Состояния, нажитые в России в начале девяностых годов нашего века, ещё ждут своей очереди, чтобы украсить летопись человечества самыми невероятными фактами. Но вот вам одна удивительная история, которую я, благодаря случаю, знаю не понаслышке.
В тот год издательство, в котором лежала моя рукопись, благополучно обанкротилось. Я пришел за своей работой как раз в тот день, когда старый хозяин вывозил оставшееся оборудование, а новый осматривал помещение, в котором должен был теперь разместиться его региональный офис. Совершенно случайно мы познакомились.
- Вы сотрудник?- поинтересовался он.
- Нет, автор.
- Что же вы написали?
Вопрос показался немного бесцеремонным, но я ответил:
- Путеводитель.
- Вот как! Я страстный охотник до путеводителей. Скажите, мог бы я ознакомиться и с вашим?
Книжная манера выражаться вызвала во мне симпатию, смешанную с сочувствием.
- Пожалуйста. А что, говорят, будто помещение купил этот... Сорокин?
- Спасибо, что не сказали "пресловутый", - улыбнулся он.
- Как?..- не понял я.
- Я и есть этот самый Сорокин,- он развел руками, придав улыбающемуся лицу плачущее выражение.
Через неделю он позвонил мне и пригласил встретиться:
- Давайте у того дома, о котором вы пишите во второй главе, возле парикмахерской.
Место было мне хорошо знакомо. Я прожил в этом доме двенадцать лет. Против ожиданий он пришел пешком. "Не могу подобрать хорошую машину",- посетовал вскользь.
- А вашим путеводителем я совершенно очарован. Ума только не прихожу, какой дурак хотел его опубликовать. Ведь он уже теперь не современен. А что будет через пару месяцев?- он кивнул в сторону грандиозной стройки неподалеку. - Ведь этот отель у вас никак не упомянут.
- Чем же тогда вам понравился путеводитель?
- Этим, друг мой, этим и понравился! Я по натуре безнадежный пассеист. Прошлое для меня всё! Вот этот дом, например, я ведь не случайно его выбрал для нашей встречи. Семнадцать лет, от рождения и почти до совершеннолетия я прожил в нем, в этом подъезде на пятом этаже.
- Если со двора, то на седьмом, там цоколь, - уточнил я, вглядываясь в него. Он тоже напряженно уставился на меня и вопросительно воскликнул:
- У вас была собака!? Такая небольшая, Черныш, кажется?
- Нет, Черный...А у вашего дедушки была зеленая "Победа", всегда стояла во дворе напротив сараев, их снесли лет пятнадцать назад.
Так оказалось, что мы были соседями.
- А вы знаете, ведь я на днях выкупил свою старую квартирку. Вот эту однокомнатную на пятом этаже. Теперь делаю ремонт. у меня сохранилось несколько старых семейных фотографий, собираюсь по ним в точности восстановить меблировку. Приходите ко мне через недельку, полюбуемся видом из окна. Вы в какой детский сад ходили?
- Вон в тот, - указал я через дорогу.
- Да,- сочувственно покивал он, - теперь там прокуратура. А может быть помните, одно время там, за гаражами, свалили множество оконных рам, наверное больше сотни, а сейчас кажется что их было не меньше тысячи...Какие там были лабиринты, как здорово можно было плутать и прятаться в этих тоннелях!
- Да припоминаю что-то,- улыбнулся я ему и своему воспоминанию одновременно.
- Обязательно приходите ко мне через неделю. Повспоминаем всласть.
Через неделю мы ужинали в его однокомнатной квартирке. Он с гордостью показывал мне этажерку - точь-в-точь такая же! - и радиолу "Сириус" на высоких деревянных ножках. Вместо скатерти стол был покрыт газетой. "Обратите внимание на дату." Газете перевалило за четверть века. На ней стояли открытые консервные банки и бутылка дешевого красного вина.
- Вы извините, это я нарочно,- объяснил он. - Я помню, когда к отцу приходили приятели, то всё устраивалось вот так, по холостяцки. Увы, мне не удалось найти частика в томате. Ну что же, будем закусывать икрой и воображать, что это частик.
Он разлил по стаканам вино.
- А скажите, зачем вы написали такой путеводитель? Вы же видели, что он не современен?
- Конечно.
- И потом, у вас есть такие места, которые совершенно не идут к путеводителю. Например, какие-то ведьмы...
- Дело в том, что это опоэтизированный путеводитель. А две женские комбинации, вывешенные в ветряную ночь на просушку, действительно похожи на двух летящих ведьм, если глянуть снизу.
- В таком случае - за поэзию! - церемонно провозгласил он. Мы выпили.
- Чувствуете подделку? Это, конечно, не то "Алжирское" по рубль двадцать, что было в семидесятых. Это бордо. Не знаю что в него подмешать, чтобы добиться сходства.
- Наверное воды с песком,- предположил я,- ведь в "Алжирском" был осадок.
- Вы путаете с "Каберне"...А что мне удалось достать! Никогда не угадаете.
- Что же?
Он прищурился, улыбаясь:
- Все думают обо мне - бизнесмен, делец, человек без сердца,- в руках у него появилась шкатулка. - Откройте, - предложил он мне,- смелее!
Я открыл. Внутри лежала неровным колесиком черная изоляционная лента. Я мигом ее вспомнил, такая паршивая лента, которая всегда пачкала руки и не липла к проводу.
- Я нюхаю её по вечерам. Тот же запах, что был у отца в мастерской. Хотите - понюхайте.
Я понюхал.
- Вы знаете, ведь запахи самые расторопные слуги памяти. У меня хранится тюбик масла для загара с 1974 года. Но нельзя злоупотреблять. Не чаще раза в неделю, иначе пропадет эффект. Курите? - спросил он.
- Курю.
- Угощайтесь: "Казбек", "Север", "Курортные", "Друг"...У меня небольшая коллекция.
- Спасибо, я как-то уже привык к американским сигаретам.
- Подделка. Уверяю вас, во всем городе не сыщется и блока настоящих американских сигарет.
Остаток вечера мы, как и предполагалось, провели за воспоминиями.
- А помните, какие раньше были буквы?- спросил он, зажмурившись. - Их еще можно встретить кое-где, эти счастливые буквы шестидесятых: на старых вывесках, афишах, в титрах фильмов той поры, на случайно сохранившейся бутылочной этикетке. Теперь их почти нет. Ближайшие к нам с вами находятся на вывеске маленького фотоателье, там на углу, помните? Такие большие, затейливые, с прожилками неоновых трубочек... Я заходил туда на днях. Ателье маленькое, убогое, со старым аппаратом в деревянном кожухе на растопыренной треноге. И вся обстановка чем-то неуловимо напоминает захолустную парикмахерскую, - засмеялся он,- не приходило в голову? Наверное тем, что в парикмахерской тоже висят фотографии с модельными стрижками и мастер тоже говорит вам: головку чуть-чуть левее... Я хочу купить её, пока там все не испоганили,- светясь радостью, сообщил он,- Я люблю старые фото, любительские снимки...А помните, какие раньше были женщины? Эти высокие прически, накладные ресницы, остроносые туфельки на шпильке, чудовищные купальники, пальто с пуговицами размером с блюдце и на всем этом печать такого простодушие и целомудренности... После того как эти снимки вынули из проявителя, им потребовалось еще четверть века пролежать в альбоме, "настояться", как винам, чтобы стало сильнее их очарование.
- В ваших словах поэзии не меньше, чем в моем путеводителе и, стало быть, теперь тост за вас,- сказал я.
По мере общения с ним, во мне крепла одна тревожная мысль: это сумасшедший представившийся Сорокиным, у которого нет ни копейки, и значит, мои мечты на его помощь в издании путеводителя так и останутся мечтами.
- Что касается вашей книги, - начал он,- считайте её уже напечатанной. Хотя меня, как человека практического действия, всё-таки беспокоят многие несоответствия с современностью, которыми она украшена.
Я не мог ему поверить.
- Только вот что. Не могли бы вы его немного дополнить. Мне бы хотелось, чтобы в ваш путеводитель вошли кинотеатр "Родина", детский кинотеатр на Набережной, Булочная и обувная мастерская на Алеутской. Вы понимаете, о чем я говорю?
- Конечно. Но ведь их больше не существует....
- Это ничего. И еще, в центре, напротив троллейбусного кольца, был такой деревянный двухэтажный домик. Там жил один поэт. Большой чудак. Нельзя ли и этот домик включить... Вообще список дополнений велик. Мне еще нужно будет его проработать. И вас я не тороплю. Все они войдут во второе издание. Дополненное, - он торжественно улыбнулся.
Ах милый, милый господин Сорокин! Поверить во все это я смог только через месяц, когда держал в руках свеженькие экземпляры своего путеводителя, по глянцевито-синим обложкам которых парили чайки и громоздился красноармеец в буденовке и с трубой - скульптура с центральной площади, увы, ставшая одним из символов нашего города.
Какое-то время я ломал голову, как мне подписать книгу для господина Сорокина. "Дорогому меценату", "Пассеисту","Единомышленнику" - всё это не годилось. Наконец меня осенило:" Тов. Сорокину от автора в годовщину взятия города дивизией Красной Армии под командованием тов."
Сорокин был в восторге, хохотал, хлопал меня по плечу, нюхал книгу, зарываясь в страницы.
- Какое счастье быть писателем! -говорил он, наполняя шампанским два фужера. - Вы не представляете как я вам завидую, перо, бумага - и вот уже ваши замыслы воплощены по своевольной прихоти таланта. Как бы я мечтал, чтобы мои проекты сбывались с той же легкостью.
Я не стал возражать ему, что всё не так уж просто.
- Вы про себя наверное посмеиваетесь надо мной, профаном. Я знаю, и в вашем деле масса трудностей. Таких, может быть, что нам и не снились. Но это благородные трудности. А сколько грязи приходится встречать мне, на своем пути...
Он впервые упомянул о своей работе.
- И как мало понимания видишь даже от близких людей,- продолжал он, сделавшись моментально очень серьёзным и расхаживая по комнате с бокалом в руке. Мне показалось, что он забыл уже о предмете разговора и занят какими-то вычислениями.
- Не знаю дорогой друг, вправе ли я обременять вас откровениями личного характера...Но вы человек тонкий, вы можете понять.
Благородная старомодность его речи по прежнему вызывала у меня симпатию.
- Присядем,- предложил он,- Постараюсь быть краток. Речь пойдёт о личном.
На секунду я испугался, что он гомосексуалист.
- Итак, одна особа. Ах, как это глупо... Одни девушка. Словом, я за ней ухаживаю. Не ухлёстываю, а именно с серьёзными намереньями. Я человек, как вы понимаете, обеспеченный. При жизни на самую широкую ногу капитала хватит моим правнукам. Разумеется, последний кризис и нас не обошёл стороной. Мы потеряли что-то около...ну, в размере краевого бюджета.
Мне показалось, что я ослышался.
- У меня нет пагубных привычек. Но у меня, как вы, может быть, заметили, есть свои пристрастия. И я хочу, чтобы моя избранница соответствовала моим вкусам.
- Вполне понятное желание.
- А она не вполне соответствует. Она не понимает меня. Смеется надо мной. И зло смеется.
- Не могу себе представить.
- Представьте. Я подарил ей духи - "Красная Москва". А она требует "Шанель". Ну как ей объяснить, что это банально, даже пошло. Я подарил ей чудесный трикотиновый костюмчик. Видели бы, что с ней было! Она отказалась от прогулки на моей новой машине - потрясающе отреставрированная "Победа"! А ей, видите ли, стыдно садиться "в эту калымагу". Она не разделяет моих вкусов, ей нужны ужины в "Версале", завтраки в "Моранбоне". Она не захотела посмотреть, как я отреставрировал столовую N6 на Пограничной. И в довершение всего, сегодня утром я вижу её завтракающей в этом идиотском "Хёнде", зачем его только достроили, с одним из моих сотрудников, ничтожным хлыщом!...Пускай я делец, человек без сердца. Но я горячий человек! И привык добиваться своего через любые трудности.
Он взял было папиросу, но отложил её в сторону.
- Что вы скажете?
- Очень смешная история. Вы меня извините...
- Я тоже так считаю. Продолжайте.
- Вы в положении принца, которому хочется жить как нищему. Фигурально выражаясь. Она в положении нищей, которой хочется быть принцессой. Дайте ей сначала насладиться богатством, чтобы у неё появился вкус к нищете.
Он вздохнул:
- У меня нет времени на эти фокусы. Я деловой человек. Пусть примет меня сразу таким, как есть. Возможно, я много требую, но я сумею и вознаградить. А потом, вы не учитываете женскую психологию. Раз пристрастившись ко всяким дорогим побрякушкам, она уже в жизни от них не откажется.
- Ну тогда я не знаю, что вам делать. Найдите другую.
- И уже нашел. И переменивать не хочу. Я не хочу, чтобы мои дети смотрели на меня, как на дедушку. Мне уже сорок лет. И я знаю, что делать. Я долго работал. Есть результаты. Граф Монте Кристо - вокзальный нищий по сравнению со мной.
- Что же именно вы собираетесь делать?
- Я куплю отель.
-Как!? Весь "Хёнде"? Зачем?
- Чтобы продать, разумеется. Это не самая прибыльная операция. На ней я кое-что потеряю, но если обернуть дело грамотно...
Через неделю он приступил к демонтажу двадцатиэтажного отеля. Одновременно им были куплены и закрыты "Версаль" и "Моранбон".
- В "Версале" я восстановлю эту забегаловку для командировочных - "Челюскин", а в "Моранбоне" будет как прежде молодежное кафе "Аэлита" - несвежие скатерти и весь вечер шлягеры советской эстрады,- хохотал Сорокин, хлопая в ладоши. - Вы знаете, её уже боятся пускать в "Экватор", "Нагасаки" и "Центральный" - швейцарам розданы фотографии. Я пообещал, что в случае чего придам этим заведениям первоначальное состояние. "Нагасаки" станет кафе, "Электрон" - ах, эти славные шестидесятники, физики!.."Центральный" - пыльной бухгалтерией, я раскошелюсь им на счёты, а "Экватор" - пустырем, я и бурьян там высажу собственноручно. Время разбрасывать камни.
- Вы больше поэт, чем я мог предположить,- только и мог сказать я.
- Так приятно слышать слово утешения. Они все окрестили меня сумасшедшим. Но это скоро пройдёт. Я знаю людей. Боюсь, мой друг, я буду губернатором.
-А что же станет делать наш нынешний губернатор?
- Не знаю. При всём скепсисе, который я питаю к народовластию, боюсь, что против воли избирателей я пойти не смогу.
В короткое время, развернув самую бурную деятельность, Сорокин стал, по сути, владельцем целого района в центре города.
Этому району он с неуклонной методичностью придавал фотографическое сходство с этим же районом, только образца 1970-го года. Работал целый штат инженеров, историков, были привлечены архивные материалы.
- Мне нужно подучить идеальную форму, чтобы наполнить её содержанием, -говорил он.
И добившись этой формы, он ввёл для жителей района - карточки. Их можно было получить в домоуправлении по предъявлению паспорта с соответствующей пропиской. Карточки можно было отоваривать в магазинах района.По своему виду карточки представляли из себя ни что иное, как советские рубли, трёшки, пятерки и т.д. образца 1961 года.
Что тут началось! "Социализм в отдельно взятом районе", "Мультимиллионер играет в коммунизм", "Безумный рай","Советский доллар" - так откликнулись газеты.
- Ваша поэзия вступила в сюрреалистическую фазу,- сказал я ему. - Вы промотаете всё с этими старыми рублями.
- Друг мой, - нежно пропел господин Сорокин, близко наклоняясь к моему лицу,- Это один из самых прибыльных пректов в моей жизни. Рубли российские обмениваются в домоуправлениях на рубли советские по выгодному для людей курсу. Цены в магазинах торгующих за советские рубли на уровне 1970-го года. Вся масса советских рублей изымается мной из магазинов. Я избавлен таким образом от печатанья новых старых денег. Они, конечно, ничего не стоят, это просто бумага, карточки. С магазинами я рассчитываюсь из моего фонда. Кажется, убыток. Но знали бы вы, сколько стоят на черном рынке города мои карточки. Они конкурируют с долларом. Весь город стремится отовариваться в этих дешевых магазинах. А магазины-то принадлежат мне, и черный рынок в значительной степени тоже. За прописку в моём районе платят баснословные деньги, даже за фиктивную, эти деньги тоже не проходят мимо. Попутно мне удалось решить проблему очередей, они есть, как и в благословенных семидесятых, что эстетически дополняет картину сходства и радует мой взор, как коммерсанта и пассеиста. Доход настолько серьёзен, что из него я могу финансировать побочные проекты. Вы же знаете, я отстраиваю заново кинотеатр "Родина". Вот и ваш путеводитель перестаёт быть таким уж несовременным, а? - засмеялся он.
- А какую поддержку я получил в народе! А среди коммунистов, - он со смехом схватился за голову. - Они зовут меня в свои ряды. Пытаются меня образовывать в плане классового сознания. Архисмешно! Вы не находите? Я их прикармливаю понемногу. Ввёл в своём районе парткомы на предприятиях, товарищеские суды. Уморительно. Даже партбилеты для них напечатал. Только не КПРФ, а КПЛР - компартия ленинского района - проглотили. Взносы, разумеется, идут ко мне. Пустяки, конечно, но курочка по зернышку клюет. И старики при деле, ветераны, вы знаете, многим ведь этого ужасно не хватало. Теперь они на меня молятся. Слышали, театр уже поставил "Как закалялась сталь".
- А как ваша знакомая на всё это отреагировала?
- Сказала, что я чудовище...которого она ждала всю жизнь, - счастливо расхохотался Сорокин. -Вот как нужно с женщинами!
- А что же закон? Ведь вы но имеете права не принимать в ваших магазинах российские деньги.
- Закон? В России? Не смешите меня. И к тому же кто вам сказал, что я не принимаю российские деньги? Я принимаю, только стоят они дешевле моих карточек, покупательская способность у них - тьфу! А мои карточки, вдобавок ко всему, не подвержены никакой инфляции, хотя бы потому, что их как бы нет вообще. И налог я с них платить не обязан, они пыль, ничто. Идеальная финансовая операция!
Не знаю, может быть это вас удивит, но я по прежнему считал его сумасшедшим. Люди, занятые без меры вопросами практической пользы, всегда казались мне немножко не в себе. Пускай их большинство, это не меняет дела. Только он был интересным, самокритичным сумасшедшим, потому привносил в практические вопросы элемент безумия.
Балуясь этими парадоксами, я возвращался домой, не чая нарваться на неожиданную встречу. Вообще-то меня давно не били. С юности. Драться я и тогда не умел, а теперь и говорить нечего. Конечно, я испугался. Я, вообще, немного трусоват на хулиганов. И когда двое окликнули меня и быстро нагнали, сердце моё уже оборвалось. Я подумал, что они отнимут часы. Ничего более ценного при мне не было.
- Так это ты работаешь на этого, на Сорокина, - скорее утвердительно сказал один из них и ударил меня по уху так, что я потом плохо слышал, что они ещё говорили. Я хотел сказать, что работаю в другом месте, но был слишком занят тем, что не очень успешно уворачивался от ударов.
- Передай ему, чтобы убирался от сюда...- последовал распространненый в России адрес. Потом они ушли, совершенно спокойно, так будто подтянулись пару раз на турнике, разогрелись и пошли себе дальше.
Я поднялся, отыскал в кармане платок, приложил к разбитому носу и встретился глазами со старичком, сидящим неподалёку на лавочке. Кроме нас по дворе никого не было. Старичок покачал головой. Я развёл руками. А что тут скажешь?
В общем-то ничего удивительного, подумал я. Моё приятельство с Сорокиным уже давно было замечено. К примеру, однажды в ресторане не успел я сесть за столик (это была случайность, я только хотел дождаться, когда откроется газетный киоск в вестибюле), ко мне подошёл мэтр-д-отель. Я так растерялся, что не мог какое-то время понять, что он говорит, пока не услышал фамилию -Сорокин. Мэтр-д-отоль хотел уточнить, на какое время у меня с Сорокиным назначена встреча в их ресторане. Я сказал, что никакой встречи у нас не назначено. Официанты уже несли закуски. Я хотел сбежать, но подчиняясь мягкому нажиму вынужден был остаться и отобедать, предчувствуя тотальное разорение.
- Не обижайте нас. Это скромное угощение в счёт фирмы,- отгородившись ладонью от денег, произнёс мэтр-д-отель.
- Ну тогда принесите ещё чаю с лимоном, - мелочно обнаглел я.
- Только при условии видеть вас нашим постоянным гостем, -шутливо сдерзил мэтр-д-отель.
Я подумал:" Здорово же он напугал вашего брата той историей с ресторанами." С тех пор, сознаюсь, я иногда захожу к ним перекусить на дармовщинку.
Пару раз на меня кидались журналисты:
- Как вы представляете свою деятельность на посту мэра, в случае если господин Сорокин займет пост губернатора.
- Никак. У меня не такая буйная фантазия.
Но самым занятным было избрание меня почетным председателем творческого объединения "Клуб Змеи" (никак не вспомню из какой книжки они украли это название). Эта молодежь объявила меня родоначальником и патриархом нового направления в искусстве - арсвитизма (от латинских арс - искусство и вита - жизнь). По их толкованию моя, будто перенимаемая ими, концепция состояла в том, чтобы срастить вымысел и реальность самым примитивным и радикальным способом. Иными словами, сначала написать довольно бредовый путеводитель, потом, руководствуясь им переделать город.
"Основываясь на идее Оскара Уальда о том, что не искусство подражает жизни, а жизнь искусству, вынося креативное начало за рамки художественной структуры и прямо и дословно экстраполируя его на материальные объекты описания, автор добивается их мутации в сторону сходства с субъективным вымыслом, таким образом заключая реальность в рамки произведения." - такую дребедень о своем творчестве я слушал на торжественном заседании этих переучившихся лоботрясов. Впрочем, туда было приятно заходить выпить чаю с конфетами - всё, на что они могли раскошелиться для своего божества - и послушать рассказы о творческих замыслах молодых гениев, вроде одного, который говорил мне, что он написал поэму о своей квартире, как будто бы она совсем-совсем пустая, а потом взял и действительно продал всю мебель и теперь у него неприятности, потому что это была квартира сестры.
С их слов выходило так, будто они принимают Сорокина за моего подмастерья, но умалчивают о нём, или, вернее сказать, считают нас одним и тем же лицом - условно. Я в это не вдавался, мне было всё равно.
Я бродил по центру города, который с каждым днем становился всё более странным. Усилиями сорокинской команды фасады домов были реставрированы по фотографиям семидесятых годов. Реставраторы взяли себе за правило входить во всякую мелочь. Так, например, центральную улицу украсила доска почёта Ленинского района, а Колхозную улицу транспарант "Решения XXIV съезда партии - в жизнь". Поздним вечером в тумане, наползающем с моря, возникала полная иллюзия достоверности и такое чувство, будто ты гуляешь по городу во сне. Но достаточно было увидеть на тротуаре пачку из-под "Мальборо", чтобы проснуться. Слепя глаза дальним светом на вас разворачивался мерседес... Существование в двух реальностях походило на кошмар.
- Я должен был это предусмотреть!- рубил ладонью воздух Сорокин. - Чувствую себя негодяем. Теперь я позабочусь о вашей безопасности.
- Пустяки. Просто благодаря вам я стал известным человеком. А это просто оборотная сторона медали.
- А я считаю, что это бандитизм. В то время, когда наш район борется за звание района высокой культуре быта и образцового правопорядка... Вам нужен надёжный человек.
- Это против правил,- сказал я,- В семидесятых люди не ходили по улице с телохранителем.
- Вы не будете этого чувствовать. К тому же он не горилла какая-нибудь. Приятный человек, медик, между прочим. Вам будет о чём поговорить.
- Я чувствую себя хорошо.
- У вас губа до сих пор распухшая. И не спорьте со мной, пожалуйста. Вы пострадали по вине моих трусливых недоброжелателей и по моему легкомыслию. Больше этого не повторится.
- Я люблю прогулки в одиночестве.
- Он может следовать за вами на расстоянии. Хотите, вы даже не будете его знать. А этих негодяев... я их упрячу в психушку, кажется так поступали в те благословенные времена. Я как раз занят ремонтом психбольницы. Это выигрышно в плане предвыборной компании.Я же говорил вам, что буду губернатором,- засмеялся он.
С тех пор у меня появилось новое развлечение, со стороны смахивающее на манию преследования. Стоило мне выйти из дому, как я начинал гадать, который из прохожих мой неразлучный спутник. Я пытался перехитрить его. Я пересаживался с одного маршрута на другой, неожиданно брал такси или покупал билет в кино и на середине сеанса выходил из полупустого зала, закуривал на яркой улице, поджидая того, кто выйдет вслед за мной, и, благодаря этим ухищрениям скоро убедился, что никто ко мне не приставлен. Я был даже разочарован и смущён, что же выходит - я играл сам с собой? Но однажды вечером мне позвонил Сорокин и жалобным голосом сказал:
-Дорогой друг, извините меня Бога ради. Я, разумеется, не в право вмешиваться, но сегодня ко мне пришёл ваш...так сказать, ангел-хранитель и попросил прибавки к жалованью. Вы просто загнали его, беднягу.
- Не может быть!- поразился я.
- Мне пришлось назначить ему помощника. Они у меня всё равно зря хлеб едят. Потеряли форму. Пусть на вас пока потренируются. Прошу вас об этом одолжении.
Да конечно же, я не мог отказать. Ведь благодаря Сорокину уже вышло второе издание моего путеводителя, город, опять же усилиями Сорокина, подтягивался, чтобы ему соответствовать, и - о,Боги! - готовилось третье.
Рукопись третьего путеводителя привела в трепет даже такого человека, как Сорокин. После паузы, во время которой он внимательно смотрел на меня, склонив голову на бок и покусывая губу, Сорокин сказал:
- Два чувства борются во мне. Во первых, я не могу передать, как я вам благодарен. С первых строк я почувствовал, что первым читателем вы представляли меня. Не так ли?
- Иначе и быть не могло.
- А во вторых, я беспокоюсь, потому что не знаю, в силах ли я оправдать ваше безграничное доверие, дорогой друг. В конце концов кто я такой? Простой смертный. Ну может быть не самый простой, но ведь и не Бог! Я мог восстановить кинотеатр "Родина", я сделал так, что там идут только фильмы нашего детства:"Зоя Космодемьянская","Ко мне,Мухтар","Внимание, черепаха!"... Но что я могу сделать с теми облаками на закате летного дня, которыми вы открываете книгу, или с той грозой над Набережной?
- Облака остались теми же, - сказал я, с улыбкой разглядывая его. - И грозы случаются по прежнему.
- Но как я могу быть уверен, что все их так видят!? Вот кинотеатр видят все, и запах булочек из пекарни восстановленной напротив чувствуют все. Но откуда мне знать, как они его чувствуют? Достойно ли их чувство вашего путеводителя!? Нет, я умываю руки... Вы победили.
- Разве мы в чём-то состязались?
- Может быть, в каком-то смысле, - сказал он, хмурясь. - Хорошо, я попытаюсь найти приблизительно такого же старика-лодочника на водную станцию, какой описан у вас, я вставлю ему золотой зуб для верности оригиналу. Я даже могу пустить по городу старые трамваи, открыть на телевидении канал, транслирующий записи футбольных матчей двадцатилетней давности и прогнозы погоды той же поры. Допустим, я превращу этот город в огромный ностальгический диснейленд для взрослых. Но ведь я сам никогда не забуду, что создал все это искусственно. Для вас эта книга со всеми её домами, улицами, облаками - отражение в зеркале, перед которым стоите вы сами, а для меня она игрушка, паровозик с детской площадки, в который я могу уместиться только скорчившись, подтянув колени к подбородку.
- Мне кажется, вы усложняете. Мне не нужна живая иллюстрация в виде миллионного города. Это путеводитель по тому, чего больше нет, по тому, что помним мы с вами. Относитесь к ней, как вы относитесь к запаху той изоленты. Считайте, что это тоже запах, только выраженный в словах.
- В самом деле? - спросил он у зеркала, перед которым как раз остановился, и, оборачиваясь в мою сторону, сказал. - Действительно. Что бы я без вас делал. Вы для меня просто генератор идей. Вот и сейчас мне кажется пришло кое-что в голову. Ничто так не вдохновляет меня, как ваше творчество. Но пусть это будет сюрпризом. А мы с вами отправимся поужинать в "Челюскин", в это время там чудесный вид на море, и вы расскажете мне какую-нибудь историю из своего детства. Вы простите мне эту скромную просьбу. Когда-нибудь на склоне лет, когда течение неумолимого времени размоет и занесет илом все мои коммерческие проекты, возможно главной драгоценностью, которая у меня останется, будут воспоминания о знакомстве с вами, дорогой друг.
Ну что бы вы на это сказали? Я мысленно выпил стакан цемента, чтобы вернуться из того желеобразного состояния, в которое меня привели комплименты Сорокина, и мы отправились ужинать.
Мы расположились за столиком у окна.
- Вот и осень, - сказал Сорокин, втягивая ноздрями воздух. - Очень люблю. Я, конечно, не мастак описывать, но знаете, вот эти вывернутые на ветру изнанкой листья, просвеченные вечерним солнцем и сладкий запад сентября... Развернутый в обоих направлениях день: термометр за окном показывает лето, ветер, обрывая листья, гонит деревья к зиме... тело ещё помнит, как стягивает кожу морская соль после купания, кисти рук уже зябнут по утрам... кажется, что тебе ещё предоставлено право выбора: вернуться к августу или шагнуть за порог сентября. Вы выбираете август и тогда является бабье лето...Но всё-таки зиму я люблю больше, - рассмеялся он. - Она как крепкий наркоз замораживает чувства, оставляя сознание ясным. Проникаешься целительным равнодушием к себе. Анабиоз желаний. Зима разве что подразнит вас звоном девичьего смеха за окном в синем морозном воздухе где-то на перегоне между Сочельником и Рождеством, но тут же успокоит плавным кружением снега, далёким огоньком в ночи, чашкой горячего чая с лимоном, не хочется покидать маленький домашний уют, охота быть домоседом. А летом! Ну как перенести эту насыщенность? Этих девушек, выходящих на набережной из воды и прижимающихся к теплому парапету, на котором потом остаются мокрые остатки их тел и быстро высыхают, исчезают, как привидения... Или эти вечерние облака... Мало быть даже самым богатым человеком для того, чтобы воспользоваться всем этим полной мерой, ничего не упустив. И это чувство упущения томит. Мне уже сорок. Вот почему я предпочитаю летом плохую погоду, морось, грозу, вам ведь тоже нравятся грозы. Я люблю смотреть, как она надвигается в солнечный день. С ее приближением небо как бы разделилось на две части, ещё ясное, эдакое безмятежное справедливое здесь, а там уже у-у-у! - Сорокин нахмурился и сжал над скатертью кулаки, - уже грохочет, ползет, вздрагивает всполохами. Светлое и тёмное воинства. Разгорелись у витязей страсти, собираются биться жестоко небожители западной части с небожителями востока. Не помню откуда это. И как водится в сказках, кащеево воинство сначала одолевает. Темногривые тучи, стрелами дождь, рвёт небо молния, сатанински раскатывается гром. Жалкие земные жители бегут с пляжа. Только дети радуются, понимают, что все это только добротная режиссура, чтобы потом ярче прянуло солнце, затопило прямым и отражённым светом залитые водой улицы, знаменуя собой нашу победу и свадебный пир героев. А потом день будет догорать в нежных красках небес, как бы передающих счастливую старость и легкую смерть - в один час - возлюбленных. Ночью их души канут в мягкое, уютное ничто и только отдаленная зарница ушедшей на запад грозы сверкнет для запоздалого прохожего, как героическая строка из древней поэмы озаряет улыбкой хмурые лицо процессора-латиниста в пустой библиотеке... - Он поднял бокал, повертел его, посмотрел на свет, улыбнулся и спросил: - Вы когда-нибудь пили стеклоочиститель?
А через две недели Сорокин преподнёс мне третье издание моего путеводителя. Что это было за издание! Не многие библиофилы держали в руках подобную книгу. Кожаный переплет, инкрустированный строгим серебряным орнаментом, чёткая крупная печать на твёрдой, как яичная скорлупа, бумаге, цветные фотографии под предохранительной плёнкой.
- Какая роскошь! - воскликнул я в ужасе.
- Ну что вы, это лишь оправа. Драгоценность - содержание, - сдержанно отозвался Сорокин.
- Во что же вам обошлось издание тиража?
- 0, сущие пустяки, поверьте, - рассмеялся он.- У меня была мысль украсить обложку мелкими алмазами, но я во время спохватился, что это будет уже, пожалуй, пошловато.
- И кто же это купит! - всплеснул я руками.
Сорокин вопросительно улыбнулся:
- А разве мы с вами собираемся её продавать? - он постучал мундштуком папиросы по полировке стола. - Она ведь напечатана в одном единственном экземпляре.....Надеюсь, вы мне его подпишете?
Я взял со стола дорогую чернильную ручку, отвинтил колпачок, расписал её на листке календаря и написал на титульном листе три слова: "От автора - владельцу."
- Как лаконично, - прокомментировал Сорокин, отнимая книгу.
- В самом деле, - сказал он, закуривая и щурясь от дыма папиросы. - Я подумал, к чему делить свои чувства с грубой толпой. Я же не даю никому свою шкатулку с иэолентой. Они просто занюхали бы её и ничего не поняли. А здесь целый город, принадлежащий только мне... и застрахованный от всяких вторжений новизны. Пройдет время и это будет одна из величайших библиографических редкостей нашего столетия. Но вы не беспокойтесь. Я её не уступлю никому. Ни за какие деньги.
Мы сидели за столом друг против друга. Книга всё ещё лежала между нами рядом со стеклянной пепельницей, о которую он время от времени постукивал огоньком папиросы. Был поздний вечер. Лампа на столе освещала левую сторону его и правую моего лица.
- И знаете еще что,- сказал он. - Я думаю, вам больше не надо писать книг о нашем городе. Напишите что-нибудь современное. Детектив, фантастику. Это сейчас нарасхват. Я помогу в издании. А про город не надо. Помнить легенду о князе, который выколол глаза своим зодчим? Впрочем, писатели видят сердцем, не так ли?
В тот же вечер все рукописи путеводителя исчезли из моей квартиры. Воры оставили идеальный порядок. Вернее сказать, даже прибрались в комнате. На столе в высокой вазе стоял пышный до погребальности букет алых роз с подгоревшими по краям лепестками и бутылка дорогого французского вина.
Зазвонил телефон.
- Дорогой друг, я беспокоился, как вы доберётесь по ночи. Теперь я спокоен. Кстати, вино не отравлено. Выпейте. Не скрою, я боролся с искушением. Согласитесь, это было бы изящной развязкой. Но я удержался от подражания интригам в венецианском стиле.
- Спасибо,- сказал я.
- Спокойной ночи, - он положил трубку.
Больше я его не видел. Отказавшись неожиданно для всех от высокого поста, я поступил простым рабочим в артель грузчиков, где получал неплохую зарплату сначала советскими деньгами, а потом какими-то незнакомыми бумажками с видами городов России. Был свидетелем того, как громили магазины в центре, срывали с фасадов вывески и транспаранты, писали на стенах что-то аэрозольной краской. Потом и артель наша развалилась.
В конце концов я оказался прав, сразу разглядев в нём сумасшедшего. И тем более непонятно, почему сумасшедшим считают меня До того у них всё перепуталось с этим проектом, что даже доктор, заходя по утрам в мою палату, весело спрашивает:
- Ну, как наши дела, Сорокин?
- Всё в порядке,- отвечаю я. Мне надоело его поправлять.
г. Владивосток
"ДЕНЬ и НОЧЬ" Литературный журнал для семейного чтения (c) N 1-2 2000г.