Аннотация: У каждого из героев этой книги есть свой секрет. Читателя ждут невероятные повороты сюжета.
Лоренцо Ликальци
Я НЕТ
Перевод с итальянского: Валерий Николаев
моей матери и моему отцу
На жизнь людей приходится две участи: одна, которая сбывается, и другая, которая не сбывается никогда.
П.Д.Успенский
ПРОЛОГ
Двенадцать лет тому назад
Франческо
- Алло!
- Добрый вечер, синьор Рока, это Франческо. Федерико дома?
- Разумеется, дома, ведь уже одиннадцать! Спит.
- Нет-нет, папа, я не сплю! Дай мне трубку.
- Ах, ты не спишь! Разве ты не должен быть уже в кровати? Завтра рано в школу, тебя ждут переводы с греческого!
- Да помню я, помню! А чем, по-твоему, я сейчас занимаюсь?
- Ну конечно, он занимается! Расскажи об этом кому-нибудь другому! Держи телефон... Только недолго... и скажи своему дружку, что людям в одиннадцать вечера не звонят.
- Франческо, придурок, у тебя с головой все в порядке?
- Я хотел сказать тебе кое-что и не сообразил, что уже так поздно.
- А ты не мог сказать мне это завтра в школе?
- Я завтра не приду.
- Почему?
- Почему-почему... потому что не смогу. Если я приду и меня вызовут, то точно снизят среднюю отметку.
- Да уж, она у тебя и так...
- Вот именно.
- Ладно, тогда скажешь завтра вечером. Что у тебя такого срочного?
- То, что я принял решение... Я уезжаю... отправляюсь путешествовать.
- Отправляешься путешествовать?! Когда?
- Этим летом, по достижении совершеннолетия.
- Когда тебе исполнится восемнадцать?! И тебе приспичило сообщить мне об этом сегодня?!
- Да, я хотел сказать тебе это, мне надо знать, не захочешь ли ты поехать со мной.
- Поехать с тобой куда?
- Пока не знаю. Я хочу уехать, хочу убраться отсюда, по меньшей мере, на год, хочу поискать такое место, где бы я мог жить. Я не собираюсь прожить всю свою жизнь здесь, в Милане.
- О Господи! Еще неделю назад ты собирался изменить мир, даже готов был кидать бутылки с коктейлем молотова , а теперь хочешь уехать?
- А что, я должен изменить мир именно этим летом? Разве я не могу сделать это вдалеке отсюда?
- Нет, мир ты изменишь, если останешься здесь.
- Здесь мир не изменить, многие не позволят сделать это, я в этом уже убедился, все живут в согласии с миром.
- Все - это кто?
- Все?.. Это система... Те, кто заваливает тебя вещами, которые у тебя есть и которые тебе на фиг не нужны, но без которых ты уже не можешь обойтись... Вещи прекрасные, и ты думаешь, что выбираешь себе их сам, а на самом деле нет! Их выбирают для тебя они. Ты считаешь себя свободным, а на самом деле ты раб, а для них нет ничего лучше раба, который думает, что он свободен, такие не возникают...
- Ты, конечно, вне системы.
- Да, а вот ты внутри нее.
- Кончай трепаться! Я не внутри ничего!
- Нет, внутри... Ты не отдаешь себе в этом отчет, потому что это медленный процесс, а когда ты это заметишь, уже слишком поздно... Они специально так делают... Но я плевать на них хотел и я уезжаю.
- О"кей-о"кей, уезжаешь, но куда?
- Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.
- Принцессу тоже берешь с собой?
- В эту поездку?
- Да.
- Нет, в этот раз нет. Уверен, что родичи ее не отпустят. Я должен поехать один, бродить, где хочу, спать, где придется, почувствовать себя целиком свободным. Но я сказал ей, что в это путешествие я отправляюсь и ради нее тоже, чтобы найти дом, куда однажды мы могли бы перебраться жить вместе.
- Представить не могу, что Принцесса может жить еще где-нибудь, кроме Милана.
- Неправда, она не такая, как ты думаешь. И потом, она любит меня так, что готова отправиться со мной хоть на край света, поверь.
- Ну, если ты так говоришь ...
- Да, я так говорю! В общем, я позвонил тебе, чтобы узнать, поедешь ли ты со мной. Если нет, я отправлюсь один.
- Франческо, я не знаю... вряд ли... Когда ты бы хотел уехать?
- Я же тебе сказал, сразу после совершеннолетия. Возьмем билеты с открытой датой до Америки... или до Индии... или до Африки... или куда захотим, а оттуда потопаем на своих двоих.
- Прямо-таки на своих двоих!
- Ладно, не цепляйся, это для красного словца. Мы будем передвигаться как пожелаем, по своему усмотрению.
- Не знаю, Франческо... Мои хотят, чтобы я поехал на три месяца в Англию. Учить английский.
- А ты не езжай. Через два месяца ты совершеннолетний и можешь делать, что пожелаешь, а английский быстрее выучишь, если поедешь со мной.
- Ладно, оставим эту тему... Ни фига себе, в поездку на целый год! Только вообразить, что меня здесь не будет целый год!
- Разве я сказал, что ты обязательно должен отсутствовать целый год? Мы уедем вместе, а вернуться ты можешь, когда тебе захочется. Это я еду как минимум на год.
- А Руди Бойз?
- А с чего ты взял, что я подвожу Руди Бойз? Будете продолжать играть без меня.
- Без тебя мы не сможем, ты это прекрасно знаешь.
- Ну тогда плюньте и не продолжайте. И я же не навсегда исчезаю... Я уеду, найду себе дом, а если не найду, значит следующим летом опять уеду. И буду делать это до тех пор, пока не найду его, все там спокойно обустрою и поселюсь в нем навсегда, потому что, уехав, я больше не захочу возвращаться, я не хочу походить на тех, кто уезжает, а спустя время возвращается несолоно хлебавши. Я уеду, найду дом и там обоснуюсь.
- А если ты его не найдешь?
- Тогда посмотрим... я подумаю... Буду бросать коктейль молотова.
- Брось болтать!
- Во всяком случае я никогда не стану дерьмом в их проруби, в их игры я не стану играть... Уж лучше я сделаюсь вокзальным бомжем...
- Тогда проще швыряться молотовыми... Послушай, объясни мне одну вещь, только серьезно... Хорошо, ты уезжаешь, но разве обязательно на целый год? Разве ты не можешь устроить себе нормальные каникулы, как делают это все?
- Если я не уеду на год, то потом уже не получится... из-за университета... Ты же знаешь, что мои... отец меня уже достал с этим университетом. А главное, моя поездка - это не каникулы. Это предназначение. Я должен отыскать место, где мог бы провести остаток жизни. Я не хочу кончить, как мой брат, я не хочу пахать на этого засранца, моего папашу, я хочу делать только то, что мне нравится, и только там, где мне хорошо. Я не хочу через двадцать лет превратится в отупевшего вконец имбецила, дремлющего в тапках перед телевизором, я не хочу жить здесь, ты понял или нет?
- Но ведь можно, не тупея, прожить и здесь.
- Нет, здесь обязательно отупеешь, без вариантов, здесь все исподволь работает на отупение... Какое-то время ты еще в силах противиться этому, но все равно спасения нет, и тогда или это понимаешь... я хочу сказать... или понимаешь, что ты в глубокой заднице и с горечью смиряешься с тем, что живешь бездарно, или же не понимаешь и доволен жизнью, то есть являешься таким, каким они хотят тебя видеть, но тогда лучше застрелиться, чем жить, не ведая о своем отупении... Не ведая о своем отупении! Красиво сказано, правда? Прямо название для эссе!
- Ну, не знаю... не согласен, думаю, что и тут тоже можно...
- Нет, нельзя, я не могу, тут я не знаю, как мне быть.
- Хорошо, извини, ну а музыка?
- Музыка, музыка... одна музыка... Музыка - это хорошо, но для меня мое "я" главнее музыки. Сначала я должен найти себя самого, понять, чего я хочу, кто я такой и почему я чувствую себя таким...
- Таким каким?
- Чужим.
- Чужим?
- Да, чужим, наверное, точнее слова и не подберешь, чтобы объяснить, каким я себя ощущаю... Я вне любого места.
- Даже когда играешь?
- Может, только когда играю... Нет, но... но мне этого недостаточно. К тому же, в музыке я ничтожество... Когда я слушаю других музыкантов... В общем, давай не будем об этом...
- Ты не прав, Франческо, это не так. Короче, я тебя не понимаю, я не считаю, что все так, как ты говоришь. Я, например, ничуть не сожалею, что живу в этом месте, в конце концов, каждое место стоит одно другого... Я хочу сказать, что от места ничего не зависит.
- Я знаю, что не зависит, и тем не менее место играет большую роль, поверь мне, и место, и люди... как они там живут, какие они... Ты вообще смотришь вокруг себя? Сделай одолжение, посмотри...
- Со мной все не так, Франческо, меня абсолютно не тянет уехать отсюда, я скажу больше, я и не собираюсь уезжать, я хочу добиться чего-нибудь здесь. Дело в том, что есть вещи посильнее твоих умствований.
- Например?
- Например, сопричастность. Куда бы ты ни отправился, тебе всегда придется иметь ее в виду. Даже если ты, действительно, отыщешь для себя самое прекрасное место, и люди, живущие там, дай Бог, тебе понравятся, ты, помяни мое слово, никогда не сможешь почувствовать себя одним из них.
- Федерико!..
- Что?
- Я не чувствую себя одним из них и здесь.
Ямайка, декабрь 1981 года
Как жизнь, Принцесса?
Хотя что я тебя спрашиваю, ты все равно не сможешь мне ответить. Со мной все в порядке, я постоянно думаю о тебе и бывают дни, когда мне кажется, что я больше не выдержу быть так далеко от тебя, но затем я вспоминаю о своем предназначении, о том, что я должен найти место, куда рано или поздно мы переедем жить, и тогда тоска по тебе на время отступает. Разумеется, сознавать, что скоро Рождество - хуже некуда, но, к счастью, тут, где я нахожусь, нет снега. И никаких Дедов Морозов на улицах!
Из Майами я уехал и уже почти два месяца как я на Ямайке (надо же, она казалась такой далекой, когда мы с тобой о ней говорили, а на самом деле...). Да, я знаю, что уже давно не писал тебе, прости, но прежде я должен был разобраться, каково здесь жить. Я уже облазил весь остров, на автобусе, автостопом и пешком, даже в горах побывал.
Когда я попал в Кингстон, я отправился в Тренч Таун в сопровождении одного ямайского приятеля (белому человеку в одиночку туда лучше не соваться), чтобы поискать истоки регги. И я их нашел! Я видел старый дом Боба , лужайку, где он играл в мяч, и даже место, где он играл руди-бои. Кстати, передай привет моим ребятам из Руди Бойз, прежде всего Федерико, скажи, что я скоро напишу ему еще одно письмо, этому засранцу, который не захотел поехать со мной.
Я познакомился со многими раста , их здесь две категории: одни живут в основном в горах, где выращивают траву (ты понимаешь, о чем я!), удивительные персонажи, этакие Дикари-Аристократы, другие обитают на побережье, у самого моря, в туристических районах, эти - редкостные обалдуи.
Сейчас я в Негриле, вот где настоящий рай! Представь себе длиннющий пляж... Вау!.. Я не знаю, какой он длины. Три километра? Пять? Не знаю. Вдоль него полно пальм и всего остального, а по ночам из песка или черт знает откуда вылезают огромные, как дыни, крабы, которые, если зазеваешься, цапают тебя за ноги.
Я арендовал нечто, похожее на бунгало, прямо на пляже, в самом устье маленькой речушки. Тебе надо бы видеть это - мечта! И всего за три доллара в день! Здесь полно земли на продажу, и есть один участок, который мне очень нравится, он небольшой, напротив необитаемый островок, до которого, если пожелаешь, можно добраться пешком, поскольку он часть рифа. За участок хотят тридцать тысяч долларов. Однако чтобы приобрести его, требуется местное гражданство, иначе тебе устроят столько заморочек... Может, мне жениться на ямайке? (Шутка, я женюсь только на тебе).
Как бы то ни было, есть способ приобретения этого участка попроще. Как мне сказали, достаточно найти партнера из ямайцев и открыть совместную фирму. А пока я занимаюсь тем, что ловлю рыбу "на дорожку" с лодчонки, которую мне одолжил один из местных, и вытаскиваю рыб, при виде которых у меня от страха дрожат коленки и которых я продаю в гостиницы (их здесь аж три штуки!). Продаю - конечно, сильно сказано, точнее, я приношу килограмм десять рыбы, а за это меня бесплатно кормят в буфете (дальше буфета не пускают, поскольку рыба здесь стоит недорого).
Был момент, когда мне показалось, что я вернулся домой, видимо, из-за того, что я привык, и я даже подумал, что здесь, действительно, можно прожить настоящую жизнь, и жизнь необычайную, но потом отказался от этой идеи. Помнишь, в последнем письме из Майами я написал тебе, что купил пару красных Олл Стар? Так вот, ямайцы, и даже раста, эти больше других, без ума от моих Олл Стар. Они готовы отдать все свои пальмы за пару моих башмаков. Вообрази, я не могу ходить в своих красных Олл Стар, потому что они просто сходят с ума от них! Это плохой знак. Поэтому я решил уехать. Мы не сможем жить здесь из-за этих чертовых башмаков. Может, если бы всем ямайцам мои башмаки были бы до фонаря, мы бы переехали сюда жить.
Самое главное, что и здесь все меняется. Туризм уже захватил наш последний пляж (будем надеяться, что он на самом деле не последний). Ямайцы распродают Ямайку. А мне очень не хотелось бы через десять лет очутиться в кругу сооружений Средиземноморского Клуба .
Меняю тему, что правильно, и задаю тебе вопрос: не забыла ли ты записать меня на Философию ? Это, конечно, не самое существенное, но надо учесть, что если даже мне и удастся найти дом, мы не сможем сразу переехать в него. (Я так и вижу твоих, когда ты им скажешь, что уезжаешь жить в Бонго-Бонго! Ты догадываешься, что название географической точки - дымовая завеса для моих?). А лучше, если тебе случится разговаривать с моей матерью, вообще ничего ей не говорить (надеюсь, ты еще этого не сделала), потому что они с отцом думают, что перед отъездом я поручил агентству записать меня на Экономику, которую закончил этот жополиз, мой братец, с тем чтобы я тоже после этого начал работать на отцовской фабрике. Представь себе меня, работающего на фабрике! Как тебе такая картинка?
Потом, когда я вернусь (если вернусь!), я сам все скажу ему - хочу получить удовольствие от лицезрения его физиономии. Представляешь, как он взбеленится?
На этом все. Прощаюсь. Завтра я уезжаю, поскольку наш дом не здесь.
Чао, Принцесса, ты всегда в моем сердце.
Франческо
P.S. Не беспокойся, я вернусь, а если не вернусь, ты приедешь ко мне, или же я приеду забрать тебя.
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
I.
Флавио
В тот день, когда я женился на Лауре, мой брат Франческо, свидетель на свадьбе со стороны жениха, явился в церковь, наглотавшись ЛСД .
С Лаурой чуть удар не случился, когда она увидела его в таком состоянии. Весь Милан в этой церкви, включая трех депутатов и одного сенатора, папиных друзей, - а он опаздывает на полчаса и вваливается в жутком виде: мятый фрак, черные от грязи руки, потому что, видите ли, менял пробитое колесо своего раздолбанного красного мехари . А еще, словно этого мало, по дороге в церковь он вляпался в собачье дерьмо и, даже не заметив, испачкал им ковровую дорожку, по которой прошествовал нетвердой походкой, приветствуя приглашенных жестом рок-звезды и испортив воздух рядом с алтарем.
- Ты что творишь, тебя что, жевали? - прошипел я, пока все с недоумением пялились на него.
- Извини, в каком смысле? Ты же сам сказал, что я должен быть во фраке.
- По-твоему, это фрак?!
- Конечно, я только немного помял его, когда менял проколотое колесо.
- А что в говно вступил, ты не заметил?
Он, задрав ногу, с интересом рассмотрел подошву, заржал и долго не мог унять своего ржания.
- Ты что, совсем идиот? Чего ты ржешь?
- Извини, это оттого, что я глотнул кислоты для храбрости.
- Чего?!
- Кислоты. Но ты успокойся, я после выкурил косячок , так что сейчас я в порядке... Почти.
- Ты нажрался наркоты перед тем, как придти на мою свадьбу?! Да к тому же накурился всякой дряни, чтобы придти в себя?! И ты мне об этом спокойно говоришь, сволочь такая?! Ну погоди, выйдем отсюда, я тебе морду набью, за все сразу!
- Да брось, никогда ты этого не сделаешь... Я просто хотел привести себя в соответствие с обстановкой... Знаешь, а ты здорово выглядишь! А как тебе я? Нравлюсь в этом фраке? Что скажешь? Мне идет?
- Слушай меня внимательно, дебил! Сейчас ты пойдешь в ризницу, очистишь туфли от дерьма, помоешь руки, приведешь себя в порядок и вернешься сюда, где у меня свадьба. Кольца с тобой?
Он принялся ощупывать карманы, взглянул на меня с перепуганным видом и, отрицательно покачав головой, прошептал:
- Черт возьми, они были, клянусь тебе... видимо, выпали, когда я менял колесо...
Увидев, что я уже готов задушить его, он засмеялся:
- Да здесь они, здесь. Я пошутил.
Это было в 1983 году, десять лет назад, Франческо было двадцать лет, и он переживал кислотную фазу, к счастью, длившуюся недолго. Сегодня, когда он без потерь преодолел период on the road , со всеми присущими этому прелестями и недостатками, а затем тот, который можно было бы назвать умеренный нигилизм (умеренный уже потому, что он покончил с собой), кажется, в его жизни настал псевдофилософский этап, который можно определить как ироническое отрезвление. Типа: вы можете пользоваться моим телом, но не душой. Он смотрит на мир через оконное стекло, судит о нем с сарказмом, почти никого на дух не переносит и чего-то ждет. Он сложил оружие и, похоже, смирился с судьбой. Хотел уехать и не уехал, хотел найти свое место в жизни и не нашел.
С детства он был странным, до трех лет вообще не разговаривал, а когда начал, первые два слова, произнесены им, были: я нет. Самую жестокую борьбу он вел с отцом, который полагал, что сможет воспитать ребенка так, как ему хочется. Папа четко представлял себе, какими должны вырасти его сыновья, и делал все, чтобы мы соответствовали его замыслу. Со мной это ему удалось. Отчасти. Надеюсь, что от лучшей части. Но с Франческо у него ничего не вышло вообще. Он и папа редко разговаривали, самый минимальный набор слов, чтобы не поругаться, несколько нейтральных комментариев о погоде, сдержанные поздравления с праздниками, лаконичная информация о состоянии здоровья. Если начиналось о чем-нибудь другом, о каких-нибудь иных материях, то всегда заканчивалось ссорой. Когда у них возникала необходимость сказать друг другу что-то важное, обычно они делали это через третьих лиц: через меня или маму.
Его лицейские годы - это эпопея. В лицее Франческо появлялся редко, постоянно прогуливал занятия, подделывая подпись папы под фантастическими объяснениями. Например, под следующим: 14 мая 1981. Мой сын Франческо отсутствовал на уроках 12 и 13 числа по причине тяжелой семейной утраты. (Умер Боб Марли). А когда он все-таки появлялся в стенах лицея, то проводил время в мечтаниях о тропических островах, в записях на страницах дневника сочиняемой музыки, или кайфуя от косяка, раскуриваемого вместе с его лучшим дружком Федерико, таким же раздолбаем, как он.
О том, что он покуривает травку, нашему отцу стало известно в результате медицинского освидетельствования призывников.
Я об этом узнал раньше. Терпел, внимательно следя за тем, чтобы он травкой и ограничился.
Когда пришел вызов на медкомиссию, Франческо, уже некоторое время дергавшийся в его ожидании, попросил у меня совета, что сделать, чтобы его освободили от армии по состоянию здоровья.
"Будь самим собой", ответил я ему с некоторой, не слишком большой, долей шутки.
Он вернулся от врачей с пресловутой статьей сорок один, той, что присваивали наиболее отмороженным, и, сияя, сказал мне:
- Спасибо, бразер, твой совет оказался бесценным.
Перепуганному папе, приложившему для того огромные усилия и включившему все свои связи, удалось узнать точный диагноз: "Адаптативные нарушения вследствие использования каннабионидов". Если бы я не увел Франческо в тот день из дома, папа уничтожил бы его собственными руками.
Позже, из-за своей нездоровой привычки, брат едва не отправил на тот свет нашу бабушку. Они готовили себе чай, Франческо и его сердечный дружок Федерико, чай, естественно, с гашишем. Это было в первый и, думаю, что в последний раз, они не знали, сколько наркоты сыпать и, не скупясь, положили ее всю. А это приличная доза. Дело было в августе, поздним вечером, дома только они двое и бабушка. Вся семья на вакациях, а он остался в Милане, чтобы якобы ухаживать за бабушкой. Бабушка вошла в кухню, когда они оба кайфовали, попивая свой чаек. Я пришла заварить себе ромашку, никак не могу уснуть... А вы что пьете?
Они заговорщицки перемигнулись: отвар от бессонницы, хочешь?
Бабушка выпила чашку отвара, поблагодарила и отправилась к себе. Уснуть она не могла. Часа через три она принялась кричать и больше не прекращала. Франческо и Федерико дрыхли в кайфе на балконе, им уже все было до лампочки. Соседи вызвали полицию. Бабушка поднялась с постели, ее вырвало, зашатало, она упала и сломала бедренную кость.
Примчалась полицейские. Стали звонить. Никто не ответил. Они вышибла дверь. И нашли бабушку, лежащую в блевотине на полу. Бабушка гладила посиневшую ногу. Она заговорила с полицейскими по-немецки, приняв их за нацистских солдат. Вскоре полицейские обнаружили Франческо и Федерико, спавших голыми на балконе, одного в гамаке, другого на надувном матрасе.
Франческо, после того, как его сильно потрясли, пробормотал: мне хреново, - и опять заснул или сделал вид, что заснул. Федерико не открывал глаз и только повторял: дай мне поспать еще пять минут, мама. (Так было записано в полицейском протоколе). Прибыла скорая, в нее погрузили всех троих и отвезли в госпиталь. С того дня бабушка так и не восстановилась. Когда кто-нибудь из семьи спрашивал: где бабушка? - Франческо непременно отвечал: кайфует.
Как сегодня, я помню тот день, когда Франческо заявил, что он гомосексуалист.
Уже некоторое время он и трое-четверо его приятелей, таких же придурков, особенно когда были под мухой, развлекались тем, что целовали друг друга в губы, а потом обсуждали поцелуи типа: ты хорошо целуешься, у тебя язык похож на наждачную бумагу, а твой - вялый, как амеба, брейся прежде, чем целоваться, а то царапаешься, не мог бы ты в следующий лить поменьше слюней, и так далее. Франческо сам признался мне в этом с ухмылкой, объяснив, что это шутливый способ укрепить их дружбу.
Так вот, мы все тогда сидели за столом, ужинали, и тут Франческо выступил со своей драматической речью. Ему было семнадцать лет.
- Папа, мама, Флавио, я должен сказать вам нечто очень важное. Надеюсь, что вы правильно поймете то, что я собираюсь вам сказать, даже если это будет нелегко. Уже долгий срок я ношу в себе страшную тайну и полагаю, что настал момент открыть вам ее. Никто об этом не знает, даже мои ближайшие друзья, потому что, я посчитал, что первыми, кто о ней узнает, должны быть вы. До сих пор мое поведение было всегда примерным, по крайней мере, в этом смысле, но я чувствую, что не могу дальше ломать эту абсурдную комедию.
Мы смотрели на него с тревогой и растерянностью, не понимая, куда он клонит. Он был явно смущен, взволнован (но в те времена он всегда был таким) и избегал смотреть нам в глаза. Особенно в глаза отца.
- Я не хочу долгих разговоров, потому что иначе я не соберусь с мужеством сказать вам это. Папа, мама, Флавио, я гомосексуалист, я люблю мужчину тридцати лет и хочу уйти жить с ним. Вот и все. Я все сказал. И у меня сразу полегчало на душе.
- Что?! - прохрипел я, пытаясь проглотить кусок курицы, который застрял у меня в горле.
- Я гей, и точка. К этому мне нечего добавить. Кроме того, и вы должны знать это, что он тоже любит меня. Он серьезный человек, женатый... точнее, был женат, но сейчас он ушел из семьи и ждет развода, он врач, хорошо зарабатывает, у него сын шести лет, ошибка молодости, случается. Но вы не беспокойтесь, ребенок пока не будет жить с нами, мы будем брать его только на уик-энд... Я не буду для него мамой, успокойтесь!
Мать ойкнула и залилась слезами, отец налился кровью от ярости, я потерял дар речи, хотя и проглотил застрявшую курицу.
Франческо, не давая времени никому опомнится, поднялся из-за стола:
- Извините, я не голоден.
Ушел в свою комнату и закрылся на ключ.
В доме наступил конец света. Отец рвался немедленно его убить, повторяя: лучше мертвый сын, и я в тюрьме, чем сын-педераст. Бедняжка мама пыталась успокоить папу, громко причитая: где мы совершили ошибку, где? Я был настолько ошарашен, что не мог членораздельно произнести ни слова.
Дав немного улечься в себе страстям, я постучался в его комнату. Папа уже звонил другу-профессору с целью уговорить его подлечить Франческо, а мама пыталась искать плюсы в сложившейся ситуации.
- Франческо, я могу войти?
- Конечно, входи, дверь открыта, я ждал, что ты придешь.
Франческо лежал на кровати, вытянувшись и положив руки под голову. Он выглядел совершенно спокойным. В комнате на полную громкость гремел проигрыватель. (Мы звукоизолировали его жилище в связи с постоянными жалобами соседей).
- Я могу сделать музыку потише? Иначе мне придется кричать.
- Валяй. Только чуть-чуть. Это Дорз , не знаю, говорит ли тебе что-нибудь это.
- Франческо, мы можем поговорить?
- Валяй. Если хочешь.
Я был в замешательстве, не зная, с чего начать.
- Видишь ли, Франческо... гхм... Я не имею ничего против... Клянусь тебе... Может быть, это даже моя вина... То есть я должен был бы заметить, помочь тебе, быть рядом... Бог мой, да в этом нет ничего плохого, в истории полно великих мужчин, которые... Оскар Уайльд, Юлий Цезарь, Микеланджело... это не болезнь, не порок, тем более, если... гхм... вы любите друг друга... Однако... может быть, это пройдет...
Он посмотрел на меня с недоумением и сказал:
- Пройдет? Что пройдет? Микеланджело... Юлий Цезарь... что за хреновину ты порешь?
- Ладно, Франческо, я вижу, что с тобой бесполезно что-либо обсуждать... - Но все-таки я продолжал: - И давно ты себя им ощущаешь?
- Им кем?
- Им... гхм... гомосексуалистом...
- А с чего ты взял, что я стал гомосексуалистом? Я что, по-твоему, мог бы им стать? Флавио, ты совсем сдурел? Несешь какой-то собачий бред... Да я сказал это просто, чтобы позлить папу! Потрепать ему как следует нервы, он этого заслуживает. Ну и как он? На стену лезет от бешенства?..
Таким был Франческо в семнадцать лет, и сегодня, когда ему уже тридцать, он не слишком-то изменился.
II.
Франческо
С тех пор, как два года назад я развелся, моему брату взбрело в голову подыскать мне женщину. На самом деле, в этой сомнительной инициативе намного большую настойчивость проявляет его жена Лаура. Она убеждена, что именно из-за моей подвешенной ситуации, мой брат в течение почти двух лет находится в таком нервном состоянии. Может, она и права.
Флавио на десять лет старше меня и питает ко мне отеческие чувства, учитывая тот факт, что папа плохо справлялся со своими обязанностями, по горло занятый нашей процветающей семейной фирмой. Что, впрочем, не мешало ему подвергать меня пыткам буржуазного воспитания. В этом не было чувства, а была сплошная рациональность. Он полагал, что в отношениях отца и сына главное и единственно верное - это облагодетельствовать чадо строгими поведенческими директивами, цель которых - овладение базовыми постулатами отцовской жизненной философии, касающимися дисциплины, работы, семьи. Для моего отца предприятие и семья было единое целое, предать одно, что в результате сделал я, означало предать другое. Этого он никогда мне не простил.
Сейчас он отошел от дел (два инфаркта и три бай-пасса), передав управление фирмой моему брату, который за пять лет впятеро увеличил ее оборот, не получив ни одной судебной повестки.
Я работаю там же, на ничего не значащей должности. Я член совета директоров, в советах которого никто не нуждается. Когда Флавио либо кто другой из руководства спрашивают меня о чем-то, я обычно отвечаю: я согласен с тобой. Или: я абсолютно согласен с тобой, что еще более продуктивно и не требует продолжения.
Раньше я высказывал свое мнение по тому или иному вопросу, но когда понял, что это чисто формальная штука, что им интересуются просто из субординации или чтобы угодить моему брату, я замолчал и с тех пор на заседаниях отвлекаюсь, думаю о своем, разглядываю физиономии присутствующих, всегда напряженных в попытках продемонстрировать Флавио свою преданность и менеджерскую дееспособность. В последний раз, когда у меня спросили совета, я упал. В то время как все горячо спорили о чем-то, не знаю, о чем, я забавлялся тем, что старался сохранить равновесие на двух задних ножках стула, и мне это почти удалось, я был в полном восторге, ощущая себя настоящим эквилибристом, и тут Флавио неожиданно напал на меня: а ты что об этом думаешь? Я не ожидал вопроса и вздрогнул. При этом я потерял равновесие и вместе со стулом грохнулся на спину. Получилось неловко. Особенно для моего брата.
Я хотел стать музыкантом, играть на бас-гитаре в блюз-группе, которую создал, но в конце концов пришлось сделать более элементарный выбор, чтобы соответствовать тем видам, которые имела на меня семья. И все же я играл неплохо, и музыка, которую я писал, была неплоха.
Я даже несколько лет учился в консерватории, пока не понял, что бас-гитара - инструмент, наиболее созвучный моему характеру. Хотя у меня получалось играть практически на всех инструментах: фортепьяно, классической гитаре, у меня даже получалось с духовыми инструментами, а особенно мне нравился саксофон. Я мог бы стать настоящим музыкантом, но нет, сегодня я липовый менеджер.
Помню, что когда еще был ребенком, я собирался стать писателем.
В семь лет я засел за вестерн, и к четырнадцати написал аж семь глав, по одной в год, на том и остановился. Дело в том, что главными героями моей книги являлись славные ковбои (точнее, это была история одного ковбоя, лишенного кистей рук, и хотя он стрелял культяпками в плохих парней, никогда не промахивался - во бред!), но однажды я понял, что плохими парнями являются как раз они, любезные моему сердцу ковбои, и потерял творческий азарт (я пытался поменять главного героя, превратив его в индейца, стрелявшего культяпками из лука, но у меня не получилось).
Разумеется, я обладаю университетским дипломом. Четыре поколения мужчин семейства Масса имеют высшее образование. Мои хотели, чтобы я закончил экономический факультет и потом защитил диссертацию в Америке, как мой брат, гордость семьи, выпускник миланского университета Боккони, но я, натянув им нос, получил диплом философа.
В отличие от меня, Флавио - человек солидный, с солидной женой, с двумя солидными детьми, двумя солидными ротвейлерами и великолепной виллой неподалеку от Милана. Он уверен в себе, решителен, надежен, привержен правильным ценностям: работа и семья. Он рационально управляет собственной жизнью и жизнью других, и я думаю, что безалаберность моего теперешнего существования его до крайности раздражает, поскольку в какой-то степени нарушает его душевное равновесие. Если все идет гладко, в соответствии с его миропониманием, он может быть интересным и даже обаятельным, но если появляется какой-то внешний раздражитель, что нарушает его внутреннюю педантичную самоорганизацию, он становится буквально невыносим.
Он из поколения, которые устраивало бунты 68-го года и Вудсток , но он в этом не участвовал, он учился в немецкой школе. Он из поколения, которое зачитывалось Бодлером и Рембо , но он, насколько мне известно, не читал никого из них, он читал только то, что задавали. Он из поколения, формировавшегося на книгах Керуака и Кришнамурти , но он формировался на книгах по бизнесу и экономике. И тем не менее, он не такой, как можно подумать. Я уверен, что когда он слушает Дженис Джоплин, у него тоже начинает сильнее биться сердце. Он никогда в этом не признается, он, наверное, и сам этого не сознает, но его сердце бьется сильнее при звуках ее голоса. И, может быть, его проблема именно в этом.
Для Флавио я, как и Дженис, являюсь переменной величиной, независимой, неподконтрольной и неуправляемой. Я выпадаю за границы его парадигм, и я единственный, кому удается делать это, или, вернее, единственный, кому он позволяет делать это. И так было всегда.
Я всегда рассказывал ему о себе все, особенно когда был мальчишкой, и с особым удовольствием - о каверзах, какие я устраивал. Я рассказывал ему это вовсе не для того, чтобы просить его совета или излить душу. Я рассказывал, потому мне доставляло удовольствие злить его, меня воодушевляла сама мысль о том, что он на стенку лезет от моего приколов.
Короче говоря, я вел себя так, как ведут почти все подростки, скрытные по отношению к родителям, но откровенные с братьями. А он, бедняга, не мог даже прибегнуть к классической угрозе я скажу все папе, потому что если бы он действительно сказал, я был бы еще более доволен, потому что на стенку полез бы папа.
Два-три раза в неделю я прихожу на ужин к Флавио и Лауре (может, из-за этого Лаура так старается найти мне женщину!) и два-три раза в неделю с дежурным занудством они терроризируют меня тем, что я живу ненормальной жизнью, что мне уже не двадцать лет, что я выгляжу потасканным, что я должен уделять больше внимания фирме, что я должен найти себе серьезную и ответственную женщину, что я должен прекратить свои постоянные ночные похождения и так далее.
Из них двоих сильнее меня достает Лаура, особенно этой песней о том, что я должен жениться, остепениться и успокоиться. Порой она устраивает ставящие меня в идиотское положение ужины на четверых у себя дома или в каком-нибудь модном ресторане, надеясь, что я буду сражен ее очередной подругой, шикарной бабой, по ее мнению, способной заполнить мой экзистенциальный вакуум, не понимая самого простого: преподнесенная мне в таком качестве, подруга заранее несовместима с моим я.
Лаура - классическая буржуазка, существующая в декоративном оформлении. Чересчур миланка, чересчур стильная, чересчур амбициозная. Ей тридцать лет, но готов поспорить, что через пять лет ей будет тридцать один, а через десять - тридцать пять, и когда ей исполнится тридцать девять, ей будет тридцать девять до пятидесяти лет, а в день пятидесятилетия ей исполнится сорок. А потом счет ее годам остановится.
Что ни говори, она красивая женщина. И даже умная, хочу я этого или нет, и этим меня бесит. И все же, несмотря ни на что, я ее люблю. Если бы я ее не любил, я не тратил бы столько своего времени на то, чтобы постоянно отпускать ей колкости, пытаясь при этом спасти ее душу. Да и Лаура, боюсь, по-своему любит меня, потому что если бы она меня не любила, она не тратила бы столько своего времени на то, чтобы отпускать колкости мне, пытаться при этом спасти мою душу. Но в чем состоит смысл спасения, если намерения одного в отношении другого представляет собой слом естества этого другого?
А жаль. Потому что у Лауры есть душа, и душа эта завернута в денежные банкноты. До знакомства с моим братом у нее за этой самой душой не было ни лиры, она работала обыкновенной продавщицей в антикварном магазине (теперь она его владелица). Магазин служит для нее стратегическим пунктом, где завязываются жизненно полезные контакты.
Что до меня, то женщину, серьезную и ответственную, я однажды нашел. Она была общепризнанна таковой всеми, за исключением единственного человека: меня. И я с ней развелся. По правде говоря, это она пожелала развестись со мной после шести месяцев семейной жизни. Развод состоялся по обоюдному согласию и в кратчайшие сроки.
Помню, как в кабинете судьи она мне сказала: ты такой ничтожный тип, что мне даже кажется, что я ни с кем не развожусь.
Не правда ли, симпатичная барышня?
Смирение. Необходимо смирение. Это неотъемлемое качество, которым должен обладать каждый мужчина для того, чтобы плавать в море, лавируя между рифами глупостей постфеминизма. Это состояние блаженного отупения в ожидании лучших времен. Тончайшая броня, защищающая гордую мужскую слабость. Последняя экологическая ниша, где можно укрыться прежде, чем угаснет ваш аскетизм. Именно таким я себя сегодня чувствую: смиренным. И не только по отношению к женщинам.
III.
Лаура.
С Флавио уже некоторое время происходит что-то странное. Еще несколько лет назад все было совсем иначе, он был иным, со мной, с детьми: нежным, ласковым, веселым, и даже когда уставал или переживал из-за неприятностей, никогда этого не показывал. Он был полон жизни. Мы часто ходили куда-нибудь ужинать, ему хотелось видеть людей, встречаться с друзьями. Сейчас он превратился в медведя, и если б я изредка его на встряхивала, он вообще бы не выходил из дома.
Зимою, почти каждый уик-энд, мы ездили в Кортину , где у нас маленький чудесный домик, а летом плавали на катере. Одним словом, развлекались. Правда, когда родился второй ребенок, забот прибавилось. Но уже два года, как вместе в Кортину мы ни шагу, хотя я часто езжу туда с бэби-ситтер и детьми. А на катере мы провели один раз всего десять дней, проплыв вдоль Лазурного Берега.
Теперь о работе. С тех пор, как Флавио окончательно взял в свои руки руководство фирмой, ее дела очевидно пошли в гору. Но все только на его плечах, он работает по четырнадцать часов в сутки, как работал его отец, прежде чем отойти от дел. Франческо - полная противоположность ему. Он совсем не помогает брату, он абсолютно ничем не интересуется, будто его ничего не касается. Хотя ему принадлежат сорок девять процентов бизнеса. К счастью, всего сорок девять. Мой свекор, уходя на покой, оставил пятьдесят один процент Флавио и назначил его генеральным директором с полными правами, чтобы не позволить Франческо каким-либо образом повредить делу. Как бы там ни было, Франческо на это абсолютно плевать, даже владей он девяноста девятью процентами, он перевалил бы все дело на брата. Франческо ведь тоже входит в совет директоров фирмы, однако это выглядит так, будто его там вовсе нет. Я так толком и не понимаю, чем он занимается. Думаю, что до конца этого не понимает и Флавио. Да, наверняка, и сам Франческо. Он не показывается в офисе раньше десяти утра, а уже в час исчезает в никуда и появляется к трем, с заспанной физиономией. В четыре он заявляет: если я больше не нужен, я ушел. А поскольку нет никого, кто бы в нем нуждался, ни у кого нет повода удерживать его.
Порой у него возникает какая-нибудь идея, но почти всегда нереализуемая или сумасбродная.
Вся штука в том, что Франческо не желает взрослеть, не желает брать на себя ответственность. Окружающий мир его не устраивает, но он и палец о палец не ударит, чтобы изменить его. Ему нужна женщина, которая привела бы его в порядок, расшевелила бы его, дала бы ему новые стимулы, но он ее не ищет, не хочет ни с кем знакомиться, плывет по инерции по жизни, ленивый женоненавистник, который не признается в этом самому себе. Он объясняет все это тем, что на некоторое время взял тайм-аут в связи с разочарованием жизнью. Он вообще склонен к своеобразным объяснениям всего, что с ним происходит. Так свою лень он именует способом поступательного движения согласно неспешным ритмам, в то время, как он никуда не движется, ни на миллиметр.
Когда он не работает - если, конечно, то, чем он занимается, можно назвать работой, - он прячется дома: спит, слушает музыку, включив ее на полную громкость, читает книги по философии, иногда играет на бас-гитаре, до тех пор, пока соседи не начинают колотить в стену, смотрит по телевизору Симпсонов , и ни о чем большем не мечтает.
Если он выползает из дома, то лишь для того, чтобы встретиться с парой-тройкой приятелей, таких же обалдуев, как и он, с которыми он дружен еще с начальной школы и которые всегда порют одну и ту же чушь, совершают одни и те же поступки, посещают одни и те же места.
С тех пор, как он развелся, ситуация только усугубилась, если такое возможно. Конечно, Франческо и его жена совершенно не подходили друг к другу. Она была старше его лет на семь и активно включилась в управление фирмой. Она и замуж за него выходила для того, чтобы использовать его как трамплин для взлета. Все закончилось через полгода. Едва эта гадюка поняла, что он ничем не может быть ей полезен, она оставила и его, и фирму. Еще когда Франческо вернулся из свадебного путешествия, он признался мне, что уже сыт ею по горло, что видеть ее больше не может. А когда я спросила: тогда зачем ты на ней женился? - он ответил: я не мог отказать даме, которая так настаивала. Он шутил, но не совсем.
Иногда я знакомлю его с какой-либо из моих подруг, но ему не подходит ни одна: или они ему просто не нравятся, или он находит их невыносимыми, потому что, как он говорит, они зарятся на него. По-моему, это неправда, ни первое, ни второе, он говорит так по одной-единственной причине: чтобы обидеть меня, потому что это я их привела. Его требовательность чрезмерна, его критерии, включающие в себя маленькие показательные признаки слабоумия этих дам, зашкаливают и не имеют ничего общего с действительностью, а существуют исключительно в его больной голове. Однажды я познакомила его с моей давней подругой, которая стала ему антипатична тотчас, как заявила, что ее любимая книга - Сиддхарта !
- В чем дело? - спросила я его. - Что такого, что человеку нравится Сиддхарта?
- В том, что она с этого начала. Мы еще толком не представились друг другу, а она уже заявила, что ее любимая книга - Сиддхарта, словно это, Бог весть, какое гениальное произведение. Могла бы выбрать что-нибудь пооригинальнее. Я тысячу раз предпочту ту, что читает трактаты о гармонии.
И это у него не от высокомерия. Он язвителен, колок и нетерпим только с теми, кто хочет казаться, а не быть. Таких он на дух не переносит. А поскольку ему мало надо, очень мало, чтобы заподозрить в человеке лицемерие или тупость, пришло к тому, что он не переносит почти всех.
Я душу положила, чтобы найти ему симпатичную и славную девушку. Много раз делала ужины у нас дома на четверых или приглашала еще несколько пар наших друзей. А он не приходит. Или приходит с большим опозданием. К тому же, одетый как оборванец. Или же начинает с порога нести заумную ахинею, выставляя в дурацком свете меня и приводя в смущение остальных.
И все же я убеждена, что ему необходимо влюбиться, только таким образом можно растопить ледяную корку на сердце. В конце концов, речь именно об этом, и я не падаю духом. Я уверена, что если бы Франческо нашел себе женщину и, дай-то Бог, родил ребенка, то и Флавио почувствовал бы себя спокойнее, потому что он очень привязан к брату, несмотря на то, что все время критикует его. Еще и по этой причине для меня важно, чтобы Франческо обзавелся семьей, потому что спокойствие Франческо означает, к какой-то степени, спокойствие Флавио.
По правде говоря, у меня есть на примете подруга, которая могла бы по всем статьям подойти Франческо, какое-то время назад я поняла это, но опасалась спалить ее, познакомив их в неподходящий момент. Сейчас, как мне кажется, момент подходящий. Она одна, он тоже. Если я потяну с их знакомством еще немного, может кончиться тем, что она выйдет замуж или он станет окончательно несговорчивым, что отпугнет любую женщину. Я собираюсь пригласить обоих на ужин, и готова поспорить, что на этот раз сложится так, как я задумала.