своими советами! - ярился барин и злобно потрясал кулаком невидимому собеседнику. - А я тоже хорош! Нюни распустил, в штаны наложил. Рассопливился, обосрался. Перед кем?! Перед холопами, подлым, ничтожным быдлом. Все! Баста! В бараний рог скручу, пусть еще хоть одна падла пикнет против. "Грехи замаливать...". Хрен вам в зубы и свечку в задницу!..
       Что есть силы, он снова огрел лошадь и стремглав помчал дальше. Степанищев настолько вышел из себя, что правил прямо по бездорожью, не замечая рытвин и ухабов. Так же, на полном скаку, влетел в едва успевшие распахнуться ворота усадьбы и с ходу выпрыгнул из коляски у крыльца. Выскочивший на встречу Рябцев, угодливо перехватил поводья, успокаивая разгоряченную галопом лошадь.
       - Прошка! Сукин сын! Какого х... ты на дворе околачиваешься? - коршуном налетел на него взбеленившийся барин и перетянул кнутом через спину взвизгнувшего от боли старосту. - Чего без дела здесь шляешься, лоботряс? Я тебе, сволочь, что приказал?!.. Марш в деревню, засранец! Погляди все как след. Урон сосчитай. Кто погорел от грозы, где сейчас пристроился. И вообще, чем народ у нас занимается. Что на полях делать будет. Иди, шевели задницей, дармоед...
       Степанищев поддал Прошке такого пинка, что тот кубарем выкатился за ворота. "Нет, с таким старостой я по миру пойду. Надо менять подлеца..." - сердито плюнул он вслед своему холую и поспешил в дом.
       - Агата! - кликнул он ключницу. - Давай, обед подавай, что-то я проголодался. И пошли кого-нибудь за Зуевым. Дело у меня к нему есть...
       В нем начал просыпаться прежний Степанищев - порывистый, шумный, суматошный, непредсказуемый. И первым его порывом стало желание восстановить прежние дружеские отношения с Шахновским...
      
       "Милостивый государь!
       Дорогой Семен Михайлович!
       Любезный мой друг!
       С момента нашего горестного расставания и нелепой размолвки не перестаю терзаться сознанием своего низменного поведения и проявленного малодушия. Искренне сожалею о случившемся и успокаиваю себя надеждой о возможном примирении...".
       Горячась и сбиваясь, повторяясь и путаясь, неумело каясь в своих проступках, Степанищев слезно вымаливал у старого друга прощения и снисходительности, изливая перед ним на бумаге свою душу. После неутешительного доклада Прошки он понял, что деревне предстоит голодная зима. Конечно, можно было тряхнуть мошной и купить по округе и сена, и фуража, и чего другого, залатав сделанную природой поруху. Однако, на ум пришло совершенно неожиданное решение, которым он убивал не одного, не двух, а целых трех зайцев.
       Он решил собрать и отправить новую команду работников к Шахновскому. Прежде всего отправить погорельцев и других лишних ртов. Во-первых, не нужно будет тратиться на восстановление сгоревших изб и закупать недостающий для зимы провиант. Во-вторых, эти рабочие не только заработают себе на пропитание, но и согласно "компаньонскому уговору" обеспечат ему процент с выработки. И, наконец, это было бы подтверждение его благих намерений не только в восстановлении дружеских, но и расширении деловых отношений со старым другом.
       В своем письме, дабы вызвать сочувствие и сострадание, он обстоятельно описал все напасти которые свалились на его голову, предусмотрительно обойдя вниманием нелицеприятную историю с дворовой девкой.
       "...А еще, в знак нашего примирения и вечной дружбы, прими от меня подарок. Ружье, которое ты мне вернул, в дороге, увы, не понадобилось, а тебе при такой знатной охоте, которую, ты мне показал, оно теперь будет в самый раз...".
      
       Степанищев расплавил над свечой сургуч и запечатал своей печатью конверт, когда в дверь постучали и в кабинет, шаркая, вошел Зуев.
       - А, Кондрат! - барин вышел из-за стола и шагнул навстречу старику. - Куда же ты запропастился? Все с печи не слазишь? Вон и ходить уже разучился, еле ноги передвигаешь. Бока не пролежал, лежебока?..
       Он расплылся в добродушной, приветливой улыбке и по-свойски похлопал по плечу бывшего старосту. Будто и не гнал того взашей со двора. Будто несказанно скучал по нему.
       - А чего нам прятаться, - пожал тот плечами. - Наше дело стариковское. Лежи на печи, да смерти дожидайся.
       Старик бросил на хозяина из-под косматых. Насупленных бровей насмешливо-обиженный взгляд.
       - Э, старый! - погрозил ему Степанищев. - До чего же ты зловредный. Как заноза в заднице. И вытащить неудобно, и оставить больно. Смерти дожидаешься, а язык. Что змеиное жало. Так ядом и брызжет. Не терпится тебе барина цапануть. Все обиду держишь...
       - Да какая там обида, барин, - отмахнулся Зуев с плохо скрываемой насмешкой. - Разве можно обижаться за то, что от работы ослобонил, роздых дал. Разве, что Прошка за такую милость обидеться может...
       - Вот-вот, - не заметил издевки барин. - Вижу, устал старый, еле ноги волочит. Вот и подумал, пусть уж дома сидит, кости натруженные на печи греет. Ладно ли отдохнул, не надоело?..
       - Отдыхать не работать, - уклончиво ответил Кондрат, но не удержался и бросил цепкий пытливый взгляд на хозяина. - А что, есть дело?
       - Есть, старый, есть! - оживился Степанищев и тут же съязвил как бы в отместку. - Ты что же думаешь! Распустил деревню, довел хозяина до разорения, чуть по миру не пустил. Теперь всю эту поруху мне на плечи сбросил, а сам в кусты. Разбирайся барин, как хочешь, со всем этим дерьмом...
       Но, заметив, как нахмурился обиженно Зуев, сменил тон.
       - Ладно, это я так, для куража. Пошутить нельзя, что ли, - проворчал примирительно. - Дел сегодня, действительно, невпроворот. Сам видишь, как все случилось-получилось. Но я тебе особую задачу припас. С посольством, в Украину поедешь. Письмо, вот, повезешь другу моему и людишек на работы прихватишь. Все равно всем здесь зимовать голодно будет. Митьку с Трифоном в сопровождение возьмешь. Они со мной там были, дорогу знают...
       Степанищев неожиданно усадил старика рядом с собой и стал обстоятельно напутствовать его куда и к кому отправляться, кого с собой в дальний путь собирать и что там, в чужой стороне, дальше делать.
       - Людишек сам оповести, вели собираться. А чтобы вою по деревне не было, скажи, что на время уезжают, чтобы перезимовать в тепле и сытости, дескать, по весне заберу. Ну, а что на самом деле получится, потом поглядим. К Покрову постарайся обернуться. Мне без тебя, как без рук. В старосты верну, былое восстанавливать нужно, наверстывать упущенное. От Прошки толку мало. Этого засранца в свинопасы выгоню... Да, еще чуть не забыл...
       Степанищев закряхтел и неловко заерзал на месте, искоса поглядывая на Кондрата.
       - Ты там того... О случившемся Антону не растрезвонь, если повидать прийдется...
       Зуев молча выслушал все наставления, так же молча поднялся и вышел от барина. Спустя три дня обоз с переселенцами тихо и даже как-то незаметно покинул Степанищево...
      
       Накануне отъезда Кондрат после долгих раздумий и сомнений все же заглянул к Пономаревым. Здесь же коротала вечер и Авдотья, которая теперь боялась оставаться одна в своей избе. "Стешенька каждую ночь домой приходит, защиты просит..." - плакалась она Марии, однако перебраться жить совсем, несмотря на настойчивые уговоры, не соглашалась. "Как же так, Стеша прийдет, а изба пустая..." - удивлялась она.
       - С чем пожаловал, Демьяныч, - поинтересовался Николай, приглашая позднего гостя к ужину. - давненько тебя видно было. Да и к нам, в последнее время, ты просто так, без причины, не заглядывал.
       - Соскучился, - съязвил старик, присаживаясь к столу. - Скучно одному стало сверчка запечного слушать, вот и решил к вам наведаться. Может вы чем потешите старика...
       - Ой, не греши, Демьяныч! - скорбно вздохнула Мария. - Разве же нам до потех теперь. То хоть Стешенька, доченька нас развлекала, слезы родительские утирала. Так и ее бог прибрал...
       Мария горько всхлипнула, а вслед за ней потянула платок к лицу и Авдотья.
       - Ладно, тогда я вас растормошу маленько, - сконфуженно крякнул Кондрат и неожиданно огорошил домочадцев вопросом. - Антошке своему ничего передать не хотите?
       - Господи! Как передать? Куда? Чего? - встрепенулись Пономаревы. - Шутишь, Демьяныч! Где же он теперь, сыночек наш. Кто его увидит?..
       - Да вот я и увижу, - самодовольно хмыкнул Кондрат и откинулся к стене, наслаждаясь произведенным им впечатлением. - Барин отправляет меня в ту сторону. С письмом и людьми...
       - Что же ты раньше ничего не сказал, - вскрикнула Мария с укоризною. - Я бы ему хоть пирогов испекла...
       - А что мы можем ему передать, Кондрат? - развел руками Николай. - Только низкий поклон да родительское благословение. Чтобы хранил его господь в чужой сторонке от новых бед и невзгод...
       - Я, я хочу передать, - подхватилась вдруг с места Авдотья и торопливо полезла за пазуху. - Вот...
       Она бережно вытащила висевшее на шнурке серебряное колечко, тускло блеснувшее камешком. То самое, которое подарил Стешке перед своим отъездом Антон.
       - Вот, передай ему. Это я в конюшне тогда нашла. Передай, как привет от нее. И расскажи Антону все. Все, без утайки. Богом заклинаю, расскажи...
       От нахлынувших горестных воспоминаний, все замерли, задумавшись, пригорюнившись на минуту. В избе повисла гнетущая тишина.
       - Ладно, расскажу при случае, - глухо пообещал Зуев. - Бывайте...
       Всю ночь, сидя у окна, он не сомкнул глаз. Ворошил и перебирал в памяти прошлое, то хмурясь, то ухмыляясь чему-то. Уже под утро, словно приняв какое-то отчаянное решение, он решительно сунул руку в свой тайник под окном. Оттуда он достал маленький, зазвеневший серебром, кожаный кисет, сунул его за пазуху, прощально окинул с порога избу и вышел в поднимавшийся рассвет...
      
       Бабье лето щедрой рукой добавило золота в многоцветную палитру летних красок, сделав окружающий пейзаж более благородным и величественным. Среди поредевшей, желто-зеленой листвы, на фоне нежного небесного ультрамарина, в ласковых, не жгучих солнечных лучах практически завершенный новый дом Шахновского, радовал взор и гляделся то барственным боровиком, то озорным рыжиком, притаившимся на лесной поляне от любопытных глаз грибника. Работа на строительстве двигалась дружно и споро, придавая усадьбе законченный, обжитой вид.
       - Ну, что, Антон Николаевич? Пожалуй, к Покровам можно будет и новоселье справлять, как считаешь? - весело поинтересовался у молодого мастера барин, любовно и с удовольствием оглядывая новостройку.
       - Пожалуй, можно, Семен Михайлович! - в тон ответил плотник.
       После той памятной встречи и долгого разговора в мастерской между ними установились если не тесные и дружеские, то, по крайней мере, открытые и доверительные отношения. Антон уже не бычился взглядом и не ершился в разговоре. С живым любопытством жадно впитывал все рассказы барина об истории края и Российского государства, о развитии промышленности. Проникся уважением к начитанности и эрудированности хозяина, его хозяйственной рачительности, сметке, рассудительности, искренне удивлялся деятельной натуре, горячему желанию самому вникнуть и познать суть того или иного дела.
      
       Шахновский в свою очередь по достоинству оценил не только мастерство нового холопа, но и его душевные качества. Ему импонировала непосредственность и искренность парня, отсутствие угодничества и коленопреклонства, естественность и способность, не таясь высказать свое мнение. Семена Михайловича поразила цепкость и точность, с которой Антон буквально на глаз делал замеры или определял необходимость той или иной детали в общей конструкции, не нарушая гармонии архитектурной композиции. Дельные советы и подсказки молодого парня вызывали уважительное восхищение искушенных корифеев от строительства.
       - Нет, Семен Михайлович, дерево мне все же больше по душе, чем камень, - откровенно признавался он, когда Шахновский поинтересовался его мнением о строящемся доме. - От камня стылостью веет. Души в нем нет. А дерево живое, по нему соки, как у нас кровь по жилам бежит. И дерево дереву, как человек человеку рознь. Вот сосна. Светлая лучистая, податливая как ребенок. Береза уже девка-капризница, норовиста и непослушна. Ясень, что барин, чист, строг и величав. Ну, а дуб - царь среди деревьев. Грозен, темен, крепок, не уступчив...
       Антон слегка нахмурился, точно представил себя супротив царя и тут же усмехнулся, вспомнив нечто другое, более теплое, радостное.
       - Вот в деревянной избе и дышится иначе. Легко, свободно. Будто она вместе с тобой ароматной свежестью наслаждается. А в каменном тереме, все равно, что на погосте, под могильной плитой...
       - Что же, по-твоему я склеп себе сотворил, - рассмеялся Шахновский.
       - Нет, дом хорош получился, - смутился Антон. - Просто я больше к простой, русской избе привычный. Вот, если позволите, я вам небольшой флигель внутри парка срублю. Я уже прикинул, где его можно поставить, чтобы общего вида не менял. Для отдыха или еще для чего, тогда почувствуете, что такое дерево.
       - Ладно, потом поглядим, чего где ставить, - усмехнулся Шахновский. - Завод или твой терем резной...
       - А хотите, я вам еще кое-чего, деревянное покажу, - загадочно подмигнул барину Антон.
       Не дожидаясь согласия он метнулся в комнату за своей мастерской.
       - Вот, смотрите, - и парень быстро сдернул прикрывающую рогожу со стоявшего в углу... столового буфета в стиле Гамбса, практически уже законченного и как две капли воды похожего на тот, что стоял в доме на Белой Горе.
       - Господи! Это еще откуда?! - ошеломленно выпучил глаза Шахновский и словно сомневаясь, что это не сон, а явь, потрясенно ощупывал деревянные накладки и все детали этого дивного творения.
       - Ну, Антон, сын Николы! - восхищенно переводил он взгляд со шкафа на парня и обратно. - Ну, молодец! Вот так, мастер! Когда же ты это успел?! Но, главное, как?!!
       - По памяти, - потупился польщенный похвалой и произведенным впечатлением мастер. - Вечерами, от скуки, занимался. Не давал мне покоя ваш посудник. Решил попробовать, смогу ли также.
       - Ну, парень, ты даешь, - снова выдохнул изумленный барин. - Да что же за руки у тебя такие, а голова?! Да теперь Степанищев пусть хоть всю деревню за тебя отдает, не отдам обратно...
      
       Поэтому сейчас барин так тепло, по-свойски общался с холопом, заехав по обыкновению посмотреть, как идут работы в "городском" доме.
       - Устал, Антон? Вымотала тебя эта стройка? - участливо поинтересовался Семен Михайлович, отметив осунувшийся, исхудавший вид парня. - Небось, опять чего-нибудь кумекаешь по ночам, мастеришь втихомолку всем на удивление...
       - Ничего, я к работе привычный. С батей мы много могли чего сделать, - усмехнулся в ответ парень. - За работой легче время коротать...
       - Так то же с батей, - протянул барин. - А тут сам почитай все тянешь. И окна, и двери, и лестницу. Еще и на сюрпризы тебя хватает, где только сил и времени берешь.
       Барин еще раз сочувственно и одобрительно окинул сухощавую фигуру парня и неожиданно лукаво улыбнулся.
       - Слушай, а ты отдохнуть не хочешь? Белую Гору проведать?
       - А чего мне, Семен Михайлович, там делать! Ни угла своего, ни родной души, - горестно вздохнул Антон. - Все мое здесь, при мне...
       - Так уж и здесь, - весело прищурился барин. - А там ведь давеча тобой интересовались и очень даже...
       - Кто бы? - пожал удивленно плечами Антон. - С Данилой недавно виделся. Ганка?.. Так мы с ней в размолвке...
       - Да нет, это не из местных, - хитро усмехнулся Шахновский. - Говорит, обязательно нужно повидаться...
       - Что! Никак из Степанищево приехали! - встрепенулся Антон. - Стешка?! Барин слово сдержал? Да?..
       При упоминании о Степанищеве, Шахновский нахмурился и как-то неопределенно кашлянул.
       - Насчет обещаний Григория не знаю, судить не берусь. Люди, которых он прислал, пока в Бахмуте остались. Староста от него письмо привез, прощения и примирения просит. Вот этот гонец тобой и интересовался...
       - Зуев? Дядька Кондрат приехал? - удивленно и обрадовано переспросил Антон, нетерпеливо переминаясь на месте.
       - Давай-давай, поезжай! - согласно кивнул Шахновский. - Вижу, что уже сгораешь от нетерпения. Не чаешь поскорее узнать, что с родными и кто еще приехал? Возьми лошадь на дворе...
       - Спасибо! Но я вдоль Донца, напрямки. Быстрее получится..., - уже на бегу ответил Антон, сразу отправляясь в путь...
      
       "Господи! Поверить не могу! Здесь, на Белой Горе, дядька Кондрат!! Как же его Степанищев отпустил? - в радостном возбуждении размышлял Антон, спеша к хутору берегом реки. - Интересно, кого он привез сюда из деревенских? Куда определил? На варницы в Бахмут, или на рудник? Так отчего тогда всех в Бахмуте оставил? А Стешка? Прислал ли ее барин, как обещал? Если прислал, то почему Зуев ее с собой не захватил. Скорее бы добежать до Белой Горы. Там сейчас все узнаю...".
      
       Не замечая усталости от долгого бега, Антон ходкой рысью взбежал вверх по склону к панскому дому и уже у ворот остановился, чтобы перевести дух. Со двора донеслось какое-то давно знакомое, радостное ржание. Он торопливо заглянул во внутрь и увидел привязанного к коновязи Гнедка. Повзрослевший конь, издалека почуяв друга, приветственно кивал головой, прял ушами и нетерпеливо гарцевал на месте.
       - Гнедко! Мальчик мой! Узнал, чертушка! - обрадовано кинулся парень к старому приятелю и ласково потрепал его загривок. - Здравствуй, здравствуй! Умница, не забываешь своих друзей. Эка ты вырос как! Настоящий красавец!
       - Был бы этот красавец сейчас у господа в колеснице, если не успели из огня вовремя вывести, - неожиданно раздался за спиной знакомый насмешливо-язвительный голос Зуева.
       - Дядька Кондрат! Здорово! - живо обернулся к нему парень и обеспокоено насторожился. - А что пожар был в Степанищево? Много погорело? Как там мои!..
       - Слава богу, обошлось...
       - Москаль явился! - высунулся вдруг из-за широкой зуевской спины тщедушный Пасюк. - Ты где, сучонок, шляешься? Бачишь, людина с дальней дороги приехала, со вчерашнего дня тебя дожидается. Человеку дальше по делам ехать треба, а тебя все нет и нет...
       - Ага! Пойди еще пану пожалуйся, что меня потерял. Он как раз тебя в Верхнем ждет. Мордой твоей крысиной по углам поводить желает...
       - Но-но, сучонок! Пан-то там, а барыня тут. Зараз на конюшню отправит, батогами накормит. Может забыл, что я тебе обещал?..
       - Слышь-ка, мил человек! Шел бы ты куда, по своим делам. Сам сказал же, что мне в дорогу пора. А нам с парнем без лишних глаз потолковать нужно..., - смерил уничижительным взглядом Панаса Кондрат и отвернулся, как будто того и не существовало больше.
       - В порядке твои, Антон. Кланяться тебе велели. Так что, вишь, кланяюсь, - и старый притворно разведя руки в стороны торопливо кивнул пару раз головой. - Что, зловредный мужик, этот староста... местный? Не дает тебе покоя?
       Зуев насмешливо прищурился.
       - Да мне кажется старосты все одинаковы, - пренебрежительно махнул было рукой Антон, но, опомнившись, стушевался и покраснел. - Этот, дядька Кондрат, фрукт особенный, с другими, ни в какое сравнение не идет.
       - Ладно-ладно, не оправдывайся, - примирительно похлопал парня по плечу Зуев. - Я, ведь, теперь отставной староста. У нас теперь Прошка Рябцев командует. Правда все больше барской кладовой и винным погребом. А меня на печь выгнал. В аккурат после своего возвращения домой...
       - Как же ты здесь оказался?
       - А, парень! Это у меня особая миссия. С посольством к твоему барину... нынешнему приехал. Письмо привез, людишек на работы...
       - Деревенских? Кого? - встрепенулся Антон.
       - Да, так. Погорельцев и еще... Слушай, что мы с тобой на дворе топчемся. Посидеть бы где, да поговорить спокойно. Твои много чего рассказать велели, - оглянулся по двору Кондрат и вопросительно уставился на Антона.
       - Да мне, дядька Кондрат, собственно и вести тебя некуда, - сокрушенно развел руками тот. - Мне, ведь, и угла своего еще не определили. Пока в новом доме у барина работаю, там и живу. А так... Ведь, я теперь кто? Сукин сын! И место мое на псарне или вон, на конюшне, под батогами, как крыса эта сейчас сказала.
       - Да-а-а! Смотрю, у тебя с ним дружба не разлей вода, - насмешливо протянул Кондрат. - Так что же делать будем...
       - Антончик! А ты веди гостя к нам! Дорогу не забув? - неожиданно вывернула из-за угла дома Катерина, по ходу услыхав, о чем идет речь. - Идите-идите. Мать и покормит вас, и поговорите спокойно. Да и дед о тебе сколько раз спрашивал. Проведай старика. Уже столько времени не видел...
       Теплым взглядом обласкав парня и нежно коснувшись ладонью его щеки, она приветливо улыбнулась Зуеву и поспешила к дому, взмахнув на прощание рукой.
       - Хм-м! Антончик! - удивленно мотнул головой староста. - А говоришь, ни угла, ни знакомых. Вон, как тебя тут, нарасхват. Кто такая? Уж, не дочка лесникова?
       - Да! Старшая. А ты откуда знаешь? - удивился Антон.
       - Барин дома скалился. Говорит, присушила девка парня. Домой не захотел из-за нее ехать...
       - Ага, не захотел, - горько усмехнулся парень. - Сам обещал на Троицу со Стешкой оженить, сам же на щенков сменял. Говорит, я барин - хочу, даю слово, хочу, обратно забираю. А это Катерина. Жена друга моего Данилы, местного кузнеца. Если бы не они, наверное руки бы на себя наложил...
       - Руки наложил бы? - покосился на него недоверчиво Кондрат. - А как же девка? Ну, та, о которой Степанищев рассказывал.
       - Ганка младшая. Просто дружеские отношения были, - пояснил Антон. - Чего он выдумал. У меня, ведь, со Стешкой уговор был. Из-за Стешки я и с Ганкой поругался... Дядька Кондрат, а что ты о доме ничего мне не говоришь? Там чего? Стешка как?
       Он ускорил шаг и, выдвинувшись вперед, встревожено и нетерпеливо заглянул в лицо примолкшего Зуева, не решаясь спросить привез ли он девушку или нет.
       - Погодь! Расскажу еще. Веди до места...
      
       Пока Марфа суетилась у печи, собирая к обеду стол. Кондрат с любопытством разглядывал неброское, простое, но опрятно-нарядное убранство хаты.
       - Да, давненько я в хохляцкой хате не гостил..., - протянул он, переводя взгляд то на расшитые рушники у божницы, то на убранное нарядными занавесками окошко, то на жилой хозяйский угол...
       - А шо? Довелось в наших краях бувать? - оживился Данилин дед.
       - А как же, - самодовольно хмыкнул в ответ Зуев. - Еще при старом барине в Бахмутском гусарском полку служил, потом с нынешним отсюда на турка ходил...
       - Земляк, стало быть, - обрадовался дедусь.
       - Может и земляк кому, - насмешливо отозвался староста и, усаживаясь к столу, вдруг заговорщески подмигнул Марфе. - А что, хозяйка? Горилка в этом доме есть? Не грех было пропустить чарку с... земляками. За встречу, за знакомство...
       - Ну, ради такого случая найдется, - улыбнулась женщина и, метнувшись до коморы, внесла в хату бутыль первача...
      
       Солнце поклонилось к закату, в окошко уже потащился вечерний сумрак, а неторопливая, привольная беседа за столом продолжалась. Зуев словно забыл, зачем хотел повидать Антона. Еще в начале застолья он скупо поведал о необычной грозе, погулявшей над деревней и лишь успокоил парня, что с их домом ничего не случилось. Выпив чарку-другую хитрый старик неспешно вспоминал былые годы, проведенные здесь и как бы вовсе забыл о Пономареве. Лишь изредка, между делом, он поворачивался к нему с вопросом, типа - "А помнишь, у нас..." или "Не забыл еще как..." и все. Ни словом, ни взглядом он не делал даже намека на то, главное, ради чего разыскивал парня и что тот ждал от него...
       - Ну, а как наш хлопчина у вас приживается? - наконец поинтересовался судьбой Антона гость. - Ко двору ли пришелся?..
       - А то як же! - охотно откликнулся дед. - Хиба такой хлопец кому-то не до двору будет. Та он як тут, в цьому дворе, народився...
       - Наш Данила его сразу себе в друзья приметил, - обозвалась и Мария. - Хорошу людину сразу видно. Так что Антон нам сразу до души пришелся. И работящий, и уважительный. Только вот женить его никак не можем...
       Женщина притворно нахмурилась и Лукова подмигнула Кондрату.
       - А что так? - усмехнулся тот. - Пару не подберете?..
       - Да есть у нас невеста подходящая. А он ни в какую. Говорит, есть в Расеи зазноба, с ней обречен. Ему барин пообещал, вот и ждет, выглядывает. Вы ее, случайно, не привезли с собой, Кондрат Демьянович? А то совсем парубок наш от тоски засохнет. И девку нашу в ожидании засушит...
       Все с любопытством уставились на заерзавшего за столом Зуева, а Антон буквально жег старика нетерпеливым взглядом.
       - Кх-м, что-то душно стало. На двор, что ли, выйти, - в неловком замешательстве пробормотал он. - Пойдем-ка, Антошка, на улицу, перекурим. Да и проводишь меня. Спасибо, хозяйка, за хлеб, за соль, за приветливость. Мира и добра вашему дому...
      
       - Значит Стешку ждешь? - переспросил он Антона, когда они вышли из хаты.
       Староста подошел к плетню и с напускным интересом стал оглядывать сельскую улицу. На самом деле он собирался с духом сказать то самое главное, горестное, страшное и соображал как сподручнее к этому приступить.
       - Жду! - глухо отозвался Антон. - Не томи душу, дядька Кондрат. - Говори! Привез или нет ее...
       - Привез, - скривился в горькой усмешке Зуев. - Вот, парень, все, что осталось от твоей девки...
       Он достал из-за пазухи свой кисет и вытряхнул на ладонь знакомое кольцо.
       - Что? Вернула! Отказалась от нашего сговора! Барину поверила, что я тут..., _ вскричал было расстроенный Антон.
       - Не ори, - сурово осадил его старик и продолжил уже мягче. - Не горячись. Плохо, значит, ты знал ее. Нет, не поверила. Ни одному слову не поверила. Ни Прошке, мерзавцу, ни барину. О тебе, дураке, все время думала, тебя ждала...
       - Так что же!
       - А то же! - обозлено огрызнулся Кондрат. - Ты вот тут говорил давеча, что руки от горя хотел на себя наложить, а она...
       - Что она? - белея, прошептал Антон.
       - Опозорил ее барин, вот что! Связал как овцу, вдоль лавки разложил и потешился. Вместе с Прошкой и тешился. А она не снесла позора. Там же, на конюшне, в петлю и...
       Кондрат обреченно махнул рукой и отвернулся, пряча от парня навернувшуюся слезу.
       - Как же так! Как же это!.. - бормотал Антон, оглушенный неожиданной новостью. - Как же так, дядька Кондрат?!..
       Сбитый с толку, поникший, раздавленный горем, он невидимым взором глядел перед собой, в бессильном гневе сжимая и разжимая крепкие кулаки.
       - Эх, Антон, Антон! - вздохнул тот. - Да вот так! Ты же сам хорошо нашего барина знаешь. Если ему что вздумалось, то... Он, ведь, еще зимой перед своим отъездом сюда Стешку приметил. Потому и велел тебя спешно с собой снарядить. Чтобы у вас промеж собой по любви чего не вышло, пока его дома не будет. Он, ведь, у нас надкушенных ягод не ест...
       - Так почему же ты мне раньше...
       - Э-э, парень! Если бы я все и всем рассказывал, то какой бы прок от меня был. вами бы давно уже кто-то типа Рябцева верховодил. Конечно, грехов на моей душе много, но этого я не хотел. Один раз наперекор пошел, хотел девку уберечь, так сразу же в немилость попал...
       Зуев снова вздохнул и сокрушенно покачал головой, сожалея о случившемся.
       - Жаль! Как не старались мы с твоим отцом, не уберегли Стешку. Не удалось нам ни спрятать, ни укрыть ее...
      
       Некоторое время они молчали, неловко переминаясь друг против друга. Солнце, будто оценив трагичность ситуации, прощально блеснуло последними лучами и скрылось за дальними курганами, погрузив хутор в скорбный сумрак.
       - Что ж, наказ твоих я исполнил. Все, как есть, рассказал, поклон передал, кольцо тоже. Так что мне пора, - потоптавшись еще на месте, стал прощаться Кондрат. - Мне еще к барину твоему... новому, заглянуть нужно. Что он там, письмо ответное иль еще чего нашему передавать будет. Да и в дорогу с утра пораньше отправляться, чтобы Митька с Тришкой здесь по старой памяти не загуляли. А то оставлю их тебе, чтобы не скучал. Как думаешь?..
       Сообразив, что шутка тут не к месту, старик конфузливо закряхтел.
       - Ну, прощевай...
       Он как-то враз понурился, сгорбился, похлопал окаменевшего Антона по плечу и вышел со двора на сельскую улицу. Однако, сделав несколько шагов в сторону панской усадьбы, вернулся обратно.
       - Ты вот что, парень! Брось, не горюй! - волнуясь, горячо и сбивчиво зачастил он. - Стешку уже не вернешь. А ты еще молодой. Жить только начинаешь. Новую жизнь. И эта жизнь у тебя вся впереди. Живи только честно, открыто, по совести. Не как я свою жизнь прожил, а как отец твой живет. Как вот эти люди живут (староста кивнул на хату Данилы). Чтобы добрый след после тебя на земле остался, а не собачье дерьмо. Гляжу, ты приглянулся здесь всем. Уважают, хоть и соплив еще. Как своего приветили, худого слова не скажут. Даже барин, слышал, ценит твое мастерство и усердие. Вот так и живи, Антон. Человеком живи, а не холуем мерзким...
      
       Он затоптался снова на месте, порываясь было уйти, но снова остановился, торопливо полез за пазуху...
       - Вот, возьми, - протянул парню звякнувший деньгами кисет.
       - Что это? Зачем? - удивился Антон.
       - Это вроде моего приданого, или наследства, что ли, - горько усмехнулся Кондрат. - Бери-бери. Новую жизнь начинаешь, сгодятся. Это - честные деньги. Я барину по вере служил, на чужое глаз не ложил.
       - А как же ты, дядька Кондрат?..
       - Что я? Мне, старику, уже много не нужно. Да и немного мне осталось в этой жизни. Все, будь...
       Зуев решительно махнул рукой и неожиданно, как-то неловко и неумело приобнял, прижал к груди оторопевшего Антона, но тот час торопливо оттолкнул его от себя и заспешил прочь...
       Растерянно сжимая в руке подаренный кисет с деньгами, парень смотрел вслед удалявшемуся Кондрату. Сгорбленная, понурая фигура устало брела вверх по дороге, плавно растворяясь в сгущавшейся вечерней тьме. Сложное чувство к этому странному, неоднозначному старику сейчас металось в душе Антона. Давно забытая неприязнь к зловредному барскому слуге и смятение от неожиданного душевного порыва. Досада и разочарование за беспомощность и молчаливое потворство барской прихоти. Но, больше всего, сейчас он испытывал жалость и сострадание к старому и одинокому человеку, искренне раскаявшемуся в своих грехах и теперь сожалеющему о неправедно прожитой жизни. Неожиданно Антона пронзило жгучее сознание того, что вместе с уходящим в ночь Кондратом безвозвратно уходит в прошлое его связь с родной стороной. Старик словно перерезал пуповину, связывающую его, Антона, с отчим домом и провел непреодолимую межу между прошлым и будущим. Будущим, в котором больше нет места отцу, матери, Авдотье, Стешке, где остается лишь память, которая с годами будет делать эти родные образы все более размытые и призрачные...
      
       Сентябрьская степь серебрилась ковылем. Прокаленная и высушенная за лето безжалостным солнцем, сейчас в своем землисто-сером наряде она не была столь празднично-радостной и привлекательной как весной или в период тучного травостоя. Но даже сейчас, в лучах последних погожих дней бабьего лета, она ласкала взор путника своей особой прелестью. Теперь она была похожа на вынутую из печи пшеничную ковригу, неброскую на вид, но дурманящую ароматом и влекущую своей сытостью. Невидимые постороннему взору перепела о чем-то шумно бранились в придорожном бурьяне, деловито посвистывали суслики, озабоченные наполнением своих кладовых к долгой зиме. Время от времени, из глубины степи, от затерявшихся лужиц-озерец, доносилось сытое покрякивание нагуливавших жир перед дальним перелетом диких уток.
       Настоянный на травах, терпкий, опьяняющий воздух был настолько прозрачен и чист, что были видны парящие в безветренной невесомости тончайшие нити паутины, и настолько свеж, что его хотелось жадно пить, как воду из холодного ключа в жаркий день, утоляя жажду...
       Отвлекшись от горестных, невеселых дум, Кондрат высунулся из коляски и невольно залюбовался этой картиной. Но вдруг точно тучка пробежала перед глазами, притемнив степной пейзаж, четкие очертания ближних курганов поплыли, размываясь вязкой пеленой. Зуев с недоумением потер глаза, сшибая невидимую слезу, но пелена не ушла. А тут еще грудь стиснуло шипованным обручем, что раздирает нутро на части. Хотел, было, схватить на полные легкие целебного, освежающего степняка, а вздохнуть даже на маленький глоток не может.
       - Эй, Митька, гони потише, а то, что-то дух перехватило, - прохрипел через силу он правившему лошадьми мужику.
       - Да ты что, Демьяныч! - удивленно повернулся тот. - И так плетемся едва-едва. Лошадей пустили по воле, чтобы отдохнули.
       - Тогда останови, - велел староста. - Муторно мне, не раздышусь...
       Боль не утихала. В глазах зарябило, замельтешило звездочками-огоньками, голова пошла кругом, а в груди забухало набатом.
       - Мужики, подсобите вылезти. На землю положите, может отлежусь, - слабеющим голосом попросил он слуг.
       Те обеспокоено и торопливо бросили край дороги, на взгорке кошму и перенесли на нее Кондрата.
       - Что с тобой приключилось, Демьяныч? - склонились над ним встревоженные мужики. - Лица на тебе нет...
       - Худо мне. А от чего худо, сам не пойму. Никогда такого не было. Видать костлявая привет передает, в гости зовет. Дайте-ка воды испить, нутро жжет...
       Трифон с Митькой приподняли старика и поднесли ко рту флягу. Зуев попытался сделать глоток, но закашлялся, лицо его посинело. Он конвульсивно дернулся и обмяк, безжизненно склонив голову на грудь...
      
       - Э, э, Демьяныч! Ты чего? - забеспокоились, заволновались мужики, тряся бесчувственное, отяжелевшее тело старосты. - Помер, что ли?
       Один из них, Митька, с торопливой деловитостью рванул за ворот рубаху старика и прильнул к его груди, бесполезно выслушивая уже остановившееся сердце.
       - Все, помер! Преставился раб божий Кондрат, - заключил он, отряхивая с колен сухую траву и пыль.
       - Помер?! - пробормотал Трифон, пуча в страхе глаза. - Что же нам теперь делать?
       - Что делать? - переспросил Митька и с ухмылкой снова повернулся к безжизненному телу Зуева. - Да, что захотим, то и будем делать. Мы теперь сами себе хозяева.
       Он деловито обшарил карманы мертвого старика, по-хозяйски залез ему за пазуху и вытащил оттуда пухлый, скрепленный сургучной печатью пакет.
       - Как же так! - канючил Трифон, наблюдая за Митькой и плохо соображая, что тот имеет в виду. - Домой, ведь, надобно добираться, к барину...
       - Ха! Домой!! К барину!!! - осклабился насмешливо Митька, разрывая пакет и доставая оттуда вместе с письмом пачку денег. - Гляди-ка! С такими деньжищами домой?! Дурень! Тебя что, семья ждет? К барским зуботычинам ворочаться охота?..
       - Так чего тогда делать будем?..
       - А гляди, чего..., - Митька обвел широким жестом бескрайнюю степь. - Простор какой! Дикое поле!! Воля!!! Столько дорог, выбирай любую, по вкусу...
       - С Кондратом чего?.. - загнусавил оробевший Трифон.
       - Похоронить надобно, - деловито нахмурился Митька, пряча за пазуху деньги. - Не по-христиански бросать его так. Зверью да воронам на прокорм. Тащи из коляски его палаш, может еще, что сыщешь подходящее, могилу рыть будем...
      
       Пока Трифон бегал за оружием, Митька успел раздеть старика, оставив на нем только нательное белье.
       - Одежу зачем снял? - засомневался Тришка. - Сам же сказал, по-христиански.
       - А чего? Он же, вон, в бельишке. Одежка ему боле не нужна. К господу на суд можно без одежи. Она у него, гляди, какая. Кафтан добрый и сапоги справные. Нам сгодятся.
       К вечеру все было кончено. Завернув в попону тело старосты, они опустили его в наспех выдолбленную в целине неглубокую яму. Туда же Митька воровато сунул и ответное письмо Шахновского для барина. Вместо креста на могильный холм лег случайно подвернувшийся под руку валун. Так нелепо, бесславно, внезапно оборвалась жизненная тропа верного барского слуги и грозного деревенского управителя. Так просто и естественно раскрылась низменная сущность угодливых барских лакеев. Под последними лучами солнца и привольным степным ветром быстро высыхала сырая, свежевырытая земля, надежно пряча от редких, посторонних глаз безымянную могилу, а вместе с ней и нераскрытые тайные мысли ее хозяина, непрочитанные строки дружеского письма и иудино вероломство подлых слуг. Бесшабашно гикнул лихой возница, резво взяли с места отдохнувшие лошади, унося в неизвестность новых ловцов удачи и искателей приключений...
      
       Строительство нового барского дома близилось к завершению. С раннего утра до позднего вечера то в одном, то в другом углу новостройки слышался недовольно-властный, но еще по юношески ломкий голос Пономаря, подгонявшего рабочих. Не так давно Шахновский поставил его старшим на внутреннюю отделку комнат. Торопясь уложиться к сроку, Антон полностью погрузился в работу. Это отвлекло его от горьких мыслей, притупило душевные страдания от привезенных Зуевым новостей. Лишь постоянная жесткая складка на переносице вместо обычной приветливой улыбки да раздраженное покрикивание на рабочих выдавали преследовавшую его сердечную муку, которую он старательно прятал от посторонних.
       - Слышь-ка, Николаевич! Выдь во двор! Там к тебе пришли, спрашивают, - несмело позвал его один из работников в тот самый момент, когда Антон руководил установкой парадной лестницы.
       - Какого черта! Кому еще..., - сердито буркнул он в ответ и недовольно высунулся на улицу.
       - Ганка? - удивленно вскинул парень бровь, увидев под стеной дома робко переминавшуюся девушку.
       - Здравствуй, Антон! - тихо, почти шепотом, пролепетала она, не смея тронуться с места.
       - Здравствуй! Чего тебе? - хмурясь и досадуя спросил он.
       - Я вчера на Белой Горе была. Отец с рыбой для панской кухни посылал. Мне Катерина все рассказала. Мы с мамой всю ночь проплакали. Я... Мне... Антончику, любый! Как же так получилось! Что же ты теперь..., - девушка сострадательно кинулась навстречу парню и глаза ее наполнились слезами.
       - Не надо, Ганка! Не плачь! Не терзайся! - глухо кашлянул в ответ Антон, справляясь с охватившим волнением. - Прошлого не вернешь. Мертвого не поднимешь, с барина не спросишь. А живым надо дальше жить...
      
       Неловко обнимая, он как мог постарался успокоить девушку, вспомнив последние слова Зуева. Ганка горестно охнула и порывисто бросившись парню в объятья, уткнулась ему в грудь, заливаясь горючими слезами.
       - Антончик! Любый мой! За что же тебе такая кара. За что такие муки тебе выпали? - причитая, бормотала она сквозь слезы. - Як важко на душе, як важко...
       - Ну-ну, перестань, успокойся, - как мог утешал он девушку, хотя у самого от новых напоминаний о случившемся защемило в душе, запершило в горле. - С вами мне уже не так тяжело. Слава богу, хоть вы у меня есть...
       - Любый мой, любый. Была бы моя воля, я бы...
       - Ганка, Ганночка! Славный ты мой, человечек! Спасибо тебе за теплоту твою, за преданность, за твою... любовь. Прости, коль обидел незаслуженно. Но не со зла. И сторонился тебя тоже не из неприязни. Словом был я со Стешей связан, не смел его нарушить. А теперь... Простишь ли?
       Девушка не ответила, лишь слабо кивнула головой и теснее прижалась к груди любимого.
       - Погоди, минутку! - Антон бережно отстранил от себя Ганку и достал из-за пазухи привязанное на тонкой бечевке кольцо, которое снова вернулось к нему.
       - Дай-ка руку! - ласково улыбнувшись, он потянулся к девичьей ладони.
       Однако девушка быстро спрятала руки за спину и отчаянно замотала головой.
       - Ты чего? - удивился Антон. - Это кольцо моей матери. Она дала мне его для того, чтобы я его своей нареченной надел. Или после Стешки не хочешь...
       - Нет, Антончик, не то! - горячо схватила его за руку Стешка, успокаивая. - Не в том дело. Я, ведь, замуж за тебя хочу. А есть такое поверье. Если парень девушке до свадьбы кольцо на палец оденет, то она никогда за него замуж не выйдет. Так что если ты не против меня в жены взять, тогда с этим подарком повремени...
       Она приподнялась на цыпочки, пылко поцеловала растерявшегося Антона и убежала, оставив его в полном замешательстве и глубоком раздумье над странным поверьем...
       По случаю новоселья Семен Михайлович устроил пышный прием, на который собралось все местное панство. Его необычный дом, отличавшихся от других городских усадьб своеобразной, не свойственной для этой местности архитектурой и изысканной, без напыщенности и вычурности, отделкой, вызвал неподдельный интерес, восхищение и даже некоторую зависть гостей.
       - Ну, вы эстет, Семен Михайлович, - завистливо кривили в усмешке губы гости. - Все по моде стремитесь жить, по Европе равнение держите. Сделайте милость, откройте секрет. Откуда архитектора выписали? Кто ваш дворец планировал.
       - Помилуйте, господа! Какой секрет?! - широко улыбаясь, возразил Шахновский. - Это же типичный городской дом, характерный для Англии начала века. Посмотрите в журналах. Там масса снимков, картин, чертежей. Нашел среди них один, наиболее привлекательный, и внес немного своей фантазии...
       - А мастера тоже из Англии или...
       - Или, господа, или! Свои мужики, с Белой Горы на стройке работали...
       - Тогда уж точно руководил ими иноземец! - стояли на своем гости. - Местный такое бы не сдюжил...
       - Да говорю же вам, свой..., - Шахновский поймал глазами замершего у двери лакея и незаметно приказал ему: - Пономарева мне сюда, живо!
       Между тем, один из гостей упорно не хотел поверить словам хозяина. Он придирчиво разглядывал внутреннюю отделку дома и скептически кривился.
       - Нет, Семен Михайлович! Как вы нас не убеждайте, ни за что не поверю, что ваше мужичье без посторонней помощи и пригляда могло сотворить такое чудо. Куда нашим дремучим лапотникам понять европейский дух. Они, дай бог, мазанки свои из глины слепят, цветами стены заляпают и радуются, как дурак бублику, - презрительно протянул он, поворачиваясь к остальным гостям, словно ища у них поддержки.
       Разномастная публика покорно закивала головами, дескать, и то верно.
       - Позвольте, сударь с вами не согласиться. Есть и у нас свои самородки, - надменно вскинул голову хозяин и смерил оппонента уничижительным взглядом. - Еще Михайла Васильевич Ломоносов, между прочим, сам из таких, как вы изволили заметить, дремучих мужиков, более века тому назад высокую оценку русскому таланту дал. Он говорил, что "может собственных Платонов и быстрых разумом Ньютонов российская земля рождать"...
      
       Заметив, как в двери несмело показалась рослая фигура Антона, Шахновский тепло усмехнулся и шагнул к нему навстречу.
       - ... и позвольте одного из них сейчас представить вам. Антон Николаевич Пономарев - мастер от бога, - хозяин взял под локоть смущенного парня и вывел на середину просторной залы. - Наш российский Гамбс! Под его началом и его руками возводился этот дивный дом...
       Гости отступили в сторону и с любопытством, но, не скрывая пренебрежительности и даже отвращения, рассматривали Антона. Они поднимали лорнеты, обмахивались веерами и о чем-то перешептывались. В комнате повила тягостная пауза и бедный парень не чаял как можно быстрее убраться отсюда восвояси.
       - Занятно, занятно, - насмешливо протянул упрямый завистник. - Такой молодой, но весьма ловкий и сноровистый в делах? Забавно! Удачная шутка, Семен Михайлович! Браво!..
       Паясничая, гость с притворным восхищением захлопал в ладоши.
       - Напрасно смеетесь, сударь! - повысил голос, хмурясь, Шахновский. - Думаю, что когда вы увидите в столовой буфет, точную копию Гамбса, вам будет не до смеха. А парень его сделал по памяти, всего лишь раз внимательно оглядев оригинал...
       - Откуда же у вас такое дарование?! - хмыкнул приезжий господин, уже с оценивающим любопытством оглядев Антона. - Помнится зимой, ваш российский гость, старый друг, за столом бахвалился своим краснодеревщиком, предлагал пари. Кстати, а почему он не приехал на новоселье?..
       При упоминании о Степанищеве, Шахновский насупился и досадливо засопел.
       - Григорий Васильевич не так давно гонца с письмом прислал, - нехотя пояснил он. - В деревне у него гроза покуролесила. Урожай побило, избы пожгло. Недосуг ему сейчас по гостям разъезжать...
       - Вы про холопа пана Степанищева спросили? - вмешалась вдруг в разговор хозяйка. - Так это он и есть...
       Барыня небрежно махнула сложенным веером в сторону замершего в кругу Антона.
       - ... Григорий Васильевич продал его нам... за ненадобностью, - смерила она парня брезгливым взглядом. - Двух щенков у нас взял за него. Прекрасные щенки, древняя английская линия. К счастью, не продешевили. Оправдал холоп затраты...
      
       Издевательски-язвительные слова барыни жгучей крапивой хлестнули по лицу парня. Багровые пятна гнева выступили на заигравших скулах. Горечь унизительного, бесправного, рабского положения разбуженным вулканом заклокотала в груди. А среди господ это сообщение вызвало шумное и веселое оживление.
       - Такого молодца за щенков?! Как мило! - залепетали дамы, приглядываясь к парню, как к новой обновке.
       - А что? Весьма удачное приобретение! - деловито загудела мужская половина.
       - Семен Михайлович! Может, уступите мастера по случаю? - предложил вдруг все тот же неугомонный гость. - Так сказать, в порядке компенсации понесенных расходов...
       - Сколько вы хотите предложить за него? - загорелись алчным блеском глаза хозяйки. - Золотом будете платить или ассигнациями?..
       - Мария Андреевна! Позвольте! - резко осек ее Шахновский. - Это напрасный разговор...
       Однако Шахновская не обратила внимания на замечание мужа и деловито подвинулась к подвернувшемуся вдруг покупателю.
       - Холоп нам недешево стал. Так что цена ему будет достаточно высокой...
       - Действительно, Семен Михайлович! - вмешался еще в разговор и сосед по хутору, занимавшийся свиноводством и сам чем-то смахивающий на борова. - Ты свое дело сделал. Зачем тебе он? У меня, кстати, есть свиньи знатные на завод. Могу предложить двух хороших свиноматок с приплодом...
       - Довольно! - вскрикнул досадливо Шахновский, что все от неожиданности вздрогнули и замерли в недоумении.
       Хозяин повернулся к жене и в его глазах заиграли гневные искорки.
       - Мария Андреевна! Что за фарс вы устраиваете? - жестким металлом, не скрывая отвращения, чеканил он каждое слово. - К чему это комедиантство? Вы же прекрасно знаете, что в роду Шахновских не было, нет и, надеюсь, никогда не будет работорговцев. Я людьми не торгую. Более того, на свиней не меняю. А уж тем более хороших мастеров не разбазариваю. Это подло и низко распоряжаться судьбой человека как будто бессловесной тварью или бездушным предметом...
       Шахновская в ответ лишь недовольно фыркнула, пренебрежительно поджав губы, но тот час натянула на лицо маску радушной хозяйки и как ни в чем не бывало повернулась к гостям с обворожительной улыбкой.
       - Действительно, мы что-то слишком много внимания уделили этому... презренному холопу. Еще возгордится от похвал, - хмыкнула она язвительно и широким жестом указала гостям на столовую. - Между тем, нас ужин заждался. Прошу к столу, господа!
       Смущенные нелицеприятной сценой гости, облегченно загалдели и оживленно посунулись из гостиной вслед за хозяйкой. Уходивший последним, Семен Михайлович примирительно хлопнул понурого Антона по плечу и ободряюще подмигнул.
       - Ничего, Николаевич! Этот бой мы с тобой выстояли! Не дрейфь...
      
       На дворе уже стемнело, когда насытившееся и хмельное от обильного застолья панство дружной гурьбой вывалило на широкое крыльцо и с веселым смехом направилось в сад. Здесь их ожидал еще один подготовленный хозяевами сюрприз. По невидимому посторонним сигналу Шахновского к белевшим меж деревьями каким-то непонятным конструкциям метнулась темная фигура и зажгла фитиль. В тот же миг темное небо озарилось множеством звезд. Кампания хором охнула, кто от испуга, кто от восторга невиданного ранее фейерверка. Через минуту сад озарился новым, более причудливым каскадом разноцветных огней. И еще, еще, еще...
       - Семен Михайлович! Помилуй! - вскричали пораженные гости. - Откуда такое диво в нашей глуши!
       - Тоже ваши мастера горазды? - ехидно высунулся сосед, уязвленный жестким отказом насчет обмена.
       - Нет! На этот раз мастера для такого баловства выписывал из Петербурга. Свои мастера по развлечениям мне не нужны. Отдыхать, не работать, было бы время на отдых. Без этого маскарада прожить можно, а вот...
       Шахновский не договорил, заметив среди толпившейся в отдалении дворни Антона. Пользуясь случаем, что гости увлечены диковинным праздником огней, он незаметно отделился от них и поманил к себе парня.
       - Ну, как тебе это? - кивнул он Пономареву на ежеминутно вспыхивающее в черном небе многоцветье.
       - Красиво! - с детским восхищением отозвался тот. - Это же надо придумать такую праздничную красоту! Вроде и огонь. Вспыхнул и погас. Миг всего горит, а сколько в этом миге света и радости. Откуда только у природы столько красок берется?..
       - Хм-м, а ты оказывается еще и философ, - удивленно качнул головой барин. - Надо же как подметил...
       - А кто это философ? - удивился в свою очередь Антон.
       - Да так, умный человек, - рассмеялся в ответ Шахновский и уже серьезно спросил. - Ну, что? Успокоился после смотрин.
       Он кивнул в сторону шумно веселящихся на поляне гостей и раздраженно поморщился, услышав среди общего гама беззаботный смех жены.
       - А чего мне? - неопределенно пожал плечами Антон. - Мое дело холопское. Стой да слушай, что баре говорят, не встревай. Вам спасибо, Семен Михайлович. Не дали в обиду...
       - Э, нет! Это я тебя должен благодарить. Видал, как рты от изумления пораскрывали? Хорошая работа глаза завистливые мозолила. Чуть не полопались от зависти. Ишь, базар устроили, торговаться вздумали. Вот они, Антон, не философы. Им никогда не увидеть за блеском презренного металла блеска золотых человеческих рук. Так что я ...
       Шахновский вдруг замолчал, что-то обдумывая и решая...
       - Слушай! Я ведь забыл тебя спросить о встрече с твоим земляком. Кажется, он староста у Степанищева...
       - Был. Выгнал его барин. За то, что за Стешку вступился, - проворчал неохотно Антон.
       - За кого вступился? - не понял Шахновский. - За девку твою? А что с ней случилось?
       - Ага! Глаз свой похотливый положил Степанищев на нее, а Зуев хотел уберечь. Да, впрочем, чего теперь об этом. Нет больше Стешки..., - махнул рукой Пономарев, считая разговор оконченным.
       - Подожди, - остановил его барин. - Что, значит, нет?..
       - Снасильничал ее барин, надругался. Вот она себя жизни и решила...
       - Та-а-ак, - протянул разочарованно Шахновский. - значит и здесь Григорий оказался верен себе. Вот, видишь! Говорил тебе, что его обещаниям доверять трудно. Легко обещает, легко забывает. Ай-да, Григорий! Ай-да, подлец! Ведь, даже словом в своем письме не обмолвился. Все плакался, что дела идут из рук вон плохо, о примирении просил.
       Он досадливо поморщился, задумчиво посмотрел на веселившихся в стороне гостей, на робко прячущихся за кустами слуг, с интересом наблюдавших за происходящим, потом куда-то в черную, непроглядную даль и снова повернулся к Антону.
       - Впрочем, ладно. Сейчас не о нем речь. Я, ведь, своих слов не забываю. Помнишь, сказал, что даже на деревню тебя не сменяю обратно? Так что не жди, не отпущу. Но наградить за хорошую работу я тебя обязан. Вернее, хочу наградить... Чтобы ты хотел получить?..
       - Да чего там желать! - отмахнулся Антон. - Вроде бы мне и не нужно ничего. Хотя...
       Антон, что-то вдруг вспомнив, насмешливо прищурился и многозначительно посмотрел барину в глаза.
       - Знаете, Семен Михайлович! У нас дома с Покрова свадьбы гуляли, - улыбнулся он лукаво.
       - Да? Ну и что? - не сообразил сразу Шахновский.
       - Вы вроде обещали мне сватом быть. Обещали?..
       - Обещал! - осторожно согласился барин, ожидая подвоха.
       - Тогда сосватайте мне Ганку. Вот и будем квиты...
      
      
      
      
      

    ЧАСТЬ ВТОРАЯ

    НЕ БУДИ ЛИХО, ПОКА ОНО ТИХО

    Глава 1.

       Человеческая жизнь сравнима с течением реки. Вот из неприметного ключа, материнского лона, вырвался на свет маленький ручеек. Резвый, озорной, шумный, нетерпеливый. Торопится поскорее убежать из-под родительской опеки, встать на ноги, набрать силушки. Спешит мир посмотреть, себя показать, побахвалиться. Чем дальше убегает он от родного порога, тем спокойнее и покладистее ведет себя. Степенный, рассудительный, осмотрительный. Выбирает дорогу пошире, поровнее да поглаже. Плывет неторопливо и величаво, собой любуется, силушкой своей могучей похваляется. И вот, наконец, добравшись до безграничного водного раздолья, устало замирает, отдыхая от житейской суетности и сожалея о завершении жизненного пути, о том, что нет обратного пути...
       Особенно интересно это сравнение в пору весеннего половодья, когда река решает освободиться от опостылевшего ледяного панциря. Точно так к человеку вдруг приходит раскаяние в неправедной жизни и стремление очистить себя от всего накопившегося за годы жизни низменного и греховного. Решительно и мощно взламывает она почерневший, изъеденный трещинами-червоточинами лед. Без сожаления тащит его грязные обломки прочь, а заодно и походя выброшенный мусор, сломанные сухие ветви прибрежных деревьев, вмерзшие в лед сухие шары перекати-поля и всякую прочую дрянь. Но стоит лишь где-то зазеваться, дать слабину, отступить назад, сдаться, как тут же вырастет непроходимый торос. Запрудит, затянет грязью чистую гладь, постепенно превращая ее в топкое, зловонное болото...
      
       Нечто подобное случилось и со Степанищево. Со стороны деревня казалась нежилой, брошенной. Унылость, обветшалость, запустение сквозило с каждого угла, с каждой щели. Покосились, врастая в землю, замшелые срубы лачуг. Густым бурьяном поросли чернеющие пепелища. Немая улица звенела напряженной тишиной. Лишь жидкие хвосты дыма из труб над соломенными крышами говорили, что в деревне еще теплится жизнь.
       После памятной разрушительной грозы Степанищев предпринимал не одну попытку поднять порушенное хозяйство и наладить прежнюю жизнь в имении. Словно на штурм неприступной крепости очертя голову бросался он в житейский водоворот и также поспешно ретировался перед этим неуступчивым "неприятелем". Повседневная рутинность бытовых забот тяготила и повергала в уныние его импульсивную, взрывную натуру. Старый вояка привык к стремительным и оглушительным победам, а отсутствие сиюминутного результата быстро охлаждало его пыл, обостряло чувство досады и раздражения.
       Григорию Васильевичу от природы не дано быть предусмотрительным и деятельным хозяином-скопидомом. То относительное благополучие и достаток, которым он до сих пор жил, создавалось усилиями оборотистого, надежного и преданного помощника - Кондрата Зуева. Прошка Рябцев был полной противоположностью прежнего старосты. Горлопан, пройдоха и пьяница - он с большим успехом и рвением решал деликатные проблемы барина, не забывая при этом свой личный интерес. Выделяемые Степанищевым средства для решения деревенских и иных проблем бесстыдно оседали в бездонных карманах обнаглевшего прощелыги. Степанищев как-то враз забывал о выданных деньгах, а бесстыжий ворюга не считал должным отчитываться о тратах перед ним. Так и оставались не выполненными господские поручения. Не залатанные дыры в прохудившемся хозяйстве становились все больше.
       Под стать унылым лачугам были и их обитатели. Люди безмолвными серыми призраками, с застывшим на лицах выражением скорби и испуга торопливо сновали по своим делам - к колодцу, в огород, на поскотину. Спешно сделав дело, тот час старались скрыться за спасительной стеной, забором, крышей от постороннего взгляда или от пронырливой, всюду сующейся, пакостливой рожи ненавистного старосты. Отсутствие неусыпного и бдительного ока, строгого, но справедливого спроса за промашки и безделье, коими всегда отличался Кондрат, неумолимо разлагало и разрушало деревню.
       Не раз, в сердцах отвешивая Прошке увесистые оплеухи и зуботычины, горько каялся Степанищев, что допустил его к ответственной должности старосты. С нетерпением ожидал он возвращения домой Зуева. Но ни к намеченному Покрову, ни, к последовавших за ним Егорием и Николой-зимником, Кондрат в деревню не вернулся. Когда в томительном ожидании прошло и Рождество, Григорий Васильевич не на шутку встревожился.
       Без лишней деликатности, не стесняясь в выражениях (ведь слепая ярость не знает приличия) Степанищев отправил срочную депешу Шахновскому. Каково же было его удивление, когда друг в полном недоумении сообщил ему, что Зуев с письмом и деньгами, в сопровождении мужиков покинул Белую Гору еще в середине сентября. Ответ не только ошеломил Степанищева, но и поверг его в состояние глубокого транса.
       - Господи! Что же это такое! Куда он мог тогда деться?! - не представляя, что такого могло произойти в дороге, терзал он себя вопросами. - Человек, ведь, не иголка в стогу. Куда запропастился?..
       - Дык, мог и сбегти..., - угодливо подсунулся Прошка, злопамятно припоминая старику былые обиды. - При деньжищах, дык, ехал...
       - Ты чего мелешь, остолоп! - сердито двинул его барин. - На свой аршин меришь, мерзавец!
       - Дык, я чего! - обиженно надулся Рябцев, потирая ушибленный бок. - Степь-то большая, дороги во все стороны. Я, ведь, обоз в сохранности домой доставил. И мужиков, и лошадей сберег, и деньги барские сохранил...
       Плут, вспомнив об отобранных Зуевым деньгах, озлобился и ненавистно сверкнул цыганским глазом.
       - А тут налегке возвращался старый. Чай, барские денежки душу жгли. Вот и решился на грех...
       - Плохо ты Кондрата знаешь, сволочь! - снова замахнулся на холуя барин. - Он чужого и полушки не возьмет. Даже на объедки, как ты, не позарится. Что? До сих пор бока от его клюки ноют, покоя не дают?..
       Степанищев смерил насмешливым, полным презрения взглядом старосту, словно отыскивая на нем старые синяки.
       - Видать что-то непоправимое с Кондратом приключилось. Боюсь, что его уже и нет на белом свете. А вот где мужики? Митька с Трифоном? Это большой вопрос. Эти стервецы точно завеяться могли. Как бы они старика не порешили, прости господи...
       Степанищев сокрушенно вздохнул и неожиданно торопливо перекрестился.
       Может быть, на том и закончился этот разговор, если бы не случай...
      
       Спустя несколько дней в кабинет Степанищева, без стука, опрометью влетел побелевший и трясущийся от страха Прошка.
       - Ба-ба-бар-ри-ин! Т-там военный к тебе, с пакетом! - испуганно заикаясь пробормотал староста.
       - Чего? - не понял Григорий Васильевич. - Какой военный?..
       - Дык, здоровый такой. С эполетами золотыми. Этот... Как его... Фе... Фи... Фильегерь! - страшно округлил глаза Прошка и развел руками. - Из столицы, видать. Говорит, по государеву делу. Дык, может того... Про Зуева чего и мужиков наших дознались...
       - Что ты, дурак, за ерунду мелешь. Холопы и дело государево... Соображаешь! Тоже мне сравнил... хрен с пальцем., - недовольно пробурчал Степанищев и беспокойно вышел из-за стола. - Видать, действительно, что-то безотлагательное. Кафтан лучше подай...
       Он торопливо переоделся, привел себя в порядок и кивнул Прохору на дверь.
       - Зови...
       В комнату, пригнувшись в дверном проеме, действительно, с трудом просунулся здоровенный детина в форме императорского фельдъегерского корпуса.
       - Штаб-ротмистр Степанищев? Сурово нахмурив брови, уточнил офицер. - Григорий Васильевич?..
       - Так точно! - робея, вытянулся во фрунт барин и зачем-то повторил, подтверждая. - Степанищев... Штаб-ротмистр... Я...
       Курьер пропустил мимо ушей сию барскую суетливость и с сосредоточенным, полным величественного достоинства видом, полез в свою дорожную суму.
       - По поручению Его Императорского Величества Александра Николаевича, из канцелярии военного министра вам пакет, - торжественно объявил он, передавая замершему Степанищеву объемный и толстый конверт, опечатанный сургучными печатями с царским вензелем.
       "...С прискорбием извещаем, что 15 июня 1855 года в битве с неприятелем... пал смертью героя... поручик Степанищев Василий Григорьевич... В период обороны города Севастополь поручик... являл примеры доблести, мужества, отваги... достойные русского офицера..." - запрыгали, замельтешили перед глазами строки государевой депеши.
       "...государь-император Александр Николаевич выражает вам соболезнование по случаю тяжелой, невосполнимой утраты и глубокую признательность за достойное воспитание подлинного патриота Отечества, - рябили, налезая друг на друга буквы. - В знак благодарности и оценки заслуг Вам определяется из государственной казны пособие в размере... и государственный пенсион... Для хранения в семье передаются награды..."
       Горький смысл письма с трудом доходил до замутненного сознания Григория Васильевича. Он пытался еще раз перечитать извещение, но сил не было. "Василий что ли погиб? - сам себя то ли спрашивал, то ли соглашался с написанным он. - Вона как жизнь обернулась. Прошлым летом Лизоньки не стало, а теперь и сынок голову в баталии сложил. Как же это получается?.. Интересно...".
       - Александр Николаевич, государь? - уже в слух перечитал-переспросил барин, в растерянности и недоумении отводя взор от письма и, словно, забыв о присутствии фельдъегеря повернулся к старосте...
       - Прошка! А кто у нас царь сейчас? Государь-император...
       - Дык, этот... Как его... Николай, кажись...
       - Николай Александрович безвременно почил 18 февраля сего года, - сурово провозгласил фельдъегерь и подозрительно покосился на хозяина дома, дивясь его неосведомленности. - Ныне на престоле наследник - Александр Николаевич...
       - Александр Николаевич..., - точно во сне повторил, заучивая, Степанищев. - Так-так. А мы тут в своей берлоге сидим безвылазно, не ведаем, что в мире деется... Эх-ма, судьба-злодейка. К кому румяным личиком повернется, а кому вонючей задницей дразнится...
       Покручивая седеющий ус, образно рассудил старый вояка. Только не понятно к кому относились эти слова. То ли к сгинувшему на войне сыну, то ли к безвременно почившему императору. Заметив, как недоуменно вскинул бровь и брезгливо поморщился государев гонец, он сконфуженно крякнул и суетливо кивнул, как бы извиняясь за бестактность.
       - Пардон-с... Простите старика за несдержанность. Не изволите ли отобедать...
       - Покорнейше благодарю, господин штаб-ротмистр. Но не смею задерживаться, - поспешно отказался курьер. - Служба. Засветло в Ливны возвернуться надобно...
       Он снова удивленно зыркнул на чудаковатого мужлана-барина и поспешно попятился к выходу, словно опасаясь, что тот удержит его силой.
       - Ну-ну, как знаете..., - согласно закивал в ответ Степанищев. - Служба есть служба. Не смею задерживать, не обессудьте...
      
       Проводив гостя, он вернулся к столу, где оставил привезенный гонцом пакет. Попытался было снова перечитать письмо, но сбившись на второй строчке, отложил в сторону и принялся изучать остальное содержимое пакета. О сукно глухо бряцнули награды сына - Егорий четвертой степени, ордена Анны и Владимира с мечами, серебряный диск медали "За оборону Севастополя".
       - Удалец! Весь в отца, - самодовольно усмехнулся сквозь слезы умиления старый воин, раскладывая по столу ордена. - Вся грудь в крестах была бы, если бы голова в кустах не оказалась... Ты гляди-ка, даже отца перещеголял в наградах...
       Отложив в сторону кресты, барин снова полез в пакет. В руках захрустели новые банковские билеты выданного государем пособия.
       - Эх, жизнь-жизнь..., - грустно хмыкнув, проворчал он, прикидывая на глаз присланную сумму. - ... никогда не угадаешь, где найдешь, что потеряешь... А вот пенсия государева как раз в пору подоспела...
       Известие о гибели сына Степанищев воспринял на удивление спокойно. В нем вдруг снова проснулся деятельный азарт хозяина-созидателя и интерес к работе. Он с деловым, озабоченным видом обошел и объехал все углы и закоулки своего хозяйства, взял на заметку все изъяны, плеши, захолустья. Самолично распорядился, кому и чем заниматься, установил срок и дня три, не больше, старательно следил за тем, как выполняются его распоряжения.
      
       То на поле, то в саду, то на подворье слышался его зычный голос и сочная брань, которой он подстегивал нерасторопную, обленившуюся дворню. Но вот, как и ожидалось, барин заскучал. Опостылели ежедневные, однообразные обходы, намозолили глаза исхудавшие, изможденные, постные холопские рожи. Хандра уже вовсю давала о себе знать, как вдруг ненароком запнулся за валявшегося под крыльцом Рябцева. Пьяный в стельку староста даже и не помышлял заниматься своими делами и выполнять хозяйские поручения. Взбешенный беспардонной наглостью слуги, Степанищев схватил свою старую армейскую нагайку и от души отходил зарвавшегося наглеца и лоботряса.
       - Все, пришел конец моему великодушному терпению, - орал побагровевший от ярости барин.
       С садистским наслаждением крестил он ременной змеей вдоль и поперек визжавшего от боли и тщетно пытавшегося увернуться Прошку.
       - На конюшню! Нет! К ... матери, в свинарник! Свинопасом!! Чтобы духу твоего смердящего на дворе не было, падлюга. - бесновался Степанищев, сотрясая округу руганью и угрозами. - Запорю-ю-у-у!!! В куски изрублю, сволочь! Собакам потроха твои вонючие скормлю! Агата!! Гони прочь из дома этого мерзавца! Выкинь из коморки его пожитки сраные и больше близко к порогу не допускай. Дал же бог помощничка!..
       - Так сам же и выбирал. Никто тебе его не сватал, - желчно хмыкнула высуувшаяся на крик Агата. - Что сам породил, с тем и няньчись...
       - Но-но, ты еще мне попрекать будешь..., - стушевавшись, конфузливо огрызнулся Степанищев.
      
       Удивительно, но во все времена и при любых обстоятельствах, он побаивался эту суровую и властную, с крутым нравом женщину, державшую в крепких руках и под неусыпным оком все хозяйство господского двора...
       - Что же это вы все меня учить да попрекать взялись, - раздраженно буркнул он, в сердцах протянув напоследок вдоль хребтины Прошку и отбросил плетку. - Подскажи тогда... Сделай милость! Кого старостой на деревне поставить? Зуев где-то сгинул без вести. Этот засранец окромя как вино жрать да коморы барские чистить, больше ни на что не способен...
       - Так Пономаря поставь! Никола - мужик серьезный, башковитый и работящий. Глазами по чужому добру не шарит и у деревенских мужиков в почете...
       - Хм-м, дельно! Давно уже пора его успокоить, умилостивить, а то все бельмами как молнией жжет...
      
       - Батюшки! Никак сам барин к нам пожаловал?! - всполошилась Мария, запоздало заметив остановившуюся у них под окнами господскую пролетку. - И какой черт его принес?..
       - Отчего же сразу черт! - добродушно хохотнул уже вошедший в избу Степанищев, откликаясь на последние слова хозяйки. - А может я - ангел! С добрыми вестями...
       - Да, что-то добрые вести наш дом последнее время стороной обходят..., - нахмурился Николай, поднимаясь навстречу.
       Он нехотя поклонился барину и замер в настороженном выжидании, подозревая подвох или недобрый умысел в этом неожиданном визите.
       Степанищев, в свою очередь, тоже неловко топтался посреди горницы, не зная как объяснить свой приезд. Виданное ли дело, чтобы барин к своему холопу в гости заезжал.
       - Что-то тесновато у тебя, Пономарь. Не повернуться, не развернуться. Ты же плотник! Что не мог себе просторнее избу срубить? - покривился он, оглядывая скудное убранство крестьянского жилья.
       - А мне хоромы ни к чему, - насмешливо парировал в ответ Николай. - Нам и так не тесно было. А теперь, без Антона и Стеши, и вовсе ветер по пустой избе гуляет...
       - Злословишь? Все обиду таишь? Ну-ну..., - то ли с угрозой, то ли с издевкой пробормотал Степанищев. - Ладно, пойдем до двора, потолковать нужно. А то что-то душно у тебя в избе... не гостеприимно...
       - Так ведь хорошему гостю и печка смеется..., - язвительно хмыкнула Мария и демонстративно отвернулась.
       - Ага, я, стало быть, не хорош?! - резво крутнулся на колкость Степанищев, но осекся, замаслившись похабным взглядом на крутобедром заде женщины. - Ну, баба...
       Только и выдохнул в ответ и поспешно выскочил на улицу.
       - Зловредное семя вы, Пономари! Язык остер, нрав непокорный, а еще обижаетесь, что барин к вам немилостив, - пенял он вышедшему вслед Николаю. - Служили бы как след. С почтением, с уважением, глядишь, и жили бы тихо, мирно, сытно и вольготно. Нет, все поперек барскому слову норовите...
       - Да, барин, так на печи вылежались, что мозоли на боках натерли..., - желчно процедил сквозь зубы плотник. - Спины не разгибаем, с утра до ночи в работе. Какое же тебе еще почтение?..
       - Во-во, вскидывайся, как рысак норовистый, взбрыкивай! - погрозил мясистым пальцем барин. - Но, я не злопамятный, как ты, обиды не держу, гнева не коплю. Видишь, сам к тебе явился, чтобы о милости своей сказать...
       - ???
       Николай с недоумением уставился на насмешливо скалившегося Степанищева и соображал, что тот сейчас отчудит ему.
       - Не надоело еще топором махать? Хребет гнуть, пуповину напрягать, бревна ворочавши?..
       - Это дело плотницкое, привычное, - настороженно покосился Николай. - Разве как-то по-другому придумали сруб рубить или...
       - Да, вот я придумал..., - весело хохотнул Степанищев. - Хочу тебе предложить...
       Он ехидно прищурился, оценивая произведенное на холопа впечатление.
       - ... старостой над деревней стать! Вот и разогнешь спину, не будешь больше горбатиться, вся дворня под твоим началом будет. А? Как тебе?!..
       Барин довольно рассмеялся, радуясь своему великодушию и вперился в хмурое лицо плотника, ожидая от него ответной радости, но к вящему удивлению, Николай нахмурился еще больше и недовольно засопел.
       - Ты чего напыжился? Не рад, что ли? - разочарованно проворчал Степанищев и досадливо сдвинул на переносице брови.
       - Неожиданно как-то. Как это говорится, из грязи да в князи, - неопределенно и растерянно пожал плечами Пономарев. - Не привычен я к таким переменам. А как же Рябцев? Не угодил, что ли?..
       - Угодил, не угодил, тебе какая печаль, - буркнул в ответ барин. - Уж этот стервец точно из князей до в грязь поросячьим рылом тыкнулся. И поделом...
       Суровые складки на холеном лице барина вновь разгладились и он компанейски подмигнул замершему в полном замешательстве Николаю.
       - Ну, что? Согласен? Давай, Пономарь, не робей! Мне сейчас надежный староста, во, как нужен...
       Он резко рубанул ладонью перед горлом, как бы показывая безвыходность своего положения.
       - Неожиданно как-то, непривычно, - повторил снова, будто сомневаясь в искренности господских намерений, Николай. - Мое дело плотницкое. Мне с деревом сподручнее беседу вести, чем человеку пенять. Топором, оно легче махать, нежели соглядатайством заниматься...
       - Да какая там привычка!.. - нетерпеливо отмахнулся барин. Уже досадуя, что так долго приходится уговаривать на, казалось бы, выгодное и не хлопотное дело этого упрямого и непонятливого холопа.
       - ...Ходи себе по деревне туда-сюда да смотри, кто чем занимается. Кто при работе усердствует, а кто отлынивает. Кому подмигнул, а кому и пинка с зуботычиной отвесил. Всех то дел... Ну?..
       Барин, словно застоявшийся жеребец, нервно загарцевал на месте, беспокойно переминаясь перед угрюмо молчавшим плотником.
       - Я, ведь, тебе еще не все сказал-поведал, - решил зайти с другой стороны Степанищев. - Хоть неожиданным сюрпризом вам с Марией донести... Я, ведь, когда Зуева на Украину отправил, в письме другу отписал, чтобы он Антона мне назад вернул...
      
       Николай вздрогнул, лицо его напряглось и побледнело, но глаз на барина так и не поднял. Хотя было видно, как он напрягся при упоминании о сыне и, с трудом скрывая волнение, томительно ожидал услышать еще нечто важное, обнадеживающее. И это не ускользнуло от проницательного взгляда лицемерного господина.
       - Да-да, очень его просил, - враз оживившись, на ходу сочиняя. Стал нести всякую ерунду Степанищев. - Описал ему, какое тяжкое положение у нас после небесной стихии сложилось, что рабочих рук не хватает...
       - Так зачем тогда мужиков ему с Зуевым отсылал? - тут же усомнился в правдивости барских слов Николай.
       - Я же сказал, что рабочих рук не хватает, а не тех что из жопы растут..., - построжничал тут же барин. - Мне мастеровые холопы нужны, а не дармоеды...
       - Ну и что из того?..
       - А то! Семен, ведь, согласился! Отписал мне, что отправил Антона вместе с Зуевым. Взамен тех, кого я туда отправил... Соображаешь, на какие траты пошел...
       - Так где же они! - взволнованно вскинулся теперь Николай, не скрывая уже всколыхнувшихся в груди чувств. - Ведь столько времени прошло, без малого год...
       - Хм-м, где? Я бы и сам дорого дал, чтобы узнать где..., - сокрушенно хлопнул по бокам барин, исподтишка наблюдая за разволновавшимся плотником. - Были бы сейчас здесь, совсем другой разговор был бы. Кондрат, конечно, слишком стар уже, но тебе бы помог освоиться. А там, глядишь, ты на покой пошел бы, Антошка за тебя остался бы...
       - Он и так бы за меня остался..., - согласно кивнул Николай. - Хоть и молодой, а уже мастер дельный был, по плотницкому делу.
       - Ну, вот! Снова здорова! Что ты все заладил: "Плотник, плотник...". Будто ты с этим топором родился, с ним и помирать собрался, - всплеснул в сердцах руками, вышедший из себя Степанищев. - Другой бы уже в ногах ползал, сапоги целовал и благодарил за милость. А этого уговаривай, как красну девицу перед первой еб..й.
       - Не серчай, барин! За доверие, конечно, благодарствую. Но, не могу я. Не мое это дело, по щелям свой нос совать, вынюхивать да выслушивать. Я к запаху свежей стружки привык, а не к смердящему духу помойного ведра...
       - А к запаху конюшни, с плетями не привык еще? - злобно прищурился барин. - Не забыл, где норовистых у меня охаживают?..
       - Холопская спина ко всему привычная, - спокойно парировал Пономарев. - И к барской милости, и к барскому гневу. Все сдюжит, все стерпит. На ней, как на собаке, быстро все затягивается...
       - Ну, Пономарь, погоди! Я, ведь, вдругорядь, предлагать, кланяться не буду. Помянешь еще этот день, поплачешься. Пожалеешь еще, что отказался, - угрожающе прошипел Степанищев и, раздраженно щелкнув нагайкой по голенищу, повернулся к своей повозке.
       Однако на полпути он вдруг запнулся, словно вспомнив о чем-то важном.
      
       - Кстати, - с многозначительной загадочностью прищурился он, снова поворачиваясь к Николаю. - Зуев, ведь, с деньгами должен был вернуться. С большими деньгами. Моими...
       - Ну и что?
       - Но нет, ведь, ни Зуева, ни денег...
       - И что??
       - Да, вот я подумал... Может его того... Антошка с мужиками порешили старика и дали деру по Руси-матушке. Степь большая, дело молодое... А?
       - Да, ты что, барин! Побойся бога? - гневно вскричал Николай. - Плохо ты нас знаешь! Нам чужого не нужно! Не возводи напраслину на Антона...
       - В том-то и дело, знаю, что не нужно, - миролюбиво и с душевным надрывом выдавил вдруг Степанищев. - Потому-то и нужен ты мне на этом месте. А вот куда Зуев с мужиками девался, это вопрос... Не хочешь значит над другими возвышаться?.. Ладно, живи... пока!
       Он грузно взобрался в пролетку и взялся за вожжи, собираясь трогаться с места. Но на последок не удержался, цинично усмехнулся и выразительно подмигнул плотнику.
       - Бабу без присмотра оставить боишься? Она у тебя еще ничего... Сдобная...
       Похабно расхохотавшись, он стеганул лошадь и помчал вдоль улицы к усадьбе...
      
       - Отец! Ну чего вы там?! - опасливо выглянула из избы встревоженная Мария. - О чем ты столько с барином шушукался? Что это он вдруг такой любезный к нам стал? С чего бы?..
       - Да, вот ты теперь ему приглянулась. Просил одолжить, - скосил насмешливый взгляд на жену плотник и досадливо сплюнул. - А я не согласился. Сказал, что самому еще нужна...
       - Дурак! - вспыхнула от стыда и гнева Мария. - Старый дурак! Борода уже сединой белеет, а чепуху всякую мелешь. Хуже дитя неразумного...
       Она сердито замахнулась на мужа тряпкой и обиженно скрылась в доме.
       - Разумное, неразумное... Поди теперь разберись, - пробормотал вслед Николай. - Веселая нам теперь жизнь предстоит. Не соскучишься...
       Присев на завалинку, он медленно и сосредоточенно стал скручивать самокрутку, задумчиво глядя на оседавшую за умчавшей пролеткой дорожную пыль...
      
       Настроение в конец испортилось. Душа клокотала, как жерло проснувшегося вулкана. Злость, досада, желчь раскаленной лавой неудержимо рвались из уязвленного сознания наружу. "Ишь ты, какой гордый! Милость барская ему не по чину! - мысленно распекал неуступчивого холопа Степанищев. - Чистоплюй хренов! Быдло чумазое!! Замараться он, видите ли, боится. Дух ему не тот! Смердит!! Погоди, строптивец, будет тебе и дух, и про дух!!! От души надышишься...".
       Бешеной рысью влетев на двор, он резко осадил разгоряченного жеребца у крыльца, стремглав выпрыгнул из пролетки и раздраженно пнул ногой дверь...
       - Агата! Жрать давай! Почему стол к обеду еще не накрыт?! Сколько ждать можно! - с порога заорал он на ключницу и расшвыривая подвернувшуюся на пути прислугу.
       - Господи! Громовержец наш явился! Шуму то сколько! - насмешливо протянула в ответ домоуправительница и притворно всплеснула руками- Чего молнии мечешь? Гляди, дом подожжешь...
       С язвительным прищуром она окинула бесновавшегося хозяина и догадливо покачала головой.
       - Никак у Пономаря был и он от твоего предложения отказался...
       - Ага, отказался! А ты тоже хороша! Присоветовала..., - паясничая, злорадно раскинул тот руки в благодарном поклоне. - Не подходит-с, ему наше предложение. Слишком грязная для него эта работа. Смердящая. Тьфу! ... твою мать!
       Григорий Васильевич грязно выругался и нервно пробежался по комнате из угла в угол.
       - Свиное рыло холопское! - ярился он. - В говне купается, а туда же... В калашный ряд норовит, архангела из себя корчит! Отправлю, мерзавца, к чертям собачим, лес валить. Пусть там свежим воздухом наслаждается, коли не хочет деревней верховодить. Может там бревном каким дурь и гонор из башки вышибет... Ему одолжение делаешь, а он еще кочевряжится...
       - Ну, и правильно сделал, что отказался, - неожиданно вступилась за Николая Агата.
       - Т-то есть как так, правильно? - опешил Степанищев. - Ты же, дура, сама мне сказала, что лучше Пономаря в старосты не сыскать...
       - Да уж, не глупее тебя, - со спокойной невозмутимостью парировала Агата, поджав сухие, бескровные губы в неуступчивой ухмылке. - Я и сейчас скажу о том же. Лучше Пономаря , действительно, в деревне старосты не сыскать. А отказался он поделом. При таком барине, только глупец или, как Прошка, стервец на такое дело согласится...
       - Это еще что за новость? - уязвлено взвился Степанищев и гневно смежил брови. - При каком таком барине?! Ах ты, стерва старая! Сволочить меня вздумала! Ну-ка, отвечай живо, чем же это я так нехорош...
       Ключница весьма спокойно среагировала на этот всплеск страстей и с сарказмом выдержала долгую паузу, давая возможность барину как следует понервничать и выбеситься.
       - Разве же тебя дела когда-нибудь интересовали, - наконец хмыкнула она ворчливо. - Это жене своей, покойнице Алевтине кланяйся, что она хозяйка справная была, царство ей небесное. Нравом тиха и покорна, а взглядом цепкая и ручкой твердая. Слово скажет шепотом, а трясет от него с грохотом. И Кондрата к тому приучила. Вот порядок в деревне и был. Ни ворья, ни лодырья. Все при деле, все с достатком, все без обиды. А ты? Срамотник да пакостник... Бутылку на стол поставь, исподней бабской юбкой помани и хоть веревки с тебя вей...
       - Но-но! Языкастая больно, - обескуражено пытался возразить ей барин и озлобясь, построжничал: - С ума, что ли, на старости выживать стала. Так живо вслед за Кондратом со двора налажу. Без кола, без двора, под забором с голоду окочуришься...
       - Ха! Пугал петух лису бесом, пока несла она его до лесу. Как бы не обмочиться со страху, - округлила глаза и присела в притворном испуге Агата, но тот час сверкнула одержимым колючим взглядом. - Гони! Вот радости-то Прошке твоему будет. Да ты же сам, седмицы не пройдет, волком голодным взвоешь. С голым задом останешься. По миру с сумой пойдешь...
       - Ладно! Ты меня тоже того... Не больно пугай! Пуганный..., - уже более миролюбиво проворчал Степанищев, отступая перед непреклонной домоуправительницей. - Вели обед подавать и это... Прошку ко мне покличь...
       - Еще чего! - снова негодующе взвилась Агата. - Девки только коморку от его дерьма выскребли. Вонь еще до конца не выветрилась. А теперь опять его в дом тащить. И ты еще обижаешься, что дурнем окрестила. Кто же ты после этого...
       - Все! Довольно!! Делай, что велено!!! - грымнул грозно Степанищев. - Надоела своими поучениями. Гляди, точно выгоню...
       - Ладно! Будь по-твоему, - оскорблено прошипела разгневанная Агата. - Только попомни наперед. На беду свою обратно этого проходимца тянешь. Не добили его в свое время мужики, так теперь он тебя до могилы доведет...
       Женщина остервенело потрясла перед хозяйским носом сухим, костлявым кулачком.
       - Типун тебе на язык, дура старая! - испуганно отшатнулся от этих зловещих предреканий барин. - Ты чего мне пророчишь, ведьма! Пошла прочь, не испытывай моего терпения...
       Агата снова обожгла хозяина гневно-уничижительным взглядом, безнадежно махнула рукой и поплелась восвояси. Степанищев брезгливо передернулся, досадливо поморщился и в сердцах плюнул вслед зловредной, неуступчивой старухе. "Тоже мне провидица сыскалась..."...
       Зря, ох, зря, ты, Григорий Васильевич, отмахнулся от этих вещих предостережений. Икнутся они тебе еще не раз. Но не вспомнишь, не задумаешься об этом больше. И не ведаешь ты, что жизнь твоя в последний раз перевернула песочные часы, включив обратный отсчет...
      
       Словно сухой песок сквозь пальцы потекли, пошли, полетели безликие, похожие друг на друга дни и недели. Месяц за месяцем прошел год, другой, третий. Как осыпался под жарко-пронизывающим ветром холм затерявшейся в дикой степи Кондратовой могилы, так за эти годы осыпалась, обветшала, порушилась некогда опрятная и пригожая без его хозяйского присмотра осиротевшая деревня. Еще непригляднее зазияли нищетой оскудевшие крестьянские дворы. Еще более скорбными, унылыми и изможденными гляделись их обитатели. Даже не столько унылыми, сколько хмурыми, озлобленными, затаившимися в лютой ненависти и к своей беспросветной нищете, и к виновнику своего нищенского существования.
       А вот и он, легок на помине. Получивший от барина, окончательно спасовавшего перед хозяйственной порухой, полную и безраздельную власть над дворней - пьяница, пройдоха и последняя сволочь Прохор Рябцев. Полухмельной и куражливый, он чванливо развалился в коляске и неспешно правил вдоль улицы, словно коршун выслеживая добычу красными бельмами из-под косматых насупленных бровей.
       Заслышав опостылевший звон бубенчика под дугой прошкиной повозки, сельчане тут же старались свернуть в сторону или переждать где-нибудь в безопасном месте, пока он проедет мимо. Даже дети торопливо прятались под амбарами и в мышиных углах от пронырливого старосты. Даже куры испуганно затихали в придорожном бурьяне. Нет, старосту не боялись, его просто презирали и ненавидели.
       Безжалостный циник и пропойца бессовестным образом отбирал у сельчан все, что только могло ему сгодиться. Последнюю крынку молока и свежевыпеченную ковригу житника, ту же курицу и снесенное яйцо, полено и ... А что еще "и" можно было найти в убогом, выбранном до последнего лоскутка и щепки, хозяйстве?.. И разнузданный взор переключился на нечто иное, более трепетное и сокровенное, чем ничтожный хлам. Как зверь, вкусивший однажды человеческой крови, запал он после насилия над Стешкой на непорочное девичье тело. "Дожили! То один барин покоя не давал своим паскудством, теперь еще подсобник появился ..." - роптала недовольно деревня. Роптала, но... не противилась, опасаясь расплаты.
       Особенно кровожадным Рябцев был к строптивцам и непокорным. Расправа была короткой. За малейшую провинность ослушника тянули на конюшню. Под свист плетей встревожено ржали в стойле лошади, напуганные запахом человеческой крови и сдавленными криками истязуемых. И копилось, копилось, зрело точно гнойный нарыв, людское недовольство и чувство мести. А, ведь, таких деревень и таких Рябцевых по матушке России тогда было немало...
      
       Крымская война, на которой геройски сгинул сын Степанищева, показала, что за величественным фасадом роскошных столичных дворцов, золоченым антуражем и яркими декорациями безмятежной светской жизни прячется, по сути, загнивающая империя, пораженная хозяйственным застоем и рутинностью крепостничества. Дело великого реформатора Петра затянулось паутиной забвения и густой тиной праздности, лености, беспечности. Великая держава превратилась в колосса на глиняных ногах и стояла на краю пропасти.
       Молодому монарху - образованному, умному, прозорливому и деятельному Александру Николаевичу предстоял путь непростых и болезненных реформ. Одна из них - освобождение крестьян от крепостной зависимости.
       - Знаешь, Алекс, еще Александр Христофорович Бенкендорф докладывал батюшке, что, крепостное состояние есть пороховой погреб под государством, - раздумчиво заметил великий князь Константин венценосному брату в ответ на то, что он думает по поводу освобождения крестьян.
       Болезненная тема уже давно будоражила умы и назойливо бродила по дворцу. И император попросил дворян подумать и подать свои соображения по крестьянскому вопросу. Одной из мер стало создание Секретного комитета "для обсуждения мер по устройству быта помещичьих крестьян" под его личным председательством, в который Александр ввел брата и теперь, во время одной из прогулок по Летнему саду, он решил снова вернуться к этой щекотливой теме.
       - Да, ты прав, - согласился Александр. - Чувство враждебное между крестьянами и помещиками, к несчастью, существует, и от этого было уже несколько случаев неповиновения помещикам. Я убежден, что рано или поздно мы должны к этому прийти. Я думаю, что и ты одного мнения со мной. Лучше начать уничтожение крепостного права сверху, нежели дождаться того времени, когда оно начнет уничтожаться само собой снизу. Я сказал об этом на встрече с московским дворянством и, полагаю, Костя, ты тоже поддержишь меня. Работа Комитета должна быть как можно взвешенной, согласованной и безотлагательной. Думаю, противников будет немало... Но откладывать дальше нельзя, как бы нам новой пугачевщины не дождаться...
       Такой ли или какой иной разговор состоялся меж двумя особами царской крови, на прогулке или при других обстоятельствах, доподлинно неизвестно. Факт, что был. И очнувшаяся Россия из конца в конец взбудоражено загудела: "Государь-милостивец свободу мужику дарует...".
      
       Долетела эта таинственная весть и до поросших бурьяном межевиков захудалого Степанищево.
       Привезли ее деревенские мужики, коих Степанищев посылал в уездные Ливны на осеннюю ярмарку по торговым делам. Продавать особо чего не было. Так, кое-что от сада, да битой птицы пару возков, ну еще несколько объемных бочек с карпами да карасями из барского пруда. Только и того. Больших покупок, ввиду скудной выручки и выделенной барином мелочи, тоже не предвиделось. Поэтому, быстро управившись со своими делами, посунулись степанищевские мужики вдоль торговых лавок и рядов. Словом, пошли на людей поглазеть, себя, косопузых, показать. Разинув рты и пучеглазо пялясь, дивились они чужому богатству и благополучию, сетуя на свою горемычную долю...
       Чуткий мужицкий слух ловко выхватил среди базарного гама сокровенное, тайно передаваемое с уха на ухо, опьяняющее слово - "воля". Чуть позже, за замызганным и хмельным кабацким столом распаленное чаркой забористого вина воображение услужливо расцветило на свой вкус ошеломляющую весть лубочными красками. И пошла она гулять по деревне, восторженно шелестеть от двора ко двору, обрастая новыми небылицами, вожделенными надеждами и чаяниями...
      
       К Пономарям новость занес приехавший с ярмарки и живший по соседству Антип.
       - Слышь-ка, Никола! Это что ж теперь получается, а?! - счастливо заглядывал он в глаза плотника. - Теперь сами себе хозяева будем! Теперь Прошку-стервеца по боку? Барину тож кланяться не нужно. Так, что ли?!..
       С радостным возбуждением добродушный и непосредственный в умозаключениях малый нетерпеливо теребил за рукав замершего у верстака Николая, пытаясь вытянуть хоть слово в ответ, увидеть хоть намек на ответную радость...
       - Ну, Никола! Чего молчишь? Слушай! А Антошка ваш, ведь, тоже вольную получит! - не унимался сосед, от неожиданно осенившей догадки переходя на шепот. - Точно, ведь! Во, дела! И он свободный будет!! Домой сможет вернуться!!! А, Никола?!..
       Упоминание о сыне и тем более намек о его возможном возвращении домой, вывело Николая из состояния глубоко транса. Он вздрогнул, кивнул головой, стряхивая оцепенение, но ничего не ответил, лишь глухо кашлянул, скрывая волнение...
       - Отец! А и правда. Даст бог, дождемся мы домой сыночка, - выдохнула встрепенувшаяся Мария, вскинувшись к мужу, когда раздосованный безразличием Николая к такой новости Антип выскочил из избы. - Как думаешь?..
       - Эх, мать! Думаю, что у господа и кроме нас других молитв хватает, - печально вздохнул в ответ Николай. - Оно, конечно, неплохо было бы еще раз с Антоном на этом свете свидеться, только...
       - Ну, что только? - перебила его возбужденная Мария. - Что ты все сомневаешься да упрямишься! Вон, гляди, как другие доброй молве радуются...
       - В том-то и дело, мать, что молве! - покачал головой плотник. - Оно, ведь, что добрая, что худая, все равно - молва. Пошумит, погудит и утихнет. Только и следа от нее, что иль изжога замучит, иль оскомина скулу сведет...
       - Отец!..
       - Ну, что отец! Тебе что? Барин уже сказал, ступай Мария на все четыре стороны. Или Антошке нашему уже велено спешно домой добираться?!.. Вона, Степанищев тоже бахвалился. Дескать, выпросил вашего парня обратно... Так уже, считай, четыре года прошло, а нет ни мужиков, ни Кондрата, ни Антона... Где они? Кому верить, чему верить? Так что то, что Антипка тут нам напел, еще вилами по воде писано...
       Он хотел еще что-то сказать, возразить, но лишь безнадежно махнул рукой и захватив кисет, вышел из дому...
      
       Немногословному и хладнокровному от природы Николаю выдержки не занимать. Порой домашние не сразу могли понять насколько он обрадован или огорчен от того или иного известия. Поэтому и сейчас не спешил он показать жене, а уж тем более простодушному и болтливому соседу, что означает для него весть о даровании мужику воли. Не торопился, потому что еще свежо в памяти барское лукавство о том, что якобы Антон возвращается, по его барской милости, домой. Ведь поверил-таки тогда проходимцу! Словно глупый, доверчивый малек жадно заглотил аппетитную наживку. Тайком от жены напряженно выглядывал в окно, чутко прислушивался к каждому постороннему шуму за дверью, до рези в глазах всматривался отсюда, с завалинки, на пустую околицу, ожидая, что вот-вот появится на взгорке знакомая, родная фигура.
       "Кому верить? Барину? Так, по его словам, Антошка, давно уж дома должен быть, - сумрачно размышлял Николай, терзая в зубах тугую самокрутку с ядреным самосадом. - А если был прав Степанищев? Пропали, сгинули в Диком поле Кондрат с Антоном. Нет. Уж лучше пусть обман. Обманул барин, дорого не взял за лукавство. Зато жив парень, трет шею в чужом ярме. Лучше пусть так будет... Тогда может Антип не соврал?! Верное дело молвил. Может в его весточке доброе зерно есть?.. Может, и вправду царь свободу мужику даровал, а значит...".
       Болезненные размышления и душевные сомнения Пономарева прервали истошные крики и громкий женский плач, доносившиеся со двора Антипа, который не так давно ушел от них. Обеспокоенный происходящим, Николай торопливо затушил окурок и встревожено поспешил к соседу...
      
       ... "Не произноси ложного свидетельства против ближнего своего...", - учил Господь. Увы, не внемлем, грешные, божьему слову...
      
       Как бывает добрая молва и злая хула, так бывают искренний сострадалец и коварный злопыхатель. Не успели мужики после ярмарки дома как след оглядеться, новостями поделиться, как уже нашелся подлый доносчик. С льстивой угодливостью нашептали грязные уста на ухо старосты низменный навет. Дескать, крамолу с уезда мужики завезли, разобраться бы надобно.
       Так что не успел Антип за собой дверь притворить, армяк на гвоздь повесить, как следом за ним ввалился в избу Прошка. За эти годы, что отошедший от дел Степанищев дал ему полную вседозволенность, ретивый, наглый и злопамятный пьяница и пройдоха распоясался в конец. Спесь, гонор и самоуверенность так и хлестали из него через край, как вешняя вода из лесного ручья в пору весеннего половодья.
       - Ты что же, паршивец, народ баламутишь? Смуту по деревне разводишь..., - накинулся он прямо с порога на опешившего от неожиданного визита мужичонку, остервенело ткнув его под дых рукоятью нагайки.
       Антип грузно осел на лавку, выпучил то ли от удивления, то ли от страха и боли глаза, беззвучно хлопая губами.
       - Чего притих, паскуда? - не унимался, все больше строжничая, Рябцев. - Иль язык проглотил со страху?..
       - Ты че, Петрович! Господь с тобой! - переведя дух, выдавил Антип. - Кто тебе такую глупость в уши напел? Я, ить, еще и дома как след не огляделся, детню сосчитать не успел, а ты говоришь, что деревню баламучу...
       - Дык, ты мне Лазаря не пой! - снова угрожающе замахнулся плеткой староста. - Гляди-ка, какой домовитый выискался! А к Пономарю по кой ляд бегал?..
       - Что же мне к соседу ни ногой? - обиженно надулся Антип. - Вона, клеть просил подладить, развалилась совсем. Да и сараюху к зиме тоже подсобить надобно...
       - Клеть, сараюху..., - кривляясь, передразнил его Прошка. - Что ты мне голову ерундой засераешь! Тоже мне нашел причину! Что у самого руки из жопы растут? Сам не можешь справиться?..
       - А тебе что? Не все равно, что я могу, а что нет..., - взвился было уязвленный Антип, но, тонко взвизгнув от боли под очередным ударом плетки, забился в угол, закрываясь.
       - Дык, это тебе пока для почину, чтобы лучше соображал, что отвечать мне, - потряс перед его носом плеткой Рябцев.
       Он бесцеремонно оттер в сторону Антипову бабу, Лукерью и прошел в светелку. По-хозяйски заглянул в устье, деловито проверяя содержимое грудившихся на печи горшков и чугунков. Углядев на столе привезенный детишкам медовый пряник-печатник, тут же со смаком отхватил лошадиными зубами добрый кус и, шумно пережевывая, вальяжно развалился в переднем углу на лавке, оглядывая избу.
      
       - Антип! Дык, ведь, это ты на меня Зуеву донес..., - неожиданно прищурился он и со злорадной ухмылкой уставился на затаившегося у двери хозяина.
       - Чего донес?.. Когда донес?.. Чего понапраслину городишь..., - с обидой и страхом вперемежку забубнил из своего угла мужичонка.
       - Дык, тогда... Как только мы с Украины, с солью, приехали. Так сразу Кондрату и донес..., - торжествующе осклабился Прошка, довольный разоблачением. - И про то, что деньги барские у меня остались, и про синяки, что Антошка-падла мне под глазами наставил. Все ты, сучонок, Зуеву рассказал. А у нас, ведь, уговор был молчать... Был?...
       Насмешливый прищур и спокойно-елейный голосок Рябцева не предвещал ничего хорошего.
       - Так был уговор, Антип? - уже чуть строже, с нажимом, переспросил он.
       - Ну, б-был..., - робея, согласно кивнул в ответ мужик.
       - Так что же ты, падла, язык за зубами держать не можешь, - яростно прошипел, закипая, Прошка. - Я, ведь, тебя пожалел. Не отправил по осени с мужиками обратно. А мог бы... Сейчас бы гнил вместе с ними в руднике или в соляном рассоле возле чана. А так при бабе своей, под подолом сидишь, ребятенков помаленьку строгаешь. Дык, больше ты ни на что не гож. И такая мне за это черная благодарность...
       Прошка испытующе прищурился до такой степени, что цыганские, навыкате, глаза превратились в узкие кошачьи щелки, а ноздри побелели, хищно раздуваясь.
       Согнувшись в три погибели, Антип пугливо и покорно ожидал своей дальнейшей участи.
       - Говори, гнида, о чем Пономарю на ухо напел!.., - грозно громыхнул староста кулаком по столу.
       От его крика испуганно пискнула и жалобно заскулила детвора на печи.
       - Вот тебе, крест, Петрович! Ни слова не сказал, только о помощи просил..., - истово перекрестился перепуганный Антип, падая перед старостой на колени. - Не гневись...
       - Ладно, коли так, - нехотя махнул тот, вдруг как-то враз обмякнув и пристально глядя в другую от Антипа сторону, куда-то в запечье.
       Взор его замаслился и он жадно облизал мясистые губы.
       - Эй, а ты кто? Ну-ка, подь, сюда..., - поманил он кого-то из угла.
       Оттуда робко высунулась навстречу девочка-подросток. В страшной догадке Лукерья тонко, по-бабьи вскрикнула и уткнулась, заходясь в плаче, в фартук. Антип судорожно взглотнул, поджилки противно задрожали, а под ложечкой предательски заныло, кровь отхлынула от лица.
       - Петрович! Ты чего задумал?.., - прошептал он бескровными губами.
       - Дык, чего?!.. А, ничего! - загоготал цинично староста. - Должон я счет дворне знать или нет. Гляди, какую телицу от меня утаил... Кто такая? Ближе подойди!..
       - Петрович, не губи! Это - Дунька! Старшая моя... Она, ведь, дите, еще..., - запричитал, забеспокоился Антип.
       - Ничего себе дите! Кобылка! Глянь-ка, какя грудастая, да жопастая, - ерничал Прошка, плотским взглядом оглядывая свою новую жертву.
       Деловито, точно выбирая лошадь на базаре, он вертел и бесцеремонно ощупывал ее, бессовестно залезая сальными лапищами за ворот и под подол трепещущей от страха и стыда девчушке.
       - Дык, что же это такое получается, Антип! - притворно сдвинул он брови. - Сам ни хрена не делаешь и девка-дармоедка дома без дела сидит...
       - Так она, того... Ей всего-то тринадцать годков только стукнуло. Она ничего, работяща. С детворой деревенской, когда нужда, в огороде и в поле... Вона, Лукерье по хозяйству помогает. Малышня на ней, няньчится, когда баба на работе...
       - Ха! Нашел работу. С мелюзгой дома забавляться, - насмешливо обрезал его Прошка и тут же насупился. - Дык, у меня дом без присмотру стоит, не прибранный. Грязью зарос, паутиной затянулся, убрать некому...
       - Петрович! Так Лукерья зараз сбегает и приберется, - с готовностью отозвался Антип. - Что тебе дите неразумное. А баба все чин по чину сделает...
       - Дык, пущай твоя баба тебе и делает все чин по чину, - снова осклабился, похабно подмигивая, Прошка. - А мне к вечеру вон, Дуньку, пришлешь. Пущай к делу приучается, с малолетства...
       Он вскинул голову и словно жеребец заржал во всю глотку, довольный своей выходкой.
       - Не пущу-у-у! - вдруг взревела белугой Лукерья, загораживая собой дочь. - Вот, тебе, паршивец! Не дам девку, срамник, на поругание...
       Отчаявшаяся женщина свернула кукиш и остервенело ткнула его под нос опешившему от неожиданного поворота старосте.
       - Ах ты, паскуда! - взвился как ужаленный Прохор, подхватывая с лавки плетку. - Я тебе покажу, стерва толстожопая, как мне поперек... Ты у меня сейчас свою дулю поганую в ... себе засунешь...
       Ременная змея, зловеще прошелестев в воздухе, с присвистом оплела покатое женское плечо, тесно прилипая вдоль мясистой спины и тут же, с потягом, раздирая ветхую ткань заношенного сарафана поползла обратно.
       - А-а-а! - истошно заверещала от нестерпимой боли женщина и, сметая все на своем пути, с дикими воплями кинулась из избы. - Люди-и-и добры! Помогите-е-е! Убиваю-ю-у-ут!..
       Озверевший Прошка поднял было вслед нагайку снова, но рука бессильно опрокинулась книзу под тяжестью повисшего на ней мужика. Воспользовавшись заминкой, вслед за матерью, горохом посыпалась из избы насмерть перепуганная и отчаянно ревущая детвора. Они сбились в кучу возле материнского подола, оглашая безлюдную улицу оглушительным плачем и криком.
       Раздосованный, не свой от ярости Рябцев бешено отшвырнул в сторону Антипа и кинулся вслед за растревоженным семейством, но на пороге перед ним выросла мощная и непреступная фигура Николая...
      
       - Пономарь! И ты тут как тут! - со злорадным удивлением, расплылся в ухмылке староста. - Какого хрена тебе здесь нужно? Своего двора мало? Дружка выручать прибежал? Спелись, соколики! Ты гляди, тоже мне спаситель человеческий выискался. Ну-ка, прочь с дороги! Не заступай!..
       Прошка угрожающе замахнулся на плотника плеткой, но тут же лицо его перекосилось от боли, а кисть руки враз занемела под железной хваткой Николая...
       - Пусти-и-и! Сука-а-а!!! На кого руку поднял?!! - завизжал в ненависти, замешанной на боли и страхе Прошка. - Запорю, гада!.. До смерти!!..
       Николай, не обращая внимания на истошный вопль старосты, брезгливо отшвырнул его в угол и повернулся к бледному и трясущемуся у стены Антипу.
       - Что случилось?..
       - Да вот на Дуньку глаз положил. Велел к вечеру к нему в избу прислать..., - кивнул сосед в сторону поднимавшегося на ноги Рябцева и чуть не плача кинулся к плотнику. - Никола! Что делать? Девка, ведь, еще дите сопливое. Спроказит малолетку...
       - Ах ты, сволочь! - задохнулся от гнева Пономарев. - И ты еще мне грозишь паскудник, что на пути твоем стал, грязным помыслам твоим помешал. Ты что, гад! Стешку забыл? Запамятовал, как я тебе чуть шею не свернул?! Да ты, гаденыш, до гробовой доски должен грех свой замаливать. За душу невинно загубленную...
       - Не суй свою рожу в чужой огород! - грубо огрызнулся уже пришедший в себя Прошка. - Не твое дело, кому чего приказываю и куда кому прийти велю. Мне сам Степанищев власть над деревней дал. Так что, захочу девку сопливую к себе потащу, а захочу, завтра твоя Мария бегом ко мне побе...
       Расхорохорившийся приказчик не успел закончить свою грязную похвальбу. Мощный удар в скулу поднял его в воздух. Суматошно взмахивая руками, вышибая собой на ходу дверь, он кубарем полет вслед за выбитыми зубами на улицу. Пересчитав по ходу хлипкие ступени, он скатился с крыльца и ткнулся носом в землю.
       - Дык, дык, дык..., - словно индюк заклекотал он, беспомощно барахтаясь в грязи, тщетно стараясь подняться на ноги. - Дык, ты что себе позволяешь, сволочь. На кого руку поднял, падла!
       - Прочь со двора, паршивец! Убирайся, гнида, пока я тебя в землю не втоптал! - шагнул навстречу бледный от ненависти и гнева Пономарь. - Я тебе покажу, гадина, как над нашими детьми измываться...
       - А-а-а! Бунт!! Людишек на смуту подбиваешь!!! - злорадно вскричал Прошка, но на всякий случай отскочил подальше, на безопасное расстояние. - Все, Пономарь! Твоя песенка спета! В прошлый раз, скажи спасибо, пощадил тебя барин, не дам засечь. Дык, теперь я тебе спуску не дам. Готовь себе гроб, падла! Потому как потом некому будет. Засеку! Самолично!!
       Он торопливо выскочил на деревенскую улицу, впрыгнул в повозку и очертя голову погнал к барской усадьбе...
      
       - Ой, беда! Что же теперь будет? А, Николай?! - трясущимися от страха губами пролепетал Антип и с немым вопросом заглянул в мрачное лицо соседа.
       - А? Что будет? Да, то и будет! Кому-то пироги да пышки, а нам с тобой синяки да шишки. Портки скидавай, готовь задницу под плети, - невесело усмехнулся, пытаясь шутить, плотник. - Хоть здесь барин не обманул, сдержал свое слово.
       - Какое слово? - не понял Антип.
       - Да, так. Был у нас ним один уговор, - неопределенно хмыкнул Николай. - По поводу хорошей жизни...
       - Ну, и что теперь делать? - снова спросил встревоженный сосед.
       - Я же тебе сказал уже. Портки снимай..., - рассмеялся в ответ Николай.
       Но тот час сосредоточенно сдвинул брови, нахмурился и, глянув вдоль улицы вслед умчавшейся повозки старосты, добавил скорбно, но серьезно и решительно:
       - Хорошая жизнь пока отменяется. Будет больно и это нужно вытерпеть... Нельзя, чтобы этот гад нашим слезам радовался...
      
       - Барин! Барин! Беда!!! Беда, барин, - задыхаясь от спешной дороги, оглушительно заорал с порога Прошка, стремительно заскочив в дом и растирая на ходу сукровицу по разбитой морде.
       - Чтоб тебя черти взяли, оглашенный! - выскочила навстречу рассерженная Агата. - Своим криком ведь дом верх дном перевернул. Что еще за беда у тебя?..
       Но, увидев разбитую Прошкину рожу, брезгливо поморщилась и насмешливо хмыкнула.
       - Тю! Нашел беду! Снова по сопатке бесстыжей получил?! Поделом! И нечего тут орать! Взял привычку...
       - Заткнись, дура! - огрызнулся уязвленный Прохор. - Не твоего бабьего ума забота. Где барин?..
       - А где же ему еще быть! У него теперича одно место. Как всегда, у себя в кабинете. С вином сражается, тебя, пьянчужка, на подсобу дожидается, - хмыкнула саркастически домоуправительница и, бросив пренебрежительный взгляд на побитого старосту, скрылась в своей комнате...
      
       Прошка проскочил к барским покоям и осторожно поцарапался в дверь. Изнутри никто не откликнулся и он просунул голову в кабинет. Степанищев сидел в кресле, в углу комнаты и крепко спал. Уронив голову на грудь, он пьяно похрапывал.
       За эти годы Григорий Васильевич совсем опустился. Получая за сына приличную пенсию, он полностью бросил заниматься делами, крепко запил и совсем не следил за собой. Сейчас в кресле сидел постаревший, обрюзгший, с пунцовым лицом и лиловым от беспробудного пьянства носом, неряшливого вида мужик. Домашний халат, засаленный и неопрятный был надел прямо на голое тело. Из-под халата виднелись завязки несвежих шелковых подштанников и стоптанные домашние туфли со сбитыми носами. Ночной колпак съехал на ухо, чудом держался на свалявшихся, немытых и нечесаных космах и чутко подрагивал в такт мощному храпу.
       На маленьком столике у кресла валялась заветрившая закуска. Рядом лежал опрокинутый серебряный стаканчик. Почти у самого края столика стоял полупустой хрустальный графин с вином.
       Прошка с минуту молча стоял на пороге, с вожделением поглядывая на недопитое вино. Убедившись, что барин не слышит его, он воровато прокрался к столику. Косясь на спящего Степанищева, он суетливо наполнил до краев чарку и жадно опрокинул в рот обжигающую жидкость. Неожиданно барин зашевелился во сне. Прошка испуганно отпрянул обратно к двери и замер. Степанищев спал. Прошка еще потоптался на месте, с жадным блеском поглядывая на столик с выпивкой. Однако обида на плотника и жажда незамедлительной мести на этот раз оказалась сильнее желания выпить и он негромко кашлянул.
       Барин вздрогнул и поднял голову, с трудом разлепляя осоловевшие глаза.
       - А? Чего? Кто здесь? Что надо? - хрипло забормотал он спросонья, толком не разглядев, кто осмелился потревожить его.
       - Дык, это я барин..., - покорливо склонившись, отозвался от двери Прошка.
       - А, ты! Чего тебе?.. - буркнул тот недовольно.
       - Дык, беда, барин! - развел руками староста.
       - Чего ты мне голову морочишь! - поморщился Степанищев то ли от неприятной новости, то ли от головной, с похмелья, боли. - Какая еще к черту беда?! Опять погорел кто? Иль представился?
       - Дык, хуже, барин! Гораздо хуже! - страшно округлил глаза Прошка и, шмыгнув носом, мазанул скомканным картузом по окровавленной роже.
       - Хуже, говоришь...
       Степанищев окончательно пробудился от спячки, дурманящее состояние понемногу отступало. Нетвердой рукой он наполнил стопки и приглашающе кивнул Прошке. Сам тут же опрокинул вино в широко раскрытый рот и отчаянно замотал головой, словно разливая спасительную жидкость по всему телу. Тупая боль в голове прошла, сознание прояснилось. Уже осмысленным взором барин поглядел на старосту.
       - Так, говоришь, беда в деревне приключилась? - переспросил он еще раз, скорее для порядку. - Ну, давай, докладывай! А чего это у тебя морда распухла, в крови вся? Видать, снова обобрать кого-то хотел или своровать чего? А? Что таращишься?..
       - Бунт, барин! Смута по деревне пошла! - опасливо оглядываясь на дверь, торопливо выпалил Рябцев.
       - Чего-о-о! - недоверчиво протянул Степанищев, подозрительно косясь на старосту. - Какой еще бунт! Наверняка сам чего натворил За это мужики в углу тебя прижали, рожу подмалевали, а ты гвалт на всю деревню поднял...
       - Дык, говорю же, бунт! Мужики с ярмарки вести крамольные привезли. Вот и разносят смуту по углам..., - надулся обиженно Прохор. - Я хотел было укоротить смутьянов. Да где уж одному справиться, вот и... Особливо Пономарь...
       - А что за вести такие?...
       - Дык, говорят, что царь свободу мужику объявил и ты, барин, теперь им не указ... Особливо Пономарь куражиться стал...
      
       К неописуемому удивлению Рябцева барин довольно спокойно и даже скучающе воспринял новость.
       _ Мужичье свободу получило?! Хм-м, интересно! Молва такая давно уже по Руси бродит. Может и правда государь какой указ подписал, - почесал за ухом Степанищев. - Разве же новости до нас доходят . Сидим тут, в глуши, ни о чем не ведаем. Помнишь, когда Николай Александрович представился, а на престол сынок его взошел. А мы, ведь, ни сном, ни духом... Оконфузились перед государевым человеком... Так что...
       Он поерзал в кресле, выглянул для чего-то в окошко, опять почесался и потянулся снова к графину. Выпил, помолчал, что-то в уме прикидывая и решая.
       - Вот что, Прошка! - наконец выдавил из себя он. - Ты зря панику не разводи, себя не дергай и людей не зли. В военную кампанию я бы тебя давно шлепнул без разговору, чтобы не каркал зря и раньше времени заупокойную не тянул, а так... Тебе бы, дурню, надо было тихо, спокойно вызнать все, вынюхать, а потом...
       - Дык, я же и того... А Пономарь того...
       - Что ты мне заладил - "Пономарь, Пономарь...". Дался он тебе..., - осерчал Степанищев. - Видать хорошо к твоей роже Никола приложился, что у тебя теперь руки от нетерпения чешутся, поквитаться тянутся. Нет уж, погодь...
       Барин замолчал и испытующе вперился в чумазое, неприглядное лицо старосты и досадливо поморщился. В который раз раскаивался он, что доверил этому остолопу столь ответственное дело.
       - Ты вот что лучше сделай..., - повторил он снова. - Завтра с утра поменьше вылеживай, а поднимись чуть свет да скрытно смотайся сам до Ливен. Потолкайся меж народу, послушай, что говорят. В околоток зайди, на почту. Дескать, барин прислал справиться, велел новости узнать последние, чем империя ныне дышит. Понял ли?.. А-а-а! Ни хера ты не понял! И, видать, не поймешь...
       Степанищев с сожалением и брезгливостью глянул на уставившегося на него старосту, в сердцах плюнул и до краев наполнил очередную чарку...
      
       Впрочем, глубоко ошибался барин. Не таким уж глупым и бестолковым был Рябцев, как с виду казался. Барский наказ он выполнил. На три дня пропал с деревни. Пропал, как в воду канул. Где шлялся, что делал - никому неведомо. Однако судя по тому, как он спустя это время объявился дома - еще более наглый, самоуверенный и нахрапистый - стало ясно: уездные новости его успокоили. Да и новости ли? Ведь никто не видел и не знал, был ли на самом деле он в Ливнах или нет. Может отсиделся где в укромном углу, или в каком придорожном трактире зализывал побои, копя обиду. Может там, за чаркой мутного зелья созрело его собственное решение. Может распаленное хмелем воображение и мстительный умишко ничтожного пройдохи нарисовало там свой коварный план расправы со своими обидчиками. Поди, проверь, так ли на самом деле все было. До бога высоко, до царя далеко, а самому барину недосуг во всем разобраться...
      
       С кичливой разнузданностью, даже с какой-то куражливой бесшабашностью уверенно правил он тогда коляску к барскому дому. Хищным оскалом застыла на его блудливой роже едкая усмешка. Подлая душонка ликовала в сладостном предвкушении скорой, очень скорой омерзительной, садистской вакханалии. Да и время, подлец, подгадал подходящее. В этот послеобеденный час Степанищев, по обыкновению, был уже изрядно загружен вином и полуосмысленно таращился на старосту осоловевшим взглядом. "Вот и ладненько, в таком состоянии барина на любое дело можно подбить..." - с удовлетворением заключил мерзавец, входя в господский кабинет.
       - Дык, говорил же тебе, что смуту мужики в деревню завезли. А ты - "нет, нет...". Вот, теперь радуйся..., - сразу с порога принялся он укорять Степанищева. - Надо было сразу приструнить, а то полыхнет теперича...
       - Смуту? Где смута? Что-то не вижу я никакой смуты..., - пьяно икнул барин и дурашливо завертел головой во все стороны. - Видишь, сижу живой, здоровый, целый и невредимый и даже не побитый, как кое-кто...
       Барин хитро прищурился, косясь на Прошку и, заваливаясь на бок, весело рассмеялся, довольный своей шуткой. С трудом выправившись в кресле, он потянулся к знакомому столику с выпивкой и поманил к себе поближе старосту.
       - Брось ты, Прошка, ерундой заниматься. Что-то ты какой-то подозрительный стал, каких-то злодеев в Степанищево ищешь. Давай-ка лучше выпьем...
       Вопреки ожидаемому, Прошка протестующее замахал руками (когда такое было видано!), отказываясь от угощения.
       - Дык, барин, какая выпивка! Мужичье распоясалось, укорот требуется сволочам...
       - Пей, паршивец! Когда барин угощает, - грымнул на него Степанищев, наполняя стопки и сам, тот час, опрокинул вино в рот. - Пойми, дурень! На кой ляд нашим мужикам бунтовать. Откуда в нашем захолустье злодеям взяться. Разве, что из леса медведь-шатун ненароком вывалится или волчище голодный зимой забежит...
       - А, Пономарь! - зло сверкнул цыганскими бельмами, наливаясь кровью, Прошка. - Дык, вона...
       - А-а! - отмахнулся досадливо барин. - Дался тебе этот мужик. Оставь его в покое! Лишний раз рожу свою не подсовывай, он и не тронет. Она ему задарма не нужна... Ему окромя своей бабы да топора и не нужно ни х...я!
       Степанищев, снова пошатнулся в своем кресле, громко хохоча над очередной остротой. Прошка обиженно надул губы и повернулся к столику. Уже без приглашения он наполнил до краев свой стакан и резко выпил. Жажда мести прибавила ему решимости и он не собирался сдаваться.
       - Э-э, барин! Зря ты отмахиваешься, - угрюмо и даже с угрозой пробурчал паскудник. - Забыл, как он даже тебя ослушался посмел?..
       - Любишь ты, Прошка, на людей наговаривать. Ты, ведь, подлец, еще благодарить Николу должен. Зато то, что отказался в старосты пойти. А то бы заворачивал он тебе салазки, будь здоров. Все, довольно, мужик смирный, спокойный. Нечего напраслину возводить...
       - Нет, не довольно, - неожиданно тонко вскрикнул, срываясь на визг староста, не собираясь отступать от задуманного. - Смирный, смирный, а камень за пазухой держит. И за Антошку своего, и за Стешку. Сам мне все высказал, за язык его никто не тянул. А такими "смирными" в Ливнах теперича острог битком забит....
       - Что, много мужичья похватали? - недоверчиво покосился барин на Прошку.
       - Дык, говорю же тебе, что селедок в бочке...
      
       Уж было отчаявшийся барским равнодушием и едва не смирившись с неудачей, мстительный проходимец воспрял духом и с отчаянной решимостью напористо ринулся в наступление.
       - Гляди, барин, - погрозил он устрашающе нагайкой. - Упустим холопов. Оседлают наш загривок и начнут помыкать как не попадя. Сам, ведь, сказал, что в глухом захолустье живем. Ни мы новостей не знаем, ни о нас никому неведомо. Кому какое дело, что у нас в деревне деется. Замутит мужик и никто не прознает...
       Словно утопающий, цепляясь за последнюю спасительную соломину или сорвавшийся жеребец, закусив удила, Рябцев судорожно взглотнул и с новым жаром принялся плести Степанищеву всякую небылицу.
       - Дык, гляди, вот, в Ливнах не больно цацкались с баламутами. Растянули строптивцев на козлах и отходили плетьми от души. Другим для науки. А особо проворных и того хлеще... В кандалы и на Владимирский тракт, на каторгу...
       - Так уж и не каторгу! - изумленно округлил глаза Степанищев и снова смерил приказчика недоверчивым взглядом.
       От столь неожиданного Прошкиного напора и его неуступчивой настойчивости он даже протрезвел.
       - Ну и чего ты предлагаешь? - буркнул он озадаченно. - Нам тоже кого-то на каторгу отправить нужно? Так что ли?.. Впрочем...
       Григорий Васильевич прищурил хмельной глаз и скривился в едкой усмешке.
       - Слышь-ка, Прошка! А чего это ты меня стращать-пугать взялся?! Это, ведь, от тебя стервец, зависит - сидеть холопам у нас на загривке или нам их загривок в своей горсти держать... Я тебе их доверил, власть над ними дал, а ты, лоботряс все проспал и просрал. Вот они и разбаловались. Чего ж ты теперь хочешь...
       - Дык, барин! Дык, я завсегда готов... по твоему приказу..., - оживился Прошка, почувствовав, что барин заглотил его наживку. - Ты только моргни, а я мигом. Зараз на конюшню... Попотчуем смутьянов березовой кашей, для порядка, чтобы другим не повадно было. И снова у нас, в Степанищево будет тишина, покой и покорливость... Ты только для подсобки мне мужиков со своего двора дай...
       - А-а! Бери кого хочешь, делай, что хочешь, - уже досадуя, отмахнулся Степанищев от порядком надоевшего старосты. - Только, гляди, стервец, чтобы прок был от твоих... показательных экзекуций...
       - Дык, не сумлевайся, барин! Будет прок. Еще какой будет, - подхватился с места, засуетился, собираясь, обрадованный Рябцев.
       - Гляди, тебе первому головы не сносить..., - предостерегающе погрозил вслед барин.
       Но Рябцев, опьяненный предвкушением скорой расправы и уже витавшим в воздухе запахом крови, не слышал этих предостережений...
      
       Жизнь Степанищево, казалось, застыла в полуденной дреме, когда ее тишину и покой нарушил тревожный набат. Посреди тесной деревенской площади, напоминавшей скорее лесную поляну или заброшенный пустырь, стоял потемневший от времени столб с перекладиной, на которой висела невесть откуда взятая чугунина. Время от времени, но крайне редко, разбуженная увесистым колом, гулко гудела она окрест, созывая деревенский люд для оглашения барской воли или еще по какому неотложному делу. Последний раз железка звенела во время той злопамятной грозы и страшного пожарища. И вот теперь она собирала деревню снова. Зачем?..
       Любопытная детвора, как обычно, первой стремглав прыснула к вечевому столбу. Но, заметив там коляску старосты и угрюмо переминавшихся возле нее мрачных барских слуг, ребятишки испуганно сиганули в придорожные кусты, опасливо наблюдая оттуда за происходящим. Взрослый люд заполнял площадь с неторопливой степенностью и настороженностью. Те, кто пришел первыми, останавливались не безопасном отдалении, но, теснимые подходящими, шаг за шагом продвигались вперед, ближе, сжимая старосту со слугами в плотное кольцо.
       Тем временем Прошка нетерпеливо привстал на коляске, тянул шею и придирчиво высматривал, кто уже пришел, кого нужно еще ждать. А, главное, зорко выглядывал тех, кого наметил к расправе...
       "Что, сволочи, глаза долу прячете, морды поганые воротите?! - мысленно вопрошал он, злорадно и мстительно ухмыляясь. - Ползите, собирайтесь в кубло, как гады ползучие, твари вонючие. Ужо, я вам воздам по заслугам. Будет вам и вой, будет вам и скрежет зубной, будет и хруст костей. О пощаде умолять будете, гады, сапоги мои лизать будете. А я еще погляжу, кого пощажу, а кого..."
       От этих мыслей и садистского наслаждения глаза старосты наливались кровью и он яростно теребил в руках рукоять плети и пританцовывал от нетерпения...
      
       - Дык, что это вы?! Голуби и голубицы, мерины и кобылицы! Собрались? - с наигранной веселостью и шуткой-прибауткой хохотнул он, как бы усыпляя бдительность дворни. - Ну, здорово! Чего так долго плететесь, собираетесь? Да и рожи, гляжу, невеселые... Аль встрече со мной не рады?..
       Людская толпа колыхнулась волной. Что-то неясное, приглушенным бормотанием отозвалось, пронеслось над ней и стихло, не давая воли истинным чувствам.
       - Ну, не рады, так не рады. На нет и суда нет, - махнул рукой Прошка с притворным смирением.
       Как бы невзначай бросил мимолетный взгляд на барских слуг, точно проверяя, надежна ли его защита и подмога. Те замерли словно истуканы, насуплено, исподлобья наблюдая за деревенской чернью. Успокоившись и смелея староста вновь повернулся к собравшимся. Теперь уже его взгляд злобного хищника не предвещал ничего хорошего.
       - Дык, собственно, вам и радоваться-то нечего... падлы поганые! - неожиданно с остервенением вскрикнул он и страшно хохотнул. - Не до смеху вам сегодня будет!..
       От напряжения голос его сорвался на визг, пронзительный и тонкий. От чего толпа вздрогнула, отшатнулась и замерла в немом ужасе. На миг над площадью повисла гнетущая тишина.
       - А с чего ты, Петрович, вдруг падлючить нас взялся? Мы что, провинились в чем-то? Мы, чай, свое дело справно справляем. Баршину отбываем, недоимок нет. Барину гневиться на нас не за что..., - раздался в ответ из гущи чей-то недовольный, зычный голос.
       - Заткни свое хайло, падла! - снова взвился Прошка. - Дык, это еще поглядеть надобно на что вы наработали. По шерстки вас гладить или загривку драть...
       - А я тебе говорю, не падлючь..., - уже угрозливо прозвучало в ответ. - Если за кем промашка, говори толком, а не гоняй воздух попусту...
       - Дык, гляди-ка, какие агнецы безгрешные собрались! - с издевкой, изумленно всплеснул руками Рябцев. - Вины никакой они за собой не знают! На виноватых им пальцем покажи!..
       Он повертел кудлатой головой по сторонам, обводя всех оценивающим взглядом и повернулся в сторону перечившего ему мужика.
       - Да вот ты, сука, и виноват, - яростно ткнул в него нагайкой. - Какого хрена вперед вылезаешь, языком поганым полощешь, поперек встаешь!..
       - А чего я поперек..., - угрюмо огрызнулся тот.
       - Дык, того! Не стало порядка в деревне! - вскинул возмущенно голову над толпой староста, обращая тем самым свой укор на всех. - Как с уезда, с ярмарки наши дармоеды вернулись, так и не стало. Завезли заразу. Поползли по углам, как черви после дождя, слухи поганые. О какой-то, там, вольной жизни. Без барина и всего такого...
       Гримасничая и отчаянно жестикулируя, он стал потихоньку, аккуратно, как рыбак подводит невод, подводить свой сокровенный замысел к главной развязке.
       - Своевольничать вздумали! На власть замахнулись! Барин вам нипочем стал!! Вот вам воля!!! - отбесновавшись, Прошка остервенело свернул мясистую фигу и сунул ее в толпу.
       Точь-в-точь как это недавно сделала ему в материнском исступлении Лукерья, отчаянно защищая от поругания свое дитя.
       - Я вам покажу, как деревню забаламучивать...
       - Ты че, Прохор, ополоумел, что ли! - заворчала, загудела возмущенно толпа. - С какого беса быть в деревне смуте. Живем ниже травы, тише воды. Мало ли о чем мужики лясы поточили, языком от безделицы почесали. Ведь никто худого против Степанищева не замысливал. Кулаком или, упаси господи, дубьем ему грозить не собирались...
       - Дык, зараз и поглядим, грозили или нет..., - с готовностью откликнулся Прошка, меняя грозный тон на слащаво-приторный, покладистый.
       Почувствовав, что просто так сельчане ему мужиков не выдадут, он решил перехитрить их, выманить своих обидчиков обманом...
       - Надумал барин самолично с мужиками потолковать и сам послушать, что они в Ливнах видели, что слышали. Для того и послал меня сюда..., - слукавил он. - Говорит, сижу, дескать, бирюком в своей усадьбе, не знаю, что на свете деется...
       - Ну, так это другое дело! - успокоились мужики. - А то накинулся как коршун на куренка. Рвешь невесть за что...
       Толпа оживленно загудела, примирительно переглядываясь и успокаиваясь. Кое-где даже слышался сдержанный смешок. Усмешливо взирал с повозки на толпу и староста, радуясь тому, как ловко ему удалось одурачить глупое быдло...
       - Дык, давайте тогда, выходьте, - поманил он, спустя несколько минут из толпы мужиков, перечисляя: - Матвей, Степка, Антип. И ты, Кривой, тоже выходь. Пономарь...
       Мимоходом, как бы нехотя, окликнул он стоявшего в толпе Николая.
       - Мне-то зачем? - удивленно вскинул бровь плотник. - Я вроде бы в уезде не был. Баек для барина не припасал...
       - А это ты ему сам и скажешь, - как можно равнодушнее, едва сдерживая ненависть, небрежно обронил Прошка. - Кого мне было велено, того и зову... в гости...
      
       ... Едва мужики ступили на господский двор, как по незримому сигналу старосты за их спиной дернулись, закрываясь, дубовые створки ворот. На ржавых, давно не мазанных петлях, они грозно, с жутким, леденящим душу, скрипом поползли навстречу друг другу и с глухим стуком обнялись, закрывая спасительный деревенский простор.
       - Ворота зачем затворили? - настороженно покосились на Прошку деревенские, сбиваясь в тесный кружок.
       - Дык, зачем хозяйство на распашку держать! - осклабился тот. - А вдруг тать какой или смутьян решит к барину наведаться...
       - Хм-м! никогда на закрывали, а тут вдруг решили, - недоверчиво загомонили мужики, опасливо озираясь по сторонам. - Такого уговора не было, взаперти сидеть. И давно ли барин стал татей бояться?
       - Дык, это вы мне и расскажите, - самодовольно ухмыльнулся в ответ староста. - Кого нашему барину след бояться, кто в деревне смуту сеет?..
       - Т-то есть как это тебе? - не поняли и начали беспокоиться мужики, почувствовав неладное. - Ты же сказал, что барин нас зовет...
       - Ха! Нужны вы барину, как моему жеребцу лапти! Что у него других забот нет, как только вас встречать-привечать, хороводиться..., - скривился насмешливо Прошка, потешаясь над попавшим в западню глупым мужичьем. - Это я, может быть, ваши байки, выдумки слушать буду. А может...
       Насмешливо прищурившись, он неторопливо прошелся взад-вперед возле переминавшихся посреди двора мужиков, решая как бы сподручнее приступить к намеченному плану.
       - Эй, Прохор! На кой черт ты мужиков на двор притащил и ворота средь бела дня запер? - неожиданно прервал его размышления ворчливый голос Агаты. - Ишь хозяин нашелся. Как ночь, так залезай, кто хочешь в коморы. Постеречь, приглядеть не допросишься, а тут...
       Властная и непререкаемая домоуправительница некстати высунулась на крыльцо и подперев кулаками бока, вопросительно уставилась на незваное собрание.
       - Тебе какое дело?! Приташил, значит надобно, - досадливо огрызнулся Прошка. - Лучше скажи, что барин делает?..
       - А то ты не знаешь! - съязвила в ответ Агата. - Что ему еще делать! Опохмелился больше чем напился и спит, пьяные пузыри пускает...
       - Дык, и ты ступай! - отмахнулся от нее Прошка. - Тоже попускай эти, как их... пузыри. Не мешай мне делом заниматься...
       - То же мне дельный нашелся, - хмыкнула Агата и возмущенная скрылась за дверью, в доме.
       А Прошка, растянув в иезуитской улыбке щербатый рот, повернулся к мужикам.
       - Дык, глядите-ка, как все ладно складывается. Никто нам теперь не помешает потолковать... по душам. А, Пономарь? Не помешают?.. Потолкуем?..
      
       Он живо подскочил к Николаю и мстительно ткнул его в грудь рукоятью. Плотник чуть зримо качнулся и замер, не глядя на старосту. Ни один мускул не дрогнул на его окаменевшем, суровом лице.
       - Что же ты притих? Гляди-ка, присмирел! В деревне, ведь, куда разговорчивее был и бойчее... Кулаками махал, грозился..., - ерничал, с издевкой допекал его Прошка, не прекращая больно тыкать жестким черенком. - Дык, что же?.. Забыл уже, о чем мне грозился? Или уже в штаны наложил со страха?..
       Склабясь прореженными плотником зубами, он с глумливой ухмылкой повернулся к барским слугам, как бы бахвалясь своей безграничной властью и силой над этим, с виду могучим, а на самом деле бесправным и беззащитным холопом...
       - Тебя, что ли, гниду подлую, пугаться? - неожиданно отозвался Николай. - Не по чину почин! Я помню, о чем кого предупреждаю или посулю кому чего. Главное, ты сам не забудь. Будешь паскудничать, над нашими детьми греховодничать, шею сверну, а мудя вонючие с корнем вырву и собакам брошу. Пусть сожрут, если только польстятся на такое говно...
       Он смерил опешившего от такого отпора старосту презрительным взглядом и брезгливо сплюнул ему под ноги.
       - Дык, дык, дык... Э-э-это кто говно?! - ненавистно прошипел, заикаясь от гнева, обезумевший Прошка. - Э-эт-то на кого ты посмел вякнуть, шавка?!..
       - Да, вроде, здесь все больше твое вяканье слышно, - невозмутимо парировал Николай. - Тебе и в шавках ходить...
       - Что-о-о!!! - заорал Рябцев.
       Буквально задыхаясь от злости, неиствуя и ярясь, он кинулся на заклятого обидчика, безрассудно полагая, что Пономарь не посмеет здесь, на господском дворе, открыто сопротивляться. Однако ошибся. Едва только вскинул нагайку, как тут же безвольно затрепыхался захваченный крепкой натруженной рукой.
       - А-а-а! Руку на господского слугу поднять посмел! Бунтовать, сволочь, вздумал! - взвыл от бессилия, досады и боли Прошка. - Пусти-и-и, сука!!!
       Николай, точно ком грязи стряхивая, небрежно отбросил от себя беснующегося старосту. Второй раз за эти дни по его милости валялся Прошка в грязи и .
       - Видели?! Все видели, кто у нас в деревне главный смутьян! - бешено вращая бельмами, визжал окончательно вышедший из себя униженный и опозоренный в глазах сельчан Прохор.
       Еще больше его взъярило то обстоятельство, что подлый холоп оконфузил его перед барскими слугами, которых он взял себе в подмогу и с помощью которых рассчитывал посчитаться со своими обидчиками, а они равнодушно сейчас наблюдали за его унижением.
       - Чего стоите, остолопы?! Бельмы вылупили и смотрите! Вам что было велено? Мне помогать во всем. А вы? Холоп барского слугу на посмешище выставляет, а вам и радостно. Хватайте смутьяна! На конюшню его!! Я эту сволочь самолично высеку!!!
      
       Сумрачные слуги нехотя тронулись с места навстречу Николаю.
       - Не надо, мужики! Не утруждайтесь..., - безбоязненно остановил их тот. - Обойдусь без подмоги. Я дорогу эту знаю...
       - Давай-давай, шагай! Не умничай! - с безопасного расстояния прикрикнул на него Прошка и кивнул слугам приказывая. - А вы глядите за ним! Этих тоже на конюшню, пусть сначала поглядят, что их тоже ждет. А вот Антипку с этим гадом вместе...
       - Меня-то за что, Петрович? - жалобно, со слезой в голосе, заскулил перепуганный насмерть мужик. - Что я натворил?..
       - Дык, это тебе наука, чтобы по чужим дворам не бегал, языком лишнего не молол! - оживился враз староста, беря в свои руки власть. - Да за то, что дармоедов растишь, от меня укрываешь...
       - Ну, что я тебе говорил? - горько усмехнулся Николай, оглянувшись на трясущегося соседа. - Хорошая жизнь для нас с тобой отменяется. Предупреждал же, чтобы задницу под плети готовил...
       - Ты что, Никола! Не до шуток ведь..., - хныкал следом Антип.
       - Это верно, не до шуток...
      
       Вопреки обыкновению, Прошка приказал не привязывать Николая к козлам для обычной порки, а, перекинув вожжи через поперечную под крышей балку, велел поднять на дыбу. Сам староста в нервном возбуждении топтался рядом, перекидывая с руки на руку внушительных размеров ременной бич. Хищно скалясь, он то и дело пытался заглянуть в глаза плотника, чтобы разглядеть в них хоть ничтожную каплю страха, но, встречая презрительную усмешку, беленился все больше.
       - Дык, Пономарь, давай теперь пошутим! - глумился он. - Чего молчишь? Язык спрятал. Испугался? Может повинишься? Глядишь, и я передумаю, прощу... по-дружески...
       - Да, нет. Остерегаюсь...
       - Чего?
       - Как бы в дерьме твоем не замараться. Которое из тебя сейчас через край от счастья хлещет...
       - Ах, ты сука! Насмехаешься?! - взвился как ужаленный Прошка. - Ну сейчас тебе будет не до смеха. Сейчас ты у меня сам дерьмом изойдешь...
       Он отскочил в сторону и поднял бич. Устрашающе просвистев, серая змеевидная лента распрямилась в воздухе и с ненасытной кровожадностью обвила напрягшееся под собственной тяжестью тело. Влекомая сатанинской силой, по воле обезумевшего изувера она прытко отскакивала назад и тут же яростно нападала снова. Страшные удары молниеносно сыпались один за другим, безжалостно разрывая в лохмотья человеческую плоть. Ужас леденил души присутствующих от вида этого беспощадного истязания. Привязанный к лавке, всеми позабытый Антип успел уже обмочиться от страха. Остальные слились в один неразделимый клубок, раскрыв онемевшие рты. А это цыганистое, хлипкое, тщедушное чудовище все ярилось и ярилось, не зная устали...
      
       - Во, староста разошелся! Лютует! Замордует сейчас Пономаря насмерть! - звонкоголосо огласил людскую молодой возница.
       Стремглав влетев в дом, он кинулся к кадке с водой. Зачерпнув ковш, стал жадно пить, переводя дух и усмиряя возбуждение.
       - Что там такое? - обеспокоено повернулась к нему Агата.
       - Так говорю же, Рябцев Пономаря порет. На дыбу поднял. Кнутище, во какой! В руку толщиной. Шкура с мужика во все стороны летит, - с мальчишеской беззаботностью пояснил парень. - Кровищи! Жуть! Видать, на дыбе и представится...
       - А ты чего скалишься?! Тебе какая с того радость? - грымнула на него, осекая, домоуправительница. - Ишь, мужика убивают, а ему развлечение. Пошел прочь, паршивец...
       Несмотря на уже преклонный возраст, она резво подхватилась с места и чуть ли не бегом кинулась во внутренние покои...
      
       Из спальни доносился могучий храп Степанищева. "И во что тебе только спится, - недовольно ворчала экономка, подходя к двери. - Ясный день на дворе. А он стены на прочность своим храпом проверяет...". Она негодующе заскочила в комнату и остервенело рванула на себя край шелкового одеяла. Пьяный барин крепко спал, развалившись на спине и даже не пошевелился, когда с него сорвали одеяло. Полы ночного халата были распахнуты, открывая постороннему взору вздыбленное мужское естество. "Фу! Бесстыдник! Даже портки одеть не удосужится..." - неприязненно поморщилась Агата и бесцеремонно затормошила Степанищева за плечо.
       - Эй ты, бражник! Вставай. Хватит дрыхнуть, день с ночью путать. Вставай уже...
       Храп стих. Барин заворочался и недовольно засопел, приоткрывая оплывшие глаза.
       - А! Что! Кто здесь? Чего нужно?..
       - У-у-у! Я тебе дам, "чего нужно"... Послал же бог хозяина на мою голову! - брезгливо поморщилась старуха от стойкой, невыносимой вони винного перегара. - Забулдыга хренов... Вставай уже, горе луковое, шевелись! На его дворе смертоубийство творят, а он тут...
       - Какое еще смертоубийство? Чего тебе нужно, карга? - забубнил Степанищев с трудом вникая и осмысливая происходящее.
       - Какое-какое, а такое! Вставай и посмотри, какое! - огрызнулась в ответ Агата. - Все пьет да спит он! И такому же дурню дела доверил. Все на свете уже пропил и проспал... Так до смерти своей и доспишься... Да вставай же, наконец, дьявол!.. Пока беды не случилось...
       И она так двинула барина в бок своими маленькими, сухими кулачками, что тот кулем свалился с постели...
      
       Измочаленное, окровавленное тело Николая грузно повисло на вытянутых кверху руках. Побитая проседью голова безжизненно упала на грудь. Багровый и потный Прошка, тяжело дыша. Опустил кнут, схватил плотника за волосы и повернул к себе лицом.
       - Дык, что, падла? Будешь просить пощады? Будешь...
       Он не успел спросить, что еще должен вымолить у него Пономарь, как сочный плевок вперемежку с сукровицей залепил ему глаз.
       - Что-о-о! Т-ты еще плеваться вздумал?! Гордый, значит? Непокорливый? Д-да я тебя теперь... Гроб приготовил, падлюга?.. Живым отсюда не выйдешь...
       Обезумев от гнева, Рябцев вскинул кнут и ... кубарем полетел в угол пустого стойла.
       Ошалев от неожиданности, он резво вскочил на ноги и развернулся, кидаясь на обидчика, но... запнулся о суровый взгляд барина. Всклоченный, неряшливый, опухший, но протрезвевший Степанищев зло жег сердитым взглядом разошедшегося старосту.
       - Ты что тут вытворяешь, подлец! - глухо прорычал он, зябко кутаясь в полы халата.
       - Дык, ты же...
       - Что, "ты же"?!.. Я разве тебе такое зверство творить приказывал? Я же тебе, подлец, сказал Пономаря в покое оставить. А ты что с мужиком сделал? Тебя, что ли, теперь вздыбить?.. Воистину, заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет... Чего стоите, остолопы, рты пораскрывали?! Ослобоните мужика, пока богу душу не отдал...
       Степанишев шумнул на своих слуг и растерянно топтался на месте, сожалеющее глядя на растерзанного Николая. Потом досадливо сплюнул и зло зыркнул на старосту.
       - Ну что добился своего?! Потешил гордыню? Теперь гляди, Прошка! Ходи и оглядывайся. Помнишь, как я тебя, дурака, предупреждал: обидишь, прогневаешь мужиков - головы на плечах не удержишь...
       Барин погрозил кулаком поникшему старосте. Он хотел было еще что-то сказать, но сокрушенно махнул рукой и вышел с конюшни...
      
       ... Стоял погожий, ясный день. Один из последних дней уходящего бабьего лета. Мария с Лукерьей собрались к ручью полоскать холсты. На подсобу им увязалась и соседская Дуняха. Обычный день, обычное дело. Как в чистой лазури неба не отыскать было темного пятнышка, так и бабам сейчас ничто не предвещало беды. Подоткнув, для удобства, подолы за пояс, они разложили холсты на мостках и сноровисто принялись за привычное дело. Увлекшись работой, женщины не сразу расслышали приближавшийся из-за поворота перезвон дуговых колокольчиков и не заметили, как к ручью выскочила господская коляска. В коляске, вальяжно развалясь, сидел сам Степанищев, а на козлах управлял лошадьми Прошка.
       - Тпру-у-у! - резко осадил приказчик тройку и привстал на месте, хищно осматриваясь.
       Запоздало заметив нежданных путников, бабы испуганно замерли на месте, забыв даже оправить задранные кверху юбки.
       Ткнув кнутовищем в сторону полоскальщиц, Прошка повернулся к барину и плотоядно осклабился.
       - Гляди-ка, барин, бабы! Словно кобылицы на выпасе. Дык, в самый раз позабавиться...
       - Ничего! Сдобные! - загорелся недобрым взглядом Степанищев. - Особенно вон та, Николы Пономаря...
       - А я, чур, Антипову девку беру, пока Пономарь не видит, - торопливо пробормотал в ответ Прошка и резво выскочил из коляски, устремляясь к ручью...
      
       Николай с тоской глядел на эту вакханалию со стороны и не понимал, почему он, здоровый и сильный мужик, не может сдвинуться с места и броситься жене на выручку. Ноги точно корнями вросли в землю, а крепкие руки безвольно повисли вдоль тела. "Чего стоите, дуры! - билось в его воспаленном мозгу. - Бросайте работу! Бегите, спасайтесь!" Он силился закричать, привлечь внимание, пугнуть застывших в неподвижности женщин, но не мог выдавить, кроме немого мычания, из себя ни звука.
       - М-м-м! А-а-а! У-у-у! - надсадно, через силу выдавливалось из плотно сомкнутых губ.
       А насильники тем временем, пользуясь безнаказанностью, с откровенным бесстыдством вершили свое грязное дело. Выскочивший вслед за старостой из коляски Степанищев нетерпеливо дернул Марию за рукав рубахи. Старая ткань тут же треснула, открывая похотливому взору румяное, упругое тело нестарой, привлекательной женщины. Судорожно взглотнув от возбуждения слюну, барин жадно обхватил поникшую холопку и бесцеремонно облапил ее цепкими, мясистыми пальцами. На берегу ручья, в высохшей траве, отчаянно барахтаясь ногами и пронзительно крича, отбивалась Дуняха от потерявшего рассудок Прохора.
       Николай неимоверным усилием дернулся девчушке на выручку. Он отчаянно схватил насильника за плечо и рванул на себя. Рассерженный Рябцев зло обернулся. Но это был уже не Прошка, а огнедышащий дракон. Ощерив пасть, он полыхнул по Пономарю жарким пламенем. Тело плотника враз охватило огнем и нестерпимо запекло.
       - Я же тебе сказал, не трогать Николу! - сердито закричал на старосту барин. - Сгубишь мне мужика, а он живой мне нужен...
       - Убью, падла! Гроб себе готовь! - орал, не слушая барина, обезумевший Прошка, снова приняв человеческий облик и устрашающе размахивая огромным бичом...
       - А-а-а! - застонал, заскрежетал от невыносимой боли Николай, пытаясь сбить с себя бушующее пламя и увернуться от мощных, раздирающих в клочья тело, ударов.
       - Господи! Который день с кем-то воюет, одолеть не может. Когда же в себя прийдет, бедолага?!.. - смутно услышал он доносившийся откуда-то из далека чей-то знакомый голос и впал в небытие, снова возвращаясь к своим кошмарам...
      
       - Воюешь, воюешь, а к памяти не приходишь. Когда же сознание к тебе вернется..., - участливо снова проворчала жена, обращаясь к стихшему в беспамятстве Николаю.
       Мария смочила в ключевой воде рушник и положила на пылающий лоб мужа.
       - Господи! - взмолилась она, обращаясь к иконам. - Облегчи же наконец его страдания! Утихомирь эту боль! Погаси огневицу... ведь ни в чем не повинен перед тобой, раб божий Николай... Невинно пострадал от руки истязателя, чистого ангела спас от душегуба. Помоги ему, пошли облегчение. Ведь уже вторую седмицу в бреду да беспамятстве мается...
       Бормоча молитвы и причитая, вела она бабий разговор-стенание перед всевышним. А сама то меняла на голове мокрую повязку, то бережно отирала сочащиеся сукровицей раны. Кое-где они стали нагнивать. Обеспокоенная женщина бросилась к полке, где хранились припасенные травы, коренья, снадобья и мазь, когда-то принесенная по такому же случаю сердобольным лесным знахарем Степаном. Но сейчас полка была пуста.
       - Батюшки! Что же делать? Послать бы кого к Степану, пока не помер Николай, - всполошилась Мария. - Но кого? Самой не уйти, одного хворого не оставишь. Авдотья? Та сама в последнее время плоха головой стала. За ней самой присмотр нужен... Антип? Ну, конечно, Антип! Сосед должен выручить... Николай завсегда ему помогал и защищал...
       Накинув на голову платок и бросив беспокойный взгляд на неподвижно распростертое на лавке бесчувственное тело мужа, она стремительно кинулась к соседу...
      
       - Лукерья! Где Антип?..
       - Да, вона, на печи. Квохчет после порки. А, что? - отозвалась вопросительно соседка.
       - А разве и его пороли? - недоверчиво покосилась на печь Мария, где, услышав его голос, нарочито жалобно застонал сосед.
       - Кто его знает! Пороли или нет. Попужали..., - неопределенно пожала плечами женщина и брезгливо поморщилась. - Портки обмарал так, что едва отстирала...
       - Слышь-ка, Антипушка, выручай, - кинулась к мужику Мария. - К Степану-ведуну сходить надобно. Мази для Николая взять... А то раны не заживают, гноятся... Как бы беды не случилось. Не помер бы...
       Мария бабским делом всхлипнула, утерла набежавшую слезу и просительно глянула на заворочавшегося на печи соседа.
       - Да ты что, Мария! - протестующее замахал тот руками. - Я и из избы сейчас не выберусь без чужой помощи. На ноги ослаб после такой экзекуции...
       - Антип! Побойся бога! Какая тебе изеку... Фу, дьявол, какая тебе порка была. Тебя ведь этот паршивец даже не тронул...
       - Как же не тронул. А что же тогда подняться не могу. Все нутро от слабости дрожит...
       - А по нужде, от слабости, ты что, под себя ходишь? Прямо там на печи? Что-то смердит оттуда..., - насмешливо скривилась Мария и укоризненно покачала головой. - Такой вот ты... На Николае живого места нет. Из-за тебя же пострадал...
       - То есть как так из-за него? - взвилась Лукерья, забыв, что только что сама стыдила своего мужика. - Чем это мой Антип так провинился? Ты, Мария, мово мужика не тронь... Лучше за своим гляди, чтобы не совал свой нос куда не след.
       - Да ты что, Лукерья! - изумленно вскинулась Мария. - Креста на тебе нет, что ли?! Николай же, ведь, за вашу девку вступился. Чтобы Прошка-блудник дите малое не погубил. А вам тяжело горшок с мазью из леса принести. Эх, вы! Такая вот, ваша благодарность за помощь...
       Мария огорченно махнула рукой и повернулась к двери, собираясь уходить.
       - Тетка Мария, подожди! Я схожу! - неожиданно выскочила из-за печи Дуняшка.
       - Да ты что! Куда тебе в такие дела встревать! Марш на место, дура! Да и откуда тебе дорогу к леснику знать?.., - воспротивилась Лукерья, хватая дочь за руку.
       - Не бойся, я знаю. Прошлым летом, когда за ягодой с деревенскими ходили, заплутали в лесу. Нас дядька Степан тогда встретил. Сначала к себе завел, медом угостил, а потом дорогу домой показал. Я запомнила...
       - А не забоишься? Лес все-таки и далеко..., - грустно усмехнулась Мария, обрадовавшись и сомневаясь одновременно.
       - Ну, дядька Никола не испугался же! Когда Рябцеву зубы за меня выбивал...
       Святая наивность и непорочная детская искренность настолько поразила и умилила взрослых, что женщины тут же забыли о вспыхнувшей было распри, а "хворый" Антип громко расхохотался на печи, несмотря на "болезненную слабость"...
      
       ... Прошло около месяца. Осенняя непогодь и слякоть вовсю хозяйничала на дворе. Солнце редко выглядывало из-за свинцово-черных, тяжелых туч. Вперемеж с дождем то и дело срывался крупный снег. Пошел на закат еще один год. Такой же тусклый, беспросветный, безрадостный год холопской жизни. Год горьких стенаний, разочарований и несбывшихся надежд...
       Могучий организм Николая вел тяжелую борьбу с хворью. Страшные раны затягивались медленно. Время от времени в избе Пономаревых тихо появлялся Степан. Лесной знахарь внимательно осматривал плохо заживающее растерзанное тело Николая, молча хмурился, сосредоточенно втирал какие-то новые снадобья и также незаметно исчезал, чтобы вскоре появиться вновь.
       За время болезни плотник сильно исхудал, осунулся и ослаб. Бледной, сгорбленной тенью с трудом передвигался он по избе, прилагая неимоверные усилия для каждого шага, любого незначительного движения. Но все же он упорно карабкался к жизни. Темно-русая с проседью голова от перенесенных страданий стала как лунь белой. На щеках залегли глубокие скорбные складки.
       - Ну, отец, совсем ты у меня старичком немощным стал! - грустно пошутила Мария, подвигая мужу миску с дымящейся кашей. - Поешь-ка! Надобно тебе сил набираться, чтобы с хворью справиться. А то, гляди, от дверного сквозняка шатаешься... Хватит уже, болячкам кланяться. Дому, ведь, ведь крепкий хозяин нужен...
       - Так может приглядишь себе нового? Покрепче, здоровше моего... Вона, даже барин, глаз на тебя положил..., - вымученно улыбнувшись, неловко отшутился в ответ Николай.
       - Дурак! Право, дурак! - гневно вскрикнула на то Мария. - Ишь, чего выдумал! Что же по-твоему выходит? Я сидела и ждала, чтобы тебя ирод со свету сжил, а сама по деревне подолом веять побежала... Так что ли? Эх! Так бы и врезала по роже бесстыжей за слова поганые! Боюсь, добью ненароком...
       Рассерженно замахнулась на мужа сырой тряпкой и отбросила ее в угол в сердцах, сожалея.
       - Ладно-ладно! Виноват, каюсь! Пошутил некстати... Прости! - поднял тот руки, сдаваясь. - Только не бей, ради бога. А то мне сейчас чиха достаточно. Мягкий кошачий хвост злее жгучей крапивы будет...
       - То-то! - примирительно проворчала Мария, успокаиваясь. - Впредь думай дурной башкой, что говоришь. Хуже дитя малого. Везде проказу найдет. Лучше ешь! Давай, проворней ложкой ворочай, чем языком пустомелить...
       - Э, мать! - возразил Николай. - Мальцом я от батяни меньше трепки за озорство знавал, чем сейчас от барина таких "милостей" изведал...
       - То-то и оно! - согласилась Мария. - жизнь прожил, а ума не нажил. Помнишь, как Антошку перед дорогой наставлял? "Кланяйся, сынок, барину, старайся, служи исправно, не перечь. Будет тебе барин милостив...". А сам чего? Вдругорядь под плети угодил. Агата сказала, что если бы Степанищева не растормошила вовремя, на конюшню не погнала, засек бы тебя Прошка до смерти...
       - Да, костлявая, почитай, меня за руку уже взяла, за собой поманила...
       - Что ты, что ты, отец! Пусть господь милует. Спаси и сохрани! - испуганно отмахнулась Мария и истово перекрестилась.
       - Так то, оно так! Верно. Никто до срока с белым светом прощаться не торопится, - согласился Николай и неожиданно спросил. - А как Авдотья? Что-то ее давно не видно, не слышно у нас. Как она?..
       - Да где тебе слышать и видеть было! - всплеснула изумленно Мария. - Только-только сам в память пришел, все в горячке метался, никого не признавал. А Авдотья плоха...
       - Что так?.. - встревожился Пономарь. - Хворь какая приключилась?
       - Да, что же! - развела руками жена. - Думала со временем успокоится, смирится с дочкиной гибелью, ан нет. Рассудок совсем помутился у бедолаги. День-деньской сидит в углу, на дверь смотрит. Дескать, вот-вот Стешка вернуться должна. А то затеется в избе творит что-нибудь непотребное. То огонь вздует, то холсты на веревки полосовать. Вот и бегаю кажный день приглядываю. Через силу покормлю, напою. Когда приберусь и ее вымою. Без присмотру, как ты, не может. Нянька нужна. На зиму надобно будет к нам ее забрать. А то околеет в нетопленной избе или угорит. А что? Рассажу вас по углам и буду нянчиться, как с детьми малыми...
      
       Мария было оживилась, искоркой блеснула, озаряя, слабая улыбка, но тут же миловидное, открытое лицо покрыла вуаль печали и скорби.
       - Погоди, мать, меня со счетов списывать, в немощные зачислять, - ободрил ее Николай. - Даст бог, поднимусь скоро, еще за тобой приглядывать буду...
       - Ох-хо-хо! - точно сомневаясь, покачала головой Мария. - Видишь, отец, как жизнь у нас, горемычных, складывается. Вымолили у господа сыночка, чтоб хотя бы одного сохранил. Сберегли, выходили, вырастили. Отобрал супостат нашу кровиночку. А мы, ведь, радовались, надежду тешили, что приведет он в дом жену молодую. Будем внуками забавляться. А он, изверг, парня на щенков паршивых сменял, девку сгубил, корешки наши по-живому обрезал. И тело, и душу искалечил, ирод. Жизнь нашу серую в черную муку обратил и зеленой тоской расцветил... Как же жить дальше, отец?!
       - Как жить, мать? - переспросил, задумавшись, Николай и тут же твердо ответил. - С надеждой, мать! С надеждой! Надежда человеку душу греет, от напастей оберегает, хворобу лечит. Только и жива его душа, пока в ней надежда теплится. Легко, конечно, не будет, весело не будет. Трудно будет. Но ради Антона, во имя светлой памяти деток наших в этой жизни не выживших и светлой памятью Стеши-страдалицы, будем жить!..
      
       На бледном, изможденном лице плотника глаза жарко горели волевым, решительным взором человека, не способного пасовать перед трудностями, сдаться на милость сильного и властного победителя...
       - А что барин, староста? Как они? Не докучали, не донимали своими притязаниями. Видать не чаяли, когда я богу душу отдам. Вороньем у дома кружились...
       - Да куда там! Как только мужики тебя бесчувственного со двора привезли, у порога бросили, так словно отрезало. Будто в деревне Пономарей отродясь не было. Никто из них носа к нам не совал. Агата рассказывала, что Степанищев шибко зол был на Прошку за ту расправу. О тебе уважительно отзывался. Ведь, он сразу велел Рябцеву оставить нас в покое, не трогать. А у паршивца руки чесались поквитаться за все обиды ему тобой и Антошкой нанесенные. Вот и выдумал небылиц...
       - Эх! Чувствую, не угомонится, паскудник! На время притих. Боится, как бы самому плетей от барина получить. Надолго ли?.. Да-а-а... По этой земле нам рядышком не ходить, мира и дружбы с ним не водить... Впрочем, бог ему судья. Не почину столько внимания уделяем. А вот с Авдотьей ты, пожалуй, права. К себе надо забрать бабу. Пропадет одна, не приведи господь...
      
       Надругательство барина над дочерью и ее гибель стали для Авдотьи непреодолимым испытанием, окончательно сломившим ее. Поначалу это был просто страх. Обычный животный страх и предчувствие чего-то недоброго, неотвратимого. Она боялась оставаться одна в опустевшей избе, вздрагивала при каждом скрипе или шорохе, мелькнувшей за окном тени. И в то же время какая-то неведомая сила настойчиво влекла ее под родную крышу, чтобы вот так, испуганно вздрагивая и озираясь, ждать. Кого, чего? Этого она не знала, не понимала, но упорно ждала. Постоянный пригляд и сочувствие близких ей Николая и Марии, воспринимавших ее горе как свое собственное, как-то облегчало душевные муки, притупляло боль.
       Однако полностью забыть, смириться, успокоиться она уже не могла. Не могла, потому что ее, такая же поруганная душа восстала, запротестовала против унизительного и скотского бытия холопки, рабы. В распаленном, взбудораженном сознании неустанно стучала одна и та же мысль. "Отец посмел совершить прелюбодейство над дочерью. Пусть Стеша раба его. Пусть зачата против воли, в таком же грехе похотливом. Но ведь все равно родная кровь. А кровосмешение почитается одним из тягчайших земных грехов...".
       Попыталась как-то Авдотья укорить барина, усовестить. Пробралась к нему на подворье, чтобы заглянуть в глаза бесстыжие, найти хоть каплю раскаяния. И что? Лишь отмахнулся Степанищев от нее досадливо, посмеялся глумливо, потешился над материнским горем. Ведь стыд не дым, глаза не выест. А коли нет стыда, то и спрос какой...
       Плюнуть бы на все это, забыть, вырвать из измученной души с корнем. Только как забудешь, как вырвешь?! Разве забыть бедную, опозоренную, без вины сгубленную доченьку-кровинушку. Чистым, безгрешным ангелочком каждую ночь приходит она во сне к матери. Все плачет, все причитает. Жалуется родному сердцу, ласковой душе на причиненную боль и не проходящую обиду. Все просит, умоляет мать защитить ее...
       От этих горестных снов и стенаний рассудок бедной, измученной женщины таял день ото дня, смешивая воедино воображение и реальность, рождая и выпестовывая план справедливого отмщения. "Хорошо, доченька! Не плачь, успокойся родная! - приговаривала она, ласково усмехаясь и убаюкивая невидимую Стешу. - Воздастся злодеям по заслугам. Не уйдут от возмездия и божьей кары. Не дам больше тебя, солнышко, в обиду извергам... Ничего... Дай только срок...".
      
       Черной, безликой тенью бродила Авдотья по деревне, подходила к барской усадьбе и, прижавшись к воротине, долго и безмолвно глядела то на конюшню, то на барский дом. Деревенская детвора поначалу пыталась потешаться над тронувшейся умом женщиной. Улюлюкая и корча рожи бежали вслед, безотчетно веселясь над чужой бедой. Однако, получив крепких тумаков и подзатыльников от матерей, враз прекратили свои шалости. Заприметив ссутулившуюся, укутанную по глаза темным платком женскую фигуру, они торопливо сворачивали в ближнюю подворотню и с недетским сочувствием и робостью наблюдали за несчастной. Барин никогда не вспоминал о ней. Прошка, случайно встретив, спешил поскорее проскочить мимо, а слугам строго наказывал нещадно гнать ее от барской усадьбы и на двор не пускать. "Скорее бы сдохла от голода, что ли..." - цинично размышлял он, наблюдая как мрачные мужики услужливо исполняют его приказание. Суровая Агата, приметив ее, отгоняла налетавших слуг и собак и тайком, сердобольно подкармливала блаженную...
       - Шла бы ты домой, Авдотья! Не шатайся по деревне. Не мозоль глаза Прошке-паразиту, не зли его, - участливо советовала ключница. - Ничего, ведь, не выходишь. Только хуже себе сделаешь...
       - Не мне, а ему бояться следует..., - с загадочной, безумной улыбкой отвечала та и рассеянный, безумный взгляд вдруг становился колючим и злым. - Всем воздастся по заслугам, никто не минет страшного суда. Недолго ждать осталось...
       - Господи! Прости ее, горемыку, ибо не ведают ее уста, что говорят..., - сокрушенно, с бабьим сожалением, пробормотала ей вслед Агата, еще не ведая, какая страшная истина скрывалась за этой безумной блажью...
      
       Так и жила Авдотья. Тихо, незлобливо, не приметно. Никого не задирая, на насмешки и обиды внимания не обращая. Терпеливо ждала своего часа. Между тем, этот час расплаты пришел неожиданно быстро...
      
       ... На Егория-холодного Рябцев, по обыкновению, собрал деревню для расчетов по долгам и уплаты подушевых податей. День выдался не по-зимнему слякотный. Крупный снег вперемежку с дождем колючими гроздьями залеплял лицо. Сырой, пронизывающий ветер нахально лез под худую крестьянскую одежонку и знобил насквозь продрогшее тело. Однако Прошка не торопился распускать народ по теплым, протопленным избам. Одетый в овчинный полушубок, шерстяные шаровары и яловые сапоги, он самодовольно щерился из своей коляски, придирчиво озирая озябшую дворню, униженно топтавшуюся перед ним.
       Запущенное, исхудалое хозяйство, недород и прочие житейские напасти, ставшие постоянными спутниками обитателей многострадального Степанищево, год от года плодили лишь новые долги и недоимки. Поэтому в Юрьев день -день расчета - сельчане готовы были снести любые издевательства и унижения старосты, только бы получить хоть ничтожную поблажку или прощение.
       Прожженный пройдоха и барышник прекрасно понимал это и вовсю пользовался своим превосходством. Сегодня он был хозяином положения и вершителем несчастных, холопских судеб. Потому и не торопился отпускать с ненастья покорных, промерзших холопов в спасительное, домашнее тепло.
       Властно покрикивая на сельчан, он то и дело придирчиво заглядывал через плечо писаря в толстенную ревизорскую книгу, будто разбираясь в мудреных записях, и правил свое неправедное дело...
      
       - Ну, дык, и чего ты тут разнюнился?! Что сопли передо мной распустил? - насмешливо кривился он, распекая и куражась над очередным должником. - Сколько за тобой числится?.. А сколько еще с прошлого года осталось?.. Сколько для расчета принес?..
       - Петрович! Христа ради, пощади... Вот, все, последнее выгреб..., - со слезами кинулся в ноги мужичонка. - Семья, гляди, какая. Семеро по лавкам... А год, сам знаешь, какой был... Лебеду ели. С голоду пухнуть начали. Зиму не протянем...
       - Дык, ты сначала барину все заплати, а потом уж подыхай..., - загоготал цинично Прошка.
       - Ты что, Петрович! - отшатнулся испуганно крестьянин. - Побойся бога! Детишек малых пожалей!
       - Дык, что мне с того. Я, что ли, тебе детишек плодил столько. Дык, сам, ведь, это... с голодухи настарался, - похабно осклабился тот. - А теперь жалуешься, что кормить нечем. Головой надо было думать, а не х.. Так что в первую голову с барином рассчитайся. А то сопли мне тут распустил. Дык, что я? Сопли твои барину в комору сложу?.. Все! Разговор закончен. Пошел прочь! Неделю тебе сроку для расчета. Следующий!..
      
       Впрочем, шельмец хорошо знал, что и следующий, и последующий, и все остальные сегодня, сейчас ему ничего для расчета не представят. Сейчас это были не грозные и сильные мужики, а быдло, глина. Мягкая, сырая, податливая глина, которую можно было месить, мять, топтать и лепить из нее все по своему порочному разуму.
       - Петрович! Надежа! Не губи! - стенала и кланялась униженная толпа. - Пощади! Отробим! Будем делать все, что велишь. Ну, не можем мы рассчитаться с барином по податям рассчитаться. Итак последнее со двора вынесли...
       - Ха! Знаю я вас, сволочей! Небось, как кроты, тайных нор нарыли, запасами схроны свои набили и будете зимой втихаря отжираться и над барином насмехаться. Что вы из меня дурака делаете! Как мне перед Степанищевым отчитываться прикажете?. А что ему в казну государеву за вас вносить. Ваши худосочные, засраные задницы?..
       Почувствовав, что время шуток закончилось и пришло время показать этому голодному, грязному быдлу кто в деревне хозяин, Рябцев грозно смежил брови и угрожающе затеребил в руках нагайку.
       - А что если мы сейчас по дворам пойдем да посмотрим. Действительно ли вы так оплошали, что церковные мыши привольней и сытней от вашего живут...
       - Да ты что, Петрович! Побойся бога! Охота тебе в нашем рванье рыться, рухлядь ворошить. Нешто мы тебе врать будем. Какой нам с того резон..., - зашумела, загалдела встревоженная толпа. - Ты будто с небес только свалился. Не ведаешь, как мы живем. Мы уже сегодня голодаем, не то, чтобы о запасах каких-то думать... Чего уж там таить...
       - Ага! Так я вам и поверил!.., - злорадствовал Прохор, стоя на своем. - Я вас, паскудников, насквозь вижу. Вот вы у меня где...
       Староста ненавистно потряс в воздухе костлявым кулачишком.
       - Мне ваши причитания и жалкие посулы весь загривок прогрызли. Все, довольно! В задницу себе их засуньте, вместе со слезами. Я...
       - А это еще поглядеть нужно, кто здесь паскудник! - неожиданно перебил его из толпы чей-то спокойный, суровый голос. - Что верно, то верно. Тебе, бесстыжему, на людскую беду наплевать. Лишь бы свое брюхо набить до отвала, да попроказничать всласть, напаскудить как след...
       - Ч-что-о-о! Дык, кто это посмел еще свой паршивый голос подать супротив меня?! - ошарашено выпучил свои бельмы Рябцев.
       Он в злом раздражении завертелся на коляске, оглядывая сельчан в поисках посмевшего ему перечить наглеца.
       - Пономарь?! - бросил он наугад, никого не признав. - Это ты, что ли? Неуж, оклемался, сволочь, от моих плетей? Так приполз снова народ баламутить. Дык, я того... Выходи сюда, мерзавец!..
       - Охолонь, храбрец! Никола дома лежит. Ему еще нескоро на рожу твою поганую поглядеть придется. По твоей же милости хворями мается..., - раздвинув толпу, к коляске навстречу старосте неторопливо, с достоинством выдвинулся лесник.
      
       Смерив пренебрежительно-насмешливым взглядом опешившего старосту, старик разочарованно хмыкнул и брезгливо сплюнул под ноги.
       - Тьфу, поганец! Из-за такой твари такой мужик страдает. Жаль, что пожалел он тебя. Давно бы уже на горло поганое наступил и раздавил как червя дождевого...
      
       Рябцев в смятении молча топтался на месте, не зная что ответить и как поступить в создавшейся ситуации. У лесника было особое положение в деревне. Сам Степанищев относился к нему с крайним почтением и доверял ему немало личных поручений, в том числе и деликатного характера. По негласному закону, даже Зуев в свою бытность старосты, не смел повелевать им.
       - Степан?! - удивленно и в то же время растерянно наконец протянул Прохор. - А ты чего здесь? Тебе чего тут надобно? За тобой недоимок вроде не числится. Не в пример этим мордам чумазым перед барином рассчитался сполна...
       Он судорожно подыскивал подходящие слова, но недалекий умишко не подсказал ничего лучшего, как запальчиво напасть на барского слугу с упреками...
       - На кого заимку бросил, старый пень? А если чего случится без присмотру? Кто за урон перед барином отвечать будет? Отвечай! Чего молчишь? Оглох, что ли?..
       Прошка вьюном вертелся на коляске в полном смятении и растерянности. Такой поворот событий никак не входил в его планы. Он отчаянно пытался выправить ситуацию, но скудной соображалки для этого, увы, не хватало. Мужики же, напротив, чутко уловили перемену в настроении. Получив неожиданную защиту и поддержку, они воспряли духом, посуровели и с полной решимостью плотным кольцом охватили повозку старосты, сгрудившись за широкой спиной кряжистого лесника.
       - Но-но! Расступись! Неча налегать! - испуганно отшатнулся Прошка и повернулся к Степану. - Дык, чего усмехаешься? Шутки, что ли, шутить сюда пришел. Дык, мне сейчас не до шуток. Сам не хуже моего ведаешь, как барин за недогляд спрашивает. Чего явился, на кого хозяйство свое оставил?..
       - Дык, соскучился по тебе, поганцу, вот и явился, - съязвил Степан, передразнивая старосту.
       Он насмешливо смерил взглядом его тщедушную фигуру и задорно подмигнул стоявшим позади мужикам.
       - Ты, Прошка, за мое хозяйство не боись, - хмыкнул Степан. - Мое всегда под зорким приглядом. Заяц незамеченным не проскочит, волк не пробежит. Ты лучше свои дела делай как след...
      
       На деревенском сходе лесник оказался неслучайно. В очередной раз он заглянул к Николаю, осмотрел его раны и принес нового снадобья для лечения. От Пономарей узнал о последних деревенских новостях и о произволе и бесчинствах, творимых старостой. К тому же, месяц назад, по просьбе плотника и с согласия Антипа он забрал к себе, в лесное хозяйство соседскую Дуняшу.
       Сколько несчастных девичьих душ по барской воле перебывало у него в лесу, в господском охотничьем доме. Ни одна не колыхнула, не потревожила его равнодушной, очерствевшей души. Господское дело не его ума. Знать, так заведено. А тут вдруг как озарение снизошло. В тот памятный день, когда девочка без страха, стремительно ворвалась в его холостяцкое жилье и с детской искренностью и проникновенностью поведала о новой беде Пономарей, в его душе словно плотину прорвало. Смекалистая и расторопная, бойкая и небоязливая девчушка полюбилась старому, одинокому бобылю. Она не только скрашивала его одиночество, но и стала старательной, незаменимой помощницей. Так что теперь и ему, старику, веселее было и девка была от похотливых глаз старосты-срамника подальше...
      
       Вспомнив о Дуняшке, Степан тепло усмехнулся в седые усы, а глаза застило влажной поволокой.
       - Так что я, Прошка, за свои дела спокоен. Мне перед Степанищевым за них отчитаться не грех, - продолжил он с уверенностью. - А вот ты...
       - Я тебе, старый, не Прошка..., - взвился было Рябцев.
       - Цыц, сопля жидкая! - сурово осек его Степан. - По мне все едино, как тебя звать-величать. Для меня ты еще не дорос, чтобы по батюшке тебя почитать. Был бы ты человек стоящий, к примеру, как Пономарь. Чтобы и сам к людям с уважением относился и люди чтобы тебя уважали... Тогда, вопроса нет, я бы со всей душой, без помина, сам бы, вперед, поклонился. А так...
       - Дык, что так?! Что так? - вновь запрыгал, запетушился Прохор. - Вот и гляди дальше за своим! Чего суешься куда не след?. Ступай на свою заимку и там командуй. Хошь зайцем, хошь волком... Во! Вот с ними и раскланивайся. А мне не мешай!..
       - Э-э! Погоди! - протестующее остановил его лесник. - Ты, значит, будешь над мужиками измываться, беззаконие творить, пока барин не глядит. И тебе, паршивцу, не мешать... Так, что ли?!
       - Дык, какое беззаконие? Какое беззаконие я творю..., - заартачился. Недоверчиво косясь на лесника, Прохор. - Ты чего ерунду мелешь... В ревизорской книге все записано. Вона, гляди...
       - Чего ты мне книгой тычешь. Факт, беззаконие и самоуправство, - с нажимом повторил Степан, упрямо стоя на своем. - Ты в эту книгу велел прописать то, что самому вздумалось. О себе прежде печешься, об утробе своей бездонной...
       - Это как?
       - А так! Мужиков на Украину отправил? Отправил!
       - Дык, это же барин...
       - Что ты на барина киваешь. Он их на заработки отправил. Они там деньгу зарабатывают. Оттуда подать с них идет. А ты, шельмец, с их баб тут еще три шкуры дерешь, недоимки требуешь...
       - Так-так! Верно! Требует! - загудела одобрительно толпа, подтверждая правоту лесника. - Взял, ирод, привычку над бабами измываться, когда с мужиками сладить не может. Вон, Авдотья, бедолага...
       - А что Авдотья? - всполошился староста.
       - За что на нее начеты ввел, голодом моришь, продукты ей с коморы отпускать запретил...
       - Дык, она безумная, ни хрена который год не делает. Зачем я должен за барский счет лишний рот содержать...
       - Ишь, как ты запел! За барский закром обеспокоился! А кто виноват в том, что баба рассудком помутилась? - грозно смежил очи Степан. - Не ты ли ее девку до петли довел?..
       - Он, он! Ирод! - яростно выскочила вперед, к Степану осмелевшая Лукерья. - На наших девок-малолеток, как шкодливый кот на сметану, глаз свой поганый положил, проходу не дает...
       - Своевольничает паршивец! Управы на него нет! Степанищев сейчас из дома не показывается. Все этому гаду на откуп дал. Вот он и распоясался!..
       - А мужики на ярмарке слыхали, что даже царь-батюшка холопской судьбой обеспокоился. Решил мужику свободу даровать...
       - Воля! Воля! Чего от нас царскую волю скрывают! Свободы давай!..
       Толпа угрожающе загудела, заколыхалась, заволновалась. Глаза старосты испуганно забегали и полезли из орбит, поджилки предательски задрожали. Поведение дворни не предвещало ничего хорошего. Еще несколько минут назад покорное и безмолвное стадо, сейчас превратилось в страшную грозовую тучу, готовую в любой миг обжечь губительной молнией. В сутолоке и нараставшей перебранке никто не заметил, как от плотной массы отделилась и метнулась в сторону маленькая, темная женская фигура. Это Авдотья, воспользовавшись суматохой, шустро шмыгнула к своей, стоявшей не вдалеке избе...
      
       - Стешенька! Доченька! Ты где? - окликнула с порога, по сложившейся привычке, дочь несчастная женщина.
       Разумеется, никто не откликнулся. Пустая изба молчала тишиной. Лишь повзрослевшая за эти годы кошка лениво мяукнула в ответ хозяйке. Однако, это для постороннего взгляда изба была пустой. Авдотья же нашла, кого искала. Для нее образ дочери по-прежнему оставался реальным, осязаемым.
       - Ну, что ты, доченька в угол забилась, - горячо и участливо обратилась она в пустоту. - Испугалась? Не бойся! Я с тобой! Теперь, родная, тебя никто не обидит. Пришел час расплаты! Всем воздастся по заслугам... Погоди, солнышко мое. Сейчас старосте расчет отдам и вернусь! Теперь мы все время будем вместе. Никогда больше не расстанемся. Жди...
       Бормоча успокоительные слова для незримой дочки, Авдотья заполошно металась по избе, что-то ища нетерпеливым, лихорадочным взором. Наконец ей попался на глаза валявшийся на лавке рубель. Еще покойный муж выстрогал ей из дубового чурбака этот крепкий, ребристый валок для глажки белья. Долгие годы служил он верой и правдой. И сейчас должен сослужить верную службу...
       - Пожалуй, в самый раз для расчета по недоимкам..., - мстительно блеснули ее безумные глаза, приобретая осмысленное и ясное выражение. - Стешенька! Я мигом! Жди меня, не бойся...
       Поспешно выскочив из избы, женщина подняла валявшийся у крыльца колышек и подперла дверь. "Ну, вот. Теперь тебя никто не тронет..." - удовлетворенно подумала она и заторопилась обратно, к гудевшей у вечевого столба деревенской толпе...
      
       Тем временем обозленные до крайности, осмелевшие мужики вытащили с коляски вконец оробевшего и растерявшегося Рябцева и, приперев его спиной к дощатому боку повозки, остервенело дергали то в одну, то в другую сторону.
       - Долго ты еще, гад, нам жилы тянуть будешь? Ты за что, паскуда, Пономаря, высек?! За то, что он не давал над нами глумиться тебе не давал?! А барину почему не доложил о царском слове?..
       - Дык, не было никакого слова. Я в уезде спрашивал. Смута все это..., - испуганно повизгивая. Отбивался от нападок Прохор. - А-а-а! Вы что творите! Опомнитесь, сволочи! Бунт устроили! Барину доложу...
       - А ты нас не сволочи! Мы сами к барину пойдем. Сами ему обо всем должим..., - все больше злобились мужики.
       - Хватит! Попил нашей кровушки... - неслось со всей сторон.
       - Получай гад!.. - увесистая звонкая оплеуха отозвалась глухим стуком ударившейся о деревянный борт головы.
       - Дык, за что?!..
       - Это тебе за Пономаря с Антипом! А это за Дуньку! - плюнула Прошке прямо в лицо разгоряченная Лукерья и остервенело вцепилась в его слипшиеся, смоляные космы.
       - А это за недоимки! За детей наших, осиротевших по твоей воле..., - рвали на старосте одежу и тянули в разные стороны другие бабы.
       - И за доченьку мою! Безвинно тобой загубленную, душегуб... Получай сполна! -неожиданно раздался в общем гаме гневный голос Авдотьи.
      
       Эти слова, четкие, осмысленные, прозвучали словно гром среди ясного неба. Но, пожалуй, божья десница была бы сейчас менее неожиданной, чем возглас записанной в безумные женщины. Толпа изумленно замерла и расступилась. Не сразу до всех дошло, кто их произнес и смысл произнесенного. Не сразу все сообразили, что произошло дальше. Только и увидели собравшиеся, как хрупкая женская рука легко взметнула над головой свое грозное оружие. Увидели, как, описав широкую дугу замаха, тяжелый валок со страшной силой опустился на голову замершего в животном ужасе Прохора. Послышался сочный хруст лопнувшего черепа, точно в руках разломили сочное, наливное яблоко. А в следующий миг, перекошенное ужасающей гримасой смерти лицо залила черная кровь...
       - Вот тебе за дочку мою! Вот тебе, паскуда, за мою кровинушку...
       Авдотья уступлено поднимала и опускала на ненавистного врага обагренный кровью валок. Последующие удары были уже значительно слабее. Но раскроенному, постепенно превращавшемуся в кровавое крошево, черепу уже мертвого старосты было все равно: их он уже не воспринимал.
      
       - Господи! Да ведь она его убила! - в ужасе прошептал кто-то и испуганно отшатнулся.
       Следом расступились и замерли в тревожном ожидании остальные, оставив в просторном кругу у столба Авдотью и убитого ею Прошку. Воинственный раж, запальчивость и злость дворни вмиг улетучились. Неловко переминаясь, все со страхом пялились на распластанный на земле труп, силясь понять, осмыслить, поверить в то, что произошло на самом деле. Что это не сон, не бред, а страшная, непоправимая реальность...
       - Да-а-а! Неладно получилось! - протянул сокрушенно Степан, озадаченно почесав затылок. - Плохо дело! Смертоубийство - это вам не в носу ковыряться. Что делать теперь будем, мужики?
       Однако, деревенские упорно молчали, ожидая какой-нибудь новой команды, главенствующего начала. Вот, крикни сейчас кто-нибудь: "Айда по домам! Спасайся!..". Тот час все кинутся врассыпную, обгоняя и сминая друг друга, забьются по щелям и углам, настороженно, с дрожью в коленях ожидая дальнейшей развязки. И эта желанная команда-возглас уже повисла, задышала, зашелестела тихим ропотом в воздухе, готовая сорваться с уст истошным криком и погнать всех шальным галопом. Но...
       К вящему удивлению собравшихся, навстречу им шагнула из круга Авдотья. Сейчас она была совсем не похожа на убитую горем, почерневшую, сникшую и обезумевшую бабу. Перед толпой стояла решительная женщина, словно матерая волчица-мать перед своей стаей. Сильная, властная, непреклонная. Строго сдвинув брови, она обвела сосредоточенным и укоризненным взглядом притихшую, трусливо потупившуюся толпу и решительно поднялась на пустую повозку старосты. Гордо вскинутая голова и горячий взгляд Авдотьи буквально гипнотизировали народ. Ее глаза горели отнюдь не безумием, а праведным гневом.
      
       - Люди добрые! Что же вы? Испугались? Чего? Расплаты? За что? За то, что воспротивились своему унизительному состоянию. Неужели есть еще что-то страшнее того, как вы сегодня живете. За горло так схватили, что и вздохнуть уже нет мочи. Смерть Рябцева вас испугала! Кого пожалели? Изверга своего, душегуба и христопродавца! Мало кровушки вашей попил, клещ ненасытный. Мало над вами измывался, изувер. Что ж вы, мужики, за бабьи юбки трусливо попрятались? Мало эта гадина над вашими бабами и дочерьми глумилась, вас бесстыдно в грязь втаптывала. Или вы бараны безропотные? Готовы и дальше терпеть унижение и позор. А может задницы свои уже приготовили под плети подставлять?.. Ведь сами же только что галдели о слове царском, о свободе желанной, о воле дарованной. Так что же? Так и разбежитесь, как мыши. По норам, не добившись правды, не дознавшись истины...
      
       Авдотья замолчала. Молчала, пораженная сказанным, деревенская толпа. Бесхитростные, укорливые и проникновенные слова пронзили в самое сердце. Каждый из присутствовавших знал, что не ради красного словца, не ради куража или насмешки стенала перед ними баба. Женщина с лихвой познала в этой жизни горя, полной мерой испила горькую чашу жизненный бед и страданий. Ведь это был не бред безумной, помутившейся рассудком, а нелицеприятная истина, гневное обличение униженного, скотского состояния, страстный призыв к борьбе, сопротивлению, к отмщению.
       От этих слов в душе каждого из собравшихся вновь просыпался разбуженный вулкан. Теперь на площади колыхнулась, загудела не обмочившаяся и размякшая от растерянности и страха, безвольная и покорливая людская масса. Сейчас это была сухая, взрывоопасная смесь, которой достаточно было небольшой горючей искры. И эта искра сверкнула. Пробежала и взорвалась, полыхнула пламенем воинственного азарта возбужденная толпа...
      
       - Мужики! Чего затаились?! Ведь, дело вам баба сказала! - выкрикнул из-за спины своей Лукерьи осмелевший вдруг Антип. - Довольно молчать, над мерзкой падалью тужить. Нету больше мочи терпеть...
       - Верно! Довольно! От одного ирода избавились, теперича надо и с другого спросить..., - загудели одобрительно и остальные.
       - Точно! Айда к барину! - дружно и согласованно поднялось, понеслось над толпой. - Пусть скажет, почему позволил Прошке мерзавцу своевольничать, над нами измываться по своему разумению...
       - Пусть ответит, когда волю по слову государеву нам отдаст...
       - Пусть ответит!.. А не захочет, так и его кольем попотчуем...
       - Верно! Точно! Айда!..
      
       Людская масса громыхала и колыхалась из стороны в сторону, словно штормящее море, выплескивая наружу всю силу своей ненависти, ярости, решимости. Могучей волной, влекомая неведомой, неукротимой силой распаленного разума, вмиг сорвалась с места. Покатилась, понеслась, подхватывая по пути то вилы, то жердь, то другое, по руке пришедшееся дубье. Площадь враз опустела, затихла. Лишь у вечевого столба сиротливо маячила пустая повозка старосты да тревожно ржал впряженный в нее жеребец, беспокойно прядя ушами и опасливо косясь на валявшееся в грязи тело мертвого хозяина...
      
       ... Сонно позевывая и почесываясь, Степанищев с тоскливым видом бродил по дому, ожидая когда Агата накроет стол и позовет к обеду. За эти годы Григорий Васильевич заметно постарел и внешне изменился. От малоподвижного образа жизни и чрезмерного возлияния он потучнел, обрюзг и сильно раздался в талии. Лицо приобрело сочный багровый оттенок, а мешки под глазами пугали чернотой. Отдуловатые щеки и мясистый нос подернула сизо-лиловая паутина, которая четко контрастировала на фоне побитых сединой бакенбардов и изрядно поредевшего чуба. Объемное брюхо тяжело обвисло тугим барабаном, окончательно портя вид бывшего бравого гусара.
       - Ну, что там? Скоро ли? - нетерпеливо ворча, заглянул он в столовую.
       - Что не терпится нажраться? Во что оно только тебе лезет..., - огрызнулась Агата. - Ничего, потерпишь, не сдохнешь...
       - Цыц, надсада! - досадливо рявкнул в ответ Степанищев, скорее по необходимости, чем от злости. - В печенках уже сидит твое...
       Он не договорил и удивленно обернулся на торопливый топот на крыльце и как-то недобро скрипнувшую входную дверь.
       - Кого там черт еще принес?..
       - Беда, барин! Большая беда! - на ходу выдохнул, запыхавшись от быстрого бега, один из домашних слуг. - Деревня взбунтовалась. Прохора Рябцева на площади порешили. Сейчас сюда идут... на тебя. Шибко осерчалые все. Как бы...
       - Погоди, не части..., - обеспокоено остановил его барин. - Толком, по порядку говори. Что за беда? От чего бунт в деревне?..
       - Так это, того..., - снова, стараясь не сбиваться, начал рассказывать слуга. - Сегодня же Егорий зимний, день расчета по податям. Вот Рябцев и собрал деревенских, чтобы эти подати с них того... А они, того...
       - Чего "того"? - нетерпеливо передернулся Степанищев. - Яснее говорить можешь?
       - Ну, того..., - шмыгнув носом, согласно кивнул в ответ слуга. - Стали кричать, возмущаться, что, мол, дела творит неправедные. Над народом суд вершит несправедливый, блудит, проказничает. А еще, мол, слово какое-то царское утаил...
       - Царское слово утаил, говоришь..., - переспросил, насторожившись, Григорий Васильевич, что-то припоминая.
       - Ага! Слово..., - снова угодливо поддакнул лакей, продолжая свой рассказ. - Вот, Авдотья его и того... За дочку поквиталась. Этим, как его... Рубелем башку и раскроила пополам. Откуда только силы у больной, свихнувшейся бабы взялись...
       - К-хе, к-хе! - кашлянул в раздумчивости барин и покачал головой, то ли сокрушаясь, то ли удивляясь. - Ну, не скажи, не скажи! От безысходности, знаешь, какие силы порой берутся. Не только у здорового мужика, но и у хлюпика тщедушного. Вона... Антошка-сопляк, помнишь, тогда в степи?.. Матерого волчару вмиг уложил, глазом не моргнул...
      
       Мимолетные воспоминания на миг отвлекли его от тревожных реалий и он подобрел, обмял, задумавшись о своем. Но тут же стряхнул оцепенение и нахмурился, с досадливым раздражением качая головой.
       - Говорил же подлецу! Предупреждал! Не своевольничай, не пакостничай, не дразни мужиков..., словно гвозди вбивал, стучал он кулаком по дверному косяку. - Ведь, тогда же сказал, мерзавцу, не тронь Пономаря, а то головы не убережешь. Как в воду глядел... Ладно, ступай!
       Степанищев так разозлился на бестолкового тугодума Прошку, что от волнения уже забыл о том, что Рябцев убит, а в деревне начались смутные беспорядки. Он неопределенно потоптался на месте и хотел было уйти в покои, но несмелое покашливание не уходившего из дома слуги остановило его.
       - Чего еще?
       - Так как же чего, барин?! - изумился мужик. - Народ, ведь, на усадьбу идет. С дубьем...
       - Сюда? С дубьем? - словно впервые услыхав эту новость, удивленно вскинул бровь барин. - А зачем? С Прошкой, ведь, поквитались... Чего им тут нужно?..
       - Так на тебя идут..., - робко пояснил слуга и боязливо поежился.
       - Хм-м! Значит и со мной поквитаться решили..., - буднично и как-то очень спокойно заключил Степанищев. - Я-то по кой черт им сдался?
       - Насчет этого, как его ... воли спросить хотели. Не утаил ли от них царского слова..., еще больше оробев, напомнил мужик.
       - Воля! Воли захотели?!.. - раздумчиво пробормотал барин, взвешивая какое-то решение, и вдруг яростно скрутил жирный кукиш и сунул его под нос вконец растерявшемуся слуге. - Во, им, а не воля! Не было никакого царского повеления. Не было и нет! Ишь, своевольничать вздумали...
       Степанищев теперь уже полностью вышел из сонного оцепенения, возвращаясь к привычному состоянию - импульсивному, порывистому, непреклонному.
      
       - Ну, я им посвоевольничаю! Я им покажу! Будет им и Юрьев день, и страшный суд! Попомнят, сволочи, как со Степанищевым тягаться, отношения выяснять. Узнают, как барской воле противиться. Ах, вы, морды холопские! Быдло чумазое! Сейчас я вам заверну салазки!..
       В нараставшей ярости он пробежался из угла в угол по комнате, снова что-то прикидывая в уме и обдумывая свои дальнейшие действия.
       - Значит так! - решительно остановился он возле замершего в ожидании слуги и для убедительности ткнул его в грудь пальцем. - Ворота на засов. На двор ни одну бл... не пускать! Нечего им тут топтаться, грязь разводить. Зачинщиков схватить и в подвал. Пусть пока охолонут, горячие головы поостуживают. Седлай коня и верхом мигом в уезд, к жандармскому приставу. Пусть воинскую команду пришлет. Смутьянов в острог... Нет, к чертовой матери, в Сибирь, на каторгу! Вот где им воли будет, хоть захлебнись...
       Барин зло сверкнул налитыми кровью глазами и со мстительным злорадством ухмыльнулся.
       - Ишь, пугать вздумали... Кого? Меня! Степанищева!!
       - Чего это ты взвился как ужаленный! - вопросительно выглянула из кухни Агата. - Гвалт на весь дом поднял. Иди уже за стол, обед готов...
       - Какой к черту теперь обед! - отмахнулся раздраженно барин. - Деревня бунтует, а она к столу зовет, дура!..
       - Так ты вместо того, чтобы яриться, лучше бы в порядок себя привел да и вышел к дворне..., - спокойно рассудила экономка, не обращая внимания на барский гнев. - Выйди да потолкуй спокойно, без крика. Может даже за грехи былые перед дворней повинись. Не бойся, спина не переломится. Глядишь, никакой смуты, никакого бунта не будет. Никого в Сибирь отправлять не придется. Вона, помнишь тогда, на Пасху какое застолье мужикам устроил. Как все тебе кланялись, благодарили, худое не поминали. И сейчас бы еще кланялись, если блуднику паршивому шлея под хвост не попала...
       - Заткнись, дура! - взревел Степанищев. - Тоже мне взялась учить, что мне делать, да что говорить. Сейчас, как же! Побежал уже быдлу кланяться...
       - Да я-то заткнусь... Какой с дуры спрос..., - язвительно хмыкнула в ответ Агата. - О тебе, ведь... "разумном" пекусь. Как бы не вышло чего...
       Но, махнув безнадежно рукой, она скрылась на кухне, сожалея о напрасно затеянном разговоре и сетуя на упрямство хозяина...
      
       Степанищев хотел было тоже еще что-то возразить, крикнуть вдогонку зловредной старухе что-нибудь оскорбительное, но донесшийся с улицы шум отвлек его. Глухой рокот многоголосой толпы с каждым мигом становился все яснее и громче. Словно вешняя вода весеннего половодья, людская масса напористо ворвались в настежь распахнутые створки ворот, быстро заполняя собой все свободное пространство двора. "Эх, шельмы! Не успели ворота затворить!" - сокрушенно мотнул головой Григорий Васильевич и с тревогой выглянул в окно на усиливавшийся на дворе шум. "Во, мужичье распоясалось! Сегодня они, пожалуй, миловаться со мной не собираются..., - грустно усмехнулся он, глядя на перекошенные в злобе лица деревенских мужиков, угрожающе размахивающих над головами своим незатейливым оружием - вилами да граблями, деревянными заступами да выдернутыми из забора жердями. "Ну и я тогда вперед целоваться да христосаться с рожами чумазыми не полезу. Сейчас поглядим, чья карта сверху...". Он поспешил в кабинет и порывисто рванул со стены ружье...
      
       Почитай вся деревня, от мала до велика, собралась на господском дворе. Опьяненная кровью первой жертвы, раззадоренная призывным кличем к действию и подстегиваемая жаждой новой мести, дворня воинственно гудела, враждебно колыхалась и грозилась на угрюмо молчавшие каменные стены барского особняка.
       - Эй, барин! Ты где спрятался? Чего к мужикам своим не выходишь? Гостей не встречаешь?.. - куражливо закричали на пустынное крыльцо наиболее отчаянные. - Выдь на двор, потолкуем за жизнь...
       - Григорий Васильевич! Благодетель наш! Отзовись, сделай милость. Выйди к народу, поговорим ладком..., - с насмешкой, но более сдержанно подхватили призыв остальные. - Аль холопов своих испужался?..
       Но дом упорно отнекивался гробовой тишиной. Лишь пронзительно звякнуло, зашумело звонкими осколками разбитое чьей-то озорной рукой стекло.
       - Барин! Ты там живой еще? Не помер от страха? Или может в портки наложил? - издевательски вопрошал неведомый голос из толпы и тут же потонул в глумливом хохоте.
       "Сволочи! Над хозяином поиздеваться решили? Ладно..." - Степанищев сердито откинул носком сапога подкатившийся к ногам камень, что только что залетел в разбитое окно и сердито подскочил к зыяющей дыре.
       - Ах, вы выбл...ки сраные! Вы над кем куражиться вздумали? В гости пожаловали? - гневно крикнул он на улицу. - Так только тати в гости ходят! А ну-ка, прочь со двора, мерзавцы! Вот я вам...
       И вслед за словами в воздух, поверх голов, хлестким дуплетом ударила громоподобная картечь. Смертельный заряд с ужасающим свистом пронесся над опешившей толпой и ударился в чащу ближнего перелеска, подняв с голых деревьев дремавшее воронье. Дворня в испуге присела и тут же в страхе отскочила назад, к забору. На дворе повисла тягостная выжидательная пауза. Степанищев из дому наблюдал за сбившейся в плотную кучу людской массой, а та опасливо косилась на окно, откуда прозвучал выстрел.
      
       - А-а-а! Кобель паршивый! Огрызаться вздумал! Ружьишком сраным грозишься!.. - раздался наконец из толпы возмущенный визгливый фальцет. - Что же ты за стенами прячешься, сучий потрох! Из-за окошка, как щенок трусливый тявкаешь. Выходи на улицу! Ужо мы тебя на вилы примем!..
       Словно в подтверждение угрозы снова устрашающе загудела сумрачная толпа и грозно двинулась к крыльцу.
       - Братцы! А не пустить ли нам барину красного петуха! - пронзительно подстрекнул какой-то отчаянный молодой голос. - Если нас привечать не жедает, пусть наш петушок его потешит, бока жирные поджарит...
       - Дело, дело! - с веселым злорадством подхватила азартно толпа. - Огня барину! Пустить ему красного петуха! Айда, окна законопатим, чтобы из дома не выскочил от нашего "гостя"...
       Смелея от собственных угроз, мужики отчаянно кинулись к дому.
       - Быдло вонючее! Прочь со двора! Я кому сказал..., - предупреждающе прокричал в ответ Степанищев, перезаряжая тем временем ружье. - Это первым выстрелом я только предупредил. Сейчас точно кому-нибудь башку расшибу...
       Барская угроза слегка остудила пыл осаждавших. Толпа на ходу запнулась и нерешительно затопталась на месте.
       - Но-но, барин! Не шали! - построжничали мужики. - Выходи, лучше, по-хорошему... Потолкуем. А там поглядим... Может быть мы тебя и трогать не будем. Так лишь, для порядку, бока намнем...
       Над собравшимися пронесся жидкий смешок.
       "Скоты безмозглые! Подлые твари! - все больше закипал в гневе Григорий Васильевич. - Посмешище вздумали из Степанищева сотворить. Не выйдет, сволочи! Я вам покажу посмешище...".
       В нем проснулся дух старого воина. Степанищев представил себя на боевой позиции. Сейчас на него наседал враг - мощный, ненавистный, беспощадный и он должен стойко держаться на своем рубеже...
      
       Григорий Васильевич хладнокровно вскинул перезаряженное ружье. Поначалу он хотел снова дать предупредительный залп вверх. Просто для острастки. Вдруг дворня испугается, одумается и все же разойдется по домам. Но, по всей видимости холопы не думали менять своих намерений и это окончательно разозлило его. "Да что я жалею это дерьмо! - осердился он на свое малодушие. - Они мне вилами машут, огнем грозят, условия ставят, а я миндальничаю с ними, как с салонными барышнями...". Сердито сплюнув, он решительно прижал к плечу приклад и привычно стал выискивать подходящую цель. Сквозь прорезь прицела перед глазами замелькали, закружились расплывчатым калейдоскопом угрюмые, обозленные, неприветливые лица холопов. Мужские, бабьи. Морщинистые, старые, молодые, румяные, совсем сопливые, детские. "Ну, кто? Кто хочет первым отведать барской милости?..." - лихорадочно вопрошал он, переводя мушку с одного края толпы на другой...
      
       Неожиданно в прицеле появилось искаженное ненавистью и жаждой мести лицо выскочившей вперед Авдотьи. Размахивая рубелем, она повернулась к сельчанам и что-то негодующе стала им выговаривать. Степанищев не расслышал о чем говорила она. Да он, собственно, и не стремился вникать в суть женского крика, сконцентрировавшись на поискецели.
       "Ах ты, сучка! Совсем из ума выжила бл...дь-рванина! Ишь ты, атаманша какая выискалась! - зло прищурился барин, держа на мушке женскую фигуру. - Погоди-ка! А, ведь, это ты сука, зачинщица этого бунта! Это, ведь, тебе не терпится со мной поквитаться. Что ж, давай поквитаемся. Получай, дура безумная!..". Барин с жаром прижал к щеке ружье и с остервенением нажал сразу оба курка. Сухо клацнули о капсюль послушные бойки. Услужливо блеснула невидимая искра. С нетерпеливой готовностью вспыхнул в тесной гильзе заждавшийся порох. Разминая могучие мускулы, освобождая необузданную мощь, вытолкнул прочь из теснины свинцовый заряд. С диким хохотом и сатанинским присвистом обрадовано понеслась навстречу беззащитной жертве стремительная и кровожадная смерть...
      
       ... - Что же вы остановились на полпути, мужики! Забыли для чего сюда пришли? Робкими баранами, что ли, перед барскими окнами топтаться. Ирода на милость уговаривать..., - за миг до выстрела увещевала, подстегивая к активности, присмиревших сельчан Авдотья. - Так он же глухой и безучастный к вашим мольбам Против такого изверга только сила нужна. Перед силой он не устоит. Сила силу ломит. Большая меньшую. Боитесь его ружья, слов его поганых боитесь? Так не посмеет...
       Это были последние слова разгоряченной Авдотьи. Страшная сила толкнула ее в грудь, обожгла адским пламенем, легкой былинкой опрокинула на землю. Заряд, рассчитанный на дикого кабана, матерого секача бесцеремонно вспорол нежную женскую грудь и, безжалостно перемалывая все нутро, беспрепятственно вылетел наружу, зазияв на спине ужасающе огромной, кровоточащей дырой.
       Дыхание сперло, сердце замерло, невидящие, удивленно расширенные глаза замутились белесой пеленой, выбросив наружу прощальную горючую слезинку. Последнее, что увидели они на этом, окрасившемся в багровые краски белом свете, это как закружился неудержимой каруселью господский двор и перепуганные лица сельчан. Но тот час появился перед ней зеленый луг, убранный летным многоцветьем. По нему бежала ей навстречу веселая и довольная Стеша.
       - Мама! Я здесь! Я дождалась тебя!.. - радостно кричала ей дочь.
       - Иду, доченька! Уже пришла!.. - прошептали в ответ бескровные губы.
       Авдотья пошатнулась, пытаясь выправиться, но, медленно заваливаясь на бок, замертво упала под ноги замерших в животном ужасе сельчан...
      
       Застывший в оцепенении двор скорбно склонился над мертвой односельчанкой. Мужики молча хмурились. Бабы тихо завыли.
       - Что, сволочи, получили! - послышался из дома злорадный, насмешливый голос Степанищева. - Кто еще желает барской милости отведать. Подходи, не робей! Угощу свинцовой кашей на славу!..
       - Сволочь! Убийца!! Глумиться над горем вздумал!!! - взревела взбешенная подлой насмешкой толпа. - Ты что натворил, кровопийца?! Дочку растоптал, погубил. А теперь и несчастную мать не пожалел, ирод. Смерть душегубу!
       - Верно! Смерть!! Нечего с этим иродом цацкаться! Закрывай окна и двери, мужики! Поджигай дом! Зажарим этого жирного борова. Пусть изведает мук адовых. Чтоб ему, беспутному, веки вечные в аду жариться..., - неслось со всех сторон.
       Распаленная ненавистью, взорвавшаяся от подлой выходки и вышедшая из себя дворня уже не опасаясь возможных выстрелов, кинулась к дому, с ходу закрывая ставни и подпирая их крепкими кольями.
      
       ... Степанищев собрал в столовой домашних слуг. Впрочем, их и было-то в доме полторы калеки. Агата с кухаркой, ночной сторож да кучер с истопником.
       - Значит так! - сказал он с деловитой озабоченностью, но внешне спокойно и даже скучно. - Подмоги нам ждать неоткуда. Команда если и придет с уезда, то нескоро. Так что выберайтесь-ка из дому...
       - Как это выбирайтесь? - удивленно и недоверчиво хмыкнула было Агата.
       - Как, как! Ногами! - сердито зыркнул на нее Степанищев. - По-быстрому... Через новый приделок или окна задних комнат, в сад. Живо, пока эти стервецы не сообразили обойти и вперед вас туда не добрались...
       - А ты чего же? В доме сам останешься?.. - сменив суровый тон, участливо поинтересовалась экономка.
       - А ты что мне прикажешь? Навстречу им выйти? С хлебом-солью! На колени перед быдлом пасть..., - саркастически скривился барин. - Много чести для столбового дворянина! А гусарскому офицеру позорно жопу врагу показывать...
       - Так что же ты, батюшка?! - вдруг всхлипнула всегда невозмутимая старуха.
       - Ба! Да ты никак меня жалеешь?! - искренне удивился Григорий Васильевич, выпучив в изумлении глаза. - В кои веки, карга старая, пожалела меня. Слезу пустила.
       От такого неожиданного поворота, забыв об опасности, он дурашливо хлопнул себя по бокам и раскатисто захохотал. Однако тут же осекся и насупился.
       - Все! Не время сопли распускать. Ну-ка, прочь из дому! Живо!
       - Батюшка-а-а! Милостивец!!
       - Живо-о-о! Кому сказал! - дико вращая глазами, бешено заорал барин и грубо вытолкал слуг из комнаты.
      
       Оставшись в опустевшем доме один, он повернулся к давно накрытому к обеду столу. От запертых снаружи ставен в комнате стало темно. Смутным пятном в отблесках горящей печи белела накрахмаленная льняная скатерть. Спокойно, не торопясь Григорий Васильевич достал лучину и зажег свечи в стоявшем на столе канделябре. Также спокойно наполнил из графина чарку и выпил обжигающе терпкое вино. Прислушался. С улицы доносились приглушенные крики суетившихся под стенами бунтарей.
       - Тащите солому из сарая! Хворост давай! Под окна кладите!.. А где огонь?.. Огонь затеплите...
       "Вот дурни! - насмешливо хмыкнул Степанищев, наполняя следующую рюмку. - Как они думают дом поджечь? Стены, ведь, каменные... Остолопы безмозглые. Никакого соображения. Ну-ну... Давайте... Воюйте...".
      
       Выпив, Григорий Васильевич окинул проголодавшимся взглядом стол. Зацепил вилкой кусок холодной телятины и с аппетитом отправил в рот. Старательно пережевывая мясо, он неторопливо подхватил графин с вином и чарку, занес их в кабинет и направился в спальню.
       Поставив поближе горящий канделябр, барин открыл шкаф с одеждой. Внимательно осмотрел висевшие там платья, сюртуки, кафтаны и вытащил наружу из дальнего угла форму гусарского офицера. Словно собираясь в дальнюю дорогу, сосредоточенно натянул выходные лосины и чистую шелковую рубаху. Аккуратно расчесал у зеркала поредевший седой чуб и некогда роскошные усы. Наконец потянул на себя доломан. Однако тесный, сшитый по прежней фигуре мундир никак не хотел налезать на раздавшееся, грузное тело хозяина. "Хм-м, а я думал он мне еще впору..., - озадаченно почесал затылок Степанищев. - Раздался я, однако, на старости...". Он сожалея отложил тужурку на кровать и накинул на плечи ментик.
       Переодевшись, старый гусар вернулся в кабинет, придирчиво оглядел себя в зеркале и снова выпил. "За гусаров!". В нижнем ящике стола лежала красного дерева шкатулка с парой дуэльных пистолетов. "Надо же! Так ни разу и не пригодились за все жизнь..." - хмыкнул Степанищев и деловито осмотрел тускло блеснувшее вороненой сталью оружие. Убедившись в его исправности, зарядил оба.
       За этим неспешным занятием неожиданно нахлынули воспоминания. Словно дорожные верстовые столбы пронеслись перед глазами прожитые годы. Весьма смутно молодость. Более отчетливо и ясно служба в гусарском полку, турецкая кампания, годы деревенского затворничества. На фоне всего этого проплывали также, то смутно, то отчетливо лица родных, друзей, близких знакомых. Строгое и нахмуренное лицо отца и страдальчески-печальное жены. Насмешливо-укоризненный взгляд Семена Шахновского и бесстыже-развратные глаза Марии Андреевны. Почему-то не вспоминались дети. Зато неожиданно всплыл перед глазами сурово осуждающий Антон Пономарь и жалобно умоляющая о пощаде Стешка Назарова...
       "Стешка, Стешка... Господи! А ведь это все с нее пошло, - неожиданно осенило Степанищева. - Да-да! Ну, конечно же... Как тогда, перед отъездом на Украину, подвернулась мне под ноги, так все и началось...".
       Тут же в памяти, по извилинам побежала, струилась пестрая лента тех событий. Сборы в дальнюю дорогу и озорная, смешливая девчонка, занозой вонзившаяся в сластолюбивое сердце. Внезапное решение увезти подальше от нее Антошку-хахаля и лживые посулы-обещания доверчивому парню. Адюльтер с женой близкого друга и подлый обмен на щенков верного холопа. А дальше больше - недовольство сельчан по поводу оставленных в Украине работников и пасхальное примирение, циничное насилие над Стешкой и поруха в хозяйстве. Теперь вот этот бунт на дворе...
       "Надо же! - покачал головой барин, пораженный закономерностью связанных в одну цепь событий. - Из-за какой-то сопливой девки, холопки, такой сыр-бор разгорелся. Вся жизнь его вверх дном перевернулась и кувырком пошла. А что?.. Неужели она, действительно, моя дочка? Неуж, вправду Авдотья от меня ее зачала? И все эти годы молчала?! Ведь, сколько раз он ее еще пользовал потом, "по старой памяти"... Да, неладно все вышло. Кровосмеситель хренов. Добаловался, греховодник, сластолюбец. Впрочем, что теперь об этом горевать. Снявши голову, как говорится, по кудрям не плачут...".
       Невеселые умозаключения неожиданно прервали голоса с улицы.
       - Эй, барин! Ты там еще живой? - послышалось из-за закрытой ставни в разбитое окно. - Не замерз? Сейчас поджарим! Ты, уж, потерпи немного...
       Кто-то глумливо рассмеялся, озорничая и ерничая перед своими.
       - Ну-ну! Потерплю... Поджигатели сраные. Долго вам еще с поджигом возиться..., - насмешливо пробурчал под нос барин. - И от этой подлой твари я должен выпрашивать милости. Да не пошли бы они на х...!
       Он вылил из графина остатки вина и залпом выпил и тщательно вытер ладонью усы. "Ну вот и все! Пожалуй, пора! - сказал сам себе решительно. - Чудес с небес ждать нечего. Сколько можно еще эту потеху терпеть... Как говорится в таком случае? С богом, что ли?.. Ладно! Честь имею!.." Степанищев грузно поднялся из-за стола, одернул висевший на плече мундир, по-военному выправился и хладнокровно поднес пистолет к виску...
       Так нелепо и бесславно закончился жизненный путь отставного штаб-ротмистра. Человека сложного, непростого, сотканного из противоречий, пороков и недостатков. Но все же человека - слабого, беззащитного, несчастного. Все-таки вплелись в его скверный характер и шли с ним по жизни рядом чахлые ростки человеческого. С жестокостью соседствовали всплески великодушия. Черствость и эгоизм скрашивала любвеобильность. После поспешных, опрометчивых шагов он зачастую осторожничал, после куража и веселого разгула, впадал в тоску и уныние, мягчил характером и расточал милости. И только с басшабашной удалью, отвагой, бесстрашием никогда не стояли рядом трусость, покорство и льстивость. Он никогда не горевал о потерях. Теперь же некому было оплакивать его.
      
       ... Неожиданно прозвучавший выстрел напугал бунтовщиков. Они резво отскочили от закрытых окон и настороженно ощерились на дом своим примитивным оружием. Испуганно шаря глазами по безмолвным черным ставням, мужики лихорадочно соображали, что произошло сейчас и кто в кого стрелял.
       - Ну и чего вы уставились? Думаете барин сейчас к вам явится? - проскрипела с издевкой вывернувшая из-за угла Агата. - Так не дождетесь...
       - Мы его, паскудника, выкурим от туда, - погрозили смелея бунтари.
       - Не выкурите..., - невозмутимо отмахнулась экономка. - Нет его больше...
       - Как так нет! - опешили те. - А кто сейчас стрелял?..
       - Он и стрелял! - подтвердила Агата. - Только... в себя, сердешный, пульнул. Не захотел вашему вонючему сброду кланяться, вот и лишил себя жизни...
       - Это кого ты сбродом называешь, барская подстилка, - взвился уязвленный Антипка, пытаясь ухватить старуху за седые космы. - Вслед за хозяином захотела? Так мы это мигом...
       - Погоди, Антип, не ерепенься! - осадил его Степан. - Дело, ведь, серьезный оборот принимает. Вы барина, ведь, только попугать хотели. А тут опять до смертоубийства дошло...
       - А он Авдотью пожалел?
       - Дурак! То баба! Холопка! А тут барин по нашей вине смерть принял. За это, знаешь, что будет?!..
       - Да что будет, то и будет! - с отчаянной бесшабашностью отмахнулся мужичок. - Свобода! Воля!!
       - Не, мужики! Как хотите, а я в этом шабаше больше не участвую. Прощевайте!
       Лесник сокрушенно махнул в ответ рукой и тяжелой походкой пошел прочь со двора...
      
       Дальнейшие события во взбунтовавшейся деревне разворачивались стремительно быстро и также быстро пришли к логическому завершению.
       Взбудораженная и раззадоренная толпа походя надавала тумаков барским слугам. Просто так, для острастки. Отобрала ключи у Агаты и принялась растаскивать барское добро и крушить все, что попадалось под руку. Вскрыв амбары, кладовые и погреба голодные мужики принялись наедаться и напиваться прямо здесь, в барском доме. Пьяных, сонных, разморенных их и захватила прибывшая через два дня из уезда воинская команда. Тихо, спокойно, без особого сопротивления и без ружейной пальбы. Наиболее ретивых и шумливых заперли в разоренном барском амбаре. Остальных разогнали по домам, строго-настрого приказав не высовывать носа из избы.
       Вслед за командой явился и пристав, который и вершил скорый суд. По причине гибели Авдотьи и исчезнувшего с деревни Степана всю вину свалили на Антипа и еще пару мужиков. Их заковали в кандалы и отправили в острог. Оттуда им была дорога на каторгу. Лукерью, по причине многодетности, пощадили, но для порядку высекли розгами на конюшне вместе с мужиками, которых тоже выделили в числе зачинщиков. Незаслуженно побитую бунтарями, больную и сильно сдавшую Агату сердобольно приютили у себя Пономаревы. У них она, спустя месяц, тихо и благополучно представилась вслед за хозяином.
       Степанищева схоронили в семейном склепе, рядом с женой. Рядом с дочерью положили и убиенную им Авдотью. Прошку небрежно зарыли в дальнем, пустынном углу деревенского кладбища. Собаке и почести собачьи...
      
       До принятия решения родственниками погибшего барина и для надзора за порядком в деревне осталась воинская команда, которая разместилась на господском дворе. Под ее строгим присмотром восстанавливалось все порушенное. Так что работы для оклемавшегося после хворобы Николаю хватало с избытком. И ему, казалось, это даже нравилось. Истосковавшиеся по инструменту от долгого безделья руки, с ненасытной жадностью и былой сноровкой споро делали свое привычное дело.
       На исходе зимы, в аккурат перед Масленицей, в деревне появился диковинно, не по-местному, одетый мужичок. То был приказчик из польских владений младшей дочери. Он придирчиво оглядел хозяйство и всех оставшихся в наличии холопов. Полячок по-хозяйски отобрал наиболее ценные вещи и мастеровых людей. Несмотря на ропот и плохо скрываемое недовольство, мужиков вместе с отобранным скарбом погрузили на телеги и отправили к новому хозяину, в далекую Польшу.
       Приезжавший позже московский зять Степанищева, равнодушно осмотрел оставшуюся для него и детей долю наследства, назначил нового старосту, выдал какие-то указания и спешно уехал восвояси.
       Так закончилась история некогда спокойной и благополучной деревни Степанищево. Здесь осталась одна доживать свой век несчастная мать Антона - Мария Пономарева. В числе угнанных в Польшу оказался и Николай...
       Вожделенное царское слово о крестьянской воле прозвучит по России-матушке только через год...
      

    Глава 2.

       Лето добралось до своей середки. Жарко. Точно кузнечный горн дышит полуденным зноем степь. На небе ни облачка. В густом, как казацкий кулеш, насыщенном летним ароматом воздухе ни малейшего дуновения ветерка. Все замерло, застыло, онемело. Из бездонной белесой синевы нещадно палит солнце. Трава уже выгорела и мозолила глаз своей грязной, желто-пегой неприглядностью. Засеребрившийся ковыль благородно обрамлял края серого и пыльного шляха. Замершего, безлюдного. Черная, голая земля, словно пятка старой холопки - заскорузлая, потрескавшаяся - изнывала от суши и невыносимого пекла.
       Спасения от зноя не находила и живая тварь. Землисто-серая, выцветшая то ли от времени, то ли от солнца древняя гадюка свернулась клубком на своем привычном месте, гладком, обветренном валуне. Гадина страшно таращила безвекие глаза и то и дело выкидывала наружу аспидно-черный раздвоенный язык. Не то пугая, не то охлаждаясь. Под жухлым кустом волчьего лыка затаился молодой заяц-русак. Непрерывно дрожа, он ежеминутно вскидывал сторожкие уши. Лишь зоркий коршун, забыв об охоте, забирал все выше и выше в поисках спасительной прохлады.
       В липкой, тягучей дремоте замерла от жары и Белая Гора. Сбегающая вниз, по крутому склону сельская улица, была тиха и пустынна. Широко распластавшись, лениво барахтались в мягкой пыли куры, с распахнутыми от зноя клювами. Неугомонная квочка беспокойно созывала разбежавшийся в раскидистых лопухах пищащий выводок. Безмолвные белые мазанки тщетно пытались спрятаться в скудной тени все еще темнеющих зеленью садочков.
       Меж тем подсыхающая листва приукрасилась многоцветьем зреющих плодов. Краснобокими яблоками и янтарно-медовыми грушами, сизо-лиловой тучностью слив и темно-бордовыми гроздьями вишен. Из-за плетеных тынов лениво покачивали головами смолянисто-черные подсолнухи украшенные венком солнечно-желтых лепестков. Среди них горделиво высовывались, хвастаясь белой кипенью и пурпурно-розовым румянцем своих нарядов, роскошные мальвы. А посреди огорода, со спокойным достоинством, точно казаки-запорожцы на привале, лениво грели бока и хвосты-оселедцы неохватные гарбузы...
      
       ... Под камышовым навесом притулившейся за хатой летней мастерской от Донца тянуло зыбкой прохладой. Антон воткнул в стоящий чурбак топор и, походя разминая затекшие после работы плечи, выпрямился. За прошедшие годы парень заметно изменился. Теперь это был не хрупкий, застенчивый юноша, а рослый, сильный, уверенный в себе мужик, хозяин. К своему высокому росту он раздался в плечах, заматерел, возмужал. Лицо огрубело и покрылось степной смуглостью. Над верхней губой густо пушились скобкой, на казацкий манер, усы. Глубокая складка на переносице не только придавала лицу выражение взрослой серьезности, но и напоминала о перенесенных душевных страданиях и неутихающей на сердце печали.
       Вот и сейчас, смахнув рукавом со лба пот, потянулся за лежавшим на верстаке кисетом и с тоской (в который раз!) глянул на безлюдный шлях, круто поднимавшийся в гору за речной долиной. Не отрываясь взглядом от убегавшей за горизонт дороги, Антон не торопясь свернул тугую самокрутку и присел на колоду, прикуривая. По просьбе тестя - Михайла Житника - он выдалбливал из дубового кряжа новый човен.
       - Зачем он тебе сдался, батько? У тебя же старому еще сто лет сносу не будет..., - посмеялся он, когда по зиме лесник притащил к его двору эту здоровенную колоду.
       - Ну как же! А в гости до нас як наведываться летом собираетесь? - удивился непонятливости молодого зятя Михайло. - Або детей до бабы, поняньчиться перевезти... У нас же зараз один човен. А то буде и на цьому боци и на другому. Коли захотив через Донец, тоди и перебрався... Чи гукать будешь из хаты: "Батько перевези..."?..
      
       Вспомнив тот разговор, Пономарь грустно усмехнулся и глаза его замутились от предательски набежавшей влажной пелены.
       "Эх-ма! Разве это проблема к теще в гости, на блины выбраться?! Только позови! Вот она, рядом. В крайнем случае, через Донец можно и крикнуть, не осипнуть... А вот докричись до Степанищева! Пупок от натуги развяжется. Тут ни луженая глотка не поможет, ни чудеса... Хотя какие у холопа могут быть чудеса?..".
       Глянув снова на далекий шлях, Антон горько вздохнул и глубоко затянулся дымом из самокрутки. Четыре года по подлой господской воле живет он в чужом краю. Впрочем, в чужом ли теперь? Вон, своя хата стоит, а там семья - жена, дети...
       "Конечно, тестю легко так рассуждать. Дочки и внуки под боком, рядом. Соскучился сам или теща - тот час собрались и уже тут, в хате. Проведали... А как моим?.. Разве же не хотели они почувствовать себя дедом и бабкой?.. Еще как хотели. Планы все строили. Мечтали, надеялись, что сын женится, пойдут у него детки и будут они на старости нянчиться с внуками. А вот живут сейчас вдали, ничего не ведают... Даже Кондрат не довез новостей...".
       Антон сокрушенно качнул головой, сожалея. Это была последняя новость о земляках, которую он узнал от Шахновского. В полном недоумении рассказал ему тогда Семен Михайлович о том, что по дороге домой бесследно пропал Зуев и сопровождавшие его мужики...
       "Интересно! Как там сейчас они? - бесполезно спрашивал сам себя Антон о судьбе родителей. - Постарели, небось... Скучают. Раньше хоть Стешка жива была, забегала, подбадривала, веселила их. А теперь? Сгинула, бедолага. Добавила горя. Льют с Авдотьей вкупе слезы, судьбы детей горемычных оплакивают... Эх! Знали бы...".
      
       - Тато! Тато! Иди швидче до хаты! Мамка обедать кличет! - прервал его горестные размышления детский голос.
       Антон повернулся в сторону двора и его суровое, опечаленное лицо озарила теплая улыбка. По дорожке между мальв и подсолнухов, поддерживая на ходу сваливавшиеся полотняные штанишки, деловито семенил трехлетний хлопчик.
       Плотник широко распахнул руки навстречу сыну, порывисто обхватил бросившееся навстречу детское тельце и любовно зарылся лицом в мягкие, пахнущие молоком, садом и солнцем, светло-русые вихры мальчика. Малыш всеми чертами походил на отца. Тот же нос, глаза, губы. "Эх! Увидел бы сейчас отец внука. Порадовался за младшего Николу Пономарева..." - мелькнуло в мозгу сожалеющее.
       - Николка! Сынок! Помощник мой золотой! - бормоча, ласково потрепал он ребенка за пухлые, игравшие свежим румянцем загорелые щеки.
       Радостно улыбаясь, Антон тормошил и тискал счастливо повизгивающего сына. Вдруг он слегка отслонил хлопчика от себя и притворно нахмурился, точно сердясь.
       - Сынок! Где ты так забарився? Батько тут його чека-чекае, а он десь гуляет, прохлаждается. Батькови не допомогает. Я же, сынок, так не впораюсь сам. Не зроблю човен, шо диду скажем?..
       В последнее время Пономарь стал привыкать к украинскому говору и уже сам зачастую пользовался незнакомыми ранее словами, к которым был с рождения привычен его несмышленыш.
       Малыш серьезно насупил брови, озабоченно оттопырил нижнюю губу и сердито засопел.
       - Что такое, сынок? Ты чего? Случилось чего? - едва сдерживая улыбку, допытывался отец.
       - Та Михасик, бисова дитина, репетуе. Кричить, спать не хоче..., - смешно всплеснув руками, серьезно пояснял отцу причину своего отсутствия ребенок. - Мамка меня возле нього посадила укачивать. Я ей кажу - "меня там батько в садочку жде, на подмогу". А вона - "сиди в хате, с дитиной нянчись...". Ну шо ей скажешь! Тут работа стоить, а ты с плаксуном панькайся...
       Серьезный тон и искреннее разочарование сына так позабавило Антона, что он не выдержал и громко рассмеялся.
       - Надо же! Ты смотри, какой ты у меня незаменимый помощник! И мамке нужен, и мне..., - благодарно прижал он к себе сына.
       - Ото и я кажу мамке! Батько ждет! А она..., - не поняв шутки, доверчиво прильнул к отцовскому плечу ребенок.
       - Ну, что же, сынок. Мамке тоже помогать нужно. Ей, ведь, тоже нелегко. То на панщине, то дома... Пойдем, уж, до двора, а то заругает она нас, что долго не идем...
      
       Когда отец с сыном вошли в хату, Ганка сидела у окна и кормила младшего сына, полугодовалого Мишку. Замужество тоже изменило ее облик. Куда девалась та угловатость жестов, неловкость в поведении и диковатость во взгляде, которые были ей свойственны в то время, когда она только встретилась и познакомилась с Антоном. Сейчас она была больше похожа на мать - дородную и статную Евдокию. Впрочем, время, как искусный скульптор, внесло в ее фигуру лишь незначительные поправки. Девичья хрупкость и угловатость приобрела чарующую женственную округлость и весьма умеренную пышность форм, которые лишь усиливали очарование и привлекательность молодой женщины. Нескладный и суетливый гадкий утенок превратился в грациозную лебедушку. Горделивая осанка и вскинутая головка увенчанная тугим венком уложенной вкруг косы, играющие на щеках ямочки и лучистый взгляд. Такой очаровательный цветок мог распуститься из прелестного бутона, взлелеянного добротой, лаской и счастьем.
       Антон подошел к жене. Нежно, одним дыханием поцеловал ее в висок и, стараясь не потревожить, заглянул на младенца. Сосунок умиротворенно посапывал и сосредоточенно терзал материнскую грудь. Чернявый, смуглолицый бутуз был как две капли воды похож на бабку Евдокию. Может поэтому лесничиха души не чаяла в младшеньком внуке и при удобном случае торопилась навестить и полюбоваться своим любимцем.
      
       - Слава богу, угомонился! - улыбнулась расслабленно Ганка, осторожно перекладывая уснувшего малыша в люльку. - А то разошелся ни с того, ни с сего. Репетував так, шо думала стриха осунется с хаты. Чего ему непокою?..
       Молодица покачала колыбель, убеждаясь, что ребенок наконец заснул и повернулась к мужу.
       - Обедать будешь? Сидай до столу..., - позвала Антона, заботливо отерев чистым рушником ему пот с лица. - Слухай! Чего ты жаришься там... На дворе такое пекло стоит. Уже бы по холодочку и занимался делом...
       Заметив, что от отца ни на шаг не отстает Николка, Ганка с насмешливой строгостью покосилась на него.
       - Ну шо, шибенник? Привел батька обедать? - спросила нарочито строго и кивнула мужу. - Оце тоже цяця хороша. Вьюн! На месте не усидит спокойно. Все куда-то бежал и бежал...
       - Я помогать батькови хотив..., - надул губы, закуксился в полный голос малыш.
       - Цыть! Малого разбудишь! - шикнула встревожено мать и беспокойно покосилась на люльку. - Ото же. Треба ему до батька и все тут...
       - Ладно! Не ругай его..., - миролюбиво приобнял жену Антон и кивнул на сына. - Гляди, какой помощник у нас растет. И отцу, и матери помогать будет. Да, сынок?
       - Ага! - согласно кивнул в ответ ребенок и смахнул с глаз набежавшие слезинки.
       - Вот и хорошо! Давай, мать, корми своих мужиков...
       - Зараз, зараз..., - засуетилась у печи Ганка. - Ах вы мои работнички! Была бы моя воля, то я только бы и квохтала вокруг вас як та квочка возле своих курчат. А то с этим панычем...
       Ганка потемнела лицом и сникла.
      
       - Что такое? - нахмурился Антон. - Что этому шляхтичу поганому нужно?..
       - Та падлюка проходу не дает, пристает..., - пожаловалась она. - Ото мне когда до панского дому нужно идти, так лучше с кручи головой в Донец...
       - Да что же это такое! - в сердцах воскликнул, было, Антон, но испуганно оглянулся на колыбель, не разбудил ли своим возмущенным возгласом спящего сына.
       Понизив голос, он продолжил выплескивать свое возмущение.
       - Неужели мне на роду написано всю жизнь с этими мерзкими похабниками встречаться, барским причудам противиться. Степанищев из-за этого на собак меня сменял, Стешку до могилы довел. Теперь эта сволочь покоя семье не дает...
       - И друзей себе таких же завел. Одни лоботрясы та пьяницы. Наверное, по всему Дикому полю дрянь собирал. Понаехало с утра полный двор. Корми теперь цю ораву... Долго ли они тут гостювать собрались?..
       - Ты смотри какой! - не мог успокоиться от возмущения Антон. - Ни рожи, ни кожи, а туда же! Весь в мать в повадках подлых, вылитая барыня-потаскуха...
       Пономарь зло сплюнул, вспоминая нечто неприятное...
       - Антончику, не хвылюйся! - ласково успокоила его жена. - Ты же знаешь, у меня, как у всех в нашем роду, рука тяжелая. Нехай только сунется, падлюка тщедушная...
       - Это уж точно! - согласно кивнул он в ответ. - Высморкайся на эту падаль, соплей пополам перешибешь. Только же дуже вонючее это дерьмо. Тронь его, так потом от смрада задохнешься...
       - Ну, ничего... Катерина будет рядом. Даст бог, обойдется, оборонимся... Помнишь, как она Степанищева твоего тогда выучила, как руки на чужих баб распускать?..
       Ганка вымученно улыбнулась, пытаясь успокоить себя, но утешение было слабым. Хорошо понимал это и Антон. Все эти годы с любовью, сердечностью и бережным тщанием они свили и ревностно выпестовывали свое семейное гнездышко. Все было в нем тепло, радушие, мир и согласие, взаимная любовь. И вот теперь под его стенами притаилась коварная тревога. Услужливая память вернула и прокрутила заново прожитые на чужбине годы...
      
       ... - Вроде бы мне и не нужно ничего, - отмахнулся Антон. - Хотя...
       Плотник, что-то вдруг вспомнив, насмешливо прищурился и многозначительно посмотрел барину в глаза.
       - Знаете, Семен Михайлович! У нас дома с Покрова свадьбы гуляли, - улыбнулся он лукаво.
       - Да? Ну и что? - не сообразил сразу Шахновский.
       - Вы вроде обещали мне сватом быть. Обещали?..
       - Обещал! - осторожно согласился барин, ожидая подвоха.
       - Тогда сосватайте мне Ганку. Вот и будем квиты...
       Антон широко улыбнулся, наблюдая, какое впечатление произвела на барина его просьба. Тот с некоторым удивлением глянул на мастера и озадаченно почесал затылок.
       - Что, слишком велика плата? Или тоже от слов своих отказываетесь? - съехидничал парень. - Степанищев, вон, тоже говорил... Дескать, я слово дал, я его и взял... обратно.
       - Ишь, ты какой занозистый! - парировал в ответ Шахновский и нахмурился. - Мастер ты знатный, а дурак. Горяч не в меру. Ты, Антон, меня на одну доску со своим барином, кх-м... прежним не ставь. Я слов на ветер не бросаю и от своих обещаний не отказываюсь...
       Барин молча смерил плотника оценивающим взглядом, обдумывая что-то важное, смущающее его.
       - Я, ведь, чего хочу..., - продолжил он свои рассуждения. - ...чтобы все по доброй воле было, без нажима...
       - Так Ганка не против. Она давно согласна..., - удивленно пожал плечами Антон.
       - Она-то согласна, а как родители..., - неопределенно возразил Шахновский. - Мы ведь с Михаилом одной кормилицей вскормлены. К тому же вольный он. Отношения у нас свои, особые... Захочет ли он свою дочку за купленного чужака отдать. Хотя она тоже холопка...
       Шахновский с сомнением глянул на топтавшегося перед ним Пономарева.
       - Так что же тогда? На попятную? - спросил растерянно парень. - Неужели откажут? Вроде не должны... Я, ведь, жил у них. Они сами говорили, что не против меня своим зятем видеть... Не шутили... И, потом, Ганка... Вы же сами видели, что она ни на шаг от меня не отходит. Да вы ее сами спросите!..
       - Ладно, ладно! Не тужи! - неожиданно повеселел Семен Михайлович. - Знаю. Все знаю. Не хуже твоего. Может я тебя проверить хотел. Насколько это решение для тебя серьезно. А ты уже и набычился. Ох, горяч ты, парень! Тяжело тебе будет с таким характером... Поговорю я с Михайлом. Готовься... к свадьбе...
       Ободряюще хлопнув Пономаря по плечу, барин поспешил вслед за гостями к дому, оставив Антона в полном недоумении и растерянности.
      
       Конечно же, Житники с радостью согласились на это решение. А больше всего радовалась своему счастью Ганка. Она буквально светилась о сознания, что сбылось ее заветное желание и не обращала внимания на людские пересуды. По Белой Горе поползло неприязненное: "Как же так! Намудрил лесник! Неужели у нас в селе не нашлось своего гарного парубка для его дочки. Отдал за якогось москаля безродного. Мало того, что с Расеи привезли, так еще и за цуценят выменяли. Дуже гарна пара для його Ганки!..". Впрочем, посудачили, посудачили да и успокоились. Ведь, все прекрасно понимали, что не по своей воле, по барскому капризу, оказался на чужбине парень. Явно несладко было бедолаге одному. К тому же, многим по душе пришлось и его незлобливый, радушный характер, и мастеровые, безотказные руки. Ну, а чужому счастью, если по-доброму, то можно и позавидовать. Много ли его в горемычной холопской жизни. Зыбкого, призрачного счастья...
      
       Молодые поселились на лесном хуторе у родителей, намереваясь по весне поставить свою хату на выделенном барином подворье. Однако скоро строиться им не пришлось. В конце зимы Шахновский вызвал Антона в Верхний и определил ему новую работу.
       - Послушай, парень! А ты свое слово держать умеешь? - неожиданно спросил он насмешливо. - Или под боком у молодой женки все похвальбы, обещания забыл?..
       - Д-да я, вобщем-то слову своему хозяин..., - удивился плотник. - Разве в чем-то подвел и не выполнил чего?
       Он недоверчиво покосился на барина, не понимая, к чему тот клонит.
       - Ну, вот видишь, забыл! - рассмеялся довольный своей шуткой Шахновский. - Кто мне обещал в саду настоящую русскую избу срубить?..
       - Был разговор, не отказываюсь. Только вы тогда посмеяться изволили. Дескать, ни к чему эта убогость и глупая затея...
       - Ну-у, может, не так и глупая..., - уклончиво возразил барин. - Это, смотря как к ней подойти. Я тут вот, о чем подумал...
       И Семен Михайлович с неподдельным азартом созидателя стал посвящать плотника в смысл осенившей его идеи. А задумал он поставить в саду деревянный терем в старинном русском стиле - бревенчатый, с высоким крыльцом и резными наличниками на окнах.
       - Понимаешь, с одной стороны для наших мест диковина, а с другой - гостевой дом, что-то вроде постоялого двора для гостя. Как задача? Справишься?..
       - А чего! - оживился, обрадованный появившейся интересной работой Антон. - Избу с отцом рубил. Справлюсь. Но, тут же не крестьянская халупа нужна, а знатный дом. Здесь без выдумки не обойтись...
       - Ну, уж не обойдись! - рассмеялся в ответ барин...
      
       ...Не то забота, что работы много, а то забота, когда ее нет. Стосковавшись по стоящей, интересной работе, Антон, долго не раздумывая, сразу приступил к делу. Тщательно выбирал подходящее место для сруба. Придирчиво оглядывая со всех сторон место и прикидывая, как будет смотреться на нем постройка. До хрипоты, разве что не до кулаков, спорили с барином, обсуждая макет будущего здания. По этому случаю Шахновский снабдил Антона бумагой и карандашами. Но крепкие руки, так ловко управлявшиеся с плотницким топором, никак не хотели держать верткий, непослушный грифель. А богатое мысленное воображение упорно отказывалось ложиться ясным рисунком на некстати рвущуюся бумагу.
       - Не могу я эти чертовы чертежи рисовать..., - взмолился плотник, теряя терпение изобразить на бумаге свои мысли. - Мы свою работу сердцем чувствуем, на глазок привыкли...
       - Какой к черту глазок! - нервничал Шахновский. - Темнота! Прежде чем строить, надо макет или эскиз иметь. По нему и делать. А ты, "на глазок"... Соорудишь конуру, что ни уму, ни сердцу...
       - Тогда я и браться не буду..., - вскипел в ответ и Антон. - Я за свою работу ответ несу...
       - Ладно! Давай поступим по-другому..., - решил тогда барин, тщетно пытаясь убедить упрямца в своем. - Ты рассказывай, что представляешь, а я буду рисовать. Что тебе не понравится, показывай. Будем вместе править...
       Так, совместными усилиями, они сотворили на бумаге чертеж будущего терема и, благословясь, плотник приступил к строительству.
      
       Работа так увлекла Антона, что он не сразу обратил внимание на вынужденное одиночество. Ганка оставалась на хуторе, у родителей, а ему выбраться на побывку не всегда удавалось. Раз-другой Ганке удавалось приезжать на городскую усадьбу. Когда отец отправлял на стройку приготовленные бревна. Но это были короткие, мимолетные встречи, а им хотелось большего. Перспектива долгой разлуки не входила в планы молодых и они затосковали. Унылый вид не ускользнул от внимательного взгляда Шахновского, который сразу сообразил в чем дело.
       - Что же ты молодую жену в лесу бросил! А вдруг волк утащит... Надоела, что ли? - пошутил он, насмешливо взирая на погрустневшего, невеселого парня.
       - Не надоела..., - буркнул тот понуро.
       - А чего же тогда сбежал?..
       - Как это сбежал? - изумился Пономарь. - Вы же сами меня сюда вызвали, работу определили. Вот, я и при деле. А на Белую Гору, тем более за Донец, каждый день не набегаешься. Работу не бросишь. Тут, ведь, как... Или дело делать, или козлом прыгать...
       - Это как "козлом"? - пришла пора удивиться барину.
       - Ну, это когда коней на водопой ведут, а козел впереди скачет, дорогу указывает. Вроде как при деле. Но у вас-то так дурака не сваляешь...
       - Точно! - усмехнулся барин. - Не сваляешь...
       - Ну, а что же я могу тогда..., - развел руками Пономарь.
       - Хм-м, как же я раньше не сообразил..., - огорченно покачал головой посерьезневший хозяин. - Выходит, сам поженил, сам же и разлучил. Ладно! Не вешай нос, мужик! Что-нибудь придумаю...
      
       Ганку приставили к кухне в господском доме, а молодым отвели угол в людской. Конечно же, темная, тесная коморка - это не своя хата и даже не уютный, маленький флигелек на берегу лесного озера, где они после свадьбы жили. Но зато теперь они были рядом, а с милым везде рай ...
       - Ой, Антончику, любый! Я така щаслива, така щаслива! - горячо шептала Ганка на ухо мужу, тесно прижавшись в постели к его груди.
       - И с чего же ты такая счастливая? - снисходительно усмехнулся Антон, устало смежив в дреме глаза и нежно поглаживая обнаженное плечо жены. - Кто тебе столько счастья принес, что даже к ночи успокоиться не можешь...
       - Ну, як же! - искренне удивилась молодка. - Вот я так мрияла за тебе замуж выйти... вышла! Теперь, спасибо пану, не в лесу тебя с работы дожидаюсь, а ось тут, рядом. Каждый день бачу, а вечером до плеча твоего могу прикорнуть. А еще...
       Она приподнялась на локте над мужем, заглянула ему в лицо и нетерпеливо затормошила засыпавшего. Глаза ее счастливо блестели.
       - Ах, ты, моя щебетунья неугомонная! - незлобливо проворчал разбуженный Антон, привлекая жену обратно под мышку. - Ну что еще за новость ты мне припасла, что до утра не терпит?..
       - А ось шо...
       Ганка снова вывернулась из-под руки мужа, горячо схватила его широкую ладонь и порывисто прислонила ее к своему животу.
       - Что там? - не понял ее порыва Антон.
       - От дурный! - счастливо рассмеялась Ганка. - Не знаешь? Дытынка у нас буде, Антончик! Батьком ты скоро будешь!..
       - Что! Я - б-батьком?! - резко подхватился от неожиданности ошалелый мужик. Да так, что треснулся макушкой о низкую балку.
       - Тише! Оглашенный! - смеясь, зажала ему ладошкой рот Ганка. - Побудишь всех, вылякаешь. От дурный!..
      
       Усталость и сон как рукой сняло. Ошарашено потирая вскочившую на голове шишку, Антон сквозь тьму вглядывался в искрящиеся глаза жены. Душа, словно тот панский праздничный фейерверк, всколыхнулась и расцветилась радостным известием. Вот так дела! Он - отец! У него будет ребенок. Сын!!! Конечно, а кто же еще. Ладно, пусть и дочка. Какая разница. Но ведь все равно у него! Он - отец!!!..
       С той ночи жизнь приобрела для него совсем иной смысл и будущее виделось уже в иных красках. Холоп, по воле случая оторванный от родного корня. Но теперь ему было ради кого жить, работать, надеяться на лучшие перемены. Теперь у него была жена, ребенок, пусть еще и не родившийся. Будут еще дети. Обязательно будут! И это его семья!!! Он - хозяин! Не такой постылой казалась теперь чужбина, не такой тяжкой бесправная холопская доля... Топор пел в руках от радости. Слаженно подпевали ему зубастая звонкая пила и сдержанно шипящий рубанок. Послушно ложились в ряд бревно к бревну, тесно прижимались доска к доске. И все вокруг казалось лучезарным, чистым, безоблачным. Увы, недолго. Зыбкая холопская радость длилась до той самой поры, пока Антон не попался на глаза барыне...
      
       ... Как-то раз Мария Андреевна гуляла в саду. Скуки ради заглянула на стройку, поглядеть на очередную причуду мужа. К тому времени бревенчатый сруб будущего терема был уже собран и подведен под конек. Рабочие крыли огненно-красной черепицей крышу. А в самом здании шла чистовая отделка комнат. Брезгливо морща нос, барыня заглянула внутрь. Праздное любопытство женщины оказалось сильнее отвращения сановного шляхетского гонора.
       Проникавший сквозь оконные переплеты солнечный свет освещал янтарно-желтые стены просторной горницы. В комнате стоял терпкий аромат сосновой смолы и свежих стружек. В дальнем углу, поближе к окну, стоял широкий, столярный верстак, у которого увлеченно работал молодой плотник.
      
       Барыня сразу узнала его. Это был тот самый холоп, которого, по сути дела она, купила у Степанищева, отдав тому двух щенков знатной английской породы борзых. Кажется, он был в фаворе у Григория Васильевича и пользовался его особым расположением. Шахновская тот час вспомнила, как воспротивился тогда тому решению этот строптивец. Как негодующе принялся пенять хозяину. Едва ли не с кулаками кинулся на него. И быть бы ему нещадно битому плетьми, не заступись за него ее справедливый и слишком правильный муженек. С тех пор Семен Михайлович взял под свою опеку и нянчился с холопом, как с заморской диковиной. Тешат друг друга причудами, как дети малые. Вот, задумали еще одним чудом народ удивить. Не то хлев, не то амбар славному панству на посмешище соорудили. Весь парк мерзким видом испоганили.
       Окинув пренебрежительным взглядом помещение, Шахновская повернулась в сторону работника. Однако Антон был настолько увлечен работой, что не видел и не слышал ничего вокруг. В том числе и неожиданно, совсем некстати, появившуюся здесь хозяйку. Внутренне чему-то улыбаясь и радуясь, он сноровисто водил по доске послушным рубанком, напевая при этом разухабистую мужицкую песню:
       Ах вы, сени мои, сени,
    Сени новые мои,
    Сени новые кленовые,
    Решетчатые! И э-эх!
       - звонкой луной раздавалось под бревенчатыми сводами пустой комнаты его не совсем умелое, но проникновенное пение.
      
       Наверняка этого весело распевающего мужика переполняло какое-то радостное внутреннее чувство. Иначе вряд ли бы он трудился с таким азартом и вдохновением. Барыня желчно хмыкнула и замерла на пороге, с удивлением и любопытством наблюдая за парнем. Сейчас и следа не осталось от былой угрюмости, озлобленности, даже некой дикой враждебности, с которой он взирал на новых хозяев, особенно на нее, при каждой встрече. Озаренное душевной радостью и счастьем лицо молодого, повзрослевшего парня дышало умиротворенностью, приветливостью и даже теперь показалось Шахновской весьма... привлекательным.
       Между тем песня набирала обороты и эмоциональный накал:
       Эх! Один сын у отца,
    Уродился в молодца, -
    Зовут Ванюшкою -
    Пивоварушкою".

    Пивовар пиво варил,
    Зелено вино курил,
    Зелено вино курил,
    Красных девушек манил... Ох, манил!..
      
       Шутливо-задорный мотив настолько раззадорил работника, что он отложил в сторону рубанок, ударил в ладоши и подбоченившись пустился, было, в пляс. Однако не успел он выдать первое коленце, как, повернувшись к двери, увидел стоявшую там барыню. От неожиданности Антон не удержался на ногах и, потеряв равновесие, шлепнулся на кучу стружек. Словно рыба, выброшенная на берег, он удивленно таращил глаза и беззвучно хлопал ртом, то ли ловя воздух, то ли пытаясь что-то сказать.
       - Браво, браво! - с притворным восхищением слегка похлопала в ладоши барыня и скривила губы в сарказме. - Весьма недурно для придворного... шута.
       - Простите, барыня! Не заметил..., - покраснел от стыда Антон.
       - Так-так! Вот значит, как теперь наши холопы работать приучились..., - не обращая внимания на робкие попытки оправдания, продолжала с издевкой Шахновская. -Весело, беззаботно жить стали. Вместо дела песни да танцы. Даже хозяйка нипочем...
       - Ну, от чего же! Мы к барину... То есть, к вам... В общем со всем почтением..., - смутился Антон.
       Внезапное появление здесь, на стройке, барыни окончательно сбило его с толку. Прогреми сейчас гром и сверкни молния, он удивился бы меньше. Но, быть застигнутым в таком состоянии... Сбиваясь и путаясь в подборе слов, не находя что сказать в свое оправдание, обычно уверенный в себе, невозмутимый плотник выглядел сейчас жалко и беспомощно. Впрочем, видно это, так сказать, происшествие не злило, а забавляло капризную и своенравную барыню.
       - Ха! Смотрите, какой почтительный холоп у нас сыскался! - не унималась барыня, потешаясь над растерянным холопом. - Когда присмотра нет, так он дурака валяет. Поет, танцует в свое удовольствие. А как хозяйка перед ним появилась - на полу сидит и бельмами как баран лупает...
      
       От обидных барских издевательств лицо парня стало темно-пунцовым. Он готов был сквозь землю провалиться, прямо к чертям в преисподнюю. Только бы не слышать этого глумления. Лучше уж под плети, чем слушать такое... Но барыня и не думала наказывать провинившегося...
       - Ладно! Поднимись! Нечего на заднице передо мной елозить..., - великодушно позволила она и с кривой усмешкой поинтересовалась. - С чего это так развеселился? Что за радость?
       - Так ведь, госпожа, когда работа в радость душа завсегда поет. Вот и рвется наружу песня, что на уме..., - чистосердечно ответил Антон, приходя в себя от конфуза.
       Поспешно отряхиваясь от налипших на штаны стружек, он уже спокойно, с достоинством поклонился барыне. Это не ускользнуло от своенравной шляхетки. "Хм-м! Гордец, однако!.." - хмыкнула она насмешливо.
       - Надо же! - вскрикнула уже в голос с притворным изумлением. - Первый раз слышу такое! Холопы рады работе и даже песни от удовольствия поют. Ха-ха-ха!
       - Ну, от чего же не радоваться..., - робко возразил Антон. - Глядите, какая красота!
       Плотник удовлетворенно обвел широким жестом просторную комнату и вздохнул полной грудью, словно приглашая хозяйку разделить с ним приятное впечатление от увиденного. Но Шахновская, увы, была иного мнения.
       - Тоже мне красота! - поморщилась она брезгливо. - Неужели Семен Михайлович всерьез думает, что из этого большого мужицкого... хлева получится знатный замок. Разве что жалкое подобие...
       - Зря вы так! - осмелев, горячо вскрикнул Антон.
       Однако вовремя спохватившись, взял себя в руки, смерил пыл и учтиво поклонился.
       - Простите, барыня! Но вы напрасно над этим творением насмехаетесь..., - как можно спокойнее возразил он замершей в изумлении от его дерзости Шахновской. - Конечно, каменные стены прочнее, надежнее. Действительно, такой замок выглядит и богато, и величественно. Но он холодный, мертвый. А дерево живое. Оно дышит и своим дыханием человеку здоровье, радость, покой дарит... Раньше на Руси бояре не гнушались в таких теремах жить. Вот и Семен Михайлович решил себе такой построить. Этого дома еще вашим внукам хватит...
       - А ты не только наглец непокорный, но еще и краснобай знатный. Одно слово, шут..., - пренебрежительно передернула Мария Андреевна плечиком.
      
       Незаслуженное оскорбление обожгло словно бичом. Антон вспыхнул, яростно сжимая кулаки. Желваки недовольно заиграли на побледневшем лице, но он упорно стиснул зубы и угрюмо нахмурился. Грозный, непреклонный вид холопа озадачил и даже несколько напугал барыню. "Пся крев! Ишь, как вскинулся, жеребчик необузданный! - досадливо выругалась она в душе. - Строптив не в меру, но... хорош!". К вящему своему изумлению, она вдруг заметила, что ей начинает нравиться этот грубый, неотесанный, порывистый и непреклонный, но дышавший молодой свежестью и крепким здоровьем холоп. Вопреки своему спесивому норову Шахновская вдруг конфузливо улыбнулась и попыталась сгладить неловкость.
       - Кх-м, - смущенно кашлянула она и насмешливо, но незлобливо поинтересовалась. - А я гляжу, ты вроде и рад несказанно, что господин Степанищев оставил тебя здесь. Весел, беззаботен. Доволен, что ли?..
       - Да кому же такое паскудство по душе придется? - с неподдельным возмущением вскинулся снова Антон и сник, словно намертво перехваченный удавкой, под колючим взглядом хозяйки.
       - Разве вашим щенкам сладко было от материнской титьки отрываться, - с искренней горечью вскинул он печальный взгляд на барыню. - Так то скотина бессловесная. А каково человеку, против своей воли, из-под родной крыши отрываться. Матерям слез не хватит, горе свое оплакивать...
       - Но-но, не больно жалься! - надменно вскинула бровь Шахновская. - Меня этим не проймешь. Сам-то, гляжу, не больно печалуешься...
       - А что нам холопам, много ли нужно, - развел в ответ руками Антон. - Холоп он, ведь, и малому счастью рад несказанно. Так и я. Спасибо барину, теперь у меня семья есть. Вот дитя с Ганкой ждем. Отцом скоро стану. А как от такой радости не запеть...
       Детская наивность и непосредственность, с которой этот молодой холоп выплескивал свои сокровенные чувства позабавила рассерженную было барыню.
       - Отцом, говоришь, скоро станешь? - хмыкнула она снисходительно. - Ну-ну, это весьма недурно. Новые холопы мне в хозяйстве пригодятся. Тем более такие... Крепкие, здоровые и...
       Шахновская не договорила, а, окинув замершего перед ней холопа оценивающе-испытующим взглядом, неопределенно и в то же время многозначительно ухмыльнулась и вышла. В полном замешательстве Антон топтался посреди комнаты, глядя вслед ушедшей барыне. Вроде и не кричала, не грозила. Вроде поглядела в целом не зло, миролюбиво, но каким-то особым, непонятным взглядом. Что-то тревожное, подозрительное показалось ему в этом взгляде. Но что, понять не мог... Что имела еще ввиду барыня и не сказала?..
      
       "...и любвеобильные!" - вертелось тогда на языке Марии Андреевны и едва, было, не сорвалось. Но горделивая шляхетка вовремя опомнилась и поторопилась уйти прочь, чтобы не показать презренному холопу душевного волнения, а больше вожделения, враз завладевшего ее сознанием. Вот уж год прошел после ее порочной связи со старым другом мужа, однако разбуженная похоть ненасытной самки не утихала. Степанищев словно приоткрыл шлюз, сквозь который хлынула наружу годами копившаяся неуемная страсть. Вырвавшись наружу, она настойчиво и нетерпеливо искала удовлетворения, но не находила его. Теперь, кажется, такой случай ей представлялся...
      
       С того дня Мария Андреевна, вызывая недоумение дворни, зачастила на стройку. Поначалу она искала какой-либо благовидный предлог для этого. Но, в конце концов сообразила, что он, в принципе, ей ни к чему. Муж по-прежнему часто отлучался из дома по своим делам и ей, как хозяйке, естественно, полагалось быть в курсе все происходящего на дворе. Старательно демонстрируя неподдельный интерес к происходящему, она с озабоченным видом исследовала каждый уголок строящегося дома, подолгу задерживаясь в мастерской Пономаря. Сметливые мужики сразу смекнули, в чем тут дело и многозначительно перемигивались, когда в очередной раз с усмешкой наблюдали, как их спесивая барыня торопилась по тенистой аллее к дому.
       - Везет же тебе, москаль! - посмеивались они над недовольно хмурившимся Антоном. - Самую гарную дивчину на селе отхватил. Теперь, вот, от барыни отбоя нет. Вот нашла на старуху поруха. И так, и сяк к тебе ластится. Шо там у тебя медом намазано?.. Дывись, шоб Ганке хватило. А то вона дивчина горяча, быстро той щепке худосочной космы повыдергивает...
       - Полно вам, зубоскалы! Нашли чем потешаться..., - досадливо отмахивался от насмешек парень. - Вам смех, а мне один грех. Сам не знаю, как от этой липучки отвязаться...
       Назойливое внимание к нему Шахновской злило и раздражало его. Он терялся, сбивался с мысли, не мог сосредоточиться на обдумывании весьма важных деталей отделки будущего терема. Инструмент валился из рук, работа не ладилась и шла из рук вон плохо. Зато трепетавшей от нарастающего возбуждения барыне все было нипочем. Не страшась пересудов, (неужели ей смущаться и таиться от какого-то быдла!) она буквально выворачивалась из себя, стараясь привлечь внимание непонятливого или непутевого в амурных делах холопа. Но тщетно...
       - Что же ты на свою хозяйку не посмотришь?.., - с томной усмешкой допытывалась Мария Андреевна у парня, который пытался сконцентрироваться на работы под ее пристальным взором.
       Шахновская присела (виданное ли для гонорной аристократки дело!) на сваленную в углу кучу ароматных стружек, слегка поддернула кверху юбку, открывая точеные лодыжки в атласных чулках, и фривольно откинулась спиной к шершавой бревенчатой стене. Лихорадочно блестевшие глаза буквально сверлили насквозь ссутулившуюся спину плотника. Антон напрягся, но упорно не хотел поворачиваться лицом к хозяйке. Он с еще большим остервенением провел рубанком по жалобно прошипевшей под острым лезвием доске. Торопливо и испуганно упала под ноги длинная змеевидная лента стружки. Женщина опасливо, скрывая отвращение, подняла ленту и поднесла к сморщенному носику.
       - О-о!- протянула она удивленно и, стараясь привлечь внимание угрюмо молчавшего парня, притворно восхитилась. - Весьма пикантный запах! Пожалуй, ты прав. В дереве есть... своя прелесть. Как, впрочем и в человеке. Как ты считаешь?..
       Углубившись в работу, Антон молчал.
      
       - Да повернись ко мне, остолоп, в конце концов..., - вскрикнула , теряя терпение, барыня. - Я с тобой говорю, а не с этими паршивыми стенами...
       - Извините, госпожа, но некогда мне беседы с вами вести, - нехотя повернулся на крик Пономарь. - Работа спешная. И так много времени потерял. Семен Михайлович приедет, за задержку строго спросит...
       - Спросит, спросит..., - согласно кивнула барыня, игриво помахивая подобранной с полу спиралью стружки. - Только он, ведь, спросить может по-разному. Может строго, если я пожалуюсь. А может и простить, коль похвалю...
       Плутовка лукавила. Напряженные отношения с мужем после низменной связи со Степанищевым стали вовсе холодными. Каждый был представлен самому себе. А уж, деловые, хозяйственные вопросы между супругами не обсуждались в априори. Так что вряд ли Семен Михайлович слушал бы мнение блудливой жены. Тем более принимал по ним решение. Но это не должно быть ведомо постороннему взгляду, к тому же холопскому.
       - Да в чем же моя вина? Я ведь от работы не отлыниваю. Вовсю стараюсь..., - встрепенулся встревожено Антон, порывисто подаваясь навстречу самодовольно ухмыляющейся хозяйке. - Только...
       - А ты еще лучше постарайся..., - томно потянулась Шахновская.
       - Так как же..., - растерянно пожал плечами плотник.
       - Как? Все очень просто..., - проворковала шельма, бесстыдно развалившись на облюбованном стружечном ложе.
       Циничная распутница, словно кошка с мышкой, забавлялась с загнанной в угол жертвой.
       - Для начала спой мне..., - протянула она.
       - Что? - не понял Антон.
       - Эка, какой ты бестолковый, - нетерпеливо передернула плечиком барыня. - Ты же, помнится поешь во время работы...
       - Ну, пою...
       - Вот, и сейчас пой!
       - А чего петь?..
       - Пой про эти... Каких их... с-сени, что ли? Куда ты девок зазывал?
       - Так то в песне так поется...
       - Ладно, уж, оправдываться. Кстати, а что такое "сени"? Это что-то, вроде опочивальни?
       - Так это, барыня, как бы вам половчее сказать... Ну такое помещение, перед жилой частью избы или дома. Они предохраняют горницу, там, светелку от ветра и холода. Ну, еще используется для хозяйственных нужд или для скотины...
       - Фу! Как оказывается все прозаично..., - протянула разочарованно барыня, но тут же лукаво прищурилась. - Впрочем, насчет защиты от ветра и холода звучит забавно. Мне как раз потребна защита... от холода.
       - ???
       - Ладно! Давай, пой!
      
       Ах вы, сени мои, сени,
    Сени новые мои, ...
       - нехотя затянул Антон.
       - Не вой! Пой, как раньше пел. С чувством, с огоньком... Про девок давай... - недовольно поморщившись, подстегнула его Шахновская.
       Парень обреченно вздохнул и, набрав побольше воздуха в груди, продолжил песню. Но также тускло, без выражения и особого старания:
      
       Пивовар пиво варил,
    Зелено вино курил,
    Зелено вино курил,
    Красных девушек манил

    "Вы пожалуйте, девицы,
    На поварню на мою!
    На моей ли на поварне
    Пиво пьяно на ходу"...
      
       - Довольно! Видно не дождаться мне сегодня от тебя утешения, - поскучнела барыня. - Что-то ты сегодня без радости поешь. Как голодный кобель на цепи скулишь. Не хочешь хозяйку позабавить, потешить. Не нужна тебе ее милость. Ладно! Помоги мне подняться...
       Шахновская капризно поджала губы и жеманно протянула Антону руку. Плотник бережно взял нежную, тонкую кисть в свою грубую, заскорузлую ладонь и осторожно потянул на себя. На удивление барыня легко подхватилась с места и с размаху ткнулась лицом в его грудь. На миг она буквально прилипла, растворилась в парне, с жадностью изголодавшейся самки вдыхая кисловато-мускусный, терпкий мужицкий дух. Сейчас и она ощущала себя юной ветреницей, точно и не было за плечами лет вдвое превышающих возраст этого молодого, сильного, но бестолкового и неподатливого истукана. От неожиданности Пономарь замер, не смея пошевелиться.
       - Что-то голова закружилась. Проводи меня на воздух, - на удивление кротко и жалобно попросила вдруг разомлевшая и поникшая Мария Андреевна.
       Подхватив оторопевшего парня под руку и прижавшись головой к его плечу, она потащила его к выходу. Коварная интриганка прекрасно знала, что в настоящий момент ни одна пара любопытных глаз за этими, постылыми и омерзительными ей стенами, за сенью деревьев и густого кустарника с интересом следила за развитием событий. Как опытный постановщик, она хорошо отрежиссировала этот спектакль и теперь с удовольствием играла свою роль.
       На широком крыльце, словно невзначай Шахновская запнулась и, притворно смежив глаза, без чувств упала на поспешно подставленные руки холопа. Растерянно озираясь по сторонам, в поисках помощи Антон затоптался на месте с бесчувственной хозяйкой на руках. Но тут она обвила его шею и впилась в его губы страстным поцелуем. От неожиданности плотник едва не уронил ее наземь. Однако в следующий миг она сама легко соскользнула с его рук и непринужденно, как ни в чем не бывало, сбежала по ступенькам в сад.
       - А ты шалун, однако! - игриво погрозила она опешившему парню пальчиком. - Хозяйку у всех на виду целовать вздумал! Впрочем, я не сержусь! Утешил ты меня сегодня на славу! Мне понравилось. Скоро снова зайду. Жди, не скучай...
       Приветливо помахав обескураженному, ничего не понимавшему холопу, Шахновская поспешила к дому, на ходу отряхивая, прилипшие к юбке стружки. Его мелкая, подлая душонка злорадствовала. Казалось, что такого она сейчас сказала. Безобидные, шаловливые слова. Но, словно жгучая крапива, жестоко отстегали они парня по вспыхнувшим от стыда и унижения щекам. А, главное, их слышали! Мерзкое быдло не применет разнесли пикантную новость по двору. "Но я, ведь, заткну глотку каждому. Горячим свинцом залью. Шкуру с живого сдеру. Никто не посмеет слова сказать. Только, дурень, ты не противься. Уважь, ублажи..." - лихорадочно билось в ее развращенном мозгу, вынашивая новые приворотные планы...
      
       Между тем услужливая людская молва уже радостно бежала впереди нее. Пошли, загудели по двору пересуды, расцвечивая новость в свои, более сочные и неприглядные краски...
       ... - Ты, дывысь. Наша баба камяна знову ожила. Жопа зморщена, як яблоко печенее, а закручуе ею, як хвостом собака скаженна..., - с издевкой посмеивались над сумосбродной хозяйкой одни.
       - А ты шо? Роздывлявся, яка в нее жопа?. Вона шо... Перед тобою тоже юбку задерала? - смеялись в ответ другие.
       - Москаль теж гарный! Дывысь, який пруткий! И с паном як ровня якшаеться, и с барыней пышается. Ото добув Михайло себе зятя... разворотливого..., - с мстительным осуждением качали головами третьи.
       Долетела пикантная молва и до господской кухни...
       Хмурый, в подавленном настроении, Антон вернулся вечером в свою коморку. Вопреки сложившейся привычке, Ганка не встречала его, сидя на пороге людской, не кинулась навстречу, не повисла радостно на шее, горячо целуя в обе щеки. "Видать, порадовали уже..." - смекнул плотник в нерадостной догадке. Горестно вздохнув, он толкнул хлипкую, дощатую дверку и шагнул в вязкий сумрак.
      
       Свернувшись калачиком, Ганка безучастно лежала на постели, уткнувшись лицом в подушку. Время от времени плечи ее мелко вздрагивали. Судя по всему, она плакала.
       Потоптавшись обескуражено на месте, Антон присел рядом и бережно тронул жену за плечо. Но та досадливо одернулась и еще глубже зарылась в подушки.
       - Ганочка! Любимая! Ну ты чего? - тихо и как-то неуверенно обратился к ней Антон, но не дождавшись ответа, в сердцах хлопнул себя по коленке и с горечью продолжил сам. - Надо же! Одна зараза нарочно комедию устроила, а другая падлюка эту дрянь уже по селу разнесла, как сорока трескотливая. Эх! До чего же народ у нас охоч небылицы разные плести. В ясный день тень на плетень навести. Кто же такой беспокойный у нас? Кому без брехни житья нет?..
       - Брехня?! Кажешь, брехня?!! - подскочила вдруг с места Ганка, смахивая рукавом слезы.
       Уже тронутое признаками беременности лицо, припухлое и покрасневшее от обидных людских насмешек и пролитых слез, подурнело еще больше.
       - А шо! Скажешь, шо не нянчил барыню на руках, як малу дытину?! - гневно накинулась она на поникшего мужа. - А кто цю гадюку худосочну выцеловывал. Кому вона казала, шо ще прийде миловаться? Шо, паразит, я уже не така для тебе стала, на стару клячу потянуло...
       Выкричавшись, Ганка снова заревела в полный голос и рухнула на постель.
       - Ганка! Да ты что! Опомнись, дура! - взвился уязвленный Антон. - Какая-то сволочь завистливая наплела тебе всякой гадости, а ты и уши развесила. Брехне паршивой поверила...
       - А кому я должна верить? - зло огрызнулась вгорячах расстроенная молодица. - Что я должна думать? У кого правды пытать!..
       - Правды? Какой правды, Ганка! - побелел от возмущения и незаслуженной обиды Антон. - Неужели я хотя бы раз покривил перед тобой душой, что ты вот так...
       Не находя больше слов, он сокрушенно махнул рукой и поднялся, порываясь уйти прочь.
       - Подожди! Ты куда? - подхватилась вслед за ним Ганка.
       - Куда, куда! - огорченно пробурчал Антон и тот час вскричал в отчаянии. - А черт его знает, куда! Разве я знаю теперь, у кого сочувствия искать, если даже ты от меня отвернулась... Вот это я по своей милости в этом... дерьме вымарался! Зараза прилипла, как репей к кобыльему хвосту. Колет, бесит, а не вытащить, не вычесать...
       - Ладно, не злись! - миролюбиво прильнула Ганка к его груди, успокаиваясь. - Я тоже, дура, хороша! Взбеленилась, накинулась. А знаешь, Антончику, як обидно, когда пальцем тычуть и в глаза смеются: "Пономарь барыни юбку завернув...".
       - Я бы эти языки поганые с корнем бы выдрал..., - сжал негодующе кулаки Антон и уже с лукавой примиряющей усмешкой привлек жену к себе. - А что же ты опростоволосилась? Рука у тебя тяжелая. Прикрыла бы языкастому калитку. Чтобы зря не скрипела...
       - Ладно в другой раз так и сделаю. Прикрою так, шо больше не захочет открывать..., - всхлипнула, окончательно успокоившись, Ганка, поднимая теплый и ласковый, участливый взгляд на мужа. - Досталось тебе от этой злыдни. Что же нам дальше от нее ожидать?..
       - Не знаю. Видать, ничего хорошего..., - вздохнул в ответ Антон.
       Так и замерли они в своей темной, душной каморке, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу, приглушенные невеселыми размышлениями о спесивой хозяйке, бесстыдно вмешавшейся в их спокойную, мирную жизнь...
      
       Прошло несколько дней. Пересуды стихли. Пикантная история, взбудоражившая дворню, стала забываться. Шахновская внезапно спешно собралась и уехала в имение, на Белую Гору. Казалось, она, удовлетворив свое болезненное самолюбие, а, может, разочаровавшись в бестолковом, неуступчивом холопе, угомонилась и решила забыть об этом подлом упрямце. Антон облегченно вздохнул и с новым остервенением взялся за застоявшуюся в ожидании работу, торопясь наверстать упущенное. Скоро должен вернуться с дальней поездки Семен Михайлович и ему не хотелось выглядеть перед ним нерадивым ленивцем. Оправдываться за вынужденную задержку не хотелось тем более. Гнетущий камень спал с души и работалось легко, с упоением.
       Ах вы, сени мои, сени,
    Сени новые мои,    ...
       - вырвалось, было, из груди знакомое, но парень решительно подавил в себе любимый напев.
       "Нет, уж, к черту! - сердито чертыхнулся он. - Хватит! Напелся! А то будут мне и сени, и терем с решетками... Не дай бог, залетит муха назойливая на патоку...".
       Он с остервенением замахнулся топором на отесываемую балясину и едва не выронил его, услышав за спиной... насмешливый голос барыни.
      
       - Так, так! - протянула она язвительно. - Вот, значит, как ты скучаешь без меня! Даже поешь... от тоски!
       Изменившись в лице от неожиданного появления хозяйки, Антон на онемевших враз ногах повернулся ей навстречу. Шахновская стояла в дверном приеме, кокетливо поигрывая сорванной по пути ромашкой.
       - Говорят - это цветок любви, - лукаво вскинула она бровь. - По нему девки на парней гадают. Как это? Любит - не любит... Так, что ли?..
       Антон точно онемел. Напряженно насупившись, он исподлобья глядел на барыню, тревожно ожидая, что последует дальше.
       - Мне, что ли тоже погадать, - потешаясь над растерявшимся мужиком, спросила она.
       Мария Андреевна откинула вуаль модной шляпки и с преувеличенным вниманием оглядела цветок. Оторвала лепесток, сделала шаг навстречу замершему Антону и бросила невесомое цветочное перышко ему под ноги.
       - Любит меня холоп..., - в томной загадочности протянула она и оторвала следующий. - Или не любит... Любит или не любит...
       Нежные, белые лепестки, кружась, падали наземь. Барыня с каждым шагом приближалась все ближе. Антон беспомощно отступал назад, пока поясница не коснулась верстака. Дальше отступать некуда, а барыня уже вот, рядом. Лихорадочным огнем горят зовущие глаза, горячим дыханием обдает лицо. Неведомым запахом дорогого парфюма дохнуло от расплесканных по плечам русых локонов распущенных волос. Вот уже томно опустилась на его плечо узкая холеная ладонь и жадно потянулись бесстыдно влажные женские губы к его раскрытому рту. С расширенными от ненависти, отвращения и полной беззащитности глазами Пономарь, уворачиваясь на сколько можно, откинулся назад и ...
      
       ... - Антон! - резко, негодующе, но так спасительно прозвучал в этой гнетуще-зловещей тишине звонкий голос рассерженной Ганки.
       От гневного окрика наглой холопки Шахновская вздрогнула и резвым волчком крутнулась на месте. Ее холодные, серые глаза сузились до тончайших щелок, ноздри хищно вздулись, а лицо от ярости покрылось багровыми пятнами.
       - Э-это-о что так-кое! - буквально прошипела она, угрожающе приближаясь к прижавшейся к стене Ганке. - Кто позволил? Мерзавка! Как ты посмела без спроса уйти с кухни и явиться сюда! Тебе что здесь? Дом свиданий? За мужиком своим соскучилась! Да знаешь ли ты, подлая, что сначала у быдла вонючего работа, а потом свидания. И то, если хозяйка позволит. А я тебе, сучка, позволила?..
       Разъяренная наглым вмешательством в свои дела, а, главное, оконфуженная в своей похоти, Шахновская готова была тут же растерзать своевольную холопку. Она уже было протянула руку, чтобы ухватить ее за волосы и оттаскать как след. Но тут Антон, воспользовавшись паузой, выскользнул из-за спины взбешенной барыни и прикрыл от нее жену. Звонкая пощечина, предназначавшаяся Ганке легла на его шершавую щеку.
       - Не троньте ее, госпожа! - сказал он тихо, но сурово. - Нельзя ее бить. Брюхата она...
       - Пся крев! Ты мне, сучий выбл...ок указывать будешь..., - грязно, по-мужицки, выругалась Шахновская, забыв, что буквально миг назад готова была отдать до последней капли этому презренному холопу всю пылкость своей нерастраченной страсти.
       - Как ты смеешь, мерзавец, перечить мне! - новая пощечина гулко прозвенела в пустой комнате. - Да я тебя... Я вас... Мразь... Быдло... Твари...
       Обезумевшая барыня окончательно вышла из себя. Брызжа слюной, растрепав прическу и едва не роняя на пол чудом удерживающуюся на голове шляпку, она исступленно обрушивала на угрюмо высившегося над ней мужика свои, как ей казалось, ощутимые удары, выплескивая с ними всю злость, досаду и горечь.
       - Замордую гада! На конюшню! В плети! - едва не плача, визжала, беснуясь, она. - Дитя они ждут! Я вам покажу дитя! Впрочем...
       Шахновская вдруг остыла, обмякла и скривилась презрительной усмешкой. В ее глазах коварством загорелся мстительный огонек...
      
       ... - Впрочем рожай! - насмешливо повторила она. - Мне холопы нужны. Молодые, здоровые. А то на руднике мрут, как мухи. Так что пусть растет, пока его отец в норе гнить будет. Глядишь, на смену как раз подоспеет...
       Она смерила холодным, надменным взглядом побледневшего Антона и испуганно прижавшуюся к нему Ганку.
       - Вот так-то, холоп! Сукин сын! - хмыкнула она, расплываясь в змеиной коварной ухмылке. - Я, ведь, тебя предупреждала. Не перечь мне, покорись... Жили бы в покое и радости. А теперь жизни собачьей, на псарне, позавидуешь. Мать свою, суку, не раз вспомнишь, покаешься. Думаешь, у барина защиту найдешь. Не надейся. Пока он приедет, тебя уже вместе с каторжниками под землю спрячут. А я уж найду, что ему сказать... Эй, Панас!
       Шахновская выглянула в окошко и позвала старосту. Тот час в дом угодливо просунул крысиную морду Пасюк.
       - Звали, панночка? - подобострастно склонился он в поклоне, с готовностью ожидая распоряжений.
       - Значит так, Панас. Этого москаля в кандалы и на рудник. Сегодня же! Не мешкая! - кивнув на Антона, приказала она и повернулась к Ганке. - А его сучку брюхатую отправь на Белую Гору. Нечего ей на кухне прохлаждаться. Пусть с бабами в поле работает. И гляди, чтобы не отлынивала. Сам за ее работой проследи...
      
       Смерив соперницу полным ревнивой ненависти взглядом, Шахновская горделиво вскинула голову и направилась к выходу.
       - Панночка! - кинулась было ей в ноги ошеломленная и подавленная таким изуверским решением Ганка.
       Но Антон на ходу перехватил жену и крепко прижал к себе.
       - Не надо! Не унижайся! Каменного сердца нашими слезами не пронять..., - глухо промолвил он, успокаивая безутешную Ганку. - Тебе нельзя... Береги себя и дите сбереги...
       В горле предательски запершило. Он ткнулся носом в оплетающую короной голову косу жены, скрывая от посторонних глаз душевное состояние.
       - Хватит, москалик, с девкой миловаться. Ходим за мной..., - противно проскрипел за спиной голос старосты и настойчивое подергивание за рукав.
       - Пошел прочь, паскуда! - зло огрызнулся Пономарь. - Или еще не все зубы тебе выбил? Подождешь. Успеешь натешиться...
       - Но-но! Гляди какой смелый вышукався, - отодвинулся на всякий случай подальше Пасюк. - Подывлюсь, як ты, сукин сын, в кандалах спивать будешь...
       - Ну, ты больно уши не развешивай! Уж, тебя не потешу..., - презрительно сплюнул в его сторону Антон и снова повернулся к Ганке. - Ты к своим сейчас иди. К Катерине, с Данилой. К отцу все равно эта гнида не пустит. Не плачь... Бог даст, образуется все... Может свидимся...
       От этих слов Ганка зашлась в полный голос.
       - Ой, лышенько! Что же это делается?! - вскричала, причитая, несчастная молодица. - Да за какие такие грехи на нас такая напасть свалилась... Господи, если ты бачишь, если ты чуешь, врятуй нас от этой беды...
       - А ну, цыть, дура! - обеспокоено цыкнул на нее староста и привычно замахнулся неизменным кнутовищем. - А то зараз быстро успокою...
       Поежившись под суровым взглядом Антона, однако, приблизиться к Ганке не посмел, а со стороны погрозил и Пономарю.
       - И тоби хватит уже пышаться. Давай, ступай за мною. Ехать вже треба, а то барыня...
       - Ничего не случится с твоей барыней, - отмахнулся плотник и, крепко поцеловав жену, шагнул к двери.
       Точно собираясь прыгнуть в омут, он глубоко вздохнул, набирая полные легкие воздуха, сделал шаг на улицу и лицом к лицу столкнулся... с барином.
       - Тише! Сшибешь с ног! Не видишь что ли? - пробормотал Шахновский, морщась от боли (вгорячах Антон успел наступить ему на ногу) и поинтересовался. - Куда это ты так спешишь, что все на своем ходу сметаешь?..
       Семен Михайлович отодвинулся в сторону и вопросительно посмотрел на окаменевшего от неожиданности плотника. Меньше всего Антон ожидал этой встречи. И теперь не знал - то ли радоваться ей, то ли остерегаться...
      
       - Ну, чего уставился? Хозяина не признал? - допытывался барин, подозрительно оглядывая всех присутствовавших в это время в доме. - Да что случилось, в конце концов? Может мне кто-нибудь пояснить? Вроде здесь какой-то шум был?..
       Пономарь упрямо молчал, не в состоянии выдавить из себя ни слова. Это вывело из себя Шахновского.
       - В чем дело, Антон? - повысил он голос нетерпеливо. - Ты можешь мне ответить, что здесь произошло? Панас, а ты что тут делаешь?..
       - Так это, барин..., - часто закивал головой староста, угодливо кланяясь. - Мария Андреевна приказали москаля на рудник отправить, а он, бисова душа, противится...
       - Куда? На какой рудник? - опешил барин и удивленно уставился на Антона. - Что случилось?
       - Вот, Дождался барской милости..., - обреченно развел тот руками, не смея сказать барину об истиной причине своего наказания.
       - Ничего не понимаю! - досадливо морщась, пожал плечами Шахновский и снова стал допытывать своего мастера. - Ты мне толком можешь пояснить, в чем твоя вина? За что таких "почестей" удостоился...
       - Так он же скаженный! Ни в чем барыне, нашей милостивице, подчиняться не хочет, - льстиво выскочил вперед Пасюк.
       Желая самолично прояснить неизвестную ему ситуацию и, пользуясь случаем, наговорить от себя на ненавистного москаля, Панас принялся вовсю живописать произошедшее на усадьбе.
       - Перечит ей во всем, от службы наотрез отказывается. Сколько же можно терпеть такого строптивца. Еще и на меня, разбойник, замахивается, расправой угрожает...
       Шахновский с удивлением, точно впервые, поглядел на покорно топтавшегося перед ним молчаливого плотника, соображая по какому случаю тот мог так взбунтоваться.
      
       - Неправда! - вскрикнула Ганка и порывисто бросилась барину в ноги. - Панычку! Милостивый! Бреше все Панас. Не слухайте його. Злый вин дуже на Антона. Помститься хоче. От того и наговарюе, ирод проклятый!..
       - Подымись! - нахмурившись приказал ей Шахновский. - И не кричи! Я не глухой. Давай, говори спокойно. Кто на кого наговаривает. А, главное, что...
       - Ганка, не надо! - с мольбой в голосе пытался остановить ее Антон. - Семен Михайлович, не слушайте ее. Вгорячах наговорит сейчас глупостей...
       - Мне все равно, кто и чего сейчас наговорит! - чеканя каждое слово, нервно повысил голос Шахновский. - Я хочу, наконец, понять. Что происходит в моем доме, в мое отсутствие. Почему людей, которым я склонен доверять, ни с того, ни с сего отправляют на работы с каторжниками. Это ясно?
       Семен Михайлович, теряя терпение, едва не сорвался на крик. Холодный, надменный взгляд и металлические нотки в голосе не сулили присутствовавшим ничего хорошего.
       - Это ясно? - повторил с нажимом он, сердито зыркнув на оробевшую Ганку.
       - Ясно, панычку, ясно! - горячо согласилась молодка и зачастила, боясь, вдруг ее снова перебьют или вовсе не дадут выговориться. - Слава богу, что вы приехали. Слава богу... Почув Господь наши молитвы. Не дал греху свершиться... Не повинен Антон. Ни в чем не повинен. То, выбачьте, барыня все затеяла...
       - Так! Интересное дело! - настороженно протянул Шахновский, бросил суровый взгляд на понурого Антона и снова повелительно кивнул Ганке. - Продолжай!
       - Барин! Не слушайте цю дуру! - вновь вмешался обеспокоенный староста, смекнув, что сегодня и ему может достаться "на орехи". - Ее Мария Андреевна приказали на село отправить. С бабами в поле працювать. Ото вона теперь и казыться...
       - Замолчи! - зло осек его Шахновский. - не вмешивайся! С тобой у меня еще будет разговор. О твоих делах... Ступай! Здесь я сам разберусь...
       - Барин! Так, ведь, барыня..., - растерянно развел руками Пасюк и его маленькие глазенки испуганно затаращились.
       - Ступай прочь! - гневно сверкнул в ответ Семен Михайлович и холодно кивнул оторопевшему старосте на дверь.
       Тот еще с минуту растерянно топтался на месте, но под тяжелым взором барин поспешно юркнул вон.
       - А ты продолжай! - с невозмутимым спокойствием Шахновский повернулся к молодой холопке. - Что там хозяйка такого затеяла?..
       - Так ото ж зачастила она сюда. Проходу Антону не дает, на шею вешается, як девка гуляща... Ой, панычку, звыняйте. Вырвалось ненароком...
      
       Ганка испуганно, по-детски, прикрыла ладошкой рот и замолчала, боясь барского гнева.
       - Дальше..., - ледяным тоном приказал Шахновский.
       - Ой, боюсь, панычку...
       - Дальше..., - громыхнул его голос артиллерийским залпом.
       - Ото вона на руки йому лизе, целуе при людях, - с осторожной опаской, полушепотом продолжала перепуганная молодица. - Благае його, шоб он ее того... уважил. Сегодня только с Белой Горы приехала, с коляски выскочила и сразу сюда. А я бегом следом. Забегаю, а вона... Його до стены приперла и вже цепляется, а я...
       - Довольно! - неожиданно оборвал ее Шахновский. - Ступай! Мне с мужиком твоим с глазу на глаз поговорить нужно.
       - Ой, панычку! Та вин же не виноват! - запричитала было Ганка.
       - Иди, иди! Не бойся! Ничего я с ним не сделаю! - снисходительно хмыкнул барин, слегка подтолкнув перепуганную женщину к двери. - У нас мужской разговор будет, без лишних ушей...
       Когда Ганка вышла, он повернулся к Антону.
       - Ну что? Так дело было?..
       Тот, не поднимая глаз, согласно кивнул головой.
       - Отвечай, когда спрашиваю! - раздраженно рявкнул барин. - Что ты мне башкой киваешь, как телок на привязи... Тебе зачем язык приложен? Или сказать в свое оправдание нечего?..
       - Все так! Теперь воля ваша, барин. Вам решать виновен или нет. Коли чувствуете вину, судите. Но я за собой вины не вижу. Я - холоп, мастеровой человек. Плотничать, столярничать - мое ремесло. А баб тешить, ублажать, уволь... На то иная сноровка нужна...
       - Ой, ли! - насмешливо передразнил его барин. - Помнится, Степанищев очень даже тебя расхваливал, когда о своих банных историях рассказывал...
       - Тот срам на его совести! - покраснев, угрюмо проворчал в ответ Антон. - Я мастер, а не бабник. Бог - свидетель. На мне греха нет... Судите, наказывайте, если заслужил, только не позорьте...
       - Ладно, разберусь! - уже спокойно и даже равнодушно махнул рукой Шахновский, считая на этом инцидент исчерпанным. - Давай, лучше покажи мне, что тут наваял без меня, мастер...
      
       Он прошелся по комнате, внимательно и с интересом разглядывая все, что было сделано в его отсутствие. Оживленно, с восхищением, повертел в руках искусный ажур резных наличников. Приставил их к стене, представляя, как они будут выглядеть на месте. Внимательно проверил другую работу. Казалось, он полностью поглощен делом и совсем забыл о неприятном разговоре. Но вдруг лицо его потемнело, брови сердито сошлись на переносице. Он в сердцах треснул попавшейся под руки болванкой по верстаку и остервенело швырнул ее в угол. Антон побледнел и напрягся, силясь понять причину барского гнева.
       - Твою мать! Курва драная! - зло выругался он и в исступлении, не стесняясь в выражениях, продолжил выкладывать все известные ему ругательства. - Шляхта спесивая! Бл...дь салонная! Подстилка кобелиная! Потаскуха херова! Тварь ненасытная!
       Семен Михайлович обезумев от гнева, яростно подхватил с верстака киянку и иступлено принялся колотить ею по дощатой столешнице, словно гвозди вколачивая в нее ругательства.
       - Сука блудливая! Сколько же ты будешь издеваться надо мною! - стенал в отчаянии он. - Все никак угомониться не можешь. Пиз...у свою рваную не натешишь. Зря пожалел тебя отец в молодости. Снес бы лучше он тебе, паскуда, голову, как гнилой гарбуз. Глядишь, никаких проблем сейчас не было. И дышали бы все спокойно, никто бы воздух своей вонью не портил...
       Антон, вжавшись в угол, с немым изумлением наблюдал за разбушевавшимся хозяином. Никогда он еще не видел его в таком состоянии. Впервые, тогда в Бахмуте, он ему показался холеным, избалованным, чопорным и надменным аристократом, привыкшему к роскоши и праздности. Но позже он увидел в нем увлеченного и решительного, любознательного и трудолюбивого реформатора-созидателя. Видел Антон и жестокого, непреклонного сатрапа, который безжалостно карал подлых холопов за малейшую провинность. Однако в полной мере познал его интерес, великодушие и достойное, уважительное отношение к мастеровому человеку. Во всех случаях барин был сдержан, невозмутим, хладнокровен и даже холодной отстраненностью порой веяло от него. Но что бы вот так!? Такого Шахновского Антон еще не видел. Будто вовсе и не родовитый помещик-аристократ, а базарный забияка и сквернослов, ломовой извозчик бесновался сейчас перед ним.
       Словно разъяренный зверь в клетке, огорченный, опозоренный подлой женой, метался он по светелке, вымещая на всем свою злость. Годами копившаяся горечь, не стесняясь в выражениях, не стыдясь эмоций и чувств, мощным артезианом хлыстала из исстрадавшейся, измученной души наружу. Пронзительным криком сердца не выдержавшего чрезмерной муки предохранительного клапана.
       Гнев и обида стихли также неожиданно, как и вспыхнули. Видать спало давление от выпущенного на волю пара. Разбитый и обмякший Шахновский замер посреди комнаты, в которой после его истошного крика вдруг повисла гнетущая тишина. Семен Михайлович тяжело дышал, приходя в себя. Побагровевшее от напряжения лицо постепенно светлел. Он устало смахнул со лба испарину и бессильно опустился на сложенные у стены доски.
       - Ну, вот и все! - сиплым, сорванным от крика голосом выдавил он. - Разобрались. Определили и правых, и виноватых. На этом и закончим. Слишком много внимания такой... никчемности.
       Он поднял печальные, полные душевной муки и разочарования глаза на молчаливо переминавшегося рядом плотника и вымученно улыбнулся.
       - Такие-то вот наши дела, братец! Об одном прошу - пусть этот разговор и все это..., - барин неопределенно махнул рукой в воздухе. - ... останется здесь...
       - Так ничего и не было, Семен Михайлович! - удивленно вскинул бровь Антон. - Мы вроде только о делах и говорили. Ну,... поспорили маленько, что дальше с этим домом делать. А как же иначе...
       - И то правда... поспорили...на славу..., - благодарно кивнул в ответ Шахновский смекалистому работнику и ободряюще хлопнул его плечу. - Давай лучше решим, что дальше делать будем...
      
       От этих слов Антон повеселел и облегченно вздохнул. Тяжеленная гора свалилась с плеч. Всего лишь волей внезапного случая страшная беда, шаловливо погрозив пальчиком, прошла стороной, не нарушив покоя его семьи. По крайней мере, так ему казалось. Мог ли знать он, что на самом деле она лишь притаилась за ближайшим взгорком, кровожадно выглядывая и поджидая удобного случая, чтобы нанести свой коварный удар. Пока же все казалось вокруг безмятежным, приветливым, покойным. Душа радостно млела от оказанной милости и была готова дарить окружающим ответную радость и тепло.
      
       О чем говорил Шахновский с женой и говорил ли вообще, никому неведомо. Казус-то сугубо личный. Только с того дня ни Антон, ни Ганка больше не видели взбалмошную греховодницу. Точно ее и в помине не было. Мария Андреевна, видимо, перегорев или пересилив обуявшую ее страсть тоже не искала больше встреч с опротивевшими ей холопами. Хотя, кто знает, может мстительная натура и жаждала расплаты и строила коварные планы. Как знать. Видно, время ее еще не приспело.
      
       Пока же жизнь на городской усадьбе вошла в привычный, размеренный и полусонный ритм. Без каких-либо душевных потрясений и сумасбродства. Так или иначе, теперь ничто и никто не мешали Антону всецело отдаться застопорившейся работе. Дело спорилось легко и быстро. К Илье задуманный терем был готов и светло золотился ребристыми янтарно-желтыми боками среди изумрудной зелени парка. Радости завершения строительства не омрачила даже гроза и проливной дождь такой обычный для этого дня.
       - Видишь, как мы удачно подгадали! - смеялся довольный Шахновский, подставляя лицо под крупные дождевые капли. - Сам Илья-пророк окропил святой водой нашу новостройку.
       Барин в нитку промок под ливнем, но не спешил прятаться под крышу. Он еще и еще раз с удовольствием обходил вокруг деревянного дива, любуясь узорчатыми наличниками, резным крыльцом и другими плотницкими причудами.
       - Красота! Ах, красотища какая! А! - восхищенно восклицал он, то и дело оборачиваясь горящим взором к польщенному мастеру. - Нет! На Спас гостей соберу здесь. Как пить дать, соберу. Не могу удержаться, чтобы перед соседями и приятелями этим чудом похвастаться. Молебен закажу. Все честь по чести...
       Он снова повернулся к Антону и горячо похлопал по плечу.
       - Молодец! Право слово, молодец! Чудная работа! Спасибо, утешил. Так что можешь собираться...
       - Куда собираться? - не понял сразу Антон и в его душе шевельнулась зыбкая надежда на потаенное...
       - К теще! На Белую Гору! - хохотнул весело Шахновский и уже серьезно добавил. - Действительно. Давайте, перебирайтесь с женой на село. Чего вам тут, в тесной каморке, ютиться. Тем более, я слышал, скоро вас трое будет...
       - Да, вот, даст бог, дождемся по осени дитя..., - смущенно покраснел Антон.
       - Ну вот и переезжайте. Там двор пустеет. В прошлом году хозяин помер. Усадьба хорошая, над Донцом. До тещи рукой подать. Да и от греха подальше. Не ровен час...
       Семен Михайлович нахмурился и замолчал, что-то еще обдумывая.
       - Вы опасаетесь..., - осторожно начал было Антон.
       - Ничего я не опасаюсь, - досадливо крякнул Шахновский. - Говорю же, не ровен час. Мне дома сидеть, тебя сторожить, недосуг. А пока меня нет. Мало ли что может случиться. Видишь, как вовремя я тогда подоспел. Искал бы сейчас у чертей, в преисподней. К тому же я тебе новое дело придумал...
       Антон вопросительно уставился на барина.
      
       - Старую ригу на дворе помнишь? - спросил барин. - Ну, ту, что в дальнем углу, за каретным сараем. Вот... Столярку там оборудуешь. Мальцов наберешь, учить ремеслу будешь. А еще, мебель будешь делать...
       - Какую мебель? Из чего?.. - удивился Антон.
       - Как из чего?! Из дерева конечно! - усмехнулся барин. - Михайло, тесть твой, как раз и будет тебе материал подвозить. Думаю еще свою лесопильню открыть. Чтобы не возить бревно за сто верст, чтобы доску из него сделать. Так что будешь и дома, и при деле. Что, не ожидал?
       - Не ожидал! - вздохнув, честно признался парень и протянул вроде как разочарованно. - Дома ли...
       - А ты что думал? - изумился в ответ Шахновский. - Что я тебя обратно в Рассею отправлю, к Степанищеву под каблук. Э, шалишь, парень. Не надейся. Я тебе уже говорил, что мастерами не разбрасываюсь. К тому же зачем тебе туда?..
       Барин то ли с сочувствием, то ли с сожалением, а может и с насмешкой, поглядел на разочарованного холопа.
       - Отписал мне тут, по весне, твой прежний хозяин..., - хмыкнул он желчно. - Жаловался, что хозяйство в разорении. Недород был и падеж в стаде. Еще и грозой пожгло. Еще и пенять мне принялся, шельмец. Дескать, деньги ему задолжал за работу мужиков его на солеварнях, а старосту и слуг у себя задержал без уговору.
       - Так что, Зуев не вернулся в Степанищево? - удивленно переспросил Антон.
       - В том то и дело. Как с Бахмута с мужиками своими съехал, так, словно в воду канул... Пропал...
       - Пропал... Значит ничего Кондрат не рассказал в деревне моим..., - в отчаянии протянул Антон и с мольбой вскинул глаза на Шахновского. - Как там отец с матерью?..
       - О холопах своих Григорий мне не отписывал. К чему мне знать, как его дворня живет ..., - сухо отрезал построжавший Шахновский и недовольно поморщился. - Ты вот что, Антон... Чем по прошлому горевать, лучше устройством своей нынешней жизни займись, о будущем подумай...
      
       Заброшенная, бесхозная усадьба встретила новых хозяев обветшалостью и запустением. Стены приземистой мазанки рыжели осыпавшимися углами и неприветливо таращились маленькими оконцами. Просторный двор зарос непролазным бурьяном, сквозь который с трудом угадывалась едва приметная тропка к крыльцу. Столбы широкой террасы угрожающе подкосились, а крыша уныло чернела полусгнившей соломой.
       - Да-а-а! Хороша усадьба! - насмешливо протянул Антон, вспомнив, как ему расхваливал ее Шахновский. - Тут лет сто, наверное, никто не жил...
       - Ну, чего ты смеешься, - укорила его Ганка и миролюбиво усмехнулась. - Зато теперь у нас свое хозяйство есть. Своя хата, свой двор. Остальное - дело наживное. Наведем порядок. Картиночка будет, а не хатиночка!..
       - Конечно! Чего нам горевать! Будем жизнь свою устраивать, о будущем думать..., - согласно кивнул в ответ Антон, обнимая радостно-возбужденную жену и, как бы отвечая барину на его последний упрек. - Будет у нас на дворе и мир, и порядок, и покой...
       Носком сапога он решительно сшиб в сторону сухой стебель выросшего на дорожке чертополоха и, подхватив узлы с небогатым скарбом, повел жену к хате...
      
       - Э-гей! Есть хто живой?!..
       - Батько! - радостно встрепенулась Ганка, узнав донесшийся со двора голос отца.
       - Слава богу! Приехали! А чего в хате сховались? Не дай бог, еще завалится развалюха... Чего сюда пришли, а не домой? - расспрашивал растроганный лесник, крепко обнимая вернувшихся в село детей. - Ну, теперь все вместе, в гурте будем. А то мы с бабой вже скучать без вас начали...
       - А то мы на краю света были. Верхнее же вот, рядом. Рукой подать... Захотели и уже в гостях..., - усмехнулся в ответ Антон.
       - Та воно то так, сынок, - согласился Михайло. - Но, знаешь же, то работа, то забота. Некогда по гостям разъезжать...
       - А от куда же ты узнал, что мы тут? - вопросительно улыбнулась отцу Ганка. - Яка сорока настрекотала...
       - Та Пасюк с утра приходил, - махнул нехотя Михайло. - Евдокия аж перелякалась, когда його на дворе побачила. Он же никогда у нас не появлялся в лесу. А тут приплелся. Каже: "Ставь, Михайло, магарыч! Я упросил Шахновского, шоб детвору твою на Белую Гору вернул. Ще и хату дал..."
       - От зараза брехливая! - изумленно всплеснула руками разгневанная Ганка. - А за то, что Антона чуть на рудник не увез, не просил магарыча?
       - Як на рудник? - встревожился Михайло. - Про це ничего не рассказывал...
       - Конечно, не расскажет, як барыня казыться. У нього же до нее любовь большая. То ж пошана його..., - с отвращением проворчала Ганка.
       - Ганка! Будет тебе! Зачем старое ворошить, худое вспоминать..., - миролюбиво упрекнул жену Антон.
       - А якого черта он лезет не в свое дело! - огрызнулась Ганка. - Бачишь, магарыч йому треба. Ладно! Черт с ним. Як вы тут сами живете? Як мама?..
       Отмахнувшись от худых мыслей, как от назойливой мухи, она ласково прильнула к отцовскому плечу.
       - Та мы ничего. Живем по-стариковски. Чего в лесу не жить. Красота! Тихо, спокойно..., - пожал плечами лесник и насмешливо оглядел младшую любимицу. - Дывлюсь, ты тоже ничего... Раздобрела при панской кухне. Он, какой живот отъела. Шо, барыню объедала. Или, может, решила нас с бабой внуком порадовать?..
       Ганка смущенно покраснела и стыдливо спряталась за широкую спину Антона.
       - Решила, решила... - подтвердил Антон и с радостной улыбкой оглянулся на жену.
       - Вот и хорошо! Вот и ладненько! - обрадовано подскочил на месте Михайло. - Це дуже гарна новость! Треба бабу порадувать, нехай холсты белит, приданное дитю готовить. Ну, все! Поехали до дому...
       - Так мы же вроде дома... - удивленно глянули на него молодые.
       - Так якый то зараз дом? - небрежно отмахнулся лесник. - Ще развалится и придавит, пока спать будете. У нас поживете, пока цю халабуду в порядок приведем. Я очерету на крышу уже насушив. Даниле сказал, чтобы глины накопал, стены обмазать. А там посмотрим, что еще нужно... Завтра толоку соберем. Все, теперь поехали. Евдокия там с обедом заждалась...
      
       Родня, обрадовавшись возвращению в село Антона и Ганки, дружно принялась помогать им в обустройстве на новом месте. Евдокия с Марфой месили глину. Подоткнув подолы, женщины ходили по кругу друг за другом. Энергично разминая босыми ногами сырое месиво, они с веселым лукавством напевали:
      
       Як до мэнэ Якив прыходыв,
    Коробочку ракив прыносив.
    А я тии раки забрала,
    А Якова с хаты прогнала.
    - Иды, иды, Яковэ, с хаты!
    Нигдэ тоби, Яковэ, спаты!
    Нигдэ тоби, Яковэ, спаты,
    Бо на пичи батько и маты.
    А на скрыни сын та нэвистка, -
    Нэма тоби, Яковэ, миста.
    А в люлюки братови диты, -
    Нигдэ тэбэ, Яковэ, дитэ.
    А у синцах - злые собакы, -
    Забьют тоби, Яковэ, бакы!
    Избириться, хлопцы, по грошу,
    Купить мини ленту хорошу.
    А я буду в лентах ходыты,
    Будут мэнэ хлопцы любыты.
      
       - Лучше, лучше мните! - с притворной строгостью подгонял их Михайло. - А то петь вы горазды. Так и танцюйте як след...
       - Ты свое дело робы как след, а за нами не придывляйся! - шутливо огрызнулась, широко улыбающаяся и счастливая Евдокия. - А то бач як. Не успели бабы юбки задрать, а вин уже вытаращився, командуе шо робыть треба...
       - Як же за вами не смотреть! - в тон парировал лесник, подмигивая мужикам. - Вон как про хлопцев поете. Чтобы любили вас лучше...
       В это время Антон с Данилой, принимая от тестя тугие связки сухого очерета, перекрывали крышу. Ганка с Катериной, подпевая доносившемуся с улицы мотиву, слаженно орудовали в хате вениками, тряпками и скрепками, тщательно оттрирая, отчищая и выскабливая скопившуяся грязь и пыль. Подросшие за это время Галочка и Тарас старательно пололи бурьян. Даже старый дед, от хворобы не выходивший последний год из хаты, и тот натужно опираясь на суковатую клюку, притащился посмотреть на новый двор. Присев на прокаленной солнцем завалинке, он раскурил любимую люльку и со стариковской придирчивостью подслеповато следил за происходящим. То и дело слышался его дребезжащий голос, докучливо спрашивающий или укоризненно распекающий.
       - Диду, та посиди ты мовчки! - в сердцах вскрикнула невыдержавшая стариковское бурчание Марфа. - Шо мы - дети малые. Не знаем, як треба робить... Дывысь, який грамотей нашелся...
       - Не ругай його, сваха! Хай старый потешиться. Шо ж йому мовчки сидеть..., - миролюбиво остановила ее Евдокия и сама повернулась к деду. - Сват! Ты бы лучше нам заспивав. Что-то давно мы твоих песен не чулы. Повесели душу, чтобы легче работалось...
       - А шо ж, девчата, вы заспивати? - с готовностью откликнулся повеселевший дед.
       - Так кажу же тебе, веселую...
       - Ну, ладно!..
      
       Ой, на гори та жныци жнуть,
    Ой, на гори та жныци жнуть,
    А по-пид горою,
    Яром-долыною,
    Козакы йдуть.
    Гей, долыною, гей,
    Широкою
    Козакы йдуть...
       - молодо и чисто зазвенел над двором голос поющего старика.
      
       - Диду! Мы же не жнемо, а месим... - засмеялась Евдокия.
       - Месить, месить... Добре месить... - кивнул в ответ дед и продолжил:
      
       Ой, мини с жинкою нэ возиться,
    Ой, мини с жинкою нэ возиться,
    А тютан та люлька казаку в походи пригодыться.
    Ой, хто в лиси озовыся,
    Ой, хто в лиси озовыся,
    Та выкришем вогню, та покурым люльку, нэ журыся...
      
       Уже к вечеру хата преобразилась. Словно боровик после теплого дождя она буквально приподнялась над землей. Раздалась в боках, гордо держа над собою высоченную, еще не усевшуюся серовато-желтую шевелюру новой крыши. Под жаркими лучами летнего солнца, замешанная с кизяком и соломой, глина быстро высыхала, радуя глаз просветленной свежестью обновленных стен.
       - Ну вот! Осталось крейдой выбелить и не не хата, а игрушечка будет, - удовлетворенно заключила Евдокия, вытирая о фартук мокрые руки и любуясь проделанной работой.
       - А осенью садок вычистим, в порядок приведем. Чтобы було где дитине гулять. Грушкой, або яблочком поласуваться..., - деловито добавил Михайло. - Огород на Донец дывиться. Нашу хату видно. Так шо, с кручи спустились и вже в гостях. Будешь, Антон, тещи кричать, шоб горилку на стол ставила, зятя в гости встречала...
       Все весело рассмеялись над шуткой.
       - А шо? - оживился вдруг лесник. - Поробылы мы сегодня добре. Треба и закусить як след. А, мать?
       Михайло вопросительно повернулся к жене и лукаво подмигнул.
       - Есть у тебя шо до столу? Надо бы це доброе дело обмыть... Шоб стены не осыпались и крыша не текла... Як, дед, считаешь?..
       - Треба, треба, - оживился прикорнувший на солнышке дедусь. - А як же! Я теж хочу у внуков в новой хати выпить, шоб им тут гарно жилось...
      
       Усталый, но довольный Антон вытер со лба пот и расслабленно опустился под старую раскидистую яблоню, умиротворенно наблюдая за происходящим. Возле дощатого, колченого стола деловито сновали Евдокия с Марфой, доставая из глубоких тещиных корзин, привезенную с лесного хутора снедь. Катерина сбегала до своей хаты, принесла горку глиняной посуды и теперь помогала матери накрывать на стол. Ганка, видать, тоже устала от дневных хлопот. Слегка побледневшая и осунувшаяся, она сидела на теплой завалинке и тихо возилась с доверчиво льнувшими к ней племянниками, которые соскучились за своей нянькой от долгой разлуки. Дедусь протащился от хаты до покошенного плетня и что-то выглядывал в потемневшей от опускавшегося вечернего сумрака степи. Его сгорбленная, высохшая фигурка рельефно чернела в лучах заходящего солнца. Михайло с Данилой, подошли к старику, о чем-то переговариваясь. Через минуту над головами мужиков в воздух поднялись густые клубы ароматного табачного дыма.
       "Моя хата, моя семья, моя родня... Какого еще счастья в жизни нужно? - растроганно подумал Антон, глядя повлажневшим взором на эту домашнюю идиллию. - Разве это не счастье? Собрались всем гуртом, большой семьей. Дружно поработали, мирно, ладком поговорили о житье-бытье. За одним столом собрались. Красота..."
       - Мужики! Хватит лясы точить, воздух цигаркой портить. А ну, давайте за стол! - скомандовала Евдокия, прерывая благостные мысли молодого зятя.
       С пересмешками и шутками родня потянулась к накрытому столу. Чему-то внутреннему, душевному усмехнулся и Пономарь, спеша вслед за остальными.
      
       СVм'я вечеря коло хати,
    ВечVрня зVронька встаT.
    Дочка вечерять подаT.
    А мати хоче научати,
    Та соловейко не даT...
      
       Не с этой ли хаты и не с него ли, моего далекого предка, положившего в тот день начало новому роду писал эти строки Великий Кобзарь? А может с таких же, как он сирых, обездоленных бедолаг писал горемыка, наслаждаясь вместе с ними зыбким покоем и хрупким мужицким счастьем...
      
       В декабре, накануне Николы, утонувшая в глубоом снегу хата Пономарей огласилась детским криком, возвещая мир о рождении новой жизни и теша господское тщеславие прибавлением еще одной холопской души.
       - Слава богу! Дождались! Гарного хлопчика поймали! - радостно щебетала счастливая Евдокия, сама принимавшая у дочери роды. - Дывись, який гарный, вродливый. Як ангелочек! Дай бог, шоб такой же щасливый був наш Николка...
       - Как Николка? - встрепенулся из закутка побледневший от волнения Антон.
       Все это время, пока теща хлопотала возле метавшейся в схватках Ганки, они ерзали с Михайлой в беспокойном ожидании в углу, за печкой, куда их загнала непреклонная Евдокия.
       - Сидите смирно. Нечего вам тут под ногами путаться, высматривать..., - сказала, как отрезала.
       - Почему Никола? - переспросил снова Антон. - Это в честь...
       - А як же! Завтра же Никола. От и хлопчика так наречем..., - с готовностью пояснила теща.
       А я думал в честь деда... - протянул разочарованно молодой отец. - Моего-то отца тоже Николаем кличут...
       - Тю! Дурна баба! Так и то правда. В честь деда наш хлопчик зваться будет!.. - сконфуженно вскрикнула Евдокия, уловив душевную боль зятя. - Ото ж, дывись, як гарно пришлось. И святой день, и твой батько. Еще и приметы гарни. Снегу Никола зимний багато дал, так нехай и нашему Николке в жизни щастит...
       - Дай-то бог. Хай хоть йому в жизни припаде. Не так, как в нашей жизни..., - согласно кивнул и высунувшийся из укрытия лесник, обрадованный новому внуку.
      
       Счастье... Не торопилось оно к этой нарядной, уютной, согретой душевный теплом хатке. Вон уже высунулась из-за знакомого пригорка спрятавшаяся там до срока беда. Вон, уже нахмурила брови коварная, слегка погрозила костлявым перстом...
      
       - Ну, Михайло, ты себе и зятя прыдбав! - с притворным сожалением покачал головой Пасюк, встретив на господском дворе лесника. - У москаля твоего оказывается глаз дурный!..
       - То, мабуть, у тебе зеньки крысячи дурни. Бо ты и сам малахольный! - сердито отрезал Житник и зло замахнулся батогом на вертевшегося возле него старосту. - Шо ты все до Антона цепляешься?.. Шо тоби от нього нужно!?.. Роботяща, спокойна, не вредна людина. А ты все як репьях под хвост лезешь... Дивись, Панас, если не он, так я тебе шею сверну, шоб не заважал жить спокойно...
       - Да я то шо! - забеспокоился, залебезил перетрусивший Пасюк. - Вон, барыня через него страдает. Сглазив ее твой москаль, чи шо... При смерти лежит...
       - Шо случилось? - поморщился пренебрежительно лесник. - Я думал, цю заразу ни яка хвороба не берет...
       - Ой! Як ты погано, неуважительно о барыне отзываешься! - покачал головой староста. - Хиба вона тоби шо поганого зробила? Лежит зараз бедненька, мучается. Никакие лекари помочь не могут... Слухай, может твоя Евдокия подывыться?... Вона же у тебе знахарюе...
       - А ось бачив! - скрутив мясистую дулю, Михайло сунул ее под нос опешившему Панасу. - Не сдохне, выкарабкается. Ще и нас, падлюка, переживе...
       Брезгливо сплюнув, лесник отвернулся от мерзкого мужика и решительно зашагал прочь.
      
       Шахновская слегла еще с осени. Откуда и какой недуг к ней прицепился, никто не знал и понять не мог. То ли не могла спокойно пережить любовной неудачи со строптивым холопом. То ли ее глубоко оскорбила позиция мужа, всецело ставшего на сторону мерзкого быдла, а может созрели какие-то физиологические отклонения, неведомо. Как бы то ни было, барыня захворала.
       Поначалу она выглядела весьма здоровой, внешне сдержанной и даже деятельной, хлопотливой хозяйкой. Антона с Ганкой она не поминала даже всуе. Зато всей прочей челяди доставалось с избытком. Самая малая оплошность, неверный шаг, косой взгляд карались незамедлительно и жестоко. Ни крика, ни истерик барыни в доме не слышали, но ее угрожающее змеиное шипение, свистящие сквозь зубы ругательства вызывали оцепенение и животный ужас попавших под руку слуг.
       В немом остервенении рвала девкам косы. Всем, чем не попадя иступлено лупцевала провинившихся мужиков. И все это делалось яростно, безмолвно, бесстрастно. Точно ее озлобленный разум находился на стадии тихого помешательства. Теперь каждый считал за счастье не попадаться безумной хозяйке на глаза и где-нибудь в укромном уголке переждать ее неправедный гнев.
       Доставалось тогда за глаза и Антону. Озлобленная дворня почем зря, тихо кляла чужака.
       - Послал бог москаля на нашу голову! - недовольно ворчали мужики, потирая ушибленные бока и шишки. - С паном в обнимку ходит, а до барыни йому и дела нет. Вона из него с ума сходит, а нам отвечай. Убыло бы с него, что ли, если хотя бы раз этой сучке блудливой жопу почесал. Ничего бы не случилось с его Ганкой. Вона еще молодая, на ее век мужика хватит. А то теперь никому покоя нема...
       - Вы что, дурни? С ума все посходили? - накинулся на роптавших, прослышав эту гадость, Данила. - Забыли, сколько таких коханцев у нее в селе было? Батька моего еще молодого бог весть куда упекла за то, что не покорился, не стал ублажать сучку...
       - Ну то ж твой батько! Он же наш, местный! - разводили те руками непреклонно. - А це чужак, с Москальщины. Ничего с него не убуде. Москали люблять наших девок потешать...
       - А ну, цыть, сволота! - вскипел, не на шутку осердясь, Данила и угрожающе сжал свои пудовые кулаки. - Еще хоть слово худое против Антона услышу. Если голову не сверну, так зубам прополку зроблю...
       - Да мы разве же со зла. Эта зараза покою не дает. Совсем житья не стало... - покорливо отступились сельчане.
       - Ну, то не Антонова беда...
      
       В один из дней Мария Андреевна не вышла к завтраку. Не послышался тихий дробный топоток ее шажков ни в полдень, ни к вечеру. Семен Михайлович как раз был в своем очередном отъезде и оробевшая дворня, опасливо косясь на барские покои, настороженно переминалась в сторонке, не решаясь войти и узнать причину хозяйского отсутствия.
       Лишь на следующий день, когда в людской послышался ворчливо-скрипучий и приторный голос сельского старосты, дворня впервые искренне обрадовалась появлению ненавистного Пасюка.
       - А чего же вы не зашли к ней? - слащаво щурясь, бегал он юрким, колючим взглядом по сумрачным лицам слуг. - Может ей какая помощь нужна. Может она с постели встать не в силах. Может...
       - Да иди уже! Расквохтался тут: "может, может...". Сам подывысь, шо там может..., - неприветливо, чуть ли не силой впихнули упиравшегося Пасюка в комнату хозяйки и плотно притворили за ним дверь. - Может она, прости господи, представилась уже. Так туда ей и дорога. Хоть вздохнем спокойно...
      
       Зло шикнув на скрипнувшую за спиной дверь и неведомо кому погрозив костлявым кулачишком, Панас повернулся и угодливо склонился в поклоне. В комнате царил полумрак. Лишь две узкие полоски солнечного света, пробивавшиеся сквозь неплотно задернутые шторы, наискосок разрезали глубокий ворс лежавшего на полу ковра. В глубине спальни, за приспущенным прозрачным пологом алькова угадывалась хрупкая женская фигура.
       Мария Андреевна лежала ничком на не разобранной постели, отвернувшись к стене.
       Пасюк нерешительно потоптался на месте и, тихонько кашлянув, сделал несколько шагов к постели. Барыня даже не пошевелилась. В сумраке нельзя было разглядеть, дышит ли, жива ли она. Ее недвижимое, безучастное к окружающему миру тело, казалось, уже не подавало признаков жизни. Староста подвинулся еще ближе и замер, чутко ловя дыхание или вздох хозяйки, но ничего не услышал. Страшная догадка сковала его животным ужасом. Маленькие глазки испуганно полезли из орбит, во рту пересохло.
       - Э-э-гей! Панночка! Чи вы живы? Откликнитесь! Шо с вами? - плаксиво-жалобным голосом скорее просипел он, через силу справляясь со спазмом.
       Шахновская не ответила. Дрожащими, скрюченными пальцами Панас боязливо потянулся к женскому плечу, но тут же в страхе отпрянул назад. От едва ощутимого прикосновения барыня нервно дернулась и резко повернулась лицом, обжигая перепуганного старика злобным, безумным взглядом.
       - Чего тебе надо? Как посмел без доклада! Кто позволил сюда?! Засеку за ослушание! - с истерическим визгом накинулась она на оцепеневшего старосту.
       Пасюк с перепугу обмочился и бросился ниц перед разгневанной хозяйкой.
       - Помилуйте, панночка! Не по своей воле! - гнусаво запричитал он, стукаясь в частых поклонах лбом о пол. - Это все дворня подлая! Под дверьми стоит, над вами насмехается. Дескать, барыне плохо. Даст бог, приберется. Худого вам желает. А для меня это как ножом по сердцу. Как же я без вас. Вот, бросил все дела на Белой Горе, со всех ног торопился узнать, не случилась ли беда какая. Может помощь какая нужна...
       От льстивого сопереживания Шахновская слегка успокоилась, обмякла.
       - Ладно, встань! Жива еще пока..., - хмуря брови процедила она ворчливо. - Смерти, говоришь, моей жаждут? Избавиться от меня хотят?.. Быдло вонючее. Смерды презренные. Укажи всех, кто посмел насмехаться. Сегодня же на конюшню сошлю. Сами у меня под батогами подохнут. Ах!...
       Вскинувшись, было, в яростном порыве, Шахновская хотела было подняться с постели, но тут же бессильно упала навзничь. Даже в темном полумраке было видно, как побелело ее бескровное лицо. Минуту-другую она лежала недвижимо смежив глаза, лишь грудь судорожно вздымалась от тяжелого, горячечного дыхания.
       - Голова кругом идет, не могу на ногах устоять! - ослабевшим голосом пожаловалась она Пасюку, открыв после томительной обморочной паузы глаза. - Девки подлые не пришли меня убрать, одеть. Космы, стервам выдеру! Лентяйки обнаглевшие...
       - Так что делать, барыня? - беспомощно, с собачьей преданностью заглянул ей в глаза староста. - Может выпороть кого?..
       - Дурак! - хотела было крикнуть Шахновская раздраженно, но закашлялась и откинулась снова на подушки.
       - Виноват! Покорнейше простите! - бухнулся оземь Пасюк и угодливо потянулся к барыне. - Я же хотел как вам лучше...
       - Мне будет лучше, если ты за доктором пошлешь. А то еще, правда, помру вам на радость.
       - Ой, панночка! Да какая же то радость. Хиба будет радость без такой великодушной хозяйки. Живите хоть сто годов!.. - залебезил, шустро поднимаясь с колен, Пасюк. - Зараз, зараз пошлю за... фельшаром. Как прикажете, ваша милость...
       - Остолоп! Не за фельдшером, я сказала, а за доктором. На кой черт мне коновал нужен. Пусть фельдшер с вашими плебейскими рожами общается...
      
       Осмотр местного эскулапа ничего не дал. Как, впрочем, и последовавших за ним светил от медицины из Луганска, Харькова и даже Киева. Симптомы странной болезни никак не вязались с привычными представлениями о более знакомых мигрени и ипохондрии. Ничего вразумительного не могли сказать и разномастные ведуны и знахари. Поглядев больную, они честно разводили руками: "Сия хвороба нам не ведома". Прописываемые порошки и микстуры, зелья и снадобья ни пользы, ни облегчения не приносили. Мария Андреевна таяла день ото дня. Ее и без того хрупкое и сухощавое тело высохло еще больше, превращая миловидную, стройную даму в корявую щепку-старуху, страшный скелет, обтянутый желтоватым пигментом кожи.
       Когда же барыня впала в глубокое беспамятство, в доме стали готовиться к худшему. Неожиданно на господском дворе появилась никому неведомая, грязная, неопрятная старуха, неопределенного возраста и роду-племени. Бесцеремонно отерев всех сторону, она деловито протащилась в спальню. Мельком глянув на хозяйку, неизвестная гадалка безаппеляционно вынесла свой авторитетный вердикт.
       - Порча! Черный глаз на ней лежит. Глубоко и крепко лежит. Нездешний, чужой..., - проскрипела она сухо и непреклонно. - Сниму порчу, сама поднимется...
       Два дня странная старуха бормотала над бесчувственной неясные заклинания, жгла какие-то коренья и прыскала зелье из позеленевшей от времени древней баклажки. Но больная не поднялась, даже не пришла в чувство и сомнительная ведунья исчезла также неожиданно, как и появилась, оставив после себя подозрение на порчу и смутные догадки.
      
       ... - Так дурной глаз у твоего москаля. Навел порчу на нашу хозяйку, свалил бедолагу с ног... - мстительно щерился перед лесником, заглядывая в глаза, Пасюк. - Не к добру появился он у нас на селе. Ох, не к добру...
       - Да пошел ты... вместе со своей хозяйкой. От тебя самого одна порча по селу идет, - угрожающе замахнулся на зловредного мужичонку уязвленный Михайло. - Еще раз до детей моих сунешься своим крысиным рылом, душу из твоего дерьмового тела вышибу и на осину сушить повешу...
       На том и разошлись они тогда, укрепив в душе лютую ненависть друг к другу.
      
       Может быть и забыл бы Житник об этой досадливой стычке. Сколько их в его жизни было. Однако, спустя несколько дней, на пороге его лесной хаты появился сам Шахновский.
       Семен Михайлович молча стянул с головы модное меховое кепи, обстучал у порога снег с сапог, перекрестился на образа и прошел мимо остолбеневших хозяев в горницу, не раздеваясь, присев у стола.
       - Ну, здравствуй, что ли,... братец, - наконец угрюмо поздоровался он после тягостной паузы.
       - Здорово был, ... барин, коли не шутишь, - настороженно ответствовал Михайло.
       - Да уж, не шучу..., - насмешливо проворчал Шахновский и пытливо уставился на тревожно замерших перед ним лесника с женой.
       - Что? Тоже насчет Антона приехал. Дурному слово про мужика поверил? Или Пасюк уже донес про меня?..
       - Ты что, меня за остолопа безмозглого принимаешь? - досадливо поморщился в ответ барин. - Неужели ты думаешь, что я за чистую монету приму охинею какой-то приблудной шарлатанки. У нас с Антоном разговор еще тогда, по лету был. И на том мы крест поставили. Раз и навсегда. Для других ушей то не предназначено. Ясно?..
       - Ясно! Куда ясней..., - с облегчением вздохнул Михайло, веселее.
       - А с Пасюком чего? - поинтересовался Семен Михайлович в свою очередь. - С ним чего на этот раз не поделили?
       - Да так... Был тоже один разговор... С глазу на глаз... Не для чужих ушей..., - неопределенно пожал плечами хитрый лесник и лукаво подмигнул хозяину.
       - Ладно, коли так..., - посветлел и тот лицом.
       Напряжение враз спало и все улыбнулись друг другу тепло, открыто.
       - Ну, что, Михалыч, может чаю с мороза? Или чарочку? - гостеприимно предложил оживившийся Житник и повернулся к жене. - Ну-ка, Евдокия, давай подсуетись. Накрой до столу...
       - Нет-нет, не нужно! - остановил хозяйский порыв барин. - Некогда чаи гонять да водку пить.
       Он посерьезнел и поднял хмурый взгляд на хозяйку.
       - Я, ведь, за тобой приехал, Евдокия. Выручай! На тебя одна надежда осталась. Мария совсем плоха. Как бы не агония уже начинается. Помоги ей. Поставь на ноги. Ничего не пожалею...
       В его печальных, покрасневших от душевного волнения и терзаний, читались сожаление и мука, мольба и отчаяние. Но больше всего растерянность и беспомощность. Евдокия нахмурилась и поджала губы.
       - Все во власти божьей. Я перед господом бессильна. Он спрашивает за жизнь неправедную, за прегрешения и незаслуженные обиды...
       - Не время об этом спорить, грехи подсчитывать. Помоги. Нет сил глядеть на ее мучения..., - взмолился обычно выдержанный и хладнокровный Шахновский. - Тварь бессловесную и ту жалко, а тут человек...
       - В том то и дело, что человек. Якый тильки человек!?.. - сокрушенно вздохнула Евдокия и вышла из хаты.
       Через минуту она вернулась, неся в руках небольшой глиняный горшок. Безмолвно прошла к божнице и достала из-за нее полотняный мешочек. На миг призадумалась, как бы припоминая, метнулась к печи, вынимая с горнушки еще какие-то, только ей ведомые, не то коренья, не то черепки. Связав все это в узелок, она обвязала голову теплым платком и повернулась к наблюдавшим за ней мужчинам.
       - Все, Семен Михайлович, я готова! Поехали. Чего тут бариться...
      
       От жарко протопленной печи в комнате было душно. Пахло лекарствами, устоявшимся ароматом дорогих духов и дымом каких-то благовоний и еще... тлена. Среди всего прочего назойливо лез в ноздри этот сладковато-приторный, тошнотворный запах. Хотя здесь еще теплилась жизнь, но уже витал, незримо присутствовал дух смерти.
       Шахновская лежала на широкой кровати на высоко взбитых подушках, до подбородка укрытая пуховым, стеганным одеялом. Из-под кружев ночного чепца выбивались тронутые ранней сединой русые локоны слипшихся от пота, давно не мытых волос. Брови строго нахмурены и сдвинуты в одну тонкую полоску. Закрытые глаза глубоко провалились в отливающих синевой глазницах. Маленький носик, еще более заострившийся и утончавший, торчал хищно и недружелюбно на по-прежнему неприветливом и надменном, пожелтевшем лице. Время от времени Шахновская вскидывалась в конвульсиях, по-звериному щерясь белозубым ртом, бормотала что-то нечленораздельное или пронзительно вскрикивала и снова впадала в беспамятство.
       Евдокия окинула взглядом высохшую, словно мумия, барыню. По ее спокойно-равнодушному и добродушному лицу пробежала легкая тень. Ямочки на пухлых щеках взволновано запрыгали. Заиграли, а густые черные брови сосредоточенно и строго сомкнулись на переносице.
       - Оставьте нас вдвоем.... - осевшим от душевного волнения хриплым голосом попросила она Шахновского.
       Тот молча кивнул на дверь хлопотавшим возле жены сиделкам и, с надеждой глянув на лесничиху, вышел из спальни сам...
      
       - Ну, вот мы и одни, Мария! - развязывая теплый платок на голове, Евдокия перегнулась через постель и заглянула в закрытые глаза Шахновской. - Не ждала? Конечно, не ждала! Ты же меня не звала в гости, а я, бачишь, приехала. Ну, ничего, не обижайся, шо без спросу. Давай побалакаем, пока никто не мешает. Спокойно, по-людски, по-бабьему...
       Она отложила в сторону снятый с головы платок и присела у кровати, на мягком стуле, расправляя невидимые складки на юбке и легкую косынку на голове. Казалось, что здесь не было ни больной, ни ее лекаря. Просто знакомая или подруга неожиданно заглянула на огонек. Посудачить о делах житейских, обменяться новостями. Но хозяйка, не ожидавшая ее появления или затаившая ранее обиду, демонстративно не хотела ее замечать. Так и было. Одна угрюмо молчала, упорно не желая раскрывать рта, безучастно сверля безжизненным лицом потолок. Другая, как ни в чем не было, по-свойски расположилась в комнате хозяйки и тихо, неспешно, размеренно вела свой монолог.
       - А, ведь, мы с тобой вроде, как родственники. Мужики наши от одной груду росли, одна нянька их пестовала. Только, бачишь, родня наша не ровня. Ты - барыня шановна, а я - холопка подла. Помнишь, як ты, молодой хозяйкой, меня - девку-кухарку за косы тягала? За пересол та за молоко, шо с печки втекло... Потом еще перечилась, не хотела, шоб меня за Михайлу отдали замуж на вольную. Он же у меня вольный, в ваших холопах не состоял...
       Евдокия кинула вопросительный взгляд на неподвижную барыню и кивнула головой.
       - Не помнишь... Ну да! Где тебе помнить. Столько душ через твои жестокие руки прошли. Сколько кос девичьих ты пообрывала без жалости. Як только твои нежные пальцы целы остались. А мужиков сколько своим баловством сгубила, як девка беспутна? Он, наш Данила... Вже скильки рокив хлопец без батька живе. Сам вже батьком став. Марфа все слезы за чоловиком выплакала. Из-за тебя. Ты же Макара выслала с села. За то, шо не захотел твоей страсти блудливой покоряться. А Антон? Чего ты ему на шею вешалась, проходу парубку не давала? Ты ж вже не девка, доросла людина. Соображение должно же в голове быть. Откуда у тебя такой грех! Имя у тебя такое чистое, як у богородицы, а ведешь себя шельма шельмой. Чего покоя людям не даешь? А?..
      
       Неожиданно барыня дернулась. Тело ее пробила крупная дрожь. Она прогнулась дугой, напрягшись и тут же обмякла, провалившись в мягкие перины. Глаза ее открылись и загорелись лихорадочным, безумным огнем. Однако взор барыни не искал докучливой и укорливой собеседницы, а неподвижно застыл на одной точке. Ее неожиданное пробуждение отнюдь не испугало Евдокию. Напротив, она казалось, ждала этого.
       - Ага! Чуешь меня! Значит голова у тебя соображает. А раз соображает, тогда слухай дальше и не возражай, - спокойно заключила она, не спеша поправляя подушки в изголовье больной. - Слухай, слухай. Раньше ты никого слушать не хотела. Только твоя воля, только твое слово. Все только тебя должны были слушать и тебе подчиняться. А, бачишь, як оно в жизни получается. Все под богом ходят. И пан, и холоп. И отвечают перед ним все одинаково. Так, ведь? Чего молчишь?..
       Евдокия вновь покосилась на Шахновскую, но та лежала не шевелясь, сердито пуча глаза в потолок.
       - Ну, и молчи! - согласно кивнула лесничиха и принялась дальше укорять собеседницу. - Ибо сказал Господь: "не судите, да не судимы будете...". А оно, бачишь, як поворачивается. Хиба можно на суд господень с таким оберемком грехов являтся. Страшно? Ото и я думая, шо страшно...
       Евдокия печально вздохнула, поправила выбившуюся из-под косынки прядь и потянулась к своему узелку.
       - Ладно, Мария! Хватит нам с тобой лясы точить. А то балакаем, балакаем. Всего все равно не перебалакаешь. Давай, начнем лечиться...
      
       Она поставила на ночной столик глиняный горшок, сняла с него пергамент и откинула к стене одеяло с больной. Белоснежная, тончайшего полотна, отделанная кружевами ночная рубашка свободными складками укрывала высохшее тело Шахновской.
       - Э, Мария! Як ты исхудала! В чем только душа еще держится! - сокрушенно покачала головой Евдокия, залезая с ногами на барскую постель и внимательно осматривая беспомощно распластанную хозяйку. - Рубашка яка у тебя гарна! Мягка, красива... була!
       Лесничиха, приноровившись, крепко захватила руками глубокий вырез ворота и решительно рванула в стороны податливую ткань, обнажая уродливо неприглядное тело. Некогда бархатисто гладкая, упруго атласная нежная кожа огрубела, сморщилась, пожелтела и томила взгляд глубокими морщинами и складками. По-девичьи крепкая тугая доселе грудь, обмякла и в старческой истощенности разметалась по сторонам и тоскливо свисала, словно забытые на дереве подвяленные груши. Упругий плоский живот безобразно впал, пугаясь выпирающих над ним ребер. А худые ноги, точно жилистые мослы цапли в сиротливой стыдливости жались друг к другу.
       - Эх, Мария, Мария! До чего ты себя довела... - горестно вздыхала Евдокия осторожно освобождая Шахновскую из разорванной рубашки. - Та на такую бабу не то, что мужик, черт рогатый без страха не глянет. Ну, ничего, даст бог, поправимся. Правда?..
      
       Не ожидая получить ответа, лесничиха зажгла принесенную с собой особую восковую свечу, обвела ею вокруг Шахновской и плавным, напевным голосом принялась читать молитву, осеняя себя и лежащую барыню крестным знаменем.
       "Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти, ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда передо мною...".
       Свеча, до этих пор горевшая вяло и неохотно, при молитвенных словах вдруг сердито затрещала, пламя заметалось из стороны в сторону, пуская густые клубы черного, смрадного дыма. Зашевелилась в постели и барыня. Тело ее стало извиваться, рот приоткрылся и сквозь стиснутые зубы послышалось змеиное шипение...
       - О-о-о! Плохи дела! - сокрушенно покачала головой Евдокия, скорбно глядя то на извивающуюся и шипящую барыню, то на быстро угорающую, смрадную свечу. - Дывись, яка душа у тебя черна. Сколько лютой злости и ненависти в ней накопилось. Як грязи в старом болоте. Не хочешь ты, Мария, перед богом повиниться. Не хочешь прощения вымаливать. А треба...
       Евдокия зажгла новую свечу и продолжила молитву.
       "Пред Тобою согрешил я и лукавое пред очами Твоими сделал, так что Ты праведен в приговоре Твоем и чист в суде Твоем...".
       Вторая свеча в руках лесничихи горела также неистово и смрадно. Шахновская металась на постели точно в лихорадке. Но Евдокия, не обращая внимания, усердно крестясь и осеняя крестом больную, проникновенно вела свое общение с Господом.
       "Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселие... Отврати лице Твое от грехов моих и изгладь все беззакония мои. Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня... Возврати мне радость спасения Твоего и Духом Владычественным утверди меня...".
       Закончив одну молитву, Евдокия тут же начинала другую. На смену прогоревшей свече зажигалась новая. И только пятая или шестая свеча затеплилась и стала гореть спокойным, миролюбивым пламенем.
      
       - Ну вот, с духом, кажется, справились, - удовлетворенно кивнула знахарка. - Теперь можно и телом заняться...
       Она подвинула ближе горшок и зачерпнула из него ладошкой. В отблеске свечей мазь заиграла, заискрилась магическим изумрудно-лазурным переливом. Плавными, массирующими движениями лесничиха принялась осторожно втирать зелье в дряблое тело Шахновской. Под руками знахарки барыня сразу встрепенулась и затрепыхалась, точно вытащенный из верши вьюн, пытаясь выскочить обратно, в спасительный омут. Рот ее ощерился и меж жемчужного ряда зубов выскользнул наружу пурпурный язык, бродя из стороны в сторону словно змеиное жало. Однако, с каждой минутой ее движения становились податливо-вялыми, сопротивление все более слабым. И кожа ее менялась на глазах. Складки и морщины разглаживались, дряблая желтизна точно стиралась, уступая место розовой упругой глянцевитости.
       Мария Андреевна открыла глаза и вполне осмысленно скосила их на хлопотавшую над ней Евдокию.
       - Дай попить! - попросила она четким, властным, но еще слабым голосом.
       - Хочешь попить? - как ни в чем не бывало переспросила Евдокия, будто давно ожидая этой просьбы. - Зараз дам попить! Попить тебе, Мария, зараз край як треба...
       Она легко соскочила с постели и метнулась к своему узелку, достав оттуда приготовленный отвар.
       - Це дуже гарно, шо ты пить захотела, - приговаривала лесничиха, поднося снадобье ко рту барыни. - Давай, давай, пей, не кочевряжься...
       Не обращая внимания на косые, злобные взгляды, которые метала на нее хозяйка, она буквально силком влила ей в рот всю жидкость из чашки. На удивление, Шахновская послушно проглотила питье и утомленно закрыла глаза.
       - Как я устала! - сонно пробормотала она и уснула.
       На этот раз Мария Андреевна уже спала спокойным, здоровым сном. Евдокия прислушалась к ее размеренному ровному дыханию и устало улыбнулась.
       - Всякую божью тварь жалко, когда она в беду попадет, а то людина..., - пробормотала она с ироничной усмешкой, вспомнив недавний разговор с Шахновским. - Как же человеку на помощь не прийти. Только человек ли он в душе? Останется ли человеком? Вот в чем вопрос...
       Она не спешно собрала свои вещи, еще раз поглядела на спящую хозяйку и тихонько вышла из спальни. В гостиной, в глубоком кресле, сморившись в томительном ожидании, дремал Семен Михайлович. Услыхав, как скрипнула дверь спальни, он резво подхватился и кинулся навстречу Евдокии.
       - Ну что? Как она? - с тревогой и надеждой нетерпеливо спросил он.
       - Ничего. Пить попросила..., - спокойно и даже равнодушно ответила лесничиха.
       - Пить? Сама попросила!? - искренне удивился барин, недоверчиво пялясь на женщину.
       - Ну да! Попила и заснула..., - пожала плечами та. - Ты, Семен Михайлович, вот что теперь сделай...
       Она порылась в своем узелке, достала оттуда пучок травы и передала его барину.
       - Отдай кухарке, пусть заварит. Она знает как. Я ей уже когда-то рассказывала. И еще...
       Слегка призадумавшись, Евдокия сосредоточенно нахмурила брови, вспоминая, что еще забыла сделать или наказать.
       ...- вели петуха или курицу зарубать. Пусть бульон крутой сварят. Днем она есть попросит. А к вечеру пусть уху приготовят и щуку. Михайло принесет свежей рыбы.
       Женщина говорила так, точно наперед знала, что будет и чего должна попросить барыня, очнувшись от болезни. Семен Михайлович, как прилежный ученик, покорно слушал наставления лесничихи и послушно кивал головой.
       - Ну, кажется все. Больше мне тут делать нечего. Прощевайте...
       Евдокия накинула на голову, обвязывая вокруг, теплый платок, собираясь уходить.
       - Подожди! - остановил ее Шахновский. - Я велю лошадей запрячь, чтобы тебя отвезли домой...
       - Нет, я сама!
       - Да куда же ты! Слышишь, какая пурга на дворе разыгралась. И ведь ни с того, ни с сего. Тихо и ясно было...
       Только сейчас Евдокия услыхала, как беснуется, ухает и воет за стеной непогода.
       - Ничего. Доберусь как-нибудь. Пусть гуляет...- отмахнулась она и усмехнулась загадочно. - Мы сегодня с ней в дружбе...
      
       Шатаясь из стороны в сторону от смертельной усталости и порывов ветра, почерневшая и осунувшаяся добрела она до своей лесной хаты и бессильно опустилась у порога. Собрав последние силы, она стукнула кулаком раз-другой в дверь и отвалилась к стене.
       - Што там? - грозно крикнул было высунувшийся из хаты Михайло, но заметив лежавшую навзничь у порога жену, обеспокоено кинулся к ней. - Господи! Евдокия? Шо с тобой трапылось? Ходим швыдче до хаты.
       - Ничего, ничего, - протестующе выставила она руку. - Не беспокойся. Притомилась трошки. В хату мне зараз нельзя. Я в флигель...
       Евдокия потеряла, было, сознание, но тут же очнулась, понимая, что не все еще довела до конца.
       - Михайло! Я пока во флигеле поживу. Нельзя мне в хату зараз. А ты отнеси в Верхний до панского двора рыбы и обязательно щуку отнеси.
       - Евдокия! Та як же! - с дрожью в голосе пытался что-то возразить не на шутку встревоженный лесник. - Як флигель... Там же холодно. С лета никто не жил.
       - Ничего. Я сама. Только ты туда не заходь. Чуешь? Пока я сама не выйду. Шоб ты не чув там и носа не суй. Понял?..
       Евдокия строго глянула на присмиревшего и поникшего мужа, который хорошо знал, что в таком случае перечить ей бесполезно, а ослушаться нельзя. Он покорно молча кивнул головой.
       - От и добре! - устало усмехнулась жена и оперлась на его плечо. - Помоги мне дойти, а то уже ноги не слухають...
      
       Как предсказала Евдокия, все так и случилось. Она, будто, заранее знала исход событий или в будущее заглянула. Едва затеплилось за окном позднее зимнее утро, Шахновская проснулась и, попив, попросила принести ей бульону. А после обеда, страшно удивив всех домашних, барыня вышла из спальни и зашла на кухню распорядиться насчет обеда.
       - Проголодалась я... со сна. Рыбки что-то свежей захотелось. Сварите-ка ушицы и щуку фаршированную приготовьте..., - сухо и деловито приказала она слугам, изумленно затаращившимся при появлении живой, здоровой хозяйки.
       С того момента самочувствие Марии Андреевны быстро пошло на поправку. Точно и не было затянувшегося, долгого и тяжелого недуга, едва не завершившегося трагедией.
       Евдокия, напротив, занедужила. Страшные женские крики, стоны и стенания оглашали притихшую лесную поляну. Казалось, что и маленькая мазанка, притулившаяся на краю замерзшего озера, дрожит в болезненном ознобе, сопереживая тяжелое состояние своей хозяйки.
       Посеревший от переживаний, Михайло не раз порывался вышибить запертую изнутри дверь, чтобы хоть как-то помочь жене, облегчить ее страдания. Однако, следуя ее строгому наказу, уже на пороге бессильно опускал он руки и с ожесточением закручивал очередную цигарку, отступая.
      
       Лишь на третий день затворничества, осунувшаяся и спавшая с лица Евдокия выглянула на улицу.
       - Ну, чего ты тут товчешься. Як парубок у девки под окнами. Ни себе, ни мне покою не даешь. Дывись, як снег на дворе вытоптав, хоть танцюй..., - с легкой усмешкой укорила она мужа и незлобливо потрепала выбившийся из-под шапки его поседевший чуб. - Шо, боишься, шоб не вкралы твою бабу?..
       - Чего надо, то и боюсь.... - проворчал в ответ сконфуженно лесник. - Ты так кого хочешь, вылякаешь. Ты шо там, с чертями шабашила, чи шо? Флигель ходуном от крику ходил...
       - Та нет, дед! С сатаной не обнималась, но в грязи выкупалась с головой..., - устало усмехнулась Евдокия. - А ну, сколько пришлось с барыней помучиться, пока ее душу отчистила... Слухай, Михайло! Принеси воды. Вымыться хочу. Не треба цю грязь в чистую хату заносить... А ты пока чаю поставь. Нашего, лесного...
      
       "Ну вот, Мария! Вымолили мы у Господа прощения... Тяжко пришлось нам. Ох, как тяжко...", - мысленно обратилась она к барыне, наблюдая, как в печи весело потрескивают сухие поленья, наполняя промерзшую хатку благодатным теплом. - "Сколько же мы грязи с души соскребли, сколько грехов отмолили. Чувствуешь, как полегчало или нет? Хватит ли теперь у тебя сил, Мария, не запятнать эту чистоту. Сумеешь ли теперь быть честной и праведной перед Господом и перед людьми...".
       Евдокия горестно вздохнула, точно наперед зная, как поведет себя своенравная и спесивая барыня. Она сокрушенно махнула рукой, понимая тщетность своих надежд, и сняла с печи чугунок с горячей водой.
       Женщина наполнила деревянную шайку и разделась, оставшись в одной нижней рубахе. Неожиданно она снова повернулась к печи. Поленья уже прогорели и горячие угли играли малиновыми переливами. Словно вспомнив нечто важное, лесничиха подхватила подол рубахи и с решительной стремительностью потащила ее через голову. "Хотя я и не барыня и рубашка в хозяйстве не лишняя, очищаться надо до конца" - мелькнуло в голове внезапное решение. Скомкав грубую ткань, Евдокия швырнула ее на угли. Печь с готовностью приняла жертву. Обняв скудную одежку жарким пламенем, она тот час превратила ее в черное пепелище и дым, унося прочь через трубу налипшую боль, злость и ненависть...
      
       - Так и не скажешь, что с тобой случилось? - снова поинтересовался Михайло у жены, прибранной, посвежевшей и такой привычной, когда они мирно чаевничали за столом.
       - Надо же! Столько лет с тобой прожила, а не знала, шо ты такой у меня любопытный! - с притворным изумлением всплеснула руками повеселевшая Евдокия.
       - Будешь тут любопытным, - понуро проворчал Михайло. - Я тоже столько рокив прожил с тобой, но такое впервые бачив. Шапка на голове поднималась, волосся шевелилось от того скаженного крику.
       - Так ты шо? Злякався? - лукаво улыбнулась в ответ жена. - Надо же! Всю жизнь в лесу живее, ничего не боиться, а тут злякався...
       - От дурна баба! - досадливо покачал головой лесник. - Я же за тебя переживал, а не лякався. А ты еще смеешься...
       Михайло сердито отодвинул от себя чашку и обиженно отвернулся.
       - Ой! Диду! Неужели я тебе еще не безразлична?! - не унималась подтрунивать над мужем Евдокия.
       Она посунулась поближе к нему и прижалась к плечу.
       - Давай я тебе лучше сказку расскажу...
       - Яку ще сказку? - раздраженно передернул тот плечом.
       - А, ось, слухай...
       "Жил на селе парубок. Видный такой, вродливый, работящий. Но холостой. Никак не мог себе жинку выбрать. Та крива, та ряба, та брехлива, та ленива. Долго шукав, перебирав. Наконец, кажется, нашел ту, что искал. Струнка як тополя, черноброва, круглолица, сладкоголоса. А работяща! За шо не возьмется, все у нее в руках горит, спорится и так чудно получается. Просто заглядение. Словом, пошел парубок до нее свататься. А она ему и каже: "Ладно. Пойду за тебе замуж. Только с одним условием". "Яким?" - пытае он. "Буду я тебе верной, любящей жинкой. Ни в чем перечить не буду. Только один раз в год я буду уходить из дому на один день, но ты меня не должен искать". Подумал парубок и согласился. Один-то день без жинки как-нибудь переживет, а там видно будет. Разберусь, может быть, куда она пропадать будет.
       Сказано-сделано. Справили свадьбу чин по чину. Зажили душа в душу. Не нарадуется хлопец на жинку. И ласкова, и приветлива, и по хозяйству с утра до вечера хлопочет. Хатиночка, як картиночка. Рай, а не жизнь. Прошел год. "Все, я пошла" - каже ему жена. "А может..." - хотел было он возразить. "А уговор?" - напомнила дивчина. Словом ушла. Целый день ее не было. Парубок места себе не находит. По двору блукае, любу жинку выглядает...
       Вечером пришла она домой, как ни в чем не бывало. И снова потекла их жизнь своим чередом...".
       - Ну, и что с той сказки покосился непонятливо на жену Михайло.
       - Подожди, не перебивай. Ты же до конца дослушай.
       "Прожили они еще год. Та же картина. Ушла жена на день, а вечером вернулась. Пошел к концу третий год. "Э, нет. Так дело не пойдет..., - подал хлопец. - Надо мне выяснить, куда она каждый год пропадает." Подошло время жене из дому идти. Вона из хаты, а он тайком следом. Она в лес и он туда же. Вышла она на поляну. Посреди поляны старый дуб стоял, с большим дуплом. Жинка подошла до дуба и залезла в дупло. Хотел бы и парубок следом. Но только из-за куста посунулся, смотрит - из дупла здоровенная гадюка вылазит. Он так и обмер на месте. Вылезла тварь на свет божий и давай шипеть да извиваться. Шипит, кору кусает, яд пускает. И яриться, яриться, яриться... Вобшем побесновалась гадина и обратно в дупло заползла, а через минуту жинка его оттуда велезла. И красивая, веселая и довольная домой пошла. Дома мужа ласково поцеловала, приголубила и стали они дальше жить. Душа в душу...".
       - Так ты шо? Тоже там, во флигеле, гадюкой выкаблучивалась? - усмехнулся язвительно Михайло. - Шоб меня на старости приголубить. Багато же у тебя яду накопилось...
       - Ну, гадюкой не гадюкой, а дряни, от барыни принятой, переварить и зничтожить достаточно пришлось..., - неопределенно ответила Евдокия и, ласково усмехнувшись, потрепала мужа за ухо. - Чуть жива осталась. Тоже злякалась, шо одного тебя оставлю, без присмотра.
       - Стоило из-за этой блудливой твари такие муки принимать, жизни лишиться..., - недовольно проворчал Михайло. - Мало она горя людям принесла. А сколько еще принесет...
       - На то бог ей судья! - спокойно возразила жена. - Видишь, на этот раз он простил ей ее прегрешения, помиловал. Господь великодушен и милостив. Ему каждую тварь, что в хворобе мается, жалко. А это же человек. Разумна людина. Это уже на ее совести, как себя дальше вести...
      
       По сложившейся традиции Белая Гора готовилась к Масленице. Семен Михайлович, как всегда, самолично составлял перечень необходимых дел и мероприятий. Вот и сейчас, переехав на время в село, он внимательно изучал бумаги, проверяя, что сделано, а что еще предстоит. Дойдя до записи, в которой леснику поручалось привезти свежую лесину для карнавального столба, он вдруг нахмурился, вспомнив нечто важное.
       - Послушайте, Мария Андреевна! А вы Евдокию отблагодарили? - озадаченно обратился он к жене.
       Барыня, сидя в глубоком кресле у камина, со скучающим видом листала свежие журналы, демонстрируя полное равнодушие к затее мужа.
       - Кого? Евдокию? Это которую? Жена лесника? И за что я должна ее благодарить?.. - словно не понимая, о ком и о чем идет речь, недоуменно передернула она плечиком.
       - Ну, конечно, жена лесника! - не сдержавшись, вскрикнул Семен Михайлович, искренне удивляясь равнодушию и безразличию жены.
       - Ой! Как трогательно! - насмешливо, с издевкой, скривила та губы. - Надо же, какое внимание чумазой знахарке. Мне бы такое. Любите вы, однако, быдлу потакать. Что же и мне теперь пасть ниц перед подлой холопкой?. Не много ли чести. Еще возгордится...
       Вот уж, воистину, сколько волка не корми... Болезнь мало изменила Марию Андреевну. Разве что чуть бледнее стал румянец на впалых щеках да чутче проявилась сетка морщин у глаз. Чуть тронулись сединой волосы да появилась легкая, старческая хрипотца в голосе. А так... Все тот же холодный. Надменный блеск в глазах, горделиво-повелительная осанка. И поведение тоже, прежнее... Спесиво-гонорное, равнодушно-пренебрежительное...
       - Смею вам заметить, сударыня, что не потакаю, а воздаю по достоинству..., - побледнев от негодования, жестко, с металлическим нажимом отчеканил Семен Михайлович. - За мастерство и хорошую работу. Лстец и лжец от меня милости не дождется. Как, впрочем, и услуги сомнительного свойства будут оставлены без внимания. А настоящему мастеру, верному работнику грех не поклониться. Тем более тому, кому жизнью обязан...
       - Ну, хорошо, хорошо. Как вам будет угодно. Стоит так нервничать... по пустякам, - недовольно поморщившись, нехотя согласилась барыня.
       Раздраженно отбросив в сторону журнал, она порывисто поднялась с места и поспешно вышла из кабинета, сердито шурша юбками. Уже через минуту ее голос, пронзительно-визгливый и желчный слышался из дальних комнат: кто-то уже успел попасть взвинченной хозяйке под горячую руку.
       "Эх! Воистину неисповедимы дела твои, Господи! Кому смех да калач, а кому шиш да плач..." - горько вздохнул Семен Михайлович, услыхав как беснуется над слугами жена. Досадливо морщась, он углубился в бумаги, искренне сожалея, что затеял этот бесполезный разговор...
      
       ...- Ну, и чего ты здесь топчешься? Чего тебе здесь надо? Дела другого, что ли нет, как грязь по дому разносить..., - гневно накинулась Шахновская на Евдокию, столкнувшись с ней на другой день, на кухне.
       Барыня с раздражением и неприязнью смотрела на лесничиху. Словно захватила врасплох нерадивую служанку, пытавшуюся увильнуть от работы. Или, что еще омерзительней, в дом случайно забрела нищенка за подаянием. Накинувшись на женщину, барыня рассчитывала сбить ее с толку, ошеломить своим напором и подчинить своей воле. Но Евдокия без тени испуга смотрела на взбалмошную барыню, терпеливо ожидая, когда та остынет.
       - Отчего же! Дела у нас всегда есть. Без работы не сидим, - спокойно и даже с усмешкой возразила она. - Вот, на кухню дичину занесла, что в силки попалась. К праздничному столу, стало быть. С дочкой побалакала трошки, пока вас дожидалась. Ты, барыня, вроде, побачить меня хотела. Чи может сбрехав староста.? Так то його тогда лайте, а мне тут бариться некогда...
       Небрежно кинув оторопевшей Шахновской поклон, Евдокия неспешно повернулась и пошла к двери.
       - Ладно, не умничай! Гляди, какая строптивица сыскалась! - вскинулась барыня, останавливая лесничиху на пороге. - Иди за мной, раз пришла.
       Шахновская резко крутнулась на месте и прошла в свои покои. Евдокия невозмутимо посунулась следом.
       - Ты дывысь! Як и не хворала! - удивленно и в то же время разочарованно пробормотала она, разглядывая хозяйку.
       - Что ты там лопочешь? - недовольно и опасливо покосилась назад та. - Опять какую-нубудь ерунду городишь, нашептываешь всякую дрянь. Ты мне эти ведьмины выходки брось...
       - Та нет! То я радуюсь, шо от хворобы ты оклыгала. Гарна на выгляд..., - с луковой усмешкой успокоила ее Евдокия.
       - Ну ты особо не гордись, нос не задирай. Не велика заслуга. Подумаешь, водой попрыскала, свечкой обдымила, молитву или, что там еще, прочитала. Думаешь, ты на ноги меня поставила?..
       Барыня пренебрежительно скривилась и смерила стоявшую перед ней женщину уничижительным взглядом. Но та даже глазом не моргнула, глядя на хозяйку с чувством достоинства и даже превосходства. Это не ускользнуло от колючего барского взора.
       - Слушай! А на какое такое родство ты мне намекала, - надменно вскинула она голову. - Мол, мужики наши братья, и я с тобой вроде как... Еще чего не хватало. Я - благородная, чистокровная шляхетка и подлая холопка - родня! Ха! Какая омерзительная чушь!
       Представив себе эту картину, она брезгливо передернулась и саркастически рассмеялась, демонстрируя свое величие и сановность.
       - Все мы - дети господа. Братия и сестры перед ним, - невозмутимо парировала Евдокия. Не обращая внимания на издевательский, куражливый тон барыни.
       - А рубашку зачем мою порвала. Да знаешь ли ты, подлая, сколько она стоит. Голландское полотно, кружева амстердамские. Да такому белью цена, как все это паршивое село.
       - Ну, какая хозяйка, такое и село! - развела руками Евдокия. - А рубашка? Ну, что рубашка. Тлен, кожура. Одну на другую заменить можно. А вот душу... Душу на новую не сменишь. Я, ведь, Мария, не рубашку на тебе рвала. Я гордыню с сердца твоего сорвать хотела, душу от грязи освободить. Не смогла. Видать, не в моих это силах...
       Не страшась гнева, Евдокия с укором горечью глянула прямо в глаза надменной барыне. От такой наглости та буквально задохнулась от ярости и взвилась, как ужаленная, но от строго, проницательного взгляда знахарки осеклась и обмякла.
       - Ладно. Не зазнавайся. Больно смела в речах. Гляди, как бы не укоротила твой язык, - вяло, скорее по привычке, чем по злобе, погрозила она. - Вот, возьми за труды и ступай с богом...
       Она порылась в своей шкатулке, вытащила оттуда серебряный рубль и небрежно швырнула его на поднос.
       - Спасибо, барыня, но принять не могу. Слишком велика для меня твоя "милость", - съязвила Евдокия, с трудом сдерживая горечь унижения. - Бога благодари за его милосердие и великодушие. А я всего лишь раба его да твоя... холопка.
       Сдержанно кивнув, она развернулась и вышла прочь из комнаты, оставив оторопевшую барыню в полном недоумении. Слезы обиды душили ее, но она изо всех сил старалась не показать своего состояния и торопилась поскорее покинуть эти постылые стены...
      
       - Евдокия! Так ты оказывается здесь! - уже на пороге услышала она за спиной бодрый голос Шахновского. - У Марии Андреевны была? А почему ко мне не заглянула. Я, вроде, как должник твой...
       - Да, полно тебе, Семен Михайлович! - отмахнулась расстроенная Евдокия, порываясь уйти. - Со мной уже сполна рассчитались. Я еще и должна оказалась...
       - Как должна? Кому должна? За что? - не понял хозяин и удивленно уставился на женщину. - Ты такое чудо сотворила. С того света человека вернула, сама чуть не померла... И задолжала? Ну-ка, говори!
       - Да чего там говорить! То наше дело, бабское. Не след тебе того знать..., - отнекивалась лесничиха и грустно обронила. - А то, не дай бог, возгоржусь, нос задеру. Что тогда будешь делать со строптивой холопкой...
       - Холопкой? - переспросил машинально барин и его вдруг осенило. - Погоди-ка... А ну, пошли за мной. Пошли-пошли...
       Видимо, приняв какое-то решение, он схватил упиравшуюся Евдокию за руку и силком потащил в свой кабинет.
       - Погоди, я сейчас! - метнулся он к столу, лихорадочно перебирая какие-то бумаги.
       Наконец он нашел то, что искал. Семен Михайлович, скосил взгляд на переминавшуюся в недоумении женщину, поднес к глазам документ и внимательно перечитал его. Снова глянул на лесничиху, загадочно улыбнулся, осторожно обмакнул в чернила перо и поставил размашистую подпись.
       - Ну вот! Теперь порядок! - заключил он удовлетворенно, разглядывая таинственную бумагу.
       Затем Шахновский поднял сияющие глаза на истомившуюся в неведении Евдокию и торжественно огласил содержание бумаги.
       - За труды верные, за исцеление великое дарую тебе, Евдокия, дочь Петрова... вольную...
       При эти словах женское сердце бухнуло, подскочило и ... оборвалось. Уже не сдерживаясь, Семен Михайлович весело рассмеялся, нетерпеливо глядя на опешившую женщину.
       - Ну! Чего онемела! Неуж не рада?! Не холопка, ведь, больше... Вольная! Держи документ! - довольно хохотнул он, всовывая в руки Евдокии бумагу.
       - Барин! - только и выдохнула она, бледная от волнения.
       - Что? Не рада? - озадаченно уставился на нее Шахновский.
       - Да яка же радость вольным батькам на своих детей-холопов дывыться..., всхлипнула она огорченно.
       - Ну, всю родню твою отпустить на волю - это выше моих сил, - развел руками построжавший враз барин. - Я, ведь, каждому по его заслугам воздаю...
       - Еще чего захотела! - раздался за спиной резкий вскрик барыни. - Может ей еще село подарить?..
       Шахновская негодующе обошла Евдокию и презрительно хмыкнула.
       - Не слишком ли много почестей знахарке за лечение какой-то... мигрени?..
       - Да, сударыня. Мигрень, пожалуй, вылечить можно, а вот спесь и глупость вряд ли..., - погрустнев, пробормотал Шахновский и с пониманием глянул вслед понуро вышедшей из кабинета бедной женщине...
      
       Уже зайдя в лес, надежно укрывший ее от посторонних глаз, Евдокия дала волю слезам. Судорожно сжимая в руке вольную, она безвольно прильнула к шершавому стволу старой сосны и завыла навзрыд.
       "Донечки мои любые, голубки мои бесталанные! - причитала она. - Зачем мне такая милость. Дывыться, як мучаются на панщине мои диточки? Зачем мне воля, когда вы, мои квиточки, завянете, засохнете в холопском ярме... Черные косы ваши посивеют в панской неволе, или оборвет их злая барыня, вымещая свою ненависть до нашего рода...".
       Неожиданная господская милость, которую с надеждой ждет каждый холоп, сейчас казалась ей, вдоволь хлебнувшей холопского бытия, подлой насмешкой, низменным, циничным издевательством, незаслуженной черной местью. Разве можно придумать муку горше, чем снять с матери цепи, заковать в них ее детей и заставить потом наблюдать, как они в этих цепях маются...
       Стенало, рвалось на части, разбитое горем материнское сердце. Не было в нем места для радости собственной свободы. Ибо каждая мать живет прежде всего своими детьми, ради детей и во имя детей, их счастья, их лучшей от своей доли. Но не скоро, ох, как не скоро прозвучит и быстрокрылой птицей понесется по городам и весям необъятной России долгожданное, заветное - "ВОЛЯ!". Впереди еще были долгие годы. Серые, Беспросветные, тревожные. Рыдало, мучилось, страдало материнское сердце, оплакивая горькую судьбу своих детей. Не знало, не ведало оно, какие тяжелые испытания уготованы им, какие черные несчастья ждут их впереди, какие муки и страдания придется им пережить...
      

    Глава 3.

       - Мамка, я батька обедать привел..., - шмыгнув носом, деловито, по-взрослому доложился Ганке старший Николка.
       Малыш поддернул сползавшие штанишки, ловко схватил с полки ложку и шустро метнулся за стол, занимая место. Вошедший вслед в хату Антон многозначительно кивнул жене на сына, мол, видала, какой помощник растет, и широко улыбнулся.
       - Давай, мать, корми своих мужиков...
       - Ах вы мои работнички! - засуетилась, захлопотала Ганка. - Зараз, зараз... Была бы моя воля, то я только бы и квохтала вокруг вас, як та квочка возле своих курчат. А то с этим панычем...
       Молодица потемнела лицом и сникла.
       - Что такое? - нахмурился Антон. - Что этому шляхтичу поганому нужно?..
       - Та падлюка проходу не дает, пристает..., - пожаловалась она. - Ото мне как до панского дому идти, так лучше с кручи головой, в Донец...
       - Да что же это такое! - в сердцах воскликнул Антон. - То барыня покоя не давала. Теперь этот раздолбай явился на нашу голову...
       - И друзей себе таких же завел. Одни лоботрясы та пьяницы. Наверное, по всему Дикому полю дрянь собирал. Понаехало с утра полный двор. Корми теперь цю ораву... Долго ли они тут гостювать собрались?..
       - Ты смотри какой! - не мог успокоиться от возмущения Антон. - Ни рожи, ни кожи, а туда же! Весь в мать в повадках подлых, вылитая барыня-потаскуха...
       - Антончику, не хвылюйся! - ласково успокоила его жена. - Ты же знаешь, у меня, как у всех в нашем роду, рука тяжелая. Нехай только сунется, падлюка тщедушная...
       - Это уж точно! - согласно кивнул он в ответ. - Высморкайся на эту падаль, соплей пополам перешибешь. Только же дуже вонючее это дерьмо. Тронь его, так потом от смрада задохнешься...
       - Ну, ничего... Даст бог, обойдется, оборонимся...
       Ганка вымученно улыбнулась, пытаясь успокоить себя и мужа, но утешение было слабым...
      
       Уже четыре года прошло, как Пономаревы жили своим двором на Белой Горе.
       Ганка работала в сельском доме господ на кухне. После рождения второго сына, Михасика, она добавила в облике дородности и стати. Симпатичный и трогательный в своей неброской красе полевой цветок превратился в чарующе манящую, взлелеянную опытным садовником розу. Молодой женщине нелегко было разрываться между малыми детьми и работой, но благодаря Евдокии, освобожденной от барщины, детвора всегда была под присмотром.
       Антон с благословения барина, открыл на хозяйском дворе столярную мастерскую. По заданию Шахновского и специальным эскизам он мастерил мебель для городской усадьбы и бахмутского дома. Попутно занимался с сельскими подростками, обучая их плотницким и столярным навыкам. Словом жизнь вошла в свое, удобное русло и текла спокойно и размеренно.
       За это время выветрился, пылью разлетелся по бескрайней степи неприятный осадок от любовных притязаний Шахновской. Она, наверное, и сама забыла или постаралась забыть эту нелицеприятную историю и даже то, что у нее есть такие холопы. Может и свою странную болезнь, едва не приведшую к гибели, теперь вспоминала с легкой усмешкой.
       Так бы оно и продолжалось по сей день, тихо, мирно, непритязательно, не остановись год назад у господского крыльца коляска...
      
       ... На исходе летнего дня уставшие от дальней дороги лошади втащили на двор четырехместную коляску. Громоздкий рыдван иноземного образца на резиновом ходу, с откидным кожаным верхом, мягко колыхался на тугих рессорах. Описав по просторному двору круг, коляска лениво остановилась у парадного. Через минуту из ее глубокого нутра вылез невысокого роста, щуплый и слегка сутулый молодой человек. Его нога в лакированном штиблете с нарочитой осторожностью ступила на плотно утрамбованную землю, точно опасаясь увязнуть. Сшитый по последней моде, кургузый сюртук тесно облегал тщедушную фигуру хозяина, а пышный шелковый платок, заправленный в ворот белоснежной рубашки, надежно прятал его тонкую шею. Модный цилиндр слегка съехал на ухо, обнажая светло-русый завитой вихор. Кремовые лайковые перчатки, трость с серебряным набалдашником и в золоченой оправе лорнет дополняли общий гардероб прибывшего явно издалека (может даже из-за границы) гостя. Сейчас он напоминал молодого, только оперившегося петушка, нахохлившегося и задиристого.
       Юноша окинул скучающим, безразличным взглядом унылый сельский пейзаж и его утонченное, кого-то до боли напоминающее лицо, исказила гримаса брезгливости и отвращения. Видать, настроение у этого надменного господина начало портиться. Он нервно и нетерпеливо затоптался на месте, досадливо оглядываясь вокруг по пустынному двору и раздраженно похлопывая набалдашником трости по краю коляски.
       - Пся крев! Что за захолустье! Что за манеры! Будет меня встречать тут кто-нибудь или так и стоять мне здесь, посреди этого, загаженного двора..., - недовольно ворчал он, все больше теряя терпение.
       - Ой! У нас гости на дворе, а хозяев нема!.. - услышал он вдруг позади чей-то елейно-восторженный и скрипуче-гнусавый голос.
       Обогнув повозку, ему навстречу шаркающей походкой приближался какой-то безобразный старик. В вылинявшей свитке, старой, холщовой рубахе, скрипучих, смазанных дегтем сапогах и в белесом, соломенном бриле на голове он походил скорее на вышедшего из кустов зловредного лесовика, затеявшего коварную игру с заплутавшим путником. Старик растянул тонкие бескровные губы в гадливой, подобострастной улыбке, шеря редкие, гнилые зубы. Острый, тонкий и длинный нос все время находился в движении, словно что-то вынюхивая. Маленькие колючие глазки, хотя и шурились усмешливо, но глядели на приезжего цепко и настороженно.
       - Так-так... Хто же це до нас в гости наведался? - снова загнусавил старый, с любопытством оглядывая роскошную коляску и ее хозяина. - С кем маю честь?.. Як звать, привечать паныча?..
       - Хамло! Быдло вонючее! - опешивший от такой фамильярности, визгливо вскрикнул молодой господин и в сердцах огрел мужика по голове набалдашником. - Как ты, свиное рыло, смеешь со шляхтичем точно с ровней говорить?.. Какую честь я тебе должен, сволочь? Ты что, подлая тварь, себе позволяешь?..
       Гость окончательно вышел из себя и от души охаживал худосочные бока своего визави.
       - Пся крев! Хохляка неумытая! Холоп сраный! - бесновался он. - Я тебе покажу гость! Я тебе окажу честь! Век будешь помнить Константина Шахновского! Немедля доложи хозяевам, что сын приехал. Где они в этом дерьме закопались?! Почему никто меня не встречает?..
       - Паныч! - радостно вскрикнул побитый дед. - Так це вы? А я дывлюсь-дывлюсь, а не угадаю. Бачу, хтось такой знакомый, а хто не пойму...
       Потирая ушибленные бока и шишку на голове, он засуетился вокруг молодого барина, отвешивая частые поклоны и с собачьей преданностью заглядывая в его остеклевшие в надменном апломбе глаза...
       - А я - староста тут... Панас Пасюк... Так меня кличут..., - стал пояснять он насупившемуся барчуку, но видя, что тот никак не реагирует на него, добавил. - Дом и двор сейчас под моим присмотром. Родителей ваших тут нема. Они зараз в Верхнем. На городской усадьбе живут. Вы шо? Не знали?..
       - Откуда мне знать! - раздраженно буркнул в ответ барчук, с неприязнью оглядываясь на притихший за спиной пустующий дом. - Если бы не обстоятельства, разве я приехал в это сраное захолустье... Вот удовольствие, в этом вонючем болоте сидеть, на эту убогость любоваться...
      
       Брезгливо морщась, он досадливо топтался на месте, то стуча в сердцах тростью о коляску, пугая задремавших с дороги лошадей, то с силой вгоняя ее заостренный край в рассохшуюся от жары землю. На улице начало уже смеркаться и торчать посреди двора было, по крайней мере, нелепо.
       - Ну, и далеко до этого... Как его?... - молодой Шахновский нетерпеливо повертел в воздухе рукой.
       - Верхний..., - угодливо подсказал Пасюк. - Недалеко. Может час, может два езды...
       - А-а-а! Верхний, Нижний! - нервозно отмахнулся барин. - Какая разница! Дернул же меня черт сюда приехать. Сидел бы сейчас спокойно в Варшаве, у пана Тодеуша в ресторации. Какая у него славная пулярка, фаршированная рокфором и брюссельской капустой. А какое чудной бургундское в его погребах. Да и десерт у него весьма недурен...
       Он мечтательно закатил глаза и судорожно взглотнул, почувствовав голодные позывы пустого желудка. Это не ускользнуло от проницательного взгляда старосты.
       - Панычу! А чего вам хвылюваться! Не треба никуда ехать! Заходьте до хаты. Вы же додому приехали, - с готовностью встрепенулся он, с суетливой угодливостью открывая перед гостем двери в дом. - Отдохните с дороги. Зараз дивчат пригоню, шоб стол накрыли. Хиба же у нас нечем дорого гостя накормить. Хиба наша комора пуста. Есть и у нас и сало, и колбасы. И горилка добра тоже есть... Проходьте до хаты, панычу, будь ласка...
      
       Старый хитрован быстро смекнул, что угоди он сейчас молодому барчуку, то на будущее у него будет надежная защита и опора. Этот заезжий спесивец был гораздо жестче и гонористее, чем его сумасбродная и надменная мать. А это так нужно было злопамятному и пакостливому Панасу. После памятной стычки с Антоном и болезни барыни, его положение сильно пошатнулось. Сельчане и прежде не жаловавшие его почтением, теперь и вовсе отбились от рук...
       Упоминание об ужине на чванливого шляхтича подействовало магически. Он прекратил нервное гарцевание и с выжидательным любопытством уставился на сгорбленного перед ним старика. Легкая тень снисходительности пробежала по его высокомерному лицу. Жалкий холоп уже не казался ему столь противным и назойливым.
       - Горилка, говоришь, есть? И девки, говоришь,... стол накроют? - пытливо прищурился он. - Что ж. Це бардзо хорошо. Выпить чарку с дороги было бы недурно... Но, гляди мне. Не дай бог, что не так будет. Три шкуры спущу, подлец...
       Барчук нахмурился и строго погрозил старосте тростью, крепость которой тому пришлось уже испытать...
       - Что вы, что вы..., - испуганно закряхтел Пасюк. - Уж в этом не извольте сомневаться. Дом ваших родителей по всей округе славится хлебосольством и гостеприимством...
      
       Пока староста, покрикивая на слуг, хлопотал с ужином на кухне, молодой барин со скучающим видом бродил по дому.
       "Хм-м, а батенька мой оказывается при хороших деньгах! Если такой дом на селе, то что тогда городская усадьба из себя представляет?..", - удовлетворенно заключил он, с возрастающим любопытством разглядывая богатое, изысканное убранство комнат. - "Пожалуй, стоит тут подзадержаться и потрясти его тугую мошну. А то эти прижимистые жиды-кредиторы совсем житья не дают...". Внезапно осенившая идея развеселила его, вселяя в душу заманчивые перспективы и уверенность...
      
       Приезд в родные пенаты Константина Шахновского был вынужденным и скорее походил на спешное и постыдное бегство с привычного, насиженного места. Этот избалованный повеса имел весьма смутное представление о своих родителях и особо не пылал к ним горячими сыновними чувствами.
       В трехлетнем возрасте маленького Костика забрал к себе, в польское имение, на воспитание дед по материнской линии - Анджей Родзяховский. Старый шляхтич в свое время примчался на Украину тушить пожар семейного конфликта, разгоравшийся с небывалой силой между развратной и взбалмошной дочерью и глубоко оскорбленным ее беспутством старшим Шахновским, отцом зятя. Тогда, чтобы не травмировать детскую душу семейными скандалами и материнскими истериками, он и предложил на время увезти из дому мальчика. Вроде как погостить к деду, чтобы малыш как-то скрасил его одиночество. Гостевание затянулось на долгие годы. Родители не стремились забирать сына обратно, а пан Родзяховский не торопился его отправлять обратно.
       Закоренелый русофоб, тщеславный, ясновельможный поляк-католик с младых ногтей прививал внуку если не ненависть, то, по крайней мере, устойчивое отвращение к подлому православию и ничтожным славянским обычаям и традициям. "Запомни раз и навсегда, Константин! Это грязное быдло, хохлы и москали, нам нужны только для того, чтобы зарабатывать нам деньги на удовольствия и плодить новых холопов, которые будут тоже зарабатывать деньги, когда сдохнут старые. Их нужно не жалеть, а строго спрашивать за лень и отлынивание от работы...". Поэтому, унизительное, садистски-жестокое обращение с холопами было нормой поведения в доме Родзяховских. Повелевать, жить в праздности, незамедлительно получать то, что желало его богатое на выдумку воображение очень нравилось маленькому барчуку.
      
       Вот почему с такой неохотой повзрослевший лоботряс отправился по велению деда на учебу в Варшавский университет, постигать азы науки и житейской премудрости. Ему казалось, что все необходимое он уже получил в уютной, домашней вотчине. Его юная, податливая, как мягкий воск, с готовностью впитала все наставления деда и представляла прекрасный образчик интриганства и тщеславия, жестокости и мстительности, вседозволенности и ... беспутства.
       В учебных аудиториях и возле пыльных библиотечных стеллажей он был крайне редким гостем. По правде говоря, они его в глаза не видели. Зато его одинаково хорошо знали все светские салоны, питейные заведения и публичные дома польской столицы. Карты, вино и женщины - привычный и желанный набор увлечений, которому отдавал все свое время, весь пыл своего сердца и содержимое своего кошелька франтоватый, напыщенный и самодовольный скороспелый ловелас и кутила.
       Тщедушный телом, низменный душой и малопривлекательный обличьем, чванливый барчук из кожи вон лез, чтобы утолить свою ненасытную страсть, удовлетворить любой свой каприз, потешить болезненное самолюбие. Увы, на все средств не хватало. Скудное, но вполне достаточное для старательного школяра содержание, которое ежемесячно присылал прожорливому моту прижимистый дед, тут же бесследно улетучивалось, а капризная душа требовала новых развлечений. Появилась одна долговая расписка, за ней другая, следующая... С легкой беспечностью молодой пройдоха подписывал закладные, опутывая долговой паутиной... имущество своего сердобольного деда.
       Всему, однако, приходит конец. В один из дней заподозрившие подвох кредиторы потребовали незамедлительной расплаты по векселям, но самым бесстыдным образом были посланы зарвавшимся в наглости должником к, отнюдь, не божьей матери. Возмущенные циничной беспардонностью, они нагрянули за объяснениями в родовое поместье Родзяховских, яростно потрясая в воздухе закладными и долговыми расписками.
       Обычно сдержанный и невозмутимый старый Анджей, прочитав бумаги, потерял самообладание. Лицо его сначала побелело, затем пошло багровыми пятнами, надменно-холодные глаза полезли из орбит, руки противно задрожали. По всему выходило, что теперь он как бы здесь и не хозяин.
       - Выблядок! Дерьмо москальское! - задыхаясь от гнева и обиды, только и смог он выдавить в адрес своего ненаглядного любимчика.
       Лицо старика исказила судорога, язык безвольно вывалился и его хватил удар. Мыча проклятия и водя по сторонам обезумевшим взглядом, некогда цветущий и властный ясновельможный пан три дня метался в горячке и, наконец, благополучно представился, так и не отблагодарив любимого внучка за подлое предательство.
       Не дожидаясь судебной тяжбы и расплаты за содеянное, юное дарование спешно собрало свои манатки и под покровом ночи, никого не тревожа, тихо отбыло восвояси, от греха подальше, под спасительное родительское крыло. Неожиданное открытие финансовой состоятельности давно забытых родственников, пробудило в развратно-пакостливой душонке не столько пылкие сыновни чувства, сколько алчный аппетит к открывающимся перед ним новым перспективам...
      
       - Но то цо, хлоп? - возбужденно потирая руки, повернулся он навстречу выглянувшему с кухни Пасюку.
       От волнения молодой барин заговорил с сильным польским акцентом. Пританцовывая в радостном раже, он по-гусиному тянул тонкую шею из-под ослабшего шейного платка, с лихорадочным блеском в глазах оглядывая все вокруг.
       - О, матка боска! Кохана панна! И то есть мой дом!? Добдже, бардзо добдже! А, хлоп? - сверкнул он восторженным взглядом в сторону замершего перед ним старосты. - Так где твои хваленые колбасы?.. А горилка где? Или по тебе и черствый сухарь калачом кажется?..
       Константин насмешливо смерил сгорбленную в поклоне тщедушную фигуру, судорожно взглотнул и есело рассмеялся, предвкушая сытный ужин, судя по доносившемуся с кухни аромату...
       - Все готово, милостивый пан! Все готово! Прошу ласкаво до столу! - угодливо распростер руки Панас и растянулся в льстивой улыбке. - Осмелюсь, однако, напомнить шановному пану... Я - староста, поставлен вашей досточтимой матушкой над холопами доглядать...
       - Пся крев! - спесиво взвизгнул молодой Шахновский.
       Улыбка стерлась с его окаменевшего лица. Он нахмурился и угрожающе замахнулся на посмевшего возразить ему мужика.
       - Цо? Указывать вздумал, быдло?. Мне плевать кто ты есть, староста или какой-то там херов управитель. Для меня ты хлоп и только... Гляди, подлый смерд! Отведаешь канчуков за долгий язык, если цо не по-моему будет... Понял, тварь!
       - Да что вы, что вы! - тараща в страхе глаза, послушно замахал руками и залепетал перепуганный Пасюк. - Ваша воля, шановный пан! Як скажите... В вашей милости... Готов покорно...
       "Бисова душа! Соплив, а гонору я тебе дам! С таким ухо надо держать востро. Этот похлеше барыни, дай бог ей здоровья, будет..." - между тем опасливо подумал он, сожалея, что ляпнул лишнего и склонился в глубоком, верноподданническом поклоне.
       - То-то же! - самодовольно хмыкнул барчук и, надменно вскинув голову, гипнотически последовал на дразнящий аппетитный запах...
      
       От съеденного и выпитого Константин разомлел. Сыто икая, он тяжело откинулся на высокую спинку стула и водил мутным, осоловевшим взглядом по комнате. Остекленевшие глаза его оживлялись и зажигались охотничьим блеском, когда в столовую время от времени тихо впархивали дворовые девки. Тушуясь и краснея под пристальным, недвусмысленным взглядом барчука, они торопливо ставили на стол новые блюда с закусками или собирали грязную, опорожненную посуду и торопились побыстрее укрыться от этих маслянистых глаз.
       - Фу! Яка гыдота! - тихо перешептывались они на кухне, с отвращением поглядывая на дверь в столовую. - От послав бог дытину! Ясно, шо яблоко от яблони недалеко падает. Ну, а це таке яблоко!.. Только у нашей барыни така цяця могла народиться... А яка прорва... Такое тщедушное, а пьет и ест, як гарный гурт. Дывиться гыдко...
       Девушки брезгливо передернули плечами, раздраженно наполняя миски свежими закусками и доставая очередную бутылку с выпивкой.
       - Все, больше не могу. Нема мочи дывиться на нього. Бельмами своими сверлить насквозь, сквозь одежу. Облапал глазами всю..., - в отчаянии вскрикнула одна из девчушек. - Мабуть вже задумав шось недобре. Ганочка, отнеси ты тарелки. Нехай вдавиться... Ты старше и он, благытна знову... Может он не так на твой живот роздывляться будет...
       Молоденькая прислуга, девчушка-подросток, с мольбой в глазах кинулась к хлопотавшей у печи Ганке. У нее, действительно, уже созревал под сердцем новый плод, хотя следы ранней беременности еще не тронули смуглого румянца на ее пухлых щеках.
       - А ты думаешь мне велика радость йому на глаза показываться? Мы и так с Антоном на "особом" счету у барыни. Еще одного "счастья" нам не треба..., - отмахнулась было Ганка, но заметив навернувшиеся у дивчины слезы, согласилась. - Ладно, давай. Даст бог, або воно не роздывиться спьяну, або я миску ему на голову надену, если рукам волю даст...
       Сердито нахмурившись, она подхватила поднос с закуской и резко толкнула дверь в комнату, где сидел незваный гость...
      
       "Хм-м, однако, в этом болоте не только плешивые кикиморы, вроде старосты, водятся, но и весьма... съедобные уточки плавают..." - похотливо осклабился он, цепко наблюдая, как стараясь его не замечать, молодая и дородная кухарка сноровисто хлопотала у стола.
       Ганка, действительно, от беременности слегка располнела и в ее походке стало проявляться нечто утиное.
       - Эй ты! Ну-ка, иди сюда! - пьяно мотнув головой, барчук небрежным жестом поманил к себе Ганку.
       "От падлюка, зацепил таки! На кой черт я тоби сдалась. Пьешь, так и пей дальше, не вдавись, а чего других замать..." - чертыхнулась в душе Ганка и, точно не расслышав приказа, молча продолжала свое дело.
       - Пся крев! Ты что оглохла, дура! Подойди, кому сказал! - по-мальчишески тонко взвизгнул, трезвея паныч.
       - Чую, чую, не глухая! - недовольно проворчала она и неспешно подошла к нему. - Чего треба?..
      
       Молодой барин, вальяжно развалившись на стуле, легонько постукивал по столу серебряной вилкой и оценивающим взглядом барышника бесцеремонно разглядывал выжидательно замершую перед ним служанку.
       - Выпить хочешь? - пьяно ухмыльнулся он, потянувшись за графином.
       Наполнив хрустальный фужер рубиновой наливкой, протянул его Ганке.
       - На, пей! За мое, так сказать, возвращение домой...
       - Еще чего. С какой такой стати я должна пить?! - передернула плечами Ганка. - Вы, что мне родня яка или ровня?. Не брат, не сват, а "на, пей!"... Не буду... Не нужно мне вашей выпивки...
       Она недовольно поджала губы и отступила.
       - Будешь! Раз приказываю, значит пей,... подлая дрянь..., - вскрикнул тот нетерпеливо.
       - А чего это ты меня падлючишь? - побледнев, гневно прищурилась молодица. - Я шо? Обязана тебе...
       - Тварь! Холопка! Хозяина не признаешь!.. - вскипел барин.
       - У меня Семен Михайлович хозяин. Другого я не знаю..., - спокойно парировала Ганка.
       - А я - его сын! Значит твой хозяин. Пей, сука! Кому сказал..., - неиствовал, выходя из себя пьяный капризник.
       - Сын Семена Михайловича себе такого беспутства ни за что не позволил бы..., - возмущенно возразила она и досадливо отмахнулась. - Да не суй ты мне свою выпивку. Не буду я пить!..
       Ганка отшатнулась в сторону и машинально прикрыла лицо рукой. На безымянном пальце тускло блеснул камешек-самоцвет.
       - А цо то в тебе за кольцо? - удивился паныч, подозрительно косясь на руку холопки. - У барыни украла? По комнатам шастаешь, пока дом без хозяев стоит?..
       Этим внезапным подозрением, хитрый интриган пытался сбить с толку строптивицу и сломить ее сопротивление, но Ганка на уловку не поддалась.
       - Чего це вкрала? Чоловик подарував...
       - Ха! "Чоловик подарував..." - насмешливо передразнил ее барин, пьяно куражась. Откуда у мужика такие подарки возьмутся.
       Неожиданно глаза его замаслились, голос стал спокойным и вкрадчивым.
       - Хочешь, я тебе тоже подарю. Не такое жалкое и убогое, как твое. Настоящий золотой перстень. Роскошный. С изумрудрм или лалом. Хочешь?..
       Глаза его загорелись страстным, похотливым блеском. Теряя самообладание и великосветский гонор, гонимый необузданным влечением самца, он силился подняться с места и схватить вожделенную, но строптивую девку.
       - Пошли со мной. В спальню, до постели...
       - Тю! Да ты никак сдурив...
       - Иди к-ко мне..., - горячо бормотал тот, не в силах оторваться от стула. - Коханка моя... Миловаться, наслаждаться будем... Все пальцы кольцами... Жемчуга на шею...
       - Да иди ты к бису, паныч! - зло отмахнулась от него Ганка. - Тоже мне ухажер явился! У меня свой чоловик есть. Он меня и кохае, и пышае...
       - Стой, холопка паршивая! В канчуки, на стайню...
       Шахновский наконец выбрался из-за стола, но не удержался на ногах и с грохотом рухнул на пол. Ганка брезгливо сплюнула на копошащегося под ногами пьянчужку и повернулась к двери. На пороге она столкнулась с перепуганным Пасюком.
       - Шо трапылось? Га? Шо тут таке? - испуганно загнусил он, заглядывая из-за дивчины внутрь комнаты. - Ты шо, зараза, с панычем зробила?..
       - Та ничего я йому не робила. Нажралось як порося. На ногах не стоить, от ветра падает. Таке дохлее, а еще руки тяне. Куда не след...
       Она с отвращением глянула на валявшегося на полу и мычащего сквозь пьяную полудрему засыпающего барина и посунулась было из комнаты.
       - Подожди..., - беспокойно остановил ее староста. - Треба его до спальни отнести, в кровать положить...
       - А ось це бачив! - скрутила она тому под нос жирную дулю. - Мое дело вон там, возле печи справляться, а пьяных барчуков сам по кроватям рассовывай. Гарный у нашего хозяина сынок вырос, нечего сказать. Хлебнем мы еще с ним... счастья...
       Легонько оттолкнув в сторону брюзжащего Пасюка она вышла из комнаты, сосредоточенно хмурясь и думая о чем-то своем, тревожном...
      
       - Ну, где тут мой наследник? Покажите-ка мне этого гостя неожиданного, дорогого..., - раздался ранним утром на дворе радостно-возбужденный голос хозяина.
       Одетый в костюм для верховой езды, Семен Михайлович лихо (одно слово гусар!) соскочил с коня, бросил поводья подбежавшему навстречу слуге и резво, по-молодецки, взбежал на крыльцо. В следующую минуту его раскатистая речь уже неслась внутри дома.
       - Ну, куда же он запропастился? Куда вы его упрятали? Покажите мне его..., - нетерпеливо повторял он, спешно проходя комнаты одну за другой.
       "Действительно, краще было его хзаховать куда-нибудь, або нехай сам бы запропастився без следа цей байстрюк. Лишь бы батькови очи не бачили цього сорому..." - грустно качали вслед головами опечаленные слуги, которым вечером выпало "счастье" познакомиться с молодым барином. Они чувствовали, что и отцовской радости длиться недолго.
       Старший Шахновский наконец подошел к плотно закрытым дверям спальни и порывисто рванул на себя тугие створки. Радостная улыбка, на глазах меняясь то растерянностью, то разочарованием, медленно поползла с его счастливого лица. Он нахмурился и, на миг замерев на пороге, недовольно поморщившись, отшатнулся. Тяжелый, вязкий смрад стойкого перегара липкой зловонной волной ударил по его свежему, овеянному быстрым галопом и бодрящим утренним ветерком лицу.
      
       Семен Михайлович досадливо крякнул и раздраженно оглянулся на топтавшегося за спиной Пасюка. Староста с благоговейной преданностью глядел в глаза хозяину, ожидая заслуженной благодарности. Ведь это он, уложив спать загулявшего паныча, спешно отправил в Верхний гонца, сообщить родителям радостную весть о возвращении блудного сына. И вот, пожалуйста. Вместо благодарности и барской милости его ожег холодный и жесткий взгляд хозяина.
       - Это ты его так... потчевал? - Шахновский раздраженно кивнул на спальню, откуда доносился пьяный храп.
       - Да шо я! Хиба я мог шо зробыты! - поникший староста развел руками. - Паныч с дороги голодный приехали и дуже злой булы... Лаялысь дуже, палкой своей лупцювали мене не роздывляючись. Ось, бачите, яки синяки остались...
       Униженно причитая, в расчете на жалость и снисхождение, Панас обнажил из рукавов худые, старческие руки, покрытые багровыми рубцами. - А на спине... А ось куля яка на голове...
       - Я йому кажу, шо батьки на другой усадьбе зараз живуть. Тут, недалеко. А он кричит - "Поесть и горилки давай, не мешкай подлый холоп. Посылай гонца туда, нехай сюда едут, я их тут, на селе, ждать буду...", - оправдываясь, напропалую врал и слезливо жаловался изворотливый мужичок. - А хиба ж я як все холопы. Я же тут староста... По вашему приказу за народом доглядаю...
       Шахновский молча, покусывая от досады губы, слушал эти стенания. Не выдержав, он нетерпеливо топнул ногой и, бросив косой взгляд на прикрытую дверь, зашагал прочь.
       - Иди, буди его! Пусть одевается и приведет себя в порядок. Я его в кабинете ждать буду..., - коротко бросил он через плечо, направляясь в свою комнату.
       - Ганка! Принеси в кабинет чаю! - приказал подвернувшейся по пути молодой кухарке...
      
       - Панычу! А, панычу! Вставайте, будь ласка! - настойчиво, но с опаской тормошил крепко спавшего барчука Панас.
       - Пошел прочь, старый хрыч! - высунув из-под одеяла худую мосластую ногу, зло боднулся Константин. - Быдло вонючее! Кто позволил меня тревожить! Не мешай спать. Принеси лучше горелки. Голова разламывается...
       Забулдыга хрипло застонал и снова зарылся головой в подушки.
       - Панычку! Та вставайте же, Христа ради! - плаксиво загундосил над ухом старый. - Батько приехали... Ждут вас...
       - Цо? Кто приехал? Какой батько? - резво выпростал он из подушек взлохмаченную голову и с трудом разлепил заплывшие глаза.
       - Так ваш же батько! Семен Михайлович приехали... В кабинете вас дожидаются. Сердятся...
       - О-о-о! Езус-Мария! Матка боска! Кохана панна! - подскочил как ужаленный барчук и встревожено запаниковал. - Как же так! Отец здесь?! Почему? Откуда? Кто донес?..
       Бешено вращая красными с перепоя глаза, он с остервенением схватил за грудки Пасюка и яростно затряс его.
       - А? Пся крев! Лайдак! Хамло! Кто отцу донес, что я уже здесь? Запорю! Три шкуры спущу!...
       - Тише, панычку, тише..., - цепеняя от ужаса взмолился Пасюк. - А то батько почують, лаяться будут. Он такого крику не любит. А донесли, наверное, мужики наши. Сегодня с рання продукты до двору отвозили. Мабуть, хтось и телепнув языком...
       Выгоражаваясь перед барчуком, предположил с ходу староста.
       - Узнай кто! Цо то за порядки, без разрешения докладывать. В канчуки негодника, в канчуки..., - приказал Константин и снова поморщился от тошноты и головной боли. - О, матка боска! Пана найсвентша! Как же мне плохо! Неси горилки, лайдак, пока я не вмер тут...
       Вклоченный, неопрятный, опухший от чрезмерного возлияния, молодой Шахновский с трудом выбрался из постели и, шатаясь из стороны в сторону, заметался по комнате, плохо соображая, что ему делать...
       - Яка горилка, панычу?! Вдягайтеся скорише. Батько довго чекать не буде..., - озадаченно бормотал Пасюк, пытаясь подать ему одежду.
       Барчук тем временем подвинулся к зеркалу и уткнулся в свое неприглядное отражение.
       - О! Езус Мария! - снова вскричал он в отчаянии. - Какой ужасный вид. А кто меня прибирать будет. Где цирюльник? Где горячая вода? Где служанка?
       Он снова схватил за грудки несчастного Пасюка.
       - Сто бочек чертей тебе в задницу, хамло! Рвань схизматьска! Быстро мне сюда воды и слуг, чтобы помогли собраться. Костюм в порядок пусть приведут. И горилки неси! Иначе, гадючий выплодок, я тебе глотку свинцом залью...
      
       - Ну, как вам в селе живется? Освоились? - оторвавшись от бумаг, спросил барин Ганку, наблюдая, как она сноровисто накрывала маленький резной столик у камина к чаю.
       - Освоились. Чего же тут не жить! - доверчиво усмехнулась Ганка. - Как ни как, своя хата. С садочком, огородом... Батьки рядом. Сестра по соседству. Хиба плохо? Когда все родня в сборе, так оно и легко, и весело...
       - Действительно, легко и весело, когда все вместе..., - повторив вслед за девкой, как-то неопределенно и странно хмыкнул в ответ Шахновский, снова возвращаясь к своим бумагам.
       Однако, искренняя непосредственность холопки, так радующейся своему в общем-то невеликому, неприметному счастью, тронула за живое. Тем более жег душу неприятный осадок от неприглядности постыдного состояния приехавшего сына. Поэтому он не мог сосредоточиться на делах, содержимое бумаг не лезло в голову и совсем другие мысли терзали его, не давали покоя.
       - Гляжу, вы снова пополнение ожидаете?.. , - снова обратился он к кухарке, как бы между прочим, откладывая в сторону бумаги и с доброй иронией кивая на слегка округлившийся, выступающий вперед живот молодки.
       - Ага, ждем..., - согласно кивнула та головой и смущенно зарделась. - Даст бог, с Крещения будем ждать прибавления... У вас, он тоже... Бачу, радость... Сынок приехал...
       Ганка кивнула головой за дверь, как бы предполагая, что сейчас сюда войдет молодой барин. Вдруг, она помрачнела, тихонько всхлипнула, потупилась и с преувеличенным вниманием снова склонилась у стола. К счастью, удрученный своими проблемами, Семен Михайлович, не заметил внезапных перемен в поведении девушки.
       - Да приехал... Радость наша..., - тускло и как-то равнодушно согласился барин и озабоченно вздохнул. - Только, велика ли... эта радость. Столько лет на чужбине... Что там из него получилось?..
       - Уж, точно получилось... Лучше некуда..., - эхом в унисон его настроению отозвалась Ганка, скорбно поджав губы.
       Тень сострадания и одновременно плохо скрытой неприязни пробежала по ее добродушному, но погрустневшему лицу.
       - Ты то откуда знаешь? - несказанно удивившись, покосился на нее Шахновский, до конца не понимая, к чему она клонит.
       - Вчера видела. Удостоилась... барского внимания..., - нехотя буркнула она в ответ, сожалея о ни к месту затеянном разговоре.
       Враз стушевавшись и переменившись в лице, она поклонилась и спешно вышла из комнаты, оставив хозяина в полном замешательстве и смятении от обуревавших его тревожных предчувствий...
      
       Семен Михайлович остался один. Он бесцельно слонялся по комнате, рассеянно, без особой нужды, перекладывал с места на место подвернувшиеся под руку вещи. Нехотя отхлебнул из чашки остывающий чай. Наконец, подошел к окну и безразличным, пустым взглядом уставился на ниспадающий к Донцу по крутояру ярусный парк.
       Мимолетное, светлое чувство отцовской радости потускнело, померкло, как спрятавшееся за тучу солнце. Тяжелые, невеселые мысли обуревали его. Душа трепетала, как встревоженный улей. Недоумение и горечь, сомнение и разочарование, упрек и сожаление, а еще вопросы, много вопросов метались, роились в его возбужденном мозгу, ища и не находя выхода и ответа.
       Раздумчиво покучивая седой, гусарский ус, старый воин горестно вздохнул и грустно усмехнулся. Как сегодня встрепенулся, как обрадовался он вести о неожиданном возвращении домой сына. Вовремя, как нельзя кстати. Ведь, ему так нужен сейчас помощник, надежная опора, поддержка, единомышленник, которому он со временем передал бы все свои дела. А дел этих, ох как, много! Расширялось соляное производство в Бахмуте, появилась еще одна угольная шахта. Даст бог, можно будет наладить производство мебели. Вона, Антон Пономарь, какой мастер! Любую задачу осилит. По всей округе товар нарасхват будет... Или вот, открывается кампания по строительству железной дороги на паровом ходу. Для их мест диковина, а дело прибыльное. Тут мешкать нельзя. Надобно в пай войти, пока другие не опередили. В Луганске, в литейном производстве уже есть своя доля. Или...
       Шахновский, точно задохнувшись от такого широченного масштаба, глубоко вздохнул. Другие времена сейчас наступают. Нельзя сейчас на горло холопу наступать, плетью из него деньги вышибать. Нынче иные отношения нужны. Вольный человек он, ведь, на такие свершения готов, когда интерес в глазах горит. Пора очнуться феодальной Руси-матушке от сна, поглядеть на Запад и сбросить с себя крепостную рутину, благодарный люд за это таких дел... Русский мужик - не дурак из сказки. Он - умница, он - творец - он созидатель! Ты только подхвали его немного, только хватку на горле отпусти, не понукай, не истязай, в грязь не втаптывай. Гляди, Михайла Житник, Данила, Антон. Они любому делу рады, в труде душа у них поет. А мало ли таких, как они?..
       Но мужика нельзя только пряником баловать. Ему и кнут нужен, узда. Как же без узды! Если русский мужик неуправляем, последнюю рубашку с себя пропить, прогулять может и сусала друг другу раскровянить по пьяной обиде. Нет, крепкая рука тоже нужна...
       Семен Михайлович ожесточенно повертел головой в конец запутавшись в своих мыслях-рассуждениях. Для искусного управления производством нужны знания, навык, опыт. Вон у соседки Шаховой, сын с учебы вернулся, из Германии. Сам сейчас маменькиными шахтами заправляет. И, ведь, дельно заправляет шельмец. Конкурент весьма серьезный. А у Депрадовичей, или взять Штеровичей, единокровников его по земле предков, дети тоже с хорошим образованием домой вернулись. При серьезных делах состоят. Родителям своим хорошая ныне подмога. И правильно! А то, вон, иноземщина беспардонным нахрапом лезет, чуть зазеваешься и место занято. Гляди, как англичанин Юз, индюк напыщенный, развернулся. Сколько земель да рудников к своим рукам прибрал. У нас шляхтич этот, Скальдовский, по-живому шкуру с рабочего снимает за лишнюю копейку. Сейчас еще бельгиец Сольде задумал на Донце свой завод ставить...
       Интересно, а чему его наследничек в заграницах выучился? При этой мысли барин досадливо поморщился. Судя по первому впечатлению, в делах питейных и по женской части, сиречь в науках амурных, весьма преуспел...
      
       Череду грустных мыслей прервали осторожный стук и скрипнувшая дверь.
       - Дозвольте, папа! - на французский манер, делая ударение на втором слоге, с преувеличенной восторженностью распростер объятия на пороге невысокого росточка, щуплый молодой человек.
       Глаза юноши были слегка выкачены и блестели лихорадочным блеском. Не совсем твердой, подпрыгивающей и слегка покачивающейся походкой, он порывисто бросился вперед к неподвижно замершему у окна отцу. По всей видимости, он все же добился, чтобы ему подали вина. И две-три вместительных чарки заметно "поправили" его самочувствие.
       - На бога! Як маму кохам! Весьма рад встрече! - мало связно и не в такт отрывистым хриплым голосом забормотал он какие-то отстраненные, пустые и бездушные приветствия.
       По пути он запнулся о ковер на середине комнаты. Нелепо взмахнув руками, молодой барин едва не клюнул носом оземь, но ухватился за спинку кресла и обескуражено замер на месте.
       Шахновский слегка поморщился от этой кичливой фальши в поведении сына и холодно кивнул ему на спасительное кресло, приглашая сесть. Не подав руки, не обняв повзрослевшее дитя, не расцеловав троекратно, как это полагалось по христианскому обычаю, Семен Михайлович медленно оторвался от окна. Не спеша, обогнул за спиной сидящего гостя, прошел к своему месту за столом и тяжело опустился в кресло. Казалось, лежавшие на столе бумаги его интересовали гораздо больше, чем возвращение домой родного чада. На время в комнате повисла тягостная, гнетущая пауза. Краем глаза Шахновский внимательно разглядывал сына. "Хм-м, вылитая мамаша! Те же глаза и смотрят также холодно, точно морозом обжигают. Тот же нос и подбородок. И вздернуты также со спесивым гонором. Вон, видать и завивается, как барышня... И тело не мужицкое. Жидковат... Руки висят, как плети, безвольно. Ноги едва держат, в коленях дрожат, от сквозняка падает...".
      
       - Ну, что, сынок! Решил домой вернуться?! Родителям под крылышко, или на подмогу?.. - с язвительной усмешкой поднял, наконец, он глаза на заскучавшего наследника. - Каким ветром занесло? Столько лет ни слуху, ни духу. Хоть бы слово матушке отписал. Или грамоте не обучен?..
       На укор и сарказм отца Константин среагировал весьма спокойно. Ни тени смущения, ни слабого румянца стыда. Его больше заинтересовало состояние собственных ногтей, которые он в это время рассматривал с преувеличенным интересом.
       - Обстоятельства так сложились, батюшка... - притворно вздохнул он, точно сознавая свою вину. - То университет, учеба, то дела в имении... Дедушке необходима была моя помощь... И потом, старик, кажется, вам отписывал...
       Юноша спокойно поднял голову и с циничным бесстыдством глянул на отца.
       - Университет! Так ты, значит, учился! Это похвально! - оживился Шахновский. - А каким наукам в Варшаве обучают? Что нового удалось узнать? Какому делу решил себя посвятить?..
       - Да как вам сказать, батюшка..., - уклончиво ответил лоботряс. - Сами понимаете... Варшава... Столица... Наук всяких много, всего не упомнишь... То одно, то другое... Трудно определиться...
       Он нетерпеливо заерзал на месте, блуждая плутоватым взглядом по комнате и силясь сказать отцу хоть что-то дельное. Разумеется, какой спрос знаний с неуча, а о своеобразной "помощи" пану Родзяховскому распространяться ему было не с руки. Его вожделенный взор застыл на шкафу, где за стеклянными дверцами дразнящее манил пузатый графинчик с янтарной жидкостью.
       "Точно! Кабацких и бабских дел мастер!" - разочарованно поморщился Семен Михайлович, с трудом скрывая растущее в душе отвращение к бесстыдно развалившемуся перед ним лодырю.
      
       - Ну, а сюда зачем приехал? Здесь, вроде, не столица. Выбор в нашем захолустье невелик... для занятий, - съязвил он.
       - Опять же обстоятельства, папа..., - сокрушенно вздохнул Константин, придавая лицу скорбное выражение. - Весьма стесненные и... трагические...
       - Трагические?..
       - Да, папа... Дело в том, что дедушка, пан Родзяховский, разорился и умер...
       - То есть, как так разорился... Умер?!!..
       - Да. Подлые холопы совсем разучились работать. Быдло паршивое! Хамло ленивое! Ни канчуки, ни иные наказания, не могли выбить с него ни злотого. Долги, кредиторы. Старик не перенес...
       С искренней ненавистью обрушив всю свою неприязнь и отвращение к не в чем не повинным крепостным, молодой Шахновский благоразумно решил не вдаваться в подробности и не раскрывать истинных причин преждевременной смерти энергичного, крепкого и цветущего старика.
       - Странно! Очень странно! - пробормотал изумленно отец, больше удивляясь не неожиданной кончине тестя, а потребительской позиции сына. - У Родзяховских всегда порядок в делах был. Как же так случилось, как можно было дойти до такого состояния?! Разумеется, захудалое имение не способно давать должный доход для сносной жизни...
       Он сокрушенно покачал головой, но не сопереживая печальной новости, а как бы констатируя уже известный ему факт. Вот он ответ на его недавние размышления о бытии и необходимости перемен во взаимоотношениях господ и подданных. Перед ним, ни о чем не задумываясь, ни о чем не переживая, вольготно сидел желторотый, но уже закоренелый ретроград. Типичный образец старого, отмирающего уклада, привыкший жить на всем готовом. Это был достойный ученик старопанской, гонорной и спесивой шляхты, которая лучше вытрясет холопскую душу, но палец о палец не ударит, чтобы увеличить свой доход иным способом. "Нет, этот молодой человек, в моих делах не союзник...", - с горечью заключил он и поднялся с места, давая понять сыну, что на этом разговор, так и не получившийся, закончен...
      
       - Ладно! Посмотрим, что дальше делать..., - скорее себе в успокоение, сухо обронил он. - Поехали домой. Мать, наверное, заждалась тебя. Как насчет верховой прогулки?..
       - Нет, нет! Что вы, папа! - живо встрепенувшись, испуганно замахал руками молодой человек. - Какая верховая езда! Трястись в седле мне еще ни разу не приходилось. К тому же у меня... что-то голова кружится... Не здоровится...
       - Напрасно. Мне кажется, тебе не мешало бы... проветриться... Ну, раз не здоровится, тогда следуйте за мной в коляске... Тихим ходом, чтобы не растрясло..., - саркастически усмехнулся старый воин. - А я, вот, не могу отказать себе в удовольствии прогуляться верхом, вдоль берега. Прелесть, а не прогулка!..
       Натягивая на руки лайковые перчатки, он окинул насмешливым взглядом избалованного, тщедушного сына и сухо, отстраненно бросил уже через плечо.
       - Ждем к обеду! Не задерживайся!...
      
       Досадливо хмурясь, Семен Михайлович вышел на крыльцо, ожидая, когда подведут коня. Ну вот и все! Конец иллюзиям. Нет и, видимо, не будет у него в лице родного сына ни помощника, ни союзника, ни партнера. Кто же тогда будет?..
       Стремительным калейдоскопом в памяти пролетела собственная жизнь. Был и он молодым. Но ведь был горячим, азартным, отчаянным. Сколько безрассудств и пикантных историй хранит его гусарская юность. Однако, голова всегда была на месте. Бывало, карты, девки и вино шелестели, липли и лились до рассвета. Но на утреннем полковом разводе бравый гусар Шахновский стоял в строю и в надлежащем виде. А в лагерях, на учении или в пору военной кампании?.. Разве можно было найти офицера примернее, старательнее и сосредоточеннее, чем он. Любознательности тоже ему было не занимать. С одинаковым успехом он воздавал должное и амурным историям, и историческим трактатам, и трудам философов и экономистов. Не за это ли ценил его и уважал и вспыльчивый, неуживчивый дед, и строгий, непреклонный отец .
       А кого любить, ценить, уважать ему? Этого франтоватого хлюпика? Тщедушного пропойцу и неказистого бабника? Нет уж, увольте! Шляхетское семя пусть шляхтой и почитается, а ему вытирать сопли и плести интрижки некогда. Его ждут дела. Настоящие, мужские, созидательные...
      
       Шахновский вскочил в седло. Сдерживая горячившегося под ним жеребца, поманил к себе старосту и небрежно кивнул ему на дом.
       - Панас, отвезешь... этого гостя в Верхний! К обеду чтобы были. Ты порядок знаешь... И гляди, больше вина ему не давай... С утра на ногах уже едва стоит...
       Он сурово погрозил нагайкой испуганно съежившемуся Пасюку.
       - Вели дом проветрить. А то дух такой стоит, точно в нечищеном солдатском сортире...
       Пришпорив коня, барин стремительно выскочил в раскрытые ворота...
      
       - Панычу! Шо вы робите! Вам нельзя! Семен Михайлович будут ругаться! - испуганно замахал руками Пасюк, наблюдая как Константин по-хозяйски достал из шкафа коньяк и наполнил объемистую чарку.
       - Цо-о-о! Заткнись, шельма! Закатую! - взвизгнул спесиво барчук. - Не твоего, хамского ума, дело! Я тут хозяин. Перечить вздумал!..
       - Да я то что! Разве я посмею..., - плаксиво загундосил староста. - Батюшка ваш не велели...
       - Матка боска! Какой великодушный пан! - глумливо вскликнул сынок.
       Он жадно опрокинул в рот обжигающую жидкость и тот час наполнил чарку снова.
       - У-у! Славный, однако, у батюшки коньячок! Если в паршивом селе такое добро зря простаивает, то что же тогда в его доме следует ожидать?!.. - довольно помотал он головой и повернулся к старосте. - А что еще он... велел сделать...
       - Сказал, чтоб прислуга дом проветрила, когда я вас до Верхнего повезу. Говорит, что дух тяжелый... от вас..., - простодушно признался староста.
       - Пся крев! Он что? Меня высокородного шляхтича с подлым быдлом ровняет? - взвился уязвленный барчук. - Кто я для него?..
       - Да нет! То он имел в виду. Что дом не жилой стоит. Задохся. Тяжело тут... для вас..., - запоздало сообразив, что сболтнул лишнего, попытался оправдаться Пасюк и жалобно заскулил просяще. - Панычу! Вы бы не пили больше. На дворе жарко. Разомлеете по дороге, развезет. Батько ругаться будут. Матушка расстроиться. А, панычу...
       - Цыц, шельма! Да знаешь ли ты, гадючий выродок, сколько мне нужно, чтобы с ног свалиться?.. - кичливо бахвалился он уже заплетающимся языком, но потом согласно кивнул. - Ладно, вели запрягать коляску. Едем...
       На крыльцо Константин вышел уже нетвердым шагом и с трудом, не без помощи, влез в подъехавший экипаж. "Господи! Уже набрался! Что же теперь будет? Убьет меня барин за недогляд..." - испуганно перекрестился Пасюк, глядя на пьяного молодого хозяина.
       - Давай, трогай скорее! - беспокойно приказал он кучеру, пристраиваясь рядом на козлы. - Треба доставить его в порядке до барыни. Не дай бог, случиться чего...
      
       - Э-э! Стой! А почему никого нет? Где бабы? Почему баб не взял? Как я один поеду? - пьяно запротестовал, заканючил Константин, едва они выехали со двора. - Эй, как тебя?..
       Он неимоверным усилием приподнялся с места и остервенело ткнул сухим кулачком съежившегося возле возницы старосту.
       - Слышь, шельма! Девок давай сюда!
       - Да что вы, паныч! Яки девки! Весь народ в поле, на работах...
       - А эта где? Такая жопастая! Которая вчера на стол подавала. Ее тащи сюда!.. - не унимался барчук.
       - Что вы, что вы? - еще больше округлил глаза в страхе несчастный Пасюк. - Ее трогать нельзя!
       - Цо-о! Это еще чего! - изумился капризник, трезвея.
       - Хай ей черт! - загадочно округлив глаза, приглушенно пробормотал староста, переходя на шепот. - И ей, и ее семье...
       - Что такое? Цо то за загадка? - нетерпеливо заерзал на месте падкий до слухов и сплетен Константин. - Говори, шельма, не томи...
      
       Польщенный вниманием и успокоившись, что гроза миновала, Пасюк с готовностью повернулся к барчуку, поудобнее устраиваясь на своем месте.
       - Погана то семья! Чоловик у нее - москаль. Ваша матушка купила його за пару цуценят у гостя с Московии..., - охотно и с собственными прикрасами стал рассказывать он историю Пономарей. - Горячий такой, сволота, непокорливый. Чуть шо не по нем, сразу в кулаки. А здоровый, як бугай. Свояк у нього - сельский коваль. Тот тоже - гарна цяця. Палец в рот не ложи. Батька його давно вже в Польшу продали за непокорство. Им бы обоим порку гарну на конюшни устроить, для порядку. Та пан не дает. Они у него в почести. Дивчата - холопки, а вот батько их - лесник наш - вольный. И Евдокии, матери их, недавно пан вольную дав. За то, шо мать вашу от смерти врятувала. Опять же москаль був виноват. Глаз у него дурный, поглазив вашу матушку...
       Староста судорожно взглотнул, увлекшись своими розказнями и зло прищурился, вспоминая ненавистных ему людей.
       - Цо? Управы на них не имеешь? - насмешливо поинтересовался барчук, глядя как тот переменился в лице. - Ладно! Ты мне чаще кланяйся, не перечь. А я услуги не забуду. Найду управу. И подбери мне человек пять мужиков подходящих. Крепких, надежных, верных. Для прислуги...
      
       Под жаркими лучами солнца, хмель сделал свое коварное дело. Через минуту разомлевший Шахновский уже пьяно похрапывал на мягком диване коляски, покачиваясь в такт упругим рессорам. Время от времени он по-детски причмокивал губами и хмельно склабился. Видимо, ему уже виделась здесь сытая, беспечная жизнь. А староста, довольно шерясь, цепко вглядывался в бегущую навстречу дорогу. Его мелкая, мстительная душонка тоже ликовала в предчувствии благодатных перемен...
      
       После этой мимолетной встряски Белая Гора замерла. Казалось, что неожиданный визит молодого барина случился по ошибке, от неведения. Дескать, заблудился, заехал по незнанию, вот и покуролесил с досады. С кем не бывает. Но так только казалось. Увы, тогда никто не знал и не мог предвидеть, какими последствиями обернется это незадачливое возвращение блудного сына...
       Барчук осел в новом родительском доме, под крылышком сердобольной мамаши, неожиданно воспылавшей к блудному сыну запоздалой материнской любовью. Семен Михайлович, разочаровавшись в деловых способностях отпрыска и смирившись с его разгульно-праздным образом жизни, окончательно охладел к нему. Он с головой окунулся в свои дела и практически не показывался дома. Подолгу задерживался то на солеварнях в Бахмуте, то в Луганске, на литейке, либо же закрывался с бумагами и книгами в "русском тереме", так окрестили творение рук Антона. Как живет Константин, чем занимается, с кем встречается, его больше не интересовало. "Эта приблуда не наших, не Шахновских, кровей..." - заключил он и вычеркнул сына из своего сердца.
      
       Мария Андреевна, напротив, со свойственной женской страстью и пылкостью взялась выказывать родному чаду материнские чувства. Лишенная будь какого мужского внимания, уязвленная равнодушием мужа и глубоко оскорбленная загубленной личной жизнью, она буквально воспряла духом, увидев, что ее отец не зря потратил время, силы и даже жизнь, воспитав во внуке истинного шляхтича - высокомерного, гонорливого, спесивого. Ненаглядного и обожаемого Казика (как любовно, на польский манер, звала она сына) своенравная барыня буквально утопила в своем неусыпном внимании и великодушной милости. Безропотно, горячо и щедро потакала каждому его желанию и капризу.
       Сынок, впрочем, не питал к стареющей матушке ответных теплых, сыновних чувств. Его отношение к ней было, мягко говоря, пренебрежительное, прохладно-отчужденное. Тем не менее, это не мешало нахальному повесе бесстыдно пользоваться кредитом ее доверия и с каждым днем увеличивать свой прожорливый аппетит.
       Со временем вокруг него образовалась бесшабашная, шумная компания, из таких же недорослей, точно ненасытные пиявки, сосущих своих родителей. Это были выходцы тех самых семей, которые все еще цепко держались за старосветские принципы и ценили дворянскую спесь выше деловой предприимчивости и буржуазного новаторства. Словно мухи, слетающиеся с одинаковым успехом и на мед, и на дерьмо, молодые бездельники и гулены, сбились в шумную, беспечную ватажку, бурно и широко проводя все свое время. Тихая округа испуганно вздрагивала, когда хмельной кортеж шумно и куражливо перемещался от одного кабака к другому, из одного бедлама в следующий, беспечно прожигая и проматывая годами накопленное, но заработанное холопской кровью и холопским потом, родительское состояние ...
      
       В один из таких разгульных дней Константин Шахновский, откормленный, самоуверенный и наглый, пообвыкший к жизни в этом захолустье, снова появился на пустующем дворе Белой Горы. Теперь уже не сам, с компанией...
      
       Сонную тишину села взорвала искрометная цыганская песня. Под звон гитары и грохот бубна сумасбродная кавалькада бешено пронеслась вдоль улицы, разгоняя перепуганных собак и сминая копошившихся в дорожной пыли кур.
       - Шо то було? - повернулся к сотоварищу сидевший под тыном сивый дедусь, подслеповато вглядываясь вслед скрывшимся в пыльной завесе повозкам.
       - А бис його знае... - равнодушно пожал плечами приятель, невозмутимо затягиваясь из люльки крепким самосадом. - Мабудь паныч свадьбу гуляе. Чуешь, музыка грае. Або ще яку забаву придумав. Люди кажуть, як приехало бисово семя, так никому покою на дворе от нього нема. Батько и тот дома не живет, шоб на цю заразу не дывыться. А йому шо? Хиба шею в ярме натирать, хиба гроши йому зароблять. На то холопська спина есть..
       Старый сердито сплюнул вслед шумной ватажке и отвернулся, сосредоточенно вычерчивая на земле замысловатые кренделя суковатой клюшкой.
       - Так то воно так, - согласно кивнул в ответ и другой дедуган, сгорбившись, пригорюнившись рядом. - Только ты теж добре знаешь. Нам паньска забава, шо для лошади свадьба. Грива в квитках, а спина в синяках. Ох, наплачеться Била Гора от цього весилля. Ох, наплачется...
       - Так-так, наплачется..., - эхом согласно прозвучало в ответ.
      
       С диким гиканьем и улюлюканьем коляски вкатили на господский двор, мигом заполняя свободное пространство. Из передней привычно нетвердой походкой выскочил молодой Шахновский. Размахивая ополовиненной бутылкой, он взобрался на крыльцо и в чванливой напыщенности гостеприимно развел руки.
       - Мосциве панство! Ласкавы пшепрашам до моей маетности! - расплылся он в самодовольной хмельной улыбке, весело наблюдая, как с трудом выбираются из повозок его нетрезвые приятели-собутыльники. - Прошу, конечно, великодушно извинить за эту серую захолустность. Это вам не Европа, не столичный шик. Чем богаты...
       Он притворно погрустнел и глумливо склонился перед гостями в поклоне, точно извиняясь за вынужденные стесненные обстоятельства.
       - О, пан Константин! Не скромничайте! - оживленно загудела праздная толпа, шутливо погрозив хозяину пальцем. - Знаем мы ваше "захолустье"! Лучших балов, чем ваша милостивая матушка по всей округе здесь никто не устраивал. На Белую Гору всякий достойный дворянин дорогу знал. А какой парк у вас здесь! Это же чудо, а не парк!..
       Удивленные пренебрежительностью приятеля к своему поместью, молодые повесы взялись дружно обсуждать между собой званые вечера и праздники, на которых им пришлось побывать здесь вместе с родителями.
       - Ваша матушка - подлинная мастерица в обустройстве гуляний. Какой прием, какие танцы, какой стол! - восторгались они. - А парк?! Такое диво и столице под стать...
       - Парк? - удивленно поморщился Константин, силясь припомнить то, что отроду ни разу не видел, и недоверчиво покосился на друзей. - Что же здесь может столицу затмить?
       - Ну как же, пан Константин! Вы нас удивляете. Или разыгрываете..., - засомневались те в свою очередь. - У вас же здесь, за домом, Мария Андреевна дивный парк разбила. Ярусами к реке...
       Барчуки переглядывались между собой, то ли удивляясь, то ли сомневаясь, то ли сочувствуя неведению молодого хозяина, прожившего столько лет на чужбине.
       - Ах, ну да, парк! - намеренно оживленно вскрикнул тот, пытаясь сгладить неловкость. - Ну, разумеется. Просто я подумал, что за это время он всем уже порядком надоел. Новое время, новая мода и все такое... Столько новых увлечений появилось. Разве кого удивишь сейчас... скромным сельским сквером...
       Он снова вздохнул с притворным сожалением и лукаво подмигнул приятелям.
       - Впрочем, если мосцивому панству, эта диковина, как оно считает, еще не надоела, то прошу на прогулку. А я пока распоряжусь насчет обеда...
      
       Оживленно переговариваясь, в сопровождении поющих и пляшущих цыган, праздная ватажка, огибая дом, дружно потащилась к крутояру. А в покоях уже звенел голос молодого барина. Повелительно-надменный, рассерженный и желчный.
       - Лайдаки! Живо готовить на стол! Эй, староста! Как там тебя, пся крев... Вели тащить с погребов вина, закуски. Все, что есть. Шевелитесь быстрее, мерзенные хамы...
       - Не хвылюйтесь, панычу! Не хвылюйтесь! - суетливо залебезил перед ним Пасюк. - Все будет для вашей милости как след. Шахновские никогда в гостеприимности не конфузились.
       - Гляди мне! Закатую, если подведешь..., - больше для порядку, чем от гнева, погрозил спесивый барчук. - И девок веди... Развлекать нас будут...
       - Ой, панычу! Та где же я их возьму! - округлил в беспомощности глаза озадаченный староста. - У вашего батюшки с этим делом дуже строго. Он никогда не шанував такое баловство.
       - Цо-о-о! Рвань схизматьска! - вскипел Константин. - Пся крев! Ты мне еще будешь указывать, что дозволено, что нет. Я тут хозяин! Что прикажу, то и сделаешь! Не дай бог, опозоришь меня перед гостями. Запорю, хамло! Делай, что велено...
       Он обжег поникшего старосту свирепым взглядом и, резко крутнувшись на каблуках, поспешил к гостям, чтобы и самому наконец-то посмотреть на этот хваленный злосчастный парк...
      
       Панство пировало. Веселый гомон и восхищенные возгласы доносившиеся из комнаты, говорили о том, что застолье удалось на славу. Широкий стол ломился от обилия. Всевозможные закуски громоздились, красовались и влекли к себе тесно уставленными глубокими мисками и вместительными блюдами. Меж ними теснились замшелые бутылки и пузатые графины с разнообразными винами и наливками. И, тем не менее, подгоняемые докучливым старостой, слуги безмолвно сновали между столовой и кухней, поднося новые, все более заманчивые и аппетитно дразнящие кулинарные изыски.
       - Пан Константин! На бога! Пощадите! Дайте роздыху! - взмолился один из приятелей.
       Присытившись, он грузно отвалился от стола, отирая пот с багрового лица белоснежной, накрахмаленной салфеткой.
       - Это какую же утробу надобно иметь, чтобы осилить все это великолепие! - тяжело отдуваясь, восхищенно продолжал он. - Вот сколько себя помню, всякий раз, бывая здесь в гостях, ни разу не вылез из-за этого стола голодным. Умеете вы, Шахновские, гостей приветить...
       - Да-да. Хлебосольство на Белой Горе знатное..., - подтвердил с другого края еще один гость, сыто икая. - Я только одного в толк взять не могу. Как же так... Здесь, в доме давно никто не живет. Вон, пан Константин, даже забыл, какой парк у них...
       Он многозначительно подмигнул приятелям, намекая им на плохую осведомленность молодого хозяина, и снова повернулся к важно напыжившемуся Шахновскому.
       ... - вдруг тебе, раз, и такое застолье. Как в сказке. Точно палочкой волшебной махнули или скатерть-самобранку расстелили, - продолжил он насмешливо. - Ну-ка, пан Константин, сделайте милость, откройте секрет. Где у вас волшебная палочка...
       Господин расхохотался и с веселым лукавством уставился на хозяина.
       - Полноте вам, господа! Какая палочка, какая самобранка! - самодовольно отмахнулся тот. - Вот у меня и палочка, и скатерть...
       Он зловеще осклабился и потряс в воздухе сначала своей тростью, а вслед за ней крепко сжатым, чахлым кулачишком.
       - Когда быдло в крепкой узде и вышколено, тогда и хозяйский дом и комора в порядке и достатке. Хлоп от одного взгляда своего господина понимать должен и приказ его тот час исполнять безропотно, - пренебрежительно и высокомерно кривя тонкие губы, спесиво поучал он приятелей. - Пока мерзенные хлопы в узде, хозяину и сытно и покойно. А то, вишь, воли они захотели. Канчуков им, а не воли!..
       Сердито вскричал он и в сердцах стукнул кулаком по столу. Посуда жалобно задребезжала и гомон за столом стих.
       - Ваша правда. пан Константин! - согласно, но с некоторым смущением, закивали за столом гости. - Холопов, действительно, надо держать в строгости. Но, как бы не взбунтовал он. Лошадь и то взбрыкивает, когда слишком сильно затягиваешь ей удила...
       - Никаких "но"..., - польщенный всеобщим согласием, жестко и безапелляционно отрезал разгоряченный шляхтич. - Хороший холоп - это покорный холоп. А покорный холоп - это мертвый холоп...
       - Какой же прок с мертвого холопа? - неуверенно возразили присутствовавшие, поражаясь кровожадностью нового приятеля.
       - Это я к тому, что непокорство нельзя спускать с рук, - сконфуженно крякнув, пояснил он, но тут же назидательно продолжил. - Любое своеволие либо лайдачество холопа следует подавлять самым решительным образом. Вот, глядите. Дед мой, царство ему небесное, ясновельможный пан Родзяховский... Упустил на старости, дал слабину подлому быдлу. И что в результате?.. Помер нищим, пустили по миру твари...
       Константин обвел притихшую аудиторию безумным, торжествующим взором. Наглый, легкомысленный повеса в запальчивости даже не заметил, что в своих пространных рассуждениях обвинил покойного старика, бесстыдно свалив на него все свои грешки.
       - Как же так! - удивленно переглянулись за столом, ничего не поняв из сказанного. - Холопы пустили по миру своего господина? Как это вышло? Они что, ограбили его, пожгли? Или был бунт?..
       - Ну до бунта, хвала найсвентшей панне, не дошло..., - смешался Шахновский, запоздало сообразив, что сболтнул, мягко говоря, лишнего и не то. - Лайдаки. Работать разучились. Дохода не стало. Если хлоп усердно не работает, лайдачит, то какой от него доход. Поэтому только канчуками его, только в жесткую узду. А все эти буржуазные вольности - химера. Их такие же безродные хамы выдумали. Господь разделил нас на достойных и подлых. Государь дал нам власть над быдлом. Пока мы имеем власть, до тех пор мы имеем все. А дай быдлу волю, что тогда?..
       Собутыльники настороженно замерли. Хозяин был страшен. Хмельные глаза налились кровью, ноздри вздувались точно кузнечные меха, желваки на скулах заиграли. Он яростно сжал кулаки и хотел было дальше продолжить свою тираду. Однако, заскучавшим гостям, по всему, надоел этот пьяный бред.
       - Полно вам, пан Константин! - примиряющее остановил его сосед, мягко беря за плечо. - Судя по этому застолью, ваша дворня вам не опасна. Глядите, как покорно и усердно она исполняет ваше желание...
       - Да-да, пан Константин! - шумно подхватили остальные, радуясь возможности сменить неприятную тему. - Вы такой... непредсказуемый. Любите нас потешить разными сюрпризами. Наверняка и сейчас приготовили что-то эдакое...
       Скабрезно перемигиваясь, они с любопытством уставились на взвинченного и нахохлившегося хозяина. Последовавшие следом сальные шутки и прочие привычные для такой кампании пошлости, сбили Константина с толку и остудили его воинственный пыл. Он смешался, обмяк и сосредоточенно насупился, вникая в смысл высказанной просьбы.
       - Сюрприз, сюрприз..., - раздумчиво бормотал он, напряженно соображая, что же такого удивительного он хотел сделать, чтобы потешить гостей.
       Тут-то и пришло на память последнее наставление старосте...
      
       - Ага, сюрприз! - злорадно усмехнулся он. - Вот как раз сейчас я вам и покажу, как холопы должны слушать своего хозяина и покорно исполнять его волю. - Эй, Панас, подлая душа, заводи девок...
       Он сурово зыркнул в сторону двери и нетерпеливо хлопнул в ладоши. Тот час створки отворились и в комнату робея и сопротивляясь вошла стайка сельских девок, подталкиваемая злобным Пасюком. Это были девчушки-малолетки, совсем еще сопливые несмышленыши, которых староста вытащил кого с поля, кого с родительской хаты. Опасаясь за собственную шкуру, услужливый холуй действовал напористо и быстро, где силой, где обманом.
       - Та не хвылюйтесь, ничего им не будет. Ну поспивають, ну потанцюють перед гостями. Поразвлекають трохи и по хатам отпустят ..., - ..., - льстиво уговаривал он одних.
       - Якого черта ваша дылда дома без дела сидит. Работы на панском дворе невпроворот, а вона в хате пышается. А ну, геть, до двору..., - не церемонясь, гнал в шею других.
       Теперь эти несчастные девчата испуганно озираясь вокруг, со страхом глядели на хмельное панство и тревожно жались в углу. Кампания, напротив, предвкушая удовольствие, расплылась сластолюбивой ухмылкой и жадно обшаривала похотливым взглядом хрупкие девичьи фигурки. Константин Шахновский искоса наблюдал за замершими в истоме собутыльниками. Прожженный развратник, он прекрасно понимал, что они жаждали большего и не торопился, разжигая их любопытство, распаляя страсть.
       - Так вот, мосциве панство! - обратился он к столу с напыщенной торжественностью. - Сейчас вы сами убедитесь, какую власть должен иметь господин над своим быдлом...
       - И чем же шановный пан Константин собирается нас потешить? - снисходительно и с любопытством усмехнулась кампания. - Каким десертом потчевать?..
       - О-о-о, панове! То будет добрый десерт! - многозначительно поднял кверху указательный палец хозяин и как-то странно оглядел селянок. - Такой десерт для славного панства в лучших ресторациях Европы подают... для услады души и увеселения сердца...
       - Не томите, пан Константин. Говорите же...
       - Тот душевный десерт именуется канканом..., - торжествующе провозгласил Шахновский, наслаждаясь собственным тщеславием.
       - Ха! Ото добрая штука... капкан, - весело загоготали за столом. - На волка капкан знаем, на лису, на зайца тоже... А вот на холопку капканов еще не видели. Поясните, будь ласка, что же то за штука такая любопытная...
       - О, какое панство... не просвещенное... - досадливо поморщился хозяин, сетуя на такую, на его взгляд, неосведомленность приятелей. - Я говорю не об охоте, а о танцах. Канкан, а не капкан! Кан-н-кан!!!
       Повторил он нетерпеливо, с нажимом.
       - Поймите же, господа. Это такой танец, для утехи славного панства. Это, когда голозадые девки пляшут на подмостках и задирают перед ними свои ножки...
       - О-о-о! Голозадые девки задирают ноги?! Це дуже цикаво! Просим, просим! - восторженно загудела, хлопая в ладоши загулявшая братия.
       - Пусть разденутся! - надменно кивнул Шахновский старосте. - Живо!
       - Роздягайтесь, девчатки, роздягайтесь! - загнусавил Пасюк, с готовностью кинувшись исполнять волю хозяина. - Ну, чего товчетесь, як овцы в стаде. Бачите, паныч, вже сердиться. Робить, шо сказано. Хиба довго им ждать...
       Однако, неожиданная воля барина еще больше испугала несчастных девушек. Они теснее сжимались в круг, цепенея от ужаса...
      
       - Что-то, пан Константин, ваши холопки не дуже приучены к этому кап... канкану..., - язвительно перемигнулись гости, ерзая на месте от нетерпения.
       - Пся крев! Раздевай скорее этих тварей, лайдак..., - злобно прошипел оконфуженный Константин старосте, в досаде кусая губы. - Ты чего меня перед гостями позоришь, гадючий выродок! Закатую!!..
       Пасюк испуганно съежился и метнулся в угол, вытесняя оттуда глотающих слезы девок.
       - У-у, сучье племя! - сердито замахнулся он батожком. - Долго я вас упрашивать буду. Хиба можно своего хозяина на посмешище выставлять. А ну давайте, роздягайтесь швидче. Шо вам там ховать под одежей. Чего противиться? Зробылы дило и дали пишлы...
       Пасюк то грозился, то плаксиво упрашивал. Он вьюном вертелся вокруг холопок, хватая то одну, то другую за руку, вытягивая из толпы. Но девчонки яростно сопротивлялись. Отбиваясь, что есть силы, старались держаться друг друга. Терпение разгоряченных зрителей иссякло. Им наскучило глядеть на эту возню и перепалку. Они многозначительно и насмешливо переглянулись и повернулись к столу.
       - Нет, пан Константин. Сегодня с вашей затеи ничего не получится, - разочарованно махнув рукой, гости потянулись к выпивке и закуске. - Мабуть не судьба глядеть ваш "капкан". Вон как ваши куропатки из него рвутся. А вы, говорите, канчуки, канчуки. Кормить лучше треба. Чтобы сговорчивее были, покладистее. Да и аппетитнее. А то, что-то больно тощи они у вас и мелковаты...
       Над застольем пронесся язвительно-глумливый смешок. Шахновский побелел от бешенства. Его самолюбие было уязвлено. Как, смеяться над ним, благородным шляхтичем, которого хорошо знала и почитала вся великосветская Варшава. А эти задрипанные, мелкопоместные паны вздумали потешаться над ним. Ну, нет уж!
       - Мосциве панство! Шахновский слов на ветер не бросает! - взвился он с места как ужаленный, горделиво вздымая кверху тонкий острый носик.
       Сообразив, что дело принимает не шуточный оборот, гости попытались успокоить взбеленившегося хозяина и свести все к шутке.
       - Полно вам, пан Константин! К чему такие волнения, - примирительно повернулись они к набычившемуся Шахновскому. - Глядите, какой стол обильный. Наверняка ваши холопы расстарались ради своего хозяина. Чего на них сердиться. Работают и ладно. Давайте лучше выпьем...
       Но не тут-то было. Упрямства в молодом барине было не меньше чем шляхетского гонору. С побагровевшим от злости лицом, он сидел, надувшись точно рассерженный индюк и нервно постукивал вилкой о край тарелки.
       - Нет! - истошно взвизгнул он и стукнул по столу так, что гости вздрогнули и замерли в напряжении. - Выходит, что я трепло, не способное исполнять своих обещаний...
       - Что вы! Никто так не считает. Вы такой великодушный, отзывчивый, гостеприимный...
       ... - а я докажу, что Шахновский - хозяин своему слову. И быдло свое научу покорству. Тощие, говорите, куропатки...
       Он хищно прищурился и окинул вопросительным взглядом притихшее застолье. По всему, в его голове уже роилось новое решение.
       - Сейчас я вас угощу... отменной пуляркой. Аппетитной, роскошной, весьма привлекательной...
       Он злорадно осклабился и поманил к себе старосту.
       - Эй, ты! Лайдак неповоротливый! Давай, тащи сюда с кухни эту... лесникову дочку. Сегодня она у меня попляшет!..
       - Шо вы, панычу! Шо вы! - в ужасе выкатил глаза Пасюк. - То никак не можно. Ее трогать нельзя. Там такий чоловик. И еще коваль... Батько ее... Та и пан дуже лаяться буде...
       Несчастный старый прихвостень уже пожалел, что взялся услуживать вздорному барчуку, рассчитывая на его милость. Он беспомощно озирался в поисках защиты и лепетал что-то несвязное.
       - Пся крев! - снова взвизгнул, выходя из себя, заносчивый хозяин. - Рвань схизматьска! Я цо? Буду у тебя спрашивать, цо мне делать? Кто здесь хозяин? Делай, что велено, пока я шкуру с тебя не содрал, в красные сапоги не обул...
       Перепуганный староста опрометью бросился за дверь. Следом, воспользовавшись замешательством, горохом сыпанули и зареванные девушки. Уже в коридоре Пасюк перевел дух и зачем-то перекрестился. Маленькие колючие глазки затравленно и суматошно метались, а длинный крысиный нос жалобно подрагивал. Льстивый проныра и верный панский пес сейчас испытывал животный страх. Всякое видели эти стены, но такой бесстыдной вакханалии здесь отродясь не было. Наглое распутство барчука могло взбаламутить и поднять на ноги все село.
       Панас мелко дрожал, вжавшись в стену. Вид его был отвратителен и жалок. С одной стороны его страшила жестокая расправа за неисполнение хозяйской воли. Угрозы молодого барина не предвещали ничего хорошего. Но с другой стороны, он хорошо знал и крепкие кулаки ненавистного москаля. Этот строптивый холоп своего не отдаст, тем более на такое поругание и позорище. А за ним грозно теснятся Данила, у которого свой зуб на барыню. Да и Михайло не будет спокойно глядеть на все это. Мигом барину доложит, а тот...
       Обреченно вздохнув, Пасюк на ватный ногах поплелся до кухни...
      
       - Ой, мамо! Як гарно, что ты пришла! - кинулась Ганка навстречу входящей в хату Евдокии.
       - А шо трапылось, доню? - обеспокоено встрепенулась в ответ лесничиха.
       - Та шо! До двору кличут! Паныч, хай йому черт, с гостями гулять приехал, - недовольно нахмурилась дочка. - Знову пьянка-гулянка до утра. Ото готовь, корми такую прорву...
       Скорбная тень пробежала по ее рассерженному, построжавшему лицу и добродушные ямочки на щеках заплясали непривычно нервно и раздраженно.
       - А тут еще Михась с утра репетуе..., - пожаловалась Ганка матери. - Или животом мается, или зуб режется. Чи может хто подывывся на нього. Кричит и кричит без конца. Зараз накормила и вроде заснул...
       - Ладно, не хвылюйся, я погляжу..., - успокоила ее Евдокия, подходя к колиске с малышом. - А то может я до двора пойду. Когда-то же и я при панской кухне была.
       Лесничиха вдруг порывисто повернулась к дочери.
       - И правда, Ганка! Давай я пойду. Не дай бог, падлюка худосочная, выдумает что-нибудь поганое...
       - Нет, мамо! То дело холопское, а ты вольная. Хиба тебе до панщины..., - горько усмехнулась в ответ Ганка.
       - Ах, доня! Разве то моя вина! Краще я була бы холопкою, чем дывыться на то, як над вами, мои бедолагами насчастными, знущаються, - всхлипнула с обидой Евдокия. - Днем и ночью сердце мое плачет, разрывается, кровью обливается, як подумаю, что я вольная птаха, а вы холопки бесправные...
       - Не плачь, мамо, не надо! То я не со зла сказала. Все равно за мною Пасюк пошлет, только хуже будет..., - успокаивая, Ганка обняла поникшую мать за плечи. - Ничего... Даст бог, обойдется, оборонимся, если что...
       Ганка вымученно улыбнулась, пытаясь успокоить себя и мать, но утешение вышло слабым и неубедительным...
      
       - Ганка! Девонька! Ходи швыдче! Паныч тебе до себе кличет..., - слащаво скалясь, елейным голоском протянул староста, просовываясь до кухни.
       - Чего ему треба! - недовольно нахмурилась Ганка и сердце ее неспокойно екнуло. - Опять лапы свои грязные тянуть будет. Кольца обещать...
       - Тебе какое дело! - уже строже проворчал Пасюк. - Если зовет, значит есть надобность. Может похвалить хочет. Гости угощением довольны. Вот он и хочет похвастаться перед ними своей кухаркой...
       - А девчат с села тоже похвастаться пригонял? - недоверчиво отрезала Ганка. - Дывысь, який хвастун у нас объявился. Батько його никогда холопов до своих гостей не водил, не хвалился...
       - Ну ты не дуже умничай! - теряя терпение, осердился Пасюк. - Иди швыдче, пока батогов не заробила.
       - Ага! Уже побежала! - насмешливо хмыкнула молодица. - А возле печки ты, что ли, стоять будешь?..
       - Ах ты, сукина дочь! Иди, кому сказал! - взвыл от бессилия Пасюк, поднимая с угрозой свою палку.
       - Пошел ты к черту! - зло огрызнулась Ганка. - И паныча с собой прихвати, пока я вас сама на сковороду не посадила. Накормлены, напоены. Якого черта еще от меня треба...
      
       Озадаченно почесывая за ухом, Пасюк осторожно протиснулся в комнату и опасливо приблизился к хмурому, насупившемуся панычу.
       - Казав же я вам шо то дуже упряма порода, - развел он бессильно руками. - Не идет, бисова баба. Хоть ты ей кол на голове теши...
       - Цо-о-о! За косы тащи сюда шельму! - вскипел Шахновский и досадливо покосился на гостей.
       - Та кто же с такой норовистой кобылой справится! - опасливо возразил староста, предусмотрительно отодвинувшись на безопасное расстояние. - Вона и душу вытрясет, глазом не моргнет...
       - Мерзенные хлопы! Лайдаки! Ничего без меня сделать не можете! - брызжа от бешенства слюной, прорычал сквозь зубы хозяин. - Прошу шановное панство за беспокойство. Я вас на минуту оставлю...
       Отбросив в негодовании в сторону стул, он резко подхватился с места и подпрыгивающей, неустойчивой походкой бросился вон из комнаты...
      
       - Сучка! Подлая тварь! Грязная хамка! Ты цо вытворяешь? Посмешище с меня делаешь. Перед гостями позоришь..., - бешено вращая налившимися кровью бельмами и яростно сжимая сухие кулачки, Константин угрожающе приближался к спокойно замершей у плиты Ганке.
       - Чем же я это так не угодила барину! - слегка побледнев, насмешливо усмехнулась кухарка. - Может мясо недожарила, или пироги подгорели. Что-то ничего со стола не выбросили. Вон, одни кости голые остались. Собакам обгрызать нечего...
       - Я сейчас тебя, гадюка, собакам скормлю..., - зло прошипел барчук. - Ты цо, стерва, мне перечишь? Как посмела ослушаться? Почему не пришла, когда звал. Разорву, бл.., на столе сейчас разложу, по кругу пущу. Голой по селу прогоню...
       Сыпля угрозами, он подскочил к окаменевшей Ганке и с силой дернул за рукав расшитой рубахи. Податливая ткань предательски треснула и поползла вниз обнажая покатое женское плечо.
       - А ну цыть, барин! - гневно вскрикнула молодица и легко, без натуги, отшвырнула обезумевшего паныча в сторону. - Я тебе покажу баловство, сморчок сопливый. Я тебе опозорю. Сдохну, а не пойду на твои поганые улюбки...
       - Цо-о-о! Угрожать! Мне! - вытаращился недоуменно Шахновский. - Все, гадина! Ты сама подписала себе приговор...
       Окончательно теряя над собой контроль, он остервенело рванулся к непокорной холопке и... бессильно затрепыхал руками.
       Ганка, не дожидаясь, когда ее снова коснутся липкие и мерзкие лапищи, ловко подхватила закопченный ухват, поддела за шею, точно горшок из печи, голову барина и намертво пригвоздила его к стене.
      
       Возмущенная дивчина была страшна в своем праведном гневе. Искаженное ненавистью и яростью лицо побелело. Пунцовые пухлые губы плотно сжались и превратились в узкую, бескровную полоску, которая резко контрастировала с грозно сдвинутыми черными бровями. Потемневшие от злости, некогда лучившиеся добротой и радушием, серо-зеленые глаза сейчас испепеляли противника пронзительными молниями. Из-под сбившейся на затылок легкой косынки неопрятно выпали растрепанные волосы, а разорванный рукав рубахи безвольно болтался сломленным лебединым крылом.
       Константин, напротив, выглядел омерзительно и жалко. Неожиданный яростный отпор холопки не просто ошеломил его. Он буквально подавил, растоптал, привел в ужас надменного и спесивого шляхтича. Спазм страха прочнее злосчастного ухвата перехватил горло. Отдуловатое, испитое, красно-сизое лицо пошло черно-фиолетовыми пятнами. Острый кадык судорожно запрыгал неукротимым мячиком. Водянистые, бесцветные глаза полезли из орбит. Распластавшись спиной по беленной стенке кухни, сдирая на пол крошки мела, барчук безвольно сучил ногами, мычал что-то нечленораздельное и изо всех сил пытался освободиться от окольцевавшего худую шею грязного обруча.
      
       - Ах, ты харя ляховская! Глумиться надо мной вздумал. Слизняк безмозглый! Раздавлю, як червяка поганого..., - словно разъяренная волчица рычала Ганка в лицо запаниковавшего барина. - Задушу хорька паршивого...
       - Ой лихо! Ганка! Господи! Ты шо, дурна? С ума сошла?!.. - заголосили, запричитали, перепугавшиеся не на шутку находившиеся здесь служанки, со страхом наблюдая за происходящим. - То ж барин. Хиба можно так с хозяином поводиться. Отпусти его, Христа ради! Беда будет. Залютуе барыня за такое дело. Та и он спуску не даст, замордует. Отпусти!..
       Но не так просто было остановить разошедшуюся Ганку.
       - Геть! Не лезьте не в свое дело! Довольно! До каких пор эта подла гадюка будет издеваться над нами, без стыда и совести пить нашу кровь, потешаться над нашим телом! - неиствовала она. - Забыли, какой срам он вытворял с вами? Или может думаете, что меня пощадит, милостью своей осыплет. Как бы не так. На столе силой разложить, паскуда, собрался и с дружками-пьянчугами телом холопским втешаться собрался. Так что же я? Как покорная овца должна покориться этому сорому? Не будет цього! Убью-у-у!..
       - Ой, лишенько! Господи! Сдурила баба! - еще сильнее запричитали на кухне. - А ну зовите швыдче Катерину сюда. Де вона там на дворе забарылась. Нехай вона барина вызволяет. Не дай бог, беда случиться. Тогда всему селу горе...
       - Хай лучше запорят до смерти, або сама с кручи в Донец головой. Не позволю этой твари надо мной потешаться..., - не унималась обезумевшая Ганка.
      
       - Ганка! Сестричка родненькая! Серденько! Ты шо! - стремглав влетела в кухню встревоженная Катерина. - Отпусти ты его, Христа ради. Не бери греха на душу...
       - Не подходи! - зло и непримиримо отмахнулась та от сестры, упрямо твердя. - Убью гада! Не дам над собой издеваться...
       Она в сердцах еще сильнее поддела ухватом незадачливого развратника. Тот неловко подпрыгнул и вздыбился, нелепо вытягиваясь на цыпочках. Глаза его страшно вспучились, а багровая рожа еще больше потемнела от удушья.
       - На бога! Рятуйте! Кто-нибудь..., - натужно прохрипел он, взмолясь, и жалобно скосил жалкий взор на неуступчивую и непреклонную Ганку. - Отпусти! Проше... ласкаво. Слово дворянина, не трону... больше.
       Он закашлялся и обмяк. Презрительно хмыкнув, Ганка опустила ухват и Шахновский, шумно дыша, кулем свалился ей под ноги.
       - Подывлюсь на твое слово. Такое же оно крепкое будет, как шея..., - насмешливо процедила она сквозь зубы и брезгливо кивнула барину на дверь. - А зараз геть с кухни, не смерти тут...
       Константин с униженной поспешностью подхватился на ноги. Растирая по шее сажу, он торопливо шмыгнул к двери, но на пороге задержался. Горделиво вскинув голову, он надменно сузил глаза и глянул на Ганку, так и не выпустившую из рук ухвата. На перепачканном мелом и сажей лице не осталось и следа от давешней растерянности, стыда и страха. Глаза струились колючим холодом.
       - Хочешь узнать, каково мое слово? - высокомерно переспросил он. - Что ж... Узнаешь, коль сама того желаешь... И весьма скоро...
       Пинком ноги он открыл дверь и вышел.
      
       - Ой, девонька! Что же теперь будет! Что же ты натворила, дуреха! - сокрушенно прошептала Катерина, глядя на закрывшуюся за панычем дверь. - Ты даже не представляешь, что теперь будет...
       - Та шо будет, то и будет..., - опустошенно пробормотала в ответ Ганка.
       Гнев улетучился. На смену ярости пришла апатия. Ноги налились свинцовой тяжестью, в голове загупало вечевым колоколом, а в глазах заплясали радужные блики. Ее крупно заколотило в нервном ознобе.
       - Так, девчата! Я ее домой отведу..., - встрепенулась вдруг Катерина, подхватывая под руку безвольно поникшую сестру. - Если этот ирод вдруг кинется шукать, скажите, шо не знаете. Не чулы и не бачилы ничего. Ясно?.. Треба ховать ее, от греха подальше. Нехай мать до лесу забирает. Там не найдет. Да и батько в обиду не даст...
      
       - Надо поспешать! Катерина, доню! Помоги мне детвору собрать..., - засуетилась, заметалась по хате обеспокоенная Евдокия, торопливо собирая в узел, как ей казалось, необходимые вещи. - Антон! Сынок! Бери Ганку и веди ее до човна. Огородом только иди, сынок, шоб дурни глаза не бачилы. Ой, лишенько! Напасть яка...
       Лесничиха то деловито и решительно собиралась в дорогу, то вдруг, по-бабьи вскрикнув, замирала на месте, вытирая набежавшие слезы.
       Уже на берегу, усадив в лодку дочку и внуков, она неожиданно подтолкнула туда же и зятя.
       - Давай, садись ты на весла! - строго и непререкаемо приказала она ему. - Тебе зараз тоже не след на дворе оставаться...
       - Да вы что, мама! - запротестовал было Антон тещиному приказу. - Чего это я должен бежать со своего двора?..
       - Дурень! Ты слухай, шо тебе старшие говорят..., - вспылила Евдокия. - Не бежать, а жинку свою от позора рятувать должен...
       - Так для этого я и должен дома оставаться, тут оборонять свою семью...
       - Антон! Ты шо, действительно, дурной или притворяешься! - возмущенно всплеснула руками теща. - От кого обороняться ты собрался? От паныча? Думаешь, если пан тебя от барыни спас, так и тут пройдет. Чего ты лезешь на рожон, як баран упрямый? Где сейчас пан? Где его шукать? Кто будет сейчас разбираться прав ты или виноват. Кому интересно, как хозяин к тебе относится. Та пока он узнает обо всем и разберется, тут таких дел будет сотворено, шо вовек не разгрести. Все! Греби с богом. А то добалакаемся зараз, что собаки панские сюда набегут...
       Не боясь замочиться, Евдокия шагнула в воду и с силой оттолкнула тяжелую лодку от берега.
       - Батькови все расскажи. Он сообразит, что нужно делать..., - крикнула она напоследок и поспешила к дочкиной хате...
      
       Женщина вернулась вовремя. Едва успела она пройти через садок и обогнуть хату, как с улицы на двор, ломая лозовый тын ввалились звероподобные слуги паныча. Во главе этой злобной стаи семенил вездесущий Пасюк.
       Завидев у порога Евдокию, Панас словно уткнулся в невидимую преграду и замер на ходу. Встреча с горделивой и насмешливой лесничихой никак не входила в его мстительные планы. Пакостливая душонка затрепетала в животном ужасе. После того, как Евдокии удалось поставить на ноги умиравшую барыню, молва о ее недюжинных способностях разнеслась по всей округе. Ей приписывали неземные качества, сродни колдовству и потому не только ценили и уважали, но и в определенной степени побаивались.
       Изрядно струхнувший староста резко остановился и потупился перед спокойным. Проницательным взором женщины, трусливо попятился назад, но не удержался под напором налетевших сзади мужиков. Нелепо взмахнув руками, тщедушный старикашка кубарем полетел к женским ногам, зарываясь носом в мягкую придорожную пыль. Сейчас он был похож на невзрачного, облезлого петушка, изрядно потрепанного, но гоношистого и задиристого. Только миг назад он буквально бурлил деятельной энергией и злобным напором, демонстрируя свою силу и неограниченную власть. И вдруг все изменилось. На пути встал грозный, более сильный и ненавистный противник., встреча с которым не сулила ему ничего хорошо. Заметив угрозу, он резко осадил. Распушив крылья, притормозил ход, но по инерции заюзил прямо во вражескую пасть...
      
       - Эй, Евдокия! Где дочка? - заполошно заверещал он скорее от отчаянья, чем по должностной необходимости.
       Резво поднявшись на ноги, Пасюк отряхнулся от пыли и вызывающе задрал кверху голову.
       - А тебя яка интересует? - спокойно и даже с издевкой хмыкнула она в ответ слегка охрипшим голосом. - У меня их две...
       Даже насмешливая ухмылка с трудом скрывала ее истинное душевное состояние и сильное волнение.
       - Ты мне дурочку не валяй! - спесиво взвился было Панас, но осекся, не выдержав холодного, невозмутимого взгляда суровой знахарки.
       Он суетливо и трусовато забегал бесцветными глазенками по двору и сменил властный, повелительный тон на просительно-причитающий.
       - Я Ганку пытаю! Где она? Это надо же, что, паскудница, натворила. Паныча чуть не убила...
       - Тю! То мабуть ты умом тронулся! - презрительно скривила губы Евдокия, между тем, слегка побледнев. - Та моя Ганка мухи зря не тронет, а ты такое наговариваешь. Брешешь небось?..
       - С какой печали была мне охота брехать! - напыжился Пасюк, смелея. - Кажу же тебе, что чуть не задушила паныча. Еле вырвался бедолага от нее. Вот теперь послал за нею. Так где же она? Куда заховалась?..
       - Хм-м! Если бы хотела задушить, то задушила бы. Уж я ее знаю. У нас у всех, в семье, рука тяжелая. Спуску никому не дадим, если кто сунется по худому..., - отмахнулась, строго смежив брови, Евдокия, не обращая внимания на допрос старосты. - Ховаться ей нет нужды. На хуторе она, у батька. Там же детвора ее...
       - То есть как так на хуторе? - остолбенел от неожиданности Пасюк. - Когда это она успела туда сбежать. Чего это холопка подлая себе позволяет?! Чего разгулюет без спроса?...
      
       Староста уже пришел в себя. Забыв об опасности, он по привычке решил устроить женщине разнос, снова превращаясь в задиристого и ворчливого барского приказчика. Но не тут-то было. Евдокия тоже справилась с душевным волнением и решила стоять до конца.
       - А ты мою дочку не падлючь!.., - гневно осекла она Пасюка. - Шо с того, что холопка. Вона прежде всего людина. И мать. Детки малые у нее. Свой урок на панщине она отбула, обед панам приготовила. Якого биса ще тебе треба? Може вона по делу туда отправилась. Свежей рыбы взять, или может дичины какой. Опять же не для себя, для панского горла ненасытного...
       - Паныч приказал силой ее до двора тащить. Наказать ее хочет за непокорство..., - упорствовал на своем староста.
       - Это еще какое такое непокорство! - потемнев лицом, возмущенно вскрикнула Евдокия.
       Подбоченясь, она угрожающе возвысилась над тщедушным и щуплым старостой.
       - Шо вона с работой своей вовремя не справилась или работать отказалась? - громыхала она грозно. - Может борщ невкусный сварила или мясо подгорело? Яка друга работа у кахарки есть, где она может непокорство свое выказать?...
      
       Метая яростные молнии, она угрожающе посунулась на старосту. Тот в опаске отскочил назад. Настороженно отступили и угрюмые стражники.
       - Может блудство паскудное ты работой считаешь? - не унималась женщина. - Так я такой работе своих дочек не учила. Сама в кухарках у старого пана робыла. Так то, шо дивчина позора не захотела, за себя постояла, ты, сморчок плешивый, панский холуй, непокорством называешь?!.. То нехай еще, идолова душа, радуется, шо под горячую руку мне або хлопцям не попался. Михайло тоже бы миловаться с ним не стал. Уже бы давно його голова як гнилой гарбуз разлетелась...
       - Но-но! Больно смела стала, как вольную от пана получила, - несмело попытался приструнить ее издали Пасюк. - Панская воля - есть закон! Шо он захотел сделать, то должны его холопы и выполнять. На то они и холопы. Кстати, а москаль ваш где? Чего это его дома не видно?.. То дуже смелый, за грудки хватается, а тут...
       - Ага! Тебя злякався! Забыл дождаться, чтобы встретить с пошаной..., - с издевкой хмыкнула в ответ лесничиха. - На работе! Як ты по углам не нышкает, нос в чужую жизнь не сует. Делом чоловик занимается. Для мастерской своей лес заготовляет. Ему Семеном Михайловичем багато чего наказано. А Михайло ему подходящую делянку нашел...
      
       Поникший Панас беспомощно топтался на месте, не зная что делать дальше. Возвращаться ни с чем до панского двора, значит попасть под гнев барчука. Бесновавшийся от стыда и унижения Константин спуску не даст. Совсем взлютует, закатует. Здесь тоже бесполезно что-то искать. Неуступчивая Евдокия шагу не даст ступить по двору, чтобы обыск учинить. А тащиться за Донец и вовсе гиблое дело. Не дай бог Житник вместе с зятем прибьют вгорячах или в реке утопят. Он бросил ненавистный взгляд на суровую бабу.
       - А ты чего тут товчешься? Шо тебе на селе треба? - с раздражением прогнусавил он. - Получила вольную и сиди на своем хуторе, людям глаза не мозоль...
       - То-то и оно, что получила! Сама разберусь, что мне делать и куда ходить. На хуторе куковать или у дочек гостювать..., - отрезала лесничиха. - Хату дочкину сторожу. Шоб такие тхори пакостливые тут без спросу не шастали, не вынюхивали поживу. Смотри, шоб тын твои помощники поправили, сделали, як было. А то сломать ума хватило... Бо Антон вернется, как бы тебе чего на поломал...
       - Ничего, найду управу и на твоего москаля. Бачу, дуже гарно он за хозяйской спиной ховается..., - огрызнулся Пасюк.
       Он еще потоптался на месте, сокрушенно махнул рукой и выскочил на улицу.
       - Пока ты шукать будешь, я быстрее на тебя найду..., - проворчала вслед Евдокия. - Надо что-то делать, пока большей беды не случилось. И поскорее...
       Она подперла колышком дверь в хату и вышла на сельскую улицу. За ушедшими барскими слугами медленно оседала пыль на дороге. Женщина тревожно глянула в сторону панской усадьбы, торопливо перевязывая платок на голове, точно принимая какое-то важное решение. Наконец это решение, видимо, созрело и она спешным шагом направилась в противоположную сторону, к Верхнему...
      
       ... - Свечей не задувай! Оставь у зеркала. Ступай!..
       Отпустив служанку, Мария Андреевна осталась в спальне одна. Несмотря на поздний час, спать не хотелось. Она взяла с ночного столика книгу. Нехотя, не читая, пролистнула несколько страниц, закрыла и положила обратно. Все ее мысли блуждали совсем в другом месте и изнывали совсем по-другому поводу.
       Шахновская думала о сыне. Почитай год прошел, как ее Казик вернулся. Ждала ли она этого возвращения, думала ли о нем все эти годы? Пожалуй, нет. Однако, как встрепенулась, ожила, обрадовалась, когда этот, так похожий на нее обликом и манерами, лощеный и напыщенный молодой человек объявился в доме. Ласкала слух родная польская речь. Умиляли глаз изысканные, великосветские манеры, непринужденная раскованность и коммуникабельность в общении с равными, холодная надменность и жесткий спрос к подлому быдлу. Нет, не зря столько лет потратил отец на его воспитание, выпестовал настоящего шляхтича. Наконец-то ее жизнь приобретет совсем иной оттенок и ритм в этом постылом захолустье. Сын, родная кровиночка, будет ей другом и союзником, опорой и партнером в ее делах и замыслах. Уж с ним то она точно усмирит и взнуздает мерзкое быдло, позволившее проявлять в последнее время непокорство и роптание. Возможно удастся справиться и приструнить своего упрямого муженька. А то со своими буржуазными затеями едва на посмешище не выставил ее перед худородным сбродом...
       Барыня горестно вздохнула и краешком платка смахнула набежавшую слезу. Увы, ее надеждам и чаяньям не суждено было сбыться. Мать с сыном так и не смогли сблизиться, привыкнуть друг к другу. Их отношения не стали доверительно-дружескими, а носили отстраненно-прохладный характер. Как не старалась сердобольная мамаша проявить запоздалые материнские чувства, любая попытка наталкивалась на холодно-равнодушный и пренебрежительный взгляд черствого эгоиста. Скупая, небрежно оброненная благодарность в обмен на хрустящие банкноты, вот и все, что доставалось ей в ответ на широкое бескорыстие, угодливую безотказность и потакание любым прихотям.
      
       Мария Андреевна точно во сне подошла к зеркалу, присела на мягкий пуфик. Раздумчиво расчесывая гребнем поседевшие густые локоны, внимательно вгляделась в свое лицо. Как все же похож на нее Казик. Тот же тонкий, вздернутый носик. Вот только у него уже покрылся сизой сеткой бражника. Тот же заостренный книзу овал лица, только щеки сына неопрятно пламенеют багровой отдуловатостью, да чернеет мешки под такими же, как у нее, надменно-непроницаемыми серыми глазами. И зачем он столько пьет? Не к добру эти пьянки-гулянки. Наверняка и деда преждевременно свела в могилу пагубная страсть внука.
       Семен Михайлович, действительно, хорош! Праведник, жеманник лапидарный! Шахновская недовольно фыркнула, вспомнив мужа. Тоже мне отец! Хмыкнул, цыкнул, взбрыкнул и отвернулся. Точно не сын домой вернулся, а обременительная обуза на плечи свалилась. Сам то каков был в гусарстве?! Григорий Васильевич в красках описал все похождения их туманной юности. Фу, лицемер подлый! Она досадливо мотнула головой, гоня прочь опостылевший образ супруга.
       Бог с ним, холопским панибратом. Пусть себе играет в порядочность и справедливость, якшается со своими работниками. Но что делать ей с Казиком? Аппетиты у него растут день ото дня, а у нее кошель тоже не бездонный. Обращаться за деньгами к мужу выше ее сил, не дождется он унижения. Ах, и зачем она связала судьбу с этим начитанным чурбаном?..
       Барыня снова вздохнула. На сей раз разочарованно, с сожалением. Тягостные, тоскливые мысли роились в голове, не давая ни ясного ответа, ни покоя. Она в очередной раз провела гребнем по волосам, вглядываясь в зеркало. Вдруг ее внимание привлекли два огонька за ее спиной. Приглядевшись, Шахновская различила блестевшие в темноте чьи-то глаза. Она вздрогнула и испуганно отшатнулась.
      
       - Не бойся, Мария! Это я! - раздался за спиной знакомый голос знахарки.
       - Ты?! Откуда? Как ты тут оказалась... Евдокия?! - резко обернувшись, в изумлении расширила глаза барыня. - Кто тебя сюда пустил?..
       От неожиданности Шахновская оторопела и вместо привычного, властного окрика с ее губ срывался сиплый, приглушенный полушепот. В глазах же вместе с любопытством читались настороженность и страх.
       Евдокия смерила насмешливым взглядом опешившую хозяйку, молча обошла ее вокруг, внимательно оглядывая и не дожидаясь приглашения (которого впрочем и не могло быть) присела на краешек уже знакомого ей кресла, в котором она когда-то сидела возле бесчувственной больной, изливая свою душу. Сейчас, вот, снова пришла излиться.
       Поправив на голове косынку, она снова огляделась вокруг, словно что-то вспоминая и с незлобливой, снисходительной усмешкой повернулась к замершей в напряженном ожидании Шахновской.
       - Гляжу, обличье у тебя свежее, здоровое. Не погано выглядишь. Оклемалась, значит..., - не обращая внимание на настороженность и вспыхнувшее в глазах барыни недовольство, проговорила она. - Видать, на пользу пошло мое лечение. Вон, не забыла даже, как меня зовут...
      
       Шахновская раздраженно передернула плечами, но промолчала.
       - Ладно, Мария, не дуйся. Я не за благодарностью пришла. По делу...
       - Да уж, кажется, отблагодарили тебя изрядно. Не всякому холопу за работу вольную дают..., - наконец подала голос Шахновская, язвительно скривив губы.
       Она порывисто поднялась с места. Зябко кутаясь в атласный халат, нервно прошлась по комнате и также резко остановилась напротив Евдокии.
       - Ну! И что у тебя за дело? Неужели такое спешное, что среди ночи, не спросясь, явилась. Точно воровка прокралась...
       - Ты, Мария, меня не стыди. Паскудством или иным греховным промыслом в нашей семье не промышляют, - спокойно парировала Евдокия, не обращая внимания на барский сарказм. - За вольную, конечно, спасибо. Награда щедрая. Особенно для матери, у которой дети в холопах. Думаешь, сладко глядеть, как над ними знущаються?..
       Скорбная складка легла меж черных густых бровей и в глазах заколыхалась неизбывная тоска и мука.
       - Век бы той воли не знать, только бы такого не видать... Мария! Ты же тоже мать! Вон, чадо твое домой повернулось. Як он живет, шо делает? Хиба твое материнское сердце за ним не болит?...
      
       От этих незамысловатых, проникновенных слов спесивая Шахновская пришла в замешательство еще больше удивляясь проницательности ночной визитерши. Надо же, будто в душу заглянула, мысли как с листа прочитала. Ведьма, как пить дать, ведьма. Напряжение и неприязнь враз спали. Барыня обмякла и погрустнела. Холодное, надменное лицо плаксиво накуксилось. Она жалобно шмыгнула носом и неожиданно присела рядом с Евдокией.
       - Ох болит, Евдокия! Ох, болит! - согласно кивнула Мария Андреевна головой, поднося к глазам платок и вытирая выступившие слезы. - Не нравится мне его беспробудное пьянство. Столько денег на ветер пускает. Жизнь свою прожигает за зря. Маленький, такой ангелочек был. А сейчас лицом подурнел...
       - Ото же я из-за него к тебе и пришла, - встрепенулась лесничиха участливо, не ожидавшая от гордой шляхетки такого поворота в поведении. - Безобразничает зараз твой сынок на Белой Горе. Наехав с друзьями, содом в доме устроил. На Ганку мою накинулся. Греховное задумал. По столу хотел растянуть, опозорить... Ты же знаешь, Мария, на Белой Горе такого позорища никогда не было. И Михайло Петрович, и Семен Михайлович на это строго смотрели, безобразничать никому не дозволяли...
      
       Евдокия вдруг осеклась, запоздало сообразив, что сболтнула лишнего, зацепив воспоминаниями и ее, Шахновской, грешки. Но, к счастью, та, погруженная в свои проблемы, то ли не поняла, то ли пропустила мимо ушей последние слова гостьи.
       - Да, да! Хорошо! Я поговорю с Казиком... Негоже себя так вести..., - рассеянно кивнула головой Мария Андреевна и неожиданно поделилась сокровенным: - Я вот и Семену Михайловичу пеняю, что как отец сквозь пальцы смотрит на его поведение. Ко мне, как к матери, он не больно льнет, сторонится...
       - А может его лечить нужно? Настоями отпоить... Я травы знаю. Могу помочь. Вишь, тебя же на ноги поставила, выходила, а с ним проще будет..., - с готовностью откликнулась Евдокия, доверчиво воспринимая господскую откровенность.
      
       Но, оказалось, ошиблась. Уже в следующую минуту Шахновская корила себя за мимолетную слабость. "Надо же, перед грязной знахаркой расчувствовалась. Нашла кому душу свою изливать. Еще возомнит себе чего..." - досадливо кусая губы, презрительно скривилась она и резко поднялась, отстраняясь от лесничихи. Теперь перед Евдокией стояла прежняя барыня - капризная, зловредная, неприступная.
       - Лечить? От чего же ты его лечить собралась? - хмыкнула она. - Не много ли на себя берешь. Подумаешь, молодой человек слегка... пошутил. А ты уж гвалт на всю округу поднимаешь...
       - Э-э, Мария! Вон оно, какая ты на самом деле! - разочарованно протянула знахарка, спокойно поднимаясь с места. - А я уж, грешным делом подумала, что мы друг друга поняли, по-свойски, по-матерински...
       - Ладно-ладно! Ты мне на родственные связи не намекай! - сухо отрезала Шахновская. - Взяла моду в родню набиваться! Лучше дочкам накажи, чтоб служили усердно, господ не сердили и... твое материнское сердце не тревожили...
       Она смерила насмешливым взглядом поникшую Евдокию, которая, поняв тщетность своей затеи, собралась уходить.
       - Впрочем... Так и быть! Предупрежу Константина, чтобы больше не совался к твоим дочерям. Ведь, верно на селе иных молодых холопок довольно... для утех.
       Шахновская издевательски хмыкнула и отвернулась, давая понять, что разговор меж ними на этом закончен.
      
       И снова беда отступила от этой многострадальной семьи. Но, на этот раз подлая злодейка не стала далеко уходить, прятаться в степных буераках. Коварная нахально присела прямо у окошка, нетерпеливо поджидая нового, более удобного случая...
      

    Глава 4.

      
       Жаркое лето закончилось, уступив место такой же, не менее теплой осени. Ясной, сухой и погожей. Стоял октябрь, а выжженная летним зноем, посеревшая и высохшая степь с удовольствием нежилась под приятным осенним теплом, точно запасая его впрок на предстоящую зиму. Морозную и зябкую. Убранные поля и луга бугрились соломенными скирдами и душистыми стожками сена. Вскопанные в зиму огороды глянцево блестели жирным черноземом. Деревья в садочках, освободившись от тяжести урожая, легко помахивали поредевшей листвой, а из-за Донца богатым багряно-золотым убранством хвалился лес. Все живое вокруг, сбросив груз забот, притихло, наслаждалось и радовалось. Погожим дням, богатому урожаю, благодатной, умиротворяющей тишине. И вот эту благостную тишину на дворе Пономарей нарушил чьей-то грубоватый окрик с улицы.
       - Эй, Антон! Ты где? Собирайся до Верхнего. Барыня вызывает...
       - А чего ей нужно? - озадаченно отозвался из-под навеса Пономарь, откладывая в сторону рубанок.
       - Черт ее знает! Сам и спросишь..., - уже издали донеслось в ответ.
       - Странно! Столько времени меня не касалась и вдруг зовет. С чего бы это..., - недоуменно пожал плечами плотник.
       Из хаты встревожено выглянула побледневшая Ганка.
       - Вот, в Верхний зовут... Барыня вспомнила..., - растерянно развел руками Антон на ее немой вопрос. - А может сынок ее...
      
       После памятного пьяного дебоша и незадачливой оргии Константин на время притих. То ли устыдился поступка, в котором выглядел крайне неблаговидно, то ли барыня сдержала слово, поговорила с сыном и тот внял ее укорам. Возможно, была иная причина. Но как бы то ни было, с того дня вздорного и куражливого паныча на Белой Горе больше не видели. Взбудораженное село успокоилось и снова погрузилось в размеренную, вязкую дрему, не слыша или не желая слышать уже доносившихся со стороны Верхнего громовых раскатов...
       Немного полютовав и вгорячах отходив дубиной худосочные бока старосты, молодой барин сник, поскучнел и, казалось, потерял интерес и к приглянувшейся холопке, и к неудавшейся распутной затее. На самом деле присмирел и успокоился он только для вида.
       Злопамятная, мстительная душа жаждала отмщения, скорого и кровожадного. Надо же подлая холопка, мерзкая дрянь посмела поднять руку на своего господина. Ослушалась его воле, воспротивилась его желанию. Да разве бы в польском имении деда его презренное быдло могло себе такое позволить?! Там за один недобрый взгляд уже бы давно собаками затравили, с живого шкуру спустили, а тут... В посмешище хозяина превратили и никакого ответа. Нет, он этого просто так не оставит. Слова господского захотели. Что же, узнаете, каково его слово...
       Услужливое воображение с садистским наслаждением рисовало картины расправы. Одну, страшнее другой. Нужен лишь повод, подходящий случай и тогда подлое, непокорное быдло умоется и слезами горючими, и юшкой кровавой. Константин зловеще усмехнулся, размышляя над своими планами. Пожалуй, maman будет весьма полезна в осуществлении этого... мероприятия. Эта назойливая, блеклая, побитая молью старуха давно порывается установить с ним теплые отношения и насолить праведному папеньке. Что ж, пусть расстарается, поможет, коли хочет, чтобы сын был к ней благосклонен. По всему видать, ее здесь тоже не очень жалуют. Ни вечно озабоченный делами папаша, чистоплюй и скряга, ни презренная, чумазая дворня. Так что совместно они могут неплохую партию сыграть. Что-то скучно в этом болоте стало. Пришла пора действовать...
      
       - Что-то ты сегодня неважно выглядишь, Казик! Снова похмельем маешься? Никак вчера с приятелями бражничал без меры..., - участливо, но с легким укором, обратилась за завтраком Мария Андреевна к сыну.
       Это был тот редкий случай, когда они встретились за одним столом и имели возможность пообщаться. Шахновской, которая тщетно пыталась задобрить и расположить к себе чуравшегося ее сына, сразу бросилось в глаза, как тот с поникшим, сумрачным видом нехотя ковырялся вилкой в своей тарелке и совсем не проявлял интереса к присутствовавшей за столом матери.
       - Не желаешь наливки? Или, быть может, перцовой? - предложила она, слегка подвигая пузатый, запотевший графинчик в сторону напыжившегося сына. - Вообще-то, Казик, я давно хотела поговорить с тобой по этому поводу. Мне кажется, что ты злоупотребляешь вином. Ну к чему эти загулы-разгулы, шумные кутежи на всю округу. Так сорить деньгами... Вон, соседи уже посмеиваются над таким расточительством. Хохлы любят позубоскалить, посудачить о чужих делах. А отцу это как ножом по горлу. Знаешь, как он прижимист для таких расходов. Опять же здоровью такой уклад не на пользу. Лицо от чрезмерного внимания к вину подурнело...
       - Ах, маменька! Полно вам! - раздраженно отмахнулся Константин, меньше всего ожидавший сейчас нравоучений по поводу своего поведения. - Пустое! Какое похмелье, какие кутежи? Я уж три дня из дому не выхожу. А со двора и того больше не выезжал. Да и, помилуйте, с чем выезжать?..
       Барчук презрительно хмыкнул и недовольно обвел свой костюм рукой, как бы демонстрируя его убогость. А затем выразительно похлопал по пустому карману.
       - Одеть нечего. Приличного портного в этом... дерьме с собаками не сыскать. Матка боска! Ни шарма, ни вида! В карманах ветер гуляет. Хоть бы паршивый злотый где завалялся. Батюшка, действительно, сквалыжник знатный. Носа не кажет, к себе не допускает. Родного сына держит в обносках и голоде, точно байстрюка, пасынка безродного. Крыса в сельском костеле себя вольготнее и сытнее чувствует, чем я в родительском доме. Пся крев! Дернул меня черт заехать в это болото. Сменил столичный блеск на это вонючее захолустье. Думал, под родительской крышей найду и приют, и понимание, а тут...
       С шумом отбросив в сторону вилку, он нервно забарабанил костяшками пальцев по столешнице и надулся, багровея неприветливым лицом, точно рассерженный индюк.
      
       - Казик! Милый! Ну как ты можешь такое говорить?! Разве ты не видишь, что я к тебе со всей душой..., - взволнованно вскрикнула Шахновская.
       Она порывисто поднялась с места и бросилась к сыну, пытаясь обнять и привлечь к себе его всклоченную голову. Однако тот, словно капризный ребенок, сердито отмахнулся и повернулся к окну, досадливо кусая губы.
       - Сынок! Зачем ты так! Ведь я твоя мать! - обиженно протянула барыня и в ее голосе послышались жалобно-слезливые нотки. - В конце концов, я имею право знать, что случилось, что происходит с тобой. Я же вижу, что ты не в себе. Что тебя тревожит? Чем ты удручен?..
       - Ладно-ладно! Простите, матушка! Погорячился! - недовольно поморщившись, но примирительно пробормотал Константин.
       Он подвинулся к матери и нехотя приобнял ее. Мария Андреевна, не ожидавшая такого поворота, расчувствовалась. Обычно сдержанная и невозмутимая, она против воли шумно, по-бабьи, хлюпнула носом и ткнулась мокрым от слез лицом в мягкий ворс сыновнего сюртука.
       - Кто же, как ни мать может понять своего ребенка. Она, ведь, сердцем его беду и боль чувствует..., - всхлипывая, приговаривала она, не замечая, что почти слово в слово повторила то, о чем во время ночного визита сказала ей Евдокия.
      
       Лицо Константина исказила гримаса брезгливости и ... беспомощности. Прожженный циник и безжалостный изувер, привыкший с младых ногтей повелевать и получать удовлетворение своих капризов безропотно и безотказно, он не ведал чувства снисхождения и сострадания. Впервые женские слезы смутили его, приведя в легкое замешательство и растерянность. Желчно кривясь, он деликатно отстранил от себя куксившуюся мать и успокаивающе легонько похлопал ее по поникшему плечу.
       - Ну что вы, матушка! Полноте! К чему эти сантименты! Успокойтесь... На бога!.. Ласкаво прошам..., - растерянно бормотал он, неумело успокаивая расстроенную женщину. - Право, это не стоит ваших слез...
       - Так что же тогда? - жалобно всхлипнула мать. - Что тебя тяготит, угнетает? Почему ты с такой неприязнью говоришь о доме, в котором родился. Может мне самой не по душе это захолустье. Но, как видишь, привыкла. Столько лет здесь прожито. Нашла возможность и здесь жить светской жизнью...
       - Потому-то, матушка, я вас и не узнаю..., - глумливо усмехнулся на горькое откровение матери Константин. - Тоже мне светский шарм нашли. Совсем у вас ничего не осталось от славного рода Родзяховских. Ни гордости, ни достоинства. Омоскалились вы, матушка...
       - Что вы имеете ввиду, Константин? - возмущенно вспыхнула уязвленная Шахновская, надменно вскинув кверху острый подбородок.
       Она резко отстранилась от сына и выпрямилась, расправив в горделивой осанке безвольно поникшие плечи. От горьких слез не осталось следа. Сухие глаза неприветливо сузились и блеснули холодным, неприступным блеском. Голос зазвучал властно и металлически жестко. Это была прежняя Шахновская - гордая и спесивая, жестокая и беспощадная.
      
       - Не забывайтесь, молодой человек! - гневно чеканя каждое слово, сверлила горящим взором опешившего сына. - Никто, слышите, никто не посмеет поставить меня на одну половицу с этими грязными, сальнорожими хохлами и безмозглыми, презренными москалями. Почтенная, ясновельможная шляхта никогда не позволит себе снизойти до этого убожества...
       - Браво! Браво! - картинно захлопал в ладоши Константин, сконфуженно улыбаясь. - Вот такой, матушка, вы мне нравитесь значительно больше. Пани Родзяховская во всей своей красе...
       Он неожиданно выскочил из-за стола и с нарочитой галантностью в притворном почтении раскланялся перед обескураженной матерью.
       - Да, сынок, я помню и чту свои корни..., - взволнованно и с некоторым пафосом согласно кивнула она, польщенная сыновней похвалой.
       - Однако, матушка... Я, право, все же одного не могу взять в толк... Меня искренне поражает..., - озадаченно протянул тот в ответ, удовлетворенный всплеском материнской мизантропии.
       - И что же тебя так поразило? - вопросительно вскинула бровь Шахновская.
       Она уже успокоилась от внезапной вспышки гнева, пришла в себя от минутной женской слабости и теперь с холодной, расчетливой невозмутимостью внимала русофобским рассуждениям сына.
       - А поражают меня, маменька, порядки, которые существуют в вашем доме..., - с готовностью откликнулся Константин, обрадовавшись, что мать так быстро заглотала его хитроумную наживку.
       - Чем же тебе наши порядки не по нраву? - насмешливо хмыкнула мать и удивленно передернула плечами, не поняв, к чему он клонит. - Вроде бы на закрытый монастырь наш дом не похож. На всю округу всегда славился и гостеприимством, и хлебосольством. Местное панство как мухи на мед слетаются, стоит только о празднике каком заявить или бал затеять. Хохлы до чужого угощения охочи...
      
       - Но, как я посмотрю, не только достойное панство комфортно себя здесь чувствует, но и мерзенное быдло весьма вольготно живет..., - язвительно скривил тонкие губы барчук. - Хозяйским добром пышается и над хозяевами же насмехается...
       - Позвольте, Константин! - сурово нахмурила брови Шахновская, переходя на жесткий, не терпящий возражений тон. - Ваше замечание огульно и беспочвенно. Даже отец ваш при всей своей демократичности умеет держать холопа на жестком поводке. Его пресловутое - "кнутом и пряником" не больно дает дворне разгуляться. На конюшню, к кнутобойцу дорога многим знакома...
       - Ха! Маменька! Вы меня умиляете своей наивностью! - глумливо хохотнул в ответ сынок. - То-то они так у вас запуганы, что без смущения поднимают руку на своего барина... Подлая тварь, дрянная кухарка позволила перечить господскому повелению...
       - Да-да, я слышала об этой неприятной истории..., - в некотором замешательстве и растерянности кивнула Шахновская.
       - И это вы называете неприятной историей! - возмущенно вскричал сын. - Она же выставила меня на посмешище перед честной компанией и, как ни в чем не бывало, безнаказанно сбежала... Заметьте, маменька, до сих пор не наказана! А вы говорите, кнутобоец... На бога, не смешите...
       - Мне кажется, сынок, что никакого наказания не будет. И тебе лучше забыть об этом...
       Мария Андреевна неожиданно для сына сокрушенно вздохнула.
      
       - В чем дело, маменька! Объяснитесь! - тонко взвизгнул тот, опешивший от такого поворота.
       - Была у меня ее мать. Все рассказала. Ты себя вел тогда... не совсем прилично. Мне кажется, что отец будет крайне недоволен, если узнает...
       - Цо-цо-о? - округлил в бешенстве глаза Константин. - Пся крев! Вы беседовали с холопкой и поверили ей?.. Я вас не понимаю...
       - Это не совсем холопка, сынок. Отец дал ей вольную зато, что она меня от смерти спасла. Ее мужик с отцом вместе рос, от одной кормилицы! Лесником у нас работает. Он тоже вольный. А зятья ее, хоть и холопы, у отца на особом счету. На них у него табу. Слишком уж он ими восторгается, перед всеми хвалится их непревзойденным мастерством...
       Мария Андреевна желчно ухмыльнулась и нахмурилась, припомнив что-то свое сокровенное. Константин нетерпеливо ерзал на месте, ожидая продолжения материнского рассказа. В душа уже закипало раздражение и злость. Надо же, его план, продуманный с такой тщательностью и изощренностью, разваливался на глазах, словно карточный домик.
       - Матка боска! Найсвентеша панна! - картинно заломил он руки в притворном умилении. - Какая идиллия! Прямо библейский сюжет! Хоть в костеле выставляй!
       Уже в следующий миг глаза его налились кровью, а лицо исказила злобная гримаса.
       - Что же, теперь и мне прикажете их в жопу целовать. И кланяться извиняясь за бестактность...
       - Фу! Константин! Как вульгарно! - строго осадила его Шахновская, брезгливо морщась. - Не забывайтесь! Что за беспардонность! Вы не в солдатском борделе, не на пирушке с друзьями. Перед вами женщина! Мать!..
       - А-а! Полно вам, маменька! - досадливо отмахнулся тот. - До приличия ли, когда такое б..., безобразие в доме творится...
       - Константин!!! Ведите себя подобающе дворянину, а не конюху. Я требую уважения к себе! Извольте слушать, коль хотите получить удовлетворение и достичь задуманного..., - еще строже повысила голос разгневанная мать. - Не теряйте рассудок! Ваши эмоции - плохой помощник в серьезном деле...
       - Серьезном деле? - точно во сне повторил сын, не понимая еще, к чему клонит его мать. - В каком деле? Что вы имеете в виду?..
      
       - Что я имею в виду?.. - насмешливо переспросила Мария Андреевна и замолчала.
       Она окинула сына долгим изучающим взглядом, наслаждаясь его повышенным интересом к ее словам. Изнывая от любопытства и нетерпения, Константин сидел, словно на иголках и пожирал мать горячим, безумным взором. Однако мать не спешила. Пусть помучается, потерзается негодный, чванливый и бессердечный мальчишка. Как долго она сама ждала этого момента. Чтобы сын, холодный, черствый, равнодушный, наконец, увидел в ней мать, друга, сообщника, чтобы его беспредельный эгоизм сменился сыновней почтительностью, уважением, душевностью. Разве бы позволила она тогда ему пребывать в таком удрученном состоянии, омрачиться, терзаться от неудовлетворенного каприза, похоти, досадовать по поводу неслыханного своевольства дворни. Да она бы самолично приказала подлым девкам услаждать его ненасытную страсть, собственноручно и беспощадно карала бы за ослушание. И вот теперь этот заносчивый гуляка и жуир покорно сидит перед ней. Поникший и пристыженный, снедаемый любопытством, томимый ожиданием. Что ж, пусть потомится. Это ему будет на пользу.
       Мария Андреевна с удовольствием, смакуя, выпила чарочку наливки и, с аппетитом изголодавшегося едока, принялась за десерт. Константин еще нетерпеливее заерзал на месте, жадно, с некоторой досадой и изумлением пожирая взглядом невозмутимую и безучастную к нему мать.
       - Так что вы имели в виду, матушка? - наконец не выдержал он и хриплым от волнения голосом, как можно почтительнее повторил он свой вопрос. - О каком деле вы говорили?..
       - О деле? - с притворным непониманием переспросила Шахновская. - Ах, да! Я хотела сказать, что тебе надобно брать пример со своего благообразного отца пример, когда берешься решать какой-то серьезный вопрос. Уж, наш Семен Михайлович никогда очертя голову не примет решения. Все ему нужно обдумать, рассчитать, взвесить, свою выгоду понять...
      
       Мария Андреевна, говоря о муже, потемнела лицом и язвительно ухмыльнулась. Ох, как опостылели ей за эти долгие годы супружества житейские постулаты и нравственные принципы ненавистного рода Шахновских. Плебеи, выскочки, счастливым случаем сумевшие схватить удачу за рога, разбогатеть и выбиться во знать. Все у них расписано на перед, на все свое правило, свой подход, свое суждение. Работа, доходы, новое дело, новые планы, новые, непокоренные высоты. И снова работа, снова доход, снова поиск нового. С каким бы сейчас удовольствием она сбросила с себя мерзкие оковы добропорядочности, всю эту мишуру усердия и прилежания. Как же ей надоело спокойно потакать мужу в его "буржуазных" нововведениях, соглашаться на его филантропические эксперименты, пагубно влияющих на поведение грязного холопья, так обнаглевшего в последнее время.
       - А что касается твоего дела..., - раздумчиво продолжила она свои рассуждения. - ... та, ведь, у меня тоже есть свой счет к этому подлому семейству. Немалый счет...
      
       Барыня снова затихла, припоминая все накопленные обиды. Вспомнилась ветреная и беспечная молодость. Тогда от нее, страстной, любвеобильной, ненасытной, молодой хозяйки гордо отвернулся смуглолицый и неулыбчивый, но такой манящий, рослый, широкоплечий гигант - сельский коваль Макар. Но она смогла поставить гордеца на место. Зато поквиталась с ним славно. Безжалостно разрушила его семейное счастье, отдав в рабство своим родственникам в Польше. Однако, как потом унизил ее перед всеми озверевший свекор! Словно паршивую девку-холопку таскал за волосы, едва не изрубив в куски трепетное женское тело. Потом этот, искрометный, пьянящий роман со Степанищевым. Довольно обходительным и щедрым любовником оказался Григорий Васильевич: немало дорогих вещиц появилось тогда в ее шкатулке. Зато муженек, ханжа, словно грязью облил, выразив полное презрения равнодушие к этому адюльтеру. Наконец, этот сопливый юнец, плотник. Хамло неотесанное, тугодум, тупица, не знающий как нужно обращаться с женщиной, но так взбрыкнувший и опрометчиво отказавшийся от ее милостей. Сукин сын! Цена ему, подлому, всего-то пара слепых щенков, а нос как воротит. Ему, видите ли, барыня не по нраву, стара для него. Ядреную молодую девку ему подавай! Что ж, пусть плодят в свое удовольствие холопов с этой гордячкой, лесниковой дочкой. Новые рабы в хозяйстве пригодятся. Зато... Зато этот заносчивый хлоп остался... безнаказанным?!
      
       От неожиданности Шахновская встрепенулась и замерла, пораженная внезапно осенившей ее мыслью. Изрядно забытая история снова всплыла в ее памяти, во всех деталях, точно случилась вчера. Ну, конечно же, благодаря ее псевдоблагородному муженьку наглый мальчишка ускользнул от работ на руднике, где она собиралась его сгноить. Более того, плотник чуть ли не с царскими почестями был отправлен в село и осыпан всяческими милостями, находясь под надежной защитой благодетеля. Теперь вот его строптивая баба позволила воспротивиться ее Казику... Действительно, не мешало бы приструнить эту семейку ...
       - Пришла пора рассчитаться..., - уже вслух, злобно прошипела она, то ли продолжая разговор с сыном, то ли подводя итог своим душевным воспоминаниям.
       - Закатувать! - с готовностью откликнулся Константин и мстительный огонь загорелся в его глазах. - Ремней со спины нарезать! Кожу живьем содрать! Чтобы другим неповадно было...
       - Казик! - с мягкой укоризной качнула в ответ Шахновская. - Не горячись. Я же сказала, спокойствие и терпение. Спешно мы этот вопрос не решим. Да и так, э..., решительно ваш папенька поступать нам не позволит. У него же, видите ли, к ним особое расположение. Пороть не даст, гвалт поднимет. Продать? Без его позволения не продашь. На рудник отправить? Так обратно же вернет и опять же пенять будет...
      
       Мария Андреевна откинулась на высокой спинке стула и задумалась. Уставившись застывшим взглядом в пустоту, она тихонько (вот уж чего никогда за ней не замечалось!) постукивала вилкой о хрустальную ножку бокала и неспешно размышляла о том, как сподручнее им с сыном сладить задуманное. Чтобы и наказать примерно холопов за непослушание и чтобы муж не посмел (или не успел) вмешаться.
       - В свое время я весьма удачно избавилась от одного... неугодного..., - задумчиво пробормотала она, снова возвращаясь к своим воспоминаниям. - Правда, господа Шахновские скандал тогда закатили немыслимый. Знатного коваля, дескать, лишись. Ничего, переварили. Сын его теперь на селе не хуже ковалит. Кстати, зятек лесника. Куда бы плотника нам убрать. Услать бы его, паршивца, с глаз долой на веки вечные. Тогда его мерзавка сама прибежит, в ноги тебя падет, будет умолять о милости...
       - Маменька! А куда, когда? - даже не вскрикнул, взвыл от нетерпения взбудораженный Константин.
       Он буквально пританцовывал на месте и впервые с обожанием пожирал безумно горящим взглядом свою деятельную мамашу.
       - Ну, как только представится удобный случай..., - неопределенно махнула она ладошкой и неожиданно с лукавой легкомысленностью подмигнула сыну. - Терпение, мой друг, терпение...
      
       До чего же падка мелкая, мстительная душонка на любую подлость и безобразие. Словно муха на свежее дерьмо спешит-торопится туда, где запахло кровью отмщения, где можно вдоволь поквитаться со своим соперником. Вот хлебом ее не корми, дай согрешить, напакостить, причинить боль и вред ближнему. И что интересно. Ради достижения цели такие качества в ней открываются, что и во сне не предвидятся. Тут тебе и упорство, и аккуратность, и тщание. Если для пользы мерзкому замыслу, то и злейший враг близким другом станет, а подлый предатель - верным соратником. Презренное ничтожество будет им почитаться за великое божество, а на смену высокомерию не мешкая придет угодливое заискивание.
       После того разговора Константин ни на шаг не отходил от матери. Точно привязанный ходил вслед по пятам и со щенячьей преданностью заглядывал ей в глаза. Ну, когда же, когда им представится вожделенный удобный случай. Тщеславная Шахновская, млела от неги, купаясь в волнах сыновнего внимания и только многозначительно поводила глазами: "Терпение, терпение...".
      
       И вот такой случай представился. Пугающе ухнул, стеная, под окнами случайно залетевший из-за Донца в садок к Пономарям филин, а на самом деле торжествующе захохотала притаившаяся беда, наконец-то дождавшаяся своего часа...
      
       Вечером, заведенным порядком, управляющий городской усадьбы прибыл к Шахновской с докладом.
       - А что, Степан, как жизнь, спокойно ли в Верхнем? - как бы, между прочим, поинтересовалась барыня.
       - Да, слава богу, спокойно, матушка..., - степенно ответствовал тот. - Господа офицеры давеча пошумели немножко, а так ничего...
       - Офицеры? - вопросительно вскинула бровь Мария Андреевна, оторвавшись от просмотра почты. - Откуда в Верхнем офицеры?..
       Она с любопытством глянула на скучавшего здесь же в углу комнаты сына, точно ища у него ответа. Однако Константин непонимающе пожал плечами и она снова повернулась к приказчику.
       - Да как же, матушка! - удивился тот. - Возле Рубежного все лето полевой лагерь этих... драгунов, стоял. Теперича команда им пришла сниматься. На Кавказ пойдут, горцев воевать...
       - И когда трогаются? - живо встрепенулась Шахновская и глаза ее загорелись от внезапно осенившей идеи.
       В углу зашевелился барчук. Видать, почувствовал, что мать что-то затеяла в его интересах.
       - Так ведь, третьего дня и трогаются..., пожал плечами мужик, не понимая, к чему барыня завела этот расспрос.
       - Как! Уже третьего дня?!.. - вместо удивления, в ее голосе слышалась скрытая радость. - Это точно?..
       - Точно-точно, матушка! - утвердительно кивнул управляющий. - Их фуражиры провиантом и кормом для лошадей занимались. К нам тоже заходили, овса спрашивали, лошадей свободных...
       - Ну и чего?..
       - Да, чего... Сказал, что излишек нет, самим надобно...
       - Ах, ты остолоп сальнорожий! Морда хохляцкая! Сквалыга хренов! - накинулась на опешившего слугу взбеленившаяся хозяйка. - Разве у нас урожай в этом году плох? Почему не доложил?..
       - Так, ведь, у нас такого никогда не было? - недоуменно развел руками бедолага. - С Белой Горы Пасюк о собранном в этом году доложил. Барин никаких распоряжений на продажу не давал...
       - Пся крев! Как можно... государевой армии не помочь..., - бесновалась Шахновская, лихорадочно при этом обдумывая свое, подлое, сокровенное. - Не помнишь, куда барин уехал, когда вернуться обещал?..
       Упоминания о старшем Шахновском было не лишними. Она очень не хотела, чтобы он объявился некстати и не помешал ее мероприятию.
       - Так, вроде, в Бахмут подался. А там дела в Юзовке, Луганске ждали. Сказал, что после Покровов, возможно, приедет..., - неопределенно протянул сбитый с толку приказчик.
       - Вот и хорошо! Вот и ладно..., - удовлетворенно хмыкнула барыня. - Давай, не мешкая, сыщи этих..., фуражиров. Скажи, что есть и овес, и лошади. Спешно Пасюка сюда вызови. И еще... Завтра же чтобы здесь, на дворе, плотник был... Этот... Антон Пономарь...
      
       Управляющий, недоумевая и озадаченно почесывая затылок, вышел, на ходу соображая, как сподручнее исполнять неожиданное барское распоряжение. А к Шахновской подскочил возбужденный сын. В его лихорадочно блестевших глазенках буквально бурлил немой вопрос.
       - Маменька?!...
       Впрочем, сейчас и сама Мария Андреевна была возбуждена не меньше сына. Она торопливо подошла к секретеру, достала деньги и принялась отсчитывать банкноты.
       - Пришел наш час, дружок. Пришел..., - нервно пробормотала она. - Вот теперь надо действовать. Решительно, не мешкая...
       Она окинула сына злорадным, насмешливым взглядом, точно оценивая, насколько он готов к этим решительным действиям...
       - Что-то засиделся ты дома, закис. Пора бы тебе развеяться. Давай-ка, отправляйся на постоялый двор, где эти офицеры развлекались. Познакомься, вином угости, в картишки сыграй, в гости зазови. Мне ли тебя этому учить. И живее, дружок, живее...
       От нервного напряжения, она даже притопнула нетерпеливо, будто упрекая сына в неповоротливости...
      
       ... Захохотало, запрыгало, заплясало в сатанинском танце подлое лихо, куражась над несчастной семьей. Жутко ухнуло незваным филином, пугая и нарушая ночной покой, тревожным эхом повторилось в грубоватом окрике с улицы:
       - Пономарь! Собирайся до Верхнего. Барыня вызывает...
      
       Уже внизу, став на петляющую вдоль Донца тропинку, Антон оглянулся на село. Там, у освещенного солнечными лучами тына, стояла Ганка. На руках она держала прикорнувшего к материнскому плечу Михасика. Рядом, уцепившись за подол, топтался Николка, мужественно глотая непрошенные слезы. Горячий комок подкатил к горлу. Мутная, влажная пелена предательски застила глаза. Антон судорожно взглотнул и сердито дернул рукавом по лицу, насухо стирая непрошенную, едкую слезу. Как можно бодрее, гоня прочь тревогу, он помахал им в ответ, старательно вглядываясь, будто в последний раз, в дорогие лица. Но в сердце уже металось тревожное предчувствие долгого, очень долгого расставания с родными...
      
       - Что же ты, Антон, глаз не кажешь? Совсем дорогу сюда забыл... Или так обиделся на меня, что встречаться не желаешь?..
       К немалому удивлению плотника, барыня встретила его спокойно и даже снисходительно. Он обескуражено поклонился и неловко топтался у порога, ожидая хозяйских распоряжений. Однако Шахновская не торопилась. Игриво помахивая лорнетом, она в легком сарказме скривила тонкие губы и буквально сверлила насквозь стоявшего перед ней холопа. Из глубины души подымалось разбуженное злорадство.
       "Ну что, мерзавец, поник, съежился? - торжествующее вглядывалась она в потупившегося парня, пытаясь определить его душевное состояние. - Испугался? Терзаешься? Думаешь, зачем это вдруг понадобился этой сумасбродке? Думал, что барин тебя надежно спрятал от нее, уберег... А вот нет! Где твой благодетель? Нет его! Кричи, зови, не дозовешься. Я сейчас твоя повелительница. От меня зависит твоя судьба...".
       Мария Андреевна мстительно хмыкнула и приблизилась к замершему парню. Оценивающе обошла вокруг точно окаменевшей крепкой и рослой фигуры, от которой веяло здоровьем, силой и ... страстью. На миг она потеряла рассудок. Качнулась к нему навстречу, будто желая прижаться к широкой мускулистой спине, но тут же отпрянула, злясь и коря себя в вожделенной слабости. "Грязное хамло! Чурбан неотесанный! И ты, упрямец, еще посмел отказать своей хозяйке..., - взорвалась она в душевном буйстве. - Под хозяина, своего святошу из себя корчишь. Добропорядочного семьянина строишь... Вот теперь будет тебе и семья, и счастье, и любовь...".
      
       Антон стоял по-прежнему молча, не шевелясь. Шахновская вышла из-за его спины и остановилась в нескольких шагах напротив. От недавнего добродушия не осталось и следа. Побледневшая, с выступившими от внутреннего возбуждения пунцовыми пятнами на щеках, она недовольно сузила глаза и тонкие ноздри гневно затрепетали.
       - Ну, так что, Пономарь? Не мила тебе барыня? - язвительно хмыкнула она и неожиданно притопнула сердито каблучком. - Отвечай! Чего молчишь как истукан. Онемел, что ли? От радости или от страха...
       - От чего же онемел..., - спокойно отозвался вдруг Антон. - Мое дело холопское. Послушание и почтение... А мил, не мил... Холопу с барином за одним столом не сидеть, с одной миски не хлебать. Какое там миловаться-любоваться. Так что, барыня, извините. Обрадоваться как-то не успел и для страха пока нет причины...
       Он бросил короткий, угрюмый взгляд на Шахновскую и снова замолчал, потупившись.
       - Хм-м! Гляди-ка, какой почтительный холоп сыскался. Покорство из него так и брызжет. Хоть в святой угол вместо иконы выставляй..., - в притворном изумлении вскинула нахмуренную бровь барыня, а глаза сверкнули недобро, зло. - Не по чину ему с господином миловаться, барской милости радоваться недосуг...
       Шахновская нервно передернулась и с угрожающей выжидательностью вперилась на непокорного холопа. Словно голодная волчица она, не торопясь, водила лихорадочным взором по замершей перед ней жертве, прикидывая, с какой стороны сподручнее начать ее терзание.
       - Не страшно, значит? Говоришь, нет нужды бояться?.., - поинтересовалась недобро и злорадно покривилась, кивнув на закрытую дверь своих покоев. - Ну-ну... Сейчас поглядим, какой ты... смелый. Следуй за мной...
      
       Короткая, жесткая команда точно хлыстом обожгла, неожиданным раскатом грома оглушила. Антон в смятении непроизвольно дернулся, сердце беспокойно заныло. Что еще за причуду выдумала подлая искусительница. На отяжелевших, непослушных ногах он нехотя просунулся вслед и замер на пороге. В комнате, за столом, уставленном выпивкой и закуской, азартно сражались в карты молодой барчук и незнакомый офицер. Увлекшись игрой, они даже не повернули головы на вошедших. Шахновская величественно прошла в середину и плавно повернулась к оставшемуся на месте Антону. Холодный, надменный взгляд снова сменила язвительно-пренебрежительная усмешка.
       - Чего стушевался,... храбрец. Небось, ломаешь голову, зачем это барыня тебя в свои покои затащила? - нарочито громко обратилась она к холопу, чтобы ее услыхали сын с гостем. - Думаешь, обиду хозяйка затаила, не чает как тебе, ...благочестивому, напакостить. Напрасно. Я не злопамятна. Эка беда... Барыня пошутила, а холоп на чистую веру принял...
       Шахновская глумливо рассмеялась и кивнула сидевшем за столом. Дескать, полюбуйтесь на этого наивного строптивца. Константин с офицером отложили в сторону карты и с любопытством повернулись к куражливой хозяйке. Польщенная вниманием, Мария Андреевна с новым азартом продолжила разыгрывать свою партию. Она не спеша подвинулась к плотнику и тихонько, точно успокаивая, покровительственно похлопала его сложенным лорнетом по плечу.
       - Зря ты, Антон, хмуришься, на меня косо смотришь. Нет у меня к тебе ни зла, ни обиды. А позвала... Позвала, может для того, чтобы великодушие свое явить. Не захотел ты моей милостью пользоваться, так узнай тогда милость... государеву. Отпустить я тебя решила... Отпустить на... государеву службу.
       Барыня вскинула горделивую головку. С торжествующим видом снизу вверх она заглянула в глаза пошатнувшегося и побелевшего от неожиданной новости Антона, еще до конца не понявшего, что задумала, затеяла коварная хозяйка. А главное, что скрывается за этой "государевой службой"?.. Солеварня? Рудник? Пока он ломал над неожиданной загадкой голову, Шахновская уже повернулась к столу.
       - Вот, Иван Антонович, полюбуйтесь..., - обратилась она к гостю. - ...какого красавца я вам подготовила. Каков, а? Хорош молодец?..
       - Мужик неплох, только к чему он мне?.. - пожал плечами офицер, не понимая, куда клонит хозяйка.
       - Ну, как же! - нетерпеливо вскрикнула Шахновская. - Давеча у нас разговор был... о фураже, о лошадях. Я еще тогда сказала, что у меня славный жеребец на примете есть...
       - Да, но помилуйте, дорогая Мария Андреевна! Причем тут этот мужик?! - еще больше удивился гость. - Он, как бы, на жеребца не больно похож. Вида, конечно, гренадерского, но...
       - Господи! Какая разница! Жеребец ли, этот..., как его, гренадер ли! - капризно надула губы Шахновская. - О нем и шла речь...
      
       Кровь тугой картечью ударила по вискам и тут же отхлынула, сделав лицо Антона мертвенно-бледным. Перед глазами все поплыло, заплясало. Он пошатнулся, но устоял на ногах, прислонившись к дверному косяку, некогда надежно слаженному его руками. Так вот, значит, по какой надобности призвала его к себе "великодушная" барыня. Вот какую великую милость решила она явить и вот, что скрывалось за таинственной "государевой службой" - рекрутчина... Зеленая, неизбывная тоска словно болотная тина цепко опутала душу, сковала дыхание, замутила разум. Колыхнулось, было, в гневе горячее, ретивое сердце, да обмякло. Сжались в ярости крепкие кулаки, но безвольно повисли сухими, безжизненными ветвями. Вместо гнева и ярости пришли апатия и равнодушие.
       Зачем? Кому грозить, кому противиться? Против его силы есть более мощная сила, против его воли есть непреклонная барская воля. Попытался он противиться Степанищевой воле, а толку. Как тот решил, так и случилось. Остался он на чужбине. И коль задумала злопамятная барыня избавиться от него, значит, своего добьется. Как бы он не противился, живым его отсюда она уже не выпустит. Что ей его семья, его малые, осиротевшие дети, слезы жены. Кому они нужны? И кого умолять, взывать к милосердию? Это праздное, бездушное панство, которое даже не обращает на него внимания, а бесстыдно ведет меж собой свой торг. Замерло, окаменело враз отяжелевшее, поникшее тело, покорно дожидаясь дальнейшей горькой участи...
      
       - Между прочим, Иван Антонович, он мне больших затрат стоил..., - продолжала нахваливать свой товар Шахновская, даже не повернувшись в сторону несчастного мужика. - Я за него двух породистых щенков отдала. Старая аглицкая порода! Огромных деньжищ стоит...
       - Что же вы так опрометчиво расстаетесь с таким дорогим приобретением? - насмешливо поинтересовался офицер, с интересом разглядывая высившегося в дверном проеме Пономаря.
       - Да вот... Видать, действительно, продешевила..., - неопределенно пожала плечами Шахновская и уклончиво вздохнула. - Не ко двору пришелся. Ест много, а толку мало... Как это там говорится?.. "Не по коню..." А! "Не в коня корм!"...
       Она скользнула издевательским взором по Антону и глумливо рассмеялась, наслаждаясь своей местью над несостоявшимся любовником. Бессовестная, унизительная ложь жгучей крапивой стегала по его щекам. Вместе с тем в этих жестоких, насмешливых, несправедливых упреках звучала злопамятная обида, уязвленное самолюбие и горечь. Казалось, что оскорбленная барышня в истерике остервенело охаживала звонкими пощечинами своего обидчика. Она старалась ударить как можно больнее, уязвить, как можно ощутимее, но тщетно. Упрямый и ненавистный строптивец стоял перед ней величественнее и безмолвней, чем презренные мраморные статуи в ее саду. Презрев боль унижения и горькую участь холопского бесправия, он смиренно, но достойно сносил барскую подлость и издевательство, не давая всласть потешиться жестокому истязателю его слабостью, тем более, мольбой о пощаде... Впрочем, барыне не так просто было от него избавиться.
      
       - Нет-нет, Мария Андреевна, увольте и еще раз увольте! - протестующе поднял руки гость. - Хоть и знатный гвардеец получился бы из вашего мужичка, но принять его, при всем к вам уважении, не могу...
       - Но почему? Я ведь никаких денег за него не требую, - удивилась Шахновская. - Отдаю совершенно бескорыстно. В эту, вашу... Как ее, господи!.. Рекрутчину. Из чувства глубокого патриотизма, так сказать. На благо Отечества и в знак уважения к императорской армии...
       - Мария Андреевна! Дорогая! - взмолился взмокший от треволнений офицер. - Да знаете ли вы, что после окончания турецкой кампании, вот уже который год рекрутов не набирают?!..
       - Ну и что с того! Сегодня не берут, а завтра понадобятся... А вам и ехать никуда не нужно, вот он готов, - с чисто женской практичностью настаивала Шахновская.
       Она присела рядом с гостем, обласкав его чарующим взглядом и игриво потрепала за эполет.
      
       - Что же вы такой несговорчивый. Прямо-таки, стойкий оловянный солдатик из сказки, - томно, с лукавинкой, протянула она и вдруг ехидно заметила: - Иван Антонович! А хотите я вам еще деньгами приплачу? А то, гляжу, мой Казик совсем вас... обезоружил в карты. Отыграться не дает...
       - Офицеры денег не берут! - гордо вскинулся задетый за живое гость, но уже в следующий миг добавил не столь уверенно. - Разве что иногда... одалживаются...
       - Ну, вот видите, как славно все получается! - обрадовано чмокнула в щеку, зардевшегося от удовольствия и опешившего от такого напора гостя, Мария Андреевна и подхватилась с места. - Прекрасно! Степан! Ступай сюда! Дело спешное!..
       Она, вопреки правилам, сама выглянула из комнаты и позвала управляющего.
       - Мария Андреевна! А что я полковому командиру доложу?.. - уже слабо сопротивляясь растерянно бормотал совершенно сбитый с толку офицер.
       Упоминание о деньгах ему было как нельзя кстати, но... С такой нагрузкой?.. Фураж фуражом, лошади лошадьми, а вот за самоуправство полковник по головке не погладит. Тут дело гауптвахтой пахнет.
       - Как что скажет? - искренне удивилась женщина. - Разумеется похвалит за усердие и ... инициативу. Вы, ведь, на Кавказ снимаетесь. И, видимо, не на прогулку туда едете. А в бою всегда потери. Где замену погибшему сыскать? А вот она...
       Шахновская, увлекшись своей затеей, рассуждала как заправский вояка, все жизнь только и занимавшийся комплектованием войск и организацией военных кампаний. От таких доводов молодой, не нюхавший пороху офицер, пришел в полное замешательство.
       - Сударыня! Откуда вам ведомо о Кавказе! Это ведь военная тайна! - запальчиво вскричал он.
       - Ха! Тоже мне секрет нашли! - насмешливо хмыкнула хозяйка. - Да о вашей тайне вся округа уже неделю судачит...
       Она небрежно махнула ручкой и отвернулась к вошедшему в комнату управляющему.
      
       - Вот что, Степан! - сурово сдвинула брови барыня и кивнула на Антона. - Отведи этого молодца на постоялый двор. Сдашь его фуражирам. Скажешь, господин офицер велел принять. Да вели сторожить как след, а то, не ровен час, сбежать надумает. То-то урон для армии будет...
       С желчной усмешкой она повернулась к несчастному парню, окидывая напоследок поникшую фигуру торжествующим взглядом победителя.
       - Видишь, Антон, насколько я великодушна. Еле уговорила господина офицера принять тебя в солдаты. Ты же мечтал о воле... Вот тебе и вольная. Вольный казак! Государев слуга! Радуйся и моли господа за такую милость. Хотя... Разве от тебя, чурбана неотесанного, дождешься благодарности. Так что, прощай,... дурень...
      
       Везучему и фарт. Константин с удивленным восхищением наблюдал, как его деятельная мамаша ловко и складно обделывает свое дело.
       Накануне и ему удалось удачно справиться с ее поручением. Хотя в обузу ли для бывалого бражника и картежника сыскать себе компаньона для развлечений?.. К его появлению на постоялом дворе шумная офицерская ватага уже съехала. Как бы то ни было, но дела службы превыше всего. Это сейчас воинская служба не в чести и иной, с позволения сказать, служивый без сожаления положит на алтарь и честь и совесть в угоду личной корысти, а то и просто праздной меланхолии. А тогда... Как бы не гулял, где бы не куролесил русский офицер, но к установленному сроку, по зову трубы он стоял в строю. Слегка пьян, но до синевы выбрит. В отутюженном кителе, до блеска начищенных сапогах...
       Словом, на постоялом дворе молодой Шахновский встретил только лишь скучающего в одиночестве молодого прапорщика, оставленного во главе команды фуражиров.
      
       Иван Антонович Зайцев, так звали офицера, выходил из обедневшей многодетной дворянской семьи. Во владении его отца находилась деревушка в два десятка дворов, с полусотней крепостных душ, зато с многозначительны названием Прибытково. На деле же захудалая и дышащая на ладан, она никоим образом не могла поднять на ноги и обеспечить достойное будущее четырем сыновьям и трем дочерям, девицам-перестаркам, ее владельца. Нищий помещик мало чем отличался от своей дворни. По воскресеньям он пешком ходил в церковь в затертом, штопанном-перештопанном кафтане, старательно бил поклоны и молил Господа о ниспослании благодати для своих детей.
       Такой счастливой благодатью стала случайная возможность пристроить старшего, восемнадцатилетнего Ивана в драгунский полк, на военную службу. Можно представить, какой драгун получился из деревенского барчука, если нормальную, строевую лошадь, а не полудохлую, как дома, клячу он увидел только в полковой конюшне. Не вышел Ванюшка для драгун и статью. Низкорослый, щуплый, золотушного вида от постоянного недоедания. Да и по характеру был парнишка слабохарактерный, трусоват и недостаточно смышлен. Вобщем, по Сеньке и шапка. Оттого и стал он среди офицерской братии всеобщим посмешищем, с которым никто не хотел водить открытой дружбы, зато при случае его засылали на самые обременительные задания, давали нелицеприятные поручения.
       Молодой прапорщик на насмешки и уколы не отвечал. Сносил молча досадовал, таил обиду и лелеял мечту, что когда-нибудь выпадет и ему удача. Дескать вытащит счастливый жребий, отличится, возвысится и тогда уж со всеми пересмешниками сочтется. Поэтому Зайцев крайне удивился, когда на постоялом дворе к нему подошел чопорный модник и предложил вместе отобедать. Дальше больше, новый знакомый стал настойчиво зазывать его к себе в гости. И вот уже его величественная мамаша осыпает всяческими милостями, благоволит душевным вниманием и даже... Предлагает деньги в нагрузку к своему холопу. Только бы он свел его со двора. От таких событий не только голова кругом пойдет.
       С одной стороны приятно внимание, заманчиво предложение хозяйки (легко ли жить на одно казенное жалованье?!), но с другой... Что скажет полковник, когда он доложит ему о непонятно зачем появившемся в полку мужике? Как отреагируют сослуживцы? Поднимут, как всегда, на смех за то, что не сумел справиться с таким пустяковым заданием. Впрочем, почему на справился? Вон, Мария Андреевна распорядилась самолично отборного овса отпустить для лошадей. Насчет мужика доводы ее вполне резонны. И потом, деньги... Ну разве можно допустить, чтобы они протекли мимо его рук и достались кому-то другому, более сговорчивому. Прапорщик для виду еще немного посомневался, поартачился, вздохнул и... согласился.
      
       - Ну, а что, дальше будем делать, маменька?..
       Константин удовлетворенно глянул на закрывшуюся вслед за гостем дверь и повернулся к матери. Он так до конца и не понял ее затею. Не представлял, какие выгоды это ему сулит. Даже не пытался задуматься о том, какие последствия могут быть от их авантюры. Возбужденно потирая руки, он с готовностью ждал от энергичной мамаши новых указаний и команд. Пока еще его уязвленное самолюбие не получило полного удовлетворения.
       - Дальше? - рассеянно переспросила Мария Андреевна.
       Оценивая свой поступок, она пребывала в некотором оцепенении и даже замешательстве, точно сомневаясь, а правильно ли она поступила, не зря ли заварила всю эту кашу и, может быть, разумнее вернуть все назад, пока не поздно...
       ... - А дальше жди мышку в мышеловку! - решительно продолжила она, окончательно стряхнув с оцепенением последние сомнения. - Если только кот раньше времени не объявится...
       - Какой кот? - искренне удивился, не поняв, Константин.
       - Да тот, которому охота с ней возиться. Спасать, опекать, благоволить..., - язвительно хмыкнула в ответ мать и снова бросила взгляд в опустевший угол, где не так давно высилась рослая фигура непокорного плотника...
      
       Ганка не находила себе места. Работа валилась из рук. Тоска в обнимку с бедой терзали измученную душу. Сердце то гулко гупало, то вдруг замирало, враз оборвавшись. И лицо то обдаст жаром как из протопленной печи, то морозом продерет кожу, точно окунули грешное тело в ледяную купель. Под стать душевному настроению молодицы было и поведение. То вдруг, не с того, не с сего, набросится, накричит на смирных, пугливо притихших детей. То неожиданно зайдется плачем и влечет, тесно жмет к себе сыновей. Словно беспокойная наседка, почуяв беду, прячет под крылом своих птенцов-несмышленышей.
       - Ганка! Доця! Та ты шо, сказылась? - изумленно прикрикнула на нее мать.
       Евдокия вошла в хату как раз в тот момент, когда дочка в сердцах приложилась тряпкой по худой спине Николки и сердито цыкнула на заревевшего от страха Михасика.
       - Хиба так можно! То же дитя неразумное. Что оно понимает... И с чего ты на них накинулась. Словно с цепи сорвалась. Шо? Пожар в хате? Поруха?..
       - Ой, мамо! Та лучше бы поруха!.., - горестно отмахнулась Ганка от материнских увещеваний. - Нема сердцу покою...
       Она бессильно опустилась на лавку и зашлась в плаче. Рядом дружно вторили ей дети.
       - Господи! Та шо тут у вас случилось?! - не на шутку всполошилась Евдокия. - Неделю не была на селе и на тебе... Хуже заупокою... А где Антон?..
       - Та в том-то и дело, мамо, шо нема Антона! - сквозь слезы с надрывом выдохнула Ганка. - Три дня уже. Ни слуху, ни духу. Вызвала барыня, шоб вона здохла, до Верхнего. И все... Пропав чоловик...
       - Как пропал? - переспросила удивленно лесничиха.
       - Та вот так! - развела руками дочка, вытирая фартуком мокрое лицо. - Утром с улицы гукнули. Собирайся, мол, до Верхнего, на усадьбу вызывают. Он и пошел. Ну, то же работу сделает и домой вечером вертается, а тут... Не от кого правды добиться не могу. Куда, для чего, до чего... Думала, кто на село приедет. За продуктами, или так, по делу... Каждый же день кто-то бывает оттуда. А тут третий день никого. Як повымирали все там...
      
       Ганка шмыгнула носом и в глазах ее блеснул злой огонек.
       - От зараза! От падлюка ляховска! Ну нема нигде от гадюки продыху. Что же ей так прискипалось до нас. Спокойно жить не может, чтобы нам не насолить...
       Она сердито выдохнула, выпуская наружу остатки вспыхнувшего внутри гнева и решительно повернулась к присевшей рядом матери, которая уже забрала на руки и приголубливала внуков.
       - Мамо! Посиди с детворой. Я до Верхнего побегу. Узнаю, что там, к чему... Если что, я ей, паскуднице старой, космы повысмыкиваю. Узнает, как чужих мужиков к себе приваживать. Я ей...
       - Сядь, смыкалка! - недовольно осекла ее Евдокия. - Оглашенная! Дывысь, яка смелая выискалась. Так тебя там и испугались. До двора не успеешь зайти, как на конюшню под батоги направят...
       - Ну и пусть под батоги..., - горячилась Ганка. - Все равно спуску курве ляховской не дам, не отступлюсь.
       - Сиди, кому сказала! - еще строже прикрикнула мать. - Разошлась! Батоги батогами. Гляди, как бы ухажер худосочный чего лучшего тебе не придумал. Уж тот-то рад будет твоему появлению. Нате, пожалуйста! Дурне курча само в раскрытую пельку вонючему тхорю лезет... За детьми смотри. Умела предбать, умей и воспитать. На то ты и мать. Нечего их сиротить...
       С этими словами Евдокия переложила притихшего сосунка-любимчика ей на руки и решительно поднялась с лавки.
       - А в Верхний я пойду. Прогуляюсь, старые кости разомну, а то засиделась в лесу, одичала. Да, наверное, и Шахновская без меня заскучала. Пора бы "подруге" о себе напомнить. Ты, донька, дурь с головы выкинь. На рожон не лезь. Плетью обуха не перешибешь. Чтобы оно не случилось, а сынов тебе на ноги поставить нужно. Они в старости и опора, и радость...
      
       ... - Чего это ты сюда зачастила? Разве тебя кто в гости звал? Ишь, взяла моду..., - раздраженно процедила сквозь зубы Шахновская, встретив посреди двора Евдокию. - Чего надобно?..
       - Тю! Мария! Да ты что?! - изобразив на лице искренне изумление, всплеснула разочарованно руками лесничиха. - То обижаешься, шо в лесу сижу, глаз к тебе не кажу, а то выговариваешь, шо без спросу. Вот так ты с лучшею подругою поводишься...
       - Цо-цо! - оторопела от неслыханной наглости Шахновская, напомнив о польских корнях сильным акцентом. - Это кто кому подруга? Ты что, хамка, себе позволяешь? Цо? Вольная голову вскружила? Совсем стыд потеряла...
       - Да нет, Мария! То не я, а ты его потеряла... А может того стыда никогда и не было в твоей бессовестной душе..., - посерьезнев, спокойно парировала Евдокия. - Ты, Мария, сильно не хвылюйся. Я тебе в родичи набиваться не собираюсь. Не хочешь и не надо. И чего я, дурна, переживаю. Действительно, мне потеря небольшая, а для тебя слишком много чести...
       - Т-ты, т-ты что, издеваешься?! Глумиться вздумала надо мной?! - задохнулась от злости Мария Андреевна.
       Неслыханная наглость и невозмутимая насмешливость бывшей холопки вывела ее из себя. Она гневно сжала кулачки и яростно притопнула каблучком, будто собираясь стереть в пыль обидчицу.
       - Какое там! Разве же это я издеваюсь или насмехаюсь? Мне ли за тобой угнаться..., - как ни в чем не бывало отмахнулась Евдокия.
      
       Она смерила насмешливым взглядом хлопающую перед ней раскрытыми, онемевшими губами Шахновскую и миролюбиво подмигнула. От такой фамильярности барыню передернуло и она позеленела лицом. А лесничиха, решив что потешилась достаточно, посерьезнела и подняла на хозяйку уже озабоченный взгляд.
       - Ладно. Не злись! Не хочешь меня гостевать, как хочешь. Дело хозяйское. Мне и самой недосуг с тобой язык чесать. Дома своих дел невпроворот..., - деловито проворчала она. - Ты мне лучше скажи, куда зятя моего дела. Сорвала хлопця с работы и...
       - А-а! Так вот что тебя ко мне привело! Зятя ищешь?! - неожиданно оживилась Шахновская.
       В ее прищуренных глазах загорелся злорадный огонек и тонкие губы растянулись в издевательской ухмылке.
       - Так ведь, "подруга", не забывай, что твой зять - мой холоп! - протянула она язвительно. - Мне решать, где ему быть и что ему делать. Вот уж, тут ты мне не указ...
       - Та хиба я указываю! - пожала плечами Евдокия. - За тебя же, дурну, переживаю. Антону Семен Михайлович место определил, работу назначил, срок установил. А как не уложится? Что же, на тебя кивать?.. Помнишь, как в прошлый раз он тебе выговаривал, что не в свое дело вмешалась. Или опять дело до ссоры дойдет...
       Она метнула лукаво-вопросительный взгляд на барыню, но ту теперь уже трудно было чем-что зацепить: главные карты этой, ею же затеянной игры, были в ее руках.
       - Матка боска! Глядите, какая душевность! - саркастически рассмеялась Мария Андреевна. - Какая-то баба волнуется о том, поссорюсь я со своим мужем или нет...
      
       Перемена в настроении Шахновской не понравилась Евдокии. Материнское сердце почуяло недоброе и горестно заныло. Однако женщина старалась не показывать вида, что встревожена.
       - Я в чужую семью не суюсь, если о том не просят..., - как можно спокойнее возразила она. - У меня своя есть. За своих родных пекусь и волнуюсь...
       - Ха! Гляжу на тебя и удивляюсь. До чего же ты чудная баба. Одно слово - ведьма. То ко мне липнешь, в родню зовешь, то чужого москаля за родного считаешь...
       - Да какой же Антон нам чужой? Хиба зять может быть чужым?!.. - искренне удивилась она тому, что барыня не понимает очевидного.
       - Тоже мне родню сыскала! - презрительно хмыкнула Шахновская и глаза загорелись яростью. - Быдло! Хам! Сукин сын, на щенят выменянный! Москаль-приблуда! Мерзавец! Дерьмо..
       Она с мстительным наслаждением выкрикивала грубые мужицкие ругательства, не замечая стоявшей рядом изумленной простолюдинки. В ее глазах стоял насмешливо прищурившийся Пономарь и она усердно квиталась с посмевшим перечить ей строптивцем. Мария Андреевна глубоко вздохнула, набрав воздуха для новой тирады, но запнулась о суровый взгляд Евдокии.
       - И тебе его жалко? - запальчиво бросила ей в лицо.
       - Жалко! - горячо вскрикнула женщина и проникновенно продолжила. - По мне, Мария, ты его хоть за дерьмо покупай, для нас Антон - родное дите. Бачишь, на руке пять пальцев... Любой прищеми, обрежь, загони занозу - будет одинаково больно. Хлопец пришел в нашу семью и будет...
       - Не будет! - торжествующе перебила ее Шахновская.
       - Что, значит, не будет? - с трудом выдавила осекшимся голосом Евдокия.
       - А то значит! Нет больше вашего Антона, зятя твоего "родного"...
       Мария Андреевна горделиво вскинула голову и вперилась лихорадочно блестевшими глазами в лесничиху. Та отшатнулась, точно от хлеста, побледнела и враз сникла.
       - Мария, побойся бога! Что ты такое говоришь? Как это больше нет Антона..., - прошептала обреченно.
       - Вот так вот! Нет!!! - потешалась барыня и выплеснула неожиданно пришедшее ей на ум. - Отпустила я его... На все четыре стороны... Ха-ха-ха! Видишь, а он сбежал от вас... Москаль неблагодарный...
       - Погоди! Не томи душу! Скажи по-человечески, что произошло..., - не выдержав, взмолилась сбитая с толку Евдокия.
      
       - По-человечески? Вы все думали, что ваша хозяйка - каменная баба, бездушная. А у меня душа пощедрее всех ваших будет..., - встрепенулась Шахновская. - Я зла не помню, добра не забываю, воздаю по заслугам. Хоть и обидел меня твой зятек, но его добрая работа мне ведома. Долго думала, сомневалась, терзалась и вот решила... отпустить его на волю.
       - Погоди-погоди! - замахала руками ошеломленная Евдокия. - Ты решила отпустить Антона на волю? Без разрешения Семена Михайловича?!..
       - Что ты мне все мужа поминаешь! - вскрикнула обиженно Мария Андреевна. - Что же, по-твоему, я не могу никаких решений в своем доме принимать? Кстати, твоего зятя я купила. Если бы тогда со Степанищевым не согласилась щенков на его холопа сменять, так бы и уехал он со своим хозяином домой и не стал бы твоим зятем... А ты меня все попрекаешь...
       Она поджала надменно губы и отвернулась от замершей в растерянности лесничихи, давая понять, что ее благодарить за милость нужно, а не укорять напрасно...
       - Так где же он тогда?.. - пробормотала растерянно Евдокия.
       - Ну уж, не знаю! Говорю же, сбежал от вас. До Расеи своей подался..., - насмешливо хмыкнула в ответ Шахновская. - Как о воле услышал, так и рванул. Только пятки по дороге засверкали. Нужны вы ему больно... Видишь, какой прыткий. Даже не вспомнил о семье своей. А ты меня тут убеждаешь, "родной, родной...".
       Видя душевные страдания расстроенной и обескураженной женщины, Шахновская с удовольствием плела, сочиняла всякую ерунду, только бы побольнее уколоть, сильнее досадить ей. Коварная интриганка и изощренная мучительница буквально нежилась в своей лжи, испытывая садистское наслаждение от доставляемых ею душевных мук...
      
       - А, ведь, ты брешешь, Мария! - вдруг подняла на нее замутненный слезами взор Евдокия. - Все до единого слова брешешь!..
       Она смахнула рукавом слезы и ее глаза суровыми молниями пронзили куражливую барыню. Теперь пришел черед опешить и стушеваться Шахновской. Ее изуверский план, так удачно исполненный, вдруг начал на глазах рушиться как карточный домик. Впрочем, почему рушиться? Она хотела досадить и досадила, пусть не так больно и ощутимо, как желалось. Опостылевшего холопа все равно на дворе нет и больше не будет, а как он ушел отсюда и куда, с кем, это уже не их печаль. Пусть ломают головы в догадках, пусть ждут, пусть страдают. Главное - ОНИ ЕГО НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ УВИДЯТ!!! От этой успокаивающей мысли, Мария Андреевна самодовольно ухмыльнулась и с вызовом уставилась на Евдокию.
      
       ... - не единому твоему слову не верю. Брешешь! - упрямо твердила лесничиха, стоя на своем. - Не мог Антон так поступить. Чтобы он детей своих осиротил?!.. Да не в жизнь!... Может это у вас, господ, так принято. Равнодушно людину покупаете, без сожаления продаете. Вон, даже своего сына сколько лет не видала. Отдала в чужие руки на воспитание. Сама не захотела. Не нежила материнской лаской, от хвори и другой беды не оберегала. Полюбуйся, что с него получилось!.. Ни рожи, ни кожи, в мозгах ветер, а душа как камень...
       Гневный, по сути справедливый, укор задел сокровенные струны, больно ударил в самую цель. Но это не охладило воинственный настрой Шахновской, не облагоразумило гордую шляхетку, а, напротив, подстегнуло ее спесь и гордыню.
       - Что-о-о! - уязвлено вскинулась она, едва не вцепившись собеседнице в волосы. - Ты как со мной разговариваешь? Ты что себе позволяешь? Кто тебе позволил упрекать меня, учить уму-разуму...
       - Господь! - со скорбным спокойствием ответила Евдокия, прервав гневную тираду. - Господь смилостивился, не стал прибирать тебя раньше срока. Господь дал мне силы поставить тебя на ноги. Перед ним я в ответе за то, как ты теперь дарованную им жизнь проведешь...
       - Не слишком ли ты задираешься, мерзавка! - еще пуще разошлась Шахновская. - Гляди, к богу она уже примеряется. Совсем обнаглела, возомнила из себя невесть что. Да ты, хамка, радоваться должна, что я тебя до двора допустила, разговаривать с тобой соблаговолила... Другую бы давно уже взашей вытолкали, собаками потравили...
       - Не гневи бога, Мария! - печально, с состраданием, попыталась урезонить ее лесничиха. - Не мне, богу по делам твоим тебя судить. А я кто? Простая баба. Холопка чумазая, как ты любишь говорить. Но от души скажу, не буди лихо, пока оно тихо. Иначе будет тебе беда еще большая, чем ты испытала...
       - Да что же ты, ведьма, мне накаркиваешь! Надоела ты мне! Ступай прочь! Чтобы больше мне тебя не видеть..., - истерично вскрикнула Мария Андреевна, теряя над собой контроль. - Уходи, пока не велела собак спустить...
      
       - Хорошо, ухожу! - махнула сокрушенно Евдокия, собираясь покинуть усадьбу. - Больше ты меня не увидишь. Одно лишь скажу, не хочешь жизни праведной, твоя на то воля. И твой ответ за грехи перед богом. Только помни, ты сама себе сейчас выбрала участь. Тяжелую, горькую участь. Никто тебе этого не желал, не наговаривал. Слезы, что по твоей великодушной "милости" выплакали матери, теперь ты будешь лить денно и нощно. Дитя твое от тебя с гордыней отвернется, а ты молить, звать и искать его будешь, как зовут и безнадежно ждут обездоленные тобой матери. Вот когда застонет, покается твоя душа, но ты уже разбуженное лихо не убаюкаешь...
       - Про-о-о-чь! - пронзительно завизжала обезумевшая от злости барыня. - Степан! Людей ко мне! Собак спускайте!!!...
       Она затрясла руками, затопала ногами, сгорая от нетерпения расквитаться, растерзать, стереть с лица земли презренную простолюдинку, так унизившую ее своей горькой правдой, но той уже и след простыл...
      
       - Мерзавка! Тварь! Сволочь! Ведьма! Змея подколодная! Напугать меня вздумала! Порчу навести хотела! Я тебе покажу, тварь. Я не погляжу, что ты вольная. Я тебя быстро с хутора налажу. С сумой по миру пойдешь. Зятька своего дорого разыскивать. Ага! Ищи, свищи ветра в поле...
       Вышедшая из себя от разговора с лесничихой, Мария Андреевна бесновалась по дому, не находя успокоения.
       - Маменька! В чем дело? - с ленивым равнодушием заглянул к ней в комнату полусонный Константин. - От вашего крика вот-вот крыша обвалится...
       - Ты представляешь, Казик! Эта подлая тварь вздумала меня попрекать, что жизнь неправедную веду. Ах ты, ведьма грязная! Святошу из себя строит...
       - Да о ком вы?!...
       - Так об этой же... Об Евдокии! - в сердцах вскрикнула барыня. - Матери той холопки, что посмела тебя унизить. Ничто этих подлых хамов не берет. Мужика с дому свела, упекла с концами. Ей бы в ноги да умолять, пощады выпрашивать, а она?... "Господа не гневи, живи по совести, не греши. По делам воздастся..." Тьфу! Проповедница хренова!..
       Шахновская, кривляясь и ярясь, не заметила, как сама стала употреблять грязные мужицкие ругательства...
      
       - И что же, маменька? Вы позволили подлой чернавке спокойно, безнаказанно уйти? - возмущенно поморщился Константин. - Вы же сами обещали, что эта семья получит по заслугам сполна...
       - А что я могла сделать..., - как-то несвойственно для нее, жалобно, по-бабьи, протянула надменная госпожа и беспомощно развела руками. - Разве легко на эту ведьму найти укорот. Пока Степана с людьми звала, пока собак спустить велела, она словно в тумане растворилась. Без следа... Одно слово - ведьма...
       - Да-а-а! Хороши дела, маменька! - с нескрываемой издевкой протянул барчук. - Совсем разбаловались ваши людишки, от рук отбились. Надо же! На шею нагло садятся и помыкают вами как хотят... А вы жалуетесь, что ничего сделать не можете.
       В насмешливом взоре сына Шахновская с тревогой заметила знакомые искорки отчужденности, пренебрежения, но, главное, унизительного отвращения. Столько сил она потратила на установление нормальных доверительных отношений, на такие жертвы пошла и вот результат... Неужели, все по-прежнему?.. Неужели права была Евдокия, предупреждая о скором расставании с сыном. Но откуда ей это ведомо?.. Право, ведьма! Мария Андреевна досадливо махнула головой, гоня прочь дурные мысли. А Константин истолковал этот жест по-своему.
       - Что, маменька? Вы не согласны с тем, что холопы у вас распущены, избалованы, наглы..., - прищурился он вопросительно. - Не так давно вы пытались доказать мне обратное. Я уж, грешным делом подумал, вот он настоящий дух шляхты. Гордый, непререкаемый. Но, увы, увы...
       - А ты сам попробуй! - вспылила Шахновская. - Или только гулять да куролесить способен! Да деньги из материнского кошелька тянуть...
      
       Неожиданно для себя она вдруг решительно выплеснула всю скопившуюся у нее обиду и сожаление, досаду и горечь к этому чванливому и неблагодарному бездельнику, с равнодушным безразличием взиравшему на ее материнские страдания.
       - Ты-то чего попрекаешь! Чужой, что ли, в этом доме? Не долго ли гостем засиделся? Вот возьми и покажи, какой ты хозяин. Насколько ты строг и непреклонен с холопами. Как они тебя слушают...
       Мария Андреевна обиженно надулась и, сердито шурша юбками, удалилась в свою спальню, оставив в одиночестве обескураженного таким отпором сына.
       - Что ж, покажу..., - пробормотал тот с угрозой и в глазах его сатанински заплясали кровожадные искорки. - Спрошу с подлых тварей, не мешкая. А то, маменька, пока дождешься, что хлоп взмолится о пощаде, наживка в вашей "мышеловке" протухнет...
       Константин желчно ухмыльнулся на закрытую за матерью дверь и стремительно вышел из комнаты. Вскоре его взвизгивающий, повелительный голос зазвенел на дворе.
       - Степан! Пся крев! Вели срочно коляску заложить! Шевели быстрей своей задницей, мерзенная тварь. Обленился, лайдак! - зло выговаривал он перепуганному управляющему. - Мужиков моих собери, стражников. На Белую Гору еду, не мешкая... Отдыхать...
      
       Солнце, мигнув последним лучом, устало нырнуло за дальний курган. Но вечерний сумрак еще розовел малиновым закатом. Ганка замерла у тына и тщетно вглядывалась в петляющую вдоль Донца тропу. Пыльная стежка уныло серела пустотой. Ни матери, ни Антона там она так и не высмотрела. Горько вздохнув, молодица смахнула платочком соленую слезу и прошла через сад к хате, где уже спали дети.
       Она уже поднялась на крыльцо, взялась за деревянную скобу и открыла дверь. Неожиданно ее внимание привлек неясный, приближающийся шум с улицы. Тревожно прислушавшись. Она различила дробный топот копыт, фырчанье загнанных лошадей и людской гомон. В следующий миг, нещадно ломая загород, на их двор ввалились грозная ватага барчуковых служек. Следом, неспешно выскользнула с коляски тщедушная фигура и самого молодого Шахновского. Сально щерясь гнилозубым ртом, он с вальяжной небрежностью оперся на трость и самодовольно замер посреди двора, наслаждаясь произведенным впечатлением.
       - Что, солдатка! Не ждала? Принимай тогда гостя, коль сама не захотела... у барина погостить! - похабно осклабился Константин и многозначительно подмигнул угрюмо замершей за спиной страже.
      
       От неожиданного появления на дворе барчука Ганка растерялась и остолбенела. Широко раскрытыми от ужаса глаза она озирала эту грозную силу и беспомощно вжималась спиной в беленую стену хаты. Безвольная, окаменевшая, безучастная ко всему, молодая женщина была сейчас весьма легкой добычей для циничного и развратного охотника. Барчук прекрасно понимал это и не торопился. Он наслаждался чувством хозяина положения, бесцеремонно пожирая похотливым взором ладную фигуру приглянувшейся ему холопки.
       Кто знает как бы дальше развивались эти события, не раздайся за стеной детский писк разбуженного шумом младенца. Плач сына вернул Ганку к реальности. Она встряхнулась от оцепенения и обожгла недружелюбным взором непрошенного гостя.
       - Чего это, барин, ты меня в солдатки записал. Я - мужняя жена. У меня чоловик есть..., - хмуро огрызнулась она.
       - Ха! Мужняя жена! Матка боска! Гляньте-ка на эту наивность! - глумливо хохотнул Шахновский и тут же процедил со злостью. - Был да сплыл твой "чоловик". Вольную ему maman выписала, в солдаты забрила! Так что ты теперь, мерзавка подлая, самая что ни есть солдатка. А, главное, ты - моя холопка. Не за спину своего мужика прятаться, а мне подчиняться будешь. Безропотно, беспрекословно! Тебе ясно, тварь?!...
      
       От пронзительного барского крика, плач в хате усилился. Разбуженные и перепуганные дети ревели дружно и в голос, зовя мать. Ганка осторожно продвинулась вдоль стены к двери. Стараясь не выпустить с виду непрошенного гостя, она заглянула во внутрь и окликнула сыновей.
       - Тихо, детки, тихо! Не плачьте! Мама скоро прийдет..., - ласково и как можно спокойнее успокаивала их. - Коля, сынок! Покачай братика. Успокой его... Ты же хлопчик уже большой. Мамин помощник. Не плачь, сынок. Я зараз...
       Услышав знакомый, родной голос, детвора притихла и Ганка снова повернулась лицом ко двору, чутко сторожа каждый жест, каждое движение паныча и его стражников.
       - Что же ты, барин, коршуном налетаешь!.. - осевшим от волнения голосом бросила она, не зная, что ей дальше делать и как поступить.
       Она пошарила глазами по террасе, ища что-нибудь подходящее для защиты. Взгляд зацепился за убранные на зиму грабли и косы и на сердце отлегло.
       ...- В гости с добром ходят, а не со злым умыслом..., - продолжила уже спокойнее и незаметно подвинулась к спасительному оружию.
       - А что делать, если ты противишься, не хочешь "по-доброму, любовно" своего барина утешить - сально ухмыльнулся Шахновский. - А я от своего отступать не привык. Если фрукт какой приглянулся я должен от него откусить...
       И он сделал недвусмысленный жест, от которого бедную женщину передернуло и обдало жаркой волной стыда.
       - А как же обещание! - беспокойно возразила Ганка. - Ты, ведь, слово давал, барин! Дворянским знанием клялся, на бога взывал...
      
       Теперь уже передернуло Константина. Он побагровел от стыда и злости, уязвленный напоминанием о своем сокрушительном фиаско.
       - Дура! - буркнул он сконфуженно и надменно напыжился, как индюк. - Неужели ты думаешь, что я, потомственный шляхтич буду ровняться с подлой холопкой, словом заручаться. Да ты против меня - тварь ничтожная. Ты свой рот поганый раскрыть без разрешения, глаза бесстыжие поднять не смеешь...
       - Потому и молчу... Вижу, что грош цена твоему обещанию..., - как можно беспечнее бросила в ответ Ганка, но внутренне напружилась, готовясь отражать натиск.
       - То-то! Молчи! - самодовольно проворчал барчук, не то пропустив мимо ушей последние слова, не то не поняв их смысл.
       Нетерпеливо потоптавшись на месте, он сделал шаг к хате.
       - Ну, так что? Сама до усадьбы пойдешь или силком, за косы волочить? - прищурился вызывающе.
       - Ой, барин! Не гневи бога! Не бери греха на душу!.. - побледнев от волнения, покачала головой Ганка. - У меня же, вон, дети малые. На кого я их оставлю?..
       Она старалась как можно дольше тянуть время, с ужасом понимая, что страшная развязка не минуема и помощи и защиты ждать неоткуда и не от кого.
       - Э-э! Да я вижу, что ты как была сучкой строптивой, так ею и осталась..., - зловеще протянул барчук, зеленея от злости. - Пора, курва, тебя проучить примерно, чтобы всему этому селу говняному наперед наука была...
       - Так-так, панычу! Золотые слова! Пора цю семью вывчить..., - угодливо засипел выскочивший из-за его спины староста.
      
       Подобострастно согнувшись перед молодым хозяином, он ненавистно погрозил батожком в сторону хаты и по-собачьи завертелся у барских ног.
       - Давно от них покоя на селе нет! Только народ мутят, против хозяев настраивают...
       Константин удивленно повернулся к невесть откуда взявшемуся старосте и брезгливо поморщился.
       - А чего же ты тогда хозяйский хлеб задарма ешь, если с дворней справиться не можешь? - пробубнил он недовольно. - Хреновый тогда с тебя староста. Сам распустил, разбаловал, а теперь жалуешься... Вот, я еще до тебя, сучий потрох, доберусь...
       Он в сердцах огрел незадачливого холуя тростью.
       - За что, барин?! - заскулил тот. - Я ведь всей душой за вас радею. Уже распорядился, чтобы дом приготовили, стол для вас накрыли...
       - Ладно! Ступай! Не до тебя сейчас..., - раздраженно отмахнулся Шахновский и злобно зыркнул на притомившихся в ожидании слуг. - Чего стоите, лайдаки? Хватайте мерзавку и до двора тащите. Пся крев! Я ей покажу, что такое настоящая барская милость...
       Толкаясь и мешая друг другу, угрюмые мужики кинулись исполнять приказ. Но не тут-то было. Воспользовавшись спасительной заминкой, вызванной короткой перепалкой барина со старостой, Ганка успела вытащить из-под стрехи косу-литовку. Теперь это была не растерянная и перепуганная баба, застигнутая врасплох, а настоящий, отважный воин. Крепко взявшись за окосье, она воинственно выставила вперед сверкающее острым жалом грозное оружие, приготовившись к обороне.
       - Попробуй! Я тоже таких шуток не люблю! Позорить себя не дам! - решительно и непреклонно заявила она твердым голосом и замахнулась. - Только до мертвой меня доберешься. Тогда и тешься... Но прежде одну - две головы с плеч сшибу, как гарбузы гнилые. А шо, барин, забув, як на кухне под ухватом вытанцовывал, пощады просил... Знову захотилось? Подходите... Кто перший?...
      
       Звероподобные и свирепые, как цепные псы, мужики запнулись на ходу и трусливо попятились назад, едва не сбив с ног хозяина. Они сгрудились у поваленного тына, робко и пристыжено топчась на месте. Конфуз взбесил Константина. Надо же, мерзкая баба позволила выставить его на посмешище перед слугами. А эти тоже хороши, обосрались перед ней...
      
       - Цо-цо-цо! - возмущенно загоготал он. - Лайдаки! Кого испугались? Бабы!!! Зачем я вас кормлю, держу возле себя... Дармоеды. С сучкой справиться не можете. Вот вам, сволочи!..
       Красный, взопревший, брызжа слюной, подпрыгивая на тонких, кривых ножках перед рослыми, широкоплечими мужиками, Шахновский остервенело охаживал их тростью, тщетно стараясь заставить их выполнить его поручение. Пока он разбирался со слугами, Ганка вскочила в хату и накрепко закрыла дверь. Накинув внутреннюю щеколду, она легко (откуда взялось столько сил!) передвинула из угла тяжелый ларь с мукой, а на него взгромоздила объемную дежу, в которой хранилось зерно.
       - Паныч, паныч! Девка до хаты вскочила! - предательски заверещал Пасюк, так и не убравшийся со двора. - Там ее треба брать!
       Осмелевшая стража рванулась к хате. Обозленные неудачей и позорищем, мужики остервенело ткнулись в дверь, но та, добротно сколоченная из дубовых досок и надежно прижатая тяжелым грузом, не поддавалась.
       - Да ломайте же ее, сволочи, ломайте! О, матка боска! Дал же бог мне слуг. Лайдаки! Дармоеды! - стенал и бесновался позади Константин, проклиная все на свете.
       - Та чего мучиться! Силы втрачать, двери ломать..., - снова угодливо завертелся рядом Пасюк. - Выкурить ее надо из хаты...
       - Цо ты кажешь? Выкурить?!.. - с живым интересом обернулся к нему Константин и в глазах его блеснула искорка благосклонности. - Хм-м, дело! Молодец, стервец!
       - Ну, да! Зараз стреху подпалим и вона, зараза, сама выскочить, як лиса из норы..., - радостно ощерился Пасюк, обрадованный тем, что барину понравилось его предложение. - Что же она, цуценят своих душить будет?.. Эй, мужики, давайте очерет запалюйте. Где огонь?..
      
       Староста, стараясь выслужиться еще больше, протиснулся поближе к хате и деловито стал давать распоряжения господским слугам.
       - Та швыдче, швыдче! Чего копаетесь? - с привычной назидательностью командовал он. - Шо вы такие неповоротливые... Бачите, хозяину никогда с вами тут топтаться... Хиба це важко?..
       Кресало долго не могло выбить искру, неохотно разгорался трут. Наконец на тугом пуке выхваченной с крыши соломы вспыхнул маленький огонек. Вот уже потянулась с факелом к крыше безжалостная рука и... замерла в воздухе.
       Эй! А ну, погодь! Шо це вы тут затеяли? - неожиданно раздался позади чей-то грозный, суровый окрик. - Ну-ка, кончай дурить, мужики. Геть от хаты!..
       Воинственная свора точно по команде обернулась на окрик. Посреди двора, точно каменный скиф на степном кургане, на фоне заката темнела величественная мужская фигура.
       - Цо? То кто? - изумленно протянул Шахновский, с настороженностью и недовольством вглядываясь в незнакомца.
       - Данила Бондарь. Коваль вашего батюшки..., - с подхалимской готовностью подсказал выглянувший из-за спины Пасюк и в его крысиных глазках заплясали злые искорки. - Зять лесника и родич этой сучки. Його батька ваша матушка за непокорство продала ще годов двадцать назад. Так це телятко с малку зло затаило. Бачите, який бугай вымахал, як очима сверкает... На допомогу прибег...
      
       Панас, было, выступил вперед, по привычке поднимая свой батожок. Однако, вспомнив крутой нрав кузнеца, трусливо отпрянул обратно, за спину барчука, под защиту его стражников. Здесь, под прикрытием, к нему вернулась прежняя самоуверенность.
       - Эй, Данила! Ты чего сюда притащился? Кто тебя звал? Бачишь, тут паныч, ... по делу..., - выкрикнул он запальчиво. - Ото ступай сам своей дорогой, не заважай...
       - Хе! Гарне же дело у паныча, шо уже хату подпалювать собрався..., - недобро усмехнулся Данила, подвинувшись ближе. - Надо же! Тын поломали, двери чуть с петель не сорвали, от стука стены ходуном ходят. Такого у нас еще не было. С каких это пор на Белой Горе такие порядки завелись?.. Хиба тут разбойники объявились или другие лихие люди?..
       - Цо тебе надобно, хлоп? - надменно процедил сквозь зубы Шахновский. - Кто тебе позволил совать нос не в свое дело?..
       Он заносчиво вскинул голову и нервно застучал оземь тростью, досадуя, что так некстати объявился нежелательный свидетель.
       - Ха! Гарне дело! - вскрикнул Данила и с притворным изумлением хлопнул себя по колену. - Як це не мое дело?! А чье же? Я вроде до своей родни пришел. Мы с двора до двора без спросу приходим, без чужого дозволения. По надобности какой или просто по охоте. А вот вам якого беса тут треба? Зачем двор порушили, а теперь хату руйнуете. Антон такого обращения не заслужил. Его Семен Михайлович за работу поважае...
       - А то не твоего ума..., - снова встрял в перепалку Пасюк. - И до тебе черед дойдет. Ты дывысь, який разумный. Як перед хозяином стоишь? Порядка не знаешь?!..
       В окружении здоровенных мужиков он чувствовал себя уверенно и от того, не страшась, погрозил кузнецу.
       - Ты бы, Панас, не тявкал, як трусливое щеня... - обжег его брезгливым взглядом Данила. - Порядок я не хуже твоего знаю. И хозяина своего, Семена Михайловича, почитаю. Он человек строгий, но справедливый и разумный. Такого сраму и позорища никогда не допускал. Так что другого хозяина у меня нет. И тебе бы не мешало его распоряжения и его порядки исполнять исправно... А коль ты не хочешь, то я не позволю над своими родичами бесчинство творить...
       - Цо-о-о! Это цо за своевольство! - взорвался барчук. - Ах ты, хам! Быдло чумазое! Как ты смеешь, сволочь, мне перечить! Закатую, хамло! Я тебе покажу, как своевольничать...
      
       В запальчивости он выскочил навстречу и замахнулся на кузнеца своей тростью.
       - Тихо, паныч, тихо! Не треба так репетувать..., - тихо, но твердо предупредил его Данила, перехватывая на лету палку.
       В крепкой, мозолистой ладони прочное дерево хрустнуло и переломилось как хрупкая, сухая соломина. Побледнев от волнения, едва сдерживаясь, чтобы не раскроить как горшок господскую голову, он небрежно, слегка отбрасывая от себя, отпустил сломанную трость. Однако и этого хватило, чтобы спесивый барчук, не удержавшись на ногах, кубарем покатился под ноги своим охранникам.
       - Не треба, паныч! - снова спокойно, но настойчиво, с нажимом, повторил кузнец. - Охолонь. Не доводи до греха. Господь свидетель, ни я, никто другой на селе не хочет беды. Не треба свои срамные порядки тут устанавливать, распутство устраивать, девчат малых, наших деток, позором марать. Жило село тихо, спокойно. Хозяев слушалось, дело свое справно справляло, достаток хозяину обеспечивало. Чего еще треба?.. Не позорь, паныч, достойное имя своего батька...
       - Ц-цо-цо-цо! Ах ты... Ах ты... Падла... Хам... Тварь... Су-у-у-ка!!! - завизжал, неиствуя и ярясь, Константин.
       Нелепо барахтаясь в пыли, он попытался резво подняться на ноги, но, запутавшись в собственных ногах, снова зарылся носом в землю. Этот конфуз взбеленил его еще больше. Встав наконец-то на ноги, он набросился на своих слуг, бешено охаживая их обломком трости.
       - Чего зеньки таращите, дармоеды. Подлое быдло над вашим хозяином издевается, посмешище делает, а вы рты разинули. Чего стоите, лайдаки! Хватайте, мерзавца...
       - Барин! Не доводи до греха! Я тебе плохого не желаю и ты меня не трожь..., - в последний раз предупредил Данила, приготовившись к обороне.
       Сейчас он напоминал молодого лося-одиночку, уверенного и сильного, попавшего в кольцо голодной волчьей стаи. Угрюмо набычив голову, он с вызовом, открыто и смело смотрел на эту хищную свору, готовый биться до последнего дыхания, но не пасть перед ними на колени, тем более молить о пощаде...
       - Что-о-о! Ты мне угрожать вздумал?! Вяжите его! На конюшню! В канчуки! Катувать!..
       В животном страхе, больше страшась барской расправы, чем крепких кулаков сельчанина, слуги опасливо посунулись на Данилу, исполнять приказ хозяина. Но уже в следующий миг ближний из наседавших летел назад, отброшенный мощным ударом в скулу, выплевывая на лету выбитый зуб. Тут же следом посунулся навзничь другой, размазывая по лицу кровавую юшку с расквашенного носа. Волчком завертелся у ног третий, ловя, точно выброшенная на берег щука, широко раскрытым ртом воздух после тяжелого удара под дых.
       Первая кровь распалила наседавших. Озверев от беспомощности и досады на обидчика, кляня капризного хозяина, заставившего их подставлять рожи под свинцовые кулаки кузнеца, они с остервенением снова бросились на приступ. Точно пиявки впивались они со всех сторон, пытаясь разорвать на куски, растерзать свою добычу, но сыпались на землю горохом, сброшенные могучим движением колосса. И опять, пьяня от ярости, кинулись вперед...
      
       - Ой, лишенько! Господи! Да за что же нам такое испытание! - заполошно запричитала Ганка, с ужасом наблюдая в окошко за происходящим. - Треба что-то робить, бо беда буде... А шо робить?.. Коля, сынок! А ну, иди сюда!
       Увлеченные схваткой на дворе, все отвернулись от хаты и оставили без внимания Ганку с детьми. Воспользовавшись этой суматохой, Ганка тихонько выставила окошко и высунула на улицу старшего сына.
       - Давай, сынок, беги до тети Кати! Зови на допомогу. Скажи, шо паныч со слугами налетел на наш двор. Дядю Данилу схватить хотят. Через садок беги, сынок, чтобы эти ироды не заметили... Нехай Галю в лес, до деда пошлет. Без него мы ничего не сделаем... Данила сам не выстоит...
       Мальчуган серьезно, по-взрослому, нахмурился, решительно сжал кулачки и, деловито шмыгнув носом, незаметно юркнул за угол.
       - Матерь божья! Царица небесная! Владычица! Помоги нам! Отведи беду! - неистово молилась Ганка, стеная и взывая о помощи. - Ой, Данила! Держись, миленький! Господи! Нет... Не выстоит, не сдюжит...
      
       Силы, действительно, были не равны. Не зря Константин приказывал Пасюку подобрать ему подходящую стражу. Знала подлая душа, что когда-нибудь сгодятся ему свирепые, как цепные псы, слуги. Не зря старался угодливый староста, тщательно подбирая здоровых телом, пустых душой мужиков. С усиливающимся остервенением и упрямством нападали и теснили они стойкого и непокорного кузнеца. Злились, что не удается справиться с этим мужественным и сильным гигантом. Теряли силы и терпение. И может быть еще долго продержался Данила, сдерживая яростный натиск, если бы не подлый, предательский удар сзади.
       - Берегись, Данила! - истошно крикнула в окошко Ганка, запоздало предупреждая об опасности. - А-а-а!
       Она пронзительно заголосила и в страхе закрыла лицо руками. Не услышал коваль этого крика, не успел, проглядел подлеца. Это Пасюк, в своем омерзительном желании умилостивить барчука и заслужить его благосклонность, подхватил у стены дубовое весло. Крадучись, засеменил, заходя с тылу, изловчился, поднял натужно и опустил, собрав все свои тщедушные силы, на голову богатыря сокрушительный удар. Качнулся Данила, повернулся недоуменно, не понимая, что случилось. Но кругом пошла земля, в глазах померкло и он, теряя сознание, тяжело упал ниц. Торжествующе взревела и кровожадно набросилась на бесчувственное тело свора, заламывая и крепко связывая безвольные руки.
      
       - Ага, сволочь! Попался! Думал, что сильнее всех тут, сдюжишь?... Как бы не так! От меня еще никто безнаказанно не уходил! - бесновался Шахновский, исступленно пиная сапогом неподвижное, связанное тело кузнеца. - Теперь я тебе, покажу, мерзавец, как у меня на пути становиться. Сейчас ты узнаешь, кто здесь хозяин... На конюшню хама... Впрочем, нет...
       Ничтожная, мстительная и кровожадная душонка требовала немедленной расправы со строптивцем. Безумным, лихорадочным взором он окинул двор, точно что-то ища. Его глаза зацепились за перевернутый у забора човен.
       - Вяжите его к этой колоде! Канчуки сюда! Здесь пороть будем! Пусть эта лярва поглядит, как я с непокорными поступаю...
      
       Ухнуло филином, прокаркало вороньем, зареготало, закричало, закрутилось, завертелось в бесовском шабаше лихо, радуясь новой добыче и празднуя свою удачную охоту. Жалобно треснула разорванная на спине рубаха. По-змеиному прошипев, с голодной алчностью и шумным причмокиванием опустились на плечи ременные плети. Безжалостно, с изуверским упоением, впивались они в беззащитное тело, с наслаждением раздирая нежную кожу и выдирая клочья человеческой плоти.
       - Сильнее, сильнее! Пся крев! С протягом! На себя тяни, лайдак! - безумствовал рядом с истязателями барчук, подгоняя и без того озверевших в драке слуг. - Чтобы живого места на этой твари не осталось... Пусть сдохнет под плетями...
       Не удовлетворенный кровавой расправой, он замахнулся обломком трости на неподвижно распластанное тело, но с досадой отбросил его в сторону, сожалея, что удар будет не столь ощутим. Распаленный казнью взгляд палача неожиданно упал на невесть откуда взявшийся шкворень, бесхозно валявшийся у крыльца. Константин быстро нагнулся, поднимая железку. Сатанинским блеском вспыхнул в его глазах мстительный огонь.
       - А теперь посмотрим, насколько крепки руки у этого... мастера! - дико прохохотал безумный паныч.
      
       Оттирая в сторону взмокших слуг, он подскочил к кузнецу и с силой опустил свое страшное оружие на вывернутую вдоль колоды руку. Жутко хрустнули кости, леденя ужасом души перепугавшихся слуг. От нечеловеческой боли, Данила вскинул голову, страшно пуча глаза. Истошный крик рвался из его груди, но, в кровь закусив губы, он сдержал его, не давая возможности торжествовать своему палачу. Он обмяк и снова впал в беспамятство. Обозленный стойкостью кузнеца, Шахновский опять замахнулся, примериваясь к другой, целой руке, но неведомая сила отшвырнула его в сторону.
       - Цо такое? Кто посмел?! - оторопел он.
       Повернувшись, он в бешенстве рванулся на обидчика и... наткнулся грудью на что-то острое.
       - Стой, паныч! Убью! - неожиданно услышал он грозный окрик.
       В этом голосе ему послышалось что-то знакомое. Вглядываясь в сгустившиеся сумерки, он с изумлением увидел перед собой женскую фигуру, державшую перед собой вилы. В темноте, не узнав Катерины, он подумал, что это на помощь ковалю из хаты выскочила его пленница.
       - Т-ты! Сама вылезла! - изумился он и обрадовано крикнул слугам. - Выскочила мышка со своей норы! Хватайте сучку. До усадьбы ее...
       - Только суньтесь, барбосы! - остановила угрожающе дернувшихся мужиков Катерина. - Вместе с эти ублюдком на вилы подниму! Еще он меня сучить будет... Ты мне, гадина, за что чоловика покалечил?..
       - Цо-цо? Ты кто такая? Откуда? - удивился Шахновский, так и не поняв, кто перед ним.
       - Зараз узнаешь, кто и откуда! Когда на вилах будешь танцювать, паскуда!
       - Цо-о-о! Стерва! - злобно дернулся вперед Константин, едва не нанизавшись на острые зубцы.
       - А то! Ты куда, моего чоловика дел? Зачем детей осиротил, гнида ляховская! - эхом отозвался еще один знакомый голос. - До каких пор паскудничать будешь, кот блудливый?!
      
       К великому изумлению опешившего паныча перед ним неожиданно замаячила вторая женская фигура, а перед носом зловеще блеснуло отточенное жало косы. Это Ганка, увидев на дворе сестру, выскочила из хаты, подхватила свое оружие и прибежала ей на помощь.
       - Ха! Хотел одну мышку поймать, а их сразу две выскочило! - скорее от бессилия и страха с притворной радостью вскрикнул Шахновский, но голос его предательски дрогнул и уже осипшим фальцетом он заблажил. - Рятуйте! Лайдаки, твари! Вяжите их. До двора за косы тяните! Вам на потеху отдаю!..
       Однако его грозная стража в испуге отшатнулась и замерла. Только что свирепая и беспощадная свора, сейчас трусливо сбилась в круг и немо таращилась куда-то в сторону. Шахновский недоуменно перевел туда и свой взгляд и осел ошарашено. Ему казалось, что он помутился рассудком или в глазах начало троиться после длительного запоя. Из-за хаты, будто паря в воздухе, к нему приближалась еще одна женщина. Невесомая поступь и величественная, гордая осанка незнакомки обескуражили спесивого шляхтича, вселяя в душу оторопь и животный страх.
       - Матка боска! Найсвентша панна! Цо то? - оторопело пуча глаза, пробормотал он.
       - А то твоя погибель, гадюка! - насмешливо бросила Ганка, узнав мать, и сердито ткнула поникшего в испуге паныча косой в бок.
       Шахновский ойкнул от боли и залопотал что-то нечленораздельное.
       - Шо, паныч, язык проглотил? - хмыкнула Ганка. - То такой речистый был, в выражениях не стеснялся. Да и смелости побольше было, когда над беззащитными знущался. Что же теперь мычишь, як перелякане телятко?..
       - На бога! Ласкаво проше... Слово даю..., - прохрипел он натужно.
       - Да уже знаем твое слово. Дерьмо собачье дороже, чем твое ляховское слово..., - зло оборвала его Ганка. - Чего же ты про свое слово не вспомнил, когда Антона моего в солдаты отдавал, или когда хату подпалить собрался, или когда Данилу катувал, изверг...
       От гневных упреков разъяренной женщины, Константин дергался как от ударов бича, бешено играл желваками, сжимал кулаки, но не мог сойти с места и хоть как-то возразить наглым холопкам.
       - Оставьте его, доньки! - раздался вдруг спокойный, но твердый голос Евдокии. - Большего горя, чем то, что уже зробив для нашей семьи, он не зробе... Нехай идет с богом...
       - Мамо! Да как же..., - крикнули недовольно дочери. - Ты посмотри, что натворил ирод. Даже с него же, как с гуся вода. Отряхнется бесстыжая рожа и завтра опять со своей ордой налетит...
       - Не налетит. Крылья в него подрезаны и сил больше нет падлючить...
      
       "Это мы еще посмотрим. Хватит у меня сил или нет..." - мстительно подумал Шахновский, моля бога поскорее выбраться с этого проклятого двора. - "Вся семью вашу под корень уничтожу..."
       - Нет, панычу, не уничтожишь..., - точно читая его мысли, спокойно возразила Евдокии и обожгла опешившего барчука проницательным, гипнотизирующим взглядом. - Что же ты творишь, дурный! Хиба достойные люди ведут себя таким бессовестным образом. Чего тебе не живется в мире и согласии с людьми. Почему тебе обязательно нужны людские стоны и слезы. Распутства захотел? Содом и Гоммору на Белой Горе устроить решил? Не выйдет, паныч. Батько твой не позволит позорище устраивать, его честное имя чернить...
       - Тебе то, карга, откуда знать, что мне позволят? - забыв об опасности запальчиво вскрикнул Константин и тут же прикусил губу от очередного тумака.
       - Не трожьте его! Не берите греха на душу! - сурово осадила дочерей лесничиха. - Не уподобляйтесь злодею. Не отвечайте злом на зло...
       Она снова повернулась к барчуку. Она окинула печальным взглядом спесиво вздернувшего подбородок Константина и сокрушенно покачала головой.
       - Эх, казала же Марии, вразуми сына, не позволяй безобразничай, не буди лихо. Не послухала. Буде теперь и ей горе, и цьому дурню беда...
       - Какая беда?! Ты что, ведьма, каркаешь... - захорохорился Шахновский, опасливо косясь на молодиц, которые все еще держали его "на прицеле".
       - Да ничего я не каркаю..., - отмахнулась Евдокия. - Ты, паныч, сам себе свою судьбу накаркал. Не я, бог тебе судья. И судить ему тебя, по делам твоим... А нам ты тут уже натворил дел. Так что иди с богом, не заважай...
       Спокойный, уверенный тон простолюдинки раздражал Константина, выводил из себя. Он хотел, было, крикнуть в ответ что-то оскорбительное, сгорал от нетерпения поквитаться за столь унизительное состояние, в какое поставили его эти хамки, но не в силах был произнести хоть малый звук, сделать хоть малый жест. Неведомая сила покорно потащила его со двора, вслед за поспешно ретировавшимися слугами. "Ведьма! Права, маменька! Как есть ведьма!" - ошеломленно пробормотал он, спешно усаживаясь в свою коляску, и против воли скомандовал кучеру: "Гони домой... в Верхний!"...
      
       - Живой! Дышет... Слава богу! - истово перекрестилась Евдокия.
       С той минуты, как лесничиха повелительно и грозно велела барчуку убираться со двора, молодого Шахновского для нее больше не существовало. Она беспокойно кинулась в распростертому на човне Даниле. Упав на колени возле неподвижного тела, припала к поникшей голове, чутко вслушиваясь и ловя каждый вздох, каждый стон растерзанного безжалостными палачами зятя. И лишь поймав на шее слабо пульсирующую жилку, облегченно вздохнула. Живой!
       - Девчата! Помогайте! Швыдче! - торопливо прикрикнула, скорее для порядку, а не в укор, она дочерям. - Треба его до хаты. Ганка! Розтопляй печку. Донька! Воды грей! Катя! Холстину неси, потоньше... Рука то, рука! Ой, лишенько! Что же он, изверг зробив. Изуродовал хлопця, падлюка...
       - Господи! Шо тут у вас стряслось! Данила! Сынок! - загудел на дворе запыхавшийся от бега Михайло.
       Несмотря на возраст, подгоняемый бедой, он мигом перескочил на своем човне через Донец и стрелой поднялся по крутояру к дочкиной хате.
       - Кто же это до такого паскудства додумался? Кого это мы так прогневили?.. - бурчал он недовольно, примеряясь, с какой стороны сподручнее помочь жене и дочерям.
       - Не бурчи, дед! - осадила его Евдокия. - Не до слез сейчас. Треба хлопця рятувать. Давай скорее сдери с дерева луб. Надо руку примотать. Бачишь, висит на одной нитке...
      
       Михайло послушно подхватил в закутке топор и торопливо засеменил к старой вербе, сдирать кору для кокона под покалеченную руку. Быстро справившись с этим пустячным поручением, он никак не мог найти себе другое, более значимое занятие, чтобы быть при деле и не мешать домашним. Встревоженный, распаленный подлым происшествием, лесник беспокойно сновал по двору дочери. То взялся поправлять сломанный тын, то стал неизвестно для чего затесывать бесполезную лесину.
       Возмущенный взгляд мужика то и дело запинался за угол, где лежал злосчастный човен. Недавно вытесанный одним зятем, он стал местом казни для другого. Светлобокий, еще не успевший коснуться воды, обветриться и потемнеть от времени, он теперь мрачно и устрашающе бурел свежими пятнами крови. Косматые брови Михайла негодующе хмурились, а губы в густых зарослях бороды беззвучно шевелились, также недовольно и сердито. Будто строго выговаривая неведомому собеседнику за причиненные страдания и горе...
      
       - Нет! Хватит! Так дальше дело не пойдет! Что же это за скотство такое! Хиба можно це лихо так залишать! - наконец гневно воскликнул он, выплескивая наружу скопившуюся горечь и обиду. - Такое бесстыдство нельзя терпеть! Вот что, мать! Ты тут сама с девчатами порайся. А я в Бахмут майну. Треба Семена Михайловича розшукать. Он хозяин. Нехай что-то решает... А то пока будет где-то на стороне свои дела решать, тут эта зараза молода таких дел натворит, что вовек не разгребет. Ця идолова душа або село спалит, або самого мужики в гневе на вилы поднимут...
       Лесник снова сердито зыркнул на проклятое место расправы, с силой воткнул топор в стоявшую у крыльца колоду и быстро посунулся со двора в ночь...
      
       - Михайло?! А ты откуда тут взялся? - удивленно оглянувшись вокруг, недоуменно уставился на лесника Шахновский.
       В последнее время он едва ли не жил на своих производствах. Семен Михайлович довольно легко и привольно ощущал себя на мрачных, дымных и дышащих сыростью соляных парилках, в прокопченных цехах заводов или на пугающем черной бездной руднике. Работа и производственный процесс увлекали и радовали его, поднимали настроение, отвлекая от семейных неурядиц и бытовой тоски. Поэтому сейчас, проверяя очередную партию соли и по ходу отдавая текущие распоряжения управляющему, он никак не ожидал, что в узком проходе между влажными рогожными мешками со свежевапаренной солью наткнется на угрюмого и немногословного Житника. Встреча с этим "родственником по кормилице" даже дома, на Белой Горе, была редкостью. Без крайней нужды Михайло, пользовавшийся особым расположением господ, никогда не тревожил хозяина, не злоупотреблял доверием, не докучал просьбами. Стало быть, случилось нечто из ряда вон выходящее...
       - Так ты откуда? Или в лесу надоело сидеть? Решил сюда, на варницы, перебраться?..., - скрывая тревогу, с притворной веселостью хохотнул барин.
       Однако, заметив, что лесник досадливо поморщился, сконфуженно крякнул и посерьезнел.
       - Чего хмуришься? Случилось чего? - переспросил озабоченно и сухо.
       - Беда у нас..., - только и выдавил немногословный лесник.
       Хотел, было, еще что-то добавить, но сокрушенно махнул рукой и отвернулся, безвольно опустив плечи. Шахновский не на шутку встревожился. Таким подавленным и расстроенным он никогда лесника не видел.
       - Беда? - переспросил сдавленным голосом и изумленно вскинул бровь. - Что за беда? Лес погорел, пасека пропала, волки скотину порезали?... Что? Что случилось?..
       - Нет, Семен Михайлович... В лесу порядок. На Белой Горе...
       - На селе?!!
       - Сынок ваш заблажил. Закуролесил вовсю. Такое позорище устроил, что земля от стыда краснеет. От стыда, а теперь еще и от крови...
       - ???
       - Девок малых со дворов силком к себе на забаву тягает. Зараз к Ганке нашей прискипався. Антона в солдаты отдал, чтобы паскудству его не перечил. А вчера вечером Данилу искалечил. За то, что за дивчину вступился. Чи живой останется... Я, когда выезжал, он чуть дышал...
       - Подожди, Михайло! Как в солдаты?.. - оторопел от такой новости Шахновский. - Сейчас же рекрутского набора нет. Уже который год рекрутов не берут. Кто это решил, кто позволил? И зачем?!!
       - А бис його знает, зачем! - в сердцах выкрикнул Михайло. - Я бы и сам хотел знать... Зачем!!.. Ради чего!!!..
       Он судорожно взглотнул, резко поднял батожок и ненавистно погрозил кому-то в пустоту.
       - Совсем распоясался твой сынок, Семен Михайлович! - с несвойственным для сдержанного, сурового характера проникновением Михайло кинулся к застывшему в глубоком раздумье Шахновскому. - Уже вовсю полновластным хозяином себя поважает. Если не приструнишь его, быть беде на Белой Горе... Мужики уже недовольство высказывают, бурчат, зубами скрегожат, что дочек их позорят почем зря. Никогда такого беспутства на селе не было. А зараз, когда узнают, что вчера чуть Антонову хату не спалили и на Даниле шкуру с мясом порвали, опять же от срамоты, из-за бабы, то как бы до бунта дело не дошло... Потому что неизвестно, каких выкрутасов завтра от паныча ожидать...
      
       Лесник умолк и выжидающе уставился на барина. Но Шахновский отвернулся от него и молчал. В воздухе повисла тягостная пауза.
       - Так что будем делать, Семен..., - нетерпеливо обозвался Михайло и тут же отшатнулся, удивленно таращась на резко обернувшегося хозяина.
       - Ах, ... твою мать! - раздраженно и зло выругался Шахновский. - За что же мне такое наказание! Вот послал Господь родню! То с одной бл...ю сладу не было, всю жизнь мучился от ее капризов. Теперь этот выбл...ок объявился. Вот вызрело яблочко! Все в свою паршивую яблоньку. Кроме урона и пакости никакого толка...
       Семен Михайлович побледнел от гнева, на сухощавом лице нервно заиграли желваки, а в прищуренных глазах сверкали огнедышащие молнии. Постукивая тростью по голенищу сапога, он досадливо топтался на месте и затравленно оглядывался по сторонам, будто ища выход кипевшим в душе страстям и обдумывая, что ему следует сейчас предпринять.
       - А вы чего стали, дармоеды? - накинулся он на замерших в стороне работников. - Чего рты разинули? Никогда не видели как барин ругается? А как плетью он охаживает, видели? Грузите мешки, сволочи. Свозите соль на склад... нечего мне тут лодыря праздновать...
      
       Выкричавшись и спустив пар огорчения, Шахновский досадливо крякнул, обмяк и опустошенно повернулся к Житнику.
       - Ладно! Поехали домой! Разберемся что к чему. Оно и правда, пора уже расставить все точки в семейной перепалке и остановить это паскудство..., - глухо обронил он.
       Понуро, опустив плечи, как-то тяжело, по-стариковски, шаркая, он медленно посунулся из варницы к выходу. Следом, покачивая сочувственно головой, поспешил и лесник...
      
       Спустя час резвая тройка вынесла просторный экипаж за околицу. Беспрестанно понукаемые кучером, лошади споро несли легкую пролетку по накатанному тракту. Коляска мягко пружинила на тугих рессорах, изредка покачиваясь из стороны в сторону на случайных выбоинах или ухабах. Шахновский с Михаилом сидели друг против друга, бессмысленно глядя в пробегающую мимо степь. Ехали молча, каждый погруженный в свои горестные думы, но думающий, собственно, об одном и том же...
      
       - Тьфу, дьявол! Хороши же сейчас мы с тобой, Михайло! - первым нарушил затянувшееся молчание барин. - Поглядел бы кто, потешился...
       Он досадливо сплюнул и его окаменевшее от напряжения лицо скривила саркастическая ухмылка.
       - Напыжились, как два сыча на поминках и несемся очертя голову, точно на пожар..., - протянул он насмешливо.
       - Так, Семен Михайлович?!.. Оно, ведь, так и выходит..., - недоуменно развел в ответ руками Житник. - Дело, как бы, спешное...
       - А-а-а! - с раздражением отмахнулся Шахновский. - Спеши, не спеши... Снявши голову, по волосам не плачут. Сделанного не поправишь, назад не вернешь... А разобраться во всем... Так тут спешки не нужно.
       По его лицу пробежала тень, брови сосредоточенно нахмурились. Он снова бросил мимолетный взгляд на мелькавшую по краям степь и окликнул кучера.
       - Эй, Савка! Осади-ка лошадей! Остановись. Пусть скотина передохнет, отдышится, а то загоним вгорячах. Да и мы кости разомнем. Растрясло...
       Экипаж подвинулся к обочине и остановился. Шахновский сам открыл дверцу и молодо выпрыгнул на пожухлую траву. Следом спустился и Житник.
      
       Семен Михайлович прошелся по целине с удовольствием, разминая затекшие ноги, и с неподдельным интересом огляделся вокруг.
       - Гляди, Михайло! Какая ширь! Какой простор! - оживленно окликнул он переминавшегося за спиной Житника, приглашая разделить свое восхищение. - А земля какая? Чудо, не земля! Какие сады тут можно разбить, какие благодатные нивы поднять! А скотина? Да здесь для табунов, отар и стад такое приволье. Только расти и размножайся...
       В грустных, потухших от душевных переживаний глазах барина вспыхнул жаркий, азартный огонек предприимчивого дельца, созидателя-реформатора.
       - Так это, Михайло, учти, только на верху! А что в самой земле творится! - с жаром продолжал он свои рассуждения. - Ты представляешь, какой клад в нашей степи зарыт?!..
       - Ну да! За столько лет кочевого народу здесь много прошло. Золота напрятали..., - протянул рассеянно лесник.
       - Эх, ты! Дурень! - снисходительно рассмеялся Шахновский. - Какое золото?! Соль, уголь, руда... Вот настоящее золото нашей степи!! Ты представляешь, что здесь может быть лет, эдак, через пятьдесят-сто... Рудники, заводы, фабрики! Целый промышленный город! Да что город! Города!!! Наша матушка Русь эту голозадую, голодную Европу в ... заткнет!
       Распаленный воображением и захватывающими дух мечтами, Семен Михайлович буквально преобразился на глазах. Лицо его горело возбужденным румянцем, плечи расправились, а руки, казалось, хотели обнять, прижать к груди и никому не отдавать этот дикий, степной простор.
      
       - Дороги еще здесь нужны! - деловито заключил он. - Да, железная дорога! Знаешь, Михайло, какая хорошая и полезная это штука - железка! Не видел? Жаль! Представляешь, по рельсам умная машина силой пара целый обоз тащит. Одна!! Вместо табуна лошадей!!!
       Он снова и снова обводил восхищенным взглядом степь, все больше увлекаясь своим рассказом и радужными планами. Но, неожиданно блеск в его глазах угас. Он потускнел, нахмурился.
       - Впрочем, для всего этого нужны здравомыслящие мозги, а не прожорливая глотка..., - буркнул он тускло, с закипающей злобой. - И руки... Крепкие, работящие, хозяйские руки, а не вонючий, похотливый хер...
       Теперь он уже глядел вдаль с сожалением, досадливо покусывая седеющий ус.
       - Эх, Михаил! Как обидно и горько, мерзко на душе! - воскликнул он с горечью. - Столько сил положено моими предками на то, чтобы выбиться в люди, достичь такого положения. Да и я, вроде, без дела не сидел, лодыря не праздновал... А ради чего? Чтобы теперь все прахом пошло? Чтобы этот легкомысленный, блудливый лоботряс пустил все по ветру? Глядите-ка! Явился ясновельможный голодранец, что в голове, что в жопе ветер гуляет, на все готовое. Засунул бесцеремонно рыло в полное корыто и мотает по ветру без сожаления не им собранное, заработанное... Так это я еще жив, при полной силе и в ясном уме... А что, если меня не станет?.. Конец всему?.. И богатству, и роду, и имени...
       Шахновский в отчаянии заглянул в глаза молчаливому собеседнику, ища ответ. Но Житник лишь пожал плечами и сочувственно развел руками. Какой из простолюдина советчик для барина...
      
       - Ты знаешь, Омельяныч! Я вот что сейчас решил. Отпущу я, пожалуй, твоих дочек...
       Шахновский едва ли не бегом вернулся к коляске и достал из ящика дорожный сундучок. Вынув оттуда перо, чернила и именную бумагу, он присел на порожке коляски и стал что-то размашисто писать. Лесник замер в стороне, с любопытством наблюдая за барином.
       - Ну, вот! Готово! - удовлетворенно заключил Семен Михайлович.
       Он еще раз пробежал написанное глазами, расписался и приставил к бумаге личную печать.
       - Держи, Михаил Омельянович! Вольная твоим дочерям..., - сказал проникновенно, с некоторой торжественностью.
       От внезапной барской щедрости лесник опешил. Он безмолвно пучил глаза то на Шахновского, сурового, решительного и великодушного, то на зажатую в своей грубой, мозолистой руке невесомую, но драгоценную бумагу, еще до конца не понимая, что сейчас происходит.
       - Что, брат, не рад? - хмыкнул Шахновский и снова за чем-то потянулся вглубь коляски. - Давай, что ли, обмоем это дело. По русскому обычаю...
       Барин вытащил наружу серебряную фляжку и два таких же стаканчика. Наполнив чарки, он протянул одну из них растерянному Михаилу. Тот молча принял и тут же машинально опрокинул содержимое в рот. Янтарная жидкость с незнакомым ароматом обожгла нутро. Житник поморщился и крякнул, мотая головой.
       - Что, не нравится коньячок? - усмехнулся Шахновский, не торопясь, со вкусом отпивая со своей чарки.
       - Непривычное для нас питье. Вроде клопами отдает. Свой первачок, все же милее..., - неопределенно пожал плечами лесник.
       - Ну, а насчет дочек чего молчишь? Не рад, что ли? Вольные, ведь, теперь. Кабы кто помыкать больше не будет...
       - Оно-то, конечно, так, радостно... Благодарствую за милость, Семен Михайлович..., - уклончиво пробормотал Михайло. - Только, опять...
       - Что опять? - потемнел Шахновский.
       - Ну, как это выходит. Мы с жинкой и дочки - вольные. А зятья и внуки - холопы?..
       - Хм-м... Вот уж, воистину, не суй палец, ибо по локоть руку отхватят..., - саркастически протянул барин. - По-твоему получается, что я теперь всю Белую Гору освободить должен, чтобы чего худого там не случилось. Мужиков распустить, а самому с сумой по миру?.. Нет уж, брат, уволь. Все, что могу. Я еще до Разумовского не дорос, гордыней обуян...
       Он шутовски раскланялся перед оторопевшим Житником, изображая притворное раскаяние и сожаление. Покуражившись, Шахновский выпрямился, надменно прищурился и смерил лесника насмешливым взглядом.
       - Чего насупился, дурень? Я то, не прав?
       - Да нет, барин, извини! Прав. Конечно, и так ты великодушия для нашей семьи достаточно проявил. Ты же меня знаешь. Я юлить не умею. Ты спросил, я ответил. Что думал, что на душе лежало, то и выложил. Прости, если, что не так...
       - Ладно-ладно! Знаю, что злоупотреблять не будешь..., - великодушно и примирительно отмахнулся Шахновский. - Ты что же думаешь? Что барин сатрап, изверг бессердечный. Три шкуры с холопа дерет, продыху не дает. Я, ведь, Михайло, тоже свои корни хорошо помню. Знаю, что и мой прадед сюда когда-то сирым простолюдином пришел. Все, что сейчас у нашей семьи есть, знатность и богатство, трудом и усердием перед державой, а не лестью и обманом достигнуто. И я не стыдясь гляжу в глаза и равному, и холопу. Неужели я не понимаю, что свободный мужик горы свернет и вот эту степь в такую картинку превратит, что глаз от той красоты не оторвешь. Молва о воле давно уже по Руси бродит, но видно не пришел еще час ей исполниться. Государю там, наверху, виднее. Он к Господу ближе...
      
       Семен Михайлович замолчал, как бы переваривая и осмысливая им же сказанное. Между делом снова наполнил рюмки.
       - Давай-ка, Михайло выпьем за нашу землю русскую. За нашу родину-матушку, кто бы мы не были по крови... Сербы, хохлы, москали или ляхи и бусурманы какие-то. Люди, как ни как. Чтобы крепла и процветала земля наша, наших надежд не обманывала. А насчет зятьев твоих... Что тут я могу сказать... Дай бог, чтобы Данила выкарабкался, на ноги поднялся. А там поглядим... Эх, знатный был мастер... Впрочем, даст бог, им и останется. А вот Антон... Жаль мужика. Как не заладилась у него жизнь сначала, так и тянется за ним горе горемычное. С другой стороны, рекрут от крепостной повинности освобождается. Так что он теперь, как бы, вольный. Отслужит, вернется. Слава богу, служба теперь не двадцать пять лет, а всего двенадцать. Жив бы остался. Где он только? Что его ожидает?..
       Барин с лесником вздохнули сокрушенно, пригорюнившись, замолчали. Они даже представить не могли, что в это самый момент в Бахмут вошел драгунский полк. Где-то в обозе, при жалком скарбе прапорщика Зайцева на шаткой, раздрыганной повозке трясся навстречу своему армейскому будущему горемыка Антон Пономарев...
      
       ... - Так вот... К слову о гордыне. Ты о смертных грехах слышал? - снова обратился к леснику Шахновский, усаживаясь в коляску, чтобы продолжить дальше свой путь.
       - Ну, как же! Батюшка в церкви постоянно напоминает. Гордыня, зависть, гнев, распутство..., - кивнул Михайло, перечисляя.
       - Вот-вот! - подтвердил Семен Михайлович. - Послушай, какую я тебе байку-притчу расскажу...
      
       "Давным-давно. До Великого потопа, а может уже и после него, бродила по земле некая странница. Гордыней ее все прозывали. За несносный, зловредный характер и прочие пакости, которые она честным людям доставляла. Словом, ходила-бродила, досаждала, умаялась от дел своих подлых. Решила передохнуть. Села у дороги, ноги вытянула. Сидит, скучает, по сторонам зыркает. Холодно, голодно. Собрать бы ей хвороста, костер разжечь да дичину какую поймать, на огне приготовить. Ан, нет. Статут не велит. Как никак Гордыня! Пока сидела, подсунулись и присели рядом передохнуть другие путники, странники. Странные, но выразительные, своему характеру соответствующие. Трясущаяся и очами горящая Алчность. Ветреное и ярко размалеванное Распутство. На жуткое страшилище похожий пришел Гнев. Колобком прикатилось жирное и лоснящееся Чревоугодие. Мрачнее тучи насунулась черная Зависть. Последней притащилась неповоротливая Лень. В аккурат все семь до кучи, в одном месте собрались. Молча сидели, друг на друга не глядели, каждый свое таил. Но, голод - не тетка, а холод - не родимый батюшка. С грехом пополам сладили костер, какое-то варево спроворили. Ну, а когда напились, наелись, обогрелись, завели, скуки ради, разговор. Слово за слово и из мирной беседы разгорелся нешуточный спор. Дескать, кто из них старше и родовитее по своему положению на белом свете будет.
       - Я - главнее всех вас на земле! - надменно выкрикнула Гордыня. - Это по моей непреклонной воле Господь землю создал и все живое на ней поселил. А потом гордился и радовался сотворенному...
       - Нет, я! - запротестовала Зависть. - Это по моей черной воле Змей-искуситель позавидовал райской жизни Адама и Евы и сделал так, чтобы Господь изгнал грешников из Эдема...
       - Тогда, бесспорно, самая старшая здесь - я! - томно проворковало Распутство, окинув всех сальным, похотливым взглядом. - Если бы Еве не удалось соблазнить Адама, то ничего бы у искусителя не вышло, завидуй не завидуй...
       - Ха! Да если бы не голод, вряд ли бы вкусили они запретный плод и предались соблазну и похоти..., - утробно хмыкнуло в свою очередь Чревоугодие.
       Нашли вескую причину на пальму первенства и Гнев с Ленью. И такой гвалт у них поднялся, такой крик затеяли. Точно воронье на погосте. До кулаков, до хрипоты спорили, доказывая друг другу неоспоримое. Ведь грех, он и есть грех. Неважно кто, на каком месте сидит.
       Смотрел-смотрел Господь на это безобразие, слушал-слушал речи крамольные и не стерпел такого бесстыдства. Особенно того, что с ним сравниться подлые пытались. Дунул на эту братию сердито, разгоняя прочь. Только, видать, сил не рассчитал. Разметались грехи клочками-осколками по всему свету, точно репейники впиваясь в беззащитные человеческие души. Которая душа послабее, та и наберет тех колючек без меры, и живет потом пороком меченная...".
      
       - Все мы, Семен Михайлович, грешники... Репейником тем прихвачены..., - задумчиво почесал бороду Михайло, заслушавшись рассказом барина. - Кто завистлив, кто ленив, кто спесив...
       - Да-да, грешники! - в сердцах, нетерпеливо воскликнул Шахновский. - Только один грешник мается и кается, а другой радуется и друг грех в гости зовет. Вот, видишь, все пороки на Белую Гору собрались. Кто их звал? Зачем? Снова поспорить, кто из них важнее и старше?..
       Он вздохнул обиженно и даже как-то, по-детски, жалобно. Не найдя ответа, Семен Михайлович опечаленно нахмурился и отвернулся, бесцельно созерцая уже не влекущее и радующее его степное раздолье...
      
       Погожий день угасал по-осеннему рано. Свечей еще не зажигали, но в кабинете уже было сумрачно. Шахновский мерил комнату широкими, беспокойными шагами и, по привычке, нервно покусывал гусарский ус. Душа его клокотала и бурлила от переполнявших ее противоречивых чувств. Гнев и раздражение, досада и сожаление, горечь и разочарование метались в ней бесприютным, встревоженным роем. Не находя спасительного выхода, душевное напряжение нарастало, делая настроение еще более скверным.
       Семен Михайловичу предстоял серьезный разговор. Серьезный и нелицеприятный. Это была не встреча с компаньоном, нарушившим обязательства. Тем более не очередное выяснение отношений со скандальной женой. И уж, ни в коей мере это не походило на разнос провинившегося холопа. Ему предстоял разговор с сыном.
       Несколько минут назад, войдя в дом после дальней дороги, он сразу приказал дворецкому разыскать и прислать к нему Константина. Потому так неспокойно, тревожно и неуютно было у него на душе. Семен Михайлович понимал, что в некоторой степени в праздном, беспутном поведении сына, за которое собирался спросить, виновен и он сам. Почему не смог или не сумел воспитать в нем достойного наследника рода Шахновских, которому спокойно, без сожаления, мог бы передать дела, принятые им, в свою очередь, от отца. Так заведено...
       Здесь, в родовом гнезде, на Белой Горе, увидели свет, прожили жизнь и ушли в мир иной его дед, отец. И сам Семен Шахновский уже недалеко от финальной черты. Из поколения в поколение, вместе с растущим богатством, состоянием, славой передавались и традиционные семейные черты - открытость, честность, человечность и справедливость, трудолюбие и усердие, любознательность и здравомыслие. Шахновские отнюдь не монашествовали, но и не слыли распутными сибаритами. Словом жили весело, азартно, дружно и слаженно, приветливо и гостеприимно. На зависть окружающим год от года преумножали свои доходы, авторитет и уважение. Почему же он в свое время безропотно позволил увезти сына на воспитание в чуждую по духу Польшу. Почему сам не воспитал в нем достойного христианина, помощника в созидательных делах.
       А что теперь? Результат налицо. Благодаря усилиям тестя, из сына получился настоящий лях. Злобный, заносчивый, ленивый, распутный. Вся округа показывает пальцем и усмешкой наблюдает за выкрутасами его отпрыска. Семен Михайлович досадливо крякнул и мотнул головой, точно гоня прочь надоевшую муху. Однако, досадуй не досадуй, злись, не злись, но что сделано, то сделано. Возможно ли поправить положение, направить заблудшую душу на путь истинный? Вот в чем вопрос...
      
       Константин вошел в кабинет отца, спокойно и даже самоуверенно. Ни тени смущения, ни раскаяния и сожаления в содеянном. Как ни в чем не бывало, молодой барин прошел к столу и небрежно опустился в глубокое кресло. Со скучающим равнодушием подхватил какую-то безделушку, завертел ее в руках и поднял бесстыжий взгляд на отца.
       - Папа! Вы хотели меня видеть? Так в чем дело?
       Шахновский поморщился. Легкомысленное пренебрежение сына, вопиющая непочтительность точно оскорбительная пощечина обожгли лицо. От мимолетных сомнений, сожаления и горечи не осталось и следа. Только обида, гнев и глубокая неприязнь. И еще острое желание немедленно призвать к ответу и поставить на место этого зарвавшегося наглеца.
       - Константин! Позвольте объясниться, по какому праву вы устанавливаете свои порядки в моем доме? - жестко, но как можно спокойнее, обратился он к сыну.
       - Вашем доме? А где тогда мой? - невозмутимо, с явной издевкой, парировал барчук. - Или я здесь незваный гость?..
       Лениво, как бы нехотя, он повернулся к отцу и уставился на него холодным, вопросительным взглядом, в котором читалась откровенная неприязнь. Сердечной теплоты не было и в ответном отцовском взоре. И взаимная неприветливость скрестилась как шпаги дуэлянтов.
       - Не передергивайте, молодой человек! - повысил голос Шахновский. - Вы прекрасно знаете, что после неизвестно каких скитаний и передряг спешно вернулись под защиту родного крова. Блудного сына встретили с полным радушием. И вы весьма удачно этим пользуетесь... опустошая родительский кошелек и творя постыдные делишки...
       - О! Матка боска! Какая нелепость! - картинно заломил руки сын. - Судя по вашим словам, папа, я уже обобрал вас до нитки и довел своими тратами до нищенского состояния. Помилуйте, где здесь тратиться и развлекаться. Разве может это задрипанное захолустье сравниться с яркой столичной палитрой... Вот где размах, выбор развлечений и утех...
       Барчук мечтательно закатил глаза и вздохнул сожалеюще.
       - Фигляр! Прекрати паясничать! - раздраженно прикрикнул Шахновский, точно строгий воспитатель на расшалившегося во время урока ученика.
      
       Он с трудом сдерживал желание, чтобы не дать крепкий подзатыльник этому зарвавшемуся наглецу, а то у вовсе по-мужски проучить его. Вместо этого на его лице появилась насмешливая ухмылка.
       - Константин! Я ни в коей мере не хочу оскорблять ваших "глубоко патриотичных" чувств. Но, поверьте, демонстрация шляхетского гонора и эти польские "охи-ахи" здесь неуместны. У нас "в моде" москальский говор. Кстати, что же вы сбежали из столь почитаемой вами Речи Посполитой и возвращаться туда не торопитесь?.. Никак докучливые кредиторы в угол загнали. Старый пан Анджей не по той причине богу душу отдал? Конечно же... Вы не нашли ничего лучшего, как спрятаться в "задрипанном" захолустье, за спиной сердобольных родителей...
       Семен Михайлович с явным наслаждением вкладывал в каждое слово столько сарказма и желчи, что спесивый отпрыск сконфуженно завертелся на месте, точно свежепойманный карась на раскаленной сковородке. Он побагровел, напыжился, как рассерженный индюк, не смея что-либо возразить больно жалящим оскорбительным словам. Наконец из его уст прорвалось нечто членораздельное.
       - Как вы смеете, батюшка, подозревать меня в... непотребном. Ну, да! Были у меня кое-какие долги. Но к смерти деда я не причастен. Так сложились обстоятельства..., - с испуганной торопливостью, неуверенно оправдываясь забормотал Константин, ежась под уничижительным, проницательным отцовским взором. - И не нужно меня так испепелять...
       Паныч поник, съежился, все сильнее вжимаясь в спасительную глубину кресла. Но тут же, отчаянно взвизгивая и поскуливая от страха, пустился напролом.
       - А хотя бы и влез в долги. Что с того! Жизнь в столице больших денег требует. Разве мог я на жалкие гроши поддерживать на должном уровне свое реноме. От старого, обнищавшего скряги лишнего злотого не выпросишь. А вы, батюшка? Много ли мне помогли, ...на обучение.
       - Я тебе помешал учиться? - переспросил отец с сарказмом. - Позвольте, голубчик, узнать, какие такие науки вы с таким усердием постигали, что денег не хватило. Судя по вашему поведению, в бражничестве и распутстве вы весьма преуспели. Других способностей я пока за вами не приметил. Спасибо, хоть родной язык на чужбине не забыли. А то пришлось бы через толмача общаться...
       - Я - поляк! И мой родной язык - это язык славной шляхты! - надменно вскинул кверху сизый носик барчук и важно насупился.
       - Да вижу, что лях! - небрежно и пренебрежительно отмахнулся отец. - Жопа гола, а спесь фонтаном из горла - "еще шляхта не сгинела...". А я вот, представь себе, серб по крови, хохол по духу, москаль по подданству. И не стыжусь, а горжусь этим...
       То-то, я гляжу, что вы с чернью за панибрата. Во всем мерзким хлопам потакаете..., теперь уже Константин ухмылялся насмешливо. - Не от того ли, батюшка, что сами из черни родом?..
       - А что в этом постыдного? - невозмутимо отреагировал на насмешку Шахновский. - Во-первых, я потакаю или отношусь благосклонно не к холопу вообще, а к мастеровому человеку. Угодливый лакей и льстец мне ни к чему. Такого близко к себе не допущу. А вот за то, что ты мне одного мастера со двора свел, а другого изувечил - спрос особый будет. И за то, что дармоедов вокруг себя развел, палачей-истязателей откормил, спрошу тоже...
      
       Шахновский так сверкнул гневным взглядом, что у молодого барина противно засосало под ложечкой и ладони покрылись холодным липким потом.
       - Ты только что соизволил пожаловаться, что денег тебе на науку не хватало..., - между тем насмешливо продолжил Семен Михайлович свое назидание. - Прочесть книгу ,больших затрат не требует. Ни душевных, ни, тем более, материальных. И если бы вы были в познаниях прилежнее, а особенно в изучении истории своего Отечества, то наверняка бы знали...
       Шахновский смерил взглядом, полным превосходства, все еще высокомерно пыжившегося сына и поднял кверху указательный палец.
       - ... что у Петра Алексеевича, великого государя, среди ближайших сподвижников было немало выходцев из подлой черни, как вы изволили выразиться. Светлейший князь Меньшиков - лотошник, пирогами торговал. Демидовы - из кузнецов. Даже украинский гетман Разумовский в свинопасах хаживал в малолетстве. Не потому ли он и к мужикам своим с человеческим пониманием относился, а не изуверствовал, как ты - великородный шляхтич...
      
       - Ха! Тоже мне убыток! - пренебрежительно зевнул Константин. - Да вы, батюшка, действительно скряга! Двух подлых душ не досчитались и такой гвалт подняли. Да сколько их у деда...
       - Молчать, сопляк! Мерзавец! Живодер! - взревел, выходя из себя Шахновский.
       Взбешенный циничным безразличием сына, он так хватил кулаком по столешнице, что в дальнем шкафу жалобно зазвенели хрусталь и серебро. Перепуганный Константин свернулся в кресле калачиком и в животном страхе выпучил глаза, когда над ним склонилось перекошенное гневом и ненавистью лицо отца.
       - Да знаешь ли ты, ляховский выб...ок, что эти две подлые души были во сто крат дороже твоей пакостной, проспиртованной душонки! - яростный полушепот Шахновского буквально пригвоздил оторопевшего сына к месту. - Такие мастера не только в этой округе, но и твоей сраной Польше наперечет. Да они такую прибыль хозяйству приносили, что тебе, говнюку вонючему, в жизнь не пропить и не проеб...ть! А ты, подлец, так легко их судьбой и жизнью распорядился. Точно в платок высморкался...
       Выплеснув всю горечь и ненависть, Семен Михайлович тяжело выпрямился и медленно протащился к столу. Воспользовавшись случаем, Константин выскользнул с кресла и торопливо отскочил к двери, на безопасное расстояние. От греха подальше...
      
       - Так, так, папа! Вот, значит, какого мнения вы о собственном сыне. Быдло вам дороже..., - протянул он с издевкой. - Не дают вам покоя собственные холопские корни. Выходит, в грязи вам валяться милее...
       Язвительный тон сына, на удивление, не вызвал никаких эмоций в душе Шахновского. Напротив, по его жилам вдруг пробежала какая-то умиротворяющая благодать и успокоение, будто все встало на свои места и больше не нужно ни о чем печалиться и тревожиться. Он поднял просветленный взгляд. Внимательно окинул горделиво маячующую у порога щуплую, невыразительную фигуру молодого человека и... улыбнулся. Облегченно и как бы сочувственно. Перед ним стоял совершенно чужой ему человек. По духу, по мыслям и, наверное, по крови.
       - Что ж, Константин..., - произнес он спокойно и несколько задумчиво. - ... дабы не обременять вас своим "худородным" родством не смею больше задерживать. Вы, видимо и сами поняли, что... загостились. Можете возвращаться до милой сердцу Речи Посполитой и служить своей шляхте верой и правдой. Здесь вам, к сожалению, этого я предложить не могу. Да... В наследстве и помощи вынужден отказать, потому как считаю его для вас... унизительным. Не могу оскорблять высокородного шляхтича своими "подлыми" деньгами... Честь имею!
       - Папа! Как это..., - опешил от такого поворота Константин и кинулся было к отцу.
       - Молодой человек! Я уделил вам достаточно времени! - резко осадил его порыв Шахновский. - Извините, у меня дела...
       Он холодно кивнул на дверь и склонился над бумагами...
      
       - В чем дело? Что случилось? Извольте объясниться, сударь!
       Мария Андреевна ворвалась в кабинет мужа точно взбешенная фурия. Едва сдерживая неприязнь, она накинулась с упреками, требуя немедленных объяснений.
       - На каком основании вы указали на дверь моему..., нашему сыну!
       Шахновский неторопливо оторвался от чтения и поднял невозмутимый, спокойный взгляд.
       - Нашему... Хотя нет, вы абсолютно правы, вашему сыну! В нем, действительно, нет ни капли от Шахновских. Так вот... Вашему сыну я указал на дверь по причине его разнузданного, беспутного поведения, которое нанесло непоправимый вред нашему, нет... моему хозяйству..., - жестко отчеканил он.
       - Позвольте! Что значит вашему хозяйству?! Какой урон! - запальчиво вскричала Шахновская.
       - Тот самый, в котором вы принимали самое непосредственное участие. Не по вашей ли милости Пономарева силой навялили рекрутом в полк, И это при том, что никакого набора в армию уже несколько лет не проводится. Какая такая срочная необходимость в этом была? Что, сударыня? Не можете забыть обиду. До сих пор злитесь, что гордый холоп не согласился разделить с вами беспутное ложе?
       - Да как вы смеете!
       - Смею! Это холоп не смеет, по вашей воле, постоять за свою честь, за честь своей жены. Это вы не можете смириться с тем, что и ничтожный раб имеет право защитить себя и оттого позволяете себе подличать и творить произвол и насилие над слабым...
       - Сударь! Не забывайтесь! Мерзкая чернавка едва не убила своего господина, вашего сына, а вы говорите о какой-то защите...
       - Чернавка защищала себя от позора, в котором хотел ее вымарать ваш... Да-да, ваш и только ваш сын. Беспутник, погрязший в похоти и разврате и ничего не признающий, кроме удовлетворения своих низменных страстей... А вы ему безропотно, более того, охотно помогаете в том. Не от собственного ли распутства?..
       - Грязный плебей! Холопский выродок! - взъярилась пуще прежнего уязвленная Шахновская. - Да как вы смеете пенять мне! Меня, высокородную дворянку, наследницу древнего шляхетского рода, вы посмели ровнять с чумазым быдлом?! Ничтожество! Давно ли сами от грязи отмылись?! Получили подачку с царского стола и радуетесь. Из дерьма в князья высунулись!..
       - Что же вы, высокородная сударыня, ломовому извозчику уподобляетесь? Негоже знатной шляхетке проявлять такую... несдержанность, - поддел бушевавшую жену за живое Шахновский. - И потом... Столько лет сами этой, царской подачкой пользовались и ни разу не поморщились от отвращения. Негоже, как то...
      
       Шахновский с притворным упреком, насмешливо покачал головой. Однако на шутливый тон он был отнюдь не настроен. Лицо его нахмурилось, взгляд потемнел, а в голосе зазвучали жесткие, металлические тона.
       - Вашему сыну я только что пояснил, но нетрудно повторить и для вас. Мерзкое, как вы считаете быдло, терпеливо, старательно и покорно создает ваше сытое, безоблачное бытие. Приносит доход. Доход немалый. Взамен же желает... Заметьте, не требует, а желает всего лишь мира и покоя. И все... Зачем же мирного, покорного, старательного холопа мучить, подвергать издевательствам? Ведь если разбудить в холопе гнев, расшевелить лихо, то укротить его потом будет непросто. Вам это ведомо?
       - В узде быдло держать нужно! Спуску не давать и никаких поблажек... Тогда они и смирные будут и покорные..., - процедила в ответ сквозь зубы Шахновская.
       - А знаете, сударыня. Ведь, ваш неожиданный родственник и милый сердцу ухажер Григорий Васильевич Степанищев тоже своими древними корнями куражился и помещиком крутым слыл...
       - К чему это вы, не понимаю..., - нервно передернула плечами барыня, слегка смутившись при упоминании о недавнем любовнике. - И почему слыл?..
       - А потому, дорогая..., - многозначительно и интригующе вскинул бровь Шахновский. - Не стерпела дворня его необузданного распутства... Бунт подняла...
       - Какой ужас! И что? - испуганно округлила глаза Мария Сергеевна, на миг забыв о распрях.
       - Жизненный путь беспутного гусара на том бесславно и закончился..., - буднично завершил печальную новость Семен Михайлович и поднял вопросительный взгляд на жену. - Вам тоже такого исхода захотелось? Мне, например, это ни к чему...
       - Подумаешь! - пренебрежительно хмыкнула жена, успокоившись и придя в себя от шока. - То же, видать, дал слабину, вожжи отпустил. Вот и поплатился за это. Неужели Константин настолько провинился, чтобы гнать его прочь из дому. Не слишком ли вы драматизируете ситуацию.
       - Белая Гора уже гудит, когда он там объявляется и безобразия творит. А когда сельчане возьмут в руки косы и вилы, и поднимутся, то поздно будет гадать драма вышла или трагедия...
       - И все же я требую, чтобы вы вернули Казика! В противном случае...
       - Вы ставите мне ультиматум?! Интересно, на каких условиях?..
       - В противном случае я немедленно оставлю этот постылый дом вслед за сыном!
       - Господи! Неужели! Столько лет, сударыня, вы страдали, мучились, терпели, чтобы наконец-то решиться на этот шаг?!..
       Шахновский всплеснул руками, оживленно откинулся в кресле и с неподдельным интересом уставился на жену.
       - Не стройте из себя шута! - сердито буркнула та. - Вы сильно пожалеете о своем решении. Это дорого вам обойдется...
       - Дорого?..
       - Да, дорого. Я заберу с собой...
       - Позвольте, сударыня! А что, собственно, вы внесли в этот дом, чтобы забрать? К чему приложили руки, чтобы умножить? - насмешливо поинтересовался Шахновский. - С каким приданым вы сюда прибыли? Даже хваленую девичью честь вы умудрились легкомысленно развеять по столичным салонам и балам...
       - Негодяй! Как вы смеете! Я вам свою жизнь в жертву принесла! В добровольном заточении себя сгубила! И ради чего! Чтобы вы мои платья пересчитывали и фамильные драгоценности?!...
       - Ха! Фальшивые бриллианты вы называете фамильными драгоценностями? Я на них не претендую. Как, впрочем, и на остальное содержимое вашей шкатулки, пополненной за счет щедрых поклонников. В особенности, покойного господина Степанищева. Знать, немало вы вытянули из него... фамильного.
       - Да вы!!! - задохнулась в бешенстве барыня.
       - Кстати, на ваши мраморные изваяния в саду я тоже претензий не имею..., - как ни в чем не бывало продолжил развеселившийся Шахновский. - Можете забрать с собой. В родовое поместье покойного батюшки. Чтобы радовали глаз и напоминали о прожитых здесь годах...
       - Мерзавец! Негодяй! Подлец! Это вам просто так не сойдет с рук. Я до самого государя дойду. Я найду на тебя управу, подлый хам! - ненавистно прошипела Шахновская.
       Она резко крутнулась на месте и сердито шурша юбками выскочила из комнаты.
       - В добрый путь, сударыня! В добрый час! - облегченно помахал ей вслед Семен Михайлович и весело кликнул дворецкого. - Эй, Степан! Водку тащи и закуску! Праздник в доме! Гулять буду...
      
       - Мерзавец! Негодяй! Подлец! Выгнал из дома и доволен. Обрадовался! Праздник себе устроил! Ну, погоди же...
       Точно загнанная волчица, Шахновская металась в трясущемся на ухабах закрытом возке, изрыгая все мыслимые и немыслимые проклятья на голову ненавистного мужа. То и дело она высовывалась в окошко и остервенело тыкала рукоятью лорнета в спину взмокшего кучера, чтобы тот побыстрее гнал лошадей, увозя ее из постылой степной глуши.
       - Погоди, подлый выродок! Хамло сальнорожее! Я еще доберусь до тебя! - злобно бормотала она угрозы невидимому собеседнику. - Мы тебе устроим с Казиком сладкую, безоблачную жизнь. Ты еще пожалеешь, что так бесцеремонно обошелся с нами. Это же надо! Меня - высокородную шляхетку унизил до уровня ничтожной чернавки. Точно девку-приблуду взашей вытолкал. Ничего...
       В глазах барыни вспыхнул мстительный огонек.
       - ... Сейчас только догоню Казика. Уж вместе мы сообразим как приструнить этого зарвавшегося плебея! Немедленно в Варшаву! О матка боска! Я до самого круля доберусь. Милостивейший круль наверняка помнит отца и славный род Родзяховских. Он не даст в обиду свою славную шляхту. Он добьется от москальского царя справедливости... Эй, сволочь мерзкая! Пся крев! Погоняй швыдче!...
      
       Обуреваемая злостью, обидой и жаждой мести, Мария Андреевна спешно покинула Верхний, взяв с собой только прислуживавшую ей в доме служанку и самое личное из вещей. Она даже в толк не взяла того странного обстоятельства, что с надеждой упоминаемый сейчас сын, перед своим отъездом не удосужился зайти к ней. Не справился о здоровье (чего, впрочем, за ним не замечалось и в лучшие времена), не пожаловался на решение отца, не попрощался и даже не спросил о подорожных деньгах. Он скрылся также внезапно и незаметно, как в свое время и объявился.
       В такой ситуации трудно было даже предполагать, а не то, что твердо рассчитывать на поддержку и сочувствие эгоистичного и черствого сына. Тем не менее, Шахновская в страстном порыве отмщения об этом не задумывалась. Она слепо следовала вслед за негодным блудником. По святой наивности ли, по другой ли причине, Мария Андреевна в запоздалых материнских чувствах и думать не смела, что именно ее обожаемый Казик, по сути дела, виновен в том, что внезапно так круто изменилась ее скучная, но в целом спокойная, благополучная и безбедная жизнь...
      
       Дальнейшие события в жизни отвергнутой барыни развевались стремительно и не столь удачно и радостно, как ей того желалось. Мария Андреевна уже в Полтаве догнала сына. Как и следовало ожидать, попутчик в виде матери, не входил в его дорожные планы. Однако, полное безденежье вынуждало его мириться с ее присутствием и надоедливой опекой. Впрочем, недолго. С удивлением, а больше с разочарованием, Константин узнал, что строгий папаша выставил за дверь жену ни яс чем. Поняв, что матушкин кошелек не полнее его пустых карманов, а такая обуза сулила лишь дополнительные хлопоты, молодой человек принял единственно верное для себя решение. Во время остановки в Ковеле он самым бессовестным образом обокрал свою докучливую мамашу. Воспользовавшись случаем, он вытащил шкатулку с материнскими драгоценностями, забрал лошадей и убыл в неизвестном направлении. Тихо, по-аглицки, не прощаясь...
       Несчастная едва не тронулась рассудком от такой черной неблагодарности. Послав вслед коварному отпрыску самые сокровенные слова и пожелания, которые только нашлись в ее оскорбленной душе, Шахновская вначале растерялась. Что делать? Вернуться назад? Так это значит признать правоту этого добропорядочного чистоплюя и остаток жизни провести, послушно потакая ему во всем. Нет, ее великосветская гордость не могла допустить таких жертв. Нужно добраться до Польши. В конце концов она законная наследница отцовского имения. Уж она то сумеет восстановить запущенное хозяйство и заставить усердно работать обленившихся без твердой хозяйской руки холопов.
      
       Мария Андреевна с сожалением собрала все, что были на ней украшения: кольца, ожерелье, серьги и наняла экипаж до Люблина, в предместьях которого находилось ее родовое гнездо. И вот, через несколько дней утомительного пути, раздерганная коляска остановилась у родного крыльца. Шатаясь от усталости, Шахновская спустилась на землю и огляделась. С удивлением отметила, что в усадьбе нет и малейших признаков запустения. Из дому ей навстречу вышел опрятно одетый мужчина средних лет.
       - Эй! Человек! Вызови мне дворецкого! - надменно приказала она ему.
       - Что угодно, пани? - вежливо поинтересовался тот. - К вашим услугам...
       - Матка боска! В чем дело холоп! Долго ты еще собираешься томить меня на пороге..., - вспылила, нетерпеливо топнув каблучком, Шахновская. - Я - дочь Анджея Родзяховского. Законная наследница этого имения...
       - Великодушно прошу прощения, ясновельможная пани! - учтиво поклонился слуга и гордо вскинул голову. - Смею, однако, заметить, что я - такой же шляхтич. Служу у пана Свадковского по контракту. Управляющим этого поместья... И ничего общего с подлым сословием не имею...
       - Что значит у пана Свадковского? Причем здесь пан..., - не поняла Мария Андреевна, изумленно расширив глаза.
       - Разве ясновельможная пани не в курсе? - удивленно глянул на нее управляющий. - Имение пана Родзяховского в прошлом году продано за долги. Его внук бесследно исчез, не рассчитавшись с кредиторами. Поместье было им заложено. Поэтому, по решению судебного пристава, оно ушло с молотка для погашения долгов. Вот пан Свадковский и приобрел его по случаю. Вы разве об этом не знали?...
       Он озадаченно почесал затылок и с сожалением глянул на окаменевшую в растерянности ним барыню.
       - Извините, но хозяина сейчас нет дома. Он редко сюда наезжает. А я, право, не знаю, чем вам помочь..., - протянул управляющий неопределенно, с тревогой и нетерпением поглядывая на безучастную Шахновскую. - Пани, с вами все в порядке?
       Мало-помалу до сознания Мария Андреевны стал доходить страшный смысл сказанного. Где-то из глубин души стало медленно подниматься и неотвратимо заполнять все ее естество какое-то странное, доселе неведомое чувство.
       - А-а-а-а! - дико и страшно завопила она, остервенело вцепившись в собственные локоны и ужасно пуча глаза. - Казик! Негодник! Что же ты наделал, гадкий мальчишка. Ты где, паршивец! Немедленно вернись домой! Я требую...
      
       Теряя рассудок, она вдруг отчетливо увидела перед собой спокойное и добродушное лицо Евдокии. Печальные глаза лесничихи лучились скорбным сочувствием, а губы шептали с укором: "Говорила же тебе, не буди лихо, а ты разбудила окаянное. Потеряла ты сына, Мария! Теперь вот будешь искать его повсюду, звать, а он не откликнется..."
       Шахновская испугано отшатнулась, отмахнулась и закрыла лицо руками, защищаясь.
       - Ведьма! Подлая тварь! Откуда ты все это узнала? - крикнула она истошно, безумно пялясь куда-то в пустоту. - А-а-а! Это ты все подстроила! Прочь, прочь... Ведьма! Исчезни, тварь! Не боюсь тебя...
       Она громко захохотала, тем леденящим душу нечеловеческим хохотом, свидетельствующим о полном помешательстве, и обвела округу, теперь уже окончательно для нее чужую, безумным, невидящим взглядом...
       - Простите великодушно, ясновельможная пани! Но я не в силах вам помочь..., - испуганно забормотал, пятясь назад, управляющий.
       Пораженный внезапной, разительной переменой в поведении неожиданной гостьи, он торопливо юркнул в дом, наглухо закрыв перед бывшей хозяйкой прочную дверь.
      
       С той поры на улицах Люблина, Варшавы и Кракова еще года два встречали сумасшедшую барыню. В изрядно обветшавшем, засаленном платье и стоптанных, худых башмаках, со всклоченными, седыми космами, неопрятно выбившимися из-под потрепанной шляпки она бесцельно бродила между домами. Подходила к случайным прохожим, пытливо вглядывалась в них безумным взглядом и задавала один и тот же вопрос:
       - Вы не видели моего Казика? Куда запропастился этот негодный мальчишка? Если увидите, непременно гоните домой паршивца. Скажите, мама ждет...
       Так ли это было на самом деле или это досужая выдумка, теперь неважно. Главных героев нашего повествования волновали, заботили, печалили совсем иные проблемы...унизительным.жден отказать, потому как считаю его для вас олитой и служить своей шляхте верой и правдой.
      

    Глава 5.

      
       Весть о шумном скандале в семье Шахновских и постыдном изгнании из дома беспутного сына молниеносно облетела всю округу и опустилась на Белую Гору точно божья благодать.
       - Господи! - истово крестились обрадованные сельчане. - Неужели дождались счастья! Даже не верится, что больше не увидим проклятую барыню. Камьяну, беспутную бабу, с ее выродком. Наконец-то вздохнем свободно без их паскудных выкрутасов...
       - Ага! Рано радуетесь! - тут же нашлись злопыхатели. - Вы что же, дурни, думаете, что пан зараз в обнимку с вами пойдет. Ха! Уже несет пышки с маком и горилку с медом! Як бы не так! Шахновский тоже гарна цяця! Он вам завернет салазки не хуже своей жинки. В нього тоже норов, будь здоров! Придавит, не отдышешься...
       - Так то, оно так! Крут барин! - согласно закивали головами, присмирев, воспрявшие, было, духом мужики. - Семен Михайлович тоже шутить не дуже любит. Живо на конюшню дорогу покажет. Так чего же теперь нам ожидать?...
      
       И село, снова впав в уныние, в напряжении замерло. Томительное ожидание тянулось недолго. Шахновский не привык к затяжному бражничеству и праздности. Поэтому, обильно "отпраздновав" отъезд жены и воздав должное Бахусу, он уже через день решил наведаться на Белую Гору. Чтобы выветриться и стряхнуть с себя тяжелое похмелье, старый гусар отправился в село верхом. Верховая езда всегда доставляла ему удовольствие, давала хороший эмоциональный заряд. Вот и сейчас, проехавшись неспешной рысью вдоль Донца, Семен Михайлович, точно сквозь чистилище прошел и въехал в село бодрый и посвежевший.
       Вопреки сложившемуся правилу, он не стал сразу заезжать на свою усадьбу, а свернул к хате кузнеца. Спрыгнув с коня, он набросил повод на колышек у калитки и размашисто шагнул через двор к крыльцу. После свежего речного воздуха в нос изнутри помещения ударил удушливый и стойкий запах, замешанный на терпком аромате сушеных трав, целебных мазей и свежего отвара. А еще в нем чувствовался знакомый по старым баталиям специфический запах свежих ран и человеческой крови. Сладковато-приторный, тошнотворный.
       Шахновский брезгливо поморщился, но все же вошел в хату. Лишь ненадолго задержался у порога, привыкая к сумраку. Вскоре он разглядел кузнеца, недвижимо лежавшего у дальней стены. Могучее тело было безвольно распростерто на широких полатях и прикрыто холстиной, буревшей пятнами сукровицы.
      
       - Есть ли кто живой! - негромко окликнул домочадцев барин.
       - Да, слава богу, вроде все еще живы! - откликнулась, выглядывая из запечка Марфа.
       Увидев перед собой барина, она тонко вскрикнула от неожиданности и поспешно поклонилась. Вслед за ней высунулись Евдокия с Катериной.
       - Хто там до нас завернув? - кряхтя, высунул голову из-под занавески на печной лежанке старый, порядком одряхлевший, дед.
       Подслеповато щурясь, он старался угадать гостя.
       - Тихо, старый! То пан до нас..., - цыкнула на него Марфа и поспешно обмахнула лавку в переднем углу. - Будь ласка, ваша милость! Проходьте до хаты...
       - Ну, что тут у вас! - не обращая на нее внимания, Шахновский повернулся к подошедшей лесничихе и кивнул на Данилу. - Как он?..
       - Так ото як бачите..., - неопределенно развела руками Евдокия и кивнула в сторону полатей. - Лежит, стоне. Горячка спала, угомонился, заснул бедолага. Гарного нема ничего, барин. Правда, и поганого не багато. Тело крепкое, здоровое. Шо ще холопской души треба. До батогов вона привычна. Мясо нарастет, шкура зятенется и опять спина целая.
       Женщина усмешливо хмыкнула, спокойно и буднично. Но, глянув на хмурого, сосредоточенного Шахновского и сама нахмурилась.
       - А с рукой, Михалыч, беда! - покачала головой, сокрушаясь. - Вроде кости собрала докучи, вправила до места. Вон, в лубок уложила, мазью обмазала. А что с того выйдет, пока не знаю. Срастутся ли и будет ли двигаться... Катував ирод от души...
       Она подняла скорбный взгляд на Шахновского, заметив, как передернуло его от последних слов.
       - Теперь, что бог даст. Будем выхаживать и молиться, чтобы обошлось. Время покажет..., - печально вздохнув, осмелилась подать голос Марфа. - Спасибо, что живой остался. Хоть и покалеченный, а все же вот он, перед глазами, рядом. А Антон? За что хлопцу такое счастье? Вот напасть выпала на его голову. Нема дитине покоя...
       Она шумно хлюпнула носом и уткнулась в фартук. Шахновский снова недовольно поморщился и сурово сдвинул брови.
       - Не скули, баба! - буркнул грубо. - Чего раньше времени поминки по мужику справляешь. Ясное дело, что я не думал его в солдаты сдавать. Но, ничего страшного не произошло. Не на век же забрали. Отслужит и вернется. Причем вольным мужиком, не холопом. Тоже мне беду нашли...
      
       Семен Михайлович раздраженно передернул плечами, собираясь уходить. Его приподнятое и умиротворенное настроение начало портиться. Потоптавшись посреди хаты, он уже повернулся к двери, но тут высунулся с печи дед.
       - Та хиба же мы шукаемо ту беду..., - горестно закхекал он, обрадовавшись возможности пообщаться с таким гостем и самому высказать свое мнение. - Вона же, идолова душа, сама нас находить. Не пытается... То сына моего розшукала, до Польши вырядила. Теперь, вот, внука от всей подлой души обласкала, пришанувала...
       - Старый! Хотя бы ты помолчал! - вспылил, выходя из себя барин. - Какого черта ты еще свой нос суешь. Вот я за руку беду водил, пальцем ей показывал... Кому и чего причитается. Ну, пень трухлявый! Тут без тебя тошно. Так еще тебе встрять нужно. Хуже бабы, право...
       Настроение было окончательно испорчено. Шахновский раздраженно толкнул дверь и стремительно вышел из хаты...
      
       - Староста! Пасюк!! Где эта плешивая шельма шляется?!! И этих дармоедов мне сыскать! Живо!!
       По-военному, зычный голос барина гремел по двору громовыми раскатами и не сулил ничего хорошего. Это был отнюдь не истеричный крик обезумевшего в гневе хозяина. Впрочем, и на докучливое брюзжание спесивого самодура этот тон тоже мало походил. Однако, спокойной и величественной властности, металлом звучавшей в голосе барина, было достаточно, чтобы ввести дворню в состояние оцепенения и оторопи.
       Сельчане прекрасно поняли, чем вызван внезапный визит на Белую Гору давно отсутствовавшего здесь барина. Хорошо знали и то, кого и для чего он сейчас призывал к себе. Поэтому сейчас, прильнув к окнам, щелям и другим мало-мальски пригодным точкам наблюдения, и стар, и млад с любопытством и тревогой следили за дальнейшим развитием событий. Благо, Шахновский не прошел, как обычно, в дом, а остался на дворе, чтобы прямо здесь, у порога принять решение и огласить свой господский вердикт...
      
       - Ну, и где тебя черт носит? То под ногами вертишься, проходу не даешь... А тут с собаками тебя не сыскать..., - Семен Михайлович бросил полный отвращения взгляд на красного и потного от быстрого бега, запыхавшегося Пасюка.
       - Ваша светлость! Так я же того... По хозяйству..., - с трудом справляясь с отдышкой зачастил перепуганный Панас. - Тут же глаз да глаз за всем нужен. Хозяина в доме нема... Хиба же можно цю дворню без пригляду оставлять. Того и смотри, что-нибудь сотворят такое... А мне же отвечать перед барином... Вот...
       - То-то я гляжу, что вовсю стараешься. Вон, на селе как все ладно и хорошо! - с нескрываемой издевкой протянул Шахновский. - Оказывается это ты расстарался. Кузня не работает. Кузнец покалеченный дома лежит, едва дышит. Столярка тоже закрыта. Пономаря найти не могу. О-о! А это, что за молодцы!
       Он притворно всплеснул руками, повернувшись к топтавшимся у ворот бывшим слугам Константина. Вид их был довольно жалкий. У кого чернел синяком подбитый глаз, у кого щека распухла, у кого рассечена губа.
       - Панас! Это на каких работах их так разукрасило?.. Никак село от татей обороняли или какого другого разора господскому добру не допустили...
      
       Хитрый и изворотливый Пасюк уже почувствовал подвох в барских речах и лихорадочно соображал, как ему выкручиваться в данной ситуации.
       - Да то Данила, бисова душа, отличился... Сует свой нос, куда не просят. Все поперек старается сделать, супротив барской воле..., - пытаясь оправдаться забубнил несмело староста. - Йому же по-людски сказано було: "Не лезь". А он... Хлопцы хотели його проучить. Так хиба такого бугая утихомиришь...
       - Что же он тогда недвижим лежит, без памяти..., - испытующе прищурился Семен Михайлович. - Кто его так изувечил?..
       От холодного блеска в господских глазах по коже старосты пробежал озноб и его жалкая душонка заметалась в тщедушном теле, точно муха в пустой бутыли.
       - Так то, извиняюсь, сынок ваш... Наказал смутьяна...
       - С Константином у меня уже был разговор. Его пьяные куражи у меня в печенках сидят. А не тебе ли, шельма, я приказывал не потакать ему, не устраивать в этом доме попоек и мерзких оргий...
       Тихий, сдержанный голос Шахновского перешел на угрожающий шепот и Пасюк съежился точно от удара.
       - Да как же я могу панычу перечить. Он же вроде как сынок ваш, наследник, хозяин... Разве же я могу ослушаться. Мне приказывают, я выполняю...
       - Дерьмо собачье, а не хозяин..., - не сдержался барин. - Хозяин за добро радеет, а не разбазаривает почем попадя. И ты что забыл?.. Все вопросы в доме решаются мною и с моего позволения. Забыл?..
       - Как же! Помню! Я же так и роблю...
       - Он "робит"! - передразнил старосту хозяин и потемнел взором. - А этих дармоедов кто позволил с работ снять? Рожи отъели, в ворота не проходят. Кроме как кулаками махать, больше ничего делать не могут...
       - Так тоже для охраны сына вашего...
       - От кого? Разве такой лоботряс кому нужен... Я тебе давал на этот счет распоряжения?..
       - Но, барин...
       - Никаких "но"... На конюшню мерзавцев. По двадцать плетей каждому и на полгода на рудник. Пусть жир растрясут, а там погляжу...
       Перепуганные мужики от такого неожиданного решения раскрыли рты и плюхнулись барину в ноги.
       - Барин, помилуй! За что?..
       - За что? За дармоедство и безделье. Нравилось задарма ситник с салом жрать и горилкой запивать. Теперь к сухарям с водой привыкайте. Не все коту масленица... Ступайте на конюшню. Там Петро вас уже заждался. Совсем мужик без дела затосковал... Ну, чего стоите. Живо, кому сказано...
      
       Проводив взглядом понуро потащившихся на скотный двор незадачливых слуг, Шахновский снова повернулся к замершему в оцепенении старосте. Пасюк испуганно таращил водянистые глаза и в угодливой покорности согнулся перед барином. Коленки его крупно дрожали, стукаясь друг об друга и казалось, что этот дробный стук был слышен на всю округу. Маленькое, сморщенное как печеное яблоко лицо побагровело от натуги. Липкий пот страха обильно струился по покатой лысине и крупными, мутными пятнами падал с длинного, крысиного носа. Пасюк то и дело торопливо их смахивал и судорожно взглатывал, нервно двигая острым кадыком. Загнанный в угол соглядатель, хитрован и льстец цепко ловил каждый взгляд, каждый жест барина, пытаясь хотя бы на шаг, хотя бы на миг предугадать его мысли и решения. Но, тщетно.
       Шахновский не торопился. Скучающим, равнодушным взглядом скользнул он по тщедушной, угодливой дуге лакейской спины и повел глазами мимо. По пустынному двору, к дому, за ворота, на село, к хозяйственным постройкам...
      
       - Значит, хозяйничаешь, Панас? За добром моим исправно приглядываешь? Все в своих руках, под своим неусыпным приглядом держишь?.., - обронил буднично, как бы невзначай.
       - Так такое мое дело, барин. Вы доверили, вот я и роблю. Оце все хлопочу, всю корплю, стараюсь..., - облегченно кивнул головой Пасюк, не чуя очередного подвоха.
       - Ну, ну... Давай, рассказывай... Как ты стараешься... хозяйничать, на благо хозяина...
       - Да я же вроде все рассказал..., - насторожился староста.
       - А ты еще расскажи..., - ухмыльнулся Шахновский. - Дуже гарно ты умеешь рассказывать. Складно. Аж слезу прошибает.
       - Барин! Та хиба же я брешу. Я же одну правду и все только для вас...
       - Правду?! Ну, так и рассказывай правду..., - потемнел лицом барин. - А я послушаю. Как ты мужиков для паныча подбирал... По каким заслугам и для чего... Для каких таких важных неотложных дел. Как и по чьему повелению весь фураж со двора свез и чем зимой скотину кормить собираешься... Как Пономаря с дому свели, а хату его чуть не сожгли, чтобы бабу его для паскудной утехи выкурить... А? Не забудь рассказать, как Данилу по подлости дубиной свалил, чтобы панычу сподручнее было его связывать и потом истязать нещадно...
       С каждым словом, с каждым вопросом Панас белел, покрывался пунцовыми пятнами, обливался вонючим потом и сжимался в ком, комочек, пылинку, моля в душе всех ведомых ему святых о пощаде и снисхождении. В животном ужасе он понимал, что его песня спета, но отчаянно цеплялся за любую мало-мальскую соломину.
       Барин! - взвился он умоляюще. - Не виновен я! Не суди! Что мне приказывали, то я и делал...
       - Кто приказывал? Я приказывал? Или может барыню и сына теперь слушаешь? У тебя кто хозяин? Ты чьи, подлец, распоряжения в первую очередь выполнять должен? Мои! А что тебе мной было велено?! Следить в селе за порядком. Чтобы холопы барщину как след отрабатывали, оброк исправно платили и делали только то, что мной было определено и мною велено. А ты что? На две стороны, подлец, кланяешься, с двух рук жратву берешь! Выгоду себе получше ищешь?! Ну, что же, Панас! Считай, что ты ее уже нашел... Эй, мужики!...
       Шахновский окинул двор и, заметив в углу, у хозяйственных построек, кого-то из притаившейся дворни, поманил к себе.
       - Вот что, ну-ка, хлопцы, проводите старосту до конюшни. А то может сам он туда еще не знает дороги...
       - Барин! На бога! За что?! Я же ни в чем не повинен! Я же всем нутром для вас...
       - Вот-вот! В том-то и дело что только за нутро свое и печешься. Не хочешь служить душой, по совести... Так что если через голову это не доходит, может через жопу теперь быстрее дойдет... Как барину, настоящему хозяину служить нужно...
       - Барин! Милостивец! Благодетель наш! Пощади! Хиба же я урон какой тебе принес?!... Как пес цепной стерег, оберегал..., - скулил, причитая староста.
       - Хорош пес! - хмыкнул Шахновский насмешливо. - А то, что кузнеца стоит, не работает, разве это не урон?! Лучшего на всю округу плотника, знатного мебельщика без спросу со двора свел, в чужие руки отдал. Это тоже не урон? Село по пьяной прихоти едва не спалили, тоже - пустяк?!...
       - Не по своей воле, барин...
       - Не юли, сволочь! Ты барыне раньше каждый бздык на селе докладывал, чтобы выслужиться. Почему же мне во время не доложил обо всем? Не успел или не захотел? Кого испугался? Перед кем выслужиться решил? Так что не обессудь. Получи сполна по своим счетам...
       - А-а-а! Ой, лишенько! Барин! Люди добрые! Рятуйте! - по-звериному заверещал Пасюк.
       Он отчаянно задергался, забился, завертелся в цепких тисках мужицких рук. Но тщетно. Никогда еще холопы не выполняли с таким удовольствием и усердием господское решение. Не обращая внимания на крики-причитания ненавистного старосты, они легко подхватили его подмышки и споро потащили в сторону конюшни. Шахновский брезгливо сплюнул вслед и скрылся в доме...
      
       - Отпустите, сволочи! Не трожьте меня! Петро, не смей! Скотина безмозглая! Ты кого пороть собираешься! Гады паршивые! Я вам все припомню..., - бесновался, блажил Панас, надеясь смутить и запугать мужиков.
       Но дворовые лишь угрюмо молчали, сосредоточено делая своё. Дюжие руки словно пушинку подняли тщедушное тело и проворно распластали его на лавке, связав под ней, точно обнимая тонкие, высохшие от старости ручонки Пасюка. Оглушительно треснула разрываемая на спине рубаха.
       - А-а-а! - пронзительно взметнулся под крышу истошный визг.
       Панас еще раз дернулся, будто надеясь все же освободиться. Но тут же обмяк, грузно осунулся и затих. Мужики переглянулись и поведя носом воздух поморщились.
       - Фу-у-у! Да он никак обосрался со страху. Вонища какая от него прет! Гляди-ка, в беспамятство впал. Эй, Панас! Да тебя еще пальцем не тронули, а ты уже всю округу провонял! Слышь-ка, говно за тобой никто убирать не собирается...
       Но староста не отзывался. Остекленевшие глаза невидяще пялились куда-то в угол, язык вывалился и тяжело болтался меж ощеренных желтых, полусгнивших зубов. Руки безвольно опали и висели плетьми.
       - Мужики! А ведь он помер..., - пришла неожиданная догадка.
       - Точно! Сдох, паскуда!...
       - Тьфу, ты! Вот ведь как сложилось. Жил точно гнида паршивая и сдох не по-людски.
       - Ну и хрен с ним! Собаке и смерть по заслугам. Надобно бы барину доложить...
      
       "Ничего-ничего! Давно пора проучить паршивца! - размышлял тем временем Шахновский, обходя комнаты сельского дома в ожидании обеда. - Впредь наука будет и другим пример. Гляди, мерзавец, двум хозяевам служить выдумал. У одного столуется, а с другим милуется. Одному преданностью клянется, а другому из-за его спины подмигивает насмешливо. Не запороли бы только до смерти. Уж больно мужики на него обижены. Залютуют, переусердствуют...".
      
       - Дозвольте, барин! - несмело просунулась перекошенная испугом холопская рожа, прерывая размышления.
       - Чего надобно? - нахмурился сурово Шахновский.
       - Да это... Доложиться хотел..., - замялся мужик и потупился взглядом. - Неладно вышло. Ну, с этим... Пасюком...
       - Что такое? - поморщился Семен Михайлович, смутно понимая, что его самые мрачные предчувствия сбываются.
       - Так это... Подох, паскуда..., - вздохнул мужик скорее с сожалением, чем с сочувствием.
       - Я так и знал! - раздраженно всплеснул руками Шахновский. - Только подумал об этом... И вот, пожалуйста. Сволочи! Ничего без пригляда нельзя поручить...
       - Барин, да мы...
       - Заткнись! - прикрикнул в досаде барин. - Заставь дурака богу молиться, так он и лоб расшибет...
       - Да, барин!...
       - Молчи, кому сказал! - сверкнул потемневшим взглядом тот и нервно прошелся по комнате. - Знал, что старосту на селе ненавидят, но не до такой же степени. Что теперь соседи обо мне скажут? С ума выжил Шахновский! Совсем разошелся... Холопов до смерти сечет...
       - Барин! - вскрикнул, не выдержав, мужик. - Да мы эту падлюку даже пальцем не тронули...
       - То есть как так не тронули? - опешил Шахновский и непонимающе уставился на мужика. - А от чего он тогда помер?...
       - Да вот, просто так..., - пожал плечами холоп. - От страха... Обосрался напоследок и дух спустил...
       - От страха, говоришь? - хмыкнул недоверчиво барин.
       - Ну, да! - согласно закивал холоп и снова, вроде как весело и беспечно, повторил. - Обосрался! В штаны наклал так, что аж в носу засвербило...
       - Коли так, то ладно. Прикопайте его где-нибудь, с краю..., - повеселел Шахновский от такой нелепицы и как бы невзначай подмигнул оторопевшему холопу. - ...чтобы у других покойников тоже не засвербило.
       - Не хвылюйтесь, барин! Прикопаемо. Еще как прикопаемо..., - обрадовано подмигнул и холоп, озадаченно почесывая затылок. - Только же домовину треба зробить...
       - Так делайте! В чем загвоздка! - передернул небрежно барин, не понимания, что могло так озадачить дворового. - Что еще за новость?..
       - Кому робить? Пономаря же нема? - искренне пояснил мужик.
       - Ах, ... твою мать! - взорвался Шахновский. - Мне, что ли, делать прикажешь? Что вы все мне Пономарем попрекаете! Что без него жизнь на селе остановилась? У самих то, что?... Руки из жопы растут?...
       - Да что вы, барин! Не хвылюйтесь! Конечно, можно. Зробимо..., - затараторил, оправдываясь, перепуганный мужик.
       - Не волнуйтесь, зробимо..., - передразнил его, желчно скривившись, барин. - Какого черта тогда суешься с ерундой. Пономаря им жалко! А Пасюка не жалко?! Без старосты жизнь на Белой Горе остановится?
       - Я, барин, не знаю...
       - Не знаешь? А что ты знаешь? Привыкли, что за вас кто-то отвечать должен, вести, дорогу показывать. Одно слово, быдло безмозглое...
       Шахновский брезгливо поморщился и смерил уничижительным взглядом замершего у порога мужика.
       - Голова человеку дана для того, чтобы соображать и думать, что делать, а не просто на плечах носить. Как зовут?
       - Петро Вороненко...
       - Так вот, Петро... С этого дня ты будешь старостой... Вместо Пасюка. Гляди, чтобы не пришлось также... обосраться.
       - Да вы что, барин..., - округлил мужик глаза от удивления и страха. - Який из меня староста. Мое дело за сохой ходить, в поле робить...
       - Что тоже уже обосрался? - зло хохотнул Шахновский. - Э-э, нет. Ничего сразу не дается. Всему учиться нужно. Головой думать, соображать надо, а не просто как гарбуз с мозгами на плечах носить. Мне, думаешь, легко заводы, рудники поднимать. Или, думаешь, барин на всем готовом живет, только рот раскрывает, чтобы туда что-то положили. Нет, брат. И я и учусь, и тружусь...
       - Но, барин, негож я для такого дела, не осилю..., - взмолился обескураженный холоп и новоиспеченный сельский староста.
       - А ты постарайся, осиливай! - насмешливо скривился Шахновский и построжничал. - Все. Довольно об этом... Гляди, какие беспомощные выискались. Разбаловались в конец. Обленились, зажирели. Видно надо всем вам время от времени промывку мозгов на конюшне делать. Или обосретесь, как Пасюк, или соображать и работать как след будете. Так что берись за дело и вникай как след. А будешь лениться, шкуру спущу раньше, чем дух спустишь. Понял?
       - Понял, барин! - покорно склонился перед ним староста. - Чего же теперь не понять...
       - То-то..., - примирительно проворчал Шахновский, но, что-то вспомнив, снова насупился недовольно. - Ишь, Пономарь покоя им не дает. Кто его знает, где он теперь и чем занимается. Может быть, я бы и сам хотел это знать...
      
       ... На исходе дня, того самого, когда Семен Михайлович вместе с лесником спешно покинули Бахмут, туда, по соседней улице вошел драгунский полк. Собственно, в этот задремавший степной городок въехали лишь офицеры полка. Основное хозяйство части расположилось лагерем за околицей и привычно готовилось ко сну. Там, в полковом обозе, удрученный и подавленный, ошеломленный барским вероломством и стремительным калейдоскопом последних событий, произошедших за это короткое время в его горемычной жизни, на одной из раздрыганных телег приехал и новоиспеченный рекрут Антон Пономарев. Впрочем, рекрут ли?...
      
       ... Прапорщик Зайцев покинул дом Шахновских в полном смятении и замешательстве. Никогда в жизни ему еще не уделяли столько благосклонного внимания и уважительности столь знатные и богатые особы. Живот приятно тяготил плотным и сытным обедом, в голове шумело от дорогого вина, а душу согревал чарующий шелест упругих, новеньких банкнот, так любезно презентованных радушной хозяйкой. Сегодня он был равным среди равных. От сознания этого Зайцев приосанился и самодовольно ухмыльнулся. Командиру он тоже может уверенно доложить о выполненном задании. Поручение, конечно, не бог весть какое, но зато как справился. Фураж отборный, лошадей хоть сейчас в строй под седло. На базаре у прижимистых купцов и плутоватых барышников таких и втридорога не купишь, а тут, считай, задарма. Как там хозяйка заметила - "из чувства глубокого патриотизма и безмерной любви к армии государя...".
       Одно только смущает. Что делать с хлопцем, которого с такой настойчивостью ему навялили хозяева. Чем он им так не угодил? На вид парень смирный, спокойный, покорный. И мастер он, слышал, отменный. На всю округу непревзойденным плотником слывет и в мебельном деле соображение имеет. Такого бы батюшке в хозяйство, доход немалый от него был бы. А что? Раз он прежним хозяевам не нужен, так в их имении место ему нашлось бы. Такой холоп и даром. Но как его отправишь домой? До родовой деревушки семь верст до небес и все лесом. Тут за день-два не управишься. Отпуск ему не предвидится. Вон, пришел приказ на Кавказ выдвигаться, с части никого не отпускают. При себе оставить, так сослуживцы расспросами одолеют. "Откуда, дескать, у вас, господин прапорщик Зайцев, вдруг новый денщик объявился...". Но что же ему тогда командиру докладывать?! Мужика вроде как в рекруты сдали, на государеву службу. Однако, рекрутского набора никто не объявлял. А полковой за самоуправство по голове не погладит, благодарности не объявит. Так что же делать?
      
       Зайцев озадаченно почесал затылок, натужно соображая, как сподручней выкрутиться из сложившейся ситуации. Вернувшись к своей команде, он наткнулся на Антона, понуро сидевшего на одной из телег. "А парень, действительно, хорош. Гренадер! Такой, пожалуй, и самому сгодится..., - подумал он, разглядывая новобранца. - А что? Кто знает, кто и зачем ему отдали холопа? Никто. Так что оставлю при себе, а при удобной оказии отправлю к отцу. Деревушка их на ладан дышит, вот-вот под ветром рассыпется. Поднимать надо. Хороший холоп в хозяйстве не помешает...".
       - Ну, как он, братцы? Не бунтует? - обратился он к солдатам, кивнув на Пономаря.
       - Нет, ваше благородие! Парень смирный! Чего ему бунтовать! - загудела команда. - Переживает, что от семьи оторвали. Бедолага! С чего это ему так "пофартило"?..
       - Но-но! Разговорчики! Не вашего ума дело! - тонким фальцетом вскрикнул Зайцев, строжничая. - Стало быть, так надобно. Следите за ним в оба, чтобы не сбежал. Не то я вам...
      
       Он надменно вздернул подбородок и небрежно поманил к себе Антона.
       - Эй, ты! Как тебя! Иди сюда!
       Пономарев неспешно поднялся с места и подошел к офицеру. Внушительной громадой возвысился он над низкорослым и щуплым Зайцевым, которому пришлось закинуть голову назад, чтобы заглянуть в лицо парню. Прапорщик несколько переусердствовал в этом движении и от того не удержал равновесия и качнулся, едва не опрокинувшись навзничь.
       - Бодался телок с дубом..., - иронично перемигнулись служивые, исподтишка наблюдая, как мелковатый и невзрачный офицеришка суетливо и заносчиво, с напускной угрозливостью, егозил-вертелся вокруг рослого, но невозмутимо спокойного мужика.
       - Гляди-ка, а прапорщик наш - не промах... Ушлый малый! - насмешливо кивали солдаты в сторону Зайцева. - Вона какой... оборотистый на поверку оказался. Его за фуражом послали, а он еще и довесок себе прихватил. Ишь, какого молодца в денщики подобрал. Воистину сказано, что наш пострел везде поспел. Одна беда... Не знает только бедолага, с какого боку к такому медведю подступиться...
       Над солдатской толпой послышался сдержанный хохоток.
       - Эй, вы! Бестии тупорылые! Разговорчики в строю! - тонким фальцетом взвизгнул прапорщик, мигом сообразив, что этот язвительный смех прозвучал в его адрес. - Шомполов захотели?! Так я живо...
       - Что вы, ваш благородь!... Упаси бог... Разве мы несмышленыши какие. Разве мы не понимаем, что нельзя над офицером смеяться..., - затаращились в притворном испуге служивые, пряча в усах усмешку. - Мы же, ваш благородь, не в строю сейчас, извиняйте... Перекурили, байки потравили, о своем посудачили. А чтобы вас обидеть, то ни-ни... Таких, как вы, и обижать, вроде, грешно...
       - Молчать! Знаю я вас, бестии..., - не уловив подвоха, снова вскинулся Зайцев. - Вот как задам перцу, попомните мне...
       Офицер побагровел, напыжился, словно индюк, и устрашающе погрозил ременной плетью сгрудившимся у телег солдатам. Тщедушный, худосочный, невыразительный на вид, он прекрасно понимал, насколько смешным, жалким и нелепым выглядит он на фоне широкоплечего, рослого и дюжего, пышущего силой и здоровьем парня. Комизм ситуации раздражал и злил его. Зайцев нервно пританцовывал на месте и досадливо кусал губы, соображая, как достойно выйти из положения.
      
       Не найдя ничего лучшего, он вскинул кнутовище к подбородку Антона, надменно прищурился и пытливо заглянул ему в глаза.
       - Как звать тебя, мужлан?...
       - Антоном..., - хрипло отозвался тот, спокойно, без тени смущения, отодвинув в сторону плеть. - Антон Пономарев. Плотник я, барин...
       - Плевать я хотел на то, кто ты. Плотник ли, конюх..., - презрительно передернулся прапорщик, обескураженный поведением мужика. - Твое холопское прошлое мне доподлинно ведомо. Твоя хозяйка... бывшая хозяйка все о тебе, шельма, рассказала...
       - Что же такого она тебе наговорила, барин? Что ты, меня не зная, шельмуешь прилюдно? - горестно усмехнулся Антон.
       - Ишь, какой смелый! Дерзить вздумал?! - несказанно удивился Зайцев такому отпору и желчно протянул с насмешкой. - Ба-а-а-рин! Эх ты, деревенщина! Дубина неотесанная. Теперь забудь такие обращения. В армии все по-другому. Тут я тебе не барин, а господин прапорщик, ваше благородие. Понял, остолоп?
       - Понял. Чего не понять, ба..., ваше бл... благородие!.. - слегка запнувшись, кивнул Антон.
       - Не "понял", а так точно! - нетерпеливо притопнул каблуком, выходя из себя, Зайцев. - Ясно, бестолочь?!
       - Понял... Ясно... Так точно!... Барин... Ваше благородие..., - снова покорно кивнул Антон, смешав на этот раз все в одну кучу.
      
       Внимательно наблюдавшие за этим разговором драгуны дружно грохнули задорным смехом. Антон залился от стыда густым румянцем, а взбешенный прапорщик побагровел от злости.
       - Молчать, сволочи! Чего зубоскалите? Нашли над чем смеяться..., - набросился он на свою команду, а затем на сконфуженного Антона. - Тьфу! Деревенщина! Дубина стоеросовая! Сено-солома! Всему учить недоумка надо. Или может ты издеваться надо мной вздумал, мерзавец?!...
       Прищурив от злости глаза, широко вздувая ноздри, он снова нелепо задрал голову вверх и пытливо вперился яростным, ненавистным взглядом в конец стушевавшегося парня.
       - Да что вы, бар..., ваше благородие! У меня и в мыслях такого не было. Никогда мы поперек барской воли не вставали. Только усердным трудом и покорностью своему хозяину служили..., - в искреннем, душевном порыве прижал к груди руки Антон. - Вы не серчайте, то с непривычки так вышло...
       - Гляди у меня, шельма! - погрозил снизу вверх костлявым кулачишком Зайцев, но уже больше для порядку, чем по злобе. - А то я живо тебе зубы персчитаю...
       "Это коли дотянешься до тех зубов, твое благородие..., - тихо, чтобы он не услыхал, хмыкнули меж собой драгуны. - Уж больно ты грозен, как на тебя поглядеть. Ишь, застращал парня...".
      
       Зайцев, действительно, расхаживал перед Антоном задиристым петушком, искоса поглядывая на послушно замершего перед ним парня. Он точно примеривался, откуда сподручнее на него скакнуть и исподтишка клюнуть. Но, видимо удовлетворившись произведенным впечатлением, он снисходительно хмыкнул и покровительственно, с барственной величественностью легонько стукнул кнутовищем по мускулистому, покатому плечу плотника.
       - То-то! Впредь не забывай, что и мне также исправно и усердно служить обязан. Как прежним хозяевам. Только теперь это у тебя особая служба будет. Государева... Теперь здесь для тебя я и царь, и бог, и воинский начальник...
       "Воистину, царь и бог... Где и сыскать лучшего..." - глумливо хмыкнули, поперхнувшись от неслыханного бахвальства, внимавшие этим словоблудням солдаты.
       - ... Будешь проворным, сметливым и усердным, будет и тебе от меня милость и благосклонность..., - продолжал меж тем назидать Зайцев, не замечая насмешливых взглядов со стороны. - Проказничать, лениться начнешь, не взыщи. Небо в овчинку покажется. Понял?...
       - Так точно! Понял, ваше благородие! - неожиданно твердо и четко, по-военному отчеканил Антон.
       - Ты гляди! Оказывается, ты не так прост, как я думал! - изумился Зайцев и присвистнул от удивления. - Смышлен! Весьма смышлен. А будешь еще и усерден...
       - Буду! Я за свое слово ответ держу..., - горячо заверил, перебивая его, Антон.
      
       - Ладно! Поглядим! - великодушно кивнул прапорщик и повернулся к своим солдатам. - Вот что, братцы! Возьмите-ка этого молодца под свое крыло. Пусть пока с вами, в обозе, идет. А на месте разберемся, что дальше с ним делать. Я велю, когда ко мне прислать. Да приглядывайте за ним как следует, в оба глядите. Не ровен час, сбежит. Что-то не больно я его обещаниям доверяю. Не нравится мне взгляд этого варнака...
       - Присмотрим, ваш благородь! Не сумлевайтесь! Только за ним глядеть и будем... Как след..., - с притворной покорностью, согласно закивали служивые и уже за глаза добавили с пренебрежением. - Больше нам делать нечего, как за твоим добром следить. Шел бы ты, щенок визгливый, куда подальше...
       Удовлетворенный принятым решением, с чувством исполненного долга, Зайцев взобрался на своего рысака и выехал из Верхнего в лагерь, напоследок приказав фуражирам не мешкая отправляться следом. А те, проводив офицера недружелюбным, насмешливым взглядом, с любопытством посунулись к топтавшемуся в сторонке новичку.
       - Да-а! Повезло тебе, паря, с командиром!..., - сочувственно загудели они, качая головой. - С виду - бзик в фуражке, плюнешь и захлебнется. Зато гонору на всю округу хватит. Ишь "царь и бог" выискался. А надоедлив, а нудлив! Что та муха над ухом. Жужжит, покоя не дает...
       - Бог с ним, с этим зайцем-недомерком. Что нам с ним? Детей крестить?..., - прервал причитания здоровенный детина цыганистого вида с черными, как смоль, усами и медной серьгой в правом ухе.
      
       Раздвигая в стороны сотоварищей, он вразвалочку подвинулся к Антону и протянул ему широкую, точно лопата, ладонь.
       - Ну, здоров, паря! Варфоломей Коноплев. Со свиданьицем, так сказать! Как звать-величать тебя?...
       - Да я, вроде, уже назывался. Антон я, Пономарев. Плотником был у местного барина...
       - А как же тебя угораздило к нам попасть? За что тебе барин решил лоб забрить... Проворовался или дорогу где перешел?...
       - Барин тут ни при чем. То барыня. Ее рук дело...
       - Барыня?! Ха-ха! Слыхали, хлопцы? - загоготал Варфоломей. - Парень-то, оказывается, еще тот ходок. Самой барыне умудрился подкузьмить...
       Весело блестя бельмастым взглядом, он с живой заинтересованностью еще ближе подсунулся к Антону.
       - А ну-ка, расскажи, что у тебя с хозяйкой вышло. С дочкой застукала? Или сама... Того...
       Служивый подмигнул приятелям и сделал многозначительный, скабрезный жест.
       - Нет. Не знаю..., - коротко бросил в ответ Антон и молча отвернулся.
       Тень пробежала по его посуровевшему лицу и печальная складка залегла меж смеженных бровей.
       - Да, ладно ты! Не манерничай, как красна девица. Расскажи! - не унимался драгун, легкомысленно толкая Антона в плечо и сально ухмыляясь.
       - Нечего мне рассказывать! И потешать вас нечем. Не гожусь я в скоморохи..., - решительно осек его Антон и шагнул в сторону, к обозу. - Лучше покажи, где мое место теперь будет...
       - Э-э! А ты, оказывается, сквалыжник! - присвистнул разочарованно Коноплев и подозрительно прищурился. - Что, паря? Жаба душит? Не хочешь своим делиться?.. Не бойся, мы шуры-муры с твоей барыней крутить не будем...
       - Не замай, друг! От моей доли мало кому радости будет. Не каждому по душе придется. Так что лучше не тревожь...
       - Действительно, Варфоломей! Чего ты привязался к парню с вопросами..., - вступились за Пономарева остальные. - Вишь, на нем лица нет. Чай, не сладко вот так, за здорово живешь от семьи отрываться, в солдатскую лямку впрягаться. Это тебе не на выгул лошадей сгонять...
       Коноплев досадливо сплюнул, озадаченно почесал затылок и согласно кивнул.
       - Ну и ладно, коли так! Времени у нас впереди много, наговоримся еще, притремся. Так, что ли? - миролюбиво подмигнул он Антону и повернулся к сослуживцам. - Тогда и нам неча здесь топтаться, лясы точить. Айда до лагеря. К ночи бы вернуться, да до кухни добраться. Жрать охота. Нутро от голода благовестом гудит...
       Обоз медленно тронулся вдоль узкой улочки, выбираясь за околицу. Антон помутневшим взглядом вглядывался в знакомые дома, точно стараясь сохранить их в памяти. Надолго ли, навсегда ли?...
      
       Когда сглаз скрылись крайние постройки Верхнего, на телегу, где ехал Антон, подсел Варфоломей. Солдат достал из-за пазухи цветастый кисет, набил свою трубку и протянул мешочек с куревом парню.
       - Держи, угощайся! У меня самосад что надо. До пят продирает. Разжился тут, по случаю, у одного мужика...
       Антон в молчаливой задумчивости свернул самокрутку и прикурил. Некоторое время ехали молча, лишь сосредоточенно пускали кверху клубы ароматного дыма в бодрящий осенней прохладой воздух.
       - А ты чего это налегке? Ни котомки, ни сидора? Иль дома не собрали?.. Иль собирать было некому?..
       - Хм-м... Дома даже не знают, где я теперь. Не ведают, что меня совсем в другую сторону сейчас везут. Меня же вроде как для работы из села на городскую усадьбу вызвали. Ящик с инструментами, наверное, так и стоит в людской. А Ганка, видно, все глаза проглядела, дожидаясь...
       - Ганка? Зазноба твоя, что ли?
       - Жена... И деток двое осталось... Хлопчики... Николка и Михась...
       - Да-а-а! Так ты женатый! С чего же это тебя так угораздило? Уже который год в полку новобранцев не было. Говорят, государь ректурский набор пока отменил. Да и кормильца, как бы никогда со двора не забирали. Уж, я то знаю... Чую, что-то тут не ладно. А, Антон?...
      
       Варфоломей пыхнул трубкой и пристально глянул на Пономаря. Но тот точно окаменел, не проронив ни слова.
       - Молчишь? Ладно, молчи... Оно, ведь, верно, что душу так сразу не распахнешь и не перед каждым. Только и сторониться, особняком держаться тоже не гоже. Одному в беде худо. Вот с новым хозяином тебе точно не повезло. Над нашим Зайцевым разве что полковые собаки не смеются. Недоумок! Жадный, но труслив, глупый, но спесив. Сам голожопый ходит, из солдатского котла щи таскает, а, вишь, денщика завел. Тебя, ведь, на казенный кошт теперь определить нужно. На все виды довольствия. Хватит ли ему ума на это. Ты теперь государев человек. Или "заяц" чего другое замыслил?...
       - А по мне теперь все равно..., - глухо отозвался Антон, затягиваясь самосадом.
       - Ха! Вот день-другой поголодаешь, в зипунишке своем померзнешь, тогда поглядим, как это "все равно" выглядит. Ладно, Антон, не горюй. Что сделано, то сделано. Бог не выдаст, свинья не съест. Жив бы остаться. А солдатская семья единством держится, сплочением. Тут на плечо соседа за свою спину покой держишь. Ничего. В лагерь приедем, поглядим. Может оно еще и ладно все образуется. Эх, полковому бы о тебе доложиться, чтобы он решение принял, пока этот шаромыжник чего другого не выдумал...
       - А какая теперь разница! - возразил было Антон.
       - А такая! - зло, с раздражением зыркнул на него Коноплев. - Если барыня тебя в рекруты сдала, стало быть, ты теперь вольный. Отслужишь и ступай на все четыре стороны. А если как холопа Зайцеву подарила, то кормить тебе вшей в его задрипанной деревне и слушать его брюзжание до конца дней своих.
       - Значит такая моя доля горемычная! - обреченно склонил голову Антон.
       - Тьфу! Вы только гляньте на этого дурня! - презрительно хмыкнул Варфоломей. - Ему судьба шанс дает, а он как телок покорно на заклание тащится. Не боись, служивый люд своих в обиду не дает. Ты только, парень, камня за пазухой не держи, худого не замысливай...
      
       ... Степной бивак драгунского полка клокотал предпоходной суетой, точно каша в солдатском котле. Людской гомон смешивался с лошадиным ржанием. Скрип колесных ступиц дополнялся железным лязгом и бряцаньем оружия. То и дело в эту разноголосую какофонию вклинивались пронзительно звонкие звуки сигнальной трубы. Однако, казавшая кутерьма и неразбериха на самом деле была подчинена одному, годами выработанному четкому и слаженному ритму.
       Вот этот стремительный армейский водоворот подхватил, закружил, завертел и Антона. Казалось, уже забытый и брошенный своенравным прапорщиком на произвол судьбы, покорный и совестливый парень прибился к гурту своих знакомцев по Верхнему и всячески помогал им в сборах перед длительным походом. Его рабочие, старательные руки не могли скучать без дела. Найдя в лагере более менее сносный плотницкий инструмент, он уже спозаранку деловито осматривал повозки и дроги и тут же сосредоточенно что-то строгал, примерял и ладил.
       Время от времени, смахнув с лица выступивший пот, он бросал полный неизбывной тоски взгляд в сторону выезда из лагеря. Туда, где серой, пыльной лентой струился степной шлях, горестно вздыхал, припомнив что-то свое, сокровенное и с новым запалом возвращался к работе. Иной бы на его месте, пройдоха и плут вроде Прошки Рябцева, улучив удобный момент давно бы шагнул в спасительную степную ширь, укрылся до поры в укромном буераке, а там как повезет. И вряд ли кто искать его будет. Зайцев наверняка струсит докладывать о беглеце, которого как бы и нет в полку. Как ни как, а он сейчас - человек- призрак. Но не таков у него характер и совесть у него не та. Сказано идти, послушно пойдет, сказано сидеть на месте - сидит покорно и безропотно. Лишь кольнет острой занозой душевная боль да скатится по шершавой щетинистой щеке скупая мужская слеза вслед за всплывшими перед глазами дорогими образами родителей, жены, детей...
      
       Антон скрутил самокрутку и закурил, присев на край только что отремонтированной им повозки, как воздух взорвался пронзительным сигналом сбора. Лагерь ожил и разом пришел в движение.
       - Что случилось, Варфоломей? - беспокойно окликнул он пробегавшего мимо армейского приятеля, еще не понимая всех тонкостей военной службы.
       - Выступаем! Пришел приказ следовать на Кавказ. Пойдем с абреками воевать..., - пояснил на ходу вечно все знающий Коноплев и поспешил дальше по своим делам.
       Пономарев растерянно топтался на месте, не зная, что ему делать. За кем бежать, какие команды выполнять. Вот он, еще один шанс изменить свою судьбу. Забытый, брошенный, предоставленный самому себе. Ну что, брат? В бега? Домой? Найти Шахновского, кинуться ему в ноги, умолить о спасении? Семен Михайлович уж точно поймет его и поможет. Ну, что же ты медлишь? Давай! Антон раздумчиво потеребил подбородок, глубоко вздохнул и решительно шагнул в сторону... обоза, где уже спешно грузились его сотоварищи...
      
       Вереница тяжело груженных повозок растянулась на добрую сотню сажен и неспешно тащилась по уныло безлюдному степному шляху. Где-то в конце обоза на облучке одной из телег, рядом с возницей, примостился и Антон. Монотонный скрип колес и мерное покачивание потихоньку убаюкивало его. Вязкая дрема сладкой патокой разлилась по телу, смежила отяжелевшие веки. Дорога поплыла, растворилась и понесла парня совсем в иную даль...
      
       ... Антон легко пробежал вишневый садок и, обогнув хату, вскочил на свой двор. У тына хлопотала Ганка, развешивая для просушки детское бельишко. Заметив мужа, она от неожиданности вскрикнула и побледнела.
       - Антончику! Любый! Ты откуда? Чего так долго домой не являлся? Я уже не знала, что и думать. Та и детвора плачет, батька зовет...
       Она бросилась к мужу и тесно прижалась к его широкой груди.
       - Мабуть, опять барыня приворожила. Не хочет от себя отпускать..., - лукаво стрельнула она пытливым взглядом из-под черных, густых ресниц.
       - Ганка! Ну, ты что, дуреха! - укоризненно вскрикнул Антон. - Такую глупость выдумала. Не нужен мне никто, кроме тебя. Уж тем более эта своенравная старуха. Разве могу я поменять свою красуню на эту сухую щепку...
       - Так, что же не шел так долго. Я все глаза проглядела над Донцом, тебя выглядывала...
       - Нельзя мне теперь, любая! Я и сейчас на минутку домой заскочил..., - печально обронил он.
       - Что так? - тревожно ойкнула жена.
       - Отомстила нам барыня... За все свои неудовлетворенные сумасбродства и обиды отомстила..., - выдохнул Антон обреченно. - В солдаты меня отдала, от вас силком оторвала. Вот, теперь на Кавказ еду, горцев воевать...
       - Антончику!!! - дико вскрикнула обезумевшая Ганка. - Как на Кавказ? Солдатом? А мы?!! Ой, лишенько! Господи-и-и!!! Осиротили...
       Невидяще тараща полные слез глаза, она по-звериному взвыла и шатаясь бросилась к хате...
      
       - Тьфу! Куда прешь, деревенщина! Посторонись! Не видишь, что военный обоз идет! Дорогу, сволочь!
       - Пся крев! Сто хур чортив тоби, москаль в жопу и задрипану ведьму в придачу! Не барин, объедешь. Сам сворачивай, сторонись, если хочешь. Мне тоже поспешать потребно. Замешкался я в вашей Московии...
       - Что-о-о! Ах, ты выблядок ляховский! Это ты, рожа чужеземная, мне, на моей земле указывать будешь, куда мне ступать и тебе, засранцу, дорогу уступать! Да я тебе, падла нерусская, живо твое мурло размалюю!...
      
       Неожиданно вспыхнувшая громкая свара на дороге разбудила и вернула к реальности Антона. После удивительного, короткого сна он толком так и не понял, где он и что с ним...
       - Где я? Что случилось? - оторопело уставился он осоловевшими глазами на возницу.
       - Как где? В степи, на шляху. Обозом едем, паря, с лагерей. На службу государеву..., - весело осклабился тот. - Что, разбудили? Не дали девку во сне дощупать...
       - Не дали..., - огорченно буркнул в ответ Пономарь и снова поинтересовался. - Так что случилось? Чего остановились? Что там за шум такой?...
       - Да какой-то лях паршивый не захотел дорогу уступать. Вздумал учить нашего брата уму-разуму. Ну, сейчас ему мозги прочистят, зададут в жопу жару..., - с готовностью пояснил сосед по повозке и азартно приподнялся на месте, с интересом наблюдая за дорожным происшествием.
      
       Передняя встречная коляска, не пожелавшая уступить дорогу армейскому обозу, намертво сцепилась с одной из повозок. Измученные лошади напрасно рвали в стороны, пытаясь разъединиться. Их натужный храп и беспокойное ржание тонули в людской, площадной брани. Противные стороны, яростно покрывая друг друга отборным матом, не забывая отпускать при этом тумаки и оплеухи, как могли, помогали животным, приподнимали и раздвигали в сторону тяжелые повозки.
       - Ты, парень, у нас вроде плотник. Сходи, погляди, что там. Как бы не повредили чего бусурмане в нашей повозке. Может починка требуется..., - предложил возница.
       - И то дело. Заодно разомнусь, а то ноги затекли уже..., - согласно кивнул Антон.
       Он проворно спрыгнул на землю и шагнул в сторону затора. Но когда пробрался до места дорожной ссоры, там уже все закончилось. Лошади вытащили на обочину освобожденную от зацепа более легкую коляску встречника и теперь уже и свои, и встречные с перебранкой и обоюдными угрозами рассаживались по местам. Бегло оглядев протараненную повозку и не заметив ничего страшного, собрался вернуться на место и Антон. Но вдруг... В глазах точно вспыхнула ослепительная молния, точно оглушительный гром ударил по ушам, точно проливной ливень ударил по плечам, точно жаркое пламя обдало лицо, точно... Сколько внезапных, потрясающих разум чувств, испытал в одночасье сиромаха, когда с одной из встречных повозок на него глянули знакомые глаза. До боли знакомые... Такие знакомые, близкие, родные, которые не забыть даже на смертном одре, с последним вздохом...
      
       - Отец?!!
       - Антон? Сынок!!!
       - Ты откуда здесь?
       - Да вот на чужбину, в Польшу везут. К новому хозяину... А ты?
       - А я в солдаты. А где мама? Почему ты...
      
       Встречные обозы тронулись с места, каждый в своем направлении, обрывая на полуслове искрометный, односложный диалог неожиданно встретившихся родных людей.
       - Пся крев! На место, мерзенный хлоп! Кто дозволил тебе, лайдак, с москалем разговаривать..., - зло прикрикнули из коляски.
       Вслед за этим, с угрожающим, шипящим свистом нагайка опустилась на сгорбленную стариковскую спину и дюжие руки грубо потащили отца в сторону.
       - Антон! Давай, садись скорее на место, трогаемся. Чего остановился? - озадаченно окликнули с обоза сына. - Догоняй!...
       Но в голове парня уже зароились, заметались тревожные мысли, рождавшие один за другим вопросы и неясности. Это что? Тоже сон? Как здесь оказался отец? Почему его везут в Польшу? Почему одного? А мама? Что с ней? Жива ли? Что же, в конце концов произошло в Степанищево?
       Обуреваемый всколыхнувшими душу воспоминаниями и чувствами, Антон порывисто кинулся вслед удалявшемуся обозу, где чьи-то злобные слуги удерживали его отца.
       - Отец! Ты куда? Подожди! - сдавленным голосом крикнул он.
       - Антон! Ты куда! Ты что задумал, парень?! Одумайся! Стой! - понеслось за ним вслед.
       Однако ни окриков, ни предупреждений он не слышал. Повозка с отцом быстро удалялась. Его обогнала повозка, где в клетке заливисто лаяли собаки. Те самые и уже их потомство, на которых он когда-то был сменян безжалостным и коварным барином. Но в тот миг он даже не придал тому значения, стараясь догнать и хотя бы на миг увидеть еще раз живьем родное лицо.
       - Ты что, мерзавец?! Бежать вздумал? Под монастырь подвести нас решил? А ну, стой, варнак!..
       Сильный толчок в спину, сбил его с хода, зарывая лицом в придорожную пыль.
       - Пустите, сволочи! Не вашего ума дело! Чего суетесь?!... - яростно рыкнул он, пытаясь освободиться, но дюжие руки солдат прочно прижали его распластанное тело к земле.
       - Э-э, нет! Шалишь, брат! От нас ни один лазутчик еще не сбегал...
       - Эй! Чего тут у вас? - услышал он сверху тревожный голос Варфоломея. - Чего это вы парня скрутили, как ягненка.
       - Ничего себе ягненок! Медведище, еле справились. Вон как рванул за чужим обозом, точно рысак необъезженный...
       - Ладно, ослобоните его. Никуда он не денется. Я сам с ним...
       Коноплев помог Антону подняться с земли и отряхнуться.
       - Что случилось? Какая муха тебя укусила? Бежать решил?
       - Никто меня не кусал..., - обиженно огрызнулся Антон. - А если бы решил сбежать, то уже давно бы сбег, еще с лагеря...
       Отряхиваясь и вытирая с расцарапанного лица сукровицу, он полными слез глазами уставился вдаль, где, превращаясь в маленькую, едва различимую точку, умчал неизвестный обоз, увозящий его отца...
      
       - Так чего ты сиганул, точно заяц за чужим обозом? Знакомца, что ли встретил? - допытывался Варфоломей, когда они забрались в повозку и тронулись в путь.
       - Встретил... знакомца..., - тускло, через силу выдавил из себя Антон, тяжело дыша. - То отец мой был ...
       Сидевшие в повозке солдаты шумно загалдели, живо обсуждая происшедший конфуз
       - А ну, тихо братцы! - прикрикнул на них обескураженный таким откровением Коноплев и озадаченно уставился на парня. - Как отец? Откуда?...
       - Да я и сам не знаю откуда..., - обреченно развел тот руками.
       - Да скажи ты, наконец, толком, как ты тут оказался...
       - То долгая история...
       - А нам торопиться некуда. Дорога длинная, солдатская лямка тоже. А нам ее вместе тянуть. Так что времени слушать хватит. Давай-ка, брат, садись ближе. На, вот, тебе кисет, закуривай и рассказывай...
       Антон глубоко и решительно вздохнул. Этот вздох вешним половодьем прорвал хлипкую плотину отчуждения и бурным, неудержимым потоком помчали, забурлили воспоминаниями о прожитом. Сменяя друг друга, поплыли перед глазами полные драматизма и душевной муки сцены его сравнительно короткой, но непростой жизни. Расставание с родителями и Стешей и зимний буран в степи, милость и вероломство Степанищева, любовь Ганки и горькая новость Зуева о деревенских событиях, зыбкое семейное счастье и беззастенчивое вмешательство в него барыни-сумасбродки, блудни ее сына и их коварная месть...
      
       - Вот так я, сукин сын, тут и оказался..., - печально усмехнулся Антон, завершив свой рассказ.
       - Да, действительно, досталось тебе от жизни... Такого лиха с лихвой на троих хватило бы... Да что на троих, на целую ораву, чтобы всю жизнь расхлебывать... А ты один такое сдюжил, - сочувственно покачали головой сидевшие в повозке солдаты и пригорюнились, припомнив и задумавшись о своем...
       - Эх, ты! Дурень упрямый! Что же раньше не рассказал все..., - укорливо толкнул Антона в плечо помрачневший Коноплев, пораженный рассказом нового друга.
       - А какой в том прок? - безразлично отмахнулся тот. - Ну узнали бы обо мне раньше, и что? Пожалели бы? Утешили? Домой отпустили?...
       - Не ерничай, Антон! - сердито нахмурился Варфоломей. - Сопли твои, точно бы не подтирали, но и отношение свое совсем по-другому бы строили.
       Он, было, отвернулся, недовольно засопел, но тут же не вытерпел и повернулся к Антону снова. Как-то грустно усмехнулся и кивнул назад, в степную даль.
       - Значит, говоришь, сукин сын ты? А это, стало быть твоих родственников, следом за отцом везли? Тоже чужбину осваивать поехали?..
       - Выходит так. Одного не могу в толк взять. Как они здесь оказались? Что им в этих краях понадобилось?...
       - Слушай! Они же, ведь, с Бахмута выехали?
       - Не знаю. Видимо, да.
       - А мы в Бахмуте дня на два-три остановимся. Вот там все и узнаешь. Ты, вроде как знаком с этими местами.
       - Ну, да. Здесь же дом у Шахновского! И он последнее время часто здесь бывает, за варницами наблюдает..., - оживился от неожиданного озарения Антон. - Может и сейчас Семен Михайлович там. Тогда...
       Шальная мысль о том, что он может уже сегодня увидеть хозяина и даже обрести спасение, ошеломила и приободрила его. Антон благостно улыбнулся, расправил плечи и совсем иным, повеселевшим взглядом глянул на окружающих...
      
       Скупые, неласковые лучи только-только озарили степь, когда Антон уже спешил скорым шагом к белеющему впереди Бахмуту. Он торопился, летя словно на крыльях и повторяя как заклинание: "Только бы он был дома... Только бы никуда из города не уехал... Только бы был...".
       Спозаранку он едва не сцепился за грудки с Коноплевым, уговаривая того отпустить его на час в город, чтобы что-нибудь разузнать об отце и увидеться с хозяином.
       - Прости, брат, но отпустить тебя не могу! Командир приказал никому никуда не отлучаться. В любую минуту можем выступить...
       - Варфоломей, ну отпусти! Я недолго. Туда и обратно...
       - Да пойми же, дурья башка! Это служба! В армии не в деревне с девкой на завалинке. Слово командира - закон...
       - Подожди, но ты же сам сказал, что придем в Бахмут, тут все и узнаем. А теперь что? На попятную? Так, значит, ты свое слово держишь! А я, действительно, дурак. Душу перед ним распахнул, сопли как мальчонка малый распустил...
       - Да что же ты такой бестолковый! Понять не можешь, что дружба дружбой, а служба службой...
       - Но, ведь, ты и сам удивился, что я сейчас непонятно кто - ни холоп, ни рекрут. Такой может быть спрос с "непонятно кто"?
       - Ишь, как вывернулся..., - хмыкнул в густые усы Коноплев. - А Зайцев? Вдруг эта трусливая душа сюда явится, искать тебя начнет... Что тогда? Как перед этим ублюдком нам отчитываться?..
       - Так он же...
       - Что он? Эх, Антон! Не понимаешь ты, что он хоть и хреновый, но тоже командир и его слово для его подчиненных тоже закон...
       - Ну что же тогда делать? - в отчаянии вскрикнул Антон, тряся матерого драгуна за грудки. - Посоветуй, коль ты такой мудрый в армейских делах...
       - Что делать? - рассеянно переспросил Варфоломей, озадаченно почесывая затылок. - А то и делать, что задумали...
       Он решительно рубанул рукой воздух и поднял на Антона горящий взор.
       - Идти тебе нужно! Только осторожно, задворками, огородами. Места эти ты хорошо знаешь. Формы на тебе еще нет. Не приметят. Главное, Зайцеву на глаза не попасться, а остальные полковые офицеры тебя не знают. Мужик да и мужик. Из местных. Только, Антон, быстро. Не дай бог, прознает эта сволочь, сгноит за ослушание. Он хоть и труслив, но мстительный. Со свету сживет, если обиду затаит. У него оттого и среди своих друзей нет... Так что давай, иди скорее, пока наше начальство на мягких перинах отсыпается... И еще...
       Коноплев крепко сжал Антону запястья и проникновенно заглянул ему в глаза.
       - Помни. Я тебя не в бега отпускаю. В твоих руках не только твоя судьба, но и наша. На наши плечи возложил прапорщик ответственность за тебя...
       - Я вернусь, Варфоломей! Обязательно...
      
       "Только бы он был дома. Только бы никуда не уехал..." - лихорадочно твердил на бегу Антон. Вот уже знакомая улица с постоялым двором старого Швейбы. Вон маковка городской церкви виднеется. А вон площадь впереди засветлела. Вот уже и знакомый дом показался, два шага ступить, рукой подать.
       Пономарев поднялся на крыльцо. Сердце гулко гупало в груди. Он отпустил шнур входного звонка, за который только что взялся, и отступил к стене, прижавшись щекой к ее шероховатой поверхности. Нет, сначала нужно перевести дух после быстрой ходьбы, собраться с мыслями. Что он скажет барину, о чем будет просить его?... Да, Семен Михайлович ценил его за мастерство, относился благосклонно, покровительствовал. Как вовремя он тогда появился в Верхнем, спас его от ссылки на рудник, помог устроить семейный быт на Белой Горе. А как сейчас?
       Может ему уже до глубины души осточертело разбираться со своей сумасбродной женой и таким же беспутным сыном. Может быть он плюнул на все и погрузился только в свои дела и проблемы, пустив на самотек жизнь своей челяди на Белой Горе и в Верхнем. Может... "Да что может! - разозлился на самого себя Антон. - Стою тут догадки строю, а время идет. Сам, что ли, не такой?! В чужую душу только через глаза ее хозяина заглянешь. Чужую душу только от общения с нею поймешь...".
       Он снова крепко схватил шнур и решительно позвонил в дверь притихшего дома. Спустя несколько минут из-за двери высунулась взлохмаченная, заспанная голова старого знакомого лакея Савелия.
       - Савка! Здорово! Как, спина уже зажила после порки из-за меня заслуженной? Сегодня еще одну не заработаешь? - приглушенным голосом, чтобы не разбудить дом, радостно приветствовал Антон хозяйского слугу.
       Хотя Савелий жил безвылазно при бахмутском доме, как всякий пронырливый слуга, он был в курсе всех мало-мальски известных событий, происходящих в хозяйстве барина. Поэтому ему было ведомо, что этот парень, которого привез несколько лет назад шумный и разгульный российский барин, был обменян хозяином на щенков и оставлен в Белой Горе. Знал он и то, что Шахновский благоволил этому москалю, иначе с такой поспешностью не умчал вчера с его тестем на Белую Гору, чтобы выручить его из какой-то беды. Вот почему он несказанно удивился, увидев Антона живым, здоровым и невредимым на пороге этого дома.
      
       - Антон?! Ты откуда здесь взялся?!! - изумленно округлил он глаза и растерянно поглядел по сторонам, пытаясь увидеть где-то невдалеке знакомую фигуру барина. - Ты с кем сюда приехал?...
       - С обозом! - коротко ответил Антон и спросил с надеждой. - Хозяин дома?
       - Н-нет! - еще больше растерялся Савка. - Он же вчера пополудни с твоим тестем на Белую Гору выехал. Такой недовольный был, озабоченный. Торопились сильно. Слыхал, что тебя выручать нужно было и еще что-то там такое... А что с тобой приключилось?...
       - Уехал меня выручать... А я то здесь..., - упавшим голосом выдавил Пономарев и сник. - Господи! Разминулись... Значит, не судьба...
       - Да что же произошло? - встревожился Савка и испуганно оглядел пустую, еще не проснувшуюся городскую улицу. - Натворил чего? Тесть примчал сюда, лица нет. Уехали спешно, ругаясь. С каким обозом тебя принесло?...
       - Ох, Савелий! Случилось... Такое случилось, что сразу не расскажешь. Да и какой теперь в этом толк...
       - Да ты в дом заходи. Пошли в людскую, я поесть соберу, а ты расскажешь... Может, сообразим чего вместе...
       Пока Савка затеплил печь, пока собирал на стол, Антон вкратце поведал ему свою невеселую историю событий последних дней.
       - Ну, и угораздило тебя, хлопец! - сочувственно протянул слуга, выслушав его рассказ. - Надо же, как барыня с тобой расправилась. Слава богу, я ее ни разу не видел и дай бог не увидеть. Хозяин, конечно, тоже не мед. Достается от него, но по делу. Я не в обиде...
       - А когда из-за меня высек?... - грустно пошутил Антон.
       - То - дело прошлое. Уже быльем поросло..., - равнодушно отмахнулся Савка и назидательно поднял указательный палец. - Опять же за дело получил. Чтобы не высовывался, установленный порядок не нарушал. А ты, выходит, сбежал?..
       - Почему сбежал?! - обиженно нахмурился Антон. - Я тоже порядок знаю, не своевольничаю. Отпустили меня, на время... С барином увидеться... Увы, не пришлось...
       Он сокрушенно вздохнул и задумался, что ему делать дальше.
       - Слушай, Антон! А ты беги! - неожиданно предложил Савка, переходя на заговорщеский шепот.
       - Да ты что? - удивленно отшатнулся парень.
       - А что! - еще ближе подвинулся к нему слуга и горячо зашептал на ухо. - Тебя же отдали без согласия барина? Без согласия. Он поехал тебя выручать? Тебя. Ну, разминулись. Что же теперь? Смириться с этим? Беги, хлопец! Хочешь, я тебя спрячу! Сам черт не найдет. А барин вернется и во всем разберется. Домой тебя вернет...
       - Нет, Савелий, спасибо! Но я не варнак, не тать, чтобы в бегах быть..., - печально покачал головой Пономарев. - Меня ведь не на каторгу безвинно сослали, а в армию сдали. Что же мне из солдат бежать? Ты же, ведь, знаешь какое у нашего барина отношение к военной службе. Он, ведь, потомственный военный, как я плотник. Да он же первый меня презирать за такое малодушие будет. Так что лучше мне вернуться... Был бы он дома сейчас, то другое дело, а так...
       - Ну, как знаешь..., - махнул разочарованно слуга. - Я, ведь, хотел как лучше...
       - Эх, знать бы как лучше... Но, все равно, спасибо... Пойду я... Хотя, впрочем, еще об одном хотел я узнать...
       - Давай, говори...
       - Не слыхал, случаем, что за обоз вчера из Бахмута выехал. Вроде как на Польшу подался...
       - Как не слыхать, слыхал... И даже видел. Он же, ведь, к нам приезжал..., - с готовностью пояснил Савка.
       - То есть, как это к нам..., - изумился Антон. - Значит, он был здесь, на дворе?...
       Он собрался уже, было, уходить, но неожиданная новость остановила его на пороге. Парень удрученно охнул и безвольно опустился обратно на лавку.
       - Ну, да! А тебе то, что за нужда до того ляха? - недоверчиво покосился на него Савка. - Знакомец твой, что ли? Или родственник?
       - Да, нет! Другое...
       - А-а-а! То-то я и гляжу, что не больно вы с ним обличьем схожи. Да и характер у того ляха мерзкий. Уж больно сильно он с нашим барином ругался, все каких-то денег требовал...
      
       ... Управляющий в польском имении младшей дочери Степанищева Яцек Штур был парень не промах. Всюду, даже на пустом месте старался найти выгоду и при этом не забыть себя. Поэтому он с готовностью откликнулся на предложение хозяина съездить в далекую Россию и разобраться с наследством трагически погибшего тестя. Разумеется, речь шла о том, чтобы, упаси Господь, не быть обделенными другими родственниками. И пан Штур расстарался. Благо он прибыл на оставленное пепелище первым.
       Голодным волком алчный лях рыскал по деревне. Придирчиво осмотрел все дворы, едва ли не пересчитывая зубы в голодных ртах степанищевских холопов. Дотошно пересчитал все движимое и недвижимое имущество, тут же отодвигая наиболее лакомое и ценное в пользу своего хозяина. При этом хитрован и барышник прикидывал, что можно спокойно положить в свой личный карман. Так, перебирая бумаги покойного, он обнаружил договорные обязательства с Шахновским по бахмутским солеварням и отчеты о заработанных средствах. Поскольку Григорий Васильевич никогда не задумывался о завещании и о наследниках, то, естественно, "бахмутские" доходы у него не проходили не по одной "бухгалтерии". А учитывая безалаберный и беспутный характер старого гусара, то, по сути, таковой не велось в принципе.
       "Стало быть, здесь можно поживиться и довольно неплохо..." - решил он и сделал внушительный крюк по дороге домой. Однако, все оказалось не так просто. Местный компаньон покойника никак не хотел быстро, без формальностей решить вопрос. Требовал законных полномочий от наследницы и все другое прочее. Более того он едва не выставил пинком за дверь наглого и спесивого визитера. Но, в конечном счете, согласился выкупить по дешевке работавших на солеварнях мужиков своего приятеля и выплатить расчет за последний год их работы...
      
       - Вобщем, вышел он от Шахновского зеленый от злости. Трясло его, как в лихоманке. Все что-то лепетал по-польски. Непонятно, но ругательно. На мужиков, что с ним приехали, накинулся с кулаками, злость срывал. А потом со двора рванул, как варом ошпаренный..., - завершил свой рассказ Савка. - Вот, Антон, что знал рассказал. Так зачем он тебе нужен был?...
       - Да на ляха того мне насрать. Не знал, не знаю и знать его не хочу..., - отмахнулся тот. - Отец мой в его обозе ехал. Случайно его в степи увидел, на ходу. Даже поговорить не смог. Не дали...
       Пономарь помрачнел, вспомнив, как его возили рожей по земле и как грубо обошлись с отцом с другой стороны.
       - Вот и хотел узнать, почему он здесь оказался. Почему один и где мать, что с ней стало...
       - Слушай! А ты на солеварню загляни. Там же ваши мужики работают. Наверняка они знают новости деревенские. Может прояснят чего...
       - И то верно. Ладно. Пошел я, Савелий! Будь здоров, не поминай лихом. Барину передай, а хотя что ты ему скажешь... Все, прощай!
      
       Земляки с варниц ничего не прояснили, а лишь еще больше запутали, повергнув Антона в полное смятение своим неведением.
       - Да мы и сами, Антон, ничего не знаем..., - беспомощно развели они руками. - Даже не знали, что тут наши, деревенские, были. Нам вчера управляющий объявил, что мы теперь подданные господина Шахновского. Продали по поручению старого хозяина. Оторвали нас от наших семей, Антон, на веки вечные. Не увидим больше ни баб своих, ни своих деток... Ну, а ты как устроился?
       - Я сейчас не лучше вашего. Сначала продали, теперь в солдаты отдали...
       - В солдатах лучше. Солдат - человек вольный. Отслужил и ступай на все четыре стороны, куда душа желает...
       - Так это еще отслужить надо. А я и не знаю, кто я теперь. То ли рекрут, то ли холоп нового барина...
      
       "А, действительно, кто я на самом деле? - размышлял он, понуро бредя вдоль узкой бахмутской улочки. - Шахновская меня из своего реестра вычеркнула. Выбросила вон как щенка приблудного. Зайцев в рекрутский реестр не внес. В списках полка не значусь. Может замыслил к своим рукам прибрать. Вон как отца прибрал тот злобный шляхтич. Тогда что это будет? Новое рабство?! Снова начинать жизнь сначала? Где? Как? А может и правда плюнуть на всю эту канитель и пуститься в бега? Или спрятаться здесь, дожидаясь Шахновского. Но сбежать с полка, это не с села без спроса выехать. Тут Семен Михайлович не пощадит, за такой позорный проступок на былые заслуги скидки не даст. И потом, ведь, Коноплеву слово дал, что вернусь. Он мне поверил, а я паскудничать должен. Совестью своей, честным словом грешить... Так как же быть? Что делать?...".
      
       - Вей-вей! Кого я, таки, вижу! Молодой лыцарь! Надо же! Он не знает, таки, куда идти и что ему делать? Таки, нехай идет до старого Швейбы. Старый Швейба завсегда рад добрым гостям и старым знакомым..., - неожиданно прервал его размышления знакомый, скрипучий и тянуче-распевный голос.
       Антон вздрогнул, стряхнул с себя оцепенение и с удивлением увидел перед собой сгорбленную сухощавую фигуру старого шинкаря.
       - Дядька Йосиф?! Господи! Откуда ты здесь? Здравствуй...
       - Ха! Мололой лыцарь интересуется, откуда здесь взялся старый Швейба! - в притворном недоумении всплеснул руками жид и закатил кверху глаза. - А где же мне еще быть! Тут, таки, мой дом. И молодой лыцарь стоит аккурат таки возле убогой хаты бедного шинкаря...
      
       Антон огляделся. Действительно, он и не заметил, как вышел прямо к постоялому двору и шинку Иосифа Швейбы. Сейчас у жида была горячая пора. Хорошая кухня и винный погреб привлекли внимание офицеров проходившего мимо драгунского полка и теперь в шинке было шумно и тесно от посетителей, а в конторке шинкаря весело поблескивало выуженное из их карманов золото и серебро. Швейба с годами хоть и высох еще больше, еще круче сгорбился, но молодо и резво крутился вьюном возле стола, стараясь угодить щедрому офицерству. Дел было невпроворот, но, заметив в окно знакомую фигуру парня, проворно выскочил навстречу, чтобы разузнать каких новостей, а может еще чем разжиться.
       - Чего молодой лыцарь не заходит? Или ему не понравился прием старого Швейбы в прошлый раз? И откуда, таки, он взялся здесь снова? Никак Григорий Васильевич соблаговолил снова навестить своего старого друга Шахновского? - старый жид сыпал вопросами, не давая парню открыть рот и цепким взглядом из-под косматых седых бровей пытливо оглядывал парня. - Никак брезгует Степанищев заглянуть к скромному шинкарю. Куда старому Швейбе до такого знатного заводчика, как Шахновский. А вот господа офицеры не брезгуют шинкарем. Едят и пьют на славу.
       Шинкарь самодовольно кивнул в сторону своей хаты, откуда доносился приглушенный гомон и время от времени звучал громкий хохот.
       - И на доброе здоровье! Военный человек, таки, должен быть сыт и весел. Тогда ему любая задача по плечу.
       - А ты, дядька Иосиф, прямо философ. Ишь, как завернул. И откуда ты все это знаешь?.. - простодушно улыбнулся Антон, снисходительно внимая стариковской болтовне.
       - Э-э! Таки, поживешь с мое, не такое узнаешь. Скажи, таки, откуда ты? Со Степанищевым приехал?
       - Да, нет, дядька Иосиф, я так и не уезжал с Украины. Продал меня Степанищев Шахновскому. На собак сменял. Так что я на Белой Горе у хозяина живу, ... жил.
       - Ой, вей! Таки, неисповедимы дела твои, Господи! - в глубоком изумлении скрестил на груди руки шинкарь. - Как же так. Ведь, Степанищев так любил молодого лыцаря, так милостив был к нему. И вдруг, таки, такое...
       - Значит, разлюбил...
       - А почему сказал, что жил на Белой Горе? А теперь, таки, где живешь?
       - Еще и не знаю толком. То ли в солдатах, в драгунском полку (Антон кивнул на хату, где гуляли офицеры), то ли холопом у нового барина, что в этом полку служит, прапорщиком...
       - Что! И Шахновский разлюбил?!!
       - Нет. Барин был милостив. Барыня...
       - Вей-вей! Неисповедимы дела твои, господи! Так что же тогда молодой лыцарь тут делает? Ищет своего милостивого барина?...
      
       В обычно, колючем и алчном взгляде шинкаря мелькнули искреннее сочувствие и жалость. Однако Антон не ответил, точнее, уже не успел ответить. Вместо этого парень вдруг изменился в лице. Он побледнел, съежился и отшатнулся в сторону, как от обжигающего удара бича.
       - О-о! Что с тобой! Я, таки, чем тебя обидел? Я, таки, только хотел узнать..., - удивился жид, не понимая причин резкой перемены в поведении собеседника.
       Однако, тут же и до его ушей донесся чей-то пронзительный, истеричный крик. Швейба опасливо повернулся и увидел, как в их сторону, яростно размахивая тростью, приближался незнакомый молодой человек в военной форме.
       - Ты что тут делаешь, каналья! - визгливо вскрикивал он на ходу, брызжа слюной и страшно гримасничая от негодования. - Кто тебе позволил покидать свое место! Своевольничать уже начал?! Таким вот образом свое покорство и усердие выказываешь? Я так и знал, что тебе нельзя доверять, варнак! Глаз да глаз за тобой нужен... Ну, я тебе покажу...
       Зайцев коршуном налетел на Антона и с ходу огрел его по плечу палкой.
       - Зря вы гневаетесь, ваше благородие. Ничего худого я не мыслил..., - поморщившись от боли, угрюмо пробормотал парень.
       Стыд унижения и незаслуженная обида жгли лицо. В глубине души закипала злость. Как этот тщедушный и злобный недомерок, случайно обретя на ним власть и совершенно не зная его, смеет так гадко, по-скотски, обращаться с ним. Горячим, неуравновешенным, свирепым в своем поведении был Степанищев. Весьма непростой по характеру был и Шахновский. Они были и богаты, и знатны. Они тоже прошли военную службу и знали в ней толк. Но они никогда не наказывали своих слуг, во всем не разобравшись, и не позволяли себе откровенного публичного издевательства над ними.
       - Я тебе покажу, мерзавец, "не мыслил...". Сбежать надумал...
      
       Робкие попытки обескураженного Антона оправдаться, еще более распалили спесивого прапорщика. Взбешенный пререканиями, он снова занес над головой трость. Но тут неожиданно вмешался Швейба.
       - Смею заметить, ясновельможному пану офицеру, что этот славный хлопец, таки, действительно, не виноват...
       - Чего? - опешил Зайцев. - Тебе то, что здесь нужно, жидовская рожа? Пошел прочь, бисерник...
       - Таки, достойный офицер, напрасно лается..., - печально вздел руки кверху и закатил удрученно глаза настырный шинкарь. - Старый жид говорит правду. Тут, в Бахмуте, дом господина Шахновского, хозяина этого хлопца. И благородный юноша так почтительно относится к своему хозяину, что зашел на минутку попрощаться со своим хозяином перед дальней дорогой...
       - Что ты мелешь, свинья! - изумленно вытаращился Зайцев на Швейбу, на миг забыв о парне. - Какой дом? Какой хозяин? Я - хозяин этого подлого ублюдка! И слушаться он должен меня и только меня. А за самоуправство он мне ответит. Так что ступай отсюда и не суй свой вонючий нос в чужие дела...
       Зайцев хотел было снова повернуться к Антону, но Швейба не уходил.
       - Таки, я хорошо знаю этого славного хлопца. Весьма старательный и почтительный молодой человек, честный и храбрый. Плохого за ним никогда не замечалось. Господин Шахновский к нему благоволил. Мастер! Работяга! Весьма прилежный, хороший солдат с него выйдет. Напрасно, таки, злится пан офицер...
       - Да пошел ты! - взвился Зайцев. - Мне твои пояснения, жидовская рожа, до глубокой задницы. Ступай прочь, пока я и тебе бока не отходил...
       Раздасованный прапорщик, уж было, угрожающе замахнулся на шинкаря, но того и след простыл. Несмотря на годы, он проворно ретировался за спасительные стены своего шинка, не дожидаясь исполнения угрозы. Впрочем, Зайцеву не пришлось долго наслаждаться победой над докучливым жидом и тем более до конца разобраться с незадачливым Антоном, так глупо попавшемуся ему на глаза. В ту минуту Антон и предположить не мог, что Швейба убежал не за своим, а за его спасением, и что сейчас решится его дальнейшая судьба...
      
       Трусоватому и недалекому Зайцеву даже в страшном сне не приснилось бы, что старый еврей будет жаловаться на него... полковому командиру.
       Полковник Алексей Иванович Верхотуров слыл человеком крутого, неуживчивого нрава. Избалованное штабное офицерство при виде его рослой, мускулистой, подтянутой фигуры презрительно кривилось и называло "чурбаном и черствым, бездушным солдафоном". Изнеженные и капризные светские барышни, глядя на его неуклюжее поведение и обезображенное шрамами лицо испуганно ахали и брезгливо морщились, считая его грубым и неотесанным мужланом.
       Верхотуров действительно был представителем древней военной династии, основным занятием которых была война, а главным семейным богатством - мужество, отвага и честь. Казалось, что и Алексей Иванович родился в седле, с острой саблей в руке. Ему были чужды паркетные интриги, блеск и роскошь светских салонов. Куда привычней он чувствовал себя в жесткой сече, чем на праздничном балу, а артиллерийская канонада ласкала слух лучше всяких сюит и симфоний. И гораздо свободнее, раскованнее он мог себя вести, пошутить, повеселиться, с удовольствием рассказать байку у походного солдатского костра, чем судачить и слушать сплетни светского раута.
       Вояка до мозга кости, он весьма ревностно относился к своей профессии. Отчаянный рубака, смельчак, не ведающий страха перед противником. Искусный стратег и тактик, он был удачлив в проведении военных операций и довольно дотошный и взыскательный в обучении боевому мастерству. Учился и совершенствовался сам и подчиненным спуску не давал. Он не умел и не любил кланяться и заискивать перед начальством, люто ненавидел лесть и коленопреклонство. Оттого служба его не была столь блистательной, а карьера удачной. Хотя по его действительным боевым заслугам на груди не хватило бы места крестам, а на плечах давно бы сверкали генеральские эполеты. Но факт остается фактом.
       Ему было за сорок пять, но уже который год он командовал драгунским полком, переходя из одной военной кампании в другую, а в дни передышки квартируя, по приказу командования, в глухих захолустьях, подальше от светской жизни и, разумеется, от так нелюбимого им высокого начальства. Ни своего дома, ни семьи у Верхотурова не было. Домом и семьей для него был полк. Командира в полку все боялись. От его зычного рыка и свирепого взгляда, казалось, цепенело все вокруг. И, тем не менее, как это не удивительно, все его и любили. Любили и уважали. Потому что, именно о таких командирах, как он, сказано: "Суров, но справедлив...". Ведь, в конечном счете, командирская дотошность, взыскательность и непреклонность во время лагерных учений оборачивалась минимальными потерями в ходе настоящих боев. Благодаря, а не вопреки, его придирчивости и въедливости, лошади в полку были всегда сытые, справные, готовые к длительным переходам. В солдатском котле всегда был наваристый кулеш или ароматные, жирные щи. В обозе всегда были припасены дрова, чтобы можно было в любой момент обогреться и обсушиться у жаркого костра. Потому на голод никто не жаловался, хворями не страдал и полковой лазарет, по обыкновению, всегда пустовал.
       Люто ненавидя и презирая льстецов и подхалимов, Верхотуров был довольно дружелюбен, отзывчив и внимателен к отличавшимся усердием и прилежанием командирам и солдатам в освоении военной науки. Потому свирепый взгляд командира для многих казался притворным, маскарадным...
      
       Сейчас полковник Верхотуров обедал в компании офицеров полка. За столом царила благодушная, непринужденная обстановка. Сытный обед и хорошее вино к тому располагали. Насытившись, офицеры расслаблено откинулись и, раскурив трубки, лениво перекидывались в карты и вели неторопливый разговор о том, о сем, когда на пороге шинка появился встревоженный Швейба.
       - Эй, шинкарь! Славная у тебя, однако, кухарка..., - добродушно окликнул его Верхотуров. - Может уступишь ее нам. При полковой кухне такая искусница будет не лишней. Особенно в серьезном, дальнем походе. Голодный солдат, плохой солдат. А с сытым солдатом любую крепость возьмешь...
       Полковник пустил из трубки клуб дыма и весело подмигнул шинкарю.
       - Ну, так что? Уступишь?...
       - Оно-то, таки, можно и уступить..., - едва отдышавшись, как можно спокойнее ответил шинкарь. - Добрым людям старому Швейбе, таки, ничего не жалко. А как, таки, ясновельможный пан офицер захочет снова заехать в гости к скромному шинкарю... Кто так вкусно накормит, ясновельможного пана...
       - Ах, ты плут! Вывернулся... Хитер, однако, чертов жид! - рассмеялся полковник. - Но за обед, все равно, спасибо. Угодил...
      
       Верхотуров снова посмотрел на Швейбу и наконец заметил, что тот запыхался от быстрой ходьбы и чем-то сильно встревожен.
       - А что случилось? Где ты был, что трясешься, как осиновый лист? Обидел кто?...
       - Да, что вы, ясновельможный пан! Кто тут, в Бахмуте, может обидеть старого шинкаря..., - замотал он протестующее головой. - Просто выскочил до погреба, чтобы еще принести славным офицерам вина и...
       - И что "и...", - насторожился полковник.
       - Да вот встретил знакомого хлопца. Славный такой хлопец. Плотником был у нашего господина Шахновского. Между прочим, тоже бывший офицер, гусар. Ой, вей! Какой славный мастер, таки, тот...
       - Шахновский, что ли? - хмыкнул Верхотуров, не понимая к чему клонит еврей.
       - Да, нет! Его плотник! Очень хороший мастер. А работящий какой. А какой усердный. И почтительный еще... А какой он храбрый! Представляете, милостивый пан, зимой в степи волка топором зарубил. Своего барина от неминуемой гибели спас.
       - Ну, молодец, коли так! Нам -то к чему ты о нем рассказываешь?...
       - Славный солдат из него выйдет...
       - Ну, наверное, выйдет, когда в рекруты возьмут..., - нетерпеливо перебил Верхотуров шинкаря.
       - ... а ваш офицер ни за что, ни про что его палкой, палкой. Еще и меня грозится побить, если я вмешиваться буду..., - не обращая внимания на недоумевавшего полковника завершил свой рассказ Швейба и сверкнул цепким взглядом из-под кустых бровей.
       - Что за чертовщина! - нахмурился Верхотуров и повернулся к сидевшим за столом офицерам. - Кто это еще может быть? И зачем нужно к местному мужику придираться?
       - Может Зайцев опять чего учудил? - предположил кто-то. - Его нет здесь, где-то задержался...
       - В самом деле, ерунда какая-то! - буркнул недовольно полковник, поднимаясь из-за стола. - Ну, пойдем, шинкарь, выйдем! Посмотрим на твоего "славного" хлопца, разберемся...
      
       - ...Ты что, каналья, себе возомнил! О хозяине вдруг вспомнил, сволочь...,- бесновался меж тем перед Антоном разозленный Зайцев, исступленно тыча его в грудь тростью. - За спасением кинулся! Хотел защиты сыскать? Я же тебе сказал, деревенщина, что теперь я твой бог, царь и воинский начальник! Без меня ни вздоха, не шага. Понял, сволочь! Чего молчишь, паскуда?! Язык проглотил? Так я живо тебе его из жопы достану...
      
       - Э-э-э! Зайцев! Господин прапорщик! С какой стати это вы так разошлись? Что вам нужно от этого мужика. Вам что, своих солдат не хватает. Надобно своих подчиненных с таких рвением боевому искусству обучать, а не над чужим слугой упражняться...
       От резкого окрика Зайцев испуганно вздрогнул и побледнел. Пылающее доселе гневом его лицо перекосилось в страхе, точно от судороги, а худая рука, остервенело замахнувшаяся на Антона палкой, безвольно опустилась. Он судорожно одернул на себе мундир поспешно оправился и повернулся на голос, вытянувшись во фрунт.
       Тут и Антон увидел стоявшего у ворот постоялого двора могучего роста офицера, грозно сдвинувшего брови. Из-за него выглядывал шинкарь и делал какие-то непонятные знаки парню.
       - В чем дело, господин прапорщик? - зычно повторил свой вопрос суровый офицер. - Извольте объясниться...
       - Ваше высокоблагородие! Господин полковник! Я как раз сегодня, сейчас хотел доложить вам. Тут такое дело..., - взволнованным, сбивчивым голосом испуганно залепетал Зайцев. - Когда я занимался по вашему приказу заготовкой фуража, хозяйка милостиво передала мне, для армейских нужд этого мужика...
       - Что значит передала для армейских нужд. Ты же знаешь, что сейчас нет рекрутского набора и новобранцы нам не нужны...
       - Господин полковник! Я пытался ей это объяснить, но она была столь настойчива. Говорит, что вы, дескать, на военную кампанию отправляетесь. Вдруг потери, а где пополнение брать будете?
       - Хм-м, эта барыня мудрее вас, прапорщик, оказалась. Ишь, как дальновидно рассуждает. И все же это своеволие и малодушие с вашей стороны...
      
       Верхотуров пытливо глянул на топтавшегося в стороне Антона и поманил к себе.
       - Эй, как тебя?! Подойди поближе.
       - Антон Пономарев, ваше благородие! Плотник я..., - несмело отозвался, подходя, парень.
       - Ха! Однако ты воинский этикет разумеешь! - удивленно хмыкнул Верхотуров. - Хотя я уже и "высокоблагородие", но для деревенского мужика такое знание похвально...
       - Это я его, господин полковник, научил..., - заискивающе высунулся вперед Зайцев, осмелевший от добродушной реакции командира.
       Но под тяжелым, угрюмым взглядом в свою сторону стушевался и отпрянул.
       - Солдат своих прежде учить должен, а не этим заниматься..., - рыкнул недовольно командир и снова повернулся к Антону.
       - Откуда таков? Из каких мест. Шинкарь тут мне протекцию для тебя составлял. Говорил, что ты у местного барина в знатных мастерах числишься?..
       - Орловский я, господин полковник! Ливенского уезда. Помещика Степанищева был холоп. Потом вот у Семена Михайловича Шахновского. Тоже плотничал и по мебельному делу... Теперь вот тут, не знаю кто...
       - И, действительно, а кто?! - оживился вдруг Верхотуров. - В полку у меня не значишься, хозяину тоже не нужен.
       Вдруг, что-то то ли сообразив, то ли вспомнив, он резко повернулся к замершему рядом Зайцеву.
       - Слушай, Зайцев! А чего это вдруг ты так слезно у меня об отпуске вчера хлопотал? Чего это вдруг тебя так домой потянуло? Может предстоящей кампании испугался или дело какое неотложное появилось?...
       - Так это, ваше благородие... Батюшка у меня того... Занемог сильно, слег. Боюсь, что не застану живым..., - густо покраснев, замялся прапорщик. - Перед походом хотел проведать...
       - ... а заодно и нового холопа домой отвести. Сильного, здорового, мастеровитого. Благо, даром достался, а в своем хозяйстве пригодится. Падок же ты на дармовщину, Зайцев! - подытожил неожиданно Верхотуров.
       - Как вы смеете, господин полковник! - забыв о страхе, взвизгнул пристыженный Зайцев, досадуя, что так легко и просто командир разоблачил его планы. - Да у меня такого и в мыслях...
       - Врешь, брат, было! Почему сразу о новобранце не доложил?! О лошадях и фураже во всех красках расписал, на все лады расхваливал, а мужика утаил. Для себя припас. Для того и отпуск тебе нужен был, потому что тут тебе парень - обуза, а в деревне мастеровитый холоп - новая прибыль...
       - Ваше высокоблагородие! Вы забываетесь! Вы не смеете!..
       - Это вы, господин прапорщик забыли о своем долге перед государем и посмели самым бессовестным образом новобранца в своего холопа превратить...
       - Но...
       - Никаких но! Милостивая барыня, о которой вы изволили вспомнить, передала вам рекрута, а не холопа для вашего батюшки подарила. Вам прекрасно ведомо, что призванный на военную службу рекрут освобождается от крепостной повинности. Ведомо? Так почему вы решили его к своим рукам прибрать, бессовестным, воровским способом...
       - Господин полковник! Я...
       - Довольно, Зайцев! Я достаточно выслушал вас..., - считая разговор с прапорщиком законченным, Верхотуров снова повернулся к Антону.
       - Ну, а ты чего не сбег? Был, ведь, шанс...
       - Эх, ваше... высокоблагородие! Нешто я заяц, по степи от охотников бегать. Мой хозяин, тоже в службе толк знает, отставной гусар. За такой грех милости от него не жди. И потом я служивым вашим слово дал, что вернусь...
       - Совестливый значит. За свое слово ответ держишь. Похвально. Побольше бы нам таких совестливых, глядишь и армия крепче стала бы...
       Верхотуров разочарованно и зло зыркнул на съежившегося Зайцева и совсем иным просветленным взглядом поглядел на Антона.
       - А что же хозяева твои так, не по-хозяйски распорядились тобой. За какие провинности продали?...
       - Так то хозяйские дела! - уклончиво развел руками Антон. - Сначала барин не поделил со мной девку, потом барыня с моей бабой не поделила меня...
       - Хм-м, весьма доходчиво пояснил..., - озадаченно ухмыльнулся офицер, не вдаваясь в неприятные подробности и задумчиво почесал скулу. - Что же мне с тобой делать? К хозяину отпустить?...
       Антон внутренне напрягся, ожидая, что вот-вот решится его судьба и может...
       - Хочешь снова в холопы? - Верхотуров вопросительно глянул на замершего перед ним парня и продолжил дальше свои размышления. - Может все лучше в солдаты. Это, брат, уже воля. Отслужил и лети, куда хочешь, вольным соколом. Хочешь к родителям в Орловщину, хочешь назад сюда, в Украину... Ты на лошади когда-нибудь верхом скакал?...
       - В детстве. С мальчишками раза два-три гонял барский табун в ночное. А так не приходилось, все больше на телеге с вожжами управлялся...
       - Ладно! Вот что, Зайцев..., - повернулся он к понурому прапорщику, уныло маячившему за его спиной. - Оформляй Антона, как тебя... Пономарева? Оформляй в полк на все виды довольствия. Пока ездовым, а там поглядим... Впрочем, нет. Ты уже и так довольно с ним занимался...
       Верхотуров махнул на Зайцева рукой и повернулся к Антону.
       - Кому ты там слово в полку давал? Кому пообещал, что вернешься?...
       - Варфоломею Коноплеву. Небось уже испереживался весь, дожидаясь...
       - А, это такой цыганистый громила. Знаю, добрый драгун. Передай ему, пусть у полкового писаря тебя запишет в свой эскадрон. Остальное я все командиру скажу. Ну, ступай... Успокой своего приятеля... И гляди знакомца своего не подведи. Уж, больно он за тебя хлопотал...
       Полковник задорно подмигнул, кивая на повеселевшего Швейбу.
       - Не подведу..., - твердо заверил Антон и прощально махнув старому шинкарю, поспешил к лагерю...
      
       - Добрый драгун выйдет. Побольше бы таких... совестливых..., - снова повторил Верхотуров, задумчиво глядя вслед удалявшемуся новобранцу.
       - Господин полковник! Смею вам заметить, что вы вели себя непозволительно..., - дрожащим от волнения голосом, взвизгнул за спиной оскорбленный Зайцев. - Вы самым постыдным образом унизили и оскорбили меня, потомственного дворянина, на глазах мерзкого холопа, подлого хама...
       Тщедушный офицерик заносчиво задрал голову и с вызовом смотрел на могучего командира.
       - Слушай ты, потомственный дворянин! - насмешливо склонился над ним Верхотуров. - Ты когда последний раз свои дырявые портки латал? Да ты своей голой жопой мало чем от этого мужика отличаешься. У него даже душа чище...
       - Как вы смеете сравнивать меня с ничтожным быдлом! - негодующе вскричал Зайцев и даже притопнул каблуком.
       - Эх, почтенный Иван Андреевич! В жизни бывает всякое. Даже мерзкий холоп может быть величественен чистотой помыслов и благородством души, но и благородный патриций омерзителен в своих низменных поступках. Пожалуй, вам этого не понять...
       - Я требую...
       - Сатисфакции? Дуэли требуешь? Да ради бога! Выбирайте оружие и не мешкайте. Торопитесь, голубчик. Завтра мне уже будет недосуг... Завтра меня ждут иные, более важные дела. К тому же мне будет покойнее. Одним трусливым гавнюком в полку станет меньше...
       - Да, но..., - стушевался, замялся сконфуженный Зайцев. - Я имел в виду другое...
       - Что, обосрался! Так иди, смени штаны и больше не высовывайся. Моли бога, что я тебя, сопляк, не высек за самоуправство и по этапу не отправил за воровство государственной собственности...
       - Но я же...
       - Ступайте, прапорщик, и потрудитесь впредь быть более осмотрительны в своих поступках и более прилежны в выполнении своих обязанностей... Вот, у таких мужиков, такому прилежанию и верности данному слову поучиться не грех.
       Верхотуров кивнул в сторону, где скрылся в конце улицы Антон и, считая инцидент исчерпанным, вернулся в шинок, к столу...
      
       - Антон! Ну, слава богу! Я уж грешным делом подумал, что ты того..., - облегченно вздохнул, перекрестившись Варфоломей. - Ты где так долго шлялся. Вон уже день к закату. Того и гляди Зайцев в лагере объявится. Было бы тогда шуму...
       - Не бойся, не объявится...
       - Что ты сказал?! Почем знаешь. Ты что? Его видел?!!! - оторопело уставился на Антона Коноплев. - Я же тебя предупреждал, что задворками надо ходить, огородами. Чтобы не наткнуться на этого придурка. Ну, все. Теперь жди грозы. Этот шибздик такое развезет, такое представление нам устроит...
       Сокрушенно причитая и затравленно метаясь возле повозки, Варфоломей укорял приятеля в неосмотрительности.
       - Эх, ты! Предупреждал же... Теперь получу взбучку из-за тебя...
       - Да перестань ты трястись, как осиновый лист. Что тебя этот шибздик так страшит. Он уже получил взбучку из-за меня.
       - Он? Зайцев? Из-за тебя? - недоверчиво покосился Коноплев. - От кого?
       - Да, от полковника. Нашего командира...
       - Так ты что самого Верхотурова видел? - еще больше затаращился Варфоломей, что его бельмастые, цыганские очи и вовсе полезли из орбит.
       - Ну, да видел. Ты же сам горевал, что мне надобно бы с полковым встретиться. Вот и встретился...
       - Да ты что! Что же ты молчишь! Ну-ка, расскажи, не томи душу...
       - Так ты мне сам рта раскрыть не даешь...
      
       Устроившись на повозке, приятели закурили и Антон неспешно поведал обо всех приключениях, которые произошли с ним этим днем.
       - Да-а-а! Чудно! - протянул Коноплев восторженно. - Надо же. С самим Верхотуровым вот так, запросто, поговорил...
       - А что. Он и тебя знает. Говорит, "добрый драгун - этот Варфоломей Коноплев, только больно цыганистый..." - весело отозвался, подначивая друга, Антон.
       - Да ну тебя, дурилка! Тоже скажешь! - незлобливо толкнул тот парня в бок и вздохнул завистливо. - Знает, а вот так со мной никогда не говорил. Он у нас мужик, что надо. "Слуга царю, отец солдату...". За таким командиром не пропадешь. Не то что этот Зайцев.
       - Что ж, в стаде не без паршивой овцы...
       - Так знаешь же, что паршивая овца, все стадо портит.
       - Ничего, его командир хорошо "подлечил", забудет теперь о своих хворях.
       - Дай то бог! А то не больно весело придурку кланяться... Значит, говоришь, велено тебя в списки внести и на довольствие поставить...
       - Да, уж, будьте любезны, господин драгун!
       - Будет исполнено, господин рекрут!
      
       Друзья весело и беззаботно рассмеялись собственной шутке, шутливо корча рожи и козыряя друг другу.
       - Эх, Антон! А все же зря ты не воспользовался случаем..., - неожиданно посерьезнел и грустно вздохнул Варфоломей. - Прав был Савка. Спрятал бы тебя. Да никто и не кинулся бы искать. Завтра полк ушел бы своей дорогой, а ты бы к семье, к деткам своей. Оно, ведь, солдатская служба тоже не мед. Порой волком воешь от этой муштры. А как кампания какая. Либо убьют, либо покалечат...
       - Ну, ты же цел-невредим...
       - Сегодня цел, а завтра самому богу будет известно, что со мной будет. Вот и думаешь, что лучше. Ярмо холопское или армейская лямка. С ней вроде и вольный, и в кабале еще горшей...
       - Да что ты, Варфоломей, тризну затеял. Даст бог, сдюжим и эту лямку.
       - Даст, сдюжим..., - согласно кивнул в ответ Коноплев. - А за верность спасибо. Не подвел, сдержал слово...
       - Что же я должен за себя кого-то под плети подставлять.
       - Ну ты прям по-суворовски: "Сам погибай, а товарища выручай...". С той в бой идти не боязно.
       - Это как?
       - Положиться на тебя в бою можно. Есть такая военная заповедь. Ляксандра Василич Суворов ее записал в "Науке побеждать".
       - А кто это?
       - О! То большой человек был, Антон. Генерал Победа. Ни одного сражения не проиграл и при этом солдат своих берег, за зря головами их не разбрасывался... Знаешь как он к своим солдатам обращался. "Детушки мои, чудо-богатыри". Любил и ценил он нашего брата...
       - А где сейчас этот Суворов?
       - О, давно было. Помер уже... Слышь-ка, Антон. Заболтались мы с тобой. Вон, уже ночь на дворе. Давай спать укладываться. В армии побудка ранняя...
       - Ничего, я привычен...
       - Э, брат, теперь тебе ко многому еще привыкать придется..., - снисходительно усмехнулся Варфоломей, подсовывая парню охапку соломы для ночлега. - Спи, рекрут. Утро вечера мудренее...
      
       Смоляно-черное, ночное небо вызвездилось мириадами мерцающих точек. Укрывшись одной шинелью, тесно прижавшись голова к голове, крепко спали новые друзья. Судя по спокойным, умиротворенным лицам, им сейчас снились хорошие, мирные сны. А в это время, в одной из приземистых мазанок Бахмута, печальная молодка покачивая на руках младенца тихо причитала по ушедшему в рекруты молодцу:
      
       Ой, спросите серы пташечки,
       У удалых головушек про их житье несчастное,
       Несчастное, про военное:
       Что позагнаны удалы головушки
       Во чужую-то дальнюю сторонушку,
       Разлучены они с молодыми женами
       И со своими-то малыми детушками!
       Не в своих они живут горницах,
       Да не на мягких спят постелюшках,
       Не на пуховых-то подушечках!
       Жалко удалых нам головушек,
       Что мыкают горе лютое!
      
       Так пела, причитала неизвестная молодка в своей хате в Бахмуте, или другом каком безымянном селе, городе. Так, видно, вторили ей и мать Варфоломея с его малолетней сестрой. Так, видно, пела и Ганка, уложив своих мальцов спать и, склонившись к ласковому материнскому плечу, ища успокоения и подтверждения в старых картах на свершение своих призрачных надежд. Укрепи, Господи, их дух! Дай им сил верить и дождаться окончания долгой разлуки... "Ой, слетите серы пташечки, ой, спросите серы пташечки...".
      
      

    ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

    ВОДИЛА ИХ В БЕЗВЕСТИИ СУДЬБА, НО ВОЗВРАЩАЛА НА СВОИ ПОРОГИ

    Глава 1.

       Ох, страшная же эта штука - степная пурга. Злобная, коварная, безжалостная. Налетит вдруг, ни с того, ни с сего, выскочит из нечего и завернет свою сатанинскую пляску-круговерть. И беснуется, и тешится! Слабого и уставшего валит с ног, придавит к стылой земле, застудит и еще холодным саваном от посторонних глаз укроет. Был человек и нет его. Пропал, сгинул бедолага. А подлая пошла дальше куражиться. Того, кто покрепче, крутит, вертит во все стороны, сбивает с пути. И если незадачливый путник, сломился, сдался, упал, то ждет его судьба предыдущего горемыки. Злыдня своего не упустит. Совсем иное дело с сильным и упрямым строптивцем. Вот уж где неиствует кровожадная сестрица безносой. Остервенело рвет в стороны полы хлипкой одежонки, бесцеремонно прорываясь к горячему телу. Швыряет в лицо колючие гроздья снега, нещадно жжет морозом и давит, ломает, гнет долу. Верещит, воет, свирепея от злости и бессилия...
       Вот и барская воля, точно эта степная разбойница. То безмолвным клещом внезапно, исподтишка вопьется в холопскую шею. Тихо, в молчаливой отупелости сосет кровь. Насытившись, также тихо и безмолвно отвалится, самодовольно лоснясь и наслаждаясь обжорством. Иной раз вьется назойливым оводом возле уха. Удобным случаем куснет, ужалит и снова мечется зудит, раздражая и не давая покоя. А вот когда налетает шершнем-разбойником, тут уж держись. Яростно гудит и жалит, бьет наотмашь, наверняка, приводя в трепет и ужас все живое. Сколько несчастных судеб сломлено, сколько жизней разбито, поругано, разметано по земле этой злой, беспощадной волей...
      
       ... Яцек Штур неиствовал. Он площадно ругался и остервенело шпынял слуг. Душа его клокотала от возмущения и негодования. Прожженный барышник, рвач и пройдоха никак не мог смириться с мыслью, что его отчитали как мальчишку и выставили ни с чем.
       "Пся крев! Рвань схизматьска! Гадючий выплодок! Сто хур бочок чортив тебе и задрипану ведьма на додачу..., - злобно бурчал он и досадливо кусал в кровь губы, вспоминая нелицеприятный разговор с Шахновским. - бумаги ему покажи... А хер собачий не показать... Полномочия подтверди. Ах ты, хам мерзенный. Кол осиновый в задницу не хочешь...".
       Чванливого ляха до глубины души оскорбило недоверие и осторожность хозяина бахмутских варниц и та упрямая решимость, с которой тот не пожелал передавать незнакомым родственникам через подозрительного посредника дела и денежные обязательства покойного компаньона.
       Получив известие о нелепой гибели старого армейского друга, Семен Михайлович искренне опечалился. "Эх, Григорий, Григорий! Жил беспутно и помер не по-людски..., - сокрушался в душе он, выслушав сбивчивый и путанный рассказ визитера. - А все надо мной насмехался, либерализмом попрекал. Меня в бабские подкаблучники записывал, и в буржуя засранного зачислял, и в холопские панибраты рядил. А сам?... Как это можно было заниматься своим небольшим деревенским хозяйством, чтобы довести дворню до бунта?! Что нужно было сотворить такое, из ряда вон выходящее, чтобы холоп за вилы взялся и кинулся барскую усадьбу жечь?... Видать, совсем из ума выжил на старости, блудник. Сгубила гусара пьянка-гулянка...".
       - Ну и как? Сильно ли пострадало имение? Велик ли ущерб? Что холопы, пожгли, разворовали усадьбу?... - сожалеющее поинтересовался он, прерывая горестные размышления.
       - Да как вам сказать, пан Шахновский..., - неопределенно пожал плечами Штур, устраиваясь поудобнее в кресле.
       Как ему показалось, хозяин попался на заброшенный крючок и теперь важно было, чтобы он с него не сорвался. Точно заправский рыбак, предприимчивый поляк стал со сторожкой аккуратностью вести разговор, чтобы его жертва заглотнула наживку и надежно зацепилась.
       - Я, разумеется, не видел, что раньше из себя представляло имение пана Степанищева. Хотя моя хозяйка говорила, что он был весьма состоятельным человеком..., - пустился в пространные рассуждения гость. - Но то, что пришлось увидеть, не поддается никакому описанию. Такое захолустье, такое запустение, такой разор... Дворы полуразвалены, амбары пустые, скот полудохлый. А холопы... Худые, немощные, голодные и злые. Того и гляди, набросятся и сожрут...
       Он зябко передернулся, будто представив, как голодная толпа рвет в клочья его беззащитную плоть и скорбно заглянул в глаза хозяину.
       - Несколько недель рылся я на этом пепелище, пытаясь отыскать хоть что-то своей хозяйке в наследство от покойного батюшки. Но тщетно... Вот, с пустыми руками приходится возвращаться обратно. Не знаю, чем и порадовать несчастную пани Лидию...
       Взгляд поляка источал неподдельную скорбь, удрученность и мольбу, усердно скрывая истинные алчные замыслы.
       Между тем, печальная новость не притупила бдительности рачительного хозяина. Самонадеянный Штур, рассчитывавший в два счета обтяпать выгодное дельце и облапошить доверчивого провинциала получил полный афронт.
       - Простите, сударь! Но я хотел бы сначала узнать, на каком основании вы требуете с меня расчет по обязательствам перед господином Степанищевым? Он вас на это уполномочивал? - удивленно вскинул бровь Семен Михайлович, когда нагловатый и прыткий чужак в общих чертах изложил ему цель своего визита и даже определил (!) необходимую для выплаты сумму.
       - Однако, пан, Шахновский! Вы надо мной смеетесь?! Господина Степанищева нет в живых. Как же он... Поэтому все его дела перешли к его дочери...
       - Да, нет, сударь! Это, видать, вы меня за дурака принимаете. Вам же доподлинно ведомо, что покойный завещания не оставил, поскольку не мог его составить по известным вам причинам. Стало быть, все его имущество и дела в равных долях распределяются между всеми наследниками. А, насколько я знаю, Лидия Григорьевна не единственная наследница...
       - Я не знаю. То не мой вопрос. Я только выполняю распоряжения своей хозяйки. В Степанищево мне никто не мешал и не перечил..., - нервно передернулся, засуетился, забеспокоился Штур. - Мне нет дела до других...
       - То-то, я гляжу, что раньше всех примчал. Кружишь, словно ворон, над погостом. Хочешь вперед всех ухватить куски побольше да пожирнее..., - язвительно усмехнулся Шахновский. - Главное, вовремя успеть и самому не прозевать, насытиться...
       - Позвольте! Кто дал вам право, пан Шахновский, говорить со мной в столь оскорбительном тоне! - вскричал в запальчивости поляк, неожидавший, что его корыстные намерения будут изобличены так быстро. - Я выполняю лишь волю хозяйки!...
       - Врешь, подлец! - с невозмутимым спокойствием осек его барин. - Наши соляные дела с Григорием были только нам двоим ведомы. Никаких бумаг на этот счет мы не составляли. Все в рамках дружеского расположения и взаимного доверия. А тебе откуда о том ведомо? В личных бумагах покойного рылся? Кто дозволил? Почему хозяйке не отвез? Почему не она решение принимала? Утаить выгодное предприятие хотел?...
       Каждый разоблачительный вопрос звучал точно звонкая пощечина, сминая и загоняя самоуверенного, но на самом деле трусоватого, плута в угол.
       Действительно, Яцек Штур был натурой неоднозначной и переменчивой, точно весенняя погода. Когда он чувствовал свою силу и возможность безболезненно решить вопрос в свою пользу - ломился напролом, создавая видимость властного, решительного, целеустремленного, но циничного и непреклонного дельца. Но стоило ему только почувствовать малейшую опасность, наткнуться на ничтожную преграду, он тут же являл собой саму покорность и смирение, падал ниц и молил о снисхождении. Вот и сейчас он вдруг остро почувствовал, что запахло жаренным и просто так, с кондачка, свою затею ему не реализовать. Значит, увы, придется уступать этому мерзкому хохлу...
       - Пан! На бога! Маткой боской, найсвентшей нашей панной клянусь, что не было у меня дурных намерений..., - взмолился Штур, в отчаянии заламывая руки. - Только во благо своей милостивой хозяйки старался самым наивыгодным образом исполнить ее поручение...
       - Весьма похвальный альтруизм! Вон, какие бескорыстные слуги оказывается еще бывают! - с издевкой протянул Шахновский. - Что же ты, братец, не поспешил хозяйке о том поведать, а самовольно решил вопросы решать. А вдруг как у нее другое мнение на сей счет есть?...
       - Не корысти ради, милостивый пан! Только из ревностного и усердного служения пани Лидии..., - отчаянно убеждал незадачливый Яцек хозяина в своем бескорыстии.
       - Что ж, сударь! Коль вы так щепетильны в делах и искренне радеете за благополучие своих хозяев, я согласен..., - неожиданно согласился Шахновский.
       Штур судорожно взлотнул, внутренне воспаряв духом и радуясь удаче. Но, уже в следующий миг, умиротворяющая и самодовольная ухмылка поползла с лица, превращаясь в разочарованную гримасу.
       - ... я согласен обстоятельно отписать Лидии Григорьевне о тех делах, которые мы совместно вели с ее покойным отцом, представить расчеты рентабельности и предложить продолжить наше сотрудничество на условиях, которые ей будут интересны...
       - Неужели пан думает, что моей панянке будет интересно знать, как варится эта ваша паршивая соль! - не выдержав, пренебрежительно хмыкнул разочарованный Штур. - Моей пани интересен звон монет, а не ваше производство. На кой черт ей думать о каких-то холопах в богом забытой Украине, когда ей сегодня нужны деньги на расходы. Пани Лидия любит бывать в столице, а там нужно золото, а не ваша соль...
       - Ну вот, братец, ты и высунулся! - с охотничьим азартом неожиданно воскликнул Шахновский. - Точно белка из дупла выскочил!...
       Он торжествующе окинул недоуменно замершего на полуслове гостя. Но, тут же усмешка сползла с его лица и с прищуренных глаз повеяло холодом.
       - С этого и нужно было начинать, сударь! - желчно процедил он сквозь зубы. - А то упражняетесь тут в риторике, впариваете мозги раболепием - "не корысти ради, только усердием и радением..."...
       - Но, позвольте, пан...
       - Молчи уж! - презрительно отмахнулся Шахновский, яростно сверкнув очами. - Я тебя, шельму, понял, только ты порог переступил. Твое поганое нутро все без остатка на роже расписано. Так что и в душу лезть не нужно...
       - Однако..., - слабо сопротивлялся Штур, лихорадочно пытаясь выпутаться из сложившейся ситуации.
       - Да, полно вам! - гневно оборвал его хозяин, не давая вставить даже слова в свое оправдание. - Ваша шляхетская натура мне доподлинно известна. Свой такой "шляхтич" в прошлом году объявился. Под родную крышу потянуло блудного сына. Как стал голодранцем, так сразу о родителях и вспомнил. А больше, наверное, о тугом родительском кошельке. Наверняка и ваша "пани Лидия", вспомнила об отце, когда наследством запахло. Знала, кого на дележ послать. У такого ухаря, как вы, пылинка сквозь пальцы не просочится...
      
       Шахновский пытливо глянул на пугливо ежившегося и надувшегося, точно рассерженный индюк Штура и язвительно скривился.
       - Ну, что, старатель! Много ли, все-таки, золотишка на пепелище нарыл? Будет ли барыня довольна? Самому-то перепало чего, мелочишка какая к рукам прилипла?...
       - Какое там! - пропустив мимо ушей колкость, цинично поморщился Яцек. - Разве в этом захолустье можно найти что-то достойное внимания...
       Он тут же осмелел, наглея, и в его душонке, уже в который раз, вспыхнула зыбкая надежда, что ему все-таки удастся сломить непреклонного барина, преодолеть его неуступчивость и хоть мало-мальски разжиться у него деньгами.
       - Видимо, покойник в богачах не ходил. Усадьба захудалая, деревня и того хуже. Холопы грязные, оборванные, голодные и страшно злые. Ходят, волком смотрят. Того и гляди набросятся как разбойники с большой дороги...
       - Так уж и разбойники? - насмешливо хмыкнул Шахновский. - Что-то не больно верится. Я людей Степанищева видел и способности их знаю... У него достойные мастера есть...
       - Ей богу, не вру! - горячился Штур, в запальчивости все больше раскрываясь. - С чего мне напраслину возводить. Я едва ли не каждого оглядел, прощупал. Едва полдюжины более менее сносных работников в имение отобрал. Остальные так. Дерьмо. Рабочий скот. Соседям по дешевке отдал...
       - Не знаю... Мне вот Григорий Васильевич в свое время плотника уже отдал... Впрочем, с женой они это нелицеприятное дело провели. Так скажу вам, весьма искусный мастер мне достался. Несмотря на то, что возрастом молод... Продешевил тогда Григорий, продешевил...
       - А знаете, у меня в обозе тоже плотник едет..., - встрепенулся вдруг гость. - А еще кузнец и еще кто-то там... Хотите, вам уступлю. Недорого... Чего их с собой тащить, только расходы...
       - Нет-нет, покорно благодарю..., - протестующее замахал Шахновский. - У меня свои мастера хороши. Мне их довольно и потом... Я ведь работорговлей не занимаюсь... Постыдное это дело...
       Эх, знал бы тогда Семен Михайлович, отмахиваясь от предложения, что нет больше у него искусного плотника и кузнец его искалечен, едва живой лежит. А предложенный Штуром плотник никто иной, как отец его холопа Антона Пономаря - Николай...
       - Ну, как хотите..., - разочарованно протянул гость. - Я, ведь, по-божески взял бы, цену бы не ломил... Сами же говорите, что у Степанищева хорошие мастера...
       - Сударь! Я не работорговец! Не вижу больше оснований продолжать эту тему..., - с металлом в голосе отчеканил помрачневший Шахновский и от его непреклонного тона у сникшего поляка побежали мурашки по коже...
      
       - А что же мне с этими холопами делать? Ну, что у вас на солеварнях работают..., - робко попробовал он все же завершить разговор благоприятным для себя исходом.
       - Как что? - недоуменно пожал плечами хозяин. - Пусть пока работают, зарабатывают деньги для своей хозяйки... Кстати... А не съездить ли нам, братец, на эти самые солеварни? А что здесь недалеко... Своими глазами все посмотришь. Увидишь, как деньги зарабатываются. Может и сам свой пыл усмиришь, хозяйке все расскажешь, убедишь ее, что дело верное, прибыльное... Ну, что? Едем?
       - Да не нужны ей эти холопы! И солеварня ваша не нужна! Ей деньги нужны! - забыв об осторожности, снова запальчиво вскричал Штур, досадуя, что упрямый хозяин никак не хочет понять, к чему он клонит и полюбовно решить это плевое дело.
       - Значит, не можешь успокоиться? Денег хочешь? - насмешливо прищурился Шахновский и пренебрежительным взглядом окинул нетерпеливо топтавшегося перед ним Штура.
       Эх, взять бы за шиворот этого чванливого и прыткого наглеца да дать ему пинка под зад. Да так, чтобы летел до самого выхода, открывая все двери своим упрямым, непробиваемым лбом. Не сообразил тогда Семен Михайлович, что дочь его покойного приятеля была замужем за близким родственником его жены. Ведь, упоминалось же об этом неожиданном факте во время той незадачливой поездки Степанищева в гости к другу, завершившейся постыдным адюльтером. Не ведал об этих родственных связях и Штур. Может быть, и не затевал бы тогда столь сомнительное дело. В данный момент каждый из собеседников думал совсем о другом...
      
       - Что ж, будь по-вашему..., - согласился неожиданно Шахновский.
       У Штура от этих слов алчно заблестели глаза и сладко заныло в груди.
       - Дам я вам деньги..., - продолжал меж тем покорившийся хозяин. - Но... немного. Скажем, аванс за работников и выполненную ими за последний месяц работу. А еще отпишу Лидии Григорьевне. Предложу ей продолжить совместное предприятие. Вы же, в свою очередь, дадите мне расписку, что получили деньги за перешедших ко мне холопов.
       Семен Михайлович посмотрел на замершего в напряжении гостя и улыбнулся, отметив в душе, что предложение тому не больно по нраву.
       - Если вы, действительно, радеете за интересы и благополучие своих хозяев, значит, передадите им и письмо и деньги. А они, приняв решение, поставят меня в известность. Тогда я готов обсуждать вопрос и возместить им по обязательствам все остальное...
       "Что, шельмец, не ожидал такого поворота? Сам поживиться хотел? Вот и поживись теперь..." - с удовлетворением подумал Шахновский, видя, как нервно передергивается и меняется в лице от его слов пройдоха.
       - Ну, а если вас все же интересуют только деньги..., - с нажимом на "вас" продолжил он и многозначительно глянул на Штура. - ...то я не буду сожалеть о переданной вам сумме и буду считать дело исчерпанным. В конце концов, у меня останется ваша расписка, за что вами получены от меня эти деньги... Согласны?...
      
       - А-а-а! Пся крев! Что за страна! Сраная Расея. Москали тупоголовые. Никакого уважения, никакого доверия..., - взвился вдруг Штур и нервно заметался по комнате.
       - Сударь, не забывайтесь! Эти "сраные" москали не раз учили вашу славную чистоплюйскую шляхту уму-разуму и доходчиво объясняла где ее место..., - повысил голос разгневанный Шахновский. - Я и сам хотя сербских корней, но русским званием горжусь и не позволю всякой иноземной нечисти его по чем зря полоскать и дерьмом замарывать. При этом вам следует помнить, что Речь Посполита находится под сенью российской короны...
       Смерив брезгливым взглядом щуплую, невыразительную фигуру поляка, он уже по-простому добавил:
       - А за столь оскорбительное обращение, сопляк, можно и по сусалам схлопотать. Понял, гавнюк?
       Штур трусливо поежился и с испугом кивнул, соглашаясь...
       - То-то! Впредь думай, где и что говорить..., - удовлетворенно хмыкнул старый гусар и нетерпеливо поморщился. - А сейчас, если согласен, давай закончим с формальностями и катись к чертям собачим. Надоел ты мне хуже грыжи. Столько времени напрасно отнял...
      
       ... Яцек стремительно вылетел из кабинета Шахновского, словно пробка из бутылки шампанского. Торопливо засовывая за пазуху деньги, он ринулся к выходу. Все его оскорбленное существо клокотало, бурлило и неиствовало. "О, найсвентша панна! За что такое унижение! Как нищему на паперти подачку бросил, чертов хохол! Насмеялся, унизил и выгнал, мерзенное хамло худородное! Пся крев! Гонор свой показывает... В худом подозревать вздумал. Да кто ты такой? Гляди, какой судья нашелся... Так я тебе и стал каяться...".
      
       - Какого черта разбрелись по двору! Кто дозволил? - накинулся он на своих слуг и степанищевских холопов, мирно дремавших на лавке под домом. - Живо все по местам! Выезжаем. Нам тут больше делать нечего...
       - К чему такая спешка! На пожар что ли торопимся? Пообедать бы не мешало..., - недовольно зароптали мужики. - Ты что, голодом вздумал нас морить? Мало того, что с места сорвал, от семей отлучил. Вон, живот уж к спине прилип...
       - Это кто мне указывать еще вздумал? - спесиво взвизгнул Штур. - А что это еще за такое обращение к своему господину?...
       Озлобленный и разочарованный приказчик бессильно метался меж своих повозок, не зная, как и на ком выказать свою обиду и злость. Недовольство мужиков только подлило масла в огонь.
       - Ах, вы рожи чумазые! Москальщина задрипанная! Да кто вам позволил рот открывать? - остервенело метался он перед угрюмо сгрудившимися в кучу мужиками и устрашающе потрясал перед сумрачными лицами ременной плеткой. - Вы свои деревенские порядки забудьте. Это ваш прежний хозяин с вами миндальничал. За что и поплатился, дурень. Со мной такой номер не пройдет. Я вас живо приструню. Ко мне только с поклоном, сволочи! И рот раскрывать, только если я позволю. Не то запорю, мерзенники, и собакам скормлю...
       - Не много ли чести..., неожиданно прозвучало суровое и непреклонное. - Уж, больно много на себя берешь. Как бы пупок не развязался...
       - Цо, цо, цо? - оторопело захлопал глазами Штур, шалея от неслыханной дерзости. - Это к-какой собачий выплодок посмел мне перечить и указывать, что делать? Ну и где ты такой смелый? А!...
       Обезумев от злости, он вскинул плеть и кинулся в сторону холопов. Однако точно невидимая преграда остановила его на ходу. Так и замер на шаге незадачливый приказчик с занесенной над головой плетью. Ненавистные и презренные москали, могучие и крепкие (знал, ведь, кого отбирал для барщины) темнея суровыми лицами, тесно сжавшись плечо к плечу, стали супротив неприступной крепостной стеной и жгли встречным ненавистным взглядом.
       - Ладно! Как там тебя звать-величать, хозяйское семя?!..., - ступил, наконец, вперед один из них. - Нечего на нас цокать, как цапля на болоте стрекочет, когда жаб топчет...
       Николай Пономарев, а это как раз он высунулся вперед, со спокойной усмешкою глянул сверху вниз на малорослого и щуплого полячка и с шутливой примирительностью кивнул в сторону земляков.
       - Мужики, ведь, дело говорят! Поесть не мешало бы... А то обмельчаем вон, как ты, до мышиного писку, кто тогда твоему хозяину служить будет?... Даже скотину перед работой кормят. А ты нас загнал на телеги и везешь невесть куда и зачем. Хоть бы слово какое буркнул. Оно, ведь, доброе слово и кошке приятно...
       Светлый, открытый взгляд и добродушное обращение москаля не утихомирило, а еще больше взбеленило Штура.
       - Ах, ты, мразь схизматьска! Хамло грязное. Сраный москаль! - взвился он пуще прежнего. - Так вот, значит, кто тут воду мутит, все стадо колобродит. Гляди, какой отважный нашелся. Кто тебе позволил со мной, как с ровней, общаться. Твое место в хлеву, подлая скотина. Я, паскуда, живо с тебя этот гонор сгоню. С живого шкуру сдеру, а самого собакам на корм брошу...
       Стервенея от ярости, он взмахнул плеткой, опуская ее через широкое плечо на спину плотника. Но тут же полетел вслед за ней сам и безвольно ткнулся вздернутым носиком в мужицкую грудь... Это Николай на лету перехватил и задержал в крепкой руке ременную змею, а беснующийся приказчик, теряя равновесие, не удержался на ногах.
       - Цо, цо? - снова залопотал обескуражено он, не понимая толком, что случилось. - Ты что? Сопротивляться вздумал? На кого руку поднял? На каторгу захотел? Убью, грязный хлоп!
       - Тихо, тихо, не лютуй! - спокойно, но строго утихомирил его Николай. - Ишь, разошелся. Ты, мил человек, нас не стращай. Мы довольно пуганные. Знаем и батоги, и плеть хозяйскую. Это нам не в диковину. Каторгой грозишь, смертью стращаешь? А по нам, голубь, сейчас все едино. Хуже, чем с нами случилось, уже не будет...
       Николай обернулся, поглядев на согласно кивнувших в ответ односельчан, и снова подвинулся к тревожно замершему перед ним Штуру.
       - Ты что же думаешь? Милость великую нам явил, что от семей отлучил, на чужбину гонишь? Шкуру содрать обещаешь? На, дери... Ты ее уже и так с нас содрал, когда семьи осиротил. Убить хочешь? Давай, бей до смерти. Хоть в родной земле, христианской, схоронены будем, а не на твоей постылой чужбине наши косточки сгниют...
       Штур сердито сопел, непримиримо хмурился и нервно пританцовывал перед насунувшимся на него холопом, не смея что-то возразить или перечить. Он злился на себя, на свою затею и клял в душе все на свете. С ним такое было впервые. Никогда и никто из подлой дворни не смел ему даже косым взглядом возразить, не то что худое слово сказать. А тут взбунтовавшийся раб сеет смуту, а он не может его остановить. Яцек в бессильной злобе бесцельно перебрасывал с руки на руку плеть, опасаясь ее поднять снова и лихорадочно соображал, что же предпринять в создавшейся ситуации и поскорее выбраться из этого опостылевшего захолустья...
       - Так что, парень, веди себя как рачительный и добрый хозяин, а не тупой, звероподобный кнутобоец..., - продолжил меж тем увещевать его Пономарев. - Взялся нас с собой везти, так вези. Мы не варнаки, не тати с лесной чащобы. Понимаем, что такое и смирение, и покорность, и усердие. Мы к хозяину всегда с почтением, если и сам хозяин по-доброму к нам... А не хошь, так мы того... Обратную дорогу знаем... Доберемся без провожатых. А, мужики? Верно ли говорю?...
       Сумрачная толпа оживленно загудела, соглашаясь. И вновь перед заносчивым поляком выросла грозная, неприступная людская стена. Штуру стало не по себе. Он в испуге отшатнулся и растерянно оглянулся вокруг, точно взывая о помощи. Но надежной поддержки, увы, не было. Хозяйская челядь, деловито сновала по двору, не обращая внимания на вспыхнувшую перепалку заезжей толпы. Немногочисленная прислуга Штура, нерешительно топталась у своих повозок, не осмеливаясь вмешиваться. Липкий пот страха залил сухое, пигментно-желтое лицо ляха, а поджилки его мелко затряслись. Ему припомнился еще свежий разговор с Шахновским, его строгое предупреждение о том, что не стоит оскорблять национальных чувств русского человека. Да и, вообще, с угрозами к этим загадочным москалям лучше не соваться...
      
       Еще минуту-другую строптивый поляк боролся со своими эмоциями. Гримасы гнева и страха, недовольства и досады, отчаяния и разочарования калейдоскопом пробежали по его лицу и он, сокрушенно вздохнув, сдался.
       - Пся крев! Черт с вами! Сейчас заедем на постоялый двор, покормлю вас..., - через силу выдавил Штур и с ненавистью и отвращением кивнул на дом Шахновского. - Оно, действительно, не мешало бы подкрепиться перед дорогой. А то здешний хозяин не больно гостеприимен... Эй, лайдаки...
       Штур повернулся к своим слугам и что быстро и недовольно стал им выговаривать на не очень понятном польском языке...
      
       И вот уже обоз неспешно тронулся городской улочкой в долгую, неизвестную дорогу. Коляска приказчика поравнялась с повозкой, в которой ехали степанищевские мужики. Штур, сытый и успокоившийся после неудачного дня, со снисходительной усмешкой высунулся к мужикам.
       - Ну, что, москали? Нажрались? Бунтовать не будете?..
       - А чего уж, теперь бунтовать! Брюхо не бунтует и голове вроде ни к чему..., - миролюбиво отозвались с повозки.
       - То-то же. Глядите мне..., - попытался было построжничать осмелевший Штур.
       - Слушай, мил человек! Тебе же русским языком было сказано, не стращай нас. Мы - люди пуганные. Лучше покормить не забывай и волком на нас не зыркай... Авось тогда сладим..., - спокойно, не озлобляясь осадили его мужики.
       - Ха! Нашли дурака с вами в уговор вступать! - похабно осклабился Штур. - Вы теперь о москальщине своей забывайте. Теперь польская земля для вас будет коханкой. Хотел было для вас доброе дело сделать. Тут оставить, у местного хозяина, а он отказался. Слышь, плотник?...
      
       Штур приподнялся с места и поискал глаза сидевшего к нему спиной Николая. Пономарь ссутулившись, сосредоточенно курил самокрутку, задумавшись о своем. Только клубы ароматного дыма поднимались над его головой.
       - Чего тебе? - нехотя отозвался он, не поворачиваясь.
       - Да ты рожу поверни, не задирайся! - процедил Штур сквозь зубы и подумал мстительно: "Погоди, мерзкое хамло! Доберемся до места... Я тебя, тварь негодная, проучу. Будешь знать, как вперед вылазить, народ баламутить... На цепи сидеть будешь, как собака. Пока сам о пощаде не попросишь...".
       - Ты вот на меня тут набросился, а я о тебе речь вел с хозяином..., - продолжил он куражливо. - Дескать, есть у меня плотник дельный. Могу уступить, чтобы не везти его на чужбину. И знаешь что он мне ответил?...
       Штур умолк, ожидая любопытства и интереса со стороны холопа, но тот угрюмо молчал.
       - А на хрена мне нужен этот плотник! Вот что ответил этот барин..., - с издевкой продолжал куражиться поляк. - У меня, говорит, свой есть. Еще дельнее твоего. Мне, говорит, его Степанищев и продал в свое время. Не знаешь, кто это еще лучше тебя в вашей задрипанной деревне был?...
      
       Самодовольно ухмыляясь, Штур вопросительно уставился на сгорбленную спину холопа и в тот же миг едва не вылетел из своей коляски, изумленно тараща глаза.
       - Эй ты, хлоп! Ты чего? Опять бузить вздумал, подлый москаль?...
       Не меньше перепуганного поляка удивились и все остальные, когда доселе угрюмо молчавший и безучастный ко всему Николай вдруг взвился с места точно сжатая до предела пружина.
       - Как? Что? Ты о ком сейчас сказал?! - живо встрепенулся он, едва не хватая за грудки ошалевшего от неожиданного поворота Штура.
       - На место, тварь! Как посмел! Вяжите варнака! - испуганно заверещал он, не понимая, что так поразило мужика.
       - Да, ладно, не бойся! - отмахнулся Николай успокаивающе. - Ничего худого я тебе не сделаю... Ты о ком сейчас рассказывал?...
       - Тьфу! Пся крев! - досадливо сплюнул Штур и опасливо отодвинулся от побледневшего Пономарева. - О хозяйском плотнике. Которого ваш Степанищев ему продал...
       - Антошка... Сынок..., - только и выдавил из себя пораженный Николай и безвольно опустился на место. - Надо же, совсем рядом был и не свиделись...
      
       - Эй, москаль! Что случилось! Какая муха тебя укусила? - осторожно поинтересовался Штур, успокоившись и вновь высовываясь из своей коляски.
       - Да то же про сына его ты сказал..., - охотно пояснили поляку мужики, участливо озираясь, на притихшего, подавленного известием земляка. - Это его Антошку Степанищев на щенят сменял. Мастеровитый малец был, башковитый. Толк в своем ремесле знал...
       - А-а-а! Эка печаль мне! - равнодушно протянул Штур, а в глазах его вспыхнул злорадный огонек. - Слышь, плотник! Ты не горюй! Не печалься шибко! Вы теперь квиты. Пащенка твоего продали, а сейчас и ты к новому хозяину едешь. Скучаешь? Так вон, в конце обоза твои родственники едут. Я, ведь, тех собак с собой забрал. Вона, как лают. Тебя к себе зовут. Не горюй! Будешь их проведывать. Я разрешу... если слушать меня будешь. Ха-ха-ха!
       Удовлетворенный столь жесткой отместкой, Штур самодовольно расхохотался и подгоняя лошадей проехал вперед, оставив Николая наедине с этой печальной новостью и нахлынувшими воспоминаниями...
      
       - Пресвятая дева Мария! Матерь божья! Царица небесная! Владычица! Как несчастная мать к матери, также изведавшей душевных мук и страданий обращаюсь. Смилуйся! Отведи беду от нашего двора, избавь от хвори наше дитятко, не лишай нас последней радости...
       Посреди старой сельской церквушки, упав на колени перед потемневшими образами, заплаканная и растрепанная, почерневшая от горя Мария страстно молила о помощи. За ее спиной, скорбно хмурясь, замер Николай. К широкой груди он бережно прижимал завернутый в чистую холстину слабо попискивающий живой комочек. Прислушиваясь к иступленному бормотанию жены, плотник с мольбой и надеждой озирал темные суровые лики святых, морщился, гоня прочь непрошенную слезу, судорожно взглатывал подступавший к горлу сухо дерущий ком и осторожно покачивал то и дело вскрикивающего спросонья младенца.
       Это был их четвертый ребенок. Троих предыдущих господь уже прибрал обратно к себе, так и не дав натешиться ни им, безгрешным мальцам, белым светом, ни родителям скупым холопским счастьем.
       - Господи! Чем же мы так прогневили тебя?! За что ты лишаешь нас радости и опоры в жизни... Прости, коль повинны в чем и смилуйся над нами..., - стенала, убитая горем Мария, оплакивая незадачливую судьбу очередного ребенка и моля небеса о снисхождении.
       Так, в середине зимы студеным и вьюжным, январским вечером изба Пономаревых вновь огласилась криком новорожденного. Младенец появился на свет крепеньким и здоровым. Пригожим, точно лаковая картиночка.
       - Ты смотри! Какое прелестное дитятко! Ладненький, справный... Прямо Антоний..., - восхищенно бормотала бабка-повитуха, пеленая младенца после первой купели. - Дай бог тебе, чадушко, здоровья и счастья в жизни...
      
       С легкой руки повитухи мальчонку назвали Антоном. Он и впрямь был точно ангелочек. Кудрявый, румяный и справный, крепенький и резвый. У исстрадавшихся родителей уже отлегло с души. "Ну, слава богу! Услыхал Господь наши молитвы. Смилостивился..." - вздохнули они облегченно. Но по весне малец занемог. Нестерпимым жаром охватило беззащитное тельце и он угасал буквально на глазах. Вот и бросились обезумевшие от горя родители в церковь, вымаливать спасения. Видать услыхал все же их мольбы господь, сжалился.
       Вечером того же дня, в избе Пономаревых скрипнула дверь и на пороге к великому изумлению хозяев замаячила кряжистая фигура барского лесника Степана. Молчаливый, угрюмого, звероподобного вида мужик жил одиноко м безвылазно в лесной избушке, доглядывая за лесом и охотничьей заимкой барина, куда тот время от времени наведывался с девками и собутыльниками. Степана деревенские побаивались. Вид у него действительно был страшен. Глубоко посаженные глаза жгли колдовским огнем из-под косматых смоляных бровей, а лицо густо поросло такой же черной бородой. Но больше всего его боялись за его суровую непреклонность, с которой он верой и правдой служил хозяину и никому попавшемуся в лесу не давал спуска.
       Не здороваясь, не обращая ни на кого внимания, лесник бесцеремонно прошел к зыбке, где лежал младенец. Не проронив не слова, он неторопливо оглядел мальца и так же неспешно достал из полотняной котомки пучок кореньев, небольшой глиняный горшочек и березовый туесок. Степан сложил все на стол и ткнул в эту кучу заскорузлым пальцем.
       - Это заваришь для питья. Этим натирай виски. А это сама съешь для молока..., - глухим, неживым голосом проворчал он, показывая Марии на снадобья и в тот же миг исчез, бесследно растворился, будто его и не было в избе.
       Дня через три огневица прошла, младенец успокоился и изрядно исхудавший в болезни, взялся ненасытно терзать материнскую грудь...
       Антошка, как звали его дома, рос спокойным, немного застенчивым, но весьма любознательным ребенком и полностью соответствовал данному ему имени. Он был похож на мать не только внешне, но и характером. Темно-русые кудрявые волосы обрамляли круглое румяное лицо. Большие серые глаза глядели на мир доверчиво и открыто, а на щеках играли добродушные ямочки. Он был тих, немногословен, уважителен и жалостлив. Мальчонка ни на шаг не отступал от матери, словно губка впитывая все рассказываемые ею предания, сказки, байки и поверья.
       - Эх, Антошка! Тебе бы девкой родиться. Вот бы кому-то присуха была..., - притворно сокрушался Николай, ласково теребя шелковистые волосы сына. - Гляди, какой лизун мамкин...
       А Мария как беспокойная наседка квохтала над своим чадом, всячески оберегая его от всех напастей и невзгод. Ласкала, баловала и пестовала последыша, отдавая без остатка весь нерастраченный жар материнского сердца. Неизвестно, сколько бы так продолжалось, но когда Антону исполнилось десять, вдруг взбунтовал Николай.
       - Ну, все, мать, довольно! - вроде как осердился он, ревниво наблюдая за беспокойными хлопотами жены. - Испортишь парня своим баловством. Мужик, чай растет, не красна девица...
       Посерьезнев и даже слегка хмурясь, он заглянул жене за спину, где испуганно притаился сын.
       - Антошка! Ну-ка, вылезай. Хватит держаться за мамкин подол. Пора к настоящему делу приучаться. Пойдем-ка, сынок, со мной! Я тебе поинтересней занятие покажу...
       Так Николай впервые дал сыну в руки плотницкий инструмент. На удивление и к вящей отцовской радости, Антон сразу проявил к ремеслу не только любопытство, но и завидное усердие. Он прилежно выполнял все отцовские уроки, внимательно присматривался к его работе. Но, главное, он старался не просто слепо копировать каждое движение, а проявлял выдумку, изобретательность. И получаться у него стало ловчее и искуснее, чем у отца. Николай радовался. Вот какой у него помощник вырос. Славный мастер получится.
      
       Менялся Антон и внешне. Вытянулся ростом, раздался в плечах, заматерел. В поведении появилась решительность, порывистость, импульсивность. Только лицо его оставалось по-прежнему по-девичьи румяным, свежим, привлекательным и излучало душевность и добросердечность.
       - Ох, Антон! Закружишь девкам головы. Не одна слеза с девичьих глаз скатится по тебе сохнувши..., - качал теперь головой Николай.
       На что парень только отмахивался, стыдливо краснея от отцовских шуток. Сызмальства сдружился он с шустрой егозой Стешкой Назаровой, дочкой покойного Ивана, старого друга Пономарева. Девка почитай с пеленок выросла в их избе и считалась за дочку. Антону приходилось нянчиться с сопливой подружкой, забавлять ее всякими играми, когда родители были на работе. С годами Стешка поднялась, выросла и превратилась из невзрачного стебелька-замухрышки в прелестный цветочек, на который Антон посмотрел совсем иными, влюбленными глазами. Только с ней и проводил вечера, только о ней и разговору у него было. Родители любовались молодой парой, втайне думали о свадьбе и о внуках. Но бесстыдно, невежественным медведем вломился в их счастье старый греховодник Степанищев. Свел изувер со двора сына, без зазрения совести сменял парня на чужбину за паршивых щенят. И девку, паскудник, не пощадил, потешил свою похоть, надругался над сиротой, довел до петли бедолагу.
       Николай сердито засопел, вспомнив покойного барина, и глубоко затянулся самокруткой. Надо же, как враз изменилась у них в деревне жизнь, после поездки Степанищева на Украину. Не сказать, что тот был добрый и рачительный хозяин, что жилось при нем сыто, вольготно и спокойно. Нет, донимал и раньше нечестивец, злобя мужиков своим беспутством. Но то ли свыклись уже, то ли покорнее сносили барский каприз. Выплакают бабы слезы, тихо выматерятся мужики и все на том. Живут себе дальше, в покорстве и непротивлении. А тут...
       Видать, сильно за живое прихватил. Мужиков на заработки какие-то услал, да так и не вернул. Потом Антон, Стешка... Этого негодника Рябцева над деревней измываться поставил... Авдотью с пьяных глаз жизни лишил... Вот и пришел конец холопскому терпению. Жаль, что после порки лежал недвижим, а то бы сам Прошке голову отвернул, да и со Степанищевым цацкаться не стал. А какому родителю по душе, когда родимое дите на щенков меняют...
      
       ... Возбужденное ржание встревоженных лошадей и вспыхнувшая перепалка отвлекла Николая от тяжелых мыслей. Стряхнув оцепенение, он поднял глаза. Но в тот же миг снова замер от изумления. Боже! Кого он видит?!! Что это?! Блажь? Наваждение? Или в самом деле он тронулся рассудком от подлых насмешек куражливого поляка?.. Прямо на него смотрели родные глаза...
       - Антошка?! Сынок..., - прошептал он сдавленным голосом, протягивая навстречу дрожащие от волнения руки, боясь разрушить видение.
       Но нет, не видение. Вот он повзрослевший, худой, осунувшийся, измученный, но живой, целый, невредимый. Его сын. Схватил его за руки своими, крепкими, мозолистыми, сильными.
       - Отец?!!...
       - Сынок!...
       - Ты откуда здесь? Куда?
       - В Польшу... А ты?...
       - В солдаты? А где мама?...
       И все... Искрометный, односложный разговор потонул в многоголосом гаме. Разорвали, растащили в стороны, увезли в разные стороны. Злобный окрик и крепкие, равнодушные к чужому горю, руки прижали его к месту. Грубо накинулись на плечи, опрокинули наземь сына чужие безликие фигуры. Вот уже скрылся за пригорком случайно встреченный армейский обоз, все дальше с родной земли увозила его тряская повозка, навсегда разлучая отца с сыном, превращая в видение эту мимолетную случайную встречу...
      
       Мертвенно бледный, ошеломленный и подавленный от происшедшего, Николай по-стариковски опустил плечи и безучастно уставился в тянувшуюся под колесами пыльную дорогу. В висках оглушительным набатом стучало лишь одно: "Антон! Антошка! Сынок! Вот как довелось свидеться... За что же тебя в солдаты забрили?... Что же за судьба такая подлая тебе, горемыке, выдалась?...". О своей незавидной участи почему-то не думалось. "Вот ведь какой. Даже в такую минуту о матери вспомнил. Лизун мамкин... Слава богу, Мария ничего об этом не знает... В прошлый раз, когда сын с Украины не вернулся, обезножила, едва в себя пришла. Сейчас бы точно не пережила...".
       - Ты чего это, Никола! Что с тобой случилось? Сидел-сидел и вдруг взвился..., - участливо подвинулись к нему деревенские мужики. Гляди, и так этот лях на тебя волком смотрит, обиду затаил. Поостерегись его. Мал клоп, да зло...б.
       - Да вы чего мужики! Ополоумели или глаза вам застило? - в сердцах огрызнулся в конец расстроенный Пономарев. - То же Антошка был! Сын мой!!! Аль не признали?...
       - Правда, что ли, Антошка? - недоверчиво покосились сельчане. - Не признали... Где уж тут в такой неразберихе... О, наш благодетель легок на помине...
       Досадливо сплюнув, они недружелюбно покосились на обочину, где остановилась коляска управляющего, а сам Штур уже раздраженно тянул шею, выглядывая повозку с москалями.
       - Эй, ты! Плотник, сто чортив тебе в душу, опять за свое?.. Чего воду мутишь, бунтовать вздумал?..., - взялся он было распекать поникшего Пономарева. - Гляди мне! Я ведь за все с тобой сочтусь. Дай только до места добраться...
       - Да оставь ты мужика в покое! - не выдержав, вступились за Николая мужики. - Чем он тебе так досадил? Никола - мужик смирный, мухи не обидит. Как уж из него бунтарь. С сыном человек встретился. Что в том за беда. Столько лет родные люди не виделись. Насильно разлучили и сейчас не дали даже словом обмолвиться. Разве же это по-людски, по-божески?...
       - С сыном? Это с тем, что ваш Степанищев на щенков сменял? - оживился вдруг Штур и лицо его растянулось в язвительной усмешке.
       - А то с каким же! У него других детей нет. Один-единственный, последыш...
       - Ты гляди-ка! - глумливо всплеснул руками приказчик. - Вот вам и хваленый мастер! Чем же он так новому хозяину не угодил, что его под конвоем везут...
       - Не под конвоем везут, а в солдаты определили..., - огрызнулись с повозки. - Ты это, того не зубоскаль...
       - Но-но! Указывать мне! - построжничал, вспылив, Штур и погрозил плеткой. - Тоже мне умники! Видите, какие "милостивые" у вас хозяева. Чуть что и на щенков меняют, что не по них - в солдаты...
       - Ох, видно твои добрее! - передразнили его. - Никак со сдобными булками и пшеничными калачами нас уже у ворот дожидаются...
       - А вот приедете, увидите..., - многозначительно, с едва прикрытой угрозой прошипел поляк и вновь куражливо зацепил Николая. - Эй, плотник! Ты меня понял? Гляди мне. Будешь своевольничать, перечить, вслед за сыном отправлю... в солдаты. Ха-ха-ха!
       Он закинул голову и вновь захохотал пронзительно-невыносимым смехом, потешаясь и куражась над угрюмо молчавшими холопами.
       - Притихли, присмирели? То-то же! Чтобы и впредь так было. Иначе...
       Он не успел договорить, как вдруг напрягся и напряженно замер, заметив как шевельнулся и медленно поднялся со своего места, расправляя могучие плечи Николай.
       - Э-э! Ты чего задумал? Эй, плотник! Кому говорю! Ты куда! - растерянно залепетал он, провожая испуганным взглядом приближающегося к нему мужика. - Эй, хлопцы! Ко мне!
       Штур беспокойно махнул рукой, призывая к себе своих слуг. Впрочем опасения его были напрасны. Пономарев спокойно остановился невдалеке коляски и поднял на него полный печали и скорби взгляд.
       - Ну, чего ты лаешься?! Чего тебе неймется?! - проникновенно с душевным надрывом обратился он к беспокойно елозившему в коляске приказчику. - Тебе что, людское горе в радость? Такой беды заклятому врагу не пожелаешь, а тебе забава? Эх, прихвостень ты барский, дерьмо чужеродное! Плохо же ты русского мужика знаешь! Вам, ляхам паршивым наши мужики - Иван Сусанин и Козьма Минин добрый урок уважения преподали в свое время. Я тебя тоже предупреждал. Хочешь, секи сейчас. Секи до смерти, но потешаться, измываться над собой не позволю. Будет доброе, людское отношение будет мир и согласие. В противном случае покорности не жди. Ты меня понял, лях!
       - Понял, понял! Як маму кохам, понял! - торопливо закивал головой Штур, забиваясь в дальний угол коляски. - На бога! Успокойся, не тревожь мужиков. Пора в путь, дорога дальняя...
       - Ну, вот и ладно! Давно бы так! - миролюбиво и несколько устало протянул Николай. - Гляди, парень, не обмани. А мое слово твердое. Пономаревы зря своих слов на ветер не бросают...
       Он примиряюще подмигнул мрачному поляку и медленно поплелся к своей повозке. Штур проводил его ненавистным, злобным взором. "Как бы не так, меркий хам. Буду я еще перед жалким хлопом кланяться, слово держать. Погоди, ты еще узнаешь цену моего слова. Дай только до места добраться...".
      
       ... Долгая дорога изматывала своей унылой бесконечностью и навевала тоску. А тут еще опомнилась и погода, спохватившись, что задержалась не по сезону. Ясные, погожие дни сменились промозглой слякотью. Заунывный, мелкий дождь непрерывно струился с неба плотной стеной, вымачивая до нитки жалкую одежонку путников. Казалось, сама природа, оплакивает их расставание с родной стороной...
      
       Только недели через три обоз Штура добрался до границ панского имения. Мокрые от дождя каменные стены замка мрачно чернели на фоне обнажившегося от листвы обширного парка. Узкие и длинные глазницы окон глядели на окружающий мир и приезжих зловеще и недружелюбно. Повозки устало втащились на мощеный булыжником пустынный двор. Тесное пространство, скованное со всех сторон высоченным, сложенным из дикого камня забором, было похоже на каменный мешок. Каждый шаг, каждое слово в нем отдавалось гулким эхом, от которого с непривычки становилось муторно и тоскливо. Вымотанные, промокшие мужики вылезли из повозки. Столпившись в кучу, они тревожно оглядывались по сторонам, пытаясь разобраться и понять, куда их привезли и где теперь им предстоит провести остаток своей жизни...
      
       Двор дышал тишиной и пустынностью. Пронизывающий холодный ветер и нудно моросящий дождь загнал всех под крышу. Штур, обрадовавшись, что наконец-то завершилась его утомительная и столь неудачная поездка, выскочил из своей коляски самоуверенный и властный. Приказчик всем своим поведением старался показать прибывшим с ним чужакам, кто здесь хозяин. Он деловито и жестко отдал по-польски какие-то распоряжения выскочившим из боковой двери замка слугам, при этом недовольно поглядывая в сторону столпившихся у повозок мужиков, а затем торопливо шмыгнул в теплый дом, подальше от осенней непогоды. Молчаливые возницы, подстегнув лошадей, потащили повозки к хозяйственным постройкам, оглашая пустой двор оглушительным скрипом колес и цокотом копыт. Через минуту снова все стихло. Появившийся невесть откуда пожилой слуга, молча, кивком поманил за собой мужиков. Те, обрадовавшись возможности укрыться от холода и дождя, подхватив свои пожитки, торопливо поспешили вслед. Лишь Николай не торопился. Он еще раз с любопытством окинул тесный и мрачный двор, печально усмехнулся, задержавшись взглядом на плотно закрытых, глухих воротах. "Ну, вот. Каторгой пугал, бестия. Похоже тут та же каторга ждет..." - хмыкнул он. "В таких застенках света божьего не увидишь...". Несмотря на промокшую одежду, он, как ни странно не чувствовал холода. Напротив, лицо от охватившего душевного волнения пылало жаром. Николай поднял его кверху, подставляя под холодные освежающие струи дождя и зажмурился.
       - Шо, друже, зажурився? Чи не рад, шо тут опынывся? - неожиданно нарушил его одиночество чей-то насмешливый голос.
       Николай опустил голову, удивленно открывая глаза. В нескольких шагах от него, добродушно улыбаясь, стоял крепкий и рослый мужик, примерно тех же лет, что и он. Поседевшие казацкие усы свисали серебряной подковой, пряча улыбку. Смуглое, чуть продолговатое лицо, выглядело суровым и неприступным, точно высеченным из камня. Из-под полотняной шапки на высокий открытый лоб выбивался обильно побитый сединой чуб. Слегка прищуренные, серые с прозеленью глаза смотрели на мир открыто и уверенно, но в них читалась давно поселившаяся душевная боль и грусть. А в уголках плотно сжатых губ прорезались скорбные складки.
       - Ну, здорово, друг! - снова обозвался незнакомец, протягивая навстречу широкую мозолистую ладонь. - Как звать-величать тебя, из каких краев прибыл... Я - Макар Бондарь...
       - Да! А я тоже плотник! Всю жизнь с деревом связан..., - оживился Николай, обрадовавшись неожиданной встрече. - Николаем меня зовут... Пономарев... В деревне нас Пономарями звали... Орловский я...
       - Ха! Бондарь, то фамилия такая! А я - коваль!- рассмеялся Макар, сообразив, что новый знакомый принял его фамилию за ремесло. - У меня все в роду ковали. С железом дело имели. А для бочек я разве что обручи клепал...
      
       - А я думал, ты тоже по дереву..., - протянул Николай, смутившись своей оплошности. - Ты что, местный? Откуда так хорошо русский язык знаешь?
       - Э, Николай! Я, ведь тоже, людина православная! - печально вздохнул Макар, нахмурившись. - Почитай двадцать рокив, як по панской воле тут оказался...
       - Вот и я по панской..., - развел в ответ руками Николай.
       - Ладно, друже! Ничего тут под дождем гостювать, косточки мочить. Пойдем до моей коморки. Я сам живу. Угол для тебя найдется, а пана попрошу, чтобы тебе со мной жить позволил...
       Новые друзья поспешили прочь со двора...
      
       ... Эх, чудны твои дела, Господи! Разве могли хотя бы подумать, представить себе эти два постаревших, одиноких и несчастных мужика, заброшенных на чужбину злой волей своих хозяев, что несколько лет назад вот точно также на хозяйском дворе Белой Горы впервые встретились их сыновья. Вот так же стоял один из них посреди незнакомого двора, растерянно озираясь, не зная, что ему дальше делать, куда идти. И так же другой с чистой душой шагнул навстречу, протянул руку помощи. Разве могли сейчас представить эти смеющиеся над собой мужики, что их дети, почти дословно, вели точно такой же разговор и так же смеялись над своими промахами. Не ведали убеленные сединой мужики, что с той минуты их сыновья стали неразлучными друзьями, а потом и родственниками и крепко стояли друг за друга перед любой бедой-невзгодой. Эх, если бы только знали, то, возможно, хоть немного облегченно вздохнула тогда их измученная, истерзанная душа. Пока же им самим предстояло узнать друг друга, подружиться и вместе преодолевать новые невзгоды...
      
       ... - Словом, оказался я стать ее полюбовником..., - горестно усмехнулся Макар, неторопливо продолжая незатейливый рассказ о своей горемычной судьбе. - Ох, и взбеленилась тогда барынька, ох, и залютовала... Гадюкой шипела, кидалась, укусить норовила, а не получалось. Старый барин к нашей семье благосклонно относился. Ведь, со всей округи к нему по кузнечным делам заворачивали. А ему и лестно, что его мастера славой и спросом пользуются. И сноху он сам не больно миловал. Вот и не могла она со мной ничего поделать. Иные то мужики, кто ей посмел перечить, либо под кнутом дух испустили, либо на руднике сгинули, либо еще чего от нее пострадали. Но все равно, пакостница своего добилась. Как только старого не было дома, с сыном по делам отлучился надолго, так сразу меня сюда и спровадила. За какие-то каменные изваяния для своего парка продала...
       - Во-во, мой барин сынка нашего тоже за собак какому-то другу своему отдал. А тот его в солдаты сдал, ирод..., - не выдержал, перебивая приятеля, отозвался и Николай. - Так что, друг, везде у холопа доля незавидная...
       Всю ночь на пролет провели они за разговорами, пересказывая друг другу свою жизнь, изливая душу, примеряя и сравнивая свои судьбы, не подозревая, что главными героями в них выступают порой одни и те же лица. Лишь под утро забылись они в коротком и зыбком сне, в котором, словно продолжая их беседу, стремительным калейдоскопом промчалась вся их предыдущая жизнь, мелькнули дорогие лица близких людей...
      
       ... - Эй, коваль! Москаль у тебя? - чуть свет раздался у двери грубый вопль приказчика.
       А в следующий момент тщедушная фигура Штура протиснулась в тесную коморку кузнеца. Он остановился у порога, оглядываясь и привыкая к сумраку. В темных углах зашевелились людские фигуры. С жестких топчанов, протирая спросонья глаза, нехотя поднимались ночные собеседники.
       - Пан Яцек? Здорово! Что это тебе не спится? Спозаранку народ тормошишь. В непогодь да зимой холопу только и выспаться, - позевывая, спокойно не страшась отозвался на окрик Макар. - Тут, у меня, твой москаль. Гарный чоловик. Душевный, открытый. Мы с ним всю ночь про життя пробалакали...
       - Пся крев! Снова ты, Бондарь, своевольничаешь! - досадливо поморщилсяШтур, перебивая кузнеца. - Кто позволил тебе мужика забирать? Ему в людской место отведено, вместе с остальными... Что ты его, как барина, привечаешь?...
       - Тю! Пан Яцек! Ты что? Белены объелся, или не стой ноги встал? - удивленно уставился на него Бондарь. - Чего это ты завелся с утра. Кричишь, как скаженный. Переполошил всех своим визгом. Чего ты до чоловика прискипався? Кажу же тебе. Гарна людина. Мастеровита, не ледаща. Погано только на душе у него, столько лиха хлебнул, бедолага. А ты накинулся на него, як цепная собака. Шо он тебе сделал плохого?...
       - Тебе то что с того? Суешь свой нос куда не попадя..., - сердито, но уже не так злобно, огрызнулся Штур.
       Недовольно сопя, он топтался на месте, нетерпеливо ожидая, когда мужики соберутся.
       - Ладно! Давайте, не долго тут ковыряйтесь..., - не выдержав буркнул он и кивнул Николаю. - До двора выходи. Пани Лидия хочет поглядеть... на земляков.
       Он самодовольно ухмыльнулся и многозначительно поглядел на плотника.
       - Вот ей и хозяину сейчас и расскажешь свои байки. Про Ивана Сусанина, про Козьму Минина и про все остальное, о чем мне в дороге пытался рассказать, грамотей..., - добавил приказчик и вышел.
      
       Николай с тревогой посмотрел вслед Штуру и обернулся к Макару.
       - Да-а-а! Теперь уж отыграется паршивец! А еще слово давал..., - сокрушенно вздохнул плотник. - Видать, затаил обиду. Ждал удобного случая. Вот дождался. Так что, Макар, угостят меня сегодня батогами на славу. По случаю приезда...
       - Это ты про Штура, что ли говоришь?.., - усмехнулся в ответ Бондарь и небрежно отмахнулся. - Да брось ты, Николай! Это он с виду такой грозный. Напускает на себя больше для куража, для устрашения. А сам... Собственной тени, наверное, боится. Пан Яцек у нас фигура интересная. Криклив, шумлив, плутоват, вороват, но и ... трусоват...
       Макар намотал онучи, сунул ноги в сапоги и поднялся с места, ободряюще подмигнув растерянному Николаю.
       - Ты же знаешь, чем меньше шавка, тем громче она лает. Не от силы, а от страха. А бодливому телятку бог рога не дает... Так что, это он тебя все больше для куража попугал, чтобы на виду у других свою власть показать. Наверное, уже и забыл о чем грозился... Барыня наша тоже, женщина незлобливая, сдержанная и не кровожадная. Попеняет, покорит, но настойчивая, своего добьется. Дом, считай, на ее хрупких плечах держится и все хозяйство...
       - Видать, вся в мать! - поддакнул Николай, припоминая свою барыню. - Покойница тоже была тиха, смирна, но ручка крепка. Спуску дворне не давала. Пока муженек пил-гулял, куражился, все дела сама тянула...
       - Наверное..., - согласился Макар, продолжая посвящать нового приятеля в дела нового для него дома. - А вот барин наш... Это уже совсем иной фрукт...
       Кузнец замолчал, будто обдумывая, как подоходчивее обрисовать Пономарю хозяина.
       - Это настоящий лях! - наконец выдавил он с неприязнью и отвращением. - Гонорная, спесивая шляхта! Белая кость! Он нашего брата славянина на дух не переносит...
       - А как же тогда он на москальке женился? - удивился Николай.
       - Черт его знает! Может ему тогда застило! Может среди своих ляховок лучше не нашел..., - хмыкнул насмешливо Макар. - Но мы для него грязь, дерьмо, мерзкое хамло. Правда он в домашние дела не лезет. Ему не досуг. Да его и дома, почитай, никогда нет. То в городе, на собрании, то в Варшаве. Говорят, все в какой-то сейм рвется. Государевым человеком хочет стать, все своему дорогому крулю жопу лижет. Неужели вернулся домой. Странно, вчера еще не было. Собственно, вряд ли он захочет выйти, на вас поглядеть. Но все равно, гляди там, поосторожней, на рожон не лезь...
      
       Николай вышел на улицу. Дождь, наконец, стих. Однако небо было затянуто плотными свинцово-серыми облаками. Оттого на дворе было сумрачно и неуютно. Деревенские мужики сбились в угол, к забору, тянули самосад и тихо переговаривались. Они с любопытством озирались, оглядывая незнакомый двор и непривычные взгляду мрачные каменные строения.
       - А в деревне-то нашей лучше. Ширь, простор и дышится легко..., - обсуждали и сравнивали они прежнее житье с предстоящим. - Даже у Степанищева усадьба куда привольнее этой. Гляди, друг о друга тремся, не разминемся. Теснотища! И камень на душу давит, раздышаться не дает. Во, мужики попали мы... Вляпались, как кур в ощип... Уж, лучше бы в Сибирь, на каторгу, чем на чужбине, в этом каменном мешке, гнить. Ладно бы семьями привезли, а так пропадай в одиночестве...
      
       - Ну, здравствуйте, земляки! С приездом!..., - прервал их невеселые рассуждения звонкий женский голос.
       Они словно по команде повернулись и увидели на крыльце одетую на иноземный манер молодую женщину. Она зябко куталась в теплый салоп и добродушно улыбалась. "Никак сама хозяйка вышла..." - пробежала меж ними догадка. Они стянули с головы шапки и поклонились.
       - Что вы там топчитесь в сторонке. Подходите ближе..., - махнула она приглашающе и поинтересовалась. - Ну, как вам здесь, на новом месте? Встретили, приветили?...
       - Спасибо, барыня! Встретили, приветили. Накормили, обогрели..., - сдержанно прогудели в ответ мужики. - Только, когда оно не по своей воле... Родная сторонка милее, своя лавка мягче и своя каша слаще...
       Сконфуженно покашливая, они искоса бросали настороженные взгляды на хозяйку. Не осерчала бы, не приведи господь!... Настроение хозяйки и впрямь переменилось. Она нервно передернула плечиком, побледнела и досадливо закусила губу.
       - А в том прежде себе пеняйте! Сами виноваты..., - сухо, с легким раздражением обронила барыня.
       - Да в чем же наша вина, милостивица! - недоуменно вскрикнули мужики, искренне уверенные в своей непогрешимости.
       - Глядите, какая святая наивность! - возмущенно всплеснула руками Лидия Григорьевна, теряя терпение. - Вас послушать, так выходит, что это я надоумила смуту сеять и поднимать бунт в деревне. Или может мой покойный батюшка...
       - А вот тут ты, барыня, в самую точку попала! - все же не сдержался и высунулся вперед Николай. - Если бы ваш батюшка вел себя благоразумней, жил благочестиво, то и деревня его жила тихо, спокойно в достатке. Оно то и вам ведомо, как матушка ваша с ним настрадалась. А как представилась горемыка, так Григорий Васильевич и вовсе вожжи свои отпустил, совсем стыд потерял...
       - Ты о чем это? - как бы не понимая, нахмурилась хозяйка и недовольно уставилась на плотника.
       - А то невдомек? - насмешливо хмыкнул Николай. - Сколько баб наших и девок-несмышленышей ваш батюшка обесчестил, испаскудил. Какому родителю такое глумление в радость. А пока барин пил да беспутничал, его приказчик над деревней измывался, обирал до нитки. А у нее, ведь есть конец, сколько не вейся. Вот народ и не вытерпел...
      
       От этих слов по лицу барыни пошли пунцовые пятна. То ли от стыда и смущения, то ли от гнева.
       - Не ты ли в зачинщиках там ходил? - подозрительно покосилась она на Пономаря. - Что-то, уж больно, речи твои смелы...
       - Увы, не довелось! - сожалея, развел руками Николай. - Недвижим лежал, после "милостей" батюшкиного холуя. А то бы...
       - Что? Сожалеешь, что поквитаться не удалось..., - желчно процедила женщина, дрожа от возмущения.
       - Не терзай себя напрасно, барыня..., - печально покачал головой плотник. - И нас за зря не казни. Ни на ком из дворни вашего батюшки вины в его гибели нет. Он сам себе божий суд сотворил...
      
       Так и стояли он друг против друга. Будто два врага вышли на последнюю, непримиримую схватку. Маленькая и хрупкая, но взволнованная и возмущенная госпожа, напротив рослый и сильный, спокойный, но удрученный холоп. С вызовом, каждый уверенный в своей правоте, пристально смотрели в глаза друг другу, точно ожидая очередного выпада или внезапного удара. Неожиданно лицо барыни оттаяло и просветлело.
       - Слушай! А, ведь, я тебя знаю! - вдруг оживилась она. - Ты плотником у моего отца работал... Ну, да! Плотником. Я помню, как ты беседку в саду нашем делал. Затейливая такая беседка получилась. Резная, веселая. Маменьке она тогда очень понравилась...
       Барыня, забыв обиду, вдруг весело и непринужденно рассмеялась. Ей, видимо, сейчас вспомнились счастливые картины детства и жизнь в родительском доме.
       - Ой! А ведь ты такую теперь можешь мне здесь, в парке, сделать!...
       Она обрадовано вскрикнула и по-детски захлопала в ладоши, довольная осенившей ее затеей.
       - Оно теперь многое чего можно сделать..., - согласно кивнул Николай. - Думаю, дальше уже идти некуда...
       - Послушай, а с тобой тогда еще мальчик работал..., - беззаботно перебила его барыня, не заметив тоскливых и грустных ноток в его словах. - Кудрявый такой. Весьма прелестный ребенок. Он мне еще какую-то игрушку из дерева смастерил и подарил. С ним что? Его куда определили?...
       Она с любопытством кивнула Николаю и вопросительно повернулась к топтавшемуся рядом приказчику.
       - Э-э, барыня! Того мальчишки уж давно нет..., - судорожно взглотнул Николай, справляясь с волнением и болезненно поморщился.
       - Что? Помер? - с неподдельным сочувствием вскрикнула панночка.
       - Да, нет... Жив-здоров, слава богу! - глубоко вздохнул плотник, припоминая недавнюю мимолетную встречу с Антоном. - Его ваш батюшка лет еще пять назад своему другу украинскому на щенков сменял. Вон, их потомство вам в наследство привезли. А тому, видать, тоже не пришелся. В солдаты отдал...
       - Ах, какая жалость! - снова смущенно зарделась женщина. - Не стоило папеньке поступать так опрометчиво... А ты откуда знаешь, что он сейчас в солдатах. Может быть ему сейчас вполне вольготно живется у нового хозяина. Может ему там лучше, что в Степанищево было. А ты понапраслину возводишь...
       - Эх! Если бы так и было, нешто бы горевало сейчас отцовское сердце..., - сокрушенно покачал головой Пономарь. - Довелось нам свидеться. Нос к носу сшиблись в дороге. Только поговорить не довелось... Вон, приказчик ваш за варнака меня принял, решил, что бежать я надумал. Да и обоз солдатский на месте не стоял, своей дорогой поспешал...
       Николай настороженно стрельнул глазами в сторону передернувшегося и позеленевшего от досады Штура и умолк.
       - Надо же как порой жизнь складывается. Весьма забавный случай...
       Она повернулась к Штуру. На ее лице читались озабоченность и сочувствие.
       - Яцек! Что же вы так поступили... необдуманно. Погорячились, голубчик. Дали бы минутку-другую пообщаться отцу с сыном..., - пробормотала она в смятении с некоторым укором. - А вообще не стоило бы вам везти сюда мужиков. Зачем их было тащить в чужие края. Лучше бы ты... продал их там, на месте. Как ни как, а родная земля...
       Считая, что тем самым, она выразила сострадание к судьбам понуро топтавшихся перед ней мужиков, Лидия Григорьевна с девичьей легкомысленностью улыбнулась обворожительной улыбкой и по-свойски, как-то бесшабашно подмигнула им.
       - Ничего, мужики, не горюйте! И здесь можно жить, привыкнете. Только ведите себя благоразумно, работайте усердно, к хозяевам относитесь с почтением, не бунтуйте... Тогда мы с вами поладим. Согласны?..., - заключила она.
       - А куда нам теперь деваться! - удрученно прозвучало в ответ.
       На том и разошлись. До долгожданного царского манифеста о воле оставалось чуть меньше четырех месяцев...

    Глава 2.

       Щедра осень на наряды и краски. Не скупится, не жалеет ни золота, ни дорогих самоцветов, чтобы прибрать, приукрасить лес к праздничному бал-маскараду. Не долго длится этот яркий карнавал. Потянет холодом, зло рванет сиверко и сорвет богатые одежды, оголит, вычернит чащу, сморит в долгий, неживой, зимний сон. А пока веселит сердце, радует глаз очарование этого сказочного великолепия. Принарядившись в величественные бронзовые мундиры, хвалятся отборными опалами-желудями могучие дубы. Приветливо качают нежно-желтой листвой трепетные кудрявые кроны. Рубиновой россыпью ягод соперничают меж собой рябина с калиной. В такт им вторит своими лалами боярышник. Тончайшей серебряной нитью светится на солнце затейливый узор паутины, сотканный меж засохших веток старой березы. Изумрудный бархат ельника, ревностно берегущего свой вечно зеленый наряд, лишь разнообразит и облагораживает столь богатую палитру.
       Свои краски и свой спор внизу, на земле. Особняком стоят, кто в одиночку, кто в паре, царственные боровики, снисходительно наблюдая за веселой рыжей братией лисичек. Рядышком чванливо краснеет ухарской шапкой мухомор. Вызывающей легкомысленностью белеют бледные поганки. А на мшистом пне по-семейному тесно жмутся друг к другу в простых сероватых сермягах скромные опята. Преобразился даже Донец. Его прозрачные воды струились величественной торжественностью и мерцали точно булат казацкой сабли в нарядных багряно-рыжих ножнах прибрежных кустов. А там, дальше, по другую сторону реки, сияли серебром ковыля степные курганы. И все это было погружено в торжественную, звенящую тишину. Красота!
      
       Только не радует Ганку это праздничное великолепие. Мрачным, унылым и постылым кажется ей родной лес. Бесцельно бродит она знакомыми тропинками. То рассеянно глянет на дразнящую спелым орехом лещину, то наступит, не заметив, на упругую шапку крепкого боровика или пройдет мимо бордово-красного клюквенного покрыла. Ни до чего ей нет дела. Стенает измученная душа, ноет растерзанное сердце. Подойдет бедолага к березке, обнимет белоствольную и зальется горючими слезами.
       - Ой, любый, мой любый! Где ты сейчас? Где тебя мотает злая доля? Куда загнала тебя злыдня проклятая..., - причитает, рыдает в голос бедолага, будто покойника оплакивает. - Ой, лишенько! Горе мне, горе сиромахе несчастной. Антончику, любый мой! На кого же ты меня бросил... На кого деточек малых оставил, осиротил...
       За то время, как по барскому вызову ушел со двора Антон, Ганка осунулась и постарела прямо на глазах. Ладная и красивая молодица превратилась в почерневшую, высохшую, неприглядную бабу. Округлые плечи безвольно опали, спина ссутулилась, а круглое, смуглявое, всегда приветливое лицо подурнело от бесконечных слез...
      
       Сквозь слезы Ганка не расслышала, как рядом треснула сухая ветка и из-за ближних кустов, натужно сопя, вышел на поляну ее старшенький сынок - Коля. Малыш с трудом тащил за собой большую торбу, набитую желудями. Увидев приникшую к дереву мать, он бросил свою ношу, возмущенно подбоченился и прищурил сердитые глазенки. "Ну, вот... Опять она за свое. Сколько же ей можно говорить одно и то же..." - совсем по-взрослому, досадливо пробормотал он и решительно шагнул к плачущей матери...
       - Мамка! Опять ты плачешь! Перестань! Хиба так можно..., - раздраженно дернул мальчуган Ганку за подол. - Вот, подожди, прийде батько... Я ему все про тебя расскажу. Хиба он казал, чтобы ты слезы за ним лила. Сказал же чоловик - "повернусь...". Так нет, она за свое... Хиба слезами горю поможешь... Плачет она... А робить кто буде?... Порося чем зимой кормить будешь? Дывысь, сколько я уже желудей набрал... А ты тут стоишь, слезы точишь...
      
       Карапуз сердито шмыгнул носом и недовольно уставился на мать. Решительный, непреклонный тон сына и его воинственный вид позабавил и развеселил Ганку. Она успокаивающе всхлипнула, вытерла краешком платка слезы и улыбнулась.
       - Ладно, сынок! Я больше не буду... Ты же знаешь яки бабы дурни и тонкослезые. Чуть что, сразу в плач..., - пробормотала она виновато. - Ты только батькови ничего не говори..., когда он домой вернется... Ладно?...
       Она прижала голову сына к груди и ласково потрепала темно-русые, шелковистые кудри. "Надо же, совсем как у Антона. Весь в батька...". От этих мыслей новый ком горечи подкатил к горлу и она сдавленно охнула, сопротивляясь рыданиям.
       - Мамка!
       - Нет-нет, сынок! Я ничего... Я зараз..., - торопливо успокоила она сына, еще теснее прижимая его к себе, чтобы он не увидел снова выступивших на ее глазах слез.
       Впрочем, мальчуган посчитал, что материнская нежность ему, оставшемуся в доме за старшего, мужчине, ни к чему. Он досадливо поморщился, вывернулся из женских объятий, одернул свитку и нетерпеливо глянул на мать.
       - Долго еще будем рассиживаться и сюсюкаться? Робить треба... День короткий, а мы еще ничего не успели собрать, вон твоя корзинка совсем пустая..., - со взрослой рассудительностью укорял он мать в бездеятельности. - Хорошо, хоть я набрал и там еще большую кучу желудей оставил, мне в сумку не влезло. Пошли, в твою корзину сложим да еще пособираем, пока видно...
       "Ты гляди який хозяин... Малый да разумный!" - усмехнулась в душе Ганке, с ласковой, материнской снисходительностью глядя на озабоченного сына.
       - Сынок! Ты прямо, як староста на панщине... Загоняв мамку, передохнуть не даешь..., - попыталась она пошутить, чтобы отвлечь ребенка от своего удрученного состояния.
       - Ага! Загоняешь тебя... Только отвернешься, а ты за свое. Ревешь, та причитаешь, будто хоронишь кого-то... Робить ничего не хочешь... Дед с бабой разве не ругали тебя за это..., - насмешливо хмыкнув, укоряюще выговаривал Николка матери.
       Размахивая руками, шмыгая носом, а то и вовсе по-мальчишески смахивая выскочившую соплю рукавом, он деловито вышагивал впереди матери лесной тропинкой и с серьезной озабоченностью что-то тараторил без умолку, как бы доказывая и увещевая мать в своей правоте. Однако Ганка лишь краем уха прислушивалась к назидательному, детскому лепету сына. Ее измученная душа все ворошила и перебирала в памяти случившееся...
      
       Когда, после дебоша молодого паныча, на селе немного поутихло, обеспокоенная Евдокия отправила Ганку с детьми на лесной хутор. От греха подальше (вдруг этому ироду или его мамаше еще чего заблагорассудится) и приглядеть за хозяйством, пока Михайло ездил в Бахмут разыскивать Шахновского. У самой лесничихи сейчас было достаточно забот с полуживым Данилой. Изувеченный кузнец едва дышал и его состояние не сулило ничего хорошего.
       Ганка, привычно управляясь с домашней скотиной и другими, знакомыми ей с детства, делами на хуторе, то и дело выбегала за ворота, поглядывая на лесную дорогу, а то и до Донца. Вдруг батько вздумает с села на човне перебраться.
      
       Михайло вернулся домой только к исходу следующего дня. Ганка накормила и уложила детвору спать и взялась прибираться в хате, не спуская глаз с окна. Приметив, как на двор втащилась знакомая телега, кинулась встречать вернувшегося отца. Глаза ее горели надеждой и ожиданием. Однако угрюмый и мрачный лесник на немой вопрос дочери лишь расстроено махнул рукой и молча принялся распрягать лошадь.
       Внутри молодицы все оборвалось, она побелела и безвольно опустилась на ступеньку крыльца. Сглатывая слезы, Ганка терпеливо наблюдала, как отец управлялся с лошадью, как отводил ее в конюшню, как заправлял ясли сеном, а потом, походя, делал всякую другую пустячную, хозяйскую работу, старательно уходя от полного мольбы и страдания взгляда дочери и оттягивая тяжелый для обоих разговор.
      
       - А детвора где? - наконец, как бы невзначай поинтересовался Михайло, подходя к дочери. - Шо це дида Микола не встречает?..
       - Та спят уже. Нагулялись, поели и заснули... Устали дожидаться..., - уныло отозвалась Ганка и тут же кинулась к отцу с мольбой. - Ну, шо там, батько, шо? Не томи душу...
       - Та шо..., - как-то неопределенно пожал плечами отец. - Заезжал на Белую Гору. Мать с Катькой и Марфой возле Данилы пораються. Мать говорит, шо вроде лучше ему стало. Жар спал и раны стали затягиваться. Ничего, вытащит его. Еще побегает по белому свету наш Данила. Ты же мамку знаешь. Она и не таких на ноги ставила...
       Михайло попытался улыбнуться и ободряюще подмигнул дочери. Однако, уйти от больной темы было не так просто. Ганка вскинулась и раздраженно притопнула.
       - Да я не о том тебя спрашиваю..., - крикнула она. - Нашел ли Шахновского, бачив его, балакав?... Шо он сказал?...
       - Та нашел, донька, нашел... И бачив, и балакав..., - досадливо махнул рукой Михайло, присаживаясь рядом и привлекая к себе свою любимицу. - Ну, шо он скажет... Для него самого эта новость, як гром в маю...
       Лесник сокрушенно вздохнул и засопел сердито, возмущенно.
       - Он и сам не знает, что теперь делать. Лаявся, по чем свет стоит. Ага... Вместе зараз приехали. Он до Верхнего сначала повернул, до новой усадьбы. Падлюке ляховской, сыну-выродку, такой разнос устроил, аж стены тряслись...
       - Тато! Да черт с ним, сморчком паршивым. Про Антона узнав шо?...
       - Не кричи на батька! Гляди, яку моду взяли, на батька вызверяться..., - грымнул отец на дочку и отстранился с обидой. - А тоя не подывлюсь, шо ты мужняя жена. Зараз вожжами отхожу по заднице...
      
       Конечно же, обида эта и строгость были надуманными, притворными. Михайло прекрасно понимал удрученное состояние дочери и злился, прежде всего, на себя, что не мог облегчить ее душевные страдания.
       - Хиба же, доця, я не бачу, як ты мучаешься? Хиба я не хочу, чтобы все уладилось и никакая зараза подлая больше не смела мешать твоему счастью..., - скорбно вздохнул расстроенный отец, снова прижимая к себе любимое дитятко. - Что же сделаешь, донечко, если богу угодно шоб було по-другому...
       - Та что же тому богу угодно?! Чем я його так прогневила, что он и мне жизнь поламав и деток моих сиротами поробив?..., - зарыдала, завыла в голос Ганка, уткнувшись лицом в отцовскую грудь.
       - Ой, Ганка! Не гневи Господа! - с печальным укором покачал головой лесник. - Может то и не його вина, а нашей злыдни... А та зараза, уже давно сатане служит... Ты знаешь, Семен Михайлович выгнав паныча с дома. Тот выскочил из дома як ошпаренный. Меня на пороге чуть с ног не свалил. Злой такой, сердитый, скаженный... Сразу в тарантас свой сел и майнул отсюда, только его и бачили...
       - Тату! Та хай ему черт, проклятому! Шо с Антоном?..., - с мольбой простонала Ганка. - Шо Шахновский решил?...
       - Ничего не решил, доця! - сокрушенно выдохнул лесник. - Профукали мы хлопця. Злыдня знала, шо делала... Она же не сказала пану, куда и кому отдала. А где теперь искать, неизвестно. Зараз в округе ни одной солдатской команды нема... Та, шо була недавно под Рубежным, уже сняла свой лагерь и куда пошла, никто не знает. Шахновский - людина военная, в службе разбирается. Но, бачишь, и он руками разводит, ничего сделать не может. Хотя и удивляется, как это забрали его холопа в рекруты, когда уже давно государь набора не объявлял...
      
       Михайло снова вздохнул, поморщился, вспомнив или просто подумав о чем-то неприятном, и полез в карман за кисетом.
       - Оно же, бачишь, доця, як в нашей жизни получается. У кого сила, того и воля..., - снова отозвался он, глубоко затягиваясь ядреным самосадом. - Оказалось, шо для нашей злыдни нема никакого закона. Вона сама - закон. Шо казала, як и кому доказувала, бес ее знает, а вот нашего хлопця не стало и все тут...
       Лесник раздраженно кашлянул и сердито засопел, погрузившись в невеселые размышления.
       - А что же Шахновский? Шо, у него ни силы, ни воли уже нет?..., - насмешливо скривилась сквозь слезы Ганка, поворачиваясь к отцу. - Или барыня його самого скрутила уже? Все в свои руки забрала и что хочет, то и вытворяет... Так, что ли?...
       - А чорты його знают, дочка! - развел руками Михайло. - Хиба же панам в душу заглянешь. Хотя, я дывлюсь, Семену тоже не солодко в жизни приходится. Нехлебався он со своей шляхеткой так, шо уже, бедолага, не слышать, не бачить ее, падлюку, не может. Он же всей душой за добро свое радеет, не гнушается ни на рудник, ни на завод ездить, сам до всего докапывается и разбирается. А за его спиной им же собранное по ветру развевают, без стыда и совести. Когда узнал, чего я аж до Бахмута к нему добрался, лицом переменился, ругался сильно и непотребно на свою благоверную. Не стыдился, шо я рядом стоял и другие холопы за ним наблюдали...
       Михайло и сам зло прищурился, затягиваясь самокруткой, точно сопереживая душевное настроение барина.
       - Нет, Ганка! Он своей паразитке не дуже кланяется..., - убежденно качнул он вдруг головой. - Ось, дывысь...
       Житник, вспомнив о самом важном, живо полез за пазуху и бережно достал какие-то бумаги.
       - Бачишь, доця... Це ваша вольная. Для тебя, Катерины и ваших детей..., - торжественно и немного взволновано произнес он. - Отпускает вас Шахновский. Теперь ни паныч, ни барыня, ни эта гнида, Пасюк, больше не будут вас терзать и знущаться. Нема у них больше власти над вами...
      
       - Воля..., - точно во сне повторила Ганка, безразлично принимая из рук отца бумаги. - А на что мне та воля? Что мне с ней делать? Закинуть торбу за спину, взять детей за руки и идти по свету христарадничать?...
       Она подняла на отца тусклый, полный равнодушия и разочарования взгляд. Ее красные, заплаканные глаза снова наполнялись слезами.
       - Та лучше бы я на панщине спину гнула и Пасюка терпела, но зато при своем чоловике жила и дети мои сиротами не оставались..., - зашлась она в рыданиях. - А зараз шо воля, шо неволя все едино...
       - Тю! Дурна! Люди добрые! Вы только гляньте на цю дурочку малахольную! - всплеснул в изумлении Михайло. - Та другие уже голову в поклонах порасшибали, только бы вымолить у Господа вольную для себя. Мать барыню благала - "не надо мне вольной, детей отпусти...". А тут ей принесли до хаты бумагу. На, пользуйся. А она еще носом крутит, выкаблучивается. Ну, разве не дура, девка!...
       Отстранив от себя дочку, лесник раздраженно поднялся с крыльца и шагнул прочь, сердито меряя шагами двор. Ганка виновато, по-детски, шмыгала носом, следя сквозь слезы за обиженным отцом.
       - Тато! Та я же не про то хотела... Я думала..., - попыталась она оправдаться.
       - Она думала! - возмущенно отозвался отец, передразнивая дочку. - Гарно же ты думала! Ишь, по свету она вздумала идти... Детей за собой потащит христорадничать...
      
       Михайло язвительно кривился и гневно рубил рукой воздух, не в силах совладать с эмоциями. Душа клокотала, как каша в печи. Гнев и раздражение, досада и разочарование, а с другой стороны, отчаяние, жалость и сострадание метались, сшибались и терзали отцовское сердце, не зная, чему вперед вырваться наружу.
       - Дывысь, яка разумна у мене дочка! - восклицал он возбужденно. - Все по полочкам разложила, як сама захотела!
       Он вдруг остановился, резко повернулся к дочери и, подбоченясь, глянул на нее укоризненно.
       - Хиба тебя кто с твоей хаты гонит в белый свет. Пан же усадьбу за тобой оставляет. Или ты сама сирота бесталанна? Шо, у тебя батькив немае?... Батько с матерью тебя в шею гонят прочь, як повию никчемну... Ты шо, дурна, себе думаешь? Хиба же мы родную дитину бросим в горе?...
       - Тато! - порывисто кинулась Ганка к отцу на шею. - Не гневись. Прости. Сама не знаю, что кажу...
       - Ото же и оно, что не знаешь..., - примирительно пробурчал Михайло, прижимая к груди дочь. - У холопов может грошей нема, силы нема, счастья нема, зато у нього есть сердце и душа. А пока його сердце и душа живут, он для родного, близкого человека все без остатка отдаст и горе с ним разделит, и радость...
       Голос лесника предательски дрогнул и он сердито крякнул, пряча волнение, а голову Ганки прижал к себе еще крепче, чтобы, ни дай бог, она увидела его повлажневшие глаза...
       - Ничего, доця! Справимся, выдюжим..., - глухо, осипшим голосом, выдавил он. - Пока мы вкупе, нам никакая беда не страшна...
       - Не страшна..., - эхом, сквозь слезы согласно кивнула Ганка и добавила. - Только лучше бы и Антон был в той купе. Лучше бы рядом с Данилой лежал покалеченный...
       - Тьфу! Бисова дивчина! - досадливо плюнул Михайло. - Ты ей стрижено, а она тебе кошено...
       - А шо! - виновато потупилась Ганка. - Зато був бы рядом, в хате. Мамка бы и його на ноги поставила. А так, где он сейчас? Живой ли, здоровый ли...
       - Та он то может и здоровый. Целый и невредимый. А вот Даниле несолодко. Не дай бог, калекой залишится..., - угрюмо буркнул в ответ упрямой дочери лесник.
       Разочарованно махнув рукой, мол, что неразумной бабе доказывать, хоть и дитя любимое, он поплелся по хозяйским делам.
       - Тато! Иди хоть повечеряй! - несмело окликнула его сконфуженная Ганка.
       - А-а-а! - отмахнулся тот. - Я слезами твоими наелся, как медом напился...
      
       Данила медленно, но все же настойчиво, шел на поправку. Могучий, крепкий организм стойко противился хвори и отчаянно боролся за жизнь. Раны подсохли и от снадобий Евдокии затягивались на глазах. Он уже стал самостоятельно подниматься и двигаться по хате. Одно беспокоило - изувеченная подлым панычом рука. Шахновский, узнав от лесничихи, что та не в силах справиться с раздробленной костью, сам привез из города земского врача, к счастью неплохо разбиравшегося в хирургии. Местное светило долго осматривало, охало и ахало над больным. Тем не менее, костоправ решился на мудреную операцию и локоть кузнецу сложил.
       - Семен Михайлович, я сделал все, что в моих силах. Остальное, в руках божьих. Случай, крайне тяжелый и сделать что-то большее я бессилен..., - честно, но с сожалением признался Шахновскому врач, закончив операцию. - Главное, рука цела. А вот будет ли двигаться и сохранит ли работоспособность, увы, не знаю...
       Врач не лукавил. То ли повреждение оказалось настолько серьезным, то ли его познания в хирургии были не столь обширны, но худшие его предположения оправдались. Полностью спасти руку и восстановить ее работоспособность не удалось. Она плохо двигалась, упрямо не хотела слушаться хозяина и постепенно усыхала...
      
       - Ну, вот и все, коваль! Отробывся ты! Отмахался молотком в своей кузне ..., - удрученно усмехнулся Данила, глядя на непослушные пальцы и усердно их разминая. - Шо, не слухаетесь? Когда-то железные подковы гнули спокойно, играючи, а теперь ложку удержать не можете...
       Он подсел к столу, собираясь пообедать самостоятельно, без посторонней помощи. По привычке взял ложку в правую руку и зачерпнул из миски горячее варево, но больная рука замерла на полпути, бессовестно выплеснув содержимое на стол. Данила в досаде закусил губу, снова подхватил еду, но и рука снова остановилась у невидимой преграды, упрямо не желая подчиняться хозяйской воле.
       - Тьфу! Черти тебя б взяли! Хуже дитя малого! - сердито выругался он, стыдясь своей беспомощности.
       - Ничего страшного, сынок! Привыкнешь! Слава богу, очухался. На ноги стал, а руку еще разработаешь..., - успокоила его Марфа, вытирая со стола неловко расплесканный по столу борщ. - Ты возьми ложку в другую руку...
       - Да я же никогда левой ничего не робыв..., - поморщился досадливо коваль.
       - Ничего, сынок. Привыкай. Теперь она тебе главной помощницей будет. Что же делать, коль так вышло в твоей жизни... неладно..., - вздохнула мать, скорбно поджав губы. - Привыкай жить по-новому...
       - К чему привыкать, мама? - с болью в голосе выдавил Данила. - Нахлебником сидеть на женских плечах?... Шоб меня с ложечки кормили, як малу дытыну... Дожился. Здоровый, як бугай, а беспомощный, як...
       - Да какой же ты беспомощный! - воскликнула Катерина, заходя в хату и услыхав о чем шла тут речь. - На ногах уже стоишь крепко, сам ходишь. Даст бог, до работы скоро станешь. Вон, кузня без тебя заскучала. Ты - хозяин во дворе. Тебе и семью содержать...
       - Хорош хозяин! - снова поморщился Данила. - Калека однорукий. Ни к чему не годный...
       - Как это не годный! - запротестовала Катерина. - Голова же на плечах цела осталась. Мозги на месте. Дывысь, сын уже подрастает. Помощник твой. Его учить будешь, свое мастерство передавать...
       - Так он же малый еще... Куда его учить...
       - А ты что, дуже великий був, коли батька до Польши погнали?..., - отозвалась от печи мать. - Считай такой же. Дед тебя тогда первый раз до кузни повел, хотя сам уже давно не ковалював. Помнишь, як свой первый гвоздь домой принес. Рожа вся в саже перемазанная, а сияла, як начищенный пятак...
       - Так-так, онучок. Подмога у тебя уже есть..., - закряхтел на печи и дед. - Так шо вчи Тараса, а там и сам до чего-то приспособишься...
       - Что ж, может вы и правы. Может и приспособлюсь..., - задумчиво пробормотал Данила, наблюдая, как в углу, у окна, сын беззаботно играл с шаловливым котенком...
      
       ... Старая, почерневшая от времени и копоти дверь кузни от знакомого прикосновения не скрипнула, а весело взвизгнула, гостеприимно пропуская хозяина внутрь и бурно радуясь долгожданной встрече после затянувшейся разлуки.
       - Ну, что, соскучилась, родная? - усмехнулся Данила, оглядывая кузню.
       Здесь все осталось так, как он оставил в тот злополучный вечер, когда сюда с истошным криком и ревом ворвался маленький Николка.
       - Дядька Данила! Там паныч мамку убивает! Рятуйте!... - выдавил пацан сквозь слезы.
       В следующий миг, тяжело гупая сапогами, бросив все, он уже летел на выручку, следом за племянником к хате родичей...
       Вон лежит молот на наковальне и поверх него второпях брошенный кожаный фартук. Угли в горне погасли сами по себе и остыл кусок железа в клещах, так и не попавший под тяжелую и уверенную руку кузнеца.
       Данила еще раз по-свойски огляделся вокруг и повернулся к замершему за спиной сыну. Тарас несмело топтался у порога и со страхом смотрел на это угрюмое, пугающее чернотой помещение, не решаясь шагнуть вовнутрь.
       - Шо, сынок, страшно? - подмигнул мальчишке отец, подбадривая. - Не бойся? Проходи, привыкай. Теперь ты тут хозяин. Теперь для тебя это будет и дом, и кров, и домовина...
      
       Легкая тень пробежала по лицу кузнеца. Ведь, и правда у него самого в этой кузне, считай, вся жизнь прошла. Хотя, какая там жизнь, он толком еще и не жил. Разве для здорового мужика тридцать лет это возраст. Самый, что ни есть расцвет. И силы, и мощи, и мастерства. Но, вот вернулся сейчас сюда калекой немощным, а мог не вернуться вовсе. Данила невольно нахмурился и махнул головой, гоня прочь невеселые мысли. Все же мать с дедом правы. Вон, помощник рядом стоит, ему принимать от него семейное ремесло, дальше ковать кузнечную славу совсем не кузнечной семейной фамилии Бондарей...
       - Ну, сынок, разводи огонь! - стряхнув оцепенение, с доброй улыбкой напутствовал он все еще робеющего Тараса. - Давай оживлять кузню. Без горящего горна, сынок, кузня мертва...
       Вскоре над кузницей из закопченной трубы вырвался дымок. Сначала слабый и робкий, но, набирая силу и мощь, напористо пошел кверху густым желто-белым столбом. Басовито загудел внутри горн, озаряя малиновым заревом темное помещение и прогревая его жарким дыханием. А еще через некоторое время притихшую округу огласила звонкая переливистая трель ударов кузнечного ручника по наковальне.
       - Батюшки! Никак наша кузня ожила! - удивленно переглядывались сельчане, услышав знакомый звон и примечая дым над приземистой хаткой на краю села. - Мабуть оклыгав Данила! Почав робыть...
       Наиболее любопытные мужики тут же поспешили удостовериться, что сельский кузнец жив-здоров и снова взялся за работу.
       - Данило! Здоров був! Чи вже до работы потянуло? Шо, затоскував без своей кузни?..., - приветственно загудели за стеной голоса.
       Мужики, уверенные, что сейчас увидят знакомую могучую фигуру коваля, смело сунулись, было, вовнутрь и остолбенели на пороге от неожиданной картины.
      
       У наковальни, на специальной приставке с полутора фунтовым ручником наперевес стоял сын кузнеца. Малец был настолько увлечен работой, что не слышал посторонних голосов и не обратил внимания на толпившихся у двери мужиков. Его глазенки восхищенно горели. Высунув от напряжения и азарта язык, он старательно охаживал раскаленную до бела железяку. То и дело непослушный молоток летел мимо, в сторону и незадачливо звякал о широкую хребтину наковальни, которая снисходительно отзывалась звонкоголосой насмешкой. Верный удар, басовито-сочный, вызывал вместе со снопом ярких искр неописуемый мальчишеский восторг.
       - Так, так, сынок..., - подбадривал его Данила. - Бей крепче! Смелее, смелее... Раз в наковальню, другой в железку... Так, так... Давай, не робей, коваль! Приноравливайся...
       Ему как-то непривычно было выступать в роли подмастерья. Правая рука кузнеца, больная и бессильная, будто тоскуя по привычной работе, так и тянулась в сторону, где лежал его любимый полупудовый молот. Некогда он управлялся с ним играючи, считая баловством и детской забавой другие, более легкие инструменты, но сейчас непокорная калека отказывалась его даже поднять.
      
       Данила хмурился, досадливо покусывал губы. Эх, как ему хотелось самому взмахнуть молотом. Пристукнуть для задора, заголосить наковальню. А потом, со всего маха, сокрушительно опустить всю свою мощь на этот, играющий малиновыми бликами кусок и враз расплющить его. А потом будто мягкий и податливый кусок сырой глины, крутить вертеть, сгинать, обстукивать, превращая в топор ли, подкову ли, в затейливую бляху или мудреный замок. Видать, отстучался. Видать, и впрямь надо сыну все передавать, пока еще в силах проявить хоть какую-то сноровку. Крепко зажав левой рукой клещи, он проворно вертел перед сыном раскаленный кусок металла, вспоминая, как когда-то и сам, вот так же этим полуторафунтовиком постигал азы семейного ремесла...
       - Давай, сынок! Бей крепче! - приговаривал в такт сыновним потугам. - Ничего! Не тушуйся! Учись как след... Будет терпение, будет и сноровка...
       - Здорово, Данило! Бог в помощь! Шо, робыть почав? И помощника привел?..., - наконец опомнившись, снова обозвались с порога сельчане, так и не поняв толком, что же в кузне происходит.
       - А! Здорово, мужики! Давно не бачилысь! А сказали боги, чтоб и вы нам помогли..., - лукаво подмигнув, весело приветствовал неожиданных посетителей Данила и снова повернулся к наковальне.
       - Так шо, ты вже робышь? - не унимались, допытываясь те. - А Тарас шо, вже помагать почав?...
       - Э, нет! - хмыкнул в ответ Данила и с теплотой посмотрел на взмокшего от непривычной работы сына. - Это теперь ваш новый коваль на селе будет. Так шо, прошу шанувать. А я у него в помощниках...
       - Да-а-а! Ну-ну..., - удивленно протянули сельчане и недоуменно переглянулись, соображая, шутит коваль или говорит правду...
      
       ... Работники вернулись домой потемну. Несмотря на смертельную усталость мальчишка, опережая отца, пулей влетел в хату. На перепачканном сажей лице радостно горели два довольных уголька глаз. В вытянутой руке, крепко зажав кулачок, он гордо нес свою первую в жизни работу.
       - Мамка, баба, дед! Дывыться, який я сегодня цвях зробыв! Сам!!! - с радостной торжественностью оповестил он домашних, протягивая выкованный им гвоздь.
       Кособокое, неуклюжее творение детских рук кочевало по хате от одного к другому, сопровождаемое ласковой, снисходительной усмешкой и гулом преувеличенного одобрения. От чего маленький мастер гордо пыжился и светился от счастья.
       - Бачишь, Галка, и совсем я не маленький! Уже сам в кузне роблю! Нечего теперь меня малявкой сопливой звать! - торжествующе заявил он сестре и, забыв о солидности, совсем по-ребячьи показал смутившейся девушке язык.
       Наивная самонадеянность развеселила домашних и в хате взорвался дружный, задорный смех.
       - А ну-ка, онучок, дай еще деду подывыться шо ты там зробив! - кряхтя, обозвался с печи и старый дедусь.
      
       Старик долго, с притворным вниманием и усердием вертел в руках, выщупывая незамысловатое творение маленького правнука. Сухие, заскорузлые пальцы скользили по изгибам шероховатой поверхности, а в седых усах блуждала лукавая улыбка.
       - Молодец, Тарасик! Гарна работа! - с напускной серьезностью похвалил он зардевшегося от удовольствия хлопчика и добродушно потрепал его слипшиеся от пота вихры.
       Подслеповато щурясь, дед высунулся с лежанки и незряче глянул в красный угол.
       - Слава богу, дождались нового коваля! Есть батькови подмога..., - успокаивающе прокряхтел он. - Марфа, а ты сегодня гвоздь шукала, горевала, шо зробить некому. Бачишь, онук и зробыв... Молодец! Теперь деду и умирать не страшно...
       - Тю, старый! Начал за здравие, а кончил за упокой..., - буркнула насмешливо Марфа. - Чего это тебе вдруг взгрустнулось? Или шо привиделось?...
       - Та шо привиделось, то и привиделось..., - отмахнулся дедусь и затих на печи.
      
       В последнее время старый Бондарь заметно сдал. Он одряхлел и высох, как сломленная камышина под жарким солнцем. Поредевшие волосы и казацкие усы стали белыми, точно мел, кожа пожелтела, а выцветшие глаза почти ничего не видели. Все время он проводил на теплой лежанке. Часто отказывался от еды и даже любимую казацкую люльку набивал табаком крайне редко. "Что-то совсем поганый дед стал, никак помирать собрался..." - тревожно перешептывалась меж собой Марфа с Катериной и чутко прислушивались к каждому шороху, каждому вздоху на печи.
       Женщины крайне удивились, когда утром дед сам сполз с печки и шаркающей походкой просунулся на свое излюбленное место на лавке. В углу, у окошка.
       - А шо, работники уже пошли до кузни? - поинтересовался он у снохи.
       - Та пошли. Тарасик чуть свет подхватился, батька потащил. Сказал, шоб больше не шукала гвоздя, еще зробе..., - усмешливо отозвалась Марфа, отрываясь от горшков. - Есть будешь, диду?
       - Буду! - неожиданно согласился старый. - Слухай, Марфа! А у тебя горилка есть?...
       - Есть, а шо? - озадаченно повернулась к нему сноха. - Ты что, дед? Выпить захотел?... Что за причина у тебя такая появилась?...
       - А як же! - вскинулся в углу старый. - В хате новый коваль появился. За такое дело грех не выпить...
       - Та який там коваль! - отмахнулась Марфа. - Нахвалювали дитину, шоб не обиделся малый... Чи сам не понимаешь... Вот уж правду говорят, что малое, что старое...
       - Эх, Марфа! Дурна же ты баба! Це, мабуть, ты забула, як твой сын своего першого гвоздя тебе принес. Такого же никчемного и кривого. А як ты радовалась малому ковалю незручному. Став же Данила мастером и еще каким мастером стал. Так и Тарасу теперь суждено своего батька в кузне сменить. Как же за его удачу не выпить...
      
       - И, правда, диду! Давай! - неожиданно поддержала старого Катерина. - Я тоже пригублю с тобой. Нехай сыночку в жизни щастить. Мамо, давай деду компанию поддержим...
       Обжигающая жидкость горячим ручейком побежала по старым жилам, согревая благодатным теплом застывающую плоть. На морщинистом, пигментном лице выступил легкий румянец. Старик одобрительно крякнул и расслабленно откинулся к стене. Он смежил невидящие глаза, задумчиво покрутил седой ус и вдруг затянул свою любимую песню:
       Ой, на гори та жныци жнуть,
    Ой, на гори та жныци жнуть,
    А по-пид горою,
    Яром-долыною,
    Козакы йдуть.
    Гей, долыною, гей,
    Широкою
    Козакы йдуть...
      
       - Ой, Катерина, дывысь! Старый то наш разгулявся! -всплеснула руками Марфа и в притворном изумлении выгнула бровь. - Батько! Может ты и танцювать зараз почнешь?...
       - А шо? Может и станцюю! - задорно отозвался в тон снохе старик и с новым запалом продолжил пение:
       Ой, мини с жинкою нэ возиться,
    Ой, мини с жинкою нэ возиться,
    А тютюн та люлька казаку в походи пригодыться.
    Ой, хто в лиси озовыся,
    Ой, хто в лиси озовыся,
    Та выкришем вогню, та покурым люльку, нэ журыся...
      
       Песня, вытянув последний аккорд, стихла. Дед умолк, будто задремав. Молчали и домашние, тихо сопереживая происходящее. Но старик снова оживился.
       - Марфа! А де моя люлька и тютюн? Ну-ка, подай их, дочка..., - попросил он у снохи свое курево.
       Однако, набив трубку, раскуривать ее не спешил, а неожиданно поднялся от стола.
       - Дед! Чи ты и впрямь танцювать собрався! - хмыкнули, весело перемигнувшись, женщины, наблюдая за стариком.
       - Та не... То вже ваше дело ногами дрыгать. Вы молодше..., - отмахнулся от шутниц дед и незрячим взором пошарил по хате, будто разыскивая кого-то.
       - Галочка! Ты де, онучка? - позвал он девочку.
       - Тут я, диду! - выглянула из закутка девушка-подросток. - Чего тебе?
       - Выведи меня, ласточка, на улицу. Погуляю трошки...
       - Ты дывысь, гуляка вышукався! - вскликнула изумленно Марфа. - То с печи не слазит. Лежмя лежит. А це, ось вам, на гульки собрался. Шо тебе там на дворе робыть?...
       - Та яке тебе дело, шо я там робыть буду..., - с легким раздражением огрызнулся старик. - Девчат выглядывать...
       - Яких девчат! - насмешливо скривилась сноха. - Шо под носом делается, не бачишь, а еще кого-то выдывляться надумав...
       - Кого мне надо, того и побачу. Шо ж теперь, я так на печи и помирать должен? ..., - твердо отрезал дед и повернулся к Гале. - Веди, внучка, на двор. А то цю бабу не переслухаешь...
       - Ой! Та и, правда! Як я не сообразила сразу... Пойди, батько, погуляй! Дыхни свежего воздуха..., - спохватившись, что говорит не то, согласилась и виновато закивала Марфа. - Вон, день якый сегодня погожий. Теплый и ясный. Иди, батько, погрейся на солнышке. Может и впрямь яку дивчину побачишь...
      
       - Дедуль, тебя куда посадить? - спросила старого Галя, выходя на улицу.
       Заботливо поддерживая деда под руку, она оглянулась по сторонам, ища получше место для его отдыха.
       - Кхе-кхе-кхе! Та где-нибудь зараз сядем. Лишь бы горшком в печку на сажали, або черенком в землю..., - засмеялся дед, лукаво подмигивая смутившейся девушке.
       - Ну и чудной ты, дедуня! Кто же тебя в печку сажать собирается?..., - улыбнулась она в ответ. - Правду баба говорит, шо малый, шо старый...
       - А-а-а! Твою бабу только слухать! - досадливо махнул дед. - Богато она чего понимает...
       Придерживаясь рукой за плечо девушки, он потоптался на месте, оглядываясь и будто решая чего-то...
       - Давай, вот здесь, возле хаты сядешь..., - предложила Галя, не понимая, что на самом деле задумал старик. - Тут и тепло, и затишно, и улицу видно. Шоб лучше девчат выглядать... Сейчас я ряднину постелю...
       - Не, Галочка, не треба..., - перебил ее старый Бондарь. - Отведи краще ты меня в огород, до перелаза. Оттуда степ и шлях видно, а девчата... Нехай их парубки выглядають, они молодше...
       Старик опустился, на расстеленное рядно, расслабленно привалился сгорбленной спиной к ребристому плетню и полез в карман за огнивом.
       - Дедуль, мне с тобой тут посидеть? - подала голос Галя, поудобнее умащивая деду его сидовище.
       - Та не надо, ластивка. Беги уже по своим делам, егоза. Чего тебе возле меня толкаться. Я тут сам разберусь, что к чему..., - протестующее махнул дед, раскуривая трубку.
      
       Он остался один. Белесая пелена, точно густой молочный туман застила его выцветшие глаза. Лишь тусклое свечение и легкий жар на бельмах подсказывали ему, что на дворе светило яркое солнце. Старик повел носом, ловя сквозь табачный дым уже подзабытые степные ароматы и чутко вслушивался в тихую, осеннюю дремотность степи. Однако ничего не зацепилось, не потревожило его слуха. Изредка скрипнет за спиной сухой тын, потревоженный неловким движением, да где-то, в далеком буераке о чем-то заполошно спорило воронье. "Дывысь, як раскаркались..., - недовольно поморщился он. - Чи уже поминки по кому-то справляют?...".
       Неспешной, размеренной змейкой выбивался и стройной тростинкой поднимался к небу пахучий дымок из люльки. Также неторопливо, размеренно, вольно вслед за дымом поплыли воспоминания. Непроглядная пелена разошлась и перед ожившими глазами пошла прожитая жизнь...
      
       Вот молодой парубок стоит на околице села. Это он сам стоит и провожает восторженным взглядом уходящий в степь военный отряд. То заходили на постой в село бахмутские гусары и теперь пошли дальше воевать турка. Там среди них и панский сын - Михайло, батько нынешнего хозяина. Уже нет на белом свете того молодого гусара, так и Семен Михайлович сегодня уже не малый хлопчик. А тогда молодому ковалю пришлось три дня с кузни не выходить: по приказу пана треба было проверить и перековать перед дальней дорогой всех лошадей. Помнится, командир ему тогда еще серебряный рубль подарил за то, что он - молодой кузнец искусно починил ему затвор на пистоле.
       А вот уже молодая чернобровая дивчина с малым хлопчиком на руках радостно встречает по вечеру с работы усталого кузнеца. Он издали приветливо машет им рукой, а глаза его светятся любовью, теплом и нежностью. Это жена с сыном. Макар только ходить выучился, стал тикать с дому, чтобы посмотреть як батько работает в кузне. А как стал побольше, посмышленее, уже сам рвался до наковальни. Эх, гарный же коваль получился с сына. Пан Михайло об заклад бился с соседями, что лучше, чем его кузнец, нет ни у кого и не разу спор не проиграл. Большие деньги ему за Макара предлагали, большие... "Я мастерами не разбрасываюсь..." - жестко отсекал любые попытки торга Шахновский. - "Они мне не богатство, они мне славу и почет своим мастерством куют...".
       Вспомнив о сыне, старик судорожно взглотнул, глубоко затянулся с люльки и поднял незрячий взор в сторону, где по его памяти должен был быть степной шлях. По подлой воле беспутной невестки пана Макар был тайно и спешно продан на чужбину, в Польшу. Отыгралась злыдня на непокорном, могучем красавце-ковале за то, что не стал покоряться ее греховной похоти. Не сменял честь своей семьи на постыдное звание барского полюбовника.
       Вот здесь, у этого самого перелаза стоял тогда несчастный отец, украдкой от жены глотая скупые мужские слезы, глядя, как прочь от родного дома чужой обоз насильно увозил связанного сына. Обессилевшая от рыданий, почерневшая от горя, безвольно висела на его плече старуха-жена. Рядом непрерывно махая вслед платком стояла сноха Марфа, а перед ней замер в испуге и недоумении маленький внук Данила. Сломленная горем жена протянула недолго и угасла как догоревшая свеча в тоске за сыном. А он остался доживать свой век с невесткой и внуком. Нельзя ему было тогда ни тосковать, ни хворать, ни умирать. Ему пришлось, также как и сына, вести до остывшей, осиротевшей кузни внука и приучать его к кузнечному ремеслу. Чтобы не умерло семейное кузнечное ремесло, чтобы не поросла быльем слава мастеров Бондарей.
       "Жив ли ты еще, сынок. Был бы сейчас тут, порадовался бы за своего сына. Не опозорил Данила славы отца, приумножил. Только и ему досталось лиха от проклятой барыни. И его не минула худая доля. Стал в одночасье калекой здоровый, сильный мужик. И теперь уже ему на смену сын поднимается. Бежит до кузни, становится у наковальни малый Тарас. Твой внук, сынок...".
      
       Легонько потрескивая, неспешно дымилась трубка в узловатых заскорузлых пальцах старого коваля, также неторопливо текли, перекатывались, точно волны на речных порогах, воспоминания в его душе....
       ...День заканчивался, солнце клонилось к закату. Он положил молот на наковальню, затушил в горне тлеющие угли, окинул прощальным взглядом кузню и вышел на улицу, плотно притворив за собой дверь. На выгоне, у перелаза, как обычно стояла жинка с сыном и приветливо махала ему рукой. Молодая, чернобровая, красивая, веселая и счастливая. Коваль приветственно махнул в ответ рукой и ускорил шаг. Молодица оставила хлопчика у тына и шагнула навстречу. "Ну, где ты так задержался, я тебя уже заждалась..., - вымолвила она с ласковым укором и протянула навстречу руки. - Иди же скорее, я тебя жду...".
       Вспыхнула и тут же погасла последняя, прощальная искорка в ворохе затухающих углей. Стих, угас, уснул слабо тлевший жизнью горн души. Старый кузнец умер...
       Легонько потрескивая, неспешно дымилась, затухая, трубка в безжизненно опавшей старческой руке. На пигментно-желтом, морщинистом лице застыла благостная улыбка, а в остекленевших, мутнеющих глазах еще светилась радость предстоящей встречи с женой. И только запутавшаяся в колючей щетине на щеке соленая слеза прощально блестела как знак сожаления и несбывшейся надежды. Надежды и упорного ожидания. Ожидания встречи с сыном...
      
       ... Макар Бондарь неподвижно замер посреди кузнецы. Придерживая щипцами раскаленный брусок, он с отрешенным видом постукивал молотом о край наковальни, будто обдумывая, с какого боку сподручнее взяться за работу. На самом деле пустой взгляд уткнулся в темный угол, а мысли витали где-то совсем далеко отсюда. Он даже не заметил, как к нему, в кузнецу, зашел Пономарь и окликнул его.
       - Что с тобой, Макар? Ты не захворал?...
       Николай подошел ближе и встревожено заглянул ему в глаза другу.
       - А! Чего? - встряхнув оцепенение, удивленно поднял он глаза на плотника. - Нет-нет, ничего... Все добре...
       Он недоуменно, точно впервые увидел, глянул на остывший кусок, разочарованно повертел его и снова сунул разогревать в горящий горн. Наблюдая за действиями приятеля, Николай с сомнением покачал головой.
       - Вот-вот, я и гляжу, что "добре"..., - хмыкнул он недоверчиво. - Странный ты какой-то сегодня. С утра, как не в своей тарелке. Да и, в своей тоже, лишь поковырялся ложкой, есть не стал. Молчишь, хмуришься, о чем-то думаешь своем... Вон, гляжу, даже не до работы тебе. Что-то случилось, Макар?
       - Та я и сам не знаю, Микола! - удрученно вздохнул кузнец и опустошенно опустился на лавку в углу. - Садись, покурим, что ли... Все равно работа на ум не идет, все из рук валится...
       - Тогда перед барыней как отчитываться будем? - неуверенно пробормотал плотник, присаживаясь рядом. - Ведь она же...
       - Ничего, успеем..., - отмахнулся Макар. - Не такая уж и спешность... Да и работы всей на один зуб...
      
       Скрутив самокрутку, он прикурил от вновь накалившегося бруска сам и дал прикурить Николаю. Некоторое время они молча курили, сосредоточенно наблюдая за поднимавшимися кверху кольцами ароматного дыма. В сумрачном, прокопченном помещении повисла затянувшаяся безмолвная пауза. Лишь гулко гудело пламя в жарко дышащем горне да время от времени с улицы слышались приглушенные голоса.
       - Ох, и муторно у тебя тут, Макар! Как в преисподней сидишь..., - наконец, нарушив молчание, поежился Николай, оглядывая мрачное помещение. - Темно, черно, жарко...
       - А ты шо, в пекле гостював? Давно ли оттуда вылез? - хмыкнул Макар, язвительно покосившись на приятеля.
       - Да я к тому, что так говорят..., - стушевался плотник. - Про преисподнюю... Так даже в писании сказано...
       - Э, брат, говорят, что в Польше и кур доят, только я ни разу не бачив..., - добродушно рассмеялся в ответ кузнец. - Не бойся, тут не страшно. Для меня милее кузни, мабуть, на всем белом свете ничего нема...
       - Так оно так и есть. Всяк кулик свое болото хвалит..., - согласился Пономарь. - Тебе кузня - мать родная, по мне лучше дерева ничего нет. Оно же как живое... Вон, даже стружку возьмешь в руку, вдохнешь, надышаться не можешь ее ароматом. А у тебя дух зашибает, с непривычки. Сколько не захожу к тебе, оторопь берет и грудина будто обручем сжата...
       - А я уже привык. Даже скучаю, если долго тут не бываю. Для меня свежий воздух не так сладок, как этот жаркий дух кузни. Как же иначе... Оно, ведь, семейное у нас... кузнечное ремесло...
      
       Макар, снова что-то вспомнив, нахмурился и замолчал, глубоко затянувшись самокруткой. В томительном напряжении замер и Николай, чувствуя, что что-то неладное творится в душе у друга.
       - Что, Макар? Никак весточку какую от своих получил? - осторожно тронул он за плечо поникшего в задумчивости Бондаря.
       - Да ты что! Кто же к нам сюда доберется. Разве, что хозяин надумает прикупить кого или угодливый Штур прихватит где-нибудь для него новых холопов..., - горестно усмехнулся в ответ Макар. - Нет, Микола, друг любезный! Все гораздо проще...
       Он сокрушенно покачал головой и поднял на друга полные печали и тоски глаза.
       - Батько мне сегодня приснился...
       - И всего то..., - облегченно и даже разочарованно вздохнул Николай и с насмешливым удивлением посмотрел на кузнеца.
       Эта новость его даже позабавила. Надо же, такой здоровый мужик, в зрелых годах, и так переживает по поводу какого-то сна. Прямо бабские страдания какие-то получаются. Совсем не похоже на того Макара, которого он знал...
       - Ну, ты даешь! - хмыкнул он насмешливо. - Мало ли чего во сне привидится. Еще на это внимание обращать...
       - Эх, друже! Да ты никак меня уже в бабью юбку одягнув. Думаешь, совсем коваль рассопливился..., - грустно улыбнулся в ответ Макар. - Уже сны ему покоя не дают. Так, да не так. За все эти годы мне ни разу ничего подобного не снилось. Ни село, ни хата, ни семья. Сколько я думал-передумал о этом. Пытался представить в памяти. Как обрезало. Будто жизнь с чистого листа началась...
      
       Макар судорожно взглотнул и крепко, до хруста, стиснул сцепленные в замок пальцы, справляясь с внутренним волнением и собираясь с мыслями. Николай тоже обескуражено молчал и терпеливо ждал, когда друг успокоится и до конца изольет ему свою душу.
       - ... А тут, господь словно смилостивился, назад домой отправил..., - снова обозвался кузнец, продолжая свой рассказ. - Дывлюсь, стоит батько. На том же самом месте, у нашего перелаза, возле хаты. Старенький такой дедусь стоит. А был такой велетень, не меньше моего. Так вот они тогда все стояли возле перелаза, глядели, когда меня до Польши повезли. Батько, мама, жинка с сыном. А тут один стоит. Я вроде как к нему. А он не приближается. Только говорит так грустно, с укором: "Где же ты, сынок, так задержался долго? Чего домой не повертаешься? Повертайся, дуже погано без тебе. Мать не дождалась тебя. Та, мабуть, и я уже не дождусь...". Я к нему: "Батько! Та ось же я! Вернулся...". А он як дым растворился и все... Проснулся я, а сердце в грудях гупает, чуть наружу не вылетает. Никогда такого еще не было. Мабуть, неладно там, дома, у них. Сердце ведь не обманешь. Оно беду загодя чувствует...
       Бондарь, закончив свой рассказ, замолчал и скорбно уставился на мерцающие в горне угли. Рядом, сочувственно пригорюнившись, также в полной задумчивости поник Пономарь. Оба этих несчастных, битых жизнью, мужика думали о своем сокровенном, но, по сути, об одном и том же. О своей семье, о своих близких...
       - Сами то дождемся того светлого дня, когда сможем их увидеть..., - выдохнул, озвучив это сокровенное, Николай, нарушая молчание. - Услышит ли господь холопские молитвы, сжалится ли над сирыми? Где, какими стежками-тропами бродит наша волюшка-воля? Может, заблудилась где, пути к нам не найдет?...
       - Да-а-а... Сейчас бы крылья. И хотя бы на минутку к родному двору залететь, хотя бы глазочком глянуть, шо там робыться..., - мечтательно прикрыл глаза Макар. - Может и легче было бы заблудшую дожидаться...
       - Э-э, брат! Дождемся ли воли, а вот плетей от Штура сегодня точно дождемся..., - неожиданно прервал иллюзии Пономарь. - Давай работать, а то досидимся. Барыне не наши слезы, а наша работа нужна...
      
       Лидия Григорьевна с появлением в поместье отцовского плотника, точно спохватилась, вспомнив о своих русских корнях. Вспыхнувшая вдруг ностальгия об отчем доме, о русских традициях, манерах, обычаях всколыхнула ее изобретательную, творческую натуру, порождая самые неожиданные желания и планы. Ей неожиданно захотелось иметь здесь, на чужбине свой, чисто русский уголок, напоминающий ей о далекой родине. Молодая женщина к тому же наивно полагала, что ее патриотические порывы найдут горячий отклик в душах земляков-холопов, насильно сюда перевезенных и скрасят им вынужденную разлуку с близкими. Эта, внезапно осенившая ее идея, стала незамедлительно и настойчиво претворяться в конкретных заказах.
       Вскоре, в одном из укромных уголков тенистого парка, сбросившего перед зимней спячкой свое густое убранство, вырос дивный терем-беседка. Посреди чернеющих наготой вековых вязов, это светлеющее свежим срубом деревянное чудо с вычурной вязью резных наличников гляделось застенчивой девушкой в белом сарафане, заплутавшей в потемках.
       Довольная барыня, точно ребенок, восторженно хлопала в ладоши, оглядывая творение Пономаря и искренне удивлялась полному равнодушию к новой диковине мужа и заезжавшей к ним в гости шляхте. Москальское чудо не тронуло горделивой души чванливого панства. Слишком постным, примитивным, мерзенным виделось оно для великопольского гонора. Однако, это не остудило пыла деятельной пани-иноверки, не разочаровало в своих замыслах. В ее душе уже созрела новая затея, а по-отцовски горячий, нетерпеливый нрав, требовал незамедлительного ее исполнения.
      
       - Вот, хочу, чтобы здесь была светлица, как в батюшкином доме..., - выразила она свое новое желание Николаю, показывая одну из пустующих комнат в замке. - Как ты смотришь на это...
       Пономарь прошелся по просторному помещению и окинул оценивающим взглядом угрюмые каменные стены. Его осторожные шаги отозвались гулким эхом под высоким сводом потолка. Он задумался, что-то прикидывая и озадаченно почесал затылок.
       - Ну, так как? Получится ли что? - нетерпеливо напомнила о себе барыня.
       - Да, как сказать. Оно, конечно, со всего что-то получается..., - неопределенно пожал плечами плотник, еще до конца понимая, что же хочется капризной хозяйке.
       - Мне здесь нужна русская комната! - тоном, не терпящим возражения снова отчеканила она. - Гляди и думай! Соображай быстрее, как это... половчее спроворить.
       - Да ты, барыня, не горячись! - миролюбиво проворчал плотник. - Спроворим, не разговор. Главное, чтобы очам твоим услада была и сердцу радость. Ты о какой светлице в батюшкином доме толковала?
       - Ну, о той самой..., - пришла в замешательство Лидия Григорьевна и, закусив губку, стала лихорадочно припоминать давно забытое и выветрившееся из головы.
       Ничего не вспомнив, она досадливо поморщилась и недовольно нахмурилась.
       - Вот еще! Что это ты мне задачки задаешь! Это я тебе урок должна задать, а ты думай как его исполнить, чтобы я довольна была...
       После долгих споров, пересудов и размышлений хозяйка наконец согласилась, что в этой огромной, неприветливой комнате как в каменной оболочке Пономарь срубит русскую избу-горенку со всей присущей ей атрибутикой, которая и станет для нее "русским уголком".
      
       Очередной барский каприз только обрадовал Николая. Стосковавшиеся по любимому занятию руки с веселым задором привычно взялись за дело. Душа радовалась появившейся возможности для неограниченной фантазии и творчества, потому что только в такой работе она чувствовала себя по-настоящему свободной. Каждый день Лидия Григорьевна заглядывала на эту стройку, с живым интересом наблюдая за работой. Сейчас, по общему замыслу обстановки, Николай мастерил сундуки и навесные посудные полки, к которым Макар должен был сделать металлические накладки и навесы. Барыня с нетерпением ожидала окончания работы, беспрестанно теребила мастеров. Потому Пономарь и подгонял друга, чтобы отвлечь его от нахлынувших горестных дум. Хотя, честно говоря, у него самого стало несладко на душе...
       Как же оно все переплетено, взаимосвязано в этой жизни. Услужливая память тут же нарисовала перед глазами последний приделок в доме Степанищева, который он, по приказу барина, начал делать вместе с Антоном. С каким вдохновением и усердием они тогда работали! Николай горестно вздохнул, вспоминая, как сын увлеченно придумывал новую, затейливую резьбу для оконных наличников и с гордостью потом показывал свою работу ему, Марии и Стешке. В юношеских глазах светилось с трудом сдерживаемое торжество. Дескать, ну что, батя, объегорил я тебя в мастерстве. А сколько гордости было у парня, когда Николай, пряча в усах снисходительную усмешку, спрашивал у него совета и внимательно прислушивался к его мнению. И вот эта тихая и светлая радость холопской жизни была омрачена барским капризом, навсегда разлучившим сына с родителями и любимой девушкой. Теперь вот он и сам оказался по злой хозяйской воле на чужбине и теперь уже дочь Степанищева задала ему почти такой же урок, как когда-то заданный ее отцом...
      
       Вспомнив сына и недавнюю неожиданную встречу с ним, Николай вдруг подумал о Марии. Он с удивлением вдруг отметил, что за все это время он ни разу, даже мимолетно не задумался о том, как сейчас живет, что делает, какому хозяину кланяется его жена. Нет, не забыл он ее. То и дело всплывал перед глазами точно икона ее печальный скорбный лик. И вспоминалась она часто. Но в прежних, вместе прожитых годах. Представить Марию одну, брошенную в одиночестве он не мог...
       - Да-а-а... Крылья это хорошо. Сейчас бы я тоже не отказался на избу свою хотя бы мельком глянуть..., - протянул он с сожалением, повторяя заветное желание друга.
       - Ты шо сказав? На шо глянуть? - повернулся к нему от горна Макар, не расслышав сказанного.
       - Да как ты работаешь, хочу поглядеть! - отмахнулся Николай, не желая больше продолжать больную для них тему. - Интересно, как это у тебя получается из простого куска железа такую красоту делать...
       - Ты дывысь який любопытный вышукався! - насмешливо зыркнул на него Макар. - Шо больше тебе робыть нечего? Тебе же в кузни страшно, дыхать тяжко...
       - Та мне то есть "шо робить"..., - в тон ему откликнулся Николай. - За тобой дело стоит, пока ты тут лентяя празднуешь. Все приглядывай да следи, чем ты тут занимаешься...
       - Что? Это за мной следить нужно?! А сам чего не работаешь? Тоже мне дело нашел, за другими доглядывать..., - незлобливо, с притворным недовольством грымнул на него кузнец. - А панских плетей давно не пробовал?...
       - Тебе, видать, тоже березовой каши захотелось...
       Друзья в незлобливой перепалке встали друг против друга в вызывающей позе. Точно два воинственных, драчливых кочета посреди курятника взявшихся доказывать свое превосходство, распушив перья, топтались они в круге, примериваясь с какого бока наскочить на противника. Но во взгляде каждого вместо обиды и злобы играло мальчишеское озорство и лукавство. Они метали молнии, страшно пуча глаза и угрожающе вздувая ноздри, едва не сшибались лбами. Однако, уже через минуту, эти взрослые, убеленные сединой мужики, весело и беззаботно хохотали до слез, обнимаясь и дружелюбно похлопывая друг друга.
       - Ладно. Давай работать. А то и, правда, дождемся сейчас от барыни "березовой милости"..., - согласно кивнул Макар, вытирая с глаз выступившие от смеха слезы.
       Тоска и уныние отступили, притупилась душевная боль, забылись, отступили прочь горестные воспоминания. Жизнь продолжалась, а значит, еще жива была надежда, что когда-то господь услышит и их мольбы и смилостивится над ними. Вот тогда наступит светлый час, когда им улыбнется и распахнет свои объятья долгожданная воля. Выстраданная, выплаканная, желанная. Ее дух уже чувствовался. Он витал в воздухе, как легкий, едва уловимый аромат изысканного, женского парфюма. Сладковато-терпкий, интригующий и завораживающий. Он пьянил и дурманил. Вожделенно манил, как манит дым костра заплутавшего и продрогшего путника, как журчание кристально чистого и прохладного ключа манит изнывающего от жажды, как кипящий в очаге котел притягивает к себе отощавшего от голода бедолагу...
      
       ... Холодный, пронизывающий ветер с Балтики немилосердно гнал колючую поземку по снежно-ледовому савану Невы. Голые ветви деревьев беспомощно болтались и гнулись долу под мощными порывами сиверка. Запорошенные снежной крупой лошади торопливо тащили крытые сани и кареты к спасительному теплу, подальше от этой мерзкой непогоды. Александр зябко передернулся, отпустил штору и повернулся к сидевшим за столом членам Секретного комитета по устройству быта помещичьих крестьян. Сановники напряженно замерли наблюдая за монархом.
       - Оставьте меня. Я хочу остаться наедине со своей совестью...
       Государь попросил всех выйти из кабинета. Проводив взглядом последнего, Александр медленно, в глубокой задумчивости, подошел к рабочему столу. Перед ним лежал документ, который должен был перевернуть всю русскую историю - Закон об освобождении крестьян. Закон о той самой долгожданной, желанной, многострадальной воле. Его ждали долгие годы. За него поднимали бунты и сеяли смуту, непримиримо сражались и покорно слали челобитные. Доказывали и убеждали в необходимости такого шага и терпеливо ждали. Сейчас он, император Александр II, должен был сделать этот шаг.
       Он аккуратно обмакнул перо в чернила, поднял руку и... снова отложил ручку обратно. Поднявшись от стола, монарх, преодолевая последние сомнения в своем решении, прошелся по кабинету, снова выглянул в окно, на дворцовую площадь, где вовсю торжествовала февральскую метель. Да, непростую, ох как, непростую задачу задал он себе. Лежавший на столе законопроект не только ликвидировал позор России - крепостное право, но и давал надежду на торжество добра и справедливости. Пока это только желание, плод долгих размышлений, сомнений, споров и столкновений позиций. С его подписью он становился монаршей волей, повелением, законом, которому должны все следовать. Подобный шаг для монарха - трудное испытание, для которого требовалось огромное мужество. К этому шагу он готовился с самого детства, из года в год, всю жизнь... Осталось только на него решиться...
       Александр, окончательно собираясь с духом, задумался, перелистывая в памяти историю двора Романовых и события последний лет. Его предшественники в той или иной степени обращались к крестьянской проблемы и делали некоторые попытки реформ.
       В 1797 году его прадед, император Павел I, издал указ о трехдневной барщине. Правда формулировка закона была неясной, расплывчатой. То ли закон не позволяет, то ли просто не рекомендует использовать крестьянский труд на барщине более трех дней в неделю. Помещику по душе было последнее и холопу от того закона слаще не стало.
       Затем судьбу крестьян попытался решить дед, Александр I.
       - Если бы образованность была на более высокой ступени, я уничтожил бы рабство, если бы даже это стоило мне жизни, - заметил он кому-то из приближенных сразу после восшествия на престол.
       Когда в 1803 году к нему обратился граф Разумовский за разрешением освободить пятьдесят тысяч своих крепостных, царь не забыл об этом разговоре, и в результате в том же году появился указ "О вольных хлебопашцах". Согласно этому закону, помещики получали право отпускать своих крестьян на волю в том случае, если это будет выгодно обеим сторонам. За 59 лет действия закона помещиками было отпущено на свободу лишь 111.829 крестьян, из них 50 тысяч крепостных графа Разумовского, отпущенных в самом начале его действия.
       Видимо, дворянство в большей степени было склонно вынашивать планы переустройства общества, нежели начинать его осуществление с освобождения собственных крестьян. Необходимость отмены крепостного права не вызывала сомнений.
       - Государь! Крепостное состояние есть пороховой погреб под государством, - поделился однажды своей тревогой с отцом, император Николай I, шеф жандармов А.X.Бенкендорф.
       Отец, памятуя о заговоре дворян и восстании декабристов, опасаясь новой смуты, в 1842 году издал Указ "Об обязанных крестьянах", согласно которому крестьян разрешалось освобождать без земли, предоставляя ее за выполнение определенных повинностей. В период его царствования уже шла подготовка крестьянской реформы: были выработаны основные подходы и принципы ее осуществления, накоплен необходимый материал.
       И вот теперь отменить крепостное право предстояло ему, Александру II. Он прекрасно понимал, что действовать следует осторожно, постепенно подготавливая общество к реформам. Вспомнился разговор с делегацией московских дворян после его коронации.
       - Слухи носятся, что я хочу дать свободу крестьянам; это несправедливо, и вы можете сказать это всем направо и налево. Но чувство враждебное между крестьянами и помещиками, к несчастью, существует, и от этого было уже несколько случаев неповиновения помещикам, - с горечью говорил он тогда о наболевшем. - Я убежден, что рано или поздно мы должны к этому прийти. Я думаю, что и вы одного мнения со мной. Лучше начать уничтожение крепостного права сверху, нежели дождаться того времени, когда оно начнет уничтожаться само собой снизу.
       Тогда молодой монарх просил дворян подумать и подать свои соображения по крестьянскому вопросу. Но никаких предложений так и не дождался. И он обратился к другому варианту - созданию Секретного комитета "для обсуждения мер по устройству быта помещичьих крестьян" под его личным председательством.
       - Взгляды на представленную работу могут быть различны. Поэтому все различные мнения я выслушаю охотно, но я вправе требовать от вас одного: чтобы вы, отложив все личные интересы, действовали не как помещики, а государственные сановники, облеченные моим доверием..., - пояснил, чего он ждет от членов комитета.
       Те, в свою очередь, соглашались в том, что крепостное право необходимо отменить, но предостерегали от принятия радикальных решений. Только Ланской, Блудов, Ростовцев и Бутков высказались за действительное освобождение крестьян; большинство же членов комитета предлагали только меры для облегчения положения крепостных. Тогда Александр ввел в состав комитета своего брата, великого князя Константина Николаевича, который был убежден в необходимости отмены крепостного права.
       - Лучше начать уничтожение крепостного права сверху, нежели дождаться того времени, когда оно начнет уничтожаться само собой снизу..., - уже в который раз повторял он брату давно будоражащую его мысль и посвящая его в свои планы. - Я полагаю, Костя, ты тоже поддержишь меня. Работа Комитета должна быть как можно взвешенной, согласованной и безотлагательной. Думаю, противников будет немало... Но откладывать дальше нельзя, как бы нам новой пугачевщины не дождаться...
       Великий князь был личностью неординарной и благодаря его деятельному влиянию, комитет активно взялся за разработку мер. По совету брата Александр II использовал ситуацию в прибалтийских губерниях, где помещики были недовольны существующими фиксированными нормами барщины и оброка и хотели бы их отменить. Литовские помещики решили, что им лучше вообще отказаться от владения крепостными, сохранив за собой землю, которую можно будет выгодно сдавать в аренду. Тогда Александр распорядился "одобрить благие намерения литовских дворян" и создать в Виленской, Ковенской и Гродненской губерниях официальные комитеты по подготовке предложений об организации крестьянского быта.
       Приближался 1861 год. Его наступления ждали многие.
       "1 января 1861. Вот начался этот таинственный 1861 год. Что он нам принесет? - терзался вопросами в своем дневнике великий князь Константин. - С какими чувствами взглянем мы на него 31 декабря? Крестьянский вопрос и вопрос славянский должны в нем разрешиться? Не довольно ли этого одного, чтобы назвать его таинственным и даже роковым? Может быть, это самая важная эпоха в тысячелетнее существование России?".
       - Ну, вот, Алекс, мы и подошли к последнему рубежу. Каким будет наш следующий шаг? Шагнем в историю как освободители или снова трусливо попятимся обратно..., - уже вслух продолжил они свои размышления в разговоре с венценосным братом накануне последнего заседания Главного комитета.
       На этом заседании председательствовал сам император. На заседание были приглашены министры, не являвшиеся членами комитета. Александр II заявил, что, вынося проект на рассмотрение Государственного совета, он не потерпит никаких уловок и проволочек, и установил срок завершения рассмотрения 15 февраля, чтобы можно было успеть опубликовать и довести содержание постановлений до крестьян до начала полевых работ.
       - Этого я желаю, требую, повелеваю! - заявил он твердо и непреклонно.
       Спустя несколько дней, Государственный совет завершил рассмотрение проекта и доложил о своем согласии государю. Он окинул взглядом сидевших за столом сановников и велел всем покинуть его кабинет.
       - Оставьте меня. Я хочу остаться наедине со своей совестью...
       Александр II решительно вздохнул и подошел к столу, подвигая к себе бумагу. "Манифест об отмене крепостного права" - пробежал глазами по названию документа. Не мешкая, без колебаний император снова обмакнул перо в чернила и размашисто вывел внизу подпись: "Александр...".
       На дворе было 19 февраля 1861 года. До этой исторической даты нашим героям оставалось совсем чуть-чуть...
      

    Глава 3.

       Весна на Кавказ приходит рано. Это где-нибудь на Орловщине или в московских землях еще пурга вьюжит, а тут на горных склонах уже вовсю пробивается зелень и радует глаз первоцвет. Впрочем, и здесь весенняя погода, как настроение капризной барышни, переменчива. То было ясно и ласковое солнышко приветливо улыбалось с небосклона, щедро прогревая освободившуюся от снега землю. А тут дунуло с гор холодом, затянуло небо тяжелым свинцом сумрачных облаков и сыпанул на голову дождь вперемежку с хлопьями мокрого снега. На этот раз непогодь зарядил, видать, надолго. Низкие дождевые тучи и густой туман мохнатой висели уже третий день и, похоже, не собирались расходиться. Оттаявшая земля разбухла от чрезмерной влаги и дороги превратились в непролазную хлябь.
       Солдатские плащи, обмундирование и разбитая на острых камнях обувка вымокли насквозь, как след не просыхая у чадившего костра. Драгуны, недовольно поглядывали на мрачное и неприветливое небо, надеясь увидеть хоть маленькое просветление, тихо материли ненастье и изнывали от безделья. Серьезных стычек с горцами уже давно не было. После того, как имам Шамиль, потерпев сокрушительное поражение, сдался и уехал жить в Россию, разрозненные отряды бунтующих горцев беспокоили правительственные войска крайне редко. Поэтому оставшиеся на Кавказе воинские части в большей мере выполняли сторожевые, предупредительно-усмиряющие задачи, нежели регулярные боевые действия. Обязанности эти были скучны и необременительны. Тоска, уныние и смертельная скука заедали нещадно...
      
       Сигнальная труба с настойчивой повелительностью пропела сбор. Засуетились, забегали у палаток унтера, подгоняя солдат на внезапное построение.
       - Господи! Что случилось? Никак абреки с гор полезли? Или может куда в поход пришел приказ отправляться? - загудел, зашевелился лагерь, строя самые неимоверные догадки и предположения.
       Надевая на ходу амуницию, вслед за всеми поспешил и Антон. По пути он догнал Варфоломея.
       - Не знаешь, по какому случаю сбор объявили? - спросил он приятеля, приноравливаясь к его шагу.
       - О, брат! Тут такое! - неопределенно, но весьма многозначительно развел руками всегда все знающий Коноплев, выразительно пуча цыганистые глаза. - Говорят, из столицы бумага пришла. Верное слово! У меня штабной писарь в знакомцах... Вроде как свободу государь народу даровал. Оглашать будут...
       - Да, ну!...
       - Вот тебе и "ну"! Во как, паря, жизнь поворачивается!...
       Подогреваемые любопытством, друзья прибывали шагу, тяжело гупая по беспутице сырыми сапогами...
      
       На просторной площадке у подножья горы, взяв в полукружье полкового командира, уже нетерпеливо переминались офицеры. Кутаясь от измороси в плащи, они искоса наблюдали, как временный полевой плац заполнялся служивым людом и ждали докладов от своих помощников - унтер-офицеров. Рядом с Верхотуровым чинно замер полковой священник и о чем-то почтительно с ним переговаривался. Наконец, все подразделения полка выстроились в каре и после всех проверок и докладов над лагерем прозвучала зычная команда.
       - Равняя-а-а-йсь! Смирно-а-а!
       Строй замер. Под мерную барабанную дробь в середину каре вынесли полковое знамя и икону. Полковник со священником вышли вперед.
       - Здорово, братцы! - бодро приветствовал он
       - Здравия желаем, ваше высокоблагородие! - дружно и слаженно отозвался одним дыханием многоголосый строй.
       Верхотуров удовлетворенно крякнул и повеселевшим взглядом обвел строй.
       - Ну-с, другие мои! Божья благодать спустилась сегодня на нас. Великую милость явил наш государь для своего верноподданного народа, даруя ему свободу...
       - Ура! Ура! Ура-а-а! Слава! Слава!! Слава!!! - громогласным восторженным ревом взорвался полк.
       В воздух полетели треуголки и замерший до этого строй колыхнуло морской волной из стороны в сторону. Верхотуров снисходительно усмехнулся, наблюдая за произведенным эффектом и давая возможность выплеснуться переполнявшим солдатскую душу эмоциям. Старому воину, безродному дворянину и, по сути, безлошадному простолюдину были близки и понятны чувства этих восторженных мужиков, оставивших в безвестии, ради долгой солдатской лямки, свои семьи в холопском ярме. Выждав паузу, он молча, но повелительно поднял руку. Шум тут же стих и строй замер.
       - Я понимаю вашу радость, но сначала выслушайте ..., - миролюбиво проворчал он, призывая к вниманию и терпению солдат. - Батюшка, будьте любезны! Огласите царский Манифест.
      
       Он достал пакет, вытащил сложенную вчетверо бумагу и торжественно передал ее священнику.
       Тот благоговейно перекрестился, с трепетом принял документ, зачем-то поцеловал его и бережно развернул.
       "Божиею милостию Мы, Александр Второй, император и самодержец всероссийский, царь польский, великий князь финляндский, и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем всем нашим верноподданным..." - точно молитва, пронесся над головами тягуче-распевный голос.
       Замерший строй колыхнулся от враз охватившего душевного волнения и окаменел, онемел, застыл, чутко вслушиваясь в каждое произносимое слово...
      
       "Божиим провидением и священным законом престолонаследия быв призваны на прародительский всероссийский престол, в соответствие сему призванию мы положили в сердце своем обет обнимать нашею царскою любовию и попечением всех наших верноподданных всякого звания и состояния, от благородно владеющего мечом на защиту Отечества до скромно работающего ремесленным орудием, от проходящего высшую службу государственную до проводящего на поле борозду сохою или плугом...".
       - Слышь-ка, гляди, никого не забыл милостивец... Ни ремесленника, ни пахаря, ни нашего брата - солдата..., - восторженным шепотом пронеслось-прошелестело по рядам и вновь затихло, внимая.
       Священник тем временем неспешным, раболепным голосом оглашал строки Манифеста, где пояснялось, чем продиктовано монаршее решение о необходимости представить свободу хлебопашцам.
       "Права помещиков были доныне обширны и не определены с точностию законом, место которого заступали предание, обычай и добрая воля помещика. В лучших случаях из сего происходили добрые патриархальные отношения искренней правдивой попечительности и благотворительности помещика и добродушного повиновения крестьян. Но при уменьшении простоты нравов, при умножении разнообразия отношений, при уменьшении непосредственных отеческих отношений помещиков к крестьянам, при впадении иногда помещичьих прав в руки людей, ищущих только собственной выгоды, добрые отношения ослабевали и открывался путь к произволу, отяготительному для крестьян и неблагоприятному для их благосостояния...".
       - Вот, благодетель! Все слышит, все видит! Не зря он, государь наш, божий помазанник. Внял скорби людской, остановил барский произвол..., - многозначительно перемигнулись в строю.
       На лету переваривая прочитанное, солдаты истово крестились, славя и благословляя царя-батюшку, освободителя и защитника народного. Служивый люд, припоминая все обиды и беды, которые каждому пришлось пережить в холопском ярме, даже не задумывался, что солдатская муштра не слаще барщины.
       "Призвав Бога в помощь, мы решились дать сему делу исполнительное движение.
       В силу означенных новых положений, крепостные люди получат в свое время полные права свободных сельских обывателей...".
       - Слава богу! Слава богу!...
       Монотонный голос чтеца уже оглашал, что и как должны получить эти самые "свободные обыватели". До разгоряченного ума плохо доходило, а то и не доходило вовсе, что значит перейти в положение временнообязанных и какие повинности теперь обязаны исполнять в пользу помещиков "вольные хлебопашцы". Сейчас их мало интересовало, что государевой волей установлены такие положения, в которых "определяется будущее устройство крестьян и дворовых людей, установляется порядок общественного крестьянского управления и указываются подробно даруемые крестьянам и дворовым людям права и возлагаемые на них обязанности в отношении к правительству и к помещикам".
      
       Это потом, попозже, когда улягутся страсти и первый восторг, когда после опьянения свободой придет горькое похмелье, каждый из многомиллионной холопской армии российской империи на своей шкуре испытает истинную цену дарованной свободы. И не одна холопская рожа разочарованно поморщится от горечи и соленого привкуса лакомого на вид царского пирога. Потому как государь повелевал: "До истечения ... срока крестьянам и дворовым людям пребывать в прежнем повиновении помещикам и беспрекословно исполнять прежние их обязанности. Помещикам сохранить наблюдение за порядком в их имениях, с правом суда и расправы...". Всколыхнется, запротестует посрамленная крестьянская душа. То в одном, то в другом уезде вспыхнет бунт непокорных. Беспощадно и жестоко, по приказу того же царя, будут подавляться эти протесты. Все это еще будет...
       А пока, затаив дыхание, не шелохнувшись, восхищенно и радостно ловили они каждое слово Манифеста, ликуя и шалея от вожделенного: "Пусть они тщательно возделывают землю и собирают плоды ее, чтобы потом из хорошо наполненной житницы взять семена для посева на земле постоянного пользования или на земле, приобретенной в собственность. Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с нами Божие благословение на твой свободный труд, залог твоего домашнего благополучия и блага общественного...".
       Полковой дьячок, закончив читать документ, аккуратно свернул бумагу и с почтительным поклоном передал ее обратно Верхотурову. Они, советуясь, о чем-то тихо перемолвились и клирик снова повернулся к строю.
       - Благословенному царю-батюшке, государю нашему, Александру Второму долгие лета-а-а! - возвысив голос, раскатисто провозгласил он здравицу императору, осеняя всех присутствовавших на чтении Манифеста крестным знаменем.
       - Слава! Слава! Слава! Ура-а-а!!! - могучим ревом отозвался строй, а горы многократным эхом откликнулись на это всеобщее ликование...
      
       После построения полковой лагерь гудел как растревоженный улей. По такому случаю Верхотуров махнул рукой на установленный им сухой закон и приказал интенданту полка выкатить для всех бочонок водки, а поварам дополнительно зарезать полдюжины баранов и приготовить сытный, наваристый кулеш. И теперь неясно, что больше вызвало всеобщий восторг - царский манифест или это командирское решение.
       Несмотря на слякоть и распутицу под ногами и непрекращающийся дождь, свободные от сторожевой службы солдаты не торопились прятаться по палаткам, а толкались посреди двора, вблизи полковой кухни, живо обсуждая радостную новость...
      
       Антон с Коноплевым укрылись от дождя под дощатым навесом конюшни, сосредоточенно тянули ядреный самосад и издали наблюдали за лагерной суетой.
       - Ну, брат! Ну... Это же надо! Какая бумага! Какое слово царское услыхали. Золото, а не слово! Дай бог здоровья нашему благодетелю..., - восторженно бормотал Варфоломей.
       Он то и дело порывался еще что-то сказать, выразить свои чувства, но, не находя подходящих слов, судорожно затягивался дымом со своей носогрейки, качал головой и пучил от удивления глаза. Цыганистые бельма возбужденно блестели, а широкая грудь от распиравших ее эмоций ходила ходуном. Уже в который раз он горячо толкал локтем в бок Антона и снова приговаривал.
       - Это же надо! Во, как жизнь завернула! Слышь, брат...
       - Да, слышу я, слышу! Угомонись ты, егоза! - поморщился в легкой досаде Антон. - Вон, уже бок мне локтем проткнул и ребра трещат. Того и гляди пополам треснут...
       - Тю! Ты что?! Царскому указу не рад? - еще больше вытаращился от удивления Коноплев. - Весь полк гудит от радости, а он хмурится... Ты чего закис, Антон?
       - С чего ты взял, что не рад? - пожал плечами Пономарев. - Рад, еще как рад. Только никак не могу в себя прийти от такой вести...
      
       Варфоломей отстранился и недоверчиво покосился на друга, пытаясь понять, шутит тот или говорит правду. Сумрачное, унылое лицо и поникший вид мало походили на восторг и удовлетворение. На самом деле, на душе у Антона было нелегко. Разве мог он не радоваться, тому, что манифест принес избавление от рабства его родным - отцу, матери, семье. Колька с Мишкой вырастут свободными людьми и по своей, а не барской, воле будут строить свою жизнь. Теперь спокойно сможет жить и его Ганка, не боясь, что блудливый паныч положит на нее свой пакостливый взгляд. Только не знал он тогда, что Шахновский еще до царева слова дал вольную его семье, а подлого развратника Шахновский с позором выгнал из дома. Не было больше на Белой Горе и барыни, которая так круто изменила его жизнь. Но всего этого он не знал. Радовалась его душа и от того, что Манифест принес волю и его родителям. Значит, отец сможет покинуть постылую чужбину и вернуться назад, в Степанищево, к родному порогу, к своей жене. Только не знал он, как не знали и все остальные его сослуживцы, да и все, терпеливо ждавшие этой бумаги, холопы, не знали, что настоящую свободу им еще предстояло выкупить...
       Конечно же, на душе у него было и легко, и покойно, и радостно. Лишь одно смущало и повергало в уныние. Его собственная судьба...
      
       "Воля! Неужели! Наконец-то дождались!" - радостно бухнуло и, неустанно будоража, застучало в висках, когда до сознания дошел смысл первых слов царского Манифеста. "Эх, парень, ну ты и влип! Угораздило же тебя так промахнуться!" - тут же из глубин души с угодливым сочувствием вынырнула подленькая мыслишка разочарования. "Надо же! Полгода паршивых не хватило! Может зря тогда не воспользовался случаем... И чего смалодушничал? Мог, ведь, схорониться, отсидеться, дождаться! Был бы сейчас при семье, в Белой Горе царский указ сейчас бы слушал..." - хлестало в душе, как пощечины по щекам, сожаление. Но вслед за этим запоздалым раскаянием в памяти всплывали и другие картины. Первая встреча с Верхотуровым, задушевный разговор с Варфоломеем...
      
       - Ну, а и чего ты не сбег? Был, ведь, шанс...
       Полковник удивленно покручивал ус и насмешливо осматривал нелепо замершего перед ним незнакомого мужика.
       - Эх, ваше... высокоблагородие! Нешто я заяц, по степи от охотников бегать..., - со спокойной обреченностью вздохнул парень. - Мой хозяин, тоже в службе толк знает, отставной гусар. За такой грех милости от него не жди. И потом я служивым вашим слово дал, что вернусь...
       - Совестливый значит. За свое слово ответ держишь. Похвально. Побольше бы нам таких, совестливых, глядишь и армия крепче стала бы...
       Верхотуров совсем иным, просветленным взглядом поглядел на Антона.
       - Ладно! Ступай в лагерь..., - кивнул он согласно, подобревшим голосом. - Передай своему приятелю, чтобы к писарю сходил, пусть оформит тебя в полк на все виды довольствия. Пока ездовым, а там поглядим... Думаю, добрый из тебя драгун выйдет...
      
       Облегченно вздохнув, Пономарев ходким, упругим шагом направился к месту полковой стоянки. А в это время Варфоломей уже нервно вышагивал вдоль обоза, то и дело тревожно поглядывая в сторону дороги, ведущей к городу. Лишь когда вдалеке замаячила знакомая фигура у драгуна отлегло от сердца...
       - Ну, слава богу! Я уж грешным делом подумал, что ты того..., - кинулся он к подошедшему Антону. - Ты где так долго шлялся. Вон уже день к закату. Того и гляди, Зайцев в лагере объявится. Было бы тогда шуму...
       - Не боись, драгун! Шума не будет, и взбучки тоже. Велено тебе идти к писарю и оформлять меня в полк..., - бодро и даже бесшабашно хлопнул по плечу опешившего приятеля парень.
       - То есть как велено? Кем? - удивленно вытаращился тот.
       - Полковым командиром...
       - Ты что? Верхотурова видел?!
       У Коноплева от изумления отвисла челюсть и он, непонимающе тараща глаза, онемев, уставился на Антона.
       - Ну, видел! Даже поговорил. Что с того! - с мальчишеской беспечностью ответил тот и пожал плечами, дескать, что в том удивительного. - Ты же сам говорил. "Надо бы с полковым встретиться...". Вот я...
      
       - Эх, Антон! А все же зря ты не воспользовался случаем..., - неожиданно посерьезнел и грустно вздохнул Варфоломей, выслушав рассказ Антона о визите в Бахмут и встрече с Верхотуровым. - Прав был твой Савка. Спрятал бы тебя. Да никто и не кинулся бы искать. Завтра полк ушел бы своей дорогой, а ты бы к семье, к деткам своей. Оно, ведь, солдатская служба тоже не мед...
       - Ладно, уж... Что сделано, то сделано..., - расстроено буркнул в ответ Антон и первая искорка сожаления пробежала по душевным струнам. - Даст бог, сдюжим и эту лямку.
       - Даст, сдюжим..., - согласно кивнул в ответ Коноплев. - А за верность спасибо. Не подвел, сдержал слово...
       - Что же я должен за себя кого-то под плети подставлять...
       - Ну, ты, прям, по-суворовски рассудил. "Сам погибай, а товарища выручай..."..., - приветливо усмехнулся Коноплев и с братской теплотой, приобнял Антона. - Надежный ты мужик, Антон! С той в бой идти не боязно. Что ж, пошли к писарю, рекрут. Будем тебя в драгуны оформлять, амуницию получать и все остальное прочее...
      
       На следующий день Варфоломей с раннего утра повел новобранца к лошадям.
       - Пошли, ездовой, принимать хозяйство! Подберем тебе кобылку подходящую. Смирную по нраву...
       - А с чего ты решил, что мне смирная кобылка нужна? - в тон отозвался Антон и подмигнул приятелю лукаво. - Может мне жеребец подойдет. Резвый, необъезженный...
       - Ой-ой-ой! Только гляньте-ка, какой у нас лихой наездник появился! Джигит! - насмешливо протянул Коноплев, в притворном изумлении хлопнув себя по бокам. - Жеребца ему подавай необъезженного. Ты хоть сидел когда верхом?... Хотя бы на мерина сивого забирался? Знаешь ли, с какой стороны подходить к лошади нужно?...
       - Не боись! Разберусь, как-нибудь! Подсаживать не придется...
       В шутливой перепалке, друзья подошли к загону, где ночевали полковые лошади.
       - Так, давай поглядим кто тут у нас беспризорный. Кому хозяин нужен..., - Варфоломей деловито прищурился и медленно пошел вдоль яслей, где гривастое воинство мерно жевало сено, внимательно высматривая только ему ведомую голову. Лошади поднимали навстречу морды, приветственно фыркали, узнавая, и снова принимались за свой завтрак. Неожиданно, с дальнего края послышалось беспокойное ржание. Раз, другой, третий... У Антона невольно кольнуло в груди. Ему показалось, что это звали именно его и что-то, до боли знакомое, послышалось в этом ржании. Неужели?..
       - Гнедко? - недоуменно замер на месте Антон, прислушиваясь. - Гнедко?! Откуда?...
       И уже в следующий миг неуверенно, а потом и более настойчиво позвал коня:
       - Гнедко! Гнедко!...
       Радостное ржание тут же откликнулось на его призыв и рослый жеребец, сорвавшись с места, уже мчал на голос. Возбужденное состояние коня тут же передалось и другим лошадям и они беспокойно колыхнулись, гарцуя и вздыбливая землю копытом.
       - Гнедко!
       Антон с восторженным удивлением тоже рванулся вперед, к загону, но крепкая рука приятеля осадила его, жестко удерживая на месте.
       - Стой, дурень! Ты куда! Жить надоело?! Этот черт тебя вмиг сомнет! - сердито рявкнул он на Пономаря и грозно прикрикнул на мечущегося в загоне жеребца. - Варнак! На место! Вот я тебе!
       Побледнев, то ли от волнения, то ли от испуга, Коноплев потащил упирающегося Антона в сторону.
       - Говорил же тебе, предупреждал. Не суйся вперед, если не знаешь, как с этой скотиной обходиться..., - недовольно выговаривал он упирающемуся Антону. - По кой черт тебя к этому дьяволу понесло? У нас его втроем запрягают. Норовистый гад, непокорный... Одно слово, Варнак...
       Однако Антон не слушал пугливых предостережений товарища. Он вырвался из его цепких рук и воспользовавшись замешательством подскочил к жеребцу, который уже стоял рядом, за изгородью, и нетерпеливо бил копытом, приветственно помахивая гривой старому знакомому...
       Гнедко! Дурашка мой! Не забыл! Узнал! - ласково бормотал Пономарь на ухо коню, трепля за его холку и поглаживая мускулистую шею. - Эка ты как вырос! Красавцем каким стал. Не забыл мои сухари?...
      
       Взволнованно шмыгнув носом, Антон полез в карман и достал как будто специально приготовленный для этой встречи ломоть ржаного хлеба.
       Жеребец благодарно потерся смоляной гривой о щеку парня и осторожно, мягкими губами принял угощение.
       - Батюшки светы! Что творится! Кому скажи, из наших, не поверят. Варнак еду с рук берет..., - изумленно пробормотал Коноплев, приближаясь.
       Однако конь резко вскинул голову и грозно заржал, топнув предостерегающе...
       - Ты гляди! Злится, не подпускает..., - еще больше удивился Варфоломей. - Я же вроде с ним уже подружился, было. Не взбрыкивал, когда к нему подходил. А к тебе сразу галопом рванул. Чудеса...
       - Какие там чудеса! - счастливо махнул рукой Антон, скармливая, между тем, хлеб жеребцу. - Мы с Гнедком давние знакомцы. Еще со Степанищевым вместе на Украину ходили. Он тогда совсем еще несмышленый был. Потом с Зуевым в гости наведывался...
       Вспомнив последнюю встречу с Кондратом, Антон помрачнел и тяжело вздохнул.
       - Откуда он у вас взялся? - поглядел он на еще не пришедшего в себя от удивления Коноплева...
       - Варнак, что ли? - озадаченно почесал тот затылок.
       - Гнедко, а не Варнак! Чего это вы его так прозвали? Добрый жеребец, а вы его как злыдня какого-то..., - обиженно протянул Пономарь и с искренней теплотой обнял за шею коня.
       Жеребец с ответной доверчивостью прижался к парню.
      
       - Ты смотри, как дитя ластится! - удивился драгун, глядя на эту идиллию и пояснил. - А ведь был черт чертом. Мы его, ведь у разбойной ватажки забрали. Озоровала в степи шайка одна. Честному народу покоя не давала. То обоз обберут до нитки, то семью ночью вырежут без жалости. Долго мы за ними гонялись, выслеживали, пока тепленькими в буераке не накрыли. Кого прямо там посекли, побили, кого на выю вздернули, кого в кандалы да на каторгу...
       Припоминая давнишнюю историю, Варфоломей неспешно достал трубку-носогрейку, раскурил и кивнул на успокоившегося и притихшего рядом с Антоном коня.
       - А этот, Гнедко твой, тогда, видать, под атаманом их был... Вынес его из западни. Если бы не пуля-дура, может и ушел бы варнак. Куролесил бы сейчас где-нибудь в другом месте с новой ватажкой. Влет сшибли лиходея, а жеребчик его рванул на волю. Но тоже не ушел. Словчились мы, заарканили. А он, обиду затаил, не стал никого к себе подпускать. Видать, по душе пришлась вольная жизнь. Так, вот, и водим за собой. По нужде, втроем в узду запрягаем. И то одни мучения. Уж и пристрелить хотели, да рука не поднялась. Действительно, красавец. Для приплода оставили. В этом он не подводит...
       Варфоломей весело хмыкнул и многозначительно кивнул на напряженно наблюдавших за ними из загона кобылиц.
       - Видишь, как за ухажером своим следят. Глаз не сводят...
       - Интересное дело! - задумчиво пробормотал Антон, не обращая внимания на последние слова приятеля. - Что же тогда с Кондратом случилось? Он ведь Гнедка с собой на Украину брал...
       - Так может того... Этот Кондрат твой и был тем атаманом, которого мы..., - предположил Коноплев и выразительно провел ребром ладони по горлу.
       - Да, ну! - усмехнулся Антон. - Зуев уже старик был, почтенный. Куда ему верхом по степи мотаться... Разве что Трофим с Митькой чего выдумали по дороге домой. Те - мужики ушлые, от них всего ожидать можно было...
       - Ага! Тот тоже был... ушлый..., - согласно кивнул Варфоломей, так и не понимая толком, о чем думает и размышляет сейчас молодой сослуживец.
       Докурив трубку, драгун вышиб из нее о каблук сапога горячий пепел, убрал в карман и решительно хлопнул Антона по плечу.
       - Ну, что же, брат! Ты сам и выбрал себе друга по душе. Который и в бой тебя понесет и из боя вынесет..., - великодушно объявил он свою волю, точно полноправный хозяин всего этого гривастого хозяйства.
       Коноплев с доброй усмешкой глянул на все еще стоявших в обнимку друзей и лукаво подмигнул.
       - Не захотел смирную кобылку, бери норовистого жеребца. Не обессудь, сам того пожелал...
      
       - Здорово, крестник! Ну, как, привыкаешь к солдатской жизни? Не сожалеешь еще о том, что остался?...
       Проезжая мимо растянувшейся на марше колоны своего полка и, по привычке приветствуя, легким кивком козыряющих ему солдат, Верхотуров неожиданно зацепился взглядом за верхового новобранца. Своего недавнего "совестливого" знакомца. Увидев, что за жеребец под зеленым, необстрелянным рекрутом, он поперхнулся от удивления и резко натянул поводья от неожиданности осевшего под ним рысака.
       - Это кто же тебе такого рысака подсунул? Неужели приятель так озаботился? И ты еще цел? Не покалечил тебя этот дьявол?... - недоуменно протянул он, растерянно глядя то на уверенно сидевшего в седле Антона, то на смирно везшего его Гнедка. - Где этот благодетель твой? Он что, с ума сошел? Не мог тебе поспокойнее коня подобрать? Я же приказывал тебя ездовым... Думал, что ты пока в обозе, на облучке притрешься... Почему в строй поставили?...
       Полковник недовольно приподнялся в седле, разыскивая в общем строю "доброго драгуна" Коноплева.
       - Да говорил я ему, ваше высокоблагородь..., - оправдываясь, виновато пробормотал Варфоломей, подбираясь поближе к полковому командиру. - Так у него упрямства, как у барана. К тому же вы бы видели, что за свиданка у них была. Варнак к нему со всех ног кинулся и этот тоже. Прямо-таки ясный молодец и красна девица после долгой разлуки встрелись...
       Коноплев сконфуженно засопел и искоса досадливо стрельнул цыганистым глазом на Антона. Вишь, из-за тебя взбучку получил... Пономарь сожалеюще пожал плечами, недоумевая, а я то чего и повернулся к полковнику.
       - Ваше высокоблагородие! Да вы не ругайтесь. Мы с Гнедком - давние приятели. Я с ним еще старого хозяина в дороге сопровождал. Вот, оказывается не забыл меня, вспомнил. А тут, говорят, что он никого к себе подпускать не хочет. Чего же коню бездельем маяться. Может вдвоем и сладим службу. В обозе-то, чай, тоже... не сладко...
       - Это уж точно! Не в строю! - хмыкнул Верхотуров и весело расхохотался, позабавившись столь искренней мужицкой непосредственностью. - Впервые вижу, чтобы из обоза в строй рвались. Дивно, дивно. Ты бы Зайцева такому прилежанию научил...
       Вдоволь насмеявшись, полковник смахнул рукавом выступившие от смеха слезы и примирительно махнул рукой.
       - Ладно! Так и быть... Служите вместе, коль вы такие друзья-приятели... Не разлей вода... Удачи тебе, крестник!...
       Посерьезнев, Верхотуров приветственно кивнул Антону и, пришпорив коня, рванул вперед...
      
       Так началась военная служба Антона в драгунском полку. Неожиданной встрече с Гнедком он обрадовался, как будто встретился с самым дорогим и близким для него человеком. С той минуты они стали практически неразлучны. Даже при длительной остановке, когда всех лошадей собирали в один загон, Антон, улучив свободную минуту, торопился к четвероногому другу, припасая для него из своего скудного солдатского рациона, то краюху хлеба, то ноздреватый, сизовато-белый кусок сахара.
       Варфоломей, наблюдая за этой дружбой, ревниво морщился и язвительно посмеивался над чрезмерно увлеченным заботой о коне приятелем. Впрочем, он прекрасно понимал душевное состояние Пономарева и искренне радовался, что тот хотя бы рядом с бессловесной животиной не терзается от вынужденной разлуки с семьей и чувствует себя спокойно и умиротворенно.
       Потешаясь и подшучивая над Антоном, Коноплев, этот с виду гоношистый, а на самом деле просто расторопный и проворный, изрядно битый жизнью мужик, будто накладывал горемычную судьбу парня на свою собственную...
       Внешне Варфоломей выглядел человеком довольно солидных лет. Однако он был всего лет на семь старше Пономарева. Состарила и искорежила его жизнь. Столь же незадачливая, постылая, горемычная как и у его приятеля...
       Коноплевы были выходцами из донских казаков. Так, по крайней мере, рассказывал Варфоломею отец. В лихую годину пугачевщины бесшабашный казак Коноплев, любитель всяческих авантюр и острых приключений, пристал к повстанческой армии "царя Петра" и пошел с ним на Яик. В ходе этой кутерьмы озорной чернявый красавец покорил своим кудрявым чубом и жгучими цыганскими глазами сердце молодой уральской казачки. Сам Емельян Иванович благословил брак лихого сотника и пожаловал "графским" званием.
       Но счастливая, безоблачная жизнь длилась недолго. Смута была подавлена, самозванцу отрубили голову, а бунтовщиков жестоко наказали. Прадеду Варфоломея тогда удалось скрыться от расправы и молодая семья спокойно зажила в одном из дальних башкирских селений. Тем не менее, нашлись доброхоты и выдали пугачевского "графа" властям. Несмотря на высокое дворянское "сословие", он был нещадно порот. После публичной казни вольному казаку вырвали ноздри, клеймили и вместе с семьей отдали в рабство на уральские рудники Демидова.
       Так вольные казацкие корни Коноплевых перешли в холопские, рудокопские. В поселке с рабочими не больно церемонились и содержали на положении каторжан. Жизнь начиналась с рудника и в нем заканчивалась. Старый пугачевец так и сгинул в шахте. Его, прикованного к тачке за непослушание и в отместку за былые грехи, засыпало в обвалившейся штольне.
       Варфоломей родился в темной, сырой землянке и был уже третьим или четвертым ребенком в семье. Восьми лет он был приставлен к работе на руднике: как прадед вытаскивал наверх породу. Когда повзрослел и немного заматерел дали в руки кирку и отправили в нору, рубить руду. К восемнадцати годам из росточка-былинки вытянулся могучий кедр. Здоровьем, силушкой и статью парня бог не обидел. Был он высок, широкоплеч и крепок в кости. Поселковые девки уже заглядывались и тихонько сохли по чернявому красавцу. На редких праздничных посиделках Варфоломей выступал заводилой в забавах и играх, ни одна девичья душа трепетала при виде этого балагура и весельчака. Глядишь, так бы и снюхался, сошелся с одной из зазноб, женился бы. Пошла бы в рост новая ветка коноплевского дерева, приносящая Демидовым новых холопов, но...
      
       ...Весна повернула к лету. Освободившись от снега, тайга ожила и стала покрываться нежной зеленью.
       - И где эта Настька запропастилась..., - недовольно ворчала мать, то и дело выглядывая на улицу. - Никак с подругами умотала, стерва. Только бы гулять ей... Нет бы помочь матери. Печь почти погасла. Вот уж вернется, все космы повыдираю, чертовке...
       С утра она отправила тринадцатилетнюю дочь в лес за хворостом. Время шло к обеду, а девчонка все не возвращалась. Лишь с вечерними сумерками Настя ввалилась в землянку и бессильно упала на земляной пол. Вид ее был страшен. В кровоподтеках и ссадинах, с растрепанными волосами и разодранной одежонке, она совсем не походила на прежнюю смешливую, озорную девчонку-вертихвостку. Девушка безутешно рыдала и не могла вымолвить ни слова. С трудом удалось узнать, что в лесу она неожиданно наткнулась на заводского приказчика и тот не упустил своего случая, снасильничал ее...
       Вернувшийся с работы отец, узнав о позоре дочери, помрачнел и ни слова не говоря, направился к обидчику разбираться. Утром его окровавленное, истерзанное плетьми, безжизненное тело грубо бросили у порога. В тот же день приказчик, опасаясь семейной мести, приказал заковать, как каторжников, Варфоломея и его старших братьев и спустить в шахту. Забой стал для Коноплевых и тюрьмой, и домом. Еду и воду им доставляли прямо в штольню.
       Парень уже смирился со своей участью и покорно рубил руду, не надеясь больше увидеть белый свет. Он почернел от копоти и пыли, густо зарос черной, как смоль бородой и потерял счет дням проведенным в подземелье.
      
       Однажды, бессильно откинувшись в шершавой стене штольни, чтобы передохнуть от работы, он вдруг почувствовал легкое едва уловимое дуновение свежего воздуха. Поначалу Варфоломей подумал, что это ему почудилось и что он начинает сходить с ума. Однако, дуновение повторилось. Дрожащей рукой узник схватил рудокопскую коптилку и лихорадочно высунул ее перед собой, ища направление сквозняка. Жидкий огонь заколебался и наклонился в одну из сторон. Парень сунулся к стене, откуда поддувало и стал жадно ощупывать поверхность, определяя вероятную щель. Вот под рукой почувствовалось ощутимое движение воздуха. Варфоломей схватил кирку и порывисто стукнул. Раз, другой...
       Сдирая в кровь пальцы, он отгребал в сторону каменное крошево, расчищая пространство. По-звериному принюхивался, ловя воздушный поток и снова рубил. Настойчиво, исступленно. После одно из ударов кирка податливо ушла глубоко вперед, найдя пустоту. Варфоломей взволнованно дернул ее на себя, собираясь снова ударить, но в глаза блеснул яркий луч света. От неожиданности парень отшатнулся и зажмурился. Отвыкшие от дневного света глаза наполнились слезами от болезненной рези.
      
       Кое-как пообвыкнув, парень хотел посмотреть откуда появился этот просвет, но в гулкой тишине послышались приближающиеся шаги. Это надсмотрщик нес ему обед. Наспех заделав дыру, Варфоломей поспешил навстречу, чтобы не привлекать чужого внимания к этому месту.
       - Ты чем тут занимаешься, варнак? - злобно накинулся на него один из помощников приказчика.
       - Как чем? Не видишь, руду рублю..., - буркнул в ответ Коноплев. - Подсобить хочешь?...
       - Я тебе подсоблю! - угрожающе помахал плетью надсмотрщик. - Лодыря празднуешь. Вот, даже тачка пустая валяется. Гляди, доложу приказчику... Тот с тобой цацкаться не будет, запорет как батьку запорол или тут присыплет, чтобы с могилой голову не морочить...
       - Давай, беги, докладывай, а то вдруг не успеешь..., - огрызнулся Варфоломей.
       Даже в кромешной темноте, его глаза сверкнули ненавистным взглядом. Слуга боязливо поежился, швырнул рудокопу под ноги миску с кашей и кусок хлеба и поспешно ретировался.
       Когда шаги его стихли, Варфоломей, забыв о еде, торопливо вернулся к своей дыре. Снова разворошив завал, он приник лицом к щели и присмотрелся. Узкое отверстие выходило под склоном каменистого холма, за которым темнели поросшие густым ельником горы...
       Все последующие дни, стараясь не привлекать внимания лишним шумом, с крайней предосторожностью, парень терпеливо расширял лаз в каменистом грунте. Случаи выхода штолен на поверхность были нередки. Бдительная стража тут же засыпала их и приваливала тяжелыми камнями, чтобы не допустить побега каторжан и холопов с рудника. На такой монолит наткнулся и Варфоломей. Его страшило, что нависший над его лазом огромный валун, тронувшись с места, мог либо придавить его, либо завалить спасительный выход. "Присыпать меня захотели, похоронить в шахте. Погодите, я еще сам вас похороню" - мстительно бормотал он, вспоминая угрозу надсмотрщика. - "Вот только выберусь отсюда...".
       Сметливый ум уже давно подсказал ему план побега из этой темницы. И как раз та мимолетная угроза подсказала верный выход. Варфоломей решил устроить завал, который якобы навсегда похоронит его в шахте и никому не придет в голову откапывать его, тем более искать...
      
       ... Смолянисто-черный, ночной небосклон обильно вызвездило. Звезды сияли золотой россыпью и только луна стыдливо спряталась, чтобы не смущать беглеца. Выбравшись наружу, Варфоломей распластался на земле, сторожко прислушиваясь. Но вокруг было спокойно и тихо. Лишь сонно переговаривались в лесной чаще птицы да, где-то вдалеке, бессмысленно брехали поселковые собаки.
       Парень пошарил рядом, разыскивая кирку и полотняную котомку, в которой скопились заранее припрятанные куски зачерствевшего хлеба. "Ну, с богом!" - прошептал он, перекрестившись, и сильно дернул свободный конец уходящей под землю веревки. Откуда она у него взялась, Варфоломей не помнил, но сейчас она пришлась как нельзя кстати. Второй конец был накрепко привязан к одной из опор штольни, предварительно ослабленной и державшейся на честном слове. Стронутая с места опора, повалилась. За ней сначала посыпалась мелкая крошка. Затем, глухо плюхаясь, полетели ничем не сдерживаемые, более весомые куски породы. Ослабляя и валя, будто сгнивший частокол, остальные подпорки, они наглухо заваливали узкую штольню, а вместе с ней и тайну беглого рудокопа.
       Коноплев приник ухом к узкому лазу, прислушиваясь. Там, под землей, еще слышался шум обвала. Удовлетворенно усмехнувшись, он осторожно подковырял землю вокруг огромного дикаря и тот, лениво качнувшись, грузно просел вниз, прочно закрывая тайный выход с рудника.
       - Ну, вот, сучий прихвостень, ты меня и похоронил..., - насмешливо пробормотал парень, вспомнив былые посулы хозяйского слуги.
       Варфоломей еще раз внимательно огляделся вокруг, прибирая и пряча от случайного взора свои следы. И только убедившись, что ему больше ничего не угрожает, подхватил свои вещи и быстрым шагом направился в сторону леса...
      
       Весть о новом обвале в шахте ненадолго всколыхнула поселок. Вспыхнув беспокойством "Кого привалило?", она тут же забылась в равнодушном "Да кого-то из каторжан...". Сил сочувствовать, сопереживать гибели безымянного варнака за своими бедами-горестями уже не было...
       Приказчик Мокша тоже не стал разбираться с происшествием. Только поинтересовался, можно ли очистить забой для дальнейшей работы и недовольно поморщился, когда слуги доложили, что штольню завалило полностью и на расчистку уйдет слишком много времени. Раздраженно махнув рукой на обвал, он, тем не менее, не минул попенять надсмотрщикам и горным мастерам на недосмотр.
       - Черт с ней, с этой штольней! Не больно и велика потеря, каторжанская душа. Прямо в преисподней и остался грешник!
       Хрипло рассмеявшись над своей шуткой, он вдруг умолк, обжег колючим взглядом помощников и сердито погрозил крючковатым пальцем.
       - Глядите, чтобы в другом месте не обвалилось. Каторжники каторжниками, пусть себе дохнут, других сыщем, а хозяйским заводам руда нужна..., - предупредил он настрого и тут же добавил. - А за этот урон с вас взыщу. Вычту из жалованья...
       - Побойся бога! За что? Мы то в чем здесь виноваты...
       - А в том и виноваты, что недоглядели. Что ж, мне свои деньги хозяину отдавать за эту недостачу...
       Мокша окинул язвительным взором понурившихся слуг, пренебрежительно сплюнул под ноги и скрылся в конторе.
       - Ага! Так тебе и жаль хозяйского добра... О себе мироед печешься. Утроба твоя ненасытная. Уж и не знаешь, к чему придраться. Все соки вытянул, жила. Теперь и шкуру содрать готов..., - глухо пороптали обиженные мужики, с ненавистью глядя вслед Мокше. - Нет на тебя, сволочь, управы. До бога высоко, до Демида далеко, вот и творишь, что хочешь. Погоди уж, отольются тебе наши слезы, найдется и тебе, ирод, укорот...
       Шепотом погрозив, шумно погоревав, бесполезно потоптавшись перед пустым крыльцом, они разошлись по домам, сетуя на произвол, но не в силах ему противиться...
      
       Считай неделю Варфоломей скрывался в тайге. Точно загнанный зверь чутко прислушивался к каждому шороху, звуку, скрипу, треску. Среди ночи ошалело вскакивал, выслушивая почудившийся собачий лай и голоса преследователей. Но вокруг было тихо и спокойно. Киркой, предусмотрительно прихваченной с собой, парень попытался сбить с ног кандалы, но с этой затеи у него ничего не вышло. Удалось лишь разбить звено прочной цепи. Ногам стало свободнее, но браслеты по-прежнему крепко сидели на щиколотках и гремели о каменистую землю болтающими стальными обрывками.
       - Что же мне теперь всю жизнь вас за собой таскать! - в отчаянии крикнул Варфоломей и в сердцах забросил в кусты бесполезную кирку.
       Слезы досады и разочарования душили его, душа клокотала и стенала от безысходности. На кой черт ему такая свобода, если он не в состоянии освободиться от пут, а каждый его шаг, как ему казалось, способен взбудоражить округу своим лязгом не хуже оглушительного грома.
       Успокоившись и немного поразмыслив, беглец пришел к выводу, что ему не миновать кузнецы. Но где ее найти в тайге? А раз в тайге нет, значит...
       - Значит, надо возвращаться в поселок..., - рассудил он и грустно улыбнулся своему решению. - Ну, да. В аккурат на заводской двор, где и примерили эти железки. Пойду к приказчику и скажу: "Ты мне их нацепил, ты теперь и снимай". Ай да молодца! Здорово придумал!...
       Парень желчно скривился, глумясь над такой затеей. Вяло пережевывая сухарь, он тупо уткнулся в землю, не зная, куда теперь ему идти и что делать. Неожиданно в его глазах вспыхнул живой блеск, он встрепенулся и скулы его забегали в такт лихорадочным размышлениям.
       "Погоди-ка, а ведь в поселке еще одна кузнеца есть. Дядьки Авдея, отцова приятеля... Точно-точно... И ведь в сторонке она стоит, на отшибе. Народу там почти не бывает. Так лишь, то башкирам лошадей подковать, то кому из поселка что по нужде. Господи, как же я забыл о ней...". Варфоломей от неожиданной догадки радостно заерзал на месте. "Так что надо к Авдею пробираться. Заодно и о своих узнать. О матери, да Настене...". Воспоминание о сестре больно кольнуло в сердце, внутри все сжалось, когда она всплыла перед глазами. Зареванная, истерзанная, несчастная. "Пожалуй, к приказчику тоже след заглянуть..." - гневно блеснул в глазах мстительный огонек.
      
       Кузнеца уже была закрыта. На черную от сажи дверь была накинута щеколда, а снизу еще подпоркой торчал металлический пруток. Варфоломей, оглянувшись по сторонам, стараясь не шуметь, свернул за угол. Он знал, что Авдей жил здесь же, при кузнеце и с другой стороны к ней прилепилась крохотная мазанка. Маленькое окошко чернело темнотой. В избушке уже спали. Парень прислонился спиной к двери и, глядя на улицу, осторожно постучал. Но на стук никто не откликнулся.
       - Дядя Авдей! - позвал Варфоломей негромко и снова, чуть настойчивей, стукнул в дверь.
       За стеной послышался шорох, старческий кашель и, наконец, знакомый, глухой голос сонно и недовольно спросил:
       - Кто там? Кто ночью сам не спит и другим покоя не дает?...
       - Тише, дядька Авдей! - испуганно оглянулся Варфоломей. - Это я...
       Со страха ему показалось, что кузнец своим окриком разбудил весь поселок.
       - Кто это я? Думаешь, мне из-за двери твоя рожа знакома. А вот голос, уж точно, не узнаю..., - повысил изнутри голос кузнец.
       - Да не кричи, ради бога! - взмолился парень, едва не плача от отчаяния. - Это я, Варфоломей Коноплев...
       - Покойного Прокопия сын, что ли? - засомневался голос за дверью.
       - Ну, да...
       - Господи, откуда ты тут взялся! Тебя же с братьями в рудник спустили..., - изумился Авдей. - Погоди, огонь затеплю и открою...
      
       Через минуту дверь скрипнула и из мазанки высунулась всклоченная, заспанная голова кузнеца. Авдей высунул вперед лампу, освещая пришельца и тут же отшатнулся.
       - Господи, чур меня! - перекрестился он. - Никак сам дьявол с преисподней пожаловал...
       Худое, черное, заросшее бородой лицо молодого парня было, действительно, страшно.
       - Пожалуй, так оно и есть, дядька Авдей! - усмехнулся Варфоломей. - Точно с преисподней выбрался...
       - Ладно, заходи внутрь. Нечего на пороге топтаться, собак дразнить..., - поманил его в лачугу кузнец.
       Словно в подтверждение его слов, где-то в другой стороне поселка послышался заполошный собачий лай. Варфоломей съежился и испуганно юркнул в убежище. Его браслеты предательски звякнули. Авдей притворил дверь, закрыл поплотней занавеской окошко, прибавил в лампе огня и с любопытством оглядел ночного гостя. В грязном, оборванном, заросшем, исхудавшем, гремевшем кандалами беглеце с трудом угадывался прежний поселковый силач и красавец.
       - Это тебя, значит, на прошлой неделе в шахте привалило? - сообразил кузнец, понимая все без лишних слов.
       - Что, ищут меня? - с тревогой вскинулся Варфоломей.
       - Какой там! - отмахнулся Авдей. - Мертвые каторжники нашего приказчика не интересуют... С мастеров за обвал деньги содрал и успокоился... А что братья? Тоже...
       Он многозначительно кивнул в сторону рудника и потом взглядом показал на тайгу.
       - Нет, мне одному такое представилось... Их я не видел с того дня, как нас вниз спустили. Наши как?...
       - А кто ваши? - нахмурился Авдей и сконфуженно кашлянул. - Ты вот и все "ваши" и есть теперь...
       - То есть как так..., - не понял Варфоломей и под ложечкой у него тоскливо заныло.
       - А так вот..., - сердито вскинулся кузнец. - Как вас этот паршивец по норам упрятал, так Настену к себе в дом потянул. Прислуживать и все остальное делать... Приживалку хотел с нее сделать, а девка, не будь дура, поленом его по башке, а сама с заплотины головой в омут... На третий день только нашли, достали. Рядом с отцом теперь лежит. Мать от всего, что с семьей приключилось, рассудком помутилась. Ходила по поселку в тихом помешательстве и вдруг раз и не стало ее. Где, куда делась, никто не знает... А паскудник только посмеивается. "Вот, как в поселке просторно стало, дуры глаза не мозолят...". Тьфу, сволочь...
      
       Слушая кузнеца, Варфоломей поник, съежился. Не уж, один на белом свете остался теперь. Знал бы такое дело, лучше бы там, под землей, остался. Разом, одним махом все свои страдания прервал бы... Но слишком простой это выход. Нельзя уходить, не поквитавшись. Желваки его гневно ходили ходуном под поросшими бородой щеками и яростно сжимались и разжимались огромные натруженные кулаки. Авдей, глядя на переживания парня, сочувственно покачал головой и подвинулся к печи. Из загнетка достал чугунок, с полки ржаную ковригу.
       - Отощал как, в чем душа держится. Подвигайся к столу, поешь. Щи еще не остыли...
       Варфоломей послушно присел на лавку, взял ложку и безучастно зачерпнул из миски ароматное варево.
       Давай-давай, ешь как след..., - подбодрил его Авдей. - А я до кузнецы дойду. Инструмент принесу. Надо тебя от этих цацек освободить...
      
       ...Сброшенная цепь, беспомощно звякнув, покорно упала на глинобитный пол, точно ядовитая змея, лишенная своего смертоносного жала. Варфоломею показалось, что у него выросли крылья. Тело стало легким, невесомым, а душа вдруг забурлила, запела от радостного ощущения свободы. Гостеприимное тепло хижины, горячая еда и сочувствие старого кузнеца подействовали расслабляюще. Одурманивающая дрема сладкой патокой расплылась по жилам. Веки его отяжелели, руки и ноги стали ватными, непослушными и уже через минуту вымотавшийся парень спал крепким молодецким сном. Только блаженная улыбка все играла на его лице в тусклом отблеске чадящей лампы.
       Авдей поднес лампу поближе и внимательно поглядел на беззаботно спящего парня. Его лицо, давно не видевшее солнечного света, белело восковой бледностью. Ни стариковская борода, ни даже эта умиротворенная улыбка не могли скрыть ранних морщин и горестных складок до срока поселившихся у некогда озорных и лукавых глаз.
       - Да, паря, потрепала тебя судьбинушка! А то ли еще предстоит испытать..., - горестно вздохнул старик. - Что ж, спи с богом. И пусть хранит тебя господь...
       Авдей перекрестил Варфоломея, подсунул его под голову соломенную подушку и задул лампу...
      
       За окошком едва забрезжил рассвет, когда кузнец легонько тронул спящего парня за плечо.
       - А! Чего! Погоня! - беспокойно подхватился тот с места и заметался, не понимая где он и что с ним.
       - Угомонись! Какая погоня?! Кому ты, дурак, нужен. Сказал же тебе, что уже и из памяти выветрился твой дух на шахте..., - насмешливо проворчал Авдей. - Раздевайся! Я воды согрел. Вымыться тебе нужно. Чай, завшивел весь, в этой норе. Вот, одежу чистую приготовил, одень. Твоя-то рвань ни на что больше негожа, сжечь ее и вся недолга... И браслеты твои приберу. Может, перекую когда, в дело больше пользительное.
       Кузнец оценивающе взвесил в руке увесистые кандалы, собрал сброшенное на пол рванье и вышел на двор. Варфоломей вылил в ушат горячую воду, плеснул для расхолодки ключевой и с удовольствием опустился в теплую ванну...
       Когда Авдей вернулся в хижину, Варфоломей посвежевший, вымытый и переодетый сидел у окошка, что-то высматривая на улице.
       - Гостей выглядываешь, что ли? - усмехнулся старик. - Не бойся. К бобылю редко гости заходят. Это твой батька любил с шахты сюда заглянуть, о житье-бытье посудачить. А так... Когда заедут башкиры, лошадей перековать, когда кому заступ понадобится, топор или что еще по хозяйству. Я думаю, что даже приказчик обо мне уже забыл...
       - Мало ли, что... Вдруг вспомнит..., - недоверчиво пожал плечами Варфоломей и с опаской покосился на дверь.
       - Не вспомнит... Ну, а ты что надумал? Как дальше жить собираешься?...
       - Да в поселке точно не останусь...
       - Это верно! Приказчик очень рад будет твоему появлению...
       - Нет, дядька Авдей! Я на Дон пробиваться буду. Отец говорил, что оттуда наши корни. Там - вольница. Глядишь и я свой корень там пущу...
       - Эка ты загнул, - присвистнул насмешливо Авдей. - Ты хоть знаешь, в какой стороне этот Дон. Дальше поселка носа никогда не совал. Столько времени на цепи просидел и вдруг на Дон он собрался. Соплю-то подбери, вона, какая зеленая по бороде раскинулась...
       Варфоломей машинально махнул рукой по подбородку, но, сообразив, что это насмешка обиженно засопел.
       - Ладно, не серчай! Не зыркай на меня волчонком. Я, ведь, тебе, дураку, дело говорю..., - миролюбиво проворчал Авдей. - Подсобить тебе хочу, а не в петлю башку дурную толкаю...
       - Ну, так подскажи тогда, коль такой разумный..., - огрызнулся недовольный парень.
       - На Южный Урал тебе пробираться надо, к оренбургским степям. Поселения там редкие, казаки да башкиры в основном живут. Может, где там и приткнешься. Все же подальше от вездесущих глаз нашего приказчика...
       - Дядя Авдей! Ты же говорил, что Мокша сюда не суется..., - насторожился Варфоломей.
       - Ну, не суется..., - буркнул в ответ кузнец и развел руками. - Но, ведь, всякий раз в башку к нему не заглянешь, что у него на уме. Кто же знал, что он такое паскудство с Настенкой вашей устроит, что твоего отца жизни лишит и вас, вот, как каторжан подлых, в руднике сгноить решится... Жизнь, паря, сложная штука. Ее наперед не распишешь...
       - А я погляжу, что у него в той башке..., - выдавил Варфоломей с угрозой.
       Заметив, как побледнел и нахмурился парень при упоминании о родных, Авдей сконфуженно кашлянул и замолк, что-то соображая. Пошарив глазами по хижине, он вдруг поднялся с места и полез в закуток за печкой.
       - Ты лучше вот что сделай... Пока день на дворе, вот тебе лыко, лапти себе плети. Сапог у меня и своих отродясь не было, а обувка тебе нужна. Дорога не близкая предстоит, босиком далеко не уйдешь... Так что, давай, плети. И я пойду, горн наверное уже разогрелся. Нужно кое-чего тебе в дорогу приготовить...
       Авдей потоптался на пороге, хотел еще что-то сказать набычившемуся парню, но, махнув рукой, поспешил по своим делам.
      
       Варфоломей остался один. Он долго вертел в руках сухие полоски лыка, припоминая, что с ними следует делать. Немудреное, бесхитростное дело без соответствующей сноровки оказалось весьма муторным и непокорным. Парень долго мучился, чертыхался, сердито отбрасывал в сторону непослушное лыко и снова принимался за работу. Он изрядно измучился и взопрел, пока к обеду не соорудил нечто напоминающее лапоть. Варфоломей с отвращением посмотрел на свою работу, досадливо плюнул и швырнул уродца в угол. Раздраженно постукивая костяшками пальцев по лавке, он бесцельно поглазел на улицу, но с поставленной задачей нужно было как-то справляться. Парень обреченно вздохнул и вновь принялся за дело. На удивление, работа на этот раз пошла бойчее и, когда к вечеру в хижину вернулся Авдей, Варфоломей заканчивал плести третью пару.
       - Ого! Ладно-складно получается. Куда тебе столько? - усмехнулся кузнец, разглядывая обувку.
       - Да это я и тебе, дядя Авдей, спроворил. От скуки, про запас..., - зарделся, польщенный парень.
       - Ну, спасибо, коли так. А я тебе тоже подарочек приготовил...
       Авдей развернул тряпку и выложил на стол небольшой новенький топор, на свежем березовом топорище. Рядом воинственно блеснул острым жалом охотничий нож.
       - Дорога дальняя, опасная. Всякое может приключиться. Без этого тебе не обойтись..., - пояснил кузнец, вертя в руках свою работу. - Сейчас, вот поедим и на покой. Завтра чуть свет подниму. Пойдешь, пока поселок еще спать будет...
       - Нет, дядя... Я сейчас тронусь, в ночь... Так спокойнее... А то за день засиделся тут, взаперти...
       - Ничего, в теплой хижине, не в сырой норе. На печи можно и посидеть... Куда торопишься, серьезные дела с кондачка не решаются. Набрался бы сил, подготовился, как след..., - попытался урезонить его Авдей.
       - Нет! Пойду..., - решительно отрезал Варфоломей и добавил: - Мне еще навестить кое-кого нужно, попрощаться...
       В глазах его вспыхнул мстительный огонек.
       - Ты что, паря! Охолонь! Не бери греха на душу..., - беспокойно вскинулся Авдей, поняв, о чем сейчас тот думает. - Не начинай свою жизнь с чужой крови, пусть она и подлая...
       Старик с тревогой, проникновенно заглянул в сумрачное лицо Варфоломея, но взгляд парня был окаменевшим и непроницаемым. Ужинали они молча и собирались в дорогу, не проронив ни слова. Лишь время от времени тяжело вздыхал Авдей и сокрушенно покачивал головой...
      
       ... Подвязав опорки, Варфоломей поднялся с лавки. Крепко, с чувством, притопнул сначала одной, потом другой ногой, опробывая обувку на ходу. Удовлетворившись, забросил за спину котомку, заткнул за кушак топор и сунул за пазуху нож. Нахлобучив на голову суконную шапку, он повернулся к наблюдавшему у печи за его сборами кузнецу.
       - Ну вот и все! Я готов! - улыбнулся парень, добродушно, широко, открыто, поникшему старику. - Спасибо тебе, дядя Авдей, за приют и за все остальное...
       Старый бобыль, обычно угрюмый, нелюдимый, вдруг расстрогано хлюпнул носом, подался к парню и неуклюже прижал его к груди.
       - Что ж, прощевай, сынок. Дай бог тебе удачи. Пусть твоя будущая жизнь складывается счастливее и краше, чем прожитая..., - глухо, с трудом справляясь с душевным волнением, пробормотал он. - Теперь ты сам хозяин своей судьбы. Что обронишь, то и подберешь. Не держи на сердце зла, с добром иди к людям...
       Отстранившись, он с мольбой заглянул Варфоломею в глаза, точно пытаясь угадать, внял ли он его наставлениям. Но, так ничего не увидев, неумело перекрестил его.
       - Ступай с богом! Пусть твоя совесть подсказывает тебе верное решение...
       - Ладно! Разберусь как-нибудь! Прощай, дядя Авдей...
       Он порывисто прижал к себе старика и тут же, спешно выскочил за дверь...
      
       ... Рудничный поселок заснул быстро. Вымотанный каторжной работой люд, едва добравшись до полатей, сразу забылся в тяжелом, беспокойном сне. Безлюдная, кривая улочка зловеще чернела непроглядной темнотой и оглушала безмолвием. Варфоломей легким, пружинистым шагом пробирался вдоль заборов, чутко вслушиваясь и озираясь, дабы не столкнуться со случайным прохожим. Ему удалось незамеченным проскочить до заводской конторы. Здесь жил главный обидчик и виновник всех бед семьи Коноплевых, приказчик Мокша. Крайнее от крыльца окно добротного пятистенка тускло мерцало. Видать в доме еще не ложились.
       Варфоломей прокрался к дому и осторожно заглянул в окно. Мокша ужинал. Дубовый стол был обильно уставлен едой. Перед ним дымилась миска с жирными щами. Тут же стояло блюдо с ломтями пшеничного каравая, в другом искрились соленые грузди, а в пузатом штофе прозрачно светилась водка. Приказчик, жмурясь от удовольствия аппетитно обгладывал здоровую мозговую кость, громко чавкая и по-собачьи урча. Время от времени, облизав лоснящиеся от жира куцые пальцы, он поднимал с колен цветастый рушник и вытирал со лба струившийся пот. Неожиданно он повернулся к окну.
       Коноплев отшатнулся и точно врос в стену. Сердце гулко загупало. Неужели заметил? Выждав паузу, парень снова заглянул в окошко. На этот раз, запрокинув голову, Мокша одним глотком выпил из чарки. Острый кадык жадно и ненасытно заходил вверх-вниз пропуская в нутро обжигающую жидкость. Удовлетворенно крякнув и помотав головой, едок захватил из блюда щепоть грибов и отправил их рот.
       - Жри-жри, нажирайся. Когда еще придется..., - ненавистно прошептал Варфоломей, с отвращением наблюдая за этим пиршеством.
      
       Мокша жил одиноко. Женат он никогда не был, но при случае позволял себе поблудничать, причем выбирая для плотских утех молодых, нетронутых девок. При себе, в доме, держал стряпуху, которая же убиралась и обстирывала его. Похоже, что сейчас тут, кроме него, никого больше не было...
       Парень оторвался от окна и легкой, бесшумной тенью метнулся к крыльцу. В углу лениво тявкнула собака, но от злого шика, шавка поджала хвост и замолчала. Дверь оказалась запертой изнутри, но, к счастью, это был лишь крючок: приказчик, уверовав в свое всемогущество и власть над поселком, особо не сторожился.
       Тонкое лезвие ножа легко поддело щеколду и дверь, тихо скрипнув, послушно подалась внутрь. Варфоломей шмыгнул в сенцы и замер, прислушиваясь. Ему казалось, что каждый, даже ничтожный стук, шорох, движение громогласным эхом отскакивало от бревенчатых стен и будоражило все живое в округе. Но опасения были напрасны. Дом тихо и покорно принял его, не выражая ни страха, ни беспокойства.
       Обвыкшись и успокоившись, он уже с большей решимостью, не таясь, толкнул дверь в горницу и уверенно шагнул следом. В этот момент Мокша только опрокинул в рот очередную стопку водки. От неожиданного появления в комнате бородатого незнакомца он поперхнулся и огненная жидкость фонтаном, заливая все вокруг, брызнула на стол. Приказчик натужно закашлялся и выпучил глаза. То ли от изумления, то ли от перехватившего дыхания. Воспользовавшись заминкой, парень метнулся к окну и задернул его подвернувшейся под руку дерюгой, чтобы снаружи никто не заметил движения в доме. Впрочем, эта предосторожность была излишней. Мокша забился в угол и буквально оцепенел от животного ужаса.
      
       - Т-ты кто? - наконец через силу выдавил он, обретая дар речи. - Откуда тут взялся? Что тебе нужно?...
       - Интересуешься? - насмешливо осклабился Варфоломей, поигрывая перед носом перепуганного приказчика ножом. - А так что не признал? Неужели уже забыл Коноплевых?...
       - Северьян! Ты, что ли? - Мокша наугад назвал имя покойного отца и забился крупной дрожью, безумия от страха. - Откуда?! Тебя же засекли...
       - Ты гляди! Оказывается помнишь дела свои подлые..., - в притворном изумлении хмыкнул Варфоломей и потемнел взглядом. - А Настену... Девку тобой опозоренную, не забыл еще? А бабу, что рассудка лишилась от горя, еще помнишь. А парней коноплевских, в руднике гниющих?...
       Каждое его слово, каждое имя, каждый вопрос обжигающей пощечиной били наотмашь и Мокша все больше ежился и сжимался, будто превращаясь с цепного пса в мизерную блоху, ничтожную вошь...
       - Северьянушка! Христа ради пощади, не губи! - завыл, заскулил, запричитал он в страхе, медленно сползая с лавки на колени.
       - Что же ты мольбам не внимал, когда девку сильничал, когда над мучениями мужика измывался, которого батогами бичевали насмерть..., - голос Варфоломея предательски дрогнул, переходя на мальчишеский визг.
       - Ты не Северьян? - подозрительно покосился на него приказчик. - Конечно же... Что это я выдумал, с ума, что ли спятил? Разве мог покойник с преисподней сюда явиться... Кто же ты тогда?...
       Приходя в себя, он поднялся, было, с колен, усаживаясь на лавку и бросил колючий, настороженный взгляд на ночного гостя.
       - А Варфоломея, сына Северьянова помнишь? - прошипел с нараставшей ненавистью парень. - Это я!
       - Так тебя тоже, ведь, нет в живых..., - вновь шалея, с сомнением пробормотал Мокша. - Ты же на цепи, в штольне, засыпало...
       - Как видишь, не до конца... Велено было задержаться на белом свете..., - глумясь ухмыльнулся Варфоломей и шагнул к съежившемуся приказчику. - За тобой послал отец с Настенкой. Сказали, что заждались Мокшу в преисподней...
       - А-а-а! Не смей, тварь, меня трогать! - отчаянно завизжал тот, отбрыкиваясь. - Кто позволил самосуд чинить. Я людей сейчас позову...
       - Тише! Не вопи! - грозно цыкнул на него Варфоломей и легонько пристукнул кулаком по плешивому темечку. - Весь поселок криком взбудоражишь, а народу на работу спозаранку подниматься...
      
       Приказчик, точно загипнотизированный, испуганно хрюкнул и покорно замолчал.
       - Что тебе нужно! Отпусти ты меня, Христа ради! Не губи! - снова тихо заканючил он. - Пощади! Что хочешь проси, только не губи...
       Униженный и подавленный Мокша размазывал по хмельному лицу сопли и умоляюще таращился на парня. Его жалкий вид вызывал отвращение и Варфоломей, брезгливо плюнув, отвернулся, осматриваясь. Эта оплошность едва не стоила ему жизни. Хитрый приказчик неожиданно подхватил со стола нож, которым не так давно нарезал к ужину хлеб и со злобным рычанием кинулся на наглеца. Однако, то ли хмель, то ли страх помешали коварству. Не рассчитав движения, он нелепо махнул рукой и вскользь чиркнул парня по плечу. Разодранная холстина рубахи тут же обагрилась кровью.
       - Ах ты, гнида! Вот цена твоей мольбы! - осерчал Варфоломей и яростно подхватил приказчика за грудки.
       - Пусти-и-и, ублюдок! - отчаянно забился, сопротивляясь Мокша. - Убью, тварь, к отцу отправлю и к сестре ... тухлодырой, сопли вытирать...
       - Что-о-о! Так ты мне еще и угрожать будешь, козел паршивый?! - задохнулся от возмущения Варфоломей и, шалея от злости поднял огромный кулак.
       Перекошенная от злости и страха скула приказчика сочно хрустнула и горохом дробно застучали о стену выбитые зубы. Взвыв от боли, мокша отлетел в дальний угол.
       - Это тебе сволочь за отцовские батоги...
       Мощный удар в пах заставил Мокшу завертеться юлой по полу и страшно пуча глаза, судорожно ловить окровавленным ртом воздух.
       - А это, кобель пакостливый за поруганную честь несчастной Настенки и опозоренных тобой подруг ее малолетних...
       Пьянея от ненависти, теряя рассудок, Варфоломей сгреб в охапку безвольного и уже несопротивляющегося приказчика, приподнял его над землей, что ноги того беспомощно забарахтались в воздухе. Сочный плевок залепил опухшую, пучеглазую рожу и, в следующий миг, сокрушающий удар в хлипкую грудину швырнул Мокшу к изразцовой печи. Голова его безвольно мотнулась, нанизываясь виском на острый выступ. Он охнул и грузно осел, стекленея взглядом. По щеке юрко побежал, пугающе чернея, кровавый ручеек.
       - А это тебе..., - метнулся к нему разгоряченный расправой Варфоломей, но осекся, увидев, что приказчик уже не подает признаков жизни.
      
       Тяжело дыша, парень с минуту стоял над бездыханным телом, тупо наблюдая, как черная кровь заливает нательную рубаху мертвого Мокши...
       - Ну что же, значит, квиты..., - пробормотал он разочарованно и сконфуженно одновременно.
       Только сейчас он почувствовал саднящую боль в плече. Пошарив по комнате глазами, он заметил чистую холстину. Разорвав ее, он наспех перебинтовал рану и снова осмотрелся, соображая, что делать дальше. На полу валялось бездыханное тело приказчика. На столе остывал недоеденный сытный ужин. Варфоломей окинул еду голодным взглядом, такие разносолы он видел впервые. Голод предательски толкал его к еде, но, превозмогая искушение, он брезгливо сплюнул и отвернулся. Случайно, у двери он заметил добротные, прочной воловьей кожи сапоги и не удержался. "Такая обувка в дороге, пожалуй, лучше лаптей будет..." - благоразумно рассудил он, переобуваясь. Уже выходя, он, как бы невзначай, опрокинул со стола на пол керосиновую лампу...
      
       ...Тревожный набат взорвал тишину спящего поселка. Сонные люди беспокойно вылезали из землянок и ветхих хижин и недоуменно пялились на поднимавшееся над поселком зарево.
       - Эй! Мужики! Что там случилось? Из-за чего такой переполох? - окликнул пробегавших мимо с баграми рудничных работников Авдей.
       - Да вон контора горит, чтоб ей пусто было..., - отозвались на ходу бегущие раздраженно.
       - А Мокша? Что с приказчиком?..., - сразу сообразив в чем дело, поспешно крикнул вдогонку, уточняя, старик.
       - Черт его знает... Может вылез, а может... - прозвучало в ответ уже издали.
       "Вот, стервец! Не послушался! Свое сотворил, горячая башка, неразумная! - сокрушенно покачал головой кузнец на мелькнувшую в душе догадку и перекрестился. - Господи! Прости прегрешения чада неразумного. Вразуми его, наставь на путь истинный. А сейчас прости. Видно, в твоей воле было, взять такой грех на душу...".
      
       Последующая жизнь захватила, завертела Варфоломея стремительной каруселью. Блуждая по тайге, он по мальчишеской неопытности как-то недоглядел нанесенную приказчиком рану и, казалось бы, пустяшный порез едва не обернулся серьезной трагедией. Рана загноилась, плечо распухло и рука безвольно повисла. Каждое движение причиняло ему нестерпимую боль. В полуобморочном состоянии, полыхая жаром, он случайно наткнулся на скит староверов. Монахи выходили его и оставили жить у себя, но молодой, живой, подвижный и энергичный организм не мог смириться с тоскливой унылостью отшельника. В один из дней Варфоломей ушел в тайгу, как бы на охоту и не вернулся.
       Бродяжьи тропы прибили его к лихой ватажке, озоровавшей в округе. Разбойничья жизнь, полная риска и приключений, будоражила и горячила кровь, но совестливому парню не пришлась по вкусу. Большой, смертный грех видел он в преступных деяниях сотоварищей. Добытая разбоем одежа немилосердно жгла тело, ворованный кусок мяса застревал в горле, а по ночам часовыми становились у изголовья окровавленные души безвинно убиенных... Однажды по утру шальная братия не досчиталась у потухшего костра молодого варнака. Пока разбирались, куда и зачем тот мог уйти. Глаза уже вели беспечного странника дальше, навстречу новым испытаниям, к заветной цели, к батюшке Дону...
      
       Как знать, может быть, в один прекрасный день и вышел бы молодой потомок казаков Коноплевых к берегу могучей русской реки. Зачерпнул бы в пригоршню кристально чистой воды, припал бы жадно и ненасытно к живительной влаге пересохшими губами. Вдохнул бы полной грудью настоянного на тучном разнотравье пьянящего степного воздуха и крикнул что-нибудь радостное, нечленораздельное на всю мощь своих легких, шалея от неохватного простора и свободы. Как знать, может быть, именно так и было бы, если ...
       Если бы парень упрямо шел своим намеченным путем. Прямо, упорно, никуда не сворачивая. Если бы путь этот был свободен, ровен и чист. Но в том-то все и дело, что в жизни не бывает таких легких дорог. На пути всегда немало ухабов, рытвин, крутых поворотов, в избытке соблазны и искушения. На перепутье лукаво вильнула-подмигнула стежка-дорожка, поманила в сторону и накинула на доверчивую шею прочный аркан...
       Дорога странствий привела Варфоломея к Волге, в промышленный и торговый город России - Нижний Новгород. Его появление здесь в аккурат совпало с ежегодной ярмаркой. Бродя среди этого праздничного балагана и бесцельно глазея на многоголосое людское море, обилие продуктов и всяческой мануфактуры, богатую палитру развлечений, молодец вдруг споткнулся о чей-то горячий и пылкий взгляд. Насмешливый и манящий, неистовый и дурманящий, покорный и властный, ласковый и испепеляющий. Ни с чем не сравнимый взгляд цыганских глаз. Улыбнулись, подмигнули, поманили окаянные очи и покорным, безропотным телком послушно поплелся он следом...
      
       Так нежданно-негаданно Варфоломей оказался в цыганском таборе. Кочевая жизнь этих, на первый взгляд, отчаянно беспечных и праздных бродяг, а на самом деле добрых, отзывчивых и хлебосольных людей, умеющих стойко, с улыбкой переносить житейские тяготы и горести, пришлась парню по нраву. Эта жизнь не шла ни в какое сравнение с серой, угрюмой унылостью скита или с будоражащим азартом, тревогой и постоянной настороженностью грешного бытия разбойной братии.
       Жизнь табора скорее была похожа на муравейник. Со стороны казалось, что в этой громкоголосой черноволосой и бельмастой круговерти царит хаос и неразбериха. Несведущий мог предположить, что эти люди бесцельно слоняются по полевому городку, между улиц-кибиток, маясь от безделия, не зная, чем заняться. Стоянка табора достойна внимания. Это удивительное творение в одночасье неожиданно вырастает на пустой поляне или речном берегу, чтобы потом также внезапно исчезнуть и вырасти совсем в иной стороне, на другом пустом месте. Жизнь табора подчинена выработанному однажды и навсегда строгому уставу, в котором четко определены обязанности каждого члена этой большой семьи, от мала до велика. Потому, пока стоял на месте табор, никогда не гас костер посредине лагеря и всегда дымилась в котле наваристая каша и ароматный чай. Лошади были сыты, напоены, вычищены и выкупаны. Ступицы колес смазаны дегтем, а сами кибитки подлатанные и отремонтированные были готовы немедленно продолжить долгий, нескончаемый путь.
      
       Чернявого весельчака и балагура здесь сразу приняли за своего. Нашлось для парня и место в походной кибитке, и ложка у общего котла, и дело, за которое он нес ответственность. И наряд у него был соответствующий. Малиновая шелковая рубаха и узорчатый наборной пояс, шерстяные шаровары заправлены в терпко пахнущие дегтем сапоги. В правом ухе появилась медная с причудливым цыганским рисунком серьга. Казалось, судьба определила его дальнейшую жизнь раз и навсегда. Варфоломей задышал полной грудью, радуясь приобретенной свободе, царившей в таборе веселой, праздничной атмосфере, новым друзьям и первой, настоящей любви в своей сравнительно недолгой жизни. Чтобы не делал он, чем бы не занимался, взгляд его нетерпеливо шарил, отыскивая ту, ради которой он забыл все и обо всем...
       Зара... Так звали юную озорную цыганку, хозяйку колдовских глаз. Это она покорила сердце молодого беглеца, заставила забыть о степной вольнице, о заветном желании добраться до донской степи и поглядеть откуда вышел род Коноплевых. Соловел молодецкий взгляд от гибкого девичьего стана, юрким мотыльком мечущегося в стремительном, зажигательном танце. Туманился разум от чистого как родник, пьянящего как старое вино голоса, журчащего в проникновенной песне. Уста ее были сладкие как мед, а объятья нежны и страстны... Любовь двух юных сердец - пламенная и взаимная - вспыхнула от одного случайного взгляда и теперь полыхала как жаркий костер посреди табора...
       Уже покорно кивнул головой старый цыган - отец Зары, согласившись отдать дочь за прибившегося к табору чужака. Кочевье начало готовиться к свадьбе. Уже ковал таборный кузнец обручальные кольца и украшения для юной невесты, а модистки шили свадебный наряд. Уже шил местный сапожник новые, голенища гармошкой, хромовые сапоги для жениха, а колясочник мастерил новую кибитку для молодой пары. Вся большая семья была увлечена праздничными хлопотами. Только один человек не принимал участия в этой суете и в злобной зависти наблюдал за счастливой, влюбленной парой.
       У кривоглазого, зрелого годами, Якова были свои виды на юную цыганку. У него водились деньжата, добытые, впрочем, делами неправедными и в таборе он вел себя независимо и отстраненно от общих дел. Считалось, что Яков даже претендовал на место барона, но пока вожак табора был в самом расцвете сил и не собирался никому уступать свою власть Рано овдовев, Яков жил одиноко. Давно приметив смазливую и шуструю соплячку Зару, он пришел к ее отцу и без церемоний, напрямки, сосватал девчонку себе, как бы на вырост. До сих пор он терпеливо ждал, пока Зара созреет. Когда заветная цель была уже близка, на пути некстати стал этот молодой нахал, прибившийся невесть откуда, Яков страшно осерчал и затаил обиду...
      
       В назначенный день принаряженный и радостно возбужденный табор собрался вкруг, ожидая начала торжественного действа. Однако до всеобщего слуха неожиданно донесся незнакомый перезвон бубенцов и на глазах изумленного табора появился местный пристав в сопровождении солдат.
       Окинув небрежным взглядом пеструю толпу, он в спокойной неторопливости прошел сквозь живой коридор к вожаку табора и грозно смежил брови.
       - Что же ты, братец, беззаконие творишь? - ткнул он мясистым пальцем в грудь замершего в напряжении статного цыгана.
       - Помилуй, ваша милость! Какое беззаконие? - удивленно вскинулся тот.
       Тараща глаза, барон растерянно обвел замершую в недоумении семью и, пожимая плечами, снова обернулся к приставу.
       - Мы - люди мирные! Не озоруем, не безобразничаем, божьим промыслом на жизнь зарабатываем. Не уж, какая жалоба поступила?...
       - Поступила, поступила..., - насмешливо хмыкнул пристав и тоже оглядел собравшихся, словно кого-то выискивая...
       У Варфоломея от этого взгляда похолодело в груди и он потупился, пунцовея.
       - Говорят, беглых каторжников ты укрываешь...
       - Да что ты, ваша милость! - всплеснул руками цыган. - Какие каторжники. Вон, гляди. Все здесь, все свои...
       - Значит, не хочешь варнака выдать? - прищурился пристав и погрозил. - Гляди, не отдашь разбойника, смету все твое кубло, к чертовой матери. Да еще плетей на дорогу всыплю...
       - Ваша милость!...
       - Даю пять минут для того, чтобы вспомнить..., - непреклонно отрезал чиновник и демонстративно щелкнул крышкой часов.
      
       Сбившиеся в плотное кольцо цыгане замерли в тревожном ожидании. Барон, покусывая губы, мял окладистую бороду, размышляя, а в наступившей тишине, как бы слышалось громкое тиканье часового механизма. Посреди этой толпы нетерпеливо вертелся и кривой цыган, косясь то на вожака, то на пристава, то на своего соперника. Его подмывало выскочить, указать, помочь, но тогда и его песенка в таборе будет спета. Доносчиков и предателей здесь не жаловали...
       - Еще минута у тебя осталась..., - огласил приближение ответа пристав и вопросительно уставился на барона.
       Вожак упрямо молчал, решительно сопротивляясь мимолетным порывам.
       - Упрямишься? Ладно! Ты сам выбрал такое решение..., - хмыкнул пристав, захлопнув крышку часов и с ленивым безразличием повернулся к повозке, где сидела воинская команда. - Приступайте, братцы...
       Бряцая ружьями и палашами, солдаты посунулись с телеги на землю. В руках у них появились просмоленные факелы и кто-то уже стал затепливать огонь...
       - Не надо, ваши милость! Не измывайся над народом. Тут я..., - неожиданно раздался из толпы зычный возглас.
       Раздвигая крепким плечом своих соплеменников, Варфоломей смело выдвинулся на середину и стал перед приставом. Следом тенью метнулась Зара. Дикой кошкой вцепилась, повисла, приросла к любимому, испепеляя ненавистным взглядом пришлых.
       - Ну, вот так бы давно! - удовлетворенно кивнул пристав, благостно щурясь. - Молодец! Смелый парень! Похвальное благородство. Не допустил до греха... Берите его, братцы, эх-хе-хе...
       Притворно сокрушаясь, он махнул рукой и нехотя поплелся к своей коляске.
       - Не пущу-у-у! Не отдам! - истошно взвизгнула, безумея от неожиданной беды Зара, яростно отбиваясь от наседавших солдат.
       Те в замешательстве отступили и неуверенно топтались, не зная что делать дальше.
       - Уймите эту чертовку! - вяло обронил уже с коляски пристав. - А то, ей богу, пожгу и выгоню прочь...
      
       Варфоломей, взволнованный и бледный, затуманенным от влажной пелены взором глянул на любимую бережно приподнял ее, отрывая от земли, жадно припал пересохшими губами к ее пухлым мягким губам.
       - Не надо, Зарушка! Не надо! Плетью обуха не перешибешь. Стало быть, не судьба нам вместе быть...
       Мягко, но решительно он перенес и передал рыдающую девушку на руки отцу и порывисто ступил навстречу солдатам.
       - Я готов! Берите...
       Пристав, удовлетворенный, что так быстро и не хлопотно удалось выполнить неприятное мероприятие, поманил к себе цыганского барона.
       - Вот, голубчик! Благодари этого смельчака, что избавил вас от разорения и ненужных хлопот. Бог с вами, милую... Но, чтобы завтра духу вашего здесь не было...
       - Ваша милость!...
       - Завтра и без следа..., - прозвучало непреклонное из уже отъехавшей коляски...
      
       Тесно зажатый меж крепких солдатских плеч, в подавленном настроении трясся в раздрыганной повозке удрученный Варфоломей навстречу будущему. Снова жизнь для него начиналась с чистого листа. Что на сей раз приготовила ему судьба-злодейка? Кандалы каторжника или глаголь для молодой шеи. Возвращение на рудник или нового хозяина-изувера... Самые мрачные предположения роилась в его сумрачной душе и не находили точного ответа. Между тем, судьба, хоть и скупо, но решила улыбнуться ему еще раз...
       То ли пристав, который так бесцеремонно вырвал его с собственной свадьбы и лишил семейного счастья, был крайне ленив и не обременял себя надлежащим исполнением служебных обязанностей, то ли сам Варфоломей покорил его черствую душу своим отчаянным поступком смелости и бескорыстия, но дальнейшего продолжения этой тяжбы не последовало. Ни в острог, ни на каторгу, ни обратно на рудник его не отправили. После двух дней томления под замком, осунувшийся и потрепанный парень предстал перед сонно-равнодушными очами пристава.
       - Что же мне, голубчик, с тобой делать прикажешь? - будто досадуя на обременительность, лениво протянул он.
       Чиновник раздраженно поерзал в кресле и зевнул с таким безразличием, что казалось судьба парня его совсем не интересует и, более того, отвлекает от дел более насущных и полезных.
       - Так выгоните взашей и вся недолга..., - оживился Варфоломей, уже полагая, что именно так сейчас и случится.
       - Ишь, какой скорый. А на дыбу и в кандалы не желаешь?..., - неожиданно повысил голос пристав, очнувшись от дремотного состояния и сердито сверкнув глазами.
       - Так чего тогда спрашивать..., - обиженно протянул парень. - Что решили, то и делайте, чего томить понапрасну...
       - Гляди-ка, а ты еще и нетерпеливый! - глумливо хмыкнул полицейский чин. - Куда торопишься, дурень! Первый раз вижу идиота, чтобы на тот свет спешил...
      
       Впрочем, решив, что довольно натешился над незадачливым парнем, посерьезнел и задумчиво постучал костяшками пальцев по столешнице, изучающее разглядывая переминавшегося перед ним молодца.
       - Кто хозяин? Откуда бежал? Семья. Давай, говори, все как на духу, без утайки..., - неожиданно приказал резко и жестко.
       - А чего таиться. Мне скрывать нечего..., - пожал плечами Варфоломей. - Батю запороли, сестра утопилась, братья в шахты гниют...
       Перед глазами поднялись поистертые памятью лица родных, словно соленая слеза выплюхнулась наружу короткая, полная горечи, бесхитростная история. Видать, и у пристава сердце было не полностью каменное, видать и в его очерствевшей душе шевельнулось что-то человеческое.
       - Да-а-а! Веселый ты рассказчик, позабавил! - протянул он озадаченно, внимательно выслушав горькую исповедь Коноплева. - Так что же с тобой делать? Отпустит не вправе. И обратно к хозяину отправлять жалко... А давай-ка, голубчик, запишем тебя в солдаты. Как раз в уезде набор рекрутский идет. Турок на юге наглеет. Так что, может, и посчастливится тебе на Дону побывать... Ну, как? В острог, на рудник или в солдаты?...
      
       Вскоре молодой драгун Коноплев, зажмурив от страха глаза и тесно прижимаясь к крупу своего скакуна, тревожно слушал канонаду турецкой артиллерии...
      
       ... Варфоломей вздрогнул, очнувшись от оцепенения. Как одно мгновение пронеслась перед глазами вся предыдущая жизнь. Трубка-носогрейка, зажатая в руке, уже потухла. Он глубоко вздохнул, постучал о край навеса, выбивая из трубки пепел и снова покосился на Антона. Тот тоже молча, неподвижно уставился в одну точку, сосредоточенно думая о чем-то своем, сокровенном...
       - Надо же, как жизнь завернула! Слышь, брат... Во, как порадовал царь-батюшка. Потешил народ своей милостью. Ты что, оглох от радости? Слышь, чего говорю..., - на сей раз осторожно и не так возбужденно, как вначале, обозвался к приятелю Коноплев. - Как думаешь, что теперь будет?...
       - Что будет? Это и я хотел бы узнать..., - в задумчивости пробормотал Антон. - Дома, с семьей, вроде понятно. А с нами?...
       - Что с нами? - переспросил недоуменно Варфоломей и назидательно отчеканил. - Тебе же уже было сказано, что солдат - есть человек государев, освобожденный от крепостной повинности... Тебе свобода уже давно государем дарована. Отслужишь и лети вольным соколом. Ты что, в самом деле? Сколько я тебе об этом талдычил... Забыл, что ли?...
      
       Коноплев отстранился и недоверчиво покосился на безучастного Пономарева, который, не слушая его, задумчиво глядел куда-то вдаль.
       - Эх, ослобонили бы и нас сейчас. А еще крылья, чтобы одним махом к своим, домой, долететь... - наконец протянул он, мечтательно закатывая глаза. - Гнедко бы тоже быстро домчал...
       - Ну, ты даешь, брат! Эка хватил! - насмешливо присвистнул Варфоломей и от удивления заломил на затылок фуражку. - Да тебе еще служить и служить. Как медному котелку плац утюжить...
       - Вот и я о том же! Вроде свободен, а на привязи. Шагу без разрешения не ступи, покорно дожидайся, пока позволят..., - по-своему рассудил Антон и сокрушенно вздохнул. - Так что не знаешь, радоваться воле или слезы от горя лить...
       - Тебя то, конечно, досада теперь берет. Семья на воле, а ты в узде..., - сочувственно качнул головой Коноплев и грустно улыбнулся. - То ли дело я. Один как перст. Ни своего угла, ни родной души. Никто меня не дожидается, никто слезы обо мне не уронит...
       - Ничего! К нам поедем. Найдем тебе и угол и душу по душе..., - веселея, улыбнулся Антон и ободряюще обнял друга.
       - Выслужи свой срок сначала, а потом искать будешь. Тоже мне сваха нашлась..., - в тон отозвался Варфоломей. - А пока давай к котлу подвигаться, благодетель. Торопись, двигай быстрее, не то без кулеша останемся...
       Шутливо толкаясь и перебраниваясь, друзья потянулись к полковой кухне, где у котлов вовсю гомонили возбужденные однополчане, выплескивая наружу свои эмоции по поводу случившегося...
      
       Оживление царило и в штабной палатке. Здесь к общему праздничному обеду был накрыт широкий стол. Офицеры живо, подчас весьма бурно обсуждали царский манифест и все, что с ним теперь было связано. Разумеется, что в сословной, дворянской среде по вопросу, касающегося имущественных прав и властных полномочий, трудно достичь единодушия. Поэтому здесь сразу определилось два лагеря. В одном собрались те, кто считал указ преждевременным, ущемляющим былые права дворян и подрывающим патриархальные основы их господства. Другие, восторженно приветствуя монаршею волю, полагали, что крестьянская реформа должна быть более решительной и быстротечной. Как всегда бывает в горячем споре было и третье меньшинство "не нашим, не вашим", которое осторожно поддерживало и ту, и другую сторону, склоняясь к неспешному, крайне дозированному, безболезненному и, главное, необременительному либерализму...
       - Эх, поспешил государь! Заигрывает с голозадыми либералами. На поводу у смутьянов пошел..., - кривились в сарказме и презрительно морщились представители наиболее именитых и зажиточных родов. - В демократа играет батюшка, миндальничает. А мужику нельзя слабину давать. Мужик хорош только в жесткой узде. Тогда он и покорный, и послушный, и в работе усердный. Ему дай волю, он две возьмет. Землю дай, пропьет, а потом с вилами за чужым добром придет...
       - Это вы господа так считаете потому, что мужика только из окошка кареты или дворца своего видите. На всем готовом сидите с открытым горлом. Ждете, что вам туда все покладут, останется лишь проглотить. Мужик, обильно поливший землю своим потом, никогда не бросит свою кормилицу. Он ее как любимую невесту любить и холить будет..., - возражали им приверженцы радикальных реформ и более решительных мер. - Поэтому надо было сразу их с землей отпускать, а не держать во временнообязанных с выкупом...
       - К чему весь этот спор. Дело сделано, манифест государем подписан. Наверняка не с кондачка. Поломали над ним голову и нашли наиболее подходящее для всех решение..., - великодушно заметили колеблющиеся, дипломатично примиряя в споре обе стороны. - Вино в бокалах, закуски на столе. Не лучше ли выпить во здравие нашего императора и пожелать ему дальновидности и мудрости в дальнейших решениях...
      
       Странно, но предложение к выпивке встречалось с завидным единодушием. За столом в эти минуты звучал дружный смех, слышались безобидные шутки и фривольные анекдоты. Однако, вслед снова проскакивала будоражащая искра и спор вспыхивал с новой силой.
       - Ведь если посмотреть на всю эту комедию с демократией, то, по большому счету, даже у нас в полку сегодня царит некоторое заигрывание к нижним чинам..., - язвительно ухмыльнулась "аристократическая" сторона и бросила многозначительный насмешливый взгляд во главу стола, где сидел полковой командир.
       Почувствовав, что камень брошен в его огород, Верхотуров хмуро смежил брови и приподнялся с места.
       - В чем дело, господа! Извольте объясниться!...
       - А что тут неясного..., - перемигнулись с издевкой фрондеры. - Даже вы, господин полковник, как презренный холоп так бурно радуетесь царскому указу, что даже позволили нарушить вами же установленный порядок походной жизни полка. Водка, каша... Прямо разгул какой-то. Слава богу, обниматься с солдатней не бросились. А они, следует заметить, все бывшее быдло из деревни...
       Столь откровенной глумливой насмешки офицер не ожидал от подчиненных. Он побелел от негодования, яростно сжал, до хруста в суставах, кулаки, порывисто подхватился с места, но сдержался. Напряженным, тяжелым взглядом окинул стол. Офицерство замерло в ожидании. На некоторых холеных лицах играла саркастическая ухмылка, иные смущенно потупились или неловко шарили глазами по стенам, а кто-то безучастно застыл каменным изваянием.
      
       Полковник вытянулся, одернул мундир и горделиво вскинул покрывшееся возмущенным румянцем лицо.
       - Господа! Вы, верно, полагаете, что Верхотуров помутился рассудком..., - медленно, четко чеканя каждое слово обратился он к собравшимся. - Дескать закис от вынужденного безделья, расчувствовался, сопли пустил будто капризная барышня. Мочало, а не командир. Нет, плохо вы меня знаете, господа...
       От зазвучавшего металла в его голосе у присутствовавших побежали мурашки по коже. Уж они то хорошо знали, что такой тон не предвещает ничего хорошего.
       - Я прекрасно знаю, откуда приходит пополнение в полк. И знаю, сколько сил и усердие нужно приложить, чтобы из тупого быдла - "солома-сено" получился настоящий, боеспособный воин, на которого можно уверенно положиться в бою, - продолжал между тем свои рассуждения Верхотуров. - И если вы не забыли, то свои эполеты и кресты я получил не на паркете веселого бала, а в сражениях. Плечом к плечу с этим самым "мерзким холопом", который сегодня бурно радуется царской милости...
      
       Полковой командир скривился в снисходительной ухмылке и торжествующе глянул на своих оппонентов.
       - Вон, сейчас вы корите государя за поспешность в даровании свобод. Брезгливо морщитесь, глядя на искреннюю радость нижних чинов. Убытки свои, небось, подсчитываете. А того в толк взять не можете, что сейчас у этих самых нижних чинов, что в бою вас грудью своей прикрывают, сегодня камень с души свалился. Что теперь он с легким сердцем на смерть пойдет за царя и Отечество. Потому как этот царь-батюшка его семье и родным свободу даровал...
       - Да, господин полковник, чернь весьма благодарна в своих подлых деяниях! - презрительно хмыкнули в ответ противящиеся. - Вы, верно, помните французскую историю, когда презренная толпа казнила французского государя Людовика и вместе с ним безжалостно отправила на плаху его жену Марию-Антуанетту...
       - "Мир полон дураков, но как от них удрать остаться одному и зеркало убрать..." - насмешливо процитировал некого мудреца Верхотуров и взгляд его снова стал жестким и непреклонным. - Господа, не судите, да не судимы будете! Забыли библейскую заповедь. Верно, забыли. Вам никогда не приходило в голову, что своих палачей мы подчас взращиваем сами. Да-да, своим постыдным обращением и незаслуженным наказанием и истязанием невиновных. Нищета и унизительное, скотское состояние порождает смуту. Так зачем доводить до такого состояния холопа, не лучше ли сделать его своим союзником...
       - Вам хорошо рассуждать о снисхождении и щедрости, господин полковник! Вы же сами, извините, гол как сокол. Ни угла, ни куста. Как бы терять нечего и сожалеть не о чем..., - протянул с издевкой одни из офицеров. - А когда у тебя за душой не ломаный грош, а тыщ двадцать десятин земли пахотной, да пять тыщ душ ревизорских, да всякой другой "мелочи" дарованной божьей и царской милостью за верную службу двору, то как-то не очень радостно все это по ветру пускать...
      
       - А я, господин поручик, представьте, горжусь своей бедностью..., - с достоинством парировал старый воин. - А больше, горжусь династией своей воинской. Верхотуровы не за деревеньки, ни за ревизские души кровь проливали и по большей степени шрамами, а не орденами себя украшали. И верность двору их не меньше вашей была. Только эту верность они в смертном сражении выказывали, а не на вощеном паркете. И стояли они перед неприятелем прямо и открыто, а не в угодливой покорности перед сановной особой склонившись, выпрашивая очередной милости...
       - Однако, господин полковник, это уже слишком..., - надменно вскинулся уязвленный визави. - Я, ведь, тоже сейчас не на придворном балу...
       - Пить нужно меньше, господин поручик! Не дебоширить и куролесить по столице. Не нужно, полицейского чина в Мойку сбрасывать, чтобы тот не мешал вам кричать непотребное у дома градоначальника. Тогда и не сослали бы вас сюда, на Кавказ. Вальсировали бы в свое удовольствие в каком-нибудь салоне, крутили бы шашни с молодой женой стареющего князя, а не трусливо прятались в своей палатке, ссылаясь на недомогание как раз в тот момент, когда вам нужно выезжать в дозор...
       Верхотуров, свободно откинувшись на стуле, с небрежным прищуром пристально смотрел на побагровевшего от возмущения, а больше от стыда, франтоватого офицера и убийственно спокойным менторским тоном прочитал ему короткую мораль об истиной чести и достоинстве.
       - Господин полковник!
       - Не так давно я уже говорил одному вашему сослуживцу..., - не обращая внимание на возмущение собеседника, продолжал, между тем, свою мысль Верхотуров. - В жизни бывает всякое. Даже мерзкий холоп может быть величественен чистотой помыслов и благородством души, но и благородный патриций омерзителен в своих низменных поступках. Верно, Зайцев?
      
       Полковник приподнялся над столом, отыскивая взглядом съежившегося на своем месте прапорщика.
       - Что прячешься? - ухмыльнулся Верхотуров. - Иль снова считаешь, что я не прав, сатисфакции потребуешь?...
       Зайцев испуганно подскочил и торопливо одернул мундир.
       - Никак нет, ваше высоко благородие! - звонко отчеканил он.
       - Что, никак нет! - не понял полковник.
       - Так точно, ваше высоко благородие!
       - Погоди, Зайцев. Я что-то не пойму тебя..., - удивленно вскинул бровь Верхотуров и рассмеялся. Так что же в конце концов - "так точно" или все же "никак нет"...
       - Не знаю, господин полковник! - покраснел Зайцев и развел руками, беспомощно озираясь.
       - Ну, раз вы не знаете, господин прапорщик, тогда я знаю..., - посерьезнел Верхотуров и поднялся из-за стола. Я за свои слова и поступки привык отвечать. Кажется меня сейчас упрекнули в малодушии и панибратском отношении к нижним чинам. Вот и разгул им сегодня устроил. Плохо, что вам не доводилось у походного костра котелок с пресной кашей делить, а вон, все вилочкой да на тарелочке...
       Полковник небрежно кивнул на сервированный стол.
       ... - А для хорошего солдата в походе чарка водки и миска горячей, наваристой каши, что медведю утиная дробина в задницу. Но, коль скоро мне попеняли в допущенной слабине... То, чтобы у вас не создавалось неверных представлений о моей позиции и дурных иллюзий относительно понижения боеспособности полка
       Он снова помолчал и пристально обвел присутствовавших суровым взглядом.
       ... - Завтра - тревожная побудка полка и плац-парад..., - жестко заключил полковник. - Потрудитесь все присутствовать. Вас, господин поручик, это касается в первую голову. Даже в случае недомогания... Честь имею, господа офицеры!...

    Глава 4.

      
       "Крепостное право на крестьян, водворенных в помещичьих имениях, и на дворовых людей отменяется навсегда в порядке, указанном, в настоящем Положении и в других, вместе с оным изданных Положениях и Правилах...".
       - ... отменяется навсегда в порядке, указанном в настоящем Положении..., - задумчиво повторил Семен Михайлович уже в слух и отложил документ в сторону.
       Пальцы выбили по столешнице нервную дробь, как бы нарушая тишину кабинета и заполняя затянувшуюся паузу, пока хозяин о чем-то сосредоточенно задумался. Задуматься, действительно, было о чем.
       На столе перед ним лежали поистине исторические документы, выражавших монаршею волю о даровании свобод низшим слоям империи - Манифест и "Общее положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости". Последний являлся основным актом, который содержал главные условия крестьянской реформы. А именно: крестьяне получали личную свободу и право свободно распоряжаться своим имуществом; помещики сохраняли собственность на все принадлежавшие им земли, однако обязаны были предоставить в пользование крестьянам "усадебную оседлость" и полевой надел "для обеспечения их быта и для выполнения их обязанностей перед правительством и помещиком".
      
       Шахновский вновь порывисто притянул бумаги к себе и принялся внимательно вчитываться в каждую строку, каждое слово...
       "...По обнародовании сего Положения крестьянам оставляется их усадебная оседлость впредь до приобретения ими оной в собственность на правилах, определенных в Положении о выкупе крестьянами усадебной оседлости и о содействии правительства к приобретению ими в собственность полевых угодий. Все движимое имущество крестьян, как-то: домашний и рабочий скот, земледельческие орудия и пр., на основании существующих постановлений принадлежит вполне крестьянам; мирские денежные капиталы и мирские же хлебные запасы составляют собственность крестьянского общества...".
       Чем скрупулезнее вчитывался Семен Михайлович в Положение, тем все больше вопросов, неясностей и тупиков для него всплывало. Он потер в задумчивости виски и с сомнением выглянул в окно, где на дворе возбужденно галдела дворня, обсуждая царский указ об освобождении...
       - Господи! Чего орут, точно воронье на погосте? О чем можно так спорить? - с тоской в голосе пробормотал он. - Я уже который раз перечитываю эту чертову бумагу, вчитываюсь в каждую закорючку и не могу до конца понять, что же делать и с чего начинать, а они знай галдят - "Воля! Воля!"... До воли то еще семь верст до небес и все лесом. Эх-ма! Сладко вино, да горько похмелье...
       Шахновский сокрушенно покачал головой и, досадливо морщась, снова углубился в изучение государевых бумаг об отмене крепостного права.
       Из основного документа следовало, что за пользование надельной землёй крестьяне должны были отбывать барщину или платить оброк и не имели права отказа от неё в течение 9 лет. Крестьянам предоставлялось право выкупа усадьбы и по соглашению с помещиком - полевого надела, до осуществления этого они именовались временнообязанными крестьянами.
       Уже "Местные положения" определяли размеры земельных наделов и повинностей крестьян за пользование ими в 44 губерниях Европейской России. Одно из них - "Великороссийское" касалось 29 великороссийских, 3 новороссийских, 2 белорусских губерний. В их число входила и Екатеринославская губерния, к которой относился Бахмутский уезд и принадлежавшая Шахновским Белая Гора.
       В соответствии с этим положением вся эта "великороссийская" территория делилась на 3 полосы (нечернозёмную, чернозёмную и степную), каждая из которых состояла из "местностей". В первых двух полосах устанавливались в зависимости от "местности" высший (от 3 до 7 десятин; от 2 и трех четвертей до 6 десятин) и низший (треть высшего) размеры душевых наделов. Для степной определялся один "указный" надел (в великороссийских губерниях от 6 до 12 десятин; в новороссийских от 3 до 6 с половиной десятин). Надельная земля предоставлялась "сельскому обществу" по числу душ (только мужских), к моменту составления уставных грамот имевших право на надел.
       От земли, находившейся в пользовании крестьян до 19 февраля 1861, могли быть произведены отрезки, если душевые наделы крестьян превышали высший размер, установленный для данной "местности", или если у помещиков при сохранении существующего крестьянского надела оставалось менее трети всей земли имения. При наличии в пользовании крестьян наделов менее низшего размера помещик обязан был или прирезать недостающую землю, или снизить повинности. За высший душевой надел устанавливался оброк от 8 до 12 руб. в год или барщина ...
       - Эх, ... твою мать! Занятная арифметика! - снова недовольно покосился на окошко Шахновский. - С кондачка не разберешься. Где убавить, где прибавить? Тьфу, дьявол! А эти?... Грамоты не разумеют, счету не обучены, а уже поклоны бьют, радуются. Погодите, еще плакать придется. Как бы за вилы не взялись....
       Барин нахмурился, взял карандаш и подвинул к себе счеты и чистый лист бумаги.
       - Стало быть, так..., - принялся он за мудреные расчеты. - По ревизским спискам у меня числится... душ, а земли ... десятин...
       Костяшки счет бойко застучали, запрыгали то в одну, то в другую сторону, наполняя комнату мелодичной трещоткой.
       -...на руднике работает... душ. В Бахмуте на варницах... Так, там у меня еще Гришки покойного мужики пока не совсем понятно как числятся. Что-то этот лях-хитрован не откликается. Видать, хотел облапошить стервец. Утаить от хозяйки доход. Ладно, с этим после разберусь...
       Семен Михайлович, на миг отвлекшись на воспоминания об осенней истории с разделом имущества покойного друга, вернулся к своим расчетам.
       - Ай да, занятная арифметика! Ай да, занятная..., - все чаще качал он головой, перечитывая документы и сверяя их со своими расчетами. - Не по душе придется мужику такая воля! Ох, не по душе...
      
       Опытный предприниматель, весьма искушенный в экономике, финансовых делах и ведении хозяйства, Шахновский уже сейчас прекрасно представлял, чем грозят дарованные государем "свободы". "Положение о выкупе" определяло порядок выкупа крестьянами земли у помещиков, организацию выкупной операции, права и обязанности крестьян-собственников. Выкуп же полевого надела зависел от соглашения с помещиком, который мог обязать крестьян выкупать землю по своему требованию. Цена земли определялась оброком, капитализированным из 6% годовых. В случае выкупа по добровольному соглашению крестьяне должны были внести помещику дополнительный платёж.
       Таким образом, сущность выкупной операции заключалась в том, что крестьяне получали от государства выкупную ссуду, выплачиваемую единовременно помещику, которую они должны были погасить в течение 49 лет по 6% ежегодно. Размеры ссуды составляли 75-80% от 6% капитализированного оброка. Таким образом, крестьяне выкупали не только землю, но и личную свободу. При выходе на выкуп по соглашению с помещиками крестьяне обязаны были внести им дополнительные платежи (обычно 20-25% выкупной ссуды). "Положение об устройстве дворовых людей" предусматривало освобождение их без земли, однако в течение 2 лет они оставались в полной зависимости от помещика. 
      
       Семен Михайлович знал, чего опасался. Для бывших помещичьих крестьян выкупные платежи стали самой тяжёлой формой прямых налогов. Осозналось и аукнулось это незамедлительно.
       Крестьянство, недовольное кабальными условиями реформы, ответило на неё массовыми волнениями. Наиболее крупные из них, Бездненское и Кандеевское, случились уже в том же 1861году. Напряжённая обстановка, сложившаяся в деревне, увеличение несоответствия выкупных платежей доходности надельной земли (рост недоимок) заставили правительство в конце 1881 пойти на некоторое снижение выкупных платежей. И только спустя более чем четыре десятилетия, под влиянием революционных событий 1905 года, внук государя-освободителя император Николай Второй был вынужден отменить выкупные платежи с 1 января 1907.
       Пока же, добропорядочный и рачительный хозяин, привыкший считать каждую копейку и зная ей цену, ворча и чертыхаясь, кляня, на чем свет стоит, некстати свалившуюся на голову обузу, Шахновский напряженно размышлял, как проводить реформу, чтобы не озлить и излишне не будоражить своих сельчан и рабочих...
      
       ... С улицы послышалось пение. Хмельное, нестройное, но проникновенное, от сердца. Шахновский прислушался и снисходительно усмехнулся. Как бы то ни было, он хорошо понимал состояние крестьянской души. Еще бы, с каким нетерпением ожидали холопы этого пьянящего слова - "свобода". Как взметнулся над замершей толпой и разлетелся по всей округе восторженный рев, когда он огласил только строки Манифеста: "...крепостные люди получат в свое время полные права свободных сельских обывателей...".
       Первый восторг и здравицы, притупили сознание, приглушили слух. Уже не доходили до опьяненного разума, что значит - "получат в свое время", и что для этого следует...
       - Слава! Слава! Услышал бог наши молитвы! Смилостивился! Долгие лета царю-батюшке..., - оживленно металось по колыхавшейся толпе.
       Пока им было ни к чему, что временнообязанное положение - это продолжение той же самой кабалы, ни чуть не лучше предыдущей... Понимая радость белогорцев и желая хоть как-то скрасить их сиюминутный праздник, Шахновский распорядился после обнародования царских документов зарезать кабанчика и достать из погребов горилки. Все же, как ни как, день был значимый, исторический...
      
       Семен Михайлович накинул на плечи короткую куртку - теплую, отороченную мехом венгерку - и вышел на двор. День уже клонился к вечеру, смеркалось. Март еще не радовал теплом. От студеных вод Донца тянуло холодом. Усадьба уже обезлюдела. У дощатых столов, которые обычно выставляли на масленицу для ежегодного хозяйского угощения, возились кухарки, прибираясь. С наружи, на сельской улице, за распахнутыми створками ворот поднимался кверху густой дым самосада. Хмельные мужики, перекуривая, живо обсуждали события прошедшего дня и что-то разгорячено доказывали друг другу...
       - О! Вон барин вышел, давай у него спросим. Он бумагу читал, знает..., - послышался вдруг чей-то оживившийся среди общего гула голос.
       Мужики заглянули во двор и, заметив стоящего у крыльца Шахновского, уверенно посунулись к нему. Семен Михайлович нахмурился и досадливо передернул плечом от такой бесцеремонности.
       - Ну, вот вам и результат! Полюбуйтесь, господа, на первые плоды свободы! - раздраженно проворчал он себе под нос, пока не слышали приближавшиеся крестьяне. - Раньше издали кланялись. Без вызова приблизиться не могли. А сейчас... Еще в толк не взяли, что к чему, а уже куражатся, за ровню принимают. Чего доброго целоваться полезут...
       Лицо его окаменело, губы надменно поджались и холодным, непроницаемым взглядом, он наблюдал как шаткой, нетвердой походкой к нему развязно подходила дворня.
       - Семен Михайлович, во, радость какая пришла! А?! - загалдели наперебой они, обдавая барина крепким табачно-винным перегаром...
      
       - Ну-ну... Радость, говорите! - чуть дрогнув уголками губ, сдержанно хмыкнул тот.
       - А как же! - удивленно вскрикнули те. - Царь-батюшка, милостивец наш, волюшку холопу подарил... Теперь вздохнется мужику полегче...
       - Вздохнется..., - кивнул неопределенно в ответ Шахновский, убеждаясь, что настоящий смысл царской бумаги так и не дошел до забубененного мужицкого сознания.
       - Так ты, Семен Михайлович, нам растолкуй..., - меж тем наседали на него мужики. - Как теперь жить будем. На панщину можно теперь не выходить? А как с землей быть?...
       - А никак! - неожиданно рявкнул, выходя из себя Шахновский. - Вот это видел, подлец!
       Он свернул внушительный кукиш и сунул прямо в рожу опешившему мужику.
       - То есть как это никак! - растерялись мужики и непонимающе уставились на барина. - Царь-батюшка... Документ... Там все прописано... Сам же читал нам... Как это...
       - А вот так! Ушами надо было слушать, что в бумаге прописано и мозгами переваривать, а не жопой пердеть от удовольствия..., - жестко отрезал Шахновский и торжествующе отчеканил уже заученные наизусть строки Положения: - ... "Пользуясь сим поземельным наделом, крестьяне... обязаны исполнять в пользу помещиков определенные в положениях повинности. В сем состоянии, которое есть переходное, крестьяне именуются временнообязанными...". Ясно, бестолочь?...
       - Не совсем, барин...
       - Так слушай и вникай, тугодум... "Крестьяне за отведенный надел обязаны отбывать в пользу помещиков определенные в местных положениях повинности: работою или деньгами...".
       - Теперь понял, дурак?...
       - Ага! Как бы понял... А где деньги брать?
       - Тьфу! Бестолочь, ... твою мать! Я же тебе ясно сказал - повинность деньгами или работою...
       - Так что, голубчик, жопу на печи парить не будешь, а на барщину пойдешь. Свободу свою выкупать, а если еще лениться вздумаешь, так и плетей схлопочешь...
       - Что? Опять барщина?! Опять плети?!!
       - А ты что думал? Калачом тебя теперь потчевать? Не все коту масленица, братец...
       - Господи-и-и! Обманули-и-и!...
      
       Протрезвев, обескураженные, сбитые с толку, расстроенные мужики, ругаясь и причитая понуро поплелись со двора.
       - Вот так-то! Сладко вино, да горько похмелье..., - заключил уже давно понятое им Шахновский, глядя вслед удалявшимся. - То ли еще будет...
       Эта короткая беседа-перепалка с сельчанами вывела барина из себя. Он раздраженно сплюнул под ноги, зябко поежился и повернулся к дому. На рабочем столе его ожидали бумаги и нужно было "определить" тот единственно верный путь к "добровольному соглашению меж помещиком и крестьянином", чтобы безболезненно и безубыточно решить все проблемы...
      
       Конечно, Шахновского трудно уличить в мизантропии, хотя и альтруизмом он, впрочем, тоже не очень страдал. Первое знакомство с ним в начале повествования, как помнит читатель, создавало весьма сложное и неоднозначное впечатление. С одной стороны, Семен Михайлович представлялся горделивым, высокомерным, отчасти избалованным, аристократом с утонченными манерами и изысканным вкусом. С другой стороны, он казался жестким и даже жестоким спесивцем, барином-сатрапом, беспощадным к любой холопской оплошности. Однако, при более близком рассмотрении, за внешней холодностью, неприступностью и высокомерием скрывалась чистая, благородная душа и, в целом, вполне миролюбивый и добродушный, отзывчивый и покладистый характер, ясный и трезвый рассудок, любознательный и пытливый ум.
       Шахновский, на самом деле, уже был типичным представителем той небольшой, пограничной категории хозяев, в которых органично сливались совершенно противоположные и, казалось, несовместимые черты. Традиционные, барские, удельно-княжеские и новые, еще только зарождающиеся реформаторские признаки буржуа, когда барская вальяжность и праздная беспечность неожиданно оборачивалась цепкой хваткой и холодной расчетливостью дельца-предпринимателя.
      
       Разочаровавшись в семейной жизни и совершенно охладев к ветреной и блудливой жене, Семен Михайлович, в отличие от старого друга Степанищева, отнюдь, не стал искать утешения на стороне. Шумные оргии и пьяные загулы ему опостылели и казались пустой тратой времени еще в период беспечной гусарской молодости. Так что деду не пришлось долго понуждать повесу-внука к усердию и трудолюбию после возвращения со службы.
       Природная живость ума и любознательность магнитом тянула его к книгам, к наукам. Точно губка, жадно впитывал новые знания, осваивал новые для империи правила капиталистического устройства. Читал много, порой без разбора. Читал все, что мог найти в степном захолустье, выписывал книги из Киева, Харькова, Екатеринослава. Уже тогда познакомился с трудами Кампанеллы, Канта, Гегеля, Оуэна, Смита. До выхода в свет легендарного "Капитала" познакомился он и с философско-экономическими трудами Маркса. Словом, к выходу царского манифеста об отмене крепостного права Шахновский подошел "во всеоружии": если не сформировавшимся либералом или социалистом, то, по крайней мере, достаточно экономически компетентным капиталистом - промышленником.
       Еще до монаршей воли о даровании свобод, Семен Михайлович много размышлял о необходимости такого решения, прекрасно понимая, что только свободный от рабского ярма мужик способен к созидательному труду. Под впечатлением от прочитанного, он все больше убеждался, что наибольшей прибыли в любом деле можно добиться только на паритетных, договорных началах.
       Казалось бы, царский Манифест открывал путь к этому, а по сути лишь подливал масла в огонь. Вроде бы, выкупная операция сулила немалые прибыли для помещика, но с другой стороны, недовольство крестьян и возможный бунт могли привести к такому опустошительному разорению ("красный петух" для хозяйского добра всегда был неоспоримым аргументом), что о прибылях не было бы и речи. Пока Шахновскому удавалось спокойно управлять своими подданными и без хлопот улаживать назревающие конфликты. Что будет на этот раз?...
      
       ... Михайло Житник торопливо ввалился в хату, стащил с головы треух и отер взопревшее от быстрой ходьбы лицо. Глаза его возбужденно блестели, а грудь ходила ходуном от тяжелого дыхания.
       - Ты чего, батько, запыхался? Тикав от кого, чи шо? Волки за тобой гнались? - дразнящим смешком окликнула мужа Евдокия.
       - Ха! Волки! Та хиба я когда бегал от них!? Они может и тикали от меня. Тут, баба, другое..., - не обижаясь на насмешку, в тон жене, откликнулся лесник.
       Он снова вытер выступившую испарину и обвел торжествующим взглядом домашних, словно потешаясь над их неведением. Евдокия с Ганкой, до этого сосредоточенно разбиравшие в большом корыте гусиный пух и перо, отставили работу и с неподдельным интересом уставились на него. Рядом, на полу, притихли игравшие Николка с Михасем.
       - Ну, ты шо, старый, язык проглотил? Буркнул "а", бурчи и "бе"..., - не выдержав, прикрикнула нетерпеливо Евдокия.
       - Так ото и кажу вам... Сидите тут в лесу, в перьях ковыряетесь, а шо в свити робыться, не знаете? - ухмыльнулся с превосходством Михайло. - Такое дело, такое дело...
       - Тьфу! Чорты тебе взяли бы! Якого биса голову морочишь. Кажи вже что-нибудь!..., - грымнула, выходя из себя, женщина и в сердцах стукнула ладонью о край корыта. - Ой!...
      
       Она запоздало ойкнула, сообразив, какую оплошность допустила. От ее резкого взмаха легкий, почти невесомый пух тучным облаком взметнулся кверху и полетел во все стороны. На миг в хате повисла жалобная тишина. Все растерянно наблюдали за вольготно метавшимся по светлице пухе, который январским снегом плавно оседал, обильно укрывая все вокруг. И тут же снова взвился ввысь от громогласного хохота развеселившегося от такого конфуза лесника. Следом, не выдержав, прыснула и рассмеялась в голос дочка. Радостно завизжали, запрыгали дети. Обескураженная Евдокия в полной растерянности глядела то на корыто, то на летающий по хате пух, то на смеющихся родных. Наконец, охнув, и сама зашлась заливистым, грудным смехом.
       - От бисова душа! Довел бабу до греха. Шо теперь мне робыть прикажешь? Заставить бы тебя зараз цей пух по хате собирать..., - незлобливо проворчала она сквозь выступившие от смеха слезы. - Ладно! Шо там у тебя за новость, рассказывай...
       - Кхе-кхе! - откашлялся Михайло, обирая с усов и бороды пух. - Ото же и кажу вам... Что пока вы тут с пухом пораетесь, там, на Белой Горе, цареву бумагу с утра читали...
       - Шо за бумага такая? Это из-за нее ты прибежал як оглашенный? - встревожено вскинулись жена с дочкой.
       - Волю государь народу дал! - торжественно объявил новость лесник и обвел родню сияющим взглядом.
       - Так нас Шахновский вроде уже давно отпустил. Сам, без царской бумаги..., - равнодушно протянула Ганка, не понимая, чему так радуется отец. - А ты всю жизнь вольный был...
      
       Казалось, разлука с Антоном напрочь лишила ее способности радоваться самой и сопереживать радости чужой.
       - Да ты что, доня! - встрепенулась Евдокия и с укором глянула на поникшую дочь. - А Данила, а Марфа? Это нас барин своей милостью почил, волю дав. Они же еще в холопах ходили. Теперь и им счастье улыбнулось...
       - Так, так, мать, твоя правда..., - согласно кивнул головой лесник, соглашаясь с женой. - Может теперь и Макар до дому повернется. Жалко старый Бондарь не дожил до цього часа. Холопом помер, не дождался ни своей воли, ни сына с неволи...
       - Ничего. Даст бог Марфа теперь дождется..., - обозвалась Евдокия. - Ей бедолаге тоже пришлось лиха хватить одной. И на панщине спину гнула, и хлопця одна на ноги ставила. Такого парубка выкохала, выпестовала. А теперь не наплачется над калекой. Ничего, слава богу живой остался. Рука потрошку разробляется. Тарасик уже до кузни на работу бегает. Каже тут мне, "дывысь баба який из меня коваль получився, як батько"...
      
       Лесничиха, вспомнив гордо вздернутый носик и расплывшееся в самодовольной улыбке чумазое лицо малолетнего внука и сама растроганно усмехнулась и смахнула с лица выступившие слезы. Резким, неосторожным движением она снова нечаянно подняла пуховую пургу в хате. От досады она покраснела, запричитала, укоряя себя в собственной оплошности и нерасторопности. Но, чтобы хоть как-то сгладить свою вину, накинулась на мужа.
       - Це все из-за тебя. Дывысь, шо натворил оглашенный. Всю хату верх дном перевернул..., - ворчала она недовольно, поспешно ловя и собирая до кучи разлетевшихся пух.
       - А я то при чем?! - недоуменно вытаращился на нее Михайло. - Шо я тебе ветрилом тут махал? Сама беды натворила, а на чужую голову сваливаешь...
       - Ах, ты бисова душа! Еще и припираешься! Иди геть с хаты, пока ухватом по хребтине не вытянула..., - сердито сверкнула глазами жена.
       Ее воинственный и непреклонный вид не предвещал ничего хорошего и Михайло, понимая бесполезность дальнейших пререканий и оправданий, поспешил уйти.
       - То-то же, сказала иди, значит иди, а не товчись над душой..., удовлетворенно проворчала вслед Евдокия, успокаиваясь.
       - Мамо, чего ты так! Хиба батько виноват. Сама же раздула..., - укоризненно глянула на нее Ганка. - Накричала на мужика, в шею вытолкала ни за что, ни про что...
       - Та ничего с ним не зробиться. З мужика як с гуся вода. Отряхнулся и пошел дальше по своим делам..., - безмятежно отмахнулась мать. - ТО же не от злобы, а так для куражу...
       Суровые складки меж черными бровями разгладились, она улыбнулась и на щеках заиграли добродушные, лукавые ямочки.
       - Ты же доця сама знаешь, шо милые бранятся, только тешатся. Ото и мы с батьком... потешились...
       - Ой, мамо, мамо! - всхлипнула Ганка. - Да уже и забула, як воно тешиться милым...
       - Тю на тебя! - снова пренебрежительно скривилась мать. - И в кого ты такая дурна? Ты подывысь на себе. Молода, здорова жинка, а заживо себе в домовину ложишь. Ты на тетку Марфу подывысь. Я только же казала про нее. Уже сколько рокив жинка сама, без чоловика. Но, як ты слезы те точет. Живее людина и жде любого... Ото и ты жди и надейся. Антона же в солдаты забрали. Войны зараз нема. Отслужит и придет до дому. Сколько там зараз в солдатах служат. Не так же, як раньше, считай все життя на муштре. Прийде. Еще и диточки у вас будут. Аж он Коле та Михасю братики, та сестрички. Так?...
      
       Мать ободряюще улыбнулась и ласково приобняла уныло поникшую Ганку. Но, та не откликнулась на материнский оптимизм. Лишь слезливо шмыгнула носом и принялась собирать разлетевшийся пух. Евдокия, глядя на нее, сокрушенно покачала головой и силком потянула к лавке.
       - Все. Хватит хнюпать носом. Дывысь, очи красные як у кроля. Скоро слезами вытекут напрочь. Хиба так можно. Посиди спокойно. Зараз уберемся. Давай лучше, доню, поспипаем. Помнишь, старый Бондарь нам колысь спивав? Ото спивак був, царство ему небесное... Вот мы зараз про гарну дивчину и заспиваем...
       Евдокия подвинулась на лавке, усаживаясь поудобнее. Карие глаза женщины смежились в истоме, взор затуманился, а лицо озарилось доброй и сердечной усмешкой. Из глубин души полился чистый и проникновенный, покоряющий страстностью, голос: н полной растерянности глядела то на корыто, то на летающий по хате пух, то на смеющихся родных..ились на неготью дельца-предпр
      
       Мiсяць на неби, зiроньки сяють,
    Тихо по морю човен плыве.
    В човнi дiвчина пiсню спiвае,
    А козак чуе, серденько мре.
       Ганка сначала безучастно сидела рядом, горестно задумавшись о чем-то своем. Однако, вслушиваясь в старательно выводимую матерью мелодию, она приподняла голову. Казалось песня хрустальной живительной водой омывала ее сердечные раны и гнала прочь тоску и скорбь. Молодица просветлела, вытерла мокрое от слез лицо и с облегчением вздохнула. На миг замерев, будто ловя ритм песни, она прильнула щекой к материнскому плечу и подхватила таким же, как у матери, мелодичным, грудным голосом:
      
    Пiсьня та мила, пiсня та люба,
    Все про коханья, все про любовь,
    Як ми любились та й разiйшлися,
    Теперь зiйшлися навiки знов.
       Евдокия одобрительно подмигнула дочери, радуясь перемене в ее настроении. Та виновато и кротко улыбнулась в ответ. Самобытный дуэт слаженно и дружно возвысил голос и с новой силой повел песню дальше:
      
    Ой очи, очи, очи дiвочи,
    Темнi, як нiчка, яснi, як день.
    Ви ж менi, очи вiк вкоротили,
    Деж ви навчились зводить людей?
      
       Задушевный мотив, ударив заключительным аккордом в низкий потолок, задрожал и стих. Мать с дочерью, тесно прижавшись друг к другу, умолкли, все еще легонько покачиваясь в такт отзвучавшей песни. Евдокия нежно оглаживала дочкино плечо, будто утешая и успокаивая ее душевную боль. У ног притихли и мальчишки, во все глаза глядя и не понимая своим еще несмышленым детским умишком, что же все-таки сейчас случилось, произошло в дедовой хате. Чему радовались и печаловались взрослые, о чем плакали мать с бабкой, от чего их потянуло на песню и почему сейчас они застыли у окошка грустные и молчаливые...
      
       Если бы в эти дни можно было подняться ввысь и с высоты птичьего полета оглядеть землю, то наверняка можно было увидеть, что царским документам радовались и печалувались, хвалили их и осуждали, надеялись на них и сомневались в них повсеместно, во всех уголках необъятной российской империи, в роскошных дворцах и жалких лачугах.
       По другую сторону Донца, на Белой Горе, в хате Бондарей была та же атмосфера, что и на лесном хуторе. Здесь также царствовала печаль и тихая грусть. Катерина с дочерью устроились в закутке и засели за шитье, готовя для семьи новые обновки к лету. Марфа, как всегда, возилась с горшками у печи. Данила, присев на привычном дедовом месте в углу, покуривал трубку и с легкой усмешкой наблюдал, как споро орудовал за столом ложкой Тарас.
       Вот уж кому было все не по чем. Ни к чему ему были душевные переживания, сомнения, скорбь. Не обращал он внимания на то, с каким азартом, волнением и болью старшие до хрипоты в горле говорят в последнее время о каких-то барских документах. Все это для него было не столь важно, как понимание собственной значимости в нынешней жизни семьи. Сознание, что теперь он главная надежа, добытчик и опора семьи вселили в его наивной детской душонке чувство какого особого предназначения, превосходства над сверстниками и исключительности. Как ни как он теперь ни какой-то там подпасок или обычный подручный отца или материнский помощник. Что-то вроде, принеси, подай, иди пока погуляй. Нет, шалишь, он теперь коваль, мастер, хозяин! От сознания этого гордость распирала мальчишескую грудь. А ироничные взгляды и шутливые ухмылки взрослых даже не замечались. Мальцу еще было невдомек, что по большей части сельчане по-прежнему ведут серьезные разговоры о делах с отцом и спрашивают совета или помощи у отца же. Ему же пока достаются только ободрительные похлопывания по плечу и радостные восклицания матери и бабки по поводу его первых успехов. И, тем не менее, в его жизни уже были заметные перемены.
      
       Дни, проведенные с отцом в кузне, будто перекроили этого непоседу и озорника. Несмотря на неполные восемь лет мальчуган-несмышленыш повзрослел и вытянулся на глазах. Хотя сейчас и таскал он из миски горячий, наваристый борщ с обычной детской торопливостью, шумно шмыгая при этом сопливым носом, но это был совсем другой ребенок, которого привыкли видеть родные. Уже по тому, как он по-взрослому хмурил брови, как степенно отирал рушником взмокший лоб, как с аккуратной основательностью промакивал мякишем хлеба маслянистые от еды губы, с какой вескостью и основательностью отвечал на задаваемые вопросы о работе, было видно, что детские забавы для этого малыша закончились. Что ж... Дай бог и ему вырасти в знатного мастера-коваля. В такого, какими были его прадед, дед, отец. Мастера Бондари, чьим искусством восхищался люд со всей ближней степной округи. Дай бог, чтобы труд его приносил ему радость, и чтобы на его долю не выпадало таких испытаний, какие пришлось испытать и пережить его родным. Возможно, мы еще встретимся с ним, по-настоящему повзрослевшим и во всех тонкостях освоившим кузнечное искусство. Пока же вернемся в хату этой сплоченной, дружной семьи и узнаем, с каким чувством встретили они царское слово...
      
       - Гарного работника сразу видно... за столом. Тарас, гляди ложку не ковтны!..., - подал, наконец, голос Данила, глядя как сын сноровисто управляется с борщом. - Оце ты нагуляв аппетит у кузни.
       - А як же! Попробуй, помахай ручником да постучи им по наковальне целый день..., - веско, с достоинством отозвался мальчишка. - Хиба не захочешь после такой работы поесть... Бабуль, а ну добавь еще горяченького. Гарный у тебя сегодня борщ получився...
       Хлопчик, не замечая отцовской шутки, деловито отер со лба испарину и посунул к Марфе, на край стола, пустую миску. Пока бабка наполняла ее добавкой, он повернулся к отцу.
       - А ты чего не ешь? Хиба не проголодався? Разом же с работы пришли..., - вопросительно кивнул он Даниле.
       - Так я же теперь в помощниках. Сил мало трачу, аппетит не нагуливаю..., - отшутился отец, затягиваясь самосадом. - А ты ешь, ешь. На доброе здоровье. тебе расти нужно, сил набираться...
       Он добродушно усмехнулся и, ободряюще подмигнув, потрепал слипшиеся на лбу сына темно-русые, густые вихры.
      
       Глядя сейчас на Данилу, трудно было представить что этот плечистый здоровяк совсем недавно был на волоске от смерти и, только благодаря могучему организму, едва выкарабкался к жизни после панской кровавой расправы. О тяжелом недуге сейчас напоминали лишь легкая бледность на впалых, осунувшихся щеках и посеребренный преждевременной сединой чуб. Да еще безвольно опущенное правое плечо предательски намекало на покалеченную руку.
       - Сынок! Як ты на деда зараз схожий! - обозвалась вдруг мать, бросив на него мимолетный взгляд.
       - Шо, такой же уже старый и немощный?! - скривился в желчной усмешке Данила.
       - Та ты что! Який же ты старый..., - отмахнулась, заливаясь смущенным румянцем, сконфуженная Марфа. - Я к тому, шо все Бондари у нас на одно лицо. Батько моложе був, когда его до Польши погнали. Так я хотела сказать, шо сначала ты на батька молодого був схожий, а теперь на деда...
       - ...старого..., - оборвал ее, упорствуя на своем, сын. - То дед тут, в углу, сидел, ничего делать не мог, а теперь я лодарюю...
       - Сынок, не гневи бога. Який же ты лодырь! Он, дывысь, еще не одужав как след, а уже до кузни ходишь, на работу..., - точно оправдываясь, стала доказывать ему свое Марфа.
       - Мамо! Не надо меня успокаивать, я не мала дитина..., - с болью и душевным надрывом в голосе остановил ее Данила. - Какой с меня теперь работник. Смех один...
      
       Бледное лицо коваля стало вовсе белым, как мел, от враз охватившего волнения и растревоженной сердечной раны. Он вспомнил, как впервые после болезни пришел в кузню, как приветливо откликнулась на его прикосновение скрипучая дверь и, казалось, сама кузня, черная от сажи, вдруг просветлела и заулыбалась, соскучившись от долгой разлуки. Вспомнилось и то, как привычно и уверенно потянулась рука за знакомым молотом и как недоуменно звякнула эта тяжелая болванка о наковальню, будто удивляясь, почему рука хозяина не смогла удержать ее.
       От воспоминания об этом конфузе Данила досадливо поморщился и закусил губу. Что толку с того, что он привел в кузню с собой сына и тот с живым интересом и азартом взялся постигать кузнечные азы. Разжечь горн и накалить добела железку - невелика премудрость. Мал, крайне мал еще Тарас, чтобы стать настоящим учеником. Все же сам он был гораздо старше, когда дед взялся обучать его самого семейному ремеслу. К тому же старый Бондарь был еще сам при силе и мог, как настоящий мастер, стоять у наковальни, командуя и подсказывая своему подручному, при этом сноровисто орудуя тяжелыми инструментами. Кусая в кровь губы, Данила упорно пытался вернуть работоспособность непокорной руке-калеке, приучал левую к непривычным для нее функциям. Однако, ранее послушные инструменты норовисто вертелись и выскальзывали из рук и точно издевались над ним, откровенно насмехаясь над его беспомощностью...
      
       - Сынок, ну який ты беспомощный! Поднялся же на ноги, выдюжил хворобу. Никто же тебе на руках не носит, с ложки не кормит. Потихоньку и до работы снова приспособишься..., - слабо возражала Марфа сыновним упрекам. - Вот, волю народу царь дал. Жалко, дед до этого дня не дожил, Макара не дождался. Ну, ничего... Батько домой повернется. Вместе будете в кузне управляться и Тарасика до дела приучать... Так внучок?...
       Марфа подмигнула внуку, пытаясь разрядить печальную ноту неожиданно затеянного разговора.
       - Надо еще дождаться батька. А то долгая история, мамо..., - грустно обозвался Данила. - Знаешь же как оно в жизни. Сказка то скоро сказывается, та нескоро дело делается. Волю ту еще купить треба...
       - Як купить? Царь же..., - непонимающе уставившись на сына, замерла у печи женщина. - У кого купить? Катерина же ничего... Шахновский сам...
       Растерянно бормоча, она безвольно опустилась на лавку и оглянулась на домашних, ища ответа.
       - Я с утра сегодня с паном балакав. Он мне все растолковал. Что к чему..., - глухо кашлянув, пояснил Данила. - Народ дурной, ведь, уши развесил, не выслушал, как след, что к чему... А на деле получается, что за все треба сначала заплатить пану. За хату, за землю, за кузню... А пока як были холопами, так и остались... вроде как временными... Так шо батько, если живой, должен еще и откупиться... Впрочем, мамо, як и мы с тобой тоже...
       - Як откупиться? - снова, будто во сне повторила Марфа.
       - Ну, я же сказал, что Шахновского сегодня бачив и побалакав с ним..., - нетерпеливо передернул плечом Данила. - Ото он мне все растолковал, як след. Царь дал народу волю, но за гроши. Теперь каждому треба либо заплатить, либо отробить... Катя с детворой уже вольна. Им Шахновский сам, по своему желанию, вольную отписал. А нам за двор и за кузню треба рассчитаться. А як я рассчитаюсь с такой рукой...
       Кузнец со злостью покосился на безвольно и виновато висевшую правую руку и глубоко затянулся с затухавшей, было, трубки...
      
       ... - Тут, ведь, как получается, Данила. Либо всем, либо никому..., - развел руками Шахновский, посвящая кузнеца в суть царского манифеста. - Отпущу тебя без выкупа, остальные загалдят, возмутятся. Того и гляди, бунт поднимут. А всех скопом отпустить не могу. Это значит самому ни с чем остаться, добровольно пустить по ветру все, что за долгие годы собрано, заработано и по миру с сумой идти...
       - Ну, до сумы, Семен Михайлович, вам, пожалуй, далеко..., - усмехнулся в ответ коваль.
       - Однако и щедрость такая слишком велика будет. Я еще с ума не выжил..., - нахмурился недовольно барин, не приняв шутки. - Мы свое добро не в карты выиграли, ни фартом заработали. Тоже трудились, не ленились. Ни дед, ни прадед, ни я с отцом. Я родному сыну не позволил свои капиталы пропивать-прогуливать, а холопам теперь за здорово живешь раздать должен...
       - Так те же холопы вам это богатство и множили, пока сынок ваш над ними измывался..., - угрюмо буркнул Данила, помрачнев при упоминании о своем истязателе.
       - А ты не очень задирайся, парень. Я для вашей семьи довольно милости явил. Дай бог иному холопу такое испытать, век обязан был бы и хозяина благодарил..., - надменно сузил глаза Шахновский и от его взгляда повеяло ледяным холодом.
       - Это уж точно! Милости от вашей семьи... я с батьком получил с избытком..., - выдержав этот взгляд, многозначительно кивнул Данила.
       - Ты вместо того, чтобы умничать да былым попрекать, лучше подумай, как рассчитываться за свою волю будешь..., - с легкой угрозой процедил Семен Михайлович. - На поблажки не рассчитывай... Тьфу, ... твою мать! А я еще его бабе и детям волю подписал. Точно сказано, не суй палец в рот холопу, по локоть руку отхватит. Вот так с вами, подлыми и живи в мире...
       Семен Михайлович, досадуя на неожиданно получившийся нелицеприятный разговор, резко крутнулся на месте и пошел прочь, оставив кузнеца в замешательстве и глубоком раздумьи о предстоящем будущем...
      
       Данила с недоумением глядел вслед разгневанному барину и судорожно соображал, почему их беседе вывела из себя обычно невозмутимого барина и что теперь будет. Впрочем, даже не этот разговор и его предстоящие последствия поразили Данилу. В большей мере его удивило неожиданное поведение Шахновского и его, едва ли не враждебное, отношение к нему. Да, видел Данила Семена Михайловича и жестким, и непреклонным, знал его крайнюю осмотрительность и некую прижимистость в делах. Но такого злобного, алчного, ненавистного барина он видел впервые. По крайней мере, их взаимоотношениям доселе всегда приличествовала спокойная доверительность и откровенность. И раньше меж ними возникал острый спор, когда порой Данила позволял себе высказать весьма резкие суждения о тяжелой жизни холопов в селе, о садистских наклонностях и изуверских притязаниях барыни, о подлостях старосты и его необоснованных доносах. Шахновский терпеливо выслушивал его "смутные" речи, иногда даже соглашался с мнением кузнеца и принимал соответствующие решения. Немало судеб ему удавалось спасти от незаслуженной кары, отвести барский гнев. И вот теперь под горячую руку попал и сам. "Вот она, барская благодарность! Когда был при силе, работал усердно, славу барину множил своей работой, был в цене и милости. А как стал калекой немощным, так сразу ненужной обузой стал...", - горестно заключил Данила, проводив взглядом Шахновского, и тоже уныло поплелся домой...
      
       ...- Так шо, мамо, придется нам с тобой еще погнуть спину на панщине. Пока отработаем свою волю... слезами, потом и кровью..., - грустно подытожил уже в хате он свой рассказ о встрече с барином, отвечая матери на вопрос, как и за что им следует рассчитаться.
       - Тю! Та хиба же то беда, шо робить треба! - с несколько преувеличенным облегчением воскликнула Марфа. - Робить, сынок, не страшно. Страшно лодарювать, байдыки бить. Ох, як важко без дела сидеть! Долгий день до вечера, когда делать нечего...
       - Да я разве против, мамо! Я бы и ночевал в кузне, если бы..., - воскликнул в ответ с надрывом Данила, хватая в сердцах здоровой рукой покалеченный локоть. - Лентяем я никогда не был...
       - Так тебя никто в том и не упрекает, сынок. Такого работягу еще пошукать треба..., - точно оправдываясь, откликнулась в ответ Марфа. - Ничего, сынок... Даст бог, выдюжим и цю панщину. Будем как-то выкручиваться. Хиба же ты один. Дывысь, сколько нас. Гуртом як возьмемся, чертям тошно будет. А там может и пан оклемается, успокоится. Мало ли чего у него на душе сегодня было, шо в дурном настроении тебе попался. Ничего...
       Марфа сочувственно улыбнулась, подошла к сыну, прижала его голову к своей груди и ласково погладила его волосы.
       - Мамо! Ты шо! Прямо як малу дитину меня колыхаешь! - отшатнулся он с укором, заливаясь смущенным румянцем и сконфуженно глянув на родных.
       - Эх, сынок, сынок! Да пока я жива, ты хоть сивым дедом стань, а для меня дитиной так и останешься..., - печально покачала головой женщина. - Для матери, сынок, ее дети, самое дорогое, что есть в жизни. Ради них она душу отдаст, если только...
       Голос ее дрогнул, она замолчала на полуслове и поднесла к повлажневшим глазам край фартука...
       Данила виновато кашлянул, поднялся с места и бережно прижал расстроенную мать к груди.
       - Прости, мама! Я не хотел...
      
       Мать... Мама, мамочка, мамуля!... До чего же певучее, красивое, сладкое, упоительное это короткое, простое, бесхитростное слово. Оно первым срывается с уст лепечущего младенца. Летит легкокрылой ласточкой, возвещая радостным криком о победе или иной удаче. Поднимается точно щит, воплем отчаяния прикрываясь от надвигающейся опасности. Скатывается по щеке горькой слезой в скорбную минуту прощания, раскаяния или сожаления...
       МАМА! Как бы не произносилось это слово. По-детски неуверенно или с уважительной теплотой, возбужденно-радостно или в паническом страхе. В любом случае за ним скрывался один и тот же смысл. Это упоминался самый родной, самый дорогой и близкий человек на земле. Самое совершенное совершенство из всех совершенств созданных на земле Господом и наделенных его волей самой величественной миссией.
       Женщина всегда пленила человеческий разум. Мы восхищаемся женской красотой в принципе. Мы боготворим женщину и преклоняем перед ней голову. Талантом музыкантов и поэтов, художников и скульпторов посвящаем ей музыку и стихи, слагаем в ее честь гимны и оды, переносим ее красоту в камень и на полотно. Но тем не менее...
      
       Сказать о женщине, что она просто Женщина, значит ничего не сказать. Говорить о женщине как о матери, значит сказать все. "Всем сердцем почитай отца твоего и не забывай родильных болей матери твоей..." - гласит библейская заповедь. Источник новой жизни - вот господня воля и величайшая земная миссия женщины-матери. Сердце, разум и душа матери подчинены своему, особому закону. Закону доброты. Рожая в муках, она затем весь жар сердца, тепло души и самые нежные чувства и ясные помыслы отдает щедро, без остатка своему ребенку. Возникнет нужда отдать последний вздох, отдаст и его, лишь бы жил, рос и креп ее ребенок. Сама не поест, а накормит, сама продрогнет, но согреет, не уснет, пока не уложит, не приголубит, не успокоит свою кровинушку, свою боль и свою радость, свое счастье и свое богатство. И где бы она не была, чем бы не занималась, в мыслях своих она всегда рядом с ним. Неслучайно говорят, что потому господь все видит и везде успевает, что в помощь себе создал матерей.
       С божьим именем успокаивала и вселяла веру в лучшее поникшей на материнском плече Ганке Евдокия. Молила о помощи и здоровье для истерзанного сына Марфа. Сотни и тысячи матерей ежеминутно, ежечасно обращаются к богородице и ее сыну с мольбой о защите своих детей. Как тут не вспомнить нам еще одну мать. Ту, которая в запустелой, полуразрушенной деревне, хранила надежду и усердно молила святую деву Марию о встрече с насильно разлученными с ней мужем и сыном. Мария Пономарева, жена Николая, мать Антона... Как ей живется одной, какую надежду лелеет ее исстрадавшаяся душа, кто принесет ей весточку о ее сыне?...
      
       ... В солеварне, как всегда, стоял густой влажный туман. Хмурые, неулыбчивые рабочие в сырых, белевших выступившей солью робах, грудились плотной толпой у огромных бурлящих чанов и с молчаливой настороженностью наблюдали за стоявшим перед ними хозяином, соображая по какой причине на этот раз их оторвали от работы.
       Это были степанищевские мужики. Капризная воля сумасбродного хозяина разлучила их с семьями и забросила на чужбину, привязав к этим сумрачным, непривычным для деревенского мужика соляным фабрикам. Сначала на время, для заработков, а как оказалось проданных навсегда, в новое рабство.
       На прошлой неделе управляющий, собрав всех на заводском дворе, монотонным, полусонным голосом зачитал царский манифест о даровании свобод. Зачитали и снова погнали на работы, толком так и не пояснив, что из той бумаги следует. В душе уже затеплилась надежда, что скоро увидят родимую сторонку, вернутся назад к своим семьям. Но дни шли, а отпускать чужаков домой никто не спешил. И вот сегодня их снова собрали по велению самого хозяина...
      
       Между тем Шахновский не торопился подходить к рабочим и с ходу посвящать их в свои намерения. Этот визит на солеварню представлялся обычным посещением, которых до этого у него было бесчисленное множество. Так уж повелось с давних пор, когда отец передал ему управление хозяйством. Став полновластным хозяином степного хутора, а затем открыв угольный рудник и солеварни Семен Михайлович решил, что он должен досконально знать все, что у него в хозяйстве происходит и потому старался вести все свои дела сам. Не по тому, что не доверял управляющим и приказчикам. Просто, как настоящий предприниматель, считал, что быть самому в курсе всех дел, значит своевременно принять то единственно правильное решение, которое было необходимо именно в этот момент и получить максимальную выгоду.
       По установленной годами привычке, Шахновский неторопливо прошелся между кипящими чанами, внимательно понаблюдал за процессом выпарки, придирчиво оглядел гору бурых от сырости рогожных мешков с готовой продукцией. Только после этого он, походя, мельком глянул на хмурую толпу, толкающуюся у стены, нервно передернул плечом и повернулся к управляющему. Казалось, праздное присутствие здесь рабочих вызвало у него недоумение и крайнее недовольство. Барин что-то отрывисто бросил почтительно склонившемуся перед ним приказчику и всецело погрузился в его обстоятельный доклад...
      
       Рабочие в томительном ожидании переминались на месте и недоуменно переглядывались. Что такое? Чего это хозяин не подходит к ним? По его же велению их сейчас собрали. А он лишь бросил в их сторону равнодушный взгляд и вроде даже недовольно прошел мимо. Дескать, с чего это мужики без дела тут толкаются...
       Однако, внешнее, явное безразличие барина к их присутствию на самом деле было показным. Внимательно прислушиваясь к управляющему, Шахновский то и дело бросал косые, но вполне заинтересованные и осмысленные взгляды в сторону степанищевских мужиков. При желании в этих взглядах можно было прочесть и пытливость, и любопытство, а, главное, в них читалось некоторое смятение и напряженный поиск какого-то важного решения, которое пока еще не пришло ему на ум. Как подлинный промышленник-капиталист и предприимчивый хозяин, он наверняка сейчас просчитывал прибыль, а может быть и убытки, которые зависели от этих, мающихся в безвестии, мужиков...
      
       Немало времени потратил Семен Михайлович, чтобы самому как следует вникнуть, добраться до сути, изложенной в царских документах. В памяти были свежи и случайный вечерний разговор с пьяными мужиками и открытая неприязнь кузнеца. Вспомнив стычку с Данилой, барин досадливо поморщился и сконфуженно передернулся. И с какой стати он сорвался, накинулся на него. Ведь, верой и правдой мужик ему служил. Да и пострадал, чего греха таить, по вине сынка-пакостника. Где теперь такого мастера сыщешь?... И как теперь калеке за свою свободу рассчитываться?... Не так проста эта вожделенная воля. "Сладко вино, до горько похмелье...".
      
       Листок за листком читался и перечитывался манифест и все прилагаемые к нему Положения. Уже вовсю пестрели они пометками, а костяшки счет без устали сноровисто бегали туда-сюда под повелительными пальцами хозяина. Чем больше вчитывался Шахновский в документы и чем гуще заполнял он своими расчетами чистые листы бумаги, тем сильнее, отчетливее, неудержимее закипали, росли, множились в его душе противоречивые чувства.
       Убежденность сменялась досадой, удовлетворение - разочарованием, надежда- смятением и растерянностью. Лишь одно чувство, вдруг появившись, росло и крепло независимо от перемен в настроении - сожаление возможной утраты и жадность. Да-да... Никогда не отличавшийся алчностью и чрезмерной прижимистостью Семен Шахновский, вдруг почувствовал острое, даже маниакальное желание извлечь из всего этого предприятия максимальную выгоду, избежав недовольства подданных и, упаси бог, открытого бунта.
       Семен Михайлович с тревогой вскрывал приходившую почту и с душевным волнением читал сообщения о бесчинствах и безобразиях холопов в той или иной губернии российской империи. Как он и предполагал они не заставили себя долго ждать...
      
       ... 1апреля 1861 года в ответ на милостивое "царское слово" крестьяне села Бездна Спасского уезда Казанской губернии подняли бунт. Здесь некий холоп Антон Петров начал толковать Положение 19 февраля по-своему. По его толкованию настоящая воля заключалась в том, что крестьяне не должны работать на помещика и что вся земля принадлежит крестьянам. "Смутные" известия всколыхнули всю округу. В Бездне собралось около 10 тысяч бунтовщиков. Волнение охватило свыше 75 сёл и деревень ряд других уездов Казанской губернии, а затем перекинулось на соседние Симбирскую и Самарскую губернии. Холопы отказывались повиноваться, исполнять барщину, делили помещичий хлеб. Только вмешательство правительственных войск под командованием генерал-майора графа А. С. Апраксина пресекло бунт. Убито 91 и ранено 87 человек.
       Отказались работать на помещиков и крестьяне сёл Черногай и Студенки в Пензенской губернии. Бунтовщики утверждали, что якобы крестьянам вся помещичья земля, по велению государя, передавалась без выкупа. Бунт подавлен с помощью солдат. Убито 19 крестьян...
      
       Тревожные новости походили на военные донесения. Читая почту и свежие газеты, Семен Михайлович недовольно хмурился, задумчиво покусывал гусарский ус и напряженно размышлял, всякий раз прислушиваясь к постороннему шуму за стеной. Не зашумело ли, не заволновалось холопство и на его дворе? "Вот оно и похмелье пришло..., - кривился он над газетой с сообщением о бунте в сардонической ухмылке. - Стоило этого ожидать. Но что же, в самом деле, следовало предпринять. Где найти то верное, соломоново решение, чтобы и волков накормить, и овец сберечь...". Снова и снова подвигал к себе наизусть выученные документы и свои расчеты. Сопоставлял, прикидывал, выгадывал.
       Царское Положение предусматривало безвозмездное предоставление крестьянам четвертины предусмотренного надела по соглашению с их хозяином. Хозяину-землевладельцу это позволяло сохранить в своей собственности побольше земли и закрепить на местах дешевую рабочую силу. А его холопы - крестьяне в получении таких дарственных наделов видели реальную и скорую возможность прекращения зависимых отношений с помещиком и получения полной хозяйственной самостоятельности без выкупных платежей и круговой поруки. "Хм... Разве не соломоново решение?!..." - повеселел Семен Михайлович и углубился в изучение этих бумаг.
      
       В новых расчетах о выкупных и дарственных операциях неожиданно всплыли мужики покойного Степанищева. Как быть с ними? В каком качестве их считать? С одной стороны, они теперь как бы принадлежали ему. Формальное право на владение ими подтверждалось распиской, полученной от ляха-пройдохи, попытавшегося пополнить свой карман в тайне от законной наследницы - дочери Григория. За время, прошедшее после неожиданного визита Штура в Бахмут, вполне достаточного для принятия решения и прояснения ситуации, Семен Михайлович не получил никаких уведомлений или подтверждений. Стало быть, деньги были нагло присвоены, а на совместном "соляном предприятии" поставлен жирный крест. С другой стороны, мужики, хотя и считались холопами, по сути, они были наемными рабочими, без семьи, без земли и, стало быть, без каких-либо претензий на новороссийские черноземы, которыми он владел...
      
       ... Шахновский на миг отвлекся от доклада управляющего и снова стрельнул испытующим взглядом по степанищевской ватаге. Томясь неведеньем, мужики понуро топтались на месте и терпеливо ожидали, когда барин обратит на них внимание. Где-то в глубине души уже бродила смутная догадка, что сейчас должна решиться их судьба...
      
       - Ну! Чего вы тут толкаетесь, глаза мозолите? Других дел нет, что ли..., - с притворной суровостью, наконец, приблизился к ним хозяин.
       - Так ить, того... Мы, ведь не по своей воле! Сказано, что ты велел собраться..., - изумленно загалдели рабочие, растерянно переглядываясь меж собой и бросая вопросительный взгляд на управляющего.
       - А зачем вы мне понадобились? - прищурился, как бы с недоумением, Шахновский и лукаво подмигнул замершему за спиной приказчику.
       Тот расплылся перед хозяином в угодливой улыбке, но тут же сурово нахмурился и погрозил кулаком мужикам. Те окончательно растерялись и испуганно сбились в плотный круг. Вытаращив лихорадочно блестевшие глаза, они беспомощно таращились на барина, не понимая чего же, в конце концов, он хочет от них и когда закончится эта мука.
       Ситуация потешала Семена Михайловича и он с наслаждением тянул паузу, наблюдая за приниженной покорностью и безропотностью рабочих. "Вот так и держать их надо в жесткой узде, чтобы не пикнули, глаз поднять не смели, тогда и бунта никакого не будет..." - мелькнула вдруг самодовольная мысль в голове сатрапа. "Тьфу, дьявол! И что за стадо бессловесное. Разве такие, когда позволят себе противиться..." - тут же откликнулась в ответ презрительная мысль избалованного аристократа. "Что, мужички! О воле услыхали, так сразу и о доме затосковали. Вот Гришка задал вам задачку. Не знаете, как ее теперь разрешить..." - в пренебрежительной сочувственности отозвался в его душе либерал.
       Пока эти противоречивые мысли спорили меж собой, Семен Михайлович, напряженно соображал, что же на самом деле сказать мужикам, какое решение им объявить...
      
       - Вот сколько не гляжу на вас, а все не пойму, что вы такие угрюмые и нелюдимые..., - начал он издалека. - У вас что, все такие у Степанищева были. Бирюки лесные, право...
       - Так ить, барин, чему радоваться! Степанищев от семьи оторвал, на чужбину завез и бросил. Сказал, на время. Поработаем и обратно домой, к бабам, детишкам своим... А что на самом деле вышло? - развели в ответ руками мужики. - Сам помер, а нас навечно сюда продал. Не видать боле родной сторонки, на чужбине косточки сгниют...
       - Неужели здесь так плохо, что от тоски сохнете? - хмыкнул недоверчиво Шахновский. - Вы еще не видели, как каторжане в шахте уголь рубят. Вот куда вас бы спустить. А тут можно было привыкнуть...
       - Знаешь, барин, собака и та с трудом к новому хозяину привыкает..., - опасливо косясь, буркнули в ответ рабочие.
       - Ну, то же собака. Ее удел на цепи сидеть да на прохожих лаять, чужих в дом не пускать...
       - Э-э, барин! Она хоть и на цепи, зато у родного порога. А тут и на цепи, и в чужой сторонке...
       - Погоди! На цепь вас никто не сажал. Нечего напраслину плести..., - нахмурился обиженно Шахновский. - Кандалы только беглым да каторжникам одевают и то на шахте... А если так по дому тоскуете, что же не бежали... домой? Кинулись бы в ноги Григорию. Он и добрый бывает, гладишь, смилостивился бы простил.
       Семен Михайлович обвел насмешливым взглядом рабочих, будто пересчитывая и проверяя: все ли на месте.
       - Нешто мы зайцы чумные, по степи петли крутить. Раз барин приказал и слово дал, что назад вернет, значит так и должно быть. Среди нас лихих людишек отродясь не было. Вон и Антошка Пономарев...
       - А что Пономарев? - встрепенулся Шахновский, услыхав знакомое имя.
       - Дык, что? Ваша хозяйка его в солдаты определила. Тоже ведь мог сбежать, а не сбег... Узнал, что вас в Бахмуте нет и в полк вернулся, хотя мог спрятаться, переждать...
       - Вам откуда все это ведомо? - настороженно поинтересовался барин.
       - Так ить заходил он на солеварню, разговаривал с нами, об отце спрашивал...
       - О каком отце? - еще больше удивился Шахновский. - Что-то я в толк не возьму, что здесь было. Ну-ка, говорите все, что знаете...
       Перебивая друг друга, степанищевские мужики обстоятельно поведали барину о встрече с земляком и его рассказ о том, как он случайно встретился в степи с отцом.
       - ... Дурень! Говорит, не могу подвести солдата, слово дал, что вернусь. А ты, барин, говоришь.... - заключили свое повествование мужики и молча насупились, ожидая, что тот теперь им скажет в ответ.
      
       Семен Михайлович неподвижно замер и лишь нервно постукивал стеком по голенищу сапога. Было видно, что неожиданная новость о том, что он разминулся со своим плотником и бесхитростный рассказ мужиков о Пономаре не только удивил, но и крайне взволновал его.
       - Стало быть, не стал за барской милостью гоняться. Семью свою, во имя верности слову, на алтарь положил..., - точно во сне пробормотал Шахновский и сокрушенно вздохнул. - Эх, Антон, Антон. Как был ты упрямцем несговорчивым, так им и остался. Да-а-а... Похвальная совестливость, весьма похвальная. Жаль! Знатный мастер... был. Думаю,... солдат с него тоже добрый выйдет. Все свое усердие за веру и Отечество отдаст...
       Сожалеюще покачивая головой, Шахновский умолк, будто что-то припоминая и обдумывая. Молчали и мужики, выжидательно наблюдая за барином.
      
       - Значит, говорите, что муторно вам здесь? Чужая сторона..., - вдруг встрепенувшись, поднял он насмешливо-вопросительный взгляд на мужиков. - Что? Тоскуете по своей деревне? Хотите домой вернуться?...
       - Барин! Милостивец! Да кто же от такого счастья откажется! Ты никак решил..., - кинулись ему в ноги с мольбой и надеждой степанищевцы. - Господи! Барин! Христом богом...
       - Но-но! Чего выдумали! Ничего я еще не решил! - нахмурился, было, Шахновский, пряча в усах усмешку. - Про волю, видать, услышали...
       - А как же! Объявили царское слово. Вот думали, что ты нас для того и собрал...
       - "Для того и собрал...". Гляди, какие скорые..., - передразнил их барин. - А о выкупе слышали или уши от радости заложило? Выкупать свою волю будете?...
       - Как же ее выкупать, если мы гроша медного уже столько лет в руках не держали..., - растерялись мужики. - Все, что зарабатываем здесь, Степанищеву в зачет шло, за подать... Как же, милостивец, нам волю выкупить?...
       - Ну, вот это уже другой разговор! - удовлетворенно крякнул Шахновский. - А то слюни распустили, с соплями вперемежку... Настоящее дело договором решается, а не мольбой и слезами...
       - Так ты скажи, что надо, не томи...
       - Что надо? - прищурился барин и, точно размышляя, начал подсчитывать. - Значит так, усадьбы у вас своей здесь, "на чужбине" нет...
       - Нет, милостивец, нет..., - согласно закивали ему в ответ мужики.
       - Земельные наделы вам тоже тут не нужны...
       - Не нужны, не нужны..., - еще торопливее согласились деревенские.
       - Но, я за вас деньги ляху отдал, что за наследством покойного Григория приезжал. Как бы растратился..., - гнул дальше свое Шахновский.
       - И что, сильно растратился? - в тревоге замерли мужики.
       - Много ли, мало, а отработать бы надо..., - с ироничной насмешливостью окинул он их взором.
       - Сколько? - вконец упали духом те.
       - Давайте так... До Покрова вы паритесь здесь усердно, не покладая рук. Урок вам будет такой...
      
       Шахновский оценивающе прикинул, сколько соли было сложено в углу и назвал мужикам задание, которое они должны были выполнить к указанному сроку.
       - Сделаете, летите ясным соколом в свои леса, к своим бабам. Не уложитесь, придется еще дорабатывать..., - заключил он свое условие. - Ну, согласны? По рукам, что ли?...
       - Согласны! По рукам! - не раздумывая, горячо откликнулись на предложение мужики, но тут же покосились на Шахновского с недоверием. - А не обманешь, барин?...
       - Что же вы думаете, у вашего Пономаря слово крепче моего будет?! - недовольно поморщился тот в ответ. - Нет, шалите! Барин может и соврет, а гусар никогда! Слово офицера! А за науку спасибо...
       - Какую науку? - не поняли степанищевцы.
       - Да, так... Просветили мне мозги кое в чем..., - уклончиво ответил Шахновский, слегка усмехнувшись уже созревшему в голове решению...
      
       Бахмутская история Антона так задела, так запала в душу Шахновскому, что всю дорогу домой он никак не мог отвязаться от душевного волнения. Старого гусара и жесткого дельца трудно упрекнуть в чувственности, излишней жалостливости, сентиментальности. Сдержанность и невозмутимость, вот каким качествам отдавал он предпочтение. Таковым его знали и видели всегда. И презренная дворня, и армейские сослуживцы, и компаньоны. Впрочем, в кругу семьи он тоже не сильно выплескивал свои переживания наружу. Но этот случай, поразил его до глубины души.
       "Надо же! Прятаться не захотел, милости и защиты барской ждать не стал. Приказали идти, пошел. Дали шанс сбежать, постыдился. Крепость слова своего позором пятнать не захотел. Рекрутчины не побоялся, муштры солдатской не испугался..., - размышлял о поступке Пономаря барин и перед его глазами всплыло открытое и добродушное лицо плотника. - Семью не пожалел, детишек малых оставил, а в дезертиры не пошел. Знал, чувствовал, шельмец, что и я, старый вояка за бегство от службы не похвалю... Откуда это у него? Да и что и это, в самом деле?! Рабская покорность или состояние души? Безволие и непротивление или искренняя совестливость и осознанная ответственность. Страх или убежденность?... Что? Что?...".
      
       Семен Михайлович глубоко вздохнул, сопереживая случившееся, и снова погрузился в размышления.
       "Откуда у подлого холопа, неграмотного, забитого, униженного, дважды преданного, неоднократно опороченного клеветой такая чистота помыслов и твердость духа?! Казалось бы, ожесточись, затаи злобу, выбери случай и отомсти... Ан, нет! Он оказался выше низменных чувств. И презренный хам в своем благородстве и бескорыстии может оказаться выше благородного патриция, погрязшего в низменных чувствах. А кузнец, Данила... Разве он не затаил бы зла, не помышлял о мести за угнанного в Польшу отца или за подлую, незаслуженную расправу над ним?! Мужик калекой стал, а обиды не держит, к работе тянется..."
       Вспомнив о Бондаре и их недавней стычке, Шахновский сконфуженно закряхтел. Его лицо залилось стыдливым румянцем и он беспокойно заерзал в коляске. По сути, ведь, прав был тогда Данила, а не он. И чего ему взбрело в голову накинуться на бедолагу. "Милостей" от хозяев они, действительно, хватили. Макара, жена извела за то, что блудному капризу потакать не стал. Данилу изувечили за то, что не позволил блудливому барчуку младшую дочку тестя опозорить. Настоящие же милости были заслужены его семьей не лестью, а усердием и искусной работой. Да и не такие уж они и велики были, эти милости.
       "Рассыпая вкруг себя семена неприязни, недовольства и раздора, мы сами взращиваем на свою голову бунтарей, разбойников и собственных палачей..., - заключил он свои горестные размышления той самой мыслью, которая пришла ему однажды в горячем споре с женой. - Нет, пожалуй, действовать нужно по-другому. Нищета рождает бунт. А бунт может привести к собственной нищете...".
      
       Вернувшись на Белую Гору, Шахновский велел, не мешкая, прислать к нему лесника и Данилу...
      
       - Михайло! Как же мы опростоволосились с твоим зятем?! - вместо приветствия укором встретил вошедших в кабинет мужиков Семен Михайлович.
       - А я не знаю, чего ты с ним не поделил..., - угрюмо буркнул ответ Житник, обернувшись на замершего в пороге Данилу. - Если должен чего, давай я рассчитаюсь. Зачем над калекой измываться...
       Лесник остановился посреди комнаты и недобро поглядел на хозяина. Катерина вся в слезах сразу прибежала на лесной хутор и передала родителям все, что Данила рассказал о своей встрече с барином. Такое неблагодарное отношение Шахновского к зятю сильно задело отцовское сердце. Мрачно выслушав дочку, он сердито засопел и не говоря ни слова полез в скрыню, где хранилось все накопленное за долгие годы добро...
       - Больших капиталов, правда, я на своей службе не заработал..., - исподлобья глядя на молочного одногрудника, Михайло полез за пазуху и вытащил отцовский кожаный кошель, в котором глухо звякнуло золото. - ...но, думаю, за кузню-развалюху и дочкину хату расплатиться хватит...
       - Да ты что! - побагровел то ли от негодования, то ли от стыда Шахновский и протестующее махнул рукой. - Убери гроши. Я не о Даниле сейчас речь веду. До него дойдет черед...
       - Так якого черта тогда звал? Я уже подумал..., - удивился Житник, не догадываясь о чем еще может быть разговор. - Староста прибег, глаза вытаращил от страха. Давай, каже, быстро до пана бежи, заждався. И Данилу с собой бери... Шо такое случилось?...
       - Да подожди ты, балаболка! Дай мне хоть слово сказать..., - досадливо цыкнул на него барин. - Вот она воля! Не успели царский указ выслушать, а уже готовы за горло хозяина схватить! Все поперек норовите...
      
       Отшвырнув в сторону бумаги, он порывисто поднялся из-за стола и в нервном возбуждении прошелся по комнате. Мужики замерли, вытянувшись и напряженным взглядом следили за раздраженным барином. Неожиданно Шахновский остановился напротив лесника и яростно ткнул его пальцем в грудь.
       - Чего сычом дуешься? Волком смотришь? Барин обидел?! А когда за помощью в Бахмут примчал, о чем думал? О помощи? Что? Выгнал я тебя? Отказал?...
       Негодование клокотало в его груди, глаза метали испепеляющие молнии, а побелевшие ноздри широко вздувались как у разгоряченного долгим галопом жеребца. Угрюмо и неуступчиво сопел напротив и Житник. Казалось, еще миг и, вскормленные одной кормилицей два стареющих человека со звериной злобой бросятся друг на друга, мертвой хваткой вопьются в горло и будут рвать душить насмерть...
       Гнетущая пауза тянулась минуту-другую. Наконец лицо лесника обмякло, просветлело. Он конфузливо кашлянул и чуть отступил назад.
       - Ну, ладно... Чего это вдруг мы сцепились. На пустом месте ссору затеяли. Дурни, чи шо? - примирительно проворчал Михайло и поинтересовался. - Чего звал? Про якого зятя казав?...
       - А у тебя что? Только этот... Один-разъединственный! - язвительно передразнил его Шахновский, кивая на молчавшего Данилу.
       - Так Антон же того..., - снова непонимающе развел руками Житник.
       - То-то и оно! "Того...". Обосрались мы с тобой, Михайло! Профукали Антона? Вот что я хотел тебе сказать..., - хмыкнул барин не то разочарованно, не то торжествующе.
       - Как обос..., - растерянно начал, было, лесник и запнулся на полуслове.
       В его глазах загорелась беспокойство и тревога.
       - Погоди, Семен... Ты что сказать хочешь? Что Антон?... Живой или это?..., - хриплым, осевшим от волнения голосом выдавил он через силу, не решаясь спрашивать о худшем.
       - Да жив он, жив! - отмахнулся Шахновский. - Я к тому, что разминулись мы с ним... А, ведь, могли нос к носу... Эх, Михайло! Не зря говорят, что спешка - плохой в деле помощник. Пока мы, жопы паря, на Белую Гору торопились, непонятно зачем. Полк в Бахмут пришел и стоял там три дня. Антон на солеварни заходил, меня искал, с земляками своими разговаривал...
       - И что? - просипел Житник, растерянно оглядываясь на Данилу, который тоже напрягся и чутко ловил каждое слово барина.
       - А то! Покрутился он, повертелся и... назад в часть вернулся!
       - ???
      
       Шахновский обвел торжествующим взглядом растерянных и подавленных новостью мужиков, которые так и не поняли - зачем их родич приходил в Бахмут, зачем искал барина и почему вернулся в полк.
       - Вот я тебе, Михайло, и говорю..., - продолжил Семен Михайлович уже более спокойно и тем не менее проникновенно. - Молодец, ведь, Антон, зять твой. Настоящий мужик, а не баба плаксивая. Не стал бегать, прятаться, спасения ждать, хозяйского снисхождения вымаливать. Дал слово служивым, что с отлучки вернется и вернулся. Не испугался службы государевой. На божью милость семью оставил. Это мне, Михайло, как человеку служивому, хорошо известно... А теперь скажи мне... Могу ли я к такому благородству бессердечие проявить?
       - Ты о чем? - вяло обозвался лесник, ошарашенный рассказом.
       - О том, что к человеку, радеющему за Отечество, который больше жизни словом своим дорожит и у меня ответ человеческий будет...
       С этими словами Шахновский подошел к столу и, порывшись в бумагах, поднял несколько листков.
       - Вот солдатской семье от потомка солдата..., - протянул он леснику один из них. - Передай дочери документ на земельный надел. Старосте я дам распоряжение, где землю нарезать. Теперь можно и о другом зяте потолковать...
       Шахновский бросил пронзительный взгляд на напрягшегося у стены Данилу и продолжил, обращаясь уже непосредственно к нему.
       - Поступок Антона заставил меня несколько иначе посмотреть на некоторые вещи. Хоть я и серб по крови, но по духу - русский человек. Говорил об этом и постоянно повторять буду. Отрадно, что такими мужиками как ты и как Антон, земля русская славится. От ваших умелых и работящих рук, от помыслов чистых, от усердия бескорыстного прирастает она богатством, и мы с ней тоже...
       Барин смущенно кашлянул, видать, снова припомнив недавнюю перепалку с кузнецом. Он поднял со стола другую бумагу, перечитал ее и, подозвав Данилу, протянул ему.
       - Вот, это тебе. Бери... За усердие, с которым твоя семья всегда работала во благо моей. Отдаю тебе кузнецу и усадьбу... Без выкупа...
      
       - Барин! А как же "либо всем, либо никому...", - в смятении протянул Данила вместо благодарности.
       Шахновский встрепенулся, нахмурился, но сдержался. Скрипнув зубами и нервно дернув щекой, он снисходительно усмехнулся.
       - А ты не задирайся! - укорливо погрозил в ответ. - Знаешь, кто старое помянет... Всех одной меркой не вымеряешь. Ты свой выкуп давно отработал. Не думай, что только такие, как ваш Пономарь, честь и совесть имеют. У меня тоже свои понятия о чести есть. И на плечах голова с мозгами, а не мешок с отрубями...
       - Прости, Семен Михайлович! Я не к тому, что... Просто..., - покраснел от стыда Данила, не зная как поправить оплошность. - Я, ведь, не злопамятный. Не со зла это... Словом, спасибо за милость и за пошану заслуг моих небогатых...
      
       - ... Я знаю, какие кому обещания даю..., - назидательно продолжал Шахновский, пропустив мимо ушей робкие оправдания кузнеца. - Я за слова свои отвечать привык, цену им знаю...
      
       Данила с тестем удивленно переглянулись, пытаясь понять, к чему клонит и на что намекает барин, но... Вот если бы здесь присутствовали степанищевские солевары, те бы наверняка сообразили, что к чему...
      
       Ударив с хозяином по рукам, мужики долго не могли прийти в себя. Едва барин покинул варницу они тут же живо принялись обсуждать происшедшее. Это же надо! Столько лет прошло в безвестии. Вот так, за здорово живешь, оставил их сумасбродный Степанищев здесь. Дескать, нечего в деревне баклуши бить, поработайте на варницах, порадейте за хозяйскую мошну, поусердствуйте. Придет срок, верну домой, коли угодите...
       Сельскому человеку заводская жизнь в диковинку. После сладостного лесного воздуха влажный, угарный дух в тягость. И жутко, и муторно крестьянской душе. Горевали, тосковали, привыкали к новой жизни мужики. Все надеялись, что вот-вот барин одумается, заберет их обратно. Но, когда Зуев привез в Бахмут новых работников и уехал домой один, зыбкая надежда на возвращение стала еще более призрачной. Следующая новость, о смерти Степанищева и их продаже новому хозяину, окончательно похоронила и эту призрачную иллюзию. И вдруг, нежданно-негаданно, такое предложение. Неужели они и вправду смогут осенью покинуть опостылевшую чужбину и вернуться в родные края?!...
      
       Мужики в нервном возбуждении топтались посреди варницы и горячо обсуждали разговор с хозяином.
       - Неуж, услыхал господь наши молитвы. Наконец-то, закончится наша каторга...
       - Царю... Царю-батюшке прежде всего спасибо. Не дал бы мужику волю, парились бы тут до морковкиного заговенья...
       - Да что же это за воля, если ее еще выкупать нужно...
       - Не нуди. Благодари барина, что еще по-божески решил, не стал большой выкуп назначать. А то неизвестно сколько бы еще отрабатывать пришлось...
       - А не обманет? Уж больно легко согласился. Да все посмеивался. Наш-то барин, Степанищев, тоже не дурак был... пошутить.
       - Не, мужики... Этот не таков. Ишь, как за всем сам доглядывает, всюду свой нос сует. Это не Степанищев. До вина не охоч и на баб не падок. Этот трудяга. Все ему знать нужно. Хорош хозяин. Цепкий, смекалистый. Своего не упустит. Такие за свое слово отвечают...
       - Ладно! Чего теперь лясы точить, время по ветру разбазаривать. Чего тут обсуждать - обманет, не обманет. Дело делать надо. Дай бог к сроку уложиться. Вона, урок какой задал. Это с виду раз плюнуть. Как бы пупок не развязался...
       - Не развяжется. Он еще дома пригодится! Ох, за бабой стосковался. Вот где и пупок потереть не грех...
       - Ха! Ты хоть помнишь, какой он у твоей бабы...
       - Все! Хватит! Айда за работу!
       Разговор также быстро стих, как и завязался. Мужики ретиво потянулись к рабочим местам. Их лица уже не выглядели столь удрученными и сумрачными. В уголках губ гуляла удовлетворенная ухмылка, а еще недавно тусклые глаза загорелись воодушевлением и одержимостью...
       Уже не столь тяжелым и невыносимым казался горько-соленный туман у чанов. Серая густая жижа в котле булькала не как топь на болоте, а точно наваристая каша в домашнем чугунке. Да и сами работники сновали теперь меж котлами не вымученными полудохлыми тенями, а пружинисто, споро и слаженно, вызывая неописуемое удивление у придирчивых приказчиков.
      
       Позже оракулы большевизма, получив неограниченную власть над всей российской империей и право на безаппеляционное суждение, утверждали, что только социализм позволил простому труженику работать свободно и с удовлетворением. Что этот свободный труд дал жизнь таким понятиям, как энтузиазм, творчество, новаторство, дух состязательности. Черта с два! Ничего подобного! В опутанном колючей проволокой огромном трудовом лагере, где царила уравниловка и очковтирательство, тачка, кирка и лопата, серп и молот были столь же тяжелы и ненавистны как и ярмо барщины.
       Но если человек видел, что результаты его труда пользуются спросом, любовью и уважением, он и работал с любовью всегда, во все времена. Если работник, знал, что его труд будет оценен по достоинству, он вкладывал в него всю душу, весь свой талант, все свое мастерство независимо от того, на какого хозяина он трудился. В работе человеком двигает не идея, а стимул! Когда человек видит перед собой стимул, достижимый рубеж, он способен на все. Он готов недоспать, не есть, не пить, не замечать непогоды и иных невзгод. Он твердо и упрямо идет к заветной цели, искренне радуется своей победе. Упорство, настойчивость, вера и надежда - вот что руководит его помыслами и ведет вперед.
       Для степанищевских бедолаг сейчас на карту было поставлено их будущее, долгожданное возвращение к родному порогу, вожделенная встреча семьей. Это и был их главный стимул. Ради него они трудились, не покладая рук...
      
       Вот и Покров на дворе! Это в нетерпении да праздности время тянется. "Долог день до вечера, коли делать нечего...". За авральной работой мужики не заметили, как степь сменила весенний невестин наряд на тучное богатое убранство знатной боярыни. Как затем отпело, отщебетало лето красное и жаркое солнышко на зиму повернуло. Пришел долгожданный день расчета. Надо же! Нежданно-негаданно подоспел. Когда степанищевцы спохватились, сообразили, что вот он денек-то заветный, разлюбезный долгожданный, возрадовались, возликовали. Слава тебе, господи! Дождались!!!
       Дождались? Чего? Ведь, кого ждали, с кем о заклад бились, однако... нет! Не видно меж котлов дымных высокой сухощавой фигуры барина, не слышно спокойного, раскатистого хозяйского голоса, перебивавшего многозвучный заводской гул. Где? Где же он? Заметались, засуетились, забеспокоились мужики.
       Как же так? Уговор был. Урок выполнен. Перед кем отчитаться? Кому работу сдавать, от кого подорожную получить?... Пусто на дворе. Не видать ни повозки барина, ни его самого. Приказчики руками разводят да скалятся непотребно. Приуныли, опечалились мужики. Вот оно слово барское. Вот какая вера ему... Работали, старались, горбатились, на обещание понадеялись и все псу под хвост. Эх, ма! Судьба-судьбинушка холопская! Жизнь неприкаянная, горемычная! Кому жалиться, где правды искать?!...
       Опустили руки мужики, помрачнели лицами, в землю невидящим взглядом уставились, точно окаменели. Толпятся у груды мешков, что дальше делать не знают...
      
       - Это что такое?! Бездельники, лоботрясы! Почему не работаем, без дела топчемся? Кто позволил?...
       Гневный окрик грянул громом среди ясного неба, артиллерийским залпом, набатом. Но, для ошалевших мужиков он был сладкоголосой усладой, волшебной мелодией. Вскинулись радостно, засветились счастливо, затрепетали...
       - Барин! Милостивец! Да что же? Да как же? Да вот же перед тобой вся работа... Вся в точности, да еще и с избыточком, и к сроку. Принимай, не гнушайся. Мы свое слово сдержали...
       - Слово сдержали? Какое слово? Разве какой уговор у нас был?...
       Хмурится барин, лоб морщит, гневится, сердится, а в прищуренных глазах бесенята играют, озорство от мужиков прячет. Оторопели те от неожиданности. Вона как! Нельзя, стало быть, с барином рукобитничать! Господи-и-и! Да никак опять обманули?! А хозяин не унимается, знай себе над бородатыми несмышленышами потешается, над мужицкой наивностью в лицо смеется.
       - Это что тут за мешки лежат?
       - Так, ведь, урок твой! Все в точности, еще и с избыточком...
       - Ха! "С избыточком!" Какой к дьяволу избыток! Один убыток тут, не уложились...
       - Помилуй бог, милостивец! Вели перемерить. Все, как договорено...
      
       Это барину и так видно, что потрудились мужики на славу. За волюшку вольную дали ему товару сверх меры, но виду на то не подает. По-прежнему строжничает, да супится неуступчиво. От такого хозяйского поведения совсем лица на работниках не стало, побледнели от растерянности и страха, едва не плачут чудаки. Вот оно покорство рабское. Слово поперек сказать боятся, противится не смеют. Тут хозяину и самому уж куражиться надоело. Помягчал, просветлел лицом, усмехнулся снисходительно.
       - Ну, что же! Молодцы! И впрямь потрудились на славу. Хвалю за усердие. Так что там у нас за уговор был?...
       Шахновский притворно задумался, точно припоминая, о чем они по весне договаривались, а сам с мальчишеским озорством стрелял прищуренным глазом по сторонам, наблюдая. Что на сей раз скажут мужики?
       - Да как же, барин! - изумились, растерялись те от неожиданности. - Ведь, это... Того... Домой отпустить нас хотел...
       - Домой? А разве вы не дома?
       - Спаси Христос, родимый! В Степанищево наш дом, там бабы наши и ребятня!
       - Ну, коли так!...
      
       Шахновский решительно махнул рукой и снова оглядел груду мешков.
       - Похвальное усердие! Весьма похвальное..., - добродушно бормотал он в некотором раздумьи. - Честно говоря, не думал, что справитесь. Да еще, как говорите, "С избыточком". Специально столь строгий урок задал. Надо же, не отступились, справились...
       Семен Михайлович уже не скрывал за притворством своего удовлетворения и по-хозяйски оглядывал громоздящиеся в углу мешки, как бы подсчитывая прибыль. Неожиданно он резко повернулся к мужикам, язвительно прищурился и ткнул в грудь ближнего.
       - А что же, шельмецы, раньше такого рвения не проявляли? Ведь могли же... Столько денег ваш барин не досчитался. Что притихли? Отлынивали от работы? Может сейчас взыскать с вас за недоимки? А, бестии?!...
       Он грозно сдвинул брови, пряча под ними лукавство.
       - Да что ты, барин! Помилуй бог! - взмолились истомившиеся мужики, удивленно и страдающе пуча глаза. - Итак, ведь, жилы рвали. Вполглаза спали, с положки ели. Торопились, старались угодить...
       - Ну-ну... Ладно! Угодили! Славно поработали..., - кивнул согласно барин.
       - Так что, барин? Может...
       - Что "может"? - удивленно вскинул бровь, точно не поняв, Шахновский.
       - Ну, как что! Может домой теперь можно...
       - Хм-м, домой... Хороший хозяин хорошими работниками не разбрасывается. А вы мне, вон, какую прибыль сделали. А сколько еще можете...
       - Но, барин! Уговор же был. Ты слово дал...
       - Слово? Что слово... Барин слово дал, барин его и обратно заберет, дорого не возьмет... А, мужики?
      
       Семен Михайлович самодовольно ухмыльнулся, наблюдая как меняются в лицах мужики. Однако, тут же посерьезнел и, уже не шутя, заключил:
       - ... Барин - да, а гусар никогда! Офицерское слово крепко. Это все равно, что карточный долг. Проигрался - к расчету или пулю в лоб, чтобы без позора...
       Он пошарил по варнице глазами и поманил к себе управляющего.
       - Иван Маркович, голубчик! Иди-ка сюда!
       Строгий и спокойно-невозмутимый, как хозяин, тот оставил дела и торопливо поспешил на хозяйский призыв. Мужики замерли и напряглись в ожидании. Вот он, долгожданный момент, когда решится их дальнейшая судьба. Впрочем барин, видать не торопился приближать этот миг.
       - А может останетесь? - будто испытывая, насколько велико мужицкое терпение, в который раз принялся он за свое. - Ну, посудите сами. Степанищева, вашего прежнего хозяина нет. Деревню вашу наследники по частям раздергали, растащили. Может и продали кому. Так что на месте ли остались ваши бабы и детишки - большой вопрос. А тут уже обвыклись. Работаете справно. Вон, доказали, что умеете... Вольнонаемными рабочими оставайтесь. Я вам заработок положу... А там, в Степанищево что? Все брошено, запущено. За землю заплатить нужно. А лошадь, а соха, а семена. Да, чай, отвыкли уже от хлебопашества, пролетарии?...
       - Нет, нет, барин! Лучше на родной пустырь хозяином, чем в чужом тереме слугой... Не томи, отпусти. Мы, ведь, все по уговору...
       - Да знаю! - с легким раздражением и досадой отмахнулся Шахновский. - Ладно! Воля ваша...
      
       Он повернулся к замершему в ожидании управляющему и стал неспешно отдавать распоряжения.
       - Иван Маркович! Оформи на них все документы, что положено и вели в дорогу собрать. Пусть с кухни провиант выдадут. Сухарей там, сала, еще чего съестного. Да... Каждому выдай по полтине и по два фунта соли. За работу... Заслужили...
       - Не много ли, Семен Михайлович?! - засомневался прижимистый приказчик.
       - Ничего, не обеднеем..., - махнул снисходительно Шахновский и повернулся на последок к рабочим. - Ну, вот и все, мужички! Не взыщите. Все, что могу. Ступайте домой, с богом! Думаю, завтра с утра можете отправляться...
       - Спасибо, барин! Спасибо, милостивец! - дружно загудели, благодаря, степанищевцы. - Век за твое здравие бога молить будем...
       - Ладно вам... За порог ступите и забудете. У благодарности век короток. Ступайте уж...
      
       После дотошной ревизии расторопного Яцека Штура, разоренное и обобранное Степанищево, по сути, осталось на попечении старшей дочери покойного барина. Однако, Анастасия Григорьевна не торопилась вступать в права законной наследницы и поднимать с руин родное пепелище. Впрочем, привыкшая к богемной жизни старой столицы, профессорша, даже не представляла, что для этого следует предпринимать.
       Исполняя дочерний долг перед богом, она все же удосужилась заехать с мужем на малую родину. Посетила на погосте могилы родителей, нанесла визит вежливости соседям и родственникам. В тоскливом безразличии побродила по усадьбе и саду, где прошло детство, равнодушно оглядела деревню.
       Дворня и деревенские холопы Степанищева с тревогой наблюдали за поведением старшей дочери покойного. Еще свежи были в памяти воспоминания о "татарском набеге" польского приказчика младшей наследницы. Но, опасения очередного погрома были напрасны.
       Вопреки решительным и бесцеремонным действиям суетливого и дотошного Штура, который едва ли не самолично заглянул во все углы крестьянских изб и даже зубы пересчитал в голодных холопских ртах, московская барынька не стала утруждать себя столь унизительным занятием. Отобрав в отчем доме кое-что из сохранившихся после алчного ляха вещей, Анастасия Григорьевна ткнула пальцем в первого попавшего мужика, которым по нелепой случайности оказался простофиля Антип, и назначила его деревенским старостой. Отдав, ошалевшему от неожиданности, новоиспеченному управителю ряд пространных указаний, наследница с чувством исполненного долга отбыла обратно в Москву, оставив деревню и ее жильцов на произвол судьбы...
      
       Первое время Антип пыжился от гордости, упиваясь от самодовольства и собственной значимости. Пытался покрикивать и командовать мужиками, принуждать к работе. Но если уж не дано богом, то как не пыжься, толку не будет. Тугодум, разиня и откровенный обжора и лежебока не мог сладить с собственной бабой, не то, что с целой деревней. В конце концов, незадачливый староста махнул рукой на свои обязанности, сослался на недуг и открывшуюся немощь и залег на печку. Себе на уме хитрован, натужно кряхтел и болезненно охал, когда кто чужой стучался в дверь, жаловался на одолевшие хвори, но при этом с аппетитом голодного волка умудрялся в один присест опорожнить чугунок с кашей или щами.
       Представленные сами себе мужики зажили хоть и не сытно, но и не впроголодь. Спокойно, неспешно, без волнений и обременительных забот. Даже вздохнули облегченно. Слава богу, никто не помыкает, а там, куда кривая вывезет. Поэтому, когда подоспел царский манифест о свободе, в деревне ему даже не удивились, а восприняли его как должный и давно свершившийся факт.
      
       Полуграмотный дьячок зачитал царскую бумагу. А как прочли, так и поняли. По-своему... Слава богу, наладилась жизнь, а теперь еще краше будет. Свободны стали и землицей наделены царской милостью. О выкупных операциях даже мыслей не было. Единственно, о чем вздохнули с сожалением, так это о бахмутских скитальцах, да о тех, кого увез с собой в далекую Польшу задиристый приказчик.
       Мол, как они там? Живы ли? Вернутся ли теперь? А когда, незадолго до Рождества, солевары-переселенцы, действительно, вернулись к родным порогам, в Степанищево всерьез решили, что на деревню спустилась божья благодать. Сельчане истово крестились и возносили хвалу Господу. Надо же! Сжалился милосердный, простил за все прежние прегрешения и после долгих мытарств, тяжелый испытаний и многих бед дал, наконец, возможность зажить спокойно и счастливо...
      
       - Идут! Идут! Идут!...
       Глазастая, вездесущая ребятня, как всегда, первой еще издалека заметила путников и радостными воплями огласила мирно дремавшее Степанищево. По тому, как споро и уверенно, напрямки, правили они по заснеженной целине к деревне, сельчане решили сразу - "Это наши!" и, не сговариваясь, дружно кинулись навстречу...
      
       Деревня приятно поразила возвращенцев. Никакого запустения и разрухи. Хоть бедненько, хоть убого, но чистенько, опрятно, а, главное, покойно, благостно. Рай да и только! Так, по крайней мере, показалось скитальцам-горемыкам, столько лет проведшим на чужбине, вдали от родного дома. Ничего, что изба почерненла, покосилась, а то и в землю вросла без хозяйского пригляда, без крепких мужских рук. Это дело поправимое. Главное, теперь дома. Свободные, независимые от прихоти барина-сумасброда. Живые и здоровые. Остальное теперь дело наживное. Тут уже все от личной смекалки, усердия и расторопности зависит. А оно уже и заметно. При полном попустительстве старосты, кто понаглее да нахрапистее был, тут же хапанул себе кусок пожирнее да юшку понаваристее. И кое-где уже засветился двор новым срубом, а в хлеву мычало и блеяло внушительное поголовье... С такими разве тягаться слабому, неприспособленному. Тем более одинокой бабе. А ели она еще с малолетним выводком осталась, так и вовсе труба дело...
      
       Мария Пономарева со стороны поглядела на чужую радость. Печально улыбнулась, наблюдая, как светились счастьем глаза товарок, обнимавших вернувшихся домой мужиков, как с диким, радостным визгом вцепились в отцовские бока ребятишки, обвешивая его, точно репейник коровий хвост. Вот и улыбнулось кому-то счастье, осветило, согрело пустую избу. А что ей судьбой определено? Суждено ли ей еще раз свидеться на этом свете с Николаем? Суждено ли прижать к материнской груди подло украденного Степанищевым сына? Где сейчас ее Антон? Мужики, ведь, оттуда, с Украины, вернулись... Может видели его, может слышали? Кондрат, правда, говорил, что барин его дальше увез и в другом месте оставил. Но, может быть...
      
       Тихо потоптавшись в сторонке, Мария горестно вздохнула и медленно поплелась к дому. Нет, не будет она сейчас мешать тихому счастью, не будет своими слезами и расспросами докучать стосковавшихся по родному дому мужиков. Они теперь вернулись навсегда. Еще будет время узнать и расспросить их обо всем. Если только они что-нибудь знали и слышали об Антоне, то расскажут наверняка. От охватившего волнения, комок подкатил к горлу. Женщина глубоко вздохнула и смахнула с глаз набежавшие слезы. Эх, сынок, сынок. Кровинушка ты моя!...
       Теплая, протопленная с утра изба дышала пустынной тишиной. Только кошка, та самая, что помнила и Антона, и Николая, бросилась под ноги хозяйки и, приветливо мурлыкая, ласково терлась о подол. Мария улыбнулась этому бессловесному пушистому существу и налила ей в миску молока Она присела у окошка, с добродушной усмешкой наблюдая, как жадно лакает питье верная спутница ее одиночества.
       - Ничего, Мурка! Даст бог, и мы дождемся своих мужиков домой..., - успокаивающе пробормотала женщина. - Вернутся и Николай, и Антон. Будем жить как прежде...
       Она с надеждой выглянула в окошко, будто в полной уверенности, что именно сейчас свернут с проселка и на крыльцо поднимутся уставшие от дальней дороги ее родные...
      
       Дня три спустя в дверь ее избы осторожно постучали. Мария вскинулась как от разряда молнии. Неужели и вправду она не обманулась в своих надеждах? Неужели услыхала Богородица ее молитвы и сжалилась, вернулись ее мужики?... Она с радостным криком кинулась к двери, но... там стояли соседские мужики, вернувшиеся с Украины...
       Женщина разочарованно охнула и отступила, поникнув.
       - Здравствуй, Мария! Мир твоему дому! Чего в угол жмешься? Испугалась? Или своих увидеть рассчитывала? - весело громыхнули пришельцы, теснясь на пороге. - А мы к тебе как раз с приветом...
       - Как с приветом? От кого? Я так и думала, что Антон с вами вернется..., - вскинулась Мария и в ее душе затеплилась надежда услышать обнадеживающие новости.
       Она зазвала мужиков в горницу и обвела пустую избу рукой.
       - Вот видите, одна-одинешенька осталась. Антошка еще с вами тогда ушел, когда барину в гости заблагорассудилось. Ирод проклятый! Мальчонку продал и девку, Стешку его, погубил. Потом Николая куда-то в Польшу угнали, к новому хозяину. Вернется ли теперь? С кошкой век доживать осталась...
       - Даст бог, вернется..., - обнадеживающе закивали в ответ гости. - Вишь, нас же отпустили. Почитай без выкупа. Быстро отробились, с барским уроком удачно справились. А вот, когда Антон вернется не знаем...
       Мужики озадаченно почесали за ухом и переглянулись, точно соображая с чего им начать свой рассказ.
       - Так от кого же вы привет принесли? - растерянно поглядела на них Мария.
       - От Антона!
       - Что-то я вас не пойму. Видели вы его или нет?...
       Женщина с мольбой уставилась на гостей и в душе ее вместо надежды застучалась тревога.
       - Что с ним? Живой?...
       - Видели, Мария, видели! Живой! Только тут вот какое дело получается..., - они снова переглянулись в нерешительности и, словно ныряя в омут, выпалили: - В солдатах он теперь... Барыне не угодил. Вот злыдня и сослала его...
       - В солдатах! - эхом откликнулась несчастная и бессильно опустилась на лавку. - Как же это... А вы откуда узнали?
       - Так он же к нам заходил на варницы...
      
       Вздохнув, мужики, неспешно передали Марии слово в слово все, что услышали и узнали от Антона.
       - Полк тогда случайно зашел в Бахмут на постой. Вот Антон и вырвался. Барина искал, думал защиту найти. Не довелось... Спасибо, хоть с отцом в степи свиделся. Покойнее ему служить будет, зная, что родитель живой..., - закончили они свой рассказ и, успокаивающе подмигнув, загалдели. - Не горюй, Мария! Сейчас солдатская лямка не такая долгая. Отслужит, вернется. Правда, у него же семья там, на Украине. Говорил, двое мальчонок растет. Так что ты теперь при внуках будешь...
       - Как же это будет и когда? - глотая слезы, возразила Мария.
       - Ну, как же! - слабо веря в свою убежденность, пытались доказать свое мужики. - Женка у него то вольная теперь и детишки... Отслужит, заберет их и к вам придет. Так что, Мария, ты не тужи, а терпением запасись. Будет и тебе праздник, когда Никола и Антон со своей семьей в избу ввалятся... На-ка, вот, гостинчик тебе. Сольцу эту мы сами парили...
       Один из мужиков вытащил из-за пазухи чистую тряпицу, в которой была завернута сероватая ноздрястая соль.
       - Считай, что это привет от Антошки. Мы ему за сочувствие и помощь благодарны. Хоть и молод был, а Прошке-подлецу в обиду нас не давал. На барской милости не загордился, глядел, чтобы и нам сытно и тепло было. Уважительный малец. Теперь то он мужик видный. Тебе, Мария, поклон наш за такого сына...
      
       Неловко потоптавшись перед сникшей от горьких новостей женщиной, они вышли, оставив Марию в одиночестве. Она откинулась к стене, влажная пелена затянула глаза, сердце тоскливо заныло.
       Вот оно чего! В солдаты Антона забрили! Сыночек! Несчастная ты моя головушка! Какая же тяжкая доля тебе досталась. Чем же так можно барыню разозлить, чтобы она так жестоко расправилась с тобой. И что то за барыня такая. Неужели у нее души нет, неужели она материнских чувств не испытала, что такое жестокосердечие проявила к отцу деток малых.
       Мысль о внуках отвлекла Марию от грустных размышлений. Она слабо улыбнулась. Баба! Надо же - она баба. Внуки у нее есть! Интересно, а что Николай? Как он отреагировал, когда узнал, что дед теперь. Не знала бедолага, что они, муж и сын, толком и не разглядели друг друга, не то, что поговорили, расспросили обо всем...
       Однако новость о солдатской доле сына не давала покоя. Господи! Сколько же ему эту лямку тащить. Солдатский хлеб горше барщины. Сколько молодцев за ее жизнь забрали из деревни в рекруты. Что-то ни одного еще не видела вернувшимся назад. Вон и у Степанищева сын погиб, с турком воюя. Батюшки! Мария встрепенулась, испуганно пуча глаза. А вдруг война?! Вдруг и Антону суждено сложить голову на поле брани. О-о-о! Разве можно вынести такую муку. Детки сиротами останутся, не дождавшись домой отца родимого. Значит и ей тогда не суждено увидеть ни сына, ни внуков.
      
       Женщина подскочила с места, рванулась к двери, будто надеясь догнать, разыскать, прикрыть собой от бед и напастей родное чадушко. Но неведомая сила толкнула ее обратно. Что-то нестерпимо жаркое заполыхало в груди. Перед глазами поплыли огненные сполохи, громыхнуло оглушающим громом в ушах. А следом кромешная тьма и мертвая тишина. Мария грузно осела на лавку, заваливаясь на бок.
       Последний раз в ее стекленеющих глазах вспыхнул неземной, яркий свет и в этом небесном сиянии она увидела спешащих вдоль улицы к дому Николая, Антона с внуками на руках, но на их пути вдруг выросли фигуры Авдотьи и Стешки. Они смиренно улыбались и ласково манили к себе, Мария растерянно глянула на родных и шагнула навстречу зовущим женщинам...
      
       Утром, не увидев привычного дыма над трубой соседки, прибежала встревоженная Лукерья. В холодной избе на полу лежала мертвая Мария, сжимая в руке маленький узелок с солью. Несчастная женщина сумела оправиться после продажи на чужбину единственного сына, стойко снесла разлуку с мужем. Третьего испытания привезенными новостями истерзанное материнское сердце вынести не смогло...

    Глава 5.

       Под жаркими лучами весеннего степного солнца недвижимо замерший Донец очнулся от затянувшейся зимней спячки. Словно добрый молодец он неспешно, с наслаждением потянулся, глубоко вздохнул и оглушительно ухнул, ломая оковы ледяного панциря и стряхивая с себя неопрятный серо-бурый снежный саван. Вольготно повел полноводными плечами, наслаждаясь свободой. Радостно ударил тучной волной и стремительным потоком понес себя меж рыжеющих сухостоем берегов, бахвалясь мощью и неукротимостью...
       Вот и царское слово о воле, выпорхнувшее в свет весенним днем, точно тот солнечный луч, пробудило, всколыхнуло Русь-матушку. Качнуло волной из стороны в сторону огромное людское море. Заставило зашуметь, загудеть, заштормить многоликое и разноголосое подданство по всему огромному и необъятному пространству российской империи.
       Радостные возгласы и досадливое брюзжание, восторг и разочарование, надежда и пессимизм, все смешалось в едином гомоне, не выделяясь и не выпячиваясь в разноцветной палитре взглядов и мнений. Тем удивительнее выглядела на этом фоне убийственная тишина и демонстративное безразличие Речи Посполитой к "божией милости самодержца всероссийского и (!) царя польского". А ведь по велению государя Манифест и Положения о крестьянской реформе должны были объявлены незамедлительно и повсеместно. Но в польских землях монаршее повеление было,мягко говоря, проигнорировано. Напротив, здесь тут же были провозглашены свои манифесты и земельные реформы. Вспыхнуло восстание... И снова "шляхетские мотивы" с настырной назойливостью вплелись в судьбы героев нашего повествования...
      
       Чтобы разобраться в столь враждебной неприязни, которая и сегодня отрыгается российскому соплеменнику, давайте ненадолго оставим в покое наших героев, дадим им возможность самостоятельно сопереживать и осмысливать происходящее. А, тем временем, сами, хотя бы бегло, полистаем пожелтевшие, покрытые пылью забвения страницы летописи. Попробуем увидеть и понять, какое место занимала и какую роль сыграла спесивая и заносчивая, католическая шляхта в жизни православных братьев-славян: украинцев и русских...
      
       Сразу стоит оговориться, что отношения между российской империей и Польшей традиционно сводились к двум состояниям: война или подготовка к ней, иного не дано. С XI по XVII столетие Польша многократно вторгалась в пределы Руси, захватывала громадные ее территории, между тем русские войска за все это время ни разу не вступали на собственную территорию Польши. Достаточно вспомнить одну лишь польско-литовскую интервенцию в эпоху "Смутного времени" с захватом Москвы и возведение на русское царство польских же Лжедмитриев.
       Спесивая и гонорная шляхта с непомерными амбициями на национальную исключительность вела себя на подчиненных своей власти землях разнузданно и крайне жестоко. Особенно это касается Украины.
      
       С конца XVI века подчинённость Речи Посполитой стала для украинского народа невыносимой. Невозможность эта была и физическая, и нравственная. Телесные и душевные муки народа достигли того предела, за которым либо смерть, либо какой-то решительный отпор - третьего не дано. Польское крепостное право было самым бесчеловечным за всю историю феодальной Европы, тем более России. Английский лендлорд мог повесить крестьянина, поймавшего зайца в его лесу; русский помещик мог наказать плетьми мужика, рубившего деревья в его владениях, но это было наказанием за преступление. Польский же пан не нуждался в юридическом обосновании своих казней: у него убить хлопа было всё равно, что убить собаку. Но этим дело не ограничивалось: унижая народ до уровня рабочего скота, ляхи издевались и над его религией, выкорчёвывая Православие и заменяя его католицизмом и унией.
       Трагичность тогдашней ситуации красноречиво нарисовал известный историк и исследователь Украины Н.И. Костомаров. Вот что писал он по этому поводу в одной из своих работ:
       "Согласное свидетельство современных источников показывает, что в конце XVI и первой половине XVII века безусловное господство панов над хлопами привело последних к самому горькому быту. Иезуит Скарга, фанатический враг православия и русской народности, говорил, что "на всём земном шаре не найдётся государства, где бы так обходились с земледельцами, как в Польше". Владелец или королевский староста не только отнимает у бедного хлопа всё, что он зарабатывает, но и убивает его самого, когда захочет и как захочет, и никто не скажет ему за это дурного слова...
       Между панами в это время распространилась страсть к непомерной роскоши и мотовство, требующее больших издержек. Один француз, живший тогда в Польше, заметил, что повседневный обед польского пана стоит больше, чем званый во Франции".
      
       Откуда черпались ресурсы для этой роскоши господ? Вот откуда: "Кроме обыкновенной панщины, зависевшей от произвола владельцев, холопы были обременены множеством разных мелких поборов. Каждый улей был обложен налогом под именем "очкового", за вола платил крестьянин роговое, за право ловить рыбу - ставщину за право пасти скот - спасное; за измол муки - сухомельщину. Крестьянам не дозволялось ни приготовлять себе напитки, ни покупать их иначе, как у жида, которому пан отдаёт корчму в аренду".
       Зависимость от посредников - иудеев более всего оскорбляла народ. Все тот же Костомаров пишет об этом следующее:
       "Паны, ленясь управлять имениями сами, отдавали в аренду иудеям с полным правом панского господства над хлопами. И тут-то не было предела истязаниям над рабочею силою и духовною жизнью хлопа. Кроме всевозможнейших проявлений произвола, иудеи, пользуясь унижением православной религии, брали в аренды церкви, налагали пошлины за крещение младенцев ("дудки"), за венчание ("поемщина"), за погребение и, наконец, вообще за всякое богослужение; кроме того - и умышленно ругались над религией. Отдавать имения на аренды казалось так выгодно, что число иудеев-арендаторов увеличивалось всё более и более, и Южная Русь очутилась под их властью. Жалобы народа на иудейские насильства до сих пор раздаются в народных песнях".
      
       Грабительское поведение панов на принадлежащих им украинских землях, попирающее всякие людские и божьи законы, во многом определялось объективными факторами, поэтому надеяться на какое-то улучшение своей участи крепостные не могли. В нормальном государстве такой беспредел был бы невозможен, но тогдашняя Польша не была нормальным государством. Номинально она считалась монархией, но фактически представляла собой дворянскую республику. Король, который не наследовал трон, а каждый раз избирался, служил отчасти декорацией, отчасти знаменем для собираемого перед выступлением в поход войска. Реальная же власть принадлежала Сейму - крикливому сборищу тщеславных шляхтичей, каждый из которых мог сорвать любое решение, пользуясь правом "вето". На эту публику ни король, ни епископы не имели никакой управы.
      
       В 1569 году, в результате слияния Польского королевства и Великого Литовского княжества образовалась Речь Посполита. Однако на протяжении своего двухвекового существования она была не более, чем лоскутное государство, раздираемое внутренними распрями.
       Тщеславная, гонорная и спесивая шляхта, сама того не замечая, с маниакальным упорством рыла для себя могилу, не объединяя, а алчно раздирая на куски свою страну. Шляхта вела себя разнуздано даже по отношению к своему королю, которого сама избирала. Даже рядовой шляхтич чувствовал себя исключительностью, солью земли и гордо вздирал нос перед каждым, даже если сам себе стирал рубашку или штопал прохудившиеся штаны. Он мог демонстративно не пойти на войну, объявленную королем или даже сам выступить против него.
       Амбициозность, склочность и распри, неуживчивость и разрозненность привели, в конечном счете, к тому, к чему и должно было прийти. Польские земли стали лакомой приманкой и легкой добычей для соседей. Справедливости ради надо отметить, что такой интерес был и со стороны восточной соседки России.
      
       Начиная с XVI века внешнеполитические устремления русского правительства были так или иначе связаны с Польшей. Россия, заинтересованная в слабом и послушном соседе, надеялась в будущем на возвращение под русский скипетр польских земель. Кризисное состояние польской государственности, лишенный реальной власти король и плохо управляемый сейм, где рядовой шляхтич мог наложить вето на любое решение, способствовали достижению этих целей. Уже со времен Петра I Россия фактически диктовала свою волю некогда грозному противнику.
       В 1763 году, опираясь на силу русской армии и поддержку Пруссии, Екатерина добилась избрания на польский престол своего ставленника Станислава Понятовского, некогда пребывавшего в числе ее фаворитов-любовников. С его помощью русское правительство рассчитывало наконец обеспечить права православных в Польше. Однако, учитывая обычаи Польского королевства, Понятовский должен был номинально делить власть с дворянским сеймом. В результате противоречий, то и дело возникавших между королем и сеймом, в парламенте постоянно возникали новые оппозиции, конфедерации. Первая конфедерация из 300 шляхтичей возникла в марте 1767 года в Торуне. Одновременно в Слуцке была создана литовская конфедерация. К лету по стране действовало уже 178 различных группировок, объединенных в городе Радоме князем Радзивиллом.
       Национально-освободительное движение в Польше, известное под названием Барской конфедерации, развернулось после состоявшегося в октябре 1767 года сейма, на котором были уравнены права различных сословий и групп населения. К всеобщему восстанию, а фактически к междуусобной борьбе, все оппозиционные объединения призвала Краковская конфедерация, которая уже в это время вела тайные переговоры с Францией, Турцией и Австрией.
       Однако, в действиях поляков было больше шляхетского гонора, чем реальной силы. Против Барской конфедерации были посланы войска под командованием А.В. Суворова, действовавшего как всегда смело и энергично. Разрозненные отряды конфедератов не могли противостоять мощи отборных частей российской армии, вступившей на территорию Польши в 1768 году и вскоре были рассеяны.
       После капитуляции гарнизона Краковского замка остатки польских мятежников покинули Польшу, уйдя в Венгрию и Турцию. Результатом поражения конфедератов стал первый раздел Польши в 1772 году, участие в котором помимо России приняли Австрия и Пруссия. Затем, спустя двадцать лет, после скоротечной войны, последовал второй раздел. Снова границы польских земель были порезаны новыми межами.
       В марте 1794 года под руководством Тадеуша Костюшко в Варшаве вспыхнуло очередное восстание. Но простой народ не поверил в "Поленецкий универсал" о даровании крестьянам личной свободы и уменьшении повинностей и не поддержал восставших. На подавление этого бунта был направлен все тот же непобедимый А.В. Суворов. Прославленный генерал некогда успешно штурмовавший Краков, также стремительно взял Варшаву. Впрочем, это была вторая карательная операция полководца после подавления пугачевщины.
       Состоялся последний третий передел, после которого Польша, как государство, исчезла с европейской карты. Между тем, участвуя в этих "разделах", Россия не получила ни одного клочка этнических, собственно польских земель, а только возвратила себе отторгнутые ранее Польшей земли, принадлежавшие Руси со времен Владимира Святого и Ярослава Мудрого.
       Позднее, в 1815 году, часть Польши вошла в состав Российской империи, но это было не завоевание, а результат дипломатического "передела" Европы по решениям общеевропейского Венского конгресса, который подводил итоги наполеоновских войн. Поскольку польские войска приняли чрезвычайно активное участие в походе Наполеона на Москву, России в порядке "компенсации" была передана восточная часть "Герцогства Варшавского", созданного в 1807 по воле Наполеона в качестве части его империи. Это был единственный в истории факт присоединения к России земель западного государства и осуществленный не по собственной воле России, а по решению общеевропейского конгресса. Показательно, что Александр I сразу же одарил поляков конституцией, которой в самой России не было и возвел присоединенную территорию в ранг автономного "Царства Польского", которое считалось государственным образованием, связанным с Российской империей особой "унией", а не просто одной из многих частей страны.
      
       Новый император Николай I не был сторонником либеральной поль­ской конституции, но он также не стремился к нарушению обещаний сво­его предшественника. По конституции он должен был короноваться в Польше, подтверждая тем самым польско-русскую династическую унию. Относясь к Польше как подвластной территорий, он считал такую корона­цию "унижением императорского достоинства" кроме того, такая коронация могла усилить стремление поляков к дальнейшей автономии. Однако жесткий и крайне подозрительный монарх, ни на минуту не забывавший о декабрьской смуте своих, российских дворян, решительно давил в зародыше любую вольность и инакомыслие и неоднократно указывал, что самым решительным образом будет бороться с польским сепаратизмом.
       - Мне нужны не слова, а дела. Если вы будете упорствовать в своих мечтаниях о национальной обособлен­ности, о независимости Польши и им подобных фантазиях, то Вы навлечете на се­бя величайшее несчастье. Я устроил здесь цитадель. Говорю вам, что при малейшем волнении я прикажу стрелять в город, обращу Варшаву в развалины и, конечно, не отстрою ею..., - непреклонно заявил он, посещая в 1835 г. Александровскую цитадель в Варшаве.
      
       После заявления, пришедшего к власти после смерти отца, Александра II о необходимости отмены крепостного права последовало смягчение цензуры, освобождение некоторых политических узников, предо­ставление университетам некоторой автономии, разреше­ние на выезд за границу для учения. В обществе зароди­лись надежды на прогрессивные преобразования, начались дискуссии о размерах и способах этих преобразований.
       Смягчение режима наступило и в Царстве Польском. Польское общество стало ожидать скорых и больших пере­мен. Вначале большинство надеялось на реформы сверху. Когда в мае 1856 г. Александр II приехал в Варшаву, то его встретили с радушием.
       Правда, намерения Александра II плохо гармонировали с настроениями варшавян. Первое его обращение к пред­ставителям высшего общества, пытавшимся заявить царю о своих весьма скромных пожеланиях (политическая амни­стия, введение местного самоуправления, открытие уни­верситета в Варшаве), выразилось в охлаждающем воз­гласе: "Никаких мечтаний!"
       - Вы близки моему сердцу так же, как финляндцы и другие русские подданные; но я желаю, чтобы порядок, установлен­ный моим отцом, не был изменен нисколько. А потому, господа, отбросьте всякие мечтания! - откровенно, без обиняков, заявил полякам монарх. - Я сумею остановить порывы тех, кто бы вздумал увлечься мечтами. Я сумею распорядиться так, что эти мечты не перейдут за черту воображения мечтателей. Счастье Польши заключается в полном слитии ее с народами моей империи. То, что мой отец сделал, хорошо сделано и я его поддержу... Верьте, что я имею относительно вас самые лучшие намерения. Вам лишь остается помочь мне в решении задачи, а пото­му, повторяю еще раз, оставьте всякие мечтания...
       Однако Александр II должен был исправлять кое-что из "содеянного" его отцом в Царстве Польском так же, как необходимо было многое "исправлять" и во всей Россий­ской империи. Прежде всего был издан манифест об амни­стии для осужденных по политическим мотивам и для эми­грантов, кроме "закоренелых в своей неисправимости", разрешивший им вернуться на родину. В течение четырех лет в Царство Польское вернулось около 9 тысяч ссыльных и эмигрантов. Но, странное дело, то, что делалось во благо, увы, оборачивалось во вред для самого благодетеля. Вернувшиеся на родину государевы преступники и бунтовщики тут же принялись готовить новую смуту. Благо возможности и поводов для этого было предостаточно...
      
       В России назревала буржуазная революция. Крестьян­ское движение, усилившееся в годы Крымской войны, охва­тило всю Европейскую Россию. Особенно широкий раз­мах приняло оно на рубеже 50-60-х годов. Такое развитие событий не могло не вызвать опасение среди господствующих классов. Царское правительство чувствовало, как колеблется почва под его ногами, даже в рядах помещиков идеи буржуазных свобод завое­вывают все большее признание. Всем становилось ясно, что реформы необходимы в ближайшее время.
       В том же году приступили к подготовке крестьянской реформы, которая и была осуществлена в феврале 1861 г. Крепостное право было отменено.
       Назревание буржуазной революции в России не могло не захватить также и Царства Польского. Здесь кризис имел еще более широкий и острый характер, так как примешивалось чувство национальной угнетенности. Крымское поражение и оживление осво­бодительного движения в России пробудили и Царство Польское. Национально-освободительное движение снова усилилось. Но оживилось также и крестьянское движение против помещиков. Оба эти движения в Царстве Поль­ском являлись частью общедемократического движения во всей Российской империи.
      
       Рабочий класс Царства Польского рекрутировался главным образом из городской и деревенской бедноты - разорившихся ремесленников и подмастерьев, безземель­ных и малоземельных крестьян. Тяжелое положение ра­бочих было характерно для ранних стадий развития про­мышленного капитализма. Рабочий день продолжался 12-14 часов и больше. Заработная плата подавляющего большинства рабочих была далеко не достаточной для со­держания семьи и лишь квалифицированные рабочие по­лучали прожиточный минимум. Широко применялся жен­ский и детский труд, причем первый оплачивался в поло­винном размере по сравнению с мужским, второй - в четвертном. Техника безопасности на предприятиях почти совершенно отсутствовала, вследствие чего многочисленны были случаи увечья и болезней.
       Никакого обеспечения рабочих не существовало. Не было также никаких рабочих организаций. Нищета и бес­правие - таковы были условия жизни рабочих . Нещадно эксплуатируя рабочих, шляхта тут же кивала на Россию, обостряя, тем самым, национальную проблему. Вот, дескать, кто виновен во всех ваших бедах. Это по указке русского царя приходится заставлять вас так работать. Будет Речь Посполита свободна от российского ига, будут и иные условия жизни.
       Не лучше было и положение крестьянства. Вся земля оставалась в собственности помещиков. Сохранялось также сословное господство по­мещиков над крестьянами: на основании закона помещики являлись войтами в расположенных на их землях гминах (волостях); лично или через назначенных лиц помещик управлял волостью, располагая всей полнотой власти в том числе полицейской и даже судебной (по мелким преступлениям). Обладание всей землей и местной вла­стью давало помещикам возможность производить земле­устройство совершенно самовольно, исключительно в соб­ственных интересах. В связи с этим усилились такие яв­ления, как принудительное выселение крестьян с их постоянных местожительств, отобрание от крестьян земли или замена лучшей на худшую, ликвидация сервитутов и т. д. Массовое принудительное выселение крестьян представляло тогда основное явление в развитии земельных отношений в польских землях.
       Кроме отчуждения земли, другим явлением, хотя и не столь глубоким и характерным, было очиншевание кресть­ян, то есть перевод их на чинш - денежный оброк. В конце 50-х годов в Польше отбывало барщину около двух пятых всех крестьянских дво­ров; остальные в большинстве своем были переведены на чинш и только десятая часть крестьян выполняла смешанные повинности. Следует отметить, что большинство переведенных на чинш составляли крестьяне казенных и институтских имений, в которых почти все крестьяне были уже очиншеваны. Наоборот, в помещичьих имениях большинство крестьян по-прежнему выполняли барщину.
       Наряду с рас­тущим применением наемного труда помещики увеличи­вали барщину и другие повинности крестьян, причем все эти повинности были относительно тем более тяжелые, чем меньше земли имел крестьянин. Повинности согнан­ных крестьян перекладывались на остальных. Широко применялись принудительные наймы крестьян за ничтож­но низкую плату; эти наймы представляли собой в сущ­ности прикрытую барщину. Сохранялись фактически и так называемые "даремщины", т. е. бесплатные дополни­тельные работы крестьян в пользу помещика за оказанную когда-то "помощь", а то и вовсе без основания. Чтобы сделать труд более интенсивным, помещики стали вводить нормирование и сдельную оплату различных работ; сдель­ная оплата получила широкое применение.
       Особенно тяжелым было положение барщинных кресть­ян и безземельных. Стоимость барщины с морга в среднем превышала стоимость чинша в три раза. Безземельные работали в помещичьем хозяйстве в качестве дворовой челяди, батраков, поденщиков, коморников. Поме­щики, используя свои привилегии, выжимали из зависи­мых людей все соки. Барщинные крестьяне и дворовые люди работали под наблюдением приказчиков и не раз терпели издевательства и избиения.
       Нещадная эксплуатация и скотское, унизительное отношение помещиков к своим подданным привело к демографическим изменениям, связанным с уменьшением количества населения. "Это был результат обнищания крестьян­ского населения, которою почти вымирало от голода", - откровенно писал один из видный исследователей экономического разви­тия Польши.
       Обнищание крестьянства толкало его на борьбу с поме­щиками. Известия об аграрных реформах в западных и южных польских землях и слухи о подготовке аграрной реформы в России еще более побуждали крестьян к вы­ступлениям против старого порядка, к борьбе за новую жизнь. Крестьяне отказывались от выполнения старых по­винностей, требовали возвращения отобранной земли и восстановления прав на пользование лесом, барщинные крестьяне требовали также перевода их на чинш. Особенно активно выступали барщинные крестьяне, наиболее стра­давшие от феодальной эксплуатации.
       Однако в решении основных вопросов - крестьянского и национального - будущие повстанцы в большинстве своем не обнаружили достаточной зрелости: крестьянскую реформу они рассчи­тывала провести руками самой шляхты, а территории Лит­вы, Белоруссии и правобережной Украины продолжали рассматривать как составные части Польши.
       В то же время острота классовых противоречий в деревне и боязнь крестьянских волнений побуждали поме­щиков сохранять хорошие отношения с русским царизмом. Помещики видели, что в решении крестьянского вопроса им не обойтись без поддержки правительства. Они мечтали о смягчении политического режима в Царстве Польском и получении некоторой автономии, но лишь мирным, ле­гальным путем. В условиях же оживления демократиче­ского движения они опасались обращаться к правитель­ству даже с легальными требованиями. Граф Анджей За­мойский вообще полагал, что для Польши выгоднее быть в одном государстве с Россией, чем быть независимой, ибо в случае восстановления независимой Польши Россия вновь стремилась бы покорить ее, что привело бы Польшу к необходимости затрачивать огромные силы на оборону. "Наше политическое существование под властью русских монархов, - говорил он,- при одновременном закреплении законом нашей полной национальной обособленности и нашего возрождения было бы для нас наиболее желатель­но, ибо оно устраняло вышеуказанную опасность".
       Консервативная часть польской эмиграции, находивша­яся под руководством князя Адама Чарторыского, а затем его сына Владислава и ожидавшая нового возрождения польского вопроса на международной арене, старалась не допустить открытого соглашения польских помещиков с царским правительством, рекомендуя им проводить либе­ральные реформы (наделение крестьян землей и др.) и на­деяться на французского императора Наполеона III, тем самым имелось в виду стремление удержать польское общество под влиянием помещиков.
       Польская буржуазия была заинтересована в ликвидации феодальных порядков и в предоставлении Царству Польскому автономии. Она выступала за либе­ральные реформы, за наделение крестьян землей, за прос­вещение народа, за предоставление городам самоуправле­ния, за уравнение в правах евреев; последнее требование имело особое значение, поскольку среди польской буржу­азии было много евреев, продолжавших терпеть ограниче­ния в правах на приобретение недвижимой собственности и на выполнение некоторых общественных функций и др. Однако польская буржуазия, начавшая уже срастаться экономически с помещиками и боявшаяся народных вос­станий, оказалась неспособной на решительную борьбу за национальное освобождение и прогрессивные преобразова­ния.
      
       Как бы в отместку на царский манифест об отмене крепостного права, осенью 1861 года в Варшаве был создан подпольный Городской комитет, который летом следующего года был преобразован в Центральный национальный комитет. Среди повстанцев четко обозначились два лагеря - "белые" и "красные". "Белые" стояли за умеренные реформы, обуздание опасности со стороны безземельных, бесправных и озлобленных своим положением крестьян. В вопросе независимости они, в основной массе, соглашались на введение автономии Королевства Польского в границах 1772 года. "Красные" же решительно выступали за вооруженное восстание и полное восстановление независимости Речи Посполитой.
       В самый канун восстания, 22 января 1863 г., Централь­ный национальный комитет как Временное национальное правительство опубликовал важнейшие программные до­кументы: манифест и аграрные декреты.
       В манифесте говорилось, что Польша "не хочет и не может" уступить без сопротивления тому постыдному на­силию, которое совершает над ней русский царизм,- не­законному рекрутскому набору; под страхом ответствен­ности перед потомством Польша должна оказать энергич­ное сопротивление. Центральный национальный комитет как единственное теперь законное польское правительст­во призывает народ Польши, Литвы и Руси к борьбе за освобождение. Комитет обещал держать руль управления сильной рукой и преодолеть все препятствия на пути к освобождению; всякую неприязнь и даже недостаток усер­дия обещал сурово наказывать.
       Далее в манифесте говорилось: "В первый же день открытого выступления, в первую же минуту начавшейся священной борьбы Центральный национальный комитет объявляет всех сынов Польши без различия вероиспове­дания, рода, происхождения и сословия, свободными и рав­ными гражданами страны. Земля, которой земледельче­ский люд владел на правах чинша или барщины, стано­вится с этой минуты его безусловной собственностью, вечным владением; прежние собственники земли будут вознаграждены из общих средств государства. Все коморники и поденщики, вступающие в ряды защитников стра­ны. а в случае их почетной смерти на поле славы их семьи получат из национальных достояний участок освобожден­ной от врага земли".
       Аграрные декреты провозглашали общие принципы на­деления крестьян землей. В первом декрете говорилось: "Всякое земельное владение, которым до сих пор каждый хозяин владел на основе выполнения барщины или выпла­ты чинша, становится отныне вместе с принадлежащими ему огородами, жилыми и хозяйственными постройками, а также правами и привилегиями, полной и наследст­венной собственностью этого хозяина, без возложения на него каких-либо обязанностей, данин, барщины или чин­ша, с единственным условием выплаты причитающихся с него податей и выполнения надлежащей службы роди­не". Далее в декрете указывалось, что прежние владель­цы земли получат соответствующее вознаграждение из фондов государства. Все указы и распоряжения царских властей по крестьянскому вопросу отменялись. Настоящий декрет касался не только помещичьих имений, но также казенных, пожалованных, церковных и всяких иных.
       Второй декрет касался безземельных. В нем говори­лось: "Халупники, загродники, комарники, батраки и вообще все граждане, содержащие себя исключительно на заработке, которые будут воевать в рядах Национального войска за отечество, получат в собственность после окончания войны участок земли не менее трех моргов из нацио­нальных фондов".
      
       Фактическое отношение различных групп крестьянства к восстанию в первые недели было самым различным.
       Многие крестьяне участвовали в повстанческих отря­дах с первых дней движения. Это имело место главным образом в восточных воеводствах - Подляском и Люблинском, где повстанческой организации удалось завербо­вать многих крестьян еще перед восстанием.
       В то же время в ряде случаев крестьяне выступили против повстанцев, которых они рассматривали как за­щитников помещичьих интересов. Повстанческая органи­зация не сумела накануне восстания доказать крестьянам народного и освободительного характера своих целей. С другой стороны, царские власти всячески старались очернить повстанческое движение как дело помещичье и антикрестьянское. Поэтому выступления крестьян про­тив повстанцев в первые недели восстания следует рас­сматривать не как движение антинациональное, а как движение социальное, направленное против помещиков. Крестьяне помнили события 1846 г. в соседней Галиции, аграрную реформу в ней рассматривали как результат крестьянских выступлений против повстанцев и думали, что своей борьбой против шляхетского восстания скорее добьются земли и свободы.
      
       Крестьяне, освобожденные от рекрутского набора, подвергались насильствен­ной мобилизации со стороны повстанческой власти, задачи которой еще не были ясны крестьянам. Естественно, что все население деревень было охвачено брожением. Крестьяне на­падали на помещичьи усадьбы, забирали имущество, изби­вали и арестовывали помещиков, арендаторов и других "подозрительных" лиц.
       В ответ на выступления крестьян против повстанцев и помещиков повстанческие власти применяли жестокие репрессии. Многие крестьяне, обвиненные в шпионаже, в подстрекательстве или активных выступлениях против национального правительства, были расстреляны или по­вешены. Десятки крестьян были осуждены. Трудно сказать, сколько крестьян было казнено в первые недели восстания, но в течение всего года погибло около 200-300 крестьян. Повстанческие репрессии против крестьян свидетельствовали о неправильном отношении руководя­щих деятелей восстания к крестьянам и, следовательно, ослабляли силы восстания.
       Что касается основных масс крестьянства, то их отно­шение к восстанию было выжидательным. Манифест и аг­рарные декреты повстанческого правительства вызвали сочувствие среди крестьян. Во многих местах повстанче­ские власти оформляли наделение крестьян землей и от­мену чиншей о виде специальных документов, подписан­ных представителями крестьян, помещиков и пов­станческой власти. Однако крестьяне не вполне верили повстанцам, сомневались в успехе их дела и поэтому воз­держивались от поддержки их борьбы. Несомненно, такое отношение крестьян к восстанию набрасывало тень на его перспективы.
       Перед восстанием многие помещики примкнули к пов­станческой организации, однако лишь некоторые из них приняли участие в первых выступлениях. Как правило, помещики и буржуазия продолжали выступать против восстания. Многие помещики бежали из деревень в го­рода, а о Варшаве собралось их до двух тысяч. Руково­дящие деятели партии белых решили занять выжидатель­ную позицию.
       Восстание продолжалось 1 год и 4 месяца. Половину этого срока оно находилось на подъе­ме, затем начало ослабевать и клониться к упадку и, в конце концов, было подавлено с большими жестокостями. Впрочем, жес­токо действовали и партизанские отряды восставших, убивавшие не только русских солдат, но и украинских и белорусских крестьян и поляков, поддержавших русское правительство.
      
       Как бы то ни было, следует признать, что это восстание, объективно говоря, было феодальной реакцией. Заметьте, восстание было направлено против прежде всего против царского правительства России. Не против Австрии, не против Пруссии, имевших власть над этническими польскими землями, а против русского царя. Под знаменем восстания стала , главным образом, литовско-белорусская шляхта, чувствовавшая свое единство и родство с польским благородным сословием. Как не старались Герцен с Огаревым звонить в свой "Колокол" о революционных, патриотических и национально-освободительных интересах повстанцев, по сути, но они, эти повстанцы, преследовали меркантильные, корыстные интересы шляхты, далекие от подлинных чаяний простого народа. В качестве революционера как раз выступал царь, объявив об отмене крепостного права в границах империи в 1861 году. Более того, в самом Королевстве Польском крестьянская реформа было удачно осуществлена как раз в соответствии с указами Александра II от 2 марта 1863 года, а не декретами повстанцев. 200 тысяч безземельных батраков получили землю. Сохранение земельных наделов гарантировалось только российской властью и кто не хотел терять свои наделы, стал надежной опорой русской власти и правительственных войск.
       Что до шляхты, то все эти реформы были им нужны, как собаке палка. Им, как всегда не хватало ни злотых в кармане, ни мерзенных хлопов на стайне. На 6 миллионов поляков, которые жили на территории Российской империи, приходилось полмиллиона потомственных шляхтичей. А помните, что мы говорили о шляхетской спеси и гоноре? Хоть сам шляхтич с голой жопой, но при своем гербе и сабле. А еще при своем апломбе и непомерных амбициях. Поэтому голодному и алчному ляху была нужна Польша в границах 1772 года. Но здесь претензии ни к одной России...
      
       Впрочем, поставим на этом точку в нашем экспресс-путешествии, чтобы окончательно не увязнуть в болоте воспоминаний, не запутаться в хронологических дебрях истории. Оставим политические дискуссии, юридическую казуистику и прочую научную белетристику на суд профессионалов, которым и сегодня не наскучило заниматься переделом и поиском "исторической справедливости". Лично у меня "в глазах рябит от дат и мнений, вносу свербит от пыли и ...". Самое время вернуться к нашим героям, которые, наверняка, как и мы, запутались во всех этих исторических перипетиях и политических играх, а жаждали лишь одного - покоя, мира, простого человеческого счастья. В родном краю, под родной крышей, в кругу семьи и с любимым делом...
      
       Подчас, говоря о возникающих у нас чувствах, мы сравниваем себя с братьями меньшими, характеризуя свое состояние - "зверский аппетит", "звериное чутье", "волчий взгляд", "собачий нюх" и прочие подобные сравнения. Однако, когда в тревоге мечется душа, не находя ответа, когда обуревают тягостные мысли и мрачные предположения, тут не до сравнений. Тут уже говорим, что сердце-вещун загодя беду или нечто другое недоброе чует...
      
       ... Никогда для Николая работа не была столь постылой и тягостной, как сегодня. Не знаю, что подсказывало ему его сердце-вещун в этот момент. Может вспомнилась случайная встреча с сыном или родная изба. Может Мария явилась во сне, как бы намекнув, чтобы больше не искал он ее на этой грешной земле, не тешил себя иллюзиями на встречу.
       Как бы то ни было, Пономарю было не по себе. Обычно спокойный и невозмутимый, он всегда с молчаливой сосредоточенностью с головой погружался в работу, напрочь отключаясь от внешнего мира. Когда Пономарь работал, подходить к нему с вопросом или еще по какой неотложной причине было бесполезно. Хоть из пушек над ухом пали, хоть огнем жги, хоть из избы все добро выноси, ему все не почем. Мысли, разум, внимание и, наверное, даже душа в это время переходила в инструмент и работу.
       А сейчас, напротив. Все раздражало и злило его. Сделанное по руке и отполированное до блеска топорище сейчас казалось неудобным и заскорузлым. Непослушный и верткий рубанок вместо среза гладкой стружки бессовестно рвал в клочья доску, а из-под острой стамески вдруг вылетел большой, неопрятный скол.
       Отчаянно чертыхаясь, Николай досадливо сплюнул, яростно вогнал в колоду топор, отбросил в угол испорченную доску и закурил. В таком состоянии, взвинченном и одинаково удрученном, застал его Макар.
      
       - О-о! А чего это ты сычом надулся? На весь белый свет обиженный... А? - удивленно рассмеялся он и добродушно толкнул друга в бок. - Ты дивись... Оказывается и наш Микола злиться умеет!...
       - Да я и сам себе удивляюсь..., - поморщился Николай, подвигаясь на верстаке и освобождая место для приятеля. - раскис что-то, хуже бабы... Такая тоска за душу взяла ни с того, ни с сего. Хоть в петлю голову суй...
       - Э-э, брат! Ты дурни мысли с башки своей выкинь. Гляди чего выдумал. Рано нам еще на глаголи болтаться, пугалом соломенным сушиться. Нам с тобой еще домой добираться предстоит. Нас еще там и семья и работа ждут...
       Николай вскинул удивленный взгляд на кузнеца и с сомнением оглядел его. Что за ерунда? С чего это он околесицу несет? Уж, часом не тронулся ли умом его приятель. Лицо у того и впрямь горело от возбуждения, а глаза сияли неподдельной, искренней радостью.
       - Ты что же думаешь, брат... Вот Макар умом тронулся..., - прочитал его мысли Бондарь и снова возбужденно похлопал Пономаря по плечу. - Оно и вправду можно... Тут такое дело! Такая новость, друже, такая...
      
       Кузнец, задохнувшись от счастья, сгреб в охапку ошарашенного плотника и отчаянно затормошил его.
       - Тише ты, медведь! - незлобливо прикрикнул на него Николай, пытаясь выбраться из могучих тисков друга. - Все ребра переломаешь. У меня до сих пор от барских батогов тело ноет. Чему это ты так обрадовался?...
       Но Макар не спешил с ответом. Дрожащими от волнения руками он набил табаком свою люльку, судорожно раскурил ее и глубоко затянулся, пытаясь тем самым успокоиться и унять возбуждение. Сделав две-три глубоких затяжки, он наконец повернул сияющее лицо к замершему в ожидании плотнику.
       - Понимаешь... Сегодня утром с хутора мужик ко мне на кузню заехал. Лошадей ему нужно было перековать...
       - Ха! Вот так новость! Пару злотых заработал. Велика же радость..., - саркастически хмыкнул Николай, насмешливо косясь на кузнеца. - Давно ли ты стал заработку радоваться или решил мошну набивать?...
       - Дурак! Старый, а хуже дитя малого! Ты слухай, не перебивай..., - обиделся Макар. - Ему, как другу, радость принес, а он еще кочевряжится, насмехаться взумал. Эх, не будь другом, дал тебе меж глаз бесстыжих, чтобы мозги на место поставить...
       Макар недовольно нахмурился и отодвинулся на край, замолчав. Сердито терзая в зубах трубку, он уткнулся невидящим взглядом в угол, не желая продолжать дальше разговор.
       - Ладно, не сердись! - сконфуженно пробормотал Николай, чувствуя свою вину. - Ну, хочешь, врежь... Я бы и сам себе врезал. Говорю же тебе... Не пойму, что случилось. Сердце-вещун в груди благовестом тюпает, за жилы серпает... А чего, к чему, понять не могу. Так оно, может, действительно, лучше оплеуху получить... Для прояснения рассудка, чем в потемках толкаться...
      
       Пономарь подвинулся к другу и примирительно стукнул его по колену.
       - Ну, что там у тебя, за радость? Давай... Делись, рассказывай...
       Макар сердито засопел в ответ, но все же повернулся навстречу.
       - То-то же, краще слухай, шо кажу, а не чужие гроши считай..., - проворчал он в ответ и уже спокойнее продолжил. - Так вот... Заехал, значит с утра хуторянин ко мне. Богатенький такой мужичок. Он часто за допомогой обращается. Ото он и пытае6 "Лошадей, подкуешь, москаль?" А я ему6 "Чего же не подковать, подкую... И лошадей твоих, и тебя заодно, чтобы не обзывався...". "А кто же ты, если не москаль?" - смеется ляховска рожа. "Обыкновенна людина, с Новороссии, хиба шо хохол, так и то не для тебя, лях..." - отвечаю. "Значит, один хер, москаль..." - скалится. Ну, я тогда ручник поднял и кажу: "А по роже, без подковы не хочешь?..." Он в угол отскочив, заслонился и с переляку верещит: "Да ты не обижайся... Я же не со зла... Новость тебе привез... Слыхал, что ваш царь волю мужикам объявил?...".
       Макар судорожно затянулся дымом и многозначительно глянул на замершего рядом Николая. Однако плотник никак не отреагировал, полностью сконцентрировав свой слух и разум на внимании...
       - Вот и так остолбенел..., - кивнул ему Макар. - Ручник из рук выронил, рот растяпил и не знаю, что чертову ляху ответить и как к его новости относиться. Только и выдавил из себя: "Кому, это вам...". "Ну, москалям..." - отвечает. "Вот и приехал перековаться, а то когда еще найду такого доброго коваля, як ты. Ты же теперь домой, до москальщины поедешь...".
      
       Макар снова на миг замер и продолжил с еще большим возбуждением.
       - Словом, потряс я его, Микола и вот что узнал... Был этот лях днями в городе, на базаре. Встретил там людей торговых из России. Пока товары их глядел, себе для дома что-то выбирал, разговорился с возницами. Те ему и рассказали, как на "москальшине" зараз живется. Они ему и похвалились, что царь весной указ подписал и еще какую-то бумагу об отмене крепости для мужиков. Теперь холопы уже не холопы. Их нельзя продавать, менять, с места на место перегонять или суду предавать, как барину то угодно. А еще мужику будет земельный надел от барской земли нарезан. Только вот надо будет барину гроши заплатить и за землю, и за хату свою. Выкуп называется...
       - Весной, говоришь? - точно в дреме переспросил Николай и недоверчиво покосился на друга. - Но на дворе уже осень. Что же мы до сих пор ничего не знали. Никто нам не сказал об этом государе. Мы же государю молебен как служили? "Самодержцу всероссийскому и царю польскому..." Значит и тут его воля должна быть объявлена. Не соврал ли тебе лях?
       - Ему с какой корысти брехать? - засомневался, было, кузнец и озадаченно почесал за ухом. - Я же его за язык не тянул, сам рассказал, что своими ушами слышал. Ты же понимаешь, шо за такую "брехню" бывает...
       - Да уж, кто-кто, а спина моя хорошо помнит..., - задумчиво протянул Николай. - Прошка, сволочь, от души расстарался, когда барину поклеп на меня навел и меня же за эти слухи батогами изорвал...
       - Ну, если тут о государевом документе, не таясь, говорили, значит, должно быть, правда... Узнать бы где..., - повертел по сторонам головой Макар, будто надеясь увидеть того, кто смог бы подтвердить ему эту долгожданную весть.
      
       - Да, не плохо бы узнать..., - согласно кивнул Николай, неожиданно оживляясь. - Слушай, Макар... А, ведь, мы с тобой здесь люди чужие, пришлые... Так?
       - Так..., - кивнул Макар, не поняв, к чему клонит друг.
       - Значит нам здесь не нужно ни хаты выкупать, ни земли... Так?
       - Так! Не нужно..., встрепенулся кузнец, озаренный догадкой.
       - Тогда нас домой без выкупа должны отпустить..., - торжествующе заключил Николай и впервые за это время удовлетворенно улыбнулся.
       - Должны..., - машинально соглашаясь, кивнул Макар, но тут же недоуменно вытаращил глаза. - Кто? Кто должен?...
       - Ну, как кто? Хотя бы барыня... Лидия Григорьевна. Вот, как раз у нее и надо узнать о царском указе...
       - Ага. Беги, узнай..., - насмешливо протянул Макар. - Где ты ее сейчас найдешь. Гляди, сколько времени она в Варшаве сидит безвылазно. И пан, муж ее, там... Чего им тут, в деревенской глуши делать. У них тут от скуки голова болит, мигрень донимает...
       - Так что же тогда делать будем..., - спросил Николай разочарованно. - Сидеть и ждать, когда о нас кто-то вспомнит...
       - Нет, друже. Ждать с моря погоды мы больше не будем, - решительно поднялся с места Макар. - С одной стороны, если бы барыня и знала об этом указе, то наверняка уже сказала бы сама или управляющему велела. А с другой стороны...
       - А с другой стороны..., - перебил его Николай нетерпеливо. - ... она могла ничего и не говорить. Разве ей на руку отпускать мастеров за здорово живешь. Когда сама их работой выше головы завалила. То одно, то другое. А тут вон еще завод затеяли с хозяином ставить, свеклу на сахар перерабатывать. У них теперь каждая пара рабочих рук на учете. Так что ей неинтересно нам о воле объявлять.
       - Слухай, Микола! Пойдем к управляющему, потрясем его душонку гнусную. Штур трусливый заяц. Повыпендривается трошки, нос позадирает, щеки пораздувает, а там, глядишь, проболтается... Я этого прощелыгу дуже гарно за эти годы узнал. Я його насквозь бачу...
       - Ну, пошли, коли так...
      
       Штур встретил приятелей с настороженной неприветливостью. Он подозрительно оглядел возбужденно-радостных мужиков, что так бесцеремонно, без вызова, ввалились в его кабинет, недовольно насупился, пряча за смеженными бровями скорее испуг, чем озлобленность.
       - Ну, и чего это вы вздумали разгуливать по двору средь бела дня? Лайдаки! Что работы или управы на вас нет? Гляжу, в конец разбаловались. Видно напрасно я вас сюда тянул через всю москальщину. Привез бездельников на свою голову. Надо было вас там распродать и все недолга.
       Штур с отвращением поглядел на посуровевшего плотника и поморщился, будто вспомнив о своем неудачном вояже за наследством хозяйки.
       - Иль ты, москаль, думаешь, что если ясновельможная пани тебе благоволит и всякую пошану оказывает, так ты теперь можешь вытворять все, что вздумается?! Не обольщайся, хам! Я пану Станиславу все доложу. Уж он вас...
       - Да подожди ты, пан Яцек! Чего ты как та шавка на цепи бесишься? Чего лаешься..., - перебил его Макар. - Ну, чего накинулся? Мы же не с дубьем к тебе, не за грудки хватаем. Пришли по-доброму, тихо, мирно. Кое-что разузнать хотели, а ты орешь как оглашенный. Всю округу взбаломутил...
       - Знаю я ваше "по-доброму"..., - проворчал скорее для острастки Штур, поняв, что никакой беды эта встреча ему не сулит. - Сами не работаете и других холопов смущаете...
       - Не греши, пан Яцек! - опять остановил его кузнец. - Хорошо, ведь, знаешь, что мы чуть свет на ногах. Пока другие еще с боку на бок качаются, мы уже первый пот со лба стираем. Вот, гляди, с утра магарыч тебе заработал...
       Макар подошел к столу и выложил перед управляющим серебро. Штур торопливо сгреб монеты и еще быстрее сунул их за пазуху. В его алчном, высокомерном взгляде мелькнуло что-то вроде снисходительности.
       - Ладно, говорите, чего пришли..., - кивнул великодушно.
       - Да вот хуторяне удивляются, что мы с Миколой загостились в великопольских землях..., - завел издалека Макар, смерив проницательным взглядом приказчика. - Интересуются, когда домой пойдем...
      
       Штур снова насупился и как-то нервно и беспокойно заерзал в кресле.
       - Пся крев! Это что еще за новость! Что значит домой?! Ваш дом там, где хозяин укажет..., - попытался он построжничать и пресечь тем самым дальнейшие нежелательные расспросы.
       - Тихо-тихо, пан Яцек, не кобенься! Мы же разумные люди! - усмехнулся на то Макар. - Ты дуже гарно знаешь, о чем идет речь. Так неужели тебе трудно растолковать мужикам, что за бумагу государь подписал. Представляшь, еще по весне подписал. А тут на дворе осень, а мы ни сном, ни духом...
       - О-о! Матка боска! Иезус Мария! Наисвентша панна! Как же ты позволила сим бедным мужикам остаться в неведении?!
       Глумливо запричитав, Штур картинно заломил руки и закатил в притворном изумлении глаза. Мужики спокойно отреагировали на издевку. Лишь многозначительно перемигнулись меж собой, дескать и не такое видали.
       - Ты, пан Яцек, дурака не валяй. Шута перед нами не строй. Неужели трудно с людьми по человечески поговорить..., - подал, наконец, голос и Николай.
       Его сильно заинтриговала новость, услышанная от кузнеца и теперь он сгорал от нетерпения узнать истину.
       - Чего-чего? С кем это я должен "по-человечески" разговаривать? - позеленел от злости. - Ты что, москаль? Совсем рехнулся... Это я - потомственный шляхтич должен с мерзенным хлопом беседы вести? Как ты сказал? "По-человечески"?... Ха-ха...
       Николая словно обожгло. Лицо его побелело, пальцы сжались в кулаки и он едва не дернулся, чтобы не схватить за грудки этого тщедушного спесивца и дать ему хорошую взбучку. Но Макар чуть уловимым движением, остановил друга и сам выступил вперед, прикрывая плотника спиной.
       - Не думай, москаль, что милость госпожи позволяет тебе стать со мной вровень. Радуйся, что я еще не велел тебя вышвырнуть отсюда и не приказал выпороть за непозволительное нахальство, что явился ко мне без вызова..., - продолжал выговаривать Штур, нервно пританцовывая у стола.
       - Пан Яцек! Опять ты лаешься..., - укоризненно развел руками кузнец, точно не заметив конфликта. - Мы же к тебе со всей пошаною. Знаем, что кроме тебя, никто тут не может нам помочь. Вот думали...
      
       Макар выразительно сунул руку за пазуху, как бы пытаясь что-то оттуда достать. Управляющий замер в ожидании, глаза его алчно заблестели и он в томительном напряжении замер, неотрывно следя за кузнецом. Это не ускользнуло от проницательного Бондаря и он с притворной озабоченностью еще глубже запустил руку.
       - Мы же не просто так пришли..., - походя, продолжил он с вкрадчивостью. - Думаем, что пан управляющий в городе часто бывает, все новости знает. Наверняка слышал о царском манифесте...
       Штур судорожно взглотнул, жадно следя за рукой кузнеца, исчезнувшей в глубинах зипуна.
       - Ничего я не знаю..., - буркнул он осипшим от волнения голосом и замер точно собака на охоте, почуявшая дичь, когда рука потихоньку полезла наружу.
       - Ну, как же! - с притворным разочарованием воскликнул Макар. - Говорят, весь город уже давно гудит об этой новости, а мы ничего не знаем... Значит...
       Кузнец, как бы с сожалением, что-то сунул обратно, намереваясь уходить.
       - Подожди-подожди..., - заторопился вдруг Штур. - Кажется, я что-то слышал...
       Деньги, которые он несколько минут назад получил от кузнеца так легко и безропотно разожгли его аппетит. Алчное воображение уже рисовало догадку, что мужики принесли ему какую-то мзду, чтобы удовлетворить свое любопытство.
       - Вот и молодец! Вспомни, что слышал..., - поощрительно кивнул Макар и снова как бы полез за деньгами.
       - Да... Был в марте манифест русского царя... Об отмене крепости..., - как бы с трудом и нехотя вспоминал Штур, при этом не упуская из виду движений Макара.
       - Во, видишь, оказывается как..., - оживился тот и вроде как с готовностью потащил из-за пазухи свои сбережения.
       Это подстегнуло управляющего. Он лихорадочно облизнул пересохшие от волнения губы и торопливо продолжил.
       - Велено было довести тот указ до всех. Только Пан Станислав не разрешил. Говорит, нам москальских свобод не нужно..., - зачастил Штур, словно оправдываясь перед мужиками в том, что его вины здесь нет. - Говорит, у нас свой круль есть. Мы свои манифесты не хуже России, писать можем. Нам надо свою свободу, от москалей, сначала получить, а потом сами во всем разберемся. Будет хлопам и воля, и земля...
       - Подожди, пан управляющий! - вмешался, не выдержав, Николай. - А причем здесь ваш польский король. Нам он без надобности. Мы под российским государем ходим. Он велел мужиков отпустить на волю, так отпускайте. А сами что хотите, то и делайте со своей Польшей. Нам до вашей земли дела нет...
       - Эге! Больно ты скорый! "Отпускайте!"..., - желчно усмехнулся в ответ Штур. - Это ты там..., у себя в России мог бы так сказать. А тут ты хлоп польского пана и будь любезен его правилам подчиняться, а не в москальщину свою кивать...
      
       Смерив замершего в недоумении и раздумьях плотника презрительно-уничижительным взглядом, он тот час нетерпеливо повернулся к Макару, ожидая, когда же тот, наконец, вытащит из-за пазухи злополучные деньги. Однако кузнец тоже не торопился с расплатой, а задумчиво крутил ус, размышляя о чем-то своем.
       - Значит, говоришь, пан не велел нам о царском документе рассказывать? - как бы подытожил он рассказ управляющего и к великому изумлению того, вытащил из-за пазухи... трубку.
       - Т-ты это чего? - протянул Штур в полной растерянности и разочаровании. - Т-ты, что себе позволяешь быдло?
       Запоздало сообразив, что так мелко обманулся, причем из-за собственной жадности и глупости, он взвился как ужаленный.
       - А что? Ничего..., - как ни в чем не бывало, пожал плечами кузнец. - Мы тебя спросили, ты нам ответил. Вот и все... А что?...
       - Пся крев? Т-ты что? Бунтовать вздумал?
       - Побойся бога! Пан Яцек! Какой бунт?! Это же трубка, а не пистоль. Думаешь, я тебя из трубки стрелять буду. Была охота..., - ухмыльнулся кузнец.
      
       Уж он то давно сообразил, о чем все это время думал и на что надеялся жадный лях и теперь во всю потешался над его промашкой и незадачливыми попытками достать свою выгоду.
       - Я если вздумаю бунтовать, то молот свой возьму мне с ним сподручнее..., - как бы между прочим обронил Макар и покосился на Штура, оценивая какое впечатление этим заявлением на него произвел.
       Тот нервно передернулся, испуганно съежился и как бы даже пригнулся, прикрываясь широкой столешницей. Кузнец оглянулся на Николая и озорно подмигнул ему, точно приглашая к ребяческой забаве.
       - Вот с молотом мы друзья неразлучные. Он меня в обиду никому не дает. Вражьи головы как гнилые гарбузы в куски расшибает...
       - А что? Пожалуй, ты прав. С чего это вдруг здесь царским указом гнушаются..., - нахмурился и плотник, подыгрывая приятелю. - Наш государь-батюшка своего, русского мужика нигде в обиду не даст. Сейчас такую бучу поднимем, что чертям в преисподней жарко станет...
       - Э,э,э! Но вы!... Не очень-то!... Бунтовать вздумали!
       Штур попытался повысить на мужиков голос, но вместо угрожающего рыка из перекошенного в страхе рта вырвался пронзительный визг.
       - Не думайте, что все это с рук вам сойдет. Вот пан Станислав приедет, он вам за самоуправство батогов полной мерой выпишет! - попытался припугнуть наглецов цепенеющий от животного ужаса Яцек. - Я ему, шельмы мерзкие, все доложу. Он с вас живьем шкуру спустит. И волю вам покажет, и москальщину вашу задрипанную... Я ему все...
       - Ха-ха-ха! Ну, ты, пан Яцек, насмешил! Где твой пан? Мы уж и забыли, какие хозяева на вид..., - рассмеялся в ответ Николай и тут же потемнел лицом. - Кого ты стращать, лях голожопый, вздумал? Ты кого батогами пугаешь. Напугал еже голой жопою! Гляди, у меня спина давно плетьми изрубцована, так что ей новые уже не страшны...
       - А вот с тобой мы поговорить по душам успеем..., - подсунулся к другу кузнец и обжег управляющего суровым взглядом. - Мы с тебя шкуру спустим. За то, что такие паршивые речи о земле нашей русской говоришь. Так что не дождешься ты своих хозяев...
      
       До смерти перепуганный приказчик, бледный как беленое полотно, забился в угол и вскинул кверху дрожащие руки, будто защищаясь от удара.
       - А я здесь причем! - заголосил, запричитал вдруг он. - Я такой же слуга у пана Станислава. Что мне было велено, то и исполняю... Вот приедет он, с него обо всем и спрашивайте...
       - Э-э! Где же его найдешь и когда он приедет. А ты вот, рядом, с тебя и спрос..., - перемигнулись друзья.
       - Ничего, скоро увидите. Третьего дня обещался с женой, пани Лидией приехать. Велел покои приготовить. Гости у них будут...
       Скороговоркой выпалил едва не плачущий Штур и тут же осекся, сообразив, что сболтнул лишнего. Того, что не велел говорить хозяин ни при каких обстоятельствах.
       - Третьего дня, говоришь? - переспросил Макар, пропустив мимо ушей известие о предполагаемых в имении гостях.
       - Н-ну, не знаю. Мне велено приготовить к указанному сроку дом, остальное не мое дело..., - заюлил Штур, пытаясь исправить промашку.
       - Ладно, коли так..., - задумчиво почесал за ухом кузнец и задорно подмигнул раскисшему управителю. - Не вешай нос, пан Яцек! Не горюй! Свои монеты ты сегодня честно заработал...
      
       - Три дня, три дня..., - бормотал задумчиво Макар, поворачиваясь к Николаю, когда они вышли во двор. - Значит, через три дня хозяева приедут. Ну, шо теперь будем робить, друже?
       - Как что? Хозяина ждать! Пойду к Лидии Григорьевне выяснять все, а если потребуется, то и к самому хозяину..., - решительно ответил Пономарев, удивленно косясь на приятеля. - А ты что думал? Или этого ляха испугался, что батогами грозился?...
       Плотник небрежно кивнул на крыльцо господского дома, откуда они только что спустились, пренебрежительно сплюнул и потянулся в карман за кисетом.
       - Тю! Да за кого ты меня принимаешь?! Спасибо, друг... Не ожидал, что ты меня в обосранцы запишешь..., - протянул обиженно Макар. - Хиба я когда трясся перед этим цюценятком?... Он, мабуть, сам сейчас еще трясется, не знает, как перед паном будет выкручиваться за то, что нам тут наплел. А, главное, наши гроши ховает, чтобы хозяйка не забрала...
      
       Не ведая того, кузнец попал в самую точку. Оставшись один, Штур некоторое время неотрывно глядел на закрывшуюся за визитерами дверь и приходил в себя. Неожиданно он подхватился с места и суматошно забегал по кабинету, схватившись за голову. Матка боска! Что он наделал! Зачем выболтал этим хамам о манифесте русского царя и о том, что шляхта хочет в ближайшее время отделиться от Московии?... Зачем сказал, что хозяева скоро приедут? Надо же! Опростоволосился самым банальным образом. Ведь, пан Станислав строго-настрого предупредил его держать язык за зубами. Особенно по поводу гостя. Видать, пану Станиславу нежелательно, чтобы его видели дворовые люди и уж, тем более, посторонние...
      
       А он что сделал? Купился самым постыдным образом. Как наивный карась на наживку клюнул. Вспомнив о деньгах, Яцек смущенно закряхтел и вытащил из кармана серебро. Пересчитал монеты, взвесил их приятную тяжесть на ладони и, оглядевшись по сторонам в поисках более надежного укрытия, снова сунул их в карман.
       Интересно, чего это кузнец за пазухой так старательно шарил? Будто хотел еще денег дать... Обманул, шельма хохляцкая! Трубку свою сраную достал, еще и насмехался. "Я без пистоля обойдусь, мне молотом сподручнее головы расшибать..." Ага! Нарасшибаешься! Пан Станислав тебе быстро руки укоротит. Пан Станислав, в отличие от жены, не очень любезничает с быдлом, и уж, тем более пришлым с ненавистной ему Московии. Он миндальничать с настырным мужичьем не будет...
       Штур мстительно сопел и морщился, досадуя больше на свою оплошность, нежели на приходивших к нему мужиков. Ну, что же делать?! Как скрыть свои огрехи, чтобы хозяин не узнал. А если узнает, то, как половчее вывернуться из этой ситуации и снять с себя вину...
      
       Пока незадачливый управляющий терзался мыслями, какой ответ ему держать перед хозяином, самое время познакомиться с этим таинственным господином, которого мы еще ни разу до этого не видели, но которому суждено сыграть едва ли не решающую роль в судьбе наших героев...
       Итак, Станислав Куровский относился к довольно знатному и старому, но порядком обедневшему шляхетскому роду. Поэтому его отец перед своей скоропостижной кончиной не нашел ничего лучшего, как отправить повзрослевшего отпрыска учиться в Петербург в артиллерийское училище, чтобы хоть на военной службе тот смог сделать мало-мальскую карьеру. Однако армейская стезя не прельщала молодого человека и даже тяготила его. С горем пополам он прошел учебный курс, немного поболтался в части и благополучно ушел в отставку, поставив жирный крест на несостоявшейся карьере. Уже тогда в его поведении стали проявляться русофобские нотки и тем более странно, что в жены он выбрал именно русскую жену.
       Как мы помним, в свое время ему пришлось вместе служить и даже состоять в дружеских отношениях с сыном Степанищева - Василием. Надменный и чопорный, слегка заносчивый шляхтич держался особняком от российских сослуживцев и глядел на них с высока. Те, в свою очередь, отвечали спесивцу равнодушием и неприязнью. Ввиду острого безденежья и скуки ради Станислав принял однажды великодушное предложение молодого Степанищева погостить в отцовском имении.
       Добродушная и гостеприимная хозяйка, простецкий и хлебосольный хозяин-горлопан, на поверку оказавшийся гуленой, бабником и страстным любителем развлечений, быстро растопили холодок отчуждения и гонорной надменности. А общество прелестной пани Лидии и вовсе очаровало и пленило сердце гордого шляхтича.
      
       Вернувшись с молодой женой и солидным приданым домой, Станислав принял отцовское имение и с головой окунулся в хозяйственные дела. Ценой неимоверных усилий и, прежде всего, нещадным обращением с холопами, ему удалось привести в порядок запущенное хозяйство, поправить финансовое состояние и даже получать небольшую прибыль. Однако непомерные амбиции требовали большего.
       Радужные перспективы сулило только настойчивое продвижение вверх по политической лестнице, приближение к королю, членство в Сейме и занятие весомого положения среди шляхты. Поэтому Станислав Куровский после недолгих размышлений с головой окунулся в политический водоворот, став одним из горячих сторонников национальной независимости и ярым русофобом.
       Неудивительно, что когда активизировалась деятельность шляхты по подготовке восстания за выход Польского царства из-под российской зависимости, Куровский стоял в первых рядах заговорщиков и стал одним из руководителей созданного в Варшаве подпольного комитета. Разумеется, знатный шляхтич и не помышлял об освобождении подлого сословия, не терзался их унизительным положением. Его мысли и чаяния были направлены на восстановление в прежних границах "великой Речи Посполитой" и освобождение славной шляхты от москальского ярма. И только...
      
       Политические дела вынуждали пана Куровского по преимуществу жить в столице, лишь время от времени наведываясь в имение, чтобы принять отчеты управляющего, самолично проверить состояние хозяйства и навестить жену. Впрочем, в последнее время Лидия Григорьевна неотлучно находилась рядом с ним, поэтому торопиться в деревенское захолустье нужды не было.
       Нынешний приезд хозяев был продиктован вынужденными обстоятельствами и, на удивление, прикрыт пеленой таинственности.
       Чего же опасался пан Станислав, сторожась даже тени в собственном доме? Увы, на самом деле, все было до смешного просто. И вся значимость, и таинственность мероприятия была не больше, чем собственная выдумка. Причем даже не самого господина Куровского. Кого?
       Помните, как Штур неосмотрительно обмолвился о хозяйском госте? Ну, о том, которому следовало приготовить покои и о ком следовало держать язык за зубами? Вы крайне удивитесь и будете долго и нервно хохотать, когда узнаете, о ком идет речь... Готовы? Так вот Станислав Куровский со всеми предосторожностями вез в свое имение... Константина Шахновского.
       Как же так, удивитесь вы?... Ведь с этим садистом и отъявленным негодяем мы давно расстались, когда он благополучно обобрал в Ковеле свою матушку и, бросив обезумевшую женщину на произвол судьбы, исчез в неизвестном направлении, пустившись во все тяжкие...
      
       Увы, увы, увы... Не зря говорят, что дерьмо в огне не горит, в воде не тонет. Молодой Шахновский как нельзя лучше подтвердил эту общепринятую "научную гипотезу" своим "чудесным" возвращением из небытия. К тому же еще говорят, что преступников неумолимо влечет на место преступления к своим былым жертвам. Примерно так получилось и с этим беспечным вертихвостом и мотом.
       Выуженных из материнской шкатулки денег и фамильных драгоценностей при его размахе хватило не надолго. Пропившись и проигравшись в пух и прах, со сквозняком в кармане, Константин Шахновский в растерянности стоял на перепутье дорог, судорожно соображая, что же ему теперь делать. В богатый и обеспеченный дом отца путь обрезан раз и навсегда. Чужим было и проданное с молотка дедово имение, вокруг которого до сих пор бродили, выслеживая его, неудовлетворенные кредиторы. Наивная и сердобольная мать? Но она по его милости сама слала беднее церковной крысы. К тому же неизвестно где ее сейчас искать? Наверняка побитой собакой униженно вернулась домой, полагаясь на снисхождение неуступчивого мужа (откуда было знать черствому сынку-эгоисту о незавидной доле умалишенной барыни, скитающейся по варшавским улицам). Из всех зол молодой барчук благоразумно выбрал меньшее и направил свои стопы в Варшаву...
      
       Необремененный совестью самоуверенный бесстыдник решил, что опасаться ему нечего. Ну что из того, что его разыскивают кредиторы? Хотя, разыскивают ли? Имение старика, наверняка давно продано в счет погашения долгов. Ну, а кому не хватило, он не виноват. Нужно было быть расторопнее. В лучшем случае они возобновят свои претензии, затеют тяжбу. Ему откажут в приеме в том или ином столичном доме. Все? В худшем случае... Впрочем, о худшем почему-то не думалось. В конце концов, в Варшаве осталось немало друзей-собутыльников, с которыми проведено немало веселых дней. Наверняка они не забыли его былой щедрости и безотказности, пришел и их черед не отказать ему...
       Приятельская встреча оказалась отнюдь не столь радостной и сердечной как рисовалась Константину. Бывшие партнеры по увеселительным попойкам и шабашам встретили его с прохладной сдержанностью и не торопились открывать кредит. По большому счету это объяснялось "изменением обстоятельств". Некогда беспечные и юные друзья повзрослели и остепенились. И кого-то появились собственные дела, кто-то пошел на государственную службу, кто-то занялся наукой. Более того все они были объединены одной общей задачей - борьбой за национальную независимость и восстановление былого величия шляхетской Польши. Словом, на текущий момент былые приятели оказались так или иначе заняты и старого дружка, не изменившего праздного образа жизни, встретили с подозрительной настороженностью...
      
       Шахновский затравленно кидался от одного дома к другому, суматошно пытался восстановить старые контакты, но все безуспешно. В лучшем случае ему отказывали, ссылаясь на занятость. А, как правило, бесстрастный лакей в приоткрытую дверь равнодушно отвечал, что "пана дома нет и неизвестно когда будет". Может быть, ругаясь и проклиная все на свете, подавленный и растерянный паныч так бы и покинул негостеприимную к нему столицу и пустился восвояси, полагаясь на судьбу. Однако, та соблаговолила улыбнуться ему именно здесь, в Варшаве.
       Уже окончательно отчаявшись что-либо получить или устроиться в столице, Константин случайно забрел к одному из товарищей по университету. Просто так, на удачу. Если не денег раздобыть, так хотя бы поесть. В этом доме он впервые и попал на тайное собрание будущих повстанцев...
       Бесцельно слоняясь с бокалом пунша по комнатам, он по старой привычке подыскивал партнеров, чтобы до ужина скоротать время за партией виста или преферанса. Шахновского необычайно поразило, что молодые люди либо вежливо улыбались, покачивая укоризненно головой, или досадливо отмахивались и смотрели на него с полным недоумением. Дескать, откуда этот лоботряс здесь взялся? В какой глуши он до сих пор обитал? Или, может, он из потустороннего мира, свалился на их головы. Сами же они собирались в небольшие группки по три-четыре человека и о чем-то до хрипоты спорили, горячо доказывая друг другу свою правоту.
      
       В равнодушное ухо то и дело влетали неприятно режущие слух слова: "Независимость, национальная свобода, конституция, оковы царизма". Эта и прочая подобная дребедень, не задерживаясь, тут же вылетала из другого уха и снова назойливо лезла в душу. Настроение салонного прохиндея начало портиться. Он недоуменно вертел головой по сторонам, пытаясь понять, что же здесь происходит. Боже, что за порядки, какие нравы, к чему эти мудреные разговоры и чем (?!) заняты умы славной шляхты. Революцией? Восстанием? Борьбой за независимость? Тьфу! Что за химера. Его подлая, изъеденная корыстью и похотью, извращенная душонка была столь же далека от светлых, возвышенных идеалов и благородных поступков, как далеко было грешное пекло от рая.
       Когда хозяин дома неназойливо прервал разрозненные споры и предложил всем собраться в гостиной, чтобы сообща обсудить те вопросы и проблемы, ради которых они здесь собрались, Константин, кляня себя за напрасно потраченное время, нехотя поплелся следом. Забившись в угол, он сердито прихлебывал вино и недовольно поглядывал оттуда на собрание, даже не пытаясь вникнуть в суть его беседы. Разморенный теплом, вином и смертной тоскою он едва не задремал, но вдруг ожил и встрепенулся. Скучающий, полусонный разум вдруг осенила превосходная, почти гениальная, идея!
       О, матка боска! Наисвентша панна! Спасибо тебе! Вразумила! Вот он - его шанс, его козырной туз, его джокер! Вот оно то самое нехлопотное, необременительное дело, где ему можно хорошо поживиться и жить вольготно, сытно, припеваючи. Или как сказал бы заядлый рыбак - "половить рыбку в мутной воде". Но для этого нужно...
       Спор молодых людей в гостиной то жег огнем, то затухал, то вновь вспыхивал с новой силой, а новоявленный "революционер" нервно грыз ногти в углу и лихорадочно обдумывал свое "стратегическое место" и свою "тактическую роль" в этом грандиозном спектакле, именуемом "революция"...
      
       - Панове! Панове! Прошу уваги! - страстно призывал к спокойствию и конструктивному диалогу председательствующий. - Мы с вами должны сформулировать основные принципы. Безусловно, что многострадальная Польша должна венуть былое величие и утвердиться в границах 1772 года как самостоятельное, независимое государство. Шляхта не может больше позволить терпеть издевательства и глумления со стороны российского императора и его наместника. Пан Велепольский ведет себя как верный пес Александра... Необходима конституция...
       - А что с хлопами делать? Это быдло уже не удержать у жесткой узде. К тому император даровал им волю и землю за откуп...
       - Прежде всего национальная независимость. Нам русский царь и его законы не указ. Мы сами в состоянии издать свои манифесты. Конечно, треба дать хлопам какие-то послабления, чтобы не бунтовали, но...
       - Дались вами эти хлопы! Ничего не подохнут! А если и так, новые вырастут... Прежде всего свобода Польши. Потом, как-нибудь и с быдлом разберемся. Сами...
       - К Франции надо повернуться. У нее помощи просить. Чтобы поддержала против России...
       - Панове!...
       - Нужна национальная Конституция!...
       - Надо готовить манифест и воззвание...
       Дискуссия разгорелась с новой силой и в какой-то момент в комнате даже повисла тишина. Такая, как бывает перед грозой или в ожидании оглушительного взрыва. И тут...
      
       - А гроши у вас есть? - неожиданно громко и оглушающее прозвучал чей-то цинично-желчный возглас.
       Присутствующие в гостиной ошеломленно замерли и дружно, будто по команде, повернулись на голос. Из темного угла навстречу им посунулся, поднимаясь из глубин мягкого кресла, пунцовый от волнения или от выпитого вина Константин Шахновский.
       Молодой человек с ленивой неторопливостью поставил пустой бокал и вальяжной, полной собственного достоинства походкой пошел к ошалевшей компании.
       - Деньги у вас есть, панове? - повторил он свой вопрос и обвел собравшихся испытующим взглядом.
       - Причем тут деньги, пан Константин? Зачем? - недоуменно передернул плечами хозяин дома и смущенно улыбнулся, будто извиняясь перед гостями за бестактность приятеля. - На вино и карты? Так, поверьте дорогой, у нас сегодня несколько другие проблемы, более серьезные. Не до развлечений... Так что, извините великодушно, ничем помочь вам не сможем. Поищите себе подходящую компанию в другом месте...
       - А кто сказал, что веду речь о развлечениях? - насмешливо хмыкнул Шахновский. - Я как раз о ваших "серьезных проблемах" и хотел поговорить...
       - Как, вы в курсе?! - искренне не то удивился, не то испугался университетский приятель. - Вы тоже интересуетесь судьбой Речи Посполитой?! А мне всегда казалось...
       - То, что вам раньше "казалось", сударь, можете оставить теперь при себе..., - пренебрежительно отмахнулся Константин.
      
       Он вышел на свет и смерил насмешливым взглядом замершего в растерянности хозяина и толкавшихся за его спиной гостей.
       - Неужели вы полагаете, что все это время, что меня не было в Варшаве, было отдано праздным утехам. Ошибаетесь, панове..., - протянул он многозначительно. - В Московии мне пришлось заниматься вопросами не менее важными, чем ваши и, представьте себе в интересах нашей великой Польши. А это не шутки, ясновельможное панство! Не наивная забава, а большой риск. Может и здесь я сегодня как раз поэтому поводу. А мое, несколько странное, поведение не более чем мишура, прикрывающая истинный замысел... и задачу, которую я призван исполнить...
       Присутствовавшие замерли и точно загипнотизированные следили восторженным взглядом за каждым движением Константина. Но, тот не торопился удовлетворить их любопытство. Ему льстило всеобщее внимание и он с наслаждением тешил свое самолюбие. Шахновский вдруг почувствовал себя фартовым игроком за карточным столом. Ему везло как никогда. Удача сама шла к нему. Он знал цену своим картам, знал какие карты на руках у партнера и безошибочно определил прикуп.
       Сдвинув брови и придав лицу серьезно-сосредоточенное выражение, пройдоха с видом искушенного профессионала в тонкостях политической борьбы протиснулся в центр плотного людского кольца. Он видел, как все томились ожиданием и любопытством и старательно держал паузу, повышая ставки своего авторитета.
       - К сожалению, господа, я не могу посвятить вас во все тонкости тех дел, которые мне пришлось вести в Московии..., - наконец обронил Шахновский. - Определенные обязательства связывают меня обетом молчания. Однако, внимательно выслушав ваш горячий разговор, не могу остаться в стороне. Я - шляхтич! Несмотря на то, что мой отчий дом находится, увы, в Новороссии, а отец мой, как бы "москаль"...
      
       Константин на миг умолк и саркастически усмехнулся, вспомнив, с каким пафосом вещал ему старший Шахновский о своей гордости за русскую душу и российское подданство...
       - ...меж тем, моя матушка из старого шляхетского рода и я горжусь шляхетскими корнями! - высокопарно заключил он.
       - Браво! Виват, пан Константин! Слава патриоту! Да здравствует шляхта! - горячо вскричал взволнованный таким поворотом хозяин дома и его призыв потонул в бурных овациях.
       Отдуловатое, испитое лицо Шахновского расплылось в самодовольной улыбке. Он жеманно кланялся вокруг и великодушно принимал приветствия и поздравления. Душонка его ликовала. Рыбка прочно сидела на крючке. Солидная, весомая рыбина, которую аккуратно и бережно надо вываживать в садок.
       - Однако, к делу! - Константин неожиданно принял озабоченный вид. - Пользуясь случаем, хотел бы поделиться с вами некоторыми соображениями... относительно нашего общего дела...
       Он снова внимательно оглядел присутствовавших, оценивая насколько готовы они выслушать, а, главное, правильно воспринять сказанное. Разгоряченный диспутом шляхтичи притихли и покорно замолчали, приготовившись внимательно выслушать советы и рекомендации знающего человека.
      
       Польщенный необычайным вниманием, Константин важно надул щеки и принялся пространно разглагольствовать, строго следуя заранее продуманной им линии.
       - Шановное панство только что с болью в душе вело речь о свободе и независимости нашей бедной коханки - Польши, о национальной гордости шлявной шляхты..., - начал он проникновенно и несколько патетически. - Немало было сказано о Конституции, манифесте и воззваниях к нации о необходимости восстания. Однако, господа, все ваши помыслы и благородные порывы могут превратиться в пустой звук, фикцию, мираж,... если они не будут подкреплены реальными действиями и... теми самыми банальными деньгами, вопрос о которых вы соизволили поднять на смех...
       Шахновский перевел дух и беспокойно покосился на притихшую аудиторию, опасаясь возражений или новых насмешек. Но смиренные слушатели благосклонно кивали головой, жадно ловя каждое его слово и это приободрило "оратора".
       - Да-да, ясновельможное панство! - еще уверенней вскричал он и даже притопнул ногой в нервном возбуждении. - Простите меня за каламбур, но вся ваша затея гроша ломанного не стоит без наличия этого самого гроша в вашем кармане...
       - Но, пан Константин, нам не совсем ясно, зачем так злободневно и остро вы ставите вопрос о деньгах..., - смущенно поинтересовался один из собравшихся и оглядел единомышленников в поисках поддержки. - Многострадальная Польша столько уже намучилась под москальским игом, что кажется достаточно одного слова, чтобы она поднялась от края до края. Как же патриотизм, национальная гордость, любовь к родине? А деньги можно будет потом добыть, в виде контрибуции от царского правительства...
      
       Константин на миг стушевался и замер на полуслове, не зная, чем парировать этот вопрос. Краем глаза он заметил, как внутренне напряглись и остальные, заинтересованные его ответом. Сердце шельмеца предательски екнуло, предчувствуя позорное опровержение и осмеяние. Но, на его счастье, ему неожиданно вспомнилась фуражная команда и ее алчный, оборотистый начальник - прапорщик Зайцев. В мельчайших деталях вспомнилось, как изобретательная и мстительная матушка щедро отпустила фуражирам строевых лошадей и зерна, еще и денег сунула трусливому сквалыге, только бы тот забрал со двора ненавистного холопа.
       - Интересно, а как вы собираетесь контрибуцию требовать? - с ироничной усмешкой протянул он, приходя в себя. - Призывным словом? Бумажкой с прокламацией? А восстание как поднимать думаете? С чем супротив царских полков пойдете? С голыми руками, размахивая гордостью и патриотизмом? Для успешного исхода задуманного нужны ружья, а к ним заряды, нужна амуниция, лошади, фураж. Много чего нужно. А на все это нужны деньги. Немалые деньги, господа...
      
       Умолкнув, Шахновский торжествующе обвел застывшую в задумчивости аудиторию, ожидая ее реакции на сказанное. Если бы сейчас, со стороны, на него поглядел кто-то из старых знакомых, то наверняка бы решил, что обознался или ему померещилось. В страстном и пламенном трибуне, покорившем сейчас умы присутствующих трудно было узнать прежнего гулену и циника Константина Шахновского.
       Скандалист и сквернослов в своей жизни и общении с окружающими пользовался лишь грубыми междометиями, спесивыми приказами, оскорбительными насмешками и сальными скабрезностями. Если дело доходило до светской беседы или интеллектуального спора большего тугодума и косноязчного мямлю трудно было сыскать. А кого видели сейчас? Блистательного оратора! Красноречие и убедительность так и хлестали из него. Видать, неуемная жажда наживы пробудила в нем неожиданный дар...
       Словом, к накрытому к ужину столу Константин шел если не национальным героем, то, по крайней мере, кумиром будущих повстанцев. Красноречивому проходимцу предложили заняться сбором средств на проведение восстания и доверили вести "революционную" кассу. Причем, первоначальный взнос был сделан здесь же, незамедлительно и щедро.
      
       Но, самое удивительное было в другом. Словно околдованные "вескими" доводами Шахновского, а может опьяненные духом вожделенной свободы, в принципе же одураченные изобретательным аферистом и шулером, "борцы за независимую Польшу" без возражений единодушно согласились с его оригинальным аргументом. Константин довольно легко убедил их в том, что ему просто необходимо "в интересах дела" поддерживать прежнее реноме салонного гулены. Дабы "не вызывать подозрения у окружающих радикальным переменами в поведении". Мол, не волк в овечьей шкуре, а, напротив, безгрешный агнец с волчьми повадками. Умора да и только...
       Никого не смутило, не насторожило, не вызвало подозрения, когда в непринужденной обстановке ужина их новый сообщник вел себя, мягко говоря, уклончиво. На настойчивые просьбы подробнее рассказать о своей поездке, пускался в весьма путанные и пространные рассуждения о "российском опыте", больше похожего на бред больного. Новоявленный революционер и казначей "свободной Польши" заикался, краснел и бледнел, поставленный в тупик деликатными расспросами.
       А любопытных, животрепещущих вопросов всплывало немало. Ответы на них могли бы, действительно, оказать неоценимую услугу в разработке и осуществлении задуманного плана по проведению восстания. Вместо необходимых пояснений, Константин лишь пожимал плечами и многозначительно закатывал глаза, прикрываясь завесой таинственности и строжайшей секретности - "покорнейше простите, не могу, не уполномочен...". Никому даже шальной мыслью не пришло в голову, что сказать ему абсолютно нечего. Проявить же проницательность, настойчивость, просто насторожиться и заподозрить проходимца тогда никто не решился...
      
       Эта встреча в корне изменила жизнь самолюбивого барчука. Нет, поведение и взгляды его не поменялись ни на йоту. Шахновский не стал ревностным приверженцем патриотических идей, не получился из него и пламенный революционер. Изменилось состояние тела, а не души. "Дураку счастье" -, порой сетует народ, наблюдая за тем как незаслуженно осыпаются всяческими благами баловни судьбы. Видать, и этот был из их когорты. Константин получил то, на что надеялся и к чему стремился. Сытую, беспечную жизнь за чужой счет...
       Здесь Шахновский впервые встретился и познакомился с одним из активистов национально-освободительного движения Станиславом Куровским. Молодому человеку сразу пришелся по душе этот горделивый, слегка надменный русофоб. Когда же выяснилось, что они еще и в родстве состоят, их дружба и вовсе стала неразлучной. Константин стал часто бывать в варшавском доме Куровских. Однако влекли его туда отнюдь не "дела революции"...
      
       Очаровательная пани Лидия! Вот истинная причина, ради чего горе-революционер зачастил в этот дом. Хозяйка дома стала предметом его греховного вожделения и плотской страсти. Едва ступив на порог дома нового приятеля, искушенный развратник точно споткнулся. Приветливая, лучезарная улыбка молодой женщины сладостным хмелем ударила в виски. Глубокие омуты ее широко распахнутых серых глаз камнем потащили на самое дно, а журчащий хрустальным родником беззаботный смех чаровницы всколыхнул в мерзкой душонке пакостника неуемную животную страсть. Точно зверь, почуявший добычу, встал он в боевую стойку, чутко следя, когда подвернется удобный случай для атаки.
      
       С того дня Шахновский сам зачастил в дом дальних родственников. Используя малейших повод, а, как правило, бесцеремонно, без оного. Изображая крайнюю озабоченность вопросами восстания, он спешил за советом к пану Станиславу. Но, что интересно, всякий раз выбирался именно тот момент, когда сам Куровский был в отъезде как раз по этим делам.
       Лидия Григорьевна на правах гостеприимной хозяйки радушно принимала незадачливого визитера и всячески старалась занять его внимание. Она беззаботно смеялась над ухаживаниями родственника, снисходительно принимала его щедрые, богатые подарки (сделанные, между прочим, из средств революционной кассы) и слегка пошловатые комплементы, не подозревая, что изощренный разум распутника вынашивал совсем иные, отнюдь не революционные, планы...
      
       Однажды Константин появился в доме Куровских весьма взволнованный и крайне озабоченный. Разумеется, хозяева даже не предполагали, что это было предусмотрено коварным замыслом.
       - Мое пребывание в Варшаве небезопасно! - подавленным голосом заявил он прямо с порога и в притворной тревоге заметался по гостиной, будто пытаясь найти выход из сложившейся ситуации или, по крайней мере, надежное укрытие.
       - Что? Что случилось? - встревожились и Куровские.
       - Кое-кто узнал о моих "российских" делах и доложил в канцелярию наместника. Возникли сомнения, что я просто посещал своих родителей, ну и..., - не зная, что еще добавить к этой откровенной и циничной лжи, он неопределенно помахал в воздухе рукой и смолк.
       Супруги в смятении переглянулись, соображая как помочь родственнику.
       - Видимо, придется мне покинуть столицу, а может даже и страну, чтобы избежать ареста..., - старательно играя роль изгоя, сокрушался Шахновский. - Надо спешить... Но куда? Во Францию?... Там царские ищейки меня не достанут... Боже, как это все некстати!...
       - Да! Конечно, некстати! - порывисто отозвался пан Станислав. - Только комитет создали. Подготовка восстания в самом разгаре! Неужели все бросить на полпути?!...
       - Зачем же бросать! Можно и в Польше надежное место найти... Например, в нашем имении..., - вдруг резонно заметила Лидия Григорьевна. - Тихо, спокойно... А, главное, вдали от столицы. Никто и не вздумает вас, пан Константин, там искать...
       - Вы думаете?! - изобразил на лице сомнение Шахновский.
       - Ну, да! Разумеется! - оживился и Куровский, благодарно взглянув на жену. - Почему бы вам не пожить некоторое время в нашем замке, пока все успокоится. Место, действительно, уединенное, тихое. Гостей сейчас там бывает крайне мало. Я к тому же дам распоряжения, чтобы управляющий не распространялся о нашем визите и, тем более о вас... А чтобы бы не возникло подозрений, я сразу, как устрою вас, вернусь в Варшаву, точно мы с вами расстались. Лидия Григорьевна скрасит ваше заточение... Согласны?
       - Как-то неловко все это...Не хотелось бы обременять вас, злоупотреблять гостеприимством..., - смущенно пробормотал Шахновский и вымученно улыбнулся.
       На самом деле душа его пела, торжествовала и ликовала. Его коварный замысел начал сбываться самым наилучшим образом...

    Глава 6.

      
       ... Гулкий цокот копыт нарушил тишину ранних сумерек осеннего вечера. Крытая коляска, мягко покачиваясь на тугих рессорах, плавно вкатилась на мощенный камнем двор. Улица дышала неуютом, слякотной промозглостью, знобкостью и от того казалась пустынной. Лишь внимательный, цепкий взгляд мог обнаружить две рослые мужские фигуры, стоявшие у стены и буквально слившиеся с нею. Их присутствие на дворе выдавали кольца табачного дыма да вспыхивавшие во время затяжки малиновые огоньки самокруток. Впрочем, приехавшие так спешили незамеченными укрыться в доме, что не обратили на них никакого внимания.
       - Гляди-ка, прав оказался управляющий... Приехали! - заметил один из мужиков. - Интересно, а чего это сегодня на ночь глядя? Обычно к обеду являлись. Еще и по усадьбе успевали пройтись, оглядеть все. Штур всех холопов на дворе собирал для встречи...
       - Действительно, странно как-то..., - обозвался другой. - Шмыгнули в хату, як мыши от кота, с коморы в нору. Дывысь, Микола а с ними еще кто-то приехал...
       - Так, вроде, Штур же тогда нам и про гостей обмолвился. Ну, да. Еще и взбесился, что лишнего ляпнул. Мы тогда внимания не обратили, а сейчас, видишь как..., - припомнил недавний визит к управляющему Николай.
       Да, это был он и его друг Макар. То и дело они с утра поглядывали на крыльцо хозяйского дома, надеясь увидеть знакомую коляску. Вот и сейчас вышли со своей каморки перекурить и стали невольными свидетелями столь необычного, таинственного приезда господ.
       - Точно! Крутился наш Яцек як уж на сковородке. Глазами за довгий язык лупал. Значит, что-то знает, сволота. И нам трошки от того ляпнул. Шо робыть будем, друже? Здаеться мне, шо барыня сегодня не дуже рада буде нам...
       - Как, что делать? - удивился плотник. - Я же сказал... Пойду до Лидии Григорьевны за разъяснениями, а нет, так и самого хозяина спрошу. Ничего, не подавятся, не поперхнутся от неожиданности. Я же не денег у них просить буду и не за стол к ним сяду. Пусть отпустят домой и вся недолга...
       - Так то оно так! Только попадешь ли сейчас к ним? - почесал в сомнении за ухом кузнец. - Бачишь, никого бачить не захотели. Сразу в хату, под засов. Оно, ведь если бы на дворе... Когда ко всем выходят, а тут...
       Макар посмотрел в задумчивости на дышавший безмолвием хозяйский дом и сокрушенно покачал головой.
       - Ничего! Сейчас, может, и не пойдем. Вишь, даже свет в покоях не зажигают..., - согласился Пономарев, также глядя на неосвещенные окна дома. - Оно и верно, нечего на ночь глядя гвалт поднимать. Стуком всю округу тревожить. А завтра, с утра, как хочешь, но допрос учинить надо. Иначе, брат, будем тут сидеть в ожидании до морковкиного заговенья...
       - Ну, утром так утром. Это другое дело. Пошли тогда спать. Утро вечера мудренее... Нехай и паны отдыхают, чтоб им... спокойно спалось... А завтра вместе пойдем. Хоть ты, Микола и в милости у барыни, но вдвоем будет сподручнее правды добиваться...
       - Твоя воля! Я не против...
      
       Друзья неспешно докурили и неторопливой, спокойной походкой возвратились к себе. А вот, поздним визитерам в собственном замке, видать, было не по себе. Эх! Знали бы Куровские, с кем они связались! Знали бы эти лапидарные, лощенные аристократы, что вся эта таинственность и поспешный, скрытый отъезд из Варшавы не более, чем нелепая выдумка и глупый каприз новоявленного родственника и "революционного" единомышленника. Знали бы... Наверняка вытолкали взашей наглого пройдоху, отказали бы в приеме, высмеяли перед славной шляхтой, а затем и сами сконфуженно или виновато посмеялись над собственной доверчивостью и не проницательностью. Но, увы... Весь тот бред и постыдная ахинея, которую так умело и ловко плел зарвавшийся циник воспринимались наивными хозяевами на полном серьезе, с искренним сочувствием и прочим долженствующим поведением и выводами...
      
       - Кто есть в доме? - без приветствий и прочих формальностей сразу поинтересовался у Штура пан Станислав, беспокойно оглядываясь по сторонам и чутко прислушиваясь.
       - Не извольте беспокоиться, ясновельможный пан..., - предупредительно замахал руками, раскланиваясь перед господами управляющий. - Все сделал, как было велено. В доме только повар на кухне и служанка пани. Она сейчас в ее покоях... Для гостя тоже приготовлены комнаты...
       Штур повернулся в сторону замершего у двери Шахновского и учтиво поклонился.
       - Хорошо! - удовлетворенно кивнул Куровский и, перехватив взгляд Штура, указал на гостя. - Вот, Яцек... Позволь представить нашего гостя. Это...
       - ... пан Константин! Просто пан Константин! - поспешно продолжил вместо него Шахновский, срываясь с места.
       - Да-да! Пан Константин..., - согласно кивнул Куровский. - Он поживет у нас некоторое время... Твоя задача, Яцек, чтобы его видело как можно меньше посторонних людей. Я имею в виду нашу дворню, не говоря уже о хуторских и прочих заезжих. Ясно?
       - Разумеется, ваша светлость! Как бога кохам, ясно..., - торопливо закивал в ответ управляющий, бросая искоса взгляды на гостя и пытаясь понять, чем вызвана его скрытность. - Я уже строго приказал хлопам по двору не шастать без дела, в дом без вызова не являться... Только как ...
       - Никак! - резко оборвал Штура хозяин, предугадав вопрос о причине неожиданного появления в имении хозяев и гостя. - Никому ничего не нужно объяснять! Тем паче холопам. Это быдло вообще не должно никаких вопросов задавать. Понятно?!
       Штур молча кивнул в ответ и судорожно взглотнул.
       - Для наших соседей и прочих достойных лиц пани Лидия приехала восстановиться после тяжелой хворобы. При ней лекарь, который следит за ее поправкой. Ввиду слабости хозяйка никого принимать не будет. Ясно?!
       Управляющий снова утвердительно кивнул.
       - Я завтра уеду. В Варшаве остались дела. Распорядись, чтобы к утру подготовили экипаж и лошадей. И никаких посетителей, никаких вопросов. Меня здесь нет, а хозяйка нездорова. Ясно?! - в третий раз сурово спросил Куровский.
       Получив в третий раз от управляющего молчаливый утвердительный ответ, он и сам удовлетворенно кивнул ему и приказал подавать ужин...
      
       Утром, когда на дворе только забрезжил дневной свет, пан Станислав уже был готов в обратный путь. Одетый по-дорожному, он стоял посреди просторного холла, прощаясь с женой и отдавая последние распоряжения управляющему. Шахновский, сославшись на недомогание, из своей комнаты не вышел.
       - Яцек! Я надеюсь, что мои указания будут исполнены в точности..., - строго смежив брови повернулся к Штуру хозяин и в который раз повторил. - Постарайся обеспечить покой пани Лидии и нашего гостя. Никаких посетителей, никаких вопросов! Ясно?...
       Управляющий не успел кивнуть, как тяжелая входная дверь натужно скрипнула и в дом вошли... Николай и Макар.
       Штур в страхе побледнел, Лидия Григорьевна от неожиданности вздрогнула, а хозяин изумленно вскинул бровь.
       - Что сие значит? По какому праву? Кто позволил? - грозно грымнул он и непонимающе уставился на съежившегося управляющего. - Тебе что было велено, подлец?!!
       Штур заслонился будто от удара, соображая как оправдаться, но тут его выручила хозяйка. Узнав в вошедших кузнеца и плотника, она понимающе кивнула и успокаивающе тронула мужа за рукав.
       - Дорогой! Верно, это пришли доложить о готовности экипажа. Что у лошадей подковы в порядке и коляска на ходу..., - рассудила она с логикой опытной хозяйки. - Ведь так, мужики?...
       - А-а... Ну, разве что! - проворчал примирительно Куровский, меняя гнев на снисходительность. - Хотя это тоже не порядок...Холоп так запросто в дом к хозяину является. Штур! Я же тебе что велел?! Ты должен быдлом управлять. Сам все проверять и мне докладывать, а не устраивать такое непотребство. Вот вернусь, я в другой раз, сам разберусь. Снисхождения не будет. А сейчас ступайте!...
       Барин нахмурился и холодно кивнул мужикам на дверь.
       - Погоди, барин! Не торопись нас прочь гнать! - вдруг обозвался Пономарев и не страшась шагнул навстречу.
       - Цо, цо? Пся крев? Что это значит? - пуча от удивления глаза, процедил Куровский и растерянно оглянулся на жену и управляющего в поисках ответа.
       - Мы к вам по другому вопросу пришли. Не гневись, разъясни...
       - Цо-о-о! Хамы! С какой стати я должен с вами разговор вести. Не досуг мне! Прочь! В дорогу пора...
      
       Гневный окрик хозяина не испугал, не остановил мужиков. Напротив, они тесно прижались плечом к плечу и, преисполненные решимости, шагнули навстречу Куровскому. Пан Станислав в замешательстве отступил и лицо его пошло багровыми пятнами.
       - Цо такое? Бунт?!...
       - Нет, барин! Не бунт, а просьба покорнейшая..., - спокойно обронил Макар, глядя прямо в глаза разъяренному хозяину. - Мы долго тебя не задержим. Ты в дороге еще свое наверстаешь. Вон, лошади справные. Быстро до места домчат... А мы как жили в неведении, так и живем... Ты лучше нам скажи о царской бумаге, что с зимы появилась и которую всем объявить было велено... Хуторские вовсю судачат о мужицкой воле, что государь император объявил, а у нас тихо, как в болоте...
       - Цо-о-о? Пся крев! Сволота чумазая! Откуда про эту гадость прознали? Какая бумага? Какого царя? Слухи подлые собирать, дворню баламутить?! На стайню! В канчуки! - уже не кричал, а дико верещал окончательно вышедший из себя Куровский. - Москальское отродье. Я вам покажу волю!... Яцек, вели вязать негодяев. Сволота неумытая. Сует рожу не в свое дело...
       Управляющий проворно метнулся к двери, но крепкая рука ловко ухватила его за шиворот и легонько оттолкнула обратно, в центр прихожей.
       - Зачем крик поднимать, барин! Расправой пугать! Наши спины до батогов привычные..., - выступил вперед Николай, прикрывая друга спиной. - Одним рубцом больше будет, только и всего. Какая тебе в том радость? Чего лютуешь, чего из себя выходишь? Мы что к тебе разбойниками в дом вломились? Грабить и жечь, жизни лишать собрались? Что у нас дубье и вилы против тебя? Видишь, с пустыми руками и добрыми намерениями. А ты в крик. Эх, барин! Разве так можно! Доброе слово и кошке приятно. Если ты на мужика волком смотришь, как на тебя тогда мужику глядеть...
      
       Куровский от этих слов оторопел и в замешательстве уставился на плотника, который со спокойной, миролюбивой усмешкой в свою очередь, открыто, не таясь, глядел на него. Краска стыда залила лицо горделивого шляхтича. Не выдержав пристального мужицкого взгляда, он отвел глаза и неловко затоптался на месте.
       Это надо же! Кто вздумал его укорять в непотребном поведении и учить тактичности! Мерзенный хам, быдло чумазое, мужик тупорылый. Ах, ты, деревенщина неотесанная! Невежество. Но... какая, однако, учтивость! Какое спокойное благоразумие и выдержка! И ведь что самое обидное - он прав! Не те нынче времена, когда хлоп не смел поднять глаз на своего хозяина или слово молвить без дозволения, а за малейшую оплошность, тем более дерзость, был нещадно бит. Действительно, нельзя вести себя столь несдержанно и вызывающе. Нельзя столь эмоционально реагировать и показывать свою слабость. Тем более сейчас, накануне восстания. Ведь воззвание, с которым выступит комитет, обращено ко всей Польше. А значит и к ним..., к холопам. Стало быть, кх-м, к быдлу надо относиться терпимее, сдержаннее. Тогда холоп если и не станет союзником, так, по крайней мере, в спину не ударит. Вот тебе и наука, пан Куровский!
       Пан Станислав насупился, смущенно засопел и конфузливо потупился. От былого гнева и неприязни не осталось и следа, лишь горьких осадок и устыжение собственной вспыльчивости и бестактности.
      
       - Ладно! Чего там вы хотели узнать? - совсем иным тоном, снисходительно, но все же нетерпеливо проворчал шляхтич. - Правда, не ко времени вы явились. У меня, действительно, дело спешное...
       - Так мы, ведь, вас вчера весь день выглядывали! - искренне, с миролюбивой доверчивостью, усмехнулся Николай, с удовлетворением отметив перемену в поведении хозяина. - А вы, вот, поздним вечером приехали и быстро в дом прошли. Мы, уж, не стали вас под ночь беспокоить. Подумали, пусть отдохнут с дороги...
       - Хм-м, выглядывали они? - язвительно хмыкнул Куровский и подозрительно прищурился в сторону мужиков. - А с какой стати? Откуда узнали, что мы должны были, именно вчера домой вернуться?...
       - Так, вон, управляющий..., пан Яцек и сказал..., - выглянул из-за спины Николая Макар. - Мы его хотели расспросить, чтобы он нам все растолковал. А он не захотел, отмахнулся. Говорит, вот хозяин скоро приедет и все вам прояснит...
       Куровский резко повернулся к Штуру и ожег его испепеляющим, ненавистным взором. "Так вот по чей милости я в это дерьмо вляпался. Так, значит, подлец, ты мои распоряжения исполняешь, тайну обеспечиваешь...", - красноречивее всяких слов говорил этот, не сулящий ничего хорошего взгляд хозяина. Управляющий в страхе передернулся и так же молча, беспомощно развел руками.
       - Ну! Что же я вам должен прояснить..., - одев цилиндр и натягивая в дорогу перчатки, походя обронил барин, точно не зная о чем идет речь.
       - Как же, барин! Неуж, тебе невдомек! Верно, слыхал в столице..., - изумился Макар панскому неведению и пояснил, припоминая недавний разговор с заезжим поляком. - Ваши же хуторяне рассказывали о царском манифесте. Что свободу мужику объявили и землю за выкуп дают...
       - А вы что, земли у меня решили купить? - снова хмыкнул насмешливо Куровский, надеясь замять столь неприятную тему. - Денег скопили? Хватит?...
       - Нет, ваша милость! Мы о другом..., - обозвался Николай. - Вот мы с другом тут посудили-порядили, прикинули и решили.
       Пономарев проникновенно заглянул в глаза хозяину, пытаясь понять, насколько внимательно он его слушает и как воспринимает его мысли.
       - Мы, ведь, для Польши чужаки, барин..., - продолжил он с жаром. - Да нам и самим чужого добра не нужно. Ни земли, ни чего другого. Так что и выкупать здесь, как бы, нечего. Так может мы того, это... Помолясь и тронемся... Потихоньку, к своему дому... А, барин?
      
       Куровский опешил. Он открыл рот, но точно выброшенная на берег рыба лишь беззвучно хлопал губами. Ему хотелось закричать, нет орать, топать ногами, рвать в клочья чуприны этих ненавистных холопов или без пощады колотить их палкой. Нет, немедленно призвать слуг, связать, отвести на конюшню и забить канчуками до смерти. Или, еще лучше, по травить собаками. Вон, Штур знатную свору от покойного тестя привез. Или...
       Шляхтич напряжено молчал, играя желваками. Впалые щеки то бледнели, то багровели, то вообще приобретали непонятный окрас в тон его размышлениям. Нет, он не допустит над собой холопского превосходства. Подлые смерды не будут потешаться над его слабостью, наблюдая как он лютует и неиствует. Неимоверным усилием воли, барин сдерживал обуревавшие его эмоции. А взбудораженный мозг, действительно, натужно гудел, переполняясь противоречивыми мыслями. Яростными и мстительными, досадливыми и сомнительными, примиряющими и растерянными.
      
       Пан Станислав машинально стащил перчатки, в сердцах швырнул их в снятый следом цилиндр и точно во сне передал их управляющему. Сбросил с плеч дорожный плащ и только тут спохватился, что на самом деле он собрался уезжать. Однако, размышления не оставляли его. Что же делать? Что отвечать?
       По большому счету мужичье право. Не приведи господь, если дойдет до наместника, что манифест российского императора уже несколько месяцев не оглашен в его имении. Но только ли в его? На одном из собраний, заговорщики единодушно решили проигнорировать москальские бумаги. Прежде всего свобода Польши, а потом сами со своими хлопами разберемся. Конечно же нужно будет, что-то им пообещать, дать какие-то послабления. Но какие? Вон, стоят перед ним. Неуступчивые, непреклонные, решительные. Терпеливо ждут, что он им ответит. Так что же? Выпороть, вырвать поганый язык, заставить молчать? Нельзя. Бесследно это не пройдет. Взбунтуются остальные. Они наверняка знают, зачем пришли эти визитеры и ждут, с чем они вернутся. Согласно кивнуть и отпустить с богом на все четыре стороны? Зачем ему нужны эти москали? В их национальной борьбе они - не союзники. Но тогда соратники обвинят его в малодушии. Дескать, нарушил общее решение. Стал холопов на волю отпускать. Опять остальные холопы придут следом за этими, требовать своего. Стоит только дорожку проторить. Нет, рубить с плеча нельзя и уступать тоже...
      
       Куровский вздрогнул, будто стряхивая оцепенение, и поднял глаза на мужиков. Николай с Макаром, переминаясь, не сводили глаз с хозяина в ожидании ответа. То и дело они удивленно переглядывались, спрашивая друг друга: "Чем это мы так барина озадачили, что он точно онемел. Неужели вопрос такой серьезный, что не в силах на него ответить...".
      
       - Говорите, домой отпустить? - наконец подал голос пан Станислав. - Нечего вам тут делать?...
       - Ну, да...
       - Так, ведь, тут вот какое дело..., - протянул неопределенно барин, соображая по ходу. - Вы сами эту бумагу видели? Не видели. Читали? Не читали. А там не все так просто, мужики. Выкуп выкупом, а есть немало и иных проблем. Потому и объявлять ее вам не велел...
       Куровский оживился, поймав наконец нужную нить разговора.
       - Да-да! Вот я сейчас время с вами теряю. А должен спешно ехать как раз по этому вопросу. Словом, не понравился сейму манифест из Петербурга. На хочет ваш государь настоящей воли для мужика. Поэтому сейчас в Варшаве готовится свой документ. Видите, я все время там нахожусь. Ради вашего же блага. А вы накинулись...
       - Как накинулись? Мы же с миром, спокойно, без крика...
       - Что же, давайте тогда без крика, по..., - Станислав замялся, подбирая нужное определение, - ...по-свойски договоримся. Не нужно сейчас всех будоражить. Не время. Потерпите еще немного. Сейм свой закон подготовит и тогда...
       - Барин! Мы же тебе сказали, не нужно нам ничего от Польши. Отпусти назад, в Россию! - с мольбой в голосе вскричали мужики. - А вы тут сами, как-нибудь без нас разберетесь.
       - Все, довольно! - недовольно нахмурился Куровский, чувствуя, что его терпению приходит конец. - Я и так вам достаточно великодушия явил. Не доводите до греха. Сами же сказали, что договоримся спокойно, мирно. Больше ждали. Так что еще немного потерпеть в состоянии. А чтобы не скучно было...
       Он повернулся к жене и кивнул ей на мужиков.
       - Дорогая! Это ваши земляки, вам их и занимать. Подыщите для них работу... вместо выкупа. Вот и будет им расчет за волю...
       Куровский торопливо поцеловал жену и еще быстрее устремился к спасительному выходу, стремясь поскорее избавиться от неожиданного докучливого разговора и обременительных объяснений.
      
       Мужики проводили барина не то растерянным, не то разочарованным взглядом и с надеждой повернулись к хозяйке. Макар незаметно толкнул Николая в бок. Ну, что, давай! Ты же рвался на эту встречу! А если пришли надо идти до конца. Тебе барыня благоволит. Так что тебе и карты в руки. Николай также незаметно отмахнулся и сердито скосил на друга недобро сверкающий глаз. Отстань! Без тебя знаю, что делать надо...
       Смущенно кашлянув и взволновано комкая в руках шапку, Пономарь учтиво поклонился и шагнул навстречу барыне. Лидия Григорьевна досадливо закусила пухлую губку, повертела головой по сторонам в поисках поддержки и в замешательстве глянула на возвышавшегося над ней рослого плотника.
       - Ах, Николай! Ну, чего тебе еще?! - капризно вскрикнула она и притопнула нетерпеливо каблучком о гулкий мраморный пол. - Муж, ведь, все обстоятельно рассказал вам и определил, что должно быть. Так что же еще ты хочешь от меня? Работу? Придется подождать. Не могу я так сразу. Мне еще оглядеться с дороги нужно, проверить, в каком состоянии дом и усадьба находится... К тому же...
       Она вдруг встрепенулась и продолжила, обрадованная неожиданным выходом.
       - Да, к тому же я не вполне здорова. От болезни еще не пришла в себя. Не могу делами заниматься. Лекарь мой не разрешает. Отдых и покой нужен. Вот! Так что ступай. Не тревожь меня. Я велю... Я передам свое решение... Штур назначит вам работу...
       Она уже повернулась, порываясь уйти, но Николай решительно преградил ей дорогу.
       - Лидия Григорьевна! Всего минуту. Она не повредит вашему здоровью..., - с мольбой в голосе обратился он к хозяйке. - Ты же, ведь, русская душа! Ладно шляхте чванливой до нас дела нет. От собственной гордости готова нас со свету сжить. Но ты... Ты же всегда милостива к нам была. Как и твоя матушка покойная. От кого нам еще правды добиться. Ну, рассуди, зачем нам на чужбине париться, от ляховского сейма паршивых бумаг дожидаться. Мы своему, российскому, государю служить и подчиняться желаем. Ты только скажи. Наверняка ведаешь... Что за указ милостивец издал? Почему нам его не прочитали? Велено же было... Мы хотели бы знать...
      
       - А больше ничего вы знать не хотели, быдло сраное?! - неожиданно раздался сверху чей-то грубый окрик. - Пся крев! Что за непозволительное бесчинство? Как смеете, холопы, вызывающе дерзко с хозяйкой себя вести. Вы что, морды тупорылые, не видите, что женщина хворает, едва на ногах стоит. Чего над больной измываетесь? Вон из дома, хамы!...
       Мужики от неожиданности вздрогнули и замерли в немом оцепенении, глядя, как по широкой лестнице в холл спускается ранее им не встречавшийся незнакомец. Куровская, воспользовавшись заминкой выпорхнула из холла во внутренние покои. А осмелевший от внезапной поддержки Штур стал бесцеремонно выталкивать мужиков на улицу.
       - Все, ступайте мужики! Довольно тут наговорились с вами, сверх меры. Видите, пан лекарь ругается. Режим у хозяйки. Не дай бог, ясновельможной пани от расстройства хуже станет. Сказано же, потерпите. Все узнаете... со временем...
       - С каким только временем. Сколько лет ждем, никак не должемся..., - недовольно огрызнулись просители, сердито хлопнув напоследок дверью.
       - Однако и разнузданное у вас мужичье. Никакого почтения к господам. Прямо за горло хватают..., - покачал укоризненно головой Шахновский (а это был он) и смерил надменно-насмешливым взглядом стушевавшегося управляющего. - Распустили вы их, однако... Распустили...
       - Нет, что вы! Эти не опасны..., - робко оправдывался покрасневший Штур. - Это с виду у них кураж и грозность, а так покорные...
       - Интересно увидеть тогда непокорных..., - хмыкнул Константин. - Тех, уж, наверняка в кандальных цепях выводить нужно...
       - Что вы! Что вы! - бормотал как заводной болванчик Штур.
       - Ладно! Не оправдывайся! Кто такие! Что-то мне рожа одного больно знакома.
       - Да, ну! Откуда вам его знать! - рассмеялся, смелея, Яцек. - Я его не так давно из имения покойного батюшки Лидии Григорьевны, господина Степанищева привез. Между прочим, отменный плотник.
       - Как ты сказал? Степанищев? - переспросил вдруг гость и прищурился, припоминая: - Степанищев, Степанищев... Плотник...
      
       Сейчас Константин оказался здесь не случайно. Первоначально он не планировал выходить к отъезду пана Станислава. Опасаясь, что тот спросит о кассе повстанцев, о наличности, которой уже не было или отчетности, которой никогда не было, он сказался больным и закрылся в своей комнате. Ничего, размышлял валяясь в мягкой постели, подлец, пока его "революционный" друг и родственник будет обеспечивать ему прикрытие от надуманной опасности там, в Варшаве, и печаловаться судьбой "бедной Польши", он здесь постарается "успокоить" пани Лидию, добиться желанной победы на амурном фронте, а, заодно, придумать подходящее оправдание по поводу чудного исчезновения "революционных средств".
       Однако, его покой был потревожен неясным шумом внизу. Константин беспокойно прислушался, наивно предположив, что Куровский разгадал его коварный замысел и постыдное воровство общественных денег и теперь разыскивает его, чтобы выслушать объяснения. Впрочем, ожидаемого стука в дверь не последовало, хотя шум и, вроде как горячий спор или даже ссора не утихали, а становились все громче.
       Набросив на плечи стеганный халат, Константин осторожно приоткрыл дверь и выглянул из комнаты наружу. Шум доносился снизу, из холла. Стараясь быть незамеченным, он подвинулся к бордюру и глянул вниз. Там, одетый к выезду Куровский о чем-то громко, не то спорил, не то отчитывал, топтавшихся перед ним двух рослых угрюмых мужиков. Враз потеряв интерес к происходящему, Шахновский уже намеревался вернуться назад в комнату и нырнуть в теплую постель. Но тут один из мужиков поднял на хозяина глаза и о чем-то заговорил. Этот взгляд заставил молодого барчука замереть на месте и задрожать от волнения.
       Господи! Неужели?! Что за наваждение? Ведь, вместе с матушкой они отправили этого строптивца-плотника в рекруты. Прямо из рук в руки передали стервеца фуражной команде, которая увезла его в неизвестном направлении. Неужели это он? Нет, этот почти старик, а тот здоровый, могучий молодец. Правда этот тоже не хлипок, не тщедушный заморыш. Но в годах. Однако, как похож! Глаза. Эти глаза, которыми он на прощание прожег его мать, ему не забыть даже на смертном одре. Да и голос похож. Чуть хрипловатый, но спокойный, размеренный. Откуда здесь этот мужик?...
      
       Уже на пороге Николай обернулся и с неподдельным интересом глянул на спускавшегося по лестнице незнакомца. Под этим взором барин запнулся, стушевался и судорожно отшатнулся назад. Кроме праздного любопытства, в мужицких глазах сквозила откровенная неприязнь.
       Шахновский в замешательстве топтался на месте. Сомнений у него уже не было. Судьба его снова свела с Пономарем. Конечно, не самим Антоном, но его старшим братом или даже отцом. Чудны твои дела, господи! Это же надо, как все в жизни переплетено...
       - Значит, говоришь, с москальщины мужика этого привез? - переспросил Константин Штура, стараясь скрыть волнение. - Холоп господина Степанищева? Где-то я уже слышал эту фамилию... Но где?... А как этого мужика зовут?
       - Да, как... Это... Никола, Никола..., - с готовностью отозвался Яцек, припоминая непривычную для польского слуха фамилию. - Фу! О, матка боска, да как же! Поно... Понома... Пономарев! Вот... Плотник он. Все для пани Лидии москальские причуды выполняет. Деревенщина... Глядеть тошно на эту глупость...
       Управляющий хотел еще что-то рассказать гостю о своенравном мужике, к которому он сам не питал особого расположения, но Шахновский раздраженно отмахнулся погрузившись в свои размышления. Ему и так все было понятно.
      
       Ну да! Конечно же, это Пономарь! Кто же еще! Ясно теперь, кто таков и Степанищев. Как он раньше в этом не разобрался. Оказывается старый друг благоверного батюшки, российский помещик Григорий Васильевич Степанищев и отец очаровательной пани Лидии - одно лицо! Это ведь он выменял у матушки за щенков своего молодого холопа - плотника. Этого мерзкого, заносчивого хама, Антона, которому покровительствовал либерал-папаша, восхищаясь его мастерством. Потакал во всем мерзавцу. Даже лучшую девку в жены отдал. Эту лесную фею, лесникову дочку... Вспомнив Ганку, Константин возбужденно облизнулся, точно кот на сметану, но тут же сердито нахмурился вспомнив и то, как неуступчиво и нагло повела себя бесстыжая холопка, выставив его на посмешище перед другими холопами. Он инстинктивно потер шею, будто вновь ощутив на ней грязный, закопченный ухват и мстительно ухмыльнулся. Ах, как неиствовал папенька, узнав, что у него больше нет мастера, которого маменька ему в отместку забрила в рекруты. Перед глазами точно наяву всплыло перекошенное гневом и ненавистью лицо отца...
      
       - Ха! Тоже мне убыток! - пренебрежительно махнул тогда Константин по поводу материнского поступка. - Да вы, батюшка, действительно скряга! Подлой холопской души не досчитались и такой гвалт подняли. Да сколько их у деда...
       Старший Шахновский нервно вскинулся и коршуном налетел на оторопевшего сына.
       - Да знаешь ли ты, ляховский выб...ок, что эта подлая душа была во сто крат дороже твоей пакостной, проспиртованной душонки! - яростно шипел он, буквально пригвоздив Константина к месту. - Такие мастера не только в этой округе, но и твоей сраной Польше наперечет. Да они такую прибыль хозяйству приносили, что тебе, говнюку вонючему, в жизнь не пропить и не проеб...ть! А ты, подлец, так легко их судьбой и жизнью распорядился. Точно в платок высморкался...
       Припомнив этот разговор, барчук раздраженно передернулся и поморщился. Как никак ему тогда было указано на дверь. И кем?! Родным отцом!
       - Что ж, Константин..., - спокойно, с достоинством заключил тогда Шахновский-старший. - ... дабы не обременять вас своим "худородным" родством не смею больше задерживать. Вы, видимо и сами поняли, что... загостились. Можете возвращаться до милой сердцу Речи Посполитой и служить своей шляхте верой и правдой. Здесь вам, к сожалению, этого я предложить не могу. Да... В наследстве и помощи вынужден отказать, потому как считаю его для вас... унизительным. Не могу оскорблять высокородного шляхтича своими "подлыми" деньгами... Честь имею!
       Ха-ха-ха! Какая высокопарность из уст ничтожного плебея, вырядившегося в тогу патриция. Поставил на одну доску холопа и сына и рад, благородством похваляется. Ничтожество! Константин даже зубами скрипнул от злости, награждая родителя столь лестными эпитетами.
      
       Кстати, а чего это мамаша вдруг так возненавидела того хлопа? Не из-за того лишь, что его баба отказала ее сыну во внимании. Нет, здесь другое... Наверняка любвеобильная старушка имела виды на этого рослого и смазливого крепыша, а получила полный афронт. Шахновский цинично усмехнулся от такого предположения. Да, маменька, женщина не промах. Видать, не раз благочестивому папаше рога наставляла... Кстати, кстати... У них некогда гостил и отец пани Лидии, господин Степанищев и матушка...
      
       Глаза прожженного распутника сально заблестели, когда в памяти неожиданно всплыл случайно подслушанный разговор родителей, где отец весьма нелицеприятно распекал мать в беспутстве и ненароком упомянул о ее любовной связи с армейским другом.
      
       ... Однажды, поздно проснувшись после очередной попойки и проходя мимо отцовского кабинета, Константин осторожно заглянул в приоткрытую дверь. Отец был явно не в себе. Он раздраженно ходил крупными шагами по комнате и что-то нервно выговаривал матери, которая фривольно откинулась в глубоком кресле и с пренебрежительной усмешкой наблюдала за мужем. Молодой барчук осторожно приблизился к двери и прислушался, полагая, что речь идет о нем. Но отец говорил о другом...
       - Знаете, сударыня, я вас не виню. Видно, ваше беспутство неизлечимо и болезнь эта пустила глубокие корни..., - Шахновский сокрушенно вздохнул и на минуту смолк, собираясь с мыслями. - Это вы еще долго обет благочинности блюли, верность данному слову хранили. Обидно не то, что вы вновь решились пойти на измену. С вашей стороны это вполне объяснимо, причинить мне более ощутимую душевную ссадину. Не можете простить покойному деду его настойчивого желания разрубить вас пополам. А, кстати, жаль, что он тогда сдержался. Глядишь, никаких проблем сейчас не было. И дышали бы все спокойно, никто бы воздух своей вонью не портил...
       Барин остановился напротив жены и поглядел на сидящую сверху вниз с искренним сожалением.
       - Вот еще чего выдумали! - капризно оттопырила губку мамаша. - Вам верно все дружок ваш с ума не идет. Григорий Васильевич... Между прочим, вы должны быть благодарны ему, что его вниманием я окончательно не засохла в этой глуши, что он, во отличие от вас разглядел во мне женщину, а не законную супругу друга, с вытекающими отсюда последствиями...
       - Не знаю, сударыня, что Степанищев в вас разглядел..., - поморщился от цинизма жены Семен Михайлович. - Не берусь судить о его вкусах и пристрастиях. Гришка всегда был в бабах не разборчив. Досадно другое... Неужели этот искушенный потаскун и бабник так оголодал, что с готовностью бросился в ваши хитроумные силки. Вам, сударыня этого не понять. Как мог гусар, боевой лицемерно и подло плюнуть другу в душу. Другу, с которым делил на привале одну попону, кутался одним плащом у костра. Старая, крепкая и надежная армейская дружба не устояла перед мимолетной низменной похотью...
      
       Так, так, так... Константин Шахновский, припомнив в подробностях тот разговор, оживился и потер в возбуждении руки. Значит, что получается в сухом остатке? Моя матушка в своем доме устроила пикантный адюльтерчик с батюшкой пани Лидии. А я в доме Куровского неуклонно иду к любовной развязке с дочерью господина Степанищева. Интересно, а почему покойного? Что случилось со старый ловеласом? Никак на очередной бабе дух испустил. Впрочем, земля ему пухом, нас свои... славные дела ждут. Глаза вощедщего в раж сластолюбца горели лихорадочным блеском. Занятно, весьма занятно. Забавный получается пасьянчик, весьма забавный...
      
       Неожиданное открытие не только удивило, но и необычайно воодушевило нашего горе-революционера. Шахновский в радостном предвкушении чего-то томительно-сладостного, особенного, желанного, удовлетворенно, с азартом, хмыкнул. Возбужденно потирая руки, он по-хозяйски огляделся вокруг, размышляя как ему построить грядущий день. Да, впрочем, и все пребывание в этом доме требовало соответствующей подготовки. Но, главное, информации, которую лучше, чем управляющий, ему дать не мог.
       Тем временем Штур закрыл дверь за непрошенными ходоками и теперь почтительно замер в стороне, ожидая новых вопросов или распоряжений гостя.
       - Ну, так что, ... сударь! Какие будут предложения? Чем намерены занимать и как развлекать... пленника..., - с панибратской игривостью подмигнул ему подошедший гость, демонстрируя свое благодушное и дружеское расположение.
       - Так какие могут быть предложения..., - развел руками растерявшийся Яцек. - Это я жду ваших пожеланий и готов немедленно все исполнить. С этой минуты любое ваше слово для меня закон... Пан Станислав так и приказал, во всем слушаться и повиноваться вам. Так что, готов служить...
       - Значит, готов?..., - удовлетворенно хмыкнул Шахновский, смерив управляющего оценивающим взглядом. - Как тебя? Запамятовал...
       - Штур... Яцек Штур. Шляхтич из Тарнопольского округа. Служу у пана Куровского управляющим, по найму...
       - Как же так! Шляхтич и вдруг слуга по найму..., - насмешливо ухмыльнулся Константин, горделиво вздирая кверху острый, сизый от пьянства носик. - Точно батрак или хлоп...
       - Я не хлоп! Я шляхтич на службе! - обиженно вскинулся уязвленный насмешкой Штур. - Стесненные обстоятельства семьи вынудили. Жить как-то надо...
       - Но, не слугой же на посылках..., - надменно обронил гость.
       - А где? Как?
       - Ну, как... Так вот..., - неопределенно протянул Шахновский, не зная что ответит и предложить, но тут же его осенило: - Вот добьется Польша независимости от москалей, тогда и заживет шляхта подобающе, как тому положено. Каждому будет свое место определено. И благородному шляхтичу, и мерзкому хлопу... так что, Яцек, не печалуйся. все в наших руках...
       С покровительственным великодушием он похлопал по плечу зардевшегося от неожиданной милости управляющего.
       - О, матка боска! Наисвентша наша панна! Уповаю на твое снисхождение и милость..., - благоговейно произнес он и как ревностный католик молитвенно сложил руки.
       Затем с собачьей преданностью заглянул в глаза новому благодетелю.
       - Так что изволит, ясновельможный пан?...
       - Для начала пан не отказался бы от бокала пунша или доброго вина. А то что-то у меня в горле пересохло от общения с этими... гадючими выплодками...
       - Ха! Этого добра в нашем доме предостаточно! - радостно огорошил гостя повеселевший Штур, непонятно что имея ввиду - винные запасы или "гадючих выплодков".
       Встретив недоуменный взгляд Шахновского, он гостеприимно взмахнул рукой, приглашая того за собой.
       - У пана Станислава славный винный погреб..., - уже по ходу снял он зародившиеся сомнения. - Думаю, пану Константину понравится...
      
       Жадно отхлебнув ароматной янтарной жидкости из вместительного винного кубка, Шахновский тяжело отдышался и блаженно прикрыл глаза.
       - Действительно, хорошее вино у твоего хозяина. У пана Станислава отменный вкус..., - протянул он в расслабленной истоме и сделал Штуру приглашающий жест. - Ну, а ты чего жмешься в стороне, наливай и себе...
       - Нет, нет, нет! - в притворном испуге протестующее замахал руками управляющий. - Как можно! Это же хозяйское добро. Вы - гость, а я - слуга! Я, ведь призван оберегать имущество хозяина, а не пользовать его...
       Разумеется, плут лукавил. Вкус вина их хозяйских погребов ему был хорошо знаком, как доподлинно известно и многое другое. На это, собственно, и рассчитывал предусмотрительный и опытный в таких делишках Константин.
       - Да полно тебе! - беспечно махнул рукой хмелеющий гость. - Что же мне теперь, одному пить, что ли?... И потом... Пан Куровский велел тебе мои прказы исполнять?
       Штур согласно кивнул головой.
       - Вот я и... повелеваю... выпить со мной! Ясно!...
       Но вторично повторять приказ уже не пришлось. Управляющий сам привычно, с завидным проворством, наполнил себе кубок и мигом осушил его...
      
       Спустя час, изрядно захмелевшие собутыльники уже сидели в обнимку на диване в гостевых покоях Шахновского. Вино сняло все сословные барьеры, что до сих пор были между ними, согнало спесь и высокомерие, избавило от трусости и рабской преданности. После неоднократного брудершафта они считали себя закадычными друзьями и были на "ты". Осоловело пылясь друг на друга, бражники пьяно хохотали и наперебой рассказывали различные непристойные байки и истории из личной жизни. Словом "вечер удался"...
      
       - Слушай, Яцек! А как ты оказался в этом самом... Ну, как его... Степанищево! - как бы между прочим поинтересовался Константин. - Что тебя занесло в эту москальскую глухомань. Неужели более интересных дел не нашлось здесь, в Польше...
       - Понимаешь, Казик, хозяйка послала..., - с готовностью ответил Штур и доверительно пояснил. - С наследством покойного родителя разобраться... Говорит, без тебя, Яцек, там никто не разберется. Ну, я и разобрался...
       Еле ворочая языком, он бессмысленно повторял одно и тоже, но, замолчав на полуслове, сонно повалился на бок.
       - Э-э! Погоди спать! Ты чего такой квелый. Кухель выпил и с ног валишься. Тоже мне питок! - оживился Шахновский и грубо затормошил засыпающего управляющего. - Лучше скажи мне отчего отец пани Лидии помер. Он что такой старый был? От дряхлости окочурился? Или...
       У него чуть не сорвалось с языка предположение о печальном итоге любовных похождений старого греховодника. Но, пока воздержался делиться с Яцеком своей осведомленностью.
       - О-о! Казик! Ты представляешь... Там такая история! Такая история..., - встрепенулся от пьяной дремы Штур, обрадовавшись возможности посвятить нового приятеля в пикантную историю.
       - Да-а-а! И что же! - в тон ему иронично протянул Константин, приготовившись, тем не менее, внимательно выслушать.
       - Дело в том, что в деревне покойного батюшки пани Лидии вспыхнул бунт..., - переходя на шепот выпалил Яцек и с испугом оглянулся на закрытую дверь, нет ли случайно в комнате постороннего или не услыхала их ненароком сама хозяйка.
       - Бунт?! И что?..., - нетерпеливо переспросил Шахновский и насторожился.
       - Ну, я же говорю..., - загорячился Штур. - Взбунтовались у него холопы. Взяли вилы, колья и пошли приступом на усадьбу. Старосту сначала пришибли, потом на хозяина пошли. Пан Степанищев в доме закрылся, стал отстреливаться. А когда мужики поджечь его собрались, он, упокой господи его душу, пустил себе пулю в лоб.
      
       Штур истово перекрестился и судорожно взглотнул, сопереживая случившееся.
       - Да ты что, Казик! - махнул он рукой со значением. - Там быдло так разошлось, что воинскую команду вызывали! ружьями разгонять бунтовщиков пришлось. Смутьянов и зачинщиков наказали. Кого секли на месте розгами, кого на каторгу, в Сибирь, отправили. А какая поруха там царила. Не передать словами. Барин и сам, видать, не больно хозяйством в последнее время занимался. Учет своему добру не вел. А мужичье, не будь дураками, по своим дворам все растащило. Но, стервы, попрятали так, что не сыскать. Вот отобрал лишь с полдюжины мужиков мастеровитых, сюда привез и все...
      
       Уже подзабытая неудачная поездка взволновала и разбередила старую душевную рану. Штур замолчал, сердито сопя. Однако, было видно, что его что-то гложет, не дает покоя. Шахновский не торопил его, понимая, что в таком состоянии, изрядного подпития, словоохотливый приказчик все выложит сам, добровольно, без нажима. Поэтому, удобно откинувшись в мягких подушках, с легкой, снисходительной усмешкой он терпеливо ждал, когда Яцек заговорит снова и, не обманулся.
       - Но, ты знаешь, Казик! Старик не дурак был..., - заговорщески зашептал тот вновь. - Порылся я в его бумагах и нашел ... кое-что...
       - Что? Долговые расписки или воспоминания об амурных похождениях..., - хмыкнул с издевкой Шахновский.
       - Ты что! Какие бабы?! - загорячился Штур. - У пана Степанищева было совместное дело в Новороссии, с армейским приятелем. Как его?... Шахновский. Ну да! Фамилия на манер польской, а кто таков не поймешь. То ли москаль, то ли хохол. Но по повадкам вылитый жид!
      
       Глаза управляющего загорелись злыми огоньками при упоминании фамилии человека, так попортившего ему кровь. Вздрогнул от неожиданности и Константин, словно по щеке огнем опалило. Услышав имя отца, он внутренне напрягся, но виду не подал.
       - Чем же он тебя так...обидел? - раззадорил шляхтич возбужденного собутыльника.
       - Ха! Представляешь, стал требовать с меня подтверждения полномочий от хозяйки, что мне позволено вести ее дела по наследству..., - желчно процедил Штур и саркастически скривился. - Ему, видите ли, недостаточно слова шляхтича. Он не совсем уверен, что пани Лидия откажется от продолжения прежних дел отца. А ты, скажи, Казик... Зачем ей здесь, в Польше, эта сраная солеварня. Тем более, если мы будем жить независимо от мерзкой Московии. Отдай гроши за холопов и причитающуюся долю и вся недолга...
       - Отдал?...
       - Как бы ни так! - зло буркнул Яцек. - Выдал какой-то жалкий аванс и еще расписку стребовал...
       - Да! На него это похоже..., - насмешливо протянул Константин, мысленно представляя картину разговора между отцом и посланником дочери своего приятеля.
       - На кого? - опешил Штур и недоуменно уставился на гостя в смутной догадке.
       - Так на обидчика твоего... Шахновского... Семена Михайловича... - с глумливым смешком пояснил Константин и понимающе подмигнул. - Так его звать величать, что ли?
       - Ну, да! А ты... вы его откуда знаете? - растерялся Яцек и даже протрезвел от неожиданности.
       Хмель как рукой сняло. Он лихорадочно вспоминал, сказанное им доселе и запоздало сообразил, что его пьяный, развязанный язык наплел немало лишнего.
       - Как же не знать... собственного папеньку..., - саркастически скалясь, отозвался Шахновский, потешаясь над произведенным впечатлением от такого признания.
      
       Штур, действительно, поник, сжался, онемел и оторопело хлопал глазами, кляня себя за излишнюю болтливость.
       - А ты чего это затаращился? Испугался, что отец меня за ответом сюда прислал? - не унимался молодой Шахновский. - Не бойся, приятель! Я тебя не выдам. У меня с папашей отношения не лучше твоих. Ты прав, что жаден, то жаден Семен Михайлович. Над каждой копейкой трясется жмот. Его отцовские чувства не больно беспокоят. Знаешь... Этот худородный плебей выставил меня из дома самым постыдным образом, без единого злотого в кармане. Точно нищий скитался...
       Он вкратце, не стесняясь глумливых красок и издевательских эпитетов, рассказал Штуру о своей жизни в отцовском доме. Посмеялся и над незадачливой судьбой покойного Степанищева, припомнив о его любовных похождениях и неуемной тяге к женскому полу. Об истинных причинах изгнания из-под родной крыши и о том, как подло, воровски, он обобрал свою матушку, как бесстыдно пригрелся у чужих денег, продолжая жить сытно и беспечно, Константин благоразумно решил не распространяться. О подлости не говорят, она сама на лице бесстыдника господней печатью лежит. Правда, не все ее, печать эту, сразу замечают...
      
       ... Так что, Яцек, мы с тобой - приятели по несчастью. Нам теперь друга крепко держаться нужно..., - успокаивающе похлопал расстроенного управляющего по плечу молодой Шахновский. - Но... Услуга за услугу... Я с тобой был достаточно откровенен, так и ты...
       - Да разве же я против! - благодарно вскричал воодушевленный Яцек. - Всей душой, что могу... Ведь, я и так вам... тебе все рассказал...
       - Э-э, нет, брат! Еще не все..., - Шахновский пошарил глазами по комнате и запнулся о пустой графин. - Для начала принеси-ка еще вина... Не мешало бы нам освежиться, а потом мне об этом доме все подробно расскажешь...
      
       - А что ты, Казик, хотел узнать?..., - удивленно поинтересовался Штур, когда они "освежились", недоумевая над странной просьбой гостя.
       - Видишь ли, друг... Мне предстоит здесь некоторое время пожить. Причем, как ты знаешь, тайно... Поэтому я должен свободно ориентироваться в доме... Не случай непредвиденных обстоятельств..., - пространно пояснил свое желание Шахновский.
       - А-а-а! Так то пани Лидия вам все сама, без меня, покажет и расскажет..., - беспечно махнул было рукой управляющий. - Она любит показывать замок гостям ...
       - Нет, нет..., - поспешно возразил Константин, предполагая свои мотивы. - Не нужно обременять хозяйку столь пустяковой проблемой. И потом... Она, ведь, покажет мне то, что на ее женский взгляд кажется интересным и чем она, как бы считает необходимым похвалиться. Наверняка она упустит... некоторые деликатные моменты...
       - Ну, воля твоя..., - пожал плечами Штур, все же не понимая, в чем может быть эта "деликатность". - Давай после обеда и приступим...
      
       Но ни после обеда, ни после ужина, ни на следующий день приступить им к намеченному мероприятию, увы, не случилось. "Освежившись" еще раз, изрядно нагруженные вином собутыльники уснули прямо на месте.
       Лидия Григорьевна, обеспокоенная тем, что гость не вышел к обеду, послала за ним свою служанку. Однако, в столовой, спустя полчаса появился... заспанный и всклоченный управляющий.
       - Пан Яцек?! В чем дело? - изумленно вскинула бровь госпожа, озирая непотребный вид слуги.
       - Ясновельможная пани! Покорнейше прошу из.. винить.... - пьяно икнул Штур и сильно качнулся в сторону. - Каз... Виноват... Пан Константин просил передать, что выйти к обеду он не в состоянии. Н-не вполне здоров...
       Куровская брезгливо поморщилась и прикрыла лицо салфеткой.
       - Пан Штур! Как я погляжу, это вы не вполне здоровы! - жестким, металлическим голосом отчеканила она. - Ступайте прочь! Проспитесь! А завтра с утра извольте явиться ко мне, с объяснениями... И вполне здоровым...
      
       - Итак, я вас внимательно слушаю, пан Яцек!...
       Крайне обязательная и пунктуальная в выполнении намеченных планов, дотошная и требовательная (в покойную матушку) хозяйка, Лидия Григорьевна с раннего утра поджидала к себе провинившегося приказчика. Решительная, не делавшая никому спуску за проступки, она тут же устроила ему строгий допрос.
       - Милостивая госпожа! покорнейше прошу меня простить. Но, я не виноват! - страдальчески заламывая руки, бросился ей в ноги едва не плачущий Яцек. - Точнее, не совсем виноват. Впрочем, не знаю, как все произошло...
       Окончательно запутавшись в оправданиях, он стушевался, смутился и униженно поник, покорно ожидая своей участи.
      
       - Интересно у вас получается! Набрался без спроса из хозяйских погребов, как последний забулдыга и еще руками разводит... "Не знаю, как вышло!" - передразнила его барыня и гневно нахмурилась. - Извольте толком отвечать... Почему вы были вчера непотребно пьяны и оставили на произвол судьбы доверенное вам хозяйство?... Вам что было поручено паном Куровским?!...
       - Так я же как раз и исполнял его приказ...
       - Что?!! Хозяин вам велел пить его вино?! Вы что, Яцек, с ума сошли?...
       - Нет, не сошел. Но, пан Станислав велел мне беспрекословно исполнять распоряжения пана Константина...
       - И что тот распорядился?
       - Он попросил принести ему вина, чтобы унять волнение после той, утренней, встречи с холопами и предложил мне выпить вместе с ним. Я отказался... Тогда он приказал...
       - Неужели наш гость так "разволновался", что вы едва на ногах держались после "успокоения"..., - искренне удивилась хозяйка. - Интересно было бы увидеть, в каком состоянии был сам пан Константин...
       - Так он мне потом еще рассказывал о..., - Штур чуть было не проговорился о Степанищеве и Шахновском, но вовремя спохватился и поправился. - ... о борьбе за независимую Польшу. Пан Константин так проникновенно и горячо говорил, что расчувствовался и предложил выпить за ее скорейшее освобождение от... москалей.
      
       Штур стушевался, замолчал и опасливо покосился на хозяйку, зная, что та не любит пренебрежительного отношения шляхты к своей родине и ко всему, что связано с Россией. Но на этот раз она пропустила оскорбление национальных чувств мимо ушей...
       - Хорошо, я поговорю с паном Константином. Мне, кстати, самой любопытно узнать, что за недомогание подкосило его здоровье. Второй день не выходит из своей комнаты. А вас, сударь, предупреждаю. Еще раз повторится подобное безобразие, тут же окажетесь за воротами... Без расчета... С соответствующими рекомендациями... Подумайте хорошенько о такой перспективе...
      
       Разобравшись с незадачливым управляющим, Лидия Григорьевна не стала надолго откладывать разговор с гостем и тут же нанесла ему "визит вежливости". Родство и сложившиеся между ними доверительные отношения позволяли без особых формальностей общаться свободно и непринужденно. Поэтому пройдя на половину гостя, женщина предупредительно постучав, уверенно вошла в отведенные Шахновскому комнаты. Но уже в следующий момент глубоко пожалела об этом.
       Маленькая, доселе весьма милая и уютная, гостиная встретила ее беспорядком и неопрятностью. Сейчас она больше напоминала неустроенное холостяцкое жилье или номер заурядного постоялого двора, в котором уже много дней безвылазно жил заезжий гуляка. Тут и там валялись разбросанные вещи, предметы мужского туалета, пустые бутылки и объедки.
       В нос сконфуженной даме ударил спертый воздух круто замешанный и настоянный на винных парах, хмельном перегаре и тошнотворно-зловонных газах, которые, не справляясь с напором, выбрасывала наружу человеческая утроба...
      
       Пани Лидия огорошено охнула и поднесла к лицу надушенный платок. В спальне за тяжелой портьерой послышался шорох и чье-то натужное сопение. А вслед...
       - Пся крев! ... твою мать! Яцек, ты что ли? - раздался изнутри грубый, осипший голос. - Ты вина мне, паскуда голожопая, принес? Голова разваливается, лечения просит... Ничего не скажешь... Доброе вино у твоего хозяина сраного... Знает, мудила, толк... И в ба...
       Вслед за грязной бранью и сальностями из комнаты показалась багровая опухшая рожа бражника, которая осеклась на полуслове и удивленно затаращилась. Вместо предполагаемого приятеля-собутыльника на пороге, брезгливо морщась, замерла... пани Лидия?!
       - Господи! Сударыня! Дорогая моя! Ах, какое милое очарование! Откуда? Какими судьбами? Без предупреждения... Не ждал такой милости... Покорнейше прошу... извините... а я тут... не здоров... так случилось..., - оторопело бормотал он, неся всякую ахинею.
       Шахновский мельком заглянул в зеркало и ужаснулся своему постыдному виду. Поспешно запахивая халат на замызганном, несвежем белье, приглаживая на голове свалявшиеся космы редеющих волос застигнутый врасплох лицемер мучительно выдавливал из себя пошлые комплименты хозяйке и при этом пытался изобразить на отвратительном, испитом лице подобие приятной лучезарной улыбки. Но от этого его вид стал еще более жалким и омерзительным...
      
       - Вот-вот, я и гляжу, что... захворали! - насмешливо протянула Куровская, толкаясь в замешательстве у порога. - Я уже волноваться начала. Вчера целый день не могла с вами повидаться. Переживаю, что могло случиться... А вы... Как же так, дорогой кузен! Вы же вроде лекарем ко мне приставлены. За моим здоровьем должны следить неотлучно... А сами... Как некстати ваш... недуг...
       - Да-да, некстати..., - торопливо закивал головой Константин, не уловив сарказма в голосе женщины. - Я и сам не ожидал... Но я исправлюсь... Я наверстаю... Я докажу...
       - Что же вы хотите доказать? - игриво повела бровью барыня, но не завлекая, а продолжая измываться над пьянчугой.
       - Что я... весьма опытный лекарь и способен... облегчить душевные муки прекрасной пани..., - ретиво вскинулся Шахновский, но, не удержав равновесия, тяжело рухнул на стоявший рядом диван.
       - Ха-ха-ха! Отдыхайте уж... сами... Поправляйтесь... Надеюсь, что ваше недомогание не носит... затяжного характера... Я велю управляющему принести вам... лекарство. Из погреба "сраного хозяина"...
       Сделав ударение на последних словах, Лидия Григорьевна глянула на гостя с такой многозначительностью, что ему стало не по себе. А хозяйка, придав лицу невинно-скорбное выражение, проникновенно прижала руки к груди.
       - Только, пан Константин, дорогой, умоляю, ради бога, не балуйте мне Яцека..., - томно, но с жестким нажимом, проворковала она. - Он должен знать свое место. Трудно управлять слугой, который чувствует слабину хозяев. Договорились? А пока... Не обессудьте, вынуждена вас покинуть и оставить в одиночестве. Дела, дела, дела...
       Зажав нос платком, она поспешила прочь, к свежему воздуху...
      
       Шахновский мало-мальски привел себя в порядок, переоделся и нервно мерил комнату шагами, переживая столь сокрушительное фиаско в глазах хозяйки. Пся крев! такая банальщина свела на нет все его усилия. Призрачные симпатии и расположение пани Лидии разбились точно мартовский лед Донца о могучий каменный утес. Голова гудела от тяжкого похмелья не давая собраться с мыслями и решить, что же ему делать и как восстановить прежние отношения с Куровской.
       Как раз в это время в его покои протиснулся Яцек., внося поднос с едой и пузатый графин с вином.
       - Ты как всегда вовремя, спаситель! - пробурчал он сердито, перехватывая вожделенный сосуд.
       - А как же спешил! - кивнул в ответ Штур, не уловив иронии.
       - Раньше не мог прийти..., - взорвался Константин. - Из-за твоей "спешки" такой конфуз с Лидией Григорьевной произошел...
       Он жадно опрокинул наполненный бокал в горло. Удовлетворенно крякнул, отдышавшись и вкратце пересказал Штуру о неожиданном визите хозяйки.
       - Да мне тоже от нее досталось..., - солидарно посетовал Штур, делясь своим...
      
       - Ну, и черт с ней! На то они и бабы, чтобы носом вертеть и капризничать..., - неожиданно заключил успокоившийся и повеселевший от выпитого Шахновский.
       Он беспечно подмигнул удрученному управляющему и сально осклабился.
       - Пусть лучше жопой вертят, чтобы мужики не отворачивались. Не горюй, Яцек. Давай, наливай! Выпьем... Наверное, тоже голова трещит после вчерашнего...
       - Нет, нет, нет, пан Константин! - испуганно встрепенулся Штур и протестующе замахал руками. - Делайте со мной, что хотите. Я больше пить не буду... Пани Лидия меня взашей выгонит и даже вы не сможете ей в том помешать...
       - Ну, как хочешь..., - недовольно проворчал гость и снова наполнил свой бокал. - С какой стати я буду бабы пугаться...
       - Пойдемте, лучше я вам дом покажу..., - робко предложил управляющий.
       - Дом?! Зачем! - удивился Шахновский, успев опорожнить и снова наполнить вином кубок.
       - Ну как же! Вы же сами просили. На непредвиденных обстоятельств...
       - Ах, ну, да! - вспомнил о своей затее Константин. - А где пани Лидия? Она нам... не помешает...
       - Нет, она уже ушла. Пошла, как обычно, проверять хозяйство. Ее теперь до обеда в доме не будет...
       - Это славно..., - оживился Константин, обрадованный возможностью. беспрепятственно осуществить задуманное. - Пошли тогда, чего медлить...
      
       Битый час бродили они по многочисленным комнатам, переходам, анфиладам и прочим архитектурным изыскам старинного замка. Штур на правах экскурсовода обстоятельно рассказывал гостю, что где расположено, как куда пройти и где можно найти укромное местечко для надежного укрытия. Константин со скучающим видом бродил следом, пропуская мимо ушей разъяснения Яцека. Его голова была занята лишь одним, подходами к хозяйским покоям и возможностью беспрепятственно туда проникнуть. Но, увы, такой возможности до сих пор не вырисовалось даже иллюзорно.
       - Кстати, пойдемте, покажу вам "русский терем" хозяйки..., - неожиданно предложил управляющий и пояснил. - Она там часто время проводит. Между прочим, этот плотник, Пономарь, его сварганил, по ее заказу...
       - Да?! Любопытно! А где он находится? - тускло, без энтузиазма отозвался Шахновский, уже теряя надежду на свершение своих задумок.
       - Так прямо здесь, в замке. Рядом с покоями хозяев..., - прозвучало в ответ.
       - Что? Рядом с покоями! - радостно встрепенулся гость, но тут же подавил в себе эту вспышку, чтобы не выдать истинных намерений. - Ладно! Веди! Посмотрим на это... "чудо"...
      
       ... "Островок родной земли" пани Лидии горделивому шляхтичу явно не понравился. Скептический взгляд равнодушно скользил по светло-желтому бревенчатому срубу, резным полкам и затейливой вязи деревянных кружев, которыми был декорирован некогда огромный и мрачный каменный зал. Сизый нос пьяницы брезгливо поморщился, вдохнув смолянистый аромат не испорченного лаком и краской дерева.
       - Деревня она и есть деревня, в какие наряды и одежды ее не ряди..., - протянул он со светским высокомерием.
       Меж тем глаза пытливо шарили по стенам, стараясь зацепиться за какую-то невидимую лазейку, потайную дверь, которой пользовалась хозяйка, уединяясь и ностальгируя в... милых сердцу пенатах.
       - Интересно, а как же она сюда попадает из своих покоев..., - нетерпеливо подумал, а оказалось, что пробурчал вслух свое разочарование.
       - Так комната Лидии Григорьевны напротив..., - с готовностью пояснил Яцек. - Только коридор перейти...
       - Да... Напротив... Очень мило... мышкой шмыгать туда-сюда..., - сокрушенно, с невыносимой тоской, протянул Константин, будто сам попал в лабиринт, из которого нет выхода.
      
       Окончательно разочаровавшись, проклиная свою затею с мнимым изгнанием и добровольным укрытием от общества, он понуро вышел из "москальского угла" хозяйки и вяло поплелся по сумрачному коридору. С невыразимой тоской глянул на закрытую дверь хозяйских покоев, смиряясь с мыслью, что ему никогда не переступить этого порога. Тяжело сделал еще несколько шагов и уткнулся угрюмым взглядом в другую дверь.
       - А здесь что? - скорее машинально, чем из любопытства спросил он у шедшего за спиной управляющего.
       - Кабинет пана Станислава и библиотека... Здесь хозяин уединяется от всех...
       - Покажи...
      
       В противовес "деревенскому" капризу хозяйки, кабинет Куровского поражал роскошью и изысканностью. Вдоль стен стояли высоченные шкафы, сплошь забитые книгами. Простенки между окнами были драпированы атласом изумрудного цвета и украшены оружием - древними мечами и кинжалами, ножны и рукояти которых были богато инкрустированны серебряной и золотой отделкой и драгоценными камнями, между ними размещались ружья, пищали и пистоли. Небольшой камин в углу носил скорее декоративный характер и, в свою очередь, был украшен массивными часами из бронзы и камня, а вокруг, создавая единую композицию, стояли такие же бронзовые фигурки и разные безделушки.
       Ближе к крайнему окну находился огромным стол, традиционно обтянутый зеленым сукном. На столе высился дорогой письменный прибор. Тоже бронзовый. Аккуратной стопкой с краю лежали листы чистой бумаги. В специальном серебряном стаканчике топорщились заточенные перья, которыми впрочем уже давно не пользовались. У бронзовой чернильницы, на специальной подставке лежала темная ручка. Сделана она была из какого-то ценного сорта дерева и украшена изысканным серебряным колпачком. Весьма милая глазу и удобная для письма вещь.
       Наборный паркетный пол был застелен огромным, от угла до угла пушистым ковром. Большой ворс скрадывал шаги, создавая в кабинете атмосферу уюта и покоя. К покою располагал и мягкий глубокий диван, обтянутый светло-коричневой кожей. Он стоял посредине кабинета. Рядом стоял небольшой столик на гнутых ножках, а напротив два таких же, как диван, кресла. Вся эта композиция позволяла удобно разместиться вкруг нескольким собеседникам и вести меж собой неспешную и непринужденную беседу...
      
       Шахновский осмотрел кабинет хозяина с большим интересом, нежели предыдущий "покой" пани Лидии. Впрочем, повышенное любопытство диктовалось отнюдь не капризом сноба, больше привычного к салонному лоску, нежели к оригинальности, отдававшей деревенским хлевом. Но и роскошное убранство его не интересовало, уж, тем более, содержимое книжных полок. Книги навевали на него смертную тоску. Одержимый маниакальной страстью, греховодник с дотошностью въедливого сыщика обследовал каждый сантиметр заинтересовавшей его комнаты, ибо его интересовало лишь одно. За стеной кабинета находилась спальня пани Лидии. Он это чувствовал и теперь всячески старался найти туда лазейку.
       Окинув еще раз кабинет, он удовлетворенно кивнул головой.
       - Хорошо! Я, пожалуй, займу его... на время отсутствия пана Станислава. Будет чем время затворничества скоротать...
       - Да... Но как..., - растерялся Штур.
       - Как посмотрит на это хозяйка. Я думаю, что согласится. Тем более, что и пан Станислав разрешил мне пользоваться всем, что есть в его доме...
       Он на миг замер, что-то обдумывая и снова повторил удовлетворенно и с каким-то тайным смыслом.
       - Да-да, всем, что есть...
       "... в том числе и хозяйкой..." - так и подмывало сказать ему, но сдержался. лишь откровенный цинизм засквозил в его прищуренных глазах. Уже на правах хозяина, Константин по-свойски, уверенно прошелся по комнате, оставив топтаться у двери, смущенного и нерешительного Штура. Его словно магнитом тянуло к стене, которая примыкала к заветным покоям.
      
       Настойчивые поиски, наконец, принесли результаты. Внимательно приглядевшись, он заметил меж стеллажами маленькую, неприметную дверь. Теряя контроль над собой, он порывисто рванулся к заветной цели и нетерпеливо дернул за ручку. Закрыто! Гость разочарованно подергал и даже невзначай толкнул плечом досадную преграду, но она не поддалась.
       - А куда ведет эта дверь? - как можно безразличней поинтересовался он у управляющего, едва скрывая волнение.
       - Так это... в спальню! - протянул тот удивленно, с недоумением следя за странным поведением гостя.
       - Хм-м... Закрыто. Почему7...
       - Н-не знаю..., - еще больше растерялся Штур. - По обыкновению она всегда закрыта. Хозяин пользуется ее, когда долго засидится здесь, а так...
       - Ключ... Где ключ? - нетерпеливо вскричал Шахновский, уже не выдержав и теряя самообладание.
       Изумленный до глубины души вопиющей беспардонностью гостя, управляющий немо пожал плечами, впав в ступор.
       - Мне как-то ни к чему... Это не мое дело... Пан Станислав сам..., - выдавил он через силу, обретя дар речи. - А вам то ключ зачем?...
       - Мало ли что может случиться... Вдруг незваные гости нагрянут... Потребуется спешно укрыться..., - лихорадочно бормотал Константин, при этом деловито обследуя, все места. где мог бы находиться этот злополучный ключ.
       Вдруг он спохватился. Матка боска! Что за спектакль он устроил перед этим голозадым шляхтичем. Не приведи господь, доложит еще хозяйке, чтобы загладить свою вину перед ней за вчерашний случай. А та, в свою очередь, возмущенная поведением гостя, устроит скандал. Нет, здесь нужно иначе... Смутившись своего, столь бурного порыва, Шахновский нервно загарцевал на месте и с виноватой улыбкой принялся оправдываться...
      
       - Слушай, Яцек! Тут, понимаешь, такое дело..., - как можно мягче и вкрадчиво заговорил он и обнял за плечи удивленного слугу. - Мы с твоим хозяином занимаемся подготовкой освобождение нашей коханки Польши. Сейчас за мной следят из-за прежних дел (каких именно проходимец не стал уточнять). Мое пребывание здесь тайное... Никто о том не знает... Поэтому мне нужно знать расположение дома и иметь свободный доступ... во все помещения. Причем, даже пани Лидия, в интересах дела, не должна об этом знать... Понял?
       Штур таращил глаза, ничего не говоря в ответ. Это еще больше обеспокоило Константина. Он лихорадочно соображал, как привлечь этого тугодума на свою сторону. Деньги! Ну, конечно же, помогут деньги! Уж кто-кто, а пан Шахновский прекрасно знал, на что способно презренное золото.
       - Яцек! Ты должен стать моим союзником... и помощником. как велел тебе пан Станислав. Я возьму тебя к себе на службу, с хорошим жалованием. Причем немедленно, прямо здесь. И вот тебе аванс...
       Шахновский торопливо полез во внутренний карман и щедро отсыпал горсть звонких монет на потную ладонь приказчика. Казенные деньги счета не знают. Пройдоха не ошибся. Штур, не меньший плут, чем он жадно схватил деньги, быстро спрятал их в свой карман и согласно кивнул головой.
       - Вот и молодец! Вот и ладно! - облегченно вздохнул Константин. - А теперь ступай. Тебя дела ждут. Хозяйке о новой службе можешь не говорить. Лишне... Коль обо мне спросит, скажешь, что в библиотеке. Работаю... Читаю...
      
       Едва управляющий покинул хозяйский кабинет, Шахновский возобновил поиски ключа от заветной двери. Вскоре опухшее с похмелья, взопревшее от возбуждения лицо скривила самодовольная и злорадная ухмылка. В одном из ящиков стола он нашел то, что так упорно искал.
       Убедившись, что это был именно тот ключ, повеселевший ловелас тут же спрятал его в свой карман и беспечно подхватил с полки первую попавшуюся книгу. Удобно устроившись на диване, он бесцельно листал страницы фолианта, изображая сосредоточенное чтение. На самом деле его мысли были всецело заняты далеко не чтением...
       Законченному лоботрясу, погрязшему в праздности и разврате, прочитавшему за свою недолгую беспутную жизнь не больше чем ресторанное меню и поданный вслед счет, разумеется, было не до чтения. Эмоциональная встряска от утренней встречи с Лидией, экскурсия по замку и выпитое с утра вино сморили его. Он решительно захлопнул книгу, прижал ее к груди, сладко зевнул, уютно устроился на пригретом месте и тут же крепко уснул. Извращенное воображение услужливо рисовало сцены любовных свиданий с хозяйкой и оттого лицо спящего самодовольно лоснилось от сальной похотливой улыбки.
      
       В таком состоянии и застала гостя Лидия Григорьевна, когда ближе к обеду заглянула в приоткрытую дверь кабинета. У молодой женщины, чистюли, привыкшей к порядку и аккуратности, еще свежи были впечатления от утреннего "визита вежливости". Барыню даже передернуло, когда в памяти вновь всплыла ужасающая картина разора и беспорядка и гнусная грязная брань. Бросив холодный, отчужденный взгляд на спящего, она тактично кашлянула, возвещая о своем присутствии.
       Константин вздрогнул, приоткрыл глаза и поспешно вскочил с дивана.
       - Пани Лидия! Покорнейше прошу извинить. Вы снова повергаете меня в смущение неожиданным появлением. Снова я застигнут врасплох и не совсем в приятном виде..., - сконфуженно бормотал он, одергивая смятый сюртук и прихорашиваясь.
       - Не беспокойтесь, пан Константин! Мне просто странно было встретить вас тут... Неужели ваши покои столь... неуютны и тесны... Видимо их недостаточно хорошо и тщательно приготовили к вашему приезду..., - в ее голосе слышалась плохо скрываемая издевка. - Кстати, я уже распорядилась, чтобы ваши комнаты привели в порядок и... проветрили. Больному нужен свежий воздух... Между прочим, вы могли бы выходить во внутренний сад. Он надежно огорожен от постороннего взора...
       - Вы так внимательны и предупредительны, пани Лидия! Покорнейше благодарю... Мне право неловко за доставленные вам неудобства... И потом, этот утренний конфуз... Прямо не знаю, как это случилось...
       - А чего тут знать..., - пожала плечами Лидия Григорьевна и прошлась по кабинету, походя оглядывая, все ли здесь в порядке, не успел ли гость и здесь "отметиться". - По-моему, все ясно и закономерно... Помните? "Так в чем же истина? Она - в вине..." Вино, пан Константин, эликсир правды. Оно распахивает душу и развязывает язык. Хмельной разум вольно и безропотно выплескивает наружу то, что трезвый рассудок держит в глубинах лицемерной души за семью печатями...
      
       Она бросила на Шахновского такой выразительный и многозначительный взгляд, что тот невольно смутился и густо покраснел.
       - Что вы, что вы, дорогая пани Лидия! Неужели вы уличаете меня в чем-то предрассудительном. У меня даже в мыслях не было строить какие-то козни вам... вашей семье...
       - Однако, ваша речь при встрече была довольно... убедительной...
       - Ах! Дорогая, несравненная моя! Не принимайте близко к сердцу эту... эту глупость. Поймите, для мужчины выругаться, что высморкаться. К тому же я не ожидал, что в комнате будете находиться вы...
       - Вино, сударь, вино! В нем истина!
       - Ах, Лидия... Григорьевна! Вы опять о своем! - досадливо поморщился Шахновский. - Вы даже представить не можете, какой... нервный срыв со мной приключился... Эта слежка... Побег... Заточение... Одиночество... Хотел унять волнение и ... не совладал... не рассчитал сил. Ну, виноват! Казните меня, но... пощадите... Хотите, на коленях, у ваших ног буду молить о снисхождении...
      
       Шахновский картинно рванулся к хозяйке, изображая попытку пасть перед нею ниц. Но молодая женщина, поморщившись, отступила в сторону и через силу выдавила подобие великодушной улыбки.
       - Полно, полно вам... Я, право, не сержусь уже... Не стоит излишних реверансов..., - отмахнулась она от неловких оправданий лицемера. - Можете успокоиться и больше... не волноваться столь отчаянно...
       - Да! Спасибо! Ваше великодушие, пани Лидия, не знает границ. У меня прямо камень с души свалился..., - обрадовано пробормотал Шахновский, так и не улавливая сарказма в голосе хозяйки.
       - Я вижу..., - усмехнулась Куровская. - Ваше "чудесное" выздоровление происходит прямо на глазах. Гляжу, даже чтением увлеклись...
       - Да, верно..., - согласно кивнул Шахновский. - Вот, скучая от одиночества, набрел на вашу библиотеку. Нашел утешение. Превосходная библиотека. Какой богатый выбор. С университета не видел такого обилия книг... Как увидел, так сразу и пленился, не мог отказать себе в удовольствии... погрузиться в этот волшебный мир...
      
       Константин бесстыдно лгал и сам удивлялся своей выдумке, но продолжал убеждать Лидию в своей любви... к чтению.
       - Да?! И что же вас так заинтересовало? На чем вы остановили свой выбор? Гомер, Вольтер, Мицкевич?... Или может Пушкин, Гоголь?...
       - Ну-у, так! Знаете..., - смешался покрасневший гость, не удосужившись прочитать на корешке название взятой им книги. - Меня все больше к... истории тянет...
       - Неужели?! - с наигранным восхищением всплеснула руками хозяйка. - А я подумала, что вы большой любитель... собак... Неужели у мужа нашлась... собачья история. Видимо, довольно редкое издание...
       - Собак?! Каких собак? - удивленно вытаращился Шахновский, не поняв намека.
       - Ну, как же! Вы же с таким интересом штудировали сейчас "историческое" пособие по... натаскиванию гончих на пернатую дичь...
      
       Наконец его осенило. Наглец с ужасом прочел на обложке название книги, которую до сих пор держал в руках. Густо покраснев, он поспешно положил злополучный томик на стол и обиженно сверкнул взглядом из-под нахмуренных бровей.
       - Между прочим, сударыня, до вашего батюшки мне в этих вопросах далеко! - грубо, с вызовом, парировал Шахновский, багровея и бычась.
       - А при чем тут мой отец! - искренне удивилась Куровская и недоуменно пожала плечами.
       - Ха! Вы разве не знаете! - пришел черед издеваться Константину. - Знатный собачник был ваш батюшка. Ничего и никого ради своей забавы не жалел. Он с таким жаром и мольбой упрашивал мою маменьку уступить ему пару отличных щенков английской борзой. Ради этого не пожалел лучшего плотника. Мастеровитый малый... был! Кстати сын вашего москаля. Да-а! Между прочим, пан Штур привез эту псарню сюда, вам. На вашем дворе теперь эти милые собачки заливаются...
       - А вы... откуда о том знаете? - обронила в смятении Куровская, пораженная такой осведомленностью гостя.
       - Да, уж, знаю... И не только об этом... увлечении Григория Васильевича..., - многозначительно протянул Шахновский, глядя на смешавшуюся хозяйку с чувством превосходства.
       - Не лукавьте, сударь! Это ваши выдумки! Вы, верно, решили меня посмешить или рассердить, или..., - слабо сопротивляясь, неуверенно бормотала Лидия Григорьевна, пытаясь понять, где в словах гостя истина, а где выдумка.
       - Отнюдь, дорогая моя, отнюдь! - торжествовал Шахновский, он буквально упивался своей властью над безвольно обмякшей женщиной. - Позвольте вам кое-что освежить в вашей памяти... из истории... вашей семьи... Вам знакома эта вещь...
       Лидия Григорьевна вздрогнула и широко раскрыла в изумлении глаза, глядя, как на ладони гостя блеснула до боли знакомая изумрудная пара сережек, некогда принадлежавших ее покойной матери. Удивительно, как в руках мота до сих пор еще сохранился этот любовный дар Степанищева, подло выкраденный у матери, но, тем не менее, это было так.
       - Откуда это у вас! - слабым, поникшим голосом спросила женщина.
       - Так ваш батюшка великодушно презентовал моей матушке... в знак любви..., - с ухмылкой пояснил Константин, взвешивая на ладони украшение и как бы раздумывая, что с ним делать дальше. - Теперь вот я решил подарить их вам. В знак наше...
       Заметив, как побледнела и отшатнулась от него Куровская, Шахновский цинично усмехнулся и невозмутимо продолжил:
       - ... нашего примирения и... давайте забудем об этом... досадном недоразумении сегодняшнего утра...
       - Досадное недоразумение? Забудем? - точно во сне переспросила Лидия, не сводя завороженного взора с фамильной драгоценности, которая возвращалась к ней столь странным образом и неопределенно качнула головой. - Пожалуй...
       - Вот и прекрасно оживился Шахновский и переложил сережки в маленькую ладошку хозяйки.
       Та с благоговейным трепетом поднесла семейную реликвию к повлажневшим глазам, поцеловала и прижала к груди. В данный момент никого и ничего кроме этого неожиданного подарка и памяти о покойных родителях для нее не существовало. Однако, гость тут же поспешил напомнить о себе.
       - Думаю, милая моя Лидия, что наше примирение следует скрепить..., - выразительно подмигнул он. - Скрепить, полагаю, надо... сытным обедом и крепким... поцелуем...
       С этими словами Шахновский развязно хохотнул и бесцеремонно облапил хозяйку. Не ожидавшая такого напора, Лидия Григорьевна встрепенулась и попыталась освободиться из похотливых объятий ухажера. Но тот словно обезумел. Тонкий, едва уловимый аромат дорогих духов, исходивший от хозяйки будоражил и пьянил его разум. Теряя рассудок, он крепко прижал к себе опешившую женщину и впился в нее страстным поцелуем.
       - Но, сударь..., - запоздало вскрикнула она, пытаясь протестовать, но липкие, слюнявые губы, обдавая ее смрадом перегара и гниющих зубов, плотно залепили ее маленький, чувственный рот.
       - Ох! До чего сладка пани..., - сладострастно выдохнул Константин, оторвавшись наконец от пленительных уст. - Хороша!
       - Но сударь! - снова вскричала Лидия, но уже негодующе, с возмущением вырвавшись из цепких объятий и брезгливо отплевываясь. - Ваш порыв слишком фриволен для примирения. Я не давала вам повода...
       - Так дайте же! - с наглой самоуверенностью усмехнулся в ответ Шахновский, пытаясь вновь заключить женщину в свои объятья.
       - Оставьте, Константин! - гневно сверкнула глаза Куровская. - Не стоит переступать грань, если желаете сохранить мое расположение. Кстати, не хотите перед обедом принять ванну?... Я распоряжусь согреть воды...
       Она возмущенно и остервенело отерла губы надушенным кружевным платочком, надеясь напрочь стереть омерзительные следы и торопливо выскользнула из комнаты...
       - Ничего, не замараешься чистоплюйка москальская! Даже если и переступлю твою грань..., - желчно, с угрозой процедил ей вслед Константин. - Ты, птичка, теперь в моей клетке, не выпорхнешь...
      
       С того дня их отношения хотя и вернулись в прежнее русло, но уже несли на себе печать некоторой натянутости, отстраненности и душевного холода. Видимость примирения и дружеского расположения была крайне призрачной. Хозяйка стала реже улыбаться гостю той чарующей, солнечной улыбкой, которая раньше то и дело вспыхивала на ее милом лице, заставляя трепетать и лихорадочно биться сердце искушенного ловеласа. Их беседы стали скоротечны и односложны, не столь откровенны и искренни, как прежде. Теперь при удобном случае и под благовидным предлогом Лидия Григорьевна сама торопилась оставить гостя "в гордом одиночестве". Шахновский, напротив, воспрял духом. Посчитав нелицеприятный инцидент исчерпанным, а сердце хозяйки купленным за дорогой подарок, он с возросшим азартом возобновил свои ухаживания. И эти ухаживания день ото дня становились все более откровенными и назойливыми. Настолько назойливыми, что Лидия Григорьевна не выдержала и без обиняков указала настойчивому ухажеру подобающее ему место.
       - Милостивый государь! Ваши притязания беспочвенны, а намерения бесперспективны. Вы не в моем вкусе, сударь! Родственные отношения и законы гостеприимства требуют от меня радушия и определенной терпимости. Но не более того. Мне весьма дорог мой муж. Я крайне дорожу его любовью и уважением и не позволю порочить это светлое чувство. Не утруждайте себя любовными пассажами. Вам следовало бы давно сыскать свою половину. А для мимолетных утех в Варшаве, полагаю, достаточно публичных девок...
       - Пани Лидия! Но я вовсе не стремился..., - попытался оправдаться Шахновский.
       - Не знаю, сударь, что вы пытались и не хочу знать. От скуки я великодушно позволила вам пользоваться библиотекой. Используйте во благо свою... неуемную энергию. Займитесь более подходящим и рациональным делом... Наверняка муж давал вам какие-то поручения в связи с этой... вашей общей борьбой за независимость. Так и готовьте себя... к великим делам...
       Полагая, что сделанное внушение было достаточно убедительным, а рекомендации весьма конкретны, хозяйка собралась покинуть Шахновского, но тот порывисто стал на пути, удерживая ее.
       - Напрасно... Напрасно, милая пани Лидия, вы так опрометчиво пренебрегаете мою... Между прочим, вашему папеньке моя маменька пришлась... весьма по вкусу, весьма..., - расплылся он в гаденькой ухмылке, нахально обшаривая взглядом стоявшую перед ним женщину. - И, знаете, довольно пикантный получился у них адюльтерчик. Ах, как пикантный. Ваш папенька тогда не поскупился на подарки для своей пассии. Кстати, из той же семейной шкатулки, где и сережки... Не желаете ли ознакомиться...
       Наглец сделал многозначительный жест в сторону своих покоев, точно коробейник приглашая сомневающуюся девицу к торгу. Однако лицо хозяйки потемнело, она гневно смежила брови и обожгла хама ненавистным взглядом.
       - Вот что, сударь! Я не намерена обсуждать с вами поведение наших родителей. К тому же в столь деликатной интерпретации. Скорее всего, это было мимолетное заблуждение, ошибка с их стороны, о которой они наверняка потом сожалели. А вы, как и погляжу, не только извращенный любитель салонных сплетен и сомнительных историй, но и законченный тугодум. Я, ведь, сказала достаточно ясно и однозначно - вы не в моем вкусе! Не знаю, каким образом к вам попали вещи моей покойной матушки. Однако, не тешьте себя иллюзиями. Выкупать их у вас... подобным образом, тем на что вы рассчитываете, я не намерена. И вообще...
       Женщина на миг умолка и окинула гостя оценивающим взглядом, пытаясь понять насколько восприимчив он к ее словам.
       - Пан Константин! - продолжила решительно и безаппеляционно. - Мне кажется, что... вам пора закончить с этим сомнительным заточением и эту странную игру в прятки с неизвестными призраками. Возвращайтесь в Варшаву, к своим делам... Это будет разумно...
       Считая дальнейший разговор никчемным и на этом законченным, Куровская с достоинством удалилась, предоставив затворнику самому принять решение, как ему поступать дальше. И он решил...
      
       - Ну, это мне решать, сударыня, что будет разумно..., - желчно протянул вслед Константин, провожая хозяйку горящим маниакальным взором. - Будут тебе великие дела и решительные поступки. Ты еще пожалеешь, что отвергла меня, сама в постель не позвала...
       Окончательно потеряв надежду добровольно склонить Лидию к любовной связи, Шахновский стал соображать как добиться ее обманом, а может даже и силой. Его помутившийся от вожделения разум все цело был занят только этой идеей, которая не покидала его ни днем не ночью. Благо, никто не мешал ему строить свои низменные планы.
      
       Установленное было примирение оказалось хлипким и недолговечным. Возмущенная циничным поведением назойливого постояльца, Куровская настолько охладела к нему, что практически прекратила с ним встречаться и полностью отдалась домашним заботам. Благо их у хлопотливой и расторопной хозяйки было предостаточно. Желая заполнить затянувшуюся "деревенскую" паузу, она приступила к реализации давно задуманной идеи - строительству сахарного завода. Предприимчивая женщина подсчитала и решила, что перерабатывать выращиваемую на своих землях сахарную свеклу, а затем продавать готовым товаром значительно выгоднее, нежели за бесценок уступать ее оборотистым перекупщикам. Идея так увлекла ее, что сразу после завтрака она уезжала из дому и возвращалась лишь к обеду, а то и вовсе вечером.
       Шахновский был предоставлен сам себе. Это его несказанно радовало. В пустом доме он оставался полновластным хозяином. Подняв настроение вином из хозяйских погребов и плотно подкрепившись на кухне, он направлялся в библиотеку... для работы. Отсюда он спокойно проникал в спальню пани Лидии. Точно голодный хищник выискивающий добычу, рыскал он по этому уютному будуару. Сизый нос жадно ловил воздух, напоенный непередаваемо чарующим ароматом женщины. Дрожащие руки благоговейно прикасались к женским вещам, одежде, постели. А лихорадочно горевший безумный взгляд все искал и искал... Искал надежное укрытие. То надежное, укромное место, откуда можно было нанести свой прыжок на жертву. Верный, без промаха...
       Однажды был он едва не захвачен здесь служанкой, которая пришла убираться в покоях госпожи. В последний момент он успел скрыться за тяжелым старинным гобеленом, скрывавшим глухой угол комнаты и неожиданно понял, что это, как раз то, что он искал. Отсюда вся комната была как на ладони и он мог, без опасения быть обнаруженным, наблюдать за всем, что здесь происходит.
      
       Невероятно обрадовавшись своему открытию, Шахновский вернулся к себе и уже не сдерживаясь, от души выпил за удачу. Осталось только выбрать подходящий день. Но его замысел снова чуть было не пошел прахом. Следующим утром в доме внезапно появился... пан Куровский. Увидев хозяина, Константин растерялся и не на шутку испугался. Зачем он приехал? А вдруг это пани Лидия послала за ним и теперь расскажет ему о назойливых приставаниях гостя? Или, может, вскрылся его обман с преследованием?... Как бы то ни было, возвращение хозяина никак не входило в планы распутного циника.
       - Что случилось? Чем вызван ваш неожиданный приезд? - вместо приветствия изобразил на лице волнение и тревогу Константин. - Меня ищут? Напали на след? Нужно скрываться?...
       - Нет, нет... Не волнуйтесь... В столице все спокойно..., - поспешил успокоить его Куровский. - Никаких, даже слабых намеков на розыски. Уж, не показалось ли вам, пан Константин?... За все время никто даже не справился ни у меня, ни у ваших друзей о вашем таинственном исчезновении...
       - Хм-м... Интересно. У этих ищеек достаточно коварства и ловких уловок. Наверняка они все еще держат наготове свои сети... А вы что? Мне не верите? Думаете, что я все это выдумал?!...
       - Да успокойтесь вы! Конечно, ... верю. Но если бы было, действительно, что-то серьезное, уже арестовали или по крайней мере, задержали и потребовали объяснений с людей, знавших вас или общавшихся с вами в последнее время. Так нет же. Никого не тронули. Поэтому я и приехал. Не наскучило вам в нашем захолустье, по столице не тоскуете? Пора возвращаться в Варшаву...
      
       - И, правда, дорогой! - подала голос Куровская. - Ты приехал как нельзя кстати...
       Хозяйка вошла в комнату гостя вместе с мужем и с насмешливой улыбкой наблюдала, как тот нелепо пытался удержать реноме страдальца и изгнанника. Ее так и подмывало уличить его в подлой лжи и указать мерзавцу на дверь немедля, сейчас же. Но женщину забавляло, как негодяй вертелся ужом, покрывался липким потом и трусливо дрожал, понимая в каком жалком состоянии он сейчас находится, а, главное, знает, что может сейчас сказать эта женщина.
       - Намедни у нас с паном Константином состоялся откровенный разговор..., - продолжила она, не сводя лукавого взора с насторожившегося гостя. - Я посетовала на его вынужденное заточение и бездействие. Которое так... утомляет. А он как раз выразил горячее желание при удобном случае вернуться к делам. Как чудесно, что этот случай наконец-то представился... Правда, пан Константин?...
       Женщина с притворной радостью игриво подмигнула насупившемуся Шахновскому, а в глазах ее вспыхнул торжествующий блеск. Ну что, любовничек, дождался! Вот тебе и возможность проявить себя...
       - Прекрасно! Как это здорово и своевременно! - обрадовался Куровский, не уловив едкого сарказма в голосе жены. - Подготовка к восстанию близка к завершению. Вот-вот ударим в набат. Комитету нужна ваша помощь, ваш опыт... А, главное, пришло время использовать по назначению нашу кассу. Нужны ружья, заряды и прочее... Так что, дорогой кузен, завтра в путь...
      
       - Что вы, что вы! Какая Варшава, какое восстание..., - горячо запротестовал Шахновский, но, видимо, устыдившись собственной трусости, неуверенно и сбивчиво забормотал. - Хотя, если вы гарантируете безопасность, то, пожалуй... Правда, дорогой мой друг, вынужден вас огорчить... Касса...
       - Что касса? - насторожился Куровский и бодрая, оптимистичная улыбка стерлась с его лица.
       - Видите ли, дорогой... Дело в том, что мне пришлось спешно покинуть свою квартиру..., - виляя и выкручиваясь, пустился плут в пространные объяснения. - Я не успел даже собраться. Вещи и деньги, увы, остались там...
       - Как?! Вы не взяли с собой кассу?!! - ужаснулся Куровский и глаза его растерянно забегали. - Как же вы могли...
       - Увы, увы..., - в притворном огорчении развел руками Шахновский. - У меня не было возможности. Вы же помните, как поспешно я явился к вам...
       - Странно... Очень странно..., - тихо пробормотала сама себе, но так, чтобы ее услыхал и гость. - А как же фамильное золотишко... Почему его не забыл с собой прихватить. Довольно странная спешка...
       Шахновский побледнел и ненавистно зыркнул на хозяйку.
       - Что? Что такое? Ты что-то сказала, дорогая?..., - не понял или не расслышал пан Станислав, обернувшись к жене.
       - Нет-нет, это я сокрушаюсь по поводу столь нелепой оплошности вашего "дорогого" кузена. Какая незадача! Но, думаю, что ее можно исправить...
       - Правда? Как?!! - оживился хозяин и с любопытством уставился на жену.
      
       Куровская не ответила, а подошла вплотную к замершему в напряжении Константину и пытливо заглянула ему прямо в глаза.
       - Вы где жили в Варшаве? - поинтересовалась она, как будто это имело большое значение.
       - В гостевых номерах... Где же еще! Как будто вы не знаете..., - недовольно проворчал в ответ гость, пряча глаза от прямого взгляда хозяйки. - На углу Сандомской площади, если это для вас так важно...
       - Разумеется... Я знаю хозяина этой гостиницы. Весьма порядочный человек, с хорошей репутацией..., - Куровская посмотрела на Шахновского с такой многозначительностью, что тот невольно стушевался и сник. - Никогда не было жалоб на его гостиницу, одни благосклонные отзывы. Помнится он даже нашим знакомым прислал с курьером забытый ими в номере паланкин. Очень милый человек. Наверняка, он запер под надежный замок забытые вещи пана Константина, чтобы вернуть при его возвращении... Думаю...
       - Ха! - грубо прервал хозяйку Шахновский. - Сравнили какой-то облезлый паланкин и деньги. Будет он вам их возвращать. Докажи, что оставил...
       - Действительно, не докажешь, если... ничего не забывал..., - не обращая внимания на выпад, продолжила Лидия Григорьевна. - Уважаемый пан Константин... Я как-то заметила вам, что вы туго..., простите, не всегда достаточно вникаете в суть сказанного. У хозяина вашей гостиницы хорошая репутация и для него положительное реноме дороже всяких денег. Думаю, что если нанести ему визит, он непременно все вернет...Разумеется, если вы только, действительно, что-то там забыли...
      
       Шахновский побледнел и отшатнулся, поняв, что изобличен самым постыдным образом и теперь судорожно искал любой мало-мальский довод в свое оправдание. Кто знает, чем бы ответил сейчас он или какую колкость еще произнесла бы Куровская, чтобы окончательно вывести подлеца на чистую воду, но накал страстей снял хозяин. Он так и не понял, что между его "единомышленником" и женой возникла непримиримая вражда. Все его мысли были направлены на дела восстания и решение возникшей проблемы. Поэтому предложение жены было едва ли не спасительной соломинкой, за которую он тут же уцепился.
       - Пожалуй, в этом есть резон. Спасибо, дорогая..., - благодарно пожал он руки жены и повернулся к гостю. - Мы обязательно воспользуемся этим предложением. Так что завтра в путь, дорогой Константин! Нас ждут великие дела! История приготовила нам чистую страницу...
       - О! Дорогой, ваш кузен - большой любитель истории!... - не преминула съязвить хозяйка. - Правда почерк у него для летописи недостаточно... каллиграфический.
      
       Утром, как и в предыдущий раз, Куровский, собравшись в дорогу, уже вышел к завтраку, а его спутника все не было. Прошло полчаса, час. Шахновский не появлялся.
       - Интересно, что с ним могло случиться? - недоуменно спрашивал то ли себя, то ли жену пан Станислав и в нервном нетерпении посматривал на часы.
       - Думаю, дорогой, что вы напрасно его дожидаетесь..., - обронила пани Лидия спокойным тоном, невозмутимо попивая кофе. - Ваш кузен не готов к этой дороге...
       - Не понимаю, о чем вы? - удивленно уставился на жену Куровский.
       - А что тут понимать? - пожала плечами хозяйка. - Здесь все ясно, дорогой? Медвежья болезнь!
       - Как?
       - Да обосрался ваш борец за национальную независимость! - хмыкнула она с издевкой. - Неужели вы не поняли вчера, что никаких денег давно в помине нет. Вот ваш казначей и испугался ответа, наложил в штаны... О-бо-срал-ся!..
       Она озорно, по-мальчишески откинулась на спинку стула и наслаждаясь произведенным впечатлением заливисто рассмеялась.
       - Хорош мученик! Борец за идею!
       - Лидочка! Лидия Григорьевна! Милая! Сударыня! Что? Что это значит? Откуда такой пошлый, солдафонский вульгаризм?!...
       - Дорогой! Я же - дочь гусара! А гусары, как известно, привыкшие к откровению, без экивоков... Так что ваш пан Константин - законченный негодяй и подлец...
       - Сударыня! Как вы можете так о нашем госте! Он - шляхтич, Он не мог себе позволить...
       - Ах, дорогой мой! Уж мне доподлинно известно, что может себе позволить этот... шляхтич... Извините, но у меня сегодня есть более важные дела...
      
       Лидия Григорьевна ничуть не смутившись допила свой кофе, с достоинством поднялась из-за стола и неспешно, величественно удалилась в свои покои переодеваться к грядущему трудовому дню. Оставшись один, пан Станислав еще сидел некоторое время в замешательстве, осмысливая сказанное женой. Наконец, не на шутку встревожившись, послал слугу в гостевые покои. Справиться, не случилось ли чего...
       Слуга вернулся на удивление быстро. Бледный и как бы трясущийся. Это еще больше встревожило хозяина.
       - Что случилось?
       - Н-не знаю, ясновельможный пан, но кажется беда...
       - Что-о! Какая беда?! Что там?!!..
       - Ваш гость на полу лежит в одном белье, недвижим...
       - К-как! Умер?
       - Н-не знаю...
       - Матка боска! Этого только не хватало! Яцек! Живо за лекарем! И слуг, со мной наверх...
      
       Шахновский лежал ничком на ковре посреди комнаты, время от времени натужно всхрипывая, глаза навыкате, лицо перекошено, видать от боли, в углу рта прикушен язык. Все тело прошибала крупная дрожь. Когда его подняли на руки, чтобы переложить на кровать он застонал и закатил в беспамятстве глаза.
       - Что здесь происходит? - заглянула в комнату Лидия Григорьевна.
       - Еще не знаю. Послал за лекарем. Вот, нашли на полу, в плачевном состоянии. А ты, говоришь, медвежья болезнь. Нельзя, дорогая, так предрассудительно оговаривать...
       - Что же, дорогой. Дай бог, чтобы я ошиблась. В таком случае я непременно... попрошу прощения у пана Константина, а пока... у меня нет для этого оснований...
       "Ах, ты сука! Тебе еще и доказывать что-то нужно... Сомнения у вас, ясновельможная пани?! Ничего, вы скоро забудете о своих сомнениях, пожалеете, что они у вас возникли. Я тебе докажу, бл... москальская!" - злобным вихрем пронеслось в раздраженном сознании Шахновского и он даже вскрикнул от досады.
       - Вот видите, он даже бредить начал! - укоряющее покачал головой хозяин, сочувственно заглянув на лежащего в постели.
       - Бредит, значит живой! Ничего! У него организм крепкий, быстро оклемается...
      
       Лидия Григорьевна знала, что говорила. После вынужденного близкого знакомства и общения с опостылевшим родственником она достаточно хорошо изучила его повадки, раскусила его гнилую натуру и теперь хорошо понимала истинную цену этому человеку. Женская интуиция не обманула ее и сейчас. С первого взгляда на беспомощно распростертое, жалобно постанывающее тело, она сообразила, что это не более чем подвох притворщика, постыдная инсценировка болезни и не ошиблась...
      
       В тот вечер Шахновский долго не мог уснуть. Нервно переворачивался с боку на бок, зарывался в головой в подушки, заполошно вскакивал, зло таращился в темноту, сыпал проклятиями и вновь обессилено падал под одеяла. С головы не шел последний разговор с кузеном, в который бесцеремонно вмешалась пани Лидия. Надо же! Как банально легко эта своенравная гордячка раскусила его. Говорила, будто пересказывала лично ею увиденное. А этот лопух, муженек ее, только глаза таращил, все недоумевал да сокрушался: "Ах, какая жалость! Какая досадная оплошность!...". Была бы вам оплошность, если бы он успел уехать из Польши. Да, непременно нужно уезжать. Весьма неспокойно здесь стало. Он к таким условиям не привык. А тут еще это разоблачение. Эта неуступчивая бабенка наверняка "просветлит" замутненные национальной борьбой мозги пану Станиславу. Расскажет, пожалуется на его приставания, на то, что фамильным золотом ее матушки перед ней хвалился. А откуда оно у него? А деньги куда дел, пустил по ветру общую кассу? Да, прощай сытая, беспечная и беззаботная жизнь... Вместо нее всеобщее осмеяние и постыдное изгнание из общества. Шляхта такого не прощает. А что, если оскорбленный муж потребует сатисфакции за честь жены и гнусные попытки ее домогания. С этого горделивого дурака станет...
       Нет, надо уезжать! Но не с этим же "повстанцем" и не с позором. А тихо, спокойно, сполна получив "по векселям"... Правда, для этого нужно...
      
       ... Утром проследив сквозь приоткрытую дверь, как Куровский, уже одетый в дорогу, прошел в столовую к завтраку, он лег на пол, изображая внезапный приступ, и стал терпеливо ждать, когда его обнаружат в таком состоянии. "Станислав сейчас непременно пришлет за мной, не будет же он завтракать в одиночестве. К тому же в дорогу он собрался вместе со мной...". Но никто в покои к нему не спешил.
       Время от времени он приподнимал от пола голову, поворачивался к двери, прислушивался, не слышно ли шагов, и яростно ругался. "Пся крев! Никому дела нет до моего отсутствия. Так и впрямь окоченеть и богу душу отдать можно, пока кому-нибудь придет в голову явиться сюда. Не звать же, в конце концов, на помощь?...".
      
       - Ничего страшного! - подтвердил "первичный" диагноз пани Лидии приехавший лекарь. - Пульс нормальный, жара нет. Похоже на нервный срыв или сердечный приступ. Случись удар, последствия были бы гораздо серьезнее. Пусть денька два полежит. Я выпишу сейчас лекарство. А я потом заеду, осмотрю его. Надеюсь, больной скоро станет на ноги...
       "Черта с два! Пока Куровский в доме, не поднимусь. Мне с ним ехать в Варшаву не с руки. У меня своя дорога..." - решил меж тем лжебольной.
       Поэтому ни через два дня, ни через неделю ему "не полегчало".
       - Как же быть! - растерялся хозяин, когда врач недоуменно развел руками. - Я не могу здесь задерживаться. Меня ждут срочные дела в Варшаве... Дорогая, придется тебе взять пана Константина под свой присмотр. Надо же, как скверно все получается...
       - Действительно, хуже некуда! - желчно обронила пани Лидия, бросив презрительный взгляд на постель больного. - Я тоже не могу оставить свои дела. Но кажется, выход есть...Яцек ему поможет... поправиться. Пан Штур в этом деле у нас стал большой мастак. Не так ли, Яцек?
       Она повернулась к стоявшему у окна управляющему и понимающе подмигнула. Штур, поняв намек хозяйки, густо покраснел...
      
       Отчаявшийся Куровский вынужден был уехать сам, настоятельно попросив жену быть снисходительнее к больному кузену и позаботиться о нем. Лидия Григорьевна осталась в имении, но не ради заботы о больном. Назойливая циничность Шахновского, его откровенное бесстыдство и наконец вся эта комедия с игрой в революцию вызвали у нее стойкое отвращение. Поэтому хозяйственными хлопотами она хотела хоть как-то заглушить в душе неприятный осадок. Она точно забыла о присутствии гостя, полностью увлекшись своей новостройкой. Капиталистический азарт разгорался в этой деловой и хваткой женщине с необычайной силой.
       Иногда она справлялась о самочувствии затворника, но лишь для того, чтобы узнать, когда же она избавится от его общества. Услышав привычное "без изменений", досадливо морщилась и строго наказывала "лечить и кормить с особым тщанием", дабы поскорее поставить на ноги и сбыть со двора ненавистную докуку.
       Понимал это и Шахновский. Валяясь в постели дни напролет, он тщательно продумывал свой план. Хорошее знание дома сейчас ему играло на руку. Проходимец прекрасно знал где что находится. Оставшись один, он по-хозяйски обходил все покои. В его комнату из хозяйских закромов и сундуков перекочевывали одежда, съестные припасы, деньги, оружие... Осталось только выбрать удобный момент и вот он выдался.
      
       ... Притаившись у двери, он услышал, как вечером вернулась домой Куровская. Передавая лакею верхнюю одежду, она с порога отдавала распоряжения служанке.
       - Пусть подают ужин и вели согреть воды... Сегодня я хочу лечь пораньше. Устала!
       Сердце развратника гулко застучало. Вот он долгожданный час. Сегодня его больше никто не побеспокоит. Зато он нанесет "визит вежливости" очаровательной хозяйке и... В добрый путь. Прощай дорога Польша! Сражайся за свою независимость. А куда же он?!... Франция!...
       Шахновский не торопясь собрался. Соорудил в постели подобие спящего и придирчиво оглядел свое творение со стороны. Сомнений не было. "Больной забылся крепким сном...". Он удовлетворенно ухмыльнулся, проверил еще раз собранные в дорогу вещи. После этого он тенью вынырнул из своей комнаты и, сторожко крадучись, проник в библиотеку. Заветный ключ, лежал на месте. Как ему хватило сообразительности в свое время положить его назад, чтобы не вызвать подозрения хозяев.
      
       Едва Константин занял место в укрытии, в комнату в сопровождении служанки вошла Куровская. Служанка поставила на столик зажженный канделябр и вышла. Пани Лидия осталась одна. По всей видимости, она была в приподнятом настроении. Намурлыкивая какой-то веселый мотив, она возбужденно крутнулась, вальсируя, по комнате. Подошла к зеркалу. Внимательно посмотрела на свое отражение, довольно хмыкнула и подмигнула себе, зеркальной. Плавно подняла руки к голове, оправляя прическу. Но тут женская рука неуловимым движением вытащила заколку и грациозная корона густыми каштановыми волнами заструилась по плечам. Величественная, светская дама тот час превратилась в живую, манящую и чувственную женщину.
       Пани Лидия взяла с полки гребень и стала неспешно расчесывать волосы. Другая рука в медлительной задумчивости потянулась к пуговицам. Вот глухой кружевной воротник освободил от плотных тисков нежную лебединую шею, Рука неспешно скользила по длинному ряду мелких костяных кругляшек вниз. Одна, другая, третья...
       От этого движения сердце развратника стучало все громче. Он даже в испуге затаил дыхание. Ему казалось, что этот стук слышен даже в дальних комнатах замка. Кровь ударила ему в виски, когда пани Лидия повела плечом и платье соскользнуло к ее ногам, оставляя женщину в белоснежной батистовой рубашке. Хозяйка переступила платье и присела на пуфик у кровати. Приподняв подол, она стала стаскивать с ноги шелковый чулок. Похотливому взору открылась круглая розовая коленка, атласная кожа оголенного бедра...
      
       Шахновский едва не скрипнул зубами от возбуждения и сунул кулак в рот, чтобы подавить в себе сладострастный стон. Может быть, это движение и вызвало в мертвой тишине комнаты неясный шум, который мог вспугнуть и насторожить хозяйку. Но в это же время сюда вошла служанка. Она принесла с собой деревянный ушат и кувшин с водой.
       Крайне возбужденный Константин был на грани умопомрачения от происходящего. Встретив приветливой улыбкой служанку, пани Лидия поднялась с места и с озорством деревенской девки, по-простому, потащила с себя через голову рубашку...
       У притаившегося барчука перехватило дух. Некогда покорившая его своей красотой и разбудившая в нем плотские инстинкты молодая женщина, сейчас стояла в шаге от него и... совершенно обнаженная. Лихорадочный взгляд беспутника жадно шарил по нагому женскому телу сверху вниз и обратно, пытаясь запечатлеть в развратной памяти, каждый сантиметр этого божественного творения.
       О боже как это все реально, зримо, ощутимо! Только протяни руку и коснись. Эта упругая, нежная, атласная кожа. А груди?! Боже, какие груди! Два яблока райского сада гордо торчали вперед спелыми вишенками сосков обрамленные темными ореолами. А живот?! По-девичьи, впалый, подтянутый, плавно очерченный по бокам стройной талией, рельефно переходящей в крутые бедра. Холм Венеры и влекущий загадочностью темный райский кущ...
       Матка боска! Сколько раз приходилось ему иметь дело с женщинами, получать мимолетное удовлетворение похоти. Но чтобы вот так, стоять незримым и тупо созерцать эту неземную красоту, не смея пошевелиться, чтобы не выдать себя. Такого еще не было никогда. Не раз он бесцеремонно мял податливую женскую грудь. Сколько персей прошло через его потные руки! Больших и маленьких... Упругих и вялых... Но только сейчас он увидел их завораживающую красоту. Как милы и наивны эти родинки. Вон та, на левой груди, с зернышко ржи. Или вон те, ближе к шее, живущие дружной семейкой, маковки...
      
       Дрожа от возбуждения, Шахновский во все глаза наблюдал, как служанка обтирает влажной ароматной салфеткой прекрасное тело свое госпожи. Как так в сладостной истоме прикрыла глаза, покорно отдаваясь этим движениям. Если бы не присутствие служанки, он наверняка не выдержал бы, диким зверем рванулся из своего укрытия на беззащитную жертву. Смял бы, бросил навзничь и рвал бы, рвал, наслаждаясь крепким, молодым, здоровым телом...
       Однако, спектакль закончился. Служанка помогла хозяйке одеть ночной пеньюар и лечь в постель. "Сейчас или никогда..." - стучало в воспаленном мозгу Константина, когда, пожелав доброй ночи госпоже, девушка, наконец, удалилась. В спальня повисла покойная тишина. Только голые ветки деревьев под порывами ветрами изредка стучали в окно. "Пора..." - решил насильник, прислушавшись к размеренному дыханию уснувшей хозяйки и сделал шаг из укрытия, но... Но тут же торопливо шмыгнул обратно, недоумевая, что произошло...
       - Пани! Пани! Проше ласкаво..., вставайте! - оборвал его намерения тревожный шепот... Штура.
       - Что такое? Яцек, как вам..., - недовольно открыла глаза, поднимаясь на постели пани Лидия. - Я же просила меня не тревожить.
       - Беда, пани Лидия!...
       Шахновский в ужасе напрягся в своем укрытии, соображая как ему быть. Неужели обнаружили его исчезновение?
       - Беда?! Что случилось?
       - Там во дворе... военные!
       - Военные?!!
       - Ну, да! Русские...
       - В такой час? Странно... Ступай, я сейчас спушусь...
       Торопливо одевшись, Куровская встревожено вышла из спальни. Следом, облегченно вздохнув, выскользнул из своей западни в библиотеку и Константин. Благополучно избежав разоблачения, он тем не менее был удручен и разочарован. Судьба решила пустить его жизнь совсем по иному сценарию...
      

    Глава 7.

       - Солдатушки, бравы ребятушки,
    Где же ваши деды?
    - Наши деды - славные победы,
    Вот где наши деды!...
       Во все времена стоило этой иль иной разудалой походной песне взвиться над солдатским строем, проходящем мимо незнакомого города, поселка, села, как тут же из дворов, углов и подворотен дружно выскакивала ватага старых и малых зевак. Десятки, сотни глаз с любопытством и восхищением, добродушно и сочувственно провожали походную воинскую колонну. Встречались и пугливые, неприязненные взгляды. Но, чаще взбудораженная детвора с радостным визгом сопровождала строй, молодки приветливо махали вслед платочками, бородатые мужики приветственно подмигивали и понимающе покачивали головой, а богомольные старухи истово крестили вслед, уходящих в неизвестность чьих-то сынков...
      
       - Солдатушки, бравы ребятушки,
    Где же ваши матки?
    - Наши матки - белые палатки,
    Вот где наши матки!
      
       Солдатушки, солдатушки... Менялись времена, менялись порядки, менялись ваша форма, амуниция, менялось ваше оружие. Не менялось только суть вашей судьбы-судьбинушки. Уклад солдатской жизни мало претерпел изменений. Труба трубила солдату побудку, труба укладывала на покой. Труба среди ночи поднимала по тревоге, в поход. Труба звала в бой.
       Солдатский дом, там, где застала его ночь, где командиром объявлен привал. Сегодня в степи, а завтра в лесу. На берегу чистой реки иль у краю топкого болота. Да и постель солдатская не больно завидна. Пук соломы, охапка свежей травы, ворох пахучего лапника, а то и вовсе жесткая сыра земля. Только плечо друга крепко вжавшееся в твое плечо под жиденьким солдатским плащом согревает у тлеющего сырым валежником костра.
       Все добро солдата при нем. Кисет с трубкой и табаком за пазухой, деревянная ложка за голенищем. На шее крест да ладанка, что на прощание повесила дрожащая материнская рука. Тощий сидор не сильно тянет в походе спину. Пара черствых сухарей, заветревший кусок сахара, чистая нательная рубаха да пара сухих онуч веса не имеют...
      
       - Солдатушки, бравы ребятушки,
    А где ваши жены?
    - Наши жены - ружья заражены,
    Вот где наши жены!
      
       Сегодня солдат мирно стоит на постое, а завтра совсем в ином месте сойдется с врагом в непримиримой, смертельной сече. И только думы, нескончаемые думы, горькие, печальные, сокровенные, неизбывные всегда оставались в солдатской душе неизменными. О родимой сторонке, о доме родном, о стариках-родителях да невесте-красавице, которая уже другому мужу достанется. Горько вздохнет и тихо потоскует воин о молодой жене, соломенной вдове, да о детишках-несмышленышах, подрастающих сиротами при неизвестно где скитающемся отце-солдате...
      
       - Солдатушки, бравы ребятушки,
    Где же ваши детки?
    - Наши детки - пули наши метки,
    Вот где наши детки!
       "Николка, поди, совсем большой стал. Мальцом все старался в помощники лезть, не погодам серьезен был, а сейчас и вовсе самостоятельность проявляет, за старшего в семье, материнская опора. Эх, хлипка-то еще та опора без батькиного плеча. Мишанька тоже... Бегает наверное уже, говорить начал... Интересно, батьку зовет ли?...".
       Антон отложил в сторону палаш и оселок, которым правил лезвие клинка, поднял грустный взор на горы, наблюдая, как поднимается над ними солнце и глубоко вздохнул. Второе лето пошло, как вместе с полком пришел он на Кавказ тянуть свою солдатскую лямку.
       Впрочем, его обязанности были не больно обременительны. Вместе с сослуживцами Пономарь нес сравнительно спокойную, сторожевую службу, присматривая за горцами. Время от времени выезжал конным дозором по ближней округе, а остальное время проходило в лагере. Когда никогда проведет командир смотр или строевые занятия на плацу, может стрельбы из мушкетов устроит, аль тревогу сыграет. А так рутина повседневных забот-хлопот. То на конюшне прибраться, то лошадей почистить, покормить-попоить, то еще чего. Изо дня в день одно и то же. Тоска! От скуки те, кто пронырливее и бесшабашней, тайком шастали в ближний аул и таскали овец и другое съестное. Порой и откровенно отбирали у местных вино и араку, чтобы вечером, когда офицерство закрывалось в своих походных покоях, хмелем заглушить смертную тоску.
      
       Пономарь сторонился этих попоек и неодобрительно хмурился, когда возле костра кто-то из сослуживцев начинал куражиться и пьяно хвалиться своими "подвигами". Он мягко отказывался от предложенного вина или куска баранины. Добытой сомнительным образом и терпеливо давился краюхой хлеба и жесткой кашей из законного солдатского котла. Старички снисходительно посмеивались над ним, считая его отказ робостью и нерешительностью зеленого необстрелянного бойца. А после и вовсе перестали приглашать к угощению, бросая презрительно-насмешливые взгляды и потешаясь над чудаковатым тихоней-праведником, пренебрегающих их приглашением.
       - Эй, Пономарь! Ты у нас случаем не монах-отшельник? Постишься? Так, ведь, пост, намедни закончился...
       - Эй, паря! Говоришь, барин тебя на щенков поменял?... Слышь-ка, а давай мы тебя местному мурзе на барана сменяем. Вона, ты какой кроткий, как ягненок. А, правда, давай! Был ты сукин сын, а будешь... бараном безмозглым!... Ха-ха-ха!...
       Однако, Антон не обращал внимания на эти оскорбительные насмешки, не стремился завести дружбу с куражливыми подельниками. Он с готовностью соглашался на любую работу, старательно и усердно выполнял любое поручение. Только бы занять себя чем-нибудь, заполнить безликий и унылый день, который тянулся невыразимо долго. Да и в друзьях у него был лишь Варфоломей Коноплев да жеребец Гнедко, которым он мог доверить все, что было у него на душе.
      
       После того, как перед полком объявили царский манифест. Жизнь, казалось, ему вовсе опостылела, а служба стала еще более тоскливой и томительной. Антон то и дело мысленно возвращался то на господскую усадьбу в Верхнем, откуда спесивая барыня насильно отдала его воинской команде, то в Бахмут, где сердобольный Савелий предложил ему надежно укрыться до приезда барина.
       Надо же! Каких-то недель не хватило до долгожданного светлого часа. Уж тогда бы подлая распутница не посмела творить над ним такой произвол и сынку руки укоротила бы, чтобы до чужих баб не лез. Жил бы сейчас в семье. Тихо, мирно, вольно. Выкупил бы у барина усадьбу свою и столярную мастерскую и сам себе хозяин. Пожалуй, хватило бы денег, что Зуев ему тогда на прощание оставил. Чудной мужик. То себе на уме, барину все угождал, во всех капризах и выдумках верный помощник был, на сивой кобыле не объедешь. Хоть нравом и не крут, а в Степанищево никому спуску не давал. А тут, почитай, все свою добро за здорово живешь ни брату, ни свату взял и отдал. Чего, зачем? А Ганке те деньги сейчас пригодятся. Детей на ноги ставить. Мало ли что в жизни случится. Одной, поди, не сладко. Господи, когда же доведется с ней, с детьми свидеться? И доведется ли?...
       - Э-э, брат! Ты про свиданку эту забудь. Тот указ не про нашу честь был..., - с легкой усмешкой и сочувствием протянул Варфоломей, когда Антон однажды доверился ему своими надеждами. - Ты сейчас - государев человек, служивый. На солдатскую лямку знаешь сколько локтей отмеряно? Тебе служить и служить, как медному котелку. Моли бога, чтобы царь-батюшка теперь и солдата не забыл, чтобы и нам эту чертову лямку укоротил. Глядишь, до дома живы-здоровы доберемся...
      
       ...- Эй, Пономарь! Все жопу паришь. Кончай о бабе мечтать! В дозор собирайся..., - раздался позади грубоватый, насмешливый окрик.
       Антон нахмурился и повернулся. В нескольких шагах за спиной, помахивая нагайкой, стоял невысокий, грузный драгун и нагло ухмылялся. Тень недовольства пробежала по лицу Пономаря. Он досадливо поморщился и нехотя поднялся навстречу зовущему.
       С Тимохой Трофимчуком, так звали этого драгуна, отношения у Антона не сложились сразу. Трофимчук был кем-то, вроде порученца, у прапорщика Зайцева. А тот, как известно, после взбучки Верхотурова, возненавидел злосчастного рекрута лютой ненавистью. Самолично трусливый Зайцев не решался измываться над солдатом и как бы не замечал его. Однако мстительная натура жаждала возмездия за причиненные обиды и унижение. Потому Иван Андреевич всячески подбадривал на издевки и пакости своего ретивого помощника.
       Таких угодников и льстецов, как Тимофей Трофимчук нужно было еще поискать. Этот, ради собственного блага и ничтожной милости хозяина, отца родного не пощадит, черту душу продаст. Низкорослый, но рыхлый телом Тимоха со стороны был похож на откормленного самодовольного боровка. И обличье у него было соответствующее, невыразительное. Круглое, лоснящееся лицо было густо усыпано крупными веснушками, а пухлые отвисшие щеки пунцовели румянцем. Маленькие серо-зеленые глазки глубоко посажены к переносице и словно буравчики сверлили окружающих бесцеремонно и цепко. Как у поросенка, глаза были опушены редкими белесыми бровями и такими же ресницами. Оттого надбровия у Тимохи были всегда красные, будто обожженные. Между глаз теснился круглый, бульбочкой, вздернутый широкими ноздрями кверху нос, точно свидетельствуя о задиристом, ершистом характере хозяина. Рыжие пряди волос едва прикрывали большие, оттопыренные и заостренные уши, а из-под фуражки на волю выбивался непослушный светло-пегий вихор.
      
       - Ну, че! Намял мудя в кулаке? Сколько раз бабу свою вспомнить успел? - похабно ощерил Трофимчук рот, выставляя напоказ крупные желтые зубы и тут же, притворно смутившись, потупился. - Ой! Я и забыл, что ты у нас святоша. О греховном ни-ни... Так чего, праведник? Отмолил нас, грешников?...
       Куражась, Тимоха хотел еще что-то съязвить, но осекся под испепеляющим, угрюмым взором. Неловко потоптавшись, он предусмотрительно отступил назад и начальственно прикрикнул.
       - Ты того... Бельмами меня не сверли, не пужай. Пуганый... Давай, поспешай. Неча прохлаждаться. Власов у караулки дожидается...
       Резко крутнувшись на месте, задира торопливо подался прочь, придерживая на боку болтающийся палаш. Проводив его взором, Антон спокойно наладил на себя амуницию и двинулся к коновязи, где его уже встречал приветственным ржанием Гнедко...
      
       Узкая каменистая тропа серо-бурой лентой змеилась по предгорью. Подковы ритмично выбивали мелодичный перезвон о каменистое крошево и в такт ему тряслись в седлах всадники. Вырвавшись вперед, рядышком, стремя в стремя, скакали вахмистр Власов и уже знакомый нам Тимоха Трофимчук. Они вели меж собой оживленную беседу. Скорее всего, тема была фривольной, потому что, время от времени собеседники заходились дружным, недвусмысленным смехом.
      
       Авдей Власов внешне был полной противоположностью низкорослому и круглому, как колобок, Тимофею. Долговязый и худой, точно жердь, Власов издали напоминал одиноко стоящую в поле, засохшую лесину, у которой время обламывало, но до конца не доломало сухую хрупкую крону. Авдей сильно сутулился. Отчего мосластые плечи, будто сложенные крылья, поднимались едва ли не до мясистых мочек плотно прижатых к черепу ушей. Подчеркивая сутулость, крупные лопатки создавали на тощей спине выразительный горб. Лицо Власова узкое и сильно вытянутое. Особо эту вытянутость подчеркивал выступающий далеко вперед заостренный книзу подбородок, который как бы соперничал с длинным, острым носом, хищно нависавшим над тонкими, плотно сжатыми, бескровными губами. Большой рот обычно застывший в желчной ухмылке говорил о скверном, неуживчивом характере хозяина. Это мнение усиливали и глаза. Миндалевидные, чуть раскосые, темно-карие. Они глядели на окружающих недружелюбно и настороженно, с некой подозрительностью, из-под густых косматых бровей.
       Под стать вахмистру была и его саврасая кобыла. Худосочная, костлявая на высоких, мосластых, колченогих ногах. Чтобы поддерживать разговор с собеседником, Власову приходилось сгибаться едва ли не в три погибели, а Тимоха, напротив, приподнимался в седле, высоко задирая голову. Впечатлительный книгочей, встретив где-нибудь такую пару, наверняка сравнил бы ее с известными героями бессмертного Сервантеса. Хотя это сравнение было бы чисто внешним. Нашим служивым было весьма далеко до рыцарского благородства Дон Кихота, искреннего добродушия и бескорыстной преданности Санчо Пансы.
      
       - Не мешало бы барашком разжиться или еще какой жратвой... А? Как считаешь, Тимофей? - в промежутке между очередной байкой, озабоченно почесал щетинистый подбородок Власов. - Я бы сейчас сам полтуши опростал в один присест. С нашей кухней ноги скоро вытянешь. Фуражиры, сволочи, обленились в конец. Никаких запасов новых не подвозят...
       - Это точно..., - согласно закивал в ответ Трофимчук. - Изо дня в день кашей постной потчуют. Уже с ушей лезет проклятая... Зайцев тоже наказывал жратвы какой-нибудь с дозора привезти...
       Тимоха посмотрел снизу вверх на долговязого вахмистра и язвительно ухмыльнулся.
       - А тебе, Авдей, смотрю любой корм не впрок. Ешь-ешь, а тощий... От ветра качаешься. В чем душа только держится. Говоришь, половину барана сам бы съел?... А что потом? Весь дерьмом он из тебя выйдет, не задерживаясь?
       - Не боись... Где надо, там задержится... Может я в корень пошел, у меня вся сила тут..., - загоготал Власов и выразительно похлопал себя по загашнику.
       - Ха-ха... Я тоже не прочь... мошной своей потрясти... Мудя от бездействия деревенеют..., - подхватил шутку Трофимчук и похабно подмигнул приятелю.
       Они снова дружно рассмеялись.
       - Ой, Авдей, слушай! Чего еще рассказать хочу..., - оживился еще более Тимофей, что-то припомнив. - Я вчера у Зайцева прибирался, а к нему поручик Корнеев зашел в гости...
       - И что? Мудями перед тобой трясли... тоже деревянными? - перебивая его, цинично хмыкнул Власов и как-то странно покосился на Трофимчука. - Слушай, что у тебя за дружба такая с этим Зайцевым. У вас случаем там Содома не получилось? От скуки... А то прямо взахлеб все о нем толкуешь. Бегаешь за ним как щенок, в рот заглядываешь. Вон, жратву добываешь. Он хоть денег тебе дал? Или...
       - Тю! Откуда у него деньги! Там такие дыры в карманах, хоть верхи проезжай..., - отмахнулся Трофимчук, пропуская мимо ушей издевку. - Просто надо же бедолаге кому-то помогать. А он, как начальник, тоже в долгу не остается. Там послабление, там снисхождение. Так служба по маслицу и катится. Легко, без хлопот. Да и за этим, вон, приглядывать особо просил...
       Тимофей желчно скривился и кивнул за спину, где в отдалении неспешной рысью следом за ними скакал Пономарев.
       - Уж больно правильный и прилежный этот Пономарь. Из-за него полковник Зайцева на всеобщее посмешище выставил. Иван Андреевич этого выскочку терпеть не может...
       - Да, ну! Нормальный мужик, не заносчивый, покладистый... С ним даже поругаться захочешь, не сразу распалишь..., - возразил Власов и недоверчиво оглянулся на Антона. - Варфоломей с ним дружбу водит, а он абы кого себе в дружки не берет...
       - Да черт с ним, с Пономарем... Много чести... Лучше послушай, что расскажу... Обхохочешься..., - нетерпеливо заерзал в седле Тимоха.
       - Ну, ладно, давай, рассказывай... Что же там такое удивительное ты услышал, что утерпеть не можешь?..., - согласно кивнул Власов и обернулся назад, чтобы подозвать и Антона послушать новую байку. - Эй, Пономарь! Чего под хвостом плетешься. Подвигайся ближе. Послушай, что Тимоха сейчас травить будет...
       Антон протестующе махнул рукой и по-прежнему держался на некотором отдалении от сослуживцев.
       - Не-а-а! - дурашливо скривился Трофимчук, бросив пренебрежительный взгляд на нахмурившегося Пономарева. - Ему такое слушать никак нельзя. Непотребное... Он же у нас святоша. Вдруг его боженька накажет за греховное. Уши еще отпадут от услышанного. За что тогда баба его держать будет...
       - А что, разве за уши ей держаться надо, что ли? - цинично осклабился Власов, косясь на приятеля.
       - Так у него больше нет ничего..., - загоготал Трофимчук во весь рот. - Знаешь, его, ведь, барыня за то и угнала в солдаты, что не смог ее... утешить. - Эй, Антоха! Правду говорю?...
       Антон побелел от закипавшего в душе гнева, но скрипнув зубами, сдержался, чтобы не догнать и отвесить оплеуху зарвавшемуся охальнику.
       - Но ты, умник! Гляди сам свое добро не растряси..., - недобро процедил он сквозь зубы и бросил на Тимоху ненавистный взгляд из-под нахмуренных бровей.
       - О, гляди, задело! Правда, что ли, Антон? - оживился Власов, наблюдавший за вспыхнувшей перепалкой и заинтересованно повернулся к Трофимчуку. - А ты откуда, Тимофей, знаешь об этом?...
       - Так мне Зайцев много чего о нем рассказал. Еще та штучка!..., - сверкнул в ответ злобным взглядом Трофимчук.
       - Да?! Ну, ладно, оставь его в покое... пока, потом расскажешь. Давай, что ты там у своих офицеров выслушал...
      
       - А-а! Слушай..., - спохватился Трофимчук. - Поручик Корнеев про двух барышень рассказал, как они по парку гуляли...
       - Тю! Что же тут интересного..., - разочарованно протянул Власов и досадливо поморщился.
       - Да ты послушай, о чем они разговор вели..., - загорячился Тимоха. - Ходють они, значит, по тропкам-дорожкам. Манерно так, под ручку... Этими, как их, опахала, что ли, обмахиваюся и беседуют. Вот одна другой и говорит: "Знаете, душечка, какой конфуз со мной намедни приключился?...". "Что вы говорите, милая! И какой же?!" - вторая ее вопрошает. "Гуляю я, значит, по парку с корнетом Тумановым. Ах, душечка! Какой, право, славный этот корнет. Такой внимательный, такой предупредительный, такой остроумный. Так мне с ним хорошо было, так весело...". "Что вы говорите! Ах-ах! Какая прелесть!". "Да, но тут неожиданно нас встретил поручик Славский...". "Что ты говоришь! Какой ужас!" - округлила глаза подруга. "Ну, да! Ты же помнишь, что у меня с ним роман..." Словом, ах-ах, сюси-пуси, ахи-взохи...
       - Тимоха! Ты так рассказываешь, будто сам там вместо корнета или поручика присутствовал..., - нетерпеливо перебил его Власов. - Только смешного я ничего не вижу. С чего смеяться?...
       - Ты не перебивай, слушай! - осек его Трофимчук и судорожно взглотнул. - На самом интересном и сбил...
       - Ладно, давай скорее...
       - Так вот эта мадамочка и говорит подруге: "Представляешь, душечка, поручик, как увидел нас, побледнел, глазами потемнел. Кинулся к корнету и за грудки его схватил...". "Ах, что вы говорите, милая! Какой пассаж! И что?". "А то... Схватил бедного корнета и говорит ему: "Ты почему, дрянь, с моей барышней гуляешь?! Это моя бл..., я ее е...у! Может и ты свой х... к ней уже пристроил!". "Ах-ах! Какой конфуз! И что корнет?!". "Корнет не робкого десятка оказался. Из рук поручика выпростался и говорит. Я сам себе указ. Кого хочу, того и топчу, а у вас, поручик, спросу не спрошу...". "Ах, как мило! И что ты при этом?!...". "Как что? Постояла минутку в замешательстве. Вижу, обо мне забыли господа офицеры и осмелилась напомнить...".
       - Ха-ха-ха! Ай-да барышня! Напомнить о себе решила! - засмеялся Власов, переваривая рассказ приятеля. - А чего дальше?...
       - Так слушай дальше..., - кивнул польщенный вниманием Трофимчук. - "Господа! Вам не совестно при даме такой разговор вести меж собой, ругаться. А поручик повернулся ко мне и как гаркнет: "Заткнись, бл...! Тебя не спрашивают! Не суй свой нос, когда мужчины меж собой говорят". "Да, но я, все же дама!...". "Ну, так и иди на х..., если дама!". "Да! И что ты?" - округлила глаза от удивления и любопытства подруга. "Так что же?" - потупилась рассказчица. - "Пошла на х... Сначала к одному, потом к другому, потом на оба сразу...". "Ах, душечка! как это мило, как пикантно! Счастливица!! Одному, другому, на оба сразу!!!"...
       - Ха-ха-ха! О-хо-хо-хо! - зашелся в громогласном хохоте Власов.
       - Хи-хи-хи! - подобострастно вторил ему Трофимчук, запрокинув кверху голову.
       - Вот так умора! - приговаривал Авдей. - Надо же! На оба сразу! Во, барынька дает! Послушай, Пономарь. Ты такой уморы еще не слыхал...
       Но, встретив полный равнодушия, отсутствующий взгляд, огорченно крякнул и отвернулся.
       - Ну, Тимоха, спасибо, потешил! - склонился он к Трофимчуку, смахивая с глаз выступившие от смеха слезы. - Во, где жизнь. У господ. А тут.. Судьба солдатская, тоска беспросветная. Хочешь жрать, а нечего. Хочешь е...ть, а некого!
      
       Недовольно поморщившись и смачно сплюнув на землю, Власов зло пришпорил свою кобылку. Понурая кляча встрепенулась, будто очнувшись от сна, и резво рванула вперед. Следом торопливо затрусил Трофимчук, недоумевая неожиданной перемене в настроении напарника. Сейчас вахмистр был похож на хищного, голодного сыча. Страшно тараща глаза из-под мохнатых бровей, он кровожадно вертел по сторонам головой вздувая огромные ноздри крючковатого носа и зорко высматривал подходящую добычу.
       Но поиски были тщетны. Горная тропа запетляла под уклон. Справа мрачной, глухой стеной высилась каменная гряда, зубчатыми уступами уходившая под небеса. По левую руку, сбегая к равнине, зеленел негустой перелесок. Из глубины зарослей доносился неясный шум, а воздух наполнился влагой. Это горная речка спешила вынести на простор из теснины свои чистые хрустальные воды.
       Власов прищурил глаз и поднял лицо к небу. Полуденное солнце стояло едва ли не над макушкой и припекало. Вахмистр стащил фуражку, отер рукавом взопревший лоб и облизнул пересохшие губы. Шум близкой воды усиливал неожиданно вспыхнувшее чувство жажды.
       - Давай к реке, мужики! Хотя бы лошадей напоим, да и сами... Вона, пекло какое разошлось..., - скомандовал он, осаживая свою саврасую и сворачивая с тропы в сторону.
       Почуяв водопой, следом послушно, без понуканий, потянулись лошади Тимохи и Антона.
       - Подожди, Авдей! Гляди-ка!..., - вдруг вскрикнул повеселевший Трофимчук.
       - Ну, чего еще?! - с недовольным безразличием буркнул Власов, нехотя натягивая поводья.
       - Да ты погляди! - загорячился Тимоха, вытягивая вперед перед собой кнутовище, что-то показывая. - Удача сегодня сама нам в руки идет. Видишь, вон, ишак стоит...
       - Точно! Длинноухий пасется..., - встрепенулся и Власов.
       Невдалеке, на небольшой, открытой лужайке стоял осел и мирно пощипывал траву. Рядом лежала большая вязанка хвороста.
       - Наверняка чурбан бородатый где-то рядом..., - горячо засопел Тимоха, озираясь. - Вишь, дровишек набрал, а теперь рыбу на реке промышляет. Слышь, Авдей, может тряхнем бусурмана?... У него с собой бурдюк с винишком и жратва точно есть...
       - А может то баба..., - с сомнением пробормотал Власов, зорко вглядываясь в заросли.
       - Ну и что, если и баба. С бабы тоже прок можно поиметь..., - ощерился в наглой ухмылке Тимоха и многозначительно подмигнул. - О чем только что печалувался? "Ни жрать, ни еть...".
       - Кого жрать и кого еть? - вытаращился Власов. - Ишака?!
       - Да ты не кипятись. С паршивой овцы шерсти хоть клок, да снимают. А тут, вона... Целый ишак и... баба...
       Всадники спешились и тихо переговаривались, что делать дальше.
       - Где эта баба? Ты мне ее еще покажи..., - недоверчиво косился по сторонам Авдей, но в его глазах уже затлелся недобрый огонек насильника.
       - Сейчас и поищем... Авось чего сыщем..., - с готовностью откликнулся, похабно гоготнув, Трофимчук.
      
       Чувствуя себя хозяином положения, он деловито огляделся, оценивая обстановку, и повернулся к подъехавшему Антону.
       - Ну-ка, Пономарь, прими лошадей и пригляди за ними..., - бесцеремонно, начальствующим тоном приказал он Антону. - А мы с Авдеем поглядим, кто здесь обитается и чем занимается...
       - А ты что, уже за старшего в дозоре? Тебе, что ли, командовать доверено? - угрюмо зыркнул на Трофимчука Антон.
       - Чего-о? Сопля зеленая! Кому перечить вздумал?! Гляди какой ретивый сыскался..., - вскипел в ответ Тимоха, хватаясь за плеть. - Забыл, как за ретивость барин на щенят тебя другому хозяину сменял? Сукин сын! А как барыня за ослиное упрямство лоб забрила, в солдаты сдала...
       - То не твоего ума дело! - потемнел лицом Антон. - Не суй свой паршивый нос куда не след, а то сверну ненароком...
       - Но-но, петухи! Чего сцепились! - встрял меж них встревоженный Власов. - Мы в дозоре или на пьяной разборке? Тихо! Всю округу сейчас всполошите... Ты, Пономарь, чего это грозиться тут вздумал?... Вот я доложу командиру по возвращению...
       Авдей смерил недовольным взглядом замершего перед ним Антона и беспокойно огляделся. В действительности, его больше беспокоила не эта перепалка сослуживцев, а то, что может сорваться задуманное.
       - А! Сукин сын! Зацепило?! Правда глаз режет..., - почувствовав поддержку, злорадно осклабился из-за спины вахмистра Тимоха. - Из-за тебя, сука, хороший человек пострадал. Полковник теперь прапорщику Зайцеву проходу не дает. Бедолагу всюду стыдит, на посмешище выставляет. Пеняет, что тот хотел тебя, мудака, к себе в имение отправить, от службы уберечь... Был бы дурень сейчас свободен, а так по собственной глупости маешься и другим покоя не даешь...
       - Ты откуда все это знаешь? - повернулся теперь к Тимохе Власов.
       - Знаю! Мне Иван Андреевич все об этой гниде рассказал..., - выкрикнул в запальчивости Трофимчук и осекся, соображая, не сболтнул ли чего лишнего.
       Не дай бог, дойдет до чужих ушей, а еще хуже, до Верхотурова, беды не оберешься.
       - Я же хотел тебе рассказать, а ты "потом, потом..."..., - уже спокойнее и сожалеюще ответил Тимоха, пытаясь увести Власова от этой темы.
       Он снова бросил ненавистный взгляд на Антона и ... беспечно ухмыльнулся от неожиданно пришедшей на ум мысли.
       - Слушай, Авдей! А давай мы его сейчас продадим..., - предложил он Власову, кивая на Пономаря.
       - Т-то есть как это продадим?! - изумился вахмистр. - Ты чего? Белены объелся или умом тронулся, придурок?
       - Да в здравии я, в здравии..., - снова загорячился Тимоха. - Дело говорю. Денег у нас, ведь, нет? Нет. Свяжем этого святошу и отвезем мурзе какому-нибудь. Кто его в горах сыщет. Скажем сбег. Давно собирался. Зато у нас и деньги будут и барашек жирный. А этот. Ну был сукин сын, будет... баран безмозглый. Как, Авдей? Славно придумано?...
       - Сейчас, сволочь, ты свои мозги по камням собирать будешь...
       Антон скрипнул зубами и, едва сдерживаясь от ярости, рванулся навстречу обидчику. Однако сухощавая, но жилистая крепкая рука Власова остановила его.
       - Тихо! Не ерепенься. Видали мы таких грозных..., - строго цыкнул вахмистр на парня и повернулся к Трофимчику. - А ты тоже язык свой придержи. Как бы, действительно, он тебе его в жопу не засунул. Разболтался балаболка, о деле нашем забыл...
       Вахмистр примиряющее похлопал Антона по плечу.
       - Ты это... Того... Пригляди за лошадьми. Привяжи их,... пока мы с Тимохой оглядимся, что к чему тут...
      
       Стараясь не шуметь, напарники крадучись двинулись к намеченному месту. Впрочем, предосторожность была излишней. Вода так зычно клокотала в тесном русле, что заглушала своим шумом всю округу. Поэтому на поляну подельники вышли незамеченными. Даже осел не поднял головы от сочной травы.
       - Точно баба! - радостно вскрикнул Трофимчук, первым кинувшись к месту, где лежала вязанка хвороста. - Гляди, одежда бабская сложена. Никак купаться пошла. Во, потеха! Надо поглядеть... Никогда не видел, как бабы моются...
       Тимоха судорожно взглотнул в предвкушении и лихорадочно бросился к вороху аккуратно сложенной одежды.
       - О! Гляди, Авдей! Монисто! Из одних монет собрано...
       Он подхватил лежащее поверх платья женское украшение и восхищенно завертел в руках. Рванув из связки одну из монет, жадно попробовал ее на зуб.
       - Серебро! Ей богу, настоящие рублевики! - выдавил он с восторженным придыханием и ловко сунул монету за щеку.
       - Э-э! Ты того... Не больно тут орудуй. Расхозяйничался! - беспокойно прикрикнул на Трофимчука Власов и алчно потянулся к монисту. - Ну-ка, дай сюда! Не по чину шустр...
       Вахмистр едва ли не силой выдернул из рук зазевавшегося Тимохи серебряную подвеску и тут же сунул ее за пазуху.
       - На чужой каравай рот не разевай. У меня надежнее будет..., - построжничал он разочарованному напарнику и поманил за собой. - Ай-да поглядим, кто там в реке плещется, что за рыбка... Пономарь, ты здесь, на стороже, останься... Гляди в оба, как бы кто не наскочил ненароком понял?
       Антон не отозвался. Лицо его словно окаменело. Помутневшим взором он наблюдал за постыдным мародерством сослуживцев, терзаясь в догадках, как можно воспротивиться и помешать. Однако, лишь безвольно топтался у лошадей, не смея открыть рта. В душе росла тревога. Пономарев чувствовал, что сейчас должно произойти, что-то страшное, недоброе и он спокойно потакал этому гнусному постыдству. Укоряя себя в слабости и непротивлении, он торопливо привязал лошадей к дереву и поспешил вслед за злоумышленниками.
      
       Подельщики тем временем скрытно подобрались к берегу и огляделись. То, что они увидели, ошеломило их и ввело в состояние неведомого ранее транса. В нескольких шагах от них, там, где шумел небольшой водопад, в реке купалась совершенно обнаженная девушка. Скорее даже девочка, подросток, лет тринадцати. Худенькая и стройная, точно молодой побег лозы.
      
       Юная горянка, не подозревая, что за ней наблюдают две пары похотливых мужских глаз, беспечно плескалась в прохладной воде. Устав после напряженной работы, она радовалась возможности освежить утомленное тело в хрустальных водах и, может быть, просто по-детски пошалить, на миг отвлекшись от домашних забот. Девочка ловила маленькими ладошками разноцветные жемчужины водных брызг и тут же разбрасывала их в стороны. Поднимала к солнцу мокрое, сияющее радостью и умиротворенностью лицо. Весело подпрыгивала в бурлящем потоке и поднимала вкруг себя рукотворные фонтанчики. В такт ее движениям колыхалась маленькая, едва оформившаяся упругая девичья грудь.
       Эта картина только распаляла страсть наблюдавших. Глаза их масляно и похотливо блестели, а сами они дрожали от возбуждения, точно застоявшиеся в стойле жеребцы.
       - Эх, мелковата рыбешка! - сокрушенно почесал затылок Власов, тем не менее не сводя горящих возбуждением глаз с купальщицы. - Такая меж пальцев скользнет, не заметишь. А уж если в руки такую взять... Соломинкой сухой сломится, в пыль рассыплется...
       - Ничего, что мала. Тебе ее что, на зуб пробовать? - дрожащим от волнения голосом возразил Тимоха. - Зато гляди, как вертлява и игрива. Словно необъезженная кобылка на выгуле. Ух! Аж кровь в жилах вскипает. До чего же аппетитно яблочко...
       По телу сладострастника пробежала крупная дрожь и он в истоме закатил глаза.
       - Тимоха! Ты чего? Случаем в штаны не того... на обмарал соплями? - съязвил Власов, искоса взглянув на подельника.
       - Какими еще соплями? - обидчиво напыжился тот, сердито шмыгнув носом.
       - Теми самыми..., - выразительно кивнул головой вахмистр на загашник приятеля и тоже нахмурился. - Зря слюни по бороде распустил. Зелено, говорю, яблочко. Какой с нее прок?
       Авдей с сомнением глянул на вертевшегося в неукротимом раже Тимоху, будто намереваясь отговорить его от напрасной затеи.
       - Да ты что, Авдей! - заволновался, загорячился тот, продолжая гнуть свою линию. - Зелено, зато крепко и... не надкушено. А знаешь, как сладка... целочка! Это тебе не раздолбанная квашня с уездного борделя. Хошь, тебя первым пропущу, я не жадный...
       Доказывая свое, едва сдерживая вожделение, Трофимчук уже начал терять контроль над собой и то и дело порывался броситься из своей засады на добычу...
      
       - Мужики! Побойтесь бога! Вы что задумали? - неожиданно раздался за спиной суровый голос.
       Приятели живо обернулись и с удивлением, будто впервые увидели, уставились на Антона. Это он не удержался и пошел вслед за ними, стараясь недопустить непоправимого.
       - Тебя кто сюда звал?! - зло прошипел позеленевший от злости Тимоха. - Тебе было велено за лошадьми приглядывать и на стороже быть. Вот иди и приглядывай, пока бока не наломали...
       - Кем утешаться вздумали! - не обращая внимания на угрозу, продолжал совестить сослуживцев Пономарь. - Она же совсем дите. А если бы вашу дочку или сеструху малую кто вот так выследил и надругался...
       - Ты, Пономарь, нас не совести. Грехом не попрекай и благочестием не заманивай..., - сурово сдвинул брови Власов и бросил колючий, неуступчивый взгляд на молодого драгуна. - Прав, оказывается, Тимоха, что слишком уж ты выкобениваешься, правды во всем добиваешься. Ишь, какой праведник сыскался...
       Острый кадык вахмистра заходил ходуном. То был верный признак перемены в настроении и недружелюбного отношения. Тонкие, бескровные губы огромного рта еще больше расползлись в змеиной ухмылке, не предвещавшей ничего хорошего.
       - Тебе, святоша, хорошо о порядочности и добросердечии рассуждать. Сам, вона, семьей обзавестись успел. Бабу досыта натискал, детишек настрогал. А нам, холостым парням, лбы забрили. С девками натешиться, накувыркаться как след не успели. Когда еще придется. А ты тут мешаешься. Бусурманку, безбожницу жалеешь?...
      
       Власов подхватился с места и угрожающе шагнул навстречу. Рядом с ним вырос и Трофимчук.
       - Не суйся, падла! - шалея от злости, процедил он. - Ты еще не забыл, чем твоя баба пахнет, а мы этого добра уже забыли, когда последний раз пробовали. А из-за тебя, мудака, и эту козочку упустим.
       Он яростно кивнул в сторону реки, где девушка, похоже, заканчивала купание. Тимоха отчаянно взмахнул руками, будто его добыча освободилась из расставленных силков и пыталась убежать. Расстроено охнув он нырнул куда-то в сторону и на какой-то миг исчез из виду. Однако, Антон не обратил внимания на этот странный маневр сослуживца, а спокойно вновь повернулся к Власову. Он был непреклонен в своем намерении помешать блудникам.
       - Я сказал, не смейте! Не дам глумиться над ребенком. На меня, Авдей, солдатскую лямку за то и набросили, что не дал барчуку насилие над женой творить...
       - Ты мне слезы свои не показывай, не жалоби..., - холодно обронил тот, нетерпеливо топчась на месте и бросая вопросительные взгляды в сторону реки. - Мы к жалости не привычные...
       - Да чего его уговаривать. Охолонь немного, паря, не мешайся... Х-хек..., - неожиданно прозвучало у Пономаря за спиной и оглушительный удар свалил его с ног, лишая чувств.
       Тяжело дыша, Трофимчук опустил книзу мушкет, который держал за ствол словно дубину, наблюдая, как кулем грузно свалился ему под ноги оглушенный Антон.
       - Ну, вот, лежи теперь не рыпайся. А то, гляжу, перегрелся на солнце..., - пробормотал он удовлетворенно и пнул ногой бесчувственное тело.
       - А ты его не того..., не убил случаем? - встревожился Власов и беспокойно глянул на лежащего.
       - Очухается! - беспечно махнул рукой Тимоха. - А нет, так, вон, в реку и вся недолга. Скажем, сам не совладал, а мы не успели спасти...
       Он снова ткнул в бок лежавшего Антона, зло сплюнул и тут же деловито засуетился.
       - Зато теперь никто нам мешать не будет. Слушай, Авдей, пока мы тут с ним торгуемся, девка сбежит. Ты давай, тут, у одежки затаись, а я с той стороны зайду. На тебя эту козу пужну. Тут, на бережку мы ее и того... освежуем.
      
       Он похабно ощерился гнилозубым ртом и приглушенно засмеялся недобрым, сатанинским смехом. Потом, согнувшись в три погибели, неказистым колобком покатился к намеченному месту...
      
       ...Девушка в который раз окунулась в прохладный поток, отдавая себя во власть водной стихии. Юркой рыбкой метнулась туда-сюда. Наконец решив, что уже довольно нарезвилась, а, может, спохватившись, что ее ждут дома, стала выходить из воды. Просветленное улыбающееся лицо без слов говорило, что на душе у нее было легко и безмятежно. Утром мать отправила ее за хворостом. Проворная и работящая, она довольно быстро управилась с заданием и собрала большую вязанку. Так что ей вполне хватило отпущенного времени и на работу, и на купание, которое освежило и взбодрило ее. Так что домой она вернется вовремя и строгий отец не будет ругать ее за детскую беспечность.
       Конечно же, она поступила легкомысленно, осмелившись на этот шаг. Не так давно закончилась война, унесшая жизнь двух ее старших братьев. Установившийся мир был еще таким зыбким, непрочным. Мало ли лихих людей еще промышляло в округе. То отару в горах рассеют, то насильно уведут с собой кого-то из аула. Правда, с тех пор, как в предгорье стал лагерем полк русских солдат, абреки ушли дальше в горы и тревожить не осмеливались. Поэтому стоило ли кого-то бояться, такая тишина вокруг и солнце такое жаркое, а вода такая чистая, прохладная, манящая. Как тут удержаться от соблазна.
      
       Напевая какой-то веселый мотив, озорно мотая головой, стряхивая капли с мокрых волос, юная горянка, не чуя опасности, шагнула на берег. Она не успела сделать следующего шага, как кто-то крепко схватил ее за руку и грубо рванул вперед. От неожиданности девушка вздрогнула и подняла искаженное ужасом лицо. Прямо перед ней стоял невысокий толстобрюхий мужик в военной форме. Оцепеневшая от страха девушка точно окаменела, забыв о своей наготе.
       - Наплескалась, лебедушка, наплавалась? Ишь какая ты свеженькая, румяненькая..., - голодно взглатывая и облизывая пересохшие от возбуждения мясистые губы, заворковал Трофимчук. - Не замерзла? Ну, иди сюда, голуба, иди... Я тебя сейчас обсушу, обогрею, приласкаю маленько...
       Тимоха самодовольно загоготал, помахивая свободной рукой с ее девичьей рубашкой. Не выпуская из цепких пальцев тоненькую кисть девушки, он похабно щерился и бесцеремонно шарил масляными глазами по неприкрытому, обнаженному женскому телу. Большие миндалевидные глаза юной горянки стали еще больше, а детское личико залила краска стыда. Первый испуг прошел, она дико вскрикнула и впилась острыми зубками в потную, волосатую руку. Не ожидавший такого выпада, Тимоха взвыл от боли и выпустил девичью руку.
       - Ах ты, бл...! Кусаться вздумала, сучка бешенная! Я тебе покусаюсь! На куски порву, падла чумазая! - бешено заревел он в досаде и попытался вновь схватить девушку.
       Но горянка ловко увернулась от неуклюжего и неповоротливого толстяка и резвой серной стремительно метнулась сквозь заросли, на поляну. Туда где лежала ее одежда и небольшой топор. В два прыжка она достигла поляны и... влетела прямо в объятия уже поджидавшего ее Власова.
       - Гляди, какая покорная пташка попалась! - в притворном изумлении хохотнул вахмистр. - Сама в открытую клетку залетела, даже загонять не пришлось...
       Крепко держа за плечи отчаянно рвущуюся из западни пленницу, он слегка отстранил ее в сторону, чтобы тоже полюбоваться ее наготой.
       - Хм-м... А ничего рыбешка,... съедобная. В реке мельче казалась...
       - Держи, крепче эту падлюку, Авдей! - прохрипел, задыхаясь от бега, взмыленный Трофимчук. - Зубастая тварь! Вона, руку до крови прокусила... Ничего, тварь, сейчас и мы тебе кровь пустим. Погоди, только попону расстелю...
      
       ...Антон из последних сил поднялся на крутояр. Белая Гора перед ним. Вон он и дома. Знакомый тын впереди виднеется. Еще несколько шагов и зайдет на родной двор, обнимет своих. Ганку, детей... Но силы покидали его, ноги подкашивались от усталости. Он с тоской поглядел на свою, совсем близкую хату, а густое, тучное разнотравье так пьянило своим ароматом, тянуло долу. Махнув рукой, он с размаху плюхнулся в траву, расслабленно потянулся и тотчас уснул. Крепко, безмятежно, будто в бездну провалился.
       Долго ли проспал он, сколько спал бы еще, неведомо. Только неясный шум вдруг пробудил его. То ли овод решил подразнить своим назойливым жужжанием, то ли детвора где-то рядом расшалилась, всполошила пронзительным криком округу. А тут еще солнце как назло бьет прямо в глаза, обжигает лицо. И голова такая тяжелая, тело такое вялое непослушное. Крик становился все сильнее, пронзительнее. Точно беда приключилась и о помощи молили.
       Антон неимоверным усилием расплющил глаза и... очнулся. Он с трудом перевалился со спины на бок и кое-как приподнялся на руках. В голове стоял неясный гул и страшно болел затылок. Он провел рукой по больному месту и изумленно уставился мутным взором на обагренную ладонь. Кровь? Откуда? И где это он? Вместо знакомого белогорского выгона с мягким травянистым ковром, какие-то жесткие серые камни. Ни села, ни родной хаты. Горы, лес... Что это? Новый детский вскрик вернул его к реальной действительности.
      
       - Да не брыкайся ты, сучка! Хуже будет! Давай, Авдей, свяжем ее, а то эта бешеная бусурманка перекусает нас или рожу когтями расцарапает. Гляди, какая прыткая и вертлявая. А говорил мала..., - зло ворчал кто-то в стороне.
       Пономарь тяжело повернул голову на голоса. В пробудившемся сознании калейдоскопом промелькнули недавние события. Дозор, перепалка с сослуживцами и тщетная попытка помешать им совершить насилие, неожиданное беспамятство... Сквозь мутную пелену Антон увидел, как озверевшие от злости и похоти подельники пытались справиться со своей жертвой. Девушка отчаянно сопротивлялась и безответно звала на помощь.
      
       Гнусное, омерзительное поведение сослуживцев и закипавший в груди праведный гнев придали Антону сил. Стиснув от боли зубы, он резко подхватился с места и, шатаясь бросился на насильников.
       - Опомнитесь, ироды! Вы что удумали?! Это же ребенок! Неужели у вас ничего человеческого не осталось уже...
       - Пономарь! Иди прочь, Христа ради! Не мешай..., - прохрипел Власов с трудом удерживая рвущуюся из цепких объятий девушку и торопливо расстегивая на себе штаны..
       - Отпустите ее!
       - А-а, падла! Очнулся! Слабо я к твоей башке приложился..., - по-звериному ощерился Тимоха, поднимая на Пономаря голову. - Надо было совсем ее разбить, как горшок. Или в реку сбросить, сволочь. Ничего я тебя сейчас упокою. На веки вечные ты у меня угомонишься...
       Трофимчук метнулся к лежавшему поодаль мушкету, однако поднять его уже не успел. Мощный удар в челюсть опрокинул его навзничь. Во рту у него что-то хрустнуло и он выплюнул на землю два зуба.
       - Га-а-а-д!!! Ты что делаешь?! Из-за черножопой бусурманки русского человека, христианина калечить вздумал?!! - тонко, по-бабьи, взвизгнул Тимоха и схватился за палаш. - Пополам разрублю сукина сына!!!
       Но новый, более мощный, сокрушительный удар поднял его над землей и бросил на камни. Голова его безвольно мотнулась, стукнувшись виском о замшелый валун и незадачливый насильник грузно повалился набок закатывая глаза.
       - Антон, охолонь! Не гневи, добром прошу. Дай нам свое... доделать...
       Власов говорил с придыханием, закатывая глаза. Ему, наконец, удалось подмять под себя девчонку и теперь он пристраивался, чтобы...
       - Это ты, вахмистр, охолонь. А то у тебя, гляжу, уже мозги через мудя вытекли...
      
       Пономарь с отвращением схватил за шкирку Авдея и что есть мочи отшвырнул в сторону. Тот, путаясь в спущенных штанах, кубарем покатился по каменистому берегу в бурлящую реку. Измученная неравной борьбой, в ссадинах и кровоподтеках девушка, свернувшись ничком на смятой попоне, горько, безутешно плакала.
       - Ну, все, все, дочка! Не плачь! Никто тебя больше не тронет..., - кинулся к ней Антон, но, глянув на обнаженную девичью беззащитность, осекся и отступил, потупившись. - Погоди, милая, я сейчас...
       Он уже не замечал своей боли и не думал о ней. Пономарь метнулся к своему Гнедку, рванул от седла свернутый в скатку солдатский плащ и походную сумку.
       - Вот, прикройся пока, согрейся..., - бережно укутал он девушку. - А я сейчас воды принесу, умоешься, попьешь...
       Антон выхватил из сумки пустую баклагу и побежал к реке. В водном потоке барахтался и яростно матерился Власов, пытаясь выбраться на берег.
       - Помоги, сволочь! - крикнул он, заметив Пономарева.
       - Ничего, сам выберешься. Ты, вон какой, прыткий. Купель тебе не помешает... А мне есть кому помочь...
       Набрав воды, Антон поспешил к девушке. Но горянки уже не было. Держа перед собой воду, он растерянно огляделся вокруг. Никого. Лишь бесцельно бурела скомканная попона на месте неудавшегося шабаша да на брошенной вязанке хвороста валялся его плащ. В стороне захрипел, приходя в себя, Трофимчук и тихо ржали, переминаясь под тенистой кроной, лошади. Девушки и след простыл...
      
       Спустя несколько минут появился Власов. Мокрый, грязный, злой.
       - Ну, что, Пономарь? Удружил, вовек твоей "услуги" не забуду... Ты Власова тоже надолго запомнишь..., - злобно проворчал он и потянулся к своей амуниции.
       Антон тоже поднялся, расправил плечи и предупреждающе сжал увесистые кулаки. Заметив это, Авдей обмяк. Трофимчук еще валялся на земле в полуобморочном состоянии и напрасно ожидать от него подмоги. Самому же справиться с таким крепышом, как Пономарь, худосочному, хоть и жилявому Власову было не по зубам. "Ладно, вернемся в лагерь, там и потолкуем с тобой, святоша. Пора бы тебя, действительно, проучить как след, чтобы не встрявал поперек дороги..." - мстительно подумал он.
       - Что теперь делать будем? - уже в слух примиряющим голосом спросил вахмистр. - Что командиру докладывать будем о результатах дозора? Куда мы такие рожи побитые спрячем...
       Вид у него и вправду был не из лучших. Пока кувыркался до реки, синяков и ссадин набрался с избытком.
       - Ты же старший дозора, ты и соображай, что докладывать будешь..., - невозмутимо пожал плечами Антон. - В наставлении ясно сказано: "В общении с местным населением проявлять тактичность, сдержанность, миролюбие, уважительное обхождение, при необходимости, оказывать всемерную помощь и защиту. Беззакония и иных безобразий не чинить, а в случае выявления таковых всячески препятствовать оным...".
       - Грамотный! - язвительно протянул Авдей, недружелюбно косясь на Пономаря. - Коль такой умный, подскажи тогда от какого конфуза у Тимохи зубы вылетели, а мне щеку подрало?...
       - Да от того же, что и мне голову разбило..., - парировал Антон.
       Считая разговор законченным, он отвернулся от сумрачно набычившихся подельников и направился к своему коню...
      
       - Эка как тебя! - изумленно присвистнул Варфоломей, наблюдая, как морщась от боли, сполз с коня Антон. - Где же так угораздило?
       Заметив, какие побитые и угрюмые вернулись из дозора Власов и Трофимчук, как злобно огрызались они от вопросов и насмешек, пряча в сторону глаза, он не на шутку встревожился и кинулся разыскивать друга, чтобы увидеть каким вернулся тот и узнать что с ними приключилось.
       - Что случилось? Горцы напали? Снова абреки зашевелились, из щелей своих полезли? Или в ауле чего не поделили? - допытывался Коноплев, принимая поводья и помогая другу расседлать Гнедка.
       - Не поделили..., - коротко бросил Антон, отворачиваясь.
       - Ничего себе! Ну у вас и дележ был! - еще больше удивился Варфоломей, увидев большую запекшуюся рану на голове приятеля. - Кто это тебя так приласкал? Кому дорогу перешел?
       - Да успокойся ты, егоза! Зазудел, как овод над лошадью. Ничего страшного! - отмахнулся досадливо Антон. - У Тимохи кобыла змеи испугалась, дернулась в сторону. Вот мы на узкой тропке до кучи и сбились...
       - Хорошо же вы сбились..., - недоверчиво протянул Коноплев и насмешливо покачал головой. - Уж больно бздива кобыла у Тимохи... Ему половину зубов вышибла. Тебе башку чуть не проломила с испугу... Одного в толк не возьму... А откуда когти у нее взялись?
       - Какие когти? - удивленно замер Пономарь.
       - А такие! - передразнил его приятель. - Вона, Авдею всю рожу располосовала...
       - Да кто его знает. Ну, получилось так и все тут..., - стушевался Антон, уличенный в обмане.
       Он смущенно шмыгнул носом и обнял товарища за плечо.
       - Ну, чего ты переживаешь. Обошлось же... Вернулись живы, здоровы...
       - Ладно, хоть живы, - недовольно пробурчал насупившийся Варфоломей и бросил на друга полный горечи взгляд. - Эх, Антон! И что за натура у тебя дурная. Все таишься, все в себе носишь. Душу на замке держишь. Горем не поделишься, не пожалуешься. Один норовишь правду-матку сыскать, с бедами-невзгодами самостоятельно совладать. Худо одному, паря! Гляди, как бы хуже не вышло...
       Коноплев горестно вздохнул, в сердцах перекинул Антону на руки снятое с коня седло и отошел в сторону.
       - Варфоломей! Да погоди ты!
       - А-а-а! Пошел ты! Бирюк чертов..., - яростно отмахнулся тот и стремительно скрылся меж палаток.
       - Как бы хуже не вышло..., - задумчиво пробормотал Антон, повторяя слова друга и добавил горько: - Куда уж хуже...
      
       - Надо с этой падлой поквитаться как след..., - мстительно нашептывал Авдею на ухо ошепелявевший Трофимчук. - Гляди какой афронт случился. Жратвы не добыли, девку упустили, еще весь полк теперь смеется над нашими рожами синими. А все по милости этой сволочи добропорядочной. Слава богу, не знают, что на самом деле случилось. Ты что о нашем дозоре доложил?
       - Да, уж, доложил, выкрутился. Благо командиру недосуг был. Особо не слушал и не приглядывался..., - успокоительно отмахнулся Власов и гневно сузил глаза так, что они вовсе спрятались под косматыми бровями. - А с Пономарем, верно говоришь, поквитаться надо. Пусть впредь в чужое дело нос не сует, рук не распускает. Я тут мужиков своих уже подзадорил. Ноне потолкуем с этим грамотеем-правдолюбцем...
       Трофимчук, азартно потирая руки, удовлетворенно запыхтел.
       - Это хорошо. Неча откладывать в долгий ящик. Только, как бы Коноплев не помешал. Вона, не отходит ни на шаг от дружка, все выпытывает - что да как. А у этого медведя кулаки не как у Пономаря... Кувалды-чугунины...
       - Ничего, не помешает..., - успокоил подельника вахмистр. - Его рядом как раз не будет. Я уже все продумал...
      
       Наполнив котелки дымящейся кашей, Коноплев отошел от полкового котла и по ходу сунул за пазуху две краюхи хлеба.
       - Эй, Варфоломей! Погодь, что скажу..., - окликнул его кто-то из сослуживцев.
       - Чего тебе? - нехотя отозвался он. - Вишь, некогда мне. Там Пономарь побитый с дозора лежит, ужин отнести ему надо...
       - А ты что у него за мамку-няньку? - насмешливо осклабился драгун. - Горшок выносишь, сопли вытираешь?...
       - Приятель он мне. А тебя, зубоскалить будешь, сейчас кровавой юшкой умою..., - нахмурился Варфоломей и для убедительности освободил одну руку.
       - Ладно-ладно, шучу. Эка, горячий какой ты стал... Уже и пошутить нельзя...
       - Ты шутки выбирай подходящие, чтобы смеяться можно было, а не силой мериться...
       - Ну, все забыли. Я по делу тебя завернул. Тебе в штаб спешно надо. Что-то писарь наш сейчас бегал, срочно спрашивал...
       - Так мне же...
       - Э-э, Варфоломей! Ты чего! А если это Верхотурову ты вдруг понадобился. Или березовой каши давно не едал?...
       - Хм-м, ладно! Только, вот что, будь другом... Отнеси котелок Антону. Не знаю, кто его так звезданул, но башка у парня разбита и кровью замазана как свиной бок грязью... И, ведь, не признается, паршивец, что с ним случилось...
       - Не признается! - притворно удивился служивый и глумливо всплеснул руками. - Ты гляди, какой благочестивый! Ударили по правой щеке, подставь левую... Ну и нрав у твоего дружка. Ладно, давай котелок, отнесу. Мы как раз хотели его проведать...
       Варфоломей благодарно передал драгуну котелки и поспешил к белеющей в стороне от солдатских палаток и землянок единственной глинобитной в лагере постройке, где размещалась полковая канцелярия. В спешке он не обратил внимания на последние слова сослуживца, в которых читалась неприкрытая угроза. Не заметил он и того, как от костра тут же метнулось в сгущающуюся темноту несколько людских фигур...
      
       ... После жаркого дня с гор повеяло студеной прохладой. Антон зябко поежился и кутаясь в плащ, подбросил пару сучьев в небольшой костерок. Он уже успел умыться и привести себя в порядок после дозора. Варфоломей немного посердившись, все же вернулся и помог промыть и перевязать рану. Сейчас под тугой повязкой немного саднило и голова слегка кружилась. То ли от боли, то ли от пережитых за день волнений. Вспомнив, прошедшее, Антон поморщился и мотнул головой, будто гоня прочь неприятные воспоминания. Он достал из кармана кисет, набил трубку и нагнулся к костру подхватить огня...
       - Что, праведник, молишься? Дневной грех замаливаешь? - неожиданно раздался за спиной насмешливый возглас. - Ну, тогда и мы с тобой помолимся...
       Антон не успел повернулся на голос. Плотная, пыльная попона (уж не та ли, что была там у реки?) накрыла его с головой и тот час градом посыпались удары. Сокрушительные, жестокие, безжалостные...
       Плотное покрывало намертво сковало его движения, не давая возможности хоть как-то освободиться и дать отпор. Нападавшие навалились кучно и молча, сосредоточенно сопя, делали свое постыдное дело. Делали с той завидной сосредоточенностью, как бабы на току цепами обмолачивают снопы. Старательно, тщательно, чтобы не осталось не зернышка.
       Вероятно, насильники ожидали, что их жертва подаст голос о пощаде, но из-под попоны не доносилось ни звука. Ни мольбы, ни стона. Антон, крепко сжав зубы, терпел истязание из последних сил. В глазах вспыхивало пламя и терялся рассудок, когда чей-то удар приходился по свежей ране или жесткий носок солдатского сапога с размаху врезался в чувствительные места тела. Впрочем, он даже при желании не мог закричать. Лицо было плотно вдавлено в землю и та, колючая, комкастая, черствая, назойливо лезла в нос, в рот, в уши. Дыхание перехватило, раскаленный обруч удушья сжал горло так, что казалось все, конец, но вдруг горячая, душная, тошнотворная вонь враз отступила и грязное, мокрое лицо обдало свежестью холодного горного воздуха.
       - Вы что, сволочи, затеяли? Да я вас сейчас..., - встревоженный и гневный голос друга, последнее, что услышал Антон, теряя сознание...
      
       Словно коршун на пировавшее воронье налетел Варфоломей на истязателей, вмиг разметав их по сторонам. Грозным утесом стал рядом с поверженным другом. Крепко сжав огромные кулачищи и приняв боевую стойку, ждал нового натиска, готовый до конца защищать раненого и истерзанного товарища от подлых нападавших. Но те поспешили тут же ретироваться, чтобы не подвергать себя калечащим ударам известного полкового кулачника.
      
       ...Дверь канцелярии оказалась закрытой, а в окнах не было света. Коноплев в замешательстве топтался на пороге, не понимая, кому пришло в голову вызывать его в такое время сюда. Он на всякий случай еще раз заглянул в темное окно и озадаченно почесал затылок.
       - Странно... Никого нет. А кто же тогда меня искал, вызывал?
       Растерянно оглянувшись вокруг, он подошел к караульной будке, стоявшей рядом со штабом.
       - Слышь, друг, ты случаем не видел, куда Наумов запропастился? - обратился он к скучающему караульному.
       - Да ты что, Коноплев! - хохотнул драгун. - Его тут и не было. Он с утра в город уехал, с оказией. Какие-то бумаги повез туда, обратно почту забрать...
       - То есть как в город? Погоди..., - удивленно вскрикнул Варфоломей. - А-а... Но, тоже утром было, а сейчас почитай ночь на дворе. Разве он еще не вернулся?
       - Говорю же тебе, нет. Во-первых, дорога не ближняя, так скоро не обернешься. А потом он у Верхотурова ночевку в городе выпросил..., - пояснил солдат и мечтательно закатил глаза. - Небось сейчас бока у бабенки какой-нибудь нежит...
       - Странно..., - снова пробормотал Коноплев, не обращая внимания на треп караульного. - А сказали, что только что по лагерю бегал, меня разыскивал, странно... Слышь, а Верхотуров отсюда давно ушел? Меня не спрашивал?
       - Ха! Чудак человек. Ты что ему, сват или брат? С какой стати ты полковнику сдался. Что у него других забот нету... Их благородие... высокое с обеда в офицерском шатре сидит. Там такая сеча... в карты идет. Вестовой уже раза три на кухню бегал самовар ставить и в погреб столько же заглядывал. Верхотуров хоть и того... За вино строгий спрос имеет. Да, видать, на сухую игра не клеится...
      
       Словоохотливый солдат хотел еще поговорить, но Коноплев такого желания не испытывал.
       - Да-да..., - рассеянно кивал он в ответ, теряясь в догадках. - Я то тут при чем оказался?
       - Так ступай себе с богом, отдыхай. Чего маешься. Может мужики разыграли. Подурачиться от скуки решили...
       - Разыграли? Подурачились? От скуки ли?..., - переспросил Варфоломей и в памяти всплыло ухмыляющееся лицо драгуна, пославшего его сюда.
       "...А мы как раз хотели Пономаря навестить..." - многозначительно хохотнул тот ему прямо в лицо, не скрывая недобрых намерений.
       - Интересный получается розыгрыш, интересный..., - бормотал он, соображая. - Что-то здесь нечисто. Ох, нечисто...
       Безошибочная проницательность настойчиво подсказывала ему что-то неладное. Но что? Наконец, видимо, сложив до кучи все свои догадки, Варфоломей сокрушенно охнул и бросился со всех ног к себе...
      
       - Фу! Кажись, вовремя успел..., - облегченно вздохнул он, когда непрошенные гости в панике разбежались, скрывшись в ночной тьме и он смог привести в чувство избитого Антона. - Ну, что, герой! Довоевался за свою правду. Предупреждал же тебя, дурня, не гоношись в одиночку, хуже будет. Давай, признавайся, как на духу, что в дозоре приключилось...
      
       Пономарь приподнял голову и нехотя, а, может, с трудом преодолевая физическую немощь, передал другу события минувшего дня.
       - Ведь девчонка совсем... Дитя малое... А эти гады ее пластать, снасильничать хотели. Не дал я, не позволил..., - уже в полуобморочном состоянии, завершил Антон свой рассказ и зашелся тяжелым, натужным кашлем, выплевывая комья земли и сгустки слюны.
       - Да, брат, вляпался ты в историю! - сожалеюще покачал головой Коноплев. - Не знаешь ты Власова. Он и с виду не больно. А в душе гад гадом. Этому дорогу переходить опасно. Гнида до последней своей минуты зло держать будет и мстить до последнего... Не вернись я сейчас, забил бы до смерти. Он обид не прощает. Зря, может, ты встрял... Бог бы с ней, с бусурманкой. Ведь раз всего ее видел...
       - Да ты что! - на миг забыв о боли, вскинулся Пономарь. - Ведь, совсем ребенок еще, несмышленыш. А им лишь бы похоть потешить. Нельзя так. Не по-божески это, не по-людски...
       Потеряв силы, он снова опрокинулся навзничь.
       - Эх, Антон, Антон! Много чего в нашей грешной жизни делается не по-божески, не по-людски. Разве же найдешь на все укорот...
       Варфоломей бережно приподнял истерзанного друга и прижал его голову к своей груди.
       - Трудно, брат, со злом бороться, когда в одиночку всем противишься. Вишь, как твоя правда для тебя оборачивается. Погоди, я воды принесу. Умоешься, да поешь. Защитник сирых и обездоленных... Это же надо. Только перевязал тебя, а ты уже новых ран нахватал...
      
       Первые лучи поднимавшегося из-за дальней гряды солнца еще не растопили заполонивший долину туман, когда предрассветную тишину нарушил дробный цокот копыт и унылый скрежет колесных ступиц. Дремавший у шлагбаума стражник вздрогнул и, протирая осоловевшие глаза, тщетно вглядывался в молочную пелену.
       - Эй! Кто там? Стой, кто идет! - заполошно крикнул он в непроглядную мглу и сдернул с плеча мушкет.
       Вместо ответа перед ним тотчас вынырнул всадник, а спустя еще какое-то время показалась и громоздкая арба. По всей видимости, это был житель горного аула, а может и заплутавший в ночи путник, случайно прибившийся сюда с рассветом. Наброшенная на плечи мохнатая бурка, такая же папаха скрывавшая глаза и черная как смоль окладистая борода горца мало что говорили о его внешности. А по торчащему крючковатому носу, единственному что во всем облике было предоставлено наружу, судить о его возрасте, разумеется, было сложно. Тем не менее неожиданный гость легко и даже молодцевато спешился, передал поводья сидевшему на арбе мальчику и твердой, пружинистой походкой направился к лагерю.
       - Стой, кому говорят! Куда прешь, бусурман! - повысил голос караульный и вскинул ружье. - Стой, а то башку в куски разнесу...
       Горец остановился, поднял кверху руки, помахал ими, показывая, что идет без злого умысла, и что-то торопливо прокричал гортанным голосом.
       - Чего тебе? Говори по-человечески..., - пожал плечами, не понимая сказанного, часовой. - Нельзя тебе сюда. Видишь, военный лагерь тут стоит. Ступай стороной...
       Но пришелец не уходил. Он сделал еще несколько шагов навстречу и снова заговорил. Взволнованно, горячо...
       - Фу! Дьявол! Я же тебе русским языком сказал, нельзя сюда, ступай прочь... Как тебе еще объяснить, чертов турок...
       Горец протестующе замахал руками и продолжал лепетать на своем, непонятном языке. "Ага, ага, шайтан, шайтан..." - только и разбирал служивый из всей звучащей белиберды.
       - Господи! Да что же за напасть на мою голову! - взвыл он от досады. - Пальнуть в тебя что ли, чтобы лучше понял...
      
       - В чем дело?! Что здесь происходит? - неожиданно раздался рядом суровый окрик.
       Караульный торопливо вытянулся во фрунт и испуганно затаращился. В двух шагах от него стоял сам командир полка - полковник Верхотуров. Как настоящий воин, солдат, полковник был "ранней пташкой" и пока лагерь еще зоревал перед побудкой, он уже успел совершить верховую прогулку и потому был в благодушном, приподнятом расположении духа.
       - Ну, так что тут случилось? Что за баталию ты здесь учинил? - благосклонно усмехнулся он и с любопытством поглядел на горца.
       - Да вот, ваше высоко благородие! Бусурман к лагерю притащился. Небось заблудился в дороге..., - с готовностью доложил солдат. - Я ему толкую, что нельзя сюда, что объехать он лагерь должен. А он ни в какую. Лопочет что-то по-своему...
       - Ругается?
       - А кто его разберет. Ага да шайтан, вот и все что понял...
       - Ладно! Я сейчас велю толмача прислать, пусть разберется, что ему нужно...
       Верхотуров повернулся было уйти, но горец резво бросился к нему и опять что-то закричал. До этого он внимательно наблюдал за разговором и сообразил, что этот офицер здесь самый главный.
       - Вот видите, ваше высоко благородие! Что я вам говорил. Разве поймешь этого турка..., - в отчаянии воскликнул солдат и замахнулся на горца мушкетом. - Куда прешь, зараза. Не видишь, командир перед тобой...
       - Погоди, братец..., - остановил его Верхотуров. - Видать у мужика дело важное, неотложное. Иначе так бы не упрямился, не наседал. Беги, зови толмача...
      
       Горец сдернул с головы папаху, обнажая бритую голову и поклонился. И тут стало видно, что это еще не старый, лет пятидесяти, крепко сбитый мужчина. Смуглое, обветренное лицо еще не тронули морщины, а широко распахнутые карие глаза глядели из под мохнатых бровей открыто, с достоинством. Он порывался еще что-то сказать, но по предупредительному жесту офицера, понял, что нужно подождать, сейчас его выслушают и, возможно, помогут.
       Горец снова натянул на голову папаху, повернулся к стоявшей на дороге арбе и что-то отрывисто скомандовал мальчику. Мальчишка встрепенулся, привстал на повозке и дернул за поводья запряженного в арбу мула. Подъехав к самим воротам лагеря, малец шустро соскочил на землю и схватился за тяжелую корзину, пытаясь взвались ее себе на хрупкие плечи.
       С любопытством наблюдавший за этим и доселе угрюмо молчавший Верхотуров изумленно вскинул бровь и протестующее замахал сложенной нагайкой.
       - Э-э, как там тебя... дьявол! Ты чего удумал? Дары что ли мне привез? Это лишнее... Не нужно ничего..., - жестко отрезал он, но видя, что визитеры не оставляют своей затеи и пытаются разгрузить повозку, недовольно прикрикнул (от этого окрика так знакомого его подчиненным, мороз по коже продирал). - Прекратить! Я кому сказал! Иначе велю гнать взашей...
       Не поняв слов, мужик по недовольному виду офицера сообразил, что тот разгневался и от греха подальше кивнул парнишке остановиться.
      
       - Ну ты где, бестия, болтаешься! Пока тебя дождешься, сам с абреком якшаться начнешь..., - сердито выговаривая, встретил полковник заспанного и испуганного толмача. - Ну-ка, узнай живее, что этому бусурману нужно. Какого черта с позаранку сюда приперся да еще с дарами...
       Толмач вмиг успокоился, подошел к горцу и, сонно зевнув, о чем-то спросил его. Услыхав знакомую речь, тот согласно кивнул головой, зачем-то стащил папаху, отер ею вспотевшее лицо, снова водрузил ее на место, враз схоронив от сторонних глаз добрую половину лица, и заговорил. Даже не заговорил, затараторил. Быстро, сбивчиво, а по тону чувствовалось возмущенно, с болью и горечью. Слушавший его толмач, вдруг грубо перебил его и замахнулся, бросив что-то резкое и оскорбительное в ответ. Настолько оскорбительное, что горец не выдержал и схватился, было, за кинжал. Однако, спохватился, загнал клинок в ножны и, в который уже раз, рванул с головы папаху и бросился в ноги полковнику, склонив перед ним отливающий синевой бритый затылок.
       - Что такое? Что он сказал? - опешил Верхотуров и недоуменно посмотрел на насупившегося толмача.
       - Да брешет он все, ваше высоко благородие. Как сивый мерин брешет, бусурман поганый..., - краснея от злости или еще чего, пробормотал солдат.
       - Брешет? А что? Что говорит то? Откуда мне знать брешет или нет, если ты мне ни слова не перевел..., - удивился полковник и, теряя терпение, приказал: - Говори, что он сказал. Чего я тут битый час топчусь...
       - Да говорит, что наши драгуны его дочку того... опозорили...
       - Что-о-о?
       - Вот и я говорю, что брешет...
       - Э-э, нет, погоди! Чтобы гордый горец спозаранку примчал к военному лагерю понапраслину на солдат возводить, шалишь, братец... Это ты чего-то мне не договариваешь. Хватит голову морочить, переводи как след, пока не велел выпороть...
      
       Мужик почуяв поддержку снова заговорил, глядя прямо в глаза Верхотурову горячим, преданным взглядом.
       - Он говорит, что вчера утром отправил свою дочь в лес за хворостом. Время было уже к обеду, а Айна, так зовут его дочь, все не возвращалась. Мать не один раз выходила со двора и выглядывала ее. Они были готовы наказать маленькую негодницу за то, что убежала гулять с подругами и забыла о работе. Но вот, ближе к вечеру, Айна прячась от людей, прошмыгнула на двор. Ее белое румяное личико было страшно. Оно распухло от синяков и ссадин, а ее чудесные глаза были полны слез. Ее платье было изорвано, а на ишаке не было привязано даже самой маленькой и тонкой хворостины для домашнего очага. Сначала мы подумали, что девочка по неосторожности поскользнулась и упала в ущелье или на нее напал дикий зверь. Но только матери, рыдая от стыда и горя, она рассказала, что два русских солдата схватили ее у реки, нагую и хотели надругаться над ней. Они били бедную девочку за то, что она не покорилась им и сопротивлялась как самка горного барса. Они были сильнее и едва не совершили свой постыдный поступок, но нашелся человек с благородным сердцем. Он набросился на обидчиков, отбил и спас от позора несчастного ребенка...
      
       По мере того, как толмач переводил страшный рассказ убитого горем отца, менялось и выражение лица внимательно слушавшего исповедь Верхотурова. Щеки на его сухощавом лице еще больше впали и пошли пятнами, вспучился и потемнел шрам над правой бровью, ходуном заходили желваки.
       - Кадыр, видно так звали жалобщика, не хочет иметь врагов..., - меж тем продолжал переводить его стенания толмач. - Кадыр устал от войны... Кадыр хочет мира, Кадыр рад друзьям... Почему русский солдат пришел на двор Кадыра со злом. Русский солдат Кадыру не друг, а разбойник. Русский солдат сильно обидел Кадыра, кровно обидел... То, что сделал Кадыру русский солдат - несмываемый позор для семьи Кадыра...
       - Спроси его, знает ли он этих негодяев? - глухо приказал Верхотуров толмачу.
       - Нет, ваше высоко благородие! - отрицательно покачал головой солдат, снова переговорив с горцем. - Он говорит, что дочь рассказывала о всадниках, когда она убегала, то видела привязанных у дерева лошадей. Один из нападавших был с хищным как у коршуна, холодным взглядом, а другой жирный и противный, как грязная свинья...
       - Так-так..., - задумчиво протянул полковник, о чем-то размышляя, и поинтересовался у постового. - У нас вчера кто в дозор выезжал?
       - Вахмистр Власов с Трофимчуком и Пономаревым..., - с готовностью отрапортовал тот и прикусил язык, забоявшись, что ненароком выдал сослуживцев, добавил уже не так уверенно. - Вроде они, ваше высоко благородие...
       - Коршун и свинья..., - хмыкнул полковник, примеривая, насколько точно и к кому могло подойти такое сравнение.
       Старый служака, проведший всю жизнь в походах и лагерях, прекрасно знал наперечет и в лицо всех своих солдат. Поэтому ему не составило особого труда понять, на кого жаловался обиженный горец. Он поднял холодный взгляд на караульного, скривился в недоброй ухмылке и скомандовал:
       - Ну-ка, братец, труби сбор...
      
       ...Десятками вспученных от удивления и страха глаз замерший в напряжении строй неотрывно следил за нервно прохаживающимся перед ним командиром. Высоко вскинутая голова, плотно сжатые губы и нахмуренные брови не предвещали ничего хорошего. Драгуны тоже хорошо изучили своего командира. Знали все его привычки и повадки, знали крутой, почти свирепый норов. Но все он делал по справедливости.
       Сколько раз полковник внезапно появлялся в солдатской палатке или у костра, запросто присаживался перед котелком с солдатской кашей и вел задушевные беседы за жизнь. Случалось, делал выволочку какому-нибудь провинившемуся в учебной тренировке драгуну или ненароком задремавшему в караулке постовому. Отчитывал за лень, за нерадивость, за грязь и беспорядок. Даст зуботычину повару, за жидкую похлебку иль прихватит на воровстве пройдоху-каптинармуса. Но чтобы собрать на плацу по тревоге всю часть, такое случалось крайне редко, в исключительных случаях. Может снова война? Но тогда бы Верхотуров был не злой и раздраженный, а серьезный, спокойный, собранный. А тут даже смотреть на него было страшно. Что случилось на самом деле? Но командир не спешил оглашать причину сбору и томительное ожидание затягивалось. Любопытство подогревал и незнакомый горец, топтавшийся у ворот возле громоздкой арбы. А этот бородатый тут к чему? Время от времени мелькали смутные догадки, но тут же растворялись вместе с рассевающимся туманом. Солдаты тайком позевывали и зябко поеживались. Солнце, успевшее растопить туман, еще не успело прогнать стылую прохладу...
      
       - Ну, что, братцы? Не по душе вам такая служба? - наконец с притворным сочувствием обратился Верхотуров к драгунам. - Тошно? Заедает тоска смертная?
       - Так точно, ваше высоко благородие! Заедает..., - раздался в ответ чей-то бесшабашный голос и угрюмо молчавший доселе строй хмыкнул сдержанным смешком.
       - Знаю..., - махнул рукой полковник, не обращая внимания на дерзкую выходку. - Скучно без баталий. А от скуки и тело жиром заплывает, и мозги... дерьмом затягиваются. Глядишь, вчера был солдат как солдат, а сегодня уже дурак дураком, полный идиот. Что творит не ведает... Так что ли?
       На этот раз ему никто не ответил, а строй напрягся, почувствовав неладное. Верхотуров внимательно оглядел притихших подчиненных и тем же спокойным тоном продолжил свои рассуждения.
       - Да и поступки-глупости разные случаются. Одни что-то вроде детской шалости. Приятелю под нос перднул, по уху схлопотал, проветрилось и забылось. А бывает такая "шалость", что с ней и до войны недалеко, а такое дело уже на каторгу тянет...
       Язвительная ухмылка медленно сползла с построжавшего лица полковника, а в голосе послышались металлические нотки.
       - А? Верно говорю?...
       Строй словно окаменел в гробовом молчании.
       - Значит верно... А коль так... Кто вчера в дозоре был, выйти из строя...
       Команда грохнула оглушительным громом среди ясного, безоблачного неба. Артиллерийским залпом над мирно дремавшим ухом. Грохнула так, что потемнело в глазах, мелко задрожали поджилки, а ладони покрылись липким потом... Строй в страхе колыхнулся и снова замер.
       - Что? В полку вчера не было службы? Или вояки обосрались так, что дерьмо мешает с места тронуться?... - притворно удивился Верхотуров. - Вахмистр Власов? Ты где?...
      
       Полковник пошарил глазами в поисках провинившегося.
       - Давай, выползай, засранец... И подельников с собой прихвати...
       Из глубины строя опасливо и неохотно вышли понурые Власов и Трофимчук.
       - Хм-м, хороша, однако, парочка! Главное, как верно подмечено... Стервятник и боров..., - язвительно пробормотал полковник, глядя на долговязого и тощего вахмистра и брюхатого, колобкообразного Трофимчука.
       - Так... Однако, третий где? Эй, Пономарев! Неужели ты струхнул? Вот уж не ожидал от кого... Вроде не робкого десятка...
       Полковник с оживленным любопытством снова посмотрел на солдатский строй. Однако оттуда никто так и не вышел.
       - Дозвольте сказать, ваше высоко благородие..., - неожиданно послышался отчетливый и твердый голос.
       - А, Коноплев! - узнал Верхотуров обратившегося. - Где же твой дружок? Боится ответ за свой поступок держать?
       - Да как раз и не побоялся, ваше высокородь..., - с обидой за друга проворчал Варфоломей. - Лежит он... Подняться не может... Вона...
       Драгун зло кивнул на оробело топтавшихся посреди плаца подельников.
       - ... они от души отблагодарили парня за науку. Побоялись, сволочи, что сами не справятся, еще подельников прихватили... Едва жив остался, всю ночь в горячке метался... Так что, ежели что, ваше высокородь, с меня за него спросите...
       - Э-э-э, Коноплев! Ты к чужой славе не примазывайся, на чужие кресты рот не разевай... Вот под плети, коль заслужишь, охотно..., - впервые за это время благодушно улыбнулся Верхотуров и покровительственно кивнул здоровяку. - Ты его лекарю нашему покажи, мне хворых и немощных в полку не надобно... А сейчас узнаем, чем это так твой друг-приятель этим молодцам не угодил.
      
       Считая разговор с Коноплевым законченным, Верхотуров вновь насупился и повернулся к Власову и Трофимчуку.
       - Ну, что приуныли? Голуби сизокрылые! Соколы яснозоркие! Молодцы бравые! Ухари бесшабашные! Сластолюбцы хреновы! - с жесткой насмешкой чеканил он каждое слово.
       В них полковник вкладывал столько желчи, сарказма, пренебрежения и ненависти, что они были сильнее пощечин, чувствительнее гвоздей, вбиваемых в руки при распятии. От каждого произнесенного слова незадачливые подельники буквально сжимались, врастали в землю, становились ничтожными букашками, презренными ползучими тварями. Одним словом, мерзкие черви, на которых только и осталось наступить и растереть, чтобы и места мокрого от них на земле не осталось...
       - Ваше высокродь, помилуйте! Промашка вышла... Сами же сказали, от такой службы рассудком тронуться не долго..., - забубнил, оправдываясь Власов. - А тут девка голая перед глазами. Оголодали, ваше высокородь, на это дело, не удержались...
       - Оголодали, мать вашу! - взорвался Верхотуров, выходя из себя. - Как просто вас оказывается купить можно. Голую манду покажи и все... Слюни по бороде пустили. Бери голыми руками... А кто службу за вас исполнять должен? Вы для чего сюда государем поставлены. Что сказано в наставлении?...
      
       Полковник перевел дух и менторским, назидательным тоном отчеканил слово в слово то, о чем пытался вразумить ошалевших от похотливого вожделения сослуживцев Антон: "В общении с местным населением проявлять тактичность, сдержанность, миролюбие, уважительное обхождение, при необходимости, оказывать всемерную помощь и защиту. Беззакония и иных безобразий не чинить, а в случае выявления таковых всячески препятствовать оным...".
       - В чем, скажите, на милость вы проявили уважительное обхождение и кому препятствовали в беззаконии? - грымнул Верхотуров так, что Власов и Трофимчук испуганно дернулись в сторону и заслонились, точно от удара.
       - Ваше высокородь... Мы же того, по-доброму хотели с ней, ласково..., - залепетал было снова Власов, оправдываясь.
       - Это что же за ласка такая, мне неведомая, что девка вся в крови домой прибежала. Избитая да еще и ограбленная. Вы кто? Драгуны или тати с большой дороги?...
       - Мы ее не грабили! - дружно вскинулись насильники.
       - А монисто кто взял? Сама потеряла? Старик сказал, что вы украшение фамильное у нее отобрали. Оно у них в семье из поколения в поколение передается...
       - Ваше высокородие, помилуй, Христа ради..., - встрепенулся, краснея Власов. - Вернем, ей богу вернем. Только не срами перед этим бусурманом...
      
       Все это время Авдей опасливо косился на замершего в стороне горца. Он прекрасно видел, что тот не разбирал русской речи, но прекрасно понимал, о чем идет сейчас разговор. То и дело горец хватался за кинжал и одобрительно покачивал головой в такт гневной речи командира. Казалось, что метнется сейчас стрелой, полосонет острым клинком по горлу как покорному барану и смоет кровью позор с семьи. Поэтому Авдей был готов снести любое наказание, только не в присутствии отца их несчастной жертвы.
       - Ха! Сраму, подлец испугался! А вот я не испугался, не прогневался когда этот бусурман меня разбойником назвал... Да-да, именно меня..., - горячо повторил Верхотуров. - Потому, что он бросил эти оскорбительные слова в сторону русского солдата. Тебя, мерзавец, еще на свете не было. Твой отец еще свою вонючую шишку для матери не приготовил, чтобы тебя зачать, когда у меня душа пела от радости и гордости, что я - русский солдат. Этим знанием мой отец и дед мой гордились. А по твоей милости его в дерьме вымарали. И ты еще смеешь о сраме, сволочь, толковать. Верни мужику монисто, паскудник. С поклоном верни...
       Побелевший от гнева, досады и незаслуженного оскорбления, Верхотуров повелительно махнул вахмистру рукой в сторону насторожившегося горца.
       - Ваше высокородь! - испуганно заголосил, подвывая по-бабьи (чего за ним отродясь не замечалось) он же меня зарежет! Прямо тут, на глазах всего полка...
       - Ничего... Невелика потеря..., - отмахнулся полковник. - Он как раз на замену двух баранов привез. Думаю, обмен равноценный будет. А остальным наука впредь будет. Глядишь поостерегутся тоску на малых детях разгонять...
      
       В отчаянии от бызысходности, Авдей, едва не плача, оглянулся по сторонам, ища защиты и поддержки, но не найдя ни того, ни другого, судорожно вздохнул, будто прощаясь с жизнью, и крадучись приблизился к горцу. Тот тоже замер и насторожился, не поняв, в чем дело. Для чего к нему идет этот солдат. На ходу вытащив из-за пазухи злосчастное монисто, Власов одним прыжком подскочил к оторопевшему мужику и не давая ему опомниться торопливо сунул украшение ему в руки, неловко поклонился: "Спаси, Христос. Помилуй, сохрани..." (кого от кого?) и резво рванул назад.
       - Это все?
       - Не-а... У Тимохи одна монета зажучена. Это он, падла, первый за него схватился и целковый себе оторвал... И девку он нашел, предложил с ней потешиться
       Чувствуя, что пропадает, Авдей, не смущаясь, потянул за собой и подельника, пытаясь сбросить на него основную тяжесть греха. От такого поворота, колобок точно упругий мяч подскочил на месте и густо залился румянцем возмущения. Однако Верхотуров не дал им разбираться меж собой.
       - Брал? - бросил он Трофимчук коротко и безаппеляцинно.
       Тот молча покорно кивнул головой.
       - Верни...
       С той же молчаливой покорностью Тимоха послушно полез за пазуху и вытащил увесистый кошель, куда успел переложил ворованное.
       - Ого! - присвистнул от удивления Верхотуров, увидев в руках солдата тяжелую мошну. - Где это ты успел столько награбастать? Ну-ка, дай полюбопытствовать...
      
       Почти силком вырвав из рук кошель, полковник заглянул вовнутрь и присвистнул с еще большим удивлением.
       - Да тут у тебя целый клад! Ты, Трофимчук, оказывается богаче всего полка будешь... Вот, господа офицеры, учитесь как жить надо...
       Верхотуров повернулся к толпившимся в сторонке офицерам, призывая их разделить его изумление.
       - Слышите, Зайцев? - отыскал он глазами красного как рак прапорщика. - Это вам не безвозвратно одалживаться от жалованья до жалованья. Кстати, зачем было вам офицеров по таким пустякам тревожить. Этот драгун вам, вроде крестника иль может душеприказчика. Вы знали о его богатстве?
       - Никак нет, господин полковник. Я деликатные вопросы с подлыми плебеями не обсуждаю..., - заносчиво вскинулся уязвленный Зайцев.
       - Напрасно, Иван Андреевич, напрасно..., - хмыкнул полковник. - Этот, как вы изволили выразиться подлый плебей путями неправедными собрал такую мошну, что вполне мог бы и вас прикупить с вашей деревенькой...
       - Господин полковник! - взвизгнул прапорщик, пунцовый от стыда и обиды, но Верхотуров у же отвернулся от него.
       - Вот, что, братец..., - обратился он к поникшему Трофимчуку. - Возьми свой кошель и... передай отцу бедолаги.
       - Ваше высокородь! Помилуйте! - кинулся на колени обезумевший Тимоха. - Вся жизнь копил... После службы на избу новую... Корову... Детишкам молочишко... Не сироти!...
       - Каким детишкам? Когда ты их завести успел? Или те, что по земле байстрюками разбросал своим подлым семенем..., - презрительно скривился полковник. - Деньги эти, небось, тоже воровством да грабежом напромышлял, а не трудом праведным заработал... Передай, кому велено... на каторге они тебе не пригодятся... Хотя, есть и другой выход поедешь сейчас с этим бусурманом в горы. А там как повезет. Либо зятем его будешь, либо вечным рабом...
      
       Тимоха в ужасе отшатнулся и истово перекрестился.
       - Не губите, ваше высокородие!...
       Верхотуров поманил к себе горца и подозвал толмача.
       - Переведи ему, что эти остолопы раскаиваются, просят у него великодушного прощения. А в знак признания своей вины перед его дочерью передают ей эти деньги как приданное...
       - Господи! Смертушка моя пришла... Погубили! Разорили! За что такая напасть на мою бедную, несчастную головушку?..., - тихо скулил Трофимчук, глядя, как безвозвратно скрывается его заветная мошна под буркой проклятого бусумурмана.
       - Э-э, нет, братец, погоди тужить..., - с нескрываемым сарказмом "успокоил" его Верхотуров. - Ты что же думаешь, что этим все и закончилось. От бусурмана откупился и квиты. Шалишь, шельма... Теперь я вправе потребовать с вас, подлецов сатисфакции. И вот... Иван Андреевич тоже... Верно, Зайцев?
      
       Прапорщик согласно кивнул, толком не поняв. к чему клонит полковник, а провинившиеся удивленно затаращились.
       - За что?!!
       - Как за что? Я что, скуки ради тут спозаранку с вашим бородатым "другом" якшаясь. гоголем перд ним хожу, унижаюсь, прощение для вас вымаливаю. А сейчас?... битый час перед всем полком скоморошничаю. По чьей, позвольте узнать, милости?. За это, голубчики, тоже отвечать придется. По всей строгости воинского устава...
       - Ваше высокородие! Абрек не уезжает. Вашего дозволения просит..., - прервал полковника толмач, осторожно дернув за рукав.
       - Чего ему еще нужно? - недовольно бросил тот через плечо. - Надоел уже...
       - Пономаря хочет повидать. Говорит, покажите мне дочкиного спасителя, поблагодарить хочу...
       - Так проводи... Пусть благодарит и убирается скорее... к чертовой матери...
       - А куда баранов давать?
       - Каких баранов?
       - Ну тех, что в подарок привез...
       - А-а... Пусть на кухню везет, повару сдаст на обед. В аккурат крепкие силы скоро понадобятся... полку, - многозначительно заключил Веррхотуров и усмехнулся, что-то замыслив...
      
       ... - Полк! Смирно!! Слушай мой приказ...
       Наказание провинившимся было крайне суровым. За учиненное в ходе дозора насилие и мародерство, а также самосуд над сослуживцем вахмистр Власов был разжалован в солдаты. Обеих насильников предстояло пройти через шомпола. Трофимчуку назначили тридцать ударов, разжалованному Власову - двадцать. Экзекуцию провели сразу, на виду всего полка. Не забыл командир и про остальных.
       - Завтра объявляю полку учебно-боевой марш-бросок. Так до горного аула нашего гостя верст пятнадцать будет?... Отлично. Нанесем визит вежливости обиженным..., - объявил свое решение Верхотуров опешившим драгунам. - Проведем лекарские оздоровительные процедуры для укрепления духа и тела. А то и впрямь вы у меня заскучали, моча по мозгам хлещет, хер за седло цепляется...
      
       Полковник насмешливо окинул притихший и понурившийся строй (вот, ведь, какая судьба-злодейка солдатская, не было печали, так черти накачали) и не обращая внимания на недовольный ропот, продолжил "уточнять задачу":
       ...- Марш совершаем пешим порядком, при полной амуниции... Чтобы не так тяжело было... разрешаю опорожнить ранцы... (по плацу пронесся облегченный вздох) и оставить в лагере все лишнее. Вместо этого приказываю... наполнить их камнями...
       - К-как камнями?! Какими?... - охнул ошарашено полк.
       - Теми, что лежат у дороги..., - невозмутимо пояснил Верхотуров и уточнил. - Каждому взять по пуду. Пособникам негодяев добавить от меня по полпуда наградных... Власов и Трофимчук идут впереди колонны, налегке, указывают дорогу...
       Теперь возмущенные десятки глаз вместо сочувствия жгли ненавистью стенавших от боли выпоротых нарушителей.
       - Ваше высокородие! Дозвольте мне ранец Пономаря прихватить! - весело откликнулся на суровое командирское решение Коноплев, пытаясь хоть как-то разрядить обстановку. - Чего уж гулять налегке...
       - Будешь умничать, получишь добавку... Самолично наградные отвешу..., - сурово зыркнув на весельчака, пригрозил Верхотуров.
       И полк дружно хохотнул. Вот так оно и бывает в жизни. И грешно, и смешно. А может наоборот...
       - С камнями нашими что делать будут бусурмане? Им своих в горах не хватает? - расстроено и желчно попытался кто-то пошутить еще.
       - А пусть стену построят, на память... Чтобы к девкам их без просу больше никто не лазил..., - пояснил Верхотуров и распустил полк...
      
       ... Вестовая труба беспокойно запела чуть свет, поднимая драгун по тревоге.
       - Эка как взбеленился полковник! Хотя бы выспаться дал перед такой прогулкой..., - недовольно ворчали солдаты, спеша на построение.
       - Господин полковник! Не слишком ли рано мы в гости собрались? Темень на дворе..., - досадливо морщились и офицеры, собравшись у штабной палатки.
       Между тем Верхотуров был сосредоточен, суров и крайне взволнован.
       - Визит отменяется! - объявил он, пропуская колкости мимо ушей. - Только что получен приказ из штаба корпуса. Полк срочно выступает...
       - Куда?!
       - В Польшу, господа, в Польшу. Теперь надменный лях супротив России рожу задирает...
       К обеду лагерь опустел. А закат бросил прощальный взгляд на остывшую золу солдатского костра...
      
       - Солдатушки, бравы ребятушки,
    Где же ваша хата?
    - Наша хата - лагерь супостата,
    Вот где наша хата!...
      

    Глава 8.

       Поражение России в Крымской войне заставило молодого государя вступить на новый путь - постепенных буржуазных ре­форм. Скорых и больших пере­мен вместе со всей империей стало ожидать и Польское царство. Вначале большинство надеялось на реформы сверху. Правда, намерения Александра II плохо гармонировали с настроениями гонорной шляхты. Император быстро остудил ее пыл.
       - Я желаю, чтобы порядок, установлен­ный моим отцом, не был изменен нисколько..., - откровенно, без обиняков заявил российский монарх польскому панству. - А потому, господа, отбросьте всякие мечтания! Я сумею остановить порывы тех, кто бы вздумал увлечься мечтами. Я сумею распорядиться так, что эти мечты не перейдут за черту воображения мечтателей. Счастье Польши заключается в полном слитии ее с народами моей империи...
       Однако Александр II должен был исправлять кое-что из "содеянного" его отцом в Царстве Польском. Прежде всего был издан манифест об амни­стии для осужденных по политическим мотивам и для эми­грантов, кроме "закоренелых в своей неисправимости", разрешивший им вернуться на родину. В течение четырех лет в Царство Польское вернулось около 9 тысяч ссыльных и эмигрантов.
       Несмотря на то, что все эти уступки были скромные, они имели большое значение для дальнейшего политиче­ского развития Царства Польского, лишенного до этого времени и таких возможностей. Сам факт возвращения ссыльных "сибиряков" и эмигрантов пробуждал общественное внимание, подвигал к политической активности. В газетах и журналах постепенно начали появлять­ся разного рода "политические вольности". Польское обще­ство медленно, но упорно наступало на свое правительство, ко­торое, выполняя указания царя, отнюдь не спешило навст­речу польским "мечтаниям".
      
       Обстановка в Царстве Польском обострялась. Польская общественность уже не могла удовлетворить­ся только теми учреждениями, на которые получила офи­циальное разрешение. Появились многочисленные "круж­ки". Они сыграли огромную роль в деле оживления национально-освободительного и демократического движения. В них вырабатывалась идеология этого движения, создава­лись кадры его руководителей и будущая повстанческая организация. Вместе с тем единства взглядов в определении конечных целей у заговорщиков не было. Появились в употреб­лении прозвища "красных" и "белых": "красными" стали называть сторонников решительной борьбы с царскими властями, "белыми" - сторонников соглашения и лега­лизма.
       В самый канун восстания, 22 января 1863 г., Централь­ный национальный комитет как Временное национальное правительство опубликовал важнейшие программные до­кументы: манифест и аграрные декреты.
       В манифесте говорилось, что Польша "не хочет и не может" уступить без сопротивления тому постыдному на­силию, которое совершает над ней русский царизм,- не­законному рекрутскому набору; под страхом ответствен­ности перед потомством Польша должна оказать энергич­ное сопротивление. Центральный национальный комитет как единственное теперь законное польское правительст­во призывает народ Польши, Литвы и Руси к борьбе за освобождение. Комитет обещал держать руль управления сильной рукой и преодолеть все препятствия на пути к освобождению; всякую неприязнь и даже недостаток усер­дия обещал сурово наказывать.
      
       Повстанческая организация насчитывала в своих рядах свыше 20 тысяч человек, но она не имела ни оружия, ни денег. До последней минуты перед восстанием не был провезено из-за границы ни одного карабина, в стране же было собрано лишь около 600 охотничьих ружей. Пов­станцы не были обучены военному делу. В отношении командиров положение было также тяжелым: чувствовал­ся большой недостаток военных и гражданских начальни­ков, а те, которые были, не всегда соответствовали своему назначению.
       С другой стороны, силы противника были во много раз большими. Царская армия, расположенная в польских землях, насчитывала около 100 тысяч человек. Это были регулярные войска, состоявшие из пехотных, кавалерий­ских, артиллерийских и саперных частей. Артиллерийские части насчитывали 176 пушек.
       В ночь на 23 января выступило на борьбу около 6 тысяч повстан­цев, собранных в 33 отрядах, однако только в 18 местах были произведены нападения на царские войска. Это выступила лишь незначительная часть организации. Оружие повстанцев составляли косы (прикрепленные к древку не поперек, а вдоль), пики, топоры, реже - охотничьи ружья и писто­леты, наконец, оружие, захваченное у противника. Несмот­ря на чрезвычайные трудности борьбы, в том числе и при­родные (зимний период), первые повстанцы были преис­полнены энтузиазма и жажды сражаться с врагом. Они рассчитывали лишь на собственные силы и верили в по­беду. Не имея оружия, повстанцы шли в бой, чтобы "ру­ками добыть карабины, а карабинами пушки". На запросы с мест об оружии Центральный комитет отвечал, что оружие для восстающих всегда находится у противника.
      
       Восстание было подавлено с большими жестокостями. Хотя, справедливости ради, следует заметить, что, жес­токо действовали и отряды восставших, убивавшие не только русских солдат, но и украинских и белорусских крестьян и поляков, поддержавших русское правительство. Польские повстанцы занимались самым настоящим террором на западнорусских землях, где в большинстве своем проживали православные христиане. Отряды "жандармов-вешателей" (именно в таком контексте впервые возникло это слово) и "кинжальщиков" терроризировали мирное население, убивая русских, украинских и белорусских крестьян, православных священнослужителей, все тех, кто был лоялен России и не желал присоединяться к восстанию. Некоторые группы "кинжальщиков" возглавляли изменившими присяге офицеры царской армии польского происхождения и католические ксендзы. Например, ксендз Мацкевич был начальником одной из банд "жандармов-вешателей" и лично совершал убийства. Общее число жертв "кинжальщиков" поражало неоправданной жестокостью "борцов за свободную Польшу". Только в поминальнике Виленского православного Пречистенского собора жертв "вешателей" записано более 300 человек. Стоит отметить, что вешатели и кинжальщики свирепствовали и в самом Царстве Польском.
       Поляки также всячески стремились к тому, чтобы восстание охватило все губернии, когда-то бывшие под властью Польши: французский император Наполеон , поддерживавший восстание, говорил, что при восстановлении Польши в нее будут включены все те местности, где была пролита кровь. Поэтому мятежные шайки появились даже в местах, сплошь занятых русским населением, к великому его изумлению: в окрестностях Киева, в восточной части Волынской губернии, в Могилевской и Витебской губерниях.
      
       Руководивший подавлением мятежа виленский губернатор М.Н. Муравьев действо­вал решительно и жестко. Генерал, ставший в последствии графом Виленским, хорошо понимал, что чем решительнее возьмется за подавление мятежа, тем скорее и с меньшим числом жертв его подавит. В связи с этим он обложил большими военными налогами имения польских помещиков, считая, что они должны расплачиваться за ущерб и за подавление восстания. Казне­ны были не только захваченные с оружием в руках, но и причастные к восстанию.
       Несмотря на ропот, действия царского наместника получили и положительный отклик. Генерал Муравьев усмирял мятеж, навел благодетельных страх на поляков, одобрил русский сельский люд, оживил все сельское население, ослабил материальную силу шляхетства. Благодаря его решительным мерам, открывалась возможность для более органической деятельности.
       Но особенно большое влияние оказало восстание на развитие польского общества. И здесь надо отметить прежде всего крестьянскую реформу, которая в основе своей была осуществлена повстанцами, а затем закончена их противником. В результате реформы поль­ские крестьяне получили в частную собственность все свои земли, которыми пользовались накануне; преоблада­ющая часть безземельных крестьян также получила небольшие наделы. Крестьяне были освобождены от поме­щичьей зависимости. И хотя эта реформа далеко не удов­летворила крестьянских чаяний, она весьма способствовала ускоренному развитию капитализма в польских зем­лях. А это в свою очередь вызвало весьма серьезные пере­мены в социальных отношениях...
      
       Следует заметить что, все события, так или иначе связанные с "польским вопросом", происходили на глазах наших героев или при их непосредственном участии. Впрочем, летописцы не сочли возможным внести это в анналы российско-польской истории. То ли их место и роль были не столь значительными, то ли связанные с ними события носили локальный, местнический характер, никак не влияющий на исторические перемены. Как бы то ни было, но им пришлось жить в это судьбоносное время и если не вершить историю, то, по крайней мере, быть ее статистами, винтиками. Ведь, все-таки, история пишется не только и не столько героями, а, в большей степени, безликой толпой...
      
       ...Станислав Куровский спешил в Варшаву. Он был крайне раздражен и всю дорогу пребывал в дурном расположении духа. Какой, однако, негодяй этот его кузен, Константин Шахновский. Пройдоха, аферист, лицемер! Как ловко он втерся в доверие заговорщиков! Какое непоколебимое реноме создал для себя! С какой вопиющей циничностью воспользовался их безграничным доверием!! Надо же так бесстыдно, подло, оскорбительно нагло обворовать своих товарищей и при том, не моргнув глазом, лгать, что его в такое положение поставили какие-то тайные обстоятельства. Эта его таинственность вызывает большое подозрение. Уж не специально ли заслан он провокатором в их организацию, чтобы изнутри подорвать и расстроить их благородные замыслы. Разве так мог поступить настоящий шляхтич, истинный патриот своей многострадальной родины - Речи Посполитой?! Разумеется, нет, нет и нет!
       Куровский зло и раздасованно фыркнул. Он тоже хорош! Наивный слепец! Глупец безмозглый! Где была его хваленая осторожность и осмотрительность, где его прозорливость и проницательность?! Не увидел, кого пригрел, приютил, в конце концов спрятал (от кого?!!) мерзкого циника. Права Лидия, когда явственно подчеркивала и откровенно указывала, что пан Шахновский не тот человек на самом деле, за кого себя выдает, что пора указать негодяю на дверь и призвать к ответу. А он все миндальничал, все не хотел верить. Вот вам, шановный пан Станислав, результат... Пригрели гада на груди, не обессудьте, что ужалил.
      
       Пан Станислав недовольно поморщился от обуревавших размышлений, чертыхнулся и сердито насупился. Ладно, бог с ним, с этим презренным и ничтожным негодяем. Оклемается от кондрашки (если и тут не разыграл сердечный удар) и нелицеприятных объяснений, хотя с такого афериста спрос невелик, такому стыд глаза не выест, и отправится восвояси. В поисках легкой удачи и сомнительного счастья. Может, все-таки стоило силой загрузить мерзавца в карету, связать ремнями и в таком виде привезти с собой в Варшаву, на суд Комитета. Или следовало прямо там, на месте, потребовать сатисфакции и прикончить мерзавца, как презренную тварь. Хотя вряд ли этот хлюпик и тщедушный слизняк столь уверенно обращается с пистолетом или саблей, как с колодой карт или бокалом вина.
       Куровский язвительно хмыкнул, представив пугливо-растерянный вид Шахновского. Перед его глазами явственно всплыл комичный образ горе-дуэлянта, нелепо вертящего в руках оружие и беспомощно топчущегося у барьера. Самодовольно усмехнувшись своему несомненному превосходству над мнимым противником, он возбужденно заерзал на месте. Однако, качнувшаяся в сторону коляска снова вернула его к невеселой действительности. Спохватившись, он снова озабоченно нахмурился и погрузился в новые размышления. Что он будет докладывать сотоварищам? Как объяснить им, что их кассы больше не существует и, может быть, никогда не существовало? Что они стали жертвой ловкого проходимца? Почему он, пан Куровский, находясь все это время с пройдохой в тесных приятельских отношениях, не уловил ничего подозрительного в его поведении и своевременно не вывел негодяя на чистую воду? Почему, почему, почему?...
      
       Под эти невеселые мысли резвая тройка вынесла его коляску на гулкую булыжную мостовую столицы. Цокот копыт, точно метроном, бесстрастно отсчитывал оставшееся до нелегких объяснений время...
      
       - Все, что вы сейчас нам сообщили, весьма прискорбно, уважаемый пан Станислав! Однако хотелось, тем не менее, знать, как нам быть дальше?...
       В комнате повисла напряженная тишина и несколько пар глаз растерянно и озадаченно уставились на Куровского, ожидая ответа, в котором мог быть спасительный выход из создавшегося положения. С каким нетерпением ожидали заговорщики возвращения своего товарища из этой поездки. В надежде, что он привезет своего кузена, а, главное, их кассу. Подготовка к восстанию вступила в завершающую стадию. За границей уже было приготовлено оружие, которое нужно было незамедлительно забрать, но для этого за него следовало заплатить. К тому же они остро нуждались в практических рекомендациях по организации своих действий, чтобы не допустить ошибок и просчетов. Ведь, пан Шахновский намекал на свое участие в работе революционного кружка во время своего пребывания в России. А что теперь получается? Денег нет и, стало быть, не будет и оружия. Вместо помощи опытного революционера-повстанца им сейчас поведали о шарлатане, который так ловко обвел их вокруг пальцев.
       - По пути сюда я заезжал в гостиницу, где жил пан Шахновский. Справился у хозяина, ничего не забыл ли тот, спешно покинув ее. Оказывается забыл... Оплатить по счетам и вернуть столовое серебро, которое было в его комнате..., - с сарказмом добавил к своему рассказу Куровский, полагая, что это как-то может успокоить товарищей по несчастью.
      
       - Ловок, однако, шельма! И откуда такие завидные способности, пан Станислав, у... вашего кузена?..., - с тем же сарказмом отреагировали собравшиеся.
       - Что? Неужели вы полагаете, что я..., - оскорблено вскинулся Куровский и побледнел.
       - Нет-нет. Вас мы ни коим образом не подозреваем..., - поспешили его успокоить. - Однако, хотели бы высказать опасение относительно вашего... родственника... Ведь, он до сих пор укрывается в вашем имении... Не так ли?
       - Да... Но, с чем это связано? - пробормотал Станислав и в глазах его мелькнуло недоумение. - Пани Лидия настроена весьма решительно относительно его. Как только появятся признаки выздоровления, она тот час укажет ему на дверь...
       - Судя по его прежним привычкам, во время университетской жизни, у него, наверняка,... далеко идущие планы и отличные от ваших..., - усмехнулся хозяин дома, который в свое время, собственно, и ввел Шахновского в круг заговорщиков и один из первых поддержал идею о его казначействе.
       - Что вы имеете в виду? Объяснитесь..., - сузил глаза Куровский, а лицо пошло багровыми пятнами.
       - Ничего предрассудительного, дорогой пан Станислав! - примиряющее замахал руками хозяин. - Просто хотел сказать, что вы поступили неосмотрительно, оставив этого негодяя на попечении Лидии Григорьевны... Этот пошляк повеса не примнет устроить вам занятный адюльтерчик...
       - Не забывайтесь, сударь! Не кажется ли вам, что своим беспочвенным подозрением вы бросаете тень не только на человека заслуживающего этого, но и на мою жену, которая...
       - Пан Станислав, я только выразил дружеское беспокойство и не более того... Поскольку прекрасно знаю этого человека... Если это вас оскорбило, покорнейше прошу извинить...
       - Пан Станислав! По всей видимости, пан Войцех имел ввиду совсем иное..., - вмешался один из гостей, пытаясь сгладить неловкость. - Ведь, насколько известно, ваша жена москальских кровей, да и ваш родственник тоже полукровка. Откуда им понять чаяния настоящего шляхтича...
       - Я еще раз хочу сказать шановному панству, что моя супруга - Лидия Григорьевна никогда и ни в чем не чинила препятствий..., - чеканя каждое слово, надменно парировал бледный от возмущения Куровский. - Ни мне, ни моим друзьям. Она благосклонно, с пониманием относится к тому, чем я занимаюсь и уважительно воспринимает традиции и обычаи шляхты. Что же до пана Шахновского... То хотел бы заметить, что ни я вводил его в наше общество. До той поры, как он появился здесь, я имел весьма смутное представление, что у меня есть, с позволения сказать, такой... родственник.
       Он высокомерно вскинул голову и выразительно поглядел на хозяина дома. Тот покраснел, напыжился и попытался что-то возразить. но...
      
       - Панове, панове! Однако ваш спор далек от насущных проблем. Стоит ли так болезненно обсуждать сугубо личное, когда на глазах рушится наш план по спасению нашей общей матушки - Речи Посполитой? - недовольно загудели остальные, прерывая неожиданно вспыхнувшую перепалку. - Не оставить ли ваш горячий диспут для более подходящего этому момента... Нам сейчас необходимо решить другое. Что нам делать сейчас?!... Как выходить из сложившейся ситуации?
       В эту минуту заговорщики напоминали новорожденных котят опрометчиво брошенных беспечной и ветреной матерью. Слепые, голые, беспомощные они незряче тыкались во все стороны в поисках еды и тепла. Замерзнув и проголодавшись, не найдя защиты и помощи они истошно орали от отчаяния и безысходности...
       - Наше положение критическое... Потеря кассы для нас губительна. Механизм запущен... Не сегодня, завтра Центральный комитет ударит в набат, поднимет восстание... Отказаться от участия в нем, сдаться - это постыдно и недопустимо. Москали и так заподозрили неладное...
       - Да,да..., - тревожно загудело собрание. - Русский монарх приказал рекрутировать и вывезти в отдаленные гарнизоны тех поляков, на кого упадет хотя бы малейшее подозрение в нелояльном отношении к властям. На польские земли стягиваются новые воинские части из России...
      
       - Панове... Поскольку в большей степени вина на мне... У меня в имении осталась неплохая коллекция охотничьего оружия... Я могу послать..., - подал голос и неуверенно предложил Куровский. - Есть также кое-какие сбережения в банке. Можно использовать их...
       - Ах, пан Станислав! Не будьте столь наивны..., - подошел к нему один из товарищей. - Все счета в банке сейчас под неусыпным контролем властей. Стоит вам взять там всего лишь злотый, как тут же возникнет у властей вопрос - зачем? Объясните, куда вы собрались его потратить...
       - Да, но ведь это мои деньги! Я имею право самостоятельно ими распоряжаться..., - вскинулся Куровский. - Это же произвол!
       - Дорогой мой! Сегодня вы и не такое можете узнать..., - горестно усмехнулся ему в ответ собеседник. - Ситуация меняется с каждым часом, как картинки в детском калейдоскопе. Ну, пожалуйтесь на этот произвол... Кому? Наместнику? Москальским властям? Да вам тут же забреют лоб как ничтожному быдлу и накинут на шею солдатскую лямку. За то время, что вы отсутствовали в Варшаве, много чего изменилось... Мы уже достаточно потеряли своих единомышленников, которые сейчас солдатскими обозами тащатся на Урал, в Сибирь, казахские степи и еще черт знает куда...
       - Тогда я, не мешкая, отправляю своего слугу в имение за оружием..., - не унимался, горячась, Куровский.
       Понимая, в какое положение он поставил своих единомышленников, гордый шляхтич судорожно цеплялся за любой шанс, чтобы оправдать себя.
       - Думаю, что и этот шаг уже бессмыслен..., остановил его порыв Войцех. - Одного слугу могут подвергнуть тщательному досмотру по дороге. И чем он объяснит присутствие оружия в коляске. Дескать, хозяин решил поохотиться на куропаток... в городском сквере? И что такое пара коллекционных ружей против солдатских мушкетов. Пусть уж лучше они останутся на месте. Может, пригодятся. Если есть ружье, оно должно выстрелить и, дай бог, по врагу... Нам же теперь придется добывать оружие иным способом...
       Преисполненный решимости, он гордо вскинул голову и обвел собравшихся горячим взором, будто призывая их незамедлительно следовать его примеру.
       - Руками отберем мушкеты и карабины у подлых москалей! - добавил азартно и с пафосом. - А с их карабинами отберем у них же и пушки...
       Пламенный призыв потонул в дружных аплодисментах и одобрительных возгласах...
      
       - Осторожность и осмотрительность, хладнокровие и бдительность, решительность и твердость - вот что должно стать вашими постулатами, голубчик! Ляхи - народ коварный, подлый. В открытой драке трусливый, а если почувствует превосходство - кровожадный и безжалостный. Привыкли действовать исподтишка, скрытно, из-за спины..., - наставлял Верхотурова виленский губернатор перед выходом полка в польские земли. - Я их подлую, предательскую натуру хорошо изучил... Впрочем, вы, Алексей Иванович, в военный делах человек искушенный. Генерал Н. дал о вас самые лестные характеристики. Хотя, и моя стариковская болтовня, надеюсь, будет для вас не лишней...
      
       Муравьев знал, о чем предупреждал старого драгуна. Во время первого польского мятежа граф состоял при штабе армии и успешно действовал против небольших банд в губерниях Витебской, Минской и Виленской. Еще в 1830 году он представил императору Николаю I записку о необходимости преобразования учебных заведений в Западном крае, немедленного введения в них русского языка и устранения латинского духовенства от участия в образовании и воспитании юношества и настаивал на закрытии Виленского университета, как рассадника мятежа.
       Мирно беседуя с драгунским полковником, Михаил Николаевич еще не знал, что по высочайшему повелению будет вскоре назначен генерал-губернатором 6 северо-западных губерний, с чрезвычайными полномочиями; вслед затем ему будет подчинена и Августовская губерния. И тогда ему самому придется применять все те советы и рекомендации, коими сейчас он так щедро напутствовал офицера. При нем и по его жесткому приказу войска будут преследовать отряды инсургентов до полного их истребления. Совершится множество казней, в том числе и над духовными лицами - ксендзами, а он войдет в историю с омерзительным прозвищем "вешатель". В своих репрессиях против мятежников граф Муравьев, действуя решительно и жестко, прибег к мере, которую сам называет в своих записках "выходящей из обыкновенного разряда": к сожжению целых деревень и шляхетских околиц и к ссылке в Сибирь на поселение их жителей, всех до одного, с женами и детьми. Впрочем, потомки не только осудят, но и возблагодарят его, найдя в его действиях единственно разумное и своевременное решение...
       Это будет чуть позже. Пока же губернатору приходилось встречать следующие в Польское Царство русские войска и, по мере возможности, выдавать им необходимые инструкции и напутствия...
      
       Прошло около двух месяцев, как полк Верхотурова, согласно приказа, покинул горный лагерь на Кавказе и спешным маршем направился к польским границам. Путь в Европу проходил тем же маршрутом, что и в тот год, когда началась новая, рекрутская жизнь Антона Пономарева. Только теперь уже в обратном порядке. Гористая местность сменилась относительно ровным предгорьем, а там и вовсе открылся степной простор. Когда полк миновал последнюю казацкую станицу и вдоль дороги потянулись малороссийские беленые мазанки под соломенными стрехами, а за покосившимися тынами опустевшие вишневые садочки прощально замахали всадникам голыми ветками, у Антона тоскливо сжалось сердце. Неужели он пойдет местами, ставшими для него родными и близкими? Неужели ему снова суждено побывать в Бахмуте? Неужели доведется встретиться с орловскими земляками на варницах? Может даже посчастливиться увидеть и хозяина?
       Впрочем к чему теперь эта встреча... Разве только узнать о судьбе своих близких. В своей жизни ему уже ничего не изменить. Солдат, государев человек... Ни деньги, ни полномочия Шахновского, даже если бы он очень того желал, не смогут выпростать его из солдатской шлеи. Стрелка на его солдатских часах только лишь сдвинулась с исходной точки и показывает на большой, необозримый отрезок пути, который ему суждено пройти. Пройти, прежде чем с легким сердцем и нетерпением снова тронуться в обратный путь... Мимо этих, похожих друг на друга, мазанок среди вишневых садочков, к единственной и непохожей на все. К своей, родной, самой нарядной, самой теплой, самой дорогой на всем белом свете...
       Бросив печальный взгляд на очередное село, повстречавшееся на их пути, Пономарь глубоко вздохнул и тряхнул головой, гоня прочь невеселые мысли. Словно успокаивая себя, он склонился к холке Гнедка и ласково по трепал его по загривку. Конь, послушно трусивший в колонне неторопкой рысью, благодарно вскинулся, стриганул ушами и легонько заржал, точно откликаясь на жест хозяина и сопереживая его настроению...
      
       Унылое настроение друга не ускользнуло от зорких и проницательных глаз Коноплева.
       - Что, брат? Родные места узнал? - усмехнулся он и толкнул поскучневшего приятеля в плечо. - Своих навестить не желаешь?
       - До родных мест, Варфоломей, еще далеко. Хотя они все время здесь..., - вздохнул в ответ Антон и коснулся рукой груди. - Ни на минуту из сердца не выходят. Хоть одним глазком Ганку с детьми увидеть, хотя бы на миг к груди прижать...
       - Э-э, друг! А ты случаем ни того... Не решил ли навостриться... от тоски? - присвистнул насмешливо Коноплев и притворно погрозил пальцем. - Гляди мне, с дезертира спрос строгий... В шомпола и на каторгу, а то и к стенке поставят или на глаголь потащат... Помнишь, как Верхотуров с твоими "приятелями" за провинность обошелся?
       - Дурак ты, Варфоломей, хоть и друг! Нашел с кем ровнять..., - сердито отмахнулся Антон. - Неужели до сих пор меня в паскудстве подозреваешь?
       - Нет, что ты! Пошутить хотел..., - сконфузился Коноплев. - Гляжу, ты туча тучей. Думаю, расшевелю приятеля, чтобы нос не вешал...
       - Тоже мне, хороша шутка! Я ему, как на духу, а он сразу в дезертиры и к стенке..., - буркнул Антон. - Сам то чего не сбег, когда по Дону шли? Тоже, кажись, твоя родина...
       - А кто меня ждет на этой родине? - поскучнел и Варфоломей. - Это тебе хорошо. Семья есть. Отслужишь, вернешься к жене, детям. А мне куда? Обратно на рудник? Где меня ждут? Кто?
       - Давай к нам, на Белую Гору! - встрепенулся Антон, веселея. - Соберем толоку, хату тебе поставим. Девку сосватаем. Знаешь, какие у нас хохлушки славные. Чернобровые, румяные, бойкие, озорные!
       - Ха! Погоди сват свадьбу играть! Сначала нужно сечу отстоять..., - хмыкнул в ответ на предложение друга Варфоломей и неожиданно тоже оживился. - Погоди-ка, Антон. А, ведь, худа без добра не бывает. Увидишься ты с родным человеком...
       - Ты о чем это? - удивленно уставился на него Пономарь.
       - Так куда идем, недотепа, помнишь?
       - Вроде в Польшу?
       - То-то, что вроде... А батьку твоего куда повезли, тугодум несчастный?!
       - В Польшу! - пробормотал растерянно Антон.
       - То-то же! - торжествующе заключил Коноплев. - Значит свидишься с родителем...
       - Так откуда я знаю, где искать его..., - еще более растерялся от враз охватившего волнения Пономарь. - Польша она, видать, тоже немаленькая. С конца в конец взглядом не окинешь...
       - Ничего, язык до Киева доведет. Так же говорят в таких случаях. Не думай, что сиднем сидеть на одном месте будешь. Или проскочишь мимо, в один присест. Коль кампания серьезная затевается, то выутюжишь земля ляховскую вдоль и поперек основательно...
       - Дай-то бог... свидеться! Скорее бы...
       - Погодь, не торопись. Как бы сдерживать не пришлось..., - остудил его пыл Коноплев неизвестно, что имея ввиду.
      
       Однако, Антон уже не слушал его. Мысль о том, что он снова сможет встретить отца, всецело захватила его. Ему тот час вспомнилась их случайная, неожиданная встреча в степи, неудавшийся, скоротечный разговор. Вспомнив грубое растаскивание в стороны, злобную брань и безжалостные тумаки, Антон поморщился, будто вновь ощущая боль...
       - Ты чего кривишься? - встревожился Варфоломей, все это время не сводивший глаз с друга. - Что, неможется?
       - Да, так... Вспомнил кое-что..., - нехотя отозвался Пономарь.
       - А я подумал, что бока ломит после темной..., - напомнил ему Коноплев о ночной расправе. - Ведь, так и не успел отлежаться как след. Предлагал же тебе в обозе пока ехать. В седле растрясет...
       - В повозке тоже не на перинах...
       - И то верно... Вон, Тимоха не выдержал..., - согласно кивнул Варфоломей вновь невольно вспоминая об обидчиках друга...
      
       Трофимчук, действительно, экзекуции не перенес. Его жирное, упитанное тело было изодрано шомполами в клочья. Когда на следующий день после наказания полк выступил на марш, Тимоху бросили в лекарскую повозку, поскольку в седле сидеть он просто не мог. Обоз вслед за конным строем двигался быстро и от того избитый драгун мотался на жидкой соломенной подстилке из стороны в сторону, ударяясь ранами о жесткие борта повозки. Незадачливый прощелыга громко охал и стенал, но его страдания оставались безучастными.
       - О господи! Пришла моя смертонька! Погубили! Убили! Конец мне несчастному..., - сквозь слезы причитал он и, на чем свет стоит, ругал полкового костоправа. - Тише! Не гони, ирод! Чай раненого, не дрова везешь. Сволочь бессердечная! Дух вон вылетит от такой тряски...
       - Заткнись! Лежи молча, пока батогом не добавил..., - огрызался "сердобольный" лекарь и для устрашения грозил через плечо плетью. - Тоже мне сердечный нашелся! Сам виноват. Что заслужил, то и получил. Радуйся, дурак, что война. А то давно бы уже представился. Еще там, в горах, на Кавказе. Наш полковник шутить не любит. Ту прогулку, что он затеял, ты бы, гад, надолго запомнил...
       От тех угроз Тимоха трусливо затихал и что есть мочи крепился, кулаком заглушая стоны. К невыносимой физической боли добавлялась еще и душевная. Сожаление о потерянных деньгах. И эта боль была более мучительной. Алчный разум мутился от горя. В конечном счете, Трофимчук дико взвыл и впал в беспамятство. В ближайшем уездном городке лекарь с дозволения Верхотурова отвез его в лазарет, где, спустя сутки, он благополучно спустил дух.
      
       Власов, напротив, оклемался быстро. На сухом, жилистом теле бывшего вахмистра кровавые рубцы затянулись на собаке. Когда лагерь поднялся по тревоге, он сам оседлал свою саврасую кобылу, без посторонней помощи сел в седло и стойко преодолевал верхом дневные переходы полка. Лишь еще больше запавшие щеки да пигментная желтизна лица выдавали его болезненное состояние.
       Авдей после публичной порки стал еще более молчаливым, угрюмым и замкнутым. Но, в то же время, и необычайно вспыльчивым и несдержанным. Он взрывался необузданной злобой по малейшему, незначительному поводу и бешено бросался на обидчика с кулаками. Остервенело и яростно дубасил без жалости к жертве, не чувствуя собственной боли. У него словно окаменело, зачерствело все внутри. Казалось, что от него веет мертвенным холодом, только месть и ненависть светилась в его холодных, непроницаемых глазах. Антона Власов обходил стороной, едва завидев издали. В противном случае, молча проходил мимо, не замечая. Хотя было видно, как напрягалось его тело, как играла ненавистью каждая его жилка, каждый мускул. Вот, дай волю, тот час вопьется в горло мертвой хваткой...
      
       - Ох, не нравится мне Авдей! Ох, не нравится! Был последней сволочью, а сейчас и вовсе бешеной собакой стал. Поостерегся бы ты его, Антон..., - обеспокоено предупреждал Пономаря Варфоломей. - Вон, опять на постое драку учинил. Видите ли, рядом с его клячей кто-то посмел свою лошадь привязать и та ее овес сожрала. Ну не дурак ли?...
       - Да бог с ним! Что я собираюсь его объедать или клячу его. Мне с ним детей не крестить..., - беспечно отмахнулся от предостережения Антон.
       - Детей то может и не крестить, а в бой идти..., - резонно рассудил Коноплев, не унимаясь. - Ты что думаешь, это он свою обиду на других вымещает. Нет, это он тебя предупреждает. Дескать, помни, не забывай обо мне, молокосос, я с тобой еще не рассчитался...
       - Да, вроде, квиты..., - пожал плечами недоуменно Пономарь. - Он меня не цепляет больше. Ни словом, ни взглядом... Чего ему еще нужно? Нет, Варфоломей, ты что-то путаешь, лишнего выдумываешь...
       - Говорю же тебе, таится. Не знаешь ты Авдея. Этот гад до гробовой доски мстить будет. Не успокоится, пока на могилу не плюнет..., - упорно стоял на своем Коноплев. - Он же, как дикий зверь затаился. Ждет подходящего случая, чтобы прыгнуть и свалить наверняка. Остерегись! Вот как начнутся боевые действия в Польше, наверняка проявит свой подлый норов...
      
       Последние три недели полк стоял лагерем под Вильно, ожидая дальнейших указаний.
       - Куда летели, чего торопились? Чтобы теперь на месте топтаться? - недоумевали офицеры из числа скептиков, маясь от безделья. - Ведь, в таком случае, могли собраться неспешно и добраться не торопясь. Сколько будет тянуться ожидание?...
       - А вы чего хотели? С ходу в бой? Ура, ура! Сеча вам нужна? Крестов на грудь захотели? Будет вам и сеча. Будут и кресты. Успеете еще головы сложить, вояки..., - посмеивались над ними те, кто в любой перемене обстановки находили свою прелесть. - Неужели в диком азиатском захолустье вам было комфортнее, чем здесь, в цивильной Европе? Радуйтесь, господа, передышке. Это же счастье, редкая удача, отдохнуть в губернском городе, а не помирать от скуки среди безлюдных камней...
      
       Так что служивый люд использовал выдавшуюся "передышку" на полную катушку. В эти дни во всех ресторациях и иных увеселительных заведениях можно было встретить подвыпившего, загулявшего драгуна щедро сорившего деньгами налево-направо. Едва ли не до утра шли горячие баталии за карточными столами. Немало беспокойств бравые драгуны доставляли строгим отцам семейств. Благочинные барышни охали и смущенно опускали глаза от назойливых ухаживаний и недвусмысленных предложений, а в известных свободными нравами салонах не стихал заразительный смех разбитных девиц от фривольных шуток заезжих ухажеров. Словом, появление в городе воинской части всегда было событием значимым и хлопотным.
       Верхотуров старался глядеть сквозь пальцы на похождения своих подчиненных, понимая, что после унылого безлюдья посреди каменной пустыни Кавказа эта вынужденная задержка в шумном городе, все равно, что глоток свежего воздуха, манна небесная. Суждено ли им еще столь вольготно пожить? Что ожидает их завтра? Уцелеет ли их удалая, бесшабашная голова в жестокой баталии? Да и что это за кампания? Не сродни ли той, турецкой, что оставила на теле раны-памятки о севастопольских редутах? Что задумали ляхи? Чем не по вкусу пришлось им житье под российской короной?
       Об этом напряженно размышлял Алексей Иванович, сердито хмурясь, досадливо покусывая седой ус и меряя шагами тесную комнату отведенной для постоя квартиры. Почему губернатор молчит. Точно забыл о прибывших драгунах. Уже столько времени прошло, как он представил в приемную рапорт о прибытии полка и никакого ответа. Не раз справлялся об аудиенции. Ответ один - "их превосходительство заняты, принять не могут...". Когда терпение было на исходе и вот-вот грозило лопнуть, на квартире появился фельдъегерь. Полковника вызывали к губернатору...
      
       - Как вы находите Вильну, Алексей Иванович? Не скучный городишко? Судя по докладам, ваши драгуны не скучают...
       От большого стола просторного кабинета в бывшем епископском дворце навстречу Верхотурову грузно поднялся плотного телосложения пожилой генерал и протянул в приветствии широкую ладонь. Рядом с рослым полковником приземистый, широкоплечий Муравьев, даже не смотря на солидный возраст, смотрелся эдаким могучим кряжем, от которого веяло силой и энергичностью. Шея его была настолько коротка, что большая голова, казалось, прочно лежала прямо на широких плечах. Жесткий воротник мундира врезался в массивный мясистый, почти квадратный подбородок. Темные жесткие волосы едва тронутые сединой гладко зачесаны назад, а пышные, пепельно-белые усы сурово топорщились, полуподковой опоясывая большой пухлый рот. Светлые, серо-зеленые, слегка навыкате, глаза смотрели на окружающих цепко и проницательно. Казалось, в этом взгляде застыла настороженность и некая подозрительность, порожденная каким-то весьма болезненным разочарованием...
      
       - Ваше превосходительство! Вы же понимаете сколь томительно ожидание для солдата..., - слегка побледнел, почуяв подвох в губернаторских словах Верхотуров и пытаясь оправдать поведение подчиненных. - Военная служба - дама капризная. Не знаешь, не угадаешь, когда поднимет, куда пошлет... Считай месяц ждем приказа... Так что не обессудьте, будьте великодушны. Кто знает, что их завтра ждет, живы ли останутся...
       Полковник учтиво склонил голову, пытаясь угадать настроение губернатора и что он имел ввиду - упрек или сочувствие.
       - Ладно-ладно. Это я так к слову..., - снисходительно махнул рукой генерал, точно прочитав немой вопрос посетителя и даже подмигнул понимающе. - Были и мы когда-то молодыми, любили удалью щегольнуть. Не удручайте себя, полковник. Город цел, жалоб от горожан на бесчинства не было. Стало быть, все в рамках приличия...
       Муравьев бросил на замершего перед ним драгуна цепкий, испытующий взгляд и краешки пухлых губ едва заметно дрогнули легкой усмешкой. Но лишь на миг. Лицо губернатора вновь стало холодным и непроницаемым.
       - Полагаю, вы не считаете, что я вызвал вас сказать именно это..., - сухо осведомился Муравьев поднимая на Верхотурова тяжелый взгляд. - Впрочем, вы верно заметили... насчет капризной дамы. Так вот, эта капризница смилостивилась и решила наконец сказать вам... куда и зачем. Присаживайтесь, Алексей Иванович, разговор будет долгим...
       Предложив полковнику кресло, Муравьев вернулся к столу и поднял какие-то бумаги. Пока гость настраивался на беседу, Михаил Николаевич пробежал глазами донесения с мест, последнее письмо от наместника в Польском Царстве. По лицу губернатора пробежала тень - в Польше начали сгущаться тучи. Кому как не ему знать чем это чревато.
       На какое-то время старый генерал отвлекся. Забыв о госте, он погрузился в вспоминания о прошлом...
      
       Согласно решениям международного Венского конгресса 1814-15 годов, мировое сообщество признало раздел Польши между Россией, Австрией и Пруссией. При этом российское правительство постаралось максимально учесть интересы поляков: было создано польское национально-территориальное образование Царство Польское со своим парламентом и войском, польский язык был доминирующим в повседневной жизни, делопроизводстве, судах и многое иное. Александр I дал Польше конституцию, которую Николай I стремился соблюдать. Справедливости ради, стоило сказать, что ни одно национальное меньшинство империи не имело таких преференций, которые имели поляки. Проводились дороги, возникали фабрики и заводы, умножалось количество учебных заведений, открылся в Варшаве университет. Несмотря на это, в 1830 году вспыхивает восстание, естественно, активно поддерживаемое западными державами, стремящимися использовать его для ослабления России.
       Казалось бы, восстание преследовало благую цель - восстановление независимости Польши. Однако, повстанцы желали не только отделения от России, но и присоединения к Польше украинских, белорусских и литовских земель. Но православные христиане украинцы и белорусы не сильно стремились в "Великую Польшу". В сознании этих народов еще жива была память о жестоких притеснениях и унижениях со стороны поляков-католиков в Речи Посполитой и том, что только воссоединение с русским народом спасло их от окончательного ополячивания и исчезновения как национального этноса.
      
       Во время польского мятежа Михаил Николаевич состоял при штабе армии и успешно действовал против малолюдных банд в губерниях Витебской, Минской и Виленской, занимаясь вместе с тем производством следствия о политических преступниках и устройством гражданского управления в Западном крае. Как-то в приватной беседе у него поинтересовались, случаем, не родственник ли он повешенному заговорщику С.И. Муравьеву-Апостолу? Нисколько не смутившись каверзным вопросом Муравьев угрюмо глянул на любопытствующего и холодно ответил: "Я не из тех Муравьевых, которые были повешены, а из тех, которые вешают".
       Пробежавшись по прошлому, Михаил Николаевич тяжело вздохнул, сожалея, что прежние его старания прошли даром. За тридцать лет, протекших со времени того восстания при императоре Николае Павловиче, мало что изменилось. Император Александр  всячески благоволил к краю: было даровано прощение полякам, замешанным в мятеже 1830-1831 гг., как бежавшим за границу, так и находившимся в ссылке. Наместник в крае князь Горчаков испрашивал все новые и новые милости полякам. По его представлению государь назначил начальником всех школ в царстве Польском поляка Велепольского. В Варшаве решено было учредить особый государственный совет для обсуждения важнейших дел, в губерниях же и уездных городах - особые советы из выборных лиц для заведования городским хозяйством. Все внутренние дела, касавшиеся управления, почты, суда, просвещения и веры, были сосредоточены в руках самих поляков.
      
       Однако, все это ни к чему не привело: вот снова сгущаются тучи, в Польше снова начинаются беспорядки, грозящие со дня на день перерасти в мятеж. Чертовы ляхи снова надеются не только отделиться от России, но и захватить западнорусские земли с православным населением. Ради этого затеяли тайные переговоры с французским императором в поисках поддержки, посылают своих ходатаев в Пруссию, Австрию, Англию. Нет, с этими подлыми мятежниками и действовать надо соответственно - стремительно, решительно, жестко. Довольно, уже достаточно потакали и миндальничали!
       Сердито сопя, Муравьев в сердцах стукнул сжатым кулаком по столешнице. Даже обычно невозмутимый и выдержанный Верхотуров вздрогнул от неожиданности и удивленно посмотрел на губернатора.
      
       - Свободы захотели, подлые твари! Благоволение государево им не в милость! - набычась и побагровев от злобы, губернатор гневно бросал уничижающие упреки в адрес невидимого собеседника. - Сволота ляховская! Сколько государь для них снисхождения жаловал, сколько всяких вольностей даровал, всяким просьбам, капризам потакал и все не в моду! Рожу недовольно морщат, камень за пазухой носят, нож в спину всадить норовят! Вот, голубчик, с кем сейчас сражаться предстоит. Вот кому нужно на место указать, к ногтю прижать как ничтожную блоху, сапогом раздавить как мерзкую тварь...
       Выйдя из-за стола, генерал нервно прошелся по кабинету и тут же присел в кресло напротив Верхотурова.
       - Вы поняли, голубчик, чем вам предстоит заниматься в Польше?
       Колючие глаза словно два острых буравчика сверлили полковника насквозь, до самых потаенных глубин. Отвечай как на духу, не юли, говорили эти глаза, насколько я могу на тебя положиться и как точно ты будешь исполнять мои приказы...
       - Не совсем, ваше превосходительство..., - откровенно, не лукавя, признался Верхотуров.
       Он неловко заерзал на месте, порываясь встать, словно провинившийся школяр перед строгим учителем. Но губернатор положил свою лапищу на его колено и удержал на месте.
       - Спасибо, хоть не врешь..., - буркнул он не зло, но слегка раздраженно. - Чего тут не ясно? По-моему задача предельно ясна... Выслеживать, ловить и уничтожать шайки мятежников. Вычистить дотла имения помещиков, кои способствуют бунтовщикам сеять смуту. Заставить мерзавцев неукоснительно исполнять все существующие на территории российской империи законы и повеления государя. А, главное...
       Муравьев поднял вверх короткий и толстый указательный палец и с особенным нажимом закончил:
       - ... незамедлительно, решительно и беспощадно чинить по этим законам наказание за грабежи, бунт и подстрекательство. Никакой жалости! Заслужил, получи, заслужил, получи... Теперь, ясно?
       - Это ясно, ваше превосходительство. Не ясно другое...
      
       Верхотуров все же поднялся с места, одернул мундир и вытянулся перед недоуменно напрягшимся в кресле губернатором.
       - Покорнейше прошу простить мою... назойливость и упорство, ваше превосходительство, однако я полагаю, что призван для выполнения не свойственных мне поручений...
       Полковник кашлянул, справляясь с волнением, но продолжил спокойно, твердо, с достоинством излагать свою точку зрения.
       - Осмелюсь напомнить, что я - солдат. Ни одно поколение Верхотуровых ведет военную летопись семьи. Все служили государю и Отечеству преданно, верой и правдой и никого нельзя уличить в измене или трусости. Но на поле брани я привык выступать против вражеской армии, где лицом к лицу стоит такой же солдат, только неприятель. А что предлагается мне сейчас? Выслеживать, ловить и карать - это, извините, задача для жандарма. Я, ваше превосходительство, не каратель!...
       - Ах, вот оно в чем дело! - воскликнул Муравьев и, опираясь на спинку, тяжело поднялся из глубокого кресла. - Стало быть, вам претит исполнение сиих... омерзительных функций.
       Губернатор прищурился и поднял водянистые глаза на офицера. Ни взгляд, ни голос его не предвещали ничего хорошего. Грозный рык и змеиное шипение, металлический лязг и зубной скрежет смешались в этом, казалось, будничном, пренебрежительно-насмешливом возгласе. Морозной стужей обжег, колючим терновником уколол этот старческий прищур.
       - Оказывается вы, чистоплюй, голубчик! В дерьме замараться брезгуете! Эполеты кровью испачкать боитесь! - протянул он, оценивающе, точно впервые, разглядывая драгуна.
       - Я крови не боюсь. Я немало ее за Отечество пролил..., - попытался возразить не теряющий самообладания Верхотуров.
       - Молчать! - взорвался губернатор и остервенело грохнул кулаком столешницу. - Мерзавец! Сукин сын! Чистоплюй хренов! Совестить меня вздумал! Семейной историей кичишься, боевыми заслугами хвалишься! Да знаешь ли ты, гордец, что у меня за история?!...
      
       Старый генерал обиженно засопел и недовольно напыжился. Это же надо! Какой-то безродный выскочка вздумал упрекать его, в изверги возводить! А ведь он тоже не из института благородных девиц вышел и служба его не на придворном паркете проходила, цветами
       Михаил Николаевич в Петербурге, в семье морского офицера. Жизненный путь его начался так же, как и у множества других молодых дворян того времени - университет, военная служба, участие в войне с Наполеоном. Пятнадцатилетним юношей после учебы в Московском университете поступил на военную службу, как раз накануне Отечественной войны 1812 года. При штабах не прятался, в тыловых обозах не отсиживался. Во время Бородинского сражения был ранен ядром в ногу на батарее Н.Н. Раевского. За участие в том сражении получил свой первый орден - Владимира IV степени с бантом. Толком не излечившись, вернулся в полк, пошел в заграничный военный поход и в 1813 году участвовал в битве под Дрезденом...
       Муравьев снова поморщился, перебирая прошлое. Каков наглец, нашел сатрапа, ретрограда, палача-душителя! Что он знает о нем...
      
       Его ждала блистательная военная карьера. Но он выбрал тогда иное. В 1817 году, молодой офицер Михаил Муравьев, приглашенный братом, вступил в "Союз спасения" и принял самое деятельное участие в составлении устава "Союза благоденствия". Вместе со своими товарищами во время страшного голода в Смоленской губернии организовывает в Рославльском уезде широкую помощь голодающим.
       Энергичная, деятельная и решительная натура вывела его в число самых активных заговорщиков, болеющих за судьбу России и горячо желавших ее процветания. Однако и здесь его ожидал крутой поворот. После радикализации декабристского движения, когда в устав "Союза" Пестелем был внесен пункт о цареубийстве, Муравьев, несогласный с этим решением, покинул ряды декабристов и в 1821 года ушел с военной службы в отставку. За участие в "Союзе", был арестован "по делу декабристов", но, заслужив доверие молодого императора полностью оправдан. Впоследствии он даже ходатайствовал перед Государем за своих осужденных товарищей...
       Михаил Николаевич слов на ветер никогда не бросал. Заверив Николая в верности, он и служил ему и своему Отечеству верой и правдой, горячо и преданно, как истинный патриот. Пусть и недолюбливали его, пусть упрекали в излишней строгости и непреклонности, но для него всегда прежде всего существовал закон и императорская воля. На страже их и неукоснительном соблюдении он стоял твердо и непоколебимо. А этот вояка-солдафон легкомысленно смеет упрекать его в человеконенавистничестве и жестоком отношении к государственным преступникам...
      
       - Сударь! Неужели вы считаете, что мятежники не являются неприятелями, с коими и поступать следует должным образом?..., - обратился он к Верхотурову, несколько успокоившись и придя в себя от вспыхнувшего гнева. - Я тоже не каратель! Но... Я буду карать самым решительным образом, безжалостно жечь каленым железом все зло направленное против моего Отечества. Наша империя по соломинке, по палочке, по камешку, по бревнышку собиралась. Из лоскутного государства в могучую державу чаяниями государей превратилась. А теперь?... Подлый лях снова высунул свое ядовитое жало, раскрыл голодную пасть на жирный кусок и хочет в клочья святую Русь порвать?! Не позволю!
      
       Михаил Николаевич снова не сдержался от волнения и гневно сверкнул очами в сторону невидимого супротивника. Однако, устыдившись столь пламенного порыва, сконфуженно крякнул и хмуро повернулся к Верхотурову.
       - Вы, полковник, мне своей армейской ипостасью козыряли и пеняли, что в жандармы хочу вас перекрасить. Так вот... Хотел бы вам напомнить, что, согласно уставу, военный муж получив приказ, обязан выполнить его беспрекословно, точно и в срок. А коли не исполнит то надлежаще, то быть ему наказану по всей строгости закона, как трусу и предателю. Посему хочу предупредить... Если вы будете и впредь чинить препятствия в исполнении моих решений надуманными рассуждениями об солдатском звании и армейской чести, то будете вздернуты на висельнице без всякого сожаления и поминания прежних заслуг как ярый пособник мятежникам. Надеюсь, это вам понятно?
       Все это Муравьев выложил с такой будничностью и бесстрастностью, что не возникало никаких сомнений: именно так он и поступит. Причем, прямо сейчас...
       - Ваше превосходительство! Я ни коим образом не думал прекословить..., - дрогнувшим голосом отозвался побледневший Алексей Иванович. - У меня и в мыслях не было бросать тень сомнения на ваши намерения и противиться их исполнению. Покорнейше прошу извинить меня... Я нисколько не умаляю ваших заслуг перед Отечеством...
       - А вам и не нужно этого делать. На то есть царь и бог. Перед ними я в ответе за свои деяния. А ты, голубчик, передо мной... Понял?
       - Так точно, ваше превосходительство!
       - То-то же! Впредь думай, куда и с чем встревать! Начальству поперек не высовывайся..., - примирительно буркнул губернатор и снисходительно махнул рукой. - Давай садись, нечего верстой коломенской передо мной маячить. Потолкуем о делах предстоящих...
      
       Дальнейший разговор протекал уже в более спокойной, миролюбивой и душевной обстановке.
       - Осторожность и осмотрительность, хладнокровие и бдительность, решительность и твердость - вот что должно стать вашими постулатами, голубчик! Ляхи - народ коварный, подлый..., - отечески напутствовал губернатор полковника. - На рожон не лезь, в силки горячую голову не суй. Солдат береги! Если в их лапы кто попадется, пощады не жди. Живодеры! Впрочем, здесь ты лучше меня знаешь как службу поставить. Вот тут твой военный опыт и пригодиться. Как посты расставлять, как в дозор ходить. Так что, полковник, с богом!
       На прощание губернатор пригласил Верхотурова на обед, а уже следующим утром полк драгун выступил к границам Польши...
      
       ... Антон уже несколько раз выезжал в дозор. Порой он сам напрашивался в эти дозорные объезды, лелея мечту встретить отца. Раззадоренный давешним разговором с Варфоломеем, высказавшим это предположение, он теперь только и жил этой зыбкой мечтой. Оглядывая близлежащие хутора и помещичьи усадьбы, он с надеждой всматривался в сумрачные, недружелюбные лица местных жителей, ожидая, что вот-вот из мрачной толпы радостно посмотрят, обласкают теплом знакомые, родные глаза. Но тщетно... Сколько не задавал он животрепещущий вопрос о русском холопе-плотнике поляки непонимающе разводили руками или отрицательно качали головой. Никто ничего не знал и о пани русского происхождения...
      
       - Брешут... Наверняка брешут... Знают, точно знают, но говорить не хотят. Вона, как звери глядят исподлобья, за грудки схватить норовят, того и гляди на шею сиганут..., - по-своему заключал результаты поисков Варфоломей, когда вечером, после наряда, Антон в очередной раз сокрушенно разводил руками.
       Коноплев с сожалением наблюдал за расстроенным другом и пытался, как мог его ободрить.
       - А может и не брешут..., - озадаченно чесал он затылок. - С какой стати им брехать. Не знают и все. Вона Польша какая... просторная. Взглядом не окинешь. А ты чего хотел? Только пришли и сразу батьку сыскать. Нам еще, ого-го-го, сколько предстоит верст накрутить, чтобы ко всему приглядеться, во всем разобраться... Видал, сколько мути тут. Гудят, точно в улье перед грозой... Правда, у нас в полку своей нечестии тоже достаточно, ухо востро держать нужно...
       - Ты о чем это? - удивленно вскинул глаза на приятеля Антон.
       - Нешто забыл! - изумился Коноплев. - Я же тебя, брат, предупреждал. Ну, насчет Власова... Чтобы остерегался его...
       - Да что ты привязался к мужику! Напраслину возводишь..., - отмахнулся Пономарь и насмешливо покачал головой. - Какой-то ты слишком подозрительный стал. Стареешь, что ли? Авдей даже не смотрит на меня, слова не обронил, стороной обходит. А ты все - "остерегись, остерегись...".
       - Ага, обходит! - саркастически хмыкнул Варфоломей. - Со стороны оно, ведь, виднее... Искоса, то и дело, на нас поглядывает. Вместе ли в дозор пошли или еще чего. Стоит мне куда отлучиться, он уже настороже. Ты что, не заметил, когда без меня в дозор уходишь, он обязательно в той же команде едет. Боится, когда мы вместе. Выслеживает, чтобы ты один остался. Ему так сподручнее с тобой расквитаться...
       - Да брось ты, Варфоломей, тень на плетень возводить. Срамишь мужика напрасно. Чай он уже и забыл все давно... А ты меня сторожишь, как красну девицу...
       - Ну, гляди, дурень бестолковый! - обиделся Коноплев. - Я ему от всего сердца, как брату. Может у меня сейчас ближе и роднее души на всем белом свете нет.
       Голос драгуна предательски дрогнул и он отвернулся, украдкой смахнув набежавшую слезу.
       - Оно знаешь, как в этой суматохе..., - обиженно проворчал он, упрямо стоя на своем. - Голову за понюшку табака сложишь и не охнешь... Этому ироду человека жизни лишить, что высморкаться. А коль у него жажда мести на душе лежит, не отступится, пока своего не добьется. Выберет удобный случай и ступай Антошка архангелам прислуживать. Время, вон, какое...
      
       Обстановка в Польше, меж тем, действительно, накалялась. Появление новых царских частей злобило и раздражало местное население. Недовольный ропот становился все более отчетливее и злее. Штабные донесения становились сродни фронтовым. В одном месте избили солдата, в другом из окна вылили варево на проезжавшего мимо всадника. Где-то был остановлен и обобран фуражный обоз, где-то обворован склад с продовольствием. Но самое тревожное было в другом. Руководители готовящегося восстания требовали с мест любыми способами добывать оружие, которого сейчас у заговорщиков практически не было. В связи с этим, начали появляться сведения об открытых нападения на вооруженных солдат, с целью завладения армейскими карабинами и боеприпасами. На малолюдных проселочных дорогах и укромных местах ляхи стали то и дело устраивать засады...
      
       ... Разрезав пополам небольшое поле, дорога нырнула в темную дубраву. Отряд драгун остановился на опушке. Возглавлявший дозор прапорщик Зайцев приподнялся в седле и беспокойно завертел по сторонам головой, оглядываясь. Тихо. Лишь вороны ленивым карканьем изредка нарушали эту благостную тишину. Прапорщик настороженно глянул вглубь чащи, не решаясь дать команду следовать дальше. Лес темнел сурово и негостеприимно. На душе трусоватого офицера стало муторно, а по спине побежали мурашки. Повезло же ему с маршрутом, в самые дебри послали... Что там их ожидает? Самое подходящее место для разбойников. Безлюдное. Только и поджидать случайного путника... Но надо принимать какое-то решение. Вон, за спиной вооруженный дозор. Несколько пар глаз смотрят ему в спину, ожидая дальнейших команд. Иван Антонович нервно заерзал в седле, судорожно соображая как поступить. В полку среди офицеров немало отчаянных голов, которые сейчас бы пришпорили коня и не страшась пошли дальше. Но, ведь, он не они. У него нет такой удали. Ну и что? Хоть не смел, зато цел...
       - Разведать бы надо... Что там за дорога, куда идет? Может и соваться туда не след, зря время потеряем..., - неуверенно пробормотал он, оглянувшись на свою команду в надежде получить не то совет, не то поддержку.
       Солдаты выжидающе молчали.
       - Объезда вроде тоже не видно..., - удрученно добавил он, снова повертев взглядом по сторонам. - Надо бы разведать...
       - Не помешало бы, ваше благородие..., - насмешливо отозвался кто-то из строя.
      
       Насмешка прозвучала как оскорбительная пощечина. Лицо прапорщик вмиг стало пунцовым от стыда и злости. Он спесиво крутнулся в седле и вздернул подбородок, пытаясь придать себе суровый начальственный вид. Но от резкого движения фуражка скользнула козырьком вниз и, оцарапав нос, закрыла ему половину лица. Незряче мотнул по сторонам головой, Зайцев торопливо поправил убор и в этой торопливости показался еще более смешным и неловким. Солдаты сдержанно хмыкнули, стараясь спрятать улыбку. Комичность ситуации только еще больше разозлила офицера.
       - Чего зубоскалите, канальи? - взвизгнул он тонким голосом. - Чего смешного нашли? Что все такие отважные? Ну, так кто храбрец, кто первым туда пойдет?...
       Зайцев зло ткнул кнутовищем в сторону темнеющего урочища и выжидательно глянул на притихший отряд.
       - Забыли наставление командира? Осторожность и осмотрительность. Лучше подозревать, чем прозевать..., - назидательно вещал он, сдерживая гарцующую под ним лошадь. - Кто хочет первым голову в западню сунуть?
       - Так, может, там и нет никакой западни, ваше благородие? - снова отозвался голос из толпы, но уже не столь уверенно.
       - А вот мы сейчас и проверим..., - протянул Зайцев и медленно проехал вдоль отряда, выискивая, кого послать... - О, Пономарев!
      
       Прапорщик натянул поводья и остановился рядом с Антоном. Он сделал вид что искренне удивился, хотя сразу узнал своего давнишнего знакомца. Ведь, это с ним было связано столько неприятных моментов в его жизни. А сейчас, не таясь, можно досадить подлому холопу за все те оскорбительные насмешки, которые из-за него Зайцеву пришлось на себе испытать.
       - Ведь, ты у нас большой мастер по разведке..., - с издевкой протянул он. - Даже полковник тебя всем в пример ставит. Вот и покажи нам, как ты это делаешь...
       Антон молча козырнул на приказ и тронул из строя Гнедка.
       - Подожди. Разве можно на такое рисковое дело одному..., - ухмыльнулся Зайцев. - Я тебе подмогу дам. Во, Власов! Вы же с ним такие... закадычные напарники...
       Иван Антонович едва не подпрыгнул в седле, обрадовавшись своей смекалке. Авдей тоже не проронил ни слова и послушно выехал из строя. Никто даже не заметил, как яростно сверкнули под кустистыми бровями его налившиеся кровью глаза.
       - Вот... Вы же наши знатные дозорные. Глаза зоркие, уши чуткие. Неприятеля за версту чуете. На Кавказе славно отметились..., - распалялся дальше Зайцев и, картинно кланяясь, указал драгунам на лесную тропу. - Проверьте, что там. Только не мешкайте. Пономарев старший!...
      
       Через несколько шагов узкая лесная дорога резко взяла влево и пологим скатом спускалась к оврагу по которому пробегал неширокий ручей. Лес смокнулся за спиной всадников и они остались один на один с напряженной тишиной. Антон с Авдеем скакали молча, не глядя друг на друга. Мягкая, еще непромерзшая от первых осенних заморозков земля глушила топот копыт. Лишь негромко пофыркивали лошади, да трещали попавшие под ноги сухие сучья.
       Перебравшись через ручей и проехав сотню-другую метров, драгуны увидели впереди просвет. Дорога вновь выходила на открытое пространство. Не заметив ничего подозрительного, разведчики развернулись и двинулись обратно. Однако у ручья Авдей стеганул свою кобылку и, вырвавшись вперед, перегородил путь Антону.
       - Ты чего? - удивленно вскинул бровь Пономарь и тревожно глянул на напарника.
       - Давно спросить тебя хотел, все случая не было..., - скривился в недоброй усмешке Власов и не торопясь, медленно огляделся, будто оценивая насколько подходяще это место.
       Видимо, удовлетворившись, осклабился и повернулся к Антону.
       - Чего спросить? Спрашивай да поехали, на дороге отряд ждет..., - хмурясь, поторопил его тот и внутренне напрягся (неужели прав был Варфоломей, предупреждая об опасности, неужели это как раз тот случай). - Ну, так что ты хотел узнать?
       - А чего это ты так разволновался? Струсил? Меня испугался? - глумливо поинтересовался Власов. - А вот когда нас с Тимохой предал, не трусил. Когда кувалдами своими махал, чумазую бусурманку защищая, не трусил. А тут что, забзделся? Помнишь Тимоху? Он тебя там (Власов поднял глаза к небу) видать каждый день теперь вспоминает. По твоей, ведь, милости бедолага вознесся. И я по твоей милости теперь у тебя в подпасках хожу... Разве это справедливо?
       - Жить по божьим законам нужно, по-человечески друг к другу относиться нужно, тогда будет справедливо..., - сурово отозвался Антон и миролюбиво усмехнулся. - Не заводись, Авдей. Сами виноваты. Бог вас и наказал. Зачем прошлое ворошить. Я же на вас зла не держу за мордобой. Вроде бы квиты должны быть. Так что поехали, ждут нас...
      
       Демонстрируя свое миролюбие Антон тронул с места Гнедка. Не обращая внимания на угрожающе насупившегося Власова, он стал спускаться к оврагу.
       - Это тебе так кажется, что квиты. Мой счет, гнида, еще не оплачен..., - ненавистно прошипел Авдей, выхватывая из ножен палаш...
       Пономарь и представить себе не мог, что мстительный сослуживец задумает сводить с ним счеты в нескольких шагах от их отряда, считай на виду. Зато Гнедко, этот верный четвероногий товарищ, с малых лет запомнивший доброту своего хозяина, чутко почувствовал беду. Если бы он мог говорить, то наверняка повернул голову и крикнул что есть мочи, упрекнул в легкомысленности хозяина, но увы, даже самые умные лошади не знают человеческой речи. Поэтому Гнедко беспокойно прянул ушами, тревожно заржал и неожиданно рванул с места в сторону. Ах, как вовремя он это сделал, спасая от неминуемой гибели беспечного седока. Острый клинок, тонко просвистев, описал холостую дугу, слегка оцарапав круп лошади. Скорее от обиды и злости, чем от боли конь взвился, сбрасывая оплошавший и зазевавшегося седока наземь...
      
       Кувыркнувшись через голову, Антон завалился на обочину. Путаясь в плаще, не понимая, что произошло, он попытался подняться на ноги.
       - Что же ты такой неловкий? - раздался сверху насмешливый голос Власова. - В седле удержаться не можешь, а храбреца из себя корчишь...
       Пономарь с удивлением заметил в руке сослуживца окровавленный палаш и лихорадочно ощупал себя, соображая, куда он нанес ему удар.
       - Ты что, Авдей, спятил? Кончай дурить...
       - Сейчас, сейчас... Вот башку тебе снесу и кончу..., - безумно вращая бельмами, процедил тот сквозь зубы.
       Власов воинственно вскинул палаш и пришпорил лошадь. Антон точно окаменел. Глаза его расширились, ноги стали ватными, кровь отхлынула от лица. Неужели все, конец... Вот уже он кожей чувствует горячее лошадиное дыхание. Вот сияющей молнией летит на его голову смертоносный клинок. Еще миг и... Но в тоже мгновение послышался оглушительный треск и яркая, ярче летнего солнца, вспышка ударила в глаза, ослепила. Неведомая, мощная сила, точно легкое перышко оторвала его от земли и швырнула в овраг...
       Где я? Что со мной? Неужели этот мерзавец Власов все-таки снес с плеч голову. Но почему тогда так нестерпимо болит нога? Это последнее, что пришло на ум Антону, прежде чем он потерял сознание...
      
       Не понял, что произошло и Авдей. Он уже буквально смял лошадью Пономаря. Замахнулся, чтобы снесли точно кочан капусты его башку, как вдруг под ним громыхнуло и снизу ударило ослепительное пламя и полетели комья земли. Его саврасая дико заржала, даже взвыла и невидяще тараща глаза, стала заваливаться набок. Власов сумел вовремя спрыгнуть и увернуться, чтобы тяжелая туша не придавила его. Пролетев кубарем несколько метров, Авдей ретиво вскочил на ноги и ошарашено огляделся. То что он увидел, повергло его в ужас. Внизу в овраге неподвижно лежал, завалившись навзничь окровавленный Пономарь, которого он так и не смог достать палашом. На дороге, дергаясь в предсмертных судорогах, агонизировала его кобыла. Живот лошади был вспорот точно ножом и по земле расползались вываливающиеся из огромной раны внутренности. Опытный вояка Власов сразу сообразил, что такое может случиться только от взрыва и при прямом попадании. Значит...
      
       Значит сейчас был взрыв. Снаряд? Но выстрела не было. Значит бомба. Откуда? Засада! Ну конечно же! Черт возьми, они прозевали засаду и в них метнули бомбу. Что там с Пономарем? Лежит недвижим. Верно, тоже убит. Ладно, свалю на него. Он, прозевал. Ведь, его Зайцев старшим назначил. Только с мертвого какой теперь спрос...
       Власов испуганно огляделся по сторонам, резво подхватился с места. Нелепо, по-журавлиному поднимая голенастые ноги, он рванул что есть мочи к отряду.
       - Братцы! Беда! Засада тут! Засада!
       В один присест он выскочил на опушку и бросился к Зайцеву.
       - Ваше благородие! Беда! Засада там! Пономаря убили! Нельзя туда!
       Следом, будто в подтверждение этих слов, на поле выскочил Гнедко. Один. Без седока. Прапорщик тревожно завертелся, не зная что предпринять. Вернее, он уже давно знал, еще с той минуты, как подошел к этому проклятому лесу. Он не мешкая повернул бы обратно. Но это если бы был один. А тут за плечами целый отряд. Он командир и все ждут его решения.
       - Что Пономарев? Говоришь убит?! Ах, незадача! Забрать бы надо, схоронить...
       - Нельзя туда, ваше благородие! Засада! - бормотал бессвязно, будто в бреду, Власов. - Бомба... В клочья его и кобылу мою...
       - Ваше благородие, может захватим их? Айда! - неуверенно предложили из строя. - Не по-христиански как-то товарища бросать, хоть и мертвого...
       - Нельзя туда! - загорячился Авдей, испугавшись разоблачения (вдруг Пономарь жив остался и все потом расскажет, как было). - Там много их... разбойников. Нам с ними не справиться. Вон, оружие забрали. Бомба у них... Подмога нужна...
       - Да-да, подмога..., - поспешно согласился Зайцев, заторопившись обратно. - Нужно спешно доложить командиру... и прийти сюда с подмогой. За мной!...
      
       Весть о том, что дозорный отряд попал в засаду, мигом облетел весь полк. Не на шутку встревожившись, Варфоломей стремглав метнулся по лагерю в поисках Антона. Однако, друга нигде не было.
       - Не ищи его, Варфоломей! Нет больше Пономаря..., - скорбно отводя в сторону глаза, сообщали ему печальную новость вернувшиеся из дозора драгуны.
       - Т-то есть как нет! - оторопел Коноплев холодея от страшной догадки. - Что с ним?
       - Разорвало бедолагу... Бомбой... Это он в засаду угодил. Да ты лучше вон, Авдея, расспроси... Они вместе в разведку выезжали...
       - С Власовым?! - еще больше опешил драгун.
       Коноплев в отчаянии схватился за голову и зашатался, точно пьяный. Сердце его зашлось от сознания непоправимого.
       - Я же говорил... Я же его предупреждал... Что же он, дурень не послушался...- бормотал он бессознательно и вдруг вскинулся. - Где эта гадина? Дайте мне этого душегуба...
       Обезумевший от горя и гнева Варфоломей волчком закрутился на месте, яростно сжимая огромные кулачищи, и свирепо шарил лихорадочным взглядом по плотно сбившейся толпе солдат, разыскивая среди них бывшего вахмистра. Но тот сам, не таясь, выступил навстречу.
       Авдей уже отошел от ужаса случившегося в лесу и сейчас выглядел, как прежде, угрюмым и неприступным.
       - Ну, вот он я! Чего хотел? - хмыкнул спокойно и самоуверенно.
       Власов не страшась глядел прямо в глаза набычившемуся великану и в уголках губ мелькнула едва заметная язвительная ухмылка. Ну, что ты со мной сделаешь, а вот я своего добился, говорил его наглый взгляд. Однако, Авдей постарался изобразить на лице соучастие.
       - Ну, чего ты беснуешься, Варфоломей? Хулу на меня возводишь... Зря... У меня и в мыслях худого не было..., - с притворным сокрушением и горечью, пытался он вразумить Коноплева. - Моей вины в гибели Пономаря нет. Это ляхи все подстроили. Засада, бомба. Он, ведь, сам виноват... Антон... Горячая голова. Полез не осмотрясь. Предупреждал его, не суйся. А он упрямый как баран. Старшим назначили, вот и решил выслужится. Не слушает знающего человека. "Погляжу сам, говорит, что там". Вот и поглядел. Только слез с коня, оно и жахнуло. Подо мной кобылу разорвало. Спасибо, сердешной спасла меня. А его там, внизу, на земле и захватило...
       Власов глубоко вздохнул и примирительно хлопнул поникшего Коноплева по плечу, будто и впрямь сожалея о случившемся.
       - Я, наверное, того... Возьму теперь пономаревского жеребца... Ему он ни к чему, а я безлошадный остался..., - пробормотал он вроде просяще, а на деле по-хозяйски утверждая давно решенное.
      
       Но Варфоломей уже не слушал его. Точно во сне, не замечая ничего и никого вокруг, безвольно опустив могучие плечи, мотаясь из стороны в сторону, брел по лагерю убитый горем несокрушимый и беззащитный гигант. Глаза застилала пелена навернувшихся горючих слез, таких горьких и нестерпимо жгучих. Но он не смахивал их и не стыдился своей слабости. Душа стенала, а сердце разрывалось на части от горя. Ему казалось, что время остановилось и для него, что он сам стоит теперь на краю пропасти и обратной дороги для него нет.
       В своей непростой, горемычной жизни ему довелось с лихвой хлебнуть лиха, сполна познать горечь утраты близких людей - отец и братья, несчастная сестренка и обезумевшая мать. Душа очерствела и сердце стало каменным, как монолит. Был он и удачлив, куражлив и беспечен. Были и дружки-приятели, с которыми легко сходился и расставался без сожаления. Но, Антон...
      
       Как-то сразу прикипел он сердцем к нему, точно увидел младшего братишку. Незамысловатая, но полная горечи жизнь этого парня поразила его и заставила по иному посмотреть со стороны на самого себя. Волей злой судьбы оказался Антон оторванным от дома, а затем и от семьи, за короткую жизнь познал немало предательства и несправедливости, унижения и жестокости, но не очерствел, не ожесточился сам. Может быть излишне замкнут, не в меру горяч, но остался наивным и доверчивым как ребенок. Он сохранил чистую, искреннюю веру в человека и его лучшие качества - душевность, отзывчивость, сострадательность и верность.
       Может быть, Варфоломей увидел в нем что-то от себя, глубинно спрятанное или умышленно подавленное. Может, нашел в Антоне вторую половинку своей души, такую же неприкаянную, мятущуюся, битую жизнью. Рядом с Антоном ему уже не казалась такой постылой и безысходной солдатская служба, отступила прочь нарочитая жесткость и куражливость, пропали пошлость, цинизм и черствая пренебрежительность в поведении. Совсем иными красками, светлыми, теплыми, чистыми рисовалось будущее. Антон не дал ему озвереть, стать похожим на Власова, Трофимчука и им подобным мерзавцам. И вот теперь этот свет померк, потух ясный лучик доброй надежды. Он вновь остался один на один с унылой, серой действительностью, стал на перепутье сомнительных соблазнов - куда идти, как жить дальше?...
      
       Ненароком Варфоломей забрел на конюшню. Из дальнего стойла, по заведенному друзьями порядку, напротив друг друга в проход высунулись две лошадиные морды. Его вороного Уголька и Гнедка... Антошкиного. Сердце вновь защемило от горя и от соленых слез защипали глаза. Шумно, по-ребячьи, шмыгнув носом драгун шагнул к лошадям. Узнав хозяина, уголек радостно заржал и потянулся навстречу. Следом откликнулся Гнедко... жалобно.
       Вопреки привычке Коноплев не подошел сразу к своему коню, а, глотая горький комок, шагнул к осиротевшему жеребцу друга. Гнедко понял его состояние. Он доверчиво положил на широкое плечо голову, прикрыл лиловый глаз и... по-детски всхлипнул. Драгун не выдержал. Слезы ручьем брызнули из его глаз. Он крепко обнял Гнедка за шею и, не сдерживая рыданий, зарылся мокрым лицом в жесткую конскую гриву. За спиной, недоумевая, что это вдруг происходит с хозяином, недовольно ржал, ревниво мотая головой Уголек...
      
       - Эх, Антошка, Антошка! Что же ты натворил, брат! Эх, шальная головушка! Как же тебя так угораздило?! Чего сунулся не осмотрясь... Я, ведь, предупреждал тебя..., - бормотал Варфоломей, давясь слезами и укоряя неосмотрительного друга. - Прости, меня, что не смог уберечь тебя... Кто же теперь соберет, предаст земле твое истерзанное тело, кто крест поставит на твоей могиле?
       Бормоча свои бессмысленные причитания, он вдруг осекся и замолчал.
       - Погоди... Однако..., - отодвинулся он в сторону от Гнедка и вытер рукавом лицо, что-то соображая. - Однако же нужно туда вернуться. Ну, да... Надо забрать Антона и схоронить его как положено, по-христиански. Не оставлять же его зверью на поживу. Чего это этот дурень Зайцев не сообразил, не распорядился... Нет, нужно...
      
       Осененный неожиданным решением, Коноплев встрепенулся, быстро ополоснул из стоявшей в углу кадки красное лицо и поспешил к штабу. "Попрошу полковника... Верхотуров ко мне милостив и Антона на хорошем счету держал, не окажет..., - лихорадочно бились в его голове успокаивающие мысли созревшего решения. - Разыщу... Может Антон и не убит вовсе... Может только ранило... Может жив еще, помощь ему нужна. Ах, сволочи, трусливые, бросили парня на произвол судьбы...".
       Душа его клокотала от возмущения. Преисполненный непреклонной решимости, Варфоломей в два прыжка пересек площадь перед штабом и вскочил на крыльцо. Он уже схватился за дверную скобу и замер, услышав изнутри гневный голос командира полка.
      
       - Господин прапорщик! Вы ничтожный трус! И не смейте возражать, мерзавец! Как вы посмели позорно бежать, не предприняв никаких мер к расследованию этого происшествия? По сути вы сбежали с поля боя! Почему не организовали оборону, почему не дали отпор мятежникам? Почему не захватили никого в плен. Вы офицер или тряпка? Носовой платок в дамских соплях!
       Дрожа от негодования, Верхотуров не стеснялся в выражениях, распекая виновато съежившегося перед ним Зайцева.
       - Ваше высокородие! Этого никак нельзя было сделать... Кругом лес, непролазная чаща. Я выслал разведку. Мне доложили, что там опасно, туда нельзя соваться..., - беспомощно залепетал в свое оправдание незадачливый офицер.
       - И вы поспешили воспользоваться советом обосравшегося от страха солдата. Сами-то хоть не обосрались? - насмешливо оборвал этот лепет полковник.
       Он смерил презрительным взглядом покрасневшего Зайцева и брезгливо поморщился. Хорош гусь, даже здесь, за надежными стенами дрожит как осиновый лист. А каков был там, в поле? Мерзкое посмешище! Безмозглая тупица! Такому трусливому идиоту больше одной хозяйственной повозки доверить нельзя, не то, чтобы на боевое задание посылать...
      
       Досадливо сплюнув, командир полка подошел к столу и разложил карту.
       - Извольте доложить... Где это произошло? Укажите на карте место..., - сухо приказал он, склонившись над планом местности. - Что из себя представляла сея "засада"? Какое оружие использовали мятежники? Сколько человек...
       - Господин полковник1 Я точно не знаю... Я выслал вперед разведку. Два человека. Вернулся один... пешком. Сказал, что туда нельзя..., - вновь растерянно замямлил сбитый вопросами с толку прапорщик. - Дорога шла по полю, потом в лес свернула... Солдаты знают...
       - Тьфу! Что же это за наказание на мою голову! - вскипел Верхотуров и яростно стукнул кулаком по столу. - "Солдаты знают!" А что ты, идиот, знаешь! Ослеп от страха?! Дерьмо собачье, а не офицер! Пошел прочь с глаз, мерзавец! В следующий раз самолично расстреляю за трусость!...
       Дверь резко распахнулась стукнув зазевавшегося Коноплева по лбу и на улицу пулей вылетел красный как рак Зайцев.
       - Каналья! Чего под ногами вертишься? Порядка не знаешь? У-у, сволочь! - тонко взвизгнул он и, больше для угрозы, замахнувшись на драгуна тростью, поспешно скрылся за углом.
       - Ишь, какой грозный. Ажно пот прошиб от страха! - насмешливо проворчал вслед Варфоломей.
       Затем он повернулся на ступенях, перекрестился, набрал побольше и решительно шагнул в открытую дверь...
       - Тебе какого ... здесь нужно? Кто звал? Почему без спроса?! - взбешенно рыкнул Верхотуров, впотьмах не узнав вошедшего.
       - Ваше высокородие, дозвольте друга сыскать! Может жив еще...
       - А, это ты, Коноплев! - обмяк, успокаиваясь, полковник. - Погоди, братец. Дай разобраться. Вишь, один вояка уже дров наломал, пока достаточно. Ночь уже на дворе. Утро вечера мудренее...
      
       Утренние поиски посланного к месту происшествия усиленного отряда не принесли никаких результатов. На обочине валялся изуродованный взрывом труп лошади да притоптанные ошметки земли вокруг неглубокой воронки, видать, остатком дня или ночью здесь кто-то прошел еще. И все...
       Варфоломей едва ли не на брюхе настойчиво, метр за метром, обследовал дорогу, овраг и даже ближнюю чащу, но тщетно. Ни клочка, одежды, ни брошенных вещей, ни Антона, которого он больше всего стремился найти, на месте взрыва не было. В сознание закралось и с каждым часом росло сомнение, что друг погиб и именно попав в засаду.
       Коноплев озадаченно, но скрупулезно выглядывал каждую мелочь. Кроме небольшой ямы, оставшейся от взрыва других преград на дороге не было. Не видно следов и разобранного завала на обочине. Стало быть, дорога была чиста и слазить с лошади, чтобы оглядеть некое препятствие нужды не было. Тогда что заставило Антона слезть с коня? Почему невредимы остались Гнедко и Авдей? Ведь его кобылу буквально разворотило снизу... Где тогда хоть какие-то следы от Антона?
      
       Дотошный драгун все ползал и ползал вокруг на коленях в поисках истины. Мало по малу он представил себе вероятную картину происшедшего. Вот тут, вверху, на небольшом выступе над дорогой, прятались ляхи. Судя по схоронке, их было двое. Отсюда они и метнули свой смертоносный заряд. Потом ушли вон туда, вниз, по оврагу, забрав оружие солдат. Бомбу метали прицельно, в определенное место, по сути в стоявшего противника.
       Стало быть, Антон с Авдеем стояли... Почему они здесь остановились? Ничего подозрительного тут не могло обратить их внимания... Но почему, все же Антон оказался на земле? Потом... Если Авдей говорит, что его порвало в клочья, то где хотя бы один клочок? Одежды или, гм-м, плоти... Их нет. Не подобрало же все голодное зверье. Однако, в таком случае, труп лошади лежит не тронутый. Зачем хватать человечину. Значит, звериного пиршества тут еще не было. А коли так... Антон мог быть не убит, а ранен. Где он тогда7 Вот вроде примятое место в овраге... Как будто лежал кто и кровь... Его? Вроде ползли по земле... Антон? Куда же он, черт возьми делся?!
       Разве что дорога притоптана свежими следами. В основном пешими... Значит, кто-то здесь успел пройти потом, после взрыва... Подобрали раненного? Похоронили убитого?...
       Варфоломей терялся в догадках. Один вопрос порождал другой. Собравшись до кучи, вопросы порождали сомнение. Развеять его, ответить на эти вопросы, мог только один человек...
      
       - Где Власов? - осадив разгоряченного быстрой ездой жеребца, склонился у костра Варфоломей.
       - Вроде на конюшню подался... Жеребца пономаревского приручать...
       - Я ему приручу..., - зло бросил драгун, вновь пришпоривая коня.
      
       У приоткрытых дверей конюшни толпились солдаты, с тревогой заглядывая вовнутрь. Оттуда доносились недовольное лошадиное ржание и злобная ругань.
       - Зря полез к нему Авдей..., - сокрушенно махали они головами. - Вона как Гнедко взбеленился, не подпустит к себе. Напрасная затея...
       - Ну-ка, пропустите! - расталкивая толпу, просунулся вперед Варфоломей. - Отойдите, не мешайте. Я сам... помогу ему.
       Он бесцеремонно оттер любопытных в сторону и прикрыл за собой дверь, не поясняя, кому собрался помогать...
      
       - Тихо, тихо, паскуда! Угомонись! Я тебе не твой Пономарь... У меня больно не забалуешь..., - злобно шипел сопротивляющемуся коню Власов, яростно натягивая повод. - Ничего... Ты у меня как шелковый будешь... Это хозяин твой вздумал против меня взбрыкивать. Довзбрыкивался...
       - Оставь коня в покое, Авдей! - усталым, будничным голосом окликнул его Варфоломей. - Не твой он... Антона! Был и ... останется!
       - С чего ты взял? Ты что... нашел Пономаря! Он живой?..., - опешил Власов, от неожиданности ослабляя повод и поворачиваясь к Коноплеву.
       Эта оплошность дорогого ему стоила. Гнедко, почувствовав слабину, рванулся в свободный угол и взбрыкнул. Кованная подкова глухо и смачно впечаталась Власову в затылок. Тот охнул и грузно осел на пол. Жеребец дико всхрапнул, скосил налитый кровью глаз на повергнутого драгуна и приготовился снова ударить.
       - Гнедко! Стоять! - строго прикрикнул на него обеспокоенный Варфоломей. - Ты что, дурашка! Погодь... Этот гад мне еще живой нужен...
       Жеребец недовольно фыркнул и успокоился. он подвинулся в сторону и нервно перебирал ногами. Коноплев подхватил под плечи обмякшего Власова и поспешно вытащил его в проход.
      
       - Ну так что, Авдей, в засаду угодили? - склонился он над Власовым, приводя в чувство. - Говоришь, порвало Антона в клочья бомбой... А может сам решил с ним поквитаться, счеты свести...
       - А-а-а, разнюхал, сыщик..., - слабо протянул Власов, еле шевеля языком. - Нет, не я... Неужели Пономарь тебе не сказал... Жаль, помешали ляхи... Не дали голову снести твоему праведнику...
       - Не сказал..., - глухо откликнулся Варфоломей, хмурясь.
       - Стало быть подох..., обрадовано вскинулся Авдей, забыв о боли. - Подох сукин сын! Слава богу! Нет больше твоего дружка! Жаль, не от моей руки...
       - Зато ты, гнида, от моей подохнешь..., - взвился Варфоломей, уязвленный бесстыдным цинизмом.
       Он порывисто обхватил лапищами голову Власова, оглянулся на прикрытую дверь (господи, прости мою душу грешную!) и как бы невзначай резко крутнул в сторону. Шейные позвонки хрустнули. Авдей конвульсивно дернулся и замер, недоуменно уставившись на Варфоломей стекленеющими глазами...
      
       - Что там? - с тревогой кинулись к Коноплеву сослуживцы, когда он медленно высунулся из конюшни и расслабленно прислонился к стенке. - Где Авдей?
       - Кончился..., - устало выдавил он в ответ. - Гнедко не подпустил... Копытами забил. Видать отомстил за Антона...
       - Отомстил? За что? Разве такое может быть, чтобы животина за человека счеты сводила? - удивленно вытаращились мужики и с сомнением и опаской покосились на конюшню.
       - Может! - убежденно заверил Варфоломей, оживившись. - Скотина хоть и бессловесная тварь, а доброе отношение не хуже нашего понимает. На добро добром отвечает, на зло злом...
       Он не торопясь достал из кармана трубку и закурил. А чего... Первое волнение от взятого на душу греха прошло. Да и грех ли это, злодея погубить?... Так что он свое дело сделал, можно и языком почесать...
       - Лошадь она, ведь, как собака своему хозяину служит..., - продолжал Варфоломей, пуская кольца дыма. - Да что там лошадь... Вот я в Астрахани слыхал, что у бусурман есть такая животина навроде лошади. Верблюдом, дроба..., дро..., дро..., а дромадером зовется. Так эта тварь еще похлеще собаки с лошадью будет. Без воды и питья много ден жить может. Идет себе по пустыне песчаной несет спокойно поклажу, жвачку жует... Ночью хозяин отдыхать ляж, а он вокруг ходит, сторожит не хуже пса. Но не дай бог кому на хозяйское добро или тем паче самого хозяина покуситься. Подойдет сзади неслышно. Цап за шею и летит голова наземь, как гнилое яблоко с дерева...
       - Да ну!
       - Вот тебе и "ну"! Говорю же, хоть и бессловесная тварь за хозяина горой стоит. За ласку благодарит, зла не прощает...
       - Так ты думаешь, что это Авдей Антона того..., - испуганным шепотом выдохнули драгуны, уставившись на Варфоломея.
       - Теперь этого уже никто не знает..., - рассеянно ответил Варфоломей и решительно стукнул трубкой о каблук, выбивая пепел.
       Впрочем сам он думал совсем по-другому. Последний разговор с Авдеем еще больше усилил его сомнения о гибели Антона. Раз мертвым его никто не видел, значит надо искать. Но где? Да где угодно... Всю округу в мелкий гребень прошерстить, но сыскать. Мертвого ли, живого... И не будь он Варфоломей Коноплев, если не добьется своего. От этого решения в душе просветлело и дышать стало легче. Драгун сдержанно усмехнулся своим мыслям.
       Однако в тот же день полк получил новый приказ выступать...

    Глава 9.

       - Доброй ночи, Ядвига! Передай Яцеку, чтобы меня не тревожили. Завтра я поднимусь попозже...
       Куровская отправила служанку и осталась в спальне одна, не подозревая, что из-за плотной портьеры за ней наблюдают похотливые глаза Шахновского. Она расслабленно потянулась в постели, согреваясь после холодного промозглого дня под теплым пуховым одеялом. Волнующая истома пробежала по ее молодому телу, радуясь домашнему комфорту и уюту после трудного дня. Сегодня она славно поработала и теперь может спокойно и безмятежно отдохнуть. Сладкая дрема смежила усталые глаза. С блаженной улыбкой на устах Лидия Григорьевна быстро погружалась в сон, где уже замелькали на экране "сонника" первые картинки ночной сказки, но...
       - Пани! Пани! Проше ласкаво..., вставайте! - бесцеремонно ворвался в сладкий сон тревожный шепот... Штура.
       - Что такое? Яцек, как вам..., - недовольно открыла глаза пани Лидия, поднимаясь на постели. - Я же просила меня не тревожить.
       - Беда, пани Лидия!...
       Куровская недоуменно нахмурилась, не решаясь вылезать из-под теплого одеяла.
       - Беда?! Что случилось?
       - Там во дворе... военные!
       - Военные?!!
       - Ну, да! Русские...
       - В такой час? Странно... Что им нужно?
       - Не знаю, пани! Пан офицер такой грозный, хозяев требует, незамедлительно..., - с испугом прошептал Штур, косясь на дверь.
       - Ступай, я сейчас спушусь...
       Торопливо одевшись, Куровская встревожено вышла из спальни. Вороватой тенью шмыгнул через кабинет и незадачливый любовник...
      
       Поджидая выхода хозяйки, в гостиной толпилась группа драгун во главе с рослым полковником, отряхиваясь от налипших хлопьев сырого снега. Солдаты с любопытством глазели по сторонам, разглядывая диковинное убранство старинного замка. Верхотуров (а это был он) чему-то хмурился, внутренне готовясь к предстоящему разговору. Заметив спускавшуюся по лестнице Куровскую, он смущенно кашлянул и учтиво поклонился.
       - Полковник Верхотуров! Прошу прощения за столь поздний, неурочный визит, сударыня, но обстоятельства службы заставляют..., - начал, было, он и осекся. - Виноват... Пани разумеет русскую мову?...
      
       Старательно подбирая польские слова, обратился он к приближавшейся молодой женщине.
       - Не утруждайтесь, полковник! - снисходительно усмехнулась хозяйка и представилась на чистейшем русском языке. - Лидия Григорьевна Куровская... Я - русская! Мой покойный отец - штаб-ротмистр бахмутского гусарского полка Григорий Васильевич Степанищев из орловских помещиков. Может, слыхали?
       - Не имел чести, сударыня..., - снова поклонился Верхотуров, обрадовавшись, что для общения не потребуется переводчик. - Еще раз прошу извинить за это вторжение...
       - Чем обязана?
       - К сожалению, сударыня, миссия не из приятных. Могу я видеть вашего мужа?
       - Увы. Пан Станислав сейчас находится в Варшаве...
       - Чем он занимается?
       - У него свое дело... по коммерческой части. И потом он входит в сейм... А в чем, собственно, дело?
       - Видите ли, Лидия Григорьевна. как не прискорбно, но вынужден вас огорчить. Согласно имеющихся сведений, ваш муж состоит в подпольной организации, готовящей заговор против государя, а в вашем имении в настоящее время скрывается один из заговорщиков...
      
       Хозяйка побледнела, но на подала виду, что эта новость ее взволновала.
       - Видите ли, любезный...
       - Алексей Иванович! - запоздало представился по имени-отчеству Верхотуров.
       - ... Алексей Иванович..., - повторила Куровская и обворожительно улыбнулась суровому офицеру. - В нашем доме не принято вмешиваться в дела друг друга, если они не касаются сугубо личных отношений. Поэтому я не могу ни согласиться, ни опровергнуть ваше сообщение относительно моего мужа. Что касается другого...
       Куровская на миг умолкла, вспомнив о Шахновском. По миловидному лицу скользнула легкая тень неприязни. Она досадливо закусила губу, подбирая для Константина более подходящее определение.
       - ...касательно другого... упомянутого вами человека... Да, в доме есть гость. Это - дальний родственник мужа. Он должен был давно покинуть этот дом, но неожиданно захворал...
       "Давно покинуть" она произнесла с особым нажимом неприязни, а в "неожиданно захворал" вложила столько сарказма, что Верхотуров недоуменно вздрогнул и вопросительно уставился на хозяйку.
       - У нас с ним сложились, увы, прохладные отношения и я не вникала в его дела..., - со спокойной невозмутимостью продолжала меж тем хозяйка. - Чем он занимался до этого, не знаю. Впрочем, и знать не хочу. Можете навестить его, я не возражаю...
      
       "Не возражаю! Ах ты, сучка москальская! Видел бы тебя сейчас твой муженек! Он был бы весьма благодарен тебе за такую "услугу"... Эх, зря я не воспользовался моментом! Надо было попользоваться да придушить тебя, падлюку, сейчас... Никто бы и не догадался..., - ненавистно прошипел сквозь зубы Константин, наблюдавший эту картину. Затаившись в укрытии, он чутко следил за происходящим, соображая, что ему предпринять. Перспектива быть задержанным и предстать перед дознанием ему никак не улыбалась...
       Стараясь быть бесшумным, Шахновский на цыпочках шмыгнул в свою комнату. Лихорадочно собирая вещи, он затравленно оглядывался по сторонам, думая, где можно спрятаться и избежать ареста. Но было уже поздно. В дверь постучали и на пороге в сопровождении Яцека вырос... прапорщик Зайцев.
      
       Трудно сказать, что подвигло полковника Верхотурова самому отправиться в эту нелицеприятную поездку и взять с собой в помощники столь презираемого им офицера. То ли просто засиделся старый воин в штабе. Надоело боевому офицеру в ожидании донесений перебирать и перекладывать с места на место наводящие смертную тоску бумаги, поэтому решил растрястись хотя бы в каком-нибудь живом деле. А, возможно, надоело читать нравоучения этому никчемному, бестолковому прапорщику, абсолютно неприспособленному к армейской службе. Поэтому решил самолично показать, как следует относиться к приказам и поручениям.
       Как бы то ни было, но Иван Антонович оказался в дозорном отряде полковника. Когда хозяйка предложила проверить комнату гостя, Верхотуров согласно кивнул и приказал Зайцеву заняться этим.
      
       - И-иван Антонович! Ба, какая встреча! Какими судьбами?! - изобразил притворную радость Шахновский.
       Но, чтобы не выдавать свое присутствие здесь, он говорил полушепотом и, метнувшись к двери, тут же плотно притворил ее.
       - Проходите, проходите, дорогой мой! - засуетился он вокруг стушевавшегося прапорщика, не давая ему даже рта раскрыть. - Удивлены? Не ожидали? Я тоже... Хотя очень часто вас вспоминал. Думаю, как там любезный Иван Антонович поживает? Впору ли пришелся фураж и лошади? А деньги? Достаточно ли маменька ему денег дала? Не издержался ли по службе? И потом такую обузу еще нагрузили... Этого холопа... Кстати, он сейчас при вас? Забавно было бы увидеть... Может распишем партейку? В карты? По старой памяти? Помните, как тогда у нас, в Верхнем?...
       Казалось, что Шахновский и впрямь обрадовался встрече со старым знакомым. Так и сыпал вопросами, сердечно тиская того в своих объятиях. Но при этом в глазах сквозила издевка, а речь его была щедро сдобрена насмешкой и сарказмом.
       Зайцев, напротив, стушевался, покраснел, бросал сконфуженные взгляды на удивленного таким поворотом управляющего. Разоблачительные воспоминания при посторонних никак не входили в его планы. Он изумленно пучил глаза, неловко топтался посреди комнаты и не знал как себя вести в сложившейся ситуации. Зато Константин быстро сообразил, что следует делать. Удача была к нему сегодня благосклонна и он, не мешкая, взял ситуацию в свои руки.
       Не давая опомниться прапорщику-тугодуму, Шахновский жестко велел Штуру стоять у двери и никого не пускать в комнату. В то же время, дабы избежать подозрений, управляющий должен был оставаться именно в комнате, а не снаружи. Хитрый пройдоха понимал, что присутствие свидетеля при данном разговоре ему как нельзя кстати. Прижатый нежелательными откровениями о прошлых сомнительных делах Зайцев не посмеет чинить преград и может даже поможет избежать ареста. Впрочем, почему "может"? Он обязан это сделать, если не хочет, чтобы не быть разоблаченным самому...
       - Итак, Иван Антонович, чем обязан! - сменив дружелюбный тон на повелительный, сухо поинтересовался Константин.
      
       Он спокойно, по-хозяйски расположился в кресле и смерил стоявшего перед ним прапорщика холодным, надменным взглядом.
       - Видите ли, дорогой... Константин Семенович..., - подал, наконец, голос онемевший Зайцев, натужно вспоминая, как зовут его знакомца. - Вероятно, здесь какое-то недоразумение...
       Совершенно сбитый с толку этой неожиданной встречей, он лихорадочно соображал, что ему делать. Недалеким умишком Иван Антонович понимал, что исполнять поставленную задачу, как не крути, ему не с руки. С одной стороны, внизу, в гостиной его ожидал с докладом полковник. Здесь в комнате он должен был задержать предполагаемого заговорщика и представить для дознания или хотя бы каких-то объяснений. С другой стороны, перед ним, на самом деле, стоял человек, которого он знал. Достаточно хорошо ли? Это другой вопрос. Но этому человеку он был, как бы... обязан. И эти обязательства, мягко говоря, не хотелось бы... озвучивать. Похоже, что господин Шахновский намерен поступить именно так...
       - Действительно! Недоразумение..., - вновь повторил он растерянно. - Какой из вас заговорщик?!
       - Заговорщик? - изобразил недоумение Шахновский.
       - Ну, да! Господин полковник сказал сейчас вашей родственнице, что у нее в доме скрывается заговорщик и приказал мне привести вас к нему...
       - И что вы намерены делать?
       - Н-не знаю... Я, право, не имею на ваш счет никаких претензий, но Верхотуров...
       - Что же! Пойдемте к вашему полковнику..., - Константин сделал вид, что собрался спуститься в гостиную. - Правда, в доме уже знают, что я оправился от болезни и уехал... Не попрощавшись. Не так ли, Яцек?
       Он произнес последние слова с повелительным нажимом и выразительно посмотрел на вздрогнувшего у двери управляющего.
       - Так, так, пан Константин! - поспешно кивнул он головой. - Просто я... забыл доложить о том пани Лидии...
       - Что же, если ты забыл, тогда надо идти. Пойдемте, господин прапорщик... Расскажем вашему полковнику о наших делах в Верхнем... Подтвердите ему, что наша семья весьма благосклонна к армии... Кстати, поинтересуюсь у него относительно маменькиной помощи и о...
       Константин насмешливо прищурился и многозначительно посмотрел на смешавшегося Зайцева.
       - Нет, нет, Константин Семенович! Я не смею подвергать вас опасности, незаслуженным обвинениям. Вон и ваш слуга утверждает, что вы уже съехали...
       - Ну, что же, Иван Антонович! Благодарю за услугу. весьма признателен, что вы меня... правильно поняли. А ты, Яцек, понял?
       Шахновский скользнул холодным, не терпящим возражения, взглядом по управляющему и тому ничего не оставалось, как согласно кивнуть.
       - Тогда, ступайте! И помните... Что не только моя судьба в ваших руках, но и ваша в моих тоже...
      
       - Почему так долго, Зайцев?! Где гость? - удивленно встретил Верхотуров вернувшегося ни с чем Зайцева и вопросительно посмотрел на хозяйку.
       - Яцек, в чем дело? - удивилась не меньше Лидия Григорьевна. - А где господин Шахновский?
       - Покорнейше простите, милостивая пани! Я не стал... забыл доложить..., - сбивчиво забормотал управляющий, не глядя на хозяйку. - Пан Константин... уехал. Сказал, что чувствует себя вполне сносно, собрал вещи и уехал.
       - То есть как так... уехал? Странно..., Такую новость и ты мне не сообщил..., - оторопела Куровская. - Мне кажется, его коляска и лошади на месте... Ты, Яцек, ничего не путаешь...
       - Нет, нет, пани..., - торопливо отозвался Штур, искоса бросая испуганные взгляды по сторонам.
       - Алексей Иванович, я не хочу вызывать ваших подозрений..., - повернулась Куровская к насторожившемуся Верхотурову. - ... но, мне и самой удивителен этот поступок... Вы вправе сами решить... Ну, осмотрите, в конце концов, все... Комнату, дом, двор... Последние дни я не видела кузена моего мужа, ... не желала видеть. Здесь сугубо личные мотивы, ... деликатного свойства. Я не хочу о них распространяться...
       - Успокойтесь, сударыня! Вашей вины я не вижу. Вы достаточно представили для меня информации. С вашего позволения, мы еще раз осмотрим...
       - Как вам будет угодно...
      
       Но и повторный осмотр ничего не дал. Воспользовавшись заминкой, Шахновский привычным путем проскользнул в хозяйскую спальню, прихватив по пути пистолет из коллекции Куровского. Место за шторой, присмотренное для низменных замыслов, сейчас стало надежным убежищем...
      
       - Сударыня! Прошу прощения за беспокойство... Напрасно потревожили вас, нарушили ночной покой...
       Разочарованный неудачей, Верхотуров поклонился хозяйке и собрался уходить.
       - Погодите, господин полковник! Куда же вы на ночь глядя, в такую непогоду... Нет, я своих соотечественников не позволю подвергать таким... неудобствам...
       Лидии Григорьевне вернулся дух истинно русского гостеприимства и радушия к гостям. И как хлебосольная хозяйка она с решительным, не терпящим возражения, видом обратилась к управляющему.
       - Яцек! Распорядитесь на кухне насчет ужина для гостей... Принесите из погреба вина. Для господ офицеров приготовьте комнаты для отдыха. Господину прапорщику ту, где вы сейчас были. А для господина полковника гостевой покой в левом крыле... Да, и пусть накормят и определят на ночлег солдат...
      
       Убедившись, что угроза миновала, Шахновский вторично за вечер выбирался из укрытия и вернулся в свою комнату. Каково же было его удивление, когда туда после ужина на ночлег вновь привели Зайцева. На этот раз Константин уже не церемонился.
       - А вы, весьма кстати, Иван Антонович..., - нагло ухмыльнулся он, разглядывая приунывшего прапорщика. - Мне надежный караул не помешает. Надо как следует выспаться перед дорогой, да и подкрепиться не помешало бы...
       Проголодавшись за день, он точно простому слуге приказал принести ему с кухни вина и еды. А после по-хозяйски устроился в мягкой постели, предоставив безропотному соседу довольствоваться небольшим диваном в прихожей.
       Ворочаясь на жестком лежаке и тщетно пытаясь уснуть под аккомпанемент зычно храпящего Шахновского, Зайцев проклинал все на свете. Угораздило же его поехать в этот дозор с полковником. Надо же ему было встретиться с Шахновским, о котором он уже и думать забыл. Только бы Верхотуров не прознал. Как теперь скрыть эту встречу? Господи, скорее бы все это закончилось. Нет, надо подавать в отставку и уезжать в деревню. Армейская служба не для него. Он и представить себе не мог, чем обернется его безропотность и трусость...
      
       Коноплев, с недавних пор ставший вахмистром, проверил подготовленных к дороге лошадей. В конюшне он с горем пополам переговорил с поляком-конюхом, едва разобравшись в незнакомых словах. Убедившись, что лошади накормлены, напоены и даже оседланы, он легкой пружинистой походкой пересек двор и направился к господскому дому, чтобы доложить Верхотурову о готовности к выезду...
       - Мил человек, сделай милость, задержись на минутку! - неожиданно услышал он сзади родную русскую речь.
       Варфоломей удивленно оглянулся и оторопел. В двух шагах от него в простой крестьянской свитке стоял и добродушно улыбался... Антон. Комкал смущенно в жилистых руках суконную шапку и с интересом смотрел на него. Отчего то с бородой, постаревший, ссутулившийся...
      
       От изумления драгун даже зажмурился. Господи, что за блажь! Откуда? Он недоуменно вытаращил глаза, не привиделось ли? Нет, мужик стоял. Именно мужик, рослый. бородатый, в годах. Вон, лицо тронуто морщинами и борода забелена сединой. Но глаза... Такие глаза не забудешь. Ясные, открытые, лучащиеся сердечной добротой и искренностью. Вот сбрей бороду и разгладь борозды на лице вылитый Антошка! Варфоломей оторопело огляделся по пустынному двору.
       - Отец, это ты меня звал, что ли?
       - Я, я..., - отозвался тот и даже в голосе его теперь почудилось что-то знакомое. - Вот, услыхал, что солдаты ночью пришли. Свои, русские. Думаю, узнаю кто. Вдруг из знакомцев кого встречу...
       - Кого же ты, отец, встретить хотел? - дрогнувшим от волнения голосом поинтересовался Коноплев и полез за пазуху за трубкой.
       - Да сынка своего... Антона. Его тут тоже в солдаты хозяйка определила... - охотно пояснил мужик и вдруг встревожено кинулся навстречу, заметив как побелел на глазах служивый. - Что с тобой?
       - Антоном, говоришь сына, звали? - глухо выдавил Варфоломей, чувствуя, как крепко стиснуло грудину и сердце рванулось наружу.
       - Ну, да! А что? Знаешь его? - встрепенулся и мужик, забеспокоившись.
       - Имечко, ведь, редкостное, приметное..., - уклончиво ответил драгун.
       Варфоломей качнулся, побледнел, но взял себя в руки, с трудом справляясь с колыхнувшимся в груди волнением. Неужели Антошкин батька сыскался. Эх, паря, не дожил ты до этой минуты!
       - А ты... дядя, случаем не плотник? - как бы между прочим, осипшим голосом поинтересовался Коноплев.
      
       В горле запершило и он закашлялся.
       - Плотник! А что? - изумился мужик. - Помощь какая нужна? Так вы, вроде, верхи, явились. Это вам тогда по кузнечному, к другу моему, Макару...
       - Да у нас лошади в порядке..., - отмахнулся заведенный Варфоломей и нервно хохотнул. - Раз плотник, так может тебя еще и Пономарем кличут?
       - Ну да! Пономарь... я! - еще больше удивился мужик и растерялся. - А ты что? Провидец? На лбу у меня прочитал...
       - Не-а, дядя! - довольно гоготнул драгун, широко щерясь счастливой улыбкой. - По глазам... Они у тебя, точь-в-точь, как у дружка моего... Антошки... были. Я еще грешным делом подумал, не померещилось ли? Откуда он тут взялся...
       Он отступил в сторону, разглядывая недоумевающего мужика со всех сторон.
       - Надо же! Господи! Скажи кому, не поверят..., - восторженно всплеснул он руками и вздел их кверху, будто призывая в свидетели господа, всех святых и грешников, чтобы разделить с ним радость. - И за что мне грешному такая удача! Батька Антошкин сыскался!!!
       - Антошка! Сынок! - радостно прослезился Николай и растроганно шмыгнул носом. - Дорогой ты мой! Как тебя кличут, родненький? дай-ка я тебя обниму за такую новость.
       Упоминание об Антоне настолько ошеломило его, что он даже не вникал в смысл того, что говорил этот добродушный верзила, друг его сына.
       - Варфоломей я..., смущенно пробормотал драгун, бережно прижимая к груди, всхлипывающего мужика. - Дружками мы были с Антоном, закадычными...
       Легкая тень печали скользнула по его лицу, но снова не обратил на то внимание, обрадованный родитель.
       - Варфоломей! Сынок! Не томи душу! - нетерпеливо дергал за рукав и тормошил примолкшего драгуна Николай. - А где же он? Он тоже с вами, здесь?!
      
       Пока меж ними шел этот разговор, на двор вышел Макар, а следом и степанищевские мужики. Любопытство тоже подняло их в столь ранний час. Больно уж охота было увидеть соотечественников, узнать новости о России, как там сейчас житье на родимой сторонке.
       - Макар! Мужики! Антошка нашелся! - радостно кинулся к своим возбужденный Николай. - Представляете, он тоже тут, в Польше! Вона, дружок его стоит, Варфоломей...
       Он опять метнулся к посуровевшему драгуну, вновь затормошил его.
       - Варфоломей! Сынок! Ну, скажи им, скажи... Где Антон сейчас? Как бы с ним свидеться?...
       Вместо ответа Коноплев смущенно кашлянул и потупился. Лицо его потемнело. Счастливая улыбка на лице плотника стала растерянной и тоже поползла прочь. Николай неловко затоптался на месте, попытался заглянуть в глаза служивому, но тот отвел взгляд в сторону. Пономарь растерянно повернулся к мужикам, ища поддержки, но и те молчали в недоумении, не понимая, что происходит...
      
       - Ч-что? Что такое, Варфоломей? - встревожился Николай. - Случилось чего7 Говори, не томи...
       - Пропал Антон, отец..., - с трудом выдавил страшную новость Коноплев и скривился огорченно. - Хотел, вот, тебя сыскать. По всем хуторам и дворам мотался. Не успел...
       - Как пропал? Убит? - упавшим голосом поинтересовался Николай.
       - Мертвым его никто не видел! - зло выкрикнул Коноплев, до сих пор не допуская даже мысли о гибели друга. - Но и живым не нашли... С дозора не вернулся...
      
       Не вдаваясь в подробности, Варфоломей скупо рассказал несчастному отцу о том злополучном выезде. Щадя отцовское сердце, он благоразумно умолчал о подлой мести коварного сослуживца и взорванной из засады бомбе. Вдруг еще все образуется и прояснится. Тревог и переживаний старику и так достаточно.
       На Николая и впрямь страшно было глядеть. Это все равно, что поднялся человек на крыльях счастья высоко-высоко. Почувствовал себя легко и безмятежно. И вдруг коварный выстрел, прямо в сердце. И рухнул бедолага со всего маху оземь. Сокрушительно, расшибаясь насмерть.
       Лицо плотника посерело, морщины стали еще глубже. Плечи безвольно опустились, а спина стариковски сгорбилась, согнувшись от непосильной ноши. Виски припорошила обильная седина, а глаза темнели скорбью...
      
       - Что же это такое! Почему? За что? - вскинул он полный отчаяния взгляд, наполнявшийся слезами. - Варфоломей? Макар? А? Разве так можно?...
       - Он солдат, Николай! В лихую годину всякое бывает..., - глухо отозвался Макар, переживая вместе с другом свалившееся на его плечи горе. - Но ты раньше времени того, не горюй. Слышь, что человек сказал, мертвым твоего Антона никто не видел. Может пораненного подобрали или, не дай бог, в полон ляхам попал... Шукать треба...
       - Искать? - вскинулся с надеждой Николай. - Да-да, надо искать... А где?
       - Я уже думал о том, дядя Николай..., - горестно вздохнул Варфоломей. - Только полк быстро снялся с тех мест. Впрочем, оно и недалеко... Только кто этим будет заниматься. Для солдата приказ есть приказ, тут службу не бросишь. А вам?... Разве хозяйка отпустит? Хотя...
       Варфоломей задумчиво почесал затылок, что-то прикидывая и соображая.
       - ... государь же мужику волю даровал, - продолжил он размышления вслух. - Думаю, что перечить в том она не должна бы...
       Услыхав, о чем идет речь, степанищевские мужики подсунулись ближе и окружили Коноплева.
       - Ты бы, мил человек, рассказал нам, что это за овощ такой - "воля". С чем его едят..., - дружно загалдели они, заинтересовавшись разговором.
       - Тю! Да вы что? Уж второй год пошел, как государь манифест подписал..., - искренне удивился мужицкому неведению Варфоломей и с немым вопросом уставился на Николая.
       - Да тут такие дела, сынок! Ни словами, ни пером передать..., - махнул тот рукой обреченно. - Ходили мы с Макаром к барыне. Скажи, Христа ради, что за бумага от царя была. В городе вовсю о ней толкуют, а мы ни сном, ни духом. Так куда там! Напыжилась, надулась. Нам русский царь не указ! Вот сейчас польский сейм свой манифест выпустит. А ты, Варфоломей, так скажи... На кой х... русскому мужику польский сейм, если у него свой государь-милостивец есть?
       Николай недовольно поморщился, переводя дух. То ли вспомнил давешний разговор с хозяйкой, то ли печальная весть об Антоне покоя не давала.
       - А ты, сынок, говоришь, чтобы отпустила Антона искать... Разве тут правды добьешься. Привезли на чужбину, петлю на шею накинули, как скотине бессловесной. Только и знай, что работай, хозяев своими хлопотами не донимай. Так что живем тут как в глухом лесу. Ничего не знаем, не ведаем...
       Глубоко вздохнув, он замолчал, сердито сопя. Ни слова не обронили и мужики, только согласно кивали головой.
       - Вот мы и подумали. Хорошо, что пришли наши солдаты. Все же не с ляхами общаться. Эти может ослобонят..., - нарушив паузу, отозвался кто-то. - Хочется домой воротиться, в родной сторонке помереть...
       - Погоди, дядя помирать..., - ухмыльнулся Варфоломей. - Не знаю, но попробую помочь вам. Сейчас полковнику доложу. Он у нас мужик хоть и крутой, но справедливый и... башковитый. Рассудит, что к чему...
      
       ... Верхотуров, готовый в дорогу стоял посреди гостиной и о чем-то вполголоса переговаривался с хозяйкой дома. Рядом нетерпеливо топтался Зайцев, ожидая, когда полковник даст команду на выезд. Иван Антонович то и дело бросал беспокойные взгляды наверх, где в комнате остался Шахновский.
       - Смотрите, друг любезный, не вздумайте проговориться полковнику, что всю ночь сторожили "государственного преступника"..., - насмешливо протянул он на прощание и пригрозил. - А то я, на всякий случай, вам "замок" на рот приготовил...
       Константин вытащил из-под подушки револьвер и красноречиво поводил вороненым стволом перед носом испуганного прапорщика.
       - Так что в ваших интересах, чтобы он не пригодился...
      
       - А, Коноплев! - оживился полковник, заметив вошедшего в дом вахмистра. - Ну, что, братец? Лошади готовы? Можно трогаться, с богом...
       - Так точно, ваше высокородие! - басовито гаркнул Варфоломей.
       - Тише, тише! Потолок обвалится от твоего крика..., - добродушно усмехнулся Верхотуров и оглянулся на хозяйку. - Нанесем Лидии Григорьевне урон за ее любезность и гостеприимство...
       - Ваше высокородие, дозвольте! - понизив голос, склонился к нему Коноплев. - Тут незадача одна...
       - Что еще случилось? Драгуны, перепились, набедокурили? - нахмурился недовольно Верхотуров и виновато поклонился насторожившейся хозяйке.
       - Никак нет! Наши в порядке. Тут, в имении, мужики наши..., - пояснил вахмистр, косясь на хозяйку.
       Куровская вздрогнула и по щекам ее побежал румянец. Заметив смущение хозяйки, Верхотуров удивленно пожал плечами и непонимающе уставился на Варфоломея.
       - Ты что мелешь, дурень? Какие мужики? Какие наши? "Наши", "ваши", ничего не пойму...
       - С России, ваше высокородие! Холопы... Вывезены вот их..., - Коноплев кивнул на побледневшую Лидию Григорьевну. - ... управляющим. Против воли тут живут...
      
       - А в чем, собственно дело? - вскинулась Куровская. - Да, это холопы моего покойного батюшки. Согласно наследства... Я, правда, попеняла Яцеку за своеволие. Мог бы там продать. Не зачем было тащить сюда лишние рты. Но, раз привез, не выбрасывать же... Не пойму, из-за чего сыр-бор?!...
       Барыня капризно передернула плечиком и надула губки обиженно. От возмущения, она даже забыла с какой целью наведался в их имение воинский караул. Надо же, какой-то плебей, солдафон беспардонно сует нос в ее семейные дела, пытается указывать...
       - Действительно, Коноплев! Не пойму, в чем тут ты незадачу увидел? - согласно поддержал хозяйку и командир полка. - Ступай! Не морочь голову!
       Однако, надменный тон барыни, ее пренебрежительное "продать", "выбросить" зацепило самые глубины солдатской души, с лихвой хлебнувшей барского унижения. Вахмистр ненавистно скрипнул зубами, едва сдерживаясь от искушения наброситься на эту барыньку и разорвать в клочья.
       - Нет! Ваше высокородие, послушаете! - твердо отрубил Коноплев. - Мужики до сих пор не знают, что государем воля дарована. Вы сами когда нам с молебном манифест читали...
       От этих слов Куровская покраснела еще больше, а Верхотуров помрачнел.
       - Когда они слезно попросили хозяев растолковать им царское слово..., - меж тем все больше повышал голос Коноплев. - ...в ответ над ними лишь посмеялись и сказали, что русский царь для поляков не указ, у них, дескать свои законы есть...
       - Сударыня! Это правда! - сурово сдвинул брови Верхотуров, поворачиваясь к хозяйке.
       - Алексей Иванович, дорогой! Я, право, не знаю, как могло такое случиться. Вероятно, мужики что-то напутали, неправильно истолковали слова мужа...
       На Куровскую больно было глядеть. Руки нервно теребили ажурный платок, лицо покрылось пунцовыми пятнами. Куда девалась ее спесь, уверенность, надменность. Она стушевалась, суетливо бегала по комнате глазами, в полной растерянности сбивчиво пыталась оправдаться. Ее жалкий вид вызвал у вахмистра отвращение.
       - Барыня! Мужики к вам приходили..., - насмешливо хмыкнул он, отрезая ей пути к отступлению и повернулся к командиру. - Ваше высокородие, тут кстати отец нашего пропавшего Пономарева... Это он мне все рассказал... Вы Антона помните, не думаю, что батька его брехливый...
      
       Верхотуров обескуражено кашлянул и то ли с сожалением, то ли с подозрением поглядел на хозяйку.
       - Оказывается не все в порядке в "королевстве датском"..., - протянул он разочарованно. - Дыма без огня не бывает. Стало быть верно было указано на вашего мужа, сударыня...
       По тону можно было понять, что и у него изменилось отношение к добродушной соотечественнице...
       - Но, господин полковник! Эта промашка вполне поправима. Эка безделица... Не прочли мужикам бумагу! Наверняка, у мужа в кабинете найдется она... Давайте вместе сыщем и в вашем присутствии огласим. Алексей Иванович, голубчик! Стоит устраивать трагедию по таким... пустякам...
       Использовав все свое обаяние, Лидия Григорьевна едва ли не силой увлекла полковника в кабинет.
      
       - А не плохое место для... штаба заговорщиков..., - хмыкнул Верхотуров, с любопытством разглядывая убранство комнаты.
       Окинув беглым взглядом стеллажи с книгами, он сосредоточил свое внимание на коллекции оружия, где наряду с древними мечами и пистолями соседствовали и вполне современные образцы пистолетов и ружей.
       - Ах, полно вам, дорогой Алексей Иванович! К чему эти никчемные подозрения..., - воскликнула Лидия Григорьевна в торопливой сосредоточенности перебирая бумаги на рабочем столе. - Мой муж достаточно миролюбивый человек. Я бы сказала, законопослушный либерал. С холопами он строг, но справедлив. Слабины им не дает, но и глумления не допускает... Что же хозяевам со слугами за панибрата жить? Так они на шею сядут и понукать начнут...
       - Я сейчас речь не о ваших... слугах веду..., - отозвался в ответ Верхотуров, умышленно опуская из употребления унизительное слово "холоп".
       Он продолжал с интересом разглядывать оружие и думал совсем о другом.
       - Я к тому, что ваш муж неплохой арсенал держит в доме..., - пояснил он свои сомнения. - После чтения... сомнительной литературы и составления прокламаций против государя впору и за оружие взяться...
       - Ну что вы, господин полковник! Ваши опасения не более чем выдумка сугубо военного человека, склонного видеть врага в любом вооруженном человеке..., - насмешливо возразила Куровская, не отрывая глаз от бумаг. - Весь этот "арсенал" не более чем семейная забава, которой суждено так и остаться в пределах этого кабинета. Посмотрите, на этом оружии пыль веков...
       - Не скажите, не скажите, сударыня..., - оживился вдруг Верхотуров, внимательно приглядываясь к грозным экспонатам. - Кому-то захотелось... коснуться этой пыли и даже воспользоваться этой "забавой"...
      
       Он обернулся к хозяйке и указал на зияющее пустотой место, где до недавнего времени находился, по всей видимости, пистолет...
       - Право, не знаю..., - растерянно пробормотала Куровская. - Я, ведь. захожу сюда крайне редко. Да и внимания на эту коллекцию не обращаю... Согласитесь, это не женское развлечение...
       Она в замешательстве огляделась, пытаясь сообразить, что здесь могло произойти и кому понадобилось оружие.
       - Может ваш муж все же решил воспользоваться? Там, в Варшаве, полагаю, им оружие сегодня кстати..., - подсказал Верхотуров, тактично, дабы не ранить хозяйку, не упоминая о причастности Куровского к заговору.
       - Ну что вы! - горячо запротестовала Лидия Григорьевна. - Станислав даже к охоте не большой любитель. Возможно...
       Она в крайней озабоченности закусила губу, что-то обдумывая.
       - Да, вполне возможно, что это пан Шахновский, кузен мужа, здесь "похозяйничал"..., - оживившись, предположила она и глаза ее недовольно потемнели. - Он часто пользовался кабинетом мужа. И потом... У Константина есть весьма странная привычка... свободно распоряжаться чужими вещами. Не исключаю, что это он и прихватил "подарок на память", в дорогу...
       Куровская еще некоторое время в замешательстве топталась у стола, забыв о том, что привело ее сюда. Наконец, очнувшись, она подняла какой-то документ и повернулась к ожидавшему ее Верхотурову.
       - Алексей Иванович, я, кажется нашла, ваш манифест..., - выдавила из себя устало и опустошенно, передавая полковнику бумаги.
       - Не мой, государев..., - поправил ее Верхотуров.
       - Ну, да! Я и говорю, что, к счастью, нашелся...
      
       Лидия Григорьевна безразлично сунула в руки Верхотурову злосчастный манифест и, не говоря больше ни слова, вышла из комнаты. В полном молчании следом за ней последовал и полковник. Но не успел он сделать и двух шагов, как столкнулся нос к носу с незнакомым молодым господином. Незнакомец от неожиданности оторопел и выпустил из рук дорожный саквояж. Он и одет был по-дорожному. Непонятно только было - то ли он откуда-то прибыл, то ли собрался в дорогу.
       - Сударь! Вы кто? С кем имею честь?...
       Верхотуров недоуменно повернулся к Куровской и потому, как она отшатнулась и побледнела, все понял.
       - Я так полагаю, сударыня, что это нашелся ваш неожиданно пропавший родственник? - протянул он в догадке.
       Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда Шахновский, а это был, действительно он, с перекошенным от злобы лицом, выхватил из-под дорожного плаща револьвер.
       - А это - пропавший из "семейной коллекции", хм-м,... подарок на память..., - невозмутимо заключил он, глядя на направленное на него оружие.
       - Константин! В чем дело?! Немедленно уберите пистолет! - возмущенно кинулась навстречу Шахновскому хозяйка. - Что за шутки?! Мне Яцек доложил, что вы уже уехали...
       - Увы, дорогая пани Лидия, увы... Я... передумал! - желчно процедил Шахновский, не спуская напряженного взгляда с офицера. - Было бы не учтиво с моей стороны отказаться от вашего радушия и бросить одну, на произвол судьбы, с этими... господами!
       - Не паясничайте! - гневно притопнула ножкой Куровская. - Фигляр! Где вы скрывались?! Вас искали по всему дому...
       - Значит, плохо искали! - дурашливо хохотнул Константин. - Я никуда из своей комнаты не выходил. В прятки с господами не играл. А сейчас позвольте пройти, мне не досуг с вами беседы вести...
      
       Шахновский нервно вскинул пистолет, требуя дать ему беспрепятственный проход. Он был явно не в своей тарелке. Он и негодовал, и досадовал, и боялся одновременно. Вот влип, так влип! Зачем выбрался из своего укрытия, не переждал, когда вся эта катавасия уляжется. Почему не выбрался из дома ночью? Яцек бы запряг повозку и слова поперек не сказал бы. К утру был бы уже далеко от этого проклятого места, а может и страны... Дернул его черт сунутся именно сейчас.
       Полагая, что хозяйка задержит полковника в кабинете достаточно долго, Константин не мешкая собрался в дорогу и попытался незаметно выскользнуть из дома. Однако, пришлось затаиться, когда на улицу с каким-то поручением поспешил огромного роста драгун. С улицы, от парадного крыльца, доносилось какое-то оживление. Константин решил выйти через черный ход и вот, пожалуйста, столкнулся с царским полковником. Теперь либо пан, либо пропал...
      
       - Сударь, будьте благоразумны! - подал меж тем голос Верхотуров, обращаясь к незадачливому беглецу. - Не делайте опрометчивых поступков. Ваши потуги тщетны. Вам все равно не выбраться. Не усугубляйте ситуацию...
       - Заткнись! Кто ты таков, чтобы поучать меня! - тонко взвизгнул Шахновский. - Прочь с дороги!
       - Сдайте оружие, сударь! - сухо приказал полковник. - Вы арестованы!
       - Про-о-о-чь, скотина! - дико заорал Шахновский, по неопытности замахнувшись револьвером, будто палкой и нажал на курок.
       В гулкой гостиной выстрел грянул оглушающе. Пуля пронзительно свистнув, ударила в потолок и срикошетила куда-то в угол. Истошно вскрикнула хозяйка и зажала ладонями уши. Перепуганный Зайцев, роняя по пути какие-то вещи, метнулся в угол. С улицы на шум в дом ввалился Варфоломей и замер на пороге. Шахновский удивленно уставился на дымящийся револьвер, не понимая, что произошло. В комнате повисла гнетущая тишина. Такая, что было слышно, как оседает пыль с потолка.
       - Брось пистолет, сопляк! Тебе еще рано играть такими игрушками! - прозвучал насмешливый голос Верхотурова.
       Суровый приказ разорвал тишину как звонкая пощечина. Унизительная, постыдная. Константин залился краской и вскинул револьвер.
       - Еще Польша не умерла! Смерть проклятым москалям! - запальчиво выкрикнул он в безысходном отчаянии и, зажмурившись, снова начал курок...
      
       Теперь понятно, почему говорят "дураку счастье". Никогда не державший в руках оружия легкомысленный повеса и горький пьяница, даже не целясь, с закрытыми глазами, ударил прицельно. Только вместо полковника, охнув, начал грузно оседать на пол тот самый рослый драгун. Это Коноплев, в последний миг метнулся к командиру и закрыл его грудью от смертоносного выстрела. Снова заполошно закричала хозяйка. Верхотуров встревожено бросился к раненому, на миг выпустив из виду мятежника.
       Шахновский воспользовавшись суматохой, подхватил оброненный саквояж и стремительно метнулся к черному ходу.
       - Зайцев! Скотина трусливая! Хватит по углам прятаться, засранец! Задержи негодяя! - сердито прикрикнул Верхотуров, заметив съежившегося от страха прапорщика.
       Тот послушно выбрался из укрытия, но бросился не следом за убегавшим, а на парадное крыльцо.
       - Куда ты! - досадливо поморщился полковник. - Ослеп от страха, что ли?
       Но Зайцев его не слышал.
       - Эй, мужики! Не видели, куда побежал негодник? Догнать? Поймать, мерзавца! - послышался с улицы его срывающийся от волнения голос.
       - Тьфу, тварь! - выругался Верхотуров. - Ну, ничего нельзя поручить подлецу...
       Он благодарно склонился на Варфоломеем. Старый вояка, сам не раз смело смотревший в глаза смерти, был до глубины души растроган смелым поступком вахмистра.
       - Спасибо, голубчик! Если бы не ты, разговаривал бы я уже с праотцами...
       - Ничего, ваше высокородие! - вымученно улыбнулся слабеющий Коноплев, пытаясь обернуть все в шутку. - Теперича я вместо вас поговорю с ними. Передать чего?
       - Разговорчики! Я тебе передам, шельма! - недовольно нахмурился Верхотуров. - Ты, братец, того... Раньше времени тризну не заказывай... Сейчас, поможем... Лекаря! Лидия Григорьевна, помогите... Раненому нужна помощь...
      
       ...Шахновский торопливо проскользнул внутрь конюшни и побежал вдоль прохода, выискивая своих лошадей. В горячке он даже не подумал, как будет выводить их, как запрягать в коляску. В конце концов, где искать эту проклятую коляску? Сейчас им двигало единственное желание: как можно быстрее выехать с постылого двора и раствориться в неизвестности. Куда угодно, как угодно, только бы выскочить, выскользнуть, исчезнуть...
       В запальчивости он схватился за узду стоящего в приоткрытом стойле вороного жеребца и отчаянно потащил его наружу. Как на грех, это оказался Уголек Коноплева. Конь недовольно фыркнул и протестующе мотнул головой, освобождаясь от незнакомца. Тщедушный Константин выпустил повод и отлетел в сторону. Обезумев от злости и страха он тут же вскочил на ноги и снова бросился к норовистому жеребцу.
       - Пся крев! Баловать вздумал! Я тебе побалую...
       Пошарив безумным взглядом по сторонам, Шахновский подхватил валявшийся на полу шкворень и замахнулся на Уголька...
      
       - Э-э, барин! Так не годится! Разве можно так со скотиной обращаться. Она хоть и бессловесная тварь, а тоже уважительного отношения заслуживает..., - раздался позади чей-то голос.
       Константин от неожиданности вздрогнул и повернулся, хватаясь за револьвер.
       - Кто тут? Пономарь! - оторопело уставился он на бородатого мужика, замаячившего в проходе между стойлами. - Ты что тут делаешь, сукин сын! Я же тебя...
       В состоянии панического замешательства он сразу и не сообразил, что перед ним всего лишь отец бывшего холопа его родителей. Однако разительное сходство с сыном сейчас ошеломило его не меньше, чем Варфоломея, час назад встретившегося с Николаем.
       - Странно, барин! Откуда ты меня знаешь? - не меньше удивился и Пономарь, причем второй раз за утро. - Сколько, жил ты здесь, так ни разу и не признался. А, гляжу, покоя тебе моя рожа не дает...
       - Тебе, мерзкое быдло, теперь это и не к чему. Ступай-ка лучше к сынку своему..., - ненавистно прошипел барчук, вскидывая револьвер. - Что вы, Пономари, все под ногами у меня путаетесь, жить мешаете...
       - Ч-что? Так это ты Антошку? - кинулся ему навстречу Николай, не обращая внимания на чернеющее жерло револьвера.
      
       Шахновский, не ожидавший такого порыва, отпрянул назад и нажал на спуск.
       - Сдохни, собака! - взвизгнул он, зажмурившись.
       Однако, вместо предполагаемого, оглушительного выстрела раздался сухой щелчок. Осечка! Зло выругавшись, барин в панике отбросил пистолет в сторону, даже не пытаясь перезарядить его и поднял с земли шкворень.
       - У-убью-у-у, сука-а-а! - завопил истошно, бросаясь на мужика, но...
       - Не спеши, пакостник! Сам подыхай..., - прозвучало в ответ.
       В груди вдруг кольнуло и он почувствовал острую, нестерпимую боль. Ноги против воли оторвались от земли и повисли. Беспомощно, непослушно, как два бревна. Спина впечаталась в жесткую, шершавую поверхность каменной стены. А руки судорожно вцепились в какую-то длинную, отполированную деревянную палку. Выпучив от боли и напряжения глаза, Шахновский опустил изумленный взгляд. Что случилось? Это плотник проворно подхватил стоявшие у стены вилы и насадил его точно пук соломы.
       - А-ах-х-х, ты что сделал, хамло-о-о..., - протянул Константин протяжно, недоуменно, слабея. - Сквитался все же, сволота...
       - За Антошку, за Варфоломея... Не гневись, барин. Сам того пожелал..., - угрюмо парировал Пономарь, не опуская своего оружия.
       Шахновский поднял на Николая стекленеющие глаза, хотел что-то сказать еще, но внутри у него забулькало, заклокотало. Он конвульсивно дернулся, пустил ртом кровавую пену и обмяк...
      
       - Дубина стоеросовая! Чего натворил? Живым надо было брать негодяя! - накинулся на Пономаря подоспевший с драгунами Зайцев. - Что я полковнику теперь скажу!
       - А не пошел бы ты господин хороший..., - недобро стрельнул по нему взглядом Пономарь. - Больно ты смелый с голыми руками, вон, супротив пистоля. Чего сам не бег. Орал как заполошный другим, посылал догонять. Как получилось, так получилось, не обессудь... Не твоего же сына, паразит сгубил...
       Николай плюнул в великой досаде и отвернулся от ворчащего прапорщика, теряя интерес ко всему происходящему. Считая свой долг исполненным, он повернулся к нервно гарцующему в загоне Угольку, успокаивая встревоженного жеребца.
       - Эй, ты, мужик! Язык не больно распускай! Чинопочитания не знаешь?! Гляди, как бы плетей не схлопотал за такую услугу..., - повысил голос оскорбленный офицер. - Ну-ка, чего тут...
      
       Приблизившись к месту разыгравшейся трагедии, он с опаской выглянул из-за спины отвернувшегося от него плотника. Будто страшась чего-то непредвиденного, несмело глянул на распластанное тело. Лицо убитого было повернуто к сгрудившейся толпе драгун и глядело на них мертвыми, незрячими глазами удивленно и с претензией. Как посмели, сволочи, так поступить со мной! В груди его все еще торчали вилы. В обычной, повседневной жизни мирный крестьянский инвентарь, которым заправляли в ясли сено, теперь стал грозным оружием справедливого возмездия. Язык погибшего вывалился из окровавленного рта и безвольно повис, касаясь земли. На нем уже прилипли неопрятные крошки половы и грязи. И эта картина вызывала не столько жалость и сочувствие, сколько отвращение.
       Зайцева передернуло от увиденного, он весь побледнел, задрожал, к горлу подкатил тошнотворный ком. Отшатнувшись в сторону, он сдернул с головы фуражку и быстро перекрестился. Господи, не приведи к такой кончине!... Вытащив из кармана платок, Иван Антонович отер со лба выступившую испарину и мимо воли снова бросил тревожный взгляд на неподвижно лежавшего Шахновского. Он все еще сомневался, что его приятель мертв. Ему казалось, что тот вдруг приподнимет сейчас голову, хитро прищурится, подмигнет и скажет: "Так вот кто виноват в том, что мне пришлось бегать точно зайцу от охотника и в конце концов попасть на вилы к этому подлому мужику. Ведь, это вы, любезный Иван Антонович, укрывали меня от розыска, всю ночь сторожили, оберегая мой покой. Так что, господин полковник, со своего трусливого прапорщика и спрашивайте за все, что произошло. Я теперь ни при чем...".
      
       Однако Шахновский лежал молча и неподвижно. С трудом справившись с тошнотой, Зайцев поспешно натянул на голову картуз и принял озабоченно-деловой вид и... успокоился. Укоряя и гневно распекая мужика за неосмотрительность и своеволие, на самом деле, он был несказанно рад такому исходу. Нет свидетеля, нет обличителя. Некому теперь изобличать его в прежних неблаговидных поступках. Но, самое главное, никто не расскажет Верхотурову о его преступной трусости, которая привела к трагической развязке...
       - Ну, что же сделаешь теперь... Ничего... Мертвого не поднимешь..., - забормотал он примиряюще, соглашаясь. - Туда и дорога... мерзавцу! За сына, говоришь, поквитался? Ну-ну... Это не грех...
       Зайцев снисходительно тронул за плечо Николая, показывая, что, дескать, и сам он погорячился, набросившись на него с упреком, и зла на него не держит.
       - А сын твой?! Это Антон, что ли, Пономарев? - пытаясь сгладить ситуацию, поинтересовался прапорщик. - Знал я его. Это он со мной тогда в дозор ходил. Отчаянный драгун был, смелый. Сам вызвался тогда дорогу разведать. В засаду попал. Бомбой его порвало... Жаль, парня, жаль...
      
       Пытаясь создать себе благоприятное реноме, осмелевший Зайцев, сочинял на ходу небылицы и плел околесицу, прекрасно понимая, что и этого теперь никто не проверит и не узнает истины. Николай, однако, не откликнулся на откровения офицера, хотя эти признания больно ударили по сердцу. Неужели, правда, Антошка убит? Варфоломей сказал, что мертвым его никто не видел. Спросить у этого крикливого замухрышки? Если он был там, значит знает, ведает, что произошло. Однако опустошенный всем случившимся за это утро, Николай просто не нашел сил поинтересоваться. А Зайцев, считая, что миссию свою исполнил, резво крутнулся на месте и поспешил к господскому дому...
      
       В это время в доме, тем временем, обстановка накалялась. На безмятежном, ясном фоне, который ранним утром предшествовал сборам в дорогу, теперь появились грозовые тучи...
      
       Раненого Коноплева перенесли в комнату, где ночевал Зайцев, и уложили на кровать. Рана, по всей видимости, была серьезной. Пуля пробила крепкую грудь и застряла в легком, буквально в нескольких миллиметрах от сердца. Кровотечение удалось остановить. Однако, могучий драгун терял силы на глазах. Варфоломей то и дело впадал в беспамятство и бредил. Ядвига, служанка хозяйки, неотлучно находилась возле раненого. Она мочила в тазу с холодной водой полотенца и прикладывала их на голову драгуна, снимая поднимавшийся жар. Спешно посланный за лекарем драгун с одним из хозяйских слуг еще не вернулся и от этого ожидание становилось все более тягостным и невыносимым.
       Верхотуров мерил крупными шагами кабинет и нервно крутил ус. Лидия Григорьевна бледная и подавленная, обессилено повалилась в глубокое кресло и глядела куда-то в угол безучастными к происходящему глазами. У двери в покорном ожидании топтался управляющий, готовый в любую минуту откликнуться и выполнить любую просьбу хозяйки или гостя. В груди полковника закипало и росло раздражение. Надо же обвели вокруг пальца как сопливого мальчишку! Говорил же он губернатору, предупреждал, что он солдат, а не жандарм-сыщик, привык встречаться с противником в открытом бою, лицом к лицу! Негоже боевому офицеру рыться в грязном белье, заглядывать по укромным углам, разыскивая преступника. В конце концом он же не кот, охотящийся за мышью в темном чулане... Верхотуров передернул плечами и яростно сверкнул глазами, мысленно доказывая очевидное, незримому оппоненту.
       В то же время, разве не случается в ходе военных кампаний вести разведку, высылать дозоры, сталкиваться с неприятельскими засадами или самому организовывать скрытые рейды в тыл противника. Ведь, это так похоже...
      
       Полковник нахмурился и шумно засопел. Этот сокрушенный вздох вернул к реальности и хозяйку. Она приподнялась в кресле и повернулась к гостю.
       - Алексей Иванович, вы... не голодны? Распорядиться насчет обеда? - несмело поинтересовалась она, справляясь с душевным волнением.
       - Покорнейше благодарю, любезная Лидия Григорьевна..., - раздраженно буркнул полковник и желчно добавил. - Я сегодня уже сыт вашим гостеприимством...
       - Однако, господин полковник! Какое отношение ко всему этому имею я..., - вскрикнула хозяйка и глаза ее наполнились слезами. - Ведь, я не противясь предоставила вам возможность осмотреть дом, сама призналась, что гость, действительно был, но...
       - Прискорбно, сударыня, прискорбно..., - нетерпеливо перебил он Куровскую и разочарованно поморщился. - Обстоятельства меняются не лучшим образом. Увы, не в вашу пользу. Сейчас Зайцев приведет сюда вашего гостя и он нам пояснит, что заставило его скрываться и чем так не угодили ему в жизни "проклятые москали"...
       - Господин полковник! Потрудитесь провести эти дознания вне моего присутствия! - неприязненно отозвалась на предложение Лидия Григорьевна. - Меня совсем не интересуют ни политические убеждения, ни жизненное кредо пана Константина. Сделайте милость, избавьте меня, наконец, от его общества. Мне абсолютно безразлично, о чем он вам поведает...
       - Но, сударыня, ваш муж вам не безразличен?
       - Причем здесь Станислав?
      
       Куровская встрепенулась и удивленно уставилась на Верхотурова. Однако тот не успел ответить. В кабинет вошел Зайцев. Один...
       - Господин прапорщик! Вы задержали преступника? - удивленно глянул на него полковник. - Где он?
       - Не совсем, ваше высокородие! Он... мертв! - лихо вскинул руку к козырьку Зайцев и изобразил на лице что-то вроде сокрушения и озабоченности. - Мужик поторопился... Нашего драгуна отец... Этот, как его... Пономарев. Вилами заколол подлеца.
       - Вот дьявол, незадача! Оборвал ниточку..., - в сердцах выругался Верхотуров. - А ты, шельма, куда глядел? Как позволил?
       - Так разве эти хамы бестолковые понимают чего..., - развел руками Зайцев. - Холоп он и есть холоп...
      
       Прапорщик, уверенный в своей безнаказанности, чувствовал себя спокойно и даже несколько разнуздано, что сразу же бросилось в глаза Верхотурову.
       - Гляжу вы, Иван Антонович, больно сообразительны... за чужой счет, - насмешливо протянул он, вопросительно окинув самоуверенного офицера. - Давно ли таким стали?
       - Что вы имеете в виду? - враз стушевался Зайцев под проницательным взглядом. - Я, ведь, только... Я же не думал, что меня... опередят...
       - Вот это уже ближе к истине..., - хмыкнул полковник. - Как ни странно, но именно вас постоянно кто-то "опережает", "обходит", "не понимает", именно вам и то дело "мешают", не дают показать себя "во всей красе"... Ладно, Зайцев, сами целы остались. Черт с ним, как-нибудь разберемся. Вот, наша любезная хозяйка и поможет...
       Лидия Григорьевна испуганно вздрогнула и инстинктивно, будто от удара, прикрыла побледневшее лицо рукой.
       - Какие еще объяснения вы хотите услышать, господин полковник! Я уже неоднократно вам повторила, что о делах пана Шахновского и мужа я ничего не знаю. Я была вынуждена принимать кузена в гостях, поскольку. Поскольку...
       Она не закончила своих оправдательных речей, уткнулась в спинку кресла и горько заплакала.
      
       Алексей Иванович сконфуженно покраснел. Он остановился посреди комнаты и неловко переминался перед плачущей женщиной. Полковник понимал, в какое неловкое положение он сейчас попал. Всего час назад он любезно раскланивался с хозяйкой, сердечно благодаря ее за радушный прием и терпимое, деликатное отношение к той нелицеприятной миссии, с которой он нарушил ее ночной покой. Сейчас он уже вынужден предъявить ей обвинения в укрывательстве и пособничестве государственным преступникам и подлом обмане должностного лица. Каково?...
       - Лидия Григорьевна, мне искренне жаль..., - тактично, тщательно подбирая слова, обратился он к ней. - Однако, вскрывшиеся обстоятельства упорно свидетельствуют против вас.
       - Какие еще обстоятельства, полковник?! - вскликнула, подняв красное от слез лицо, женщина.
       - Именно вы..., - продолжил было Верхотуров, но осекся, прерванный неожиданным громким возгласом...
       - Нет!!!
      
       Полковник побагровел от столь бесцеремонного вмешательства и повернулся на окрик. От дверного проема отделился и шагнул ему навстречу... управляющий. Да-да, именно Яцек Штур взял на себя смелость возразить грозному русскому офицеру. Этот льстец и угодник, этот пройдоха и плут, этот трус и лицемер, перешагнул через свою гордыню, свою трусость, свою мелкую, подлую душонку и смело встал на защиту хозяйки.
       - Нет, ясновельможный пан офицер! Пани Лидия здесь не при чем. Она не виновна в случившемся..., - срывающимся от волнения (а может и страха) голосом повторил он.
       Полковник удивленно и с интересом окинул щуплую фигурку управляющего, похожего сейчас на молодого, задиристого петушка и... усмехнулся, если не по-доброму, то вполне снисходительно.
       - Что же, сударь, объяснитесь! - сделал он приглашающий жест. - Любопытно узнать "виновника" наших злоключений...
       Все с интересом повернулись к Яцеку. Лидия Григорьевна вытерла слезы и недоуменно, будто впервые, глядела на своего слугу. Лишь уверенно почувствовавший себя Зайцев вздрогнул и насторожился.
       - Ясновельможный пан! Ласкаво проше... Клянусь найсвентшей панной, девой Марией... Пани Лидия не виновата..., - залепетал Штур, комкая в руках свой шерстяной картуз.
       Было видно, что ему нелегко собраться с духом и выложить признания. Может он даже и сожалел о своем благородном порыве. Однако, отступать было нельзя...
       - Ну, так кто же? Кто? - хмыкнул полковник, терпеливо дожидаясь ответа. - Может вы? Вполне допускаю... Хозяйский слуга. Наделен доверием и полномочиями. Кому как ни тебе исполнять поручения особого свойства... Стало быть ты...
       - Нет! - испуганно вскрикнул Яцек и отступил назад к двери. - Не я! Виноват, ...ваша милость... ваш офицер.
       Управляющий немея от ужаса, отшатнулся в сторону и ткнул рукой в сторону Зайцева.
       Верхотуров перевел недоуменный взгляд со слуги на прапорщика, пытаясь понять взаимосвязь случившегося и сказанного.
       - Что такое?! Это неслыханная наглость! Обвинять русского офицера. Да как ты смеешь, сволочь!
       Обличенный Зайцев беспокойно взвился на месте, завертелся ужом и сыпал проклятиями, не стесняясь в выражениях. Лицо его пошло пунцовыми пятнами, а глаза забегали точно у провинившегося школяра.
       - Я не позволю всякой мерзкой твари поливать грязью имя офицера...
       - Молчать! - рявкнул полковник. - Я дам вам возможность на... сатисфакцию. Я вам слова не давал. Продолжайте, сударь...
      
       Штур опасливо покосился на Зайцева и, на всякий случай, встал от него на безопасное расстояние, едва ли не спрятавшись за широкой спиной полковника.
       - Ваша светлость, ясновельможный пан..., - забормотал он полушепотом. - Вы вчера поручили своему жолнеру проверить покои...
       - Ну...
       - Так вот, господин жолнер видел там пана Шахновского и даже разговаривал с ним...
       - Разговаривал?! - удивился Верхотуров и бросил вопросительный взгляд на Зайцева.
       Тот покорно молчал.
       - Да, пан полковник! Оказывается они давние приятели. И пан Шахновский просил пана жолнера не выдавать его или он расскажет о нем пану полковнику...
       - Врешь, сука! - вскинулся было Зайцев, но замер под угрюмым взором командира.
       - Пан Константин и мне грозил и требовал держать язык за зубами...
       - Чего же не держишь? - усмехнулся Верхотуров.
       - Так пан же не живой..., - разумно рассудил Яцек. - А потом пан Шахновский ночевал в той же комнате, что и этот пан жолнер...
       - Зайцев! Сволочь! Ты что, врага у себя под боком прядал. Иуда!
       - Господин полковник, я не смел... Он мне угрожал пистолетом...
       - Лучше бы он тебя пристрелил, мразь. Послушай, Яцек. Так где он прятался до этого, до ночлега. Мы же еще раз все осматривали...
       - Мне не ловко перед пани Лидией...
       Хозяйка удивленно вскинула бровь.
       - ... но осмелюсь предположить, что в ее спальне. Там, ведь, мы не смотрели.
       - Яцек! Вы что себе позволяете?! - возмущенно выкрикнула Куровская. - Как вы смеете подозревать меня в этом. Вы же прекрасно видели мое отношение к гостю...
       - Нет-нет, милостивая пани! Я совсем не то имел ввиду. Пан Константин просил меня ознакомить его с домом. Его заинтересовал кабинет хозяина и особенно дверь ведущая в спальню... пани Лидии. Он очень настойчиво спрашивал ключ от той двери. Смею предположить, что он его нашел...
      
       - Так-так..., - задумчиво протянул Верхотуров, осмысливая сказанное. - Интересный, однако, пасьянс разложился. Весьма интересный...
       Он поднял тяжелый взгляд на поникшего офицера и краешки его губ скривились в язвительной усмешке.
       - Ну что, Зайцев? Чего молчите? Возмущайтесь! Возражайте! Врет чертов лях? Будете требовать сатисфакции?
       - Господин полковник! Я не виноват! Он мне угрожал. Я все время был в опасности..., - растерянно забормотал, оправдываясь, прапорщик. - Я не мог рисковать...
       - Действительно, господин прапорщик, вы никогда не рискуете своей драгоценной шкурой. Она у вас уже провонялась от дерьма, которое вы то и дело выбрасываете из своей трусливой утробы..., - брезгливо поморщился полковник. - Сдайте оружие, мерзавец! Вы арестованы! Голубчик, будь любезен, позови драгун с улицы...
       Попросил полковник управляющего и тот, облегченно вздохнув, что гроза миновала, поспешно бросился исполнять распоряжение. Добродушно хмыкнув вслед, глядя на эту преувеличенную расторопность, Верхотуров, смущенно кашлянув, повернулся к хозяйке.
       - Сударыня! Приношу вам искренние извинения за необоснованные подозрения... лично в ваш адрес..., - обратился он к Куровской, нажимая на последние слова. - Однако, вынужден донести командованию о случившемся. Какие меры будут приняты касательно вашего мужа и вашего дома, право, не знаю. Извините, но долг обязывает доложить, все как было... Честь имею!
       Верхотуров накинул на плечи походный плащ, собираясь выходить к выезду. Лидия Григорьевна, опустошенная и безразличная ко всему даже не повернулась в его сторону.
       - Сударыня! Я обязательно укажу командованию на вашу помощь и участие..., - пробормотал он ободряюще. - Я буду просить о снисхождении к вам... Слово офицера!
       Куровская понимающе кивнула, не поворачиваясь. По ее вздрагивающим плечам можно было понять, что женщину душили рыдания и она была уже не в силах совладать с собой. Это смутило Верхотурова. Он задержался на месте, неловко затоптался, хотел еще что-то добавить, как-то успокоить хозяйку, но в это время в кабинет в сопровождении драгун вошел Штур...
      
       - Вот, братцы, принимайте арестанта..., - повернулся полковник к своим солдатам, обрадовавшись смене обстановки, и кивнул на несчастного Зайцева. - Глаз с него не спускайте. А то сиганет как заяц в кусты и поминай как звали... Хотя, куда ему, кишка тонка у иуды. Вона, трясется как, даже стены в доме от его страха дрожат. Что там лекарь?...
       - Приехал, ваша милость! - с готовностью отозвался Штур, польщенный благосклонным отношением русского офицера. - Осмотрел раненого, перевязал, дал лекарство. Однако, велел спешно везти в лечебницу. Пуля глубоко засела. Говорит, срочно нужна операция. Сам он не смеет...
       - Тьфу, дьявол! Что за лекари у вас! Тут смеют, тут не смеют... Чего сам-то не может? Бестолковый или такой же трусливый, как этот? - сердито выругавшись, полковник презрительно кивнул вслед выходившему из комнаты Зайцеву.
       - Алексей Иванович, пан Анджей - хороший лекарь! - вступилась за врача молчавшая до этого хозяйка. - Стало быть, положение раненого действительно серьезное. Мешкать не следует...
       - Тогда, Лидия Григорьевна, простите еще раз за навязчивость и обременительность..., - обратился к ней Верхотуров. - Не найдется ли у вас подходящей коляски, перевезти раненого. Мы, ведь, верховые сюда прибыли. Такого исхода не ожидали...
       - Ах! Что за вопрос! Берите, что хотите..., - устало махнула рукой хозяйка, не чая, когда, наконец, закончится для нее весь этот кошмар. - Кстати, осталась невостребованной коляска покойного Шахновского. Она ему теперь ни к чему. Зато вам в самый раз. Она просторна и на мягком ходу...
      
       Завершив все дела, Верхотуров вышел на улицу. Он тоже был рад возможности покинуть этот дом и положить конец столь драматичной истории. Однако прямо у крыльца полковник попал в плотное кольцо дворовых. Он удивленно вскинул бровь, не понимая, для чего собрались здесь эти люди...
      
       - Барин! Ваша милость! А как же мы?! На кого нас тут бросаете? Опять с ляхами оставаться? - кинулись к нему мужики...
      
       Все это время степанищевские скитальцы в томительном ожидании толкались у входа. Ведь драгун заверил их, что переговорит с командиром об их дальнейшей судьбе. Они уже грели в душе надежду, что сейчас им объявят царский документ о воле и отпустят домой. А оно повернуло совсем по-иному.
       Что происходило в доме, они не знали. Только слышали выстрелы и какой-то неясный шум. Потом вслед за выбежавшим из дома таинственным гостем хозяев бросился к конюшне Пономарь... Что там случилось. они тоже не видели, но по виду Николая, поняли, что тот пришил барина... Наконец из дома вынесли и спешно увезли в город раненого драгуна. Того самого, с кем они говорили и который обещал помощь. Но полковник вот собрался уезжать и, похоже, о них даже не вспомнил, а может и не знал вовсе...
       - Так как же, барин?! Что нам теперь делать?! Не оставляйте нас на чужбине...
      
       Верхотуров тут же вспомнил, о той просьбе, с которой пришел к нему Коноплев, о царской манифесте, который невостребованным так и остался лежать в гостиной.
       - Мужики! Право не до вас сейчас..., - досадливо поморщился он, берясь за поводья. - Видите, какая вакханалия закрутилась. Некогда еще с вами няньчиться. Разберитесь сами как-нибудь...
       - С кем, с ляхами? Да они же зверем на нас глядят. Столько времени слова не проронили, а теперь и тем паче... Эх! Вот и дождались спасителей...
       - Ну, куда я вас! Видите, небезопасно тут. Не доберетесь же до дома, побьют вас как... перепелок в чистом поле.
       - Да хоть куда! Хоть в конюхи, хоть под ружье. Только забери из постылой чужбины...
       - Много ли вас?
       - Да вот все перед тобой...
       - Ладно, берите повозку, поехали в лагерь. Там разберемся, что с вами делать, куда девать...
       - Вот спасибо, милостивец, вот спасибо! Дай бог тебе здоровья!
      
       Отряд ехал в тягостном молчании. Драгуны, будто тени, качались в седлах, погрузившись в свои собственные мысли и переживания, не торопясь поделиться ими с ехавшим рядом сослуживцем. Только дробный топот копыт, лошадиное фырканье да скрип колесных ступиц нарушали эту угрюмую тишину...
       - Чего приуныл, друже? - ободряюще толкнул в бок поникшего Николая возбужденный Макар.
       Сердце коваля ликовало от радости. Неужели он едет домой?! Двадцать с лишним лет на чужбине... И вот дождался того счастливого мига, когда покинул чужую, не родную каморку, когда вышел из ворот хозяйского двора. Вышел, чтобы больше никогда туда не вернуться. Вмиг собрал в котомку нехитрый скарб. Даже на кузню не забегал. Зачем? Дома ждет своя, та, куда его впервые привел отец, где он стал мастером, с которой его насильно увели на чужую сторонку... Его не беспокоило, что впереди предстоит долгая, очень долгая дорога. Сколько времени на нее уйдет. Но это уже дорога домой, дорога к своей семье...
       - Не горюй, брат! Домой едешь! Найдется и Антон..., - успокаивал он друга, пытаясь его как-то растормошить.
       - Может и найдется..., - вяло и неохотно отозвался Николай.
       Ему трудно было разделить оптимизм приятеля. Перед глазами все еще стоял убитый его рукой барин. Откуда он знал Антона? В чем перед ним провинился его сын? За что он сводил с ним счеты? Терзали душу и слова Зайцева. Неужели, правда, погиб Антошка? Может Варфоломей пощадил отцовское сердце, не стал говорить правду?... Узнать бы... Да только парня увезли раненого, без памяти. Выживет ли сам? А офицер сам под арестом едет. Видать, здорово провинился бедолага... Николай сокрушенно вздохнул, теряясь в догадках, не зная радоваться или печалиться. Какую дорогу выбрать ему на этом перепутье...
      
       Дорога уныло тянулась меж слегка припорошенных снегом серо-бурых полей. То с одной, то с другой стороны настороженно глядели на путников дремавшие хутора. Вскоре по правую сторону в нескольких метрах от дороги показалась небольшая роща. Голые деревья темнели непролазной стеной, из-за которой доносилась ленивая перебранка голодного воронья...
       Верхотуров натянул поводья и остановил коня на обочине, пропуская мимо свой отряд. Полковник внимательно посмотрел на чернеющий лес и видимо принял какое-то решение.
       - Зайцев! Ко мне! - окликнул он ехавшего меж вооруженного караула прапорщика. - Ну-ка, поехали, братец, со мной... проветримся...
       Иван Антонович напрягся и испуганно вытаращил глаза. Недоуменно переглянулись, останавливаясь, и караульные.
       - Ничего, ничего... Поезжайте вперед..., - успокоил их полковник. - Я сам справлюсь...
      
       Верхотуров подстегнул жеребца и направил его через поле к лесу, взмахом руки приглашая за собой прапорщика. На опушке он натянул поводья и пустил коня меж деревьев спокойным шагом. За спиной всхрапывал, обдавая горячим дыханием, конь Зайцева. Полковник будто не замечал его присутствия, а с интересом вертел головой по сторонам, что-то выискивая. Наконец он направил своего скакуна в выбранном направлении и через несколько шагов оказался на небольшой поляне.
       Удовлетворившись увиденным, полковник спешился. Несмело сполз с коня и прапорщик, еще до конца не понимая, зачем он здесь оказался. Страшная догадка обожгла его, когда Верхотуров достал из кобуры пистолет и проверил барабан.
       - Ч-что вы задумали, господин полковник! Это самосуд! Вы не имеете права! - тонко вскричал он, бросаясь в сторону и заслоняясь.
       - Ба! Вон, оказывается как вы заговорили, господин прапорщик! - насмешливо протянул Верхотуров. - А разве я вас не предупреждал, любезный Иван Антонович, что самолично пристрелю за трусость. Разве не обязан командир пристрелить Иуду за предательство? Или для вас больше сук осины подойдет?
       - Не смейте! - истошно завопил в смерть перепуганный Зайцев, что от его крика притихли даже вороны в лесу. - Я дворянин! не обращайтесь со мной как с подлым быдлом. Я буду жаловаться! Я требую...
       - ... сатисфакции за оскорбление? - оборвал его вопросом Верхотуров. - К вашим услугам, сударь! Сабля, пистолет? Выбор за вами...
       Но Зайцев его не слушал. Он уткнулся лицом в лошадиный круп и бился в истерике.
       - Эх, ты, заячья душонка! - сплюнул полковник презрительно. - Даже постоять за себя не можешь...
      
       Он с сожалением посмотрел, как ходуном ходят острые лопатки рыдающего офицера и поморщился будто от зубной боли.
       - Жаль мне вашего родителя, Зайцев. Крайне жаль..., - выдавил он, пытаясь хоть чуточку проникнуться сочувствием, но ничего из этого не выходило. - За что такой позор на седины старика. Он, вероятно рассчитывал на крепкую опору в старости, а выходит гнилой отросток взрастил... Вот что, Иван Антонович, пожалейте отца. Сделайте хотя бы один мужской поступок в своей беспутной жизни... Это все, что я могу вам предложить...
       Полковник подошел к Зайцеву и сунул в его потную руку револьвер...
      
       Едва жеребец Верхотурова коснулся копытами накатанного тракта, как меж деревьев сухо треснул одинокий выстрел и в воздух взметнулась перепуганная стая ворон...
       - Упокой Господи душу..., - перекрестился Алексей Иванович и махнул рукой удивленно остановившемуся отряду - Трогай!
      
       Вечером в лагере полковник вызвал к себе полкового писаря.
       - Слушай, братец! Это ты драгунам письма домой составляешь?
       - Так точно, ваше высокородь! Кому же еще! Они же сплошь бестолочи неграмотные...
       - Вот что... грамотей! Отпиши-ка старику Зайцеву, от моего имени. Так, мол и так, ваш сын пропал без вести... Соболезную...

    Глава 10.

       От южной околицы Верхнего в степь уходил широкий пыльный тракт. В сторону Алчевска, на Луганск, к Ростову. Километрах в шести влево от него уходил небольшой проселок. С добрую коломенскую версту лениво петлял он в сумрачной теснине глубокого буерака, вдоль редколесой посадки, над бойким ручьем. Выбравшись к просторной котловинке, проселок забрал круто вправо. Не добравшись какой-то сотни-другой сажен до Донца, он рванул напролом, по широкому раздолью, чтобы в конце стремительно взметнуться по крутояру вверх, к Белой Горе...
       Белая Гора! В хрустальной чистоте сентябрьского полдня она предстала как на ладони. Словно грибы-маслятки, разбросанные по поляне, бурели соломенными стрехами белые мазанки, прячась за рыжими тынами, среди уже помеченных позолотой садочков. Чуть выше, над ними, сытым лисом распластался под ласковым солнцем, рыжея знакомой черепичной крышей, господский дом.
      
       Увидев перед собой село, Антон остановился. Сердце в грудине шумно загупало, перехватило дух. Он судорожно стащил с головы вылинявшую фуражку, отер взопревшее чело и отдышался. Ну, здравствуй, родимая сторонка! Вот я и вернулся! Подумав так, он усмехнулся. Устало, вымученно. Родимая ли? Пожалуй... Четыре года прошло, как он, обернувшись последний раз глянул на село, стараясь запечатлеть в памяти все, до мельчайшей былиночки. Сколько раз, во сне ли, в бреду, в радости иль в печали возвращался он сюда. Под сень трепетных вишен или на песчаный берег степенного Донца, в тенистую дубраву за рекой или на просторный выгон за селом. Сколько раз наяву ощущал он этот терпкий степной воздух, круто настоянный на чабреце и полыни, любовался искристой игрой килима, сотканного серебряными нитями ковыля. То и дело всплывали перед глазами родные лица - Ганки, маленьких сыновей, Данилы, Евдокии, деда... Распахнув руки, он порывисто бросался им навстречу и... разочарованно хватал пустоту.
       Не приснилось ли, не почудилось ли ему все это и сейчас? Может вновь очнется, придет в себя и все это пропадет? Он снова окунется в суровую солдатскую действительность, с дымом походного костра, с пороховой гарью, с тревожным звуком вестовой трубы и торопливым лошадиным топотом. Или вернется в унылые стены армейского лазарета, пропахшего тошнотворным запахом крови, гниющих ран, карболки и еще чего-то, невыносимо отвратительного и мерзкого...
      
       Антон вздрогнул, встревожено огляделся вокруг. Видение не пропало. Он дернул себя за ухо, потер щетинистый подбородок, моргнул раз, другой. Нет, вроде не спит, не чудится ему. Он, действительно стоял на краю поля, а перед ним впереди, на пригорке, виднелась Белая Гора. Дома! Уже не страшась, Антон вздохнул полной грудью. Пьянея от радости и свободы, без сожаления оглянулся назад, где за поворотом, в балке, захлопнулась дорога в прошлое. Он натянул на голову фуражку, поправил на плечах скатку плаща, вцепился в лямки походного ранца и решительно шагнул навстречу дому.
       Глухо стукнула о сухую, жесткую землю, напомнив о себе, пятка деревянного костыля. Пономарь досадливо поморщился о этого назойливого напоминания, но отбросить, забыть о нем было выше его желания и душевных сил. Ведь, как бы то ни было, теперь следовало привыкать и к новому состоянию. Состоянию одноногого калеки. Сердито насупив брови, он зло, резким выпадом не вынес, а вышвырнул деревяшку вперед, делая шаг. Затем еще и еще раз. Стиснув зубы, упрямо шел вперед, нелепо раскачиваясь и балансируя, выбивая по каменистой поверхности проселка частую дробь. Его неразлучная деревянная спутница, чутко ловила не только каждый жест, но и мысль, усердно торопилась, сливалась с человеческой плотью в единое целое, стараясь угодить суровому хозяину...
      
       В былые времена эту равнину Пономарь играючи преодолевал в два шага и с ходу, на одном дыхании, поднимался по крутояру к хате. Сейчас же он проковылял по полю не меньше часа. У самого подъема, перед околицей, Антон вновь остановился. Волнение нарастало. Вот он долгожданный миг встречи. Еще один переход, невесело усмехнулся он, топнув костылем. Но насколько радостной будет эта встреча для семьи? Ушел из дому молодой здоровяк, богатырь, возвращается инвалид, калека. То звали на селе москалем, а теперь как? Колотушкой? Да черт с ним, как бы не звали! Домой же вернулся! Живой! Хотя...
       Посомневавшись, потоптавшись, отставной драгун с дороги в сторону, на едва приметную козью тропку, что длинной пологой дугой опоясывала село за огородами. А вот и знакомый тын. Ха, и дубовая колода, одиноко чернея, лежит на месте. Ее когда-то притащил сюда, для нового човна, тесть, да так и осталась лежать тут без дела. Гляди-ка, не сгнила, пригодится еще в дело.
       Антон присел на прогретое солнцем бревно и полез в карман за кисетом...
      
       -Мамка! Мамка! Батько вернулся!
       Николка вихрем ворвался в хату и, возбуждено пританцовывая, вытаращил изумленно-восхищенные глаза на мать. Радостный крик сына пригвоздил Ганку на месте, заставив выпустить из рук подойник. Бадейка стукнулась о глинобитный пол и опрокинулась, проливая на землю остатки парного молока. Женщина охнула, побледнела и бессильно опустилась на лавку и беззвучно шевелила губами, не в силах произнести хотя бы слово. Она рассеянно глядела то на вертевшегося у стола сына, то на кошку, которая тут же пристроилась к лужице, жадно слизывая легкую поживу.
       - Чего ты сидишь? Чула, шо я сказав? Батько вернулся! - нетерпеливо дернул ее за рукав Николка, возвращая к реальности.
       - Ах, шоб тоби, сатана! Чего кричишь под руку, оглашенный. Бачишь, шо наробив. Все молоко из-за тебя разлила! - вскинулась она и недовольно замахнулась на сына тряпкой.
       На самом деле в душе не было ни злобы к провинившемуся сорванцу, ни сожаления о негаданном убытке. Ей просто нужна была всего-навсего маленькая отдушина, пауза, чтобы успокоиться, осознать и поверить в сказанное.
       С того самого дня, когда сердце оборвалось от грозного приказа явиться плотнику ко двору и залитые слезами глаза до рези вглядывались вдаль, провожая Антона в неизвестность, она ждала этой минуты. Ни раз представляла, когда скорбную тишину осиротевшей без хозяина хаты взорвет вот такой радостный крик или сам он неожиданно постучит в окошко, осторожно приоткроет дверь. Войдет, сгибаясь, в их маленькую хату. Рослый, крепкий, сильный, заполняя собой все свободное пространство.
       Наконец, дождалась и... испугалась.
       - Шо ты, сынок, сказал? - обозвалась робко, несмело, умоляюще глядя в глаза ребенку.
       - Тю! Мамка, ты шо, глуха?! - удивленно вскрикнул мальчик. - Я тоби уже третий раз кажу: батько наш пришел. А ты тут расселась, як квочка на гнезде...
      
       Карапуз раздраженно шмыгнул носом и хотел еще что-то высказать нерасторопной матери, как та молнией метнулась мимо него на улицу. Поправляя на ходу волосы. она растерянно зашарила глаза по двору, тщетно пытаясь увидеть знакомую, родную фигуру. Но двор был пуст.
       - Микола! Ах, ты засранец малый! Якого черта брешешь! Ось, я тоби поглузую, сатанча мала. Я тоби покажу, як над матерью шутки шутить..., - не на шутку рассердилась она, хватаясь за хворостину. - Всю жопу исполосую, шалапут дурный. Я тоби покажу батька!
       - Ага! Ты хиба спросила, а де он? Сама дурна..., - ловко увернулся сын и обиженно покрутил пальцем у виска. - Батько биля перелазу. На колоде сидит, курит... Михась, побегли до батька!
       Считая, что и так достаточно высказал упреков плохо соображающей матери (баба. что с нее взять), Никола, схватил за руку младшего брата и шустро шмыгнул за угол хаты, к огороду...
      
       Антон неторопливо набил трубку табаком, раскурил. Все это время пока руки делали эту привычную работу, глаза неотрывно и жадно шарили по округе. Будто впервые видели эту захватывающую дух красоту. Будто смотрели в последний раз и не могли наглядеться. Искрился темными водами Донец, словно вытащенный из ножен драгунский палаш. Только река на этот раз была приветливой и солнечными бликами на водной глади радостно приветствовала возвращение старого знакомца-солдата. Вон и дубрава, узнав, приветливо качнула тяжелыми от спелых желудей ветвями. Шумнул, позвав к себе, за созревшим для работы материалом, далекий сосновый бор. Пономарь, довольно щурился подставляя лицо спокойным, нежгучим солнечным лучам и ответно кивал головой, здороваясь с округой. Здравствуйте, здравствуйте, все! Я вернулся! Приду, навещу, не забыл. Вдруг по лицу скользнула легкая тень. Погрустневший взгляд упал на узкую серую змейку вдоль Донца. Вон, и тропка-разлучница цела, не заросла, не пропала. Может, кого еще вслед за ним увела, не вернула.
       Услужливая память крутанула время на четыре года назад...
      
       ... Уже внизу, став на петляющую вдоль Донца тропинку, Антон оглянулся на село. Там, у освещенного солнечными лучами тына стояла Ганка. На руках она держала прикорнувшего к материнскому плечу Михасика. Рядом, уцепившись за подол, топтался Николка, мужественно глотая непрошенные слезы. Горячий комок подкатил к горлу. Мутная, влажная пелена предательски застила глаза. Антон судорожно взглотнул и сердито дернул рукавом по лицу, насухо стирая непрошенную, едкую слезу. Как можно бодрее, гоня прочь тревогу, он помахал им в ответ, старательно вглядываясь, будто в последний раз, в дорогие лица. Но в сердце уже металось тревожное предчувствие долго, очень долгого расставания с родными...
       Пономарь вздрогнул и махнул рукой, гоня прочь грустные воспоминания. Надо же, столько времени прошло, а привиделось, как будто случилось вчера. Нет, довольно, хватит ворошить прошлое, терзать душу. Он дома и впереди еще целая жизнь, стало быть, надо жить!
      
       - Папка! Па-а-а...
       - Антончику! Любый! Невже ты! Господи!
       Антон не успел очухаться, поднять удивленного взгляда, привстать с колоды, как шею уже обвили цепкие детские объятия, а в грудь уткнулось мокрое от слез лицо жены. Спазм сжал горло, пересохло, нестерпимо запершило, глаз помутился соленой влажной пелены.. Он растроганно шмыгнул, сконфуженно кашлянул и ответно ткнулся носом в высокую корону густых волос, надежно пряча в них скупую мужицкую слезу.
       - Ганка! Родная моя! Сыночки! Откуда? Как прознали? - удивленно бормотал он, крепко прижимая к себе обрадованное семейство. - А я, вот, тут присел... Перекурить, оглядеться, отдышаться с дороги. Думаю, зайду потихоньку, от огорода, чтобы никто не видел... Нагряну неожиданно... А вы, вот... Уже встречаете...
       - Та хиба от нашего Миколы заховаешься! - сквозь слезы радостно улыбнулась Ганка. - Це ж сатана, а не дитина. Всюду ему треба носа засунуть. Все выглядеть, все вынюхать, все разузнать. Ничего без него не сделается. И так не так, и по-другому не по его... Мать вже замучил. Поучает и поучает... Ото кому-то щастя достанется. Хозяин!
       Ганка, облегченно вздохнув, вытерла краешком платка слезы с глаз, счастливо засмеялась и в шутку потрепала на затылке непослушные вихры старшего сына.
       - А чего она! - насупившись. поднял серьезный взгляд на отца Николка. - Я ей кажу, встречай, батько пришел! А вона? Не бреши... Чего вздумал мамку дурить?! Хиба я сбрехав, пап...
      
       Мальчонка искоса бросил на сияющую от счастья мать недовольный взгляд и доверчиво прильнул к отцу.
       - Мы тебя часто отсюда выглядываем. Я и сам прибегаю до перелаза подывыться, пока мамка не баче... А то вона як прийде сюда и вслезы. Все плаче, плаче... В кого такая тонкослезая?...
       От этих недетских рассуждений Антон широко улыбнулся. Нет, ничуть не изменился в своем поведении его сынишка, хотя и вытянулся росточком. Все такой же рассудительный, основательный, неуступчивый.
       ... - А сегодня дывлюсь, дым над тыном поднимается..., - не умолкая, бойко тараторил Николка. - Думал, сухая трава загорелась. Хотел уже по воду бежать, тушить, шоб тын не сгорел... Коли пригляделся, солдат сидит, курит. Я сразу тебя узнал, только... побоялся подходить... За мамкой побежал... А вона...
       Это признание прозвучало так непосредственно, так искренне, что Антон не удержался и засмеялся.
       - Что же, сынок, я такой страшный стал?
       - Не-а, это я так...
       Антон повернулся к замершему у его плеча младшенькому. Михась сейчас был в той поре, каким перед его уходом был старший. Малыш - вылитый Михайло Житник, казался тихим и застенчивым, как девочка. Он во все глазенки смотрел на здоровенного, незнакомого мужика и не мог понять, чему радуется мать, а Колька зовет его папкой. Пономарь ласково погладил его по темной шелковистой шевелюре и посадил на колени.
       - Ну, а ты, сынок, чего притих, молчишь? Тоже папку испугался?
       - Нет, не злякался..., - шепотом пролепетал Михась и смущенно зарделся. - Я тоже с Колькой бежал до тебя. Швидко, швидко... Знаешь, як я швидко бегаю...
       Однако запнувшись в скороговорке или спохватившись, что сильно разговорился, он недоуменно застыл, стушевался, шумно выдохнул и нырнул матери в подол.
      
       - Э-э... Да ты мамкин лизун! - пошутил Антон. - Гляди, как дивчинка.
       - Яка там дивчинка! - отмахнулась Ганка. - Ты еще побачись цю "дивчинку". Юла! На месте не усидит. На головах стоят, как разойдутся, никакого сладу.
       Она притворно нахмурилась и погрозила притихшим мальчишкам. На самом деле сердиться не было ни сил, ни желания.
       - Бачишь, Антончику, не забулы тебя дети, ждали..., - улыбнулась она мужу. - И я... Як же я тебя ждала, родной мой!
       Слезы снова навернулись на ее глаза. Она глядела и не могла наглядеться на это милое, родное лицо. Верила и не могла поверить, что ее чоловик снова дома, снова рядом с ней. Ее радость, ее счастье, ее защита и опора...
       - Господи! Чего же мы тут расселись сиротами бездомными. Как будто и хаты у нас своей нема. Ходим, любый, до дому. Стосковался мабуть по родным стенам...
       Она резво подхватилась на ноги, протянула мужу руки, шагнула навстречу и... запнулась о какую-то деревяшку. Отстегнутая нога, стоявшая все время рядом, скрипнула о колоду и с глухим стуком упала в траву.
       - Ой! А шо це такое? Боже! - глаза ее в ужасе округлились, увидев вместо левого сапога на ноге мужа подвернутую штанину.
       - Ну, чего испугалась! Это моя новая нога! - с напускной беспечностью и веселостью хохотнул в ответ побледневший Антон.
       Как ни в чем не бывало, он потянулся за оброненным костылем, намереваясь приладить его на место.
       - Вот, прежняя не захотела служить... Пришлось сменить на другую, ... послушную... Что, не ожидала, такого?
       Вымученно улыбнувшись, он поднял на Ганку полные скорби и страдания глаза. Отшатнувшись, она прикрыла платком рот, сдерживая стон, затем махнула на Антона отчаянно, протестующе.
       - Да ты, что, дурной! Як ты можешь так казать! Як ты мог такое подумать про меня! Слава богу, что вернулся! Який бы ты не был, но живой...
       Она порывисто бросилась к сникшему мужу, упала перед ним на колени, обхватила руками пыльный сапог и костыль, покрывая их горячими поцелуями.
       - Дурной! Дурной! Шо выдумал! - твердила она в исступлении. Та я же каждый день поклоны била, бога молили и мать его, святую богородицу, чтобы уберегли тебя от беды, прикрыли святым пологом. Шоб хоть кривой, хоть хромой, но живой остался, к нам вернулся...
       - Вот, о чем молила, то и получила. Так что, не гневайся..., - попытался отшутиться Антон.
       - Да я теперь до конца дней своих буду господа благодарить за цю деревянную ногу. Мне вдовой-зозулей век не куковать. У детей батько есть, сиротами не остались..., - страстно отозвалась Ганка.
       Теперь она была просто убеждена, что именно благодаря ее молитвам, Антон уберегся от смерти...
      
       - Ты что, Авдей, спятил? Кончай дурить...
       Антон отшатнулся в сторону, пытаясь подняться на ноги. Но у Власова, видимо, были совсем иные намерения. Мстительно ухмыляясь, он потащил из ножен палаш и повернул свою кобылу в сторону пытавшегося подняться с земли Пономаря.
       - Сейчас, сейчас... Вот башку тебе снесу и кончу..., - безумно вращая бельмами, процедил он сквозь зубы.
       Власов воинственно вскинул палаш и пришпорил лошадь. Антон точно окаменел. Глаза его расширились, ноги стали ватными, кровь отхлынула от лица. Неужели все, конец... Вот уже он кожей чувствует горячее лошадиное дыхание. Вот сияющей молнией летит на его голову смертоносный клинок. Еще миг и... Но в тоже мгновение послышался оглушительный треск и яркая, ярче летнего солнца, вспышка ударила в глаза, ослепила. Тогда он и подумать не мог, что вот эта нелепая заминка, запутавшая его в полах плаща и не позволившая быстро подхватиться ему на ноги по сути спасла ему жизнь. Неведомая, мощная сила сокрушительным ураганом пронеслась поверху, над головой, пройдясь, однако, жесткой метлой и по самому низу. Точно легкое перышко оторвала она его от земли и швырнула в овраг...
       Враз все стихло. Повисла такая тишина, точно уши наглухо забили паклей или замазали глиной. Антон недоуменно покрутил вокруг головой. Где я? Что со мной? Слева нависала отвесная каменистая стена оврага. Справа беззвучно струился быстрый ручей. В небе над головой заполошно металось испуганное воронье. На удивление беззвучно, без своего противного пронзительного карканья. В голове же стоял протяжный, непрерывный звон, скорее похожий на назойливый комариный зуд.
      
       Пытаясь привести себя в чувство, Пономарь беспокойно постучал по одному, по другому уху. Провел ладонью по лицу. Ладонь вмиг стала липкой и красной от крови. Что такое? Неужели этот мерзавец, Власов, все-таки снес с его плеч голову. И ему все это видится на том, не земном, свете. Неужели он такой же, как и там внизу, на земле? Однако нет, он лежит на земле, шевелит руками, вращает головой. Значит жив, голова цела. Откуда кровь? Почему так нестерпимо болит левая нога? Вместе с ощущением боли, прорезался слух, донося до него какие-то далекие, неясные голоса. Антон резко подхватился на ноги, пытаясь встать, но нечеловеческая боль в ноге пронзила все тело, швырнула обратно на землю. Уткнувшись лицом во влажный грунт, он потерял сознание...
      
       Сколько пролежал он в беспамятстве, Антон не знал. Очнулся, когда в овраге уже было темно от сгущавшихся сумерек. Левая нога, ниже колена неестественно отброшенная в сторону, ныла тупой болью и нестерпимо полыхала огнем. Где-то вверху послышались приближающиеся голоса. Антон беспокойно пошарил вокруг себя рукой в поисках оружия. Но ни карабина, ни палаша рядом не было. Видимо, подобрали нападавшие. Он сунул руку за пазуху и вытащил из потайного кармана небольшой кавказский кинжал. Искусно сделанный из прочного булата клинок в серебряных ножнах подарил ему в знак дружбы благодарный отец за спасение дочери.
       Судорожно сжимая кинжал, Пономарь приподнялся на руках и прислушался. Голоса становились все громче и четче. В следующую минуту он к величайшей радости разобрал русскую речь...
      
       - Гляди-ка! Да тут никак бойня была..., - удивленно присвистнул кто-то, останавливаясь на дороге. - Никак засаду устроили, на нашего брата, солдата.
       - Похоже..., - согласно отозвался кто-то. - На лошади седло армейское... Гляди, как разворотило беднягу. Всю дорогу кишками вымостила...
       - Может пристрелить, чтобы не мучилась божья тварь...
       - Да она уж сама околела. Не мучилась...
       - Эй, а люди есть?!
       - Никак нет, ваше благородие! Людей не видать...
      
       Антон обеспокоено перевернулся на живот и, стиснув зубы, пополз на голоса, волоча за собой изувеченную ногу.
       - Братцы! Я тут... Братцы! - казалось, закричал он, но на самом деле из груди вырвался сдавленный полушепот.
       Открытая, развороченная рана, цеплялась живой плотью за острые камни и сучки и адская боль отзывалась в каждой клеточке...
       - Тут, я, братцы, тут..., - лихорадочно бормотал Пономарь, изо всех сил карабкаясь вверх и не обращая внимания на боль.
       - Вы хорошенько поглядите вокруг, мало ли чего..., - приказал кому-то начальственный голос. - Кто знает, сколько наших было и сколько негодяев... Может следы какие остались. Доложить в штаб надо...
       - Э-эй! Помогите, братцы! Я тут..., - что было мочи прохрипел Антон и зажмурился от ударившего в глаза света.
       - Есть! Ваше благородие! Тут драгун раненый, живой еще.... - вскрикнул обрадованно рыжеусый пехотинец и склонился к обессилевшему Пономарю. - Жив, курилка! Эка тебя угораздило! Еще кто есть?
       - Не знаю... Вдвоем мы были, с Авдеем. Засада тут была, бомбу бросили..., - слабея, прошептал он на ухо спасителю и потерял сознание...
      
       Так случайно проходившая мимо рота пехотинцев нашла и подобрала тяжело раненого Антона. Часа через два его сгрузили в военно-полевом госпитале, а еще через час он уже лежал на операционном столе...
      
       - Ну, что, брат, очухался? Да ты бельмами не гуляй по стенам, не гуляй. Все равно не сообразишь, где находишься..., - едва открыв глаза, Антон услышал рядом незнакомый насмешливый голос.
       Он повернул голову и увидел щерившегося во весь рот добродушного малого. На вид ему было не больше двадцати. Круглое, румяное лицо было обильно усыпано крупными веснушками. Светло-голубые глаза, едва прикрытые белесыми ресницами и такими же бровями, глядели весело и дружелюбно. Над пухлыми губами озорно торчал маленький нос-бульбочка. А на голове во все стороны торчали жесткие огненно-рыжие волосы. Одна рука парня была забинтована и висела на перевязи. Сквозь бинты бурели пятна засохшей крови. Скрестив по-турецки ноги, в одном нижнем белье, парень сидел на соседней кровати и уплетал за обе щеки краюху черного хлеба.
       - А где я? - слабо отозвался Антон и тяжелым, сонным взглядом обвел помещение.
       - Да не переживай! На земле еще..., - беспечно махнул рукой малый. - Правда, ожидали, что на небеса переберешься. Прям, так засобирался быстро, что плотник приходил уже мерку снимать...
       - Плотник?! Какую мерку?
       - Ну, так эту... На сосновую одежку, в дальнюю дорожку...
       Казалось, парень говорил на полном серьезе, а в прищуренных глазах его прыгали, резвились лукавые бесенята.
       - А ты веселый! - слабо усмехнулся Антон, прикрывая глаза. - Шутковать любишь, зубоскал?
       - А как же без шутки! - охотно согласился парень. - Без шутки разве жизнь? Тоска зеленая на шею сядет и погонять будет... Тебя как, хоть кличут. Меня Савелием, можно Савкой. Дома и Савраской кликали. Ничего, откликался...
       Видно, соскучившись по общению, он говорил и говорил, без умолку.
       - Савка? - пробормотал Антон, будто удивляясь. - Знал я одного Савку. У барина слугой был... Правда, не такой шумный, как ты! Барин трескотни не любил...
       Он смежил глаза, вспоминая бахмутского дворецкого. Послушал бы он тогда совета Савелия, схоронился от Зайцева, глядишь бы, не лежал бы сейчас. Уже в который раз вздохнул он с сожалением.
       - Да и ты не больно говорлив. Имя свое хоть помнишь, молчун?
       - Антон я... Пономарь...
       - Ну, слава богу! Сыскалось имечко! - радостно хлопнул здоровой рукой по колену Савка. - А то все "драгун" да "безногий", а как звать-величать никто не знает. Пока в бреду метался всех святых и родственников твоих узнали. И папку, и мамку. И Стешку, и Ганку... Сестры, что ли? Может, сосватаешь одну! А "сволочь Авдей" кто таков? Ох, и бился ты с ним люто, прямо насмерть...
       Словоохотливый Савелий уже приготовился выплеснуть очнувшемуся соседу новую порцию новостей, но Антон беспокойно заерзал на месте, делая попытку подняться.
       - Да, погоди ты, трещотка языкастая! - цыкнул он на болтуна. - Вот балаболка! Дай хоть слово вставить. Ты скажешь, в конце концов, где мы? А чего безногим звали?
       - Ха! Так тебе же ногу оттяпали! В полевом госпитале мы, на излечении..., - с готовностью пояснил Савелий, радуясь, точно алтын нашел.
       Но, заметив, как вздрогнул и побледнел новый знакомый, сконфуженно поправился. - Да ты того, не переживай... Не всю оттяпали, чуток ниже колена... Эй, Антон! Что с тобой?
       Встревожено глянув на закрытые глаза, побледневшее, безучастное лицо соседа, он проворно подхватился с койки.
       - Ой, как тебя сморило, от новости...Надо же какой ты... мнительный. Погоди, приятель! Я сейчас фельдшера покличу...
      
       Однако, когда Савка вернулся в палату вместе с санитаром, Антон уже сидел на кровати, тупо уставившись на забинтованный обрубок ноги...
       - Гляди... Оклемался! - вскрикнул Савелий, толкая в бок пожилого мужика в замызганном, некогда белом халате. - А я думал, в обморок, как баба, упал...
       - Что, голубчик, не ожидал? - участливо качнул головой санитар, присаживаясь на край кровати. - Благодари бога, что жив остался! Тебя когда привезли, в чем только душа держалась. Кровью уже изошел. Едва дышал. На рану страшно глянуть было. Благо, что наш хирург - лекарь от бога. Самого Николая Ивановича Пирогова ученик. Слыхал о таком? Нет? Ну, ладно! Так вот, наш Петр Аристархович за уши тебя, шельму, с того света вытащил. Так обрезал, заштопал, что любо-дорого глянуть. А ты дуешься...
       Старичок посмотрел поверх пенсне на угрюмо молчавшего Пономаря, перевел взгляд на Савку и растерянно пожал плечами, соображая как еще успокоить калеку.
       - Вот, ты послушай! Э-э, как тебя?...
       - Антоном его кличут... Пономарем..., - услужливо подсказал Савелий, с любопытством подвигаясь поближе.
       - Ага... Так вот, Антон, слушай! Ты думаешь, тебе чуток от ноги отхватили и все, жизнь закончилась... Ты что, плясун? Тебе что, плясать нужно? Или за девками бегать? Так к такому красавцу девки сами табуном побегут, только свисни...
       - Ну, да, побегут..., - поддакнул Савка, щерясь. - Зато нога цепляться не будет...
       - За что? - не понял санитар.
       - Ну, за этот... За подол, когда задирать будет..., - хохотнул рыжий словоблуд.
       - Тьфу! Дурень! Мелешь ерунду какую-то. Я о жизни человеку толкую, а ты про забаву. Вот к примеру работу взять. Антон, у тебя какое ремесло до службы было?
       - Плотник я, дядя!
       - Я тебе не дядя! - обиженно фыркнул санитар. - Кузьма Захарович я... Можешь просто Кузьмой звать, можешь Захарычем. А то выдумал - "дядя"! Какой я тебе...
       Слегка подувшись, для приличия, он снова повернулся к Антону, оживившись.
       - Плотник, говоришь? Так это же, голубчик, то что нужно! Ты же себе теперь какую захочешь ногу выстругаешь. Хошь дубовую, хошь сосновую... Нравится верченая, приглянулась крученая. Да такую невестушку себе сотворишь! Легкую, стройную, послушную... Такую лапушку, что пальчики оближешь...
       - Зачем мне невеста? У меня жена есть... Как она такого примет...
       - Да с присвистом, Антон, с присвистом! - воскликнул, не выдержав Савелий. - Тебе же ногу укоротили, а не... чего иное...
       Сконфузился он на последних словах под укоризненным взглядом Захарыча.
       - Так то, парень! Не вешай нос! Голова на плечах, руки силы и сноровки не потеряли. Живи и жизни радуйся, а не несчастную ступню оплакивай..., - безаппеляционно заключил санитар, поднимаясь.
       Уже у двери он повернулся к Антону и поинтересовался: - Пока спал под наркозом, не проголодался? Может каши с кухни принесть? Поешь? Теперь тебе сил набираться нужно...
      
       Крепкий организм брал свое и Антон натужно, со скрипом, но пошел на поправку. Мало-помалу затягивалась, рубцевалась культя укороченной ноги, подсыхали и заживали многочисленные ссадины и порезы на посеченном мелкими осколками теле. Пономарь уже начал сидеть, а то и подниматься с койки, прыгая на одной ноге к окошку.
       Вездесущий и пронырливый весельчак и балагур Савка ходил за ним как сердобольная нянька, безропотно и с охотой беря на себя подчас деликатные заботы по уходу за раненным. Невесть откуда он притаскивал то кринку парного молока, то сдобную булку, то полную шапку пахучих яблок. Казалось, что ему доставляло истинное удовольствие опекать и ухаживать за немощным приятелем, что в противном случае он попросту закис и умер от смертной тоски.
       Вернувшись с нового похода с очередной добычей, Савка щедрым купеческим жестом швырял принесенное поверх серого суконного одеяла на койку Антона и сияющий взгляд его говорил: "Ну, как? Нравится? Бери, ешь, пользуйся, будь счастлив!...". Видно, на роду у этого невзрачного с виду парнишки было написано нести людям добро и радость.
      
       Впрочем, Савка был безродным. Сирота, подкидыш... Беспутная ли девка-ветреница, пускаясь во все тяжкие, а может и добропорядочная девушка-скромница, бесстыдно обманутая заезжим ухажером, скрывая позор, сентябрьской ночью тайно подкинула пищащий сверток на чужой порог.
       Одинокие старики, никогда не имевшие детей, обрадовались подарку и назвали младенца Саввой, а по святцам Савелием - "испрошенным у бога". Маленький Саввушка рос жизнерадостным, добрым и спокойным ребенком, ни здоровьем, ни поведением не доставляя приемным родителям никаких проблем. Чистая детская душа была щедра на теплоту и нежность. Мягкий и добрый по натуре, он, тем не менее, был крайне подвижным и бойким ребенком, причем весьма острым на язычок. Незлобливая шутка или веселая байка-прибаутка, сыпались как свежая роса с потревоженного листа.
       Старики тайком вытирали с лица слезы умиления и благодарили господа за милость, радуясь славному сыночку и тихому семейному счастью. Счастье было недолгим. Годам к десяти Савка осиротел вторично. Не дожидаясь, когда барин накинет на его тонкую шею холопскую упряжь, подтянул мальчонка портки и рванул по белу свету, только пятки засверкали.
      
       Исколесив немало городов и весей, он прибился к балагану артистов. Его кочевая жизнь приобрела совсем иной оттенок. Был в подручных, был на посылках. Освоил балалайку и цымбалы, стал подыгрывать выступавшим. Но, когда старший артистической ватаги однажды на привале услышал в исполнении мальчишки частушки и припевки собственного сочинения, Савелий состоялся как настоящий артист. Материал для своих баек он брал из самой жизни. Стоило пройти ему незнакомой городской улицей, потолкаться среди рыночных прилавков и к вечернему выступлению уже были готовы новые шутки-прибаутки, сценки-розыгрыши, так узнаваемые изумленными горожанами.
       Слава артиста бежала впереди него. Народ валом валил со всей округи послушать Савку-скомороха. Однако, не всем по душе были выступления пересмешника. В одном уездном городишке разгневанный полицмейстер, узревший в пошлых частушках, унизительное оскорбление в свой адрес, велел арестовать нахала прямо на подмостках. Нещадно выпоров острослова, изобличенный взяточник и казнокрад, смилостивился. Вместо того, чтобы сдать смутьяна в острог, он передал его квартировавшей в городе воинской команде, дабы "муштрой, а при случае и шомполами выбить из мозгов паршивца всякие вольности и глупость...".
      
       Цельная натура, духовно чистая натура, чуждая мелочности, интриг и склок не очерствела, не засохла и под грубым сукном солдатской шинели. Подвижный и озорной, Савка оказался весьма усердным в освоении военной науки и не раз отмечался благосклонностью командира за прилежание. Простые служивые сразу оценили его покладистый, незлобливый характер, душевную теплоту, отзывчивость и бескорыстие. Но больше всего его неунывающий, веселый характер. Порой упадут без сил на привале, кляня промозглую слякоть, непролазное бездорожье, знобящий холод, глаза бы ничего не видели, уши ничего не слышали. Но стоит затеплиться костру и открыть Савке рот, как уже оглашает все вокруг неудержимый веселый хохот...
       Словом жил парняга легко, беззаботно, открыто, весело, просто. Так же просто, можно сказать, легкомысленно, был и ранен. Шла себе воинская команда установленным маршрутом, исполняя командирскую волю. Глянуло зло из зарослей ненавистное око ляха. А чего это москали тут дороги шляхты топчат? Разговоры ведут меж собою веселые, смеются беспечно... Вона рыжая рожа как щерится. Вот я ее сейчас... И жахнуло ружье, метнув картечь, предназначенную матерому волку. Смолк на полуслове полковой балагур, охнул, побелел и повалился на сырую землю, зажимая кровоточащую рану. Только глаза смотрели на мир чистыми, наивными глазами. Необидчиво, но недоуменно. За что?!...
      
       ... Антон примостился на подоконнике и безразлично глазел в окно. Вечерело. Сырая, стылая непогодь разогнала всех прохожих и случайных путников по теплым сухим углам. Пустая улица медленно темнела от сгущающихся сумерек. В просторной больничной палате Пономарь был один. Других больных или раненых в лазарете сейчас не было (восстание еще только-только созревало и серьезных массовых стычек еще не случалось). Савелий с утра куда-то запропастился. Наверняка травит байки с поваром на кухне, куда он был большой любитель наведываться. А может "продувает уши" какой-нибудь разбитной бабенке с рынка. Иначе откуда в палате то и дело появлялись сметана, молоко или что-нибудь из овощей последнего урожая. Как бы то ни было, Антон скучал в одиночестве. Предавшись размышлениям, он в очередной раз рисовал картину своего возвращения домой...
      
       Дверь пронзительно скрипнула немазаными петлями и на пороге появился Савелий. Против обыкновения, он не ворвался в комнату стремительным вихрем. будоража все вокруг. На сей раз он входил осторожно, точно крадучись. Вид у хитрована был загадочный. Здоровая рука была заведена за спину, что-то пряча. Глаза многозначительно блестели, заговорщески подмигивая удивленному Антону.
       - Ты чего, никак что-то спер? - протянул он, пытаясь угадать, что скрывает сосед. - Вот, утроба ненасытная! Лишь бы поесть ему... Гляди, Савка, накостыляют тебе когда-нибудь, за твои проделки...
       - С какой стати! Нешто я тать какой..., - обиделся Савка, так и не показывая свою ношу. - Зря Антон поклеп на меня возводишь. Никогда не был я подлым вором и никогда такого греха на свою душу не приму...
       - А чего таишься тогда?
       - Тебя, дурака, удивить, потешить хотел. Вот держи..., - буркнул он разочарованно и нехотя вытащил из-за спины... деревянный чурбан.
      
       Савелий равнодушно приставил полено к койке Антона и с полным безразличием плюхнулся на свою постель, отвернувшись к стене.
       - Что это? - удивленно протянул Пономарь, вертя в руках деревяшку.
       - Невесту тебе принес, чтобы не закисал здесь в одиночестве..., - досадливо проворчал в ответ парень, не поворачиваясь.
       - Какую еще невесту? - поморщился Антон, не уловив шутки. - Жена с детишками дома ждут...
       - Ага... На одной ноге к ним попрыгаешь... как лягушка. Ква-ква. вот и я! - тут же отозвался насмешкой Савка.
       - Ах, ты гаденыш рыжий! Насмехаться вздумал! Да ты у меня сейчас... воробьем щипанным по палате летать будешь! - сердито вскинулся Антон в сторону остряка.
       - Ха! Котище - сердитые усищи! Ты попробуй еще поймать того воробья! - живо откликнулся Савка и проворно скатился с койки на безопасное расстояние, дразня. - Ну, давай, коток, острый зубок, прыгай!
      
       Незлобливое озорство парня развеселило Антона. Суровые, недовольные складки на его лице разгладились, взгляд потеплел и он от души рассмеялся.
       - Ладно, вьюн, вертихвост, подвигайся ближе. Не бойся, не съем! Говори, зачем полено мне приволок?...
       - Вот, дурень! Тебе же ясно сказано, для новой подруги! Опять надулся! - настороженно посторонился Савка, искоса наблюдая за Антоном. - Ты, что забыл, о чем мы тебе с Захарычем втолковывали? Какую хошь теперь невесту себе на ногу спроворишь... Ты же плотник!
       - Легко сказать, спроворишь..., - озадаченно пробормотал Антон, но уже с интересом вертя в руках деревянную чушку. - Как ее проворить и чем?
       - Ну, как... У тебя голова на плечах осталась, думалка не высохла, сообразишь. А вот чем? Тут я точно не додумал..., - озадаченно почесал ершистый затылок Савелий. - Надо было и инструментами разжиться...
       - Это где же? - недоверчиво покосился на него Пономарь.
       - Да там же... В саду... Садовник яблоню сухую вырубал. Вот я у него и попросил полено для друга вытесать, чтобы зря добро не пропадало. А друг, добрая душа, чуть этим поленом меня не "приласкал"..., - пояснил парень, не преминув подковырнуть приятеля.
       - И приласкаю, будешь зубоскалить..., - притворно нахмурился Антон.
       - Значит, не видать тебе тогда, ни топора, ни пилки..., - трагически закатил глаза Савка, складывая на груди руки точно покойник.
      
       - Ладно, ты мне Ваньку не валяй, дурочку не строй..., - цыкнул на него Пономарь. - Ты свои скоморошеские замашки бросай! Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Твоя же затея с этой проклятой колотушкой...
       - Так я что, разве, против?!... Я же всей душой..., - подскочил на месте Савка, загораясь.
       Но, глянув на унылое лицо терзающегося сомнениями Пономаря, поморщился как от зубной боли.
       - Ах, Антошка, какой же ты нудный! - протянул он сокрушенно. - Что ты носом землю пашешь, соплями засеваешь, слезами поливаешь?! Молоко киснет на тебя глядючи... Разве так можно! Это же не жизнь, а мука смертная! Надо жить, а не тужить!
       - Зато ты у нас больно веселый и беспечный! - огрызнулся Антон.
       - Эх, Антошка, Антошка... А ты видел, что у меня на душе творится, на самом деле! - вдруг вздохнул, погрустнев Савелий. - Может и она горемычная выпью воет. Думаешь сладко оно... Мамкину титьку не сосать, батьку за усы не таскать. Без роду, без племени перекати-полем по белу свету мыкаться... А так усмехнешься, доброе слово человеку встречному скажешь, подмигнешь весело, прибауткой добавишь. И ему приятно и тебе на душе светлее. Беду да горе, Антон, не слезами, а добрым словом и улыбкой ласковой лечат...
       - Ладно, лекарь, душеспаситель! Считай, что меня уже исцелил..., - усмехнулся Пономарь примирительно. - Подумай, лучше, где инструмент раздобыть. Да подскажи, коль такой сообразительный, как с твоим поленом распорядиться...
      
       Утром Савка, невесть откуда, приволок в палату ящик с плотницким инструментом, а уже к вечеру приятели разглядывали плод совместного труда. Бутылеобразная колотушка глянцевито светлела свежеструганным боком и источала древесный аромат.
       - Хороша невестушка получилась! - довольно жмурился Савка.
       Он вальяжно развалился на своей койке, подпер кулаком щеку и с наслаждением любовался творением.
       - Давай, Антон, примеряй скорее! - горячился в нетерпении он.
       Пономарь несмело взял в руки костыль, соображая как к нему приспосабливаться. Наконец, шумно вздохнув, точно окунаясь в ледяную прорубь, стоймя поставил колотушку возле себя. Согнув ногу в колене, положил культю в специально выдолбленную ложбинку, пристегнул ремнями и решительно поднялся. Опасаясь, что упадет, он качнулся в сторону, балансируя. Впрочем, опасения были напрасны. Опора была надежной и он прочно стоял на месте.
       - Ну, давай, давай! Шагай! Не топчись на месте! - по-детски размахивая руками. подбадривал его Савелий.
      
       Антон, сосредоточенно закусил губу, смежил брови и попытался сделать шаг. Так, как это делал обычно с той самой поры, когда впервые поднялся с колен и сделал свой первый шаг. Он думал, что это будет легко и привычно. Однако, костыль точно запнулся о невидимую преграду и Пономарь, нелепо взмахнув руками, ткнулся носом вперед. Если бы вовремя не подскочивший Савка, лететь бы ему кувырком через голову.
       - Вот тебе и послушная подружка! - побагровев от досады и злости, проворчал Антон, пытаясь расстегнуть ремни.
       - Э-э, погоди! Больно ты скорый! - схватил его за руку Савелий. - Девка, ведь, незнакомая. К ней привычка нужна... Давай еще попробуем... Вместе... Ничего, приноровишься...
       Опираясь на плечо помощника, Пономарь приподнял костыль и несмело перенес его вперед, делая шаг. Затем еще раз и еще... Смелея, он отпустил Савку и шагнул самостоятельно, без поддержки. Обрадовавшись, сделал следующий шаг. Уже более уверенно и даже с веселой беспечностью.
       - Антон! Эка резво ты взял! Так и танцевать скоро начнешь! - присвистнул с напускным восхищением Савелий, не спуская глаз с повеселевшего приятеля.
       - Ну, танцевать, не танцевать, а домой доберусь теперь! - довольно приговаривал Антон, привыкая к необычному приспособлению для ходьбы. - Жестковато, правда. Такой мозоль на колене натрешь, что только держись. Да и шумна подружка... Вона, как громыхает...
       - А ты, брат, привередливый! То зачем нужна. А теперь и это не так, и тут не впору..., - насмешливо протянул Савка. - Ничего, привыкнешь. Под колено войлок подложить можно. Завтра с конюшни принесу кусок попоны. А шумна... Так пусть стучит, не оглохнешь. Зато издалека теперь твои тебя слышать будут. Знаешь, Антон, а ты сейчас здорово на Ваську-борова смахиваешь...
      
       Парень оценивающе пригляделся к топтавшемуся посреди палаты приятелю, а в хитрых, прищуренных глазах уже заметались, заплясали лукавые бесенята.
       - Это еще на какого борова? - ошарашено замер на месте Пономарь и вопросительно уставился на шутника, не чуя подвоха.
       - Да, знаешь, у нас в деревне Сенька-свинопас жил..., - пряча улыбку, стал объяснять Савка. - Принесла как-то свиноматка выводок поросят. Чертову дюжину... Так вот, дюжину принимает, кормит, а одного ни в какую... Лишним ртом посчитала. Сенька пожалел мальца, домой забрал. Стал сам выхаживать, выходил. Такой боровок вышел, на загляденье. И к Сеньке привязался, как собачонка. Всюду за ним бегает, что ли не тятькой кличет...
       - Ну и к чему ты это вспомнил? - насторожился Антон. - Я с какого бока к этому приставлен...
       - Да, погоди ты! Не перебивай, дай договорить..., - загорячился Савелий, чувствовалось, что он сел на своего конька и теперь его было не остановить.
       - Так вот..., - азартно сглотнув, продолжил с жаром балагур. - Стали они приятелями, не разлей вода. Как-то сидит вечером Сенька на лавке, мух на окошке считает, чтобы поесть размышляет. Голодная утроба уже урчит, громче чем твоя колотушка по полу гремит.
       - И все?
       - Да не все! Васька у ног его спал. Сытый такой, довольный. Жирным бочком поблескивает, хвостом во сне помахивает, от наслаждения похрюкивает. Тут Сеньке черная мысль в голову пришла. Нож острый со стола схватил, на Ваську замахнулся, а рука его помимо воли и опустилась. Не может дело подлое с другом сотворить. Пригорюнился Сенька, не знает, что ему делать, как поступить. И жрать охота, и на Ваську рука не поднимается. Думал-думал и сообразил...
      
       Савелий перевел дух и стрельнул озорным взглядом на внимательно слушавшего его рассказ Пономаря.
       - Утром вышел во двор его сосед. Слышит, какой-то странный стук на Сенькином подворье. "Тук-тук-тук... Тук-тук-тук...". Как будто кто-то деревяшкой по земле стучит. заглянул он через плетень и остолбенел. По двору бегает Васька, носом землю пашет. червей ищет. А одна нога у него... деревянная.
       - ???
       - Вот и сосед опешил! - перехватил как ни в чем не бывало изумленный взгляд Савка. - Сеньку зовет. "Эй, сосед, что с твоим боровом случилось?... Откуда у него деревянная нога появилась?". Тут и Сенька на порог вышел. Сытый, довольный. Икнул, отрыгнулся и отвечает: "Что же я, по-твоему, из-за одной миски студня должен друга жизни лишить?"...
       - Ах, ты гад! Ах, ты, зараза паршивая! Баламут хренов! Так вот ты с каким боровом меня сравниваешь! - побелев от гнева, метнулся к Савке взбешенный Антон. - Ты у меня сам сейчас будешь колотушкой стучать... Я на тебе, сейчас, эту шумовку разломаю...
      
       Острослов не стал дожидаться, когда "благодарный" сосед исполнит задуманное. Он проворно соскочил со своей койки и пулей шмыгнул за дверь. Следом стремительным снарядом полетел пущенный могучей рукой костыль и с оглушительным грохотом стукнулся в стену...
       - Лучше не показывайся мне на глаза, паршивец! Голову оторву! - донеслось до Савкиных ушей грозное предостережение.
       - Ладно, оторвешь... потом, как поостынешь немного..., - согласно кивнул сам себе шутник.
       Беззаботно насвистывая, как ни в чем не бывало, он двинулся проторенными, одному ему ведомыми, маршрутами по притихшему хозяйству полевого госпиталя, искать себе более благодарных слушателей...
      
       - Антошка! Вставай! Беда! Да вставай же, соня непробудная!
       - А! Что такое? Какая беда? - подхватился с постели Пономарь, протирая заспанные глаза.
       Но, узнав Савку, снова упал на подушку.
       - Явился? Я же тебя предупредил..., - пробормотал он сквозь сон раздраженно. - Не показывайся на глаза...
       - Дурак! Я же серьезно говорю! Беда! - не унимался Савка.
       - Что борова твоего все же закололи? Так туда ему и дорога..., - съязвил Антон, засыпая вновь.
       - При чем тут боров! Ляхи свое кубло змеиное расшевелили..., - встревожено отозвался парень. - На наш гарнизон напали сволочи. Народу побили много. Нашего брата, русского солдата. Только что в госпиталь раненых привезли. Такая кутерьма на дворе...
       - Э-э, друг! Теперь и тебе не до шуток! - встрепенулся, поднимаясь Антон.
       Сон как рукой сняло и он зашарил в темноте рукой, в поисках одежды.
       - Какие, к черту шутки! - озадачено пробормотал Савелий. - Вот, где комедия началась, паря. Кровавыми слезами умоемся от этой уморы. А ты, говоришь, "боров"...
      
       Вторую неделю некогда тихий и пустующий лазарет гудел как растревоженный улей. То и дело на двор въезжали тряские дроги привозя новую партию раненых солдат. Иногда, в обратную сторону, за ворота те же дроги снаряжались с иной, более скорбной миссией, вывозя на местный погост мертвых. Нашлось занятие для выздоравливающего Антона. В одной из коморок, специально освобожденных ему под мастерскую, он спешно ладил домовины...
      
       - Ну, что, парень, идет работа? - заглянул к нему вскоре старый санитар.
       - Идет, Захарыч, идет..., - вздохнул Пономарь, с сожалением глядя на очередную, только что приготовленную крышку гроба. - По мне, легче избу срубить для жизни, чем такое вот пристанище для души убиенной...
       - Оно то так. Только и от такого конца не убежишь. Кому что на роду написано..., - кивнул в ответ Кузьма и загадочно прищурился, глядя на пономаря. - А, ведь, я к тебе с хорошей вестью, парень...
       - Что, больше не нужны домовины? - усмехнулся Антон, напрягшись.
       - Да может еще и понадобятся. Но ты же их, вона, наделал... про запас..., - уклончиво ответил, томя ожиданием. - Тут, другое...
       - И чего?
       - Собирайся, Антон, в дорогу...
       - Домой!
       - Нет, сначала на Волынь, а там может и дальше, до Киева. Обоз с ранеными поедет, вывозить будем тех, кто покрепче. В родных стенах долечивать их будут. Тут уже места не хватает. Вот нужны сопровождающие. А потом...
       Захарыч блеснул стеклышками пенсне, поднимая лучащийся лукавством взгляд на плотника.
       - ... домой, парень! - торжествующе заключил он, наслаждаясь произведенным впечатлением. - Вот так то, голубь! Петр Аристархович тебе уже и бумагу выправил подорожную. Все чин по чину... Так что, в добрый путь, сынок!
      
       - Э-э, да я гляжу, ты не рад отъезду! - насмешливо протянул Савелий, провожая Антона в дорогу.
       Несколько повозок уже выстроились на дворе и ожидали команды толстого подпоручика интенданта, который начальствовал над обозом, отправляемым, как принято говорить в таких случаях "в тыл". Обратно ему предстояло вернуться с оружием, боеприпасами, медикаментами и прочей ерундой-амуницией, так необходимой во время всякой военной кампании. Будь-то грандиозное сражение или просто усмирение мятежа...
       - Странный ты человек, Антон! Беда молчишь, горе сопишь, и даже радости улыбнуться не желаешь..., - не унимался Савелий.
       - Да рад, я рад, балаболка! - отмахнулся Антон, поправляя свой нехитрый скарб на повозке. - Что же мне теперь криком кричать, на всю округу горлопанить, чтобы все знали - Пономарь домой возвращается! Сам-то чего зубоскалишь? Остаешься, ведь, на чужбине!
       - Так я тут нужнее! При госпитале служить остаюсь. Захарыч, говорит, "ты у нас вроде душевного эскулапа будешь...". С шуткой-прибауткой любую боль заглушить можно. Это что-то вроде, как его..., - он замялся, припоминая мудреное медицинское слово. - А! Навроза! Во! Или наркоза? Ну, ладно... Какая разница!
       Савелий озорно тряхнул своей рыжей чуприной и подмигнул.
       - Так что меня теперь в лекари определили. Захарыч говорит, что скоморох, что костоправ один хрен. Один душу тешит, другой тело лечит...
       - Ты гляди того, поаккуратней..., - усмехнулся на то Антон. - Больно остер язычок у тебя, что нож у нашего хирурга. Поранишь кого-нибудь ненароком вместо лечения...
       - Что же я, без понятия! Чай соображение имею..., - фыркнул Савка.
       - Да я так, на всякий случай. Вдруг не увернешься, как от меня, попадешь под горячую руку. Тогда и тебе придется ребра лечить или зубы...
       - Гляди-ка, развеселился! - всплеснул руками парень, пропуская мимо ушей замечание. - Оказывается, и ты можешь шутки шутить! Вот так и держи нос кверху. Нечего им, как Васька, землю буровить
       - Опять ты за борова своего! - нахмурился Антон.
       - Так тебя разве иначе расшевелишь. Чего смурной с самого утра ходишь, чего маешься...
       - Пойми, дурень, не досмеха мне. Дело одно не успел сделать... Очень важное дело... Отец у меня здесь... С холопами от покойного барина сюда угнали. Хотел найти, не случилось...
       - Ничего, друг, не горюй! Не встретились на чужбине, в родной сторонке свидитесь. Кончится эта буча у ляхов и все наши домой вернутся. Вот дома его теперь и дожидайся...
       - В каком доме?! Я, ведь...
      
       Антон хотел что-то пояснить, но возле повозок зашевелились, трогаясь в путь, а из-за спины вынырнул запыхавшийся старый санитар.
       - Думал, не успею проводить..., - с трудом проговорил Захарыч, переводя дыхание. - Ну, удачи тебе, парень! С богом!
       Он порывисто обнял Антона, осенил его крестным знаменем и торопливо схватил Савку за рукав.
       - Пошли, мне помощник нужен. Там драгуна раненого привезли. Петр Аристархович велел его спешно к операции готовить. Ох, и плох, молодец. Едва дышит. Не знаю, выкарабкается...
       - Драгун?! - вскинулся Пономарь. - Откуда?
       Он с любопытством рванулся было вслед. Но Захарыч с Савкой уже скрылись меж подвод и торопливо пересекли двор, взбежали на крыльцо. Окликнули и его, зовя на дернувшуюся с места повозку. И обоз медленно тронулся в дальний путь, увозя прочь и от старой душевной боли и от новых только что вспыхнувших вопросов. Знать бы тогда Антону, что речь шла о Варфоломее, что рядом с тяжело раненным драгуном стояли сейчас его сослуживцы, которые вместе с его другом еще вчера видели отца... Знать бы...
      
       Третий месяц пошел, как Николай оказался с Макаром и степанищевскими мужиками в драгунском полку. Верхотуров сначала плевался, что связался в такое время с обузой. На дворе чуть ли не война, а у него под ногами полдюжины неотесанной деревенщины путается. Ни солдаты, ни волонтеры. Черт знает что! "Сено-солома"! Потом махнул рукой. Выбирайте себе любое дело по душе, делайте что хотите. Только не мешайтесь и с лагеря чтоб ни-ни, ни ногой. Чтобы взбесившиеся ляхи, не дай бог, москальскую голову в порыве патриотической ненависти с плеч не снесли...
       - Вот незадача! - сокрушался Николай перед Макаром. - Как же быть? Как мне тогда Антошку искать?
       - Эх, еще бы знать, с какой стороны искать..., - засомневался в ответ Макар. - Может и неживой он вовсе...
       - То есть как неживой?! - вскинулся Николай. - Так Варфоломей же говорил, что мертвым не видывали его...
       - Ясно дело другу хочется, чтобы приятель его не сгинул, но, ведь, и сам он ничего не знал толком. Да и сердце отцовское ранить не хотел. Слышал, как лошадь там побило той бомбой, в куски разорвало... Как было твоему парню уцелеть... Может, нашлась сердобольная душа, свезла бедолагу на погост и схоронила, честь по чести...
       - Как на грех и Варфоломея поранили. С ним бы сподручнее было...
       - Ты вот чего, Николай, солдат попроси. Они Антона знают. По хуторам и деревням мотаются, может где встретят. Если жив остался, даст бог, проявится. Ты только того... Не гневи командира, вишь, он и так мается, что нас у Куровской забрал... Своих дел невпроворот, да мы еще со своими... Потерпеть нужно, когда эта кутерьма угомонится немного. Ничего, дольше терпели и ждали, а тут уж как-нибудь...
       Макар сразу нашел себе в лагере работу. Ковал полковых лошадей, точил палаши, чинил оружие. К мастеровому ковалю то и дело обращались за помощью драгуны. Так что в небольшой кузне уже спозаранку гудел горн и стучал молоток по наковальне.
       Глядя на товарища, достал из сумки свой инструмент и Николай. То повозку починит, то новое колесо сладит, то в конюшне ясли поправит. Махая топором, он не думал, что вскоре невероятным образом, здесь в конюшне, изменится его жизнь, что сам того не ведая он получит возможность самостоятельно заниматься поисками Антона.
       Однажды что-то строгал Пономарь в проходе конюшни, затеяв очередную починку. Вдруг чувствует, как кто-то дернул его за полу. Пономарь удивленно обернулся и увидел, как из стойла к нему навстречу высунулась лошадиная морда.
       - Тебе чего, приятель? - усмехнулся коню Николай. - Скучно? Не с кем поговорить? Или гостинца выпрашиваешь? Погоди, где-то у меня сухарь завалялся...
       Николай пошарил по карманам и достал зачерствелый кусок житника.
       - Во, нашел... Держи, дружище...
       Однако, жеребец не торопился принимать угощение. Он вытянул шею, положил голову на плечо плотника, закрыл глаза и жалобно заржал.
       - Ты чего? - растерянно погладил шелковистую гриву Пономарь. - Плохо тебе? Тоскуешь? Где же твой хозяин?
       - Гляди-ка, Гнедко своего признал! - вдруг услыхал Николай сзади удивленный возглас.
       Вдоль стойла от двери к Пономарю приближался хромой конюх с деревянной бадьей.
       - Эта тварь у нас только к одному человеку так шла..., - пояснил конюх осторожно похлопав коня по боку.
       Гнедко недовольно скосил глаз и нервно прянул ушами.
       - Во, видишь, как серчает. Только по настроению может к себе подпустить. Норовистый, с гонором жеребец. Когда то вот так и Антона признал...
       - Антошку?!
       - Ну, да! Ты что, дядя, знал его? - удивился конюх.
       - Сын...
       - Антон Пономарь... Твой сын?! - изумился еще больше хромой драгун. - Тогда понятно чего он так к тебе подвинулся. Родную кровь почуял... А вы и впрямь с Антоном... Как с одной иконы...
       Конюх с интересом оглядел Николая, будто впервые его сейчас увидел и сочувственно покачал головой.
       - Хорош парень был... Антон. Приветливый, уважительный, не заносчивый... Жаль пропал не за понюшку табака. А Гнедко его никого к себе теперь не пущает. Тут одному голову расшиб насмерть. Варфоломей говорил, за хозяина поквитался. Но то дело темное, правды уже не сыскать...
       Драгун вздохнул, подхватил бадью с ведром и посунулся к стойлу, поить лошадь. По пути он остановился и снова повернулся к Николаю и прижавшемуся к нему жеребцу.
       - А жеребцу повезло. Командир уже хотел его пристрелить... по закону военного времени... за непослушание. Что это такое?! Война, а тут боевой конь приказ исполнять отказывается. Дармоед. Из стойла не выходит, зря харчи переводит...
       Конюх усмехнулся и окликнул жеребца:
       - Эй, Гнедко! Нашел себе хозяина? Радуйся, дурень! А то пошел бы в солдатский котел за милую душу...
       Жеребец даже не поднял головы на насмешку, а лишь теснее прижался к груди мужика и доверчиво потерся мордой о суконную сермягу, источавшую только ему ведомый и ощутимый знакомый дух...
      
       С той поры Гнедко покорно встал под хомут в повозку, а Николай определился при нем ездовым. Жизнь его стала веселее. Как ни как рядом родная, хоть и бессловесная, душа объявилась, да и работы прибавилось. То воды в лагерь подвезти, то дров в лесу для кухни набрать, то раненых в лазарет доставить...
      
       - Эй, Савелий! Давай сюда скорее! Подсоби... Снова драгун привезли...
       На крыльце госпиталя суетливо топтался старый фельдшер. Поблескивая стеклышками пенсне, он оглядывал лежавших на повозке раненых, соображая кого куда определять. На его окрик тотчас из двери высунулось конопатое, улыбчивое лицо под огненно-рыжей шапкой жестких, торчащих во все стороны волос.
       - Драгуны, драгуны! Где же ваши скакуны? - весело напевая незатейливую прибаутку, разбитной малый шустро скатился вниз по скрипучим ступеням, волоча за собой носилки. - А вот и конек под стать! Рысистый, мускулистый, двуногий, голосистый! Кто желать его первым оседлать?!...
       Усталые, измученные лица раненных просветлели, засветились слабой улыбкой.
       -...С полным комфортом и подобающим эскортом, прошу пожаловать да наших апартаментов..., - гостеприимно раскланявшись, болтал без умолку веселый санитар.
       - Савка! Закрой рот! - прикрикнул на него фельдшер. - Ужо, я тебе поскоморошничаю! Я тебя зачем звал? Зубоскалить? Дело сначала сделай, потом трещать свои прибаутки будешь...
       Парняга послушно умолк и принялся помогать раненым сгружаться с телеги. Вдруг он глянул на возницу и оторопел, недоуменно замер на месте.
       - Но, рысак! Чего споткнулся? - насмешливо проворчал грузный драгун, которого Савка только что принял с телеги. - Давай, вези до своих апартаментов, коль пригласил...
       Санитар озадаченно глянул на отвернувшегося по своим делам возницу и потащил раненного в дом.
      
       Через минуту-другую Савелий опрометью выскочил на улицу, боясь, что ему показалось или вдруг видение исчезло. Нет, телега, уже пустая еще стояла у крыльца, а бородатый мужик, что так заинтересовал его, хлопотал возле коня с упряжью.
       - Здорово, дядя! Как жив-здоров?! - метнулся он к вознице, щерясь полнозубым ртом.
       - Здорово, племяш, коль не шутишь? - усмехнулся в ответ Пономарь.
       - Шучу, ой, шучу, дядя! Меня и мамка того бросила, что шутником родился..., - беспечно махнул рукой парень.
       - Ну, раз родная мамка бросила, то и мне ты, вроде ни к чему..., - хмыкнул Николай, искоса посмотрев на невзрачного балагура, приставшего к нему. - Извини, племяш, мне шуток шутить времени нет. Тебе, вон, развлечение привез, а самому в лагерь возвращаться пора...
       - Погоди-погоди, дядя! А, ведь, я тебя знаю! - остановил его Савка.
       - От куда же тебя меня знать, балаболка! - ухмыльнулся Николай, забираясь на повозку. - Меня рядом с твоей мамкой не было...
       - Во! Теперь точно знаю! - обрадовано вскрикнул Савелий. - Вот ты мне скажи, у тебя дети есть?
       - Есть... То есть был сынок. Только не рыжий и чуток поосанистей тебя. Да еще не такой болтливый, как ты, балаболка! Прощевай, балагур! Но! Гнедко, трогай!
       - И наверное ты его звал... Антошкой! - лукаво прищурился Савка вслед.
       - Точно! -встрепенулся Николай, натягивая поводья. - Тпру, Гнедко, тпру!...
      
       - Макар, ты где? Макар! - просунул он сияющее лицо в прокопченную сажей кузницу друга. - Антон нашелся! Живой!
       - Да ты что! - потный от работы кузнец отбросил в сторону ручник и опустил с наковальни кусок раскаленного железа в ушат с водой.
       Металл недовольно зашипел, заполняя тесную мастерскую клубами пара.
       - Пойдем на двор, на чистый воздух, расскажешь...
       - Приятеля его сейчас в лазарете встретил. Тот мне все и рассказал...
       - Варфоломея?
       - Нет..., - нахмурился печально Николай. - Варфоломей помер... Крепко подлая пуля его зацепила, у самого сердца прошла. Не спасли парня...
       - Жаль. Видать хороший мужик был. По всему видно. Вишь, себя не пожалел, командира от верной гибели заслонил. Жаль... Царство небесное, рабу божьему...
       Скорбно нахмурившись, мужики замолчали, поминая в душе этого добродушного великана, Варфоломея Коноплева, которому так и не суждено было вернуться к родным краям, на вольный Дон, устроить свою жизнь тихую, счастливую, спокойную...
       - Ну, а Антошка твой где? Там, в лазарете? На поправку идет?...
       - Нет, Макар! Его с обозом в Россию отправили! Покалечило его тогда бомбой. Ногу пришлось отнимать... Но Савка, приятель его сказал, что он себе деревянную сделал. Дома теперь меня дожидаться будет, вместе с Марией. Вот радость то матери...
       Николай прислонился спиной к каменной стене кузницы и мечтательно прикрыл глаза.
       - Слава богу! Живой сынок! Домой вернулся!...
      
       Весть о том, что вернулся Пономарь, мигом облетела Белую Гору. Антон только умылся с дороги, только переоделся в чистую домашнюю рубаху, как в хату ввалился запыхавшийся от бега Данила. Коваль молча сгреб в охапку свояка здоровой рукой и растроганно прижал, будто приковал, его к могучей груди.
       - Тише ты, медведище! - закряхтел в железных объятиях Антон. - Все ребра переломаешь...
       - Ничего, не сомнешься. Была, брат, когда-то силушка. А теперь так, одни слезы остались..., - отмахнулся Данила, отпуская плотника. - Был кузнец, стал... мудец сухорукий. Ты сам то как, герой?!
       - Как видишь... Герой с деревянной ногой! - с напускной беспечностью хохотнул Антон, притопнув костылем. - Отставной козы барабанщик!
       Свояки не успели разглядеть друг друга, продемонстрировать свои увечья-немощи, а на дворе уже послышались торопливые шаги и звонкий голос тещи.
       - Где тут мой зятек дорогой, сыночек золотой?! Где мое дитятко ненаглядное?! - еще с улицы протянула она певуче.
       Уже в следующий миг Евдокия плавно вплыла в хату, втягивая за собой знакомую, необъятных размеров, корзину со снедью.
       - Мама! Ну, куда ты притащила столько! - покраснела в притворном смущении довольная Ганка. - Хиба мне нечего на стол поставить, хиба своего чоловика накормить нечем... Прямо позоришь меня...
       Она обернулась на смеющихся Данилу и Антона, будто ища у них защиты от привередливой матери.
       - Позорю! И буду позорить! - тут же отозвалась лесничиха, сердито сверкнув глазами. - Дывысь, яка хозяйка расторопная нашлась! Я еще зятьку пожалуюсь, яка у него жинка неблагополучная. Ждала она чоловика! Ага, як же! Все тужила, слезы лила, як за покойником. А он вот, стоит живой, здоровый! Як писаночка! Дай, сыночек, я тебя хоть обниму...
      
       Евдокия, опустила на пол поклажу, оправила на голове цветастую шаль, прихорашиваясь, вытерла краешком платка пухлый рот и троекратно, по христианскому обычаю, расцеловала покорно склонившегося к ней зятя. Довольная долгожданной встречей, с чувством исполненного долга, она легко подхватила свою корзину, повелительным жестом подозвала к себе дочку и принялась выкладывать содержимое.
       - Давай, хозяйка, помогай. Ты бачишь яка! Мать вздумала поучать! На стол она сама накроет! - ворчала она, возмущенно распекая дочь. - Хиба миской борща привечают дорого гостя... Тю! И сама с тобой опростоволосилась...
       Евдокия подняла на домашних виноватый взгляд, краснея.
       - Надо же, выдумала гостя, стара дура! - воскликнула она сконфуженно. - Хозяин додому пришел, а я шо мелю...
       - А ты не мели..., - тут же послышался голос лесника. - Накрывай швидче! Душа тремтить, с зятем выпить за встречу и благополучное возвращение домой...
       В хату ввалился Житник, неся перед собой пузатую бутыль с мутным первачом и вторую, такую же тяжело груженую корзину. Освободившись от ноши, лесник широко распахнул объятия и посунулся к Антону, захватывая по ходу всех домашних.
       - Такой праздник на дворе, вся семья до купы собралась. Гулять будем! Гляди, стара, яки гарни у нас зятья. Золото, а не хлопцы. Два велетня! Душа спивае, на них глядючи...
       - Дуже гарни! - хмыкнул Данила. - Шо только за песню о таких выдумать можно... Три руки, три ноги на двоих... Оце гарна парочка на селе будет!
       - Ха! Ну и шо с того! - воскликнула в ответ Евдокия, подхватывая насупившихся мужиков под бока. - Зато две головы на плечах. И яки головы! Вродливи та разумни! А душа яка у кожного, а сердце? Та такую душу ясным днем с огнем не вышукаешь! Як ясне сонечко посмехается, ласкавым поглядом греет...
       Голос Евдокии растроганно дрогнул, она по-бабьи шмыгнула носом и прижала к повлажневшим глазам платок.
       - Не сумуйте, сыночки! Слава богу, шо живы, шо в гурте теперь. Гуртом оно, знаете, и батька легко подужать...
       - Ты шо стара выдумала! - накинулся на нее лесник. - Якого биса меня треба дужать?...
       - Та молчи, старый! То я так, к слову сказала. Пошутила. Чего супиться, коли такая радость в дворе..., - отмахнулась Евдокия от мужа и снова прижала к себе зятьев. - У вас все життя впереди. Живите дружно, в ладу, в мире, согласии. Живите, як родня, а не вороги. Тогда и с покалеченным телом можно багато шо зробить. Хиба такие горы сворачивать! Главное, шоб ваша душа калекою не стала! Черства, холодна душа хуже самого заклятого ворога...
      
       Евдокия замолчала, добродушно и нежно, точно ребенка, чмокнула в щеку каждого зятя, ободряюще подмигнула. Конечно же, материнское сердце обливалось кровью, рвалось на части. Нелегко смотреть на увечья молодых и, вобщем-то, крепких и здоровых мужиков, которые сконфуженно пытались спрятать от посторонних глаз свою вынужденную немощь. А та, как назло, назойливо так и лезла в глаза бессильно опущенным плечом. громыхающей по утрамбованному полу колотушкой. Но, самое горькое, тусклым, поникшим взором, в растерянности перед неизвестностью, воспринимали они свою сущность.
       Кому, как не матери, понять душевное состояние своего дитя, хлебнувшего лиха полной чашей. Кому, как ни ей найти для него нужные слова, успокоить, ободрить, заставить поверить, не потерять надежду, не покориться, не сдаться на милость подлой злодейке...
       - Надо жить, детки! Надо применяться, приспосабливаться! Не будем кланяться беде..., - горестно вздохнув, заключила она и задорно улыбнулась мокрыми глазами. - И годи слезы лить, счастье и радость на наш двор пришли! Надо жить, детки...
      
       Жить? Жить... Жить! Хмельная и довольная радостным событием родня разошлась по домам лишь поздним вечером. Антон с Ганкой остались в хате одни. Пономарь оглядел опустевшую, притихшую хату, в который раз убеждаясь, что он действительно дома и... растерялся. Дрожащими от волнения руками он достал из кармана кисет, набил трубку и закурил, пытаясь успокоиться, прийти в себя.
       Сколько раз за прошедшие годы проигрывал он в душе вот эту самую минуту. С нетерпением ждал, когда переступит порог хаты, обнимет жену, вдохнет волнующе-пьянящий аромат ее волос, вопьется страстным поцелуем в ее пухлые, мягкие губы, нежно проведет рукой по нежной коже трепетного женского тела ...
       Перед глазами совсем некстати всплыли похабно скалящиеся лица сослуживцев, со смаком хвалящихся друг перед другом своими сальными байками и небылицами. Он всегда сторонился таких посиделок, за что постоянно становился предметом насмешек и издевательств. "Он же у нас святоша. Ему такое слушать никак нельзя, непотребное..., - зубоскалили в его адрес похабники. - Вдруг его боженька накажет за греховное...". Антон терпеливо сносил оскорбления и продолжал думать только о единственной и желанной - о Ганке.
       Как резануло, ударило тогда по душе подлое бесстыдство Авдея и Тимохи, пытавшихся совершить насилие над малолетней, беззащитной горянкой. Словно две ясные звездочки горели немой мольбой ее глаза, взывая о милосердии и помощи...
       - Мужики! Побойтесь бога! Вы что задумали? Девчонка - еще ребенок, а если бы вашу дочку или сестренку малую вот так..., - бесполезно пытался вразумить он насильников.
       - Не суйся, падла! Тебе, святоша, хорошо о порядочности и добросердечии рассуждать. Сам, вона, семьей обзавестись успел. Бабу досыта натискал, детишек настрогал..., - шалея от злости, по-звериному огрызнулись те. - Ты еще не забыл, чем твоя баба пахнет, а мы этого добра уже забыли, когда последний раз пробовали. А из-за тебя, мудака, и эту козочку упустим...
       Разве мог он тогда позволить совершиться подлости? Ни за что! Без страха встал на пути озверевших подельников. И тогда, лицом к лицу со смертельной опасностью, перед глазами всплыл дорогой, любимый образ жены. точно она звала его на помощь...
       Антон встрепенулся, махнул головой, гоня прочь дурные воспоминания. Надо жить... Жить светло и радостно... Счастливо жить!
       Пока он неподвижно сидел в углу, не зная, что ему делать, как себя вести, Ганка убирала со стола. Сердечко ее трепетало и рвалось вон из груди. Она и сама готова послать к черту эти хлопоты, плюнуть на никчемную уборку и броситься в объятья мужа горячо, страстно, безрассудно. Так припадают к живительному роднику сухие губы, жадно и ненасытно утоляя жажду...
       Молодка терялась в догадках, не понимая, почему муж безучастен к ней. Сколько раз проскользнула она мимо него, обдавая жаром истосковавшегося по мужской ласке тела, задевая краем юбки. Но Антон точно окаменел в углу. Лишь изредка бросал украдкой пылающий взгляд.
       - Ну, что, устал с дороги? Мабуть, уже отдохнуть хочешь? - осипшим от волнения голосом, наконец, обозвалась она, теряя терпение. - Зараз я постелю...
       Закусив губу, чтобы не расплакаться, она метнулась к кровати, судорожно рванула прочь цветастое, вышитое покрывало, взбила и без того пышные подушки.
       - Ганка!
       Она вздрогнула и замерла. Плечи ее безвольно опустились, а все тело колотилось точно в ознобе. Антон порывисто поднялся с лавки и шагнул к жене. Сухо стукнул о пол костыль. Антон побледнел от досады и злости. Калека! Но тут же, в ответном порыве легкой ланью рванулась ему навстречу Ганка. Будто вешняя вода, прорвавшая плотину, с бурной страстью бросилась она на шею мужу. Горячим, влажным ртом залепила его сухие губы в долгом страстном поцелуе. Ухнуло, загудело мужицкое сердце, ударила по вискам горячая молодецкая кровь и мощные объятия прижали, приковали к широкой груди податливое женское тело. Его рот с готовностью принял и откликнулся на жаркий поцелуй, а крепкие руки жадно и неистово ласкали покатые, мягкие плечи, спину, талию, грудь...
       - Антончику! Любый мой, ненаглядный! Серденько мое! Господи! Дождалась! - млея от страсти, возбужденно бормотала Ганка. - Як же я ждала этой хвылыночки. Ой! Подожди, любый! Хлопчики!...
       Она беспокойно выскользнула из объятий, метнулась к запечку, где спали дети. Ее стыдливые опасения были напрасны. Николка с Михасем безмятежно спали, разметавшись на широких полатях. Глянул на детей, Ганка задернула занавеску и повернулась к Антону. Сияя счастливыми глазами, все еще до конца не веря своему бабьему счастью, она торопливо развязала юбку. Легкая ткань, скользнув по крутым бедрам, упала к ее ногам. Ганка, не сводя с мужа взора, стянула через голову вышиванку, а вслед, решительно подхватив подол, сбросила и нательную рубаху. Плавным движением она вытащила из упругой короны костяной гребень и на голые плечи пышными волнами упали, заструились густые темные волосы.
       У Антона перехватило дух. Он будто впервые видел обнаженную жену. Ее чарующая нагота ошеломила. Сейчас она ему казалась еще краше и прекрасней, чем он ее видел до этого. Речная русалка, лесная фея зачаровала его колдовским блеском глаз, призывно манила к себе. Судорожно взглотнув, Антон задул свечу и шагнул навстречу этому зову. Два трепетных тела слились воедино, два любящих сердца гулко застучали в одном такте.
       Молодой ясный месяц, с любопытством заглянув в темное окошко, тут же стыдливо спрятался за набежавшее облако, чтобы не мешать этому удивительному, не терпящего постороннего взгляда, таинству, не нарушать сладкоголосой мелодии души, имя которой - Любовь...
      
       Антон открыл глаза, за слюдяной пластинкой окна едва забрезжил рассвет. Тесно прижавшись к его плечу, крепко спала Ганка. Дыхание ее было ровное и спокойное. Копна волос в беспорядке расплескалась по подушке. На ее румяном, просветленном лице блуждала блаженная улыбка. Она по-детски причмокнула пухлыми, губами и носом ткнулась в мужнину грудь. Горячее женское бедро жарко обвило покалеченную ногу.
       Пономарь покосился на спящую жену, одними губами легко, будто невесомым перышком коснулся ее виска и, затаив дыхание, неслышно выпростался из ее жарких объятий и поднялся. Всунув культю в желоб костыля, он бесшумно выскользнул из хаты. Сентябрьский рассвет обдал его прохладной свежестью. Здесь, на дворе, уже не боясь разбудить домашних, он потянулся до хруста и оделся. Хозяйским глазом окинул светлеющий в первых солнечных лучах двор. С новым утром зарождающегося дня начиналась и новая жизнь, требующая его непосредственного участия, его крепких, мастеровых рук.
       Он вдруг ощутил себя так, будто и не было за плечами долгих лет разлуки, будто он никогда и не покидал этот двор. Раскурив трубку, он вытащил их коморы ящик с инструментом и деловито направился за хату, где под навесом стоял заваленный всякой всячиной, покрытый паутиной и пылью верстак. Достав оселок Антон принялся сосредоточенно направлять подернутый ржавчиной плотницкий топор.
      
       - Вот ты где! Проснулась, а тебе нет. Опять одна холодной в постели лежу... Думаю, то ли приснилось мне, то ли сбежал ты от меня..., - неожиданно раздался за спиной сонный голос жены.
       Пономарь повернулся. Прижавшись к углу хаты, возле него стояла Ганка. В одной нижней рубашке, зябко кутаясь в наброшенный на плечи платок. Антон отложил в сторону инструмент и привлек к себе жену.
       - Ну, что ты! Куда я побегу... Мы с тобой навек одной ниточкой связаны..., - пробормотал он растроганно. - Вот, руки за инструментом соскучились. Решил в порядок привести...
       - А за мною шо, не соскучились? - стрельнула Ганка лукавым взглядом.
       - Еще как соскучились! - выдохнул он возбужденно.
       Воровато оглянувшись, нет ли рядом любопытных, посторонних глаз, Антон торопливо подвинулся к навесу, где была сложена небольшая копенка сена, увлекая за собой жену...
      
       Казалось, господь наконец-то сжалился над ним. Решив, что испытаний, лишений и бед на его долю уже отпущено достаточно, он открыл в судьбе этого стойкого и мужественного мученика чистую холстину и достал палитру с яркими, веселыми красками. Антон будто с головой окунулся в купель до краев наполненную парным молоком и с удовольствием нежился в этой благодати.
       Стосковавшиеся по мирной работе руки с утра до вчера строгали, тесали, ладили. Свежо забелели новые столбы расширенной террасы, поднялся покошенный тын, к новым яслям тянули за кормом бородатые морды капризные козы. Ни на шаг от отца не отходили сыновья, стараясь помочь и угодить. То и дело заглядывала Ганка, словно убеждаясь, что он на месте, никуда не исчез. Наивный детский лепет и неуклюжая помощь сыновей согревали теплом измученную долгой разлукой душу, а горевшие любовной страстью глаза жены, заставляли учащенно биться сердце...
      
       Дня через три после возвращения Антона к ним на двор снова заглянул отец. Михайло оставил на улице телегу и тяжело посунулся до хаты, доверху груженный всяким добром.
       - Тато! - изумленно всплеснула руками Ганка. - Это что такое? Хиба знову праздник на дворе? Як я Катерине буду в глаза глядеть. Будет обижаться, шо я батькова любимица...
       - А ты хиба нашу мамку не знаешь! - отмахнулся Житник. - Переживает, что зять тощий со службы пришел. Каже, в чем только душа у хлопца держится. От ветра бедолага шатается... Оце прислала свежей рыбки, карасиков. Нехай, каже, юшки горячей посерпае, та жареной поест, со сметанкой...
       - А то я его не годую! - топнула ногой дочка.
       - Вот и она каже..., - не обращая внимания на возмущение дочери, продолжал разгружаться лесник. - ... хлопцю зараз силы нужны. Засуше хлопця на сухарь... своей любовью.
       Житник лукаво глянул из-под мохнатых бровей на пунцовую от смущения дочку и понимающе толкнул ее в бок.
       - Ничего, доця! То дело житейское. А шо Катерина?! Чего ей обижаться? Вы для нас обе дороги... Яку не тронь, а батькова душа болит...
       Он шмыгнул носом, но, устыдившись минутной слабости, заторопился.
       - Ладно! Хозяйнуйте тут сами. Мне до Верхнего надо... Пан вызывает...
       - А что Шахновский здесь сейчас? - заинтересовался Антон.
       - Тут... Де ему еще быть... Як свою барыню с сыночком за ворота вырядил, так тут и живет..., - охотно пояснил Житник. - Зараз у него какое-то новое дело начинается. Железку строить гуртом собираются. Такая дорога будет. Паровая машина будет по железякам специальным целый обоз тянуть, без лошадей...
       - Отец! Я с тобой доеду до Верхнего? - попросил Антон, засобиравшись.
       - Куда?! Зачем? Не пущу!!! - побледнев, вскрикнула Ганка.
       Ей тут же вспомнился тот злополучный день, когда мужу было велено явиться на господскую усадьбу, а оттуда он уже не вернулся.
       - Чего ты испугалась, глупая?! - улыбнулся Антон успокаивающе. - Я же с отцом туда и обратно вернусь. Надо же мне насчет работы у барина узнать. Мне же вас кормить нужно. Я же теперь в доме хозяин...
       - И правда, доця! - обозвался Михайло. - Он же не панский холоп теперь. Кто его от нас забрать посмеет...
      
       - Ба! Кого я вижу! Никак Пономарь?! Вернулся, сукин сын! - удивленно вскрикнул Шахновский, спускаясь с крыльца.
       - Никак нет, ваше благородие! Я - драгун! Отставной козы барабанщик. Семен Михайлович, а не сукин сын! - сдвинув брови, отчетливо произнес Антон, нервно стукнув костылем о булыжную брусчатку перед домом. - Если помните, плотник...
       Невинное шутливое обращение, как напоминание об унизительной продаже, точно ножом полоснуло по сердцу мужика. Барин стушевался, сообразив, что так уязвило его бывшего холопа. Другой бы на его месте может и обиделся на такую дерзость. Гляди-ка, быдло поучать вздумало, как обращаться нужно. Только сдержанности и тактичности старому воину было не занимать.
       - Прости, братец! К слову пришлось, не со зла..., - сконфуженно кашлянул он. - Кто таков Антон Пономарев помню, память у меня хорошая...
       Семен Михайлович, между тем, все же осерчал. Как бы то ни было для солдатской семьи им сделано немало. Не такого ответа он все-таки ожидал.
       - С чем пожаловал? Я вроде бы теперь никаких прав на тебя не имею. А государю, вижу, тоже отдал сполна..., - сухо поинтересовался он и кивнул на костыль. - Где так угораздило? Вроде о жестоких баталиях в Польше ничего не сообщали...
       - В засаду угодил... Бомбой..., - нехотя отозвался Антон. - Я, собственно, насчет работы пришел...
       - Так ты, вроде, теперь не холоп..., - усмехнулся Шахновский. - На барщину не идти, выкупную не отрабатывать. Так что я не вправе тебя принуждать...
       - Но я не по принуждению..., - пробормотал Антон. - Скорее по нужде. Семью содержать надо. Разве вам плотник в хозяйстве не нужен?
       - Я от хорошего мастера никогда не отказывался... Если ты помнишь..., - хмыкнул барин, отыгрываясь за мужицкий упрек...
      
       Возвращение Пономаря всколыхнуло, растревожило давнюю душевную рану Марфы.
       - Сынок, а ты случаем моего Макара там, в Польше, не бачив? - улучив минутку, подсунулась она за столом до Антона.
       Глаза бедной женщины глянули на него с такой неизбывной тоской, душевной мукой и надеждой, что Антон смущенно кашлянул и покраснел от неловкости, точно провинившийся ребенок. Благостная улыбка, не покидавшая все это время его лица, поблекла и стерлась вовсе.
       - Нет, тетя Марфа, не видел..., - пробормотал он виновато. - Я, ведь, толком и не видел той Польши. В лазарет попал... Да там с этими ляхами разве найдешь кого... Они нас на дух не переносят. Лопочат по-своему, бельмами зло сверкают. То языка нашего не разумеют, то плечами жмут, мол, не знают. Я тоже надеялся своего отца найти, его в Польшу увезли. Толком так и не знаю, зачем и куда...
       - Та мы чулы про ту историю..., - отозвался с другого краю стола Житник, хмурясь. - Як ты с батьком в степу повстречався.
       - Откуда? - удивился Антон и с изумлением уставился на тестя.
       - Пан рассказал..., - коротко бросил тот. - Мы же с тобой, сынок, чуть-чуть разминулись тогда. Мы с Шахновским с Бахмута шукать тебя поехали, а ты як раз там объявился. Не успели тебя от лямки солдатской врятувать...
      
       Среди ночи Данила услышал в хате приглушенный плач. Он поднял от подушки голову и прислушался. Рядом спокойно спала Катерина, мирно посапывали и дети. Сдавленный стон и рыдание доносились из материного закутка.
       - Мамо! Шо с тобой? Шо случилось? - обеспокоено метнулся он в угол.
       - Ничего, сынок! Не хвылюйся! От дурна, разбудила тебя своими слезами..., - виновато прошептала Марфа, вытирая лицо.
       - Чего ты так расстроилась?
       - Та батька твоего вспомнила. Думаю, когда он домой вернется и вернется ли? Он дед не дождався. Так и вмер старый, выглядуючи... Мабуть и мне такая участь...
       - Да шо ты такое кажешь, мама! - блеснул в непроглядной тьме очами Данила. - Бачишь, Антон со службы даже пришел. Значит и батько вернется...
       - Ох, сынок, может его уже и в живых нема. Антон своего батька в той клятой Польше не нашел же. А его туда не так давно потягли, як нашего. Может, уже закатували моего Макара проклятые ляхи, шо и косточки в сырой земле погнили...
       - Мамо! - укоризненно осек Марфу Данила. - Хиба так можно... Чула, шо сваха сегодня казала. Жить треба. Жить, верить и надеяться...
       - Так хиба я не надеялась. Двадцать рокив живу и надеюсь. А воно, бачишь, як повертается. Зашевелился, зашипел подлый гадюшник. Подняли головы змеиные, жала повысовывали, ядом брезжат... За что хлопца покалечили? Яка мать родила того выродка, шо бомбу в него бросил? Могли же дытину и вбить, остались бы детки сиротами несчастными...
       - То же война, мамо! На войне всякое бывает..., - хрипло отозвался Данила. - А батько же не в солдатах.
       - Ты тоже, сынок, не солдатом был, когда тебя бисов паныч увечил... Ото так и батькови могла припасть. Он же такой был непокорливый, неприклонный. Яка зараза ему в хозяева досталась? Может такая гадюка...
       - Нет, мамо, не терзай душу! Нельзя так. Столько лет ждали, надеялись, а теперь думать по-другому? Нет! - Данила бережно обхватил хрупкие материнские плечи и прижал ее к себе. - Знаешь, раньше и я сомневался тоже. Чего только не передумал. И про другу жинку у батька, и других детей у него мысли дурные приходили. Соглашался. Нехай живет человек. Раз так судьба распорядилась с ним. А сегодня, когда Антона увидел... Бачишь, на одной ноге столько верст проковылял, а до своей семьи вернулся. Значит и батько придет. Будем ждать, мамо...
      
       - Ну, что, Макар, давай прощаться!
       - Давай...
       Два бородатых мужика, уже убеленные сединой старики, но еще крепкие, кряжистые, они топтались в неловкости друг перед другом, не зная что сказать еще и как следует поступить в подобном случае. Одинаковые судьбы вынужденных скитальцев, заброшенных злой барской волей на чужбину, крепко сдружили два одиночества, накрепко связали их вместе одной пуповиной. Братская дружба позволила им стойко выдержать невзгоды. И теперь, когда пришло время расставаться, они в смятении замерли на перепутье, не решаясь разрубить эту пуповину.
       - Гляди-ка, чья-то могила при дороге! - обернулся на обочину Николай, указывая на поросший травой холмик. - Видать, тоже бедолага домой торопился, а нашел в степи пристанище...
       Не знал он, что стоит сейчас у последнего приюта своего земляка - Кондрата Зуева, степанищевского старосты, так и не довезшего ему новостей от сына с Белой Горы. Той самой Белой Горы, куда сейчас спешил его друг - Макар Бондарь после двадцатилетней разлуки...
       - А может ко мне зайдешь? Тут уже недалеко осталось..., - неуверенно предложил Макар.
       Предложил, прекрасно понимая, что его предложение не будет принято и что душа его друга уже давно в другом месте, дома, в родном Степанищево. Где по горячему убеждению Пономарева его ждали жена и вернувшийся со службы сын.
       - Да ты что, Макар! Ты к жене и сыну торопишься. И меня Мария с Антоном уже заждались...
       Николай вымученно улыбнулся и нетерпеливо глянул на дорогу, где в нескольких шагах от них сидели в повозке его земляки, тоже изнывая от нетерпения продолжить свой путь к дому. Господи! Ну, крикни же ему с небес. Погоди, Николай, не торопись! Пуста твоя хата. Мария уже давно на погосте. С Макаром твой путь, на Белую Гору. Там твой сын, твои внуки... Ступай туда! Но молчали небеса, молчал земляной холм, последний приют Кондрата, а сердце звало совсем в другую сторону...
      
       - Ну, прощай, не поминай лихом!
       - И ты тоже! Прощай!
       Друзья крепко обнялись, расцеловались и каждый сделал шаг в свою сторону. Один, другой... Зашагали уверенно, размашисто, споро, больше не оборачиваясь назад...
      
       Почти год прошел, как томившиеся на чужбине бывшие холопы госпожи Куровской волей случая оказались в драгунском полку и с нетерпением ждали, когда им позволят вернуться в родные края. Наконец, удалось подавить польскую смуту и мужики услышали от Верхотурова грубое, но долгожданное: "Ступайте прочь, глаза мои больше бы вас не видели...". Тем не менее, сердобольный вояка, привыкший больше думать о здоровье своих подчиненных, чем о собственном благе, распорядился снабдить в дорогу скитальцев провиантом, выделить им одну подводу и великодушно отдал Гнедка.
       - Забирай, Николай! Раз признал он тебя за своего, значит, твой... Иначе все равно попадет в солдатский котел за упрямство..., - махнул рукой полковник. - Хоть и с норовом коняга, но верный. Сыну твоему служил прилежно, даст бог и тебе добрую службу сослужит. Глядишь, дома пригодится. Сыну там, чай, на одной ноге не сахар... Привет ему от меня передавай. Добрый драгун был... Жаль, недолго довелось послужить с ним... Такими мужиками, как твой сын, как Варфоломей Коноплев и сильна земля русская!
      
       Бесконечный, пустынный большак темной стрелой разрезал степную ширь, убегая за горизонт. Туда, где серая степь сливалась с таким же свинцово-серым небом, укутанным плотным одеялом из ненастно-дождевых туч. Покров давно миновал и уже чувствовалось дыхание приближающейся зимы. Срывающийся ветер швырял в лицо гроздья влажного снега смешанного с сухой травой и песком. Но Макар не обращал внимания на эту негостеприимную непогодь. Он всей грудью вдохнул студеный воздух и улыбнулся. Здравствуй, край родимый! Здравствуй, милая сердцу сторонка! Встречай блудного сына! Долго держала его на цепи постылая мачеха-чужбина, но он все равно вернулся...
       Плотнее запахнув суконный зипун, он поправил на плече лямку дорожной котомки и ходко зашагал по безлюдной дороге, спеша к родному порогу.
       Удивительное дело. Мы восхищенно качаем головой и изумленно разводим руками, когда выпущенный за сотни верст от дома голубь, вдруг вновь заворковал на знакомой крыше. Понимающе киваем. Природный инстинкт, чутье...
       А какой инстинкт вел по необъятной степной глади этого преисполненного решимости мужика, подгоняемого не только холодным, пронизывающим ветром, но и радостным предчувствием приближающейся встречи с родными. А каким чутьем понимал, чувствовал он, что идет единственно верным направлением, к намеченной цели. Почти четверть века назад вывезенный практически вслепую в чужие края, до этого ни разу не выходивший дальше околицы своего села и все эти годы проживший за высокой каменной оградой панского замка, он по недружелюбно мрачной, стылой степи шел сейчас спокойно и уверенно. Непостижимым образом из множества сакм, убегающих в стороны от большака, выбрал ту, единственную, что вела к дому...
      
       Макар узнал ее еще издалека. Стоявшую особняком от раскиданных по косогору хат - приземистую, с закопченными боками мазанку. Его кузня! Сюда мальчишкой привел его отец, позволив выковать свой первый в жизни гвоздь. Здесь вместе с ним росло и его мастерство. Отсюда его, униженного, избитого и связанного, бросили на телегу и повезли на чужбину.
       Над кузней поднимался дымок, а изнутри слышался мелодичный стук молотка. "Жива кузня, дышит старая..." - усмехнулся Макар и, сдерживая волнение, толкнул черную от копоти дверь.
       У наковальни стоял мальчонка лет двенадцати. Высунув язык, он сосредоточенно охаживал увесистым молотком раскаленную железяку. Силенок у пацана еще было маловато, судя по тому, с каким усилием поднимал он тяжелый для него инструмент. Однако, в его выверенных, точных ударах, в уверенном поведении уже чувствовалось пробуждение навыков.
       - Бог в помощь! - осевшим от волнения голосом поздоровался Макар, протискиваясь в кузнецу.
       - Дякую, на добром слове! - солидно отозвался мальчик.
       Ничуть не смутившись появлению незнакомца, он отложил в сторону молоток, сунул железку в горн и вопросительно повернулся к гостю.
       - Яка нужда привела, дядько? Допомога треба?
       Старый коваль тепло улыбнулся юному мастеру и окинул любопытным взором помещение. Сердце взволнованно колыхнулось в груди. Все как прежде! Ничего не изменилось за эти годы. Даже полированные до блеска рукояти все те же. Наверное, еще помнят тепло его рук.
       - Попить можно? В горле пересохло с дороги..., - пробормотал он в ответ, пряча повлажневший взгляд.
       - Та пейте! Хиба жалко...Вон, ведро в углу и ковшик..., - удивленно пожал плечами хлопец. - Только на кринице вода свежее...
       Макар дрожащей рукой подхватил деревянный ковш, выструганный еще его отцом и судорожными глотками потянул застоявщуюся, теплую воду. Но какой сладкой и вкусной показалась она ему из этого ковша.
       - А хто зараз у вас на селе ковалюе..., - поинтересовался он, вытирая рукавом мокрые усы.
       - Так я и ковалю..., - гордо и слегка удивленно откликнулся хлопчик. - Пока, батько еще помогает. Но вже и сам потрошку роблю...
       - А як же тебя зовут, коваль?
       - Тарасом... Бондари мы! У нас все мужики в ковалях..., - словоохотливо откликнулся мальчишка. - Батько... Дед тоже... Только я его не знаю, его барыня в Польшу продала, колы батько еще малый був. А старый дед тоже ковалював. Но он уже вмер, нема его...
       Тарас в сумраке не заметил, как побледнел и вздрогнул от этих слов незнакомец, продолжая рассказывать о себе.
       - Меня батько давно сюда привел...
       - А где же он сам? - с трудом выдавил Макар, не спуская повлажневшего взора с внука.
       - Та до хаты пошел. Галя прибежала, позвала. Каже, матери что-то по хозяйству допомогти треба...
       - Галя?
       - Та сестра..., - махнул рукой безразлично внук. - Нас же только двое мужиков в дворе. Я та батько. А то баба, мамка и Галка...
       - А шо, Тарас, баба еще жива? - едва ли не стоном вырвалось у Макара из груди.
       - Та жив! Шо ей зробиться! - снова отмахнулся хлопчик. - За дедом все тужит, ждет, когда от ляхов повернется...
       В голове у мужика загудело, зашумело, закружилось. Марфа жива! Ждет его! А тут, рядом с ним, стоит его внук и не знает с как ведет беседу. Макару хотелось сгрести в охапку этого серьезного не по годам, рассудительного мальчугана. Затормошить, затискать в объятиях, кричать и петь от радости. Но он неожиданно развязал на поясе кушак, снял и повесил на гвоздь сырой от измороси зипун.
       - Слушай, Тарасик, а можно я с тобой трошки пороблю? - повеселевшим голосом бодро поинтересовался он.
       - А ты хиба сможешь? - с сомнением покосился на него Тарас. - Це, дядько, не игрушка. Тут, дядько, сноровка нужна...
       - Ничего. Я вроде тоже... ковалював... колысь..., - рассмеялся Макар подхватывая с полки пудовый молот. - И того... Не зови меня больше дядьком. Я дед твой, Макар...
       - Дед Макар?!! - прошептал Тарас восторженно.
       Мальчик от неожиданности опешил и замер у наковальни с открытым ртом, еще до конца не понимая, что происходит и кто насамом деле перед ним стоит. Но дед задорно подмигнул ему, поплевывая на руки.
       - Давай, внучок, свою железку. Я тебе помогу...
      
       Услышав доносившийся из кузни слаженный перезвон тяжелого молота и легкого молотка, Данила немало удивился. С кем это работал Тарас? Кого, кроме него, он нашел себе в помощники?
       Данила осторожно заглянул внутрь. Спиной к двери стоял рослый, широкоплечий незнакомец. Он ловко вертел на наковальне зажатый в щипцы кусок железа и точным, выверенным ударом накрывал его молотом.
       - Вот как мы его, внучек! - весело приговаривал он.
       - А еще вот так и вот так, диду! - в тон ему заливался радостным смехом Тарас.
       Господи! Не может быть! Неужели! Узнав отца, Данила испуганно отшатнулся. Он прижался к шершавой стене мазанки, справляясь с волнением. Дыхание перехватило, сердце радостно гупало, готовое вырваться из груди. Что делать? Как поступить? Он растерянно огляделся по сторонам, снова прислушался к счастливым голосам за стеной и решительно шагнул в сторону хаты...
      
       - Ты чего, забув шо? - удивилась Катерина, столкнувшись на пороге с неожиданно вернувшимся домой мужем.
       Однако, Данила не ответил. Растерянный и бледный, он осторожно подвинул жену в сторону и молча прошел в хату. Дрожащей от волнения рукой стащил с головы шапку и вытер со лба испарину. Остановился, нетерпеливо ища что-то или кого-то глазами.
       - Да шо с тобой?! - изумленно вскликнула Катерина, бросаясь вслед за мужем.
       - Сынок?! - выглянула от печи встревоженная Марфа.
       Глянув ему в глаза, мать поняла все без лишних слов. Она охнула, побелела и грузно осела на лавку. Материнское чутье безошибочно подсказывало ей, чем так взволнован сын, но не решалась произнести это вслух.
       - Кто там?... - умоляюще прошептала Марфа, кивая на окно утверждающе и вопросительно одновременно.
       - Там... батько, мама!
      
       Марфа пораженная новостью неподвижно сидела на лавке, безвольно опустив на колени руки и ошеломленно глядела на сына, не зная что ей делать. Плакать или смеяться. Ждать или бежать. Что ждать, куда бежать, как встречать? Неожиданно она вздрогнула, беспокойно всплеснула руками. Господи! Зараз в хату зайдет Макар, а она, растрепа чумазая, будет встречать его в повседневной вылинявшей сорочке и рабочей юбке. Женщина проворно метнулась к стоявшей в красном углу скрыне. Сдернув покрывавшую сундук сукню, она открыла крышку и стала лихорадочно вытаскивать слаженные там вещи.
       Взволнованные не меньше матери Данила с Катериной, с легкой иронией наблюдали за ее спешными сборами.
       - Мама! Охолонь... Не торопись. Батько зараз в кузне, с Тарасом..., - окликнул ее Данила с усмешкой. - А тот его так скоро не отпустит. Ты же хлопца знаешь...
      
       Никогда еще на дворе Бондарей не было такого скопления народа. Давно тут не гостила атмосфера радостного возбуждения. Многочисленная родня дружным гуртом готовилась встречать Рождество. Помолодевшая, сияющая от счастья Марфа вместе с Катериной и Ганкой хлопотали у печи. Данила помогал Антону мастерить к такому случаю новый, более просторный стол. Михайло с Макаром возле сарайчика смалили только что заколотого к празднику кабана. Тут же с диким визгом носились расшалившиеся внуки, радуясь возможности безнаказанно проказничать. Они больше мешались под ногами, чем старались помочь взрослым. Однако никто не пытался их приструнить или отругать. Пока сват возился возле туши, очищая смаленые бока от золы, коваль вытер взопревший лоб и свернул самокрутку. Он глубоко вздохнул, удовлетворенно огляделся вокруг. Узнавая и не узнавая родные места.
       Жизнь на Белой Горе для Макара начиналась с чистого листа. Сколько перемен в самом селе произошло, сколько новых незнакомых лиц появилось. Как никак, целое поколение сельчан сменилось в его отсутствие. Одних только родственников прибавилось. Вон, у сына своя семья. Галя, внучка, уже невестится. Тарас сейчас старше, чем был тогда сын, когда бежал вслед за повозкой, увозившей его к новому хозяину. А сам он? А Марфа? Разве остались они в той поре, дожидаясь вот этой встречи. Выбелила виски седина, набросила на лицо сетку морщин. Но разве это имело значение в родных стенах? Старый коваль точно оттаял, помолодел душою, радуясь вернувшемуся семейному счастью и домашнему покою...
      
       - Як хочешь, сват, а пора тебе новую хату ставить! - подсунулся к нему Михайло, прикуривая.
       Лесник затянулся и кивнул с сожалением на миниатюрную мазанку Бондаря.
       - Дывысь яка теснотища. Не развернуться, не повернуться. Так шо, як быть живу, собирай весной толоку..., - махнул рукой решительно, будто отрезал, Житник.
       - Так мы, вроде, помещаемся, не жалуемся..., - пожал в ответ плечами Макар. - В тесноте, не в обиде. Тепло, дружно...
       - Не, сват, ты брось дурака валять! - горячо возразил Михайло, все больше увлекаясь своей идеей. - Дывысь, яка семья у тебя! Ладно, Галку замуж в другу семью отдадите. А Тарас? Не успеете оглянуться, хлопец невестку во двор приведет. А Данила с Катериной? Может они еще детей придбают... Да не может, а нехай порадуют еще нас внуками. Молодые, а ленивые...
       Видать радужная перспектива так увлекла Михайла, что он разошелся не на шутку. Пыхнув табачным облаком. он хитро прищурился и многозначительно подмигнул обескураженному Макару.
       - Так ты и сам... с Марфой, еще того..., - выдохнул со смешком.
       - Тю! Баламут чертов! Чего мелешь? С ума сошел? Сам-то какой..., - без зла огрызнулся Макар и в шутку замахнулся на свата. - Чего же ты, со своей Евдокией... дурака валяешь... Вам в лесу, мабуть, скучно вдвоем... Вот бы и сотворили себе забаву...
       - Так его,бисову душу, хиба допросишься..., - неожиданно послышался насмешливый голос лесничихи.
       За высоким тыном показался ее платок, а вскоре и она сама величаво вплыла на двор. Как всегда, со своей неизменной корзиной и мешком за плечами.
       - Сколько раз казала цьому бирюку, шо няньки уже повырастали, одни на старость остаемся..., - в тон вспыхнувшему спору продолжала она. - Треба сыночка або дочку еще. так он отговорку нашел. Не буду, каже, пану холопов плодить...
       Евдокия не то искренне, не то в притворном сожалении вздохнула, поправляя на голове сбившийся платок.
       - Оно же, Макар, если бы знали, что жизнь так повернется. Сонечко детям улыбнется. Так, может, целый двор детворы зараз бегал бы. Теперь наша доля внукам радоваться. Да, вот, зятьков своих шанувать...
      
       Лесничиха расплылась широкой добродушной улыбкой, заметив проходившего двором Антона.
       - Держи, сынок! - стрельнув лукавым взглядом она сбросила с плеча на руки растерявшемуся зятю мешок, в котором беспокойно гоготнул перепуганный гусь. - Не забув?! Бери, бери... То же гусак, не гуска!
       - Мама! - вспыхнул Антон, краснея. - Разве я когда зарился на твоих гусей?
       - Так то же подарок! Шутка!
       - Вот и я тогда говорю. Зачем мне одному..., - улыбнулся тогда парень. - У тебя же два зятя... А Даниле чего? Давай другого гуся!
       - Ой, лишенько! - в притворном испуге всплеснула руками Евдокия, округлив глаза. - От тебе и зятек! Готов до нитки тещу обобрать...
       Женские причитания потонули в дружном мужицком хохоте.
       Макар глянул на смеющегося Антона и, в который раз, отметил его поразительную схожесть с Николаем. С первого взгляда, в тот самый день он узнал этого парня.
      
       - А оце, сват, наш... - начал было говорить Михайло, услыхав под дверью деревянный стук.
       Но Макар не дал ему договорить, вздрогнув от неожиданности, он резко подскочил с места.
       - Антошка! Пономарь! - изумленно вскинул бровь коваль, увидев, кто вошел в хату.
       Домочадцы в удивлении замерли и молча переводили непонимающий взгляд то на Антона, то на пораженного встречей Макара.
       - Да-а... Антон я... А ты, дядька, откуда меня знаешь! - удивился он не меньше. - Кажись, нам раньше встречаться не доводилось...
       - Да мы же тебя, сынок, с батькой твоим по всей Польше шукали..., - дрогнувшим голосом выдавил Макар, бросаясь навстречу парню. - Нам же сказали, что тебя бомбой насмерть порвало. Потом, слава богу, в лазарете дознались, что жив ты, домой отправили...
       Макар в смятении огляделся вокруг, не понимая, что происходит.
       - Я же еще вчера с твоим отцом на шляху стоял..., - в полной растерянности протянул он. - Звал его сюда, к себе в гости... А он домой торопился. Говорит, там Антон со службы вернулся. С Марией меня поджидают... Господи! А как ты тут оказался?...
       - Так я же..., - забормотал было оторопевший Пономарь.
       - Так это же зять мой, сват! - хлопнул по плечу Макар лесник. - Младшей дочки чоловик! Вон и семья его пришла. Ганка и сыночки. К ним он и пришел со службы. А ты батька его откуда знаешь...
       - Мы с ним у одной барыни были. Николая туда привезли, когда его пан подох. Так вот панская дочка себе забрала..., - пояснил старший Бондарь, не скрывая своего смятения. - Так что мы с Николой в одной каморе жили, а потом, считай год, в полку, где Антон служил, пока полковник нас домой не отпустил. Добрая душа, дай бог ему здоровья... А с отцом твоим мы как братья стали. Тоже святая людына!
       - Вот так дела! - протянул изумленный Михайло. - Надо же два свата як два брата жили, а о нас, своих родичах, ни слова не знали... Давай, сват, расскажи нам, як вам там жилось, як домой выбраться удалось...
       Тогда Антон узнал и о геройской гибели друга - Варфоломея Коноплева. Тогда же домочадцы узнали и бесславном конце Константина Шахновского от руки Николая.
       - Слава богу! Прибрал господь гадюку. Жил как падлюка и сдох як подлая тварюка..., - сердито сплюнул и истово перекрестился Житник. - Сколько мы, сват, от этой твари лиха испытали, так не приведи господь. Бачишь, як оно в жизни сложилось... Тебя мать-гадюка щастя залышила, а наши дети от ее змееныша пострадали. У паганой яблони и яблоко гнилое...
       В тот вечер разговор за столом затянулся до глубокой ночи. Женщины уже махнули рукой, легли отдыхать, а мужики все говорили и говорили.
      
       ... На громкий смех из хаты выглянула Ганка. Раскрасневшаяся от жаркой плиты, она обвела любопытным взглядом мать и мужиков, стараясь угадать причину вспыхнувшего веселья. Однако, ничего не поняв, нахмурилась и набросилась на отца.
       - Сколько вы еще с кабаном чухаться будете? Когда мы будем его готовить? Швыдче свежуйте, языками меньше чешите...
       - Ты дывысь яка барыня! Раскомандовалась тут..., - вытаращился на любимицу лесник. - Вон, твой чоловик стоит, им и командуй. А то на месте топчется, не знает, шо с гусаком делать...
       - Шо, Антончику, мамка снова гусака тебе сунула? - враз сменив тон, ласково проворковала Ганка, отбирая у мужа шевелящийся мешок. - Она любит подшутить. Давай сюда, я ему зараз найду применение...
       Обогрев мужа горячим, пылким взглядом, она тут же проворно скрылась, как и появилась до этого.
       - От бисова дивчина! Бачив, сват! - озадаченно почесал затылок Житник, глядя ей вслед. - До батька чертом, а до мужика масляным оладиком...
      
       За праздничным столом было шумно, тесно и весело. Макар окинул счастливым взором радостные лица родных и его душа сладко замлела, как после чарки доброго вина.
       - Эх, Антон! Благодать какая! - кивнул он парню на другой край стола. - Сейчас бы сюда еще отца твоего с матерью. Для полного счета. Вот был бы праздник. Жаль, не знает твой батька, что он не только мне как брат, но и сват оказался... Не знает, что внуки у него тут растут. Зря не завернул он сюда, зря. Да и я не настоял...
       - Может, даст бог, свидимся еще... со сватом..., - успокаивающе отозвался со своего угла и Житник. - Оно же видишь, как жизнь поворачивает. Как балка по степи. Куда вильнет, куда приведет, не знаешь
       - Э-э, мужики! Хватит тужить! - задорно прикрикнула на мужиков разгулявшаяся Евдокия. - Все щастя зараз не захватишь. Сегодня одно пришло, завтра, глядишь, и другое в окошко заглянет. Давайте праздновать, петь, гулять, веселиться. Такое свято на дворе! Помните, как дед наш Омельян нас веселил? Ну-ка Марфа, девчата... Подхватывайте. Она подбоченилась и весело грянула:
      
       Ой гоп того дива!
       Наварили ляхи пива,
       А ми будем шинкувать,
       Ляшкiв-панкiв частувать.
       Ляшкiв-панкiв почастуем,
       З панянками пожартуем.
      
       Шутливую, веселую мелодию азартно подхватили и другие, выходя в маленький круг у печи в заводной танец.
      
       Ой гоп таки так!
       Кличе панну козак:
       "Панно, пташко моя!
       Панно, доле моя!
       Не соромся, дай рученьку,
       Ходiм погуляймо..."
      
       Антон грустно улыбался, наблюдая за танцующими и вспоминая как вот так же, десять лет назад, безусым парнем гулял он в этой гостеприимной хате. Она приютила его, завезенного на чужбину лицемерным барином, щедро поделилась теплотой и душевностью. Парень тяжело вздохнул, а по лицу пробежала легкая тень. Кто знает от чего... То ли мать с отцом вспомнились, то ли сожаление, что не может потоптаться в танце вместе со всеми.
       Неожиданно сзади его шею нежно обвили мягкие женские руки, а возле уха послышался жаркий шепот жены.
       - Чего, любый. зажурывся? Меня загубыв? Вот я..., - проворковала она, блеснув загадочным взглядом. - А у меня тебе тоже подарунок есть...
       - Что? Гуска для гуся? - усмехнулся в ответ Антон недоверчиво.
       - Дурной! Яка гуска! - счастливо улыбнулась Ганка. - Важка я... Дытынка у нас будет...
       Кровь ударила ему в виски, сердце сладко кольнуло. Пономарь шмыгнул растроганно носом и моргнул, сбрасывая с глаз предательскую слезу. родня возбужденно гомонила. не обратив внимание на перемену в его поведении. А он, улучив момент, крепко прижал к себе жену и страстно поцеловал...
      
       Спустя годы, уже мой современник напишет напутствие близкому человеку. Может сыну или дочери, может и внуку. Самобытные, но такие искренние и волнующие своей трогательностью строки:
      
       Не верь призывам лени томным,
       Жар-птице чужды тишь да гладь.
       Иди путем непроторенным,
       Чтоб птицу счастья отыскать.
       Найди - но тут же отпусти,
       Ведь, цель не в птице, цель - в пути.
      
       Вот так и шли наши предки, так идут наши современники назначенной судьбой дорогой. Таков закон природы. Рождаться, жить, дать росток новой жизни и умереть. Шли ровным и широким трактом, шли узкой и извилистой тропой. Шли над обрывистым крутояром и по топкой трясине. Шли, стирая одни межи, нарезая другие. Пока есть дорога, ею нужно идти. И эта дорога называется - Жизнь... умение... вспоминая.рил стоявшего перед ним прапорщика холодным, надменным взглядом.ий эту картину. тельно уставился на хозяйку.
      

    Вместо послесловия

       Шел 1881 год. На дворе стоял март. Со степи все настойчивее тянул южак, лаская лицо теплым дыханием настойчиво вступающей в свои права весны. День ото дня солнце поднималось все выше, светило все дольше, а лучи его становились все жарче. Вон, уже на грязно-белесых склонах, рано освободившихся от снега стала пробиваться первая трепетно-нежная зелень. Потемнел и просел ледяной панцирь на спящем Донце. Со дня на день его сухой треск возвестит округу о побудке и посунется прочь осколочное крошево, освобождая русло от скопившейся грязи...
       Семен Михайлович Шахновский в своем кабинете за утренним кофе просматривал свежую почту. Неожиданно руки его мелко затряслись. Перед слабеющими глазами запрыгали мутные, расплывающиеся строки газетного сообщения. "В Санкт-Петербурге от полученных ран в результате вероломного покушения скончался государь - император...".
       Мерзавцы! Негодяи! За что? Как можно было поднять руку на божьего помазанника. Доброго, образованного, милосердного государя! Реформатора! Сколько добра сделал он своему неблагодарному, равнодушному к милости, народу. Даровал волю холопам, провел реформы в армии, в суде, сделал больше, чем любой другой правитель. И такая черная благодарность!
       Шахновский с ненавистью отшвырнул в сторону газету и яростно зазвонил в серебряный колокольчик. Явившемуся по зову слуге велел приготовить открытую коляску для прогулки.
       В свои семьдесят пять он еще больше высох. Плечи слегка сутулились, рельефно выпирая острыми лопатками. Впалые, тщательно выбритые щеки, глянцево блестели желтоватым пергаментом, а гусарские усы, заметно поредевшие и пепельно-белые устало свисали над тонкими бескровными губами. Глаза тоже выцвели от времени и слегка слезились. И все же в дряхлеющем барине еще чувствовалась достаточно энергии и жизненных сил. Старый гусар не утратил прежней военной выправки, подвижности и в быту обходился без посторонней помощи.
       В последние годы Семен Михайлович безвыездно жил на Белой Горе. Он отошел от дел. Впрочем, заниматься, собственно ему было нечем. Одинокий старик уже не испытывал прежнего интереса к развитию новых производств, утратил азарт прибыльщика. Он еще больше увлекся чтением и выписывал все, что издавалось и печаталось в то время.
       Когда 1875 году сербский народ поднялся против османского ига, Шахновский, памятуя о своих национальных корнях, продал соляное дело и рудники и передал вырученные средства в Фонд помощи балканским славянам. А в связи с благополучным окончанием Балканской кампании на радостях отменил все выкупные операции для белогорцев. Тихую, безбедную старость и расходы на книги ему покрывала неплохая рента с железной дороги, где у него была своя доля...
      
       ... Коляска упруго мчала вдоль сельской улицы, еще не успевшей раскиснуть весенней беспутицей. У двора Пономарей Шахновский приказал кучеру остановиться и самостоятельно, без поддержки слуги сошел на землю.
       Заметив подъехавшего барина, со двора навстречу вышел Антон. Годы тоже наложили на него свой отпечаток. Он заматерел, раздался в плечах. Хотя в висках уже пробивалась седина, а у глаз залегли морщины, отметены пережитых невзгод, Антон был, что называется, в самом расцвете. И если бы не деревянный костыль, с каждым шагом напоминавший о себе глухим постукиванием, то в свои сорок пять Пономарь выглядел бы красавцем всем на загляденье. Хотя увечье его совсем не портило, а для счастливой Ганки, казалось, другого мужика и не нужно было.
       В их семье тоже было немало перемен. Старший сын Николай уже жил своей семьей в Верхнем и работал на "железке". Михаил был призван на военную службу в аккурат накануне войны на Балканах. Семья не знала жив ли он или нет, но, памятуя о благополучном исходе с отцом, молили бога о милости и к сыну, и терпеливо ждали его возвращения домой. Но во дворе уже невестилась дочка Катерина, которой пошел шестнадцатый год. Были еще два погодка Варфоломей и Макар, шести и пяти лет. Последышу Денису только-только год миновал. Так что все говорило о счастье, любви и согласии, царившей в этой семье.
      
       - Здравствуй, Антон! Как живешь? - первым поздоровался до плотника барин, подходя к тыну.
       - Слава богу, Семен Михайлович! Живы..., - скупо откликнулся Пономарь.
       - От сына вестей нет? - поинтересовался Шахновский, меж тем прекрасно понимая, что не могли они появиться.
       Не было еще в природе темной крестьянской жизни ни почтовой, ни телеграфной связи. И нелепый по своей сути вопрос прозвучал скорее для проформы, чтобы завести разговор, нежели для того, чтобы получить утвердительный ответ или посочувствовать в обратном.
       - Может тоже был там..., - махнул барин высохшей старческой кистью вдаль и на всякий случай пояснил. - ... на Шипке, со Скобелевым. Жаль, годы уже не те. Я бы и сам поехал, хоть добровольцем, хоть по мобилизации. Как ни как наш брат-славянин за свободу бился. Большое дело сделали тогда. Слава богу, скинули ярмо Османов...
       Шахновский замолчал, пожевав бескровные губы. Чувствовалось, что совсем не для того он остановился у двора бывшего холопа, совсем не тот разговор затеял и гложило его совсем иная печаль...
       Антон, немало удивленный визитом барина (отродясь такого не было!), видел, что старик не в себе, сильно опечален, но не торопился с вопросом. Плотник неторопливо набил табаком старую, прокуренную трубку и раскурил, выпуская клубы ароматного дыма.
       - А я свою забросил..., - кивнул на дымящуюся носогрейку Шахновский. - Кашель стал одолевать, все нутро выворачивает...
       Он поглядел на курящего не то с завистью, не то с сожалением. Глубоко потянул воздух и протянул: - Весна!...
       - Да! Семен Михайлович! Весна! Рано в этом году заглянула, как бы летом не зажарило...
       - Для старых костей жар в самый раз. Прогревает...
      
       Так и стояли они. По разные стороны плетня. Барин и плотник. Хозяин и его бывший холоп. Просто стояли. Без намерений, без претензий, думая о своем...
       - А знаешь, Антон, быть большой грозе! - вдруг обозвался Шахновский нарушая молчание.
       - Откуда?! - недоуменно поглядел тот на ясное, без облачка, небо. - В эту пору ни разу грозы не слыхал...
       - Она уже прогремела... в столице! - загадочно пробормотал Шахновский, озираясь по сторонам. - Теперь гул по всей империи пойдет...
       - Ха! Там нам до столицы семь верст до небес и все лесом..., - попытался отшутится Антон, но барин перебил его.
       - Погоди, Николаевич, услышишь... Тут беда идет, хуже небесной кары! Не забыл еще свою бомбу? - Шахновский заглянул через тын и кивнул Антону на его деревяшку.
       - Да что случилось, барин! Толком поясни, не томи душу..., - встревожился не на шутку Пономарь.
       - На монарха руку подняли мерзкие твари! Убили! Вот, как тебе ляхи, бомбу в ноги бросили... Как раз накануне двадцатилетия дарования свободы народу. Отблагодарили за милость...
       - Царя убили?! - переспросил удивленно Антон. - Это кто же осмелился взять такой грех на душу.
       - Как видишь, сыскались! - горестно усмехнулся Шахновский. - Есть подлые души, в которых грязные мысли родятся. Вот не понравился им царь-реформатор. Хотят без царя жить, сами хотят империей управлять...
       - Но кто?
       - Революционеры! Социалисты-террористы!
       - Революцинеры?! - протянул Антон, впервые услышав незнакомое слово. - Это что же за люди?
       - Не люди! Твари мерзкие! - выходя из себя, вскричал Шахновский, гневно сверкая влажными глазами. - Преступники! Варнаки! Ничего святого у них за душой нет. Только о себе думают, об утробе своей ненасытной пекутся. К власти, как голодные свиньи к корыту, рвутся, чтобы самим нажраться до отвала. Вот я и говорю, Антон. Громыхнет еще эта бомба по всей империи, из конца в конец колыхнет. Ох, будет тогда и стенания и скрежет зубов. Вздрогнет Россия-матушка, зальется слезами. Только слезы те будут страшными. Кровавые будут слезы...
       Семен Михайлович запнулся, захлебнувшись собственной горечью, судорожно вглотнул, прогоняя горький ком.
       - Слава богу, я уже не доживу до этого дня. Не увидят мои глаза этого национального позора. А ты, Антон, запомни мои слова... Тебе доведется хлебнуть и этого лиха...
      
       Он махнул сокрушенно рукой и по раскисшей грязи поплелся к коляске.
       - Какого, Семен Михайлович? - ошарашено пробормотал Пономарь, так и не поняв, чем так взволнован барин.
       - Революционного... Смута пустила свои сорные корни и уже проклюнулись ее первые ростки...
      
       Антон вышел за калитку и долго глядел вслед удалявшейся коляске, тщетно пытаясь разобраться в сказанном. Ни он, ни трясшийся в экипаже Шахновский не знали и не могли знать, что один из этих ростков проклюнулся совсем рядом.
       В этот год, февральским днем в Верхнем, в семье путевого обходчика Ефрема Ворошилова родился сын, которого назвали Климом. Это во-многом благодаря ему и его товарищам простой, неграмотный, непонятливый, как мой предок русский народ в последствии узнал на собственной шкуре, что такое революция и "революцинеры".
       Во все учебники и энциклопедии советской поры Климент Ефремович войдет как "активный участник Октябрьской революции, верный соратник Ленина-Сталина, выдающийся государственный и партийный деятель, советский военачальник, первый "красный маршал" страны...".
       Деятельность знаменитого земляка и его весомый вклад в историю советского государства до сих пор остается предметом жарких споров и дискуссий. За заслуги перед партией и государством на родине героя установлен бронзовый бюст, который уже не раз благодарные потомки обливали несмываемой краской...
      
      
      
      
      

      

    Перевод и пояснение некоторых украинских слов и "украинизмов", встречающихся в ходе повествования

      
      
       бачу, бачить - вижу, видеть
       багато - много
       байдыки - баклуши
       балакать - разговаривать
       благать - умолять
       бреше - врет
       було - было
      
       велетень - богатырь, великан
       вдягненный - одетый
       викно, виконце - окно, окошко
       вин, вона, воны - он, она, они
       вертаться - возвращаться
       вродлывый - пригожий
       всього свиту - всего света
       выбачать - прощать
       вынышкувать - выискивать, выслеживать
       вырядывся - собрался, нарядился
      
       гаразд - ладно, хорошо
       гарно, гарный - хорошо, хороший
       гвалт - шум, переполох
       геть - прочь
       годувать - кормить
       гукать - звать
       гупать - стучать
       гыдко - противно
       гыдота - мерзость
      
       дитина - ребенок
       донька, доця - дочь
       допомога - помощь
       дуже - очень
       дывыться, дывлюсь - смотреть, смотрю
      
       жартують - шутят
       жваблива - возбужденная
       журыться - печалиться, грустить
       журба - печаль, грусть
      
       забарилась - задержалась
       заважать - мешать
       зараз - сейчас
       звичний - привычный
       зирка, зирочка - звезда, звездочка
       злыдня, злыдни - чертовка, черти
       злочинець - злоумышленник, преступник
       знущаються - издеваются
      
       його - его
      
       кайданы - оковы
       казочка - сказка
       казыться - беситься, сходить с ума, выражать недовольство
       кат - палач
       катувать - истязать, казнить
       кацап - пренебрежительное прозвище русского
       квитка - цветок
       квочка - наседка
       коваль - кузнец
       ковтать - глотать
       кожушок - тулупчик
       комора - амбар
       кохання - любовь
       коханцы - любовники
       кращий- лучший
       крейда - мел, известняк
       курчата - цыплята
       куток - угол
      
       ласувать - лакомиться
       лайдак - лентяй, лодырь
       лаяться - ругаться
       людина - человек
       лякать - пугать
      
       мабуть - наверное, вероятно
       майстернисть - мастерство
       майну - метнусь, отправлюсь
       мрия - мечта
      
       оберемок - охапка
       оклыгала - отошла, пришла в себя, очнулась
       опынывся - оказался, очутился
       очерет - камыш
      
       паняйте - ступайте
       пекло - ад, преисподняя
       погано - плохо
       пораться - справляться с делами, управляться
       потрибно - нужно
       пошана - уважение
       праця - работа
       привабыв - привлек, вызвал интерес
       прискипалось - пристало, привязалось
       пруткий - прыткий, сноровистый
       придбав - приобрел
       пышаться - прохлаждаться, наслаждаться, самолюбоваться
      
       репетувать - капризничать
       робить - делать
       розкажу- расскажу
       розпытувать, розпытуе - расспрашивать, расспрашивает
       руйновать - разрушать, уничтожать
       рятувать - спасать
      
       сакма - проселок
       скаженна - бешенная, взбесившаяся
       слухай - слушай
       спитать - спросить
       сподобалось - понравилось
       справный - хороший, добротный
       солодко - сладко
       сором - стыд
       стриха - крыша
       сумувать - горевать
       супиться - хмуриться
      
       тато - отец
       торба - сума
       трапилось - случилось
       трошки - немного
       тхоряка - хорь
       тын - забор, плетень
       тютюн - табак, махорка
      
       хата - дом, изба
       хиба - разве
       хлопче, хлопец - парень
       ховаться - прятаться
       хохол - пренебрежительное прозвище украинца
      
       цвях - гвоздь
       цикаво - интересно
       цуценя - щенок
       цыть - молчи
       цього, цей - этого, этот
       цяцьца - игрушка
      
       чекать - ждать
       чого - чего
       чи - или
       чоботы - сапоги
       човен - лодка
       чоловик - мужик, муж
       чуть, чую - слышать, слышу
      
       шанувать - уважать
       шибенник - озорник, проказник, неслух
       шинок - кабак
       шинкарь - владелец кабака
       шлях - дорога, путь
       шо, шоб - что, чтобы
       шукать - искать
       швыдче - быстрее
      
       юшка - уха
      
       як, який, яка, якого - как, какой, какая, какого
       ярмо - хомут
      
      

      

    ОГЛАВЛЕНИЕ

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Книга первая СУКИН СЫН
      

    В. Мамаев ПОРУБЕЖНИКИ

      
       624
      
      
       625
      
      
      
      
  • Комментарии: 2, последний от 08/06/2023.
  • © Copyright Мамаев Вячеслав Иванович (mayslavin@rambler.ru)
  • Обновлено: 17/08/2009. 2324k. Статистика.
  • Роман: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.