О'Санчес
Зиэль

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 24, последний от 13/12/2009.
  • © Copyright О'Санчес (hvak@yandex.ru)
  • Обновлено: 02/06/2016. 528k. Статистика.
  • Роман: Фантастика
  • ХВАК
  • Оценка: 6.77*20  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Четвертый роман Пенталогии. И первыми тремя я вполне доволен, однако, считаю, что этот, четвертый - очень мне удался. Он особняком стоит от сотальных романов пенталогии, хотя бы потому, что написан от первого лица.

  •   
      ЗИЭЛЬ
      
      Я созерцаю
      Брызги бесконечности
      Сквозь ночь земную.
      
      Г Л А В А 1
      
      Считается, что я - сын Солнца. Мне легко в это поверить, ибо сие говорят люди и боги, принявшие истину из первых рук: ведь я им об этом сказал.
      Если они в это верят - то я чем хуже? Мне нравится соблюдать обычаи того мира, в котором я живу, это доставляет мне удовольствие, а получение всяческих удовольствий - и есть высшая цель моего бесконечного бытия. Мы со Снегом немало спорили на этот счет: старик упирал, в основном, на жажду познания, жажду, которою маемся мы оба, вот уже множество лет - святой отшельник Снег, в прошлом из величайших рыцарей империи, прославленный воитель, и я, бродячий ратник черная рубашка Зиэль... Я, понятное дело, подольше, он, в сравнении со мною, недавно, хотя тоже... если по земным меркам... Ну и что, что жажда познания? Я ему говорю: Снег, дружище, мне доставляет удовольствие жажду сию утолять! А до этого нарочным образом ее в себе вызывать! Стало быть, намерение ощутить радость первично и наиболее важно. Иначе и познания никакого нет. Вот ты, например, сударь Санги Бо, давно ли, считая от данного мига, получал удовольствие, либо вознамеривался таковое получить, познавая одну из множества придворных красавиц, до коих ты был великий охотник во время оно? А-а???
      Плюется... Хорошо хоть, не в мою сторону. Почему он так упрямо отнекивается от дружбы со мною? Впрочем, пусть себе как хочет, а я люблю с ним общаться, мне сей людишок весьма по душе... Нет, правильнее будет сказать: по сердцу, сердце у меня вроде как есть.
      Путь мой лежит на восток, именно туда зовет меня мой разум, в то время как сердце... Сердце робко просит меня остаться здесь, у западных врат Морева, да только есть властители в уделе моего Я и познатнее сердца: мой разум и моя левая нога. Вздумалось мне встать заградою на востоке, и вот мчусь туда, прохладною трусцой (потом нагоню), верхом на добродушном коне моем, Сив... Ой, на Горошке, а не на Сивке! Сивка был как раз зол и кусач, это Горошек у нас добродушный тюфтель! Покладистый.
       - Ну, что губы-то распустил? Сам кормись, пока можно. Ходи, отдыхай, только - рядом, понял? За сей круг - ни на шаг.
      Сколько у меня на службе коней перебывало - согнать их в единый табун, так и табунов таких нет на белом свете!.. А всё пока вспоминаю Сивку, моего предпоследнего коня, погибшего случайно, при осаде какого-то дурацкого герцогского замка... Впрочем, рано или поздно забуду и его, как всегда и всех забывал за мою долгую веселую жизнь.
      Ах, какие чудные места, восхитительные места, словно бы самим богом Ларро созданные для благородного воинского созерцания во время отдыха. И пусть я внешне всего лишь наемник из простолюдинов, ратник-удалец в черной рубашке, но внутренне ставлю себя повыше иного барона, а то и принца, поэтому созерцанию предаюсь наравне с каждым из них. По правде сказать, при открытых встречах, без личин ежели, и монархи в трепете склоняются предо мною, но никак не наоборот, да только гордыня - вовсе не мой любимый грех, для меня и послаще сыщутся. Стало быть, имею скромное право насладиться созерцанием, пока еще не стемнело, а Горошек пусть отдохнет, коли сможет в этих условиях. Плоские Пригорья - хорошие места, темные, звонкие, угрюмые, особенно по ночам.
      Вот, я сижу на попоне, спина почти вплотную к валуну, осанка прямая, взгляд чист и отрешен. Покатые, с проплешинами холмы, словно замершие волны, окружают меня со всех сторон, образуя неширокий и неровный окоем, а валун, тот, что сзади меня, и это обрезал почти на четверть. Небо над Пригорьями блеклое в любое время года, и осенью, и весною, в самый безоблачный день, а уж ныне и подавно: даже кустарники и травы словно придавлены низкими сизыми тучами... Того и гляди дождь пойдет... Но я безо всякой магии и волшбы знаю, что не пойдет, просто нутром чую, всем своим опытом бывалого путешественника. А и пошел бы - никаких препятствий с моей стороны, пусть бы шел, на то и природа. Но дождя не предвидится, и студеный ветер деловито перебирает ветви кустарников, вычесывает из них все еще густую листву. Тучи серые в просинь, уже черные почти, а края всё же лохматятся смешными белыми прядями... Земля больше желтая, нежели зеленая, там и сям - словно кровяные кляксы набрызганы - тоже листва и травы багрянцем; голые валуны под цвет небосвода, наиболее здоровенные из них - сами будто окаменевшие тучи... Клинок моего меча, подобно узкому зеркалу, исправно отражает цвета и движения окружающей действительности.
      Когда идет созерцание, меч всегда находится перед воином, лежит поперек, плашмя и без ножен, рукоятью под ухват ведущей руки, но правильное созерцание - это когда сидишь себе спокойно, постигаешь вечность, меч не цапая... Просто знаешь, что он с тобой, а ты с ним, что вы неразлучны до конца времен. От людишек я нахватался этой идолопоклоннической чувствительности, тоже иной раз люблю порассуждать о чести и жизни воина, сосредоточенной в клинке, но когда я наедине с собой, то понимаю: меч - это всего лишь полоска стали, железяка, искусно превращенная людьми в орудие убийства других людей, и хотя этот мой меч ковал искуснейший рукодельник из богов, суть от этого не меняется: рубилка и пырялка, ничего более. То ли дело мой дорогой Чернилло, выкованный вот этими самыми руками из прихотливо подобранных в несокрушимый и всесокрушающий букет крупиц бытия и небытия!.. Но не буду же я таскаться с ним где ни попадя?.. Для обыденных земных дел мне вполне хватает и этого меча, который я зову... А как его имя, кстати говоря?.. Чимборо не успел его наречь, а я... А я ему сто имен давал, да все забывал... Пусть с сегодняшнего дня тебя зовут... зовут... Нарекаешься: Брызга! О как!
      Новонареченный Брызга нырнул рукоятью ко мне в левую ладонь, я повел кистью и локтем в потяг, и всею силой своею навалился мечом на взвизгнувший воздух, чтобы очистить клинок и как можно скорее вернуть его на место, на созерцательное ложе передо мною.
      Бывало, что и получше получалось, однако и сейчас терпимо: меч лежит где лежал, может, самую чуточку влажный по телу клинка, а перерубленный нетопырь-кроволюб все еще в падении... вот, в траву кувыркнулся двумя ошметками. Недолго он там пролежит, сбегутся и слетятся на запах смерти и крови иные прожоры, да и усвоят нетопыря без остатка. В этом смысле, в пожирательном, впереди всех - обитатели океанов и морей, но Плоские Пригорья и морских чудовищ за пояс заткнут. Хорошее было созерцание, да жаль - коротко вышло, его уж не вернуть сегодня.
       - Молодец, Брызга, расторопен.
      Тот защитный круг, что я Горошку очертил, свое дело хорошо делал: исправно отгонял от коняги всякую мелкую дрянь... Но - вечер и ночь впереди, теперь его, круга этого, уж мало будет, совсем мало. И, вдобавок к закату, приманка образовалась, для всех желающих поужинать даровой падалью.
      Несколько мгновений я раздумывал: может собраться по-скорому, да прыгнуть в седло, да выскочить на дорогу и бегом-бегом... С другой стороны - а куда бегом? Ночевать все равно в Пригорьях придется, хоть в седле, хоть у костра, Пригорья обширны, на вдруг их не пересечешь... И не минуешь, главное дело: земные боги такого тут настряпали из гор да ущелий, что либо крюка давать на сотни долгих локтей, либо по Пригорьям... Люди, общим опытом своим, накопленным за долгие века поочередной жизни, нашли самый узкий перешеек в Пригорьях и построили там дорогу, надежную, широкую, как и все дороги в империи. Вот по ней, ежели двигаться шустро, дня хватает, дабы перебраться из одного безопасного места в другое, но я презрел удобства безопасности в пользу удобства направления, напересёк двинулся, никаких дорог не разбирая, так что теперь...
      И вновь пришлось вскочить и срочно покормить Брызгу: штук пять я этих нетопырей порезал на ломти... Здоровенная ватага! Ведь кроволюбы-нетопыри предпочитают держаться в одиночку, либо парами, ибо крупны и стаей им трудно прокормиться, особенно если к добыче нужно подобраться незаметно... С другой стороны, может, они вовсе не стая, а просто слетелись на запахи... Собственной и добытой крови в этих тупырях - так... средненько оказалось, никаких ручьев, одни сгустки да брызги. Осенью из Пригорий уходят все или почти все ящеры, хищные и травоядные, жратвы остается мало и она в большом почете! Кровосос уже не перебирает будущую добычу, ища где посочнее высосать, а с лету кидается жрать, даже гниль и падаль, лишь бы была... Высокоученые жрецы из близлежащих земель неоднократно пытались выяснить - откуда берется еда в зимних и особенно в весенних Пригорьях, но им мешает разобщенность во взглядах, а также и невероятная трудность изучения. Найдется, предположим, любознательный подвижник, дабы на месте постичь тайну сию... Нашелся, горячими молитвами заручился поддержкой бога или богини, принял на пояс вооружение, подобающее сану, принял благословение святейшего наставника - и в путь! И сгинул в ту же ночь, редко в следующую! Богов-то наших я хорошо изучил: знак благоволения они ему действительно оставили, все честно, да вот... Смертных-то много, а богов мало - уследи за каждым! Отвлеклась богиня Ночи Сулу буквально чуть-чуть, на миг, посмотреть на ураган в юго-восточном море - ан ее инока уже того... съели. Боги терпеливы и щедры: следующего дождутся и благословят...
      Рыцарская дружина или гвардейский полк могут по две, по три ночи подряд, и больше ночевать в Пригорьях и почти без потерь, но они - воины империи, то есть, когда в большом количестве - сами истинные чудовища для окружающей нечисти!.. Однако, им наука еще менее интересна, чем вареный булыжник, с их показаний и наблюдений для жреческой науки толку немного.
      Вот меня еще ни разу не кушали местные твари, хотя и пытались брать на зубок, ох как пытались... И для себя я уяснил истину, она довольно проста, хотя и витиевата. Растения не ведают никакого страха перед Пригорьями: тут тебе и хвощ, и ракита, и папоротник, и кокушник и разноцветные рогари, и все что хочешь... Где трава и листья, там и листоядные с травоедами. Звери, что с молочным мясом на костях, те чуть поумнее и попугливее, они пореже сюда забредают, а ящерные коровы со свиньями - да стадами! Да преогромными! За ними ящерные хищники подтягиваются ... тут и местные очнулись от весенних невзгод - и пошел пир на весь мир! Травоядных очень много, хватает и на пищу, и чтобы на будущий год осталось, на развод... Осенью, понятное дело, все ящеры уходят на север, в теплые края, но за лето жизнь в Пригорьях наполнилась до краев, Пригорья вроде как жир в себе накопили, в преддверии будущей зимы... Приходит зима, и вся эта сволота начинает охотиться друг за другом: сегодня он добыча - завтра ты, если ты сегодня добыча, то нет для тебя никакого завтра и беспокоиться больше не о чем. К весне, к приходу травоядных, выживают самые сильные и голодные. Там даже хищных растений не остается - сожраны под корень, ибо сами питательны и пахнут плотью! Кстати, обычные травы даже в лютый голод никого не привлекают, вернее - не насыщают. Круг замкнулся. А для посторонних 'гостей' так на так и выходит: либо весенние твари немногочисленны и отчаянно свирепы, либо более или менее добродушны - разумеется, по меркам Пригорья - но берут количеством.
       - Пойдем-ка, мой дорогой Горошек, вперед, к более открытому пространству, там я разведу костер, разверну полог, напою водицей некоего конягу, для него же добуду из лошадиных продовольственных котомок несколько горсточек свеженького... сам понимаешь чего... Потом очерчу необходимые круги - глядишь, Горошек, и ночь переможем! А?
      Горошек не против, он смотрит на меня большими смирными глазами, тычется лбом в плечо, словно говорит: ну, конечно, так и сделаем! Главное, про овес в котомках не забыть!
       Иногда мне даже странно, что такому, как я, достался такой, как он... Сивка бы - тот и из круга бы рвался, на бой с нетопырями, оборотнями, и прочими тварями и реготал бы гневно, в обиде, что я его не пускаю... Еще бы я пустил, отдав собственного коня на мгновенное растерзание! А Горошек - нет, не такой: в бой идет смело, но отвага у него смирная, без бешенства. Скачет хозяин, значит надо ему так; помашет, помашет железяками, потом покормит, пену лично оботрет, а понадобится - и полечит, и подкует...
      На открытое место мы выбрались довольно скоро, а главное - вовремя, ибо уже смеркалось. Следовало поспешить, потому что отнюдь не все обитатели Пригорий столь же безобидны и слабосильны, как нетопыри-кровососы, следовало не отвлекаться ни на какие бытовые задержки, но если уж ты живешь человеческой жизнью - изволь не выходить без нужды за пределы ее возможностей. Правильно? Правильно, я так и сделал: набрал сушняка да сухотравья, которого было полно вокруг и по всем человеческим правилам зажег огонь: с заклинаниями, с поглощением маны... руками даже помавал, вместо того, чтобы пожелать на всю ночь неугасимый огонь, ничем не питаемый, кроме изреченной воли моей. Можно было и простонародным кремешком искру высечь, иногда я именно так предпочитаю... Ай! Ай-яй-яй... Вот до чего доводит беспечность: от близлежащего овражка, выбранного мною в соседи из-за живущего в нем ручейка, вымахнула, на лету разматывая кольца, толстенная змея и хвать за шею моего Горошка! А это и не змея вовсе, но колдовской корень колдовского растения 'Черное рогари'! Я уж тут не мешкал: скок поближе к коню, чтобы точнее рубить, и мечом нежненько так обкромсал с моего четвероногого друга все эти древесные удавки... Круг, круг, немедленно защитный круг! Прости, Горошек, моя вина! Сейчас я прочерчу, а потом - овса! Отборный свежий овес, друг Горошек, если его вволю, очень помогает справиться с волнением. Согласен?
      Согласен мой Горошек, всей своей лошадиной душой, а сам вздрагивает от пережитого, бедолага, жмется ко мне поближе... Можно было бы успокоить его лечебной волшбой, но уж ныне пусть сам переможется - все-таки боевой конь, а не придворная принцесса.
      Костер разведен, круг прочерчен - я не стал скаредничать на ману, сделал попросторнее, чтобы не жаться к костру, в боязни порушить круг неловким движением руки или ноги.
      Когда живешь долго среди людей, то невольно обрастаешь всеми привычками этих забавных существ, так, что потом даже ловишь себя на нежелании ломать одни привычки и взращивать другие. Однако я борюсь с подобными позывами и всегда нахожу точку равновесия, ибо считаю, что тяга к разнообразию должна иметь место, но, при этом, удовлетворяться строго в границах человеческого естества. А иначе нелюбопытно, перекос в ту ли иную сторону разрушит мою игру, которую я бесконечное количество лет веду сам с собою...
      Защиту я сегодня сделал самую мою любимую, так называемый 'Шатер Ночного Созерцания'.
      Защита полупрозрачна, причем весьма и весьма хитрым способом, придуманным, чтобы обеспечить мне все заранее предусмотренные удобства и удовольствия тела и духа: это такое полушарие, совершенно прозрачное для тех, кто находится снаружи. Для них все как на ладони: догорающий костер, пожитки, расстеленная попона, спящий на ней человек, рядом с ним конь, дремлющий прямо на ногах... Подходи и ешь! Ан не-е-ет!.. Не пускает их к ужину невидимая защита! Собравшиеся на огонек недовольны, понятное дело, издают разные звуки - и меня это развлекает. Но если изнутри, от меня смотреть, то защита моя прозрачна лишь наполовину, а именно сверху, чтобы не мешать мне разглядывать ночное небо, полное всякого разного удивительного... даже волнующего... Я бы, наверное, с удовольствием потосковал, если бы умел, глядя, как над головой тихо и неотступно, не старея, кружится Вечность... Да, купол поверху прозрачен, а по бокам я придумал нечто вроде сплошного кругового полога: они меня видят, а я их нет! Это так здорово - вслушиваться в деловую суету ночных Пригорий и только на слух догадываться о происходящем! Иногда угадываешь, иногда нет.
      Ночь началась как обычно, воем, рыком, взвизгами, но потом Пригорья задали мне жару, на славу разгулялись, хоть уши затыкай! Я некоторое время крепился, крепился, в безнадежных попытках только на слух угадать, кто там есть кто в невероятной кутерьме, да и запутался, заснул, отложив чтение следов на утро. Кстати сказать, под словом заснул - я понимаю для себя совсем иное, нежели все остальные люди. Строго говоря, моему рассудку не ведомы ни сновидения, ни само состояние сна, но об этом позже, ибо уже утро вокруг, пора умываться, собираться, пора завтракать и двигаться дальше, на восток.
      А до завтрака - разобрать следы, ибо... Ибо! Хо-хо!.. Как забавно!.. И еще!.. Э... а это что??? Да-а, ночку мы с Пригорьями выдающуюся учудили: я времени вдвое больше против намеченного потратил на чтение следов - и оно того стоило! Знал бы заранее - снял бы полог и вместо созвездий любовался боевым представлением.
      Первыми на стоянку наткнулись рапторы, самец и самка. Видимо замешкались и не успели убраться из Пригорий, прибежали из последних сил на тепло. Этих сожрали в два мгновения, напоследок согрели, так сказать. Но демоны оврага тоже были отнюдь не богатырских статей, их, вместе с остатками черного рогари, растерзали подоспевшие оборотни. Растерзали и тут же ввязались в лютый бой с нафами, пришедшими на звуки и запахи, за своей долей. Нафы, как я уже говорил, сильнее оборотней, но тех было гораздо больше... Цуцыри пришли, двое, но - независимо друг от друга, с разных сторон... Каким-то чудом - вот уж воистину чудесами была набита ночь сия - сунулась к месту событий стайка горулей, но всю полудюжину схрумкали еще быстрее, чем церапторов... Тоже пытались драться, тоже ведь хищники считаются... И чем больше крови и криков было, тем охотнее собиралась к моему костру вся окрестная нечисть, звери и демоны... Потом было странное... Потом - вот когда я по-настоящему пожалел, что отказался от зрелища! - потом нагрянули охи-охи! О, если бы я знал заранее! Но как можно было предугадать, что охи-охи заберутся столь глубоко в западные Пригорья, от своих любимых северных предгорий??? Теперь-то уж поздно стенать и казниться, теперь только и осталось, что следы читать, телесные и магические. Воздух в Пригорьях - одна сплошная магия, почти как в императорском дворце, так что разбираться в следах легче легкого. Итак, нагрянули милые звери охи-охи, которые, хотя и звери, а не демоны - суть волшебные звери, очень умные, очень свирепые и очень прожорливые! Жрут и успешно переваривают даже демонов. Ватага преизрядная - морд в сотни полторы их собралось! Все взрослые. Видимо, искали места, куда можно отпочковаться от основной стаи в свое норное стойбище. Для начала они прикончили одного уцелевшего к тому времени цуцыря, а потом уже взялись за остальных... Охи-охи - это такие славные зверушки... Смотришь на них - то ли маленький медведь, то ли помесь горули и крокодила, а иной раз и с волками схожи... Шерсть короткая по всему длинному телу, а схватишься за нее - не шерсть вовсе, но чешуя. Но чешуя не как у змей и ящеров, а на особицу. Клыки у них нежные, беленькие, словно пальчики у благородной сударыни... и такие же размером. Когти, правда, покривее, пожелтее и побольше, зато на всех четырех лапах. Хвосты у охи-охи длинные, начинаются где им положено, из задницы торчат, а заканчиваются маленькими головами! Маленькая голова охи-охи на конце хвоста - точное подобие большой головы, с глазами, с пастью - даже кусаться может. Но главное предназначение маленькой головы - сторожевая служба, пока большая голова спит или чем-то отвлечена. Когда идет в поход шайка охи-охи, всем встречным и поперечным приходится не сладко, ибо охи-охи любят подраться, а еще больше поесть, и очень не любят тех, кто мешает им путешествовать. А им все встречные мешают. Помню, сам видел - лет триста-четыреста прошло, но до сих пор с удовольствием в памяти храню - как вот такая же кочующая ватага охи-охи напоролась на троих взрослых тургунов... Задрали насмерть всех троих! Правда, и сама ватага по итогам столкновения сократилась где-то на две трети... Охи-охи поддаются воспитанию, могут быть ручными, хотя, по чести сказать, за всю свою жизнь в этих краях, я знаю только один единственный случай, когда человек приручил охи-охи... Между прочим, приручивший - был когда-то спутник моих странствий, можно сказать - воспитанник, а ныне рыцарь и аристократ при императорском дворе. Да и то, их союз правильнее будет назвать дружбой, а не службой. Один одного считает братом, а другой другого - богом.
      Здесь, у нас в Пригорьях этой ночью, не случилось ни тургунов, ни драконов, ни горных медведей, но всего остального вполне хватило, чтобы к утру уполовинить даже непобедимых охи-охи... Пожалуй, даже и не уполовинить, а поболее того... Как бы то ни было, оставшиеся охи-охи поужинали, вернее, позавтракали тем, что им боги ниспослали от щедрот, и дальше двинулись. А местная разгромленная нечисть, почесав намятые бока, осталась на поле брани подбирать съедобные трофеи... Трава вся повыбита вокруг моей защиты, словно тут веселая деревенская свадьба шла неделю без отдыху, с плясками и драками... Разве что крови и костей еще больше оставлено. Думаю, к вечеру кровь до пятнышка вылижут, а кости обглодают. Что еще? Странное было - вот что еще. Когда мою защиту пробуют на взгляд, или на зуб, или на рог, на ней остаются некие магические следы, дабы с утра я мог их прочесть, коли пожелаю... И сегодняшняя ночь не исключение, но было на мою защиту воздействие, которое никак не укладывается в возможности демонов и зверья! Словно бы кто-то мощный, колдун под стать богам, зацепил ненароком, проходя мимо... И следы есть, человеческие следы, здоровенные, правда... Может, действительно кто из богов рядом оказался? Было бы любопытно. Впрочем, не такой уж я глупец, чтобы перед самим собой тайны до времени разоблачать - это никак не в моем обычае! Уж ежели я даже Морево собираюсь избывать по мере его прихода, то подобные мелочи и подавно разведывать потерплю. Зато потом будет больше радости.
      Если говорить о людях, как о населении - Плоские Пригорья почти пустынны, хотя и здесь встречаются изверги среди людей, редкие одиночки, колдуны и колдуньи, вообразившие себя демонами. Поэтому, я повертел, повертел головой, пострелял глазами да и пошел на сделку с совестью: резко, так, ускорил свое движение по пересеченной местности, дабы мне уже во второй половине текущего дня добраться до имперской дороги, пересекающей Пригорья в самом узком месте, а там уже тихо-мирно дальше двигаться, на глазах у людей, как все... И заночевать уже за пределами Пригорий, в людских приветливых местах... Решено - сделано, и вот я уже на имперской дороге, в нескольких часах пути от обжитых мест. Однако и здесь, на приветливой ровной дороге, с попутчиками не густо. И со встречными тоже. Разве что, вон, нищенка на обочине на коленях стоит, милостыню просит. Нашла где. Ладно, - думаю, - буду нынче благодетелем: проеду мимо, не ударив, потому что я Зиэль - добряк, простак и весельчак, и ничем не брезгую, в поисках радости и наслаждений, даже милосердием.
       - Подайте на хлебушек, сиятельный сударь... маковой росинки... одна на свете...
       - Да подавись ты нафом.
      Вот - почему так? Почему так мир устроен? Чем ты к людям добрее, тем они к тебе подлее! Нет, чтобы добром на добро ответить - совсем наоборот отплатить норовят!
      И хотя милостыню просила не человек, а сахира, демон-кровоед в человеческом обличье, все равно: демоны точно такие же неблагодарные твари! Я ведь ей, можно сказать, княжескую милостыню отвесил: жизнь подарил, а она... Как прыгнет на меня, когти наружу, от тихого воя мороз по коже, клыки в распахнутом зёве - что кинжалы... И подросла в одно мгновение, чуть ли ни с меня, пешего, ростом...
      Но я хоть и доверчив, хоть и прост, а сам загодя спешился, Горошка в поводу держу, собой заслоняю, потому что сахиры пусть и не из сильных демонов, и уж никак не из умных, но повредить животное у любой из них когтей и клыков достанет. Кроме того, они почти всегда парами охотятся. И точно: только спроворил я пройтись секирою сквозь нежить-плоть неудавшейся нищенки - она даже в слякоть не успела превратиться - как другая выпрыгивает из канавы обочинной. Я и ее усмирил навеки. Сахиры невероятно глупы! Наверное, им кажется, что человеческим побирушкам нет места слаще и обыденнее, нежели просить милостыню в пустынных Плоских Пригорьях... А не задирались бы ко мне с дурацкими мольбами о хлебушке - тысячу лет бы еще по миру бродили, спокойно кровь сосали... Хотя... Вполне вероятно, что ни у кого из нас в этом мире нет в запасе ни тысячи лет, ни века, ни даже месяца. Я стараюсь не расстраивать себя мыслями подобного рода: этот мир исчезнет - другой какой-нибудь найду, но... Во-первых, мне этот еще не разонравился, а во-вторых... Скорее всего, я чувствую некую свою вину, некую причастность к Мореву, пусть и косвенную, потому и хочу воспрепятствовать если не ему самому, то его победе. Да, Морево - тот случай, когда я на самом деле не все знаю и понимаю, и не в силах заранее узнать и понять, даже если разверну свои возможности в полную силу, ибо Морево - не мой посланец, но одной из сил, кои не подвластны мне: вероятно, Солнца или Земли. Я на них, обеих... обоих... на их волю тоже чихаю с верхнего повета, они мне ни в чем не указ, но... Но.
      Так вот, сахиры - глупые демоны, бесполые, но притворяются почти всегда женщинами, когда имеют дело с людьми. Если они с великой голодухи в чистом поле на ящерного подсвинка навалятся - им нет нужды облики примерять, а среди людей - всегда в личинах, ибо у людей разговор с демонами короток: убивают в тот же миг, как распознают! Или деру дают, если перевес не на их стороне, что также не по нраву оголодавшему демону.
      Почистил я секиру от дряни, прыгнул в седло и опять сделал себе поблажку, вторую за сутки: потянул ноздрями воздух и ману крепко-крепко... Нет дальше нечисти никакой, а также опасного зверья - ни одного, на десять долгих локтей вперед по имперской дороге, идущей сквозь печально знаменитые Плоские Пригорья. Это не я наколдовал, это просто так бывает, хотя и редко, в полдень осеннего дня. Да еще с утра, в подмогу счастливой случайности, полутысяча дорожной стражи прошагала, с мечами да секирами наперевес - тихо в округе, благолепно.
      Двигался я, не разбирая путей, с запада на восток, а как только выскочил на имперскую дорогу, то пошел тихо-мирно по ней, то есть почти строго на юг, с тем, чтобы опять повернуть на восток. Если бы я наоборот выбрал, на север, то рано или поздно вышел бы за пределы Пригорий, к городку Марубо, а оттуда уже почти прямая дорога на Океанию, столицу Империи. Уж так она странно расположилась, столица, что едва ли не с трех сторон окружают ее горные гряды и Плоские Пригорья: с запада скачешь - не миновать Пригорий, с юга - опять же не миновать, с востока... С востоком попроще, а вот с севера от столицы - у Пригорий самые обширные владения. Подозреваю, что императоры древности нарочно выбрали так, чтобы гиблые местности служили Океании дополнительной защитой от врагов... Хотя, если разбираться в деле без смеха - империя-то и есть главный враг всему сущему, то есть демонам и животным в имперских границах, и людям, имеющим неосторожность и отвагу жить по другую сторону границы, своими, не имперскими законами и обычаями. За это я империю и люблю. В демонах у меня любимый боец - дракон, а в зверях - тургун, оба - сильнейшие среди себе подобных, то же и с империей: она всех других народов и государств сильнее и страшнее - стало быть, и по нраву мне больше других. Именно поэтому большую часть своего безразмерного времени я провожу в ее пределах, однако, отнюдь не брезгую приключениями и вне имперских границ.
      Хорошая вещь - имперская дорога! Вот сейчас она бежит впереди меня почти строго на юг, каждая тысяча локтей отмечена по левой стороне обочины одинаково обточенным камнем. Левая и правая стороны дорог всегда считаются от столицы: встань спиною к Океании, лицом к провинции - слева левая сторона, справа - правая. Камень достаточно велик, чтобы его не сперли крестьяне для своих домашних нужд, чтобы ветер либо паводок его не шевельнул, достаточно прочен, чтобы лед, солнце и ветер не разрушили его за несколько лет, но и не громоздок: на одной укрепленной телеге, запряженной парою волов ящерных, помещается несколько таких камней. Дороги строятся всегда, и камнетесные мастерские без дела не простаивают. Ровна дорога, тверда, широка - а и тоже с умом сделана: где надо - она и с горки ныряет, и в гору ползет, и вправо от оврага вильнет и слева скалу обогнет... Ибо нет смысла надрывать силы человеческие, чтобы прогрызаться насквозь, равняя все в прямую линию! Подобное глупое усердие нарочно запрещено имперскими указами, с древних еще времен! Однако здравомыслие сие не касается тех кусочков имперской дороги, которые ведут к важнейшим храмам, или проложены в личных угодьях их Величеств - там уж только один закон: воля богов или императора... либо, реже, членов его семьи.
      В дороге я провожу очень много времени, больше чем во всех вместе битвах, стычках, схватках и почти столько же, сколько в трактирах да кабаках, поэтому не удивительно, что есть у меня кроткая мечта, насчет имперских мастеровых и жрецов: вот бы выучились они делать так, чтобы дорога не пылила! Особенно летом бывает досада: проскачешь, этак, денек, а потом до утра отхаркаться не можешь, словно тертых камней наелся. Но - нет, ни работяги, ни жрецы с пылью справиться не могут, разве что пытаются обыватели выбирать для удобного пути время после дождичка, либо когда зима устелет всю пыль под снег и лед... Так ведь на севере и зим-то не бывает. Зато люди выучились иначе с пылью бороться: принял, скажем, имперский наместник в западных землях, молодой граф Борази Лона, приглашение на семейное торжество к баронам Камбор, да по государственным надобностям и задержался, прибыл не загодя, но непосредственно к пиру. Ему и переодеться некогда, ибо даже высокому вельможе и незаконнорожденному сыну императора нельзя рушить чужой обычай в чужом уделе! Опоздать в дороге - так-сяк, все люди-человеки, все понимают, но задержать пир внутренним опозданием, уже находясь в пределах замка - тут и его Величество, узнав сие, не потерпит подобного мужланства, пусть даже от собственного отпрыска, и накажет! И вот выходит наш великолепный граф Борази Лона в середину зала, дабы пригласить, будучи почетным гостем, на первый танец виновницу торжества старуху-баронессу Камбор, а сам - весь в пыли, с головы до ног! Лицо и руки протер, едва ли не на бегу, по дороге в пиршественный зал, верхний камзол скинул, а все остальное у него, включая сапоги и заднюю сторону ушей - серое, в потеках, в пятнах! Никто этого не замечает. Даже старая сварливая баронесса бровью не поведет, видя, как ее любимые кружева, соприкасаясь с дорожной пылью, обильно летящей от графа Борази Лона, превращаются в грязные тряпки! Ибо это - не есть неряшливость и неуважение к хозяевам дома, но обстоятельства силы неодолимой, сиречь - дорога, пыль, столь же неизбежная, как и смена времен года. Сегодня граф в пыли, завтра - ты, или другие, не менее благородные, чем ты... Потом, конечно, после пиров и танцев, девицы плачут по испорченным нарядам, но это - там, в тиши своих покоев, а на людях фыркнуть - боги упаси! Прослывешь на три поколения вперед унылой деревенщиной!
      Закончились Пригорья буднично, почти незаметно, для меня это воспринимается так: мир словно бы стал чуточку светлее, но выцвел, поблек. Для простых людей, как я понимаю - окружающий мир наоборот, словно бы расцветает, набирает свежести и яркости. И магии в воздухе резко поубавилось. На десятки тысяч долгих локтей всего окружающего пространства земли эти, именуемые Плоскими Пригорьями - самое что ни на есть мощное сосредоточение магии, растворенной в самой природе. Я бы не удивился, узнав, что именно отсюда может Морево начаться, но - нет, определенно нет! Скорее, осмелюсь предположить, в этой точке оно должно победно завершиться... Впрочем посмотрим. Я себе лично поставил уже задачу: не допустить восточную волну, остановить на дальних подступах, дабы она через меня не перехлынула и сюда не докатилась. Это достойная задача, большая, трудоемкая... Поэтому есть полный смысл остановиться в трактире... как он там... 'Драконья косточка'... и отдохнуть, попить, поесть, сил набраться...
       - Хозяин! Кокушник у тебя имеется!? - Из дальних дверей гостевого зала колобком выкатился трактирщик и рысью погнал ко мне, с приветливой улыбкой на людоедском лице. Ого, он почти с меня ростом, здоровяк. Впрочем, края здесь такие, что...
       - Как вы изволили сказать, сиятельный господин...
       - Зиэль.
       - ...сиятельный господин Зиэль? Кокушник? Что это? Не трава, нет? Может, в нашей местности сие блюдо зовется иначе? Только прикажите, поясните и мы...
       - Это напиток, но не вино, а покрепче, гораздо крепче. Бывает настоян хоть на папоротнике, хоть на драконьей косточке, не обязательно что на траве кокушнике. Понял?
       - А-а... - Взгляд хозяина тревожно заметался по пустому помещению, но нет нигде никого, да и я ну совершенно не похож на имперского стража... - Во-от вы что имеете в виду...
      Тянет время, горулин сын, растерялся, отказывать боится, но и признаться опасается... Стало быть, разрешения на крепкие напитки у него нет, а сам напиток имеется.
      К счастью, в левом кулаке у меня уже трепыхалось волшебное лекарство от тугодумия и нерешительности, я им и брякнул по ближайшему ко мне столу.
       - И комнату самую лучшую - переночую. Если напью и наем на большее - скажешь.
      Вот теперь-то хозяин расцвел, как природа после Пригорий. Еще бы: три червонца вперед, за вечер и ночевку - да у цуцыря не достанет брюха наесть и напить на эти деньги, если, конечно, цуцырь вздумает полакомиться человеческими яствами. А пришелец черная рубашка самым явственным образом дал понять, что сдачи не потребует! Ешь, пей и посуду колоти, сколько вздумается - глина дешева.
       - Хехе... Хе-хе-хе-е-е! Сиятельный господин Зиэль! Простите за тупость! Конечно же найдется, причем, как ловко вы угадали: 'Драконья косточка' - сия настойка называется, хотя основная травяная часть ее, для вкуса добавляемая в напиток, помимо подлинных частиц драконьей...
       - Розовый рогари, угадал?
      Тут уж трактирщик рот разинул от удивления, а напрасно: я, когда еще Горошка передавал трактирному служке во дворе, обратил внимание на охапки розоватой ботвы в яме за погребом. Зачем ее так много, если в пищу рогари почти не употребляется, только листья на салфетки, да клубни как пряность, да и то...
       - Так точно, сиятельный господин Зиэль! На рогари настояно. Сей миг поднесу. Глоточек?
       - Э-э-э... Да. Четыре... вернее, шесть глоточков, в едином кубке. С церапками. И пожрать. И побыстрее.
       - Лечу!!! - Глазом ведь не моргнет, подавая мне чудовищную порцию напитка, такую, что пьющего тургуна под стол увалит. Впрочем, я тоже выпью, не моргая.
      Очень люблю, когда трактир полон народу. Даже если будний день - настроение в трактире, особенно в трапезном зале, всегда праздничное! Музыканты играют, попеременно плясовую музыку и песенную, постояльцы и проезжие пьют и едят, поют и пляшут, ссорятся и мирятся... Купцы, бывает, прямо за столом, посреди объедков, в свитки пишут, сделки заключают, ратники во все горло рассказывают воинские были, всё, в основном, наглое вранье, девки хихикают, старики ворчат, дети хнычут... Я могу сутки напролет отдыхать, не уставая, в этих условиях. Но трактиры с малым количеством посетителей тоже люблю. Сидишь, себе, за любым выбранным столом, ешь, пьешь, в ожидании ужина, не спеша, по сторонам глазеешь. Вон служанка побежала с кадушкой, парок от кадушки идет - это она в конюшню понесла, не хозяйскому ли коню варево? Издалека, из-за дверей за кабацкой стойкою, что на кухню ведут - стук, стук, постук... стук, стук, постук... Трактирщик лично мясцо деревянным молотком отбивает, а мясцо не простое - молочного зверя, да не для кого-нибудь, а для меня! Другой служка трактирный совал, совал нос из-за двери в мою сторону - и, наконец, решился: полез в моем присутствии меж столами подметать, да старый папоротник новым заменять, чтобы, значит, пол свежим выстлан был. Подметай, проныра, уж не буду за дерзость распекать...
       - Подь сюда.
      Тотчас бросил малый метлу и охапку с мягкими веточками, руки об штаны обтер - вот он он, стоит как вкопанный, в глазах алчная надежда плещется - слухи о моей щедрости уже разбежались по местной маленькой вселенной.
       - Что угодно вашей светлости???
       - Я простой ратник, а не герцог переодетый, чтобы светлостью меня величать.
       - Виноват, ва... сиятельный господин Зиэль!
       - Так-то оно правдивее. Ну-ка, проверь, который из этих кругелей тяжелее, весомее?
      Захихикал парнишка в смущении, не понимает, к чему я клоню. Кусанул тот и другой.
       - Так... это... оба честные!
       - Да? Ну, раз так, оба и возьми... Стоять! Как тебя звать? Пищик? Кланяться потом, а пока скажи мне, Пищик, девки - есть ли?
       - О, да, ваше... сиятельный господин Зиэль! Есть!.. На сей день одна. Девка Лопушок свободна и наличествует!
       - Ну, так и где она?
       - Сей миг побегу, разбужу! Отсыпается перед вечером!
       - Давай. Да где же этот демон хозяин, раздери меня драконы! Жаждой меня уморить задумали, тати жирнопузые!!!
      Бряк, стук - побросав мясные приготовления, бежит мой трактирщик с подносом наперевес, а на подносе кувшин с моей любимой кислятиной, вином имперским простым, да вокруг него досочки с закусками: те же сушеные церапки, горсточку которых я умял под крепчайшую 'драконью косточку', маринованные ящерки, вареный рыбец, копченое ящерное мясо, ломтики вяленого молочного мяса, хлеба каравай, зелень всякая пучками, взвар, чтобы сладким запить, если понадобится - продержимся до ужина! Здоровенный кувшин. Доски-то - для благородных мне поданы, они, как и положено во всех кабаках империи, только из сикиморы делаются; простонародье и невысокое купечество на дубовых вкушает, а в домах имперской знати в парадном ходу круги-подносы, из злата-серебра.
       - Вот, сиятельный господин Зиэль, всё, как вы сказали!
       - О, другое дело. Смотрю - остудить успел кувшинчик, аж запотел.
       - Хе-хе-хе... Для сиятельных господ мы небо и землю перевернем - а угодим! Э-э... дозвольте полюбопытствовать?
       - Ну?
       - Перво-наперво - как вам наша 'Драконья косточка'? - Сам спрашивает, а сам опытнейшим глазом шарит по моему лицу, рукам, ищет следы опьянения. Угу, жди дорогой.
       - Гм... Прямо тебе скажу, любезный... как тебя...
       - Валун мое прозвище, пресветлый господин Зиэль.
       - Прямо тебе скажу, любезный Валун: 'Косточка' твоя крепковата немилосердно! Аж в груди горит. Даже пропойцам-жрецам такое противопоказано пить, не помолившись заранее. Чудо, как хороша настоечка, молодец!.. - Трактирщик чуть не до земли поклоны кладет, похвалами ублаженный. Заслуженными, замечу, похвалами. - Потому и возжаждал я поправить дело кисленьким. Хочешь кружечку?
       - Не смел бы отказаться, но... трезв должен быть трактирщик, иначе напортачу с мяском! Однако, если прикажете...
       - И то правда, ступай. Стой. Второй у тебя был вопрос ко мне. Излагай.
      Чуть было не ушагал восвояси мой трактирщик, ошалевший от моей невиданной стойкости против его 'Косточки'... И про вопросы забыл...
       - Виноват, сиятельный господин Зиэль! Я насчет Пищика полюбопытствовать... куда вы его...
       - А... За девкой. Да вот и они. Кстати сказать, а хозяюшка твоя...
       - И-и... Давно уж ее нет, в город от меня сбежала.
       - А новую?
       - Эх... сиятельный господин Зиэль... Как услышат, что неподалеку от Пригорий трактир-то - так и нос воротят. Сюда и девки не менее чем по двойной цене приезжать согласные, вот у нас как.
      Угу, стало быть и сам девками пробавляется, но вряд ли за плату. Скорее, это они ему так приплачивают.
       - Насчет цен я намек понял. Как её?..
       - Лопушок она зовется, сиятельный господин Зиэль. Девка опрятная, поведения трезвого, по карманам чтобы - ни-ни, у нас с этим строго.
      ' У них с этим строго'. Хотел бы я посмотреть - где с этим вольно? Пусть попробует - и перестанет быть лопушком...
       - Пусть только попробует - оба уха отрежу и тебе скормлю! Давай, неси и на нее угощение, и не выкраивай, как следует корми!
       - Будет сделано! Все будет самое лучшее!
      Прислушался я к словам трактирщика, принюхался... Правдой от него несет, видимо, пронял я его своими способностями платить вперед и пить крепкое. Черных рубашек вообще принято уважать на войне и в кабаках - а я как раз такой и есть!
      Тут ведь как с продажными девками: взялась она за тебя и начинает немедленно капризничать в пользу трактирщика, того, сего требует - все это, разумеется, самое дорогое. Ну, а я ему вперед заплатил и втрое больше чем сполна - какой ему толк после этого девку вкусностями кормить-поить? Не проще бы сберечь на ее потребностях? Ан, после моих слов толк появился: он видит, что я знаю про ухищрения, и я его предупредил, что проверю... И ушлый трактирщик понял, что лучше не пытаться увеличить на какие-то мелкие крохи уже полученную им прибыль, и без того щедрейшую: в умеренно людный день в таком трактире вся суточная выгода колеблется от трех до пяти золотых червонцев, включая плату с проезжих за ночной постой. Те два кругеля, что я между прочим сбросил этому... Прыщику... вполне достаточны были бы оплатить мое здесь пребывание... Но мне нравится сорить деньгами, тем более, что они мне легко и дешево достаются. Намедни, за пару дней до встречи со Снегом, зассорился в таком же вот придорожном трактире с тремя наемниками, из дворян... С дуэлями, на мечах, все как положено... тамошний трактирщик потом все три набора доспехов на вес у меня покупал, без малого как овощи у крестьян... Но прибавьте к этому кормовые денежки, что при них нашлись, да те, что при мне еще оставались, да за три коня с упряжью на каждом - немало выскочило! Трактирщик тот, пройдоха, вознамерился меня облапошить, подсунул игрока в кости - так что я, к свежезаработанным деньгам, еще и удвоился на обоих прощелыгах, за счет удачи, ибо игральные кости всегда меня слушаются! Одним словом, с деньгами у меня трудностей пока нет, гуляю как привык, на размер желаний...
       - А-а... Вот теперь мне понятно, почему тебя Лопушок зовут, а так я только догадывался. И ведь правильно догадывался, поскольку в проницательности Зиэлю не откажешь, особенно когда он выпил, но еще не поел!
      Девица хихикнула, мало чего поняв из моих речей, и робко встала передо мною. На осмотр и приценку. Иные наглые без спроса норовят за стол впрыгнуть, а то и сразу ко мне на колени, но мне больше нравятся скромницы... А тех я обычно прогоняю пинками, бывает что и вместо задатка.
       - Сколько тебе лет, красотка?
       - Шестнадцать... скоро будет...
      Ну, это понятно. Который век брожу я по дорогам, да ночую в постоялых дворах - ни разу не попадалась мне девка старше двадцати лет. Иная уже местному трактирщику в прабабушки годится, а все туда же... В одну 'юницу', помню, заглянул магическим зрением, раздираемый острым любопытством - боги и демоны! Сто сорок пять лет! И ведь все еще находит желающих... Впрочем, я тоже в возрасте и тоже стараюсь выглядеть моложе... Век человеческий весьма короток: до сотни - относительная молодость, бодрость, а за двести даже мирные люди нечасто доживают, в то время как мне...
      Но ведь эта ушастик и в самом деле юна, свежа, вряд ли даже тридцать ей. Невысокая, однако, за счет того, что очень худенькая и стройная - смотрится почти рослою. Стати у нее невеликие, как говорят - из тех, что обе пары в одну ладонь поместятся... Волосы тонкие, светлые и прямые - простоволосая она, как и положено девке - не длинные, едва середины спины достигают... А ушки оттопыренные, которые прозвище ей и притянули, из под волос выглядывают, ну, не так, конечно, как у эльфов... И ушки эти малиновые, потому что она поймала мой изучающий взгляд и смутилась... Умна, что ли? Хм... посмотрим. Впрочем, какая разница?
       - Не робей, мне и худоба не в изъян. Присаживайся, Лопушок, составь мне соратника в трапезе и беседе, а потом, глядишь, иначе поборемся.
      Я ее опасения насчет собственной годности правильно угадал: девка еще больше покраснела - хотя, казалось бы, откуда стеснительность у шкурок придорожных - и нырк за стол, напротив меня. Это только в пресыщенной столице утонченность в моде, а тут, на дорожных да на деревенских просторах, бабы, как и везде, ценятся крупные, крепкие, налитые... Вот моя Лопушок и ощущает себя такой... малоценной для общества, ибо ею обычно пренебрегают в пользу более толстомясых подруг, берут вынужденно или в последнюю очередь.
      Сидим, ужинаем. В зале по-прежнему никого, хотя - клещей мне в бороду, если это я так приколдовал! Просто совпало сие с моими чаяниями осеннего вечера в далеком трактире, просто повезло! А захоти я в тот вечер буйного веселья в окружении гомонящей толпы - не повезло бы. Я как обычно, в середине второго кувшина, становлюсь добрым и начинаю гнать всяческую чушь, стараясь, чтобы она звучала повеселее. Хохочет Лопушок, в ладоши бьет, еще рассказов просит... Причем, ленивые мои подозрения, насчет умственных способностей этой девицы, вполне подтверждаются: и восторги, и вопросы ее уместны, хороши, толковы и очень уж ловко она поддакивает! Я - петь, она - тут как тут, схватила тямитен, струны в мгновение ока настроила, подпевает и подыгрывает - и опять не в ущерб! Ну-ка, - говорю ей, - Лопушок, потешь меня, покажи чего-нибудь смешное!.. Девица выскочила на открытое место и тут же взялась скоморошничать: как горуль за гхором охотился, как слепой девку выбирал... А особенно хорошо у нее получилось - как цуцырь в птичнике за утками гонялся! Тут даже трактирные слуги повыскакивали смотреть, все пятеро, во главе с хозяином! Кто сел, аж в икоте, ногами ослабнув, кто по полу катается от смеха - всем угодила. Причем - сколько бы я ей ни наливал - ни разу не отказалась, а потихонечку счел из любопытства - и половину от половины кубка в общей сложности не выпила, трезвость сохранила! Потанцевали, конечно...
      Вот ведь как бывает! Девка-то - ничего общего не имеет со всеми этими стадами потасканных трактирных бедолаг: и разумом гибка, и сказительница, и лицедейка, и умеренна, и осмотрительна... Даже в таком жалком ремесле могла она добиться невиданных высот в столице, жить в золоте и шелках, в собственных палатах, голода и холода не зная... Даже когда она принялась рассказывать обязательную историю об обстоятельствах, толкнувших ее на пагубный путь, даже там она умудрилась набрать свежих красок и слов, в которые я чуть было не поверил! Нет, ну это я вру - насчет 'чуть было', но... Все равно - молодец девка! Не место ей здесь, не по уровню прозябает...
      А с другой стороны - на что она мне сдалась? Что я - нанялся утешать сирых и убогих, продвигать способных и несчастных, возвышать достойных и умелых?
      Да гори они все ясным огнем! Выбери я иной путь к востоку - другую бы встретил, не хуже. Сколько путей - столько впечатлений. Мало ли я перебрал на своем бесконечном веку тех, о ком судьба не позаботилась должною мерой, и кому я помог? Немало. Но во тьму раз больше тех, кто прошли по жизни, меня коснувшись, да так и сгинули, справедливости ни глоточка не отхлебнув...
      К тому же и Морево не за горами, оно всех людишек судьбою уравняет...
      Да и спать пора - вон она уже спит, в подмышку мне тихохонько посапывает... Или тоже притворяется, мастерица??? Нет, проверил глубоким оком: спит, намаялась, крошка. Думаю, два золотых червонца, от меня полученных, она сохранит, убережет от хозяйских глаз, к остальным приложит, к этому дню накопленным... Сколько там у нее?.. Пять... пять с половиною. Не густо, если сравнивать с принцессами да графинями, но до вчерашнего-то вечера было всего три с половиною...
      Все, и мне пора поспать. А вернее сомкнуть веки и разомкнуть их на рассвете, чтобы умыться, собраться, позавтракать - и дальше, в путь-дорогу...
      
      Г Л А В А 2
      
      
      Даже для меня Вечность состоит, по большей части, из небытия. Сколько бы я ни жил - впереди бесконечность, доверху наполненная днями, годами и тысячелетиями, в которых меня еще не было. И позади - где меня уже не будет... Предыдущая бесконечность небытия - очень уж тонкий вопрос, у любого смертного и бессмертного от него голова кругом. Дело в том, что я не помню собственного рождения! Мне кажется, что я был всегда! И при этом знаю, что это не так!
      Память у меня еще послушнее совести: свистну - тут как тут, прикажу - спрячется на дно океана. В обыденной жизни я люблю вспомнить что-нибудь, или наоборот, запамятовать, этак, чисто по-человечески, хотя, в большинстве случаев - предпочитаю именно забывать, а не вспоминать... Но однажды взялся не шутя: тряхнул память до самых до последних до пылинок!.. И руками развел в ярости и недоумении. Дело в том, что моя память в самом деле иная, нежели у человека или местного бога: у них все события в линию выстроены, одно обязательно раньше, другое позже... А если я меняю миры и времена, то как мне сопоставить равенство или неравенство по времени тех или иных событий? Что было раньше: когда я выбился в князьки своего удела в одном мире, или когда жил себе на острове рыбаком-отшельником в другом? Ну не разыскать мне самого раннего воспоминания из несметного их количества! Именно того, в котором, вдруг, я сказал себе: 'Аз есмь!..' Детства у меня не было, нянек и воспитателей тоже. Если же попытаться выстроить прожитое 'в порядке поступления' ко мне в голову и перебирать впечатления одно за другим - для этого понадобится еще половина бесконечности, даже мне скучно станет... Впрочем, вполне возможно, я не поскуплюсь и однажды сделаю так... Но пока не решился. Ну, думаю, погоди, с иного боку зайдем... Стал попытывать на сей счет богов и людей. С богами полная досада: бессмертные становятся такими тупыми... или просто они выявляют себя в истинном уровне... Тот же и Ларро промычит, что, мол, всегда существовал...
      Я его, конечно же, цепко беру за язык:
       - Как же так, - говорю, - дубинушка! Как же ты был всегда, коли у тебя Матушка-Земля в родительницах! Подумай тыквой-то: стало быть, носила она тебя в грешной утробе своей и до тебя имела место быть среди пространств и времен...
      Сразу обижается за матушку, в драку лезет, забыв про объяснения. И он, и другие... Ну - дураки бессмертные, иначе не скажешь... А и люди не лучше. Уж скольких я в разговоры втягивал, вспоминать помогал, память проверял - одна и та же засада у каждого: до какого-то зыбкого предела брезжат воспоминания... а дальше - нет. И этого самого раннего мига из череды соседних - просто не вылущить! Никто, ну никто, ни боги, ни люди не помнят этих двух главных мгновений своего появления на свет: ни рождения духа, ни рождения тела! Хотя, многие уверяют, что помнят. Врут. И я такой же непомнящий. Увы.
      Там, на востоке, я выбрал одну горку... Эк я ее уничижительно... Настоящую, огромную гору, восемь тысяч локтей в высоту... Далеко-предалеко, в иных краях и землях встречались мне и покрупнее, больше чем вдвое выше горы бывают на свете, но здесь - во всей Империи нет великана огромнее! Из далекого далека видна! Я ее называю Безголовой, за то, что у нее нет вершины, а вместо нее всегда курится жидкий дымок, оседая на каменные плечи белыми хлопьями облаков и снега... Всегда - тоже понятие относительное: помню, как извергались из этой горы целые потоки раскаленной лавы и уничтожали все живое на много долгих шагов окрест... А ныне - одна пыль осталась от прежних бурь, и люди прозвали сию гору на свой лад: Шапка Бога, или попросту Шапка. Почему, кто из богов эту шапку потерял, люди так и не придумали, всяк вразброд предполагает, но прижилось название, даже в имперских земельных свитках 'Шапкою' обозначена. Привилась - да не для всех: я ее звал и зову Безголовая, и буду звать, потому что я ее нарек этак еще задолго до возникновения самой империи. Каверзны камни, склоны и ущелья Безголовой, ох, непросто путнику пройти, не оскользнувшись в пропасть, либо не попасть под лавину внезапную, но это смотря какой путник. Мне лично не трудно, хотя... Бывают места, где сам идешь-бредешь и еще коня на плечах несешь, сберегая движимое имущество, которое тебе, вдобавок, соратник и друг... Но их мало, мест подобных, и все они мне знакомы. Расселась эта гора Безголовая на самом краю империи, на восточном ее рубеже, притворяется смирною и созерцает дальнее, чужое: как взберусь по ее спине на ледяные плечи, да спущусь по брюху на восточную сторону, так почти сразу и кончатся имперские земли, а начнутся владения княжества Чи, вассального по отношению к соседнему царству Бо Ин. Вот там, на границе империи, встречу я Морево, восточный поток его, встречу и остановлю. А лучше - уничтожу. Сей подвиг меня развлечет. Надо же... Я даже волнуюсь как человек, думая о предстоящей битве... Сердце трепещет... - есть ли у меня сердце? Надо будет проверить, обычно оно присутствовало в человеческом теле моем... Далеко же я зашел в стремлении во всем походить на людей! Нет, но в самом-то деле - не боюсь же я? Я??? Не боюсь и туда путь держу. И хочу есть и пить, да не по-походному, а за столом и горячее, с поварскою выдумкой, приготовленное и поданное чужими умелыми руками. Может быть, даже под музыку и с беседою. А до этого намерен отчехвостить тех двоих молодцов, что поджидают меня на перепутье. Благо, трактир от этих мест неподалеку, дотащу, уж, как-нибудь, все, унаследованное от этих забияк - и выжига трактирщик вновь утяжелит золотом мой кошелек, который, кстати сказать, даже сейчас скорее полон, нежели пуст... Трактирщика того я знаю, внешность и имя помню: Ухват - жмот невероятный, когда речь идет о скупке краденого или награбленного... Но все равно: прибыток - не убыток, два замаха - труд не велик, лошадей в длинный повод привяжу, гуськом. Лошади взнузданы и оседланы, скарб, как я вижу, приторочен... все удобно, будто нарочно для меня приготовлено. А взял я длинный ремень, или, все-таки, забыл, по своей обычной безалаберности?..
       - Остановись, добрый человек!
       - И вам счастливого дня, благородные судари!
      Оба - дворяне, чего это им разбойничать вздумалось на большом тракте, вдали от стражников, имперских и дорожных?
       - Ты, как мы видим, из простолюдинов, но человек заслуженный и опытный, истинный воин...
       - Столько незаработанных похвал от ваших милостей... Я смущен.
       - Одним словом, просим рассудить наш спор, и даже готовы заплатить, если ты не побрезгуешь, парою серебряных кругелей - один от меня, вольного ратника Дувоши, да другой от моего товарища, вольного ратника Мируи! Заплатим честно, оба, невзирая на исход нашего спора, ключ от которого добровольно вручаем тебе...
      Ах, вот оно что! Мальчишки просто перенаслушались рыцарских историй у себя, в родительских замках, наверняка более напоминающих шалаши или лачуги... Сто против одного, что это их первый поход за счастьем. А суровые какие! Они думают, что это у них усы под носом.
       - Впервые в походе, благородные судари?
      Оба покраснели: ратник Дувоши розовый по самые уши, а его более кряжистый товарищ, ратник Мируи, и вовсе побагровел.
       - Да, ратник, это так, но мы попросили тебя рассудить наш спор вовсе не для того, чтобы ты выставлял напоказ свою проницательность, быть может, и непревзойденную, однако же, неуместную.
      Я тотчас поклонился обоим по самую гриву, спрыгнул с коня, отвесил еще один поклон, легкий, но уважительный...
       - Я готов выслушать обе стороны, и если высказал предположение, показавшееся вам неуместным, то потому лишь, что узнал в вашем вопросе старинный рыцарский обычай, коего, к великому сожалению, нынче очень редко придерживаются на дорогах, даже те, кому самой судьбой и по праву рождения предписано являть собою благодетельный пример окружающим.
       Соплякам весьма понравилась почтительная вежливость от грозной черной рубашки, они спешились вслед за мною и подошли поближе. Да какой там грабеж или разбой??? Они действительно ждут от меня совета! Вот только что, по дороге, там еще пыль не осела, я бурчал на самого себя, дескать, мол, скучно стало жить на белом свете, никаких тебе неожиданностей и чудес, кроме отсутствия необходимых приправ в жареном козленке - и на тебе!
      Потолкались они, для начала, путаными словами в оба уха с двух сторон, сообразили, что этак не выйдет пользы, и речь повел ратник Мируи, как более основательный и крепкий, в плечах и в разуме. А заспорили они точнехонько на перепутье имперских дорог, не в силах убедить один другого - куда им дальше путь держать? Ратник Мируи считал, что честь и славу можно снискать и не уезжая на край света, что для успеха и удачи им достаточно вступить в пределы наместных владений графов Гуппи, благо до имперского города Большой Шихан всего лишь несколько дней пути, и попроситься там на службу... Наместные владения хуже родовых для военного найма, но зато эти - ближе. А уж кто из них двоих выбьется в сенешали при графах через год-другой - это рассудят боги и судьба. Ратник Дувоши рассуждал совершенно иным образом: он не без оснований предполагал, что чем дальше они отъедут от родных лесов, в поисках судьбы и счастья, тем ярче и всеохватнее будут видны их подвиги во всех пределах империи... и тем горше и безутешнее будут плакать... некоторые гордячки... которые потом спохватятся... запоздало... поймут, что не в золоте счастье... Одним словом, надо спешить на службу в родовые, а не в наместные владения, а именно - далеко на запад, в удел к герцогам Бурым...
       - Прошу прощения, благородные судари, но я перебью ваш рассказ словом, которое мне кажется уместным, иначе бы я не решился на подобную невежливость...
       - Да, ратник, говори, мы слушаем, как и обещали.
       - Отчего служба в родовом уделе вам обоим кажется более предпочтительною, нежели в наместном? Граф Гуппи отважный и справедливый воин, кулак сожмет - и камень хрустнет. И денег у него в достатке, не меньше, я полагаю, чем у любого из удельных... Он ведь на золотых землях сидит дозором, как вы наверняка знаете. Впрочем, и герцоги Бурые богаты... должны бы быть.
       - Гм... Нет, Мируи, теперь я скажу! Вот почему, ратник: потому что в родовых уделах воюют чаще! Вот. Бурые почти всегда воюют, а Гуппи изредка, не каждый год даже.
       - Но это естественно, благородные судари, ведь наместные владения графов расположены в самом сердце империи, где всегда тишь, а Бурые - на западной границе гнездятся, да и соседи у них буйные.
       - Именно поэтому-то я и склоняю своего товарища мчаться туда, к герцогам на подмогу! А ему кажется, что это далеко и не так важно...
       - Погоди, Дувоши! Замолкни, прошу тебя, ибо мне послышались в твоих словах сомнения в моей храбрости и готовности добывать судьбу с мечом в руках!
      И опять Мируи побагровел, а Дувоши стал розовым по самый лоб...
       - Но я вовсе...
       - Так. Властию народного имперского судьи, добровольно возложенною на меня великодушными путниками, перебиваю ваши слова в пользу моих. Благородные судари, мне представляется, что я разобрался в хитросплетениях этого увлекательного, воистину сложнейшего вопроса, и готов помочь вам распутать дело, без малейшего ущерба для достоинства и чести каждого из вас. А главное - предложить решение, способное целиком и полностью удовлетворить обоих. Готовы ли вы принять мнение третьего лица, как свое общее?
       - Гм... да.
       - Я тоже готов.
      Я сомкнул уста, вместо того, чтобы немедленно заговорить, и не торопясь огладил длинную свою бороду, сначала сверху вниз, потом, едва касаясь, дабы не растрепать ровные пряди, снизу вверх - пусть ждут и уважают услышанное решение. Кстати сказать, вовсе не обязательно, что они согласятся его выполнять: и люди, и боги крайне ветрены, когда речь идет о выполнении клятв и обещаний - вполне могут пересудить по-своему, стоит лишь мне сокрыться от спорщиков за ближайшим холмом; но и поступая наперекор услышанному, они с уверенностью нащупают именно то решение, что их устраивают, подобно тому, как алчущий в поисках лакомства человек надкусывает все подряд и вдруг понимает, попробовав очередной плод, например, сливу: яблока ему хотелось, как он раньше не догадался!.. Стоят, раскрыв рты, смотрят на меня, человечки простодушные, а я, для пущей важности, молчу, время тяну, брови сдвинул в кучу, откашлялся, бороду в покое оставя, кулаками бока подпёр...
       - Г`ха!.. Если вы оба, подлинно благородные и воинственные судари, вознамеритесь и дальше препираться, каждый отстаивая свое мнение, то вам предпочтительнее сойти с перекрестка, дабы не устрашать своим воинственным видом случайных прохожих, но следовать бок о бок дальше, по большой дороге, ведущей на запад - до тех пор, пока вам обоим по пути - и там уже, на нужном перепутье, расстаться, отныне продвигаясь каждый своим разумением, либо напротив: объединить желания и мчаться дальше к западным рубежам, к владениям герцогов Бурых, либо, также вдвоем, взять чуть севернее и обосноваться в имперских владениях наместника графа Гуппи...
      Оба молодца недовольно зашевелились, сударь Мируи успел даже кашлянуть, прочищая горло для возражений, но я был начеку.
       - Однако есть и то решение, ради которого я взялся помочь в разрешении сего трудного спора: поворачивайте оба на юг, благо необходимое перепутье под нами - вот оно, а потом, далее - сами увидите где - на юго-восток, к владениям маркизов Короны! Это ближе, чем дальние западные земли, но зато они гораздо более беспокойные. Именно там можно стяжать славу и богатство, я уж не говорю о рыцарских знаках отличия и возможности взрастить в себе великие боевые умения! Но...
       - Слушай, Мируи, а ведь точно!
       - Погоди... Но? Ты произнес 'но', уважаемый ратник. Поясни же свою запинку?
       - Я сказал 'но' - ваша правда, благородный сударь, и заминки две, а не одна. Во-первых, во владениях маркизов Короны принято приносить пожизненную присягу, от которой вольны освободить присягнувшего только высшие властью, в сравнении с маркизами, а таковых нелегко сыскать на грешной земле империи... Разве что Его Величество император, да его Высочество престолонаследник... Да в особых случаях, чрезвычайно редко - главнокомандующий имперскими войсками, либо его Святейшество верховный жрец Главного храма.
       - А во-вторых?
       - А во-вторых, условия службы в юго-восточном уделе таковы, что даже пожизненная присяга для храбрых воинов сплошь и рядом оказывается там недолга. Как и сама жизнь. Трусов же в полках маркиза просто не держат.
       - Мы не трусы!
       - Это ясно каждому, с первого взгляда на вас обоих, с первого слова, услышанного от любого из вас, благородные судари. Поэтому я и говорю: нет другого места на бескрайних просторах империи, где так легко можно сложить голову в боях... Но также и обрести славу, величие и боевые умения. Платят там щедро, воинская добыча не иссякает круглый год и бывает весьма обильна.
       - Это верно, су... ратник! Дувоши, ну как мы могли забыть про маркизов! А, что скажешь?
       - Скажу, что слова уважаемого ратника черной рубашки мне пока по душе... Можно их взвесить. А забыли мы оттого, что удел маркизов как бы и не враг нам, но если вспомнить судьбы наших благородных предков...
       - Это было очень давно, и прошлое нам не помеха. Но только вот... пожизненная присяга...
       - Вот и я, благородные судари, не принес им в свое время эту присягу, а теперь уж поздно жалеть. Там, на южных границах, даже бабы-варвары воюют против империи в полную силу, наравне с мужчинами. Зато и захватывать их в плен - ух, как здорово! Норовистые пленницы, горячие, аж бешеные!.. Но если их укротить... да принарядить...
       - Решено! Мы - за! Так ведь, Дувоши?
       - Так точно! Но мы вовсе не потому, что из-за варварок!
       - Нет, мы не поэтому!
       - Конечно, не поэтому! Гм... скажи, ратник, там ведь и родовитые дворяне служат?
       - И еще как служат, благородные судари! И дворяне древних родов, и прославленные на всю империю рыцари. Одних только владетельных баронов у них в уделе около дюжины. Уж что-что, а слово честь у маркизов в большом почете! И доблесть.
      Оба мальчишки переглянулись, раз и другой, наконец, сударь Мируи со вздохом полез в тощий кошелек и вынул оттуда серебряную монету. Сударь Дувоши в точности повторил и вздох, и жест своего товарища, добывая кругель из своего кошелька, столь же длинного и тощего.
       - Давай сюда. Вот, ратник, согласно уговору! Ты крепко нам помог, и мы без сожаления расстаемся с деньгами, ибо воину и дворянину не пристало скорбеть по поводу расставания со златом и серебром, ибо сказано древними: деньги - суть демоны, способные погубить слабую душу, поедом ее съесть, стоит лишь поддаться на корыстные помыслы и лживые посулы с их стороны... Держи, мы с Дувоши весьма тебе благодарны. А... полковые жрецы... по поводу пленниц-варварок... они как?.. Ну... запрещают на некоторых... жениться, или наоборот, заставляют?
       - Это дело светское, благородные судари, дело воинское, попы в него не мешаются.
       - Понятно! Хочешь, следуй за нами, мы похлопочем, чтобы и тебя приняли в наш отряд. Ведь нам же выделят какой-нибудь отряд в войске маркиза?
       - Вам? Ну, я бы не удивился, вздумай даже маркиз Хоггроги Солнышко взять вас в личную дружину, сотниками, однако хочу предупредить благородных сударей: маркиз ныне в далеком отъезде, посему вполне возможно, что службу вам обоим придется начинать с положения простых ратников, в одном из полков, а уж дальше - как себя проявите... - Я подбросил оба кругеля на ладони, дав им позвенеть друг о друга, и сунул в кармашек на поясе, чтобы не смущать молодых людей видом собственной мошны, гораздо более округлой и тяжелой, нежели их скромные денежные вместилища. - Что же касается вашего великодушного и воистину благородного предложения присоединиться к вам, то вынужден от него отказаться, искреннее при этом сожалея! Не имею права, ибо накрепко связан делом иным, тоже ратным...
       - Тогда и говорить об этом нечего, ратник: верность слову - вторая святость.
       - ...но хотел бы со своей стороны пригласить вас сделать небольшой крюк до ближайшего трактира, где мы могли бы смыть дорожную пыль с языка и закрепить знакомство глоточком имперского вина. Ныне мое право - угощать!
      Дувоши и Мируи в который уже раз переглянулись, но теперь Дувоши отвечал за обоих:
       - Мы считаем этот поход военным, ратник, стало быть, ни о каком вине и речи быть не может. Разве у черных рубашек иначе, разве ты не обозначил только что и собственное воинское дело, предстоящее тебе в конце твоего пути?
      Вот ведь досада! В кои-то веки проявишь добрую волю, захочешь надраться кислятиной наперегонки с простодушной молодежью - и мимо. Случайные постояльцы, из нормальных людей, как правило люди осторожные, к черным рубашкам в друзья не льнут; кабацкое отребье и попрошайки более отзывчивы, но почти всегда мне противны. Трактирщики же - непревзойденно дрянные собутыльники. Эх, не везет... И я тут же расцвел в самой искренней ухмылке на свете - а что мне еще оставалось?
       - Именно этого ответа я и ждал от вас, благородные судари, не сомневаясь в нем! Именно его! Только так! Честь, Меч и Слово! Вы уж простите старого солдата за невинную проверку на прочность ваших помыслов и устремлений! Что ж, вы честно и хорошо начинаете поход, да благослови вас и дальше все боги и богини на избранном поприще!
      Получив целый ворох ответных пожеланий от польщенных собеседников, мы тронули шпорами своих коней и разъехались, бесконечно довольные собой и друг другом - чтобы, вполне вероятно, уже никогда не встретиться в этой жизни... Оно и к лучшему, что не встретимся, поскольку я твердо решил выпить во владениях трактирщика Ухвата не менее бочонка! Дальше ведь места совсем дикие пойдут, провинциальные, там не отдохнешь привычным образом... И девок Ухват всегда наготове держит. А молодые люди должны быть избавлены от моего дурного примера, успеют еще нахвататься пожизненных пороков и недобрых привычек... Или уже не успеют...
      Странное дело: уж сколько столетий тягаюсь я тайно с маркизами Короны по поводу одного забавного заклада, об который я побился однажды с богом Войны Ларро, и я же сегодня сработал зазывалой в их пользу. Двоих задорных молодцов, да еще благородного происхождения, к маркизу в войско определил! Причем, совершенно бесплатно! Вот ведь какой я отзывчивый и беспристрастный! Ох, погубит, погубит меня когда-нибудь моя бескорыстная доброта к человечеству.
      Южная волна Морева прокатится как раз через земли маркизов, и мои случайные знакомые, судари Дувоши и Мируи, могут погибнуть, не успев присягнуть - что ж, бывает, значит, так им выпало. Тем более что на западных границах, куда они собирались, тоже без Морева не обойдется, так что совесть моя чиста по поводу их судеб. Впрочем, она всегда чиста, а два кругеля - заработаны праведно и мирно! Укрепим их с тылу и с флангов пятком золотых - и пропьем!
       Только глупец убежден, что пропивать имущество и деньги - занятие не из сложных. Но я не глупец и поэтому загодя стал составлять церемонию трактирного обмена денег на жратву, питье, музыку, девок и прочие невинные кабацкие удовольствия... Поводья отпущены, дабы Горошек мой без помех трусил по знакомой дороге, а сам я тщательно и не торопясь разжигаю в себе голод и жажду, вспоминаю и предвкушаю... Вдруг проникает в меня холодный сквознячок понимания: дескать, не так что-то в округе... Дзинь-дзинь колокольчик в голове! Горошек, оказывается, свернул с имперской дороги, с широкой и ровной - на какую-то сомнительную тропу и рысит довольно резво! Будь на моем месте обычный человек, в здравом, конечно, рассудке, он бы немедленно попытался перехватить управление животным в свои руки, а потом бы уже взялся обдумывать причины, побудившие коня поступить столь странно. Да только я не обычный и не всегда здравый. Я - ратник черная рубашка, опыта и хитрости мне не занимать. В коварстве и умении биться всеми остальными видами оружия - не уступлю, мягко говоря, даже славнейшим из рыцарей, включая Санги Бо и Хоггроги Солнышко. В магии же, волшбе и колдовстве - вообще непревзойден. И ум!!! Просто о моих подлинных возможностях мало кто знает. А осведомлены немногие, вернее - никто, именно потому, что в душе я рыцарь и склонен придерживаться старинных боевых рыцарских традиций: 'истинному воину пристало смирять гордыню и перед другими всегда представать гораздо меньшим, нежели он есть.' Просто не у многих духу достает воплощать эти суровые правила в повседневность. Тешить гордыню, самолюбие и спесь славою, добытой в ярчайшем подвиге всякий горазд, смирять же их повседневно - сыщи-ка героя! Рыцарь Санги Бо - вот этот умеет как никто прикидываться малейшим среди малых сих! И притворщик Когори Тумару весьма хорош, и Камборы хитры, и маркизы Короны скромны... И Их Величества, эти - все до единого, кто на моей памяти занимали трон - великолепно умели выглядеть ниже себя ростом... При этом и подлинный размер каждого из них хорошо известен тем, кто все понимает. Ну и я, ратник черная рубашка Зиэль, более чем способен с ними потягаться в скромности, что паче гордости, ибо даже мой приятель Санги-Снег, знающий меня лучше всех своих современников, не вполне постиг, на что я могу быть способен.
      Втягиваю ноздрями воздух вместе с маной - магия спеленала нас, меня и Горошка. Явно, какой-то ублюдок вздумал разбойничать волшбой. Либо не разбойничает, а добывает пропитание, хочет разжиться кониной и человечиной. И это всего лишь в десятке долгих шагов от городища! Куда катимся... Хотя, если вспомнить древние времена, черные промыслы на прежних дорогах были не менее распространены и орудовали нехорошие люди с ничуть не меньшим размахом... Просто мне приятно бурчать и сетовать на падение нынешних нравов, это как бы приближает меня к чисто человеческому восприятию и мироощущению. Я еще раз набрал ароматной осенней сырости в трепещущие ноздри - длинный локоть пути нам с Горошком остался до нового места назначения, ладно, обед перенесем на ужин и будем созерцать преддверие тайны, будем развлекаться на голодный желудок.
      К пещере притрусил спокойный рослый конь, серый в яблоках, оседланный и взнузданный по-военному, а в седле деревянным истуканом болтается бородатый детина в черной рубашке: налитые кровью глаза вращаются, обстановку силятся разглядеть, а шея, голова, руки-ноги богатырские - не слушаются молодца, заклятьями скованы! Весь из себя рассерженный вояка и, видимо, очень тупой...
      Выходит из пещеры невысокий мужик, коего старцем никак не назовешь: упитанный такой, щеки налитые, упругие, борода у него тоже черная, но не как у меня, гладкою густою волной по грудь, а круглым растрепанным веничком, довольно жидким. Глянул я украдкой на его ауру и даже ахнул мысленно: ох и здоров колдунищще, прямо-таки демон, а не людишок!
       - Не трепыхайся, человечек. Веди себя смирно - и предсмертных впечатлений у тебя будет чуточку больше. Иначе говоря - ярче доживешь, хотя и не дольше проживешь.
      Ого! Да я, оказывается, попал в лапы к тонкому словодуму, к охотнику до изящных поворотов в мудрствованиях! Встречаются, знаете ли, такие занудливые болтуны, которые каждое движение мысли норовят облечь во всякие звонкие слова и заклинания.
      Колдун слегка ослабил магические путы в области моей головы, и я сумел промычать ему нечто вроде:
       - Кто ты, чего надо?
       - Он меня спрашивает! Увы, все людишки одинаковы. Не важно - кто я, а хочу я столь многого, что устал бы сие объяснять и человеку намного поумнее тебя, ратник. Впрочем, изволь: ты пойдешь на опыты, а потом в пищу, либо наоборот. Коня я или продам, или тоже съем постепенно, а твое имущество и деньги употреблю на собственный быт. Достаточно? Ты - черная рубашка, и это неплохо, я бы даже сказал: замечательно, но вовсе не потому, что я собираюсь ее донашивать за тобою. Говорят, черные рубашки отважны, а мне как раз и нужно, чтобы ты встретил смерть и подготовку к ней с открытыми глазами, в полном сознании... Коль скоро я удовлетворил твое любопытство - приступим. Погоди, проверю - может быть, ты обременен острым желанием удовлетворить естественные надобности... Я брезглив. Нет, смотри-ка! Очень хорошо, а то бы пришлось потратить часть драгоценного времени на очищение внутренностей твоих, причем, с твоей помощью, человечек, ибо для цели моей... но ты чист. Даже мудрец вроде меня, взалкавший тайных истин мироздания, приобретает, живя в одиночестве, скверную привычку болтать вслух. Так что - прости мне этот мой недостаток, он недолго будет терзать твои уши. Уши, кстати, я съем уже сегодня, потому как почитаю их за высокое лакомство. И печень - это уж обязательно, это для здоровья. Вполне возможно, что добавлю губы и язык, но уши - непременно!
       - Вот как? Уверен, что при таких наклонностях ты извел всех эльфов во всех древесных дуплах в округе.
       - Эльфов? Но эльфы никогда не забираются в такие холод... - Колдун осекся и вытаращился на меня. Помолчал. - Хм... Эльфы - осторожный народец, и мне странно, что такой пентюх как ты, имеет довольно верное представление о... Ну-ка, посмотри мне в зрачки!
      Я с готовностью выпучил глаза и, как приказано, стал пялиться на колдуна, стараясь быть предельно искреннее и проще... Видимо, у меня получилось, потому что колдун успокоился.
       - Вино у тебя есть? В сумках, в торбах?
      Я сокрушенно помотал головой.
       - Плохо, человечек. Отчего-то мне захотелось вина именно сегодня... Плохо, что у тебя его не оказалось в нужный миг. Грустно.
      Я промолчал с пониманием. Мне тоже отчего-то захотелось вина именно сегодня. И вчера не меньше хотелось. И завтра захочется... и послезавтра. А вот колдуну придется помереть при полной жажде, и тоже сегодня, но он об этом еще не подозревает, тешит грустью одинокое сердце.
      Однако, сей волшболюб - законченный негодяй! На дворе осень в полную силу растопырилась, дело к вечеру идет, вода в лужах, избавленная от жестких солнечных лучей, вот-вот изменит, подобно оборотню, видимую сущность, захрустит ледяной корочкой под ногами и копытами, я же валяюсь на голой промерзлой земле - вон, аж подтаивает подо мною... Холодно телу моему, а я еще и без камзола, ибо скинул его и бережно повесил на деревянный тын, согласно злой воле нехорошего колдуна! Зябко, сыро, но этой жестокой твари не до моих страданий: кочергой в огонь очага тычет, сгоревшие дрова на угли дробит, жар поровнее расстилает... Дело происходит не в пещере даже, а перед нею, недалеко от входа. Судя по небольшому размеру разведенного огня, по узко расставленным рогулям, он хочет жарить или варить меня частями... Угу, так и есть: загремел железным котелком, жаровней, вытряхивая из них случайный сор, небрежно, коротким заклинанием откатил мое тело в сторону, к небольшой продольной канавке... А пахнет грязная эта канавка разложившейся плотью - потому что кровосточная, которая, вдобавок, редко и плохо промывается... Фу, грязь! Возмущение мое достигло предела, я даже растерялся, не зная, как его выразить, чтобы выглядело поубедительнее, но только этой подлой гадине вовсе не было дела до той бури гнева, что бушевала в моей груди.
      Тем временем, колдун прекратил уминать угли в очаге и вынул из-за пояса длинный узкий кинжал - совершенно очевидно, что жертвенный. А он его как разделочный использует, вот ведь святотатец! Я рыскнул глазами по сторонам, пытаясь определить, какому богу он служит, с кем так непочтительно поступает... Хм... непонятно. В этот миг мы с колдуном словно сговорились в своих недоумениях: едва он попробовал кончик ритуального кинжала подушечкой пальца, как лезвие его вдруг расщепилось на пять отдельных полосок, похожих на стальные пальцы, даже с подобием ногтей, а стальные пальцы сами собой свернулись в кукиш под носом у колдуна! Он так и оторопел, не в силах осознать нежданное чудо. И все-таки, надо отдать ему должное: сметлив и скор на мысли оказался мой колдун - зырк в меня! А взгляд такой подозрительный! Я, тем временем, уже принял сидячее положение и заботливо растирал замерзшие бока. По-моему, я даже что-то стал напевать, радуясь возвращающемуся в меня теплу. Из разорванных пут-заклинаний колдуна я добыл ману, какую было возможно, про запас, а остальное сгинуло за ненадобностью. Отстирывать изгаженные портки и рубашку мне лень, да и некогда, придется волшбой их чистить, благо нет свидетелей моему лентяйству, трофейной маны хватит на это с избытком. На самом-то деле, маны и прочих магических подпиток у меня всегда бесконечно много под рукой, весь окоем к моим услугам, но мне так нравится быть рачительным, бережливым! Расточительным - тоже приятно бывать, особенно когда речь идет о кутежах за деньги, тут все зависит от настроения. И опять мне пришлось восхищаться про себя незаурядному проворству мыслей простого, казалось бы, смертного человека: одураченный колдун разжал ладонь, отпуская уцелевшую рукоятку приколдованного кинжала, и молча ринулся прочь! Без слов, даже без оглядки, без попытки постигнуть неожиданное сущее. Ни единого мига заминки! Ох, изряден! Он прозрел главное и презрел остальное - истинный воин, только на свой колдовской лад! Да вот незадача: рукоятка никак не хотела стряхиваться с руки, прилипла и все! Колдун вскрикнул и завопил: вскрикнул, потому что со всего маху лбом налетел на невидимую заграду, наложенную мной на место действия, а завопил, потому что наколдованные пальцы кинжала-предателя нащупали пальцы недавнего хозяина и сломали ему один... или два, я по хрусту не разобрал...
       - И нечего кричать во весь рот! Вон, уже темнеет: привадишь демонов на голос - зададут нам таких ужасов, что молиться устанем. Вот, теперь правильно, молодец.
      Колдун словно подавился последним вскриком, притих, но это мои так называемые заклятья на него подействовали, отнюдь не увещевательные слова - своею волей он бы, небось, до самой смерти кричал.
      Маловат костерок. Разжечь больший не составило труда, я под это дело приспособил добрую половину осенних дровяных запасов, хозяином накопленных, в полной уверенности, что до отъезда успею сжечь и остальную половину - а зачем она теперь, кому пригодится? Я бы и жилище спалил, да эти проклятые отшельники с колдунами очень уж любят жить именно в пещерах, под каменными сводами, созданными самою природой... Простое пламя тут не справится, а сжигать магическим лень. Да и зачем? У моего доброго знакомого отшельника Снега хотя бы пещера хороша, опрятна, суха, не менее удобна для жилья, чем иной замок, но вот эта вот вонючая нора... Выжжем внутреннее убранство - и достаточно будет.
      И серебряный вертел я приколдовал, прочный, удобный, и две рогули по бокам костра... Чтобы помощнее... Ага, эти и кабана выдержат. Смотрит мой недавний обидчик на приготовления и весь такой дергается, извивается, словно муравьи его кусают. Врешь ты всё, проклятый колдунишка: нет на тебе ни блох, ни муравьев, я их до единого отвадил от моего бивака, дабы не докучали собеседникам! А сам думаю: вон как глазенки-то выпучил, вон как лоб в морщины собрал - хоть в императорском цирке его показывай, для увеселения зрителей в перерывах между боями! Не иначе - сказать чего-то хочет. И в который уже раз за сегодняшний день дрогнуло мое доброе, мягкое человеческое сердце: ну, пусть скажет, пусть порадуется напоследок - на вертеле-то несладко ему придется.
      Разжечь костер - это первая половина дела, теперь надобно ждать, пока свежие ольховые дрова на угли переведутся, когда пламя превратится в ровный вишневый жар, вот тогда уже...
       - Ну, говори, чего хотел.
       - О, Великий Господин!
       - Это ты мне?
       - О, да! Ты Чёр... Темный Бог! Я тебя узнал!
       - Погоди, любезный. Как же ты меня мог узнать, если я тебя вижу впервые за обе наших жизни? Ты меня спутал с кем-то.
       - Нет! Нет! Я узнал!..
       - Имя.
       - Моё? Тузавар Лу, Великий Господин!
       - Продолжай.
       - Я слышал о тебе, слухи... из уст в уста... я мечтал встретить... Я хочу служить тебе! Всеми своими умениями, всем разумом, всем телом... Всею душой!
       - Что значит - всем телом? Ногти и дерьмо я не ем, мужчин и прочих животных для утех не использую, только женщин, да и то не всяких... Ты, дружок Тузавар Лу, говори да не заговаривайся.
       - Прости меня, Великий Господин! Ай-й-й! Я... хочу тебе служить! Я буду для тебя... самым верным, самым лучшим слугой на свете! О-оййй!
       - Лучшим, да? Верным? А кто от меня дёру дать решил, передумав запекать в собственном соку?
       - Прости меня!.. - Колдун прервал свои заверения и опять завыл в голос, потому что стальные 'кинжальные' пальцы на правой его ладони опять чем-то там захрустели, так что даже пришлось чуть умерить их пыл. - Ох, прости, Всевеликий! Я ведь не знал! Я хочу открыть тебе очень важную тайну! Очень важную, быть может, она пригодится тебе, и ты найдешь то, что ищешь, или оно само найдет тебя!
      Ого... Как странно! Ведь я не готовил подобных совпадений... И еще более странно то, что какой-то ничтожный смертный вдруг может оказаться способен знать то, или догадываться о том, что...
       - Говори.
       - Давеча колдовал я на прохожих... Э-э-э... подобно тому, как... сегодня...
       - Понял, продолжай без стеснения.
       - И встретился мне один... Человек, не бог. Высокого росту, неописуемо странный... и грозный, если всмотреться... Ликом зело широк, телом тучен... Он выг... вы... ы...
      Заткнулся мой колдун, но опять же не сам, а по моей воле. О, это мелкое подлое племя людское! Человечество! Зачем, спрашивается, зачем я вознамерился избавить его, человечество... гм, на одну четверть... от той грозной участи, что этому племени уготована? Видит же сей колдун, кто из нас двоих мощнее и сильнее, а все надеется, что он - умнее и хитрее МЕНЯ! Выдумал сходу байку про какого-то там грозного и страшного богоборца, который, небось, неустанно идет по моему следу. Ах, сколько таких зубозаговаривающих историй выслушал я на своем веку!.. Сотни, тысячи, сотни тысяч?.. До этих жалких его слов я, грешным делом, дрогнул и поверил - но буквально на один миг! - что сему мелкотравчатому злодею стали известны сокровенные тайны Бытия и Морева, и что я вдруг смогу их обрести обычным человеческим путем, совершенно по правилам, которые установлены для меня мною же, а не по повелению моему сверхчеловеческому... Напрасные надежды... Всегда одно и то же... некий роковой силач, предзнаменования... Мычи, мычи, ты свою возможность спастись израсходовал, увы... Мои вкусные ленивые уши устали тебя слушать.
      Колдун, это было явно моему опытному взору, трепыхался изо всех своих немалых магических сил, в попытке еще что-то сказать, но - куда ему деваться против моего заклинания - оказался на вертеле, который, впрочем, не вспрыгнул на костер, а вместе с колдуном остался лежать рядом, ибо дрова должны прогореть как следует. А я пока пещеру обследую. Ужинать мне уже не хотелось, а жрать его отвратительные филеи, уши и требуху я отнюдь не собирался... За многие, многие века жизни среди людей я предельно хорошо их изучил и настолько пропитался их обычаями и причудами, что стал брезговать человечиной... Уж и не помню, сколько столетий тому назад пробовал ее в последний раз.. Тьфу, пакость! Но - он меня хотел подвергнуть тепловой обработке, по заведенной человеческой привычке, может быть даже заживо - так пусть на себе хотя бы один раз изведает, каково оно?
      Так я и думал: не пещера - нора, грязная и вонючая. Колдун мой - совершенно очевидный новосел, недавно вселился в эту пещеру, а до него ее занимали какие-то бродяги, или она вообще была заброшена. Руками и заклинаниями колдун расчистил себе место, пригодное для жизни... для собственной жизни разумеется... Это ложе - да будь я проклят, если им воспользуюсь для отдыха и сна! Ого, стол для сидячих бдений у светильника... Ученый! Зимний очаг... дверь на внутренний двор, а там, небось, отхожее место... Как они одинаковы и предсказуемы, эти людишки... Но у моего знакомого отшельника Снега жилая пещера в сто, в тысячу раз приятнее и чище, хотя он тоже науками баловался! Все правильно: ведь свою служанку Мотону он не ел, гораздо иначе использовал. Как ни противно мне было в помойке ворочаться, но обследовал я и внутренний дворик... Угу, так и есть: за нужником у него вторая отхожая яма, почти наполовину наполненная костями и отрепьем... Однако, очень уж быстро и много он жрал. Ничего, сейчас ты у меня попляшешь, покружишься у костра в жарком деревенском танце... А потом и на костре.
      Я живу на этом свете сугубо для собственного развлечения. Жизнь бесконечна, и развлечений должно быть много, причем, им положено быть разнообразными, дабы не приедаться. Поэтому, помимо положительных впечатлений меня развлекают и всякие разные неприятности, изредка крупные, а остальные мелкие... Когда я вернулся к очагу перед пещерой, меня как раз ждала неприятность... Поколебавшись, я отнес ее в мелкие, на среднюю она все-таки не дотягивала: помер мой колдун, насаженный на вертел, помер от страха и мучений. Неприятность, конечно же, заключалась не в его смерти и вовсе не в том, что она оказалась чересчур легка для негодяя - чихать я хотел на мучительские радости, мне жратва и вино гораздо больше приятны... Досадно, что не сумел я все правильно рассчитать! Ведь я ему предусмотрительно оставил возможность бормотать беззвучно, то есть творить большую часть доступных ему заклятий и заклинаний. Ну, я и решил, что колдун сумеет пригасить, при помощи своего немалого могущества, основную часть страданий от вертела и железных пальцев. Но совершенно верный мой расчет споткнулся о мою же безалаберность и лопоухость: кольцевую заграду с местности я не убрал, забыл! Колдун выбрал на заклинания всю ману, до которой сумел дотянуться, а свежая-то через заграду не поступала, он и сник! Вон они, пальцы-то: по самое плечо ему руку смололи. Каша из руки, да вертел сквозь весь кишечник - трудно без маны такое пережить, тут он и помер, колдун мой Тузавар Лу. Хорошо хоть, не вдруг, а будучи в сознании. Поеду-ка я в чисто поле ночевать, отвратительны мне сегодня жилища людские, пещеры и трактиры.
      Еду по ночной лесостепи, любуюсь во тьме запахами увядающей природы, а самого не то чтобы грызет, но тихонечко точит легкая досада: все-таки, дешево отделался Тузавар, мягко ускользнул. Ведь я для него приготовил кое-какую игру, довольно забавную для одной из сторон, в той забаве участвующих. Игра придумана мною давным-давно: отлавливаю, скажем, разбойника, или вражеского лазутчика и начинаю допрашивать. Главное, чтобы он попался с оружием в руках, при попытке покуситься - предположим, тать, жаждущий в ночи зарезать меня, сонного, ради пары сапог, или лазутчик, приползший из кустов, чтобы тихо убрать караульного ратника, то есть, того же меня.
       - Кто тебя послал? Кто тебе приказал меня убить?
      Бедный злоумышленник, который до сего злосчастного дня и знать не знал о моем существовании, начинает жалобно огрызаться - никто, мол, случайно так вышло... А я ни на чуточку ему не верю и дальше продолжаю с пристрастием выяснять истину:
       - Скажи - кто? Не запирайся, смерд, все равно ведь узнаю!
      И, естественно, подпытываю всякими подручными средствами: петлями, огнем, железом, грызунами... Попадались такие упрямцы и тупицы, что... А только я бываю всех тупее и упрямее. Рано или поздно, мой пытуемый ломается и начинает наобум измышлять правду, ища передышки от мук: такой-то, дескать, приказал. А я, само собой, начинаю уточнять, задавать проверочные вопросы...
       - Соврал, дружок. Отчего солгал, что скрываешь, кого покрываешь? Зачем тебе лишние муки принимать ради того, или ради тех, кто тебя обрек на такие страдания? Облегчи душу, покайся, скажи мне правду.
      Бедолаге куда деваться, откуда ему другую истину-то выкопать? Он давай иное выдумывать, между воплями и стонами, а и это новое - проверки не выдерживает... Оно конечно: горло перерезать или в спину стрелу воткнуть куда как проще, нежели рассказать несуществующую правду, да еще когда тебя при этом мучают.
       - Отвлекись на миг от искомой истины, дружок, сверим впечатления: самому пытать - небось, приятнее, нежели пытуемым быть? Я ведь знаю, ты пытал многих. А?
      Некоторые не выдерживают сего уровня задушевности и прерывают беседу бешеными воплями, угрозами, богохульствами... Потом опять сникают и вновь начинают давать признательные показания. Не часто, но иногда случалось и такое: где-нибудь к утру, я и мой неудавшийся покуситель-злоумышленник, такую гладкую да подробную былину сложим, что комар носу не подточит, впору самим в нее верить! Да, да: истинное произведение искусства - любо дорого внимать! Вот и этого Тузавара Лу я намечал под подобное представление, а он возьми и ускользни. Вероятно, я смог бы его оживить и сызнова размотать наше с ним взаимодействие, но это было бы уже совершенной нечестностью с моей стороны по отношению ко мне же: упрыгнул в вечность - так тому и быть, обратно за ноги не буду втягивать, выправлять с помощью силы оплошности собственного разума. Вдобавок, сие сродни искусной, однако же, подделке. Серебряный вертел - а была в нем полная весовая пядь! - я сжег магическим огнем и темноватый пепел по ветру развеял, - говорю же: иногда мне очень нравится быть расточительным, а не только бережливым. Но при этом и жадность, скопидомство потешил: захватил с собою шесть редчайших свитков из библиотеки колдуна! Зачем они мне? Во-первых, сам сегодня на ночь почитаю, привольно развалясь на походном ложе, например - 'Образцы глинистых и кварцевых почв в северных и северо-западных предместьях города 'Большой Шихан'. Любопытно, я ведь там лично 'дикое' золотишко мыл, на тайных приисках, и почвы те хорошо помню. А во-вторых, когда прискучит мне чтение и само обладание свитками, отдам их кому-нибудь... Тому же Санги Снегу. Он аж затрясется, как увидит эти пергаментные сокровища, уж кто-кто, а он знает им истинную цену! Но может и не принять: Снег с превеликой настороженностью относится ко всем моим подаркам и предложениям, и почти всегда отказывается от них... когда у него выбор есть. Лишь однажды, довольно давно, он согласился на мою помощь - и с тех пор раскаивается, считает эту свою пустяковую слабость смертным грехом. Ох, уж мне эти людишки: обязательно изыщут в себе и для себя потраву из мучений, душевных, телесных, нравственных. Но свитки - действительно прелесть, все шесть как на подбор! Остальные, не такие ценные, я тоже превратил в пепел, вместе с содержимым пещеры.
      Пусто вокруг, на долгие локти - ни одного хоть сколько-нибудь опасного демона или зверя. То ли повезло, то ли я так неосознанно возжелал... Впрочем, почему бы и не быть простому везению: места тихие, ухоженные, прополотые от нечисти и хищников теми, кто их гораздо преужаснее - то есть, человеками, это не Пригорья какие-нибудь. Степь, ровная и низкорастущая, даже кустарники, сейчас невидимые обычному взору, отбежали к далекому окоему, звезды повисли надо мной, как мелкая светящаяся роса, дерзко проступившая на ветвях мрака. Отчего-то я недолюбливаю звезды, словно бы ревную к их спесивому равнодушию по отношению к Вечности... Но издалека смотреть на них мне нравится. Защитный купол сегодня прозрачен во все стороны, однако же, кроме как на звезды - глазеть не на что: новолуние. Нет, не читается мне сегодня! Попытался, было, и про глинистые почвы, и про то, как достославный паладин Аламаган играл в прятки с богиней Ночи... нет. Долой светильник, умерим костерок: будем созерцать небо, коли так пришлось. Оно почти пустое, если не считать звезд и стремительных прочерков небесных огней. Не беда, для насыщения ума мне и звезд более чем достаточно: я взором своим сгоняю их в сочетания... в созвездия, и даю им имена, о которых они и не подозревают. Спать я лег на голодный желудок, но это ничуть меня не беспокоит: в отличие от смирного и прожорливого Горошка моего, которому сегодня перепало от хозяйских щедрот свеженького овса, я могу не есть и сутки, и двое, и неделю, и даже месяц. Однажды я пропостился без еды, питья и женщин, пожалуй, и без сна - лет триста подряд... а может пятьсот... а может тысячу... только скитался в странных и мертвых пределах, недоступных даже земным богам... да созерцал, да постигал... И прелесть может быть угрюмой... Вот где я набрался мудрости и смирения по самые брови!.. Потом, как водится, одиночество мне прискучило и я вернулся в мир, с песнями на пьяную голову, с плясками на сытый желудок, с жаркими войнами, с изнурительными любовями... И это мне надоест когда-нибудь, придется придумывать что-нибудь еще. А я не против! Но, к счастью, ныне я по уши в делах и заботах, того и гляди поседею от оных. Спит Горошек и до утра не шелохнется, разве только я не пожелаю иного, и мне пора спать.
       - Что, друг Зиэль, - вопрошаю я сам себя, - одолеем свою часть Морева?
       - А как же!
      Легкий парок из моих человеческих губ, еще более призрачный, нежели Млечный Путь, исчезает в ночном пространстве, так и не достигнув ближайших звезд, а на нашу с Горошком стоянку возвращается, крадучись, робкая тишина.
      
      Г Л А В А 3
      
      При всем моем могуществе, мне не дано видеть сны, и я, в этом отношении, гораздо ближе к демонам, нежели к людям и зверям. Наверное, и стрекозы с муравьями живут без сновидений, но у них и мыслей-то нет, чтобы это понять... Звери... Не знаю подробно, какие там мысли у зверей, тяжко подстраиваться и подглядывать за ними, ибо свои - то есть, мои - мысли впутываются и всю картину смазывают, однако, сны они точно видят: Горошек мой, когда спит самостоятельно, а не по хозяйской воле, то и дело вздрагивает, всхрапывает, или ухом тряхнет, или вздохнет тяжко-претяжко, чуть ли не до стона... И волшебные охи-охи видят сны, еще со щенячьего возраста, как я помню. Правда, я только одного охи-охи знал довольно близко. А вот цуцырям и драконам сновидения не положены. Тысячи раз пытался я изнутри понять, подглядеть, как выглядят сны - и лошадиные, и у зверей охи-охи, и даже человеческие - бесполезно. Да: наблюдаю черно-белым лошадиным взором, как мой Горошек куда-то бежит, что-то ест... Но это не сон, а как бы призраки сна, я только воспринимаю нечто вроде миража или видения, сродни тем, что возникают после магических заклинаний в клубах колдовского пара... Например, вижу лошадиным глазом, как бы вместо Горошка моего, что ящер, похожий одновременно и на цераптора и на крокодила, бросается навстречу и хочет укусить... и кусает... Но я не чувствую ни страха, ни боли, мне отнюдь не кажется естественным такое странное смешение очертаний и повадок в одном ящерном теле - призрак да и всё. А уж видений, призраков и миражей я повидал на своем веку, я их могу вызвать и создавать бесконечно много, с любой степенью достоверности и яркости... Нет, сон - это совсем другое: тысячи и тысячи людей всегда твердили мне одно и то же: сон - в него веришь, какая бы чушь не снилась, во сне - ты словно бы оказываешься в сумасшедшей былине, во сне ты ощущаешь цвет, вкус, запах, страх, радость - во сне ты живешь, да, живешь, но иначе, нежели наяву. А когда проснешься - сразу осознаешь, что это, все-таки, был сон, а не всамделишная жизнь. Не дано, не могу прочувствовать этот переход из яви в сон и обратно. Уж я такие видения себе наколдовывал, каждую мелочь в них, каждую сумасшедшинку до тонкости продумывал: мои 'сновидения' и кусались, и обнимались, и пахли, и облик меняли... Но это все-таки был не сон, всего лишь созданная мною явь-призрак, а я - чуточку снаружи, до конца не погружаясь в рожденные моей волей образы. Ну не мог отрешиться от этого знания и от здравого рассудка, всегда моя голова наружу торчала!.. Пришлось смириться с вопиющим доказательством того, что и я не всемогущ... в сравнении и борении с самим собою.
      Но я и тут приспособился довольно неплохо, чтобы поменьше выбиваться из человеческого обыкновения, хотя бы внешне: я сплю почти каждую ночь, однако сон мой - особенный. Я лежу и вспоминаю. А воспоминания мои могут быть, согласно моему желанию, настолько четкими, что я по памяти способен пересчитать все до единой хвоинки на случайной кипарисовой ветке, которую я боднул на бегу во время охоты на горулей в Сухой роще, что под Белым Птером, восемьсот лет тому назад! И в этих воспоминаниях я словно бы заново переживаю события давно ушедших дней... или эпох... но это только если я увлекусь радостью или заботой, потребую от памяти своей медленных и точных подробностей.
      Помню злосчастный день, когда в княжеском семействе Та-Микол бесследно исчез ребенок, младший сын Докари Та-Микол... Если быть поближе к истине, то само исчезновение пришлось на ночь... Здесь уж я не смог бы пересчитать былинки да иголки, потому что восстанавливал события только с чужих слов и видений...
      Стоял день, обычный, в меру солнечный, теплый. Ребенок сидел на ковре, расстеленном в саду, и увлеченно возился с какими-то игрушками-погремушками. С полдюжины мамок и нянек находились при нем неотлучно, чуть поодаль несли полный караул княжеские телохранители, по дюжине на каждую смену... Все как обычно, да только упала звезда из высокого неба на грешную землю, и приняла та звезда облик зернышка, крохотного, сверкающего, похожего на светящуюся жемчужину. Упала прямо на ковер, возле ребенка. Случайность? Может быть, этого я до сих пор не знаю. Ну почему оно не упало предо мною??? Нет, нет! Не хочу!.. Ребенок увидел зернышко... или семечко, это не существенная разница... и взял его на крохотную мягкую ладонь... и засмеялся. И небесное послание не убило, не сожгло его дотла, ибо ребенок не знал перед миром никакой вины и не жаждал власти над светом и тьмою... И никто из людей, кроме малыша, гостинца того не узрел. Вдруг подул ветер, сильный, злой... но очень осторожный: ударил точно в блистающее семечко и смахнул его с детской ладони, и понес его... туда... куда... Не знаю. О, если бы я понял хотя бы примерное направление! Однако, в тот проклятый день, я - на беду себе или на радость, и уж точно, что на терзания - слишком увлекся перевоплощением в человека, по самую макушку занятого обольщением другого человека, дочери какого-то сельского помещика, чьи имена мне сегодня даже лень вспоминать... Но глас моего истинного естества - он, все-таки, достучался до меня и погнал туда, на Запад... Я не хотел никуда ехать. Но я желал! Я жаждал! Эти борения моего Я всегда уживались во мне, и я считал - и до сих пор считаю - правильными, естественными, глубоко свойственными мне, живущему человеческой жизнью. Представьте себе юношу, любящего распущенную и лживую женщину, или вообразите пьяницу, осознавшему пагубность своего порока: пьяница жаждет вина - но он не хочет пить его! Юноша влюблен в негодяйку, но он не хочет ее любить!..
      Одним словом, когда я примчался туда, в западные пределы, стояла ночь. А ребенка, из памяти которого я бы мог понять нечто... ребенка уже не было в колыбели.
      Богиня Луны Тара утаила его от меня, выкрав из родительского дома. Почему она так сделала? Потому ли, что покровительствовала ему с рождения, или эта... старая карга ее послала, мне назло?
      Светило - это просто светило, беспредельно могучее, но равнодушное и далекое. Земля - это просто земля, обиталище всего земного. И я... Гм... человек, просто человек.
      Нашел я мальчишку не скоро, через несколько лет, выведал у него из разума прошлые сведения и, в свою очередь, выкрал его у богини Луны... Для забавы, конечно, но и... на всякий случай. Как знать - когда он вырастет, вполне возможно, что его магическая сущность, ужаленная мимолетным соприкосновением с тем зернышком-семечком, подскажет мне полезное... О, нет, Я опомнился и снова не хочу знать - куда оно делось! Но будет не лишним держать под рукой след, который может привести меня... Я освободился от приступа вожделения к небесному знаку сему и не собираюсь идти по следу, буде он обнаружится, но...
      Все что я мог вычерпать из младенческой памяти, не порушив рассудка маленького Докари, я вычерпал, а чтобы Тара его не нашла - окутал собственной защитой и спрятал в самом глухом захолустье империи, в трактире у пустынной дороги, на берегу теплого северного моря... А потом я забрал его оттуда, вовремя подоспев, отобрал у мерзких демонов нафов, служителей безобразной богини подземных вод Уманы. Умана обозначает себя также и повелительницей подземелий - на каком основании спрашивается? Но никто из бессмертных с нею не спорит по этому поводу - кому нужны дурацкие полости в земле, где только мрак и скука чувствуют себя как дома? Она меня не любит и боится. И правильно делает, потому что богиня Умана, тварь бородавчатая, неприятна мне больше всех остальных богов и богинь, уж я не упускаю случая привести ее в досаду или в ярость.
      Да, подоспел я вовремя и нисколько не удивился чуду сему, ибо следил за всеми предпосылками к оному... Этот мальчишка мне понравился, как может нравиться человек человеку: умный, бойкий, наделенный от рождения большими способностями к магии... Доверчивый и честный - а я очень люблю в общении именно доверчивых и честных, сам стараюсь быть таким среди людей... Мир жесток для человеков, зверей и растений, он холоднее и глубже любого омута, бросишь в него щенка наобум - погибнет, поэтому пришлось мне повозиться, чтобы пристроить его понадежнее. Хорошо, что вспомнил об одном моем приятеле, отшельнике Снеге, некогда прославленнейшем рыцаре империи... И получилось, и прикипели они один к другому! Вот где родственные-то души радость обрели! Задудели, понимаешь, в одну дуду - старый и малый! Я бы тоже мог стать для Лина-Докари образцом всех воинских и рыцарских доблестей и совершенств, но Снегу удалось это безо всякой магии и волшбы, только за счет разума и сердца! Я же говорю - незаурядный человек отшельник Снег. Еще бы - я тюфтяев и рохлей в приятели не беру. Помню, даже великий фехтовальщик Зиэль - то есть, я сам, непревзойденный я! - украдкой перенимал у него кое-какие приемчики по обращению с мечом и кинжалом. За что он меня так не любит?
      Не доверяет - это разумно, ибо он рыцарь и воин, который никому не должен доверять. Опасается меня, боится - это естественно, ибо даже самый доблестный рыцарь, будучи безоружным, убоится тургуна или медведя, столкнувшись нос к носу с любым из них, а против меня - любой человек безоружен, бессилен и наг. И любой демон тоже бессилен. Но страх отваге не помеха: Снег даже и передо мною никогда не отступал, не гнулся... Один раз только принял он помощь от меня, дал слабину - и за это всю оставшуюся жизнь ненавидеть? Мне ведь ничего от него не нужно, ни служения, ни верности... Отчего бы нам просто не дружить, Снег, пока ты жив, без обязательств и присяг, без опасений, без камней за пазухой?.. - Не верит мне. Ну... это он правильно делает, иначе какой из него рыцарь и воитель? '...тако же помни вовеки, новик, рыцарский венец принимая: дал слово - держи его до смерти, иным же словесам, рыцарских опричь, не внемли на полный разум!' А мальчишка вырос, обрел украденную у него семью и стал аристократом, младшим сыном в древнейшем княжеском роде, придворным и любимчиком покойного государя... Посланец государя! Высокая честь, причем, сия служба гораздо ближе к воинской, нежели к придворной: ум у государей непоседлив, по всей империи посланцев своих гоняют, как демонов болезней, знай скачи да дерись по дороге!.. Я за эти годы не раз Лина встречал, то там, то сям, сам будучи под разными личинами, но близко не подходил, не объявлялся ему, не хочу покамест... Зато с удивлением обнаруживал, как прорастают повсеместно семена от древа разума его, сиречь мысли и придумки... Сколько себя помню в имперском мире - люди подметали вениками: надрал пучок веток, один край пучка связал, для удобного держания, в ствольный хват под метущую руку, а растопорщенным его краем - по полу вози, пыль да объедки сметай. И что удумал наш со Снегом воспитанник? Посадил веник на кол - получилась метла! Взял палку в две ладони - мети, не нагибаясь, обеими руками! Быстрее, удобнее... Это мне Снег про него рассказал и подтверждаю сие словом опытного путешественника: прижились метлы в империи! Я бы и не хуже мог чего-нибудь такого придумать - но мне зачем, если я одним щелчком пальцев могу разрешить любой бытовой вопрос? И без щелчка сумею. Могущество развращает умственные способности человеческие, если обладающий им вовремя не найдет себе досаду по росту, а всемогущество губительно действует даже на разум богов, на их гибкость рассудка, поэтому-то я изо всех сил стараюсь не выходить за пределы человеческого естества. Мне так забавнее жить на свете. Скука - единственный в подлунном мире демон, которого даже я.... не боюсь, конечно же, но опасаюсь, избегаю. Вот те на! Воспоминания о маленьком безродном мальчике Лине, который теперь его сиятельство князь Докари, закончились, а до рассвета еще не близко. Мне-то нетрудно и ночью бродяжничать по горам, по долам, но пусть уж Горошек мой вволю поспит, лошадиным снам порадуется.
      И все-таки утро наступило - его даже и осень с зимою не уговорят в зимнюю спячку залечь. Сначала звезды словно бы засуетились, стали перемигиваться чуть иначе, потом примчались по низу тучи и застлали собою все небо... О! Мрак-то - уже и не вполне мрак, если тучи и небо теперь отличимы по цвету меж собою... И потеплело слегка. И вот оно явилось: ленивое, скучное, хнычущее мелким частым дождем... Это вместо зари и рассвета! Заругался я вслух, несправедливыми по отношению к природе, нехорошими словами, но сам себя опровергать не стал, и вместо спасительных заклинаний добыл из сумки накидку очень тонкой кожи, с наголовником. Возложил я на себя накидку и замер, прислушиваясь к дробному перестуку дождя и к битве, что развернулась на просторах моего досужего разума: ну, кто кого обдурит на сей раз!? Начали!
       - С одной стороны, животное Горошек - точно такая же часть моего бытия, как мои непромокающие сапоги из нафьей кожи, или сумки с овсом у седла, стало быть, пусть коняга безо всякой моей магии принимает дождь, как до этого принимал холодную ночь и солнечный день.
       - А с другой стороны - люди-то на моем месте вполне могли приколдовать животному защиту от дождя! Не все, разумеется, но умельцы, вроде Снега, или покойного людоеда Тузовара Лу. Стало быть, и я могу себе позволить!
       - Можешь, можешь, оно - да. Но даже если Снег, или тот же Докари от самих себя могли бы дождик отвратить, то значит ли это (вкрадывается в меня тупая предательская мыслишка!) что и сиятельный господин Зиэль... Ах, какой хитромудрый наш Зиэль! Лазейку нашел для лени своей!
       - А почему бы и нет? Не для лени, а для удобства: кому охота день-деньской в сырости киснуть?
       - А потому нет, цуцырь ты хитропузый, что мы с тобой это уже проходили: не успеешь оглянуться - уже опять все можешь, на уровне величайших магов, лежишь на теплой печке и ничего не хочешь. Ты и так уже крупную волшбу суешь в бытие, надо и не надо... Почти как бог.
       - Нет, до такой тупости я не дойду. И мне лень не указ. Ладно, ладно, уговорил: пусть Горошек ушами дождь отгоняет. Вот простудится, околеет - сам под седлом побежишь!
       - Договорились.
      Посоветовался я этак сам с собою и докладываю Горошку итог:
       - М-мокни, м-морда губастая, не жалко тебя ничуточки! На вот, кусочек сухого меда. И стой смирно, пока укрою да оботру, а то наложу седло на мокрую спину - тогда узнаешь!..
      Скачу и скачу, легко и умиротворенно, поверх Горошка, почти не оглядываясь по сторонам. Ах, хорошо-то как! Безветрие, мелкий дождь то и дело переходит в морось, скромная небесная вода не стучит меня по щекам ледяными струями, слякоть не забирается под рубашку - просто колышется влагою в сером тумане. Лицо, правда, мокрое и руки тоже, но зато у такой погоды есть неоспоримое преимущество перед ясным днем: ни демона не видно далее, чем на десяток полных шагов, путешествуешь себе как в шатре, не раздражаясь взглядом на всякие там дорожные досады. Впрочем, когда день ясен и прозрачен - тоже хорошо: всегда в поле зрения присутствует нечто любопытное. Магический дозор в моей голове подсказывает, что демоны тумана выползли на охоту, но они далеко, несколько долгих локтей отделяет их от меня, да и кто нынче боится этих слабосильных тварей? Разве что дети и женщины из простолюдинов, не защищенные оружием, силой и магией. К примеру, мой Горошек им не поддастся в случае чего, с десяток запросто отгонит зубами и копытами. Но все-таки приятно, что нечисть далеко в стороне, ибо эта погода подарила мне тихое грустное веселье и мне было бы жалко разрушать его бранью и сечей. Лучше я еще повспоминаю...
      Князь Дигори Та-Микол был почти что молод и все еще не женат. Или уже не женат... Одним словом, был он не стар и свободен. Долгие, долгие годы воевал рыцарь во славу империи во всех ее пределах, стяжал немалую славу, почести, обрел друзей и врагов - все как положено лихому и умелому воителю при дворе Его Величества. Самый закадычный друг его, рыцарь Санги Бо, был не менее велик и славен... Не менее - это мягкий намек на истину... Воитель Санги Бо почти во всем превосходил друга своего: в дуэльных битвах, в крутости нрава, в изобретательности, в альковных успехах, в полководческих умениях... Оба осознавали сие, но не было розни меж друзьями, ибо Дигори Та-Микол всегда признавал старшинство друга своего, и делал это охотно, а рыцарь Санги Бо никогда и ни в чем не выказывал своего превосходства по отношению к другу, разве что первый бросался навстречу опасности, если она угрожала обоим... Не раз и не два расставались они на долгие годы: то, согласно воле Его Величества выпадало им воевать в противоположных концах империи, то кому-нибудь из них, опять же согласно монаршей воле, приходилось избывать немилость и ссылку... А Санги Бо ухитрился однажды и в узилище попасть на долгие годы... Расставались, но не разлучались... Тем не менее, между друзьями существовало глубочайшее отличие, которое неминуемо должно было увести их судьбы в разные стороны... Санги Бо - младший отпрыск древнего и прославленного рода, не имеющий прав на наследство, должен был собственноручно выковывать свое будущее, в то время как на плечах у Дигори, старшего сына княжества Та-Микол, покоилась и ждала своего дня судьба всего княжества, и рано или поздно он был обязан вступить в права наследования... Отличие усугублялось и тем, что однажды юный, лихой и бесшабашный Санги Бо во всеуслышанье дал обет: никогда не примет он под свою руку земли, поместья и уделы, ибо владения такого рода размягчают и разленивают рыцарское сердце, а он будет рыцарем всегда и вряд ли проживет достаточно долго, чтобы соскучиться по семейному уюту... И так было! Даже сам государь не в силах был противиться рыцарскому обету, хотя и имел божественное право обеты отменять... Государи обладали такой привилегией, перед богами и людьми, но, конечно же, пользовались ею чрезвычайно редко, ибо сами были рыцари и высоко почитали рыцарское слово, пусть даже оброненное случайным образом, спьяну или сгоряча...
      Кто мог знать заранее, что ярчайшая и полная опасностей жизнь безземельного рыцаря Санги Бо, воителя и дуэлянта, будет столь долгой?.. Деньги - немалые, наградные, награбленные и выкупные деньги - широкой рекой текущие в сундуки к рыцарю Санги, низвергались оттуда в окружающее пространство не менее бурным потоком, ибо ему незачем и не для кого было их копить, в то время как рыцарю Дигори Та-Микол приходилось учитывать неизбежное будущее... И пришел неумолимый миг, искренне скорбный и в то же время естественный, когда его сиятельство княжич Та-Микол похоронил отца и стал его светлостью, властелином огромного удела, князем Та-Микол, и был вынужден оставить службу в гвардии, с тем, чтобы принять под свою руку беспокойный приграничный край - это тоже служба Империи, никак не с меньшей ответственностью! К тому времени у княжества накопилось изрядное бремя: недоимки перед императорской казной, долги перед купцами и ростовщиками... Однако, накопленных новым князем богатств хватило с лихвой, чтобы рассчитаться со всеми... Князь Дигори знал, что когда-нибудь, пусть и не в полной мере, но вернется славное времечко битв и рыцарских попоек, да только до этого он должен доказать империи свои способности удельного правителя, должен жениться, обрести и вырастить наследника...
      Но опять судьба, склонная делать неожиданные подарки, столкнула вместе обоих друзей: накатили на западные границы объединенные орды варваров, и набег их пришелся точнехонько на княжеские земли. Ловкий и быстроумный Санги Бо, бывший в то время 'в случае' у государя, упросил императора послать именно его на помощь князю и разрешение таковое получил... Хитрый воитель и отважный царедворец Санги хорошо изучил скопидомный, жадноватый нрав Его Величества: он взял с собою всего лишь пять полков и, как всегда, угадал - вместе с войсками княжества этого вполне хватило. Потом уже оба прибыли ко двору, в очередной раз вкушать от государя заслуженные почести.
      И случилось так, что оба по уши влюбились в юную фрейлину, маркизу Ореми Гилондэ, приближенную Её Величества, влюбились без памяти... Однако, и это не мешало их дружбе. Все изменилось на птеровой охоте, устроенной Его Величеством в честь Её Величества и всех остальных прекрасных дам...
      Я бы мог поклясться самой страшной клятвой, что ничегошеньки не подстраивал в том злосчастном дне, да только вот - кому и зачем мне клясться, когда я и так знаю истину и не нуждаюсь в оправдании и одобрении своим поступкам и помыслам? Одним словом, все завернулось в ураган без моего участия. Юная маркиза была необычайно смела и самоуверенна, вдобавок, она обладала большими способностями в магических искусствах, не без оснований полагая, что они послужат ей надежною защитою против... затруднений всякого рода, случающихся даже на птеровой охоте, и против прочих невеликих угроз бытия. Да и о чем говорить - какие могут быть опасности в самом сердце империи, в угодьях Его Величества? Однако, случилось маловероятное: кобыла, внезапно испугавшись чего-то, унесла свою хозяйку вдаль, в безлюдье, споткнулась и сбросила всадницу прямо возле ручья, у входа в небольшую пещеру, где таились голодные нафы... Одиннадцать мерзких проголодавшихся тварей! Куда смотрели королевские егеря??? Узнай об этом прискорбном недоразумении Его Величество - головы бы градом посыпались со всех ступенек егерской придворной иерархии, но - не узнал. Итак, наша маркиза шлепнулась спиной о мягкую, покрытую сочными травами землю, и не расшиблась до смерти, но на некоторое время потеряла способность дышать и говорить, чем немедленно воспользовались нафы: они бросились на несчастную девушку и растерзали бы ее в клочья, ибо светлый день, так нелюбимый демонами подземелий, лишь заставил их замешкаться, но не остановил. Да, так оно все и случилось: лютый, никогда и ничем не утоляемый голод погнал их вон из пещеры, жестокие солнечные лучи и наспех сотканные руками девушки бессловесные заклятья пребольно терзали нафьи тела, нафы стонали и выли, но шаг за шагом придвигались все ближе... Они бежали во всю свою прыть, и ночью скорость их бега не уступала бы лошадиной рыси, в то время как в дневной действительности они едва ползли...
      Двое влюбленных рыцарей также были приглашены сопровождать дам на птеровой забаве, и уж понятно, в каком именно месте охоты гарцевали их лошади... Оба они одновременно услышали вскрик маркизы Ореми и завывания нафов, оба помчались во весь дух, на выручку, окрыленные ужасом и любовью! И опоздали: первый наф, самый рослый и сильный из всей шайки, преодолел нестойкую магическую защиту девушки и со всего размаху ударил ее когтями! Князь Та-Микол и рыцарь Санги Бо видели это, но даже любовь и страх за девушку не помешали им действовать как положено в бою: решительно, скоро, без суеты, распределяя очередность своих действий по разуму, а не по суетному движению обезумевших от горя сердец! Секиры обычной стали здесь не были годны, пришлось выхватить рыцарские, напоенные магией мечи. За считанные мгновения порубили они в липкую слякоть всю неполную дюжину демонов, оба, не сговариваясь, подхватили маркизу и отнесли на солнце, подальше от ядовитых останков.
      Князь Та-Микол посмотрел на истерзанное тело девушки и руки его, приготовленные вязать в воздухе кружева лечебного колдовства, задрожали.
       - Дигги! Воды, скорее!
      Санги Бо отдал приказ - младший друг его правильно расслышал и понял: Санги знает, что делать, и Санги гораздо лучший колдун.
      Князь сорвал с себя шапку, подхватил еще одну, что ему бросил Санги Бо и помчался к ручью. У каждого из них в седельных мешках были фляги с водой, но это надо было поймать испуганных лошадей, терять драгоценное время, а ручей в двух шагах... Санги поспешно колдовал, перемежая богохульствами слова заклятий, холодный пот немилосердно щипал ему глаза, но руки его были тверды, без малейшей дрожи в плечах и в пальцах. Князь сумел подстроиться под действия друга и помогал ему, как умел, в меру всех своих магических сил. Не так уж это много в сравнении с Санги, но все-таки... Рыцарь Санги Бо в те поры еще не был столь искушен и мудр, как святой отшельник Снег многие десятилетия спустя, но и тогда он был по-настоящему силен в магических искусствах: нафьий яд уничтожен бесследно, кровь остановлена и даже частично восполнена за счет приколдованной воды... Но грудь девушки, но лицо ее... Безобразные красно-лиловые шрамы во всех направлениях исчерчивали некогда прекрасные черты... Лоб, нос, щеки, губы, горло, грудь, одна и вторая... Колдовством такое не убрать, нужны лекарства посильнее. Впору было сойти с ума и потерять чувство - кто будет любить урода?
       - Я буду! - подумал про себя князь Дигори.
       - Перекорю Судьбу! - подумал про себя Санги, а сам сказал вслух:
       - Дигги, поддерживай в ней жизнь и сон, я поищу травы, время еще есть!
      Да, оставалось некоторое, совсем небольшое время до того мига, когда телесные изменения станут необратимыми...
      Санги Бо бежал по траве на четвереньках, с кинжалом в зубах, время от времени поднимая голову, чтобы определиться - где ему вероятнее искать волшебную траву Зор, именуемую в простом народе Мертвой травой... Велика целебная сила этой блеклой и низенькой травки, и если подкрепить ее всею колдовской мощью Санги Бо, всею страстью влюбленной души... Санги чуть было не ткнулся носом в чужие сапоги и задрал голову, все еще свободный от гнева, весь еще в поиске...
       - Мертвую ищешь? Ну, на тебе пучок, свеженькая Зор. А зачем тебе? Против царапин поможет, против глубоких шрамов - вряд ли.
      Санги выпрямился, мягко, но очень быстро, одного мига ему хватило, чтобы ощупать взглядом нежданного собеседника и оценить обстановку. Незнакомец был повыше его почти на ладонь, пошире в плечах и помоложе на вид, никаких сословных знаков различия в одежде, разве что меч за спиною... Ох, не простой меч... Черная борода по грудь, еще более черный зрак. Телесной мощью от него веет, волшебной - нет. Но странный этот незнакомец слишком хорошо осведомлен о только что случившемся, стало быть, отсутствие запаха волшбы и маны от незнакомца - показатель великой силы, а не простецкости его.
       - Ты бог? - напрямую спросил его Санги, принимая вожделенную траву из руки незнакомца в свою руку, ибо некогда было присматриваться и притираться в беседе, ибо время, время, время истекало... Кинжал, вынутый изо рта, небрежно висел на двух пальцах свободной руки... так... на всякий случай... Санги Бо всегда был готов убивать подозрительных незнакомцев, даже я почти опасался его.
       - Не беспокойся о времени, я его чуточку приструню, пока мы с тобой ведем разговор. Да, Санги, поговорим, если ты не против? Нет, я не бог. Но я достаточно смышленый малый, чтобы на равных поддерживать с тобою высокоученую беседу. Травка сия, даже подкрепленная всеми твоими хлипкими заклятьями, уберет с тела девушки несколько неглубоких бороздок, всего лишь. Основные шрамы до конца жизни будут украшать ее прекрасное чело, чудные перси, восхитительную шею...
       - Зачем ты говоришь мне все это?
       - Ну... да просто, чтобы ты знал, никаких особых целей я не преследую. По глазам, по высоте лба видно, что ты испытываешь непреодолимую тягу к познанию, вот я и решил тебе подсказать.
       - Благодарю. Я чую твое странное могущество, незнакомец, и без обиняков спрашиваю: поможешь?
       - А разве я уже не помог тебе, передав целебный травяной пучок, приоткрыв завесу над грядущим?
      Санги оглянулся по сторонам, в беспомощном гневе: окружающее застыло, безмолвное и неясное, зыбким коконом из тумана, сквозь который ничего не рассмотреть, никуда не пробиться... Только эта ухмыляющаяся бородатая рожа.
       - Мне этого мало, незнакомец. Я... отблагодарю, чем смогу.
       - Что значит - мало? Девушка жива, и спас ее именно ты, мечом и умением. Она выздоровеет и ее ждет долгая, долгая жизнь, среди богатства и почестей. Она будет жить, воин, и без моей помощи!
       - Нет! Мне мало этого! Я хочу, чтобы вовеки жила ее красота!
       - Ты хочешь невозможного. Она смертна, а, стало быть, бренна.
       - Я хочу, чтобы красота вернулась к ней! Я люблю ее!
       - О, человечишки... Вот, смотри, людишок, даже здесь, будучи по уши в муках горя и любви, ты думаешь прежде всего о себе. Нет, ну как же: такой знатный рыцарь, воин, воитель - и вдруг вожделеть о калеке! Уродливой, беззубой, не умеющей без потешного присвиста и шепелявостей прошептать слова любви разорванными губами... Ай!
      Санги Бо выхватил из-за плеча меч и ударил наискось, сверху слева - направо вниз. Даже он сам смутно удивился невероятной скорости, с которой ему удалось метнуть от бедра кинжал, освобожденною рукой достать тяжелый двуручный меч и нанести удар... Но незнакомец оказался не менее проворен: он отскочил невредимым, а под второй и третий выпады уже подставил свой меч.
       - Погоди, рыцарь! Заклинаю тебя, не то я перестану удерживать время и дальше будешь биться за свой счет, что называется, за свой и за счет той несчастной девушки.
      Санги зарычал и опустил меч.
       - Помоги, незнакомец! Прошу тебя!
       - Гм... Даже и не знаю...
       - Заплачу любую цену!
       - Умолкни, рыцарь! Я не люблю пустую болтовню и звон порожних горячечных словес. Ты восхотел биться со мною... Дерзнул обнажить меч. Что ж, так тому и быть. Победишь меня - получишь желаемое бесплатно.
      У Санги Бо даже уши подтянулись к затылку от хищной ярости. Он оскалился нагло и медленно, в попытке выиграть несколько мгновений, чтобы успеть привести в порядок, успокоить и охладить растрепанный воинский дух, перед схваткой с тем, кто ничуть не ниже, не слабее... Санги даже сумел рассмеяться:
       - А от кого я получу желаемое, если одолею тебя, незнакомец?
       - От меня и получишь. Одолеть - не значит убить. Готов?
      Санги Бо наморщил лоб, словно бы в раздумьях и уже начал, было, пожимать плечами... но - шших!!! - нанес удар, вместо того, чтобы завершить отвлекающий противника жест.
      Незнакомец принял удар напрямую, даже не отводя безумную тяжесть чужого меча по наклонной плоскости своего. Мечи лязгнули и отскочили друг от друга, у Санги Бо по обеим рукам отдача, словно укус нафа, пробежалась - ох, больно!
       - Ого! Да у тебя не меч, а наковальня, бородатый! Здоров ты, однако...
       - Береги дыхание, рыцарь, мой тебе совет, сегодня ты не сумеешь заговорить зубы и замутить разум противнику. Бейся спокойно.
      И Санги Бо послушался. Вероятно, это был самый лучший бой рыцаря за всю его жизнь, будущую и предыдущую, ибо в тот миг он сражался не по приказу, не от страха, не для славы и не из гордости, не в расчете на выкуп, нет, он бился за любовь, за красоту! Красота... любовь - которая непонятный призрак неизвестно чего: пустышка, пшик, чих, фук, мимолетный мираж. Люди такие странные и наивные! Добро бы обещаны ему были деньги, или императорский трон... Как бы то ни было, а Санги Бо, вдохновленный пустячным призраком сим, бился как тысяча разъяренных демонов, однако сохранял при этом ясность и хлад рассудка. Он уже не пытался обхитрить меня отвлекающими словами, он берег силы и дыхание... Скажу без преувеличений: он обрел подлинное вдохновение, из тех, которые даже величайшим творцам человеческим выпадают за всю жизнь считанные разы, а то и однажды... Ума не приложу, как у него кисти рук не отваливались, когда он взялся принимать мои удары, полновесные удары! - на верхнюю часть своего клинка, а не на основание. Не просто принимать, не просто удерживать, но и гораздо быстрее обычного переводить защиту в ответные удары. Это он так, очень сильно рискуя, пытался превзойти меня скоростью фехтования и коварством: выдержал удар почти на кончике меча, взвыв от дикой боли, чуть продернул, высвобождая клинок (я был сразу же лишен равновесия и защиты) - и тык меня в лицо! Дерзко, противу всех канонов и правил, но - красиво и необычайно быстро для двуручного меча. Вот ведь змей! Думаю, из всех воинов на свете, кроме меня, только бог Войны Ларро в человеческом обличье, да маркиз Короны могли бы противостоять в бою один на один прыткому и сметливому рыцарю Санги Бо и не проглотить его меч по рукоятку вместе с этим ударом!
      И все-таки он был обречен на поражение, ибо не имел возможности, в отличие от меня, бесконечно подпитывать богатырские силы свои... Но он мне нравился, и я перешел в глухую оборону, раз за разом показывая бесполезность всех его невероятных, почти божественных усилий... Был бы я человек - помер бы уже десять раз и больше, разбежался бы по траве гроздьями кровяных сгустков и мясных ошметков... И только когда мне стало ясно, что запредельная боль в руках его и пожар в задыхающихся легких, вот-вот лишат рыцаря сознания и жизни, я предложил вслух:
       - Ничья, Санги?
      Рыцарь отскочил, вернее отпятился на два полных шага, чудовищным - я видел, чего это стоило - усилием воли пригасил бурю в легких своих:
       - Откуда... ты знаешь... кто я?
       - Кто же в империи не слыхал о славном рыцаре Санги Бо? Ты бы еще спросил - кто такой Аламаган?
       - Ах, да... Что это я глупости ворочаю... очень уж ты похож на человека... вот я и обмишурился с вопросом.
       - А я и есть человек. Так - ничья?
       - Угу, человек, а то я людей не видел. Будь по-твоему: ничья. И то это - из милости твоей ничья, истину мы оба знаем, незнакомец. И... и... - Санги запнулся и вновь оскалился, как загнанный в угол зверь... - и что дальше у нас?.. Что с... девушкой, со шрамами ее?
       - Значит, так. Поскольку мы сошлись на ничьей, то справедливым будет итог: 'и тебе, и мне'. То есть, травка Зор, которая тебе передана, подействует гораздо лучшим образом, нежели ей свойственно, красота целиком и полностью вернется к юной маркизе. Всё, как ты и просил. Но и подарок мой будет не подарок, а задаток, в обмен на будущую твою ответную любезность, когда и если надобность в таковой мне приспичит. Условились?
       - Да.
       - Сие - справедливый размен, Санги?
       - Да.
       - Быть по сему. Когда трава окажет необходимое воздействие, позаботься смыть следы чар ее чистою водой, домашней, не из ручья. Понял ли? Это важно, травка небезопасна. Постарайся сделать все до того, как девушка очнется. Здесь существенен каждый миг, предупреждаю, важен для всех вас.
       - Да, понял.
       - Поторопись, защита снята, время пошло.
      Рыцарь подобрал с земли весь, до последней былинки, полурассыпавшийся пучок подаренной ему травы и ринулся прочь. И замер, и развернулся.
       - Как твое имя, незнакомец?
       - Зиэль, - ответил я ему. А почему бы мне и не ответить, я никогда ни от кого не скрываю своих земных имен.
       - Зиэль? Я запомню.
      Ишь ты! Чуть ли не угроза прозвучала в рыцарском голосе. А ведь почти умирал только что... Сколько силы духа может таиться в одном смертном человеке!
       - Еще бы ты не запомнил, рыцарь. До встречи! - Мне стало смешно, и я рассмеялся.
      Санги Бо знал, как обращаться с травой Зор: пальцами он выдавливал из нее сок, втирая в глубокие раны, в то время как его друг, князь Докари, подхватывал измятые листики и стебельки, осторожно протирал ими царапины поменьше...
       - Санги... Санги... ты великий кудесник! Смотри... Милосердные боги!..
      Раны затягивались прямо на глазах, шрамы превращались в красные полоски, полоски выцветали и исчезали... И еще до этого успели исцелиться опухшие до синевы запястья Санги...
       - Я не при чем, это нам с лекарством повезло. Мощнейшая Зор попалась, на нашу радость. Дигги, еще раз все осмотри, самым тщательным образом, чтобы ни одна морщинка и царапинка... И не на грудь зарься, больше на лицо и шею обращай внимание! Я пока побежал за чистою водой, ибо...
       - Да, Санги, не сомневайся!
      Дотянуться магией до лошадиного ума и поймать животное - дело недолгое, особенно когда великий праздник в сердце и душа ликует, но именно за те мгновения, что Санги Бо отлучался, свершилось то, что и должно было свершиться по предначертанию судьбы: маркиза Ореми очнулась от болевого обморока. И первое, что она увидела - лицо князя Та-Микол, глаза его, излучающие тревогу и любовь. Юная маркиза была очень сильна духом и очень умна: всего несколько мгновений понадобилось ей, чтобы вспомнить и осознать случившееся - нежными ладонями своими она загородила обнаженную грудь и виновато улыбнулась князю... Но чувство оказалось еще быстрее разума!.. Подобно тому, как утенок, вылупляясь из яйца, признает за свою мать первое живое, что обнаружат его глаза, юная Ореми, обретя вторую жизнь, распахнула свои и увидела перед собою любовь, первую и единственную на всю ее оставшуюся жизнь.
      Тем временем примчался Санги Бо с флягой... опоздав к пробуждению на единый миг...
       - Терпение, маркиза, надобно промыть чистою водою... всю вашу кожу... подвергшуюся...
       - О, это вы, сударь Санги Бо! Сегодня воистину счастливейший день для простой смертной девушки: двое великих рыцарей... спасителей... Вот. Вы видите, я не сомневаюсь в чести и благородстве вашем. Делайте то, что считаете должным. - Девушка убрала дрожащие пальчики от груди и перевела взгляд с одного рыцаря на другого.
      Словно черная молния поразила сердце и душу Санги Бо, разбудив там черную бурю: он увидел разницу во взорах! На него юная маркиза посмотрела всего лишь с восхищением и благодарностью, в то время как на князя Дигори... на счастливого соперника его... Да, на счастливого соперника!!! Здесь не возможно обознаться. О-о-о-о-о, боги!!!
      Санги тихо улыбнулся в ответ и бестрепетными ладонями промыл все следы травяной целебной волшбы. Вероятно, сама великая Матушка Земля не сумела бы разглядеть сокрушительный ураган, бушующий в груди величайшего и несчастнейшего отныне рыцаря империи.
       - Вам следует полежать еще немного, маркиза, вот так же, навзничь. Буквально пару сотен мгновений, пока лечение не впитается без остатка и не закрепится в вашем теле. А мы с князем отодвинемся в сторону и обсудим нечто не столь важное, но необходимое. И после этого тронемся в путь.
      Князь Та-Микол, послушный зову друга, попятился вслед за ним, все еще не в силах оторвать взор свой от чела... своей возлюбленной... О, да: возлюбленной! Он любит, и он любим!
       - Санги! Ты величайший из людей! Ты спас не только маркизу, сегодня ты в очередной раз подарил мне жизнь, честь и душу! Ты...
       - Постой, Дигги. Хочу сказать тебе кое-что. Я люблю эту девушку.
       - И я тоже! - с жаром откликнулся князь.
       - Я хочу, чтобы она была моею.
       - Это невозможно, Санги! Нет! Я люблю ее... а она - меня!
       - Я заметил это. Ну, так и что с того? Я первый признался тебе, выдав то, что у меня на сердце, как рыцарь рыцарю, стало быть, я сильнее люблю. Неужели ради друга ты не сумеешь... Неужели в тебе не достанет чести поступиться собственной радостью ради величайшего счастья того, кто по праву считается другом тебе? Помолчи, Дигги, не спеши с ответом! Эта любовь досталась мне очень дорого, поверь, я заплатил за нее цену, необозримо тяжкую для смертного человека, обладающего душой... Единственный раз за всю нашу дружбу я умоляю тебя, прошу тебя... Один единственный раз!
       - Нет.
       - Повтори.
       - Нет.
      Санги Бо тряхнул головой, как бы в знак согласия, поднял на миг мизинец левой руки, развернулся и без дальнейших слов пошел назад, к прекрасной Ореми Гилондэ. Князь Та-Микол так же молча последовал за ним.
       - Сударыня. Время отдыхать и медлить - истекло. Возьмите мой камзол, в дополнение к остаткам вашего плаща, дабы он укрыл ваши плечи, измученные испытаниями сегодняшнего дня. Ваша лошадь не охромела, я вижу это. Сумеете ли вы...
       - Да, сударь Санги Бо, да мой благородный и великодушный спаситель. Во мне достаточно сил, чтобы продержаться в седле до самого дома. Но я бы не хотела излишнего внимания... и подробностей... для тех, кто...
       - Мы с князем Та-Микол, который сделал ничуть не менее моего в этот злосчастный день... Мы проводим вас домой окольными путями, дорогая Ореми, по пути предупредив главного сокольничего Его Величества о непредвиденных обстоятельствах, из-за которых мы трое с величайшим сожалением вынуждены были покинуть забаву....
      Любой человеческой выдержке есть предел, и даже голос Санги Бо дрогнул, первый и последний раз в жизни выговаривая вслух сладостное имя той... кто отныне и навеки... а ведь счастье было совсем рядом...
       - Итак! Сударь князь и сударыня маркиза! Мы на конях, мы ничего здесь не забыли и не оставили, солнце высоко, лошади наши невредимы и свежи - вперед!
      Еще задолго до наступления сумерек, маркиза Ореми Гилондэ и сопровождающие ее рыцари добрались до небогатого подворья маркиза Белами Гилондэ, отца девушки и властителя одного из небольших северо-восточных уделов империи... Маркиз в скором времени должен был самолично прибыть в столицу, для разрешения с ведомством канцлера каких-то налоговых споров, и можно было не сомневаться, что отныне его приезда будет ждать еще один человек, рыцарь, ждать с величайшим нетерпением и надеждой...
      Рыцари покинули подворье, остановились на первом же пустыре, свободном от посторонних глаз и ушей...
       - Извини, меня, Санги, если сможешь...
       - Извинить? За что же? Ты не совершил ничего порочащего рыцарскую честь. Но я сделаю больше: я не дам тебе умереть холостяком. Живи, будь счастлив. Но если когда-нибудь, где-нибудь, по любой причине я увижу тебя воочию... разумеется, кроме как на глазах Его Величества, Её Величества и твоей... твоих... Я обнажу свой меч и даже не стану дожидаться, пока ты выхватишь свой. Прощай.
      Глаза князя Та-Микол стали похоже на узкие щелочки, усы его встопорщились, взор загорелся лютой и бесшабашной удалью... Князь не боялся ни богов, ни демонов, ни людей, ни смерти и хоть сейчас был готов принять гибельный для него бой, но... Отныне он должен думать не только о себе, о своем благополучии... Он - не один.
       - Прощай, Санги.
      Никто и никогда не узнал подробности о том ужасающем событии, чуть было не лишившем жизни одну из первых придворных красавиц, о том, какое участие приняли в нем двое благородных рыцарей, двое близких и верных друзей. Но, разумеется, внезапный и окончательный разрыв между двумя известнейшими на всю империю рыцарями не остался незамеченным. Придворные вовсю чесали языками, пытаясь зацепиться в разговорах за краешек тайны, приведшей к такому странному поведению обоих... И хотя никто из знающих никому ничего не разбалтывал, истина, пусть и далеко не вся, выплыла наружу. Оказывается, двое влюбленных (чувства обоих рыцарей ни для кого при дворе не представляли секрета) рассорились! Оказывается, хваленая дружба двух прославленных рыцарей не выдержала обычного, пусть и самого трудного испытания на свете: девушка предпочла одного из двоих! Если бы она отвергла обоих, или на их глазах выбрала кого-то еще, дружба конечно бы сохранилась, но...
      Санги Бо собрал тех немногих из друзей, кто в это время был в столице и все они тотчас же откликнулись: герцог Таночи, граф Лавеги Восточный, рыцарь Когори Тумару примчались утешать старого друга (он им приоткрылся намеком), впрочем, не скрывая от него, что сохраняют прежнюю дружбу и врагом его, князем Та-Микол.
       - И это человечно, друзья мои, это правильно, по-рыцарски. Но сейчас ему есть с кем разделять счастливые мгновения, в то время как вы - со мною, и я безмерно вам за это благодарен. Пьем?
       - Да!
       - Конечно пьем!
       - И премного! Поехали ко мне на подворье? - предложил герцог Люи Таночи, самый умеренный и смирный рыцарь изо всей дюжины друзей.
       - Нет, - ответил рыцарь Санги Бо. - На южной окраине, в трущобах, я знаю один постоялый двор. Там порядочные люди отродясь не гостевали, стало быть, никто не помешает нам веселиться вволю, как мы привыкли. Стражей тоже не будет, все трое суток, я об этом позаботился.
       - Ура! Веди нас, Санги!
       - Ладно, если не хотите ко мне, поехали туда.
       - У Люи роскошно, а в кабаке удобно! Даешь постоялый двор!
      И как раз в этот же вечер Его Величество император разрешил Её Величеству императрице устроить бал, на котором произошло событие, затмившее даже ссору знаменитых рыцарей...
      Дело в том, что Его Величество более всего любил отвлекаться от государственных дел беспорядочным волокитством: сегодня это могла быть уездная баронесса, приглянувшаяся ему на приеме, в другой - фрейлина его ненаглядной супруги, затем - вообще смазливая служанка... Иной внебрачной любви ему хватало едва до утра, но бывали связи, тянущиеся десятилетиями. У Её Величества достало кротости, ума и благородства не замечать проделок августейшего супруга, не слышать нашептываний и сплетен, но иногда стены императорской спальни были свидетелями того, как добрейшая государыня устраивала выволочку грозному своему повелителю, и тот морщился, кряхтел, но терпел, не оправдываясь, признавал ее право на гнев и обиду. Потом, конечно, задабривал ее подарками, вел себя праведно и верно, иногда по месяцу и долее, потом все возвращалось на круги своя... В этот раз император нацелился на юную красавицу маркизу Ореми Гилондэ. Влюбленности в нее рыцарей и воителей никак его не волновали: рыцари подождут.
      И вот, в самый разгар бала, подоспел главный 'Танец Земли и Огня'. По традиции его открывал Его Величество, либо приглашая даму сам, либо подавая знак, если он танцевать не хотел, и по традиции же, Её Величество - не всегда, но обычно - могла рассчитывать на приглашение Его Величества... В этот раз Его Величество встал с трона и пошел, пошел, пошел с любезной улыбкой вдоль женского ряда, сияющего, сверкающего, благоухающего, взглядами и вздохами сулящего... Весь двор тихо вздохнул: приглашена маркиза Ореми!
      Это был торжественный, чопорный танец, в котором не было места пылким речам и не менее пылким прикосновениям, важен был сам выбор, само приглашение... Танец закончился, а князь Та-Микол стоял в толпе придворных, ни жив, ни мертв, пальцы его терзали пустоту у пояса, где не полагалось быть даже пустячному придворному мечу...
       - Танец Красоты! Сударыни приглашают сударей!
      Двор замер. Нрав его Величества был хорошо известен даже в самых захолустных уделах: уж коль скоро Его Величество, не стесняясь присутствия Её Величества, ярче яркого подал знак, сделал недвусмысленный выбор - никому не стоит рисковать, отказывая, либо даже отвращая от отказа... Маркизе следовало подойти и учтиво пригласить на ответный танец Его Величество. При дворе никто бы ее за это не осудил... или почти никто... Остальные бы откровенно завидовали. Но юная маркиза с детских лет привыкла жить своей волей и головой, гордо поднятой головой: она встала - тотчас же из толпы придворных образовалась живая аллея - обворожительно улыбнулась Его Величеству, стоявшему совсем неподалеку, и скромно поплыла наискосок, туда, где стоял бледный как смерть князь Та-Микол. Маркиза низко склонилась перед ним, в приглашении... Потом выпрямилась медленно - и открепила с груди алую розу и протянула на двух открытых ладонях князю!
      Вот тут уже ахнули в голос все присутствующие до единого! Его Величество дотерпел до середины танца и покинул бал. Её Величество осталась продолжать веселье, благодушно и безмятежно улыбаясь всем присутствующим, в то время как в душе ее боролись противоречивые чувства: в одной стороны очень даже хорошо, что муженек получил, наконец, по носу, а с другой стороны - как эта нахалка посмела при всех так обращаться с ее ненаглядным... Нет, пора ей в поместье, засиделась во фрейлинах! Замуж собралась - вот пусть и едет осваивать новый удел ее нового княжеского рода.
      Я тоже там был, на балу. Но я ничего никому не сказал по этому поводу, только руками развел: воистину людишки самые забавные животные на свете, их надобно беречь.
      
      Г Л А В А 4
      
      Я не умею мечтать, просто не знаю, как это делается. Самому странно думать подобные слова: 'не знаю, не умею', да ведь против правды не попрешь!
      При этом я уверенно понимаю, что такое мечты. Что такое мечта? Это когда человек не имеет чего-то, но очень хочет обрести и представляет себе сбывшееся будущее, то есть, как его желание вдруг исполняется, принося ему радость. Бывают мечты пустые, вроде как о вечной молодости и красоте - им не суждено стать явью, и бывают мечты попроще: поесть вволю, увидеть море, освободиться от рабства, разбогатеть, доконать врага, влюбить в себя объект своей любви, выздороветь и так далее. Это-то я все хорошо знаю, наизусть знаю - я прочувствовать смысла мечты не могу! Мне стоит только головой тряхнуть - и я буду сыт любыми желаемыми лакомствами, стану предметом воздыханий самых красивых и горячих женщин мира, буду есть, пить, спать и плясать на золоте, если захочу... Но я не захочу. Я могу послать швыряльный нож или кинжал дальше всех и точнее всех, могу превратить цуцыря в жабу, а жабу в корешок хвоща. Я могу летать. Вечная молодость в человеческом облике всегда при мне, если есть на то моя воля, но я могу и состариться на некоторое время... Помню, довольно долго жил я в одном городище... далеко, по ту сторону океана... старейшиной жрецов среди отъявленных дикарей. Долго жил, пока, наконец, не утомился постоянными покушениями на мою жизнь со стороны нескольких поколений нетерпеливой жреческой молодежи - им, видите ли, мечталось расти, а я свет заслонял... Что ж... такова грустная изнанка бытия и обновления вечно юной природы... Я осознал и исчез оттуда, не споря, тихо, с виноватой улыбкой, с низким прощальным поклоном странника, уходящего в одиночество ночи, смиренно оставляющего им на потеху и поругание скромное свое наследство... Хотя, нет... это я из другой жизни так испарился, а там, в городище, вроде как я - на добрую память - вытоптал до последнего стебелька всю юную жреческую поросль... вместе с вождями и невежественной толпой... Забыл, надо будет проверить по памяти. Впрочем, и то, и другое пустяки, а главное - чтО я испытал, вернув себе телесную молодость! Ведь я очень бодрый был старикашка: жилистый, ясноглазый, с крепким здоровьем, здравомыслящий, острый на язык... Живи - не хочу! И вдруг!.. С глаз моих словно толстенный слой пыли убрали: все видят, каждую соринку и морщинку, издали и вблизи, уши мои отныне слышат как стрекоза чавкает, ноги мои чуть ли не сами по земле вприпрыжку пляшут, руки то к мечу тянутся, то к ближайшим женским прелестям! А дышать-то как славно, вкусно! Во всю грудь! С тех пор я решил для себя бесповоротно: сходство сходством, смирение смирением, но буду я отныне человеком крепким и молодым! Сие мне забавнее. Так вот о мечтах, продолжу. Все мои желания становятся явью или могут ею стать в любой удобный для меня миг, а несбыточных желаний я представить себе не могу. Ну не могу! Спотыкается на этом всемогущество мое. Но во всем остальном - бесперебойно мне служит. Прикажу - и ящерная корова с медведем будут плясать передо мною парный танец урожая! Объявлю новый закон природы - папоротник зацветет золотыми цветами. Нужды нет, что папоротники не умеют цвести - моею волей научатся! И когда-нибудь, для смеха, я их к этому склоню. Если я захочу погибнуть или умереть... я, наверное, и это сумею... Но я даже не хочу этого хотеть. Хватит с меня того, что я не в состоянии вспомнить вселенную, бывшую до меня. А может быть, попытаться помечтать о том, чтобы вспомнить это? Чушь какая. Это придется все последующее бытие на воспоминания пустить. Не хочу. Но - на заметку возьму: авось, при случае... О, где вы, где вы, мои мечты и грезы... - Ты чего, Горошек?
      Почуял что-то коняга мой. Глазом коричневым добрым помаргивает, дескать, удила не прожевать, словами внятно не рассказать - сам уж догадывайся, на то и хозяин! Тревожное почуял. Оглянулся я окрест - мне и в мысли Горошковы забираться ни к чему, и так все понятно: демон Горы нас подстерегает по ходу движения.
      Горошек мой любит равнины гораздо сильнее горных перевалов, а нагромождениям льда и валунов предпочитает имперские дороги и летние пастбища. Я его за это ничуть не осуждаю, ибо и мне самому развлекаться за столом и перед камином приятнее, чем всухомятку и в седле. Худо-бедно, а под размышления да воспоминания добрались мы с Горошком до подножия Безголовой; то есть, до цели моего путешествия сутки-двое осталось, а там и Морево... Но сегодня конец света по-прежнему за горами... за горой, и я буду жить и дышать так, словно бы этому миру ничего окончательного не угрожает... А жаль будет, если что... Но я же свою четверть битвы проведу! Я же не уклоняюсь! Почему именно четверть, а не половину, и не всю? Да - просто, вздумалось мне так. Чем половина - лучше четверти и хуже целого? Ничем! Здесь можно рассуждать в понятиях больше-меньше, а никак не в лучше-хуже, стало быть, выбором своим в пользу четверти я ни с какой стороны упрека не заслуживаю.
       - Что скажешь по поводу мудрствований моих, пресветлый разумом святой отшельник Снег?..
      Увы, нет рядом Снега, а с демоном Горы не больно-то порассуждаешь... У Горошка и то мозгов больше.
      Демон Горы отзывается на имя Камихай, но бесполезны попытки смертных управлять демоном, имя его познав, ибо Камихай не имеет ни души, ни сердца, а только прожорливое брюхо и клыкастую пасть. Ну, голова есть, со слабыми зачатками разума, лапы есть, верхние и нижние, ибо демон всегда выходит к людям на задних лапах, причем, передние тут же становятся похожими на руки... А сам он имеет отчетливое сходство сразу с двумя горными обитателями - медведем и цуцырем. Изредка, если годы на урожай из человеков очень уж обильные, Камихай добавляет в себя и людские черты.
      Цуцыри, как гораздо более слабые демоны в сравнении с Камихаем, редко шныряют в окрестностях Безголовой, а и горные медведи тоже здесь не водятся, потому что в этой местности Камихай главный охотник и победитель. Разве что изредка и по ошибке забежит с соседних пригорий косолапый... ненадолго. В драке связываться с демоном прибытку нет - ни медведю, ни человеку, ни демону помельче. Камихай может запросто сожрать взрослого медведя, не то что медведицу с медвежатами, я сам эти ошметки да огрызки видел, наоборот - ни разу ни у кого не получалось. Иногда я думаю, что неплохо бы стравить его в драке с тургуном, да все забываю, да все некогда... Тургун - теплолюбивый зверь, болотный да равнинный, в горах ему неповадливо будет... Нет, не получится из этого зрелища.
      Цуцырь, щура, наф - все на корм пригодны, когда Камихай жрать хочет - а он всегда голоден. Некоторые считают, что он сын Уманы, богини подземных вод, но это совершенная чушь: Умана сама его недолюбливает, да только связываться с ним не захочет, потому что Камихай, все-таки, не сам по себе, а со стихиями связан, с той же Безголовой. Поэтому существует наш бесполый демон Камихай один-одинешенек на всем белом свете, единственным рабом-повелителем возле своей горы, покинуть которую он не в силах, ибо демон Камихай - неотъемлемая демоническая часть ее, обходит Безголовую дозором в вечных поисках съестного, меняет облик и способы нападения... Живет, одним словом. Гора необычайно объемиста, широка, на десятки долгих двойных локтей раскинулась по восточным землям империи, поэтому даже Камихаю не появиться вдруг в каждом месте своих владений, чем и пользуются все, кому есть надобность в горных дорогах: звери и люди. По склонам Безголовой проложено великое множество путей и троп, любую из них может преградить демон Камихай, особенно вечером или ночью. Любую - да не все! Но и днем Камихай не спит - вон он, из за каменного выступа хищной аурой пышет. Да так ловко притворился валуном! Молодец Горошек, безо всякой магии олуха почуял, по аромату сгнивших остатков падали, вероятно.
       - Вижу, вижу, тебя Камихай! Выходи, булыжник вонючий! Застукано! Чур, теперь ты водишь!
      И зашевелился наш валун, и мох на боках его - не мох вовсе, а безобразная буроватая короста, видом весьма на мох похожая. Ступил на тропу - сразу же когти на ноге выставились смертоносным веером. Когти прочнейшие и востренные, однако, никогда, за все мое знакомство с Камихаем, не видел я на дороге следы его лап и когтей, ибо не зверь Камихай - демон, и следы его не звериные, а те, что демону положено оставлять. Кстати сказать, гадит он исключительно булыжниками, их можно отличить от природных только по гладким скругленным бокам. Песчаник, в основном, гранит... Вот он весь показался, не торопится, мерзавец, знает, что не убежать нам с Горошком - Камихай у себя дома, куда от него скроешься?
      Я решил пока с лошади не слезать, не хочу в первый миг смотреть на этого обжору снизу вверх, успею еще. В данный миг он ровнехонько с меня ростом, причем я - довольно дюжий молодец - верхом на крупном коне, а демон просто на задних лапах стоит. Он может выглядеть и гораздо более рослым чудовищем, но предпочитает подстраиваться размерами под угощение. Сейчас он невелик, я бы сказал - меньше не бывает, стало быть люто голоден, желает, чтобы человек и конь доверху наполнили брюхо его обвисшее. Мерзавец, небось даже и расседлывать Горошка поленится! Нет, шпор я снимать не буду, пусть ими подавится в случае успеха.
       - Чего встал? Никогда не видел конских яблок? Не-е-ет, на обед ты еще не заработал, сударь Камихай! Подбери слюни и становись рылом к скале: теперь я прячусь - ты ищешь. Только чтобы честно до ста было сосчитано!
      Горошек мой действительно испугался несколько по-медвежьи, выдал на гора отменную кучу навоза, вдобавок задрожал, зафыркал, словно бы хныкать собрался... Тихо, тихо, Горошек, успокойся, никто тебя в обиду не даст.
       - Б-боги, кривые роги! Ты еще здесь, тупой Камихай? Или я чего-то недопонимаю и ты уже сосчитал до ста? Или ты так подглядываешь, надеясь играть со мною в прятки и в салочки при помощи низкого обмана?
       - Я съем тебя, смертный. Вместе с конем твоим, вместе с аурой твоей, вместе с душой твоею. Кровь твоя станет соком моим, аура твоя станет жизнью моей...
      Ну наконец-то: запел, загудел. Демоны глупы, но восприимчивы. Будь на моем месте горуля, цуцырь или медведь, Камихай бы ради них не стал бормотать предобеденные молитвы, просто бы напал, немедля, а то и с круговым подходом, или вообще из укрытия. Но поскольку я человек - и демон подбавил себе черт человеческих и даже заговорил.
       - Нет, но вы только посмотрите, судари и сударыни боги - каков златоуст сей Камихай! Что ни слово - то поэзия! А щечки-то какие налитые! А подбородочков-то сколько наел!
      Камихай мало что понял из моих задорных выкриков, но на всякий случай оглянулся: конечно же, никаких богов и богинь поблизости не было. И насчет подбородочков я наврал, в надежде подольститься, ибо толстенная, заросшая серым ворсом шея Камихая без переходов становится челюстью на краю его отвратительной башки.
       - Ты разгневал меня, человечек, неуместным громкогласием своим, и за это я съем тебя!
       - Угу, а глухонемого бы ты выплюнул, не жуя. Слушай, Камихай. Давай условимся на ничью: мы с Горошком спокойно проезжаем дальше по дороге, а ты резво и весело бежишь впереди нас, чтобы вовремя подсказывать, где нас, мирных путников, могут подстерегать расщелины, обвалы, засады нехороших людей и прочие опасности. Заодно и путь расчистишь, если где насугробило. Согласен?
       - Ты очень разгневал меня, человечек. Готовься к смерти. - Камихай нетерпеливо облизнулся и пошел, вперевалку, прямиком к нам с Горошком. Было между нами расстояния восемь полных шагов, и я без суеты успел спешиться, оттолкнуть Горошка к себе за спину, достать и надеть латные рукавицы. Демона убить непросто, особенно такого мощного и древнего, как Камихай, но - можно. Поранить его - задача полегче. Умелые бойцы неоднократно бились против Камихая и добивались относительного успеха: помню, как двое рыцарей... Или, например, трое братьев, ратников черных рубашек - я их лично знавал, с помощью подколдованных мечей, отваги и ратного искусства так отделали Камихая, что тот потом полный лунный месяц из своих пещер носу не показывал, ущерб зализывал. Но и братьям досталось: один на месте погиб, другой на следующее утро скончался от жутких ран, третий уцелел, да не боец отныне... Горный медведь - тоже не праздничный обед Камихаю, тоже ему потом неделями пыхтеть, выздоравливать, демоническую плоть из кусков в единое целое собирая... Со мной демону Камихаю пришлось бы и того сложнее. Но я, за долгие столетия жизни среди людей по их обычаям, будучи уже насквозь пропитанный мягкосердием человеческим, не собирался убивать демона. Раз уж он здесь обжился - пусть и дальше существует на свой обычай. Как знать - вдруг удастся предотвратить конец света? Тогда люди спросят:
       - А где наш неугомонный демон Камихай?
       - Нет больше демона Камихая.
       - А кто лишил нас этой древней достопримечательности?
       - Зиэль лишил.
       - Тьфу на Зиэля!
       - Как это - тьфу на меня??? За что? Из-за этого грязного смердящего бурдюка? Нет уж, лучше я его кулачным боем попотчую, а убивать не стану.
      Сказано - сделано. Подскочил я к Камихаю поближе - и ну месить его в два кулака! И пинками с обеих ног украшаю, изузориваю молодецкую забаву, чтобы нам с Камихаем не заскучать от однообразия движений. Сапоги у меня знатные, из нафьих шкур выделаны, поэтому я их слегка укрепил заклинаниями, поберег, чтобы не обтерлись о каменное пузо, не лопнули... Камихай постоял, помолчал, и тоже в драку вступил, взялся отбиваться от меня когтями передних лап. Одной 'рукой' махнет, потом другой... Тут главное - не поддаться на кажущуюся его медлительность: скок вдруг вплотную ко мне! Клац челюстями! Чуть нос не откусил! И ноги у него, когда надо, резво лягаются... Ах, ты, рожа хитроверткая! Ну и я подбавил скорости: лупцую Камихая в свое удовольствие, но постепенно сосредотачиваю большую часть ударов на челюсти его и на брюхе - на самых слабых местах. Подпрыгнул - на тебе в хрюкало! В один удар с двух кулаков два клыка ему выбил! Но это так... сугубо для забавы, потакая чувству прекрасного в сердце, плетя изящный рисунок боя - клыки-то у Камихая тотчас новые отросли. Бью ему в брюхо, а силу ударов наращиваю не спеша, мне ведь тоже любопытно понять - как устроены сторожевые чувства безопасности у демонов. Вот подогнал я его поближе к обрыву - и пинком в живот! Так и кувыркнулся мой Камихай в глубоченную пропасть. Но не упал в бездну, а когтями ловко за край уцепился. Один миг - и вновь он передо мною.
       - Ладно, - думаю, - я тебе пинка покрепче!.. - Он опять - кувырк туда, в бездонную пустоту, а когти снова в кромку обрыва вцепились! Я каблуками на подковках сбиваю это дело, раз, второй, третий так ведь и Камихай словно поумнел от невзгод: исчезли его лапы... Это он шустрым пауком прополз по отвесной стене чуть в сторону и снова вылез - вот ведь как жрать-то ему хочется! Хорошо, побьем в брюхо руками. Сумею я ему дыру кулаками провертеть, или нет?
       - Ой, хватит...
       - Чего тебе? Что ты там бурчишь, Камихай? На тебе еще в ухо! И в пасть!
       - Пощади, Великий Господин.
       - Что-что? Как ты меня обозвал?
       - Великий Господин. Мне понимание пришло, что ты вовсе не человечек. Пощади меня.
       - Хм... Вот здорово... То есть - как это, понимание? Поясни. Живо отвечай, горулин потрох, не то вообще дух из тебя вышибу!
       - Не знаю. Пощади, Великий Господин.
      Заладил одно и то же. Бесполезно у него выспрашивать насчет понимания. Похоже, от всего окружающего ему такой вывод в дар свалился. Люди бы, вероятно, решили, что сама гора, Шапка Бога, подсказала истину демону своему. Ну... что ж, мысль не хуже всякой другой, меня она устраивает...
      Задумался я неспешно... (А куда торопиться? - Я уже почти у цели, у меня, по моим прикидкам не менее двух суток на лень и развлечения...) С одной стороны - убивать я его не собирался и не собираюсь, а с другой стороны - как-то так... бросать забаву на полдороге... не то и не се... Ни души вокруг, ни людей, ни зверей. Только пар изо рта, только эхо, словно огромный гулкий шершень, мечется по тесному ущелью, в поисках выхода, стукается о скалы... Почему Безголовая всегда навевает на меня грусть? Осенью и зимой понятно: дожди, холода, вечные серые тучи... А сегодня отчего-то небо - с большими просветами. Но ведь и весной, и летом, когда доводится здесь бывать, даже при ясном небе и на сытый желудок - все равно овладевает мною какая-то прозрачная, чисто человеческая печаль... которая мне совсем не в тягость... Наверное, мне следует попробовать писать стихи, коль уж я так полюбил облик человеческий и скромное бытие людское... Да, стихи, о тяжких покровах древнего ледяного снега, ощетинившегося многоцветьем колючих отблесков под лучами зловещего солнца, о темно-сизой лошадиной тени на краю темно-синего в белых перьях неба...
       - Ой, пощади, Великий Господин! Умоляю!
      Чего-то он так орет? А... Видимо я, в задумчивости, одухотворенный хрупкой красотой горного дня, стал бить его сильнее, чем намеревался... Или силы у него стали иссякать?.. Ну, хорошо...
       - Ну, хорошо, Камихай. Я тебя прощаю. Стой. На-ка еще один, справа в пузо, 'на протык'! Слушай - неплохо ведь, точно и чисто получилось, а, Камихай?
       - Да... Великий... Господин.
       - Давай, еще, разок-другой?
       - Пощади, Великий Господин.
       - Эх... Будь по-твоему. Все булыжники вывалились из тебя?
       - Все, Великий Господин.
      Чем демоны отличаются от людей? Во-первых, как я уже говорил, пониженной способностью думать. Но кроме того, что демоны еще глупее людей, у демонов не встречается мыслителей, озабоченных бесконечностью пространства и времени, судьбами человечества и богов, попытками разобраться в природе света и тьмы... Увидел - сожрал. Оказался слабее - беги, или пресмыкайся. Никакой тебе гордости, благодарности, обиды, затаенного и отложенного желания отомстить... Понял Камихай, что нарвался на особь куда более могучую, нежели он сам - тут же пал ниц, в надежде сохранить жалкое свое сознание и бытие. Поймет, что ошибся, что на самом деле он сильнее - тут же растерзает, а растерзав - сожрет, а сожрав - забудет о случившемся еще раньше, чем отдарится природе булыжниками.
       - Умница, Камихай. Ну-ка, спляши мне!
      Я загорланил одну из любимых своих солдатских песен, о том, как в жаркий полдень бранчливый муж и кровопивица свекровь погнали молодуху на речку за водой, а там ратник черная рубашка стирал свои портки... Бывает, в длительном походе так-то все обрыднет... но грянет запевала, подхватим дружно - вроде как и пыль осела, и усталость отступила...
      Впору бы мне рассмеяться, глядя как старательно топчется и кружится толстобрюхий Камихай посреди тропы, поочередно помахивая когтистыми лапами над дурацкой своей головой - так наоборот: вместо веселья грусть накатила.
       - Достаточно, друг Камихай. Потешил, я доволен. Гм... На самом-то деле - напустил ты на меня хандры... Впрочем... Делу - время, как говорится, а нам с Горошком пора в путь. Да, Горошек?
      Горошек вытянул свои губищи, шам-шам меня в ухо, а сам привзвизгнул тихонечко, робко... и с неуверенностью: чувствуется, что сидит в нем страх перед Камихаем. Если бы он мог - точно бы залез ко мне за пазуху, с головой. Я, вслед за Горошком, зырк на демона, а у того аж слизь изо рта капает - жрать нас хочет.
       - Какая же ты неблагодарная гадина, сударь Камихай! А ведь я надрывался, учил тебя, как родного сына, кулачному бою, зоркости, музыке и танцам, а ты... Ну-ка, отвернулся! Нет, не так. Пройди сюда... Тихо, тихо, Горошек, пузырь не тронет... Я тебя!.. Рыло слюнявое, нежить!.. Дальше, еще дальше. Вот. Будешь сторожить запад, а мы с Горошком двинемся своей дорогой, на восток...
      Но обернулся я вправо, заглянул в бездну - и все немедленно переиначил.
       - Горошек, стой.
      Замер мой коняга как вкопанный. Он весьма смышлен и послушен мне, и предан всей лошадиной сущностью своей, но я, вдобавок, и приколдовал Горошка, чтобы не мешал, не отвлекал меня от созерцания, ибо вздумалось мне созерцать. А Камихай стоит, как велено, ко мне спиной, и только когтищи на лапах шевелятся, наружу до отказа выпущенные... Ишь, как проголодался. По-моему, он даже что-то бубнит на человеческом языке... Или мне это показалось?.. Любопытно: помнит он наши с ним прошлые встречи, или каждый раз заново меня узнает? При случае вернусь, загляну ему в башку и проверю. Как бы то ни было, а не худо бы перед созерцанием, не во время оного, очистить свой разум от всего мирского наносного, в том числе и от раздражения, гнева, мелочной злобы, сиюминутных страстей, сделать сознание столь же светлым и чистым, как этот невероятный в своей первозданной свежести горный воздух... Тут как раз Камихай и пригодится мне на прощание: взревел я, изрыгая из себя самые грязные солдатские ругательства, коих я гораздо поднабрался за время ратной службы человечеству, подбежал к Камихаю и погнал его пинками дальше, вниз по тропе. Тому даже и в голову не пришло выяснять - за что? Чем разгневал? Избивают - значит виноват.
       - Смилуйся, Великий Господин... пощади, Великий Господин...
      Ур-род. Законы человеческого естества сработали во мне как надо: отогнал я Камихая за скалу и дальше, на два извива к западу, выкурил из себя черную злобу и всей грудью вобрал взамен тихую безмятежную грусть. Что и требовалось.
      День в разгаре, а полное впечатление, будто вечер уже наступил: солнце светит сквозь образовавшуюся неширокую промоину в небе, словно бы придавленное тучами к бугристым склонам Безголовой, тени от скал и валунов черными вязкими потоками стекают в пропасть и там, в далекой-предалекой глубине, накапливаются толстым слоем непроглядной тьмы. Ох и мрачно бывает ночами в ущельях, особенно в новолуние! Спускался я из любопытства на самое дно, тоже, кстати, осенью, когда снега еще толком не легли, а ночи долгие и темные.. Там, небось, и Камихаю скучно показалось бы, но демон туда не захаживает - незачем и не за кем... Солнечные лучи неприветливы и скупы, тепла почти не дают. Но зато воздух настолько прозрачен, что дальний кривобокий соснячок, от которого одни верхушки из-за скал видны, совершенно не сливается в единое целое, весь на ветки, стволы и лапы разделен. Еще чуть вглядеться - и шишки с иголками заметны станут... Ах, хорошо. И ветер задул, резкий, сильный, ледяной... Вот ты-то мне и нужен, ветрище! А ну, поддай еще! Не поленился я ради такого случая, добыл из сумки одеяло, размотал, сложил вчетверо - садись, воин, и созерцай вволю!
      Сегодня вздумалось мне внимать пению ветров... Иные без толку созерцают: сядет, такой, глаза кабаньи растопырит неизвестно куда и непонятно зачем, сопит, обед переваривает. А у самого преподленькие в своей мелочности мыслишки: сколько еще сидеть, чтобы всё прилично было, видят ли меня люди и боги, правильная ли у меня осанка и уместно ли будет почесаться?.. Не-ет, милые мои, так не созерцают. Ты должен жестко и властно ухватить воинской дланью своею - на выбор: нечто... зыбкое, странное... каждый раз - иное, но - важное, вечное... то, в чем ты сумеешь раствориться, отринув собственное сиюминутное и взамен приняв извне это самое вечное.
      Легко сказать - ветер. А ведь каждый из них сплетен из тысяч дуновений, подобно тому, как вон та сутулая сосенка состоит из множества хвоинок, веток, чешуек, древесных волокон и нитей корневых. Ветры балуются, тормошат ее, треплют, шатают, однако, озорникам это плохо удается, ибо деревце заскорузло в старости своей, но от этой очерствелости до дряхлости еще очень далеко, вы лучше попробуйте, иголки с нее сбейте...
      Каждое из дуновений поет на свой лад и голос, подстраиваясь, вдобавок, под время дня и время года... сколько ни слушай этот хор, что паче волшебного - а никогда не встретишь одну и ту же песню, ибо их больше, чем сосен на склонах Безголовой, больше чем веток на этих соснах, больше чем хвоинок на этих ветках... Я, вероятно, мог бы запастись терпением и за какую-нибудь жалкую тьму-тьмущую тысяч тысячелетий переслушать их все, но это было бы грустно - дойти до края бесконечности, вдруг осознав, что и она имеет предел, как вот эта сосна, эти горы, эта жалкая древность... и я сам. Нет, меня это не касается: я был, есть и буду! Вне зависимости от Морева! Буду, буду!!! Ах, хорошо!
      Грусть покинула меня, уступив место чистому в своем бескорыстии веселью: хватит сидеть!
       - Ветры! Сосны! Скалы! Тучи! Небо! Стихии! Зиэль приветствует вас! Я рад вам, и надеюсь, что вы рады МНЕ!.. А ИНАЧЕ Я ВАС ВСЕХ... Гм... отставить. - Возрадуемся же! Общности нашей! И воспоем! Вечность нашу!
      Ветра свились в единый поток и ударили меня в лицо и грудь, даже шапка слетела и унеслась куда-то за спину. Борода растрепалась, залепила взор, но я фыркнул, тряхнув щеками, и длинные пряди ее послушно опустились чуть пониже, игриво защекотали мне щеки, уши и затылок, позволяя глазам смотреть вдаль и вниз. Невидимый глазу поток в одночасье набрал ураганную силу, но не смог помешать мне подойти к самому краю пропасти. Я медленно, почти лениво, развел руки в стороны, застонал от блаженства и лег грудью на воздух.
      О, нет, я никому и ничему не приказывал в этот миг! Ветер сам угадал желания мои, по своей воле прыгнул ко мне навстречу, чтобы побороться с тяжестью тела моего! Да, я могу летать как мне вздумается: подобно облаку, подобно нетопырю, подобно птеру, подобно стрекозе, подобно малой пушинке в водовороте могучего вихря... Но эти подспудные мои умения выходят за пределы человеческие, в то время как сейчас... Я человек - и я почти лечу! Я пел без слов, нависнув над бездной, и завывал, подражая ветрам, я хохотал и захлебывался бешеными ледяными струями прозрачного урагана, и снова пел... Воздух выл в ответ и, словно беспокоясь за меня, пытался отбросить назад, на камни, подальше от края пропасти... Но кому как не мне понимать коварство стихий: стоит лишь поверить в их доброту и заботу... стоит лишь слепо довериться слепым силам природы - как воспоследует возмездие: ураган вдруг прервется, уймет свои порывы, на одно лишь коварное мгновение смолкнет - и тело мое грянется вниз и станет жалкой мимолетной игрушкой для вернувшейся мощи, безвольной человеческой куклой, которую забавно будет расшибить вдрызг об отвесные стены, так, чтобы на дно пропасти упал уже не человек Зиэль, а жиденький град из ошметков плоти...
      О! - вот он, этот предательский выпад: ветер попытался отскочить, перестав быть мне опорой, дабы я потерял зыбкое равновесие и...
       - Шалишь, брат. ДАВАЙ ЕЩЁ! ЕЩЁ, Я СКАЗАЛ!
      И ураган разочарованно застонал, поняв, что попал в ловушку чужой воли, еще более могучей, нежели та, что позволяет ему жить по своему ураганному укладу... Он выл, тоскливо и яростно, без рулад, на один голос, продолжая послушно поддерживать меня на краю пропасти, только теперь уже из моей, а не из собственной прихоти... Но это быстро надоело мне, ибо радость кончилась. Я отвалился от ураганной подпорки, даже сделал пару шагов назад.
       - Прочь. Ты мне надоел, ветер. Да и жрать охота.
      Я взялся было причесывать в восемь пальцев кудель вдрызг растрепанной бороды, потом вспомнил про шапку... Вон она, за обломок скалы зацепилась... Перо сломано... И демоны бы с ним, с пером, в сумке запасные есть... Я оббил об колено сор с шапки и водрузил ее обратно, поверх чисто выбритой головы... Может, длинные волосы вырастить, а бороду сбрить? Такое уже бывало в облике моем, почему бы и нет? Но пусть мы сначала Морево изживем. Да, Зиэль?
       - Да, Зиэль.
      Если бы кто-то невидимый мог сопровождать меня в моих странствиях, он бы, небось, принял бы меня за безнадежного сумасшедшего, ибо очень часто я - предварительно удостоверившись, что никого видимого или невидимого поблизости нет - веду беседы сам с собой, разговариваю вслух, и не просто бормочу, издаю те или иные междометия, разукрашенные обрывками песен и богохульствами, но веду связные и долгие повествования! Добро бы я засел с рассказами у камина, выставив ноги к огню - одна рука обнимает кружку с вином, а другая щекочет девичью ключицу под раскрасневшейся щечкой... Нет же: бредет по узкой горной дороге брадатый детина, с конем в поводу, либо верхом, и громким гладким голосом рассказывает всякие долгие дурацкие истории о своем прошлом и настоящем, да еще в лицах... К счастью, бдительность моя настроена таким образом, что когда бы и где бы ни вздумал я болтать этак вслух - никто сего не обнаружит, не поймет. Но зато вполне могут услышать, как горластый мужик - судя по песне - из военных бродяг-наемников, приближается к трактиру, дабы там наесть и напить на пару-тройку серебряных кругелей.
      Отсырела шапка, лежа на мху, и пропущенная соринка в затылке свербит, но - без шапки никуда, без головного убора на открытом воздухе только рабы имеют право находиться. Соринку мы найдем... вот так... а сырость сама высохнет. Вперед, что ли? А, Горошек?
      И только я собрался, было, забраться в седло - как увидел надпись на камне, который я принял за обломок скалы... Мох смахнуть - хорошо читается... 'Рыцарь Фодзи Гура упокоился здесь, в бездне, воистину по-рыцарски'. Ах, вот оно что... Да, я знаю, я вспомнил, как дело было...
      Фодзи Гура, как младший отпрыск древнего рода, не мог надеяться на получение наследства, да он и не надеялся. Однако, служба в столице, в гвардии Его Величества, открывала перед ним весьма широкие возможности для славной и безбедной жизни: помимо почестей и денег, имперский гвардеец Фодзи Гура мог добыть на кончике меча и титулы, и должности, он имел право надеяться на благосклонность любой девицы, из числа знатнейших невест империи... Всем пренебрег Фодзи Гура, выслужив за долгую и безупречную службу только рыцарское звание, железную звезду на грудь и небольшое ленное поместье в восточном уголку обширных имперских земель. Даже и здесь он оказался верен себе, то есть проявил скромность и своеволие: вместо того, чтобы по праву отхватить себе лакомый кусочек в пристоличных уделах - выбрал дикие и бедные земли там, на востоке, неподалеку от малой родины... В чем судьба не поскупилась для рыцаря Фодзи, так это в друзьях: с десяток знатнейших и славнейших рыцарей империи имели честь и взаимное удовольствие водить с ним дружбу! Еще в юности, на заре жизни, когда на всех сторонах окоема - куда ни глянь - просматривается только безоблачное счастье, довелось ему, в составе дюжины таких же как он молодых шалопаев и дуэлянтов, изведать на себе неистовый монарший гнев, ожидание казни в имперском узилище, и необъяснимую монаршую милость, которые, воспоследовав друг за другом, подобно огню, молоту и воде, навеки и неразрывно сковали в единую память и братство судьбы этих молодых людей...
      А неутомимое время шло и шло, настигая и повергая в прах то одного из них, то другого...
      Граф Лавеги Восточный, один из прославленной дюжины, тоже давно удалился на покой, будучи исполнен сил, оставил военную и иную службу в столице и тоже обитал на краю империи, на востоке, в двух днях ленивого конного пути от именьица своего старинного друга. У графа под рукой лежал целый удел, нежданно-негаданно полученный им в наследство, вместо безвременно погибших четверых старших братьев, но именно он, не пыжась титулами и богатством, примчался к другу, стоило ему лишь получить от него послание.
       - Рад, рад, Лагги, не ожидал, что так скоро прибудешь. Дай, обниму...
       - Да как получил твои каракули, так сразу на коня - и к тебе. Один, заметь, как ты и просил, без слуг и сопровождения. Прикажи подать вина, а то моя глотка похожа на печную трубу, сто лет не видавшую трубочиста, только вместо сажи в ней - дорожная пыль!
       - Ты что же, без фляг в путь-дорогу пустился?
       - Фляги при мне, одна еще полнехонька. Но водой сию сажу, сиречь пыль дорожную, не смоешь, только грязь по глотке разведешь. Будто сам не изведывал?
       - Так, может, сначала омоешься, а потом уже выпивка? Вода в купальной лохани, вода нагрета, ибо я чувствовал, что ты в пути и вот-вот прибудешь.
       - Какой ты скучный зануда, Фодзи! При чем тут выпивка? Выпивка после купания, а сейчас я жажду хочу утолить!
       - А-а... Так бы сразу и сказал. Кадки водицы ключевой тебе хватит для утоления жажды?
      Лавеги Восточный запыхтел, свирепо раздувая ноздри, смерил старого друга с ног до головы и с головы до ног, и как бы даже сверху вниз, несмотря на то, что ростом он был ниже почти на голову, однако стерпел, на старинную гвардейскую подначку не повелся.
       - Вполне будет довольно простой столовой чаши белого вина. Можешь развести его на три четверти водой, если тебе жалко вина. Кадку с водой поднесите моему Горульке, только не вдруг, а пусть сначала расседлают, оботрут как сле...
       - Мы знаем, как обращаться с лошадьми. Так, говоришь - на три четверти развести? Водой? Желание гостя - закон, я так и сделаю.
       - Эх ты-ы, Фодзи, Фодзи... Гостеприимство, называется. Ладно, действительно, пойду омоюсь, а потом уже расскажешь - что случилось? Лавеги Восточный, несмотря на внешнюю простецкость, был умен и очень ловко воткнул вопрос, ибо - даже умирая от любопытства - не должен рыцарь достоинство свое рыцарское ронять...
       - Ничего такого спешного и страшного, Лагги. За ужином все расскажу, не тая, не обинуясь. Какие у меня от тебя секреты?
      Изящный низенький стол бо-инской работы накрыли на двоих в саду, среди вишен, с четырех сторон обставив место маленького пира вместительными круглыми жаровнями, на которых, источая живительное тепло, ровными гладкими грудами лежали раскаленные докрасна горные угли: подобная предусмотрительность со стороны хозяина не оказалась лишнею, ибо, несмотря на весеннюю пору, по вечерам ощутимо примораживало.
       - Ах, вот ты что задумал...
       - Именно, Лагги, именно. Пора пришла. Выслушай мои обоснования и не укоряй за повторы, если таковые случатся в речи моей. Но сначала - еще по кубку. За Ее Величество и всех сударынь империи!..
      Выпили до дна, помолчали.
       - Как твоя? В добром ли здравии пребывает?
       - Соответственно возрасту. Иногда, Фодзи, подчеркну - что именно иногда, а не часто, я завидую твоему холостяцкому бытию... Но в остальное время почти всегда удовлетворен собственным семейным положением. Двенадцать чад у меня, круглая дюжина. Уж выросли. Шутка ли - всех их родить да вынянчить?.. Она у меня рыцарь в юбке.
       - Нижайший поклон от меня сиятельной сударыне Вогори.
       - Передам.
       - Гм... Ну, тогда я продолжаю. А ты слушай да подливай, подливай себе, Лагги!..
      Рыцарь Фодзи Гура задумал свести счеты с жизнью, а графа Лавеги Восточного, старинного друга, попросил быть свидетелем и душеприказчиком, ибо ленное владение его, в отсутствие семьи и наследников, отходило обратно короне, и граф должен был проследить, чтобы все прошло правильно, по закону и справедливости. Вдобавок, существовала высокая вероятность, что имение рыцаря, на правах лена, может быть перепожаловано душеприказчику. Богатого графа Лавеги возможность подобного прибытка не так уж и волновала - со своими бы землями управиться, но рыцарю Фодзи Гура не хотелось оставлять без присмотра то, что было дорого ему при жизни.
       - По сути, друг мой, только сада мне и жалко. И слуг жалко, но они-то люди, за себя сами постоят, тем более что свободные все - рабов я никогда не держал. Лагги, я тебе когда-нибудь рассказывал - почему в гербе нашего рода присутствуют вишневые лепестки и что я другой титул принимать не хотел, дабы лепестки эти в гербе своем сохранить?
       - Нет, - соврал граф.
       - Слушай же. Все живое в природе повторяет единый жизненный путь: рождение, расцвет, увядание, смерть. Животные так, и растения так. Хвощ, земляника, папоротник, дуб. Сегодня желудь, а завтра росток. А из ростка листик вышел, зеленый, клейкий... Оглянуться не успеть, а уж листик тот вырос, увял и усох, и треплет его ветер, и гонит вместе с пылью куда ему вздумается. И только лепестки вишневого цветения опадают вдруг, во всей своей красе: сочные, свежие, благоухающие, прекрасные... Так же и рыцарь должен покидать этот мир в полной силе своей, а не дряблым хнычущим старцем, которого любой ветер свалит с ног и погонит по пыльной дороге, подобно увядшему листку... За это наш род ценит вишневое дерево, пору вишневого цветения и неувядаемую прелесть вишневых лепестков.
       - Изящный рассказ, чудесное предание. Однако, Фодзи, тебе еще далеко до дряхлости!
       - Да не так уж и далеко. Силы мои подошли к концу, Лагги. Боль поселилась во мне, она терзает мои внутренности. Вот уже который год жизнь моя проходит под знаком этой боли, а она - всегда со мной, то отступая, то вновь переходя в наступление. И с каждым разом отступление все короче, а действие лекарств и лечебных заклятий - все слабее... Любой из нас получал раны, каждому из нас многое довелось претерпеть, но ты себе представь пытку, Лагги, пытку, растянутую на годы... на долгие годы. Эту рану поселили во мне демоны болезней, не иначе, как по повелению богов. Представь себе невидимую рану, которая не заживает много лет, а только разрастается в груди моей... и уже в чреве моем...
       - Представляю, но с трудом.
       - Тем не менее. Дух мой ослабел в этой многолетней изматывающей войне с телом, трудно мне далее терпеть. И потерпел бы, вероятно, как мужчина и воин - да ради чего? Ведь я одинок, и долг мой перед империей и троном исполнен. За наших мы уже пили? По врозь?
       - Пили. За всех разом и по отдельности, за живых и мертвых, считай сам: за Когги, за нас с тобой, за Санги, за Лагги Веселого... Ты чего? Опять?
      Фодзи Гура усмехнулся, одной ладонью разглаживая гримасу на лице, а другой потирая грудь. Рыцарь Лавеги оглядел старого друга острым щупающим взглядом опытного воина - исхудал Фодзи, выглядит изможденным и сокрушенным. Тоска в глазах его - такая уже не проходит. Жизнерадостный и неутомимый весельчак Фодзи... Проклятая жизнь!
       - Опять. Вот я и говорю: хвала богам, даровавших нам друзей, на которых можно опереться. Поможешь?
       - Да.
       - Скала с плеч! Я боялся, что начнешь жалеть и увиливать.
       - Один раз умирать, а ты не из плакс, коли сказал, что у тебя на душе - нет к тому сомнения. Но... быть может... отложишь ненадолго? Подумай: весна, еще немного - и твои любимцы дадут цвет... Смотри: почки уж набухли!
       - Ох, знаю. Да боюсь, Лагги, что и пора цветения не затронет душу мою, изъязвленную болезнями. Уж лучше уйти, сожалея о мечте, нежели остаться разочарованным явью.
      Лавеги ухмыльнулся и одним глотком опорожнил очередную чашу.
       - Ты всегда был поэт, Фодзи. Ловко сказано.
       - А... какой из меня поэт? Так... просто... Значит, мы условились?
       - Да.
       - Тогда еще по кубку - и спать. Завтра с утречка я передам тебе все бумажные дела - их немного, а хозяйство мое ты видел... Позавтракаем, на коней - и в путь.
       - За вишневые лепестки, Фодзи!
      С собою в поход рыцари взяли одного слугу, подростка, чтобы присмотрел за конями, пока друзья будут подниматься на Шапку Бога.
       - Именно туда, Фодзи? Или где-нибудь здесь?
       - Не ленись, Лагги, обратно с горы тебе легче будет спускаться. Там, повыше, есть одно местечко, площадочка такая, с видом на окрестности и с подходом к глубоченной пропасти. Думаю, тысяча локтей отвесной глубины в ней, да еще с большущим гаком. Всю жизнь я мечтал взлететь, подобно птеру, хотя бы один-единственный раз... Уж я и к колдунам учиться ходил...
       - И что колдуны?
       - Да они сами не могут. Никто из смертных не умеет, даже наш Санги не летал...
      Ясный весенний день вдруг обернулся хмурыми сумерками, легкие веселые облачка набухли грозой и хладом, стали темными и неповоротливыми, ударил липкий ветер, разнообразя дождевые капли мокрым снегом и градинами. Идти стало трудно, рыцарям то и дело приходилось останавливаться, чтобы перевести дух.
       - А где он, Санги-то? Жив ли?
       - Я ведь тебе уже отвечал вчера: никто не знает. Пропал, будто сгинул... И вот тогда я подумал, Лагги: взлечу напоследок, наслажусь свободой, никому из смертных недоступной!
       - Угу. Если только до этого вихрь сей не сшибет нас с ног и не прикатит кубарем опять к подножью, к биваку.
       - Не сшибет. Не так уж нам и далеко до заветной полянки - я так ее называю. Если бы нам еще погода улыбнулась - так давно бы уже на месте были, и ты бы засветло успел вернуться.
       - Знаешь, Фодзи, давай не будем! Я сам о себе побеспокоюсь... И вообще у меня на душе ящер гадит. Правильно ли я поступаю, что собираюсь смотреть, сложа руки, как старинный друг...
       - Правильно, правильно. Забыл, как на поле боя приходилось помогать истерзанным, избавлять от мучений товарищей своих, последнюю милость оказывать?.. Вот - то же самое.
      Закончились дождь и град, немного погодя сдался и снег, но того, что уже намело на горные тропы, вполне хватило, чтобы сделать дальнейший путь для обоих рыцарей медленным и мучительным. Несмотря на невероятное мужество свое, Фодзи Гура сомлел, терзаемый усталостью и болью, так что сиятельный граф Лавеги Восточный вынужден был взять его к себе на закорки, чтобы нести дальше.
       - Я меч свой сниму, чтобы тебе не мешал, а ты его к себе за спину повесь, в пару к твоему... Ох, Фодзи, Фодзи, друг мой... Какой же ты стал легкий...
       - Угу, только не надорвись. Погоди, секиру выброшу, она мне уже никогда... Я на тебе отдохну чуток и далее сам пойду...
       - Крепче держись.
       До назначенного места добрались уже затемно.
      Кстати сказать, я остался незамеченным, когда они брели мимо меня, сквозь сугробы, и я решил из любопытства отложить свои пустые намерения, необязательные заботы: ну-ка, думаю, гляну - куда они идут, и чем дело закончится? Тут же развернулся и пошагал, держась как можно ближе к рыцарям, ибо вьюга прытко заметала их слова и приходилось прислушиваться. Они не замечали соседства, ибо уж если я стараюсь быть незаметным - даже Камихаю не учуять меня! Камихай восхотел полакомиться двумя усталыми путниками и напал на них, едва лишь они вышли на 'полянку', но он, бедолага, еще не ведал - на кого клыки нацелил, да и откуда бы ему знать?
      Рыцари вовремя почувствовали миг опасности: от предвкушения любимого дела куда и боль с усталостью исчезли! Бедный Камихай - как он визжал! Отведать от двух таких прославленных мечей - кому угодно покажется невкусным, да еще за рукояти оных держались люди такие... не нежные, прямо скажем, и очень опытные. Вжик, вжик вжик - похромал прочь наш хнычущий Камихай, со скоростью тугого ветра, другую добычу искать - благо не так далеко унюхал он сломавшего ногу длинношерстного травояда курсуя... Не курсуй - так еще неизвестно, как бы у них сложилось, Камихай силен.
       - Послушай, Фодзи, я вот что удумал... Давай, вместе спрыгнем? А что? Я тоже рыцарь, пусть и не столь прямой и несгибаемый... Трону я свое отслужил, дети выросли. Может, я тоже хочу полетать напоследок?
       - Не дури, Лагги, ты не один, в отличие от меня. Кроме того, это моя мечта, моя собственная. А ты себе другую выдумай. Вот, глупец я, глупец!
       - Что такое, Фодзи?
       - Да то. Стемнело, куда я полечу, ничего не видя? Этак от удовольствия ничего не останется! Вот ведь досада! И главное - винить некого, кроме самого себя, раньше надо было думать. Ты, вот что, Лагги: давай прощаться. Простимся, обнимемся - и беги вниз, а я останусь ждать рассвета. На рассвете прыгну.
       - Я подожду. Вместе подождем.
       - Все, Лагги. Решение принято, ибо такова моя последняя воля. Имею право. Давай обнимемся... на прощание. Там, где повет к сараю примыкает - надобно заменить два венца, не забудь.
      Лавеги Восточный подавил вздох и нехотя поднял левый мизинец, в знак окончания спора.
       - Не забуду. И возьми мой камзол, на вот, тебе дольше ждать, а я на ходу согреюсь.
       - Прощай, Лагги.
       - Прощай, Фодзи.
      Рыцари расстались навсегда. Один из них побежал вниз, стуча зубами от холода, в надежде, что успеет пройти по протоптанному следу, прежде чем поземка не заметет его, а другой закутался в оставленный камзол, поверх своего, в одеяло, предназначенное послужить подстилкой во время прощального созерцания, и укрепился духом, ожидая далекий рассвет. Мгновения капали одно за другим... медленно, печально, словно не желая покидать одинокого рыцаря, а ночной хлад тем временем окреп, обернулся в нешуточный мороз...
      Горные ветры выли тонко и весьма злобно, недовольные тем, что какой-то смертный вторгся в их пределы и присутствием своим нарушает устоявшийся уклад, привычные забавы... Потом вдруг голоса их изменились... стали мягче, певучее... и словно бы теплее... Да, теплее... И уже не холодно, и даже боль, неутомимая и ничем не утолимая боль... куда-то отступила, а на освободившееся место светлым веселым ручейком хлынуло радостное тепло... Фодзи Гура прислушался к ощущениям, пошевелил руками, ногами, шеей - повинуются. Он осторожно присел прямо на сугроб - словно перина пуховая... и холода никакого нет... Рыцарь укрепил перед собою два подходящих камня, положил на них меч, большим пальцем чуточку ослабив смычку ножен и клинка, дабы не терять ни единого мига, в случае чего...О, взвизги ветряные - это уже не ругань демонов и богов, а песни... Добрые, легкие, такие матушка певала над его колыбелью в долгие летние сумерки...
      Черная ночь, служанка богини Сулу, вгляделась в рыцаря, в слабую улыбку его, и чуточку осмелела: по ее знаку ледяные ветры придвинулись поближе, острыми текучими коготками процарапали щели в ненадежных человеческих одеяниях, защекотали грудь над самым сердцем... Улыбка стала явственнее, добрее, человек даже прикрыл глаза, буквально на один миг, чтобы прислушаться к нежным убаюкивающим голосам и поярче представить себе тот долгожданный итог всей его жизни, когда он подойдет к самому краю бездны, ощутит спиною и затылком первый укол солнечного луча, расправит крылья и шагнет туда, в полет, навстречу собратьям своим, ветрам, навстречу волшебным песням... которые будут звучать вечно и никогда, никогда, никогда не... Веки рыцаря сомкнулись и уже не захотели открываться... Да, да... пусть они еще несколько мгновений отдохнут ... а уже потом... Коготки выросли и отвердели, утратили прозрачность, но сохранили в себе холод, только не лютый теперь, а милосердный: усталое сердце почуяло неладное, трепыхнулось бессильно, стиснутое льдом и мраком, раз... другой... и замерло. Рыцарь пошатнулся, все так же улыбаясь белыми губами, и тихо повалился вперед, мертвым телом своим защищая единственное родное ему существо - неразлучный меч по имени Дым Небес. Такими и нашел их Камихай, которому до этого весьма по вкусу пришлось молочное мясо небольшого травояда курсуя. Но оно не смогло насытить Камихая до отвала, тем более, что никакой курсуй, или, там, птер, или наф не заменят демону самого изысканного лакомства на свете - человечины. Впрочем, я уже не стал досматривать дальнейшее, ибо и так знаю это наизусть; мой путь вел на запад в тот далекий день, а точнее, в ту далекую ночь, и я пошел на запад, не помню уже для чего и по каким надобностям.
      А Дым Небес остался нетронутым, как и всякий знатный меч, охраняемый сильнейшей магией создавших его умельцев и жрецов, и это главное, ибо мне по сердцу мечи.
      
      
      Г Л А В А 5
      
      
      Воду я пью еще чаще, чем вина или настойки, но гораздо более охотно. Однако же, и в винах разбираюсь изрядно, так, что не ударил бы в грязь лицом даже перед сударем Юви Орго, который уже второе столетие служит кравчим, старшим кравчим и главным кравчим Его Величества. Чудес в этом моем знании нет - всего лишь выучка и опыт. И усердие. А вот состояние опьянения моему разуму незнакомо. Притвориться в стельку пьяным, или слегка захмелевшим - да запросто, но чтобы действительно заумь в голову поймать, даже самую-самую легкую - никогда. А уж я ли не старался!?
      Из всех крепких настоек предпочитаю 'кокушник', из всех обычных вин, не крепленых дополнительно - простое белое вино, так называемое имперское, в любых придорожных кабаках на имперских просторах его подают чаще всего, для утоления жажды, перед едою, чтобы время провести... Кисленькое, слабенькое.
      Зачем же я пью вино, а не воду, или взвары с отварами? Да принято так, да чтобы от людей не отличаться! Где вы видели ратника черную рубашку, который бы не пил и не буянил в трактирах да кабаках? Я бы выделялся в невыгодную сторону. И скажите на милость: как еще проводить свое мирное время бездомному и бессемейному человеку, не обремененному раздумьями о хлебе насущном для будущей спокойной старости?
       - Дома у меня нет? - Нет.
       - Семьи у меня нет? - Нет.
       - Старость мне грозит? - Нимало.
      Так чем же мне еще услаждать свой быт, кроме как не битвами - кабацкими и на полях сражений, возлияниями, плясками и гулящими девками? Потому и возникает необходимость прикидываться пьяным по ходу дела. Изобразить сие, повторюсь, я могу так, что ни один жрец, демон или бог не заподозрит подделку в поведении моем, но... Да, мне нравится иногда этак притворяться, умею, а все же, все же... Хочется, не скрою, хотя бы однажды ощутить ненадежную радость, ту самую гнилую усладу для пьяниц, ради которой они всем пожертвовать готовы - но не дано мне. Это как со сновидениями - любое могу создать, в любой миг, хоть ложками его ешь и мечом по нему стучи - да только не погружаюсь туда целиком, голова моя всегда наружу торчит.
      Вот, например: ужинаем в придорожном трактире - я, и мой приятель, соратник - тоже черная рубашка. Ужинаем скромно, мирно: всех остальных посетителей выкинули вон, дабы глаза не мозолили, на ссоры не подначивали, остались с нами только трактирные служки, музыканты и девки. И, к примеру, веселится рядышком этот мой приятель - Хрящ, хороший, кстати, воин, хотя и не мыслитель. Он поет - и я подхватываю, он пляшет - а я не хуже, он полбочонка выдул - да я другую половину... Весело нам, хорошо! Но как я не могу стать иным, почувствовать себя иначе, вести себя иначе, так и он не может, только с другой стороны! Даже случись тревога - подхватится Хрящ, подтянется, преодолеет опьянение, пойдет мечом махать как трезвый... Но - останется пьяным. Он там, он внутри своего состояния, вином вызванного, а я - снаружи. Но он проспится, протрезвеет и выйдет из этого состояния, а я останусь в своем. Вы когда-нибудь пытались искренне радоваться старым скучным неумным шуткам наравне с окружающими вас простецами? - Вот, то же самое, увы: в любом настроении нетрудно хохотать заодно с другими, но невозможно принудить себя разделить чужую общую радость. Никаким способом не дано мне трезвое сознание изменить. Я и у деревенских шаманов учился травки да грибы в костер подбрасывать, дымом дышал... У них роскошные видения, беседы с богами - о которых, кстати сказать, боги даже не подозревают - а у меня от этих кисло-щекочущих воней кашель, желание оторвать кому-нибудь ногу-другую, да слюна как у завистливого цераптора.
      Конечно, я знаю истину на этот счет, ибо сам ее придумал: невозможность пьянеть лучше, чем способность трезветь, но бывает грустно - то там, то сям наталкиваться на границы собственного всемогущества, причем - на внутренние границы. От этого, порой, смута проникает в рассудок, размываются для него рубежи действительности: где я, внутри каких оград? Своих ли, чужих ли, и зачем они мне?
       - Хозяин! Хозя... Э... хозяюшка, а где сам-то?
       - Занемог да помер, летом еще. Теперича не сам - а сама... вот вынуждена управляться-то. Что изволит сиятельный господин...
       - Зиэль.
       - ...сиятельный господин Зиэль? Наш трактир-то хотя и мал, а уж позаботимся о вас как о родном! И о вашем конике не хуже порадеем, не сомневайтесь.
       - То есть, дорогая хозяюшка, ты хочешь сказать, что обо мне - как о лошади забота ваша будет, на том же уровне?
      Трактирщица - простая деревенская тетка в возрасте, толстая, седая, багровощекая, неискушенная в тонкостях ведения беседы, тут же перепугалась от моих слов:
       - Как можно! Не-е-ет! Сиятельный господин Зиэль! Уж самое лучшее подадим, перину-то самолично взобью, утку сама выберу... Или кабанчика соизволите?
       - Соизволю кабанчика! А не трепетно одной, без мужика, со всем хозяйством да со слугами управляться? Иль дети помогают?
       - И дети тоже. Они своими семьями живут - дак все неподалеку. Трактир-то мой - сами видите, господин Зиэль - посреди деревни, сельчане-то всегда помогут, если что. Все, почитай, родственники меж собою. У нас на границе закон резкий: или все вместе, или пропадешь ни за уткин клюв! Так-то.
       - Это разумно. А к кабанчику побольше зелени, побольше вина, я предпочитаю простое имперское, и чтобы не теплое.
       - Холодное у нас! На такой-то погоде и без ледника холодное! Подадим в сей же миг.
      Кудахчет моя трактирщица, и сама за двоих шевелится и слугами командует весьма толково. Что значит - приграничье! Уже и вино на столе, и закуски передо мною поставила, все лучшее, небось, что было в трактире в этот миг, а про деньги еще и не заикалась - ближе к столице подобную наивность днем с огнем не сыщешь.
      Имперское белое. Пусть и зовется оно одинаково во всех имперских уделах, городах и трактирах, а вкус у него ощутимо разный, ибо хотя и готовят имперское по одному канону, во всех свитках одинаково прописанному, да куда уберешь целую тучу незначительных отличий? Вода всюду разная, почва под виноградом разная, солнце не одинаково лучами брызгало на будущий урожай... Хранят - тоже по разному. Вот за это я и научился любить вино: здесь один у него вкус-привкус, в Океании другой. Отшельник Снег, мой приятель и великий трезвенник с некоторых пор, травяные отвары любит придумывать и пить, а я вина да настойки. Считаю, что наши привязанности сходны, ибо нам с ним наши напитки голову не туманят, а только язык и нёбо щекочут...
       - Хозяюшка, а нет ли у тебя в припасе кокушника?
       - Чего? Настойки, что ли ча? Кокушника-то не держим, даже и не видывали никогда, хотя я слыхивала о таком. А 'Уголёк' есть. От покойного-то мужа разрешение осталось, надолго куплено. Мы такой настой на яблоках творим, что... Сперва на яблоках, потом слабых винных демонов от сильных огнем отделяем: ослабевших-то да отставших в канаву, а прытких да сильных в почетные палаты зовем, а потом на толченом древесном угле выстаиваем, получается напиток 'Уголек'. Потому как уголь-то с него всю муть вытягивает, одна винная сласть остается - куда там кокушнику! Прикажете подать, господин Зиэль?
      О как! О, эта наивность окраин - я уже не сиятельный, а просто господин Зиэль! И такое обращение не от грубости или неуважения, нет, это потому, что в дальнем восточном приграничье свои обычаи и нравы, более прямые, нежели на густонаселенном западе. Раз она взялась меня так звать - стало быть, понравился я ей, доверие вызвал. А что я в черную рубашку одет - здесь этого лишний раз не испугаются, ибо тут всякое видели, поживешь подольше на рубежах - устанешь бояться каждую грозу. Не трепещет, но показывает расположение. Не обману, коли так, обычно я жалую простецов, которые мне доверяют. Говорят, тяга отблагодарить неожиданное чужое доверие - чисто человеческое выворотное свойство, особо присущее прожженным обманщикам и дурильщикам рода людского... Естественно, когда у махухриков этих все благополучно и нет нужды в деньгах - как у меня сейчас.
       - Плесни 'Угольку', с удовольствием отведаю. Крепок ли?
       - От большого кубка сам Чимборо под стол свалится, господин Зиэль!
       - Тогда мне кубок-четверток от оного, вон - тот. А на всякий случай - ну, мало ли - меня отнести в лучшие покои, до утра... А тебе за труды и хлопоты, нынешние и грядущие - вот, возьми. Думаю, двое-трое суток здесь погостить.
      Как глянула тетка на столбик из пяти золотых червонцев, так с ней припадок медвежьей болезни чуть не приключился: стоит, рот разинув, а брюхо под фартуком так и бурчит на десять голосов.
       - А... я... а сдачу-то...
       - Ты вот что, хозяюшка, ты поди проветрись, да озаботься глоточком 'уголька' для усталого странника, да шугани стряпуху к вертелу поближе, не то мой кабанчик вот-вот подгорит... Живо, толстушка, или тебя давно кнутом не потчевали!?
      Опомнилась трактирщица моя, пришла в сознание от веселых слов:
       - И ваша-то правда, как помер мой-то, так и некому гонять, кнутами-то! А с пьяных-то глаз бывало!.. Бегу, бегу!..
      'Ваша-то, мой-то, большого-то' - угу: 'токает' тетка не по-здешнему.
       - Стой. Не из Вороньих ли земель будешь?
      И опять изумление - вот-вот челюсть отпадет! Перестарался я в умениях да в щедрости - сейчас за бога примет.
       - Д-да... А... а... как вы...
       - Говор у тебя южный, особый, мы же почти земляки, я из соседнего удела, вот по говору и признал. Кокушнику мне, кляча!!! Отставить... 'угольку', то есть! Шевелись же!
      Понеслась моя трактирщица стремглав, едва ли не вприпрыжку! Начало положено: будет ей теперь о чем рассказывать родичам да соседкам, надолго хватит... Хотя... как надолго... За сутки дальнейшего существования этого мира я могу смело поручиться, за двое - монетку надо подкидывать, угадывать, а на трое суток вперед - будущее даже для меня известно только в виде предположений. Предсказывать я умею хорошо, лучше всех жрецов в мире, но не потому что мне боги докладывают - им я как раз не шибко верю, а потому, что я неплохо умею читать и понимать следы, которые будущее оставило в прошлом и настоящем. За трое суток - не вижу будущего, ибо следов мало и все размытые. Свою четверть Морева я надеюсь лично извести - огнем, мечом, упорством и веселым нравом, а остальные три четверти - сами, сами, сами, дорогие людишки. Надо будет вознестись над миром всеведением своим и пронаблюдать - как там в остальных пределах идет подготовка к светопреставлению? На западе, на севере, у маркизов Короны? Имею право - мне же любопытно.
       - О-о... Хвалилась ты громко, дорогая хозяюшка... как тебя?
       - Кавотя, сиятельный господин Зиэль. Люди Пышкой кличут.
       - Просто господин Зиэль. Метко они тебя кличут, дорогая Кавотя. Так вот: хорош твой 'уголек', спору нет, а я и покрепче настойку пивал, тот же и 'кокушник'. Поэтому - живо плесни еще один такой кубочек, а потом покажешь мне оба стойла: мое и Горошка, вернее, в порядке очередности, Горошково, а потом мое. А потом уже за кабанчика. Стой. Девки - имеются ли?
      Кавотя Пышка потупилась в смущении:
       - Чего нет - того нет, господин Зиэль, мы-то хотя и темные люди, столичных лосков не ведаем, а такого-то бесстыдства у нас в заводе нет, вы уж простите ради всех богов.
       - Жаль, но, может, оно и к лучшему. Праведником у вас погощу. Ты что рот разинула? Он - пуст! - Я перевернул кубок вверх дном и показал трактирщице. - Всё уже выдохлось, что в 'угольке' и было, а она - вон она - стоит, руки в боки!!!
      Выпил я и второй кубок, распробовал - нет, соврал я Пышке: 'уголек' против 'кокушника' не слабее и на вкус не хуже, даже тонкий яблочный аромат чувствуется...
      Конюшня и Горошковы хоромы в ней мне понравились: чистота, свежесть, овес отборный... В отличие от гостевых трактирных спален: заходим в одну - а там шмыг из под кровати мимо ног в нору!
       - Это что еще за нечисти тут хороводы водят? Никак, щура?
       - Да что это вы нас так обижаете-то, сиятельный господин Зиэль? Откуда тут может взяться щура - обычная крыса, либо гхор амбарный. Мы у себя за порядком следим! Шам... жрец каждый месяц все до последнего прутика проверяет!
      Никак трактирщица Пышка не может ко мне приноровиться, приспособиться: выпил столько, а на ногах держусь, разговариваю четко, рассуждаю здраво - вот и сбивается на сиятельного господина, думает, небось, что все это - мотовство и способность к пьянству - признаки высокого происхождения, и что я переодетый герцог.
       - Дальше, дальше идем! Гхор... Сказала бы - тургун, я бы поверил, на дырку глядючи.
      Вторая комната была безнадежно, под потолок, забита всякой хозяйственной утварью, поэтому мы ее миновали и вошли в третью, последнюю.
       - И никаких запоров, засовов изнутри?
       - А от кого запирать-то... господин Зиэль?
       - И то верно.
      Боги - а запашок-то! Я подошел к широченному топчану, изображающему ложе, примерился и наподдал снизу пинком. Деревянный настил из плохо оструганных досок вскрякнул и покорно встал на дыбы. Как я и предполагал - плесень чуть ли не гроздьями пузырилась на дощатых брюшках, потревоженная вонь от нее пошла нешуточная, побежали во все стороны домашние насекомые, а сами же доски надломились от моего пинка, но не потому что я был пьян и буен, и не соразмерил мощи удара, я как раз верно все рассчитал, пинал в четверть силы, иначе бы...
       - Ой... Ой... Налипло-то... Ну, дак - а как? Мужика в доме нет, чтобы хозяин был, а самой-то за всем не усмотреть... С прошлой-то зимы постояльцев-то у нас ни одного и не бы...
       - Цыц! Уморить меня захотела! Сыростью, гнилью и запахами!
       - Как можно... Нет! Детьми клянусь и внуками, сиятельный госп...
       - Мо-лчать.
      Тетка вобрала поглубже голову в жирные плечи и приготовилась избывать гнев норовистого постояльца, к тому же еще ратника черной рубашки. С черными рубашками всегда шутки плохи, с ними даже рыцари предпочитают лишний раз не связываться, если этого можно избежать без ущерба для чести и кошелька.
       - Пойдем на вольный воздух, Кавотя Пышка, там договорим. Перину она мне взобьет!..
      Спустились вниз, вышли во двор. Трактирщица сама не своя: сейчас постоялец ее съедет со двора и деньжищи обратно заберет - в своем ведь праве человек!
       - Значит, так, Кавотя Пышка, сударыня хозяйка...
      От дворянского к ней обращения трактирщица еще более съежилась, осталось только в землю на три локтя забиться...
       - Живу я по такому правилу: даденные деньги - всегда уже чужие, обратного ходу им нет. Иное дело - если мы бы в зернь играли, или еще во что... Пойду я обедать. Горошек мой у тебя остается на постой, а пока я буду с кабанчиком разбираться - ты марш в деревню и сыщи мне место, где бы я расположился, суток на двое, на трое. Хорошее место, чтобы как для себя искала! И чтобы как можно ближе к твоему заведению! И платить будешь из тех денег, что я уже дал. Жалобы, вопросы, пожелания? Челобитные?
       - Чего?
       - Побежала, говорю!
      Вернулись в мою трактирщицу и краски, и дыхание. Выпрямилась она во весь свой невеликий рост, голову наклонила, чтобы слуг не видеть и ловчее под ноги взглядом упираться, локти растопырила по-мужицки, вместо того, чтобы под фартуком их держать, пальцы в кулаки - па-ашла за ворота! Сей трактир, кстати сказать, называется 'Под шапкой', ну оно и понятно, по месту и название.
      Тем временем, кабанчик мой дозрел на медленном огне, и не было ни малейших причин сомневаться, что приготовлен он по высшим образцам здешней трактирной кухни. Дело в том, что кабанчики - они разные бывают: в столичном трактире вам подадут под этим названием поросенка, в котором вместе с костями едва ли наберется весовая пядь, то есть, одному человеку, если он обжора, под силу истребить все блюдо; однако, чем дальше от столицы, чем ближе к простым сельским нравам глубинки, тем...
      Мне подали целого кабана, пусть молоденького, небольшого, но весьма упитанного. Думаю, он был почти с половину меня весом, если, конечно, мой вес измерять без одежды, оружия и доспехов - а это все равно немало. Дураку понятно, что в одиночку мне всего кабанчика не съесть, и трети не осилить... Четверть разве что, самые вкусные места и при очень долгом обеде... А остальное куда? Ясен день - трактирное население будет бесплатно угощаться так называемыми остатками... Не моя печаль - бороться с трактирными правилами, но я приложу все свои богатырские силы, чтобы умять не четверть сего кабана, а хотя бы треть... раз уж денежки платил...
      Кабанчика подали мне как заказано: 'по-рыцарски', то есть на огромной круглой деревянной доске, окаймленной высоким буртиком - чтобы мясной сок не проливался, на той же доске уместились обеденный тесак, полагающийся к этому блюду, и круглая доска с буртом поменьше - чтобы на нее уже накладывать ломти и с нее есть. Для большой доски приготовлена подставка, рядом с моим столом, чтобы лишнего места не занимать. Гость, заказавший кабанчика по-рыцарски, должен и хочет соблюдать столовый этикет: он берет в руку тесак и сильными изящными ударами поперек кабанчика отделяет себе ломоть за ломтем, а потом укладывает к себе, на столовую доску. Туда же кладет зелень и хлеб и приправы. Удары должны быть точны, дабы ломти получались ровными по всему срезу, равными друг другу по толщине. Мне это нетрудно. Первый ломоть я смел во мгновение ока, даже без хлеба, а второй перегрузил на еще одну подставную доску и велел отнести стряпухе, в знак уважения и признательности: искуснице трактирной - от ценителя едока. Обычно повар делится со слугами, и, судя по оживленной возне, доносящейся из-за кухонных дверей - здесь чтят кабацкие обычаи. Что такое один, пусть даже увесистый, ломоть на всю ораву? - песчинка в буре. Но остальную добычу кухонные пусть подождут, авось не подохнут.
      Я жрал во всю мощь своего усердного изголодавшегося желудка, запивая кабанчика белым вином и заедая вино кабанчиком, зеленью, белым хлебом, вымоченным в густом и жирном соке мясном... Ух, хорошо!
      Тем временем прикатилась колобком трактирщица Кавотя, встала передо мной, как лист перед травой - толстые руки под передник, в глазах надежда и робость... Стоит, отдувается.
       - Как вам кабанчик, сиятельный...
       - Изрядный кабанчик, докладывай!
      Бубнит, пыхтит моя трактирщица, мекает, заикается - нашла она мне комнату для постоя. Как раз в двух шагах, напротив трактира, только мне улицу перейти. Горница большая, светлая, а наружная дверь в дом закрывается на ключ! Ишь, ты... на ключ...
       - А что в доме том, подати, что ли, хранились?
       - Не-е, мы деревня свободная, приграничная, над нами хозяина нет, окромя короны. Не подати, а налоги в государеву казну. Ой! А как вы дога...
       - Да никак! В приграничной деревне что наружные, что внутренние запоры в хижинах большая редкость. Ворота - иное дело. Раз есть запор - для чего он? Для преступников? - Нет. Отсидеться от врагов? - Тоже нет. Стало быть - выполняют предписанное законом. Все просто.
      Трактирщица уразумела нехитрую цепь моих рассуждений и заколыхалась от смеха:
       - Отсиживаться от вра... Ой, уморили! Ой, лопну сейчас... давно я так... Простите, сиятельный господин Зиэль, это я не над вами, а просто представила себе, как за дверью отсиживаются... - Тетка спохватилась и запыхтела, в попытках прекратить смех и согнуться в извинительном поклоне.
      Тем временем, кабанчик продолжал обильно испускать из своих пропеченных недр розовый мясной сок. Сок этот, горячий, пахучий, натекал на лужицы жира, уже остывшие малость и от этого подернутые бледной гладкой пленочкой... И опять растаяли... А где... а, вот она, деревянная лопаточка... Ею очень хорошо и удобно перемешивать жиры и соки в единый соус, буроватый... густой... о как! Я оторвал от лепешки кус побольше, свободной рукой нащипал пучок зелени на заедку и взялся яростно макать хлеб в этот соус, прямо на большой доске, особенно следя, чтобы подрумяненные края-лохмотья лепешки пропитывались первыми и как следует.
      Трактирщица не выдержала прельстительного зрелища и гулко сглотнула, сладострастно содрогнувшись всем своим грузным телом - ну точь в точь тургун заживо проглотил зазевавшегося цераптора, а тот все еще трепыхается, скользя от глотки в желудок.
       - Ладно, не кланяйся, а то пузо помнешь. А что хозяева? Где они будут жить в это время?
       - Тиун-то? Да это мой двоюродный брат! Во дворе, в мыльне поживут с женой, сколько понадобится. А коли вы захотите в мыльню, дак у меня лучшая в деревне!
       - Угу, знаю, слышал уже: сама истопишь... Такая же, как спальня?
       - Не-ет! Говорю - лучшая, идемте, хоть сейчас покажу!
       - Сейчас я обедаю, тетка! Хорошо, извинения приняты. Присаживайся, покушай со мной, Кавотя Пышка, бери кабанчика...
       - Премного благодарна сиятельному господину Зиэлю, но - сыта по самые ноздри. А кроме того - что же это я??? Мыльня нетопленая, вода не проверена, слуги без догляда - а я тут рассядусь графинею, как будто все дела переделаны! То есть, ни за что не допущу бесчестья дорогому гостю и скромным стенам моей халупки. Да лучше сдохнуть! Вот у нас как! Еще муж покойник, бывало, бьет кого за лень да приговаривает...
      Голодна была моя хозяюшка - с таким брюхом все время приходится что-нибудь жевать и чем-нибудь прихлебывать, но - врет, что сыта и даже не собирается стыдиться своего вранья, ибо она соблюдает обычай! Древний, всеобщий, нерушимый! Трактирщик - это что-то вроде жреца при несуществующем боге уюта и обжорства, а потому никогда не посмеет уронить себя в глазах гостей и слуг, тем, что его, как простого смертного увидят с набитым ртом или бражничающего в общем зале своего трактира. Иногда бывает, конечно, очень редко, но такое случается, когда тихим вечером, без посетителей, или, в особых случаях, с некоторыми из них, когда все основные заботы уходящего дня отлетели... Тогда собираются за одним столом трактирщик, его семья, трактирные служки, свой в доску постоялец - и пируют, пьют, едят, песни орут. Но грянет утро и опять трактирщик не ведает голода и жажды, перед вчерашним собутыльником вытягивается в струнку, даже и не помышляя присесть к нему за стол. Иные странники всю жизнь проводят в дороге да на постоялых дворах, так и не увидев ни разу жующего кабатчика... Будто и не едят они вовеки, питаясь лишь воздухом и молитвами. А ведь трактирщики, как правило, люди в теле: широкие, дородные, пышущие здоровьем и силой! Они словно бы дополнительная завлекающая вывеска при своих заведениях! Стаканчик вина иной раз выпьют, в знак уважения к хорошему гостю, сие не возбраняется обычаем, но и в этом они все как на подбор люди умеренные...
       - ...и это, называется, родственник, родная кровь, через дорогу живем... А все же туда-сюда - срядились...
       - Хватит тараторить! Ну, винца отведай, коли не голодна. Охладись немножко, а то спечешься - вон щеки какие!
       - Ой, и то правда, набегалась! Благодарствую, господин Зиэль, премного благодарствую - жажду-то холодненьким пригасить... - Трактирщица плеснула себе из кувшина в кружку, немного, едва ли на четверть, скромно, стараясь не хлюпать, выпила вино и утерла толстые губы толстым запястьем.
       - Фух, полегчало-то! Так что насчет мыльни? Прикажете немедленно затопить, или сначала горницу осмотрите?
       - Сначала я дообедаю. Потом загляну к Горошку. Потом проверю горницу. Потом мыльню. И тогда уже остальное. Значит, так, Пышка: мне и мыльню, и лохань с водой. Есть лохань?
       - Деревянная, но очень хорошая. Пребольшущая! Мой-то почти с вас ростом был, да в корне пошире - а весь умещался. В ней и помер. Все сделаем.
       - Воду погорячее, но - не кипяток, конечно.
       - Сделаем, как для Его Императорского Величества!
       - На, вот, ломоть... и еще один... отнеси на кухню, а я пока один посижу, о своем подумаю.
      С кабанчиком, конечно же, слуги слегка промахнулись, что такого здоровенного запекать сунули, да только вряд ли Кавотя будет их чехвостить за это, ибо они делали все как положено по трактирной премудрости: ну откуда им было знать, что деньги мною вперед будут отданы? Если как обычно - она посчитала бы по большой расценке и слупила бы с меня на пару медяков больше, с тем расчетом, что так называемые 'остатки' - они сами прикончат, во главе с хозяйкой, благословляя собственную ловкость и стряпухины умения, а теперь получается, что все они веселятся сейчас за Кавотин счет. Но сегодня, при нынешнем умопомрачительном барыше, один-два медяка - не разница. Вон - я почти что слышу из-за дверей жадное повизгивание, чавканье и хруст: был один им ломоть послан, да Кавотя еще один подбросила в подмогу (третий-то она себе одной выделила, это понятно, тут ни провидеть, ни прислушиваться не надобно)... Когда я отвалюсь от стола - им перепадет остальное и будет его столько, что под конец и они обожрутся, и цепным горулям вволю будет. Но это уже не мои заботы.
      Что же мне делать-то? Не сейчас, не на вечер глядя, а потом, завтра и, быть, может, послезавтра? Просто ли пребывать в стойле, скучая и благоденствуя, подобно Горошку, либо попытаться как-то предупредить население этой деревни и окрестностей? Дабы уносили ноги, вместе с движимым скарбом, моля всех богов об удаче и милосердии? Или не заморачиваться уговорами и разъяснениями, а пугануть их так, чтобы летели отсюда не задавая лишних вопросов? Или оставить их всех на милость падальщиков и трупоедов? Которых, кстати сказать, Морево также вряд ли пощадит?
       - Кавотя, а Кавотя? Ты где, толстуха!?
       - Здесь, здесь Кавотя, сиятельный господин Зиэль! Свитки-то, будь они неладны: зима-то не за горами, пока налоги-то посчитаешь, а грамотей-то из меня... Умоляю простить, что не вдруг услышала!
      Я уже успел подметить про себя, что моя Кавотя Пышка больше обычного сбивается на 'токанье', когда волнуется или смущена.
       - Угу. Ты чернила-то с губ-то и со щек-то убери - ишь, уработалась.
      Разоблаченная трактирщица виновато крякнула и протерла передником лоснящиеся щеки.
       - Виновата, сиятельный господин Зиэль. Прошу простить.
       - Видно будет. Как скоро, начиная с этого мига, ты сумеешь протопить мыльню и приготовить воду в лохань? Когда я говорю протопить - это значит не тык-мык, пар сквозь дым и дым сквозь пар, а чтобы - как следует, чтобы волосы трещали, но грудь не кашляла! Чтобы как для себя! Понятен вопрос?
       - Дак... Может, сиятельный господин Зиэль, вы тогда горницу проведаете да отдохнете там, а я позову? Чтобы все как следует истопить, не на скорую руку - время надобно, тут уж я... и рада бы поскорее, да...
       - Просто господин Зиэль. Тогда я прогуляюсь по деревне и вокруг - как еще недавно любил говорить Его Величество: 'полезно для здоровья и пищеварения'. Ты это... Подумай, прикинь, на тот случай, если после мыльни я захочу поужинать - а я захочу непременно - чем бы меня угостить? Но не кабанчиком: им я насытился, вволю порадовался, благодарю. Оставшееся можешь забрать и распорядиться по собственному усмотрению, а на ужин чтобы придумала... какое-нибудь такое... Понятно? 'Уголька' не надо, вино прежнее, имперское.
      Трактирщица - руки в боки - подняла глаза к потолку, наморщила неширокий лоб, так что длинные полуседые брови ее спрятались под чепчик, выставила вперед нижнюю губу и замерла в раздумьях...
       - Ну, ты тут долго будешь в истукана играть предо мною? Все, обед окончен, пойду к Горошку. Ты еще здесь? Побежала!
      Толстуха опомнилась и засмеялась:
       - А, придумала! Я ко всему прочему, к церапкам, да к ящерным спинкам, такие оладушки испеку, что... И с медом, и с вареньем, и с хвощевым соусом, и... Сама печь буду! Только я так могу! Останетесь довольны, господин Зиэль!
       - Вот, действуй. Стой. Пойдем, будешь рядом ходить, пока я все лично проверю.
      На втором осмотре все меня устроило: Горошек сыт и доволен, горница чистая, просторная и уютная, отхожее место рядом, под той же крышей, даже не во дворе, мыльня... Мыльня по-настоящему хороша: это самое прекрасное, что я видел в трактире и его окрестностях.
      Я пресек попытки трактирщицы объяснить мне, как и куда идет единственная улица в деревне и двинулся в ознакомительную пешую прогулку. Сумки, седла, одеяла, панцири и прочее имущество я оставил в горнице, не исключил даже камзол и кисет с деньгами, перегрузив в карманы несколько золотых и горсть медно-серебряной мелочи. Так что шел я налегке, обремененный самым необходимым: шапка, борода, рубаха, портки, сапоги без шпор, меч за спиной, стилеты на предплечьях, на поясе кинжал, секира, швыряльные ножи и кнут - мне нравится чувствовать себя мирным человеком, незлобивым и мягким.
      Улица в деревне, в это час почти безлюдная, была одна, зато изрядной длины: две девчушки прошли мне навстречу, прощебетали приветствия, а я в ответ раскланялся, дальше иду... Вдруг, немного погодя, опять они же мне навстречу - опять приседают, хихикают... Ну и я им поклон... Это пока я шествовал степенно, юные любопытствующие особы, зайдя мне в тыл, дворами, дворами пробежали обратно, чтобы еще раз встретить и получше рассмотреть: почти во всех провинциях применяется эта немудрящая хитрость и каждый раз ее изобретают заново... Ну, а я не против, тем более что и кроме них из каждого второго окна, из-за заборов глазеют на меня местные жители. Кто на улице оказываются - первыми здороваются, а я каждому отвечаю - так заведено в этих краях. Худо-бедно - закончилась деревня, и улица, как ей и положено, обернулась имперской дорогой, не столь ровной, да и поуже, чем в сердцевине империи, или даже на ее западных окраинах, однако - очень хорошей, великолепной, если оценивать ее по меркам соседнего королевства Бо Ин, до которого отсюда почти рукой подать. От дороги то и дело брызгают во все стороны тропинки, ведущие, надо думать, к пастбищам, к покосам, к огородам, в лес, в горы, к озеру... А к озеру этих тропинок... враз и не сосчитать. Я знаю эти места, бывал еще до того, как здесь деревня возникла, в озере купался и рыбу ловил. Глубокое, холодное, мощное озеро, обязательно следует его навестить... Прямо сегодня, сейчас - а зачем откладывать? Когда я рыбкой в последний раз лакомился? Хм... пожалуй, по рыбке я соскучился, надо бы отведать завтра или послезавтра...
       - Доброму человеку доброго дня. Далеко ли путь держишь, незнакомец?
      Ш-шух - и мягко выступили из высокой травы трое: старший впереди, двое за ним, один, который слева, чуть поближе, а тот что справа - чуть подальше. Грамотно расположились, это чтобы друг другу не мешать пользоваться всякого рода предметами и, в то же время, не дать противнику - сиречь мне - использовать даже крохотную выгоду одинакового расстояния до каждого из них...
      Я их еще раньше учуял, но не могу не отметить - все трое воины, толковые, хорошо обученные, прятались и вели меня как надо. Так на то она и есть - приграничная стража, такой она и должна быть! Застава их где-то неподалеку от деревни, но обязательно вне ее. И уж можно поручиться, что к заставе той ни одна тропка не ведет, небось, даже девки шныряют туда всякий раз по разному, дабы следа не оставить, ибо у всех жителей местных с молоком матери впитано ощущение границы... Полагаю, Кавотя Пышка потому и умаялась дорогу к двоюродному брату переходить, что попутно сделала небольшой крюк до заставы, или до ближайшего дозора и донесла на меня.
       - И вам всего наилучшего. А путь я никуда не держу, так, прогуливаюсь на свежем воздухе.
       - Уж чего-чего, а воздуха у нас хватает. Кто таков, за какими надобностями сюда? Стой. Разговаривай негромко, лапами не вздумай шевелить, даже пальцами, не то умрешь. Повторять не будем, шутить и шутки терпеть не будем, отвечай с толком и без заминок.
       Это точно: заминки в таких вот встречах с дозором приграничной стражи кончаются плохо. Иногда и не без ошибок выходит: попадется человек невинный, но заика, либо суетливый - и нет заики! Однако гораздо чаще ошибались бы стражники, если б медлили, поэтому от ошибок первого рода есть у них мощнейшая защита, лично императорами установленная: пограничный Устав. Действуя по оному, стража может не бояться гнева и мести даже весьма высокопоставленных особ. Лишь на одном рубеже громадной империи отсутствуют заставы приграничной стражи, а именно в уделе маркизов Короны, ибо там свои стражи будь здоров! Мягко говоря - не хуже имперских. Молодцы стражники: прежде чем служебные вопросы мне задавать, мгновенно проверили пустыми приветствиями: не глухонемой ли я, не слабоумный ли, не вспугнут ли? Хм... Я и так знал, заранее определил для себя, как буду поступать, но, все же, для очистки совести взвесил разумом и другое развитие событий: может, принять бой, зарубить одного, другого и в деле поглядеть - что тут за застава такая? Но подобное мальчишество неуместно, вдобавок и хлопоты начнутся вместо мирных деревенских будней, никому не нужная суета, да и вообще... Поэтому я тихо, одним усилием разума, приколдовал себе необходимую пайзу и полномочия.
       - Все ответы у меня на поясе, на полпяди слева от пряжки, в набалдашнике рукояти кнута. Осторожно провернуть против солнца два раза, там пайза.
      Старшему из стражей даже молча кивать не понадобилось, каждый знал свой расчет: средний (по расстоянию от меня) страж перебежал мне за спину, осторожно, стараясь не касаться лишнего, протянул левую руку, нащупал рукоять кнута и достал пайзу. Потом точно так же отпрянул от меня и вернулся, но не на свое место, а на место старшего, в то время как тот отступил на шаг - пайза уже была у него в руке - и стал рассматривать добытое. Рассматривал он и обычным, воинским зрением, и магическим, колдовским - надо же: и в провинции, на глухих заставах, попадаются способные колдунишки! Этот - весьма неплох, пусть и неотесан. Всякий раз удивляюсь тому, как беспечно и наобум судьба распоряжается врожденными способностями... И опять они разменялись местами, старший возвращает мне пайзу, с уважением, но без угодливости:
       - Каро Илесай, десятник пограничной стражи! Готов оказать содействие!
       - Ратник черная рубашка, Зиэль. Содействие мне понадобится, и на первых порах оно будет таким: не мешать. Хожу, брожу, смотрю. Деревенских не посвящать. Завтра или послезавтра выйду на старшего заставы, по делу. Вот так пока.
       - Хорошо. Места знакомы? Проводить, подсказать?
       - Более чем знакомы. Можете следить, можете не следить, я не против, хотя предпочел бы второе. Разве что близко не подходите и ни во что не вмешивайтесь. Условились, Каро Илесай?
       - Да, Зиэль. Не будем следить. Я оповещу остальные дозоры и доложу старшему заставы. Удачи!
      Воины растворились в высоченных травяных зарослях, словно и не было никого. Четвертый, который тишайше сидел в засаде со стрелой на тетиве, сверля мой затылок и правый висок внимательным взглядом, даже и показываться не стал, спрыгнул из 'гнезда' и за остальными побежал - молодцы ребята! Надежная защита границам, но, увы, только не в этот раз. Смертные - это всего лишь смертные, даже мне придется попотеть, когда оно нагрянет...
      Ложбинка сменилась подъемом-тягунцом, высокие травы сосняком-редколесьем, лес и небосвод распахнулись вдруг, словно бы говоря мне с улыбкой:
       - Ты хотел озеро - вот оно!
      Я стоял на небольшом лысом пригорке, в сотне полных шагов от озера и всей грудью вдыхал ту особую осеннюю свежесть, прельстительную смесь хвойного запаха, прелой листвы, чуть отогревшейся к полудню почвы... Легкий ветерок помогал мне в этом и я даже пощекотал ему двумя пальцами прозрачное брюшко, в знак признательности. Ветерок захихикал и закрутился на месте, пытаясь обернуться вихрем - силенок не хватило.
       - Здорово, синеглазое! Соленым не стало ли?
      Озеро Поднебесное, самое крупное из пяти озер, окружающих гору Безголовую, было действительно немалых размеров, долгих локтей этак сорок в поперечнике, глубокое, все в рябинках крохотных островов, особенно по западной его стороне. Чем оно мне особенно нравилось, так это цветом: обычно все озера мутноватых оттенков, как правило это переливы серого и бурого, иногда с прозеленью от тины и водорослей, а Поднебесное - словно океан вдали от берега: темное, тоже почти серое, но стоит вглядеться - темно-синее, благородное, глубокое... Мне очень нравится смотреть на отражение Безголовой в этом озере: иногда, в прозрачный безоблачный день, я, нарочно для этого, мастерил себе плот или лодку, добирался до одного из островков, пристраивался поудобнее и созерцал, единственный сознательный знаток и ценитель ее красоты на долгие столетия вокруг, ибо людей сии пределы еще не знали...
       - Не стало, говоришь? Сейчас проверим на вкус.
      Сказано сделано: я мальчишескими прыжками примчался к песчаной кромке и осторожно, стараясь не взбалтывать муть, зашел в озеро по самые отвороты сапог. Нет, пить я, конечно же, озерную воду не стал, у меня во фляге кипяченая имеется, но понюхал и лизнул, лоб и щеки протер - это я так с Поднебесным заново знакомлюсь. Чтобы без приключений для желудка пить озерную воду - надо черпать ее подальше от берега, да и то от привкуса тины и водорослей не избавиться - ибо не горный ключ... Я бы мог пить даже из грязной лужи без ущерба для себя, но, вот, стараюсь держаться поближе к обычному человеческому, если для иного нет уважительных причин.
      Озеро плеснуло, попыталось мелкою волной полюбопытствовать - что у меня там в сапогах? Нет, дружок, нафья шкура надежный защитник от сырости, у меня даже ноги не потеют в этой обуви.
       - Хитрое какое! Нечего делать тебе в моих портянках. Главным я доволен: вода пресная, стало быть, Вараман не дотянулся до тебя своим влиянием. Хвалю.
      Вараман - если кто не знает - это бог Океана и морей. Иногда я дразню его Соленым, но почти всегда мои попытки задразнить его до ярости оказываются пустыми, бесполезными. Надобно сказать, ленивее и безалабернее бога я еще не встречал! Чтобы он вышел из своего дремотного безделья и взялся чудить в образе смертного - это такие невероятные обстоятельства нужны, что... Короче говоря, подобное случается предельно редко, а обычно Вараман проводит свою долю вечности в безучастном созерцании суетливого неба над собою, либо соревнуясь в неподвижности с тихими водами, лежа на глубоком океанском дне...
      Итак, озеро. А почему бы и нет? Поскольку озеро Поднебесное как бы ничье, то будет занятным, если я на краткое время вселюсь в него! То есть, конечно же, становиться водяным я не собираюсь, но вдохнуть в озеро часть сути своей - забавно. В итоге не я стану частью озера, но как бы напротив: оно станет частичкою меня. Ибо так устроено в этом справедливейшем из миров: кто слабее - тот и снедь. На такие штуки я пускаюсь редко, ведь я же все-таки решил, что я человек, но уж если есть вероятность, даже предчувствие, что я присутствую при закате этого мира, если я прощаюсь с ним навеки, то... могу себе позволить. Хочу себе позволить. Да будет так!
      И стало так. Первый миг довоплощения очень неприятен мне, я как бы становлюсь на несколько шагов поближе... как бы это сказать... к праху, к сору бытия, к слиянию с природой, с которой я вовсе не собираюсь сливаться! Но... притерпеться, пообвыкнуться - оно вроде как и забавно. Целый ворох пониманий стал мне вдруг доступен, в виде очень странной смеси человеческих и внечеловеческих чувствований... Подрагиваю мелкой рябью на поверхности - нежусь... чем я там нежусь... грудью... пузом... лицом?.. - в мягкой донной грязи... С этого края меня греют солнечные лучи... и с этого тоже... а вперемежку - дожди молотят... Донные ключи освежают меня, ледяные и невероятно чистые... Несчетное количество живности трепещет, суетится, охотится, умирает, рождается... во мне и вне меня... сиречь по краям озера и в глубинах его... Потом разберем все по полочкам, сейчас некогда, сейчас будет встреча! Пусть эти знания не мешают мне оставаться человеком, но являются предо мною, когда это надобно и в достаточных количествах. Да будет так!
      А кто это двое, что идут вдоль северного озерного бока моего и прямо ко мне, к человечку?.. Занятно. Выглядят как люди, но ни стражи пограничные, ни хищники голодные, ни птеры пугливые их не замечают... Две молодые женщины. Нарядно одетые, привлекательные, жизнерадостные, беззаботные... Знатные сударыни, если судить по обилию украшений и покрою одежд. Поразительно чутьистые: стоило мне чуть ускориться, пойти в противоположную от них сторону, как и они наддали! От таких и цераптор не убежит... Угу.
       - О! Сожри меня боги! Что делают здесь, в этой пустынной местности, две благородные сударыни? Да такие красавицы! Ужели случилось что-то гнусное, и вы остались одни, без опеки и защиты?
      Одна из них, вроде как первая по старшинству и силе, жалобно взглянула на меня своими чудными фиалковыми, полными слез глазами, однако нашла в себе силы очаровательно улыбнуться:
       - Грозный ратник! Признаться, мы с подругой слегка заблудились во время прогулки, и ныне томимы страхом, усталостью и жаждой. Надеюсь, ты не причинишь нам вреда?
       - Если чувство горячей любви и беззаветного восхищения, сударыни, способны причинить вред, то не зарекаюсь от этого! - проорал я чуть ли не в две трети от своего человеческого голоса и застучал кулаком в грудь, - от всех остальных опасностей, включая врагов человеческих, демонов и зверей вас защитят мой меч и моя честь! Хотите, я разведу костер - и вы отдохнете, отогреетесь подле него, покуда я не придумаю, как быть дальше?
       - Ах, чистосердный ратник! Мы счастливы будем вверить свою честь и безопасность в столь надежные руки. Мы с радостью отдохнем немножко...
      Сушняку полно, песочек плотный и ровный, ширк-ширк кремешками - вот и костерок. Я подтащил два плоских камня, подсыпал сухих водорослей, помягче и почище, девицы сверху тряпки какие-то шелковые надстелили - отдыхаем.
      Вдруг одна из них, которая Тиги (младшая назвалась Ори), достает из поясного мешочка зернь и предлагает развлечься, в кости поиграть, благо, как она заметила, прямо у наших ног ровнехонькая природная площадочка на макушке врытого в песок плоского валуна! Зернь самого высшего разряда, в три кубика, причем, только одна из костей собственно кубик, а две другие состоят из двенадцати и двадцати граней соответственно. Грани правильные, у двенадцатигранника это пятиугольники, а у двадцатигранника треугольники. Любой нормальный человек, пусть даже тупой ратник вроде меня, несказанно изумился бы столь странному предложению при столь странных обстоятельствах, но я уже почувствовал на себе могучие, необоримые чары, исходящие из обеих красоток, и здраво мыслить, а значит, и сопротивляться, не мог. Вернее, не захотел. Демониц я бы уже порубил, не вступая в игру, на такие вот кубики, но этих двоих я узнал и даже обрадовался предстоящему невинному приключению: старшая - это богиня Погоды Тигут, самая лживая и неверная из богинь, а вторая - богиня воздуха и ветров Орига, тоже та еще баловница и шалопайка... Обе не ждали худого для себя, и я остался неузнанным.
      Но вот же дурень, почти все деньги оставил на постое!.. Пришлось исподтишка добавить в кошель золота и самоцветов, в виде монет и украшений.
      Взялись играть. От себя - я кости мечу, от них - богиня Тигут, в миру сударыня Тиги. Девицам везло, а я начал горячиться, подпрыгивать, иногда и в подсчетах ошибался... Туда, сюда - все что было в кошеле - профукал, вплоть до медной и серебряной мелочи по карманам! На что дальше играть? На оружие я отказался наотрез. Богини поочередно потрогали чувствами волю мою, посовещались быстрыми взглядами - ничего не поделать с человечком, сие надо силою ломать, а от этого испарится и веселье, и удовольствие. Все должно быть добровольно. Пришлось мне поставить самого себя, на рабство и вечное владение. Раскинули кости в последний раз... И вдруг мне повезло! У Тиги восемнадцать на треугольниках - а у меня двадцать!
      И еще раз! У Тиги двадцать на треугольниках - и у меня двадцать, но у меня на пятиугольниках красное, против ее желтого! И еще... У Тиги двадцать на треугольниках и черное на пятиугольниках, и у меня тоже, но у нее на квадрате серебро, а у меня железо!
      Им бы задуматься - отчего это у всемогущих богинь зернь вдруг засвоевольничала, но я тоже исподволь вдохнул в одну и вторую некоторую умственную безмятежность...
       - Что, крошки, на раздевание продолжим, коли ставить нечего?
       - Нет!
       - Нет!
      Куда и любезность их пропала, и нежность в голосах... Какие резкие девчонки!
       - Н-ну, тогда... Тиги, поставь-ка ты Ори на кон? Вот против этого смарагда?
       - Как это?
       - Ты с ума сошел, сме... ратник?
       - Да не в рабство же, а это... ну... на один разик?
      Смотрю, задумалась Тиги моя, на краткое мгновение, но все же... Однако, видимо, где-то я вожжи ослабил, или с наглостью пережал...
       - Тиги, опомнись! Это же не человек, он на нас морок наслал!
      Как отпрыгнут обе от меня - и наперекрест взглядами впились! Да уж не колдовскими, а во всю свою божественную мощь! От этого я не стал запираться, во всем необходимо соблюдать меру.
       - Ой-й, это же Зиэль! - воскликнула Орига и покраснела, видимо представила себя проигранной в мою пользу.
       - Ах, это ты, отец зла! - Тигут широко ощерилась и стала вдруг не многим красивее Уманы, отвратительной богини подземных вод. Орига следила за собой получше и осталась красавицей.
       - Кто отец зла - я отец зла?
       - Именно ты. Воплощение лжи, негодяй!
       - Угу, а вы обе - принцессы добра! Кто мне глаза отводил фальшивой зернью? Кто пытался ввергнуть меня в пучину порока и поставить на кон непродаваемое и неразменное? В то время как я, надрываясь из последних сил, добывал для вас обеих свет, тепло и уют? И готов был биться против опасных зверей, беззаветно защищая...
       - Хватит, Зиэль, прекрати шутовать. - Тигут поморщилась, вероятно, от отвращения, вызванного необходимостью произнести мое имя вслух. - Скажи лучше, что ты здесь делаешь?
       - А вы что здесь делаете? - в свою очередь поинтересовался я. - Мне-то скрывать нечего, я человек прямой и простодушный, пришел вот, на Морево полюбоваться. Что-то подсказывает мне, что оно и сюда нагрянет.
      Богини опять переглянулись.
       - Морево? Хм... Вполне возможно, что на сей раз ты не врешь, ибо мы тоже ощущаем странное здесь... И не только здесь...
       - Не вру, бескорыстно обманывать кого-либо не в моих привычках. Грядет, и очень скоро. Послушайте, сударыни, у меня к вам есть предложение...
       - Какое предложение?
       - Не желаем знать твоих предложений! Ори, не слушай его! Он опутывает!..
       - Я устою!..
       - Он врет!..
      Загалдели мои богинюшки, словно простолюдинки на шиханском базаре... Но я громче могу.
       - Тихо! - От гласа моего с близлежащих сосен посыпалась живая хвоя, вперемежку с корой и белками. - Суть предложения: оставайтесь здесь, со мною, или неподалеку от меня - и встретим напасть вместе. Если мы его переборем, пресловутое Морево, получим немалые выгоды...
       - При чем тут выгоды!
       - Какие еще выгоды?
       - А такие. Во-первых, развлечемся, а во-вторых - будет нам всем бесконечная благодарность от спасенных смертных.
       - Нам нет никакого дела до участи смертных и благодарности от них. Ори, не слушай его, не поддавайся! Вспомни: Матушка запретила нам иметь с ним дело и даже просто беседовать... Бежим!
      Ф-фых! - и исчезли мои собеседницы, богини Тигут и Орига.
      А я остался.
      
      
      Г Л А В А 6
      
      
      Любовь, любоваться, любо... Любой ратник знает множество солдатских песен. Почти все они веселые, бодрые, громкие, ибо предназначены вдохновлять воинов на стойкость и удаль, на чувство локтя, чтобы с их помощью коротать время на марше, чтобы шагать в ногу, соблюдать строй. Среди песен, однако, попадаются и грустные, так сказать, бивачные, либо поминальные. Поют в походах и о любви, но реже и довольно грубо. А в простой, мирной жизни, ровно наоборот: веселых песен не так уж и много, зато нежную любовь и горькую разлуку воспевают и стар, и млад.
      Я пытался для себя разобраться со всеми видами любовей, чтобы понять их суть, если уж сам ни одну прочувствовать не могу... Любовь плотская, между мужскими и женскими половинками человечества, любовь к отпрыскам и к родителям, любовь к местам своего рождения и проживания, любовь к жареному мясу, любовь к оружию...
      Мне нравится испытывать в деле хорошее оружие, я с удовольствием пожираю пищу - но любовь ли это, строго говоря? Вне всякого сомнения - нет, не любовь, ибо я легко могу обойтись без всего этого, взамен обжорства - извлекать радость из постов и созерцаний, взамен воинских упражнений с мечом - постигать таинства круговорота воды в природе... Продолжим. Как я уже упоминал, место и время моего рождения мне известны только в самых общих чертах: Вселенная, Когда-то. Предков и потомков своих я знать не знаю, не хочу знать, и никогда не имел. Хотя... насчет потомков... может быть, когда-нибудь... для забавы... или еще для каких прихотей... Но сегодня - мимо, мимо и мимо. Остается главная любовь, то есть та, о которой песен, стихов, былин и романов сложено больше, чем звуков и слов во всех солдатских маршевых кричалках-вопилках.
       - Была ли любовь у меня?
       - Нет, не любил, повторяю: не дано. Как это так - все радости жизни, включая сон, пищу, науки, вино, созерцания, веселье и драки, променять на хныканья и воздыхания невесть по кому? По телесным прелестям и умственным способностям одной из тысячи тысяч девиц, имя каждой из которых следует забывать уже на утро (а еще лучше и вовсе не знать)? Нет, сие невозможно, это против натуры моей, против разума! Людям еще простительно, для них понятия 'вечность' и 'до утра' - это почти одно и то же, а вот мне...
      Припоминаю, не так уж и давно сие было: вцепилась в меня одна смазливая трактирная шлюшка, с которой мы весело мотали мои денежки, честно заработанные в грабительском походе барона Камбора, по прозвищу Корявый, деда нынешнего барона, вдоль по западным границам, в пределах империи, во владениях соседей, и вне ее... Бойкая такая и по-настоящему добросердечная и, я бы сказал, почти бескорыстная. Все было расчудесно, до той поры, пока не пришло мне в голову прогуляться в теплые северные края, на взморье. Вот где слезы-то побежали!.. Уж как она упрашивала взять ее с собою, выкупить от хозяев, клялась, что бросит прежнее ремесло и станет благонравной, для меня единственной... Зачем мне море за тридевять земель? - когда вот оно, соленое, уже здесь наплакано, и ехать никуда не надобно... Впору было ей поверить... В конце-концов условились, что она будет ждать, сколько понадобится, а я непременно ее навещу... То, се, закрутился в походах и приключениях, а век-то человеческий короток! - Лет сто, сто пятьдесят миновало, пока я увидел ее в следующий раз, кстати сказать, тоже на северном морском побережье, и она уж была старушкой-служанкой при людях чужих, где-то там, на краю света, на обочине жизни, маленькой, высохшей, уродливой, одинокой, никому не нужной... в том числе и мне. Полагаю, и она меня забыла напрочь, впрочем... не проверял, не удосужился проверить. Вот вам и страсть - ну и что с нее, кому она пользу и радость принесла? Но случись этакое чудо, вселись в меня демон любви - хлопотно же ему придется: то и дело мне, вечно молодому, новый предмет обожания подыскивать! А с прежними как прикажете поступать?
      В свое время знатные придворные сударыни завели обычай, прочно в империи прижившийся: цветы не только на клумбах и в оранжереях высаживать, но и ставить в нарочно для этого приготовленные кувшины, у себя в горницах и будуарах: сегодня у нее розы, завтра левкои, послезавтра еще что...
      'Ах, ах! Как прекрасен этот ирис! Вы только взгляните! Ах, какой тонкий восхитительный аромат от этой дикой розы!..' Поахали, повосхищались - а к вечеру слуги сию радость выбросили вон, в выгребную яму, ибо срезанный цветок уже увял, потерял прелесть и свежесть и вообще надоел. Вот и для меня женская красота и молодость вроде того цветка-ододневки на груди у юной красавицы: порадовался наскоро, побрезговал наметившимся увяданием, выбросил вон - и забыл за ненадобностью. Как можно любить позавчерашнюю хризантему? Когда их свежих предо мною - нескончаемое поле? Прекрасных, но примерно одинаковых, по большому-то счету? Вот и вся любовь между смертной и бессмертным. Можно рассмотреть дело с другой стороны, только итог от этого слаще не станет. К примеру, если бы я был глупец, или мучитель, я бы мог расщедриться и подарить вечную молодость какой-нибудь очередной подружке... Точнее скажем: не вечную, а неопределенно долгую молодость, лет этак на тысячу, две, три... Думаю, и одной тысячи хватило бы с избытком, чтобы подруга моя, этим даром якобы осчастливленная, превратилась бы в угрюмую и совершенно непереносимую безумную старую каргу, с внешностью двадцатилетней красотки. Родственников у нее нет, друзей и подружек нет, все давно вымерли, доброжелателей нет - одни завистники и злоумышленники, говорить не с кем и не о чем, ибо она еще восемьсот лет назад сказала и услышала все, что могла и хотела... Ну и друг другу мы изрядно приелись за это тысячелетие... Можно было бы разбежаться в разные стороны света, чтобы не надоедать далее, но тогда при чем тут любовь? Раз уж решили ворковать - сердце напротив сердца - нужно продолжать опыт до победного конца... Нет, я такого ни разу не пробовал, но заранее знаю насквозь - как событиям дальше суждено развиваться. В итоге сама бы утопилась, или я бы ее прирезал - второе более вероятно. Чтобы такое бремя нести - вечную молодость - нужно быть богинею: хладной, равнодушной, терпеливой, одинокой, весьма выборочно обремененной человеческими свойствами... среди которых чувству любви места нет и быть не может... Смертной женщине просто не дано стать стервой подобного размаха, непременно свихнется и задохнется под охапкой сгнивших цветов, сиречь страстей, накопленных за предыдущую, все равно коротенькую жизнюшку... В богиню же смертный мужчина все-таки способен влюбиться, и даже навеки, ибо ему вполне может улыбнуться удача, в виде скорой смерти, и он просто не успеет узнать получше предмет своих воздыханий.
      Ну а если представить такую забавную занозу: я в смертную влюблен, а она в меня нет? Чушь, постыдная чушь: что такого особенного может быть в тепленьком комочке ненадежной женской плоти, чего бы я в дальнейшем не мог получить от сотен и тысяч ей подобных, и чего до этого от них не получал? Утех, знаний, хорошего настроения, вкусно приготовленного обеда? Не понимаю.
      Земная же действительность сурова и безжалостна: куда деваться от любви простому человечишке? - они без этого не могут, особенно девицы и бабы. И мужчины не лучше, и они еще проще... Нет, это не мое.
       - Кавотя!..
       - Здесь я, господин Зиэль, вот она я!
       - Ты думаешь, если я хорошо выспался и секиру из спальни не взял, то мне к завтраку можно подавать любую дрянь вместо вина? Теплое, скисшее, с мухами?
       - Ой!... Прошу простить!.. Пощадите, сиятельный господин... А мухи-то... Нету там мух...
      Эх... Недаром сказано кощунником-поэтом: 'В провинции и боги простоваты...' Кавотя моя все поняла буквально: обследовала содержимое кубка и кувшина и даже вино прихлебнула, и теперь стоит предо мною, вся в недоумении, дескать, нет ни одной мухи ни там, ни тут, а вино отнюдь не скисшее... Капризничает постоялец, самодурствует с утра, заскучал, видать...
       - Я говорю: теплое вино! В то время как мы о холодном уславливались. Понятно теперь? Усвоила суть моих иносказаний?
       - А-а!.. А я-то... Думаю, с утра-то потеплее - оно уместнее... Сей миг из погреба ледяного принесу. Поняла, поняла... А то я гляжу - нету там мух... - Как увидела Кавотя, что рука моя на поясе шарится, кнут высвобождает, так и перестала объясняться и оправдываться, бросилась опрометью за двери, плеща вином в кувшине и дряблыми телесами. Трактирщица, в знак величайшего почтения, лично мне прислуживает, сама блюда носит, сама со стола вытирает, не доверяет слугам тонкостей обращения с высоким гостем, важным постояльцем. Видимо, слух о том, что я вчера успешно прошел проверку перед местными стражами границы, еще более укрепили Кавотино доверие ко мне: в лепешку расшибиться готова. Ну, а как же - такой видный мужчина, да весь при деньгах!.. Да что там деньги?! Бьюсь об заклад - знает Кавотя Пышка про золотую пайзу имперского посланника, но пытается делать вид, что ей сие неведомо, что она по долгу кабацкой службы этак передо мною лебезит.
      Устроился я в деревне вполне удобно: выспался, то есть, до самого утра обследовал боками и спиной спальное ложе в доме двоюродного брата трактирщицы: мягко, чисто; а как утром вышел на двор, умываться да бороду причесывать, так и Кавотя Пышка, углядев меня через дорогу, принялась слуг шпынять, да с завтраком суетиться. Я ей велел сотворить мне кашу, с молоком и с маслом, и обычных трактирных закусок-заедок к ней.
       - Как ваша деревня называется? Подгорная?
       - Да Краюшкою и зовут, господин Зиэль, потому как мы-то все у империи на самом краю приспособились жить. А про Подгорную и не слыхивали. Краюшка и Краюшка. Так и в налоговых свитках записана.
       - Угу. Яйца - всмятку, вкрутую?
       - Точь-в-точь угадали: вкрутую, весь пяток. Давеча дикая цераптиха повадилась вдоль деревни крутиться, тогда еще последние теплые деньки стояли, да вдруг совершенно не ко времени взяла и снесла потомство-то, снесла и в песок-то закопала, ну, прямо возле сарая, что над оврагом у опушки. А сама охотиться побежала. Ну и мы, ясен след, это дело-то заприметили, вырыли яйца, в лукошко их и в погреб, на ледник. Полный урожай - более сорока яиц, и ни одного плохого! Ни у кого до самой весны свеженьких не будет - а у нас есть!
       - Хорошо. Слышь, Кавотя, а на западной стороне считают и подают не по пятку, а полудюжинами.
      Кавотя смешалась, не зная, как на это правильно ответить.
       - Странно. И-их, господин Зиэль, да мало ли дивного на свете, а вот у нас - так.
      Беседовать с Кавотей Пышкой мне нравится. Уж не знаю, как столь простодушные бабки прорываются в трактирщицы, разве что через наследство от мужа, но - что на лице, как говорится, то и за пазухой. И характер не вредный: из всех сплетен, что она мне настрекотала - редко для кого порочащие слова у нее нашлись, со всеми-то она в хороших...
      Завтракал я долго, Кавотю от себя не отпускал, и она покорно, по-моему - даже с радостью, развлекала меня болтовней. От нее узнал я и где лучше охотиться в окрестностях, и сколько молодух не замужем, и сколько из них 'под сердцем носят', и от кого...
      Рассказала о караванах с товарами, которые к ним завозят с обеих сторон границы, и о бессовестных купцах, готовых три шкуры с сельчан содрать за свой дрянной товарец: вот тут она развернулась, всем офеням поименно досталось - не проклятий, до этого она не дошла, но - нехороших пожеланий... Думает, небось, что я и по торговым делам имею право порядки наводить: на этих прицыкну, тем пайзой пригрожу - вот и скинут цены до справедливости...
       - ...да что-то вдруг исчезли все, как ветром слизнуло... Не идут и не идут - и те не идут, и наши не возвращаются... с чего бы?
      С того бы. Полагаю, некому из княжества Бо Ин сюда идти и возвращаться. Впрочем, проверим на днях. Может, взять да отогнать всю деревню, вместе со скарбом и живностью, подальше за Безголовую, вглубь Империи? Пока еще время есть? Пайзу необходимую я себе приколдую, такую, что и здешний наместник земные поклоны класть начнет... Ну, а дальше? Там, на западе, то же самое будет, если я не ошибаюсь в расчетах... Да... Стоит только озаботиться людишкиными делами, так сразу чувствуешь себя словно в хомуте и при оглоблях. Подожду с решениями.
       - ...ой, да врет она, Кавотя, врет - а вы все и уши развесили! Верховная жрица при Умане! Таких верховных жриц по империи - что тараканов по деревням: жила при захолустном храме, сама, небось, и дала слабину с озорником, наблудила, по глупости, или от юности, из послушниц ее поперли, вот она теперь и страдает - едва-едва не великая жрица, жертва чужого коварства, безвинно поруганная и навеки изгнанная. Врет, к шаману не ходи - врет.
       - Ну-к... может оно и так, господин Зиэль, а только живет она отдельно, едва ли не ведьмою, на отшибе - и мужчин на дух не переносит! Особливо тех, кто с оружием, ратников, стражников, дворян. Так что вы... это... одним словом, я остерегла - а дальше вы как сами знаете.
      Между делом Кавотя рассказала ненужные мне подробности о пришлой колдунье, женщине молодых лет, которая не так давно поселилась в этих краях, не в самой деревне, а в стороне, в заброшенной лесной избушке. Деревенские мужики не раз порывались прикончить ее самосудом... - за что? За очень вредный норов и ненависть к мужскому полу, а саму избушку сжечь, но деревенские бабы дружно стали на защиту колдуньи, потому что та надежно лечила от женских хворей, да и в травах хорошо понимала, скотину домашнюю пользовала, погоду предсказывала. Колдунья совсем немного брала за свои труды, только то, что бабы ей добровольно приносили: кто утку, кто кореньев на зиму, кто рыбы вяленой, кто хлеба, кто полотна одежного, домотканого... Обычная история, я тысячу подобных слышал и знаю, все они скроены на одну колодку. С обязательными вкраплениями красивостей и великосветских тайн, как их понимают смерды на селе.
       - Так она, небось, из знатной дворянской семьи? Сударыня имперской крови? Презрела все и бежала куда глаза глядят?
      Простодушная Кавотя в ответ на мою насмешку вытаращила, насколько сумела, взор из жирных щек:
       - Ой! Так вы о ней слышали! А я-то дура старая, знай себе тарахчу... О-й-йй! - Глазки у Кавоти Пышки распахнулись еще шире, выкатились из всех пределов, 'ейной' природой отмеренных, еще вот-вот - как у обычных людей станут размером... Ба, да это к ней догадка пришла на мой счет: что это я не просто так, а за таинственной колдуньей знатного происхождения сюда послан, неосторожными словами выдав предмет своей настоящей заботы...
       - Остынь, Кавотя Пышка! На, вот, хлебни винца... Пей, я сказал! - Кавотя осторожным шагом ковыльнула к столу, насколько ей пузо позволило, и выполнила приказ: опорожнила половину небольшой кружки с имперским вином, что я ей собственноручно плеснул. - Выпила? Впредь головой работай, а не иным местом, прежде чем всякую бредовую чушь выдумывать. Мне на твою распутницу ведьму начхать с высокого хвоща, знать ее не знаю и видеть не желаю, а просто - как услышал я насчет Верховной жрицы и злых мужчинах, низвергнувших ее с невиданных высот, так мне все с нею предельно ясно-понятно стало: всем этим полупомешанным дурам до седых волос не дают покоя мечты и сказки о собственном княжеском происхождении, да об утраченной милости богов. А легковерные людишки и рады рты разевать, поить-кормить невесть кого, любую мошенницу, любого проходимца, лишь бы у нее или у него язык позвонче подвешен был!
      Произнес я разоблачительную речь и стал постепенно сворачивать утреннюю трапезу, доедать надкушенное, допивать налитое, дабы, выйдя сытым из-за стола, с большим толком использовать разгорающиеся будни. Речь речью, но, несмотря на все мои отнекивания, к вечеру я бы точно стал героем легенды, внезапно проклюнувшейся в голове у трактирщицы Кавоти: дескать, мол, ратник столичный, тайным образом за колдуньей прибыл, во Дворец повезет... Или того бы хуже выдумала старая, что-нибудь насчет вновь обретенной любви, но - к счастью - этому помешало мелкое чудо, из разряда тех нечаянных чудес, что сплошь и рядом случаются в скукоженных горами и лесами просторах скудного деревенского бытия... Дверь стукнула и в зал вошла та самая ведьма, о которой мы с трактирщицей беседовали - вот только что, языки остыть не успели. Кавотя верно описала возраст: да, тетка совсем не старая, можно сказать, девица, однако внешность ее не произвела на меня хоть сколько-нибудь приятного впечатления, ибо если и были в ней следы красоты - то полунищенское существование деревенской ведьмы надежно их стерло: волосы тусклые, с обильной проседью, даже кожаная шапка-ушанка не способна была скрыть того, как плохо они расчесаны, под глазами водянистые мешки - это от неумеренного употребления сильнодействующих снадобий и от частых слез, платье чистое, но бесформенное, душегрейка не по росту, башмаки... Под юбкой не видать, но, тем не менее, сомневаться не приходиться, что это отнюдь не кожаные дворянские туфельки, судя по деревянному стуку при ходьбе...
       - Что тебе, Малина, что усердная моя? Уксусу? Сейчас сделаем, у меня и кувшинчик подготовлен. Хлеба? Вот коврига, серый, нарочно для тебя отложила. А что, Малина, снегу с Шапки не принесет ли, на ночь глядя? Как видишь? Что-то ветер оттудова с утра?
      Колдунья Малина - это ее трактирщица назвала таким несколько странным для ведьм и колдуний прозвищем, старалась говорить вполголоса, почти шепотом, не глядя в мою сторону, да только все ее усилия не привлекать к себе постороннего внимания разбивались о громкоголосую Кавотю Пышку.
       - Один только миг, сиятельный господин Зиэль, я вас умоляю! Отпущу товар и вернусь, я быстро!
      Уверен, что Кавотя не осмелилась бы покидать боевой пост при моей особе, если бы не рассчитывала таким 'прехитрым' способом снискать мое расположение: мол, не кому-нибудь кинулась угождать, а той... которая... Ошиблась, Пышка, сия жертва собственной страсти и чужих злокозненностей даже любопытства у меня не вызвала...
      Все же, сугубо из вежливости и от нечего делать, я решил встрять в разговор, но, как сразу же выяснилось, совершенно зря.
       - Кавотя, ты это... Хлеб и уксус - оно, конечно, хорошо, но добавь еще чего-нибудь, за мой счет... Не желаешь ли испить сладенького вина, либо взвару, а, красотка? Кавотя, заверни ей засахаренных фруктов...
      При этих бесцеремонных, однако, вполне доброжелательных словах, колдунья Малина взвилась как разъяренная змея, куда и сутулость делась! В воздухе полыхнуло нечто вроде слабенькой молнии, колдунья не только выпрямилась, но даже и выгнулась в обратную сторону, почти как наборный лук без тетивы, направила на меня скрюченные пальцы, почти когти. Боги милосердные, страшно-то как. Честно сказать - не ожидал от этой тихони столь яркого пожара чувств.
       - Тварь! Подлая низколобая бородатая тварь!!! - Крик ведьмы перешел в пронзительный визг. - Похотливая гадина! Нежить! Нечисть! Сгинь! Тьфу! - Колдунья набрала воздуху в грудь - и действительно: из перекошенного рта ее вылетел в мою сторону густой плевок, едва не долетев до столешницы. Я даже успел загадать про себя: долетит - зарублю, не долетит - еще послушаю.
       - Ты чего так раскипятилась, красотка? Не хочешь фруктов - возьми рыбца вяленого. Постного не любишь - окорок в дорогу дадим... Да хоть жареного ящера в мешок засунем! Но умоляю: не плюйся больше в мою сторону, не то отвешу тебе такого пинка, что без крыльев долетишь до самой Шапки Бога. Лучше спой нам песню, либо расскажи про завтрашнюю погоду - все пристойнее, чем харкаться в приличном обществе.
      Слышит Кавотя наши с колдуньей беседы и понимает - не пахнет тут посольством из Дворца и пламенным воссоединением двух разбитых сердец, а коли так - лучше втянуть голову в жирные телеса и тихо-тихо присутствовать, едва дыша...
      Колдунья замерла на миг - уж не знаю, расслышала она мои предупреждения, или нет - глаза прикрыла, открыла и дальше шепчет, вроде бы как про себя, но все-таки вслух:
       - Кровью своей, дыханием своим, судьбой своей, сердцем, душой, жизнью - ненавижу! Ненавижу, презираю... Я бы прокляла тебя, презренный, да потрачено проклятье мое... да потрачено без остатка, на такую же мразь в портках... Безмозглый, жирный, подлый... О, как я вас всех ненавижу...
       - О, прекрасная незнакомка! О, как я тебя понимаю! Не хочешь окорока и фруктов - тогда двигай отсюда, да пошевеливайся, утка плевучая, вон, я отсюда вижу: хлеб и уксус тебе приготовлены. Стой!..
      Я хорошо умею командовать ратниками, бабами и даже лошадьми: стоило мне приказать - всего лишь на человеческий голос, без малейшей степени колдовства или магии - остановилась колдунья как вкопанная, быть может, даже сама не понимая - как это она так послушалась вражеского окрика?
       - Что же это мы расстаемся на гнилом ветру, сердитая красавица? Ты хоть скажи, какая погода к вечеру-то будет, видишь, весь трактир тебя слушает, затаив дыханье?
      Весь трактир - это я, трактирщица Кавотя Пышка, да трое ее слуг, из которых двое, как я понял - то ли внуки, то ли внучатые племянники. Не знаю, какой там она была жрицей, пока из-за проступков своих силы не лишилась, но чутье у нее и посейчас отменное: один волосок ей оставалось преступить, чтобы навлечь себе погибель по моей немилости, но она вовремя остановилась, голос мой услышав и правильно разобрав то, что в нем содержалось. Были у красотки Малины губы фиолетовые, а стали иссиня белые, подхватила она невидящей рукою мешок, который ей Кавотя приготовила, деревянным башмаком ткнула в деревянную же дверь и вышла, бормоча про себя нечто такое... сердитое... А может даже и злобное, я решил не прислушиваться - мало ли, осерчаю вдогонку на ее слова, да и того... лишу окрестных баб единственной врачевательницы...
       - А что, Кавотя, всегда она такая, со всеми?
       - Да почти что так, господин Зиэль: не со всеми, а, извиняюсь, с мужиками, к мужчинам она крепко осерчавши.
       - Приодеть, умыть, довесела напоить и замуж выдать! И сразу все ее 'серчание' пройдет, как рукой снимет. Впрочем, я ей не жених, не сват и не сводня. Пойду, прогуляюсь. Есть какие-нибудь лодки на озере? На острова хочу сплавать - ох, давненько я не предавался созерцанию. Воин, называется...
       - Есть, как не быть? Там этих лодок-то - от каждого нашего дома, почитай, по две имеются... Любую свободную можно взять, только потом возвернуть на прежнее место желательно. А я уж потом-то расплачусь, господин Зиэль, не сомневайтесь.
       - Не сомневаюсь. На обед - все по твоему усмотрению, но чтобы рыба тоже была, и зелени, зелени разной побольше. И всяких там соусов, подливок, погуще и поострее.
       - Будет исполнено, господин Зиэль!
      И снова я на озере Поднебесном. В этот раз никто не покушался на мою безмятежность, ничто не мешало мне оставаться наедине с собой, почти как когда-то, в очень древнюю пору, еще не знавшую людского делания и присутствия. Вспомнил я, залез в воспоминания и словно бы наяву увидел: в те далекие-предалекие времена не строил я плот и не наколдовывал лодку - зачем, когда некому на меня смотреть, когда лодок-то не было? Я просто шел по озерной глади, аки посуху, а оно, послушное воле моей, умеряло даже мелкие волны под ногами, дабы не спотыкался я о водяные гребешки, но скользил по ним, или бежал без помех... И я бежал, стараясь обогнать круги по воде, вызванные этим же бегом моим, и нагнав - отнюдь не спотыкался, ибо круги сии были невысокими и очень пологими, и тоже очень мягкими и послушными... Сам я также не напоминал человека обликом своим и нимало не грустил по этому поводу... Но, по-моему, и тогда у меня было две ноги... или лапы?.. Не важно, пусть будут две задние лапы. И несколько передних. Предположим - также две, лень сызнова лезть в воспоминания и уточнять.
      Нынче, когда белый свет сплошь заселен царствами-государствами, демонами, зверьем и людишками, сейчас, в данный миг - тоже никто из людей, богов и демонов на меня не смотрит (зверей я не считаю: они не проболтаются), но я благонравно и скромно, как простой смертный, бреду вдоль берега, то и дело забираюсь в камыши, в поисках подходящей лодки, нахожу ее и... Нет, выгребать на простор пока еще рановато - воду надобно вычерпать со дна лодки, что я и делаю с помощью привязанного к борту берестяного ковша... Зачем, не проще ли повелеть маленькой воде самой покинуть лодку и выпрыгнуть в объятия большой воды, сиречь озера? А вот вздумалось мне! Да, захотел, и самодурство здесь ни при чем: раз уж я человек, то я просто обязан держаться по-человечески...
       - Угу! По-человечески он держится! Сейчас рыбы от смеха полопаются! Ты же только и делаешь, что чуть ли не по каждому поводу вылезаешь из человеческой шкуры и машешь во все стороны колдовской и демонической мощью, а то и пуще того...
       - Я, что ли?
       - Ты что ли! Кто богинь напугал? Кто им сознание затуманил, кто их игрою в кости надурил?
       - Они первые начали.
       - Какая разница - кто первый начал? Речь идет о тебе и о твоей способности соблюдать собственные уверения и клятвы.
       - Я очень даже способен, глаза протри и уши прочисть, бурчала! Я уже много тысяч лет ничего такого себе не позволяю... почти ничего.
       - А пайзы себе кто наколдовывал? А кто над Пригорьями летал? А беднягу Камихая кто едва до смерти не забил?..
      Вот так всегда... Я не знаю, что такое совесть, потому что все известные мне людишки, включая бывшего богохульника и грешника, а ныне самого светломудрого и праведного отшельника Санги Бо, так и не сумели мне этого объяснить, но, похоже, отсутствие угрызений совести мне вполне заменяют постоянные перебранки, которые я веду сам с собой...
      Да, нечем крыть: очень часто я совершенно доказательно объясняю самому себе - зачем и для чего я веду человеческий образ жизни, но еще чаще, по самым разным поводам, бывает, что и ничтожным, выпрыгиваю за границы этого самого образа... Как совместить противоречия сии? А запросто: уверен, что разума моего все-таки хватит, чтобы соблюсти необходимую меру того и другого. В чем, в каких считаемых величинах эта необходимость выражается? И опять нет ничего проще: пусть мне будет всегда удобно и любопытно, а жизнь в облике человеческом пусть всегда будет привлекательна и не проста! Вот и вся пропорция. Судей же надо мною нет, чтобы определить, правильную ли я меру сочетания выбрал, или накренился в ту или иную сторону, я сам себе судья - и уж себя в обиду не дам.
      В лодке было предусмотрено всего лишь одно весло, но мне и его хватило, чтобы запросто управляться с этим суденышком, слепленным - не сказать иначе - из прочных и тонких кусков коры. Знаю местности, жители которых также пользуются корою, для строительства пловучих средств, только не склеивают, а сшивают их плотно шнурочками, свитыми из тонких жил, но способ, употребляемый в деревне Краюшке мне нравится больше: клей очень надежен, вода в таким способом построенную лодку вовсе не проникает и рыбаки, уходя на берег, нарочно заливают в нее из озера ковшей с десяток, ибо иначе легчайшая лодочка просто потеряет остойчивость, перевернется от любого ветерка, стоит лишь ему дунуть в корму чуть посильнее обычного. Всю воду я вычерпал, а остатки тряпкою подобрал (каюсь, 'нашел' ее в кармане и вынул), а потом, не выжимая, за борт выкинул - уже какие-то мелкие хищные дряни требушат ее под водой... Нет, ошибся, все же-таки это не океан, а мирное озеро: глупые мальки беззубыми носиками в тряпку тычутся, за съедобную тину принимают.
      И вот стою на одном колене, выставив перед собой другое, макаю весло поочередно вправо и влево, мчится моя лодочка бесшумно и беспечно, словно бы радуясь вместе со мною мягкому серому дню, тихим неярким просторам вокруг, Безголовой, которая тысячи и тысячи лет смотрит в свое озерное отражение и не может налюбоваться.
      Мне, что ли, зеркало себе тоже завести? Сугубо для созерцания... но не для простого, а... как бы это поточнее сказать... самопознавательного...
      Плыл я к одному островку - его я еще с берега наметил, но вдруг все перерешил и причалил совсем к другому, которого несколько мгновений назад и на свете-то не было... Вот, и еще один терновый шип мне в задницу: зачем я его создавал, ежели сплошь и рядом всех уверяю, что я простой человек? А затем... Озеро - это озеро, простое и понятное, часть природы. А островок, на котором я сейчас стою - это... Это кусочек особого мира, которого нигде нет, который я только что создал, чтобы в нем уединиться... вернее, отстраниться от всего сущего в мире и остаться один на один с той, с которой мне вздумалось побыть бок о бок некоторое время. Я всегда представляю ее женщиной, хотя это вряд ли имеет хоть малейшее отношение к действительности... Если бы я ее... его мужчиной обозвал - сие было бы точно такой же равновесной чушью.
      Островок крохотный, почти правильно округлый, едва ли пяток полных шагов в поперечнике, но этого пространства более чем достаточно, чтобы разместить на нем что-то вроде избушки из серого камня, без окон и дверей... Явись, дверь. Откройся, дверь. Никаких неожиданностей и чудес: явилось, открылось. За мной закрылось.
      Я вошел, не осматриваясь, и сел, не глядя куда сажусь. Судя по ощущениям седалища - обычная деревянная скамья. Дверной проем исчез и я оказался в замкнутом пространстве, мною же для меня созданном. Никому не дано вторгнуться в это пространство без прямого позволения моего - ни зверю, ни человеку, ни демону, ни богу. Нечто, которое сидит напротив меня, спиною к противоположной стене, отнюдь не является ни одним из перечисленных мною существ, но и ему без приглашения сюда не проникнуть. В то же время даже и этой 'странности' не дано отказаться от МОЕГО приглашения. Сидим, молчим. Я бы затруднился объяснить словами - светло в этом помещении, сумерки ли, полный ли мрак? Точно так же трудно обозначить кусочек созданного мною пространства словом помещение... комната... пещера... У этого пространства как бы присутствуют и стены, и потолок, и пол, но спросите меня - из какого материала сотворены они? Снаружи, как я уже говорил - это серый камень, а вот изнутри? Я затруднюсь с ответом, хотя и сам творил. Из пространства же и сделаны, только это, 'ограничивающее' отличается от того, которое находится внутри его границ. Скамья - деревянная, это точно, я даже знаю, не глядя, что сделана она из кипариса и служит мне сидением всегда, когда я этого нарочно пожелаю - если, конечно, обстановка позволяет, а 'местные' сидения не подходят мне по каким-либо причинам. Я всматриваюсь в ту, которая сидит напротив, и приказываю скамье, что под ней, превратиться в пышный трон с балдахином, и скамья превращается в трон, точь-в-точь такой же, что я видел у правителей княжества Бо Ин. Существо продолжает сидеть, как ни в чем ни бывало, даже не шелохнется, тварь! Только и смотрит на меня из под капюшона... И молчит.
       - Ну-ка, сними капюшон!
      Сняла, ничего такого любопытного, чего бы я не знал ранее, от чего бы сердце мое быстрее погнало кровь по жилам.
       - Надень.
      И опять капюшон на ней, и все это в полном безмолвии с ее стороны.
      Что ж, я считаю - неплохо, пора начинать созерцание.
      Пространственные оковы созданного мною помещения исчезли, и я ощутил себя парящим высоко над безбрежными водами океана. Между звездами и мною только черный воздух, между мною и невидимым океаном - реденькие блеклые облака. Ночь, полночь. В моей воле помчаться на восток, чтобы ускорить наступление утренней зари, или напротив: устремиться на запад и догнать ушедшую за окоем зарю вечернюю, догнать и превратить ее в рассвет, так, чтобы багровое светило нехотя, с натугой, но восстало над этим миром с запада... так мне нравится больше, ибо это единственный для меня способ подчинить своей воле это невероятный сгусток безжалостного огня и равнодушной мощи... Я хотел бы стать таким... О, нет! Нет. Я оговорился: мне нравится эта мощь, но я не собираюсь с нею сливаться в единое целое. Можно не догонять окоем, не превращать закат в рассвет, а просто смещаться туда, на запад, так чтобы меня окружала вечная ночь, а невидимые воды океана подо мною сменялись невидимыми горами, пустынями, лесами... и опять водами... Недели, годы, тысячелетия... И какая мне будет разница - что там происходит глубоко внизу? Букашки расплодились, букашки разбежались... Ураган. Шаловливая богиня Орига так хитро устроила свое бытие, что при любом моем выборе направления, ветры, посланцы ее, всегда будут реветь мне навстречу... разумеется - приветствовать, иное слышать я просто не пожелаю.
      Луны нет, она по ту сторону заполненного материей пространства, но ледяное нечто подле меня - вот оно, я его ощущаю. Хлад от него... вернее, от нее исходит такой, что сама пустота будет в ее присутствии трястись и лязгать несуществующими зубами, впрочем и этому существу рядом со мной ничуть не теплее. Она молчит и не перечит, не мешает мне, ибо не смеет этого делать...
       - Да будет день: прибавим скорость!
      И стал день, яркий, глубокий, ледяной, не омрачаемый ничем, кроме зыбкого серого пятна по левую руку от меня. И пусть оно будет зыбким и блеклым, ибо я созерцаю мир, а не это... не эту... Любопытно было бы знать - каким она меня видит? Или я в сей миг даже для нее невидим, как и для всего окружающего?
       - Ты видишь меня? Отвечай.
       - Я ощущаю тебя во всем, Великий Господин.
       - Я спрашиваю: глазами, зрением - видишь ли?
       - Прикажи - и я обрету глаза и зрение.
       - Ладно, заткнись.
      Нет, я не на нее сержусь, а на себя, на свои наивные попытки очеловечить все сущее вокруг, раз уж я сам взялся играть в человека. Играю в человека - а ума как у цуцыря. Для полного умственного с ним сходства, мне еще только не хватало участливо расспросить муравейник о здоровье и повадках его детишек...
      Над океаном день, но Вараман спит, как всегда. Сейчас он не нужен мне, и я не буду его будить, тем более что мне желательна суша. Вот она - северная оконечность империи, где большая часть границ ее имеет естественные очертания побережья. Стоит мне спуститься вниз - и лютый поднебесный мороз растает под напором жаркого зеленого лета, навеки поселившегося в этих местах... И спущусь, но только не здесь, а все-таки поближе к югу, к невысоким и неприветливым пригорьям... Вот здесь... Именно отсюда, из этого странного жерла древнего холма хлынет чудовищная волна Морева... Подобно гною. Как оно будет выглядеть? Стихией, ордами нелюдей, насекомыми? Хлынет и сметет все живое на своем пути... Или не все? Может, стрекозы с муравьями останутся? И акулы в океанах? Странное это Морево, что-то мне в нем кажется неправильным, не таким, с внутренними противоречиями... Самая главная странность - что все оно произойдет на суше... А рыбы-то и медузы с водорослями чем хуже для поголовного уничтожения?
      Откуда я знаю, что четвертинка Морева пойдет отсюда и дальше, на юг, вглубь империи? Да чую просто. Уверен, что не ошибусь. Если говорить о зрелищности, то в этих благодатных, но не так чтобы очень густо населенных краях, данная часть Морева, пожалуй, скучноватою покажется. На моем восточном участке - людей живет во сто крат меньше, но там я лично подставлю широкую грудь навстречу напасти и скуке, и мало никому не покажется, а вот здесь... Хотя... хотя... Тут и Плоские Пригорья, перенаселенные кошмарами, тут и городища волшебных зверюг охи-охи, расплодившихся в последние годы совершенно в немыслимых количествах... Вполне возможно, что мне и здесь было бы... Но - нет, я выбрал восток - чего теперь метаться между искусами?
       - Здесь все ясно. Ну, что, кляча тленная-нетленная, рванем на юг? Видишь, сколько тебе дела предстоит, в связи с грядущими событиями? Похоже, урожайный год для тебя выдался. Хочешь, превращу тебя в лошадь, подарю седло, взнуздаю?
       - Как прикажешь, Великий Господин.
       - Тьфу... Летим как летели, в том же походном порядке.
      Там, на далеком юге, среди многочисленных, пусть и не слишком высоких гор, также втиснуты имперские приграничные земли, родовые владения маркизов Короны, дворян из высшей знати, знаменитых воителей и верных подданных императора. Там, от самого крайнего юга, тоже начнется вторжение Морева, прямиком через земли маркизов, туда дальше, в сердце империи. Насколько я понимаю, Океания будет стерта с лица земли последней, когда четыре смертоносных потока сольются в один, именно там, в точке пересечения древних сил, природных, магических и божественных...
      Откуда я это знаю? Естественный вопрос и очень странный ответ: во-первых, сам прочуял многое, а во-вторых и в главных: подслушал откровения, которые получили покойный император и покойный верховный жрец империи от этой... старой гнусной синеглазой карги, Верховной Богини... Над нею у меня нет власти, впрочем, как и у нее надо мною.
       - О! Смотри, серость трухлявая! Видишь, кто там скачет - пыль столбом? Или это не пыль, а пар валит от обоих? Ах, да, ты же у нас безглазая... Можешь не отвечать, это я как бы в шутку спросил, наперед зная ответ.
      Я возник из ниоткуда посреди дороги, локтях в сорока - сорока пяти перед путешественниками, которых всего трое, один человек и два зверя: впереди мчится, смешно выбрасывая в стороны толстые когтистые лапы, некий грозный и свирепый охи-охи, по кличке Гвоздик, а чуть сзади - всадник, верхом на кобыле, по имени Черника. Ну, Черника, будем прямо говорить, мне лично незнакома, а этих двоих я знаю очень даже хорошо еще со щенячьего возраста: бьюсь об заклад, что охи-охи, перед тем как замереть в воздухе прямо во время прыжка, начал узнавать меня и даже успел насторожиться и обрадоваться...
       - Здорово, Лин! Не чаял встретить?
       - Зиэль! Ур-ра-а... ой, что это со мною... Зиэль...
       - Сиди, где сидишь, Лин, держись за луку седла и не свалишься. У тебя же ноги в стременах? Вот и сиди. Ты во сне, дружок, я тебе снюсь, отсюда все неудобства и несообразности сущего. Как дела, как жизнь?
       - Да... хорошо. Ты знаешь, Зиэль, жутковато мне что-то, вот уже давно! Весь путь меня тревога не покидает. Я часто думал о тебе, честно-пречестно, и все-то мне казалось: если встречу тебя - тревогу как рукой снимет, а она только усиливается, даже сейчас...
       - Это бывает. Завтра будешь скакать по дороге - вот как сейчас... И вдруг - на этом самом месте - вспомнишь наш с тобою сон, и часть тревоги отхлынет от тебя... Пусть отхлынет, я так хочу. Но, собственно говоря, я тебе не просто так приснился, а с небольшим вопросом...
       - Зиэль, ты же знаешь! Я для тебя... ты ведь мой спаситель и первый наставник... Кстати, а ты ну вот ни на столечко не изменился за все эти годы! Та же борода, тот же меч, так же ухмыляешься... Одним словом - спрашивай, буду счастлив помочь!
       - Смотри на меня. Вспоминай. Помнишь - в детстве?.. В раннем детстве... Ты сидишь на ковре, в саду... Помнишь...
       - Да... я помню...
       - Вдруг налетает ветер и приносит... прямо к тебе на ладонь...
       - Помню... ветерок... свой смех... да, помню...
       - И на ладони светящееся зернышко... семечко...
       - Но... но... Зиэль, то не было ни семечко, ни зернышко...
       - А что, что это было???
       - Я... н-не помню... сверкающая бабочка... или стрекоза... сияние, словно солнечный зайчик на ладони... и вдруг исчез... Зиэль, мне страшно...
       - Все, все, забудь про вопрос. Ты снова взрослый, друг мой Лин!
       - Ф-фух... Что-то мне... Зиэль, ты мне точно снишься?
      В моих силах без следа уничтожить, как не было, самого мальчишку, вместе с лошадью и охи-охи, а не только его воспоминания о давнем злосчастном дне, но во всем нужно соблюдать меру, в том числе и в распоряжении чужим рассудком. Парнишка мне все-таки не чужой, равно как и Снег, главный его воспитатель...
       - И еще как снюсь. Вот, смотри: Снег не раз говорил мне, что ты неплохой колдун, с мощными врожденными способностями ко многим видам магии... Так, нет?
      Лин покраснел и попытался пожать плечами, что было отнюдь не простым делом, в его нелепом положении...
       - Ну... Кое-что вроде как умею.
       - Ладно, слазь со своей Черники и встань на дороге, ко мне не подходи, это мы наяву будем здороваться и пыль друг у друга из спин выбивать. Твердо стоишь? А ну-ка, взлети!
      Лин послушно взмахнул руками и даже зашатался.
       - Зиэль, ты чего? Я не умею. И никто из магов не умеет, даже Снег, даже матушка моя!
       - Знаю, а ты попробуй. Ты же во сне, вот и попробуй: развернись, начни бежать, или как там у тебя...
       - А-а-а, точно! Как же я забыл! Зиэль, почему всегда так: когда сон - все понятно, а проснемся - опять не умеем. Это же проще, чем самые простейшие заклинания! Ведь я вспомнил, как надо!..
      Лин - действительно, он еще совсем мальчишка - двумя торопливыми движениями завернул шпоры кверху, чтобы бежать не мешали, зачем-то расставил руки в стороны и помчался по дороге, словно бы прочь от меня. Вдруг прыжки его стали заметно длиннее, он как бы стал зависать в воздухе, от прыжка к прыжку все явственнее - и вдруг полетел, почему-то поджав под себя ноги... И едва не ткнулся оземь, но опять поднялся вверх и круто вверх! Наверное, именно так проходят его 'летания' во сне - ведь у каждого смертного своя привычка в полетах: иные парят, словно крылатые птеры, иные плывут, подобно облакам и пушинкам, иные кувыркаются беспорядочно во всех направлениях, иные просто скачут огромными плавными прыжками... Объединяет их только одно: все смертные, когда либо жившие на белом свете, все до единого обладают даром свободного полета, но этот природный дар ни за что и ни при каких обстоятельствах не перетекает из сна в действительность. Никогда, ни у кого. Если, конечно, я не повелю иное. Лину, юному князю Докари Та-Микол, с этим делом здорово повезло... ишь, как хохочет посреди небес... Все-таки мне пришлось править его аллюры и метания, не то непременно бы носом землю вскопал... Наконец он приземлился, горячо дыша - глаза сияют!
       - Понравилось?
       - И еще как! Это неописуемо! Зиэль, а ведь я теперь ни за что не забуду - как надо! Я теперь умею летать! Боги, какое счастье! Я всегда об этом мечтал!
       - Надо же... Рад за тебя. Как с тревогами - поменьше стали?
       - Вроде бы... да. Спасибо тебе, Зиэль.
       - Не за что. Прощай. И помни: как только доскачешь вон до того валуна - видишь, где межевая мета?..
       - Да.
       - Сразу вспомнишь сей ночной сон, потому что валун во сне будет очень похож на этот. Потому и вспомнишь. А мои вопросы дочиста забудешь.
       - Да.
       - Прощай, Лин, авось и наяву посчастливится встретиться.
       - Прощай, Зиэль! До свидания! Жалко, что сон такой короткий!
      Угу... Пусть я и не способен кого-либо и что-либо любить, а все же одни предметы, люди и явления мне нравятся больше, нежели другие... Или я оттого расчувствовался, что Лин может мне в дальнейшем пригодиться? Скорее всего. Несколько мгновений я даже колебался: может оставить ему в подарок умение летать?
       - Перетопчется, чай не птер и не муха. Правильно я говорю, коряга безглазая? Отвечай.
       - Как скажешь, Великий Господин.
       - Зиэль.
       - Как скажешь, Великий Господин Зиэль.
       - Просто Зиэль.
       - Как скажешь, Зиэль.
      Непоследовательность - это мне присуще: тихо-мирно летел, летел на юг, да так и не долетел, со старым знакомым разговорился. Потом собирался наведаться на запад и полюбопытствовать своими глазами - как там собираются Морево встречать... Нет, сменилось настроение и я уже не хочу ничего видеть и ни с кем беседовать. Может, попозже. Так это меня... назовем сие человеческим словом - встревожило упоминание Лина о зайчиках да бабочках. Я привык представлять себе нечто вроде зерна или семечка... Я вовсе не хочу этого видеть, и уж тем более прикасаться к этому, но... Мысли мои обязательно возвращаются к этому явлению, может быть и не ежечасно, и даже не каждый год... или тысячелетие, а все же... все же... все же... Надо возвращаться. Созерцание получилось весьма даже неплохим, сему и эта... не помешала...
       - Возвращаемся.
       - Как скажешь, Зиэль.
       - Мой господин.
       - Как скажешь, мой господин Зиэль.
      И снова мы сидим друг напротив друга, я и она, в тесном кусочке пространства, огороженном столь же безликим и почти не осязаемым пространством. И молчим.
      Я придумал: однажды я создам себе из этого пространства свой отдельный мир... мирок, маленький, удобный мне и приятный... И я придам ему вид города, это и будет город, точное подобие одного из существующих... Да, все в нем будет подлинное: площади, улицы, царские дворцы, лачуги бедняков, трактиры, конюшни, базарные площади, сточные канавы, крепостные стены... Всем они будут истинны, целиком и полностью готовы для использования и жизни, Только самой жизни в нем не допущу и живых существ, кроме меня, и да пребудет он пуст, град сей - только я и он... Когда-нибудь я непременно воплощу в явь эту внезапную прихоть мою, а пока мне и так хватает забот и любопытства к оным.
       - Что ты сейчас делаешь, тварь? Спишь, мечтаешь, томишься, размышляешь? Отвечай.
       - Нет, мой господин Зиэль.
       - Как ты посмела со мной... А, понял. Ни то, ни другое, ни третье. Я имею в виду: чем ты сей миг занята? Отвечай?
       - Я дожидаюсь, мой господин Зиэль.
       - Угу. Надо полагать, задай я вопрос о смысле твоего существования, и о промежуточных итогах, ответ был бы тем же? Отвечай.
       - Да, мой господин Зиэль.
       - Деяние - и в то же время итог. Мне нравятся разумные двоесмыслы, молодец. Слышь, корявая, а ведь ты, небось, и меня надеешься дождаться, а? Отвечай.
      Впервые за всю нашу с ней нынешнюю 'содержательную' беседу, я почувствовал некоторую заминку с ответом. Впрочем, в этом месте она всегда чуточку спотыкается.
       - Я не способна дать определенный ответ на этот вопрос, мой господин Зиэль, не дано мне.
       - Хорошо. Но ты понимаешь - сколь бы странно это ни звучало - что и ты не бесконечна во времени?
       - Да, мой господин Зиэль, как и все сущее.
       - Ладно. Прочь, ты мне надоела. А я посижу еще пару мгновений да и выйду в люди.
      Последние слова я произнес в пустоту, ибо собеседница моя испарилась из кусочка пространства еще раньше, чем звуки голоса моего, образовавшие слово 'прочь'.
      Если бы нашелся досужий наблюдатель, способный узреть, как я захожу в избушку на сотворенном острове, то он бы увидел, как я вошел в нее и тотчас вышел, не задержавшись внутри ни единого мгновения. Это мне удобно, это я умею. Воспитанник мой, князь Докари, он же Лин - вот только что доскакал до указанного камня и якобы вспомнил якобы сновидение... Да, вспомнил, и прежняя тревога, что поселилась в этом чутьистом юноше, перемешалась с невероятным восторгом от ощущения только что испытанного полета и с острейшим разочарованием от осознания того, что полет был все-таки во сне... Меня он помнит, а мои вопросы - прочно забыл, как и приказано.
      Зато я помню ответы - и кто теперь уймет неясную мою тоску, причины которой я не желаю ни знать, ни видеть, ни касаться?
      Только сам же и сумею унять, а больше некому.
      
       Г Л А В А 7
      
      
      Это случилось очень давно, при дворе императора Залаури... и началось даже чуточку раньше, ибо его Высочество принц Залаури в то время еще не вступил в права престолонаследования, но почти все дни и ночи проводил возле одра своего смертельно больного отца, императора Вилрени Сквалыги... Сквалыгой его называли в народе и при дворе, а в памятные свитки он, еще при жизни, был занесен под звонким и почетным прозвищем Собирателя вотчин...
      Вили Сквалыга умирал долго и в муках, страшные язвы постепенно разъедали тело его, появляясь на руках и на ногах, покрывая грудь и лицо, и даже горло. Жрецы и лекари мало что могли сделать, ибо его болезнь была никому неизвестна, а боги, по каким-то причинам, никому из смертных не ведомым, брать под защиту жизнь несчастного императора не пожелали. Я тогда поленился разбираться в истоках этого недуга, но для себя, для собственного поверхностного понимания, принял две наиболее вероятные причины происшедшего: либо он обманул в своих сокровенных обещаниях кого-то из богинь (боги прикончили бы его прямее и проще, без изысков), либо, что вероятнее, императорское здоровье, измученное постоянным обжорством и лютыми попойками своего повелителя, надломилось и утратило защитные свойства.
      Так вот, при дворе его Высочества принца Залаури служил дворянин, один из младших отпрысков герцога Двуречья Дари Желтого, некто барон Судоли Мележа - задира, подонок, болван, кутила и нищеброд. Деньги у него бывали, как и у всякого придворного при высоких повелителях, который, вдобавок, не чурается войны, военных трофеев и иных, потайных, далеко не праведных промыслов, но все добытое он проматывал преглупо и пребыстро, а наследства, понятное дело, взять ему было неоткуда. Некоторое время мы с ним приятельствовали на почве совместных ночных разбоев в столичных предместьях (переодетые, разумеется, всегда с закрытыми лицами, ибо мы свято берегли свою честь, как это и положено дворянам), и однажды он, в моем присутствии, стал мечтать вслух: вот бы, дескать, научиться не чувствовать боли! 'Бьюсь об заклад своей душой и телом - это было бы славное свойство для таких дворян как мы с тобой, дружище Зиэль! Дерешься на дуэли, к примеру, или в бою, из раненого плеча хлещет, ляжку проткнули - а ты хоть бы что, сохраняешь ясную голову и веселый вид, знай дальше себе воюешь, во имя славы и победы!'
      Добросердечие - это моя отличительная человеческая особенность, свойственная мне на протяжении многих тысячелетий, и, как правило, я, услышав подобные клятвенные глупости, оставляю их без последствий, но только не в этот раз: тотчас придумал похожий случай, бабку-колдунью невиданной силы из далеких южных уделов, откуда якобы и я сам был родом, обладающую именно такими лекарствами и заклинаниями, затем, в ответ на занудные уговоры и подпаивания со стороны барона, не сразу, но припомнил, как эту бабку можно разыскать... Одним словом, дал я ему все мечтаемое: совершенную нечувствительность к боли. Получилось очень и очень забавно: первый месяц он чувствовал себя счастливее богов, не уставая показывать себе и другим волшебные свойства тела своего, нечувствительного ни к огню, ни к порезам, ни к ушибам... Но пора цветения вскоре закончилась и пошли первые плоды. Однажды ночью, на каком-то подворье, цепной горуля бросился и прокусил ему икру, однако наш Судоли Мележа, отогнав зверя пинками, не сразу заметил рану и к утру едва не истек кровью, грянувшись в обморок прямо посреди мостовой... А в другой раз, в кузнице, недоглядел, поставил ступню на кусок раскаленного железа и бестрепетно выжег в ней мясо до самой кости. Больно ему не было, однако нога распухла так чудовищно, что пару-тройку месяцев он не то что разбойничать или танцевать - ходить толком не мог, даже хромая: едва-едва ковылял на костылях по горнице, приволакивая негнущееся бревно... И сапог, понятное дело, был безнадежно испорчен. Зубы отныне у него никогда не болели, но легко ломались и крошились, ибо он не соразмерял теперь силу укуса и прочность грызомого. Любая не видимая взору заноза имела счастливую возможность гнить в его теле украдкой сколько ей заблагорассудится, всякие кровососущие твари любили нашего барона как родного, ибо он, не ощущая зуда и боли, редко препятствовал им жить на нем, буровить кожу в любых направлениях и питаться от пуза... Если у него расстраивался желудок - это была просто беда, и для него, и для случайных собеседников, ибо он не чувствовал болезненных позывов, и не принимал вовремя надлежащие меры... Через года три, не более, он превратился в грязную отвратительную смердящую развалину, с ног до головы в шрамах и ожогах, кожа и одежда его кишели всякой мелкой гнусью, а руки и ноги с превеликой натугой позволяли ему шариться по помойкам в поисках пропитания - слуги и рабы от него разбежались, а деньги, здоровье, друзей и покровителей он растерял еще раньше... В те далекие времена, в отличие от современной Океании, пропасть между благородными людьми и смердами была не столь широка и глубока, не то что ныне, при дворе Его Величества Токугари...
      Знаю, что барон очень долго искал ту старуху-ведьму, чтобы она его обратно расколдовала - хотя, зачем ему это было нужно, в нынешнем его состоянии? Но я решил, что уж не буду вновь ее выдумывать, сам подохнет сударь барон, долго не задержится. Так оно и вышло.
      Боль, равно как и голод, и жажда, и страхи, ими вызванные, и иные, на первый взгляд досадные, мешающие человеческие потребности и особенности, вроде ужаса перед увечьями и смертью, это его защитники, охранители, даже больше, надежнее, чем личная гвардия для Его Величества - они верные и мудрые советники при маленьком дворе его тела и разума, где разум - это царь, а тело - царство. Они вовремя подсказывают, когда нужно устранить то или иное напряжение, то бишь - поесть, поспать, почесаться, наложить повязку и тому подобное, они бьют тревогу, предвещая беды, если вовремя угрозу не отразить. Иногда, конечно, и советники глупеют, либо наглеют, превращаясь в божков при царях своих, и тогда человек становится ленивым, обжорой, пьяницей, самоубийцей, рабом разнообразных, но мелких страстишек... Впрочем, напрочь мне безразлично - кто и где из отдельно взятых человеков сохраняет, либо нарушает здоровый образ собственной жизни; если я и завел разговор о пользе чужой боязни, то потому лишь, что все мои предыдущие рассуждения вертятся возле одной простой и очевидной истины: я лично запросто живу и существую, дышу и процветаю без советника и телохранителя по имени СТРАХ! Страх перед кем бы то ни было, или перед чем бы то ни было - мне просто неведом. И не нужен. Только вприглядку, наблюдая живых существ, вроде зверей и людей, я научился понимать и различать его влияние в буреломе остальных человеческих пристрастий, желаний, побудительных причин. Уничтожить род людской несложно, для этого есть сотни самых разнообразных способов, простейший из них - лишить их чувства страха. Полусотни лет не пройдет, как весь этот бесстрашный муравейник вымрет, пройдя до этого путем злосчастного глупца, барона Судоли.
      Я же, повторяю, никого и ничего не боюсь, никогда и нигде не боялся - и так и будет всю оставшуюся вечность! По здравому размышлению, вроде бы выходит, что однажды отсутствие такого спасительного страха и для меня обернется бедою, неминучей и неисправимой... Но мне смешно от подобных рассуждений, очень смешно - смеяться, кстати говоря, я хочу и умею.
      Да, бесстрашен, хотя и не бесстрастен. Только однажды я испытал нечто вроде... Но и это не было ужасом, страхом и робостью... А получилось так: заигрался я в человека, зазевался в одном водоемчике, битком набитом голодными крокодилами, и вместе с бдительностью потерял кисть руки. Причем этот недоящер безмозглый так ловко тяпнул своими зубищами, что ему даже крутиться не пришлось, дабы кусок от меня оторвать. Я ни возмутиться, ни спасибо сказать не успел, как он уже тово... переваривать ее взялся, руку мою. Кровища хлещет, другие крокодилы, сладкий запах почуяв, тоже воспламенились завистью и голодом, твари такие... Вышел я на берег, нашел пригорок посуше, присел. Одну руку на весу держу, новую кисть себе выращиваю, а в другой руке у меня меч, чтобы крокодилов и птеров-падальщиков отгонять... Со всех сторон набежали, налетели, словно год не кормлены! Сижу, созерцаю, мечом помахиваю, а сам думаю: ну а цапни он меня за голову? Предположим даже, был бы это не крокодил, а тургун - у тургуна пасть побольше и челюсти мощнее - чик! И отхватил мне голову с плеч! Что будет тогда? Что мне надо будет отращивать - голову, либо руки-ноги-шею-туловище? На самом деле никому и никогда не по силам свершить сие злодейство: мое охранное Я ни при каких обстоятельствах не допустит, чтобы воля моя, пусть даже обитая в теле человеческом (или зверином, это не важно), утратила возможность быть проявленной и исполненной! Предположим, условился я сам с собой, что все мои повеления, прежде чем воплотиться в бытие, высказываются вслух - и никакая магия, никакое оружие не повредит мне язык, губы, гортань, легкие и остальные части речевого устройства, не помешает мне повелевать, ни под водой, ни в пространстве, лишенном воздуха: губы разбить можно, зубы выбить можно, потом новые вырастут, язык обжечь до волдырей - тоже запросто, но обрезать, вырвать, заморозить, кляпом заткнуть - ежели на самом деле, не понарошку - не получится даже у богов. Тот же и тургун, пытаясь откусить мне туловище от головы, либо подавится, либо зубы обломает, ибо горло - это важно, это не нога и не рука...
      Все же вернемся к предположению о перекушенной шее. На первый взгляд, ответ просится очевидный: голова - это и есть основное, главное мое Я, стало быть, надобно подращивать к ней все остальное, откушенное же безголовое тело забыть за ненадобностью... Ну, а если вдруг взять и также голову отрастить? В дополнение к имеющейся? Что получится - два Зиэля? Два равновеликих, равномогучих, равноправных Зиэля? Меня аж холодок пробрал! Но не от самого этого замысла, весьма забавного по сути, а от того, что я почувствовал в себе немедленное желание опыт сей проделать... Удержался. И все же, как я считаю, не было это страхом... А было это... было... было... это было... пожалуй... нежеланием ограничивать свою волю, свои возможности, какими-то иными, хорошо знакомыми, однако заведомо неподвластными мне силами. По крайней мере, так мне показалось чуть позднее, когда я все же решился попробовать... Да, попробовал, первый и единственный раз... По моим временным меркам это было совсем недавно. Однако, любопытство любопытством, но и здравый смысл списывать со счетов непозволительно, даже мне, которому грозила встреча с самим собой, с Зиэлем... Тут уж никакая бдительность лишнею не покажется. Вот как это было.
      Отсек я свою левую руку по локоть, отшвырнул ее локтей на тридцать и дал приказ себе и руке: каждому восстановиться в полной мере, внешне и внутренне, с бородой, с мечом, с воспоминаниями и могуществом. И чтобы завершилось восстановление строго одновременно, без единого мгновения зазора... Оказались мы - я и я - напротив друг друга и немедленно помчались навстречу, прыгнули один в другого и слились в единое целое, неделимое отныне и вовеки веков! Единый Я вытер пот с человеческого лба, вздохнул глубоко-преглубоко человеческими легкими и прислушался к себе... А человеческие пальчики-то - дрожат... Но не от страха, опять же, а от нового, ранее неизведанного ощущения... Да, все верно: на краткие мгновения возникли двое совершенно одинаковых Зиэлей, каждый из которых был настороже, и каждый немедленно пожелал сначала вернуться в прежнее единое, вернее, одиночное состояние, а потом уже разбираться - что там к чему...
      Закрыл я глаза - двое нас было: и так себя вижу, стоящего возле высохшего папоротника, лицом к солнцу, - и так, стоящего напротив, спиной к солнцу... И оба из них - я! И оба мы совершенно четко успели понять на бегу, что кинулись объединяться вовремя: еще бы чуть-чуть и каждый захотел бы жить самостоятельной жизнью, ни единым личным мигом не поступаясь ради общего... Это что же тогда - прежний мир пополам отныне делить??? И ведь поделили бы, покромсали бы, друг другу на неудовольствие, а всё от нежелания терять себя, уступать кому бы ни было свою самость... Нет уж, я так для себя решил, когда все благополучно завершилось: частично подвоплотиться в камень или в утку, или в озеро, временно вдохнуть туда частичку собственного я - это сколько угодно, а поровну делиться - нет, нет и еще раз нет! Здесь имеет место быть редчайший для человека случай расщепления неразлучных пороков: жадность во мне наличествует, а зависть отсутствует! Кому мне завидовать? Некому завидовать. А разделился бы - всю оставшуюся вечность тосковал бы (в две головы!) по прежнему своему образу бытия.
      Но с тех недавних пор я приобрел привычку беседовать вслух сам с собой, как будто двое нас, ведущих беседы, спорящих, пусть одинаковых, а все-таки успевших глотнуть различия... Вот меч мой... вроде бы это был Чернилло, Брызгу тогда еще не выковали... меч мой разделился надвое и слился воедино совершенно без колебаний и изменений: как он был один и тот же самый, так и остался, до самой мелкой огневой первочастички...
      Зачем я захотел и воплотил все эти дурацкие игры с рукой, с пробежкой, со слиянием, вместо того, чтобы расщепиться и тут же слиться? Да чтобы совместить мои ощущения с чисто человеческими, вот зачем. Мне это показалось забавным.
       - Что? То есть, как это - скисло??? Кавотя, змея этакая, ты нарочно меня дразнишь, пользуясь моими неопытностью и доверчивостью, которые суть плоды моей солдатской простоты и моей же крестьянской необразованности!? Запорю! Или закусаю до смерти, не хуже твоих клопов!
      Трактирщица сунула красные отечные руки под передник, чтобы хотя бы частично спрятаться от моего гнева, заморгала жалобно и с осознанием полной своей вины:
       - Сиятельный господин Зиэль! Дак, сама вся это... горюю! Думала, с утра, пока вы умываться-то изволите, нацежу кувшинчик, да на ледничок! Хлёб на пробу - а оно скиснувши! Я в другую бочку - тако же! Я в третью, самую что ни на есть запасную, тоже с имперским - и там кислое! Ничего не пойму! Я уж, грешным делом, на нашу приблудную-то подумала, на колдунью, что вас рассердила давеча... Но проверила печати на бочках - прочные стоят, нерасколдованны заклятья-то... Вот уж беда, так беда... А все остальные вина да настойки - то же и кремовое - хорошие, и Уголёк неплох... вот и думай теперь... Я уже послала гонца за бочонком в соседнюю-то деревню, да это два дня туда и столько же обратно...
       - Послала она!.. Он что - могилу мою будет поливать тем вином, посланец твой? Дескать, утоляй жажду посмертно, неприхотливый и непритязательный господин Зиэль, чихать нам всем на тебя? Цыц, толстуха! Сочувствия потом. Подашь кремового, но разведешь его равною долей кипяченой воды. Варвары, деревня, дикари, неумехи! Побежала. Стой!
      Кавотя замерла прямо на середине шага, робко поставив ногу на пол - камышинка все-таки хрустнула - и приготовилась, спиною ко мне, слушать новый мой каприз.
       - Яйца остались, те, ящерные, которые вкрутую?
       - Пара штучек осталась, но я могу еще...
       - Подашь немедленно те два, как есть, холодными, и вели, чтобы к обеду мне белой рыбки пожарили, и побольше. А к западной заре - опять кабанчика, либо даже кабана поупитаннее. Если вечером кто из местных придет в твой трактир на огонек - я всех угощаю. Так и передай народу, герольд-разиня, Кавотя Пышка: всё за мой счет, всех пригласил! Что задрожала, скупчиха? - за отдельно оплаченный счет: на, вот, еще пяток желтеньких, хоть сие и не по заслугам твоим. А были бы на западе - может статься, отвалил бы и полудюжину. Поколотят тебя земляки за отсутствие имперского - сама виновата. Кабана всенепременно, однако, чтобы и всего остального, такого сякого разного, вкусного, сытного и горячего, было вдоволь и на всех! Мое место во главе стола, и гостей подле меня усаживай с умом, чтобы слегка поодаль, чтобы чужой перегар и слюни в мою сторону не долетали. Жалобы, вопросы, пожелания? Нет? Вот теперь побежала!
      Что такого обольстительного находят люди в золоте? Вещество как вещество. По мне, по моему естеству, гораздо приятнее и надежнее закаленная остро заточенная сталь, а золото - оно мягкое, на него не обопрешься. У людей же гораздо иначе: в юности они совершенно по-моему считают, но чем дальше по годам, тем чаще изменяют они закаленной стали с отчеканенным золотом, сначала в мыслях, а потом и в поступках. Небось, и я таким бы стал, состарившись... Но - не старею. Убежала моя Кавотя, вся без памяти от наторгованного счастья, в одну сторону - хлопотать, а я в другую - созерцать да прогуливаться.
      Я более чем уверен, что это две подружки, давешние богини, Тигут и Орига, подстроили мне подлость с имперским вином, ибо для любой из них нипочем охранные деревенские чары на бочках, они ведь богини, а не какие-нибудь там колдуньи из захолустья... А больше некому. Стало быть, неподалеку они крутились и за мной следили, горя жаждой мести, пусть даже мелкой, раз на крупную сил у них в недостатке против меня. Нашли щелочку, чтобы ужалить! И, главное, так ловко прятались, что я и не заметил... Впрочем... Да, пусть себе следят: моего человеческого чутья, конечно же, не хватит, чтобы их обнаружить, но если мне вздумается встать в полный рост, расправить мощь и прихватить шалуний, и задать им жару... Нет, много чести для этих вертихвосток. Все-таки, выйдя уже за пределы деревни, выбрал я место попустыннее, откашлялся и пригрозил вслух:
       - Эй, красотки. Одна шутка уравновешена другою, мы квиты, не балуйтесь долее с весами судьбы: поймаю на пакостях - никакие мольбы не помогут, и меня не разжалобите, и даже старая карга вас не спасет. Понятно?
      Не скрою, хотелось мне, чисто по-человечески, распечатать свое истинное чутье и зрение, дабы проверить - был ли я услышан и понят?.. Но сдержался, подобно богу, и остался в неведении.
      Зачем я здесь, в стороне от человеческого жилья и тропинок к нему? Вероятно, чтобы созерцать, ибо таково было мое первоначальное намерение в это утро, после завтрака. Будем созерцать, но не так, как в прошлый раз, а на особицу... Я немедленно уселся на ближайший валун, приказав ему не тянуть исподволь тепло из тела моего - сразу же пошел легкий прогрев задницы, исходящий от меня же, от моего тела, что было не очень кстати, ибо день разгорался очень уж яркий, по-летнему щедрый на тепло... ну, ладно, пусть вытягивает, но в полсилы. Вот сор на камнях, тонкий слой которого в местных предгорьях именуют перегноем, почвой, вот редкие пучки травы пробиваются сквозь этот сор, чтобы потом увянуть и сгнить, под напором времени, холода, тепла и влаги, вот ящерица, которая бежит... и траву сию жрет! Ну и новости в подлунном мире: я привык знать, что ящерки питаются насекомыми да мелкой падалью, а тут, вдруг!.. На одно мгновение мне даже подумалось, что это одна из богинек неумело притворяется ящерицей, чтобы поближе ко мне подобраться... Хотя, зачем бы им это надо? Чтобы я ей, лепесток за лепестком, хвост и лапы оборвал, гадая на любовь? Нет, точно нет: это ящерица, живая всамделишная змейка на лапках, которая щиплет траву! Неужели я настолько отстал от жизни, вечно пребывая в коконе из дум своих и воспоминаний? Или это жизнь обогнала меня, воплотившись в новое свое проявление? А ну-ка, возьму и именно с нею, с посланницей из будущего, так и поступлю: заверну ее в кокон времени, и отправлю обратно, и пусть замрет до поры, лет этак на сто, на тысячу... А может, на сто тысяч? Или на тысячу тысяч? Да будет так: спать тебе в этом коконе вечно, или почти вечно, старея в тысячи тысяч раз медленнее, нежели это положено телу твоему, ящерка безмозглая! Пока это будущее не наступит, и не найдут тебя люди, или сам я тебя не найду... Прыгнула ящерка на запястье ко мне, сама того не желая, завернулась в туманное нечто, опять же не по собственной воле, а по моей, взвесил я комочек на ладони, придал ему прочность и запузырил со всего размаху куда-то туда, на северо-запад, далеко-предалеко, на десятки долгих локтей за окоем, послал гостинчик в неведомое послезавтра...
      Отчего-то грустно мне, я бы даже сказал - печально. Причем, накатывает все чаще, едва ли не ежедневно. Если бы я был суеверен, я бы назвал происходящее в сердце моем - предчувствием, но мне доподлинно известно, что все мои чувства гнездятся в голове, а не в сердце, и лишь потому они со мною, что мне вздумалось пожить человеком... Я не предчувствую, я достоверно предзнаю, что прощаюсь с этим миром, прощаюсь навсегда... Или очень надолго. И дело вовсе не в том, что со мною может что-то случиться, ибо - ничего такого не может, ибо самое худшее и непоправимое уже произошло: я рожден... И я останусь, всегда и при любых обстоятельствах, а мир, вместе с ящерицами, прокисшим имперским вином, с горами и травами, с кипением и клокотом жизни на суше и в океанах - умрет, или станет совсем иным, чуждым для меня... Мне нравится повторять, то и дело, на разные лады, эти грустные мысленные рассуждения бессмертного о бренности всего окружающего...
      Угу, в облике человеческом я почти что слеп и глух, а все-таки достаточно прозорлив, чтобы засечь: я попал в поле зрения дозора стражей границы и они меня 'повели', как это у них называется: я гуляю - а они крадутся слева и справа, не подходя ко мне ближе, чем на пару сотен локтей... Я остановился перед каким-то полусонным муравейником и стражи замерли - все трое стоят, не шелохнутся...
       - Брысь отсюда, братцы! Я вижу вас: трое по бокам шуршат, один на ветках наблюдает! Мы же договаривались!..
      На самом-то деле мы, с их старшим, лишь уславливались, чтобы они мне своею слежкой прямо не мешали, но я крикнул, а они услышали и отстали. Хорошие воины, добрая выучка. Кстати сказать, их старший, что из осторожности десятником мне представился, на самом-то деле главный по всей заставе... Может, все-таки, отдать им приказ, пусть со всею деревней уматывают отсюда на запад? Со скарбом, движимым и недвижимым? - Мысль эта, как назойливая муха, вновь и вновь садится мне на темечко, я то отгоняю ее, то терплю... - Или уже поздно? Да и кто я такой, чтобы с делом и без дела мутить временные и событийные потоки? Ради каких-то селян? И так они могут погибнуть, все до единого, и этак, будучи уже в пути, беглецами... От Камихая они бы еще худо-бедно отбились, от лавин бы убереглись, а от Морева - куда убежишь, в какую сторону? Чем бы оно ни было, Морево, не для того оно грядет, чтобы разбираться и пощаду давать, отличая виноватого от правого, травоядного от хищника...
      Мне приятно было выйти на опушку лиственного леса и просто идти, попинывая сухие разноцветные сугробы из опавших листьев... Можно поджечь эти охапки и гулять дальше, сквозь буйный пожар и вместе с пожаром, развлекаясь возникшей вокруг суетой. Нет, сегодня не хочу ни дыма, ни шума, подавай мне полуденные таинства осеннего леса. Их немного открывается рассеянному взору, но мне вполне хватает и этой умиротворяющей скудости... Лиственные деревья закончились - хвойные набежали. Потом папоротники пошли... Здесь совсем иные запахи и краски... и звуки... Осень. Ящерные хищники умахнули на дальние северные пастбища, поближе к теплу и мясу, а так называемые молочные, вроде луговых медведей, сейчас не охотятся на живую добычу, но добирают жиры на траве и ягодах... Следы от горулей чую и различаю, но обе стаи очень далеко, демоны и оборотни также ощущаются, но они еще дальше... Днем им здесь делать нечего. Опасности нет, драться не с кем. А я и не против, наоборот хорошо, что мирно, еще успею боями натешиться... на днях...
      Далеко же я забрел от деревни прочь, пешком ежели - как раз поспею вернуться к закату. Эх, а рыбка белая, рыбка жареная, небось, ждет меня, дожидается... И к моему возвращению остынет наверняка, несмотря на все Кавотины старания сохранить в ней тепло... Я Кавоте строго настрого запретил подправлять пищу кухонными заклятьями, и она ослушаться не посмеет: уже научилась отличать настоящую мою сердитость от притворной. А вновь разогревать - это уже совсем не то, это уже не искусство... Уберу и чуть теплую, за милую душу, я не прихотлив. Вязигу высосу из костей, всенепременно. А жрать-то как хочется! Ладно, быть по сему: опять же, в силу моей неприхотливости и упрямства, доберусь я до деревни человеческим способом, а именно пешком, совмещу обед и ужин; скромная дневная трапеза начнется с запозданием и плавно перерастет в буйный пьяный вечер с большим количеством гостей. Да будет так. Или я деревенских обычаев не знаю??? Знаю, но увы, точно так же провижу заранее, что гости все, или почти все, будут сплошь мужчины средних лет... Ох, женщины: где вы, где вы, бабы и девы!? Может быть, кто из пожилых и подастся на домашние уговоры да зудёж, и приведет с собою супругу, такую же старую, как и он сам, уже черствую и непривлекательную... Но чтобы замужних молодок в вертеп допустили - ни за что! Всяк из женатых на чужое зарится, а свое под замком хранит! А паче того - юных незамужних девиц берегут от дурного грязноязыкого общества, в которое по вечерам превращаются их отцы, братья, дядья и деды, когда они собираются вместе, подальше от жен, поближе к кувшинам и кубкам... И этим вход заказан. Даже нестарая вдовица, истомленная одиночеством и мужским невниманием, не посмеет явиться вечером в деревенский трактир, где заезжий ратник выкатывает мужикам угощение, где дым коромыслом а горе веревочкой - на другой день позора не оберешься. Даже неженатой молодежи мужеского полу непозволительно, неуместно появляться на подобных 'вечеринках', вроде как с целью убережения их неокрепшей нравственности от пьяных разговоров и поступков. Женился, поставил собственное хозяйство, породил детей - милости просим: заходи, почтенный, участвуй в складчине, пей, блюй, ругайся, под стол вались, а пока - рано. Что ж, парни будут подслушивать и подглядывать в окна, вместе с подростками... Добро бы вечер сей совпал с каким-нибудь имперским, или деревенским празднеством - тогда было бы проще насчет женского полу, однако, нет нынче праздника, кроме как мною устроенного.
      Встретили меня деревенские гости осторожным, но радостным гудом, шепотками:
       - Пришел... А ну, как передумает угощать?
      Не передумаю. Я окинул отеческим взором наполовину заполненный трактирный зал... Как стемнеет - еще гости подойдут, это всенепременно... тот же и деревенский жрец, без благословения которого неуместно приступать к пьянству и обжорству. О, и мой якобы десятник, глава местной дозорной стражи, здесь сидит. Что-то непохоже, что его, дворянина и воина, сюда привело дармовое угощеньице... В ответ на мой вопросительный взгляд, он дрогнул бритым лицом в четверть улыбки, и показал пальцем на свою столешницу, словно бы извиняясь. Угу: понимает меня как равного, а не как якобы простого ратника черную рубашку, которому никто бы не доверил пайзу столь высокого уровня, устроился в уголку, просит не беспокоиться на его счет, не подтягивать к себе за главный стол, не обижаться. Ну и хорошо, сиди, служи, доглядывай, я только за, сударь Карои Лесай, он же якобы простой десятник Каро Илесай. Будь у меня совесть - она была бы совершенно чиста перед имперским властями, так что не о чем мне волноваться и беспокоиться.
       - Кавотя!
      Хоть и вперевалку, а шевелится быстро, утка старая! Пок, пок - и она уже передо мной, как лист перед травой.
       - Здеся я, сиятельный господин Зиэль!
       - Просто господин Зиэль.
       - А... прощения просим. Вот она я, господин Зиэль! Все на полном ходу, все уже приготовлено почти что, все, как вами велено... А рыбка-то уже остывши, виновата!
       - Ничего, я ею буду кабанчика заедать. Что-то, по запаху судя, маловат кабанчик?
       - Не-е-ет! Да нет же, сият... господин Зиэль! Такого нашла, что вертел вот-вот переломится, не кабан - а цельный цуцырь! А сала на нем - вон сколько! - Кавотя потрясла перед моим носом пухлой ладошкой, глаза гордостью светятся за свои свершения, в жирных щеках счастье лоснится - жизнь-то уж больно хороша, когда постояльцы столь щедры и богаты...
      Перед тем, как погрузиться в пиршество, я зашел к себе на постой, проведал Горошка, ополоснулся, переоделся, то, сё... Деревня деревней, а сапоги должны быть начищены, рубашка должна быть свежая. И ты, Горошек, не вздыхай, не хнычь, скоро твоя скука закончится. Только было я собрался праздник объявлять, никого долее не дожидаясь - явился деревенский шаман, которого они здесь, в захолустье, уважительно именуют жрецом... Старый весь, высохший, видно что уже непьющий, однако тоже радуется поводу на людях побыть, язык почесать, о жертвоприношениях напомнить...
       - Гм... Гха... Тихо всем, уважаемые сельчане! Тихо, я сказал! - Унялся гул в трактире, обернулись все жаждущими мордами на мой приветливый рык. - Долгих речей говорить я не люблю, да и не умею... Короче говоря, рад вас всех видеть, нынче вечером все вы мои гости, за все заплачено... Вот. Святой отец, все мы просим тебя: благослови трапезу.
       - Просим, благослови, батька... - загундосили присутствующие, весьма обрадованные кратостью моего выступления.
      Старикашка выдвинулся поближе ко мне, ибо с этой кочки было проще всего обратить на себя общественное внимание, подергал себя за пожелтевшую от времени, но все еще густую бороду...
       - Братья мои... дети мои... Вот уже второй век влачу я скромный жребий свой в этих краях... Всяко бывало в общей жизни нашей: и вёдро, и дожди случались, и мирное время разнеживало нас, и войны подпекали, ибо люди мы не простые, приграничные...
      Ох, издалека начал старый хрыч, старинным обычаем! Пока он закончит, так, небось, не только рыбка моя, но и весь кабан остудится до трупных пятен... Совсем я, было, собрался огорчиться своим легкомыслием, позволившим болтливому шаману беспрепятственно... Ан нет, уже заканчивает!
       - ...вкушая ниспосланное нам природою и богами, во главе с Матушкой-Землей, не забывать и о смиренных нуждах храма земного. И да пусть же чрева наши и глотки наши вместимое да вместят! И-и-эх! - С этими словами шаман, именуемый здесь отец Луна, храбро ухватился за свой медный кубок, поднес его к дрожащей бороде, к далеко вытянутым губам, и сделал один коротенький глоточек. Этого скромного жеста оказалось достаточно, чтобы вызвать всеобщее восхищение прихожан: мужицкий рев заполнил трактирный зал по самые своды, все встали, каждый двинул своей кружкой в сторону жреца, словно бы это он, а не я, устроил сегодняшний праздник, и каждый выпил до дна. Из стражей приграничных присутствовал здесь только их главный, все же остальные гости были мирные жители: пахари, пастухи, охотники, ремесленники. Рожи, как и принято по местным обычаям, сплошь бородатые, лбы и носы медные, загорелые, у каждого при себе нож, да и не один, многие с секирами... Здоровенные, сильные, временами наглые, но душами - как дети, большие свирепые дети. Старый шаман прытко свое отговорил, а мог бы рассусоливать, пока язык шевелится - никто из присутствующих ни единым чихом не посмел бы перебить своего святого отца, которого в обычное время здесь в грош не ставят, ибо не простая беседа идет между простыми смертными, и даже не приветственная речь угощателя из столичных земель, а святое благословение посланца богов для малых сих...
      Кремовое - оно не то чтобы дрянное вино, нет, весьма хорошее, когда правильно выращено, однако для меня в нем слишком много сладости, слишком много такого... почти цветочного запаха... словно бы пьешь не из кружки, а из кувшинчика из под дамских помад и притирок... Впрочем, кружки передо мной нет, Кавотя расстаралась для дорогого постояльца и добыла откуда-то из кабацких недр настоящий стеклянный кубок, обрамленный по бокам извивными стальными лозами. Явно старинный кубок, надо постараться не разбить...
      В деревенских празднествах, в том числе и в непредвиденных, таких как сегодня, местные жители свято соблюдают ритуалы, которые в большинстве своем сами же и породили... По крайней мере, в первой половине праздника соблюдают, пока еще глаза и головы способны отличать кружку от двери: только выпили по первой, никто и закуску не успел в рот сунуть, как открылись двери настежь и в трактир вошли первые люди на селе: впереди и во главе всех кузнец, он же староста деревни, по бокам от него трое самых богатых и уважаемых сельчан, один из них, между прочим, двоюродный брат трактирщицы Кавоти, в доме которого у меня постой. Явно, что их лазутчик следил за происходящим и своевременно дал отмашку, чтобы их приход выглядел внушительно, степенно и кстати.
       - О-оу! Какие желанные гости пожаловали к нам на огонек! - изумился я, очень точно соразмерив в своем возгласе искренность и вежливость, и этой точностью заслужил одобрительное внимание всех присутствующих. - Вот это радость - так радость! Хоть у нас и без чинов сегодня, однако... Почту за честь лично поднести каждому опоздавшему извинительную чару!.. Кавотя!
      Извинительная чара - это изобретение имперских любителей застолья, дабы снимать вольную или невольную провинность за опоздание, причем с обеих сторон - и опоздавших, и преждевременно начавших: Кавотя наливает в гостевой кубок дорогое желтое вино, на три четверти его заполняя, а ведь кубок не мал: десять таких кубков составляют полную тройную пядь! - и я подношу его одному из опоздавших. Он пьет до дна, а мы с Кавотей готовим тем временем второй, точно такой же... потом третий... Последний, самый почетный кубок, я подношу наиважнейшему человеку в этой деревне, старосте-кузнецу, который, кстати говоря, носит простое и изысканное имя: Боро Кувалда. Ох, и здоров кузнец, ох и силища из него прет, ну просто неимоверная! Ростом пониже меня, но широк, кряжист, толсторук, да просто необъятен!.. Вот кого он мне явственно напомнил: покойного Ведди Малого, отца нынешнего маркиза Короны! Тот же рост, та же стать, правда, Ведди Малый был, все же, чуть посуше мясом, чуть пошире в плечах, бугристее мышцами, наверняка гораздо подвижнее сочленениями... и без брюха... Ну, оно и понятно: тот был величайший воин империи, а этот всего лишь деревенский кузнец... Но - все же, все же...
      Считается, что сегодня праздник вольный, без чинопочитаний, однако для четверых припоздавших держались особые места, за главным столом, возле меня: по правую руку отец Луна, за ним свободное место, которое занял мой домохозяин, а по левую руку - сразу три свободных места подряд, ближайшее из которых по праву занял кузнец.
      Пошумели, погудели, притерлись... Наконец, первые ознакомительные церемонии завершились, гости мои расселись по местам, перед каждым уже мясо на досках паром исходит, розоватым жирным соком сочится... Хлеб, зелень, приправы, заедки - все на столе, вперед, братцы!
      Непьющие мужчины имеют место быть во всех пределах империи, да и не сказать, что они редкость, однако обычаи и правила трапез, застолий и разгульных пиров определяют отнюдь не они. И обычаи эти, определяющие - кто, как, где сколько и с кем должен пить, иной раз существенно разнятся от удела к уделу. Так, на северных побережьях пьют не по отдельности, когда вздумается, а дружно, почти весь пир подряд: за богов, за праздник, за хозяйку дома, за тех кто в пути, за уважаемых гостей, за уют в доме, за плодородие земель, за память предков, за благополучие потомков... С непривычки бывает очень тяжко сидеть перед стынущим блюдом и терпеливо ждать, пока очередной болтун выскажется, с кубком в руке, а таких болтунов за пир - не один десяток накапливается. Зато дольше сохраняют трезвую голову... хотя и не все... А в западных уделах, поближе к Океании, обычаи совсем иные: там пьют и едят скоро, поэтому наедаются и напиваются куда быстрее, но - тоже не все и не всегда... Мы же здесь гуляем на восточный образец: выпили по кубку легкого кремового вина (а у меня оно еще и разбавлено вдвое), и плотно взялись за огромного кабана с его восхитительной свитою, общим количеством не меньшею, нежели сам кабан: клубни, корешки, зелень, ящерки маринованные, церапки, рыбки, птеры печеные, грибы, яйца, ягоды - всего завались!. Час выпивки обязательно настанет, но - позже, а пока вино просто прихлебывают небольшими глоточками, только чтобы мясо по глотке шустрее двигалось, ну и для утоления жажды. Гостей в зале с полсотни человек, столы накрыты щедро, можно сказать - ломятся от еды, и гости кушают, в яростной решимости прикончить все съедобное! Нет, они вовсе не с голодного края прибыли, да и сами отнюдь не нищие и не жмоты, но повод, праздник, пища, отличная от домашней повседневной! - вот что важно и приятно для них всех! Сейчас не съешь - нечего будет вспомнить!
       - А что, ратник, что-то, я погляжу, винцо твое бледненькое, что ты все туда подливаешь?
      Угу. Первый голод утолен, и пора подумать о развлечениях. Толпа любит, когда ее увеселяют, поэтому Кавотя, согласно моему утреннему приказу, расстаралась и добыла музыканта слепца с двумя подручными, он будет на тямитене играть и петь, они на рожках гудеть и подплясывать. Но этого мало, и староста-кузнец, судя по всему, тоже приготовил представление для народа... И я даже догадываюсь, в чем будет суть этого представления, однако не лезу вперед с догадками, предпочитая тихо плыть по течению.
       - Я-то? Воду, уважаемый Боро, простую колодезную воду, из расчета: одна мера кремового на одну меру вина.
       - Воду? Али ты болен, друг ратник? Али живот не варит, либо вяжет? Так я не хуже отца Луны травки ведаю: выпьешь - пронесет, как ураганом выдует все твои хворости из кишок!
      Гости, которые сидели поближе, услышали и рассмеялись. Остальные уже разбились на застольные ватажки и вели свои беседы, пока еще на трезвые головы, тихие, внятные....
       - С пищеварением все в порядке, дружище Боро, - немедленно перехожу я на панибратский тон, в ответ на его, кузнеца, добродушную развязность, - но кремовое вино недолюбливаю, а имперское, вишь - скисло во всех бочках. Вот и развожу это пожиже, чтобы сладостью в язык не так отдавало.
       - Вон что. - Кузнец удовлетворенно крякнул, поерзал широченным седалищем по просторной лавке, со скрипом повел головой на короткой шее вправо и влево, оглядывая слушателей, и уверенно повел дело дальше. Теперь уже весь главный стол притих, внимая его словам, предвкушая знакомую потеху. - Ну, тогда ясно. А то, думаю, эдакий богатырь, а весь хворый. Сие непорядок. Но до нас дошли слухи, что ты не только имперское любишь? Слышал я, что наш 'уголёк' по вкусу тебе пришелся?
      Вот мы и до сути дошли. Сегодня мне предстоит состязание на устойчивость к выпивке. Я, хотя и простой человек в данный миг, обычный ратник черная рубашка, но безо всякой волшбы и магии провижу грядущее и готов биться об заклад, сто против одного, что знаю, кто выступит главным соревнующимся против меня.
       - Кокушник люблю, но и местный 'уголёк' распробовал. Скажу больше, дружище Боро: не хуже он кокушника, ни крепостью, ни вкусом.
      Отвечаю так сотрапезнику своему, с добродушной улыбкой на бородатом лице, а сам краем глаза вижу, как у Кавоти от сердца отлегло: боялась она, бедная, что разгневаюсь я на ее болтливость. Да нет... В другой бы раз, под другое настроение, быть может, и разгневался бы, а ныне - напротив, пусть это меня разлечёт.
       - Отрадно слышать похвалу местному обычаю из уст высокого гостя. Так, может, это... друг Зиэль, воздадим должное хозяйкиному искусству, да пригубим по паре капель 'уголька', чтобы не только этой бурдой надуваться? Мы мужчины - или заморские хлюпики в пустопорожних портках?
      В ответ на зычный глас своего старосты пирующие подняли радостный галдеж, в котором не разобрать было ни единого отдельного слова, что, впрочем, не помешало мне понять, что - да, все присутствующие настоящие мужчины и очень любят 'уголёк'.
       - Мужчины, - любезно согласился и я, не совсем понимая, что он имел в виду под 'пустопорожними портками'. - С твоего позволения, дружище Боро... Кавотя! Всем желающим по малому кубку 'уголька'! Найдется у тебя на всех?
      Кавотя на бегу махнула слугам левой рукой, правой, созывая подмогу, подбежав поближе, поклонилась всему торцу главного стола:
       - Дак, а как же не найтись-то! Уголька столько набрано, с расчетом на зиму, что им можно весь белый свет упоить: две бочки полнехоньки, да третья наполовину! А каждая-то бочка сорок тройных, то есть, глубоких пядей!
       - Ну, тогда единую гостевую мерку для каждого, а пока нальют - 'Лодочку' для нас всех!
      Музыканты побросав ножи и обеденные доски, тотчас наладились играть: слепец запел, пощипывая струны длинными пальцами, а подмастерья осторожно задудели в рога, тихо и уместно подвывая ими льющейся песне.
      Ах, все было хорошо в этот миг, настолько хорошо, что я даже забыл, что сижу на опушке мира и живу на краю света, доживаю самый-самый его кончик... Люди вполовину сыты, и почти все трезвы, на улице стемнело, на улице ветер, тяжелый дождь пошатывается под его тычками, но никуда не уходит; а вон за холмами завопила одна стая горулей, потом другая, первой в ответ... Листья на деревьях и кустарниках, во мгле ночной, невидимо и беззвучно опадают под совместным напором холода и стихий, а здесь, в трактире, уютно, тепло, даже чуть душно от жаркого дыхания из полусотни здоровенных глоток... По всем стенам факелы горят, на всех столах светильные плошки, да еще пылающий очаг - пусть этого огневого изобилия и не хватает, чтобы в трактире стало светло как днем, но все равно: свет, праздник, каждое лицо хорошо видно, каждую улыбку... Вон, кто-то запотевшее окошко с улицы протирает, небось, рукавом - первые юные зрители зашныряли вокруг трактира... наверняка быть кому-то сегодня пойману и выдрану плетьми в домашних условиях...
      Кабанчик ныне хорош, и рыбка остывшая выше похвал... Имперского, что ли, украдкой приколдовать, для полного счастья? Хотя бы один единственный кубок?
       - Всем налито?
       - Всем... всем...
       - Не слышу! - заорал я во весь улыбающийся рот, держа левую руку на поясе, а правую, с кубком, навытяжку перед собою.
       - ВСЕМ!!! - стены легко выдержали дружный рев толпы, но столы и посуду на них основательно тряхнуло. Я еще пару мгновений смотрел в разверстые бороды на потных мордах, и на зубастые пасти в них...
       - За нас всех! - И выпил до дна, но не один торопливым хлебком, а не спеша, как бы выцеживая из кубка огненный 'уголек', словно простую воду.
      Зрители дождались взглядами, пока я перевернул вверх донышком пустой кубок и выпили сами. Кузнец расправился со своей долей очень красиво, одним лихим небрежным глотком.
       - Так, значит, гм... с досмотром к нам, для ознакомления властей, так сказать? - Кузнец совершенно не представляет, о чем со мной можно говорить, и берет быка за рога, в попытке уяснить хоть что-то и перейти к главному.
       - Вроде того, уважаемый Боро. Но больше - для своих надобностей, для отдыха, для созерцаний.
       - Понятно. - Кузнец зачесал указательном пальцем по бритой макушке, взвесил народившиеся мысли... - Ну... для созерцаний места у нас богатые, красивые, хоть сам Его Величество приезжай, да храни его боги тысячу лет! Слышь, ратник, вот что я подумал: 'уголёк' - он навроде императора, если сравнить его со всей остальной выпивкой... Так, нет?
       - Хм... Пожалуй, - согласился я.
       - Ну, дак это... за Его Величество, разумею я, обязательную чару надобно выпить именно уголька? Так, нет?
       - Уголёк - напиток богов и королей! Я с удовольствием, дружище Боро. Кавотя! Еще по чаре уголька всем желающим!
      Взрослому сильному крепышу, мужику в самой поре и без болезней, достаточно пяти мерных кубков 'уголька', либо кокушника, чтобы напиться допьяна, чтобы на ходу шатало, чтобы язык заплетался, а мысли спотыкались; некоторые гости стали пьянеть со второго кубка, большая часть присутствующих сдалась после третьего, по пять кубков выпили четверо: мы с кузнецом, и два здоровенных мужика, братья-звероловы. Но от шестого кубка отказались и они.
       - Лучше мы на вас посмотрим, - сказал старший из них и поклонился за двоих.
       Вот его как раз не качало, и язык ворочался почти нормально.
       - По шестой, Зиэль?
       - А как же! Н-наливай!
      Я продолжал пить 'уголёк' на свой образец, обычными глотками, как воду, а Кузнец Боро пил залпом, но и он на шестом кубке сбился на глотки...
      Когда мы выпили по восьмому кубку, Боро, наконец, соизволил встать с места, чтобы выйти во двор, к отхожему месту. Я даже не сомневался в том, что он воспользуется отлучкой, дабы проблеваться вволю, избавить желудок хотя бы от части налитого туда 'уголька'. Мне, в разные времена, встречались лихие выпивохи, умудрявшиеся 'держать', не теряя сознания, до десяти таких вот мерных кубков, если приравнять одну посуду и выпивку к другой, кузнец явно мог выпить и того больше, но он почуял во мне грозного противника и ради победы решил применить все хитрости, ведомые ему. Колдовством баловаться он не рискнул - заметили бы, а так, без колдовства - почему бы и нет, если осторожно и незаметно...
      После десятого кубка вышел во двор и я, сугубо из осторожности, чтобы видели, что мне не чужды человеческие нужды... И как бы случайно, со мною пошли 'сторонники' кузнеца - то есть, чтобы я, в свою очередь, не устраивал военных хитростей с желудком. Вот как! Ему можно - мне нельзя. А я не против! Признаться, однообразный вкус 'уголька' прискучил мне, но я продолжал терпеть и пить, и поддерживать разговор с окружающими, некоторые из которых остались на диво трезвы... Кстати, и Карои Лесай подошел поближе, единственный из присутствующих, вообще отказавшийся пить 'уголёк'. Восемнадцатый кубок староста деревни, кузнец Боро, пил долго, давясь, даже с негромкими стонами, а выпив - оглянулся на меня, икнул, начал что-то говорить и ткнулся головой в столешницу. Могучее тело его сразу как бы обмякло, потеряло угловатость и жесткость... осело.... хлюп! - и сползло под стол!
       - Эту восемнадцатую чару - за дождь в ночи! - Я выпил в ответ, оставаясь за столом и в сознании. Меня вообще трудно перепить, даже богам. Вернее, невозможно.
      Моей победе радовались немногие, но не потому, что болели за кузнеца, а потому, что основная часть гостей с трудом уже понимала, что и где происходит. Более или менее трезвые стали рассуждать, что негоже, де, старосте валяться под столом, остальные требовали убрать, наконец, столы и очистить место для музыки и плясок... Пора было покидать трактир и отдыхать до утра, ибо день закончен и праздник вместе с ним.
       - Мой друг Боро - единственный на свете, с кем я больше никогда не посмею тягаться в выпивке и в силе! Ух и здоров у вас кузнец! Повезло вам, ребята! - С этими словами я нашарил под столом толстенную руку старосты, потянул и выудил его наружу. Меч вместе с ножнами я не стал надевать за спину, а просто взял в левую ладонь, бесчувственное тело кузнеца забросил на правое плечо - ой, пришлось поднатужиться!.. - Где он живет, показывайте. Сочту за честь доставить его лично!
      И праздник вдруг продолжился для меня, пусть ненадолго, всего лишь на время краткого пути по единственной улице, но - все-таки...
      Посреди улицы, почти не шатаясь, бултыхая сапогами по лужам, иду я, с храпящей горой на правом плече, горланю песню о солдате, возвращающемся с войны, справа и слева от меня, в четыре факела, топочут и подпевают невпопад подвыпившие провожатые, впереди, передо мной, бренчат и гудят, совсем уж непонятное, пьяненькие музыканты, а сзади, в темноте, густой толпой с криками вразнобой, бредут и падают, и приплясывают в дымину очумевшие гости... Забыв про осторожность и стыд, на ночную улицу, прямо под дождь, выбежало все женское и детское население деревни и тоже присоединилось к ликующему шествию...
      Ах, хорошо бывает почувствовать себя человеком среди людей...
      
      Г Л А В А 8
      
      
      Я не верю. Ни во что, никому и ничему. Не могу и не умею. Всеневерие - такова скромная плата за обладание всеведением.
       - Ой, это ты, Зиэль! Девы, смотрите, кто к нам пожаловал! Наконец-то! А я вот только-только о тебе подумала! Честно-пречестно! И вчера весь вечер вспоминала, даже в окошко высматривала: где, - думаю, - негодник этот пропал? Почему не хочет навестить своего рыжего бельчонка?.. И вот ты пришел, словно мысли мои прочел! О, боги!.. Никогда и ни с кем не было мне так хорошо, как с тобой, Зиэлюшка! Иди же ко мне, я хочу покормить тебя ягодками, которые сама собирала сегодня утром в саду, мечтая о нас с тобой... Сегодня я буду петь для тебя, танцевать для тебя, смотреть только на тебя!
       И я, конечно же, в ответ на сюсюканья, расплываюсь в самодовольной улыбке, швыряю червонцы трактирщику, сую продажной девке Рыжику в подарок зеркальце, или колечко, начинаю жрать из ее рук малину, купленную домовым привратником только что у торговок-разносчиц... А сам, из чистого любопытства, беру и раскладываю охапку ее словес на составляющие стебельки: тут врет... тут не врет... опять соврала... эта она еще вчера говорила, но уже не мне... здесь я действительно лучший, но это я и сам знал... Одну часть и другую кладу на воображаемые весы... прикидываю поточнее... Щепотка золота, не более чем в полудюжину червонцев, уравновесит любую правду и ложь в словах нанятой зазнобы, да и то, потому лишь целая полудюжина для этого надобна, что заведение очень дорогое, а Рыжая Белка - из первых столичных девок, привыкшая к драгоценным безделушкам-подаркам. Где-нибудь в Курюме, на южных неприветливых землях, и одного червонца хватило бы с походом, дабы стереть разницу между правдой и ложью в самых убедительных и звонких девкиных воркованиях, так, что и сама бы не отличила одно от другого. По большому счету, девка Рыжик, бессовестно вря, не очень-то и виновата предо мною: даже и один полумедяк прочнее и долговечнее юности и слов, обозначающих нежные чувства, а ей больше нечем торговать, кроме как недолгой молодостью, равнодушным телом и потасканными сокровенными словами... Потом и этот товар иссякнет, останется лишь накопленное: воспоминания и деньги. Многие, выпав из прежней яркой жизни на унылое дно, довольно скоро пропивают то и другое и окунаются напоследок в совсем уж пакостные хляби, но что мне до них всех? Новые подрастут.
      Люди верят в богов. А им деваться некуда, ибо силы слишком неравны, любое человеческое сомнение может послужить поводом для суровой кары, если богам вздумается испытать гнев против малых сих... Но я-то богов знаю лично, с каждым сталкивался неоднократно. В сравнении с людьми, они еще более лживые твари, особенно богини, только, в отличие от людей, угрызений совести лишены... Впрочем, и я их лишен, и тургун, и цуцырь, и вообще любой демон или зверь. Или бог. Совесть - это сугубо людская хромота, которую, кстати сказать, они, хитромудрые человечишки, приспособили себе на великую пользу: она им служит неким сторожем, охранителем, таким же, как чувство боли, чтобы их роду вновь не скатиться до уровня зверей, до животного состояния из какового они выползали в муках много-много тысячелетий...
      Верить... Как я могу верить, когда мне дано проверить? Вот, сделать вид, что верю - легко, это запросто. Приведу весьма распространенный случай: отслужил я положенное у герцога Бурого, наемником, воюя против его извечных удельных врагов, по-моему, против барона Камбора, или что-то в этом роде, получил отпуск, честно заработанную плату и еду себе, еду, верхом на... Сивке, куда-то на восток, забирая к северу, к теплым побережьям морским... Кстати сказать, именно в то странствие я и встретился вновь с моим будущим воспитанником, лопоухим мальчишкой Лином, будущим князем Докари Та-Микол, но пока не о нем речь. Да, точно, подо мной в те дни был мой любимый конь Сивка. И в каком-то кабаке кто-то углядел, как я лихо и безалаберно расстаюсь с золотыми монетами, шепоток к шепотку - сплотились лихие люди в ватажку с твердым намерением оставшиеся деньги у добра молодца отобрать, коли он не умеет с ними правильно обращаться! У добра молодца - это у меня. Но ратник черная рубашка (это я) - грозная и недобрая сила, будучи даже один, может накосить врагов и случайных зрителей в такие снопы и кучи - падальщикам хватит на месяц безбедной жизни, поэтому - что? Поэтому надобно либо обманом денежки вытянуть, либо, что гораздо надежнее, заманить ратника в ловушку. И конечно же, на ближайшем перепутье, подстроив разговор и удобный случай, одинокий паломник, или паломница, указывает мне верный путь в укромное место, где меня поджидают в засаде стреляльщики, душильщики и рубильщики...
      Как человек простой, безалаберный и расточительный, я склонен помочь паломнику или паломнице, угостив их глотком воды, присоветовав целебную травку, поболтав о том, о сем, пожертвовав медяк, а то и кругель, в пользу высших сил... Поскольку я человек, то возможности мои к чутью и провиденью ограничены, я не знаю достоверно - врут мне, или действительно добра желают. Поскольку я защищен от любых напастей и злоумышлений, от кого бы ни исходили они, вплоть до демонов и богов, я могу себе позволить роскошь действовать, как мне вздумается, например, поступать согласно сомнительным советам. И вот, попал я к добрым людям в засаду, порубил на теплые куски всё, что шевелилось в мою сторону с оружием в руках, но... Мировоззрение мое не претерпело ни малейшего ущерба от столкновения с вероломством людским, я ни о ком из покойников не стал хуже думать, ибо заранее не верил в чистоту их помыслов и в правильность их слов, но потакал из простого любопытства, для развлечения! Да, поддаваясь на уговоры - я остаюсь прежним, и далее готов с открытым сердцем выслушивать от людей любую чушь, которою им вздумается меня нагрузить! Потому что: первое - я им заранее не верю, второе - я неуязвим!
      Шляясь тысячелетиями по городам и селам империи, никогда я не пытался протолкнуться поближе к трону, никогда не был близок с императорским домом, ничему не учил и ни в чем не наставлял коронованных особ, однако, в вопросах веры, доверия и неверия, их взгляды, передаваясь по наследству, от отца к сыну, были и есть настолько сходны с моими, насколько это допустимо для смертных; тем не менее, они самостоятельно этому выучились. И недаром их династия оказалась столь живуча.
       Бывало, конечно, не раз и не два случалось, что я попадал впросак, и что добрые напутствия мне и впрямь оказывались добрыми и бескорыстными, исходящими не от злоумышленников, а от людей, честно желающих мне помочь... Ну, так и что с того? Подобные ошибки с моей стороны, повторюсь, отнюдь не причина думать о людишках лучше или хуже. Но зато эти же мои ошибки позволяли и позволяют мне чувствовать ту самую сокровенную радость жизни - как хотите её называйте, растительную, животную - которой во многом лишены бессмертные боги, ибо те, по слабосердию своему, не способны оставаться в неведении там, где их ждет готовый ответ, стоит лишь десницей взмахнуть... или ресницей дрогнуть... А я не таков, у меня есть не только любопытство, чтобы тянуться к досужей истине, но и терпение, чтобы противостоять возможности сие любопытство мгновенно удовлетворять...
      Пока я относил перепившегося старосту-кузнеца к нему домой, дождь ослаб, а потом и вовсе затих. Попрощавшись с остальными участниками пира, я вернулся к себе, умылся, разделся и даже лег в кровать - да, вот, сон не шел. Ну, оно естественно, потому что я никогда не сплю, а притворяться спящим в эту ночь смысла не имело, ибо не перед кем. И вспоминать ничего не хотелось. Может, поколдовать и попутешествовать духом своим над миром бренным?.. Рано, успею еще. В стотысячный, наверное, раз подумал, что не худо бы научиться писать стихи, раз уж люди их пишут... Представляю, как обомлели бы трубадуры, узнав - из под чьего стила вышли некие складные строки о чем-нибудь таком... глупом и сиюминутном... о любви, например, или наоборот, о разуме, или о природе... 'Я прыгнул в небо соколом рассвета...' Дело только за самими строками, но - это позже, это когда-нибудь потом... Что толку ворочаться среди подушек? Я оделся, придал себе дополнительной незаметности (от насекомых, забулдыг, назойливых богинек - сугубо на всякий случай) и опять вышел на чистый воздух, ибо вздумалось мне побродить, погулять по предрассветным сумеркам восточного края мира... Я и ночь - нам хорошо.
      Время любит испытывать любого из нас на прочность, не разбирая на сильных, слабых, смертных, бессмертных... И вообще Время - наглая стихия. Или не стихия, а вещество? Существо? Но не демон же? Кем бы или чем бы оно ни было, Время, но держится так, будто все мы, сквозь него идущие, от богов до улиток, подданные его, рабы, игрушки на веревочке, букашки на булавочке... Шиш тебе, слякотное! Против МЕНЯ - даже ты никто! Впрочем, ты нравишься мне и я готов взять свои слова обратно, ибо сейчас я - именно букашка, та самая блоха на аркане, что покорно ожидает, шевеля хоботком, пока нагрянет некая всеобщая участь, сиречь Морево. Я человек и мне забавно. Проходят мгновения, складываются в минуты, в дни, а его все нет и нет, Морева этого дурацкого... Вот-вот... вот-вот... - а всё не наступает. Смотрите, люди добрые: то я скачу на Горошке демоны знают куда, то пьянствую по всем встречным и поперечным трактирам, совместно с доступными девками или без оных, то демонов-людоедов воспитываю, то трезво и неспешно веду глубокомысленные беседы с отшельниками и князьями, то еще какими-то никому не нужными глупостями увлекаюсь... Короче говоря, весь в движении и в поступках... а вроде бы ничегошеньки не происходит, время застыло, действие замерло... Ну так и что с того??? Если бы вдруг объявились такие любознательные человеки, которые, подобно неким сверхбогам, невесть из каких далей способны наблюдать за мною, за моими приключениями, оставаясь, при этом, неосязаемыми, неслышимыми и невидимыми, то я бы им так сказал, с доброй улыбкой на бородатом челе: почувствовали томление ожиданием, да? Хочется, чтобы поскорее всё началось и развернулось? Так и должно быть, потерпите, друзья мои, ведь терплю же Я!
      Ветра почти нет, тучи потеряли черноту и тяжесть, да еще и я слегка их подразогнал, облегчил, молнии из них повыдергивав, поэтому они потихонечку набирают высоту и делают ночной мрак не то чтобы светлее, но - чище, прозрачнее... Хорошо брести наугад по лесным тропам, сшибая с полуголых веток целые гроздья накопленного за ночь дождя... Волглое увядание - тоже природа, а она мне всякая нравится, когда не досаждает непогодою, тем более, что сапоги мои, сшитые из нафьих шкур, влагу не пропускают, шапка и портки тоже кожаные, слабо промокаемые, а камзол и рубашка безо всякой волшбы высохнут на горячем теле человека Зиэля. Самое слабое мое место в этом смысле - моя борода, но я ее отожму, расчешу, высушу - и всё! И все неудобства и трудности преодолены!
      Вот ведь какой с вечера был непорядок на местности: полнолуние, а за дождем и тучами нынешняя ночь едва его не прозевала! Это я вовремя исправил, исподволь ветрам помог, а потом их же и спровадил подальше.
      Лунный свет - особый свет, в нем отсутствует сила солнечного луча, надменная, непререкаемая, всеподавляющая... Даже я стараюсь напрямую не встречаться взглядом с солнцем, хотя и не боюсь его... Луна - совсем иное дело, с луною мы весьма часто переглядываемся и пересмеиваемся, с луною нам нечего делить и не о чем спорить, она для меня - не угроза и не сила... Но вот над людишками и демонами луна почему-то имеет большую власть, не меньшую, чем над океанскими водами во время приливов и отливов.
       А кто там у нас поскуливает по ходу движения, не очередная ли засада обозначила себя?..
      Голосок чистый, мягкий, очень тихий... нет, это не демон и не оборотень, это человек женского пола... Ну, разумеется: сидит девчонка на косогоре, смотрит одновременно на луну и ее отражение в меленьком деревенском пруду и горькие слезы льет. Следует отметить, что девицы горюют совсем иначе, нежели парни, которые обычно более простоваты и лопоухи; мне даже не надобно будить в себе никакие дополнительные свойства, чтобы воссоздать недалекое предыдущее: девчонка та, прежде чем разрыдаться всласть, выбрала уголок поближе к деревне, под защитой охранных заклятий и невидимых стражей границы, нашла для своих посиделок местечко посуше и почище, непременно что-нибудь подстелила, чтобы не запачкать наряд, учла возможность дождя и ветра - чтобы было куда бежать и где прятаться - и только потом уже отдалась своим страданиям, вся и без остатка!.. Но - опять же - стараясь не шуметь. В деревенских избах, и даже возле них, так не поплачешь - очень уж густо бывают населены, там любое горевание испортят соседи и родственники, подслушиванием и неуместными вмешательствами.
       - Кха, гм!..
       - Ой-й-й!.. Кто это? Это вы, дядя Хуг?.. Ой, нет!..
       - Это я, дядя Зиэль, если тебе что-нибудь говорит имя сие. Гость вашей деревни и очень-очень добрый человек.
      Девчонка удивительно скора умом: уже успела испугаться, отойти от первого страха, поняв, что ей ничего не угрожает, и вновь испугаться, уже совсем иным страхом, ибо ее заметили, ее слезы слышали, ей помешали и могут об этом разболтать. Умницы и умники - отрадная редкость (и редкостная отрада! - Прим. авт.) в этом мире, признают и любят их далеко не всегда и не везде, однако общаться с ними любопытно. Эта крошка - явно умна от природы, но, при всем при этом, по-деревенски проста, доверчива и совсем еще дитя, несмотря на спелые девические стати. Слова мои, пришедшие к ней из ночного мрака, насчет того, что я очень и очень добр - почему-то ее успокоили, но тут уж ничего не поделаешь, ибо от одного ума не все зависит: знания приходят с опытом, а опыт с годами.
       - Здравствуйте, дядя Зиэль. Да, я про вас слышала и даже видела, как вы вчера по улице шли..
       - Ты сиди, сиди, я просто мимо проходил. Присяду, если не возражаешь? Поболтаем чуток, да я дальше побреду. Хорошо?
       - Да, конечно, присаживайтесь... Давайте, я пошире расстелю, чтобы вам не на голой земле...
       - Сойдет и так, тут камень, от него портки не пачкаются. Рассказывай.
       - А... о чем рассказывать, дядя Зиэль? - Девчонка все еще сопротивляется участливому голосу и вопросительным словам, но они столь редки среди людей, что... Трепет выдает ее с головой: в этот миг она готова делиться своими бедами с кем угодно, лишь чуть-чуть подтолкни ее...
       - Ну, как о чем? Почему одна, почему в ночи, почему плачешь? Ведь не от занозы же в пальчике?
       - Н-нет у меня никакой занозы, ни в одном пальце...
       - В пальце - может быть и нет... А как насчет сердца? А? Он - что, не догадывается, или просто на тебя не смотрит?
      Прорвало плотину. Рыдает моя девица, аж заходится, впору наводнению начаться, а все равно - тихонечко горюет, почти беззвучно... Приграничное население - особое.
       - Лучше не спрашивайте... - Что в переводе с женского: не отступай, пожалуйста, спроси еще!
       - Ну, а все-таки?
       - Для него я что есть, что нет, пустое место. А мне все равно. Пусть она... пусть они...
       - Да, конечно. Пусть всему миру будет хорошо, особенно им обоим, а ты убежишь в сторону с израненным сердцем и до глубокой старости будешь оплакивать свою боль! Одна.
       Звать девчонку просто и звучно: Лерра, она дочь местного лесничего, но, будем считать, я этого пока не знаю. И вот, глотает слезы несчастная Лерра, поверяет мне одному свои тайны, которые я все наизусть знал, еще когда ее прапрабабок на свете не было, а я, тем временем, обустраиваю походный быт: убираю перегар изо рта, проверяю пространство на присутствие посторонних глаз и ушей, ставлю против них заграды зрительные и звуковые... Пошел даже на то, чтобы чуть попридержать время, а из наших человеческих тел вывести всякие ненужные вещества, дабы не отвлекали несвоевременными потребностями. Жидкость, потребную для образования девичьих слез, я все же ей оставил...
      Что будем дальше делать? Как женщина она мне не нужна, просто не хочу её, как помощница в несуществующих замыслах моих - тем более, для этого даже Горошек уместнее; как источник сведений о деревне - ну... разве что случайное что-то сболтнет... Сам не знаю - зачем я взялся утешить ее и помочь ей? Может, вспомнил что-нибудь давнее, или просто восхотел необычного? Как бы то ни было, за дело я взялся в четверть силы, однако надежным, проторенным путем, ничего нового не изобретая, ни слов, ни объяснений... Впрочем, как раз для нее мои слова были и откровениями, и пропуском в новый неведомый храм неизведанных доселе и могущественных знаний... Людям очень нравится чувствовать себя одними из тех, кто умеет дергать мироздание за некие тайные струны, им управляющие.
       - ...а я тебе скажу, в чем твоя главная беда.
       - В чем? Что я страшная лицом? Так я это и сама знаю.
      Кривлянье девичье неистребимо, ни в беде, ни в радости - не сказать, что эта Лерра красавица, но ведь и не уродина, обычная миловидная девчонка, черная коса, круглая мордашка, мягкий носик, пухлый ротик, короткие реснички... А сама о себе она думает еще лучше, гораздо лучше, но вслух, предо мною - ругает себя беспощадно, ожидая немедленных возражений.
       - Нет, как раз ты далеко не страшная. У тебя своя красота, особенная, потому что ты готова раскрыть ее не каждому встречному... Тем не менее, она есть и все ее видят, кроме разве что завистливых подружек. Мягко говоря - ты весьма привлекательная особа, если не сказать больше, и статью, и внешностью, но... - Я замолкаю примерно на семь-восемь мгновений и девчонка покорно задерживает дыхание, чтобы не пропустить продолжения моих услаждающих слов... с этим тревожащим 'но' на конце... - но - увы - твоя беда не в том.
       - А в чем???
       - Да именно в том, что ты не такая как все.
       - Как это...
       - Ну... ты разве сама не замечала ранее, что твои вкусы, желания, мысли - они не такие как у твоих подруженек? Им одно подавай - а тебе другое, они все влево хотят свернуть, за грибами, а тебя направо тянет, по ягоды. Ты видишь такое, что им не понять, а то, что им нравится - тебе скучно. Бывало этак?
       - Не зна... Да, думаю, что да. Бывало, и не раз. И ничего ведь им про свое не объяснишь. То ли это мне слов не хватает...
       - То ли им соображения и воображения, что вернее. Почему ты можешь понять их заботы и горести, а они твои слушать не желают, лишь знай о своем трещат без умолку?
       - Точно. Да, дядя Зиэль, так и есть: почему-то как нужно им выплакаться - они сразу ко мне бегут, а мне даже и поделиться не с кем! Та же и Рузка, есть у нас такая, старшая дочь у Белобрысого...
       - Погоди. А тебя как звать-то?
       - Лерра. Батюшка у меня лесничий.
       - Хорошее имя, и отца твоего видел, достойный человек, давеча пили вместе. Так вот: ты необычная, ты не такая как все, отсюда и основной источник неприятностей. Он у тебя в голове, горький источник сей. А остальное в сердце. Ты вот что лучше скажи: он догадывается?
       - Нет. Точно, что нет, дядя Зиэль! Я никому-никому ничегошеньки не говорила, даже Рузке!
       - Угу. А он... с Рузкой... как?
      Не-е-ет, до этого слезы были не в счет: Лерра моя в таком плаче зашлась, что прежние рыдания рядом с этими больше на засуху стали похожи...
       - Лерра, ты не ответила.
       Взбунтовалась против меня девчонка: глаза под кулаки спрятала, головой мотает, вместо слов, в ответ на мои вопросы - одни всхлюпывания и стоны сердечные.
       - Она хоть красивая? Из незамужних девиц есть в деревне кто-нибудь красивее ее?
      Ну, против такого змеиного укуса никакое горе, никакое запирательство не устоит!
       - Дура она, вот и всё! И уродина толстобокая! И пусть он катится... И не надо мне больше ничего! Ни от кого!
       - Погоди, погоди... Толстобокая, говоришь?.. А не та ли это Рузка, чернявая такая, что чуть ли не каждый вечер на заставу бегает?
      Здесь вся деревня черноволоса, за редким рыжим и седым исключением, поэтому я мог не опасаться, что меня немедленно поймают на обмане... Лерра тут же перестала всхлипывать и даже задумалась с робкой улыбкой... Но - нет, улыбка погасла, надежда иссякла, девчонка действительно умна.
       - О, нет, дядя Зиэль, Рузка не такая, если уж она в него вцепилась, то ни на каких стражей смотреть она не станет, нрав у нее не тот. Да она бы и рассказала мне, если что.
       - А как его звать, я забыл?
      Лерра задумалась коротко, и глаза ее совсем высохли... И слегка сузились. Но - ответила:
       - Эязу.
       - Неплохое имя. - Чтобы потом не раскошеливаться на большие колдовские потуги, я немедленно пошарил внутренним зрением по окрестностям и без труда нашел этого Эязу: он спал у себя дома, старший сын мельника, сам будущий мельник. Можно было бы поступить грубее и прямее: взять и вырвать из девчонкиных мыслей подозрения в мою сторону и сожаления по поводу собственной откровенности, как я до этого молнии из туч выкорчевывал, но я предпочел пойти в обход, пусть и с помощью ознакомительной волшбы, но человеческим путем:
       - Этого Эязу я точно знаю. С меня ростом, худощавый, пока еще жидковат, но уже довольно сильный, плечистый, волосы короткие, тугими колечками, бороду бреет, глаза... зеленые. Неплохой парень, видно, что основательный, не болван какой-нибудь.
       - Да... это он...
      Помолчали оба. Она покусывает губки, словно собираясь спросить что-нибудь, либо как-то иначе продолжить беседу, но не спрашивает и не продолжает, а я просто даю время отстояться в ее голове сказанному и услышанному.
       - Нет, Лерра, избранник твой не болван, это точно. Только вот красота его какая-то такая... больше девчонкина.
       - Как это... Дядя Зиэль?.. Как это - девчонкина? - Мы заговорили о Эязу, ее возлюбленном, и отказаться от такого разговора - выше девичьих сил. Влюбленные - они, скорее, от сна и обеда откажутся, нежели от обсуждения предмета своих страстей.
       - Ну... Брови чересчур красивые, зубы слишком белые, худощав, длинноног... - Лерра тяжко-претяжко вздохнула, подтверждая... - Мужчине лучше бы выглядеть понадежнее, поувесистее...
       - Да... - Девушка нерешительно кивнула, пытаясь и на этот раз согласиться....
       - Впрочем, главное - что не дурак, но это очевидно. Да и не стала бы ты прикипать сердцем к дубине безмозглой... Точно ведь?
       - Не стала бы. Зато он стал! Ну и ладно... и пусть они себе...
       - Ти-ха! Ти-хо... Закрыла губки и слушаешь меня. Дело поправимо. И легко поправимо. Но ты уверена, что тебе нужен именно Эязу и никто другой? Ты точно в этом уверена? Не раскаешься потом в выборе? Не пробьет жалость к побежденной Рузке?
      Я наседаю с вопросами, выстраивая их один за другим, так, чтобы они быстро и мягко подталкивали девчонку к нужному ответу, то есть, к общему для нас с ней.
       - Нет, конечно... Ой, то есть - да! Никого!.. Я... мне только он нужен! А Рузка... тоже, конечно...
       - Ну, если ты в том уверена и действительно этого хочешь...
       - Да я за это что угодно бы отдала!
       - Сказано опрометчиво. Но - на сей раз не надобно ничего отдавать, в подарок от меня получишь. В таком случае, тебе надобно будет послушаться меня и потерпеть до завтрашнего вечера... если он наступит..
       - Как это - если он наступит, дядя Зиэль?
       - Это я так шучу. Завтра вечером обретешь мечтаемое, но... Первое: тебе следует сменить осанку: ты сутулишься.
       - Ой... я...
       - Ну-ка... - Тычком указательного пальца я заставляю девушку выпрямить позвоночник, и она немедленно слушается. Ого - чувствительная особа: лишь стоило мне повести пальцем по спине вдоль позвоночника, как она едва ли не ахнула от нового ощущения... Еще разок... - точно, аж порозовела вся, сквозь темноту видать... и залюбопытствовала... Стоп, дорогой Зиэль. Ты куда-то не туда пошел. У нас совсем иные дела и задачи. Совсем иные. Ну-ка, прими руки...
      Я даже слегка отодвинулся от Леры и запустил пальцы правой руки в бороду, якобы задумавшись...
       - Осанка, это важно. Даже самые знатные дамы при дворе Его Величества придают сему телесному свойству первостепенное значение. Но у них существуют корсеты для соблюдения прямой спины, а у тебя корсетов нет, только усердие и хотение быть не хуже их. Есть у тебя усердие?
       - Да, дядя Зиэль! Полно!
       - Угу. Если с осанкой мы разобрались и ты не забудешься...
       - Нет, дядя Зиэль, не забуду!
       - Всегда ровная прямая спина. Усвоила?
       - Да, все время буду следить за этим!
      Я, конечно же, поверил девчонке, но слегка помог ей: подправил позвоночник и добавил в неё памяти, усердия на сей счет.
       - ...то тогда мы переходим дальше. Сейчас мы с тобой переберем все твои украшения для головы и рук, и я скажу, что из них тебе завтра следует надеть. Завтра же выходной день в деревне?
       - Да, выходной. Но у меня не так много украше...
       - Будет вполне достаточно того, что есть, если их грамотно расположить. Кроме того, я научу тебя еще кое-каким действенным штучкам, а для завтра попрошу тебя: устрой так, чтобы днем оказаться с подружками на площади, чтобы, когда отец Луна свое отслужит, вам не расходиться, но там же, на площади, погулять, пощебетать...
       - Это легко, мы всегда так делаем. А зачем?
       - А затем, чтобы нам с тобой без помех разыграть небольшое, но очень важное для вас с Эязу представление. Понятно - зачем?
       - Да, понятно. Но не совсем... Я...
       - Все вопросы задаются для того, чтобы получить на них ответы. Но сие правило распространяется только на умных людей. Ты - умный человек, Лерра, поэтому усвой еще одно правило: сначала я говорю то, что собираюсь сказать, потом ты задаешь вопросы по поводу услышанного. И потому уже я на них отвечаю. Согласна с этими правилами?
      Девчонка вдруг прыснула и махнула рукой в мою сторону.
       - Согласна, дядя Зиэль! Но у вас борода так смешно подпрыгивает, когда вы что-то говорите!
       Борода... Ишь ты! Борода моя в разные мгновения по-всякому себя ведет наедине с девицами и прыжки у нее бывают очень разные, даже когда я молчу, а только усиленно дышу... Дамы поопытнее Леры могли бы об этом многое и с увлечением понарассказывать... Впрочем, ладно, не будем поддаваться на чужие, пока еще невинные, хихиканья и не будем отвлекаться.
       - Тогда слушай. Погоди... Как в ваших краях называется вот это вот растение?
       - Это? Жимолость.
       - Жимолость? Странно, по запаху действительно похоже, но внешне я привык знать жимолость иною, видом и цветом, и ростом... Хорошо, теперь внимай и запоминай...
      Девица, воодушевленная и обрадованная нашим разговором, помчалась домой, но не прежде, чем я убедился, что она все мои советы крепко и ясно запомнила. Она убежала, а я дальше пошел.
      По какому-то удивительному совпадению, главный страж местной границы, сударь Карои Лесай, тою же порой лично обходил и проверял дозоры, и надо же было такому чуду произойти, что в эту ночь совпали даже две счастливые случайности: после разговора с девушкой я двинулся как раз в том направлении, где находился этот страж, и мы встретились в предрассветном полумраке, на тропинке глухого леса. А встретившись - поболтали о том, о сем. Я даже дополнительную пайзу себе приколдовал и ему показал, чтобы окончательно выровнять наши дворянские отношения... Обычно я предпочитаю жить среди людей простецом, однако и благородным происхождением не гнушаюсь, если сие бывает мне удобно и приятно.
       - ... так что, сударь Зиэль, все-таки вы считаете, что никаких особых мер по повышению боеготовности...
       - Да, сударь Карои, бдительность никогда не повредит, но ничего особого предпринимать не следует. Бессмысленно. Представьте, что произойдет землетрясение: даже утроенные дозоры не помогут против него. Быть может, всеобщее немедленное переселение куда-нибудь туда, на запад и помогло бы, но...
       - Это невозможно, это исключено, людей с насиженных мест не стронуть, сударь Зиэль, никаким наводнением или землетрясением... Разве что вы добудете из шапки еще одну пайзу и Пресветлым Именем Императора...
      Я рассмеялся, в ответ на подначку своего собеседника, и помотал бородой:
       - Нет, такой пайзы у меня не сыщется, ни в шапке, ни за пазухой.
       - Тогда и говорить не о чем. Коли вы ничего точного не знаете, и мы ничего предметного не разведали, то пусть будет как будет, а мы ко всему готовы, согласно пограничному артикулу и в случае нужды будем действовать, согласно ему же. А что вам эта девчонка? У вас там личная... гм... корысть? Нет, не подумайте чего, я безо всякого осуждения, просто любопытствую...
      Без осуждения он! Да небось полдеревни молодух, вдовиц и замужних, считающих себя внутренне свободными от уз верности, с превеликой готовностью бегали бы в ночи к нему в келью, помани он пальчиком, тем более, что дворянин. А половина от этой половины наверняка уже там перебывала: мужик не стар, строен, силен, основателен, уверен в себе... Воин. А воины - все бабники, исключений почти не бывает.
       - Ни малейшей корысти, сударь Карои! Пальцем не тронул! Просто... Дай, думаю, для разнообразия осушу слезы, а не вызову их своим шалопайством... Но вы не отказываетесь мне помочь?
       - Помилуй меня боги, сударь Зиэль! Мы же с вами уговорились!
       - Просто Зиэль.
       - Гм... Отлично. Все-таки престранное имя для имперского дворянина. Просто Карои. Да, Зиэль, я тебе конечно же помогу, как и обещал. Но вот ты уедешь, а местные девки потом меня поедом сожрут, изведут вопросами...
       - Авось, и не сожрут? Будто ты не закален против них предыдущей жизнью?
       - Может быть. В любом случае, я не отказываюсь.
       - Тогда вот тебе моя рука, заранее в благодарность, и - по домам. Так, что ли?
       - Так. Э-э-э... Зиэль, послушай...
       - Да?
       - Не в службу, а в дружбу...
       - Говори, говори, чего мнешься?
       - Я не мнусь, просто не люблю соваться в чужие тайны... Короче говоря, насчет 'уголька' у меня смятение в башке... Я не знаю, что за колдовство ты применил, но от тебя даже перегаром не несет...
      Эх... Никогда нельзя забывать с кем имеешь дело: страж границы - опасный и хищный собеседник, он всею жизнью своей натаскан - засекать и подмечать. С перегаром я маху дал, спору нет, перегнул малость...
       - Все очень просто, дружище Карои! Пил я честно, без магии, просто на меня вино очень слабо действует, а вот уже потом, когда все закончилось... Терпеть, понимаешь, не могу, когда борода моя смердит наполовину переваренной выпивкой... Глянь-ка! - Я вынул из рукава узкую трубочку, заткнутую с одного конца твердосмоляной пробкой и протянул ее стражу.
       - Что это? Свиток? А... бамбуковая трубка. И что в ней?
       - Это сосуд с заклятой водой, он еще на две трети полон. Дарю.
      Страж очень быстро, но внимательно ощупал, осмотрел и даже обнюхал трубку. Смотри, нюхай, да хоть кусай: когда колдует Зиэль - смертному не дано обман почуять. Любая мелочь, вплоть до печатей на пробке, исполнена по самым достоверным образцам. И вода действительно заклята моим повелением.
       - А что за заклятье сидит в той воде?
       - Простое, убирающее запах. У нас в столице пьют не меньше вашего, но, понимаешь ли, при дворе свои порядки, отличные от человеческих, а дамы зело привередливы... Тоже, кстати, охотно пользуются. Действует - просто божественно! Любой запах, не только винный, изо рта убирает! Зуб разболелся - мгновенно поможет: гной вытянет, опухоль снимет. Бери, бери, вещь честная, без боковых последствий...
       - Дорогущая, небось? - Страж нерешительно взвешивает в ладони побулькивающий сосуд. Ему совестно, что он вроде как вытряс из меня драгоценный подарок, и в то же время стражу очень нравится мысль стать обладателем его...
       - Не дороже денег. Бери спокойно, Карои, а я в столице еще добуду, у нас с этим несложно.
       - Спасибо, друг! Ох, спасибо!.. Как принимать?
       - Крохотными глоточками. Один мельчайший глоток, только чтобы растереть его по языку и нёбу, и все. Этого количества тебе хватит не меньше, чем на две дюжины попоек. Ну, что, разбежались? Мы еще и выспаться успеем.
       - До послеобеда. К концу проповеди у входа в трактир, случайно. Видишь, я помню.
       Мы с Карои разошлись, каждый в свою сторону - и тут же рассвет нагрянул.
      Выходной день. В трактире так скучно, что я даже и завтракать не стал, так... выпил взварчику, закусил кренделем - и на свежий воздух, поближе к горам. До послеобеденной проповеди времени полно, жреческий барабан я за пять долгих локтей услышу, проверено. Попробуем разобраться с жимолостью. Тут куст, что мы ночью с Леррой обсуждали, днем выглядел очень уж неказистым и я припустил вдоль местной речушки Поясок, вверх по течению, поближе к дубняку. Иной раз меня самого очень смешат собственные потуги - преодолевать трудности сугубо человеческими силами: вместо того, чтобы приколдовать желаемое не сходя с места - побежал, побежал куда-то, пыхтя и с топотом... Сапоги не промокают, но скользят по прибрежной грязи, ветви норовят хлестнуть по глазам, всякая голодная хищная мелочь засуетилась неподалеку, в надежде полакомиться шумным и неловким чужаком, обильно испускающим вкусные мясные запахи... Я вас!.. Можно было бы и в меру этих скромных сил двигаться мягко, бесшумно, никого не настораживая, но я не на зверей и не на демонов охочусь...
      Угу, вот оно! Ха-аррошенький куст, именно то, что надо! Высоченный, почти десять локтей в высоту, ствол и ветки скорее серые, а не желтые, как я привык наблюдать ранее. Листья... Листья обычные, овалы с острыми кончиками, черешки коротенькие, но их уже мало на ветках осталось, зато плоды... Серые ветви, с редкими полуувядшими листьями, словно кровяными бусинками усажены густо, это весьма красиво на мой вкус... Сию веточку мы срежем, колдовским образом, никого не стесняясь, сохраним от повреждений и возьмем с собой...
      Но это было еще не все. Я забрался в такую глушь, где даже стражи дозорные гнезда ни разу не обустраивали, и опять поколдовал, чтобы потом никто из деревенских не сумел уличить меня в обмане. На сей раз потребовалась нешуточная, почти божественная мощь, но зато побочный итог мне понравился: в скале образовалась трещина, из трещины плещет ручеек, но не простой, а теплой, горячей даже, воды, такая, небось, даже в местную зиму не замерзнет. Впрочем, когда зима настанет - вряд ли я вернусь это проверять. Еще одну веточку возьмем... Вот - теперь узнаю жимолость: ее запах, он мне весьма по сердцу, ибо он тонкий и чистый, весь словно пропитан свежестью... И словно подстережа окончание моих трудов и поисков, дрябло забухал из далекого далека шаманский барабан: самое время возвращаться. Бежать вниз, в долину, даже по скользкой осенней грязи гораздо легче, нежели карабкаться по кривому гористому бездорожью, а тут еще я - ширь в кусты, цап рукой! - весьма удачно поймал за хвост горулеобразного зверька-падальщика, того самого, что терпеливо пас меня, возможную пищу, почти всю дорогу наверх, раскрутил его как следует и швырнул в небесные пади над пропастью... Довольно долго он визжал, пока летел вверх, а потом вниз, на камни, а я, весьма довольный своей сообразительностью и ловкостью, помчался следом, но своею волей, не кувыркаясь и без завываний. Между прочим, любое животное существо, брякнувшись оземь с такой высоты, распалось бы на плоские кровавые клочья, уж это-то я хорошо знаю, многажды проверял, а на сей раз - чисто! Я нарочно чуть левее взял, чтобы рядом пробежать и убедиться. Готов держать заклад: пять против одного, что это была Тигут, а не Орига. А еще бы лучше - Умана, я ее особенно недолюбливаю, но богиня подземных вод, пространств и пещер Умана знает это и сторонится меня больше всех...
       - А что, Кавотя, все ли ладно в окружающем мире? Новости какие - имеются ли?
       - Да... господин Зиэль... Все хорошо, слава богам, все по нужному порядку движется. А народ-то - очень уж доволен вчерашним праздником: иному, бабы рассказывают, в лес на промыслы идти - а его еще шатает от плетня до плетня! Уж от души угощенье-то! Кабанчика моего хвалили... Дак и то: всяк вволю полакомился, кто хотел, никто голодным не остался. Хороший пир получился, памятный!
       - Ну и славно. Где молоко, что я велел добыть?
       - Да вот же оно, в кувшине! Молочко холодненькое, с погреба, свежее, не скисшее. А жирнющее: сунь ложку, да поболтай малость - сразу же масла цельный комок поплывет!
       - Угу, ты думаешь, что я собрался молоко маслом заедать?.. Ладно, будем пить не взбалтывая... Так, небось, в этаком молоке - на полкувшина всё сливки поверху?
       - Это уж так! - Кавотя аж заколыхалась вся, довольная, что догадливый постоялец правильно оценил ее старания угодить.
       - Сливки слей и возьми для своих надобностей, хочу молоко пожиже, а то сушит меня со вчерашнего. Живо, живо, живо, толстуха!
      Кавотя, давно привыкшая к чужой брыкливой глупости, ринулась, с порожним кувшинчиком наготове, угождать иначе, как ей было велено, тем более, что сие к выгоде, а не к расходу... Пусть к малой выгоде, но все же... Недаром говорят: малый прибыток сытнее больших расходов.
      Столь поздний завтрак, более похожий на ранний пустой обед, если он не тяжел и без вина, вот как сейчас, располагает к уединению, неторопливым размышлениям, светлым воспоминаниям...
       - Ты чего, Кавотя? Разве я тебя звал?
       - Дак это... Пресветлый сударь Зиэль... Там, у ворот, его милость главный страж Карои вас дожидается. Велел доложить, не заходя внутрь, что подошел...
       - Как, уже??? Где шапка? Щетку! Не эту - сапожную! Пресветлый... Уж не во дворце ли я? Угу, благодарю... Быстро тут у вас службы служатся, светлейшая сударыня Кавотя Пышка! Я же говорю: шаман ваш отец Луна, а никакой не жрец. Всё, бегу!
      Страж Карои Лесай внутрь заходить не пожелал и стоял у ворот трактира, как договаривались. В ответ на мой недоуменный взгляд счел нужным пояснить, без этикета, по-приятельски:
       - Да ну... Решил здесь постоять: дождя нет, в воздухе свежесть, чего это я буду лишний раз трактирным чадом пропитываться?
       - Хм, склонен согласиться. Ты пеший? А я как раз колебался - брать мне Горошка, не брать?
       - Тут, в пределах деревни, пешком-то идти некуда, - конечно пешим. Что, Зиэль, все по-задуманному, или какие-то изменения?
       - Нет и не может быть никаких изменений, дружище Карои, путь проложен, по нему идем.
      И двинулись мы, двое дворян, полностью вооруженные и празднично одетые, по улице, от трактира к деревенской площади, главной и единственной. Вокруг нас целыми стайками шастает детская мелкота вперемежку с привязчивыми дворовыми горулями, встречные деревенские бабы, кто уже из храма вышел, оглядываются, мужики степенно кивают, не снимая шапок, а мы с Карои ступаем неспешно, расточаем налево и направо если не улыбки, то вполне добродушные взгляды. Он чуток пониже меня и выглядит постарше, но все при нем, все на месте: плечи, руки, меч за спиной, секира, светлые глаза, хищный взор, упругая походка, правильные черты бритого, с конопушками, лица - смерть бабам, называется.
       - Скажи, Карои, давно ты здесь?
       - Пятый год, а что?
       - Любопытствую по масти: светлую поросль не пытаются тебе приписывать?
       - Что? А... Да нет, вроде бы, и кроме меня в деревне рыжие обитают с давних пор, не только чернявые, причем, задолго до моего прихода сюда, так что... Уже пришли. Какая из них точно наша, я ведь могу и неправильно вспомнить?
       - Вон та, вторая с левого края, Лерра.
       - Знаю ее. Что это она стоит, словно ухват проглотила? А, Зиэль? Не дурнушка, кстати.
       - Тише ты. Осанку держит, как поручено. Подходим, и ты сразу начинаешь... Не струсишь?
      Воин Карои Лесай посмотрел на меня с веселым презрением и полез в рукав камзола, сверточек нащупывать. И остановился как раз напротив стайки девушек, занявших лучшую часть деревенской площади, то есть наиболее ровную, сухую, частично защищенную от возможной непогоды ветвями раскидистого дуба.
       - О-о-о! Да мы с другом словно в райский сад попали, наполненный дивными цветами и неземным щебетаньем! Двое скромных ратников счастливы приветствовать самых очаровательных девушек востока Империи! Здравствуйте, красавицы!
      Девы, которым предназначалось это пышное и, на мой вкус - несколько неуклюжее приветствие, были куда более благодарными ценительницами в сравнении со мною: они мгновенно подняли одобрительный визг и гвалт, который, с некоторой натяжкою, можно было бы назвать оживленным щебетаньем... Еще бы! Сам глава приграничной стражи сударь Карои Лесай, в присутствии таинственного и щедрого вельможи, сударя Зиэля, отвешивает им такие недвусмысленные любезности! И никакого ущерба девичьей чести здесь нет, ибо осень - пора свадеб, пора воссоединения любящих сердец, пора, когда парни, забыв про гордость, сон и охоту, крутятся вокруг будущих своих избранниц, в надежде обратить на себя их благосклонное внимание!.. Осенью принято вслух расхваливать незамужних девиц, сохраняя, конечно же, необходимую благопристойность в речах... Вот и сейчас они, холостые парни и юноши, столпились поодаль и вслушиваются, вытянув шеи: что это, вдруг, взрослые мужики, двое дворян, любезничают с незамужними девицами, в то время, как им более бы пристало обращать внимание на вдовых и разведенных молодок?..
      Будущие невесты опять захихикали и выдвинули из своих рядов невысокую грудастую деву, явную местную заводилу. Та подождала, пока подруги притихнут, вдруг покрылась румянцем и выкрикнула в нашу сторону:
       - Мы приветствуем любого, старика и молодого!
      И вся стайка отчаянно прокричала вторую часть речевки:
       - Нам и цуцырь подойдет, коль до свадьбы доведет!
      Вся деревенская площадь, притихшая было, чтобы не пропустить ни единого слова, раскатилась одобрительным смехом. Теперь подошла наша очередь отвечать, но Карои Лесай не стал вовлекаться в шуточную перепалку, взялся за дело решительно и просто.
       - Увы, светлейшие девы, увы нам! Ни у сударя Зиэля, ни у меня, скромного стража границ, нет на примете ни одного знакомого цуцыря! А самим жениться - поздновато, да и выбранная стезя мешает. Но зато гость вашей деревни, его милость сударь Зиэль, напомнил мне давеча о древнем празднике осеннем, который и по сию пору почитается в сердце нашей империи, особенно в стольном граде Океании! Праздник же сей и обычай - ежегодные выборы княгини красоты!..
       Здесь мы с Карои не врали: праздник такой существует при дворе и я вовремя о нем вспомнил. Более того, на бескрайних просторах империи слухи и небылицы об этом празднике пользовались неизменной любовью народа, ими заслушивались в роскошных покоях замков и на деревенских площадях, имя главных придворных красавиц передавалось из уст в уста, истина обрастала столь красочными подробностями, что превращалась в сказку...Естественно, что при каждом удобном случае, провинция пыталась подражать столице, и даже в самых мелких удельных городах выбирались свои княгини красоты... И пусть не Его Величество, сраженный великолепием вновь избранной княгини Всея Империи, на глазах у всего двора преклонял перед нею колено в тот лучезарный день, а всего лишь маркиз, рыцарь, или просто дворянин - это было почетно, это было прекрасно, это было восхитительно! Иногда сие оставалось главным воспоминанием в чьей-то отдельной жизни...
       - ...Вот и сейчас мы, вместе с нашим уважаемым гостем, его милостью сударем Зиэлем, единственные дворяне в округе, наглядно завершим вчерашние наши с ним жаркие споры и обсуждения, а именно возложим знаки восхищения и признания к ногам той, кто наиболее достойна среди вас титула княгини красоты, и в то же время еще не принадлежит никому по праву замужества, сама же, помимо прекрасного облика, вся исполнена юностью, целомудрием и обаянием!
      С этими словами Карои Лесай вынул из рукава узкий сверток, осторожно развернул кисейную ткань и представил на общее обозрение веточку жимолости.
      Веточка была невелика, в половину локтя длиною, из листьев - только один сохранился на ней, но зато вся ветка сплошь была покрыта алыми капельками плодов, и даже пасмурная погода не могла приглушить чистого и яркого цвета, едва ли не сияния, от этих ягод исходящих. Переждав восхищенные вздохи окружающих, полез и я за пазуху и тоже вынул оттуда сверточек тонкого полотна. Когда я его развернул, присутствующие недоуменно примолкли, было, потом вгляделись попристальнее, зашушукались, загомонили... Несколько мгновений - и шум превратился в восхищенный рев: Это тоже была веточка жимолости, только опушенная сверху, словно комьями первого снега, густым белым цветением! Осенью - цветущая жимолость! У меня и сомнений не было в том, что Карои Лесай сегодня же, лично, либо через дозорных, проверит существование нового горячего ключа в предгорьях и куста не вовремя цветущей жимолости. Пусть проверяют, там все сделано как надо.
      Карои Лесай жестом левой руки пригасил крики, глянул на меня и продолжил:
       - Итак, первый голос мой. Пусть эта скромная веточка с облетевшими листьями не даст забыть вновь избранной княгине, что красота, радость и прелесть присущи не одной только юности, и что когда-нибудь потом, не менее прекрасной для каждой из вас может стать утешительная зрелость! Карои Лесай выхватил из-за спины легкий двуручный меч, возложил на оконечность клинка веточку жимолости, осторожно опустился на одно колено, одновременно и плавно протянув острие меча в сторону одной из девиц, избраннице. Лерра - это была она - побледнела и замерла, еще не в силах поверить в случившееся, но выдержала сладкий удар и непослушной рукой взяла веточку с острия воинского клинка.
      Я сделал шаг вперед, оказавшись рядом с коленопреклоненным стражем, и в точности повторил все его движения, протянув Лерре веточку цветущей жимолости на острие своего Брызги. Поначалу предполагалось, что я произнесу несколько хвалебных слов насчет цветущих лепестков, похожих на юные годы, во-первых свежестью своею, во-вторых чистотой, в третьих... ну и так далее... Но удержался и правильно сделал, ибо слова здесь были излишни. Единственно, я исподволь сделал так, чтобы тонкий и тихий аромат цветущей жимолости распространился по всей площади...
      Вторую веточку Лерра уже брала смелее, но все равно глаза ее ничего не видели вокруг, в сей миг она плыла среди молний и радуг всеобщего восхищения и зависти по самому краю своего сознания, а бедное сердце ее трепетало от ужаса и счастья.
      Красива ли она была на самом деле? Я же говорю: не уродлива, а после моих мелких поправок и, что гораздо важнее, после нашего с Карои представления - ее красота в глазах односельчан стала просто неземной...
      Которая там Рузка?.. А этот где... Эязу?.. Угу, вон он... Глаза у него стали размером с кузнецовы кулаки, смотрит на нее не отрываясь - прозрел, наконец... окаменел, словно ящер на морозе... Бедная Рузка.
      Потом опять был трактир, гуляли в узком кругу: мы с Карои и дюжина приглашенных гостей, из деревенской знати, во главе с семейной парой, счастливыми родителями новоиспеченной красавицы... Даже кузнец Боро Кувалда поприсутствовал некоторое время. Но кузнец уже не соревновался со мною в выпивке: опрокинул пару кружек кремового и со всем уважением откланялся, отправившись 'на боковую, заказов на завтра навалили цельную гору, надобно выспаться'... Я пил умереннее обычного, а Карои разошелся, не в пример себе: до дна выцедил неразбавленный кубок кремового. Впрочем. ему для этого понадобился целый вечер, так что с тем же успехом он мог бы попытаться опьянеть с помощью глотка простой колодезной воды... Кстати говоря, в разгар скромного ужина, скользнул в трактир дозорный и что-то на ухо доложил (а я подслушал!) своему главному... Тот кивнул бесстрастно и дозорного отпустил. Да, есть, оказывается, неподалеку и горячий ключ, и белые цветущие ветки. Эх, Кари, Кари... И откуда в людях такая болезненная недоверчивость к словам товарищей и соратников? Она мне по сердцу.
      Этой ночью, как и накануне, счастливые случайности продолжали меня преследовать: стоило мне, вместо сна, выйти за ворота моего временного жилища и направить свои стопы в сторону озера, как слух мой, а потом и зрение наткнулись на обнимающуюся парочку: Эязу обнимал Лерру, а Лерра Эязу. Бедная Рузка - где она сейчас, что чувствует, о чем думает?.. Обнимались и препылко, но пока еще целомудренно... И говорили, говорили бесконечно... повторяя почти одно и то же, почти одними и теми же словами... Для постороннего, вроде меня, воспринимаются сии откровения нудновато.
      'На всю жизнь!..' 'Честно-честно???' 'О, да, любовь моя!' 'И больше никогда и ни с кем???' 'Никто и никогда, только ты! Только тебя одну!'
      Слышал я уже все это, тысячи тысяч раз слышал... И знаю цену подобным словам, она та же, что и всегда, то есть - сотня дюжин за ломаный полумедяк. Однако, в этот раз, мнится мне, настойчиво мнится: они говорят искренне, и они говорят правду. На всю жизнь... на всю оставшуюся 'ихнюю' жизнь...
      Но что мне до них всех, до человецев и до судеб их?
      
      Г Л А В А 9
      
      У нынешнего государя, Его Величества Токугари Первого (придворные историки-жрецы оплошали поначалу, Третьим его назвали, но молодой император лично их вразумил свеженайденною истиной), нет прозвища среди подданных, ибо как император он его еще не заработал, ибо слишком недавно воссел на трон, а вот у его покойного отца, императора Ниматори, такое прозвище было: Капкан! Да, Капкан, - очень уж он был скрытный, терпеливый и безжалостный, даже ближайшие к нему боялись его неустанно, каждый день, справедливо подозревая, что капкан в башке у старого императора всегда заряжен и редко разжимается, дабы выпустить захваченное в живом, или хотя бы не попорченном виде...
      Старикан мертв, но лучшие люди империи, выполняя его повеление, стоят дозором на западной границе и ждут непонятно чего... Они - там, а я здесь, они согласно приказу, а я - так... по собственной прихоти...
      Послушав издалека грохотание двух любящих сердец, Эязу и Леры, я отправился 'домой', на боковую, но не спать, а потому что решил преодолеть собственную лень и долететь разумом до западных границ, глянуть, как они там готовятся к главному событию современности...
      Ну... долетел, глянул... И так-то взгрустнулось, аж сердце захныкало, так-то лень было возвращаться с запада на восток, ибо я чуял внутренним своим чутьем: на западе, на западе, на западе будет поджидать меня эта... как ее... Судьба. Нет, нарочно вернусь на восток, ибо Я - главный надо всем сущим, в том числе над склонностями моими и над будущим моим! Судьба! Да я сам кую все судьбы мира, свою и чужие!.. Если и не все - то любые. Сам определяю, где и как эти судьбы пристраивать.
      Посижу и вернусь.
      Так я подытожил собственные колебания и незаметно притулился возле костерка, где для разнообразия решили пообедать на свежем воздухе трое: верховный тургуноцуцырь империи, глава имперского сыска, главнокомандующий имперскими походными войсками кошмарный Когори Тумару, его старинный друг - святой отшельник Снег, в прошлом величайший рыцарь среди современников и соратников своих, а ныне - по совместительству - личный посланник императора, с правами высочайшего надзора за всем сущим в походе, третий же был маркиз Короны Хоггроги Солнышко, внук одного из ближайших друзей этих двух знаменитых рыцарей. Рядом с маркизом даже они, прославленные на всю империю воины, ощущали себя как-то так... непривычно... словно бы не окружающие находятся под их защитой, а они сами частично прикрыты от всевозможных бед невероятной мощью, телесной и боевой, их юного соратника и друга, воителя, маркиза Хоггроги Солнышко...
      У нас на востоке заканчивалась ночь, а здесь, на западном краю мира, она даже и не начиналась, просто дело от полудня к вечеру шло. Я подоспел как раз к безгрешному походному питию взваров и отваров, сопровождающему воспоминания старых рыцарей о покойном императоре и его повадках. Рассказывал Когори Тумару, как самый приближенный к Его Величеству.
       - ...Бенги-то улизнул, ему, дескать, неотложно чужих посольских принимать и своих наставлять перед отъездом на восток, а я и другие остались. Стоим перед рабочим троном, сиречь перед креслом в его кабинете, постукиваем зубками, в тесный гуртик сбившись, ждем своей участи и очереди. Его Величество выслушивает доклады и сопит, молнии по пальчикам так и бегают, да всё фиолетовые, аж почти чёрные... Вероятность того, что еще до наступления нового дня кто-то из нас укоротится на голову, возрастает и возрастает неуклонно... Ну... за себя я не шибко боялся в тот день, по делам благополучен стоял, разве что в случайное мог вляпаться, а вот другие... И тут на наше счастье Токи провинился, его Высочество престолонаследник. Старик, по своему обыкновению, вставал рано, поблажек отпрыску делать не стал: выдернул его прямо из алькова, приказав доставить в том виде как он есть, не завозя домой. Привезли. Предстал перед стариком наш будущий император во всем похмельном безобразии, перегар - на сто локтей вокруг, да еще засос на шее - кружевной воротник смят и порван, под ним все видно...
       - Так он что - одетым спал???
       - Санги, ты иногда просто как ребенок! Да, спал одетый, ибо никто из челяди не посмел раздевать упившегося до беспамятного состояния принца-престолонаследника! Это он потом, когда повзрослел, умеренность набрал, а тогда еще гулял будь здоров! Хогги, а ты ведь должен хорошо помнить, каков стал наш Токугари в пору зрелой умеренности...
      Все трое рассмеялись, вспомнив знаменательный случай с оргией и дуэлью.
       - Гм... Продолжаю. Спал одетый, ибо заранее отдал строжайший приказ: если потерял он память и сознание на пиру - не трогать! Перенести на ложе и оставить как есть! Под страхом смерти. Осторожничал... весь в батю... Да вся их порода такая.
       - Не проще было бы не напиваться, Когги?
       - Тоже неплохое решение, но не всякому рыцарю под стать.
       - В любом случае, сие - разумная предосторожность для наследника империи, но... дядя Когори, а засос тогда откуда?
       - С прошлых ночей. Просто в этот раз - я же говорю - воротник помялся и порвался, и обнажил - демоны знают кем - обласканную шею.
       - Значит, ты демон, Когги. Ты ведь точно знал - кто она такая? Признайся: ты демон?
       - Опять ты за свои подначки... Санги, я тогда прекращаю рассказывать, если вы оба тут такие умные.
      Когори Тумару выждал, пока оба его собеседника наговорят ему достаточное количество оправдательных и извинительных слов и охотно продолжил свою повесть, ибо рассказывать-то он любил, но жизнь и положение по службе не позволяли давать волю языку... А иногда так хотелось!.. И сегодня как раз можно - все свои.
       - Тогда придержи когти, Санги, и больше меня не перебивай. Свое остроумие можешь оттачивать вот на этом кувшине, и то не сейчас. а когда-нибудь попозже... Сбил меня, старый змей! На чем я остановился?
       - Воротник у престолонаследника порвался и помялся, обнажив шею в засосах, дядя Когори, а Его Величество сместил свой гнев на сына.
       - Вот-вот. Ну... старый хрыч взялся его спрашивать о том, о сем... Токи не хуже нашего видит, как у Его Величества молнии на кулаках трещат, но голос у императора спокоен, ровен, стало быть, надобно делать вид, что ничего такого ужасного не происходит. Всё согласно этикету. Мы, как я уже говорил, составили полукруг возле его стола, молча стоим, слушаем, как это и подобает вышколенным слугам, беседу наших сюзеренов, отца и сына. Если уж строго по этикету событие разбирать, то старый император чихать хотел на этикет: он должен был разговаривать с сыном так, словно бы нас вообще нет на белом свете, либо мы все убежали прочь на десяток долгих локтей... Хогги, не сочти за труд, плесни, пожалуйста, еще взварчику... А он, вишь, постоянно давал понять, что видит нас, присутствующих, всех вместе и каждого по отдельности, что говорит именно при нас... Сие тоже отнюдь не убавляло нашей тревожности, ибо мы оставались вовлечены... ну, вы понимаете...
      Оба рыцаря согласно кивнули. Да, некоторые правила придворного этикета должны соблюдаться весьма строго, вот например: знатное лицо очень редко имеет возможность беседовать с другим знатным лицом один на один, все время шныряют вокруг пажи, слуги, рабы, приживалы, вестовые, часовые и тому подобное. Но если беседующие примерно равны положением и благородством, а все окружающие стоят на несколько ступеней пониже, то беседующим положено общаться так, словно бы они совершенно одни. Это очень тонкое и сложное искусство, одно из тех, что надежно отделяет знать от черни и поэтому доступное немногим: с одной стороны поддерживать естественную, откровенную и доверительную беседу, а с другой - сделать так, чтобы нескромные глаза и уши не имели возможности передать услышанное и увиденное в нежелательные пределы...
       - ... но, батюшка...
       - Что-о-о??? Какой я тебе батюшка!? Нет, ну вы слышали, судари мои? Какова наглость! Запомни, дружок: здесь, в присутствии всех этих людей, благороднейших рыцарей империи, моих советников, соратников и друзей, я тебе не батюшка, запомни это как следует, еще раз говорю, не батюшка, не сватушка, а высшее должностное лицо нашего государства, а именно - император! Запомнил?
       - Да, государь!
       - То-то же... батюшка... Продолжай. Отчего же ты так устал, ваше Высочество, что тебе понадобилось отдыхать до беспамятства?
       - Дозвольте говорить как на духу, Ваше Величество? - спросил принц императора. А старик не пожелал услышать намека и просто кивнул: давай, мол, как жрецу на исповеди... но - при всех. - Ваше Величество намедни повелели мне разобрать сыскные дела по мятежу в Заречном уделе, чем я и занимался, настолько рьяно, насколько это позволяли мне мои скромные силы...
       - Помню, и что? Нам с Когори и без этих дурацких попыток неповиновения дел хватает. Случай несложный.
      А надобно сказать, что случай действительно был пустяковый: некий дремучий барон прошлепал каким-то образом указ Его Величества об осеннем прекращении междуусобиц... или в связи не помню уж с чем вышел сей указ... и пошел в поход на соседа. Всем все ясно, свидетелей полно, розыск завершен, оставалось только - набрать произвольно половину слуг и родственников барона и казнить вместе с ним. Выбирай кого угодно: женщины и дети до двенадцати лет не при чем, а все мужчины считаются равно виноваты. И тут наш принц Токугари батюшке своему выдает:
       - Да, государь, случай прост. Но виноватых вы доверили мне выбирать, а за каждым выбором - кол или плаха, с ощущением, словно бы это я лично жизни гублю. Я сделал все как положено, однако мне сие в тягость показалось, вот я и...
       - Что - и?
       - Напился.
       - Он напился! Где это... ну... посох, плеть, камень... что-нибудь потяжелее... Ох, лень самому вставать. Отставить, Лари... - Государь пригасил мановением руки поисковую прыть начальника охраны, стоявшего в карауле тут же, за креслом, напротив нас, притворно кашлянул раз, другой и снова взял себя в руки. - Как же так, Токи? Я даже слегка растерялся от твоих слов. А почему я служу отечеству и не напиваюсь при этом? Почему Лари Гуро не напивается? Принц Камазза, его святейшество Ару, канцлер Бенгироми Лаудорбенгель, купец Мому Рагза - вон они все стоят, все при деле - и все трезвые как стеклышко! А где Бенги, кстати? Ах, да, с послами... Вот, судари, полюбуйтесь на нашего неженку: перед вами никто иной как принц-престолонаследник! Ваш будущий владыка!.. Это он про себя так считает... Хорошо, оставим всех других и вернемся к нам с тобой, сын. Почему я могу принимать эти суровые решения и при этом не запивать? Я ведь, в отличие от тебя, проделывал сие многажды и ни разу не дрогнул, не запил, слабины не дал. А ведь в тебе сил и самой жизни должно быть побольше, чем у меня, старика? Почему же ты прогнулся, Токи?
      И тут вдруг наш принц явил голос, да претвердый, едва ли не бас:
       - А потому, Ваше Величество, что жизнь строится точь-в-точь по тем законам, что Вы же сами мне по-отечески разъяснили.
       - А именно?
       - А именно, что Вы милостиво внушали мне с детства, указывая, в виде примера на пробитые тропы среди сугробов: дескать, впереди идущий хоть и испытывает, в сравнении с последователями, дополнительные трудности нехоженого пути, но зато сам определяет длительность, скорость и направление движения, и от этого куда меньше устает, нежели те, кто покорно влачатся позади, вслепую подчиняясь воле впереди идущего. Вот и я подписывал приказы о казнях, не прочувствовав лично вины обреченных на казнь, и от этого моей душе было больно, и она устала.
       - Я никогда не слышал об этом случае, дядя Когори! Истинный воин ту речь держал перед Его Величеством! И при этом - основательно говорил! Еще один повод считать, что нам повезло с новым императором!
       - Гм... Старый, при всех его недостатках, тоже был неплох, даже ничуть не хуже, если к нему притереться... Одним словом, принц Токугари брякнул сие и мы замерли. Я - точно замер и обмер, ибо уже зарекся угадывать, куда может повернуться императорская мысль. Она ведь у него - в любую сторону капканом глядит.
       - И что было дальше, Когги? Мне про этот занятный случай тоже ведь ничего не известно?
       - Дальше старикан замер в размышлениях, вполне возможно, что вспомнил намек принца о нежелании говорить прилюдно, вполне возможно, что осознал его правоту... Так или иначе, вдоволь поразмыслив, он немедленно нас всех выгнал из кабинета и остался с сыном один на один.
       - И что потом?
       - Да ничего, Санги. Почему-то я до сих пор подозреваю, что он не убил его до смерти и даже оставил престолонаследником. А как именно это происходило - не слышал, за дверями стоял.
      Все трое рассмеялись, а Когори Тумару громче всех, ибо последними словами ему удалось утереть нос своему старому другу, насмешнику Санги Бо.
      Когори Тумару, самый осведомленный человек в империи, если конечно, не считать меня и покойного императора, мог бы добавить к своему рассказу много любопытного, например: по странному стечению обстоятельств, некая сударыня, фрейлина Ее Величества, уязвившая засосами шею и грудь престолонаследника в позапрошлую ночь, часть прошлой ночи провела на ложе Его Величества и с ним вела себя куда как более скромно. Император и глава имперского сыска об этом совпадении знали, а принц Токугари - нет... Или еще: один из любимчиков императора, хитрющий канцлер Бенгироми Лаудорбенгель, сбежавший от монаршей грозы якобы по неотложным посольским делам (проверяй, не проверяй - причина безупречна, не подкопаешься!), после того случая на несколько лет попал в глухую немилость к своему государю, немилость ни единым словом вслух не проявленную, но тем не менее, очевидную для всех опытных царедворцев. Это был долгий и тяжкий урок, лет пять он длился, но усвоили его все 'ближние', а не только хитромудрый и робкий канцлер Бенги. И когда однажды, через несколько лет, государь, после очередного совета в этом же кабинете, прилюдно отвесил шуточный подзагривник своему канцлеру и оставил его одного на совместный полдник, только тогда все поняли: старая история, наконец, завершилась и придворный прощен. Канцлер от пережитого счастья в тот же вечер свалился с сердечным приступом и провалялся неделю дома, в ущерб важным делам, но государь на сей раз оставил все без упрека, ему это даже польстило.
      Много поучительного, забавного и странного из дворцовой жизни мог бы рассказать Когори Тумару своим друзьям, без боязни выдать государственные тайны в ненадежные руки, ибо знал, с кем имеет дело, я даже видел по его жирному лицу, как желание поболтать еще о чем-нибудь этаком - несколько мгновений боролось в нем с привычкой к сдержанности... Привычка победила.
      Костер, за которым скромно пировали рыцари, был расположен локтях в пятидесяти от 'верховного' шатра, обиталища главнокомандующего походным войском рыцаря Когори Тумару, а сам шатер - в пятистах локтях от навесного моста через пропасть, на восточной его стороне. Вплотную подле главного шатра стоял другой, поменьше, принадлежавший главному походному колдуну Татени Умо, которого Когори Тумару невзлюбил прочно и с первого взгляда. Навязал его для похода лично император и сие не подлежало обсуждению, несмотря на то, что старый император уже мертв, а новый ничем не подтвердил полномочия назначенного колдуна.
       - Толку от него ни малейшего не предвидится, - высказался однажды Когори. Его единственный слушатель в тот миг, Санги Бо, неопределенно хмыкнул в ответ, но ни одному из них даже в голову бы не пришло оспаривать приказ покойного государя.
      Татени Умо воителем не был, в рыцарских посиделках и советах участия не принимал, большую часть времени сидел безвылазно в своем шатре, вновь и вновь перебирая поштучно свое немалое жреческое имущество: обереги, заклятья, порошочки, жидкости, предметы с волшебными свойствами... Если бы кто-нибудь из рыцарей захотел и смог заглянуть внутрь всегда бесстрастной оболочки старого колдуна, он бы с изумлением обнаружил все то же извечное, человеческое: сомнение в собственных силах, томление и трепет перед неизвестностью, ужас и тоску одиночества... Впрочем и воины для мага значили не многим больше, нежели выводок крыс и горстка мусора. Просто приходилось действовать совместно, выполняя повеление высших сил - о чем тут спорить?
      Трое высших рыцарей, по предложению их предводителя, Когори Тумару, отправились в очередной, ставший уже привычным, обход по рубежам стоянки, за ними в свиту немедленно пристроились с полдюжины молодых и самых ловких дворян, во главе с Керси Талои, а я, тем временем, перелетел разумом своим к северной границе, туда, где ожидалось наступление своей части Морева. Кем ожидалось? Да мною одним и ожидалось, ибо в тамошних пустошах некому и некогда было чуять пришествие конца времен. На севере догорало роскошное лето, вот только-только начала его сменять яркоцветная, чуть более прохладная осень... Все в мире относительно: здесь, на изнеженном севере даже зима иной раз бывает мягче, нежели обычное лето в южных пределах империи.
      Я обозрел просторы и даже рассмеялся от увиденного: оказывается, не только человеки способны создавать смешное бытованием своим... Эй, куда путь держите, милые охи-охи?
      Северная оконечность Плоских Пригорий. От веку такой там кошмар обитает, я бы даже сказал: клубок древних кошмаров и ужасов, что более юному кошмарику, сиречь людям, просто не прижиться на постоянной основе! Демоны, звери, оборотни, мелкие стихии, цуцыри, тургуны, драконы, всякая растительная дрянь, ядовитая и хищная - а ведь они тоже Империя! Все что смогли сделать там люди - это выстроить дороги сквозь Пригорья, и раз в десять лет их чинить, в дневное время, под жестким прикрытием мощных имперских войск. Остальное время там царствует более древняя нечисть, демоническая и звериная. Нечисти привольно и почти всегда сытно, ибо природа благодатного севера обильна, зелень растет круглый год, люди в тех краях дичь почти не истребляют и землю не пашут, луга и леса не губят. Травоядное зверье, молочное и ящерное, плодится в огромных количествах - только знай пожирай, его и тех, кто на него охотится. И вот, в самом нутре Империи, на Плоских Пригорьях, цветет себе, процветает, жуткое царство хищных нечистей всех возможных разновидностей, а в самом подбрюшье этого царства расположился некий удел, постоянно тревожащий и задирающий кошмарных соседей: буйное княжество сильных, умных и предприимчивых четвероногих животных охи-охи! Ростом с очень рослых горулей, но гораздо длиннее и зубастее, не говоря уже о когтях. Охи-охи волшебные звери, у каждой взрослой особи две головы: одна большая, в которую они жрут, и маленькая, сторожевая, что растет на кончике длинного хвоста. Охи-охи уступают силой и тургунам, и цуцырям, и медведям, и драконам, однако превосходят их свирепостью, стайной сплоченностью, умом и невероятным упорством в драках, в свою очередь, уступая во всем этом только людям. Вышеупомянутые звери и демоны, властители 'пригорного' царства, с опаской относятся к зверям охи-охи, все остальные - откровенно боятся, включая и людей. Охи-охи так расплодились за последние десятилетия, что вырытые ими пещеры на южных склонах Пригорий стали похожи на подземный город. Сотни, тысячи, десятки тысяч... да кто их считал? - воинов-добытчиков, сварливых мамаш и веселых детенышей охи-охи... И всем им хочется жрать, а в пищу для них годится даже цуцырь, даже сахира, если уж совсем голодом припрет! Но, несмотря на непритязательную всеядность, охи-охи своей плодовитостью сумели-таки нарушить пищевое равновесие в природе: их стало больше, чем необходимо для сытого бытия. Не раз и не два главное стойбище охи-охи исторгало из себя крупные стаи раскольников-изгоев, решивших искать себе места для собственных стойбищ где-нибудь подальше, в иных пределах, и до поры это помогало. Но сейчас, как я видел, дело дошло до края: вожди охи-охи своим звериным умом решились на нашествие в южные земли, населенные человечеством... Изредка и раньше такое случалось в империи и каждый раз становилось для нее нешуточной бедой, память о которой жила потом столетия... И в то же время, надо же такому случиться, две раскольничьи шайки охи-охи, примерно по пять тысяч морд в каждой, с разных сторон и одновременно, мчались на полном ходу к главному стойбищу: грызть противников и отвоевывать древние вотчины... Видимо, новые места им не понравились. Звери-то они звери, а ума - как у людей, то есть, совсем не много... Вот потому-то я и рассмеялся, что глубинное сходство уловил: самый близкий враг для тех и других - это себе подобный. Чуть придавят обстоятельства - первым делом самоедствуют, переведя слабых в виноватые, а потом уже решают, что дальше делать. Да... Охи-охи - по-настоящему в большом количестве - это такая грозная и беспощадная сила, что я, грешным делом, подумал один миг, что они и есть будущее Морево... Нет, я конечно понимаю, что это не так, хотя... тоже, должно быть, зрелищно...
      Я даже испытал искушение: побыть здесь и дождаться, пока одни полчища вторгнутся в другие и грянет вселенская битва охи-охи!.. Нет, нет и нет. Сначала вернусь на западный рубеж, потом скоренько прыгну вдоль южной дороги и найду там моего воспитанника, Докари Та-Микол, да поболтаю с ним 'наяву', а не 'во сне', а вот потом уже...
      День на западе вошел в полную силу и исподволь приготовился угасать: южный ветерок с каждым порывом набирал силу и холод, пар от человеческого дыхания стал гуще, надвинулись из-за холмов облака, зыбкие, пустые, более похожие на туманы, нежели на тучи, беременные снегом, либо дождем... Главная рыцарская троица возвращалась с пешего обхода установленных рубежей, причем, на этот раз, по прямому приказу Когори Тумару, почти с самого начала обхода их сопровождал войсковой колдун Татени Умо.
      Вот ничего такого грозящего не слышно и не видно за тысячи шагов вокруг: те же всхолмления, те же ветры, те же искореженные камнями равнины по обе стороны моста и расщелин... Но мрачен и задумчив был рыцарь Санги Бо, угрюм и молчалив маркиз Короны Хоггроги Солнышко, обеспокоен и словно бы растерян верховный маг Татени Умо...
      Или это я чересчур глубоко погрузился в собственные ожидания и заботы, настолько, что обычная служебная сосредоточенность воинов и магов представлялась моему разуму неким предчувствием, продолжением моих предчувствий?
      Между тем, Когори Тумару, в отличие от спутников своих, не имел права долго молчать, ибо огромный войсковой муравейник, для того, чтобы ему жить и действовать установленным порядком, нуждается в постоянной опеке, в приказах и распоряжениях...
       - ... даже утроить, а не удвоить! Ничего, пусть глядят на камни, на тени, на ветки - все лучше, чем потом кормить собою червей да мизгачей. Выполнять!.. Может, это перед ураганом такое затишье, а, судари? Или перед землетрясением каким? Санги, помнишь тогда?.. Ну, когда мы в землетрясение попали?
       - Помню, но тогда предупредительные знаки нам были от Уманы: щуры и нафы загодя прочь побежали... Ныне я даже нафов не чую. А я их очень не люблю и всегда ощущаю верхним чутьем, за долгий локоть в любую сторону... Может, это мы друг на друга так влияем, а как войдем в шатер, да как отварчику горяченького навернем - и все пройдет. Одно плохо, запас моих трав...
      Маркиз Хоггроги прямо посреди шага развернулся, стремительно - аж воздух взвыл от его разворота, взвыл и тут же коротко взвизгнул - это маркиз выхватил из-за плеча свой знаменитый меч... Юный воин первым понял случившееся и гаркнул во всю мочь своих легких:
       - В мечи!!!
      Рыцарь Когори Тумару, несмотря на великую тучность свою и зрелый возраст, оказался невероятно проворен: одноручный меч и секира словно сами впрыгнули в толстые руки, он двумя прыжками вскочил на плоский валун, нарочно предназначенный, чтобы лучше видеть окрестность и короткими лающими приказами в сторону свиты и караула привел в движение всю боевую мощь войска. Только два человека действовали еще быстрее него: маркиз Короны и Санги Бо, они уже приняли на себя положенные им боевые права и, в меру полномочий, помогали своему командующему. Горбатая равнина за пределами войскового рубежа покрылась волнами мутного огня, это полыхала заранее разлитая в положенных местах горячая смола, предназначенная, скорее, для ночного боя, но тут уж некуда беречь, впрок не пригодится...
      Вообще-то говоря, все это выглядело довольно странно, ибо никакого такого вражеского войска в округе, я, пролетая над местными валунами да утесами не видел и не ощу...
      НАЧАЛОСЬ!
      Схватка вспыхнула вдруг, безо всякой разминки с обеих сторон: только что имперские дозоры вглядывались в остатки ночи на окоеме - уже рубятся в ближнем бою. Я, само собой, вмешиваться не стал, но поближе подлетел, чтобы рассмотреть...
      Жуть - она разная бывает. То, что я увидел взором своим, удивило даже меня: вся западная равнина была покрыта... этим... вражеским войском Морева... так, что ли? Странное это было войско: не люди, не боги, не демоны, не звери, не растения - черно-багровые сгустки силы... Человеческими словами описать это трудно, самое приблизительное сравнение - это как бы комки смертоносной маны, насквозь прокаленные и пропитанные солнцем. Мне наблюдать сие - в великое любопытство, а что люди бы делали, узрев это все так, как оно есть - даже не знаю... Но они видели иное, все одинаково, от могущественного жреца Татени Умо, до случайного старца-кашевара, за мгновение до гибели оказавшегося здесь, на передовой. Впрочем, как я полагаю, им и этого увиденного хватило, чтобы напоследок испытать настоящий ужас. На имперские полки напало неведомое войско: сплошь пешие ратники, вооруженные лишь мечами и секирами, все в черных доспехах, мутно-серые лица их мертвы и безглазы. Никакой ярости, никаких криков, лишь звон мечей и кольчуг... Я нарочно присмотрелся и вслушался: имперский ратник бьет секирою по тому месту сгустка, где ему чудится шлем - получается вполне правдоподобный звук... Вот только черный безглазый ратник оседает мертвым кулем на землю гораздо реже, чем подлинный человек от удара безглазого... Да, совершенно точно: вся кровь, все куски мяса и костей на поле битвы принадлежат плотским людям, а не этим... багрово-черным... Те - так и оседают сгустками, только бесформенными и неподвижными.
      Черная лавина безглазых ратников ходко шла прямо сквозь имперские войска, быть может, медленнее, чем по пустому пространству, но... Лично мне все было ясно с первых мгновений боя: безглазых больше, несравнимо больше, и каждый из них где-то вдвое долговечнее имперского воина.
      Тем не менее, отборные гвардейские полки держали строй и оборону, по всей боевой науке пятясь и умирая, лицом к лицу с неумолимым противником. На сколько их всех должно было хватить, прежде чем лавина черных прихлынет к навесному мосту? Жрецам даже помолиться толком не успеть... Первым из верховных рыцарей это понял Санги Бо, но он помедлил несколько мгновений и дождался, пока то же самое увидит Когори Тумару. Увидит и отдаст приказ, как это и положено командующему.
       - Санги, маркиз... Отходим за мост. Живо! Сударь Татени! Бегом, там поколдуем!
      Все они побежали, не опасаясь, что бегством своим подадут пример остаткам войска, ибо на каждодневных упражнениях и этот отход за мост был предусмотрен и отработан. Вдруг Когори Тумару остановился, секирою в шуйце махнул остальным, чтобы продолжали бежать, а сам обратился к маркизу Хоггроги Солнышко.
       - Хогги, сынок... Погоди.
       - Слушаю, ваше высокопревосходительство!
       - Видишь вон того?.. Вон, возле валуна в кольце рубится... Лаббори Вай... из моих...
       - Так точно!
       - Сможешь добыть его живым и вытащить сюда?
      Маркиз наметанным взглядом оценил обстановку и, видимо, успел взвесить свои возможности.
       - Так точно, смогу.
       - Давай, Хогги. И сразу за мост, там отдохнем, посчитаемся и осмотримся...
      Маркиз развернулся, перехватил меч в обе руки и помчался обратно, к отдельной горстке имперских воинов, с трех сторон прижатых к каменной гряде безглазыми. Маркиз бежал медленно, словно по грудь в воде, но делал он это сквозь ряды безглазых, оставляя за собою узкую засеку из черных бескровных тел, и ухитряясь при этом быть целым и невредимым. Вполне возможно, что прыть непобедимого маркиза была бы чуть менее горячей... так уж мне показалось, а залезать к нему в голову и проверять я не стал, поленился... если бы он не узрел рядом с Лаббори Ваем своего земляка, бывшего пажа и соратника, а ныне ловкого царедворца Керси Талои.
      Наконец маркиз пробился к окруженным.
       - Все за мной! Вы двое - под спину, защищать лопатки, остальные за ними! Строй - 'щетина', пятиться не отставая! Марш, марш!!!
      Хитроумнейший из воинов, маркиз Хоггроги не нуждался, конечно же, чтобы даже в этой страшной сече кто-то защищал ему лопатки, напротив: Лаббори Вай и Керси Талои, пристроившись поближе к маркизу, были почти в безопасности, прикрытые богатырским его мечом... до тех пор, разумеется, пока сам Хоггроги оставался на ногах... Но маркиз Короны не собирался падать, теперь он не бежал, а шел, неуклонно и медленно, так, чтобы воины сзади него поспевали за ним не теряя строй, шел и рубил в клочья все, что попадало в пределы досягаемости его беспощадного меча. Казалось, ни что его не брало: ни усталость, ни чудовищный напор безглазого воинства, ни жуть, которую оно нагоняло на всех остальных воинов своим безмолвием и внешним видом. Воинский строй 'щетина', тянувшийся за маркизом, постепенно таял, воины падали один за другим: вот их семеро... шестеро... пятеро...
      Да, опытному наблюдателю вроде меня было очевидно: маркиз - величайший воин из всех людей, пока еще живущих на земле. Ближайшее будущее представлялось вполне ясным: до моста доберутся невредимыми трое, маркиз и спасенные им воины. А вот что дальше-то будет?.. Нет, аж четверо невредимы добрались! И еще мне было очень любопытно: почему эти сгустки солнечной маны представлялись людям в виде пеших воинов? Именно пеших? Да и самим этим сгусткам не проще ли было наступать... э-э-э... ну, как бы в конном строю? Оно и мощнее и стреми... Горошек! Я услышал короткое ржание своего коня... предсмертный всхрип его... Подъем!!!
      Наслаждаясь этим красивым и удивительным зрелищем на западной границе, я совершенно отвлекся от собственных рубежей... И проморгал! Когда я выскочил во двор, деревня уже полыхала в нескольких местах, ибо очаг всегда горит в деревенском доме и всегда требует присмотра, иначе - пожар... Стало быть, некому там присматривать, стало быть, дома опустели... Улица и пространство меж дворами было сплошь заполнено движущимися сгустками, точно такими же как на западе. Я всмотрелся попристальнее, человеческим взором - сгустки обернулись безглазыми ратниками, тоже в черном, только вооруженными несколько иначе, на местный восточный лад.
      Брызга мой - тоже меч хоть куда, и я могу бегать сквозь вражеский строй не хуже самого маркиза Короны. Я и побежал - в трактир, на конюшню первым делом... От Горошка остались кровавые куски, мелкие, даже и не определить, которые из них принадлежали голове... Тем не менее, я его легко узнал, ибо это было стойло Горошка, а остальные вообще пустовали в эти дни. Сгустки-ратники перли на меня в зловещей тишине, а я отмахивался от них, и даже спотыкался о поверженные тела... Надо полагать, мертвые - они также рассыплются по вселенной на простейшие составляющие, как и звериная плоть, и сгнившее яблоко, разве что сами составляющие будут несколько иные, и время распада у них разнится...
       - Ды... к-куда же вы лезете, твари слепые!
      Опоздал я... Или, все-таки, есть смысл и возможность кого-то спасти? Я слегка подпрыгнул разумом над полыхающей деревней - все мертво: люди, утки, гхоры, горули... И такое меня зло взяло, чисто человеческое! На Морево, на безглазых, на судьбу... даже, пожалуй, на себя... Ведь я с этими людьми жил бок о бок, шутил, разговаривал, обсуждал... А они мертвы. Дальние заграды - может, там кто остался? Я подпрыгнул повыше - нет, ни одного. Видишь, сударь Карои Лесай, ты разделил судьбу деревни, как того и хотел... А там, откуда эта гадость привалила? Я вынул секиру, чтобы слегка ускорить работу по превращению воюющих безглазых в отвоевавшие, сам же пролетел разумом на восток... дальше, и еще дальше... Все мертво! Там, где шла волна безглазых, впереди, сзади, по сторонам - не оставалось даже червей и личинок... Впрочем, растения вроде бы как нетронуты... Но растения и не вполне живые. Надо будет подумать на досуге - по какому признаку Морево уничтожает все сущее, по этому ли, отделяющему растительное от животного? Скалы не тронуты, вода плещется... Бедная Кавотя... Кого же теперь я буду изводить своими прихотями и подстегивать служебное рвение круглыми золотыми кусочками?..
       - Твари, ох, вы твари кровожадные! А ну! Подбавим проворства!
      Я вышел из трактирного двора на единственную улицу и остановился, в колебаниях: куда теперь, на восток, на запад, на север, на юг?.. Всюду 'эти' - руби не хочу. Надо на запад лететь, раз уж здесь все стало пустым и ненужным...
       - Лерра, Эязу! Как я и обещал: любовь на всю жизнь! Я всегда выполняю обещанное. Прощайте.
       Пора, пора лететь на запад... Но можно сделать небольшой крюк и заглянуть в южный удел, а то все как-то некогда было... Стой, пресветлый господин Зиэль! Что значит - здесь все стало пустым? Почему на Запад? И вдруг я понял, что со мною происходит... Да, я понял... И сообразил, хотя и раньше знал... и всегда это знал... Сии сгустки, для простоты обозначенные как Морево, ищут никого иного как меня, по повелению породившего меня. Ведь кто-то или что-то когда-то породило меня? Главное - не подумать о нем вслух, иначе сразу найдет. Впрочем, а если наоборот: сесть и подумать: может, это я сам с собой сражаюсь, спорю и в прятки играю? И сам себя породил? И сам себя ищу? А пока - не могу найти, Я - Его, а Он - Меня, поскольку я весьма далеко забрался и достаточно силен, чтобы жить своим разумом, отрицая чужую волю, даже самую большую и древнюю во вселенной, даже собственную. Коли оно так - в любом случае меня ждет победа. Или, вернее: победа ждет именно меня - и там, и там. А судьба ждет не любого - всего лишь меня вот этого самого, который на деревенской дороге железками машет. Но искушение принять именно эту судьбу свою очень велико, оно сильнее даже, нежели стремление сохраниться в неизменном виде... А судьба ждет... и именно на западе, я чую ее, я всегда ее ощущал, где бы она ни была, и всегда искал ее, и всегда избегал ее... Последнее до сего дня искушение было мне совсем недавно, почти вчера, когда некое светлое зернышко упало на некую младенческую ладошку... И я чуть было не поддался на поиски... Итак: лететь - или продолжить бредовые раздумья?
       - Да сколько же вас тут??? Рубить вас не перерубить! Вы же меня отвлекаете от дум моих, от сомнений моих... Прочь, слякоть!
      Бороться с собой - самая тягостная битва, самая нелюбимая из войн, с непременной победой в итоге, с победой, которую подчас невозможно отличить от поражения. Я сел, где стоял, предварительно высушив лужу и подставив под задницу камень поудобнее.
       - Я человек?
       - Человек.
       - Я имею в виду сейчас: внешним обликом и способом жить?
       - Да, человек.
       - Ну, тогда сиди и борись! Обхвати бородатую голову руками и сиди, раскачиваясь на камне, и думай вволю! Чтобы задница не остыла - камень подогрей, любому человеческому колдуну это под силу... Хочешь - разрыдайся, оплакивая своего коня и мимолетных деревенских знакомцев. Главное - борись, и не надобно никуда лететь. Можешь позавтракать и выпить.
       - Да не хочу я ни есть, ни пить!!! - Последние слова я проорал вслух, и вой немедленно прекратился.
      Вой?..
      О-о... Да ведь это я выл! Сидел на камне, обхватив руками бородатую голову, раскачивался и выл, что-то там оплакивая... без слез, правда... Плакать я так и не научился, за все века и тысячелетия жизни среди людей... Боги милосердные! Что это за танцы такие дурацкие? Ужели это я учудил?
      Пришлось покопаться в ближней памяти и признать: моего ума дело, видимо, под влиянием недавних плясовых упражнений демона Камихая, наколдовал краем сознания, весь в раздумьях о вечности и о Себе...
      Восемь безглазых гранитных великанов, очень похожих обликом и статью на смертоносных пришельцев, только ростом в десять локтей каждый и руки у каждого почти до земли, продолжали водить вокруг меня хоровод, вытаптывая насмерть все, что пыталось проникнуть ко мне, за очерченный круг. А проникать было некому, кроме сгустков Морева, поэтому великаны топтали их, превращая в нестойкую пыль. Я прикинул объем праха - несколько тысяч уже прикончено... Впрочем, за пределами круга меньше их не становилось и все они жаждали дотянуться до меня... Безглазые и безмозглые!
      Эх... совершенно непроизвольно я создал целое представление, зрелище, которым в другое время и сам был бы не прочь полюбоваться... Почему бы и нет? А куда теперь спешить??? Как там это выглядело? Желаю немедленно посмотреть!
      Я окунулся взором в только что ушедшее прошлое:
      Рассвет. Пунцовая кайма по неровному серому окоему весьма похожа на пожары в деревне, только сплошь полыхает, по всей границе неба, а не дымными вонючими кусочками... Облаков нет, полная луна... ну, почти полная... не успела уйти с утреннего неба, но уже потеряла в цвете, стала бледною, скучною... Поднялся ветер, то ли сам, то ли мною наколдованная нежить разбудила его своими плясками...
      Бородатый детина с мечом в руках сидит на камне посреди улицы и воет на луну, протяжно воет, с руладами... Восемь гранитных великанов, послушные вою и руладам, ведут слаженный хоровод: то идут справа налево, то слева направо, то остановились с притопом, то кружатся вокруг себя, продолжая двигаться по большому кругу. И все это время ноги их, и лапы их - сиречь руки, и пасти их продолжают усердно трудиться: они давят, кусают и рвут в клочья моревную погань, не подпуская представителей ее за пределы мною очерченного круга... А те, соответственно лезут, неустанно и без признаков страха. Если не считать треска горящих изб и топота каменных ног - нет в деревне звуков иных... разве что лязг проламываемых доспехов у безглазых ратников, но этого лязга я решил не слышать, он - ложь, морок для человеков, равно как и облик ратный... Облик пусть остается.
      Шелест... Это ветер, не слыша больше воя моего, пытается восполнить недостаток звуков и гоняет сухие листья по мертвому воздуху, в расчете подразнить ими каменных моих уродов... Великаны по-прежнему трудятся, избы по-прежнему горят и догорают, безглазые пытаются рубить рвать и грызть великанов, и кое-где даже оставляют на них царапины... Думаю, за месяц они сглодали бы до песка всех восьмерых. А вас, твари, слишком много, чтобы каждого топтать и рубить.
      Я опять взметнул свой разум повыше: все мертво в округе, только растения, только Морево... Любопытно, кстати, как это растения обошлись бы или будут обходиться без живности?
       - Ну, что, летим?
       - Да!.. Нет!.. Летим!
      И вот уже не разумом своим, но всем человеческим естеством, не снимая камзола и сапог, с мечом за спиною, взметнулся я в поднебесье и помчался на запад. А великаны за ненадобностью вернулись в состояние валунов. Пусть лежат.
      Нет, нет и нет! Я победил в споре с самим собою, То есть, пыл и зуд свой, насчет поиска судьбы, прочно обуздал и если мчался на запад, то совсем недалеко и потому лишь, что гора Безголовая ждала меня в том направлении, именно она мне была нужда... А там, внизу... Сколько же его там?.. Морева этого, сгустков этих!.. Точнее сказать - четверти Морева, одной четвертой части от целого.
      Густо, как вши, усеяли они склоны Безголовой, медленно ползут, пешим, так сказать, порядком... Небольшое завихрение в их рядах... Это на самом краю пропасти бьется с безглазыми отважный демон Камихай! Полагаю, двух-трех бы он запросто переварил, демон все-таки, брюхо луженое, однако, со всей этой братией ему, конечно же, не справиться... Порвут на бескровные демонические клочья Камихая нашего. Я окунулся вниз, долетев почти до каменистой тропы, на которой шла стычка, выхватил наугад одного из безглазых (решил я смотреть на эти поганые сгустки человеческим оком, раз уж сам человек) и швырнул с обрыва в пропасть. Но не с тем, чтобы Камихаю помочь в его неравной битве, а сугубо из познавательного любопытства: разбился безглазый о камни в надежную мертвую кляксу...
       - Да из тебя просто замечательный узор получился!
      Поэтому-то они и ползут тропами, для спрямления пути в бездну не прыгают...
      Ну, что, знатный кузнец, Боро Кувалда, собутыльник мой упрямый, знал ли ты, какие богатые руды выступили тремя жилками вот в этом вот ущелье-кармашке? Вряд ли знал... А я бы показал их тебе, мне не жалко... Но - видишь, как получилось-то нелепо... Теперь уж никто и, пожалуй, никогда не доберется до сего кузнечного богатства... Я его нынче так укрою - боги не расчистят до конца времен. Лишь бы сейчас не мешали, не квакали бы под руку...
       - Орига, убирай своих свистунов-шалопаев, и побыстрее. Впрочем, можешь и не убирать, мне все равно. Слушай меня, Безголовая. СЛУШАЙ МЕНЯ-А-А!!!
      Медленно, неохотно, с прегромким хрустом зашевелилась Безголовая. Прямо на моих глазах лопнула в куски целая скала, там, подо мною, в жерле горы. Будь она человек... безголовый человек, разумеется, то скала находилась бы повыше ключиц, у рваного края остатков шеи... Затряслась каменистая почва, под нею заклокотало...
       - А ну!.. Веселее, старая сука! Рожай, рожай, рожай!!!
      В ответ на мои непочтительные речи, из под лопнувшей скалы вылетел в мою сторону тонко шипящий змей - толстенная струя раскаленного пара!... И сразу еще одна, ей вослед, еще мощнее, еще стремительнее! Вот так мелкие ящеры-мухоловы выбрасывают вперед длиннющий язык, дабы поймать неосторожное насекомое... Да только Я - отнюдь не муха и не комар.
       - А ну, еще! Поддай пару, толстуха! ЕЩЕ-О-О-О-УУ!!!
      И гора, поддав пару, что в ней скопился, и выхаркнув его, в тщетной попытке меня достать, послушалась и взялась рожать во всю свою сокровенную огненную силу.
      Что там жалкая скалишка? Огромный валун, весом, наверное, в десяток-другой взрослых тургунов, вылетел из горы вверх и попал прямо в меня! Убить не убил - да и я не собирался препятствовать его стараниям - но подхватил мое крохотное тельце и повлек, вернее, помчал вверх, в бездонное небо! Мда-а... Я так прикинул, кувыркаясь в поднебесье - не менее, чем на десяток долгих локтей над жерлом горы подбросил меня камешек, прежде чем утратил запасы приданной ему летательной силы и повернул обратно, к горе... Да так точно он вернулся (каюсь, я ему слегка помог), что бабахнул со всей дури обратно в жерло... Но только не на землю упал, а плюхнулся прямо в горб огнедышащей лавы... Свеженькой, бурлящей, раскаленной почти до водяной подвижности... И тут же его вниз кубарем понесло, страдальца сонного... И меня заодно, впрочем, я - только за! Никакие человеческие и колдовские умения не помогли бы увидеть мне в этом кипящем аду хоть что-либо внятное, поэтому я добыл 'из за пазухи' и развернул на полную мощность истинные свои умения... Прокатиться верхом на лавине - это просто чудо как красиво, давно хотел! Да не на какой-нибудь жалкой - снежной, там, или даже селевой, а на истинной лавине, той, которая от слова лава!
       - Еще, старуха, еще!!! Я только съеду под гору разок и мигом обернусь, за новой порцией! ДАВАЙ-Й-Й!!!
      Чувствовал я себя превосходно: жить, дышать и кричать бурлящая вокруг меня лава не мешала нисколько... У меня даже борода не обгорела. А вот растениям и воинам Морева, сгусткам этим безглазым, пришлось куда как туго: бурлящая лава впитывала их и растирала в такие мелкие дрызги-брызги с крупицами, что даже и мне собрать из этого хаоса одну прежнюю особь было бы весьма затруднительно, если вообще возможно... В свое время довелось видеть мне живых существ во время извержений горной лавы... До горловины тысячи и тысячи локтей, а жар такой стоит, что легкие лопаются в еще живом теле, мозги закипают и выплескиваются в лопнувшие глазницы... Здесь, в лаве, живое существо даже и мучений не успело бы почувствовать: пых - и растворился раскаленным парком в горящем воздухе... А Камихай, быть может, и уцелеет - все-таки, не чужой он горе Безголовой, авось она пожалеет его... Не хнычь, несчастный демон Камихай, поживешь, подремлешь тысчонку-другую тысяч веков в неподвижном состоянии, в каменном плену, глядишь и найдут тебя какие-нибудь землеройки, либо щуры с нафами... себе на беду... А может, и тебя лава смешает с безглазыми в единую пепельную мучицу... Как я и обещал, скатившись с вершины до подножья Безголовой, изменившейся до неузнаваемости, я взлетел обратно к жерлу, вспрыгнул на самый широкий и мощный лавовый язык - и опять с песнями и улюлюканьями помчался вниз!
      И этот бешеный восторг от бешеной 'скачки' на некоторое время пригасил во мне горечь утрат и смятение перед будущим: да, мне было хорошо и беззаботно в те долгие и стремительные мгновения.
      Но - боль... Боль вдруг родилась во мне и кольнула человеческое сердце... Я даже скривился от неожиданности и замычал... Не завыл, а так... захныкал, заохал про себя... Людям положено так поступать - а я ничем никого не хуже! Откуда она взялась? Почему оно так сжалось?
      Ах, вот в чем дело... Гора, вынужденная терпеть мои бесцеремонные понукания и слушаться их, разъярилась не на шутку и теперь неустанно плескала вокруг себя все новыми и новыми потоками смертоносной лавы... Накопила за тысячи веков... Да, это вам не восемь десятилоктевых гномиков, топочущих на клочке пространства! - вся моревная нечисть в округе махом была стерта с лица природы, словно бы не было ее никогда... Или, быть может, самые что ни на есть мелкие остатки ее, чудом уцелевшие там и сям, все еще догорали по краям предгорий...
      Ох, как больно, оказывается, бывает чувствительным людям! Да, случилось именно то, что и обязано было случиться при данном развороте событий: выйдя из каменных берегов, расплавленная суть Безголовой добралась и до озера! Озера, в которое случайно, из мимолетной прихоти, я вдохнул частичку собственного бытия! А теперь оно умирало в невыносимых муках, вместе с живностью своею, вместе с водами и нечистями, вместе с заводями и омутами, вместе с вековечной своей красотой. Целый мир, царство, в котором оно долгие, долгие века и тысячелетия было единственным повелителем, даже божеством, дарящим жизнь и счастье обитателям своим... Способным остановить лесной пожар любой мыслимой силы, запросто проглотить сотню-другую молний во время грозы, уцелеть перед многолетней засухой, вместе с подданными своими... Озеро стонало и корчилось, не в силах пусть даже на единое мгновение оттолкнуть от себя, пригасить беспощадный огонь, по моей вине, по моему приказу проникший в нутро его... Оно просило у меня о помощи... Напрасно: помогать природе - обязанность богов, а я не бог. Я чувствовал эту боль, ибо она была частью моей боли, а погибающее озеро было частью меня самого... Но на этом наше с ним сходство и родство завершилось: я повздыхал, постонал и остался жить дальше. Предполагаю, даже, что я испытал жалость...
      А оно умерло навсегда.
      
      Г Л А В А 10
      
      
      Утратить честь можно, а продать ее - увы, нет: она умирает навеки от первого же ценника. Несколько иное дело - человеческая жизнь: каждый воин в бою, на исходе земного своего бытия, стремится продать ее подороже, вот только плату за нее он берет не жизнями чужими, а смертями.
      Рыцари перебрались на восточную сторону моста, и молча стояли там, где начинались (или заканчивались, смотря откуда считать) имперские земли, в то время как на варварской, на западной стороне гвардейские полки рубились с черными безглазыми ордами... Давно закончились стрелы в колчанах, да и не было в них толку: безглазая жуть поддавалась только на прямые рубящие удары, мечом, либо секирою... Морево породило довольно странных воинов: те шли и дрались напролом, также мечами и секирами, напоминающими имперские, но - тупо, без выдумки. Если предоставлялась возможность обменяться смертельными ударами с имперским ратником - они тотчас шли на этот обмен, не пытаясь выгадать, уклониться, спастись... Убить безглазого было нелегко, а ранить невозможно: либо он продолжает наседать, с глубокою бескровною дырой в боку, либо валится мягко наземь, без вскрика, без стона, без проклятия даже... Колдовства в них нет, равно как и на доспехах и на оружии... Они сами сплошное колдовство: жуткое, тихое, неумолимое...
       - Отдышался, Лаббори?
       - Так точно, ваше высокопревосходительство!
      Один из трех воинов, выдернутых маркизом Короны из самого пекла, метнул благодарный взгляд на своего спасителя и вновь уставился на прямого начальника, Когори Тумару, продолжая тянуться по стойке смирно. Было хорошо слышно и видно, как там, за мостом, тают человеческие силы в битве с безглазым воинством, и трое спасенных особенно остро осознавали, насколько близко подходил к ним тот рубеж, за которым ничего нет, кроме тишины и мрака...
       - Вольно стой, не на параде. Видел, как твоего друга, Тогучи Менса, раскромсали?.. Было бы прямым расточительством и тебя потерять - все-таки выращивал, выращивал... Сейчас я записочку набросаю, повезешь ее в столицу, Его Величеству лично. В записке все будет сказано. Записка важная, поэтому с тобой поедет... один сопровождающий, больше мне просто не выделить... Как тебя, дружище?
       - Дери Исар, ваше высокопревосходительство!
       - Будешь сопровождать сударя Лаббори Вая, он старший, вот вам обоим колдовские слова на пайзах: старшего пристукнут, стрелой или как, - ты этим заклинанием тут же свиток снял с мертвого тела, им же его пайзу к себе перебросил, дальше поскакал, без оплакиваний и суеты. Все понятно?
       - Так точно!
       - А тебе?
       - Так точно, ваше высокопревосходительство!
       - Отдыхайте покуда, учите заклинание, проверьте седла, сумки, уздечки, подковы... Я мигом.
      До тех пор, пока вожак спокоен и не суетлив, люди его слушаются охотно и четко, не теряя надежды, но вот если самый главный начнет метаться и плакать - пиши пропало! Когори Тумару держался молодцом, чудовищный груз ответственности на его плечах заметен был разве что ближайшим сподвижникам, а вот подлинную степень того, насколько он подавлен и растерян, видели только я и Санги Бо, старинный друг его и соратник. Казалось бы, зачем снаряжать в многодневный путь гонцов, когда есть нарочно для этого приготовленные почтовые птеры?.. Но птеры сдохли, все до единого, еще в первые минуты нагрянувшего Морева: нечто вроде хлопка над равниной, ауры или маны, или еще чего-то в этом роде - люди, кони, горули устояли, а мелкая живность разом вымерла. Вот они, клетки с никому не нужными тушками гончих птеров: все печати целы, вся магия, все мощнейшие заклинания защиты работают, все замки нетронуты - и ничего живого внутри птеровых шатров. Я проверил из любопытства - даже мелкие норные в округе попередохли, вместе с червями и личинками, так что это даже не было прицельным злоумыслом в сторону срочной имперской связи. Но Когори Тумару об этом не знал... А даже если бы и знал - какая разница? Санги Бо и маркиз Короны хладнокровно, молча, внешне спокойно смотрели, как гаснут полковые знамена, так называемые сторожевые стяги... Стягами они становились там, в столице, когда полотнище полкового знамени отвязывают от древка и прикрепляют к высоченному шесту во дворе казармы, опуская и поднимая его вдоль шеста, так, как это положено по караульному и дворцовому артикулам, здесь же - это знамена, свято хранимые, собранные в одном, самом безопасном месте. Сейчас они открыты всем взорам, ибо так положено в бою.
      У военачальника Когори Тумару было под рукою два сдвоенных полка, то есть у каждого полка единый полковник, но по два стяга. И отдельный стяг у личной охраны главы имперского сыска - вон они, рука об руку с черными рубашками, все до единого рубятся с безглазыми! И у черных рубашек отдельный стяг. Сами же стяги - обычные, то есть, они - душа и гордость воинского подразделения, стягом обладающего. Любой воинский стяг, стараниями лучших жрецов и магов империи, светится неярким синеватым светом даже в безоблачный полдень, а уж ночью стяги хранятся под надежными, не пропускающими свет колпаками, иначе на десять долгих локтей их видно будет всем, кому надо и не надо... Покуда есть в стяговом подразделении хотя бы одна боевая единица, сиречь ратник живой, присягнувший на верность империи и знамени, стяг будет испускать свет, пусть не столь яркий, чем когда под стягом полк или дружина, собранные 'под завязку', по артикулу, но - светится... А ныне погасли два полуполка 'крылышек', остальные с каждым лязгом меча, с каждым предсмертным стоном теряют силу свечения. Старые рыцари казались невозмутимы, а вот юный Керси Талои дрогнул, было, даже носом подозрительно зашмыгал, но, поймав взгляд маркиза Хоггроги Солнышко, прежнего своего повелителя и нынешнего спасителя, справился с собой, подтянулся... Он же рыцарь, а не рыхлое облако! Вот бы впрыгнуть туда, с секирой и мечом наперевес да вгрызться по-рыцарски в эту подлую безглазую толпу! Да еще когда рядом великий Санги Бо и непобедимый его светлость маркиз Хоггроги!!! Эх...
      Керси Талои - весьма многообещающий царедворец, юноша очень хитрый... и очень умный... и храбрый... и довольно скрытный... Однако, в сей миг я легко читал его мысли, не забираясь к нему в голову: достаточно было посмотреть на подозрительно красные глаза и искусанные в кровь губы... И тоже ведь хладнокровный - но... Закалки в нем, все-таки, маловато, а мозолей на душе и того меньше. Зато высшие рыцари, такие как Когори Тумару и Санги Бо, воины очень много повидавшие на своем веку, давно уже научились все свои боли и слезы прятать глубоко в сердце, ибо привыкли терять личное малое, в расчете сохранить большее общее. Такая система исчисления применяется ими и в денежных расчетах, и во временных, и даже когда речь идет о жизнях человеческих... Уж кто-кто, а они хорошо знают, что битвы больших армий никогда не выигрываются отвагой и мастерством отдельно взятых рубильщиков-богатырей. То же самое понимает, впитав это еще с молоком матери, маркиз Короны Хоггроги Солнышко. Он юн годами, более чем на полторы сотни лет моложе друзей своего деда, Лароги Веселого, однако разумом, опытом, воинским умением не уступает лучшим рыцарям империи, и они тоже это знают, ибо если они всю свою долгую жизнь учились войне, жили войною, то маркиз Короны - сам по себе живое воплощение войны. Хоггроги также холоден и невозмутим, глаза ясны, руки не дрожат, а сердце... Сердце воина - это дверь за семью печатями, только богам ведомо, что там скопилось...
       Вбрось в гущу вражеских войск хоть самого Аламагана, паладина древности, вместе с близнецами Чулапи и Оддо - и что дальше? Ну, накосят они в снопы сотню вражеских тел... ну, две сотни... ну тысячу... прежде чем их утыкают стрелами или поднимут на мечи трусливые хлюпики, неуклюжие неумехи, каждый из которых по плечо росточком прославленным богатырям древности... И ведь непременно утыкают, поднимут и растерзают в кровавые брызги... О, как мне знакомы эти сотни, тысячи раз виденные картины: тело рыцаря, только что могучее, полное сил и боевого веселья, а ныне дряблое и послушное, сочащееся черной остывающей кровью, переваливается из седла на кривой частокол мечей (или на рогатины мятежных смердов, что еще унизительнее), дабы через несколько мгновений быть разодрану в куски... И все происходящее наблюдает, не в силах помочь или помешать, брат убитого, или отец, или сын, или друг... Юный воин, увидев подобное впервые, уже никогда сего не забудет, всю его оставшуюся жизнь будут точить и беспокоить сны, воспоминания, образы этого покорного мертвого куска мяса, только что бывшего его отцом, или сыном, или другом... Слабые от такого зрелища ломаются, а у сильных появляются на душе первые шрамы, тайные, но никогда не заживающие...
      Так оно было, есть и будет в рукопашных битвах: все решает не личная доблесть, а число воюющих и умение им распоряжаться. Маркиз Хоггроги Солнышко в драке на мечах не уступит и самому Аламагану, равно как и отец его, несравненный Ведди Малый, и дед, великолепный Лароги Веселый, и прадед, богоподобный Гефори Тургун, и все остальные достославные маркизы Короны, но ни один из них так и не умер смертью мирного человека, до каждого из них рано или поздно добиралась боевая погибель... А дружины маркизов были есть и будут непобедимыми во все времена... Боги... как там сейчас в уделе... все ли у них хорошо... жена и сын... Тури, держись, лапушка...
      Все справедливо: сражаются и проявляют доблесть паладины - побеждают войска.
       - Что, ваше высокопревосходительство?.. Виноват, прослушал!..
       - Медвежонка, говорю, зарубили, полуполковника моего. Вон - там. Хогги, не приказываю, но прошу: не мог бы ты вернуться за мост и добыть мне еще одного живого молодца? Крикуна Цаги? Глаза мои, будь они неладны! Не разберу - вроде бы он ранен...
       - Угу. В левую руку, ваша светлость, похоже - глубоко. Ну, тогда я пошел?
       - Беги, сынок, и да хранят тебя боги!
      Чутье и воинский опыт подсказывали мне, что и в этот раз маркиз Короны войдет в черные толпы, как меч в воду, и выйдет оттуда невредимым, ибо он свеж пока и сил у него немеряно, поэтому нечего там глазеть, и я решил отвлечься разумом, оглядеть юг... Или сначала север?
       - Север!..
      Поздно, дружок. Убили твоего Севера безмозглые ратники Морева. Сам виноват: не надо было крылышки топорщить, доблестью похваляться, надо было держать своего коня на восточной стороне моста, на имперской земле, поближе к 'высокому' табуну. Вон - Кечень, конь его светлости маркиза Короны: жив, здоров и ржет гневно, просится в битву... А с другой стороны и я сам 'хорош', даже в тысячу раз более лопоух, нежели этот Керси Талои, поскольку якобы все знал, все предугадывал, ко всему был готов... а Горошка не уберег! Некому за него уши мне надрать... Да я бы не позволил, вне зависимости от того, прав я или неправ. Впрочем, я всегда и во всем прав, даже когда виноват. Значит, заглянем сначала на север, коли знаки к тому склоняют.
      Неведомые безглазые черные звери густым потоком ворвались в первую пещеру звериного городища. Кто это такие, откуда взялись - разобраться невозможно, ибо обликом они совсем чужие, запахов от них не исходит, грызутся молча... Зверям охи-охи некогда было раздумывать и путаться в догадках насчет происхождения безглазых тварей, главное, что они - вот они, сильны и свирепы! И малосъедобны, даже для невероятно неприхотливых желудков охи-охи... Тем не менее, безглазые - это добыча, и ее можно жрать! Изголодавшиеся орды охи-охи со всего подземного городища ринулись туда, на вой, рев и взвизги начавшейся битвы: торопись, поспеши, рви, глотай... не то другие, более проворные и сноровистые, первыми примчатся к добыче и насытятся ею до отвала, как это и положено по праву первенства... надо бежать, надо успеть!.. Пусти, пропусти!..
      Но, похоже, не было никакого смысла торопиться: малосъедобная добыча сама стремилась навстречу: темные волны ее вливались не в одну, а уже в десятки, в сотни нор, только успевай грызи! Это были глупые безглазые звери, не из сильных: даже беременная самка охи-охи один на один легко справлялась с безглазым, однако, этих тварей, посмевших вторгнуться в царство свирепых охи-охи, было много, очень много: вот молодая мама охи-охи небрежным ударом порвала горло черному зверю, а надежде самой лизнуть, не прекращая охоты, и детишкиным язычкам дать собрать с земли немножко вражеской плоти, но кровь из раны не полилась, зато в бока ей вцепились две черных твари... и в живот третья... и еще одна... в ее собственное горло... Вот тут крови оказалось полно...
      Сколько времени прошло - никто не считал, ибо даже волшебные звери счета сего не ведают, но постепенно битва распространилась на все подземное городище и его окрестности: дрались все, от могучих вожаков с седыми загривками до трехмесячных щенков и их разъяренных мамочек. Охи-охи убивали быстро и неутомимо, было их очень и очень много, ибо расплодились они так, как ни разу до этого, за все времена, однако черные твари продолжали прибывать и нападать, совершенно не смущаясь потерями и слабыми, в сравнении с охи-охи, боевыми статями.
      В одной из просторных пещер, неподалеку от южных окраин городища, за одной из складок неровной стены, находилась еще одна маленькая уютная пещерка, даже не пещерка, а норка, выбоинка, впадина с узким входом-горловиной, как раз такого размера, чтобы в ней поместиться юной мамочке охи-охи и ее ненаглядному приплоду, четырем вечно голодным малышам, двум парам будущих самцов и самочек. Мама охи-охи добыла это пещеру с бою, в сражении с другой будущей мамой, пусть и более опытной, но не столь яростной и решительной... И вот теперь мама охи-охи окончательно прочувствовала преимущества своего положения: кровавая кутерьма по всей пещере почти не задевала ее, она быстро и ловко убивала тех редких безглазых тварей, кто отставал от основной битвы и осмеливался сунуть морду в ее маленькие владения, но сама наружу не лезла... Уж если она и самцов отгоняла, чужих и голодных, которые вполне могли сожрать ее потомство, то разорвать наглую мелкую одноголовую гадость - нет ничего проще! Время от времени маме охи-охи приходилось хлестать хвостом в узком пространстве норы и даже лягаться, осторожно отбиваясь от укусов малышей, голодных, любопытствующих и хнычущих щеночков охи-охи. Есть, есть молоко в сосцах, но его пока мало и нужна передышка, чтобы его можно было беспрепятственно высасывать... Потерпите еще, малыши...
      Когда все было благополучно в городище, мамы поочередно сбивались в охотничьи стаи и делились добычею с теми, кто оставался охранять беспомощных малышей от взрослых самцов охи-охи, но теперь юная мамочка чувствовала, понимала: сейчас ей никто и ничего не принесет: то что нагрызла сама, высунув голову из норы - то и добыча. Ох и скудна эта пища! - Охи-охи исхитрилась проглотить несколько кусков из тел безглазых... Плохое пропитание, очень скверное, детишкам того даже не нажевать, не отрыгнуть... Только бы молоко в сосцах было, тогда можно продержаться. А еще бы хорошо к воде сбегать, напиться... Никак. Время от времени черная волна менялась на серую: это очередной отряд разъяренных охи-охи врывался в просторную пещеру и выгрызал оттуда безглазых пришельцев... Вот тогда бы сбегать напиться, но охи-охи осторожничала, и не напрасно: серую волну опять сменяла черная... В прошлом году в окрестностях городища объявился пришелец: рослый, смелый и очень, очень, очень красивый охи-охи! Такой широкой пасти, таких сильных лап, таких огромных клыков и когтей юная самочка, окруженная целой сворой влюбленных в нее самцов, не видела никогда и ни у кого! Хвост гибкий, быстрый, глаза веселые... а его трепещущий язык!.. Пахло от него очень странно, не совсем по-звериному, а вокруг мощной шеи была обернута полоска странной кожи, очень тонкой и блестящей, но все равно он был неотразим... Целые сутки бился пришелец с местными самцами, поочередно вызывая на бой самых сильных - и все это только для того, чтобы добиться ее благосклонности... И победил, и добился... Ах, если бы он сейчас был здесь! Он бы сумел защитить свой приплод, он бы на мелкие клочья разорвал бы всех пришельцев до единого, сколько бы их сюда не набежало!.. Но незнакомец пропал с того счастливого дня, умчался куда-то, и некому справиться с этими... безглазыми... прочь!.. прочь!..
      А в это время тот, о ком она думала и мечтала, охи-охи Гвоздик, мчался по южной дороге, уже не по имперской, но принадлежащей маркизам Короны, то есть ведущей непосредственно к Гнезду, главному замку властителей удела. Мчался он, естественно не один, а сопровождая своего друга и повелителя (моего давнего воспитанника), молодого князя Та-Микол, и двух его попутчиков... А этих двоих я узнал и даже очень легко, с первого взгляда: два ратника-дворянина, судари Дувоши и Мируи, молодые, неопытные, преисполненные надежд и страстей... Недоросли, вот настолько обычные, хоть к стене их прибивай, в виде наглядных учебных пособий. Я им давеча присоветовал проситься на службу к маркизам Короны - они с благодарностью послушались, и даже заплатили мне за совет! Это они зря, ибо совет мой оказался для них не очень-то удачен: угодили в самый кошмар!.. Либо вот-вот угодят. Жалко, очень жалко, что я ранее все ленился, не удосужился посмотреть - как оно там на юге будет? Совершенно на особицу!
      На западе рыцари и маги чего-то мудрят, явно, что воплощают какие-то замыслы, императорские и свои... На востоке я все попросту решил: прихлопнул свою четверть Морева, огненною лавой задушил... Теперь там, после моих благодеяний, в той округе, лет двадцать даже расти ничего не будет - все укрыто лавой, а пепел до будущей осени с неба не осядет... или того дольше. Оно, конечно, запросто, но мне для этого понадобились, во-первых, вся моя мощь, а во-вторых подходящая к извержению гора... Здесь таковых нет. И на севере, на северных Плоских Пригорьях нет, но там огненную лавину пытаются заменить собою бесчисленные орды охи-охи и всевозможная нечисть... А здесь, на юге, насколько я понимаю, войска маркиза Короны схлестнулись с безглазым воинством на широком пространстве удела...
      Ну-с, что у нас тут? Безглазых несравнимо больше и они наступают... Кто бы сомневался. Но!.. Я уже привык видеть воинство Морева в виде этакой безмолвной лавины, в виде пеших ратников, плотно, плечом к плечу прущих вперед и стирающих в кровавую пыль все живое, что попадается им на пути, а здесь возникла разница. Трое всадников и охи-охи мчатся по дороге, а равнина вокруг и сама дорога относительно пустынны: безглазые твари, здесь похожие на бестолковую помесь варварских воинов карберов и туроми, отдельными струйками и ватагами движутся по равнине в беспорядочном направлении... Нет, не в беспорядочном, они вроде как стекаются к замку... маленький отряд то и дело вынужден вступать в схватку с отдельными безглазыми, пытающимися преградить им путь... Пока успешно. Недоросли мои, судари Дувоши и Мируи, очень крепко напуганы, равно как и лошади их, однако держатся более-менее прилично, каждый из них - я проверил задним числом - зарубил по нескольку безглазых, отличное бы начало их послужному списку, если бы им суждено было подольше пожить... Но воин выбирает свою судьбу лишь однажды, когда решается сделать своим ремеслом войну и смерть, все остальное - это уже прихоти судьбы... А вот лошадь Черника хоть и тоже трусит, но гораздо меньше, ибо у нее есть надежная защита: двое спутников и друзей, седок и повелитель Докари Та-Микол и надоедливый хвастунишка, клыкастый зверь Гвоздик. Уж кто-кто, а эти никогда ее в обиду не дадут! Да, эта двоица в отряде - наиболее сильные бойцы, каждый их удар - смерть для безглазого, однако и человек Лин, и охи-охи Гвоздик - оба пребывают в сильнейшей тревоге, ибо воинский опыт каждого подсказывает им: дальше будет хуже... и еще хуже... и еще... Если в самое ближайшее время не найдут они передышку и спасение.
       - Ходу, ходу, судари! В замке отдышимся! Гвоздик, вперед! Не отставай же!.. Не то уши и хвост оборву!.. посмертно... Потом их всех догрызешь! Ходу, Черника!..
      Крепостные ворота замка распахнулись с щегольской ловкостью и быстротой: в тот миг и ровно настолько, чтобы впустить в чрево замка маленький отряд. И тут же захлопнулись. Сама хозяйка замка, маркиза Тантури, опрометью выскочила во двор - встречать!..
       - О!.. Ваше сиятельство, Кари, это вы! Какое счастье для нас всех видеть вас!.. в здравии!.. И ваших спутников!.. В такое время!
      Это были искренние слова, маркиза не лгала. Но почему так много влаги скопилось на ресницах ее прекрасных карих глаз, почему так предательски дрожат изумрудные серьги под ее розовыми ушками?..
      Докари Та-Микол осторожно передал повод подбежавшему слуге, а сам преклонил колено перед маркизой. Он не хуже меня видел и понимал, что не его ждали, что не к нему выбежала, презрев этикет и все приличия, молодая маркиза...
       - Ваша светлость, сударыня Тури! Ваш великолепный супруг, светлейший маркиз Короны Хоггроги, пребывает в полном здравии, очень скучает по вам, своим родным и близким, и, не имея права прибыть сюда лично, прислал меня с приветами и поручением! И велел добавить, что все, о чем он мечтает - это встреча с вами наедине!
      Маркиз, передавая устное послание через своего друга, тоже врал о количестве мечтаний, и все слушатели это понимали: у маркиза, кроме жены, есть мать и сын, которых он также любит всей душою, но правила приличия позволяли прилюдно выражать вслух только восхищение дамой сердца, все же остальное - не для чужих ушей. Вот она - в полном своем, никому не нужном блеске - аристократическая выучка: сами едва живы, за воротами конец света подступает, а они тут колена преклоняют, выслушивают изысканные речи...
       - Ах, милый Докари! Я бы отдала все на свете, лишь бы мой муж в эти мгновения был не за тридевять земель, а... Впрочем... Вы и ваши спутники...
       - Позвольте представить моих друзей и попутчиков: сударь Дувоши... Сударь Мируи...
       - Благородные судари! Я счастлива видеть вас здесь, в столь трудное время. Но довольно церемоний! Мои люди позаботятся обо всем необходимом для усталых путников, что же касается вас, друг мой...
       - Я всецело в вашем распоряжении, ваша светлость...
       - Тури...
       - Да, сударыня Тури... Прошу простить мою спешку, но обстановка не терпит никаких отлагательств. Если бы мы могли посоветоваться с вами и с вашими рыцарями...
       - Довольно слов, сударь Докари, следуйте за мной!.. Здесь, в кабинете Хогги, нет лишних ушей, рассказывайте спокойно, спрашивайте - похоже, что времени у нас действительно мало. Рокари Бегга - наш сенешаль - воюет за пределами замка и пока вроде бы жив, хвала всем богам! Рыцари охраны замка, сподвижники моего мужа - вот они, все здесь. Но нас мало, очень мало...
      Рассказ юного князя был короток и прост: вот шкатулка, вот оберег маркиза Короны, срочно возвращается в замок по прямому приказу Его Величества... (В замке тотчас стало словно бы чуточку светлее: мужчины в роду маркизов Короны колдовать не способны, не в этом их величие, однако обереги у них мощнейшие, венценосные особы лично выбирают и освящают их для юных наследников, будущих полновластных маркизов, и не скупясь пропитывают магией. Волшебная сила, в них залитая, мгновенно смешалась с охранной магией замка и укрепила ее). С молодыми людьми он познакомился буквально сутки тому назад, на южной дороге. Этих тварей безглазых видит впервые и никогда о них не слышал. Надеется, что это просто неведомые враги, но подозревает и худшее... гораздо худшее... ибо поговаривают и ждут... и там, на западе, откуда его стремительно выслали без объяснения причин...
       - Одним словом, это нелюди, сударыня Тури, это ближе к демонам. Мой Гвоздик запросто рвет любого из них, но крови в них нет, как мы все успели проверить своими секирами и мечами, ран они не боятся, ни в какое общение, кроме обмена ударами, не вступают, плоть у них такая... именно что демоническая... Поустойчивее, нежели чем у нафов и сахир, но - не живая. А у вас что выяснилось?
      Маркиза кивнула на знамена, рядами стоящие у стены, и, уже не скрывая слез, взялась рассказывать. Конечно же, много знать она не могла, только со слов лазутчиков и гонцов, сумевших живыми добраться до замка, но общее представление она более-менее имела верное... Я же, обладая гораздо большими возможностями, не поленился и просмотрел все с самого начала, ибо всегда с большим уважением и любопытством следил за воинскими обычаями и возможностями непобедимого рода маркизов Короны.
      Моревная эта саранча поперла со стороны карберной границы, так, как я и предполагал. Первые заграды и заставы были сметены почти мгновенно, однако дальше мореву пришлось распространяться немного медленнее, чем ему бы полагалось... Войска маркиза Короны хотя и не успели восстановиться в полном объеме после неимоверно тяжелой прошлогодней войны с туроми, но, все-таки, это были не простые удельные дружины, и, не в обиду императорам, даже не гвардейские полки Его Величества: первые волны Морева хлынули на заранее подготовленные против всех вторжений равнины - и захлебнулись! Вернее - размазались по каменистой почве кучками бесплотного магического праха... Вторая и третья волна осела точно так же, и если бы это простое вражеское нашествие - оно бы истощилось рано или поздно, да только вот безглазое воинство напирало и напирало, молчаливое, бесстрашное, бесстрастное и нескончаемое. Нет, воины заградных полков маркиза не отступали, они просто иссякали, погибая на поле брани все, до единого человека. Да и куда им было отступать - они занимали самые лучшие, самые удобные позиции обороны, когда за жизнь каждого защитника удавалось выменивать по пять-шесть смертей этих безглазых существ. Будь вместо них карберы или даже неистовые туроми, цена обмена доходила бы и до полутора десятков, но эти черные твари были очень упорны и сильны...
       - Сначала полегли приграничные заграды, сударь мой Кари, все знамена их погасли первыми - вон они.
      Князь Докари кивнул, глядя на знамена, и мысленно удивился, вернее восхитился: маркизы воистину великие воители! А ведь правда: знамена нет смысла держать стяги на полях боев, лучше собрать их в тылу, в одном месте и там следить, хотя бы самым грубым и приблизительным образом, за успешностью боевых действий... Впрочем, такое возможно только в уделах, при сравнительно однородной принадлежности войск, и если у военачальника на местах достаточно опыта и выучки, чтобы взвешивать свои силы без оглядки на знамена, а вот когда войска сборные, либо наемные...
       - Простите, сударыня Тури, вы сказали: гномы? Покинули пещеры???
       - Ох... именно так я и сказала. Теперь они у меня в замке, те, кто успели остаться в живых, вплетают собственное защитное колдовство в наше, да только я сильно подозреваю, что пользы со всего этого будет немного...
       - А донесения с мест каковы?
       - Они весьма скудны. Ни один вестовой птер не прибыл. А в замке вся небольшая живность, от утки и мельче, сдохла подчистую, в том числе и мои певчие птеры, и вестовые. Очень подозреваю, что и там, на местах... Все попытки добыть языка закончились ничем... Из матушкиного замка - ни звука. Даже гонцы не прибыли... Ах, если бы Хогги был здесь!.. Он бы сумел!..
      Докари Та-Микол ухватил за ухо своего чересчур любознательного охи-охи Гвоздика, подтащил поближе и украдкой затер ему кровоточащую царапину на носу - магии на это понадобилось всего чуть-чуть. Да, он в гостях, причем глава дома отсутствует, вежливее было бы испросить позволения на колдовство, но ведь и обстоятельства таковы, что... Сударыня Тури очень добра и не заметит этой маленькой вольности своего гостя...
       - Его светлость маркиз Хоггроги, ваш муж и мой друг, выполняет прямой и недвусмысленный приказ Его Величества, я бы даже сказал два одинаковых приказа от обоих императоров...
      Маркиза молча покивала вместо ответа, и ее собеседнику хорошо видно было, что сие не от недостатка хороших манер: маркиза из последних сил держалась, чтобы не зарыдать в голос...
      Я, вслед за своим воспитанником Лином, а ныне князем Докари, обежал взглядом знамена, стоящие вдоль в стены в своих гнездах - худо дело! Такого урона войска маркизов Короны не несли, вероятно, за все время своего существования.
      Первыми погибли полки Горный и Тихой Воды, это еще на 'вступительной' волне, почти у самой границы... Потом пришел черед Унылых... Вот прямо сейчас, на глазах у всех, кто находился в кабинете маркиза, затрепетало тусклым голубоватым светом и погасло знамя Драконов.
      Сенешаль удела, рыцарь Рокари Бегга, лично возглавляющий довольно большой 'летучий' отряд в четыре полка, состоящий из Смешных, Северных, Белого Знамени и Унылых, держался молодцом, его отряд, состоящий сплошь из всадников, жив и боеспособен, однако сам рыцарь очень близок к отчаянию! Несмотря на опыт, сметку и высокий боевой дух, несмотря на то, что бои шли в родных пределах, где каждая кочка пристреляна и выучена, чтобы воевать среди них с дополнительной выгодой для себя и уроном для врага, пешие безглазые твари теснили его, сминали ряды, наступали, побеждали!..
      Маркиза Тури, разумеется, не знала и не видела всего этого, зато мне это было очень внятно, потому что я зрел в настоящее и дополнял увиденное тем, что мог заглядывать в прошлое. Когда безглазые прорвали оборону и вылились на равнины внутренней части удела, они не стали грабить, пьянствовать и кружить на месте, нет, они так же молча и бесстрастно хлынули дальше, словно бы по заранее расчерченному для них руслу. А прямо на этом невидимом пути стоял замок матушки Хоггроги Солнышка, пресветлой вдовы-маркизы Эрриси... Это былое мирное место, тихое и безмятежное. За недолгие годы уединенного вдовства маркизы-матери, даже ратники охраны успели слегка облениться и разжиреть. Из всех местных бурь, самые страшные - это хлопоты и причитания фрейлин и приживалок, во главе с маркизой, готовящихся к встрече редких и немногочисленных гостей... Спали здесь вволю, ели и пили вкусно, а как угощали!..
      Черные твари перемололи небольшие охранные силы замка и подчистую уничтожили все живое в нем. Рокари Бегга дрался как раненый тургун, однако даже боевое бешенство не застлало ему глаза настолько, чтобы губить понапрасну, то есть без равноценного размена с вражескими силами, своих людей и он вынужден был отступить и отказаться от попыток отбить замок несчастной маркизы Эрриси... Следует отходить к оборонным полкам, благо преимущество в скорости позволяет, стягивать их в непробиваемую броню и воевать дальше, в попытках заткнуть очередные бреши, ни в коем случае не подпускать эту лавину к Гнезду, к сердцу удела. Как он теперь посмотрит в глаза своему другу и повелителю, маркизу Хоггроги Солнышко, если боги позволят им встретиться живыми, на этом свете... Одно утешение, что вряд ли подобное чудо возможно... Будем сражаться, пока силы есть, но надолго ли их хватит, сил этих?..
      Легли Ореховые, в полном составе, от тысячников до музыкантов, и в кабинете погасло еще одно знамя... И еще одно - это Зубастые иссякли все, до последнего человека...
      Тем не менее, события на южном направлении Морева сумели меня удивить, и крепко удивили!
      Одно дело - я, бессмертный и бесконечно могущественный, который и Мореву не по зубам... скорее, напротив... Однако ведь и мне пришлось отказаться от мысли победить ее своим Брызгой!.. Подозреваю, что даже и Черниллой утомился бы я махать, вырезая сию пакость поодиночке и рядами... И великаны мои каменные стоптались бы до подметок прежде, чем хотя бы уполовинили эти безглазые сгустки... Уж кто-кто, а я лично, своими руками, глазами, ногами, ушами, мыслями - прочувствовал почти неиссякаемость пресловутого Морева... одной четверти его. И все-таки воинство маркизов Короны свершило невероятное, невозможное; полагаю, что в пределах империи и за ее пределами никаким войскам не дано было бы повторить их подвиг: в долину, к Гнезду, в окрестности главного замка маркизов Короны, безглазые прорвались, но не бесчисленными ордами черных слепых безмолвных ратников, не единой всесокрушающей лавиной, а разрозненными ручейками и отдельными каплями... Надолго ли так? Подозреваю, что в ближайшее время эти ручейки пополнятся, сольются опять в смертельный поток и захлестнут Гнездо, вместе с его обитателями и защитниками, ставшими у них на пути... И хлынут дальше, в нутро Империи... Однако на сей миг - почти остановили, почти проредили! Иначе бы не добраться живыми до замка воспитанникам моим, юноше Лину и зверю Гвоздику, вместе с их спутниками, которым я посоветовал попытать удачи здесь, в уделе...
      Да, да, сударь Хоггроги, ты по праву мог бы гордиться гибнущими войсками удела, если бы мог видеть, на что они оказались способны в последней своей войне, но тебе некогда, ты и сам по уши занят сражением все с тем же поганым и неизбывным Моревом... Мысленно я на твоей стороне, маркиз, и совершенно не возражаю, и даже хочу, чтобы тебя хватило подольше.
      Татени Умо небрежным движением пальца закрыл все раны и порезы на теле Цаги Крикуна, могучего предводителя наемного отряда воинов черных рубашек и единственного живого из них. Вылечил и отвернулся. Теперь все внимание мага вновь было сосредоточено на той стороне моста, на поле битвы, теперь уже сплошь заполненном страшным и безмолвным вражеским войском. Понемногу вечерело.
      Цаги Крикун все еще сидел на земле, уже по-зимнему холодной, леденящей, несмотря на подстеленную под задницу попону, икал, терпеливо содрогаясь от приступов тошноты, непременно сопровождающих всякую лечебную магию, а над ним уже нависло тяжелое брюхо герцога Когори Тумару, рыцаря и главнокомандующего почти подчистую истребленного войска.
       - Цаги! Ты... вот что... Попей, поешь... Вот мясо, держи, оно магией пропитано, жри как следует, с запивочкой, оно скорее кровь в тебе пополнит. Отдыхай, восстанавливайся и жди своей очереди. Будешь вон с тем молодцом держать выход с моста.
      Цаги повернул голову, куда указано, и тут же кивнул, мгновенно поняв, что к чему. Да и трудно было не понять, дело-то не из сложных...
      Пространство за мостом вплотную забито черными. Узкой и плотной лентой в два ряда они движутся по мосту, с тем, чтобы переправиться на эту сторону. Однако, в одном шаге от имперской земли, их встречает меч седого рыцаря Санги Бо: Санги Бо скупыми и короткими ударами сечет безглазые головы и те, вместе с телами (я это видел как сгустки странной маны, побольше и поменьше), падают вниз, в пропасть, ибо рыцари заранее обрубили боковые поддерживающие канаты, так, чтобы наступающему врагу легче было кувыркаться в бездну.
       - Смотри, Цаги: как рыцарь Санги Бо устанет, так его сменит рыцарь Хоггроги, потом я, а потом уже вы вдвоем с рыцарем Керси Талои. Ну и потом опять Санги, и так по кругу, пока нам всем не надоест. Сударь Татени Умо от махания мечом и секирою освобожден, по ветхости возраста, а также потому, что у него есть дела и поважнее. Все понятно?
       - Так точно, ваше высокопревосходительство!
       - Ты не вскакивай, а сядь, сидя жуй. Жуй, и на превосходительство не отвлекайся, говори светлость, оно и короче, и силы сбережешь.
       - Так точно, ваша светлость!
       - Вот, другое дело. Еще вопросы?
      Цаги отрицательно помотал туго набитыми щеками. У него были наготове вопросы, много вопросов и недоумений, да только Цаги Крикун с безусой юности научился понимать походную жизнь и хорошо знал все изнанки и таинства военной службы: его светлость ни на какие посторонние вопросы отвечать не собирается, а вот дать пинка, прямо по голове, может запросто, ибо его светлость не терпит возражений и умничанья от простых воинов. Он и рыцаря может приструнить так, что тот на годы вперед запомнит... И кулачищи у его светлости - ох, тяжелые, до сих пор зубы и ребра поскрипывают... А так - конечно, хорошо было бы узнать: что это за гадость такая на них навалилась? Рубишь ее, на части полосуешь - а она хоть бы что: без крика, без крови... И долго ли они будут этак вот по кругу сменяться, мост защищать? И почему со столь малым войском прибыли сюда? И почему погубили полки на той стороне, вместо того, чтобы держать легкую оборону на этой? И почему бы вообще - не обрубить канаты, поддерживающие мост, и тем самым, не обрести безопасность и долгую передышку? Цаги уставился на тусклое, едва трепещущее свечение знамени черных рубашек: ого! Значит, держатся еще ребята! Сколько их, где они там? Подумал и едва не подавился стыдом, осознав тупость своих мозгов: знамя именно из-за него одного светиться продолжает, потому что он, Цаги Крикун, жив, единственный из всей дружины черных рубашек. Эх... Бились они как надо, нарубили этих слепошарых будь здоров! Да толку-то - их вроде как и не убавилось ничуть.
      Вон он - мост, вон они - черные наступают.
      Дело для опытного воина простейшее: руби да бей, так, чтобы мертвый ли, живой безглазый - в пропасть валился: взмах - удар, взмах - удар... Правой, правой, левой, правой, левой, левой... Одна рука бьет - другая силы копит, одна нога в упоре - другая расслаблена, отдыхает... Вот только воздуху, воздуху маловато и испарина по всему телу...
       - Хогги...
      Маркиз Короны легко подхватился и словно бы в небрежном танце крутанулся, пропуская за спину уставшего рыцаря Санги Бо, в то время как секира в его левой руке смахнула в пропасть сразу двоих безглазых...
       - Не ранен, Санги?
       - Не-е... Фу-у-уххх, устал...Что жуешь, ваша светлость?
       - Кабанчика вяленого. Сил набираю, скоро моя очередь.
       - И мне дай. Только сначала попить. Ох, Когори, худо мне: думал, много у меня сил - а все вытекли, на простейшем-то деле. Руки ломит - и от меча, и от секиры, воздух свеж - а словно дышать нечем... Старость...
      Но - нет, похоже, что старость тут была ни при чем: сам маркиз Короны, громадный и неутомимый, сражался очень долго, но тоже выдохся раньше, чем рассчитывал!
      Когори Тумару, сменивший маркиза, продержался совсем немного, в сравнении с маркизом, и заметно меньше, чем Санги Бо. Герцога Тумару сменили двое: черная рубашка Цаги Крикун и юный рыцарь Керси Талои. Он встали с двух сторон, чтобы друг другу не мешать, и на диво быстро сладились - рубить каждый по своему участку.
       - Тут явно, что дело в ауре местной, она силы вытягивает. Только заступили - а уже вон как дышат, оба в мыле! Татени, а ты что скажешь? Как по науке - может такое быть?
      Маг хмуро кивнул. Обычно он избегал вкушать любую иную пищу, кроме растительной, употреблять любые напитки, кроме простой воды, сейчас же охотно ел жирное мясо, пил бодрящий отвар.
       - Похоже, так и есть. Здесь не прямое колдовство, направленное на каждого из нас, но сама аура пространства, которой потребны силы всего живого... Быть может, чтобы подкармливать мощью сию странную чудь. С этим ничего поделать невозможно, разве что попытаться распечатать запасы сил в каждом из нас, дабы выбирать их скорее...
       - Нет. Обойдемся пока... Э, э, э!!! А ты откуда взялся! Рыжий! Ваша баронская милость, точнее, сиятельство! Ты откуда здесь взялся, я тебя спрашиваю!
      Из надвигающихся сумерек возник, словно вынырнул, еще один человек, пеший рыцарь, очень плечистый, высокого роста, весь в дорогих доспехах... Санги Бо узнал его мгновенно, еще до того, как Когори Тумару высказал вслух свои недоумения по поводу прибывшего: барон Тивери Камбор, из повелителей местных уделов. Но говорить об этом старому другу Когори смысла не имело: во-первых, тот сам все видел не хуже, а во-вторых Цаги Крикуну и Керси Талои у моста срочно требовалась подмена. Санги Бо поколебался в выборе оружия и прикинул про себя, что в этот раз управится только секирой, просто будет перекидывать ее из одной руки в другую, подражая маркизу Короны: все-таки, маркизы - это нечто несравненное, чтобы так воевать, чтобы такое боевое чутье иметь - одной выучки мало, маркизом Короны нужно родиться!
       - Когги, я пошел. А ты поменьше болтай, но лучше разберись - не нарушил ли? Если нет - приспособь его в дело. Да и проверь - не призрак ли? Сударь Татени, тоже поучаствуй, послушай!
       - Иди, иди, Санги! Я уж тут сам как-нибудь, своим скромным умишком...
      И добавил, как бы оправдываясь перед старым другом за резкие слова:
       - Мы с ним давно и тесно знаемся, почти как с тобой...
      Санги Бо, видимо, удовлетворился этим ответом и встал на подмену вымотанным до предела Керси Талои и Цаги Крикуну. А Когори Тумару продолжил допрос-беседу.
       - Чего бурчишь в бороду? Громче говорить не умеешь? Приветствия нам слышал, учел, а остальное - как-то так невнятно. Может, ты сахира?
       - Ничего я не сахира! Как мне тут не быть, когда мои владения здесь пролегают? Ехал себе, ехал - дай, думаю, заверну к мосту, посмотрю - что там и как...
       - А конь где, а дружина?
       - Конь - там, за скалой, к дереву привязан, а дружину я не брал... Чего это я буду бояться один ездить по собственной земле? Ваша светлость совершенно напрас...
       - Это не твоя земля, Рыжий! Это имперская дорога, выходящая прямиком к имперскому мосту и к будущим имперским владениям за мостом! Ты читал приказ от Его Величества, насчет того, чтобы воздержаться, горулин ты сын, под страхом позорной и немедленной казни воздержаться, сахира ты семибатюшная, от того, чтобы показываться в этих местах??? Тем более с вооруженною силою?
       - Да я случайно... почти!.. Безо всякой силы! Слово рыцаря - один я!
      Когори Тумару обернулся, ощупал взглядом слушателей. Рыцарю Санги ни до чего в этот миг: трудится у моста, Татени Умо слева, слушает, готов по первому же слову герцога обрушиться всею колдовской мощью на своевольного пришельца, Но, вроде бы, судя по магу, никакого особого нарушения равновесия не произошло... Маркиз Хоггроги справа стоит - вот это по-настоящему надежно... И эти двое молодых в отдалении сидят, вроде бы прислушиваются, но... Можно, пусть послушают, здесь все свои, и всем недолго осталось...
       - Один - это чуть лучше. Ну-ка, пойдем, взглянем на коня твоего... Хорошо. Отвязывай, бери его на повод, возвращаемся к костру. И все-таки: зачем ты здесь, барон? Отвечай кратко, быстро, точно.
       - Гм... Это... Дочка попросила.
       - Дочка??? Какая еще... Шутки шутить мне вздумал... - Черный гнев до отказа раздул жирную шею герцога, но выплеснуться наружу не успел: рыцарь Хоггроги шепнул ему в правое ухо уголком рта:
       - Фирамели Камбор, та самая прорицательница!..
      Подсказка возымела действие: ближние к государю знали, что в свое время юная баронесса, двенадцатилетняя девочка, удостоилась вещего знамения от самой Матушки Земли, ее прорицания, наряду с иными важными данными, лежали в основе нынешнего похода...
       - Дочка!.. ну, разве что дочка... Как там она? Что-то важное передает?
       - Гм... Уверяет, что мое появление вреда не нанесет, а пользу - может быть.
      Герцог поразмыслил, когда надо - он умел делать это очень быстро.
       - Хогги, ты куда?
       - Да, чую, что пора мне рыцаря Санги менять. Пусть лучше он тут с вами посовещается, нежели я, он опытнее.
       - В добрый час, но не надорвись раньше времени... Хорошо, сударь барон, ваше сиятельство. Похоже, что не соврал, присоединяйся. Видишь, мы тут воюем посменно. Как только рыцарь Хоггроги устанет - наш с тобой черед придет. Вдвоем будем отмахиваться.
       - Вдвоем? Почему вдвоем, а не поодиночке?
       - Потому что Санги Ночной Пожар и Хогги Солнышко вытесаны совсем из других камней, нежели мы с тобой слеплены. Я тут уже помахал один - долго так не сдюжу, обделаюсь. И ты тоже. Посему - попей, поешь с дороги, и будь готов, наша очередь следующая. Еды навалом, но, в основном, холодное мясо. Можешь подогреть на прутике. Панцирь сними, полегче будет.
       - Панцирь снять? У меня под ним такая кольчуга, что стрелу не сдержит - слабенькая.
       - У слепошарых нет стрельбы, снимай, снимай, не то взопреешь. Поножи сними, эти твари по ногам не бьют. Чего ты туда смотришь? Что увидел?
      Барон Камбор действительно смотрел не на собеседника, а на сидящего у костра Керси Талои...
       - Да... Поручение у меня... к этому... Все еще жив, оказывается. Разреши, ваша светлость? Тут никаких тайн и умолчаний нет.
      Когори Тумару в недоумении кивнул.
       - Молодой человек, золотые шпоры! Ваша милость... Дозвольте слово молвить?
      Керси Талои тотчас вскочил и, подойдя поближе, отвесил учтивый поклон, стараясь не обращать внимания на язвительность обращения. С бароном он встречался однажды, на имперской дороге, а до этого много о нем слышал... Барон - знать высшего разряда.
       - Гм... У меня в замке кое-кто считает, что для разряженных в пух и прах дворянчиков из столицы нет большей радости, не считая, разумеется танцев на балах, да ношения разноцветных нарядов с рюшами и бантами, чем поедать сласти! Подобно малым детям, которые ростом с ножку стула! Поэтому вам, сударь, передали вот этот кувшинчик со свежими сливами в меду! Кушайте на здоровье!
      Фири взяла с отца обещание, что он непременно упомянет: сливы, де, Фирамели собирала своими руками, но барон Камбор был старый воин, он умел нарушать обещания и клятвы, не обращая внимания на угрызения совести... Еще не хватало: какому-то сопляку, без рода, без племени... Когда они успели познакомиться??? Каким ветром надуло ей эту блажь? Впрочем, парнишка, вроде бы, не совсем уж и пустозвон, если среди таких людей принят как воин... И, лет бы через пяток... Да теперь уже неважно... Всё уже не важно, пусть полакомится напоследок.
       - Сливы сии собственноручно рвали, не доверяя слугам таинства сего.
      Керси чуть было не спросил: о ком говорит его сиятельство? На кого именно намекает? Однако вовремя прикусил язык: недоумение могло бы окончательно и бесповоротно оскорбить и барона, и неведомую красавицу, вероятно, его дочь. Он взмахнул перед собой шлемом, словно беретом, и замер в глубоком поклоне, показывая, что все понял и счастлив!
      Кто же, кто же, кто же она такая, неведомая красавица? Не та ли, что скрывалась в карете за шторою, в ту единственную придорожную встречу с семейством баронов? Ах, неужели даже на пороге смерти не суждено ему обрести счастье взаимной любви??? Одним бы глазком, один разок взглянуть на таинственную дарительницу и можно умирать спокойно... О, она несомненно прекрасна!.. И сливы превкусные!
      Сумерки густели. Словно сама Жуть, прислужница богини Ночи, раскинула свои крыла над окрестностями... По эту сторону все буднично и мирно: небольшой костер закусывает похрустывающими ветками, лошади фыркают, в умеренном испуге, люди, крохотная горстка оставшихся в живых, переговариваются вполголоса, но их голоса слышны далеко: даже по ту сторону моста можно было бы различить каждое слово, да только некому в тех краях слушать и слышать, там черным-черно от безглазого воинства, а оно немо и глухо... По эту сторону моста перестук оружия и доспехов, шумное дыхание тех людей, чья очередь сражаться, а по ту сторону - не осталось ничего живого, там царит черное безмолвие. В сравнении с оным даже кладбищенская тишина покажется праздничной суетой. Люди все чувствуют, все ощущают, ужас пробирает их до самых глубоких уголков души и сердца, но они воины и стараются вести себя как ни в чем не бывало.
       - Тири! Слышь, барон! Пора нам Солнышка менять! Значит, так: ты справа становишься, я слева. Свою часть вали, в мою не встревай. Ну, разве что в крайнем случае. Итак: рубишь их, сковыриваешь, пока нас не сменят. Еще вопросы?
       - А почему это я справа, сударь мой герцог, ваша светлость? Мои земли слева от дороги и моста, я хочу так и встать, держа их за спиною!
       - Да мне плевать с горы, чего ты там себе хочешь! Встанешь, как я сказал, иначе я тебе твои рыжие кишки через задницу выпущу и безглазым на прокорм отдам! Распоясались тут! Встали, пошли!
       - Ладно...
       - Что-что???
       - Так точно... Ваша светлость... Слушаюсь.
      
      Г Л А В А 11
      
      Время - божество предательства и измены, ибо, в конечном итоге, оно изменяет всем и предает всех. Кроме меня.
      Покойный император был всего лишь человек, пророчества о наступающем конце света поступали темны и неясны, тем не менее, каким-то чудом, рукотворным чудом - старик и его приближенные сумели выстроить боеспособную заграду на западе своих границ. Почему именно на западе? Потому. Потому что их чутьё оказалось немногим хуже моего: с запада должна была возникнуть главная опасность, она же для меня - главная приманка! Морево надвигалось со всех четырех сторон света, слепой всесокрушающей мощью сметало оно любое живое на своем пути... Будучи слепо, оно, однако же, чуяло это самое живое - плотское и магическое. Когда я давеча сидел, там, на востоке, посреди разоренной деревни и созерцал предрассветную луну, сгустки Морева, не ведая, кто я такой, пытались добраться до меня сквозь защиту созданных мною каменных великанов, а поскольку доступ был надежно перекрыт - грызли что придется, то есть, моих волшебных каменных мальчуганов, отнюдь не трогая никакие иные валуны и булыжники. И сгрызли бы, если бы я им это позволил... Одним словом, живое они чуяли и к живому стремились. С бескорыстными, но недобрыми намерениями. Этим и сумели воспользоваться люди, выполняющие волю обоих императоров, покойного и ныне здравствующего. Немногочисленное войско при Когори Тумару должно было послужить приманкой тогда еще неведомому врагу, разжечь его жажду сокрушать и убивать. А далее от людей требовалось соблюдать предначертание, посланные им в помощь в виде предсказаний: Морево узким потоком хлестало через мост, ибо чуяло впереди живую и магическую плоть, люди сдерживали сей натиск и было их немного, жалкая горстка. А будь их побольше (никто заранее не знал, насколько допустимо это 'побольше', даже я) - Морево, чувствуя труднопреодолимость препоны, потекло бы черными рукавами направо и налево от моста, вдоль ущелья, до тех пор, пока ущелье бы не сменилось равнинами, и, обойдя ущелье, вновь сомкнулось бы в черную лавину, губительную для всего живого (Почему оно не могло преодолевать пропасти, спрыгивая в бездну и карабкаясь по стенам - я не ведаю, не я его создавал)... Каюсь, я поленился догадываться до всего этого, а самым бессовестным образом подслушал то, что решалось на императорских тайных советах...
      Короче говоря, своей хитростью люди императора сумели на какое-то время сдержать натиск конца света, проявленного нам всем полчищами странных черных воинов... Предполагалось также, что с помощью магической и птеровой связи столица будет оповещена о происходящем и вовремя развернет защитные меры по всем просторам империи... Люди не знали, помогут ли меры сии против неизбывного, однако пытались честно делать все, что им по силам... Вестовые птеры погибли, с оповещательной магией вблизи Морева что-то не получалось, и Когори Тумару вынужден был действовать по своему разумению. Он уже понял, что никакие императорские войска, никакое ополчение не помогут против Последнего Ужаса, однако решил сопротивляться до последнего: гонцы мчатся на восток, в Океанию, авось Его Величество Токугари успеет получить донесение и что-нибудь придумает в ответ, а они впятером... вшестером, считая своевольного барона Камбора, будут служить у моста приманкой и защитой, покуда все не выбьются из сил и не погибнут. Татени Умо - седьмой, равноправный седьмой, ибо своим магическим искусством он пытается следить за зыбким равновесием воинского приема приманка-защита и, по возможности, поддерживать его. Эх, если бы можно было нагнать сюда два-три десятка проверенных бойцов, друзей, рыцарей, таких как Лавеги Восточный, граф Лефи Ураган... И дрались бы в охотку, и пили бы, ели и спали, хоть целую вечность попеременно рубя эту странную бескровную падаль... Нельзя рисковать: почует Морево задержку, закупорку - в обход уйдет... Может все и не так на самом-то деле, вполне возможно, что и само дело идет иначе, нежели рассчитано в императорском кабинете, и от Империи за спиной уже остались рожки да ножки, но только как об этом узнать, кого спросить, как проверить предначертанное?.. Стой себе, дурак-дураком, и бейся до последнего, пока тебя не убьют... Когори Тумару отошел от костра вплотную к пропасти и попытался вглядываться в сумрак на той стороне моста... Глаза никудышные: мрак и мрак. И тишина, от которой мороз не переставая дерет по коже, и этот зловещий нескончаемый поток через мост... Мост бы обрушить... - запрещено строжайше! Запрещено даже вслух обсуждать сие! Самим императором, да пощадят его душу боги, там, в божественных уделах... Когори Тумару попытался предугадать - кто из них падет последним? Наверное, маркиз Короны - ну, а кто еще?.. Нет, нет, нет, если думать только строго о собственной судьбе, то она складывается очень даже ничего, очень даже светла, ибо ты не гибнешь мгновенно, осознать ничего не успев, а совсем напротив: голова работает ясно, противник известен, засады никакой, то есть, и смерть свою знаешь, и поразмышлять время оставлено... Даже посозерцать... Но какое тут созерцание, со слезящимися глазами, при этаком мраке. Хоть бы тучи ушли, луну со звездами бы показали...
       - Боишься, Санги?
       - Я-то? Не-ет, за себя ничуточки не боюсь. Да и... честно сказать... вообще мало чего боюсь в сей судьбоносный для всего человечества миг... - Санги Бо сплюнул в пропасть и тоже попытался что-то высмотреть на той стороне... - Я хотел увидеть Морево своими глазами - я его увидел, вот самое главное. Это ты у нас человек служебный, семейный, с достатком, это тебе есть о чем горевать и печалиться...
       Сгустившаяся темнота милосердно сокрыла от возможных свидетелей то, как густо, от шеи до бровей... и выше, на весь жирный лоб, покраснел герцог Когори Тумару: о своих родных и близких в этот час он, озабоченный судьбами империи и своего маленького отряда, просто ну напрочь забыл! Стыд-то какой!
       - Гм... Да... И не говори...
       - Пойдем, Когги, глотнем взварчику погорячее да послаще... Эх, дождемся ли рассвета, увидим ли еще одно утро? Вряд ли. Устал я что-то и отдохнуть уже не успеваю...
       - Все устали. Пойдем. Гм... Авось и дождемся...
      
      * * *
      На севере, точнее на северных Плоских Пригорьях, битва с Моревом продолжалась и никак не могла закончиться, несмотря на полное отсутствие людей - их заменили звери и разномастная нечисть. Все обитатели Пригорья были обречены в этой неравной войне: сахиры, оборотни, горули, драконы, церапторы, цуцыри, тургуны... охи-охи. Волшебные звери охи-охи, с их подземными городищами - особь статья: они приняли на себя основную тяжесть черного слепого удара и ярости их не было предела, ибо впервые за всю историю существования бесчисленных поколений охи-охи, чужая сила превзошла их силу, совершила нападение, грызла и сокрушала грозных хищников в их собственном доме! Случалось цуцырям и драконам, и даже тургуньим 'свадебным' ватагам по ошибке забредать в места коренного обитания охи-охи - всё пожирались подчистую, не оставалось от пришельцев ни костей, ни перьев, ни демонической маны, брали свирепостью и количеством, а тут впервые... Ближе к местному полудню, на какое-то короткое время мне даже показалось, что охи-охи уравняют чаши весов - это когда две огромные банды охи-охи, по пять тысяч хвостов в каждой, одновременно с двух сторон ворвались в подземное городище, откуда их незадолго до того изгнали, однако, вместо защитников оного напоролись на чужаков, черных безглазых захватчиков!.. Тут уж не до счетов между своими - сначала надо прикончить невкусных безглазых! Но Морево не орало, не стонало, не истекало пеной ярости - оно молча и бесстрастно перемалывало своих неожиданных и упрямых противников ... А все же молодцы охи-охи, вот уж воины - так воины! Если бы вся черная лавина хлынула на Плоские Пригорья - давно бы уж затопила их от края до края, а так - ничего подобного! Тот сравнительно узкий рукав Морева, что изначально пошел поверху - потихонечку, по ковру из собственного праха, то есть - с превеликими потерями, движется дальше, сквозь ночь и рассвет, приправляя останками местных демонов и зверей свои останки, а также земли, травы и камни, но вот самая большая и самая мощная часть Морева, как вползала внутрь, в подземные городища зверей охи-охи, так и продолжает вползать тысячами струй - а наружу ничего не выходит! Ни одного сгустка! Вот оно - истинное чудо! Впрочем, как я полагаю, когда закончатся эти два отряда, то неизбежное продолжится...
      Мрак на мрак, ужас на ужас - красиво!
      ... Черные волны теперь уже не сменялась серыми... Измученная и истерзанная до смертного предела, молодая мама охи-охи прислушалась, понюхала тьму - нет, никого живого из своих, только она и дети.. И эти черные твари, которые тычутся к ней в нору, а она их убивает, а они не отстают, и снова... и снова... И сил больше нет... Охи-охи в отчаянном рывке высунулась наружу, закричала, безнадежно взывая о помощи того, кто уже никогда ее не услышит, и вцепилась в бескровную обжигающую плоть и больше не стала размыкать челюсти, упав так, чтобы закупорить своим телом, лежащим на кучках вражеского тлена, вход в нору и тем самым хотя бы на чуть-чуть, еще на несколько мгновений защитить своих ненаглядных крошек...
      * * *
       Молодой князь Докари Та-Микол находился, как и все остальные гости и обитатели Гнезда, в самом большом помещении замка, в так называемом 'тронном' зале. Было довольно людно, однако осторожный гам людской не мешал князю слушать пронзительный фальцет почтенного Вавура, предводителя гномов, прибежавших искать защиты от Морева (это именно ОНО, все уже догадались) у своих сюзеренов и защитников, маркизов Короны. Гномы - народец маленький, верткий и наполовину легкомысленный: когда все у них благополучно, они мгновенно забывают о своих вассальных обязанностях, а как припрет не на шутку - тотчас вспоминают о святом и неотъемлемом праве на защиту со стороны сюзерена...
      Вавур, обуреваемый горечью и страхом, раз в четвертый, наверное, рассказывал всем желающим об ужасе, который им удалось пережить, когда Морево нагрянуло в подземелье и окончательно их обездолило. Для гномов ужас выглядел как войско, состоящее из черных безглазых гномов великанского роста. И, по свидетельству Вавура, это войско запросто сокрушило все магические преграды, которые гномы выставили против нафов и щур, разорвало в мелкие клочья тех же нафов... Были убиты одна за другой четыре огромные щуры, самой богиней Уманой выращенные и поселенные в пещерах, тянущихся на юг, в горы... выращенные не иначе как для защиты от Морева...
       - ...орстка моих подданных и я - вот и все, что осталось ныне от некогда сильномогучего народа, одно упоминание о котором повергало в трепет королевства, царства, империи и бо... гм... демонов! Да, демонов и всех остальных, сударь мой рыцарь!
      Докари покорно кивнул в ответ, поймал за хвост Гвоздика, безо всяких церемоний подтянул поближе (благо каменный пол гладок, охи-охиным лапам не уцепиться - но, все равно, пришлось напрячь силы, даже привстать) и молча заглянул тому в глаза.
       - Да, вот теперь хозяин точно не шутит... Ладно, можно и просто полежать, а он и не против! И нечего на него так глядеть, он послушный, он очень послушный и смирный! - Гвоздик захныкал на всякий случай, показывая, как ему обидно от этих несправедливых нападок и подозрений, тут же брякнулся брюхом на пол, поближе к Докари. - И не собирался он этих маленьких пугать, и на горулей он не целился - просто зевнул, а когти сами выпустились!.. И камни от этого сами поцарапались!.. Всё!.. все!. - он уже лежит, тихо-претихо!.. Вообще теперь никогда не шевельнется, раз его считают таким плохим! А что это за мешочек такой возле стола, а что в нем пищит и ерзает, и так вкусно пахнет?..
      Ночь ушла из Гнезда, а мрак остался. Маркиза Тури то и дело вскакивает с тронного кресла, шепотом отдает приказания слугам и ратникам, глаза ее сухи, движения решительны. Ее сын Веттори тут же, в тронном зале, в непосредственной близости от мамы. Говорить он пока не выучился, но зато вооружен деревянным мечом, однако мамки и няньки, во главе с Нусой, не очень-то боятся меча юного маркиза: Нуса хвать его сиятельство на толстые руки - и носик вытерла! И опять к маме выпустила! Он, в отличие от светлейшей маркизы, выспался, накормлен и готов к подвигам!
       - Сударь Докари! Пожалуйста, держитесь ко мне поближе! Еще, чуть-чуть, мне надобно обсудить с именно вами, а вы все отойдите!..
       - Готов служить, ваша светлость!
       - Ах, Кари, оставьте этикет до лучших времен, прошу вас! Что вы чувствуете? Дело в том, что я... Я доверяю вашим способностям к магии, тем более, что ваши силы вплетены в ауру замка... И немалые силы! Вы просто чудо!
       - Это заслуга не моя, как я уже вам говорил когда-то... Надо благодарить за сие наставника и родителей. Я ощущаю растущее напряжение вокруг магической защиты замка. Я ощущаю, что скорость роста этого напряжения заметно возросла.
       - Все сходится, ибо мои чувства - те же. Кари, мне страшно! Я нарочно убежала из кабинета, ибо силы мои на исходе, я не могу более смотреть на гаснущие знамена и рыдать от ужаса!.. Знамена баронских дружин потемнели до единого, ни одно не светится... Ах, если бы он был здесь...
       - Все его помыслы, дорогая Тури, только о доме и о вас, я это знаю доподлинно! И если бы существовала в этом мире хотя бы крошечная, самая мельчайшая возможность... Но император возложил на него... Империя надеется...
       - А для меня самая главная империя - это он! И наш сын... Собственно говоря, я позвала вас не для того, чтобы расплакаться на вашем плече... Хочу попрощаться, на всякий случай... И попросить извинения за то, что в этот горький час вы подверглись сему испытанию именно здесь, в нашем замке...
       - В свою очередь, и вы оставьте ненужные извинения, сударыня Тури. Я рыцарь и охотно умру в любом месте, где можно это сделать с честью для себя и своих близких, но с уроном для врага. А защищать ваш замок, вас, вашего сына - это превеликая честь для меня, воина и рыцаря, который совсем недавно еще был неграмотным затюканным мальчишкой Лином из придорожного трактира!
      Докари Та-Микол говорил искренне и честно, хотя высказывал далеко не все, что скопилось в душе его. Да, он бездетен, ибо женат совсем недавно, однако он любит свою жену, любит без памяти, а она любит его! И матушка! О, матушка! И отец с братом! О, как бы он хотел... увидеть их... хотя бы просто увидеть, в последний раз, магическим зрением, каким угодно!.. Да, он умрет с честью - и это вполне достаточное утешение для воина, тем более рыцаря... Но горше всего думать ему и прощаться мысленно с Уфани, с женой, которую он, ко взаимному удовольствию обоих, продолжал называть, втайне от слуг и родных, вернее, поддразнивать - простонародным именем Уфина... Именно так она, маленькая графиня Гупи, когда-то, на шиханском базаре, из озорства представилась безродному и бездомному мальчику Лину... Он, до сих пор - не то что день этот - рисунок помнит, вытканный по ткани простенького платья...
      . - Мечи наголо, судари воины! Тури... вы позволите?.. Я чувствую...
      Гномьи голоса вдруг стихли на мгновение и зазвучали на весь зал, слившись в нестройный визгливый хор: гномы тоже почуяли приливающую волну
       - Я тоже. Командуйте, ваше сиятельство, сударь Докари, и да помогут вам боги!
      
      * * *
      Маленький отряд Когги Тумару продолжал сражаться, посменно защищая вход на мост, переброшенный через пропасть, вернее сказать, защищая выход с моста, убивая и сбрасывая в пропасть все то, что двигалось по нему в сторону империи - и не было в том потоке ничего, кроме этих отвратительных сгустков. Их даже рубить скучновато - да, Брызга? Мы с тобой недавно рубили, мы помним: рука совершает один и тот же набор движений, и в нее отдаются одни и те же ощущения... Такая битва приедается очень быстро... А их невероятно много, уродов слепошарых... как их Когори называет... Теперь уже и сам Когори Тумару не сомневался, что никому из них до рассвета не дожить - очень уж быстро вытекают силы из защитников моста, очень уж велика эта безглазая рать! Санги Бо все ж таки расщедрился и потратил часть своих сил на колдовской обзор, дабы удовлетворить боевое любопытство: такое ощущение, что пространство по самый горизонт забито этой безглазой гнусью...
       - Да пусть и по самое небо, Санги, лишь бы за края ущелья не захлестнуло... Впрочем, есть ли в этом хоть какой-нибудь смысл? Умирать - так или сяк - все равно всем однажды придется, но когда сей прискорбный миг сидит на носу, уже у самых ноздрей, да еще тебя точит мысль о напрасности подобной смерти, то... Тем не менее, вилять не стоит: встали - стоим. Кончатся силы - умрем, во славу империи. Остальное в руках богов и судьбы.
       - Тебе бы в столичные златоусты надобно было подаваться, Когги, в утешители разбитых сердец, а не в царедворцы. Жил бы немногим беднее, но безмятежно, среди всеобщей любви, с ног до головы в цветах и поцелуях.
       - Угу. Твоя очередь мечом махать. Пусть хоть язык отдохнет.
       - Что, опять моя??? Ох, грехи наши тяжкие... И не мечом пока, а секирою. Цаги, Керси, приготовились: кричу 'принял' - отскакивайте!.. Принял!
      Понимание того, что их всех ждет в самом ближайшем будущем, ко всем сражающимся пришло довольно быстро, неумолимость черного воинства и ночной мрак очень уж хорошо этому способствовали! Одну смену рубишься - три смены отдыхаешь, силы восстанавливаешь... С каждым оборотом сего смертельного круга отдых становится все более скудным, радости и сил приносит все меньше... Поясница, плечи болят, ноги дрожат, легкие горят... Рано или поздно - и ждать уже недолго - на ком-нибудь из них это колечко разомкнется, а там уже все пойдет стремительно, по нарастающей. Смерть словно играет с ними в игру: стоит рядом и вращает колесо, и терпеливо ждет... Кто первый не выдержит? Где лопнет первое звенышко? С кого ей начинать скромный завтрак? Тут уж вопрос воинской гордости: паду, но не первым! (Цаги Крикун, как черная рубашка и предводитель черных рубашек, по общему умолчанию был принят своим среди рыцарей, с рыцарским же обращением в разговорах. 'Рыцарь войны' - в исключительных случаях подобное свершается на поле брани без решения венценосных особ. Пожизненно и ненадолго честь сия дарована, и никто об этом не узнает, однако воину Крикуну она весьма погрела сердце, с нею умирать гораздо легче, равному среди равных!). Судя по всему, воинам даже понравилась эта угрюмая, чисто рыцарская игра, последняя в их послужных списках. Сия забава их развлекала и отвлекала от естественного человеческого ужаса перед смертью.
      Все боятся Смерти... А она - меня. Ну, может быть, и не дано ей, гадине бесстрастной, испытывать человеческое чувство страха перед кем бы то ни было, но - мои приказы не оспаривает, спину предо мною гнет, мои пожелания учитывает...
       Второе существенное отличие этой игры от обычных людских заключалось в том, что каждый из шестерых не пытался схитрить, исподтишка переложив часть собственного груза на чужие плечи... скорее, напротив... Однако, в силу многолетнего боевого и царедворческого опыта, предводитель отряда, его высокопревосходительство глава имперского сыска, его светлость герцог Когори Тумару, терпеть не мог, когда чувства и страсти - светлые ли, темные - примешиваются к делу, к работе, поэтому лично следил и определял долготу и очередность воинских смен... И сам исправно пыхтел - жирный пот ливнем - на пару с бароном Камбором, бессчетно стряхивая в пропасть проклятую черноту!
      Татени Умо единственный не принимал непосредственного участия в мрачной забаве, но вряд ли ему было от этого легче, нежели сражающимся рыцарям: худые, по плечи обнаженные руки его то и дело взлетали над головой, сильные пальцы чертили по воздуху одному ему внятные знаки, голос его то утихал до еле слышного бормотания, то взлетал каркающим птером над маленьким полем битвы. Вероятно, колдун тоже пытался исполнить свой долг, вряд ли надеясь остаться в живых... Пусть колдует - всё какая-то поддержка.
       - Я думал, тут весело будет, а тут стоишь и месишь мечом да секирою... Без толку. Когори, а Когори?.. Ну, ладно, отдышись сперва... Ой, плечи мои!..
      Когори Тумару едва успел унять хриплое дыхание, как руки его сами потянулись к кувшину и жирному ломтю кабаньего мяса... Пока жрать хочется - жить можно...
       - Ну, чего тебе? Ты чего, рыжий, думал небось, что мы тут танцуем? Соскучился уже по теплой печке? Тоже ешь, не зевай! Наша очередь опять не за горами.
       - Нет, не хочу. Попить - попью. На той стороне все наши полегли? Все войско твое?
       - Да.
       - А почему тогда падалью оттуда не несет?
       - Гм... Ну... Так не успели еще разложиться, холодно ведь - видишь, иней!
       - Не вижу, я в темноте плохо вижу. То есть, ты хочешь сказать, что они их не жрут?
       - Нет.
      Оба рыцаря не сговариваясь обернулись на мага: что-то странное с ним началось, голос дрожит, в голосе мука, будто немыслимая тяжесть давит ему на грудь...
      
      * * *
      Стены Гнезда, старинного замка маркизов Короны, словно бы застонали от стыда и унижения, не в силах более сдерживать напор невиданного доселе врага: безликого, безглазого, бессловесного... и неумолимого... Послушные приказу рыцаря Докари Та-Микол, немногочисленные ратники, оставленные для непосредственной охраны внутренних покоев замка, сомкнулись в узкую подкову, разомкнутым основанием к 'тронной' площадке, внутри этого пространства обрели свою последнюю защиту гномы, женщины и дети замка...
       - Сейчас начнется. Всем тихо! Похоже, наша совокупная магия изрядно примораживает тварей сих, поэтому уничтожать их будет легко и приятно! Судари, напоминаю еще раз: бить только в голову, ибо колоть и обрубать конечности никакого смысла нет, боли они не чувствуют, кровью не истекают. Каждый бьется по тому артикулу, что я назначил, отклоняться от него только в самом крайнем случае! Всяк на своем месте, я же буду затыкать бреши по всей линии защиты. Судари Дувоши и Мируи! Вам выпала честь первыми встретить врага, ибо вы уже приобрели боевую сноровку именно по ним! Держите вон ту дверь, они сначала туда полезут, там стык заклятий, там защита слабее всего! Потом откатываетесь в строй, либо... по желанию...
      Понятно: по желанию - это лечь на месте. Разумно и по-воински. Оба кивнули и ринулись к двери, она уже трещала и осыпалась щепками...
      Охи-охи Гвоздик весь дрожал от нетерпения: хвост нещадно лупит по бокам, маленькая голова попискивает на лету и тоже скалится во все десны... Очень уж хочется добраться до этих странных тварей без запаха...
       - Гвоздик, друг мой, Гвоздик... Всё, всё, облизал и хватит! Ты очень и очень хороший!
       - Да!
       - Сейчас начнется бой... охота... Ты любишь охоту?
       - Да, да!
       - Ну конечно любишь! И я люблю. И тебя еще больше, чем охоту. Одним словом... Гвоздик... Я не хочу видеть, как тебя... И равно не желаю, чтобы меня на твоих глазах... Сейчас я подам знак и ты можешь поохотиться вволю. Без ограничений, сколько захочешь... Понятно? Ступай, мой дорогой. Марш-марш!
       - Да, да, да!.. - Гвоздику все было ясно и понятно! Дверь лопнула и повалилась внутрь, черная волна, чуть более медленная, чем обычно, однако по-прежнему смертоносная, плеснулась, было, внутрь зала, но ее первый натиск встретили и погасили в три меча: слева сударь Дувоши, справа сударь Мируи, а в корне рыцарь Та-Микол. Гвоздик не медля ни мгновения разогнался, на ходу скусив голову одной из тварей, и невероятным прыжком скакнул поверх безглазых голов туда, за пределы зала, где этой черной несъедобной пакости побольше, погуще...
      
      * * *
      Ночь даже на прощание не захотела подарить людям лунное и звездное ночное небо: бесконечные тучи сбились в единое стадо не менее плотно, нежели черные сгустки там, внизу, на окровавленной земле. Проступивший от морозца иней, на камнях и на травах, окрестности не осветляет, его и самого видно лишь неподалеку от костра... Но что это?.. Неужели до рассвета дотянули? Словно бы зарево какое-то восходит над равниной по ту сторону моста... Только это сияние - не заря. Низкое, неяркое, но привораживающее взор... Умо, что с тобой? Сударь Татени!?
      Великий маг и колдун земель восточных, дворянин, с детства принявший жреческую судьбу, сударь Татени Умо захрипел, беспорядочно замахал руками и упал навзничь, почти у самого костра. Черная жидкость толстою струей выплеснулась у него изо рта - кровь, по виду и запаху! Вот кто из защитников моста погиб первым! Что с ним? Что там такое светится? Твари! Бей!..
      В эти мгновения вахту держали барон Камбор и Когори Тумару. Они первые почувствовали на себе ускорение атаки: безглазые словно стали вдвое сильнее... Этот напор... Его не удержать... Бей, рыжий! Держись!
      Вдруг барон Тивери Камбор распрямился и замер на мгновение, перестав махать мечом и богохульствовать. И упал ничком, с разрубленной головой. Когори Тумару немедленно переступил два шага вправо, чтобы заткнуть собою образовавшуюся брешь. Болели руки, плечи, болела шея, в легкие словно кто заливал дым с кипятком вместо свежего воздуха, а рыцарю даже голову не повернуть, глаза не скосить, чтобы позвать, чтобы помогли... Ладно, чего там... все на пределе, все устали... Когори Тумару беззаветно рубился и не мог видеть, как старинный друг его, Санги Бо, упал на колени, выронил перед собою двуручный меч и отчаянно колдует, пытаясь хотя бы частично перехватить на себя магический груз, который до этого безропотно держал Татени Умо. Конечно, Санги славный маг и колдун, я неоднократно имел возможность убедиться в силе его заклинаний, однако до этого Татени даже ему далеко. Кровь двумя струйками побежала из ноздрей Санги - долго ему не выдержать... И еще одна, из губы прокушенной... Я очень хорошо отношусь к Санги, гораздо лучше, чем он ко мне... Но это не моя война, почему я должен им помогать?
      Не успев как следует отдохнуть, Керси Талои и Цаги Крикун стремительно, почти наперегонки бросились к выходу с моста, чтобы подменить изнемогшего Когори Тумару... и опоздали на считанные мгновения: рыцарь пропустил удар... зашатался, его повело вправо, потом вперед, а лицо кровью залито... Явно, что он уже ничего не видел и не соображал... Еще шаг и старый рыцарь, его высокопревосходительство герцог Когори Тумару полетел вниз, в бездонную предрассветную мглу, на встречу с богами.
       - Маркиз! Хоггроги! Давай! - Оказывается, мой приятель Санги Бо, несмотря на почтенный по человеческим меркам возраст, сохранил в себе не только воинские и колдовские силы, он еще и орать умел погромче иного молодого!
       - Да!!! Вижу!!! - Хоггроги Солнышко отбросил секиру великолепной гномьей ковки, дабы не сковывала движений и не висела мертвым грузом, выхватил меч в две руки без перчаток и ринулся к мосту. Как ему удалось промчаться между своими, никого не задев? Но - сумел и уже рубился на середине моста, на диво проворно, едва ли не бегом сметая на своем пути черный поток. Какая же мощь живет в этом человеке? Даже представить трудно, учитывая, что своим колдовством он эти силы не подпитывал и чужого не задействовал! Я проверил, не поленился: что в нем, в непобедимом доселе, было - с тем и воевал! Уважаю.
      Хоггроги прошел весь мост насквозь, а меч его вращался, взлетал и опускался неустанно, все с той же чудовищной скоростью, вот маркиз уже врезался вглубь этого черного молчащего омута и движется дальше... И куда его понесло? К сиянию к этому, что ли?.. Что за сияние такое, зачем оно ему?.. А 'слепошарые' не зевали, они сомкнулись за спиной маркиза и потянулись обычной чередой, через мост, но вроде бы - или то чудится мне? - чуть ленивее... Рыцарь Керси Талои и рыцарь войны Цаги Крикун остались рубиться вдвоем, Санги Бо стоял на коленях, в двух шагах от них и пытался колдовать: кровь побежала у него из ушей, не только из носа, кровь заполняла рот, мешала твердить заклинания, но старый рыцарь все еще был очень силен и очень упрям...
       - Меняться более незачем, - прохрипел он оставшимся воинам, - или так, или эдак... ждать недолго...
      И чего они там ждут?..
      
      * * *
      Почти одновременно упали трое защитников замка и цепь обороны уже не сомкнуть... Пора. Докари Та-Микол подбежал и, уже никуда не отходя, взялся рубиться во всю мощь, закрывая своим мечом образовавшуюся брешь. Оборона - это было ясно - доживала последние мгновения, ее слово бы сминало, отодвигало все ближе к 'трону', перед которым стояла молодая маркиза Тантури, невысокая, бледная, простоволосая, в своих лучших украшениях поверх праздничных одежд, в каждой руке по обнаженному кинжалу. Маленький сын ее был вооружен игрушечным деревянным мечом и взмахивал им, во все глаза наблюдая бой, левой же рукой он держался за мамину юбку... В глазах маркизы теперь не было слез, а дрожащие губы шептали одному мне слышную молитву, довольно бессвязную, обращенную в этом смертный миг отнюдь не к богам:
       - Хогги, спаси нас пожалуйста... приди, ну пожалуйста...
      
      * * *
      И вдруг я понял, чего они там ждали!!! С глаз моих и разума моего словно пелена спала, пелена, которою, по моей же прихоти, я как глупец все себе и прикрыл, стараясь почаще быть человеком! Да, я понял!.. Нет, я не был глупец! Однако и тут меня отвлекли... на несколько очень важных мгновений отвлекли...
      Когда режут кабана - он верещит, но иначе, нежели когда режут свинку или малого поросенка. Чем кабан матерее - тем хрюки-крики гуще, басовитее... Вот с таким полурыком-полухрюком выскочил к мосту здоровеннейший малый - двое рыцарей едва успели отскочить - и, как до этого маркиз Короны, тоже туда, на мост! Высоченный, жирный, без доспехов, если не считать сапог, портков, рубахи да матерчатого треуха на круглой башке! По-моему, я где-то его видел... В руках только секира, но он ею чистит мост впереди себя едва не на бегу! А не много ли богатырей собралось в том странном месте?..
      Сияние возросло и свет его словно бы исподволь, по лучику, стал смешиваться с зарей будущего рассвета... Я узнал это летучее зернышко, ибо постиг природу его сияния... Я взревел так, что содрогнулась гора Безголовая! Впрочем, она и без меня продолжала содрогаться, ей одним грохотом больше, одним меньше... Ждать было некогда, я летел раздирая в клочки встречные ветра и самое пространство, воздушные лохмотья жарко пылали и осыпались вместе со звуками куда-то назад и вниз, не поспевая за мною... Скорее! Еще скорее!.. Я должен это зернышко добыть, времени для этого совсем-совсем немного... Сейчас оно осядет на камни, даст ростки... в миг между светом и тьмою, а он еще не настал... Но я успею...
      Я летел, но продолжал внимательно смотреть за происходящим, ибо во мне, кроме лютого голода, вспыхнувшего при виде моей судьбы, все еще жило то человеческое, что зовется любопытством...
      
      * * *
      
      Хоггроги Солнышко рубился в самой гуще черной твари и оставался при этом невредим! Он совершенно явно подбирался к плывущему по воздуху огонечку, испускающему сияние, огонечек искал место и мгновение, где бы опуститься на землю... И невесть откуда прибежавший толстенный молодец рубится, и тоже пока жив... Нечасто мне доводилось встречать людей выше меня или Хоггроги Солнышко, ибо в каждом из нас росту - четыре локтя с пядью, а в этом увальне - четыре локтя и две полных ладони... И весом в полтора Когори Тумару! Ох, странный человек... Человек ли? Не бог и не демон, точно нет: весь из сала, мяса и крови. А буйный-то какой!
      
      * * *
      
      Маркиз Короны устал, он очень устал, так устал, как до этого лишь однажды, когда выполнял просьбу-приказ Матушки-Земли подать ей котомочку на клюку... Он вдруг вспомнил тот случай и удивился своей забывчивости... Ну, же!!!
      
      * * *
      Маркиз Короны, оказывается, сохранил в себе достаточно сил, чтобы подпрыгнуть, да так лихо, что и одному моему знакомому охи-охи не пришлось бы стыдиться! Маркиз прыгнул высоко и стремительно, по направлению к оседающему зернышку... К моему зернышку, для одного меня предназначенному! Скорее!!! Маркиз скакнул не просто, а с вывертом, усиливая вращением туловища скорость прощального бойцового прыжка, а взмахом обеих рук в развороте и без того чудовищную мощь и быстроту мечевого удара! Сам он при этом презрел защиту и был обречен закончить свой полет кусками окровавленной плоти на мечах и секирах черного воинства, но, похоже, это отнюдь не мешало его расчетам: главное - прыжок и удар, то, ради чего все они, здесь, на западной границе, потратили жизни свои! НЕТ!!! О, нет! А вот и да... Что-там зазвенело и грянулось вниз, вместе с маркизом - я даже смотреть не стал - а сияние взвилось высоко и исчезло... Этот жирный тоже ворочался и орал неподалеку. После маркизова прыжка на равнине хлопнуло так, что жирного, вместе с целой охапкой повисших на нем сгустков, кубарем снесло в пропасть, благо она была всего в десятке локтей от него... Хваком этого малого зовут, я вспомнил, хотя и не видел его ни разу. Вернее, звали. Все кончено. Прошел мой искус, некуда лететь. Можно устроиться прямо здесь, на пару десятков долгих локтей восточнее места событий, сесть на камешек, разогнать по сторонам эти глупые тучи и еще разок посозерцать во весь голос рассвет, полную луну...
      
      * * *
      Докари Та-Микол понял, что отступать уже некуда и сил взять неоткуда, он заорал, вычерпывая через крик остатки жизни, которые он потратит на последний двойной удар мечом и секирою, прыгнул на черных, ударил... и не попал, и полетел, неуклюже загребая ногами, вперед и вниз, пока не грянулся грудью, лбом и носом в каменные плиты пола.
       - Как же так! - успел напоследок подумать рыцарь, - я не должен был промахну... ться... А где они???
      Зыбкий грязный туман выкурился из черного праха, постоял несколько мгновений и растворился в душном воздухе 'тронного зала'. Все здесь успело пропитаться кровью, тленом, ужасом людским, но... Но это были живые запахи... Живые! Докари Та-Микол, каким-то звериным или колдовским чутьем, пробившимся в мысли сквозь напрочь ошалевшее сознание, понял главное: все кончено - а они живы! Все закончилось, и среди целой горы человеческих трупов сохранилась жизнь! Морево исчезло! Кровь? Это можно выплюнуть и вытереть, дело военное, а вот меч и секиру надо подобрать, негоже им на полу валяться.
      Почти одновременно с ним, оглушающую истину постигла и блистательная маркиза Тантури: она стояла недвижно - кинжалы вывалились из внезапно онемевших рук - и смотрела... куда-то туда... в гобелен на стене... или дальше... далеко-далеко на невидимый закат... Хогги...
      Зашевелились на полу немногие уцелевшие домочадцы, зазвенели доспехами двое ратников - тоже почему-то живы... Гномы все еще молчат, недоверчиво оглядываются... Маленький Веттори выронил деревянный меч, обеими руками вцепился в мамину юбку и ударился в рев: ему тоже вдруг стало страшно.
      
      * * *
      
      От сгустков один прах остался... вернее, уже дым... Видом он похож на зловонный, да только я знаю, что нет в нем запахов... Зато человеческая плоть, в изобилии расплесканная по западную сторону моста, обречена гнить и вонять... Но не сейчас, а поближе к весне, когда сойдут холода. В иные бы времена ее вчистую бы подобрали падальщики, выгрызли бы изо льда и снега, еще задолго до наступления весны, но нет больше падальщиков на многие и многие долгие шаги вокруг... Им еще расплодиться нужно и заселить опустевшие земли...
      
      * * *
      
      Цаги Крикун умер, а Керси Талои остался жив. Последнюю черную волну Цаги принял на себя, но не потому что хотел погибнуть побыстрее, а потому что всплеск ее пришелся на Цаги. Плесни она левее - Керси бы погиб. Нет больше Цаги - шея перерублена. Керси Талои понял сие за один взгляд, поэтому не стал останавливаться и прыгнул к телу Санги Бо. Лежит ничком, тоже, небось... Нет, стонет! Стонет - значит, дышит! Дышит - стало быть жив! А где все?
      Керси Талои втянул ноздрями ледяную сырость: никаких посторонних чудес, кроме запахов дерьма и крови! Все кончилось. Ему бы радоваться, что он сам жив и тоже дышит, и завтра будет дышать, а он...
       - Да, радуюсь я... радуюсь, - вяло ответил сам себе Керси и понял, что не врет: есть в душе великая радость. А главная составляющая ее в том, что тяжесть с сердца сошла, рассвет в душе наступил... Просто сил мало.
       - Санги, а Санги? Ты слы... Вы слышите меня, рыцарь Санги?
       - Да.
      Санги Бо внезапно разлепил окровавленные глаза и сел. Его немедленно вывернуло наизнанку, однако он успел отвернуться и рукой молча махнуть в сторону моста. Странным, глубоким наитием, Керси без слов понял все, что повелел ему старый рыцарь: он вскочил и, пошатываясь на обессиленных ногах, побежал к мосту, чтобы перейти его, а там, на той стороне, попытаться найти маркиза Короны, либо тело его...
      На середине моста бег и дыхание его замедлились, а на чужую землю он даже и ступить с моста не сумел: замер неподвижно. И вся природа замерла. Почти вся. Старая горбатая бабка шла, помогая себе клюкой против неровностей почвы, шла и остановилась. Синие глаза ее задержались на бездыханном теле.
       - Вот ты где лежишь, мальчик. Когда-то ты думал, что нет предела сил твоим и мощи твоей - а вот же он, предел-то... Сил в тебе совсем-совсем не осталось и жизни тоже. Хотя... Надо же! Одна единственная искорка запуталась, глупая, и никак выхода не найдет, я ее чую... Да ведь и немудрено заблудиться, вон тело-то какое огроменное. Не то ты сделал, мальчик, что бы мне надобно, ох, не то... А все же услужил. Потрафил старухе, уважил... Помог как умел, меча не пожалел. Нешто попробовать?..
      Старуха наклонилась над окровавленным, словно уснувшим, богатырем и потрясла за плечо.
       - Эй, мальчик, силушка твоя злосчастная, вставай!.. Расти, искорка. Вставай же! Я велю! Погоди. А это что за дрянь к тебе прилипла? Да накрепко! А, помню. Ох, не мое это дело, чужие заклятья снимать, тем более - это. Ох, не мое... Ларро, сынок, явись.
       - Да, матушка!
       - Можешь эту его финтифлюшку починить?
       - Да, матушка, запросто! Коли я его ковал - так и труда в том нет.
      Возникший из пустоты детина был совершенно гол, пузат, клыкаст, нечесаные лохмы до пояса. Он подхватил в когтистые лапы половинки сломанного меча, примерился...
       - Матушка, а разреши, я крови приправлю? А то непрочно сращивать, а окропишь хозяйскою, так оно и...
       - Возьми.
      Детина ткнул обломанным лезвием в безвольную ладонь лежащего рыцаря, проступившая кровь жарко зашипела на кончике клинка.
       - Во! Укрепил, теперя не хуже прежнего будет! Знатная забавка! Бог среди мечей... гы-гы-гы... А ведь и то, матушка, я ведь полагал, что разрушить оный нельзя...
       - Сделал? Тогда брысь отсюда, не мешай.
      Детина исчез, а старуха занесла сморщенные пальцы над неподвижным телом, помолчала, помедлила...
       - Вставай уж. Ах, кто бы мне мои печали исцелил...
      И исчезла. Тотчас вернулись звуки в неприветливый мир, лента дыхания изо рта бегущего Керси Талои порвалась на мелкие клочки и растаяла в морозном утре.
       - Ваша светлость!
       - Моя... вроде бы... У-ух... Это ты, Керси... Жив, это... хорошо...
       - Я ваша светлость! Я!
       - Ох... Ух, тяжко мне... Ну-ка... помоги подняться... Холодно лежать... Ты чего это? Никак, хнычешь?
      Керси Талои, упав на колени подле маркиза, попытался размазать булатной рукавицей слезы по бледным щекам - только нос исцарапал.
       - Никак нет, ваша светлость! Просто... что вы живы!
       - Да?.. Ну, а что... со мною... сделается?.. Слабость... руки не поднять... Керси! Меч!!! -Все еще лежавший навзничь маркиз подпрыгнул - со спины и прямо на ноги! - его шатнуло локтя на четыре в сторону... Устоял.
       - Что такое, ваша светлость!?
       - Где мой... А... я на нем лежал, оказывается! Цел-целехонек... Давно я... так... не уставал. Похоже, мы победили. А, Керси?
      Керси Талои неловко взмахнул мечом в правой руке, поколебался и сунул его за спину, в ножны.
       - Похоже на то, ваша светлость.
      Хоггроги Солнышко лизнул ладонь и стал оглядываться.
       - Похоже. Только вот, от врагов - нам, в победу и радость - ни трупа, а вся окрестность нашими усеяна. Еще кто жив? А, вижу. Пойдем туда, к Санги, и тоже умоемся. Что там - кони?
      Оказалось, что в буре последних событий не выдержали и кони, погибли от непонятной магии все до одного. Эх, Кечень, Кечень...
      Трое оставшихся в живых рыцарей более всего на свете хотели спать. Не горевать по погибшим друзьям, даже не радоваться неожиданной победе, подарившей им троим жизнь, а всему сущему окрест избавление от Морева, но просто спать, здесь же, у огня, прямо на мерзлой земле... Нельзя, сначала необходимое. Тела чародея Татени Умо, рыцарей Цаги Крикуна и Тивери Камбора положили рядом, укрыли походными одеялами. Знамена свернули и заложили камнями...
       - Хогги, Керси, хватит того. Все равно вокруг на десяток долгих локтей ни зверя, ни демона, не тронут. Сюда идите, я еще немного вас подлечу, бодрости впрысну - и пешочком...
      Маркиз Короны восстанавливал силы прямо на глазах: его уже не шатало на ходу, лицо постепенно утрачивало синюшную бледность, принимая прежний цвет, а вот Керси двигался так, словно бы он никакой не рыцарь, а сонная муха зимой - это напряжение сошло с него и увело за собой остаток сил. Санги Бо приготовил на костре какие-то страшные колдовские отвары - и сам ожил, и юного рыцаря взбодрил, но маркиз Хоггроги, с подозрением нюхнув от котелка, фыркнул и отказался.
       - Ну, что пора, дядя Санги?
      Санги Бо хотел было кивнуть, но осекся и прислушался к себе... вытянул руки вперед - трясутся. Глянул на молодых рыцарей и скривился горько. Морево закончилось, но последствия зловещей моревной магии убьют всех троих еще до полудня, если они вот тотчас не сделают передышку... Выбирать не приходится.
       - Нет. Как главнокомандующий и посланник империи я имею право в исключительных случаях - под ответ перед империей и государем и на благо империи и государя - отменять в походе даже императорские указы. В силу этого, я приказываю вам обоим лечь и заснуть. Сие не промедление, но - воинская необходимость. Сейчас утро. Где-то через час после полудня я вас разбужу, и вот тогда уже - поход. Ясно?
       - Но...
       - Отставить, маркиз! Всем всё понятно?
       - Так точно!
       - Так точно!
       - Выполнять.
       Солнце медленно катилось по небу где-то там, над облаками, земля чуть подтаяла и образовался тончайший слой слякоти поверх промерзшей за ночь почвы: вроде бы и не скользит, и ступать не мешает, а устаешь... Или это прежняя усталость новою прикинулась?
       - Судари рыцари, Хогги, Керси! Вот перепутье имперских дорог. Какие будут мнения?
       - Пусть Керси говорит, дядя Санги, я в этих местах знаю только то, что на придорожных метах начертано.
       - Гм. Мы стоим на перепутье имперских дорог. Вот эта вот - как бы окружная, идет вдоль всех сухопутных границ империи. Та, по которой мы до сего мига путь держали - идет вглубь империи, в столицу. Чуть далее по ней, с разрывом в один долгий локоть устроены один за другим два отростка, две удельные дороги. Справа от нас та, что поведет в удел Камборам, а слева - к князьям Та-Микол. - Керси помешкал мгновение и не удержал колючку на языке. - Я бы побился об заклад с кем угодно, что мы пойдем одесную.
       - Ты угадал, щенок лопоухий. Только не оттого, что я чего-то там помню или боюсь, но барону-наследнику надобно весть объявить. Да и ближе туда на пару долгих локтей, а для меня сейчас это во сто крат важнее любой вековой вражды. Будь наоборот - к князьям бы нагрянули, спать хочу.
      
      * * *
      Утро окончательно проснулось и съело мою полную луну, и не на что стало выть. Надо... ну... двигаться дальше куда-то... Теперь мне и искать-то ничего особенно не надо. Я хоть и не добыл зернышка, я выдал себя, проявил себя. Теперь меня будет видно и оно само меня найдет. Но это не значит, что я собираюсь лежать год или столетие на деревенской печи, в тихом ожидании, пока свершится предначертанное. Вовсе нет, я сам буду его искать. Просто ездить туда-сюда, как раньше ездил, и искать, как раньше искал. Вся разница в том, что жажда моя, любопытство мое - поубавились. То есть, к зернышку поубавились, а земные - жажда и любопытство - остались, хотя уже и ненадолго...
      Терпеть не могу личинную магию, она меня унижает, словно бы равняет с людишками, которые, познав таковую, пыжатся до небес перед себе подобными... Стоящее предо мною дерево называется липа, рубить его легко. Ветви срубать еще легче. Ну а выколдовать из подходящего обрубка ствола конягу для верхового путешествия - вообще раз плюнуть! Доеду до ближайшего базара... до ближайшего хорошего, конечно же, и приобрету себе живого коня... И назову его Мор! Я долгое время хотел себе ловчего птера завести и этим именем назвать, да все как-то не с руки было: то лень, то некогда... А теперь как бы и незачем.
      Да... да... да... Куда бы я не прыгал, какие бы отговорки себе не выдумывал, а неизбежное - оттого оно и неизбежное, что не отвергнуть его, не оттолкнуть, не перехитрить. Черная безглазая муть готова была сравнять с прахом все живущее на Земле, чтобы найти то, что было необходимо зернышку летучему... Как я его называю про себя на человеческий лад: посланцу сияющих небес! Или иным каким способом поймать меня в ловушку. Я и сам его искал, потому что мне этого хотелось... и уворачивался от него, потому что мне это было забавно... Ускользал, играл в догонялки и в прятки - и вдруг воочию увидел его... почти воочию... там, на западной границе, а увидев - люто взалкал! Ах, если бы я присутствовал там - оно бы от меня не ушло, никакой маркиз бы мне не помешал! На какие-то считанные мгновения не успел. Теперь жди другого такого рассвета, и вполне возможно, что он не завтра созреет, и не послезавтра.
      То зернышко - это и есть моя окончательная судьба, должная воссоединить меня с тем, кого я отринул в гордости своей и в желании собственного бытия. Зернышко - это семечко, готовое дать росток, который я должен сорвать... Это венец, который я должен возложить на свое чело... Эта капля, коей должно омочить мои возжаждавшие губы... Это оконце в вечность, которую я покинул однажды, в прежней половине бесконечного далёка, чтобы погрузиться в бренность и суету мимолетных тысячелетий... Мы встретимся и разверзнется бездна огненная, и мир этот, столь долго радующий меня, развлекающий меня, тревожащий и раздражающий меня - который поселился во мне, поселившемся в нем - рухнет и станет тлен на вечные времена... Не останется ни растений, ни зверей, ни нечистей, ни демонов, ни оборотней, ни богов... Старая карга, наверное, выживет, очень уж большие силы в ее груди... Но останется одна, ослепшая и оглохшая, черная, никому не нужная... Эта мысль мне приятна, она частично уравновешивает те сожаления, что я испытываю по уходящему в ничто миру, игрушке моей. А он уходит - и ничто и никто его не спасет, Ибо теперь не тупая безглазая чудь поднебесное пространство засоряет, но истинное Морево грядет... Скромно говоря, я и есть то самое Морево, потому что Морево - это Я.

  • Комментарии: 24, последний от 13/12/2009.
  • © Copyright О'Санчес (hvak@yandex.ru)
  • Обновлено: 02/06/2016. 528k. Статистика.
  • Роман: Фантастика
  • Оценка: 6.77*20  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.