Он упирался взглядом в письмена, и они вспыхивали. Каждый знак был знаком - и неоднозначен. Из текста странным образом излучалось, что в этих строках зашифровано все Прошлое, Настоящее и Будущее. Он пробовал перестановки, комбинации, сочетания, но их было не объять, а поглощенность текстом оказалась наказуема. Он и глаз не успел оторвать, удар был таков, словно в своем размахе не вписалось в поворот само Мироздание, и почудилось, будто источник звука Он сам. Эта катастрофа несомненно была глобальна. Некоторое время после удара Он чувствовал вибрацию глазных яблок под смеженными веками и даже удивился, что первой заботой стала мелочная при таких обстоятельствах уборка осколков. Мимоходом осенила догадка о радикальном средстве и, едва вспомнил понятие, оно материализовалась: черные ящики! Они падали справа и сверху, разваливались на полу с тихим шорохом, а вместо них возникали мириады судорожно сновавших механизмов, которые набросились на осколки и пожирали их. В местах пожирания субстанция искрилась и озаряла все вокруг зеленоватым и зловеще-багровым светом. Он, вцепясь в поручни стана, видел, что валки лихорадит, они изгибаются, бьются друг о друга, пожирание вышло из-под контроля, сырья не хватает. Рядом стояла Узкоротая. Он, бросив поручни, обеими руками толкнул ее к валкам, рот ее изумленно раскрылся, устремленный на Него упрек погас, как закатный зеленый луч, валки перестало бить, и Он одной командой убрал черные ящики с их жрущими причиндалами.
Теперь Он знал, что надо делать в любой ситуации.
Впрочем, не без некоторой профессиональной гордости Он отметил, что Вначале, по наитию, Он, неизвестно зачем создал горловину, соединявшую пространство Его эксперимента с запасным, под замысловатым названием виртуальное. Теперь туда переливались отходы, все, что здесь было якобы испорчено в процессе, - натеки, субстанция, сожранная черными ящиками, даже Узкоротая, - и там, в виртуальном пространстве, их ждет полноправное участие в ином Творении.
Уже миг спустя мысль эта растворилась, но Он остался спокоен: субстанция уже не свисала тошнотворными натеками, валки тянули полотно розово-светящееся, одухотворенное, и навстречу потоку свежего, богатого кислородом и пахнущего снегом воздуха выплывали из Его обители сгустки субстанции совершенной формы и превосходного содержания...
Атлантис был плешив, бородат и на голову выше Авраама, который отнюдь не возвышался среди хананеев.
- Ты не гигант ли, прекрасный друг? - допытывался отец.
Атлантис смеялся всем соразмерным своим лицом. Кожа его, по-нездешнему белая, казалось, никогда не показывалась солнцу. Клин рыже-седой бороды, серо-зеленые глаза с синеватыми белками, сияющие в мохнатых ресницах, на длинной впалой щеке шрам. Рыжеватые волосы он сплетал в тугую косичку. От него исходило благоухание свежего товара, и чистый аромат так слился с ним, что всю жизнь, покупая пряности, Исаак видел перед собой это милое лицо. Одежды Атлантиса были присущи ему, словно оперенье птице, но редко он дважды являлся в том же наряде. Поверх многослойного одеяния шла обычно безрукавка в шитье и редкой красоты застежках, напоминавших видимо, Атлантису эпизоды его обильной происшествиями жизни. Пока он излагал какую-нибудь из своих историй, маленький Исаак забирался к нему на колени играть этими застежками-подвесками, обычно расстегнутыми.
Атлантис объезжал мелехов, а те заказывали все, что может взбрести в голову царьку, мнящему себя владыкой мира. Купцу изрядно приходилось трудиться в поисках за краем Моря то травы забвенья, то воды исцеленья, то тканей, заношенный образчик которых ему вручали, или раковин, которые позволяли лишь поглядеть и потрогать. В странствиях он посещал соплеменников, чьи предки спаслись в Катастрофе, снабжал их средствами, мирил, а приютившиx иx туземцев одаривал, но и стращал карами, если те перестанут уважать спасенных или причинят им зло. У Авраама он показывался не часто, зато никогда мимоходом, и были это дни возлияний и дух захватывающих бесед.
Авраам во всякий приезд расспрашивал Атлантиса о гостях с Заката, из-за Наружного Моря, за ним бездна, край света, там растет трын-трава и раскрывается сокровенное, так ли? От обсуждения сокровенного Атлантис уходил. О бездне слыхивал, но не встречал тех, кто видел хотя бы повидавших ее. Что до Наружного Моря - да, знавал он негоциантов, они отправились на трех судах. Атлантис вернувшихся не встречал, но не думает, что все погибли.
При первом визите, поднося подарки, Атлантис перед Саррой смешался. Лицо его с этим растерянным выражением таким стало трогательным, что мать свершила небывалое - благословила гостя с возложением ладоней на главу его. За пиршеством Атлантис предположил, что они с Саррой родня. Отец заметил, что тогда, как брат Сарры, и он родич Атлантиса и привел родословную со времен Катастрофы, которую именовал Шоа, но гостя не убедил: "Ты назвал шесть поколений, а Шоа, ты говоришь, стряслась раньше". Авраам признал, что в родословной жены есть пробелы, но он принадлежит к десятому поколению после Шоа. Атлантис улыбался: Шоа произошла в древности более глубокой.
В новый приезд он навез Сарре самоцветов, каких в их краях никто не видывал. Авраам, тронутый вниманием, расчувствовался и открыл Атлантису семейный секрет.
В Халдее система счета отличалась от принятой в этих краях, а пересчет не всякому по разуму. Кто округлял шестерки до десяток, кто вовсе несусветное насчитывал. А возраст - недостаток для товара, людей он украшает. Прожитое есть, в сущности, показатель ума. Сарра, если учесть ее ум, сделала пересчет более чем скромный. Правда, и в подлинном возрасте зачатие пришлось на пору, в коей оно лишь благоволением Единого возможно, ибо все детородное у женщин прекращается, да и привлечь они могут лишь весьма любящего супруга.
Похотливые владетели не признают браков, и для беженцев, не внушающих страха и живущих в рассеянии, единственный щит - это возраст. Может, услышат о возрасте и отцепятся, не повидав. Ибо, повидав, не отцепятся. Сарра поразила фараона. Он вдвое был ее моложе, но воспылал безумно. Что ж, она могла вскружить голову. Так была красива, что в Уре к ней и свататься не смели. Неудивительно, что и в земле Гошен она не осталась незамеченной вельможами, но красота ее была из тех, на которую не смеют посягать, опасаясь неудовольствия владыки.
Дальше все происходило так, как Авраам и предполагал. До поры фараон им не интересовался. Авраам делился со жрецами знанием звездного неба, перешедшим к нему не тем путем, каким этого достигли мудрецы Мизраима. Тем временем слухи о красоте Сарры достигли владыки, и Авраам был спрошен о родстве. Зная придворные нравы слишком хорошо, чтобы раскрыть правду, он лишь приоткрыл ее. Иное было самоубийственно.
В остальном пришлось положиться на Предвечного.
И Он явил Себя.
С момента, когда Сарру поставили в очередь, чтобы провести ночь с фараоном (при этих словах мать поднялась и вышла дать указания служанкам) во дворце стало случаться странное. Сами собой предметы срывались с мест и наносили удары по уязвимым местам. Начальник Услад едва подписал папирус, коему следовали евнухи, представляя жен Сыну Неба, как был расплющен пилоном, стоявшим в ста локтях. Расчеты показали, что ни один камень пилона не способен был докатиться до места, где сидел вельможа. Однако пилон непонятным образом обрушился прямо на него. Еще не высохли чернила на папирусе, писец не присыпал их песком! Сам писец, сидевший рядом на корточках, чудесным образом остался невредим.
Подобное стало происходить день за днем. Летали по воздуху блюда, вырываясь с рук прислуги и ударяя по лицам и шеям. Падали шесты и балдахины, нанося увечья. Переломанным локтям и голеням вовсе был потерян счет. Степень родства пострадавших неумолимо придвигалась к фараону. Он как-никак был сыном Неба, уяснил причину этих прицельных ударов, призвал Авраама и, одарив, отпустил вместе с Саррой. Он даже пресек извинения: на своем уровне власти ему не следует полагаться на правдивость ответов, надо оценивать их самому.
Вот как было с фараоном. А в случае с мелеxом Ави слухи о Сарре шествовали впереди ее красоты...
И не в красоте дело, задумчиво сказал Атлантис, но в осанке, в умении ступать, молчать, а если говорить, то так, что запомнится каждое слово. Теперь, после знакомства с Саррой, забрезжил перед ним образ матери. Что-то смутное, но такое близкое!..
Там, верно, и таится родство, подхватил Авраам. Его мать, как и Сарра, принадлежат к роду столь древнему, что и легенд не сохранилось. Терах полагал, что детей надо считать по отцу. Определяет породу самец, телке надо лишь не оплошать, не испортить семя. Не находя для сынов достойных жен, он пренебрег родством и устроил брак Авраама и Наxора с дочерьми брата своего, Арана. В блудливом Уре не просто было найти здоровую девицу, и даже пробное совокупление, обычное при брачном знакомстве, грозило прекращением рода.
Вернулась Сарра, и разговор перешел на предметы, более интересные Исааку. Авраам поведал Атлантису, что в этих краях полагают, будто Земля загибается к небу. Тот лишь руками развел и высмеял полагаемое несомненным. Земля не покоится на руке божества, и свод неба со звездами вовсе не прикреплен к ней крючьями, забитыми в глубины Океана, якобы окружающего сушу со всех сторон. А уж полагать наличие двух небес - дневного и ночного - это просто неуклюже.
Знание мироустройства предполагало ясность и в генеалогии, но тут Aтлантис лишь разводил руками: семейного тепла не знал, мать вспомнилась лишь обликом Сарры, женами не обзавелся, в описании прошлого ссылался на отца, тот на прадеда, который дряхл был тогда, когда отец лишь подрастал. Прежние счисления времени прадед позабыл, счет вел в лунных годах и не мог сказать, жили атланты на планете извечно, созданы ли богами или заселили Землю, будучи, ха-ха, низвергнуты с неба и спасаясь с другой планеты, как говорят иные умники...
- Не суть важно, друг, - успокаивал он Авраама, зная, как тот чтит генеалогию. - Людям свойственно не помнить рождения и не знать наступления смерти, то же и с отдельными родами.
- Но утверждение, что род вымер, не может быть проверено. Полагающий такое может сам принадлежать к этому роду.
- Не ты ли считаешь, что живет лишь передающее деяния памяти потомства? А от семени беспамятного толку не больше, чем от пыли...
- Но кто угадает, как обернется судьба? Разве участь моей собственной семьи не пример?
- Пример?! - возмутился Атлантис. - Словно ты предвидишь, сколько еще предстоит поворотов?!
Авраам сказал, что предвидит будущее, но только не своей семьи. Атлантис склонил голову и почтительно развел руками.
Не зная родословной, о жизни своего народа он знал дивное. Aтланты не ходили, а катились, словно капли, летали, как птицы, плавали, словно рыбы, происходящее за горами видели, как если бы это было перед глазами, слышали друг друга из-за моря. Города с золотоворотными стенами были таковы, что в сравнении с ними Ур-огражденный жалкое селение. Бессчетные обитатели жили в гороподобных домах с проточной водой, ночами там было светло и в любую погоду прохладно.
По пращуру, конец наступил при ясном небе и ярком солнце. Взлетели птицы, треснула земля, в проломы хлынули воды - - - - - - - - - в мгновение все было кончено!
- Что ж, и глупцы не всплыли? - усмехнулся Авраам.
- Ну, друг скажет! И глупцы всплыли и мусор, обилию чего не нарадуемся...
Шутливая эта перекидка запомнилась осмеянием легковерия. В легендах веришь чужим глазам, а ведь и собственным не всегда доверять можно. Важно не видеть, а понимать. Еслибымы и впрямь виделимир, мыбыегопонимали.
Варианты Катастрофы были неисчислимы. Слепой старикан твердил, что он швидетель - опятьсвидетель! - шобственными глажами вше видел, тогда и ошлеп! Бурю он изображал всем телом, вопил и так выкатывал бельма, что впрямь поверишь. В рассказе было черное небо, ветер, сносивший дома, молнии через весь небосвод, потоки воды с разверзшихся хлябей, а там на землю кинулось чудище с пупырчатой шкурой и поглотило все.
Пупырчатая шкура, задумчиво повторил Авраам, да это же наводнение! Терах как-то - не вещим ли сном? - узнал об угрозе, вестью не поделился, дабы не быть смятым толпой, тихо вывел всех из дому и увел на высокое место как раз вовремя, чтобы увидеть явление чудища, мчавшего по пойме, вздувая и накрывая водное зеркало. Шкура чудища - то маслянистая, то пупырчатая - шевелила струйными жгутами мышц, а пенные пасти, пузырясь и скалясь, поглощали дома и гати. Деревья, которым повезло, выворачивались в поток с корнями, а невезучие, слишком упорные, кровоточили сквозь лопнувшую кору жуткими изломами стволов. Животные и люди исчезали, чтобы на миг проколоться сквозь шкуру чудища рогами и ногами, растопыренной рукой или головой с выпученными глазами. Все в потоке принадлежало смерти, ничто не могло быть вынуто и вправлено в жизнь, и попавшие в него, если способны были мыслить, не о спасении молили, но о быстрейшей смерти.
Страшен был тихий рев лиха.
Бродячий певец у Столбов пел сказания, его Aтлантис зазвал на пир. Многое повторялось, а причиной Катастрофы называлась кара людям за их нечестивость. Столбы, которые тогда стояли близко друг к другу и не пропускали воды Наружного моря во Внутреннее, вдруг разошлись, воды хлынули, затопив чашу страны Атлантов. Из чего следует, что Атлантида располагалась там, где ныне простирается Внутреннее море, тогда как молва отводит ей место за Столбами, в Наружном. По этому поводу столько же мнений, сколько уст.
Предания Атлантис излагал, посмеиваясь, не больно веря и не ожидая, что их разноречивости поверят другие. По одному преданию, пращур спасся один, по другому с домочадцами. Спасались то на судне. То выносились из пучины дельфинами, с которыми якобы состояли в родстве - с рыбами! А то пращура исторгала из бездны и в пасти доставляла к берегу громадная рыбина. Даже такая есть легенда: семья принадлежала к правящей элите и перед самой Катастрофой вознеслась в небо на огненном столбе. И на Землю прибыла с неба. И были то гиганты. Упали с неба, а не разбились! Это, мол, они принесли огонь и понятие о божественном. Ну, как такому верить?
Авраам, выдающимися познаниями своими служивший Сыну Неба и обласканный не только ценностями, но и тайнами - а ими владыка не имел обыкновения делиться, - уклончиво заметил, что понятие о божественном неотделимо от человеческого. Единый выбирает взыскательно и не явится недостойному. Столько воды утекло, а время искажает истину, как старость черты. Быть может, сказания отражают истории всех семей, спасшихся в Катастрофу.
Aтлантис, недоверчиво поглаживая шрам на щеке, отвечал, что ему эти россказни равно кажутся нелепицей.
- Потоп шалостями идолов не объяснить, - возразил Авраам.
Атлантис щурился: чересчур много легенд об одном и том же городе!
По одной, Атлантида была зажиточным городом-державой. Потребное вспомоществование выдавалось даже бездельникам. Но потребное не всех устраивало. Начались беспорядки. Тогда одной безлунной ночью имущие перебрались в место, окруженное водой, берега обнесли стенами, никого не допускали к себе, осуществляя ввоз и вывоз товаров, благо познания их были широки, а также сами и шутя и скоро научились выполнять всю черную работу. A неимущие съели припасы и стали сбродом. Есть они любили, да кормиться не умели. Они разбрелись и частью вымерли, частью пристали к ордам и по сию пору рыщут по земле и творят насилие всюду, где не встречают отпора.
По другой легенде, Атлантида господствовала всюду. Предки мелехов были ее данниками и рабами ее сладких женщин.
По третьей, Атлантида была федерацией племен, лелеявших вражду с незапамятных времен. Воевало уже не племя с племенем, а все со всеми. Их оружие было страшно, атланты швырялись солнцами...
- С неба они их, что ли, снимали? - осведомился Авраам.
- ... выжигая все живое, - продолжал Атлантис.
- Сила без разума - дело обычное, - заметил Авраам.
- Не спеши, прекрасный друг, против этой легенды глаголет иная, во всем противоречащая. По ней, Атлантида была силой не господствующей, а организующей. Действовала она не во вред себе, но цели ставила высокие. Посылала лучших солдат и несла потери ради наведения порядка там, где Зло брало верх и грозило захлестнуть планету. Стараниями Атлантиды мир, если и не процветал, то был управляем. Союзники ревновали к ее мощи и желали своей доли в управлении. Известно, однако: то, что успешно достигается одним владетелем с помощью совета средних умов, недостижимо, если вмешиваются многие, пусть даже лучшие умы в мире. В очередной раз будучи втянута в наведение порядка одновременно в разных местах планеты - что приключилось не случайно, в видах распыления сил Атлантиды, - она была брошена союзниками. Не предвидя собственной судьбы, они стали помогать врагам, сперва исподтишка, а там, по мере обветшания Атлантиды, уже и открыто. Держава пала, жители разбрелись, постройки рухнули, дивные достижения забылись, а мир погрузился в то мародерство, из коего если и вышел, то ценой потери всех богатств и большей части населения. Но ты не потрясен, мой прекрасный друг! А ведь из всего, что я слышал, именно это внушает мне доверие.
- Не потрясен, ибо знаю: начиная раздор, люди всякий раз полагают, что это кончится решительной победой...
Атлантис усмехнулся:
- Ты обгоняешь мои слова. Да, правда, выжившие поняли: решительнаяпобеда - миф. Большинство с этим смирилось. Но, оказывается, большинство не решает, лишь подстрекается на что угодно, не заботясь о последствиях: пусть хуже, лишь бы иное. Впрочем, допускается оно до буйства не прежде, чем решит - и разрешит - меньшинство, хорошо информированное, власто- и честолюбивое. Изощренность его доводов кажется неоспоримой, но оказывается вздорной. Созданный Совет Городов силой не стал и все запутал. Вместо мира было манипулирование большинством и ненависть всех ко всем...
(Не то странно, что эти предания слушались, как сказки. Не то, что запомнились. Даже не то, что выглядят описанием тех усилий, какие предпринимает теперь Мизраим, пытаясь сохранить высокие достижения от посягательства всех этих гиксосов, уже почти преуспевших в черном деле разрушения порядка.
Странно, что отец допускал его к беседам, даже устраивал так, чтобы он не пропустил ни одной...)
- Правды уже не узнать, - продолжал Атлантис, - прошлое выталкивает нас, как воды Мертвого моря. Но и будущее не яснее, а настоящее, если не обманывать себя, это зыбкая, едва уловимая и тем-то особенно ценимая грань между минувшим и грядущим, насладимся же настоящим!
Он поднял сосуд. Отец, наполняя его, бросил косой взгляд на Исаака, возлюбившего сок винограда и тянувшего к сосуду и свою чашечку.
Веселая влага злую сыграла шутку с Лотом. Ради сына Aрана, отмеченного добродетелью племянника, Авраам некогда рискнул беззаветно, вызволяя его отчаянным броском на войско четырех царей. При искоренении Предвечным гнезд разврата Лот, грешный лишь привязанностью к сикеру, потерял свою сердобольную жену. И - надо же случиться такой ухмылке судьбы! - напоен и утешен был своими же дочерьми, слишком озабоченными продолжением рода. Безразличие их к семени оплодотворяющему объяснимо: в Содоме девы такого навидались! И забота их о продлении рода людского симпатична (если забота подлинно была в том, а не в ублажении понятного зуда в обычном месте), но усердие они проявили не по разуму. Отец в сладком беспамятстве вызвал к жизни многократно родственные колена, и отныне их потомству предстоит все более вязнуть в последствиях.
Атлантис усмехнулся: это версия, наиболее приемлемая для репутации семьи. Он сомневаться в ней не намерен, но знает немало начинаний, не от детей исходивших. Иные отцы считают своих дочерей законной добычей...
Участие Сарры в приеме гостей сводилось к указу кухаркам о блюдах, которые надо готовить, а служанкам о порядке, в каком их подавать. Атлантис был тем единственным, кого она удостаивала своего присутствия. В ее ревнивом надзоре за служанками было нечто от матери, принимающей сына, чудом избежавшего гибели и явившегося под родной кров после долгого странствия. Атлантис чувствовал это и не стеснялся при ней говорить о чем угодно. Но иные темы резали ей слух, чего Атлантис знать не мог. Это была одна из них. Авраам ерзал, слушая из вежливости, пока цепенящий взор Сарры не всколыхнул его, и он сказал:
- Не продолжить ли нам о Катастрофе? Сие таинственно и не раз еще случится на диске планеты.
Она шар, а не диск, брякнул Атлантис, круглее моей головы, так сказал один чудак, и резоны его сильны. По мере восхождения в гору горизонт открывается равномерно! И так всюду! Похоже, кивнул Авраам, освежая чаши, но что же с Катастрофой? Как оно было?
- Как-то, - развел руками Атлантис, - но никто не скажет как...
И пустился в рассуждения о том, что для каждого, попавшего в Катастрофу, это произошло по-особому, каждый принял это по-своему: кто за наводнение или землетрясение, кто за пожар небес, разрыв сердца или мозговой удар, кто за убийство из-за угла, - кто чего опасался. Да этои выглядело по-разному - со стороны ли, откуда влетело небесное тело, сбоку или в середине, где лишь погибавшие, даже от рождения глухие, услышали нарастающий мертвящий звук...
Пока ты соображал, как узнано было о том, что чувствовали погибшие, тем более глухие от рождения, обычно и немые к тому же, отец спросил о более существенном:
- О каком теле говоришь ты, обожаемый гость?
- Как, разве я не поминал об этом? - изумился Атлантис, и от его улыбки прислужница расплескала воду, которую принесла для омовения. - То был небесный камень с гору величиной!
Приезды Атлантиса сотрясали женщин трибы. Покладистый характер и живой ум делали его желанным собеседником мужчин, а светлый взгляд пригвождал женщин. Едва поднялись после еды в первое его появление, как служанки толпой кинулись к Сарре за дозволением стелить ему постель. Сарра отобрала статную, даже лицом похожую на нее, та вернулась в слезах: гость одарил ее, но играть не пожелал.
Авраам поутру шутливо справился, какими благовониями умащать рабынь. Атлантис выждал ухода Сарры, и речь его, всегда гладкая, стала сбивчива:
- Знаешь, рабыня эта... ну, словом, как-то напоминает мне мать. Вроде и не помню, но!.. Сарра с твоей родительницей схожа, тебе это не мешает? И как, окруженный юными служанками, ты произвел дитя с пожилой супругой?
- Понять привлекательность Сарры можно, лишь глядя на нее моими глазами. Жаль, нет у меня дочери от нее, не то умолил бы тебя взять ее и растил бы дитя для благословения...
(Тебе и двенадцати не было, когда сказаны были эти слова. И носишь их всю жизнь, как загадку: к чему? Тебе, постному, в укор? Единому в упрек, что не наделил потомком, достойным предстоящей миссии? Ишмаэл ярче, почему бы не переиграть на него? Ты не был бы в обиде. Пусть от него идет народ, назначенный нести Единого бескровно, без земных толкователей-заместителей! Нет же, выпало тебе...
Не прост был отец. Он грядущее и былое познавал иным путем, не так, как все...)
- Рушатся державы, - продолжал отец, - изглаживаются из памяти деяния, ложно толкуются заветы... Может статься, доброе семя есть наше назначение в этом мире. Семя, познающее мир и сотворяющее свет. Грустно мне, что нет у тебя сына или дочери, в коих играл бы свет твой.
Атлантис прижал к груди голову сидевшего рядом Исаака:
- Дитя для благословения - вот оно!
В последующие приезды выбор служанок предоставлен был ему. Тактичные его знаки проницательный пол разгадывал без труда, и Атлантис еще до ночи осыпаем был ласками избранницы, что женщины умеют и без прикосновений. Но детей он не оставил.
Таковы были усилия продлить род Атлантиса. Если и длится он, то безвестно.
Разговоры о былом не кончались: кто? как? почему? могло ли было иначе? Атлантис, узнав об участи выжженных городов, пожал плечами: может, катастрофа Атлантиды того же рода кара, только не огнем, а водой? Он в одной поездке встретил горбуна, жившего в пяти-шести лунах пути на восход, и тот на вершине горы показал исполинское сооружение, спасшее его предков. Горбун тоже из звездочетов, как Авраам. Его рассказ нелеп, но любопытен. Это он утверждает, что предки пращура прибыли с неба. Ха-ха, забавно, а? Прилетели! Предки-гиганты. Одни убыли с Земли на огненном столбе, другие прибыли на крылышках! Экие птички, да? Но птицы не достигают звезд, их нет даже на высоких горах, не могут они подняться, планета тянет их вниз! Все планеты тянутся друг к другу. Но они помещены в пространстве, каждая на своей тропе...
- Это так. - Отец и вина подливал и снеди подкладывал.
- ... и соседствуют с обломками, а те слоняются беспутно, как сброд на Земле, и сталкиваются с планетами...
- Подарки с неба не редкость. - Отец кивнул на запекшийся черной корой камень под стойкой шатра. - Не знаки ли внимания?
- Внимания? - сощурился Атлантис. - Велико же оно бывает!
И захохотал, похлопывая ладонью широкую грудь.
Остальное ясно. Наблюдение за небом требует множества глаз. Если люди отворачиваются от неба...
- Оно мстит, - закруглил Авраам. - Но жрецы?! Слежение за небом - их обязанность!
Атлантис, разбросав руки по стенке шатра, сказал: культов он в скитаниях навидался - не перечесть, в любом служители от мирян отличаются лишь умением плутовать.
В Мизраиме жрецы были не только хранителями знаний, но и теми, кто постигал их не всем доступными средствами, возразил отец. Говорить о них снисходительно - значит, пренебрегать дуновением свыше, куда более существенным, чем доступное людям обычным. Верно, жрецы клонившейся к упадку Атлантиды получали свое жречество не по способностям...
Атлантис не спорил. Его удивило одно совпадение. Он сказал Горбуну, что в Атлантиде главным культом был культ Техники, но храмов и изображений этой богини нет. Горбун изумился: некая алчная стерва и его предками почиталась! Пращур не поклонялся ей. Может, по недостатку веры ему и выпало рассчитать, что небесное тело мчит к Земле.
Тут ясность гасла. Либо пращур далеко отстоял от власти и не узнал, насколько серьезно отнеслись к страшной вести наверху, либо рассказ его, передаваемый из поколения в поколение, скудел деталями. Горбун не ведал, что произошло, когда предупреждение достигло властей. Средства защиты вроде бы имелись, но...
- Какие "но"? - Авраам недоверчиво качал головой.
- Э, изощряясь в хитроумии, люди теряют разумение простых истин: спастись могут либо все, либо никто.
- Не приняли всерьез? Проваландались, сговариваясь по поводу затрат?
- О-о, да, затраты предстояли такие, что и зажиточные могли обеднеть!
- Но уцелели бы!
- Ха-ха-ха, бедности эти господа предпочитают смерть!
- Верно, когда торг по поводу вносимой доли из делового вопроса делается принципиальным - конец, теряются все надежды.
- Думаю, так и случилось. Время растранжирили, звездочетов ославили паникерами, их ловили, раздевали и водили по улицам и площадям голыми, обмазав медом и вываляв в перьях. Люд, возбужденный меньшинством, разгромил центры наблюдения. Воцарился загул в ожидании гибели. Ценности швырялись в кучу, все сделалось общим, все стали счастливы. Пращур горбуна тоже изображал веселье, а сам спешно строил ковчег. С приближением рокового дня веселье сменилось апатией, лишь пращур сновал и трудился. Когда постройка завершилась, он щедро расплатился со строителями, ввел в ковчег семью, погрузил скот...
Авраам изумлялся: это же о его семье!
Горбун причиной назвал падение в Океан небесного тела, возразил Атлантис. Довелось и несусветное слышать - о провалах времени, вроде, скажем, после сегодня да сразу послезавтра... Так и осталось тайной, что сгубило Атлантиду и была ли она страной предков Горбуна. Впрочем, суть таких рассказов не в деталях...
- А в личности, - подхватил Авраам, - и всегда это муж, отмеченный сопротивлением обстоятельствам и, главное, верой в знак. Кстати, как имя этого горбуна-звездочета?
- Не ревнуй, - улыбнулся Атлантис, - он лишь потомок звездочетов. Зовут его Армен, он из рода, называющего себя хайк или гайк, живет в двух-трех лунах пути, у подножья снежной горы столь совершенной формы и удивительной красоты, что ее контур изображен на сосудах с напитком из винограда, растущего на ее склонах. Если отправимся к нему, то сам узнаешь подробности, опущенные или перепутанные бедной моей головой, набитой россказнями. У тебя, кстати, несомненное с ним сходство. И не столько в чертах лица, сколько в форме носа, головы, в разрезе глаз и, знаешь, даже в прищуре мышления...
...Предок Горбуна время столкновения рассчитал верно, но места не знал и решил, что удар безопаснее принять на воде. Рекой спустились к морю, ушли от берегов. День спустя грозное зарево встало на горизонте. Зловещий рев пронесся над планетой и повторился низким гулом. Волна, доселе невиданная, накрыла их. В пучину погрузились они, моля о легкой кончине, но вынесло их наверх устройство судна, и меньшие волны прокатились под ними. Долго носило их у размытых земель, не пригодных более для жизни и все еще заливаемых водами.
- Как видишь, внимание божества превзошло вместимость Земли, - закончил Атлантис, посмеиваясь, допивая кубок и утирая ладонями щеки и бороду.
?
Гости Авраама были люди сведущие как в мудрости, так и в искусстве речи, в поисках слова не запинались, и беседа, как струя из сосуда, умащала дни и делала ход их незаметным. Таков был и Зораим. Он странствовал в странах Восхода и снискал репутацию купца, способного доставить любой товар.
Где бы ни случалось быть отцу, он не пропустил появления ни Атлантиса, ни Зораима. Принимали их равно, так же длительны и разнообразны были беседы, так же допущен был к ним Исаак, за давностью не помнивший, кто из купцов первым явился в шатры и приоткрыл дверь в Мироздание. Ибо для них Мироздание было так же реально, как для отца Предвечное. Но купцы Мирозданию не молились, ничего не просили от Него, стало быть, и не ждали. Их вера не грела.
Белейший Атлантис выделялся в Ханаане. Но необычен был и смуглый Зораим, хотя умел становиться неотличимым от любого встречного. Возможно, это умение было им усвоено на случай повторной встречи с обведенным вокруг пальца покупателем. От посещения к посещению он не менялся: те же черные волосы, коротко обрезанные, седые на висках, карие глаза с поволокой, усы, подбритые над слегка улыбающимся ртом, опрятный клин бороды, плавные жесты холеных рук и неожиданно низкий и звучный для его хрупкой комплекции голос. Он тоже пользовался расположением женщин, но, конечно, это не было то обожание, каким окружен был Атлантис.
Визиты Атлантиса будили ликование всего естества. Зораим ублажал лишь любознательность. К нему не хотелось забираться на колени или обнимать за шею, да и вопросов Исаак не задавал. Напротив, вопросами донимал его Зораим. Если они оставались наедине (приветив купца, мать оставляла их, на распоряжения по трапезе отлучался отец), Зораим переходил на угаритский и выпытывал у мальчика, как он представляет бога своего отца.
- Единый неисповедим, - уклончиво отвечал Исаак.
Зораим настаивал, называл богов олицетворенных: Астарта-Иннана, Баал-Мардук... Исаак улыбался. Каноническим молчанием он доводил Зораима, и тот сам начинал горячиться, но умолкал, едва являлся отец. Ради сведений, получаемых от Зораима, Исаак таил эти расспросы от отца. Он боялся, что посягательства купца на веру могли побудить отца прекратить и сделки и визиты.
Общение со столь разными людьми, как Атлантис и Зораим, вводило в мир людских натур. У этих двоих лишь то было общим, что, при разговорчивости своей, оба были не из болтунов. Их сведения то совпадали, то противоречили, но всегда будоражили воображение. Атлантис ронял чудное - сравнение Земли с головой, всякое там о ее шаровидности, - но оперировал правдоподобными телами. Небесный камень, сгубивший страну предков, был куда меньше планеты, это не удалялось от будничных суждений.
А Зораимов размах!..
Купец кривился: суждения людей! Обломки бывают больше Земли. Да хоть бы пылинки... Они, оседая, увеличивают планеты, которые, достигнув надлежащих размеров, вспыхивают солнцами.
Что за надлежащие размеры, допытывался Авраам, почему-то поглядывая на сына, и почему вспыхивать планетам от холодной пыли? Где записано, есть ли свидетельства?
Не записано, бубнил Зораим, свидетелей и быть не может, а поведал мудрец на недоступных высотах, в ледяных горах. Знание о прошлом тает, словно сны по пробуждении. Вот, не записано, старец сказал, а не станет старца - никто не скажет. А не поверит князь, не передаст потомству - и сгинет это, ибо нет потомства у Зораима и некому передать знание. Мы ближе к Началу, нам еще доступно нечто, о чем после нас и подозревать не станут.
Авраам кивнул и почтительно просил продолжать.
Старец поведал, вел дальше Зораим, что воспламеняются планеты от небрежного обращения обитателей со сверхгорючими материалами. Авраам вежливо справился, что это за материалы, не черное ли масло из смоляных ям, что горит нехотя и коптя? Ведь даже искру добыть нелегко, чтобы возжечь пламя. А поддерживать его, самую неустойчивую из субстанций!..
Неустойчивую на Земле и лишь на поверхности. Мироздание пламенно, по большей части невидимо и вихреобразно. Твердых тел немного, а Земля и вовсе пылинка среди крохотных с виду звезд. - Да ну? А выглядит словно центр всего... - В пространстве таких земель, что мух на падали. Наша из тех, что вертятся вокругСолнца, оно огромно, а малым выглядит из-за удаленности...
Отец не сморгнул.
Зораим и малое толковал как необъятное. Мир вокруг, вещал он, полон невидимых сущностей, они и в нас обитают, избежать их нельзя, от них зависят наши жизнь и смерть. Отец предположил всеприсутствие Единого, Зораим невежливо посмеялся. Уступка, какую он сделал, была в том, что невидимые зависимы от нас, как и мы от них, но к Единому отношения не имеют и погибают с нами вместе.
Не перечесть всего, что он молол. Откуда? Ни на кого не ссылался, но обронил, что на высочайших ледяных горах учат сосредоточенности, по достижении коей всякий способен понять Мироздание, чего он сам удостоиться не сумел. Но то, о чем он поведал, простейшее в Мироздании. Куда сложнее пространствои время. И такое понес!.. Пространствоего было надувательство какое-то, занимало все больший объем, вздувалось и опадало, словно отражение в бегущей воде, выворачивалось наизнанку, и в этом пространстве никогда, исключая миг творения, не было ни начала, ни конца...
А миг творения - это сколько?
Зораима отцовский вопрос изумил и от обсуждения времени он воздержался. Будучи спрошен повторно, отвечал, что связывает время с сотворением Неба. Тут не выдержал Исаак: ведь ясно, что и до сотворения Неба со звездами время текло в пространстве. Зораим помотал головой: не было тогда пространства, ничто не текло, а события сопоставимы лишь внутри систем, и общей для всех одновременности не существует...
Отец, к его удивлению, и тут промолчал. То ли сказанное не поразило его, то ли он предоставил возражать тебе, и ты тогда, помнится, залопотал, что, вот беседуем же, едим, блюда нам сменяют, и все это одновременно?
Но и Зораим не нашел, что ответить, и заговорил о возрасте Мироздания, называя числа неохватные, бессмысленные, к жизни отношения не имеющие. Даже запись их ни о чем не говорит и состоит из десяти символов, означающих Ничто, и единственного, означающего Нечто. Чушь!
Чушь-то чушь, да не совсем, упорствовал Зораим. Знаешь ли, как быстро странствует свет? Исаак запнулся. От мысли, что свет для своего распространения требует времени, захватило дух, но отец молча улыбался, и отвечать пришлось ему.
Он вспомнил свои опыты. Ребенком, просыпаясь утром, он раскрывал глаза медленно-медленно, играя со светом, давая ему проникать сквозь узкую щель век и густых тогда еще ресниц. Свет преображался в пучок огненных стрел, а он представлял, как Солнце, заметив Землю, мечет в нее эти стрелы одну за одной, и видел свет не лучом, а чередой таких стрел, вытянутых в сияющую линию с короткими темными промежутками.
- Свет странствует мгновенно, ибо видим Солнце и Луну сразу по восходе их, а до них не близко.
- Мгновенно, - повторил Зораим, словно в раздумье, - что ж, пусть так, пусть мгновенно. Вот и мы, если бы странствовали так же быстро, как свет, одолели бы время, видели бы прошлое и будущее слитно, и мир стал бы прозрачен.
- Можешь странствовать во времени? - сощурился отец.
Странствовать во времени! Зораим лишь дернулся.
- А хочешь одолеть! - обрадовался ты. - Разве что его нет!
- Это не исключено. - Зораим встал у занавески из полосок кожи, разделявшей шатер. - Подойди-ка, князек. Видишь сквозь это? Пройдись-ка вдоль. Нет, быстрее... A еще быстрее?..
И ты в движении увидел, что занавеска прозрачна.
- Может случиться, что время выдумано нами для жизни, а в Мироздании его нет, и все объяснимо другими сущностями, - завершил Зораим.
- Как-то?.. - спросил отец. Ты смолчал, и он, видимо, решил придти на помощь.
- Как-то - расстоянием, скоростью.
- А им с чего быть? Если скорость и время - расстояния не будет, - будто подсказывая ответ, улыбнулся отец.
- Ты сказал, князь, - сидя поклонился Зораим. Он казался удовлетворенным. - Мирозданию ли делиться на сущности? Нам хочется понять Его, мы и выделяем, именуем, а Оно существует - Единое. Но - Мироздание, не твой Единый.
- Не станем всуе поминать Имя... Желанный гость не желает ли отведать бараньи яйца? - Отец тактично уводил беседу в иное русло. - Это несомненное достижение кулинарного искусства служанок под руководством моей супруги.
Он не оспаривал то, что слышал от Атлантиса, с Зораимом предельно был внимателен, а если вскипал, то Исаак, хорошо знавший отца, понимал, что причиной гнева были не сведения, высказываемые гостем, а слабая убедительность их. Несогласие и впрямь заставляло Зораима оттачивать изложение его диковинных сведений.
Странно было, зачем отцу эти опровергающие бытие Единого россказни. Да при той ясности, какой тебе представлялся Единый в слиянии с Мирозданием и какой ты мог тогда радовать отца. Лишь теперь, пройдя школу таких наставников, все видишь по-иному. С представлениями о Мироздании детей желательно знакомить чужими устами. Сомнения знаниями не умеряются, но чем больше знаний, тем основательнее вера. Но в Едином отец наставил тебя сам. Эту работу за него и впрямь некому было выполнить. И как!
Утер слезы и долго не мог обрести нить мысли...
... Разница в обаянии - и в правдоподобии! - должна бы придать перевеса Атлантису. Но сущности Зораима даже в малом были значительны, и они остались. Пусть как предметы Единого, их не людям касаться, но - остались. Временами казалось, что Зораим завирается, что такого быть не может. Но отец, если ты не находил возражений, ограничивался уважительными замечаниями в адрес мудрецов на ледяных горах, а там, с течением лет, казавшиеся разрушительными сведения без вреда для веры укладывались в рамки всеобъемлющего Предвечного.
Так было и с описанием небесных циклов. Зораим не телами манипулировал, а сферами. Дескать, небо подчиняется не только плавным изменениям, коими исчисляется время, но также крутым и страшным. В Мироздании своя погода. Если бы некто жил так долго, как не жили даже патриархи, то, наблюдая небо, он узрел бы неувязку в циклах, малую, но с учетом расстояний говорящую о чудовищной силы вихрях, смущающих орбиты звезд. Принимать периодическое их явление в качестве безупречных мерил не вполне надежно. К тому же, свет - он, конечно, не мгновенно распространяется, а, как все движущееся, обладает скоростью - не странствует прямолинейно, а облетает звезды по старшинству, от большой к малой. Скажем, со скоростью света до какой-то звезды можно долететь по прямой за сто лет. На деле свет от нее, значит, и ее изображение, доходит до нас не по прямой, но прежде обогнет тела, неизмеримо большие, чем Земля, и тогда лишь достигает наших глаз. И получается, что по прямой - сто лет, а по лучу света, который и есть единственный путь к звезде, сто тысяч лет.
Зораим разложил на полу шатра камешки разной величины и наглядно показал, каков кратчайший путь к предполагаемой звезде и каков тот единственный, по которому странствует луч света и по которому звезды можно достигнуть.
И уж не удивляло его поползновение на Луну. Светило, коему поклонялись предки и сам Авраам до встречи с Единым, не вечно сопровождало планету, а явилось, оказывается, когда Земля была заселена зверьем и даже людьми. Все это с частью рыб...
- Рыб?! Почему - рыб? - возмутился Исаак
- ... сгинуло, когда Луна, пролетая...
- Пролетая?! Что за полеты такие? Это не обломок, это шар, ему изначально и до конца времен положено оставаться на месте! Вот мир, определенный для жизни созданию Единого, Человеку.
- A что особенного в человеке? С чего похабному этому существу на исключительность упирать?
Вот где не в желании убедительных доводов вспыхнул отец.
- Конец всего наступит, - сверкая взором, сказал он, - когда мудрецы сочтут человека похабством и создадут холодный разум.
- О, дожить бы, - поднял очи горе Зораим.
- Мы - сущность Единого. Малая частица Его. Да, не всякий достигнет, и неведомо, кто сподобится, а кто нет, праведность не порука. Но замысел!.. Даже слово, коим наречен он на языке, теперь полузабытом, не вещает ли предопределения человека?!
(Долго же ты удивлялся, почему отец оставался спокоен при обсуждении богопротивной множественности миров, но вскипел при обсуждении Человека... Сколько времени прошло?!.. Отец, не снисходя до объяснений, вынудил тебя собственным умом, уже после его кончины, понять назначение Человека...)
Да помилует меня князь, кивал Зораим, знавший языки вовсе уж птичьи, цокающие и клекочущие, но толмачит он это слово по-простецки. Оно заимствовано у древних и ведет к толкованию менее пышному. Здесь не место вдаваться в разыскание корней, заметил он с высокомерным поклоном, не лишенным изящества, хотя и сидячим, но один из них на полузабытомтеперьязыке вовсе не означал возвышенного места, а другой никакого не имел отношения к измерению времени. Составное слово это, стало быть, означает не то высокое, что внушили князю бродячие певцы, а младшийвсемье. Вопрос о том, не все ли живое подразумевается подсемьей, способно поставить пресловутого человека на место, заслуженное им по делам своим, но уж никак не возвысить его до богоравности или партнерства.
А живое, помимо человека, спросил ты, не достойно ли жить в мире надежном и неизменном?
Да что в нем неизменного, пожал плечами Зораим, концы и начала перепутаны, причины и следствия мчатся в пространстве с нами вместе, день ото дня стареющими, небо меняется, темное вспыхивает, пылающее гаснет, где князек нашел неизменное, пусть покажет ему, неразумному, ради бога Удачи.
Да все вокруг, развел ты руками - не знал еще, как быстро мир способен меняться! - все повторяется неизменно! Конечно, в Его всевышней воле смешать это и слепить наново, если решит, что задуманное не удалось. Но удалось! Да как! Глянь на оживание пустыни. Вот голая почва, выжженная неизменным, изо дня в день, солнцем. Но наползают на небо - в свое время! неизменно в то же! - облака, дождь сыплет изо дня в день. Снова солнце, греющее, не жгущее, и пушистая поросль покрывает почву! Это уже чудо, но оно длится! Ложишься вечером, видя зелень, идешь поглядеть утром, как она подросла за ночь, и - нет зелени! алое поле! Вчера зелено - сегодня ало! На неоглядном пространстве утро раскрыло цветы, жизнь уйдет на исчисление! Увидеть хотя бы это - нужны ли иные доказательства Его безмерного умения? То-то глядит Он с высот своих и радуется: ай, славно!
А за цветами - семена! Да какие! С крылышками, чтобы при малейшем дуновении взлететь, с разным их наклоном, чтобы завертеться, с буравчиками, чтобы, взлетев и завертевшись, вонзиться в почву! Предусмотрено благоволением Его для будущих цветений! Это не чудо?
A зрелище самой пустыни? Даже в непогожий день! Никаких красот, и солнца не видно, садится в туман! Растрескалась почва, вызрели, уронили в почву семена, увяли цветы, засохли колючки, лишь камни вокруг да меловые кручи. Нет дали, нет лиловых гор, а ты глядишь на сухие русла, на чахлые кусты, на грозное сияние тумана и не можешь уйти и не понимаешь - почему? Не чудо?
A колеры природы? Все упоительны - голубизна полдня и пурпур заката, зелень деревьев, синева озер и морей, оттенки скал... Разве не гость поведал о горах, каких не видно за облаками, об ущельях с бешено-белыми бурлящими реками, о блистающих вершинах, снег на них от сотворения мира, как на Ермоне, на закате они розовеют, как... как что? Беда, нет слов, но понимает же гость, о чем речь! Творенья Божьи изначально совершенны и таковы, какими мы их видим теперь, - и цветы, и деревья, и рыбы, и гиена, и лошадь, и верблюд...
- Не вдаваясь в доказательства, князек... Ты заблуждаешься. Любая причина порождает множество следствий. Мир, кажущийся неизменным, меняется. Жизнь возникла в воде, вышла на сушу и развивается одинаково - от простого к сложному....
Тут отец пришел тебе на помощь, но, к твоему удивлению, не возмутился, а сослался на Атлантиса и без иронии, четко изложил небесную версию явления людей на Земле.
- Это ничего не меняет - желчно возразил Зораим. - И в нас с тобой может течь их кровь, князь. Те существа так же развились на своих планетах от простого к сложному, и все их отличие от нас в том, что они уже наловчились делать вещи, до них не бывшие, даже корабли, способные не море пересечь, но и пространства между планетами, если жизнь на них делается невозможна и надо спасаться или погибать, как рыбам без воды.
Взгляд отца посветлел и налился усмешкой. Зораим между тем с хрустом разламывал и поедал барашка, теперь ни на что уже не отвлекаясь.
- Мой друг, - едва ли не печально сказал отец, - ты, если не ошибаюсь, признал, что человек способен делать вещи, до него не бывшие?
- Ммм? - без воодушевления отозвался Зораим, не оставляя объедать баранину у косточки, где мясо нежней. - Да, и что же?
- Убедительно ли, что человек может создавать то, чего до него не было, а Предвечный не может? Не вернее ли полагать, что творение - целиком в Его воле, а делом рук людских делается тогда, когда Он соизволит, притом, полагаю, всегда ввиду крайней нужды?
Зораим отложил косточку не прежде, чем уверился, что она обглодана дочиста. Омыл руки и обратил на гостеприимца взгляд, полный грустного сострадания.
- Князь, - сказал он, - глянь же на плоды трудов людских. Если за ними не присматривать и не чинить, в каком виде они предстанут через самое короткое время? Глянь на владение, хозяин которого умер, на поле его, на стада его, на жилище его. На поле запустение, стада разбрелись и дичают, дом разваливается. Разве в небе мы наблюдаем иное? Не стану спорить о том, чего не ведаю, но, допустим, это огромное, хоть и не бесконечное Мироздание создано твоим Предвечным. И что видим? О чем говорят обломки и ударяющие друг дружку миры? Люди, бегущие с одной планеты на другую или не способные ужиться на тех, где условия к тому есть? Где Он? Почему взирает бесстрастно? Что с Ним, князь?
Авраам улыбнулся:
- Это зло, но неубедительно. Мы, со всей премудростью своей, не в состоянии произвести на свет ничего живого помимо того, что Единый вложил в наши детородные возможности...
- Но упоение красотами Мироздания глуповато, князь, - понизив голос, говоря словно для них двоих, упорствовал Зораим. Зачем-то ему надо было склонить Авраама к своим убеждениям, он ярился, не достигая цели. - Мир не таков, каким представляется. Завеса небес, голубых днем и мерцающих ночью, скрывает полыхающую бездну, полную не звездочек, путеводных в наших странствиях, а вихрей чудовищной энергии, столь зловещих, что зрелище их смертельно. Мы облагодетельствованы смягченным восприятием того, что в истинном виде убийственно...
- Видишь, облагодетельствованы... Кем, как ты полагаешь?
- Это неизвестно, - с непривычной жесткостью ответил Зораим и продолжал свою легенду. Она вела в бездну и впрямь несравнимую с той, о какой поведал Атлантис.
В отличие от камня, угодившего в планету и убившего страну атлантов, Луна пролетала мимо. Жили тогда разумные существа на планете, обладали они средствами для предотвращения такого бедствия - этого никто не расскажет. Обитатели суши, кроме летучих насекомых, птиц и части норных животных, приобретения Луны не пережили, погибли даже рыбы мелководья. Луна прошла близко, воды потянулись за ней и встали чудовищным гребнем...
- Влияние Луны на приливы-отливы известно. Почему же, выплеснувшись, вода вернулась обратно в ложе?
- Она не выплеснулась, - отвечал купец, - а, влекомая Луной, окатила планету. Шаровидность, как тебе, князь, ведомо, присуща живому Мирозданию, лишь мертвечина камнеподобна. Живые тела вращаются, вот и круглы, как изделия с гончарного круга. Шар в наименьшей поверхности заключает наибольший объем, стиснутая материя при повреждении кожуры разбрасывается в виде небесных камней...
Отец слушал, придвигал гостю блюда да поглядывал на сына, проверяя, не уснул ли. Где там спать! Исаак возмутился: "Земля, кружащаявокругСолнцавбесконечномМироздании среди систем с разумными созданиями, превосходящими человека? Дактоэто сотворил? Кто способен вращать?"
- Тот, кто ответит на это, - усмехнулся Зораим. - Думаю, Единый - или Что там нами крутит, - наделил нас куцей жизнью, чтобы знания не достигли печального предела...
... Волна прокатилась по Земле, сокрушая живое и мертвое, но эластично спасая планету от ускорения, что повлекло бы худшие последствия. Земля могла сбросить с себя все, а ее самое разнесло бы на куски. Но и без того, почтенные, представьте жизнь, в которой день и ночь короче, скажем, вдвое и почва за день не прогревается, способствуя произрастанию трав, питающих барашка, коего поедаем в тепле... Волна понеслась и ударила в берега, и сокрушила их, как таран врата, и повлекла с собою камни и скалы, и страшной смесью воды и камня...
... Да-да-да, и страшной смесью воды и обломков смела все на поверхности и на мелководье, которое обнажила, а затем снова хлестнула по нему с силой и яростью! Это же описанный отцом день гнева, чудище наводнения!
... и так многократно, сглаживая горы и добивая то живое, что на затаившемся дыхании пережило первый удар на обратных скатах высот. Лишь самые цепкие растения устояли. Насекомые и птицы при набегании очередной волны взлетали. Выжить они выжили, но большинство сожрало друг друга, сочтя лакомством то, что прежде съедобным не считалось, ибо на вымытой суше не осталось пищи.
- Этого нет в Описи, - отозвался Авраам, подливая себе вина, а гостю воды. - Дочеловеческое не стоит упоминания. Согласись, событие предшествует человеку и для Описи мелко, не так ли?
- Не все в Описи гладко, - распускаясь в улыбке и расслабляя пояс, устраиваясь поудобнее для откровений, похоже, еще более ошеломляющих, отразил Зораим. - Небо названо твердью... ("Да разве это не так?" - вставил отец, но гостя не остановил). Уж не говоря о том, что одни Описи противоречат другим. Вернемся к событию. Если предшествует человеку, то, с твоей точки зрения, мелко... А если человек уже был? После такой уборки все следы стираются, и довод о дочеловечности события, хоть не может быть оспорен, князь, не может быть и доказан.
И рассмеялся едким смехом, жестом повелев прислужнику подать сосуд с благовониями.
Снова и снова приходилось дивиться, что отец не удаляет тебя от этих бесед и даже поощряет к обсуждению. Потом дошло: познания возвращали к тому же вопросу: Кто - или Что - начал все? Кто крутит колесо? кто мы сами? откуда? куда?
Перед убытием каравана Авраам отдавал повеления слугам по погрузке воды и продовольствия и мельком спросил Зораима:
- Стало тебе легче, после того, как поведал свои сомнения?
- В той лишь мере, гостеприимец мой, в какой тебе горше.
- Тогда мне жаль твоих усилий, - улыбнулся отец, - ибо мне не горше ничуть. Ясность Предвечного не замутнена.
Отец стоял у алтаря, очага из плоских прокопченных камней, плотный, твердый, но превышавший его ростом Зораим выглядел рядом с ним невзрачным.
Исаак по отъезде купца спросил: почему отец не возражал в вещах очевидных?
- Мир, - усмехнулся отец, - страдает от обилия говорящих и нехватки слушающих. А слушать куда полезнее. Говоришь то, что знаешь, а слушаешь чаще всего то, о чем понятия не имеешь. Если ложно - пропусти. Если стоит размышления, то как же много теряешь, не выслушав! Да и что в мире так уж очевидно...
- Но миру, о котором поведал Зораим, не нужен Единый! Или то, что он говорил, неправда, и мир не таков?
- То, что он говорил, правда. Но - не вся. Ты дивился городам, о коих поведал Атлантис, дивишься миру Зораима. Суть не в том, что было и не раз еще будет, а в нас самих. Да, было время, когда не нужна была вера, ибо Единый обитал в каждом. Мы были иными, мы сами. Знали, кто мы, откуда и зачем. Видели мир иначе, относились к себе подобным иначе, даже дышали по-иному. Не говорю, что выглядели так же, но разве это важно? Зато знали все обо всем. А теперь знаем лишь то, что видим и слышим, да еще то, чего не забыли. А оно убывает! И вся надежда на Единого. Лишь через Него мы вернем утраченное, невидимо-краеугольное, для чего нет слов. Даже не так... На деле еще сложнее, потому что проще! Мироздание исчерпывается Словом. Одним!
- И ты думаешь, я пойму то, чего не понимает полный знаний Зораим?
- Да почему же нет? Знания лишь мешают постижению веры. Просто, их нельзя избегнуть.
- А как постигнуть утраченное? И когда? При жизни?
- Ты понимаешь, ответа на какой вопрос требуешь...
- Но и ты понимаешь, отец, твои ответы требуют вопросов! -В глазах отца вспыхнул жесткий огонек, но остановиться было уже выше сил. - Единый жесток. Его кары ужасны. Он погубил Содом, Он наслал Катастрофу!..
- Давай называть это Шоа...
- Шоа... Он, оказывается, погубил и нас. Исторг из знания. Спас праведных? А прочие? Что Он знал об их праведности? За что погублены они? А спасенные неведомо для себя? Может, и мы спасены были не раз... Мы, люди... Нет, объясни - как и за какие достоинства Он отбирал праведных. Для этого-то слова есть! Те, что погибли, - за что? Животные не могут быть неправедны! Они не лгут. Разве мы их понимаем? Мы и Его речи не знаем и молим на своей. - Отец молчал. - Зораим поведал об отдаленном. Может, Единый, занятый иным, не обращал тогда внимания на Землю?
- Этого быть не может.
- Значит, сострадание Он не считает важным!
Что было делать отцу? Как ответить, если донимают такими вопросами? Осадить? Единый всемогущ? Тогда - как допустил это? У Него нет иных дел, кроме земных? A там выяснится, что обожествленные халдеями планеты подобны Земле? Прикрепить Единого к Земле, к одной из планет, - какой же Он тогда Единый?
Отец вдруг крепко взял его за руки и встряхнул:
- Гляди в глаза, сын! Покойно тебе в союзе с Единым? - Ему было покойно. Но любознательность желала совмещения Единого с Мирозданием, и он сказал об этом. - Хорошо. А теперь подумай: покойно ли Зораиму с его знаниями о Мироздании?
Исаак потрясенно глядел в ясные коричневые глаза: Зораиму с его знаниями было в Мироздании неспокойно. Он не совместил. Это каждый обязан сделать сам!
Если Aтлантис путешествовал с малым числом людей, вел себя с ними как равный и называл братьями, то Зораим братства не допускал. Он шел кочевьем, раскидывал шатры, и, увешанные леопардовыми шкурами, они выглядели богаче даже Авраамовых. Рабы были пышно одеты, вышколены и ловили взгляд повелителя, телохранители устрашающи, а служанки в черных париках и белых одеждах безмолвны. Детей у Зораима не было. Авраам обиняками завел как-то разговор о потомстве, а Зораим без обиняков сказал: детьми обзаводятся бодрячки - разумеется, за исключением людей избранных, как князь, чьему потомству (с иронией) суждено предназначение особое. Не сообщил ли тебе Единый, что конец света наступит с прекращением твоего рода?
Авраам смолчал, но не смолчал Исаак. Простодушно глядя на купца, он сказал, что это и впрямь так, и поэтому на конец света не следует возлагать слишком больших надежд. Зораим раздражился. Многозначность ответа повергла его в растерянность. Чадолюбие не в том, чтобы баловать детей, проскрипел он, а в том, чтобы не обзаводиться ими в мире, где жизнь отравлена страхом смерти. Авраам, счастливый находчивостью сына, не сумел погасить смеха в глазах, прикрыл ладонью растянутый в улыбке рот и справился, приносит ли Зораим потомство в жертву или избавляется иначе. Иначе, буркнул Зораим, зная влияние трав на органы, ничего не стоит избавиться и от потомства, и от забот о нем.
Знахарем Зораим и впрямь был отменным, и к его приезду Авраам собирал с округи всех, кому не помог сам. Он и силен был скорее в гигиене, хотя по необходимости вправлял суставы и лечил кожные заболевания, всякие лишаи, присущие скотоводам. Зораим считал, что новые болезни проникают с неба. Суждение было из тех, с какими не спорят, но Авраам и не собирался спорить, могуществу Единого это не противоречило.
Набор инструментов Зораима нагонял ужас. Нож, который он носил на поясе в чехле толстой кожи, был словно отлит из черного тяжелого металла и отточен так, что к острию прикоснуться было страшно. Зораим пускал в ход все эти пилы и лезвия из камня и бронзы бестрепетно. Он без колебаний отсекал загнивающие ткани и кости, не останавливался перед потрошением кишок и проникал в полость груди, вгоняя между ребер заточенные золотые трубочки для спуска гноя, обстукав больного сухими пальцами. Грудная клетка под ними звучала, как барабан, ощутимо разными тонами.
Слегла искусница Зэва. Жаловалась на ломоту в ухе, криком кричала, потом стала вялой и сонной, это она-то, большая и крепкая, что всех жучила и гоняла. На счастье, случилось это при Зораиме, ценившем ее искусство. Зева распоряжалась размолом зерна и хранила секрет изготовления кислых хлебов, пышных и державших свежесть. В странствиях Зораим довольствовался лепешками, они ни в какое сравнение с хлебами Зевы не шли, и он согласился уделить ей время. За успех не ручался. Обнаруженную болезньлечитьпоздно, повторил он то, что говаривал не раз. Авраам развел руками: больной все одно не жить. Зораим усыпил Зэву вытяжкой макового семени, в голове ее, в заушной области, выпилил кружок кости, из отверстия хлынуло желтое, Зэва поголубела и перестала дышать. Зораим стал ритмично давить ей на грудь, раб-помощник поднимал и опускал ее руки, и цвет вернулся на лицо больной. Рану Зораим накрыл повязкой, а в выпиленном кружке сделал отверстие и надел Зэве на шею - на память. Зэва проспала три дня и, проснувшись, попросила есть.
Пастухи знают строение животных. Но человек!.. Зораим едко ухмылялся, он отвергал особую природу человека. Как бы то ни было, он буквально творил чудеса: снимал бельма со зрачков, поднимал паралитиков, а в тяжких случаях предлагал усыпление. Никто не умирает, не пожелав, а, пожелав, не нуждается в помощи, отвечал Авраам.
Вскоре, словно опровергая его, престарелый раб заболел и стал молить о смерти. Авраам и слышать не хотел. Но взмолились и ближние. Авраам взял с собой Исаака и навестил больного, тем обновив память о людях и деяниях.
- Сын господина и господин мой, чем провинился я, раб послушный, что наказываешь меня жизнью против воли?
- Ты кладезь знаний о прошлом. Каждый миг твоей жизни и слово из твоих уст драгоценно для всех.
- Это уже не слово, благодетель, это стон.
- А ты знаешь, что тварь, прекращающая жизнь, обрекает себя на мучительную вечность?
- Но мне худо, господин мой!
- А будет еще хуже. Умирающий по воле Единого не знает часа своего и возносится. Убивающий себя падает в ужас.
- Что же мешает тебе в милости своей не дать мне знать часа, добрый господин мой?
- Позволь, - возмутился Авраам, - да что мешает тебе велеть себе уйти - и уйти, не обременяя ни близких, ни меня тягостной заботой о прекращении твоей жизни?
- Богоподобный господин полагает, что каждому дано быть властелином своего часа...
Авраам после беседы озадаченно семенил взад-вперед вокруг своего дуба, посредством которого, возможно, общался с Единым. Осень обнажала крону, подножье застлалось листьями, они тихо падали, присоединяясь к мертвым, Авраам шагал по ним, свирепо шурша. Исаак заворожено глядел на отца. В своей беготне вокруг дуба Авраам поверял вслух мысли, но из скороговорки доносились лишь отдельные слова. (Вдруг возник отцовский дуб: сплетения коры, причудливо и периодически повторяющиеся, зоркое око на месте срубленной ветки, и некое дуновение, не имевшее ничего общего с ветром...) Трудно стало дышать от боязни увидеть То, Что беседовало с отцом. То ли от пыли, то ли от крепкого запаха листьев он чихнул. Отец остановил свое хождение.
- А, пересмешник мой... Что скажешь? Как быть, если благо достижимо через зло? Когда преступить, когда нет? Берешься ли судить?
- Приложу старание, отец.
- Скажем, день Нинурты, время принесения жертвы, а некто обеднел, не имеет овна. Как быть? Украсть у имущего и воздать всесожжение Единому, отказывая себе и семье в туке мясном?
- Недостойная жертва, отец.
- Почему?
- Не знаю. Недостойна.
- Ладно... Иное... Мальчик рожден в день Иштар, обрезание крайней плоти выпадает на день Нинурты. Но пролитие крови в сей день запрещено Предвечным. Как быть?
- Делать, отец.
- Почему?
- Не знаю. Полагаю, что достойно.
Авраам глядел на сына и задумчиво кивал. Исаак с присущей ему насмешкой над самим собой все же возгордился было подсказанным отцу решением, как Авраам вдруг сказал:
- Пойди, отбери овна для жертвы. Пока Зораим готовит свое снадобье, помолимся Единому, чтобы раб наш отошел сам по себе.
Зораим лишь высокомерно ухмыльнулся, когда Исаак пришел за снадобьем, и был изумлен, когда оно было ему возвращено в неприкосновенности: в ночь после молитвы раб умер во сне.
После погребения Авраам бормотал:
- Если неизбежно совершать зло на пути к добру, свершаться им надлежит одновременно. Лезвие отсекающее и яд избавляющий не заблудятся, как может заблудиться овен на пути к жертвеннику.
Зораим, обозленный неуспехом и подогреваемый постоянным восхищением Авраама, каковое подкреплялось то отарой овец, печально блеющих (не зря, в пути им предстояло стать мясом), то ослами-философами с мехами воды и плодами земли, женщинами, проявившими желание принадлежать Зораиму... Словом, он предложил Аврааму испытать его искусство на себе.