Межирицкий Петр Яковлевич
Маленькие рассказы о большой Войне

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Межирицкий Петр Яковлевич (mirknigi@yahoo.com)
  • Обновлено: 16/02/2013. 25k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:


      
       Петр МЕЖИРИЦКИЙ
      

    МАЛЕНЬКИЕ РАССКАЗЫ О БОЛЬШОЙ ВОЙНЕ

      

    Неизвестному солдату. Неизвестному литератору.

      
       Советская литература удушалась планомерно. Не только рукописи погребались в недрах госбезопасности, но и писатели. В мыслях литераторы Страны Советов лелеяли одно, а писать поддержания жизни ради вынуждены были совсем иное. Наравне с литературой, накапливался устный эпос, не имеющий аналога в истории. Словно эта страна стала обителью бушменов, не знающих письменности, словно не создала одной из великих литератур, словно не имела армии писателей-профессионалов.
       Ничто из устного эпоса не записывалось, дабы не дать материала для очередного следственного дела. Крохи опубликованы теми, кому повезло дожить до гласности и перестройки. А кто не дожил? Несравненный по обилию и трагизму материал утрачен.
       Вот рассказ, который я слышал от ленинградского писателя Дмитрия Острова в Доме писателей в Комарово в 1969 году и десятилетия спустя записал в произвольной форме.
      
       Ранним летом 1945 года в ленинградском Доме литератора встретились Михаил Дудин, Аркадий Минчковский и Дмитрий Остров. Три старых друга, три военных корреспондента, три писателя-ленинградца встретились в Ленинграде послеблокадном, ещё голодном, и кинулись друг к другу: "Ребята! Живы! С Победой!" Куда идти - вопрос не возник, ясно, что вон из этого дома, где стены с ушами. Но, едва засели в распивочной, возник вопрос: "Опять по двести с прицепом?.. в первую встречу после такой войны? Ну, нет! Гонорар заработать надо. Конкурс на короткий рассказ! Первая премия - двести с прицепом, вторая - сто пятьдесят с прицепом же, третья - сто без прицепа... "С прицепом!" -- взвыл Остров. Согласились. Вытянули жребий, начинать довелось Острову. ("Вечный шлимазл," - прокомментировал сострадательный Минчковский.)
      
       Рассказ Дмитрия Острова.
       Не мне вам рассказывать, как в осаду кормились. У каждого было своё воинское подразделение или краснознаменная часть, о которой он творил очерки и где за это был желанным гостем. Особенно часто не надоедали, конечно, но, сами знаете, когда кишки подтянет к горлу, тут не до гордости. Ну, приходит мне время посетить приписной мой батальон, незадолго перед прорывом блокады дело было, но мы-то о прорыве не знали, нас лишь в самый канун информировали, а это было где-то за недельку. Добираюсь попутной трехтонкой, потом и на брюхе, тоже приходилось, ничего не попишешь, а всё равно внутри урчало радостно в ожидании пищи, влетаю наконец в штабную землянку, а мне навстречу ординарец комбата, Вася, и говорит: "Ой, Дмитро Константиныч, не в добрый вы час. Вы, конечно, сидайте, кушайте себе, вот я тут приготовил, и спиртное довольствие вот в кружке, только до комбата не ходите, тут у нас такое!.. И СМЕРШ, и всё!.. " - "Да что ж такое, Василий?" - "И не говорить, Длитро Константиныч. - И, шопотом: - Писарь наш батальонный циею ночью убиг до фрицив, да ще и списки батальонные з собою прихватил". Это, ребята, сами знаете, что значит - в канун наступления рапортовать СМЕРШу о дезертире, унесшем списки воинского подразделения. Я без лишних вопросов сажусь, закусываю, потом тихо выпиваю, не на голодный желудок чтоб, а дела тем временем крутятся. По шуму чую: дела! Что там ещё такое, спрашиваю, Василий, чего темнишь, а он мне: "Так шо, товарищ майор, у нас не только беглые, у нас и прибуток имеется, немец циею ночью до нас прибиг". - "Василий, что ж ты за свинья за такая, я о тебе очерк написал с фотографией, ты его домой послал, от двадцати девок фотографии за геройство наполучал, а мне не даёшь послушать, как пленного допрашивают! Я, чай, не фриц, а военкор "Ленинградской правды", я и сам перед СМЕРШем отвечаю..." - "Ладно-ладно, товарищ майор, будь по-вашему, только сидите тихенько, шоб не дай Бох..." - "Нет, я перед ними скакать и петь буду, Вася!" - отвечаю, и он меня впускает в командный отсек, а там в валенках и душегрейке комбат, трезвый, как на страшном суде, ошую переводчик-еврейчик, одесную капитан из СМЕРШа, а перед ними зелено-серый немец, насквозь иззябший, с алюминиевой кружкой в ладонях, кипяток прихлёбывает и охотно на вопросы отвечает, как но анкете: нет, извините, не социал-демократ, коммунист я, настоящий, вот как вы, камараден, дважды в лагере отсидел, в сорок первом призван, теперь только и удалось... знаем-знаем, жундит СМЕРШ, какие вы коммунисты, первую вашу возможность тоже знаем, когда совсем уж припекло, когда поняли, что Гитлер капут... Гитлер капут, закивал тут пленный, даже без перевода.
       СМЕРШ только рукой махнул: "Рассказывай, всё по порядку, как готовился, как линию пересекал, как переползал передний край, где что видел, кого встретил..."
       - Встретил! - всполошился немец. - Да, я встретил! Я уже ушёл от наших сторожевых постов, уже почти приполз в ваше расположение, и вдруг увидел, что кто-то ползёт мне навстречу. Я очень испугался, так как у нас иногда пропадают солдаты в результате поиска ваших разведчиков, и я подумал, не один ли из ваших парней направляется в разведку. Я замер, но он меня уже заметил и тоже замер. Лежим. Но ведь холодно, такой ужасный мороз, и деться мне некуда, не возвращаться же назад. Ну, я решил, если ему нужен пленный, хорошо, я буду пленным. Я приподнялся и помахал рукой. И он мне помахал. Тогда я пополз к нему, но он скользнул мимо. Я подумал и пополз дальше. Больше я его не видел.
       - Я назвал рассказ "Встреча на ничейной земле двух великих патриотов", - с гордостью заключил Остров.
       - Третья премия, - догадался я.
       - Третья, - подтвердил Остров и начал вторую историю.
      
       Рассказ Аркадия Минчковского.
       Ты всегда был непрактичен, Митя, поучительно заметил он, на передовую на пузе за своими законными ста граммами ползал, очень даже глупо, ты ж писатель, не фря какая-нибудь, нельзя же так унижать писательское достоинство, а я сразу понял что к чему и облюбовал не просто батальон, а медико-санитарный батальон. Всё тебе приносят прямо на стол, чисто, бело, постелено... и на пузе ползать не надо. И спирт не какой-нибудь, а медицинский, прозрачный, как слеза, выдается в мензурке, и его от пуза. Раненые все герои, материал о подвигах чистопробный. Приезжаю как-то в медсанбат, а там тоже ЧП, но не как у тебя, Митя, а радостное: вручаются боевые награды. Ты, Митя, опять же повторю, шлымазл и обормот, попадать в такт надо, а не наоборот. - А наоборот - это как? - спросил Остров, но Минчковский не удостоил его ответом и продолжал.
       Госпиталь отдувался после прорыва блокады, раненых полные эшелоны, искромсанное мясо, полуживые с мёртвыми вперемежку. Работы было невпроворот. Сортировали их здесь уже не так, как на передовой. Там помощь сперва лёгким оказывали, чтобы поскорее кинуть их обратно в бой, а тяжелых напоследок оставляли, многие помощи так и не дождались, а здесь первыми на операционные столы тащили хрипящих беспамятных, а легкие дожидались. Дивизия прошла через страшные бои, в батальонах иногда по взводу оставалось, и всю эту изуродованную осколками и изрезанную скальпелями плоть надо было перевязывать, поить, кормить, а души на тот свет провожать.
       Ну, вот... Награды вручал генерал, командир той самой обескровленной дивизии, к какой медсанбат был приписан. Вручал санитаркам, выносивших раненых с линии огня. Вручал фельдшерам, под разрывами накладывавших первые шины и повязки. Вручал хирургам и сестрам, сутками не отходившим от операционных столов. Вручал и администраторам, снабженцам, днями и ночами сновавшим по госпитальным делам, и шоферам, ездившим по минным полям, и нянькам, ходившим возле раненых, подносившим им питье, уносившим из-под них грязное, утешавшим в смертный час и закрывавшим им глаза, когда всё было кончено.
       А также медаль "За боевые заслуги" вручена была Дусе.
       Дуся была смазливенькая, голубые глазки широко раскрыты, на губах улыбка, особенно добрая, когда она сталкивалась с молодыми штабными офицерами или лихими ординарцами в кубанках набекрень, увешанными трофейным оружием. Дуся не ходила за ранеными, она что-то делала в канцелярии. Иногда, по вызову, её привозили в штаб, и там она оказывала генералу некоторые медицинские услуги, массаж, должно быть.
       Генерал прикалывал ордена и медали к груди награждённых и произносил несколько слов, на что награжденные, в зависимости от военной выучки, отвечали "Служу Советскому Союзу!" или неловко кланялись. Едва касаясь, генерал молча приколол медаль к высокой дусиной груди, а она грудным голосом сказала: "Спасибо!"
       Потом слово, как водится, взял политрук и прочувственно говорил о фашистской нечисти, о вечной славе героям, а там перешёл на личности и стал перечислять заслуги каждого награжденного - от начальника медсанбата до самой скромной санитарки.
       Генерал был немолод и грузен. Он с ординарцем и шофером стоял за политруком и курил. Трудно сказать, о чём он думал. О победоносном прорыве блокады? О сроках, назначаемых Ставкой на каждом этапе операции? О том, какой ценой дались сроки? А, может, о немецком офицере, взятом в плен и сказавшем, что накануне к нему пришел измученный фельдфебель и сказал: "Господин обер-лейтенант, солдаты чувствуют себя карательным отрядом. Они устали стрелять в этих детей, не знающих даже, как держать винтовку..." Бог знает, о чём он думал, сумрачно покуривая свою папиросу. Может, и об этих ребятах. Может, и о награде, которую то ли получит, то ли нет. Может, о жене и детях в Ташкенте. Может, о Дусе.
       Вот и до неё дошла очередь, и политрук запнулся: с чего начать перечисление дусиных заслуг перед Родиной?
       - Дуся, - задушевно сказал он, и генерал усмехнулся за его спиной. - Дуся, - повторил политрук и, так и не найдя ничего, решил не говорить, а спрашивать. - Ты, Дуся, понимаешь, какая честь оказана тебе Родиной? Понимаешь ты это, Дуся?
       - Понимаю, товарищ политрук, - пролепетала Дуся и стала пунцовой.
       - Понимаешь ли, Дуся, - обнадеженный мелькнувшей у него мыслью и повышая голос, продолжал политрук, - какое доверие оказала тебе Родина, поручив заботу о здоровье армейского руководства в трудный для нашей Родины час? Ты это понимаешь, Дуся?
       - Понимаю, товарищ политрук, - сказала Дуся уже смелее, -конечно, понимаю...
       - А понимаешь ли ты, Дуся, что, как и все мы, ты должна повышать политическую зрелость и боевую квалификацию, чтобы ещё лучше выполнять свою ответственную работу?
       - А как же, конечно, - совсем уж смело сказала Дуся.
       Тут она даже "товарищ политрук" отбросила и улыбнулась.
       - Ни хрена она не понимает, - буркнул генерал, бросил окурок и пошёл к машине.
       - Вторая? - догадался я.
       - Вторая, - подтвердил Остров. - А выпивать договорились лишь по окончании конкурса, что каждый заслужил.
       Рассказ Михаила Дудина.
       Мой рассказ не от себя. Пересказываю, что слышал от комбата в штабе полка на совещании после прорыва блокады, я с ним перекуривал.
       Как блокаду прорывали, знаете. Была артподготовка, много шуму и дыму, а как поднялась наша Царица полей, немцы её, матушку, таким встретили огнем, что лежавших и то выкашивало. Место плоское, а немцы на высотке. Вроде и высотка с гулькин нос, а не подобраться. Снег покраснел. Снова помолотили пушками по площадям, вслепую, снова приказ: "За Родину, в атаку, урра-а!" А немцы опять таким же огнем. Танки отошли, страшно, авиации нет, от артиллерии вслепую толку мало.
       В штабе батальона комбат чернее ночи. Здоровый парень, опытный офицер, а как услышал о потерях после двух атак, так белый свет померк. Собрал писарей, ординарцев, даже кое-где телефонистов от аппаратов оторвал - вперёд, на подмогу атакующим. Вернулся в штабную землянку, а там солдатик сидит перед печуркой, босой.
       - Ты что здесь делаешь?
       - Та я ж з медсанбату, товарищ комбат. Сижу вот, портянки сушу.
       - Ты, мать твою так и этак, портянки сушишь, а там люди кровь свою портянками с себя промокают. А ну, быстро на передовую, в первую роту!
       - Слухаю, товарищ комбат!
       Сноровисто обернул ноги солдат влажными ещё портянками, опоясался ремнём и выскочил в дверь, где ревела канонада, а комбат пошёл к телефонистам. Как раз вовремя пришёл, комдив на проводе:
       - Что ты там копаешься, Третий? Соседи вперёд ушли!
       - Так ведь высота у нас, товарищ комдив...
       - Высота? Взять её, мать-мать-мать, не понимаешь, что ли?!
       - Так потери ж, товарищ комдив! Подбросили бы огоньку...
       - Я т-те подброшу! Так те подброшу, мало не будет! А ну давай, распоряжайся там!
       Распорядился комбат. Оторвал от телефона ещё одного телефониста, с ним ординарца, повара, ещё кого-то... Всех в бой! Отослал, вышел в свой отсек, а там солдат, опять же, у печурки босой сидит, портянки сушит.
       - Ты что, ссссука, опять расселся? - засипел комбат и кровью налился. - Там товарищи твои с жизнью расстаются, а ты портянки?.. В трибунал захотел, сссука? А ну, на передовую!
       - Уже, уже, товарищ комбат! - заторопился солдат. - Сей миг, товарищ комбат. Сырые портянки в такой-то морозище дюже докучают, да где уж тут о ногах думать... Иду, товарищ комбат, поспешаю!
       - Ммммарш! - рыкнул комбат вослед. - И чтоб на глаза мне не попадаться!
       Дела, между тем, лучше не стали. Огоньку пришлось-таки подбавить. Уж и самолеты спикировали на высотку, и катюшами её обработали, а немцы прямо как советские - врылись в землю и поливают огнем всё, что движется. Телефон трещит, комдив озверел, ни единого внятного слова: мать-мать-мать, Третий, мать твою перемать и разызмать, я тебя, Третий, в трибунал, я тебя в мать-сыру-землю!!!..
       - Да нет же ж людей, товарищ генерал! - почти плачет комбат. - Да положил же я на высотке сраной всех сынков своих!
       - Сам ложись! - ревёт комдив. - Бери пистолет, он у тебя ржавчиной покрылся! Веди людей! Через полчаса доложить: высота взята!
       Перепоясался комбат ремнем с трофейным "вальтером", взял в руки "шмайсер", оставил за себя телефониста последнего, вышел в свой отсек - - - а там опять солдатишка сидит босиком, мальчишка, портянки сушит.
       - Т-а-а-ак, - сказал комбат, бледнея смертельно. - Идём. Да оставь сапоги, они тебе больше не сгодятся.
       Ткнул солдата стволом в спину, вывел за порог, и в скрежете артиллерии, ревевшей смертельную свою Песнь Песней, последнюю, слышанную многими в тот страшный день по обе стороны фронта, потонул хлопок одинокого выстрела. Не попадая пистолетом в кобуру, бледный комбат побежал спотыкающимся шагом в боевые порядки - брать высоту.
       Высоту взяли. В прорыв пошли танки. Остатки батальона, со взвод и осталось, отвели во второй эшелон. Вернулся комбат с рукой на перевязи, с забинтованной головой, в свою землянку, а солдатик сидит у печурки, портянки сушит.
       Онемел комбат. Здоровой рукой потрогал - живой солдат!
       - Ты... это как? Так ты что, живой?
       - Не знаю, товарищ капитан. Живой пока.
       - Как же?.. Я ж тебя сам!.. Как же это?
       - Не знаю, товарищ капитан...
       - Так ты что?.. Здесь?.. Опять??..
       - Портянки, товарищ капитан, такая гадость, на морозе так с ними худо!.. Ноги - лед. Но я иду, товарищ капитан, я уже...
       - Не ходи, - наливаясь тяжелой слезой, сказал комбат. - Не надо... Сиди... Суши...

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       4
      
      
      


  • Оставить комментарий
  • © Copyright Межирицкий Петр Яковлевич (mirknigi@yahoo.com)
  • Обновлено: 16/02/2013. 25k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.