Никитин Георгий Александрович
Семейная хроника-макет

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Никитин Георгий Александрович (George86@yandex.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 140k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    • Оценка: 8.00*5  Ваша оценка:

      
      
      
      
      
      

    Георгий

    НИКИТИН

    МЕРА ЖИЗНИ

    (семейная хроника)

      

    Летит невозвратное время.

    Вергилий

      

    Много в мире сил великих,

    но сильнее человека

    нет в природе ничего.

    Софокл

      

    Мера важнее всего.

    Клеобул

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    МОСКВА

    2004

      
      
      
       ББК 84. (2Рос-Рус) 5
      
      
      
      

    НИКИТИН

    Георгий Александрович

    МЕРА ЖИЗНИ

    (семейная хроника)

    ____________

      
      

    Посвящается

    дорогим

    дочери, зятю и внуку

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Никитин Г.А.
       Мера жизни (семейная хроника). - М., 2004. - 64 с.
      
      

    Џ Никитин Г.А., 2004

    СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА

      
       К
       аждое поколение рождает своих героев и просто людей, честно трудящихся на благо Родины. Счастье моего поколения в том, что мы были лишены многих отрицательных качеств поколе­ния, которое стало подрастать в годы так называемой "перест­ройки" и "реформ" (намеренно заключаю эти святые слова в ка­вычки, дьявольски превращенные в свою противоположность совре­менными бесами). Нам претили и становились чужды любые прояв­ления предательства, алчности, стремления к накопительству, праздной жизни и т.д.
       Каждый человек имеет право на размышления, осмысление прежней жизни, пройденного пути. И те крупицы наблюдений и знаний, которые оставляет потомству взявшийся писать воспоми­нания, вносят свою лепту в передачу своих мыслей и опыта последующим поколениям, даже если он не член Союза писателей.
       Мы пережили трудное время, страна отказывала себе во всем, чтобы подняться с колен и стать мировой державой. И каж­дый ветеран войны и труда может гордиться деяниями своих сов­ременников, что так огульно охаиваются теперь "новыми русски­ми". Любые мемуары - это повествование о времени и о себе, о других людях, нередко малоприметных, но совершающих каждый на своем месте подвиги жизни.
       Мои воспоминания начинаются не с детских лет, а с иссле­дования нашей родословной, т.к. исследовав корни, можно понять и смысл, и значение самого древа существования. Мне совершенно не понятен, например, один мой племянник, который сжег пере­писку своей родной матери и домашний архив бабушки, считая, что это никому не нужный хлам. Ясно, что этот человек и есть "Иван, не помнящий родства"...
      
       Основателем нашей многочисленной семьи, нашего семейного клана является Иероним Синкевич, мой прадед по материнской ли­нии, живший в старой части города Бреста в начале XIX века. В старом городе Бресте, где впоследствии была возведена кре­постная цитадель, он владел мастерской по выделке кож, жил в собственном доме и являлся членом городской думы (радным).
       Когда старый город запланировали под крепость, все жители переселились на новые места, на правом берегу реки Муховец. На южной окраине, возле реки, поселился прадедушка Иероним со своей семьей. Дедушке Александру Иеронимовичу было тогда 4 го­да. Дедушка рассказывал, что его перенесли на руках из старого города в новый дом, который построил прадедушка на улице Мухавецкой (позже - Набережной улице), на участке, отведенном для пере­селенцев из старого Бреста.
       Прадедушка Иероним был женат на урожденной Выговской из мелкой разорившейся шляхты. Возможно, что у нее были родствен­ные корни с гетманом Выговским, т.к. тот тоже происходил из бедной польской разорившейся шляхты. По-видимому, прадедушка умер в среднем возрасте, т.к. дедушка Александр в раннем детс­тве остался сиротой вместе со своим братом Иваном и сестрой Варварой.
       А далее, для меня по крайней мере, генеалогические корни нашего древа теряются в веках истории, хотя, как передавали некоторые доморощенные историки, история нашей семьи насчиты­вает около 800 лет.
       После смерти прадедушки его жена, урожденная Выговская, вышла замуж за Шубского, который вскоре тоже умер. Александр Иеронимович Синкевич, отец моей матери, Софьи Александровны, будучи человеком с пылким воображением, считал, что один из предков рода Синкевичей был основателем города Бреста. В ХI веке один из Синкевичей находился среди окружения Туровских князей, владевших этим древнеславянским поселением и перешед­шим во владение князя Ярослава Мудрого в 1044 году. Он оста­вался во владении Киевских князей до середины XII века, когда отошел к Волынскому княжеству. Около 1319 года город был зах­вачен Литвой и стал называться Брест-Литовск.
       Как считала моя мать, наши предки были униатами. Утверж­дала она также, что один из наших предков по отцовской линии был богатым шляхтичем, но разорившимся и перешедшим в разряд малосостоятельных горожан. Таким образом, корни нашего рода, по-видимому, были польские, хотя некоторые члены семьи утвержда­ли, что мы относились к белорусам.
       Еще в детстве, в семье, где я рос, иногда слышалась поль­ская речь, - это мама и старшая сестра Женя, если хотели от меня что-то скрыть, или что-то не положено мне было знать, переходили на польский. Но сами меня польскому языку не обучили, т.к. в то время в СССР преследовалось все, что было связано с Поль­шей.
       Очень важно себе уяснить, что такое уния, т.к. это проли­вает свет на религиозные настроения в нашей семье на опреде­ленном историческом этапе. По Люблинской унии 1569 года город Брест вошел в Речь Посполитую (Польское государство). По Брестской унии 1596 года в результате объединения католической и православной церквей на территории Речи Посполитой правос­лавная церковь признавала своим верховным главой Папу Римско­го, но сохраняла обряды православной церкви и богослужение на древнеславянском языке. Уния 1596 года была провозглашена на церковном соборе в Бресте и утверждена королем Речи Посполитой Сигизмундом III из рода Ваза, тем самым, который был организа­тором похода поляков на Москву, в Смутное время начала XVII ве­ка.
       В 1839 году Брестская уния была упразднена Полоцким цер­ковным собором. По-видимому, с этого времени наши предки со­вершали обряды и ходили в православную церковь. Моя мать, бу­дучи человеком религиозным, в результате испытаний 2-ой миро­вой войны сделалась ревностной прихожанкой и усердно посещала храмы в городе Куйбышеве (Самаре) на Волге, где мы были в эва­куации, а позднее, в Москве, церковь Иоанна Предтечи на улице Заморенова. Это из этой церкви (в фильме по пьесе А.Н.Островс­кого "Бесприданница") мартовской весной Лариса Дмитриевна, вы­ходя из ворот, переходит в возок по шубе, брошенной Паратовым прямо в вешние воды.
       Перед началом 1-ой мировой войны в Гродно умер купец, бо­гатый промышленник, родом из Брест-Литовска, не имевший детей и наследников, и завещавший свое почти миллионное состояние по­томкам основателя города Бреста. Мой дед Александр Иеронимович в числе других пяти семей города Бреста претендовал на роль одного из потомков основателей города Бреста.
       Если учесть, что Берестье, древнее название Бреста, впер­вые упоминается в "Повести временных лет" в 1019 году, то, при условии справедливости претензий моего деда, наш род насчиты­вает много столетий. Как рассказывает Мария Ивановна Плотникова, последняя жена дяди Саши, дедушка ездил в Петербург и подавал прошение на высочайшее имя, в котором пытался доказать свое преимущественное право на наследование этого состояния. Но тут грянула война, сначала империалистическая, потом граж­данская, и вопрос этот отпал сам собой. Однако это показывает, что наши предки издавна жили в междуречье (Западного) Буга и Муховца.
       Возможно, что наши предки относились к древнеславянскому племени - бужане, издавна поселившемуся в этих местах. Назва­ние Брест (Берестье) произошло, вероятно, от слова "берест" - вид вяза, или от "береста" - кора березы. Бабушка моя, Стефанида Петровна Черетович, в возрасте 17 лет вышла замуж за моего деда Александра Иеронимовича Синкевича, которому было 36 лет. Отец Стефаниды Петровны, Петр Самойлович Черетович, жил на Волынском Форштате - предместье Бреста за рекой Муховец, в 3-х километрах от города, и имел собственную усадьбу.
       Петр Самойлович Черетович отличался огромной физической силой, по характеру был человеком прямым, великодушным, за что был уважаем соседями и жителями города Бреста и избирался гласным городской управы. Однако умер он сравнительно рано, около 60-ти лет; во всяком случае, после того, как выдал всех дочерей замуж и женил старшего сына Михаила. Младшие сыновья, Лукиян и Степан, женились уже после его смерти. Дедушка Алек­сандр Иеронимович сначала учился в дворянской гимназии, но в связи со смертью отца должен был рано начать трудиться и пос­тупил на службу в Брестскую почтово-телеграфную контору, где прослужил в качестве почтмейстера более 50-ти лет. Семья его долгое время жила в казенном здании Брестской почтово-телеграфной конторы.
       В казенном здании Брестской почтово-телеграфной конторы родились все многочисленные братья и сестры моей матери. Всего у моей бабушки Стефаниды Петровны было 10 человек детей, трое умерли в раннем возрасте, в живых осталось 7 человек. Вот их имена, выстроенные в порядке старшинства: Александр, Констан­тин, Софья, Николай, Иероним (Роня), Людмила и Антонина. Пос­ледняя из них, Антонина, умерла в 1993 году в возрасте 95-и лет.
       О каждом из них считаю своим долгом дать краткую биографи­ческую и характерологическую справку, - то что осталось в моей памяти, из воспоминаний мамы, теток и дядей, сестер и братьев, придерживаясь хронологии событий.
      
       Дядя Саша (1874-1929) (Александр Александрович) был заме­чательной личностью и проявлял большие способности и трудолю­бие. В детстве Саша отличался живым и общительным характером и часто наказывался отцом с применением "березовой каши" (ро­зог). Он даже исключался за проказы из 2-го класса Брестской прогимназии, и ему грозила отдача в ученики к сапожнику. Но мудрая мать, зная истинные причины такой несдержанности его характера, а именно дурное влияние мальчишек почтового двора, где они жили, предложила увезти старшего сына в Белу. Там он стал жить в очень порядочной и культурной семье, оказавшей благотворное влияние на резвого мальчика. Он поступил в мест­ную гимназию и, благодаря своим способностям и недюжинному уму, стал первым учеником.
       Затем он легко, без напряжения, поступил в Киевский уни­верситет на историко-филологический факультет. Это звучало как анекдот, но в то время в Брест-Литовске Саша был одним единс­твенным студентом высшего учебного заведения, и родители очень гордились этим обстоятельством.
       В университете Саша примкнул к революционному крылу сту­денчества и, хотя впоследствии посвятил себя педагогике, в тот период участвовал в студенческих сходках и забастовках, что в конце концов привело к аресту и заключению в Киевский Централ, где он просидел вместе с другими политическими около 3-х меся­цев. Оттуда он прислал письмо на волю, написанное зелеными чернилами на крохотной чайной деревянной ложечке, сделанной из кипариса. Эта ложечка долго хранилась в нашей семье как релик­вия и утерялась во время 2-ой мировой войны.
       Он писал, что здоровье его несколько пошатнулось, т.к. сидели они в сырой камере, где было много заключенных, и пос­тоянно недоедали. Но общий тон письма выглядел оптимистично. Его вскоре выпустили под залог и с подпиской о невыезде. Ему удалось закончить университет и стать филологом.
       Еще в университете он заинтересовался творчеством замеча­тельной украинской писательницы Леси Украинки (Л.Ко­сач) и на­писал о ней одно из первых исследований, впоследствии вылившееся в специальную монографию. Дядя Саша всю жизнь оставался поклонником ее творчества и восхищался ее гениальностью, т.к. она знала многие иностранные языки и оставила значительный след в украинской культуре наряду с Тарасом Шевченко и Иваном Франко. Она увлекалась, в первую очередь, поэзией, занималась драматургией и одновременно выступала как литературный критик. В драмати­ческой поэме "Одержимая" содержание направлено не только против идеи христианского смирения, но и против толстовского непротивления злу насилием. Безвременная смерть Леси Украинки в 1913 году в Италии была тяжелой утратой для глубоко почитав­шего поэтессу, как выдающуюся деятельницу культуры Украины и всей России.
       По окончании университета дядя Саша определился на госу­дарственную службу в Государственный банк в Варшаве, и вместе с собой он взял младшего брата Николая Александровича, с тем, чтобы подготовить последнего к поступлению в Варшавскую Казен­ную гимназию. В 1898 году в городе Згерже, около Лодзи, откры­лось новое коммерческое училище, и дядя Саша был приглашен од­новременно преподавателем русского языка, истории и географии. Вместе с ним туда переехали все братья: Костя, Николай, Иероним. Еще будучи в Варшаве, дядя Саша женился на Олимпиаде Пор-фирьевне Ольденбургской, очень красивой, но очень рассудочной, холодного и сдержанного ума. Женщины Ольденбурги имели нес­колько династий и происходили от рода немецких графов Ольденбург в Северной Германии. По-видимому, Олимпиада Порфирьевна унаследовала от своих предков подчеркнутый аристокра­тизм и утонченные манеры. Олимпиада Порфирьевна проживала в Варшаве на Праге (перед тем как выйти замуж за Александра Алек­сандровича) вместе со своей сестрой у мачехи.
       Этот брак оказался неудачным. Прожив вместе 6 лет и не имея детей, супруги разошлись. Липочка, получив развод, вскоре вышла замуж за господина Парасича, учителя Торговой школы. Дя­дя Саша вторично женился на Софии Юрьевне Голабудской, дочери директора Коммерческого училища в Згерже. В это время дядя Са­ша переехал из Згержа в Лодзь, где он стал директором Торговой Школы.
       Дядя Саша как географ во время летних каникул предприни­мал путешествия: ездил на Кавказ, по Полесью. В 1900 году он совершил путешествие на Всемирную выставку в Париже. Таким об­разом, обогащая себя впечатлениями и знаниями, полученными во время турне по городам и весям, он преподавал географию и ис­торию с изложением собственных наблюдений, что делало его уроки особенно интересными и содержательными для учеников. В 1906 году он пришел к мысли о создании первого Коммерческого учили­ща в родном городе Бресте. Брестская городская управа приветс­твовала это решение и оказала содействие в осуществлении этой идеи. Когда дядя Саша готовился к переезду из Лодзи в Брест к новому месту службы, было получено известие о смерти его доро­гой матери Стефаниды Петровны. Она скончалась после тяжелой изнурительной болезни, не дожив до 50-и лет. Она была великой труженицей и все силы и заботы отдавала семье и любимым детям. Она была примерной матерью, женой и хранительницей домашнего очага, идеалом женщины, могущей создать атмосферу счастья и тепла вокруг себя. Эти качества, я думаю, унаследовали от нее многие женщины нашего рода в последующих поколениях. Вечная светлая память моей бабушке Стефаниде Петровне!
       София Юрьевна Голобудская, вторая жена дяди Саши, была одарена разносторонними способностями. Блестяще окончив институт благородных девиц в Керчи, в Крыму, она владела нес­колькими иностранными языками, хорошо играла на фортепьяно, обладала чудным голосом и прекрасно рисовала. Однако судьба распорядилась по своему: во время родов она умирает, заболев родильной горячкой, вскоре умирает и ребенок. Безутешное горе свалилось на дядю Сашу, и он долгое время не мог восстановить нормальное душевное равновесие.
       После смерти Софьи Юрьевны в 1907 году, через полтора го­да дядя Саша женился уже в третий раз, на учительнице Марии Ивановне Плотниковой (по-видимому, в 1909 году), дочери началь­ника телеграфной станции города Бреста, имевшего за заслуги личное дворянство без права наследования. Переживания прошлых лет серьезно отразились на состоянии здоровья дяди Саши. Это побудило его продать свои права на дальнейшее ведение собс­твенных училищ группе учредителей и переехать в город Ригу. Кроме того, как рассказывала моя мать Софья Александровна, дя­дя Саша не отличался большими коммерческими способностями, и неудачное ведение дел с училищами создало неблагоприятное фи­нансовое положение, что тоже послужило толчком к продаже своих имущественных прав на руководимые им училища.
       В Риге, в спокойной обстановке, он целый год лечился в са­натории, а затем, поправив свое здоровье, устроился директором реального училища в городе Сосновицах. Дядя Саша являлся блестящим педагогом и разработал свою систему воспитания и препода­вания в коммерческом училище.
       Первого августа грянула 1-ая мировая война. Посещая Чехословакию в 1984 году, я побывал во дворце города Конопиште под Прагой, где работал музей, и ощутил атмосферу комнаты, где адмирал фон Тирпиц, представитель Вильгельма II, и император Австро-Венгрии Франц-Иосиф приняли зловещее решение об объяв­лении войны России.
       В августе 1915 года, через год после начала 1-ой мировой войны, немецкий военный каток прошел через Брест, население города бежало, произошло полное запустение жилищ обитателей, город вымер и зарос бурьяном и, как рассказывают, в великом множестве расплодились зайцы и другие животные, что свидетель­ствовало о разорении и упадке цветущего до этого края.
       Война непосредственно затронула и принесла большие бедс­твия и жертвы нашей семье, жившей в Брест-Литовске. Это был город, через который всегда перекатывались волны военных столкновений между народами Запада и Востока.
      
       Моя мать, Софья Александровна Никитина, вышла замуж за Всеволода Васильевича Никитина в начале ХХ-го века. Она была стройная брюнетка среднего роста с густыми, слегка вьющимися волосами до колен. Это удивительно, что теперь таких волос у женщин не встречается. По характеру волевая, стойкая к жизнен­ным невзгодам, в меру религиозная, но не фанатично преданная вере. Верная мужу и своим обязанностям матери, и воспитатель­ница детей.
       Она окончила гимназию и, во время войны, курсы сестер мило­сердия. К ней сватался очень богатый купец, которого она от­вергла и вышла по любви за армейского офицера. В браке она бы­ла счастлива, но обременена большим семейством: в 1907, 1910, 1912 годах родились дочери Женя, Людмила и сын Слава, а позже, в 1914 году, дочь Ляля. Немного скрашивало положение то, что в до­ме всегда были денщики, т.к. перед 1-ой мировой войной Всево­лод Васильевич имел чин штабс-капитана и являлся участником и ветераном русско-японской войны 1904 года.
       По-видимому, женитьба Всеволода Васильевича на Софье Алек­сандровне состоялась после возвращения с театра военных дейст­вий в 1906 году из Маньчжурии, где он проявил себя как храбрый и дельный офицер и участвовал в сражениях под Мукденом и в Харбине.
       Всеволод Васильевич был родом из Чугуева, вероятно, из казачьей семьи. Высокий, широкоплечий, с окладистой бородой, отличался избытком энергии и воли. Это сразу чувствовали все, кто соприкасался с ним. Свою жену Соню он любил и обожал, рев­ностно оберегая ее покой в минуты отдыха: "Тише дети, мать спит..." - говорил он расшалившимся девчонкам. Он любил сам ку­пать и пеленать маленьких детей и был в этом отношении хорошим помощником. Утром он выводил старшую дочь Женю и младшую Милу, умоет, заплетет им косички, нальет по стакану горячего молока, усадит за стол: "Зизя, Муха, пейте". А они сидят и киснут над стаканами. Младшая Мила морщится: "Там пенка, не хочу". Стар­шую дочь он ласково окрестил Зизей, а меньшую Милу - Мушкой, она была черненькая.
       В 1912-1913 годах в Брест приезжала мать Всеволода Ва­сильевича - Юлия Григорьевна с младшей дочерью Натальей и дву­мя ее детьми лет 7-9. Юлия Григорьевна, небольшого роста, су­хощавая старушка, очень подвижная и быстрая. Все восхищались ее энергией. Всеволод Васильевич с большим уважением относился к своей матери. В октябре 1906 года Всеволод Васильевич сочи­нил такие стихи, обращенные к жене:
       Ты вспомнишь Костину кушетку,
       На ней наш длинный разговор.
       Тогда поймешь в какую клетку
       Я запер душу, свой позор.
       Один раз в жизни я солгал,
       Когда гулял с тобою в поле, -
       За то теперь со мной обвал,
       Мечусь я тщетно поневоле,
       И нахожуся в заблужденье:
       Я первый раз тебе солгал.
       Ужели казнь и преступленье,
       Чтобы я всегда теперь страдал.
       Как велики мои мученья,
       Как мутит это все меня.
       Но для любви нет преступленья,
       Любовь прощает все и вся!
      
       Всеволод Васильевич был не чужд поэзии и легко сочинял стихи на любые темы, не потому ли и сын Слава писал хорошие стихи, унаследовав эти качества от отца, а, кроме того, он был склонен к импровизации.
       Перед самым началом 1-ой мировой войны дядя Саша вместе с младшей сестрой Тоней и женой Марией Ивановной уехал погостить из Сосновиц, где он учительствовал, в село Дубровино Калужской области, где и вынужден был остаться, т.к. Сосновицы находи­лись на самой русско-германской границе. Там остался дом, все имущество, а главное - ценная и обширная библиотека. Тетя Тоня закончила гимназию уже в годы войны в городе Масальске Калужс­кой области, куда из Бреста в 1915 году бежали все остальные члены семьи Синкевичей. Таким образом, все имущество брата Са­ши погибло, был уничтожен и разграблен дом Синкевичей в городе Бресте.
       Всеволод Васильевич Никитин (1977-1914) в составе 152-го пехотного Владикавказского полка перебрасывается в качестве командира роты, в чине штабс-капитана, в Галицию. Полк их погру­зили в военный эшелон, который еще 14 августа 1914 года не добрался к месту назначения. Навстречу им попался эшелон с ра­неными русскими солдатами и произвел на них тягостное впечат­ление; в одном из вагонов ехали плен­ные австрийцы, тоже ране­ные.
       Вскоре они прибыли в Ивангород, где полк некоторое время располагался. Всеволод Васильевич жил в палатке; днем жарко, а ночью холодно, поэтому он стал даже немного кашлять. Навали­лась масса хлопот и забот с ротой, которая, по существу, предс­тавляла собой кучу запуганных детей, а чаще - стадо польского "быдла", которое привыкло слушаться только кнута и палки.
       Времени для систематических занятий и обучения состава роты совсем не хватало, и Всеволод Васильевич расстраивался, глядя на низкую боеспособность роты...
       (Как это перекликается с событиями в Чечне, куда загоняли восемнадцатилетних необученных мальчишек, не державших ранее оружия в руках, во время событий 1994-1995 годов!)
       Всеволод Васильевич надеялся только на первый бой, который даст необходимую спайку и сплоченность. Будут, ко­нечно, жертвы, но это неизбежно, хотя и печально. Быстрому продвижению наших войск препятствовали взорванные австрийцами мосты, и нередко роте приходилось наводить мосты под немецкой шрапнелью, и войска несли потери.
       Всеволод Васильевич очень беспокоился за семью, оставлен­ную в Бресте; он также знал о приближении родов у жены ("ка­тастрофы", как он говорил). Для выяснения положения Бреста он даже отправил туда своего денщика Татаренко, который должен был помочь Софье Александровне справиться с эвакуацией, если та начнется.
       В Ивангороде в августе-сентябре концентрировалось боль­шое количество войск. Сюда прибыл 3-ий армейский корпус с Кавказа, с казаками, пешими и конными, а также саперами; 14-ая Кавале­рийская дивизия, 18-ая Пехотная, 75-ая Пехотная дивизия, в сос­таве которой служил В.В.Ни­ки­­тин. Каждая часть со своей арти­ллерией. Кроме того прибыли свежие части из под Петербурга: 37-ая дивизия, 18-ый Мортирный дивизион; из под Бреста доста­вили 42-х линейные пушки с прислугой, а также имелась Ивангородская артиллерия.
       По всему чувствовалось, что Ивангород готовится к большо­му сражению, спешно и усиленно приготовляется оборона и, как считал Всеволод Васильевич, город послужит ареной генерального сражения, на манер японского Мукдена, где он принимал участие. По донесениям разведки, на Ивангород двигалось около 180 тысяч германцев и австрийцев. Разведка также выяснила, что соединен­ные части германцев и австрийцев находились в 17 верстах в сторону Радома. В 1914 году в августе месяце произошла знаме­нитая Галицийская битва, участником которой являлся и Всеволод Васильевич Никитин. В этой битве войска Юго-Западного фронта (главнокомандующий генерал Н.И.Иванов, начальник штаба гене­рал М.В.Алексеев) нанесли крупное поражение австро-венгерским войскам.
       21 августа заняли Львов, 8 сентября отбили Перемышль и, преследуя противника, к 13 сентября вышли к реке Висляка и предгорьям Карпат. Создалась угроза вторжения русских войск в германскую провинцию Силезия.
       Германское верховное командование спешно перебросило из Восточной Пруссии в район Ченстохова и Кракова крупные силы и сформировало 9-ю армию с целью нанести контрудар на Ивангород, во фланг и тыл войскам Юго-западного фронта. Благодаря своев­ременной перегруппировке войск, проведенной русской Ставкой, русские армии в Варшавско-Ивангородской операции 1914 года к 26 сентября остановили наступление 9-ой германской и 1-ой австро-венгерской армий на Ивангород.
       В лазарете Ивангорода, еще примерно в середине августа, В.В.Никитин навестил своего знакомого капитана Бивола, бывше­го раньше в Черноморском полку, а затем в Тульском. Он был тя­жело ранен в живот австрийской тупоконечной пулей, и в этом бы­ло его спасение, так как у германцев пули остроконечные такие, как у русских. Они производят сильное разрушение тканей, и нуж­но чудо, чтобы остаться живым после ранения в живот германской пулей. Входное отверстие от остроконечной пули едва заметное, а выходное величиной с кулак и больше, и края раны рваные.
       19 августа рота выступила из Ивангорода в 3 часа дня и шла всю ночь до 9-ти утра. Не спали около 30 часов и 26 часов ничего не ели. Ночью взяли в плен 4-х немцев и немецких евре­ев, 6 немцев сумели убежать. Уже 29 августа 1914 года полк перешел австрийскую границу, а рота ночью охраняла полк от внезапного нападения немцев. Вошли в Галицию (Австрия), где насе­ление было дружественно расположено к русским. А русские войска старались меньше причинять им разорения и за все платили на­личными. 29 августа Всеволод Васильевич попал под пулеметный обстрел, но остался жив и цел, но были ранены солдаты роты. Границу перешли с молитвой, был отслужен благодарственный мо­лебен о благополучном переходе границы. Противник отступал по всему фронту, и войска шли победоносно.
       К этому времени денщик Татаренко уже вернулся в полк, го­товил и ухаживал за Всеволодом Васильевичем, как нянька.
       Во время наступления 9-ой германской армии и 1-ой австро-венгерс­кой армии развернулись бои, в которых и погиб В.В.Никитин. Как сообщали очевидцы, В.В.Никитин под Сан­до­миром поднял роту в контратаку, а сам шел впереди. Тогда не заботились о маски­ровочной форме для офицеров и мундир штабс-капитана перекрещи­вала белая портупея. Австрийский снайпер оказался очень метким и, пуля, пущенная из снайперской винтовки, попала прямо в го­лову.
       София Александровна ездила за телом мужа, и в конце сентября, т.е. через 2 месяца от начала войны, осенним днем состоялись похороны в Брест-Литовске с му­зыкой и военными почестями. Облетали с деревьев пожелтевшие листья на кладбище.
       Софья Александровна стояла около теплой печки вся в чер­ном, плакала и грелась. За две недели перед этим она родила четвертого ребенка - дочь Лялю (Милицу).
       Осенью, в октябре 1914 года, в армию проводили старшего брата Софии - Константи­на. Посмертно Всеволод Васильевич Никитин за умелое руководс­тво военными действиями и личную храбрость был награжден офи­церским орденом Святого Георгия. Это давало большие льготы де­тям, вплоть до поступления в институт Благородных девиц. В 1916 году старшие дочери Женя и Мила были приняты в институт Благородных девиц в Москве на Гороховской улице, который они не успели закончить, так как началась революция. А фамилия В.В.Никитина выбита золотыми буквами в Георгиевском зале Кремля на специальной доске почета.
       В июле 1915 года германское командование попыталось уда­ром вновь образованной 12-ой армии в районе Прасныша прорвать оборону 1-ой русской арии во взаимодействии с
    4-ой австро-вен­герской и 11-ой германской армиями, наступавшими из Галиции в северо-восточном направлении, окружить главную группировку русских войск, находившихся в Польше. Этот замысел не удался, но русские войска были вынуждены оставить Польшу. Были заняты Брест-Литовск, Минск, Гродно, Барановичи.
       Заняв летом 1915 го­да Брест, немцы подожгли город. Около дома Синкевичей находи­лось много лачуг, сделанных из теса, в которых ютилась еврейс­кая беднота. Можно себе только представить, что там делалось, когда все это горело: дом дедушки не мог устоять против огня, а эти жалкие лачуги тем более. По распоряжению военных влас­тей жители города Бреста были эвакуированы на Восток. Вся семья Синкевичей в конце концов оказалась в Москве.
       К концу 1916 года наступление немцев было уже задержано, немцы явно выдохлись. Русская армия значительно усилилась тех­нологическим оборудовании и снаряжением. Все было сделано для подготовки контрнаступления и нанесения решающего контрудара и перенесения военных действий на территорию противника.
       Но ре­волюция 1917 года нарушила все планы политического и военного руководства России. Следствием революции явилось быстрое раз­ложение русской армии, падение военной дисциплины, массовое дезертирство. Фронт представлялся открытым, и немецкая военная машина, не встречая сопротивления, покатилась на Восток.
       Тяжелым последствием для государства явилось заключение Брестского мира в начале марта 1918 года, - германские и австро-вен­герские войска легко нарушили ненадежные пункты Брестского миpa и приступили к оккупации Украины, Белоруссии и Прибалтики...
      
       Теперь немного о дедушкином доме и жизни Синкевичей до 1-ой мировой войны в Бресте. Дом этот находился на Набережной улице под номером 19, на южной окраине города Бреста. Дедушка был высокого роста старик, сухощавый, еше очень бодрый, с не­большой бородкой-эспаньолкой, подвижный, веселый. Любил пошутить, пел песни, был заядлым рыбаком и ездил на рыбную ловлю на реку Муховец, которая протекала недалеко от дома. В свои 86 лет он еще колол дрова. Любил петь песни: "Разлука ты, разлука, чужая сторона..."; "Под вечер осени ненастной..." (слова А.С.Пушкина); "Гляжу как безумный на черную шаль...".
       Домик дедушки представлял собой деревянную постройку на каменном фундаменте из кирпича, состоявший из 7-и комнат; в доме также были 2 кухни, 2 маленькие кладовые, 2 крыльца в 8 ступенек. Снаружи он был оштукатурен и побелен известью, а внутри оклеен обоями, крыт железом, окрашенным красной краской.
       Семья дяди Кости вместе с женой Зосей и двумя детьми, за­нимала две комнаты с сенями, кухней и кладовкой, а на другой половине жили дедушка, дядя Коля, Роня, тетя Люда и тетя Тоня.
       Дом стоял на пригорке, а перед домом, ниже, располагался небольшой огород, огороженный невысоким заборчиком, окрашен­ным в красную краску, который и выходил на набережную улицу, а напротив через дорогу находился лесопильный склад, где пилили доски. А дальше шло небольшое болотце, а по нему - тропинка к дамбе, за которой протекала река Мухавец и образовывала широ­кий затон. Этот затон зимой замерзал, и можно отлично было ка­таться на коньках на совершенно прозрачном льду. Весной во время паводка уровень реки поднимался, огород полностью зали­вало, и по огороду можно было кататься на лодке.
       Кроме огорода с другой стороны дома располагался двор, перегороженный изгородью, одна часть двора использовалась семьей дяди Кости, а другая - дедушкой. Изгородь называлась "перелазом", и дети любили через нее лазить. Дедушка иногда держал свиней; наверное, поэтому и поставили изгородь.
       За дво­ром находился небольшой сад. Дедушка сажал и ухаживал за ним сам, любил возиться в нем: окапывал деревья, обрезал, снимал червей с веток, окуривал. К пасхе он откармливал кабанчика и делал копченые окорока. Дедушка имел лодку и рыболов был страстный, сам плел сети и сучил на прялке пряжу для сетей. Однажды дедушка со своим двоюродным братом Шубским поехал на рыбную ловлю. Ночью дедушка пошел посмотреть невод, проверил его состояние и пришел к выводу - что-то поймалось. Невод был столь тяжел, что они с братом решили, не попался ли утопленник, но оказался огромный сом длинною в сажень.
       Дедушка чувствовал себя именинником, приехал веселый с рыбной ловли. А сом лежал во дворе на столе под навесом. Сома поделили пополам, одну половину - Шубским, другую - Синкевичам. Накрыли стол белой скатертью и позвали "на уху" всех сыновей, дочерей и внуков.
       В саду росло около восьми-десяти яблонь, од­на вишня, одна черешня, пара кустов черной смородины, пара кустов крыжовника, вдоль забора посажена малина, в центре сада - клумба с цветами, и стояла старая беседка для отдыха.
      
       Я сделаю небольшое отступление и опишу, что теперь предс­тавляет улица Набережная. Расположена она в юго-восточной час­ти города. Она была реконструирована и окончательно сформиро­валась в 1960-70 гг. по правому берегу реки Муховец. Река Муховец так называется потому, что берет свое начало от слияния ручья Муха и канала Вец вблизи города Пружаны. Длина реки 117 километров. Она впадает в (Западный) Буг двумя рукавами там, где расположена Брестская крепость. Протяженность улицы Набережной - 1388 метров от Советской улицы до улицы Шевченко. При въезде с юга открывается панорама ансамбля пяти-девяти этажных домов, стоящих на Набережной улице. Здесь расположено Агенство Аэроф­лота, детская городская библиотека, дом гражданских обрядов, корреспондентский пункт республиканской газеты, магазин "Тысяча мелочей", "Мебель", продовольствен­ный универсам. На Южной стороне Набережной улицы расположены сквер и Мухавецкая набережная. По осевой линии улицы высажена аллея пирамидальных тополей.
       Когда мы со Славой посетили в 1975 году летом город Брест, то обнаружили, что дом дяди Коли в прекрасном состоя­нии. В нем находится какая-то областная контора, имеющая отно­шение к электроснабжению. К сожалению, полное название этого учреждения не запомнилось из-за сложности аббревиатуры (язык сломаешь!).
       Дом был хорошо отделан и выкрашен в темно-красный цвет. Мы заглядывали через окна внутрь и видели советских чиновников, склонивших головы над бумагами.
      
       Но вернемся к жизни семьи Синкевичей перед 1-ой Мировой войной. Следующий по рождению сын Александра Иеронимовича - Константин (1876-1931 гг.) был очень способный, даже талантливый человек, учился дома и экстерном. Сначала работал в реальном училище письмоводителем, сдал экзамены на преподавателя и впоследствии преподавал физику и математику. Он был настоящий умелец и дома делал все своими руками, ремонтировал квартиру, клеил обои, красил полы. Сделал дубовый стол, резные ножки ко­торого выточил сам, сделал платяной шкаф, детскую кроватку, шкафик для детских игрушек, не говоря уже о полках в сенях и в кладовке. Склепал большую жестяную ванну, которая стояла во дворе под водосточной трубой, изготовлял клетки для птиц. Он был женат на Софье Соколовской (Зосе), дочери морского инженера, очень красивой и изящной женщине.
       Софья Соколовская в раннем детстве лишилась своих родителей и проживала у своей бабушки в Кронштадте, будучи в то время слушательницей Архитектурных курсов в Санкт-Петербурге. Это была очень милая и жизнера­достная барышня с красивой внешностью и отличными манерами. Она преподавала французский язык в младших классах женс­кого коммерческого училища в Бресте.
       Дядя Костя поселился со своей женой Софьей Соколовской в новом доме на Набережной, построенном в 1901 году на месте старого дедовского дома. У него было четверо детей: дочь Светлана 1907 года рождения, дочь Ундина 1910 года рождения, сын Всеволод 1916 года рождения и дочь Сусанна 1915 года рождения. Семья его занимала две комнаты: столовую и спальню. В столовой стоял токарный станок, накрытый белой скатертью, дядя Костя часто что-нибудь на нем вытачивал. Над станком висела книжная полка. Старшие дети любили залезать на этот станок и доставать интересные книги с цветными иллюстрациями. Это были книги по астрономии, зоологии, ботанике. В углу стояло пианино, пода­ренное дядей Сашей Зосе, жене дяди Кости, так как она прек­расно владела фортепьяно. Рядом стояла клеенчатая кушетка, на которой спала старшая дочь Светлана. В спальне стояло две кро­вати, между ними тумбочка и письменный стол с чернильным при­бором, двумя подсвечниками, двумя слонами из черного дерева. Стояла пушка, выточенная дядей Костей, из металла с лафетом 10 х 15 см. Он выточил три таких пушки, когда сдавал экза­мен на механика. У дяди Кости имелось увеличительное стекло размером с большую столовую тарелку. Перед 1-ой Мировой войной он выписал из Германии станок для шлифовки увеличительных стекол, с целью изготовления телескопа для обсерватории, но война по­мешала осуществлению этого проекта.
       Дядя Костя отлично играл на гитаре и любил петь. Он сам изготовлял гитары, переделывал их на свой лад и любил петь ро­мансы и неаполитанские песни, например: "Санта Лючия", "Три кра­савицы", "Баркарола" ("Плыви моя гондола"), "Дивные очи", белорусские песни. Он много времени уделял воспитанию детей, пел им песни, рассказывал сказки: "Конек Горбунок" - Ер­шова, сказки Жуковского, Пушкина - о Царе Салтане, Спящей ца­ревне, о Жар-птице и сером волке, Елене Прекрасной и Иван-ца­ревиче, о царе Берендее. Некоторые из них потом шли в кинема­тографе в постановке замечательных советских режисеров А.Птушко и Александра Роу.
      
       Дядя Коля (1885 года рождения) был серьезным, педантич­ным, аккуратным в делах, в высшей степени хорошим семьянином, преданным жене и детям. Он учился сначала в Згержском коммер­ческом училище, которое окончил в 1904 году, и через год поступил на инженерно-строительное отделение Варшавского Политехни­ческого института. Но это было неспокойное время (1905 год), в высших учебных заведениях часто возникали студенческие волнения. В связи с беспорядками и студенческими волнениями, бесконечными сходками и митингами Варшавский Политехнический институт был закрыт. Студенты разъехались по другим высшим учебным заведениям, а дядя Коля после годового перерыва поступил в Томский Технологический институт.
       В 1910 году дядя Коля перевелся из Томска в Москву и был зачислен студентом Московского Импера­торского Технического училища, которое окончил в 1913 году, пе­ред самой войной, со званием инженера-технолога.
       Получив диплом инженера, осенью 1913 года дядя Коля был приз­ван на военную службу в качестве рядового Воздухоплавательно­го батальона в Брестской крепости. Ему предстояло прослужить один год и восемь месяцев, сокращенный срок для лиц с высшим образованием. Но грянул 1914 год.
       По приказу Главнокомандующего Юго-западного фронта он был произведен сразу из рядового в прапорщики, без экзамена, кото­рый необходимо было сдавать в мирное время. Внезапное нападение немцев застало всех врасплох, поэтому на первых этапах военных действий русская армия стала отсту­пать, особенно на Центральном фронте. На Юго-западном фронте, где действовали австрийцы, наши войска отбросили наступающего противника и гнали австрийцев вплоть до венгерской границы, вскоре заняв всю Галицию. К началу зимы нами был взят Львов и началась осада Перемышля.
       Воздухоплавательную часть дяди Коли перебросили во Львов. Там они начали возводить большой метал­лический элинг для дирижабля, а сам дирижабль должен был при­быть из Франции для использования в осаде Перемышля. Работы велись очень интенсивно, не прерывались ни на минуту. Дядя Ко­ля и двое других инженеров руководили этими работами очень ус­пешно, и к весне 1915 года элинг был уже готов. Перемышль, од­нако, пал накануне. Но произошел перелом в общей ситуации на Галицийском Фронте. Были переброшены свежие германские силы с мощной артиллерией, и русским войскам пришлось отступать, и батальон дяди Коли снова очутился в Бресте, откуда затем был переброшен в Бердичев в 1916 году.
       Уезжая из Бреста, откуда остальные Синкевичи бежали в Москву, дяде Коле удалось с разрешения командира вывезти биб­лиотеку старшего брата Александра из опустевшего дома на Набе­режной.
       Брат Константин, следующий по старшинству, был мобилизо­ван в какую-то часть и отправлен в Оренбург. Брат Иероним тоже был призван в армию и направлен в Киевское Военное училище, которое окончил ускоренным выпуском в чине подпоручика, и был сразу отко­мандирован на фронт в воздухоплавательную часть. Дядя Коля встретился с ним во Львове, когда, будучи раненым, тот лежал в местном госпитале.
       Из Бердичева вместе с другими офицерами, имевшими высшее техническое образование, дядя Коля был откомандирован в город Киев, где он стал заведовать мастерскими воздухоплавательного парка и строительными работами при постройке складов. Там зас­тала его революция 1917 года. Перед самой революцией дядя Коля был командирован в Москву и в Петербург для получения станков и оборудования для мастерских в Киеве. В Москве дяде Коле удалось повидаться со старшей сестрой Софьей.
       Дядя Саша в это время находился в Калужской губернии, но повидаться с ним дяде Коле не удалось.
       Как уже упоминалось вы­ше, после заключения Брестского мира немцы заняли Киев и двига­лись дальше на восток. Власть в Киеве много раз менялась, пе­реходя из рук в руки: то к Петлюре, то к гетману Скоропадскому, власть которого стабилизировалась при немцах, и наступил неко­торый порядок в городе. Но это продолжалось недолго, и вскоре после начала революции в Германии в 1918 году немцы вынуждены были оставить Украину и Киев, где водворилась Советская власть.
       Мастерские в Киеве, где работал дядя Коля, перестали функционировать, началась демобилизация и возвращение беженцев на Родину.
       В Киев к дяде Коле после развала фронта приехал младший брат Иероним. Из Москвы вернулся дедушка с больным братом Константином и сыном сестры Софьи, маленьким Ростиславом 6-ти лет.
       Немцы ушли из Польши, и поляки быстро сформировали Поль­ское государство, причем город Брест оказался в границах ново­го государства. В Киеве функционировало польское консульство, где производилась регистрация жителей областей, отошедших к Польше, и дядя Коля принял решение возвратиться на Родину в Брест. Среди рабочих мастерских оказалось много уроженцев за­падных областей: поляков, белорусов и т.д. Дяде Коле удалось выхлопотать несколько товарных вагонов и присоединить их к эшелону, отходившему на Запад из Киева. Но пришлось оста­вить много вещей, и огромную библиотеку, вывезенную еще из Бреста.
       Ехали из Киева целую неделю. В дороге Славик очень тяжело заболел дизентерией, и вылечил его какой-то замечательный врач, который давал ему кагор, и, благодаря ему, дело пошло на поправку. За неделю доехали только до станции Клеваны. Дальше железнодорожное сообщение было прервано, и здесь нужно было выгружаться и добираться через лесные массивы местными плохо устроенными дорогами, подвергаясь риску быть ограбленным и да­же убитым, так как в этих местах бродили шайки грабителей и насильников.
       Местный житель подрядился подвести семью дяди Коли, и они благополучно доехали до станции Галоба, а здесь уже стояли польские пограничные посты, и дальше снова действовала желез­ная дорога вплоть до Бреста, куда семья в конце лета 1919 года наконец прибыла.
       На три четверти Брест был разрушен немцами еще в 1915 году. Семье дяди Коли удалось пристроиться в полуразрушенном до­ме бывшей гостиницы в Церковном переулке. Когда пришли посмот­реть дом на Набережной, все было развалено, заросло бурьяном и кустарником. По сути, дома не было, остался лишь фундамент. Южная и центральная часть города, начиная от Пушкинской до самого Муховца, выгорела, улицы заросли травой и деревьями; завелись лисицы, по опустевшим улицам можно было наблюдать пробегающих зайцев. Но в уцелевшей северной части города уже налаживалась жизнь, действовал магистрат и другие учреждения.
       Открывались магазины, и поток возвращающихся беженцев все более возрастал, вновь формировалось население города.
       Вскоре семья Синкевичей переселилась в дом дяди Ивана, брата дедушки, в северной части города, где уцелели некоторые дома. Владелец дома, беженец, - не возвращался или не смог это сделать, и дом пока оказался в распоряжении Синкевичей.
       Дядя Коля поступил на службу в Брестскую железно-дорожную инспекцию в качестве помощника начальника дистанции пути на линии Брест-Черемха-Волоковыск. Контора находилась на станции Черемха. Вокзал там оказался разрушенным, но служебные помеще­ния начальника участка и казенные квартиры служащих сохрани­лись в порядке. В Черемхе дядя Коля проработал год и затем снова перевелся в Брест.
       Хотя война с немцами уже закончилась, однако на восточных рубежах нового Польского государства уже шли военные действия с Советскими войсками, приближавшимися к Бресту. Все железно­дорожные учреждения со своими служащими эвакуировались в Познань, но ненадолго. Через несколько месяцев после отступления Советской армии, разбитой на Висле, семья дяди Коли снова вернулась в Брест.
       В 1921 году дядя Коля оставил службу на железной дороге и по приглашению Брестской Городской управы занял должность го­родского инженера.
       В ноябре 1921 года дядя Коля женился на Со­фье Емельяновне Ананченко, родители которой находились в России.
       Дядя Коля переехал на новую квартиру в доме ее родителей на улице Мицкевича. В феврале 1923 года у них родилась дочь Светлана.
       Старший брат Константин был во время войны парализо­ван. Болезнь постепенно поразила всю левую половину тела. Он сначала передвигался на костылях, а потом и вообще лишился этой способности.
       Дедушке шел уже девятый десяток, хотя он еще хорошо держался, и он жил вместе с дядей Колей и внуком Славой на улице Мицкевича.
       Младший брат Иероним по приезде в Брест устроился в Американской Благотворительной организации (ARA) и тоже жил вместе с дядей Колей.
       Квартира из трех комнат оказалась тесной для такой семьи. Дедушка очень скучал по старому дому, где было запустение, и часто ходил туда, чтобы отвести душу.
       Бывая по делам службы в Беловежье, дяде Коле удалось купить на тамошних лесопильных заводах целый вагон пиленого леса, перевезти его в Брест, спроектировать домик для дедушки на старом месте (т.н. плацу) и построить для него небольшой домик, чему тот несказанно ра­довался. Это было в конце 1920 года.
       А между тем в Брест возвращалось все больше жителей, вернувшихся из вынужденной эвакуации. Началось усиленное частное строительство, всемерно поощряемое государством и субсидируемое Американским Благотворительным обществом, дядя Коля занял­ся активным проектированием домов и, благодаря его энергии и стараниям, были изготовлены строительные проекты для частных лиц. Можно с полной очевидностью сказать, что благодаря дея­тельности дяди Коли была отстроена половина города Бреста и, по существу, он выполнял функции главного архитектора в ма­гистрате. Эта работа хорошо оплачивалась, и дядя Коля, имея средства, приступил к осуществлению проекта собственного особ­няка, на плацу, на месте старого дедушкиного дома. Особняк был быстро возведен, и через две недели семья предполагала перее­хать в этот новый дом.
       Более того, дядя Коля очень хотел поселить в нем брата Александра, потерявшего в Сосновицах все, жившего под Москвой в Косилово и испытывавшего нужду, и терпящего большие лишения вместе с женой Марией Ивановной Плотниковой.
       Но жизнь распорядилась по-своему, сентябрьским утром дя­де Коле сообщили, что новый дом на набережной сгорел пол­ностью, сгорел и маленький флигель, в котором ночевали дедушка и брат Иероним, и они стояли возле пожарища в одном белье. Кое-как прикрыв дедушку и брата, он перевез их к себе на улицу Мицкевича. Однако дядя Коля не упал духом и не потерялся, и твердо решил восстановить родное гнездо. Через год он построил еще один домик для дедушки и брата, нанял прислугу и покрывал их содержание.
       Из Москвы, между тем, пришло печальное известие: умер старший, горячо любимый брат Александр. Это известие поразило дядю Колю больше, чем остальные материальные, физические невз­годы и потери. Не суждено было дяде Саше иметь устроенную ста­рость под опекой заботливого и любящего младшего брата, уви­деться с ним на Родине в Бресте и отблагодарить за все то, что старший брат делал для всех членов семьи. Недаром моя мама го­ворила, что младшие братья и сестры называли иногда дядю Caшу отцом.
       В 1924 году родился сын Светозар. Материальное положение дяди Коли все более улучшалось, и денежные дела нас­только поправились, что дядя Коля приобрел соседний пустующий участок и присоединил к своей усадьбе. Площадь участка увели­чилась вдвое, был разведен молодой сад с огородом и цветника­ми. В 1927 году родился сын Святогор.
       В 1930 году к существующему домику пристроили еще одну часть, дом теперь состоял из пяти комнат с кухней. И дядя Ко­ля, наконец, смог теперь переехать с улицы Мицкевича в собс­твенный дом на Набережной. Семья состояла из 9-ти человек: дедушка, брат Костя, дядя Коля с женой и
    3-мя детьми, племянник Слава и племянница жены - Нина.
       Здоровье брата Кости значи­тельно ухудшилось, паралич распространялся по всему телу и весной 1931 года он умер. Дедушка имел 88 лет от роду, после смерти дяди Кости занемог и в 1932 году скончался. Они похоро­нены рядом на православном кладбище, могилы их были отмечены памятниками и обнесены железной оградой. В 1975 году мы со Славой не могли найти место упокоения дорогих родственников, а Слава никак не мог вспомнить место захоронения, - так мы и не возложили цветы к отеческим гробам.
       В 1935 году умер отец жены дяди Коли, Емельян Кириллович Ананченко, осталась вдовой его жена Надежда Петровна, бывшая мачехой Софье Емельяновне. Сам Емельян Кириллович завещал до­ходы с двух своих домов Надежде Петровне.
       Младший брат Иероним женился на Валентине Омельнюк, дочери бывшего начальника станции Кобрин, где он стал проживать. Дядя Иероним стал работать в страховом обществе.
       Жизнь обита­телей семьи Синкевич налаживалась, принося радости после пере­житых тяжелых лет войны, и казалось, что благополучной мирной жизни не будет конца.
       Племянница Нина Большакова, окончив гим­назию, вышла замуж за Бруно Бялоня из Быдгоща, и свадьбу отп­раздновали в доме дяди Коли. Хозяйство семьи все более расши­рялось, молодой сад разросся и давал хорошие урожаи различных плодов. Дядя Коля, много и успешно работая, мог содержать большую семью.
       Но мирной жизни пришел конец. Первого сентября 1939 года началась польско-германская военная кампания, закончившаяся оккупацией Польши, в связи с неудачными действиями Ридз-Смиглы, командующего польскими войсками, - в результате часть польских войск ушла в Румынию и там была интернирована. В первый день утром военные немецкие самолеты сбросили бомбы на аэродром в Тирасполе, а еще через несколько часов бомбили город Брест. В течение двух недель была занята вся западная часть Польши, вскоре в руках у немцев оказалось Полесье и город Брест. Нес­колько десятков домов было разрушено в центре города и возле вокзала. Усадьба дяди Коли не пострадала, так как южную часть города не бомбили, и многие жители, знакомые дяди Коли, собра­лись в его доме, боясь бомбежек. Из города Гродно приехал брат Софьи Емельяновны, Александр Ананченко, с женой. Часто прихо­дила ночевать Елена Николаевна Форбихлер с сыном и дочерью. Муж ее, Альберт Иванович Форбихлер, преподаватель Брестской Технологической школы, как бывший офицер был мобилизован и на­ходился в цитадели Брестской крепости, которая оборонялась еще несколько дней после занятия города Бреста немцами. Семья Форбихлеров - старые знакомые дяди Коли, и в дальнейшем они приня­ли участие в переменах, в судьбе и жизни обоих семей.
       После за­нятия крепости все взятые в плен военнослужащие оказались в концлагере для военнопленных. Там оказался и Альберт Иванович, но ввиду своего немецкого происхождения и знания немецкого языка вскоре он был освобожден и устроился работать в администра­ции Сохачевского Старовства. Получив от мужа известие, Елена Николаевна выехала с детьми в Сохачев, оставив свой дом и иму­щество.
       По договору с Советским правительством город Брест отходил к СССР. Новая власть стала создавать административный аппарат на местах и приглашала на работу местных жителей. Дядя Коля устроился на работу в Инвентаризационное бюро в качестве начальника этого учреждения и работал там до мая 1941 года.
       С первых же дней новой власти начались так называемые "вывозки". Каждую ночь по заранее составленному плану органами НКВД производились ночные аресты. Арестовывали не главу семьи, а целые семьи, и в закрытых грузовиках-фургонах их отвозили на железнодорожную станцию, грузили в теплушки и отправляли на восток в неизвестном направлении, большей частью - откуда возв­рата нет.
       Эти репрессивные акции, ничем не обусловленные, но­сили превентивный характер и могли быть приравнены к геноциду населения города Бреста. Причем, не делалось различий между русскими, белоруссами, поляками, не говоря уже об евреях. На­селение жило в атмосфере страха, неуверенности в завтрашнем дне, что парализовывало волю человека к деятельной активной жиз­ни.
       Дядя Коля настолько ослабел от постоянного напряжения, что, приходя домой, ложился в постель. В мае 1941 года дядя Коля оставил работу в Инвентаризационном бюро.
       За время службы в этом учреждении дядя Коля съездил в Москву для получения чертежной ватмановской бумаги. Я хорошо помню этот приезд. Дя­дя Коля, сухощавый мужчина, стройный и подтянутый, одетый в хо­рошо пошитый костюм и коверкотовое пальто, сразу производил впечатление иностранца, так как отличался манерами и внешним респектабельным видом от серого населения Москвы. Это был ин­теллигент в истинном значении этого слова. Конечно, и в Москве еще доживала свои дни незначительная часть старой интеллиген­ции, но она не имела представительного вида, была плохо одета и чувствовала свое второстепенное значение в обществе.
       Дядя Коля привез маме в подарок рюмочный сервиз из розо­вого стекла, который был для нас необычным, так как наша сте­кольная промышленность таких изделий не выпускала. Кроме того, меня еще поразило сало, обыкновенное белорусское сало с розо­вым оттенком, которое буквально таяло во рту и обладало непов­торимым ароматом копчености высшего класса. Дядя Коля подарил мне аппарат фирмы "Кодак", которым, правда, воспользоваться для съемки я не сумел, так как не было пленки.
       Дядя Коля повидался со всеми членами семьи Никитиных, живших на Малой Грузинской. Он был поражен и угнетен нищенской обстановкой в доме и постаревшим видом старшей сестры Софьи. Он встретился и с младшей сестрой, тетей Людой, которая тоже не отличалась особым благосостоянием и тоже вела тяжелую и ма­лоустроенную жизнь.
       Самая младшая сестра дяди Коли, Антонина, находилась в Сталино (Донецк), где работал хирургом ее муж, Петр Петрович Раевский.
       Встретился дядя Коля и со своим другом юношеских лет, Александром Якубовским, который очень помог в благополучном завершении командировки и получении так необходимой чертежной бумаги. Посещение дядей Колей Москвы оставило ощущение, что где-то есть другая жизнь, более обеспеченная, спокойная и дос­тойная, где чувствуется предназначение человека на лучшую долю в этом мире.
       Дядя Коля не виделся с моей матерью 27 лет, и это посеще­ние было печальным и в тоже время радостным. Старшая дочь, Ев­гения, работала в ТАССе машинисткой и получала небольшую зарплату, а бабушка нянчила двух ее детей, Киру 1935 года рождения и Белу 1939 года рождения, и вся была в непрерывных заботах.
       Александр Якубовский 1887 года рождения показался дяде Коле глубоким стариком, кроме того, у него было сильно обезоб­ражено лицо от ранения в челюсть во время 1-ой Мировой войны.
      
       22 июня - начало войны Германии с СССР. Обитатели города Бреста были разбужены пальбой из орудий и бомбовыми ударами с немецких самолетов. Когда взошло солнце немцы уже хозяйничали в городе. Город был захвачен почти без сопротивления, многие советские военные убегали, бросив все, в нижнем белье, и только Брестская цитадель, проявив героизм, защищалась еще около ме­сяца.
       И на сей раз дом дяди Коли не пострадал, как и в 1939 го­ду, хотя рядом падали снаряды; все остались живы. Самое инте­ресное, что начало войны 22 июня 1941 года и вторжение немцев спасло жизнь дяди Коли, так как в этот день по спискам НКВД их семья предназначалась к "вывозке" на восток, а это сулило очень мало хорошего.
       Вскоре приехала семья Форбихлеров и ста­ла жить в доме дяди Коли, - сам Альберт Иванович и Елена Николаевна. Они посетили свой дом в Бресте, и, прожив несколько дней, отправились обратно в Сохачев. При немцах город Брест вместо Белорусской республики стал городом Украинской области, и в город стали возвращаться жители, ранее бежавшие из него.
       Во время немецкой оккупации дядя Коля несколько месяцев работал в техническом отделе магистрата, а затем занялся част­ной практикой, т.е. составлением архитектурных проектов для частных владельцев. К концу 1943 года обстановка на Восточном фронте складывалась явно не в пользу немцев, и началось их от­ступление назад. В это время дядя Коля узнал о несчастье в семье Форбихлеров. Сначала при трагических обстоятельствах по­гиб их сын, Константин, затем, не выдержав потрясения, умирает сам Альберт Иванович, и вслед за ними умерла и Елена Николаев­на. Единственная их дочь Рита осталась круглой сиротой в Сохачеве. Софья Емельяновна, жена дяди Коли, ездила на похороны ее матери.
       Война оставила много сирот, и в семье дяди Коли тоже был принят сирота Тадеуш Мицкевич, отец которого был расстрелян немцами, а мать умерла. При ликвидации немцами еврейского гет­то однажды ночью кто-то постучался в дверь. Открыв дверь, они увидели еврейскую девочку 5-ти лет, дочь недалеких соседей. Де­вочке, сидевшей за проволокой в гетто вместе с родителями, удалось пролезть под проволокой и бежать. Софья Емельяновна, рискуя навлечь расстрел всей семьи Синкевичей, все же приютила девочку, и ее долго держали в укрытии, а затем отправили к бра­ту Иерониму в Кобрин, где она стала фигурировать как христиан­ка под именем Нина Удальцова. Позднее она переехала в Америку и окончила Университет в Нью-Йорке, а остальные дети этой семьи погибли в гетто.
       Весной 1944 года в связи с приближением фронта военных действий началась эвакуация гражданского населения. Семья Син­кевичей выехала в Тирасполь к брату Софьи Емельяновны, а за­тем в город Сохачев, где временно остановились у Риты Форбихлер. Впоследствии они переселились в сторожку при элеваторе возле вокзала. В 1945 году фронт приблизился к Сохачеву.
       Надо сказать, что Слава не выехал из Бреста вместе с семьей дяди Коли, которая ждала его до последнего момента отп­равки эшелона на запад в Тирасполь. Слава совершенно в рыцарском духе решил попрощаться перед отъездом на запад со знакомой девушкой и опоздал на вокзал, - поезд уже ушел. Это последнее прощание стоило ему невероятных мук в будущем и в какой-то ме­ре загубило его дальнейшую судьбу. Во время немецкой оккупации Слава работал переводчиком при Управлении Лесного хозяйства и вел чисто канцелярскую работу. Как только пришли органы НКВД, достаточно было упоминания о службе Славы переводчиком при немцах для немедленного ареста. Арестовывал оперативник Ива­нов, причем, когда он вел его в тюрьму, Слава пытался бежать. В результате Иванов сделал выстрелы, но, видимо, в воздух, так как Слава остался цел и невредим и был заключен в "Брестскую Бастилию". В 1945 году Слава был обвинен в измене Родине и отправ­лен в Минусинск, где отсидел десять лет.
       Решение областного суда города Бреста о полной реабилита­ции и неосновательности обвинительного заключения состоялось и было передано до его смерти. Но получение этого важного доку­мента произошло в Москве уже после 18 мая, дня смерти дорого­го Славы. Так что он так и не узнал о несправедливости приго­вора 1945 года, хотя мы все знали и понимали вздорность и на­думанность обвинительного заключения.
       Так как фронт приблизился к Сохачеву, то Рита и старший сын дяди Коли решили уехать в Германию, а дядя Коля с осталь­ными членами семьи снова двинулись на запад. Дядя Коля и млад­ший сын, Горик, поехали на земли, принадлежащие когда-то Польше и снова по договору отошедшие Польскому госу­дарству. В результате вся семья перебралась в город Елена Гура.
       Через несколько дней дядя Коля поступил на должность инже­нера при магистрате города Елена Гура (Оленья Гора). Таким об­разом в городе Елена Гура стала проживать семья Синкевичей из пяти человек: дядя Коля, тетя Соня, Горик, Светлана и приемный сын, Тадеуш.
       Не хватало только старшего сына, Зарика, который, как выяснилось, в 1946 году оказался в Мюнхене и женился на Ри­те Форбихлер; впоследствии у них родились дочери Софья и На­талья.
       Брат Иероним в это время проживал в Австрии вместе с приемной дочерью Ниной. Из Германии Зарик перебрался в Север­ную Африку, французское Марокко, в город Касабланка.
       Брат Ие­роним вскоре переехал в Америку и поселился в Калифорнии, где он умер от рака легких.
       Дядя Коля с грустью отмечал, что к 1955 году все его три брата умерли, хотя, как считалось, он был самым болезненный и, как ему казалось, самым слабым физически из братьев. В течение пяти лет дядя Коля работал в магистрате города Елена Гура, служил некоторое время в Инвестиционном банке, в качестве технического инспектора, а затем в Бюро проектов; впоследствии стал заниматься ведением технического надзора при строительных работах.
       Жизнь в Елена Гура была омрачена трагическим событием, - в 1951 году от руки злодея погиб приемный сын Тадеуш Мицкевич. Младший сын Святогор, не сумел получить высшее образование из-за сложных обстоятельств военного времени. В 1953 году он женился на девице Софье Воронец. У них родилось двое детей, Светозар и Николай, а позднее - дочь Лиза, уже после переезда в Америку.
       Поколению дяди Коли пришлось пережить две мировые войны, революцию, гражданскую войну. Эти катаклизмы ХХ века не сломили волю русских людей к жизни, к лучшей доле, а семья Синкевичей и их потомки при всех обстоятельствах жизни оказывались на высоком моральном уровне.
       К сожалению, великие потрясения ХХ века принесли неисчислимые бедствия всем народам и, в особенности, русскому. Миллионы людей погибли, были рассеяны вдали от родных жилищ по всему свету, многие погибли раньше времени, испытав невыносимые страдания и лишения. Поэтому неистребима мечта о прекращении и запрещении войн больших и малых, но и новейшая история говорит нам о том, что до этой сладкой мечты человечества еще очень далеко. Ратование же за частную собственность, как лучшую экономическую форму общества, ничего доброго не принесет для человечества, кроме новых войн, так как капитализм всегда был агрессивен, и человеческая жизнь не представляла для него ника­кой ценности. Лучшие умы человечества думали о людях и никогда не считали, что частная собственность сделает всех людей счастливыми...
       Теперь надо еще раз вспомнить о дяде Косте. Осенью 1914 года его призвали в армию. Его провожали на станции, где стоя­ло много товарных вагонов. Недалеко жили Плотниковы, родители Марии Ивановны, последней жены дяди Саши. Провожающие в армию дядю Костю заходили к Плотниковым и пили чай.
       Дядя Костя про­был в армии восемь месяцев, сидел в окопах, схватил сильный ревматизм и остался инвалидом; вскоре он был демобилизован. Он вернулся в военном обмундировании, в сапогах, привез две ложки, расписанные под хохлому. Впоследствии семья дяди Кости, жена Зося и трое детей, бежали от немцев в Калужскую губернию в деревню Дубровино, где их приютил дядя Саша. Дядя Костя сам сделал две деревянные кровати, стол, табуретки, скамью. После революции он торговал на Белорусском вокзале как инвалид. В 1919 году братья Коля и Роня перевезли его в Брест.
      
       Тетя Люда родилась в 1891 году. Она умела писать и чи­тать, хотя, кажется, гимназии не кончила. Была высокого роста, с длинной черной косой, веселая, отзывчивая на чужую беду и горе. После смерти Степаниды Петровны она приняла на себя ве­дение хозяйства; вечно в хлопотах, убирала в комнатах, мыла полы, стирала, готовила кушать. Дедушка ругал тетю Люду за ее страсть мыть полы, так как, по его мнению, это приводило к то­му, что полы быстро гнили, хотя они были сделаны из крашеных досок. Тетя Люда вышла замуж за Бичая Кирилла Павловича, который в это время служил писарем в крепости. Сам он был родом из Белоруссии, Могилевской губернии Сенненского уезда, из хутора Большое Заозерье. У них было два сына и три дочери: Борис, Леонила (Ляля), Ирина, Евгений и Надежда. Борис погиб в Вели­кую Отечественную войну в 1942 году на Кавказе; будучи интендантом, он все же рвался в бой. Евгений потерял ногу и работал юрис­том в Запорожье, где и умер 2 мая 1994 года.
       Ляля, Ирина и Надя до сих пор живут в Ялте, куда они пе­реселились вместе с родителями в 1941 году.
       Тетя Люда была крестной матерью старшей дочери дяди Кости, Светланы; очень любила ее и часто баловала, покупая мороженое или пирожное в кондитерском магазине у турков, которые носили характерные фески с черными кисточками.
       Тетя Люда была оригинальнейшим человеком, ее доброта и бла­гожелательность к людям была удивительной. Бодрость духа и ве­селые искорки в глазах никогда не покидали эту полную женщину с простым открытым русским лицом. Она знала много русс­ких и украинских песен, и пела с большим чувством. Притом, ей досталась нелегкая судьба воспитать пятерых детей при муже, который был великим непоседой и исколесил всю Россию с огромной семьей. При этом никто никогда не унывал, несмотря на частые переезды с одного места на другое. А Кирилл Павлович Бичай удивительно легко менял профессии и должности, то являясь начальником от­деления милиции в Сибири, то оказываясь на должности предста­вителя "Заготзерно".
       Помню приезд семьи Би­чай перед самой войной к нам на Малую Грузинскую. У меня как раз был флюс, и я очень был болен, но все-таки меня положили на пол, чтобы усту­пить место тете Люде.
       В 1952 году, когда я впервые приехал в Ялту, где обосно­вались Бичаи, тетя Люда приняла меня с распростертыми объятья­ми; несмотря на скудность моего бюджета, кормила и поила на славу. В тот год состоялась моя встреча с Ниной Лукьяненко, изменившая всю мою жизнь и закончившаяся молниеносной же­нитьбой. Тетя Люда одобрила мой выбор и тепло отнеслась к Ни­не. Этот человек вообще не мог относиться к людям иначе, как только с добром и полным доверием. К ней всегда шли за советами для облегчения души многочисленные знакомые, соседи и даже люди, ма­ло ее знавшие, и для всех находилась теплая, располагающая к себе улыбка и мудрое слово много повидавшего в жизни челове­ка.
       В 1955 году я снова приезжал в Ялту; у тети Люды стало портиться зрение, образовалась катаракта. У нее в это время проживала семья Валентины Николаевны Левко, будущей народной артистки РСФСР и певицы Большого театра. Тогда она еще только мечтала поступить в какое-нибудь музыкальное училище для осно­вательной подготовки к карьере певицы. Она любила по вечерам петь под мой аккомпанемент гитары, иногда мы пели дуэтом. Пос­ле родов она плохо себя чувствовала и часто жаловалась на боли в пояснице, но Ялта ей тогда очень помогла. Она оценила иск­реннее и такое радушное хлебосольство моей тетки. Позже я два или три раза встречал ее в Москве. Она, кажется, училась пе­нию в школе Гнесиных, и с удовольствием вспоминала те незабы­ваемые дни в Ялте, когда слава еще ждала ее впереди.
      
       Самая младшая сестра моей матери (1898-1993), тетя Тоня училась в гимназии, а когда дядя Саша переехал в деревню Дубровино, то она окончила гимназию уже в городе Мосальске, где моя мать тоже некоторое время находилась со своими детьми, а затем все они переехали в Москву на Малую Грузинскую; сначала жили на первом, а затем на третьем этаже в доме N 19.
       В Москве тетя Тоня работала в Белорусском комиссариате на Поварской улице. Вышла замуж за Петра Петровича Раевского, врача-хирур­га, который работал в больнице города Сенно. Раевские в 1923 году переехали в Юзовку, позднее Сталино, теперь - Донецк.
       Тетя Тоня была несколько эгоцентрич­ной, но всегда в хорошем настроении, никогда не сидела без дела, а в детстве учила Светлану рисовать и петь. Тетя Тоня, живя в Донецке, вращалась среди тамошней врачебной интеллиген­ции и сама всегда сохраняла интеллигентный вид с оттенком некоторой чопорности и даже снобизма.
      
       В 1916 году вся семья Никитиных оказалась в Москве, пере­ехав из Мосальска, и, приобретя статус беженцев, поселилась на углу Малой Грузинской улицы и Расторгуевского переулка в гене­ральском доме N 19, так как звание Георгиевского кавалера, по­лученное В.В.Никитиным, давало большие привилегии его семье. Они заняли отличную пяти-комнатную квартиру, сначала на первом, а потом на третьем этаже. Некоторое время здесь жил и дедушка Александр Иеронимович, и внук Слава, но затем они уехали в Киев, а оттуда с дядей Колей - в Брест, вскоре отошедший к вновь образованному Польскому государству. Таким образом, Слава на долгие годы был разлучен с матерью и воспитывался в семье дяди Коли.
       Прямо из окон нашей квартиры открывался чудесный вид на тенистый сад артистов Малого театра Садовских (д.23), а дальше возвышалось величественное здание огромного польского костела, которое было построено в конце XIX века, и я еще зас­тал службу в нем. Белые одежды ксендза и мальчиков церковного хора, поющего на латинском языке, и фигура распятия у входа, которую лобызали верующие католики так, что некоторые части распятия были как бы стерты и деформированы...
       В конце XIX века было построено еще одно интересное зда­ние по Малой Грузинской улице - дом N 15, в псевдорусском стиле. Это дом купца Щукина по проекту архитектора Эриксона. П.И.Щу­кин был коллекционером редкостей, собирателем археологических находок и рукописей. Им были проведены исторические исследова­ния, посвященные Отечественной войне 1812 года. В советское время здесь развернули Биологический музей им. К.А.Тимирязева, и в нем смотрителем работала мать моего друга по двору, Коли Живцова, тетя Мотя. Мы часто бывали в этом музее, и, может, тогда у меня стало формироваться неосознанное еще желание стать врачом. Уже являясь студентом 1-го Московского Медицинс­кого института, в 1952 году мы всей группой посетили этот му­зей, и я с удовлетворением рассматривал ранее непонятные мне схемы кровообращения Гарвея, Везалия, развешанные в комнате уличного корпуса. А затем я еще раз проделал знакомый путь по кафельному полу из уличного корпуса во дворовый.
       Конечно, мои дяди и тети относились к старому безвозврат­но ушедшему поколению, и так как были привержены православной религии, то понятия морали прививались им с детства, и все они отличались внутренней порядочностью и честностью, что привле­кало и тянуло к ним других людей. Наше поколение выросло в других условиях, но, безусловно, многие положительные черты людей 2-ой мировой войны были переняты от своих отцов и мате­рей, что давало возможность выдерживать суровые условия войны в тылу и на фронте.
       Л.Н.Толстой восклицал: "Счастливая невозвратимая пора детства!" Эти слова относятся и к моему детству и составляют самую интересную и содержательную часть моей жизни. Именно тогда я сумел наслаждаться благами жизни: здоровьем, общением с природой, любовью к окружающему миру, и, в свою очередь, этот мир проливал на меня свои целебные силы.
       Этот период занимает время от рождения (18 февраля 1926 года) и до 22 июня 1941 года, начала войны, и вся моя последу­ющая жизнь была заполнены непрерывной борьбой за выживание. Много сил и энергии было потрачено впустую за самую утилитар­ную форму существования. Бог даровал мне немалую по сроку жизнь, и теперь я приближаюсь к 70-летнему пределу, а, между тем, мелочи и горечи одолевают, и правильно говорится: "Если бы молодость умела, а старость могла...", но разрешить это диа­лектическое противоречие никому не дано.
       Я родился на Арбате, в Калошином переулке дом 12, где тог­да находилась акушерская клиника им. И.М.Сеченова. Это неда­леко от Сивцева Вражка. Был довольно суровый февраль 1926 го­да, мать была почти без средств к существованию. Сразу после рождения она принимает решение уехать к старшему брату, Алек­сандру Александровичу, жившему к этому времени в деревне Куколово Шаховского района, на границе со Смоленской областью. Зима была снежная, суровая. Дядя Саша с женой занимали здание быв­шей земской школы, сделанное на редкость прочно из красного каленого кирпича, секрет приготовления которого, по-моему, утерян. Когда немцы в 1941 году, отступая от Москвы, пытались взорвать здание школы, это им никак не удавалось; возможно, что в состав цемента входили яйца, что придало такую крепость стенам школы.
       Деревня состояла из 20-ти дворов, стоявших на опушке ле­са, бескрайнего и уходившего в Смоленскую сторону, еще более густого. В ту пору в этих лесах наблюдалось изобилие ягод: брусники, черники, конобобеля, малины и т.д. Грибов было та­кое великое множество, что за 2-3 часа можно было набрать 50-70 белых грибов. В чаще водилась живность, и даже можно было поохотиться на фазанов, что с большим желанием делал ста­рый друг дяди Коли, дядя Саша (Александр Тихонович Якубовс­кий), большой знаток и любитель охоты.
       Мать на розвальнях в 30-ти градусный мороз проделала не­легкий путь в 35 километров от станции Шаховской Ржевской железной дороги до деревни Куколово. Там ее уже ждал дядя Саша, мамин старший брат, и его жена, Мария Ивановна, оба - сельские учителя. Дядя Саша к тому времени стал слепнуть, уже не работал и был целиком на попечении жены, умной, дельной, трудолюбивой - тети Мани. Тетя Маня активно трудилась в числе передовых учителей Шаховского района.
       Впоследствии, в 1938 году, за заслуги в пе­дагогике и образовании сельских детей она была представлена к государственной награде и стала тогда, как говорила с уважени­ем, орденоносцем. Она удостоилась принимать награду из рук са­мого "всесоюзного старосты", Михаила Ивановича Калинина, пред­седателя Президиума Верховного Совета.
       Наверное, путешествие, предпринятое мною в таком младен­ческом возрасте по морозу, закалило мой не очень крепкий орга­низм, и в дальнейшем я неплохо переносил капризы нашего мос­ковского климата.
       Тетя Маня и дядя Саша жили одиноко, детей у них не было, и поэтому они приняли заботу обо мне и моей матери без особого не­удовольствия или сожаления. Напротив, они всячески помогали и старались облегчить участь моей матери, т.к. 1926 год был трудным для москвичей в экономическом отношении. У тети Мани по тем временам существовало неплохо поставленное хозяйство. Всегда держали корову, большой огород, изрядное количество кур. Кроме того, оказывалась помощь со стороны крестьян, а по­том колхозников, детей которых самоотверженно обучала, а, глав­ное, воспитывала в духе прилежания и трудолюбия сама необыкно­венно трудолюбивая и организованная тетя Маня.
       На опушку леса деревни Куколово иногда выходили волки, но случаев нападения на людей не было. Год моего рождения в плане материальном был трудным для семьи, и то, что мама переживала суровую зиму у тети Мани, выручило ее и, конечно, меня, так как там все же не было голода. Дядя Саша стал совершенно бес­помощным, так как с трудом видел контуры предметов и нуждался в постоянном уходе. Конечно, мама, пока жили в Куколово, брала часть бремени ухода за братом на себя и в этом отношении об­легчала положение тети Мани, которая постоянно занималась хо­зяйственными делами; а с началом занятий в школе ее обязаннос­ти многократно возрастали.
       В 1929 году дядя Саша почувствовал себя хуже - беспокоило сердце, и весной однажды утром он позвал тетю Маню и ска­зал: "Манечка, я умираю..." - помощь ему оказать не успели, и он действительно скончался. Похоронили его на лесном кладбище очень скромно, а на могиле установили деревянный крест.
       Конечно, я не помню многих деталей будничных дней, кото­рые коротали я и мама, а когда приезжали, то и сестры; но мы на всю жизнь сохранили самые теплые и приятные воспоминания о времени, проведенном в Куколове. Конечно, не все было так гладко и безоблачно, как тогда казалось.
       Я помню высокую фигу­ру тети Мани с рыжеватыми в крупных колечках волосами, вечно озабоченную, с проницательными голубыми глазами. Мы, дети, - я и мои сестры - ее несколько побаивались и уважали. У нее был су­щественный недостаток - она плохо слышала, и глухота ее прог­рессировала с 25-ти лет, и в возрасте 50-ти лет она почти ничего не слышала. Она страдала редкой болезнью - отосклерозом, от этой же болезни оглох и Бетховен. Обычно эти люди имеют опре­деленный габитус. Это блондины с тонкой шелковистой кожей, с фарфоровыми голубыми глазами. И этот облик, описанный исследо­вателями, полностью можно было отнести к тете Мане. Видимо, я очень рано помню себя, так как ощущение заботливых рук дяди Саши, который меня нянчил, осталось на всю жизнь, а ведь дядя Саша умер в 1929 году, когда мне было 3 года.
       Впоследствии деревня Куколово стала нашим постоянным оби­талищем, особенно на летний период, и я еще несколько раз с ма­мой собирался и приезжал на отдых в этот обетованный край. Об­щение с природой с детских лет как раз и прививает человеку понятие о малой Родине, делает его патриотом, когда он стано­вится взрослым.
       К сожалению, и это известно, Родины многие не имеют, легко могут расстаться с ней и уехать за границу, лишь бы больше платили. Этот "космополитизм" русского человека стал притчей во языцех, особенно в высших сановных кругах теперешних демократов. А чувство Родины не может воспитаться в каменных джунглях современных городов, где зомбирование жителей становится обыч­ным явлением...
       Не могу забыть, как однажды техник-смотритель одного большого дома у Крестьянской заставы заявила мне, что хороших людей нет, и все люди плохие. Я пытался спорить и воз­ражать, но она опровергала меня, ссылаясь на свой многолетний опыт общения с людьми, которые всегда что-то требовали. Ведь с этими людьми она общалась повседневно и слышала от них только грубость, хамство и отсутствие элементарной вежливости. Ни о какой культуре не могло быть и речи. А это было еще до пресло­вутой перестройки, когда люди еще не были так жестоки и озлоб­лены, какими они стали буквально за какие-нибудь 10 лет.
       Частные жизненные ситуации иногда лучше объясняют жизнь, чем самые знаменитые философские системы. Так называемая демократия явилась фиговым листком, едва прикрывающим бездарность, невежество и алчность, неутолимую жажду стяжательства, что еще пытаются окрестить каким-то тер­мином "дикий капитализм".
       Проникновение худших черт американс­кой жизни, ее псевдокультуры и низкого уровня моральных цен­ностей - это даже хуже, чем закабаление русского народа наступ­лением доллара. Доллар - это все тот же фашистский солдат, оккупирующий нашу страну и высасывающий из нее все соки, как вампир. Последнее время кажется, что ты живешь в Америке, но только перевернутой вверх ногами. Недавно я спросил одну медсестру, в чем смысл жизни. Она ответила, что действительно не видит никакого смысла в этой жизни. Она завидует своим ро­дителям, которые, по ее мнению, были более счастливы, так как, хотя много работали, но умели радоваться тому, что им дарила жизнь...
      
       Теперь немного о моем отце. После окончания Гражданской войны в Москву переехал жить мой будущий отец, Савва Карпович Тумалахов. Он участвовал в 1-ой Мировой войне в качестве вра­ча, а в Гражданскую войну стал заниматься ветеринарией и, в конце концов, занял должность инспектора кавалерии, что дало возможность лично знать и общаться с С.М.Буденным. Уже после войны во время приездов в Москву из Кисловодска он всегда бы­вал на ипподроме и, будучи знатоком лошадей, выигрывал крупные суммы.
       Отец родился и вырос в Краснодаре, в семье довольно зажи­точного казака Карпа Малахова, женатого на красивой и кроткой жене. Для благозвучности отец прибавил к своей фамилии час­тицу "Ту", и фамилия получилась более импозантной - Тумалахов.
       В семье, кроме сына Саввы, было еще семь сестер, прямо, как в сказке. Естественно, что в состоятельной семье все внимание было обращено на наследника фамилии и дела. Одна из сестер от­ца вышла замуж за мусульманина, и у меня, европейца, на Кавка­зе есть двоюродная сестра по имени Фатима...
       Сын не докучал себя особенными трудами в науках, однако обладал недюжинными способностями, легко усваивал иностранные языки, неплохо пел, рисовал и даже сочинял небольшие рассказы. Кавказская кровь наложила свой отпечаток: черные навыкате мин­далевидные глаза, алые губы в форме "лука Амура", бархатистый баритон, слегка полнеющая фигура, таким он представлялся мне в детстве. Надо еще добавить, что он был добр, находчив и остро­умен в разговоре, знал массу анекдотов и был мастерским расс­казчиком. Все, кто его знал, всегда говорили о нем, как о че­ловеке необыкновенном. Но только суровое время, видимо, не да­ло возможности ему превратиться в личность, равнозначную спо­собностям, а может быть и лень, и сибаритство!
       Сестры отца были все очень скромные, аскетически воспи­танные, боготворили и баловали своего легкомысленного, беспеч­ного брата Савку; некоторые из преданности ему даже не вышли замуж.
       Отец с отличием окончил гимназию и поступил в Петер­бургский Университет на медицинский факультет, но был изгнан из него за один неблаговидный поступок. Переодевшись эмиром бу­харским и очень хорошо имитируя свою роль, он разъезжал в специ­ально нанятом ландо по Невскому проспекту пока не был разоб­лачен в мистификации и обвинен в оскорблении особы эмира и иск­лючен из университета. Но он не унывал, переехал в Варшаву и уже здесь закончил медицинский факультет.
       История моего появления на свет не совсем обычна и не ук­ладывается в рамки респектабельных семейных отношений. Моя мать в 1-ую Мировую войну овдовела в результате геройской ги­бели в самом начале войны горячо любимого мужа, Всеволода Ва­сильевича Никитина, и осталась одна с 4-мя детьми на руках. В то время это обстоятельство было еще более отягощающим, чем сейчас, так как моя мать не имела никакой специальности и не видела для себя в будущем ясной жизненной перспективы. Да еще клеймо жены золотопогонника, хотя и не белогвардейца, а офице­ра, павшего в бою за Родину со старым коварным врагом - немца­ми, ходило за ней по пятам. Тем не менее, это не смутило мою мать, а, напротив, закалило и воспитало в ней черты большой жиз­ненней стойкости с мягким добрым отношениям к людям.
       Еще в Варшаве отец женился на польке, Валерии (фамилия мне неизвестна) и после окончания Гражданской войны, в которой он участвовал в качестве инспектора кавалерии, поселился в том же доме, что и моя бедная мать, но только этажом выше. К 1924 го­ду у отца сложились тяжелые, неприязненные отношения с женой Валерией, и он влюбляется в мою мать, все еще красивую женщи­ну, но обремененную семьей и материальными трудностями.
       К этому времени он стал довольно известным врачом. Мате­риальное положение его поправилось, и, как преуспевающий врач, жил он на широкую ногу...
       Здесь я должен сделать отступление и вернуться немного назад...
       Отец, успев перед 1-ой Мировой войной закончить Варшавский университет, был призван на фронт и попал в плен при окружении немцами армии Самсонова. В августе 1914 года 1-ая русская армия под командованием П.К.Рен­ненкамфа вначале нанесла поражение основным силам 8-ой германской армии в Восточной Пруссии, 2-ая русская армия А.В.Сам­­со­нова вторглась в Восточную Пруссию, нанося удар во фланг и тыл 8-ой немецкой армии.
       Но здесь началось нечто странное. После первых блестящих побед Ренненкамфа он был остановлен, и все наличные силы не­мецкое военное руководство бросило против Самсонова; окружило и разбило его под Таненбергом. А между тем Ренненкамф продол­жал стойко стоять на месте, как бы выжидая поражения своего соседа. Одни говорят, что он был подкуплен, а другие все объ­ясняли личной его антипатией и неприязнью к генералу Самсонову.
       Самсонов застрелился. Часть армии попала в плен, и среди офицеров, попавших в плен, находился мой отец. Ренненкамф же был в 1918 году расстрелян по приговору революционного трибу­нала.
       Мой отец едва не умер от дистрофии, так как положение русских солдат и офицеров в плену было несравнимо с условиями содержания пленных англичан, которые пользовались большими привилегиями. Уже тогда немцы плохо относились к русским плен­ным, назначая их на самые тяжелые работы, а в пищу шла пресло­вутая брюква, обрекая их на голод и вымирание.
       Отец был очень истощен, когда случайно познакомился с пленным англичанином по имени Эдуард, который получал из Анг­лии посылки с беконом, галетами и консервами, и, фактически, отец был обязан ему жизнью и спасением от голодной смерти, так как тот щедро делился с ним всем, что получал.
       Конечно, здесь большую роль сыграло свободное владение отцом английским языком. Отец дал себе обет, что назовет свое­го сына в честь друга, спасшего ему жизнь, Эдуардом. Так оно и получилось, хотя мне никогда не нравилось это нерусское имя, и доставляло мне много хлопот.
       Однако, моим появлением на свет я должен быть обязан Анг­лии, и любить эту страну, как свою собственную.
       Имя, данное мне дядей Сашей, - Георгий, закрепилось за мной, а впоследствии и по документам я стал именоваться Геор­гием. Результатом возникших отношений между моей матерью и от­цом, было мое появление на свет и, как всякое дитя любви, я рос нервным и не очень крепким физически человеком, чрезмерно эмоциональным, застенчивым и робким. Однако, нрав мой, довольно открытый, и покладистый характер позволяли мне легко устанавливать хорошие отношения с людь­ми любого возраста, воспитания и характера.
       Такая способность к контактам с людьми сильно пригодилась мне впоследствии, когда я стал врачом. Больные люди часто де­лали мне комплименты, но это нисколько не испортило мой харак­тер. Нужно было только помнить высказывание мудреца о том, что личное обаяние - это сильная черта в характере слабого челове­ка, или обаяние есть блестящая оторочка слабого характера.
       Как я понимаю, жизненная доля моей матери была тяжелой, так как в силу воспитания в семье и природных качеств, она бы­ла в высшей степени честным, порядочным до щепетильности, че­ловеком и никогда не шла на компромиссы с собственной со­вестью. Поэтому в то тяжкое время, когда она жила с клеймом жены золотопогонника, ей пришлось много вытерпеть от грубости и хамства некоторых людей, окружавших ее.
       Надо сказать, что в семье, как самый младший, я пользо­вался любовью и вниманием со стороны старших сестер, особенно Жени, тоже замечательной русской женщины, которых так много мыкало горя в России после революции.
       В 1933 году мы с мамой предприняли первое путешествие в Кисловодск, где прочно обосновался мой отец, женившись на двадцатилетней женщине, моложе себя на двадцать пять лет, сво­ей собственной домработнице, Тамаре Ивановне Булыгиной. Это произошло, если не ошибаюсь, в 1931 году. Вскоре, в 1932 го­ду, у отца родилась моя сводная сестра, которую назвали Джульеттой. В семье ее называли просто Лиля. Приезд другой женщины с семилетним ребенком, конечно, не был подарком для Тамары Ива­новны, и я помню, как стесненно чувствовала себя моя мать, да и отец, как я теперь понимаю, оказался в весьма двусмысленном положении.
       Это, по-видимому, тоже сказывалось на формировании моего характера в детстве, не очень стойкого, и я, чуть что, прятался за маменькину спину. В Кисловодске мы жили в прекрасно отде­ланном доме отца возле станции "Минутка". Дом этот стоял на высоком берегу, вернее, недалеко от обрыва над рекой Подкумок, стремительно бежавшей горным потоком. При доме - огромный фрук­товый сад, где росли всевозможные плодовые деревья, и особенно поражали меня тутовые деревья и грецкий орех. Первые в ав­густе хорошо плодоносили, и я объедался тутовой ягодой, хотя у них есть известная приторность. Грецкие орехи еще не созрели и не достигли полной спелости, хотя мы с мальчишками сбива­ли их палками, но для еды они еще были не пригодны.
       Кисловодск вообще представлялся хорошо озелененным горо­дом, особенно славящимся своим курортным парком, который рас­кинулся по склонам гор на большом протяжении. В парке - кедры, пихты, сосны и южные культуры, такие, как вечнозеленая магнолия, пробковое дерево и т.д. За Храмом Воз­духа, который мы тоже посетили с мамой, огромное количество роз. Здесь же, по склонам гор проходят пешеходные дорожки с указанием маршрутов. Мы, конечно, попробовали знаменитый бога­тырский напиток "Нарзан"; причем, есть три его разновидности: сульфатный, доломитный и ново-сульфатный.
       На реке Ольховке, возле мостика через нее, я лежу на отмели из гальки, с тросточкой в правой руке, - эта фотография до сих пор сохранилась в семейном альбоме.
       Мы любили бывать в здании Курзала, где позже разместился городской театр. Мы с мамой имели отдельную комнату. В доме держали домработницу, была чистота и порядок. В соседней ком­нате жила старшая сестра отца, тетя Устина, бухгалтер по про­фессии, высокая, сухощавая старуха, которая вела все хозяйство в доме. Я ее откровенно побаивался, хотя со мной она была до­вольно приветлива.
       Отец любил надо мной пошутить и посмеяться, иногда эти шутки носили довольно коварный характер. Так однажды он пред­ложил мне покурить "гаванну", и, когда я брал в рот сигару, он тут же на меня с притворным раздражением накидывался, распекая и наказывая. Как ни странно, но такая метода возымела свое действие, - я никогда в жизни не курил, а, став врачом, был неп­римиримым противником табакокурения, этого страшного бича об­щества.
       Я вспоминаю, что отец был резок и требователен в приемах воспитания. Однажды, когда собака отца принесла шестерых ще­нят, молодая домработница пригласила меня участвовать в гнусной акции утопления щенят. Мне шел седьмой год и, видимо, нравственные устои еще не успели во мне сформироваться, и я согласился. Мы пошли на Подкумок, и домработница бросила нес­частных щенят в быструю реку, а мне казалось, что она и меня заставила это проделать. Тогда я еще не понимал безнравственности этого поступка. Вечером отец узнал о содеянном и о моем участии в этом деле. Был учинен жестокий допрос, сделан выго­вор, и я в течение двух часов стоял на коленях на горохе, ли­цом к стенке. Я помню то презренье, которым заклеймил меня мой отец, и тот жгучий стыд, который я испытывал за этот поступок, когда стал взрослым...
       В остальном отец был довольно добродушным чело­веком, весельчаком с огненными сияющими глазами, образной мет­кой речью и красивым сочным баритональным голосом. Чем-то отец напоминал Бальзака. Соседка по квартире на Малой Грузинской, тетя Эмма всегда с восхищением говорила об отце, считая его каким-то особым человеком, не похожим на других людей. Во-пер­вых, красавцем; во-вторых, одаренным многими талантами, которые он не сумел реализовать в полной мере; в-третьих - истинным ве­сельчаком, которых на Руси стали единицы.
       Может потому, что он слишком тратил свои силы и энергию просто на удовольствия и развлечения, он прожил не слишком долгую жизнь, не дожив до шестидесяти лет. О причинах смерти отца ходили разные слухи. Когда я в 1962 году посетил снова Кисловодск, то тетки, еще оставшиеся в живых, утверждали, что его отравили, и намекали на участие в этом деле Тамары Иванов­ны. Я пишу то, что слышал. По официальной версии у отца разви­лось язвенное кровотечение и он в 1942 году скончался. Смерть от язвы желудка была удостоверена профессором Крупиным, другом отца и коллегой по работе.
       В доме отца часто собирались люди, цвет интеллигенции Кис­ловодска. Устраивался шикарный пиршественный стол в огромной комнате, где собиралось человек двадцать. Непременным номером было выступление отца под гитару или фортепьяно. Он знал массу романсов и песен, и его исполнение пользовалось большим успе­хом.
       На одном из вечеров, когда подали блины и к ней сметану, которую я терпеть не мог в детстве, отец заметил, что я не ем сметану и деспотически при всех стал заставлять меня запихи­вать в рот блины со сметаной. В конце концов меня вырвало, и вечер был скомкан и испорчен.
       Отец нередко давал сольные концерты в городском саду, так как голос у него был поставлен профессио­нально. Мама рассказывала, что он не чуждался и литературы, хотя, кажется, ни одного рассказа, который он сочинил, не было опубликовано.
       Непривычное обилие разнообразной еды, особенно много ово­щей и фруктов, часто вызывали у меня расстройство желудка. Отец сердился и говорил, что я неженка и маменькин сынок. Каж­дый день мы с мамой осматривали достопримечательности Кисло­водска. Часто мы бывали в Курзале. Рядом с Курзалом построили в Верхнем парке прекрасную музыкальную раковину, за высокие акустические свойства названную "хрустальной". Самую глубокую память оставил здесь Михаил Юрьевич Лермонтов, - здесь он напи­сал "Княж­ну Мэри". Сохранился до наших дней дом, где, по описа­нию поэта, жила Княжна Мэри. Были мы и у скалы Лермонтова, где, по описанию, произошла дуэль Печорина с Грушницким.
       У отца был прекрасно ухоженный сад; кроме того, 15 колодок ульев, и я помню, как он сам занимался медосбором, вставляя рам­ки с пчелиными сотами в сепаратор и крутя ручку. В тот год он получил очень много меда. Так как в сад постоянно лазили маль­чишки, то он провел электричество по периметру сада и вечером изредка включал свет, пытаясь найти какого-нибудь воришку. Так как отец был очень вспыльчив, то однажды, когда несколько пар­ней пытались утащить персики, он выстрелил в них из дробовика и ранил одного из них. Это было уже позднее, в 1937 году. Па­рень попал в больницу, и родственники возбудили уголовное дело. Отца посадили в И.Т.К. где-то возле Пятигорска, и я тогда пи­сал письмо И.В.Сталину с просьбой о его освобождении. Вот его текст:
       "Дорогой дядя Сталин! Мой папа нечаянно легко ранил двумя дробинками мальчика. Папу посадили на 5 лет, и я остался без папы. Папа мой, доктор Тумалахов С.K., жил в Кисловодске, сидит в Пятигорской трудовой колонии. Я прошу те­бя, дорогой дядя Сталин, выпусти папу. Он всю революцию служил в Красной Армии".
       Кажется, это произошло в 1937 или в 1938 го­ду. Возможно, что уголовное дело спасло отцу жизнь, так как уже началась волна политических репрессий, и отец мог попасть под жернов политического разбирательства.
       Мое письмо вряд ли возымело действие, так как в этом деле проявила большую активность Тамара Ивановна, приезжавшая в Москву и хлопотавшая за мужа в высоких инстанциях. Отца вскоре освободили, после десятимесячного пребывания в колонии. Он возвратился очень похудевшим, и этот эпизод, видимо, сказался на здоровье, так как у него стал прогрессировать сахарный диабет.
       Тогда инсулин уже применяли, но он поступал из Германии. С началом войны 1941 года поступления инсулина, естественно, прекратились, и это обстоятельство еще более ухудшило состоя­ние его здоровья. Когда мы в конце августа 1933 года уезжали из Кисловодска, отец надавал мне много подарков, в том числе валенки, которые служили мне несколько лет. Но отец, одаривая меня подарками, все время подчеркивал, что инициатива исходит от Тамары Ивановны, как бы отмечая ее доброту и внимание к па­сынку.
       Перед отъездом из Кисловодска мы посетили новый дом, куп­ленный отцом на окраине города. Тогда мы долго добирались, и нужно было пройти через небольшое ущелье, через которое был перекинут мостик без перил. Я, с трудом держась за полы матери и подавляя страх перед глубиной ущелья, перешел на ту сторону, где стоял новый дом. Отец тогда утверждал, что в том доме есть комната, которая будет всегда лично принадлежать мне. Но это были только слова, так как этим соблазнительным предложением я никогда не воспользовался, а дом после смерти отца по частям распродавался оборотистой мачехой, нуждавшейся в деньгах.
       Я расставался с отцом, которого любил и гордился, несмотря на множество недостатков в его характере, прощался со сводной сестрой, которую в восемь месяцев катал в коляске и иногда да­же, покачивая, осторожно брал на руки. Впоследствии с сестрой мы никогда не были духовно близки, и в жизни я встречался с ней два раза, в 1954 и в 1956 году.
       Между тем, сестры мои становились взрослыми. Женя и Людми­ла не смогли закончить гуманитарное образование, которое им дал бы Институт благородных девиц, что на Гороховской, и вы­нуждены были закончить советскую школу 2 ступени, в которой, конечно, учитывая неразбериху и хаос в постановке просвещения тех лет, не могли получить фундаментальные знания и быть под­готовленными к будущим тяжелым превратностям жизни. Заранее программировалась тяжелая борьба за существование, которую ве­ли все три сестры.
       К 1929 году положение в семье стало вовсе кризисным. Жене исполнилось 22 года, и она нигде не работала. На бирже труда молодых людей регистрировали, но ничего не обещали, тем более, что она еще не имела какой-либо ценной специальности. Она с жаром ухватилась за маленький просвет в смысле трудоустройства, который появился благодаря двум маминым хорошим прия­тельницам, Евгении Васильевне и Марьям Магометовне, которые жили где-то в районе теперешнего метро "Новослободская", и обе были врачами-психиатрами. Они знали, что в психиатрической ко­лонии им. доктора Литвинова, в 15 км от Твери, требуются сотруд­ники. Женя написала письмо главному врачу с предложением своих услуг и быстро получила приглашение на работу в качестве над­зирательницы.
       Первая поездка без мамы в Бурашево прошла для Жени не совсем удачно, и было это в конце декабря 1929 года. Там уже работала ее подруга Тоня в качестве такой же надзирательницы, но приехать и встретить Женю, а, главное, занять место на авто­мобиль она не смогла. Жене пришлось нанять извозчика за 8 руб­лей (по тем временам деньги немалые). При найме извозчика она старалась выбрать понадежнее, поэтому и переплатила; был один извозчик, который предлагал свезти за 6 рублей, но ей не пон­равился его внешний вид. А он понял ее смущение и, точно опре­делив ее состояние, сказал: "С молодым боится ехать..." Женя выбрала бородатого мужика, который вначале ей понравился, но, когда они ехали еще по городу и он, соскочив с козел, стал шептаться с другим извозчиком, она сразу нашла в его глазах что-то бандитское. Эта сцена напомнила мне сю­жет знаменитого рассказа А.П.Чехова, "Пересолил", где роли так хорошо исполнял на сцене Малого театра И.В.Ильин­ский. Однако, все 15 км до Бурашево проехали без происшествий и, возможно, как она думала, потому, что был базар, и по дороге ехало много народа.
       Уже в 1931 году я с мамой выехал в Тверь. Тогда еще не было электричек, и мы ехали на паровичке ("кукушке") всю ночь и были в Твери рано утром. На всю жизнь остались приятные ощу­щения от широкой глади Волги и медленно движущегося, шлепающего колесами с лопастями по бокам, пароходика посредине реки. До Бурашева, где в то время работала старшая сестра Женя, надо было добираться еще 15 км, и мы это расстояние проделали на тарантасе, набитом свежим пахучим сеном. Женя встречала нас в светлой кофточке и синей юбке, здоровая, веселая и красивая. Ей тогда было 24 года. Мама тут же вернулась в Москву, а вскоре приехала Ляля, которую все называли "цыганкой" за ее весе­лый нрав, за необычайную гибкость сухого мускулистого тела, умение хорошо петь и плясать. Она быстро вскружила головы местным дон-жуанам. Особенно увлекался ею Шура Калугин, краси­вый плотный брюнет, весьма воспитанный, к которому я сразу по­чувствовал расположение. Он постоянно катал меня на велосипе­де. На перекладину он подкладывал специальную подушку, чтобы та не врезалась мне в ягодицы. Однажды мы с ним совершили на велосипеде довольно утомительную поездку в Тверь, я помню его тяжелое дыхание, так как все же перебирать педали даже с моим не­большим весом ему было трудно.
       Был еще Вася-шофер, который возил продукты для психиат­рической колонии. Он влюбился в Лялю и старался заслужить ее благосклонность и, через мое посредство, расположить ее к себе. Он часто катал меня на своем старом драндулете "Рено". Вася обладал недюжинным аппетитом - я поражался, сколько еды он мог съесть. Он со смехом раскрывал свой рот и утверждал, что природа наделила его огромным ртом, который трудно заполнить пищей. Я, видимо, был еще настолько мал, мне было всего 5 лет, что я с трудом самостоятельно забирался в кабину Васиного дранду­лета, ободрав все колени. Но он, конечно, не мог идти ни в ка­кое сравнение со "светским львом" Шурой Калугиным, хотя жизне­радостность и оптимизм Васи покоряли меня больше.
       Очень интересным было мое посещение электростанции, где стояли огромные шкивы, бешено вращающиеся, и стоял постоянный шум. При электростанции находилась ремонтная мастерская, и я впервые видел, как из под рук токаря выходит гладкая выточен­ная деталь.
       Тот год был довольно трудным для семьи. Женя, как могла, старалась сделать обед и часто пекла пироги и кексы, особенно замечательными выходили у нее бисквиты, и она стара­лась нас с Лялей подкормить, как умела.
       В Бурашеве был знаменитый яблоневый сад, тянувшийся на несколько сотен метров, в котором росла только "коричневка", маленькое пахучее красно-желтое яблочко. Мне казалось, что лучше плода нет на свете, и на всю жизнь моими любимыми фрук­тами остались яблоки.
       Я пытался дружить с местными ребятами, но дружбы особенно не получалось. Однажды один мальчишка лет 12-13-ти придумал довольно садистскую и опасную игру. Он дос­тал лопаты, вдвоем с товарищем они вырыли яму и после этого предложили мне в нее залезть, - я с трудом, почти теряя сознание, больше, наверное, от страха, вырвался из импровизирован­ной могилы. Кроме смеха эти шутки у мерзких извергов не могли ничего другого вызвать. Я потом, читая художественную литера­туру, с ужасом представлял себе долю тех людей, которые на са­мом деле подвергались казни - погребению заживо. Недалеко от того места, где фантазеры-ребята придумали мистификацию-похороны, находилось кладбище, и здесь впервые я ощутил всю без­возвратность и безысходность смерти. Когда на моих глазах в могилу опустили гроб, меня охватило чувство сострадания к умершему, которое выливалось в осознание, прежде всего, невозможности для этого, те­перь уже умершего человека дышать и жить как все люди...
       Работа в качестве надзирательницы в Бурашове у Жени была весьма тяжелой. Она часто дежурила по ночам и оставляла меня спать одного. Мне иногда бывало ночью очень страшно, но уже тогда я вырабатывал в себе умение не бояться темноты и одино­чества. Женя рассказывала, что агрессивно настроенные психи­ческие больные часто старались напасть на нее, ударить, обру­гать. Однажды больной плюнул ей в лицо, и плевок, видимо, весьма ядовитый, попал ей в глаз, после чего Женя долго страдала от конъюнктивита. В колонии им. доктора Литвинова в то время находилось около 500 хронических больных, по существу, неизлечимых, находиться постоянно среди них было очень трудно, и Женя вскоре снова переехала в Москву.
       Женя прожила большую напряженную жизнь, наполненную пос­тоянными трудами и хлопотами в борьбе за выживание. Видимо, и клеймо дочери офицера постоянно довлело над ней и приучило быть сдержанной, немногословной, с большой обязательностью от­носиться к любому делу. Она избрала специальность машинист­ки, так как это никого не задевало и не могло послужить осно­ванием для зависти, исключало возможность клеветы и доносов. Тем более, что по характеру своему Женя была чрезвычайно от­зывчивым и добрым человеком. Более того, уже с 1938 года, со дня основания Телеграфного Агентства Советского Союза (ТАСС) Женя стала машинисткой одного из отделов этого учрежде­ния, несмотря на закрытость и секретность информации, которая перед ней проходила.
       Первый муж Жени был Марк Лайхтман, отец Киры, родившейся в 1935 году. Однако, брак этот не был долговечен, хотя Марк был замечательным человеком, но, видимо, с её стороны не было настоящей любви. В 1938 году Женя вступает в брак с молодым человеком, Петей Шифманом, который был на семь лет моложе ее. Это обстоятельство в будущем сыграло роковую роль, так как и этот брак оказался непрочным и непродолжительным по времени. Хотя, конечно, какой-то период в отношениях между Женей и Пе­тей существовала полная гармония, но, возможно, носившая чисто внешний характер.
       В молодости Женя увлекалась спортом, особенно баскетболом, и была в составе команды, выигравшей чемпионат по баскетболу СССР, только не помню в каком году. Она была высокого роста, хорошо сложена, брюнетка с прекрасной смуглой кожей. Многие считали ее красавицей.
       От брака с Петей в 1939 году родилась дочь Бела, которая в детстве была похожа на херувима. По улице невозможно было с ней пройти, еще перед самой войной, чтобы не получить лестные эпитеты от прохожих.
       Дело доходило до курьезов. Соседка по коммунальной квартире, Маруся Михеева, специально брала на улицу с собой Белу, чтобы погулять, но, самое главное, ее тщеславию очень льстило, что многие прохожие обращали внимание на красоту Белы, считая Марусю матерью. Это всегда вызывало у меня, у мальчика, усмешку, и уже тогда я поражался мелкому тщеславию людей.
       Kиpa была старше Белы на четыре года, она росла несколько замкнутой девочкой, но тоже отличалась внешним обаянием и миловидностью. Кирин отец, Марк, уже разошедшись с моей сестрой Женей, но, будучи весьма порядочным человеком, изредка посещал нашу семью и всегда находил добрый прием со стороны моей мамы, Софьи Александровны. Мама обычно, когда он должен был придти, готовила вкусный обед; иногда "гвоздем" программы была фарши­рованная щука, которую очень любил Марк. На стол выставлялась четвертинка водки (стоимость ее перед войной была 3 рубля 15 копеек, а сколько стоит сейчас пол-литра водки!), и мама обязательно выпивала со своим гостем рюмку-другую.
       Петя незадолго до войны был призван на действительную службу, так как закончил Литературный институт им. А.М.Горь­кого. Институт этот был открыт по инициативе Горького, как вечерний рабочий университет, а с 1936 года получил современное название. В библиотеке института находилось полное собра­ние сочинении Жюля Верна, и, благодаря Пете, я глотал эти книги одну за другой. Институт находился в особняке на Тверском бульваре, в котором родился А.И.Герцен, и очень нравился мне своим фронтоном.
       Петя закончил отделение поэзии и писал неплохие стихи. Его руководителем и наставником был поэт В.А.Луговской. Но жизнь сложилась так, что в дальнейшем Петя стал журналистом.
       Отсрочка от призыва в армию закончилась, и он был призван в пехоту и попал в дивизию, расположенную в Сибири. В казармах зимой было неимоверно холодно, и нередко Петя спал в одежде, за что ему здорово доставалось от старшины роты. В первые же дни войны Сибирская дивизия, в которой Петя служил в чине рядового, была брошена под Смоленск в район Ярцево, где развернулись тяжелые бои оборонительного характера. В одном из боев Петя был тяжело ранен и провалялся в госпитале в Пензе около года.
       Зимой 1942 года он был переведен в Куйбышев; став "огра­ниченно годным" служил в должности помкомвзвода строй­бата, и занимался рытьем котлованов для вновь строившихся авиационных заводов в районе Безымянки г. Куйбышева. В дальнейшем он попал в Сталинград, но там уже работал по специальности в армейской газете, что, наверное, сохранило ему жизнь. Дослужившись до чина капитана, Петя все реже писал с фронта; хотя его письма отличались доброжелательностью, но с некоторой долей слащавости. Наконец, мы узнали, уже после войны, что Петя встретил молодую девушку, Симу, с которой и связал свою жизнь.
       После войны он служил в Уральском военном округе и на Чукотке, где потерял все зубы, и окончательно осел в Челябинске. Детей от второго брака не было, поэтому они взяли и вырастили приемную дочь, Любу.
       Женя вела напряженную трудовую жизнь, работая машинисткой в ТАССе, и постоянно брала работу для машинописи на дом. На 4-ом этаже нашего дома жил некто Люменюк, эмигрант еврейского происхождения из Аргентины. Он постоянно давал Жене работу, переводя с испанского на русский литературные произведения: драмы, романы, издаваемые на испанском. Он платил нич­тожные деньги, сначала 10 копеек за страницу, затем 20 копеек, но и это было подспорьем. Я выступал в роли корректора и вычитывал все тексты, которые сходили с машинки Жени, исправляя грамматические ошибки и ошибки технического характера, тем самым немного оправдывая свое существование.
       Женя была мне матерью, сестрой и другом. Это она купила мне первую в моей жизни книгу "Маленький оборвыш", это она по­дарила мне, семилетнему, в день рождения лыжи, и я потом быстро научился лыжному искусству и даже неплохо прыгал с трамплинов.
       Она меня баловала конфетами и пирожными из "Моссельпрома", и сама любила сладости. Даже во время войны, в 1943 году, 18 февраля, в день рожде­ния она мне подарила портмоне из чистой кожи, приятно и аро­матно пахнущей. Я могу смело считать ее второй матерью. Она, смеясь, рассказывала, что когда я родился, она любила со мной гулять, и прохожие принимали ее за молодую мать, вызывая у нее смущение (ей тогда было 19 лет). Под конец своей профессио­нальной деятельности она стала зав. машинописным бюро в ТАССе, и это сократило объем ее работы непосредственно в роли маши­нистки.
       Конечно, ее напряженная трудовая жизнь, почти без отдыха, курение, к которому она пристрастилась во время войны, ночные дежурства - все это подорвало здоровье. В 1967 году она падает и ломает шейку левого бедра, и переносит потом страшные муки, которые усугубляются развитием инфекционного неспецифического артрита, а несколько позже - раком молочной железы и перенесени­ем по этому поводу операции. По-видимому, от последней болезни в стадии дистрофии она мучительно умирает в апреле 1977 года в возрасте 70 лет.
       Старшая дочь Жени, Кира, оканчивает медицинское училище и становится сначала медицинской сестрой в хирургическом стацио­наре 1-ой Градской больницы, в отделении, руководимом академи­ком АМН СССР проф. Бакулевым. А затем, окончив курсы, стано­вится рентген-техником туберкулезного диспансера N 10, где ра­ботает вплоть до выхода на пенсию. В своем деле она стала большим мастером и разбиралась в рентгеновских снимках не хуже врачей.
       Младшая дочь, Белла, закончила институт тонкой химической технологии им. М.В.Ломоносова и сделалась химиком - специа­листом по лакам и краскам. У нее есть собственные изобретения лаков, которые нашли применение в народном хозяйстве. Ее отли­чают большая пунктуальность и ответственность в работе. Уже будучи в пенсионном возрасте она овладела компьютером и, ни­когда раньше не занимаясь печатанием на машинке, прилично вла­деет клавиатурой.
       Старшие сестры, Женя 1907 г. рождения и Людмила 1910 г. рождения, как дочери Георгиевского кавалера и дворянина, уби­того в самом начале 1-ой Мировой войны получили право посту­пить в 1916 году в Московский Елизаветинский институт благо­родных девиц на Вознесенской улице (ныне ул. Радио). Они были приняты бесплатно, как дети Георгиевского кавалера, прочие платили 400 рублей. Значительное место отводилось изучению иностранных языков, танцев, музыки. Девочек не дворянского происхождения готовили к роли гувернанток и экономок. Под вли­янием революции 1905-1907 гг. учебная программа была расширена и приравнена к программам женских гимназий.
       Дом N 12 по улице Радио когда-то принадлежал заводчику Н.А.Демидову, а затем в нем находилось с 1867 года Елизаве­тинское женское училище, а позднее - Елизаветинский институт благородных девиц. Сейчас здесь находится Педагогический инс­титут им. Н.К.Крупской. Во время революции Елизаветинский инс­титут был упразднен, и сестры вынуждены были пойти учиться в школы. Никто из них не смог поступить в институт, так как тог­да нужно было иметь для этого рабочее или крестьянское происхождение.
       Средняя сестра, Людмила, была замечательно одаренным че­ловеком, прекрасно рисовала, обладала хорошей памятью и отлич­но училась, но, вероятно, сделала ошибку не закончив образова­ния, а в 18 лет выскочила замуж за Семена Нариньяни, родившегося в семье армянского виноторговца в Ташкенте. Говорят, что дед его, тоже торговавший вином, злоупотреблял этим зельем. Сам Семен Нариньяни получил неплохое образование и воспитание, хо­рошо играл на фортепьяно и впоследствии стал журналистом и пи­сателем.
       Однако, жизнь молодых не сложилась в доме матери Семена, Сусанны Меликовны. Армянские родственники не очень хорошо от­носились к Людмиле. В результате ссор и напряженных отношений у Людмилы одно время выявилось нервное расстройство, но вскоре она поправилась.
       Комната, где жила Мила, отличалась неприглядным видом и страшной сыростью, что, несомненно, отразилось на ее здоровье, а впоследствии и на здоровье ее сына от брака с Семеном, Юрия.
       Семен Нариньяни очень хорошо делал свою карьеру. Долгое время он работал корреспондентом и фельетонистом "Комсомоль­ской правды", а затем перешел в газету "Правда", где стал заведовать отделом фельетонов и писал уже для этой газеты. По праву Семен Нариньяни считался отцом и родоначальником советского фельетона. Одно время он выступал как драматург и написал пьесу "Опасный возраст", которая некоторое время не схо­дила со сцены Драматического театра на Малой Бронной. Мне он подарил свою книгу "Рядом с нами" с дарственной надписью. У него была вторая семья, и в этом браке сын, Александр, который в настоящее время является директором Института искусственного мозга. По образованию он - математик.
       Сестра Людмила после развода с Семеном Нариньяни воспиты­вала сына Юрия одна. Последний тоже был весьма даровитым че­ловеком. Но всю жизнь проработал токарем. В токарном деле он достиг высокого совершенства. Он прекрасно рисовал, особенно выразительными получались у него портреты, рисованные обычным карандашом. Он увлекался поэзией и оставил после себя много неплохих стихотворений. Он сделал большие успехи в спорте, профессионально играя в футбол. На каком-то этапе его пригла­шали играть за хорошо известную команду "Спартак", но он поск­ромничал, считая, что до этой команды еще не дорос.
       Сестра Людмила окончила медицинское училище и всю жизнь работала медсестрой в педиатрии. Она чрезвычайно ответственно и с любовью относилась к своим подопечным детям и получала много благодарностей от родителей. У нее был один недостаток - чрезмерная вспыльчивость, если она видела несправедливость. Но ее вполне можно было считать за свя­тую, так как она могла отдать последнее и жила по христианским заветам, хотя и не ходила в церковь. Как ни странно, но она была почитательницей Сталина, и в комнате на стене долго висел его барельеф, несмотря на уже претворявшееся в жизнь развенча­ние культа личности Сталина.
       Она являлась патронажной детской медсестрой, и ей приходи­лось много ходить по участку. У нее выработалась манера ходить быстро, энергично, и ее шаг напоминал солдатскую поступь. И в делах она была быстрая и сноровистая.
       Она обслуживала семью известной киноактрисы Ларионовой, когда та еще была девочкой и уже тогда проявляла артистические дарования. Людмилу любили все соседи по дому и постоянно обра­щались к ней за помощью по бытовым делам, по уходу за ребенком или просто призанять денег. И никогда никому она не отказыва­ла. Мила жила по принципу "мне - нельзя, другим - можно"; притом, проживая в сырой квартире с голландским отоплением, она должна была сама заботиться о топке помещения. Здоровье ее подтачива­лось в неравной борьбе за существование. В сентябре 1973 года жизнь ее трагически обрывается.
       Старший брат, Слава (1912-1994), в 7-летнем возрасте был разлучен с матерью и волею судьбы в 1919 году оказался в Брес­те, который отошел к Польше, таким образом, он оказался в бур­жуазном государстве и воспитывался в семье родного брата мамы - дяди Коли. К нему очень хорошо относились в этой семье и не делали отличий от своих детей. Он сумел окончить русскую гим­назию в Бресте и поступить в университет в г. Вильно на биоло­гический факультет, но он оказался недостаточно целеустрем­ленным, вел рассеянный образ жизни, предавался праздному времяпреп­ровождению, и в результате был отчислен со 2-го курса.
       В дальнейшем, когда Западная Белоруссия отошла к СССР, и Брест снова оказался в составе Белорусской ССР, Слава, имея литературные навыки и склонность к поэзии, стал работать в об­ластной газете города Бреста "Заря" в качестве корректора. Тогда он сумел поступить в Литературный институт им. А.М.Горького в Москве на заочное отделение, но вскоре, в результате ок­купации немцами Бреста в июне 1941 года, снова оказался по другую сторону границы. К тому времени Слава, кроме русского, неплохо говоря по-польски и по-немецки, поступил работать пе­реводчиком к немцам в местном лесничество.
       Когда советские войска снова заняли Брест, то ему припом­нили работу у немцев. Дядя Коля, предвидя репрессии со стороны советских властей, перед взятием Бреста заблаговременно решил уехать на Запад. Уже вся семья погрузилась в эшелон, ждали Славу, но он не пришел к поезду. Как выяснилось позже "рыцарь" Слава решил в такую критическую минуту попрощаться со своей пассией и опоздал на поезд, - о чем я уже упоминал...
       Это очень дорого стоило Славе. Его обвинили в измене Родине и сослали на 15 лет в Сибирь, где он в ужасных условиях трудился в концлагере в течение 12-ти лет. Отпущен он был на свободу только в 1955 году. После возв­ращения в Москву ему разрешили поселиться и жить на 101-ом км от Москвы, в Серпуховском районе, в деревне. На работу взяли в качестве каменщика, мостившего мостовые. Но он смирял себя и стоически работал по этой специальности, хотя каменщиком ни­когда не был.
       В дальнейшем, уже во времена "хрущевской оттепели" Слава сумел устроиться в строительный Институт типового проектирова­ния при Госстрое СССР на Пушкинской улице и проработал там переводчиком вплоть до выхода на пенсию в 1989 году. Его можно в какой-то степени считать полиглотом, так как он рабо­тал на всех языках Европы. Слава никогда не забывал поэзию, постоянно сочинял стихи; к сожалению, эти стихи нигде не публи­ковались и остались в разрозненном и несистематизированном ви­де.
       В политическом плане он считал себя монархистом, но проч­ных убеждений в этом отношении у него не было. Он благосклонно относился к ярмарочному Жириновскому, который в своих много­численных высказываниях кое-что брал от идей старого монархического строя. К Советской власти он относился лояльно и никогда не жаловался на причиненные ему горести с отбыванием сро­ка в местах отдаленных. Личная жизнь у него не сложилась, он всегда был холост, хотя мимолетные увлечения женщинами у него были.
       Слава был очень скрытным человеком и никогда не распрост­ранялся о своих интимных делах. И только после его смерти мы узнали об его увлечении женщиной из Ворошиловграда (Луганска) по имени Елена Хорошенькая. Как мы предполагаем, он с ней поз­накомился в доме отдыха "Лужки" в Подмосковье. Она писала ему письма, исполненные добра и даже любви, настолько в них было выражено много искреннего чувства и ласкового отношения к Сла­ве. Она предлагала ему супружество и заботу о нем, но Слава, как видно, часто не отвечал на письма, и переписка в конце кон­цов заглохла.
       В конце жизни он стал страдать аденомой простаты, скрывал от всех о неполадках со стороны мочевого тракта, запустил бо­лезнь так, что операция уже была не показана и тихо угас от уремии (мочекровия). Он скончался 18 мая 1994 года. Спустя ме­сяц после его смерти из Верховного суда Белоруссии пришла бу­мага о полной реабилитации надуманных обвинений Славы. Он немного не дожил до этого момента.
       Ляля (Милица), младшая дочь 1914 года рождения, родилась за две недели до героической смерти отца, который даже не знал о рождении этой славной своими последующими делами дочери.
       Мама, Софья Александровна Никитина, после 1-ой Мировой войны осталась одна с четырьмя детьми на руках, не имея средств к существованию. У нее не было сколько-нибудь значи­тельного специального образования, и она одна не могла, конеч­но, обеспечить сносный уровень существования семьи. Перед ней постоянно вставали угрозы, если не репрессии, различных пре­пон и затруднений, искусственно создаваемых советскими чинов­никами по отношению к жене офицера, а, следовательно, "золото­погонника". Все время появлялись трудности для получения образования детей, хотя некоторые были весьма одаренными...
       После ре­волюции жизнь семьи складывалась так, что, не имея возможности поднять всех детей (а в 1926 году родился и я), мама вынуждена была отдавать детей (конечно, временно), в семьи родственников. Ляля и Люся, дочь дяди Кости, воспитывались в семье дяди Саши и тети Мани, сначала в деревне Косилово, а затем в деревне Куколово Шаховского района, под Москвой. Затем Ляля жила в семье тети Тони в городе Сталино (Донецк), где хоть материально было хорошо, но оторванность от матери, живущей в Москве постоянно, угнетали ее впечатлительную натуру.
       После возвращения в Москву в 1931 году Ляля поступила на Московский автомобильный завод "АМО" (Акционерное машинострои­тельное общество, позднее Автозавод им. И.В.Сталина (Лихаче­ва)). Она работала там в качестве слесаря, дабы получить про­летарский стаж для поступления в учебное заведение. При этом заводе организовалась театральная студия (ТРАМ - театр рабочей молодежи завода "АМО"). Ляля, как артистически одаренная де­вушка, была, принята в студию-театр и делала быстрые успехи. Она была необычайно красива, обладала музыкальным, необыкно­венного тембра сопрано, поставленным от природы.
       Ляля быстро обратила на себя внимание многих и, в том числе, директора театра Николая Наугольного, тоже необычайно одаренного русского самородка. Вскоре они стали мужем и женой, но счастье продолжалось недолго. В конце октября 1934 года Ля­ля играла в театре "ТРАМ" в пьесе А.Н.Островского "Гроза". В 11 часов вечера Коля должен был встречать ее у подъезда театра, после окончания спектакля; однако, там его уже поджидал мерза­вец-актер, завидовавший счастью этой несравненной пары. Коля был убит выстрелами в упор. Учитывая неординарность этого че­ловека, его высокий интеллект, его мозг был исследован в Инс­титуте Мозга АМН СССР.
       Эта трагедия оставила глубокий след в сознании сестры, но благодаря ее врожденному оптимизму она оправилась от шока, и дальнейшая ее жизнь могла служить примером для многих. В 1936 году Ляля выходит замуж за актера Краснощекова Василия Василь­евича, и от этого брака рождается сын Всеволод. Увы, жизнь с Краснощековым сделалась невыносимой, и Ляля расходится с ним. На руках - маленький ребенок, об артистической карьере мечтать не приходилось...
       Ляля становится экономистом и в этой роли работает на шо­коладной фабрике, с которой иногда приносит так называемый "шоколадный лом" и угощает нас.
       Перед войной она снова выходит замуж, за художника Ермольева Александра Матвеевича, который, к сожалению, был склонен к частым выпивкам. Во время войны он призывается в Красную армию, но ему здорово повезло: он оказы­вается в числе солдат введенной в Иран армии и служит чертеж­ником в штабе наших войск в Тегеране.
       В годы войны - эвакуация в город Увек возле Саратова, где когда-то была столица монгольского хана. Затем Ляля на барже вверх по Волге и Каме переезжает на Урал, что тоже было суро­вым испытанием для молодой женщины с 5-ти летним ребенком на руках и свекровью, Анной Алексеевной. Там она снова начала ра­ботать экономистом, а затем опять стала артисткой и завоевыва­ла сердца простых уральских тружеников. Трудно было решить, что было самой выдающейся чертой ее таланта, то ли дивный голос при пении, или игра драматической актрисы, или же большое ораторское искусство. Все это она делала блестяще.
       Еще во время войны Ляля возвращается в Москву и начинает работать в Управлении товарами военного ассортимента Главвоенторга, а затем все в той же роли экономиста в Главном Управле­нии книготорговли Военторга. В начале
    50-х годов она заканчи­вает заочно торговый техникум, т.к. в учреждениях стали очень строго обращать внимание на соответствие образования занимаемой должности и специальности.
       В 1968 году Ляля выходит на пенсию, но ведет большую об­щественную работу по месту жительства в ЖЭКе, осуществляя много полезных начинаний для благоустройства микрорайона и по­мощи пенсионерам.
       У нее уже подрастает и становится взрослым сын, Всеволод, заканчивающий автодорожный институт. Он послан на работу в Ка­захстан, где в очень суровых условиях работает заведующим га­ражом. Но судьба благоволит к нему, и через год он возвращает­ся в Москву и начинает работать в военной организации по строительству объектов военного назначения. Волик, так мы все его называли, делает большие успехи и становится ведущим инже­нером этого учреждения. Он постоянно ездит за границу, где возглавляет строительство ряда объектов, которые строятся при участии и помощи Советского Союза. Это также укрепляет матери­альную базу его семьи, состоящей из жены, Татьяны, и двоих сы­новей: старшего, Юрия, и младшего, Виктора.
       Старший сын служит в Советской Армии в очень тяжелых ус­ловиях в чрезвычайно жарком климате в Туркменистане. Отслужив срок в армии, Юрий поступает на заочное отделение Авиационного института и одновременно работает, так как приходится содер­жать жену, Свету, и маленького сына Антона. Можно поражаться трудолюбию и стойкости этого человека, который в сложных усло­виях не бросил институт.
       Младший сын, Виктор, 20-ти лет, оказался очень способным к технике и, окончив среднюю школу, стал автомехаником-само­учкой, изучив до тонкостей это дело. У Вити "золотые руки", он очень трудолюбив, выполняя в срок заказы своих клиентов.
       Таня, жена Всеволода, тоже долгое время работала инжене­ром в проектной организации. Очень организованная и способная, занимается воспитанием внука и уха­живает за мужем. Всеволод очень много трудится в строительной коммерческой организации и много сил и энергии отдает своей любимой работе.
       Несколько слов я должен сказать о своей сводной сестре по отцу, Лиле (Джульетте). Она родилась в 1932 году в г.Кисло­водске, где окончила среднюю школу, а затем поступила в инсти­тут иностранных языков в г.Харькове, который закончила в 1956 году. В том же году она приезжала к нам в Синьково под Бронни­цами и даже нянчила свою племянницу, а мою дочь, Лену.
       Лиля была в Москве проездом, так как спешила к своему мужу - румыну Эуджену Брезеану, в Бухарест. Она с ним поз­накомилась еще в Харькове, где он кончал Политехнический инс­титут, там они и поженились.
       Вначале жизнь Лили складывалась весьма успешно. Эуджен вскоре занял пост начальника "Интуриста" Румынской республики и это давало ему возможность постоянно ездить за границу. Мате­риальное положение семьи было отличное. Лиля к этому времени овладела многими языками, и это помогало им при поездках за г­раницу. Но в 50-летнем возрасте у Эуджена в Бухаресте развива­ется сердечный приступ. Его стационируют в больницу, но ничего сердечного не находят. Однако, через несколько дней сердечный приступ повторяется, и он умирает.
       Лиля впадает в тяжелую деп­рессию, теряет 17 кг в весе, много курит и отдается тяжелому безысходному горю.
       В 1991 году умирает ее мать, Тамара Ивановна, и Лиля с трудом переносит новый удар. Вследствие тяжелых переживаний она получает инсульт и становится инвалидом, с трудом передви­гается и плохо владеет пером. Несмотря на мое стремление завязать с ней переписку, я получил от неё только одно письмо и чувствовал, что его писал глубоко больной человек. У нее есть сын, Андрей, который не знает русского языка, инженер по обра­зованию, но со мной, как я понял, он не хочет вступать в пере­писку. Бог им судья!
      
       Наконец, кратко я должен рассказать и о себе...
       Я родился в 1926 году 18 февраля в Москве в Калошином переулке в доме N 12, в районе Арбата. Мама рассказывала, что в этот момент по­ложение семьи было трудным, и она в период беременности недое­дала. Я рос не очень сильным, даже изнеженным ребенком. В доме меня постоянно баловали и окружали повышенным вниманием и за­ботой, особенно со стороны сестер. Ближе всех из сестер была мне старшая, Женя. Когда она в 1931 году работала медсестрой в психиатрической колонии им. доктора Литвинова, в Бурашеве под Тверью, я жил вместе с ней, и Женя старалась разнообразить пи­тание и постоянно пекла на десерт бисквиты.
       В 1933 году, в семилетнем возрасте, я отдыхал у отца в Кисловодске, где он работал врачом. Дом был - полная чаша. Отец только что женился на своей молодой 20-ти летней домработ­нице, Тамаре Ивановне Булыгиной. Об этом периоде жизни я уже писал выше.
       Отдохнув и набравшись сил, я в 1933 году приступил к учебе, сначала в неполной средней школе N 40, что находилась напротив Германского посольства на Геор­гиевской площади. Теперь в сквере этой площади установлен па­мятник Шота Руставели, а на месте школы разместилось новое здание посольства Польской республики.
       В третьем классе я стал ходить во вновь выстроенную школу N 86 у Пресненской заставы и там закончил восемь классов. Учился я хорошо, без особого напряжения, и получал одобрение своих учителей. Я их вспоминаю с благодарностью, теперь я по­нимаю, что они были доками в своем деле, да и внешний вид - не чета нынешним учителям.
       Во время войны семья наша эвакуировалась в город Куйбышев (Самару), где я в 1943 году закончил среднюю школу N 6 им. М.В.Ломоносова (бывшая гимназия N 2, до революции). Там же я посту­пил в Авиационный институт, а по реэвакуации в Москву стал учиться в Московском Авиационном Технологическом институте и ушел с третьего курса в связи с тяжелым материальным положени­ем.
       Сначала я стал работать фотографом с Юрием Крассом, а за­тем в бригаде художников, возглавляемой Юрием Букреевым. Мы оформляли выставки, стенды в системе Военно-Морского флота и Министерства Торговли СССР и неплохо зарабатывали.
       В 1951 году я поступил в 1-ый Медицинский институт и окончил его в 1957 году по специальности "лечебное дело". Я хотел специа­лизироваться в области хирургии и проходил стажировку в инсти­туте Склифасовского, но судьба распорядилась так, что я попал на работу в 62-ю загородную больницу в районе Петрово-Дальнее, где не было хирургического отделения, и я стал терапевтом, а впоследствии совершенствовался в области кардиологии.
       В 1960 году я закончил клиническую ординатуру при кафедре пропедевтики внутренних болезней 1-го Московского Медицинского института им. И.М.Сеченова, возглавляемой моим незабвенным учителем - академиком АМН СССР В.Х.Ва­си­ленко. После окончания ординатуры и кратковременной стажировки я становлюсь замести­телем главного врача по лечебной работе поликлиники N 1 4-го Главного управления Минздрава РСФСР и возглавляю всю лечебную работу в этом учреждении с 1960-1964 год.
       В 1964 году я ста­новлюсь ассистентом кафедры терапии внутренних болезней Университета Дружбы народов им. Патриса Лумумбы. Здесь я получаю тему для научной работы "Инфаркт мио­карда у молодых до 40 лет", которую создаю под руководством заведующего кафед­рой профессора Киреева Петра Михайловича, о котором я также вспоминаю с большой благодарностью.
       С 1966 года по 1968 год я выступаю в роли заместителя начальника управления кадров и одновременно начальника отдела руководящих, научных и хозяйственных кадров Академии Медицинских наук СССР.
       23 сентября 1968 года я становлюсь ассистентом кафедры пропедевтики внутренних болезней 2-го лечебного факультета 1-го Медицинского института, т.е. снова возвращаюсь в свою "alma mater". Здесь я работаю под руководством замечательного врача и человека, члена-корреспондента АМН СССР, заслуженного деятеля науки РСФСР, доктора медицинских наук, профессора Ивана Ивановича Сивкова, и под его же руководством в 1975 году защищаю кандидатскую диссертацию.
       Вся моя последующая жизнь связана с работой на этой кафедре, лишь прерываемая специальной командировкой в 1977-1980 годах в Социалистическую республику Эфиопию, где я занимал должность заведующего терапевтическим отделением.
       Имею 20 опубликованных научных работ на различные медицинские темы. В 1995 году по возрасту и состоянию здоровья ушел на пенсию.
       Дочь, Елена, закончила тот же институт, что и я. Окончила клиническую ординатуру в институте Ревматизма Российской АМН. Ее муж, Николай Леонидович Сажин, окончил институт Лесного хозяйства, сейчас занимается коммерческой деятельностью. Внук, Артем, закончил Академию Внешторга, ныне - экономист, занимается разработкой новой экономической системы для Газпрома...
      
      
       Конечно, моя автобиография намечена здесь схематически, так как моя жизнь подробно представлена в других главах моих воспоминаний.
       Мемуары мои не могут считаться законченными, поскольку генеалогическое древо Синкевичей давало многочисленные молодые побеги, которые также должны быть описаны, а то, что уже мною написано, без сомнения, нуждается в доработке, уточнении, устранении повторов и противоречивых данных, шлифовке стиля изложения...
       Тем не менее, я думаю, что если представится возможность продолжить работу дальше, параллельно совершенствуя изложенный материал, то это не встретит затруднений. Я также считаю, что ныне живущим и будущим потомкам нашего рода будет небезынте­ресно оглянуться назад на свои корни и, быть может, в назидание учесть дела и поступки славных граждан этого рода.
       Я буду благодарен всем родственникам, ознакомившимся с моими воспоминаниями и предложившими свои замечания или указа­ния по поводу недостатков, неточностей, ошибок, встретившихся при чтении этих мемуаров. Я также буду рад выслушать оценку семейной хроники, как я себе ее представляю, в целом...
      
      

    1996 год

    _____________

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Формат - А5. Бумага - 80 г/м2. Гарнитура "SchoolBook". Печать - ризография. Уч.изд.л. - 4 л. Тираж - 200 экз.
       1
      
      
       64
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Никитин Георгий Александрович (George86@yandex.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 140k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    • Оценка: 8.00*5  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.