Мартьянов Виктор Сергеевич
Двойные стандарты в определении коррупции как вызов общественному согласию

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мартьянов Виктор Сергеевич (urfsi@yandex.ru)
  • Размещен: 22/07/2019, изменен: 22/07/2019. 56k. Статистика.
  • Статья: Философия, Политика, Обществ.науки
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мартьянов В.С. Двойные стандарты в определении коррупции как вызов общественному согласию // Актуальные проблемы научного обеспечения государственной политики Российской Федерации в области противодействия коррупции : сб. тр. по итогам Третьей Всерос. науч. конф. с междунар. участием / отв. ред. В.Н. Руденко ; вып. ред. В.С. Мартьянов ; чл. редкол. А.Э. Якубовский ; Ин-т философии и права Урал. отд-ния Рос. акад. наук. Екатеринбург, 2019. 768 с. С. 24-51. (Эл. версия статья с постраничными выходными данными: http://yearbook.uran.ru/images/files/K3_p24_51.pdf) В настоящее время в России одновременно сосуществует рентно-сословная и классового-рыночная онтологии коррупции, обусловливающие противоречащие принципы ее определения и противодействия ей. Политические субъекты этих онтологий предлагают взаимоисключающие взгляды на феномен коррупции, обусловленные общим контекстом конкуренции социальных групп за легитимные принципы распределения общественных ресурсов, разнообразных благ и видов капиталов. Аргументируется гипотеза, что в глобальном мире и России как его части наблюдается фоновая тенденция к укреплению рентно-сословной стратификации общества, предполагающей усиление внерыночных (внеэкономических) факторов доступа социальных групп к общественным ресурсам. Ключевым элементом классообразования в этой модели выступает национальное государство, а не свободный рынок. Соответственно уровень легитимного доступа граждан к ресурсам все сильнее обусловлен положением граждан в иерархии государства, а не их конкурентоспособностью и востребованностью на рынке. В подобной рентно-сословной системе вытесняются относительно универсальные и эгалитарные ценностно-институциональные пространства, ориентированные на формально-правовое равенство граждан и чувствительные к искажению этого равенства. В условиях рентно-сословного порядка усиливающееся неравенство доступа граждан к общественным ресурсам по сословным, отраслевым, должностным, географическим и иным критериям перестает квалифицироваться как коррупция. Происходит усиление иерархического неравенства в доступе к ресурсам, легитимируемое новыми сословными этиками добродетелей, в которых коррупция предстает как приемлемая статусная, сословная или политическая рента. Идентификация коррупции все чаще сводится к релятивным, количественным показателям - превышению сословиями и их отдельными представителями узаконенного для них объема политической ренты. Тем не менее, рентно-сословный порядок может получить широкую поддержку, если в него в качестве бенефициаров вовлечено большинство населения, а критерии распределения политической ренты относительно прозрачны и легитимированы общественным согласием ключевых социальных групп.
    •   Коррупция в двойной системе ценностных координат
      
      Коррупция не является социальным феноменом, чье определение может когда-либо стать универсальным и свободным от оценочных элементов. Это отношения, принципы и действия, которые считаются коррупционными (незаконными) в определенной классовой, идеологической и ценностной перспективе, в историческом времени и культурном контексте. Поэтому коррупция в самом широком определении - это нарушение легитимных правил распределения общественных ресурсов. Справедливость этих правил и процедур базируется на консенсусе ключевых социальных групп в конкретном обществе. Этот консенсус всегда является релятивным и подвижным. Консенсус базируется на той или иной модели иерархического и неравного доступа членов политического сообщества к общественным ресурсам. Этот консенсус трудно назвать справедливым; скорее он базируется на приемлемой несправедливости, освященной традициями, обычаями, привычками и нормальными практиками. То есть, всем тем, что является в данном обществе де-факто допустимым, но по большому счету уязвимым с моральной точки зрения для участников общественного согласия. Этот неравный доступ к ресурсам в разнообразных коллективных практиках всегда отличается от формально-правового равенства граждан. Изменение факторов стратификации общества и его классового состава определяет трансформацию условий доступа граждан и социальных групп к общественным ресурсам. Это, в свою очередь, требует достижения нового социального консенсуса относительно изменившихся общественных установлений.
      
      Расхождение системы и жизненного мира, то есть декларируемых ценностей/правил/институтов с реально наблюдаемыми общественными практиками неизменно приводит к расширению области двойных стандартов и неопределенности в оценке одних и тех же общественных явлений в различных системах отсчета и идеологических координатах. Противоречие ценностных систем и массовых общественных практик особенно велико в современном российском обществе. Это противоречие во многом обусловлено наличием двойной системы стратификации российского общества, которая обусловливает и двойную систему легитимации политического порядка, Система двойных стандартов позволяет политическим элитам действовать избирательно, применяя различные ценностные легитимации, неравные критерии полезности/эффективности и соответствующие условия доступа к общественным ресурсам в отношении разных социальных групп.
      
      Рентно-сословная система стратификации
      
      Первая система стратификации исторически связана с рентно-сословными критериями оценки социальных групп, которые чем дальше, тем активнее определяют специфику ядра или общей системы легитимации социально-политического порядка российского общества. Ключевым механизмом стратификации здесь является государство, а главной ценностью - полезность в глаза государства. Эта полезность дает основания для иерархического доступа для тех или иных социальных групп к распределяемым государством ресурсам. В настоящее время эта система де-факто является доминирующей хотя бы потому, что российское государство согласно официальной оценке "Федеральной антимонопольной службы" 2015 года прямо или опосредованно контролирует иерархическое распределение до 70% расходов ВВП и близко к своему пределу, будучи сопоставимо с расходами советского государства в плановой, командно-административной экономике (Доклад 2015: 7). По сути, это означает, что сформировавшегося рынка в России нет, а любой крупный частный бизнес существует лишь а) на периферии, б) под контролем или в зависимости от государственного управления экономическими процессами. Привилегированными получателями ресурсов и благ в этой системе отсчета всегда будут социальные группы, являющиеся агентами государства - госслужащие и силовики, а также в некоторой степени бюджетники - учителя, медработники, ученые и т.д. Хотя последних все чаще вытесняют в периферийную область рынка, в которой бюджетники лишены ресурсов, не связанных с их текущей рыночной ценностью, но обусловленных внеэкономической ценностью в перспективе интересов государства.
      
      В указанной системе стратификации коррупция легитимируется как законная иерархизированная рента разных социальных групп, получаемая в качестве дополнительных внерыночных ресурсов по реальным, а чаще воображаемым основаниям своей государственной полезности. Стоит отметить, что рента как центральная категория описания принципов стратификации рентно-сословного общества - исторически невезучее понятие политэкономии, когда то бывшее центральным у экономической школы физиократов (Ф. Кенэ и др.). Они описывали ее как данную богом или природой основу всех богатств, заключенную в земле. Позже понятие ренты пало жертвой в идеологической борьбе с Ancien Régime. Земельная аристократия была отстранена от власти поднимающейся буржуазией, а рента дискредитирована как недостойный ресурс уходящих, паразитических классов. С тех пор экономический мейнстрим стремился не замечать рентных механизмов доступа к экономическим ресурсам, в том числе не связанным с владением землей. Вместе с тем во весь период экспансии капитализма феномен рентного доступа довольно успешно сосуществовали с рыночной версией экономики, в которой официально господствовали капитал, труд и принципы конкуренции.
      
      Идеологами свободного рынка утверждается, что при переходе от естественного государства к обществу открытого доступа "индивиды продолжают оставаться мотивированными экономической рентой как на политическом, так и на экономическом рынке, но присутствие открытого доступа стимулирует конкуренцию, что делает подобную ренту лишь временным явлением" (Норт и др. 2011: 418 ). На наш взгляд, здесь желаемое выдается за действительное, а рента, которая будто бы имеет преходящий характер, представляет собой более устойчивое явление, чем то, что должно ее вытеснить из экономического и политического пространств. Дело в том, что в настоящее время возможности предоставлять своим гражданам широкие блага на обезличенной основе постепенно теряют даже общества центра мироэкономики, перестающие по этой причине быть мотивирующим примером для всех социальных сил, заинтересованных в преобразовании естественных государств. Резкий подъем экономического протекционизма, популизма, национализма и протестной активности свидетельствуют, что движение к рынку, демократии и открытым институтам является дорогой с двусторонним движением. Все новейшие порядки открытого доступа с инклюзивными институтами довольно легко и быстро могут трансформироваться в естественные государства и закрытые общества, в которых господство рынка обнаруживает свои пределы. От имени рынка уже невозможно раздавать не подтверждаемые обещания о выгодном подключении к нему все более широких слоев населения в условиях усиления рентно-сословной стратификации (Мартьянов, Фишман, Давыдов 2019).
      
      В таком ракурсе преобладание в мироэкономике стихийных рыночных обменов является не более чем романтической утопией ее первоначального становления. В настоящее время естественное государство вновь проникает на глобальный уровень в виде долгосрочной стратегии рентного капитализма, в которой закончена географическая экспансия капитала, все глобальные рынки завоеваны и поделены, норма прибыли и спрос падают, а конкуренция на них только усиливается, взывая к внерыночным и внеэкономическим преимуществам. В результате нормативные экономические понятия свободного рынка - капитал, труд, конкуренция - отступают перед лицом более фундаментального фактора выживания - обладания/контроля ресурсов, позволяющих извлекать всевозможную ренту. Об этой тенденции свидетельствует и популяризация понятия социального капитала, который является не столько капиталом, сколько именно рентой индивида от нахождения в благоприятной институциональной среде, позволяющей ему пользоваться широкими общественными благами.
      
      Классово-рыночная система стратификации
      
      Вторая система общественной стратификации может быть названа классово-рыночной. Нормативным механизмом стратификации здесь выступает рынок, а критерием доступа к ресурсам - рыночная полезность субъектов, определяемая в ходе конкурентной борьбы. Свободные рынки порождают экономические классы, каждый из которых опирается на свой ресурс - труд или капитал. Эта же метафора переносится и на государство, которое уподобляется административному рынку, на котором конкурируют партии, а граждане, осуществляют свой оптимальный потребительский выбор в качестве избирателей. Теоретически считается, что эта система саморегулируемая, демократическая и автоматически ведущая к выбору совокупного оптимального блага для большинства участников, способных осуществлять взаимный контроль и вырабатывать на этой базе эффективное общественное согласие.
      
      В подобной идеологической перспективе все доминирующие бинарные оппозиции в обществоведческом мейнстриме основаны на представлении об общем благе как движении от рентно-сословного типа стратификации к классово-рыночному: от тоталитаризма к демократии, от закрытого к открытому обществу, от естественного государства к обществу открытого доступа, от эксклюзивных (исключающих) к инклюзивным (включающим) институтам, от архаики (отсталости) к современности, от демократии с негативными прилагательными (имитационной, ограниченной, фасадной, элитарной) к истинной демократии и т.д.
      
      Представляется, что экономическая, социально-политическая и культурная реальность любых современных обществ гораздо сложнее указанных идеологических дихотомий, противоположные составляющие которой присутствуют в ней одновременно, а сами подобные противопоставления имеют неразрешимый, антиномический характер. Метафора рынка по отношению к государству является слишком поверхностной, поскольку государство характеризуется дистрибутивными (распределительными) обменами, а не рыночными, выполняющими вспомогательную функцию, связанную с расширением доступных ресурсов. Поэтому социальные сети/иерархии асимметричных ресурсных обменов как фундаментальные источники нарушения формально-правового равенства граждан и генерации коррупции как неравного доступа к ресурсам существуют во всем мире, в том числе и в идеализируемых многими западных обществах. В них шире защитный слой демократии, рынка и социального государства, однако в ядре реальных политических и экономической отношений, в центре монетарного социального порядка господствуют те же сетевые взаимодействия элит, олигархия и семейные кланы, механизмы теневых договоренностей системных игроков о правилах игры в политике и экономике, а также наблюдается растущее неравенство меньшинства и большинства (Доклад о неравенстве 2018). Эта функциональная толщина традиций, отработанных процедурных и правовых механизмов позволяет ключевым элитным группам эффективнее договариваться в непубличном поле и реагировать на изменение общественной повестки, уверенно легитимируя в публичном поле решения, принятые в приватном порядке.
      
      В частности, в Европе и США частные корпорации делегируют в политику своих представителей или поддерживают дружественных лоббистов, чиновников и политиков, возвращающихся из правительственных структур в частный бизнес (Белоусов 2018). В России до недавнего времени рокфеллеры разного масштаба пытались напрямую и в личном качестве влиять на политические решения, занимая разные административные и депутатские должности. Однако в настоящее время технологии влияния становятся опосредованными и связанными с более дифференцированным представительством интересов бизнеса в госструктурах, приближаясь к западной модели. Эта тенденция связана и с изменением целей ключевых игроков в ситуации, когда советское наследие приватизировано и ключевые переделы собственности и власти состоялись. Соответственно, главной задачей элит становится не захват и передел, а сохранение, передача и развитие имеющихся ресурсов, что предполагает консервативную логику достижения согласия с контрагентами вместо состояний постоянной войны. В терминологии теории игр это уже не конкурентная игра с нулевой суммой, а проблема достижения взаимоприемлемого консенсуса, сокращающего потенциальные издержки и риски для всех заинтересованных сторон.
      
      Стоит особо отметить, что рентно-сословная стратификация все уверенней очерчивает новое ядро политического порядка не только российского, но и иных современных обществ, в том числе выступающих в качестве образца российского транзита. Это ядро основано на властесобственности, которая вовсе не является исключительно российским феноменом, и непубличном взаимодействии властно-экономических кланов, образующих реальную элиту. Поэтому в более сложной, миросистемной перспективе взгляда на социальные взаимодействия, в каждом обществе рынка/государства существуют лишь количественные, но не качественные отличия России от цивилизованного мира. Все это снижает риторический пафос партикулярных транзитологических теорий, где одни общества являются безусловными образцами для других, особенно перед лицом всеобщих проблем, вызовов и угроз. Поскольку в мироэкономике все общества являются взаимосвязанными и взаимозависимыми, хотя и неравноправными частями одного целого.
      
      Стратификационные противоречия: глобальный мир и российский контекст
      
      Монетарный рыночный порядок работает везде. Однако он создает не только возможности, но и центр-периферийную асимметрию стран в глобальном масштабе, в результате которой одни общества получают монетарную ренту от доминированию своих валют и финансовых институтов, а другие становятся зависимы и могут нести ощутимые потери, вплоть до потери политического суверенитета. Поскольку в системе взаимосвязанных глобальных финансов возможности одних государств надавить на другие резко возрастают. Более того, формирование глобальной неолиберальной элиты, являющейся ядром монетарно-рыночного социального порядка, все чаще вступает в противоречие с долгосрочными интересами национальных сообществ.
      
      Капитализм и особенности порождаемых им экономических классов и неравенств является историческим явлением, которое подает явные признаки исчерпания, а потому все менее убедительно как безальтернативный сценарий будущего. Представляется, что глобальные перспективы взглядов на коррупцию онтологически будут определяться не столько рыночными взаимодействиями, сколько властно-политическими возможностями доступа социальных групп к разнообразным видам ресурсов (капиталов, активов, рент) распределяемых иерархически. Данный конфликт в качестве неизбежного следствия будет снижать стратификационный потенциал механизмов рыночной саморегуляции и усиливать роль государства в качестве агента нерыночного, рентного распределения ресурсов между социальными группами, а также способствовать формированию новых реалий рентно-сословного общества. Россия и остальной мир эволюционируют к более устойчивому и равновесному рентно-сословному обществу в ситуации упадка свободных рынков, обеспечивавших экономический рост и долю прибыли этого роста для большинства. Рынок порождает неравенство, но он же дает ресурсы для выравнивания, пока растет. Однако рыночное общество, обнаружив пределы ресурсного роста, становится все более неравновесным и неравным, когда население и его запросы растут, а привычные способы их удовлетворения с помощью рынка перестают действовать.
      
      Классовое общество труда медленно и неуклонно уходит с исторической арены, политическое влияние трудящихся падает. Социальное государство как завоевание людей труда сталкивается все с большим количеством вызовов, на которые в классово-рыночной модели стратификации релевантные ответы уже не найти. Консенсус вокруг левых идей социальной справедливости, связанных с ценностью людей труда и производных понятий - налоговая база труда, производительность, квалификация, стаж, особые условия труда, компенсация утраченного здоровья, пенсии и т.д. - постепенно распадается, так как трудовая ценность перестает быть ключевым ресурсом большинства. Социологи отмечают усиление тенденций к закрытому воспроизводству и росту неравенства социальных страт с в российском обществе: "общественное сознание с годами всё больше воспринимает российское общество как такое, где личные усилия и стремления человека все меньше значат для достижения жизненного успеха и занятия высоких статусных позиций...в современной России происходит все большее закрытие верхних слоёв населения" (Тихонова 2018: 38-39). Люди труда и соответствующая им левая риторика утрачивают общественное влияние, они повсеместно превращаются в зависимое от государства сословие бюджетозависимых, которое скорее предпочтет постоянно сокращающуюся политическую ренту, чем борьбу за свои гражданские права. Поэтому левопопулистская риторика в условиях рентного общества трансформировалась в нечто другое: в апелляции к государству от имени разных сословий, которые вовсе не по труду, но по своему положению, чину и статусу претендуют на увеличение объема ренты от имени государства.
      
      Поэтому социальное государство для большинства, переставшего владеть ценными ресурсами и не представляющего опасности для элит, будет и далее сокращаться. С утратой влияния людей труда падает и объем обязательств от государства. Если элиты могут не делиться ресурсами, то они и не будут этого делать. Это значит, что глобальный переход от рынка к государству как главному генератору ресурсов будет не революционным, так как в новой сословно-рентной структуре отсутствуют революционные субъекты. Рабочий класс вытесняется технологическим прогрессом, мелкие предприниматели не выдерживают конкуренции с крупным бизнесом, а все остальные, включая прекариат, лояльны государству на условиях взаимовыгодного сотрудничества - госзаказ, лоббизм, социальная помощь и пр.
      
      В современной России трансформация советских принципов стратификации привела к формированию парадоксальной ценностно-институциональной реальности с двумя конкурирующими основаниями легитимации. Процесс рыночного классообразования, начавшийся в результате распада советских сословий, был приостановлен, не будучи окончательно завершен. В то же время пространство дистрибутивных обменов, восстанавливающих привычный для российской истории рентно-сословный политический порядок, организующий неизменное ядро (центр) властно-политической организации общества, интенсивно расширяется. Поэтому социальная структура современной России представляет своеобразный сословно-рыночный кентавр, в котором экономические классы все интенсивнее переструктурируются сквозь нормативно-институциональную сеть постсоветских сословий. Это задает разные идеологические системы оценки наблюдаемых феноменов, которые могут одновременно квалифицироваться как коррупционные и не являться таковыми.
      
      При этом рыночные взаимодействия и модерные политические институты в целом отодвигаются на изменчивую защитную периферию, связанную с а) поиском ресурсов, б) легитимацией власти и в) адаптивным взаимодействием рентно-сословного ядра политического порядка с внешним миром. Тем не менее, в политической теории продолжают доминировать концепции, описывающие российский политический порядок с помощью понятий, относимых преимущественно к его тонкой модерной оболочке, что резко снижает их релевантность. Поскольку позволяет описывать лишь то, чем политический порядок, по сути, не является, но не то, чем он является на самом деле. В результате популярный язык описания (рынок, демократия, конкуренция, товарное производство, модель экономического человека и т.д.) анализирует рентно-сословный порядок не таким, какой он есть на самом деле, а с нормативных позиций другого - рыночного или монетарного - порядка, предстающего как должный. Результатом такого описания может быть только констатация разнообразных отклонений наличного политического порядка от должного, игнорирующая при этом ключевые ценностно-институциональные механизмы реального воспроизводства рентно-сословного ядра общества.
      
      Таким образом, ключевой методологической проблемой, решающей задачи как восстановления общественного согласия относительно ценностно-институциональных правил игры, так и достижения консенсуса относительно взаимодействий, квалифицируемых как коррупционные, является выработка непротиворечивого языка самоописания российского общества, существующего на самом деле. Поскольку противодействие коррупции будет тем эффективней, чем меньше будет расхождения между возможными системами идеологических координат и двойных стандартов, когда все социальные факты оцениваются одновременно по законам и по понятиям. Реальное соблюдение излишне суровых и намеренно противоречивых правил оказывается почти невозможно в обыденной жизни и чревато высокими издержками, а легальное исключение из них доступно лишь меньшинству, обладающему правом на нарушение правил. Более того, сами правила и режимы исключения из них постоянно меняются. Институциональная ловушка подобной двойной системы регулирования состоит в том, что субъекты, как определяющие режим санкционированного нарушения правил, так и освобожденные от санкций за нарушение социальных норм, заинтересованы в том, чтобы для большинства эти нормы оставались в силе. Поскольку именно исключение образует их главное преимущество - внерыночный и внеправовой ресурс, капитализируемый в виде различных рент.
      
      Эта двойственность разрушает универсальные моральные и правовые пространства, не позволяя осуществлять эффективную регуляцию общественной жизни, лишенной внятных ориентиров. Наличие только одной системы, особенно если она выстраивается на эмпирическом обобщении реальных, а не должных социальных взаимодействий, само по себе служит сильнейшим средством ее легитимации, признания и общественного согласия относительно содержащихся в ней правил доступа к ресурсам и их последующего распределения. И в российских реалиях релевантный язык самоописания все чаще связан именно с рентно-сословной системой стратификации, в которой гражданину доступ к ресурсам определяется по званию, статусу, чину и должности.
      
      Особенности коррупционных взаимодействий в рентно-сословном порядке
      
      В настоящее время любое пристальное внимание ученых, надзорных органов или команда контролирующим органам копнуть поглубже в рыночно-модерной перспективе без всякого труда обнаруживают в повседневных практиках и институтах взаимодействия граждан, бизнеса и государства повсеместную коррупцию. Но таков лишь внешний, рыночно-монетарный взгляд на российское государство, являющееся преимущественно рентным механизмов распределения ресурсов, и российское общество, воспроизводящее внутри институтов современности сословное деление, определяющее уровень легитимного доступа разных сословий к ренте. Рентно-сословный характер российского общества с позиций свободного рынка и конкурентной демократии как должного состояния описывается как патологический, анахроничный, феодальный, неопатримониальный. Однако то, что с нормативных позиций рынка описывается в тотальных коррупционных категориях, в самих властных реалиях государства является лишь естественным способом его существования, основанном на внерыночном, статусном распределении ренты. Сословным элитам выгодно рентное общество, но в публичном пространстве, во внешней оболочке государственности они имитируют признаки рынка, демократии, конкуренции, национализма и прочие атрибуты современности.
      
      Подобная апелляция к атрибутам Модерна важна для рентно-сословных элит по разным причинам. Во-первых, конкурентная рыночная среда генерирует дополнительные источники экономических ресурсов и повышает общую эффективность имеющихся институтов. Во-вторых, базовые ценности демократии позволяют создать нормативный образ общества, в сравнении с которым какая-то часть дистрибутивных обменов в рамках рентно-сословного порядка оказывается незаконной и морально нелегитимной. Нормативной идеал используется как инструмент перераспределения власти и влияния, как средство поддержания легитимности в глазах населения. Это позволяет путем выборочных репрессий, проверок и презумпции виновности удерживать бесконечный рост рентных (коррупционных) притязаний разных частей элиты и более широких привилегированных социальных групп в определенных ценностных рамках, предотвращающих саморазрушение рентно-сословного социального порядка.
      
      Именно поэтому рентно-сословный порядок часто пытаются оправдать как модель суверенной демократии или государственного капитализма, хотя эти понятия образуют лишь фасадную политическую легитимацию. Здесь возникает проблема с нерелевантными понятиями, где прилагательные должны объяснить, почему собственно этой демократии (капитализма) нет. Капитализм - это свободные рынки, конкуренция и рисковое предпринимательство. Государство же связано с дистрибутивными, а не рыночными обменами, с логикой насилия, а не прибыли. Поэтому госкапитализм - это всего лишь скрытая подмена отсутствующего капитализма рентно-сословным государством.
      
      В этом контексте российским рентно-сословным государством выстраивается и общая логика противодействия коррупции, предполагающая разные стандарты для разных сословий. Эти различные стандарты легитимируются в публичном пространстве распространением ограниченных сословных этик добродетели, которые разрушают универсальную общегражданскую этику универсальных принципов должного поведения для всех (Мартьянов, Фишман 2016). Объем коррупции служилого сословия просто легитимируется как источник дохода, положенный ему по статусу, а потому выводимый из-под действия предназначенных остальному обществу норм закона, социальных норм и неолиберальных принципов экономической конкуренции и прозрачности. Эта разновидность коррупции положена, например, в основу участия привилегированного служилого/чиновничьего сословия в управлении естественными монополиями; распределения расходов бюджетов разных уровней через подконтрольные компании; разного рода стимулирующих и премиальных выплат, имеющих лишь условное и косвенное отношение к зарплатам; сословных привилегий в виде особого порядка медицинского, пенсионного и иных видов обслуживания и т.д. Более того, радикализация общественного неравенства проявляется и в росте неравного территориального доступа граждан к ресурсам - в географической ренте. Она воспроизводится в центр-периферийной логике закрепления территориального неравенства, которая в России легитимируется политическими решениями на самом высоком уровне.
      
      Например, майские указы Президента РФ от 7 мая 2012 года фактически закрепляют радикальное неравенство условий жизни бюджетников российских регионов как новую социальную норму. Ранее нарастающее расслоение доходов людей, занятых аналогичным трудом в Москве/Санкт-Петербурге и на периферии, достигающее 5-кратных размеров, считалась важной социоэкономической и политической проблемой в контексте ценностей стабильности и равномерного развития территорий. Вырабатывались разные стратегии по сглаживанию сильного регионального неравенства и распределению межбюджетных трансфертов. Однако стратегической политической задачей стал лишь выход оплаты труда бюджетников на 100-200% по региону, вне зависимости от исходных региональных диспропорций, усиливающих межрегиональное неравенство.
      
      Данные Росстата подтверждают легитимацию рекордной региональной ренты в оплате аналогичного труда бюджетников: в оплате труда научных сотрудников федеральных учреждений в 3 раза (42,2 тыс. руб. средняя зарплата в Дагестане, 142,8 тыс. руб. - в Магаданской области); в оплате труда врачей в 4 раза (42,2 тыс. руб. средняя зарплата в Ингушетии, 182,7 тыс. руб. - Чукотский АО); в оплате труда преподавателей ВУЗов в 3 раза (41,6 тыс. руб. - Кабардино-Балкарская Республика, 139,1 тыс. руб. - г. Москва) . Указанные региональные разрывы растут, не будучи обусловлены аналогичными различиями в рыночной стоимости жизни в разных регионах. Более того, привилегированные регионы, например, Москва, выделяют своим жителям дополнительные политические ренты, касающиеся минимального пенсионного обеспечения, имеют возможности для финансирования коммунальной инфраструктуры, медицины и иных отраслей жизнеобеспечения граждан, которые в разы превышают аналогичные показатели в других регионах. Разница в реальных возможностях доступа к государственным услугам и общественным ресурсам между российскими регионами такова, что в результате их дифференциация по уровню жизни превосходит различие в уровне жизни разных стран. Согласно докладу Всемирного банка неравенство уровня жизни граждан отдельных регионов сопоставимо с неравенством Сингапура и Гондураса, а Россия входит в тройку стран-лидеров по региональному неравенству (Toward... 2019). Таким образом, мы имеет дело с политико-географической рентой, в которую вовлечено население отдельных российских регионов, и которую трудно объяснить иначе, чем моделью бюджетного федерализма, ориентированной на поддержание ничем не оправданного рентно-сословного неравенства в региональном измерении, вместо задач его элиминации.
      
      В условиях рентно-сословного общества усиливается всеобщая погоня за рентой с должности, статуса и положения граждан и их групп, выделенных в обществе по разным основаниям: экономическим, этническим, профессиональным, территориальным и т.д. Соответственно растет и ресурсный вес должности, статуса, положения и принадлежности к выгодной социальной группе, обозначающих специфический символический капитал индивидов, который может быть обменен на капитал реальный. Особенности экономических процессов начинают проявляться в том, что бюджетные средства усиленно вкачиваются в рентоемкие отрасли, позволяющие получать легитимную долю ренты с расходов государства и населения - домовое и дорожное строительство и капитальный ремонт, ВПК, сомнительные мегапроекты, расширение естественных монополий и номенклатуры коммунальных услуг, предъявляемых к оплате населению. Коррупция в рентно-сословной перспективе теряет четкий формат нарушения общих для всех граждан законов, ее определение становится релятивным. Новый критерий коррупции - это доступ к ресурсам не по чину, статусу и должности. Одновременно бенефециары рентно-сословного порядка закономерно утрачивают интерес к модели сервисного государства, так как бюджетные гарантии базовых социальных услуг населению - образование, здравоохранение, социальное и пенсионное обеспечение не позволяет извлечь значимую ренту. Поэтому объем подобных услуг в бюджетных расходах неумолимо сокращается. Таким образом, общая стратегическая цель противодействия коррупции в условиях рентно-сословного порядка довольно проста - создавать такие условия, когда постоянные попытки низших сословий расширить свою ренту с занимаемого положения или имеющегося социального статуса станут слишком рискованными, экономически и рационально невыгодными.
      
      Вместе с тем, в рентно-сословной модели низовая коррупция сокращается путем последовательного сокращения поля возможных прямых взаимодействий граждан и представителей органов власти всех уровней, потенциально создающего коррупционные предпосылки (Фишман 2016: 49-58). Новое сословное расслоение ведет к тому, что большинство населения лишается политической субъектности и политического статуса как главных условий доступа к влиянию на распределение ресурсов. Практики взаимодействия большинства бюджетников и иных контрагентов с органами власти свидетельствуют, что они являются лишь объектами внешних воздействий. В наблюдаемой тенденции даже низовые органы власти и агенты государства все чаще превращаются в обычных исполнителей властных импульсов, в то время как реальные полномочия, субъектность и право на принятие решений все чаще концентрируются на верхних этажах управленческой пирамиды. Отсюда неубедительность оснований и целей управленческих реформ в области науки, образования, здравоохранения, пенсионного обеспечения, все успехи которых сводятся лишь к экономии бюджетных расходов на социальное развитие в партикулярных интересах политических элит, но не к самому развитию как главной цели. Поскольку последнее предполагает участие в процессе принятия политических решений всех сторон, чьи интересы это решение затрагивает.
      
      Соответственно даже в рентно-сословном порядке полностью легализовать коррупцию в виде системы рент невозможно, потому что большая часть граждан не является элитой и не имеет доступа к значимым ресурсам. Это всегда будет создавать политическое и моральное напряжение между господствующими дистрибутивными практиками и представлениями о справедливости тех, кто не является истинным бенефициаром существующего порядка. В подобной перспективе ключевые вызовы сословно-рентному порядку проистекают только из постоянного роста нормы отката, которая является следствием все более жесткой дифференциации системы доступа сословий к ресурсам, что в итоге разрушает широкую коалицию элит. Все большее количество социальных групп начинает связывать возможности доступа к ренте только с иной конфигурацией политического порядка и элит. Первоначально растущий дефицит ресурсов принимает форму конфликта властных элит, попыток навести порядок, ужесточить законодательство, всевозможных элитарных чисток и ротаций на нижестоящих ступенях, в том числе по причине присвоения ресурсов не по чину, статусу и должности. Подобные решения подтверждают ослабление политического режима, интенсифицирующего все контрольные возможности и аппарат легитимного насилия, для сохранения статус-кво и политической ренты, лишая ее части элит и большинства населения.
      
      Тем не менее, в современном российском обществе нет значимых субъектов и факторов, обусловливающих потенциальную возможность революционного сценария, который бы привел к вытеснению усиливающихся рентно-сословных критериев доступа к ресурсам - классово-рыночными (Мартьянов 2018б). Тем более, что ситуация исторического сдвига рентной стратификации не является уникальной для России, лишь в более жестких отечественных социальных трансформациях подтверждая глобальные закономерности превращения рыночного капитализма в рентоориентированную экономику (Мартьянов 2018а). При этом рентно-сословное государство в целом выполняет свои обязательства перед населением. Причем перспективы технического дефолта государства последовательно снижаются путем уменьшения этих обязательств вне зависимости от дискуссий по поводу их должного объема, будь то девальвация рубля, сокращение больниц, вузов и школ с одновременным повышением пенсионного возраста, с опережающим ростом налогов, цен и коммунальных платежей. Все это позволяет избегать ресурсного дефицита, управляя платежеспособным спросом населения, который в 2014-2018 годах в России снижался. Подобная тактика закладывает запас прочности в рентно-сословный порядок, который будет способен в ближайшем будущем, в случае роста социального недовольства наращивать социальные расходы и обязательства перед податными сословиями.
      
      В современной России феномен коррупция имеет генетическую взаимосвязь с проблемой советского дефицита товаров и ресурсов. Проблема дефицита ресурсов в нерыночном, дистрибутивном обществе, в планово-административной экономике сглаживается путем создания компенсаторной оболочки из разнообразных, условно рыночных обменов, существующих вопреки догмам всеобщего планирования и законам эгалитарного распределения. Дефициты восполняются через неформальные социальные сети коррупционного типа, включенность в которые является важнейшим фактором доступа части граждан к дефицитным ресурсам. В современном российском рентно-сословном обществе имеет место воспроизводство в видоизмененном виде сетей неформального социального обмена в советском обществе, в котором, как и в настоящее время, большинство рабочих, крестьян и служащих мало что могли предложить на обмен в качестве избытка в указанных социальных сетях являющихся функциональным аналогом рынка. Следует подчеркнуть, что сетевые социальные коммуникации (блат, связи, услуги, спецпайки и т.д.) часто представляемые либералами как прообраз будущего российского рынка и его реальных агентов, имеют мало общего с рынком, описанным в учебниках экономикс. Эти сетевые коммуникации были актуальны для фарцовщиков, интеллигенции и номенклатуры, для тех, кто имел некий коррупционный избыток ресурсов для обмена, но которых вряд ли стоит изображать как рыцарей рынка. Из этих псевдорыночных и узкосословных ресурсных обменов произрастает сам тип российских властных и экономических коммуникаций 1990-х и далее. Поэтому во многом структурно аналогичная ситуация борьбы со спекулянтами советского периода в современном российском обществе складывается с противодействием коррупционерам как людям, которые имеют спекулятивный избыток ресурсов, который им не положен по званию, статусу и чину. В исторической перспективе рентно-сословное общество лишь узаконивает неформальные сетевые обмены ресурсами, которые в СССР квалифицировались как коррупция, но в современном российском обществе легитимируются в качестве основных элементов иерархического распределения мимикрирующих под свободный рынок.
      
      Противодействие коррупции в модерной (классово-рыночной) перспективе
      
      Сложность потенциального отказа российского общества как, впрочем, и любого другого от рентно-сословных в пользу общегражданских эгалитарных ценностно-институциональных регуляторов заключается в том, что коррупция следует не только из архаичных институтов, устаревшей морали, а также из человеческих слабостей и пороков. Часто она проистекает именно из тех человеческих качеств, которые считаются в обществе достоинствами - взаимопомощь, благодарность, верность, дружба, соседство, предпочтительные родительские и родственные чувства. И все это входит в явное противоречие с обезличенностью и универсальностью рыночных обменов. Боле того, в классической экономической работе Р. Коуза "Природа фирмы" аргументируется фундаментальная мысль, что рыночные коммуникации в принципе не могут быть универсальными и в качестве эталона переносимыми во все иные сферы жизни общества и человека (Коуз 1995: 11-32). Свободный рынок существует только как внешняя среда между фирмами, в то время как во внутренняя организация фирм подчинена совсем другим, нерыночным правилам, которыми руководствуются и любые иные сообщества (семья, государство и т.д.), чьи цели не зависят от внутренней конкуренции, оптимизации издержек, спроса и предложения и т.д. В противном случае фирмам было бы выгодно переносить рыночную среду в свою внутреннюю реальность, что логически означало бы их упразднение в качестве лишнего звена в рыночных обменах. Поэтому расширение чистого рынка имеет четкие границы и пределы, за которыми он обнаруживает резкое падение своей привлекательности в сравнении с прочими альтернативами при решении разнообразных социальных задач.
      
      Тем не менее, в модерной (классово-рыночной) онтологии противодействия коррупции рынок представляется большим общественным благом и предпочтительным регулятивным механизмом, чем его альтернативы. Поэтому общей стратегической целью противодействия коррупции является институциональная мимикрия государства под рынок. Она проявляется в сокращении регулятивных функций дистрибутивного (распределяющего) государства, рассматриваемом как безусловное благо для народа. Либерализация предстает как пересмотр всей системы централизованных практик изъятия и перераспределения общественных ресурсов и государственных услуг среди граждан в виде ренты, все более концентрирующейся на федеральном уровне и в виде пожалованных субсидий транслируемой на нижние бюджетные этажи. В ценностном измерении предполагается, что постоянная инфляция разных ведомств, подразделений, контролирующих структур и практик по противодействию коррупции не приведет к победе над коррупцией, являющейся самим способом существования рентно-сословного государства. Максимальный результат в данном случае - перераспределение рентных потоков между патрон-клиентскими группами элит, ведомствами и лоббистами внутри государственного аппарата. Отказ же от избыточных полномочий означает потерю коррупционного ресурса, поскольку обменять некие решения, разрешения, удостоверения, выписки и прочие необходимые гражданам бумаги со стороны органов власти на взятки уже не получится. Представляется, что сокращение контрольно-регулирующих функций государства может сопровождаться расширением автономии низовой бюрократии и бюджетников, оказывающей непосредственные услуги населению. При этом реальными оценщиками результатов работы низовой бюрократии должны стать не только их принципалы в лице начальства, но клиенты, то есть население.
      
      Радикальными сторонниками рынка и свободной конкуренции (неолибералами, либертаристами, глобалистами) предполагается, что в современных обществах наиболее эффективным субъектом достижения своих интересов является сам автономный гражданин, который оптимальным способом реализует свои жизненные цели в сложившихся обстоятельствах и располагая имеющимся ресурсом. Соответственно, сокращение объемов внешнего для граждан государственного регулирования потенциально снижает совокупную цену государства в виде налогов, акцизов, таможенных сборов; национальных мегапроектов, являющихся способом легального оформления сверхренты их исполнителей и при этом никогда не достигающих целевых показателей; инфляции, порождаемой постоянным ростом государственных расходом; зарплат чиновников, чей численной рост является константой, а сокращения - локальными и временными флуктуациями; уменьшает трансакционные издержки всех социальных коммуникаций и т.д.
      
      Очевидно, что шанс расширения рыночных обменов в новейшей модели сервисного государства как универсального интерфейса социальных услуг для граждан может быть реализован при увеличении доли населения, ресурсно независимой от государства. Однако надежды на расширение рыночных социальных групп и их растущий запрос на прозрачную модель государства становятся все призрачней в ситуации глобальной стагнации свободного рынка и модели гражданина как рационального эгоистичного потребителя. Капитализм и рынки порождают все меньше жизненных ресурсов, которые бы и далее оправдывали веру в него, особенно у растущих групп прекариата, отлучаемых от многих из этих ресурсов в расширяющейся модели альтернативного, рентного общества.
      
      Отдельная проблема состоит в том, что если государство ослабляет вертикальный многоступенчатый контроль, это не означает, что на месте вытесненной бюрократии автоматически оказываются такие общественны регуляторы как демократия и рынок. Гораздо чаще новыми регуляторами повседневной жизни оказываются еще более архаичные варианты клановых, теневых и криминальных структур, что можно было наблюдать в России 1990-х годов. Очевидно, что минимизации государства самой по себе совершенно недостаточно для полноценного функционирования политического и экономического порядка. Его фундамент подкрепляется повседневными ценностями, институтами и правилами, во многом формируемыми в результате подобных повседневных взаимодействий не опосредованных государством. Решение этой проблемы было бы наивно сводить к оппозиции рынка/государства/гражданского общества, поскольку только все три составляющие могут обеспечить эффективную культурную саморегуляцию общества на уровне индивидуальных и коллективных практик. В свое время Токвиль обусловливал эффективность и устойчивость демократических институтов в Америке их опорой на автономию, культурную среду и жизненные правила, повседневно вырабатываемые и подтверждаемые соседскими сообществами (Токвиль 1992: 64-142). И, наоборот, в условиях дикого рынка и господства экономического человека как рационального эгоиста, легализации ценностей конкуренции и повсеместного отчуждения, возникновение пространства гражданской саморегуляции, позволяющее ослабить государственный дисциплинарный контроль становится чревато непредсказуемыми результатами.
      
      Заключение
      
      Ни классово-рыночная, ни рентно-сословная модели противодействия коррупции не являются универсальными как для современного российского общества, так и всех остальных обществ. Поскольку за обеими ценностно-институциональными моделями стоят онтологии интересов значимых социальных групп образующих общество, каждая из которых определяет собственные критерии коррупции. Это в итоге приводит к двойным стандартам противодействия коррупции, которые в целом ослабляют его эффективность. С одной стороны, эффективно сократить коррупцию, не меняя социально-политический порядок, частью которого она является, по определению невозможно. Однако последнее предполагает общественный консенсус относительно целей изменений, за который не могут выдаваться мнения локальных групп общества, пусть и ресурсно влиятельных. С другой стороны, трудно добиться успехов, применяя механизмы противодействия коррупции, доминирующие в другой политической реальности. Если исследователи, анализируя российские реалии, повсеместно обнаруживают коррупцию встроенную в повседневность, то последнее вполне может быть обусловлено не только неправильным обществом, но и выбором ими неадекватного и ограниченного инструментария для оценки реалий, которым эти инструменты не предназначены.
      
      Стоит особо отметить, что наблюдаемое в глобальной перспективе расширение рентно-сословной модели стратификации, ориентированной на государство, во многом является прямым следствием углубляющегося кризиса рынка и демократии. При остановке глобального экономического роста рынок перестает увеличивать доступные ресурсы для решения социальных проблем, стремясь лишь к выносу своих токсичных трансакционных издержек в бесплатную внешнюю среду, чьи управленческие, моральные, культурные, экологические и иные ресурсы тоже не безграничны. Все это не может не привести к негативной переоценке моделей эффективности рынка, в том числе распространяемых в качестве нормативных образцов за пределы капиталистической экономики.
      
      Представляется, что простая переориентация российского общества с рентно-сословных на исключительно рыночные критерии борьбы с коррупцией невозможна по той простой причине, что социальная группа предпринимателей, получающая ресурсы от своей рыночной активности составляют около 15% населения (Кордонский и др. 2012: 76). С учетом роста автоматизации и роботизации современной экономики массовое вовлечение в рынок значительных масс людей становится непосильной задачей не только для российской экономики (Мартьянов 2017). В подобном контексте для противодействия коррупции исключительное значение приобретает способность ключевых социальных групп российского общества достичь общественного согласия относительно общих целей его существования, критериев доступа к ресурсам и правил взаимодействия в нем. Базовый консенсус может быть достигнут только в ходе рационального и прагматичного диалога, в котором нет места двойным стандартам и популистской риторике. Эта утопическая задача является почти неразрешимой, поскольку бенефициары политической ренты не склонны как публично обосновывать легитимность своего особого доступа к общественным ресурсам, так и вступать в диалог относительно более эгалитарных механизмов ее распределения. Тем не менее, альтернативные решения заведомо хуже, так как вместо прагматических решений и более тонких социокультурных настроек предполагают революционный слом рентно-сословного порядка с перспективой формирования альтернативного порядка, который совсем не обязательно будет рыночно-демократическим и более справедливым в отношении широких социальных слоев.
      
      Основное противоречие рентно-сословного политического порядка проявляется в том, что элиты покупают лояльность значимых социальных групп путем их включения в пространство рентного доступа. Вместе с тем, стремление элит ограничить низшие, податные сословия в их доступе к ренте и к любым механизмам поддержки со стороны социального государства, проводя их последовательное институциональное исключение, оборачивается неизбежной потерей легитимности. В настоящее время в рентно-сословной онтологии коррупции можно наблюдать интенсивную борьбу лишь с малой или бытовой коррупцией при недосягаемости и неприкосновенности большой коррупции российских элит, легитимируемой как новая сословная рента. Поэтому верховая или политическая коррупция является самой сильной и неустранимой, так как отсылает к самим основаниям политического порядка, когда коррупционные с точки зрения модерных рыночных идей механизмы используются для тотального контроля ресурсных потоков государства. При этом следует отдавать отчет, что сами по себе правоохранительные органы никогда не победят преступность, упраздненный госнаркоконтроль принципиально не разрешит проблем незаконного оборота наркотиков, борцы с экстремизмом не искоренят политического насилия, государственная медицинская корпорация не обеспечит всеобщего здоровья. Поскольку вся вышеперечисленная активность одновременно является борьбой за ресурсные потоки, расширение предметов регулирования, симуляцию статистики и повышение значимости угроз, которые являются для государственных агентов и корпораций более важным фактором выживания, нежели удовлетворение интересов граждан как конечного заказчика.
      
      Среди предельно общих механизмов противодействия коррупции, которые будут действовать как рентно-сословной, так и в рыночной институциональной среде можно выделить следующие.
      1. Определение прозрачных критериев распределения общественных ресурсов, закрепляемых посредством процедур общественного согласия.
      2. Поддержка эгалитарных принципов распределения общественных ресурсов.
      3. Резкое упрощение административно-территориального устройства России, ее законодательства и регламентов взаимодействия граждан с органами власти, которое сократит цепочки разнообразных рент, извлекаемых из возможней органов власти для произвольного вменения презумпции виновности гражданам.
      4. Сокращение государства и его функций по контролю, изъятию и перераспределению общественной ренты. Очевидно, что большое государство и эффективное государство в современном мире давно не тождественны.
      5. Поддержание конкурентных рынков со свободным ценообразованием; неприкосновенность частной собственности как базовое условие любых долгосрочных инвестиций и экономической активности.
      6. Выравнивание реальных зарплат в госсекторе с доходами, получаемыми на аналогичных позициях в рыночных компаниях, что лишает коррупционные доходы легитимности в качестве статусной ренты или справедливой доплаты к основному жалованию.
      7. Делегирование полномочий и ресурсов по их осуществлению на уровень эффективной повседневности местного самоуправления, а также организуемых самими гражданами общественных структур, где их участие в своей собственной судьбе наиболее эффективно. Очевидно, что местный уровень власти тоже может быть коррумпирован. Однако именно на местном уровне гражданам легче осознать свои коллективные интересы, добиться ясности решений, прозрачности налоговых сборов, оценить эффективность бюджетных расходов и т.д. С местной властью легче взаимодействовать напрямую, она персонифицирована, на нее легче воздействовать, а также напрямую участвовать в ней.
      8. Актуализация коммунитарных ценностей, которые аргументировали бы то обстоятельство, что коррупция, принося отдельные тактические выигрыши отдельным людям, неизменно обращается во всеобщее поражение общества в целом.
      
      Библиография
      
      Белоусов А.Б. Проблема вращающихся дверей в США: между лоббизмом и институциональной коррупцией // Актуальные проблемы научного обеспечения государственной политики РФ в области противодействия коррупции: сб. тр. по итогам Третьей науч. конф. / отв. ред. В.Н. Руденко, Екатеринбург, 2018.
      Доклад о неравенстве в мире - 2018 [Электронный ресурс]. URL: https://wir2018.wid.world/files/download/wir2018-summary-russian.pdf (дата обращения: 20.02.2019).
      Доклад о состоянии конкуренции в Российской Федерации [Электронный ресурс]. URL: С. 7. - https://fas.gov.ru/attachment/152253/download?1514223603 (дата обращения: 05.09.2018).
      Кордонский С., Дехант Д., Моляренко О. Сословные компоненты социальной структуры России: гипотетико- дедуктивный анализ и попытка моделирования // Мир России. 2012. Т.21. N2. С. 62-102.
      Коуз Р. Природа фирмы // Теория фирмы / Под ред. В. М. Гальперина. СПб.: Экономическая школа, 1995. С. 11−32.
      Мартьянов В.С. Глобальный упадок капитализма: политические последствия // Полития. 2018а. N4. С. 140-161. DOI: 10.30570/2078-5089-2018-91-4-140-161
      Мартьянов В.С. Наше рентное будущее: глобальные контуры общества без труда? // СОЦИС. 2017. N5. С. 141-153.
      Мартьянов В.С. Факторы революции в современной России // Неприкосновенный запас. 2018б. N2 (118). С. 77-90.
      Мартьянов В.С., Фишман Л.Г. Этика добродетели для новых сословий: трансформация политической морали в современной России // Вопросы философии. 2016. N 10. С. 58-68.
      Мартьянов В.С., Фишман Л.Г., Давыдов Д.А. Рентное общество: в тени труда, капитала и демократии. М.: ИД ВШЭ, 2019.
      Норт Д.; Уоллис Д.; Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества. М.: Изд. Института Гайдара, 2011.
      Тихонова Н. Е. Факторы жизненного успеха и социального статуса в сознании россиян // Вестник Института социологии. 2018. N 27. C. 38-39. DOI: https://doi.org/10.19181/vis.2018.27.4.536
      Токвиль А. Демократия в Америке. М.: Прогресс, 1992.
      Фишман Л.Г. Борьба с коррупцией как политика сегрегации // Актуальные проблемы научного обеспечения государственной политики РФ в области противодействия коррупции: сб. тр. по итогам Второй науч. конф. / отв. ред. В.Н. Руденко; Екатеринбург, 2016. С. 49-58.
      Toward a New Social Contract [Электронный ресурс]. URL: https://openknowledge.worldbank.org/bitstream/handle/10986/30393/9781464813535.pdf (дата обращения: 22.09.2018).
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мартьянов Виктор Сергеевич (urfsi@yandex.ru)
  • Обновлено: 22/07/2019. 56k. Статистика.
  • Статья: Философия, Политика, Обществ.науки
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.