Аннотация: Из сборника "Драгоценный камень" 2002 г.
А л ы м
рассказ
1
В маленьком горняцком посёлке была одна-единственная школа, и для учителя русского языка и литературы вакантного места в ней даже не предвиделось. Поэтому-то моя милая Людмила работала в дальнем горном аиле, при каждой встрече уверяя себя и меня, что это временно, что рано или поздно выпадет нам счастливый случай и мы будем вместе не только по воскресеньям да во время каникул.
Я верил. Молодые, к тому же влюблённые, охотно верят в счастье. Но каждый понедельник она уезжала, и нескончаемые дни грустной осени вселяли в меня томительное чувство неприкаянности. В общежитие идти не хотелось. В конце смены горняки устремлялись к подъёму, а я медлил, входил в клеть последним. Наверху, выйдя из штольни, отставал от всех, чтобы всласть надышаться простором бездонного неба, которое зацепилось за снеговые вершины, любовался дивными оттенками малахитово-зелёного цвета арчи на склонах гор. В душевой наслаждался тёплыми струями воды, после чего шёл в прокуренное помещение, называемое горняками "раскомандировочной", где, не торопясь, оформлял наряды, рассказывал сменному мастеру о положении дел в забое... Все это на какое-то время отодвигало приход в посёлок. Не зная, куда себя деть, посреди пути я садился на знакомый камень, что нависал над узкой дорогой, слушал шум горной речки и, дождавшись машину, которая с натужным рёвом взбиралась по склону, прикасался к ней взглядом, долго смотрел вслед пыльному облачку. Представлял, как эта машина с рудой поедет через аил, увидит её Людмила и грустно улыбнется, вспомнив обо мне. А ещё думал, что нет милой рядом, а мысли о ней не дают мне покоя. И как долго смогу я выдержать разлуку?
Жизнь нашего крохотного посёлка, затерянного на границе Узбекистана и Киргизии, протекала скучно, однообразно: работа - дом - работа. Конечно, для местных жителей была некоторая новизна от общения с приезжими специалистами: они осваивали незнакомое дело добычи и переработки руды, попутно перенимая русский язык и наши повадки. Но в замкнутом громадными горными хребтами пространстве одиночество переносилось крайне тягостно, оттого люди здесь быстро объединялись в пары.
Одна такая пара возникла и развивалась на моих глазах. Это Нурлан, молодой специалист-металлург, и Алым - эффектная, с соблазнительными бёдрами в облегающих брючках. И моя роль в их романе оказалась такой неприглядной и мерзкой, что стыдно до сих пор. А ведь я хотел сделать всех счастливыми...
Нурлан подселился в мою комнату летом. По-восточному приветливый и почтительный, он всегда и всем готов был оказать услугу, хотя каждая свободная минута была у него на счёту. Учебники он откладывал примерно в полночь, выключал настольную лампу и, глядя в азиатски чёрное небо с яркими выпуклыми звездами, мечтательно говорил, что первым из воспитанников своего детского дома поступит в аспирантуру и станет кандидатом наук. Помнится, однажды я сказал ему: "Не надо загадывать, всё может случиться. От неё так просто не отделаешься", - намекая на Алым, которая повадилась ходить к нам в гости. Сказал в сердцах, потому что испытывал неприязнь к этой манерной девушке в ярких нарядах; особенно раздражали её ногти, всегда накрашенные таким ярко-красным лаком, что пальцы казались окровавленными.
Алым вечно красовалась если не на кухне, то в вестибюле у телевизора или просто в коридоре у окна, откуда виднелась дорога и ущелье с вечно шумящей горной рекой. Она заполонила общежитие своими нарядами и бархатистым грудным голосом. Голос у неё своеобразный, его не спутаешь, даже если дверь комнаты закрыта.
Этой осенью она перестала мельтешить у всех на виду, ибо каждый вечер проводила в нашей комнате. По закону общежития - третий всегда лишний, оттого, заслышав её голос и решительный стук в дверь, я одевался, уходил. Правда, Нурлан пытался задержать, но так вежливо, мягко, что мне казалось, будто в душе-то он жаждет остаться наедине с девушкой.
Для "третьего лишнего" было несколько вариантов времяпрепровождения. В хорошую погоду можно отправиться к камню над дорогой, смотреть в сторону снеговых горных вершин, где работала моя Людмила. Если холодно, то лучше всего пообщаться с интересными собеседниками, что живут в соседней комнате: с Николаем, редактором и единственным сотрудником поселковой многотиражки, или с Геннадием, электриком обогатительной фабрики, истинным поклонником Шаляпина.
Размышляя, как провести вечер, медленно брел я берегом реки навстречу горному потоку. Над головой зябко стучали голые ветви тополей, напомнив строки Рубцова:
Улетели листья с тополей,
Повторилась в мире неизбежность....
Не жалей ты листья, не жалей,
А жалей любовь мою и нежность!
Грустная мелодия стихотворения будто бы подталкивала наведаться к тёзке Рубцова, Николаю Долгову. Как и все поэты, он обычно пребывал во власти вдохновения, задумчив и разговаривал отрывисто, односложно. Тогда его лучше оставить одного. Но порой бывал и сам рад встрече: это случалось после рождения нового стиха. Например, недавно, волнуясь, часто помаргивая, он просительно вглядывался в меня:
- Ну как? Вот эта строка, по-моему, торчит или так мне кажется? А может быть, вот так:
"Нет, я счастливым бы не стал, /Когда за стенкою несчастье"?
За два года нашего знакомства я хорошо успел узнать Николая, полюбил его мягкость, умение сопереживать, делиться последним куском. Действительно, не стал бы он счастливым, если рядом кому-то плохо. Это покоряло, а значит, нравилось и само стихотворение со всеми хорошими и неудачными строками.
Тут из окна комнаты N4, где жили Николай и Геннадий, во всю мощь проигрывателя послышался бас:
Клубится волною кипучею Кур,
Восходит дневное свети-и-и-л-о-о.
Как ве-е-село-о сердцу, душе как легко-о-о.
О-о-о, если б навеки так бы-ы-ы-ло...
Ну, если Гена во всю мощь включил "Персидские песни" Рубинштейна и подпевает, страдальчески выделяя стон: "О-о-о-ох, если б навеки так бы-ы-ы-ы-ло!" - то лучше проскочить незаметно, поскольку в таком настроении он всех зазывает в гости "жахнуть" водочки и послушать Песню с большой буквы. А если откажешься - обиженно выпячивает толстые, как у всех добродушных великанов, губы. Он убеждён, что в нашем посёлке нет и не может быть плохих людей. Громадный и сильный, он по-отечески нежно относился к местным жителям. И когда слышал, как принижали киргизов и узбеков, то басил угрожающе: "Чем уж они нам, русским, обязаны? Говорите - мы их научили ссать стоя? Эка заслуга! Помолчали бы!"
Раздражённый громовой голос действовал безотказно, все замолкали, боязливо оглядывая его рост и кулачищи. С таким лучше не связываться.
В вестибюле бегал любимец общежития, четырёхлетний славненький узбечонок, Талгат. Заметив мужчину, он обязательно кидался навстречу, крепко обхватывал ногу и смотрел снизу вверх, будто выпрашивая ласки. Надо сказать, что он талантливо копировал взрослых. Живя здесь, он бойко научился лопотать по-русски, и сейчас говорил, поднимая ручонку, согнутую в локте, точно так, как в бодибилдинге демонстрируют бицепс:
- Посмотри, какой сильный стал! Хочу вырасти большой, как ты. Папы нет, я защищаться буду сам.
- Не бойся, мы тебя в обиду не дадим. Живи спокойно, здесь хорошие люди! - повторил я слова Геннадия и стал показывать малышу упражнения для тренировки рук и ног, затем "подсечку", приём борьбы.
- Научусь! Я видел по телевизору: так делали дяди, - радостно прыгал он вокруг меня.
Так же он ликовал, послушав стихотворения Пушкина, которые всегда читала ему Людмила.
В комнате Нурлан был один, видимо, быстро выпроводил подругу. Оторвался от учебника, принёс из кухни кипяток, по-своему, священнодействуя, заварил чай в фарфоровом ярком чайничке, налил в цветастую пиалу и, почтительно прижимая правую руку к груди, левой подал мне, заражая радостью:
- Слышите, как пахнет? Это "кок-чай", зеленый чай, полезно для почек и хорошо утоляет жажду. Я знаю, русские любят сладкий чай, жаль, всего одна конфета осталась. А хотите, спрошу у девчонок варенье? Нет? Ну ладно, тогда по-нашему, с виноградом, - говоря это, он достал из тумбочки большое в национальном орнаменте блюдо, именуемое "тавак", на котором аппетитно лежали две кисти янтарно-желтого винограда. - Это "дамский пальчик". Вам нравится?
Всем русским он уважительно говорил "вы" и теперь с милой искательностью заглядывал мне в глаза, чтобы угадать следующее желание.И это не потому, что я помогаю готовиться к экзаменам в аспирантуру, нет, он так воспитан. Такое же отношение у него ко всем старшим. Однажды у него нечаянно вылетела славная фраза:"Каждый взрослый мне кажется моим родителем, наверное потому, что я никогда их не видел".
- Одну кисть дал Талгату, - продолжал он. - Удивительно! Малыш снова обнимал, называл папой и тащил к себе. Вы знали его отца? Неужели мы так похожи? Я не могу смотреть ему в глаза. И Шаропатка просила зайти, чтобы я успокоил ее сыночка.
- Ты, оказывается, шустрый парень! Только вселился в общежитие, а уже покорил всех красавиц, - пошутил я. - Только не вздумай рассказать это Алым. Видать, она девушка с характером, глядишь, вцепится Шаропатке в волосы.
Я закурил сигарету и отметил, что Нурлан отодвинулся к окну, будто бы полюбоваться горами. Он не курит и не любит дыма, но ввиду мягкости характера ещё ни разу не сказал об этом, и я думаю: скажет когда-нибудь или нет?
- Вот и вы, как весь посёлок, неправильно думаете про меня и Алым. А Талгата мне жалко. Совсем плохо без отца - это я знаю, - сказал он, грустнея лицом.
- Да, жалко малыша. А ты немного похож на его сбежавшего отца. Тот был тоже высокий, худощавый и одет в такой же свитер с широкой поперечной полосой. Да только у тебя дело идет к тому, что скоро появится свой сын...
- Что вы говорите! - Нурлан суеверно, как это делали русские, постучал по дереву и резко оглянулся на дверь. - С Алым я просто так, ничего серьезного. Ей скучно, она и приходит. Я ещё не думаю о таком. Вначале - диссертация.
И вдруг спросил:
- А у вас на руднике ЧП? В вашей смене что-то случилось? Я вижу, вы расстроены?
Чтобы увести разговор в сторону, он всегда неожиданно задавал вопрос. Дипломат!
Облачко сигаретного дыма напомнило мне горную дорогу, пыль за грузовиком... Нахлынуло что-то такое печально-безысходное, и я рассказал о наших проблемах. Людмила не представляет жизни без школы, без учеников, оттого и согласилась учить русскому языку и великой литературе киргизских ребятишек в маленьком горном кишлаке Охна. Раньше удавалось ездить на работу и с работы автобусом, но повздорила с начальством (отказалась завышать оценки хулиганистому и распущенному Джакыпбеку Калдыбаеву, сыночку тамошнего начальника), и пошло-поехало: самые первые уроки её и последние - тоже. Классное руководство - обязательно. Все педсоветы - после шести вечера. Сложности и с начальством, и с дорогой, вот потому она там живёт в комнате при школе. Изредка, если удаётся поменяться уроками с местной учительницей и есть попутная машина до рудника, она приезжает, и это для нас праздник. Попутки - это грузовики с чанами, в которых руда для обогатительной фабрики. В кузове холодно, грязь, пыль, зато безопасно: не пристанет шофёр. Приезжает чумазая, будто поднялась из шахты. И это не самое страшное. Недавно ее просквозило так, что две недели валялась с высокой температурой...
- Вы говорите, девушка в Охне? - заторопился Нурлан. - Это рядом. Всего двадцать километров. Надо транспорт. Купите машину!
Он возбуждённо жестикулировал и преданно заглядывал в глаза. Для него, наивного юноши, всё решалось просто.
- Спасибо за комплимент! Приятно, когда полагают, будто я, начинающий мастер смены, могу купить автомобиль. Да и зимой в горы на легковушке не проехать: много снега. Устроить бы Людмилу здесь, это было бы жакши-хорошо, но в посёлковой школе есть словесник.
- Надо попытаться, - подхватил он. - Знаете, Алым, она себя зовет по-русски Алла, вечно хвалится, будто всё может. У неё, говорит, большие связи, везде родственники, хорошие знакомые.
Он быстро ходил по комнате, глядя на меня с почтением и радуясь, что может сделать что-то хорошее.
Из его рассказа я узнал, что Алым закончила мединститут, работает в поликлинике фармацевтом, скоро станет заведующей, но и сейчас у неё самые дефицитные лекарства, а потому она здесь бог и царь.
В коридоре послышался бархатистый грудной голос, который приказывал Талгату идти к маме. Такой своеобразный тембр был единственным в общежитии.
Тотчас раздался громкий стук, и, не дожидаясь разрешения, Алым вошла и привычно села на кровать Нурлана.
Против обыкновения, я не вышел из комнаты, а дружелюбно поздоровался. Предложил чай и виноград, пошутил по поводу названия "дамский пальчик", поднеся продолговатую ягоду к её длинным крашеным ногтям. Она удивлённо посмотрела на меня. Широкоскулое лицо, умело тронутое макияжем, аккуратная прическа и несколько богатый для домашней обстановки наряд (туго облегающие синие джинсы и шикарный яркий свитер крупной вязки) говорили о тщательной подготовке к визиту. Изысканность наряда портили широко поставленные узкие глаза. Только сейчас я заметил в них неуверенность и страдание, будто что-то её мучило. Вероятно, это и вытеснило из меня прежнюю неприязнь.
- В вашей комнате, кажется, теплее, чем на втором этаже. Я немного постояла в коридоре у своего любимого окна и замерзла. Такой ветер! - деланно улыбаясь, проговорила она. Внимательно посмотрела на нас и добавила: - Какие-то вы растерянные, что случилось? Говори, Нурлан!
- Да, мы беседовали о... об одном деле...- послушно откликнулся Нурлан.
- Не торопись, - прервал я, суетливо щелкая зажигалкой; наконец прикурил. - Дело, как говорится, шкурное, обычно на такие темы говорят за бутылкой, чтобы никому не смущаться.
- Нет, избавьте, - сказала она, манерно подбоченясь. - Хотя бы сегодня без вина. Не представляю, что со мной дальше будет.
- Ничего страшного. Перед свадьбой положено тренироваться, - пошутил я, многозначительно объединяя глазами парня и девушку.
Она благодарно взглянула на меня и лукаво подмигнула, будто между нами заключено тайное соглашение, о котором знаем только она и я.
Нурлан, чтобы скрыть смущение, принялся освобождать от книг портфель; он явно готовился оказать мне услугу - сбегать за бутылкой. Но куда бежать, если единственный магазин закрылся три часа назад? Отвлекая внимание от своей персоны, Нурлан выложил девушке суть дела и добавил:
- Надо как можно быстрее.
- Ну, такие вещи быстро не делаются. Завтра позвоню в город, там скажут, когда и как можно решить эту проблему, - неохотно говорила она, показывая, что не для таких бесед пришла сюда.
Но разве Нурлана остановишь! Наивный человек, он все слова понимал буквально, вот и продолжал наседать на неё, пока не добился твердого обещания.
"А вдруг получится? _ думалось мне в тот момент. _ Слово "перевод" она не произнесла ни разу, что говорит о её деловой хватке. Видимо, не впервой! Вот он, долгожданный счастливый случай, который избавит меня и Людмилу от разлук!"
Я начал одеваться, чтобы отправиться на поиски вина, однако услужливый Нурлан опередил.
Без него комнату заполнила неловкая тишина. Девушка мечтательно смотрела на дверь, где скрылся Нурлан. А во мне заныла совесть. Я вспомнил, как часто, коротая вечера с Николаем, мы изливали желчь на разных дельцов с примитивной философией "ты - мне, я - тебе" или "хочешь жить - умей вертеться". А теперь и сам становлюсь таким же.
- Нурлан славный парень, - брякнул я, чтобы отогнать стыд.
- Очень славный, - подтвердила она. Помолчала, разглядывая рисунок скатерти и свои кроваво-красные ногти. Тяжко вздохнула и продолжила: - Вы знаете, никогда не представляла, что такое может случиться со мной. Было всегда наоборот: парни ходили за мной, объяснялись, приглашали в кино. А я насмехалась над ними.
"С таким лицом да хвастать обилием поклонников... Хотя, по киргизским меркам, возможно, она симпатичная", - подумал я. Любовь к красивой Людмиле сделала для меня всех девушек дурнушками.
- И вдруг встретила парня, который понравился настолько, что первая прихожу к нему, потеряв всякую скромность. Я как будто знала, что встречу его, вот после института и поехала сюда. Но никогда не думала, что парень будет избегать меня. Когда приезжаю домой, бабка начинает воспитывать: "Придумали всякие институты, а в твои годы пора детей иметь, о чем ты думаешь?" Но что я могу, если кроме Нурлана для меня вокруг нет никого. Я хочу от него ребенка, даже если он не женится на мне. Воспитаю без отца. Примеров таких много: и по телевизору показывают, и в жизни. Вон Катя Сидорова - мать-одиночка, Шаропатка тоже одна воспитывает Талгата - и ничего.
Я был оглушен. Ведь это признание в необыкновенной любви! Вот она, причина неуловимого страдания в её глазах!
- Что с него возьмешь: молодой, неиспорченный, - утешил я и заметил, как она благодарно и печально взглянула на меня.
Нурлан пришёл навеселе. Заметно качаясь, водрузил на стол початую бутылку водки:
- Это Гена из четвертой комнаты угощает! И просит спеть вам... - поискал в одном кармане, полез в другой, нашёл мятый листочек, извинительно добавил: - Я по бумажке, чтобы получилось, как у Геннадия-палвана-богатыря:
Тому, кто хочет жить легко,
Друзья, необходимо,
Чтоб в кубке пенилось вино,
Не проливаясь мимо!
Явно, у Геннадия пришлось ему "жахнуть", оттуда "всухую" не уходят. Его хмельная улыбка и смелые заигрывания развеселили девушку. Она глазами благодарила меня.
Откинувшись на спинку стула, я разглядывал сидящих рядышком Нурлана и Алым, представляя их в одежде новобрачных. Во мне взыграли озорство и водка:
- Давненько не гулял я на свадьбе!
От этих слов Алым прямо-таки зацвела. А меня уже несло, я продолжал подыгрывать:
- Выпьем! Начнем готовить свой организм к такому событию!
Она пожирала Нурлана откровенно влюблённым, обнимающим взглядом. А он застенчиво улыбался и старался уйти от этой темы с помощью тоста:
- Лучше - за переезд вашей девушки, Людмилы!
Но я не мог остановиться:
- Закусывайте яблоками. Это плод любви. Правда, от них худеют...
- Действительно? Тогда я не буду есть. И так в последнее время худею почему-то, - искусственно засмеялась Алым и выразительно глянула на Нурлана.
- Это кстати, - продолжал я шутить. - Легче будет выкрасть и нести в ЗАГС. Ведь будущий учёный извёл все силы на аспирантуру.
- Ну, ему не пришлось бы утруждать себя, - сказала она кокетливо.
Я продолжал шутить, специально не замечая, как Нурлан недовольно морщился, то и дело уходил к окну, будто комната заполнена дымом сигарет.
Разгорячённая водкой и щекотливой темой, Алым излагала счастливые перспективы своего избранника:
- Я всё могу достать! Сразу будет двухкомнатная квартира в Бешкеке, обстановка, машина, ковры и дача, - грудной бархатистый голос звучал надменно. Она незаметно следила за Нурланом, желая узнать, клюнул ли, заинтересовался ли?
Мне надоело паясничать, я демонстративно зевнул, откровенно запосматривал на часы, ведь завтра в первую смену - рано вставать. Алым всё поняла и попросила Нурлана проводить. Отсутствовал он долго, за это время можно бы дойти не на второй этаж, а до рудника и обратно. Когда вернулся, то мягко сказал:
- Зря вы говорили про свадьбу. Она даже в коридоре толковала об этом. А у меня другие планы, - спохватился и извинительно добавил: - Зато у вас будет всё жакши: она твердо обещала помочь перевести сюда вашу Людмилу. Полчаса хвалилась, что в комитете по образованию работает её дальний родственник.
- Слушай, а почему бы тебе действительно не жениться? - спросил я, задетый его упрёком. Желая заглушить вину, я вспомнил признание Алым, и захотелось их соединить: пусть будут счастливы, как мы с Людмилой.
- Не нравится она. Худая очень, - тускло сказал он. Постоял у окна, глядя на звездное небо.
- Чудак ты! Разве это причина? Будешь кормить бешбармаком, она растолстеет.
Он не откликнулся на шутку. Как пьяный, ничком упал на кровать и мгновенно уснул.
2
После того вечера я стал реже ходить к моему придорожному камню. Неведомая сила влекла в общежитие, без конца нашёптывая, что именно сегодня Алым сообщит о переводе Людмилы в посёлковую школу.
Скорее бы!
В вестибюле стало грустно и пусто без ласкового, звонкого Талгата; с некоторых пор мать запретила ему выходить из комнаты. Из окна слышался его плачущий голос:
- Папа, приходи домой, приходи! Я не буду прятаться в шкаф!
А следом раздавались шлепки и истеричные крики Шаропатки.
Когда в коридоре встречался Николай, то приглашал к себе - поговорить и обсудить новое стихотворение. Я заходил, но ненадолго. Желание услышать радостную весть гнало меня в комнату, и если Алым там не было, то просил Нурлана сходить за ней.
- Да ну её, - отмахивался он. - Сама притащится.
Но, заметив мой нетерпеливый взгляд и нервное щёлканье зажигалкой - приводил.
Теперь она была одета не столь тщательно. Только маникюр по-прежнему приковывал взгляд, и руки казались окровавленными. На лице написана уверенность, что её позовут. Она не навязывалась, наоборот - в ней нуждались.
- Звонила кому надо. Ожидают положительное решение через месяц, - с порога начинала она. - Можешь обрадовать свою Людмилу и готовить деньги на вино и бешбармак.
Это мне и хотелось услышать, и - не хотелось, ибо казалось, что я участвую в нечистой сделке. И я поспешно менял тему:
- Нурлан предчувствовал, что дело затянется, видишь - надел траурную чёрную рубашку. Но ему она к лицу. Так?
- Ему всё к лицу, - любуясь, как проступает румянец на смуглом лице юноши, улыбнулась она. - Только в коричневой он лучше.
- Теперь, к твоему приходу, буду заставлять его надевать коричневую, - сказал я, опять облачаясь в шутовской колпак.
- Пожалуйста, перестаньте! - смутился Нурлан и, чтобы уйти в тень, как всегда неожиданно перевел разговор: - Ты лучше скажи, когда Людмилу переведут сюда?
- Моё слово твердое, как наши горы. Жаль, ты этого не знаешь. Ради тебя я всё могу сделать, - сказала Алым и обиженно поджала губы, надменно сузив глаза. Ей не доверяют? Да за кого он её принимает?
Едва она ушла, Нурлан чертыхнулся:
- Как воображает, видели? Сразу хотел прогнать, да сдержался. Надо быстрее сделать перевод вашей Людмиле, тогда эту выгоню и никогда не открою дверь.
- Ты не догадываешься, почему она психует? Ты был хоть раз с ней? Ну, в этомсмысле? Сделай ей радость, да и себе тоже, - посоветовал я, помня её признание и готовность воспитать ребенка без отца.
- Но я не люблю её! И не собираюсь жениться. Нет, что вы! - Нурлан театрально-трагически поднял руки и охватил голову.
Я засмеялся его наивности и пошёл к Николаю. Тот обрадовался возможности поговорить о своих только что написанных стихах. А я, в свою очередь, рассказал про негласную сделку с Алым.
Долгое знакомство с ним подсказывало, что он расценит мои действия как корысть и - осудит. Так оно и вышло. Желая обелить себя, я процитировал вычитанное у философов: "То, что полезно мне, полезно государству".
- Ага, ты суетишься, значит, душа не на месте, - усмехнулся он, пощипывая бородку. - Стало быть, ты не совсем пропащий.
Он заговорил о своём стихотворении, затем вдруг спросил:
- Действительно ли в наше время столь всесилен фармацевт? За лекарство, пусть и самое редчайшее, идут на сделки? - Задумчиво посмотрел на потолок и, часто помаргивая близорукими глазами, выдал четверостишие: - "/Раньше предлагали за коня - полцарства, /Нынче прагматизмом болен человек: /Не нужна корона, дайте мне лекарства, /А взамен я совесть вам отдам навек". Видишь, последняя строка торчит, теперь-то замечаешь?
В ближайшие же выходные явсё рассказал любимой девушке. Вопреки предсказаниям Николая, милая Людмила, уставшая от дорог и разлуки, не осудила мои действия. Она обрадовалась и назвала это перстом судьбы:
- Я всегда говорила, что рано или поздно нам улыбнется Его Величество Счастливый Случай! - Людмила только сейчас уверовала в посёлковые слухи, что родители и бабка Алым - очень большие и важные люди, оттого и она здесь всемогущая. Впоследствии, говоря о переводе, мы шутили: "Ну как поживает наш перст судьбы? Не пора ли ему энергичнее пошевелиться? "
Во время зимних школьных каникул мне выделили две путевки, и мы с Людмилой славно отдыхали в профилактории, неподалеку от рудника. После работы я на крыльях летел туда и не вспоминал ни перст судьбы, ни всемогущую Алым. Но всё хорошее кончается быстро.
Когда, радостный и отдохнувший, я вернулся в общежитие, Нурлан приготовил чай, поднес пиалу, почтительно прижимая руку к сердцу: "Это зелёный, очень полезно", а после чаепития, не поднимая глаз, укоризненно сказал:
- Не надо было вам уезжать. Случилось самое страшное.
Тут я заметил, что весь он какой-то сникший, помятый.
- Да. Вас не было, она принесла вино, сидели... Я не помню, как...- уныло опустив голову, сокрушался он.
- Где же тут печаль? Во всём мире мужики гордятся победами на любовном фронте, а ты...
- Хорошо вам шутить, а меня теперь заставят жениться. У неё такие связи, такие родственники, она об этом сказала, когда уходила утром.
"Да, деловая дама! Теперь можно поверить, что вытащит Людмилу из Охны", - восхитился я, но вслух сказал:
- Не переживай! Ты окончил институт, работаешь, можно и жениться, обзавестись своим углом. Ты вспомни, она обещала к свадьбе и квартиру, и дачу, и машину. Хороший дом, хорошая жена, что ещё надо мужчине? - как последний аргумент повторил я бравую фразу из кинофильма, только бы хоть как-то оправдать себя.
- Я вам не сказал, что недавно меня отыскала одноклассница, с которой мы вместе были в детдоме. За неделю получил два письма. Прочитал - и сразу увидел её. Вы иногда замечательное слово произносите - славно. Она очень славная! Захотелось бросить всё и бежать к ней.
- Тогда другое дело, - сказал я, чтобы не молчать. Настроение испортилось, поскольку увидел, что план устройства нашего с Людмилой счастья разваливается, как карточный домик.
3
Нурлан осунулся, стал взъерошенным и молчаливым. И Алым не заходила, а это уж совсем зловещий признак для нашего перста судьбы.
- Вы не брали мое письмо на тумбочке у вахтерши? - однажды спросил Нурлан. Вид у него растерянный, несчастный. - Неужели эта Алым перехватила? Там должна быть фотография девушки.
Но письмо оказалось в тумбочке. Просто вахтерша сама хотела вручить его Нурлану, чтобы услышать слова признательности и благодарности, которые так сердечно умел говорить этот смирный парень.
Печально и долго Нурлан смотрел на присланную фотографию. Показал мне, и я отметил удивительную схожесть девушки с Алым. Но поскольку теперь даже упоминание этого имени раздражало его, то я просто похвалил фото.
С Алым я встретился в вестибюле, но сделал вид, что не знаю об их размолвке, и о переводе Людмилы не заговаривал. Эту тему начала она. Оказывается, через три дня здесь будет проездом важный человек из областного центра, ему надо отдать заявление Людмилы, копию диплома и автобиографию. И всё будет в порядке.
- Но его надо отблагодарить, ведь работа непростая? Как и сколько дать? - пряча радость, смущённо спросил я.
- С ним разберусь я сама. А взамен вы тоже сделаете мне что-нибудь хорошее, - и выразительно посмотрела на дверь нашей комнаты. - Что сейчас делает Нурлан?
- Пойдём в гости, увидишь, - сказал я, понимая, что это приглашение равносильно предательству.
Она с готовностью согласилась. И снисходительно посмотрела на меня, показывая, что отныне я обязан выполнять всякую её прихоть.
- Сделай так, чтобы мы помирились, - не попросила, а приказала.
"Вот она, плата за услугу" - будто хлестнуло меня, но я сдержался и промолчал. Ведь теперь я - человек зависимый и от нее, и от важного чиновника, который вскоре приедет за документами Людмилы.
Нурлан поднял голову и укоризненно кольнул меня взглядом, даже не взглянув на Алым. И снова склонился над бумагой.
- Письмо пишешь? - спросила она и посмотрела на парня, как на свою собственность. Я заметил умиротворённость и самодовольство в её фигуре и глазах. Теперь-то она получила всё, что хотела.
С злобным лицом Нурлан нервно покусывал губы, потом вытащил из письма фотографию улыбающейся узкоглазой девушки и демонстративно подоткнул к портрету Чингиза Айтматова, что висел над тумбочкой.
Алым достойно приняла этот удар, лишь нервно забарабанила по столу яркими ногтями.
- Ничего, симпатичная, поэтому, будем надеяться, найдет себе жениха, - выдавила хрипло, и опять в продолговатых чёрных глазах мелькнула тоска.
Я подошёл к тумбочке, включил магнитофон. Незаметно для Алым, прижал палец к губам и ожидал, когда Нурлан поднимет голову на звуки музыки. Этот умоляющий жест сработал. Нурлан промолчал, только обжёг девушку испепеляющим взглядом.
Я тихо вышел, оставив их вдвоем. Вернулся в полночь. Дверь была закрыта. Постоял минутку, размышляя. Вдруг из комнаты донёсся скрип кровати. Сразу представились нескромные картины, и я на цыпочках, воровато оглядываясь, поспешил уйти. Через некоторое время по коридору медленно, с низко опущенной головой, прошла Алым. Ошибиться было трудно, ведь я находился в вестибюле, где с полуночниками, любителями фильмов проэто, смотрел телевизор.
Охватив голову руками, Нурлан пластом лежал на измятой постели. К своей кровати я прокрался в темноте: не хотел смотреть ему в глаза, да и не смог бы.
- А, это вы! - он повернулся ко мне. - Я не сплю, включайте свет, - добавил он. В голосе ни одной агрессивной нотки.
Как назло, замок молнии на куртке застрял, и пришлось включить настольную лампу.
Я думал, мне послышалось. Ведь он не переносил дыма.
Я тоже закурил, подсел к окну. В ночной тишине далеко разносилось монотонное эхо шумящей горной речки.
Вдруг за спиной раздался кашель, и резко хлопнула дверь. Шаги торопливо удалялись к туалету. Смолкли. Я нервно заметался по комнате, казня себя за шкурничество. "Нет, я счастливым бы не стал, когда за стенкою несчастье", написал Николай. Это абсолютно верно: если ближнему плохо, то все мы в какой-то мере виноваты. В рассеянности я выключил и снова включил настольную лампу. Круг света упал на листок, исписанный девичьим круглым почерком. Я машинально прочитал: "Выслала фото, чтобы не забывал меня. Я всегда с тобой. Ты еще помнишь меня, смотришь на нашу звезду?"
Нурлан вошёл бледный, вытирая рот. Вымученно улыбнулся:
- Стошнило с непривычки. И как вы курите, да несколько раз в день?
Затем скрипнула кровать, и снова тишина.
- Может, я поступил неправильно, скажите, - наконец нарушил он тягостное молчание. - Она так хотела, чтобы я и сегодня с ней... Уже сняла одежду, но я прогнал, а она одевалась и плакала. Уже тогда я хотел закурить или "жахнуть", как говорит Геннадий.
- Правильно сделал. Я подозреваю, что ты её терпишь ради моей просьбы. Если это так, то не надо. Сами разберёмся.
- Она сказала, когда выполнит нашу просьбу? - он умышленно не произнес имени Алым.
- Через месяц, примерно. Скоро должен приехать важный чиновник, возьмёт документы, даст приказ, тогда... - в голосе моём предательски обозначилась надежда.
Наверное, он это заметил, потому что задумчиво сказал:
- Придёт, никуда она не денется, а когда Людмилу переведут сюда, то - прогоним. Но я боюсь, что она забеременеет, тогда уж мне каюк. А может, она уже...? С того раза? - испуганно встрепенулся он.
Я сделал вид, что не слышал. Спросил о девушке, с которой он поделил звезду.
Был поздний час, пора уж спать, а мы разговаривали. Он подробно рассказывал о детдоме и однокласснице, чьё фото получил сегодня. Широко открытыми глазами я смотрел в темноту и представлял эту славную девушку, непременно на высокой горе, с поднятым к ночному небу лицом.
В тот вечер Людмила должна была привезти необходимые документы, поэтому после шахты я быстренько помылся и заспешил домой. Из комнаты N4, даже через закрытые окна, громко слышались "Персидские песни". Значит, Гена опять в празднике. В рубашке навыпуск и домашних тапочках он вышел в вестибюль, кинулся ко мне с объятиями и загремел басищем:
- Сколько лет, сколько зим, заходи, "жахнем", послушаем Рубинштейна.
В этот момент подбежал Талгат, показал согнутую ручонку с крохотным бицепсом:
- Смотри, уже сильный, как ты! - и смотрел снизу умоляющими глазами.
Пришлось взять его на руки. А Геннадий, желая развеселить ребенка, решил подпеть пластинке:
...Даны пернатым пташкам
И пестрые крылья и голос.
А мне даны песнопенья ...
От низких нот задрожали стёкла, и мальчик испуганно прижался ко мне. Тут подоспел Николай, сосед и поклонник замечательного баса, и увёл Геннадия в комнату.
Я нёс Талгата к себе, чтобы угостить пряником, а он неумело копировал Геннадия: "Даны пенлнатым пташкам. Ла-ла-лала-ла-лалала...". Так и пел: пенлнатым. Увидев Нурлана, мальчик перестал петь и заладил:
- Пойдем домой, папа, я не буду от тебя прятаться в шкаф, пойдем, папа!
Бедный Нурлан покраснел, вид у него растерянный, на глазах повисли слезы. Я дал мальчику гостинец да скорее повел на второй этаж, к Шаропатке.
Было уже темно, а Людмила не приехала. Я начал волноваться, оделся потеплее и пошёл на дорогу. По ущелью, с гор, дул холодный, пронизывающий ветер. Я продрог, а милой всё не было. Только одна машина, груженная чанами с рудой, проскочила мимо, к обогатительной фабрике. Может быть, Людмила вышла раньше, на повороте? Я вернулся в общежитие, надеясь, что мы в темноте разминулись. Так, до полуночи, я то выходил к дороге, то возвращался. В конце концов решил, что её не отпустили. Лёг спать.
Сон был тревожный, я то и дело просыпался. За окном завывал ветер и швырял в стекло дождь со снегом, а мне казалось - кто-то стучится. Я закурил, подошёл к окну. И вдруг в темноте увидел знакомую фигуру. Да ведь это моя Людмила! Прихрамывая, устало шла она к общежитию. Как же ей удалось в такую пору добраться до Посёлка? Я выскочил в вестибюль, откинул большой железный крюк с входной двери, подхватил любимую на руки и понёс к себе, чтобы не будить девчонок на втором этаже, где у неё было койко-место. Уложил в свою кровать, а сверху набросал ворохом теплые вещи, всё, что в темноте попалось под руку. Долго она тряслась в ознобе, прижимаясь ко мне, а когда согрелась, то рассказала, как добиралась.
...После уроков завуч заставила провести дополнительные занятия с отстающими учениками, в числе которых и Джакыпбек Калдыбаев. Этот оболтус на уроках-то выматывал все нервы, а его ещё загоняли и на дополнительные занятия. Папаша, видите ли, желает, чтобы сын поступил в московский вуз. А у того на уме, как у Митрофанушки из "Недоросля", не учиться, а - жениться. Насмотрится порнухи, этакий великовозрастный охальник, и развлекается: то специально уронит ручку, чтобы заглянуть учительнице под юбку, то нагло уставится в вырез кофточки. Пока закончила дополнительные уроки, естественно, автобус уехал. Долго ждала попутную машину, промокла и замерзла, уже хотела отложить поездку до субботы, вдруг из-за поворота - свет автомобильных фар. Обрадовалась, как дурочка. Сунулась было в кузов, а там чаны с рудой, грязь со снегом, и шофёр-узбек показался славным, с добрыми нотками в голосе, уговорил не мёрзнуть, сесть в кабину. Поехали - и произошло то, чего всегда боялась: едва за скалой исчезла Охна, шоферюга стал приставать. Я выскочила на ходу, чуть не скатилась в реку. Узбек матюгнулся на своём языке и умчался. Пришлось идти пешком, ведь спешила сдать вовремя документы, вдруг, действительно, Алым поможет.
Я слушал её и в бессильном гневе крепко сжимал челюсти. Бесновался ветер за окном, безжалостно ломая голые ветки тополей. Бурный поток горной речки неутомимо совершал работу, начатую миллионы лет назад, - распиливал ущелье и, от ярости, недовольно шумел. Нурлан спал неспокойно, ворочался, бормотал во сне какое-то имя.
4
...Алым ходила по общежитию, гордо выпятив едва заметную беременность. С Нурланом она в ссоре, зато подружилась с Шаропаткой, помогала ей по хозяйству, занималась воспитанием Талгата - явно готовилась к жизни матери-одиночки.
Нурлан получал несколько писем в неделю и, будучи обязательным человеком, исправно писал ответы. Потом закуривал и горестно задумывался, глядя на портрет девушки, похожей на Алым. После каждой встречи с Талгатом он сильно печалился. Весной собирался ехать на сдачу первого экзамена - по специальности. С моей помощью он уже выбрал тему для диссертации.
Людмила больше не вернулась в аил. Она устроилась лаборантом на обогатительную фабрику и ежедневно проводит отбор проб руды из вагонеток, поднятых на-гора. До сих пор скучает по школе, помнит имена киргизских ребятишек, которые, бывало, завороженно смотрели на неё, слушая и заучивая мелодичные русские слова. Комната, где она жила с подругами, теперь наша и считается "малосемейкой".
Я стал начальником участка и каждый раз, в конце месяца, когда не выполняется план, подолгу задерживаюсь с горняками под землей. Выйдя из шахты, я испытываю огромную радость и от ощущения себя живым и невредимым, и от предстоящей встречи с моей милой Людмилой. Всякий раз с несказанной нежностью и любовью прикасаюсь глазами к бездонному небу, снеговым вершинам и зеленым предгорьям, заросшим арчой.
Николай продолжает работать в многотиражке, уже осуществил давнюю мечту: выпустил тоненькую книжечку стихотворений. Собранные воедино, стихи ещё больше покоряют меня, пробуждают желание быть похожим на него, такого доброго и внимательного к чужой боли. Тогда вспоминается Нурлан, и я физически ощущаю досадное чувство вины.
Геннадий вынужден уехать из Посёлка. В тот раз гремели "Персидские песни", и всё было бы мирно, да зазвал он к себе пьяных горняков. Разгорелся спор о киргизах и узбеках. Даже в коридоре слышался раздражённый бас Геннадия: "Да за что они должны благодарить нас? Чему хорошему научили мы их? Молчали бы!" Видимо, кто-то возражал, завязалась драка. Но и в пьяном виде защитник коренного населения был непобедим, так что один из гостей вылетел из комнаты N4 вместе с рамой.
*
Алым родила мальчика и назвала Нурланом. Она переселилась в столицу, где многочисленные важные родственники и знакомые помогли с жильём.
Туда же уехал Нурлан. Он не мог допустить, чтобы малыш рос без отца.