Lib.ru : Михайличенко Елизавета. Пути Разобщения

Михайличенко Елизавета
Пути Разобщения

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]

Оставить комментарий © Copyright Михайличенко Елизавета (nessis@gmail.com) Размещен: 09/04/2024, изменен: 09/04/2024. 55k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2	Ваша оценка:
Аннотация: Новые стихи. Обновляется по мере написания.

* * *

Есть люди, пронзенные чувством судьбы, они говорят весомо.

Есть птички, не чуждые ворожбы, с плёночкой на глазах.

А я хожу по чужой стерне со старым ржавым засовом

и думаю - вот, не видно земли, а где-то на ней - гюрза,

и думаю, тихо металлом бренча, что слово "стерня" - чужое,

что слово "гюрза" вообще ни при чем, сравнение низкой плотности,

вот только засов мне достаточно мил, за ним было что-то живое,

и руки от ржавчины веселы, и метафора нужной тропности.

Мне нравится небо, в котором узор не заданный и не ритмичный,

мне чудится в этом свобода и свет, ни для кого, просто так,

и в этом есть что-то настолько моё, щемящее, чистое, личное,

что я становлюсь частицей того, в чем раньше искала знак.

ЦВЕТЫ

Чем хуже мир, тем больше в нем цветов.

Нам нужно укрывать асфальт, могилы,

то, что смердит словами "их убили",

что так понятно и вообще без слов.

Пока ещё дожди замоют кровь,

а тут цветы - печаль порой красива -

так трогательна, так неагрессивна,

товарищ, верь, готовь цветы, готовь.

Нам нужно больше сорванных цветов,

нам их уже не очень-то хватает,

земля завалена гниющими деталями

садовых или полевых сортов.

Смотря на мир и розы на закате,

я думаю, что скоро их не хватит.

ПЕСНЬ СХОЖДЕНИЯ

"Вот, лестница стоит на земле, а верх её касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней" Быт. 28:12-16

Не из любви, а от человеколюбия.

Не из человеколюбия, а от жалости.

Не из жалости, а от брезгливости.

Не из брезгливости, а от несправедливости.

Не из несправедливости, а от отвращения.

Не из отвращения, а от бессилия.

Не из бессилия, а от равнодушия.

Не из равнодушия, а от понимания.

Не из понимания, а от мести.

Не из мести, а от злости.

Не из злости, а от ненависти.

Не из ненависти, а из танка.

ПЕШАЯ ПРОГУЛКА

Подыши на стекло, напиши, сотри.

Пропусти маршрутку, иди пешком,

бог куриный кудахчет в твоей горсти,

сердце вторит ему шепотком.

"Трепыхаются крылья моей судьбы", -

говоришь ты с пафосом и

понимаешь, что некому - все ушли

в параллель, из страны, с земли.

Впрочем, впрочем, не лишняя горечь в словах

пригодится тебе самому.

Пораженец упрямый в куриных правах

не желающий жить по уму.

Разве легче от мерного ритма шагов?

Разве проще от шепота волн?

Легче, проще. Отсутствие тихих углов

открывает масштабность сторон.

В дальнем пешем походе не скучно тебе,

чуть смешно, чуть позорно, и вот

так бренчит и посверкивает дребедень,

что пропущен опять поворот,

и ещё поворот, и опять поворот,

да и ладно, свистит в ушах

вольный ветер твоих постылых широт

ту попсу, где жизнь хороша.

ГОЛУБКА

Жалобная струна беспомощной ненависти

ноет и ноет, вибрирует и внезапно рвется,

вспыхивает прозрение, не остается цельности,

да и вообще мало что остается.

Прозрение это подобно сизому голубю,

голубь похож на синяк - фиолетов, и больно трогать

эту часть памяти - жалкую, голую,

курлычащую, гадящую у порога

и спать не дающую - кормится эритроцитами,

склевывает нейроны и разрывает связи,

и никогда, никогда не бывает сытой

голубка фантазий.

Зато эта тварь научилась созданию мемов -

словно сплетает гнездо из спасительных строчек,

вот только за это смешное больное умение

я и держу её в клетке своих оболочек.

СОМНЕНИЯ

Но если у тебя есть сомнения, да, если

сомнения есть, не принимай советы,

таблетки можно, но не помогут -

от сомнений поможет ничто,

"Не сомневайся!" - тебе улыбнутся,

прикажут тебе: "Прочь сомнения!",

а ты сомневаешься снова

устало, жалко, сурово:

"Уй, советы ненастоящие",

а я советовала - не бери,

негениальный старик,

копи сомнения эти -

в банку их, на рассвете

выйдешь и сквозь поглядишь,

как солнце встает над Градом

и усомнишься: "Награда?",

а большего-то и не надо.

* * *

И наградит тебя... чего бы ты хотел?

Приязни? неприязни? водки? тел?

И наградит тебя остатком дня -

там можно жить легко и не виня.

Там, где-то на краю заката, есть

зеленоватый луч, последний всплеск

и под его заплесневелый нож

ты никогда, даст Бог, не попадешь.

ПОГРАНИЧНЫЙ СТОЛБ

Стоял пустой, как и предназначение

(сними банальность, пошлость и тыды),

стоял, сжав зубы, наблюдал за чернью -

вот и награда за его труды.

Казалось, что стоять - немножко подвиг,

опёршись о нечистый подоконник

и сделав независимым лицо,

как пограничный столб в своём укромном

но все же важном месте, как в приемной

где пахнет медициной и гнильцой.

А снизу плыли вещи и не вещи,

он знал куда они плывут, конечно,

там отмель, наслоения и там

начнутся зрелища и можно б насладиться,

испив отмщения и огненной водицы,

но он был занят тем, что он стоял.

И родовой тотем ему в подмогу -

кот рядом с ним смотрел на всю дорогу

которую охватывал их взгляд,

и он среди молчания и боли

вдруг высказался:

- Нету силы воли,

но есть возможность не смотреть назад.

И кот кивнул, хоть и лежал вальяжно

на чем-то очень личном и бумажном -

на рукописи, не сгоревшей, но

слегка обоссанной, да в этом ли проблема,

когда всё прочее уже давно сгорело

и этим было дозавершено.

ИЕРУСАЛИМСКАЯ НОЧЬ

Пружинки эмоций царапают горло. Больно?

Нет, просто как будто ворона трогает пищу.

Стороны настороженны, делят опасности поровну,

ты озираешься в роли богатого нищего.

Город не хочет с тобой говорить о понятном,

Город не видит в упор ни тебя, ни последствий

телодвижений и мыслей, он дочь беспорядка,

он сын почитания и недоразвитой мести.

Воронами и котами Он говорит с посвященным,

а остальные идут на молитвы и в пабы,

Город выходит ночами в атласном и черном:

кафтане, сутане, подвязках, плаще, хиджабе.

Вот, значит, выходит и смотрит большими глазами,

полными лунного, красного, влажного, умного, вечного,

на жестких холмах, чуть прикрытых живыми коврами

ждет человечины.

РЕПЕТИЦИЯ НА ЗАКАТЕ

Так идет репетиция, это замена моя.

Ползает кот по земле и глядит тяжело

слепыми и полными света, так смотрят моря

в последнее небо и не хотят ничего.

Так осень ползет по простывшей земле и шуршит

мыслей корнфлексом, рассыпанным в парке вчера,

где было и сплыло, где сдвиг тектонических плит

привел к окончательно съехавшей ножке стола,

и мир накренился.

Писать на наклонной доске

легче, текучей, но съехал, разбился бокал,

и вылилась влага, и на холодном песке

остались осколки и выплеска красный оскал.

А всплеска оскал на закате предъявится нам,

он тоже ползет по небесному своду к черте,

и вспоминает чего недодали скотам,

и репетирует на несчастном коте.

ДОРОЖНАЯ ПЕСНЬ

Ты достоин старости, ты достоин жалости, ты достоин шалости...

Тихое достоинство спит в седельной сумке, сука,

лишь бы не проснулось, лишь бы не открыло честной пасти,

пусть пока продолжится пыль пути и скука.

Лучшее движение - до изнеможения по пустой дорожке,

топай, человечек, измеряй пространство, наблюдай за дичью -

вот она крадется лесом и полями и с глумливой рожей

лижет соль сомнений, цветики эмоций и стволы приличий.

А ещё дозорные птицы с минарета обдадут стихами,

проследят за путником, выявят погромче - это эстафета,

сложные законы жизненного леса не для нас, но с нами,

ты им не хозяин, ты им не поденщик, шкафчик для скелета.

Вечная и страшная тема о дороге, для дороги тема,

живы мы движением, для чего неважно и куда неясно,

вечные вопросы проще, чем ответы. Принятые термины

пачкают беседу, засоряют память и вообще заразны.

Тихое достоинство заскребло когтями и зевнуло звучно.

Где его выгуливать? Срать оно хотело на запреты леса.

И бредешь ты дальше, выбирая место для достойной сучки -

соучастник этого антисоциального честного процесса.

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ПЕРЕКРЕСТОК

Что стало с твоей привлеченностью, бывший злодей?

Что стало с твоей вовлеченностью и увлеченностью тоже?

Глаза на обвисшей значительной дружеской роже

смотрят ещё зеленей.

Ты вдруг повернулся, ты обернулся назад,

слово "Всевышний" теперь говоришь без усмешки

и даже пронзительный жалостный голос цикад

трактуешь с моим вперемежку.

Ты словно бы очень доволен, но как бы и не,

зачем я тебе - незначительный бывший приятель,

но, кажется, я что-то значу на этой шкале

прощальных объятий.

Не надо, изыди, сравнительный ревностный взгляд

не только весенний, но бархатной плесени полон.

Назад не вернешься, там перекрестки и яд,

и прОклятый город.

Но, впрочем, постой. Я сказала: "Стоять!" Послужи

не только своей обреченности, но и насмешке минутной -

я полюбуюсь как мстит за расчетливость жизнь,

все менее мутная.

7 ОКТЯБРЯ

Чтоб выплеснуть гнев, надо набраться любви.

А где же набраться, чтобы, ну знаешь, шатало

от звука шофара в этой венозной, усталой,

чтобы чужие и странные стали бы "да, но свои"?

Набраться не знаю, а вот захлебнуться - вполне,

надо суметь досмотреть, дочитать и дослушать

как плакали, корчились, высвобождаясь, их души

в кровавом дерьме.

И поперхнуться любовью, почти задохнуться,

дышать - не дышать, обнаружить, что клацнул зубами,

что больше не слышишь как всходит луна над домами,

что больше не видишь других разноцветных эмоций,

только любовь.

Расплывается черным пятном.

Ну вот мы и думаем все об одном.

ПРОСЬБА

Скриви плаксиво рот и попроси прощенья

ты, старое дитя, фальшивое и злое,

ты топаешь ногой и все твое прошенье

банальное, как выписка врача о паранойе.

Ты держишь взаперти затасканного сердца

диагноз и тоску недохлебнувшей мести,

ты, заучивший что "и все же она вертится"

и выучивший фразу "мы люди, и мы вместе",

ты просто растерялся. Непросто, но не важно,

ты пользуешься матом, красивым и этажным,

ты хлопаешь глазами (отёки и прожилки),

ты тихо подвываешь: "Увидеть и дожить бы!"

И я прошу немного, на самом деле много,

я так хочу быть просто свидетелем победы,

такой, чтобы никто после неё не трогал,

тогда хлебнем вина, куда-нибудь поедем.

А просьба о прощеньи пускай порхает в небе,

пускай руками машет, приманивая Бога,

она белым-бела, она ужасно "хэппи",

сбежав от бытия и выпорхнув из морга.

НА ИЗЛЕТЕ ОСЕНИ

И вот полетели в последнем угаре жучки-паучки

на тонких почти незаметных лучах или нитях,

как бы суметь разглядеть сквозь туман и очки

сладкую нотку печали в осеннем зените.

Деревья, в публичном порыве исторгнув сердца,

швыряют их красные хлопья и смотрятся в лужи,

придется и нам эту пьесу смотреть до конца,

а там обязательный ворон над падалью кружит,

а там предсказуемый цвет, предложенья навзрыд,

и пульс зачастил - ах, успеть бы, успеть бы, успеть бы,

там станут стволы у деревьев как шеи кобыл,

изогнутых зло и красиво в движенье последнем.

Как уловить эту тонкую нежную нить

в осеннем неистовом злобном и громком веселье,

мне нужно всего лишь открытую ранку зашить -

на ярмарке ржавой я сорвалась с карусели,

теперь вся надежда на легкий упругий стежок,

он кожу сомкнет, позолота припудрит подтёки,

а там подоспеет и белый спокойный снежок

нейтральный к жестоким.

My dear friend

Привет тебе, my dear friend, из нашей горячки!

Я с удовольствием вижу твой утренний кофе,

я с восхищеньем смотрю на стройные ляжки

и на возвышенный профиль.

Ты мне помогаешь, когда с бокалом изящным

голубем белым с экрана воркуешь: Всем мира!

Ты так прекрасна, что даже трупик смердящий

перестает быть реальностью. Боже, как мило

ты порицаешь насилие, как ты хорош:

все равновиновны, не все однозначно...

Ты котик!

И ты не возьмешь ни топор, ни винтовку, ни нож,

разве что фотик.

15-октябрьское 2023

Странно когда День рожденья в военном контексте,

словно ты празднуешь то, что тебя не убили,

словно сидишь на своем ежегодном насесте

и молишься: лишь бы не в суп, только бы не сварили.

Если прикрыться крылом и подумать о вечном,

вдруг в пересохшем зобу зарождаются звуки -

немного волшебные, как и немного зловещие

и гневно манящие жизнь, словно течные суки,

от них пробивает на водку, на волю, на славу,

от них даже небо расширит зрачки и заплачет,

а после умоет, а после оденет панаму

и поведет в детский сад, где опять одурачат.

Но все же - контекст. И оливки военного цвета

солоноваты, как кровь, где умолкло железо,

и нужно смотреть на движенье судьбы. А монета

стоит на ребре - так растерянно и бесполезно.

НА ЗАБОРЕ

Сидишь ты на заборе, одна нога на воле,

болтаешь ею, болтаешь с, болтаешь мир на дне глаз,

другая нога для упора, вжимаешь до боли

в почву, где перегной, могилы предков и газ.

А в руках у тебя свирель, тонкая нежная ломкая -

это манок для счастья, для любимой/любимого -

пусть прибежит по ребру забора, принесет стихи и ребенка

тебе или мимо.

Сидишь на заборе. Справа стройная графика смыслов,

кто ни любит ритмичность, осознанность линий и жизни,

а слева живопись так залихватски творится,

что нет осуждений и даже простой укоризны.

А по забору изящно идет подзаборный котейка

серый и мрачный, в тюремной замызганной робе,

у него всё изранено - уши и тонкая шейка

и всеядность во взглядах, в повадках, в утробе.

А хорошо на заборе, поскольку есть право

свалиться потом, а сейчас выбирать да глаголить,

с усмешкой смотреть на бесстыжую пошлую свару,

прикрывшись ладонью

и озираться брезгливо, качать головой, усмехаться

и думать, что завтра наступит быть может не завтра

и, может быть, можно подольше указывать пальцем

на небо, на грязь, на потешность чужого азарта.

НА ЛУНУ

И вот полнолуние, слаженный вой обращенных

сплетется в корзинку, и сгусток луны упадет,

а небо останется гладким, блестящим и черным,

как омут, когда он в себя после встряски придет.

Так что же с луной? А добытчики делят добычу

в черном лесу, на развалинах прежнего храма

рвут свет и глотают куски, словно падаль обычную

и светятся внутренним заревом нежно и странно.

А утром, потухнув и даже протухнув немного,

греют в ладонях холодный напиток кофейный,

не помня, не зная, не веря глядят на дорогу

взглядом усталым, нажравшимся, лунным, трофейным.

В РИТМЕ ИЕРУСАЛИМА

Город отсталого быта и вечных пророчеств,

под ним необследованное, орет и морщится,

над ним недоступное, смотрит надменно

и пальцами водит по улицам, нежно и нервно.

И каждый, кто может почувствовать, вдруг замирает

и слушает то, что внутри, а не то, что снаружи,

и ошибается, думая, что стирает

тонкую грань между внешней и внутренней лужей.

Сбивается ритм, здесь нельзя равномерно ходить,

камни не вытерпят нашей спокойной походки,

не получается мерно дышать и размеренно жить,

слушая сводки.

Можно глаза закрывать и стоять на ветру -

нет ни вины, ни любовей, ни тела, ни долга,

и Город прильнет, будет трогать больную струну

долго.

СОЦИАЛЬНЫЕ СЕТИ

Разговаривать с пространством, усиленно делая вид, что тебя слышат.

На чем я остановился... ну как и обещал... думаю, это вам интересно... продолжаю...

Жалостливая гордость, цепляешься за спасательный круг, сброшенный свыше,

воображаемый круг (ну а вдруг), ну что вам, жалко?

Я же не с вами разговариваю, танцую перед зеркальной стеной,

в ней отражается небо, поэтому будемте смелы,

не очень честны, не очень удачливы, но перед собой

не нужно быть честным, а верящим и умелым.

Что же с тобой остается, скуля, как голодный пес?

Страх унижения, боли, брезгливости Бога,

и этот хронический, этот противный вопрос,

ну и гордыни немного.

Упрямство танцует тебя, шепчет гадкие вещи

на милое ушко твое, вы красивая пара,

и снова пространство вокруг мишурою наверчено

средь шумного бала, бла-бля, средь подлого бала.

ЗВОНОЧЕК

Мир тебе, госпожа, я звоню тебе вот по какому...

не отключайся, я не про деньги, сам не знаю зачем

набрал этот номер, но цифры, стоящие колом

в горле моем заслонили текущий день,

и я набрал этот номер, ну да, я работаю в банке,

но я не про деньги, мне вроде не надо пиарить

ни ссуду, ни ипотеку, все эти припарки,

что засоряют мозги, реальность и память,

но госпожа, может в этом и кроется смысл -

память моя подавилась, сердце мое горюет

когда я слышу твой голос, а все нормальные мысли

иссякли и место их странно пустует,

и только как будто бы эхо из дальнего зала...

не отключайся, оно о тебе это эхо, ведь звать тебя Малка?

оно мне и твой телефон подсказало,

и то, что тебе до сих пор и обидно, и жалко

того, одного, что ушел из жизни и жизни,

да, именно он передал мне, что больше не с нами,

но чувствует, как ты зовешь его долбаным шизиком

в летней ночи, душной, как то одеяло,

прости, госпожа, ну при чем тут полиция, просто

я тоже устал, этот гул, он чужой и мешает,

так вот, он просил передать, что любая короста

сначала становится камнем, а после спадает,

и тонкая кожа твоя будет розовой, мягкой,

только его не тревожь, не приманивай, он ведь

тоже не может забыть твоего беспорядка,

а у него, госпожа, нет ни тела, ни воли,

а сожаление есть, и ещё эта фраза...

её он просил повторять, я запомнил дословно:

"Малка моя, ты вела себя так безобразно,

так бесподобно, так больно и вольно,

прошу, отпусти". Вот и все, госпожа, кстати раз уж

мы познакомились (я - Йоханан) откровенен я буду -

плачьте, но вслушайтесь в эту серьезную фразу:

могу предложить вам любовь и удобную ссуду.

Я СКАЖУ СЕБЕ

"Я скажу тебе с последней прямотой" (Мандельштам)

С последней прямотой не скажу, но с предпоследней -

если всё расползается, если рвутся нити и люди,

береги межу, береги свои бредни,

потому что стареют судьи и судьбы,

потому что зависимость шитая красными нитками

открывается напоследок, болтается лоскутом, полощется,

а ты стоишь зачарованный, зацелованный болью избытка

и ропщешь.

А ведь нынче время - удивительное по сути,

время пророчеств и клоунады, ухода в портал

где уже давно существуют лишь стертые люди

в виде земли и памяти, которыми каждый стал.

А лоскут занавесочкой машет попутному ветру,

ты смотришь на рану, а надо смотреть в долину,

там пасутся твои престарелые страхи и первые

откровения, те, что ты спрятал в уютную тину

социальных болот... О, болота твоих превращений

из изгаженной твари в прекрасную пошлую тварь,

защищенную от отношений и ощущений,

как от звуков глухарь.

Не спускайся в долину, не заканчивай дело,

тело тебя подведет, разум тебе изменит,

жизнь зазвучит, как на сцене фанера,

выползут тени.

Это странное время - годы, недели, минуты,

дай Бог тебе дольше, но дай тебе также не больно,

в их темной воде происходит волшебное, мутное,

опасно и вольно.

КАК ТЫ ДУМАЕШЬ?

Как ты думаешь, брат, что пристойно, что не -

говорить о войне? молчать о войне?

Что такое в душе происходит опять,

что и совесть, и зверь, и надежда молчат?

Ты мне делаешь знаки за мутным окном -

выходи-ка, сестрица, ко мне на балкон -

там с тобою вдвоем мы в тумане, в пыли

поплывем, погребем, в общем будем одни,

вспомним прошлое, да и прикинем навзрыд

как могли бы пройти между царственных плит

по дорожке, мощенной их славой былой,

да по стежке, протоптанной нищей вдовой.

Но иное пригрезилось нам впереди -

я за солнцем ушла, ты туда, где дожди,

и, как водится, каждый хотел не туда -

ты мечтал о тепле, мне же снилась вода.

Мы банальность снимали банальностью рифм,

облекая вину в очевидный нарыв,

а теперь мы не курим, не пьем, но молчим,

причитая беззвучно: "Очнись же, очнись",

шепелявя неслышно: "Зачем же, зачем",

укротители слов, испытатели схем.

КАБАЦКАЯ ТЫЦ-ТЫЦ

Сделай сделай мне красиво

сделай сделай мне печально

пусть опухшие осины

голосят свое отчаянье

я глотну немного вотки

я вздохну о тех кто вморе

я сегодня слишком кроткий

я целуюсь с алкоголем

мир сегодня завертелся

и зациклился на мне

у меня больное сердце

в загнивающей стране

делай делай мне красиво

ты умеешь хоть и злой

ты усталый бедный сивый

неудачник и гнилой

но пиликаешь на скрипке

ты как смертный полубог

и рисуешь мне картинки

вдоль души и поперек

так возьми мою купюрку

и купи себе пивка

пусть утонут в нем окурки

и тоска

пусть слова о смысле жизни

никогда не выйдут вон

пусть сидят вокруг красиво

часовые из ворон

НОКТЮРН

Чем темнее ночь, тем проще слова -

всё сводится к выдоху "жив", "жива".

Но есть и особые странные люди -

защищаются словоблудием,

словотворчеством, отстраненностью,

кто по пояс, а кто и полностью,

и на нефтью залитой поверхности

пузырьки всплывают и вертятся,

словно масло на ней кипит -

это тонущий говорит.

А с другой стороны поверхности

все мелькает, горит и бесится

и любуется отражениями

помогающими устрашению.

А над всем этим плавает молча

рыбий глаз разложившейся полночи.

СУХОЙ ОСТАТОК

Вот когда распрямится закрученный слог

и останется ровная белая нить

ты поймешь что когда почему не сберег

и продолжишь по-прежнему жить

потому что ну знаешь седая луна

не способствует вою и времени нет

потому что ну знаешь седая жена

не поверит величию лживых побед

потому что все слабые наши прости

не влияют на мертвых и полуживых

потому что осталось в зажатой горсти

лишь чувство своих.

ПУСТЫННИК

Мой язык удалился в пустыню,

он не хочет еды и питья,

очарован обидой, гордыней

и позором невнятного "я",

перемигивается с богами,

научился им подпевать,

не по-русски стал полигамен,

но по-русски использует "мать",

никого больше видеть не хочет,

не желает поддерживать речь,

он - отшельник и друг многоточий,

он желает залечь

на горячей пустынной ладони

иудейского вещего сна,

а вокруг - ура - никого нет,

розовеет рассвета десна,

обнажаются камни в улыбке,

он им долгие звуки поет,

он скрипит, как детская скрипка,

он урчит, как водоворот,

он щебечет, и птицы смеются,

он мычит, животных уча,

а слова друг о друга трутся

и молчат.

КАБРИОЛЕТ

И заперты мысли, да правда, да нет,

кого обвинить, если все взаперти,

твой маленький детский кабриолет

стоит на запАсном пути.

Но ветер пустыни щекочет глаза,

косынка неистово машет собой,

кабриолет роет землю ногой

и ржет, что при нем тормоза.

А тело уплыло, заплыло за буй,

ах, подворотное детство мое,

не дай мне упасть, поддержи, подстрахуй

его, и меня, и её.

А наше больное трехмерное "я"

всё занято спорами, прошлым, вином,

а кабриолет, как большая свинья,

роет и жрет под окном.

Уедешь, уедешь, наступит твой час

ты выйдешь в туман и забудешь кто ты,

и сядешь в авто, и надавишь на газ,

и вырвешься из немоты,

да только не будешь ни с кем говорить,

зачем же поганить пространство херней,

ты просто попробуешь ехать и быть

и с ним, и с тобой, и собой.

СТАРАЯ ОБИДА

Настанет тот день, и обида смирится, спрячет свой коготь,

станет старушкой, умильной дурашкой, ляжет на печку,

всего-то спускается раз или два, мордочка в копоти

и ухмыляется молча и даже конечно.

- Зачем тебе я? - говорит её старое личико, -

нет смысла во мне, больше нет, потому что надежда

сдохла вчера, и реванш покатился яичком

да и разбился, видно хранила небрежно.

Кровь не кипит, огонек подогрева умолк,

месть не готова, выплесни свиньям, сожрут.

Обида, кряхтя, забивается в свой уголок

и прячет у сердца сплетенный заранее жгут.

* * *

- Для чего тебе, для чего,

если нет у тебя ничего?

- На дурацкий вопрос есть правдивый ответ:

"Нет"

- А чего у тебя недурацкого нет

из всего?

- Ничего.

- Ты загадки свои эти гадкие

для семьи сбереги, для порядка,

а швыряться в толпу будешь внятными,

мотивирующими, мятыми.

Бормоталки свои эти влажные

неудобные многоэтажные

населяй незверьем, заселяй

бедный рай.

- Уходите отсюда, стойкие,

там еда на соседнем столике,

и бесплатно скотинка крутит

шарманку. Глаза из ртути.

И скулит:

"Для чего, для чего, для чего"

* * *

И вот однажды услышишь важное -

не любит Он надоедливых и скулящих,

а ты как раз собирался жаловаться,

тварь дрожащая.

И значит срочно надо менять пластинку.

Ты умеешь плакать весело и задорно?

Чтоб интересная вышла картинка,

а лучше - порно.

И просить надо так, чтобы не было жалко,

в лучшем случае будет тебе брезгливость,

просто прыгай жадно за солнечным зайкой,

уповая на милость.

А помнишь, был у тебя котейка -

он умел сидеть свесив ноги забавно,

ты надевал на него тюбетейку...

Понятно? Ну вот и ладно.

ОГЛЯДЫВАЯСЬ

А ты ходи по улицам, ходи,

не отмеряй минуты возвращения

к больному дому, где зимой дожди

и где война идёт на истощение

моральных сил, где хочется убить,

и хочется судить, и нет надежды

на то, что сохранился каждый бит

невзрачной жизни странного невежды

которым ты и был - такой смешной,

такой воспитанный ребенок подворотни,

отравленный природой и чумой

случайных знаний - мудрых, книжных, рвотных.

В той пеленающей пластмассовой стране,

в её шизофреническом пространстве

мы выросли без мыслей о войне

и не нашли причин, чтобы остаться.

И вот теперь, качаясь на холмах

святого вечного безжалостного Града,

я говорю: 'Спасибо, что жива

вдали от этого, где было жить не надо'.

МОТИВЧИК

Меняясь, превращаясь, умирая,

играй ее на дудочке - все ту же,

когда-то это станет гимном рая,

который недодраен и простужен,

ну а пока запоминай, счастливец,

мотивчик незатейливый и липкий,

он ниточкой сошьет что не сложилось,

распилит он иронию, как скрипка

и выпилит скрипуче и визгливо

всю суть твоих мечтаний и упреков

столь мило, как доверчиво и лживо,

столь больно, как смешно и одиноко.

* * *

Мы с тобой купили у судьбы

три подарка для души и тела:

Тень, ползущую вперед. Немного мела.

Город плюс уменье не судить.

Каждый расплатился, как сумел.

Ты бродяжничал и пристрастился к трубке,

я в горшке растила чистотел

и носила кошку в старой сумке.

Тот же, кто за этим наблюдал,

был безмерно знаменит и светел.

Он сидел в заоблачном буфете

и бухал.

НО!

Однажды ты встанешь и скажешь: "Увы",

а после махнешь рукой,

поскольку и раньше касался земных,

а небесные шли над тобой.

Нет странности в позе, нет юности в снах,

но хочется выкрикнуть: "Но!",

поскольку упрямство - сообщник в делах,

в бесполезных - особенно.

Иллюзия смысла - вот символ, вот нить,

плети её, паучок,

кружевом легким завесить, укрыть

подпорченный серым бочок.

О, этот серый с блеском стальным,

хирургическим блеском в глазах,

он уравняет тебя с остальным,

как форма, как альманах,

он узаконит серийный подход

отравит средним вином,

отправит в пеший долгий поход

за серым бараньим руном.

* * *

Неисповедимы пути разобщения.

А с прощением - проще.

Но тоже не очень.

ТЕНИ ОТ СВЕЧКИ

Ты в тенях всё ищешь намек,

раздуваешь свой огонек,

да свое путеводное имя,

это вот и зовется - гордыня.

Расшифровки нет, и не надо,

главная для сердца грелка,

главная для мозга отрада -

что ты нужен в этой тарелке,

там змеиный супчик вершится,

там великие вещи творятся,

там предметы прежде, чем слиться,

на идеи и цели дробятся.

Ты свою глагольную мордашку

очень хочешь объяснить многословно,

жизнь бредет и шатко, и страшно,

как бы даже идеомоторно.

Но пока ты общаешься с Богом,

но пока ты слышишь, ты вправе

рассуждать про смысл диалога

пусть и в ритуальненькой раме.

Но скажи, болтун и страдатель,

положа ладонь на ключицу,

говорил ли с тобой Создатель,

или вновь монолог приключился?

Это ведь ни разу не стыдно -

монолог, плюс гулкое нечто,

просто снова стало обидно,

что горит в одну сторону свечка?

А она уже догорает.

Так банально засалена свечка,

так смешно диалога желает

(выдох обручальным колечком).

А неясные тени от дыма

это все, конечно, намеки?

Разгадаешь - и жил ты не мимо,

постигал глубину подоплеки?

Но оставь гордыню, входящий,

но оставь обиду, идущий,

кто вообще сейчас настоящий,

разве что на помощь зовущий.

Разве что молчащий и пьющий.

ЧЕРНАЯ МАНТИЯ

Вот красные пятна на коже видны,

вот лопнул в глазу капилляр,

все-таки надо судить, у вины

есть особенность - в спину стрелять.

И даже если не мне судить

(а я вообще не хочу),

я не имею права забыть,

ну разве что так, чуть-чуть,

ну разве что кофе по-быстрому и

присесть у окна в кафе,

смотреть, как идут за стеклом не свои

в лейблах и в галифе,

смотреть, как свои, опустив глаза,

прячут себя в смартфон.

А за окном - весна и гроза,

приходится выйти вон.

Идти по прогнувшейся от толпы,

по вечной дороге, идти

туда, куда сходятся все пути

и мантию в сумке нести -

судебную мантию, прятать её,

но чувствовать - вот она,

придется судить, не растет быльё,

не заживает вина.

О РЕДАКТИРОВАНИИ ВОСПОМИНАНИЙ или ДЫМОК ОТЕЧЕСТВА

И рифмы легки, и просты, и вообще

всё правильно было в порядке вещей,

разложенных на отцовском столе,

как трогал ты эти предметы, малыш,

оставшийся дома читать и болеть...

Кыш,

подсознательный мышь,

что прокрался тайком,

ссыт кипятком

на акварели,

которые ложь -

так неумелы -

отец непохож,

а мать молода и стерва,

и слово "малыш" - это слово-шпион,

чужое оно, гони его вон.

Но стол в кабинете отца был же, да?

Старинный, с зеленым сукном,

паслись на нем книги и ручек стада,

порнуха и виски в нем,

этот ковчег проплывал в полутьме

тяжелых бархатных штор,

ты был наследник, подлый вполне -

разведчик и чуточку вор.

Но вот незадача, то есть она -

задача на все времена -

не было в детстве такого стола,

картинка привнесена,

и эта, и та, и вспомнив себя,

стоящим среди семьи,

знай, что это не та семья,

и сгустки людей - не твои.

А что же твое? Да, что же твое?

А всё, что придумал сам.

Пой, человечек/малыш/койот,

вой, прикрывая срам.

* * *

- Не суди, - говорят, - не осуждай

и тогда, возможно, заслужишь рай.

А я хотела бы, но не могу,

потому что пятна видны на снегу,

черные - от мазута да от огня,

красные - от клюквы и от стыда,

это я сказала красоты для,

но мы понимаем, что кровь и беда.

- Не суди, - говорят, - ведь нельзя!

Ну а я говорю, что могу,

потому что, знаете ли, там друзья,

потому что, знаете ли, на снегу

видно то, что не скроешь, а я вообще

наблюдаю извне - нет креста, нет флажков -

я чужая гражданка, жена и дщерь,

с аллергией на дураков.

- Не жалей, - говорят, - не жалей,

нужно быть однозначным, всех в утиль.

А мне вспоминается детство, медведь,

малина на даче, на море штиль,

а чей-то ребенок бежит во тьме

по скользкой дороге, там кровь и грязь,

и мне не важна генетика тел

его произведших и кто из них мразь,

мне жалко ребенка, да, мне его жаль,

но двадцать четвертое, утро, февраль.

- Не дребезжи, - говорят, - стыдись.

А я и так. И почти всю жизнь.

И это для нас, кто далек и сыт

не самый главный и страшный стыд.

И если признался себе во всем,

под песком, под снегом, солнцем, дождем,

под молчанием близких, под гневом чужих,

ты перешел на язык живых.

* * *

Проснулся, осознал, ужаснулся, поговорил с Богом.

Нет ответа, но есть ощущение диалога.

Спасибо на этом, встал, оделся, умылся, поел.

Начался день.

Вечером страшно, ночь впереди.

- Не бзди, - говоришь за Бога, - бди!

Не вспоминай, - говоришь себе, - ты вспомнишь ложь,

ты врёшь.

- Не начинай, - говорит Бог, - не зуди,

у тебя ничто впереди,

не интересен ты мне, отвали,

просто живи.

- Но ведь шаббат, и праздники, и луна,

есть ещё пара метров до дна,

но ведь я очень, я честно, я зря...

А, вот уже и заря.

Пурим 2023

Надо, надо веселиться, и напиться, и пуститься,

и спуститься в темный хаос, чтобы радость раздобыть,

эвридика, дорогая, ты веселая, нагая, ты поможешь нам отмыться,

ведь от нас уже разит,

чем же, чем разит, зачем же обижать своих и прочих,

вот не надо ножкой дрыгать и в фашизме обличать,

надо, надо веселиться, чтоб нам сдохнуть, надо очень,

будем, будем веселиться, словно выводок волчат,

но не будем приручаться, мы собаками не станем,

кто послушно приручился, тот служебный комбатант,

замелькаем мы ногами, убегая, хочешь с нами?

пусть навеки опустеет и тверская, и арбат,

будем скалиться в пустыне, будем жаться по сугробам,

будем нищими, больными, но веселыми зато,

ассалаумагалейкум, гутен морген, гамарджоба,

хай, шалом, ахой, гюнайдын,

ну за что, за что, за что?

БЕЗЫМЯННОЕ

А в субботу утром схлынет волна,

да на дне останется добыча для дна

и, ступая цаплей, хватаешь предмет

у которого и названья-то нет.

Ты его и этак, и так, и на вкус,

должен быть какой-то испуг, искус,

а предмет лежит себе на руке

так же очевидно, как дырка в носке

или виске.

SILENTIUM

Давайте устроим заговор старых и злобных

и с чувством свободы и юмора будем сидеть на террасе,

цедить и слова, и вино, и замешивать краски

заката на вязкой крови и своей, и подобных.

Давайте хотя бы мечтать, ну хотя бы представим -

вот мы сидим, ветерок расправляет морщины,

хлопают окна в ладоши обшарпанных ставен,

ну, с этой красивостью капельку переборщили.

Но все-таки ветер, и вечер, и вой за причалом -

шакалы тут водятся, волки, и лисы, и дурни,

давайте молчать, как при встрече сначала молчали,

когда нам казалось, что встретились судьбы и судьи.

Да, лучше молчать. Ведь любое нездешнее слово

может сломать наступившую здешнюю ясность,

слово любое может разрушить любого,

слово - начало, оно же тупик и опасность.

СЛИВ

Иллюзий больше нет.

Дааа? Точно?

Иллюзии всегда есть, как канавы сточные,

без них не справиться, без них беда,

да.

Но это же так красиво -

сидя над общим архивом,

над общим нашим прошлым,

застойным, пошлым, стекшим,

цедить, как цедят пиво:

- Нет больше иллюзий, нет,

мы взрослые и не счастливые,

мы наследники сточных лет, -

и рукой с сигареткой так, в сторону,

как раньше гоняли каретку печатной машинки,

как поводят башкой полудикие вороны,

понимая, что нет добычи - ошиблись.

Но тут под ногами ребенок, щенок, котенок, сущность наивная:

- Что это такое "машинка печатная"? Что такое иллюзия?

И хочешь сказать что-то смешное, обидное,

но говоришь полезное, юзабельное

и чувствуешь как по жилам течет ощущение пользы -

хоть что-то хорошее сделал, пусть даже лживое,

как это все-таки странно - взрослые позы,

как это все банально и неудержимо.

РЕЧЕВКА

С кем ведете диалоги знать не надо никому,

ноги ваши сами знают направление пути,

все мы будем там, поскольку все идем в одну страну,

чтоб попасть в неё всего лишь надо до реки дойти,

кровь диктует ритм прогулки, если можно так назвать

этот путь по закоулкам, эти гулкие слова,

а в карманах подтекает тот пурпурный виноград

от которого забвенье и больная голова

и с которым мы хотели скоротать свой долгий путь,

и который диалоги облегчает по пути,

оправдания, упреки... это важно - упрекнуть,

а потом простить и дальше так идти, идти, идти,

мы уложим в ритм прогулки все, что можно уложить,

степлером скрепим улыбку, и таблетками маразм,

топ-топ-топ, идет скотинка, принимающая жизнь,

продолжая диалоги задыхающихся фраз.

КОНФЕТКА ЗАБВЕНИЯ

Сны, где кормят не собой, а себя,

сны, где прибой, а не стрельба,

сны, в которых явь не зыбка,

не дрожит на кончике языка...

Где ты, врач с леденцами и твой карман,

там снотворные сказки с налипшей едой,

с черной шерстью кота-баюна из стран,

захлебнувшихся мертвой водой,

дай конфетку, я смою прилипший песок,

и табачные крошки, и грязь, и судьбу,

я прилягу поспать на часок,

не услышу стрельбу.

НОРМ

А как же иначе? Нормальные люди

нормально бегут от нормальной войны,

нормальные убивают нормальных, а судьи

анатомируют со стороны,

нормально же, да?

Так мы жили всегда.

Это нормально. Мы все тут такие -

связанные-не связанные с Россией.

Это нормально смотреть исподлобья

и повторять надоевшее "О, бля",

поскольку все сложные чувства и мысли

спеклись и зависли.

Нормально и то, что себе дороже

прикасаться к вотэтому голой кожей, Но Боже...

Оставить комментарий

Обновлено: 09/04/2024. 55k. Статистика.

Сборник стихов: Поэзия

Связаться с программистом сайта.

Михайличенко Елизавета Пути Разобщения

Михайличенко Елизавета
Пути Разобщения